Политические партии в фантастической литературе

Политическая борьба и политические партии в фантастике
Фантастическая литература, работающая с абстрактными моделями, связанными с
Текущей Реальностью через исследуемую проблему и провозглашающая одним из
направлений своего развития исследование Будущего, не могла игнорировать темы
политической борьбы, политических партий и партийного строительства. Для
фантастической литературы характерно несколько, весьма отличных, мотивов
использования политической тематики. Выделим основные из них:
 Утопии и антиутопии. В них новые общественно-политические отношения
являются основной сюжетообразующей линией. В этих произведениях
строятся предельные идеальные модели общественного устройства.
Типичные авторы Т. Мор, Ф. Бэкон, Т. Кампанелла, Е. Замятин, О. Хаксли,
Д. Оруэлл.
 Политический памфлет. В этом жанре часто используются фантастические
приемы. Этот жанр обычно критикует общественно-политический строй
конкретного государства, зачастую – и отдельных исторических
персонажей. Характерные примеры – М. Е. Салтыков-Щедрин «История
одного города», Дж. Свифт.
 «Социальная фантастика», в которой исследуются те или иные варианты
возможных социально-политических отношений. От утопий и антиутопий
отличаются тем, что использую «непредельные» (рабочие социальные
модели). Характерный пример – «Град обреченный» А. и Б. Стругацких.
 Романы, претендующий на «вселенскую полноту» описания мироздания, в
числе прочих важных элементов достаточно подробно изложены и
социально-политические
отношения,
зачастую
нестандартные.
Характерным примером является, например, Барайярский цикл Л. М.
Буджолд.
В фантастической литературе представлены, хотя и на очень разном уровне
рассмотрения, политические партии и течения почти всех известных нам типов.
Первичные партии античных и средневековых республик
Фарисеи и саддукеи, демократы и аристократы, оптиматы и популяры, гвельфы и
гибеллины – нельзя сказать, чтобы мировая фантастика совсем уж не касалась
соответствующих проблем, вопросов и исторических периодов, но вот о политической
жизни и борьбе в античных и средневековых обществах написано очень мало. Связано
это, по всей видимости, со сложностью темы. Писатели-историки, такие как Л.Спрэг де
Камп, И.Ефремов, Л.Вершинин предпочитали другие исторические периоды. Авторы,
занимающиеся «золотыми веками» ранних демократий, либо писали детские
исторические сказки (что было просто), либо «взрослые» реалистические романы (что
хорошо оплачивалось). Да и не интересовала писателей фантастов, так или иначе
«работающих» со Средневековьем или Античностью, политическая борьба тех времен.
У П.Шумилова в «Одиноком драконе», первой повести «драконовского цикла»,
дело происходит в альтернативном почти классическом Средневековье – с тем
исключением, что управляется оно Церковью гораздо жестче, чем это было в Текущей
Реальности. Один из героев книги, Том Болтун, рассказывает Дракону: «Несколько
умных людей и сотня молодых, горячих молокососов решили чуть потеснить
церкачей у кормила власти. Задумано было хорошо. В недрах их бюрократической
машины организовать параллельную структуру власти и постепенно перелить в нее всю
силу. Потом перейти на модель правления Римской империи. Сенат, народные трибуны,
партии синих и зеленых, поливающие друг друга грязью во имя торжества
справедливости»... Ничего из этой затеи не получилось, и, надо полагать, к лучшему. Во
всяком случае, в поздних произведениях цикла, когда на Земле уже построено сложное
постиндустриальное общество людей и драконов, и есть очень хорошо продуманная
Конституция, о политической борьбе нет и речи. Вернее, она происходит на каком-то
очень низовом уровне общества и явно не на том, где принимаются реальные решения.
«- Разуй глаза, Мастер. У людей какой тип государственной системы?
- Демократия...
- А у драконов?
- Да что ты с глупыми вопросами?
- С глупыми? Ты хоть раз в выборах участвовал? Хоть в человечьих, хоть в наших? Тебе
хоть раз повестку присылали?
Ошеломленно смотрю на Анну. Конечно, я домосед. Но, чтоб проголосовать, не нужно
выходить из дома. Достаточно сесть за компьютер.
- Какой же у драконов строй?
- А я знаю? То ли феодализм, то ли коммунизм, то ли анархия» (…)
- Если ты помнишь, мы должны были уладить этнический конфликт между первой и второй
волной поселенцев на Корбуте. И тем, и другим все до лампочки надоело. Нужен был лишь
предлог, чтоб объединиться, не потеряв лицо. Анна дала такой предлог. Пообещала расселить
всех по разным планетам, а эту своей властью уничтожить. Теперь все объединились на защиту
планеты от драконов.
- Но ведь это еще хуже.
- Как ты любишь говорить, отнюдь. Они ведь "отстояли" свою планету. А победители
могут быть снисходительны к побежденным. К тому же, через четыре месяца на свет случайно
выплывут документы, в которых будет сказано, что драконы проводили план, разработанный их
собственными временными военными правительствами. Военные правительства будут
отстранены от власти, и, в результате выборов, будет избрано единое демократическое
правительство. Могу показать список портфелей и их будущих носителей. Народу будет не до
драконов.
- Узнаю руку Анны. А не сорвется?
- Обижаешь. Сценарий ее, но расчетная часть - моя! Все артисты выучили роли назубок.
Некоторые захотят сыграть по своим нотам, но это тоже заложено в сценарий. Просто они об этом
не знают».
У К.Приста в «Опрокинутом мире» изображена классическая средневековая
аристократическая республика с цеховой системой производства. Тема борьбы партий в
произведении не затрагивается, но есть Совет, есть политическая борьба и, следовательно,
должны быть структуры, организующие и направляющие эту борьбу.
Заметим, что этот момент является единым для самой разной фантастики:
существует некий выборный или назначаемый коллективный орган принятия решений
(«Мировой Совет» у А. и Б. Стругацких, например, или «Совет Летателей» у Дж.Мартина
и Л.Таттл в «Шторме в Гавани Ветров» ), в этом Совете решается судьба поколений,
кипят нешуточные страсти, проводятся голосования… и при этом не создается никаких,
даже временных, организующих структур – партий. Ну, не любят фантасты писать о
партийной борьбе! Это еще как-то объяснимо для советских авторов, но совершенно
загадочно для западных.
Для того, чтобы закончить историю античной и средневековой политики в
фантастике, упомянем повесть В.Забирко «Пат», где действие происходит в развитой
рабовладельческой Империи, «Возвращение короля» Л.Вершинина и классическую
«Загадку Прометея» Л.Мештерхези. Венгерский писатель изображает борьбу «партии
войны» и «партии мира» в Микенах времен Геракла:
«Итак, что могло скрываться за раздорами Атрея и Фиеста? Просто жажда власти, как
утверждает мифология? И на этот раз я считаю вероятным, что народная память сохранила
истинную суть. Итак: жажда власти. Но ведь для того, чтобы достичь власти, нужен лагерь союзники, сторонники. А для этого - какая-то программа. Иная, чем у соперника. Обратимся
хотя бы к выборам в Америке! Обе партии ничем
друг от друга
не отличаются.
Действительно ничем, даже хотя бы настолько, насколько разнятся две крупнейшие партии
Англии. Следовательно, они в самом деле борются исключительно за власть, доходы,
официальные посты, за вполне переводимое на деньги "влияние". Однако же в честь выборов
они непременно стряпают какую-нибудь отличающую их от соперников программу. Полагая,
что с ее помощью
сумеют
победить. Определенные силы, интересы - классовые,
сословные, групповые - стояли и за борьбой Атрея и Фиеста. И эти интересы следовало
сформулировать в программе, обрисовать цель.
Почему бы нам не предположить, что различие их программ тождественно политическим
воззрениям, которые разделили тогда Элладу на два лагеря?
Обратимся к фактам.
Экспедиция "Арго" около 1240-1235 годов до нашей эры. Акция партии мира.
Египетская авантюра около 1230 года. Акция партии мирового господства.
Оканчивается позорным провалом.
Война с амазонками в 1219-1218 годах. Акция партии мира.
И вот теперь, после предательства Калханта и предсказания, верх берет партия войны,
чья программа-минимум - незамедлительная Троянская война.
Однако война временно отодвигается: троянцы не оказывают Микенам такой любезности не нападают первыми. Межпартийные раздоры, надо думать, временно отступают за кулисы.
1208-1207 годы: первое нападение дорийцев. Здесь обе партии, скорее всего, выступают
вместе. После победы же напротив, верх берет, ссылаясь на континентальную опасность, партия
мира. Атрея убивают.
1204 год: с помощью военного путча Тиндарея микенский трон достается Агамемнону.
Фиеста изгоняют, возможно и убивают.
Вероятно, таких поворотов и зигзагов было больше, даже намного больше. Это лишь то,
что мы знаем. Но и из этого ясно, что Атрей спал и видел мировое господство, следовательно,
был на стороне партии войны. Фиест же - я не стал бы называть его вождем миролюбивых сил,
он явно им не был, - Фиест опирался на партию мира.
Из кого состояли та и другая партии? Я имею в виду не главных действующих лиц те в большинстве своем часто меняли окраску.
Разобраться тут довольно трудно. Развивающиеся сельские города были, как правило,
на стороне партии мира. Не все - в Спарте, например, из дома честолюбца Тиндарея вышли
главные выборщики военной партии. Города, достигшие вершины богатства, раздираемые
социальными противоречиями и надеявшиеся заглушить недовольство, снизив цены на
рабочую силу благодаря массовому притоку новых рабов, были, конечно, за войну. Опять-таки не
все, Пилос, например, колебался. Нестор все еще высчитывал: что даст ему больше - война или
свободное мореплавание?
Большая часть
аристократии была на стороне партии
войны. Средние слои земледельцы, торговцы, ремесленники - под угрозой военного призыва стояли за партию мира
(разорение дома - наверняка, военная добыча - то ли будет, то ли нет). Но и они не все.
Например, кузнецы, изготовлявшие оружие, нимало не возражали против войны. И тем не
менее, как во все времена, партия мира была более народна, демократична ».
Весьма неожиданный поворот темы дается у В.Когана и Л.Романовича в романах
«Ярость математиков» и «Всадники Университета», где изображается совсем уже
необычный вариант средневековой демократии – государство-Университет, ведущее
непримиримою борьбу с религиозным Орденом. Глава Университета – ректор –
естественно, выборная должность. Но это – и военная должность. Другими словами, к
В.Когана и Л.Романовича изображена феодальная военно-научная демократия, как основа
политической и экономической системы страны.
Партии и клики в императорских режимах
Этой теме повезло намного больше (вероятно, из-за любви «фэнтэзи» к
средневековым, а «сайенс фикшн» - к постиндустриальным Империям). Напомним, что
Империи бывают монархическо-тоталитарными – в них политическая борьба
концентрируется в придворных кликах – и монархическо-демократическими. Для
последних характерна та или иная форма Имперского (императорского) Совета и, часто, активная политическая борьба вокруг этого Совета.
В западной фантастике темой политической борьбы в созидающихся и гибнущих
Империях подробно занимался А.Азимов. Первоначальные демократические и
квазидемократические режимы с неизменностью сменяет Империя. В конце концов, эта
Империя – эмблемой ее были Звездолет и Солнце – становится господствующей силой в
Галактике, а столичная планета Трантор объявляется общегалактическим управляющим
блоком, включающим 40 миллиардов администраторов разных уровней. Но система
велика и ненадежна, управление постоянно дает сбои, жесточайшая борьба за власть
расшатывает устои Транторианского галактического государства (эта борьба регулярно
приобретает вид войны придворных клик), и вот уже Х.Селдон, великий ученыйпсихоисторик пророчит конец Галактики:
«- Я осведомлен и о настоящем положении вещей и о прошлом Империи. Не желая
высказывать неуважение к суду, я могу утверждать, что знаю немного больше, чем любой
из присутствующих здесь, в этом зале.
- И вы предсказываете полную катастрофу?
- Ее предсказывает математика. Я не хочу высказывать никаких моральных суждений.
Лично я очень жалею, что это должно произойти. Даже если допустить, что Империя дурной метод правления, чего я кстати не говорю, та анархия которая последует за
падением будет намного хуже».
В «Конце Вечности» того же А.Азимова галактическая империя создана не в
пространстве, а во времени. Императора нет, есть очередной всемирный (в данном случае,
«всевременной») Совет, принимающий решения об изменении истории. Как обычно, в
отсутствии явной политической борьбы, такой способ управления приводит к
возникновению и борьбе клик, кризису управления и полному распаду системы.
Монархически-тоталитирные Империи, по мнению фантастов, не жильцы на этом
свете!
Неожиданное воплощение имперская монархическая идея обрела в творчестве
Вячеслава Рыбакова, создавшего в 1992 году самую значительную "альтернативную
утопию" - роман "Гравилет "Цесаревич" (1992). Петербургский фантаст рисует
действительно впечатляющую модель вероятностной России, избежавшей октябрьского
переворота 1917 года. Вячеслав Рыбаков, в сущности, возродил в современной России
монархическую утопию и первым подошел к идее имперского вектора развития России.
Но наш особый интерес к его книге привлекает попытка автора дать новое направление
деятельности известных (и в Текущей Реальности) одиозных политических партий и
течений. И русский коммунизм, и германский нацизм изображены в романе В.Рыбакова
не как политические доктрины, но как религиозные учения. Соответствующие Партии
приобретают многие черты рыцарских Орденов.
« - Скажите, Князь. Ведь вы коммунист?
- Имею честь, государь.
- Дает ли вам ваша вера удовлетворение?
- Да.
- Дает ли она вам силы жить?
- Дает, государь.
- Как вы относитесь к другим конфессиям?
- С максимальной доброжелательностью. Мы полагаем, что без веры в какую-то высшую
по отношению к собственной персоне ценность человек еще не заслуживает имени человека, он
всего лишь чрезвычайно хитрое и очень прожорливое животное. Более того: чем многочисленнее
веры – тем разнообразнее и богаче творческая палитра человечества. Другое дело – как эта
высшая ценность влияет на поведение. Если вера в своего бога, в свой народ, в свой коммунизм
или во что-либо еще возвышает тебя, дает силы от души дарить и прощать – да будет славен твой
бог, твой народ, твой коммунизм. Если же вера так унижает тебя, что заставляет насиловать и
отнимать – грош цена твоему богу, твоему народу, твоему коммунизму ».
Девятью годами позже, в рамках литературного проекта-сериала "Плохих людей
нет" тот же писатель (под псевдонимом Хольм ван Зайчик) предложил еще один вариант
альтернативной России - образованная в XIII веке Ордусь, своеобразный симбиоз
восточной и русской культур.
И, конечно, наиболее полное описание партийной борьбы в условиях
монархическо-демократической Империи создала Л.Буджолд. В ее «Барраярском цикле»
Император Барраяра правит, причем правит абсолютно (формально, его права не
ограничены) в условиях очень сложной демократической политической процедуры.
Высшая власть на Барраяре – не Генштаб, тем более, не Министерства, даже не Регент
(впоследствии премьер-министр Эйрел Форкосиган), а Император в Имперском Совете. В
«Гражданской кампании» все содержание романа сведено к борьбе за голоса, к поиску
противоречий между основными политическими партиями «консерваторов» и
«прогрессистов», к сложной «игре сил и престолов». В известном смысле, «Гражданская
кампания» - путеводитель по парламентским методам политической борьбы в условиях
абсолютной монархии. По крайней мере, в фантастических мирах и временах.
Классические «позиционно-платформенные» политические партии
Они много где есть, начиная с «Машины различий» Б.Стерлинга и У.Гибсона.
Назовем «альтернативу» С.Льюиса «У нас это невозможно», где Ф.Рузвельт терпит
поражение на съезде Демократической партии США, к власти приходит «Лига забытого
человека», в короткий срок искореняет демократию (приняв несколько поправок к
Конституции – воистину, прав был Р.Хайнлайн, когда в одном из романов заметил:
«Трудно даже сосчитать, сколько политических систем сменила наша Америка за
последние двести лет – и все при практически неизменной Конституции») и выстраивает в
США тоталитарный режим германского типа. Назовем еще одну «альтернативу» - роман
«Семь дней в мае» Ф.Бейли и Л.Нивеля, где практически все действие разворачивается в
Белом доме и вокруг него, герои живут в плотном политическом пространстве и «не
забывают о будущем»:
«Там, наверху, Президент убеждал вас в интересах всей страны. Здесь, внизу, я
буду действовать в интересах своей партии».
Огромное значение имеет классическая политическая борьба в ряде произведений
Р.Хайнлайна. Упомянем для полноты роман П.Гринвея «Человек, который похитил
королеву и распустил парламент».
А.Азимов подробно писал о классических политических партиях и
соответствующей политической борьбе в «авроровском» цикле и в «Основании».
В «Основании» Терминус в течение всей своей истории предстает
представительной демократией. (Правда, в течение какого-то времени власть Мэра была
наследственной, но этот период завершился катастрофой и завоеванием, вспоминать о
которых жители Основания не любили). Разумеется, партии в разное время были разные,
но, как всегда в фантастике, их можно различать по признаку «консерваторы» и
«прогрессисты». Нетривиально следующее:
Во-первых, у А.Азимова описана – и весьма благожелательно – классическая
«управляемая демократия». Когда Советника Тревиза арестовывают, он пытается
сослаться на свой авторитет:
« - Я пред... представитель большого числа избирателей, мэр Брэнно... - не
сомневаюсь, что они разочаруются в вас…»
Во-вторых, Терминус сам по себе является ширмой, «силовым блоком» истинной
управляющей структуры, представляемой менталами-психоисториками «Второго
Основания»1. А вот там – ничего похожего на выборы (в нашем смысле слова), да и на
политическую борьбу (опять-таки, в нашем смысле слова):
«Когда два Спикера Второго Основания общаются друг с другом, их язык не похож
ни на что в Галактике. Он скорее язык стремительных жестов, чем слов, главное тут определить рисунок менто-обмена.
Аналогичная политическая структура изображена у Ф.Корсака в «Бегстве Земли»: парламент триллов
(триллиак), над которым располагается реальным управленческий слой текнов (ученых, техников).
1
Посторонний услышит мало или вообще ничего, но за короткое время можно
обменяться множеством мыслей, и их не узнает никто, кроме другого спикера.
Язык спикеров выигрывал в скорости и утонченности, но проигрывал в том
смысле, что, пользуясь им, почти невозможно замаскировать свои истинные мысли».
На «Авроре» - также не совсем обычный вариант демократии. Обязанности
Председателя Совета (в романе «Роботы Утренней Зари» ее занимает человек в
преклонном возрасте 331 года) заключаются в том, чтобы прекращать в зародыше всякую
политическую борьбу, оказывая давление на слабейшую из фракций:
«Если я не вмешаюсь, вы, д-р Амадейро, и вы, д-р Фастальф, под влиянием упрямства и
даже мстительности, станете обвинять друг друга в чем угодно. Наши политические силы и
общественное мнение тоже безнадежно разделятся, даже раздробятся... к бесконечному вреду
нашему.
Я убежден, что в этом случае неизбежная победа Фастальфа будет весьма
дорогостоящей, поэтому моей задачей как Председателя будет склонить голоса в его пользу с
самого начала и усилить давление на вас, д-р Амадейро, и на вашу фракцию, чтобы вы приняли
победу д-ра Фастальфа с елико возможным достоинством, и я сделаю это прямо сейчас... для
блага Авроры».
Ввиду тривиальности темы классических политических партий в фантастике,
оборвем перечисление, сделав исключение для двух миниатюр В.Бахнова.
В рассказе «Пятая слева» одна высокоразвитая цивилизация, издав для этого
сборник правил и исключений из них, занимается прогрессорской деятельностью на
слаборазвитых планетах. Получается это не очень хорошо: «Учитывая вышеизложенное, я
спрашивал, не стоит ли на время искусственно притормозить прогресс, как разрешается
668-м исключением из 123-го правила. На это вы совершенно справедливо заметили, что
согласно 6699-му параграфу данное исключение становится правилом только после
соответствующего решения Сената. А обратиться в Сенат мы не можем, потому что
подобная просьба была бы на руку сиреневым, по-прежнему выступающим против нашей
экспедиции!» В конце концов, «сиреневая оппозиция» в Сенате победила, что дало
возможность втихую свернуть проект и «списать» затраченные на него средства – вполне
респектабельное применение демократии и партийной борьбы в фантастике.
В рассказе «Пари» партии (в данном случае – литературные) создают группы
компьютеров (МУТы), изначально запрограммированных на создание текстов, но не
владеющих более никакой информацией ни о себе, ни об окружающем мире.
«И в сей трудный час тот самый МУТ № 7, который давно уже почивал на лаврах
первооткрывателя темы ничегонезнания, выступил с новыми программными стихами.
- Я не знаю, о чем писать, - заявил МУТ №7,- но я горжусь этим абсолютным незнанием и
не соглашусь поменять его на какие-то сомнительные знания. Ибо то, что мне не о чем писать,
является свидетельством моего таланта.
И едва появились эти стихи, как электронные литераторы разделились на МУТов и
НЕОМУТов, и искусственная литература, выбравшись из тупика, понеслась по столбовой дороге.
НЕОМУТы в своих произведениях страстно и многословно обвиняли МУТов в незнании
знаний.
А МУТы, не уступая своим литературным противникам ни в страсти, ни в многословии, с
гордостью утверждали, что они, МУТы, знать ничего не хотят!
Литературная жизнь забила ключом. И если до раскола в горестных произведениях МУТов
не было именно горести, а в яростных критических нападках - ярости, то теперь страсти бушевали
в полную силу.
Появились конфликты, а вместе с ними такие новые для искусственной литературы
жанры, как эпиграмма ("Сочиняет МУТ с волнением МУТное произведение"), приключенческая
повесть ("Храбрый МУТ в лагере НЕОМУТов"), драма ("МУТ полюбил НЕОМУТку и под ее
влиянием перевоспитался и порвал с мутовшиной"), и, наконец, сценарий (все вышеназванное,
переработанное с учетом киноспецифики)».
Партии «ленинского типа» (партии нового типа)
Тема тоталитаризма всегда была интересна фантастике, и «партии нового типа»
(Ленинские) представлены в ней очень широко. Начать, разумеется придется с
Дж.Оруэлла, причем имея в виду не только «1984», но и «Ферму животных». Нельзя не
упомянуть и «Каллокаин» К.Бойе. «Очаг на башне» В.Рыбакова лишь слегка касается
темы партийной жизни в реальном СССР, зато первая часть «Прощания славянки с
мечтой» - «Тибетский опыт в условиях реального коммунизма» - ставит «управляющую и
вдохновляющую силу» в самый центр повествования.
Весьма нетривиальный образ «партии нового типа» создан у К.Еськова в
«Последнем кольценосце», где описываются отдельные элементы социальной
архитектуры общества, образованного бессмертными толкиенскими эльфами.
Самая значительная утопия 30-х годов принадлежит Яну Ларри. "Страна
Счастливых" (1931) выделяется на общем фоне более высоким художественным уровнем.
Внешне мир Ларри мало отличается от таких же счастливых миров, придуманных в 20-е здесь так же царствует счастливый труд, так же ликвидированы границы, а человечество
шагнуло в космос. Но есть и принципиальное отличие: утопия Ларри - динамична, в ней
присутствуют конфликты, ее населяют живые люди, обуреваемые страстями и
противоречиями.
Присутствует в повести и публицистическая заостренность. Страной Счастливых
управляет экономический орган - Совет Ста. И вот два лидера Совета, два старых
революционера, Коган и Молибден, выступают против финансирования космической
программы. Прогрессивная общественность восстает и, разумеется, побеждает. Как
всегда, прав Л.Мештерхези: всегда есть две партии. Даже если формально она одна, с
неизменностью возникает борьба двух позиций – консервативной и прогрессисткой.
Прогрессисты, конечно, побеждают. Раньше или позже.
В образе усатого упрямца Молибдена без труда угадывался намек на "главного
фантаста мира", так что остается только удивляться, каким чудом книга смогла
проскочить сквозь заслон цензоров. Впрочем, довольно скоро "Страна Счастливых" была
изъята из продажи и библиотек, а спустя десять лет писатель был арестован и по
обвинению в антисоветской пропаганде провел 15 лет в лагерях.
Из общего числа романов о тоталитарных партиях выделяется «Диктатор» Сергея
Снегова, законченный автором незадолго до смерти (1994), и вышедший в 1996 году.
Действие романа разворачивается в параллельном мире, объятым пламенем
разрушительной войны. Любопытно «альтернативное» развитие технологий, в частности,
основой сельского хозяйства является глобальное управление погодой (также активно
применяемое в военном деле), а вместо сжигания нефтепродуктов используется
«сгущенная вода».
Астрофизик Александр Гамов, ненавидит войну и мечтает о всеобщем мире. Для
этого он вместе с друзьями, такими же интеллигентами, устраивает военный путч,
свергает законное правительство Латании, и, захватив власть, железной рукой наводит в
стране порядок: борется с преступностью, карая не только преступников, но и членов их
семей; безжалостно расправляется с политическими противниками как внутри страны, так
и в сопредельных государствах; - словом, ведет себя так, как и подобает себя вести
нормальному
диктатору,
незаконно
захватившему
власть
и
решившего
облагодетельствовать человечество.
После завершения войны и «стабилизации политической обстановки» выяснилось,
что не было никакой диктатуры, а Гамов разыграл из трагедии фарс, а действительности
массовые репрессии были театрализованной фикцией.
Тем не менее, Гамов считает себя виноватым в преступлениях против человечества
и требует для себя суда.
Если «Гражданская кампания» Л.Буджолд - путеводитель по политическим
реалиям «управляемых демократий», то роман С.Снегова является учебником по
тоталитарным и посттоталитарным
социальной базе, роли лидеров.
партиям:
особенностям
их
взаимодействия,
Современные и постсовременные партии
Авторам не удалось найти в фантастике примеров «флеш»-партий, да и партий
посттоталитарного «имиджевого» типа там немного. Хочется упомянуть, скорее, кино:
«Хвост вертит собакой» - типичный пример классической «серьезной» политтехнологии.
В юмористической форме эту тему рассмотрел В.Пелевин в «производственном романе»
«Генерейшен П».
Весьма нетривиальная управленческая структура описана Д.Симмонсом в
«Падении Гипериона»: альтинг, всеобщий электронный (сетевой) парламент,
учитывающий в реальном времени все позиции, и все голоса по любому вопросу.
У Д.Мартина в сериале «Путешествия Тафа» рассказывается о планете, религия
которой строго запрещала все формы ограничения рождаемости, что приводило мир к
перманентным экологическим кризисам и катастрофам. На этой планете политическая
борьба структурировалась двумя партиями, имеющими различные проекты развития
(проектные партии новейшего типа в нашей терминологии). Экспансионисты предлагали
решить проблему военной экспансией, а технократы – совершенствованием
производительных сил самой планеты. Эта борьба «лучшего с хорошим» (в
парадигматике коммунистических утопий) только чудом не привела к общей планетарной
гибели.
В целом «новейшие партии», к сожалению, очень слабо представлены в
фантастике, да и в реалистической литературе тоже.
Партии и политическая борьба в утопических и примыкающих к ним моделях
Будущего
Кратковременная хрущевская "оттепель" подарила советскому народу новые
надежды и планы на будущее. В НФ "оттепель" наступила довольно рано - в 1957 году,
когда, всего за несколько месяцев до запуска первого искусственного спутника Земли, на
страницах журнала "Техника-молодежи" вышел роман И.А. Ефремова "Туманность
Андромеды". Всеволод Ревич отметил: "Ефремов написал вовсе не коммунистическую - в
нашем смысле слова - утопию... В меру сил он написал общечеловеческую утопию".
Отдалив мир будущего на тысячелетие, писатель совершил беспрецедентную попытку
изобразить радикально новое человечество - не просто отличное от нас интеллектуально,
но и с принципиально иной этикой. Ефремовский мир - подчеркнуто космополитичен, он
лишен не только государственных границ, но национальной самоидентификации.
Заслуживает огромного уважения смелость Ефремова, с которой он взялся охватить все
стороны человеческой деятельности и жизни - от прорисовки инфраструктуры и
достижений науки, до сугубо гуманитарных сфер, как то - педагогика, культура, досуг,
любовь и т.д. Согласно исторической концепции произведения, современная история
продолжилась Эрой Мирового Воссоединения, в которую ликвидируется политическая
жизнь, образуется общий язык и достигается победа в "борьбе за энергию", Этот
период достаточно прочно ассоциируется с понятием "коммунизм". Однако история на
этом не заканчивается – на смену ему приходит Эра Общего Труда, за которой следует
Эра Великого Кольца, объединение людей разных планет.
Если Ефремов раздвинул горизонт коммунистической утопии, то А. и Б.
Стругацкие населили эту самую утопию живыми людьми, которых не хватало в
"Туманности Андромеды". Бесспорно, цикл новелл "Возвращение. Полдень ХХII век"
(1962) - одна из лучших панорам далекого будущего, созданных в советской литературе. В
сущности, Стругацкие написали не просто утопию, а Историю Будущего. Центральным
звеном новой социальной структуры является институт воспитания детей
профессионалами, а не родителями. Следует отметить, что миры Стругацких имеют,
стандартную, отличную от утопий Ефремова этику и эстетику, что делает их гораздо
«человечнее», ближе к современному читателю.
Любопытна попытка Вадима Шефнера изобразить в романах "Девушка у обрыва"
и «Лачуга должника» гармоническое общество XX века. Наряду с утопиями Ефремова и
Стругацких это одна из лучших и самых живых утопических картин советской
литературы. Шефнеровский роман - яркий пример гуманитарной утопии, нарочитая
"несерьезность" которого заметно выделяет это произведение. Шефнера мало волнуют
научные достижения будущего (хотя один из главных героев - ученый, открывший Единое
Сырье аквалид, что привело цивилизацию к абсолютному благополучию), в центре его
внимания - человеческие отношения, которые, совсем не изменились. Разве что
ругательства вышли из употребления и алкоголиков стало поменьше (их автор остроумно
окрестил словом "Чепьювин" - т.е. Человек Пьющий Вино). В юмористических красках
писатель изображает сложности обновления общества. Например, вместе с деньгами
Всемирный Почтовый Совет решил отменить и почтовые марки, а их коллекционирование
признано "пережитком, не приносящим человечеству никакой пользы". Разумеется, это
вызвало решительный протест со стороны многочисленных филателистов. Встречаются и
другие курьезы, связанные с отменой денежных единиц - роботы-официанты, не
приученные к "халяве", стали обслуживать клиентов менее добросовестно.
Из попыток создать масштабную коммунистическую утопию стоит упомянуть и
роман-эпопею Сергея Снегова "Люди как боги" (1966-1977). Стремясь облегчить
восприятие социально-футурологических идей, автор использовал жанр "космической
оперы".
Любопытно социально-технологическое устройство этого общества. Каждый
человек имеет собственную кибернетическую систему, обеспечивающую непрерывную
связь с центральным компьютером и ответственную за его безопасность. «Спорить с
Охранительницей бессмысленно. Отключить ее - на всех планетах считается
серьезным проступком, на Земле же с ее строгим режимом это попросту неосуществимо
(…) Кто, как не она, бдительно отводит от меня опасности, оберегает от болезней и
необдуманных шагов, а если меня что-то гложет, разве она не докапывается до причин
неполадок и упадка духа, и маленькая, не больше меня самого, часть Большой ставит
их перед всем обществом как важную социальную проблему, если, по ее критерию, они
того заслуживают». Эдакая доброжелательная версия «большего брата» и «страж-птицы».
И, ведь, что интересно: система «Охранительниц» никоим образом не психична.
Охранительница связана с Большой Академической Машиной, которая содержит
формальные ответы относительно «правильно – неправильно», «этично – неэтично». И
эти ответы могут быть изменены сознательной волей людей, что и происходит в конце
первого тома романа. Поэтому, в системе Снегова можно говорить как об абсолютной
диктатуре (причем, в отличие от Оруэлловского «1984 г.» здешний телескрин считывает
не поступки, а мысли, и можно быть уверенным, что он «не сломается»), так и об
абсолютной демократии, так как решения в критических ситуациях принимают люди – и
едва ли не методом консенсуса. Как всегда модель Снегова – уникальна и ни к чему не
сводима2.
Разве что, может быть, черты ее можно поискать у Р.Шекли в иронической повести «Билет на планету
Транай», где изображено весьма необычное общество. Президент может убить любого человека, при этом
убитый автоматически, по закону, оказывается преступником. Но сам Президент обязан носить при себе, не
снимая, медальон со взрывчаткой. Когда количество голосов, протестующих против его правления,
превышает критический уровень, происходит взрыв. А до этого Президент волен вести себя как угодно.
Народ в полной зависимости от власти, которая в полной зависимости от народа. Любит Р.Шекли парадоксы
гораздо более, нежели демократию.
2
Другие талантливые произведения, этого времени, посвященных обществу
будущего: "Мы - из Солнечной системы" (1965) Г. Гуревича, "Глоток Солнца" (1967) Е.
Велтистова, "Скиталец Ларвеф" (1966) Г. Гора, "Гость из бездны" (1962) и "Гианея" (1965)
Г. Мартынова, "Леопард с вершины Каллиманджаро" (1972) О. Ларионовой.
Уже к 1970-м утопия практически исчезла с литературного небосклона,
закончившись вместе с "оттепелью". Вскоре, после публикации был запрещен «Час быка»
И. А. Ефремова (1968). В этом произведении люди «Эры встретившихся рук» вступают в
контакт с социумом, давно утратившем связь с остальным человечеством и находящимся
под властью тоталитарного режима. Десятилетие спустя А. и Б. Стругацкие разрушат
внешнюю благость «Полдня» убийством Льва Абалкина в "Жуке в муравейнике".
Немногим позже автор "розовощекого" романа "Путешествие длинною в век" (1963) В.
Тендряков напишет антиутопию "Покушение на миражи" (1988) .
Следует отметить роман Василия Аксенова "Остров Крым", впервые изданный в
1981 году в США. В нем рассматривается Крым (в фантастической реальности романа остров), который так не был захвачен большевиками. Аксеновский Крым - осколок
"старорежимной" России, развивающейся по капиталистическому пути.
Приложение: «Русская утопия»3
-1Социальные утопии, фантазии об идеальном государстве появились в народном сознании
еще в Древней Руси. Можно вспомнить сказание о "Хождении Агапии в рай", "Путешествие Зосимы
к рахманам" или легенду о невидимом граде Китеже. Из авторских произведений наиболее ранним
является, видимо, "Сказание о Магмет-салтане", созданное в 1547 году публицистом XVI века
Иваном Пересветовым.
Большинство утопических сочинений, эпохи Просвещения, предлагали достаточно
абстрактные образы идеального государства, как правило не имевшие прямой связи с Россией.
Исключением является сочинение князя Михаила Щербатова "Путешествие в землю Офирскую гна С... швецкаго дворянина" (1773-1774), довольно прозрачно намекавшем на Россию (легко
читаются названия городов: Квамо - Москва, Переграб - Петербург и т.д.). Признавая заслуги
Петра Великого (в романе - Перегоя) в деле просвещения России, князь - убежденный
государственник, тем не менее, не скрывает своего недовольства петровскими реформами (в
частности, перенесение столицы из Москвы в Петербург) и пытается исправить роковые ошибки.
Единственно правильный путь для России, считает он, возврат к патриархальной самобытности,
где царит "диктатура добродетели" (В.Гуминский). Для укрепления государственной власти
Щербатов предлагает проект военных поселений. Идеал России по Щербатову - это "полицейское"
государство, сильное, но справедливое.
Политическая жизнь России в XIX веке началась с восстания декабристов. Ему
соответствовала утопия "Сон" (1819), принадлежащая известному музыкальному критику и
декабристу А. Д. Улыбышеву. Это декларативное сочинение, отчетливо пропагандирует взгляды
декабристского окружения на "самый правильный путь", по которому России следует двигаться к
Абсолютному счастью.
Утопические образы будущего русские авторы часто "транслировали" через сновидения
героев. Видимо, основная причина укрепления сновиденческой традиции в отечественной
утопической литературе связана с давлением цензуры (царской или советской). Современный
исследователь утопической мысли В. П. Шестаков выделяет другую причину распространения
"утопических сновидений": "Русский писатель и мыслитель зачастую острее, чем его европейский
собрат, ощущал разрыв между идеалом и действительностью. То, что европейскому философу и
сочинителю... казалось возможным уже в процессе ближайшего созидания..., для русского
утописта представало пронзительной мечтой, осуществимой лишь в очень далеком будущем".
Оказавшись во сне в Петербурге неопределенного далека, автор моделирует свою
"счастливую Россию", которая "согласуется с желаниями и мечтами" его "сотоварищей по
"Зеленой лампе". Итак, в результате общественного переворота, "происшедшего" около 300 лет
назад, Россия освободилась от гнета самодержавия и крепостничества, превратившись в страну
просвещенную и демократическую, где все имеют право на образование и равны перед законом.
3
В составлении обзора использованы материалы Евгения Харитонова "РУССКОЕ ПОЛЕ" Утопий
Странствуя по будущему Петербургу альтер-эго писателя с восторгом демонстрирует
происшедшие перемены. В помещениях многочисленных казарм, "которыми был переполнен
город", разместились общественные школы, библиотеки, академии. Михайловский замок
превратился в "Дворец Государственной Думы", а в Аничковом дворце разместился "Русский
Пантеон", в котором собраны статуи великих русских героев и общественных деятелей.
Строительство нового общества обычно требует жертв. Улыбышев решил пожертвовать
Александро-Невской лаврой, которую россияне "прекрасного далека" разрушили - как символ
неприемлемого религиозного фанатизма, воздвигнув на монастырских руинах триумфальную арку.
Столетие спустя большевики реализовали мечту писателя-декабриста, правда не в Петербурге, а
в Москве, построив вместо триумфальной арки бассейн. Правда, ненадолго…
Новая Россия сменила государственную символику: место двуглавого орла на российском
флаге занял феникс - символ "свободы и истинной веры" (не очень понятно, какой именно). Но вот
настораживающий момент: рисуя перспективы благостной жизни, автор упоминает о
пятидесятимиллионной армии, которую государство содержит якобы "для внутреннего
спокойствия"... Она ассоциируются с "военными поселениями" в утопии "реакционера" Щербатова.
Видимо, даже свободолюбивые декабристы сомневались, что в России можно построить что либо,
кроме "полицейского государства"?
Декабристские утопии расчистили дорогу утопиям либеральным и социалистическим.
Хрестоматийный пример последней - "Четвертый сон Веры Павловны" Н. Г. Чернышевского (1863),
который, и является первым в русской литературе образцом социалистической утопии. Это
произведение хорошо известно читателям еще со школьной скамьи, поэтому не станем на нем
задерживаться. Заметим, что либеральные утопии, как правило, были ориентированы на
западноевропейскую модель построения общества.
Не отставали и идейные противники - писатели-славянофилы. В романе Владимира
Соллогуба "Тарантас" (1840), тоже есть утопическая глава - сон-путешествие героя в идеальную
Россию. Внешне она вполне согласуется с представлениями демократа- "западника"
Чернышевского. «Труд - Братство – Равенство». Ну, может, в более пасторально-патриархальных
тонах и лишена революционного экстремизма Улыбышева. Соллогуб - за усовершенствованые
традиции. Его утопический мир более уютный, и цельный. Здесь царит культ добровольного труда
(даже князья и графы почитают за счастье трудиться на благо Отечества), науки и уважения к
человеку и национальному достоянию (будь то искусство или природа). Утопию Соллогуба
выделяет и то, что автор не предлагает "готовый" вариант идеальной России, а пытается
нарисовать движение россиян к социальному благополучию.
" Люди кричали много о своих правах, но всегда умалчивали о своих обязанностях. А мы сделали
иначе: мы крепко держались обязанностей, а право таким образом определилось у нас само
собой".
В успехах науки и техники XIX века многие увидели абсолютную панацею. Фантасты все
чаще стали обращаться к вопросам науки. Как следствие, появились "технологические" версии
будущей России. Идеал адептов этой идеи - мощная, технологически оснащенная Российская
Империя, стоящая во главе всего остального мира. Именно стремительное развитие и
государственное финансирование науки и техники, полагали они, позволит России занять
лидирующее положение в мире.
Авторы явно сомневались, что это произойдет в ближайшем будущем, поэтому "русский
золотой век" предусмотрительно относили как можно дальше во времени.
Самый яркий пример "индустриально-имперской" утопии - это незаконченный роман князя
В.Ф. Одоевского "4338 год" (1835). По существу, перед нами первая в России подлинно державная
(имперская) утопия. Россия ХХХХIV века по Одоевскому - это "центр всемирного просвещения",
достигший небывалых успехов в науке, технике и культуре, объект подражания для других
народов. Сетования китайского студента, странствующего по Российской Империи, греют
мечтательную русскую душу: "Мы, китайцы, ныне ударились... в безотчетное подражание
иноземцам. Все у нас на русский манер: и платье, и обычаи, и литература; одного у нас нет русской сметливости...". В правительстве, наряду с министрами транспорта, юстиции и т.п., на
равных присутствуют философы, поэты, историки, художники, мнение которых авторитетно для
общества. Такое устройство «модуля управления» отсылает нас к «коммунистическим утопиям»
И.Ефремова, А. и Б. Стругацких и некоторым другим... Эх, Владимир Федорович, вашими бы
устами!..
Хочется вспомнить и другую любопытную персону литературной жизни позапрошлого века.
Вероятно, нет в истории русской литературы более противоречивой фигуры, нежели Фаддей
Булгарин. Оценка его творчества и общественной деятельности неоднозначна и сегодня. "Видок
Фиглярин" (так окрестил Булгарина А. С. Пушкин) был одним из зачинателей отечественной
научной фантастики, написав с десяток весьма любопытных утопических и НФ повестей.
Социальная структура России 2824 года, описанной в повести "Правдоподобные
небылицы, или Странствия по свету в XXIX веке" (1824), почти не претерпела изменений - все те
же короли, купцы, князья, помещики... Разве что введено совместное обучение богатых и бедных
детей. Зато предрекает Фаддей Венедиктович серьезную экологическую катастрофу, которая
изменит карту России. В результате климатических изменений (похолодание в Африке и
потепление на Северном полюсе) Россия переместилась в районы Сибири. Но за счет "природной
талантливости" страна все-таки сохраняет культурное и научное лидерство. Право же, как ни
относись к нелитературной деятельности Булгарина, но в истории фантастики он смело мог бы
запатентовать немало НФ-идей: тут и подводные фермы, и парашютно-десантные войска, и
субмарины, и самописцы.
Но особое внимание привлекает другое "изобретение" в будущей России - это деньги,
которые изготавливают из... "дубового, соснового и березового дерева". Напророчил на нашу
голову Фаддей Венедиктович!
В другой повести Ф. Булгарина - "Сцена из частной жизни в 2028 году" (1843), так же
посвященной построению идеального - имперско-монархического - общества в России, мы
обнаружим примечательный диалог между вельможей и помещиком XXI века: "Помещик:
Счастливая Россия. Вельможа: Счастливая от того, что мы, русские, умели воспользоваться
нашим счастливым положением и все сокровища, тлевшие в недрах земли, исторгли нашим
терпением, любовью к отечественному, прилежанием, учением, промышленностью. Пожалуй, если
бы мы не думали о завтрашнем дне и кое-как жили, позволяя иностранцам брать у нас сырые
материалы и продавать нам выделанные, то мы навсегда остались бы у них в зависимости и были
бы бедными...".
Возможно, современной власти следует более внимательно изучать литературное
наследие?
Один из экзотических "имперско-технологических" вариантов России предложил в конце
позапрошлого века ныне забытый литератор Н. Н. Шелонский, автор романа "В мире будущего"
(1882). Времена своей утопии автор благоразумно отодвинул в XXIX век. Россия 2891 года сверхмощная держава, заключившая прочный союз с Францией, но при этом под православными
знаменами. Вместе они владеют большей частью Земли. А какое же место в "новом" миропорядке
отвел автор Америке? Америка и Великобритания в варианте Шелонского - всего лишь страны
"третьего мира" - "вот как Китай в наше время".
Описана цивилизация с высоким научным потенциалом - побеждена гравитация, люди
используют атомную энергию, телепатию и телекинез, восстанавливают больной и стареющий
организм. Высокотехнологичный мир, но... не урбанистический. Напротив, автор искренне считает,
что научно-технический прогресс и патриархальный уклад жизни - идеальная социальная модель
для России. В романе гармонично сосуществуют эти две крайности. Россияне XXIX века
отказались от городов, вместо них разбросаны отдельные дома, отделенные друг от друга
возделанными полями и садами. Люди объединились в семьи (кланы) по 300 человек и на каждую
такую семью приходится по 16,4 га земли (каждый в будущем и пахарь, и строитель, и врач).
Москва же превратилась в место отдыха, своеобразный парк-заповедник с пальмовыми аллеями.
Люди живут в полном довольстве, но в аскетической простоте.
Столетием позже такой «локально-урбанистический» вариант, при котором в
технологическом мире полностью отсутствуют города, рассматривает К.Саймак в ранних главах
«Города». Из советских авторов дань ему отдали Ю.Тупицин и, отчасти, И.Ефремов. Братья
Стругацкие высмеяли эту маложизнеспособную «картинку» в «Обитаемом острове»:
«…теоретизируя, он высказывал странную смесь взглядов: власть богатых надобно свергнуть (это
от Вепря, который, видимо, был чем-то вроде социалиста или коммуниста), во главе государства
поставить надлежит инженеров и техников (это от Кетшефа), города срыть, а самим жить в
единении с природой (какой-то штабной мыслитель-буколист), и всего этого можно добиться
только беспрекословным подчинением приказу вышестоящих командиров, и поменьше болтовни
на отвлеченные темы».
До середины XIX века Россия оставалась страной аграрной, на 85 % состоявшая из
жителей деревни. И, казалось бы, естественно предположить, что почетное первое место в
литературе позапрошлого века должны занимать утопии о крестьянском рае. Подобные утопии о
стране Муравии, о мужицкой вольнице с молочными реками и кисельными берегами, в избытки
процветали в народном фольклоре, в сказках. Но не в литературе. О возможности построения
крестьянской утопии еще в первой половине позапрошлого столетия весьма язвительно отозвался
И. А. Гончаров в знаменитом "Сне Обломова" (1849). Писатель довел идею построения
крестьянского рая почти до абсурда и логического завершения. Обретшие все, о чем только
мечтали, бесконечно счастливые жители деревни Обломовки ведут сытый и безмятежный образ
жизни. Что же тут плохого? А то, что состояние неизбывного счастья приводит к деградации
общества. Обломовцы "плохо верили... душевным тревогам; не принимали за жизнь круговорота
вечных стремлений куда-то, к чему-то; боялись, как огня, увлечений страстей; и как в другом месте
тело у людей быстро сгорало от вулканической работы внутреннего, душевного огня, так душа
обломовцев мирно, без помехи утопала в мягком теле".
"Конвейерное производство" крестьянских версий России началось несколько позже - в
1860-1870-е годы. Отмена крепостного права в 1861 г., освобождение крестьян, на деле не
принесли ожидаемых перемен - ни для крестьян, ни для страны, но зашевелилась утопическая
мысль. Чувство вины заставляло многих представителей интеллигенции идти в народники. В этойто среде и были особенно распространены варианты "реставрации" России по крестьянскому
эталону.
"Крестьянские" утописты в большинстве произведений устремляли свой взор не в будущее,
а в прошлое - к временам допетровской Руси, видя идеал в общинном старообрядчестве. Один из
характерных символов "раскольнической утопии" - вымышленная деревня Тарбагатай, которую
описал в поэме "Дедушка" (1870) Н. А. Некрасов. Поэт с оптимизмом смотрит в будущее
освобожденного крестьянства, которое сумеет распорядиться свободой, если будет
придерживаться исконной самобытности.
Воля-труд-сытость-изобилие-отсутствие государственного контроля - вот составляющие
"крестьянской мечты".
Как царство суровой, но справедливой старообрядческой общины, существующей в
гармонии с природой, рисует "российский идеал" Н. Н. Златовратский в утопии "Сон счастливого
мужика", включенной в роман "Устои" (1878). Единственно полезный, праведный труд - труд на
земле. Такова жизненная установка обитателей деревни-утопии. Вот на чем держится эта
мужицкая коммуна:
"Давно бы и мир развалился, и все в разоренье пришли бы, коли б старики строго нас на
миру не казнили, как вздумает кто ссорой, иль буйством, или худым поведеньем мир довести до
ответа пред строгим начальством!".
Похожие идеи развивает в "Сказке о копейке" (1874) другой писатель, революционернародник С. М. Степняк-Кравчинский.
Встречаются и весьма забавные проекты "деревенской России". Вот как, например,
представлялась жизнь в деревне будущего (действие происходит в ХХ веке) Н. В. Казанцеву в
рассказе "Елка в Кулюткиной" (1893). Все до единого крестьяне ХХ столетия чрезвычайно
образованы, изучают международный язык, разъезжают на электровелосипедах, выращивают в
теплицах бананы и ананасы, управляют погодой, и каждый второй житель деревни - доктор или
магистр наук. И вот совсем уж замечательный штрих к наивно оптимистическим прогнозам
литератора: автор сообщает, что последний пьяный в России был зафиксирован 31 декабря...
1898 года!
Назревающий кризис монаршей власти разбудил ностальгию по забытым традициям. На
рубеже веков как предвестник скорых социальных потрясений пышным цветом расцвели
реакционные утопии, густо замешанные на шовинистических идеях. Рассмотрим два примера
такой литературы.
"Счастливой", преуспевающей в экономике (капитал живет "в полном согласии и дружбе с
трудом") Россией, в повести А. Кальницкого "За приподнятой завесой" (1900), управляет не
монарх, а самый богатый человек мира с вызывающе русскими ФИО - Иван Иванович Иванов. В
дела государственные этот олигарх особенно не вмешивается, главное, считает Иванов, чтобы на
предприятиях работали (от управителей до чернорабочих) люди "исключительно чисто русского
или, в крайнем случае, чисто славянского происхождения". Государственные чиновники - тоже все
сплошь "живое олицетворение славянской мощи". Размышляют они примерно в таком духе:
"Братство, равенство, свобода" - непроходимые глупости, погремушки, которыми утешаются
ползунки-дети и выжившие из ума старики". Отличительной чертой реакционной утопии является,
разумеется, отношение к нацменьшинствам. В "идеальной" России, считает Кальницкий, чем
меньше нацменов - тем лучше: "Эти народцы (нацменьшинства. - Е.Х.) вымирают не потому, что
их вымаривают, - подчеркнул князь последнее слово, - а потому, что вымирание совершается
естественным путем...".
Еще один любопытный сценарий предложил литератор начала ХХ века Сергей Шарапов в
"фантастическом социально-политическом романе" - "Через полвека" (1902). В предисловии к
роману литератор писал: "Я хотел в фантастической форме дать читателю практический свод
славянофильских мечтаний и идеалов, изобразить нашу политическую и общественную программу
как бы осуществленной. Это служило бы для нее своего рода проверкой. Если программа верна,
то в романе чепухи не получится. Если в программе есть принципиальные дефекты, они
неминуемо обнаружатся". Идея, в принципе, верная, но вступившая в противоречие с
убеждениями автора:
Усыпленный индусским медиумом, персонаж упомянутого романа проснулся в Москве 1951
года. Пробудившись, он с восторгом обнаруживает, что в стране возрожден древний церковнообщинный строй. Во главе государства, разумеется, царь-батюшка и церковь. Все счастливы, все
довольны. А пуще всех - наш путешественник. "Развод считается делом постыдным", наконец-то
возрождена строжайшая цензура, а у женщин "отобраны" всякие права на образование (не для
того, мол, Бог их создал). Правда, в общественной жизни страны определенная часть женщин все
же принимает участие: "В адвокаты идут преимущественно те дамы, которых уж очень господь
лицом обидел".
На улицах Москвы - тишь и благодать, потому что автомобили заменены более надежными
и экологически чистыми лошадками. Однако запрещены не только автомобили, но даже...
обыкновенные велосипеды! Ученые мужи установили "некоторое как бы одичание среди
пользовавшихся ими..." Все познается в сравнении: шараповские «ученые мужи», хотя бы, не
говорили, что от велосипедов идет «глобальное потепление» или «замерзание Гольфстрима».
Все-таки, наша действительность рубежа индустриальной и когнитивной фаз развития более, чем
фантастична.
"Через полвека" - не единственное программное произведение Шарапова. В 1907-1909
годах он опубликовал еще четыре социально-фантастических романа на тему реставрации
российского общества - "Диктатор", "Иванов 16-й и Соколов 18-й", "У очага хищений" и "Кабинет
Диктатора". Эти сочинения положительно выделяются на фоне "дебютной" утопии любопытным
смешением социального прогнозирования и альтернативной истории.
-2Для России ХХ век начался нерадостно: поражение в русско-японской войне и
последовавший кровавый крах первой русской революции 1905 года вызвали "серьезный идейный
разброд в среде русской интеллигенции, усугубило пессимистические настроения в общественном
сознании и литературе" (В. П. Шестаков). То же и в фантастике: будущее России рисовалось
авторами начала века в мрачных красках. Литератор-кадет Иван Морской в романе "Анархисты
будущего" (1907) изображает Россию 1927 года как царство хаоса и разрухи, оплот воинствующей
анархии, что оказалось не так уж далеко от истины. Еще более жуткую картину нарисовала в
романе "Смерть планеты" (1911) В. И. Крыжановская-Рочестер. Человечество, погрязшее в грехах
и преступлениях, надругавшееся над Богом, привело цивилизацию сначала к упадку, а затем и к
гибели. Безумие охватило и Россию. Уничтожены храмы, Кремль распродан с аукциона, а
Большой Дворец переделан в меблированный магазин. В результате "уравнительных революций"
"достигшая власти чернь" уничтожает святая святых России - Троице-Сергиевскую лавру, власть и
законы упразднены, поощряются убийства. Одним словом, не приведи Господь!
Если фантазии Крыжановской и Морского поражают воображение пафосом разрухи,
предрекаемого Апокалипсиса, то будущее, смоделированное в известной антиутопии Н. Д.
Федорова "Вечер в 2217 году" (1906), угнетает своей холодной, автоматизированной
правильностью. Все граждане России пронумерованы и трудятся в Армии труда, общественная и
личная жизнь людей строго регламентирована; институт семьи упразднен, даже вместо родителей
- граждане под рабочими номерами, которые числятся в государственных списках отцами и
матерями. Эта небольшая повесть во многом предвосхитила бездушный мир замятинского "Мы".
С рецептом «счастливой России» незадолго до Октябрьской революции, в самом начале
1917 года вышел роман Н. Чаадаева "Предтеча". Хронологически, это последняя литературная
утопия дореволюционного периода русской литературы. "Предтеча" возник как реакция
убежденного монархиста на становящее все более очевидным "повреждение нравов и умов" в
российском обществе. Автор предложил радикальное средство от этой "болезни" - в недалеком
будущем деградировавшая было Россия возрождается в своем былом величии благодаря...
"научной переделке духовного мира людей".
-3В 1917 году в России впервые в мировой истории был проведен глобальный эксперимент
по воплощению некоторых из утопических идей в жизнь.
Послереволюционная Россия стала фантастической страной, где удивительным образом
переплелись романтика преобразования, небывалые темпы строительства с репрессивной
политикой власти, трагическим положением крестьянства. Самые возвышенные мечты и страх
шагали рука об руку.
Радикальные преобразования в обществе породили мощную потребность в социальном
прогнозировании. "Овеществленная Утопия" не могла обойтись без своих летописцев будущего.
Новая Россия нуждалась в художественном осмыслении произошедших перемен, в "рекламной"
демонстрации конечной цели. Большинство произведений той поры было проникнуто ощущением
реальности мировой революции с последующим наступлением всепланетного коммунистического
рая.
А. В. Луначарский ставил конкретные задачи уже перед фантастами: "Хороший советский
научно-фантастический роман есть в самом лучшем смысле слова роман утопический... Нам
нужен, так сказать, плановый роман. Нам до зарезу нужно изображение того, как будет через
десять лет жить человек в тех самых социалистических городах, которые мы построим".
Обзор советских утопий начнем с повести А. В. Чаянова "Путешествие моего брата
Алексея в страну крестьянской утопии", изданной в 1920 году в Госиздате.
Александр Васильевич Чаянов (1888-1937) - человек сложной судьбы. Энциклопедически
образованный, всемирно известный ученый-экономист, талантливый историк-москвовед,
блестящий писатель, в 1920-е годы создавший целую серию блистательных романтикофантастических повестей. В 1931 году он был оклеветан, арестован и в 1937 году по обвинению во
вредительстве и принадлежности к несуществующей "трудовой крестьянской партии" расстрелян.
Лишь после шестидесятилетнего забвения его произведения и научные труды обрели новое
рождение.
Повесть "Путешествие моего брата Алексея..." открыла новую страницу в истории русской
литературной утопии и общественной мысли. Это первая в России детально прорисованная
утопия развития, то есть будущее здесь рассматривается в исторической перспективе - А. В.
Чаянов экстраполирует один из возможных и, по его мнению - перспективных, вариантов
политической эволюции Советской России. Одним словом, он написал тот самый "плановый
роман", о необходимости которого девять лет спустя говорил Луначарский.
Герой произведения, Алексей Кремнев, начитавшись Герцена, необъяснимым образом
перемещается в Москву 1984 года (воистину, эта дата обладает какой-то магической
притягательностью в истории мировой фантастики!). Знакомясь с вероятностной историей
русского писателя, невольно начинаешь ее сопоставлять с другой историей, творимой
"кремлевскими мечтателями". Модель общества у Чаянова детально описана снабжена
хронологией.
В 1928 году в России "был" принят "Великий декрет о неотъемлемых личных правах
гражданина" (Напомню: повесть вышла в 1920 году!); в 1932 году на смену Эпохе государственного
коллективизма, в течение которой общество было доведено буквально до состояния анархии
(весьма опрометчивый ход!), приходит крестьянский режим. И после установления в 1934 году
власти крестьянской партии, Россия пошла, демократическим путем. Прежде всего, новая власть
пересмотрела идеи управления и труда. "Система коммунизма насадила всех участников
хозяйственной жизни на штатное поденное вознаграждение и тем лишила их работу всяких
признаков стимуляции. Факт работы, конечно, имел место, но напряжение работы отсутствовало,
ибо не имело под собой основания". Даже не верится, что эти строки написаны в годы "диктатуры
пролетариата". И не просто написаны, а опубликованы в государственном издательстве!
Вопросы экономики в утопическом государстве решаются на кооперативных началах, а
политические - "методами общественными: различные общества, кооперативы, съезды, лиги" и
т.д. "Мы придерживаемся таких методов государственной работы, которые избегают брать
сограждан за шиворот". Упомянуты и вполне закономерные для государства нового типа
контрдействия, путчи и восстания. Не всем пришелся по душе "Декрет об уничтожении городов
свыше 20 тысяч жителей". Ну вот! Опять! Интересно, почему утопистам так мешают большие
города? "Помилованные" города (включая восстановленную после одного из восстаний Москву)
превратились в уютные, озелененные саттелиты деревень, места "празднеств, собраний и
некоторых дел".
Существуют и другие проблемы. Например, агрессивные выпады со стороны... Советской
Германии! Впрочем, вражескую армию стремительно - всего за полчаса! - разгоняют (именно так)
"метеофорами" - приспособлениями, которые россияне в мирное время используют для
управления дождями и ураганами. (Замечаете генетическую связь с «Диктатором» С.Снегова»?) И
в ознаменование победы, над крестьянской Москвой звучит торжественный "Прометей" Скрябина государственный гимн Российской Крестьянской Республики...
Любопытна история издания этой утопии. "Путешествие моего брата Алексея в страну
крестьянской утопии" рекомендовал к печати сам В.И. Ленин. "Надо мечтать!" - учил вождь
пролетариата... Но печально обрывались эти мечты, судьба "рекомендованного" мечтателя А. В.
Чаянова - красноречивый пример. Обвинения в адрес ученого и писателя строились на основании
его фантастической повести.
Для последующих утопистов советской эпохи казалось немыслимым построение
идеального общества в рамках одной страны. Расползание "Новой русской идеи" по планете
представлялось процессом закономерным и неизбежным. Россия если и фигурировала в
произведениях, то исключительно в качестве географической точки.
В 1922 году в Канске мизерным тиражом была издана за счет средств автора повесть
Вивиана Итина "Страна Гонгури". Возможно, эта одна из первых советских утопий так и затерялась
бы во времени, если бы ее не заметил А. М. Горький, с подачи которого в 1927 году в несколько
переработанном и дополненном варианте повесть была переиздана в 1927 году Госиздате под
названием "Открытие Риэля".
Произведение построено на двух сюжетных планах - реальном и вымышленном. Молодой
красноармеец Гелий, оказавшись в плену белочехов, ожидает расстрела. Его сосед по камере старый доктор, сочувствующий большевикам, погружает юношу в гипнотический сон, в котором
Гелий осознает себя другой личностью - гениальным ученым будущего Риэлем. Итин талантливо и
вдохновенно рисует картину гармоничного, счастливого будущего, когда из словаря вычеркнуто
слово "война", люди увлечены духовным самосовершенствованием, самозабвенно отдаются не
только постижению наук и искусств, но и любви. Так бы и осталась утопия всего лишь еще одной
красивой сказочкой, если бы автор вдруг не ввел в повествование трагическую ноту. Ученый Риэль
открыл вещество онтэ, позволившее людям покорить тяготение, изобрел аппарат, при помощи
которого можно заглядывать в различные эпохи. Он обласкан обществом, любим самой красивой
девушкой планеты - Гонгури. Но беспокойному ученому все мало. Он стремится проникнуть в
самые сокровенные тайны Мироздания, достичь полного совершенства, и, осознав, что это ему не
по силам, кончает жизнь самоубийством.
Такой неожиданный поворот сюжета, резко конфликтующий с жизнеутверждающим
пафосом предыдущих сцен, резко выделяет "Страну Гонгури" из строя бесконфликтных
коммунистических утопий и одновременно выстраивает мостик между красивой мечтой и грубой
реальностью, в которой "реальный" юноша Гелий погибает.
В 1938 году поэт и утопист Вивиан Итин был арестован по обвинению в шпионаже и
расстрелян в Новосибирске.
Еще выше трагедийная нота звучит в небольшой повести А.Н. Толстого "Голубые города"
(1925). Толстой тоже совмещает реалистический и фантастический планы повествования, момент
перехода почти незаметен. Главный герой - юный красноармеец и талантливый архитектор, в
сыпном бреду видит свою мечту - голубые города счастливого будущего: "Растениями и цветами
были покрыты уступчатые, с зеркальными окнами, террасы домов. Ни труб, ни проволок над
крышами, ни трамвайных столбов, ни афишных будок, ни экипажей на широких улицах, покрытых
поверх мостовой плотным сизым газоном. Вся нервная система города перенесена под землю.
Дурной воздух из домов уносился вентиляторами в подземные камеры-очистители... В городе
стояли только театры, цирки, залы зимнего спорта, обиходные магазины и клубы - огромные
здания под стеклянными куполами". Преобразились не только города, но и вся планета: исчезли
границы, там, где когда-то были мерзлые тундры и непроходимые болота - "на тысячи верст
шумели хлебные поля". Но красивая мечта сталкивается с суровой действительностью. Для
Буженинова, мечтателя и идеалиста, изломанного революцией и гражданской войной, идея
построения голубого города будущего становится навязчивой, смыслом всей жизни, манией. И он
поджигает вполне реальный город, несовместимый с его мечтой: "План голубого города я должен
был утвердить на пожарище - поставить точку...". Толстой обрывает повествование неожиданно и
жестко: "Буженинов Василий Алексеевич предстанет перед народным судом". Любопытно, что
похожий сюжет, но со счастливым концом изобразила Айн Рэнд в реалистическом романе
«Источник»: архитектор Говард Рорк взрывает спроектированное и построенное им здание,
поскольку архитектурный замысел был «изуродован двумя посредственностями,
которые
присвоили себе право усовершенствовать то, что было создано не ими и было им не плечу».
Американский суд оправдывает архитектора.
В бреду видит будущее и умирающий поэт из рассказа Николая Асеева "Завтра" (1925). Он
пытается представить себе грандиозные картины мира, в котором мог бы жить и выздороветь.
Люди овладели энергией, перемещают по воздуху целые города, заменяют изнашиваемые органы.
В утопиях 20-х годов картины будущего часто возникают в воображении смертельно
больных героев. Что ж, символика здесь легко прочитывается: больной, умирающий организм современное общество, которое остро нуждается в позитивном обновлении.
В чудесной, возвышенной НФ повести Андрея Платонова "Эфирный тракт", написанной в
1926-27 гг., но впервые опубликованной только в 1967 году, будущее тоже тесно соприкасается с
настоящим. Человечество достигло небывалых высот в науке, ликвидированы границы и
политические конфликты. Но почему тогда в этом "прекрасном и яростном" мире существует
газета с названием "Беднота"?! Значит, не все так благополучно в этом светлом будущем?
Творимая в эпоху повсеместной электрификации и всеобщей увлеченности научными
знаниями, утопическая Россия виделась авторам в первую очередь как высокотехнологическое
государство, где именно наука цементирует общество, являясь основой и социальной, и духовной
жизни. Особой любовью среди утопистов пользовалось градостроительство.
Одно из характерных произведений этого периода - роман Якова Окунева "Грядущий мир.
1923 - 2123" (1923). Земля XXII века - Всемирная Коммуна, всю планету покрывает Мировой Город:
"Земли, голой земли так мало, ее почти нет нигде на земном шаре. Улицы, скверы, площади, опять
улицы - бескрайний всемирный город...". (Не правда ли, что-то напоминает? «Вся поверхность
Трантора, 75 000 000 квадратных миль протяженности, составляло всего лишь один город.
Население во время самого большого расцвета превышало сорок миллиардов человек. Все это
огромное количество людей занималось исключительно административными нуждами Империи, и
тем не менее их было недостаточно для решения задачи такой сложности. Следует помнить, что
невозможно правильно вести административную работу Галактической Империи под не
вдохновляющим руководством последних императоров, и это послужило решающим фактором в
падении Империи. Каждый день целые флотилии звездолетов из десятков тысяч кораблей
привозили продукты с десятков сельскохозяйственных планет на обеденные столы Трантора...
Зависимость планеты от внешних миров не только в области сельскохозяйственной, но и во
всех других областях, сделали Трантор исключительно ранимым для нападения и долгой осады.
За последнее тысячилетие императоры хорошо поняли это, подавляя восстание за восстанием, и
вся политика императорского двора свелась к тому, чтобы хоть как-то защитить это место...») В
этом урбанистическом обществе все до предела унифицировано, даже люди ходят в одинаковых
униформах, и мужчины и женщины на одно лицо - волосяной покров здесь не приветствуется.
"Каждый гражданин Мирового Города живет так, как хочет. Но каждый хочет того, что хотят все...".
Похожий урбанистический, сверхтехнологичный счастливый мир "без людей" рисует и
Вадим Никольский в романе "Через тысячу лет" (1926). Историков жанра это произведение
привлекает не столько панорамой технических достижений будущего, сколько пугающе точным
прогнозом. Дело в том, что автор предсказал атомный взрыв, который "произойдет" в... 1945 году!
Примерно ту же панораму мы видим в романе украинского писателя Дмитрия Бузько
"Хрустальная страна" (1935). Здесь построение утопии стало возможно только благодаря
изобретению необычайно прочного стекла - основы новой архитектуры и машиностроения.
Гораздо привлекательнее выглядит будущее в утопической поэме В. В. Маяковского
"Летающий пролетарий" (1925), пропитанной яростной ненавистью к коммунальному, кухонному
быту, уничтожающему человеческую личность, его свободный дух. Поэт переселяет людей из
подвалов и коммунальных квартир - таких обычных в революционном мире 20-х - в небеса, в
воздушные замки.
В романах "Межпланетный путешественник" и "Психомашина" и примыкающей к ним
повести "Ком-са" (все - 1924) Виктор Гончаров не решился изобразить мир победившего
коммунизма, ограничившись развитым в мировом масштабе социализмом. Экспансия СССР
привела к образованию Союза Советских Федеративных Республик Европы, Азии, Африки и
Австралии. А что же Америка? "Да! Америка, значит, до сих пор держится, но уже гниет на корню...
скоро мы будем иметь федерацию республик мира".
Похожую картину изобразил Александр Беляев в "Борьбе в эфире" (1928): Советская
Европа дает последний и решительный бой оплоту загнивающего капитализма - Америке. Беляев,
кстати, так же как и Окунев считал, что люди будущего будут абсолютно лысыми. Герой,
современник Беляева, даже не сразу может отличить мужчин от женщин. Просто какой-то культ
унисекса! Хотя, "Борьба в эфире" - это скорее роман-буфф, скрытая пародия на штампы
коммунистической утопии, впоследствии была запрещена.
Постепенно коммунистической утопии становилось тесно на Земле. Гусев из толстовской
"Аэлиты" уже мечтал о присоединении Марса к РСФСР? Идеи коммунизма шагнули в
межпланетные просторы в первой отечественной "космической опере" - романе Николая Муханова
"Пылающие бездны" (1924). Автор нарисовал весьма впечатляющую панораму мира 2423 года.
Уничтожены границы и расовые различия, человечество объединилось в Единую Федерацию
Земли, подчиненной идеям Великого Разума. Освоен космос, заселена Луна и астероиды,
установлен трехчасовой рабочий день, люди овладели телепатией и на улице предпочитают
носить темные очки, чтобы никто не мог прочитать в глазах мысли; наконец, земляне научились с
помощью эматориев воскрешать мертвых и средняя продолжительность жизни увеличилась до
150 лет. Самое же примечательное, что в этой утопии распространены смешанные браки между
землянами и марсианами - нашими союзниками и одновременно коммерческими конкурентами.
Весьма занимательна находка Муханова относительно имен людей будущего. Например: Омер
Амечи, где Омер - имя, а фамилия указывает на место рождения: Америка, Чикаго.
Попытки продолжить анализ будущих преобразований были немногочисленны "Город
Энтузиастов" (1930) М. Козырева и И. Кремнева - красивая, романтическая утопия, в которой люди
будущего с помощью искусственного солнца побеждают ночь - и "Хрустальная страна" (1935) Д.
Бузько. Стоит упомянуть роман Леонида Леонова "Дорога на Океан" (1936), так же содержащий
утопические главы. Заметим, что этот роман, в котором, кстати, содержалось одно из самых ярких
изображений колоссального морского сражения (глава «Мы проходим через войну») неоднократно
косвенно цитируется в «Стажерах» А. и Б.Стругацких.
Из фантастов 1930-х кажется, только Александр Беляев всерьез интересовался, как будет
жить человек в бесклассовом обществе, какие социальные и этические вопросы могут возникнуть
в этом обществе, на чем может строиться конфликт. С этими вопросами он "обращался к десяткам
авторитетных людей, вплоть до покойного А.В. Луначарского, и в лучшем случае получал ответ в
виде абстрактной формулы: "На борьбе старого с новым".
А.Беляев понимал, что социальный роман о будущем не может обойти стороной этические
проблемы, описания быта и духовной жизни человека коммунистического общества. Он честно
попытался изобразить "как будет через десять лет жить человек в тех самых социалистических
городах". Обществу преображенной России фантаст посвятил романы "Прыжок в ничто" (1933),
"Звезда КЭЦ" (1936), "Лаборатория Дубльвэ" (1938), "Под небом Арктики" (1938) и несколько
этюдов, в том числе "Зеленая симфония" и "Город победителя". Но дальше "терраформирования"
и научных достижений так и не пошел.
-4Не одними утопиями богата ранняя советская фантастика. Фантасты не только мечтали, но
и предупреждали.
В 1920 году Евгений Замятин написал свой знаменитый роман-антиутопию "Мы", впервые
опубликованную на чешском языке в 1924 году и только в 1927 году (в той же Чехословакии) на
русском.
"Этот роман - сигнал об опасности, угрожающей человечеству от гипертрофированной
власти машины и власти государства - все равно какого", - писал Е. Замятин.
Повесть Андрея Марсова "Любовь в тумане будущего" вряд ли известна большинству
читателей. Она вышла в том же, 1924 году, но в Москве - в государственном издательстве.
"Высшее управление Великой Республикой сосредоточилось в руках Совета Мирового Разума,
который, построив жизнь на совершенно новых началах, добился полной гармонии между
внутренними переживаниями и внешними поступками человечества. С момента открытия ультраРамсовских лучей, давших возможность фотографирования самых сокровенных мыслей, все
импульсы подсознательного "Я" каждого индивидуума были взяты под самый строгий контроль...
Преступников больше не существовало, так как преступления открывались до их совершения, и
человечество, освобожденное от всего злого и преступного, упоенное братской любовью, с
восторгом отдалось плодотворной работе в рамках самосовершенствования... Через несколько
поколений люди достигли вершины благополучия".
Содержание этой небольшой повести поразительным образом пересекается с замятинским
"Мы". Но если государство, описанное Замятиным - абстрактно, то в унифицированном,
"обнулеванном" (здесь так же люди имеют личные номера) мире Марсова вполне отчетливо
упоминается Россия, как часть некоего мирового сообщества - Совета Мирового Разума. В этом
мире все подчинено контролю - мысли, чувства, рождение... и даже умереть нельзя без особого
разрешения Совета. И ежечасно за вами строго наблюдают вездесущие Слуги Общественной
Безопасности.
Еще более жуткую картину будущей России нарисовал Михаил Козырев в повести
"Ленинград", поскольку вымысел Козырева, хоть и отнесен в недалекое будущее (действие
происходит в 1951 году), гораздо плотнее сливается с действительностью. Оказавшись в
Ленинграде 1951 года, профессиональный революционер ужасается увиденному. В почете
доносительство, политический сыск и террор, экономика разваливается, газеты беззастенчиво
лгут, восхваляя несуществующие успехи социализма, зажиревшая партийная верхушка проводит
время в кутежах, бывшая буржуазия вкалывает на заводах по шестнадцать часов, а портреты
вождей размещены в иконостасах... Повесть была написана в 1925 году, но впервые увидела свет
только в 1991-м.
Фантаст и сатирик Михаил Козырев был расстрелян в 1941 году.
Не были изданы при жизни три главных произведения Андрея Платонова - "языческие
утопии" "Чевенгур", "Котлован" и "Ювенильное море", образующие полифонический портрет
безгеройной коммунистической утопии-антиутопии. Чевенгурская коммуна, изъедающая самое
себя демагогической трескотней революционных фраз и обрушивающаяся с гибелью маленькой
девочки; фантасмагорический образ построения социализма - копания котлована, гигантской
братской могилы, абсурдистская утопия "Ювенильного моря"... Пугающие и кричаще правдивые
образы.
"Где же теперь будет коммунизм на свете, если его нет смысла в детском чувстве и в
убежденном впечатлении? Зачем ему теперь нужен смысл жизни и истина всемирного
происхождения, если нет маленького, верного человечка, в котором истина стала бы радостью и
движеньем".
К концу 1940-х годов процесс истребления художественной фантастики и утопии был
завершен установлением литературно-идеологической доктрины "ближнего прицела". Как метко
подметил исследователь русской литературы ХХ века Леонид Геллер: "Утопия перестала быть
нужной в советской литературе, потому что вся литература принялась изображать
действительность как осуществленную утопию".
Утопии стали не нужны. Более того - они признаны вредными. Утопия рассказывает об
идеальном, недостижимом мире. Своим существованием она подрывает "правду" генеральной
линии об уже построенном социалистическом рае.
-5После короткого периода «ренессанса», порожденного «Туманностью Андромеды» и
романами А. И Б. Стругацких, утопия уходит из советской фантастики окончательно. С
перестройкой в СССР пришли не только гласность и подобие демократии, но и ощущение
надвигающейся катастрофы.
Знаковым произведением этой постутопической эпохи стал роман Александра Кабакова
"Невозвращенец" (1989). Кабаков с удивительной точностью предугадал многие тенденции 1990-х
- развал страны, бессилие власти, путч, социальный террор и т.п. Конечно, содержание
"Невозвращенца" не сводится к одному лишь социальному прогнозированию. Писатель поставил
перед собой задачу показать беззащитность человеческой личности в эпоху распада системы, и
надо сказать, с этой задачей, по мнению некоторых критиков, справился блестяще. Нам же
представляется, что «Невозвращенец» по своему литературному, социальному и смысловому
уровню соответствует утопиям начала XIX столетия.
Сюжетно роман Эдуарда Тополя "Россия завтра" (1990) близок "Невозвращенцу". В нем
речь идет о политическом перевороте в России близкого будущего - контрреформистском,
организованном партийной верхушкой и закончившемся очередной народной революцией. Но
если Кабаков стремился осмыслить происходящее, то популярный автор политических триллеров
написал скорее ядовито-безликий памфлет.
Антиутопия Владимира Войновича "Москва 2042" (1986) хоть и относится к политической
сатире, но выдержана в пародийном ключе. Автор воспользовался классическим штампом
утопической литературы - экскурсантом из прошлого. Главный герой, Виталий Карцев, при помощи
"космоплана" отправляется в будущее, на 60 лет вперед. И оказывается в МОСКОРЕПЕ Московской ордена Ленина Краснознаменной Коммунистической республике, где давно уже
провозгласили светлое коммунистическое Завтра. Здесь царит жуткая смесь партократии и
теократии - Коммунистическая партия государственной безопасности (КПГБ) причислила к лику
своих отцов-основателей... Иисуса Христа, а главный церковный иерарх, отец Звездоний, имеет
звание генерал-майора религиозной службы. Но Церковь присоединилась к государству "при
одном непременном условии: отказа от веры в Бога". В пантеоне Коммунистической
Реформированной Церкви свои святые: святой Карл, святой Фридрих, святой Владимир и т.д.
Разумеется граждане будущей России живут в условиях жесточайшей регламентации. Но
традиционно пугающие антиутопические штрихи под пером Войновича приобретают комические
черты.
Собственно, все три перечисленных «знаковых» произведения постсоветских антиутопий
1990-х гг. отличаются удивительной литературной беспомощностью. Больше всего эти книги
напоминают крики радости жителей известного Шварцевского города по случаю гибели дракона. И
закончились они так же. «Вы же знали, что дракона убил не Бургомистр? Дома знал, а на
параде…»
Политической сатирой пропитаны пьеса Михаила Веллера "Нежелательный вариант"
(1989), "Французская Советская Социалистическая Республика" (1991) Анатолия Гладилина,
"Записки экстремиста" (1990) Анатолия Курчаткина, "Лаз" (1991) Владимира Маканина. Ряд
произведений иначе как трауром по Мечте, по Будущему не назовешь. Это повести Вячеслава
Рыбакова "Прощание славянки с мечтой" и "Дерни за веревочку", "Монахи под луной" Андрея
Столярова. Даже попытка братьев Стругацких, вопреки ситуации, нарисовать в "Отягощенных
злом" утопическую картинку на примере городка Ташлинска 2033 года оказалась
"социалистической антиутопией" (В. Казаков).
Надвигающийся распад советской империи был замечен не только отечественными
фантастами. В начале 1990-х у переведен роман Ральфа Питерса "Война 2020 года".
Человечество стоит на пороге очередной мировой бойни, основную партию в которой
разыгрывают два претендента на мировой господство - США и Япония. России отведена роль
одной из пешек. Разваливающийся, охваченный эпидемией чумы Советский Союз в одиночку
обороняется от нашествия азиатских орд некогда братских республик, а теперь объединившихся с
Японией и образовавших Японо-исламскую ось. "Развивающиеся - а точнее, безнадежно
неразвитые - страны "третьего мира" поддержали право среднеазиатских республик на
независимость, мстя обанкротившемуся Советскому Союзу за то, что он давно уже перестал
снабжать их товарами и оружием".
Историческая неожиданность, потребность в осмыслении произошедшего со страной дали
неожиданно мощный толчок для развития жанра "альтернативной истории". Авторы обратились к
прошлому, пытаясь найти причины краха, понять природу "русской Свободы". Андрей Лазарчук
роман "Иное небо" построил на допущении "Что было бы, если бы фашисты выиграли Вторую
мировую войну?". Автор рисует мир, в котором Россия вошла в состав Германии, образовав
мощную сверхдержаву. Но в конечном итоге империя разваливается, в результате кризиса рейха
от него откалывается Европейская Россия. Выводы романа очевидны: при любом развитии
исторических событий к 1991 году мы все равно пришли бы к тому, что имеем - краху
многонациональной супердержавы.
1991 год. Первые кровавые плоды Свободы. Одесский фантаст Лев Вершинин предложил
неожиданный поворот "русской темы". В фантастической повести о декабристах "Первый год
Республики", он рассматривает вариант победы восстания декабристов. В основе сюжета история революции, которая вполне могла бы произойти на юге России в 1826 году. Борьба за
идею свободы для всех униженных заканчивается, вопреки "исторической достоверности",
победой и образованием Республики... Но зло, совершенное даже ради благородных целей, имеет
свойство размножаться. И вот тогда "белое" как-то незаметно оборачивается "черным". "Первый
год Республики" - страшный, беспощадный и очень своевременный роман о тайнах "русской
Свободы". Кстати, написан он был еще в 1980-х годах: хороший фантаст не пишет о будущем, он
живет в настоящем проблемами будущего.
И первой "мечтой" постсоветской фантастики оказалось - построение (возрождение)
просвещенной монархии. Василий Звягинцев, автор фантастической эпопеи "Одиссей покидает
Итаку" (1990 -), "подарил" России православно-монархическую утопию. Можно сказать, что
ставропольский фантаст открыл жанр "альтернативной утопии". Его герои, получив возможность
перемещаться во времени, перекраивают российскую историю в соответствии со своими
идеалами, заново творят историю - по "монархическому образцу" 4.
Каким-то чудом в начале 90-х прорвалась-таки единственная во всей постсоветской
литературе утопия в чистом виде... Вышедшая в Калининграде в 1993 году повесть Владимира
Зуева "Кровосмешение" написана в соответствии с классическими канонами этого жанра. Из
звездной экспедиции, стартовавшей в конце ХХ века, возвращается на Землю Владимир
Навлинцев, но на планете прошло уже целое столетие, сменились не только поколения. И вот
пришелец из прошлого знакомится с миром будущего.
"Неравномерность экономического развития на Земле еще сохраняется, она явилась
основой существования нескольких политических конгломератов. Самый могущественный Североатлантическое Сообщество, включающее Европейскую Федерацию, Североамериканскую
Федерацию и Южноамериканскую Конфедерацию.
Содружество Евразия - самый мощный соперник Североатлантического Сообщества. Сюда
входят Славяно-Тюркский Союз, Китай, Индокитайский Союз".
Это и есть бывший СССР, который "состоит из самостоятельных государств, имеющих
тесные экономические и политические связи. Это бывшие союзные республики СССР и
автономные, объявившие себя независимыми в период Великого Распада, кроме Молдовы,
убежавшей в Румынию, и стран Балтии, а также Сербия, Черногория, Чехия, Словакия, Болгария и
Польша. Административный центр - Ирпень, недалеко от Киева. Рабочий язык - русский".
Преобразилась не только политическая карта мира, но и Россия. Столица перебралась в
западносибирский город Чаинск, а Москва стала "обычным краевым городом без льгот и
привилегий». Представительная демократия самоудалилась, уступив место Народным Советам,
"на которых все граждане поголовно имеют возможность высказывать свое решающее мнение по
самым кардинальным вопросам государственной и общественной жизни". Существенные
перемены произошли и в других сферах человеческой жизни. Например, исчезла форма
обращения на "вы", а заодно и отчество. Теперь принято... матьчество. "Это в связи с обвальным
ростом населения - во-первых, с культом матери - во-вторых", - поясняют утописты ошалевшему
космонавту. Институт брака практически отсутствует, россияне будущего более раскрепощены в
межполовых отношениях. Педагогика будущего близка идеям Ефремова - здесь тоже принята
система общественно-семейного воспитания. Автор рассматривает многие стороны жизни
будущих россиян (от нацвопроса до сексуальных развлечений и культурной программы).
Показателен роман Вячеслава Рыбакова "На чужом пиру" (2000). Это скорее трактат о
выборе оптимального пути в будущее для России, нежели художественное произведение.
Интеллигентный китаист "провозглашает" государственность, следование православным
ценностям, противодействие "экономическому и культурному подавлению со стороны Запада",
даже и ценой подавления собственных демократических институтов. Близкие идеи лежат и в
основе романов Андрея Столярова "Жаворонок" и Дмитрия Янковского "Рапсодия гнева" бескомпромиссно-публицистической отповеди "западному варианту" эволюции России.
К яркой «антиевропейской» антиутопии следует отнести другой роман В. Рыбакова «На
следующий год в Москве». (2003 г.) В нем дана жесткая критика «либерально-рыночной»
В действительности, все обстоит гораздо сложнее (и интереснее). Герои романа ведут очень сложную игру
с рядом беспредельно могучих сущностей – от инопланетных сверхцивилизаций до некоего воплощения
Мирового Разума – в центре внимания которых по ряду причин оказалась Земля. Изменение истории и
попытка интегрировать альтернативные линии в некое сложное единство – лишь одна из стратегий этой
игры. Заметим, что герои не только реставрируют «просвещенную монархию» на Юге России, но и строят в
Петербурге и Москве «социализм с человеческим лицом» под управлением Л.Троцкого.
4
ориентации страны. «Добрый и бескорыстный – плохой потребитель, а при современных темпах
производства каждый потребитель на счету! Даже просто порядочный творческий человек – уже
проблема, потому, что во-первых, у него всегда меньше денег для покупок, ведь он порядочный.
Порядочный журналист всегда беднее непорядочного журналиста, и порядочный миллионер
всегда беднее непорядочного миллионера, это печально, но это среднестатистический факт.» В
этом мире, под мудрым руководством ОБСЕ наука занимается изучением тонкой сущности Бога,
построением торсионных генераторов и прикладной астрологией. Все ученые, хоть как-то
причастные к ВПК бывшего СССР объявлены военными преступниками и преследуются Гаагским
трибуналом. Для поездки в другие регионы нужны «веские основания», виза в ОВИРе и
подорожная. В общем, демократия на марше.
Александр Громов от произведения к произведению утверждается в мысли, что только
жесткая до цинизма власть способна организовать российское общество, удержать его от
самоуничтожения. Эдуард Геворкян и Лев Вершинин последовательно рекламируют
организующее начало имперского общества.
Практически все сценарии движения российского общества середины-конца 90-х - это
Империя. Разница только в цвете государственных знамен. Один из самых парадоксальных
вариантов предложил мэтр отечественной НФ Владимир Михайлов: в романе "Вариант И" (1997)
он декларирует свой идеал России - монархия под зеленым знаменами Пророка.
"Да бросьте вы, - сказал я. - Россию ислам не перекорежит. Как и православие с ней в
конечном итоге ничего не сделало. Нутро как было языческим - так и осталось. Вот Россия
наверняка ислам переиначит, подгонит по своей мерке. Она всегда все переваривала, переварит и
это. Зато по новой ситуации место, которое она вскорости займет в мире, вернее всего будет
назвать первым".
В романе Андрея Плеханова "Сверхдержава" (2000) Россия и в самом деле становится
таковой - неагрессивной империей с высоким уровнем жизни. Автор дал вволю насладиться
читателю мечтой о великой России, чтобы затем грубо разрушить благостную утопическую
картинку, сообщив, что "золотого века" страна достигла благодаря... научной переделки личности
россиян!
В романе Евгения Лукина «Алая аура протопарторга» (2000) образно прорисован затяжной
конфликт районного масштаба, сочетая в себе элементы антиутопии и политического памфлета.
«Соперниками Лыцк и Баклужино чувствовали себя с незапамятных времен. Хаживали бесперечь
стенка на стенку, а то и учиняли прелютые дрекольные бои, доходящие во дни гражданских
распрей до сабельных. Однако уже за годы первых пятилеток грамотность населения заметно
возросла, кулачных и прочих физических расправ стало поменьше, сведение счетов приняло
форму доносительства в письменном виде, а там и вовсе переродилось в социалистическое
соревнование... Теперь же, после распада Сусловской области, противостояние двух бывших
районов, а ныне — держав, обрело четко выраженный идеологический характер. Если в Лыцке к
власти пришли православные коммунисты, то на выборах в Баклужино победу одержало
общественно-политическое движение «Колдуны за демократию»… «Единственное, что
объединяло подчас давних соперников, — это глубокая неприязнь к областному центру»...
«Реакционный и богопротивный блок НАТО, науськанный баклужинской демократией, настойчиво
искал повод нанести удар по православному социалистическому Лыцку».
Боровиков С.Е.
Переслегин С.Б.