Публицистика Андрея Белого в биографическом и историко
advertisement
На правах рукописи СПИВАК МОНИКА ЛЬВОВНА ПУБЛИЦИСТИКА АНДРЕЯ БЕЛОГО В БИОГРАФИЧЕСКОМ И ИСТОРИКО-КУЛЬТУРНОМ КОНТЕКСТЕ (1916 – 1934) Специальность 10.01.10 – Журналистика АВТОРЕФЕРАТ диссертации на соискание ученой степени доктора филологических наук Москва 2012 2 Работа выполнена на кафедре литературной критики факультета журналистики ФГБОУ ВПО «Российский государственный гуманитарный университет» Официальные оппоненты: Лавров Александр Васильевич - академик РАН, доктор филологических наук, Институт русской литературы (Пушкинский дом) Российской академии наук, зав. отделом новой русской литературы Богомолов Николай Алексеевич – доктор филологических наук, профессор, факультет журналистики ФГБОУ ВПО «Московский государственный университет им. М.В. Ломоносова»; зав. кафедрой истории литературно-художественной критики и публицистики Орлицкий Юрий Борисович – доктор филологических наук, издательский центр ФГБОУ ВПО «Российский государственный гуманитарный университет»; редактор отдела электронных изданий Ведущая организация: ФГБОУ ВПО «Московский государственный университет им. М.В. Ломоносова», филологический факультет Защита состоится «24» мая 2012 г. в 14.00 часов на заседании совета по защите докторских и кандидатских диссертаций Д 212.198.12 при ФГБОУ ВПО «Российский государственный гуманитарный университет» по адресу: Москва, 125993, ГСП-3, Миусская пл., 6. С диссертацией можно ознакомиться в библиотеке «Российский государственный гуманитарный университет». Автореферат разослан « » Ученый секретарь совета доктор филологических наук ФГБОУ ВПО 2012 г. Л.Ф. Кацис 3 ОБЩАЯ ХАРАКТЕРИСТИКА РАБОТЫ Диссертация посвящена рассмотрению в биографическом и историкокультурном контексте поздней публицистики Андрея Белого (Борис Николаевич Бугаев; 1880-1934). В очерке 1930 г. «Как мы пишем» он на основании «30-летней писательской практики, на основании не менее 30 написанных книг, и стихотворных, и романных, и мемуарных, и критических, и исследовательских», делал вывод, что в его литературном наследии есть всего «шесть или семь книг», где он «сознательно выступает» «как художник слова, а не публицист». В число собственно художественных сочинений он включил «Симфонию (2-ю, драматическую)», романы «Серебряный голубь», «Петербург», «Москва», повести «Крещеный китаец» и «Котик Летаев». Весь корпус прозаических произведений, не вошедших в этот краткий список, он предлагал рассматривать как публицистику, потому что в них он видел себя прежде всего «критиком, мемуаристом, очеркистом, теоретиком, исследователем». Белый подчеркивал, что в публицистику он «приносит то, что обещает»: «обещал, настроил, исполнил. Там качественно иная работа; и я, как публицист, качественно иной; пишучи роман, я органически не могу написать ничего абстрактного; пишучи статью, исследование, я для "звуков", "ритмов" и "художественных образов" бездарен, как… пробка». Защищая право на длительную и тщательную работу над стилем художественного произведения, Белый придавал очень большое значение и своей публицистике. «Андрей Белый, – писал он о себе в третьем лице, – будучи еще и публицистом, существует главным образом в публицистике, питающей и обувающей его; и раз в 6-7 лет, "настрочив" для хлеба, проедает этот хлеб в мотовстве ужасных терзаний работы над художественным оформлением». Называя себя публицистом, Белый рассуждал в полном соответствии с тем истолкованием понятия «публицистика», которое было общепринятым в начале XX в. и которое, в частности, отражено в соответствующей статье популярного «Энциклопедического словаря Ф.А. Брокгауза и И.А. Ефрона». Автор статьи – известный критик и литературовед А.Г. Горнфельд – констатировал: «Публицистика – обсуждение в печати насущных вопросов общественно-политической жизни. Вопросы эти могут быть также предметом научного исследования <…> Разница определяется прежде всего мотивами <…> для публицистики изучение, теория есть всегда лишь средство, ведущее к определенной цели – практическому выводу <…> Популяризует ли публицист выводы науки или сообщает результаты своего исследования, он делает это не для обучения, а для поучения, не для сообщения знаний, а для воздействия на ту политическую силу, которая называется общественным мнением <…> С вынужденной часто самоуверенностью публицистика опережает выводы осторожной науки и решает вопросы, которые так или иначе должны быть решены тотчас же; 4 всегда субъективная, она исходит не столько из исследования прошлого, сколько из идеала будущего». Положения, сформулированные Горнфельдом, были развиты и авторами статей в советских справочных изданиях. Отмечалось, например, что публицистика принципиально не замкнута в жанровых границах и «особое место» в ней «занимают такие жанры, как воспоминания, письма, дневники». Причем публицистичность нередко «является органической частью идейно-образной системы» художественных произведений (статья М.К. Добрынина в «Литературной энциклопедии» 1929-1939 гг.). С рядом уточнений, дополнений и сменой идеологических акцентов эта точка зрения была закреплена в позднейших литературных энциклопедиях (И.А. Дедков в «Краткой литературной энциклопедии» 1962-1978 гг., О.В. Соболевская в «Литературной энциклопедии терминов и понятий» 2001 г. и др.). Сходным образом формулировались определения в авторитетных монографических исследованиях, например, В.В. Ученовой1. Идейная специфика позднего публицистического творчества Андрея Белого определена мировоззрением, сформировавшимся в 1912-1916 гг. под воздействием антропософии Рудольфа Штейнера. Вступление на путь антропософии было воспринято Белым как воплощение и естественное развитие тех базовых идей символизма, которыми он был вдохновлен еще в 1900-е гг. и которые до конца жизни считал не утратившими актуальности. Вернувшись в 1916 г. из Дорнаха в Россию, Белый начал активно во всех доступных ему формах (лекции, беседы, статьи, эссе, художественная проза и др.) пропагандировать и развивать применительно к российским условиям учение Р. Штейнера, считая это возложенной на него культурнопросветительской миссией. До отъезда в Германию в 1921 г. пропаганду антропософских идей можно было вести в России, не встречая особых препятствий. В этот период революционные идеалы и идеалы антропософии сосуществовали в публицистике Белого достаточно органично. После его возвращения в 1923 г. политическая ситуация оказалась иной: антропософское общество было закрыто, антропософия запрещена. Отказ Белого от открытой пропаганды прежних взглядов был обусловлен диктатом официальной идеологии, а не изменением мировоззренческих ориентиров. С середины 1920-х гг. в публицистике Белого можно выделить два важных сегмента. Один – ориентированный на узкий круг читателей в настоящем (антропософский «самиздат») и на широкого читателя в гипотетическом будущем. Другой – отвечающий «социальному заказу», рассчитанный на публикацию и сохранение статуса советского писателя. Но даже в этом внешне конформистском сегменте антропософские идеи присутствовали, хотя и в замаскированном, неявном виде. В диссертации учтено указание Белого на необходимость разделения его творческого наследия на собственно художественное и публицистическое, однако жесткое противопоставление Белого-художника и 1 Ученова В.В. Исторические истоки современной публицистики. М.: Изд-во МГУ, 1972. 5 Белого-публициста едва ли продуктивно. Публицистика была той лабораторией, в которой отрабатывались идеи и образы для произведений Белого-художника. Этой спецификой творческого процесса обусловлено выявление публицистической составляющей последнего художественного проекта Андрея Белого – романной трилогии «Москва». В произведении, написанном в условиях тотальной цензуры, закодированные антропософские сюжеты и образы несли те же идеи, что и публицистика Белого конца 1910-х гг. Это позволяет говорить о публицистическом дискурсе романа. Публицистика позднего Белого и публицистический подтекст романа «Маски» показывают, что изменения в публицистическом дискурсе писателя следует объяснять преимущественно изменением его писательской стратегии. Присутствие и сложное взаимодействие в публицистике Белого двух установок («мистической» и «советской») обусловили противоречивое отношение к нему литературной и партийной общественности. Ожесточенная полемика, начавшаяся сразу после смерти писателя на страницах советских газет и журналов и продолжившаяся в периодике русского зарубежья, затронула, прежде всего, публицистический дискурс его позднего творчества и привела к фактическому изъятию имени Белого из официальной истории литературы. Объект исследования – творчество Андрея Белого второй половины 1910-х – начала 1930-х гг. Предмет исследования – публицистика Андрея Белого и публицистическая составляющая его творчества в культурном, историческом, биографическим контексте. Хронологические рамки исследования – 1916–1934 гг. – определены спецификой исследуемого объекта. В сентябре 1916 г. Андрей Белый после четырех лет, проведенных за границей в антропософской среде, вернулся в Россию: изменившиеся за это время идейные установки писателя нашли наиболее полное отражение в его публицистическом творчестве. Последние публицистические проекты Андрея Белого датированы концом 1933 г.: 8 января 1934 г. писатель умер. Однако кончина Белого активизировала обсуждение его публицистических взглядов и стратегий в советской и эмигрантской периодике. Научная новизна работы обусловлена, прежде всего, новизной подхода к объекту исследования, т.е. анализом творчества Белогопублициста в аспектах его «антропософской» и «советской» составляющих. Традиционно творчество Андрея Белого соотносилось, главным образом, с культурой эпохи символизма, однако в данной работе оно рассматривается как составная часть истории советской литературы, публицистики и критики, а также в контексте журнальных и газетных споров об отношении к досоветскому прошлому. Впервые исследуются стратегии Белогопублициста, посредством которых он, несмотря на цензурные ограничения, стремился передать читателям свои истинные убеждения. Впервые в тесной связи с публицистическими исканиями и задачами Белого-публициста 6 рассматривается творчество Белого-художника, автора романа «Москва». В научный оборот вводятся тексты Андрея Белого и его современников, принципиально важные для раскрытия диссертационной темы. Актуальность исследования обусловлена необходимостью пересмотра сложившихся концепций развития отечественной публицистики советской эпохи. В данной работе показывается, что спектр советской публицистики был гораздо шире, нежели принято считать. Цель исследования – установление связи публицистики Андрея Белого указанного периода с биографическим и историко-культурным контекстом. Для достижения указанной цели ставятся следующие основные задачи: – проанализировать эволюцию духовных и политических устремлений Белого-публициста в историко-культурном контексте второй половины 1910-х гг.; – описать публицистические стратегии Андрея Белого первых лет Советской власти в контексте культурно-исторической миссии, связанной с открытой пропагандой антропософии; – выявить антропософскую, историко-публицистическую составляющую романной трилогии Андрея Белого «Москва»; – выявить биографический контекст «Москвы»; – рассмотреть публицистические стратегии Андрея Белого второй половины 1920-х – начала 1930-х гг.; – проанализировать содержащиеся в откликах советской и эмигрантской периодики на смерть Андрея Белого оценки публицистического дискурса писателя, определить их значение для посмертной репутации писателя. Основные положения, выносимые на защиту: 1. Во второй половине 1910-х – начале 1920-х гг. Андрей Белый использовал публицистику в качестве трибуны для пропаганды антропософских идей, усвоенных им в период ученичества у Р. Штейнера (1912-1916). 2. После возвращения из Дорнаха в 1916 г. Андрей Белый тесно общался с представителями партии конституционных демократов (кадетами) и был особенно дружен с членом ЦК партии, ведущим партийным публицистом, сотрудником газеты «Русские ведомости» Ф.Ф. Кокошкиным. Эти отношения в поздней советской публицистике Белый по цензурным соображениям скрывал, однако именно благодаря им в 1916-1918 гг. он стал автором газеты «Русские ведомости» и был приглашен в сборник памяти А.И. Шингарева и Ф.Ф. Кокошкина. 3. Сотрудничество Белого в воронежском журнале «Сирена» и публикация в нем рассказа «Иог» (1918) объясняются стремлением использовать печатную трибуну для пропаганды антропософских идей. Публицистический пафос произведения может быть раскрыт только при учете его автобиографической составляющей, которая обнаруживается при 7 сопоставлении рассказа с публицистикой и эпистолярным наследием писателя. 4. Важнейшей вехой в биографии Белого-публициста было сотрудничество с издательством «Алконост» (1918-1923), владелец которого С.М. Алянский ориентировался на продолжение традиций дореволюционного книгоиздания. В мемуарах С.М. Алянского и исследованиях, опирающихся на его мемуары, участие Белого в создании журнала «Записки мечтателей» было незаслуженно приуменьшено, а участие А.А. Блока преувеличено. Именно Андрей Белый внес решающий вклад в разработку концепции журнала, изложив ее в программных статьях, альбомных записях и манифестировав ее в серии антропософских рисунков, предназначенных служить эскизами для обложки «Записок мечтателей». 5. Андрей Белый изменил свою публицистическую стратегию после возвращения из эмиграции (1923), когда открытая пропаганда антропософских идей в Советской России оказалась невозможна. С одной стороны, он старался внешне соответствовать требованиям цензуры и коммунистической идеологии, а с другой – сохранить верность идеям Р. Штейнера, развивая их в завуалированной, замаскированной форме. 6. Особенностью стратегии «советского» Белого стало усиление публицистической составляющей художественной прозы, что открывается при анализе романной трилогии «Москва». Публицистический код произведения раскрывается при сопоставлении «Москвы» с антропософской публицистикой Белого конца 1910-х – начала 1920-х гг. и его мемуарными текстами 1920-х. В публицистике Белого следует искать генезис и понимание основных тем, образов и сюжетных линий «Москвы», прототипы главных персонажей романа, а также расшифровку эпиграфа и романного посвящения. 7. Неопубликованный трактат «История становления самосознающей души» (1926) – основное публицистическое произведение Белого 1920-х гг. Методы работы писателя над трактатом свидетельствуют, что его целью было не научное изучение истории человеческой мысли минувших веков, а доказательство актуальности антропософии для настоящего и будущего человечества. Открытая пропаганда идей Р. Штейнера в «Истории становления самосознающей души» объяснима тем, что Белый-публицист ориентировался не на публикацию в советской печати, а на распространение «в списках» (антропософский самиздат). 8. Книга «Ветер с Кавказа» (1928) написана в жанре популярных в СССР путевых очерков, но и в ней Белый пытался в завуалированном виде донести до читателя антропософские идеи. Мысли Белого о миссии России показывают, что он остался верен тем взглядам, которые развивал в публицистике конца 1910-х и антропософском самиздате 1920-х гг. 9. После того, как были арестованы члены антропософского общества из ближайшего окружения писателя (1931), Белый усилил ориентацию на «социальный заказ». Для характеристики его публицистической позиции в последние годы жизни важен замысел статьи о социалистическом реализме 8 (1933), которую писатель планировал опубликовать в журнале «Новый мир». Реконструкция этого неосуществленного замысла показывает, что Белый планировал развить в статье положения установочного – в преддверии приближающегося I съезда союза советских писателей – доклада Председателя Оргкомитета ССП и редактора «Нового мира» И.М. Гронского и таким образом добиться официального признания, упрочить свой статус в литературе. 10. Реакция критики на последние произведения Белого и особенно на его кончину (1934) показала, что публицистические стратегии писателя не привели к желаемым результатам. Вышедшая в канун его смерти погромная статья Л.Б. Каменева (предисловие к мемуарам «Начало века») обострила общественный интерес к личности, творчеству и публицистическим взглядам писателя. Попытка Б.Л. Пастернака, Б.А. Пильняка и Г.А. Санникова опровергнуть претензии Каменева хвалебным некрологом Белому в газете «Известия» (9 января 1934 г.) вызвала резкий отпор у руководителей Оргкомитета ССП и привела к дискуссии сначала в советской, потом в эмигрантской периодике. Результатом посмертной дискуссии стало создание мифа о поэте-пророке в среде русской эмиграции. В СССР же имя Белого оказалось надолго вычеркнуто из истории литературы. Методологическая основа диссертации определена спецификой предмета и целью исследования. Прежде всего, применен сложившийся на основе деятельности отечественных академических школ историкофилологический метод, т.е. система приемов изучения публицистических и художественно-публицистических произведений в их соотнесенности с культурным, политическим и биографическим контекстами. Источниковая база исследования. Совокупность источников, рассматриваемых в данной работе, можно условно разделить на четыре группы. Первую группу составляют произведения Андрея Белого, отобранные по принципу репрезентативности. Это, прежде всего, публицистика (эссе, очерки, трактаты, статьи и т.д.), но также художественная проза, эпистолярное наследие, дневники и т.д. Используются как прижизненные издания (если произведения не были републикованы – «Кризис жизни», «Кризис мысли», «Офейра», «Ветер с Кавказа» и др.), так и научные издания последних десятилетий (преимущественно публицистика эпохи символизма и художественная проза). Ряд сочинений Белого, необходимых для диссертационного исследования, был издан с образцовой тщательностью, сопровожден фундаментальными комментариями, статьями и справочными материалами, значительно углубляющими ракурс видения произведения, его творческой истории, а также широкого биографического и историко-культурного контекста (роман «Петербург», «Воспоминания о Блоке», мемуарная 9 трилогия «На рубеже двух столетий», «Начало века», «Между двух революций»2 и др.). Многие сочинения Белого не были напечатаны при жизни писателя, а некоторые и вовсе не предназначались для печати (письма, дневники, поздняя антропософская публицистика и др.). Значительная их часть, благодаря активной публикаторской деятельности российских и зарубежных ученых, в последнее время стала доступна. Для исследования первостепенное значение имеют введенные в научный оборот Дж. Малмстадом тексты, связанные с антропософским ученичеством Белого («Материал к биографии, интимный…» в альманахе «Минувшее», вып. 6, 8, 9), опубликованные Ф. Козликом «Воспоминания о Штейнере» (Париж, 1982) и др. Базовые для исследования биографического и историко-культурного контекста публицистики Белого его дневниковые записи 1930-х гг. введены в научный оборот в ходе работы над диссертацией. В огромном эпистолярном наследии писателя выдающимися по информативности источниками стали подготовленные комментированные издания переписки Белого с ИвановымРазумником, А.А. Блоком, П.Н. Зайцевым3. Первостепенное значение имеет переписка Белого с Блоком4. Так же важны письма Белого В.Э. Мейерхольду, М.К. Морозовой, Ф.В. Гладкову, С.Д. и С.Г. Спасским, его переписка с С.М. Алянским, Г.А. Санниковым и другими современниками.5 Важнейший неопубликованный источник – основное произведение Белого-публициста, трехтомный (более 1000 листов рукописи) трактат Белый Андрей. Петербург / Ред. А.В. Лавров; прим. А.В. Лаврова, С.С. Гречишкина и Л.К. Долгополова. СПб.: Наука, 2004. 2-е изд., испр., доп. («Лит. памятники»); мемуарные книги «На рубеже двух столетий», «Начало века», «Между двух революций» («Художественная литература», 1989-1990 гг., подг. текста и коммент. А.В. Лаврова); Белый Андрей. О Блоке: Воспоминания. Статьи. Дневники. Речи / Сост., подг. текста и коммент. А.В. Лаврова. М.: Автограф, 1997. 3 Андрей Белый и Иванов-Разумник: Переписка / Публ., вступ. ст. и коммент. А.В. Лаврова и Дж. Мальмстада. СПб.: Atheneum; Феникс, 1998; Переписка Андрея Белого и П.Н. Зайцева / Подг. текста и прим. Дж. Малмстада // Зайцев П.Н. Воспоминания: Последние десять лет жизни Андрея Белого. Литературные встречи. М.: НЛО, 2008. 4 Александр Блок и Андрей Белый. Переписка / Ред., вступит. ст. и коммент. В.Н. Орлова. М., 1940 (Летописи Государственного Литературного музея); Андрей Белый и Александр Блок: Переписка 1903-1919 / Публ., предисл. и коммент. А.В. Лаврова. М.: ПрогрессПлеяда, 2001. 5 Андрей Белый и С.М. Алянский: Переписка / Предисл., публ. Дж. Малмстада // Лица: Биографический альманах. СПб.: Феникс, 2002. Вып. 9. С. 67-115; Из переписки А. Белого: Письма В.Э. Мейерхольду и З.Н. Райх // Публ., вступ. ст. и коммет. Дж. Малмстада // Новое литературное обозрение. 2001. № 51. С. 132-166; “Ваш рыцарь”. Андрей Белый: Письма к М.К. Морозовой. 1901-1928 / Предисл., публ. и примеч. А.В. Лаврова и Дж. Малмстада. М.: Прогресс-Плеяда, 2006; Андрей Белый; Григорий Санников. Переписка 1928 – 1933 / Сост., предисл. и коммент. Д.Г. Санникова. М.: Прогресс-Плеяда, 2009; Переписка Андрея Белого и Федора Гладкова / Предисл., публ. и прим. С.В. Гладковой // Андрей Белый: Проблемы творчества: Статьи, воспоминания, публикации. М.: Сов. писатель, 1988; Письма Андрея Белого к С.Д. и С.Г. Спасским / Вступ. ст., примеч. Н. Алексеева // Ново-Басманная, 19. М.: Худ. литература, 1990. 2 10 «История становления самосознающей души». По недостоверному списку и с нарушениями текстологических правил был напечатан второй том6. Однако в неописанной части фонда Белого в ОР РГБ теперь выявлен автограф произведения, ранее считавшийся утраченным. Для решения поставленных в диссертации задач привлекались материалы архивных и музейных фондов Москвы, Санкт-Петербурга, Дорнаха: РГАЛИ, ГАРФ, ОР РГБ, ОР РНБ, Государственный музей А.С. Пушкина, Государственный литературный музей, Государственный историко-литературный и природный музей-заповедник А.А. Блока «Шахматово», «Rudolf Steiner Nachlassverwaltung» («Наследие Р. Штейнера») и др. Прежде всего, это так называемые «автобиографические своды», из которых особенно важен «Ракурс к дневнику» (РГАЛИ. Ф. 53. Оп. 1. Ед. хр. 100), а также черновые наброски к «Истории становления самосознающей души», письма, документы и пр. Значительная часть архивных источников в ходе работы над диссертацией была введена в научный оборот (письма Р. Штейнеру, М.Я. Сиверс, М.И. Сизову, Ф.Ф. Кокошкину и др.; книжные инскрипты и др.) К отдельной подгруппе источников можно отнести рисунки Андрея Белого, прежде всего, хранящиеся в РГАЛИ и ГЛМ эскизы обложки журнала «Записки мечтателей». Эти рисунки, никогда не становившиеся объектом специального исследования, непосредственно связаны с идеологией Белого, с его публицистической позицией и стратегией в первые послереволюционные годы. Для дешифровки эскизов привлекаются другие произведения Белогохудожника, в том числе рисунки дорнахского периода (архив «Rudolf Steiner Nachlassverwaltung»), рисунки и записи из альбома С.М. Алянского (музей А.А. Блока «Шахматово») и др. Вторую группу составляют воспоминания современников Белого, их дневники, письма и др. материалы, необходимые для реконструкции биографического и историко-культурного контекста его публицистики. Это дневники К.Н. Бугаевой и ее «Воспоминания об Андрее Белом», мемуарные очерки А.А. Тургеневой, Е.Н. Кезельман, М.И. Цветаевой, В.Ф. Ходасевича, Ф.А. Степуна, Б.К. Зайцева, М.А. Осоргина, Э.Г. Герштейн, Н.Я. Мандельштам, Н.И. Гаген-Торн, М.Н. Жемчужниковой, М.В. Сабашниковой, С.М. Алянского, В.В. Кирпотина и др.; дневники и записные тетради А.А. Блока, М.А. Волошина, Е.Я. Архиппова, З.Н. Гиппиус, А.М. Ремизова, М.М. Пришвина, К.И. Чуковского, С.Д. Спасского, Е.Ф. Вихрева и др. Принципиально важное значение имеют мемуары П.Н. Зайцева «Последние десять лет жизни Андрея Белого», в которых наиболее полно представлена биография «советского» Белого, воспоминания М.Ф. Кокошкиной о связях Белого с «кадетской общественностью» и др. (они опубликованы в ходе работы над диссертацией; см. список основных публикаций по теме исследования). Широко используются также еще не полностью опубликованные материалы из частных собраний (дневники П.Н. 6 Белый Андрей. Душа самосознающая / Сост. Э.И. Чистяковой. М.: Канон+, 1999. 11 Зайцева, записные книжки Г.А. Санникова и др.) и государственных хранений. Третью группу источников составляют материалы (преимущественно архивные), проясняющие биографию Белого, его идейные пристрастия и обстоятельства, в которых ему приходилось жить и работать: рисунки Ф.А. Головина 1917 г., на которых Белый изображен в процессе дружеского общения с представителями партии конституционных демократов; материалы следственного дела 1931 г. о контрреволюционной организации антропософов, членом которой Белый состоял; материалы планировавшихся в Государственном издательстве художественной литературы мероприятий по увековечиванию памяти Белого; материалы, связанные с деятельностью Оргкомитета Союза советских писателей и подготовкой к I съезду ССП. К этой же группе относятся материалы о жизни и творчестве Белого, собранные в 1930-е гг. специалистами Московского института мозга методом опроса и анкетирования людей из ближайшего окружения писателя. Четвертую группу источников составляют статьи, заметки, отзывы о Белом в периодических изданиях. Из прижизненной критики7 подробно анализируются написанные в 1933 г. предисловия Л.Б. Каменева к книгам Белого «Начало века» и «Мастерство Гоголя». Основное внимание уделено откликам на кончину писателя в советских и эмигрантских периодических изданиях («Правда», «Известия», «Вечерняя Москва», «Литературная газета», «Тифлисский рабочий», «Заря Востока», «Литературный Ленинград» и др.; «Последние новости», «Возрождение», «Современные записки», «Сегодня» и др.). Степень научной разработки темы. Андрей Белый по праву считается одной из значительнейших фигур литературного процесса первой трети XX в. Даже самый краткий обзор посвященных ему работ, от прижизненной критики до статей и монографий последнего времени, мог бы стать темой отдельного исследования. Вместе с тем многие аспекты его жизни и творчества до сих пор остаются недостаточно изученными. Дискуссия о Белом, развернувшаяся в периодике 1934 г., привела к тому, что за ним надолго утвердилась репутация писателя, чуждого советской власти и не нужного новому читателю. Вплоть до 1980-х гг. его произведения в СССР практически не переиздавались и не изучались. Он «не подходил» по целому ряду параметров: и как символист, и как эмигрант, и как мистик-антропософ, и вообще как сложный художник. Изучение творчества Белого было возможно только под «прикрытием» уже инкорпорированных в советскую литературу писателей Серебряного века – А.А. Блока, В.Я. Брюсова. Посвященные им работы (например, Д.Е. Максимова), сохраняющие и сегодня принципиальное значение, дали стимул новому этапу изучения Белого. Важные материалы о Белом публиковались в Ее репрезентативные образцы собраны и прокомментированы А.В. Лавровым в антологии: Андрей Белый: Pro et contra: Личность и творчество Андрея Белого в оценках и толкованиях современников. СПб.: Русский Христианский гуманитарный институт, 2004. 7 12 «Блоковских сборниках», издававшихся с 1964 г. в Тарту под редакцией З.Г. Минц, вкраплялись в «брюсовские» и «блоковские» тома «Литературного наследства» (т. 85, 89 и др.). За пределами же СССР – в Европе и США – интерес к Белому был чрезвычайно велик. Издавались, переводились и изучались его произведения (в основном художественные), защищались диссертации, выходили статьи, монографии, посвященные как самому Белому, так и контексту его творчества (К. Мочульский, Ж. Нива, Дж. Элсворд, Дж. Малмстад, Т. Байер, М. Юнггрен, М. Карлсон, Л. Силард и мн. др.); выпускались сборники по материалам конференций, а также бюллетени научного общества по изучению творчества Андрея Белого «The Andrej Belyj Society Newsletter» (под редакцией О. Мюллер-Кук; 14 выпусков; 1982-1998 гг.). В 1988 г. настоящим прорывом стало издание под редакцией С.С. Лесневского сборника «Андрей Белый: проблемы творчества». В нем были намечены свободные от идеологического детерминизма научные подходы к изучению творчества позднего Белого (статьи А.М. Крюковой о Белом и М. Горьком; А.А. Саакянц о Белом и М. Цветаевой, Н.А. Богомолова о Белом и советских писателях), а также рисунков писателя (статья Н.А. Кайдаловой). Неоценимое значение для развития «беловедения» имела составленная А.В. Лавровым «Хронологическая канва жизни и творчества» Андрея Белого. В продолжение этой традиции был выпущен ряд сборников и специальных выпусков журналов, суммирующих достижения отечественной и зарубежной науки8. Вплоть до последнего времени основное внимание ученых было сконцентрировано на изучении творчества Белого-символиста, Белого – автора романа «Петербург». Монографии Л.К. Долгополова и особенно А.В. Лаврова создали необходимый фундамент для изучения позднего творчества Белого9, определив перспективу диссертационного исследования. В 1990-е гг. в России открылась возможность серьезного изучения (в развитие работ Дж. Малмстада и Ф. Козлика) антропософского контекста творчества Белого (работы Р. Майдель, в последнее время – Х. Шталь, Е. Глуховой и др.), а вместе с ним и изучения публицистических стратегий Андрея Белого при советской власти. Тем не менее этот важнейший аспект творчества Белого исследован явно недостаточно, потому именно он стал основным в диссертации. Москва и "Москва" Андрея Белого. М.: РГГУ, 1999; Литературное обозрение: Андрей Белый: жизнь, миропонимание, поэтика. 1995. № 4/5; Андрей Белый: Публикации. Исследования. М.: ИМЛИ РАН, 2002; Russian Literature (Amsterdam): Andrej Belyj: Special Issue in the Occasion of his 125th Birthday. – Vol. LVIII–I/II (1 July – 15 August). 2005; Андрей Белый в изменяющемся мире: к 125-летию со дня рождения. М.: Наука, 2008; Russian Literature (Amsterdam): Special Issue: Andrej Belyj’s «Istoriia Stanovlenija Samosoznajuščei Duši». – Vol. LXX–I/II (1 July – 15 August). – 2011; Миры Андрея Белого. – Белград; Москва, 2011. 9 Долгополов Л.К. Андрей Белый и его роман «Петербург». Л.: Сов. писатель, 1988; Лавров А.В. Андрей Белый в 1900-е годы: Жизнь и литературная деятельность. М.: НЛО, 1995. 8 13 Впечатляющие результаты были достигнуты в области изучения историко-культурного контекста деятельности Белого в группе «Скифы» (Я.В. Леонтьев и др.) и в Вольной философской ассоциации (В.Г. Белоус и др.), что позволило не затрагивать эту серьезную тему в диссертации. Однако работы, посвященные издательству «Алконост» и журналу «Записки мечтателей» (С.В. Белов, М.М. Глейзер и др.), не отражают в полной мере участия Белого в этом издательском предприятии: в них, как, впрочем, и в мемуарах С.М. Алянского, в угоду требованиям советской цензуры роль Блока традиционно преувеличивалась, а роль Белого приуменьшалась. Этим дисбалансом обусловлено усиленное внимание в диссертации к деятельности Белого в «Алконосте». Активно исследовался эмигрантский период жизни и творчества писателя. Достижения в этой области (обстоятельные работы Т. Байера и др.) позволили также не затрагивать период 1921-1923 гг. в диссертации. Большинство произведений Белого, анализируемых в диссертации, довольно редко оказывалось в сфере внимания исследователей. Поэтому особое значение имеют немногие работы, непосредственно посвященные анализируемым в диссертации произведениям: рассказу «Иог» (С.С. Гречишкин и А.В. Лавров), романной трилогии «Москва» (О. Мюллер-Кук и др.), «Истории становления самосознающей души» (Х. Шталь, В.Г. Белоус) и др. Практически выпали из поля зрения исследователей Белого 1930-е гг., принципиальные для его публицистических стратегий, а также реакция на смерть Белого в периодике. Здесь важное методологическое значение имеют публикации и статьи С.С. Гречишкина и А.В. Лаврова о последних неосуществленных замыслах Белого (например, о романе «Германия» и «производственном романе») а также фундаментальная монография Л.С. Флейшмана «Борис Пастернак и литературное движение 1930-х годов» (СПб., 2005). Теоретическая и практическая значимость исследования. Исследование уточняет и корректирует существующие концепции истории отечественной публицистики конца 1910-х – 1930-х гг., расширяет и конкретизирует представления о ее границах и направлениях. Диссертация выявляет общую специфику публицистических стратегий, позволявших литераторам дореволюционной школы выживать в условиях диктата официальной идеологии. Диссертация важна для понимания той первостепенной, полифункциональной роли, которую играет публицистика в творчестве Андрея Белого советского периода. Материалы и выводы исследования могут быть использованы в научной и преподавательской деятельности, при написании книг и статей, подготовке курсов лекций, семинаров, учебных пособий по истории отечественной публицистики и литературы, а также при написании биографических и аналитических работ об Андрее Белом. 14 Апробация исследования. Положения диссертации обсуждались на заседаниях кафедры литературной критики Института Массмедиа ГОУ ВПО «Российский государственный гуманитарный университет». По теме диссертации автором подготовлены монографии: – Спивак М.Л. Андрей Белый – мистик и советский писатель. М.: РГГУ, 2006 – 577 с. – 47,4 п.л.; – Спивак М.Л. Посмертная диагностика гениальности. Андрей Белый. Эдуард Багрицкий, Владимир Маяковский в коллекции Института мозга (материалы из архива Г.И. Полякова). М.: Аграф, 2001. 432 с. – 26,4 п.л.; новая расширенная редакция: Спивак М.Л. «Мозг отправьте по адресу…»: Владимир Ленин, Владимир Маяковский, Андрей Белый, Эдуард Багрицкий в коллекции Московского института мозга. – М.: Астрель: Corpus, 2010. – 608 с. – 31,92 п.л. Обе монографии получили многочисленные положительные отклики в научной печати, среди которых – 3 рецензии в изданиях, входящих в «Перечень российских рецензируемых научных журналов…»: – Динерштейн Е. [Рец. на кн.: Спивак М.Л. Посмертная диагностика гениальности. Андрей Белый. Эдуард Багрицкий, Владимир Маяковский в коллекции Института мозга М., 2001] // Новое литературное обозрение.– № 51. – 2001. – С. 400-401; Платонов М. Поэты и мозговеды: [Рец. на кн.: Спивак М. Посмертная диагностика гениальности] // Книжное обозрение – 2001. – 19 февр. (№ 7).– С. 11; Шейнкер М. В извилинах серого вещества: [Рец. на кн.: Спивак М. Посмертная диагностика гениальности] // Итоги. – 2001. – № 13 (251). – С. 75.; и др. – Уланов А. [Рец. на кн.: Спивак М.Л. Андрей Белый – мистик и советский писатель. М., 2006] // Новое литературное обозрение.– № 88. – 2007. – С. 423-425; Корницкая Н. Антропософы, кадеты и ГПУ. Андрей Белый: медитации поэта в Стране Советов // НГ: Ex Libris. – 2006. – № 39 – 26 октября. – С. 5; и др. Основные результаты диссертационного исследования представлены в 75 статьях и публикациях, из которых 17 статей и публикаций – в ведущих рецензируемых периодических изданиях, рекомендованных ВАК Министерства образования и науки РФ Основные положения и выводы излагались в докладах, представленных на научных конференциях: «The Interaction of Literature and Music in Literary and Composer Museums, with special regard of their importance for national identity» (International Committee for literary museums: ICLM Annual Conference. Chiaravalle (Ancona) Italy. 26-29 September 2011); «Андрей Белый – философ: "История становления самосознающей души" (ИССД) и ее контексты» (Slavistik der Universitat Trier, 12-14 ноября, 2010); «Андрей Белый в изменяющемся мире: к 130-летию со дня рождения» (Москва, Государственный музей А.С. Пушкина, Мемориальная квартира Андрея Белого, 25-30 октября 2010), VIII World Congress: Eurasia: Prospects for Wider Cooperation (Stockholm, July 26-31 2010); «Symbol w kulturze rosyjskiej» (Krakow, Wyzsza Szkola Filozoficzno-Pedagogiczna «Ignatium», 13-14 мая 15 2010); VI Международная конференция «Проблемы текстологии и эдиционной практики» (Москва, РРГУ, Институт массмедиа, 23-25 июня 2008); «Мерцающий авангард» (Slavic Department University of Amsterdam, 20-24 апреля 2008); Российско-немецкий научный семинар «"История становления самосознающей души" Андрея Белого: текстология, комментарий, контекст» (Slavistik der Universitat Trier, 21-25 июля 2008); «Русский авангард и идеология» (Филологический факультет Белградского университета, 5-9 сентября 2007); «Художник и его текст» (Москва, Научный Совет РАН; Амстердамский государственный университет; Институт мировой культуры МГУ им. М.В. Ломоносова, 2-5 июня 2007); «Альманахи серебряного века» (Москва, Посольство Литовской республики в РФ, Дом Ю. Балтрушайтиса, Факультет журналистики МГУ, Институт мировой культуры МГУ – 29-30 мая 2007); V Международная конференция «Текстология. Комментарий. Проблемы эдиционной практики» (Москва, РРГУ, Институт Массмедиа, 21-23 июня 2006); «Дело авангарда» (Амстердам, Department of Slavic Literatures University of Amsterdam, 7-10 мая 2006); «Андрей Белый в изменяющемся мире: к 125-летию со дня рождения писателя» (Москва, Государственный музей А.С. Пушкина, Мемориальная квартира Андрея Белого, 26 октября – 1 ноября 2005 г.) и мн. др. Структура исследования. Диссертация состоит из введения, четырех глав, заключения, списка использованных источников и литературы. В приложение вынесен необходимый иллюстративный материал: рисунки Белого, его портретные изображения и др. ОСНОВНОЕ СОДЕРЖАНИЕ РАБОТЫ Во Введении определены актуальность, новизна, предмет, объект, цели и задачи диссертационной работы; дан обзор используемых источников и литературы вопроса. Во Введении же представлено обоснование исходной предпосылки исследования: работы Белого-публициста, написанные после возвращения в Россию в 1916 г., необходимо рассматривать с учетом его антропософской биографии и антропософского контекста. В этой связи кратко очерчены основные этапы антропософской биографии писателя 1912-1916 гг., прослежено влияние Р. Штейнера и М.Я. Сиверс, жены и помощницы Штейнера, на формирование взглядов и новых творческих установок Белого-публициста. Эти установки касались философии культуры, оценки мировой войны, будущей судьбы России и иных актуальных для Белого вопросов. С советами Штейнера также непосредственно связано и усиление автобиографического начала в публицистике и художественном творчестве Белого. После возвращения в Россию писатель связывал с пропагандой антропософии свою культурнопросветительскую миссию. 16 Глава I. Публицистика Андрея Белого второй половины 1910-х гг. в биографическом и историко-культурном контексте. Задачи данной главы – проанализировать специфику духовных и политических устремлений Белого-публициста в историко-культурном контексте второй половины 1910х гг.; описать публицистические стратегии Белого в контексте культурноисторической миссии, связанной с пропагандой антропософии – как в предреволюционный, так и в послереволюционный период. В первом разделе рассматривается процесс политического самоопределения писателя после возвращения в сентябре 1916 г. из Дорнаха. Россия стояла на пороге революционных потрясений, и писателю предстояло сделать выбор между умеренными и леворадикальными силами. В поздней, подцензурной советской публицистике Белый старался представить себя стихийным революционером и изобразить свою политическую биографию как прямой путь от борьбы за революцию быта к принятию революции социальной и чаяниям революции духовной. Решающую роль в политическом самоопределении Белого тогда сыграл критик и публицист левоэсеровской ориентации Иванов-Разумник10, и позднее Белый преимущественно акцентировал свою солидарность с эсерами и социалдемократами. Вместе с тем он весьма тесно общался с представителями умеренных сил – конституционными демократами (кадетами), что впоследствии не только не афишировал, но просто скрывал. Исследование архивных материалов показало, что отношения Белого с кадетами и кругами, им сочувствующими, отнюдь не всегда укладывались в схему неуклонного «полевения», которую Белый-публицист стремился донести до советского читателя. Важной находкой стал обнаруженный в частном собрании альбом рисунков Ф.А. Головина11, члена ЦК партии кадетов. На двух рисунках изображен Андрей Белый, который дружески общается с членом ЦК кадетской партии Ф.Ф. Кокошкиным и его женой. Место действия «сценок» – дом Кокошкиных. Время действия – январь 1917 г. Анализ переписки с Кокошкиным, не привлекавшей ранее внимания исследователей, и автобиографических «сводов» Белого («Жизнь без Аси», «Ракурс к дневнику») позволили реконструировать канву отношений Белого с этим политиком, идеологом и виднейшим публицистом кадетов. В работе также прослеживаются контакты Белого с другими представителями «кадетской общественности» (А.А. Мануйлов, С.Д. Урусов и др.). Активное общение Кокошкина и его коллег с литераторами (А.А. Блок, З.Н. Гиппиус, Н.А. Бердяев, Ю.Н. Верховский, Б.П Григоров, и др.) свидетельствовало, что в 1916-1917 гг. политики стремилось заручиться См. предисловие А.В. Лаврова и Дж. Мальмстада в кн.: Андрей Белый и ИвановРазумник: Переписка. СПб.: Atheneum; Феникс, 1998. С. 10-14; Майдель Р. О некоторых аспектах взаимодействия антропософской и революционной мысли в России» (Блоковский сборник. XI. (Ученые записки Тартуского университета. Вып. 917). Тарту, 1990. С. 67-81. 11 В настоящее время альбом хранится в собрании Государственного музея А.С. Пушкина, в фонде Мемориальной квартиры Андрея Белого. 10 17 поддержкой известных литераторов для того, чтобы использовать их публицистический дар для пропаганды своих идей. Белый был в их числе. Однако общение Кокошкина с писательской средой отнюдь не исчерпывалось политической прагматикой. Член «Литературнохудожественного кружка», страстный любитель литературы, Кокошкин был также дружен с В.И. Ивановым, Б.К. Зайцевым, М.И. Цветаевой, другими друзьями и знакомыми Белого. Анализ воспоминаний жены политика М.Ф. Кокошкиной (ГАРФ) доказывает, что именно при содействии Кокошкина в газете «Русские ведомости» были опубликованы начальные главы повести «Котик Летаев»12. Газета была чужда тенденциям модернизма, публикация вызвала бурную и преимущественно негативную реакцию читателей и сотрудников редакции, но Кокошкин, будучи пайщиком и постоянным политическим обозревателем «Русских ведомостей», обладал достаточным влиянием и авторитетом, чтобы к его рекомендации прислушались. Эта публикация стала одним из первых шагов Белого по возвращению в литературное поле после 4-х лет жизни за пределами России. Как известно, 7 января 1918 г. Ф.Ф. Кокошкин был убит. Вместе с ним был убит и другой кадетский лидер – А.И. Шингарев. В диссертации рассматриваются отклики на гибель этих первых жертв «красного террора» в периодической печати, а также в письмах, дневниках, записных книжках современников; эмоциональная реакция Белого зафиксирована в письмах Иванову-Разумнику. В фонде редактора газеты «Русские ведомости», известного публициста и кадета В.А. Розенберга (ОР РГБ) было обнаружено оглавление сборника памяти А.И. Шингарева и Ф.Ф. Кокошкина, который готовили их соратники по партии. В сборнике должны были участвовать более тридцати авторов, в их числе: Д.И. Шаховской, Ф.А. Головин, В.Д. Набоков, С.В. Панина, Г.Е. Львов, Ф.И. Родичев, Н.И. Астров и др. Среди этих видных политиков и публицистов значились Андрей Белый и Вячеслав Иванов как предполагаемые авторы статьи «Интересы Кокошкина в области теории поэтического творчества». Но проект осуществлен не был. Белый статью не написал и не нашел другой возможности публично откликнуться на это общественно значимое событие. Иванов же опубликовал стихотворение «Памяти Ф.Ф. Кокошкина» в журнале «Народоправство». После гибели Ф.Ф. Кокошкина еще более усилилось влияние на Белого Иванова-Разумника. В мемуарах кадеты и Кокошкин упоминаются исключительно в негативном контексте, а истинный характер отношений писателя с «кадетской общественностью» искажается. Вместе с тем, впечатления, полученные от общения с кадетской Москвой, были использованы писателем в романной трилогии «Москва» для создания образа России «над бездной» и того «документального» фона, политического и мистического, на котором развертывается главная интрига трилогии. Белый Андрей. Отрывки из детских воспоминаний (Из повести «Котик Летаев») // Русские ведомости. 1916, 13 ноября, 4 и 25 декабря. 12 18 Во втором разделе рассматривается одна из наиболее интересных попыток Белого донести до читателей идеи, усвоенные им в период жизни «при Штейнере»: публикация в воронежском журнале «Сирена» рассказа «Иог». Помощь в устройстве произведений в печать в это трудное время оказывал Белому П.Н. Зайцев, начинающий поэт, издательский и журнальный работник, впоследствии его близкий друг. В 1918 г. Зайцев стал московским представителем «иллюстрированного литературнохудожественного пролетарского двухнедельника» «Сирена» (издание городского исполнительного комитета Совета рабочих и красноармейских депутатов). «Сирена» выходила под редакцией В.И. Нарбута, стремившегося в этом издании сохранить традиции дореволюционных литературных журналов. Мемуары Зайцева «Последние десять лет жизни Андрея Белого» и переписка с ним Белого позволили установить, что именно благодаря Зайцеву в «Сирене» были опубликованы два антропософских стихотворения Андрея Белого (в № 4/5) и рассказ «Иог» (в № 2/3). В диссертации рассматривается место и значение рассказа «Иог» в творчестве Белого-публициста. В рассказе под видом йоги, которой главный герой Иван Иванович Коробкин занимается на протяжении многих лет, Белый узнаваемо изобразил дорогую ему антропософскую практику. Сопоставление рассказа с «Материалом к биографии», «Записками чудака» и другими произведениями позволил сделать вывод о том, что для понимания «Иога» требуется специальный автобиографический код. Привлечение к анализу письма Белого М.И. Сизову 1915 г. (архив «Rudolf Steiner Nachlassverwaltung») дало возможность установить, что замысел рассказа восходит к советам Штейнера, предлагавшего Белому сделать героем его дальнейшего творчества «будущего русского», живущего «в настоящем». В работе также выявляются черты несомненного сходства «духовных миров», созерцаемых Иваном Ивановичем Коробкиным и описанных в антропософском публицистическом эссе «Глоссолалия» (1917). Особое внимание уделено установлению генетической и идеологической связи рассказа «Иог» с трилогией «Москва», героя которой также зовут Иван Иванович Коробкин. Несмотря на отсутствие бросающихся в глаза общих черт в характеристиках персонажей и в сюжете произведений (хотя события, описанные в рассказе и романах, разворачиваются примерно в одно время), глубинное сходство Коробкина-йога с Коробкинымпрофессором все же имеется: оба идут по пути посвящения. Однако, согласно Штейнеру, двигаться по этому пути можно разными способами. Коробкин-йог достигает познания высших миров с помощью специальных упражнений, а Коробкин-профессор – в результате перенесенных им страшных страданий и «правильного» переосмысления прожитой жизни. Понимание сходства двух персонажей принципиально значимо для реконструкции взглядов Белого-публициста на вектор исторического развития России и на цели, стоящие перед российскими антропософами и «мыслящей публикой»: путь посвящения. Понимание различий двух образов 19 столь же принципиально значимо для реконструкции эволюции взглядов Белого: от индивидуального совершенствования (путь Коробкина-йога) к активной социальной позиции и общественной деятельности (путь Коробкина-профессора). По мнению Белого-публициста, эпоха мировой войны и революций наглядно и жестоко демонстрирует ментальный кризис, в котором оказалось современное общество. Выход из него возможен, если радикально изменится сознание каждого индивида и общества в целом. О том, что этот спасительных рецепт дан в учении Штейнера, Белый открыто писал в публицистических эссе «Кризис жизни», «Кризис мысли», «Кризис культуры». В рассказе «Иог» и романе «Москва» те же характерные для Белого-публициста идеи выражены в форме художественного повествования. Третий раздел посвящен анализу участия Белого в деятельности частного символистского издательства «Алконост» (1918-1923). Особое внимание уделяется роли Белого в разработке концепции журнала «Записки мечтателей». В ходе исследования доказывается, что Белый использовал «Алконост» и «Записки мечтателей» как трибуну для пропаганды антропософских идей и среди читателей, и в кругу литераторов и деятелей культуры. Рассмотрение издательской программы, логики привлечения авторов, стилистики книжного оформления «Алконоста» приводит к выводу о том, что его владелец С.М. Алянский ориентировался на продолжение традиций символистского издательства М.И. Терещенко «Сирин» (1912-1915). Эта ориентация в полной мере проявилась в выборе Алянским названия предприятия. Он учитывал тот факт, что сказочные девы-птицы Сирин и Алконост не имели в народной культуре серьезных характерологических и иконографических различий и даже, как правило, изображались на лубочных картинках в паре (их противопоставление не имеет фольклорных корней и восходит к картине В.М. Васнецова 1896 г. «Сирин и Алконост. Песня радости и печали»)13. Название издательства оказалось очень удачным (самого издателя вскоре стали называть Алконостом, как ранее Сирином именовали Терещенко) и побуждало писателей к различным его интерпретациям – от шутливых до патетических. В диссертации рассмотрены трактовки образа «Алконоста», зафиксированные авторами издательства в 1919 г. в альбоме С.М. Алянского; в центре внимания – интерпретация названия, данная Андреем Белым. Предпринят также анализ издательской марки «Алконоста», созданной Ю.П. Анненковым, прослежена ее эволюция, ведь за недолгий срок существования издательства марка трижды менялась. К анализу Русский рисованный лубок конца XVIII – начала XX века. Из собрания Государственного Исторического музея / Сост. и автор текста Е.И. Иткина. М.: Русская книга, 1992. С. 19. 13 20 привлечен также раскрашенный художником экземпляр, хранящийся в частной коллекции. Установлено, что роль Белого-публициста в деятельности издательства «Алконост» и журнала «Записки мечтателей» сознательно преуменьшена Алянским. Мемуарист, ориентируясь на цензурные ограничения, постоянно акцентировал лидерство Блока. Это опровергается результатами анализа переписки Белого с Алянским, Блоком и ИвановымРазумником. Именно Белый на протяжении всего подготовительного периода выступал как энтузиаст и пропагандист «Записок мечтателей», экзальтированно доказывая необходимость этого начинания и агитируя писателей поддерживать журнал. Обошел вниманием Алянский в мемуарах и тот немаловажный факт, что первоначально журнал планировали назвать не «Записками мечтателей», а «Дневниками писателей». Такое название отсылало бы к задуманному в 1911 г. Белым, Ивановым и Блоком проекту выпуска «Дневника трех поэтов» при издательстве «Мусагет». Идея реанимации давнего замысла принадлежала Белому. Решение окончательно отказаться от заглавия «Дневники писателей» в пользу заглавия «Записки мечтателей», принятое в начале 1919 г., обусловлено факторами цензурного и коммерческого характера. Однако важно, что новое заглавие старому отнюдь не противоречило. Алянский в письме к Блоку от 19 февраля 1919 г. уточнял: «"Записки мечтателей" допускают на своих страницах все, что от "мечтателей" – вот физиономия (полагается, что "мечтатель" – художник)». Не менее значимо, что некоторое время старое и новое заглавия существовали как взаимозаменяемые. Согласное сосуществование двух идей – новой идеи устремленных в будущее «Записок мечтателей» и старой мусагетской идеи интимного круга лиц – наглядно демонстрирует первый номер журнала. В нем было опубликовано сразу две установочных статьи Белого: первоначально заказанное эссе «Дневник писателя» (его поместили в середину книги) и написанная после переименования журнала передовица «Записки мечтателя», открывающая номер. Показательно, что вместе с названием журнала менялось и заглавие представленного на его страницах основного произведения Белого – автобиографической повести, известной как «Записки чудака». В журнале «Наш путь» (1918, № 2) ее фрагмент был напечатан под заглавием «Дневник чудака» и лишь на последней стадии – когда было решено издавать «Записки мечтателей» – повесть Белого приобрела коррелирующее с названием журнала «каноническое» заглавие. Важнейшей формой манифестации основной идеи журнала, безусловно, была обложка, выполненная прославленным художником А.Я. Головиным. В подробном рассказе Алянского о том, как придумывалась обложка «Записок мечтателей», вообще не упоминается об участии Белого. Однако в РГАЛИ и ГЛМ сохранились выполненные Белым эскизы обложки, сопровожденные краткими пояснениями и очевидно предназначенные для обсуждения с Алянским. В диссертации этот комплекс рисунков Белого анализируется, выявляется их антропософская доминанта, вычленяются 21 устойчивые, повторяющиеся мотивы (высокая башня, вознесшаяся над землей, мечтатели, стоящие на башне, звездное небо, крылатое солнце, тяжелые облака и т.д.). При дешифровке придуманных Белым для обложки образов использованы хранящиеся в Дорнахе эзотерические рисунки писателя середины 1910-х, стихи и проза антропософской направленности. Посредством сопоставления эскизов Белого с итоговым вариантом обложки журнала доказывается, что практически все визуализованные публицистические идеи Белого, хоть и в существенно трансформированном виде, присутствуют на обложке, выполненной Головиным. Глава II. Публицистический код романа «Москва»: идейные и биографические истоки. Задачи главы – выявить антропософскую, историко-публицистическую составляющую произведения и его биографический контекст. В первом разделе главы рассматривается, как идея романа «Невидимый град», которым Белый первоначально хотел завершить трилогию «Восток или Запад», реализовалась сначала в публицистике писателя, а потом в «Москве». Замысел трилогии «Восток или Запад» возник в конце 1900-х гг. Однако подступы к теме определились уже в дебютном сочинении писателя «Симфонии (2-ой, драматической)». Непосредственно к художественному решению проблемы «Восток/Запад» Белый приступил в романах «Серебряный голубь» и «Петербург». Сам Белый характеризовал общий замысел так: «Первая часть изображала дурной восток в России, вторая – дурной запад». На идею завершающего романа трилогии решающее влияние оказало вступление Белого на путь антропософского ученичества. Проблема «Восток/Запад» стала рассматриваться как проблема личностного развития и самосознания. Новое понимание «Востока» и «Запада» отчетливо формулируется в публицистическом эссе «Кризис жизни»14 В конце 1912 г. Белый объявил, что третий роман будет называться «Невидимый град». Писатель планировал завершить работу через полтора года и пытался договориться о продаже романа издательству «Сирин». Характеризуя вектор развития темы «Восток/Запад» в «Невидимом граде», Белый писал Блоку, что «дал себе слово надолго воздержаться от изображения отрицательных сторон жизни. В третьей части серии моей "Востока и Запада" буду изображать здоровые, возвышенные моменты жизни и Духа» (10/23 июня 1912 г.). Роман «Невидимый град», где предполагалось дать преодоление антиномии «Восток/Запад» в пользу синтеза, не был написан, однако заглавие и публицистический контекст позволили представить контуры идеи, которую Белый предполагал развить: Невидимый град нельзя локализовать ни в пространстве России, ни в пространстве Европы, так как он вообще не находится на географической карте мира; он недоступен физическим 14 Белый Андрей. На перевале. I. Кризис жизни. Пг.: Алконост, 1918. 22 чувствам, но постигается духовно, через мистерию посвящения. Реконструкция замысла оказалась возможна благодаря тому, что идеи, которые писатель собирался воплотить в форме романа, были реализованы в его публицистике. Доказывается, что отголоском образа Невидимого града является небесная Аэрия (или Офейра, или Зефирея), о которой Белый подробно рассказывает в эссе «Глоссолалия». Белый подчеркивает, что этой вожделенной прародины человечества «нет на земле», что она образована из субстанции, «невидимой обычному оку» и, наконец, что это «облачный город, зажженный лучами», то есть наделяет Аэрию атрибутами «Невидимого града». Противоречия между Востоком и Западом в этом мире (духовном, а не материальном; солнечном, а не земном) снимаются, достигается их чаемый синтез: «Север, запад, восток, юг грядущей вселенной гласят в храме звука особыми трубами; там – четыре престола». Созвучная идеологии и мистическому опыту Белого-антропософа идея Невидимого града, воплощенная в образах Аэрии-Зефиреи-Офейры, была развита и в других произведениях Белого-публициста. Так, «Офейрой» он озаглавил книгу путевых заметок, написанную по материалам поездки в Италию, Тунис, Египет, Палестину в 1910-1911 гг. и доработанную после возвращения из Дорнаха15. Белый обыграл неясность местоположения Офейры, не прояснив, где находится вожделенная «златая земля», и предоставив читателю возможность решить это самостоятельно. Однако писатель намекнул, что его путешествие было лишь началом того «пути», который вел в Дорнах. В «Записках чудака» Офейра возникает как светлое видение, представшее в результате интенсивной медитативной работы под руководством Штейнера. В предисловии к этюду «Человек», напечатанному в первом номере «Знамени труда» за 1918 г., образ Офейры вводится в контексте пророчества о светлом будущем человечества: «Будут храмы Лазурного Братства стоять; из отверстия Купола станет под небом, двулучием рук протянувши молитву о мире; разверзнется воздух; и все мы увидим Офейру – страну выдыхаемых светов». В диссертации анализируются причины, побудившие Белого в 1915 г. отказаться от намерения завершить трилогию «Восток или Запад» романом «Невидимый град». Он задумал создать семитомную эпопею «Моя жизнь» (или «Я»). Но ему опять не удалось последовательно реализовать все пункты плана «Моей жизни». Начатая в 1915 г. «Котиком Летаевым», биография героя продолжилась в «Крещеном китайце»; частью «Моей жизни» стали «Записки чудака». Романа «У преддверия Храма», которым цикл «Моя жизнь», согласно плану 1915 г., должен был бы заканчиваться, Белый не написал. Но отголоски этого замысла опять-таки прослеживаются в антропософской публицистике. Например, в «Кризисе жизни» Белый объявил, что «вступление в Храм» будет возможно, когда человечество примет антропософию. Текущий же период, ознаменованный мировой Белый Андрей. Офейра: Путевые заметки. Часть I. М.: Книгоиздательство писателей в Москве, 1921. 15 23 войной и кризисом, рассматривался как переломный момент, подобного стоянию «у преддверия Храма». Доказывается, что важнейшие образы и идеи, разработанные Белым в антропософской публицистике, нашли в 1920-е гг. воплощение в его художественной прозе. Трилогия «Москва» генетически восходит к раздумьям о «преддверии Храма» и о «Невидимом граде». Связь «Москвы» с неосуществившимся планом трилогии «Восток или Запад» прослеживается на разных уровнях: место и время действия, образ главного героя и его эволюция, образ «новой Москвы», просвечивающей сквозь страшный образ России «над бездной», и т.д. Анализ приводит к выводу о том, что именно «Москва» завершает основной труд жизни писателя – трилогию «Восток или Запад» и эпопею «Моя жизнь». Во втором разделе анализируется публицистический контекст посвящения и эпиграфа к «Москве». Выявляются причины, побудившие писателя дважды указать на значимость фигуры М.В. Ломоносова для понимания нового произведения. Первый роман московской трилогии «Московский чудак» (1926) открывается посвящением «памяти архангельского крестьянина Михаила Ломоносова» и эпиграфом из оды М.В. Ломоносова «Вечернее размышление о Божием величестве при случае великого северного сияния». Обращение к образу Ломоносова в публицистике Белого позволяет сделать вывод, что в эпиграфе и посвящении содержатся два слоя смыслов. Один ориентирован на широкий круг читателей, на критиков и цензоров; другой – на антропософскую аудиторию. Белый приступил к непосредственной работе над романом после возвращения в Советскую Россию. Пропаганда идей Штейнера в той открытой публицистической форме, которую Белый использовал до отъезда в эмиграцию, была невозможна. Однако отречься от своей веры и культурноисторической миссии Белый не захотел, он перестроил дискурс так, чтобы одновременно отвечать и ожиданиям единомышленников-антропософов, и требованиям официальной историографии, оценивавшей фигуру Ломоносова положительно. Приемлемым было объяснение, содержащееся в эссе «Как мы пишем». Ломоносов предстает первооткрывателем, чьи новаторские начинания были не поняты современниками, но оценены в последующих эпохах. Белый утверждал, что «все подлинные художники слова подлежат осмеянию. И первый подвергшийся осмеянию из русских художник слова – великий ученый Ломоносов; осмеял его за звуковую бессмыслицу Сумароков – и не поэт и не ученый». Аналогичные тезисы формулируются в предисловии ко второму тому «Москвы», где Белый прямо указывает на Ломоносова как на одного из своих великих предшественников. Конфликт Ломоносова и Сумарокова переводится Белым в план современности и рассматривается как универсальная модель конфликта гения с обывателем. Белый при этом оказывается «собратом» Ломоносова по тернистому творческому пути, а его критики-гонители становятся Сумароковыми нашего времени. 24 Доказывается, что у посвящения и эпиграфа к роману есть и другой, скрытый смысл, безошибочно считываемый единомышленниками писателя: именем М.В. Ломоносова по прямому указанию Р. Штейнера была названа та антропософская группа, к которой принадлежал Андрей Белый. В публицистическом эссе 1928 г. «Почему я стал символистом и почему я не перестал им быть во всех фазах моего идейного и художественного развития» Белый с гордостью рассказывал о культурно-просветительской деятельности «ломоносовцев» и о востребованных временем этих «тенденциях "ломоносовской" группы». Он утверждал, что считает: «важной тенденцией нашей тогдашней группы подчеркивание тем самосознания, критицизма, свободы, моральной фантазии и культуры искусств». После закрытия антропософского общества участники группы имени Ломоносова отказались от практики общих собраний, но по-прежнему считали себя последователями Штейнера. Обращение Белого в посвящении и в эпиграфе к имени Ломоносова было своего рода клятвой верности прежним идеалам. Подтверждением тому служит инскрипт Белого на экземпляре «Московского чудака», подаренном «ломоносовцу» П.Н. Зайцеву: «Дорогому Петру Никаноровичу Зайцеву с любовью и – чувством связи во имя Ломоносова»16. В ходе исследования был выявлен еще один мистический смысл, закодированный в романном посвящении. На него указывает имя Ломоносова – Михаил, а также акцентирование его происхождения – «архангельского». Таким способом писатель сообщал информированному читателю, что, говоря об архангельском крестьянине Михаиле Ломоносове, он подразумевает «Архангела Михаила», являющегося, согласно антропософской картине мира, символом и духовным водителем современной эпохи. Посвящая труд «Архангелу Михаилу», Белый заявлял, что по-прежнему, как и в первые послереволюционные годы, служит делу антропософии. В третьем разделе доказывается, что ряд центральных тем, образов и сюжетных ходов романа «Москва» непосредственно восходит к философскопублицистическому эссе Белого «Кризис жизни». Преимущественное внимание уделено теме войны, символам войны и сюжетной линии, связанной с научным открытием профессора Коробкина. Символ мировой войны, немецкий промышленник Крупп оказывается действующим лицом романа. Он назван среди тех, для кого шпионы германской разведки должны выкрасть открытие профессора Коробкина. Особую славу заводам Круппа стяжала дальнобойная артиллерия – беспримерные по мощи и разрушительной силе пушки, способные поражать цель далеко за пределами видимости. В соответствии с этим, в «Кризисе жизни» и в романе «Москва» образ войны для Белого – не батальные сцены, Книга хранится в собрании Государственного музея А.С. Пушкина, в фонде Мемориальной квартиры Андрея Белого. 16 25 а пушечный гром, чреватый сотрясением земли, дребезжанием стекол, трещинами фасадов, угрозой взрыва: «"Гремящая тишина"! Девятнадцатый месяц со мною она в мертвом шелесте городов, в мертвом беге часов; утром, ночью и днем – все гремит с горизонта». Для Белого-публициста пушка Круппа становится пушкой-символом. В «пушечных» терминах говорит он о кризисе сознания («человек <...> словно пушка: заряжен он кризисом»); о кризисе культуры («вся культура – опасно поставлена; вся под обстрелом она»); о кризисе жизни: «все попали в канаву; все сгнили в канаве <…>; колдобины превратились в траншеи; на ребрах поставили пушки; сидят и стреляют сорокавосьмидюймовыми чемоданами, отправляясь от Лейбница и Декарта, рекомендованных Круппу...». Белый был отнюдь не единственным публицистом, актуализировавшим культурологическую значимость имени Круппа. В диссертации анализируется отношение к Круппу и его пушкам в публицистике начала XX в., в записях, дневниках, письмах современников Белого (А.А. Блок, В.В. Розанов, М.И. Цветаева, В.В. Шульгин и др.). Обзор и анализ спектра мнений приводит к заключению, что в формировании концепции войны у Белого определяющую роль сыграл В.Ф. Эрн, провозгласивший эпатажный тезис: «От Канта к Круппу». Выступление Эрна, состоявшееся 6 октября 1914 г. на заседании Московского Религиозно-философского общества и вскоре опубликованное журналом «Русская мысль», вызвало многочисленные отклики в печати. Установлено, что Белый, знакомый со скандальной концепцией Эрна, отрицал ее националистический пафос и стремление философа объяснить причины войны исключительно пороками германского духа, эмблематизированного философией Канта. В «Кризисе жизни» Белый вступил с Эрном в скрытую полемику: «Мы браним нынче Круппа. Нашелся общественный деятель, соединивший с Круппом... и философа Канта». Белый не назвал имя «общественного деятеля», но оно очевидно. Статья Эрна в «Русской мысли» открывалась обоснованием его подхода к проблеме: «От Канта к Круппу... Почему Канта? Почему к Круппу? Я начинаю с Канта как с величайшей вехи в манифестации германского духа». Дословно повторив в «Кризисе жизни» вопрос Эрна, Белый предложил альтернативный вариант ответа, заменив одного философа на другого, Канта – на Лейбница: «Но... почему Канта именно? <...> Лейбниц – виновник теперешней бойни народов...». В рассуждениях Белого об истоках и характере современной войны не Кант, а Лейбниц играет определяющую роль. Это справедливо и для «Кризиса жизни», и для романов московской трилогии. В «Кризисе жизни» Лейбницу-философу, проповеднику доктрины телеологического оптимизма и теории предустановленной гармонии, Белый противопоставил свою философию «кризиса». Он опроверг тезис Лейбница о существующем мире как о «лучшем из миров» изображением «невнятицы» жизни, указанием на «массовое истребление людей», «мировую бойню». Лейбница-математика, создателя дифференциального исчисления, продуктивно используемого в 26 баллистике, Белый-публицист обвинил в пособничестве Круппу. В отличие Эрна, обличавшего Канта, Белый не возложил ответственность за войну персонально на Лейбница. Наоборот, он акцентировал незлонамеренность лейбницевских исследований, в том числе и баллистических. «Две почтенные науки об уничтожении себе подобных блистательно развивались; и бескорыстное открытие Лейбница (дифференциальное исчисление) применили-таки мы к войне». Согласно Белому, с уверенностью инкриминировать математику уместно лишь недальновидность, ведь «знай Лейбниц, что в лучшем из миров его открытие ляжет в грядущее массовым истребленьем людей, колоссальнейшей бойнею мира,– как знать: может быть свое открытие сжег бы он». Установив связь между характером мышления современного человечества и характером современной войны, Белый вполне закономерно обращается в «Кризисе жизни» к теме науки и образу ученого. Он пишет, что «в теоретических выводах специальных отраслей знания перед нами не мир, а разве что... проэкционный пунктирик». Таким «проэкционным пунктириком изобразили ученые инженеры возможные орудия истребления; возникали науки об уничтожении себе подобных». Абстрактный ученый, наследник Лейбница, столь занимавший автора «Кризиса жизни», стал персонажем романа «Москва» – профессором Коробкиным. Доказывается, что постулированный в «Кризисе жизни» тезис о связи современной войны с наукой и философией, т. е. о связи «Круппа» с «Лейбницем», получает в «Москве» дальнейшее развитие и образное воплощение. Главный герой романа представляет школу Лейбница и совершает математическое открытие в той же сфере, в которой прославил себя Лейбниц. Под влиянием Лейбница формируется и жизненная философия героя, который «он интегрировал мир, соглашаяся с Лейбницем: м и р – наилучший». Символическое присутствие Лейбница в коробкинском мире подчеркнуто тем, что гипсовый бюст философа, поставленный на возвышение, украшает убогий кабинет профессора. Призывы Белогопублициста изменить философию жизни реализуются в эволюции взглядов Коробкина, символично проявившейся в смене восторженного отношения к Лейбницу на критическое, негативное. Обращение к эссе «Кризис жизни» объясняет, почему одним из прототипов героя, на которого возложена вина за начавшуюся войну, стал отец писателя Н.В. Бугаев. В небольшом мемуарном пассаже, вплетенном в стройный ход рассуждений о причинах мировой катастрофы, Белый пишет, что никогда не забудет, как еще в бытность гимназистом «нашел на столе у отца два почтеннейших кирпича, испещренных внутри крючковатыми знаками интегралов и функций; это было два руководства; одно называлось: "О внешней баллистике" (о движении ядра вне пушечного жерла); другое же называлось: "О баллистике внутренней". Две почтенных науки об уничтожении себе подобных блистательно развивались; и бескорыстное открытие Лейбница (дифференциальное исчисление) применили-таки мы к войне...». 27 Сопоставление романа с публицистическим эссе позволило также установить, что в уста профессора Коробкина, радикально изменившего после перенесенных страданий свои взгляды, Белый вкладывает те же мысли и призывы, с которыми он сам как публицист обращался к читателям на страницах «Кризиса жизни». В четвертом разделе сопоставление «Москвы» с публицистикой Белого ведется в ином ключе. Акцент делается на выявлении автобиографического подтекста романа. Поэтому для исследования образов и сюжетных коллизий привлекаются произведения мемуарной направленности и, прежде всего, эссе «Почему я стал символистом…». Проведенный анализ позволил сделать выводы о прототипах главных героев «Москвы»: первая жена писателя А.А. Тургенева стала прототипом главной героини Лизаши; своей юношеской биографией Белый наделил сына Коробкина Митю, страстями – злодея Мандро, а антропософским мировоззрением – профессора Коробкина. Как показано в работе, созданная в романе система образов отвечает изложенной в публицистике Белого антропософской концепции человека, предполагающей сложное сосуществование низшего и высшего «Я». Глава III. Публицистика Андрея Белого 1920-х – начала 1930-х гг. в биографическом и историко-культурном контексте. Задачи третьей главы – выявить биографический и историко-культурный контекст публицистики Белого второй половины 1920-х – начала 1930-х гг., проанализировать вызванное изменением общественно-политической обстановки изменение публицистических стратегий Белого-антропософа, описать позицию Белогопублициста в указанный период. В первом разделе рассматривается публицистический историкофилософский трактат «История становления самосознающей души» (1926), изначально ориентированный не на издание, а на распространение в машинописных списках (антропософский самиздат). Во втором разделе рассматриваются путевые очерки «Ветер с Кавказа», созданные после поездки по кавказскому региону в 1927 г. В них Белый делает попытку приспособить антропософское мировоззрение к требованиям советской цензуры. В третьем разделе анализируется попытка Белого выполнить «социальный заказ», написав методологическую статью о социалистическом реализме, и таким образом стать – в преддверии готовящегося I съезда советских писателей – признанным советским писателем. В первом разделе исследование ведется с опорой на автограф трактата «История становления самосознающей души», обнаруженный в неописанной части фонда Белого в ОР РГБ, и на связанные с ним архивные материалы (РГАЛИ). Белый приступил к работе над «Историей становления самосознающей души» после завершения первого тома «Москвы». Первое упоминание о теме, которая станет основной в исследуемом произведении, содержится в 28 «Ракурсе к дневнику» (запись за октябрь 1925 г.) и связана с чтением курса лекций «История становления историч<еского> самосозн<ания>» для артистов театра М.А. Чехова. После четырех выступлений Белый из-за болезни прерывает курс, но продолжает обдумывать затронутые в лекциях вопросы: «Во мне поднимается тема схоластики; кроме того, все более выдвигаются задания в антропософии конкретно связать темы: самосознающей души, интеллекта, истории наук, Архангела Михаила; Средние века как генезис тем все более и более притягивают…». В 1926 г. работа над трактатом перешла в новую фазу – «в спешное писание черновика "Истории становления самосознающей души в пяти последних столетиях"». В январе была написана первая, «вводительная» часть книги («от Греции до 15-го века»), в феврале «часть книги от 15 века до 18-го» и совершен переход «к характеристике силуэтов: Кант, Гегель, Гете, Шопенгауэр и т.д.» (то есть началась работа над вторым томом трактата), март был посвящен работе над темой «19-й век в исторических силуэтах», апрель – работе над третьим томом, выполняющим функцию «синтезирующей части». С апреля началась работа иного рода: Белый запоем читал книги по уже определившимся разделам трактата и вносил в рукопись правку. Такой метод работы показывает, что писатель при рассмотрении истории человечества выступал не как исследователь, собирающий факты, а потом их осмысляющий, а как публицист, пропагандирующий близкое ему по духу учение и находящий в фактах из разных областей знания подтверждение верности своим взглядам на мир. Иванову-Разумнику он писал в августе 1926 г.: «Я вижу, что попал в какую-то точку ритма истории, что выясняется не столько из общего плана мысли, сколько из мелких штрихов и данных истории; подходя к иным из них, я почти вскрикиваю от изумления, – до чего они становятся транспарирующими и заново говорящими в свете приложения к ним антропософской кривой». С августа 1926 г. активная работа приостановилась. До конца жизни писатель говорил о трактате как о незаконченном произведении, жаловался, что материальные проблемы и занятость не позволяют завершить начатое, по-прежнему изучал литературу, относящуюся к написанным разделам, и даже составлял списки необходимой литературы на будущее, однако серьезных добавлений в текст не вносил. Доказывается, что остановка работы над книгой обусловлена не теми причинами, на которые указывал автор (нехватка денег, необходимость трудиться для заработка и т.д.), но тем, что задачи были в целом выполнены, а тема исчерпана. Как следует из признаний Белого в письмах друзьям, он осознал, что увеличивать литературу по истории философии, математики, физики и другим отраслям знания можно до бесконечности и до бесконечности добавлять примеры в написанный текст. Однако основной задачей Белого как автора «Истории становления самосознающей души» было отнюдь не погружение в прошлое, а указание пути, на который человечество ради своего спасения должно вступить уже сейчас и по которому должно пойти в будущем. 29 Белый рассматривал историю в поступательном развитии. У этого развития, согласно его концепции, были подъемы и спады, тупиковые, регрессивные линии и возвращения на новом уровне к освоенным пластам культуры. Но в целом это было движением вперед и вверх. Каждая новая глава книги Белого – новая ступень, на которую поднимается сознание человечества. Последние главы посвящены символизму, антропософии и Штейнеру. Выстраивая свою линию истории, Белый возносит символизм в его русском изводе на вершину человеческой мысли, а антропософию – на еще более высокую вершину, на пик. Именно с этих высот Белый и совершает, выражаясь его образным языком, «аэропланный пробег» над культурой прошлого, рассказывая об увиденных ландшафтах истории в категориях антропософии. Далее идти вперед, то есть продолжать книгу, – было просто некуда. Рукопись, как кажется на первый взгляд, обрывается на главке «Духовная наука»: после заголовка нет текста. Именно отсутствие текста и давало основание говорить о незаконченности произведения. Эта точка зрения в диссертации опровергается. Несмотря на то, что не сохранилось никаких, даже черновых набросков к главке, ее идею можно в общих чертах реконструировать. В предыдущих главах трактата Белый давал понять, как, по его концепции, соотносится антропософия с духовным знанием: «Духовное знание – это солнце: и антропософия в данном отрезке культуры: заря того солнца». Обнаруженный в РГАЛИ черновик оглавления трактата содержит краткие пояснения к некоторым главкам и структуре книги, позволяющие предположить, что «Духовное знание» – отнюдь не заглавие, которое должно быть конкретизировано идущим далее текстом, а законченное высказывание, финальный лозунг трактата, содержащий призыв к будущему, выраженный с помощью приема умолчания. В «Истории становления самосознающей души» Белому важно было показать, что антропософия приложима к многовековой истории человечества и способна объяснить и кризисы человеческой культуры, и ее расцвет. Фактически Белый-публицист представил в «Истории становления самосознающей души» альтернативу господствующей в СССР идеологии и методологии. Поэтому он никогда не пытался опубликовать «Историю становления самосознающей души», но и не рассматривал ее как книгу, написанную «в стол». В настоящем Белый рассчитывал на ее распространение в самиздате: «…я все более и более вижу, что книга моя должна выйти, хотя бы в нескольких дес<ятках> списков…»17. Однако надеялся на то, что в будущем она станет востребована широким кругом читателей. Далекому от антропософии В.Э. Мейерхольду он писал: «"История самос<ознающей> души" – для всех: и для Вас она где-то нужна Андрей Белый и Иванов-Разумник: Переписка. СПб., 1998. С. 353. Письмо от первой декады августа 1926 г. 17 30 бы была <…> она вынырнет, когда нас с Вами уже не будет на этом свете. Она – должна быть»18. Во втором разделе анализируются соображения Белого об историческом предназначении России, которые он изложил в седьмой главе путевых заметок «Ветер с Кавказа»19 (1928). Недельное плавание по Волге (14-21 июля 1927 г.), завершающее поездку, планировалось Белым для того, чтобы после горных пейзажей увидеть «образ России в целом, и – непредвзято»20. В книге, казалось бы, нет ничего противоречащего установкам официальной идеологии, но, как видно по результатам анализа, Белый пытался обозначить свою позицию, используя характерные для антропософского дискурса понятия, пусть и завуалировано, в перекодированном виде. Не надеясь в скором времени увидеть опубликованными свои антропософские сочинения, Белый стремился в «Ветре с Кавказа» приспособить их важнейшие положения к условиям советской цензуры. В диссертации рассматриваются образы, используемые Белым для осмысления Волги как национального символа («река жизни», «река истории», «древо жизни» и др.), исследуются их исторические, мифологические, библейские, мистические коннотации. Особое внимание обращается на вводимые в путевые заметки понятия, отражающие специфику мировосприятия Белого-публициста: «текучесть русской жизни», «отрицательный рельеф», «водовоздушная стихия» и др. Анализируется переход от описания спонтанно нахлынувших впечатлений к выношенным рассуждениям об историческом прошлом, настоящем и мессианском будущем России, а также к мыслям о России земной и России небесной. Показано, что в советском «Ветре с Кавказа» в раздумьях о небесной России и небесной родине Белый-публицист развивает ту же идею «Невидимого града», которую ранее пропагандировал в других «пост-дорнахских» произведениях: «Глоссолалии», «Кризисе жизни», «Иоге» – вплоть до «Москвы». Именно о такой небесной мистической родине идет речь, когда Белый говорит об ощущении волжской шири и о разорванных волжским течением горизонтах сознания: «С Волги чувство охватывает: возвращаюсь домой; но мой дом – размыкание всех горизонтиков, иль диалектика жизни, незамкнутой». Тема «горизонта сознания», который следует разорвать, разомкнуть, расширить, является не только итогом волжских впечатлений, но продолжением центральной «проповеди» «Кризиса жизни» и «Истории становления самосознающей души». Тема сознания (расширяющегося – со знаком плюс, сужающегося – со знаком минус) становится ключевой в Из переписки А. Белого: Письма В.Э. Мейерхольду и З.Н. Райх // Публ., вступ. ст. и коммент. Дж. Малмстада // Новое литературное обозрение. 2001. № 51. С. 144. Письмо от 5 марта 1927 г. 19 Белый Андрей. Ветер с Кавказа: Впечатления. М.: Федерация; Круг, 1928. 20 Андрей Белый и Иванов-Разумник: Переписка. СПб., 1998. С. 538. Письмо от 30 сентября 1927 г. 18 31 рассуждениях о русской истории и русском пути, что выдает в авторе советских очерков прежнего приверженца антропософии. В подцензурном «Ветре с Кавказа» писатель не акцентирует религиозный и антропософский аспекты проблематики, напротив, старается их затушевать. Так, прежде чем сделать вывод, что Россия «водовоздушная, а не земная стихия», Белый утверждает, что «"запахом русского духа" был жив россиянин». И тут же оговаривает: «Беру слово "дух" не в мистическом смысле – в метеорологическом; "дух" – русский воздух». Однако чаще он просто не досказывает, не облекает в слова напрашивающиеся «мистические выводы» из волжских наблюдений. Для обнаружения антропософского подтекста рассуждения о волжском плавании в «Ветре с Кавказа» сопоставляются с описаниями этого плавания в дневнике и мемуарах К.Н. Бугаевой21, а также с письмами Белого Иванову-Разумнику и с «Ракурсом к дневнику». Показано, что историософия Белого отличается и масштабностью, и сервильностью. Автор «Ветра с Кавказа» не забывает о том, что он – советский публицист, а потому обязан не выходить за рамки официальной идеологии и восхвалять существующий строй. Причину всего плохого в дореволюционной истории Белый объясняет тем, что «ее заправилы, мешая понятья, скрепили Россию с землей,– не с водою, не с воздухом», ограничили русскую ширь «заборами» и т.д., тогда как советская власть эту «ложь всей истории нашей» исправила: «Русский Октябрь окончательно выявил идеологии "русской земли"». Для доказательства этой сомнительной идеи Белый воспользовался той методологией, которую ранее продемонстрировал в «Глоссолалии». Он поэтически осмыслил аббревиатуру СССР и опознал в ней не «сокращенный» Союз Советских Социалистических Республик, а «земной осадок» воздушной России: « <…> и Россия рассыпалась в гласные воздуха, в "ойа", и в шумы согласного "рсс", или СССР». Естественно, не прошел мимо его внимания и «волжский субстрат» русской революции: «…в СССР: "рсс" рас-кола, раз-боя, теперь открепившись от боя колом, боя в морду, которым держалася идеология "истинно русских", явило действительность, скрытую в лозунге "Воля и Волга"». Успешно играя по «советским» правилам, Белый одновременно пытался сохранить верность прежним, «несоветским» и «досоветским» взглядам на мир, то есть остаться мистиком и антропософом, приспособившим популярный в СССР публицистический жанр путевых заметок для выражения своей основной идеи – необходимости расширения горизонтов сознания. Бугаева (Васильева) К.Н. Дневник. 1927-1928 / Предисл., публ. и примечания Н.С. Малинина // Лица: Биографический альманах. Вып. 7. СПб.: Феникс, 1996. С. 191-316; Бугаева К.Н. Воспоминания об Андрее Белом / Публ., предисловие и комментарий Дж. Малмстада. СПб.: Издательство Ивана Лимбаха, 2001. 21 32 В третьем разделе рассматриваются публицистические стратегии и публицистический дискурс Белого в начале 1930-е гг. Их специфика обусловлена трагическими событиями: в 1931 г.: большинство членов антропософского общества были арестованы и сосланы. К.Н. Бугаеву удалось освободить благодаря многочисленным ходатайствам и просьбам Белого. Самого писателя не тронули, но сотрудниками ОГПУ был изъят его архив, материалы которого использовались для подкрепления обвинительного заключения по делу о контрреволюционной организации антропософов. В следственном деле Белый фигурировал как идеолог разоблаченной антисоветской организации, а материалы, свидетельствующие о его виновности, были выделены в отдельное судопроизводство. И хоть «делу Андрея Белого» ход не был дан, писатель, безусловно, понимал, какая над ним нависла опасность. С помощью доступных средств (прежде всего, средств публицистики) Белый стремился доказать лояльность режиму. Если во второй половине 1920-х Белый достаточно успешно совмещал свои интересы и требования власти, то в 1930-е гг. он брался преимущественно за те темы, которые, по его представлению, больше отвечали «социальному заказу», лучше характеризовали его как члена советского писательского сообщества. В 1932 г. Белый с воодушевлением воспринял постановление «О перестройке литературно-художественных организаций» и произнес на Первом пленуме Оргкомитета Союза советских писателей речь, в которой выразил готовность «откликнуться на призыв к работе и головой и руками», обещал «провести сквозь детали работы идеологию, на которую указывают вожди», предложил «обобществить» его писательский «станок»22. Выступление Белого было с одобрением встречено руководством Оргкомитета. О переходе Белого «на сторону Советской власти» было доложено высшему партийному руководству и, видимо, Сталину. Следуя этой стратегии, в 1933 г. Белый решил внести свой вклад в разработку теории социалистического реализма. Это казалось ему особенно актуальным в преддверии готовящегося I съезда ССП, на котором социалистический реализм должен был быть принят в качестве единого метода советской литературы. Дневники Белого за лето-осень 1933 г., дневники П.Н. Зайцева, переписка с П.Н. Зайцевым и Г.А. Санниковым и иные материалы неопровержимо доказывают, что писатель планировал выступить на I съезде с докладом о социалистическом реализме и опубликовать статью в журнале «Новый мир». Ориентация на «Новый мир» объяснялась тем, что ответственным редактором журнала был И.М. Гронский, которого Белый считал своим покровителем. Как свидетельствует запись в дневнике П.Н. Зайцева за 22 сентября 1933 г. Белый, уже тяжело больной, думал «над Белый Андрей. Речь на 1-м пленуме Оргкомитета Союза советских писателей (30 октября 1932 г.) / Публ. Т.В. Анчуговой // Андрей Белый: Проблемы творчества. М.: Сов. писатель, 1988. С. 679-682. 22 33 статьей о социалистическом реализме, о его возможностях и формах в эпоху пролетарской диктатуры». Но в январе 1934 г. Белый умер, не успев реализовать этот замысел. По архивным материалам реконструируются те идеи, которые Белый собирался сформулировать в статье о социалистическом реализме. Так, в письме, отправленном в Оргкомитет ССП 23 апреля 1933 г., в день годовщины Постановления «О перестройке литературно-художественных организаций», Белый благодарил за предоставленную «писателям, выходцам из интеллигенции, возможность принять участие в творческой разработке лозунгов социалистического реализма и развернуть свою работу в направлении возможно полного, глубокого и правдивого оформления нашей исторической эпохи»23. Установлено, что написать статью о социалистическом реализме Белого вдохновило выступление Гронского на втором Пленуме Оргкомитета ССП (12-19 февраля 1933 г.). Гронский сформулировал требование партийного руководства: «Мы сказали писателям: пишите правду. Это – перевод на простой язык лозунга "социалистический" реализм»24. Такое определение соцреализма должно было стать идеологической основой статьи. Знакомства Белого с иными концепциями обнаружено не было. «Исканию правды» посвящено огромное письмо Ф.В. Гладкову, отправленное из Коктебеля 17 июня 1933 г.25 Скорее всего, Белый таким образом знакомил высокопоставленного сотрудника «Нового мира» с концепцией будущей публикации. Глава IV. Смерть Андрея Белого и ее отражение в периодике середины 1930-х гг. Задача заключительной главы – выявить отклики на смерть Андрея Белого в советской и эмигрантской периодике, проанализировать содержащиеся в них оценки публицистического дискурса писателя и определить их значение для посмертной репутации писателя. Дискуссия об итоговой оценке Белого – публициста и художника – началась осенью 1933 г., затем обострилась во время похоронных мероприятий и велась на протяжении всего 1934 г. В многочисленных статьях и некрологах жизнь и творчество писателя были подвергнуты придирчивому рассмотрению, были произведены попытки определить его место в истории русской и советской литературы. Общественный интерес к смерти Белого подогревался каскадом политических скандалов: резкие предисловия Л.Б. Каменева к «Началу века» и «Мастерству Гоголя» (1933 г.); некролог Б.Л. Пастернака, Б.А. Пильняка, Г.А. Санникова в газете «Известия» (9 января 1934 г.), объявлявший Белого гением советской литературы; данное Президиумом ССП задание журналам Цитируется по рукописной копии К.Н. Бугаевой (Государственный музей А.С. Пушкина, фонд Мемориальной квартиры Андрея Белого). 24 Новый мир. 1933. № 2. С. 260. 25 Переписка Андрея Белого и Федора Гладкова // Андрей Белый: Проблемы творчества. М., 1988. С. 768. 23 34 и газетам опровергнуть основные тезисы этого некролога как не отвечающего требованиям советской идеологии. При анализе причин, приведших писателя к преждевременной кончине, преимущественное внимание уделяется разносной критике в адрес Белогопублициста со стороны Л.Б. Каменева: своими предисловиями он фактически вычеркивал Белого из литературного процесса. Опальный партийный деятель, он занимал пост директора издательства «Academia» и оставался проводником идей коммунистической партии. Анализируются причины крайне болезненной реакции Белого на каменевские статьи: дополнительный вес им придавало то, что Каменев первоначально планировался на приближающемся I съезде ССП в качестве основного докладчика. Подробно рассматриваются идеологические акценты в первых некрологах и извещениях о смерти Белого, опубликованных в советских и эмигрантских изданиях («Правда», «Известия», «Вечерняя Москва», «Последние новости», «Возрождение» и др.). Анализируется некролог в газете «Известия», подписанный Пастернаком, Пильняком и Санниковым. К исследованию привлекается не только печатный текст некролога, но и черновой автограф (частное собрание). Выявляются те подтексты, которые могли вызвать недовольство в Оргкомитете ССП. Доказывается, что некролог содержал прямую полемику с суждениями Каменева и опровергал основные тезисы его выступлений: в «известинском» некрологе деятельность Белого-публициста как в до-, так и в послереволюционный периоды ставилась писателю в заслугу. На основе записных книжек Санникова (частное собрание) прослеживается механизм появления крамольного некролога в печати и реконструируются переговоры авторов с редактором «Известий» Гронским. Гронский одновременно руководил и «Новым миром», в котором охотно печатал Белого. Санников был сотрудником редакции «Нового мира», а Пастернак и Пильняк входили в писательский актив журнала. Так что их желание напечатать некролог Белому в «Известиях» было закономерно. Гронский понимал, что хвалебный материал о раскритикованном Белом противоречит официальной литературной политике и решил «уравновесить» его другим некрологом, который был заказан Каменеву. И 10 января 1934 г. Каменев повторил, несколько смягчив упреки, те же мысли, которые развивал в предисловиях. В диссертации на основе газетных отчетов, мемуаров, переписки реконструированы речи советских публицистов, критиков, литераторов на торжественной гражданской панихиде, проходившей в помещении Оргкомитета ССП. В значительной части выступлений по прямому указанию руководства Оргкомитета ССП прозвучали слова, опровергающие некролог Пастернака, Пильняка, Санникова. Следуя этой начальственной директиве, ведущие газеты СССР опубликовали материалы с критикой в адрес Белого. В русле полемики о Белом и его творчестве анализируются статьи и заметки А. Кута, К.Г. Локса, А.А. Болотникова, А.К. Тарасенкова, Ц.С. Вольпе и др. Результатом этой атаки стало фактическое исключение имени Белого из 35 истории русской и советской культуры. С этой точки зрения в диссертации подробно рассматриваются неудавшиеся попытки друзей и близких Белого организовать вечера памяти писателя (в «Государственном издательстве художественной литературы» в Москве и «Издательстве писателей в Ленинграде»), подготовить выпуск его произведений и воспоминаний о нем. В эмигрантской печати оценки, данные личности и творчеству Белого, часто оказывались альтернативны оценкам советской прессы. Например, публицистика Белого 1920-1930-х гг. превозносится в советской печати, тогда как в эмигрантской расценивается как предательство идеалов юности, измена себе. Прослежено, как сведения о причинах смерти Белого и полемике о его месте в литературе попадали в эмигрантскую печать. Обнаруживается, что в ситуации информационного вакуума публицистами русской эмиграции был создан миф о гибели поэта-пророка, предсказанной им самим в юности – в стихотворении «Друзьям» (1907). Анализ широкого спектра откликов на кончину писателя показал, что смерть Белого стала важным стимулом к рефлексии общества над своим «вчера, сегодня, завтра». Разнообразные, часто диаметрально противоположные суждения в советской и эмигрантской публицистике сложились в картину, рисующую состояние русского общественного сознания. В Заключении подводятся итоги исследования. – Проведенный в диссертации анализ биографического и историкокультурного контекста публицистики Андрея Белого второй половины 1910х гг. позволил определить особенности его позиции, сформировавшейся под воздействием антропософии (синтез символизма и антропософии, ориентация на изображение позитивных сторон жизни, исследование кризиса современной цивилизации, автобиографизм, вера в великое будущее России и др.). В плане выявления политических предпочтений доказано скрываемое впоследствии тесное общение Белого с деятелями кадетской партии, прежде всего с семьей политика и публициста Ф.Ф. Кокошкина. – Показано, что по возвращении из Дорнаха Белый-публицист видел в пропаганде антропософии свою культурно-историческую миссию и осуществлял ее в прямой или закамуфлированной форме во всех доступных печатных органах. Его активное участие в деятельности издательства «Алконост» свидетельствовало о намерении объединить под знаком антропософии писателей символистского лагеря. В начале советской эпохи Белый не оценивал революционную программу как враждебную антропософии, полагал, что революция свидетельствует о кризисе, из которого антропософия поможет выйти, и надеялся, что его рецепт спасения будет позитивно воспринят в обществе. – Установлено, что после возвращения из эмиграции в 1923 г., когда антропософское общество было уже запрещено, позиция Белого-публициста не претерпела принципиальных изменений, однако методы проведения в жизнь антропософских идей кардинально трансформировались. Анализ «Москвы» выявил существенную публицистическую составляющую 36 романной трилогии и ее генетическую связь с антропософской публицистикой Белого второй половины 1910-х гг. (эссе «Кризис жизни» и др.). – Выявлен биографический код романа «Москва». Обращение к антропософской и мемуарной публицистике Белого (эссе «Почему я стал символистом…» и др.) позволило определить прототипы главных героев произведения и показать, что реализованная в романе концепция личности первоначально была опробована в произведениях публицистического характера. – Рассмотрены публицистические стратегии Белого во второй половине 1920-х гг. и в начале 1930-х гг. Выявлено, что во второй половине 1920-х Белый начал сознательно работать не для печати, а для распространения произведений в антропософской среде. Результатом стало написание самого важного в его творческой биографии публицистического трактата «История становления самосознающей души». Одновременно Белый еще пытался совместить пропаганду антропософского мировидения с требованиями официальной идеологии. Механизм такого совмещения продемонстрирован на примере путевых заметок «Ветер с Кавказа». В 1930-е гг. Белый – под впечатлением от ареста антропософов и масштабной подготовки I съезда советских писателей – постарался в своем публицистическом творчестве продемонстрировать полную лояльность режиму и выполнить «социальный заказ». Следствием этой установки стал замысел статьи о социалистическом реализме, которую писатель планировал опубликовать в журнале «Новый мир». – Проанализирован идеологический фон последних месяцев жизни Белого, а его смерть рассмотрена как значимое общественное событие, нашедшее отражение в советской и эмигрантской периодике. Собраны многочисленные отклики на смерть Белого, показано, что посмертная реакция критики определила восприятие наследия Белого в последующие десятилетия. 37 Основные положения диссертации отражены в следующих публикациях: Монографии Спивак М.Л. Посмертная диагностика гениальности: Андрей Белый. Эдуард Багрицкий, Владимир Маяковский в коллекции Института мозга (материалы из архива Г.И. Полякова) / М.Л. Спивак – М.: Аграф, 2001. – 432 с. – 26,4 п.л. 2. Спивак М.Л. «Мозг отправьте по адресу…»: Владимир Ленин, Владимир Маяковский, Андрей Белый, Эдуард Багрицкий в коллекции Московского института мозга. / М.Л. Спивак – М.: Астрель: Corpus, 2010. – 608 с. – 31,92 п.л. (новая расширенная редакция). 3. Спивак М.Л. Андрей Белый – мистик и советский писатель / М.Л. Спивак – М.: Российский государственный гуманитарный университет, 2006. – 577 с. – 47,4 п.л. 1. Публикации в ведущих рецензируемых периодических изданиях, рекомендованных ВАК Министерства образования и науки РФ 4. Спивак М.Л. Научная программа музея «Мемориальная квартира Андрея Белого (на Арбате)» / М.Л. Спивак // Славяноведение. – 1995. – № 4. – С.114 – 0,2 п.л. 5. Спивак М.Л. «Социалистический реализм» Андрея Белого. История ненаписанной статьи / М.Л. Спивак // Новое литературное обозрение.– № 40. – 1999. – С. 98–115. – 1 п.л. 6. Спивак М.Л. «Ужин со Штейнером…»: Письмо Андрея Белого Михаилу Сизову / М.Л. Спивак // Известия Академии Наук. Серия литературы и языка. – Т. 59. – 2000. – № 1. – С. 44–59. – 2 п.л. 7. Спивак М.Л. Последняя осень Андрея Белого / М.Л. Спивак // Новое литературное обозрение. – № 46. – 2000. – С. 178–183. – 0,5 п.л. 8. Спивак М.Л. [Комментарий к:] Белый Андрей. Дневник 1933 года /Подг. текста, коммент. М.Л. Спивак / М.Л. Спивак // Новое литературное обозрение. – № 46. – 2000. – С. 195–215. – 1,8 п.л. 9. Скулова Н. [Спивак М.Л.] «Призрак бродит по Европе…»: [Рец. на кн.: Соцреалистический канон / Под ред. Х. Гюнтера и Е. Добренко. СПб.: Академический проект, 2000] / М.Л. Спивак // Новое литературное обозрение.– № 53. – 2002. – С. 355–371. – 2,5 п.л. 10. Спивак М.Л. Рец. на: Юрьева З. Творимый космос у Андрея Белого. СПб.: Дмитрий Буланин, 2000 / М.Л. Спивак // Новое литературное обозрение. – № 57 – 2002. – С. 404–407. – 0,3 п.л. 11. Спивак М.Л. «Мне Волга надула все это…»: Волжские впечатления Андрея Белого 1927 г. / М.Л. Спивак // Russian Literature (Amsterdam).– 2003. 38 – Vol. LIII–II/III (15 Febriary – 1 April): Special Issue: Provincija. – P. 263–286. – 1,3 п.л. 12. Спивак М.Л. Рассказ Андрея Белого «Иог»: автобиографический подтекст и эзотерический опыт / М.Л. Спивак // Известия Академии Наук. Серия литературы и языка. – Т. 63. – 2004. – № 2. – С. 13–22. – 1,2 п.л. 13. Спивак М.Л. «Он переживал свое рожденье…». Болезнь и смерть Андрея Белого в письмах К.Н. Бугаевой и Иванова-Разумника / Е.В. Наседкина, М.Л. Спивак // Russian Literature (Amsterdam).– 2005. – Vol. LVIII–I/II (1 July – 15 August): Andrej Belyj: Special Issue in the Occasion of his 125th Birthday. – C. 167–194 (в соавт. с Е.В. Наседкиной). – 1,5 п.л./ 0,75 п.л. 14. Спивак М.Л. «Символы моих духовных узнаний»: Медитативные рисунки Андрея Белого / М.Л. Спивак // Русское искусство. – 2006. – № 1 (9). – С. 28–33. – 0,5 п.л. 15. Спивак М.Л. Первые отклики на смерть Андрея Белого в советской печати / М.Л. Спивак // Вестник РГГУ: Ежемесячный научный журнал. Серия «Журналистика. Литературная критика». – 2007. – № 9. – С. 114–131 – 1 п.л. 16. Спивак М.Л. Издательство «Алконост»: к вопросу о семантике названия / М.Л. Спивак // Известия Российской академии наук. Сер. литературы и языка. Т. 67. – 2008. – № 5. – С. 16–28. – 1,2 п.л. 17. Спивак М.Л. Издательство «Алконост»: к вопросу о традициях символистского книгоиздания / М.Л. Спивак // Вестник РГГУ: Ежемесячный научный журнал. Сер. Журналистика. Литературная критика. – 2008. – № 11 (08). – С. 132–137. – 0,5 п.л. 18. Спивак М.Л. «Это попытка сказать о жесте ритма вне стиховедческой лаборатории…»: Об одной неопубликованной статье Андрея Белого / М.П. Одесский, М.Л. Спивак // Вопросы литературы. – 2010. – [№ 2] – Март–апрель. – С. 224–245. (в соавт. с М.П. Одесским). – 1 п.л. / 0,5 п.л. 19. Спивак М.Л. [Комментарий к:] Белый Андрей. Принцип ритма в диалектическом методе / М.П. Одесский, М.Л. Спивак // Вопросы литературы. – 2010. – [№ 2] – Март–апрель. – С. 278–285 (в соавт. с М.П. Одесским). – 0,8 п.л. / 0,4 п.л. 20. Спивак М.Л. Андрей Белый в работе над трактатом «История становления самосознающей души» / М.Л. Спивак // Russian Literature (Amsterdam) – 2011. – Vol. LXX–I/II (1 July – 15 August): Special Issue: Andrej Belyj’s «Istoriia Stanovlenija Samosoznajuščei Duši» – P. 1–19. – 1 п.л. Публикации в научных изданиях 21. Спивак М.Л. «Я отдал жизнь письмом 1913 года»: Ответ Андрея Белого на «Пятое Евангелие» Рудольфа Штейнера / М.Л. Спивак // Литературное обозрение. – 1995. – № 4/5. – С. 44–49. – 0,5 п.л. 22. Спивак М.Л. «Образ ее был для меня символом Софии...»: История в четырех письмах / М.Л. Спивак // Литературное обозрение. – 1995. – № 4/5. – С. 50–68. – 2 п.л. 39 23. Спивак М.Л. «Москва кадетская» Андрея Белого / М.Л. Спивак // Литературное обозрение. – 1995. – № 4/5. – С. 182–188. – 1 п.л. 24. Спивак М.Л. Письма Д.М. Пинеса к Андрею Белому / М.Л. Спивак // Иванов-Разумник: Личность. Творчество. Роль в культуре. Сб. статей. – СПб.: Глагол, 1996. – С. 28–34. – 0, 5 п.л. 25. Спивак М.Л. Андрей Белый и Александр Блок глазами кадетской дамы (Из воспоминаний М.Ф. Кокошкиной) / М.Л. Спивак // Лица: Биографический альманах. – М.; СПб.: Феникс; Atheneum, 1996. – Вып. 7.– С. 427–445. – 1,2 п.л. 26. Спивак М.Л. Джером К. Джером, П.Н. Милюков и министр внутренних дел А.Д. Протопопов. Об одном источнике «Петербургских дневников» З.Н. Гиппиус / М.Л. Спивак // Литературное обозрение. – 1996. № 5/6. – С. 4–6. – 0,5 п.л. 27. Спивак М.Л. Встреча со Стражем Порога в поэтической мифологии Андрея Белого / М.Л. Спивак // Материалы международного конгресса «100 лет Р.О. Якобсону». – М.: Российский государственный гуманитарный университет, 1996. – С. 137. – 0,2 п.л. 28. Спивак М.Л. «Будучи московским мистиком и патриотом…» (Некоторые особенности видения Москвы в творчестве Андрея Белого) / М.Л. Спивак // Лотмановский сборник. – М.: О.Г.И.; РГГУ, 1997. – Т. 2. – С. 639–656. – 1,2 п.л. 29. Спивак М.Л. Роман Андрея Белого «Москва»: экзо- и эзотерика посвящения / М.Л. Спивак // Литературное обозрение. – 1998. – № 2. – С. 38– 46. – 1, 3 п.л. 30. Спивак М.Л. Андрей Белый: Посмертная диагностика гениальности, или штрихи к портрету творческой личности / М.Л. Спивак // Минувшее: Исторический альманах. – СПб.: Atheneum–Феникс, 1998. – Вып. 23. – С. 448–532. – 4,5 п.л 31. Спивак М.Л. «Здесь судьба моей жизни…»: Андрей Белый в диалоге с Дорнахом [Рец. на кн: Andrej Belyj: Symbolismus. Antroposophie. Ein Weg: Texte – Bilder – Daten / Herausgegeben von T. Gut. Dornach, 1997] / М.Л. Спивак // Наше наследие. – № 48. – 1999. – С. 146–148. – 0,2 п.л. 32. Спивак М.Л. Лейбниц, Крупп и доктор Доннер («Кризис жизни» в «Москве» Андрея Белого) / М.Л. Спивак // Москва и «Москва» Андрея Белого: Сб. статей. – М.: Российский государственный гуманитарный университет, 1999. – С. 113–136. – 1,2 п.л. 33. Спивак М.Л. П.Н. Зайцев, Андрей Белый и литературная Москва 20– 30-х гг. / В.П. Абрамов, М.Л. Спивак // Москва и «Москва» Андрея Белого: Сб. статей. – М.: Российский государственный гуманитарный университет, 1999. – С. 461–488 (в соавт. с В.П. Абрамовым) – 1,2 п.л. / 0, 6 п.л. 34. Спивак М.Л. [Комментарий к:] Зайцев П.Н. Из дневников 1926–1933 гг / Публ. М.Л. Спивак / М.Л. Спивак //«Москва» и «Москва» Андрея Белого: Сб. статей. – М.: Российский государственный гуманитарный университет, 1999. – С. 489–511. – 0,2 п.л. 40 35. Спивак М.Л. Мать, жена, сестра, дочь? Объект влечений Андрея Белого / М.Л. Спивак // Логос. – 1999. – № 5 (15). – С. 174–199. – 2 п.л. 36. Спивак М.Л. «Заветные Грязищи» и «Славный город Лихов» (Провинция в творчестве Андрея Белого) / М.Л. Спивак // Русская провинция: Миф – Текст – Реальность. – М., СПб.: Лань, 2000. – С. 241–259. – 1 п.л. 37. Спивак М.Л. «Восток и/или Запад» в творческом сознании Андрея Белого / М.Л. Спивак // Развитие средств массовой коммуникации и проблемы культуры. Материалы научной конференции. 1–3 июня 2000. – М.: Университет Натальи Нестеровой, 2000. – С. 135–138. – 0,3 п.л. 38. Спивак М.Л. Мифологема «Восток/Запад» и ее звуковая аранжировка в творчестве Андрея Белого / М.Л. Спивак // Евразийское пространство: Звук и слово. Международная конференция. 3–6 сентября 2000. Тезисы и материалы. – М.: Композитор, 2000. – С. 124–127. – 0,3 п.л. 39. Спивак М.Л. Андрей Белый как методолог социалистического реализма / М.Л. Спивак // VI World Congress for Central and East European Studies (ICCEES). Abstracts – Tampere, 2000. – P. 411. – 0,2 п.л. 40. Спивак М.Л. [Комментарий к:] Белый Андрей. Из воспоминаний. «Начало века» («берлинская» редакция) / М.Л. Спивак // Белый Андрей. Собрание сочинений: Рудольф Штейнер и Гете в мировоззрении современности. Воспоминания о Штейнере. – М.: Республика, 2000. – С. 667– 685. – 1,5 п.л. 41. Спивак М.Л. Андрей Белый и «социалистический реализм»: в поисках новой методологии / М.Л. Спивак // Studia Litteraria Polono-Slavica. – 5 SOW / Red. J. Faryno. – Warszawa, 2001. – С. 373–388. – 1 п.л. 42. Спивак М.Л. «Я чалю к иным берегам…»: «Пробуд» Андрея Белого / М.Л. Спивак // Андрей Белый: Публикации. Исследования. – М.: ИМЛИ РАН, 2002. – С. 4–10 – 0,5 п.л. 43. Спивак М.Л. [Комментарий к:] Белый Андрей. Пробуд /Публ. и коммент. М.Л. Спивак / М.Л. Спивак // Андрей Белый: Публикации. Исследования. – М.: ИМЛИ РАН, 2002. – С. 85–99. – 1,2 п.л. 44. Спивак М.Л. «Пробуд» Андрея Белого (к проблеме текстологии романа «Маски») / М.Л. Спивак // Эдиционная практика и проблемы текстологии. – М.: Российский государственный университет, 2002. – С. 69– 76. – 0,5 п.л. 45. Спивак М.Л. Андрей Белый в следственном деле антропософов / М.Л. Спивак // Лица: Биографический альманах. – СПб.: Феникс, 2002. – Вып. 9. – С. 262–340. – 4,2 п.л. 46. Спивак М.Л. Звукообразы невидимого града (Андрей Белый в работе над трилогией «Восток или Запад») / М.Л. Спивак // Евразийское пространство: Звук, слово, образ. – М.: Языки славянской культуры, 2003. – С. 226–236. – 0,5 п.л. 47. Спивак М.Л. «…будто мы в юном детстве дружили»: Интимная биография Андрея Белого и ее отражение в романе «Москва» / М.Л. Спивак // Солнечное сплетение (Иерусалим). – 2002. – № 1/2. – С. 102–109. – 0,5 п.л. 41 48. Спивак М.Л. «Не насильник ли ты?»: (Об одной фобии Андрея Белого и ее отражении в романе «Москва») / М.Л. Спивак // Лотмановский сборник. – М.: О.Г.И., 2004. – Вып. 3. – С. 458–472. – 0,8 п.л. 49. Спивак М.Л. «Как сладко с тобою мне быть…» (автобиографический подтекст в романе Андрея Белого «Москва») / М.Л. Спивак // Блоковский сборник. – Вып. XVI: Александр Блок и русская литература первой половины XX века. – Тарту, 2003. – С. 102–126. – 1,2 п.л. 50. Спивак М.Л. Кошмар в писсуаре: к вопросу о генезисе одного эмигрантского впечатления Андрея Белого / М.Л. Спивак // Europa Orientalis (Salerno). – 2003. – Vol. XXII – № 2. – С. 51–70. – 1,2 п.л. 51. Спивак М.Л. «Булдуков иль Булдойер»: еврейский заговор в романе Андрея Белого «Москва» / М.Л. Спивак // Jews and Slavs. – Vol. 13: Antisemitism and Pilo-semitism in the Slavic World and Western Europe. – Haifa&Jerusalem, 2004. – С. 211–223. – 0, 6 п.л. 52. Спивак М.Л. Андрей Белый, семь его возлюбленных и одна мать / М.Л. Спивак // Эротизм без границ: Сб. статей и материалов. – М.: Новое литературное обозрение, 2004. – С. 208–241. – 2,5 п.л. 53. Спивак М.Л. Стихотворение Андрея Белого «Друзьям» («Золотому блеску верил») и миф о поэте-пророке / М.Л. Спивак // Антропология культуры. – М.: Новое издательство, 2005. – Вып. 3: К 75-летию Вячеслава Всеволодовича Иванова. – С. 267–289 – 1,2 п.л. 54. Спивак М.Л. Иван Иванович Коробкин на путях посвящения: антропософский код в рассказе Андрея Белого «Иог» / М.Л. Спивак // Sub Rosa: In Honorem Lenae Szilard. – Budapest: «Az orosz irodalom és kultúra Kelet és Nyugat között» PhD-program kiadványa, 2005. – С. 555–570. – 1,2 п.л. 55. Spivak M. The Fate of Andrej Bely's Archive / M. Spivak // VII International World Congress «Europe – our common home?» (ICCEES). Abstracts. – Berlin, 2005. – P. 400. – 0, 2 п.л. 56. Spivak M. East and/or West, Russia and /or Europe in the Later Works of Andrej Bely / M. Spivak // VII International World Congress for Central and East European Studies (ICCEES ) «Europe – our common home?». Abstracts. – Berlin, 2005. – P. 400–401. – 0, 2 п.л. 57. Спивак М.Л. Смерть «на задворках культуры»: Андрей Белый и Л.Б. Каменев / М.Л. Спивак // A Century’s Perspective. Essays on Russian Literature in Honor of Olga Raevsky Hughes and Robert Hughes. – Stanford, 2006. – С. 194–218. – 1,3 п.л. – (Stanford Slavic Studies. Vol. 32). 58. Спивак М.Л. Отдел Государственного музея А.С. Пушкина «Мемориальная квартира Андрея Белого»: Экспозиция и фонды / Е.В. Наседкина, М.Л. Спивак // Андрей Белый. Александр Блок. Москва. – М.: ОАО «Московские учебники и Картолитография», 2005. – С. 360–370 (в соавт. с Е.В. Наседкиной). – 1,6 п.л / 0,8 п.л. 59. Спивак М.Л. «Берлинский след» в романе Андрея Белого «Москва»: страдания профессора Коробкина / М.Л. Спивак // Русский Берлин: 1920– 1945. – М.: Русский путь, 2006. – С. 174–190. – 0,7 п.л. – (Библиотека-фонд «Русское Зарубежье»: Материалы и исследования. Вып. 6). 42 60. Спивак М.Л. О «гихловском» списке стихотворений Мандельштама «Памяти Андрея Белого» / М.Л. Спивак // «На меже меж Голосом и Эхом»: Сб. статей в честь Т.В. Цивьян. – М.: Новое издательство, 2007. – С. 347–358. – 0,6 п.л. 61. Спивак М.Л. О.Э. Мандельштам и П.Н. Зайцев (К вопросу об истории, текстологии и прочтении стихотворного цикла «Памяти Андрея Белого») / М.Л. Спивак // «Сохрани мою речь…»: Сб. материалов: В 2 ч. – М.: Российский государственный гуманитарный университет, 2008. – С. 513– 546. – 1,5 п.л. – (Записки Мандельштамовского общества. Вып. 4). 62. Спивак М.Л. Символизм и антропософия в романе Андрея Белого «Москва» (Задопятов, Коробкин, Мандро) / М.Л. Спивак // Пути искусства: Символизм и европейская культура XX века. – М.: Водолей Publishers, 2008. – С. 267–295. – 1,5 п.л. 63. Спивак М.Л. «Мы не балласт…». О Петре Никаноровиче Зайцеве, человеке 1910-х годов / Дж. Малмстад, М.Л. Спивак, // Зайцев П.Н. Воспоминания: Последние десять лет жизни Андрея Белого. Литературные встречи. – М.: Новое литературное обозрение, 2008. – С. 5–36 (в соавт. с Дж. Малмстадом) – 2 п.л. / 1 п.л. 64. Спивак М.Л. [Комментарий к:] Зайцев П.Н. Последние десять лет жизни Андрея Белого / Подг. текста и прим. М.Л. Спивак / М.Л. Спивак // Зайцев П.Н. Воспоминания: Последние десять лет жизни Андрея Белого. Литературные встречи. – М.: Новое литературное обозрение, 2008. – С. 571– 676. – 7,5 п.л. 65. Спивак М.Л. «Аргонавтический миф» в поэтическом цикле О.Э. Мандельштама на смерть Андрея Белого / М.Л. Спивак // Андрей Белый в изменяющемся мире: к 125-летию со дня рождения. – М.: Наука, 2008. – С. 179–185. – 0,5 п.л. 66. Спивак М.Л. «Непонятен, понятен, невнятен…»: «темные» места в стихотворениях О.Э. Мандельштама на смерть Андрея Белого» / М.Л. Спивак // The case of the Avant-Gard / Дело авангaрда. – Amsterdam: Uitgeverij Pegasus, 2008. – С. 25–42. – 0,7 п.л. 67. Спивак М.Л. «Заблудившийся» автограф: неизвестные страницы последнего дневника Андрея Белого / М.Л. Спивак // Литература как миропонимание: Сб. в честь М. Юнггрена. – Göteborg: Göteborgs universitet, 2009. – С. 299–313. – 0,9 п.л. – [Gothenburg Slavic Studies, 2]. 68. Спивак М.Л. «Симфонии» Андрея Белого. К вопросу о генезисе заглавия / М.П. Одесский, М.Л. Спивак // На рубеже столетий: [Сб. статей и материалов]. – М.: Новое литературное обозрение, 2009. – С. 662–677 (в соавт. с М.П. Одесским). – 1 п.л./0,5 п.л. 69. Спивак М.Л. Почему Андрей Белый смертельно испугался Л.Б. Каменева / М.Л. Спивак // Авангард и идеология: русские примеры. – Белград: Издательство филологического факультета в Белграде, 2009. – С. 191–208. – 1 п.л. 70. Спивак М.Л. Стиховедение Андрея Белого между антропософией и советской идеологией / М.П. Одесский, М.Л. Спивак // Vademecum: К 65- 43 летию Лазаря Флейшмана. – М.: Водолей, 2010. – С. 354–371 (в соавт. с М.П. Одесским) – 1,2 п.л. / 0,6 п.л. 71. Спивак М.Л. Андрей Белый между символизмом, антропософией и советской властью: Символизм стиховедения vs. стиховедение символизма / М.П. Одесский, М.Л. Спивак // Symbol w kulturze rosyjskiej. – Krakow: WAM, 2010. – С. 625–636 (в соавт. с М.П. Одесским) – 0,5 п.л./0, 25 п.л. 72. Spivak M. The Attempts to Revive the Tradition of Symbolism Book Publishing in Soviet Russia: A. Blok, A. Bely, V. Ivanov and the «Alkonost» Case /M. Spivak // VIII World Congress: Eurasia: Prospects for Wider Cooperation (ICCEES). Abstracts. – Stockholm. 2010. – P. 128 – 0,1 п.л. 73. Spivak M. La pratique mystique d’Andrey Belyj et les experiences avec le temps dans son oeuvre en prose: l’ordre inverse / M. Spivak // Cahiers slaves. – 2010. – №11/12: L’URSS, un paradis perdu?: Le temps et ses representations dans la culture russe. – (Universite de Paris-Sorbonne). – P. 55–67. – 1 п.л. 74. Спивак М.Л. «В моей жизни… явно видится клавиатура»: Линия жизни Андрея Белого / М.Л. Спивак // Андрей Белый. Линия жизни. – М.: [Государственный музей А.С. Пушкина], 2010. – С. 11–23. – 0,6 п.л. 75. Спивак М.Л. Марина Цветаева, Герберт Уэллс и Андрей Белый (из комментария к очерку «Пленный дух») / М.Л. Спивак // От Кибирова до Пушкина [Сб. статей и материалов]. – М.: Новое литературное обозрение, 2011. – С. 568–581. – 0,6 п.л. 76. Спивак М.Л. Из истории «Записок мечтателей»: Обложка А.Я. Головина и эскизы Андрея Белого // Художник и его текст: Русский авангард: история, развитие, значение. К 80-летию Вяч. Вс. Иванова / М.Л. Спивак / Науч. совет РАН «История мировой культуры»; МГУ им. М.В. Ломоносова; Гос. Музей А.С. Пушкина. – М.: Наука, 2011. – С. 88–113 – 1,5 п.л. 77. Спивак М.Л. С.М. Алянский, А.А. Блок и В.Э. Мейерхольд (о том, что не вошло в мемуары создателя «Алконоста») / М.Л. Спивак // Параболы: Studies in Russian Modernist Literature and Culture. In Honor of John E. Malmstad. – Frankfurt am Main; Berlin; Bern; Bruxelles; New York; Oxford; Wien, 2011. – P. 178–185 – 0,5 п.л. 78. Спивак М.Л. «Он как волк дикий со мной»: Андрей Белый в письмах М. Кудашевой / Г.В. Обатнин, М.Л. Спивак // Миры Андрея Белого / Филологический ф-т Белградского университета; Государственный музей А.С. Пушкина; Мемориальная квартира Андрея Белого. – Белград; Москва, 2011. (в соавт. с Г.В. Обатниным) – С. 161–176. – 1 / 0,5 п.л. 79. Спивак М.Л. Андрей Белый – С.М. Алянский – В.Э. Мейерхольд – А.Я. Головин: кто придумал обложку «Записок мечтателей»? / М.Л. Спивак // Миры Андрея Белого / Филологический ф-т Белградского университета; Государственный музей А.С. Пушкина; Мемориальная квартира Андрея Белого. – Белград; Москва, 2011. – С. 194–225 – 1,2 п.л.
