ВОСПОМИНАНИЯ ОБ АНДРЕЕ МАКАЁНКЕ

ВОСПОМИНАНИЯ
ОБ АНДРЕЕ МАКАЁНКЕ
Потерявши — плачем? Но разве в этом смысл воспоминаний о безвременно ушедших? Ведь все равно утраты ничему нас не учат... Почти
ничему... Ну, конечно же, никто не вечен. И все же, умей мы лучше ценить
выдающихся своих людей, не жгла бы запоздалая, а потому бесплодная,
мысль-вина, что вот и Иван Мележ мог бы дольше жить и творить, и
Владимир Короткевич... А Андрей Макаёнок? Мы нашли удобную, как нам
кажется, формулу объяснения его раннего ухода из жизни: догнала, мол,
война нашего прекрасного драматурга, она, проклятая, во всем виновата.
Было бы абсурдом не согласиться с этим. Виновата война, еще как
виновата!
И все же, все же, все же...
Даже не забывая, насколько тяжелыми были фронтовые ранения Андрея
Егоровича, можно смело утверждать, что его организм был запрограммирован на долгие годы. Естественно, с возрастом пришли и другие болести
— целый букет, но он вроде бы и не чувствовал их или, вернее, отмахивался
от них, как от чего-то докучливо-неизбежного, но не страшного. Уверен,
умей мы беречь лучших сынов своих, еще не раз сходили бы на премьеру,
как всегда, задиристых, остроумных и социально-содержательных комедий
Макаёнка: ведь лишь к концу столетия ему было бы восемьдесят лет. Нет, от
тепличных условий драматург без всяких колебаний отказался бы. Сам. Речь
не о том. Просто сегодня даже оторопь берет: зачем, почему, кому это было
надо, что самому Андрею Макаёнку, писателю, как говорится, милостью
божьей, а коммунисту не только по членскому билету, приходилось каждую
свою пьесу (не исключая «Левониху на орбите» и «Таблетку под язык»,
сравнительно легко прошедших на сцену) «пробивать» с нечеловеческими
усилиями, раз за разом доказывать свою гражданскую лояльность. Года за
три до смерти он подарил мне свою фотографию, по-макаёнковски кратко, но
не без юмора надписанную: «Степан! Учти: вот — обычное состояние
сатирика после того, как он закончит хорошую пьесу». И что ж это за
состояние? А такое, когда хватаются за голову. У Макаёнка почти все пьесы
были хороши. Правда, хвататься ему приходилось чаще не за голову, а за
сердце. Задыхаться от праведной, но бессильной ярости, ругая чиновных
перестраховщиков. В конце концов, пьеса все же попадала в свет рампы,
вызывала огромный интерес, но здоровье уходило. Съеживалось, как
шагреневая кожа... Не потому ли у драматурга сложился такой
«импульсивный» стиль творческой работы: он не садился за новую пьесу до
тех пор, пока замысел не оформился полностью.
Впрочем, это предмет для иного разговора.
Для читателей же «Немана», который он редактировал в течение многих
лет, лишь хочу уточнить, что представляемые здесь воспоминания —
небольшая часть из книги об Андрее Макаёнке, которая планируется к
выпуску в издательстве «Мастацкая літаратура». Воспоминания даются в
сокращенном, журнальном варианте.