Философские концепции соотношения языка и мышления

Попова З.Д., Стернин И.А. Общее языкознание. Воронеж, 2004. – С. – 68-89.
Тема 3.
Язык и мышление
Глубокая взаимозависимость языка и мышления, языковой и мыслительной
деятельности человека определяет необходимость до изложения собственно
лингвистических проблем курса рассмотреть современные трактовки проблемы язык и
мышление.
Только установив, что относится к собственно мыслительной и к собственно языковой
деятельности, можно более или менее уверенно говорить об их взаимосвязи и
взаимодействии и характеризовать систему языка, речевую деятельность и текст как
аспекты языковой деятельности человека.
Философские концепции соотношения языка и мышления
Философские концепции, трактующие те или иные стороны соотношения языка и
мышления, могут быть обобщенно представлены следующим образом:
-концепции, отождествляющие язык и мышление,
-концепции, трактующие язык и мышление как не связанные друг с другом
сущности,
-концепции, трактующие язык и мышление как разные, но неразрывно связанные
друг с другом сущности;
-концепции, рассматривающие различные формы мышления в их отношении к
языку,
-концепции, рассматривающие соотношение логических и языковых категорий.
Неопозитивисты Р.Карнап, М.Шлик, Л.Витгенштейн отождествляли логику (то есть
мышление) с синтаксисом. Логика оказывается частью синтаксиса - так писал в одной из
своих работ Карнап. Рассматривая синтаксис как комбинирование условных языковых
знаков, Карнап приходит к выводу, что «каждый может создавать свою логику, то есть
свою форму языка как ему угодно». Поскольку же языки разных народов имеют разный
строй, разный синтаксис, то и мышление этих народов оказывается разным, зависимым от
их языков.
Л.Блумфильд понимает язык как набор сигналов-реакций на физиологические потребности организма. Мышление как особый феномен отрицается. При таком подходе
проблемы язык и мышление просто не существует.
Другие философы полагали, что в конечном итоге язык и мышление - две независимые
сущности, и что выражение мышления посредством языка лишь искажает мышление.
«Язык абсолютно неадекватен логическому мышлению и постоянно искажает его», писал Б.Рассел. «Мысли умирают в ту минуту, когда воплощаются в слова», -отмечал А.
Шопенгауэр. Е.Дюринг писал: «Кто способен мыслить только при посредстве речи, тот
еще не испытал, что значит отвлеченное и подлинное мышление».
К.Маркс и Ф.Энгельс всячески подчеркивали единство языка и мышления. По Марксу
и Энгельсу, язык и мышление развились на базе труда, они возникли и развивались
одновременно, язык служит для общения, он выражает, материализует, “отягощает”
мышление.
Ряд ученых рассматривают вопрос о соотношении языка и мышления, исходя из идеи о
множественности форм мышления и, соответственно, различном характере связи этих
форм с языком человека. Различают абстрактное мышление - мышление отвлеченными
понятиями и конкретное (в других терминах - практическое, образное, нагляднодейственное), то есть мышление конкретными образами, непосредственно включенное в
1
практическую деятельность человека. Л.С.Выготский полагал, что существует «речевое
мышление» (то есть связанное с речью) и мышление неречевое, куда он относил
инструментальное и техническое мышление «и вообще всю область так называемого
практического интеллекта». Акад. Б.А.Серебренников, кроме абстрактного мышления,
выделял еще наглядное, образное, практическое, лингвокреативное, авербальнопонятийное, поисковое и редуцированное мышление. Ясно, что вопрос о связи мышления
с языком касается преимущественно абстрактного мышления, остальные виды мышления
не опираются на язык.
Качественное различие между конкретным мышлением животного и абстрактным
мышлением человека вскрыл академик Иван Петрович Павлов.
Язык, по концепции И.П.Павлова, представляет собой вторую сигнальную систему,
отличающую человека от животного, у которого такая система отсутствует. Животное
обладает только одной сигнальной системой – первой. Для животного окружающий мир
представлен в его сознании только чувственными сигналами, то есть конкретными
образами, отображающими окружающий мир. У человека эти сигналы тоже есть, но у
него есть и вторая сигнальная система - слова, которые могут замещать в сознании
чувственные образы. Например, экспериментально доказано, что слово «звонок» вызывает
у человека такую же ответную реакцию, как и сам звонок, воспринимаемый органами
слуха. И.П.Павлов отмечал, что наличие у человека второй, словесной сигнальной
системы означает наличие у него абстрактного мышления, которого нет у животных.
Психофизиологические и нейролингвистические
исследования проблемы языка и мышления
Более обоснованные объяснения связи языка и мышления стали возможными с
появлением науки об устройстве и деятельности мозга человека – нейрофизиологии.
Нейрофизиологические исследования позволили получить картину локализации
мыслительных и речевых функций в мозге человека. Важнейшие открытия в этой области
были сделаны в 19-м веке. В 1861 г. французский хирург Поль Брока открыл зону мозга,
отвечающую за производство речи. Впоследствии ученые показали, что данный центр
отвечает также за письмо и устный счет. Этот центр, локализованный в левой височной
доле мозга, получил название «центр Брокá».
В 1874 г. немецкий врач Карл Вернике опубликовал монографию, в которой описал
открытый им центр понимания речи - височно-теменную зону левого полушария, которая
получила впоследствии название «зона Вернике». Таким образом, было установлено, что
за порождение речи и ее восприятие отвечают разные мозговые механизмы. Возможны
нарушения речи (афазии), связанные отдельно с пониманием речи (сенсорная афазия) и с
ее порождением (моторная афазия). Американские ученые В.Пенфилд и Л.Робертс в 1952
году дополнили исследования своих предшественников важным открытием - они открыли
еще одну, дополнительную речевую зону мозга, расположенную в теменной части черепа
и управляющую как речевыми органами человека (языком, губами, движением челюстей,
глоткой), так и движениями конечностей человека - руками и ногами, пальцами и
мимикой лица. Эта же зона регулирует голос человека.
Зоны Брока и Вернике называют первичными речевыми зонами или полями, теменная
моторная зона является дополнительной. Инструментальное воздействие в условиях
эксперимента на любую из этих трех зон показывает, что они имеют равное значение для
функционирования речи: при «вмешательстве» в любую из них возникают одинаковые
искажения речи. Вместе с тем установлено, что удаление дополнительной моторной зоны
при сохранении зон Брока и Вернике не влечет за собой расстройства речи; по-видимому,
дополнительная моторная зона выступает в значительной степени как запасная, резервная.
Она берет на себя речевые функции при разрушении первичных речевых зон и в первую
очередь компенсирует функции зоны Брока.
2
При поражении зоны Брока у взрослых афазия, возникающая в таком случае, в
большинстве случаев проходит, но поражение зоны Вернике вызывает тяжелую,
практически неизлечимую афазию. У ребенка же разрушение зоны Вернике ведет к
перемещению речевой функции из левого полушария в правое.
Таким образом, в норме речевые функции локализованы в левом полушарии головного
мозга. По данным Пенфилда и Робертса, у левшей и преимущественно левшей речевые
зоны также находятся в основном в левом полушарии - представленность речевых зон в
правом полушарии для них не превышает 10%. При повреждениях речевых зон левое
полушарие чаще всего передает речевые функции другим участкам левого полушария, но
не правому полушарию. Правое полушарие используется только в случае полного
удаления левого; если это происходит в раннем возрасте, то речь развивается или
восстанавливается гораздо легче, чем у взрослого человека.
Исследования нейролингвистов и, прежде всего, выдающегося российского ученого
Александра Романовича Лурии показали, что специализация выполняемых речевыми
зонами мозга функций в значительной степени связана с тем, какое место занимает тот
или иной участок в пределах зоны и мозга в целом - более переднее, приближенное к
лобным участкам мозга, или более заднее, приближенное к теменным участкам. Это
связано с тем, что более поздние, более совершенные речевые функции мозга
формировались преимущественно в участках мозга, «прираставших» в его лобной части.
В процессе эволюции мозг растет за счет лобных долей. Лоб у шимпанзе, гориллы,
питекантропа, неандертальца скошен, а у кроманьонца и современного человека он высок;
именно в этих новых, более поздно образовавшихся мозговых тканях и сосредоточены
наиболее поздние и сложные речевые функции.
Так, передние лобные отделы заведуют синтагматикой речи - построением фраз и
текста, связыванием звуков в слоги, морфем в слова, слов в предложения, предложений в
текст. Возникающая при поражении этих отделов моторная афазия проявляется, в
частности, в так называемом «телеграфном стиле», в отсутствии связности текста,
широком использовании штампов или готовых текстов в речевой деятельности индивида.
Задние отделы мозга отвечают за парадигматику языка, обеспечивают тонкие различия
слов, форм, фонемных оппозиций как при понимании, так и при говорении. Здесь
находятся механизмы объединения и дифференциации элементов языка. При поражении
этих отделов мозга сенсорная афазия делает невозможным для человека понимание
предлогов, семантических отношений между частями высказываний и элементами текста,
утрачивается способность вычленять и понимать дифференциальные признаки значений
(отсюда такие высказывания как “футбол - это что-то физкультурное”, номинация
обезъяны попугаем - по признаку “заморское животное”, невозможность понять фразы
типа “Соня светлее Оли, но темнее Кати” и др.).
Большое значение для понимания механизмов мышления и речи имеет широко
исследуемый сейчас феномен функциональной асимметрии полушарий головного мозга.
Полушария головного мозга человека специализируются на выполнении определенных
функций, причем эти функции оказываются распределенными, поделенными между
левым и правым полушариями. Левое полушарие организует аналитическое абстрактное
мышление, управляет логикой и речью. Правое полушарие осуществляет наглядное,
образное, конкретно-чувственное отражение действительности, ориентацию в пространстве, проявление интуиции.
Подобная асимметрия отсутствует у животных, ее не было у древнего человека (анализ
наскальных рисунков показывает, что древний человек одинаково успешно пользовался
как правой, так и левой рукой). Вместе с тем, к примеру, у крыс правое полушарие лучше
понимает зрительные, одновременные образы, а левое - звуковые, последовательные; то
же наблюдается у многих птиц, так что функциональный базис для специализации
полушарий в живой природе есть.
3
У современного человека есть ведущее полушарие, ведущая рука, ведущее ухо, глаз и
даже ноздря. Отмечается, что чем выше интеллект человека, чем более развита у него
интеллектуальная деятельность, тем более специализированы его полушария.
Информация - как предметная, так и языковая - поступает сначала в правое полушарие,
которое является более помехоустойчивым. В сознании возникает некая целостная
картина (гештальт): вот цветок, вот комната, вот человек. Если такого понимания
оказывается недостаточно, информация перебрасывается в левое полушарие, где она
аналитически расчленяется и дифференцируется, а также может получить новое языковое
название; затем информация снова возвращается в правое полушарие и сопоставляется с
правополушарным образом; если надо, она вновь будет отправлена на доработку. Таким
образом осуществляется понимание и осмысление информации.
Одновременно воспринимать информацию словесную (на слух) и образную (зрением)
вполне возможно. Но одновременно воспринимать два потока словесной информации не
удается.
В особом эксперименте Ильи Наумовича Горелова большой группе испытуемых через
наушники передавались одни тексты, а синхронно через зрительный канал надо было
одновременно обрабатывать тексты того же объема, но совершенно другого содержания.
После опыта испытуемые должны были пересказать и текст, предъявленный на слух, и
тот, что предъявлялся зрительно. Результаты показали, что испытуемые
сосредоточивались либо на читаемом ими тексте (и тогда хорошо его пересказывали),
либо на тексте через наушники (и тогда хорошо пересказывали его). Параллельные тексты
никто пересказать не мог, часто даже тему затруднялись назвать. Типичный отчет
испытуемого: «Сначала как будто удавалось читать и слушать одновременно. Но после
всего один текст рассыпался, не остался в памяти». Те же, кто во что бы то ни стало, следя
за собой, пытались усвоить содержание обоих текстов, не запомнили ни одного.
Результат объясняется так: участки коры, ответственные за слуховое и зрительное
восприятия (они находятся в разных местах мозга) работали нормально и свои задачи
выполняли исправно. Однако зрительные и слуховые сигналы одновременно поступали в
общий центр смысловой обработки информации, и здесь произошла интерференция
результатов мозгового декодирования сигналов одной и той же речевой природы, что
помешало «расшифровке» разносмысловых и разнооформленных текстовых материалов.
Был проведен и второй эксперимент: через наушники, как и прежде, передавались
тексты, а для зрительного предъявления был избран совсем другой материал - серия
рисунков Х. Бидструпа (по 6 в каждой серии). Каждая серия представляла собой
своеобразный «рисунчатый» рассказ о каком-либо событии, понять смысл серии можно
было только последовательно переходя от одного рисунка к другому. Время было
выверено так, что текст на слух мог быть нормально усвоен за тот же промежуток, что и
серия рисунков. Результат оказался совсем не тот, что при одновременной обработке двух
вербальных текстов - и поданный на слух текст пересказывался без потерь, и серия
рисунков описывалась верно. Это связано с тем, что образное содержание рисунков
практически почти не надо перекодировать в аппарате мозга, а вербальный текст надо
было все равно расшифровывать в центре обработки смыслов: пока он расшифровывался,
рисунок уже был усвоен.
Эксперимент показывает, что языковой материал должен сначала пройти
перекодировку в особый код мозга, ответственный за построение смысла. Он, этот код, в
процессе своего функционирования, и есть информационная система, которую мы
называем «мышлением». Этот код не зависит от специфики национального языка, он
универсален и имеет надъязыковой характер. Понимание рисунка (картины, реально
наблюдаемой ситуации в жизни, шахматной позиции, чертежа конструкции, схемы)
зависит от знаний смысла соответствующих зрительно воспринимаемых элементов, а не
от знаний языка. Поэтому рисунок, схему понимают представители практически любых
языков.
4
Поскольку и понимание языковых текстов, и серии рисунков являются безусловно
осмысленными, т. е. мыслительными процессами, то опыт показывает, что один из этих
процессов (чтение) безусловно осуществляется - по крайней мере на изначальном этапе
восприятия - на базе соответствующего национального языка, а другой (восприятие
рисунков) - обходится без вмешательства языка, представляет собой невербальный
процесс.
Относительная самостоятельность мышления и языка
Исследования нейрофизиологов позволяют признать относительную самостоятельность мыслительной и языковой деятельности человека. Стало понятно, что хотя эти
виды деятельности протекают в одном мозгу, они протекают в разных его отделах, поразному взаимосвязанных и взаимодействующих друг с другом. Обратимся к жизненным
примерам.
В одном из романов Вс. Кочетова есть такой эпизод. Оля «разглядела своего соседа,
которому было, наверно, столько же лет, сколько и ей: он был сероглазый, густобровый и
хотя произносил пошлости, улыбка у него была хорошая, радостная… «Наверно, считает
себя красавцем», -подумала Оля… Еще она подумала о том, что при всех богатствах
русского языка в нем нет хорошего слова, с которым можно было бы обратиться к этому
сероглазому товарищу. Сказать «молодой человек» – в этом есть нечто обывательское,
глупое. Сказать «юноша» - ну прямо-таки из сладенькой повести о жизни ремесленного
училища, в которой всех мальчишек высокопарно называют юношами…Грубое «парень»?
Нет, для молодых мужчин не нашли, не придумали такого поэтического, красивого,
нежного слова, которое в хоть слабой степени равнялось бы слову, найденному для
молодых женщин… Вот тот юноша-парень-молодой человек, вздумает если обратиться с
чем-либо к ней, он что скажет? Он скажет, конечно, «девушка» …».
Писатель изобразил ситуацию, знакомую, наверно многим, когда есть желание
высказать возникшую, еще, вероятно, не очень ясную мысль, но подходящие слова на ум
не приходят, а может быть, их и вообще нет в языке. Особенно остро чувствуют эти «муки
слова» писатели, открывающие новые сферы человеческого бытия, ранее никем не
описанные. Писатели многократно правят тексты своих произведений, уточняя средства
выражения своей мысли. Любому пишущему что-либо важное необходим черновик.
В устной речи говорящий обычно допускает паузы, хезитации, использует словапаразиты э-э, м-м-м-, так сказать, значит, это самое, вот такая штука, короче и мн.др.
Это - доказательство того, что говорящий в этот момент ищет подходящее слово для
выражения своей мысли.
Многочисленные случаи автокоррекции (я не то хотел сказать, я неудачно выразился,
я хотел сказать, что и под.) свидетельствуют о том же – поиске слова для выражения
мысли. Легко обнаружить, что автокоррекции затрагивают не только лексический уровень
– выбор слова, подбор синонимов, но и синтаксические перестройки. Все это, в частности,
означает, что замысел будущего в речи, т.е. тот смысл, который конструируется в
аппарате мозга говорящего, вовсе необязательно – даже в момент собственно
вербализации – «изначально привязан» к определенной форме языкового выражения,
пишут известные отечественные психолингвисты Илья Наумович Горелов и Константин
Федорович Седов.
Все эти факты свидетельствуют о том, что при говорении и письме действует механизм
подбора слов к уже в основном готовой мысли, которая сформирована в сознании до ее
языкового оформления.
Об относительной самостоятельности мышления говорят и такие наблюдения.
Многие мысли, существующие в сознании конкретного человека, вообще никогда не
выражаются им словесно, поскольку они не предназначены для сообщения. Так, человек
крайне редко вслух сообщает кому-либо о своих сиюминутных планах, физиологических
потребностях, личных симпатиях и антипатиях к тому, что он видит в данный момент
5
вокруг себя и мн. др. Рискнем предположить, что для выражения большинства мыслей,
которые могут возникнуть по разным поводам у конкретных людей, просто нет готовых
языковых единиц. Тем не менее, эти мысли существуют как компоненты сознания, они
определяют поведение человека - вне какой-либо связи с их языковым выражением.
Процесс припоминания забытого слова наглядно показывает, что мы ищем некоторый
словесный знак для уже готовой мысли, уже имеющегося в сознании концепта. Мы
отчетливо осознаем некий концепт, который нам нужно назвать адекватным словом, и
перебираем подходящие слова, оценивая их адекватность ситуации. Вот как описывает
этот процесс американский психолог У. Джеймс: допустим, мы пытаемся вспомнить
забытое имя. В нашем сознании существует как бы провал, но эта пустота чрезвычайно
активна. Если нам в голову приходит неверное слово, эта уникальная пустота немедленно
срабатывает, отвергая его. Это значит, что в действительности в нашей памяти имеет
место не пустота, а концепт, образ, который «ищет» себе форму языкового выражения.
Замечено, что люди, хорошо знающие тот или иной иностранный язык, часто в
процессе общения испытывают искушение вставлять в свою речь иностранные слова или
выражения, более адекватно передающие, по их мнению, ту мысль, которую они хотят в
данный момент выразить: для них поиск адекватной языковой формы для концепта
облегчен знанием другой лексической системы, а значит у них больше лексических
возможностей для номинации концепта, который существует в их сознании автономно от
национального языка.
Классифицируя какие-либо явления или слова, мы очень часто хорошо понимаем, что
их объединяет или различает, но затрудняемся обозначить это в словесной форме. Такое
часто бывает в практике научной работы у студентов и аспирантов-филологов,
собирающих и классифицирующих языковой материал: они говорят научному
руководителю – «Вот я выделил группу, но не знаю, как ее назвать». Многих готовых
названий в языке просто нет, но это не значит, что мы соответствующее явление не
можем осмыслить и не можем в конце концов в результате специальных усилий
подобрать или сконструировать необходимую номинацию.
Понимание очень часто наступает вне зависимости от возможности словесно
сформулировать понятое: «понимаю, но не знаю, как сказать». При чтении текста на
иностранном языке, при переводе с иностранного языка часты случаи, когда мы прекрасно
поняли смысл, но затрудняемся передать его на своем родном языке.
За последние десятилетия ученые стали различать в процессе становления мышления
ребенка довербальную и вербальную стадии.
На первой стадии формируется сенсорная логика на основе чувственных восприятий и
концептуальная логика мыслительных образов. На вербальной стадии ребенок осваивает
слова сначала путем остенсивного (непосредственного) определения – вот молоко, вот
кошка и т.п., а затем уже в процессе обучения, вначале спонтанного (дошкольного),
позднее систематического (школьного).
В речемыслительной деятельности взрослого человека вербальная и довербальная
составляющие мышления сосуществуют.
Возможно понимание речи в условиях неумения говорить или недостаточной
сформированности речевых механизмов.
Дети до двух-трех лет понимают обращенную к ним речь взрослых, мыслят в рамках
своего интеллектуального развития, но языком еще не владеют. Дети, не обладающие в
полной мере (до 10-12 лет) сформированными механизмами внутренней речи, используемой для перекодирования невербальных сигналов в вербальные и наоборот, тем не менее,
понимают обращенную к ним речь и мыслят.
Наблюдения за развитием ребенка показывают, что сначала у ребенка появляется
доязыковое мышление - мысль в практической, деятельностной форме. И.Н.Горелов на
основе ряда экспериментов выяснил, что количество предметов в поле зрения ребенка и
количество действий с ними намного превосходит число наименований, известных
6
ребенку. Доязыковая информационная система создает основу для перехода от первой ко
второй сигнальной системе, к языку. Это положение в настоящее время признано и
российской, и зарубежной психолингвистикой.
С появлением первого слова ребенок переходит на этап однословных высказываний,
смысл которых воспринимается только в конкретной ситуации. В них заключен и
предикат ситуации, и смысл, и замысел высказывания. «Часы» - часы упали, «глаз» –у
меня в глазу вода, «мако» – вот молоко, «ду-ду» –посади меня на диван и др.
Язык оформляет уже сложившиеся элементы человеческой психики, возникшие в актах
предметно-практического поведения. Опыт индивидуальной практической деятельности
более богат, чем система усвоенных человеком словесных категорий. Никакой язык не
обладает таким набором средств, чтобы обозначить «решительно все» раздражители.
Именно поэтому существуют и будут существовать невербальные формы выражения,
например, такие виды искусства, как живопись, скульптура, музыка, танец и др.
Восприятие и понимание слов и целостных текстов предполагает перекодирование
полученного смысла в «код смысла», и если это произошло, то при необходимости
воспроизвести понятый смысл (например, если нас об этом попросили), мы обычно
пользуемся «своими словами», то есть используем другие языковые средства, нежели те,
что были восприняты нами в тексте (именно это, как хорошо известно в педагогике,
свидетельствует о том, что имело место понимание материала).
О роли слова в мыслительной деятельности ярко и выразительно написал выдающийся
русский педагог К. Д. Ушинский: «Слово поднимает рассудочную работу на высшую
ступень. Каждое слово для нас есть то же, что номер книги в библиотеке; под этим
номером скрывается целое творение, стоившее нам продолжительного труда в свое
время... Слова, значение которых мы понимаем, делают нас обладателями громадной
библиотеки нашей памяти: это произвольные значки, которые мы положили на
бесчисленные творения, нами же выработанные» (Русская речь. 1971, № 4, с. 100).
Отечественный психолог и психолингвист Николай Иванович Жинкин писал, что
воспринимаемый человеком текст сжимается в некий концепт (представление),
содержащий смысловой сгусток
всего текстового отрезка. Концепт хранится в
долговременной памяти и может быть восстановлен в словах, не совпадающих буквально
с воспринятыми, но таких, в которых сконцентрирован тот же смысл, который содержался
в логическом интеграле полученного высказывания.
По данным Александры Александровны Залевской, когда испытуемых просят
вспомнить те или иные слова-стимулы, которые предъявлялись им в ассоциативном
эксперименте, они часто осуществляют подмену слов на близкие по значению – пес
вместо собака, цветок вместо роза и т.д.; следовательно, запомнился смысл, концепт, а в
процессе припоминания испытуемый подбирает для него подходящую языковую форму.
Догадка о смысле сказанного снимает внимание к форме, так что, воспроизводя потом
услышанное, человек часто не может вспомнить, какими именно словами это было
сказано.
Возможность мыслить без слов на основе образов довербального мышления
признавали Л.С.Выготский, Н.И.Жинкин, И.Н.Горелов. В пользу признания этой
возможности говорят и следующие факты.
Больной с синдромом афазии, особенно тотальной афазии, не может понять
обращенную к нему речь, выразить на своем родном (или другом, выученном позже)
языке свои мысли и чувства. Может ли афатик мыслить, например, в эксперименте –
выполнять такие мыслительные операции как лабиринтная игра, игра в шахматы или в
шашки, сборка из фрагментов какого-нибудь целостного изображения? Эти и подобные
им задачи служат, в частности, тестами при определении уровня умственного развития
человека. Эксперименты показывают, что афатик решает тестовые задачи «без языка», и
при этом он мыслит.
7
«Я утверждаю, что слова полностью отсутствуют в моем мышлении, когда я
действительно думаю», - писал французский математик Ж.Адамар.
Гениальный физик нашего века Альберт Эйнштейн писал: «Слова или язык, как они
пишутся или произносятся, не играют никакой роли в моем механизме мышления. Психические реальности (Entities), служащие элементами мышления — это некоторые знаки
или более или менее ясные образы, которые могут быть «по желанию» воспроизведены и
комбинированы... Обычные и общепринятые (conventional) слова с трудом подбираются
лишь на следующей стадии, когда упомянутая ассоциативная игра достаточно устоялась и
может быть воспроизведена по желанию» (Эйнштейновский сборник. 1967. М., 1967, с. 28).
Зарубежные психологи говорят о мышлении пространственными образами в виде
бесцветных и бесформенных пятен, которые мысленно перемещаются по отношению друг
к другу, имитируя в мышлении перестановки реальных объектов и построение их в
определенной последовательности. Образующиеся из таких пятен символические ряды,
схемы хранятся в долговременной памяти как знаки определенных комплексов информации.
Такая форма мышления в большей степени свойственна мужчинам, чем женщинам. При
нарушениях речи эта форма мышления сохраняется.
Известный немецкий химик прошлого столетия Август Кекуле пишет: «Я предавался
грезам. Перед моими глазами кружились атомы. Я часто рисовал себе в воображении движение этих маленьких существ, но до того времени никогда не удавалось мне проследить,
какого рода были эти движения. Сегодня я видел ясно, как здесь и там, два маленьких
атома соединялись в пару, большие атомы обнимали по два маленьких, еще большие
держали в объятиях по три или четыре, и как все это кружилось в вихревом танце. Я видел,
как большие атомы образовывали ряды, в конце которых висели меньшие атомы...» (Лит.
газ. 1983, 21 сент.).
Возможность мыслить не только с помощью звуковых, но и с помощью других образов
- зрительных, жестовых, тактильных - убедительно раскрывается опытом обучения глухих
и особенно слепоглухонемых людей.
В какой форме протекает мышление глухих? Необученный глухой мыслит в той мере, в
какой он видит, действует и чувствует, т. е. на основе образного и практического мышления. Обучение глухонемых было начато в XVIII в. во Франции аббатом Лепе. Отдавая
должное его трудам, А. Н. Радищев глубоко и справедливо заметил, что научить речи немых мог только человек, у которого звуковая речь «изощрила разум». Сам глухонемой не
мог бы «воспарить разумом до изобретений речью одаренного».
Обученный глухонемой мыслит с помощью жестовых и графических образов. Глухие
широко пользуются для общения жестами. Жест глухонемых может напоминать
обозначаемую вещь (иконический жест), но может быть и совершенно немотивированным
(иероглифический жест. Возможность видеть жесты позволяет делать их не только
последовательно, друг за другом, но и одновременно. Иная материальная природа жестов
делает возможным строить системы жестов иначе, чем систему звуковых слов.
Системы жестов создаются в коллективах постоянно общающихся между собой людей.
Овладевая системой жестов, глухонемые овладевают и системой обозначаемых жестами
понятий человеческого мышления.
В разных коллективах системы жестов имеют свои особенности. Е. Н. Панов описывает
такой случай. Однажды в колледже для глухонемых в Вашингтоне была устроена встреча
учащихся с несколькими индейцами из племени юта. Одному из них при помощи жестов
был задан вопрос, сколько времени он добирался со своей родины до Вашингтона. Индеец
начал жестикулировать. Он продел указательный палец левой руки между расставленными
и направленными вниз указательным и средним пальцами правой руки; поднял вверх три
пальца левой руки; держа обе руки с растопыренными пальцами перед собой, начал
вращать их параллельно в вертикальном направлении, поднял указательный палец левой
руки; свел вместе концы пальцев обеих рук, изобразив тем самым нечто наподобие крыши;
повторил вращательные движения кистей рук на уровне груди; затем, держа слегка
8
согнутую ладонь левой руки концами пальцев вправо, а правую над ней, пальцами вверх,
проделал правой кистью несколько коротких движений кверху; в конце этой беззвучной
тирады индеец поднял четыре пальца левой руки.
Все это должно было обозначать: верхом на лошади - 3 дня, колеса автомобиля - 1 день,
крыша - автомобиль - дым (т. е. крытый вагон с дымом, или поезд) - 4 дня. Учащиеся
поняли все, кроме изображения колес, которые они сами изображали широкими круговыми
движениями одной руки.
Вспомним глухонемого Герасима из «Муму» И. С. Тургенева. Спрашивается, вел ли он
себя разумно, т. е. верно ли понимал окружающий его мир, правильно ли ориентировался
в ситуации, одним словом - мог ли он мыслить? Судя по тексту Тургенева, безусловно,
мог. Многочисленные наблюдения за поведением глухонемых от рождения, не обученных
какому-либо языку, показывают (это подтверждено научными публикациями), что такие
глухонемые ведут себя в обществе адекватно, могут выполнять различную работу, т. е.
они разумны, мыслят.
Еще более четко возможность построить мышление «из ничего» продемонстрировали
отечественные психологи И. А. Соколянский и А. И. Мещеряков своей длительной подвижнической работой по обучению слепоглухонемых детей.
Одновременное отсутствие зрения и слуха лишает ребенка доступа впечатлений из
внешнего мира; у него изначально нет ни сознания, ни мышления, ни самых примитивных
проявлений целенаправленной деятельности.
Наталкивая малыша на движение в поисках соски, потом - с ложкой в руке - тарелки с
пищей, педагоги пробуждают в нем предметно-человеческую целенаправленную
активность. Способность действовать самостоятельно ведет к расширению знакомства с
вещами, к освоению действий с ними. Когда практический разум сформирован, при
помощи касания пальцами через руку учащегося начинается обучение алфавиту и словам.
Овладение словами — последовательностями касаний пальцев учителя — формирует
понятийное мышление. Специальные занятия по артикулированию звуков дают
возможность глухим и слепоглухим людям произносить слова, говорить, сообщать свои
мысли слышащим.
Научившись читать пальцами, ощупывая выпуклые знаки азбуки Брайля, слепоглухонемой приобщается к огромному миру литературы и человеческой культуры вообще, осваивает весь круг человеческих потребностей, созданных общественной жизнью людей потребностей в знании, в красоте, в дружеском общении. На почве удовлетворения таких
потребностей рождается талант, который, по определению философа Эвальда Ильенкова,
является результатом гармонического и всестороннего развития человека, его высших
психических функций.
Несколько воспитанников И. А. Соколянского и А. Н. Мещерякова окончили факультет
психологии МГУ, написали серьезные исследования по проблемам развития способностей,
нравственных качеств личности, роли языка в развитии психики. Их обучение и
воспитание доказало истинность материалистического учения о социальной природе
человеческой психики вообще, о наличии разных форм мышления в частности.
Расскажем о яркой судьбе одного из их учеников. Александр Суворов ослеп к трем
годам, к девяти оглох. Дома с ним занималась мама, а в 11 лет она отдала его в школуинтернат в Загорске под Москвой. В 1977 г. Саша вместе с тремя своими товарищами
окончил философский факультет МГУ. Всех четырех взяли сотрудниками в Институт
психологии Академии педагогических наук. Здесь Суворов продолжил эксперимент на
себе. Он старался понять, какие стороны жизни здоровых людей сможет освоить
слепоглухонемой. В 1994 г. он успешно защитил кандидатскую диссертацию
«Саморазвитие личности в экстремальных условиях слепоглухости». После небольших
доработок уже в 1996 г. Александр Васильевич защитил докторскую диссертацию
«Человечность как фактор саморазвития личности». Сейчас он занимается со
слепоглухонемыми детьми, возвращая их к жизни. Основное условие этой работы,
9
утверждает А.В.Суворов, нравственное общение, воспитание уважения к личности,
отсутствие диктата («Известия», 26 мая 1996 г.).
Слепоглухонемой человек, используя в качестве знаков образы тактильных
постукиваний и ощупываний, мыслит и творит. Практически его мыслительная
деятельность протекает так же, как у здоровых людей, но на иной материальной основе.
Восприятие языковой формы возможно в отвлечении от смысла. Машинистки,
типографские наборщики в процессе работы сосредоточиваются на буквенных
последовательностях, отключаются от смысла и порой допускают такие пропуски слов
и даже строк, которые приводят к явной бессмыслице.
В одном из рассказов С. Довлатова приводится такой диалог: - Ты читала мой рассказ
«Судьба»? - Конечно, я же набирала его для альманаха «Перепутье». Тогда я задаю еще
один вопрос: - А что сейчас набираешь? - Булгакова для «Ардиса». - Почему же ты не смеешься? - Потому что я набираю совершенно автоматически.
Возможно ли совершенно автоматически производить набор текста, не вникая в его
содержание? Если - да, то тогда имеет место обработка текста (причем дважды считывание с рукописи и репродукция его же литерами на клавишах), в процессе которой
работают зрительные анализаторы, а понимание смысла языковых знаков не включается.
Психолингвистами был проведен большой многосерийный эксперимент с машинистками и наборщиками. Уже предварительные наблюдения показали, что опытные
наборщики и машинистки умудряются во время работы перебрасываться друг с другом
репликами (без отрыва от работы), слушать радиопередачи, (не музыкальные, а
«разговорные»). В специальных условиях было проверено, что понимание речи соседа или
текста радиопередач производится, действительно, не в «зазорах», не в кратких перерывах
между набором или печатанием, а именно параллельно с ними.
Однако в эксперименте был найден способ сделать такую работу затруднительной и
даже невозможной: испытуемым предлагалось перепечатать (или набрать) текст, который
был специально деформирован грамматически - как синтаксически, так и
морфологически, например: «Многая из такое и позже также или вот из латуни
муравьиные сапога пошел скоро потому, что он стала совсемочки белая». Такого рода
текст никто из участников эксперимента не смог перепечатать или набрать, не
отвлекшись от текстов разговоров или от текста радиопередач. Однако дело оказалось не в
бессмысленности содержания. С хорошей скоростью (без отрыва от посторонних
разговоров) перепечатывался не менее бессмысленный текст: «Многое из такого в данный
момент и позже муравьи в латунных сапожках обнаруживали неоднократно; при этом они
становились совсем белыми».
Иначе говоря, помехой наборщикам и машинисткам служила не семантика текста,
который они обрабатывали, а его поверхностная вербальная структура, которая была
нарушена. Значит, женщина из рассказа С. Довлатова совершенно честно рассказала о
том, что она с текстом работает «совершенно автоматически». Понимание текста при
наборе или перепечатке не только невозможно, но и нецелесообразно; при вникании в
смысл оно бы только тормозило работу.
Способность перерабатывать поверхностную структуру текста без проникновения в
смысл читаемого и печатаемого (набираемого) реальна, даже профессиональна для
известной группы лиц. Реализация же этой способности свидетельствует о том, что связь
между восприятием поверхностной структуры текста и его осмыслением может быть явно
нулевой, отсутствующей. Таким образом, в определенных условиях мысль и язык могут
«сосуществовать» без всякой связи.
Существует психическое заболевание — психастения, при котором больной перестает
видеть за словами объективную реальность, убеждает себя в самостоятельности слов. По
наблюдениям И. П. Павлова, такие люди, оперируя только словами, хотели бы, не
сносясь с действительностью, из них все вывести и все познать и на этом основании
направлять свою и общую жизнь. Это нарушение выражается в постоянном и
10
бесплодном умствовании, в одержимости навязчивыми идеями.
Серьезные аргументы в пользу относительной автономности мыслительной и
языковой деятельности в последние десятилетия предложила когнитивная лингвистика.
Этот отдел науки о языке путем анализа семантики лингвистических элементов изучает
пути познания (когниции) человеком окружающего мира.
Когнитивная лингвистика широко обсуждает категорию концептосферы человека –
области знаний, составленных из концептов как ее единиц.
Концепт – это глобальная мыслительная единица, представляющая собой квант
структурированного знания.
Термин «концептосфера» был введен в отечественной науке академиком Дмитрием
Сергеевичем Лихачевым. Концептосфера, по определению акад. Д.С. Лихачева, это
совокупность концептов нации, она образована всеми потенциями концептов носителей
языка. Чем богаче культура нации, ее фольклор, литература, наука, изобразительное
искусство, исторический опыт, религия, тем богаче концептосфера народа.
И концепты, и соответственно концептосфера - сущности ментальные (мыслительные),
ненаблюдаемые. Современные научные данные убедительно подтверждают реальность
существования концептосферы и концептов, а именно, реальность мышления, не
опирающегося на слова (невербального мышления).
Концепты существуют как единицы мышления в когнитивном сознании человека вне
обязательной связи со словом. Слова, словосочетания, развернутые высказывания и
описания выступают как средство объективации, вербализации концептов в случае
коммуникативной необходимости. Если те или иные концепты коммуникативно
релевантны, становятся регулярно предметом обсуждения в обществе, то они получают
стандартную языковую единицу для вербализации. Если нет – остаются
невербализованными, а в случае необходимости вербализуются описательными
средствами.
Вербализация концепта может осуществляться в виде внешней речи в ее
разновидностях, а также в виде письма. Концепты выступают своеобразными
кирпичиками, элементами, из них складываются комплексные концептуальные картины в
процессе мышления. Еще раз подчеркнем, что концепты могут иметь, а могут и не иметь
прямых коррелятов в естественном языке. Когда же человек в ходе мышления
комбинирует отдельные концепты в пучки или концептуальные комплексы, вероятность
того, что в языке для них найдется точный коррелят, еще более уменьшается. В таком
случае, если возникает необходимость вербализации подобного концептуального
комплекса, чаще всего приходится пользоваться словосочетаниями или развернутыми
описаниями, а иногда и целыми текстами, чтобы передать требуемый смысл в наиболее
полном объеме, наиболее адекватно. Таким образом, форма вербализации личностного
смысла говорящего, складывающегося из его индивидуальных концептов, может быть
различной; весьма различной может оказаться и эффективность передачи личностного
смысла собеседнику.
Один и тот же концепт, к тому же, в процессе мышления человека поворачивается в
его сознании разными сторонами, актуализируя разные признаки и слои;
соответствующие признаки или слои концепта также вполне могут не иметь языкового
обозначения в родном языке человека.
Когда концепт получает языковое выражение, то те языковые средства, которые
использованы для этого, выступают как средства вербализации (языковой репрезентации, языкового представления, языковой объективации концепта).
Концепт репрезентируется в языке:
готовыми лексемами и фразеосочетаниями из состава лексико-фразеологической
системы языка, имеющими «подходящие к случаю» семемы или отдельные семы разного
ранга (архисемы, дифференциальные семы, периферийные (потенциальные, скрытые),
свободными словосочетаниями,
11
структурными и позиционными схемами предложений, несущими типовые пропозиции
(синтаксические концепты),
текстами и совокупностями текстов (при необходимости экспликации или обсуждения
содержания сложных, абстрактных или индивидуально-авторских концептов).
Таким образом, языковые средства необходимы не для существования, а для
сообщения концепта. Слова, другие готовые языковые средства в системе языка есть для
тех концептов, которые обладают коммуникативной релевантностью, то есть необходимы
для общения, часто используются в информационном обмене. Очень многие, если не
большинство концептов, видимо, не имеют системных языковых средств выражения, так
как они обслуживают сферу индивидуального мышления, где без них невозможно
мыслить, но далеко не все они предназначены для обсуждения.
Как писал еще в 1976 г. философ Р.И.Павиленис, семантическая система ни
структурно, ни функционально, ни содержательно не сводима к лингвистическим
структурам. Она является непрерывной невербальной системой. Она упирается своими
краями в наблюдаемую реальность, а в остальном может быть как угодно далека от нее.
В научном описании часто сочетаются слова, знаковая символика и нагляднографические пространственные схемы и таблицы. Но они отражают разные формы
мышления - словесное, символическое и пространственное. Разные формы мышления не
разделены друг от друга, они кооперируются и взаимодействуют, одна форма мышления
помогает другой в решении мыслительных задач.
Из сказанного следует, что мышление существует в нескольких формах одновременно,
в одном мыслительном акте участвуют несколько видов мышления.
Процесс мышления следует отграничить от содержания мышления. Законы и формы
мышления - продукт исторического развития. В их основе лежат единые законы работы
мозга, поэтому процесс мышления не имеет национального или классового характера, он
одинаков у всех людей, подобно тому, как одинаковы у всех людей процессы
кровообращения или пищеварения. Другое дело – содержание мыслей, психический
склад, духовный облик людей. В содержание мышления входит весь круг объективных и
субъективных интересов людей. Содержание мыслей может быть истинным и ложным.
Разные исходные принципы, разные способы осмысления действительности формируют
мировоззрение людей.
Содержание мыслей в последнее время в разных областях гуманитарных наук
изучается под названием картина мира.
Под картиной мира в самом общем виде предлагается понимать упорядоченную
совокупность знаний и представлений о действительности, сформировавшуюся в
общественном (а также групповом, индивидуальном) сознании.
Принципиальным представляется разграничение двух картин мира - непосредственной
и опосредованной.
Непосредственная картина мира – это картина, получаемая в результате прямого
познания окружающей действительности. Познание осуществляется как при помощи
органов чувств, так и при помощи абстрактного мышления, которым располагает человек,
однако в любом случае эта картина мира не имеет «посредников» в сознании и
формируется как результат непосредственного восприятия мира и его осмысления.
Непосредственная картина мира, возникающая в национальном сознании, зависит от
того способа, общего метода, которым она была получена. В этом смысле картина одной
и той же действительности, одного и того же мира может различаться - она может быть
рациональной и чувственной; диалектической и метафизической; материалистической и
идеалистической; теоретической и эмпирической; научной и «наивной»; естественнонаучной и религиозной; физической и химической и т.д.
Подобные картины мира являются исторически обусловленными - они зависят в своем
содержании от достигнутого к тому или иному историческому этапу уровня познания;
они меняются с изменением исторических условий, с достижениями науки, развитием
12
методов познания. В отдельных обществах или слоях общества может доминировать на
протяжении длительного времени какая-то одна картина мира, определяемая
господствующим методом познания.
Непосредственная картина мира тесно связана с мировоззрением, но отличается от
мировоззрения тем, что она представляет собой содержательное знание, в то время как
мировоззрение относится скорее к системе методов познания мира. Мировоззрение
определяет метод познания, а картина мира - это уже результат познания.
Непосредственная картина мира может быть определена как когнитивная, так как она
представляет собой результат когниции (познания) действительности и выступает в виде
совокупности упорядоченных знаний – концептосферы. Кроме концептосферы, когнитивная картина мира включает в себя и совокупность ментальных стереотипов,
определяющих понимание и интерпретацию тех или иных явлений действительности.
Такую картину мира мы и называем когнитивной.
Когнитивная картина мира в сознании личности системна и влияет на восприятие
личностью окружающего мира:
предлагает классификацию элементов действительности;
предлагает приемы анализа действительности (объясняет причины явлений и событий,
прогнозирует развитие явлений и событий, предсказывает последствия событий);
упорядочивает чувственный и рациональный опыт личности для его хранения в
сознании, памяти.
Национальная когнитивная картина мира представляет собой общее, устойчивое,
повторяющееся в картинах мира отдельных представителей народа. В связи с этим
национальная картина мира, с одной стороны - некоторая абстракция, а с другой когнитивно-психологическая реальность, обнаруживающаяся в мыслительной, познавательной деятельности народа, в его поведении - физическом и вербальном. Национальная
картина мира обнаруживается в единообразии поведения народа в стереотипных
ситуациях, в общих представлениях народа о действительности, в высказываниях и
«общих мнениях», в суждениях о действительности,
пословицах, поговорках и
афоризмах.
Опосредованная картина мира – это результат фиксации концептосферы вторичными
знаковыми системами, которые материализуют, овнешняют существующую в сознании
непосредственную когнитивную картину мира. Таковы языковая и художественная
картины мира.
Языковая картина мира – это совокупность зафиксированных в единицах языка
представлений народа о действительности на определенном этапе развития народа.
Мышление народа не опосредуется его языком, что можно считать в современной
науке установленным фактом, однако оно выражается, фиксируется, номинируется,
овнешняется языком, и изучение представлений о действительности, зафиксированных в
языке определенного периода, позволяет косвенно судить о том, каково было мышление
народа, какова была его когнитивная картина мира в этот период.
Однако, подчеркнем еще раз со всей определенностью - языковая картина мира не
равна когнитивной, последняя неизмеримо шире, поскольку названо в языке далеко не все
содержание концептосферы, далеко не все концепты имеют языковое выражение и
становятся предметом коммуникации. Поэтому судить о когнитивной картине мира по
языковой картине мира можно лишь в ограниченном масштабе, постоянно имея в виду,
что в языке названо только то, что имело или имеет сейчас для народа коммуникативную
значимость – об этом народ говорит или говорил.
Когнитивная картина мира существует в виде концептов, образующих концептосферу
народа, языковая картина мира – в виде значений языковых знаков, образующих совокупное семантическое пространство языка.
Таким образом, когнитивная картина мира и языковая картина мира связаны между
собой как первичное и вторичное, как ментальное явление и его вербальное овнешнение,
13
как содержание сознания
и средство доступа исследователя-лингвиста к этому
содержанию.
Предметом широкого лингвистического и литературоведческого изучения является
художественная картина мира.
Художественная картина мира - это вторичная картина мира, подобная языковой.
Она возникает в сознании читателя при восприятии им художественного произведения
(или в сознании зрителя, слушателя - при восприятии других произведений искусства).
Картина мира в художественном тексте создается языковыми средствами, при этом она
отражает индивидуальную картину мира в сознании писателя и воплощается:
в отборе элементов содержания художественного произведения;
в отборе определенных тематических групп языковых единиц, в повышении или
понижении частотности отдельных единиц и их групп в индивидуально-авторских
языковых средствах и др.;
в индивидуальном использовании образных средств (система тропов).
В художественной картине мира могут быть обнаружены концепты, присущие только
данному авторскому восприятию мира - индивидуальные концепты писателя.
Таким образом, язык выступает средством создания вторичной, художественной
картины мира, которая отражает картину мира создателя художественного произведения.
В концептосфере каждого народа
есть немало концептов, имеющих яркую
национальную специфику. Часто такие концепты трудно или даже невозможно передать
на другом языке – это верное доказательство национальной специфичности, ментальной
уникальности таких концептов. Многие из этих концептов «руководят» восприятием
действительности, пониманием происходящих явлений и событий, обусловливают
национальные особенности коммуникативного поведения народа. Для правильного
понимания мыслей и поведения другого народа выявление и описание содержания таких
концептов является исключительно важным. Это явление требует серьезного
исследования.
Как было показано выше, язык народа не определяет содержания мышления народа, но
это не означает, что он не оказывает никакого влияние на мышление.
Во-первых, языковая форма передачи знаний - важнейшая форма для обучения людей,
формирования их сознания: знания поступают в большинстве своем в языковой форме.
Кроме того, язык усваивается ребенком и взрослым как готовая система, со своими
членениями и классификациями понятий и предметов. Человеку приходится поневоле
усваивать эту классификацию, которая в данном случае действительно навязывается ему
языком. По мере накопления опыта и развития сознания человек все больше отходит от
языковой классификации мира и переходит на собственную, когнитивную
классификацию, но на первых этапах ему приходится пользоваться системой языка.
Кроме того, ему приходится выучивать различия между некоторыми предметами и
понятиями, которые обозначены в его родном языке.
Ш.Балли писал: «Подчинение мышления языку проявляется в употреблении самых
обыкновенных слов, потому что говорящие субъекты… бывают вынуждены выражать и
классифицировать свои представления, следуя императивным и часто искусственным
нормам. Нет ничего сложнее различия между такими, впрочем, весьма употребительными
понятиями, как douleur «боль» и souffrance
«страдание», liberte «свобода» и
independance «независимость», nation «нация» и peuple «народ», culture «культура» и
civilisation «цивилизация», и т.д. Проблема оказывается даже еще более сложной,
поскольку говорящему субъекту всегда приходится оперировать с определениями слов, а
не с определениями вещей, т.е. полностью наперекор нормальному ходу мышления»
(Общая стилистика и вопросы французского языка. М.,1955, с.25.).
На раннем этапе развития мышления ребенка, примерно до 5 лет, у него есть
эгоцентрическая речь - он все время озвучивает вслух свою деятельность, пока не
наступает период интериоризации (перехода внешней речи «вовнутрь»). Это
14
свидетельство того, что ребенку первоначально надо опираться на слова – особенно для
абстрактного мышления, именно слова несут для него необходимую информацию и
формируют в сознании концепты.
Обучение слепоглухонемых показывает, что когда дети осваивают тактильную азбуку,
а потом письмо по Брайлю, развитие абстрактного мышления у них делает скачок.
Обучение приматов языку глухонемых дает тот же результат - освоив жестовые опоры для
абстрактных мыслей, обезьяны на глазах умнеют (правда, потом быстро наступает предел
их интеллектуального развития). Эти примеры показывают, что язык выступает как одно
из средств формирования мышления на ранних этапах его развития.
Таким образом, можно говорить об определенном влиянии языка на мышление
человека, хотя этот вектор взаимоотношения языка и мышления не является
доминирующим - основной вектор, несомненно, направлен в сторону влияния мышления
на язык.
На основе всего вышесказанного следует, что мыслительная и языковая деятельность
обеспечиваются разными отделами мозга и поэтому могут протекать автономно, но
обычно они функционируют одновременно и в тесной связи.
Литература
Баранов А.Г. Функционально-прагматическая концепция текста. Ростов-на-Дону, 1993.
Горелов И.Н. Невербальные компоненты коммуникации. М., 1980.
Горелов И.Н. Проблемы функционального базиса речи в онтогенезе. Челябинск, 1974.
Горелов И.Н., Седов К.Ф. Основы психолингвистики. М., 2002.
Жинкин Н.И. Речь как проводник информации. М., Наука. 1982.
Мещеряков А.И. Слепоглухонемые дети. М., 1974.
Павиленис Р.И. Статус смысла в естественном языке. // Методологические проблемы
анализа языка. Ереван, 1976.
Панов Е.Н. Знаки, символы, языки. М., 1980.
Стернин И.А. Язык и мышление. Изд.3, испр. Воронеж, 2003.
Тема 4.
Знаковый аспект языка
Из истории разработки проблемы знаковости языка
Чем является слово по отношению к предмету? Этот вопрос был поставлен еще
древними греками. В диалоге Платона «Кратил» излагаются идеалистическая и
материалистическая точки зрения на этот вопрос. Идеалистическое утверждение гласило,
что у всего существующего есть правильное имя, врожденное от природы.
Материалистическая точка зрения состояла в том, что имя дается людьми по
установлению и произвольно, а потому не может быть предопределено природой вещи.
Эти же две точки зрения были развиты в средние века в теориях реализма и
номинализма. Богослов Фома Аквинский, философ-идеалист, представлявший в данном
вопросе позиции так называемого «реализма», утверждал, что слова имеют собственное
бытие, существуют как реальные вещи, независимые от человека, предписаны свыше.
Иоанн Росцеллин и другие представители «номинализма» утверждали, что слова - это
только имена вещей, они не имеют самостоятельного предметного существования, они
существуют только как колебания голоса. Маркс назвал номинализм первым выражением
материализма в средние века.
15
Постепенно мысль об условности связи между словом и предметом утверждалась.
В философии XVII-XVIII вв. появились высказывания о том, что слово является знаком
предмета. В трудах ряда философов (Локк, Лейбниц, Кант, Кондорсэ, Гердер) сложились
следующие основные положения знаковой теории языка.
1. Связь между знаком и обозначаемым носит условный характер.
2. Язык выделяется среди других типов знаков как особый тип.
3. Языковые знаки имеют коммуникативную функцию.
Проблема знаков рассматривалась в рамках философии вплоть до Гегеля, под влиянием
которого формировались взгляды В. Гумбольдта. Последний пришел к выводу, что слово это знак понятия. Лингвисты, приняв тезис Гумбольдта, не сразу обратились к его
разработке. На протяжении XIX в. общая теория знака развивалась в рамках логики
(Ч. Пирс, Э. Гуссерль), психологии (В. Вундт, Г. Гельмгольц) и особенно - в рамках
физиологии мозга (И. М. Сеченов, В. М. Бехтерев).
Оригинальный подход к этой проблеме находим в учении Потебни о значении слова.
Согласно этому учению, слово непосредственно связано с понятием, а в основе данной
связи лежит «знак» - некоторый признак, избираемый для указания на предмет и
закрепляемый в слове. Светлица - лучшая комната в доме - названа так по признаку
«свет». Этот признак («знак» по Потебне) закреплен словом, образованным от
соответствующего корня.
Разработку вопроса о знаковости языка продолжил в начале XX в. Соссюр. Языковой
знак, по Соссюру, имеет две стороны: обозначающее (акустический образ) и обозначаемое
(значение слова). Знак находится в мозгу, в сознании человека. Знак вполне произволен по
отношению к обозначаемой идее. В разных языках один и тот же предмет называется поразному, но по отношению к коллективу знак обязателен. Он опирается только на
традицию. По мысли Соссюра, языковой знак принципиально не отличается от множества
других знаков, которыми пользуются люди (азбука Морзе, сигнализация флажками и др.),
и потому он должен изучаться в семиологии (науке о знаках).
После появления книги Соссюра началась интенсивная разработка теории знака
вообще и языкового знака в частности. Получила значительное развитие и наука о знаках семиотика, основы которой в 1938 г. развернуто изложил американский ученый Чарльз
Моррис. Моррис исходил из субъективно-идеалистической философии позитивизма и
полагал, что знаки - единственная реальность, доступная познанию человека, а изучение
знаков - единственный достойный предмет научного изучения.
В рамках семиотики сложилось несколько направлений: биосемиотика, изучающая
сигналы животных; этносемиотика, изучающая знаки-предметы и ритуалы примитивных
обществ; лингвосемиотика, изучающая язык; семиотика литературы, раскрывающая
символику литературных произведений; абстрактная семиотика - область математической
логики и искусственных знаковых систем.
Преувеличение роли знаков, их фетишизация во многих семиотических трудах
отразились и на работах о знаковости языка. Многие зарубежные лингвисты вслед за
Соссюром стали видеть в языке только систему знаков, сведя к этому аспекту все
остальные.
Разработка знаковой теории языка в советской лингвистике
Советские лингвисты обратились к проблеме знаковости языка значительно позже, чем
зарубежные, в конце 50-х гг. нашего века. До этого времени было распространено мнение,
что слово - это нерасторжимое единство звука и значения, что значение как образ
внешнего мира аналогично представлениям. О представлениях же В. И. Ленин, сказал, что
они являются копиями, снимками, слепками объективной действительности, а не ее
иероглифами. Из этого делался вывод, что слово не является знаком и проблема знаковости не актуальна для советского языкознания.
16
В конце 50-х гг. в связи с дискуссией в газете «Правда» и изменениями ряда
теоретических оснований нашего языкознания началось и более глубокое исследование
проблемы знаковости языка.
В трудах В. И. Ленина были найдены высказывания, относящиеся к этой стороне
языковой деятельности. «Назвать имя? — но имя — случайность - и Sасhе-selbst /самую
суть вещи (нем.) / не выражает (как выразить отдельное?)» (Ленин В. И. Полн. собр. соч.,
т. 29, с. 250). Еще более подробную
характеристику
наименований В. И. Ленин
выписывает из сочинений Фейербаха: «Что же такое название? Отличительный знак,
какой-нибудь бросающийся в глаза признак, который я делаю представителем предмета,
характеризующим предмет, чтобы представить его себе в его тотальности» (там же,
с. 74). При общепринятой в советской науке установке опираться на классиков марксизмаленинизма эти заметки Ленина сослужили хорошую службу отечественным языковедам.
Случайность названия по отношению к предмету, его знаковая сущность вполне
очерчиваются в этих заметках. По философскому определению, знак - это материальный
предмет (явление, событие), выступающий в качестве представителя некоторого другого
предмета, свойства или отношения и используемый для приобретения, хранения, переработки и передачи сообщений (информации, знаний) (Философский энциклопедический
словарь. М., 1983, с.191).
Но названия даются тем предметам или явлениям, которые восприняты человеческим
сознанием и отражены в виде мысленных образов. Пока не было карты обратной стороны
Луны, не было и названий для деталей ее рельефа. Всякое название соотносится прежде
всего с мысленным образом предмета, что особенно хорошо видно из названий мифических существ: нимфа, русалка, сатир, Пегас, водяной, домовой, леший, кентавр,
феникс и т. п.
В каком же отношении находится название к мысленному образу?
Мысленный образ предмета является его копией, снимком, отображением, имя - знаком
предмета, естественно, прежде всего, знаком мысленного образа этого предмета.
Следовательно, надо различать в слове звуковую и содержательную стороны.
Содержательная сторона слова, т. е. мысленный образ предмета, не является знаком
предмета, а звуковая сторона является знаком данного мысленного образа.
Отказ от упрощенного представления о неразрывности звука и значения в слове и
переход к пониманию автономности этих сторон при наличии их тесной ассоциативной
связи был важным шагом на пути к пониманию знакового аспекта языка. Для удобства
изложения в дальнейшем мы будем называть звуковую сторону слова лексемой, а
содержательную - семемой.
Лексема в виде акустического образа, заложенного в мозгу, является элементом
акустического кода и функционирует как знак по отношению к мысленному образу,
элементу мыслительного кода, отражающему некоторый предмет, явление реальной
действительности. Соотношение этих сторон, согласно схеме лингвиста-теоретика Юрия
Сергеевича Маслова, может быть представлено следующим образом:
Объективная реальность
(материальный мир)
Субъективная реальность
(сознание человека)
Лексема
Акустический образ лексемы
Предмет
Мысленный образ предмета
17
Свойство «быть знаком» является функцией, а не материальным качеством. Оно не
присуще тому или иному звучанию самому по себе, а возникает лишь в том случае, если
человек поставит это звучание в связь с каким-либо мысленным образом и сделает это
звучание представителем и заместителем данного образа в общении с другими людьми.
Отношение между акустическим и мысленным образами и есть знаковое отношение, связь
обозначения.
Признание лексемы (ее акустического образа) знаком по отношению к мысленному
образу стало общепринятым. Этого заключения достаточно для философского объяснения
знаковой природы языка. Но его недостаточно для лингвиста. Лингвистические задачи
требуют понимания природы мысленного образа, связанного с лексемой, его взаимоотношений с концептом.
Значение слова не исчерпывается указанием на образ. Луна и месяц - названия одного и
того же небесного тела, но значения этих слов различаются. Женский род слова луна и
мужской род слова месяц, наличие у слова месяц значения отрезка времени создают
различающиеся мысленные образы ночного светила. Конь и лошадь — названия одного и
того же домашнего животного, они несут одно и то же логическое понятие, но более
торжественное и поэтическое конь ощутимо отличается от обиходно-бытового лошадь.
Две концепции языкового знака в современной лингвистике
Признание языковых единиц знаками мысленных образов, значений поставили новый
вопрос: входит ли значение слова в знак?
Некоторые лингвисты вслед за Соссюром считают, что значение входит в состав
языкового знака, что в знаке есть две стороны: означающее и означаемое. Такая
концепция языкового знака называется билатеральной (двусторонней).
Но есть и другая концепция знака, сторонники которой признают знаком только
лексему, ее акустический образ. Значение понимается как мысленный образ, который
является означаемым знака, но в его состав не входит. Эта концепция является
унилатеральной (односторонней). В ее защиту очень убедительно выступил украинский
лингвист Александр Саввич Мельничук. Он подчеркнул, что звуковые единицы языка в
принципе не могут включать в себя психическое отражение действительности в качестве
одной из своих сторон. Звуковые единицы языка лишь ассоциируются с психическими
отражениями в сознании говорящих. Такое материалистическое понимание знакового
характера языка лишает почвы теорию Уорфа и Вайсгербера о том, что мировоззрение
различных народов обусловлено конкретным языком.
Акустический и смысловой коды мозга заложены в разных его структурах, и только их
ассоциативные связи образуют единицы языка, слова как единства звука и значения. В
конкретных исследовательских целях языковеды с полным правом могут рассматривать
отдельно звуковые знаки - лексемы и отдельно их семемы, ставить и решать проблемы,
касающиеся каждой из этих сторон в отдельности.
Значение является неотъемлемой составляющей слова как целого, но в слове
различается знаковая сторона - лексема и незнаковая - семема. Поэтому отождествить
слово и знак невозможно.
Из унилатерального понимания знака следует, что язык даже в той части, которая
хранится в мозгу человека, не может быть определен только как система знаков. Язык не
сводится к системе знаков, к акустическому коду, ибо в нем заключается и система
мысленных образов (означаемых), смысловой код.
Сами знаки составляют систему лишь потому, что они организуются смысловым
содержанием. Язык - сложная система акустических и смысловых образов, хранящихся в
памяти человека, а набор акустических знаков является лишь одной из ее составляющих.
Семиотика может понять один из аспектов языка - знаковый, но не способна раскрыть всю
18
сложность системы языка. Лингвистика обращается к семиотике, но не исчерпывается ею,
потому что у нее, кроме языковых знаков, есть и особый объект изучения - область
языковых значений.
Типология знаков
Семиотика разработала типологию знаков, знание которой полезно для лучшего
понимания знакового аспекта языка.
Знаковые средства общения людей чрезвычайно разнообразны. Это телеграфный код,
различные транскрипции, стенография, таблицы, цифры, жесты (аплодисменты, толчок,
щипок, похлопывание и др.), шифры, искусственные системы математических,
физических, химических знаков, дорожные знаки, пароли, разные памятные знаки,
техника дирижирования, деньги, циферблат, электрокардиограммы, чертежи, географические карты, музыка, танец, нагрудные знаки, ордена и медали, погоны, нашивки и т. п.
Разграничить знаки по типам можно на разных основаниях: по их физической природе
{звуки, движения, цвет...), по форме (буквы, кружочки, звездочки...), по типу восприятия
(ухом, глазом, кожей...), по устройству их системы и т. д. Каждая типология будет решать
свои задачи, будет полезна для определенной цели.
Типология польского ученого Адама Шаффа указывает наиболее крупные группы
разных знаков и устанавливает место языковых знаков среди других знаковых систем.
Знаки
естественные
искусственные
признаки,
симптомы
несловесные
словесные
замещающие
сигналы
собственно замещающие
символы
К числу естественных знаков относятся разнообразные признаки, по которым человек
ориентируется в проявлениях природы (например, лед может служить признаком низкой
температуры), и симптомы, по которым человек может сделать заключение о состоянии
организма (например, повышение температуры — симптом болезни, симптоматична
мимика страха, радости, удовольствия и т.п.).
Искусственные знаки создаются человеком.
Словесные знаки – это язык, который Шафф ставит на особое место. Примером
несловесных знаков-сигналов может служить ракета, выпущенная, чтобы сообщить,
например, о достижении той или иной группой людей пункта назначения.
Собственно замещающие знаки – это портреты, картины, модели, макеты, фотографии.
Символы – это какие-либо предметы или их изображения, имеющие некоторое
сходство с замещаемыми концептами. Например, фигура богини Фемиды с завязанными
глазами, которая держит весы - символ правосудия, чаша с ядом, обвитая змеей – символ
медицины и т.д.
Примеры социальных символов: иномарка, норковая шуба, собственная вилла –
зажиточность, короткая стрижка – символ «крутизны», длинные волосы у мужчин –
артистическая профессия и т.д. Социальные невербальные символы имеют ярко
выраженную национальную специфику.
Среди несловесных невербальных знаков самую большую группу составляют жесты значимые движения тела. Жесты подразделяются на следующие разряды.
19
Номинативные жесты – их функция заменять,
дополнять или дублировать
вербальные средства. Номинативные знаки используются автономно или вместе с
вербальными средствами (большой палец - отлично, палец к губам - тихо, покручивание
у виска - ненормальный и др.). К номинативным относится и большой разряд изобразительных жестов – их особенность в том, что они передают чувственный образ предмета,
действия (изображение размера, формы, высоты предмета).
Эмоционально- оценочные жесты – выражают оценку чего-либо в ходе общения
(собеседника, его действий, слов, окружающих предметов, событий, третьих лиц) огорченная отмашка рукой, кулак как угроза, руки к груди как знак просьбы и др.
Указательные жесты - выделяют предмет в коммуникативной ситуации, ориентируют
собеседника в пространстве (указание пальцем, ладонью, головой).
Риторические жесты - жесты, которые имеют усилительный характер, усиливают
выражаемое содержание, акцентируют или усиливают отдельные части высказывания,
текста в целом. Риторические жесты могут подчеркивать ритмический рисунок
высказывания, подчеркивать коммуникативно значимое членение речи (взмахи рукой,
движение ладоней к аудитории).
Игровые жесты - шуточные, используемые для игры, развлечения (нос, рожки при
фотографировании).
Вспомогательные жесты - жесты, используемые преимущественно в качестве
физической помощи себе или собеседнику в конкретной ситуации (поддержать под руку,
приложить ладонь ко лбу козырьком от солнца).
Магические жесты - жесты, используемые в суеверных, магических целях (скрещение
пальцев, осенение крестом).
Типология Шаффа не является единственно возможной и общепринятой. Много
возражений со стороны других ученых вызывает, в частности, трактовка естественных
признаков как знаков, трактовка собственно замещающих (или иконических) знаков, а
также символов в одном ряду с языковыми знаками.
Взаимные отношения разных типов знаков в человеческой коммуникации подробно
рассмотрел Леонард Иванович Ибраев, который считает знаками только вещи, специально
для этого созданные людьми. Другие вещи, которые существуют сами по себе, но могут
использоваться как знаки (ориентиры, симптомы, показатели, приметы), Ибраев называет
признаками. Признаки вызывают у человека образы других вещей рефлекторно и
ассоциативно. Знаки - это тоже признаки, но они создавались специально, чтобы быть
знаками. Никакой другой ценности они не имеют и вне знаковой функции не существуют.
От признака к знаку ведут, по Ибраеву, семь ступеней.
1. Биологические признаки.
2. Выражения (симптомы) чувств.
3. Сигналы — искусственные действия для побуждения к действиям других (звонки,
вспышки света), у животных - запахи, телодвижения, голосовые сигналы. Сигнал имеет
знаковую функцию только в конкретной ситуации.
4. Притворные выражения.
5. Обманные сигналы. Знаки четвертой и пятой ступеней применяются в игре и
независимы от ситуации, но они всегда ложные и не имеют другого применения.
6. Знаки - сигналы, которые независимы от ситуации и рассчитаны на будущие
действия в будущей ситуации. Они создаются в процессе труда. Для таких знаков
используются искусственно созданные меты - фонемы, графемы. Связь знака с предметом
осуществляется через их образы в сознании человека. Обмен знаками рассчитан на то,
чтобы вызвать нужные образы в сознании других людей. Эти образы создаются общей
практикой и сознанием людей, а не самими знаками.
7. На седьмой ступени находится язык, в котором связь знаков позволяет обозначать
все, что необходимо. В сочетаниях знаков возникают созначения, позволяющие
обозначать и то, для чего еще не создано специальных отдельных знаков. Язык развился
20
из признаков и знаков и содержит их в себе в диалектически снятом виде; он образован
благодаря связям между знаками.
Множество разнообразных искусственных систем знаков, которыми люди пользуются
в целях удобства и осуществления коммуникации в специальных условиях (азбука Морзе,
символика научных описаний, дорожные знаки и т. п.), это вторичные системы. Они
создаются, вводятся в обращение, расшифровываются и воспринимаются только с
помощью естественного языка.
Таким образом, одна из популярных идей зарубежной семиотики о том, что знаки
языка - лишь одна из разновидностей знаков, оказывается ошибочной. Языковые единицы
имеют знаковую составляющую, а именно звуковые последовательности - лексемы. Но
лексемы - это и знаки семем, и в то же время способ их бытия. Такой второй стороны у
других знаков нет. Все типы доязыковых знаков от признаков до сигналов существуют
как самостоятельные вещи, действия, знаковое использование которых возможно, но не
заложено в их природе, не составляет их сути и назначения.
М.В.Никитин замечает, что для определения знака необходимо учитывать обязательное
существование отправителя. Знак предназначается получателю, он является прежде всего
необходимым средством коммуникативного акта. Учет существования отправителя
позволяет четко отграничить знаки языка от разнообразных естественных и несловесных
знаков, которые не имеют коммуникативной интенции.
Все типы послеязыковых знаков (коды, символика и др.) — результат преобразования
естественного языка, результат договора на естественном языке и невозможны без него.
Знаковая ситуация
Для того чтобы некоторая вещь могла служить знаком чего-то другого, необходима,
как считают ученые, знаковая ситуация, которая возникает при наличии
воспринимающего человека, в сознании которого есть связь между этим знаком и
мысленным образом обозначаемого предмета. Знаковая ситуация может быть
представлена следующей схемой.
Другие знаки
Мысленный образ
Знак
Человек
Обозначаемый объект
Из схемы видно, что, находясь в знаковой ситуации, знак вступает в отношения
четырех типов. Отношение знака к обозначаемому объекту (денотату) называется
денотативным (лат. denotare — обозначать). Отношение к мысленному образу денотата
обычно называют семантическим; отношение к другим знакам — это синтагматическое
или коннотативное отношение (лат. connotare — сообозначать). Отношение к человеку,
говорящему и воспринимающему, который испытывает воздействие знака, получило
название прагматического. Лишь при наличии этих четырех видов отношений возникает
ситуация, в которой осуществляется функция знака. Например, дорожный знак стоянки
транспорта в отсутствие человека представляет собой только столбик с прибитой и
разрисованной дощечкой. Когда этот знак видит человек, особенно водитель, который
ищет место, где можно поставить машину, и знает дорожные знаки, рисунок на дощечке
начинает выполнять свою знаковую функцию. В мозгу воспринимающего человека есть
ассоциация между рисунком Р и разрешением остановить машину (смысл) на месте, где
стоит знак, на стоянке (объект). Другие дорожные знаки имеют другие смыслы («прямо»,
21
«поворот», «опасный спуск» и т. д.), указывают на другие объекты и образуют друг с
другом систему.
Если знак никем не воспринимается, он существует как акустическое явление или
графический образ или след в клетках мозга, не выполняющий функцию знака. Только в
процессе размышлений и общения у людей, знающих связь конкретной материальной
единицы и смыслового образа, акустический образ становится знаком.
Четыре вида отношений необходимы для всех типов знаков, но наиболее четко и ясно
они выявляются у лексем — знаков естественного языка. Лингвистика традиционно изучает семантику, т. е. отношение лексем к мысленным образам, семемам, а через семантику
постигает и денотативные отношения лексем. Традиционно изучаются и отношения языковых знаков друг к другу, т. е. их группировки, их сочетаемость, образуемые ими
конструкции и т. д. Отношения языковых знаков к человеку стали предметом внимания
лингвистов сравнительно недавно и составляют содержание прагматики. Прагматика —
новый отдел науки о языке, который изучает воздействие языковых знаков на человека.
Типология языковых знаков
Вопрос о типологии языковых знаков является дискуссионным, его решение зависит от
общей теории знака, которой придерживается ученый.
Многие видные семасиологи, среди которых зарубежные ученые Д. Ричардс, С. Огден,
С. Ульман, Э. Бенвенист, отечественные ученые В. А. Звегинцев, А. И. Смирницкий и
другие, обсуждают проблему знака только по отношению к слову, которое имеет все
четыре вида отношений, необходимых для знаковой ситуации.
Некоторые лингвисты считают знаками все двусторонние единицы языка — морфемы,
словосочетания, предложения (Ф. де Соссюр, Ч. Моррис, Л. Блумфильд, Л. Ельмслев,
А. Мартине, чешские лингвисты, российский языковед В. Г. Гак и др.).
Третья группа ученых (Ю. С. Маслов, Л. М. Васильев и некоторые другие) именуют
знаками и фонемы, и другие единицы плана выражения, хотя за отдельно взятой фонемой
нет никакого означаемого. Эти авторы исходят из того, что фонемы и другие единицы
плана выражения обладают различительной, дистинктивной функцией. В категорию
знаков зачисляются, таким образом, и признаки, т. е. материальные составляющие, из
которых строятся единицы языка.
Рассмотрим этот вопрос с точки зрения знаковой ситуации. Важнейшими отношениями
знака являются семантическое (а через него денотативное) и коннотативное, которые в
полной мере проявляются у слова. Любая лексема (звуковая сторона слова) имеет свою
семему (конкретное значение слова), а через семему входит в отношение с объектом:
лексема
«яблоко»
семема
образ яблока
объект
реальное яблоко
У каждой лексемы имеются разные соотношения с другими лексемами языка
(коннотативные отношения). Например, для лексемы «яблоко» можно определить такие
коннотативные ряды:
Яблоко
зеленое
спелое
вкусное
кислое
яблоня
яблочный
яблоневый
груша
слива
вишня
поспело
упало
висит
смородина
и др.
22
В коммуникативном процессе каждое слово может быть употреблено и воспринято как
самостоятельная единица, несущая известную долю информации. Сказанное о слове относится и к словоформам, и к словосочетаниям - в первую очередь, к фразеологическим. У
других единиц языка положение в знаковой ситуации оказывается не столь определенным.
Морфема имеет семантическое знаковое отношение, но не выходит через него на
реальный объект (ср., например, суффикс -н- в слове яблочный). Морфема вступает в
коннотативные отношения с другими морфемами (например, суффиксы -н- и -ев- в
словах яблочный и грушевый), но их отношения можно определить только в составе слов,
сопоставляя их между собой. В коммуникативном процессе вне слов морфемы не
участвуют и взятые сами по себе информации не несут.
Получается, что морфема, не являясь самостоятельным знаком, может быть
охарактеризована как составляющая языкового знака, вносящая в него свою семантическую долю, которая опознается лишь в составе лексемы благодаря знанию рядов
лексем, в которые эта морфема входит.
У фонемы есть парадигматические отношения с другими фонемами, но нет ни
семантического, ни денотативного отношений, требуемых знаковой ситуацией. Она
является образом материального звучания в сознании человека. Последовательности из
фонем позволяют узнать данную лексему среди других подобно тому, как конкретный
набор цветных лампочек позволяет узнать ночью номер маршрута трамвая. Иначе говоря,
сама по себе белая или зеленая лампочка ничего не значит, но сочетание зеленая — белая
— зеленая означает, к примеру, маршрут номер три в отличие от сочетания белая —
зеленая — белая, которое обозначает маршрут номер один. Фонема не является знаком
языка, она выступает в качестве материального различителя, позволяющего уху человека
в наборах фонем различать один лексемный знак от другого.
Предложение можно рассматривать как конкретное высказывание с конкретным
лексическим наполнением: Смотри-ка: Оля идет; Обещали грозу и град; Дети охотно
смотрят мультфильмы и т.д. Конкретные высказывания бесконечно разнообразны и
создаются говорящими каждый раз заново, поэтому в качестве знаков они
рассматриваться не могут. Но синтаксисты давно установили, что множество конкретных
высказываний строятся по небольшому количеству повторяющихся схем типа: им. пад.
существительного — личная форма глагола; им. пад. существительного — связка — им.
пад. существительного и т. п. Такие схемы имеют знаковую функцию, означая
определенные виды связей, устанавливаемых человеком между реалиями объективного
мира. Через эти связи схемы предложений вступают и в денотативное отношение с
реальными взаимосвязями между вещами. Схемы предложений находятся в парадигматических отношениях друг с другом (ср.: книга хорошо читается — книгу охотно
читают; книга прочитана всеми учениками — все ученики прочитали книгу и т. д.).
Однако в акте общения схемы предложений никогда не выступают вне лексического
наполнения; они воспринимаются лишь как регулярно повторяющиеся последовательности словоформ (мне темно, нам весело, вам трудно; у меня книга, у тебя гости, у нас
занятия и т. п.). Следовательно, признать схему предложения полноценным знаком
языка, имеющим самостоятельное бытование, невозможно. Эти схемы представляют
собой необходимые структуры языка, которые могут быть признаны знаками отношений.
Итак, подход со стороны знаковой ситуации показывает, что знаками мысленных
образов в языке являются только лексемы. Схемы предложений являются знаками
отношений между мысленными образами. Морфемы являются частями языковых знаков.
Фонемы знаками языка не являются, их можно определить как признаки, по которым мы
отличаем один знак от другого.
Принцип асимметрии языкового знака и его означаемого
23
Соотношения между планом выражения и планом содержания языкового знака
являются асимметричными, т. е. один знак может нести несколько означаемых, и одно
означаемое может выражаться несколькими знаками. Принцип асимметрии языкового
знака и означаемого сформулировал один из русских членов Пражского
лингвистического кружка Сергей Карцевский. На основе этого принципа можно
представить себе такую абстрактную схему соотношения элементов плана выражения и
плана содержания:
Означаемое
(план содержания)              
____________________ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _
Означающее
(план выражения)




 
Изучение этих соотношений показывает, что элементов плана содержания гораздо
больше, чем знаков. Разъяснить природу этого несоответствия пытались многие ученые.
Как, каким образом ограниченное число знаков способно передавать неограниченное
число сообщений?
Некоторые зарубежные лингвисты исходили из математической теории перестановок:
ограниченное количество знаков создает неограниченное число сочетаний любой степени
сложности путем перестановок. Возражая против этой идеи, Ростислав Викторович
Пазухин показывает, что как бы ни был велик набор знаков и как бы много перестановок
ни получалось, их количество все же будет ограниченным и исчислимым. Следовательно,
противоречие между конечностью знаков и бесконечностью смыслов будет неизменно
сохраняться. Это одно из неустранимых фундаментальных свойств языка. Суть этого
свойства заключена в особенностях взаимосвязи языка и мышления, а именно в том, что
постоянное опережающее развитие мысли вызывает необходимость использования уже
имеющихся знаков для новых значений. Результатом этого является широко распространенная многозначность языковых знаков, постоянный процесс создания все новых и
новых знаков. Знаков, однако, всегда будет меньше, чем значений, выражаемых с
помощью языка.
Таким образом, не в знаковой стороне языка следует искать объяснение огромных
возможностей номинации, обозначения; эти возможности заложены в развитии
человеческого сознания, отражающего окружающую действительность, в непрерывной
работе человеческого мышления. Постоянно возрастает экстралингвистический опыт
человека, растет число мысленных образов. Лингвистический опыт помогает человеку
создавать новые знаки — лексемы и новые структуры для их связи.
Особенность мысленных образов - означаемых языкового знака состоит в их недостаточной логической четкости. Составители словарей, преподаватели, разъясняющие
значения слов своим ученикам, родители, отвечающие на вопросы детей, знают, как
трудно найти четкое толкование значения слова, как много разных случаев употребления
слова надо учесть, чтобы не ошибиться. Бывает так, что городской ребенок знает,
например, слово гусеница только в значении часть танка и искренне изумлен, когда
слышит, как взрослые называют гусеницей какое-то ползущее живое существо.
Создание литературного языка во многом состоит именно в отработке более или менее
четких толкований, очерчивающих границы значений, закрепленных за той или иной
лексемой. Отработанные толкования фиксируются в словарях и предлагаются говорящим
на данном языке в качестве нормативных. Но обозначаемые мысленные образы постоянно обогащаются и развиваются благодаря растущему опыту человечества, в результате
чего происходят постоянные сдвиги в системе знаков. Каждый новый словарь отражает
эти сдвиги, совершающиеся иногда за 20-30 лет жизни общества.
Следует признать, что план содержания неизмеримо богаче, чем план выражения, что
24
он имеет собственные устройство и иерархию, во многом отличающиеся от устройства и
иерархии плана выражения. Из противоречия между многомерной системой мысленных
образов, объясняемой характером устройства и функционирования мозга, способного единовременно порождать комплекс идей, и линейной организацией языковых знаков, для
развертывания которых в устной форме необходимо время, а в письменной - еще и
пространство, и рождаются все несоответствия плана содержания и плана выражения, все
попытки вместить в план выражения больше единиц смысла при меньшем числе знаков
языка.
Языковые знаки не имеют жесткой связи с планом содержания, смещаются
относительно означаемых, способны указывать одновременно на несколько означаемых.
Они вечно скользят по мысленным образам, рождающимся у думающего человека,
который постигает объективную действительность и самого себя. Отсутствие формальной
логической четкости у большинства языковых означаемых, постоянная «текучесть" самих
означаемых делают систему лексем удобным средством для выражения все новых и
новых идей.
Некоторые минусы такой подвижности до известной степени преодолеваются в
цивилизованных обществах сознательной планомерной работой по нормированию
литературного языка. За пределами литературной нормы в сфере диалектов, просторечия,
устной разговорной речи подвижность в системе знаков не ограничивается: развитие
мыслительных категорий вызывает непрекращающиеся сдвиги в языковых знаках, ведет к
перестройке структуры и изменению системы. Именно поэтому ограниченный набор
знаков языка способен передавать неограниченное число смыслов.
По выражению лингвиста-теоретика Геннадия Прокопьевича Мельникова, диалектика
означаемого и означающего обладает достаточной глубиной и бесконечными переливами.
Знаковые отношения средств выражения и содержания в художественном тексте,
возможность выражать смысл без прямого словесного обозначения, имплицитно, широко
используется писателями и поэтами. В художественном тексте часто имеется имплицитный подтекст, присутствующий благодаря эксплицитно, т.е. словесно, выражен-ному
содержанию.
Отсутствие словесного обозначения позволяет интерпретировать подтекст по-разному,
давать разные толкования и «прочтения» художественных текстов. Анализ и поиски объективных интерпретаций художественных произведений являются задачей литературоведения.
Знаковый аспект языка в художественных текстах становится особенно наглядным, а
способы его проявления и использования особенно разнообразными. Здесь обретает
знаковый характер само звуковое оформление подобранных поэтом слов, становятся
значимыми звукоподражания и звукопись. Исследователь изобразительной знаковой
функции звуков Виктор Васильевич Левицкий пишет, что звукосимволизм как бы
дремлет в сознании человека и проявляется тогда, когда форма слова случайно приходит
в соответствие с содержанием слова.
Со времен Потебни обсуждается мысль о том, что значения слов в конкретных
контекстах сами могут становиться знаками других мыслительных образов. Если
языковой знак-лексема указывает на некоторый мысленный образ (Коля покраснел —
цвет его кожи стал красным), а этот образ в свою очередь способен по ассоциации
вызвать другой образ (покраснел — значит, смутился, застыдился и т. п.), то за одним
языковым знаком-лексемой могут открываться целые анфилады образов, создавая ту
глубину текста, без которой не мыслится подлинно художественное творение.
В восприятии художественного текста участвуют и левое полушарие, обрабатывающее
линейный ряд языковых знаков, и правое, где строятся пространственные и зрительные
конкретно-чувственные образы. Поэтому восприятие художественного текста часто
достигает яркости зрительного кинематографического восприятия.
Лингвист-теоретик Леонид Михайлович Васильев, называя значения слов знаками25
информаторами, полагает, что языковая семантика находится на более высоком уровне
абстракции. Однако «знаковость» значений слов не есть свойство языка. Она возникает
только в текстах благодаря сочетаниям языковых знаков друг с другом и рождается не из
свойств знаков, а из образного видения мира писателями, которое лишь символизируется
языковыми средствами. Вот одно из стихотворений Анатолия Жигулина.
Гулко эхо от ранних шагов.
Треск мороза как стук карабина.
И сквозь белую марлю снегов
Просочилась,
Пробилась рябина.
А вдали, где серебряный дым, —
Красноклювые краны, как гуси.
И столбов телеграфные гусли
Все тоскуют над полем седым...
У дороги, у елок густых,
Если в зыбкую чащу вглядеться,
Вдруг кольнет задрожавшее сердце
Обелиска синеющий штык...
А простор —
Величав и открыт,
Словно не было крови и грусти.
И над белой, сверкающей Русью
Красно солнышко
В небе горит.
(Анатолий Жигулин. Стихи.
Полынный ветер. М., 1975, с. 148)
Несомненна знаковая функция значений слов карабин, белая марля, просочилась,
тоскуют, седым, синеющий штык и ряда других. Значения этих слов ведут читателя к
образам прошедшей войны. Мирный зимний пейзаж, залитый солнцем, предстает как
картина, полная следов войны и горькой памяти о ней.
По словам одного из немецких лингвистов Манфреда Хардта, язык искусства близок к
естественному языку, но он может удаляться от естественного языка в безграничную область знаковой комбинаторики. Поэтическое творчество - самое свободное и самое
богатое возможностями игровое пространство для знаковых поисков и находок.
Литература
Волков А. Г. Язык как система знаков. М., 1966.
Ибраев Л. И. Надзнаковость языка (к проблеме отношения семиотики и лингвистики) // Вопросы
языкознания. 1981, № 1, с. 17-35.
Никитин М.В. Предел семиотики. Вопросы языкознания. 1977, №1, с. 3-14.
Семиотика. М, 1983.
Степанов Ю. С. Семиотика. М, 1971.
26