Воспоминания о Макаренко

Елена ПИХОЦКАЯ,
мастер
МАЛЬЧИКИ И ДЕВОЧКИ
Если с ними что-нибудь случится, я после этого жить не смогу...
Эти слова Антон Семёнович сказал мне взволнованным приглушенным голосом. Мы
стояли на Севастопольском вокзале и ждали поезда со второй группой коммунаров. Поезд
сильно опаздывал. Антон Семёнович не скрывал своего беспокойства.
И вот наконец опоздавший поезд прибыл. Никогда не забыть радости, с которой
встретили мы прибывших товарищей — всех до единого. Мы, девчата, не могли смотреть на
Антона Семёновича без слез.
Встреча эта как нельзя лучше свидетельствует о чутком, заботливом отношении
Макаренко к своим питомцам. Антона Семёновича часто называют отцом коммунаров. В
этом человеке действительно было много доброй отцовской теплоты. Это особенно ощущали
девочки, которые во много раз острее, чем мальчики, чувствовали отсутствие семьи,
материнской ласки. Доброе, сердечное отношение к нам Антона Семёновича глубоко нас
трогало.
К нему мы шли со всеми своими радостями, горестями и печалями и всегда получали
нужный совет.
Никогда не забуду случая с одним из провинившихся коммунаров. Вызвали его на
Совет командиров. Ребята горячатся, осуждают его, произносят пылкие речи. Антон
Семёнович всё время молчит. Он до поры до времени не произносит ни слова, ни единым
жестом или мимикой не показывает своего отношения к данному вопросу. Макаренко дает
полную волю страстям, предоставляет коммунарам, таким образом, возможность высказать
свою точку зрения.
Мнение всех сводится к одному: выгнать провинившегося из коммуны. Но вот слово
берет Антон Семёнович. Он спокойно, рассудительно говорит о том, что выгонять парня
нельзя, нужно оставить его в коммуне и силами всего коллектива перевоспитать. Я слежу за
тем, как меняется выражение лиц ребят. Антон Семёнович заставил всех призадуматься.
Каждый начал рассуждать: «А ведь, действительно, выгнать — это легче всего. А что будет с
парнем? Пропадет...»
Волна гнева постепенно спадает, унимаются страсти. Сейчас уже ни у кого не
повернется язык, чтобы произнести суровый приговор — выгнать. Совет командиров дает
крепкую взбучку провинившемуся, но в коммуне оставляет, берёт его под свою опеку.
Проходит месяц, другой, третий, проходят год, два... Парень выравнивается. Жизнь
показала, насколько прав был Антон Семёнович. И все помнят его слова: «Выгнать — легче
всего, а вот давайте попробуем все вместе исправить его...»
Макаренко учил каждого из нас видеть жизнь, понимать её, осмысливать явления. Я с
удивительной свежестью во всех деталях припоминаю его уроки литературы. Антон
Семёнович предлагал нам иногда описать картину, висящую здесь же в комнате, или даже
описать карандаш. И тогда каждый из нас убеждался, как пристально вглядывался в вещи, в
людей, в жизнь Антон Семёнович. Перед нами как бы раскрывался мир, мы по-новому начинали видеть всё, что происходит вокруг.
У входа в коммуну Дзержинского ребята соорудили нарядную арку. Я запросто
называла её «воротами». И вот Антон Семёнович предложил мне написать целое сочинение
о нашей арке. Я сперва даже не представляла себе, что можно рассказать о ней, но Антон
Семёнович помог мне осмыслить тему сочинения. Оказывается, было что сказать. Арка с
развевающимися флажками радостно раскрывает нам свои объятия после возвращения из
утомительных походов. Арка своим торжественным обликом олицетворяет нашу молодость,
наш задор, нашу решимость. Проезжим арка сообщает, что здесь расположился
организованный коллектив.
Сейчас уже трудно припомнить всё, что было тогда сказано о нашей арке. Написав
сочинение об арке, я несколько дней ходила под огромным впечатлением: вот, оказывается,
как много можно сказать о такой простой и привычной вещи, как арка у входа в коммуну.
А ведь Антон Семёнович учил наблюдательности не только меня. Всем нам он
открывал глаза на окружающее и учил не только видеть, но и описывать виденное образным,
ясным и точным языком. Помню, как во время путешествия по Кавказу зашел к нам в
комнату Макаренко и предложил написать сочинения о своих путевых впечатлениях.
Каждому нашлась интересная, волнующая тема — вот когда заскрипели перья.
Мы очень любили уроки истории, проводимые Антоном Семёновичем. К ним
готовились с особой тщательностью и прилежанием.
Помню самый первый урок. Сидела я на первой парте. Антон Семёнович вошел в
класс, строгий, подтянутый, какой-то официальный. У меня холодок прошел по коже от
страха, от ожидания чего-то необычного. Но всё это было лишь в первый миг. Едва Антон
Семёнович заговорил, едва обвел он прищуренными близорукими глазами весь класс, как
сразу стало легко и просто. Макаренко рассказывал об очень интересных вещах и урок вёл
так, будто делился с нами своими мыслями.
Не выучить урока, заданного Антоном Семёновичем, было невозможно. Мы
совершенно не боялись нашего учителя, но было совестно прийти на его урок
неподготовленным.
Хочется рассказать, каким сердечным и простым человеком был Антон Семёнович в
быту.
В коммуне имени Дзержинского было немало девочек. Когда в 1929 году я прибыла
сюда, то при оформлении документов узнала, что я уже здесь тридцатая девочка. А затем
девчат стало значительно больше.
Макаренко проявлял о нас особую заботу, старался каждой дать специальность, учил
мальчиков с уважением относиться к нам. Коммунарки и поныне часто вспоминают
праздник 8 Марта, когда Антон Семёнович объявил, что сегодня в столовой подают и
обслуживают только мальчики. Это был не только красивый и благородный жест, это был
метод воспитания нового человека.
А.С. Макаренко в своих произведениях уделяет немало внимания вопросам
нравственного воспитания молодежи. Мне и моим подругам выпало огромное счастье
видеть, как умело, творчески разрешал эти сложные вопросы сам Антон Семёнович.
В нашей школе не было раздельного обучения. Мальчики и девочки занимались
вместе. Это делало наш коллектив еще более дружным и сплоченным.
Вспоминается множество подробностей, которые в сумме своей дают любопытную
картину последовательного и умелого нравственного воспитания, проводимого Антоном
Семёновичем.
Парадная форма коммунаров имела белые воротнички. Часто перед праздничным
выходом в город Антон Семёнович говорил нам:
— А ну, девчата, пришейте мальчикам воротнички, посмотрите, все ли пуговицы на
местах...
И вскоре это вошло в обиход, стало обычным: девочки пришивали мальчикам
воротнички и пуговицы.
Как-то в столовой Макаренко посадил меня и мою подругу Розу Красную за один стол
с коммунарами Ваней Волченко и Сеней Никитиным. Я и Роза дружили с этими парнями, и
Антон Семёнович не хотел, чтобы мы прятались от коллектива. Он считал, что настоящая
здоровая дружба должна быть открытой. Однако мы с Розой в первый же день заупрямились
и не пошли обедать, стесняясь сидеть со своими друзьями за одним столом. Ну и влетело же
нам тогда от Антона Семёновича!
— Это что за барышенство?! — строго спросил он.
Мы не нашли что ответить, замялись, смутились. Одним вопросом Макаренко сразил
нас, дал понять неуместность нашего необдуманного поступка.
С большим тактом улаживал Антон Семёнович и производственные отношения
девушек и юношей. На первых порах на созданном в коммуне заводе было мало станков.
Мальчишки, как одержимые, все хотели стать токарями, шлифовщиками, фрезеровщиками.
Но Совет командиров поставил у станков и девочек. Первыми из них стали к фрезерным
станкам я и Роза. Среди парней поднялся шум: «Зачем к станкам поставили девчонок? Пусть
работают в швейной мастерской». Но Макаренко быстро утихомирил их:
— Нет, — сказал он, — мы и девочек будем обучать индустриальным профессиям.
Завод наш должен расти, развиваться, нам необходимо подготовить рабочих самых
различных профессий.
С гордостью входили мы в цех. «Какое высокое доверие оказал нам сам Макаренко! И
мальчишкам утерли нос! Пусть не воображают, что только они понимают в машинах». Уж
мы, девчонки, лезли из кожи вон, стараясь работать не хуже хлопцев. Работа на фрезерных
станках нас очень заинтересовала. Получалось, в общем, неплохо, и вскоре многие из нас
стали хорошими производственницами.
В годы первой пятилетки, когда вся страна была охвачена небывалым трудовым
подъёмом, коллектив коммунаров шел в ногу со всем советским народом. Плакаты и лозунги
призывали коммунаров работать лучше, устранять недостатки на производстве и в быту.
Приступив к работе на заводе, мы вскоре убедились, как пригодились нам знания по
физике, математике, черчению... В цехах фотозавода трудились юные, но хорошо
подготовленные люди.
Наш молодежный завод умело осваивал технику, быстро наладил выпуск
электросверлилок и пленочных фотоаппаратов «ФЭД», начал работать ритмично, по
графику, давая стране всё больше и больше продукции. В цехах разгорелось
социалистическое соревнование, и в первых рядах ударников были комсомольцы.
Наш трудовой энтузиазм не знал, казалось, границ. За любое дело, пусть даже очень
сложное и трудоемкое, брались мы с жаром и всегда с честью справлялись с ним. Иногда
Антону Семёновичу приходилось даже немного унимать наш пыл.
Как-то комсомольцы старшего возраста для успешного выполнения плана решили
поработать в ночное время. Третьей смены у нас не было, поэтому вся затея проводилась в
строгом секрете.
Под покровом ночи ребята побежали на завод, проникли в цехи и стали к станкам, не
подозревая, что Антон Семёнович весь этот «ночной штурм» прекрасно видел. Макаренко
отдал приказ выключить рубильник. Станки остановились. Появился Антон Семёнович и
скомандовал: «Марш спать!» «Энтузиасты» вмиг разбежались по спальням.
Антон Семёнович был очень живым, остроумным человеком. Свой природный юмор
он часто использовал для педагогических целей. Находчивость и выдумки Макаренко
поражали подчас всех, а шутки его были понятны даже самому маленькому коммунару.
Нельзя без смеха вспомнить «Музей древних находок», устроенный Антоном
Семёновичем у себя в кабинете. На «стендах» этого музея мы могли видеть пустую
коробочку из-под крема для обуви, старую зубную щетку, носок, чулок, резец для токарного
станка. Все эти вещи Антон Семёнович обнаруживал во время обхода спален после
генеральной уборки. Он молча забирал их. Сначала мы не знали, для чего. Но вскоре в
кабинете появилась эта странная выставка с надписями «Руками не трогать», «Экспонат XVI
века», «Экспонат XVIII века», и т.д. В кабинет началось паломничество коммунаров.
Каждый хотел взглянуть на диковинную выставку, кое-кто узнавал здесь свои вещи и,
потупив взор, покидал кабинет. Макаренко никого не стыдил, не укорял, не называл
фамилий ребят, у которых были взяты эти вещи. Но для всех это был памятный урок.
Каждый стал следить за чистотой в тумбочках и шкафах,— никому не хотелось пополнять
«музей» новыми экспонатами.
Перестала и я прятать под подушку свои любимые резцы. Я и мой сменщик Шура
Гуляев, как зеницу ока, берегли резцы. В то время они были для нас самой большой
ценностью. Я же не находила для них более надежного места, чем у себя под подушкой.
Ложась спать, я бережно клала туда эти металлические пластинки, думая о том, как легко и
мягко будут они завтра снимать стружку с обрабатываемой детали. Со светлыми мечтами и
грезами мы, будущие работницы, засыпали в коммунарской спальне.
Когда думаешь об эпизоде с «музеем», невольно приходишь к мысли о том, насколько
осторожен и тактичен был Антон Семёнович. Он всех нас проучил, но никого не обидел.
Рассказывая людям об А.С. Макаренко, мне подчас трудно даже объяснить, насколько
он был мягок, внимателен и отзывчив. Макаренко нужно было лично знать, чтобы понять эти
стороны его души.
В моей памяти сохранилось множество эпизодов, в которых А.С. Макаренко встает
очень человечным.
Во время поездки в Москву мы посетили Кремль, Мавзолей В.И. Ленина, музеи
столицы. В свободное от экскурсий время коммунары небольшими группами, парами и в
одиночку бродили по Москве, осматривали её улицы и площади. Пошли гулять по улице
Горького и мы с Розой Красной. Идем по оживленной магистрали, среди густой толпы
москвичей, как вдруг нас окликает Антон Семёнович. Оказывается, он тоже решил пройтись
по московским улицам. Приятная встреча! Мы улыбаемся друг другу, счастливые, что стоим
вот тут, почти у самого Кремля — сердца нашей любимой столицы. Все мы не произносим в
этот миг ни слова, но на душе радостно, светло, ликующе...
Антон Семёнович хочет сделать нам какой-нибудь сюрприз. Подходит к лотку
«Моссельпрома» и покупает по плитке шоколада и коробке конфет. Делает он это так, как
добрый отец, вышедший в город с двумя дочерьми. Когда мы слегка заупрямились,
смутившись таким вниманием Антона Семёновича, то в ответ услышали ласковое, доброе
отцовское ворчание: «Ну, ну, без разговоров...»
Коробку с этикеткой «Моссельпрома» я хранила как драгоценную память долго, до
самого начала Великой Отечественной войны.
Между прочим, Антон Семёнович не только в Москве угощал нас во время прогулок
по городу. Помнится, в Ялте или Тбилиси во время сильной жары мы гуляли по тенистым
улицам. В стороне прогуливался Антон Семёнович со своей неизменной тросточкой в руке.
На нем была белоснежная гимнастерка; через плечо — тонкий ремешок с кожаной сумкой.
Макаренко издали поглядывал на своих питомцев, рассыпавшихся по всей улице. Вид у него
был такой, будто он молча любовался нашей шумной и веселой братией, заполнившей,
казалось, весь город.
Под развесистым платаном стоял мороженщик со своим чудесным прохладительным
лакомством, предметом мечты, кажется, всех ребят на свете. Антон Семёнович подошел к
мороженщику и через минуту окликнул нас:
— Угощайтесь, ребята!
Вскоре вокруг коляски с мороженым стоял уже довольно плотный кружок
коммунаров. Все ели вафли с пломбиром. Мороженщик едва успевал работать ложкой,—
подходили всё новые и новые группы коммунаров. Антон Семёнович говорил:
— Малышей, малышей сюда...
Он всегда заботился о том, чтобы конфеты, шоколад, фрукты, торты, апельсины
обязательно попадали самым маленьким коммунарам. Так у нас в коллективе выработался
неписанный закон: самый вкусный кусок — малышу!
Коль скоро я уже заговорила о еде, то упомяну о такой характерной мелочи. Все мы в
коммуне очень любили жареный картофель. Антон Семёнович знал это, и при каждом
удобном случае, а также в дни праздника мы обязательно получали это блюдо. Когда на
столе появлялась жареная картошка, каждый из коммунаров знал: это уж Антон Семёнович
позаботился!
Коммунарская детвора очень любила также халву. Все мы и по сей день помним, как
однажды, в праздник 8 Марта, Антон Семёнович сказал:
— А сегодня, ребята, у нас халва...
— Только для девочек? — осторожно спросили хлопцы.
— Нет, для всех.
Таким образом, наш женский праздник ощутили все коммунары. Мы вволю наелись
халвы, а один из малышей даже сказал:
— Хоч бы каждый день был девчачий праздник!
Возможность вкусно накормить ребят всегда доставляла Антону Семёновичу
большую радость. Питание в коммуне было хорошее. Антон Семёнович много заботился о
разнообразии блюд. За совершенным проступком следовало обычно наказание — Антон
Семёнович лишал коммунаров кино, культпохода в театр и т.д. Но никто из бывших
дзержинцев не знает случая, когда бы Макаренко оставил коммунара без еды! Такого
наказания у нас никогда не было.
Мне часто приходилось бывать на заседаниях Совета командиров. Какие только
вопросы там ни обсуждались! Вся жизнь коммуны отражалась в нашем органе самоуправления. Сейчас уже трудно во всех деталях припомнить те заседания, в которых со всей
яркостью проявлялось педагогическое мастерство Антона Семёновича. Один только
маленький и незначительный на первый взгляд эпизод запомнился мне, и в нём я вижу
Макаренко как рассудительного и трезвого педагога. Мальчикам старшего возраста у нас
разрешалось курить. Разрешение давал Совет командиров. Больше того, курильщику даже
выдавали табачный паек. Как-то один мальчик младшего возраста обратился в Совет
командиров с просьбой разрешить ему курить. Я запротестовала:
— Нечего ему разрешать! Маленький еще! Пусть подрастёт.
Но Антон Семёнович меня не поддержал.
— Надо разрешить,— сказал Макаренко. — Всё равно он будет украдкой курить, а
это ещё хуже. Если же мы разрешим, возможно, и охота у него отпадет...
Макаренко был прав.
В этом мы все скоро убедились. И этот парень, и многие другие, получив разрешение
Совета командиров, вскоре совсем бросали курить.
«Ох и хитрый же Антон Семёнович,— думала тогда я.— Знает, что для ребят
запретный плод сладок! Поэтому и разрешает курить. А как получит парень разрешение
Совета командиров, так и отпадает у него охота к табаку...»
В менее выгодном положении по отношению к мальчикам оказывались мы, девочки.
У мальчиков были свои прихоти, вроде табака, а у девочек — свои. Чем больше мы
подрастали, тем явственней проявлялся наш чисто женский интерес к нарядам.
Антон Семёнович прекрасно знал это и совсем не одобрял нашего влечения к
модничанию.
Как-то разозлившись, он сказал девчонкам:
— Ах, вы, шкафы, гардеробы! Вам бы только о тряпках, о нарядах говорить.
Антон Семёнович приучил нас к аккуратной, чистой, хорошо пригнанной одежде и
резко критиковал всякую вычурность и надуманность в платье.
Должна сказать, что Антон Семёнович на всю жизнь привил многим своим питомцам
свой вкус. Я и по сей день дружу с группой коммунарок. Каждая из них одета скромно, со
вкусом, и в этом я вижу результат педагогического воздействия Антона Семёновича. Какими
он нас воспитал, такими мы и остались, свято храня его наставления и советы.
Личная скромность Антона Семёновича переходила иногда все границы. Я могу без
всякого преувеличения сказать, что в жизни своей больше не встречала такого скромного и
бескорыстного человека. Даже будучи детьми, не имея никакого жизненного опыта, мы
понимали и ценили скромность А.С. Макаренко.
На заре существования коммуны Дзержинского Антон Семёнович жил одно время в
том корпусе, где находились душевые. Комнатка Макаренко была как раз под душевыми, и
сюда часто проникали сверху вода, сырость и испарения. В то время в коммуне было уже
немало построек и, как «хозяин» коммуны, Антон Семёнович мог бы выбрать себе и своей
старушке-матери жилье поудобнее. Но он этого не делал.
Все мысли и заботы его были о коммунарах — он старался разместить и устроить их
как можно лучше. Когда кто-нибудь из коммунаров старшего возраста пытался говорить ему
о непригодности жилья под душевыми, он и слушать ни о чём не хотел. Лишь впоследствии
Антон Семёнович занял скромную квартирку в построенном для сотрудников коммуны
доме.
Мне часто приходится слышать и читать о разносторонних дарованиях Макаренко. В
них я сама имела возможность лично убедиться. Макаренко многое умел: он писал для
наших юных артистов пьесы, рисовал, чертил, преподавал в школе несколько предметов,
был блестящим организатором, администратором, хозяйственником. Можно перечислить
ещё множество удивительных качеств Антона Семёновича.
Но знает ли кто-либо, кроме нас, коммунаров, что ко всему этому Макаренко был ещё
и неплохим музыкантом? Да, он очень приятно пел и умел играть на скрипке.
Ветераны коммуны Дзержинского помнят, конечно, хор, созданный Антоном
Семёновичем, помнят, как он аккомпанировал хору на скрипке. Особенно запомнился
концерт, в котором исполнялись русские народные песни. Мы все их глубоко чувствовали:
особенно нравилась нам партия скрипки, печальная, грустная... Мы глядели на Антона
Семёновича, как на волшебника, умевшего извлекать из скрипки такие чарующие звуки...
О предполагающемся уходе Антона Семёновича из коммуны и о предстоящем его
отъезде в Киев я узнала со слов жены Макаренко — Галины Стахиевны. Было это во время
нашего путешествия по Волге.
В жаркий полдень коммунары неровным строем шагали по холмистому берегу. Я шла
в сторонке вместе с Галиной Стахиевной. Не помню уже точно, как зашел разговор об уходе
Антона Семёновича из коммуны, но Галина Стахиевна подтвердила, что это действительно
так.
В душе моей что-то оборвалось. Коммуна без Макаренко! — это казалось почти
немыслимым, невероятным.
Когда позже в Харькове Антон Семёнович официально сообщил нам об этом, когда
он держал перед нами в клубе свою простую, ясную прощальную речь, то рыдали не только
многие коммунары, но и рабочие фотозавода, никогда не жившие в коммуне и не
воспитывавшиеся у Макаренко. В день своего отъезда Антон Семёнович долго прогуливался
с группой воспитанников по территории коммуны. Мы не скрывали своих слез, своего горя.
Антон Семёнович ободрял нас:
— Ну, вы ведь стали уже взрослыми людьми. Вышли в люди, имеете специальность...
Голос Макаренко был особенно мягок, приветлив...
Он как бы взглядом прощался с корпусами коммуны, прощался с каждым из нас,
особенно со старожилами, первыми коммунарами, своей верной, надежной опорой во всех
начинаниях.
Шли годы, мы подрастали. Незаметно в счастливом доме коммуны пролетело наше
детство, наступила юность... Коммунары старшего возраста вступали в самостоятельную
жизнь. Коммуна дала в руки каждому крепкую индустриальную профессию, нужные знания,
вывела на широкий жизненный простор.
Многие из нас становились взрослыми людьми. Вот вступили в брак Люба Теренина и
Коля Глупов. Стали мужем и женой Анна Редина и Алеша Землянский. Пришла любовь и ко
мне. Коммунар Ваня Волчеико, любимец всех ребят, «Волчок», о котором с такой
нежностью писал Макаренко в своих книгах, стал моим мужем.
Антон Семёнович одобрил наш брак. Он видел, что мы стали уже самостоятельными
людьми, что чувства наши глубокие и серьезные. «Что ж, в добрый час!» — говорили нам
улыбчивые милые глаза Антона Семёновича.
У нас в коммуне А.С. Макаренко завел порядок, по которому часть нашей зарплаты
оставалась на сберегательной книжке до выхода из коммуны. Были деньги и у нас с Ваней.
Вступив в брак, я осталась работать на фотозаводе, и мы перешли жить в один из заводских
домов. Коммуна дала нам и другим молодоженам нужную мебель, белье и хозяйственную
утварь. Вот когда нам понадобились и наши сбережения! Антон Семёнович крепко поставил
нас на ноги.
Отблагодарить его за всё, что он сделал для нас, мы могли только одним — честным
трудом. Так мы и делали. Еще в бытность Антона Семёновича в коммуне я стала участницей
социалистического соревнования и была премирована часами. Эти часы я храню и по сей
день, ведь об этой моей награде знал Антон Семёнович!
Сперва я работала в цехе, затем стала копировщицей, а выйдя замуж, снова перешла
на производство в экспериментальный цех и работала сборщицей фотоэкспонометров. На
созданном в коммуне фотозаводе я проработала беспрерывно несколько лет.
Антон Семёнович и после отъезда из Харькова в Киев продолжал поддерживать
тесную связь с нашей семьей. Он часто писал моему мужу, интересовался нашей работой,
учебой, спрашивал адреса многих коммунаров, узнавал, кто где работает, кто кем стал, не
нуждается ли в помощи... Ваня аккуратно отвечал Антону Семёновичу на все его письма. В
одном из писем Антон Семёнович прислал «Волчку» свою фотографию с очень теплой
надписью, назвав его «лучшим из лучших коммунаров».
Когда в начале марта 1939 года Макаренко прибыл в Харьков, Волченко поехал к
нему в гостиницу «Красная» и пригласил к нам в гости. Антон Семёнович при всей своей
занятости охотно принял приглашение.
Я готовила ужин и с волнением ожидала прихода Антона Семёновича. И вот он
явился, оживленный, веселый, но постаревший. Это меня удивило и огорчило. В отличие от
обычной для него полувоенной формы, он был одет в гражданский костюм. Я впервые
увидела Антона Семёновича в шляпе.
Макаренко поставил в угол свою тросточку и, очевидно, прочитав изумление на моём
лице, улыбнувшись сказал:
— Вот в каком виде приходится ходить... Не привык я к этому костюму, но что
поделаешь,— приходится...
Антон Семёнович приласкал моего двухлетнего сынишку, попытался что-то ему
сказать и тут же добавил:
— Впрочем, это ведь ещё не мой возраст... Этим А.С. Макаренко хотел только
сказать, что в орбиту его педагогического воздействия входят ребятишки постарше. — На
Совет командиров этого карапуза не вызовешь...
В то время мы уже жили в доме инженерно-технических работников. Учителя
Тимофей Денисович Татаринов и Виктор Николаевич Терский, а также коммунар Щура
Гуляев, жившие в нашем доме, зашли к нам повидаться с Антоном Семёновичем.
Оживленная беседа продолжалась до самого утра. Никто из нас не заметил, как
рассвело — так быстро пролетело время...
Антон Семёнович вспомнил нашу коммунарскую жизнь, случаи из быта дзержинцев,
интересовался судьбой многих воспитанников.
С горечью говорил Макаренко о том, что не все нынче в коммуне, из которой он
уехал, обстоит так, как ему хотелось бы. Не нравились ему некоторые новые порядки... Всем
нам больно было сознавать, что, увы, он был прав...
Слова Макаренко: «Что стало с коммуной» — врезались мне в память навсегда.
Через день мы провожали Антона Семёновича, а недели через три радио принесло
печальную весть — сердце его перестало биться.
В тот день, осиротевшая, я долго ходила по своей комнате, которая, казалось,
опустела. «Вот тут стояла тросточка Макаренко, вот здесь висело его пальто, а там лежала
шляпа....»
Я вышла из дому, взглянула на корпуса коммуны и всё, на какой-то миг стало чужим.
Но когда в тот же день я увидела, как сотни бывших коммунаров и рабочих завода
оплакивали кончину нашего Антона Семёновича, то поняла, что эти люди его не забудут, что
и они, и те, кто лично никогда не знал Макаренко, а знаком с ним лишь по его книгам, всегда
будут помнить и любить этого человека.
Публикуется по «Удивительный человечище». – Харьковское книжное издательство, 1959.,– 159 с.