РОЖДЕНИЕ - появление человека на свет

Рождение - появление человека на свет.
Рождение детей осознавалось в русской деревне как главная цель брака и
главное предназначение женщины. Беременную называли «непраздной», т. е.
занятой делом. Идея материнства, понимаемая как обязанность рожать и
воспитывать детей, готовила девушек к замужеству. Бесплодие одного из супругов
считалось большим несчастьем для семьи и расценивалось как Божье наказание.
Напротив, про многодетные семьи говорили: «У кого детей много, тот не забыт у
Бога».
Икона Божьей Матери «В родах Помощница». XIX
е.
Акт
воспринимался
зачатия
русскими
ребёнка
людьми
в
комплексе с древними мифологическими
представлениями об окружающей живой
природе.
По
этим
представлениям,
ребёнок развивается в утробе матери, как
посеянное зерно в земле. В старинной
песне пелось: «Меня батюшка засеял, меня
мать родила», а героиня одной из былин
Настасья-Королевишна
так
сообщает
богатырю Дунаю о своей беременности:
«У меня с тобой есть во чреве чадо посеяно. Принесу тебе я сына любимого». В
русском фольклоре беременная женщина часто сравнивается с землёй, ожидающей
урожая. Наряду с этим были распространены представления о том, что человек
развивается в утробе матери, как цыплёнок в яйце. В старинной русской загадке о
человеке говорится: «Три года — яйцо, тридцать лет — медведь, шестьдесят лет —
курица». Кроме того, архаическое сознание допускало возможность непорочного
зачатия: от ветра, который «надул в женщину ребёнка», от выпитой наговоренной
воды, от съеденной горошины. В одной из русских сказок, записанной А. Н.
Афанасьевым, говорилось, что царица съела горошинку, «разбухла горошинка, и
царице тяжёленько, горошинка растет да растет, и царицу все тягчит да гнетет».
В почтеньи. 1925-1926. Фото С. А. Лобовикова
Момент
зачатия
считался
очень
важным для будущего ребенка, так как
именно
он
определяет
его
дальнейшую
судьбу. Русские люди верили, что ребенок
будет трудолюбив, здоров, красив, весел,
умен,
если
его
зачатие
произойдет
в
счастливый день и в счастливое время суток.
Судьба
детей,
зачатых
в
запрещенное,
недоброе, неблагоприятное время, будет несчастной. Особенно опасными считались
двунадесятые праздники, воскресенье, поминальные дни, годовые посты и постные
дни (среда и пятница) — зачатие в эти дни, по мнению крестьян, приведет к тому,
что человек вырастет дураком, мошенником, вором или разбойником. Глухота
ребенка, слепота или немота объяснялись его зачатием в пятницу.
В период беременности женщина должна была вести себя так, чтобы
ребенок, находившийся в ее чреве, нормально развивался и появился на свет
здоровым
и
крепким.
Женщине,
вынашивающей
ребенка,
полагалось
контролировать свои эмоции, пребывать в хорошем расположении духа. Она не
имела права обидеть человека или животное, посмеяться над убогим. Беременным
женщинам нельзя было выходить на улицу после захода солнца (т. с. в то время,
когда появляется нечистая сила), Провожать покойника до кладбища, целовать его,
прощаясь, присутствовать на поминках, смотреть на пожар, переступать через
веревку или коромысло. Считалось, что нарушение этих правил может принести
несчастье ребенку.
Во время беременности женщина также должна была много молиться,
регулярно ходить в церковь, причащаться, обращаться С молитвами к Божьей
Матери — всеобщей заступнице, к св. Варваре или Екатерине — покровительницам
беременных, к св. Иоанну Воину с просьбой о сыне, к св. Марии Египетской, якобы
даровавшей девочек. Беременные, кроме обычных канонических молитв, читали
особые молитвы, соответственно этапу беременности. Так, например, в Олонецкой
губернии женщины с первого шевеления ребенка каждый вечер читали такую
короткую молитву: «Рождество Богородицы, жена мироносица, зародила неведомо
и разроди неведомо Милосливая Пресвятая Богородица, не оставь, не покинь меня
грешную, потерпи моим грехам».
Беременность была окружена множеством древних поверий. Так,
например, беременная женщина связывалась с идеей плодородия вообще и
животворящей
силой
земли
в
частности.
Иногда
беременная
женщина
ассоциировалась с Богородицей, вынашивающей Младенца Иисуса, а ее чрево
отождествлялось с Божьим домом — церковью. Верили, что беременная женщина
способна избавить от болезни. Так, например, крестьяне западных губерний
Европейской России верили, что она может помочь бесплодной женщине
избавиться от се несчастья. Для этого беременная женщина должна в Новый год
первой войти в дом бесплодной женщины. Если начинался мор скота, беременных
женщин впрягали в соху, чтобы провести вокруг деревни магический круг —
борозду, якобы препятствовавшую проникновению Коровьей Смерти. Кроме того,
широко было распространено поверье, что ожидающая ребенка женщина передает
свое плодородие полям и животным. В Южной России, например, считали, что если
купленную корову в дом введет беременная женщина, то корова будет хорошо
телиться и давать много молока. В северных губерниях существовало поверье, что
если в момент первого сева беременная пройдет вдоль ржаного поля, то урожай на
нем будет обильнее прежнего.
В то же время беременность, по мнению крестьян, была состоянием
опасным как для самой женщины и окружавших ее людей, гак и для всего
миропорядка в целом. Эта опасность объяснялась тем, что она имеет в момент
беременности две души, а также тем, что она находится на границе между «нашим»
и «иным» миром, т. е. на границе, отделяющей жизнь от смерти.
Двойственным было и отношение к родам. В русской традиционной
культуре рождение человека, с одной стороны, воспринималось как великое
таинство и воплощение Божьего замысла: «Бог дал, Бог взял», «Божья прибыль»,
«Дети — благодать Божья». Существовало поверье, что у постели роженицы стоит
сама Божья Матерь, помогая в родах: «Пресвятая Мать Богородица, сойди с
престола Господня, и бери свои золотые ключи, и отпирай у рабы Божьей мясные
ворота, и выпущай младенца на свет и Божью волю». С другой стороны, акт
рождения считался сакрально нечистым. Это объяснялось верой людей в
греховность соития мужчины и женщины, о которой говорилось в писаниях отцов
Церкви, и древними мифологическими представлениями о связи новорожденного с
«иным» миром, из которого он приходит.
Роды проходили обычно в бане, иногда на повети, в подклете, в чулане,
хлеву, т. с. вне жилого пространства. Это было вызнано естественным желанием
женщины уединиться для родов, а также страхом внести «нечистоту» в сакрально
чистое жилое помещение. Новорожденного принимала свекровь роженицы или ее
мать, а при первых родах — повитуха (пупорезка, бабка). Каждая повитуха знала
много практических приемов для облегчения родов, использовала лекарственные
травы, главным образом усиливающие схватки и кровоостанавливающие, умела
определять состояние здоровья роженицы и новорожденного. Практическая помощь
всегда
сопровождалась
различного
рода
магическими
действиями,
способствующими, по поверью, успешному процессу родов. Все они совершались
по принципу так называемой подражательной магии. Подражательная магия лежала
в основе действий, имитирующих рождение, таких, например, как проползание
роженицы под дугой, под столом. Считалось, что всякая замкнутость мешает
быстроте родов, поэтому необходимо развязать все узелки на одежде роженицы,
распустить ей волосы, раскрыть все двери и ворота, поднять крышки сундуков,
ларей, снять с устья печи заслонку и т. п. Для облегчения родов роженицу поили
водой, в которую были положены угольки, выскочившие из печи, или водой, слитой
с куриного яйца: «Как курица яичко скоро сносит, так бы и ты, раба Божья, скоро
распласталась» и т. и. Многие повитухи, особенно при трудных родах, обращались
за помощью к христианским святым, прежде всего к св. Соломонии (св.
Соломониде, Соломес), которая, по апокрифическому преданию, принимала роды у
самой Богородицы. В молитвах, обращенных к св. Соломонии, повитуха говорила:
«Бабушка Соломонида, приложи рученьки, приложи рученьки рабе Божьей
(имярек)».
Повитуха должна была защитить мать и новорожденного от нечистой
силы, которая, по поверью, стремилась захватить младенца, пока он не окрещен, и
наслать болезнь на женщину, пока она беззащитна. Помещение, в котором
проходили роды, повитуха окропляла святой водой и окуривала ладаном, она читала
молитвы, обращенные к Богу и святым угодникам: «Распростай, Господи, одну
душу грешную, а другую безгрешную. Отпусти, Господи, душу на покаяние, а
младенца на крест». Существовал также обычай зажигать в доме роженицы лампаду
перед иконами и венчальную свечу, которая, считалось, не только защищала
новорожденного от нечистого, но и облегчала страдания его матери.
Рождение ребенка сопровождалось целом рядом ритуальных действий,
направленных на обеспечение будущей счастливой жизни младенца. Заботясь о том,
чтобы ребенок был любим отцом, его принимали от роженицы на мужскую рубаху.
Чтобы новорожденного любили все деревенские жители, его обтирали полотенцем,
к которому прикасались руки многих людей. Пуповину старались отрезать девочке
на прялке, а мальчику — на топоре, чтобы ребенок приобрел способность
соответственно к женским или мужским работам. По обычаю, ее отрезали на
расстоянии трех пальцев от живота ребенка, полагая, что тем самым обеспечивают
ему в будущем нормальную сексуальную жизнь, иначе, повзрослев, девочка станет
слишком похотливой, а мальчик будет страдать «иевстанихой». После этого бабкаповитуха подносила ребенка к матери, заставляя ее посмотреть ему в глаза, чтобы
установить между ними неразрывную духовную связь.
В завершение родовых процедур мать и новорожденного мыли в бане. Это
была не простая гигиеническая процедура, а ритуальное очищение от «родовой
скверны» и защита от нечистой силы, сглаза и т. п. Повитуха сначала хлестала
роженицу веником, а затем нашептывала над куском принесенного с собой хлеба
заговор: «Как на хлеб на соль и на камешек ничто не приходит, так бы и на рабицу
Божию (имярек) ничто не приходило: ни порчи, ни прикосы, ни озевы, ни оговоры и
никакие скорби. Поставлю я кругом тебя тын железный от земли до неба, от востоку
до запада». Хлеб полагалось положить в пазуху (напуск на рубахе) роженицы.
Новорожденного повитуха парила со словами: «Бабушка Соломоньюшка Христа
парила да и нам парку оставила. Господи, благослови! Ручки, растите, толстейте,
ядренейте; ножки, ходите, свое тело носите; язык, говори, свою голову корми.
Бабушка Соломоньюшка парила и правила, у Бога милости просила. Не будь седун,
будь ходун; банюшки-иарушки слушай. Не слушай ни уроков, ни причищев, ни
урочищев, ни от худых, ни от добрых, ни от девок-пустоволосок. Живи, да толстей,
да ядреней» (Майков 1998,144). После этого ребенка клали на спинку и начинали
его «править», т. е. придавать его головке нужную форму, разминать косточки,
вытягивать тельце, распрямлять ручки, ножки. Новорожденного несколько раз
потряхивали и
говорили:
«Расправлен, теперь уж уродцем не будешь!»
Новорожденный, по русским представлениям, в момент рождения получал душу и
долю-судьбу. Душу ему вкладывал ангел-хранитель, который, выполняя Божью
волю, потом заботился о ней до самой смерти человека и еще сорок дней после
смерти, пока душа «не определится» в «ином» мире. Некоторые крестьяне думали
также, что Бог дает человеку душу в момент его зачатия или когда ребенок делает
первые движения в утробе матери.
И. А. Пелевин.
Молодая мать. 1868. Мает
В
момент
рождения
по
разным
приметам старались узнать будущее младенца:
«Свято дня рождения младенца, в кой же день
кто родится, то нрав и судьбу приемлет»; «На
родах судьба написана». Правда, существовало
также и представление о том, что судьба ребенка
определена еще до его рождения. Это нашло свое
отражение прежде всего в житиях святых, где
родители узнают о необычной доле своего
ребенка еще задолго до его рождения. Русские
верили, что человек имеет только одну судьбу, что она записана Богом в книгу и не
может быть никем изменена: «От судьбы не уйдешь», «Что будет, то будет, того не
минуешь». Бог мог дать ребенку судьбу как в хороший день, так и в плохой.
Особенно благоприятным днем для появления человека на свет считалась Пасха.
Верили, что человек, родившийся в это день, получал покровительство Бога и
счастливую судьбу. В старинном свадебном величании жениха говорится:
Ты умел хорошо родитися!
И богато снарядитися!
Поносила тебя матушка
Во утробе девять месяцев
Тяжелым-тяжеленько
Во десятый-то породила,
Во Христову заутреню
Как во первый большой благовест.
Верили, что хорошую судьбу получает ребенок, рожденный осенью, когда
собран урожай, или ранней весной (за исключением мая), когда расцветает природа.
А лучшее для рождения время суток — с полуночи до полудня, когда солнце на
подъеме. Ребенка, появившегося на свет в Великий или Рождественский пост, в день
памяти святых мучеников, наоборот, ждала тяжелая жизнь. Неудачным днем
считалась также пятница, особенно совпадавшая с тринадцатым числом, а также
третий,
восьмой,
девятый,
тринадцатый,
четырнадцатый,
пятнадцатый,
девятнадцатый, двадцать пятый, двадцать девятый дни по лунному календарю.
Судьбу новорожденного пытались определить и по картине жизни,
которая разворачивалась за окном в момент «выхода» ребенка на «белый свет», а
также по множеству примет. Верили, что ребенок, родившийся в «рубашке» (т. е. в
околоплодной оболочке), будет счастливым. Если ребенок часто «прохрякивает недолговек, потому что от болезни зелие истесняем» {Отреченное, чтение... 2002,
358). Если ребенок родился не в родном доме, то «таковому век дому своего не
видать, и работы чужой не минуть» {Отреченное чтение... 2002, 361). Если у
младенца «чело велико», то это знаменует, что он будет разумным, если уши велики
— будет глуп. В течение нескольких дней после родов мать и младенец считались
нечистыми и даже опасными для окружающих. По прошествии недели после родов
необходимо было провести обряд очищения. Для этого приглашался священник,
который читал специальную молитву «Во внегда родити жене отрока» в том
помещении, где женщина рожала, или в церкви, по заказу ее семьи. Одновременно с
этим проводились и народные очистительные обряды. Так, например, роженицу в
течение трех дней после родов каждый день мыли в бане или просто водой из
шайки. На третий день после родов роженица и повитуха совершали обряд
«размывания рук», во время которого они поочередно поливали друг другу руки
водой из чаши. Вода для этого была «непочатой», т. е. взятой непосредственно из
колодца или реки до восхода солнца, а в чашу была положена серебряная монета и
зерна
злаковых
культур.
Серебряная
монета
придавала
дополнительную
очистительную силу воде, а зерна должны были обеспечить дальнейшую
плодовитость роженице. Крещение ребенка в православном храме частично снимало
«родовую скверну» с него и матери, но окончательное избавление от скверны
происходило лишь на сороковой день, когда женщина принимала в церкви
очистительную молитву.
Родины — серия ритуальных действий, проводившихся во время родов и в
первые месяцы жизни ребенка.
И. Л. Пелевин. Первенец. 1888. Масло
Родильные
древних
сущности
обряды
мифологических
новорожденного
основывались
на
представлениях
о
и
сочетались
с
практическим опытом и медицинскими знаниями,
передаваемыми из поколения в поколение.
Новорожденный
воспринимался
как
существо лиминалыюе, т. е. находящееся на
границе
миров,
как
своеобразный
природный
материал,
подлежащий
«очеловечиванию», превращению в полноценного представителя земного мира.
Считалось, новорожденный ребенок несет в мир людей опасность и враждебность
«потустороннего» мира. Эти представления в известной степени перекликались с
христианской идеей о первородном грехе человека.
Магические действия, совершаемые при родах, были направлены на
принятие ребенка в «наш» мир и защиту его от нечистой силы, а также защиту
людей и жилища от этой опасности. Обрядовые действия выполнялись обычно
повитухой, принимавшей у роженицы ребенка. Первым шагом было обрезание
пуповины и захоронение плаценты. Эти обязательные процедуры сопровождались
произнесением
повитухой
специальных
заговоров.
Пуповину
перевязывали
волосами матери и помещали на божницу; плаценту захоранивали в доме — под
печью, под порогом, под святым углом, нашептывая разного рода заговоры.
Ритуальное прятанье пуповины, плаценты и последа объяснялось тем, что через них
можно было нанести вред ребенку и роженице.
Магическое отделение новорожденного от «потустороннего» мира
осуществлялось
также
во
время
обтирания
и
обмывания
ребенка.
На
мифологическом уровне эти действия повитухи рассматривались как смывание
инородного,
«чужого».
Совершая
их,
повитуха
произносила
заклинания,
перекрещивала ребенка, воду, полотенце или мужскую рубаху, которой, по обычаю,
обтирали новорожденного, окропляла его святой водой. Кроме того, в воду бросали
различного рода предметы, обладавшие, по представлениям крестьян, особой
сакральной силой: серебряные монеты, кусочки хлеба,
зерно, яйцо.
Крестьянская семья. Начало XXв. Центральная
Россия. Фото
Повитуха
«доделывала»
и
«перепекала»
ребенка. При «доделывании» она выправляла головку,
тельце,
ножки
и
ручки
новорожденного.
«Перспскание» же применялось только в том случае,
если ребенок рождался слабым. Привязав к хлебной
лопате, новорожденного задвигали в теплую печь. Это означало, что ребенка
отправили на «дозревание» в тот мир, из которого он появился.
Чтобы у новорожденного «открылись» глаза, ему клали на веки две
серебряные монетки, а чтобы «пробудить» слух — поднимали младенца вверх за
уши. Способность ходить появлялась якобы только после разрезания ножом
невидимых пут, стягивавших ножки младенца, а умение принимать пищу — после
вручения ему в торжественной обстановке ложки.
Параллельно с ритуалами формирования физического облика ребенка
проводились обряды включения его в социальную сферу жизни. Первым из них был
обряд крестин, во время которого совершался акт юридического оформления
ребенка: наречения именем и принятия новорожденного в православную общину.
Эту обязанность на себя брали крестные. Повитуха передавала им ребенка перед
отъездом в церковь для совершения таинства крещения со словами: «Даем вам
некрещеное, принесите нам крещеное». После возвращения из церкви следовал
крестильный обед, во время которого происходило включение младенца в коллектив
родственников и приобщение его к сакральным ценностям дома.
В некоторых деревнях на сороковой день после рождения ребенка
проводился обряд первого подлоясывания. Он заключался в том, что крестная мать
подпоясывала своего крестника (крестницу) пояском с пожеланиями расти
здоровым,
красивым,
трудолюбивым
и
добрым.
После
этого
крестнику
преподносились подарки, а затем устраивалось небольшое угощение. В далеком
прошлом подпоясывайие являлось церковным обрядом, который проходил во время
таинства крещения, однако к XIX в. этот элемент чинопоследования крещения был
уже утрачен. Русские крестьяне считали этот обряд необходимым для включения
ребенка в жизнь православного сообщества и осмысляли его как получение оберега.
Проведение родин было в русской деревне обязательным, без их
выполнения успешные роды, физическое и социальное развитие ребенка считались
невозможными.
Крестины
—
православный
обряд
введения
новорожденного
в
христианскую общину. Таинство крещения с точки зрения Православной Церкви
снимает с ребенка первородный грех, вводит его в духовную жизнь, приобщает к
Иисусу
Христу.
Кроме
ТОГО,
акт
крещения, во время которого ребенка
нарекали
именем, являлся
юридическим
актом
рождения
ребенка.
считался
обязательным
обществе:
также
и
оформления
Обряд
крещения
в
«Некрещеный
русском
ребенок
чертенок», «С именем — Иван, без
имени — болван
И Ф Тупылев Крестины. 1800-е. Масло
Новорожденного обычно крестили на восьмой день в храме или в
старообрядческой молельне. Родители или священник давали ему имя по святцам. В
случае если младенец рождался слабым и мог умереть некрещеным, обряд проводил
на дому специально для этого вызванный священник или же сразу после рождения
ребенка крестила бабка-повитуха. Крещение таких новорожденных считалось делом
совершенно необходимым: крестьяне верили, что души младенцев, умерших
некрещеными, не могут успокоиться на том свете. Церковные правила не запрещали
крещение новорожденных повитухами православного вероисповедания, если они не
совершали в своей жизни смертного греха. Обряд проходил довольно просто.
Повитуха окропляла новорожденного три раза святой водой со словами: «Во имя
Отца и Сына и Святого Духа. Аминь», а затем нарекала его именем. Если ребенок
выживал, то его относили в церковь, где священник произносил все молитвы,
положенные по полному чиноиоследованию обряда, однако в купель уже не опускал
и водой не кропил.
В
православном
обряде
крещения
очень
большую
роль
играли
восприемники, т. е. люди, которые приносили ребенка в храм, отрекались за него в
ходе таинства от сатаны, вводили под покровительство Бога, — словом, делали все
то, что не мог сделать сам новорожденный. Каноническое православие требует
только одного восприемника: для мальчика — мужчину, для девочки — женщину.
Однако русские крестьяне считали необходимым, чтобы у ребенка было двое
крестных родителей: отец и мать. Церковь, не признавая второго восприемника, тем
не менее допускала его к обряду.
Крестные — духовные родители ребенка — должны были отвечать за его
нравственное
развитие,
оказывать
ему
помощь
в
трудных
жизненных
обстоятельствах. Крестники же, в свою очередь, должны были проявлять к ним
такую же заботу, уважение и почтение, какое они проявляли по отношению к своим
физическим родителям.
Крестный отец - кум и крестная мать — кума должны были также
относиться друг к другу с уважением, заботиться друг о друге, оказывать помощь и
поддержку, помогать в работе и материальных затруднениях, приезжать друг к
другу в гости по праздникам. Отношения между крестным отцом и крестной
матерью осмыслялись как отношения духовного родства, исключавшие интимную
близость. Брак или внебрачные отношения между крестными родителями
рассматривались как наиболее греховные виды кровосмешения. Этот грех осквернял
младенца, у купели которого они стояли и за которого поручались перед Богом и
отрекались от сатаны.
Д. Л. Аткиптн. Крестины.
1804. Гравюра
Важное значение института
восприемничества обязывало родителей
ребенка очень ответственно подходить
к выбору крестных. Лучшими для
ребенка
восприемниками
считались
молодые, сильные, здоровые, красивые,
по возможности богатые люди. Они могли помочь родителям вырастить ребенка и
передать ему свои положительные качества. В восприемники обычно приглашались
близкие родственники, так как сочетание кровного и духовного родства служило
надежной гарантией их заботы о крестнике. Однако в русских деревнях был также
распространен обычай приглашать в крестные первого встреченного наулице
человека. Это происходило в тех случаях, когда все новорожденные в семье до этого
умирали. Такого крестного называли «Божьим кумом», т. е. человеком, которого Бог
специально посылает семье, чтобы он помог новорожденному жить на земле.
После крестин, по русскому обычаю, родители ребенка обязательно
устраивали обед, на который приглашали всех родственников и повитуху,
принимавшую роды. Каждый из приглашенных привозил с собой какую-либо
праздничную еду, а повитуха — кашу. Крестильный обед начинался после
возвращения крестных родителей с ребенком из церкви. Крестный отец (или
крестная мать в зависимости от пола ребенка), войдя в дом, направлялся к печи и
слегка прижимал к ней ребенка, затем проходил в передний угол и прикладывал его
к божнице с иконами. Эти действия предполагали приобщение новорожденного к
домашним святыням: печи и божнице-иконостасу. Считалось, что с этого момента
ему будут покровительствовать домовой и святые угодники. Затем крестный или
крестная отдавали ребенка отцу. Отец с ребенком на руках и гости собирались
вокруг стола, на котором стоял горшок с «бабиной кашей» — круто сваренной на
меду гречневой или пшенной кашей, принесенной повитухой. Повитуха поднимала
горшок несколько раз вверх, приговаривая: «Пошли, Господь, чтоб наш сынок велик
рос и счастлив был. Па полке (полатях. — И. Ш.) — ребятки, вод полком — телятки,
а на верху (в конюшне. — И. III.) — жеребятки. Пошли, Господь, в этот дом хлеб да
соль, поля — копами, на лугах — стогами, амбар — коробами, на гумне —
ворохами, а в печи пирогами». Затем она с силой бросала горшок на стол, так чтобы
он разбился, а каша рассыпалась по скатерти. Родственники брали ложки и ели
кашу. В некоторых областях России вместо каши повитуха приносила пирог и после
всех
необходимых
действий
отламывала
от
него
по
куску
каждому
присутствовавшему. Приговоры, которые произносила повитуха, могли быть
различными по тексту, но всегда одинаковыми по смыслу. Они включали в себя
пожелания ребенку быть здоровым и красивым, а дому, в котором он будет расти,—
богатства. Родители ребенка и все гости благодарили повитуху и одаривали ее
деньгами.
После этого начиналась праздничная трапеза. Обрядовая сторона
крестильного
обеда
символизировала
перераспределение
жизненной
силы,
обладателем которой является коллектив родственников, и передачу части этой
силы новорожденному.
МЛАДЕНЧЕСТВО (МЛАДЕНСТВО) - начальный этап жизненного пути
человека. Словом «младенчество» обычно обозначались первые год-полтора жизни
ребенка.
Новорожденных детей называли младенец, младень, дите, дитятко, а
также подсосок, паполза (ползающий, не умеющий ходить), слюдяник, слигоза
(пускающий слюни), дыбок (начинающий вставать на ножки), жевжик (юркий) и т.
д.
Период младенчества считался трудным временем для матери и ребенка.
По распространенным поверьям, Бог, приславший на землю младенца, мог взять его
обратно: «Бог дал, Бог взял»; младенца могли утащить бесы, подменив его
чертенком; колдуны — напустить порчу,
превратить
в
«лягушку
аль
неведому
зверюшку», посторонние люди — сглазить.
Существовала и peaльная угроза смерти
ребенка. Люди не располагали хорошими
средствами лечения родовых травм, не умели
помочь
ребенку
в
случае
серьезного
заболевания, не были знакомы со многими
правилами гигиены, выполнение которых
могло предотвратить ту или иную болезнь.
Мать обращалась к Богу с просьбой, чтобы он
не брал «ангельскую душеньку» на небо, старалась предохранить ребенка от
действий нечистой силы.
К. С. Петров-Водкин. Мать. 1915. Масло
Мать должна была сохранить жизнь ребенка, выкормить, поставить на
ноги. Эти задачи решались на основе народного опыта. Неписаные правила,
передававшиеся от одной женщины к другой, из поколения в поколение, включали в
себя практические советы по уходу за ребенком, которые касались всех сторон
жизни младенца: купания, одевания, кормления, сна. В том числе предполагалось
проведение определенных магических действий.
Купание считалось одной из самых необходимых процедур в уходе за
младенцем. По мнению крестьян, оно не только укрепляло здоровье ребенка,
придавало ему бодрость, но и снимало сглаз и порчу. В первый месяц жизни ребенка
купали три-пять раз в неделю, а затем дватри раза в неделю. Мыли ребенка в
хорошо натопленной бане или в избе около печи, парили березовым веником, а в
теплую воду добавляли череду.
Первое купание проводилось сразу же после рождения ребенка. Повитуха
с молитвой и словами: «Во имя Отца и Сына и Святого Духа. Аминь, аминь,
аминь!» — погружала его в теплую воду, настоянную на травах: васильках, череде,
мяте, руте, душице, любистике или сенной трухе. В воду бросали также серебряные
монеты, соль, лили воду, освященную в церкви. Травы должны были сделать кожу
ребенка чистой; по поверью, соль помогала «отвердению косточек» и защищала от
«дурного глаза», серебро обеспечивало жизнь младенца в богатстве, святая вода
защищала от болезней. Во многих местностях России первое купание ребенка
сопровождалось произнесением заговоров, например: «...Пресвятая ты Мать Божья
Богородица, не спахивай, не смахивай с лесу копоть, с моря морской иены, спахивай
и смахивай с раба Божия младенца (имярек) все страсти, все уроки, все опризоры,
все оговоры, отцовы думы и материны, сестрины и бабушкины: из буйные головы,
белово лица, из ясных очей и черных бровей, из ретивого сердца, из красного мяса,
из белого сала, из пятидесяти локоть, из нокоть, из поднятых жил» (Листова 2001,
625). В старинном заговоре говорилось: «Сии по дням, расти по часам. То твое дело,
то твоя работа, кручина и забота» (Майков 1998,269).
Пеленает.1911-1914.Фото С. А.
Лобовикова
Новорожденного до исполнения
ему пяти-шести месяцев обязательно
пеленали
таким
образом,
что
он
напоминал собой небольшой плотный
кокон, в котором невозможно было
пошевелить руками, ногами и головой. По распространенному мнению, такое
пеленание давало возможность исправить врожденные физические недостатки
ребенка: придать нужную форму головке, спрямить позвоночник, выровнять ручки,
ножки, тельце, или, как говорили, «сделать ребенка ровненьким». Кроме того,
младенец, спеленутый таким образом, доставлял меньше хлопот своей матери. Он
не вертелся на руках, не мог случайно выпасть из колыбели, перевернуться вниз
лицом, поцарапать себя ручками, его легко было переносить, качать
Ребенок находился в пеленках до тех пор, пока не начиналось окостенение
его позвоночника, т. е. приблизительно до пяти месяцев. После этого ему полагалась
длинная рубашка (одинаковая для мальчиков и девочек) и чепчик. Рубашку обычно
не подпоясывали, так как считалось, что подпоясывание может помешать
нормальному физическому развитию ребенка. В обеспеченных семьях, особенно в
тех, где было мало детей, младенцам надевали поверх рубашечки нагруднички,
напоминавшие жилетки,а на ножки — вязаные чулочки и котики (сапожки, сшитые
из мягкого подбрюшного меха овцы). Молодые матери старались, чтобы их малыш
выглядел красиво, чтобы соседи, войдя в избу или увидев младенца на жатве,
покосе, могли про него сказать: «Убран как куколка».
Русские крестьянки стремились по возможности кормить новорожденных
материнским молоком. Если у матери его не хватало, прикармливали коровьим,
разведенным водой. Брать в кормилицы постороннюю для семьи женщину не
полагалось. По поверью, выкормленный ею ребенок не будет любить свою мать, а
чужое молоко может принести ему вред. Мать кормила ребенка грудью в течение
года — полугора лет, или, как принято было говорить, «три — шесть постов» (при
этом в счет шли ТОЛЬКО Великий пост, т. с. пост перед Пасхой, и Успенский пост
— перед днем Успения Божьей Матери, 14/28 августа. См. Посты). Этот срок
кормления был общепринятым, но многие матери кормили ребенка и дольше,
руководствуясь представлениями о полезности грудного молока для ребенка и верой
в то, что кормление грудью препятствует новому зачатию.
Первое и последнее кормление ребенка грудью обставлялось довольно
торжественно. Грудь омывали святой водой, мать и новорожденного осеняли
крестом, благословляли их. Отлучение от груди («прощание») проводилось по
возможности в дни, считавшиеся сакральными, например в Чистый четверг на
Страстной неделе, в воскресенье перец.масленицей или в дни православного
календаря, «когда нет святого мученика», и сопровождалось некоторыми
ритуальными действиями.
Так, например, в Вологоской губернии в день отлучения от груди
накрывали стол и говорили: «Как лес не тоскует по дереве, так ребенок не тосковал
бы о грудях» {Майков 1998, 270). В Рязанской губернии мать, придя домой из
церкви после причастия, давала ребенку хлеб с солью, приговаривая: «Дай Бог от
груди отстать, а к хлебушку пристать». В день отлучения от груди принято было
гадать о будущем ребенка. На полу расстилали скатерть, клали на нее различные
предметы:-деньги, хлеб, книгу, нож (веретено); ребенка спускали на пол и смотрели,
к какому предмету он потянется ручками. Если возьмет деньги — будет торговым
человеком, если нож (веретено) — хорошим ремесленником (хорошей хозяйкой),
если книгу — умным и знающим, если хлеб — хорошим землепашцем. По мере того
как младенец подрастал, наряду с материнским молоком ему давали и /фугую еду:
разжеванный хлеб с солью, толокно, разведенное в коровьем молоке, а затем жидкие
каши. Кормили детей из коровьего рота с натянутым на его острый конец соском
коровы. Ложкой и чашкой младенец начинал пользоваться, когда ему исполнялся
год. Вручение малышу ложки свидетельствовало о том, что он уже подрос и
вступает в новый этан жизни: «Кашка на ложке, а молодец на ножки
Первые месяцы своей жизни ребенок проводил в подвешенной к потолку
колыбели (люльке, зыбке, колышке), изготовленной из досок или плетенной из
щепы, лозы или пеньки. Постелью младенцу служил положенный на дно люльки
соломенный матрасик или просто настеленная толстым слоем солома, сено, старая
одежда, тряпки. Над колыбелью всегда был полог из темного ситца, который
защищал младенца от яркого света, насекомых, а также от «дурного глаза»
входивших в избу посторонних людей. Колыбель не занимала много места и
позволяла в какойто степени изолировать младенца от семьи, располагавшейся в той
же избе. Кроме того, считалось, что ребенок в ней более защищен от нечистой силы,
чем если бы он находился в колыбели, поставленной на пол.
Младенца укладывали в колыбель обычно через два-три дня после
рождения, а в некоторых семьях лишь после крещения (см. Крестины). До этого
времени он спал в лукошке на печи или в постели матери. Первое укладывание в
колыбель сопровождалось различными магическими действиями, которые, по
распространенному среди крестьян мнению,
должны
были
способствовать
здоровью и
спокойствию младенца, защищать его от бед и
нечистой силы. Колыбель тщательно готовили
—
окропляли
святой
водой
с
молитвой:
«Господи, благослови! Дай Бог святой час.
Пошли, Господи, ангела Своего хранителя
сохранить (имярек) от злого духа и усыплять
его спокойным сном»; привешивали иконку или
крестик; окуривали ладаном; читали заговор,
например такой: «Тихон, утиши, смирниха,
усмири, щекотун, не щекоти». Под матрас клали
нож,
ножницы,
чеснок,
защищавшие,
по
поверью, от нечистой силы.
Хозяйка-мать.1926-1927.Фото С. Л. Лобовикова
В русской деревне считалось необходимым укачивать ребенка и петь ему
колыбельные песни. Мать выбирала колыбельную в зависимости от настроения
малыша. Если он был слишком весел, шумлив, она пела об Угомоне, Букс или сером
волчке, которые придут и заберут его, но мама защитит свое дитя, если оно
постарается заснуть. Если ребенок был спокоен, тих, мать пела о том, какой он
хороший, любимый и каким он скоро станет большим, красивым, добрым.
Колыбельные песни призваны были создать ребенку ощущение защищенности,
успокоить его.
Уход за ребенком в первый год его жизни заключался также и в том, чтобы
научить его сидеть и ходить. По мнению русских женщин, ребенок, рано начавший
сидеть и ходить, более жизнестоек, чем малыш, поздно вставший на ножки. Для
обучения использовались специальные приспособления: сидухи (сиделки, сидульки)
и ходульки. Сидуха представляла собой выдолбленое из дерева креслице с высокой
спинкой и стенками подлокотниками. Под спинку подкладывали мягкую
подушечку, чтобы младенец не ударился затылком, а через подлокотники
пропускали деревянную планку, предохранявшую ребенка от падения. Малыш не
мог ее перевернуть, так как она была довольно тяжелой. Ходульки делали в виде
деревянного кольца на четырех ножках с колесиками. Младенец, поставленный в
ходульки, упирался ручками о кольцо, делал
шажок, отчего колесики начинали двигаться,
заставляя ребенка перебирать ножками. Первые
шаги, сделанные малышом, доставляли огромную
радость нянчившим его домочадцам. Увидев
идущего ребенка, все кричали: «Дыбок, дыбок,
который Мишке годок?» Малыша, делавшего
первые
шаги,
любили
водить
по
лавке,
приговаривая, чтобы ему было приятно и весело:
«Ходит котик по лавочке, водит кошку за
лапочки!»
А. Г. Венецианов. Первые шаги (Крестьянка с ребенком). Начало 1830-х. Масло
Родители, члены семьи, родственники, соседи относились к младенцам с
большой теплотой, любовью и лаской. Молодые матери старались посвящать
новорожденному каждую свободную минуту, обнимая его, качая на руках или в
люльке, тормоша, «тетешкая», балуя, радуя его и себя песенками «псстушками»,
играя с ним. Все это рассматривалось как важный элемент уходи за ребенком, без
которого он не сможет «войти в разум». Естественно, что в условиях крестьянского
хозяйства выделить время для «тетешканья» малыша было довольно сложно. Это
становилось возможным в первую очередь в семьях, где было немало взрослых
людей и мать на длительное время освобождалась от части хозяйственных забот.
Однако и в семьях, где хозяйственные заботы вынуждали мать надолго оставлять
ребенка на попечении бабушки или старшей дочери, «ияньканье» ею малыша
считалось желательным. Младенчество заканчивалось тогда, когда, по мнению
родителей, ребенок «вошел в первый разум», т. е. научился сидеть, ходить, есть
ложкой, произносить осмысленно первые слова: «ма ма», «тятя», «баба», «деда»,
«няня», «дай», «на», «нет», «да». Окончание
«постригом»
младенчества
отмечалось
первой стрижкой волос. Участниками ритуала, кроме отца и
матери ребенка, были специально приглашенные для этого его крестные родители и
родственники. Волосы ребенку подстригал отец или крестный. Состриженные пряди
клали под матицу (потолочную балку), чтобы никто не воспользовался ими для
наведения порчи и чтобы ребенок быстрее рос. Затем устраивалось угощение для
всех собравшихся, которым как бы завершалась первая ступень жизни ребенка и
начинался новый ее этап.
ДЕТСТВО — этап жизненного пути человека от младенчества до
отрочества. Это время, по мнению крестьян, было отпущено человеку Богом для
того, чтобы «войти в разум»: физически окрепнуть, научиться говорить, думать,
видеть «Божий мир» и радоваться ему. Соответственно такому представлению
строились жизнь «дитяти» и отношение к нему со стороны родителей и других
взрослых членов
Русские крестьяне считали, что к ребенку надо
относиться с «ласкотой». Его называли «ангельской душенькой»,
«сахариночкой»,
«дитятком
любимым»,
«лоскуточком»,
«гостьюшкой желанной». Особенно много любви изливалось на
первенцев и «одинокушек», т. е. единственного ребенка в семье.
Первенцы казались матерям и отцам необыкновенно хорошими,
красивыми. «У всякого первенец родится: во лбу светлый месяц,
за ушами ясны звезды» — говорит пословица, хотя и другие дети
воспринимались как «солнце ясное». Любовь к ребенку, желание предохранить его
от бед выражались во множестве суеверий. Например, матери запрещалось хвалить
ребенка — можно сглазить, целовать в губы — умрет, нельзя, чтобы ночью на
ребенка падал лунный свет, — будет лунатиком и т. п.
Конец XIX- начало XXв.Орловская губ. Ткань, бусы
Маленьким детям позволялось делать все, что они хотят. Они могли
капризничать, кричать, громко требовать что-либо у матери, отца, бабушки, не
вызывая у них ни раздражения, ни гнева, ни злобы, ни желания наказать
непослушного ребенка. Вообще родители редко наказывали маленьких детей, так
как считалось, что от этого ребенок может стать боязливым. Кроме того, они не
видели смысла в наказании: «Ен ишшо мал, смыслу у его не хватает, подрастет, в
рассудок придет, то и не будет делать, а топерь што с его взять? Ты его ноне
выпори, а сн завтра сызнова за то же» {Чарушин 1917, 204). Послушания детей
обычно добивались уговорами, стремясь объяснить, почему нельзя совершать тот
или иной поступок. Объяснения носили в основном ирреальный характер. Детям
двух-четырех лет объясняли, что если они не будут слушаться, то явится страшный
Бука, злой Бабай-Ма-май, Кока с огромным ртом, поедающий непослушных детей,
ужасный Додон, Мамашина, у которой «головище с дощанище, глазища с пивные
корцы», и заберет их с собой. Детей постарше «полохали» посерьезнее: лешим,
чертом, водяным, полевиком, овинником, банником, шишигой, кикиморой и т. п.
Ребенку, убежавшему в лес и вернувшемуся домой поздно ночью, объясняли, что
если он будет продолжать себя так вести, то может встретиться с лешим —
огромным существом с березу ростом, с мутными глазищами и зеленой бородой,
который утащит его в свою берлогу и съест. Еще страшнее ходить вечером на реку
или озеро, купаться в омуте у мельницы, так как там можно попасть в лапы к
водяному — старику, покрытому мхом и болотной травой. Кроме того, детей пугали
урядником, цыганом, попом, нищим, каликой перехожим, солдатом — т. е. тем, кто
воспринимался
деревенским
коллективом
как
посторонний,
чужой.
Родители по возможности старались выполнить все детские желания, считая, что в
противном случае ребенок может заболеть. Учитель Н. М. Григоровский из
сибирского села был в 1870-е гг. свидетелем сцены, в которой отразилось
отношение
крестьян
к
капризам детей младшего
возраста. По его словам,
трехлетнему
захотелось
вместе
мальчику
поехать
со
своим
девятилетним братом к
отцу, который рыбачил
на дальнем от деревни
озере. Погода была ветреная, детям надо было переехать на лодке через озеро, и
мать побоялась отпустить своего младшего сына. Малыш кричал до тех пор, пока
мать, проливая слезы, не разрешила ему отправиться в путь. Она посадила их в
лодку и, плача, пошла домой. На вопрос учителя, почему она выполнила желание
малыша, мать ответила: «Да как его удержишь; видишь — плачет; не захворал бы;
видно, уж больно захотел» (Григоровский 1879,4). Если желание ребенка было
невозможно выполнить, а он, по выражению крестьян, очень «зауросил», то его
утешали, унимали ласковыми словами: «Дурачок ты этакий, несмышленыш», — и
никогда не поднимали на него руки, не бросали в его адрес злобных слов.
Оскорбления в адрес ребенка были в русской деревне непозволительны. Верили, что
ребенка, обруганного матерью или отцом, мог забрать к себе черт.
Тем не менее с детьми никто постоянно не нянчился. Ребенок в возрасте
от одного-полутора лет и до семи-восьми лет жил «вольно». Русские крестьяне
говорили: «Засиженное яйцо — всегда болтун». Питание ребенка ничем не
отличалось от питания всей семьи. Двух-четырехлетних детей редко сажали за
общий семейный стол, их кормили отдельно и тогда, когда малыш этого сам
захочет. Шести-семилетним детям полагалось обедать и ужинать за одним столом
со взрослыми, есть с ними из одной миски, выполняя все правила поведения,
принятые в деревне во время трапезы. Ребенок не мог за столом болтать, смеяться,
вертеться, бросать еду на пол. В бане ребенка мыли один раз в неделю. Мать
старалась попарить его получше и подольше, чтобы он был здоров и крепок. Мыть
детей чаще не полагалось: «Чего его чаще-то мыть, ведь он не молотил, не
запачкался» (Чарушин 1917, 7). Если ребенок днем запачкался, то его лишь слегка
обтирали мокрой тряпкой, не считая, что он от грязи может заболеть и умереть: «Бог
даст живота, и так будет жить, а пошлет Бог смерть, так тут как его ни обмывай, все
равно помрет» (Там же). Ребенка одевали в длинную рубашку, сшитую из старой
материнской или отцовской рубахи, старого ситца или холста, подвязанную
пояском. Ее покрой был одинаков для девочек и для мальчиков. В большинстве
семей было не принято покупать маленьким детям хорошую кожаную или валяную
обувь, шайки", шубки, кафтанчики. Выходя зимой на улицу, они надевали обувь и
одежду с плеча старших братьев и сестер.
В зимнюю пору маленькие дети большую часть времени проводили в
избах, редко появляясь на улице. Они играли со старшими братьями и сестрами,
слушали рассказы бабушек и дедушек. В летнее время от восхода до заката солнца
дети были на улице под присмотром старших сестер — нянек (пестуний). Ранней
весной,
когда
разрешалось
подолгу
находиться
можно
им
на
было
довольно
улице,
наблюдать
занятную
картину: «Де тишки, —
писал
очевидец,
выбегают
сначала
полушубочках,
зипунишках,
—
в
в
часто
без
шапок, на ногах лантишки
размочалившиеся,
под
подошву коих привязаны колодки, имеющие вид скобы, чтобы не очень уж
иромочиться, — а потом все это сбрасывается: ребятишки, раздевшись, разувшись,
то бегают по лужам, то прудят, распружают ручейки, строят на них мельницы»
(Мамакин 1891,215).
Мать с детьми. Ок. 1911. Цветная открытка по фото С. А. Лобовикова В.
М. Васнецов. Дети разоряют гнезда. 1874. Графитный карандаш, белила
Дети были заняты главным образом играми. Через игру реализовывались
стоявшие перед этим возрастом задачи физического и психического развития: дети
обучались бегать, прыгать, скакать, лазать, тренировать внимание, намять,
приобретали навыки общения со сверстниками и старшими детьми, знакомились с
новыми словами, звуками, музыкой, получали информацию о мире, в котором жили.
Детей до шести-семи лет обычно почти ничему целенаправленно не учили,
даже молитвам. Однако их постоянно приучали, очень ненавязчиво, спокойно и
уверенно, к мысли о том, что человек должен много трудиться, любить своих
ближних, помнить о Боге. Эти основные правила жизни вносились в душу ребенка
через сказки, былички, детские песенки, игры. Каждое действие ребенка, в котором
проявлялось желание включиться в работу, заботливое отношение к родителям,
сестрам и братьям, поощрялось членами
семьи. Считалось также полезным давать
«дитятку» какую-нибудь легкую работу, если
оно увяжется за взрослыми в хлев, на
пастбище, в огород или поле. Если мать гнала
домой овец, то просила пятилетнюю дочку
помахать прутиком, чтобы овцы шли быстрее.
В огороде мать показывала дочке выдернутые
овощи и могла попросить ее выбросить
подальше сорняки. Маленький сын, стоявший
рядом
с
отцом,
ремонтирующим
забор,
получал возможность подержать палку или
гвоздь. Самым главным в этих своеобразных
играх было уважительное отношение взрослых к посильному «труду», «заботе»
детей, полное отсутствие желания посмеяться над несмышленышем, подшутить над
ним.
Новая сказка. 1907-1908.Фото С. Л. Лобовыкош
Детский возраст кончался к семи-восьми годам. Переход к отрочеству в
некоторых местностях России был ритуально оформлен. В один из дней мать
заплетала девочке косу, надевала ей поверх рубахи сарафан, на шею — дешевые
бусы, в уши — сережки и говорила ей,
что
она
уже
стала
большая
—
«материнская помощница».
После этого девочке вручали
маленькую прялку. Мальчику в такой
день
впервые
надевали
штаны
и
подстригали волосы так, как их стригли
подросткам. При этом на лавку рядом с
ним клали топор, чтобы он был хорошим
хозяином.
«Стригушки».
Куклы.
Конец
XIX— начало XXв. Центральная Россия.
Солома, ткань
Запряжка парная. Каталка. Середина XIXв. Нижегородская губ. Дерево,
резьба, роспись
Игры мальчиков в войну. Начало XXв. Фото
ОТРОЧЕСТВО
—
этап
жизненного пути человека, период между
детством и молодостью. Детей этого
возраста обычно называли подростками;
мальчика
семи—двенадцати
недорослем,
недокунком
лет
(это
—
слово
означало то, что он не достиг половой
зрелости), мальцом, малолетком, а после
двенадцати лет — уменьшительно-ласкательными словами «парнек», «парнишонок»; девочку — ярицей, а затем —
подевьем, середой. В отдельных церемониальных ситуациях использовались также
старинные слона «отрок» и «отроковица».
К. А. Савицкий.Дети в избе. 1860-е. Масли
Внешний облик подростков — как мальчиков, так и девочек — имел
характерные особенности, приближаясь в основных чертах к облику парней и
девушек. Мальчику стригли волосы «под горшок», оставляя открытыми уши,
девочке заплетали косу. Костюмы подростков также были ориентированы на
одежду, которую носила деревенская молодежь, но изготавливались преимущественно из старых родительских вещей, включали в себя меньшее количество
предметов и почти не декорировались. Мальчики носили рубахи-косоворотки,
штаны, пояса. Девочки надевали поверх рубах сарафаны или юбки, на голову —
платки или ленточки. Кроме того, им позволялось носить серьги, колечки, бусы,
ожерелья — самодельные или купленные в лавке по дешевой цене. Собственную
верхнюю одежду дети получали лишь к концу подросткового периода, до этого
времени они ходили в одежде взрослых. Что касается обуви, то в летнее время дети
бегали по улице босиком, а зимой носили валенки, лапти или сапоги, в зависимости
от достатка семьи.
Родители считали теперь обязательным включить своего сына или дочь в
хозяйственно-экономическую жизнь семьи, обучить ребенка крестьянскому труду и
ремеслу,
передать
ему
религиозно-нравственные
представления.
Обучение
проходило под руководством матери, отца и других членов семьи по определенной,
хорошо продуманной многими поколениями людей системе и строилось
по принципу «делай, как я», при этом учитывались физические и
психологические возможности детей в разные периоды отрочества.
Взрослые понимали, что ребенок должен работать в меру своих сил и что
ему надо давать «каждой трудности по разу».
Мальчуган. 1903-1905. Фото С. А. Лобовикова
Девочка семи-восьми лет была обязана нянчить младших братьев и сестер.
Кроме того, в этом возрасте девочке полагалось выполнять мелкую работу по дому
и хозяйству: подметать ежедневно пол, поддерживать огонь в печке, присматривать
за курами и гусями, приглядывать за пасущимися недалеко от дома без пастуха
овцами или телятами. Девочка десяти-одиннадцати лет загоняла в хлев или на двор
скотину с пастбища, принимала участие в полевых работах: вязала за матерью
снопы, собирала оставшиеся на поле колоски, а также обучалась прясть, шить,
ткать, помогала матери в приготовлении еды. В двенадцать-тринадцать лет она
умела жать, шевелить сено на сенокосе, собирать мякину во время молотьбы, полоть
грядки, доить коров, стряпать, стирать на речке, вышивать. К пятнадцати годам
девочка приобретала все знания, необходимые крестьянской женщине, будущей
хозяйке дома. Н. М. Григоровский, наблюдавший жизнь сибирской деревни, писал в
1879 г.: «В 15 лет девушка входит во все хозяйство и домашнюю работу. Она уже
умеет отлично плавать на маленькой лодке, умеет жать, косить, метать сено, подчас
боронить и даже неводить рыбу; умеет, конечно, подоить и коров, прясть, может
сшить рубашку, платье, связать чулки; выучивается разными травами красить белую
пряденую шерсть, умеет найти эти травы, а иногда и соткать из этой пряжи для себя
юбку с разными цветными клетками, и даже имеет кухмистерские познания»
(Григоровский 1879, 18). Подготовка мальчиков к трудовой деятельности была
более длительной, так как мужская работа требовала большего физического
напряжения. Парнишонок полностью осваивал всю мужскую работу лишь к
семнадцати-восемнадцати годам. В семь-восемь лег отец приучал своего сына
ездить верхом на лошади, управлять конской запряжкой, гонять лошадь на водопой,
начинал передавать ему азы ремесленного мастерства. В воспоминаниях уроженца
алтайской деревни, отец которого занимался санным ремеслом, говорится: «Когда
мне было около семи лет, я начал по-детски помогать отцу в его работе, делал
зарубки на доске для заднего украшения саней и заячьей лапой мазал ворванью по
дереву, чтобы придать ему желтоватый оттенок» (цит. по: Ми-ненко 1991, 111).
В девять-десять лет мальчик-подросток летом помогал отцу в полевых
работах: возил на поля навоз, разбрасывал его по пашне,
участвовал в бороновании поля, подавал снопы в овин,
иногда
молотил
рожь
или
пшеницу
специально
изготовленным по его росту цепом. В местностях, где
были распространены лесные промыслы, а также
промысловые охота и рыболовство, мальчики снабжали
мужчин, находившихся далеко от деревни, всеми
необходимыми припасами. Кроме того, они сами
участвовали, объединяясь в небольшие артели, в ловле
рыбы па дальних речках, в охоте на сусликов, колонков,
кротов. Зимой десятилетний мальчик ездил с отцом в лес
за дровами, помогал их пилить, колоть, складывать в
поленницы, плел лапти, сидя в теплой избе на мужском месте у двери.
Беседа.1914-1916.ФотоС. Л. Лобовикова
Тринадцатилетнего мальчика отец приучал к пахоте. Подростку оставляли
небольшой участок земли, давали соху или плуг, а потом проверяли качество
работы. В это же время мальчик уже брал в руки косу. Ему позволяли косить около
дома, на задворках деревни. Он получал возможность работать на хороших лугах
вместе со взрослыми мужчинами только в семнадцать лет. Косьба была работой,
требующей большой физической силы, выносливости и ловкости, т. е. качеств,
которыми не мог обладать тринадцатилетний подросток. В шестнадцать-семнадцать
лет мальчик-подросток приобретал навыки почти во всех мужских крестьянских
работах, за исключением сева. Сев, как самая трудная и ответственная работа,
осваивался обычно в восемнадцать лет. Параллельно с этим шло и обучение
мальчиков ремеслам. Оно проходило, как правило, в зимнее время в течение двухтрех лет под руководством мастера.
Воспитываясь в атмосфере труда, дети сами проявляли интерес к работе.
Родители старались поддержать в ребенке это желание, дать ему дело, которое он
мог бы выполнить хорошо, позволить ему заработать деньги, хоть и небольшие,
своим трудом. Они считали важным, чтобы ребенок видел, что его работа нужна
семье. Благодаря такому воспитанию дети не представляли себе, что можно не
работать, не помогать отцу или матери. В детской среде было позором, если о
двенадцатилетней девочке скажут, что она «непряха», а о мальчике десяти лет, что
он «только и может гонять бабки». Трудовое воспитание детей шло параллельно с
воспитанием в них качеств, необходимых, по мнению крестьян, человеку для
достойной жизни. Среди них на первом месте стояла любовь к «отчине». Понятие
«отчина» было достаточно широким. Оно включало прежде всего родительский дом
и родную деревню, любовь к которым старались привить ребенку с самого раннего
детства. Считалось, что человек может быть счастлив только на своей земле, где
жили и умерли его деды и прадеды. Детям внушали, что «родимая сторона — мать,
а чужая — мачеха», «плоха та птица, которая свое гнездо не любит». Кроме того,
«отчина» — это и вся «Земля Святорусская, Мать Рассея», которую также надо
любить, гордиться ее героическим прошлым, сочувствовать ее бедам, защищать от
вражеского нашествия.
Отроческий период. Отрочество.
Русские люди старались воспитать своих детей почтительными к отцу и
матери, а также к старшим по возрасту. Желание жить по собственному разумению,
отказ «своему отцу покорится и матери поклонитися», обиды, нанесенные старикам,
рассматривались народной педагогикой как поступки, влекущие за собой несчастья.
Подростков старались научить милосердию, жалости и состраданию к людям,
потерпевшим бедствие, несчастным, убогим и нищим, умению прощать грехи
ближним своим. Крестьяне воспитывали в детях чувство собственного достоинства,
учили их «хранить честь смолоду». Понятие чести всегда связывалось с сознанием
честного выполнения своего долга и исполнением взятых на себя обязательств.
Жизнь семьи, деревни давала детям множество образцов для подражания.
Большую роль в воспитании детей играли исторические предания, легенды, песни,
сказки, бывальщины, которые рассказывали старые люди долгими зимними
вечерами. В этих рассказах прошлое русского народа оценивалось как героическое,
враги всегда изгонялись с родной земли, почтительный сын получал награду,
вежливой, работящей девушке доставался
хороший жених, человек, нагрубивший
старику, терпел неудачу, а извинившись,
получал награду.
К.В.Лемох.
Сестренка.
1890.
Масло
В период отрочества мальчики и
девочки
традиции,
усваивали
с
которыми
православные
их
начинали
знакомить обычно в семь-восемь лет.
Прежде всего детей обучали молитвам и
следили за тем, чтобы дети не забывали их произносить утром и вечером. Первая
молитва,
которую
усваивал
ребенок,
носила
импровизационный
характер:
«Пресвятая Богородица, спаси нас; помилуй нас, Господи; батюшка, милостивый
Ми кола, сохрани нас, подай здоровьица тятьке, мамке, братцам, сестрицам, пошли
нам хлебца, молочка» (Чарушин 1917, 206). Затем дети учили наизусть «Отче наш»
и «Богородица, дево, радуйся», которые, по мнению русских, быстрее, чем другие
молитвы, доходили до Бога и хорошо помогали в сложных жизненных
обстоятельствах. В возрасте семи лет детей полагалось вести к исповеди и первому
причастию. Это событие рассматривалось как очень важный этап в жизни
маленького человека. Родители и крестные старались раскрыть ребенку смысл
таинства. Первое причастие оказывало очень сильное духовное воздействие на
ребенка и, как правило, оставляло след в его душе на всю жизнь. Дальнейшее
приобщение детей к православию происходило благодаря посещению церкви и
пению в церковном хоре, чтению Псалтири, молитвенников, житийной литературы.
В период отрочества ребенок приобщался и к тем «отеческим знаниям»,
которое народное сознание сохранило со времен языческой Руси. Старшее
поколение, желая помочь детям счастливо прожить жизнь, передавало им умение
защититься от лешего и водяного, советовало, как с помощью магических действий
предохранить скот от падежа, вызвать дождь, задобрить банника, спастись от
лихорадки. Бабушка, отправляя внука в ночное, снабжала его яйцами, куском хлеба
и говорила: «Как придешь, Миша, в ночное, так перво-наперво положи это под
березку, да на том на самом месте и поклонись до земли три раза; не крестясь,
поклонись и скажи: честной лес, муж
богатый, дарю тебе подарок: хлеб, соль,
белую рубаху и шелковый пояс. Прими от
меня, раба Божьего, и сбереги мою
скотину и в чистом поле, и в темном лесу»
(Чарушин 1917,206).
В. М. Максимов. Крестьянская девочка.
1865- Масло
В течение всего отроческого периода
проводилось
также
постепенное
включение подростков в обрядовую жизнь
деревни. Дети «кормили» блином Коляду
в ночь под Рождество, «кликали Мороз»,
чтобы
он
понедельник
«не
бил
наш
сыропустной
овес»,
в
недели
встречали «широкую, веселую боярыню
масленицу», а в Егорьев день обегали
стадо с веткой вербы, чтобы коровы каждый вечер возвращались с пастбища домой. Дети
участвовали также в обрядах, совершавшихся для предотвращения стихийных бедствий:
засух, долгих проливных дождей, града, тяжелых туманов, весенних заморозков,
пожаров. Они выходили на улицу и, обращаясь к природным стихиям, пели песен кизаклички. Дети были главными участниками обходов дворов в праздничные дни (в Рождество, Васильев день, Средокрестис, Пасху) с поздравлениями и с пожеланиями
счастья и благополучия. Благодарные взрослые дарили им печенье-«козульки», пироги,
крашеные яйца. Считалось, что детские пожелания добра и счастья обладают большей
силой и будут скорее услышаны Богом, чем слова взрослых людей.
II. С. Крылов. Настя с Машей.
Начало XIXв. Литография с картины А. Г.
Венецианова
А.
В.
Тыранов.
Васютка
с
мальчик
с
Литография
с
Максихи
(Крестьянский
лыками).
1825-1826.
картины А. Г. Венецианова
Переход подростков в возрастную группу парней и девушек в древности отмечали
специальными обрядами. В ХТХ в. они уже носили пережиточный характер и бытовали
на ограниченной территории. В некоторых южнорусских деревнях, например, с
наступлением у девочки первых месячных родители приглашали в дом родственниц.
После обеда, который готовила сама девочка, ей полагалось показать родне свое умение
прясть, ткать, шить, вышивать. В Рязанской губернии девочку в первую после
наступления менструации Пасху водили по селу, предлагая всем встречным мужчинам:
«Надо ли вам?» В Тульской губернии девочек, вступающих в брачный возраст,
выставляли в Пасху или Успение на всеобщее обозрение на сельской площади.
Девушкам-«первогодкам» полагалось звонить в Пасху в колокола, оповещая всех о своей
готовности к браку. Переход мальчика в следующий возрастной период отмечали
скромнее. С началом первых поллюций в дом созывали родственников-мужчин, которым
парни тонок демонстрировал свое умение запрячь лошадь, наколоть дрова, знание
ремесел, и если получал одобрение собравшихся гостей, то считался взрослым
человеком, готовым к браку. После этого все садились за праздничный стол.
МОЛОДОСТЬ (ЮНОСТЬ) — этап жизненного пути человека, период
между отрочеством и зрелостью.
Молодежью в русской деревне назывались парни и девушки брачного
возраста, пятнадцати—семнадцати лет, а также мужчины и женщины первого года
брака. После рождения ребенка, независимо от возраста, женщина и мужчина
считались людьми зрелыми. Холостых молодых людей было принято называть
молодцы, парни, робята, девушек — девицы, девки, девахи. В праздничной
ситуации юношу обычно величали молодцем, молодцем удалым, девушку —
девицей, красной девицей. Женщину первого года брака звали молодухой,
молодкой, молодицей, вьюницей, мужчину — молодым, молодиком.
Молодежь в русской деревне представляла собой особую группу,
несколько отличавшуюся от остального населения. Это было связано прежде всего с
открывавшимся перед молодыми людьми будущим, с важностью задачи, которая
стояла перед ними на этом этапе, — подобрать брачную пару и продолжить
человеческий «род-племя», а также с той жизненной энергией, которая характерна
лишь для молодости. Своеобразие этой возрастной группы проявлялось во внешнем
облике, в хозяйственной деятельности, а также в самом образе жизни парней и
девушек, молодых и молодух. Характерная черта внешнего облика молодежи
нарядный костюм, который молодые люди носили не только в праздники, но и в
будни. Родители старались одеть своих взрослых детей получше, часто тратя
последние деньги на наряд дочери или сына. Одежду, особенно праздничную,
обычно шили из добротного материала. Появление пария или девушки, молодого
или молодухи в «простенькой» или неопрятной одежде вызывало всеобщее
недоумение.
Множество
деталей
костюма
традиционного типа указывало на принадлежность
его владельца к группе
молодежи.
Девушка
праздничном
в
костюме и
нарядной повязке Начало
XXв. Архангельская губ.
Фото Девушки в праздничной одежде. Начало XXв. Курская губ. Фото. (Слева стоит
девушка в «венке»)
Прежде всего — обилие различных украшений и предметов, дополнявших
туалет. Девушки и молодухи надевали ожерелья, серьги, браслеты, кольца,
перчатки, брали в руки «парусольки» — зонтики и ридикюли — сумочки на
длинной цепочке. Парни и новобрачные мужчины носили кольца-печатки, часы,
цепочки, брелоки, щеголяли в галошах, надетых на сапоги «в гармошку», шейных
платках, жилетах, вставляли в уши серьги.
Девушки носили венцы, повязки, перевязки — открытые сверху головные
уборы, а волосы заплетали в косу из 12—14 прядей (плеток), которая спускалась по
спине и заканчивалась красивым косником. Молодухи носили нарядные кокошники
или сороки, а их «бабий» костюм отличался яркостью расцветок. Девушки и
молодые женщины, в отличие от женщин зрелого возраста, широко использовали
косметику: белили и румянили лицо, чернили брови.
Парни и молодые мужчины стриглись, как и мужики, «под горшок», но
при этом оставляли открытыми уши. Модной среди парней была прическа с косым
пробором и взбитым чубом. Парни обычно не носили усов и бороды, которые были
характерной чертой облика женатого мужчины. Головным убором парня и молодого
мужчины была шляпа, украшенная перьями, пряжками, искусственными цветами,
надетая набекрень, тогда как мужики носили шапки и шляпы без всяких украшений,
которые натягивали на лоб. В конце XIX - начале XX в. в моде были также картузы,
которые надевали так, чтобы был виден чуб. В это же время в молодежный костюм
стала активно входить одежда, сшитая по городской моде.
Молодежь, естественно, принимала участие в хозяйственной деятельности
семьи. При этом парни и девушки выполняли только определенные виды работ:
считалось, что они еще не готовы полностью «тянуть крестьянскую лямку». Парни
боронили, косили, вывозили сено и урожай с полей, молотили, заготавливали дрова,
ухаживали за лошадьми. Однако им редко доверяли пахоту, сев, сушку и укладку
зерна в закрома, ремонт рабочего инвентаря. Эти работы, считавшиеся очень
ответственными, полагалось выполнять только женатым мужчинам, привлекавшим
сы новей в качестве помощников
Деревенская молодежь на
гулянье. Начало XXв. Центральная
Россия. Фото
Многие парни были заняты в ремесле
в качестве подмастерьев, они не
могли
стать
самостоятельными
мастерами до тех пор, пока не
обзаводились
собственной
семьей.
Прерогативой парней было «отходничество» (отхожие промыслы), так как они были
свободны в зимнее время и не были связаны семейными обязанностями.
Девушки были основной рабочей силой во время жатвы, уборки овощей,
они теребили лен и коноплю, стригли овец, помогали матери в приготовлении еды, в
уборке избы, в уходе за домашними животными. В зимнее время пряли, ткали,
шили, вышивали — готовили себе приданое. Молодух старались по возможности
освободить от тяжелых работ, чтобы не помешать выполнению их главной миссии
— рождению здорового первенца.
Участие молодежи в обрядах как годового, гак и жизненного цикла также
имело определенные ограничения. В период зимних празднеств молодежь была
занята в святочных обрядах. Святки вообще считались молодежным праздником.
Парни и девушки колядовали, ходили ряжеными, участвовали в игрищах. Во время
масленицы роль молодежи сводилась к изготовлению чучела Масленицы, сбору
дров и разжиганию масленичного костра. Девушки были главными участницами
весенних обрядов, в основе которых лежит идея будущего плодородия. В
Вознесение девушки совершали магические действия для повышения урожайности
нолей, например подбрасывали на ржаном поле вверх хлебцы -лесенки; в Семик—
Троицу ходили в поля, где колосилась рожь, и устраивали там трапезу, водили
хороводы вокруг березы в надежде на то, что эти действия стимулируют плодородие
полей, а также помогут выйти замуж. Кроме того, девушек привлекали к
исполнению очистительных обрядов. Так, например, они участвовали в онахивании
— обряде, проводившемся для предохранения от эпизоотии скота. Одетые в белые
рубахи, с распущенными волосами, впрягшись в соху, девушки вместе со старыми
девами и старухами прокладывали вокруг села борозду, которая считалась
преградой для Коровьей Смерти.
Участие холостой молодежи в обрядах жизненного цикла в немом
ограничивалось свадебным ритуалом. Парни и девушки были его деятельными
участниками от сговора до венчания (см. Свадьба). Девушки входили в партию
невесты, поддерживали ее и оплакивали се будущую нелегкую «бабью долю».
Парни составляли дружину жениха и старались скрасить его последние «вольные
денечки».
Характерной чертой поведения деревенской молодежи было совместное
времяпрепровождение — не только в праздники, но и в будни. В воскресные дни и
праздники парни и девушки редко бывали дома, а собирались своим кругом. В
будние дни встречались вечером, освободившись от работы. Возвращение парня или
девушки домой ближе к ночи, а иногда и под утро не считалось предосудительным.
Весной
устраивались
и
летом
молодежные
гулянья, которые начинались
обычно на Пасхальной неделе
и заканчивались к Петрову
дню или к Успению.
Крестьянские
девушки
костюмах.
в
праздничных
Начало
XXв.
Архангельская губ. Фото
Гулянья проходили на площади села или за околицей деревни. Зимой молодежь
собиралась на посиделки в избе, с этой целью специально снятой девушками. Они
начинались или с дня Иоанна Богослова (26 сентября / 9 октября) или с Покрова, а
заканчивались к Рождеству Христову. В святки молодежь встречалась на игрищах, а
в зимний мясоед (период между Крещением и масленицей) парни и девушки были
участниками свадебных ритуалов. В посты совместные развлечения молодежи
прекращались. Посещение гуляний, посиделок, игрищ считалось обязательным для
девицы «в самой поре», «в самой красной жире» и для «женихающегося» парня.
Отказ от участия в молодежных развлечениях вызывал удивление и резкое
осуждение как в молодежном кругу, так и у старшего поколения: по мнению
крестьян, такое «неправильное» поведение девушки или парня навлечет на всю
молодежь деревни Божий гнев, а сами «отступники» будут наказаны безбрачием,
ранним вдовством или бесплодием Парни и девушки относились друг к другу очень
уважительно, обращались друг к другу» особенно на гуляньях и посиделках по
имени и отчеству. При встрече с девушкой парень должен был первым ей
поклониться, сняв шляпу. Девушка должна была ответить ему таким же поклоном.
При
встрече
полагалось
немного
поговорить,
обменяться
комплиментами.
Рукопожатия между парнем и девушкой не одобрялись, так как считалось, что через
них передается сексуальное влечение.Общение между парнями и девушками
обычно принимало форму любовной игры. Парни ухаживали за девушками, дарили
им небольшие подарки, готовы были защитить от предполагаемых оскорблений со
стороны парней-чужаков.
«Ай во поле ай во
поле...*Х1Хв.Лубок
Их
игра
строилась на том, чтобы
завоевать
любовь
внимание
девушек.
и
Парни
стремились
продемонстрировать перед
ними свое молодечество: силу, храбрость, ухарство (удаль), ловкость, остроумие,
умение быстро принимать решение и воплощать его в жизнь. Эти качества очень
ценились девушками, так как позволяли думать, что парень, ими обладающий, после
женитьбы будет хорошим мужем. Девушки должны были с достоинством
принимать попытки парней завоевать их симпатии, выбрать себе пару, показать себя
трудолюбивыми, скромными и в то же время веселыми, в меру раскованными. Все
эти черты характера говорили парням о том, что девушка будет «доброй» женой.
В молодежной среде также очень ценилась и внешняя красота, которая
людьми пожилыми не считалась особенно большим достоинством человека: «Нам с
лица не воду пить, и с корявой можно жить». Вниманием парней пользовались
высокие девушки крепкого телосложения, с румяным лицом, голубыми глазами,
черными бровями и светлыми волосами, такие, про которых можно сказать: «Краше
цвету алого, белее снега белого». В старинной свадебной песне дается такой портрет
красавицы:
Ой, да у ей русая коса
да мелко заплетенная...
Ой, да у Дунюшки
У нашей у голубушки,
Ой, да без белил лицо,
личико белехонько,
Вот белехонько,
Ой, да без румяничков-то у ей
да щечки румянехонькие,
Румянехоньки.
Красивый молодец.
Девушки считали красивым парня высокого роста, с полным, румяным
лицом. Особенно ценились широкие плечи («косая сажень в плечах»), говорившие о
силе — «молодость плечами крепка»,— и светлые вьющиеся волосы. В свадебной
песне красивый молодец описывается так:Что у доброго молодца кудри завивалися,
Завивалися кудри, ровно жар горят. Уж
как этим-то кудрям люди дивовалися,
Красны девушки кудрям любовалися.
«Что с тобою, ангел, стало...*
XIXв. Литография
Любовная
игра,
в
которой
проходила жизнь молодежи, не должна
была
заходить
слишком
далеко.
Девушкам полагалось «блюсти» себя, свое «честное имя», т. е. заботиться о своей
репутации, хранить девственность до свадьбы. Парни также должны были помнить
о своей чести, добром имени, хранить целомудрие. Молодые люди, нарушившие
правила игры, строго наказывались молодежным коллективом. В их адрес
раздавались непристойные частушки, «хорошие» парни и девушки старались не
иметь дела с «заблуждящимися». Всеобщее неодобрение вызывала девушка,
родившая ребенка вне брака. Ее презрительно называли покрытка, накрытка,
ребятница, богданиха, изгоняли с посиделок, преследовали насмешками.
Молодожены не порывали связей с холостой молодежью: ходили на
гулянья, посиделки, участвовали во всех развлечениях. Однако их статус в
молодежной среде был выше, чем статус парней и девушек. Они были почетными,
уважаемыми гостями, им уступали лучшие места на посиделках, старались говорить
им приятные слова, обращать на них внимание, прислушиваться к их мнению.
Молодожены пользовались большим вниманием и со стороны взрослого населения.
В календарные праздники во многих деревнях Русского Севера для них устраивали
застолья-«пирушки», от посещения которых нельзя было отказываться. Женщины
приглашали молодух на свои праздники (моргосъя), где угощали сладким пивом,
пирогами и давали полезные советы: как строить отношения с мужем, как угодить
свекрови, как зачать мальчика. Молодоженам полагалось ездить в гости,
«показывать себя людям» в масленицу, в праздник Введения (см. Смотры
молодожёнов).
Молодежь, как холостая, так и женатая, пользовалась со стороны
взрослых людей большим уважением. В праздник парней и девушек называли по
имени и отчеству, в будни только именем, но всегда полным; их старались
похвалить, отметить в разговоре их положительные качества. Подчеркнуто
уважительно, даже с долей почтения деревенские люди относились к молодоженам.
Все называли их только по имени-отчеству, любовались ими как продолжателями
«крестьянского рода-племени» и желали: «Вам, Иван Иванович, богатеть, а Вам,
Марья Ивановна, спереди горбатеть». В то же время молодежь находилась под
постоянным контролем со стороны старшего поколения деревни, которое наблюдало и оценивало поведение парней и девушек, молодух и молодых с точки
зрения этических норм. Считалось, что несоблюдение этих норм — «обычаев
дедов» — нарушает стабильность мира и ведет к гибели всего деревенского
сообщества. В старинном духовном стихе «Сия песенка — отпадшим от Бога в
погибель в грех» говорилось: «Плачу я, красно солнце со лучами, светел месяц
плачу со звездами, что мир-народ идет он весь в погибель, в ту ли муку во
превечную».
Крестьянская девушка.
«В селе малом Ванька жил...»
1870-1880-е.Фото А. О. Ка
Рис. с лубка XIXв.
БРАК — союз мужчины и женщины с целью продолжения рода.
Русские
люди
рассматривали
вступление в брак как главное жизненное
предназначение
каждого
человека:
«Женитьба — вещь добрая, она от Бога
показана», «Птица крыльями сильна, жена
мужем красна», «Без жены жить — свет
коптить, с женой — гоже». Главной целью
брака
считалось
рождение
детей.
Соответственно брак осмыслялся как моральный долг перед Богом, людьми и
предками, как главное условие добропорядочной жизни.
Безбрачие расценивалось как аномалия, а холостой человек как
неполноценный: «Холостой человек — полчеловека». Про холостого мужчину
говорили, что он «не совершил закона, в нем путя нет, так, дрянь», называли
девуном, пропускным боровом, трутнем и всячески осмеивали. Девушку, не
вышедшую замуж, пренебрежительно называли вековуха, непетое волосье, седая
макушка, нерядиха, старая дева, относились к ней с жалостью и страхом. Жалость
вызывала судьба старой девы, не исполнившей свой долг на земле, а страх — вера в
то, что она способна принести
Рачительное домоводство. XIXв. Лубок
зло: наслать засуху, град, мор скота, погубить урожай. Русская пословица
говорит: «Поповой собаки, отставного солдата да старой девки злее нет».
Народные представления о браке и безбрачии формировались под
влиянием многих факторов, в том числе и христианской культуры. Русские люди
объясняли обязательность вступления в брак необходимостью выполнять волю
Божью. В соответствии с этим жизнь без семьи рассматривалась как отклонение от
предначертаний Божьих. Сексуальные отношения между мужчиной и женщиной
вне супружеских уз нарушали христианскую этику: отношения полов считались
«святы и чисты» только в браке, освященном Церковью. «Сласти любовные», если
их целью не было рождение детей, воспринимались как большой грех.
Социально-экономические условия жизни русской деревни также сыграли
свою роль в формировании народных представлений о ценности брака. Среди них
главным был земельный фактор. Полноценное крестьянское хозяйство могло
нормально развиваться только при наличии в нем и мужских, и женских рук.
Полевая работа, за исключением жатвы, заготовка дров, ремонт построек и орудий
труда входили в обязанности мужчины. Приготовление пищи, уход за скотиной,
воспитание детей, обеспечение членов семьи одеждой считались женским делом.
Крестьянин, живший вне брака, был не в состоянии выполнить весь объем
необходимых сельскохозяйственных и домашних работ.
Свою роль в формировании представлений о необходимости брачных уз
сыграло также и русское законодательство, по которому пахотные и сенокосные
угодья могли предоставляться в пользование только мужчинам, достигшим
восемнадцати лет.
А.
А.
Пластов.Из
прошлого.
1969. Масло
При этом женатый человек земли
получал вдвое больше, чем холостой.
Замужние женщины работали на земле,
выделенной
общиной
на
«мужскую
душу», а старые девы оставались вообще
без
средств
Представления
к
о
существованию.
необходимости
и
важности брака развивались также на почве полного отсутствия со стороны
государства заботы о стариках. Старик и старуха, утратившие способность к труду,
могли рассчитывать только на помощь своих детей.
Вступление в брак рассматривалось
русскими людьми как дело серьезное и ответственное: «Идучи на войну —
молись, идучи в море — вдвое, хочешь жениться — молись втрое». В связи с этим
подбор брачной пары не доверяли самой молодежи, которая, по общему мнению, не
обладая жизненным опытом, могла ошибиться в столь важном вопросе. Этим
занимались родители, которые могли прислушаться к мнению сына или дочери или
проигнорировать его. Такое положение дел не вызывало, как правило, сильного
противодействия со стороны молодежи, воспитанной в уважении к мнению
старших. Главным критерием отбора был общественный статус семей будущих
жениха и невесты, а также их личные качества. Естественно, что материальные
соображения имели место, но не были основными. По русским представлениям,
«яблоко от яблони не далеко падает», поэтому родители старались подыскать
своему сыну или дочери пару из семьи, пользующейся всеобщим уважением,
отличающейся трудолюбием, нравственными качествами.
При вступлении в брак принималась во внимание также и степень родства
между семьями будущих жениха и невесты. Русские считали большим грехом браки
между родственниками и свойственниками. Кроме того, препятствием к браку
служило и духовное родство, в которое вступали мужчина и женщина, крестившие
одного ребенка (см. Крестины). Считалось, что такие браки дают нездоровое
потомство. Запрет на родственные браки появился довольно давно. Уже в первой
половине XVI в. С. Герберштейн, рассказывая о жителях Московского государства,
писал: «В брак вступают они таким образом, чтобы не касаться четвертой степени
родства и свойства. Они считают ересью, если родные братья женятся на родных
сестрах, точно так же никто не смеет взять в жены сестру свояка. Далее они
наблюдают весьма строго, чтобы браком не объединялись те, между которыми
существует духовное родство по крещению» (Гербершейн 1986, 67). Этот брачный
обычай поддерживался авторитетом Православной Церкви, которая запрещала
вплоть до 1810 г. браки по родству и свойству до седьмого колена. В 1810 г.
решением Синода этот запрет был снят, поступило распоряжение венчать людей
состоявших в родстве после четвертой степени, и свойственников после второй
степени.
Вопрос
о
любви
молодых
людей
рассматривался
как
нечто
второстепенное. Выражение «стерпится — слюбится» воспринималось всеми, в том
числе и молодежью, как нечто естественное, правильное. Парень и девушка,
соглашаясь на свадьбу, редко испытывали друг к другу явную любовь или
антипатию. Более того, брак по страсти не одобрялся общественным мнением и
рассматривался как греховный, лишенный прочного основания. Вообще русские
полагали, что любые страсти, будь то всепоглощающая любовь или всеобъемлющая
ненависть, являются дьявольскими по своей природе, а значит, не угодны Богу.
Возраст, начиная с которого можно было вступать в брак, определялся
церковными и светскими властями. В XVII—XVIII вв. девушки могли вступать в
брак с 13 лет, юноши — с 15. Это положение было узаконено Синодом в 1774 г. В
1830 г. указом императора Николая Первого нижняя граница брачного возраста
определялась соответственно 16 и 18 годами. Во второй половине XIX в. русские
девушки вступали в брак обычно в 17—20 лет, парни — в 19—21 год. После 21 года
для девушки и 23 лет для парня замужество или женитьба становились
проблематичными. Ранние браки в народном быту считались очень желательными и
даже необходимыми. Этнограф Р. Я. Внуков объяснял это стремление так: «Женить
стараются помоложе — пока половой инстинкт заглушает в парне все остальные
соображения, пока воля послабей, чтобы не женился по собственному желанию да
не выбрал неугодной жены. „Жени помоложе, пока послушен, а уматереет — не
уженишь" — житейская мудрость стариков. Невесту хотят взять помоложе,
попослушней, полудетский характер, слабый организм, неумение работать —
хорошее ручательство послушания невестки.
Крестьянин в семье.1840. Литография с оригиналаИ. Ф. ТупылеваКрестьянская
пара. Начало XXв. Смоленская губ. Фото
Когда войдет в года невестка, окрепнет, задавят дети, поневоле смирится»
{Внуков 1929, 25—26). Реальные условия народной жизни вполне способствовали
заключению ранних браков. Новобрачные, по русскому обычаю, начинали свою
семейную жизнь в налаженном хозяйстве родителей мужа, не взваливая на себя
груза забот, который они, будучи слишком молодыми, не смогли бы одолеть.
Браки старались заключать между людьми, разница в возрасте которых не
превышала двух-трех лет. Жених и невеста должны быть, по народным
представлениям, «ягодка к ягодке, цветок к цветку». Неравные браки были
нежелательными прежде всего из-за боязни раннего вдовства, которое считалось
большим несчастьем, Божьим наказанием. Русские пословицы говорят: «Лучше
семь раз гореть, чем один раз овдоветь», «В девках приторно, замужем натужно, а
во вдовьей череде, что по горло в воде».
В русской деревне браки в основном заключались зимой, со второй
половины января до конца февраля, и осенью — с конца сентября до середины
ноября. Это было обусловлено как религиозными, так и экономическими
причинами. Весной и летом заключение брака было невозможным: вопервых,
потому, что на это время приходился Великий пост, сыропустная {масленичная) и
Пасхальная недели, а также Петровский пост в июне и Успенский в августе, во
время которых венчания не проводились, а вовторых, потому, что с марта до
середины или до конца сентября продолжался цикл сельскохозяйственных работ, не
оставлявших людям времени на свадьбы. Поздней осенью и в начале зимы свадьбы
также были невозможны, что было связано с сорокадневным Рождественским
постом, а затем со святками, во время которых также не венчали. Русские люди
предпочитали зимние свадьбы осенним. Они считали январь-февраль временем
добрым для зачатия детей. Верили, что дети, зачатые в это время и рожденные
соответственно осенью, более жизнеспособны и здоровы, чем дети родителей,
вступивших в брак в октябре-ноябре, и родившиеся в летнее время. Они также
надеялись, что первенец «покажет дорогу» остальным детям и те будут рождаться
тоже в доброе время.
По мнению крестьян, мужчина и женщина могут вступать в брак не более
двух раз, хотя Православная Церковь и разрешала трехкратное супружество.
Первый брак считался главным, заключенным на небесах, а смерть одного из
супругов — наказанием Божьим другому супругу за грехи. Второй брак
рассматривался как необходимость, особенно если в осиротевшей семье остались
дети, нуждающиеся в помощи и защите. В то же время люди опасались его, т. к.
думали, что он может быть недолговечным: Бог наказал один раз, может наказать и
второй. Третий брак воспринимался людьми как желание пойти против Божьей воли
и поэтому категорически не одобрялся. Русская пословица говорит: «Первая жена —
от Бога, вторая — от человека, третья — от черта».
Вдовы могли, по народным представлениям, вступить во второй или
третий брак до 50 лет, а вдовцы до 60 лет. После этого возраста «смешить людей» не
полагалось. Они не могли выполнить главную цель брака — родить детей, а
заниматься «сластями любовными» в преклонном возрасте — грешно вдвойне.
Браки у русских людей были довольно крепкими, разводов было,
особенно в XIX в., крайне мало. Ссоры между мужем и женой старались обычно не
выносить на всеобщее обсуждение.Супружеская неверность (прелюбодеяние)
считалась большим грехом. Нарушение супружеской верности в русской деревне
было явлением очень редким и обусловливалось обычно долгим отсутствием мужа.
При этом говорили, что в прелюбодеянии, совершенном мужем, есть и вина жены,
не сумевшей удержать его от греха. К женщине, изменившей мужу, относились
серьезнее, с ней старались разобраться внутри семьи. Муж обычно бил жену, чтобы
«вышла дурь», а если не помогало, то на время отправлял к родителям, которые
уговаривали ее вернуться к мужу. Иногда женщину выгоняли из дома на улицу в
одной рубашке, без головного убора, предварительно обрезав ей волосы и вымазав
дегтем ворота дома ее родителей.
Брачность в России XIX — начала XX в. была почти всеобщей. Согласно
статистическим данным, в конце XIX в. только 0,9% крестьян к 60 годам не
состояли в браке, что практически совпадало с процентом инвалидов (слепых,
глухих и немых) и психически больных людей.
СВАДЬБА — форма заключения брака, ритуал общественно-религиозного
санкционирования создания семьи.
Свадьба представляла собой комплекс обрядов, совершавшихся в
определенной последовательности по установленному традицией сценарию.
Главными обрядами русской свадьбы были сватовство, сговор, девичник,
венчание, брачная ночь, свадебный пир (см. Княжий стол). Каждый из обрядов нес
определенную смысловую нагрузку. Сватовство представляло собой переговоры
двух семей о возможном заключении брака между парнем и девушкой; обряд
прощания невесты с девичеством был необходимым этапом перехода девушки в
возрастную группу замужних женщин; венчание являлось религиозным и
юридическим оформлением брака; брачная ночь — его физическим и правовым
скреплением, главный свадебный пир означал коллективное одобрение брака.
Последовательное исполнение каждого из этих обрядов рассматривалось как
правильный путь создания семьи. Нарушение этой последовательности или
невыполнение одного из свадебных обрядов воспринималось как незавершенность
события — несостоятельность брака.
Кроме того, свадебный ритуал включал в себя множество обрядовых
действий, исполнение которых не считалось обязательным. Например, обряд
смотрин можно было исключить в том случае, если будущие жених и невеста жили
в одной деревне. Если же посватавшийся парень был из малознакомой семьи,
смотрины проводились по всем правилам. Если родители девушки и парня давно и
хорошо знали друг друга, а желательность брака не вызывала сомнений, сватовство
и сговор проходили одновременно.
Характерной чертой свадебного ритуала было также его локальное
многообразие при единстве общей схемы. Так, в северных губерниях Европейской
России и в Сибири был широко распространен обряд посещения невестой бани,
входивший в серию обрядов прощания с девичеством. Для южнорусских свадеб был
характерен каравайный обряд. Некоторые обряды исполнялись только в конкретных
областях России. Например, в псковских деревнях невеста со своими поезжанами
должна была встретить поезд жениха на пути в церковь и положить жениху к ногам
«красоту» — букет бумажных цветов. В других областях России жениху полагалось
увезти невесту в церковь
из дома ее родителей.
Отдал меня батюшка в
немилую
семью.Рис.
с
лубка.
Свадебный обряд
имел постоянный состав
действующих
лиц
—
свадебных
чинов.
Поведение
чинов
регламентировалось
традицией, однако допускалась и некоторая импровизация. Главными лицами были
жених и невеста, вокруг которых объединялось все свадебное действо. При этом
жених и невеста играли довольно пассивную роль. Невеста должна была проявлять
покорность,
любовь
и
благодарность
к
родителям,
вырастившим
ее,
и
демонстрировать нерасположение к жениху — «чужому чуженину»— и его родне.
Жених должен был выказывать уважение и любовь к невесте. Активными
участниками свадьбы являлись родители жениха и невесты, крестные, а также
ближайшие родственники. Кроме того, в обрядах участвовали бояре (друзья и
родственники жениха и невесты), сваты, тысяцкий, дружка, поддружья
(помощники дружки), каравайницы (см. Каравайный обряд) и т. д. Особенно
важную роль играл дружка — главный распорядитель свадьбы со стороны жениха.
Он должен был следить за тем, чтобы свадьба справлялась в рамках традиции,
веселить шутками и приговорами всех присутствующих, а также защищать ее
участников от нечистой силы. В южнорусских деревнях важная роль отводилась
каравайницам, выпекавшим свадебный каравай.
Каждый свадебный чин имел специальный костюм или какой-либо
элемент одежды, украшение. Так, например, невеста несколько раз переодевала
костюмы, демонстрируя изменения в своем статусе на протяжении ритуала. На
первом, «плакальном» этапе свадьбы невеста должна была носить одежду
траурных цветов — черную и белую, закрывать лицо платком или полотенцем. Во
время венчания и брачного пира «молодой княгине» полагалось быть нарядно
одетой. После брачной ночи, на следующий день свадьбы, молодуха должна была
показаться свадебникам в самом нарядном, ярком костюме и в женском головном
уборе. Жених носил, как правило, ширинку — вышитый квадратный платок,
прикрепленный к шляпе,
букетик
цветов,
заткнутый за шляпную
ленту,
полотенце,
наброшенное на плечи или
подвязанное
вместо
пояса
Куклы для игры
в «свадьбу»: в верхнем
ряду
—
красной
«жених»
(в
рубахе)
и
«невеста» (в золотой парчовой повязке). Вторая половина XXв. Архангельская обл.
Сватов обычно отличали по перевязанным через плечо вышитым
полотенцам или надетым на руки красивым перчаткам; дружка ходил с кнутом.
Свадебные обряды, представлявшие собой развернутое театрализованное
действие, органично включали в себя специальные песни, плачи, приговоры,
присказки, заговоры, игры, танцы. Многие свадебные песни, причеты по своей
художественной
выразительности
и
яркости
стали
шедеврами
народного
музыкального и поэтического творчества.
Основой русского свадебного ритуала являлась сложная контаминация
мифологических представлений древности и христианских идей. Так, например, в
него вошли действия, отражающие древнейшие представления об умирании души
девушки во время ее перехода в группу замужних женщин и получении ею после
брачной ночи души молодухи. Другие обряды восходили к культу предков: плач
невесты-сироты на могиле родителей с просьбой благословить ее на брак, прощание
с печью при выходе из дома в день венчания и т. п. Многие магические действия,
совершавшиеся во время свадьбы, как оберегающие, так и продуцирующие, также
носили ярко выраженный языческий характер. Стремление защитить молодых
людей, вступающих в брак, от сглаза, порчи, вообще любого действия враждебной
потусторонней силы заставляло людей закрывать лицо невесты платком или
полотенцем, втыкать в ее одежду и одежду жениха иголки, читать заговоры,
размахивать кнутом, стрелять вслед свадебному поезду, выбирать окольный путь к
церкви. Чтобы обеспечить молодым многодетность и богатство, их обсыпали
зерном и хмелем, сажали на шубу, вывернутую мехом наружу, угощали курицей.
Все эти действия органично соединялись с молитвами, обращенными к Иисусу
Христу, Богоматери, св. Николаю Угоднику. Русские крестьяне придавали большое
значение родительскому благословению, обращались с просьбой о защите к
христианским святым, имена которых включали в старинные причитания.
Русский свадебный ритуал, известный нам в основном по материалам XIX
— первой четверти XX в., сложился, как предполагается, к середине XIV в. на базе
общеславянского свадебного обряда. В письменных источниках этого времени
дается краткое описание свадеб с употреблением привычных нам слов: «свадьба»,
«венчание»,
«жених»,
«невеста»,
«сваты».
Сохранились
также
старинные
миниатюры и рисунки, на которых изображены свадебные пиры и брачные обряды.
В XVI в., судя по описаниям княжеских свадеб, в частности свадьбы дочери Ивана
Третьего с князем Холмским в 1500 г., великого князя Василия Ивановича и Елены
Глинской в 1526 г. и др., уже сложились основные этапы свадебного ритуала,
определилась номенклатура свадебных чинов и их функции, появилась особая
свадебная одежда, пища, атрибутика, свадебный фольклор.
Во второй половине XVII в. в народный обряд стали активно проникать
традиции Православной Церкви: появился ритуал родительского благословения,
стало обязательным для всех слоев общества венчание. Народный же обряд
официальными лицами стал осуждаться как «бесовское действие», о котором
«странно не токмо рещи, но и помыслити». В 1649 г. при царе Алексее
Михайловиче был даже издан указ, осуждавший многие обрядовые действия
народной свадьбы. В указе говорилось: «Да в городах же и у уездных людей у
многих бывают на свадьбах всякие безчинники и сквернословцы и скоморохи, со
всякими бесовскими играми, и уклоняются православные христиане к бесовским
прелестям и ко пьянству, а отцов духовных и по приходам попов и учительных
людей наказанья не слушают, и за то наказаны отцом духовным и приходским
попом и учительным людям поругание и укоризну и бесчестье и налог делают».
«Бесчинствующих» людей указ предписывал бить батогами, а их музыкальные
инструменты — «всякие гудебные бесовские сосуды» — ломать и сжигать {Русские
1997, 468).
Сватовство — переговоры сторон, заинтересованных в заключении брака.
Переговоры о возможности свадьбы были длительными, при этом
инициатива сватовства всегда исходила от родителей парня, которые направляли
сватов к родителям приглянувшейся девушки.
Сватовство считалось делом важным и ответственным, поэтому, прежде
чем решиться на него, собирался семейный совет с участием крестных родителей и
ближайшей родни. При выборе невесты учитывалось мнение самого парня, его
родственников, но окончательное решение принимали родители. Желанной
невестой считалась девушка рослая, физически сильная, трудолюбивая, умеющая
хорошо выполнять все домашние и хозяйственные работы, почтительная к старшим,
скромная, с чувством собственного достоинства. Мать, давая сыну совет при выборе
невесты, обычно говорила: «Нать, чтоб была и пряха, и ткея, и жнея, и в дому
обиходна, и к людям уцлива, и тебе повинна, и мне починна».
Особенно
ценились
девушки
«хорошего
корня», т. е. из семей с положительной
репутацией: «Выбирай корову по рогам, а жену
родам»,
Сваты. Конец XVIII— начало XIXв.
Северная Двина. Фрагмент росписи прялки
«Не бери дороду (красивую. — И.
Ш.), а бери породу». Принадлежность к семье,
уважаемой
на
протяжении
нескольких
поколений, позволяла рассчитывать на то, что
в
дом
приходит
достойная
невестка
—
продолжательница «рода-племени». В старинной свадебной песне о выборе невесты
говорилось:
по Ездил в город Олексий-от молод князь,
Ездил в новый, повыездил,
Ездил в новый, повыездил.
Красных девок повысмотрел,
Красных девок повысмотрел,
Сужену Марью повыприглядывал,
Сужену Марью повыприглядывал,
Разума-обычая, разума-обычая повыведывал, повыведывал,
Сам он говорит — только выславился,
У добрых отцей, у добрых отцей
Сыновья были добры, сыновья были добры,
У хороших матерей, у хороших матерей
Дочери хороши, дочери хороши.
Сын-то Олексий, сын-то Олексий
Потапьевич, Потапьевич
Дочерь-то Марья, дочерь-то Марья
Александровна, Александровна.
Богатство семьи не было решающим фактором при выборе невесты.
Будущее благополучие, по мнению крестьян, зависело от самих молодых людей:
«Не то богатство, куда идешь, а что сам наживешь».
Выбор сватов считался ответственным делом: «Выбирай не невесту, а
сваху», — говорили русские люди. От умения сватов вести разговор, расположить к
себе родственников девушки, хорошо представить семью парня зависел исход дела:
родители девушки могли принять или не принять предложение. Как правило,
сватами становились крестные родители парня или ктонибудь из его родственников.
В некоторых случаях, если родители парня сомневались в положительном исходе
сватовства, в сваты приглашался уважаемый человек, пользовавшийся доверием
односельчан. Предпочтение отдавалось также тем, кто отличался красноречием,
умением устраивать брачные дела, способностью, по меткому выражению крестьян,
«играть, и плясать, и сшить из малой торбочки большой мешок».
В больших ремесленных слободах, торговых селах, городах прибегали и к
услугам профессиональных свах. Однако этот обычай получил распространение
довольно поздно и первоначально только в городах. Еще в середине XIX в. такое
сватовство даже в городах считалось «ненастоящим», и после согласия родителей на
сватовство засылались «настоящие» сваты.
Сватовство проводилось в определенные дни недели, которые назывались
«легкими»: в воскресенье, вторник, четверг или субботу, — обычно в вечернее или
даже ночное время, и сопровождалось различного рода магическими действиями,
которые должны были обеспечить благополучный исход дела. Сват, не
соблюдавший этих правил, мог, по мнению крестьян, загубить даже самое надежное
сватовство. Так, например, в Псковской губернии мать парня ударяла выходивших
за дверь сватов три раза поясом, приговаривая: «Не я бью, удача бьет»; сестра
бросала сватам под ноги шубу. «Бросить шубу — значит произвести много шуму, т.
е. свадьбу сыграть», — объясняли псковичи. В русских селах Казанской губернии
сваха, приехав в дом девушки, находила
ступу и трижды оборачивала ее вокруг
себя,— сватовство в этом случае будет
удачным: девушку трижды обведут
вокруг аналоя, как это положено при
венчании.
Сваха.1926-1927.Фото С. А.
Лобовикова
В Пермской губернии сваха, войдя в дом девушки, ударяла пяткой о порог,
приговаривая: «Колотим о порог, чтобы не говорили с нами поперек».
В доме невесты сваты вели себя так, как требовал деревенский обычай:
переступив порог, снимали шапки, крестились на иконы, кланялись хозяевам, не
заходили дальше матицы — потолочной балки, не проходили к столу без
приглашения, не садились на лавку, идущую вдоль половиц. Разговор между
сватами и родителями девушки строился по схеме, утвержденной местной
традицией. Сват произносил хорошо знакомые всем присутствовавшим формулы:
«У вас товар, у нас купец»; «У вас курочка, у нас петушок, нельзя ли их загнать в
один хлевушок?»; «Нам нужна не рожь и не пшеница, а красная девица»; «У вас ком
теста и у нас ком теста, нельзя ли их свалять в одно место?»; «Нет ли у вас поросят
продажных? — Нету! — А девок? — Есть одна, да про себя!» Иногда сваты прямо
говорили о цели своего прихода: «Слухайте, хозяева дорогие, в нас е купец, в вас
красна девица. Много про нее мы понаслыхали, с лику пригоженька, сама умне-
шенька, пряде лавошенько, беля белешенька, моя цистешенько. Ранней пораниться
хотим с вашим домом». Или прямо сообщали, что пришли «не пол топтать, не язык
чесать, пришли дело делать — невесту искать».
Родители девушки благодарили сватов за оказанное их семье уважение,
приглашали пройти в передний угол — парадную часть избы — или в горницу,
ставили на стол угощение. Хорошо принять сватов считалось делом чести даже в
том случае, если жених казался родителям невесты неподходящим. Русские
крестьяне говорили: «Худой жених хорошему дорогу укажет». Отказ сватам давался
всегда в деликатной форме: «У нас товар непродажный, не поспел», «Еще молода,
надо подождать». Если сватовство было желанным, а парень известен семье, то
родители девушки сразу же давали согласие на дальнейшие переговоры о свадьбе. В
случае если сватался парень из дальней деревни, малознакомый, сватов просили
дать время на размышления, говоря: «Дочку замуж выдать — не пирог испечь», «Не
один день растили, чтобы враз отдать».Принятое сватовство еще не означало
окончательного согласия на свадьбу. Оно было лишь поводом к обсуждению
полученного предложения. После сватовства устраивались погляды, смотрины.
В цикл обрядов сватовства входили также переговоры о приданом, о
величине кладки (денежной суммы, которую давали родители жениха на свадебные
расходы), о расходах на свадебный пир, количестве гостей с той и другой стороны, о
дарах, которыми обменивались родственники в ходе свадебного ритуала. В
торговых или ремесленных селах, где население отличалось зажиточностью,
составлялись
даже
юридически
заверенные
брачные
контракты,
в
них
оговаривались все, даже самые мелкие детали проведения свадьбы и будущей жизни
молодой семьи. Закончив к обоюдному согласию все переговоры, семьи назначали
время сговора, т. е. день, когда принималось окончательное решение относительно
свадебного торжества.
Погляды (дымничание, местоглядение, сугляды) — посещение родителями
девушки семьи посватавшегося парня.
Родители и близкие родственники девушки приходили в дом парня, чтобы
выяснить его имущественное положение. Приезд гостей обставлялся довольно
торжественно. Их принимала вся семья
жениха. Гостям показывали дом, двор, скот,
зерно в амбарах, овин, гумно, угощали
праздничным
обедом,
рассказывали
семейные предания, старались показать
себя и свою родню с лучшей стороны. В тех
случаях, когда семьи не были ранее
знакомы, осмотр проводился особенно строго.
Собрались потолковать. Начало XXв. Нижегородская губ. Фото
Если хозяйство жениха не нравилось родителям девушки, это могло
послужить причиной отказа в сватовстве: «Спасибо за хлеб-соль, домой пора», —
говорили в этом случае. Если родители девушки были довольны осмотром, то
говорили: «Все у вас хорошо, все нам нравится, и, если мы вам нужны, приезжайте к
нам».
Смотрины (глядины) — представление девушки посватавшемуся парню и
его семье.
Смотрины проходили в доме просватанной девушки, на которые
приходили жених, его родители и его ближайшие родвенники. Кроме того, в дом
приглашали девушек — подруг невесты, песни которых сопровождали это
обрядовое действие. Нарядно одетую девушку выводили на середину избы,
заставляя несколько раз пройтись или повернуться на месте. Сидевшие на лавках
гости говорили одобрительные слова в адрес девушки. Мать или отец будущего
жениха, стоявшего также в центре избы, говорили своему сыну: «Любуй, любуй
девушку, а после не мудруй». Затем просватанных просили пройтись по избе рука
об руку, встать на расстеленную шубу, поцеловаться или поклониться друг другу.
Девушки хвалили будущую невесту:
Славен город, славен город
Да на взгорье, да на взгорье,
Славна была, славна была
Да у Василья дочи, да у Василья дочи,
Славнее того, славнее того
Да у Михайловича, да у Михайловича.
Да Анна, да Анна
Васильевна, Васильевна,
Она тонехонька, она тонехонька,
Да высокохонька, да высокохонька,
Лицушком, лицушком
Да красивехонька, да красивехонька,
Беленьким, беленьким
Да румянехонька, да румянехонька,
Ясные очи, ясные очи
Яснее сокола, яснее сокола,
Брови черные, брови черные
Да чернее соболя, да чернее соболя,
Ягодницы, ягодницы
Да бысть как маковицы, да бысть как маковицы,
Походка у ей, походка у ей
Да все павина, да все павина,
Слова-речи ее, слова-речи ее
Да все повинны, да
все повинны.с
Н. П. Петров. Смотрины
невесты. 1861. Масло
На
девушка
смотринах
могла
высказать
свое недовольство выбором
родителей и отказаться от
свадьбы: например, она молча
уходила
из
избы
и,
переодевшись в будничное платье, возвращалась к гостям. Однако обычно
смотрины заканчивались общим пиром, на который семья жениха привозила
хмельные напитки, а родители невесты ставили угощение
Сговор (рукобитье) — символический акт, закреплявший решение о
проведении свадьбы и заключении брака.Он проходил в доме невесты через
несколько
дней
после
сватовства.
На
сговоре
присутствовали
родители
просватанных девушки и парня, а также их ближайшие родственники. Обряд
начинался с переговоров о дне венчания, принималось окончательное решение о
размерах приданого и кладки, количестве гостей на свадебном пиру. Переговоры
заканчивались ритуальным рукобитьем, при котором отцы просватанных детей
пожимали друг другу руки. Отцы становились друг против друга, с размаху били по
рукам, обернутым платками, полой кафтана или небольшим куском овчины, затем
крепко пожимали руки, говоря: «Дай Бог святой час», «Дай Бог в час добрый да
святой» или «Наш сын был бы между нами общим сыном, а ваша дочь была бы
общей дочерью и нашей послушною слугою». Пожимание рук в русском быту с
давних времен означало заключение взаимовыгодного соглашения, договора. Оно
традиционно узаконивало сделку, придавало ей характер правового акта. В
некоторых областях России рукобитье проводилось над столом, где лежал каравай
хлеба, который затем разламывали на две равные половины. Хлеб — предмет
священный для русского народа — использовался для того, чтобы сделать договор
более прочным.
После рукобитья отцов мать девушки подводила ее к жениху и говорила
ему: «Вот тебе суженая-ряженая, прошу любить да жаловать». Парень и девушка
брались за руки, скрепляя тем самым решение отцов своим согласием. Кроме того,
рукопожатие в данном случае служило знаком симпатии, сексуального влечения и
было равносильно клятве в любви.
Затем все присутствовавшие начинали молиться перед иконами с
зажженной лампадой. Молитве придавалось очень большое значение: «Богу
помолились, значит, дело сватовства закончено». В некоторых деревнях Северной и
Средней России был распространен обычай, по которому жених после сговора
сжигал кудель на прялке невесты в знак того, что теперь будет «его воля».
Достигнутое между родственниками согласие заканчивалось пиром, на котором
просватанные молодые люди не присутствовали.
Во время сговора начинались причитания невесты, характерные для
довенчального этапа свадебного ритуала и сопровождаемые пением девушек,
специально приглашенных по этому случаю в дом. Невеста жаловалась на свою
судьбу и родителей, заставляющих ее проститься с «девичей волей вольною» и
родным домом:
Бог судья тебе, кормилец батюшка,
И кручинной моей матушке,
Что вы пригадали, что придумали
Меня отдавать-то да запросватывать,
Меня в эту зимоньку-то студеную;
Видно, не любая я была работница,
Не бела была платомойница,
Не верна, видно, слуга верная;
Мине как-то уж не хотелося
В эту-то вечериночку
Разлучаться-то, красной девице,
Со всей волюшкой-то вольною,
Со девичьей волей гульливою,
Со беседушкой смиренною,
Со гульбой-игрой веселою
И со миленьким подруженькам.
М. Шибанов. Празднество свадебного договора. 1777. Масло
После сговора отказ от вступления в брак считался невозможным и
рассматривался
как
страшный
грех,
за
который
человек
должен
будет
расплачиваться всю жизнь. По крестьянскому обычаю, виновный в нарушении
свадебного соглашения должен был оплатить все расходы на свадьбу и заплатить за
бесчестье обманутой стороне.
Сговор придавал новый статус просватанным молодым людям. Девушка
отныне называлась сговоренкой, невестой, а парень — женихом. Новому статусу
соответствовало и новое поведение, новый внешний облик молодых людей. Невеста
должна была после сговора «кручиниться», «убиваться», т. е. оплакивать свое
девичество. Она имела право носить лишь «печальную» одежду, не должна была
заплетать косу и расчесывать волосы. Ее голова всегда была покрыта надвинутым
на лицо платком. Невеста почти переставала говорить, объясняясь лишь жестами и
причитаниями, она передвигалась по дому с помощью подруг, державших ее под
руки. Невеста не должна была выходить за пределы дома-двора, посещать
молодежные вечеринки и гулянья. Она могла покинуть дом только затем, чтобы
пригласить на свадебный пир родственников, а также чтобы проститься с «белым
светом» — соседями, деревней. Невеста постоянно находилась в окружении подруг,
которые зачастую и ночевали вместе с ней. Ее полностью отстраняли от всех
хозяйственных дел. Невеста должна была готовить с подругами дары, дошивать
приданое, настраивала себя на будущую замужнюю жизнь. В некоторых местностях
России невеста каждый вечер в
течение недели до венчания
выходила в сени и, сидя около
открытой
двери,
вела
печальные причеты.
Короб — емкость для
хранения предметов домашнего
обихода,
приданого
в
том
числе
невесты.
и
XIXв.
Русский Север
Сундук. XIXв.Север Европейской России. (Сундуки также использовались
для хранения приданого и перевозки его из дома невесты в дом жениха)
Сговор. Рис. с гравюры XIXв.
Она обращалась в них к родителям, односельчанам с жалобами на свое
несчастье — потерю «вольной волюшки», размышляла о том, как она будет жить в
доме мужа. Считалось, что чем больше невеста плачет, тем легче ей будет жить с
мужем. На такие «плаканки» иногда собиралось все женское население деревни.
Поведение жениха после сговора было несколько иным. Он гулял со своей
«дружиной» по деревне и соседним деревням, прощаясь с «молодечеством»,
ежедневно появлялся в доме невесты, одаривая ее подруг гостинцами: конфетами и
пряниками.
Каравайный обряд — обрядовое действие, связанное с выпечкой и
раздачей каравая во время свадебного пира (см. Княжий стол).
Каравай — круглый большой сдобный хлеб, украшенный фигурками из
теста, а также искусственными цветами, который подавали во время свадебного
застолья. Его выпекали накануне венчания и брачной ночи или за два-три дня до
этого в доме жениха, реже в доме невесты, а в некоторых деревнях и у жениха, и у
невесты. Каравайный обряд состоял из двух этапов: первый этап был посвящен
изготовлению каравая и назывался «каравай валять», второй этап представлял собой
деление каравая на свадебном столе — «каравай носить». Суть каравайного обряда
была одинакова на всей территории его бытования, хотя сами обрядовые действия в
разных деревнях разыгрывались поразному. Выпечка каравая символизировала
рождение новой жизни и тем самым обеспечивала плодовитость молодой брачной
пары.
Действующими лицами обряда являлись посаженый отец и посаженая мать
жениха, при условии, что они были «согласны в браке», а также молодые женщиныкаравайницы, счастливые в семейной жизни, имевшие хороших, здоровых детей.
Выпечка каравая, начиная с заготовки муки и воды и кончая раздачей каравая
гостям, носила ярко выраженный ритуальный характер. Она начиналась обычно в
сакрально отмеченное время, т. е. до захода солнца, с обращения к Богу и святым
угодникам: «Благослови нас, Господи, спаси нас, милосливый Козьма-Демьян на
Филатушкину свадьбу спечь каравай высокий, веселый!»
Действия каравайниц отличались от повседневной выпечки хлеба. Для
свадебного каравая воду брали из семи колодцев, муку — из семи мешков;
замешивание теста, его постановка в печь проводились нарочито театрально, так же
как и вынимание хлеба из печи, раздача его гостям. Тесто укладывали для формовки
в специальную большую чашу с крестом, которую ставили на лавку, где лежало
сено, прикрытое скатертью. Присутствовавшим в избе людям под страхом
наказания запрещалось дотрагиваться до теста и чаши. Перед тем как поставить
сформованное тесто в печь, посаженая мать обходила с ним избу, садилась на печь,
вместе с посаженым отцом обходила три раза печной столб. Каравай задвигали в
печь на лопате с прикрепленными по ее краям горящими свечками, и, прежде чем
оставить каравай в печи, его три раза то задвигали в нее, то выдвигали. Поставив
окончательно, ударяли лопатой по матице — потолочной балке. На мифологическом
уровне печь осмыслялась как женское чрево, материнское лоно; хлебная лопата,
которой задвигали тесто в печь, — как мужское начало, а сам каравай — как плод,
полученный в результате их слияния.
Украшения из теста, выпекавшиеся девушками отдельно от каравая,
представляли собой фигурки, которые изображали солнце, звезды, месяц, цветы,
плоды, домашних животных, прежде всего коров и лошадей, т. е. знаки,
считавшиеся у русских олицетворением мира, добра, счастья, довольства,
плодородия.
Весь
процесс
изготовления
каравая
сопровождался
исполнением
специальных каравайных песен, в которых рассказывалось об этапах его создания
руками каравайниц:
Русская
свадьба.
XIXв. Лубок
Валю, валю сыр каравай
С правой руки на
леву,
С левой руки на
праву —
По золоту лоточку,
По золоту лоточку,
По серебряному блюдечку.
Каравай на лавку взлез, Каравай по лавке пошел, Каравай на полку сел,
Каравай на печку взлез, Каравай с печки слез, Каравай на лопату сел, Каравай в
печку глядит
Каравай валяется,
Каравай шатается,
Пошел каравай по дубовым столам,
По скатертям браным,
Тогда зашел каравай к Анне Александровне.
В песнях каравайницы заклинали каравай вырасти большим и пышным:
Пекись, пекись, сыр каравай,
Дерись, пекись, сыр каравай,
Выше дуба дубова,
Выше матицы еловой,
Ширше печи каменной
Свадебный каравай
После изготовления каравая в доме жениха его несли к невесте
«на показ». В том случае, если хлеб изготавливался и у невесты, происходил обмен
караваями.
В доме родителей жениха каравай ставили обычно в комнату молодых, где
он находился всю брачную ночь. Утром дружка, отправляясь будить молодых,
забирал каравай и выносил его в решете к свадебным столам. Придя к гостям,
дружка три раза подпрыгивал, разламывал каравай пополам и начинал его делить
среди собравшихся за столом родственников молодых. Разламывание каравая
символизировало нарушение девственности невесты. Новобрачные получали свою
долю каравая первыми. Обычно им выдавалась середина, которая, по народным
представлениям, была связана с зарождением новой жизни, счастьем, богатством.
Оставшаяся часть каравая делилась поровну между родственниками молодого и
родней молодухи. Это воспринималось как акт закрепления между ними
родственного союза, как признание их общей судьбы, общей доли. Украшения с
каравая раздавали девушкам, присутствовавшим на свадебном пиру в качестве
зрителей.
Л. Н. Барбарин. Девичник. 1980-е.
Рисунок
Каравайный
обряд
был
характерен для свадебного ритуала в центральных и южных губерниях Европейской
России, однако изделия из теста, известные под разными названиями — курник,
печенье, пряник, пирог, хлеб, — играли важную роль в ходе свадебного ритуала по
всей России. Они могли служить знаком любви жениха к невесте, выкупом,
благопожеланием, подарком, предметом, посредством которого передавалась
магическая сила, и т. д.
Девичник (красота, плаканье, подвенёха) — этим словом назывались
обрядовые действия, во время которых невеста прощалась с девичеством, и
прощальный вечер в доме невесты, проходивший накануне венчания.
По традиции, выходя замуж, девушка покидала родительский дом, родное
село, подруг, с которыми вместе выросла. Прощание с девичьей жизнью проходило
через целый комплекс театрализованных действий. Главными действующими
лицами на девичнике были невеста и ее подруги.
Обрядовые действия прощания невесты с девичеством обычно начинались
сразу же после сговора и длились вплоть до венчания. В различных областях России
они проводились по-разному, но их смысл повсюду был одинаковым — так
оформлялся переход девушки в группу замужних женщин.
Во многих деревнях Европейской России и Сибири невеста прощалась с
«белым светом», выходя вместе с подругами на утренней и вечерней заре за околицу
деревни.
Уж вы, милые-то мои подруженьки, Выведите меня на белую зарю, С
новой горницы во новы сени, С новых-то сеней на красно крыльцо, Со краснато
крыльца на широкий двор, С широкого-то двора на широку улицу, Раздуйтека, мои
ветры буйные, Гробову доску — лютую тоску.
В Псковской губернии прощание невесты проходило несколько иначе.
Вместе с девушками она торжественно шла по деревне, держа в руках «красоту» —
небольшую елочку, обвитую ленточками, тряпочками, бумажными цветами, или
букет бумажных цветов. Шествие девушек сопровождалось пением грустных песен:
Благослови, Пресвятая Богородица,
Выйти мне на широкую улушку
Со сестрицами, со милыми подружками .
Разгорелась моя буйная головунька,
Распалось мое ретиво сердце,
Ах, свалилась моя буйная головунька,
С моих со белых плец.
Свет мой, широки улушки,
Я любила ходить тут красной девицей,
Я любила носить свою красу девицью.
Накрасуйся, накрасуйся, краса девицья,
Навольнуйся, навольнуйся, воля вольная.
Уж недолго мне красоватця красной девушкой:
Один день до вецера.
Приближенные мои и соседушки,
Раскрывайте вы окошецки косящатые.
Хорошо ли я красуюсь с милым подружкам?
Вить не долго мне красоватця красной девицей:
Один день всего до вецера.
В деревнях Владимирской губернии невеста прощалась с односельчанами,
сидя вместе с подружками на лавочке у своего дома. Послушать ее причитания
собиралась вся женская половина деревни. В Ярославской губернии невеста с
подругами причитала посреди деревни, у дома, где жили ее родственники, у избы, в
которой проходили посиделки.
Кульминационным моментом девичника было прощание с «девьей
красотой». Оно происходило накануне венчания в родном доме девушки в
присутствии ее родителей, сестер, братьев и подруг. Девушки проводили различные
обрядовые действия с предметами, считавшимися воплощением «девьей красоты».
Это могла быть украшенная ленточками елочка (или березка), букет искусственных
цветов, девичий головной убор и т. д. Почти по всей России знаком девичества
считалась «коса — девичья краса». Обряд прощания невесты с косой заключался в
ее заплетании, продаже и расплетании. Косу заплетали таким образом, чтобы ее
было трудно расплести: вплетали в нее шнуры, тесьму, ленты, вкалывали булавки и
даже зашивали нитками.
Е.
Ведение
В.
невесты
Честняков.
из
бани.
1920-е (?). Масло
Все
это
сопровождалось
причитаниями
невесты,
чередовавшимися с грустными
песнями девушек:
Ты голубушка-подруженька!
Потрудись-ка ты, пожалуйста,
Причеши ты мне буйную головушку,
Разберика ты мне русу косу,
Разбери мелко намелко,
Заплетика мне часто-начасто.
Посреди моей русой косы
Вплети мне два ножичка булатные,
Два замочка полужонные.
Во конец моей русой косы
Вплети ленту алую.
Завяжи ее в три узла,
В три узла немецкие:
Не распалась бы моя руса коса,
Не потеряла бы красу девичью.
После этого подруги или брат невесты начинали торг с дружкой жениха,
требуя от него выкупа за невесту:
Дивью красу озолотите!
Не озолотите, так посеребрите!
Медные-то не кладите,
Тарелочке края не ощебите,
Нас, красных девушек,
В изъян не введите!
На нашей елочке —
Золотые иголочки.
Каждая иголочка
Стоит пятерочку,
Каждый прутик
Стоит рублик!
Кто сидит в углу,
С того по рублю!
На ком шелкова рубашка,
Клади трехрублевую бумажку!
У кого седая борода,
Тому и два червонца положить не беда!
Получив выкуп, девушки приступали к расплетению косы под пение
песен:
Свет моя косынька, русая коса, Вечор тебя, косынька, девушки плели И
золотом русую перевивали, Жемчугом русую перенизали. Как и Бог судить Николы
Ивановича: Прислал ко мне сваху немилостливую, Немилостливу, нежалостливу;
Взяла мою косыньку рвать,
порывать, Золото на косыньке
все изорвала, Жемчуг на русой
весь рассыпала.
А.
И.
Корзухин.
Девичник. 1889. Масло
Распущенные волосы невесты символизировали ее готовность к браку,
были знаком того, что первый шаг к замужней жизни сделан. Ленты из косы
девушки раздавались всем подругам. Действие сопровождалось пением песен, в
которых рассказывалось, что «девья красота» гибнет, улетает, покидает девушку.
В северных губерниях Европейской России, в Среднем и Верхнем
Поволжье, в Сибири, на Алтае прощание с «девьей красотой» сопровождалось
посещением невестой с подругами бани. Приготовление бани для невесты и ее
шествие туда превращалось в яркое ритуальное действие. Подруги топили баню
рано утром, исполняя специально приуроченные к этому событию песни:
Ты тописька, топись, баенка, Да разгорися, нова каменка, Да разгоритесь,
сыры дрова, Да что сыры дрова березовые! Мы носили серы камешки, Что со трех
полев со чистыих. Мы носили студену воду, Что со трех ключей кипучиих. Мы
ломали шелков веничек, Что со трех берез кудрявыих
Затем девушки приходили к сидевшей в переднем углу избы невесте и
приглашали ее пойти в баню «по мостам да по калиновым со кумушками да со
подруженьками». Шествие девушек с невестой в баню возглавлял дружка, который
шептал заклятия от нечистой силы, размахивал кнутом и посыпал невесту зерном.
Мытье в бане длилось достаточно долго, девушки парили невесту березовым
веником, украшенным ленточками, поливали каменку квасом, пивом, посыпали ее
зерном, причитали, пели. Совмещение ритуального мытья невесты в бане с обрядом
прощания с «девьей красотой» было вполне закономерным. Невеста пела:
Не спасибо тебе, баня-парушка,
Не намыла, не напарила,
Только смыла, только спарила
Ты мою да девью красоту,
Красоту да украшеньицу.
Молодечник — один из довенчальных свадебных обрядов, прощание
жениха с холостой жизнью.
Молодечник проходил в последний предсвадебный день или утром в день
венчания в доме жениха в присутствии его родителей, родственников и друзей. Для
собравшихся устраивали обильное угощение, во время которого женщины пели
свадебные песни. По окончании угощения родня жениха или сам жених
отправлялись к невесте с подарками.
Молодечник был распространен
не
так
широко,
встречался
как
лишь
в
девичник.
некоторых
Он
селах
Европейской России.
Деревенские молодцы. Начало
XXв. Ярославская губ. Фото
Свадебный поезд— выезд жениха
и невесты в церковь для венчания.
Поезд собирался утром в день венчания в доме жениха и состоял из
самого жениха, дружки, одного или двух поддружьев, посаженого отца и посаженой
матери — крестных родителей жениха, ранней свахи — близкой родственницы
жениха, которая участвовала в выпечке свадебного каравая, осевала свадебный
поезд
зерном,
подсвашки
—
помощницы
свахи,
дядьки
—
шафера,
сопровождавшего жениха к венцу, бояр — приятелей и родственников жениха.
Состав участников свадебного поезда в разных местностях России мог быть
различным. Так, например, на Русском Севере, в Сибири и на Алтае в свадебном
поезде участвовал тысяцкий, которым обычно был крестный отец жениха, старший
боярин — помощник тысяцкого, вежливец — колдун, принимавший на себя
некоторые магические функции дружки. Мать и отец жениха, как правило, в состав
свадебного поезда не входилии в церковь на венчание не ездили. Они находились
дома, готовясь к встрече молодых и свадебному пиру (см. Княжий стол).
Поезжане отправлялись за невестой зимой на санях, осенью на кошевах,
пошевнях, бричках. Лошадей к этому дню тщательно готовили: кормили овсом,
чистили, расчесывали хвосты и гривы. В день выезда за невестой вплетали в гривы
ленты, украшали парадную сбрую бубенцами, колокольчиками, дуги переплетали
яркими шалями, полотенцами, сани покрывали домоткаными коврами, войлоками,
подушками в красивых наволочках.
Главные участники свадебного поезда были особым образом отмечены.
Так, в Вологодской губернии дружке и поддружьям на шляпу прикрепляли ширинки
— орнаментированные платочки. В Архангельской и в некоторых других северных
губерниях сваты, дружка, поддружья, тысяцкий были перепоясаны через плечо
полотенцами, в Псковской, Смоленской губерниях — подвязаны через плечи крестнакрест поясами, на Алтае — шалями.
Перед выездом родители благословляли жениха иконой и хлебом, а
дружка совершал различные магические действия, которые, по мнению крестьян,
должны были защитить жениха и свадебный поезд от порчи. Так, например, в
Псковской губернии дружка ставил жениха под матицу — потолочную балку,
ударял по ней три раза крест-накрест кнутом и говорил: «Боже, кладу Твой крест
животворящий на прогнание всех врагов и супостатов нечестивых, неправедных,
колдунов и волшебников: от колдуний и ведуний, от всех злых и лихих людей».
Выводя жениха из избы, он шептал: «Идет вперед Михаил Архангел, грозный
воевода: отступите вси нечистые духи, колдуньи-ведуньи и волшебники; очисти нам
путь от всех злых и нечистых!»
Выход жениха и поезжан из избы, рассаживание по саням, как правило,
сопровождались
приговорами
дружки,
которые
носили
импровизационный
характер. В них дружка рассказывал о том, что «князь молодой со своею со
дружиною» отправляется в далекий путь за «княгиней», что на этом пути его ждут
трудности, которые надо преодолеть: «У княгини молодой заставлены заставы
крепкие, птицы клевучие, звери крикучие, болота зыбучие, реки глубокие, озера
широкие». Дружка и поддружья садились верхом на коней, жених с крестным отцом
в первые сани, за ними свашки, дядька и остальные бояре.
Свадебная
Борецкая
карета.XVIIIв.
роспись.Фрагмент
прялкиСвадебный
Архангельская
поезд.Конец
росписи
XIXв.
губ.Фрагмент
росписи
слов
«Поезд,
прялки
После
дружки:
дружина хоробрая князя молодого! Все мы
собрались в путь-дороженьку, ехать нам пора, крикнем вообще все три раза „ура"!»
— отправлялись в путь. Дружка, ехавший во главе поезда, старался выбрать дорогу
до дома невесты ровную, без рытвин и колдобин, «чтобы жизнь молодой пары была
ровная, без ссор». По дороге жители деревень, через которые проезжал свадебный
поезд, устраивали ему преграды: запирали въездные ворота, клали жерди,
протягивали веревки. Дружка откупался от них вином, конфетами, орехами,
пряниками. Такая свадебная игра продолжалась и у дома невесты. При подъезде
жениха девушки закрывали ворота и запевали песни, в которых рассказывалось о
том, что к дому подъехали враги: «разлучнички», «незнамы гости», «черные
вороны», которые хотят забрать подругу, увезти ее в дальние земли:
Не бывать бы ветрам, да повеяли, Не бывать бы боярам, да понаехали,
Травушку-муравушку притолочили, Гусей-лебедей поразогнали, Красных девушек
поразослали, Красну Анну-душу в полон взяли Красную Михайловну в полон взяли.
Стала тужить, плакати Анна-душа, Стала тужить, плакати Михайловна!
Первым к дому подходил дружка. Размахивая кнутом, он очищал дорогу
поезжанам от нечистой силы, бил кнутом по воротам, требовал открыть их. На
вопрос девушек: «Кто стучит?» — отвечал: «Я дружка, верная служка!» Девушки и
дружка начинали переговариваться: девушки говорили, что дружка хочет принести
беду в дом, дружка же отвечал, что он приехал «не за рожью, не за пшеницей, а за
красной девицей. Был ли у
вас до говор с нашим
женихом и невестой, что
сегодняшний день у нас
свадьба?».
Свадебный поезд.
Начало XXв. Фото
После
девушкам
вручения
подарков
дружка проходил в дом со
словами: «Спасибо на амине, на добром слове, на благодатном доме», а затем
проходили все поезжане.
После этого в одних деревнях России жених и дружка искали спрятанную
девушками невесту, в других — выкупали ее у брата. Подружки невесты «корили»
поезжан за то, что они увозят девушку с собой, высмеивали их:
Не белы наехали, — Чтой черные, как вороны, Чтой черные, как вороны,
Да неумытые головы, Неумытые головы, Да не учесаны бороды.
Насмешливые песни пелись и в адрес жениха:
Твой жених не хорош, не пригож: На горбу-то роща выросла, Во этойто
рощище грибы растут, Грибы растут березовые; В голове-то мышь гнездо свила, В
бороде-то детей вывела. А на лбу-то хоть лапшу сучи, На бровях-то журавли клюют,
А у глаз-то хоть спички сирь! В носу-то хоть кисель твори, А сквозь зубов хоть
кисель цеди, На брилахто хоть блины пеки!
А. Зубчанинов. Выкуп невесты.
XIXв. Гравюра по рис. Н. Д. ДмитриеваОренбургского
Обрядовая игра, устраивавшаяся
между
главным
партиями
жениха
стержнем
и
которой
невесты,
была
демонстрация неприятия жениха и его
дружины, имела в своей основе древние мифологические представления. Переход
девушки в группу замужних женщин рассматривался как своего рода смерть,
виновником которой принято было считать жениха и его дружину. В старинной
свадебной песне говорится о том, как должна испугаться девушка жениха:
Да у нее сердце ужахнулоси,
У ней сердце ужахнулоси,
а ретивое испугалоси,
Ретивое испугалоси.
Да за отца, за мать бросаласи,
За отца, за мать бросаласи,
Да за подружек хорониласи,
За подружек хорониласи:
«Да ох, родимая матушка,
Да ох, родимая матушка,
— Да это-то погубитель мой,
Это-то погубитель мой,
Да это-то разоритель мой,Это-то разоритель мой».
Обрядовое действие разыгрывалось как стремление спасти невесту,
оградить ее от неминуемой символической гибели.
После этого поезжане приглашались за стол (выводной стол) для
угощения. Невеста и жених также садились за стол, но отказывались от пищи, и их
место было с краю. Считалось, что перед таинствами, к которым относится и
венчание, необходимо нравственное очищение и отказ от «плотских» удовольствий,
в том числе и от еды. Кроме того, жених и невеста не должны были принимать пищу
вместе со своими женатыми и замужними родственниками, это разрешалось только
после брачной ночи, когда состоится переход жениха и невесты в новый
социальный статус. После застолья отец невесты вручал свою дочь жениху и
говорил о том, что он передает ее навсегда в распоряжение мужа: «У меня была
умна, а ты учи как хочешь».
В церковь жених и невеста ехали в разных санях: невеста рядом со
свашкой, а жених — с тысяцким. К свадебному поезду присоединялись поезжане со
стороны невесты: повозник, управлявший лошадьми, запряженными в сани невесты,
крестные родители, ближайшие родственники невесты. Во главе свадебной
процессии ехал дружка с поддружьями верхом на конях, за ним в санях жених с
тысяцким, далее невеста со свашкой, а за ними все остальные родственники —
бояре. На прощание остававшиеся дома родители невесты, подружки говорили:
«Дай Бог под злат венец встать, дом нажить, детей водить».
Свадебный поезд ехал очень быстро, звеня колокольчиками и бубенцами.
Шумом давали знать всем, кто ехал навстречу, о его приближении. По русскому
обычаю, все встречающиеся на пути свадебного поезда подводы должны были
уступать ему дорогу. Во время пути в церковь участники свадебного поезда
совершали определенные магические действия. Невеста, например, выехав за
околицу родной деревни, открывала лицо, смотрела на удалявшиеся дома и
выбрасывала в поле носовой платок, в котором «были собраны все ее горести».
Бросая платок со словами: «Оставайся, горе, за чистым полем, белым камешком»,
она надеялась, что ее дальнейшая жизнь будет полна радости и счастья. Жених
время от времени останавливал поезд, чтобы проведать невесту, узнать, не
случилось ли с ней что-либо по пути, считавшемуся опасным, например, «не
подложили ли вместо нее сноп». Дружка всю дорогу читал молитву-заговор, в
которой просил: «Ой еси, Госпожа Пречистая Мати Божия, святыи Козма и Домьяна
и святыи архаггилы Михайло и Гаврил, святыи Георгие, поставите, государи, около
раба Божия (имярек) князя молодово и княгини молодые, около тысяцьково
княжово и около бояр княжих и около запетников и оглобельников, и около всего
княжего поезду, и круг меня, раба Божия (имярек), сторожа, поставьте град
каменной, а тын булатной, и вереи булатные, и заборалу железную. И заградите,
государи архаггилы, уста всякому ведуну, и ведуние, и вещице, и чарадею, и
всякому злодею, кои подумает злую думу... <...> И государыня Царица
Небесная,Пречистая Мати Божия, закрой, защити князя молодово ризою нетленною,
и тысецкого, и кнеину молодую, и сваху княжею, и бояр, и весь поезд» (Отреченное
чтение... 2002,218—219).
Обряд венчания проводился в храме священником. Он состоял из
обручения, во время которого жених и невеста должны были дать согласие на брак
и обменяться кольцами, и собственно венчания, т. е. возложения на головы жениха
и невесты брачных венцов, что осмыслялось как наложение Славы Божьей. В обряд
венчания входило чтение отдельных мест из Евангелия и Апостола, молитв,
испрашивание Божьего благословения на брачующихся, наставление священника.
В христианской традиции венчание считалось таинством и
рассматривалось как соединение мужчины и женщины в нерасторжимый
Божественный союз, продолжавшийся и после смерти. В деревнях считалось, что
идти под венец — это идти «на Божий суд, на страшный час». В старинной
свадебной песне, исполнявшейся на девичнике, говорится:
Лей-полей, Волга-река,
Волга-река, во круты берега!
Побереги, родной батюшко,
Ты свою Федосью-душу!
Сегодня у Федосьи-души да девичь вечер,
Завтра у Петровны поведенный день:
Поведут Федосью-душу ко суду Божью,
Ко суду Божью, ко
злату венцу,
К.
Вагнер.Русская
свадьба. 1812.Гравюра по рис.
Е. М. Корнеева
Страшно
стоять,
страшно стоять у суда Божья!
От
суда,
от
суда
Божия — к чужому батюшку,
Ко чужому батюшку, ко неродному.
У суда Божья голова болит,
Под златым венцом ноги ломятся!
Обряд венчания объединял вокруг себя целый ряд ритуально-магических
действий, обеспечивавших защиту от злых сил, счастливый, прочный брак, здоровое
потомство, хозяйственное благополучие, долголетие.
Верили, что жених и невеста особенно уязвимы в этот ответственный
момент жизни. По широко распространенному в деревнях представлению, колдуны
могут превратить их в волков, в камень, заставить разлюбить друг друга, оставить
бесплодными в браке. Для предохранения от этого свадебному поезду запрещалось
останавливаться по дороге в храм, поезжане не должны были оглядываться назад.
Защитой от нечистой силы считался и звон колоколов, раздававшийся при подъезде
свадебного поезда к церкви. С целью оберега в одежду невесты, реже жениха,
втыкали иголки, булавки, прикалывали кусочки рыболовной сети, насыпали льняное
семя, просо, клали в карман чеснок, луковицу, переписанный апокриф «Сон
Богородицы» и т. д.
Многие действия, проводившиеся перед венчанием и во время него, были
направлены на достижение согласия, счастливой жизни вступающих в брак
молодых людей. Так, невеста и жених, заинтересованные в добром брачном
согласии, по обычаю, должны были во время венчания одновременно встать на
подножник, расстеленный около аналоя, одновременно креститься, одновременно
задувать венчальные свечи. Верили, что обеспечить будущую согласную жизнь
новобрачных можно с помощью воска с венчальных свечей, прикрепленного к
божнице, а также с помощью съеденного молодыми в брачную ночь «обвенчанного»
куска хлеба, т. е. хлеба, который невеста во время венчания держала под грудью.
Некоторые обрядовые действия должны были предохранить молодых от
измены. Так, запрещалось кому-либо стоять или даже проходить между женихом и
невестой.
Венчальная рубаха-целошница. Конец XIX— начало XXtВятская губ.
Верили, что именно во время венчания можно обеспечить
здоровье молодым. Для этого надо в момент, когда священник обводит
брачующихся вокруг аналоя, тихонько произнести: «Хвори, боли, не
привенчайтесь, а доброе здоровье привенчайся»; при словах «раба Божия
венчается» надо было сказать: «А у меня болезнь кончается».
Будущее хозяйственное благополучие старались обеспечить в тот момент,
когда жених и невеста подходили к церкви: расстилали перед ними белую новую
ткань, бросали под ноги деньги, осыпали зерном, — а также во время венчания,
когда невеста прятала за пазухой хлеб, насыпала в обувь соль, жито, «чтобы всегда
их было вдоволь», прикрепляла к одежде клочок шерсти, «чтобы овцы хорошо
плодились», и т. д.
Считалось, что предметы, находившиеся у жениха и невесты во время
венчания, обладают особой магической силой. Так, воск венчальных свечей и вода,
слитая с благословенной иконы, использовались для лечения младенцев. Венчальная
рубаха якобы снимала боль, помогала женщине при родах. В некоторых деревнях
хозяин дома надевал на себя венчальную рубаху в первый день сева, чтобы собрать
осенью хороший урожай. Обручальное кольцо использовалось при гаданиях на
святках.
После венчания новобрачные в северных губерниях Европейской России, а
также во многих деревнях Сибири и Алтая ехали в родительский дом на свадебный
пир (см. Княжий стол). Там же по окончании пира проходила и их брачная ночь. В
южнорусских деревнях после венчания каждый возвращался в свой дом, но вечером
жених приезжал к невесте, где и проходила их первая брачная ночь, а свадебный
пир начинался после сообщения о том, что молодые стали мужем и женой.
Молодые люди, жившие невенчанными, не считались мужем и женой, а
их дети признавались незаконнорожденными. В то же время, по народным
представлениям, самого венчания было недостаточно, чтобы признать брак
состоявшимся. Настоящим он становился только в том случае, если был оформлен
согласно
традиции,
с
выполнением всех установленных
обрядовых действий.
После
венчания.1902.
Тульская губ. Фото
Княжий стол (большой стол, венчальный стол, красный стол) — главный
свадебный пир, проходивший после венчания в доме родителей жениха.
В определенном, утвержденном традицией порядке ставились столы,
рассаживались гости — приглашенные родственники, размещались зрители —
«гляделыцики», подавались еда и напитки, исполнялись песни.
Свадебные столы, как правило, ставились вдоль половиц и лавок
«глаголем» (буквой «Г»), и лишь в
некоторых
местностях
половиц.
Жениха
—
и
поперек
невесту,
именовавшихся на этом пиру «князем
молодым»
и
«княгиней
молодой»,
сажали на почетное место
—
в
передний угол избы: «Как у нашего
сватушки впереди сидит почетный
гость — князь с княгинею». Гости рассаживались, соблюдая мужские и женские
места, в строгой последовательности родства: чем ближе родственник, тем ближе он
садился к жениху или невесте. Парни, девушки, соседи, обычно присутствовавшие
на свадьбе, считались зрителями и не приглашались к столу. Рассаживанием гостей,
а также расположением зрителей занимались дружка, главный сват или свашки.
Свадебные столы обязательно накрывали белыми скатертями. По обычаю,
сначала на столы раскладывали хлеб и пироги. Хлеб ставили на середину стола,
одна буханка на другую, справа и слева от него находились две тарелки с пирогами,
на каждой по три пирога. По краю стола напротив определенного каждому гостю
места укладывали ломоть ржаного хлеба, а на него продолговатый пирог. Перед
молодыми ставили два круглых хлеба, размещенных один на другом и прикрытых
платком. После того как гости занимали свои места, начинали подавать напитки и
еду. Блюда приносили попеременно, т. е. сначала подавали одно блюдо, потом
второе, третье и т. д., чередуя с напитками. Количество блюд должно было быть
четным, так как с четными числами связывались обычно представления о счастье и
удаче.
Угощения различались по способу приготовления: холодные, горячие,
жаркие, варева, похлебки, пирожные и т. п. Набор блюд для свадебного стола в
разных местностях России был различным. Так, например, во Владимирской
губернии на стол сначала приносили холодные блюда: окорок, баранью голову,
студень, — потом горячие: похлебку из гусиных потрохов, жареное баранье плечо,
поросенка, гуся, кашу, пшенник, сальник, — а затем сладкий пирог или пряник. В
Вятской губернии сначала ставили рыбные пироги, потом щи, затем мясо, гуся,
холодные блюда — телячью губу, а ближе к концу кисель и пирог. Подача
очередной
Свадебный пирог
перемены сопровождалась разливанием пива, браги, водки, вина, кваса.
Столовую утварь, еду и напитки выносили главные чины свадьбы — дружка,
тысяцкий, сваха — и некоторые из поезжан, называвшиеся хлебник, пивник,
чашечник, ложечник, наливашник, стольник, погребенщица и т. п. Последним
блюдом свадебного пиршества был курник — пирог с куриным мясом — или
свадебный каравай.
Свадебный пир проходил обычно в два этапа, или, как говорили крестьяне,
в два стола. Первый стол назывался свадебным, второй — горним.
Участниками первого свадебного стола являлись жених с невестой,
поезжане, родители «князя молодого», его женатая и замужняя родня.
Свадебный пир начинался с так называемого открывания «молодой
княгини», которая после венца входила в дом, закрыв платком лицо. Как правило,
отец жениха или тысяцкий, держа в руке горбушку хлеба или пирог, поднимал ими
платок невесты, затем брал его в руки и трижды обводил им вокруг голов
новобрачных. Присутствовавшие родственники кричали: «Хороша молодая княгиня,
хороша!» Этот обряд перекликался со смотринами просватанной девушки перед
сговором и был необходим как обряд знакомства родни жениха с новым членом
родственного коллектива.
Жених и невеста, сидевшие за свадебным столом вместе с другими
женатыми мужчинами и замужними женщинами, не имели права прикасаться к еде
или питью. В знак запрета миска перед ними ставилась пустой, ложки связывались
красной ленточкой или укладывались ручками к центру стола, а чарки для напитков
переворачивались вверх дном. Запрет на публичную еду объяснялся древними
мифологическими представлениями о том, что жених и невеста не могут принимать
участие в общей трапезе с женатыми мужчинами и женщинами, так как пока еще не
относятся к ним.
За первым свадебным столом звучали обычно поздравления в адрес
молодых, пожелания им счастья, богатства. Кроме того, девушки из деревни жениха
и молодицы, находившиеся в качестве зрителей в избе, пели им величальные песни:
Молоду князю песенку С молодой княгиней: Молод князь Иван-сударь,
Беленький Николаевич, Княгиня свет Марьюшка, Белая Ивановна. Бог их свел, Бог
их свел За единый стол, Бог им велел, Бог им велел Одну соль-хлеб кушать, Бог им
велел, Бог им велел Одну речь говорить.
Свадебный стол заканчивался уходом молодых в особое помещение, где
им подавали ужин. В
некоторых
молодую
деревнях
сразу
после
же
ужина
«окручивали»
(см.
Окручивание
молодой),
т.
е.
надевали
на
нее
женский
головной
убор.
Е. В. Честняков. «Свахонъка, любезная, повыйди...». 1920-е (?). Масло
Второй частью свадебного пира был горний стол. На нем присутствовали
«князь молодой» и «молодая княгиня» в женском головном уборе и нарядной
одежде. К этому столу приезжали родители и родственники новобрачной, которые
первый раз садились за общий стол со своей новой родней. Возвращение молодых к
общему столу приветствовалось радостными криками присутствующих, песнями
девушек.
Горний стол предполагал одаривание невестой родственников жениха:
матери, отца, сестер, братьев (деверей), а также всей остальной родни, включая
самую дальнюю. Дарами служили рубахи, платки, пояса, полотенца, отрезы тканей.
Подарок укладывали на блюдо, молодая подходила к одариваемому родственнику и
низко кланялась. Он должен был взять подарок и вернуть на блюдо отдарок: пряник,
конфеты, деньги. Кроме того, во время горнего стола «княгиня молодая» должна
была первый раз назвать своего свекра батюшкой, а свекровь — матушкой.
На этот раз молодые получали право участвовать в трапезе. Однако их
трапеза отличалась от общего угощения. Прежде всего, молодым подавали
определенный набор блюд: кашу, яйца, мед, масло, хлеб, пироги, молоко. На
мифологическом уровне это объяснялось тем, что пища молодых, пока еще
окончательно не утвердившихся в своем новом статусе, должна отличаться от пищи
остальных гостей. Кроме того, молодые должны были пить молоко из одного
стакана, есть хлеб или пирог от одного куска, пользоваться одной миской и одной
ложкой. Это было необходимо для того, чтобы подтвердить единство молодых, их
неразрывную связь.
В конце горнего стола совершался также обряд деления каравая (см.
Каравайный обряд).
Свадебный пир символизировал объединение двух семейно-родовых
групп. Совместное сидение за общим столом, употребление одной и той же еды
утверждали родство двух семей и закрепляли их новые родственные связи.
Княжий стол заканчивался торжественным уводом молодых к месту, где
устраивалась брачная постель, под пение
присутствовавших:
Л. Н. Барбарин. Свадебный пир.
1980-е. Рисунок
Фетисушка
скажет:
«Спать
хочу».
Агафьюшка молвит: «И я с
тобой».
Фетисушка скажет: «Кровать тесна».
Агафьюшка молвит: «Будет с нас».
Фетисушка скажет: «Одеяло холодно».
Агафьюшка молвит: «Будет тепло».
Фетисушка скажет: «Зголовья низки».
Агафьюшка молвит: «Будут высоки».
Кроме главного свадебного пира устраивались пиры на второй и третий
день свадьбы. Они проходили несколько иначе, а главным моментом на них было
символическое знакомство родственников мужа с новым членом семьи и раздача
даров
Брачная ночь (подклет) — один из основных свадебных обрядов,
физическое и правовое скрепление брака.
Брачная ночь обычно следовала за венчанием и свадебным пиром (см.
Княжий стол) и проходила в доме родителей жениха. В южнорусских губерниях,
там, где после венчания новобрачные возвращались в родительские дома, ее
устраивали в доме родителей невесты до главного свадебного пира.
Местом проведения брачной ночи всегда служило холодное помещение:
подклет, клеть, горница, чулан, сенник, баня, амбар, иногда хлев или овчарня. При
этом использовались постельные принадлежности из приданого невесты. Высокое
брачное ложе сооружали на деревянном настиле. На доски укладывали мешки с
мукой, ржаные снопы, несколько матрасов, набитых сеном, иногда перину,
множество подушек. Все это покрывали белой простыней с вышитым подзором,
спускавшимся до самого пола, красивым одеялом. Постель для новобрачных
застилали постельницы — свашки со стороны жениха и невесты, а также мать или
сестра жениха. После того как устройство брачного ложа было закончено,
постельницы укладывали под него кочергу, сковородник, несколько поленьев и
обходили постель с веткой рябины или
можжевельника, которую потом втыкали в
стену.
Считалось,
что
кочерга,
сковородник, можжевельник, рябина могут
обеспечить новобрачным защиту от злых
сил, мешки с мукой и ржаные снопы —
благополучие
в
совместной
жизни.
Поленья же символизировали будущих детей: чем больше положить поленьев под
ложе новобрачных, тем больше будет у них детей.
Брачная постель
На брачную постель молодых провожали дружка, свашки, иногда все
свадебники, т. е. все приглашенные на свадебный пир. Проводы новобрачных
сопровождались хохотом, шумом, прибаутками, эротическими наставлениями,
песнями.
Свадебники, провожавшие новобрачных на постель, хором пели:
Ах, на горе, горе, на высокой на горе,
Роспахана пашенка, роспахана пашенка,
Роспахана пашенка, посеяна пшеночка.
Во ту ли во пшеночку повадилась курочка,
Повадилась курочка, курка — черный хохолок.
Негде взялся петушок, серебряный гребешок,
Серебряный гребешок да золотое перышко.
Схватил курку за хохол, повел курку во терем,
Бросил курку на кровать, учал курочку топтать,
Учал курочку топтать, под ним курка хохотать:
Ха-ха, ха-ха, петушок, серебряной гребешок,
Серебряной гребешок, золотое перышко.
Кроме того, вслед новобрачным раздавались срамные частушки:
Молодые спать пошли,
Богу помолилися,
Чтобы пуще в одеяле
Ноги шевелилися.
Первым в брачную комнату обычно входил дружка и несколько раз
ударял по постели кнутом, отпугивая нечистую силу. В ряде мест России
существовал обычай, по которому дружка должен был заплатить постельницам
выкуп. Дверь спальной комнаты закрывали на замок и ставили снаружи клетника —
охранника,
в
его
задачу
входило
охранять
новобрачных
нечистой
которая
от
силы,
могла
их
испортить, и отгонять
подзагулявших
свадебников.
Фрагмент
подзора
свадебной
простыни. Конец XVIIIв. Вологодская губ. Нитяное кружево
Оставшись одни, новобрачные должны были выполнить ряд утвержденных
традицией
обрядовых
действий,
обеспечивавших,
по
поверью,
согласную
супружескую жизнь, богатство, здоровое потомство. Так, например, перед тем как
лечь в постель, новобрачным полагалось съесть курицу и хлеб. Причем хлеб
рассматривался как символ будущего богатства молодых, а курица — как знак их
будущей плодовитости. Согласная супружеская жизнь, с точки зрения крестьян,
достигалась
покорностью
жены
мужу.
Новобрачной
приходилось
продемонстрировать смирение, сняв сапоги с мужа. Этот старинный обычай
упоминался еще в первой русской летописи — в «Повести временных лет».
Желание быть хозяином в семье новобрачный демонстрировал, заставляя невесту
просить у него разрешения лечь с ним в постель.
Во время брачной ночи к молодым несколько раз заходил дружка,
справляясь о том, состоялся ли половой акт. По обычаю, распространенному почти
во всех местностях России, дефлорация девушки в первую брачную ночь была
обязательной. Если все заканчивалось благополучно, дружка оповещал об этом
пирующих гостей, а молодых или выводил к гостям, или же оставлял в спальной
комнате до утра. Обрадованные гости запевали частушки эротического содержания,
в которых рассказывалось о событии, происшедшем между женихом и невестой:
Как на горке, на притычке Зайчик просит у лисички. А лисичка не дает,
Зайчик лапкой достает.
Утром новобрачных будили и проверяли добрачное целомудрие девушки.
Будили обычно те, кто отводил молодых в спальню (дружка, свашки, иногда
родители, свадебники), стуком в дверь, криками, звоном колокольчиков, битьем
горшков о дверь или порог комнаты, сдергиванием одеяла, обливанием водой.
Оповещение родни, гостей и всей деревни о том, что невеста до свадьбы сохранила
или, наоборот, утратила «честно-похвально девичество», происходило через
обрядово-игровые действия
Так, например, в селах Пермской губернии, в случае если новобрачная
оказалась «честной», дом молодоженов украшали полотенцами и скатертями с
красными вышивками. Такие же полотенца дружка привязывал к дугам лошадей,
отправляясь
к
родителям
новобрачной.
Во
Владимирской
губернии
о
целомудренном поведении девушки до свадьбы свидетельствовала брачная
простыня, вывешенная в переднем углу избы. В некоторых деревнях свадебники во
главе со свашкой и дружкой с гиканьем, криками, звоном и шумом ездили по
деревне, размахивая, как флагом, рубашкой новобрачной. В станицах донских
казаков всем гостям второго дня свадьбы прикалывалась гроздь калины. Нередко
при благополучном исходе брачной ночи начинали бить горшки, приговаривая:
«Сколько кусочков, столько сыночков, сколько в лесу кочек, столько дочек».
В случае «нечестности» молодой женщины, утратившей девственность до
брака, ее родителям надевали на шею хомут, отцу новобрачной подавали пиво в
дырявом стакане. Такому же унижению подвергалась и сваха: «Свахе первая чарка и
первая палка».
Требование целомудрия от невесты, а в некоторых деревнях и от жениха,
диктовалось представлениями крестьян о том, что превращение девушки в
женщину, а юноши в мужчину могло произойти только в ходе выполнения обрядов,
соблюдаемых в определенном порядке. Нарушение их последовательности
рассматривалось как нарушение хода жизни, посягательство на ее основы.
Существовало представление, что девушка, потерявшая девственность до брака,
будет бесплодной, рано останется вдовой или оставит вдовцом мужа, что семье
грозят голод и нищета.
Брачная ночь считалась очень важным обрядом свадебного
ритуала. Она заканчивала серию обрядовых действий, связанных с
переходом девушки и парня из одной половозрастной категории в другую.
И. Я. Бшшбин. Вологодская молодуха в праздничном наряде.
1906. Открытка
Подзор
свадебной простыни.
Конец XVIII— начало
XIXв.
Костромская
губ. Фрагмент
Этот
переход
на
символическом
уровне
как
осмыслялся
смерть
и
воскресение. Девушка
и
парень
брачной
ночи,
после
по
древним
представлениям,
возрождались в новом
качестве,
выражалось
что
в
перемене прически, головного убора, одежды, поведения. Брачная ночь превращала
парня, вьюношу, молодца в молодого, а девушку, девку, девицу, деву в молодицу,
молодушку, молодку.
Подзор — украшение к свадебной простыне. Конец XIXв. Европейская
Россия
Окручивание молодой (повивание молодой) — свадебный обряд, во время
которого невеста меняла прическу и головной убор с девичьих на женские.
Обряд проводился в один из кульминационных моментов свадебного
ритуала: сразу же после венчания на церковной паперти или в сторожке церкви, в
доме жениха перед княжьим столом, в середине свадебного пира, после брачной
ночи. Окручивание молодой проходило обычно в присутствии жениха, родителей
жениха,
дружки
и
обрядово-игровой
сопровождалось
свашек,
носило
характер
приговорами,
и
пением
приуроченных к этому случаю песен.
Л.
Н.
Барбарин.
Повивают
невесту. 1980-е. Рисунок
Выполнение обряда отличалось
местным своеобразием. Так, в некоторых
деревнях Русского Севера женскую прическу — две косы вместо одной девичьей —
заплетали свашки; одну косу плела невестина свашка, приговаривая: «Носи девиц»,
другую — свашка жениха со словами: «Носи молодцов». Каждая свашка старалась
первой заплести косу, чтобы молодуха родила первенца того пола, который она
заклинала. Заплетенные косы укладывали вокруг головы и покрывали кокошником,
сборником или повойником со словами: «Стала коса двухвосткой, под повойник
ушла, запряталась».
В русских селах Алтая молодую окручивали после приезда от венца.
Свахи сажали невесту в угол, завешивали ее со всех сторон платками, заплетали две
косы, укладывали их вокруг головы, надевали самшуру и платок. Затем молодую
показывали жениху и заставляли молодых посмотреться вместе в одно зеркало,
чтобы «жить дружно». У русского населения Латвии плетение двух кос и надевание
повойника проходило в присутствии подружек. Мать новобрачного приносила
квашню, покрывала ее подушкой и просила сесть на нее новобрачную, «чтобы
молодуха пышной была». После того как косы были заплетены, а повойник одет,
девушки старались вытащить из-под молодухи квашню и вынести ее из избы.
Жених же должен был постараться затащить квашню на печку. Если девушкам
удавалось вынести квашню из избы, то, по поверью, они должны были в этом году
выйти замуж.
Песни, исполнявшиеся свашками при перемене прически и головного
убора, также в разных местностях были различными. Однако в них звучала одна и та
же тема: утверждение девушки в новом статусе. Так, в Орловской губернии пели:
Чего мы хотели,
То мы и сделали:
Из дежки — лепешки,
Из муки — пеленешки,
Из девки — молодицу.
Кокошник —праздничный головной убор замужних женщин. Первая
половина XIXв. Олонецкая губ.
Повойник — головной убор замужних женщин. Середина XIXв.
Новгородская губ.
Переход к женской прическе, надевание головного убора считались очень
важным обрядовым моментом русской свадьбы. Русские крестьяне говорили:
«Подруги косу плетут на часок, а свахи на век».
Хлебины (отводины, отгостки) — последний обряд свадьбы, застолье для
новобрачных в доме родителей молодухи.
Родители новобрачной готовили для приехавших к ним дочери и зятя
хорошее угощение. Теща перед застольем потчевала зятя блинами или яичницей, а
он при этом демонстрировал свое отношение к ней. Это происходило в форме
своеобразной обрядовой игры. Теща ставила перед зятем блины или яичницу; зять
откусывал блин или брал ложкой яичницу с края в том случае, если его жена
сохранила девственность до брака, и благодарил тещу за хорошую, честную дочку.
Та в ответ причесывала зятя, слегка смазывала ему голову маслом и приговаривала:
«Баран, баран, не ходи по чужим дворам, люби свою ярочку!» Если же молодая
оказалась «нечестной», т. е. не сохранила целомудрия до свадьбы, зять проедал блин
в середине, переворачивал яичницу и высказывал претензии за плохое воспитание
дочери. После этого молодые сразу же уезжали домой. Если все было благополучно,
то пир в доме родителей молодухи продолжался.
ЗРЕЛОСТЬ — один из этапов жизненного пути человека.
Началом этого этапа считалось рождение первого ребенка, окончанием —
утрата способности к деторождению и труду. Замужних женщин в эту пору жизни
называли бабами, женатых мужчин — мужиками.
Внешний облик женатых мужчин и замужних женщин имел свои
характерные отличия. Мужики обычно стригли волосы «в кружок», «под горшок»,
таким образом, что лоб, уши, часть шеи оказывались закрытыми волосами. Во
многих местностях России мужчины выстригали макушку-«гуменец» — такая
прическа называлась «венцом» и была особенно распространена среди русского
старообрядческого населения. Мужики обязательно должны были носить усы и
бороду — признак житейской мудрости. Что касается одежды, то костюм мужчины
включал в себя рубаху-косоворотку, всегда подпоясанную, подол которой был
выпущен поверх узких штанов, заправленных в сапоги или лапти с онучами, шапку
или шляпу. Европейская одежда, постепенно входившая в народный обиход со
второй половины XIX в., считалась не совсем приемлемой для отца семейства,
хозяина.
Прическа и одежда замужней женщины также указывали на ее
принадлежность к «бабьему сословию». Баба заплетала волосы на висках, в две
косы укладывала их на лбу или закручивала на затылке узлом, а затем закрывала
прическу головным убором: кокошником, сорокой, повойником или платком.
Характерной чертой традиционного праздничного костюма женщины было наличие
в нем большого количества предметов одежды, а также преобладание красного
цвета. Так, например, в праздничный костюм женщин северных губерний
Европейской России входили две рубахи, сарафан, душегрея (шугай, нарукавники),
пояс, платок, накидывавшийся на плечи, чулки, кожаные туфли, а также множество
украшений: ожерелье (бусы), серьги, браслеты, кольца. Рубаху, как правило,
изготавливали из белой ткани и украшали красной вышивкой или тканым узором на
оплечьях рукавов, груди и иногда на подоле. Для сарафана и душегреи выбирали
яркокрасную, яркосинюю, зеленую шелковую ткань или блестящую парчу с
цветочным орнаментом, платок
покупали обычно красного цвета с
желтыми, зелеными листьями и
цветами
Мужчина
в
верхней
одежде. 1910-е. Вологодская губ.
Фото Крестьянки. Начало XIXв.
Орловская губ. Фото
Женский костюм был настолько
красочен, что вызывал удивление
городских
людей.
Выражение
«оделась как баба рязанская» долгое время использовалось для определения
женщин, любивших одеваться слишком ярко с точки зрения европейской моды.
Особенно сложными по составу и цветовой гамме были костюмы женщин из
деревень Южной России. Специфически женской одеждой, которую имели право
носить только бабы, считалась понева — поясная клетчатая одежда, которая
называлась в XIX в. бабьим хомутом (выражение «надела поневу» обозначало
замужество), а также нарядные головные уборы, плотно закрывавшие волосы, один
вид которых сразу же указывал на замужество владелицы. Яркость костюма
подчеркивала «бабью красоту» женщины, которая ассоциировалась с плодородием,
способностью к деторождению.
Главным жизненным предназначением женщин и мужчин считалось
продолжение «родаплемени», т. е. рождение детей и их воспитание. Крестьяне с
большим одобрением относились к семье, в которой было много здоровых,
работящих, любящих родителей детей. Рождение детей рассматривалось как
благословение Божье супружескому союзу. Симеон Полоцкий, известный русский
философ XVII в., выражая распространенное мнение, писал: «Большое счастье
иметь небесплодную супругу и видеть от нее плод своего супружества. Это счастье
больше, чем владеть золотом мира сего, ибо отец, оставляющий после себя детей,
если и расстанется с этим веком, не умирает, потому что живет в своих детях, и его
слово не погибает с шумом, так как цветет в сыновьях и дочерях. Бездетный же,
если будет обладателем и бесчисленных богатств, когда умрет, не останется жить в
мире, потому что у него не осталось потомства; богатства же его переходят во
владение чужим, а иногда и его врагам; он трудился, а недруги входят в его труды; и
слава проходит, как вечер, проходит мимо, как тень» {Антология педагогической
мысли 1985,343).
Большим несчастьем для брачной пары было отсутствие детей. Бесплодие
воспринималось как наказание, посланное Богом за грехи. Женщины, желавшие
обрести чадородие, молились свв. Иоакиму и Анне, великомученице Параскеве, а
также Христу и Богородице. Для лечения бесплодия пили отвары: «Аще у которой
жены детей нет, и ты возьми ольховые коры, и распари в воде ту кору, и ту воду дай
пити, разсытя с медом, и она почнет дитя. Аще сына хощь, пей на ветху месяца, а на
молоду — дочь. Неложно» (рецепт XVIII в.) — или использовали мази: «Аще жена
неплодна, возми птицу рябу и желчию помажь михерь, пребуди с нею, поступит
дитя тем» (рецепт XVII в.) {Отреченное чтение... 2002, 376). К колдовству и
заговорам в случае бесплодия прибегали довольно редко, так как считалось, что
ребенку, зачатому с помощью колдовства, Бог не дает души и что он, родившись,
станет «нечистиком» — чуждым христианскому миру.
Поскольку деторождение являлось целью брачной жизни, то сознательный
отказ от рождения детей считался большим грехом, а вытравление плода —
смертным
грехом,
который
невозможно отмолить.
Крестьянка Тамбовской
губернии в праздничной одежде.
Начало XXв. Фото Женщина в
праздничной одежде. Начало XXв.
Юг России. Фото
Отказ
от
рождения
нарушал, по мнению русского
народа, естественный ход жизни — от одного поколения к другому, а
плодоизгнание губило душу зачатого младенца, которая не получила крещения и
была лишена поэтому возможности войти в Царство Божье.
Ориентация жизни в браке на деторождение выработала и определенное
отношение к сексуальной жизни. Интимные отношения воспринимались как нечто
необходимое для продолжения жизни. Однако половые отношения, не оправданные
рождением потомства, рассматривались многими, особенно глубоко верующими
людьми, как занятие греховное, нечистое. Считалось, что Бог дал людям
возможность плодиться и размножаться, а черт — получать от соития удовольствие.
При этом главная вина возлагалась на женщину, которая, по распространенному
мнению, провоцировала мужчину на грех. Интимная жизнь мужчин и женщин
строго
регламентировалась
Православной
Церковью и народными представлениями о
необходимости «чистоты» в определенные дни.
Я. В. Харитонов. Ярославские бабы.
1916. Масло
Близость запрещалась в двунадесятые
праздники, во время постов, в постные дни (среду
и пятницу), в воскресенья, в дни наиболее
почитаемых праздников — Усекновения главы
Иоанна Предтечи, Казанской иконы Божьей
Матери, в Ильин день, в днипоминовения всех
усопших (см. Поминальные дни), причастия в
православном храме, а также в дни сева зерновых культур, снования основы для
ткацкого стана и т. п. Сексуальное невоздержание в эти дни могло привести к
несчастью: «Или же муж с женою пребудучи на плотское на похотение, породится
от них детище недоброе, либо вор, либо разбойник. Блудник либо сводник будет,
всем мирским делам оставщик. Так человек умрет — и не наследует себе Царствие
Небесное, отрешит на муки на предвечные, на грехи на окаянные» (Листова
2001,576).
Жизнь крестьян проходила в постоянном труде. Они занимались
земледелием, так как «Господь повелел от земли кормиться», были заняты ремеслом
— «С ремеслом и увечный хлеба добудет», занимались различными домашними
делами, выполняли общественные работы, включавшие в себя строительство и
починку общинных изгородей, мостов, дорог и т. п. Труд был основой семейного
благополучия: «Мужик в семье, что матица в избе», «На бабе дом держится» —
говорят русские пословицы
Мужчины пахали и удобряли землю, боронили, сеяли, вывозили урожай с
полей, сушили снопы в овинах, молотили, везли зерно на мельницу. Они были
основной рабочей силой при косьбе, вывозе сена, уходе за лошадьми, при заготовке
дров, ремонте инвентаря, жилых строений и хозяйственных построек. Мужскими
были такие профессии, как плотник, мельник, кузнец, коновал, пасечник, санник,
тележник, ямщик, охотник, рыбак.
Женщины занимались уборкой урожая, огородничеством, выращиванием и
обработкой льна, уходом за крупным рогатым скотом, овцами и птицей,
приготовлением еды, заготовкой продуктов на зиму, а также убирали в избе,
стирали, ухаживали за больными. Кроме того, они пряли, ткали, шили на всю
семью, вышивали, вязали.Такое распределение земледельческих и домашних работ,
выработанное
на
протяжении
многих
веков,
соответствовало
физическим
возможностям мужчины и женщины, позволяло разумно вести хозяйство.
Нарушение этого порядка, по распространенному мнению, вносило в жизнь хаос.
Особенно резко общественное мнение было настроено против выполнения женских
работ мужчинами. Считалось, что, занимаясь «бабьими делами», они могут утратить
свою сексуальную силу и обрести женские черты во внешнем облике и поведении.
Досуг баб и мужиков, в отличие от досуга молодежи (см. Молодость),
носил замкнутый характер. Свободное вечернее время и воскресные дни они
проводили дома, занимаясь легкой работой: женщины шили, вязали, вышивали;
мужчины вили веревки, плели сети, делали мелкий ремонт упряжи и т. п. Работа
сопровождалась обсуждением семейных дел, разговорами с детьми. В семьях, где
мужчины владели грамотой, вечерами читали вслух Псалтирь или жития святых.
Общение мужчин и женщин одной деревни друг с другом в будни также сводилось
к минимуму. Приход гостей без всякого дела, только затем, чтобы посидеть и
поговорить, не одобрялся, как не приветствовалось и пустое времяпрепровождение
на улице. Мужчины иногда собирались вместе в трактире или в чьейлибо избе,
обсуждали хозяйственные и общественные дела, рассказывали разные истории,
анекдоты, былички, слушали рассказы стариков или солдат, вернувшихся со службы
домой, играли в карты, пели песни, пили. Женщины могли наведаться к родившей
ребенка или больной соседке, посидеть летом после работы небольшой женской
компанией на завалинке.
В праздничные дни жизнь становилась более насыщенной радостью и
весельем: в это время, когда были отменены все работы, крестьяне собирались на
улицах большими компаниями, встречали гостей, гуляли, пели песни, плясали. При
этом семейные люди встречали праздники отдельно от молодежи. Кроме общих
отмечались мужские и женские праздники. Мужские праздники — братчины2
(миколыцины, кануны) приурочивались к Петрову, Ильину или Николину дню;
женские — {братчины1, моргосья, ссыпки) проводились в период со второй недели
после Пасхи до Троицы.
Мужчины и женщины активно участвовали в обрядовой жизни деревни.
Главная роль им принадлежала в обрядах, которые были направлены на обеспечение
нормального хода земледельческих работ. Мужчины выполняли ритуальные
действия, связанные с пахотой, севом
зерновых культур, с сушкой снопов в
овинах и т. п.
Х.-Г.
Гейслер.Кабак.Конец
XVIIIв. Гравюра
Женщины принимали участие
в
весенних
обрядах,
которые
стимулировали приход весны и расцвет
земли (см. Духов день, Егорьев день и
др.), а также в обрядах, исполнявшихся
во время уборки урожая. В основе всех этих обрядов лежало древнее представление
о детородном начале земли, подобной женщине. Считалось, что, совершая
определенные ритуальные действия во время пахоты, мужчина вступает с
матушкой-землей в соитие, а разбрасывая семена — оплодотворяет ее и что земля,
засеянная женщиной, не даст урожая. Во многих местностях мужчины шли на сев
обнаженными или только в одной рубахе, они укладывали в севалку вместе с
семенами два яйца или закапывали их в землю перед началом или по окончании
сева. Женщины, совершая весной приношения земле, надеялись помочь ей выносить
плоды, стимулировать рост растений, а во время уборки урожая участвовали в
«родах земли» и радовались рождению ее «дитяти» — урожая. Женщины проводили
также очистительные и обережные обряды, предотвращающие противодействие
темных сил наступающему расцвету земли. Кроме того, женщины и мужчины
участвовали в обрядах, направленных на защиту деревенского сообщества от
стихийных бедствий. С этой целью они строили обыдённые (построенные за один
день) храмы или часовни, ткали обыдённые холсты, ставили обетные кресты.
СЕМЬЯ — группа людей, отношения в которой основаны на брачных
связях и кровном родстве.
В XIX — первой четверти XX в. типичная русская семья состояла из
родителей и их детей, которые еще не создали собственные семьи. Она насчитывала
в среднем пятьшесть человек и называлась малой семьей. Наряду с этим в
некоторых регионах России еще в конце XIX в. имелись так называемые
нераздельные (большие, патриархальные) семьи, объединявшие до четырех
поколений родственников. Такие семьи могли быть отцовскими, т. е. включавшими
в себя отца, мать и семьи их сыновей и внуков, или братскими, т. е. объединявшими
семьи родных братьев, а иногда и семьи их сыновей. Нераздельные семьи
насчитывали от 15 до 25 (30) человек кровных родственников и свойственников и
были характерны для тех регионов России, где преобладающим занятием населения
было земледелие, требовавшее большого количества рабочих рук. Кроме того,
большие семьи сохранялись у помещичьих крестьян, так как помещики, стремясь
сохранить трудовые возможности семьи, не разрешали семейные разделы.
Члены семьи занимались ведением общего хозяйства. Главной рабочей
силой были женатые мужчины и женщины, а также парни и девушки. Дети
включались в работу в шесть-семь лет, старики также трудились по мере сил и
возможностей. В одном из описаний жизни русских крестьян, сделанном в XIX в.,
говорится: «Летом все, с мала до велика, находятся на полевой работе и под
палящим солнцем, осажденные роем насекомых, ни днем, ни ночью не знают себе
покоя и не чувствуют усталости; дети с 8 лет и менее и старики, убеленные
сединою, ни на что, повидимому, не способные, все участвуют в тяжелой работе, а
зимою, чтобы не потерять напрасно рабочий день, они, презирая мороз и буран,
отправляются в поле, и только в полночь замолкает звук их молотильных ударов»
(Школдин 1863,37).
В распоряжении семьи находилось движимое и недвижимое имущество:
дом, хлев, конюшня, овчарня, свинарник, птичник, амбар, гумно, овин, мельница,
пасека, а также орудия труда, до вом, был распорядителем имущества, представлял
ее интересы в общине.
Крестьянская
Начало
XXв.
семья.
ФотоС.
М.
Прокудина-Горского
Женщина
становилась
главой только в случае смерти
мужа и отсутствия взрослого сына.
Глава семьи (хозяин, большак,
наибольший) руководил всеми земледельческими работами, строительной и
ремесленной деятельностью семьи, а его жена (хозяйка, большуха, наибольшая) —
всеми женскими работами, домашними делами, воспитанием детей.
Хозяин обладал почти неограниченной властью, особенно в больших
нераздельных семьях, где его слово считалось законом. Жена, дочери, сыновья,
снохи подчинялись его воле. Сибирский крестьянин, уехавший по делам в
губернский город, писал своим уже взрослым детям: «Прошу вас, вселюбезные мои
детушки и невестушки, почитайте свою родительницу и во всем к ней повиновение
и послушание имейте и без благословения ея ничево не начинайте, отчего от Бога
будете прославлены, а от людей похвалены» {Громыко 1991, 143). Особенно
безгласными были молодые снохи, а также вдовы и солдатки, жившие в семьях
мужа на правах подворниц (т. е. батрачек), а также сироты, оставленные в доме из
милости. Несколько более свободными чувствовали себя старшие сыновья, так как
потенциально являлись будущими главами семей. Однако и они редко имели
возможность принимать самостоятельные решения. В малых семьях, где отношения
строились
только
между
родителями
и
детьми,
атмосфера
была
более
демократичной, хотя и здесь последнее слово всегда принадлежало главе семьи.
Мысль о необходимости послушания внушалась детям из века в век. В
«Домострое», сборнике наставлений XVI в., говорилось: «Любите и отца своего и
матерь свою, и слушайте их, и повинуйтесь им no-Божьи во всем; и старость их
чтите, и немощь их, и скорбь всякую от всей души понесите на своих плечах: и
благо вам будет, и долголетни будете на земле; сим очистите грехи свои, и от Бога
помилованы будете, и среди людей прославитесь, и дом ваш будет вовеки, и
наследуют сыны сынам вашим, и достигните старости маститы, во всяком
благоденстве дни свои провожая» (Домострой 1992,39). Верили, что непослушание
может привести к несчастью. В широко
распространенной в деревнях назидательной
средневековой «Повести о Горе-Злосчастии»
молодец захотел «жить, как ему любо», и к
нему привязалось Горе-Злосчастие, которое в
конце повести говорит:
Крестьяне Богородского уезда. 1870.
Тульская губ. Фото А. О. Карелина
Спомятуй,
первое
и как тебе отец говаривал,
и как тебе мати наказывала!
О чем тогда ты их не послушал?
Не захотел ты им покоритися,
молодец,
житие
свое
постыдился им поклонитися,
а хотел ты жить, как тебе любо есть.
А хто родителей своих на добро учения не слушает,
того выучю я, Горе злосчастное.
Членов семьи, проявляющих непокорность и непочтительность по
отношению к старшим, полагалось наказывать. При этом считалось, что наказание
идет всегда во благо: «Казни сына с юности его, и успокоит он тебя на старости
твоей, и даст тебе красоту души твоей... Наказуй его в младости, да порадуешься о
нем в зрелости его, и среди злых похвалишься, и зависть примут враги твои»
(Домострой 1992,37). «Учение родительское» долж но было, по мнению русских
крестьян, наставить сына или дочку на добрые дела, помочь им достойно прожить
жизнь.
Взаимоотношения членов семьи строились, конечно, не только на
подчинении, но и на любви и взаимном уважении. Известный вологодский этнограф
Н. А. Иваницкий, опубликовавший огромный материал о быте крестьян
Вологодской губернии, писал, что «сердечные отношения между мужем и женой
сохраняются до конца жизни», а «чувство любви — главный стимул, заставляющий
человека трудиться и заботиться о приобретении собственности ввиду будущего
блага своей семьи» (Иваницкий 1890, 57-58).
В случае утраты добрых отношений между мужем и женой прибегали к
различным магическим средствам для их восстановления: использовали заговоры,
«приворотные» мази, отвары, «наговорную» воду. Например, «чтоб с женою жить в
совете», надо было на утренней заре три раза прочитать: «Пресвятая Богородица,
Знамение Христово, Матерь Божия, знаменовала ты Господа нашего истинного
Христа, знаменуй ты нас, рабов своих (имярек) тако ж де. И как мы, рабыне Божие,
в любви и совете сходились, и так же мы, рабы, под одним венцом стояли у Христа
и закон Божий принимали, и одну чару перепивали, и нам тако ж рабыням своим
Божиим (имярек) жити в любве и в совете отныне и до века. Ныне и присно и во
веки веков, аминь. Слава Отцу и Сыну и Святому Духу отныне и до века!»
(Отреченное чтение... 2002, 103).
Разводы в русской деревне были большой редкостью и вызывали
искреннее возмущение родственников, свойственников и односельчан. Развод
мужчины и женщины, долго живших в супружестве и имевших детей,
представлялся совершенно недопустимым. Молодые пары могли развестись по
причине бесплодия жены или неспособности мужа к выполнению супружеских
обязанностей.
Негативное
отношение
к
разводам
было
обусловлено
представлениями о браке как союзе людей,
заключенном на небесах по Божьему
повелению: что соединено Богом, не
может быть расторгнуто людьми.
М. Шибанов. Крестьянский обед.
1774. Масло
Отношения родителей и детей
также
отличались взаимной
Строгость
по
отношению
любовью.
к
детям,
принятая в семье, не мешала родителям
проявлять к ним «ласкоту». Взрослые дети
тоже получали свою долю родительской ласки и теплоты. В старинном
охранительном заговоре родительская любовь к взрослому сыну выражается так:
«Заговариваю я своего ненаглядного дитятку над чашею брачною, над свежею
водою, над платом венчальным, над свечою обручального. Умываю я своего дитятку
в чистое личико, утираю платом венчальным его уста сахарные, очи ясные, чело
думное, ланиты красные, освещаю свечою обручального его становой кафтан, его
осанку соболиную, его подпоясь узорчатую, его коты шитые, его кудри русые, его
лицо молодецкое, его поступь борзую. Будь ты, мое дитятко ненаглядное, светлее
солнышка, милее вешнего дня, светлее ключевой воды, белее ярого воска, крепче
каменя горючего — алатыря. ...А будь ты, мое дитятко, моим словом крепким в
нощи и полунощи, в часу и получасье, в пути и дороженьке, во сне и наяву укрыт от
силы вражьей, от нечистых духов, сбережен от смерти напрасныя, от горя, от еды,
сохранен на воде от потопления, укрыт в огне от сгорания. А придет твой час
смертный, и ты вспомяни, мое дитятко, про нашу любовь ласковую, про наши хлебсоль роскошные; обернись на родину славную, ударь ей челом седмерижды семь,
распростись с родными и кровными, припади к сырой земле и засни сном сладким и
непробудным» {Антология педагогической мысли 1985,34—35).
Правда, русские люди считали, что проявлять слишком горячую любовь к
сыну или дочери неразумно. В поучении средневекового философа Симеона
Полоцкого говорилось: «Вредоносна излишняя любовь родителей к детям. Как
вино, в меру употребляемое, веселит и здоровит, без меры выпитое разума лишает и
болезнь вызывает, так и любовь родителей к детям. Если по достоинству — полезна
и родившимся и рожденным. Если выше меры — вред творит и тем и другим. Одних
в развращение попущает, другим же печаль и болезнь от развращения первых
содевает» (Антология педагогической мысли 1985,341).
Взаимные любовь и уважение внутри семьи выражались в использовании
ласково-уважительных обращений к членам семьи: мамонька, матушка, бабонька,
тятенька, дедонька, невестушка, золовушка. В письмах русских людей разных
сословий к женам можно найти много ласковых слов. Крестьянин Иван Худяков,
например, в письме к своей жене, отправленном в 1797 г., называл ее
«премноголюбезной и дрожайшей», «чести хранительницей», «здравия нашего
пресугубой покровительницей».
Естественно, что взаимоотношения людей не во всех семьях были столь
безоблачными. Случаи дурного отношения мужа к жене, свекрови к невестке,
враждебность между братьями и их женами, жестокое отношение к детям и
беспомощным старым родителям — все это также имело место, но не было
типичным явлением семейной жизни
Праздничная трапеза. Начало
XXв. Фото
Деревенское
сообщество
неодобрительно
относилось
к
семьям,
в
которых отсутствовал «лад»,
однако редко вмешивалось в
их
жизнь.
Внешним
выражением
этого
неодобрения
являлось
нежелание вступать с членами
таких семей в брачные отношения, стремление держаться подальше.
Через
семью
новым
поколениям
передавались
главные
нравственноэтические принципы. Основной постулат жизни русского человека
звучал так: жить надо «по законам Божьим, по заповедям Господним и по
отеческому преданию» (Домострой 1992, 50). Это означало, что человек должен
быть трудолюбивым, милосердным, смиренным, терпеливым, уважительным к
людям, верным долгу, сохранять честь и достоинство, любить свое отечество. При
этом в системе нравственных ценностей семьи главное место занимал труд: «Без
труда нет добра». Наряду с трудолюбием ценилось добролюбие. Это понятие было
достаточно
широким,
но
прежде
всего
включало
в
себя
установку
на
доброжелательное отношение к людям, сострадание к обездоленным и несчастным,
на готовность помочь нуждающимся. Русские считали, и внушали это своим детям,
что «добрым путем Бог правит». Путь добра приятен и легок: «С добром жить
хорошо», «Доброе дело и в воде не тонет», перед ним пасует всякое зло: «Не устоять
худу против добра».
РАЗВОД — расторжение брака.
В России XIX — начала XX в., где вся матримониальная сфера жизни
человека находилась в руках Церкви, разводы проводились с санкции духовного
суда и при строгом соблюдении требований к основаниям для развода. Главными
причинами для него являлись прелюбодеяние, неспособность к супружеской жизни,
ссылка в Сибирь, уход в монастырь, безвестное долгое отсутствие одного из
супругов и близкое родство. Наряду с официальными разводами существовали
также «самовольные разводы», т. е. разводы, не санкционированные Церковью.
Супруги в этом случае расходились фактически, жили отдельно друг от друга и
иногда заводили новую семью. Такого рода разводы практиковались во всех
сословиях, но особенно были характерны для крестьян, часто не имевших даже
понятия о духовном суде. В то же время разводы среди крестьян были большой
редкостью. По официальной статистике, в период с 1841 г. по 1850 г., когда все
православное
население
России
составляло
43
миллиона
человек,
было
зарегистрировано только 770 разводов. Их количество стало увеличиваться во
второй половине XIX в., но и тогда оно было ничтожно мало. В период с 1867 по
1886 г., по данным Синода, ежегодно разводилось около 847 брачных пар. Даже в
первое десятилетие XX в., когда система ценностей русского народа начала
трансформироваться, количество разводов оставалось на довольно низком уровне:
2565 брачных пар в год.
Низкий процент разводов в русской деревне был обусловлен не столько
жесткостью
церковных
требований,
сколько
менталитетом
народа,
ориентированным на нравственные ценности православия. Русские считали брак
священным союзом, который невозможно расторгнуть на земле, так как он заключен
на небесах по Божьему повелению. Кроме того, крестьянское хозяйство было
организовано таким образом, что одному человеку вести его было не под силу.
Семья была хозяйственной единицей, и каждый ее член, выполняя определенные
обязанности, вносил свой вклад в семейное благополучие. Разрушение брачного
союза вело к разрушению хозяйства и к обнищанию семьи.
Супружеские пары расходились, как правило, по причине бездетности,
виновницей которой всегда считалась жена. В этом случае общественное мнение
всегда было на стороне мужа, покидавшего бесплодную жену, поскольку без детей,
по русским представлениям, брак терял всякий смысл. В этом случае женщина
уходила из дома мужа к родителям, забирая свое приданое.
Глупая
жена.
1820-
1830-е. Лубок
Если мужчина был молод, то он
старался
официально
расторгнуть
чтобы
брак,
иметь
жениться
для
того
возможность
вторично,
а
если
находился в зрелом возрасте, то
брал в дом вдову с детьми и
жил с ней до старости без
венчания.
Фактический развод мог произойти и в том случае, если муж, уйдя в город
на заработки, много лет не появлялся в семье. Женщина в таком случае приводила в
дом мужчину, чаще всего вдовца, с которым и жила без венчания. Мужчина, по
каким-либо причинам покинутый женой, также брал к себе в дом вдову, которая
становилась хозяйкой в доме и воспитывала его детей. Общественное мнение было
настроено достаточно лояльно к таким невенчанным парам, понимая всю сложность
возникшей ситуации.
В то же время развод, вызванный пьянством или тяжелой болезнью
одного из супругов, не одобрялся. Считалось, что каждый человек должен «нести
свой крест». Прелюбодеяние также не было уважительной причиной для развода.
Если изменяла жена, то муж должен был «разобраться с ней». Если изменял муж, то,
по
представлениям
крестьян,
жене
следовало смириться с ситуацией и
дождаться
времени,
когда
он
«набегается и уймется».
Ф.
С.
Журавлев.Приезд
извозчика на родину.1868. Масло
СТАРОСТЬ — этап жизненного пути человека.
Старость для мужчин и женщин наступала тогда, когда они утрачивали
способность к деторождению и активной трудовой деятельности. Для женщин ее
знаком было прекращение менструаций,
обычно в возрасте 40—45 лет: «Сорок лет
—
бабий
век»
—
говорит
русская
пословица; для мужчин — «снятие с тягла»,
т. е. когда с мужчины переставали брать
налоги (по российскому законодательству
— с 60 лет). Старость осмыслялась как
закат жизни: «На исход повернуло», «Года
изживаем»,
«Поле
мое
уже
поспело,
последний колос вижу», «Молодое растет, старое стареет». Внешним признаком
старения считалось появление седины, утрата зубов, ухудшение зрения: «Ни зуба во
рте, ни глаза во лбе», изменение цвета лица: «Время краски с лица сгоняет», физическая слабость: «Придет старость, придет и слабость». Наступление старости всегда
воспринималось как нечто неожиданное:
Смех.1928.
Фото
С.
А.
Лобовикова
Портрет старика. Начало XXв. Фото
Ай же да молодость, ты, моя молодость! Улетела от меня да во чисто поле,
Во чисто поле улетела да ясным соколом! Ай же старость моя, старость глубокая!
Налетела ко мне старость из чиста поля, Из чиста поля налетела черным вороном,
Садилась на плечики могучие. В старости различались два периода: когда человек
хотя и не мог выполнять прежнюю тяжелую работу, но еще не «прожил ума», был
достаточно силен и энергичен. О таких людях говорили: «Старый, да ярый», «И
молод, да хил, и стар, да дюж», «И стар, да петух, и молод, да протух», «Седина в
бороду, бес в ребро». Второй период был отмечен тем, что человек утрачивал трудоспособность, память, умственные способности, приближаясь к смерти. О людях,
доживших до глубокой старости, говорили, что они ветошные, дряхлые,
«перестарившиеся», «выстарившиеся», стоящие одной ногой в могиле. В деревнях
даже было распространено поверье, что старики-долгожители «заедают чужой век»,
т. е., утратив свою жизненную силу, отбирают ее у молодых.
Старость приводила человека к необходимости постепенного изменения
образа жизни. Старым людям прежде всего приходилось отказываться от таких
тяжелых физических работ, как пахота и косьба, жатва, теребление льна, молотьба
хлебов. Для них становились невозможными многие виды промысловой деятельности, требующие большой физической силы, выносливости, — например,
охота, рыболовство, кузнечное дело. Для стариков также существовали запреты на
некоторые виды работ, эти запреты имели мифологическое объяснение. Так,
например, старик, поскольку он утратил репродуктивные возможности, не мог
участвовать в севе, рассматривавшемся как акт оплодотворения матери-земли.
Основной работой стариков был ремонт сельскохозяйственного и
промыслового инвентаря, изгородей, домашней утвари, плетение лыковой или
веревочной обуви, сбор ягод и грибов, занятие пчеловодством. Старухи
присматривали за детьми, пряли, по мере возможности помогали невесткам в
приготовлении пищи, если были силы, пололи огород, собирали вместе с внуками
ягоды и грибы.
Бабушка и внук.Начало
XXв.
Центральная
ФотоКрестьянка
Россия.
с
внуками.
Начало XXв. Фото
Старики
и
старухи
старались работать до последнего
часа, принимая участие в общих
заботах
семьи:
«Многие
из
стариков, доживая до 80 и 90 лет, не остаются праздными, а, по крайней мере, лежат
под овином, значит — сушат хлеб, ходят за скотиной либо ловят рыбу, а старухи,
при всей своей дряхлости, иная согнувшись в дугу, в летнюю пору ведет
домашность, нянчится с ребятами и ходит в поле за коровами, делая по 10 и более
верст на день, а зимою, сидя на своей печке, не оставляет своей заветной прялки»
(Школдин 1863,37).
Старые люди выполняли особую роль и в обрядовой жизни деревни. Они
обычно были главными участниками обрядов, совершавшихся с целью защиты
деревенского сообщества, семьи и каждого отдельного человека от бед и несчастий.
Старухи пели на полях акафисты, вызывая дождь во время засухи; обмывали «трех
петухов по три утренних и по три вечерних зори» для изгнания Девки-Холеры;
вместе с девушками проводили опахива-ние села, спасая скот от страшной Коровьей
Смерти; в Страстной четверг (см. Страстная неделя) объезжали дом на помеле для
защиты его от нечистой силы и т. п. Старики были участниками обрядов,
проведение которых было необходимо для удачного лова рыбы, охоты, пастьбы,
разведения пчел, — считалось, что они знают специальные магические приемы.
Согласно народным представлениям, старые люди, в особенности старухи, обладают магическими знаниями, которые позволяют им не только совершать
стимулирующие и обережные обряды, но и снимать колдовские чары: заговаривать
болезни, изгонять непогоду, насекомых и т. д.
Старики были участниками обрядов жизненного цикла, прежде всего —
погребально-поминальных (см. Похороны). Он мыли и обряжали покойников,
читали молитвы по умершему, заказывали сорокоусты в церкви. Роль стариков и
старух в родинно-крестильной и свадебной обрядности была невелика. Старуха
могла принять роды, окрестить новорожденного ребенка, если не было надежды, что
он выживет. Старик мог выполнить роль свата, а старая женщина — помочь невесте
голосить на девичнике.
Старики были хранителями старины, они следили за тем, чтобы
соблюдались «заветы предков», чтобы жизнь шла по установленному порядку:
«Пускай будет по-старому, как мать поставила». Старики были хранителями
исторической памяти народа: они помнили былины, легенды, предания, сказки; от
них молодежь слышала рассказы об основании села и первых его поселенцах, о
важных событиях, происходивших здесь, о подвигах дедов, защищавших родину от
врага. Старики передавали новым поколениям секреты народного земледельческого
и
опыта:
промыслового
«Молодой
работает, старый ум
дает», «Молодой на
службу,
старый
на
совет».
Жительницы
деревни Шумилове 1980-е. Смоленская обл. Фото Дедушко.
1928. Фото С. А. Лобовикова
Они определяли начало всех сельскохозяйственных работ, были главными
советчиками рыболовецких и охотничьих артелей, разрешали конфликты, связанные
с переделом пахотной земли или общественных угодий
Старики много молились, старались регулярно посещать церковь,
поститься, исповедоваться и причащаться, чтобы подойти к своему смертному часу
духовно подготовленными, т. е. успеть сделать все необходимое для спасения души.
Они занимались «богоугодными» делами: ходили по святым местам, раздавали
милостыню нищим, делали вклады в церкви и монастыри, прощали долги и обиды,
подавали тайную милостыню сиротам, убогим, людям, попавшим в беду. Старики
боялись внезапной смерти «в одночасье», невозможности покаяться в грехах и
смерти на чужбине, вдали от родных и близких. В своих вечерних и утренних
молитвах они просили: «Упаси, Господи, всякого человека умереть без покаяния»,
«Дай, Боже, благодать небесную — умереть в отчине». Старым людям полагалось
подготовить к своему смертному часу «смерятеной узел», т. е. погребальную одежду
— саван, покрывало, платки для раздачи участникам погребальной процессии, а во
многих областях — гроб или доски для гроба.
Старики носили одежду траурных цветов: черную и белую, без всяких
украшений — упрощенный вариант традиционного костюма, включавший
минимальное количество вещей. Они донашивали, как правило, старую одежду,
сшитую для будней в молодости. Обувью стариков и старух были лапти с онучами
или валенки, в которых
они ходили зимой и
летом.
Старые
люди
обычно
не
имели
праздничного костюма,
а
иногда
и
зимней
одежды.
Отношение к
старикам в деревенском сообществе, ориентированном на верность традиции,
уважение к предкам, было в большинстве своем доброжелательным. К ним
старались относиться с заботой и любовью, несмотря на то что старый человек,
«сдавший
болыпину»,
утрачивал
свою
прежнюю
роль
в
семье.
Многие
исследователи XIX в. отмечали: «Старики пользуются уважением... Деревни
отличаются замечательным отношением крестьян к старикам и старухам, и больным
в том числе»
За домашними занятиями. 1980-е. Село Понизовка, Смоленская обл. Фото
Старик и старуха. Начало XXв. Новгородская губ. Фото
(Быт великорусских... 1993, 188). Неуважительное отношение к старым
людям, если оно имело место («Ты чужой век живешь, пора тебя лобанить», «Из
старого ума выжила — нового не приобрела»), не одобрялось общественным
мнением, считалось безнравственным, нарушающим главную христианскую
заповедь: «Почитай отца твоего и мать твою». В духовных стихах, популярных в
среде старообрядцев, утверждалось, что обида, нанесенная старому человеку,
равнозначна смертному греху и что за это не будет покаяния.
СМЕРТЬ — необратимое окончание жизни человека.
В русской деревне к смерти относились как к естественному явлению, тем
более если речь шла о старом человеке. В то же время она воспринималась как
нарушение обыденного течения жизни коллектива.
Представления
о
сущности
смерти, распространенные в народной
среде,
были
очень
противоречивы.
Крестьяне, особенно глубоко верующие,
воспринимали
смерть
в
духе
христианского вероучения: как переход в
вечную
жизнь,
как
акт
причащения
человека к бессмертию. Они верили, что в
день второго пришествия Иисуса Христа
произойдет воскрешение из мертвых и Гос
подь будет решать судьбы людей на
Страшном суде.
«Взирай
с
прилежанием,
смертный человече, яко век твой преходит
и смерть недалече...» Б. г. Лубок
Эта вера основывалась на христианском вероучении: «Истинно, истинно
говорю вам: наступает время, и настало уже, когда мертвые услышат глас Сына
Божия и услышавши оживут.... И изыдут творившие добро в воскресение жизни, а
делавшие зло в воскресение осуждения» (Ин. 5:25, 29).
Правда, в народном сознании часто христианские идеи сочетались с
древними
мифологическими
представлениями.
Смерть
рассматривалась
как
своеобразная метаморфоза, произошедшая с человеком. Покойник отделялся от
мира живых, перемещался в иное пространство, в мир предков. Эти архаические
представления корректировались христианской идеей о бессмертии души. Люди
были убеждены, что в загробный мир отправлялся не сам человек, а его душа,
выходившая из тела в момент агонии.
Переход души умершего в загробный мир осмыслялся как длительный
путь, дальняя и трудная дорога, в конце которой его ожидала встреча с умершими
родственниками и новая, иная, чем на земле, жизнь. Особенно ярко эти
представления о смерти проявились в произведениях русского фольклора, прежде
всего в причитаниях по умершему.
В одном из причетов рассказывается, как покойник пешком идет в «иной»
мир, встречая на пути разные препятствия, преодолевая их ради встречи с предками:
Уж ты пойдешь, сердечно дитятко, Пойдешь по тем путям-дороженькам,
По лесам да по дремучим, По болотам по седучим, По ручьям по прегрубым,
Пойдешь по узеньким тропиночкам, Пойдешь по частому вересинничку. Уж как
встретишьто, мое сердечное, Моихто родных родителей.
Соединение с предками рассматривалось как желанный конец этого пути:
Умиралто я с радостью,
Снаряжался я к отцу да к матери,
Повстречал меня да родный папенька,
Родный папенька да родна маменька,
Повстречали меня да с добрым конем,
С
добрым
конем, да с вороным
конем.
С.
Иванов.В
В.
дороге.
Смерть
переселенца.1829.
Масло
Русские
люди, естественно, задумывались и о причинах смерти. Их рассуждения на этот счет
могли быть одновременно рациональными и иррациональными, мифологическими.
Смерть старого человека объясняли исчерпанностью запасов жизненной силы,
данной ему при рождении Богом. Верили, что смерть могла наступить от болезней,
возникших в результате воздействия нечистой силы, или быть Божьим наказанием
за тяжкие грехи.
Верили и в то, что смерть могла быть хорошей и нехорошей, легкой или
трудной. Хорошей, «благодатью небесной», считалась смерть в родном доме, в
окружении близких людей, в полной памяти, без больших мучений, после
причащения и соборования. Нехорошая смерть — смерть, наступившая без
покаяния, вдали от дома, в дурном месте. Легкая смерть воспринималась как
награда за благочестивую жизнь. Трудная смерть — удел людей, много грешивших
в земной жизни или совершивших особенно тяжкий грех: «Бога прогневишь, и
смерти не даст».
Представления русского народа о смерти определили те правила, следуя
которым умирающего провожали в «иной» мир.
К умирающему человеку обязательно звали священника, который
совершал над ним таинство соборования для исцеления и отпущения грехов. По
правилам христианской Церкви таинство должно совершаться собором, т. е. семью
священниками. Однако в русском православном обиходе человека соборовал один
священник, но семикратно. Соборование проводилось у постели больного в
присутствии родственников и соседей, стоявших с зажженными свечами в руках.
Для исполнения обряда на стол, покрытый белой скатертью, ставили блюдо с
хлебным зерном, в центре которого находилось кандило — небольшой сосуд, а
вокруг семь восковых свечей и между ними семь стручцов — палочек, обмотанных
на одном конце ватой. Проведение обряда начиналось с чина освящения елея.
Кандило наполняли елеем (деревянным маслом) в знак милости Господней и
красным вином в напоминание о крови Иисуса Христа, зажигали свечи и читали
молитвы, затем семь избранных мест из Апостола и семь евангельских
повествований. После прочтения каждого евангельского текста священник
крестообразно мазал палочкой с елеем лоб, щеки, губы, руки и грудь больного,
произнося молитву с просьбой, обращенной к Богу, Божьей Матери, Иисусу Христу,
апостолам и святым угодникам, о снятии с больного «телесной и душевной немощи
и оживотворении его». После каждого помазания и молитвы гасили свечу. Затем
священник возлагал на голову больного раскрытое Евангелие и просил Бога о
прощении всех его грехов. Затем больной целовал Евангелие и крест, а священник
читал завершающие таинство молитвы.
Взаимоотношения членов семьи строились, конечно, не только на
подчинении, но и на любви и взаимном уважении. Известный вологодский этнограф
Н. А. Иваницкий, опубликовавший огромный материал о быте крестьян
Вологодской губернии, писал, что «сердечные отношения между мужем и женой
сохраняются до конца жизни», а «чувство любви — главный стимул, заставляющий
человека трудиться и заботиться о приобретении собственности ввиду будущего
блага своей семьи» (Иваницкий 1890, 57-58).
В случае утраты добрых отношений между мужем и женой прибегали к
различным магическим средствам для их восстановления: использовали заговоры,
«приворотные» мази, отвары, «наговорную» воду. Например, «чтоб с женою жить в
совете», надо было на утренней заре три раза прочитать: «Пресвятая Богородица,
Знамение Христово, Матерь Божия, знаменовала ты Господа нашего истинного
Христа, знаменуй ты нас, рабов своих (имярек) тако ж де. И как мы, рабыне Божие,
в любви и совете сходились, и так же мы, рабы, под одним венцом стояли у Христа
и закон Божий принимали, и одну чару перепивали, и нам тако ж рабыням своим
Божиим (имярек) жити в любве и в совете отныне и до века. Ныне и присно и во
веки веков, аминь. Слава Отцу и Сыну и Святому Духу отныне и до века!»
(Отреченное чтение... 2002, 103).
Разводы в русской деревне были большой редкостью и вызывали
искреннее возмущение родственников, свойственников и односельчан. Развод
мужчины и женщины, долго живших в супружестве и имевших детей,
представлялся совершенно недопустимым. Молодые пары могли развестись по
причине бесплодия жены или неспособности мужа к выполнению супружеских
обязанностей.
Негативное
отношение
к
разводам
было
обусловлено
представлениями о браке как союзе людей, заключенном на небесах по Божьему
повелению: что соединено Богом, не может быть расторгнуто людьми.
М. Шибанов. Крестьянский обед.
1774. Масло
Отношения родителей и детей
также
отличались взаимной
Строгость
по
отношению
любовью.
к
детям,
принятая в семье, не мешала родителям
проявлять к ним «ласкоту». Взрослые дети
тоже получали свою долю родительской
ласки
и
теплоты.
охранительном
заговоре
В
старинном
родительская
любовь к взрослому сыну выражается так: «Заговариваю я своего ненаглядного
дитятку над чашею брачною, над свежею водою, над платом венчальным, над
свечою обручального. Умываю я своего дитятку в чистое личико, утираю платом
венчальным его уста сахарные, очи ясные, чело думное, ланиты красные, освещаю
свечою обручального его становой кафтан, его осанку соболиную, его подпоясь
узорчатую, его коты шитые, его кудри русые, его лицо молодецкое, его поступь
борзую. Будь ты, мое дитятко ненаглядное, светлее солнышка, милее вешнего дня,
светлее ключевой воды, белее ярого воска, крепче каменя горючего — алатыря. ...А
будь ты, мое дитятко, моим словом крепким в нощи и полунощи, в часу и получасье,
в пути и дороженьке, во сне и наяву укрыт от силы вражьей, от нечистых духов,
сбережен от смерти напрасныя, от горя, от еды, сохранен на воде от потопления,
укрыт в огне от сгорания. А придет твой час смертный, и ты вспомяни, мое дитятко,
про нашу любовь ласковую, про наши хлеб-соль роскошные; обернись на родину
славную, ударь ей челом седмерижды семь, распростись с родными и кровными,
припади к сырой земле и засни сном сладким и непробудным» {Антология
педагогической мысли 1985,34—35).
Правда, русские люди считали, что проявлять слишком горячую любовь к
сыну или дочери неразумно. В поучении средневекового философа Симеона
Полоцкого говорилось: «Вредоносна излишняя любовь родителей к детям. Как
вино, в меру употребляемое, веселит и здоровит, без меры выпитое разума лишает и
болезнь вызывает, так и любовь родителей к детям. Если по достоинству — полезна
и родившимся и рожденным. Если выше меры — вред творит и тем и другим. Одних
в развращение попущает, другим же печаль и болезнь от развращения первых
содевает» (Антология педагогической мысли 1985,341).
Взаимные любовь и уважение внутри семьи выражались в использовании
ласково-уважительных обращений к членам семьи: мамонька, матушка, бабонька,
тятенька, дедонька, невестушка, золовушка. В письмах русских людей разных
сословий к женам можно найти много ласковых слов. Крестьянин Иван Худяков,
например, в письме к своей жене, отправленном в 1797 г., называл ее
«премноголюбезной и дрожайшей», «чести хранительницей», «здравия нашего
пресугубой покровительницей».
Естественно, что взаимоотношения людей не во всех семьях были столь
безоблачными. Случаи дурного отношения мужа к жене, свекрови к невестке,
враждебность между братьями и их женами, жестокое отношение к детям и
беспомощным
старым
родителям — все это также
имело место, но не было
типичным явлением семейной
жизни.
Праздничная
трапеза. Начало XXв. Фото
Деревенское
сообщество
неодобрительно
относилось к семьям, в которых отсутствовал «лад», однако редко вмешивалось в их
жизнь. Внешним выражением этого неодобрения являлось нежелание вступать с
членами таких семей в брачные отношения, стремление держаться подальше.
Через
семью
новым
поколениям
передавались
главные
нравственноэтические принципы. Основной постулат жизни русского человека
звучал так: жить надо «по законам Божьим, по заповедям Господним и по
отеческому преданию» (Домострой 1992, 50). Это означало, что человек должен
быть трудолюбивым, милосердным, смиренным, терпеливым, уважительным к
людям, верным долгу, сохранять честь и достоинство, любить свое отечество. При
этом в системе нравственных ценностей семьи главное место занимал труд: «Без
труда нет добра». Наряду с трудолюбием ценилось добролюбие. Это понятие было
достаточно
широким,
но
прежде
всего
включало
в
себя
установку
на
доброжелательное отношение к людям, сострадание к обездоленным и несчастным,
на готовность помочь нуждающимся. Русские считали, и внушали это своим детям,
что «добрым путем Бог правит». Путь добра приятен и легок: «С добром жить
хорошо», «Доброе дело и в воде не тонет», перед ним пасует всякое зло: «Не устоять
худу против добра».
Отпевание — православный обряд, который совершают над умершим в
православном храме перед погребением.
Гроб с умершим ставили посередине храма так, чтобы лицо покойного
было обращено к алтарю. Отпевание проходило в присутствии родственников
умершего, стоявших около гроба с горящими свечами в руках.
Обряд отпевания представляет собой просьбу, обращенную Церковью в
лице священника к Богу, о прощении грехов умершего человека и разрешение его в
Царство Небесное. Обряд начинается с песнопений, в которых говорится о том, что
человек пришел из земли и должен уйти в нее за нарушение заповедей Господних.
Однако он может надеяться на прощение грехов, так как, несмотря на них, не
перестает быть «образом Славы Божьей». После этого читаются те главы Апостола
и Евангелия, в которых говорится о воскрешении мертвых, затем читается так
называемая разрешительная молитва, которой разрешаются, т. е. снимаются все
грехи покойного, в которых он покаялся перед смертью или забыл покаяться. Текст
молитвы вкладывают в руку умершего. После этого присутствующие «дают
умершему последнее целование», его тело закрывают саваном, и священник,
посыпая его крестообразно землей, говорит: «Господня земля и исполнение ея».
Затем гроб закрывают, и умершему поется «вечная память».
Отпевания лишались самоубийцы, люди, подозревавшиеся в колдовстве, а
также отлученные от Церкви. Русские люди придавали очень большое значение
обряду церковного отпевания: считалось, что неотпетый покойник не может найти
дорогу в загробный мир и будет наносить вред живым.
Похороны — ритуал предания умершего земле.
Похороны проводились всегда на третий день со дня смерти человека. Это
было обусловлено широко распространенным представлением о том, что покойный
может в эти дни еще вернуться к жизни.
На мифологическом уровне похороны осмыслялись как начало пути
умершего (его души) в загробный мир, где он должен предстать перед ликом
Божьим с отчетом о выполнении обязательств, возложенных на него при рождении.
Похороны начинались с выноса гроба с телом покойного из дома. Это
происходило рано утром и позволяло попасть в церковь до обедни, провести
отпевание, дойти до кладбища и предать
тело умершего земле в дневное время.
Похороны.XIXв. С
рис.
П.
Каверзнева
Во второй половине дня и
вечером
обряд
погребения
не
совершали, так как считалось, что это
время
принадлежит
мертвецам
—
обитателям кладбища, покой которых
живые не должны нарушать. Верили также, что человека, похороненного днем,
заходящее вечером солнце успеет взять с собой в «иной» мир.
В богатых семьях на вынос приглашался священник, который совершал
литию — краткую заупокойную службу — и сопровождал покойника до церкви, а
затем и до самого кладбища. Вынос гроба, по обычаю, происходил в присутствии не
только родственников, но и всех соседей и знакомых. Похоронное шествие
открывал человек с иконой, за ним шли двое мужчин — они несли крышку гроба, а
за ними шли мужчины, которые несли на руках гроб с умершим. Вслед за ними шли
родственники и соседи. Вынос гроба и путь до церкви сопровождались причитанием
и плачами женщин, которые оплакивали смерть, рассказывали о горе живых,
потерявших близкого человека, просили умершего передать приветы в «иной» мир,
сообщить предкам о своем «житье-бытье». Во время похорон богатых людей
раздавался колокольный звон, который считался гласом Господним и мог, по
поверью, вызволить душу умершего из ада. Процессия медленно продвигалась по
деревне, останавливаясь около памятных для покойного мест или домов людей,
которых покойный особенно любил и уважал. Увидев процессию, люди выходили
из домов, крестились, читали молитву и присоединялись к шествию. После выхода
за околицу похоронная процессия останавливалась на первом перекрестке. Это
делалось для того, чтобы соседи, не собиравшиеся идти в церковь и на кладбище,
могли проститься с покойником, а покойник попрощаться с деревней.
Затем гроб, если церковь и кладбище были далеко, перекладывали на сани
или телеги, и похоронная процессия отправлялась в путь. На кладбище похоронную
процессию встречали копальщики — мужчины, копавшие могилу. Гроб ставили на
краю могилы, священник совершал литию, гроб закрывали крышкой и медленно
опускали в землю на веревках или полотенцах. При этом было необходимо, чтобы
лицо умершего было обращено на
восток — Божью сторону.
В.
Г.
Перов.
Проводы
покойника. 1865. Масло
Крест
водружали
в
ногах
покойного, чтобы после воскресения из
мертвых покойник увидел крест и лик
Бога,
появившегося
на
восточной
стороне. В могилу бросали медные
деньги,
«чтобы
душа
имела
чем
заплатить за перевоз ее на тот свет» или «чтобы было чем откупиться от греха».
После погребения служили панихиду и совершали поминовение: расстилали на
могиле скатерть, раскладывали пироги, ставили мед, кутью, блины.
Вынос гроба с умершим из дома, движение похоронной процессии на
кладбище, погребение, возвращение с кладбища — все это сопровождалось
множеством магических действий, направленных как на то, чтобы обеспечить
окончательный переход умершего в «иной» мир, не позволить ему возвратиться в
мир живых, так и на то, чтобы защитить живых от вредоносного влияния смерти.
Покойника обычно выносили из дома через какой-либо запасной выход — через
хлев или окно. Похоронная процессия двигалась на кладбище по самой длинной и
запутанной дороге, сани с покойником несколько раз поворачивали на перекрестках.
Это должно было, по поверью, «запутать» умершего, если бы он вдруг захотел
вернуться с кладбища в родной дом. Оставшиеся в доме люди старались сделать дом
для него неузнаваемым: переворачивали вверх ножками столы, стулья, табуреты,
стремились «смыть» все следы покойника, очистить дом от смерти: вымыть пол,
лавки, стены, посуду. Постель умершего выносили в курятник, чтобы ее могли
«опеть петухи», крик которых, как считалось, прогоняет нечистую силу. По лавке,
на которой стоял гроб с покойником, было принято слегка ударять топором, чтобы
«отсечь
смерть».
После
возвращения
с
кладбища
полагалось
провести
очистительный обряд: вымыть руки и лицо, перекреститься. Кроме того, с
очистительными и охранительными целями использовались молитвы, заклятия,
заговоры, ладан, вода, в том числе и крещенская, веник, ухват, топор и другие
предметы домашнего обихода, выступавшие в ситуации похорон как обереги.
Интересным обычаем, исполнявшимся русскими людьми на похоронах,
был обычай подавать милостыню ради умершего. Это делали в день погребения и в
течение сорока дней после смерти. Людям, пришедшим в дом проститься с
покойным, родственникам, нищим на кладбище раздавались деньги, платки,
полотенца, куски холста, принадлежавшие умершему вещи. Первому встреченному
погребальной процессией человеку передавали кусок холста с завернутой в него
краюшкой хлеба. Люди, получившие дар, должны были молиться за усопшего. Этот
обычай связан с народными представлениями о том, что судьба умершего до
Страшного суда находится в руках живых. Если молиться за него, проводить
поминания в церквях, то можно помочь даже много грешившему человеку
освободиться от вечных мук в аду. Особенно действенной считалась «тайная
милостыня»: хлеб, яйца, куски холста, ситца, платки, восковые свечи и другие дары,
положенные под окно или на порог бедного дома, оставленные незаметно в доме
соседа, на церковной паперти или у колодца. Получивший дар «в знак памяти», «на
помин души» должен был помолиться за безымянного грешника
Поминки
(помин,
поминание)
—
обряд
в
память
об
умершем
родственнике, проводившийся членами его семьи.
Необходимость поминать умершего родственника была связана с
христианскими представлениями, адаптированными народным сознанием. Верили,
что душа умершего в течение сорока дней находится на земле и навещает места,
которые человек посещал при жизни, прилетая на ночь в родной дом. Через сорок
дней душа отправляется в загробный мир и летит туда в течение года, встречая на
пути множество препятствий. В годовщину смерти она приходит на тот свет, где ее
встречают
души
предков.
Поминки,
по
народным
представлениям,
были
необходимы для облегчения страданий души умершего, особенно в первые сорок
дней, когда она еще тесно связана с этим миром, а также для того, чтобы сделать ее
путь в загробный мир более легким, снять с умершего грехи.
Поминки проводились в течение года после кончины человека в
определенные дни: на третий день после смерти, который совпадал, как правило, с
днем погребения (см. Похороны), на девятый, сороковой и в ее годовщину.
Народное толкование выбора именно этих дней для поминок не очень отличалось от
толкований, предлагаемых официальной Церковью. Русские люди считали, что
поминки третьего дня надо проводить для того, чтобы Бог воскресил умершего для
будущей блаженной жизни, как Он воскресил Иисуса Христа на третий день после
смерти; поминки девятого дня необходимы для того, чтобы Бог причислил
умершего к лику святых угодников, которые подразделялись на девять чинов
ангельских. В сороковой день нужно поминать умершего, чтобы Иисус Христос,
вознесшийся на небо на сороковой день, вознес его в небесную обитель. Верили, что
в этот день душа умершего покидала дом, где она находилась сорок дней, и
отправлялась в далекий путь в «иной» мир. Годовщина смерти требует поминания
потому, что в этот день бессмертная душа рождается вновь для жизни вечной. В
некоторых местностях России отмечали также шестой, двадцатый (двадцать
первый) день после смерти, а также полгода со дня смерти.
Поминки проходили примерно одинаково на всей территории России. Они
включали в себя посещение храма и могилы усопшего всеми родственниками,
раздачу милостыни и поминальный обед.
Домашние молитвы и посещение храма были обязательной частью
поминок. В доме читалась молитва: «Упокой, Господи, души усопших раб Твоих и
всех усопших сродников и благодетелей моих, и прости их вся согрешения вольная
и невольная, и даруй им Царствие Небесное». В церквях проводились по заказу
родственников умершего заупокойные обедни, а также панихиды, т. е. короткие
службы, состоящие из молитв о прощении грехов и упокоении в Царстве Небесном
умершего. Богатые люди могли заказать в храме сорокоуст, т. е. поминовение,
которое совершается в течение сорока дней после смерти со служением
заупокойной литургии и панихиды. В конце заупокойной литургии родственники
умершего раздавали всем присутствовавшим просфоры со словами: «Помяни раба
Божьего (имярек)» — и угощали церковный причт в доме священника или
псаломщика пирогами.
После
посещения
храма
полагалось посетить могилу усопшего.
Собравшиеся
сначала
около
молились,
начиналось
нее
а
родственники
после
оплакивание
молитвы
умершего
женщинами.
А. И. Корзухин. Поминки на
кладбище. 1865. Масло
Затем
все
присутствовавшие,
помянув умершего кутьей — блюдом из
разваренного риса с сахаром и изюмом или из распаренных с медом зерен пшеницы
(ячменя), медовой сытой — медом, разбавленным водой, отправлялись в дом
умершего на поминальный обед.
Обед обычно начинался с чтения молитвы всеми присутствовавшими.
Обязательными поминальными блюдами были кутья, медовая сыта и овсяный
(ржаной, клюквенный) кисель. При этом обед начинался с кутьи, а заканчивался
киселем или медом. На Европейском Севере в качестве поминального блюда
подавали рыбный пирог, а в южнорусских губерниях — блины. Помимо этой
готовили и обычную еду, скоромную или постную, в зависимости от дня, на
который приходились поминки.
Русские крестьяне верили в то, что на поминальных трапезах
присутствует сам умерший. Во многих местностях России трапезам предшествовали
«поиски покойника», т. е. ритуальный обход жилых и хозяйственных помещений с
целью обнаружить умершего и пригласить его за поминальный стол. В некоторых
деревнях близкий родственник умершего перед началом обеда выходил на дорогу,
ведущую в сторону кладбища, и приглашал его прийти в дом: «Приди, родимый,
посиди!» Считалось, что покойник — хозяин на своих поминках, это его пир и его
гости. Покойнику оставляли за столом самое почетное хозяйское место: в переднем
углу под божницей; ставили для него на конец стола под скатерть миску, чарку
водки, ковш с пивом, выкладывали хлеб и ложку. При каждой смене блюд в миску
клали немного еды со словами: «Покушай, родимый, покушай».
Каждая из поминальных семейных трапез имела свои особенности. Обед
в день погребения собирал довольно много народа. Приходили все люди, так или
иначе занятые в похоронах, а также церковный причт. На обед могли прийти по
приглашению и без приглашения все соседи, друзья и родственники. Поминки
девятого дня носили узкосемейный характер. На них присутствовали только близкие
родственники, а поминальная трапеза, как и трапеза погребального дня, не была
обильной.
Сороковины (сорочины), т. е. сороковой день после смерти, от других
поминальных дней отличались сложностью обрядовых действий и особой
торжественностью.
Похороны.
Поминки
на
кладбище.
1987.
Деревня Шумилове,
Смоленская
ФотоПолотенце
место
обл.
—
обитания
души покойного в течение 40 дней после смерти. 1983. Деревня Шумилове,
Смоленская обл. Фото
В этот день собравшиеся в доме умершего провожали его душу в
загробный мир. По традиции, на проводы души необходимо было пригласить
возможно большее количество людей: близких и дальних родственников, соседей, а
если провожали душу известного и богатого человека, то необходимо было
приветливо встретить, накормить приходивших к дому нищих, богомолок,
странников. Хозяева должны были приготовить для всех обильное угощение с
большим количеством хмельных напитков. Перед домом обычно ставился стол с
поминанием, т. е. с кутьей и медовой сытой. Приходившие на поминки люди
отведывали поминания, читали короткую молитву и лишь затем проходили в дом.
После окончания обеда все отправлялись провожать покойника в «иной» мир. Это
проходило
в
разных
местностях
по-разному.
В
одних
деревнях
все
присутствовавшие, взяв с собой кисель, шли на кладбище. Там они кланялись,
читали молитвы, выпивали взятый с собой кисель, а затем возвращались домой. В
других местах родные, выйдя за околицу, вытряхивали в сторону кладбища
полотенце, на котором, по поверью, все сорок дней отдыхала душа усопшего. В
некоторых губерниях Европейской России на сороковинах выбирался специальный
человек — проводник души в «иной» мир. Это мог быть священник, дьячок или
обмывалыцик (обмывалыцица). В Пермской губернии обмывалыцик переодевался в
одежду умершего, изображая его самого. Ему давалась в руки котомка с вещами,
которые, по поверью, могли пригодиться в пути: полотенце с иконы, скатерть со
стола, чашка, ложка, нитки, иголки, хлеб. Обмывалыцик выходил с котомкой из
дома и останавливался на улице для прощания. Каждый из присутствовавших на
сорочинах подходил к нему со словами: «Прощается с тобой дитя твое (мать твоя,
отец твой...)». Распрощавшись со всеми, обмывальщик уходил из деревни.
Важной особенностью поминок, прежде всего поминок сорокового дня,
была раздача милостыни. Это были вещи, принадлежавшие умершему: платки,
полотенца, отрезы ткани. Дар получали все, кто помогал на похоронах. Получивший
дар должен был молиться о новопреставленном.Поминки, проводившиеся по
умершему человеку, объединяли членов семьи и близких людей, связанных
кровным родством или свойством, формировали чувство близости с сельской
общиной, давали надежду на дальнейшую поддержку и заботу