Описание района

ЛЕСОДОЛГОРУКОВО
М.В. Чертопруд
NB! Писано популярно;
опубликовано как статья в альманахе «Подмосковный летописец»,
2005г.
Лес и его сущность.
Рассматривая Московскую область на топографической карте,
видишь ее пестрой. Небольшие поля, перелески, поселки, дороги и речки
цепляются друг за друга, образуя мелкую сложную мозаику. Здесь издавна
живут люди, так им удобнее. И вдруг – стоп. Взгляд упирается в
компактное зеленое пятно. И снизу, у железной дороги, подпись –
Лесодолгоруково. Здесь находится один из крупнейших сплошных лесных
массивов области. Для компактности мы будем называть его просто Лес.
Это Дальнее Подмосковье – от Москвы почти сто километров на
запад, по Рижской дороге. Здесь, прямо посреди Леса, стыкуются границы
Истринского, Волоколамского и Клинского районов. Границы вообще
часто проходят по местам безлюдным. Разные страны традиционно
отделяют себя друг от друга большими реками, горными хребтами,
горячими пустынями. А районы… районы в средней полосе обычно
граничат через лес.
Природа здесь своеобразная, но начнем издалека. Когда-то,
несколько тысяч лет назад, в пору великих холодов, приполз в наши края с
севера ледник и пригреб перед собой, как бульдозер, огромный вал грунта
– целую гору глины пополам с камнями; это называется морена. Приполз и
остановился, а потом постепенно растаял. А гора осталась. Теперь она
зовется Московская моренная возвышенность. Грядой протянулась она с
запада на восток от Волоколамска до Александрова. На север с нее реки
текут в Верхнюю Волгу, на юг – в Москву-реку и Оку. Почвы тут
суглинистые, пахать их тяжело, а лес растет хорошо. Но не всякий – а, в
основном, еловый, с большой долей березы и осины. В примеси
встречаются широколиственные породы – дуб, клен, липа и даже редкий в
наших краях ясень. Вдоль ручьев по склонам растет местами вяз, а сырое
дно оврагов зарастает ольхой. Сосну встретишь редко-редко. Сосна
привыкла зарываться корнями глубоко в грунт, ей хорошо не песчаных
грунтах, в Мещере. Елке – наоборот.
Где глинистая почва – там и грязь по колено. Вода в грунт не
просачивается, застаивается лужами, а потом стекает по поверхности.
Благо, морена оказалась не особенно широкая, вода нашла куда стекать,
появились ручьи и накопали себе в лесу оврагов. Сеть оврагов пронизала
морену и спустила воду. Получилось хитро: на самом верху, на
водоразделах, в середине морены, ручьи совсем еще хилые, овраги мелкие,
плоско и самая грязь; а пониже, к краям гряды, ручьи разгоняются, овраги
глубокие и вся вода в них быстро уходит – там почти сухо.
2
Так сухо, как в песчаном сосновом бору, здесь не бывает никогда.
Повсюду – сумрак: то от здоровенных елей, то от густых кустарников, то
от склонившегося клена, то от высокой, в рост человека, травы. Лесная
подстилка не просыхает даже жарким летом. Зато и лесных пожаров здесь
практически не бывает. Весь лес соткан из мелких контрастов: вот
ныряешь в густые, рядами, еловые посадки – и тут же выныриваешь на
уютную полянку под раскидистым орешником, а там – разреженный
осинник поверх сплошного бурелома из старых елей, а за ним, если
пробраться – глубокий овраг, на дне его – ольха, таволга и крапива выше
головы… ну, и так далее.
Лес и человек.
Недавняя история поселений человека в массиве весьма
показательна. В середине двадцатого, теперь уже прошлого, века в Лес со
всех сторон вгрызались поля, а на них стояли деревни; всего около
десятка, теперь уже и названий их не найдешь. А потом люди ушли… и
лет двадцать назад внутри Леса остались только две деревушки со стороны
железной дороги – Федоровка и Шаблыкино. Поля, не нужные никому,
заросли молодыми березками. Но вырасти эти березки не успели – пришли
девяностые годы, и повсюду стали появляться новые садовые участки. Не
успевшие зарасти поля снова стали полями – на краткий миг, и тут же
затянулись заборами, дощатыми домиками и саженцами яблонь – от
опушки до опушки. Дачный процесс пошел и дальше – несколько поселков
выросли уже на исконной территории Леса, на вырубках. Но таких
оказалось немного – в целом Лес сохранился.
Казалось бы, почему районы граничат по лесам – это бросовые
земли, людям не нужные, вот и оказались на отшибе. Но не совсем так. Лес
люди пилят, для самых разных нужд, много и жадно. И не смотрите, что на
картах Лес прорисован сплошным зеленым массивом – неправда это. На
самом деле, там, внутри, тоже мозаика – мозаика зарастающих вырубок.
Примерно половину участков вопринимаешь как лесные – здесь деревья
уже стоят в полный рост; на других – подрост, кусты или просто пни
проглядывают сквозь бурьян. А девственного леса нет. Если бы ему
постоять спокойно лет пятьсот, здесь, может, дубрава бы выросла. Но не
вырастает; в лучшем случае – столетние елки встретишь.
Землепользование люди ведут хитро. Если смотришь на Лес с
внешней опушки (например, с южной – проезжая по Волоколамскому
шоссе) – никаких вырубок не видишь, еловый массив встает стеной;
только дороги грязные куда-то ныряют. А занырнешь туда за ними – и
видишь решето: вырубки большие, маленькие и средние, старые и новые,
друг на друга громоздятся. Лучше всего старый лес сохраняется между
крупных оврагов, по причине чисто технической – оттуда его вывозить
неудобно. Так что не только лес сохраняет ручьи – и наоборот бывает. А в
середине массива, где граница всех районов и лесничеств – дыры самые
3
большие, километрами. То ли там земля считается ничья, то ли оврагов
меньше…
Впрочем, вырубка – явление динамичное. Вот она пугает свежей
пустотой – кусок такого знакомого Леса безжалостно сравняли с землей,
лучшие стволы обсучковали и увезли, а все остальное свалили в кучи и
сожгли, или так – бросили. В размазанной тракторами грязи немедленно
проступают лужи – Лес ведь выкачивал из грунта и испарял массу влаги, а
теперь – она стоит на земле. По углам вырубки, как надгробные таблички,
стоят свежие столбики с пометкой «ЛВР», с указанием года и масштаба
бедствия, в гектарах. Лесовосстановительные работы проведены,
называется.
И действительно, если присмотреться, можно заметить в грязи
между старых пней всходы молодых, насеянных рядами, елочек. Их,
правда, тут же закрывает бурно разрастающееся высокотравье, во главе с
иван-чаем, а где пониже – с крапивой. Не везде вообще эти елочки
выживут; сыро им. Чаще поверх и вместо них бодро вытягиваются
молодые березки, осинки, ивы, а иногда, неожиданно обгоняя всех и
нависая сверху, разрастается орешник. Но так или иначе – уже лет через
десять с опушки не увидишь ни пней, ни другой опушки – все заслоняет
молодой подрост. Интересно, что эти земли теперь надолго выпадают из
внимания леспромхозов, и никто туда не суется. Вот там-то самая глушь и
есть.
Перемещаться по Лесу бывает нелегко, даже пешком.
Пронизывающие Лес дороги – лесовозные, для других пользователей не
предназначенные. Как говорится – самые глубокие в мире. Пока свежие, на
них грязи выше сапог, когда зарастают – лужи по колено. Часто удобнее
бывает их обходить. Зато, кроме них, есть еще квартальные просеки –
прямые, нарезающие лес на почти ровные квадраты километровой
ширины. На пересечениях просек – квартальные столбики указывают
номера соседних лесных квадратов. Эту систему вводят лесничества – для
порядка. Некоторые из квартальных просек регулярно чистят, и ходить по
ним почти удобно; другие – так заросли, что перейдешь и не заметишь.
Многие натоптаны кабаньими тропками. Другие тропинки диких свиней
разбегаются по Лесу во все стороны; откуда и куда они ведут – сразу и не
разберешься.
Есть у Леса и свои проблемы, не связанные с человеком. Последнее
десятилетие для подмосковных лесов ознаменовалось хищническим
нападением маленького бурого жучка – короеда-типографа. Он нападает, в
основном, на крупные елки и живет под корой, выгрызая там причудливые
ходы. Ходы ходами, а елка скоро сохнет. И по всему региону пошло
вымирание старых ельников. Не обошло оно и Лес. Это довольно жуткие
места – здоровенные ели стоят сухие, мертвые, осыпав все вокруг
побуревшими хвоинками. Через слой мертвой хвои даже трава не сразу
прорастает. А еще такие елки легко валятся ветром. В последние годы
случилось под Москвой несколько ураганов. В городах побило рекламные
4
щиты и стекла, а в лесах – десятками полетели наземь пораженные
короедом ели – друг на друга, увлекая собой все соседние деревья. В Лесу
появились целые гектары сплошных буреломов – ни зверю не пройти
(разве куница проберется стволами), ни танку не проехать, а человеку и
соваться нечего. Даже лесовозные дороги обходят такие места стороной.
Звери и птицы.
Конечно, какой лес без диких зверей. Проведя в Лесу пару дней,
обычно какого-нибудь зверя да встретишь. Лося, например, или кабана. С
лосем все понятно – как он тебя обнаружит, бежит вдаль, и не догонишь. С
кабаном может оказаться интереснее. Бывало, бродишь по старой вырубке,
рвешь орехи с кустов и слышишь – вокруг затрещало, зафыркало что-то.
Это, значит, свиное семейство спугнул. И тут выходит на тебя
здоровенный хряк, останавливается шагах в пятнадцати и – не убегает,
смотрит. Ого, думаешь. Ну, тут, вероятно, каждый по-своему думает. А
ему только того и надо – он на страже общественной безопасности стоит,
пока его семейство, потрескивая, убирается восвояси. Он с полминуты так
постоит (треск в кустах тем временем затихает вдали); потом
разворачивается и уходит следом. Не есть же он тебя пришел. А если
одиночный кабан попадется – улетает в кусты, как торпеда. Все-таки на
них здесь охотятся.
Лисицы, зайцы встречаются иногда. По краям больших оврагов
изредка живут в огромных норах барсуки. Нора барсука – явление
долговременное, но является ареной постоянной борьбы. Люди охотятся
на барсуков, раскапывают норы прямоугольными колодцами; кого-то,
наверное, им удается добыть. Но недобитые барсуки появляются снова,
нора обновляется и не пустует… до следующей охоты.
Птиц много; всех и не упомнишь. Если идти по Лесу не торопясь,
держа глаза и уши открытыми, постоянно кого-нибудь замечаешь – то стая
синиц пищит с деревьев, то тетерка снимется, хлопая крыльями, то тонко
крикнет канюк, летая над вырубкой, то кедровки затрещат на весь лес… Да
так во всяком лесу, на самом деле. Если, конечно, ломиться второпях, как
танк, можно и ничего не заметить.
Жизнь в воде.
Каждый лес – хранилище своеобразных водоемов. Наш Лес,
расположившийся на водораздельной морене, не несет озер и обширных
болот, не пронизан мощными реками. Он славен своими ручьями. Здесь их
десятки, больших и малых. Берут они начало в каждой болотистой лощине,
вбирают воду ближайших луж, потом углубляются в овраги и начинают
подпитываться родничками. Тем и живут. Из возвышенного (но
заболоченного) центра Леса ручьи растекаются веером, во все стороны.
Потом, на краях массива, они снова соединяются, образуя три небольшие
реки. Нудоль, стекающая на северо-восток, становится потом основным
притоком Истринского водохранилища; Большая Сестра уходит на северо-
5
запад, в Ламу, а Разварня – на юг, в Гряду и Озерну. Снова встретятся их
воды нескоро – в Нижнем Новгороде, где Ока (принимающая воды Нудоли
и Разварни) впадет в Волгу, несущую воды Ламы.
Жизнь в ручьях, на первый взгляд, незаметна – поскольку мелка. Но,
присмотревшись (а лучше – вынув из воды и перевернув любой камень),
можно увидеть многое. На каждом камне сидит, ползает и бегает
несколько десятков разных беспозвоночных животных, размером
сантиметров до двух. Они соскребают с его поверхности
микроскопические диатомовые водоросли, грызут на кусочки и едят
старый древесный опад, фильтруют взвеси из воды и понемногу охотятся
друг на друга. В основном это личинки насекомых – поденок, веснянок,
ручейников, комаров и мошек. Они не всю жизнь живут в воде – однажды
летом наступает момент, когда личинки созревают и вылетают на воздух,
ненадолго перейдя во взрослую стадию. На долю взрослых у насекомых
достается самое интересное – расселение, спаривание и размножение
(откладка яиц); зато дети их (личинки) умеют питаться, расти, зимовать
под водой и живут гораздо дольше – обычно почти год, до следующего
лета.
Иногда, впрочем, под камнем уже не ползает поденок, зато из-под
него выглядывает усатая морда маленькой рыбки – гольца. Голец круглый
год живет в местных ручьях, даже когда они иссыхают до почти
непроточной череды лужиц. А в толще воды шныряет другая ручьевая
рыбка – гольян. Оба они едва достигают размера с палец и едва ли
пригодны для ловли хотя бы на удочку, поэтому люди о них, как правило,
даже не подозревают. А сами питаются личинками насекомых, каких
удастся добыть (у насекомых на этом месте свои приемы – ручейники
прячутся в подвижные трубчатые домики, поденки и веснянки – в щели
между камнями, а личинки комаров-хирономид – в толщу водорослевых
обрастаний).
Все это творится, пока в ручье не поселился самый крупный его
житель – речной бобр. Про бобра нужно сказать особо. Живут бобры
заметно, мех у них ценный, охотиться на них просто – поэтому еще в
девятнадцатом веке почти всех бобров Подмосковья (и многих других
регионов тоже) люди истребили. А потом, как водится, подумали и решили
охранять. Долгое время эта охрана не приводила ни к чему – бобра не
было, и сама культура охоты на него канула в Лету. А потом, постепенно,
стал он появляться и тихонько распространяться по малым рекам.
Появились бобровые заказники, но надобность в них скоро отпала –
численность бобров в регионе стала расти быстро и решительно. За
последние двадцать лет бобры освоили до трети малых рек и ручьев
области и продолжают расселяться, почти не боясь человека и проникая (в
Лосином острове) даже в черту Москвы.
Бобр умеет видоизменять местность. Не так эффективно, как
человек, но вполне серьезно. Просто ручей, струящийся по камешкам,
бобру неудобен – ему нужно хотя бы полметра глубины, чтобы плавать,
6
иметь подводные норы и подводные запасы пищи (даже зимой). Поэтому,
поселяясь на новом месте, бобр первым делом перегораживает овраг
плотиной – сначала небольшой, через русло ручья, потом все шире,
выше… вместо журчащего ручья получается мелководный пруд от склона
до склона, из которого торчат быстро засыхающие кусты и деревья. Их
бобры валят и едят; потом, подгрызаемые свирепым зверем бобром, в пруд
летят деревья со склонов. В первую очередь бобры сводят осину и ольху,
затем – березу, но иногда даже и ель. Когда лес вокруг пруда кончается
(или даже раньше, ведь семья растет!), появляется новая плотина – выше
или ниже по течению, модифицируя следующий участок ручья. В
бобровом идеале, весь водоток становится каскадом прудов, разделенных
плотинами. Сами они роют в высоких берегах норы с подводными
входами; и только если высоких берегов нет, создают круглые хатки.
В нашем Лесу бобры появились недавно – в конце девяностых, и
пока освоили немногие ручьи. Но, похоже, будущее за ними. Хорошо это
или плохо – дело вкуса, но местность меняется. Говорят, до появления
человека бобров в Европе было еще в несколько раз больше, чем сегодня,
и все малые водотоки были бобровыми.
Еще нашему Лесу присущи большие, глинистые, долгоживущие, во
всех отношениях замечательные лужи. От эфемерных ливневых луж на
городском асфальте они отличаются, примерно, как вертолет от
велосипеда. В них кипит жизнь. Например, именно здесь весной выводится
масса кровососущих комаров; потом они все лето будут отравлять жизнь
всякому, кто соберется побродить по Лесу на досуге. На личинок комаров
охотятся из засады крупные, глазастые личинки стрекоз-коромысел; а уже
вылетевшие взрослые стрекозы хватают в воздухе над вырубками
взрослых комаров. Шныряют повсюду, охотясь на планктонных рачков,
мелкие черные жуки-плавунцы. По молодому камышу и старому опаду
ползают улитки – прудовики и катушки. В ходе лета лужа постепенно
мелеет, а сверху ее затягивает сплошным покрывалом ряска. Под ряской
темновато и душно (водоросли не могут фотосинтезировать, и в воде не
хватает кислорода), но обитатели луж смогли приспособитьься и к этому
горю. Даже если зимой лужа промерзнет, многие из них выживут,
зарывшись в непромерзающую донную грязь.
Берега луж изрыты и истоптаны раздвоенными копытами – здесь
пьют и пасутся кабаны, и не только они.
Времена года.
Сезоны везде одни и те же, но означают они в каждом месте что-то
свое. Вот зима. Вся мелочь попряталась по щелям, кусты пригнулись под
снежными шапками, ручьи еле видны, и лужи замерзли. И тут начинается
пик активности человека – идут в Лес трактора, закладываются новые
вырубки, а по квартальным просекам разъезжают охотники – кто на
лыжах, кто на гусеничном снегоходе. Техника легко догоняет вязнущего в
снегу зверя, а лес зимой полупрозрачный, и скрыться негде. Кабаны и лоси
7
отсиживаются по зарослям кустарника, их тропы уходят с квартальных
просек и пересекают их опасливо, под прямым углом.
Зима в Лесу продолжается намного дольше, чем в Москве – обычно
до конца марта, а иногда и апреля. На проспектах уже тюльпаны
зацветают, а здесь – еще снега по колено. Но к маю ситуация все равно
переворачивается – настает такое тепло, что снег в несколько дней
скатывается в овраги и уплывает восвояси. Больших половодий, где дед
Мазай зайцев спасал, не возникает – по крутым оврагам вода уходит
быстро, не застаиваясь и не затопляя лес. Из ручьев вымывается
гниловатый осенний опад, да бобры, вероятно, ругаются, починяя
размытые паводком плотины. А лес, еще прозрачный, наполняется пением
зябликов и пестрит цветами. Где посуше, цветут медуница и ветреница,
ближе к ручьям – хохлатка и чистяк, совсем в сырости – калужница и
селезеночник; вся эта компания успевает зацвести и отцвести, пока ее
видно, пока Лес не оделся листьями и травой.
Весна проходит быстро. К июню Лес зеленеет, теряет прозрачность,
по вырубкам и заболоченностям встает высокая трава, а из луж в массе
вылетают комары. Пробираясь через пышную зелень пополам со старым
буреломом, часто слышишь близкий треск, писк и прочие лесные звуки…
но не видно сквозь листву ничего. Лес углублен в свои дела; все живое
занято своим бытом и размножением, а чужим лучше и не соваться.
В сентябре, если он выдается сырой и теплый, все овраги, за ними и
водоразделы, и даже склоны зарастают свежими опятами. А комары уже
сошли; вместо них появляются ползучие, но почти не кусачие плоские
мушки-гиппобоски (в народе – лосиные вши). Вот теперь, невзирая на
дождь и высокую крапиву, в лес ломятся с электричек люди. Грибники.
Обычно они побаиваются массива и держатся невдалеке от дорог,
большими группами, оживленно аукаясь; грибов хватает на всех.
Некоторые, впрочем, забредают глубоко, путаются в буреломе, теряют
ориентацию и выходят на опушку, весьма впечатленные.