Рассказы о деревьях

Ю.А. КРУТОГОРОВ
Рассказы о деревьях
Обыкновенная береза
Береза, березынька,
Береза кудрявая,
Стоишь ты, березынька,
Посередь долинушки.
Народная песня
Доброе дерево
Кого березой удивишь? Это дерево настолько привычно, что мы порой и не замечаем его. Выгляни
из окна в городе ли, деревне – всюду березу увидишь: белоногую, в зеленой листве, такую
знакомую. Постоянный спутник нашей жизни. То ли дело породы, о которых поведал американский
дендролог Э.Меннинджер в своей книге «Причудливые деревья». От одних названий дух
замирает: «взбесившиеся корни», «двухголовые чудовища», «деревья-призраки». Жаркое дыхание
джунглей, опасные тропы саванны так и будоражат кровь, манят приключениями. Кого после этого
поразишь рассказом о скромной нашей березе?
И знаете, как-то стало обидно за березу. Я вспомнил, как в одном из своих писем Александр
Сергеевич Пушкин писал: «Мы переехали горы, и первый предмет, поразивший меня, была
береза, северная береза. Сердце мое сжалось».
Как много этим сказано! Сколько же в ней прелести, неотделимой от природы нашего Отечества!
Радостное, нарядное дерево. Оно забрало в свое одеяние два главных цвета русской природы:
зелень лугов и белизну заснеженных полей. И как цвета эти ей к лицу!
Еще береза добра к людям. В стародавние времена люди ее нарекли деревом четырех дел:
первое дело – мир освещать, второе – чистоту соблюдать, третье – крик утишать, четвертое –
больных исцелять. Самая светлая – березовая лучина. Березовый веник в бане чистоту соблюдал.
Скрип телеги утишался березовым дегтем. От всяких хворей лечил настой из березовых почек.
Какое родное, теплое дерево!
Это целый род – в нем 140 видов, и более половины из них растет в нашей стране.
Да, березу везде встретишь, вернее, самых распространенных ее представителей – березу
повислую и березу пушистую. На первый взгляд их не различишь: сестры родные. Но это не так.
Присмотримся внимательнее – и увидим массу отличий. Право же, любителям природы не лишне
знать, чем отличаются друг от друга эти два вида.
Листья березы повислой по форме напоминают треугольник, к вершине они вытянуты, сверху
матовые, несколько шероховатые.
Листья березы пушистой округлые, сверху гладкие, даже несколько поблескивают.
Ну что общего, кроме цвета? Так же разнятся между собой, как угол и овал.
А взять молодые ветки. У березы повислой они сплошь покрыты смолистыми бородавочками. У
березы же пушистой никаких тебе бородавок. Ветки одеты в бархатные волоски.
Рассмотрите как-нибудь на досуге две ветки – легко в этом сами убедитесь. И невольно удивитесь
маленькому и неожиданному для себя открытию.
То же можно сказать и о березовой одежде. Кора березы повислой в нижней части ствола
разрисована продольными трещинами, а у березы пушистой никаких продольных трещин и в
помине нет.
Никогда не забуду удивленных глаз одного моего юного друга, когда мы бродили по березовой
чаще и открывали эти не бросающиеся сразу в глаза приметы:
– Я думал: береза и береза, – говорил мой юный друг. – А тут просто как два разных дерева.
И я был рад, что теперь он будет ходить по лесу не зевакой, а человеком, который умеет видеть,
наблюдать, сопоставлять.
Никакая другая порода не распространена так в нашей стране, как береза. Она завладела всеми
широтами. Ее недаром в науке называют деревом-пионером, она первая осваивает широкие
пространства. И уже за березой идут другие деревья. Березовыми тропами шагала тайга на
дальний север и восток – за Полярный круг, за кручи Сихотэ-Алиня. Лучше самой подробной карты
береза своими именами рассказывает о местах своего обитания: иркутская береза, киргизская
береза, маньчжурская береза, байкальская, памирская, алтайская, туркестанская, даурская...
Названия говорят не только о географической прописке березы, но и о ее особенностях:
широколистная, большелистная, извилистая, изогнутая, мелколистная, ребристая, кустарниковая,
низкорослая, тощая, карликовая. А еще люди нарекли ее белоствольной красавицей-невестой,
красавицей, веселкой... Это о ней песни:
Во поле березонька стояла,
Во поле кудрявая стояла...
Ты не радуйся,
Дуб с горькою осиною,
Ты радуйся, белая береза...
К тебе девицы идут,
К тебе красные идут...
Это о ней стихи Афанасия Фета:
Под оскудевшим солнцем,
Осенней, позднею порой,
Их каждый лист блестит червонцем
Над серебристою корой.
Нет в нашей стране дерева, которое бы так сроднилось с людьми. Знаете ли вы, как много имен
ученых и путешественников присвоено березе?
Береза Шмидта, береза Прохорова, береза Сапожникова, береза Келлера, береза Медведева,
береза Эрмана, береза Гмелина, береза Миддендорфа.
Что ни вид – страничка истории, судьба...
Рассказ о двух экспедициях
14 ноября 1842 г. из Петербурга в район Таймыра, в Восточную Сибирь, отправлялась экспедиция
географа, ботаника, зоолога Александра Федоровича Миддендорфа. Предстояло пройти по
местам, открытым замечательными землепроходцами братьями Лаптевыми и Хабаровым.
Экспедицию отрядила в дорогу Академия наук.
Вот уже более ста лет, начиная с первой четверти XVIII в., продолжается открытие Сибири.
Интерес к ней не ослабевает с годами. Напротив, Петербургская Академия наук, точно заглядывая
далеко вперед, в наши дни, руководствуясь ломоносовским предвидением, что благополучие
России будет прирастать Сибирью, пытается всесторонне познать эту часть материка, навести
мосты к ней. И одна экспедиция за другой прочерчивает по сибирским просторам свои
бесконечные «параллели».
И чем больше становится известно о Сибири, тем пытливее и шире наука о ней, своеобразная
сибириада, тем чаще географы, зоологи, ботаники, минералоги заявляют о своем желании
отправиться в путешествие «навстречу солнцу». Конечно, в таком стремлении много от романтики,
которая во все времена одинаково владеет сердцами первооткрывателей, но есть в нем и та
научная одержимость, без которой немыслим любой поиск.
Сибирь трудно отдает свои тайны. Она предлагает путешественникам невиданные по
протяженности расстояния, заметает дороги штормовыми метелями, раскаляет воздух
обжигающими морозами, выставляет наперекор людям неисчислимые болота, а географы,
ботаники, зоологи преодолевают сопротивление Сибири, «одомашнивают» ее.
Великие энтузиасты великой цели...
Именно таким был Миддендорф.
Я читаю путевые записи Александра Федоровича страницу за
страницей и живо представляю себе этого сильного
тридцатилетнего человека.
Через три года Миддендорф вернется в столицу, увенчанный
славой, а пока санный возок мчит его по безлюдному
сибирскому тракту.
И вот тут я замечаю в его записях одну вещь: ориентиром,
спутником в продвижении на восток для Александра
Федоровича была... береза.
Его интересует, как уживается береза с сосной, елью, пихтой,
он радуется тому, что в Барабинской степи береза взяла верх
над другими породами. Позже, у берегов Енисея, он вновь
запишет: «Возок, словно наперегонки, бежит с березками».
Ботаник, природовед Александр Федорович отмечает, как
береза, перевалив через Урал, меняется, обретает характер
сибирячки. Он сравнивает северянку – березу пушистую – с
южанкой – березой повислой. У первой ветви больше вверх
приподняты, кора у основания черноватая. У южанки ветви,
особенно нижние, горизонтальные, кора по большей части
белая. Северянка как бы отталкивается ветвями от ледяного
наста: трещины толстой коры затвердели, кора, как грубые
варежки, согревает ствол.
Позднее, ближе к концу путешествия, Миддендорф заметит: «Климат дальнего севера принудил к
погибели всякую древесную растительность». Как же его радует встреча в этих глухих, нехоженых
местах с каменной березой! «Лес этой березы так крепок, что наша обыкновенная береза в
сравнении с нею показалась мне мягкою».
О березе каменной знали в ту пору немного. Миддендорф подробно описал этот вид, он отметил,
что на ней «береста растрескивается на тонкие, как почтовая бумага, лоскутки, которые, отделяясь
от коры, придают ей, даже на мелких ветвях, блеск шелка...»
Он собирает коллекции, гербарии, его дневник подробен, как судовой журнал.
На берегах Таймырского озера Александр Федорович тяжело захворал. Он не мог двигаться.
Передав двум спутникам все документы и находки, он приказывает:
– Идите дальше. Отыщите стоянку – пришлите ко мне тунгусов. Нет – сами спасайтесь...
– Помилуйте, Александр Федорович, не можем бросить мы вас.
– Находки и записи, которые вы спасете, – ценнее моей жизни.
Он тверд, спорить бесполезно.
Миддендорф остается один в снежной пустыне. Укрывается от стужи в сугробе, питается сухим
бульоном, было у него немного спирта.
На девятнадцатые сутки, когда он был еле жив, подоспела помощь. Его спасли.
Рассказы о деревьях
Но он и не подумал домой возвращаться. В путь, в путь – в глубь Таймыра, к побережью Охотского
моря, в Якутию, в путь, в путь – пешком, на оленях, на собаках. Миддендорф изучал природу
вечной мерзлоты, записал наречия местных племен, сделал важнейшие ботанико-географические
наблюдения. И береза по-прежнему сопровождала его в путешествии. На берегу Охотского моря
он встретился с березой-незнакомкой. О ней не слышали ботаники. Красно-бурый ствол метра три
высотой, кора шелушится на старых ветках, листья ромбические. Его поразило, как живуче это
растение. Береза-незнакомка на вершине гольцов вздымает вверх ветви. На моховых болотах –
это низкий, почти стелющийся куст. В долинах ручьев обретает шаровидную форму.
Александр Федорович понятия не имел, к какому виду отнести новое дерево.
Мы теперь знаем, как оно называется: береза Миддендорфа. Так они породнились, и в этом
высшая справедливость истории науки.
А вот рассказ о березе, которая не носит имени человека, и это очень обидно. Будь моя воля, я бы
дал этому дереву имя Перфильева. Речь – о березовом стланце, карликовой березе, проникшей
глубже всех на север.
Надо сказать, что еще в начале века ученые имели весьма смутное представление о карликовой
березе. Знать-то о ней знали, но особого интереса не проявляли. Карликовая... Уже самим этим
названием ее отнесли в ряд второстепенных пород, неказистых, малопривлекательных.
Это была величайшая несправедливость. Нет в природе ничего непривлекательного и неказистого
– все пронизано соками жизни, все – малое и великое – соединено одним узлом земного бытия.
И вот вскоре после Великой Октябрьской революции к островам Ледовитого океана отправлялся в
арктический рейс пароход «Мурман». Вологодский ботаник И.А. Перфильев упросил руководителя
экспедиции взять его с собой. Растительность севера давно интересовала Перфильева, и, узнав
об экспедиции, он, как мальчишка, сбежал в Архангельск. Колгуев, Новая Земля!
Как же он мечтал отправиться туда!
Руководитель экспедиции не сразу согласился – списки членов экипажа были уже утверждены,
планы продуманы. И вот этот настырный вологжанин.
– Как зовут?
– Перфильев Иван Александрович.
– Ну а здоровье-то позволяет?
– Да, я...
– Ну ладно, ладно.
Долго ли, коротко ли – взяли на судно Перфильева.
На Колгуеве и Новой Земле ботаники раньше бывали, но далеко от берега никто не углублялся.
Колгуев же был освоен так мало, что позднее Иван Александрович отметит: существующие карты
острова соответствуют действительности в весьма отдаленной степени.
Белужья Губа, Малые Кармаклы, Маточкин Шар...
Медленно, трудно пробирался «Мурман» по стылым водам.
Торосы забили проходы из Баренцева в Карское море. Сплошные туманы. Промозглый воздух.
Стынь.
Ранним утром Перфильев спускается по сходням на берег, неторопливо идет в глубь острова.
Озерца, морошковые болота, каменистые гольцы – места эти иному покажутся унылыми,
безжизненными. Но для северянина Перфильева нет роднее и привычнее пейзажа.
Трудно идти, но он не ищет коротких дорог. Иногда, пишет он, «приходится делать более
зигзагообразный путь, дабы уловить наибольшее число растительных видов в данной местности».
Больше увидеть, глубже проникнуть в мир этой растительности – самый северный пост наших
лесов.
Карликовая березка – самая мужественная и стойкая среди своих зеленых сестер. Искривленный
ствол. Часто деревце пригибается к земле, стелется под шквальной яростью ветров. И не сдается.
Как не испытать чисто человеческого уважения к этому виду, точно превращенному злым
волшебником из стройной раскидистой красавицы березы в карлика!
Но ботаника Перфильева менее всего занимают подобные литературные сравнения. Его безмерно
поражает, что карликовая береза, как и другие деревья, образует гибриды. На тихой речке Пеше
он обнаруживает одну такую разновидность. Описывает ее. Дает находке латинское имя в честь
реки: Пешенсис. Клиновидные листочки с глубокими двойными зубцами, плодовые орешки
языковидные – это было ново. Листья жесткие, сверху темно-зеленые, снизу светлые.
Перфильев измеряет длину и диаметр сережек, берет пробы почвы. По его мнению, семена
занесены с материка. И Перфильев дивится чуду. Где-то в материковой тайге береза выпустила из
сережек стаю семян. И вот они оказались здесь, воздухоплаватели, а может быть, мореплаватели.
Позднее в своей книге «Материалы к флоре островов Новой Земли и Колгуева» Иван
Александрович с поразительной наблюдательностью естествоиспытателя расскажет обо всем
увиденном. Его коллекции станут ценностью университетских музеев, о нем будут писать как об
исследователе карликовой березы.
Я прочитал эту книжку в один присест. Она написана рукой одаренного человека и ученого. Изучая
карликовую березу, Иван Александрович совершил настоящий подвиг. Я преклоняю голову перед
этим смелым, одержимым человеком. Тяжелая болезнь поразила Перфильева в детстве –
костный туберкулез... Болезнь отняла ноги. И десятки километров по островам Арктики он
прошел... на костылях.
Теперь вы понимаете, почему руководитель экспедиции интересовался здоровьем Перфильева. И
вспомните еще раз, как он не щадил себя: «Приходится делать более зигзагообразный путь, дабы
уловить наибольшее число растительных видов...»
Будь моя воля, я бы присвоил северной нашей березе имя Ивана Александровича Перфильева.
Жил отважный капитан
Это был настоящий морской волк. Он объездил много стран, и походка у него была
раскачивающаяся – походка, выработанная морской качкой. Жилистый, сухопарый, точно
сработанный из морских узлов.
Судьба забросила его на Камчатку. В ту пору – двадцатые годы XIX в. – полной картины самого
восточного нашего краешка никто дать не мог.
И линия берегов представлялась не совсем ясной, и не все реки легли на карту, а про лес и
говорить нечего. Знания о нем были самые смутные.
Человек, о котором я рассказываю, не был ученым в прямом смысле слова. Но вдруг он
отправился в глубь полуострова, вверх по реке Камчатке, в малоизученные леса.
Я читаю страницу из его путевого дневника: «Ягода жимолости вкусная, сладкая. Темно-синяя,
продолговатая, покрытая сизоватым налетом, как на голубике. По снятии с ягоды верхней кожицы
явственно видно, что ягода разделена на две половинки, каждая половинка в темно-синей
оболочке...»
Не правда ли, так разве ботаник мог написать о растении? Мореплавателю куда ближе лоции,
подводные течения, направления ветров. Но в том-то и дело, что в этом человеке жили как бы две
половинки, тесно спаянные друг с другом.
Одна половинка принадлежала морскому ведомству, а в душе оставался он всю жизнь
натуралистом, человеком, который умел изумиться строению крошечной камчатской ягодки
жимолости или кустику бледно-розовых цветков таволги – степной березки, как называлось это
растение в местах его детства.
Нередко бывает, что истинное призвание спит в нас и вдруг обнаруживается неожиданно
неодолимой тягой к тому, что представляется в жизни главным. Так произошло и в судьбе Павла
Федоровича Кузмищева.
Его отец был морским офицером. Мальчику казалось, что нет ничего притягательнее моря, был
уверен – в морях его дороги. Корабельная служба, понятный язык океана, шорох снастей, гул
ветра в парусах, звонкие склянки – все это вошло в жизнь, а мечтал о другом, был ближе язык
ботаники – этой царственной науки о растениях.
И однажды сбылось... В 1826 г., к удивлению флотских друзей, Кузмищев отправляется на
Камчатку. Как истинный ботаник, уходит он в глубь полуострова, определяет границы хвойных
лесов, наносит на карту области преобладания лиственницы и ели. Полно, моряк ли это писал?
Вот строки из его дневника: «Хвойные начинаются верстах в двадцати ниже Верхне-Камчатска, на
половине расстояния между селом Милковым и острогом Киргаником. Далее, вниз по реке,
хвойный лес распространяется по обеим берегам до подошвы горных хребтов; не доходя с рекою
до моря, верст за сорок прекращается. Темные ели встречаются сначала редко, но потом гуще и
гуще... Эта ель русскому отрадно напоминает его родимые леса...»
Новые и новые «зеленые страницы» раскрываются перед натуралистом – теперь мы так, с полным
правом, назовем вчерашнего «морского волка».
Петербургские ботаники прочитают строки об удивительных растениях полуострова, например, о
кедровом стланике: «Толщиной не более как с руку, ветви его более дугообразны, чем прямы.
Сначала прижаты немного к земле и лежат на ней, вершинки же вздымаются прямо. Кедровник
растет кустами, так что по нескольку ветвей выходят из одного узла, как будто из посаженной
ореховой шишки...»
А какая досада слышится в словах, когда он сетует, что на Камчатке совсем нет сибирского кедра!
«Но, верю, он тут будет расти в соседстве ели и лиственницы. Кедр должен быть разведен,
условия есть. Нельзя не пожалеть, что человек не помогает природе».
Натуралист-ботаник увидит в дереве, неприметном кустарнике то, что отличает один вид от
другого. Но только острота зрения, наблюдательность мало что дадут. Необходимо быть
сведущим биологом, географом, лесоводом, чтобы чувствовать себя свободно в растительном
царстве, разобраться в его тайнах. Моряк Кузмищев описывал камчатский лес – шла ли речь о ели
или кедровнике, рябине или таволге, о черемухе или жимолости, стелющемся по скалам
багульнике или мрачной пихте – с таким поразительным всеведением, с такой точностью, что и
поныне его наблюдения не потеряли научной свежести.
Более чем о сорока видах деревьев и кустарников рассказал Павел Федорович Кузмищев в
«Лесном журнале» за 1836 г. Подумать только, статью мог читать Пушкин, который в то время
интересовался трудами одного из первых исследователей Камчатки Степана Петровича
Крашенинникова.
Рассказы о деревьях
Да, две страсти, «две половинки» жили в Кузмищеве до конца жизни.
Это было и тогда, когда он был назначен начальником морского порта в Астрахани.
Все свободное время этот человек в морской форме отдает неизлечимому пристрастию –
описывает заросли камыша по берегам Волги, культивирует шелковичные деревья, сажает
липовый лес. Возможности липы, противостояние этого дерева суховеям, ее дароносные свойства
– все это входит в круг его интересов.
Это было и тогда, когда Кузмищев получил распоряжение «состоять капитаном над Архангельским
портом».
Он всегда найдет время, чтобы уйти в тайгу.
Изучает корабельный лес, пишет работу о мачтовых деревьях. Сведущ как моряк и как ботаник.
Рядом с портом, как рассказывалось в тогдашней газете, Кузмищев «создает сад, в котором
собрал все роды деревьев и кустарников, свойственных северной полосе России».
Дендрологический сад возле Архангельска – один из первых северян-садов в нашей стране,
посаженный моряком, капитаном дальнего плавания, с подробным ботаническим реестром
каждого растения... Академия наук, Петербургский ботанический сад, Географическое общество,
Общество для поощрения лесного хозяйства обращаются к нему за советами, просят
консультаций. Капитан Кузмищев, как и подобает человеку его звания, пишет в ответ четкие, как
рапорта, отчеты о своих замыслах, исследованиях. «Наблюдения в Отечестве» – под таким
разделом печатаются его работы в «Лесном журнале».
Что же удивительного в том, что современники воздали должное трудам этого славного человека:
на карте Камчатки есть мыс Кузмищева. Так оценили своего товарища моряки. Не забыт Павел
Федорович и натуралистами – именем Кузмищева назван один из видов березы. Береза
Кузмищева... Вечный, как русский лес, памятник!
Крылатое племя
Что же делает березу деревом-пионером?
Береза удивительно неприхотлива к почвам. Ей все впору. Она приемлет почти любые жизненные
условия. Соленые почвы? Не беда. Малоплодородные? Укоренится и тут. Недостает влаги, сушь?
И с этим смирится, худо ли бедно, а смирится. Она и морозов не боится, в отличие, например, от
дуба. Такого и представить себе невозможно, чтобы на Колгуеве рос... карликовый дуб. Само
такое предположение кажется фантастичным. Да и сами названия березы звучат как вызов
природе: каменная, железная, шерстистая... Стойкий характер! Как говорится, голыми руками не
возьмешь.
Ни одно дерево не может сравниться с березой по обилию семян, их легкости, почти невесомости.
Семечко крошечное – в ней тайна стремительного распространения березы, ее умения шагать по
земле впереди всех других деревьев.
Вот он, этот продолговатый орешек, у меня на ладони. Всматриваюсь в него. Чем-то напоминает
семечко чечевицы. Орешек снабжен прозрачными перепончатыми крылышками. Летательным
аппаратом назвал один ученый березовое семя.
Подул ветер – полетело семечко, паря, словно планер, в воздушных струях. По дальности полета
орешек с двумя крылышками – чемпион среди всех других древесных семян. Так березняк сеет
будущий лес. Так шаг за шагом, десятилетие за десятилетием, век за веком шагает победно по
земле береза.
Дерево-пионер. Дерево, поставленное самой природой в первые ряды атакующих пустоши, гари,
выбитые пастбища, заброшенные земли. Мало того, дерево это прокладывает дорогу хвойным и
широколиственным. Вот что говорится о ней в «Лесном словаре» прошлого века: «Береза не
имеет нужды в тени других деревьев, меж тем как ствол полезен им своею тенью: ибо мы видим,
что под легкими ветвями березы возрастают дуб, бук, особенно хвойные деревья. По этой причине
береза служит надежною защитой вновь посеянному или посаженному лесу и уступает ему место
в то время, как он достигнет уже совершенной возмужалости и может сам составить полные
рощи...»
Какая благодарная роль выпала на долю нашей березы!
Береза – поводырь русского леса.
Так порадуемся же тому, что крошечный «летательный аппарат» вознес березу на высоту трех
тысяч метров в горные ущелья Алайского хребта, подвинул к пустыням Каракума, переправил
через ледяные струи Карских Ворот, заселил Полюс холода в Якутии, озеленил южные степи,
окольцевал побережье Байкала, наделил профессией верхолаза на склонах Казбека, поднял к
жерлам камчатских вулканов.
Не случайно в старину березе воздавали должные почести. В семик, праздник весны, девушки шли
в лес, завивали березу венками, «сестрились» – водили вокруг нее хоровод, как бы принимая
березу в сестры... Славный обычай! Береза достойна таких почестей.
И рассказ о ней я хочу закончить выдержкой из уже упомянутого мною «Лесного словаря», эта
характеристика не утратила своего значения и в наши дни: «Порода, долженствующая возбудить
особое внимание лесоводов, есть ОБЫКНОВЕННАЯ БЕРЕЗА, которою так обильны наши леса и
которая должна быть ЦЕНИМА ТЕМ БОЛЕЕ, что недостаток в лесе сделается ощутительнее...»
«Ай, во поле липонька...»
Каждая лесная порода по-своему близка человеку и по-своему любима, у каждого свои
пристрастия, свое очень личное восприятие природы.
Люди издавна как бы одомашнивали деревья, приписывали им разные свойства. Слагали о них
песни, стихи. И под липою водили деревенские веселые хороводы:
Ай, во поле липонька,
Под липою бел шатер...
Ее на Руси особо выделяли. Но относились к липе не только поэтически. По существу, без липы не
мыслил жизни ни один крестьянин. Один русский ученый даже писал, что славяне почитают липу
так же, как арабы пальму, а греки – оливковое дерево.
Отчего же липе отдавалось такое предпочтение? Что в ней привлекало сельского жителя? В
одном старом руководстве я прочитал такие слова: «Кора липы придает сей древесной породе
особенную цену и ничем не может быть заменена при употреблении. Во многих местностях России
из липовой коры приготовляют в больших количествах лубки, мочало, лыко. Лубки – на покрышку
домов, обивку саней, на лукошки, короба. Мочало – для кулей, циновок, рогож, веревок. Лыко на
плетение корзин, кузовов, изготовление сбруй и особенно на лапти. Ежегодное потребление
липового лаптя исчисляется почтенной цифрой – 500 млн пар».
Лыко, лубки, лапти... Понятия эти сегодня вышли из употребления и далеко не всякий знает, что
когда-то люди ходили в лес по лыко, как ходим нынче мы по грибы, по ягоды.
Вот это был промысел!
Весенней порой, когда деревья в самом соку, целыми деревнями уезжали в окрестные леса лыко
драть. И на сегодняшний день, и впрок. Да как же без лыка? Предмет первейшей необходимости.
Тут и детям, и взрослым работы хватало. Дерево надо ошкурить. Затем липовую кору, иначе
говоря луб, надо разобрать на два вида: луб и лыко. Лыко вымачивали в речках, лесных озерах.
Устраивались специальные водоемы – мочища. В них кору мочили. Держали кору в воде от шести
недель до трех месяцев.
От грубого, деревянистого слоя отделяли слой нижний, волокнистый, мягкий. Это и есть мочало.
Мочало отделялось от коры легко, как кожура от банана.
После этого мочало высушивали. Развешивали его на жердях. До первого мороза. По первому
санному следу – снова в лес, за готовым товаром. Из мочала плели кули, рогожи, снасти, сбруи,
словом, в крестьянском хозяйстве каждое лыко было в строку. Ничего не пропадало, все в дело
шло.
Ну а лыко, которое не вымачивали – сухой луб, тут же отвозили на подворье. Крыши крыть.
Отменная кровля – тепло держит, воду не пропускает. Сухой луб потому и назывался крышечным.
На мочальный луб подбирались липы в возрасте от 12 до 25 лет, а вот на лыко годились лишь
липки молоденькие, совсем детского возраста – от 3 до 5 лет. Мягкие свежие шкурки как бы самой
природой созданы для плетения лаптей. Три липки – как раз на одну пару.
«Сосна кормит, липа обувает» – вот как говорили. И это очень верно. Действительно, в старину
лапти для крестьянина были обувью поистине незаменимой, на каждый день и на любой сезон.
Летом прохладны, зимой теплы.
И древесина липы тоже ценилась высоко. Конечно, она не так прочна, как, скажем, дубовая или
лиственничная. Однако и в липовой доске есть свои преимущества и выгоды. Бани, например, из
липы строили. Пар в таких банях легкий, душистый, вольный, медком попахивает.
Деревянные части гармони и сегодня делают из липы. Дощечка у нее поет! А посуда? И простая, и
с золотой хохломской росписью. Податливая у липы древесина, мягкая, послушна острию ножа
или резцу. Вырезай что угодно без особых усилий. Конечно, если руки у тебя умелые и голова с
фантазией.
Вот такое это дерево: теплое, легкое, поющее.
Ну а теперь поглядим на липу глазами ботаников и
дендрологов.
Род липы включает в себя сорок видов.
Самый распространенный в нашей стране вид – липа
мелколистная, или сердцевидная. Тут все и сказано об
особенностях дерева: размером лист невелик, а формой
напоминает сердечко. Оттого и дали этому виду такое
изящное название.
У старых лип громадные сучья широко в стороны раскиданы.
Когда ветви густо покрываются листьями, дерево напоминает
шатер. У долго поживших лип внушительный ствол.
История сохранила нам немало рассказов о липах. Так, в
старинных немецких документах упоминается липа, что росла
возле германского города Вюртемберга. Она была так велика,
так разрослась, что ее нижние ветви сначала поддерживались
шестьюдесятью, а затем и двумястами столбами. Почиталась.
И еще об одной липе рассказывалось – дупло ее было так
просторно, что через него можно было проехать верхом на
лошади.
А в Киеве до сих пор сохранилась липа, возраст которой
приближается к тысяче годам. Не князья ли Киевской Руси сажали это славное и почтенное
дерево? Ни время его не взяло, ни дупла не одолели.
О дуплах я упомянул не случайно. Липа, как никакое другое дерево, подвержено, как говорится,
дуплистости. Это ее свойство тоже не осталось без внимания. Срубали старое дерево, а дупло
приспосабливали к хозяйству. Чего ж добру пропадать? Во многих крестьянских домах можно
было увидеть кадки-дуплянки. И под мед годится такая кадка, и под квашню для хлеба. А если
форма у срезанного дупла удлиненная – вот тебе и корыто.
Рассказы о деревьях
Но это все о практической пользе липы. Вообще же липа во всех смыслах хороша. Ни одна
парковая или садовая аллея не обходилась без нее. Да кто ж из нас не любовался такими
чудными аллеями? Особенно хорошо сохранились они в Спасском-Лутовинове, в усадьбе Ивана
Сергеевича Тургенева; в толстовской Ясной Поляне, во множестве старинных усадеб.
«Да, прекрасное дерево – старая липа, – писал Тургенев. – Лист на ней мелкий, могучие сучья
широко раскинулись во все стороны, вечная тень под ними...»
Мы же, в свою очередь, уточним: это сказано о липе мелколистной!
Она достаточно широко распространена у нас в стране. Кто хочет подробнее знать о «прописке»
липы, возьмите географическую карту. Европейская часть России. Северная граница липовых
насаждений проходит у Ладожского и Онежского озер. Затем пересекает Северную Двину у устья
реки Ваги. Через север тянется липа к Уральскому хребту. Перешагивает Урал – и к Тобольску,
оттуда – на восток, к городу Таре. Отсюда липа поворачивает на юго-запад, идет через северную
часть степей к Уралу. Ну а в европейской части страны вместе с дубом (липа его неизменная
спутница) продвигается далеко на юг. Даже в Крыму и на Кавказе встречается. В Татарии и
Башкирии липа образует чистые древостои – липняки. Но вообще же липа чаще входит в состав
смешанных лесов. Вот отчего некоторые специалисты считают липу породой второстепенной.
Возможно, так оно и есть.
Зато липа обладает свойством совершенно замечательным, я бы сказал, бесценным. Это едва ли
не самая-самая почвозащитная порода. Да, она в смешанных лесах неизменная спутница дуба,
ясеня, сосны. Это так. Но – спутница незаменимая, верная, преданная. Ее особый дар, если так
можно сказать про дерево, в том, что она обогащает опавшей листвой лесную почву, создает
ценнейший перегной. Липа не так светолюбива, как ее спутники, переносит любое затенение.
Светолюбивые породы растут быстрее и быстрее изреживаются. Сосна или ель образуют под
собой плотную хвойную подстилку. А почве дышать надо, у нее должен быть свой кислородный
режим. Вот тут без нашей липы никуда не денешься – она опавшей листвой почву улучшает, дает
ей необходимое плодородие. В листьях липы много азотистых соединений, минеральных солей.
Все это, вместе взятое помогает образованию в почве соединений азота – важнейшего носителя
жизни. Больше азота в органическом веществе лесной почвы – здоровее и полновеснее лес.
Так, в качестве подлеска «второстепенная липа» становится воспитательницей и, если хотите,
кормилицей сосен, елей, дубов. Вот какую важную роль в смешанных лесах выполняет поросль
липы, и народ это выразил в такой поговорке: «Лес по дереву не плачет, а по поросли сохнет».
Разглядим же липу поближе, повнимательнее.
Крошечный липовый росток резко отличается от всходов всех других лиственных деревьев.
Присмотритесь. У всех всходов семядоли имеют цельные края, а у липы – вырезные. Весной липа
одевается в зеленый наряд достаточно поздно, недели через две после того, как зазеленеет
береза. Цветет в июне–июле. Оттого в старину месяц июль назывался по имени липы – «липень».
В липовом цветочке – пять зеленых листиков чашечки, пять бледно-желтых лепестков венчика.
Каждый цветок сидит на отдельной короткой ножке. Все вместе соединяются в одну цветоносную
ножку. Это и есть соцветие – щиток.
На них-то и летят пчелы. На медовый аромат! И не ошибаются: в нектаре липового цвета много
глюкозы, сахара.
Я как-то поинтересовался, сколько же может дать меда гектар леса с липой.
– А по-разному, – сказали мне. – И килограммов шестьсот меда-липовца, и до тонны...
Постепенно каждый оплодотворенный пестик превращается в плод-орешек. Орешки созревают к
концу осени, примерно в октябре. Листья уже опали, а орешки-плоды висят как ни в чем не бывало
на дереве.
Отчего так поздно цветет липа? А дело в том, что дерево образует цветки не на ветвях прошлых
лет, а на веточках, выросших в этом году.
Липа и медком угостит, и еще многим одарит. Сушеные цветки дерева используются в народной
медицине. Отвары и настои из них – настоящие целители. Простудился – тут тебе липа
непременно поможет. Отваром из липовых листьев полезно полоскать горло при ангине.
Большой жизненной силой обладает и сама липа. Обрежет садовник ее вершинку, придаст дереву
форму шара, конуса – и тотчас же из запасных спящих почек на свет появляются новые побеги. А
из пня срубленной липы вскорости вырастает целый куст побегов.
Такова наша липа мелколистная.
Другой вид – липа крупнолистная. Листья у нее покрупнее, сверху слегка волосистые, снизу белопушистые. Этот вид более всего распространен на Северном и Западном Кавказе, в западной
части Украины.
Есть липа сибирская. Ее мало осталось. Это редкий вид. Так, небольшой островок в сосноволиственных лесах возле Красноярска, в предгорьях Кузнецкого Алатау... Листья у липы сибирской
не так симметричны, как у мелколистной. А в остальном она мало чем от нее отличается.
Липа амурская растет на Дальнем Востоке, по склонам гор, в дубняках. У нее несколько более
позднее цветение, чем у липы мелколистной,
Словом, как я уже говорил, в роду липы сорок видов. В общем-то, они незначительно отличаются
друг от друга. У кого листовая пластинка плотнее, у кого различное число цветков в соцветии, у
кого оттенки коры неодинаковы по цвету...
Но все они – липы. Одного рода-племени. И везде это дерево любимо и желанно.
И в лесу, и в аллее, и на городской улице.
Липа едва ли не самая московская порода. Три четверти всех зеленых насаждений в столице –
липы. Будем ей признательны за то, что она всегда рядом с нами...
Про пихту грациозную
Многие думают, что пихта – чисто сибирская порода. И с одной стороны, это верно: тайга живет
неразделимо с пихтой, они как бы одно тысячеверстое существо. Между тем пихту можно
встретить в самых разных географических широтах. Помню, приехал в Беловежскую пущу, на
западе Белоруссии, и увиденной пихте поразился не меньше, чем обитающим тут зубрам и
бизонам. Подошел к дереву поближе. Шишки хорошо взялись, стояли на ветках стоймя, точно
овальные детские бутылочки. Хвоинки длинные и раза в три шире, чем у сибирской родственницы.
– Пихта? – удивился я. – Какая?
Мои спутники весело переглянулись.
– Гребенчатая, какая же еще. Не слышали?
– Не встречалась.
– Так только у нас и есть один ее уголок. Вообще она водится в Центральной и Южной Европе.
Так и запомнилась эта картинка: огромный, покрытый
черной шерстью бизон, поедающий корешки возле
сумрачного хвойного дерева. Казалось, оно тоже было
одето в мохнатую шерстяную шубу. Очень нелюдимо
выглядела гребенчатая пихта в Беловежской пуще, как-то
не вписывалась в ее легкость, прозрачность, белизну. И
лишь когда я уходил из леса, мне почудилось, что дерево
помахало мне лапками, похожими на гребешки... Я еще
подумал тогда о том, что нет на земле нелюдимых
деревьев, каждое по-своему приветливо, неповторимо,
нежно.
На высокогорных кручах Кавказа, ближе к Черноморскому
побережью, встречается другой вид пихты – нордманова,
или кавказская. Это парящее дерево, несмотря на то, что
ствол его напоминает массивную колонну. Бродя по
одному ущелью, я подивился, как это гигантское дерево,
высотой метров до семидесяти, забралось на высоченную
скалу. Интересно, что кавказская пихта карабкается на
вершины не одна, а, как правило, с верным своим
подлеском – рододендроном, лавровишней, черной
бузиной. Не так ли и альпинисты в связке покоряют
труднодоступные пики?
А однажды с самой высокой отметки Саяно-Шушенской ГЭС любовался поистине неоглядными
просторами сибирской пихты. Тесно сомкнувшийся строй пихтарников повторял очертания
норовистого Енисея. Б-р-р... Заберешься невзначай в такие неласковые дебри без провожатого –
не докричишься, не дозовешься. Пихта скрадывает твой голос.
Пихта сибирская прежде всего поражает неуловимым сходством с елью. Но это издали. А вблизи
догадаешься, что это совершенно разные породы. Стоит только хвою повнимательнее разглядеть.
Конечно же, никакого сомнения: у ели хвоинка коротенькая, четырехгранная, колючая, не поймешь
сразу, какая сторона у нее верхняя, а какая – нижняя. Совсем иначе устроена хвоинка пихтовая:
она плоская, с ребрышком посредине, мягонькая. Это в глаза сразу бросается, так что не
спутаешь.
Доводилось мне видеть и другие виды пихты – например, амурскую, сахалинскую.
Казалось бы, соседи – амурчанка и сахалинка. Но ботаник, не сомневайтесь, сразу разглядит:
виды разные. На нижней стороне хвоинки – две белые полоски: амурская! А вот у этой хвоинки
кончик с крошечной, едва уловимой для глаза выемкой – сахалинская.
Вспоминаю еще одну встречу с пихтой.
Это было в районах Горной Шории. Лесовозная дорога-просека, точно тоннель, пробила темную,
примолкшую чащу. Лес был высок, кроны пихт сомкнулись над головой.
Вечерело. Тайга стала еще более тревожной, сумрачной, хвоя на глазах окрашивалась тушью, а
встречающиеся изредка березы, осины, липы – эти пленники пихтовой тайги – растворяли свою
зелень в наступающих сумерках. Они теряли свои такие привычные, такие ликующие на просторе
силуэты. От сырой мглы стало зябко.
Эту неуютную картину засыпающей тайги, ощущение плененности лиственных пород дополняли
кусты акации и черемухи, перевитые тонкими веревками дикого хмеля.
В свете фар мгновенным кадром мелькнула кабарга, перебежавшая дорогу.
Видимо, угадав мое настроение, шофер усмехнулся:
– Тут не только что приезжему, а старожилам порой не по себе.
Тайга, которую мы проезжали, издавна зовется местными жителями черновым лесом, сибирской
чернью. Она населена в основном пихтой. О сибирской черни упоминали путешественники еще в
XVIII в. Такое же тревожное чувство этот лес вызвал и у знаменитого натуралиста академика
Палласа.
Черновой лес – точнее, пожалуй, не скажешь. Он широко раскинулся в горах Западного и
Восточного Алтая – Большая Чернь, опоясывает средний пояс Саян. В отдельных местах
черновая горная тайга взбегает на высоту до 1600 м, но в отдельных местах скатывается к
каменным плато таких рек, как Чулым, Ангара, Енисей.
Это влажные леса. Даже летнее солнце, а в этих местах оно горячо, не в состоянии осушить
сырые почвы. Тут отлично растет трава. Буйные ее заросли с макушкой укроют, этакие сибирские
джунгли...
Рассказы о деревьях
Но вот ты взбежал на пригорок, огляделся. Какие чистые, удивительные краски! Словно выражая
протест против черни, заросли хотят напомнить, что в природе есть и другие, куда более яркие
тона. Живой таежный гербарий: борец северный, дудник лесной, татарник разнолистный, скерда
сибирская, а чуть пониже яснотка, репешок, синюха, горошек лесной, воронец черный, воронец
красный, чистец, герань, черемша.
Вот какие опушки может выткать сибирская чернь!
Но тайга не сразу и не всякому открывает свои заповедные уголки, бывает, такие чащобы и
буреломы приходится преодолеть, что свету белому уже не рад.
Но сибирская чернь только с первого взгляда такая мрачная. А углубишься чуть далее от дороги –
будешь награжден нечасто встречающимися видами.
И еще я не знаю другого леса, который бы так бескорыстно и щедро одаривал человека. Черновой
лес – настоящая аптека, лесная аптека. Здесь шиповника много, а плоды его недаром окрестили
«витаминным рекордсменом». Из шишечек хмеля можно делать дрожжи. А жимолость, а калина!
Растение по имени княжик от корешка до кончика стебелька – лечебное сырье.
Из тонны пихтовой лапки можно изготовить до сорока килограммов ценнейшего масла. Из
желваков коры пихты добывают бальзам, ароматную смолу, из которой получают самые разные
лекарства. Я уже не говорю о том, что только пихтовый бальзам пригоден для склеивания
стеклянных линз, с помощью которых в микроскопах можно наблюдать мельчайшие частицы, а в
телескопах – самые далекие звезды. Такой это чистейший, прозрачнейший состав – бальзам
пихты.
А охотникам в сибирской черни – раздолье! Марал, кабарга, соболь, белка, колонок, горностай,
рябчик, глухарь...
Я вспомнил старую поговорку: «Из черни вышел да пообчистился». Вот и в сибирской черни
побывать – точно надышаться чистым целебным воздухом.
Мне всегда интересно узнавать о таких подробностях. Где бы, однако, пихта ни обитала, куда бы
ни закинула ее судьба – на побережье Охотского моря, в горы, на равнины, в сибирские урочища,
– пихта непременно сохранит свою замечательную особенность. Знаете какую? Спелая шишка на
ней сидит вертикально. Прямостойкость и такая независимая поза шишки и придает пихте особый
«почерк» при рассеивании семян. В самом деле, как у нее семена из материнской колыбельки
вылетают? Они что, вверх взлетают, словно летчик при катапультировании? Про еловую шишку,
которая вниз свешивается сережкой, все понятно. Едва придет пора, солнце раскроет ее чешуйки
– семена влет.
Пихта себя сеет иначе. Как бы широко чешуйки ни раскрывались, семенной «дождик» не
прольется – клювики шишки наверх глядят. И вот тут природа очень мудро распорядилась. В
конце августа – начале сентября (зрелище совершенно завораживающее!) чешуйки шишки
начинают одна за другой отваливаться от стерженька. Вот и высвободились семена из плена! На
ветвях же остаются не пустые шишки, как у других хвойных, а голые, раздетые до основания
стерженьки, острые на конце, как гвозди.
Примерно сорок пять видов в мощном роду пихты. Все они достаточно полно изучены ботаниками.
И все же мне хочется рассказать об одном виде, который лично для меня хранит некую
географическую тайну. В некотором роде – это уникальный вид. Он прописан только на Камчатке,
да и то не по всему полуострову – вид этот как бы обособился от лесов и разместился на
небольшой площади (около 20 га) у юго-западной дельты реки Семячик. Словом, крошечный
зеленый островок на полуострове. Хотя роща, о которой я веду речь, известна с давних времен, но
она до сих пор волнует воображение ботаников и, как ни странно, географов. Вы сейчас поймете
почему.
Во второй половине XVIII в. известный путешественник Степан Петрович Крашенинников в своей
книге «Описание земли Камчатки» сообщал: «...по низменным холмам растет малое число
пихтовника, которого деревьев больше нигде не примечено. Оный лес у камчадалов как
заповедный хранится, так что никто из них не токмо рубить его, но и прикоснуться не смеет, ибо
уверены они преданьем стариков своих, что всяк, кто б ни дерзнул им прикоснуться, бедственной
смертью скончается...»
Из этих строк рождается этакий жуткий, околдованный злыми чарами лес.
С тех пор ученых заинтересовали, конечно, не суеверия, распространенные среди местных
жителей, но сама природа пихтовой рощи, история ее возникновения. Знали: она труднодоступна.
Удивлялись: хвойный обособленный уголок среди сплошных березняков. Предпринимались
попытки проникнуть сюда, да останавливались на полпути. Даже в конце прошлого века, по
выражению русского географа Ю.М. Шокальского, Камчатка представляла собой «другую
планету»: так много тут было неизведанного. Много вопросов, в том числе и ботанического
свойства, требовали ответа.
И вот тут я хочу сказать о замечательном нашем ученом, одном из первых президентов Академии
наук нашей страны Владимире Леонтьевиче Комарове. В 1908 г., будучи приват-доцентом
Петербургского университета по кафедре ботаники, он совершил путешествие на самый дальний
полуостров России. Комаров уже до того исколесил тысячи километров в поисках новых растений
– изучал флору горных районов в верхнем течении реки Зеравшан, Маньчжурии, Кореи. В своей
капитальной книге «Флора Маньчжурии» он подробно описал 1682 вида растений, из них 84 –
впервые. За эти свои труды Владимир Леонтьевич был удостоен высокой награды – медали имени
Пржевальского. Впоследствии, уже в советское время, под его руководством вышла настоящая
ботаническая энциклопедия – «Флора СССР», в двадцати четырех томах.
Но это еще будет не скоро. А пока молодой ученый скромно писал в своем блокноте: «Мое
путешествие по Камчатке совершенно не задается целью дать сколько-нибудь исчерпывающий
трактат об этой стране. Это просто бесхитростный рассказ об увиденном и услышанном».
Нет, Владимир Леонтьевич Комаров явно недооценивал свои камчатские наблюдения. Здесь он
впервые описал, а если точнее – открыл более семидесяти новых растительных видов, в том
числе и нашу пихту. Он назвал ее грациозной, изящной.
Трудно и долго добирался Владимир Леонтьевич до «пихтовника, которого больше нигде не
примечено». Вот как он описывает этот путь в своей книге «Флора полуострова Камчатки»: «Мы
пошли далее по песку под стеной Тополиных гор и шли, держась границы прибойных волн. За
концом обрыва справа потянулась широкая песчаная кошка с береговым валом, отделяющим
море от лиманного озера... Вода в озере соленая, много мертвых водорослей... Увалы берега
одеты березняком, на отмелях осока. Молодые побеги осоки – острые и крепкие как шилья,
небезопасны для путников в плохой обуви. В устье реки Семячек переправили лошадей. Я решил
отправиться на разведку к южному заливчику озера. По берегу – вейник, повыше – березняк, а
также заросли кедровника и рябинника. Путь прекрасной медвежьей тропой, которая ведет к
речке, где окончила ход горбуша, на что указывают остатки обильных медвежьих трапез. Речка
небольшая, светлая, по берегам березы, среди которых темной зеленью выделяется ольха...»
В окружении всех этих почти непроходимых зарослей, медвежьих троп и разместилась пихтовая
роща, «чудо, которое небольшим уголком сохранилось только на реке Семячек», как потом
напишет Комаров.
Строг язык ботаника: дерево средней вышины, стройное, кора гладкая, светло-серая, на более
молодых частях буроватая, зрелые шишки прямостоящие. Чешуи почковидные, снизу бархатистоопушенные (волоски короткие, рыжие...). Не стану перечислять все ботанические признаки вновь
открытого вида. Их довольно много – от самых тончайших подробностей до легко улавливаемых
даже непросвещенным взглядом. Ботаник, как и художник, доступными ему средствами рисует
«портрет» дерева.
Первая разгадка камчатской пихты, описанной Комаровым, была разгадана. Но оставалась другая:
каким образом это хвойное дерево расселилось здесь, на полуострове, прилепилось к устью реки
Семячек? И почему именно только здесь и больше нигде?
Роща занимает всхолмленную окраину древнего лавового плато. Это обстоятельство натолкнуло
Комарова на мысль, что данный вид случайно уцелел во время оледенения и является
«памятником древних лесов, погубленных извержениями вулканов в доисторическое время». С
выдвинутой гипотезой долго никто не спорил. Но вот, изучая пыльцу растений, сохранившуюся в
геологических отложениях, исследователи доказали: пихта появилась на Камчатке гораздо позже,
в конце первого тысячелетия нашей эры. Тогда, естественно, возникает новый вопрос: как семена
пихты попали на Камчатку? Может быть, птицы их сюда занесли? Скажем, с острова Сахалина, где
имеется родственный вид? Такие предположения сразу же отпали. Ближайшие области
распространения пихты отстоят от полуострова на полторы тысячи километров, а в желудке птиц
семена перевариваются после склевывания через полтора часа, иными словами, через 300 км
лета.
Ладно, птицы тут ни при чем. Но разве семена не могли попасть в щели морских судов, которые
приходили сюда с Большой земли?
Чьи же это могли быть суда?
Ительмены – коренные жители Камчатки – морских судов вовсе не имели. Да, но зато племена
Курильских островов и Сахалина – тончи – были смелыми и опытными мореходами, они
преодолевали на судах большие морские расстояния. Гипотезу географов, однако, тут же
опровергли ботаники, доказав, что по целому ряду признаков камчатская пихта разительно
отличается от сахалинской, и ее нельзя считать предком нашей камчадалки.
Споры продолжаются. Загадка, по существу, до сих пор не разгадана. Пока же грациозная пихта
как редчайшее явление природы занесена в Красную книгу. Тут не разрешены никакие рубки –
дерево должно быть сохранено для будущих поколений.
Несколько лет назад мне довелось побывать на Камчатке. С борта самолета Ан-2,
принадлежащего противопожарной лесной авиации, я любовался единственным в мире,
уникальным пихтарником. Была осень. Пожелтели листья берез, которые плотным кольцом
окружили хвойную рощу. Обычно зеленая, сейчас она отливала приятной голубизной. Вот так чудо
из чудес! Отчего деревья поменяли окраску, оделись в наряд, более подходящий для голубой
ели? Разве пихта Комарова меняет цвет хвои? Нет. Все оказалось проще. С наступлением
холодов хвоинки поворачиваются вокруг своей оси, а нижняя сторона их имеет голубоватый цвет.
Возможно, это связано с тем, что хвоя камчатской пихты таким образом получает больше
солнечного света, которого в осеннюю пору ей недостает. Скорее всего именно так. Но, может
быть, пихта предлагает еще одну, свою загадку? Как знать.
Не станем заниматься досужими предположениями. Надо надеяться, что со временем лесоводы
изучат все секреты этого удивительного вида...
Древний род сосны
Ай, во боре, боре,
Стояла сосна
Зелена, кудрива.
Народная песня
Как и любое дерево, сосна имеет только ей присущие свойства. Надо лишь уметь видеть.
Приметливому глазу сосна откроет едва уловимые черты, особенности, различия. Их множество.
Вот хвоинка. Зеленая игрушечная сабелька. Узкая, остроконечная, двуострая, по краям
зазубринки. Пучки хвои расположены вдоль побега спирально. Держится зеленая одежка два-три
года, затем опадает.
Но разве так не у всех хвойных? В том-то и дело. У ели обыкновенной иголки раза в три короче,
сидят поодиночке на крохотных подушечках-бугорках. Да и держатся на дереве пять–семь лет.
Шишки – тоже необманный ключик к распознаванию хвойных пород.
Вот зрелая шишка сосны. Длина миллиметров 30–35. Сильно утолщенные, ромбовидные щитки.
Пустые сосновые шишки, которые сбросили семена, висят на дереве еще около года.
Еловая же шишка опадает сразу, в год вылета семян.
У сосны семена созревают к ноябрю, но шишки раскрываются в марте–мае. Вот тогда и
начинается период лета семян – он продолжается примерно полтора месяца.
Один класс, одно семейство, а «характеры» совершенно разные. Ну а насчет кроны и говорить
нечего. Кстати, возраст сосны можно узнать не только по кольцам среза, но и по форме хвойной
шапки. К двадцати годам крона сосны – конус. К полувеку – крона яйцевидная. К ста годам
округляется, приобретая очертания шара. А еще лет через семьдесят-сто вершина становится
плоской, как крыша.
Сосна поистине вездесуща. Где только не встретишь ее. Она разбежалась по сыпучим пескам,
забралась на кручи, нашла приют на «севере диком» – полярница, южанка, морячка,
альпинистка... Сто восемь миллионов гектаров – вот такую необъятную территорию она занимает.
Правда, есть в нашей стране уголки, где сосну не увидишь. Но об этом мы еще поговорим.
Сосна пришла к нам из незапамятных времен, из такой глубины времени, что и вообразить трудно.
Ей почти 300 млн лет. Она из палеозойской эры. Именно тогда, в период карбона, суша
заселилась первыми наземными позвоночными. Среди древовидных папоротников появились
голосеменные растения. Я так и вижу первый хвойный лесок, на который с высоты своего роста
взирают гигантские сухопутные ящеры. Над золотоствольным бором парят летающие страшилища
птеродактили, а у кромки морского побережья плещутся ихтиозавры. Все эти животные давно
вымерли, а сосна преодолела время. Каким выносливым оказалось крошечное темно-бурое
семечко!
Зародыш положил начало тайге, борам, краснолесью.
Сосну с полным правом можно назвать прародительницей лесов. И как справедливо, что именем
ее названо целое могучее семейство хвойных: кедр, ель, лиственница, пихта. Все они – сосновые!
Рассказы о деревьях
Но сама сосна – это и род, объединяющий почти сто видов вечнозеленых деревьев: горная,
итальянская, крючковатая, обыкновенная, пицундская, эльдарская, крымская, корейская,
Станкевича...
У каждого вида – свой фамильный герб. Например, сосна крючковатая получила свое название по
довольно выразительному признаку. У нее щитки на наружной стороне шишек имеют форму
пирамидок, и концы их, как крючки, загнуты книзу. В остальном же ничего особенного. Но признак
есть признак, вот и получило дерево свое, прямо скажем, весьма неказистое имя. А вот у сосны
горной более темная, чем у других родственников, окраска верхней части ствола. Стойкий признак,
повторяющийся из поколения в поколение. Значит, самостоятельный вид. Кстати сказать, горная
сосна имеет еще и свои разновидности. В ее умении приспосабливаться к крутизне есть что-то
волшебное. Где можно прочно удержаться, там на склонах сосна тянется вверх, достигая 25 м в
высоту. На головокружительных кручах стелется кустарником, точно кто-то приказал: «Стань
передо мной, как лист перед травой».
Вот такой вид.
Я должен сказать, что выделение той или иной сосны в самостоятельный вид довольно нелегкое
дело. Оно требует глубокого знания породы, всех ее сокрытых от глаза секретов. И тут ботаники
не всегда сразу приходили к единому мнению. Спорили, доказывали, порой разражались
настоящие баталии, а иногда просто внимания не обращали на веские аргументы того или иного
натуралиста.
Вспоминается история, как одному виду отказывали в праве на самостоятельность целых полтора
столетия.
На Черноморском побережье, на мысе Пицунда, растет сосновая роща.
Если смотреть на нее со стороны моря, то кажется, на берегу выстроилась зеленомачтовая
эскадра старинных парусников. Стволы сосен прямы, зеленые паруса воздушны, наполнены
попутным ветром.
Пицундская сосна... Теперь это ее точное имя. Но еще в начале прошлого века это хвойное дерево
принимали за другое – за эльдарскую сосну, что растет в Закавказье, в Эльдарской степи. Она
засухоустойчива, любит тепло, свет, охотно селится на каменистом грунте. Так вот, один ли это
вид – черноморка на мысе Пицунда и сосна Эльдарской степи? Ботаники – люди дотошные.
Систематизация растений для них – дело не досужее. Любая наука требует прежде всего точной,
научно выверенной системы. Это помогает глубже и вернее познать окружающий мир, проникнуть
в суть исследуемого предмета или явления.
Основатель Никитского ботанического сада в Крыму русский ботаник (швед по национальности)
Христиан Христианович Стевен внимательно пригляделся к сосне на Пицунде. Восхитился ее
красотой, какой-то первобытной статностью. Эльдарская ли? У той длина хвоинок не превышает
12 см. У сосны на Пицунде иголки длиннее – до 20 см. Да и хвоинки куда мягче.
Стевен отметил и немало других особенностей.
В 1838 г. ботаник подробно описал сосну на Пицунде, опубликовал статью в журнале московских
естествоиспытателей.
Странно, но никто из ботаников не придал значения этой публикации.
И вот, спустя несколько лет после Стевена, путешествующий по России заморский ученый
Штрангвайс послал англичанину Гордону древесную шишку с Кавказа, точнее, с мыса Пицунда.
Гордон обрадовался посылке. Исследовал шишку. Оказалось что-то новое. Незнакомый науке вид!
Что ни говори, а открытие. И этот вид немедля внесли в ботанический индекс одного из английских
ботанических садов. Правда, сосна с Пицунды значилась как сосна Гордона и Штрангвайса. В
описании вида не указывалось ни место ее произрастания, ни имя ее первооткрывателя. А вскоре
и в самой России черноморку нарекли именами тех же иноземных ученых.
Вот такая несправедливость.
Лишь сравнительно недавно благодаря розыскам советских специалистов сосне-черноморке
вернули ее подлинное имя – пицундская, а в полное латинское название внесли фамилию
Стевена.
Я говорил, что имеются места, где сосна не растет. Так, в область ее распространения не входит
Средняя Азия.
По каким-то неведомым причинам, следуя маршрутами ледника, сосна не перешагнула с материка
на остров Сахалин через Татарский пролив, остановилась под натиском песков знойных пустынь.
Можно ли внести поправки в лесные карты, поправить природу? Несколько лет назад мне
довелось побывать в Самаркандской области. Меня повезли в один из уголков пустыни под
названием Аман-Кутан.
– Едем на лесную дачу.
– Лесная дача в пустыне?
А вскоре я увидел настоящий сосняк. Издали можно было подумать, что это мираж.
Поразительное зрелище.
Это был не мираж. Посадкам крымской сосны сто лет. Вот так!
Высоченные стволы крымской сосны обступали меня со всех сторон.
Трудно даже представить, как здесь нужна и желанна сосна.
Бывая в кишлаках, я часто слышал гортанные слова: «Каерда сув булмаса хает булмайди». «Где
нет воды – там нет жизни» – так переводится эта фраза на русский язык, а в местном
произношении мне слышится живительный шум ливня, в струящейся согласной «с» – звон
дождевой капели. В этой фразе жажда дождя. Не спорю, это чисто личное восприятие, кому-то эта
фраза подскажет иной образ, но смысл ее даже фонетически неотразим – вода, жизнь...
Какое все это имеет отношение к сосняку в Аман-Кутане? А вот какое. Дело в том, что деревья,
словно насосы, регулируют уровень воды в речках и колодцах. Лес сохраняет и переводит
поверхностный водный сток внутрь почвы. Не трудно понять, как это важно в пустыне. Упрятать
воду поглубже, не дать ей испариться могут только деревья.
Сотни журчащих ручейков, берущих начало в Аман-Кутане, питают русло реки Зеравшан, которая,
в свою очередь, разливает воду по каналам и арыкам. Так хлопковое поле принимает дар
хвойного леса.
И лесоводы-узбеки с гордостью говорили мне о сосняке. Снег, выпадающий тут, в одночасье тает.
Солнце слизывает его, как мороженое. В сосновой же роще снег сохраняется до лета. Сугроб под
защитой ажурной кроны тает постепенно, студеные ручейки почти круглый год знай себе
пересчитывают камешки.
Кто же создал в пустыне лесную дачу, кто привел сюда сосну? Русский инженер Николай Иванович
Корольков. Он служил здесь в прошлом веке. Но официальная служба тяготила его. Это был
человек увлеченный, влюбленный в лес сызмальства.
Он занялся сосной, которая стала главным делом его жизни. Разумеется, никто не верил в его
опыты. Эта участь всех мечтателей и чудаков. Старые узбеки сосали трубки, пили зеленый чай,
посмеивались. Пусть сеет, кому от этого худо. Не получится ничего. Саксаул? Пожалуйста.
Джузгун? Годится. Сосна? О, этот русский чудак...
Корольков сеял семена, взятые от крымской сосны, одной из самых южных представительниц
хвойного семейства. Бывая в Крыму, Николай Иванович восхищался этим деревом. Черный ствол,
широкая, похожая на зонтик крона, хвоя поблескивает, иглы плотны. Ах, как эта крымчанка могла
бы украсить Кызылкумы!
Корольков ухаживал за посадками, каждое деревце берег, как драгоценность. Выращенного леса
он не увидел. Не успел. Жизнь лесовода короче жизни дерева.
Столетний хвойный бор стал настоящим памятником Николаю Ивановичу Королькову.
...А теперь совершим путешествие на Сахалин.
Летишь над островом почти тысячу километров от южного Корсакова до северной Охи – внизу
сплошные лесистые сопки. Ель, пихта, лиственница, береза. Сосны нет.
И вот примерно три десятилетия тому назад сахалинские лесоводы решили пойти наперекор
природе. Дать Сахалину сосну – вот их девиз!
Помнится, в печати тогда один ученый выступил с разносной статьей. Доказывал: пустые хлопоты.
Гневался: утопия, напрасная трата времени и средств. Акклиматизация сосны на Сахалине,
доказывал ученый, дело безнадежное.
Риск? Да. Дни и ночи сахалинские энтузиасты проводят в тайге, на вырубках, пустошах.
Начинаются первые опыты.
Рост сосны зависит, как я уже говорил, от множества условий. И от того, из каких географических
районов берутся семена, и как деревья относятся к долготе дня, и какие почвы наиболее
приемлемы. Но порой и наука не может ответить на все вопросы. Тогда на помощь приходит
живая практика.
Испытывают семена сосны обыкновенной. Крымская сосна замкнулась в основном границами
полуострова. Пицундская тоже облюбовала лишь свой мыс. А дерево со скромным, ни на что не
претендующим именем – сосна обыкновенная – покорила всю Сибирь, Урал, поднялась к
Полярному кругу.
Первый посев. Весной бросили в почву сосновое семечко. Через пять недель оно проклюнулось,
дало всход, зеленое стрекозиное крылышко.
Всходы ничего не скажут неопытному глазу, а специалист непременно угадает в них независимое
деревце. Из едва заметной почки вырвется наружу будущей весной побег... И на тупом своем
кончике выпустит новую почку величиной с дождевую каплю. И так будет несколько лет, от почки к
почке, от весны к весне будет тянуться вверх сосенка, подтягиваясь и каждый раз заботясь о
новом побеге. К началу июля вытянувшийся побег окрасится зеленой хвоей, пушистой, постепенно
твердеющей, колкой, игольчатой. На молоденьких соснах еще никто не увидит шишек. Они
появятся лет через тридцать, а то и через сорок. Каждая – не больше вишенки. Две-три шишечки
на ветке. Через год после своего появления шишечки останутся точно такими же, как и прежде. Но
в них происходит невидимая для глаза работа. Таинство, которое можно сравнить с рождением
жизни. Вызревают семена.
Приходит третья весна, третий апрель. Шишки как-то сразу вытягиваются, утолщаются. Да не
надолго. Гляди-ка, скоро шишка начнет мало-помалу раскрываться. Семенам тесно в чешуйчатом
панцире. И они разлетаются. Шишка совершила материнскую работу, посеяла новый бор.
Так должно быть. И сахалинцы мечтают о таком дне, когда сосна станет высеивать самое себя. Но
пока до этого далеко. Сеянцы заболели. Пожелтела, пожухла хвоя. Деревцам прописывают
минеральную подкормку. На заболевших деревцах испытываются различные дозы кальция и
азота. За сеянцами ухаживают, как сиделки за больными.
Новые тревоги – снеголом. Снег давит на растения, ломает ветви. А снега на Сахалине буйные,
телеграфные столбы иногда заносит. Задуют метели – пощады не жди! Вот какой груз ложится на
сосенки. А не есть ли продолжительный снегопад та причина, отчего сосны не привились на
острове?
Нестойкие еще деревца не выдерживали, ветви обламывались. Горбились по-старушечьи тонкие
стволики. У каждого деревца обрубали нижние сучья, расчищали участки. Работа адова,
перебросали тонны снега. Сосенки, освободившиеся от снежного плена, формировались теперь
куда свободнее.
Месяцы шли, годы.
Люди, сажающие леса, обладают удивительным свойством – ждать! Они умеют ждать.
Вскоре выяснилось: сосенкам тесно. Густо посеяли. Затеняют деревца друг друга. Начали реже
высаживать. Пусть вбирают больше солнца, неба. Но тут, притаившийся до поры до времени, как
враг в засаде, пошел в стремительный рост бамбук. Забивал деревья. Сосна не выдерживала
такого противоборства. Еще один вывод делают лесоводы: может быть, именно снеголом в союзе
с бамбуком не дают сосне равноправно войти в сахалинский лес?
Плуги разворачивали дернину с сорняками, бамбуком.
И сосна подрастала. Тридцать лет ушло на то, чтобы научить дерево, помочь ему преодолевать
снеголом, перегнать бамбук. И вот сейчас сосновый бор площадью в тысячу гектаров зеленеет
возле сахалинского городка Долинска. Это начало...
Рассказы о деревьях
Дерево не смогло само перешагнуть через Татарский пролив – сюда его привели люди. В лесную
карту страны пора вносить поправку.
Почему так ценится сосна? Только потому, что у нее ценная, очень нужная древесина? Или
потому, что сок дерева – живица – дает массу полезных веществ: скипидар, канифоль, камфару?
Не только. Да, сосна – настоящая хвойная фабрика. Но она еще и лечебница: как легко, свободно,
полной грудью дышится в сосновом бору! А как сосна, разбрасывая корни, умеет останавливать
пески! А как осветляет и обеззараживает грунтовые воды!
Такой опыт провели недавно. Проанализировали состав воды из двух ручьев. Один бежал в
водохранилище с выгона, другой «прошел» через сосновый бор. Из каждого ручья взяли по литру
воды. В ручье «безлесном» в литре его воды обнаружили 920 кишечных палочек. В литре из
«соснового» ручья таких вредителей оказалось в 30 раз меньше.
Мы любим, ценим сосну. Но иногда и не жалеем ее. Порой топор дровосека более безжалостен к
сосне, чем к другим породам. И это очень обидно. Конечно, сосновые насаждения занимают
большие площади, но ведь и рубки надо с толком проводить. Уже теперь отдельные виды сосны
занесены в Красную книгу. Это, например, европейская кедровая сосна. У нас в стране она
встречается в Карпатских горах на высоте до 900–1500 м над уровнем моря. Как же беречь надо
кедровую сосну!
И еще одну сосну поместили в Красную книгу – меловую, ее нередко встретишь на меловых кручах
вдоль берегов малых степных рек.
В давние времена меловые боры занимали обширные площади в средней полосе России. Они
покрывали белокаменные отложения. Топор крепко прошелся по этим соснам. И меловые боры
нынче заметно поредели. Обидно. Пусть же этот урок будет всем нам впрок!
Когда-то один ученый сказал: «Человек следовал за лесами, пустыни следовали за человеком».
Мне кажется, что сосне, как наименее прихотливой древесной породе, умеющей жить до 400 лет,
предстоит опровергнуть этот вывод. Если, конечно, мы ей поможем.
Сосне предстоит большое будущее, она сможет прийти за человеком в те районы, где ее пока нет
или мало. И на горные кручи, и на меловые степи, и в пустыни.
То, что это возможно, подтверждает не только лесная дача в Аман-Кутане. В одном из городов
Кызылкумов, Навои, поражает обилие зелени. Город, особенно вечером, напоминает кристалл
светящегося изумруда, который рукотворно вправлен в желтую пустошь барханов.
Двухкилометровая по ширине лесная лента опоясывает город в жаркой пустыне.
Один зарубежный ботаник, побывав в этих местах и увидев лес среди знойных песков, написал:
«Этот опыт укрепляет надежды человечества на будущее...»
Палеонтологи до сих пор находят в древних раскопках рядом с костями первых пресмыкающихся
пустые сосновые шишки. Овальное тельце с навсегда раскрывшимися чешуйками. Не от семени
ли, которое выпустила первобытная сосна, начался хвойный лес возле твоего города, твоей
деревни? Пусть же через многие столетия потомки находят шишки сосны там, где простирается
тундра, среди испепеляющих песков Каракумов, на Сахалине, меловых кручах, высоко-высоко в
горах...
Зеленые паруса лиственниц
Разговор на лесной даче
В Москве, неподалеку от метро «Динамо», в окружении заводов и жилых кварталов есть
поразительный уголок – Лесная дача Тимирязевской сельскохозяйственной академии. Лесной
даче более ста лет, а ее заведующему профессору Владимиру Петровичу Тимофееву, когда я с
ним познакомился десять лет назад, было восемьдесят с лишним лет. Это был живой
непоседливый старик, «лесной дед», как звали его студенты. Видели бы вы, как в свои годы шагал
он по лиственничной аллее! Шаг широкий, спина прямая, глаза зоркие. За ним и молодому поспеть
трудно.
Я уже знал, что профессор Тимофеев всю сознательную жизнь посвятил изучению лиственницы,
написал о ней множество статей, книжек. Подумать только менялась Москва, шумели над страной
десятилетия, мир потрясали невиданные события, а этот человек изо дня в день, из месяца в
месяц, из года в год наблюдал рост лиственниц, записывал в тетрадки меняющуюся длину ее
побегов, измерял линейкой хвоинки в первый год и в семидесятый. И на его глазах хвойный росток
превращался в гигантское дерево с кроной, похожей на великанскую треуголку.
Старый лесовод вырастил тысячи деревьев. И наблюдал... Наблюдал тайное движение сока в
тончайших древесных капиллярах, невидимое для глаза созревание покровных чешуек шишки,
набухание смоляной капельки – ему все было интересно, важно, необходимо, как врачу,
прослушивающему стетоскопом человека.
Какое терпение за всем этим, какая верность единожды избранной породе, какая редкостная
приверженность дереву и власть над временем!
Не всякому ученому дано такое: ведь, кроме необычайного профессионального пристрастия – а
это само по себе вызывает уважение, ему посчастливилось быть долгожителем.
Сразу за окном профессорского кабинета начинались молодые посадки, этакие детсадовские
ровные аллейки. На столах, полках, в шкафах лежали срезы могучих стволов, хвойные лапки,
только что собранные и пожелтевшие от времени шишки, желтые соцветия, чешуйки, покрытые
рыжеватым пушком, семена с плотно прилегающими крылышками. Нет, это был не кабинет в
привычном понятии слова – живая лесная лаборатория с никогда не выветривающимся запахом
тайги.
Не раз убеждался: в комнате запах ветки становится слаще, но едва слышно пробивается
горчинка. Так пахнет недозрелая черника. Поглаживаю теплую, неколющуюся хвойную лапку, и
такое впечатление, что это звериная шерстка.
– Нуте-с, – точно экзаменуя меня, спрашивает профессор,– что же вы видите перед собой?
– Вот побег, вот шишка.
– И что же заметили?
– Побег как побег. Шишка как шишка.
– И все?
– А что еще? – пожимаю я плечами, как студент, не знающий билета.
– А то, что приметливее надо быть... – И профессор повторяет по слогам: – При-мет-ли-вее. Вот
смотрите: более удлиненных побегах лиственницы хвоя располагается поодиночке, на других,
обратите внимание, укороченных, – пучками. В пучке – пятьдесят иголок. Вот шишка –
приглядитесь: буроватый фонарик. Каждая чешуйка выпукла, как горбик, спинка пушком покрыта.
Семечко, глядите, с одной стороны блестящее, а с другой – матовое. Удивляетесь: вот чудак!
Семь десятилетий незнамо на что потратил – на одну только лиственницу. М-да... На лиственницу!
А меня, например, как и многих моих коллег, всегда интересовало: как дерево относится к свету?
– И что же выяснили?
– Много чего любопытного. Ведь вы знаете: есть светолюбивые породы, а есть теневыносливые.
Так?
– Так, – согласился я.
– Но мы, лесоводы, хотим это явление знать точнее, я бы заметил, с математической точностью –
это очень важно знать при выращивании деревьев. И вот разработана так называемая шкала
светолюбивости. В ней каждая порода, как на лесенке, занимает свое место. Так сказать, призовая
ступенька принадлежит тому растительному роду, который требует больше всего света.
– Кто же занял эту ступеньку, кому первенство принадлежит?
– Ага, заинтересовались! – профессор хитро сощурился. – А как вы полагаете? – и, не дождавшись
ответа, торжественно, точно речь шла о каком-то редчайшем явлении, воскликнул: – лиственница
– вот кто стоит на первом месте в «шкале светолюбивости»! Свет, свет, свет – это прежде всего
нужно моему дереву (так он и сказал: «моему дереву». – Ю.К.) для роста, для здоровья. Сосна,
например, и ночью растет, лиственница же в это время суток точно засыпает. Ждет утра, чтобы с
первым рассветом начать свою работу по накоплению соков жизни. К слову сказать, такое
«солнечное» дерево, как липа, в девять раз теневыносливее лиственницы. Не ожидали? То-то и
оно!
Профессор распахнул окошко, луч солнца скользнул по его лицу. И он как-то сразу помолодел,
осветился внутренним светом и чем больше говорил о «своем дереве», тем больше зажигался,
воодушевляясь с каждой минутой.
– Вот почему, – сказал профессор, – так полнокровна жизнь дерева, такую прочность и
долговечность обретает его ствол!
И я узнал, что лиственница дает человеку мачты для кораблей, древесину, не гниющую в воде,
бревна, не уступающие по крепости металлу. Сваи Троянского моста на Дунае, построенные из
лиственницы, сохранялись почти два тысячелетия. Немало изделий из лиственницы обнаружено
при раскопках древних курганов на Алтае. Больше 25 веков пролежали эти «деревянные черепки
прошлого» в земле. Сейчас они хранятся в Государственном Эрмитаже в Санкт-Петербурге: срубы
могильных склепов, колоды-саркофаги, боевые колесницы с колесами, сплетенными из корней
лиственниц. Все это было сотворено еще в бронзовом веке бронзовыми топорами.
«Лесной знатель»
Двести пятьдесят лет назад царский гонец спешил в небольшой немецкий городок. Он вез пакет
Государственной адмиралтейской коллегии немецкому формейстеру (лесничему) герру Фокелю.
О, это известный «лесной знатель»!
Россия создавала флот. Лиственница – северный дуб, как ее издревле прозвали, – подходила для
этой цели как нельзя лучше. И герр Фокель приглашался в Санкт-Петербург «для создания
касающихся до мореплавания лесов».
Фокель не заставил себя долго ждать. У какого же лесничего не дрогнет сердце от такого
приглашения – сажать лес!
Фокель не сразу отыскал место для лиственничной корабельной рощи. И состав почвы следовало
учесть, и рельеф, и, главное, количество солнечного света, ибо уже в те времена лесничие знали,
в чем более всего нуждается лиственница.
Рассказы о деревьях
И еще семена были нужны, надежные, жизнестойкие – не закордонные, не альпийские, не с
Судетских гор, доморощенные, а семена деревьев русского Севера.
Герр Фокель отправился в архангельские леса. Путешествие за семенами было долгим, полным
всяческих лишений. Местные чиновники дивились: чудодей, не в себе этот «знатель».
Иностранный вроде бы господин, кафтан из отменного сукна, парик пудреный, пряжки на
башмаках серебряные, а бродит по тайге, шишки с деревьев сшибает, каждую шишечку
рассматривает, как чудо заморское. Подумать только: лиственницу возле «Питербурха» удумал
сажать, эк его. Когда он, лес-то, будет, кто узрит его?
– Потомки узрят!
– От сих малых дел – какая же выгода?
– На то в ответ скажу: загодя от малых дел производятся великие дела в свете.
Он, оказывается, был еще философического склада, этот заморский лесной «знатель».
От «малых дел» шел к своей цели герр Фокель. Прочитаем его по-детски наивные, но в то же
время точные, литые строки, обращенные не только к современникам, но и к нам:
«Когда от Государственной адмиралтейской коллегии определено было лиственницу сеять под 61
° сев. широты и около 53 ° вост. долготы и для того от города Архангельска было привезено семя –
тогда помышлял я, каким способом оное сперва сыростию и теплотой исправить, чтобы лучше
рост ему надать и чтобы в первое лето взошло и лучше окоренилось... По прибытии моем в исходе
апреля месяца на определенные к посеву места делал я довольное число малых плоских корытец,
которые поставил в яму против солнца... А когда теплые дни настали, тогда, смешав те семена с
доброю землею, положил я в те корыта не глубже трех пальцев и попрыскивал водою столь часто,
сколь солнце часто ее высушило... Ночью в холодные вечера прикрывал я те ямы и корыта, а в
теплую погоду открывал...»
Вот что любопытно: и по сегодняшний день не утратили своего значения советы лесовода,
который жил почти 250 лет тому назад.
«...Для посеяния помянутых семян приказал я два места вспахать, из которых первое место за
лето до того было нивою. А чтобы не упустить удобного к посеянию времени и дабы скорее можно
исправиться, то оное место, признав за лучшее, приказал оставшееся на той ниве от хлеба жнитво
вскопать на довольную глубину. Сеял я семена на той вскопанной земле через каждые пять или
восемь дней... и велел заборонить слегка.
...В первое лето семя взошло изрядно... По прошествии пяти лет в те места для осмотра я приехал
и увидел, что посеянная молодая лиственница на первом месте в четыре фута величиною взошла
и уже от солнечного жара сама себя защищала сучьями. Сих рассад семена посеяны были 1738
года Майе месяце, а помянутые примечания были мною учинены в Августе месяце 1743 года».
Герр Фокель знал, что не увидит корабельной рощи, потому что зеленые письмена, которыми
лесовод пишет землю, обращены к потомкам. Но он «вверил деревьям душу», и мы благодарны
ему за это. Мы прочитали «письмена» Фокеля. Напрасно над ним посмеивались, как над чудаком.
В 60 км от Санкт-Петербурга, неподалеку от берега Финского залива, сегодня можно любоваться
Линдуловской рощей, дивным, неповторимым памятником прошлого, творением лесного
«знателя» Фокеля.
На нескольких гектарах раскинулась лиственничная роща – высоченные, прямоствольные
деревья, стволы в два обхвата. Дата рождения – 1738 год. Адрес – Ленинградская область.
Каждое дерево тут на учете, имеет паспорт, как и человек.
Почему так оберегается роща? Только потому, что она красива? Не только. Я, пожалуй, так отвечу.
Спортсмены-тяжелоатлеты показывают физические возможности человеческого тела, мощь и
выносливость мышц. Так вот, лиственницы Линдуловской рощи – тоже тяжелоатлеты леса. Они
показывают, напоминают: смотрите, люди, с одного дерева можно взять древесины в десять раз
больше, чем получаем сегодня. Роща-пример. Роща-образец. Роща-музей.
Любая лиственница, посаженная два с половиной века назад, – готовая корабельная мачта, и
припушенные снегом кроны напоминают паруса, ждущие вольного ветра. И когда ветер прилетает
с Финского залива, кажется, что зеленый флот, пришвартованный к покатым пригоркам,
отправляется в дальнее плавание. В будущее. К нашим потомкам. Потому что лиственницы живут
пятьсот лет.
И, гуляя по роще, я все время удивленно думал: неужто и мои прапраправнуки тоже будут
любоваться этими поразительными лесными великанами?
Будут, почему же нет.
Порода будущего
Я говорил о «шкале светолюбивости», в которой первенствует лиственница. Звание рекордсменки
присвоено лиственнице и другой шкалой, показывающей, насколько то или иное дерево
требовательно к теплу. Лиственница – самая морозостойкая порода, с ней по выносливости никто
не может сравниться. Даже сосна, которая «растет на севере дальнем». Любая стужа лиственнице
нипочем. По морозостойкости она стоит рядом с пихтой, елью, кедром сибирским. А ведь известно,
например, что пихта переносит 60-градусные морозы.
Шкала «зеленых скоростей» также увенчала наше дерево чемпионским титулом: за десять лет,
обгоняя все другие породы, лиственница вырастает на 10 м. И здесь сосна в сравнении с ней –
тихоход. Она в этом возрасте достигает лишь двух – пяти метров в высоту.
Лиственницу изучают биологи, дендрологи, географы. У каждого из 25 видов – свои координаты. И
если мы захотим отправиться в путешествие к лиственнице сибирской, определить ее ареал, то
есть область распространения, то путь нам придется начать несколько восточнее Онежского
озера. Это, условно говоря, западная граница сибирячки. Северная граница – мы пересечем
нижнее течение реки Мезень, южные отроги Полярного Урала (68° сев. широты), отсюда – к
низовьям Енисея. А южная граница? Вернемся в Вологду, проедем по Ветлуге и Вятке, выйдем
чуть-чуть севернее р. Белой, поднимемся к ее верховьям, достигнем 51° сев. широты. Теперь – по
прямой к западным предгорьям Алтая, к хребту Тарбогатаю, это 47° сев. широты. Мы на самой
оконечности лиственничного государства.
А вот у лиственницы европейской – свой адрес. Она растет преимущественно в горах Западной
Европы, на высоте 1–2,5 тыс. м над уровнем моря. Для нашей страны это самый западный вид. А
самый восточный – лиственница курильская. Она широко расселилась на островах Курильской
гряды, а в настоящее время и на Сахалине. Хорошо чувствует себя на морских и речных террасах,
на холмах. Но в горы, в отличие от европейской, высоко не поднимается. 350 м над уровнем моря
– вот ее предел. Соседствует с вулканами – прекрасно приспособилась к почвам, где много
вулканического пепла.
По площади среди хвойных лесов род лиственницы занимает первое место. Территория под
сосной, елью, пихтой (а уж какие распространенные породы!) меньше, чем площадь под
лиственницей. И недаром эта порода считается породой будущего. Быстро растет,
морозоустойчива, легко переносит засуху, долговечна. Древесина замечательная. Ну что еще
надо?
Попробуйте у себя в комнате сосчитать изделия из дерева. Тетрадки, книжки, лекарства... Сейчас
пока в дело больше идут сосна да ель. Тут много разных причин. Они не так смолисты, а это важно
при изготовлении бумаги. И бревна при сплаве в воде не тонут, а лиственница тяжела, тонет.
Сосну с елью пилить легче – у лиственницы древесина прочнее, труднее пиле поддается. Но, к
сожалению, сосны все меньше становится, слишком много ее вырубается.
Лесоводы хотят знать, почему в одном месте лиственница чувствует себя хозяйкой, а в другом –
приживалкой, чем лиственница одного географического района отличается от другой. Это не
досужие вопросы. Тут лесоводов поджидают неожиданности.
Дерево о двух лукошках
Испокон века считалось: на севере европейской части России растет лиственница сибирская. И
лишь наш современник, ботаник Н.В. Дылис, в зеленом океане тайги открыл новый остров. Вот его
границы: Архангельская область, республика Коми, а на северо-востоке он к Волге приближается.
Ну, и наша Линдуловская роща, совсем крошечный островочек. Ботаник Дылис первым обратил
внимание, что лиственница, которая здесь растет, – особая разновидность. Шишки овальной, а
порой и шаровидной формы созревают в сентябре и раскрываются в марте–апреле следующего
года. У сибирячки – в тот же год. У сибирячки часть хвои остается на зиму, у вновь открытого вида
несколько иначе – она донага раздевается.
В чем тут дело? Причин много. Не последнюю роль играет климат. Вообще надо сказать, что
Сибирь всеми силами пытается сгладить различие между лиственницей и сосной. Но характер
лиственницы нельзя перебороть – она стойко привязалась корнями к своим любимым почвам. Ее,
между прочим, недаром называют деревом-кальциефилом: кальций любит. Он и помогает ей
быстрее всех расти. (Вот поэтому тут наше дерево преимущественно бросило свои «якоря».)
Именно почвы, среда в первую очередь, влияют на тип леса. Без знания того, к какому типу
относится лесное сообщество, даже специалист запутается, что называется, в трех соснах. В
пестроте растительного покрова важно подметить основные свойства деревьев, их типичные
черты, зависящие от климата, рельефа местности, геологических условий, почвы...
Что такое тип, каков он – лесоводы на эту тему спорили много и долго. Каждый предлагал свою
версию. Например, академик В.Н. Сукачев разработал классификацию типов лесов для таежной
зоны. Биогеофитоценоз, иначе лесное сообщество, по учению Сукачева, следует рассматривать
во взаимоотношении (и причинной зависимости) всего того, что есть в лесу, окружает его, влияет
на его развитие. Это и почва, и нижний ярус леса, и основная порода, которая преобладает в
лесном сообществе, и зверье, что населяет лес. Соседство растений, птиц, животных в таком
сообществе отнюдь не случайно. Тут нет никакого произвола: сама природа на протяжении многих
тысячелетий выпестовала лесной тип, наделила то или иное зеленое сообщество единственно
ему присущими свойствами. Даже зеленая подстилка, даже ягоды, за которыми мы с лукошком
идем в лес, тоже определяют тот или иной тип леса. Ничего случайного, все связано одно с
другим.
Мне хочется, к примеру, рассказать, как академик Сукачев классифицировал типы соснового леса.
Для него это не просто один сплошной бор. Вовсе не так. Сукачев разделил их на несколько групп:
сосняки-брусничники, сосняки-кисличники, сосняки-черничники. Мелка ягодка, а дала имя целому
сосняку!
Особенно в тайге можно воочию убедиться, как точна и наглядна классификация, предложенная
Сукачевым. Шагаешь, шагаешь – сплошь брусника! Переправился через студеную речушку,
взобрался на пригорок – батюшки! – под подошвой черным-черно: черника! Конечно, и другие
ягоды тут нарвешь, но хозяйка полновластная всех полян и опушек – черника.
Но не только ягоды властвуют в сосняках. Не им одним честь давать имена борам. Академик
Сукачев куда подробнее «расчертил» лес на «классики». Определяющими стали для него и
породы, которые растут во втором ярусе, так сказать, на первых этажах. Вот и пожалуйста –
сосняк липовый, он встречается на плодородных почвах. А вот во втором ярусе поодиночке и
группками – дуб. Сосняк дубовый.
Примерно по такому же признаку выделены и боры лиственничные, листвяги, как их еще
называют. Из ягод тут чаще всего брусника и черника. Вот Сукачев и вписал в свою
классификацию листвяги-черничники и листвяги-брусничники. Лиственницу, таким образом, я бы
назвал деревом о двух лукошках.
Рассказы о деревьях
Так вот, я опять возвращаюсь к рассказу о том новом виде лиственницы, который преобладает на
северо-востоке европейской части России. Она не только формой шишек отличается от
лиственницы сибирской.
Лиственница сибирская за многие века научилась приспосабливаться к топям да болотам. Тут
сибирячке сам черт не брат: одни корни отмирают, тут же развиваются придаточные. Лиственница
же, выделенная ботаником Дылисом, болот боится. По совокупности многих признаков ее
выделили в особый вид и дали имя знатного лесовода академика Сукачева.
В честь ученого и революционера
И еще один вид – лиственница Чекановского. Это дерево растет в Сибири, оно мало чем
отличается от лиственницы сибирской и даурской. Однако имеет свои особые признаки в строении
кроны, в форме семян, длине хвои.
Если с ботанической точки зрения лиственница Чекановского может заинтересовать лишь
специалистов, то личность человека, имя которого присвоено виду, представляет куда больший
интерес. Это был один из первооткрывателей Сибири, человек недюжинной воли и мужества, с
юности восставший против бесправия и угнетения.
1860 год. Киевский университет. Студенту Александру Чекановскому прочат завидное будущее.
Талантлив, пытлив, не по годам образован.
Но мало кто из преподавателей знает, чем увлечен в свободное от лекций время Александр
Чекановский.
В те годы в Польше возникла революционно-демократическая партия «красных». Долой
крепостное право – вот какие листовки выпускают «красные».
В Киеве тоже есть подпольный центр партии. Один из ее лидеров – Александр Чекановский. Это
он вместе с товарищами сочиняет антиправительственные прокламации. В них осуждение
царизма, боль за угнетенных крестьян.
Борьба продолжалась несколько лет – в 1863 г. подпольный центр «красных» раскрыт
жандармами. Чекановского бросают в тюрьму, приговаривают к каторжным работам в Сибири.
Братский острог на Ангаре. Тайга, глухомань. Позднее современник вспомнит: «В окошко убогой
землянки, где жил Чекановский, постоянно стучалась голодная смерть...»
Друзья, которые остались в Киеве и Петербурге, хлопочут за Александра, понимая, что такой
тяжкой доли он не вынесет. Его переводят в небольшое село Иркутской губернии.
И вот здесь Чекановский заново пробуждается к жизни. Надо что-то делать, иначе гибель. А здесь
столько возможностей для пытливого ума!
Север Восточной Сибири – тайна за семью печатями.
Экспедиция по Нижней Тунгуске, в районы Туруханского края – он теперь мечтает только об этом.
Добивается разрешения. Но мало кто желает участвовать в этой опасной затее. Все же несколько
смельчаков находится.
На крытой лодчонке – шитике – Чекановский отправляется туда, где еще не бывали натуралисты.
Дух захватывает, когда знакомишься с путевым дневником Чекановского. Какая воля, какое
мужество!
Порой мороз доходит до 60 оС – в путь, в путь!
Вьюга заносит землянку, насилу выбираются наружу – в путь, в путь!
На бурных порогах переворачивается шитик, чудом спасаются – в путь, в путь!
Один спутник погибает, другой сходит с ума, не выдержав тягот пути. Это не останавливает
Чекановского. В путь, в путь!
Еще так много дел. Еще надо завершить составление карт бассейнов Нижней Тунгуски, Хатанги,
Вилюя, описать водоразделы рек. Надо проверить и перепроверить: он, кажется, открыл в этих
потаенных пространствах редчайший вид альпийской флоры из семейства крестоцветных. Этот
вид доселе был известен лишь в Гренландии и в Скалистых горах Северной Америки.
Да, он не ошибся.
Позже ученый мир изумленно воспримет еще одно открытие Чекановского. На Полюсе холода он
обнаружил флору и фауну юрского периода. Почти 4 тыс. образцов ископаемой растительности,
которая господствовала здесь почти 200 млн лет назад, в коллекции Чекановского!
А гербарий современных растений – 9 тыс. экземпляров!
Пройдет время, и будет отмечено, что трехлетнее путешествие Чекановского по северу Восточной
Сибири «составило эпоху в изучении этой страны».
И это далеко не все. Позже Чекановский отправится на Байкал и составит внушительный гербарий
южного побережья озера. Его коллекция станет ценнейшим достоянием Петербургского
ботанического сада.
А я еще ничего не сказал о геологических изысканиях ученого – тоже эпоха!
Вот такой это был человек. Сосланный на каторгу – не согнулся, нашел в себе силы верно служить
науке. Он не долго прожил – здоровье было подорвано.
Теперь о Чекановском пишут книжки, о нем упоминают энциклопедии. Именем его названа гора в
Сибири.
И есть лиственница Чекановского.
Могучая порода в честь человека могучего духа!
***
Да, каждый вид лиственницы, произрастающий в нашей стране, требует к себе особого внимания.
И изучения.
Занятие это чрезвычайно интересное и нужное. Оно доступно любому начинающему натуралисту.
Помню, профессор Владимир Петрович Тимофеев, с описания визита к которому я начал свой
рассказ, просил меня и моих товарищей понаблюдать за лиственницей.
– Что же надо делать? – спросил я.
– Да, например, узнать, сколько суток во время вегетационного периода растут побеги на
лиственнице. Или записать, какого числа появляется хвоя и сколько дней она растет в длину,
когда хвоя начинает желтеть и когда опадать.
– Куда записи присылать?
– Москва, Тимирязевская сельскохозяйственная академия, Лесная дача...
С горечью скажу: недавно Владимира Петровича не стало. Он умер на посту, возле любимых
своих лиственниц – деревьев, которым посвятил всю свою жизнь. Но записи пригодятся
многочисленным ученикам Владимира Петровича Тимофеева.
...Я держу в руке зеленую ветку. Ветка на ладони формой своей сама напоминает ладонь.
Кажется, тысячелетия протянули изумрудную кисть в мой и твой дом. Протянем этой кисти
дружескую руку...
Русская дубрава
Гляжу ль на дуб уединенный,
И мыслю: патриарх лесов
Переживет мой век забвенный,
Как пережил он век отцов.
А.С. Пушкин
В «Лесном словаре» начала прошлого века я прочитал о дубе: «Дерево это поставлено на той же
ступени, на какой лев находится между четвероногих, а орел между птиц. И дуб сделался
эмблемой высоты, силы, долговечности».
Я вспомнил дуб возле литовского села Стелмужи – он родился около двадцати веков назад и
живет себе поживает. Под Москвой, в парке Ленинские Горки, сохранился дуб – ровесник Москвы.
Неподалеку от Запорожья есть дуб, которому более 700 лет, под ним запорожцы писали свое
знаменитое письмо турецкому султану. В городском парке Риги я стоял возле дуба, посаженного
Петром I.
Пушкинский дуб в Михайловском, Лермонтовский в Тарханах, дуб Адама Мицкевича в Полтаве. В
Санкт-Петербурге около Лесной академии вы увидите три дубка, посаженных в честь русского
лесничего Э.И. Циолковского, его гениального сына К.Э. Циолковского и Юрия Гагарина.
Не забыть поездку в подмосковное село Остафьево, в родовое поместье князей Вяземских.
Удивительна история двух местных дубов. Конец XVIII в. Между Россией и Соединенными
Штатами Америки устанавливаются дипломатические отношения. Первый американский посол,
вручая верительные грамоты, подарил русскому дипломату несколько желудей с дуба, растущего
у могилы первого президента США Джорджа Вашингтона.
Желуди были посажены в Царском Селе. Взошли дубки.
Прошли годы. Знаменитый русский историк и писатель Н.М. Карамзин жил в то время в
Остафьеве, в гостях у поэта Вяземского. Здесь он писал первый том «Истории государства
Российского». И спустя годы, перед смертью он завещал дочери: пусть она поедет в Царское
Село, соберет несколько желудей с американских дубов, а когда они прорастут в горшках –
высадит в Остафьеве.
И вот уже более полутораста лет стоят эти дубы в подмосковном имении-музее. Тоже страничка
истории государства Российского.
Дуб-летописец. Живая хронология дней ушедших. Дерево это как бы связало времена. Угасшие
эпохи и столетия прислали в наши дни живого свидетеля – они доверили дубу память о себе, о
былых делах и подвигах, о предках, которыми мы гордимся.
Есть что-то бравое и былинное в самом слове «дубрава». Мне слышится в нем гул старины и
шелест листвы молодых дубков, что растут возле моего дома. Пойдешь осенью в ближний
лесопарк и вдруг услышишь в тишине шлепок желудя о лесную подстилку, едва слышный, мягкий,
будто упала детская пинетка. Это дубовая роща сбросила наземь еще одну коричневую каплю.
Какая судьба будет у будущего деревца, дано ли ему прорасти в будущие века?
Тревожная нотка в моем вопросе не случайна. Все меньше становится на земле дубрав. Исчезают,
редеют, суховершинят. Во многих местах нашей страны дубы не выдерживают конкуренции с
другими породами, отступают.
Когда-то область распространения дуба была куда шире, просторнее: северный его пост касался
берегов Белого моря, восточный – хребтов Урала. Две-три тысячи лет назад дуб в русских лесах
был, говоря языком науки, основной лесообразующей породой. Но менялись условия жизни.
Природа перелистывала зеленые свои страницы. И человек, естественно, менялся. Давно уже
вместо дубинки он приохотился к топору – ладил струги, дома, морские суда. Для строительных
целей дуб сам в руки просился – долговечный, крепкий, необманный в своей прочности. Редели,
редели, редели дубравы, лесные земли распахивались. Молодым деревьям, которые пытались
удержаться на месте исконных дубрав, ощутимые удары наносили стужи, ее ранящие «выстрелы»
– так называемые морозобоины. Дуб мало-помалу сдавал свои позиции, уступал господство иным
породам, и теперь это царственное дерево редко поднимается выше шестидесятой параллели, а
всего на долю дубовых насаждений приходится чуть более половины процента от всей площади
наших лесов. Подумать только, чуть более половины процента! Ничтожно мало. Дубравы не столь
безбрежны, как может показаться на первый взгляд. Отдельные экземпляры могут жить на севере,
но дубовый лес в его естественном виде отступил в более теплые, степные районы. Дублетописец ждет помощи.
Рассказы о деревьях
Про подгон и лесной ковер
Побывал я не столь давно в знаменитом Теллермановском лесу Воронежской области. Как у
любой страны есть столица, так у «дубравного государства» столицей может считаться славный
Теллермановский лес. Тут представлены все типы наших дубрав, и неспроста это место избрано
для изучения лабораторией лесоведения Академии наук России.
Я много ходил по прогалинам, любовался дубами, дышал родниковой чистоты воздухом. Была
поздняя весна – один цветочный ковер за другим стелила она под ноги деревьев. Первыми из-под
снега проклюнулись сибирские пролески, легкие, голубые, чем-то напоминающие колокольчики.
Еще дубы не отошли от зимней спячки, а пролески уже услышали ручейковые шорохи весны,
потянулись своими крошечными дюймовочкиными шляпками к потеплевшим лучам солнца.
Недолог век пролесок – неделя. Они отцвели, и точно схлынула синева, как уходит с захваченного
места голубое половодье. Белые, ярко-розовые, бледно-лиловые хохлатки Галлера украсили
подножие дубравы. Это были тоже недолговечные спутники дубравы. Через неделю ветреная
весна смахнула с земли этот дивный по красоте убор и подарила дубраве новенькие подстилки
ветреницы лютиковой. От желтизны рябило в глазах.
Менее чем за две недели весна сменила в лесу три цветочных времени.
Прошло время. Я держал в руках беловато-розовый с красноватыми чешуйками молодой стебелек
дуба. Чешуйки – зачатки листьев. А вот светло-коричневый желудь – он сидит в бурой плюске,
похожей на наперсток. Важный такой крепыш, семя будущего гиганта.
Как помочь ему прорасти, как помочь дубовым лесам сохраниться, что для этого надо сделать –
все это заботит сотрудников лаборатории. Год за годом они исследуют дубравы. Хотят лучше
понять их природу, вековечную и в то же время такую изменчивую.
Изучается зависимость дубов от почв, подсчитывается, сколько солнечной энергии расходуется на
создание, рост ствола и какое количество тепла ему требуется.
Оглянемся в прошлое. Дубовые леса появились в европейской части нашей страны примерно 10
тыс. лет назад, но только в последние десятилетия, когда увидели, что дубравам грозит беда, ими
занялись вплотную. Эта работа – во имя спасения уникального дерева.
Для того чтобы лучше понять проблемы, волнующие ученых, следует совершить путешествие по
границам дубовых лесов – тогда многое нам станет понятнее, ближе.
Вслед за учеными мы отправляемся в экспедицию к европейским границам дуба. Когда-то древние
греки считали, что дуб обладает силой прорицания. «По различным изменениям шелеста
деревьев, – прочитал я в старинной книге, – колеблемых зефиром, или треску ветвей, ломаемых
бурей, жрица предрекала легковерным умам счастливые или пагубные события».
Не станем прислушиваться к оракулам. Послушаем специалистов. «Дубравное государство»,
заключили они, двубоко. Это не литературный образ, а точное географическое определение. С
одной, южной, стороны дубовые леса упираются в степи – «сухой бок». С другой, северной, – в
полосу владычества ели – «влажный бок».
А теперь пойдем за дубом с запада на восток. Приспосабливаясь к условиям среды, дуб, как
никакое другое дерево, своенравно меняет свою «зеленую свиту», окружает себя наиболее
подходящими, я бы сказал, преданными породами. Самые богатые дубравы Заднепровья
включили в свои царственные владения граб, явор. Продвигаясь на восток, дуб потихоньку
расстается с ними, приближает к себе ясень, клен полевой. В заволжских степях этих пород почти
не встретишь – тут, как в песне, к дубу перебрались рябина, а также липа, клен остролистный.
В этом путешествии ученые выявили довольно любопытную закономерность. В самом деле,
отчего дуб так своенравен, непостоянен к своим подданным? Случайно? вовсе нет. Да, дуб
придирчив к почвам – он любит плодородные земли. Ему нипочем сухой климат – корнями дерево
уходит на 10 м вглубь и утоляет жажду, питаясь грунтовыми водами. В этом смысле никакая
другая порода с дубом не сравнится. Но выяснилось и вот что: дубравы вольнее всего чувствуют
себя в тех районах, где для них достаточно влаги.
«Зеленая свита» должна по мере возможности поддерживать такое равновесие. Вот и получается:
принимаешь это условие, вернее, можешь ему отвечать – зачисляешься в дубраву, нет – изволь
уйти. Вот каков диктат патриарха лесов! Очень интересное наблюдение, помогающее понять,
какие законы господствуют в «дубравном государстве».
Своеобразный закон сообщающихся сосудов, не правда ли?
И еще одно непременное условие ставит дуб перед своими спутниками. Они должны помогать ему
расти вверх, как бы подгонять его. Не случайно в науке «зеленую свиту» называют подгоном.
Владыкой леса дуб еще когда станет, годы и годы пролетят, а вот в молодости, в отличие от ряда
других пород, дуб растет крайне медленно. Он не торопыга, как, например, тополь. В молодости
дуб не тянется к небу, зато обильно кустится. И тут тоже «зеленая свита» верой и правдой обязана
послужить дубку. Ясень, клен, липа – подгон – затеняют боковые побеги дубка, не пропускают к
ним необходимого количества света. И что же? А то, что ветки, разрастающиеся в стороны,
отмирают, а вершинка знай себе тянется к живительному солнцу. Вот почему говорят: дуб растет с
открытой головой, но в шубе.
Так «работает» подгон. Подтягивается дубок к простору, к солнцу, как к истокам самой жизни.
Между прочим, на образование ствола дуба расходуется – и это ученые подсчитали – 0,5 млрд
калорий солнечной энергии. Невероятная цифра! Никакое другое дерево столько не потребляет. В
том-то и состоит волшебство природы, что всякое волоконце дерева представляет собой как бы
схваченный в плен, одеревеневший солнечный луч. И дубу этих лучей нужно более всех.
Но продолжим нашу экспедицию. Вот еще одна примечательная особенность, не обойдем ее.
Смотрите: в одних дубовых лесах деревья, причем одновозрастные, – малорослы, сухопары; в
других – что тебе богатыри, руками не охватишь. В чем тут секрет? Какова разгадка такого
явления?
Почвы. Их надо уметь читать, как книжку. Именно почвы определяют в значительной степени типы
дубовых лесов, отвечают на вопрос, в каких местах выращивать дубравы.
Сразу хочется сказать: лишь для несведущего человека дубравы на одно лицо, все под одну
гребенку. Не так это. Есть сухой дубняк. Есть голодающий дубняк. Есть субдубрава. Есть просто
дубрава. Есть дубняк-лог. Есть дубняк припойменный. Есть дубняк пойменный. Лесоводы в этом
замечательно разбираются. Они сразу определят: сухие почвы, значит, сухой дубняк. Свежая
песчаная почва? Значит, тут дубняк голодающий. На свежей супеси вымахает, как правило,
субдубрава, а на свежем суглинке – просто дубрава. А вот проточно-сырая почва. Здесь дубняклог.
Вот так: разложишь дубовый лес «по полочкам» – многое яснее становится, идешь по дубраве не
вслепую, не на ощупь.
Впрочем, не обязательно быть почвоведом, чтобы прочесть страницы «дубравного государства».
Достаточно хотя бы слегка разбираться в растениях, которые образуют лесной ковер. Прямая
взаимозависимость, следствие устоявшихся связей в природе, где нет ничего случайного,
нелепого, не подсказанного целесообразностью.
Сухой дубняк вплел в свой ковер перловник, мятлик, осоку волосистую, звездчатку. Субдубрава
рассыпала фиалку, герань лесную, уже знакомую нам пролеску. В дубняке-логе вы непременно
увидите лютик ползучий, папоротник, овсяницу. Дубняк пойменный расстелил по берегу речки
душистый хмель, ирис, сабельник.
И еще одна поразительная особенность дубового леса. Оказывается, каждый тип дубрав столь же
избирателен и по отношению к птицам, а точнее, сами птицы избирают в дубняках себе квартиры.
Не удивительно ли, что к дубраве-логу тяготеют орел-змееяд, осоед. Балобан привечает сухие
дубравы. Ястреб и сарыч – субдубравы. Тайна? Хищных птиц манят разные мышевидные грызуны
– например, в том же Теллермановском лесу их десять видов. И вот какой-то один вид более всего
по вкусу той или иной птице – грызуны и определяют прописку орла-змееяда или сарыча, ястреба
или балобана.
Дубрава – цельный живой организм, где все переплетено, взаимосвязано, причинно. Свои
неизменные, устоявшиеся правила, их нельзя нарушать, не учитывать. Конечно, это вовсе не
значит, что человек должен ходить по лесу этаким зевакой-белоручкой. Тут, боже упаси, ничего не
тронь, здесь ничего не потревожь. Этак лесу тоже не поможешь. Человек – я говорю о
специалистах – должен чутко прислушиваться к зову природы, леса, улавливать его тревоги и,
вооруженный знаниями о его особенностях, идти на помощь дереву, коли в том есть нужда.
Вот мы говорили о подгоне. Это великолепное изобретение природы, слов нет. Но в какой-то
момент «зеленая свита» может затенить не только боковые побеги юного дубка, но и скрыть глухо
листвой от корней до вершинки. В таком случае деревцу трудно выбраться из-под зеленого
полога. Что ж, так и не вмешиваться ни во что? Нет, вмешаться надо – провести так называемые
рубки осветления. Это полезное «хирургическое» вмешательство, и бояться его не следует.
Прорубят для дуба «окна» – и он сможет без помех глядеть в небо, получать больше света. Это
серьезная помощь дубраве.
Или грызуны. Сущее бедствие для дубрав, когда число их превышает все дозволенные нормы. В
отдельные, особенно урожайные «желудевые» годы мыши так размножаются, что сладу никакого.
Были в Теллермановском лесу месяцы, когда грызуны растаскивали все опавшие желуди, весь
самосев. Дубрава сама себя высевает, дуб продолжает свой род, а мыши подчистую сметают
семена. Однажды срубили старое дерево и в дупле, возле корней, обнаружили три тысячи
отборных желудей – это запас одной лишь желтогорлой мыши. Целый будущий лес упрятала в
нору. Вот почему лесоводы применяют различные средства борьбы с грызунами. Однако самыми
верными помощниками дубравы были и остаются птицы. Те самые, которые распознают в дубовом
лесу свои квартиры.
Что такое смена пород
Совершив путешествие по границам «дубравного государства», поговорим теперь о главной
опасности, которая подстерегает наше дерево. В природе происходит смена пород.
Основоположник отечественного лесоводства профессор Г.Ф. Морозов писал: «Если отмирание
леса сопровождается постепенным изменением условий среды в результате отпада деревьев, то в
таких случаях происходит вековая длительная смена. На местах одних насаждений появляются
другие, и долго, иногда несколько столетий, они не уступают занятое место, пока снова появится
благоприятная среда для роста предшественников. Длительные смены без вмешательства
человека наблюдаются в дубово-еловых древостоях...»
В мире ничто не постоянно. Хорошо известно, что после отступления ледников на Скандинавском
полуострове господствовала береза. Затем несколько тысячелетий подряд главной породой там
считалась сосна. Теперь сосна уступает первенство ели.
Ель, однако, теснит не только сосну.
На северных рубежах «дубравного государства», в районе его «влажного бока», ель наступает на
дуб. Происходит это постепенно, может быть, даже незаметно для одного поколения людей. На
весах времени – не годы, даже не десятилетия – века! Но попробуем представить, как это
происходит.
Дубовая роща дряхлеет. Пришла грустная пора естественного отмирания древостоев, как пишется
в научных трудах. Всему свое время. Умирают и леса. Но «свято место пусто не бывает».
Наиболее приспособленные к условиям жизни деревья начинают бороться за освободившуюся
территорию.
Рассказы о деревьях
Дубу нелегко конкурировать с елью. Дуб светолюбив, требователен к почвам. А ель и в тени себя
чувствует замечательно, и холодов не боится. Она и без подгона обойдется. А почвы... Ель –
порода ухватистая. Ей достаточно плотной подстилки, грубой, как войлок, из своих же собственных
иголок.
И елка устраивает свое новоселье.
Что же происходит?
Вот под полог дуба ветер занес еловое семя. Оно крошечное, это семя, ему легче приникнуть к
почве. И вот уже зеленая стрелка пробилась наружу. Выше, выше! Год, два, три... Тонкий стволик
сбросил первую хвою. Потом еще не один раз елка уронит зеленые иголки. И постепенно хвояопад превратится в перегной, и этот перегной даст корешкам поселенца необходимые
питательные вещества. Так елка укрепляется на новом месте. Так происходит смена пород.
Старый дуб угас, выросла молодая ель.
В природе встречаются также смены дуба осиной. Сомкнутый полог дуба с кленом и ясенем
нисколько не мешает осиновому подросту. Так произошло в знаменитых Тульских засеках. Когдато эти места славились редкими по красоте дубравами, теперь большие площади тут занимают
осинники. Неизбежен ли этот процесс?
Лесоводы доказывают: человек в состоянии приостановить такое нежелательное лесное
переселение. Для этого надо постоянно ухоживать за лесом – рыхлить в дубравах почвы, дабы на
ней не укоренились непрошеные пришельцы.
Дуб боится холодов – он и поэтому еще к югу отходит. Но и селекционеры не дремлют. Создают
выносливые породы дуба.
Род дуба объединяет около 250 видов. Дуб летний, дуб зимний, дуб душистый, дуб монгольский,
дуб красный, дуб крупнопыльниковый. И у каждого, разумеется, свои особенности. И все это надо
знать. Подробно. Точно. Не на глазок.
Вот дуб летний. Или, как его еще называют, черешчатый, обыкновенный. Всем хорош: красавец,
богатырь. Но это когда вошел в возраст – богатырь. А в раннюю пору вовсе не силен – всходы его
весьма чувствительны к весенним заморозкам. До восьми лет еле-еле растет. К тому же поздно
плодоносит. Конечно, при смене пород елка такого забьет.
А вот дуб крупнопыльниковый, высокогорный. Он, увы, не достигает таких размеров, как дуб
летний. Но зато куда закаленнее. Даже – вот чудо! – на голых камнях поднимается. Главное же,
крупнопыльник растет намного быстрее. Точно подросток на деревенском воздухе да свежем
молоке.
Замечательный русский лесовод В.Д. Высоцкий не прошел мимо этого наблюдения. А что, если
скрестить эти два вида – соединить богатырскую силу одного с умением быстро подрастать
другого?
Скоро сказка сказывается... А в лесном деле, как, пожалуй, ни в каком другом, сказка
«сказывается» особенно долго – многие, многие годы нужны. Жди, пока увидишь плоды нелегкого
труда!
Лесовод Высоцкий умел ждать, неудачи (а они, конечно, были) не обескураживали его. Другой бы
махнул рукой, занялся чем попроще. Но таким людям в лесоводстве делать нечего, лучше сразу
меняй профессию, уходи на более легкие хлеба.
Шли годы. Ученый неотступно шел к цели. И достиг ее. Гибрид дуба крупнопыльникового (мать) и
летнего (отец) не мог не порадовать. Дерево – на диво: стройное, не кустится, споро вверх
тянется. И вот что важно. Дуб летний плодоносит лет с тридцати, новое дерево сбрасывает
желуди на двадцать лет раньше. Как это важно для дубравы! Ранний и обильный самосев –
лучшая защита для любого леса. Больше посеешь семян – больше шансов выжить, устоять в той
борьбе за место под солнцем, которую ведут между собой различные породы деревьев.
Но, конечно, даже самую выносливую породу, полученную в результате гибридизации или
географического переселения, надо еще акклиматизировать, помочь приспособиться к новым
условиям, преодолеть неизбежные трудности роста. Это от человека требует выносливости, если
хотите, силы духа.
И тут я хочу рассказать о человеке, который к породе имеет самое прямое отношение:
акклиматизаторе Николае Андреевиче Гартвисе. Жил он в прошлом веке, окончил Дерптский
университет, участвовал в Отечественной войне 1812 г.
Это был человек самых разносторонних интересов – юрист, садовод, ботаник. В войне он проявил
себя как боевой капитан артиллерии. Но мой рассказ не о его военных подвигах.
Долгие годы Николай Андреевич руководил Никитским ботаническим садом. Некоторые его
современники не с большим почтением, скажем прямо, относились к Гартвису, считая, что в
ботанической науке он человек случайный, не туда направляет работу сада. И такое мнение
господствовало долгие годы, сам же Гартвис не склонен был разглагольствовать о своих
изысканиях.
Бытовало мнение в ботанических кругах, что он много внимания уделяет опытной работе с
маслиной. Иронически пожимали плечами. Чудачество! Разве это серьезная тема для истинного
ученого? Да, кажется, он еще что-то там с китайским индиго мудрит, с табаками. Право, не
солиден этот Гартвис, да и что взять с него – капитан артиллерии...
А он усиленно коллекционировал растения в Крыму, много ездил по Закавказью, собирая семена и
живые растения.
Не было капитана, отправляющегося в морское путешествие из черноморских портов, которого
Гартвис не упросил бы привезти в Ботанический сад какое-нибудь новое растение. Тихо,
неприметно создавал Николай Андреевич уникальную дендрологическую коллекцию в своем саду.
И мало кто об этом догадывался.
Но не кто иной, как Гартвис, акклиматизировал в Ботаническом саду десятки растений из
Калифорнии, Андалузии, с Гималаев, из Мексики, Северной Африки. Много лет отдал он
акклиматизации ряда дубов, в том числе найденного им в Колхидской низменности. Путешествуя
по Кавказу, Николай Андреевич первым обратил внимание на этот вид дерева, встречающегося в
смешанных лесах из дуба имеретинского, дзелькавы, кавказского граба.
И Гартвис доставил новый вид дуба в Крым.
Такая профессия – лесовод. Не всегда при жизни можно оценить его труд. Ему не подходят
обычные мерки времени, его календарь не ограничивается с рамками одной человеческой жизни.
Так произошло с Николаем Андреевичем Гартвисом. Лишь после его смерти потомки оценили
труды этого человека; подвиг на ниве ботанической, ничуть не меньший, чем подвиги в
Отечественной войне. Многие ее герои вошли в нашу историю. Помним мы и Гартвиса – его
именем назван тот самый вид дуба, который растет на Колхиде.
Дуб Гартвиса!
Заслуженная награда.
Но не во имя наград, не во имя славы работают рядом с нами лесоводы. Они хотят, чтобы леса не
вымерли на нашей планете, всем деревьям было место на земле.
В том числе патриарху наших лесов – дубу.
Еще не достигнуто полное благополучие с дубравами. Где-то усыхают, где-то поражаются пока
еще неизлечимыми древесными болезнями. Приятно было бы сказать: причины суховершинности
изучены. Рад бы сообщить: дубу ничего не угрожает. Нет, рано еще. Экспедиция ученых по
границам «дубравного государства» продолжается. Люди ищут пути сохранения дуба. И еще много
надо сделать.
...Перед тем как покинуть Теллермановский лес, я еще раз прошелся по его опушкам. Была осень.
Дубы сбрасывали желуди. Желтеющие листья, похожие на детские ладони, слегка шелестели. Не
знаю, что улавливали в этом шелесте древние прорицатели. Веру, сомнения, надежду?
Я уезжал домой с верой в то, что мой далекий потомок, придя однажды в лес, услышит в тишине
шлепок желудя о траву. Это для жизни, продолжения рода дубрава сбросит наземь еще одно
коричневое семя.
Ивушка зеленая, над рекой склоненная
Плакучая склоняет ива
Везде концы своих ветвей.
А.Фет
Пожалуй, не много найдешь на земле деревьев, которые имели бы в своем роду такое обилие
родственников, как ива. Зеленое ивовое племя разбросало своих родичей повсюду. Вот
карликовая березка, кажется, полярница из полярниц. Но ива еще дальше к северу продвинулась,
опередила белоствольную.
И в жарких пустынях тоже увидишь иву. Некоторые путешественники принимали ее за мираж.
Ближе подходили – ива! Недаром у некоторых племен Южной Африки это редкое дерево стало
символом радости. Еще бы, верный признак, что рядом вода!
У каждого вида ивы есть свое официальное, общепринятое латинское название, а у нас она
бытует под разными, знакомыми каждому с детства именами, вошедшими в сказки, песни, стихи.
Вот ракита – десятиметровое дерево с заостренными листьями, голыми сверху и как бы
покрытыми серым войлоком снизу.
Верба красная: краснотал. Листочки тонкие, блестящие. В начале мая, не прогляди только,
увидишь, как кружатся возле нее рои мелких семян, снабженных пушинками.
И возле какой речки не встретишь белотала! Слегка опушенные молодые побеги, кора на стволе
легко отслаивается, обнажается розовая ткань.
Где-то неподалеку обязательно должна быть ива серебристая – ветла. Да вот она, великанша:
рост метров на тридцать, ствол не всегда руками обхватишь. На молодых ветвях в весеннюю пору
– легкое серебристое свечение.
Белотал, краснотал приняли в свою приречную семью и иву русскую, чернотал. Кора у нее
потемнее, листья позеленее.
У каждой ивы свои ботанические особенности. Но у всех без исключения одно фамильное
свойство, и ему не изменяет ни верба, ни шелюга, ни ветла, ни белотал, ни желтолозник. Ивы
приемлют морозы, жару, разреженный воздух горных вершин, вот только сушь им не по характеру.
Безводье – бич для этих деревьев. Среди древесных пород-водохлебов – ива самый большой
водохлеб. С такой поразительной, прямо-таки невероятной чуткостью ива обнаруживает
подземную влагу. И самый малый водоем – озерцо ли, узкий пропадающий ручеек, пруд –
притягивают ее к себе. Едва ли не в любой точке земного шара вода и ива обязательно отыщут
друг друга. В старину искали место, где рыть колодец, с помощью ивовой лозы: дрогнет прутик,
поднесенный к земле, – тут и копай, будет вода!
И семена дерева приучены к воде. Это настоящие семена-водолазы. Они могут сохраняться на
дне речки или озера долгими месяцами и всхожести не теряют.
У ивы есть еще одна прекрасная особенность – весной ее семена, упав на землю, начинают
прорастать через какой-нибудь час. Вот как торопятся. А через 10–15 ч (подумать только, меньше
чем через сутки) у будущего деревца отрастает корешок с заостренным кончиком – мышиным
хвостиком. Главное зацепиться, укорениться в почве, а там дело пойдет, корневая система
разовьется, дайте только время...
Выросло дерево. Мужские и женские цветки собираются в сережки. Сережки напоминают тонкие
стерженьки, на них спиралькой – крошечные цветочки с пестиками. А цветочные чешуйки,
опушенные белыми волосиками, – ни дать ни взять мохнатая шубка для тычинок и пестиков.
Всякий раз, когда я смотрю на расцветающую вербу, на память приходят слова Андерсена: «Весна
уже в полном разгаре, только ивы все еще не снимают со своих цветочков пуховых рукавичек;
такие они осторожные, просто скучно».
А через год созревший ивовый плод треснет по двум швам, створки его распахнутся – и миру
откроется несчетное множество хохлатых семян. Кажется, это не плод, а целая фабрика семян,
фабрика ивовых рощ, тальников, вербняков...
Семена готовы к полету. Они ждут, когда ветер разнесет их по прибрежным лугам, поймам,
приречным долинам. Так парашютисты, тесно прижавшись друг к другу, ждут команды на спуск.
Семена ив легки, летучи, воздушны, как пух одуванчиков, а по дальности полета они могут
соперничать разве что с березовыми крылатыми семенами.
Летит ивовое семечко. Где упадет – станет деревом-русалкой. Присядут у ее ствола
путешественники, вспомнят строки Фета:
Сядем здесь у этой ивы.
Что за чудные извивы
На коре вокруг дупла!
А под ивой как красивы
Золотые переливы
Струй дрожащего стекла.
Рассказы о деревьях
В старину дни цветения и плодоношения ивы были датами сельского календаря. Знали: когда с
ивы летит пух – сей овес. Приметили: если по осени ива покрывается инеем, жди протяженной
весны. А когда верба распускается – рыбак, готовь удочки. Ветла, верба, краснотал, белотал
вошли в круг привычных житейских представлений о природе, лесе, сельском труде.
И так повелось издавна, с древнейших времен. Как никакое другое дерево, ива привлекала к себе
внимание еще античных поэтов и естествоиспытателей. Готовя этот очерк, я узнал, что особую
честь этой породе оказал римский писатель Вергилий, живший в I в. до н. э. Он воспел иву в своих
стихах, преклонялся перед деревом, дающим мед пчелам и корм козам.
Диоскорид, бывший в армии императора Нерона врачом, видел в иве ценнейшее лекарственное
сырье. В свободное время между тяжкими походами Диоскорид изготовлял из коры молодых
побегов ивы отвары от цинги, лихорадки и, как писал он сам, «от слабости желудка». Так что в
ранцах многих солдат римской армии нередко можно было обнаружить свежую лозу.
Плиний Старший, написавший свою знаменитую «Естественную историю» в 37 книгах, первым из
ученых описал 8 пород ивы. Пожалуй, с I в. и можно начать ботаническую историю ивы.
У каждой породы есть исследователи. Есть и у ивы. Но вокруг нее, начиная с XVIII в.,
развернулись настоящие научные баталии. Видов ив множество, значит, надо привести их в какуюто одну систему, расположить по порядку, а тут у естествоиспытателей-систематиков был полный
разлад. Известный ботаник Линней установил 29 видов ив. Поначалу с ним согласились. Но
ненадолго. Через несколько лет ученый Скополи сердито отозвался о шведском ученом:
«Большинство названий Линнея произвольны, не ясны, не поучительны». Это был первый залп.
Тут каждый из естествоиспытателей начинает палить из собственного ружья. Авторы «Британской
флоры» уже предлагают 45 видов ив. Ботаник Вильденов недоволен, он предлагает ученому миру
116 видов. Биолог Кох описывает 182 вида. Дальше всех идет ботаник Гандоже, у него свой
«ивовый счет». Он негодует на своих предшественников: а не желаете ли знать, милостивые
государи, что ива насчитывает 1600 видов?
Ученый Эндлихер горько вздыхает в одном из своих трудов: «Крест и конфуз ботаников».
Но в природе нет ничего случайного, и ботаники с прежней настойчивостью ищут пути к
систематизации сотен видов ив. Тем-то и отличается естествоиспытатель, что для него каждое
дерево – неповторимый организм со своими признаками, пусть они на первый взгляд и скрыты от
глаз.
Споры эти не закончены до сих пор. Во многих странах существуют свои школы ивоведов.
Имеется школа ивоведов и в нашей стране. Я познакомился с одним из ее представителей Юрием
Константиновичем Скворцовым. Он работает в Москве, в Главном ботаническом саду Российской
Академии наук. Желая лучше узнать эту породу, Скворцов и на Камчатку слетал, и на Сахалине
побывал, и походил по Средней Азии, был во многих районах центра России. Мало того, Скворцов
изучил почти все крупнейшие ивовые гербарии, какие есть на свете, – государственный гербарий
США, гербарий Королевского ботанического сада в Англии, экспонаты Музея естественной
истории в Париже, десятки университетских ботанических коллекций.
Почему же такой разнобой царил среди ивоведов? А потому, что к ивовому племени они относили
многочисленные гибриды этой породы. А Скворцов ищет иву в чистом ее виде, «без примесей»,
такую, какой она была сотни, тысячи лет назад. Это нелегкая работа. Она требует глубоких
знаний. Итоги своих длительных поездок и наблюдений Скворцов изложил в книге «Ивы СССР».
Листаешь книжку и поражаешься: о многом может рассказать такое привычное дерево, растущее
на берегах рек и прудов.
Читая про чернотал, я узнал, что он, прежде всего, растет возле лесных болот, рядом с осокой и
вейником. А если лес срубили, чернотал переберется с помощью семян на соседний луг, поближе
к выходу грунтовых вод. В нашей стране чернотал чаще всего встретишь в поймах рек, возле
темных болот – чернотал как бы старается укрыться от человеческого взора, предпочитает
укромные уголки. А вот в Западной Европе чернотал ищет влажные места не в низинах, а в горах –
в Альпах, например, взбирается на высоту до 2 тыс. м, на итальянской стороне даже выше – до 3
км. Гибриды же чернотала с другими видами таких правил не придерживаются.
В роду ивы, в ее древней истории есть несколько страничек, которые никак нельзя миновать. Как
не упомянуть об иве Кузнецова и иве Кирилова. Имена этих людей известны сейчас лишь
немногим, а между тем какие судьбы, как много полезного сделали они для науки!
Раскройте любой атлас – эту энциклопедию земли. На своем условном языке атлас внятно, точно
и, если хотите, живописно расскажет о геологическом строении земного шара, о водных
бассейнах, о поясном времени, о климате, о месторождениях – словом, о поразительном лике
нашей планеты.
Николай Иванович Кузнецов (он родился в 1868 г.) всю жизнь отдал науке, изучающей, как
растения распространяются по земному шару. Он составлял геоботанические карты – карты
растительности, карты флоры. Это непростое дело, тем более когда принимаешься за работу
первым, когда в России ничего подобного не было.
В самом понятии «геоботаника», а это была профессия Кузнецова, живет и дышит слово
«география». Географическая ботаника – наука не кабинетная, ей в четырех стенах делать нечего.
Это наука путешественников. И вот для того, чтобы получше узнать, как флора распределяется в
европейской части нашей страны, как соседствуют между собой те или иные представители
зеленого семейства – от мхов до пятидесятиметровых лесных гигантов, – Николай Иванович
Кузнецов то и дело отправлялся в поездки. Порой дальние, а порой совсем близкие.
Почти четыреста научных трудов написано этим человеком. И по этим печатным трудам легко
определять маршруты странствий Кузнецова: Ладога и Холмогоры, Тобольск и Березов, Кубань и
Сванетия, Волга и Днепр, Ока и Кама, Красивая Меча и Дагестан, Армения и Крым, Прибалтика и
Каспий...
Он не просто описывал, скажем, флору Кавказа, но постигал ее историю с третичного периода,
далекой-далекой глубины времени. Ему во что бы то ни стало надо было объединить в единое
целое то, что относится к той или иной породе, проследить, почему и как поселилась, а затем и
расселилась она именно здесь, в этой зоне, – от первого отпечатка листа в угольном пласте до
полного «портрета» дерева.
Вот так, штрих за штрихом, составлял он геоботанические карты, без которых сегодня не
обойдется ни один ботаник, географ, зоолог, геолог, даже космонавт.
Николай Иванович Кузнецов был и ивоведом. Он любил иву, писал о ней.
За все свои труды ученый был одним из первых в России удостоен почетной медали имени
Семенова-Тян-Шанского.
Рассказывают, что один из учеников посадил у могилы Николая Ивановича деревце ивы,
названной в его честь.
Другой вид – иву Кирилова – встретишь в субальпийских поясах Джунгаро-Тарбаготая и ПамироАлая. Дерево высокогорное, обитает на высоте до 3500 м. Именно в тех местах и путешествовал
Иван Петрович Кирилов.
Пожалуй, это был самый молодой ботаник в русской науке. Он прожил совсем немного, двадцать
лет, а сколько успел...
В четырнадцатилетнем возрасте он стал участником экспедиции на южный Байкал. Возглавлял
этот научный отряд знаменитый ботаник Николай Степанович Турчанинов. Он и обратил внимание
на любознательного мальчика, который знал латынь – язык ботаники, саму ботанику, делал такие
гербарии, что специалисты восхищались.
Четырнадцатилетний мальчишка в составе научной экспедиции обошел не только южный берег
Байкала, он облазал скалы и ущелья Западных Саян в поисках редких и ценных растений. В
мальчишеские годы он показал себя истинным натуралистом.
Он ни минуты не сомневался кем стать – ботаником.
И едет учиться в Петербургский университет. Здесь он встречается с человеком, который
определит его дальнейшую судьбу. Это Григорий Силыч Карелин, ботаник, географ,
исследователь Каспийского моря; он первый описал, а значит, и открыл для науки залив КараБогаз-Гол.
Теперь, готовясь к путешествию в Среднюю Азию, в районы горной системы Джунгарского Алатау,
Карелин приглашает с собой студента Ивана Кирилова, «толковейшего из всех студентов, каких я
знал на свете», напишет позднее Карелин. И радостно сообщает жене, что теперь уверен в успехе
экспедиции, ведь с ним надежный спутник, «юноша по нраву красна девица, но голова с мозгом...».
Читая об их совместной экспедиции, я думал о том, как удачно дополняли друг друга Карелин и
Кирилов, несмотря на то, что одному было тридцать пять лет, а другому – восемнадцать. Глубоко
личная дружба объединяет этих двух людей. Григорий Силыч называет Кирилова не иначе как
сынком, Ванюшей. Кирилов, у которого нет родителей, зовет старшего товарища отцом.
В марте 1840 г. путешественники отправляются в Джунгарию. По дороге они разделяются: каждый
идет по своему маршруту. Кирилов идет к озеру Зайсан. На карте – это «белое пятно». Кирилов
щедро дарит науке это озеро: дает очерк его берегов, исследует растительность, изучает рыб,
животных...
Карелин и Кирилов поднимаются к альпийским лугам Джунгарского Алатау. Какой удивительный
мир открывается перед ними! Легко понять ботаника, когда он обнаруживает новый вид, эту
единицу в системе всего живого. Открытие! Но на этих крутых склонах, в ущельях, на ледяных
плато, с которых сбегают речки, пахнущие форелью... все ново, все поражает воображение.
Бюллетень московских испытателей природы вскоре опубликует список растений, собранных
Карелиным и Кириловым. За неполный год собрано 922 вида, около 150 абсолютно новых, не
описанных ботаниками.
Научные сообщения, посылаемые натуралистами в Москву, немедленно становятся достоянием
британских научных изданий, благо статьи не нуждаются в переводе, латынь – это эсперанто
ботаников мира. Имена Карелина и Кирилова, как пишут газеты, знают на двух полушариях. От них
с нетерпением ждут новых и новых вестей. «К. и К.» – так были известны многим эти
путешественники.
«Эти работы, – комментируют ученые тех лет, – охватывают флору огромной страны,
начинающейся сейчас же к востоку за рекой Или и включающей озеро Балхаш, заоблачные
хребты Алатау. Встретились две натуры, дополнившие друг друга и объединенные беззаветной
страстью к науке...»
Слава натуралистов неразделима, они всегда вместе. Однако автором большинства научных
работ был Кирилов. Он владел редким даром описывать по латыни собранные коллекции, вводить
растения в систему, без чего ботаника, как и химия, немыслима. Сколько же надо знать, чтобы не
ошибиться, не принять новый вид за уже описанный! И какую иметь память!
Виды растительности порою мало чем отличаются друг от друга. Надо заметить то маленькое
«чуть-чуть», которое и делает вид самостоятельным, прописывает его в ботанической системе. В
горных системах Средней Азии, которые они обследовали, растительные пояса расположены на
разных высотах, не везде отчетливо выражены. В этих условиях особенно трудно ботаникусистематику, но Кирилов отлично справляется с работой. Дар! В свои неполные двадцать лет он
искусно разбирается в тончайших особенностях семян, окраске плодов, строении соцветий,
расположении и длине побегов.
Позже Карелин признавался, что «без сыночка Ванюши» экспедиция не дала бы таких
результатов.
Вот и один из горных видов ивы Кирилов описал с такой точностью, что ни у кого из натуралистов
не возникло сомнений, как назвать дерево, какую ему дать «фамилию».
Вот какую страничку истории ботаники открывает нам дерево – ива Кирилова...
Рассказы о деревьях
Загадки клена
Клен ты мой опавший,
клен заледенелый,
Что стоишь, нагнувшись,
под метелью белой.
С.Есенин
Издавна считается, что клен – обитатель равнинных лесов – такой же вечный спутник русского
чернолесья, как береза, дуб, липа, ясень, калина, черемуха. Оказывается, это вовсе не так: клены
растения преимущественно горные, лишь немногие из них опустились вниз, попросили соседства у
дубрав, березняков, рощ. Поэтому в нашей стране чистые кленовники редкость, а те, что есть,
раскинулись на совсем малых площадях, как в Башкирии, например. Ботаники так и пишут об этих
деревьях: единичные экземпляры в виде примеси к другим породам. Мне почему-то грустно читать
такие строки. Точно речь идет о бедном родственнике, который пожелал приютиться у именитых и
влиятельных хозяев. Может, поэтому таким его и увидел русский поэт – опавшим, заледенелым,
одиноко нагнувшимся под белою метелью.
Нет, клен вовсе не бедный родственник в семье своих лесных собратьев. Дерево это
самостоятельное, гордое, по-своему ни с чем не сравнимое. Сок его вкусен, не уступает
березовому – в старину из него сахар выпаривали, с чайком попивали. (Жаль, что этот промысел
сейчас почти забыт.) А какая музыкальность дана природой клену – «певучее» дерево! Из его
древесины изготовляют кларнеты. Флейты голос нежный тоже рождают тонкие кленовые
пластинки.
Откуда пришел к нам клен? Долгое время спорили ботаники. Его происхождение в какой-то
степени было загадкой. До тех пор, пока не сказали своего веского слова палеонтологи,
представители науки об ископаемых животных и растениях. Именно они преподнесли ботаникам
сюрприз, обнаружив прапрапрадедушек кленового рода в верхнемеловых отложениях
Анадырского и Лено-Колымского бассейнов.
Это было поразительно, ведь сейчас клены распространены в широтах, где климат умерен и
влажен. Он ближе к югу тяготеет. В нашей стране, скажем, клен остролистный лучше всего растет
в Каменной степи Воронежской области, а явор, как привередливый курортник, тянется к
Черноморскому побережью Кавказа.
Клен полевой почти с точностью обозначил свою северную границу – Орел, Тула, а до Пензы уже
не доходит. Вот такая география. И нелегко представить, что клен – родом с Чукотки, когда-то
украшал места, где сейчас Полюс холода. В эпоху, предшествующую ледниковому периоду, клен
шелестел листвой в арктических областях Гренландии, Шпицбергена. Подумать только, из каких
мест оттеснил ледник шумное кленовое семейство. Видимо, в ту далекую-далекую пору клен
поднялся в горы Восточной Азии, точно в этом видел спасение от гибели.
В горах Восточной Азии представлены наиболее полно все виды клена. Отсюда со временем
началось постепенное переселение дерева в другие места – в Амурскую область, Европу, Японию
и даже на острова Малайского архипелага. Повсюду клен приспосабливался к новым условиям,
находил подходящие почвы, зоны, где больше света. Одни виды учились переносить избыточное
переувлажнение грунта, другие (особенно в Средиземноморье) вынуждены были привыкать к
засухам, сдавать экзамен на жароустойчивость, третьи вступили в единоборство со шквальными
ветрами, и у них развился сильный стержневой корень с далеко расходящимися боковыми
ответвлениями. И пусть клен лишь примешался в лесу к другим древесным породам, не образовав
чистых кленовников, он в наших зеленых чащах обрел свое особое место, выделился своим
роскошным нарядом, подарив всем нам необыкновенные цветовые тона и оттенки. Право, не
знаю, у всякого ли живописца найдутся в палитре такие краски, в которые наряжается клен
сентябрьскими деньками. Чтобы быть более точным, загляну в специальную научную таблицу,
которая так и называется – «Осенняя окраска листьев у видов рода клен». Смотрите, какая
поразительная палитра цвета: желтый, буро-красный, золотисто-желтый, оранжевый, оливковый,
шарлаховый, ярко-карминный, пурпурный, лимонный, оранжево-красный... Живописцы, окуните
ваши кисти в кроны кленов – так и хочется воскликнуть, перефразируя слова Б.Окуджавы. В самый
непогожий осенний день клен выглядит так, будто он солнцем освещен.
Первым несколько веков тому назад в боярские и монастырские сады пришел клен остролистный
– дерево сажали под молодой месяц, в заморозки укутывали рогожками, чтобы приучался к
переменчивой погоде средней русской полосы. А в начале XVII в. началось внедрение в парковую
культуру других своеобычных пород клена – татарского, ясенелистного, маньчжурского. К клену
вырабатывалось такое же уважительное отношение, как к деревьям плодовым: яблок и груш не
давал – зато радость нес. Недаром клен исстари назывался красным деревом. Красная площадь,
красна девица, красное дерево – вот в какой чудный ряд был поставлен клен. Петр I в своем указе
об охране лесов среди заповедных пород, не подлежащих рубке, упомянул клен – «дерево красно
и дивно». Так клен стал поистине державной породой в наших лесах, парках, на садовых участках.
При всем том у клена, как я уже говорил, нет постоянных географических широт, где бы он
считался основной лесообразующей породой. Я бы назвал своеобразной столицей его в центре
России подмосковное село Кленово, что в Подольском районе. Разумеется, мое высказывание не
имеет строго научного характера – мне просто по душе, что деревня названа в честь этого дерева.
Бывали ли вы в Кленове? Здесь хорошо сохранилась старинная усадьба – ей более двухсот лет, –
и в парке видное место занимают клены татарский и остролистный, самые, между прочим, крупные
экземпляры кленового рода в Подмосковье. Клен остролистный тут исполинских размеров,
абсолютно зимостоек. До сих пор рекомендуется использовать «кленовские» клены как маточники
для сбора семян.
Как хорошо, что, преодолев много десятилетий, они остались молодыми и плодоносящими.
И все же нельзя сказать, как это ни грустно, что клен занял в наших городах подобающее ему
место. Куда больше в этом смысле повезло тополю, липе, ясеню. Эти горожане привычные, без
них мы не мыслим себе наших улиц. Клен же... Сами посудите: из ста пятидесяти его видов в
зеленой архитектуре используется только четыре-пять. Почему? Решил полюбопытствовать у
самых высокоавторитетных специалистов. Они обитали высоко над Москвой, на самой
возвышенной части Ленинских гор – именно тут расположен Ботанический сад Московского
государственного университета.
– Вопрос ваш уместен, – ответили мне высокоавторитетные специалисты. – Дело в том, что слабо
изучена биология дерева, раскрыты не все его секреты.
– Такой знакомый... незнакомец?
– Да, именно так. Исследуем происхождение и строение тех или иных видов. Узнаем, как климат
влияет на развитие кленов и как они чувствуют себя летом, осенью, зимой.
– А результаты?
– Мы секретов не таим. Все, что узнаем, сообщаем тем, кто озеленяет наши города. Вот,
замечательные виды клена, прописывайте их на аллеях, улицах, площадях, скверах.
– Какие же это виды?
– Клены своими названиями как бы сами себя представляют, сообщают о своих особенностях и,
если хотите, адресах. И в самом деле: туркестанский, остролистный, полевой, пурпуролистный,
желтый, колосистый, татарский, завитой, маньчжурский, бородатый, серебристый, ясенелистный,
грузинский, бархатистый, зеленокорый, светлый.
Имена разные, а семейство одно, несмотря на то, что у
каждого своя «визитная карточка»: свои привычки,
приметы. Ну и, конечно, своя «привязанность» к тому или
иному району страны. На лесной карте, где вместо
кружочков и точек были бы нарисованы деревья,
кленовое семейство распределилось бы так. Клен
мелколистный тяготеет более всего к Дальнему Востоку.
Здесь он лучше всего чувствует себя в горах, метров до
семисот над уровнем моря. Близкий ему вид, сахалинец,
клен красивый. Ему сопки – дом родной.
Клен светлый – типичный кавказец. Его здесь встретишь
непременно рядом с буком, грабом, каштаном.
А вот среднерусская полоса. На лесной карте ее обозначит наш привычный остролистный клен.
Он – спутник дубов и ясеней.
Клен бархатистый, он же величественный, – житель восточного Закавказья. Он тоже с горами
сроднился. Между прочим, свое второе имя – величественный – он получил вовсе не случайно.
Богатырь в своем кленовом семействе. Вымахал в вышину метров до сорока. Запрокидывай
голову, чтобы увидеть верхушку!
Клен желтый – дальневосточник.
Клен грузинский не нуждается в том, чтобы сообщать его местообитание. На склонах южного
Закавказья он вас введет в свои удивительные владения, где живет по соседству с
можжевельником, фисташкой, гранатом, инжиром.
Вот такой неожиданный союз лесных собратьев. И такие индивидуальные черты «характера»
почти у каждого вида. Да-да, это только при первом взгляде все клены кажутся совершенно
одинаковыми, неотличимыми. А приглядеться зорче – сколько неуловимых подробностей! Ну
скажите, кто не знает кленовый лист из пяти лопастей. Этакая раскрытая ладошка. Но любой
ботаник сразу же развеет наши издавна, с детства, сложившиеся представления. Пятилопастная
ладошка? Помилуйте, вовсе не так. У клена мелколистного действительно пять лопастей. Ни
больше, ни меньше. Но у клена остролистного – семь, у приречного – три, у клена завитого – до
девяти, у клена маньчжурского на черешке не одна пластинка, а три листика. Поди разберись, то
ли кленовый лист, то ли еще какой. Вот какие загадки.
По-своему не менее загадочен и кленовый плод. Вглядимся в него пристальнее. Он представляет
собой, как говорят ботаники, двукрылатку, два раздвинутых стрекозиных крылышка. Но вот
раздвинуты крылышки совершенно неодинаково. У клена мелколистного они расходятся почти под
прямым углом, у клена светлого угол тупой. Крылышки клена полевого располагаются по прямой
линии, а у клена Траутфеттера лежат параллельно друг другу. Такая своеобразная геометрия.
Каждое дерево, о котором я рассказываю, имеет свой календарь. Это хорошо знают фенологи,
люди, которые наблюдают и изучают сроки созревания и цветения растений. Разумеется, есть
свой собственный календарь и у кленов. Это объясняется знаете чем? Сроками созревания
двукрылаток. Так, у кленов серебристого и красного семена созревают за 45–50 дней, для клена
же татарского времени требуется вдвое больше. Но по сравнению с кленом маньчжурским – это
просто скороспелки. Маньчжурцу нужно 130 дней. Но перекрыл все рекорды клен бородатый: его
семена созревают за полгода. Может, он и имя свое получил за это – жди, когда борода отрастет.
Рассказы о деревьях
Сказано это в шутку, но разница в сроках созревания кленовых семян действительно нешуточна –
целых сто дней! Поразительно! Отсюда и своя «кленовая фенология». Полевой клен зацветает в
конце апреля – начале мая. Колосистый, желтый клены, явор – лишь в середине мая. Через
полмесяца после них выпустит цветки клен татарский. Чистая находка для озеленителей: сроки
цветения надолго помогают сохранить в наших городах чудный «кленовый букет».
Хочется сказать еще об одной – смешной – детали. Уж не знаю, по какой причине, некоторые
клены как бы отказываются от родословной. Один вид клена как бы признается: я – неклен. Да-да,
так и называется – неклен. Хотя это чистой воды клен. Неклен невысок собою, скорее, это крупный
кустарник. Но его выдают белые душистые цветки-крылатки со слегка набегающими друг на друга
крылышками. Листья, правда, особого рисунка – продолговатые, яйцевидные, – но мы уже должны
привыкнуть к тому, что это дерево загадывает нам немало загадок.
А вот еще, пожалуйста: желтый клен, он же клен-береза. Дерево с несколько продолговатой
кроной, рост 5–7 м. Этот клен взял березовый псевдоним. Точно укрываясь от слишком
любопытных взоров, клен-береза на Сахалине принял положение стланика. И все же этот вид
никакого отношения к березовому семейству не имеет. Но мы не намерены опровергать
ботаников, впервые описавших данный вид. Пусть так и будет впредь называться это дерево:
клен-береза...
А вот клен Траутфеттера недвусмысленно, без всяких псевдонимов раскрывает свое
происхождение – он назван в честь знаменитого русского ботаника XIX в. Рудольфа Эрнестовича
Траутфеттера. О нем уже при жизни писали: самый осведомленный ботаник в России. Да только
ли ботаник? Это был человек разносторонних дарований. И поистине изумительной
трудоспособности. Ежедневно по восемь – десять часов в день он читал студентам Киевского
университета лекции по таким дисциплинам, как общая ботаника, ботаническая терминология,
геология, минералогия, кристаллография. Но любимой его музой всегда оставалась ботаника, и не
случайно в течение почти десяти лет он был директором Санкт-Петербургского ботанического
сада. Доктор естественных наук, он получил чин действительного тайного советника, был в числе
высшей столичной знати.
всю свою жизнь он разгадывал тайны дерева. Этому делу отдал всего себя. Титулованным особам
в этом человеке многое казалось странным. В самом деле, какой тайный советник, точно простой
садовник, начнет на своих плечах перетаскивать деревья и кусты из заброшенного сада на
овражный пустырь, чтобы создать в Киеве университетский ботанический сад? Как-то не пристало
тайному советнику, право же... Титулованные особы изумленно пожимали плечами, посмеивались
над чудаком, а Рудольф Эрнестович в рабочей робе вместе со студентами носился по оврагу,
выбирая наиболее подходящие места для посадок.
– Господа студенты, а вот тут отлично приживется береза, тут пойдет кленовая аллейка. Ах, какие
яворы перешагнут из нашего времени в век двадцатый...
Восемьдесят ботанических работ, посвященных флоре России, принадлежат Траутфеттеру.
Многие его дендрологические изыскания легли в основу нынешней науки о деревьях. Труды
Рудольфа Эрнестовича верно служат сегодняшнему лесу, помогают нынешним лесоводам
раскрывать тайны древесных и кустарниковых пород.
После смерти ему не поставили памятник, но благодарные потомки назвали в его честь новый вид
клена – клен Траутфеттера. Так имя ботаника прошлого века обрело бессмертие. Славная участь!
На Тянь-Шане, в долинах горных рек Афганистана, высоко над уровнем моря, можно увидеть 5–6метровое дерево с шаровидной кроной. Ствол одет в морщинистую кору. Годичные побеги имеют
красноватый оттенок, листья трехлопастные, окаймленные крупными зубцами. Розовые крылатки,
созрев, желтеют.
Путь к этому дереву – путь знаменитого русского путешественника, географа, который еще в
раннем детстве у себя на родине, возле Рязани, решил посвятить себя изучению природы,
странствиям по России.
В преклонном возрасте этот человек вспоминал:
«Мне десять лет. Манили меня к себе... крутые склоны и обрывы глубоких ложбин, где снега таяли
особенно быстро и где появлялись любимые мною, расцветающие первыми весной цветы мать-и-
мачехи... Исчезли воды в наших летом сухих междуречных пространствах, но зато в лесу стал
появляться роскошный покров анемонов, адонисов, ирисов, незабудок, а деревья начали быстро,
не по дням, а по часам, одеваться: одни светлой зеленью, а другие белоснежными и белорозовыми цветами...»
Я привожу эти строки лишь затем, чтобы показать, что уже в десять лет этот мальчик умел видеть
зорким глазом то, что каждодневно происходит в природе.
Человек, написавший эти слова, уже в юношеские годы решает посвятить себя изучению горной
системы Тянь-Шань. В ту пору мало кто знал об этой диковинной, поднятой к небу стране.
Полагали лишь, что там непременно должны быть вулканы. Готовясь к восхождению на ТяньШань, ученый едет в Италию, совершает около двадцати восхождений на Везувий – готовит себя к
главному восхождению своей жизни. Он не может жить иначе, его идеал ученого – человек,
который «...стряхнув с себя прозу обыденной жизни, с самоотвержением действует на пользу
человечества, науке или ближнего».
Ему 29 лет – позади Петербургский университет. «Стряхнув с себя прозу обыденной жизни», он
уезжает к подножию Джунгарского Алатау. Отсюда начнется его дорога к таинственным горным
вершинам, опасная, полная неожиданностей...
Исхожены берега Иссык-Куля. Рельеф местности, растительность, животный мир – ему внятны
страницы природы. Дневниковые записи вбирают этот мир, живописуют его с наглядной и
прозрачной простотой.
Начинается путь к вершине Тянь-Шаня. Ни один натуралист не шел этими тропами.
«Во второй половине мая на горных скатах цвели еще ранние весенние азиатские формы, между
которыми бросались в глаза открытые мною красивые растения с высокими стеблями до 3 м
высоты из семейства лилейных. Мы экскурсировали в лесу, состоявшем из покрытых нежными
бледно-розовыми цветами диких яблонь и абрикос, а также из новооткрытой мною породы клена,
очень схожей с гималайской и амурской и впоследствии получившей мое имя...»
Выше, выше. Вот уже видны ледники, от них берут начало горные реки. Вулканов нет.
«Быстро исчезали деревья плодовые. Остались ель и арча. Меж травянистой растительности
появились характерные представители альпийской флоры. Под таявшими снегами с
удовольствием увидел ранние цветы нашей русской равнины: мать-и-мачеху...»
Восхождение как бы привело его к истокам детства. Мать-и-мачеха. детской непосредственностью
дышат его строки, посвященные любимому цветку.
Этот человек проник вглубь загадочной для его времени страны, начертал схему хребтов ТяньШаня, открыл верховья Сырдарьи. Позднее он защитит диссертацию по ботанике, в которой
флора Тянь-Шаня будет раскрыта во всей своей новизне.
Кто же был этот путешественник? Петр Петрович Семенов – именно в его честь был назван
открытый им клен. В знак своих заслуг Семенов получил почетную приставку к своей фамилии:
Тян-Шанский.
Вот какие имена занесены в родословную клена. Кстати сказать, клены Траутфеттера и Семенова,
в числе других двадцати двух видов, рекомендованы ботаниками МГУ для озеленения наших
городов.
И пусть скорее придет на наши улицы, в наши парки славное дерево клен!
Спасибо тебе, тополь
Близкие родичи
Тополь. Не знаю как для кого, а для меня это дерево связано с самыми ранними воспоминаниями
детства. Переулок, где я жил, был усажен тополями. Помню, как молодые деревья стригли
железными ножницами, зеленые кудри шлепались на тротуар, топольки напоминали шеренги
новобранцев, обритых «под нолик».
В начале июня в переулке зарождалась снежная метель – светлый пух носился в воздухе, –
казалось, во всех дворах одновременно распороли перины. Пух вихрился у ног, парил у окон,
ложился на подоконники, бросался под колеса «эмок». Наберешь в ладонь горсть пуха – и точно
под пальцами подрагивает пушистый, только что народившийся цыпленок.
Из всех лесных пород тополь, пожалуй, самая «домашняя» порода. Человек отдал ей особое
предпочтение, когда «приручал» деревья к городу. Тополь ближе всех своих лесных собратьев
доверчиво подошел к нашему дому, к нашей улице, породнился с дворами, аллеями, детскими
площадками. Он уверенно, по всем законным правам, обрел постоянную городскую прописку. Со
всем своим многочисленным семейством. Ведь в роду тополя более ста видов.
Шагая от одного географического пояса к другому, тополь меняет свою зеленую шапку,
переодевается в разные наряды. В одних местах кора у тополя морщинистая, заскорузлая, а
головной убор ни дать ни взять – деревенский треух. В других краях у тополя шапка высокая,
удлиненная, похожая на колпак древнего звездочета. А есть тополя, у которых крона напоминает
этакий шатер из сказки, он укрывает ствол наполовину. Осина же – тополь дрожащий – спеленута
зеленой одеждой, шапка в сплошных прорехах. Близкие родичи, а так не похожи друг на друга.
Рассказы о деревьях
Имя ему – ленинградский
Вообще следует сказать, что в среде лесоводов наибольшей настойчивостью в селекционной
работе отличаются тополеводы. Тополя быстро растут, урожай древесины можно получить
гораздо скорее, чем от других пород. Ничего не поделаешь: древесина нужна строителям,
целлюлозно-бумажным заводам, мебельщикам. Жди, пока подрастут такие тихоходы, как ель,
лиственница, дуб. Век надо ждать, пока получишь урожай древесины, которая нужна, чтобы
сделать буквари и тетрадки, учебники для студентов и книжки, школьные парты и паркет для
полов. А тополь может вымахать ростом с дом в одно-два десятилетия. Вот ученые и стараются
вывести все новые и новые сорта тополей, которые бы хорошо себя чувствовали в любом уголке
нашей Родины. Но не так-то это просто.
Еще задолго до войны ленинградские селекционеры скрестили тополь канадский с тополем
душистым. В расчет вот что брали: у одного древесина твердая, чистая. И рост превосходный. А у
другого – свои преимущества: семена лучше всходят и к климату не столь требователен. Родилась
на белый свет новая гибридная семья. Фамилии у нее не было – только номер: 13/8. Высадили
сеянцы, стали наблюдать за их ростом. Уже в первый год деревца вымахали на полметра, а в три
года – на три метра поднялись. В шесть годков наш тополек из семейства 13/8 достиг высоты
четырехэтажного дома. Сосне для этого понадобилось бы не менее четверти века.
Дерево, от которого можно брать самые лучшие семена и черенки, называется элитным. Во время
ленинградской блокады элитный тополь был уничтожен снарядом. К счастью, история тополиного
семейства под номером 13/8 на этом не кончилась. Мужественные лесоводы, оставшиеся в
осажденном городе, сохранили для будущих поколений черенки погибшего элитного тополя. Эти
черенки помогли создать в городе тополевую рощу. Новый сорт, прошедший, как солдат, через
войну, оказался сильным, стойким. За эту стойкость новый тополь из семейства 13/8 был удостоен
гордого и высокого звания – его назвали тополем ленинградским.
Тополь канадский, или евроамерикан?
Селекция тополей ведется везде, не только в нашей стране. Все новые и новые виды появляются
на континентах. И это просто замечательно. О всеобщем признании тополиного рода, о его
повсеместном авторитете свидетельствует то, что в 1948 г. при Организации Объединенных
Наций – случай исключительный! – была создана Международная тополевая комиссия. Это
значит, что на всех языках мира с высокой трибуны звучат речи, посвященные этому дереву, его
значению в лесном сообществе нашей планеты, способам его выращивания и сохранения. Уже
шесть конгрессов прошло под флагом Международной тополевой комиссии. Ботаники и лесоводы,
биологи и фенологи обсуждают, как лучше в тех или иных условиях разводить тополевые
плантации, какие сорта лучше скрещивать, какие имена им давать. Ведь эти имена сразу
становятся международными. В 1950 г. на конгрессе разгорелся спор о тополе канадском. И не
потому вовсе, что кому-то он нравится, а кому-то нет. Дело в том, что в результате искусственного
и естественного скрещивания у тополя канадского появилось много разных, порою ускользнувших
от глаз форм. А ботаники, как и всякие натуралисты, этого ужас как не любят – во всем должна
быть стройная система, ясность, словом, чтобы все, что есть в растительном мире, было
разложено по полочкам. А тополь канадский как бы вышел за рамки системы. Непорядок!
Тополь канадский возник еще в старые времена в результате скрещивания одного американского
вида тополя (дельтовидного) с видами черных тополей, которые растут в Европе. Ботаники
горячились: справедливо ли после этого называть тополь... канадским? Нет, не справедливо,
решил Международный конгресс. В какой-то мере этот тополь американец, но в то же время – и
европеец. Значит, и быть ему... евроамериканом. Так и постановили. Правда, у нас по старинке
этот вид еще называют канадским, но это не правильно. Евроамерикан – вот он кто!
А фенологи такой вопрос поставили: надо выделить из этого рода тополей один вид, который
станет единственным объектом для фенологических наблюдений за всеми тополями. Кого
наделить такими высокими международными полномочиями? Большинство голосов отдало
предпочтение тополю пирамидальному.
Да, у деревьев есть своеобразный лесной календарь времен года. Вот некоторые наблюдения по
нашей стране. Раньше всех цветение начинается у белого тополя: примерно 12–15 апреля.
Сначала цветут мужские экземпляры, затем женские. Вслед за этим начинается цветение у
тополей крупнолистного, бальзамического, берлинского. Из группы черных тополей первым
зацветает тополь майский, затем пирамидальный. Значительно позже тополей цветут дуб, сосна,
береза пушистая. Раньше всех появляются листья у мужских особей пирамидального тополя. В
такой же последовательности начинаются сокодвижение, набухание и распускание почек. Словом,
целая наука.
Тополю уделяется такое большое внимание не только потому, что он быстро растет. Природа
доверила этому роду быть одним из лучших целителей воздуха, которым мы дышим.
Целитель воздуха
Много в атмосфере пыли. И вредных газов хватает. Заводы, фабрики, различные промышленные
предприятия загрязняют воздух сернистым газом, окисью углерода, окислами азота, соединениями
свинца, ртути. А сколько твердых и газообразных веществ попадают в воздух в результате
сжигания каменного угля, нефти, бензина. Да вот только один пример. Теплоэлектростанция
средней мощности сжигает в сутки 2 000 т угля. И если бы не было специальных очистных
сооружений, в атмосферу поступало бы 400 т летучей золы – это более двадцати
железнодорожных вагонов. В Санкт-Петербурге, например, ежегодно из атмосферы осаждается
почти 300 т твердых частиц на 1 км2.
И вот тут всем нам на помощь приходят верные зеленые санитары – деревья. Изучая их
всесторонне, биологи обращают сейчас особое внимание на такие качества, как
дымоустойчивость, восприимчивость к так называемым «газовым атакам». Это не военный термин
– биологический. Другими словами, речь идет о том, как то или иное дерево переносит вредные
выбросы в атмосферу, как сопротивляется ядовитым веществам. Конечно, очистные сооружения –
дело хорошее, они – отличный фильтр. Но в атмосферу попадает немало грязи. А это не очень
полезно для дыхания, не так ли?
Многие исследователи выставляют свои оценки деревьям, скажем, по газоустойчивости –
сравнивают, испытывают, доказывают. По многим породам еще нет единого мнения. Но одно
бесспорно: разные виды тополей считаются самыми хорошими целителями воздуха. В одном
случае это тополь канадский (евроамерикан), в другом – тополь бальзамический...
Разумеется, нет дерева, которое бы совершенно одинаково очищало воздух. Для каждой
географической зоны – своя порода. Так вот, для Предуралья и Урала – а там много
нефтеочистительных комплексов, химических заводов – лучше всего себя зарекомендовал тополь
бальзамический. Ученые в Башкортостане не так давно провели любопытный опыт. Об этом в
своей книге «Древесные растения и промышленная среда» рассказал ученый Ю.Кулагин.
Итак, кто лучше всех поборется с таким вредным веществом, как двуокись серы? Наблюдали
березу пушистую, ясень, вяз, липу, клен... Участвовал в эксперименте и наш тополь.
Общий вес листьев в кроне (в пересчете на сухое вещество) равен примерно десяти килограммам.
И вот выяснилось: за май, июнь, июль, август, сентябрь листья клена вобрали в себя 30 г
ядовитых примесей, листья липы – 100 г, вяза – 120 г, ясеня – 140 г. А тополь бальзамический
лучше всех отбил «газовую атаку» – он поглотил 180 г двуокиси серы. Всего себя отдал исцелению
воздуха, оказался самым выносливым санитаром.
Спасибо тебе, тополь! Прими наш низкий поклон.
УРОКИ КЕДРА
Летописец Киприан, натуралист Паллас, путешественник Крашенинников – все они вписали в
историю страницы, повествующие о кедре, его дарах. Нить любви к этому дереву тянется через
века. В кедре все поражает – таежный размах, богатырская мощь, истинно русская щедрость. Если
жить, так до пятисот лет. Укрепиться на месте – пустить якорные корни в два или три подземных
яруса. Вымахать в высоту – шапкой едва не до облаков достать.
Дерево-корова, дерево-матка
Освоение Сибири отечественными землепроходцами, как правило, сопровождалось открытием
кедра, изумлением при виде этого зеленого исполина.
Так и представляю в полутемной монастырской келье ученого-священника Киприана, жившего в
начале XVI в. Сальный огарок бросает лучик света на листы «Синодика». Летописец спешит
сообщить нам о чуде. Бывалые люди рассказывали: сразу за Рифейскими горами начинаются
плодоносные кедровые сады, растут деревья красоты завораживающей, дивными орешками
славящиеся. И Киприан гусиным пером выводит мудреную вязь: «Деревие различное – кедри... в
них жительство имеют звери различные, многоразличные травные цветы...»
А в «Уложении» царя Алексея Михайловича (середина XVII в.) прочитаем про то, что под страхом
смертной казни запрещается жечь кедровые леса, «где производится соболивый лов».
По ухабистым, душу выматывающим трактам тянется к Тобольску обоз, с десяток крытых черной
парусиной кибиток. Обоз вкатывается на ямское подворье, служилые казаки не скрывают
любопытства:
– То ли цыгане, то ли на турка войной.
– А может, театр для представления сцен.
– Эй, кто таковы?
– Научный отряд.
– Далече?
– До края Сибири. Знатели мы.
Это научная экспедиция знаменитого натуралиста П.С. Палласа, состоявшаяся в последнюю треть
XVIII в.
Вечером на подворье служитель губернской канцелярии огласит для всех постояльцев строгий
указ:
– Особливо матерого кедровника напрасно и тщетно для бездельных корыстей не опустошать и не
рубить, а потребные с тех кедров орешки и шишки собирать. А еще не только не подрубать всего
дерева, а и сучья беречь.
Позднее Палласова экспедиция отчитается: «Главнейший в сих местах лесной плод составляют
кедровые орехи, которые крестьяне не менее хлебопашного крестьянства достать могут. За
шишками не надобно лазить, они сами валятся в пост, называемый госпожинки».
Составляя первый русский Устав о лесах, Паллас напишет о кедре: «Сибирские кедры не только
равняются по вышине с самыми высокими соснами, но иногда их еще превосходят. Дерево кедра
сибирского мягко, не смолисто, подобяся сосновому белизною, легкостью...»
Слова уставные, а звучат как объяснение в любви.
Так же в 1818 г. писал о кедре журнал «Сибирский вестник». Журнальная проза невольно
воспринимается как вольный многостопный стих:
Славьтеся места, любимые солнцем.
Гордитеся высоты ливанские своими кедрами.
Не видя вас в моем отечестве, не смею и величать вас,
Но зато в глазах моих тенистый кедр Сибири
Не уступает вам в красотах своих.
Какое величество в осанке сего дерева,
Какая священная тень в густоте его.
А как величают кедр в сказаниях и легендах!
Ему поклонение, как коронованной особе, – царь тайги!
Он – патриарх лесов.
И волшебством наделен: чудо-дерево.
Нельзя не отдать должное этим величаниям. И все же не они дают истинное представление о
кедре, его особенностях. Лично мне по сердцу другое определение дерева, то, которое ему дали
жители Горной Шории. Только кедр – и никто более! – удостоен высокого звания: дерево-корова,
дерево-матка. Насколько благодарнее и многозначнее этот языческий восторг, чем титул «царя
тайги»!
Молоко из кедрового ореха
Совсем недаром первые русские поселенцы строили избы возле кедровников. Кедр корову
заменял, охотничий промысел предлагал, был лекарем. И тут нет никакого иносказания.
Биологи и химики, разумеется уже в наши дни, подсчитали: если собрать и переработать годовой
урожай кедровых орехов, то можно удовлетворить мировую потребность в масле. Кедровое масло
во всех отношениях замечательно. Калорийно. Вкусно. По вкусовым качествам превосходит масло
коровье и прованское. В ядре миниатюрного орешка 60% жира, 20% белков, 15% углеводов –
согласитесь, что может быть питательнее. Этот же орешек – кладезь витаминов. Витамин Е,
например, без преувеличения можно назвать эликсиром жизни. Всякий медик подтвердит – если
его недостает в организме, прекращается образование молока у кормящих матерей, возрастает
склонность к заболеваниям кровеносных сосудов.
В 100 г кедрового орешка содержится столько марганца, меди, цинка, сколько нужно человеку в
сутки. Йод, фосфор, аминокислоты, вещества, улучшающие состав крови, благотворно влияющие
на нервную систему, – всем этим насыщен кедровый орех. Право же, точно речь не об орешке, а о
фармацевтической фабрике или молокозаводе.
В старину в домашних условиях кедровое масло и молоко приготовляли так. Очищенные ядра
толклись в деревянной ступе. Белая, жидкая кашица переливалась в чан из красной меди. В него
вставлялась четырехлопастная мешалка. Масса взбалтывалась, наподобие того, как домашние
хозяйки взбивают крем. В чан наливалась горячая вода. Масло поднималось наверх, его сливали в
ендовы*, выточенные из кедровой древесины. В такой посуде масло лучше сохранится.
Из той же мятки делались сливки и молоко. Мятку – в чугунок с горячей водой, чугунок – в русскую
печь на вольный жар. Пусть прокипит, притомится. Славные сливки! Разбавишь кипятком,
остудишь – молоко.
Натуралист Паллас диву давался. В родной Германии он ничего подобного не видел. На
конференции Санкт-Петербургской Академии наук он доложил о своих наблюдениях:
– Чахотные люди, употребляя такое молоко, выздоравливали; да вот и язва желудка отменно
залечивается.
– Сударь, вы тому свидетель? – вопрошали члены академии, покачивая удивленно головами в
напудренных париках.
– Многажды свидетель.
О том, как полезна для лечебных целей кедровая хвоя, писал и Степан Петрович Крашенинников,
один из первооткрывателей Камчатки: «Вятшая в кедровом дереве доброта, что им пользуются от
цинготной болезни с желаемым успехом, в чем вся экспедиция свидетель... ибо бывшие при оной
свидетели и служители никаких почти других лекарств для излечения объявленной болезни не
принимали, кроме кедрового дерева, из которого и квас делали, и чай».
И сообщал:
«Приказы были отданы, чтобы превеликий котел с вареным кедровником не сходил с огня».
Дерево-корова, дерево-матка, дерево-целитель. Разве не так?
«Таежная троица»
Кедр поразительно приспособился к таежным условиям. Он самой природой вписан в Сибирь, как
естественно вписывается в русский пейзаж сирень или черемуха. По своей экологической судьбе
это порода горная, но и на равнинах кедр чувствует себя «в своей тарелке». Отдавая
предпочтение почвам увлажненным, хорошо дренированным, наше дерево принимается на сухих,
хорошо прогреваемых склонах, на песчаном грунте. Укореняется и в зоне торфяных болот. Да,
истинный, коренной сибиряк. И хотя западная граница его ареала начинается в верховьях
Вычегды, в европейской северной зоне, кедр, перевалив через Урал, раздольно вливается в
просторы Западной и Восточной Сибири. Здесь он дома.
На восточной границе своих владений сибирский кедр словно передает эстафетную палочку кедру
корейскому. Это два родных брата. Но они не близнецы. Дальневосточник имеет некоторые
отличия, хотя их заметит только специалист: семена покрупнее, хвоя отсвечивает дымчатой
голубизной.
У кедра сибирского повсюду свои неизменные спутники, и это понятно: ведь тайга
западносибирская и тайга восточносибирская – это как бы два родственных хвойных государства.
Свои краски, свои особенности. Вот тайга западносибирская. В основном заболоченные
пространства. На возвышениях – ель, пихта, кедр. Зябко тут даже летом. Сыро, мало цветов, трав.
Деревья обернуты серым лишайником; по мху ступаешь, как по перине. На болотах клюква,
морошка, княженика – не болото, а ягодное лукошко.
Но вот мы переступаем незримую границу тайги дальневосточной. Насколько тут светлее опушки и
прогалины! Рельеф более гористый. Валежника, мхов, лишайников почти не встретишь.
Лиственница, которая любит побольше света, оккупировала возвышенные участки, оттеснила ель
и пихту. Лишь в глубоких падях, по долинам рек лиственница редеет, отдает передовые позиции
ели, пихте, кедру.
Сроднившись с елью и пихтой, образуя этакую постоянную таежную «троицу», кедр имеет
территории, где в полном смысле главенствует. Это территории Томской, Иркутской областей,
Бурятии, Горного Алтая. Во многих местах подымается ввысь, до отметки 700–800 м над уровнем
моря. На верхней границе, будто натрудившись, распластывается по поверхности, принимая
форму стланика.
Но кедр уживается не только с хвойными своими родичами. Ему почти всегда сопутствует береза и
осина. Нередко под их листвой, как под материнским пологом, кедр в ранние годы начинает свое
становление. Береза и осина – няньки кедрового подроста. А кое-где береза и осина, фигурально
выражаясь, стеной стоят за кедр. Так, на Западно-Сибирской низменности между тайгой и
лесостепью протянулась стокилометровая полоса лиственных лесов. Это береза и осина грудью
защищают кедры от горячих суховеев южных районов. Мудро распорядилась природа.
Рассказы о деревьях
Кто скорее до облаков достанет
Почки мелкие, неклейкие, молодые листья опушены, у них матовый оттенок. Трех- или
пятилопастная пластинка словно вырезана из замши. Тычинки светло-пурпуровые, мужские
сережки раза в два короче женских. Но вот дерево повзрослело – и листья изменили внешний вид:
одна сторона блестящая, отлакированная блеском утренней росы, а вторая сторона – матовая.
Это тополь белый, или серебристый. Дерево первой величины – так ученые почтительно нарекают
деревья, которые хотят скорее до облаков дорасти.
Побывал я как-то в усадьбе Иевлево-Знаменское, под Москвой. В долине реки Клязьмы
раскинулся поразительной красоты старинный парк. Правда, он изрядно запущен, пруды заросли,
ограды повалены. А деревья преодолели время. Там есть двенадцать дубов – чудо, а не дубы:
высота 27 метров. Вообще здесь все деревья роста гвардейского, стати богатырской, точно
включились в соревнование, кто скорее до облаков достанет. И соревнование-соперничество
длится долгие-долгие годы. Кто же оказался победителем? Тополь белый. Он выше всех, его рост
– 30 метров, а ствол такой мощи, что 5 человек, взявшись за руки, не обхватят. Вот такой ширины,
вот такой вышины этот тополь белый. Его хочется выбрать в друзья. И я хочу, чтобы это сделали
ребята из школьного лесничества Солнечногорского района Московской области, где находится
парк. Хорошо бы тут очистить пруд, посадить деревья в поредевших аллеях, убрать заросли.
Тогда и наш тополь белый дольше сохранится, будет радовать своим видом многих людей.
Тополь белый – в самом созвучии этих слов мягкость; протяжное «л» дает ощущение покоя,
легкости, невесомости тополиного пуха. А вот дерево из того же рода – осокорь. Режущее слово,
острое – секира, а не слово.
Осокорь тяготеет к поймам Волги, Днепра, Дона, Северной Двины, Кубани, Терека. Осокорь как бы
сам прочертил зону своего распространения. Не подумайте, что осокорь исключительно европеец.
Нет, его можно увидеть и по Оби, и по Енисею, он доходит до предгорий Саян.
Осокорь торопится жить. Это едва ли не самый большой торопыга во всем тополином роде. В
двадцать пять лет он порою достигает высоты в 25 метров, намного опережая тополь белый.
Осокорь, он же черный тополь, – дерево высокое, и все же мы попытаемся разглядеть его. Вот что
прежде всего нам бросится в глаза. У тополя белого почки неклейкие, а тут – клейкие. Там
кругловатые, тут более заостренные. Тополь белый цветет почти одновременно с распусканием
листьев, а осокорь и тут нетерпение проявляет: расцветает раньше, чем листья распустятся. И
семена раньше опадают. Семечко-маковка, маковка-летучка, напоминающая хохолок. Какой
формы листья? Простого ответа не дашь: треугольные, ромбические, округлые. Можно сказать,
вся геометрия представлена.
Ну и еще есть кое-какие различия в «характерах». Тополь белый любит почву плодородную,
осокорь же не столь разборчив. Он совсем не капризен: возьмется на суглинках, на наносных
песках, на тяжелых глинах. Вот только торфяные болота не уважает, вообще излишняя сырость не
по нраву. Там, где себя замечательно чувствуют, например, осока, ирис болотный, камыш
озерный, черника, брусника, частуха подорожниковая, – там осокоря не увидишь. Не компания. Но
стоит осушить болото – милости просим, уважаемый осокорь! Укоренится. Встанет крепко,
устойчиво, боковыми длиннющими корнями вцепится в почву. Не случайно, между прочим, осокорь
считается одной из лучших почвоукрепляющих пород.
По многим признакам наиболее близок к осокорю тополь пирамидальный. Тот самый, у которого
шапка похожа на колпак древнего звездочета. Ветки у тополя пирамидального несколько тоньше,
чем у сородичей, листочки поменьше и держатся до самой глубокой осени. Очень хороши эти
деревья, когда выстроены в аллее по ровной линеечке – все как на подбор: стройные, изящные.
Особенно часто встречаются пирамидальные тополя на юге нашей страны. Так и кажется: этот вид
тополиного семейства тут был всегда. Ничего подобного, родиной его являются Гималаи. Вот
откуда пришагало к нам дерево в шапке звездочета!
Печальный или счастливый?
На Дальнем Востоке я познакомился с тополем Максимовича. Это дерево как-то сразу выделяется
в лесу своей светлой корой, побеги у него бархатистые, мягкие, как лапки котенка. Листья – в
красных прожилках, каждый из них похож на сердечко.
А однажды я трое суток плыл на катере по реке Камчатке, добирался до небольшого поселка в
устье реки, оттуда на самолете должен был полететь на север. Плыли, плыли и вот справа по
течению увидели заросшую лесом отмель. Тут переночевали. Расположились под невысокими
деревьями с темно-зелеными плотными листьями. Набежал ветерок. Листва зашелестела.
– Что за дерево? – спросил я у спутника. – Что-то знакомое, а не пойму.
– Тополь печальный. Камчатская порода. Устойчивая, морозов не боится.
Позже я узнал: тополь темнолистный, или печальный, – исконный камчадал и еще сибиряк.
Забрался вместе с хвойной тайгой в такие суровые места, где мороз не привык шутки шутить –
ртутный столбик до –50 °С опускается. Как далеко он ушел от своих южных родственников –
тополя туркестанского, тополя пирамидального, от своих европейских собратьев – осокоря и
тополя белого. Чисто по-человечески мне понятно, почему он носит столь грустное прозвище –
печальный. Печалится, что из всего многочисленного рода остался в одиночестве в этих
бескрайних, суровых широтах. А вообще-то я бы назвал этот тополь... радостным. Служба у него
такая: суровая, но радостная. Потому что и тем, кто живет на Камчатке, и в северо-восточной
Сибири тоже нужен тополь, остающийся всегда для людей по-домашнему родным, теплым...
Вот такой он, тополь печальный. Нет-нет! Тополь радостный и счастливый.
«Дрожащая сестра»
У меня просто нет возможности рассказать о тополе бальзамическом, тополе лавролистном,
тополе Симона, тополе душистом, тополе Болле. И все же нельзя не сказать о тополе дрожащем,
нашей привычной осине, говорливой соседке наших лесов – так ее называют в народе. Я хочу
защитить осину от досужих и несправедливых суждений. Есть люди, которые считают осину
никчемным, зряшным деревом: ни красоты, ни пользы. В старину даже песня такая распевалась:
«Осина ты, осина, проклятая лесина, ни жару, ни пару, ни угля к самовару». Все! Приговор
вынесли осине. А мне обидно. Сразу скажу – это неправда, что осины внутри все, как одна,
гнилые. Вымыслы. У большинства осин чудесная белая древесина, и она влагоустойчива и
замечательно поддается обработке. Недаром в прошлые времена крестьяне ладили из осиновых
досок полы, сооружали полати, делали срубы колодцев и погребов. А возьмите хохломские
знаменитые чашки, ковши, кувшины, блюда – диво дивное! Из осины сделаны. Вот тебе и
«проклятая лесина». Как все-таки нередко человеческая молва бывает несправедливой!
А кроме того, осина по-своему красива, она привычно вошла в наш среднерусский пейзаж. Как без
нее представить наши лиственные леса? Я просто не могу представить. Этим деревом можно не
только любоваться, его можно слушать. Черешок листа у осины длиннее, чем у ее сородичей.
Всякое колебание воздуха, будь даже едва ощутимый ветерок, осина воспринимает чутко: жесткие
и довольно тяжеловатые листья приходят в движение, начинают беспокойно дрожать. Каждый
лист полон трепетного, я бы сказал, жестяного шороха. Вот отчего и говорят: дрожит, как осиновый
лист.
Цветет осина ранней весной, раньше, чем листья распустятся. Дней через двадцать – двадцать
пять, после того как созреют женские сережки, мохнатые, как гусеницы, раскрываются коробочки и
выпускают семена. Семена с хохолком, сотканным из шелковистых тончайших волосков. Положите
на ладонь семечко осины – у него форма бокальчика. Этот бокальчик в почве долго не
задерживается. Уже через 8–10 часов начинает прорастать: разбивается и из трещинки
выстреливается зеленый лучик. Взошло семечко. До тридцати лет осина растет очень быстро – к
этой поре, как говорят лесоводы, она достигает возраста возмужалости.
У осины много врагов, первый среди них – гриб ложный трутовик. Вы его, наверно, не раз видели
на стволе тополя дрожащего – это такие наросты, похожие на копыта. От этих грибов и все беды –
они заражают осину гнилью. Да, сердцевинная гниль пока еще преследует осину. Поэтому в наше
время лесные селекционеры стараются получить более стойкие формы осины. Советский лесовод
профессор А.С. Яблоков скрестил осину с белым и пирамидальным тополем. Те отдали своей
«дрожащей сестре» исполинское здоровье и крепость. Гибриды получились весьма ценными.
Верю: недалеко то время, когда никакой заразный гриб не сможет больше испортить осину. Тогда
песенка про «проклятую лесину» будет забыта навсегда.