ИНТЕЛЛИГЕНТЫ В ОКОПАХ: ВЕЛИКАЯ ОТЕЧЕСТВЕННАЯ
advertisement
ИСТОРИЯ И СОЦИОЛОГИЯ УДК94(47) «1941/45» ИНТЕЛЛИГЕНТЫ В ОКОПАХ: ВЕЛИКАЯ ОТЕЧЕСТВЕННАЯ ВОЙНА ГЛАЗАМИ ВОИНОВ-СТУДЕНТОВ И ПРЕПОДАВАТЕЛЕЙ Ларионов Алексей Эдиславович, кандидат исторических наук, доцент кафедры истории и политологии, allar71@yandex.ru ФГБОУ ВПО «Российский государственный университет туризма и сервиса» Москва, Российская Федерация This article analyzes the perception of front line by the representatives of the Soviet university intellectuals who served in the army in 1941–1945. The main concerns expressed in the article are the organization of life, leisure, and the specificity of human relations in the extreme conditions of total war in the military society. The article is based on documentary sources, memories and diaries of the Great Patriotic War participants, studies of modern experts in the field of historical anthropology. Статья посвящена анализу восприятия фронтовой повседневности представителями советской вузовской интеллигенции, служившими в Красной Армии в 1941–1945 годы. Основными проблемами, затронутыми в статье, являются организация быта, досуга и специфика человеческих отношений в экстремальных условиях тотальной войны в рамках милитарного социума. Статья основывается на документальных источниках, мемуарах и дневниках участников Великой Отечественной войны, исследованиях современных ученых – специалистов в области исторической антропологии. Keywords: The Great Patriotic War, the military everyday life, frontline life, leisure, intellectuals, army Ключевые слова: Великая Отечественная война, военная повседневность, фронтовой быт, досуг, интеллигенция, армия А если скажет нам война: «Пора» — Отложим недописанные книги, Махнем: «Прощайте» — гулким стенам институтов И поспешим по взбудораженным дорогам, Сменив слегка потрепанную кепку На шлем бойца, на кожанку пилота, На бескозырку моряка. Борис Смоленский. (Погиб в бою осенью 1941 года). Вне зависимости от личных идеолого-политических симпатий и антипатий едва ли возможно отрицать тот очевидный факт, что Советская власть с первых дней своего существования прилагала масштабные и целенаправленные усилия по созданию подлинно общенародной системы образования. Одним из результатов таких действий в сфере общего и профессионального образования стало формирование к началу 1940-х годов многочисленного слоя советской интеллигенции, значительную часть которой составляли выходцы из рабоче-крестьянской среды, проявившие достаточно способностей и упорства, чтобы получить высшее и среднеспециальное образо- 62 вание, а то и двинуться дальше — в академическую науку, получая ученые степени и звания, пополняя собой кадровый состав профессоров, сотрудников КБ и научных лабораторий. Весьма показательной, где-то даже типовой в этом плане, можно считать начальные этапы научной биографии выдающегося советского философа А.Г. Спиркина: родившийся в 1918 году в казачьей семье, ушедший от голода в город в поисках пропитания в 1931, буквально чудом, по милости директора, принятый в техникум, будущий крупнейший советский философ отличался необычайной жаждой знаний, переходившей в одержимость. Именно самоотречение во имя познания помогло молодому студенту, позднее аспиранту перенести все тяготы и злоключения. Но пример этот не исключение, а скорее правило. Свободный доступ к образованию стал мощнейшим социальным лифтом и рычагом модернизационного рывка 1930-х годов. Однако не вчера рожден лозунг: «Кому много дано — с того много и спросится». Формируя научный журнал ВЕСТНИК АССОЦИАЦИИ ВУЗОВ ТУРИЗМА И СЕРВИСА 2013 / № 2 Интеллигенты в окопах: Великая Отечественная война глазами воинов-студентов... новую интеллектуальную элиту страны, советское руководство одновременно насаждало императивы патриотизма и национально-государственного служения как важнейших мотивационных доминант профессиональной деятельности и социального взаимодействия. Потому в момент величайшей угрозы для страны, который наступил с воскресного утра 22 июня 1941 года, советская интеллигенция в подавляющем большинстве единодушно и одинаково отреагировала на известия о начале германского вторжения. Не пропагандистским мифом, а доказанным и массовым историческим фактом являются очереди в военкоматы, истребительные батальоны и дивизии народного ополчения, формируемые из студентов, аспирантов, учителей, преподавателей вузов и сотрудников научных лабораторий, которые умудрялись обходить все запреты и пресловутую «бронь», дававшую ввиду высокой профессиональной ценности человека право на освобождение от призыва в действующую армию. Конечно, с точки зрения социальной прагматики можно критически отнестись к подобным фактам, ведь ценность квалифицированного научного работника либо опытного педагога, одаренного, пусть и недоучившегося студента априори предполагает недопустимость самой возможности его гибели в окопах ввиду того, что такой человек принесет гораздо больше пользы стране, будучи использован по своему профессиональному назначению. Однако существовало еще и человеческое измерение, каковое в данном случае проявилось в осознании моральной недопустимости «отсиживаться» в тылу, в то время как на фронте ежедневно погибают тысячи людей. Отсюда и всплеск добровольчества, и проявления жертвенности и героизма профессорами и студентами. Это был их личный свободный выбор, сделанный на основе совести и убеждений, потому любые инсинуации на тему бессмысленности, а то и преступности использования в боях 1941 года недостаточно подготовленных ополченцев есть не столько обличение сталинского режима, сколько неуважение и даже оскорбление к памяти тех, кто думал о защите Родины, а не об утилитарной целесообразности. С точки зрения изучения фронтовой повседневности участие студентов и профессоров вузов в военных действиях против нацистской Германии имело свою неожиданную положительную сторону, которая в полной мере становится очевидной только в наше время, когда развитие историко-антропологических исследований в нашей стране нарастает экспоненциально. Будучи людьми с широким кругозором и склонностью к интеллектуальной и эмоциональной рефлексии, представители интеллигенции отличались и обостренным чувством значимости исторического времени, что и проявлялось в склонности к фиксации как своих переживаний, так и окружающих реалий в виде фронтовых дневников и послевоенных мемуаров. Ведению дневников не мог помешать даже формальный их запрет под угрозой суда военного трибунала за разглашение военной тайны. Так с течением времени сформировался достаточно обширный корпус ценнейших исторических источников. Из них мы можем почерпнуть сведения не только о собственно военных событиях 1941–1945 годов (в конечном итоге, об этом и так немало написано и напечатано), но и о реалиях окопного быта, подробностях организации фронтового досуга, снабжения продовольствием, о человеческих взаимоотношениях с начальниками и сослуживцами. Таким образом, в рамках настоящей статьи на основе анализа источников личного происхождения (письма, дневники, мемуары) и, в меньшей степени, на архивных документах, будет предпринята попытка комплексной характеристики фронтовой повседневности сквозь призму субъективной коммеморации персональной исторической памяти. В результате целенаправленной многолетней политики формирования интеллектуальной элиты через создание массовых общедоступных структур и институтов среднего и высшего профессионального образования, а также научных кадров в СССР к моменту начала германской агрессии 22 июня 1941 года успешно функционировали 817 высших учебных заведений, в которых проходили обучение 812 тыс. студентов. Для сравнения: в 1914 году в Российской империи насчитывалось 105 вузов, в которых обучались 127 тыс. студентов. К 1941 году общее число лиц с высшим образованием в СССР составило 909 тыс. человек, при этом насчитывалось 17 тыс. аспирантов и 98 тыс. научных работников, включая профессорско-преподавательский состав институтов и университетов. Конечно, в духе современных антисоветских ревизионистских концепций исторического знания можно говорить о том, что каче- 63 ИСТОРИЯ И СОЦИОЛОГИЯ ство студенческого контингента и результатов высшего образования было несколько ниже (что неизбежно при таком количественном скачке), но, во-первых, оно неуклонно повышалось (достаточно прочитать воспоминания многих бывших студентов 30-х годов о том, как их готовили), и, во-вторых, сама молодежь качественно и в лучшую сторону меняла свое мировоззрение благодаря совершенно иной среде общения и получения доступа к знаниям и книгам. Изменения в мировоззрении, кругозоре, уровне знаний дали свой эффект в военные годы. В частности, резко возрос уровень личностных императивов и мотиваций социального поведения. Сколько бы ни иронизировали позднее в адрес «несчастных интеллигентов» относительно их неприспособленности к реальной жизни, отсутствия практических навыков и т. п., командиры на фронтах Великой Отечественной войны отмечали прямую положительную зависимость между моральным духом и боевой устойчивостью солдат, с одной стороны, и уровнем их довоенного образования, с другой стороны. В частности, характерное свидетельство мы можем обнаружить в военных дневниках корреспондента «Правды» Леонида Лазаревича Бронтмана. В начале 1944 года ему довелось побывать на Белорусском (бывшем Центральном фронте), среди прочих дел он имел встречи и беседы с высшим комсоставом фронта от Рокоссовского до командующих родами войск и начальников Управлений. Командующий артиллерией фронта генерал-полковник М.И. Казаков напрямую связывал боевую стойкость с общим уровнем культуры и образования: «Вообще, должен сказать, культура большое дело. Возьмите нашу интеллигенцию. Очень хорошо воюет. Мне никогда не приходилось слышать, чтобы бывший, скажем, служащий, дрался плохо. Прямой результат культурности общей, общего развития» [4, с. 403–404]. Однако данная оценка отражает внешний взгляд на людей с высшим и средним образованием, уже адаптировавшихся к фронтовым условиям — в третьем периоде войны. Нас же в первую очередь интересует собственное восприятие войны представителями вузовской интеллигенции, восприятие тех объективных условий, в которых волею истории оказались помещены и были вынуждены годами существовать люди мирных профессий и взглядов. 64 Прежде всего отметим, что реалии фронтовой повседневности, специфика обстановки в рамках милитарного социума кардинально меняла привычные по мирному времени принципы социальной стратификации, вводя совершенно иные критерии иерархической структуры. Прежние навыки и умения, квалификации, знания и компетенции зачастую полностью утрачивали свое значение, а иногда претерпевали тотальную инверсию. Так, в среде интеллигенции традиционно господствовал императив об абсолютной ценности человеческой жизни. На фронте же полярное противостояние «свой — чужой», «русские — немцы», «друг — враг» приобретало характер базового императива для социальной практики. На врага смотрели как на некую безликую силу, которую необходимо уничтожить вне зависимости от того, насколько хороши или плохи отдельные его представители. Ценность человеческой жизни измерялась в совершенно иных, по сравнению с мирным временем, единицах. Лозунг Ильи Эренбурга «Убей немца», равно как и стихотворение Константина Симонова «Если дорог тебе твой дом» воспринимались не абстрактно-отвлеченно, а в качестве инструкции к действию. Люди по-разному воспринимали и переживали этот переход в оценках человеческой жизни. Кто-то поначалу ужасался — вне зависимости от того, чья жизнь прерывалась в данный конкретный момент — красноармейца или солдата вермахта. В некоторых дневниковых записях мы можем найти отголоски того психологического шока, который вполне естественно охватывал вчерашних студентов, аспирантов и преподавателей при непосредственном столкновении с реалиями тотальной войны середины ХХ столетия. Те, кто прошел фронтовыми дорогами хотя бы часть войны, видели на этом страдном пути множество смертей, но в памяти откладывались отдельные эпизоды — сознание защищалось от избытка смерти и страданий, которые в противном случае грозили затопить его полностью, сведя человека с ума. Тем не менее, даже по отдельным эпизодам можно попытаться отдаленно представить себе, что должны были чувствовать люди, вброшенные в страшный смерч войны: «Когда пролетели «мессершмитты», я услышал крик — это кричал раненый, он был совсем близко от меня, наверное, шагах в десяти. Я, как и многие другие, подошел к нему. Это научный журнал ВЕСТНИК АССОЦИАЦИИ ВУЗОВ ТУРИЗМА И СЕРВИСА 2013 / № 2 Интеллигенты в окопах: Великая Отечественная война глазами воинов-студентов... был молодой парень, незнакомый мне, он лежал на спине и умирал. Из раны, которая была на груди пониже сердца, небольшим фонтанчиком струилась кровь, руки конвульсивно трогали грудь и живот» [10, с. 62]. В другом месте своих воспоминаний Б. Зылев пишет, что на всю жизнь запомнил, как надрывно кричала женщина на пепелище собственного дома, уничтоженного в результате немецкого авианалета. Другие мемуаристы и авторы дневников писали о полях, покрытых после боев разлагающимися человеческими телами, когда смерть окончательно уравняла и примирила недавних смертельных врагов. Так советская интеллигенция вместе со всем народом зримо-осязаемо и массово соприкасалась со страданиями и смертью, переживая не только шок и ужас, но и то чувство, которое в древнегреческой теории личности именовалось катарсисом — очищением через страдание. Отличие же восприятия заключалось в том, что эмоциональная рефлексия у вчерашних студентов и аспирантов оказывалась постфактум подвергнута рациональному осмыслению и артикулирована в текстовую форму. Столкновение с жестокими и смертельно опасными реалиями войны приводили к достаточно быстрой (а порой и мгновенной — буквально с первой бомбежки) перестройке сознания и поведения. Адаптивный механизм у тех, кому повезло не погибнуть в первом же бою, включался и сопровождал человека в течение всего пребывания на фронте. Потому первый шок от увиденной в массовом количестве смерти и крови сменялся чувством жгучей ненависти к врагу, демонизацией и дегуманизацией его образа в сознании даже самых глубоких интеллигентов. Как пример можно привести Владимира Стеженского, бывшего студента уникального вуза, о котором сохранились самые теплые воспоминания у всех, кто в нем обучался, — речь идет о Московском институте философии, литературы, истории (ИФЛИ). Его существование охватило период с 1934 по 1941 год, но за этот короткий промежуток времени в нем обучались многие из тех, кто в последующие годы войдут в подлинную элиту отечественной науки и культуры. Ко многим его студентам идеально подходят поэтические строки, вынесенные в эпиграф настоящей статьи. Владимир Стеженский, студент-филолог, добровольно пошел на курсы военных переводчиков, по окончании которых с апреля 1942 года и до конца войны был переводчиком при разведотделе штаба 383 стрелковой дивизии. Начал свой путь на Кубани, а закончил в Берлине. В. Стеженскому не пришлось ходить в атаки, отбивать волны немецкой пехоты, накатывающиеся на наши окопы, а с врагами он сталкивался, главным образом, при допросе пленных. Но автор дневника был частичкой огромного военного организма Красной Армии, а потому в полной мере выражал своими записями ощущения и мысли огромной массы военнослужащих, в том числе в отношении к врагу. Итак, интеллигент, который ранее приобщался к сокровищницам мировой, в том числе германской гуманистической литературы, — и вот его мысли о врагах после попадания на фронт: «Будь прокляты эти сволочи немцы! Чем больше страданий испытываешь сам лично, тем сильнее кипит ненависть к этой банде. Жестока будет наша расплата с ними! А она будет, будет обязательно, рано или поздно!» [14, с. 92]. Под этой цитатой могли бы поставить свою подпись многие, если не все представители отечественной интеллигенции, побывавшие на фронте. Восприятие врага у фронтовиков конкретизировалось до предела, из понятия абстрактного, знакомого по сводкам Совинформбюро и газетным репортажам да плакатам Кукрыниксов, он превращался в зримо-осязаемую и смертельно опасную фигуру, последствия действий которой были также как нельзя более предметны. Отсюда — никаких пресловутых интеллигентских рефлексий о непреходящей ценности любой человеческой жизни, но только жгучая ненависть к противнику как производная от желания отстоять право на жизнь собственной страны и народа. Между тем, ненависть к врагу и боевые действия составляли важную, но не единственную грань пребывания людей на фронте. Случались более-менее длительные паузы в боях, перерывы на сон и еду — как в РККА, так и в Вермахте, приключались военно-полевые романы, отмечались праздники, писались и получались письма, бывали и конфликты. Иными словами, фронтовая повседневность в чрезвычайно сжатом, уплотненном виде часто напоминала жизнь мирную. По крайней мере, людям на войне было свойственно искать компенсационные механизмы и находить их порой самым неожиданным образом, так что на кра- 65 ИСТОРИЯ И СОЦИОЛОГИЯ ткое время удавалось забыть о царящем вокруг военном аде. Важным элементом фронтовой релаксации были импровизированные праздники, которые могли приурочиваться к официальным праздничным датам, но могли и организовываться совершенно стихийно — по случаю дня рождения сослуживца, получения письма из дома, победного окончания боя или сражения. Конкретное содержание праздников могло варьироваться, причем достаточно сильно. Важно, что люди того времени, не исключая и представителей интеллигенции, существенно по-иному понимали суть празднования, нежели это можно наблюдать сейчас. Главным было непринужденное и доверительное, вне формально-служебных рамок общение, как правило, на темы, не касающиеся непосредственно войны и военных действий. При возможности организовывались мероприятия, напоминавшие о «жизни до войны». Вот как описывает празднование 25-й годовщины Октябрьской революции бывшая студентка филологического факультета ЛГУ, в годы войны — переводчица штаба 55-й армии Ленинградского фронта Ирина Дунаевская, бывшая на фронте добровольцем с первых дней войны: «Я встала в 9 часов… Праздничный завтрак из двух блюд: свежие щи со смальцем и гороховая каша. Ай да повар Токарев! Постарался: где-то даже свежую капусту раздобыл!.. Праздничный концерт агитвзвода. Молодцы! Может быть, не профессионально, но талантливо, непринужденно и очень весело… После концерта — кино…» [8, с. 82]. Как видим, радость вчерашней студентки вызвана совершенно незамысловатыми вещами: разнообразием в еде и любительским концертом. Надо учитывать, что организаторами последнего были такие же бывшие студентки ленинградских вузов, недавно самозабвенно перемежавшие изучение наук с посещением библиотек, музеев и театров. Здесь, в условиях войны и угрозы гибели, они находили силы и возможности для того, чтобы самим развлекать себя — в этой способности к саморазвлечению кроется немаловажное отличие студенчества 1930–1940-х годов от современного, многие представители которого предпочитают пассивно поглощать развлечения, мало что дающие сердцу и еще меньше — уму. А вот как отметил свой 20-й День рождения командир взвода полковой разведки 312 66 стрелкового полка 26-й стрелковой дивизии 34-й Армии Северо-Западного фронта лейтенант Игорь Александрович Бескин 20 июля 1943 года: «Юбиляр забрался в кусты и навалился на малину. Лопал ее горстями, сдаивая сочные сладкие ягоды с веток. Ароматная, она пахла детством, домом, мамой, пенкой с варенья, чем-то уютным, домашним… Получилось… что-то вроде именинного пирога… Малиновый юбилей запомнился навсегда» [3, с. 73]. Это празднование именинник завершил трехчасовым сном (пока позволяла обстановка) под малиновым кустом. Такое умение радоваться непосредственным и простым поводам, наполняя свои действия глубоким внутренним смыслом (образы детства, матери, родного дома), получать от этого непередаваемое удовольствие и память на всю оставшуюся жизнь служат признаком высокой внутренней культуры и не поддающихся девальвации в условиях войны духовных запросов. Кстати сказать, 312-м стрелковым полком командовал ни много ни мало, а доктор физико-математических наук, впоследствии участник советского атомного проекта Борис Иосифович Болтакс, о котором И.А. Бескин отзывается исключительно в восторженных тонах как о человеке высочайшей интеллектуальной и личной нравственной культуры, который в экстремальных условиях фронта, в горячке боев, отражения вражеских атак, наступления на позиции немцев, при нередком давлении со стороны вышестоящего начальства никогда не то что не позволял себе нецензурной брани, но даже голоса на подчиненных не повышал, находил время и возможности для задушевного разговора с подчиненными, требовал и успешно добивался бережного отношения к женщинам. При этом отличался и воинским талантом, умудряясь выполнять боевые задачи с минимальными потерями. Конечно, можно вновь затронуть вопрос о целесообразности и допустимости использования в роли комполка ученого с мировым именем, соратника самого Капицы. Но нельзя отказать человеку в праве быть вместе с народом и защищать свою Родину. Кроме того, своим пребыванием на фронте люди, подобные Болтаксу, немало способствовали улучшению нравственной атмосферы между уставшими и во многом ожесточившимися людьми, подавая личный пример выдержки и культуры. Существовал и еще один немаловажный мо- научный журнал ВЕСТНИК АССОЦИАЦИИ ВУЗОВ ТУРИЗМА И СЕРВИСА 2013 / № 2 Интеллигенты в окопах: Великая Отечественная война глазами воинов-студентов... мент — это открытие людьми в самих себе новых граней собственной личности, новых, ранее неизвестных способностей и талантов, о наличии которых сами у себя они даже и не подозревали. Таким образом, как бы парадоксально это ни звучало, война способствовала не только духовно-нравственному очищению личности, но и, при определенных условиях могла служить средством личностной самореализации в предельном напряжении и с максимальной результативностью. Учитывая же, что вузовская интеллигенция была изначально как бы «запрограммирована» на креативность, можно сказать, что дополнительная экстремальная мотивация могла способствовать именно этому, несмотря на всю жесткость и иерархичность такой структуры, какой была действующая армия. Иногда люди совершенно мирной и безобидной профессии, оказавшись в условиях фронта, демонстрировали совершенно удивительные качества смелости, находчивости, виртуозного управления людьми в, казалось бы, самых неблагоприятных обстоятельствах. Этим они не раз удивляли многих окружающих. Один такой красноречивый эпизод содержится во фронтовых мемуарах командира 8-й минометной батареи 120-мм минометов 567 минометного полка Резерва Главного Командования, приданного 23-й Армии Карельского фронта, старшего лейтенанта Павла Васильевича Золотова, когда он был вынужден выстраивать отношения с солдатами пополнения из числа бывших уголовников (как известно, после больших потерь начала войны, для восполнения некомплекта в личном составе практиковался призыв в Действующую Армию заключенных с нетяжкими статьями УК). Призвать привыкших к своему особому положению представителей «воровской вольницы» удалось весьма неординарными мерами: столкнувшись с открытым неповиновением приказам, что подрывало общий уровень дисциплины в минометной батарее, а в боевой обстановке грозило катастрофическими последствиями, старший лейтенант Золотов вызвал к себе в землянку предводителя воровского «генштаба», отдав тому ему приказ отнести ужин бойцам на наблюдательном пункте батареи. После наглого отказа комбат приставил бывшему уголовнику пистолет к голове, приказав привести в порядок свой внешний вид, при замедлении с исполнением произвел вы- стрел поверх головы боевым патроном (!), после чего приказал посадить нарушителя на сутки под арест в яму с водой с приказом к часовому открывать огонь на поражение, как только голова арестованного высунется выше окопа. После этого проблем с дисциплиной в расположении батареи не было, все сложности во взаимоотношениях были улажены, с привилегированным положением бывших уголовников было покончено, сами они стали самыми исполнительными солдатами: «Батарея ожила. Все стали общительными, в свободное время шумно играли в шахматы, домино и шашки… Батарея на глазах исправлялась, вся матчасть была приведена в образцовый вид, на учебе результаты были хорошие, дисциплина как напоказ…» [9, с. 194–197]. Для чего потребовался приведенный рассказ? Чтобы показать особенности взаимоотношений в воинском коллективе с весьма разнородным личным составом. Герой рассказа — человек с высшим физико-математическим образованием, до войны — учитель физики в одной из средних школ г. Белозерска Вологодской области. То есть человек явно интеллигентный. На момент событий (1944 год) ему было 30 лет. Он фактически в одиночку сумел радикально изменить моральную ситуацию в недавно принятой батарее, чего до него не удалось сделать нескольким офицерам — бывшему комбату, командирам взводов, политработникам. Возможно, данный эпизод будет с негодованием воспринят современными поборниками «либерализма, прав человека и толерантности», кто-то захочет обвинить комбата в превышении служебных полномочий, воздействии страхом, а не убеждением и пр., тем более что сейчас стало модным судить сталинское время, включая и войну, за якобы «пренебрежительное отношение к правам и достоинству личности». Но только цена подобного «гуманизма» в реальной боевой обстановке могла оказаться несоразмерно высока. Да и вряд ли стоит принимать во внимание мнение людей, доведших страну в мирное время до развала и кризиса. Здесь же хотелось бы отметить другое: высшее образование и интеллигентность не стали помехой для твердых и решительных действий. Дело ведь не в размерах власти, а правильности ее применения. Комбат не сорвался на крик, не расстрелял в действительности, не прибегнул к помощи вышестоящего 67 ИСТОРИЯ И СОЦИОЛОГИЯ начальства или военного трибунала, но решил проблему полностью самостоятельно, без какого-либо ущерба для всех заинтересованных сторон (уязвленное самолюбие бывших уголовников в расчет не принимается), с максимальной пользой для коллектива. Причем все это было проделано в какие-то 5–10 минут, без предварительного плана, на одной интуиции и жизненном опыте! Так что понятие «интеллигент» в условиях войны вовсе не означало априори мягкотелого, неспособного к решительным действиям человека. Скорее, наоборот, высшее образование и педагогическая работа в довоенном прошлом были дополнительными факторами укрепления командирского и чисто человеческого авторитета. Здесь хотелось бы остановиться еще на одном немаловажном моменте — проблеме изменения социального статуса в связи с резким изменением статуса ролевого. Официально советское общество провозглашалось обществом равенства. Но, согласно постулатам классической социологии, общество представляет собой пирамиду и его существование немыслимо вне иерархического принципа. Не секрет, что в 1930-е годы подавляющее большинство населения страны жило в довольно ограниченных материальных условиях. В то же время интеллигенция, особенно вузовская, имела несколько более высокий уровень жизни. В совокупности с неподдельным уважением к высшему образованию и возможностям для карьерного роста, которые открывались для человека, окончившего вуз или имевшего ученую степень, положение интеллигенции давало ее представителям некоторые, порой весьма существенные привилегии. Особенно ощутимыми они были в крупных городах, где концентрировались высшие учебные заведения и научные центры. Например, по воспоминаниям участника войны Дмитрия Борисовича Ломоносова, проживавшего с 1931 по 1937 год в подмосковном поселке Болшево (ныне г. Королев), его мать, образованная, интеллигентная женщина, происходившая (до революции) из зажиточной еврейской семьи, состояла членом Общества бывших политкаторжан и вместе с сыном имела весьма существенную по годам первых пятилеток привилегию: «Общество бывших политкаторжан имело свою столовую. Одно время она помещалась в зеркальном зале ресторана «Прага». Мы с мамой в выходные дни ездили 68 туда обедать и брали несколько обедов на дом, чтобы не мучиться с готовкой еды… Мне были интересны не столько обеды, которые действительно были вкусными, сколько встречи с людьми…» [13, с. 25]. Хотя в марте 1937 года мать Д. Ломоносова подверглась репрессиям, а жизнь самого молодого человека вследствие этого круто изменилась, но показателен уровень преференций: качественные обеды по льготным ценам в престижном ресторане, неординарный круг общения, интеллектуальные беседы… Другой участник войны, уже упомянутый в начале статьи Владимир Стеженский вспоминал о замечательных московских пирожных, которые он едал до войны. И это в то время, когда 75% населения относилось к крестьянству, живя выдачей на трудодни и натуральным хозяйством, а большинство рабочего класса пребывало в условиях лимитированного или недостаточного (даже после отмены карточек с 1 января 1935 года) продовольственного снабжения. Я говорю это не с целью обличить некую несправедливость (повторюсь, любое общество иерархично, в том числе и в материальном плане), а чтобы лучше оттенить произошедшие в связи с войной перемены. Война выступила удивительно нивелирующим механизмом. Вчерашний студент, аспирант или кандидат наук, призванный в РККА либо записавший в истребительный батальон/дивизию народного ополчения, превращался в обычного военнослужащего со всеми вытекающими немалыми обязанностями и минимумом прав, в статистическую единицу в отчетах, в расходный материал при фронтовых операциях (последнее не есть обличение «тоталитарного режима», но объективный факт — в любой армии мира в условиях военных действий жизнь солдата представляет собой ценность лишь с точки зрения эффективности выполнения боевой задачи). Следовательно, никаких привилегий в питании интеллигенты на воинской службе не имели, питаясь из общего котла, состав которого отражает приводимый ниже документ. Позднее через Государственный Комитет Обороны, с подачи его члена А.И. Микояна (ответственного за продовольственно-вещевое снабжение РККА) и Начальника Тыла А.В. Хрулева было проведено Постановление об увеличении дополнительного пайка командному составу Действующей Армии. Именно он полагался в том числе бывшему научный журнал ВЕСТНИК АССОЦИАЦИИ ВУЗОВ ТУРИЗМА И СЕРВИСА 2013 / № 2 Интеллигенты в окопах: Великая Отечественная война глазами воинов-студентов... СССР Народный Комиссариат Обороны Союза ССР Главный Интендант Красной Армии 22 июня 1941 г. Секретно экз. № 1 Начальнику Генерального Штаба Красной Армии Генералу Армии — тов. Жукову Г.К. [2, лл. 38–39] Представляю при этом на подпись и доклад Народному Комиссару Обороны проект письма в СНК СССР с проектом постановления СНК СССР и ЦК ВКП (б) о необходимости установления фронтового пайка по продовольствию для действующей армии. В настоящее время для действующей армии паек не утвержден. Также не установлен порядок довольствия начальствующего состава действующей армии. Главный интендант Красной Армии Генерал-лейтенант Интендантской службы /Хрулев/ Народный Комиссариат Обороны Союза СССР 22 июня 1941 г. Секретно экз. № 1 Председателю Совета Народных Комиссаров Союза ССР Тов. Сталину И.В. Для обеспечения войск действующей армии продовольствием прошу утвердить суточные нормы продовольствия фронтового пайка в следующих количествах (в граммах): № п/п 1. 2. 3. 4. 5. 6. 7. 8. 9. 10. 11. 12. 13. 14. 15. 16. 17. 18. 19. 20. 21. 22. 23. 24. 25. 26. 27. Наименование продуктов Хлеб ржаной и пшеничный обойный Мука пшеничная 2-го сорта Крупа разная Макароны-вермишель Мясо Соевая мука Комбижир и сало Масло растительное Сахар Чай (в месяц) Соль для приготовления пищи Картофель Капуста свежая и квашеная Морковь Свекла Лук репчатый Коренья, зелень, огурцы Томат-паста Лавровый лист Перец Уксус Горчичный порошок Мыло для туалетных надобностей (в месяц) Соль для хлебопечения Махорка Курительная бумага в месяц Спички в месяц Нормы отпуска 800 20 150 10 180 15 30 20 50 35 30 450 150 40 30 30 35 6 0,2 0,3 2 0,3 200 10 20 7 книжек 3 коробки 69 ИСТОРИЯ И СОЦИОЛОГИЯ Ввиду отсутствия в настоящее время соевой муки, разрешить заменять соевую муку 40 граммами рыбы. Отсутствие рыбы в нормах вызывается неимением в настоящее время потребного количества рыбы на территории округов, прилегающих к действующей армии. Поэтому вместо 100 грамм рыбы по пайку мирного времени добавлено 30 грамм мяса. Начальствующему составу действующей армии прошу разрешить отпускать фронтовой паек бесплатно, с добавлением в сутки на одного человека: масла сливочного — 25 грамм, печенья — 20 грамм и рыбных консервов — 50 грамм. Вместо махорки разрешить отпускать начальствующему составу действующей армии: папирос — 25 штук 1-го сорта в сутки и 7 коробок спичек в месяц. Проект постановления при сем прилагаю. Маршал Советского Союза Начальник Генерального Штаба Красной Армии Генерал Армии представителю вузовской интеллигенции, если он занимал командирскую должность и имел соответствующей звание. Посмотрим, насколько серьезными были командирские привилегии в области доппайка, который герой фильма «Место встречи изменить нельзя» весьма интеллигентный Володя Шарапов делил с солдатами своей развдероты. Усиленное питание комначсостава Красной Армии с ноября 1941 года получало официальное оформление. Однако если рассматривать не сам факт социальной стратификации, а реальное положение дел, то можно увидеть, что пресловутый офицерский доппаек выржался в повышенном содержании лишь нескольких продуктов — мяса полагалось 250 граммов вместо 150, сахара 60 граммов вместо 35 у красноармейцев, муки — 50 граммов вместо 20. Выдавались также рыбные консервы и 20 граммом (!) печенья в сутки на человека. [1, л. 141–142] Вот и все привилегии. Конечно, в среде командного и политсостава случались и злоупотребления, и хищения продуктов, но, как показывает анализ ряда источников, именно представители интеллигенции, даже оказавшись на командных должностях, в подобных мерзостях были замешаны гораздо меньше кого бы то ни было. Однако же не вчера и не нами сказано, что не хлебом единым жив будет человек. Так и на войне, вопреки постоянной угрозе смерти, которая подстерегала даже не ходивших в атаку людей, молодым, полным сил и желания жить людям хотелось верить в лучшее. Общаться и говорить не о войне, а о мире, любить и быть любимым. В одной из публикаций мне уже приходилось специально освещать тему любви на фронтах Великой Отечественной войны, потому повторяться здесь не хотелось бы 70 /С. Тимошенко/ /Жуков/ [11, с. 59–68]. Ограничусь одним из многих, но трогательным и ярким примером. Случай этот был мне рассказан в частной беседе одним из фронтовиков с просьбой не упоминать имен. Сам ветеран уверял в достоверности событийной канвы рассказа, относившегося к одному из его знакомых. Молодой человек окончил в 1941 году физико-математический факультет МГУ, намеревался поступать в аспирантуру, его невеста окончила мединститут. Буквально накануне войны поссорились — девушка была из «старорежимной семьи», верующая и открылась в том своему избраннику, правоверному комсомольцу. С начала войны оба были на фронтах — он в артиллерии, она в полевых госпиталях. Пытались разыскать друг друга в круговерти войны, попросить прощения — письма оставались без ответа. И у него, и у нее за четыре военных года было немало возможностей «подыскать замену». Вопреки всему и всем отказывались от соблазнов, веря неизвестно во что. Как выяснилось после войны, служили на соседних участках фронта. А встретились в Берлине в мае 45-го — прямо на улице, совершенно случайно. Слезы, смех, объятия… Не только поженились, но и повенчались (с 6-го мая 1945 года приказом Военного коменданта Берлина генерал-лейтенанта Н.Э. Берзарина во всех храмах Берлина, включая православный, возобновлялись службы). История эта не имеет никакого документального подтверждения, может быть сочтена апокрифом, мифом. Но с такой же вероятностью она может быть и правдой. Шансы как минимум 50/50. Правда отличается от лжи тем, что не стремится изо всех сил доказать свое правдоподобие. Примечательно в этой истории то, что оба ее участника относились научный журнал ВЕСТНИК АССОЦИАЦИИ ВУЗОВ ТУРИЗМА И СЕРВИСА 2013 / № 2 Интеллигенты в окопах: Великая Отечественная война глазами воинов-студентов... к молодой интеллигенции и сумели сохранить верность и чистоту своих чувств за четыре военных года. Вот такая сказочная быль со счастливым концом из времен войны. Но разве то поколение не заслужило права на счастье? Конечно, не всем так повезло. И погибали, и любимых теряли, и перед соблазнами устоять было порой неимоверно трудно. Но сам идеал верности и чистой любви от этого не тускнел и продолжал манить к себе людей. Тема любви соприкасается с темой пребывания на войне женщины. За годы войны в действующей армии в общей сложности служило 800 тыс. женщин, и это не считая вольнонаемных. Девушки служили снайперами и связистками, военными переводчиками при разведотделах, писарями, было несколько женских авиаполков, как единичные исключения известны женщины-танкисты. Возможно, многие помнят слова старшины Васькова из фильма «А зори здесь тихие», обращенные к подчиненным ему девушкам: «Уж нам, мужикам, война, как зайцу курево, а вам и подавно». А вот признание из уст женщины-ветерана Натальи Владимировны Малышевой, переводчицы при штабе Маршала Рокоссовского, а до того — переводчицы в дивизионной разведке одной из дивизий народного ополчения. Перед войной она успела окончить два курса Московского авиационного института, с началом войны отправилась добровольцем в армию. «Самое сложное на фронте — это быт, особенно быт девушки. С нашими мужчинами даже под куст сходить — и то была проблема! Идешь себе с отрядом на лыжах, начинаешь понемногу отставать, думаешь, сейчас я быстро и догоню! Но только тут все мужчины, будто специально, становятся заботливыми: — Ребята, шаг поменьше, Наташа устала… Однажды не выдержала, выбрала одного постарше и говорю: — Ну что же вы такие глупые все! А он в недоумении отвечает: — Да нам и в голову не приходило, что ты побоишься об этом сказать» [6, с. 31–32]. Казалось бы, мелочь, бытовой эпизод, не стоящий внимания. Но именно такие мелочи, каковых было бесчисленное множество, составляли существо фронтовой повседневности. И именно спокойное, с юмором восприятие и перенесение таких бытовых тягот, причем не день или два, а годами, порождало фено- мен повседневного героизма женщин на войне, за который никто не награждал, но который не становится от этого менее величественным. Женщина традиционно ассоциируется с зарождением жизни, согласно Библии, имя Ева означало «жизнь». На войне грань между жизнью и смертью истончалась до почти полной неразличимости. Вот только что рядом с тобой сидел и разговаривал живой и полный сил человек — разрыв шальной немецкой мины — и человек мертв, а ты непонятным образом жив. Представители вузовской интеллигенции в воспоминаниях, письмах и дневниках отразили те настроения, которые испытывали практически все участники войны — фатализм и, вместе с тем, глубокое внутреннее неприятие смерти, готовность преодолеть все тяготы, даже пожертвовать своей жизнью — чтобы жила Россия и народ. Юлия Друнина, которая не успела поступить в Литературный институт перед войной, со второй попытки, явочным порядком, стала его студенткой после вторичной демобилизации в декабре 1944 года, отразила эту диалектику неразрывного переплетения жизни и смерти в своих стихах: Мы не ждали посмертной славы. — Мы хотели со славой жить. …Почему же в бинтах кровавых Светлокосый солдат лежит? [7]. Конечно же, воплощением настроения фронтового поколения вузовской интеллигенции могут считаться слова еще одного недоучившегося из-за войны студента МИФЛИ — Семена Гудзенко: …Это наша судьба, это с ней мы ругались и пели, подымались в атаку и рвали над Бугом мосты. …Нас не нужно жалеть, ведь и мы никого б не жалели, Мы пред нашей Россией и в трудное время чисты [7]. Те из бывших студентов и преподавателей вузов, кому посчастливилось дожить до Победы, по-разному устраивали свою послевоенную жизнь. В принципе, можно выделить три основных варианта адаптации представителей вузовской интеллигенции к мирной жизни: 1) возвращение к довоенной деятельности (учеба, научная и педагогическая работа); 2) резкое изменение жизненной траектории в результа- 71 ИСТОРИЯ И СОЦИОЛОГИЯ те превратностей судьбы, ранений и болезней, изменившихся за войну взглядов; 3) жизненный надлом людей, не выдержавших сверхнапряжения, оказавшихся в трудной ситуации, столкнувшихся с казенщиной и равнодушием «на гражданке». К сожалению, встречалось в послевоенном СССР и последнее. Конкретика же послевоенной адаптации была столь же многообразна и неисчерпаема, как ранее фронтовая повседневность. Подробнее этот вопрос освещен в предшествующей публикации автора [12]. Конечно же, в одной статье не вместить всего богатства проблематики затронутой темы. Но, подводя итоги сказанному, хотелось бы акцентировать внимание на нескольких наиболее существенных моментах. Во-первых, социальная страта советской вузовской интеллигенции достаточно заметно выделялась в рамках советского общества на момент начала Великой Отечественной войны как в социокультурном, так и в социальноэкономическом плане. Во-вторых, массовое, в том числе добровольное участие представителей студенчества и профессорско-преподавательского состава в военных действиях, проявленные при этом стойкость и мужество, свидетельствуют о высокой патриотической мотивации интеллигенции, что помогало преодолевать тяготы и ли- шения, проявлять самопожертвование ввиду обостренной ценностной ориентированности. В-третьих, в силу образования, кругозора и общего уровня культуры представители вузовской интеллигенции испытывали обостренную рефлексию переживаемых событий, каковую и отражали на страницах дневников и мемуаров. В-четвертых, довоенные социальные различия в условиях военного быта и человеческих отношений были в значительной степени нивелированы. В-пятых, сохранение высокой внутренней культуры (несмотря на частые сетования о собственном огрубении, утрате багажа знаний и пр.) являлось фактором облагораживания морально-психологического климата в тех подразделениях и частях, в которых выпадало служить бывшим студентам, лаборантам, аспирантам, доцентам и профессорам. Наконец, в-шестых, благодаря массовому участию в войне был в значительной степени преодолен существовавший с дореволюционных времен разрыв между образованными слоями и народом. Интеллигенция и народ стали единым организмом, проникнутым общим стремлением к Победе. Остается только сожалеть, что достигнутое духовное единство не было сохранено после окончания войны… Литература 1. РГАСПИ. Ф. 84. Оп. 1. Д. 84. 2. ЦАМО. Ф. 67. Оп. 12018. Д. 153. 3. Бескин И.А., Алексеева-Бескина Т. Правда фронтового разведчика. 27 месяцев на передовой. М.: Эксмо-Яуза, 2011. 4. Бронтман Л.К. Военный дневник корреспондента «Правды». Встречи. События. Судьбы. 1942–1945. М.: Эксмо, 2007. 5. Гудзенко С.П. Мое поколение/ http://www.world-art.ru (дата обращения: 02.02.2013). 6. Данилова А.А. Монахиня из разведки. История жизни ветерана Великой Отечественной войны монахини Адрианы (Малышевой). М.: Никея, 2013. 7. Друнина Ю.В. Зинка/ http://www.drunina.ru (дата обращения: 02.02.2013). 8. Дунаевская И.М. От Ленинграда до Кенигсберга: Дневник военной переводчицы (1942--1945). М.: РОССПЭН, 2010. 9. Золотов П.В. Записки минометчика. М.: Центрполиграф, 2007. 10. Зылев Б.В. Воспоминания ополченца. М., 2012. 11. Ларионов А.Э. Любовь в контексте фронтовой повседневности Великой Отечественной войны // Современные проблемы сервиса и туризма. 2012. № 1. 12. Ларионов А.Э. Проблемы реадаптации студентов-фронтовиков к учебному процессу после Великой Отечественной войны // Вестник Ассоциации вузов туризма и сервиса. 2013. № 1. 13. Ломоносов Д.Б. Записки рядового радиста: фронт, плен, возвращение. 1941–1946. М.: Центрполиграф, 2012. 14. Стеженский В.И. Солдатский дневник. М.: Аграф, 2005. 72 научный журнал ВЕСТНИК АССОЦИАЦИИ ВУЗОВ ТУРИЗМА И СЕРВИСА 2013 / № 2
