Подходы к социальным исследованиям
advertisement
Подходы к социальным исследованиям Норман Блэйки Approaches to Social Enquiry Norman Blaikie Polity Press 1993 Некоторые основные вопросы К какого вида наукам относятся социальные науки? К сожалению, на этот вопрос простого и прямого ответа нет. Он, скорее, предполагает наличие двух других проблем, которые являются источником серьезных противоречий между философами и учеными, занимающимися социальными науками, на протяжении почти ста лет. В рамках первой из этих двух проблем, которая допускает возможность существования социальных наук, возникает вопрос о том, какие методы являются приемлемыми для социальных наук, если рассматривать социальные наукам как «настоящие» науки. Могут ли естественнонаучные методы применяться в социальных науках? Некоторые исследователи считают, что социальная жизнь не приспособлена ни для каких научных исследований – в отличие от явлений природы, люди обладают способностью принимать решения о своих действиях, и в этих решениях присутствует элемент «свободной воли», который практически сводит на нет любые попытки что-либо объяснить или предсказать. Другие исследователи утверждают, что не существует ни одного аспекта социального мира, который не может быть приспособлен к применению единственно научного метода, или, по крайней мере, одного из научных методов. Ссылаясь на успех естественных наук, многие исследователи утверждают, что социальные науки должны использовать те же методы, те же стратегии, которые используются для создания и проверки теорий. Между этими двумя противоположными точками зрения находится большое количество более умеренных подходов, в том числе и мнение о том, что, предметы исследований естественных наук и социальных наук принципиально разные, они неизбежно являются разными типами науки. Однако этот вопрос требует некоторого более точного определения тех методов, которые являются применимыми к естественным наукам. То, что принято считать единственно научным методом, является предметом серьезных споров. Философы теперь говорят нам о том, что практический подход, используемый учеными при проведении тщательных научных исследований и экспериментов, которые приводят к научным «открытиям», не только неудовлетворителен с точки зрения логики, но и не отражает добросовестную научную практику. Если допустить возможность существования некоего типа социальных наук, то, прежде чем приступать к определению того, какие методы могут сделать социальную науку настоящей наукой, необходимо ответить еще на один вопрос. Какие методы являются приемлемыми для естественных наук? В настоящее время уже не считается, что возможно лишь одно определение того, что является единственно научным методом. Ответы на этот вопрос можно разделить на три категории. Первая категория включает ответы, в соответствии с которыми предлагается считать, что научное исследование начинается с чистого наблюдения, а теории и обобщения выводятся из этих наблюдений. Вторая категория включает ответы, в соответствии с которыми утверждается, что научное исследование начинается с предварительной теории, которая, как ожидается, может объяснить какое-то из наблюдаемых явлений, а наблюдения проводятся для проверки того, насколько эта теория может быть принята. К третьей категории относятся ответы, в соответствии с которыми считается, что, поскольку появление наблюдаемых -1- закономерностей вызвано какими-то скрытыми механизмами, необходимо построение моделей этих механизмов, а затем поиск свидетельств их существования [в реальности]. Стоит отметить, что в отношении многих ученых, занимающихся естественными науками, создается впечатление, что они научились использовать определенные методы или набор методов, не подвергая их критике, а также что они не осознают того, что ими был сделан определенный выбор. Однако в социальных науках на протяжении десятилетий идут ожесточенные споры о том, могут ли естественнонаучные методы применяться в социальных науках, и, если не могут, какие методы являются подходящими. К сожалению, на эти вопросы простых ответов нет – сторонники самых разных подходов продолжают отстаивать свою точку зрения. Различия между их позициями базируется на двух других основных вопросах. Какова природа исследуемой реальности? Каким образом приобретается знание об этой реальности? Для того, чтобы ответить на эти два вопроса, необходимо сделать определенные предположения об элементах, составляющих реальность, изучаемую в рамках определенной научной дисциплины, о том, как эти элементы устроены и действуют, а также подробно описать процедуры, которые считаются подходящими для приобретения знания об этой реальности. Одно из общепринятых предположений заключается в том, что реальность существует независимо от деятельности исследователей и что она может быть подвергнута достоверным наблюдениям с помощью органов чувств. Еще одно предположение заключается в том, что реальность – это то, что называется реальностью в соответствии с концепциями и теориями, предлагаемыми занимающимися социальными науками учеными – она познаваема только через использование этих концепций и теорий. Это вопросы онтологии и эпистемологии, о которых будет сказано ниже. А пока важно отметить, что те предположения и выбор, которые осознанно или неосознанно были сделаны в ответ на эти вопросы, оказывают существенное влияние на то, как будет проводиться социальное исследование, и на его результаты. Кроме этих основных вопросов, существуют и другие, более практические, которые главным образом связаны с различными аспектами исследовательского процесса. Начнем с того, что важнейшим элементом при составлении проекта любого социального исследования является подробное изложение вопросов, на которые исследователь надеется найти ответ. В конечном счете, исследователь хочет быть в состоянии сказать что-то об изучаемой проблеме – а исследовательские вопросы указывают направление для поиска. Какие существуют виды исследовательских вопросов? Социальные исследования подразумевают изучение, описание, понимание, объяснение, прогнозирование, изменение или оценку некоторых аспектов социального мира. Исследовательские вопросы, которые охватывают эти действия, можно разделить на три основные категории: вопросы «что», «почему» и «как». Вопросы из категории «что» относятся к изучению и описанию некоторых явлений. Вопросы из категории «почему» связаны с пониманием или объяснением некоторых характеристик явлений, напр., их закономерностей, а также с прогнозированием возможных аспектов этих явлений, а вопросы из категории «как» связаны с практическими результатами – со способами, с помощью которых возможно осуществление изменений. После того, как исследователь определился с соответствующими исследовательскими вопросами, возникает следующая проблема – как на эти вопросы ответить. Для практика задача заключается в том, чтобы определить следующее: -2- С чего начинается исследование? Каким способом будут получены ответы на исследовательские вопросы – с помощью сбора данных, на основе которых будут сделаны определенные выводы, с помощью подходящей теории, которая обеспечит возможность сделать определенные гипотезы, которые должны будут пройти проверку, или с помощью создания модели скрытых механизмов? Ответ на этот вопрос зависит от того, к какой категории относится поставленный исследовательский вопрос. На вопросы из категории «что» можно ответить с помощью проведения соответствующих наблюдений или измерений. Однако этот процесс не настолько прост, как представляется – описания того, что, как нам кажется, мы наблюдали, могут не оказаться или, возможно, в принципе не могут являться исключительно описаниями – в конечном итоге, исследователь является активным участником процесса наблюдения. Ответ на вопросы из категории «почему» еще более сложный, поскольку он подразумевает работу с теорией в той или иной форме. Все этого приводит к появлению дальнейших вопросов, на которые предстоит ответить исследователю. Что из себя представляет теория? На чем основывается качественная теория? Возникнет ли необходимость в построении новой теории? Как теории проверяются и подтверждаются? Эти вопросы имеют отношение к тому, что обычно называют логикой научного метода. Различные подходы к социальным исследованиям и соответствующие исследовательские стратегии предлагают свои собственные ответы на эти вопросы. Еще одна проблема, которая различными подходами решается по-разному, связана с отношением между тем, как описывают свой мир исследуемые индивиды, и тем, как его описывают исследователи. Обычно об этом отношении говорят как об отношении между повседневными концепциями и теоретическими концепциями, между языком социальных акторов и языком ученых. Какова связь между повседневным языком и профессиональным языком? Следует ли объяснять социальную жизнь, используя язык участников или язык экспертов? В некоторых подходах к социальным наукам стал использоваться принцип, который можно назвать «нисходящим принципом» исследований, в соответствии с которым концепции и теории научной дисциплины применяются и/или проверяются в определенных социальных ситуациях. Концепции или «теории» участников рассматриваются в лучшем случае как ненадежные, а в худшем – как нерелевантные. Другие подходы используют «восходящий» принцип и утверждают, что все объяснения социальной жизни должны быть либо выражены на языке ее участников, либо, по крайней мере, основаны на их способе концептуализации и понимания реальности. Из всех рассматриваемых в данной работе вопросов, данный вопрос является наиболее важным и противоречивым при выборе стратегии исследования. С вопросом о связи между разными типами языков связан еще один вопрос [который мы рассмотрим ниже]. Какова связь между исследователем и исследуемым? Этот вопрос затрагивает несколько проблем. Социальные исследователи могут проводить исследования о людях, для людей и совместно с людьми. В первом случае, исследователь является экспертом, а исследуемые – это просто объекты или респонденты. Исследование проводится, главным образом, для исследователя, хотя намеченные результаты могут каким-то образом быть полезны и для «общества». Во втором случае, исследователь также является экспертом, но действует как консультант – исследователь проводит исследование для клиентской группы для того, чтобы обеспечить их необходимым для них знанием. Клиенты и исследователи могут принадлежать либо к разным группам или к одной и той же группе. В третьем случае, за исследование отвечают клиенты, а исследователь является фасилитатором – он или она помогают группе в проведении ими своего исследования своей ситуации обычно для того, -3- чтобы решить какую-то проблему, оценить какую-то программу или что-то изменить. Таким образом, исследователи сталкиваются с необходимостью выбора решений при проведении исследований. Должны ли они оставаться беспристрастными и изолированными от изучаемых социальных контекстов или им необходимо принимать участие в повседневной жизни исследуемых людей? Является ли целью исследования приобретение знания ради знания или исследование проводится ради того, чтобы что-то изменить? И если верно последнее, то каким образом это следует сделать? И, наконец, социальные исследователи обычно обеспокоены тем, насколько серьезно будут восприняты результаты их исследований. Что необходимо сделать для того, чтобы исследование было объективным, непредвзятым и достоверным? В соответствии с различными подходами к социальным исследованиям вопросы объективности и валидности рассматриваются по-разному, начиная с конкретизации действий, которые, как утверждается, являются пригодными для их достижения, и заканчивая категорическим отрицанием возможности объективности и независимой проверки валидности. Одним из типичных и широко распространенных подходов является тот, в соответствии с которым считается, что существуют устанавливаемые истины о способах функционирования естественного и социального миров, поскольку закономерности, из которых состоит независимо существующая реальность можно обнаружить, описать и объяснить с помощью теорий, верность которых можно установить с достаточной степенью надежности. В соответствии с другим подходом утверждается, что любое знание об этом мире условно – мы можем лишь приблизиться к истине, но не можем определить, обнаружили ли мы ее или нет. Существующие теории могут в любое время уступить место более подходящим теориям – фактически основная цель науки заключается в том, чтобы предложить более качественные теории. Наше знание ограничено тем фактом, что реальность не может наблюдаться непосредственно, а только с помощью теорий и концепций, которые мы выбираем – при изменении теорий и концепций вероятнее всего наше представление о реальности также изменится. В соответствии с более радикальным подходом считается, что любое знание о мире, но особенно о социальном мире, по отношению к пространству и времени – абсолютных истин не существует. Закономерности социальной жизни не универсальны – они изменяются с течением времени и в зависимости от социальных контекстов. Однако в соответствии с самым радикальным подходом утверждается, что речь может идти только о субъективном опыте, а объективного знания не существует. Исследователи могут рассказать об определенных аспектах социального мира, но это будет не более чем их рассказ об этом мире. Поскольку это объяснение нельзя воспроизвести, понятия объективности, предвзятости и валидности являются в данном случае нерелевантными. Эти вопросы подробно изучаются с помощью тщательного анализа, сравнения и оценки основных подходов к социальным исследованиям, которые появились в течение последних пятидесяти лет. Цель заключается в том, чтобы обеспечить новых исследователей полной информацией о возникновении этих подходов и объяснить их для того, чтобы облегчить выбор соответствующей исследовательской стратегии, а также для того, чтобы помочь опытным исследователям в их критическом размышлении о существующей исследовательской деятельности. -4- Некоторые базовые концепции Онтология и эпистемология Онтология и эпистемология – это две из наиболее центральных концепций философии науки. В соответствии с базовым определением онтология – это «наука или учение о бытии». В рамках данной работы онтология относится к утверждениям или предположениям о том, что определенный подход к социальным исследованиям создает природу социальной реальности – делает утверждения о реальности, о том, как она выглядит, из каких элементов состоит и как эти элементы взаимодействуют друг с другом. В соответствии с базовым определением эпистемология – это «теория или наука о методе или основах познания». В рамках данного исследования эпистемология относится к утверждениям или предположениям о возможных способах приобретения знания о реальности, независимо от того, что под этой реальностью понимается, к утверждениям о том, как можно получить знания о том, что существует. Эпистемология – это теория познания – она представляет собой обоснование того, что можно считать знанием – что познаваемо и каким критериям это знание должно соответствовать для того, чтобы назваться знанием, а не убеждениями или представлениям. Метод и методология Необходимо различать две родственные концепции: метод и методологию. В литературе часто наблюдается тенденция считать эти две концепции взаимозаменяемыми, использовать ту, которая является более правильной. В частности, когда более подходящим является термин «метод», часто используется термин «методология». Подобным же образом, такие фразы, как «научный метод», часто используются философами, даже тогда, когда то, что они имеют в виду, является методологией или даже эпистемологией. Исследовательские методы представляют собой конкретные приемы или порядок действий, применяемые для сбора и анализа данных, относящихся к определенным исследовательским вопросам или гипотезам. В социальных науках исследовательские методы включают привлечение людей к беседе (начиная со строго формальной и структурированной и заканчивая неформальной и свободно текущей), к заполнению ими анкет, наблюдение за поведением и изучение документов или других данных о деятельности человека. Методология, с другой стороны, представляет собой анализ того, как проводится или как должно проводиться исследование. Она включает изучение того, как генерируются и проверяются теории – с использованием какой логики, каким критериям они должны соответствовать, как эти теории выглядят и как конкретные теоретические подходы могут быть связаны с конкретными исследовательскими проблемами. К какого типа наукам относятся социальные науки? Классические ответы. Существует одно противоречие, которое на протяжении более полувека разделяет не только логиков и философов, но и социальных исследователей на два разных направления. В соответствии с одним направлением считается, что естественнонаучные методы, с помощью которых удалось достичь таких замечательных результатов, являются единственно научными методами и, следовательно, только эти методы должны во всей своей полноте использоваться при изучении явлений, связанных с деятельностью людей… В соответствии с другим направлением считается между структурой социального мира и мира природы существует принципиальное различие. Это представление привело к другой -5- крайности, а именно к выводу о том, что методы социальных наук полностью отличаются от естественнонаучных методов… Считается, что социальные науки являются науками идеографическими, которые характеризуются конкретизирующими концептуализациями и поиском отдельных подтверждающих утверждений, в то время как естественные науки являются номотетическими (законополагающими) науками, которые характеризуются обобщающими концептуализациями и поиском общих аподиктических утверждений. Последние имеют дело с постоянными количественными отношениями, которые поддаются измерению, и с их применением можно проводить эксперименты, в то время как в социальных науках ни измерения, ни эксперименты практически неосуществимы. В общих чертах, считается, что естественные науки должны заниматься изучением материальных объектов и процессов, а социальные науки – психологическими и интеллектуальными, и, следовательно, метод первых заключается в объяснении, а последних – в понимании. A. Schutz, “Concept and Theory Formation in the Social Sciences” Введение Противоречие, на которое указал Шюц, существует уже как минимум сто лет. Хотя был достигнут определенный прогресс в понимании сущности различных подходов и были предложены альтернативные способы преодоления различий, вопрос о том, насколько социальная жизнь может изучаться с помощью тех же методов, что и природа, продолжает оставаться центральным вопросом философии социальных наук (Keat and Ury 1975; Bhaskar 1979; Held and Thompson 1989). Для того, чтобы ответить на вопрос о том, могут ли естественнонаучные методы применяться в социальных науках, необходимо также ответить еще на один вопрос, а именно «Что из себя представляют естественнонаучные методы?». На протяжении последних пятидесяти лет этот вопрос вызвал столько же, если не больше, споров, как и первый. Многими философами науки были подняты и обсуждались такие вопросы, как природа и значение наблюдений, когда следует начинать наблюдения в процессе приобретения научного знания, форма логики, подходящая для построении теорий, роль самих теорий в этом процессе, структура теорий, и то, насколько ученые объективны в своей работе или ограничены своими убеждениями, ценностями и традиционными практиками, устоявшимися в том научном сообществе, к которому они принадлежат. Для того, чтобы ответить на первый вопрос, необходимо также ответить и на второй. Важно отметить, что когда в этих вопросах говорится о «методах», имеются в виду не конкретные способы наблюдения, сбора или анализа данных, а скорее логика или стратегия исследования, а также процессы, с помощью которых знание создается и обосновывается. Способы сбора и анализа данных, используемые в различных дисциплинах, связаны с конкретной природой предмета исследования. Хотя некоторые способы могут применяться в нескольких дисциплинах, напр., использование конкретных статистических проверок, изучение химических структур серьезно отличается от исследования социальных структур. На первый вопрос простой ответ «да» или «нет» дать невозможно. Во-первых, потому что несколько методов претендовали на то, чтобы считаться подходящими к естественным наукам, и во-вторых, потому что ответ «да», также как и ответ «нет» квалифицировались поразному. Мы рассмотрим одиннадцать разных ответов на этот вопрос – шесть классических подходов в данной главе и пять современных подходов – в следующей. Первый из классических подходов, по отношению к которому все остальные подходы являются реакциями, известен как позитивизм – единственный подход, в соответствии с которым дается прямой положительный ответ на этот вопрос – в рамках позитивизма утверждается, -6- что все науки, и естественные и социальные, должны использовать один и тот же метод. Отрицательный вариант ответа дается в рамках негативизма – категорическое «нет». Сторонники негативизма утверждают, что существование науки об обществе невозможно. Третий вариант ответа звучит как «и да и нет» и дается в рамках подхода, который мы называем историзмом – этот подход отстаивает модифицированную форму естественнонаучного метода, который, согласно позитивизму, применим к социальным наукам, и в соответствии с которым главной является задачей прогнозирование, на основе установленных в прошлом закономерностях. Четвертый вариант ответа, также «и да и нет», дается в рамках направления, известного как критический рационализм, который тоже защищает идею использования тех же методов, но отвергает представление о науке, предлагаемое позитивизмом, в пользу использования других методов в естественных науках. Пятый отрицательный вариант ответа, предлагается классической герменевтикой, в соответствии с которым утверждается, что цель объяснения, поставленная перед естественными науками, нерелевантна для социальных наук, и которая занимается интерпретацией, в особенности интерпретацией текстов. Шестой, также отрицательный, вариант ответа дается в рамках интерпретивизма, который отрицает идею о том, что методы естественных наук подходят и для социальных наук, утверждая, что из-за качественных различий между ними в отношении предмета исследования необходим другой тип научного метода. Этой краткий обзор классических подходов помогает понять, что простого ответа на поставленный нами вопрос нет. При рассмотрении ответов на этот вопрос возникнет необходимость рассмотреть самые разные философские подходы и аргументы. Мы будем вынуждены дать лишь краткое их описание, которое, на взгляд профессиональных философов, может показаться несколько поверхностным. Однако наша цель заключается в том, чтобы заложить основы для изучения альтернативных исследовательских стратегий, которыми располагают социальные исследователи. Классические ответы Позитивизм Первый вариант ответа – это категорическое «да», который основывается на направлении, известном как натурализм, сторонники которого убеждены в возможности естественнонаучного изучения людей и общества, руководствуясь доктриной «единства научного метода». Утверждается, что, несмотря на различия между предметом различных научных дисциплин, как естественных, так и социальных, возможно использование одних и тех же методов или логики объяснения, хотя каждая наука должна их адаптировать в соответствии со своим предметом исследования (Popper 1961; von Wright 1971; Kolakowski 1972). Философ Джон Стюарт Милль (1879) рассматривал эту идею как способ спасения социальных (или моральных) наук от такого положения, которое он считал неудовлетворительным. Он верил, что все научные объяснения имеют принципиально единую логическую структуру. Более современный философ Карл Поппер придерживался таких же взглядов. Я не стремлюсь доказать, что между методами теоретических наук о природе и обществе нет никаких различий – такие различия несомненно существуют не только между различными социальными науками, но даже между различными естественными науками… Но я согласен с Контом и Миллем – и многими другими… – в том, что методы в этих двух областях являются в принципе одинаковыми. (Popper 1961: 130-1) -7- Поппер, как мы увидим далее, имел особенный взгляд на единственно научный метод, который отличался от метода, предлагаемого Миллем и другими ранними сторонниками натурализма. Факт существования различий в предмете изучения не считается проблемой: «Согласно этому взгляду, элементы субъективности человека, силы воли не создают особенных препятствий для изучения социального поведения как «объекта» наравне с объектами мира природы». (Giddens 1974: 3-4). В свое определение «науки» Брэйтуэйт (Braithwaite) включил все естественные науки, физические и биологические, а также ту часть социологии и социальных наук (антропологию, социологию, экономикс), которая имеет эмпирический предмет… Значение слова «наука» достаточно точно соответствует самому распространенному современному употреблению этого слова… и является синонимом понятия «естественные науки», если человек связан с природой (Braithwaite 1953: 1). Этот тезис натурализма является центральным положением позитивизма – философии естественных наук, которая в том или ином виде, была как доминирующей доктриной, так и объектом серьезной критики. В девятнадцатом веке позитивизм был не просто философией науки – он выражал более общее мировоззрение, прославлявшее научные достижения. Хотя термин был предложен Контом (1830), одним из основоположников социологии, он не предложил формулировку этой доктрины. С тех пор предпринимались неоднократные попытки определить главные принципы позитивизма (см., например, Abbagano 1967; von Wright 1971; Kolkowski 1972; Giedymin 1975; Hacking 1983; Stockman 1983). Принято считать, что кроме тезиса о «единстве метода», позитивизм характеризуется и другими принципами и убеждениями, о которых будет сказано ниже. Феноменализм. Этот принцип отстаивает идею уникальности опыта как единственной надежной основы научного знания. Мы имеем право учитывать только то, что было фактически получено в результате опыта. (Kolakowski 1972: 11). Все, что можно считать знанием, должно основываться на опыте - на том, что наблюдатель может воспринять с помощью своих органов чувств. «Позитивистская традиция характеризуется своим убеждением в эпистемологическом преимуществе непосредственного наблюдения. Органы чувств являются единственным способом непосредственного восприятия мира и единственным источником неискаженной информации». (Hollis 1977: 44). Это восприятие должно достигаться без субъективного вмешательства когнитивных процессов – оно должно быть «чистым опытом», полученным с «пустым» сознанием. Следовательно, это модель пассивного знания. «Научное открытие начинается с простого и неприукрашенного восприятия с помощью органов чувств – с добросовестного и непредвзятого наблюдения». (Medewar 1969b: 147). Номинализм. Принцип номинализма заключается в утверждении, что любые абстрактные концепции, которые используются в научных объяснениях, должны быть получены опытным путем – метафизические понятия, которые не поддаются наблюдению, фактически не существуют, кроме как в виде названий или слов. Как сказал в этой связи Гидденс (1977: 16): «позитивизм утверждает, что опыт является первоосновой человеческого знания и отрицает возможность содержательного дискурса о сверхчувственных объектах.» Например, концепция «бога» не может считаться научной, поскольку бога невозможно подвергнуть наблюдению, а такие утверждения как «бог есть» или «бога нет» являются бессодержательными, так как они не могут быть подтверждены данными, полученными в -8- результате наблюдений. Этот принцип получил свое развитие в убеждении о том, что язык, используемый для описания наблюдений, должен быть очищен от любых теоретических идей и что истинность или ложность утверждений, сделанных на этом языке, легко проверяется, если обратиться к «реальности». Этот язык является языком теоретически нейтральных наблюдений, в котором описательные термины соответствуют реальным объектам. Следовательно, описательные термины, которые не соответствуют этому привилегированному языку, т.е. не поддающиеся наблюдению теоретические термины, должны обладать способностью преобразовываться в подвергаемые наблюдению объекты, а иначе они будут считаться бессодержательными. Атомизм. Объекты опыта и наблюдения рассматриваются как дискретные, независимые, атомические восприятия событий и явлений, которые являются исходными и основными элементами мира. В процессе их преобразования в обобщения эти атомические восприятия относятся не к абстрактным объектам мира, а только к закономерностям, наблюдаемым между элементарными явлениями. (Harre 1970). Общие законы. Научные теории рассматриваются как набор в высшей степени общих, законоподобных утверждений, а целью науки является определение таких общих законов. Эти научные законы обобщают наблюдения, устанавливая простые связи или устойчивые совпадения между явлениями. Объяснения достигаются с помощью отнесения отдельных случаев к конкретному закону. Эти законы являются общими законами по сфере применения в том смысле, что они охватывают широкий круг наблюдений, а также являются универсальными по форме в том смысле, что все они без исключения применяются к различным явлениям в разное время и в разных местах: «Позитивизм опирается на юмовскую теорию причинно-следственных законов, а именно на теорию о том, что законы являются устойчивыми совпадениями (или зависят от них) элементарных явлений или положения вещей, интерпретируемых как объекты фактического или возможного опыта. Сама эта теория выводится из необходимого условия о том, что знание должно быть конкретным и доказываться опытным путем. (Bhaskar 1979: 158). Ценностные суждения и нормативные утверждения. Этот принцип требует различать «факты» и «ценности» и отвергает утверждения о том, что ценности имеют статус знания: «мы обязаны отвергать ценностные предположения как описания мира, так как они не формируются тем же способом, каким формируется единственный вид знания, который может называться таковым» (Kolakowski 1972: 17). Гидденс сформулировал этот принцип как «идею о том, что ценностные суждения не имеют эмпирического содержания такого качества, которое делает их доступными для любых проверок их «валидности» с точки зрения опыта» (1974: 3). Hacking (1983: 41-57) также выделил шесть основных идей, которые ассоциируются с позитивистским подходом к естественным наукам. (1) Упор на верификации: истинность или ложность утверждений о мире могут быть определенным образом установлены – они могут прогнозировать наблюдаемое положение вещей и противопоставляться наблюдаемым фактам. (2) Приветствуются наблюдения: то, что мы можем видеть, чувствовать и так далее, обеспечивает наилучшее содержание или основу нематематического знания. (3) Антикаузализм: в природе не существует причинно-следственных связей, есть лишь устойчивые совпадения или постоянства, с которым события одного рода следуют за событиями другого рода. -9- (4) Занижение роли объяснений: если все, с чем мы имеем дело, - это всего лишь закономерности между различными типами явлений, тогда объяснение – это не более, чем определение места какого-то одного явления в ряду закономерностей – объяснения не дают глубокого ответа на вопрос «почему» (5) Анти-теоретическая сущность: учитывая первые пять идей, ненаблюдаемые объекты не могут изучаться в качестве причин, поскольку реальность – это то, что поддается наблюдению, а наблюдаемые закономерности – это все, что может быть верифицировано. (6) Антиметафизическая направленность: позитивисты утверждают, что неверифицируемые утверждения, ненаблюдаемые объекты, причины и глубокие объяснения выводятся из метафизический идей, и их следует избегать. Согласно Halfpenny (1982), можно выделить двенадцать вариантов позитивизма. Однако в рамках нашей работы, мы остановимся на трех (вслед за Outhwaite’ом 1987a). Первый вариант позитивизма был сформулирован Контом в качестве альтернативы теоретическим и метафизическим способам понимания мира. Научное знание основано на причинноследственных законах, выводимых из наблюдений, а все науки разделяются по уровням в соответствии с определенной иерархией, в которой математика располагается на самом низшем уровне, за которой следует астрономия, физика, химия, биология и, наконец, социология. Однако Конт верил в то, что социальная реальность существует независимо от реальностей, создаваемых науками, находящимися на более низких уровнях иерархии, и, следовательно, управляется законами, которые не должны сводиться к законам других наук – он отвергал редукционистский подход. Второй вариант позитивизма, известный как логический позитивизм, появился в Вене в 1920-ее годы. Основным принципом этого направления было то, что любая концепция или утверждение, которая не соответствует определенному положению вещей, т.е. которая не может быть подтверждена с помощью опыта, рассматривается как бессодержательная (принцип «феноменализма»). В то же время, утверждается, что концепции и утверждения, предлагаемые науками более высокого уровня, могут быть сведены (редуцированы) к концепциям и утверждениям наук более низкого уровня. Другими словами, они использовали редукционистский подход, в соответствии с которым считалось что теории социальных наук могут быть полностью проанализированы с помощью теорий, используемых в физике. Третий вариант позитивизма, который был развит на основе второго варианта и который в философии науки иногда называют «стандартным подходом», занимал лидирующее положение в англоязычных странах после второй мировой войны. Его основной принцип заключается в том, что все науки, в том числе социальные науки, связаны с разработкой объяснений в форме всеобщих законов или обобщений. Любое явление объясняется с помощью доказательства того, что оно является конкретным индивидуальным проявлением одного из таких всеобщих законов. Эти законы принимают форму «устойчивых совпадений» между явлениями, или в случае социальных наук, статистический корреляций или закономерностей (принцип «общего закона»). В самых общих чертах, позитивизм – это теория природы, всеприменимости и единства науки. В соответствии с самым радикальным вариантом позитивизма - 10 - считается, что единственным правомерным видом (неаналитического1) знания является научное знание и что такое знание представляет собой описание неизменных закономерностей, сосуществования в пространстве и последовательной повторяемости во времени наблюдаемых явлений… Его натуралистическая убежденность в единстве науки и научное опровержение любого знания, кроме научного, приводит к отрицанию им метафизики и убежденности в существовании дихотомии между фактами и ценностями, а также к основанной на принципе историзма уверенности в неизбежности прогресса, достижимого с помощью науки. (Bhaskar 1986: 226) Различные варианты позитивизма, несмотря на некоторые отличия, имеют общее понимание методов социальных наук. Другие направления при ответе на вопрос о том, могут ли естественнонаучные методы использоваться в социальных науках, не разделяют эту точку зрения. Следовательно, имеет смысл различать натурализм, как направление, дающее положительный ответ на этот вопрос, и отдельные характерные подходы, которые стали идентифицировать с позитивизмом как философией науки, таким образом создавая возможность для использования принципов натурализма, опирающихся на непозитивистский подход к науке (Keat and Urry 1975: 2). Позитивизм был предложен в качестве метода социологии в работах Конта (1970) и Дюркгейма (1964). Различные варианты позитивизма занимали доминирующее положение в социологии, особенно несколько десятилетий сразу после второй мировой войны, и продолжают играть большую роль и сегодня в таких дисциплинах как психология и экономикс. Последние пятнадцать лет позитивизм был предметом серьезных споров среди социологов (см., например, Giddens 1974; Fay 1975; Keat and Urry 1975; Adorno et al. 1976; Benton 1977; Hiddens 1977; Halfpenny 1982; Bryant 1985). В пятой главе будут обсуждены некоторые примеры того, как Дюркгейм защищал использование методов естественных наук с социологии. Критический рационализм Критический рационализм придерживается того мнения, что естественные и социальные науки отличаются по содержанию, но не по логической форме или по методам. Однако критические рационалисты отрицают мнение позитивистов, отстаивающее существование различной логики объяснения, основанной на критическом методе проб и ошибок, с помощью которого проверяется соответствие различных теорий реальности. Этот подход широко известен как «метод гипотез». Первые основы этого метода были заложены английским математиком и теологом Вильямом Уивеллом (William Whewell, 1794-1866) в его монументальном труде «Философия индуктивных наук» (1847). Хотя бэконовское понимание науки совпадало с его мнением о том, что должна из себя представлять наука, Уивелл рассматривал вопрос о том, как ученые на самом деле осуществляют свою деятельность. Его понимание науки основывалось на его собственной работе в качестве ученого, а не философа. Считается, что «уивелловское описание классической гипотетико-дедуктивной теории науки, возможно, является самым Аналитические утверждения являются истинными по определению (напр., «черные кошки – черные») или могут быть тавтологическими (напр., «черные кошки либо черные, либо они не черные»). Опровержение обоих этих утверждений было бы внутренним противоречием. С другой стороны, синтетическое знание, делает предположения о мире (напр., «черные кошки – агрессивные»), и их можно опровергнуть, избежав при этом внутреннего противоречия. 1 - 11 - удачным, предложенным задолго до того, как философия науки в двадцатом веке стала самостоятельной дисциплиной» (Butts 1973: 57). Уивелл был современником Миля, с которым спорил о сути индуктивного метода. Он критически относился к мнению Миля о том, что научное знание заключается в формировании обобщений из определенного количества отдельных конкретных наблюдений, а также подверг сомнению мнение о возможности непредвзятого проведения наблюдений. Он отвергал идею о том, что обобщение, выводимое из наблюдений, является универсально применимым научным методом, и утверждал, что гипотезы могут появляться на ранних стадиях научных исследований для того, чтобы объяснить почему те или иные явления становятся предметом наблюдения. Для Уивелла наблюдения не имеют большого значения до тех пор, пока они не будет организованы с помощью какой-либо «концепции», организующей идеи, предлагаемой исследователем. Задача исследователя заключается в том, чтобы найти соответствующие «концепции, с помощью которых отдельные факты собираются вместе». Он называл эти «концепции» связыванием или обобщением фактов. Эти основополагающие идеи не могут выводиться из наблюдений – их невозможно увидеть в виде фактов, потому что «все факты подсознательно включают в себя идеи». Факты связывают вместе с помощью новой мысли, с помощью «акта мышления». Другими словами, гипотезы должны применяться для того, чтобы привести рассматриваемые данные в какойто порядок. Эти «концепции» включают использование новых концепций или фраз, которые раньше к этим фактам не применялись. У Кеплера это была эллиптическая орбита, а у Ньютона – гравитация. Однако Уивелл не смог объяснить принципы создания этих «концепций», он также не верил в то, что этому можно научить. Напротив, он считал, что для этого необходим «талант изобретателя», так как речь идет о разработке нескольких концепций, и затем о выборе правильной. Он изменил понимание источника объяснения, предложив вместо наблюдений использовать конструкции, существующие в сознании ученого, для объяснения наблюдаемых явлений. Выбор правильной концепции – задача сложная, и когда она выполнена, факты приобретают иное значение, нежели ранее, с новым значением они рассматриваются с другой точки зрения, при этом способность заметить это изменение является особенным мыслительным процессом, который требует особого таланта и образа мышления. Сначала эти факты рассматриваются как отдельные, изолированные и неконтролируемые и не подчиняющиеся никаким законам, а затем - как связанные, простые и регулярные, как части одного общего явления, таким образом располагающие бесчисленным количеством ранее не наблюдаемых связей. (Уивелл цит. по: Brody and Capaldi 1968: 137). Не каждая такая «концепция» является основой для появления качественных теорий. Однако Уивелл считал, что если гипотеза соответствует фактам, то ее истинность подвергать сомнению невозможно. Несмотря на существование такого способа самопроверки гипотез, он был готов проверять их с помощью прогнозов и соответствующих наблюдений. Уивелл опередил Поппера, предложив такое понимание науки2. Поппер не был особенно заинтересован в изучении представления о гипотезах как организующих идеях, он, скорее, был заинтересован в таком понимании науки, в соответствии с которым гипотезы или предположения предлагались в качестве условных, временных ответов на исследовательские вопросы, а затем подвергались проверке. 2 Более подробно о работе Уивелла см. Butts (1968, 1973). - 12 - Поппер, который был основоположником критического рационализма, впервые опубликовал свои идеи в работе «Логика научных открытий» на немецком языке в 1934 году (переведенную на английский в 1959 году), а затем и в ряде других работ (1961, 1972, 1976, 1979). Хотя он не был членом Венского кружка, он поддерживал с его членами тесные интеллектуальную связь. Он разделял с ними мнение о том, что научное знание, каким бы несовершенным оно ни было, является самым точным и надежным знанием, которым располагает человек. Однако он критически относился к позитивизму, особенно логическому позитивизму, и всячески старался от него дистанцироваться. Он отвергал идею о том, что наблюдения являются основой научных теорий, и признавал важную историческую роль, которую сыграли в формировании научных теорий метафизические идеи. Философия науки Поппера опирается на онтологию, в соответствии с которой природа рассматривается как состоящая из определенных существенных совпадений. Если природа организована именно так, следовательно должны быть универсальные утверждения, которые являются истинными, потому что они соответствуют этим природным «фактам». Но, согласно Попперу, несмотря на убеждение в том, что наука основывается на наблюдении, как утверждают позитивисты, представление о том, что мы можем в качестве отправной точки использовать чистые наблюдения является абсурдным. Наблюдения всегда выборочны и появляются в рамках определенной «границы ожиданий». Вместо того, чтобы [пассивно] ждать, что в результате наших наблюдений сами собой будут прослеживаться закономерности, мы должны сами активно указывать на существование закономерностей. Мы должны делать выводы, несмотря на то, что они могут быть отвергнуты, если наблюдения покажут их ложность. Это процесс проб и ошибок, догадок и опровержений (Popper 1972). Поппер развивал свою философию науки в ответ на юмовский аргумент о том, что обобщение, сделанное на основе прошлых наблюдений, не может быть подтверждено логически. Юм считал, что наше представление о причине и следствии основано на опыте, полученном в результате наблюдения большого количества устойчивых совпадений в прошлом. Из этого вывода следует два вопроса: один – о выводимых из опытных наблюдений обобщениях, а другой – на убеждении в единообразии природы – о том, насколько «отдельные явления, которые мы не испытали на собственном опыте, должны быть похожи на явления, которые мы испытали», а также то, насколько «течение природы всегда продолжает оставаться неизменным» (Hume 1888: 89). По первому вопросу он пришел к заключению, что «даже в случае наблюдения частых и устойчивых совпадений объектов, у нас нет основания делать какие-либо выводы относительно любых объектов, которые выходят за границы нашего опыта» (Hume 1888: 139), а по второму вопросу - что «предположение о том, что будущее имеет сходство с прошлым, не основано не на каких-то доказательствах, а выведено исключительно в силу нашей привычки ожидать появления в будущем такой же последовательности событий, к которой мы уже привыкли» (1888: 134). У Поппера не было разногласий с Юмом по поводу его аргумента об отсутствии логических оснований для использования опыта прошлого при установлении причинно-следственных законов, но он не соглашался с мнением Юма о том, что наше согласие принимать такое положение вещей является результатом традиции или привычки. Его волновало то, что убеждение в том, что у всех явлений есть свои закономерности, может привести нас к попытке поиска этих закономерностей даже там, где их нет. Такие ожидания могут привести к появлению догматизма и нежеланию отказаться от свой веры в существование какой-то закономерности. Следовательно, Поппер пришел к выводу о том, что создание закономерностей в виде теорий зависит от ученого, но эти теории должны впоследствии подвергаться проверке с помощью - 13 - проведения надлежащих наблюдений, а подход должен быть не догматическим, а критическим. Поскольку догматический подход безусловно связан с тенденцией верифицировать наши законы и схемы посредством их применения и подтверждения, доходя даже до игнорирования опровержений, в то время как критический подход означает готовность эти законы изменить – если это возможно, подвергнуть их проверке; опровержению; фальсификации. Из чего следует, что критический подход можно отождествлять с научным подходом, а догматический подход с подходом, который мы описали как псевдонаучный (Popper 1972: 50). Теории, которые появляются в результате этих процессов, преподносятся не в качестве догм, а с тем условием, что они должны быть в дальнейшем усовершенствованы. При этом критическом подходе используются как вербальные доказательства, так и наблюдения, а наблюдения при этом проводятся в целях доказательства. Роль логического аргумента, дедуктивного логического доказательства, для логического подхода остается крайне важной – не потому, что она позволяет нам доказать наши теории, или вывести их из наблюдений, а потому, что только с помощью дедуктивного доказательства мы можем обнаружить то, что в наших теориях подразумевается, и, соответственно, подвергать их эффективной критике. Критика… - это попытка найти слабые стороны теории, а их, как правило, можно найти только в более отдаленных логических результатах, которые могут быть из них выведены. Именно здесь чистое логическое доказательство является важной частью науки. (Popper 1972: 51). Вопрос о том, что является первым – теория или наблюдение, не представлял сложности для Поппера. Верно то, что любая конкретная гипотеза, которую мы выбираем, окажется выведенной из наблюдений, например, таких наблюдений, которую она должна объяснить. Но эти наблюдения, в свою очередь, предполагали определение системы координат - границ ожиданий и теоретических рамок. Если они являются достоверными и если в их результате возникает необходимость объяснения, что, таким образом, приводит к необходимости разработки гипотезы, это происходит потому, что эти наблюдения нельзя было объяснить в рамках старой теории, старых ожиданий. В данном случае опасности появления бесконечного регресса нет. (Popper 1972: 47). Критический рационализм, как его понимал Поппер, занимается поиском истин о мире. Однако он утверждает, что мы не можем надеяться на то, что нам удастся определить, насколько теории действительно являются истинными – все, на что мы можем надеяться, это отказ от ложных теорий. Наука стремится как можно ближе приблизиться к истине в процессе рациональной критики, с помощью которой теории проверяются по отношению к описаниям наблюдаемых явлений. Эти теории либо отвергаются, либо условно принимаются, а затем подвергаются дальнейшим проверкам. Мы никогда не можем с уверенностью сказать, что мы создали истинную теорию, так как все, чем мы располагаем, это те теории, которые на данный момент выдержали эту критическую проверку. Для Поппера «истина» означает «соответствие фактам», а «факты» - это описания наблюдаемых явлений. - 14 - По тем же причинам, что и у логических позитивистов, которые стремились к отделению науки от метафизики, главная задача Поппера заключалась в том, чтобы разработать надежные критерии для проведения границы («демаркации») между наукой и псевдонаукой. Наука отличается от других видов знания тем, что ее теории могут быть подвержены тщательной эмпирической проверке и, следовательно, появляется возможность их фальсификации. Теория истории (историзм) Маркса и психоанализ Фрейда он считал ненаучными теориями. Психоанализ может объяснить все, что может делать или переживать индивид, в то время как в случае теории Маркса, вопрос не столько в том, может ли эта теория быть фальсифицирована, а сколько в том, что она была фальсифицирована и, несмотря на это, продолжает существовать. Сторонники этой теории могут отрицать свидетельствами, которые можно считать фальсифицирующими, постоянно ее модифицируя. «Когда ваши глаза так широко открыты, вы видите подтверждающие свидетельства повсюду – мир полон верификаций вашей теории. Что бы ни случилось, любое событие ее только подтверждало» (Popper 1972: 35). Поскольку такие теории могут объяснить или оправдать любые наблюдения, ни одно наблюдение не может их опровергнуть. Следовательно, согласно Попперу, поскольку эти теории не могут быть фальсифицированы, они не обладают статусом научных теорий. Он не стремился доказать, что не-наука бессмысленна, скорее наоборот – что, если метафизические идеи включаются в теории, в процесс проверки будет скоро установлено, являются ли они научными. Следовательно, проводимое позитивистами различие между теоретическими и эмпирическими утверждениями отвергается, также как и возможность установить истинность теории. Рассматривая методы социальных наук в одной из своих последних работ, Поппер суммировал то, что он называл своим основным тезисом. (а) Метод социальных наук, как и метод естественных наук, заключается в попытке найти временные решения определенных проблем: проблем, с которых начинается наше исследование, а также тех проблем, которые возникают в ходе нашего исследования. Решения предлагаются и критикуются. Если предложенное решение не открыто для релевантной критики, то от него оказываются как от ненаучного, хотя, возможно, только на время. (б) Если предложенное решение открыто для уместной критики, тогда мы пытаемся его опровергнуть – любая критика состоит из попыток опровержения. (в) Если предложенное решение отвергнуто в результате нашей критики, мы предлагаем другое решение. (г) Если новое решение выдерживает критику, то мы его временно принимаем – мы принимаем его, прежде всего, как заслуживающее дальнейшего обсуждения и критики. (д) Следовательно научный метод – это одна из попыток найти временные решения наших проблем – с помощью гипотез, которые подвергаются серьезной критике. Это осознанно критический результат метода «проб и ошибок». (е) Так называемая объективность науки заключается в объективности критического метода. Это, прежде всего, означает, что ни одна теория не защищена от критики, и, более того, то, что основной инструмент логической критики – логическое противоречие – объективен. (Popper 1976: 89-90) - 15 - Различия между методами, защищаемыми позитивистами и критическими рационалистами и тем, как они превращаются в стратегии социальных исследований, будут подробно рассмотрены в главе 5. Обзор подходов: онтология и эпистемология Прежде чем рассматривать критику, будут рассмотрены онтологические и эпистемологические допущения, которые используются в этих подходах, поскольку различные ответы на ключевые вопросы, главным образом, вытекают из этих допущений.3 Ниже приводятся краткие описания основных характерных признаков семи обозначенных подходов – позитивизма, критического рационализма, интерпретивизма, критической теории, реализма, теории структурации и феминизма. Герменевтика в этот обзор не была включена, поскольку многие ее элементы присутствуют и в других подходах. Эти семь подходов представляют комплекс подходов к социальным исследованиям, с которыми, вероятно, приходится иметь дело социальным исследователям.4 В нашем обзоре представлены некоторые идеи, которые не были освещены в главах 2 и 3, но которые будут подробно описаны в последующих главах. Позитивизм В рамках позитивизма появляется онтология упорядоченной вселенной, состоящей их элементарных, дискретных и наблюдаемых явлений. Этот порядок может быть представлен общими суждениями или устойчивыми совпадениями (конъюнкциями). Только то, что можно наблюдать, то есть воспринять с помощью органов чувств, можно считать реальным и, следовательно, заслуживающим внимания науки. Человеческая деятельность понимается как наблюдаемое поведение, которое имеет место в наблюдаемой, материальной среде. Социальная реальность рассматривается как комплекс причинно-следственных связей между переменными. Причины поведения человека рассматриваются как внешние по отношению к индивиду. В соответствии с эпистемологией позитивизма знание рассматривается как выводимое из чувственного опыта с помощью опытного или сравнительного анализа, а концепции или Более ранний обзор позитивизма, интерпретивизма и реализма см. Blakie (1991) Существует еще один подход, который мы не обсуждали, потому что он не приводит к исследовательским стратегиям, которая может представлять интерес для социальных исследователей. Этот подход описывается как рационализм (Johnson et al. 1984). В рамках рационализма появляется онтология общества как объективной и ограничивающей структуры идей. Общество реально и общо, но не материально – оно не зависит от создания индивидов и не должно редуцироваться до уровня сознания каждого индивида, являющегося участником социальных отношений. Общество следует отличать от условий и обстоятельств взаимодействий людей – общество определяет как создание индивидов, так и конкретные связи между материальными объектами. Следовательно, общество независимо от эмпирического мира и не поддается непосредственному наблюдению – оно представляет из себя структуру идей, отделенных от отдельных идей, которые являются общими для всех людей. Это приводит к возникновению эпистемологии, в которой непосредственное изучение мышления является единственным способом приобретения знания о реальном мире. Рационалисты стремятся обнаружить структуры самого мышления как такового, веря в то, что за миром, который можно наблюдать, находится мир идей. То, что позитивисты считают непознаваемым для рационалистов является реальностью, которую можно и необходимо познать. Валидность основана на том, критерии, что то, что является реальным должно соответствовать канонам логики. 3 4 - 16 - обобщения являются сокращенными описаниями конкретных наблюдений. Между чувственным опытом и объектами этого опыта, а также эмпирическими утверждениями и теоретическими утверждениями устанавливается соответствие. Научные законы совпадают с эмпирическими закономерностями. Для позитивиста, наука – это попытка приобретения прогнозирующего и объясняющего знания о внешнем мире. Для того, чтобы этого добиться, необходимо создавать теории, которые состоят из крайне общих утверждений, выражающих регулярные отношения (закономерности), существование которых в этом мире установлено. Эти общие утверждения, или законы, позволяют нам прогнозировать и объяснять явления, которые мы обнаруживаем с помощью систематических наблюдений и экспериментов. Объяснение какого-либо явления заключается в том, чтобы показать, что это явление является примером этих закономерностей, при этом мы можем делать какие-либо предсказания только в соответствии с этим принципом. Утверждения, выражающие эти закономерности, если они являются истинными, являются таковыми только случайно – их истинность не является вопросом логической необходимости и не может быть известна априори. Напротив, такие утверждения должны быть подвергнуты объективной проверке с помощью эксперимента и наблюдения, которые являются единственными источниками надежного и верного эмпирического знания. Задача науки не заключается в том, чтобы выйти за рамки или пойти дальше обнаруженных нами с помощью чувственного опыта явлений, или в том, чтобы обеспечить нас знанием о ненаблюдаемых явлениях, сущностях или механизмах, которые влияют на появление этих явлений. Для позитивиста в природе не существует необходимых связей – эти связи являются лишь закономерностями, последовательностью событий, которые могут систематически выражаться в универсальных законах научной теории. Любая попытка выйти за рамки этой репрезентации вовлекает науку в гущу неверицируемых метафизических или религиозных утверждений, которые в лучшем случае являются ненаучными, а в худшем – бессмысленными. (Keat and Urry 1975: 4) Критический рационализм Критический рационализм разделяет некоторые аспекты позитивистской онтологии, но отрицает ее эпистемологию. Природа и социальная жизнь рассматривается как состоящая из существенных совпадений – закономерностей явлений. Цель науки заключается в том, чтобы обнаружить эти совпадения, найти универсальные утверждения, которые являются истинными, так как они соответствуют фактам природы, - описания наблюдаемых явлений. Однако роль чувственного опыта как надежного основания для научных теорий отрицается. Критический рационализм не проводит различия между эмпирическими и теоретическими утверждениями – все наблюдения опираются на теории и возникают в рамках «горизонта ожиданий». Наблюдения используются в целях дедуктивного доказательства, а теории разрабатываются для объяснения наблюдений, а не выводятся из них. Вместо того, чтобы ожидать от природы, что она раскроет свои закономерности, ученые должны предлагать миру свои закономерности (дедуктивные теории) и с помощью проб и ошибок использовать наблюдения для того, чтобы отвергать ложные теории. Теории, которые выдержали критику, условно принимаются, но их истинность никогда не считается доказанной. Любое знание условно или предположительно и подлежит постоянной практической оценке. - 17 - Вместо того, чтобы пассивно ждать, пока повторения будут восприняты нами как закономерности, мы активно пытаемся предложить свои закономерности миру. Мы пытаемся обнаружить в нем сходства и интерпретировать его в категориях придуманных нами законов. Вместо того, чтобы ждать подтверждения допущений, мы приходим к предварительным выводам. Эти выводы могут впоследствии быть отброшены, если в ходе наблюдений окажется, что они неверны… Научные теории являются… смелыми гипотезами, предлагаемыми для проверки, от которых отказываются, если они вступают в противоречие с наблюдениями,.. проводимыми с определенной целью проверки теории, которая, если это возможно, приобретает репутацию убедительной и не вызывающей сомнения теории… Убеждение в том, что мы можем начать исследования только с чистых наблюдений, без какого-либо элемента теории, является абсурдным… Наблюдения всегда выборочны. Для них необходимо выбрать объект, определить цель, интерес, точку зрения, проблему. И это описание предполагает наличие описательного языка, характеризующих слов – оно предполагает наличие сходств и классификаций, что, в свою очередь, предполагает наличие интересов, точек зрения и проблем… На самом деле, выбору любой конкретной гипотезы предшествуют наблюдения – наблюдения, например, которые она должна объяснить. Но эти наблюдения, в свою очередь, предполагают определение системы координат – границ ожиданий – теоретических рамок… Критический подход, традиция свободного обсуждения теорий с целью определения ее слабых сторон для того, чтобы их можно было исправить, является разумным и рациональным подходом. Этот подход получает широкое применение как для вербальной аргументации, так и наблюдений – наблюдений, которые, однако, проводятся в целях доказательства… Следовательно, не существует более рациональной процедуры, чем метод проб и ошибок – гипотез и опровержений: смелых теорий – с помощью которого мы прилагаем все усилия для того, чтобы показать, что эти теории являются ошибочными, а также условно их принимаем, если в результате нашей критики не удалось найти им опровержения. (Popper 1972: 46-51). Критика подходов Позитивизм Как философия науки позитивизм подвергался самой жестокой критике. Некоторые из основных предметов этого спора заключаются в следующем: утверждение о том, что опыт может служить надежной основой научного знания; что наука должна иметь дело только с наблюдаемыми явлениями, а не с абстрактными или гипотетическими сущностями; что существует возможность отличать язык нетеоретических наблюдений от языка теоретических наблюдений; что между теоретическими концепциями и наблюдаемой «реальностью» существует точное соответствие; что научные законы основаны на устойчивых совпадениях между событиями; а также что необходимо отделять «факты» от «ценностей». В данной работе подробно рассмотреть все эти замечания невозможно.5 Более подробно о дискуссиях на тему о соответствующей логике, применяемой при разработке и проверке теорий, будет сказано в главе 5. Позитивизм подвергался критике со стороны интерпретивизма, критического рационализма, критической теории, реализма и феминизма, а также подхода, называемого Информацию о направлениях в социальных науках см., например, Kear and Urry (1975), Hindess (1977), Bhaskar (1979, 1986) и Stockman (1983). 5 - 18 - конвенционализмом, развившегося, главным образом, на основе работы Куна (Kuhn 1970a). Критика интерпретивистов направлена на то, что считается неадекватным представлением позитивизма о природе социальной реальности – на его неадекватную онтологию. Позитивизм просто считает само собой разумеющимся существование социально конструируемого мира, который интерпретивизм рассматриваем как социальную реальность. Позитивисты не могут объяснить, как конструируется и сохраняется социальная реальность, или как люди интерпретируют свои собственные действия и действия других. Интерпретивизм настаивает на том, что первым и главным этапом любого социального исследования является обнаружение и описание повседневной реальности. Все формы натурализма и логического эмпиризма просто считают доказанной эту социальную реальность, которая является истинным предметом социальных наук. Предполагается, что интерсубъективность, взаимодействие, взаимосвязь и язык являются нераскрытой основой для этих теорий. Они как будто предполагают, что социальный исследователь уже решил свою фундаментальную проблему еще до того, как было начато научное исследование. (Schutz, 1963a: 236) Следовательно, согласно Шюцу, позитивисты и критические рационалисты конструируют вымышленные социальные миры на основе значений, которое он имеет для них, и игнорируют значение, которое он имеет для социальных акторов. Он утверждал, что предпочтение должно отдаваться «субъективной» точке зрения социальных акторов, в отличие от так называемой «объективной» точки зрения социальных исследователей. «Защита субъективной точки зрения является единственной, но достаточной гарантией того, что мир социальной реальности не будет подменен вымышленным несуществующим миром, сконструированным ученым-исследователем» (Schutz 1970: 271). Основным элементом критики позитивизма критических рационалистов является процесс «обнаружения» знания и основания для обоснования этого знания. Во-первых, потому что он рассматривает опыт как неадекватный источник знания, а также, поскольку во всех наблюдениях присутствует интерпретация, критические рационалисты утверждают, что между эмпирическими и теоретическими утверждениями провести различие невозможно – все утверждения о мире являются теоретическими, по крайне мере, в определенной степени.6 Во-вторых, утверждается, что опыт является неадекватной основой для обоснования знания, потому что он ведет к доказательству по замкнутому кругу. На каком еще основании опыт может использоваться в качестве основы для обоснования знания, кроме обращения к опыту? Утверждение позитивизма, что реальность может восприниматься непосредственно через органы чувств человека, было полностью опровергнуто. Даже если предположить, что отдельный, уникальный, физический мир существует независимо от наблюдателей, – а это предположение принимается не всеми – процесс наблюдения мира включает как сознательную, так и бессознательную интерпретацию. Наблюдения «нагружены» теорией – «существуют вещи, которые не воспринимаются глазом человека» (Hanson 1958).7 Процессы, используемые людьми для наблюдения окружающего их мира, будь то в повседневной жизни или в научных целях, не аналогичны процессу фотографирования. Для того, чтобы расшифровать то, что воспринимается нашими органами чувств, мы включаемся в сложный процесс, который подразумевает использование как концепций, свойственных языку конкретной культуры, так и присутствие ожиданий относительно того, что «там» находится. 6 7 См. Hesse (1974) об альтернативной дискуссии на эту тему. О зависимости наблюдений от теории см. Chalmers (1982). - 19 - Более того, мы наблюдаем не в качестве изолированных индивидов, а в качестве участников культурных или субкультурных групп, которые обеспечивают нас онтологическими допущениями. Следовательно, наблюдатели являются активными агентами, а не пассивными реципиентами. И то, какой конкретный набор опыта, знаний, ожиданий и языка используется исследователем, влияет на то, что становится предметом наблюдения. Можно утверждать, что мы видим только те вещи, для которых в нашем языке существуют соответствующие концепции. Когда два разных исследователя пользуются двумя совершенно разными языками, они, вероятно, видят разные вещи. Критические реалисты утверждают, что им удалось преодолеть эти недостатки позитивизма с помощью своего принципа фальсификации, который используется вместо принципа верификации, а также с помощью идеи о условности истинности теорий. Решение, предлагаемое реалистами для находящейся под влиянием теории природы наблюдений и описаний, заключается в том, чтобы провести различие между транзитивными и интранзитивными объектами науки. Несмотря на то, что наши описания сферы эмпирического могут зависеть от теории, структуры и механизмы сферы реального существуют независимо от того, как мы их описываем. Реальность не наблюдается как в позитивизме, и не конструируется как в конвенционализме, она просто существует. Следовательно, относительный успех конкурирующих теорий, которые являются репрезентацией этой реальности, согласно реалистам, можно определить в рамках рационального суждения (Outhwaite 1983a: 323). В своих многочисленных работах, опубликованных с 1937 по 1969 годы основоположники критической теории, выражали достаточно широкий и неопределенный взгляд на позитивизм. Их критика основывалась на трех элементах: что позитивизм является неадекватной и вводящей в заблуждение философией, которая не в состоянии получить адекватное понимание социального жизни; то, что, концентрируясь на том, что существует, позитивизм мирится с существующим порядком; и что он является основным источником появления новой формы доминирования: технократического и бюрократического доминирования (Bottomore 1984: 28). После этого периода критика позитивизма была продолжена в работах Хабермаса. В отличие от критического рационализма, критическая теория оперировала как на уровне метода, так и на уровне теории общества. Его критика «мотивируется не глубоким интересом в логике естественных наук, а озабоченностью последствиями позитивистской универсализации этой логики и ее применения к гуманитарным и социальным наукам» (Stockman 1983: 43). Хабермас вслед за Кантом (1929) предлагал заменить пассивную модель познания позитивизма активной моделью, которая наделяла исследователей способностью как воспринимать окружающий их мир, так и организовывать это восприятие. Кант утверждал, что исследователи должны придавать наблюдениям определенную структуру. Согласно Хабермасу (1972), позитивизм страдает от «иллюзии объективности», веря в то, что все знание выводится из «объективных фактов», которые не зависят от интересов исследователя. Позитивисты верят в то, что так приобретается знание о «реальности», и оказываются не в состоянии понять, что он имплицитно занимает определенную позицию, будучи на самом деле заинтересованным в техническом контроле. Отрицая возможность существования общих законов в герменевтических науках, Хабермас открыл возможность существования других областей знания, обладающих различными интересами. Кроме обвинения позитивистов в том, что они оперируют неадекватными онтологическими допущениями, реализм также подвергал критике их метод объяснения в категориях устойчивых совпадений между явлениями. Даже если доказать, что два явления регулярно появляются вместе, продолжает оставаться вопрос о том, почему так происходит. Согласно - 20 - реалистам, определение закономерностей между наблюдаемыми явлениями является лишь первым этапом в процессе научных открытий. Разумеется, что мы должны стараться устанавливать корреляции между типами явлений и типами социального действия… Но корреляции – это еще не наука… Корреляции в непозитивистской науке – это возможность для изучения причинно-следственных механизмов, которые вызывают эти корреляции, обнаружение которых может оказаться вкладом в науку. Корреляционные исследования остаются на уровне естествознания. (Harre 1977a: 333) Согласно Bhaskar’у (1978), устойчивые совпадения событий возникают только в закрытых системах, созданных в опытных условиях. В открытых системах, свойственных как природе, так и обществу, одновременно оказывает свое влияние на появление результатов большое количество различных генерирующих механизмов. То, что наблюдается как «эмпирические» совпадения следовательно, могут не быть отражением всей сложности действующих механизмов. Взаимодействие механизмов в открытых системах может быть взаимоисключающим и не оказывать никакого влияния на наблюдаемые события. Bhaskar утверждал, что позитивизм и критический рационализм рассматривают мир природы как закрытую систему. Следовательно, поскольку позитивизм объединяет область эмпирического и область реального, а также транзитивного и интранзитивного, он не является адекватной философией науки. Конвенционализм является реакцией на позитивизм, критический рационализм и, в определенной степени, реализм – его критика критического рационализма будет описана в следующем разделе. Сейчас мы вкратце рассмотрим три аспекта его критики позитивизма (Keat and Urry 1975: 60-1). Конвенционалисты утверждали, во-первых, что научные утверждения являются продуктом деятельности ученых, а не истинными или ложными описаниями какой-то внешней, существующей независимо от их сознания, «реальности». Это утверждение ведет к такому пониманию, в соответствии с которым тот мир, который изучается учеными, создается в ходе появления теорий, а не описывается ими. Теории определяют, что является реальным, а когда они принципиально изменяются, или заменяются другими теориями, мы сталкиваемся с другим миром, а не с другим представлением о мире. В результате чего решения о том, должна ли теория быть принята или отвергнута, становятся предметом суждений, так как определение универсально валидных критериев для этих целей невозможно. Второй аспект критики заключается в том, что наблюдения не могут обеспечить адекватную основу для определения истинности или ложности теорий, так как невозможно определить согласованные факты, которые бы способствовали принятию решений при выборе теорий. Теории с помощью эмпирических данных «недоопределяются», так как их утверждения, как правило, выходят за рамки того, что может быть доказано с помощью данных. Третье утверждение конвенционализма заключается в том, что процессы принятия или отвержения теории обычно связаны с практическими интересами ученых или с их эстетическими или моральными ценностями – рациональных или универсальных критериев оценки научной деятельности не существует, что делает эту оценку «субъективным» процессом. Конвенционализм, следовательно, подрывает общепринятое понимание объективности и рациональности, поскольку наука рассматривается с точки зрения социологии или психологии, а не логики. Критический рационализм Поппер утверждал, что фальсификация, а не обоснование, должно рассматриваться в качестве объединяющего и надлежащего методологического принципа как для естественных, так и для социальных наук, а также, что фальсификация может оказать наибольшее - 21 - содействие процессу приобретения научного знания. Однако, согласно Стокману (Stockman 1983), Поппер сам оказался на позициях позитивизма при обосновании этих принципов, считая их не предметом договоренности, а правильными описаниями научного метода. Это выглядит так… как будто методологический конвенционализм более ранних работ Поппера перестал существовать и как будто произошел возврат именно к тому, что раньше критиковалось как позитивистское – поскольку доктрина единого метода, который не рассматривается как условность (конвенция), преподносится как правильное описание либо методов, которые применяются на практике, либо, возможно, «природы» как естественных, так и социальных наук. (Stockman 1983: 126). Центральное требование критического рационализма заключается в том, что гипотезы сравниваются с эмпирическими утверждениями для того, чтобы исключить те, которые не соответствуют реальности. Но Hindess (1977: 182-7) утверждал, что отказ от идеи использования языка теоретически нейтральных наблюдений исключает любую возможную рациональную основу для идеи проверки теории по отношению к фактам, полученным в результате наблюдений. Проблема заключается в том, как определить связь между научным языком с одной стороны и реальными объектами – с другой. Попперовское представление об истине зависит от возможности определения соответствия между теорией и «фактами». Аналогично, позитивистский принцип знания, выводимого из опыта, или всеобщих законов, построенных на наблюдениях, сталкивается с той же проблемой. Если определение соответствия проблематично, тогда невозможно определить надежность ни законов позитивизма, ни теорий критического реализма – они должны опираться на акт веры. Если не существует теоретически-нейтрального языка наблюдений, тогда критический рационализм не может функционировать. «Сохранение, как это делает Поппер, как рациональности проверки, так и тезиса о том, что наблюдение является интерпретацией в свете теории приводит к явному и абсурдному противоречию. Попперовская теория науки, следовательно, является строго непоследовательной» (Hindess 1977: 186). Следовательно, проверка теории не может быть чисто рациональным процессом, поскольку не существует способа непосредственного наблюдения реальности. Дело еще больше усложняется тем фактом, что процесс проверки теорий, которые отстаивал Поппер, не так прост, как он предлагал считать. В любой теории существует множество элементов: общие утверждения, которые описывают отношения между явлениями и которые являются основой теории; другие утверждения, которые конкретизируют условия, при которых эти общие утверждения будут подтверждены; и тот или иной вид логики. Если теория не выдерживает проверку, считается, что теория опровергнута. Но при этом необходимо принять решение о том, от какого элемента следует отказаться. Hindess (1977) утверждал, что опровержение всегда является предметом принятия решений. Сообщества ученых разрабатывают свои собственные правила принятия этих решений, и эти правила не имеют независимой научной основы (Habermas 1976: 204). Этой эпистемологической сложности определения связи между теориями и реальностью достаточно для того, чтобы опровергнуть утверждения о том, что проверка теории является рациональным процессом. Но наиболее сильный аргумент против этого утверждения и против понимания научного прогресса критическими рационалистами был высказан в конструктивной работе Томаса Куна «Структура научных революций» (Thomas Kuhn The Structure of Scientific Revolutions 1970a), впервые опубликованной в 1962 году. На основе своего опыта в качестве физика, а позднее историка науки, Кун пришел к выводу, что в традиционных объяснениях науки не отражались исторические факты. В качестве альтернативы предлагаемого как позитивистами, так и критическими реалистами понимания - 22 - научного прогресса либо как накопления данных, полученных в результате наблюдений, либо как процесса проб и ошибок, Кун предлагал не логическое понимание, а психологическое и социологическое. Куновское понимание научного прогресса построено на концепции парадигм, нормальной науки, аномалий и научных революций, а также на сообществах ученых, которые профессионально занимаются научной деятельностью. Считается, что эти ученые имеют общую парадигму или «дисциплинарную матрицу», состоящую: из способа, с помощью которого научные сообщества, рассматривают природу реальности, которую они изучают (их онтологии) – из компонентов, из которых она состоит, и того, как они взаимосвязаны, что отражается в концепциях, законах и теориях; приемов, которые являются подходящими для изучения этой реальности (их эпистемологии); и из принятых в сообществе примеров прошлых научных достижений (экземпляров), которые обеспечивают как основу для дальнейшей деятельности, так и модели для студентов, которые стремятся стать членами этого научного сообщества.8 Он предлагал считать, что в зрелых науках одна парадигма определяет стандарты и обеспечивает рамки и направление приемлемой научной деятельности. Большая часть того, чем занимаются ученые, заключается в участии процесса создания нормальной науки, т.е. исследования, которое строго опирается на допущения и принципы этой парадигмы и в которой доминирует деятельность по решение научных задач («головоломок»). Нормальная наука распространяет знание, которое обеспечивает парадигма, с помощью проверки ее предположения, и дальнейшей формулировки и расширения того, что предлагается этой парадигмой. Цель не в том, чтобы неожиданно обнаружить новые факты или теории, а в том, чтобы сформулировать проблемы, в соответствии с ожиданиями и предписаниями парадигмы. Результаты такой исследовательской деятельности более строго определяют границы и устанавливают большую точность приложения парадигмы. Практики пользуются общими критериями для определения того, на каком этапе головоломка считается решенной. Поскольку об ученых судят только по их способности решать головоломки, маловероятно, что ученые станут выбирать такие головоломки, для которых нельзя найти какое-либо решение. В процессе развития нормальной науки, парадигма не подвергается сомнению и не проверяется – неспособность найти решение для головоломки рассматривается как несостоятельность ученого, а не самой парадигмы – виноваты исполнители, а не инструменты. Приверженность парадигме в научном сообществе сродни акту веры. Однако статус парадигмы зависит от ее способности решать проблемы, которые практики считают важными. Важный момент наступает тогда, когда головоломку оказывается невозможно решить, или когда между ожидаемым согласно парадигме результатом и наблюдаемыми явлениями появляется противоречие. Существует «признание того, что природа каким-то образом нарушила правила парадигмы, которыми руководствуется нормальная наука» (Kuhn 1970a: 52-3). Эти аномалии первоначально могут игнорироваться, поскольку преданность парадигме способствует появлению внутреннего противодействия их признанию. Для ученых становится сложным воспринимать явления, для которых в рамках парадигмы не существует соответствующих концепций – «что-то в виде парадигмы является обязательным предварительным условием для самого восприятия как такового. То, что видит человек, зависит как от того, на что он смотрит, так и от того, что он научился видеть в результате В часто цитируемой статьей Masterman’а (1970) указано на то, что Кун использовал придавал раззные значения концепции парадигмы. Однако в целях нашей работы будет использоваться это широкое определение, которое включает идею научного мировоззрения, а также общепринятых практик и экземпляров. 8 - 23 - своего его предыдущего визуально-концептуального опыта» (Kuhn 1970a: 113). Но, кроме этого, намек та то, что что-то может быть не в порядке с парадигмой, считается ересью. Аномалии подразумевают, что мир должен восприниматься по-другому. В конце концов, это может привести к кризису доверия парадигмы – предлагаемые ею инструменты больше не могут использоваться для решения определяемых ею головоломок. Тогда наступает период экстраординарной науки. «Распространение конкурирующих формулировок, желание все попробовать, выражение явного недовольства, обращение к философии и стремление оспаривать основополагающие положения – все это симптомы перехода от нормального к экстраординарному исследованию» (Kuhn 1970a: 91). Назревает ситуация для появления новой парадигмы и оригинальных теорий. Процесс замены старой парадигмы на новую описывается как научная революция. Может быть предложена новая парадигма для замены существующей, такая парадигма, которая может решать новые головоломки, которые появились в результате аномалий, и продолжать оперировать головоломками, которые были решены старой парадигмой. Однако для того, чтобы такие революции завершились, нужно много времени – может потребоваться жизнь целого поколения для того, чтобы «старая гвардия» научного сообщества уступила место «младотюркам», или даже намного дольше, как это было в случае с коперниковской революцией в астрономии. Согласно Куну, процесс перехода ученых от работы в рамках старой парадигмы к новой аналогичен обращению в новую религию – он подразумевает не только принятие принципиально другого способа восприятия мира, но и означает существование в новом мире. Как только новая парадигма укореняется, устанавливается новая фаза развития нормальной науки. Со временем появляются новые аномалии и совершаются новые революции. Это понимание науки может быть представлено как циклический процесс, который проходит через стадии, показанные на рисунке 1. Нормальная наука Парадигма 2 Экстраординарная наука Кризис Аномалии Парадигма 1 Нормальная наука - 24 - Для Куна научный прогресс достигается не в результате накопления обобщений, выводимых из наблюдений, и не в результате критической проверки новых гипотез, а в результате научных революций, которые изменяют принятое в научном сообществе представление о мире, а также то, как в этом сообществе определяются и решаются головоломки. Происходит переход от критики к преданности; от логики к лояльности сообществу; от фальсификации к новообращению. Критическая проверка, которую Поппер считал способом отбраковывания ложных гипотез, Кун рассматривал как «экстраординарную науку», как редкие события, которые могут быть связаны с появлением или развитием научной революции. Следовательно, как он утверждал, Поппер не обратил внимания на обычную деятельность нормальной науки. Поппер (1970) признавал это, но считал что некритическая нормальная наука является некачественной наукой. ««Нормальный» ученый, на мой взгляд, не получил должной подготовки… Он является жертвой индоктринизации. Он научился приемам, которыми можно пользоваться, не задавая при этом вопроса «зачем» (Popper 1970: 52-53). Кун считал, что в некоторых случаях для того, чтобы наступила научная революция нет необходимости в критической проверке (Kuhn 1970b: 10). Он рассматривал научную деятельность, главным образом, как нормальную науку, в рамках которой от критического дискурса отказываются. Различие, которое проводил Поппер между наукой и псевдонаукой, основанное на критерии проверяемости теории, уступает место критерию способности решения головоломок – в науках присутствуют головоломки, а в псевдонауках их нет – в астрономии головоломки есть, а в астрологии – нет (Kuhn 1970b: 7-10). Кун критиковал попперовское представление о научном прогрессе как о результате применения метода проб и ошибок, как о способности учиться на ошибках. Он признавал, что этот процесс неизбежен в нормальной науке, но только в том смысле, что отдельный ученый оказывается неспособен подчиняться предустановленным в научном сообществе правилам – арифметические и логические ошибки и ошибки при проведении измерений являются самыми распространенными. Для Поппера ошибки – это ложные теории, но в экстраординарной науке такое представление проблематично, поскольку парадигмы не бывают ложными, а лишь ограниченными в своих возможностях решения конкретных головоломок. Это различие между идеями Куна и Поппера тесно связана с тем, рассматривается или нет наука как стремление к поиску абсолютных истин о мире. Поппер утверждал, что рассматривается, хотя он и признавал, что мы никогда не узнаем, нашли мы истину или нет, в то время как Куна можно называть в этом отношении агностиком, которого больше интересовали ценности, которые используются учеными при выборе между конкурирующими теориями и парадигмами. Разумеется, что парадигма не является ни истинной ни ложной, а лишь пригодной для решения головоломок, которые она определяет, используя ею же устанавливаемые критерии. Истина становится предметом консенсуса в научном сообществе. Кун утверждал, что, поскольку сторонники конкурирующих парадигм «живут в разных мирах», следовательно, парадигмы не могут сравниваться. Эта проблема связано с его утверждением о том, что, поскольку концепции и теоретические допущения, создаваемые в научном сообществе, зависят от допущений и убеждений, принятых в соответствующих парадигмах по отношению к конкретным значениям этих концепций и теоретических допущений, а также, поскольку парадигмы относятся к разным и не поддающимся сравнению мировоззрениям, следовательно члены различных научных сообществ сталкиваются с трудностями при попытках эффективной коммуникации, а также что невозможно вынести решение в пользу какой-то одной из нескольких конкурирующих теорий. Не существует нейтрального языка наблюдения, как и общей терминологии и нейтральной основы, опираясь на которую можно между собой договариваться. - 25 - Поппер категорически отрицал скрытый релятивизм Куна, который он называл «мифом концептуального каркаса» (или «структурным мифом»). Он признавал, что в любой момент мы можем оказаться узниками, заключенными в рамки своих собственных теорий; своих ожиданий; прошлого опыта; нашего языка. Но… если мы приложим усилия, мы сможем эти оковы в любое время разорвать. Скорее всего, мы снова окажемся заключенными в новые рамки, но они будут более просторными и удобными, и мы в любой момент снова сможем из них вырваться. (Popper 1970: 56) Однако Поппер отказывался признать, что конкурирующие теории подвергнуть критическому сравнению невозможно, он также отвергал идею Куна о том, что социология, психология и история могут помочь в понимании природы научной деятельности. Для Поппера «логика [научного] открытия» не могла практически ничего получить из «психологии или социологии [научных] исследований». Работа Куна вызвала появление огромного числа работ и была подвергнута жесткой критике со стороны философов и историков науки. Едва ли какой-либо аспект работы Куна смог избежать самой жесткой критики – часто со стороны соперничающих друг с другом научных направлений. Критики утверждали, что его центральная идея о парадигмах является двусмысленной и запутанной, что Кун неправильно интерпретировал историю науки; что различие между нормальной и революционной наукой не настолько отчетливо, как он предлагает считать; что его анализ смены парадигм приводит ученых к созданию иррациональных, субъективистских и релятивистских дисциплин и не может объяснить, как же действительно осуществляется научный прогресс; что он не только путает историю науки с научной логикой, но и исподволь навязывает нормативные утверждения о том, какой должна быть наука, основываясь на описаниях, которые не служат подтверждением этих норм. (Bernstein 1976: 88) Тем не менее, его понимание науки оказало большое влияние на философию естественных и социальных наук, а также обеспечило некоторые дисциплины концептуальными рамками для понимания своих кризисов и революций. Его идеи были с энтузиазмом восприняты многими социальными исследователями в 1960-е – 1970-е годы (см., например, Friedrichs 1970). Еще одна широко известная, но более терпимая, критика критического рационализма была предложена Лакатосом (Lakatos 1970). Для того, чтобы преодолеть отрывочность представления критического рационализма о науке, Лакатос утверждал, что рост науки характеризуется непрерывностью, которая основывается на существовании исследовательских программ. «Эти программы состоят из методологических правил: некоторые определяют, каких исследовательских направлений нам следует избегать (негативная эвристика), а другие – каким направлениям следовать (позитивная эвристика)» (1970: 132). Базовой характеристикой исследовательской программы является ее «жесткое ядро», которое не может быть отвергнуто или модифицировано. «Предохранительный пояс» из вспомогательных гипотез разрабатывается и формулируется для защиты жесткого ядра. «Именно предохранительный пояс из вспомогательных гипотез должен нести тяжесть проверок и адаптироваться и переделываться или даже полностью заменяться для того, чтобы защитить таким образом укрепленное ядро» (1970: 133). Такая исследовательская программа считается прогрессивной, если она прогнозирует возникновение новых явлений, и вырожденной, если она с этой задачей не справляется. Ученые будут продолжать развивать - 26 - теорию, даже несмотря на опровергающие ее свидетельства, до тех пор, пока она продолжает оставаться прогрессивной. Однако исследовательская программа может в конце концов быть отброшена, если она вырождается, даже если она не была опровергнута – она не опровергается в результате решающих экспериментов, а просто игнорируется. На более позднем этапе она может быть даже возрождена. Он утверждал, что, поскольку история науки характеризуется исследовательскими программами, развитие научного знания становится упорядоченным и эффективным процессом. Ученые располагают как относительно безопасными условиями работы, так и определенными указаниями в своей работе. Лакатос отрицал идею Куна о единой парадигме, доминирующей в научном сообществе в какой-то определенный момент времени. То, что Кун называл нормальной наукой, Лакатос считал исследовательской программой, которая заняла монопольное положение. Однако он считал такое положение вещей редким, существующим только на протяжении очень коротких промежутков времени, и, фактически, приветствовал теоретический плюрализм. «История науки была и должна оставаться историей соперничающих исследовательских программ (или, если угодно, «парадигм»), но она не была и не должна быть сменой этапов нормальной науки, так как, чем раньше начинается соперничество, тем лучше для прогресса» (Lakatos 1970: 155). Лакатос также возражал против идеи Куна о научной революции как являющейся иррациональной, поскольку в соответствии с ней появляются идеи быстро распространяющейся паники или психологии толпы. Следовательно, Лакатос нашел компромиссное решение между крайними подходами, защищаемыми Поппером и Куном, - он принимал некоторые аспекты обоих направлений, хотя, в то же самое время, отрицал другие. Результатом является появления другого понимания процессов, в соответствии с которыми осуществляется научный прогресс. Индуктивное и дедуктивное доказательство Индуктивная и дедуктивная стратегии основываются на альтернативных когнитивных способах доказательства – индукции и дедукции. Оба способа состоят из двух основных типов утверждений: сингулярных (частных) утверждений, которые относятся к конкретному событию или положению вещей в конкретное время и в конкретном месте; и общих утверждений, которые относятся ко всем явлениям определенного вида всегда и везде. Этот долгое время не работающий заводской рабочий из Мельбурна потерял самоуважение. Это общее утверждение, которое относится к одному явлению. Индуктивное доказательство начинается с сингулярного или конкретного утверждения и завершается общим или универсальным утверждением или утверждениями. Допущениями этого доказательства являются утверждения о конкретных примерах какого-то явления или положения вещей, а выводом является обобщение, выведенное из этих допущений. Допущения могут состоять из утверждений о большом количестве безработных заводских рабочих, которые потеряли самоуважение. Если все эти утверждения последовательны, и если нет примеров безработных заводских рабочих, в определенной степени сохранивших самоуважение, тогда можно сделать вывод о том, что люди, которые долгое время остаются без работы, теряют самоуважение. Это общее утверждение не устанавливает никаких ограничений относительно рода предыдущей деятельности, места жительства, или когда они стали безработными. Однако, если некоторые из сингулярных утверждений о безработных людях не относятся к потере самоуважения, тогда выводом доказательства может стать другое общее утверждение. - 27 - Люди, которые долгое время остаются без работы, рискуют потерять самоуважение. Это утверждение общее, но не универсальное, потому что оно допускает возможность того, что некоторые долгое время находящиеся без работы люди, при определенных обстоятельства, могут сохранить самоуважение. В любом случае, в индуктивных доказательствах, вывод содержит утверждения, которые выходят за рамки того, что содержалось в допущениях – он обещает расширить знание, выйдя за рамки фактического опыта. Дедуктивное доказательство является противоположностью индуктивного доказательства. Доказательство развивается из допущений, по крайней мере одно из которых является общим универсальным утверждением, к выводу, который является сингулярным утверждением. Вывод уже, чем допущение. Используя тот же пример, дедуктивное доказательство может быть построено так, чтобы объяснить, почему конкретный индивид, или категория индивидов, теряет самоуважение. В простом виде это доказательство может выглядеть следующим образом: 1. Люди, которые долгое время остаются без работы теряют самоуважение. 2. Мэри Смит без работы уже два года. 3. Следовательно, Мэри Смит теряет самоуважение. Допущения (утверждения 1 и 2) включают общее утверждение и сингулярное утверждение, а вывод (утверждение 3) – это сингулярное утверждение. К допущению не было добавлено никакой новой информации для того, чтобы можно было сделать этот вывод – верность допущения гарантирует верность вывода. Эти два вида доказательств используются как стратегии для построения научных теорий. Несмотря на то, что исследователями признавалось, что в ранних формах индуктивной стратегии присутствовали определенные недостатки, это направление оставалось весьма привлекательным для ученых. Более поздние формы индуктивной стратегии описываются как состоящие из трех принципов: Принцип накопления: который заключается в том, что научное знание представляет из себя сумму достоверных фактов, и что рост этого знания происходит в результате прибавления новых достоверных фактов, при этом в результате прибавление нового факта к сумме фактов все предыдущие факты остаются неизменными… Принцип индукции: который заключается в том, что существует способ выведения законов из накопленных простых фактов, при этом из истинных утверждений, описывающих наблюдения и результаты экспериментов, можно вывести истинные законы… Принцип подтверждения частного: который заключается в том, что наша убежденность в степени правдоподобности (или степень нашей убежденности в) закона пропорциональная количеству отдельных примеров, подвергнутых наблюдению, или явления, описанного в законе (Harre 1972: 42) Индуктивная стратегия характеризуется как состоящая из четырех основных этапов: - 28 - 1. Все факты наблюдаются и регистрируются, при этом не проводится никакая селекция и не высказываются никакие догадки относительно их относительной важности. 2. Эти факты анализируются, сравниваются и классифицируются, без применения гипотез. 3. Из этого анализа индуктивно выводятся обобщения об связях, существующих между этими фактами. 4. Эти обобщения подвергаются дальнейшей проверке (Wolfe 1924: 450; Hempel 1966: 11). Мидуор (Medewar,1969а: 40) описал индуктивную стратегию следующими образом: Давайте сначала соберем данные, давайте с помощью наблюдений и с помощью экспериментов скомпилируем верное описание положения вещей в природе, допуская, что наш видение не искажено заранее сложившимися идеями, а затем можно применять индуктивное доказательство для обнаружения законов и принципов и необходимых связей. Кроме необходимого инструментария для проведения наблюдений и навыков, а также способности откладывать в сторону заранее сложившиеся мнения, все, что должен уметь ученый – это мыслить логически. Обобщения логически вытекают из данных. Если эти обобщения подвергаются сомнению, то их защита со стороны ученого должна заключаться в том, что эти обобщения основываются на фактах и что обобщения были сделаны в соответствии с правилами логики. Индуктивная стратегия занимает онтологическую позицию реалистов, в соответствии с которой предполагается «независимое» существование реальности с закономерностями, которые можно описать и объяснить, а также разделяет эпистемологический принцип, который заключается в том, что цель наблюдения реальности при условии, что исследователь соблюдает правила объективности, в принципе непроблематична. Утверждается, что между чувственным опытом и объектами этого опыта существует соответствие – что реальность непосредственно воспринимается органами чувств – что то, что мы «видим», то и существует. Как будет сказано ниже, другие исследовательские стратегии занимают отличные от данной онтологические и эпистемологические позиции. Пример применения индуктивного метода в социальных науках. Эмиль Дюркгейм (1858-1917) был сторонником индуктивного метода в социологии. Он не был первым социологом, который отстаивал возможность появления науки об обществе, продолжая традицию, уже заложенную Контом во Франции и Спенсером в Англии. Однако он практически полностью отвергал их идеи о том, какой должна быть наука об обществе. Именно его понимание природы новой науки отличает его от более ранних ученых, и именно это понимание оказало доминирующее влияние на стиль исследований, который в дальнейшем был развит в социологии. Его метод до сих пор используется в качестве примера для студентов, изучающих социальные науки. Отличие Дюркгейма от более ранних социологов-позитивистов заключалось в том, что он фокусировал свое внимание на конкретных проблемах и не занимался разработкой грандиозных социологических теорий. Он сформулировал свой подход в «Правилах социологического метода» (1964) и проиллюстрировал его в своем исследовании о самоубийстве (Durkheim 1952). Он хотел отойти от доминировавших в его время способов объяснения социальной жизни, которые опирались на анализе и комбинации идей, к - 29 - процессу наблюдения, описания и сравнения вещей. Другими словами, он хотел, чтобы социологи опирались в своих объяснениях на определенные опытные данные, а не просто на философские или метафизические теории. А еще точнее, он хотел избежать объяснений, в которых аргументы [лишь] подкреплялись наблюдениями, даже ели они основывались на наблюдениях, в пользу таких объяснений, которые обобщения (или теории) выводятся из наблюдений. В двух словах, он был сторонником индуктивного метода. Аргумент Дюркгейма базируется на том понимании, что всякая дисциплина имеет свой предмет, а в социологии, по Дюркгейму, этим предметом являются «социальные факты». Социальные факты – это способы действия, мышления и переживаний, которые являются внешними по отношению к индивиду. Они существуют сами по себе по своим правилам и обладают способностью оказывать влияние на людей. Дюркгейма особенно интересовали моральные законы и коды, более явные формы социальных ограничений, но он также был заинтересован в поведении толпы, которая, как он утверждал, контролируется более кратковременными социальными фактами. Он утверждал, что объяснения социальных явлений должны формулироваться в категориях независимо существующих сил, которые воздействуют на индивидов извне, и что эти силы, хотя и обладают менее ясно выраженными силами, по сравнению с силами природы, тем не менее обладают таким же объективным вещным свойством. Если отсутствуют другие способы, их присутствие можно установить с помощью оказываемого ими воздействия, аналогично в какой-то степени, например, гравитации. «Я считаю чрезвычайно полезной идею о том, что социальная жизнь должна быть объяснена – не с помощью идей, принадлежащих ее участникам, а с помощью более глубоких причин, которые сознанием не воспринимаются. Я также считаю, что поиск этих причин должен главным образом осуществляться таким способом, в соответствии с которым группируются соответствующие индивиды.» (Durkheim цит. по Winch 1958: 23). Для наблюдения этих социальных фактов Дюркгейм сформулировал три правила: 1. «Все предубеждения должны быть отброшены» (Durkheim 1964: 31). 2. «Предмет каждого социологического исследования должен состоять из группы явлений, определенных заранее с помощью определенных общих внешних характеристик, и все таким образом определенные явления должны быть включены в эту группу» (1964: 35). 3. «Когда, затем, социолог приступает к исследованию какого-то порядка социальных фактов, он должен пытаться рассматривать их с позиции, не зависящей от их индивидуальных проявлений» (1964: 45). Согласно Дюркгейму, поскольку социальные феномены существуют независимо [от исследователей и акторов], они могут и должны рассматриваться как если бы они были вещами, и наблюдаться с помощью способа, аналогичного способу наблюдения природных явлений. Однако здесь существует опасность того, что исследователь может позволить здравому смыслу – практическим идеям - или предубеждениям исказить процесс наблюдения. Если эти предубеждения отбросить и если исследуемые явления заранее определены, появляется возможность распознать релевантные факты, которые должны накапливаться для того, чтобы вывести научное объяснение. Цель заключается в том, чтобы получить объективные данные и, следовательно, истинные обобщения о независимо существующей реальности. Согласно Дюркгейму, цель социологии заключается в том, чтобы строить индуктивные теории о поведении людей на основе прошлых наблюдений этого - 30 - поведения: эти наблюдения о внешне «видимых» признаках поведения, неизбежно являются пред-теоретическими, поскольку именно из них рождаются теории. Считается, что такие наблюдения не имеют конкретного отношения к идеям акторов о своих собственных действиях и действиях других – именно на исследователя возлагается задача предпринимать все попытки для того, чтобы отделить себя от практических представлений с точки зрения здравого смысла, которыми оперируют сами акторы, потому что эти представления часто не основаны на фактах. В дюркгеймовском изложении этой позиции, перед социальным исследователем ставится задача самому формулировать эти концепции, на самом начальном этапе своего исследования, и отказаться от повседневных концепций. Концепции повседневной деятельности, говорит Дюркгейм, «лишь выражают запутанные ощущения толпы»; «если мы будем следовать обычной практике, - говорит он дальше – мы рискуем разделять то, что следует объединять, или объединять то, что следует различать, таким образом неправильно интерпретируя реальные сходства между вещами, соответственно неправильно понимая их природу». В исследованиях, которые проводятся учеными-обществоведами, должны изучаться «сравнимые факты», чьи «естественные сходства» невозможно распознать с помощью «поверхностного изучения, которое приводит к использованию обычной терминологии». Предположение о существовании различимых «естественных сходств» объектов (физических и социальных), которые существуют до начала наблюдения и определяют, как наблюдатель описывает и классифицирует эти объекты, проходит через работы Дюркгейма. (Giddens 1976a: 132) Следовательно, согласно Дюркгейму, для того, чтобы изучать общество «таким, какое оно есть на самом деле», социолог должен сначала отбросить свои собственные предположения и предубеждения, а затем провести наблюдения в категориях внешних (предположительно очевидных) свойств явлений, которые указаны в его определении. Следуя этому определению, социолог будет не просто «строго придерживаться реальности», но и наблюдать однородные явления. Проблемы и недостатки индуктивного метода Несмотря на убедительную критику в 1930-е гг., индуктивный метод продолжал активно использоваться в некоторых научных и философских кругах вплоть до 1960-х гг. Однако в настоящее время он отвергается большинством ученых-естественников и обществоведов, а также, как мы увидели, считается философами науки ошибочным. Первая проблема, которая возникает при рассмотрении индуктивного метода, заключается в том, каким способом можно обосновать принцип индукции. Индуктивист может апеллировать к логике. Но могут ли индуктивные выводы быть логически обоснованными? Некоторые более ранние философы утверждали, что принцип индукции широко распространен как в науке, так и в повседневной жизни, его истинность основывается на опыте. Поппер ответил на это тем, что утверждение о том, что принцип индукции заключается в выведение из опыта универсальных утверждений, означает применение этого принципа для его обоснования, и это приводит к бесконечному регрессу (1959:а 29). Следовательно, делается вывод о том, что чисто логического или механического индуктивного способа определения валидности универсальных утверждений на основе суммы частных утверждений не существует (Hempel 1966: 15). Только этого одного недостатка достаточно для того, чтобы опровергнуть утверждения об адекватности индуктивного метода. Однако следует рассмотреть и другие очень важные - 31 - критические замечания. В индуктивном доказательстве, верность посылки не означает, что вывод также будет верным. Возможно, что в наблюдаемых примерах длительной безработицы может проявляться признаки потери самоуважения, но в ходе дальнейших наблюдений могут обнаружиться другие примеры. Следовательно, на основе первоначального наблюдения, вывод о том, что люди, долгое время остающиеся без работы, теряют самоуважение, не может считаться верным. Индуктивисты на это могут ответить, что, поскольку мы не можем быть полностью уверены в верности вывода индуктивного доказательства, его можно считать условно верным. Чем больше число наблюдений и разнообразия условий, при которых проводятся наблюдения, тем выше степень вероятности того, что вывод будет верным. Однако основная проблема этой поправки заключается в том, что определить, насколько вероятными могут быть выводы невозможно. Мы не можем быть уверены в том, в какой степени эмпирические утверждения не совпадают с общими утверждениями, поскольку все наблюдения провести невозможно. Другой недостаток связан с количеством наблюдений, которые необходимо провести до того, как появляется возможность делать обобщения. Для того, чтобы получить обоснованное логическое доказательство, необходимо провести все необходимые наблюдения – в настоящем, в прошлом и будущем. Даже если проигнорировать все ранние примеры, все наблюдения будущих примеров должны будут проводиться до конца света (допуская, что такой конец когда-нибудь наступит). И даже если период наблюдений ограничен определенным периодом в настоящее время, остается проблема определения, когда следует прекращать наблюдения. Несмотря на то, что некоторые ранние позитивисты верили в то, что с помощью наблюдений возможно окончательно подтвердить научные теории, у научных законов есть одно важное свойство, которое исключает эту возможность. Никакое конечное количество данных, полученных в результате наблюдений (а это то, чем мы располагаем), не может окончательно определить истинность закона, который считается применимым повсюду и во все времена, и примеры таких законов, следовательно, являются потенциально бесчисленными. (Keat and Urry 1975: 15) Индуктивист может аргументировать, что важно просто проводить все «релевантные» наблюдения. Но релевантные по отношению к чему? Все исследования нацелены на получение ответов на вопросы или на решение определенных проблем. Пример долговременной безработицы и потери самоуважения является неполным, потому что не сформулирован исследовательский вопрос. Если один из вопросов заключается в том, чтобы выяснить какие факторы приводят к потере самоуважения?, то долговременная безработица – это только одна из возможных сфер, на которую следует обратить внимание, так как на потеря самоуважения может быть вызвана и другими факторами. Но как определить, где именно их искать, и почему мы решили, что безработица может быть релевантным фактором? Если для того, чтобы обнаружить примеры связей (например, безработица и потеря самоуважения), то задача становится еще более сложной. Осознанно или неосознанно, мы выбираем какие явления наблюдать, а какие нет. Индуктивный метод подразумевает, что все, что требуется от исследователя – это многочисленные наблюдения изучаемых явлений. Если мы изучим достаточное количество отдельных случаев потери самоуважения, мы обнаружим те факторы, с которыми это явление связано, и, следовательно, сможем дать ему объяснение, напр., что потеря самоуважения является следствием безработицы. Однако результатом такого подхода, в лучшем случае, является описание таких примеров связей. Но независимо от степени нашей уверенности в существовании таких связей (например, между длительной безработицей и потерей самоуважения), мы не можем сделать вывод о том, что потеря самоуважения - 32 - является следствием длительной безработицы. Может оказаться так, что потеря самоуважения была вызвана какими-то другими причинами, что привело к неудовлетворительному исполнению рабочих обязанностей, что привело к безработице. Следовательно, для того, чтобы объяснить потерю самоуважения, описания этого явления недостаточно. Даже в случае устойчивых связей требуется объяснение. Исследователь всегда должен выходить за рамки простого описания событий для того, чтобы их объяснить. Главный вопрос здесь заключается в том, где искать объяснение? Индуктивный метод на этот вопрос ответа не дает. Фактически, этот метод намеренно запрещает исследователю даже высказывать любые догадки – допускается только объективное наблюдение. «Факты говорят сами за себя». Как уже было сказано в этой и предыдущей главах, существует еще одно более серьезное возражение против индуктивного метода, которое связано с актом наблюдения. Индуктивист оперирует двумя важными посылками о наблюдениях: что любая наука начинается с наблюдения, и что наблюдение является серьезной основой для выведения знания (Chalmers 1982: 22). Однако Поппер утверждал, что все наблюдения – это интерпретации. Фактически, «в социальных науках еще более отчетливо, чем в естественных науках, проявляется то что мы не можем видеть и наблюдать объекты нашего исследования, если мы не думали о них заранее. Потому что большинство объектов социальных наук, если не все, являются абстрактными объектами – они представляют из себя теоретические конструкции» (Popper 1961: 135). Двое из ранних критиков индуктивного метода, Поппер и Гемпель, суммировали свои взгляды следующим образом: Я не считаю, что мы когда-либо вообще делаем дедуктивные обобщения в том смысле, что мы начинаем с наблюдений и пытаемся из них выводить свои теории. Я считаю, что такое предвзятое мнение о том, что мы действуем именно таким образом, является чем-то вроде оптического обмана, и что мы никогда не начинаем исследование на каком-либо этапе научного развития без чего-то такого, что по сути является теоретическим, например, без гипотезы, или заранее сложившегося мнения, или проблемы, часто технологической, которые определенным образом направляют наши наблюдения и помогают нам выбирать из бесчисленного множества объектов наблюдения именно те, которые нас интересуют. (Popper 1961: 134). Следовательно, не существует общеприменимых «правил индукции», с помощью которых из опытных данных механически выводятся гипотезы или теории. Переход от данных к теории требует наличия творческого воображения. Научные гипотезы и теории не выводятся из наблюдаемых фактов, а создаются (придумываются) для того, чтобы их объяснить. Они представляют собой догадки о связях, которые могут наблюдаться между исследуемыми явлениями, предположения об совпадениях, однородностях и закономерностях, которые могут лежать в основе их появления… Способы, с помощью которых ученые приходят к плодотворным научным догадкам, существенно отличаются от любого процесса систематического выведения гипотез. (Hempel 1966: 15) Применение индуктивного метода было описано в несколько гротескной форме в контексте медицинской практики выдающимся биологом и нобелевским лауреатом Питером Мидуором (Peter Medewar). - 33 - Пациент приходит к своему врачу и говорит, что плохо себя чувствует, и врач намеревается выяснить, в чем дело. С точки зрения индуктивиста, врач освобождает свой разум от всех заранее сложившихся мнений и предубеждений и внимательно осматривает пациента. Он записывает его цвет кожи, измеряет пульс, проверяет рефлексы и осматривает его язык (орган, редко подвергаемый публичной проверке). Затем он переходит к другим, более сложным действиям: будет проведен анализ мочи и крови, биопсия печени и костного мозга будет отправлена в патологоанатомическое отделение, во все отверстия будут вставлены трубки, а ко всем обнаженным поверхностям прикреплены электроды. Собранные таким образом фактические данные теперь можно классифицировать и «обработать» согласно правилам индукции. Потом будет получен диагноз (чтото вроде «Причина в том, что пациент что-то съел») с помощью доказательства, которое, будучи логическим, может, в принципе, быть выполнено компьютером, а диагноз будет считаться верным до тех пор, если только необработанные первоначальные фактические данные не были ошибочными или неполными. (Medewar 1969a: 42-3) Затем Мидуор описывает альтернативный подход. А другой клинический врач всегда проводит целенаправленный осмотр больных, имея в голове определенную идею. С того момента, как пациент входит в кабинет, врач ставит перед собой вопросы, вызванные либо уже имеющимся знанием, либо сигналами, поступающими из органов чувств, и эти вопросы управляют его мыслями, направляя его к новым наблюдения, из которых он увидит, насколько его постоянно складывающиеся предварительные мнения являются приемлемыми или необоснованными. Действительно ли болен пациент? Действительно ли причина в том, что он съел? Сейчас много случаев вирусных заболеваний верхних дыхательных путей: может быть, это имеет отношение к данному случаю? Может быть, в конце концов, пациент нанес неизлечимый вред своей печени? Здесь мы видим быстрое взаимодействие между творческим и критическим процессами, между творческими догадками и критической оценкой. По мере развития, гипотеза может приобрести форму, которая дает достаточное основание для выбора лечения или дальнейшего изучения, хотя врач не часто проводит дополнительные исследования для того, чтобы прийти к какому-либо заключению. (Medewar 1969a: 44) Поппер и Гемпель были сторонниками дедуктивного метода, который будет рассмотрен отдельно. Принято считать, что одна из сильных сторон единственно научного метода заключается в его объективности, в том, что научный метод исключает или, по крайней мере, контролирует предубеждения ученых. Но то, что подразумевается под словами «объективный» и «предвзятый» - это сложный вопрос, который уже затрагивался в предыдущих главах, и который будет рассмотрен более подробно в главе 7. Однако мы остановимся на существующем сомнительном выводе о том, что, поскольку исследователи находятся под влиянием своего прошлого опыта, знаний и ожиданий, и поскольку они неизбежно работают в рамках определенного языка, а также поскольку все наблюдения подразумевают теоретические предположения, то каким образом можно достичь объективности? У разных исследователей с разными биографиями и культурными корнями, оперирующих различными теоретическими предположениями, появятся, в лучшем случае, различные представления о реальности. Если критики индуктивного метода правы, тогда перед нами стоит вопрос о том, - 34 - возможно ли вообще достижение объективности. И если это невозможно, тогда невозможно и определение истины. Пример применения дедуктивного метода в социальных науках Свою работу «Структура науки», которая содержала много плодотворных идей, Нагель (Nagel, 1961) посвятил естественным, биологическим и социальным наукам, а также историческим исследованиям. Хотя он считал дедуктивный метод объяснения идеальным, он признавал три других типа объяснений: вероятностное (пробабилистическое) объяснение, функциональное или телеологическое объяснения и генетическое объяснение. Пробабилистические объяснения, которые появляются в большинстве дисциплин, характеризуются тем фактом, что посылки считаются логически недостаточными для определения истинности выводов. Одно из суждений более высокого уровня может быть выражено в форме статистической зависимости, которая указывает на недостаточно прочную связь между двумя явлениями. Иногда предлагается считать, что пробабилистические объяснения являются отчасти теориями, которые могут со временем превратиться в дедуктивные теории – все, что для этого нужно – это заменить статистические утверждения с общими утверждениями. Однако в некоторых дисциплинах, особенно в социальных науках, статистические закономерности – это все, на что можно надеяться в качестве результата исследования. На этом основании Нагель сделал вывод о том, что пробабилистические объяснения не должны игнорироваться. Функциональные или телеологические объяснения особенно распространены в биологических и социальных науках. Они существуют либо в виде подробного описания функций, которые выполняет часть системы в рамках всей системы в целом, или в виде утверждений о том, что определенное действие задумано для достижения определенной цели – что оно является средством для достижения какого-то конечного результата. Нет необходимости предполагать, что для того, чтобы получить функциональное объяснение, необходимо присутствие сознательного социального актора. Например, существование частей тела человека или социальных систем объяснялось в категориях функций, которые они должны выполнять для выживания организма или системы. Однако в случае с целями – средствами обычно объясняются действия сознательных социальных акторов. Генетические объяснения характерны для исторических исследований. Задача такого объяснения заключается в том, чтобы предложить последовательность событий, которые привели трансформации более ранних форм организации общества более поздними. Они включают большое количество единичных утверждений о прошлых событиях, хотя эти события должны выбираться на основе (как правило) автоматически подразумеваемого предположения о существовании причинно-следственных связей между ними. Если в расчет принимаются общие или законоподобные предположения, то они применяются к различным этапам развития. Мы уже говорили о критике как пробабилистических, так и генетических объяснений. Однако далее в этой главе мы рассмотрим генетические объяснения. Пробабилистические объяснения могут быть более точным описанием приводимого ниже примера дедуктивного метода в социальных науках, основанного на реконструкции дюркгеймовской теории эгоистического самоубийства. Дюркгейм, как уже отмечалось, был убежденным сторонником индуктивного метода. Он решил изучить явление самоубийства для того, чтобы продемонстрировать преимущество индуктивного социологического объяснения по сравнению со всеми существующими объяснениями. Однако его приложение индуктивного метода, а также обоснованность его - 35 - теории подвергались серьезной критике (см., например, Douglas 1967; Atkinson 1978). Дедуктивная реконструкция не была создана специально для того, чтобы решить эти проблемы – эта теория просто может заимствоваться для применения в этих целях. Дедуктивная теория, как было сказано выше, состоит из набора гипотез или предположений, которые организованы таким образом, что из некоторых предположений, используемых в качестве посылок, следуют все остальные предположения. Такая теория принимает форму логического доказательства, который ведет к определенным выводам. Приведенная ниже реконструкция Homans’а (1964) состоит из пяти предположений, использующих три основные концепции: «уровень самоубийств» (число самоубийств на одну тысячу человек); «индивидуализм» (склонность людей думать и действовать самостоятельно вместо того, чтобы подчиняться убеждениям и нормам определенной группы)9; и «протестантизм» (совокупность христианских групп, сформировавшихся после Реформации). 1. В любой социальной группе уровень самоубийств непосредственно зависит от степени индивидуализма ( эгоизма). 2. Степень индивидуализма напрямую зависит от степени распространения протестантизма. 3. Следовательно, уровень самоубийств меняется в зависимости от степени распространения протестантизма. 4. Степень распространения протестантизма в Испании низкая. 5. Следовательно, уровень самоубийств в Испании низкий (Homans 1964: 951) Эта теория содержит два общих суждения (1 и 2), в которых определяется форма отношения межу парами концепций. Смысл каждого суждения можно подробно описать и перечислить причины, объясняющие, почему они были включены в теорию. Третье суждение логически следует из первых двух и связывает уровень самоубийств с «протестантизмом», который является менее абстрактной концепцией, чем «индивидуализм». Каждое из этих суждений в отдельности ничего не объясняют, но все три суждения вместе объясняют три разных уровня самоубийств. Дюркгейм хотел объяснить, почему среди протестантов уровень самоубийств выше, чем среди католиков – он утверждал, что эти суждения обеспечивают такое объяснение. Добавление суждения 4, описательного утверждения, позволяет проверить прогноз (суждение 5) (допуская, что существует возможность достаточно надежно установить соответствующие уровни самоубийств). Аналогичным образом, можно делать прогнозы и о других странах (напр., Республике Ирландия) для того, чтобы еще раз проверить эту теорию. В качестве альтернативы, если суждение 5 нуждается в объяснении, то такое объяснение обеспечивают предшествующие ему суждения. В этой конкретной теории суждения 1 и 3 можно проверить непосредственно с помощью сбора данных об этих парах концепций в разных группах населения. Следовательно, когда теории построены таким дедуктивным образом, различия между объяснением, прогнозом и проверкой, как утверждал Поппер, являются всего лишь вопросом логического ударения. Еще одна реконструкция дюркгеймовской теории о самоубийстве, в которой используются другие концепции, обладает такими же свойствами. Альтернативная концепции – это «социальная интеграция», которая описывает согласие и выполнение групповых убеждений и норм членами группы. Дюркгейм описывал то, что он называл духом свободного исследования, который может поощряться некоторыми религиями, и который может привести к расколу внутри группы, в отличие от строгой приверженности убеждениям и практикам, являющихся необходимым требованием в некоторых группах, которая, таким образом, интегрирует членов своей группы. 9 - 36 - 1. Социальная сплоченность обеспечивает психологическую поддержку для членов группы, подверженным острым стрессам и тревожным состояниям. 2. Уровни самоубийства – это функции непреодоленные тревоги или стрессы, которым подвергаются люди. 3. Среди католиков степень социальной сплоченности выше, чем среди протестантов. 4. Следовательно, следует ожидать более низкого уровня преступности среди католиков, чем среди протестантов. (Merton 1957: 97) Этот вид теории включает два крайне общих суждения, описательное утверждение и вывод, который является требующим объяснения суждением. Проблемы и недостатки дедуктивного метода Высказывалось мнение о том, что дедуктивизм включает в себя элементы индукции. Несмотря на свою решительную поддержку дедуктивизма, Гемпель утверждал, что в том случае, когда теория не подвергается фальсификации, ее признание зависит от данных, которые оказывают «индуктивную поддержку» (1966: 18). Салмон (Salmon, 1988) поднял вопрос о том, обеспечивает ли дедуктивизм какую-либо рациональную основу для выбора между всеми неопровергнутыми альтернативными теориями для того, чтобы делать практические прогнозы. Поппер утверждал, что такой выбор зависит от того, насколько эти теории выдержали серьезную критику и проверку. Салмон отвечал на это, что обоснование утверждений о способности теории делать практические прогнозы с помощью оценки ее прошлых достижений, не дает никаких оснований для выбора. Вслед за Гемпелем он утверждал, что доказательство включает в себя некоторые элементы индукции, результатом чего является невозможность рационального выбора. Он считал аргументы Поппера неудовлетворительными. Я должен признаться, что у меня возникает такое ощущение, что нам была дана лишь отговорка. Мы начинаем с вопроса, сможет ли наука обойтись без индукции. Нам было сказано, что цель науки заключается в том, чтобы определить, насколько одна теория лучше другой, нам было сказано, что это зависит от сравнительной способности этих теорий выдерживать жесткую критику проверку. Затем мы задаем вопрос о том, не содержит ли такой способ оценки какой-либо элемент индукции, на заверяют в том, что оценка проводится исключительно в категориях сравнительного успеха теорий до настоящего момента времени, но, поскольку оценка выводится исключительно в категориях прошлых достижений, она оказывается в состоянии избежать проникновения индуктивного элемента, потому что ее смысл не в том, чтобы делать прогнозы. Когда мы затем спрашиваем, каким образом следует выбирать теории для рационального прогнозирования, нам говорят, что мы должны выбрать ту теорию, которая «лучше других выдержала проверку» и которая «в свете нашей критической дискуссии представляется на данный момент самой лучшей», несмотря на то, что нам дали ясные заверения в том, что проверка и критическая дискуссия не содержит в себе элемента предвзятости. Поппер говорит нам, что «Я не знаю ничего более «рационального», чем хорошо проведенная критическая дискуссия». Я не могу понять, как можно использовать рациональным оценку теорий в целях прогнозирования в качестве критерия, о котором категорически заявлялось, что ее задача заключается не в способности прогнозировать. (Salmon 1988: 55-6) Уоткинс (Watkins, 1968, 1984), несмотря на то, что он называл себя нео-попперианцем, также внес вклад в эту дискуссию об основаниях выбора между конкурирующими теориями. В - 37 - своей недавней работе он хотел исправить то, что он рассматривал как «старые следы индуктивизма» в попперовской позиции. Однако, в защиту Поппера, он утверждал, что подтверждение теории не означает, что теория и в будущем будет способна выдерживать проверку и критику, а возражая Салмону, он утверждал, что прогнозирование несомненно возможно. В вопросе о выборе теории Уоткинс (1984) проделал большую работу, чтобы логически доказать, что такой выбор можно сделать и без применения индуктивного метода. Позднее O'Hear (1989) оспорил утверждение Поппера о том, что в любое время самая лучшая теория – это та, которая выдержала самую строгую проверку. Он высказал мнение о том, что говорить о строгих проверках без использования определенных элементов индуктивного доказательства достаточно сложно. Степень подтверждаемости теории всегда основывается на том, насколько эффективно она работала в прошлом, а суждение о степени сложности проверки основывается на прошлых данных. Но при этом возникает сомнение, существует ли в принципе возможность делать выводы о настоящем и будущем, опираясь на прошлом опыте? «Важнейших момент заключается в том, что, только на основе ожиданий, возникающих из прошлого опыта, мы можем говорить о неправдоподобности каких-либо результатов и, следовательно, о сложности проверок в попперовском смысле. Без применения некоторых элементов индуктивного доказательства, любая проверка должна казаться одинаково сложной.» Знание о том, что теория в прошлом смогла выдержать проверки, не является адекватной основой для будущих действий, основанных на этой теории, если только не основывать свои рассуждения на индуктивных допущениях. Следовательно, попперовский метод фальсификации не обеспечивает основу для того, чтобы считать те теории, которые выдержали серьезные проверки, верными. O'Hear предлагал считать, что, поскольку теории проверяются по отношению к уже имеющимся базовым фоновых знаниям о мире, эти знания должны использоваться для суждения о том, какие теории заслуживают проверки. Теории не должны выводиться из базовых знаний, как и результаты проверок не должны прогнозироваться на основе этих знаний. Однако некоторые прошлые свидетельства о том, что теория заслуживает проверки необходимы для того, чтобы обеспечить определенную степень вероятности того, что она выдержит процесс проверки, так как одной только тщательной проверки недостаточно. Степень вероятности возрастает пропорционально степени сложности проверки, а также от первоначальной вероятности того, что теория выдержит проверку. Эта заинтересованность в поиске строго логического научного метода была подвергнута критике Фейерабендом (Feyerabend 1978), который утверждал, что строгое следование рациональным процедурам мешает научному прогрессу. Он утверждал, что принципы критического рационализма дают неадекватное представление о науке, потому что наука гораздо более «небрежна» и «иррациональна», чем ее методологический образ. И эти принципы препятствуют развитию науки, потому что попытка сделать науку более «рациональной» и более точной неизбежно приводит к ее уничтожению… Так как то, что представляется «небрежностью», «хаосом» или «оппортунизмом»… выполняет важнейшую функцию в развитии тех самых теорий, которые мы сегодня считаем существенной частью наших знаний о природе… Следовательно, анархизм не просто возможен, он необходим для внутреннего развития науки и для развития нашей культуры в целом. (Feyerabend 1978: 17980). Еще одно критическое направление дедуктивного метода распадается на четыре основные категории: тех, кто заинтересован в определении источника происхождения гипотез, из - 38 - которых состоят дедуктивные теории; тех, кто заинтересован в изучении практических аспектах проведения наблюдений; тех, кто занимается зависимостью наблюдений от теории; и тех, кто изучает тот факт, что ученые являются членами научных сообществ. Важный вопрос, стоящий перед исследователем-практиком, заключается в том, чтобы определить происхождение гипотез, из которых состоят дедуктивные теории. Поппера этот вопрос не интересовал. Он проводил различие между тем, что он называл логикой знания методом обоснования теорий – и психологией знания – процессом зарождения новых теорий. Мне представляется, что первый этап, т.е. акт создания или изобретения теорий, и не предназначен для логического анализа и не поддается ему. Вопрос о том, как и почему у человека появляется новая идея – будь то музыкальная тема, серьезный конфликт или научная теория – может представлять большой интерес для практической психологии, но он нерелевантен для логического анализа научного знания… Такой вещи как логический метод приобретения новых идей или логическая реконструкция этого процесса не существует. (Popper 1959a: 31, 32) Согласно Попперу, в каждом открытии присутствует «элемент иррациональности» или «творческой интуиции», но единственный научно релевантный вопрос – это вопрос о том, как теории проверяются. Аналогичные аргументы были высказаны Рейхенбахом (Reichenbach) и Брэйтуэйтом (Braithwaite). Рейхенбах утверждал, что философы науки должны заниматься не выяснением причин появления гипотез, а только выяснением причин их признания (1948: 382), а Брэйтуэйт считал, что это вопрос «индивидуальной психологии мышления и социологии мышления» (1953: 20-1), которые не являются философскими проблемами. К сожалению, эти аргументы оказываются малопригодными для исследователей-практиков. Выводятся ли суждения с помощью оригинальных творческих гипотез, как утверждал Поппер, или с помощью определенных форм индуктивного доказательства, чего Поппер старался избегать (Hesse 1974: 2). Мидуор критиковал этот аспект дедуктивного метода. Основной недостаток гипотетико-дедуктивного метода, который считается правилом научного поведения, заключается в его отрицании любой возможности говорить о генеративном элементе в научном исследовании, о «появлении идей», поскольку это является репрезентацией творческого или логически не расписанного элемента в научном мышлении, той его части, которая находится за пределами логики. Это отрицание становится еще более серьезным еще и потому, что процесс творчества и вдохновения проникает в процесс научного доказательства на всех уровнях: он не ограничивается «великими» открытиями, как считают менее изощренные индуктивисты. (Medewar 1969a: 55). Мидуор считал, что из-за нежелания дедуктивистов изучать процессы рождения гипотез, они не дают полного объяснения научного процесса. Он рассматривал этот процесс как включающий большую долю интуиции и творчества, также как и большую долю логики – смысл как в открытиях, так и в обоснованиях. Научный метод не является по своему характеру дедуктивным (мнение о том, что он является таковым – это широко распространенное заблуждение), но тем не менее он является точным и логически убедительным. Научные законы имеют индуктивное происхождение. Научное открытие начинается с простых и неискаженных сенсорных данных – с добросовестного и непредвзятого наблюдения, проведение которого является одним из наиболее ценных и - 39 - характерных качеств ученого – и постепенно на их основе воздвигается грандиозное здание законов природы. Воображение, которое было заключено в определенные рамки, теперь может стать украшением научной мысли, и интуиция может подсказать выводы, но с точки зрения формальной необходимости ни то, ни другое условие не обязательно. (Medewar 1969b: 147) Похоже, что этот взгляд возвращает нас к тому, с чего мы начали, - назад к определенному типу индукции. Мидуор, однако, хотел подчеркнуть то, что воображение играет главную роль в процессе научных открытий. Примерно такую же позицию занимала Мэри Хессе. Я говорила о том, что научные теории не строятся исключительно на основе сенсорных данных или рабочих определений, а являются по форме «гипотетикодедуктивными», то есть состоят из гипотез, которые сами по себе могут и не иметь никакого отношения к непосредственному наблюдению, но на основе которых можно делать дедуктивные выводы, соответствующие результатам экспериментов, когда они переводятся на язык экспериментов. Главная мысль, которая появляется из такого описания теорий, заключается в том, что возможно допустить отсутствие набора правил, которому необходимо следовать при осуществлении научного открытия – гипотеза не производится с помощью дедуктивного конвейера, с помощи подачи на него опытных наблюдений: она является продуктом творческого воображения, мышления, которое впитывает опытные данные до тех пор, пока не начинают проявляться закономерности, что дает ученому-теоретику такое ощущение, что он проникает сквозь поток явлений к реальному строению природы. (Hesse 1953: 198) Описываемый таким образом процесс научных открытий может показаться относительно простым. Однако то, что в наблюдаемых данных начинают «проявляться закономерности», это процесс комплексный и сложный (см. главу 6). Второе направление в критике дедуктивной стратегии рассматривает проблему использования данных для проверки теорий. С практической точки зрения, процесс проверки теорий зависит не только от проведения точных наблюдений, но также и от степени развития как теорий, стоящих за наблюдениями, так и используемых методов. Поппер признавал существование этой проблемы, но не уделял ей большого внимания, так как он не мог предложить удовлетворительного решения. «В действительности, привести убедительное опровержение теории невозможно, так как всегда существует возможность сказать, что результаты экспериментов ненадежны или что противоречия между результатами экспериментов и теориями, о существовании которых заявляется, являются лишь видимыми и что они перестанут существовать по мере развития нашего понимания» (Popper 1959a: 50). Мидуор и Чалмерс (Chalmers) волновала та же проблема, но они относились к ней гораздо более серьезно. Мы можем ошибаться, думая что наши наблюдения фальсифицируют гипотезу, так как сами наблюдения могут оказаться ошибочными, или они могли быть проведены на основе неправильного понимания [явления], или наши эксперименты могли быть неудовлетворительно спланированы. (Medewar 1969a: 53-4) - 40 - Именно тот факт, что экспериментальные утверждения являются ошибочными, а их признание только условно-временным и открытым для исправлений, подрывает позиции фальсификацинистов. Теории не могут быть окончательно сфальсифицированы, потому что экспериментальные утверждения, которые формируют основу для фальсификации, могут сами оказаться ложными в свете более поздних открытий… Окончательные фальсификации исключаются из-за отсутствия абсолютно надежного основания для наблюдений, от которых они зависят. (Chalmers 1982: 63-4) Третье направление в критике дедуктивного метода, которое было вкратце описано в главе 4, рассматривает проблему зависимости теории от наблюдений – проблему взаимоотношения между теорией и «реальностью». Одной из основных характеристик индуктивного метода является проведение различия между языком наблюдений и языком теорий. Дедуктивисты отрицают существование языка наблюдений из-за того, что наблюдения зависят от теорий. В определенной степени, все утверждения должны быть сделаны на языке теории. Следовательно, если не существует языка наблюдений, а все наблюдения являются интерпретациями, тогда не существует способа сравнения теоретических утверждений с «реальностью», и они могут сравниваться только с нагруженными теорией наблюдениями. У нас нет способа узнать, соответствуют ли теоретические утверждения «реальности», потому что «реальность» не может быть подвергнута непосредственному наблюдению. Хессе (1974) назвала этот аргумент поровержением по замкнутому кругу, и предложила ее решение в виде сетевой модели теорий. Несмотря на то, что она признавала, что все наблюдения являются «нагруженными теорией», статус любого «отчета от наблюдениях» в большой степени зависит от его отношения к сети теоретических утверждений. В отличие от дедуктивного метода, в котором допущения формируют иерархию, от теории к практике, или от общего к частному, сетевая модель рассматривает с достаточной долей вероятности все утверждения как взаимосвязанные. Если некоторые из этих теоретических утверждений составляют «ядро», которое на данный момент имеет высокий уровень признания, то «отчеты о наблюдениях», демонстрирующие определенную степень соответствия с этим ядром, могут быть [условно] признаны, в соответствии с индуктивным принципом, на определенное время. Посон (Pawson, 1974) рассматривал этот вопрос, когда разрабатывал свою теорию социального измерения. Для того, чтобы избежать проблемы аргументирования по замкнутому кругу, он использовал трансформационную модель измерения, основывающуюся на идее преобразования данных. Он привел пример того, как можно измерить тепло, произведенное двигателем внутреннего сгорания. «Основная стратегия при измерении какого-либо физического свойства заключается в том, чтобы использовать объем энергии, произведенной физической системой, трансформируя этот объем в определенный «сигнал» и передавая эту информацию на определенное записывающее устройство» (Pawson 1989: 110). Результатом того, что измерения понимают именно так, является то, что, вместо использования в качестве руководства при проведении наблюдений проверяемую теорию, для получения данных привлекается целая серия теорий» «Проблема доказательства по замкнутому кругу таким образом преодолевается, так как теории или ожидания, которые используются для выяснения того, как были проведены измерения, отличаются от теорий и принципов, которые использовались при проведении самого измерения.» (1989: 115). Четвертое направление в критике дедуктивного метода занимается интеллектуальными и социальными контекстами, в рамках которых осуществляется научная деятельность. История науки приводит много примеров теорий, против которых существовали опровергающие данные, но от которых, тем не менее [ученые] не отказались. Классическим примером такой - 41 - теории является теория движения планет, разработанная в шестнадцатом веке Коперником в качестве альтернативы теориям, разработанным древнегреческими астрономами. Более поздними примерами являются теория притяжения Ньютона, теория атома Бора и кинетическая теория газов (Chalmers 1982). Почему это происходило? Ответы на этот вопрос, предложенные Куном и Лакатосом, мы рассмотрели в предыдущей главе (см. стр. 105-110) [21-27]. Признание роли научных сообществ также имеет отношение к проблеме источника происхождения гипотез. Эти идеи присутствуют в «мета-теориях» Когена (Cohen, 1968), «моделях» Инкелеса (Inkeles, 1964), «общих моделях» Уиллера (Willer, 1967), «перспективах» Каффа, Пэйна (Cuff and Payene, 1979) и других исследователей, а также «парадигмах» Куна (Kuhn, 1970a). Несмотря на то, эти разные концепции имеют разное значение, все они признают, что социальные теоретики и исследователи действуют в контексте набора абстрактных онтологических и эпистемологических предположений о том, как выглядит общество, из каких основных элементов оно состоит и как они взаимодействуют, как общество функционирует, какие методы являются приемлемыми для его изучения, где следует искать объяснения (т.е. что является причиной чего), а также что будет признано адекватным объяснением. Эти идеи часто считаются доказанными и само собой разумеющимися, они могут не быть ясно сформулированы, они не подвергаются критическому анализу и проверке, и они могут модифицироваться, но не опровергаться. Они обеспечивают своего рода фон для работы ученых-обществоведов, таким образом, делая возможным «наблюдение» и «понимание» социального мира, и устанавливают границы того, что является «видимым» и «известным». Если в исследованиях присутствует интуиция и элемент творчества, это происходит в рамках возможностей, установленных для этой совокупности идей. Несмотря на недостатки, работа Куна, а также работы Поланьи (Polanyi, 1958), Лакатоса (1970), Хессе (1974), Лаудана (Laudan, 1977) и Фейерабенда (1978), помогли отказаться от ограниченного понимания науки, предлагаемого как индуктивистами, так и дедуктивистами. «Эти исследования показали нам, насколько важна и существенна роль теории для любой научной дисциплины. И они также показали, что даже… представление о научной теории как состоящей из гипотетико-дедуктивных систем, слишком ограничено и обманчиво и не может применяться для описания и объяснения различных функций теории в науке» (Bernstein, 1976: 105). Современные ответы Критическая теория Критическая теория, которая родилась в рамках Франкфуртской школы в Германии в 1930-е гг., продолжает немецкую интеллектуальную традицию. После второй мировой войны, во время которой основатели критической теории уехали в Соединенные Штаты, Франкфуртская школа приобрела популярность за пределами Германии, особенно в конце 1960-х. Основная идея этого направления заключается в том, что разум является наивысшей способностью человека, а также в том, что в результате его применения появляется возможность критиковать и подвергать сомнению природу существующих обществ. Представители ранней критической теории, особенно Хоркхаймер и Маркузе, называли разум «критическим судьей», который основывается на ценностях свободы и удовольствия. Они считали людей свободными, независимыми личностями, способными создавать и контролировать свою жизнь при условии, что в обществе отсутствуют какие-либо формы - 42 - отчуждения. Он считали капиталистическую систему принципиально иррациональной в том смысле, что она оказалась неспособна удовлетворить настоящие потребности и создала ложные желания и потребности. Таким образом, работы представителей ранней критической теории были, главным образом, направлены на репрезентацию определенного понимания человека и представляли собой критику капитализма. В то же время, представители критической теории противопоставляли себя позитивизму, в особенности, логическому позитивизму, главным образом потому, что он отрицал рационалистичность концепции разума. Согласно логическим позитивистам, поскольку разум не выводится из опыта, он оказывается за пределами сферы научного знания. Следовательно, по мнению критических реалистов, позитивизм поддерживает статус-кво, так как он исключает возможность существования общества, опирающегося на эту решающую способность мыслить критически (Keat and Urry 1975: 220). В данном разделе из всех уже упомянутых нами взглядов критических теоретиков на существующее между естественными и социальными науками отношение, будут рассмотрены только взгляды ведущего современного представителя критической теории Юргена Хабермаса. Хабермас, как и интерпретивисты, интеллектуальные корни которых уходят в герменевтику, считал, что социальные и естественные науки имеют принципиально разные предметы. Критическая теория не поддерживала принцип «единства метода», предлагаемого натуралистами, так как между опытом этих двух областей знания существует принципиальная разница. Хабермас (1970, 1972) описывал естественные науки как опирающиеся на «чувственный опыт», а социальные, культурологические или герменевтические науки как опирающиеся на «коммуникативный опыт». Первые опираются не непосредственное наблюдение, а вторые – на понимание значения, полученное в результате взаимодействия (коммуникации) с социальными акторами. Он утверждал, что при изучении общества в принципе невозможно появление системы базовых концепций, сравнимой с системой базовых концепций, сложившихся [в естественных науках] для изучения движущихся тел и наблюдаемых явлений. Причина этого заключается в том, что общества в качестве объектов возможного знания устроены по-другому. Они формируют систему преднамеренных действий, а утверждения о преднамеренных действиях не могут сводиться к утверждениям о наблюдаемых объектах. Исследователь должен получить доступ к своим данным с помощью понимания смыслов и значений. (Connerton 1976: 35) Вслед за Гуссерлем (Husserl), Хабермас отвергал «объективистскую иллюзию» позитивизма, согласно которой мир понимался как совокупность фактов, существующих независимо от «наблюдателя», задача которого заключается в том, чтобы их описать. Он соглашался с интерпретивистами в том, что социальная и культурная реальность уже заранее интерпретирована участниками как система, обладающая культурным символическим значением, которое со временем может быть изменено. Следовательно, процесс понимания этой социально конструируемой реальности «диалогичен» - он позволяет индивидам сообщать другим о своем опыте в рамках общей системы культурных значений. Альтернативно, в естественных науках этот процесс является «монологичным», то есть представляет собой техническую манипуляцию исследователем некоторых аспектов природы. В монологичном процессе исследователь является «незаинтересованным наблюдателем», который является частью отношения «субъект-объект» по отношению к предмету исследования, в то время как в диалогическом процессе исследователь является «рефлексирующим партнером», который является частью отношения «субъект-соучастник». - 43 - «Объективистская иллюзия» подразумевает понимание объектов, «воспринимаемых» с помощью теоретических конструктов, в качестве вещей, которые действительно существуют, которые являются реальными. При этом отсутствует способность признать, что знание о кажущемся объективным мире фактов на самом деле основывается на предположениях о природе реальности, которые проникают в практическое и часто не требующее доказательства повседневное мышление. Следовательно, по Хабермасу, как только существование этой иллюзии будет признано, появится возможность выяснить базовые интересы, которые являются основой для процедурных норм и правил любой науки. Одной из центральных концепций в хабермасовском понимании знания является концепция «интереса» или, в более точном переводе, «когнитивных интересов» или «интересов, определяющих природу знания». Он утверждал, что эти интересы, определяют, что рассматривается в качестве объектов знания, категории, имеющие отношение к тому, что считается знанием, а также процедуры открытия и обоснования знания. Эти интересы являются фундаментальными, потому что они имеют отношение к условиям, которые делают возможным продолжение существования человека (Bernstein 1976: 192). Хабермас (1972: 301 – 17) классифицировал процесс научного исследования по трем категориям, каждая из которых производит свою собственную форму знания: они различаются в соответствии со своими основополагающими интересами, антропологически укоренившимися стратегиями интерпретации жизненного опыта, и способом социальной организации. Первая форма знания выводится из эмпирико-аналитических наук (включающих естественные науки, а также экономикс, социологию и политические науки), и, следовательно, характеризуется увеличением возможности господства человека над природой и социальными отношениями; социальное существовании человека зависит от труда (способов, с помощью которых индивиды контролируют и монополизируют внешние условия для выживания). Вторая форма знания выводится из историко-герменевтических наук и основывается на практических интересах в коммуникативном понимании между индивидами, а также внутри и между социальных групп, с интерпретивным пониманием языковой коммуникации в обыденном дискурсе, а также с пониманием традиций и соответствующих художественных и литературных произведений; социальное существование человека зависит от взаимодействия (обыденной языковой коммуникации). Третья форма знания выводится из критической теории, включая само-рефлексию, и основывается на освободительном (эмансипационном) интересе в достижении рациональной независимости действий, освобожденных от господства; социальное существование человека базируется на власти (асимметрические отношения принуждения и зависимости) (Habermas 1972). Эта классификация может быть представлена следующим образом (см. Giddens 1977b: 140). Тип науки Эмпирико-аналитические Основополагающие интересы Прогнозирование и контроль Историко-герменевтические Критическая теория Понимание Освобождение Аспекты социального существования Труд (инструментальное действие) Интеракция (языковая) Власть Различие между «трудом» и «интеракцией» для этой классификации принципиально. Считается, что индивиды формируют и контролируют сами себя как посредством труда, так и посредством коммуникативного действия и языка. Под «трудом»… я понимаю либо инструментальное действие или рациональный выбор или их сочетание. Инструментальное действие регулируется техническими - 44 - правилами, базирующимися на эмпирическом знании. В каждом случае они подразумевают возможность условного прогнозирования наблюдаемых явлений, и физических и социальных. Эти прогнозы могут либо подтверждаться, либо опровергаться. Осуществление рационального выбора регулируется стратегиями, базирующимися на аналитическом знании. Они подразумевают возможность дедукций из правил предпочтения (систем ценностей) и процедур принятия решений; эти суждения выводятся либо правильно, либо неправильно… Но, несмотря на то, что в рамках инструментального действия формируются средства, которые являются адекватными или неадекватными в соответствии с критериями эффективного контроля реальности, стратегическое действие зависит только от правильной оценки возможных альтернативных выборов, которая является результатом вычислений, дополняемых ценностями и принципами. Под «интеракцией», с другой стороны, я понимаю коммуникативное действие, символическое взаимодействие. Оно управляется обязательными согласованными нормами, которые определяют взаимные ожидания о поведении и которые должны пониматься и признаваться по крайней мере двумя действующими субъектами. Социальные нормы усиливаются с помощью санкций. Их значение выражается в обыденной языковой коммуникации. Несмотря на то, что валидность технических правил и стратегий зависит от валидности эмпирически верных или аналитически правильных суждений, валидность социальных норм основывается только на интерсубъективности взаимного понимания намерений и гарантируется всеобщим признанием обязательств. (Habermas 1971: 91-2). Для Хабермаса важно не только признание необходимости как в эмпирико-аналитических и историко-герменевтических науках, но также признание различий между ними.10 Первые две формы знания формируют традиционное разделение между естественные науками (Naturwissenschaften) и гуманистикой (Giesteswissenschaften), а третья форма является новым знанием. Однако, различие между эмпирико-аналитическими и историкогерменевтическими науками проводится не в соответствии с разницей предметов этих наук. Человека можно изучать как часть природы, как это происходит в биологии, или в качестве социальных акторов. Это различие, скорее, имеет отношение к интересам исследователя и, следовательно, к способам восприятия и понимания реальности. Эмпирико-аналитические науки изучают объекты, находящиеся в движении, когда явления и процессы могут быть объяснены с точки зрения причинно-следственных связей, а эмпирико-аналитические науки занимаются изучением говорящих и действующих субъектов, высказывания и действия которых можно понять (McCarthy 1984: 70). Выглядит так, что это различие также проводит параллель с общепринятым противопоставлением в немецкой социальной мысли между «объяснением» и «пониманием», где первое связано с естественными науками, а второе – с социальными и культурологическими науками (Bottomore 1984: 57-58). Но Хабермас утверждал, что критическая теория включает все три формы знания и, следовательно, не является идентичной саморефлексии. Она включает интерпретивное понимание систем ценностей и способов коммуникации, с использованием методов историко-герменевтических наук; их Краткие изложения теории когнитивных интересов Хабермаса см.: Keat and Urry (1975: 223-4), Giddens (1977b: 137-41), Held (1980: 255-6), Thompson (1981a: 82-4), Bubner (1982: 46) и Outhwaite (1987a: 81). Критические обзоры см: Bernstein (1076: 173-225) и McCarthy (1984: 53-91). 10 - 45 - критическую оценку; а также исследование их причин с помощью методов эмпирикоаналитических наук. В рамках социальных наук, Хабермас проводил различие между герменевтическими или культурологическими науками, и «систематическими» социальными науками, такими как социология. Он утверждал, что систематические науки могут заимствовать методы эмпирико-аналитических наук для изучения относительно стабильных и распространенных эмпирических закономерностей в социальной жизни, даже если эти закономерности являются исторически-конкретными. Они могут заимствовать методы, отличающиеся от герменевтических. Кроме того, поскольку культурные традиции выполняют роль идеологий, для эмансипаторной науки может оказаться необходимым заимствовать методы и двух других форм знания. В одной из своих более поздних работ Хабермас признал, что его теория когнитивных интересов нуждается в доработке. Для того, чтобы найти обоснование для эмансипаторной науки, ему пришлось найти способ обоснования утверждений «критической» теории – обоснования правильности этой критики. Эта цель была достигнута с помощью разработки «теории истины на основе консенсуса» в противовес позитивистской теории истины. Он утверждал, что притязания на истину могут окончательно оцениваться только посредством критической дискуссии, с помощью достижения «рационального консенсуса», а не к апеллированию к данным, полученным в результате наблюдения. Так как для того, чтобы такой консенсус считался абсолютно рациональным, должна существовать возможность показать, что любой нерациональный, осведомленный индивид может прийти тому же выводу, если он свободен от любых ограничений или искажающих влияний, независимо от того, что является их источником: открытое подавление, сознательное стратегическое поведение или менее ясно прослеживаемые препятствия для коммуникации, возникающие на основе самообмана. Он называл такой набор идеальных условий «идеальной речевой ситуацией». Даже если такая ситуация недостижима, тем не менее, ее присутствие в дискурсе предполагается или ожидается. Все участники такого дискурса должны не просто обладать одинаковыми возможностями высказываться, но и оспаривать и опровергать утверждения других участников. Любой такой дискурс базируется на допущении о том, что то, что говорит говорящий, понятно и истинно, и что высказываемые утверждения являются правдивыми и уместными для говорящего. Именно отклонение от этих допущений приводит к «искаженной коммуникации». Следовательно, истина подразумевает надежду на достижение консенсуса. Критическая теория утверждает, что она основывается на нормативном стандарте, который является не произвольным, а присущим самой структуре социального действия и языка (Held 1980: 256). Естественные науки стали объектом критики критической теории потому, что в результате их зависимости от технической рациональности (или инструментального разума) и их успехов в покорении природы, естественные науки и техника стали новыми важными источниками влияния и власти в обществе. Для того, чтобы освободиться от господства технической рациональности, социальные теоретики должны предоставить людям возможность понимать ситуацию, в которой они находятся в социальном мире, для того, чтобы помочь достичь освобождения с помощью компетентной коммуникации. Хорошее знание позитивизма критическими теоретиками позволили Хабермасу принять некоторые положения позитивизма, отвергая при этом другие. Например, от отвергал идею позитивистов о том, что причинно-следственные законы являются всеобщими истинами в пользу иди о том, что они выполняют некую практическую функцию. Они могут стать основой для действия, результаты которого можно оценить и вернуть на доработку. «Причинно-следственные законы, таким образом, рассматриваются как рецепты для оказания влияния и получения результатов, рецепты, которым следует сама природа для - 46 - оказания своего влияния, и которые могут открываться людьми для достижения желаемых результатов» (Stockman 1983: 67). Измененный вариант критической теории был разработан Фэйем (Fay, 1975) в качестве альтернативы как позитивизму, так и интерпретивизму. Его вариант критической теории характеризовался тремя основными качествами. Во-первых, поскольку критическая теория базируется на ощущаемых нуждах и страданиях определенной группы людей, необходимо понимать мир с их точки зрения. Во-вторых, его критическая теория признает, что многие из совершаемых людьми действий вызваны условиями, над которыми у них нет контроля и которые не базируются на осознанном знании и сознательном выборе. Следовательно, необходимо пытаться открыть «квази-каузальные и функциональные законы социального поведения», которые действуют в определенных условиях. В-третьих, признается, что социальная теория взаимосвязана с социальной практикой так, что истинность или ложность теории отчасти определяется тем, может ли она быть преобразована в действие, т.е. тем, было ли достигнуто адекватное понимание ощущаемых людьми потребностей и испытываемых ими лишений, а также понимание структурных конфликтов и внутренних противоречий, которые их вызывают, и это приводит к действиям, с помощью которых эти конфликты и противоречия преодолеваются, и затем теория должна считаться в определенной степени обоснованной. Такой подход обычно называют «прагматическим пониманием истины». Следовательно, теория не только адаптируется к самопониманию социальных акторов, но при этом должна существовать возможность перевода теории на их язык для того, чтобы они были способны изменить свое самопонимание и действовать в соответствии с теорией. Критическая теория несомненно имеет корни в конкретном социальном опыте, поскольку именно критическая теория разработана с явным практическим намерением преодоления ощущаемого неудоволетворения [существующим положением вещей]. Следовательно, она указывает на людей, на которых она направлена; она анализирует их страдания; она раскрывает им глаза на то, в чем заключаются их реальные желания и требования; она показывает им, в чем их представления о самих себе являются ошибочными и в то же время экстрагирует из этих ложных представлений скрытые истины о самих себе; она указывает на те внутренние социальные противоречия, которые как порождают конкретные требования, так и предоставляют им возможность быть довольными [ситуацией]; она раскрывает механизмы, в рамках которых осуществляются эти процессы подавления; а также, в свете меняющихся социальных условий, которые она описывает, она предлагает образ действия, с помощью которого они могут вмешаться в социальные неблагоприятные для них социальные процессы и изменить их. Критическая теория появляется из проблем повседневной жизни, и построена с намерением их решить… Притязания такой теории могут быть подтверждены только отчасти в категориях ответов, которые появляются у социальных акторов в ответ на эту теорию. То есть, действительно ли она предлагает способ выхода из невыносимой ситуации (и, следовательно, является верной теорией) отчасти зависит от того, насколько те, для кого она создана, признают ее в качестве способа выхода из ситуации и действуют в соответствии с ее принципами. (Fay 1975: 109-10). Позднее Фэй (1987) заявил о том, что окончательно сформированные критические социальные науки состоят из системы четырех разных теорий, которые состоят из десяти под-теорий. I Теория ложного сознания, которая - 47 - 1 2 3 показывает, в чем самопонимание группы людей является ложным.. или непоследовательным или… и тем и другим…; объясняет, как у членов этой группы появилось такое самопонимание и каким образом оно поддерживается; противопоставляет их альтернативному самопониманию, показывая, в чем преимущество этой альтернативы. II Теория кризиса, которая 4 разъясняет, что такое социальный кризис; 5 показывает признаки, указывающие на то, что определенное общество находится в состоянии такого кризиса; 6 объясняет с точки зрения истории развитие этого кризиса - отчасти в силу ложного сознания членов группы, а отчасти в силу структурных основ общества. III Теория образования, которая 7 объясняет условия, необходимые и достаточные для появления просвещенности, предусмотренного теорией; 8 показывает, что при данной социальной ситуации, эти условия считаются удовлетворенными; IV Теория преобразовательного (трансформативного) действия, которая 9 изолирует те аспекты общества, которые должны быть изменены для решения социального кризиса и сокращения уровня неудовлетворенности членов группы; 10 предлагает детальный план действий, указывающий на людей, которые должны служить в качестве «носителей» ожидаемой социальной трансформации, и как минимум одну идею о том, как этого можно добиться. (Fay 1987: 31-2) Эти теории должны не просто соответствовать друг другу, но также систематически связываться друг с другом для того, чтобы элементы одной теории или под-теории, если это необходимо и уместно, использовались в других теориях или под-теориях. Фэй утверждал, что хабермасовская теория позднего капитализма охватывает все компоненты этой системы, за исключением под-теорий 8 и 10. Это упущение в работе Хабермаса было объектом наиболее частой критики, смысл которой был в том, что его теории являются академическими и утопическими, которые не оказывают большого влияния на политическую жизнь (Fay 1987: 33). Феминизм На ключевые вопросы феминизм дает отрицательные ответы, которые частично совпадают с ответами герменевтики, интерпретивизма и критической теории. Хотя феминисты и не желают отказываться от целей науки, которые заключаются в том, чтобы «описать, объяснить и понять закономерности, лежащие в основе причинно-следственных связей и значений и смыслов естественного и социального мира» (Harding 1986: 10), они критически относились к пониманию естественного и социального мира, а также к методам, доминирующим в естественных и социальных науках. Основа феминистской критики заключается в том, что все науки базируются на маскулинном способе восприятия мира и являются андроцентричными. В них не учитывается или искажается опыт женщин (Oakley 1974; Smart 1976; Stanley and Wise 1983). Феминисты аргументировали свою точку зрения следующим образом: - 48 - То, что считается знанием, должно быть основано на опыте. Опыт человека различается в зависимости от видов деятельности и социальных отношений, в которых оказывается вовлеченным человек. Женский опыт систематически отличается от мужского опыта, на котором, как утверждается, основывается знание. Следовательно опыт, на котором основываются превалирующие притязания на социальное и естественное знание, является, прежде всего, только частичным человеческим опытом, понимаемым лишь частично, а именно: маскулинным опытом как его понимают мужчины. Однако, когда опыт предположительно является гендерно-нейтральным – то есть, когда мужской опыт считается человеческим опытом, - появляющиеся в результате этого теории, концепции, методологии, исследовательские цели и притязания на знание искажают социальную жизнь человека и его мышление. (Harding and Hinitikka 1983b: x) Феминистская критика андроцентричной науки охватывает подходы от либерального до радикального (Keller 1987; Harding 1986). На либеральном краю спектра обвинения направлены на несправедливую практику привлечения к профессиональной научной деятельности, которая привела к тому, что большинство ученых являются мужчинами: ученые привлекали и удерживали больше мужчин, чем женщин; мужчины же занимают доминирующее положение в смысле руководства и власти в научных организациях. Это политическая критика, которая не подвергает сомнению традиционные научные концепции. Следующий вид критики, несколько более радикальный, направлен на предубеждение при выборе и определении исследовательских проблем - мужские определения проблем и мужские способы объяснения, как утверждается, доминируют в ценностно-нейтральных и объективных науках. Особенно это проявляется в медицинских науках, где, как утверждается, биологические технологии использовались для обслуживания сексистских (а также расистских, гомофобных и классовых) социальных проектов. В рамках третьего критического направления утверждается, что при планировании и проведении экспериментов присутствует предвзятость. В качестве примера приводятся опыты, в которых для изучения крыс, всегда отбираются крысы-самцы.11 Утверждается также, что интерпретации наблюдений и экспериментов могут также быть предвзятыми, особенно в социальных науках. Четвертое критическое направление связано с целым рядом строго дуалистичных понятий (таких, как объективное/субъективное, разум/чувство, мысль/тело, факт/ценность, публичное/частное, индивидуальное/коллективное, я/другие), которые были зафиксированы и применялись для проведения различий между «фундаментальными» маскулинными и феминными свойствами. И, наконец, наиболее радикальное направление в феминизме подвергает сомнению предположения об объективности и рациональности, которые лежат в основе науки. Феминисты уже более тридцати лет высказывают сомнения в верности идеи о нейтральности в науке, приводя в качестве примера сферы психиатрии и психического здоровья, рождения детей, контрацепции и абортов. В числе прочего, феминисты обеспокоены тем, что у женщин нет доступа к научным достижениям, тем, что в исследованиях женским проблемам не уделяется должного внимания, и тем, что наука внесла свой вклад в подавление женщин. Утверждается, что медицинское знание служит интересам мужчин и оправдывает неравенство между полами. Показав идеологическую сущность медицины, которая неверно интерпретирует реальное положение вещей, связанных со здоровьем и болезнями женщин и служит своим профессиональным интересам, феминисты стремятся вернуть женщинам право контролировать свое тело (Dugdale 1990). 11 Более детальную критику андроцентризма в психологии см. Sherif (1987). - 49 - Многие теоретики феминизма утверждают, что у женщин другое понимание базовых компонентов реальности, другие предположения о своем собственном отношении к окружающему миру, другое понимание важности и логичности других людей, более открытый доступ к своим собственным эмоциям и чувствам, и другие способы оценки моральной ответственности, исходящие из условий человеческих взаимоотношений, а не из абстрактных прав изолированных индивидов. (Fee 1986: 47) Феминистами было предложено считать, что для возникновения феминисткой науки необходимы следующие предварительные условия: в которых субъект знания (познающий) не отделяется от естественного объекта этого знания никакими жесткими границами; в которых разделение «субъектобъект» не используется для оправдания господства на природой; где сама природа понимается как нечто активное, а не пассивное, как динамический комплекс, требующий полного соучастия и понимания со стороны человека, вместо мертвых механизмов, нуждающихся лишь в манипуляции и контроле. В таких феминистских воображаемых моделях науки, ученые не воспринимаются как безликие научные авторитеты, стоящие в стороне от природы и выше природы и проблем человека, а просто как люди, чьи мысли и чувства, логические способности и интуиция – все является важным и существенным и используется в процессе научных открытий. Такие ученые стали бы активно искать способы устранения в настоящее время принятых различий между знанием и способами его применения, между мыслями и чувствами, между субъективностью и объективностью, между экспертами и неэкспертами, и стали бы пытаться использовать знание в качестве средства освобождения, а не подавления. (Fee 1986: 47) Проблема влияния на женщин многих дуалистических понятий, которые являются доминирующими в западной научной мысли и которые проникли в повседневную жизнь, часто встречается в работах феминистских авторов (кроме Harding 1986, см., например, Glennon 1979, 1983; Fee 1981, 1986; Harstock 1983; Salleh 1984; and Rose 1986). Гленнон считала изучение этой проблемы центральной для понимания подавления женщин и рассматривала дуализм масулинного – феминного лишь как один из примеров. Средства массовой информации описывают женщин эмоциональными, страстными и обладающими интуицией, но при этом нелогичными и непостоянными, а мужчин – рациональными, продуктивными и обладающими аналитическими способностями, но при этом нечувствительными и беспристрастными. Роль матери заключается в том, чтобы обеспечить экспрессивные отношения со своими детьми, а отцам остается роль обеспечения инструментальных отношений. Опасность такой ситуации, по мнению Гленнон, заключается в том, что признавая эти признаки современной жизни законоподобными, мы исключаем из нашего сознания возможные альтернативы. Гленнон выделила четыре идеальных типа феминизма: инструментализм, в соответствии с которым считается, что люди проявляют свои истинные качества, когда они рациональны, продуктивны и индивидуалистичны, и что сфера экспрессивного и частного должна быть исключена; экспрессивизм, противоположный инструментализму, в рамках которого эмоциональному, экспрессивному, спонтанному и групповому определяется скорее более высокий, чем низкий, статус; поляризм, в рамках которого утверждается о существенных различиях между мужчинами и женщинами и указывается на то, что каждый человек должен найти свою истинную гендерную сущность вместо того, чтобы примерять на себя то, что - 50 - считается феминным или маскулинным в сексистском обществе; и синтетизм, в рамках которого предполагается, что у всех людей сочетаются маскулинные и феминные качества. Сторонники синтетизма считают, что идеальный человек – это диалектический синтез разума и эмоций и что любое разделение личности на разные роли дегуманизирует ее. Синтетизм отстаивает идею полной реорганизации общества для искоренения такого способа разделения труда, каким мы его знаем, требуя изменений как со стороны мужчин, так и со стороны женщин, когда каждый человек должен интегрироваться в рамках той ориентации, которая считалась «заповедной территорией» «противоположного» пола. (Glennon 1983: 263 – 4). Миллман и Кантер (Millman and Kanter 1975) являются представителями раннего направления феминистской критики социальных наук (которая была пересмотрена Сарой Хардинг в 1986 году), в которой указывалось на сомнительные утверждения, которые направляли развитие социальных исследований. 1 2 3 4 5 6 В социологических исследованиях многим важным аспектам не было уделено должного внимания. Например, наряду с тем, что веберовской модели мотивации «средства-цели» придавалось серьезное значение, роль эмоций в социальной жизни была почти совершенно проигнорирована. Социология концентрировалась на видимых, драматичных, публичных и официальных сторонах социальной жизни, которые практически привели к исключению скрытых, менее драматичных, частных и неформальных сторон жизни. Это приводит к тому, что те способы, с помощью которых женщины приобрели неформальную власть, остаются незамеченными, а скрывает неформальные системы спонсорства или патронажа, которые помогают мужчинам в профессиональной деятельности. Существует тенденция признавать существование «единого общества» и игнорировать возможность того, что мужчины и женщины могут «жить» в разных социальных мирах, несмотря на то, что они живут в одной и той же местности в физическом смысле слова (Bernand 1973). У женщин другой и более широкий взгляд на то, из каких компонентов состоит социальное взаимодействие, а то, что мужчины называют природой, для женщин является частью культуры. В различных областях исследований гендер не учитывается и анализируется как возможная объясняющая переменная. Социальные науки часто объясняют статус-кво, вместо того, чтобы изучать альтернативы для появления более справедливого и гуманного общества. Использование определенных методов, особенно количественных, может помешать обнаружению информации, которая может оказаться решающей для понимания изучаемого явления. Предпочтение рассматривать и учитывать переменные, что свойственно для количественных методов, а не людей, что свойственно для качественных методов, можно связать с маскулинным стремлением к манипуляции и контролю и неспособности относиться к разным типам людей с эмпатией, особенно в отношении неструктурированных и неопределенных естественных ситуаций. Признание андроцентричных свойств науки привело феминистов к поиску соответствующей эпистемологии как для естественных, так и для социальных наук. Хардинг (Harding 1987c: 182-4) выделила два основных ответа на эту проблему – феминистский эмпиризм и феминистский позиционизм. В рамках феминистского эмпиризма оспаривались три связанных между собой аспекта традиционного эмпиризма (инкорпорированного в позитивизм и критический рационализм). - 51 - Во-первых, он подвергает сомнению предположение о том, что социальная идентичность наблюдателя нерелевантна по отношению к «ценности» результатов исследования, утверждая, что андроцентризм в науке является как явным, так и вредным… Он утверждает, что женщины как социальная группа в большей степени, чем мужчины как социальная группа, склонны выбирать проблемы исследований, которые не искажают социальный опыт человека. Вовторых, феминистский эмпиризм подвергает сомнению способность научных методологических и социологических норм устранить андроцентричные предубеждения: сами нормы представляются тенденциозными поскольку они до сих пор оказались не в состоянии обнаружить присутствие андроцентризма. Втретьих, он подвергает сомнению убеждение в том, что науку необходимо защищать от политики. Он утверждает, что некоторые виды политической деятельности – политическая деятельность, связанная с движениями за освободительные социальные изменения – могут повысить степень объективности науки. (Harding 1986: 162) Феминистский эмпиризм утверждает, что недостатки существующих господствующих форм науки – маскулинная предубежденность при формулировке проблем, концепций, теорий, методов исследований и интерпретации их результатов – могут быть преодолены с помощью строгого следования правилам (этого [феминистского] вида) научного метода – это «плохая наука» несет ответственность за такую предвзятость и тенденциозность научных исследований. К сожалению, несмотря на то, что феминистский эмпиризм критикует положения традиционной науки, он представляется внутренне непоследовательным. Феминизм – это политическое движение, очевидно, что феминистские исследователи стремятся создать определенный тип общества. Предполагается, однако, что наука должна быть ценностнонейтральной и беспристрастной – научные нормы предназначены для того, чтобы исключить или, по крайней мере, контролировать цели, интересы и ценности исследователей. Сам факт, что в рамках феминистского эмпиризма утверждается, что женщины (или феминисты, как мужчины, так и женщины) как группа достигают более объективных результатов при проведении исследований по сравнению с мужчинами (или не-феминистами) как группой, приводит к тому, что основное утверждение феминистов о том, что решением проблем является приверженность научным правилам, оказывается недостаточно убедительным. В конечном счете, проблема этого подхода в том, что он вынужден иметь дело с внутренними недостатками этих исторически сложившихся доминирующих видов естественных наук и «ортодоксального консенсуса» в социальных науках. Феминистский позиционизм предлагает другой взгляд на то, как с помощью политизированных исследований можно получить более предпочтительные результаты исследований. Он создает особую феминистскую науку на основе социального опыта женщин и наделяет женщин, или феминистов, привилегированной позицией в отношении их способности понимания социального мира. Его сторонники также утверждают, что ему удалось преодолеть дуалистические качества западной научной мысли. Феминистский позиционизм базируется, главным образом, на идеях Гегеля, Маркса и Фрейда и фокусирует свое внимание на влиянии опыта женщин при разделении труда, включая производство и воспроизводство, а также на разном опыте мальчиков и девочек в их отношениях с матерями при половом разделении труда в процессе воспитания детей (Smith 1974, 1979; Flax 1983; - 52 - Harstock 1983; Rose 1983).12 «Мужчины и женщины… вырастают с разными типами личности, формирующимся под влиянием различных ограничивающих условий, по-разному конструируемым и воспринимаемым внутренним и внешнем мирами, а также с постоянным беспокойством о проблемах взаимоотношений» (Harstock 1983: 295). Утверждается, что «господствующее положение мужчин в социальной жизни приводит к предвзятому и извращенному пониманию, в то время как подчиненное положение женщин обеспечивает возможность более полного и менее извращенного понимания» (Harding 1986: 26). Также как Маркс, который утверждал о том, что у пролетариата есть потенциальное превосходство в способности познания мира, вытекающее из их подчиненного положения, феминисты заявляют о существовании феминистской позиции в мире, которая является лучшей основой для наших интерпретаций и объяснений природы и общества» (Harding 1986: 26). Такие позиционисты, как Роуз (Rose) и Келлер (Keller), утверждают, что андроцентричнсть в науке не является чем-то неизбежным – вместо того, чтобы отрицать науку полностью или пытаться выполнить невыполнимую задачу нейтрализации науки, женщины могут создать науку заново. Согласно Роуз, именно разделение труда является причиной искажения науки – отчуждающее влияние разделения между умственным и физическим трудом при производстве вещей привело к стремлению объединить физический и интеллектуальны труд. Сейчас необходимо признать, что труд по уходу и оказанию заботы о других является насущно необходимым для воспитания людей. «Включение труда по уходу за другими, а также знания, которое появляется в результате участия в таком труде, в научный анализ становится критически важным для выполнения этой программы преобразования как на уровне науки, так и на уровне общества» (Rose 1983: 90). Келлер (1978, 1987) предложила считать, что заинтересованность в рациональности, объективности и технических навыках, характерная для господствующего взгляда на науку, является следствием травмы (прекарности), которую испытывают мальчики в процессе развития своей идентичности по мере того, как они отделяют себя от своих матерей. Она рассматривала маскулинные качества как потенциально патологические. Следовательно, необходимо по-новому концептуализировать объективность как диалектический процесс, который разрушает дуализм субъективности-объективности; также необходимо приложение метода критического размышления к научной деятельности. Келлер определяет объективность как «поиск максимально аутентичного и, следовательно, максимально надежного, понимания об окружающем мире» (1985: 116). Она различает два типа объективности – «динамический» и «статический». Целью динамической объективности является форма знания, которая придает окружающему нас миру независимую целостность и неприкосновенность, но при этом продолжает осознавать нашу способность к взаимодействию с этим миром и фактически зависит от нее. В этом смысле динамическая объективность похожа не эмпатию, форму знания о других людях, которое откровенно зависит от общности чувств и опыта для того, чтобы обогатить понимание людей друг о друге, которое имеет право на существование. В отличие от динамической объективности, статической объективностью я называю стремление к приобретению знания, которое начинается с отделения субъекта от объекта, а не с освобождения одного от другого. Похоже, что как статическая, так и динамическая объективность, имеют одну и ту же цель, но окончательный результат определяют стартовые допущения, возникающие в отношении Работы этих четырех исследователей, которые внесли вклад в развитие феминистского позиционизма, описан в работе Хардинг (Harding 1986). 12 - 53 - сущности этого стремления… Динамическая объективность, следовательно, - это стремление к знанию, которое использует субъективный опыт… в интересах более эффективной объективности. (Keller 1985: 117) Саллех смогла понять суть этих разных подходов к объективности. Предполагается, что эмфатическая, циклическая, рефлексивная логика должна быть освобождена от жестких категорических различий между познанием субъекта в процессе, объекта, и его репрезентацией. Искусственно созданные дуалистические категории маскулинизма и феминизма, истории и науки, знаков и обозначаемого должны быть заменены взаимообменом (метаболизмом) субъекта и предмета знания… Поскольку предлагаемое новое «определение» [объективности] [включает]… общность с объектом, а не проникновение в него с помощью использования другого действия инструментальных причин. (Salleh 1984: 33) Несмотря на то, что феминистский позиционизм смог избежать проблем феминистского эмпиризма, у него есть свои недостатки. Согласно Дагдэйл (Dugdale 1990) он не обращает внимания на дуализм, который структурирует различия между полами и современные научные практики. Роуз (Rose 1986) признает эту проблему, но предлагает считать, что противоречия внутри этого дуализма могут обеспечить творческую основу для борьбы. Однако Хардинг утверждает, что создать отдельный феминистский метод невозможно, поскольку социальный опыт женщин пересекается с классовым, расовым и культурным опытом. Единая позиция может быть достигнута только в результате нежелательного господства одной группы, обладающей лишь одним набором опыта разных видов. Следовательно, поскольку выйти за рамки класса, расы и культуры невозможно, должно существовать множество различных феминизмов. Однако существует «феминистский взгляд на науку, который указывает на способы, с помощью которых основывающиеся на половой принадлежности отношения господства были заложены в виде программы в производство, область и структуру естественного знания, искажая содержание, смысл и способы применения этого знания» (Fee 1986: 54). Возможно, как предлагает считать Fee, появление истинно феминистской науки возможно только тогда, когда общество будет полностью трансформировано в соответствии с феминистским проектом. Как и в случае с другими подходами к социальным исследованиям, эти два феминистских подхода к науке – феминистский эмпиризм и феминистский позиционизм, скорее всего обращаются к разным аудиториям. Феминисты, которые глубоко преданы традиционным взглядам на науку, скорее всего, являются сторонниками феминистского эмпиризма, а те, кто либо разделяют взгляды одного из направлений марксизма, либо признают современные направления философии науки, скорее всего являются приверженцами феминистского позиционизма. Согласно Хардинг, противоречия между этими двумя позициями и внутри них говорят о том, что они являются переходными эпистемологиями в переходных культурах, и в этом может заключаться их преимущество. Возможно, науки и эпистемологии должны всегда находиться в противоречии друг с другом: если основания для признания притязаний на знание точно соответствуют уже сложившимся утверждениям, тогда нам следует задуматься о том, какие виды знания подавляются и превращаются в андерграунд. В конце концов, ученые-феминисты возражают только против такой гегемонной науки/эпистемологии. (Harding 1987c: 187). - 54 - Не предлагая разработки отдельного феминистского метода для социальных наук, Хардинг (Harding 1987b: 7-9) утверждает, что наиболее качественный феминистский анализ имеет три отличительные черты. Во-первых, для того, чтобы оспорить тот факт, что социальные науки традиционно занимались вопросами, которые рассматриваются в качестве исследовательских проблем в рамках социального опыта, характерного для мужчин, исследователи-феминисты настаивают на том, что их исследования должны базироваться на женском опыте как источнике исследовательских проблем, гипотез и доказательств. Вовторых, поскольку традиционные социальные исследования проводились для мужчин, феминистские исследования должны проводиться для женщин для того, чтобы заниматься изучением тех вопросов, которые женщины считают заслуживающими внимания на основе своего опыта. В-третьих, признавая, что культурные корни исследователя являются влияют на доказательство, которое определяет результат исследования, исследователи должны стараться рассматривать проблему с тех же критических позиций, что и исследуемые. Это качество добросовестного феминистского исследователя помогает избежать «объективистской» установки, которая является попыткой представить исследователя в качестве невидимого, независимого авторитета. «Введение этого «субъективного» элемента в анализ на самом деле повышает степень объективности исследования и сокращает степень «объективизма», за которым такого рода факты скрываются от общественности» (Harding 1987b: 9). Вопрос о связи между естественными и социальными науками был рассмотрен с особых позиций в работе Хардинг. Традиционная практика, в соответствии с которой физика рассматривается в качестве парадигмы науки, является неприемлемой для феминизма из-за ее андроцентричности. Хардинг предлагает считать, что «моделью для всех наук должны быть критические и саморефлексивные социальные науки» (1986: 44). Физика должна рассматриваться как особый случай, поскольку ее предмет является значительно менее сложным, чем предмет биологии и социальных наук – ее концепции, гипотезы и теории - все они подразумевают интерпретацию; она становится все более и более атипичной в смысле ее способности исключать преднамеренное и заученное поведение по отношение к своему предмету; и она не способна рассматривать «иррациональное» поведение и убеждения, что является обязательным качеством социальных наук. Хардинг стремится сделать социальные науки «царицей всех наук», используя феминизм в качестве парадигмы. Разумеется, что перевернув обыденный взгляд на связь между науками с ног на голову, ей удалось аргументировать свое понимание с позиции силы, вместо того, чтобы защищать «менее зрелую» форму науки. Дороти Смит, очень влиятельный социолог-феминист, предложила свою критику «ортодоксального консенсуса» в американской социологии, в котором доминируют мужчины. Кроме обширных заимствований их Шюца, в ее работах активно использовались и были адапитированы основанные на марксизме теории классового конфликта. В результате появилась социология, похожая на критическую теорию Хабермаса, которую Хардинг классифицировала как феминистский позиционизм. Смит возражает против социологии, которая использует концептуальные процедуры, модели и методы, которые ради объективности отвергают повседневный опыт, который может использоваться в качестве источника достоверной информации. Природа самого социального мира, то, как он познается, а также отношение между социальным миром и исследователем, сомнению не подвергаются. Состояние и требования дисциплины, с которым столкнулась Смит во время учебы в Калифорнии, было воспринято женщинамисоциологами, как противоречащее их жизненному опыту. Считалось, что идеология правящего класса подавляет и контролирует общественное сознание как общества в целом, так и социологии в частности. У женщин, как членов общества, так и ученых, не было - 55 - альтернативного способа понимания своего собственного опыта. Веберовская модель рационального социального действия, в соответствии с которой считается, что выбор означает выбор средств для достижения определенной цели, для большинства женщин представляется незнакомой и непонятной. Опыт женщин скорее «указывает на непрочную, эпизодическую структуру, которая отражает внешний по отношению к женщинам способ организации и определения их жизни» (Smith 1979: 152). На основе своего анализа социологической дисциплины Смит утверждает, что обладание объективным знанием, независимым от социального положения исследователя, невозможно. Социально конструируемый мир должен познаваться изнутри, так как выйти за его рамки невозможно. Смит не стремилась с помощью этого аргумента доказать, что предъявляемое к социологам требование об изучении своего внутреннего опыта, или любой другой подход, в рамках которого осуществляется изучение собственной личности, является единственным предметом и объектом исследования. Скорее, происходит изучение общества изнутри социологом, уделяющим внимание своему непосредственному жизненному опыту и восприятию социального мира с использованием своего неявного знания. Однако она «стремится не к повторению и воспроизводству того, что она уже (неявно) знает, а к изучению с помощью этого знания того, что выходит за его рамки и оказывает на него глубокое влияние» (Smith 1974: 11-12). Также необходимо признать, что у разных людей разный опыт и что они могут жить в разных социальных мирах – исследователь отделен от того мира, каким он воспринимается теми, кто является объектом исследования. Не так давно я ехала в поезде в Онтарио и обратила внимание на семью индейцев – женщину, мужчину и троих детей, которые стояли на берегу реки и наблюдали за проходившим мимо поездом. Для меня в тот момент существовал поезд и пятеро людей, которые находились по ту строну стекла. Сначала мне казалось, что я увидела эту ситуацию такой, какой она была, но это видение было описанием, основанным на том, где я находилась, и на моей интерпретации. Я назвала их семьей; я сказала, что они наблюдали за поездом. Мое понимание уже определило их понимание. Для них же все могло выглядеть совершенно подругому. Мое описание обладает преимуществом в отношении описания того, что действительно произошло, так как их позиция не была услышана в том контексте, в котором я могла высказать свою. Если мы начнем с описания мира таким, каким мы действительно его воспринимаем, тогда у нас, по крайней мере, появится возможность определить, где мы находимся и какую позицию занимаем, а также то, что та информация, которая нам известна о других, зависит от этой позиции с учетом позиций других людей. В мире должны существовать и существуют различные восприятия мира и различные основы для его восприятия. Мы не должны их игнорировать, используя свое привилегированное положение для создания определенной социологической модели, которую мы затем применяем к концептуальной основе, из которой выбираются элементы, совпадающие с нашей моделью. Наши концептуальные процедуры должны быть составлены таким образом, чтобы предоставить нам возможность эксплицировать и анализировать свойства воспринимаемого по-другому мира, а не для того, чтобы управлять ими. Реальность других, их опыт должны рассматриваться как безусловная величина. (Smith 1974: 12) Утверждая, что социальные исследования должны начинаться с повседневного опыта, Смит не настаивала на том, «что социология может обойтись без знания о том, что она из себя представляет, и что мы можем подойти к своей работе с позиций наивного сознания. На самом деле, я считаю, что социология намного сложнее, чем кажется» (Smith 1979: 174). Она стремилась оспорить господствующее мнение о том, что обыденный мир является - 56 - бесформенным и неорганизованным, а также что необходимо выбирать концептуальные рамки и организовывать и планировать наблюдения. Смит признавала, что исследователь должен выходить за рамки своего собственного опыта, а также за рамки опыта тех, кто является объектом исследования, так как существует более широкий контекст, в рамках которого этот опыт осуществляется. Как только она поймет то, как организован ее мир с точки зрения повседневной жизни, а также то, как сформировано ее отношение с этим миром конкретными условиями (даже в таком простом вопросе, как то, что она находится в поезде и поезд едет, а те люди, которые стоят на берегу – нет), социолог увидит, что она не может понять природу непосредственно воспринимаемого ею мира, оставаясь в рамках привычных знаний и предположений. Для того, чтобы объяснить этот момент в поезде, а также отношение между двумя (или) более вариантами восприятия и двумя позициями, на основе которого эти восприятия осуществляются, необходимо использование социально-экономического порядка «в качестве фона» этого момента. Такое сближение, которое позволяет осуществлять наблюдение, а также способы, с помощью которых я могу его использовать в данной ситуации, - эти качества определяются где-то за пределами данного отношения как такового. (Smith 1974: 12) Смит признавала, что анализ этих восприятий и повседневное знание не раскрывает, какое социальное устройство является основой социального мира. Сколько бы непосредственных наблюдений мы ни проводили, сколько бы раз ни пытались проанализировать повседневное знание, мы не можем преодолеть свое незнание существенных обстоятельств того, как организован мир. Наше непосредственное восприятие мира представляет его (если мы этого хотим) как проблему, но оно не дает никаких ответов (Smith 1974: 13). Роль социолога заключается в том, чтобы объяснить членам общества суть социальной организации, которая скрывается за воспринимаемым ими миром. Здесь Смит намеренно инкорпорирует элементы реализма, а также интерпретивизма, марксизма и критической теории. «Структуры, которые лежат в основе и определяют появление свойств ежедневно воспринимаемого нами мира представляют собой социальные структуры и вовлекают нас в новые отношения с другими» (1974: 13). Lengermann и Niebrugge-Brantley (1988: 432) подытожили позицию, одним из примеров которой являются взгляды Смит. Люди понимают и действуют по отношению к реальности с выгодных для них позиций в соответствии со своими модельными ситуациями. Так как это условие распространяется даже на социологов, уверенность в истинности становится сомнительным и труднодостижимым условием. Эта уверенность достигается только в том случае, если социологи: (1) осуществляют поиск фактов в точках пересечения между пониманием мира групп, занимающих разные и часто противоположные позиции; (2) фокусируют свое внимание не только на этих различных объяснениях, но и на том, на основе каких выгодных позиций они возникают; (3) остаются восприимчивыми к ситуациональности своих собственных профессиональных попыток познания мира; (4) остаются восприимчивыми к различиям в восприятии, которые могут быть у людей относительно условий их структурных позиций; (5) сдержанно относятся к своей - 57 - «уверенности» в истинности и признают ее процессуальную основу, ее ненадежность и восприимчивость всех своих концепций; и (6) всегда помнят о способах, с помощью которых в условиях структурных неравенств принадлежащим разным группам объяснениям социальной реальности придается определенный вес. Обзор подходов: онтология и эпистемология Критическая теория Онтология критической теории Хабермаса во многом совпадает с онтологией интерпретивизма. Как естественная, так и социальная реальности рассматриваются как социально конструируемые, хотя эти реальности считаются принципиально разными. Когнитивные интересы – стратегии интерпретации жизненного опыта – определяют объекты реальности. Мир не является совокупностью фактов, которые существуют независимо от исследователя – теоретические утверждения не описывают реальность – они зависят от предположений, встроенных в теоретические конструкции и обыденное сознание. Считается, что проведение объективных наблюдений невозможно ни в естественных, ни в социальных науках из-за предположений и посылок, которые могут быть у наблюдателя. Следовательно, когнитивные интересы также определяют процедуры, используемые для обнаружения и обоснования знания – три типа интересов ведут к появлению трех типов знания. Эмпирико-аналитические науки базируются на техническом интересе прогнозирования и контроля – прикладные знания; в то время как историкогерменевтические науки базируются на практическом интересе взаимопонимания в повседневном дискурсе – знания о социальном существовании человека. Третий тип знаний, который выводится из критической теории, базируется на эмансипационном интересе – независимости человека, преодолевшего подавление. В эмпирико-аналитических науках процесс является «монологическим», в котором исследователь выступает в роли стороннего наблюдателя, в то время как в историко-герменевтических науках процесс является «диалогическим», в котором исследователь оказывается вынужден включаться в общую систему культурных значений и смыслов. Критическая теория включает все три формы используемого знания, которое зависит от интересов исследователя: объяснение причинно-следственных связей, интерпретивное понимание или освобождение человека. Стремление к достижению последней формы знания требует применения одной или двух других форм знаний. Причинно-следственные законы рассматриваются не как универсальные истины, а как выполняющие практическую функцию основы для действия. Истина основывается не на данных, а на консенсусе, достижение которого возможно в идеальной речевой ситуации. Хабермас разделяет процессы исследования (Forschungsprozesses) на три категории: эмпирико-аналитические науки, в том числе естественные науки и социальные науки при условии, что их целью является получение номинологического знания; историко-герменевтические науки, в том числе гуманистику (Geisteswissenschaften), а также исторические и социальные науки при условии, что их целью является интерпретивное понимание значимых структур; и критически ориентированные науки, в том числе психоанализ и критика идеологии (критическая социологическая теория), а также философия, понимаемая как рефлексивная и критическая дисциплина. Для каждой категории исследований он определяет связь с определенным когнитивным интересом… Кроме этого, существуют базовые элементы теории когнитивных интересов Хабермаса: отрицание «объективистской иллюзии», согласно которой мир - 58 - понимается как совокупность фактов, существующих независимо от исследователя, задача которого заключается в том, чтобы описать их такими, какими они являются; тематизация сфер действия, в рамках которых размещаются различные типы теоретических утверждений; разделение исследовательских процессов на три категории, различающиеся по своим когнитивным интересам; и связь этих стратегий с конкретными когнитивными интересами, которые имеют свою основу в естественной истории человека. (McCarthy 1984: 58, 59) Феминизм Онтологическая позиция феминизма заключается в том, что как естественные, так и социальные миры являются социальными конструктами, а также что эти миры конструируются по-разному людьми с разным жизненным опытом в зависимости от их социологического положения (напр., мужчины и женщины). Следовательно, возможно появление множественных реальностей. Феминисты утверждают, что необходимо возражать такому положению вещей, когда эти миры являются конструктами господствующих форм науки, появившимися в соответствии с мужской точки зрения, фокусируя внимание на женских конструктах мира. Эти конструкты могут отличаться от мужских конструктов, так как женщины склонны рассматривать природу как нечто активное, а не пассивное, у них другие взгляды на социальные отношения, они находятся в более близком контакте со своими чувствами, и у них другие взгляды на мораль и ответственность. В соответствии с феминистской эпистемологией мужской опыт уступает место женскому опыту в качестве основы знания. Утверждается, что женщины занимают привилегированную эпистемологическую позицию в отношении своей способности понимать социальный мир, благодаря опыту работы по уходу и оказанию заботы о других. Традиционные дуалистические категории, такие, например, как объективное-субъективное, разум-чувства, факт-ценность, эксперт-неэксперт, а также отделение познающего от познаваемого отвергаются как часть андроцентричной эпистемологии. Исследователь должен находиться в той же плоскости, что и предмет исследования. Поощряется интеграция мыслей и чувств, логических способностей и интуиции, рационального и эмоционального. Отдается предпочтение изучению естественных условий, а не переменных, с использованием качественных, а не количественных методов. Традиционные взгляды на объективность и рациональность отвергаются и уступают место таким представлениям об объективности, которые опираются на общность чувств и опыта, на процесс диалога, осуществляемого в определенном политическом контексте. Считается в описаниях и объяснениях присутствует не только теоретическая, но и серьезная повествовательная составляющая. Однако, поскольку любое знание существует в определенном историческом контексте, одни изложения лучше, чем другие. Знание основано на общем видении, особенно, видении будущего. Феминизм настроен на перемены, на создание лучшего мира для женщин и, следовательно, для мужчин. Феминистская теория – это такое направление новых социальных наук о женщинах, в котором имплицитно или формально представлена обобщенная, обширная система взглядов о базовых качествах социальной жизни и человеческом опыте, воспринимаемых и понимаемых с точки зрения женщин. Во-первых, ее главный «объект» исследования, точка отсчета всех ее исследований – это положение (или положения) и опыт женщин в обществе. Вовторых, она рассматривает женщин как главных «субъектов» в процессе исследования, то есть старается понять мир с особой точки зрения (или точек зрения) женщин в социальном мире. В-третьих, феминистская теория выступает с - 59 - критикой и занимает активную позицию от лица женщин, стремясь создать лучший мир для женщин и, следовательно, как они утверждают, для человечества. (Lengermann and Niebrugge-Brantley 1988: 400). Критика подходов Критическая теория В данной работе невозможно и нет необходимости предоставлять всестороннюю критику критической теории, поэтому мы ограничимся только некоторыми характерными методологическими проблемами в работе Хабермаса.13 Сторонники критической теории указали на основные недостатки традиционных подходов к социальным исследованиям, но целый ряд эпистемологических вопросов, которые они стремились решить, остался неразрешенным (Held 1980: 399). Некоторые критики обвиняли Хабермаса в том, что он использовал ошибочное и вводящее в заблуждение разделение между естественными и социальными науками, базируясь на различиях между объяснением причинно-следственных связей и интерпретаций. Как было отмечено ранее, заинтересованность в прогнозировании и контроле характерна не только для естественных наук – она имеет отношение и к позитивизму и критическому рационализму в социальных науках. Однако, используя свое понимание эмпирико-аналитических наук, в которые входят некоторые социальные науки, Хабермас не смог дать ответ на многие широко признанные ошибки позитивизма (Keat and Urry 1975: 227; Giddens 1976a:68, 1977b: 148-51; Stockman 1983: 105). Несмотря на то, что Keat и Urry считали, что Хабермас был прав, когда он проводил различия между разными формами знания, используемого в эмпирико-аналитических и историко-герменевтических науках, между объяснением причинно-следственных связей и интерпретивным пониманием, они считали, что существует опасность того, что в критической теории может произойти раскол в соответствии с этими двумя подходами, между исследованиями, которые не подразумевают изучение интерпретаций социальных акторов, и исследованиями, которые концентрируются на интерпретивном понимании. В контексте своей поддержки реализма они утверждали, что должны сочетаться оба традиционных подхода к исследованиям (Keat and Urry 1975: 227). Гидденс занимал противоположную позицию и считал, что хабермасовское разделение дисциплин на эмпирико-аналитические и историко-герменевтические является неубедительным. Во-первых, герменевтические проблемы не ограничиваются гуманитарными исследованиями – заинтересованность в поддающемся интерпретации понимании имеет большее отношение к естественным наукам, чем это допускал Хабермас. Как указывали, каждый по-своему, Кун (1970a) и Гадамер (1989), когда говорили о «парадигмах» и «традициях», «любое знание, будь то естественнонаучное, литературное или художественное, приобретается в рамках и с помощью категорий, обладающих глубоко укоренившимися значениями и смыслами для естественно-языковых сообществ» (Giddens 1977b: 150). Во-вторых, заинтересованность в прогнозировании и контроле, которую Хабермас связывал с эмпирико-аналитическими науками, логически не связан с проблемой объяснения причинно-следственных связей. В контексте позитивистского направления в немецкой социологии (Adorno et al. 1976), Альберт (Albert, 1976a,b) предложил критику критической теории Хабермаса с точки зрения критического рационализма. 13 - 60 - Как раз наоборот, они являются чрезвычайно важными для самой интеракции, а также для создания такого вида знания,… с помощью которого достигается возможность понимания других. В этом смысле, «прогнозируемость» интеракции, а также контроль, осуществляемый за ее ходом, является условным успехом участников интеракции. (Giddens 1977b: 151). Следуя примерно такой же логике, Бернштейн (Bernstein 1976) предлагает считать, что попытка Хабермаса провести категорическое различие между различными формами знаний и исследований была неудачной. Несмотря на то, что сложно отрицать, что технические когнитивные интересы играли важную роль в формировании истории и эмпирикоаналитических наук, а также то, что технические интересы стали господствующей формой знания, это не означает, что эмпирико-аналитические науки управляются техническими интересами, которые определяют форму их знания. Пост-эмпиристская философия и история науки подвергает серьезному сомнению категорические различия, которые отделяют даже точные науки от тех наука, которые Хабермас называет историко-герменевтическими дисциплинами. Один из уроков, который необходимо извлечь из таких исследований, заключается в том, что даже самые характерные для дискуссий, происходящих в рамках историко-герменевтических дисциплин, идеи имеют свои аналоги в спорах между исследователями в естественных науках. Одной ссылки на технический интерес недостаточно для того, чтобы охарактеризовать эмпирико-аналитические науки, поскольку в самой своей основе они требуют применения интерпретивных принципов и рационального решения несовпадающих интерпретаций. (Bernstein 1976: 221). Бернштейн также утверждал, что между дисциплинами, управляемыми техническим и практическим интересом, и дисциплинами, управляемыми эмансипационным интересом, существует качественное различие. В отношении первых двух категорий науки Хабермас определил формальные условия, которые необходимы для создания определенного типа знания, «объектов» их изучения, применяемых ими методов и критериев, используемых для оценки конкурирующих интерпретаций. Но дисциплины, которые управляются эмансипационным интересом, представляются другими – определить формальные процедуры для осуществления этой деятельности невозможно. Несмотря на то, что Хабермас апеллировал к разуму как способу саморефлексии, критика – это нормативный вид деятельности (Bernstein 1976: 209). Проблема, с которой столкнулись все представители критической теории, заключалась в том, как занять независимую критическую позицию, оставаясь при этом в рамках конкретных культурных или исторических условий (Held 1980: 398-9). Возможно ли найти решение этой проблемы? Хабермас попытался решить ее в категориях теории истины на основе консенсуса. Основной недостаток этой теории заключается в том, что ее собственное обоснование основывается на одном и том же аргументе, что приводит к бесконечному регрессу. Однако, в зависимости от того, какую позицию занимает исследователь, эту ситуацию можно рассматривать либо как разумный метод рассмотрения неразрешимой проблемы относительности любого знания, либо как неадекватную попытку преодоления проблемы релятивизма (см. главу 7). Феминизм Можно критиковать феминистский эмпиризм с тех же позиций, что и эмпиризм/позитивизм и критический рационализм, или наоборот критиковать феминистский позиционизм - 61 - примерно с тех же позиций, что и интерпретивизм. Однако мы ограничимся «внутренней» критикой. Опыт женщин как подавляемых членов общества пересекается с расовой, классовой принадлежностью и культурной (или этнической принадлежностью) что, таким образом, усложняет возможность обоснования феминистской эпистемологической позиции. Отличительные черты женского опыта в развитых индустриальных обществах также можно найти и среди других подавляемых групп (напр., коренных жителей пост-колониальных и отсталых стран). Несмотря на то, что существование отдельной женской эпистемологии невозможно, возможно существование большого количества других эмансипационных эпистемологий (Harding 1987d). Хардинг предложила два возможных способа решения этой дилеммы. Одно решение заключается в том, чтобы феминистская наука и эпистемология считались ценными сами по себе наряду с другими науками и эпистемологиями, но чтобы они не считались привилегированными по сравнению с ними. Вместо того, чтобы заниматься поисками новой единой феминистской теории и эпистемологии, необходимо признать разнообразие ситуации и различных подходов. Второе решение заключается в том, чтобы определить цели, общие для позиционистских эпистемологий, будь то феминистская эпистемология, эпистемология жителей стран третьего мира, геев или рабочего класса. В рамках феминистского постмодернизма был поднят серьезный вопрос о том, что обе эти попытки являются попыткой создания отдельной феминистской науки. Они скептически относятся к возможности создания любой науки, которая способна предотвратить воспроизведение нежелательных форм человеческого существования. Опираясь на такие интеллектуальные движения, как семиотика, деконструктивизм, психоанализ и структурализм, феминистский постмодернизм подверг сомнению допущения, разделяемые как феминистскими эпистемологическими стратегиями, а именно «что с помощью разума, наблюдения и прогрессивной политики более аутентичная «личность», рожденная в результате феминистской борьбы, сможет предоставить «одну истинную интерпретацию» «мира»» (Harding, 1987c: 188). Утверждается, что «реальность» может представляться как управляемая одним набором правил или как состоящая из одного набора социальных отношений, только в том случае, если в ней господствует только одна индивидуальная группа. Следовательно, необходимо признать, что всегда будет существовать множество различных противоречащих друг другу представлений о реальности, а также что невозможно существование исключительно женской реальности. С этой точки зрения, невозможно появление отдельной феминисткой науки, социологии, антропологии или эпистемологии, но возможно существование множества разных описаний, которые дают разные женщины о разных знаниях, которыми они обладают… Феминистская оппозиция по отношению к описаниям, предоставляемым господствующими группами, приводит к тому, что феминизм занимает антагонистическую позицию по отношению к любой попытке заняться наукой – является ли она андроцентричной или нет. (Harding 1987c: 188). Согласно Хардинг, если постмодернистский феминизм будет поддерживать неподходящую релятивисткую позицию, то это может привести к возникновению достаточно опасной ситуации. Если считать, что реальность воспринимается по-разному людьми, занимающими разное положение в социальной структуре, и если эти восприятия считаются одинаково приемлемыми, то это ослабляет позицию женщин в их политической борьбе. Она разделяет мнение марксистов о том, что взгляды господствующей группы (то есть мужчин) являются ложными и подавляющими. «Для угнетаемых групп релятивистская позиция является - 62 - выражением ложного сознания. Она признает настойчивую позицию господствующей группы о том, согласно которой их право на свои искаженные взгляды (и, разумеется, на осуществление политики, распространяющейся на всех нас, на основе этих взглядов) является в интеллектуальном смысле приемлемым и оправданным» (Harding 1987d: 295). Вместо того, чтобы под влиянием этих препятствий отказаться от создания единой феминистской науки, Хардинг воспользовалась возможностями, которые появились благодаря этой дилемме. Рассуждая как о феминистской теории, так и о феминистской науке, она предложила считать, что феминистские аналитические категории должны быть нестабильными. В нестабильном и непоследовательном мире, создание последовательных и согласованных теорий может оказаться препятствием для понимания и научной деятельности. В рамках той деятельности, которой я занимаюсь – феминистская критика науки и эпистемологии – эта ситуация способствует тому, что у нас появляется волнующая возможность для жизни и работы, но при этом возникают сложности при концептуализации полного и окончательного мнения. То есть речь идет о том, что наши критические споры в отношении науки и эпистемологии являются неразрешимыми в тех рамках, в которых мы их ведем. Мы должны рассматривать эти диспуты не как процесс выявления существующих проблем, которые необходимо решить, а, наоборот, как возможности задавать более эффективные вопросы, чем те, с которых мы начинали свою работу. Дестабилизация научной мысли часто оказывалась более эффективным средством для развития понимания, чем ее постоянная поддержка, а феминистская критика науки указывает на особенно плодотворную область для дестабилизации категорий западной научной мысли. Хотя эта критика начиналась с того, что поднимались вопросы, которые казались спорными в лишь политическом отношении, но безобидными с точки зрения теории и которые касались дискриминации женщин в социальной структуре науки, злоупотребления технологией и андроцентричного предубеждения в социальных науках и биологии, они очень скоро переросли в вопросы, которые подвергали сомнению наиболее принципиальные посылки современной западной научной мысли. Следовательно, они имплицитно подвергают сомнению и теоретические конструкты, в рамках которых были сформулированы и могут быть решены первоначальные вопросы. (Harding 1987d: 287). Классические ответы Интерпретивизм Интерпретивизм берет свое начало в интеллектуальной традиции герменевтики и феноменологии. Для определения этого подхода были использованы различные термины, такие как антинатурализм, антипозитивизм и постпозитивизм. Его главная доктрина состоит в том, что между предметом исследования естественных и социальных наук существует принципиальная разница. Изучение явлений природы требует от ученого создания концепций и теорий с целью описания и объяснения; ученые должны извне изучать природу, в любом из ее проявлений. С помощью теории ученые естествоиспытатели делают выбор относительно тог, что является релевантным по отношению к изучаемой проблеме. С другой стороны, изучение общественных явлений предполагает знание общественного мира, который конструируется человеком, и который он постоянно воспроизводит в своей деятельности. Тем не менее, люди постоянно вовлечены в процесс интерпретации своего - 63 - мира – социальных ситуаций, поведения других людей, своего собственного поведения, естественных и созданных человеком объектов. Они совместно развивают понимание своей деятельности, у них появляются представление о том, что является существенным для того, чтобы их деятельность имела смысл. В двух словах, социальный мир уже подвергся интерпретации до того, как появились социологи. Разница между миром социальным и миром природы состоит в том, что последний не устанавливает себя как нечто, имеющее определенный смысл, смысл, который он имеет, был передан ему человеком в процессе его обыденной жизни и в результате его стремления понять и объяснить его для самого себя. Социальная жизнь – частью которой является это стремление – с другой стороны, была создана ее компонентными акторами в строгом соответствии с теми категориями их активного определения и переопределения контуров осмысления, с помощью которых он систематизирует свой опыт. (Giddens 1974, 79). Ученые, внесшие свой вклад в развитие интерпретивизма, которых мы выбрали для данного анализа, являются наследниками немецкой интеллектуальной традиции и британской философии повседневного языка. Это такие ученые, как Вебер (Weber 1864 - 1920), Щюц (Schutz 1899 - 1959), Уинч (Winch 1926 - ). Несмотря на то, что труды последних двух охватывают современный период, их работы, вдохновившие многих современных ученых, считаются новаторскими. Несмотря на то, что Вебер продолжает герменевтическую традицию, он подвергает ее серьезной критике. Он стремился дать причинно-следственные объяснения, в результате чего его работы соединяют в себе элементы интерпретивистского и позитивистского подходов. Фундаментальный методологический интерес для Вебера представляли условия и рамки при установлении мотивировки интерпретивного понимания. Как и Дилтей (Dilthey), он поставил перед собой задачу разработать объективный способ понимания в высшей степени субъективного предмета социологии, основать объективную науку для изучения субъективного. Благодаря тому, что его работы неоднократно переводились на английский язык, термин verstehen (от нем. понимание) стал общепринятым среди англоговорящих социологов. Основное изложение позиции Вебера можно найти в тех фрагментах его работ, где он дает определение социологии и ее методологических основ. (Weber 1962, 1964; Runciman 1977). Он определяет социологию как «науку, которая делает попытку интерпретивного понимания социального действия с целью прийти к причинно-следственному объяснению его хода и последствий» (Weber 1964: 84). Это интерпретивное понимание направлено на субъективные душевные состояния социального актора и значения, которыми он пользуется, будучи вовлеченным в какое-либо социальное действие. Тем не менее, понимание для Вебера - это не «неясное интуитивное понимание, которому отдают предпочтение философы, а интеллектуальное, аналитическое и предвосхищающее толкование действия». (Shahay 1971: 68). Вебер проводил различие между действием и социальным действием. Действие означает «любое человеческое поведение, когда и где, при условии что он является отдельным действующим лицом, человек присваивает ему какое-либо значение» (1964: 88). «Под «социальным» действием понимается действие, в котором значение, обозначаемое агентом или агентами, каким-либо образом связано с поведением другого лица, и в котором эти отношения определяют способ совершения действия» (Runciman 1977: 7). Следовательно, для того, чтобы действие было рассмотрено как социальное и заинтересовало ученогосоциолога, ему должно придаваться субъективное значение и оно должно быть направлено - 64 - на деятельность других людей. «Социальное действие, которое включает в себя как неспособность действовать, так и пассивное согласие на совершение действия, может быть ориентировано на прошлое, настоящее и ожидаемое будущее поведение других… «другими» могут быть отдельные личности, известные самому актору, они могут также составлять неопределенное множество или быть совершенно неизвестны как отдельные личности» (Weber 1964: 112). Такое определение учитывает возможность появления несоциального открытого действия, направленного на неодушевленный объект, при этом такие случаи находятся вне сферы интересов социолога».14 С точки зрения Вебера, существует три вида субъективных значени: они могут иметь отношение к фактическому подразумеваемому значению, которое используется неким социальным актором, к усредненному или приблизительному значению, используемому многими социальными акторами, или они могут восприниматься как типичные значения, относящиеся к какому-либо гипотетическому актору (1964: 96). Развивая идеи Дилтея, Вебер различает три способа понимания: два общих типа – рациональное понимание и эмпатическое или воспринимающее понимание – а также две вариации рационального типа - прямое и мотивированное понимание. В области действия факты являются рационально воспринимаемыми главным образом тогда, когда мы достигаем полного и ясного понимания элементов действия в задуманном контексте значения. Эмпатическая достоверность с помощью индуцированного соучастия достигается тогда, когда мы можем получить адекватное представление о эмоциональном контексте, в котором действие имело место». (Weber 1964: 90 –1). Прямое понимание человеческого высказывания или деятельности схоже с пониманием значения предложения, мысли или математической формулы. Это непосредственный, точно выраженный, фактический вид понимания, который происходит в обыденных ситуациях и который не требует более широких знаний. Мотивированное понимание социального действия, с другой стороны, имеющее отношение к средствам и результатам - это есть выбор средств для достижения какой-либо цели. Более всего Вебера интересовала мотивационная форма социального действия. Он считал, что человеческое действие, в котором отсутствует рациональный характер, является непостижимым разумом. Статистические закономерности, выведенные на основе количественных данных, такие как взаимосвязь между получением образования и профессиональным статусом, не могут быть поняты сами по себе. Должно быть четко установлено не только релевантное действие, объединяющее два компонента этой взаимозависимости, но также должно быть установлено значение, которое придается этому действию. «Статистические совпадения - это доступные для понимания типы действий…, которые, соответственно, составляют «статистические обобщения» лишь в том случае, когда они могут рассматриваться как проявление доступного пониманию субъективного значения социального действия» (Weber 1964: 100). Подход Вебера ясно виден в работе «Протестантская этика и дух капитализма» (1958). Особый интерес для Вебера представляла статистическая взаимозависимость между видом профессиональной деятельности и религией, и особенно различия между профессиональной деятельностью протестантов и католиков. Обзор статистических данных о профессиональной деятельности в любой стране, населенной людьми, исповедующими различные религии, очень часто указывает на… тот факт, что выдающиеся бизнесмены и держатели капитала, а Важно признать, что веберовская концепция действия не является новым термином для обозначения поведения. Действие – это и поведение и мотивы: поведение наблюдается, а о мотивах делаются выводы. 14 - 65 - также высококвалифицированные рабочие, и, что более важно, служащие современных предприятий, имеющие хорошую техническую и коммерческую подготовку, в подавляющем большинстве являются протестантами. (1958: 35). Хотя Вебер признавал, что эти различия частично можно объяснить историческими условиями, такими как унаследованное богатство и возможности в получении образования, которые оно предоставляет, но он утверждал, что необходимо искать объяснение во внутренних характеристиках религиозных убеждений протестантов и католиков. Рассматривая различные виды мотивации, он сфокусировал свое внимание на различиях в значении, придаваемом труду. Эти различия, в свою очередь, рассматривались как производные от различий в теологии. В двух словах, проблема кальвинистской доктрины о предопределенности (Бог уже определил, кто попадет в рай, а раскаяние или добросовестный труд не могут этого изменить) заключается в том, каким образом можно выяснить, являешься ли ты избранным или нет. Возможность вести чистую, честную и аскетическую жизнь воспринималась как путь [к Богу] и сочеталась co взглядом на труд как на «призвание», как на способ служения и даже поклонения Богу. Результаты упорной работы и умеренности явились для ранних протестантов мотивом и источником как для стимулирования, так и для использования всех преимуществ капиталистической революции в экономике. Такой подход к труду получил название «протестантская трудовая этика». Католицизм же рассматривал «призвание» именно как религиозную жизнь, и труд воспринимался как нечто необходимое для выживания, но не имеющее религиозного характера. Согласно Веберу, во всех остальных основных мировых религиях отсутствует это понимание и, следовательно, мотивация труда. Поэтому объяснение статистической взаимозависимости должно быть найдено в различиях между религиозными убеждениями, которые выражаются в различной мотивации труда. Вебер определял побуждение как «сложное субъективное значение, которое кажется самому актору или наблюдателю достаточным основанием для того или иного поведения». (1964: 98). Он признавал, что мотивы поведения могут быть как рациональными, так и иррациональными, они могут придать действию характер способа достижения какой-либо цели, или они могут быть связаны с эмоциональным (аффективным) состоянием. Он считал, что только в случае наличия рационального мотива может идти речь о предоставлении социологического объяснения. Для того, чтобы объяснение было «адекватным на уровне значения», необходимо определить то, что он называл «типичной совокупностью значений», которые связаны с «последовательной линией поведения». Причинно-следственное соответствие последовательности событий, с другой стороны, ведет к возникновению вероятности того, что такое соответствие будет всегда наблюдаться в будущем, то есть, что компоненты такой последовательности обычно наблюдаются одновременно, и можно ожидать того же в будущем. Если соответствие значений отсутствует, неважно, насколько высок уровень статистического совпадения и насколько точно его вероятность может быть выражена в цифрах, это совпадение продолжает оставаться малопонятной статистической вероятностью, независимо от того, к каким процессам она имеет отношение - субъективным или внешним. С другой стороны, даже самое полное соответствие на уровне значения имеет причинно-следственную значимость с социологической точки зрения только при условии, что имеется какое-либо подтверждение существования вероятности того, что действие на самом деле обычно осуществляется в направлении, придерживаться которого имеет смысл. (1964: 99 –100). - 66 - Вебер рассматривал осмысленную интерпретацию как убедительную гипотезу, заслуживающую уважения. Поскольку социальные науки не располагают, как правило, возможностью проведения экспериментов, он рекомендовал пользоваться сравнительным методом, при котором условия, необходимые для проведения эксперимента, отыскиваются в реальной ситуации. Если такой возможности нет, он предлагал исследователю прибегнуть к «воображаемому эксперименту», «который состоит в том, чтобы, не принимая во внимание определенную цепь мотиваций, вычислить возможный последующий ход событий и, таким образом, прийти к суждению о причинах». (1964; 97). Хотя методология Вебера основана на осмысленном социальном действии, он считал его всего лишь одним из аспектов, представляющих интерес для социолога. Исследование его концепции социологии является всего лишь подготовительным этапом к его исследованию социальных отношений. Он определял социальные отношения как «ситуацию, в которой двое или более людей вовлечены в поведение, где каждый осмысливает поведение другого и, следовательно, соответствующим образом ориентируется в рамках данных условий» (Weber 1962: 63). Вебера интересовали не только субъективные смысли и значения, придаваемые явлениям и действия актором, но также и понимание ситуации для гипотетически созданного актора. Его в гораздо большей степени интересовало то, какое влияние на поведение человека оказывает не просто понимание, а понимание социальных отношений. Наивысший интерес для него представляли масштабные совпадения. Хотя Вебер находился под влиянием герменевтической традиции, он решал другие проблемы – он хотел дать объяснение социальному действию и социальным отношениям, а не интерпретировать тексты. Даже, несмотря на то, что в его собственных исследованиях в основном рассматриваются исторические данные, он применял скорее социологический, нежели исторический подход. Он считал, что социология занимается общими концепциями и обобщенными совпадениями, тогда как история имеет дело с отдельными действиями. (1962: 51). Разрабатывая свою концепцию понимания (verstehen), он постепенно отошел от герменевтики и сформировал свой взгляд, основанный на типичных мотивах. Он преобразовал субъективность понимания verstehen в понимание, основанное на создании рациональных моделей социального действия. Вебер боролся не только за то, чтобы социология, всецело преданная объективизму, обратила больше внимания на субъективное и на субъективные ценности. Напротив, эта была долгая и изматывающая битва за освобождение социальных наук от релятивизма, в котором она пыталась отыскать основу, отягощенная наследием идеализма и германской герменевтики. (Bauman 1978: 87). Одни из аспектов подхода Вебера, который представлял большие трудности для последующих социологов - это его склонность ставить знак равенства между значением, которое социальный актор придает своему действию, и значением, которое наблюдатель считает ему адекватным. Это не удивительно, если учитывать истоки герменевтической традиции интерпретации древних текстов. Тем не менее, его интересовали вопросы, отличающиеся от тех, которые представляли интерес для этой традиции, в том смысле, что он считал, что: понимание предполагает интерпретивное восприятие значения, существующее в одном из следующих контекстов: (а) как в историческом подходе, фактическое, подразумеваемое значение для конкретного, отдельного действия, (б) как в - 67 - социологических массовых явлениях, среднее или приблизительное к фактическому подразумеваемому значению, или (в) значение, соответствующее научно сформулированному чистому (идеальному) типу какого-либо распространенного явления. (Weber1964; 96). Следовательно, конкретное значение, которое акторы придают свои действиям, интересовало Вебера меньше, чем аппроксимации и абстракции. Во всяком случае, поскольку он не имел желания ограничивать себя как ситуациями, происходящими в современном ему мире, так и микроситуациями, он был вынужден обращаться к интерпретации наблюдателями. Тем не менее, он считал такие интерпретации всего лишь гипотезами, которые стоит проверить. Его работа о протестантской этике имеет дело лишь с типичным значением, которое придавали труду ранние кальвинисты, а не с тем значением, которое придавал труду сам Кальвин или его последователи. Стремление Вебера соединить статистические совпадения с verstehen привело к появлению различных многочисленных интерпретаций его версии интерпретивизма. Позитивисты, которые изучали его работы, скорее рассматривали компонент verstehen всего лишь в качестве потенциального источника гипотез, тогда как интерпретивисты склонялись к тому, чтобы игнорировать его интерес к статистическим совпадениям и причинно-следственному толкованию. Возможно, Вебер зашел слишком далеко в своих попытках удовлетворить требования позитивных наук, что, следовательно, привело к тому, что его позиция стала намного менее убедительной, чем если бы он продолжал настаивать на том, что существует определенная взаимосвязь между логикой verstehen и логикой научного доказательства. То, что он пытался сделать, это связать verstehen с особым видом научного доказательства, основанного на демонстрации статистических вероятностей. Это, возможно, повлияло на то, что социология стала пользоваться некоторым уважением в ученых кругах, но в итоге такая позиция оказалась несостоятельной, и большинство его последователей вынуждены были отказаться от веберовского обращения к проблеме значения или от его склонности к научному позитивизму. Ни одна из этих позиций не отдает Веберу должного, и то, на что не было обращено должного внимания, состоит в том, что весь спор о двух типах толкования задуман как дискуссия об истинно социологических понятиях (то есть понятиях, имеющих отношение не просто к значению действия, а к социальным отношениям и структурам социальных отношений). (Rex 1971: 24). Так как Вебер никогда не изучал методологические проблемы, которые выходили за рамки его собственных работ, он оперировал многими подразумеваемыми допущениями, и многие его концепции были недостаточно хорошо разработаны. Щюц (для которого работы Вебера и Гуссерля явились основополагающими), в свою очередь, продолжил изучение этих аспектов работ Вебера. (Schutz 1963a, b, 1970, 1976). Как и Вебер, он считал, что «главнейший вопрос, на который должна ответить методология социальных наук - это вопрос о том, возможно ли формирование объективных концепций и объективно верифицируемых теорий субъективных семантических структур» (Schutz 1963а: 24), и он считал значения и интерпретации, которые люди придают своим действиям или ситуациям, характерной чертой социальных явлений. Социальная реальность состоит из культурных объектов и социальных институтов, в которых мы все рождаемся, в рамках которых мы должны определить свою линию поведения, с которыми мы должны примириться. С самого начала, мы, действующие лица на социальной сцене, воспринимаем мир, в котором мы живем, как мир природы и мир культуры, - 68 - не как личный, а как интерсубъективный мир, то есть мир общий для всех нас либо фактически данный, либо потенциально доступный каждому; и это предполагает необходимость общения и языка. (Schutz 1963а: 236). Это мир не требующих доказательства значений и интерпретаций, которые и облегчают и структурируют социальные взаимоотношения. Результатом такого взгляда на социальную реальность явилось то, что интерпретивитские социальные науки предполагают совершенно отличный от естественных наук подход. Именно от ученого-естествоиспытателя зависит, какая часть мира природы, какие факты или события в нем, какие аспекты этих фактов и событий … являются релевантными по отношнеию к его научному замыслу… Релевантность не является неотъемлемой частью природы как таковой, она является результатом избирательной и интерпретационной деятельности человека внутри природы или при наблюдении за природой. Те факты, данные и события, с которыми ученыйестествоиспытатель имеет дело, являются всего лишь фактами, данными, событиями, которые находятся в рамках его сферы наблюдений, но эта сфера не имеет никакого «значения» для молекул, атомов и электронов, из которых состоит наблюдаемое… Но факты, события и информация, которые находятся в распоряжении ученого, занимающегося социальными науками, имеет совершенно другую структуру. Его сфера наблюдения, т.е. социальный мир, не является существенно бесструктурной. Она имеет конкретное значение и релевантную структуру для людей, которые живут, думают и действуют в ее рамках. Человек заранее отобрал и интерпретировал этот мир с помощью практических конструктов реальности повседневной жизни, и именно эти мыслительные объекты и определяют его поведение, цели его действий и имеющиеся средства для их достижения – в двух словах, они помогают ему найти свою линию поведения в природном и социокультурном окружении и согласиться на его условия. (Schutz 1963: 305) С самого начала Щюц ставил перед собой задачу обеспечить веберовскую социологию более прочной основой. Преследуя эту цель, он не только выработал концепцию действия, но также предложил методологию идеальных типов (1963а,б). Он доказывал, что допуская, что концепция осмысленного действия является основным и неотъемлемым компонентом социальных явлений, Вебер не смог, помимо всего прочего, обозначить разницу между значением, которое социальный актор вычисляет во время совершения действия, значением, которое социальный актор придает законченному действию или какому-либо будущему действию, а также значением, которое придается действию социологом. В первом случае, значение, вырабатываемое во время совершения самого действия, и контекст, в котором оно возникает, обычно воспринимаются как нечто само собой разумеющиеся. Во втором случае, значение будет соответствовать социальной цели актора. В третьем случае, значение будет интерпретировано наблюдателем, но не социальным актором. Похоже на то, что Вебер предполагал, что последнее является достаточным основанием для определения значения, которое придается действию социальным актором, и что между акторами или между акторами и наблюдателями по поводу значения какого-либо законченного или будущего действия не будет разногласий. Шюц обеспечил более основу для методологической связи между значением, определяемым социальными акторами, и значением, которое должно придаваться социологами с целью разработки адекватной теории. Согласно Щюцу, социальная жизнь возможна (как в ситуации, где акторы сходятся лицом к лицу, так и в более анонимной ситуации) при - 69 - условии, что социальные акторы используют как типологизацию личностей, так и типологизацию хода самого действия. Каждая конкретная типологизация, используемая социальными акторами, имеет отношение к их биографически и ситуативно обусловленной системе интересов и релевантностей, и является социально передаваемой, конструируемой и отточенной в процессе проб и ошибок. (1963: 243). В ситуации, где акторы встречаются лицом к лицу, у них появляется возможность получить представление о субъективном значении, которое их действию придают другие акторы. Тем не менее, согласно Щюцу, в таких ситуациях, и особенно в анонимных ситуациях, субъективные значения – мотивы, цели, выбор, планы – могут восприниматься только как типичные. (1963: 244). Именно на основе этих типичных значений должны строиться социальные теории. Теперь тот самый социальный мир, который мы непосредственно воспринимаем как осмысленный, является также осмысленным с точки зрения социального исследователя. Но он интерпретирует этот мир скорее в контексте систематического изучения, чем жизненного опыта. Тем не менее, его данные - это уже заданные значения активных участников социального мира. Именно к этим, с уже определенным значением, данным должны относиться, в конечном счете, его социальные концепции – к значимым действиям конкретных мужчин и женщин, к их каждодневному опыту общения друг с другом, к их пониманию значений и смыслов друг друга, и к появлению их нового значимого поведения. Кроме того, ученый должен заниматься представлениями людей о своем поведении и поведении других, а также их представлениями о значении артефактов любого вида. (Schutz 1976: 10). Щюц внес свой вклад в дискуссию о роли verstehen в социальных науках, выделив три типа применения этой концепции. Первый имеет отношение к эпистемологической проблеме о том, как понимание вообще возможно (проблема Гадамера); второй относится к методу, присущему именно социальным наукам (проблема Дилтея); а третий относится к экспериментальным формам, в соответствии с которыми социальный актор имеет дело с социальным миром (проблема Хайдеггера). В последнем случае, речь идет о способе, с помощью которого люди договариваются о своем поведении в своих повседневных социальных ситуациях, и о том, как они находят эти само сбой разумеющиеся значения, которые в этот момент действительны. Verstehen, следовательно, - это, прежде всего, не метод, используемый социальным исследователем, но особая опытная форма, в соответствии с которой практическое мышление приобретает значение социального культурного мира. Оно не имеет ничего общего с самоанализом; оно есть результат процесса приобретения и накопления, совпадающего с процессом приобретения и накопления практического опыта в так называемом мире природы. Более того, verstehen - это, ни в коем случае не частное дело наблюдателя, которое не может быть проверено опытным путем другими наблюдателями… Более того, прогнозы, сделанные на основе verstehen, часто имеющие высокую степень вероятности, постоянно составляются с помощью практического мышления. (Schutz 1963а: 239). Щюц считал, что verstehen не является «субъективным» в том смысле, что понимание мотивов действий других людей «зависит от внутренней, неконтролируемой и не поддающейся проверке интуиции наблюдателя или относится к его внутренней системе ценностей» (1963а: 240). Напротив, оно является «субъективным» потому, что оно направлено на раскрытие того, что «имеет в виду» социальный актор, совершая свое - 70 - действие, в отличие от значения, которое это действие имеет для других социальных акторов в данной ситуации или для внешнего наблюдателя. Другая традиция интерпретивизма развивалась в Британии Уинчем (1958) под влиянием поздней философии Витгенштейна. Уинч хотел провести четкую грань между социальными и естественными науками, в то же самое время доказывая тождественность социальных наук и философии. Он был одним из первых, кто обратился к британской философии обыденного языка как к основе объяснения того, что подразумевается под «социальным» и постепенно его доводы во многом приблизились к концепции Витгенштейна о «языковых играх» и «формах жизни». В то время, когда позитивизм и критический реализм занимали лидирующие позиции в социальных науках в англоговорящих странах, Уинч доказывал, что рассматривать естественные науки как основу социальных наук было ошибкой, поскольку понимание общества отличается от понимания природы как концептуально, так и логически. (Winch 1958: 72, 94, 119). Разница между обществом и природой состоит не только в том, что общество является более сложным, чем природа, как утверждал Милль (Mill 1879). Хотя реакции человека намного сложнее чем, реакции других существ, они не просто намного сложнее. Поскольку то, что, с одной точки зрения, является различием в уровне сложности, с другой точки зрения, является видовым различием: понятия, которые мы применяем к более сложному поведению логически отличаются от понятий, которые мы применяем к более простому поведению. (Winch 1958; 72). Он отрицал попытки понять человеческую деятельность на основе физиологических состояний, общих положений и причинно-следственных объяснений, в пользу «причин» конкретной линии поведения.15 Хотя существуют некоторые споры относительно того, принимал ли Уинч позитивистский подход к естественным наукам или нет (см. Keat 1971; Stockman 1983), он несомненно утверждал, что существует существенная разница между естественными науками и науками социальными. Разделяя точку зрения Витгенштейна, что язык есть «следование правилам» в рамках «форм жизни» и культуры, Уинч утверждал, что социальное поведение должно пониматься как следование правилам, а не как причинно повторяющееся поведение. Поскольку естественные науки занимаются установлением причинных последовательностей, социальные науки занимаются пониманием значения человеческого поведения в категориях следования правилам. Чтобы осознать что именно кто-то делает, необходимо иметь представление о правиле, которому следуют. Эти правила не являются частными - они разделяются и поддерживаются людьми в социальном контексте и проявляются в поведении других людей. Действия человека понятны другим людям настолько, насколько они вписываются в принятые стандарты о том, что является приемлемым в этом социальном контексте. Существование социальных закономерностей является доказательством того, что определенное правило выполняется, осознает это человек или нет. Таким образом, Уинч связал понятие об осмысленном действии с следованием правилу. «Любое поведение, которое является осмысленным (следовательно, любое присущее человеку поведение) тем самым является регулируемым правилом» (1958: 52). Правила, таким образом, обеспечивают как причину, так и мотив поведения, а изучение этих правил является «неотъемлемой частью процесса изучения жизни в качестве социального существа» (1958: 83). 15 Более подробный обзор и критику позиции Уинча см. Turner (1980). - 71 - Уинч подверг критике то, каким образом Вебер проводил различие между «действием» и «социальным действием», между действием, которое является просто осмысленным и действием, которое является как осмысленным, так и социальным. Он считал такое различие несовместимым с его позицией, так как «все осмысленные действия должны быть социальными, поскольку они могут быть осмысленны только лишь тогда, когда они подчинены правилам, и правила предполагают наличие социального устройства». (1956: 116). Уинч принял веберовское понятие об осмысленном социальном действии и преобразовал его в понятие, введенное Витгенштейном, о следовании правилу на фоне межличностных соглашениях о критериях. Уинч поставил фундаментальный эпистемологический вопрос и стремился на него ответить: каким образом «мир» и язык, которым мы стараемся описать «мир» взаимосвязаны между собой? (1958: 120). Он утверждал, что язык определяет то, что считается «миром». Наше представление о том, что принадлежит к области реального, дается нам в языке, который мы используем. Концепции, которые мы имеем, устанавливают для нас форму нашего восприятия мира… [Тем не менее] когда мы говорим о мире, мы, на самом деле, говорим о том, что мы подразумеваем под словом «мир», так как не существует способа выхода за рамки понятий, в пределах которых мы думаем о мире. Мир для нас является тем, что представлено с этих понятиях. Это не значит, что наши понятия не могут изменятся; но когда они изменяются это означает, что изменяются и наше понятие о мире (1958; 15). Такая точка зрения привела Уинча к выводу о том, что язык и социальная деятельность неразрывно связаны друг с другом. «Наш язык и наши социальные взаимоотношения всего лишь две стороны одной медали. Дать оценку смысла слова значит описать то, как оно используется; а описать то, как оно используется значит описать социальные отношения, в которые оно вовлечено» (1958:123). Далее он утверждал, что социальные отношения между людьми и идеями, которые включают в себя действия людей, в действительности есть одно и тоже, но рассмотренное с разных точек зрения» (1958: 121). Другими словами, «социальная реальность» социальных отношений является неотъемлемой частью понятий, которые используются участники социального контекста для высказываний о «своем» мире. Его целью было показать «что социальная реальность в действительности существует только в идеях и через идеи, принятые на данный момент о обществе; или, иначе говоря, социальные отношения попадают под туже логическую категорию что и отношения между идеями» (1958: 133). Обзор подходов: онтология и эпистемология Интерпретивизм Онтология интерпретивизма заключается в том, что социальная реальность рассматривается как результат процессов, в которых социальные акторы совместно договариваются о значении действий и ситуаций, то есть о совокупности социально сформированных значений. Человеческий опыт характеризуется скорее как процесс интерпретации, а не как сенсорный процесс, материальное представление о внешнем физическом мире и о человеческом поведении зависит от того, как отдельные личности интерпретируют обстоятельства, в которых они находятся. Следовательно, социальная реальность - это не «нечто», что может быть по-разному интерпретировано - это и есть те самые интерпретации. Поэтому, в отличие от физической реальности, социальная реальность всегда заранее подвержена интерпретации. - 72 - В своей эпистемологии знание рассматривается как выводимое из обыденных понятий и значений. Социальный исследователь входит в обыденный социальный мир с целью получить представление о социально сформированных значениях, и затем преобразует эти значения в социальный научный язык. На определенном уровне эти последние объяснения рассматриваются как вновь описанные обыденные объяснения; на другом уровне, они развиваются в теории. Остается спорным вопрос о том, стоит ли рассматривать эти объяснения социальной жизни как занимающие более высокое положение, по сравнению с повседневными объяснениями. Школа «интерпретивистской социологии»… внесла существенный вклад в разъяснение методов и логики социальных наук. Вкратце, социальный мир, в отличие от мира природы, должен восприниматься как искусственно созданный человеком; строение мира как «осмысленное», «объяснимое» или «постижимое разумом» зависит от языка, но, тем не менее, рассматривается не просто как знаковая система, а способ практической деятельности; социальный исследователь, в случае необходимости, использует те же навыки, что и тот, чье поведение он пытается проанализировать с целью его описания; генерирование описаний социального поведения зависит от герменевтической задачи проникновения в рамки значения, которое сами акторы используют при формировании и реформировании социального мира. (Giddens 1976: 155). Критика подходов Интерпретивизм Интерпретивизм подвергался критике как со стороны его сторонников, так со стороны тех, кто не разделял этого подхода. Альберт стремился отстоять доктрину об единстве метода. Гидденс и Рекс считали себя наследниками герменевтической традиции Гадамера и, соответственно, социологии интерпретивизма Вебера. Bhaskar, с другой стороны, в своей версии реализма принимал некоторые элементы интерпретивизма, но, тем не менее, подвергал критике другие его элементы. Критическая теория также приняла некоторые аспекты интерпретивизма в свою более общую схему, не забывая о его ограниченности. Все эти критические направления сходятся в некоторых пунктах; все они будут рассмотрены позднее. 1. Критика Альберта (1969) основывалась на точке зрения, что попытки интерпретивизма раскрыть осмысленный характер социальной жизни требуют использования метода тождественного тому, что был одобрен позитивистами, то есть как процесс получения прямого до-теоретического доступа к единственному значению, используемому человеком в конкретной ситуации. Он доказывал, что это аналогично задачам, которые ставили позитивисты, то есть задаче достижения прямого восприятия мира. 2. Гидденс утверждал, что центральные понятия интерпретивизма «намерение», «причины» и «мотивы» могут ввести в заблуждение в том смысле, что они подразумевают, что компетентный социальный актор занят постоянным мониторингом своего поведения, следовательно, осознает как свои намерения, так и причины своего действия. Тем не менее, дело обстоит таким образом только тогда, когда актор пересматривает свое поведение или когда его действия подвергаются сомнению со стороны других. Следует добавить, что такие размышления необходимы, когда действие не удается совершит,. и/или когда социальная ситуация нарушена таким образом, что становится невозможно продолжать действие как обычно. Тем не менее, в большинстве - 73 - случаев, действия совершаются без повторного мониторинга. «Преимущественно обыденная социальная деятельность имеет форму заведенного порядка. Большинство ежедневных занятий не имеют прямого мотива.» (Giddens 19846 282). 3. Рекс и другие доказывали, что социальный исследователь должен уметь давать объяснения действиям социальных акторов, отличные от тех, которые социальный актор сам дает своим действиям. Его комментарии находятся в контексте позиции, занимаемой интерпретивистами о том, что им не следует заниматься или предпринимать попытки изменить объяснение, данную актором своему действию (см. главы 6 и 7). Bhaskar говорил об интерпретивистской точке зрения, согласно которой социальный исследователь не может критиковать понятия и значения социальных акторов за то, что они являются лингвистическим заблуждением. Это заблуждение основано на невозможности осознания того, что реальность сложнее, чем это выражено в языке социального актора. Конструкции реальности, сформированные социальным актором, являются скорее одним из элементов в реалистических социальных науках, а не единственной волнующей их проблеме. Объяснения социальных акторов открыты для критики, а «социальная наука» (а также философия) всегда и обязательно состоит из семантических, моральных и политических интервенций в жизнь, которую она изучает (Bhaskar 19796 199). 4. Интерпретивистам не удалось определить роль институционных структур, в особенности, разделения интересов и властных отношениях. Гидденс считал, что создание и переделка социального мира подразумевает, что социальные акторы пользуются ресурсами и зависят от условий, о которых они полностью или частично не отдают себе отчета. Эти структуры являются одновременно условием и результатом возникновения взаимодействия. Рекс также повергал интерпретивистов критике за их отмежевание от любой формы структурного анализа. Он утверждал, что для них представлялось важным проявлять интерес к «реальным историческим структурам, предстающим перед социологом, а не просто структурам, которые существуют по убеждению акторов» (Rex 19746 50). 5. С точки зрения реалистов, Bhaskar и Оствальд утверждали, что интерпретивизм допустил эпистемологическую ошибку. Хотя «процесс интерпретации является существенной частью того, что происходит в социальном мире и … мы получаем доступ в социальный мир только через наше понимание этих процессов интерпретации, из этого не следует, что это есть все, что существует, или, может быть, известно как существующее» (Outhwaite 1987: 76). Реалисты, естественно, стремились определить сферу «реального», которая существует не только независимо от наблюдателя, но которая включает интранзитивные структуры и механизмы, о которых социальный актор может и не подозревать, и которые, в отличие от структур названых Рексом и Гидденсом, едва ли являются очевидными для социального исследователя. 6. Fay (1975) считал, что интерпретивизм не способен рассматривать условия, которые приводят к возникновению значения и интерпретации, также как и действий, правил, убеждений. Он не предоставляет способа, при помощи которого можно изучать взаимосвязь между структурными элементами социального порядка и возможными формами поведения и убеждений, которые такие элементы порождают. Социальный исследователь стремится исследовать не только значение конкретных типов действий, но и те казуальные факторы, которые дают начало и поддерживают постоянное существование этих значений. (Fay 1975: 84-5). - 74 - Кроме того, фокусирование внимания на намерениях человека помешало последователям интерпретивизма дать толкование структуры непреднамеренных последствий действий (замечание, также сделанное Гидденсом). 7. Fay считал интерпретивизм имплицитно консервативным, так как он игнорировал возможные структуры конфликтов в каком-либо обществе и, следовательно, возможные источники социальных перемен. Он также не способен дать оценку историческим изменениям – того, почему тот или иной институт или социальный порядок стал тем, чем он является., и почему он изменился именно таким, а не иным образом. Тем не менее, Фэй не считал два последних критических замечания подрывающими сами основы интерпретивизма. Скорее, они указывают социальному исследователю на некоторые сферы интересов, с которыми интерпретивистский поход не справляется. Абдуктивная стратегия исследования Абдуктивная стратегия исследования основана на герменевтической традиции, и используется в интерпретивизме и в подходах, которые включают интерпретивитские онтологические и эпистемологические элементы, такие как критическая теория, позитивизм, структурная теория, и феминизм. Абдукция - это процесс, нацеленный на создание социальных научных оценок социальной жизни путем использования понятий и значений, которыми пользуется социальный актор, и деятельности, в которую он вовлечен. Интерпретивизм допускает то, что игнорирует позитивизм и критический реализм – это значения и интерпретации, мотивы и намерения, которые человек имеет в своей обыденной жизни, и которые направляют его поведение – и что позволило им занимать центральное место в социальной теории и исследованиях. С точки зрения интерпретивистов, мир есть мир постигаемый и воспринимаемый его участниками изнутри. Следовательно, задачей социального исследователя является обнаружение и описание этого «внутреннего» взгляда, а не навязывание «внешнего» взгляда. Поэтому главной задачей интерпретивизма как социальной науки является узнать, почему человек делает то, что он делает, путем обнаружения общих подразумеваемых знаний, символических значений, намерений и правил, которые помогают ориентироваться в этих действиях. Для того, чтобы истолковать эти действия необходимо понять и четко сформулировать бытовые, воспринимающиеся как данность, убеждения и поступки каждого. Общее знание - это фоновое знание, которое, как правило, четко не сформулировано, которым постоянно пользуются, и которое постоянно преображается социальными акторами в их взаимодействии друг с другом, оно формируется и реформируется на протяжении их совместной жизни. Абдуктивная стратегия исследования предлагает множество этапов для достижения этой цели. Основной подход к любому социальному миру - это оценки, которые человек может дать его собственным действиям и действиям других. Эти оценки содержат понятия, которые используются участниками с целью структурирования их мира, и «теории», которые они используют чтобы дать оценку тому, что происходит. Тем не менее, чаще всего деятельность в социальной жизни - это обыденная практика, которая воспринимается как данность, не подлежащая переосмыслению. Социальный актор только тогда осознает необходимость поиска или формирования значения или интерпретации, когда другие начинают интересоваться его поведением (например, социальные исследователи), или когда социальная жизнь нарушена, или/и когда она престает быть предсказуемой. Таким образом, социальному исследователю следует прибегнуть к процедурам, которые провоцируют - 75 - размышление с целью обнаружения значений и теорий. В конечном счете, необходимо собрать воедино фрагменты значения, которые доступны в их конкретном обличии. Для некоторых представителей интерпретивизма описание оценок социальных действий это то единственное, что возможно и необходимо для понимания социальной жизни. Другие же готовы преобразовать эти оценки в описания образа жизни отдельных социальных групп (сообщества или общества), но они настаивают на том, чтобы при составлении этих описаний сохранялся тот язык, которым пользовался социальный актор. Тем не менее, как только подобное описание появляется, представители интерпретивизма стремятся истолковать его в терминах какой-либо из существующих социальных теорий или направлений. Отдельные представители интерпретивизма разработали абстрактные описания или даже теории на основе оценок актора. Эти этапы можно в общем описать следующим образом: повседневные понятия и значения обеспечивают базу для социальных действий/взаимодействий, о которых социальный актор может дать объяснения, исходя из которых могут быть составлены социальные научные описания, из которых ИЛИ которые могут быть истолкованы в категориях могут быть генерированы социальные теории социальных теорий и направлений Каким бы образом они не были описаны, социальные отношения между обыденными или бытовыми понятиями или значениями и научными концепциями и теориями являются, по мнению Bhaskar'а (1979: 198), центральным вопросом в методологии социальных наук. Тем не менее, все еще остается область, обделенная вниманием социальных исследователей. Это процесс перехода от повседневных описаний социальной жизни к теоретическому описанию этой жизни, что подразумевается в понятии об абдукции. Данный обзор абдуктивных стратегий является выборочным: он включает только тех представителей интерпретивизма, которые занимались получением толкования и не включает тех, кто прежде всего был сосредоточен на описании. Например, потому что этнометодология не пытается сформулировать теорию, исходя из методов участников, она не была принята во внимание. Этот обзор начинается с применения идеальных типов, описанного Вебером в качестве способа разработки толкования. Впрочем, основоположниками абдуктивной теории исследования могут считаться Щюц и Уинч. Далее следует обзор наиболее современных достижений в США, а именно социальной феноменологии и экзистенциальной социологии Дугласа, и того, как абдуктивная стратегия была адаптирована в Британии Рексом и Гидденсом. И наконец, будет рассмотрено несколько отличное применение абдукции в обоснованной теории Глейзера и Штрауса, различие которой состоит в том, что на относительно слабо заинтересована значения, придаваемые социальным актором своим действиям, а в большей степени занимается выводом теории, исходя из данных. Идеальные типы Вебера В процессе усилий по созданию науки о субъективных значениях Вебер специально не обращался к проблеме взаимосвязи между языками. Его социальные типы, в которые входят подразумеваемые значения социального актора, требуют их создания от исследователя. - 76 - Вебер стремился сделать социологию обобщающей наукой, в которой абстрактные понятия используются для описания реальных исторических событий и конкретного хода действий. Для него социология - это наука об обобщениях и причинно-следственных толкованиях исторических и культурных явлениях, представляющих большую важность. Наука анализирующая индивидуальные действия, структуры и процессы, имеющие культурное значение. «Социологический анализ одновременно абстрагируется от реальности и помогает нам ее понять, он показывает с какой степенью аппроксимации конкретное историческое явление может быть отнесено к одной или нескольким из имеющихся теорий».(Weber 1964: 109 - 110). С помощью идеальных типов Вебер изучал взаимосвязь между подобными абстрактными понятиями осмысленного действия и каким-либо конкретным историческим осмысленным действием. Они представляют собой абстракции, созданные социальным исследователем с целью аппроксимации реального состояния дел, и они могу иметь самую высокую из возможных степеней логической интеграции посредством полного соответствия значению. (1964: 110). Понятие о «полном соответствии значению» является ключевым для поставленной Вебером задачи выработки адекватного толкования и обеспечения того, чтобы это толкование соответствовало значению, которое использовал социальный актор. Действия, принимаемые во внимание, должны представлять из себя устойчивую закономерность, не важно насколько она устойчива (статистически вероятна), она не поддается толкованию, если не придать ей значения, которые типичны для подобного действия. Далее, значения, присущие идеальному типу, должны соответствовать предположениям о мотивах, которые могли бы иметь люди, действующие в данной конкретной ситуации. Впрочем, вопрос в данном случае состоит в том, чей взгляд на норму имеет решающее значение. Вебер признавал, что процесс создания идеальных типов субъективного значения, придаваемого конкретному действию, представляет некоторые сложности для социального исследователя, потому что человек не всегда отдает себе отчет о значении, которое он придает действию. Теоретические концепции социологии являются идеальными типами не только с объективной точки зрения, но также при их применении к субъективным процессам. В большинстве случаев, реальное действие совершается в неопределенном, полусознательном состоянии или фактически бессознательно по отношению к его субъективному значению. Актор скорее всего имеет о нем расплывчатое представление, нежели чем понимает, что он делает или недвусмысленно осознает его. В большинстве случаев, его действия подчинены импульсу, или же он руководствуется привычкой. Только изредка, и при совершении множества единообразных действий, субъективное значение действия, рационального или иррационального, ясно осознается часто только лишь некоторыми из личностей. Идеальный тип осмысленного действия, где значение полностью осознано и ясно определено, является предельным случаем. При проведении любого социологического или исторического исследования ученый должен отдавать себе в этом отчет, анализируя эмпирические факты. Но эта сложность не должна помешать социологу систематизировать его концепции путем классификации возможных типов субъективного значения. Это возможно, как он может рассудить, как если бы действие совершалось на основе ясно осознанного значения. (Weber 1964: 111 – 12). Таким образом Вебер считал, что социальный исследователь сам должен формировать гипотетические типы значений, которые придаются рассматриваемому действию, а затем приступать к проверке этой гипотезы. Рекс обобщил эту процедуру следующим образом. - 77 - Говоря о проверке идеального типа осмысленного действия, мы имеем ввиду следующее. Мы утверждаем, что конкретное толкование может быть применимо только при контролируемых и полностью установленных обстоятельствах. Это конкретное толкование может включать в себя такие понятия, как цели, способы, нормы, условия и другие элементы. Мы далее считаем, что если наше утверждение об идеальном типе является верным, должны появиться конкретные практические его результаты. Если они имеются, мы можем сказать, что наш идеальный тип подтвержден (или, более скромно, согласно Попперу, что он не был сфальсифицирован). (Rex 1974: 41). Очевидно, стратегия разработки идеальных типов, предложенная Вебером, способна обойти прямое толкование реального действия, данное социальным актором. В итоге он пришел к тому, что очень напоминает метод Поппера, но который также имеет некоторое сходство с реализмом; постулированное типическое значение может рассматриваться как механическая модель. Однако, необходимо признать, что в своих исторических работах он не имел другого выбора, кроме этого способа. Щюц: конструкты первого и второго порядка Щюц, так же как и Вебер, интересовался проблемой того, каким образом следует вырабатывать концепции и теории о структурах субъективного значения. Он был согласен с Вебером в том, что этого можно достичь путем использования идеальных типов, но он принимал несколько иную концепцию об их характере и происхождении. Тогда как Вебер считал, что социологу должно быть позволено придавать типическое значение любому идеальному типу, Щюц настаивал на том, что типы, предложенные социальным исследователем (конструкты второго порядка) должны быть сформированы на основе повседневной типологизации (конструктов первого порядка), которые составляют социальную реальность для социальных акторов. Объекты мышления, сформированные социальным исследователем с целью получить представление о социальной реальности, должны основываться на объектах мышления, сформированных путем повседневного практического мышления человека, живущего своей повседневной жизнью в рамках своего социального мира. Таким образом, конструкты социальных наук - это, так сказать, конструкты второго порядка, это значит конструкты конструктов, сформированных социальными акторами на социальной сцене, чье поведение социальный исследователь должен наблюдать и истолковывать. (Schutz 1963: 242). Принципиальная разница между конструктами первого и второго порядка заключается в том, что они составляются с различными целями, которые замысливаются в различных контекстах. Для конструктов первого порядка конкретным социальным материалом является повседневное знание как данность, они относятся к какой-либо из социальных проблем - для того, чтобы сделать возможным и понятным социальное взаимодействие для участников. Конструкты второго порядка сформированы для исследования социальных научных проблем - толкования социального явления, и должны относиться к когда-то воспринятому как должное материалу научного социального знания. (Schutz 1963б: 337-8). Для того, чтобы продвинуться от конструктов первого порядка к конструктам второго порядка, социальному исследователю необходимо выбрать те из значений и практик повседневной жизни, которые считаются релевантными для настоящей цели, и построить модели социального мира - типичного социального актора с типичными мотивами и типичным ходом действий в типичной ситуации. - 78 - Однако такие модели социальных акторов не являются реальными людьми, живущими своей обыденной жизнью в социальной мире, в рамках биографической ситуации. Строго говоря, они не имеют никакой биографии или истории, и ситуации, в которые они поставлены, не являются ситуациями ими определенными, но они определены их создателем - социальным исследователем. Он создал этот театр марионеток для того, чтобы манипулировать ими со своей целью. Исследователь наделил их простым, кажущимся настоящим сознанием, которое было сформировано таким образом, что его предполагаемый источник знаний (включая приписываемый набор неизменных мотивов) сделает действия, исходящие от него, субъективными, подающимся пониманию, при условии, что эти действия предприняты реальными акторами в рамках социального мира. (Schutz 1963б: 139 – 40). Таким образом, Щюц утверждал, что все научное знание о социальном мире не является непосредственным. Социальный исследователь не может понимать людей как живых индивидуальностей, каждого со своим уникальным сознанием. Скорее они понимаются как персональные идеальный типы, существующие в неперсонифицированное и анонимное время, которое никто реально не переживал и не может пережить. В процессе создания идеальных типов субъективный контекст, который может переживаться непосредственно, с успехом заменятся на серии объективных контекстов значения. Они создаются постепенно, каждый на основе предыдущего, и они взаимно проникают один в другой, наподобие китайской шкатулки, так что сложно сказать, где один заканчивается, а другой начинается. Следовательно, это именно такой процесс формирования, который делает возможным понимание того, что имел ввиду актор для социального исследователя, и опосредованно для любого наблюдателя. (Schutz 1976: 241-2). Согласно Щюцу, идеальные типы, созданные социальным исследователем на основе предположения, что социальное действие является рациональным, как если бы какая-либо личность должна была бы совершить типичное действие с полным знанием о всех тех элементах, которые социальный исследователь включил в качестве релевантных, причем знать об этих элементы и только; и затем, используя способ, самый подходящий из доступных, он или она достигнут цели, определенной идеальным типом. (19636 334). Эти идеальные типы есть модели рационального (предусматривающего наличие способа и результата) действия и, как таковые, могут сравниваться с реальным действием в качестве способа достижения понимания. В дополнение, элементы модели могут варьироваться с целью построения нескольких моделей, которых, и итоге, можно сравнить. Также как и Вебер, Щюц стремился дать толкование, исходя их идеальных типов, которые он рассматривал как теоретические системы, включающие подтверждаемые гипотезы (1963а: 246). Окончательный предел для социального исследователя в разработке идеальных типов описан у Щюца в постулате об адекватности. Он утверждал, что концепции в социальных науках должны оставаться на позициях повседневных понятий первого порядка. Каждое понятие в научной модели человеческого действия должно быть сформулировано таким образом, что любой человеческий поступок, совершенный индивидуальным актором в рамках жизненного мира так, как указано типичным конструктом, будет доступен для понимания самого актора также, как для соучастников, в категориях практической интерпретации обыденной жизни (Schutz 1963б: 343). - 79 - Вкратце, если социальные акторы не могут быть тождественны типами, которые были созданы для репрезентации их действий и ситуаций, тогда исследователь или ошибается, или отошел слишком далеко от понятий повседневной жизни. Обыденный и профессиональный язык Уинча Тогда как для Вебера и Щюца интерес представляли значения и мотивы, Уинч (1958) доказывал, что социальное поведение должно быть понято как согласованное с правилами поведение, а не как причинно регулярное поведение - правила предоставляют причины, мотивы, значение поведения. Также как Щюц, Уинч занимался взаимосвязями между языком социального актора и языком, используемым исследователями. Он рассматривал его в контексте наблюдения за закономерностями и за тем, как выносятся суждения о том, что было произведено аналогичное действие. Он признавал, что, поскольку единственный язык, возможный в естественных науках - это язык исследователя, правила для принятия таких решений будут теми, что выводятся из этого языка. Однако, в социальных науках возможны, два языка и, следовательно, два набора правил - язык социального исследователя и язык участников. Скорее правила, имеющие отношение к человеческой деятельности, а не «те, которым подчинено социологическое исследование, устанавливают то, что должно считаться «совершения одного и того же» по отношению к этому виду деятельности». (1958: 870). Суждения необходимо выносить, исходя из контекста исследования, а не исследователя. Уинча также интересовали проблемы понимания других форм жизни, особенно тех, что имеют язык и культуру, существенно отличающиеся от языка и культуры исследователя. Эта проблема относится к тому, что включает в себя понимание, интерпретацию и толкование чуждых обществ, их верований, ритуалов, институтов и практик, причем не разрушая их (Bernstein 1983: 23). Его также интересовало то, как можно достичь понимания, используя доступные нам категории понимания институтов, принадлежащих примитивным культурам, чьи стандарты рационального и понимаемого, очевидно, совершенно отличаются от наших (Winch 1964: 315). Это, несомненно, центральная задача, поставленная сторонниками герменевтического подхода. Уинч разделял мнение, что «понятия, которыми пользуются примитивные люди, могут быть интерпретированы только в контексте образа жизни этих людей» (1964, 315). Он возражал против этноцентристского подхода, когда рациональность чуждых культур оценивается по критериям рационального, принятым в культуре исследователя. Он определил различие между «нашими стандартами» и «их стандартами» рационального и утверждал, что верования и практики чуждых культур могут быть поняты в категориях «их стандартов», а не наших. Уинч, казалось, предполагал, что формы жизни могут быть столь радикально отличными друг от друга, что для того, чтобы понять и интерпретировать чуждые или примитивные общества, мы не только должны отбросить свои предрассудки и опыт, но и отказаться от наших западных критериев рационального. Мы можем столкнуться со стандартами рациональности убеждений и действий несовместимыми или несопоставимыми с нашими стандартами. (Bernstein 19836 27). В итоге эта дискуссия может привести к такой степени релятивизма, с которым большинство философов, кажется, неспособны справится. Также она поднимает вопрос о применении Вебером понятия о verstehen, исходя из тех определений значения, которые были преданы ему исследователем. - 80 - Работы Уинча оказались не очень хорошим подспорьем для исследования того, как возможно понять «их стандарты», за исключением его высказывания с том, что возможность раскрыть правила, которым следуют люди, лежит в изучении языка чуждой культуры что, следовательно, дает возможность понять действия так, как они его понимают. Для Уинча различия между обыденным и профессиональным языком означают, что второй долен строиться на основе первого, но возражал против того, чтобы профессиональные понятия непременно являлись производными обыденного языка. Он считал, что хотя социальный исследователь может посчитать для себя необходимым использовать концепции, которые не являются производными от изучаемой формы жизни, но выводятся из профессиональных понятий данной дисциплины, последние концепции, тем не менее, будут подразумевать понимание понятий социального актора. Он приводил в качества примера понятие о «предпочтении ликвидности» в экономике, понятие, которое не является общеупотребимым среди бизнесменов в их повседневной деятельности, но которое используется экономистами для объяснения некоторых видов поведения в бизнесе. Уинч не ограничивает нас здесь - мы можем анализировать региональную политику, искусство или что угодно так, как этого не делают участники этой деятельности. Это утверждение не диктует, где наши исследования должны заканчиваться, но говорит, где можно логически указать, что они начинаются; и это утверждение о том, что, чтобы мы ни говорили, мы дожны основываться на том, что было сказано самими агентами (Ryan 1970: 143). Двойная герменевтика Гидденса Социология Гидденса построена на базовом принципе о том, что социальная жизнь - это опытное действие, которое стало возможным потому, что компетентные члены общества являются на практике социальными теоретиками, которые изменяют свои теории согласно практическим аспектам повседневной жизни на основе их опыта. Взаимное знание, которое используется социальными акторами для того, чтобы обговорить свои взаимоотношения с другими и для того, чтобы придать смысл социальной деятельности, считается основным предметом исследования социальных наук. Социальный исследователь не может приступить к описанию какой-либо социальной деятельности, не зная того, что знает социальный актор, о чем они могут сообщить или, что они могут предполагать, будучи вовлеченным в социальную деятельность. Процессы, участвующие в составлении социального научного описания взаимного знания, являются сложными и многообразными. Согласно Гидденсу, они зависят от того, что было описано как «герменевтическая задача проникновения в рамки значения», используемого социальным актором, и требует от социального исследователя погружения в образ жизни исследуемой группы. Это особенно важно, когда культура группы значительно отличается от культуры исследователя, как в случае с антропологами, но погружение также необходимо в случае, когда социальный исследователь ведет исследование в рамках своего общества. Так как развитое общество составлено из многих культур, основанных на классовых, географических, этнических, возрастных, гендерных различиях, исследователь не должен думать, что взаимное знание его собственной субкультуры должно обязательно совпадать с взаимным знанием в других субкультурах. Гидденс утверждал, что поскольку для социального исследователя не обязательно и обычно невозможно стать полноправным членом подобных групп или сообществ, необходимо, чтобы он или она достаточно изучили их образ жизни для того, чтобы суметь принять в ней участие, хотя бы до определенной степени. - 81 - Технические приемы получения знаний о чьем-либо образе жизни, доступные для социального исследователя, ничем не отличаются от тех, что применяет любой, кто имеет желание войти в какую-либо группу или сообщество. Понимание значений того, что говорят и делают другие люди - это опытное достижение компетентного социального актора, а не профессиональная прерогатива социального исследователя. (Giddens 1976: 322). Эти приемы включают в себя следующее: наблюдение и слушанье, постановку вопросов о том, что есть подобающее и неподобающее поведение, и почему оно является подобающим или неподобающим, и повторный анализ пробного и ошибочного поведения. Социальный исследователь должен прибегать к тому же «взаимному знанию», что и социальные акторы для того, чтобы осмыслить их деятельность. Без погружения невозможно адекватное понимание того, что есть причина и того, что структурирует внешнее поведение. Социальные исследования должны заниматься тем социальным миром, который уже сформирован как осмысленный его участниками. Для того, чтобы понять этот мир необходимо узнать то, что уже известно социальных акторам, для того, чтобы свободно ориентироваться в их повседневной деятельности. Понятие о двойной герменевтике занимает у Гидденса центральное место в его взгляде на логику социальных наук. Вслед за Щюцем и Хабермасом он утверждал, что в естественных науках существует только одна герменевтика, но в социальных науках существует двойная герменевтика. Социальные науки оперируют двойной герменевтикой, подразумевающей двусторонние связи между изучаемыми действиями и их институтами. Социальный исследователь, прибегая к точному описанию социальных процессов, зависит от обыденных понятий - агенты постоянно приспосабливают теории и концепции социальных наук в рамках своего поведения, изменяя таким образом их характер (Giddens 1987: 30 –1). Этот процесс получил название двойной герменевтики потому, что он предполагает двойственный процесс преобразования и интерпретации. Во-первых, понятия о значении, используемые социальным акторами, должны быть преобразованы в описания. Во-вторых, эти описания могут быть преобразованы в социальные теории. Тем не менее, эти преобразования не имеют одностороннего характера: взаимосвязь между обыденными понятиями и профессиональными концепциями - это двусторонний процесс, так как социальный актор может вновь приспособить профессиональные концепции в обыденном языке. «Существует двусторонняя взаимосвязь между обыденным языком и языком социальной науки потому, что любое понятие, введенное социальным исследователем, в принципе может быть присвоено самими акторами и применено в качестве элемента «разговорной речи». (1979: 248). В своих ранних работах Гидденс обобщил свои взгляды в «правилах социологического метода». А1 «Социология занимается не «заданным заранее миром объектов», а тем миром, что состоит из и является продуктом активной деятельности субъектов». Преобразуя природу в социальном смысле, человек создает историю и, следовательно, проживает историю, поскольку формирование и реформирование общества не является биологически запрограммированным, как в случае с низшими животными. А2 «Формирование и реформирование общества, таким образом, должно рассматриваться как опытное действие со стороны его участников, а не как просто механический ход прогресса». - 82 - В1 «Социальная жизнь не может быть доступна для социального исследователя в качестве «явления, подвергаемого изучению», независимо от применения знаний о ней как некоего источника, из которого он устанавливает ее как «предмет изучения». В этом отношении его позиция не отличается от позиции любого члена общества «взаимное знание»… представляет схемы интерпретации, которые используют и должны использовать как социологи, так и непрофессионалы, чтобы придать смысл социальной деятельности». В2 «Погружение в какую-либо из форм жизни - это необходимое и единственное средство, при помощи которого исследователь способен вывести подобную характеристику… «Познакомиться с чуждой формой жизни значит знать, как найти способ ориентироваться в ней, быть способным в ней участвовать как во множестве практик». Этот способ выработки описания подразумевает трансформацию в категории социальных наук». Г1 «Таким образом, социологические концепции подчинены тому, что я называю двойной герменевтикой. (1) Любая выведенная теоретическая схема в естественных и социальных науках является, в определенном смысле, формой жизни самой по себе, понятия которой должны быть освоены в качестве способы практической деятельности, рождающей особый тип описания». Ранее эта герменевтическая задача была ясно продемонстрирована в «новой философии науки» Куна и других. (2) Социология, тем не менее, занимается миром, который был уже установлен самими социальными акторами в рамках значений, и интерпретирует их в рамках своих собственных теоретических схем посредством обыденного и профессионального языка. Эта двойная герменевтика имеет очень сложную характер, поскольку связь не просто односторонняя (как полгал Щюц); существует постоянное взаимопроникновение концепций, предложных в социологии, посредством которого они присваиваются теми, чье поведение они первоначально были предназначены анализировать, и, следовательно, имеют тенденцию становиться неотъемлемой частью этого поведения (в результате, потенциально искажая их первоначальное употребление в рамках профессионального словаря социальной науки)». Г2 «В итоге, основные задачи социологического анализа следующие: (1) герменевтическое толкование и посредничество между дивергентными формами жизни в рамках описательного мета языка социальной науки,. (2) «объяснение формирования и реформирования общества как логического итога человеческой деятельности» (Giddens 1976а: 160 –2). Гидденс, как и Рекс, был озабочен тем, что базовая социальная теория о обыденном языке может привести к «параличу критической воли». Правильно было бы утверждать, что условия по созданию достоверного описания какой-либо из форм жизни в принципе ведут к обретению способности в ней участвовать (что совсем не обязательно делать на практике). Знание какой-либо формы жизни означает знание языка, но в контексте практик, организованных при помощи «здравого смысла» и не требующих доказательства посылок, на фоне которых происходит дискурс. В этом смысле, герменевтические задачи являются неотъемлемой частью социальных наук. Теперь следует делать вывод, что убеждения и практики, связанные с формами жизни, не могут быть предметом критической оценки, имея ввиду, в том числе, и критику идеологии. Мы должны провести грань между уважением в подлинности убеждений … и критической оценкой обоснования убеждений… [мы] должны различать то, что я называю «взаимным знанием» от того, что можно просто назвать «здравым смыслом»… - взаимное знание не поддается исправлению со стороны наблюдателя-социолога,.. а «здравый смысл» может подвергаться исправлению в свете заявленных открытий в социальных и - 83 - естественных науках. Поэтому, мы не должны пассивно уступать «параличу» критической воли… критическая оценка убеждений и практик является неотъемлемой частью дискурса социальных наук (Giddens 19796 251 – 3). Следует серьезно воспринимать взаимное знание, если социальная деятельность должна быть рассмотрена с точки зрения участников - оно не поддается исправлению со стороны социального исследователя. Здравый смысл, с другой стороны, поддается исправлению в категориях социальных и естественных наук. Обоснованная теория Глейзера и Штрауса В заключении уместно было бы рассмотреть обоснованную теорию Глейзера и Штрауса, одну из абдуктивных стратегий, которая, однако, не совсем относится к интерпретивизму. Истоки обоснованной теории нужно искать в США во время, когда доминировали позитивистские методы, а исследования в области интерпретивизма носили, по большей части, описательный характер. Ее основатели, Глейзер и Штраус, утверждали, что методы социологического исследования, принятые в 60-ые, в основном имели отношение к усовершенствованию точности оценки и скрупулезной проверке концепций и гипотез, не уделяя должного внимания первоочередной задаче определения того, какая концепция или гипотеза становится применимой к данной области исследования. Для них и создание и проверка теорий имеют одинаково важное значение, эти два вида деятельности неразрывно связаны. «Процесс генерирования теорий идет рука об руку с проверкой ее подлинности, но многие социологи отошли от этой истины в их стремлении проверить либо уже существующие теории, либо теорию, к генерированию которой они едва приступили» (Glaser and Strauss 1968: 2). Решение, которое было ими предложено, заключается в том, чтобы генерировать теории, исходя из имеющихся данных, при помощи процесса, который они назвали индуктивным. По их убеждению это приведет к созданию подходящей и работающей теории, такой, чьи концепции и категории будут приемлемыми, и она будет иметь осмысленный, релевантный характер, она также даст возможность толкования и прогнозирования изучаемых явлений. Генерирование теории, вероятно, является неотъемлемой частью самого хода исследования, а не тем, что ему предшествует. «Выработка теории на основе имеющихся данных означает, что большинство концепций и гипотез не только происходят из этих данных, но и систематически разрабатывается в тесной связи с этими данными в ходе самого исследования» (Glaser and Strauss 1968: 6). Это означает, что теоретические идеи, происходящие из других источников, будь то существующие теории или являющиеся плодом его (исследователя) собственной интуиции или интуиции других, являются не просто проверяемыми в ходе исследования, как при применении дедуктивной стратегии, но также вырабатываются на основе имеющихся данных, в ходе гораздо более свободного творческого процесса проб и ошибок. Следовательно, генерирование теорий является процессом выделения. Глейзер и Штраус являлись сторонниками применения метода постоянного сравнения. Поскольку концептуальные категории (или концепции) и их свойства генерируются их данных, собранных в едином социальном контексте, их релевантность может быть выяснена в других контекстах. Со временем можно будет установить уровень общей применимости этих концепций. Генерирование с применением сравнительного анализа требует наличия множества тщательно отобранных фактов, но без того, чтобы акцентировать внимание на том, чтобы социолог «располагал знаниями обо всем в пределах - 84 - данной области» или всеми фактами «на основе тщательной случайной выборки». Его работа заключается не в предоставлении совершенного описания области исследования, а в разработке такой теории, которая объясняет релевантное поведение». (Glaser end Strauss 1968: 30). Они применяли эту процедуру при работе с больными, умирающими от рака. (Glaser end Strauss 1965). Например, концепция об «контексте замкнутого сознания» была разработана для того, чтобы определить характерные черты контекста исследования, в котором пациенты не были проинформированы о том, что они умирают. Пациент должен был опираться на признаки, которые, возможно, было сложно распознать до наступления последней стадии их умирания. Дальнейшее изучение этого явления в больницах иного типа и в других странах показало, что «контекст открытого сознания» наблюдается в японских больницах и в тюремных госпиталях. Следовательно, культурные и структурные различия наблюдаются в тех случаях, которые первоначально казались общераспространенным явлением. Обоснованная теория прибегает к сравнительному анализу с целью генерировать два типа теорий: существенной теория и формальной теория. Существенная теория вырабатывается в определенном контексте и относится к определенным социальным процессам таким, как умирание. Формальная теория, с другой стороны, вырабатывается на более высоком уровне всеобщей применимости и включает концепции, которые могут применяться ко многим существенным областям. Под существенной теорией мы понимаем такую, которая разработана для существенной или эмпирической области социологического исследования, например: уход за больными, межрасовые отношения, профессиональное обучение, правонарушение или исследовательские организации. Под формальной теорией мы понимаем ту, которая разработана для формальной или концептуальной области социологического исследования, например: стигма, отклоняющееся поведение, официальные организации, социализация, статусное соответствие, власть и полномочия, система вознаграждения или социальная мобильность (Glaser end Strauss 1968: 32). Хотя представляется возможным заимствование категорий из существующих теорий, при условии, что можно показать их соответствие имеющимся данным, Глейзер и Штраус предпочитали построение новых теорий. Заимствованные теории имеют тенденцию сводиться к сбору данных, соответствующих определенной категории, а не к использованию данных для разработки определенной категории. Они утверждали, что в повседневной жизни существует множество областей, для которых не существует соответствующих категорий, и даже если используется заимствованная категория, ее значения вероятно существенно изменятся. Процесс выработки теории - это путь проб и ошибок, в ходе которого пробные гипотезы принимаются к рассмотрению и подвергаются проверке в контексте постоянного сбора данных. Социолог начинает [свою работу], одновременно отбирая и анализируя качественные данные, или находясь в растерянности, когда он фиксирует почти все, что он видит потому, что все это кажется ему важным, или он начинает, имея более определенную цель, его работа в любом случае приводит к генерированию гипотез. Когда исследователь выдвигает гипотезы, имея ясную цель сформулировать теорию, он перестает пассивно их воспринимать, а, наоборот, стремится к активному участию в процессе разработки и верификации гипотез - 85 - путем группового сравнения. Характерно, что такой процесс сбора данных и анализа множества гипотез происходит одновременно. Иногда он занимает много времени потому, что разработка и проверка некоторых гипотез зависит от развития событий. Между тем, постоянно идет поиск все новых и новых гипотез. (Glaser end Strauss 1968: 39). Акцент делается на процесс наблюдения и размышления, на постоянный сравнительный анализ. Когда это происходит, появляющиеся гипотезы могут оказаться частью формальной теории наряду с другими гипотезами. Глейзер и Штраус считали, что форма теории не имеет значения – она может представлять из себя как набор суждений, так и непрекращающуюся дискуссию. Тем не менее, такая интеграция не должна быть принудительной, но, как сами категории и гипотезы, должна проходить через процесс обобщения. В то время как для формирования обоснованной теории требуется процесс объединяющий сбор данных, кодирование и анализ, Глейзер и Штраус предполагали, что эти аспекты исследовательской деятельности должны быть разделены на стадии очередности. На начальной стадии следует уделять больше времени на сбор данных, нежели на кодирование и анализ. Но по мере продвижения исследования, это соотношение меняется, к завершению исследования анализ преобладает, сопровождаясь краткими периодами сбора данных и уточнения мелких деталей. Для успешного проведения анализа требуется период отстранения от места проведения исследования для систематизации и анализа записей о периодах размышлений, особенно относящихся к ранней стадии. Позже, когда категории проясняются, анализ и сбор данных могут происходить одновременно. Авторы, пользуясь понятием «верификации теории», не уточнили ее значение - остается неясным, имели ли они ввиду индуктивный процесс дополнительного обоснования или дедуктивный процесс проверки. На практике, они считали, что процесс выведения теории является также процессом проверки, не требующим «окончательной» критической проверки. Они утверждали, что обоснованные теории нелегко опровергнуть, поскольку они неразрывно связаны с данными, но они скорее всего подвергаются модификации и могут быть переформулированы в ходе процесса исследования. Публикация отчета о проведенном исследовании – это всего лишь пауза в непрекращающемся процессе генерирования теорий. Обоснованная теория являлась реакцией на доминирование методов критического реализма в практике проверки теорий. Так как все это имеет небольшое отношение к интеллектуальным основам интерпретивизма, ее следует рассматривать как прагматическую стратегию, выведенную в ходе исследования. Тем не менее, на протяжении всего периода времени обоснованная теория дает наиболее законченное и подробное описание настоящей абдуктивной стратегии исследования. Однако ее концепции не являются в полной мере производными от языка. Они скорее являются обозначениями, которые исследователь дает категориям, которые считаются систематизирующими имеющиеся данные. Это, прежде всего, метод сбора качественных данных и их анализа, хотя и значительно отклоняющийся от линейной логики и процедур характерных для позитивизма и критического реализма. Современные ответы Реализм [На заданный вопрос] реализм дает положительный ответ, но отвергает позитивистский взгляд на науку и в пользу альтернативного взгляда. Реалисты верят, что им удалось открыть единственно правильные принципы, которые способны объяснить природу реальности. Для того, чтобы социальные науки были действительно научными, они должны применять эти самые принципы. В то же время, поскольку реалисты разделяют позицию интерпретивистов - 86 - о том, что между социальными и природными явлениями существую принципиальные различия, они не настаивают на единстве метода. Наоборот, они заинтересованы в разработке методов, подходящих к конкретному предмету социальных наук, методов, базирующихся на принципах реализма. Реалисты пытаются размышлять о научной деятельности, но в то же время избегают говорить о наиболее серьезных недостатках (Harre 1986). Согласно реалистам, наука заинтересована тем, какие вещи существуют в мире и поведением этих вещей. Они заинтересованы в изучении реальности, которая считается существующей и действующей, даже если она еще не была подвергнута наблюдению, и, согласно реалистам, эта реальность существует сама по себе, независимо от деятельности ученых (Bhaskar 1986: 5). Реалисты утверждают, что сущности (вещи), состояния или процессы, описываемые теориями, действительно существуют. «Протоны, фотоны, силовые поля и черные дыры также реальны, как ногти на пальцах ног, турбины, вихревые потоки и вулканы» (Hacking 1983: 21). Они также утверждают, что теории бывают либо истинными, либо ложными, а наука направлена на выяснение истины о том, как ведет себя мир. Элементы реализма в философии – это не нечто новое, действительно новым является разработка реалистической философии социальных наук, которая дает альтернативный ответ на ключевые вопросы. В реализме социальных наук существует два главных течения: одно, в котором Harre применяет свою реалистическую философию естественных наук к социальной психологии, а другое, в котором Bhaskar, Keat и Urry, а также Benton разработали различные версии реалистических социальных наук для того, чтобы приспособить их к использованию марксистского структурализма. Bhaskar, как и Harre, также опирался на свою реалистическую теорию естественных наук. Bhaskar отвергал большинство аргументов негативистов и настаивал на том, что социальная наука может существовать. Тем не менее, несмотря на то, что методы естественных и социальных наук построены на общих принципах, они различаются по процедурам из-за различий в своих предметах. «Гуманитарные науки могут считаться науками в абсолютно том же смысле, хотя и не совсем в том же виде, что и естественные науки» (Bhaskar 1979: 203). Он выступал в защиту квалифицированного антипозитивистского натурализма. Так как предмет социальных наук не может сводиться к предмету естественных наук (например, поведение человека не может сводиться к биохимическим реакциям), между ними существуют качественные различия. Следовательно, социальные объекты не могут изучаться таким же способом, что и объекты природы, но они могут изучаться «научным» способом как социальные объекты (Bhaskar 1979: 26-7). Реализм занимает антипозицивистскую позицию, но в то же время признает мнение интерпретивистов о том, что реальность заранее интерпретирована, что общество как производится, так и воспроизводится его членами и, следовательно, является как условием, так и следствием их деятельности, а социальные науки находятся в отношении «субъектсубъект» по отношению к своему предмету, а не в отношении «субъект-объект», которое является характерным для естественных наук. Однако, несмотря на то что реалисты разделяют стремление позитивистов давать причинно-следственные объяснения, а также взгляды интерпретивистов на природу социальной реальности, они отстаивают представление о науке, которое существенно отличается от этих двух подходов. Цель Bhaskar’а (1978) заключалась в том, чтобы предоставить комплексную альтернативу позитивизму, и особое внимание он уделял из взглядам на причинно-следственные законы как устойчивые совпадения. Он утверждал, что между законами причины и следствия и закономерностями явлений существуют различия. Устойчивое совпадение может быть - 87 - подтверждено теорий, которая предлагает концепцию или описание работающего механизма или структуры. Эти механизмы – это не более, чем тенденции или силы, которые заставляют вещи действовать определенным образом. Способность вещи использовать свои силы и оказывать влияние, или вероятность того, что так происходит, зависит от обстоятельств, которые могут оказаться благоприятными или неблагоприятными (Harre 1970: 277-8). Следовательно, реализм – это, в конечном счете, поиск генерирующих механизмов. Bhaskar утверждал, что «если существование науки возможно, тогда мир должен состоять из прочных и активных трансфактульных механизмов» (1975: 20). Следовательно, необходимо допустить, что такие механизмы не зависят от событий, которые они генерируют, для того, чтобы говорить об их несовпадении с фактическими закономерностями явлений. Также необходимо допустить, что события могут возникать независимо от того, наблюдаются они или нет. Общие тенденции этих структур и механизмов могут генерировать события, которые в свою очередь могут наблюдаться, но события происходят, независимо от того, что кто-то их наблюдает, а тенденции основополагающих структур реальности остаются неизменными, даже если они вступают друг с другом во взаимодействие, которое влияет (непосредственно или косвенно) на то, изменения, происходящие в реальности, не наблюдаются. (Outhwaite 1983a: 3212) Следовательно, Bhaskar предложил считать, что опыт, события и механизмы составляют три пересекающихся области реальности – область эмпирического, фактического и реального. Область эмпирического состоит из явлений, которые могут наблюдаться, область фактического состоит из явлений, существующих независимо от того, наблюдаются они или нет, а область реального состоит из структур и механизмов, которые генерируют эти явления (см. таблицу 1). Таблица 1 Области реальности Опыт Явления Механизмы область эмпирического + область фактического + + область реального + + + Источник: Bhaskar; 1975: 56 Согласно Harre, первый этап научной работы для реалистов заключается в том, чтобы дать критическое описание неслучайных закономерностей посредством «разведки» - расширить область известного посредством общего наблюдения – и посредством «эксперимента» критически проверить достоверность того, что считается известным. При проведении разведки у ученого могут появиться определенное представление относительно того, в каком направлении следует идти, но не очень четкое представление о том, чего можно ожидать. Критически-описательный этап обычно называют эмпирическими исследованиями, за которыми следуют теоретические исследования, которые связаны с выработкой рационального объяснения неслучайных закономерностей, обнаруженных во время эмпирических исследований. Эта цель достигается с помощью определения причинных или генерирующих механизмов, которые влияют на появление или генерируют закономерности. Тем не менее, возможно, что явления, в которых не наблюдаются закономерности, могут - 88 - появляться в результате действия ряда разнообразных и несвязанных между собой механизмов (Harre and Secord 1972: 69-71). Harre суммировал свои реалистический подход к естественным наукам как состоящий из трех ключевых допущений: 1. Некоторые теоретические термины относятся к гипотетическим сущностям. 2. Некоторые гипотетические сущности являются «кандидатами на существование» – некоторые из них могут быть реальными вещами, качествами и процессами, существующими и происходящими в мире. 3. Некоторые сущности, являющиеся «кандидатами на существование», реальны, так как их существование может быть продемонстрировано. (Harre 1972: 91). Следовательно, так как причинные механизмы, как правило, отличаются по сути от тех явлений, которые они объясняют, эти механизмы могут стать предметом дальнейшего научного исследования. Объяснение принципов их действия требует формулировки новых моделей и так далее (Harre 1970: 261). Bhaskar суммировал, в чем заключается смысл реализма, примерно в таком же духе. Схема наших научных исследований состоит из трех этапов развития, в которых постоянная диалектическая наука распознает какое-либо явление (или ряд явлений), строит объяснения его существования и действия и эмпирически проверяет эти объяснения, что приводит к выявлению генерирующих работающих механизмов, которые становятся новыми явлениями, требующими объяснения и так далее. В соответствии с таким представлением о науке, ее сущность заключается в движении от какого либо уровня явных очевидных явлений к структурам, которые эти явления порождают. (Bhaskar 1978: 4) Подход Bhaskar’a состоит из пяти принципов (Outhwaite 1987a: 45-6). 1. Проводится различие между транзитивными и интранзитивными объектами науки. Транзитивные объекты представляют собой концепции, теории и модели, которые разрабатываются для понимания и объяснения некоторых аспектов реальности, а интранзитивные объекты представляют собой реальные сущности и их отношения, из которых состоит социальный мир и мир природы. 2. Реальность разделяется на три уровня: эмпирический, фактический и реальный. Область эмпирического состоит из явлений, которые могут наблюдаться (область, на которой концентрируются позитивисты), область фактического состоит из явлений, которые существуют независимо от того, наблюдаются они или нет, а область реального состоит из структур и процессов, из которых состоит реальность и которые влияют на появление и действие явлений. 3. Причинно-следственные отношения рассматриваются как силы или тенденции вещей, которые взаимодействуют с другими тенденциями, что либо приводит либо не приводит к появлению наблюдаемых явлений. Социальные законы не должны быть универсальными – они должны быть лишь репрезентацией опознаваемых тенденций. Этот взгляд радикально отличается от позитивистского взгляда, в соответствии с которым законы причины и следствия считаются универсальными устойчивыми совпадениями между явлениями. - 89 - 4. В области реального, определения концепций рассматриваются как реальные определения, т.е. утверждения об основной сущности определенной вещи или структуры. Эти утверждения не являются ни изложением того, что наблюдается, ни обусловливанием того, что определенный термин должен использоваться в соответствии с определенным способом. 5. Постулируются объясняющие механизмы в области реального, а задача исследования заключается в том, чтобы продемонстрировать их существование. Harre доказывал, что творческое построение моделей, а также идентификация сил и сущностей, должна стать важнейшей частью методов социальных наук, как и в естественных науках. Гуманитарные и естественные науки должны, по сути, должны применять те же методы, а… причиной разочарования, которое может у кого-либо возникнуть по отношению к развитию гуманитарных наук в двадцатом веке, является то, что они копируют ложный образ естественных наук, особенно образ, созданный позитивистами. (Harre and Secord 1972: 82) Эти методы и способы их применения будут рассмотрены в главе 6. Bhaskar (1983, 1986) включил эмансипационный компонент в свой вариант реализма. Он утверждал, что социальные науки не-нетральны в двух отношениях. «Они подразумевают практическое вмешательство в социальную жизнь, что логически влечет за собой появление ценностных суждений» (Bhaskar 1983: 275–6). Он критически относился к мнению о том, что интерпретации или объяснения социальных акторов должны рассматриваться как не поддающиеся обработке, т.е. закрытые для исправлений со стороны внешнего наблюдателя, что эти интерпретации – это все, что необходимо для социального знания, или что эти интерпретации являются источником такого знания. Он доказывал, что при применении такого интерпретивистского (или герменевтического) основания для реализма важно отличать смысл и значение действия (или высказывания) от мотивов актора для его выполнения. Смысл и значение действия – это социальный факт, который, при условии, что это действие является намеренным действием, используется актором для его свершения. Но причина, что действие совершено агентом – это уже факт о личности, который не может быть «считан» или выведен из его социального смысла и значения. (|Bhaskar 1983: 292) В своем доказательстве Bhaskar проводил различия между значениями действий, которые неизбежно являются социальными по своему характеру (предположительно, потому что они являются интерсубъективными), и убеждениями, или причинами (мотивами), об этих действиях, которые являются личными. Он считал важным различать знание (значения), используемые при совершении действий, от убеждений (мотивов), которые побуждают к действиям или дают им объяснение. Из этого следует, что, если социальный исследователь располагает адекватной теорией для того, чтобы показать, что какое-то конкретное убеждение является ложным (то есть иллюзорным, неадекватным или вводящим в заблуждение), и почему такое убеждение возникает, тогда становится возможным предложить критику этого убеждения и обязательным предложить действие, которое может быть рационально направлено на устранение или трансформацию этого ложного убеждения (Bhaskar 1983: 298). Очевидно, что здесь наблюдается некоторое совпадение между этой позицией и позициями Хабермаса и Фэя, а также, как будет показано позже, Рекса и - 90 - Гидденса – все эти позиции объединяет то, что они разделяют марксистскую идею ложного сознания. Несмотря на то, что взгляды Harre и Bhaskar’a на реализм во много совпадали, они все же различались по многим принципиальным вопросам, особенно, в отношении социальной реальности и способов ее познания. Harre выступал в защиту интерпретивной социальной психологии, в то время как Bhaskar занимал более структуралистскую или материалистическую онтологическую позицию. Harre стремился сохранить разделение между мотивами и причинами, утверждая, что «объяснения мотивов» в социальных науках аналогичны «объяснениям мотивов» в естественных науках. Тем не менее, оба соглашались в том, что социальные науки представляют собой поиск фундаментальных структур и механизмов социальной жизни. Обзор подходов: онтология и эпистемология Реализм В реалистической онтологии основные объекты социального исследования считаются существующими и действующими независимо от ученых и их деятельности. Проводится различие между сферами эмпирического, фактического и реального. Эмпирическое состоит из опыта, состоящего из наблюдения явлений; фактическое включает в себя события, независимо от того, наблюдаются они или нет; а реальное состоит из процессов, которые генерируют события. Между онтологией интранзитивных структур и механизмов и онтологией транзитивных концепций, теорий и законов, которые предназначены для их объяснения, проводится различие. Эти законы являются описаниями реальных сущностей вещей, которые существуют в природе, при этом такие сущности обладают силой или тенденцией оказывать влияние на явления, которые поддаются наблюдению. Социальная реальность рассматривается как социально конструируемый мир, в котором социальные либо эпизоды являются продуктами когнитивных ресурсов, которые применяются в их отношении акторами (Harre), либо социальные структуры являются продуктами материальных, но не наблюдаемых структур отношений (Bhaskar). Цель реалистической науки заключается в том, чтобы объяснить наблюдаемые феномены в связи с основополагающими структурами и механизмами. Следовательно, реалистическая эпистемология базируется на построении моделей таких механизмов так, чтобы, если бы они существовали и действовали в соответствии с постулируемым образом, они бы объяснили изучаемое явление. Эти модели являются гипотетическими описаниями, которые, как предполагается, смогут раскрыть основополагающие механизмы реальности, что может познаваться только с помощью создания идей об этих механизмах. Это эпистемология законов, выражающих тенденции вещей (в отличие от совпадений вещей, как в позитивизме). Реалист разделяет позитивистскую концепцию о науке как об основанной на опыте, рациональной и объективной деятельности, целью которой является предоставить нам верное объяснительное и прогнозирующее знание о природе. Но для реалиста, в отличие от позитивиста, существует важное различие между объяснением и прогнозированием. Именно объяснение должно быть главной целью науки. Объяснять явления означает не просто показать, что они являются примерами устойчивых закономерностей. Напротив, мы должны раскрывать необходимые связи между явлениями, приобретая знание об основополагающих работающих структурах и механизмах. Часто эта задача означает постулирование - 91 - существования типов ненаблюдаемых явлений и процессов, которые нам незнакомы, но только стремясь к достижению этой цели мы можем выйти за рамки «лишь внешних проявлений» вещей и добраться до их природы и сущности. Таким образом, для реалиста, научная теория – это описание структур и механизмов, которые каузально генерируют наблюдаемые явления, описание, которое позволяет нам их объяснить. (Keat and Urry 1975: 5) Теория структурации Теория структурации базируется на онтологии рекуррентных социальных практик и их трансформаций; она заинтересована изучением природы человеческого действия, действующей личности, социальных институтов и взаимоотношений между действием и институтами – отношением между действием и структурой (системой). Это онтология «конститутивных возможностей социальной жизни: характерных для человека способностей и принципиальных условий, посредством которых генерируются и формируются ход и результаты социальных процессов и событий в разнообразии эмпирически различаемых способов» (Cohen 1987: 279). Социальная реальность производится и воспроизводится в результате компетентных действий социальных акторов, но не обязательно при условии их собственного выбора. Социальные структуры как создаются из человеческого действия, так и являются, в то же время, средством этого создания; в качестве условий и последствий социального взаимодействия, они формируют двойственность структуры. Хотя теория структурации не соответствует заранее определенному набору эпистемологических принципов, она, тем не менее, обеспечивает основу для приобретения знания о социальном мире. Социальные исследователи должны использовать те же навыки, которые используют социальные акторы для производства и воспроизводства своего социального мира для того, чтобы проникнуть в структуру значений, на которые опираются акторы в своих действиях. Для того, чтобы понять этот мир, необходимо понять, что уже известно социальным акторам, и что им необходимо знать для того, чтобы выполнять свои повседневные действия, с помощью погружения. Итоговые описания этого мира должны быть преобразованы в технические концепции, которые затем могут использоваться для того, чтобы можно было размышлять о повседневных системах значений. Отличительным признаком структуралистской онтологии является постоянно уважение к возможностям человека генерировать исторически-конкретные вариации устройства социальной жизни, и соответствующий отказ от концепций, которые налагают теоретические ограничения на существенный анализ устройства социальной жизни в исторически-конкретных условиях. (Cohen 1989: 252) Социальный исследователь изучает мир, социальный мир, структура которого имеет смысл для тех, кто его производит и воспроизводит в результате своих действий, то ест для людей. Достоверное описание поведения человека по сути означает способность участвовать в формах жизни, которая создает, и создается, в результате этого поведения. Это уже задача герменевтики. Но социальная наука сама по себе является «формой жизни» со своими собственными техническими концепциями. Следовательно, герменевтика проникает в социальную науку на двух связанных друг с другом уровнях; такая двойная герменевтика оказывается принципиально важной для пост-позитивисткого переосмысления социальной теории. (Giddens 1982: 7-8) - 92 - Критика подходов Реализм В ранней версии реализма, предложенной Harre (1970), цель науки рассматривалась как поиск реальных сущностей вещей, которые обладали способностью оказывать влияние. Идея «реальной сущности» начинается еще с Аристотеля и была объектом серьезных философский дискуссий. Позитивисты отказались иметь дело с любыми идеями, которые не поддаются наблюдению. Однако, несмотря на то, что Поппер также отказывался от таких идей, утверждалось, что его метод фальсификации, на самом деле, является попыткой обнаружения сущностей, если не механизмов (Supper 1977: 168). Однако, Hesse утверждал, что «теории о сущностях не являются ни стабильными, ни кумулятивными, и, следовательно, не являются частью реалистического аспекта науки» (1974: 299). Системная критика ранних форм «научного реализма» в естественных науках была предложена van Fraassen’ом (1980), который занимал позицию, которую он описывал как конструктивный эмпиризм. 16 Он также критически относился к позитивизму, особенно логическому позитивизму, а также к другим философиям науки, которые известны как феноменализм (Mach), конвенционализм (Poincare), фикционализм (Duhem) и логический эмпиризм (Reichenbach). Он отрицал два основных принципа логического позитивизма – различие между языком наблюдения и языком теории, и понимание науки как поиске истины, а также главный признак научного реализма – поиск «истинного описания ненаблюдаемых процессов, которые объясняют наблюдаемые процессы» (van Fraassen 1980: 3). Он выступал в защиту такого понимания науки, в соответствии с которым теории рассматриваются как объясняющие того, что подвергается наблюдению. То, что эти теории постулируют ненаблюдаемые процессы или явления, это делается для того, чтобы способствовать появлению описания того, что можно наблюдать, а эти ненаблюдаемые явления или процессы не обязательно должны сами по себе существовать или быть истинными, «за исключением того, что они говорят о том, что является фактическим и проверяемыми опытным путем» (1980: 3). Быть эмпиристом означает отказаться от любых убеждений, которые выходят за рамки фактических, наблюдаемых явлений, и не признавать присутствие необъективной модальности в природе. Дать эмпирическое объяснение науки означает описать ее как занятую поиском истины только об опытном мире, о том, что является фактическим и наблюдаемым… Что означает решительный отказ от требования объяснить закономерности в наблюдаемом движении природы с помощью истин, относящихся к реальности, которая выходит за рамки того, что является фактическим и наблюдаемым, как от требования, которое не играет никакой роли для научной деятельности. (van Fraassen 1980: 202-203) Экспериментальная деятельность в естественных науках, согласно van Fraassen’у, направлена на проверку эмпирической адекватности и заполнении пробелов в разрабатываемых теориях. Первое подразумевает использование гипотез, а второе – нет. Теория управляет таким видом эксперимента, который может показать, каким образом должны быть заполнены пробелы для того, чтобы теория считалась эмпирически адекватной. Это процесс построения теории с помощью эксперимента, а не проверки. В то время как критический рационализм главным образом касается проверки теорий, а реализм – Его критика была направлена против формулировки научного реализма, предложенной Smart’ом (1963) и не относится к работам ни Harre ни Bhaskar’a, и должна рассматриваться в свете их предшественников. 16 - 93 - построения гипотетических моделей механизмов, а затем попытки продемонстрировать их существование, конструктивный эмпиризм подразумевает проверку гипотез и заполнения пробелов. Van Fraassen признавал, что ученые работают в сообществах, которые, скорее всего, обладают общим мировоззрением, так называемой «научной картиной мира», а также преданы исследовательской программе (ср. Lakatos 1970), а также то, что «научная деятельность касается скорее построения, а не открытий: построения моделей, которые должны быть адекватны явлениям, а не открытия истины, касающейся ненаблюдаемых явлений» (van Fraassen 1980: 5). Он делал акцент на эмпирическую адекватность теории, ее способность объяснять то, что наблюдается. Теория считается эмпирически адекватной «только если то, о чем она говорит о наблюдаемых явлениях и вещах в мире, верно» (1980: 12). Однако, поскольку теории обычно описывают гораздо больше, чем то, что они наблюдают, то, что имеет значение, согласно van Fraassen’у, - это эмпирическая адекватность, а не истинность или ложность того, как теории выходят за рамки наблюдаемых явлений (1980: 64). Ученый может признать теорию эмпрически адекватной, не веря в то, что это так. Аналогично, он признавал, что невозможно делать утверждения об истинности этих картин мира, а только об их эмпирической адекватности. В конце концов, концептуальные рамки могут измениться. Занимая эту позицию, van Fraassen стремился отказаться от концептуального релятивизма, но делая это, он, казалось, признал реалистические допущения, характерные для позитивизма, критического рационализма и реализма, и не смог признать полное значение зависимости теории от наблюдений, используемых при проверке теорий. Конструктивная критика van Fraassen’a подорвала основы реализма. Его аргументы обладали такой силой, что группа выдающихся философов-реалистов в разных странах мира, вступила с ним в полемику (см. Churchland and Hooker 1985). Один из них описал влияние работы van Fraassen’a следующим образом: «Несколько раз во время чтения работы van Fraassen’a я боялся, что не останусь реалистом к тому моменту, когда я ее закончу. К счастью, по чистой инерции, мои убеждения смогли выдержать его критику, по крайней мере, на время» (Churchland 1985: 35). Musgrave признавал, что, несмотря на то, что эта работа стала причиной бессонных ночей, он сохранил свою убежденность в реализме. Он считал, что антиреализм van Fraassen’a более жизнеспособен, чем ранние антиреалистические позиции. Но, в философии науки, также как и в науке, жизнеспособность напрямую зависит от слабости. Конструктивный эмпиризм слабее, чем ранние антиреалистические взгляды во всех смыслах и, соответственно, ближе к реализму. Поэтому я прихожу к выводу о том,.. что реализм выглядит несколько раненым, но непокоренным в результате столкновения с конструктивным эмпиризмом. (Musgrave 1985: 221) Разумеется, многие утверждения конструктивного эмпиризма могут быть оспорены в свете его критики позитивизма и критического рационализма, но в данной работе невозможно дать обзор аргументы за и против, содержащиеся в работах Churchland’a и Hukker’a (1985), или вступить в такую полемику. Кроме этого, некоторые примеры критики реализма могут оказаться нерелевантными по отношению ко многим его вариантам, предложенным Harre и Bhaskar’ом. Тем не менее, эти более поздние варианты реализма были подвергнуты критике со других сторон. Несмотря на то, что критические теоретики до сих пор не предложили критику реализма, Stockman сформулировал такой вид критики, который они могли предложить. Он предложил считать, что реализм может восприниматься как новая форма «объективизма» и, поэтому, - 94 - оказывается в ловушке, которую Хабермас называл «объективистской иллюзией». «Этот объективизм, в виде доктрины метафизического реализма, пытается концептуализировать независимую реальность и разработать теорию ее принципиальных признаков, не поднимая вопроса, который является главным для критической философии, вопроса о создании такой «реальности» посредством синтетической деятельности» (Stockman 1983: 224). Реализм претендует на реальную объективность, что не адекватно не обосновано, так как в лучшем случае базируется на доводе, что именно так ученые воспринимают реальность. Stockman продолжал свою критику и утверждал о том, что, потому то реализм не обладает теорией для объяснения способа создания объектов науки, он может лишь различать объекты естественных и социальных наук с помощью специальных доказательств, касающихся каждого конкретного случая. Он противопоставлял способы определения предмета социальных наук, предлагаемые Keat’ом и Urry, а также Harre и Secord’ом. Первых интересовали целостные социальные структуры и взаимоотношения их элементов, а вторых интересовал процесс генерирования социального действия посредством сознательного самонаблюдения деятельности социальных агентов. Не признавая различие, которое проводил Хабермас между чувственным опытом и коммуникативным опытом, он считал, что разница в доступности механизмов в естественных и социальных науках воспринимается недостаточно серьезно. В естественных науках ненаблюдаемые механизмы не воспринимаются органами чувств, несмотря на то, что их действие может быть обнаружено с помощью научных инструментов. Но в социальных науках идея ненаблюдаемости намного сложнее. Поскольку структуры социальных отношений не являются «ненаблюдаемыми» в том же смысле, что и элементарные частицы или черные дыры – речь идет не о том, что они не воспринимаются посредством чувственного опыта человека, а требуют появления социологических эквивалентов пузырьковых камер и радиотелескопов для того, чтобы они могли восприниматься, речь идет о том, что они доступны только такому виду опыта, который выходит за рамки чувственного опыта, а именно коммуникативному опыту. (Stockman 1983: 207) Другими словами, ученые-естествоиспытатели могут наблюдать свой предмет, а ученыеобществоведы могут со своим предметом вступать в контакт. В своем варианте реализма Bhaskar признавал, что социальные структуры отличаются от природных структур, потому что первые появляются в результате социальной деятельности, а также воспроизводят эту деятельность (Bhaskar 1979: 48; ср. c понятием «структураци» Гидденса). Однако, как и объекты естественнонаучного исследования, «социальные структуры» и «общества» являются теоретическими и ненаблюдаемыми, и могут познаваться только через свое воздействие. Тем не менее, социальные структуры не могут быть идентифицированы независимо от своего воздействия, они также не существуют независимо от них. Это налагает некоторые ограничения на возможности реалистического натурализма, таким образом предотвращая использование методов естественных наук в социальных науках без существенной модификации. Stockman утверждал, что, несмотря на признание этого важного различия, Bhaskar проигнорировал диалогическую природу социального исследования. Keat и Urry также утверждали, что социальные структуры являются теоретическими единицами, которые не могут восприниматься в результате непосредственного наблюдения. Они утверждали, что социальные структуры абстрактно выводятся из таких наблюдений. Этот аргумент также упускает утверждение критической теории о том, что доступ к структурам социальных отношений должен приобретаться с помощью коммуникативного - 95 - опыта. Следовательно, несмотря на признание некоторыми реалистами того, что социальный мир интерпретирован заранее, они не смогли признать, что это оказывает влияние на то, каким образом должен изучаться социальный мир (Stockman 1983: 209). Этот же аргумент могут привести и интерпретивисты. Однако выдающимся исключением в этом смысле является реализм Harre. Benton (1981) утверждал, что целью реализма, особенно варианта, предложенного Bhaskar’ом, является преодоление полярную противоположность позитивизма и интерпретивизма. Но он предложил считать, что Bhaskar не добился этой цели, так как он склоняется к поддержке различий между естественными и социальными науками, а не представляет квалифицированный натуралистический взгляда. Твердо придерживаясь интерпретивистских взглядов о природе социальной реальности как существующей только в действиях человека и под их влиянием, транзитивное/интранзитивное различие и понимание природы власти сталкивается с проблемами. В то же время, эксперимент, прогноз и решающие проверки теории Bhaskar считал невозможными в социальных науках из-за открытой сущности социальных систем, а также из-за отсутствия возможности в социальных науках создавать закрытые системы искусственно. Benton предложил считать, что этот последний аргумент указывает на продожение влияния позитивистских концепций эксперимента/прогнозирования/проверки. Некоторые естественные науки (напр., эволюционная биология) вынуждены работать в открытых системах, в которых может присутствовать разнообразие механизмов. Следовательно, он утверждал, что критика концепции «устойчивых совпадений» причинных законов недостаточно радикальна, так как она сохраняет взгляд, что эксперименты возможны во всех естественных науках. Согласно Benton’у, Bhaskar сделал ряд уступок интерпретивизму, что не было необходимостью «что его позиция можно было бы скорее назвать антинатурализмом, а не натурализмом, с любыми оговорками» (Benton 1981: 19). Другими словами, Bhaskar недостаточно натуралистичен. Мои аргументы против натурализма Bhaskar’a направлены в меньшей степени на то, чтобы показать, что социальные науки являются (или могут являться) более похожими на естественные наук, чем он считает. Речь идет о том, чтобы показать, что естественные науки, или, по крайней мере, некоторые из них, больше похожи на социальные науки, чем он предполагает. Что еще более важно, однако, это то, что я продолжаю придерживаться мнения (как и он) о том, что между методами различных наук существуют существенные различия, которые основаны на реальных различиях между предметами этих наук и отношениями этих наук со своими предмерами. То, в чем я расхожусь с Bhaskar’ом и другими антинатуралистами, заключается в том, что я думаю, что эти различия всегда были методологического, а не эпистемологического характера, а также в том, что я не выстраиваю, в отличие от Bhaskar’a, весь ряд методологических различий к различию в одну плоскость, отделяя природное от социального. С методологической точки зрения, если не с эпистемологической, науки демонстрируют «фамильное сходство» в результате пересекающихся и накладывающихся различий и сходств метода. (Benton 1981: 20-1). Ретродуктивная исследовательская стратегия Вслед за Bhaskar’ом (1979: 15), мы будем применять термин «ретродукция» только к процессу построения моделей структур и механизмов, которые характерны для реалистического подхода. Термин «абдукция» будет применяться по отношению к процессам, с помощью которого теории строятся в рамках интерпретивистского подхода. - 96 - Ретродуктивная исследовательская стратегия подразумевает построение гипотетических моделей как способа раскрытия реальных структур и механизмов, которые, как считается, влияют на появление эмпирических явлений. Она требует дисциплинированного научного воображения. При обнаружении неслучайной закономерности первый шаг заключается в том, чтобы провести серию экспериментов для того, чтобы определить набор условий, при которой она появляется. Затем происходит поиск процессов, которые порождают закономерность, в сущностях вещей и используемых материалах. Именно тот факт, что, как правило, они неизвестны, приводит к необходимости построения модели. Творческая задача заключается в том, чтобы создать правдоподобный аналог механизмов, которые действительно вызывают появление явления. (Harre 1976: 21) Часто цитируется пример того, как этот процесс работает в случае обнаружения вирусов. Определенные болезни не могут быть объяснены присутствием бактерий. Пстулировалось присутствие вирусов для того, чтобы объяснить их появление, и со временем было продемонстрировано их существование и способ действия. Такой же процесс привел к «открытию» структуры атома. Сначала атомы были гипотетическими единицами, и фактическое их наблюдение произошло только по истечение какого-то времени. Аналогично, генетическое объяснение наследственных качеств появилось как идея, которая только через несколько столетий была признана. Некоторые механизмы могут быть доступны с помощью использования инструментов, которые обеспечивают некоторое продолжение органов чувств, как, например, в биологии при препарировании тел. Квази-доступные механизмы могут быть обнаружены в результате эмпирических исследований, особенно объясняющего характера, с участием смежной области знания, в которой некоторые процессы используются в качестве аналогии для изучаемых процессов. Например, действие электричества можно понять как аналогию с гидравлической системой воды в трубах. «Доступные механизмы полностью обнаруживаются с помощью изучения, с помощью квази-доступных механзмов в результате использования объединенного метода изучения и воображения» (Harre and Secord 1972: 73). Открытие недоступных механизмов требует сочетания разума и воображения, а также использования образных моделей, в которых недоступные механизмы представлены реальными или воображаемыми вещами или процессами. Тогда, обычно, построение объяснения… некоторых обнаруженных явлений включает построение модели, используя таких когнитивных материалов и действуя под контролем чего-то похожего на логику аналогий и метафор, механизмов, который, если бы он существовал и действовал в соответствии с постулируемым образом, смог бы объяснить изучаемые явления (ход мысли, который можно назвать «ретродукцией»). Реальность постулируемого объяснения должна затем, разумеется, быть подвержена тщательной эмпирической проверке… Как только это сделано, объяснение должно считаться в принципе объясненным. (Bhaskar 1979: 15) Для Bhaskar’a наука, созданная таким образом, подразумевает три тесно взаимосвязанных этапа. Первый, обнаруживается явление, или ряд явлений; строятся и проверяются объяснения, базирующиеся на постулируемом существовании генерирующих механизмов; эти механизмы затем становятся явлениями, которые нужно объяснить, и так далее. Следовательно, реалистическая наука включает процесс описания, объяснения и нового объяснения, в которых постоянно раскрываются уровни реальности. - 97 - По мере того, как постулируется, проверяется и «раскрывается» набор структур и механизмов, другие структуры и механизмы на более «низком» уровне переживают тот же процесс. Различия между сферами фактического и реального, следовательно, постоянно меняются по мере того, как открываются слои реальности – у реальности есть онтологическая глубина. «В этом постоянном процессе, по мере того, как раскрываются более глубокие уровни или слои реальности, наука должна строить и проверять свои объяснения с помощью когнитивных ресурсов и физических инструментов, которыми она располагает, которые в этом процессе сами трансформируются, модифицируются и оттачиваются» (Bhaskar 1979: 15). Ретродуктивная исследовательская стратегия может быть вкратце изложена следующим образом: 1. Для того, чтобы объяснить наблюдаемые явления и закономерности, которые между ними возникают, ученые должны обнаружить соответствующие структуры и механизмы. 2. Поскольку эти структуры и механизмы являются обычно недоступными на наблюдения, мы сначала строим их модель, часто опираясь на уже известных источниках. 3. Модель строится таким образом, чтобы, если она правильно отражает эти структуры и механизмы, то явление, таким образом, будет считаться каузально объясненным. 4. Затем мы переходим к проверке модели как гипотетического описания фактически существующих вещей и их отношений. Для того, чтобы это сделать, мы вырабатываем дальнейшие варианты этой модели (то есть дополнительные к тем явлениям, которые мы пытаемся объяснить), которые могут быть созданы таким образом, чтобы они были доступны для эмпирической проверки. 5. Если эти проверки успешны, тогда у нас появляется хорошее основание верить в существование этих структур и механизмов. 6. Существует возможность получать более прямое сочетание этих утверждений о существовании структур и механизмов с помощью развития и использования подходящих инструментов. 7. Весь процесс построения модели может быть затем повторен для того, чтобы объяснить структуры и механизмы, уже обнаруженные структуры и механизмы (Harre 1961; Keat and Urry 1975: 35). Использование моделей в социальных науках Один общий взгляд на концепцию «модели» в социальных науках заключается в приравнивании его к формальной теории, т.е. к комплексному набору суждений, о существовании связей между различными концепциями, которые выдержали эмпирическую проверку. Этот процесс иногда называют теоретической моделью. Когда предположения переводятся в символические термины, она может называться математической моделью. Альтернативно, концепция «теории» иногда считается синонимом конкретной точки зрения (или парадигмы), напр., теория конфликтов и теория консенсуса, ведущего к появлению таких выражений как «теоретическая точка зрения» или «общая модель». Такие точки зрения могут называться «мета-теориями», которые содержат принципы и допущения, на которых базируются теоретические предположения. - 98 - Более ограниченное употребление термина «модель» было предложено Willner’ом (1967), когда он провел различие между «теоретическими моделями» и «общими моделями». Теоретические модели содержат логическое обоснование, которое объясняет природу изучаемого явления и обеспечивает определения концепций и структуры их отношений. Это «концептуализация группы явлений, достигнутая с помощью логического обоснования, где конечной целью является определение терминов и условий, суждения о существовании формальной системы, которое, если подтверждается, становится теорией.» (Willer 1967: 15). Формальная система (набор суждений, которые должны быть проверены) выводится из модели и, если выдерживает проверку, становится теорией. Эта модель обеспечивает теорию суждениями. Доказательство в теоретической модели общества, например, может быть взглядом о том, как части общества любо объединяются для формирования стабильного целого (модель консенсуса) или вступают друг с другом в конфликт (модель конфликта). Модель может также содержать механизм, который описывает способ, с помощью которого общество движется от одного этапа развития к другому. Представление Harre (1972, 1976) о теориях и моделях как для естественных, так и для социальных наук, отличается от этого описания. Теории обеспечивают ответы на вопрос «Почему закономерности явлений именно такие, какие они есть?». Теория обеспечивает объяснение состава и действия тех вещей, которые при взаимодействии друг с другом создают явную закономерность. Его схема состояла из четырех главных компонентов: наблюдаемые закономерности, генерирующие механизмы, образные модели и источники идей для построения модели. Отношения между образной моделью и источником идей аналогичны, так как наблюдаемая закономерность появляется с помощью образной модели гипотетически и с помощью генерирующих механизмов фактически, в то время как отношения между образной моделью и источником модели метафорично, так как законы поведения образной модели похожи на законы поведения аспектов источника модели. Harre использовал пример отношения между театральными актерами, исполнителями социальных ролей и систематическим поведением людей. Поведение людей аналогично поведению воображаемых исполнителей социальных ролей (отсюда общее употребление концепции «социального актора»), а эти исполнители ролей, по крайней мере в определенных отношениях, похожи на театральных актеров. Сцена является источником образной модели, которая, в свою очередь, обеспечивает гипотетический механизм для объяснения систематического поведения (Harre 1979). Harre (1976) показал, как модели используются в том, что он называл этогенической точкой зрения, подходом, который опирается на различные аспекты интерпретивизма. Люди рассматриваются не как пассивные респонденты на обстоятельства своего социального мира, а как агенты, которые используют теории о людях и их ситуациях и соответствующие социальные технологии. В силу своего интереса к психологии он рассматривал силу и влияния людей в качестве онтологической основы, а социальный порядок в качестве одного из их сопутствующих явлений. Социальные способности человека рассматриваются как относящиеся к когнитивным ресурсам, которыми человек обладает. Поскольку эти когнитивные инструменты не всегда доступны для проверки со стороны социальных акторов, других социальных акторов или социальных исследователей, необходимо построить модели на основе релевантных фрагментов когнитивной структуры этого человека. Социальные акторы поступают так в своих взаимодействиях друг с другом, а социальные исследователи должны так поступать для того, чтобы объяснить закономерности социальной жизни. Социальные акторы строят модели из людей, которых они хорошо знают и с которыми они регулярно взаимодействуют, а также из людей, которых они знают не так хорошо. Как Щюц и Гидденс, Harre - 99 - рассматривал повседневные методы понимания как имеющие ту же форму, что и социальнонаучные методы. Этогенисты рассматривали социальный мир, главным образом, как отдельные эпизоды. Люди используют свои когнитивные ресурсы в этих микросоциальных ситуациях, которые ограничены правилами и социальными санкциями. Для того, чтобы понять смысл этих эпизодов, необходимо построить гомеоморфы. А затем необходимо построить параморфы в основном неизвестных сущностей групп людей, их когнитивных ресурсов или психологических «механизмов». И, наконец, необходимо обнаружить макроструктуры социального мира, которые, согласно Harre, существуют только в виде образных моделей в головах людей как часть их когнитивных ресурсов для управления взамиодействием. Harre разработал свой подход в контексте драматургической перспективы Гоффмана. Он выделил два типа гомеоморфических моделей для выделения эпизодов: ритуальную, или литургическую модель, и игру, или агонистическую модель. Они имеют равное значение в качестве источника для параморфических моделей, и могут использоваться для разработки концепций для анализа содержания элементов, движений, действий и высказываний, появляющихся в ходе социального взаимодействия. Он также предложил четыре типа человеческих моделей: этогеническую, кибернетическую, системно-теоретическую и физиологическую. Эти модели являются звеньями в одной цепи: на одном конце взаимодействие с социальным эпизодом, который может быть смоделирован в категориях следования правилам (этогеническая модель); которая, затем, может быть математически смоделирована как серия операций (кибернетическая модель); которая, в свою очередь, может быть смоделировала как абстрактная структура, которая может действовать таким образом, который описан в кибернетической модели (системно-теоретическая модель); и, наконец, она может принять конкретную форму как образная модель нервной системы (Harre 1976). Кроме этих четырех моделей он предлагал, что социальные акторы должны использовать модели социального устройства, например, «классовой системы». Он считал, что социальный порядок – это не более, чем модели, которыми располагают люди в отношении воображаемой структуры, и эти модели являются частью когнитивных ресурсов, используемых для управления социального взаимодействия. Эти образы общества являются моделями в двух отношениях: они являются моделями для реальности, которая должна быть построена для людей; и они являются моделями о некотором реальном или воображаемом взгляде на мир. Эти модели социального устройства должны быть реалистичны в том, что они относятся к реальным различиям в мире, например, людей, воспринимаемых как мужчины и женщины, или они могут быть фиктивными в том смысле, что они рисуют изображают социальный мир как структуру, которая «привнесена в мир», а не «выведена из него». Важное различие между естественными и социальными науками в отношении моделей заключается в том, что естествоиспытатель создает модели существующего мира, в то время как социальные акторы создают мир на основе определенных моделей. - 100 -