ГОРЬКИЙ ВЕРМУТ 86 ГОДА Город на Каме возник благодаря строительству крупного гидротехнического сооружения. Население прирастало за счёт рабочих, кочевавших с одной ударной стройки на другую, тянулись за своим трудовым счастьем также из соседних деревень. Они брались за любую чёрновую работу, лишь бы не возвращаться обратно в деревню. Мужики, кто посмекалистее, вечерами ходили в вечернюю школу получать знания, чтобы выбиться в люди. Город строился, но жилья всем не хватало и многие селились в коммунальные дома с длинными коридорами и множеством комнатёнок. Все же крыша над головой. Люди переселялись из продуваемых всеми ветрами дощатых времянок и бараков. Заселялись, кто ненадолго в надежде получить долгожданную отдельную квартиру, а кто на долгие десятилетия. Виктор Клинов после развода с женой получил комнату. Развелись они без шума, оба понимая, что их брачный союз был склеен призрачными и обманчивыми отношениями. Окно его небольшой комнаты наполовину затянуто густыми ветками тополя, посаженного так близко к дому, что по его корявому стволу без особого труда можно было достичь второго этажа. В осеннюю непогоду, когда дули порывистые северные ветры, тополь стонал и трещал, готовый безвольно надломиться под их напором. Комнатёнки, больше похожие на вытянутые школьные пеналы, были разделены меж собой перегородками, которые не препятствовали проникновению различных звуков в коммунальном общежитии, и, как правило, частная жизнь её обитателей становилась общественной, что, впрочем, соответствовало духу того времени. Все житейские новости обсуждались на кухне, в узком пространстве, где теснились вплотную кухонные столы. Две мойки с выщербленными пятнами эмали и налётом ржавчины приткнулись в разных углах. Из большого мутноватого окна была видна дворовая площадка с росшими на ней чахлыми кустами. Коммунаров в шести комнатах проживало около двадцати человек. Количественный состав коммуналки менялся в зависимости от времени года. Ближе к зиме, когда в воздухе витали пушистые снежинки, предвестники долгой зимы, наезжали дальние родственники из деревень — пожить недели две, три, но вскоре обживались в тепле и оставались до самой весны. Незнакомые люди тенями ходили по длинному коридору, громко стуча сапогами и пугая играющих малышей. Ночью свет тушили, коридор погружался в чернильную темноту и они, плохо ориентируясь головами, задевали за оцинкованные тазы и ванны, висевшие на стенах. На шум беззвучно приоткрывалась дверь комнаты, в которой проживала одинокая старушка Никаноровна. Высунув голову с бровастым лицом и глубоко впавшими глазницами, зло шипела: — Вот понаехали всякие! Шастают по ночам, черти окаянные! Завтра же пойду к участковому. Он вас, негодников, всех прищучит. После её недобрых посулов по коридору раздавался топот мужских ботинок и шум распахнутой входной двери. Частенько по вечерам с кухни тянуло запахом махорки, мужики выпивали, плотно облепив один из столов. Дед Пантелей сидит в центре застолья, его худое и вытянутое лицо, заросшее рыжеватыми с густой проседью волосами по самые глаза, было оживлённо. Он несколько раз помахал правой рукой, словно рубил шашкой. — Но, родимые, угомонитесь, наконец! — басил Пантелей над головами своих вечерних компаньонов. — Расскажу одну антиресную историю, хотите — верьте, хотите — нет. И обведя всех цепкими глазами, в которых сквозила глубинная пустота, начал рассказывать: — А было это зимой, морозы стояли декабрьские такие, что плюнь, и ледышка наземь падает. Всё зверьё попряталось: кто по норкам, кто по дуплам. Иду я, братцы, как-то ночью, возвращался от брательника, темень хоть глаз выколи, а до деревни шагать ещё километра два. Холодные звёзды только над головой. Слышу, справа протяжный волчий вой, думаю про себя: «Ну, вот и пришёл тебе, Пантелей, конец, отжил своё. Хана, одним словом». Он замолчал и обвёл всех своими колючими зеленоватыми глазками. Пока рассказывал, размахивая руками, ворот клетчатой рубахи распахнулся, и стала видна под сухой и бледной кожей острая ключица. — А что дальше-то было? Поди успел тогда себе в штаны наложить?— пьяно спросил его сосед Коль­ка-сварщик, при этом икнув, пошарил мутными глазами по нехитрому столу, ища что ни будь выпить. Смолистые цыганистые волосы вольно и безмятежно кудрились шапкой на голове. Вязаный свитер, порванный и прокуренный в нескольких местах, висел на нём мешковато. Колька мотался по разным стройкам, где нужны были крепкие мозолистые рабочие руки. Приехав на стройку, он первое время жил зимой в холодной и продуваемой палатке и однажды, зайдя на склад за электродами, случайно познакомился с кладовщицей Зиной, которая и пригрела его у себя. Природа одарила её крепким телом и смышленым умом. Соседи по коммуналке понимали, что Колька долго здесь не задержится, освободит своё место другому постояльцу, и по­сматривали на него с некоторой долей иронии и жалости. — А что дальше было, сейчас расскажу, — Пантелей проворно выгнулся ещё не старым телом к столу и потянулся рукой за бутылкой «Перцовки». — Плесни, — попросил он своего соседа. — Только немного, на два пальца, не больше, а то вечер быстро закончится. Выпив, он занюхал корочкой серого хлеба, жадно вдыхая воздух и широко раздувая ноздри. Пятернёй обтёр сырые губы и продолжил свой рассказ. — Это была стая волков, их много развелось после войны. Скинул полушубок на снег и быстро к сосне побежал, и едва успел на нижний сук взобраться, как волчьи зубы внизу щёлкнули. Так и просидел до самого утра… думал, от мороза околею. — Ну, врать ты мастак, Пантелей! Кормить не надо, дай только соврать. Волков, поди, на картинках и видел, — съехидничал Мишка-шофёр из угловой комнаты. Комната у него самая большая: восемнадцать квадратов, что придавало ему важность перед соседями. В кухне тихо возникла его жена Анфиса с бледным лицом. Пёстрый халат теснился на её полноватом теле. Ноги до колен чернели густыми волосами. Мужики, иногда пытаясь поддеть Мишку, пытливо выспрашивали: — Как твоя-то в постели, наверное, огонёк? В народе бытовало мнение о чрезмерной сексуальности таких женщин. Он на подобные вопросы не отвечал, раздражённо отмахивался рукой, обидчиво хмурил брови. Глаза у Анфисы большие, лучистые, цвета ржаного поля. Сегодня она сердита, подобрана лицом, отчего у неё пробежала упрямая кривая морщина на переносице. Посмот­рела на мужиков, покачала головой и с укором в голосе произнесла: — Мужичьё! Сидите тут од­ни, даже нас не пригласите. Хоть бы подумали о своих жёнах… бесстыдники. Она решительно рукой подвинула своего мужа и присела на край табуретки, балансируя телом, чтобы не упасть. — Хоть бы для дам вина купили приличного, — выговаривала она Пантелею. Тот немного смутился, потёр суховатые руки с тёмными пигментными пятнами. — Претензии не принимаю. Надо заранее предупреждать о своём приходе. В глазах разгорался весёлый огонёк, он понимал, что сегодня пятничный вечер и застолье может закончиться глубоко за полночь. — Вина хотите?... Тогда айн момент. Одна нога здесь, другая — там, я ненадолго отлучусь до своей, у неё, наверняка, что-нибудь припрятано. С этими словами он исчез в кухонном проёме. Федор Гладилин, сидевший рядом с кухонной мойкой, нервно поёр­зал на месте. — Пойду тоже свою приглашу, а то потом в обидки будет играть. Жена, обидевшись, могла молчать с ним неделями, тогда Федя темнел лицом и ходил, не поднимая глаз. Слабость у него была мужицкая — пристрастие к зелёному змею, это от отца по наследству досталось. Пил его батя по-чёрному, пропивал всё, так и околел в студёный зимний денек, как раз перед Рождеством, у себя на крыльце. Не хватило несколько спасительных шагов до двери. Федор, памятуя, чем закончил его отец своё пребывание на грешной земле, иногда входил в алкогольный штопор. Начинались такие запои безобидными посиделками с мужиками на работе. Получив в конце месяца зарплату и отслюнявив пять рублей в общий котёл, мужики садились в нетерпении в маленькой завешанной разным рабочим тряпьём производственной подсобке и, разливая вино по грязноватым гранёным стаканам, жадно выпивали, занюхивая корочкой залежалого хлеба. Федю хмель догонял быстро: он тихо сидел, обмякнув телом, пьяными глазами смотрел сквозь сизый табачный дым на своих друзей, не понимая суть их разговоров. Сторож подходил близко к окну и заглядывал внутрь, прикрыв глаза ладошкой. Стучал концом сучковатой палки, напоминая, что посиделки затянулись и пора расходиться всем по домам. Федя с каждым шагом слабел, и его кореша осторожно подхватывали под мышки безжизненное тело и приносили его на руках к самому порогу. Бережно клали совсем бесчувственного и быстренько исчезали, зная буйный характер жены. После запоев ходил он тихий и услужливый, виновато заглядывая в глаза соседям, словно оправдываясь и ища у них поддержки. — Ты же ей обещал больше не пить после лечения,— насмешливо подмигнул ему вслед Алексей. — Чудак-человек, да и только. За сиюминутное удовольствие готов платить месячным лежанием в больничке на казённых харчишках. У говорившего был свой интерес в Фединых запоях. Как только бледный, с понурой головой Федя исчезал в сумрачных больничных коридорах, его ещё не остывшее супружеское ложе занимал Алексей. Соседи с некоторым интересом и любопытством следили за сценарием развития любовного треугольника. Как водится, муж всегда узнаёт последним об изменах жены. Шелестя своим сухим тельцем по коридору, Никаноровна безмолвно бросала Алексею осуждающие взгляды, словно хотела отгородить его от будущих неприятностей. За кухонным окном вечерние краски загустели, и в сосед­ских домах засветились окна. Ветер распахнул форточку, она с шумом ударилась о стену. — Иди, прикрой, а то ненароком сломается, — попросил Пантелей Алексея. — Пусть открытая будет, накурили, можно и топор повесить. — Сходи, не ленись, сквозняком потянет, в коридоре ребятишки играются, как бы им не простыть. Алексей встал, осторожно отодвинув стул с высокой спинкой, и увидел Нину, жену Фёдора. Она шла впереди му­жа, горделиво подняв небольшую головку, на которой примостилась взбитая причёска. Черты лица от скудного света размылись, но красивый абрис бледновато вычерчивался и выдавал красоту. Непостижимо, как она оказалась в этой захолустной коммуналке, какие ветры принесли Нину с её красотой на зависть соседкам. Нина вошла на кухню, голоса сразу стихли, и все взгляды устремились на неё. На Алексея пахнуло любовным жаром, и в висках запульсировала кровь. Застывший, он стоял и пристально рассматривал Нину. Небесные ангелы вострубили, и сладострастные химеры тотчас готовы были подхватить и вознести его на небеса. — Добрый вечер, — тихо произнесла она губами бабочками. Чистое, открытое лицо, высокий лоб, по которому, распластав крылья, летели птицы-брови. Местный художник, однажды увидев у себя в мастерской Нину, так и не отойдёт от подарка судьбы. Случится с ним недельный запой и в пьяном бреду будет подходить на шатких ногах к мольберту, рассматривая пристально своё творение. И покажется ему тогда, что с небес спустилась к нему сама богиня. Комната с потёртым диваном и различным хламом в углу озарится лучезарным светом. Дымчатый кот с подпаленными боками от испуга выгнет спину и зашипит по-змеиному. Дрожащей и липкой рукой художник нальёт себе полстакана дешевого вина и впадёт вновь в смурное забытье. Нинино присутствие в коммуналке останавливало некоторых соседей от безудержного скатывания вниз в самую пропасть сумасшествия. Ах, Нина, Нина! Знала бы ты, чем закончится твоё земное пребывание, и в каком презренном месте ты окажешься под конец своей жизни. Остановится твой поезд в глухом тупике, и, забытая всеми, закончишь свой земной путь в отдалённом доме престарелых. После паузы всё пришло в движение. Анфису и Нину по­садили рядом во главе стола. Тихо проскользнув тенью, появился Пантелей с бутылкой вина «Изабелла». — Вот, моя послала, сказала, что не может прийти, — с сожалением произнёс он и развёл руками. С шумом приставили табуретки к столу. Алексей из-под прикрытых век пристально смотрел на Нину. Пантелей, встретившийся глазами с Алексеем, криво усмехнулся: — Глаза-то не пяль! Дива-то не твоя! Чутьё у Пантелея было почище волчьего, мотало его по необъятной стране, била судьбинушка, чем придётся. Доживёт он до старости, похоронит свою Пелагею и позабудет навещать её на погосте. Не простит он ей знакомство с его биографией. Подобрала она его на грязном провинциальном вокзальчике в середине пятидесятых после амнистии. Мыкался он там окаянный в рваной телогрейке, коротко остриженный, с разбитыми брылами, без сапог и почерневшими от грязи пальцами ног. Поймала его жалобный, просящий взгляд, и ёкнуло что-то у неё в груди, одними глазами позвала за собой, он и пошёл, оборачиваясь по сторонам, словно дворовый пёс. Жила Пелагея одна в избёнке на краю хутора. Домишко неказистый под соломенной крышей. Из тесного оконца видна бескрайняя степь, сливающаяся возле самого горизонта с небом. Отогрела она Пантелея, справила на первое время кое-какую одежонку. Отмяк ненадолго он и пооткровенничал о себе, ночью уткнувшись в тёплое плечо. Отсидел в лагерях не один год, был бит смертным боем сокамерниками. Думали, подохнет, а нет, живуч оказался. После его исповедальных историй Пелагея долго смотрела на него немигающим взглядом, обдав жгучим холодом и безразличием, про себя подумав: «Не человек по поступкам, а жить хочет.» Пантелей понимал, с каким презрением относится к нему Пелагея, но виду не показывал, своим чутьём угадывая, что за его земные деяния нет ему прощения, ни на земле, ни на небесах. — Слышу шум, но не уразумею, по какому это поводу собрался честной народ, — возник в дверном кухонном проёме Жора — по профессии летун, он долго нигде не задерживался. Глаза радостно щурились, отчего от них разбежались тонкие лучики морщин. Лицо, тронутое вечерним сном, сразу оживилось, когда он пробежался глазами по столу. — Сейчас, сейчас я приду обратно, за гармошкой сбегаю. Крутанулся юлой на месте, мгновенно исчез, как и не было его. Слышно только, как зачастил ногами по длинному коридору. Вскоре появился на кухне, держа под мышкой издёрганную вятскую «хромку». Радостно ощерился беззубым ртом и, выставив вперёд ногу, быстро пробежался тонкими пальцами по кнопкам: — На заказ сыграю! Проси чего хочешь. — Но-но! Ты погодь со своей музыкой! — осадил его Пантелей, положа руку на меха. — Детишки спать улеглись, а ты тут пляски устраивать. Посидим по-соседски, поговорим да разойдёмся. Жора сразу обмяк лицом: — Я же хотел как лучше, с музыкой-то веселей. И обидевшись на Пантелея, повернулся и пошёл к себе в комнату, зажав под мышкой свою гармонь. Пройдёт он по жизни беззаботно и весело со своей гармошкой от застолья к застолью. Однажды на пьяной свадьбе приревнует к своей жене его друг, и закончит свою жизнь Жора на грязном и затоптанном множеством ног полу рабочей столовой. Заголосят тогда бабы по нему, горемычному, в один голос. Покажется Жоре в едва тлеющей и ускольза­ющей от него жизни это пением херувимов, и покинет этот бренный мир с блуждающей улыбкой на лице. В затухающих глазах промелькнёт непонимание происшедшего с ним. В разгар застолья появилась на кухне, блеснув золотой улыбкой, кладовщица Зинка. С шальными глазами, в которых плескалась дневная выпивка, и в помятом платье пройдёт она мимо Алексея, как бы случайно задев его крутым бедром. Кольке, однако, не понравилось такое позднее появление своей сожительницы. Он нервно провёл рукой по курчавым волосам: — Что-то, Зина, ты сегодня припозднилась с работы, — выжидающе заглянул ей в глаза. Зина взгляда не отвела и, обняв его рукой за шею, прижалась грудью. — Дурачок ты мой, дурачок! Не ревнуй, верная я тебе, так и знай! Сегодня инвентаризацию делали на складе, всё надо было посчитать, проверить, акты написать. — Хотя бы с утра предупредила, — продолжал сердиться Коля. Зина села ему на колени и, взяв пустой стакан, попросила: — Есть тут джентльмены? Налили бы вина уставшей женщине. Пантелей живо вскочил с места и с бутылкой вина перетаптывался возле неё. — Как вас не уважить, Зинаида Петровна, — и, перейдя на «ты», добавил. — Женщина ты известная, твоё фото висит на Доске почёта строительной конторы, ходим, любуемся. Красоту не скроешь. Красота должна принадлежать народу. — Что ты имеешь в виду? Повтори, а то я плохо расслышал, — нервно взвился Коля, и на посеревшем лице сразу взбугрились желваки. — Да так, ничего. Просто сказал, что Зинаида Петровна — красивая женщина, я-то в таком возрасте, что на женщин мне уже вредно посматривать, да и ни к чему. Своя под боком есть. Извини, не хотел тебя обидеть,— Пантелей выдавил из себя улыбку, но в глазах заметался мстительный огонёк. — Сказанул, тоже мне, вредно, старик, тоже мне, — примирительно отозвался Коля, тряхнув копной волос. — Душа просит праздника! Наливайте, что ли поскорее, а-то в горле совсем пересохло! Зинаида ерзала на острых Колиных коленях, ему это причиняло некоторое неудобство — Тебе чего на месте не сидится?— шепнула на ухо, обволакивая сладким карамельным запахом. — Жора, спой нам,— вполголоса попросила Нина. Жора сухо прокашлялся в кулачок и, обведя соседей уже помутневшими глазами, запел сначала тихо, лирическим тенорком, вскоре голос его окреп, и кухня заполнилась мелодичными звуками. Соседи, переглянувшись, запоздало спохватились и вперебой тоже затянули разными голосами. Пели о том, что у любви крылья созданы для полёта и в небе встретятся голубь и голубка, что любовь их будет трагична. Жора пел, слёзы катились у него по щекам и капали в пустую рюмку. — Пойду, схожу телевизор проверю, кажется, не выключила, — Нина встала и пошла в тёмный кухонный провал. За столом разговоры постепенно затухали. — Тоже пойду, что-то мы сегодня припозднились, — оглядел всех Пантелей покрасневшими глазами. Он в душе глухо завидовал обыденной житейской мудрости, её простоте и непринуждённости. Алексей проводил глазами Нину и тоже засобирался. — Схожу, пожалуй, на улицу, подышу свежим воздухом перед сном,— с шумом отодвинул стул и направился вслед за Ниной. Пантелей зло зыркнул глазами. — Долго-то не дыши, а то простыть можно. Нинка одна спать ляжет, муженек опять нализался, как сапожник. Не упусти, удалец-молодец, жаркой ночи! Алексей сделал попытку ухватить за горло Пантелея, но тот, предчувствуя ссору, выскользнул угрём и исчез в коридорной темноте. Зинка, поправляя сбившуюся причёску, приблизилась к нему на опасное расстояние, обдав теплом: — Ах, ночка, ночка ты темна и соблазнов полна. Кавалеров не сыскать, — всматриваясь в лицо Алексея заглянула в глаза, пытаясь утянуть его в омут своего желания. — Коленька, а Коленька, пойдем-ка лучше спать, да добра наживать. Колясварщик, не обращая внимания на призыв своей сожительницы, тянулся за бутылкой, где на самом донышке угадывались остатки вина. — Федя, а давай на посошок! Пьяный сосед, что-то промычал и мотнул головой в знак согласия. Зинка раздосадованно махнула рукой и пошла, мерно покачивая полноватыми бёдрами. Она доживёт до глубокой старости, так и не нарожав своих детей. С Колькой жизненные дороги разойдутся. В дальней командировке он выпьет лишнего и вместе с машиной нырнёт в глубокий откос, где и в ясную погоду дна-то не видно. С возрастом Зинино тело нальется монументальностью, черты лица огрубеют, на самой макушке будут просвечивать жидкие волосёнки. Близких родственников у неё не было, только нашлась по переписке дальняя племянница, с которой она и доживёт свой век. Жора, опершись руками на широкий подоконник, стоял возле окна, вглядываясь в пустоту. Его невысокая фигура скукожилась, и казалось, что он такой беззащитный и никому не нужный. — Жора, ты не грусти, не надо, у нас вся жизнь впереди, — успокаивал его Колька, обняв его за плечи. Они так и остались в памяти, хотя их близкая разлука была не за горами. Ночь набрала свою силу. Небо устилало множество маленьких звёздочек, небольшие кусты растворились в но­чи. Приглушённо под окном простучали дробью женские каблучки. Алексей, крадучись, пошёл к Нининой двери. — И куда же ты запропастился, Лёша? — Нина стояла возле своей комнаты, из-за выступа стены её не было видно. Она сразу приникла к нему всем телом, и Алексей почувствовал, как по лицу в поисках губ блуждали горячие и влажные Нинины губы. Нина непроизвольно простонала. — Люблю, знай же, что тебя одного люблю! — обдала жаром своего дыхания. Алексей отзывчиво обнял её за талию и прижал к себе, чувствуя, как радостно частит сердце. Он уткнулся в Нинины волосы, вдыхая их аромат. Дверь комнаты, в которой жила Никаноровна, отворилась, выпуская слабый свет ночника. Старуха несколько раз сухо кашлянула и в темноте погрозила им пальцем. — Смотрите мне, голубки! Играйте, да не заигрывайте с лю­­бовью. Она такая, что может и опалить. Никаноровна ещё немного поживёт на белом свете и тихо отойдёт в мир иной. Снесут её соседи на погост за небольшой деревянной церквушкой. Посидят потом на кухне за сдвинутыми столами, вспомнят жизнь коммунарскую и добрым словом Никаноровну. Старуха она была сварливая, но незлобная, а виной тому была война, в которой она потеряла мужа и ребёнка. Сухое и чёрствое одиночество годами изнутри её высушивало. Притронулись к кутье, сваренной Зинаидой и пригубили сладкого винца за упокой души Никаноровны. Жора, пришедший уже под хмельком, вдруг сорвался с места. — Может, гармонь принести, так и вспомним Никаноровну, ей-то на том свете, может, и повеселей будет, — но осекся, понял по выражению лиц, что сморозил чтото невпопад. Присел на краешек табурета и уткнулся слезливыми глазами в тарелку с кутьёй. Тяжело вздохнул: — Простите уж! Плечи его мелко задрожали, и по худому лицу потекли солёные слезы. Жора ловил их губами, чтобы они не капали в сладковатую поминальную кашу. Виктор Клинов проснулся и некоторое время лежал с закрытыми глазами, продлевая сонное удовольствие. По ту сторону пе­регородки слышно было, как молодая мамаша, еле сдерживаясь, чтобы не сорваться на крик, уговаривала сына: — Пошли скорее, а то опоздаем в детсад. Мария Константиновна будет ругаться. — Не будет… не будет, она у нас добрая! — похныкивал ребенок. Послышались шлепки по голому телу, затем раздался надрывный детский плач. Выпростав руку изпод одеяла, Виктор щёлкнул клавишей радиоприёмника. Диктор, женщина с приятным тембром голоса, передавала последние новости. Урожай зерновых обещали собрать хороший, сделала оговорку, если погода не подведёт. Вслед за ней выступил ученый из сельхозакадемии и простуженным голосом в цифрах сравнивал урожай тринадцатого года и восемьдесят шестого двадцатого столетия. У Виктора промелькнула мысль, что какой смысл сравнивать дореволюционный период и современность. Ещё сравнили бы с каменным веком! Затем диктор спокойным и размеренным голосом сообщила, что на Чернобыльской атомной электростанции произошла авария. Повышения радиационного фона не наблюдается. Несколько человек отправлены в московскую клинику для уточнения диагноза. Виктор приоткрыл дверь и выглянул в коридор. Возле двери туалета толклись две соседки и о чём-то судачили. Женщина, стоящая к нему спиной, подпирала одной рукой бок, другой от долгого стояния оперлась о стену. Из-под халата виднелись толстые бледные ноги с синими вздутыми венами. Длинные чёрные волосы покрывали плечи. Другая женщина с ярко подведёнными губами молча слушала и одобрительно кивала. Небольшая «птичья» головка при этом слегка тряслась. — Ну, Колька! Зашёл в туалет без очереди, да еще и курить там задумал. Она решительно подошла к двери и несколько раз ударила костлявым кулачком: — Ты чего там засиделся? Вот получишь свою квартиру, там и кури, а здесь люди стоят. — И зло добавила: — А ну, выходь, кому говорю! За дверью туалета зашумела вода, и вышел сконфуженный Колька с заспанным лицом и растрепанной головой. — Ты чего это, соседка, с самого утра голосишь? Посидеть по-человечески не дадут. Фаина, женщина-одиночка, работала счетоводом в местном жилкомхозе, и Кольке она всегда казалась желчной и злоб­ливой тёткой. — А чего это ты в туалете рассиживаешься? Может кому-то совсем невтерпёж! — ёрничала она вслед уходящему Кольке. Он остановился, желая что-то возразить, но раздражённо махнул рукой и скрылся за своей дверью. Народ с утра скапливался возле дверей туалета. Наиболее сообразительные жильцы навост­рились незаметно ходить в соседнюю секцию. Виктор сделал несколько гимнастических упражнений, разогнал остатки сна. За окном прогрохотала грузовая машина, оконные стекла сразу отозвались тонкой вибрацией. И через несколько секунд в комнату притянуло ветром запах сгоревшей соляры. Большое окно затянуло утренним светом. Свет заполнил собой небольшое комнатное пространство, ему было мало места и тесновато, и казалось, что он хочет вырваться в полутёмный коридор. Совсем рядом, через проезжую часть дороги, по которой пылили машины, вдоль пологого берега виднелся сосновый лес. Был он редок, и сквозь него просматривалась серебряная поверхность акватории речного порта. Натужно разрезая воду, уткнувшись глубоко носом, портовый катер тянул за собой небольшую ржавую баржонку. Крутились портальные краны, похожие на пауков. Они грейферами черпали из трюма самоходки гравий, задевая ими железные борта, пронзительно раздавался скрежет. Неугомонные чайки своими силуэтами чертили водную гладь в поисках рыбы. Издали была видна приближающаяся белая точка скоростного теплохода «Метеор». Ближе к обеду на объекте появился заместитель начальника СМУ Иван Всеволодович Маренин. Осторожно ступая по разбитой дороге, он обошёл стороной бульдозер и направился прямо к прорабской. Мужик был неплохой. В производство не лез, советы без надобности не давал, и его основной задачей было снабжение стройматериалами. Простучал коричневыми ботинками с налипшей серой грязью по деревянным ступеням и оказался в прорабской. — Здравствуй! Вот ищу тебя по всем объектам, — приветливо сказал он и протянул руку. — А что меня искать? Диспетчер знает, где я нахожусь, проехал по объектам, дал задание механизмам и сюда на дом, — Виктор поднял голову от документов. — Проходите, Иван Всеволодович, присаживайтесь, знаете, в ногах, как говорится, правды нет. Подвинул стул поближе к нему. В распахнутую дверь был виден большой жилой дом. Тянулся он вдоль Советской улицы. Новая ленинградская серия, с большой кухней и удобным расположением комнат. Дом поднялся на пять этажей и к концу года готовился к сдаче. Иван Всеволодович грузно присел на стул, достал платок и стал вытирать им вспотевшее лицо, тяжело вздохнул: –Уф, какая сегодня жара! Есть у тебя здесь вода? Виктор набрал воды в стакан и протянул его Маренину. Тот жадно большими глотками пил, вода стекала ему по подбородку и капала на брюки, оставляя тёмные пятна. Опорожнив стакан, он протянул его Виктору. — Слушай, у меня к тебе предложение. –Какое? — рукой отодвинул в сторону чертежи Виктор и посмотрел на Маренина. Возраст у него был уже предпенсионный. Полнота мучила его, и говорил он с отдышкой: — Пришел приказ из «Минэнерго», надо отправить в Чернобыль одного прораба. Возникла пауза. Слышно только, как жужжит под самым потолком залетевшая муха. — Зарплата по месту сохраняется, командировочные в по­вышенном размере. Авиабилеты приложишь по приезду, тоже оплатим. Так что решай! Он с трудом поднялся, придерживаясь за спинку стула, и тяжело пошел к выходу. Муха, устав биться о стекло, вылетела вслед за ним. Дома Виктор достал из книжного шкафа школьную карту и, посмотрев масштаб, промерял линейкой расстояние от Киева до городка Чернобыль. Выходило около двухсот километров. Такое обстоятельство успокоило его. После вчерашнего вечера слегка мутило, и побаливала голова в затылке. Вечером в дверь достаточно настойчиво постучали — три раза. Это был условный знак Игоря Дружинина. Виктор открыл дверь, приглашая его войти. Игорь в комнату не прошёл, а стал нетерпеливо топтаться возле порога. — Нет, заходить не буду! Собственно и некогда. Ты вот что, дружище, быстренько одевайся, и пойдем в гости на день рождение, — на его лице блуждала радостная улыбка. — Меня, вроде бы, никто не приглашал. — Ладно, не ломайся! Жду тебя внизу, на лавочке возле подъезда. Девчонки — просто класс. Не задерживайся! Он круто развернулся и торопливо пошёл по коридору на выход. Выйдя на улицу, Виктор увидел своего друга на лавочке с двумя девушками. Крайняя справа сидела в белых туфельках, закинув ногу на ногу и покачивая ею. Худощавое лицо с глазами-смородинками, обесцвеченные волосы, по-мальчишески короткие, придавали ей озорной вид. Тонкие губы с немного опущенными уголками были плотно сжаты. — Марина, — представилась она и как-то вяло протянула руку. На запястье блеснул тонкий золотой браслетик с ажурными переплётами. — Ладно, не зевай, это будет твоя подружка на сегодня, а это Тоня Лихачева, — Игорь рукой показал в сторону другой девушки. Та приветливо улыбнулась, показывая ровный ряд зубов. На припухлом лице — большие карие глаза с поволокой. Синее платье обтягивало её фигуру, подчёркивая округлые формы. — А это наш советский прораб, — представил Виктора Игорь. Девушки, как по команде, дружно хихикнули. — Ну, что, друзья! Пойдём лучше искать тихую гавань. Какие будут предложения? — Игорь входил в роль и, как всегда, был в своем репертуаре. Пуговица на джинсовой рубашке расстегнулась, ему не хватало воздуха. — Девчонки, ждите нас здесь, мы сейчас вернёмся. Игорь подхватил за руку Виктора и они направились к магазину. Протиснулись в узкие двери. В тесном помещении было душно, пахло чем-то прогорклым, легкий дымок тянулся из-за неплотно прикрытой двери подсобки. С потолка свешивались полосы липкой ленты с налипшими на них мухами. — Не пора ли вызывать пожарную машину? — с улыбкой на лице Игорь спросил продавщицу винного отдела, худощавую женщину неопределенного возраста с грустными глазами на плоском лице. Она никак не отреагировала и небрежно повернулась к ним спиной, показывая полное равнодушие, крикнула тонким и пронзительным голосом кудато в сторону: — Петровна, а Петровна, опять у тебя картошка на плите подгорела. Спалишь ты нам когда-нибудь магазин. И уже себе под нос пробурчала: — Ну, мать родная! Говори, не говори, ничего не понимает. Склероз проклятый у бедной женщины. Она подошла ближе к прилавку, оценила быстрым взглядом покупателей: — Чего брать будете? — по-хозяйски оперлась руками о прилавок и стала безразлично смотреть на народ, хороводившийся в магазине. Игорь порылся в кармане джинсов и достал мятую десятку. — У тебя есть с собой деньги? Надо взять пару шампанского и бутылку грузинского вина. Наши барышни дешёвое плодово-ягодное вино не употребляют. В его глазах горел огонек близкой выпивки и веселья. Виктор достал двадцать пять рублей и протянул их Игорю. — Наверное, будет достаточно! Хватит ещё на коробку шоколадных конфет, видел в кондитерском отделе неплохие конфеты «Вечер», как раз нам по теме подойдет. На улице девушки терпеливо их поджидали и о чём-то оживленно говорили. — Да, тот парень джинсы ездит покупать в Москву. Берёт там за сто пятьдесят рублей, а нам продаёт по триста. И он ещё называет себя честным бизнесменом, — возмутилась Марина.— Да он просто настоящий обманщик! Когда ребята подошли к ним, девушки переглянулись меж собой и замолчали. — Ну, что наговорились? Тогда пойдем, подышим свежим ветерком на причале. Игорь обнял Тоню за талию, и они весело зашагали вперёд. Марина пока шла, всё больше молчала, опустив голову, смотрела себе под ноги. — Потеряла что-нибудь? Всё смотришь вниз, — Виктор попытался пошутить. — Да так, что-то задумалась беспричинно, — ответила Марина. Короткое зеленоватое платье открывало красивые ноги. Марина иногда случайно задевала своей рукой его руку, и Виктор чувствовал прохладу её кожи. Он всматривался в профиль Марины, и она сейчас не выглядела такой меланхоличной, какой первоначально ему показалась. Вскоре они оказались возле речного вокзала. Солнце закатилось, и от белых облаков на воде отражались разноцветные узоры. Дул тёплый ветерок, от него по спокойной воде пробегала мелкая рябь. Трёхпалубный пассажирский теплоход, очертив на воде длинную дугу, стал заходить к причалу. За кормой теплохода летели вечно голодные чайки, подбирая из воды кусочки хлеба, которые с кормы бросал им мужчина в шляпе. На причале столпились люди, они с интересом смотрели, как будет швартоваться круизный теплоход. Слышна команда капитана: «Самый малый», и на причале сразу засуетились два матроса, которые совсем недавно сидели на металлических кнехтах и лениво переговаривались. Подъехал парень в красной футболке и коротких шортах на спортивном велосипеде. К нему подбежала небольшая лохматая собачка. Она радостно махала коротким хвостиком и вертелась возле него. Велосипедист раздражённо ногой оттолкнул собачку и поехал вдоль причала, кого-то высматривая. Недалеко на взгорке находилась летняя танцплощадка и оттуда слышалась музыка. Видно было, как кружились пары в ритме вальса, белые платья пятнами проступали в наступающих сумерках. –Может и мы пойдём на танцы? — поступило предложение от Игоря, которое было с энтузиазмом принято. На входе купили билеты у сидящей на стуле женщины c унылым лицом. Танцплощадка была заполнена, по периметру и в центре стояли люди. Фонарный свет ложился желтоватым отливом на лица. На крытой деревянной эстраде четыре музыканта заиграли быстрый танец. Все сразу оживились и, подчиняясь ритму, стали танцевать. Гитары громко звучали, и невозможно было разобрать, о чём поёт солист. Виктор с Мариной оказались в цент­ре площадки. Марина танцевала легко, даже грациозно, подчиняясь ритму. С её лица сразу исчезла нахмуренность, она улыбалась Виктору, встряхнула головой, и белесые волосы накрыли лицо. Марина откинула их и, подняв руки над головой, стала танцевать совсем близко, так что он почувствовал её запах. Виктор осмелев, руками обнял ее за тонкую талию и прижал к себе на короткое время, пытаясь угадать реакцию своей партнёрши. Марина, казалось, замерла на секунду и пытливо заглянула ему в глаза. Музыка прекратилась, в темных динамиках медленно угасал звук. Из темноты на освещённую сцену вышел патлатый музыкант в красной рубахе и потёртых на коленях джинсах, он ухватил рукой микрофон: — По многочисленным просьбам объявляю белый танец! Дамы приглашают кавалеров, — и насмешливо добавил: — Смелее! Смелее! Дамы приглашают наших робких кавалеров, а то они что-то совсем загрустили. Соло-гитара на высокой ноте взвизгнула и аккордом резанула толпу, ей басом отозвалась другая гитара. Ударник, сидевший возле задней стенки, ловко подбросил вверх ударные палочки, поймав их, стал тихонько постукивать по барабану, раскачиваясь в такт музыки из стороны в сторону. Марина взяла Виктора за руку: — Приглашаю тебя на танец, мой сегодняшний кавалер. Думаю, у тебя нет возражений? — Абсолютно никаких, — ответил Виктор и, осторожно придерживая Марину за острый локоток, повел в центр площадки, где уже медленно танцевали пары. Впереди мелькнула голова Игоря, он шел, уверенно рассекая по танцплощадке. В правой руке держал пакет, набитый запасом провианта. Подойдя ближе к Виктору, он сделал удивлённое лицо, отчего брови поползли на лоб, и произнес с расстановкой: — Ну, блин, даете!,… Я вас ищу по всем тёмным углам,… мне тут все ноги оттоптали, а вы, как два голубка ворку­е­те. — А почему ты один, где Тоня?— Марина поискала глазами среди танцующих свою подругу, и не найдя машинально спросила: — Где же она? Игорь кивнул головой в сторону выхода: — Она там стоит и ждёт нас. Пойдёмте! Игорь решительно пошёл вперёд, обходя стороной пары. — Мальчики, пока проходите в комнату, а мы зайдем ненадолго в ванную, носики припудрим, — засмеявшись, девушки исчезли за дверью. Игорь осторожно шел, вытянув руки, в темноте неловко задел головой торшер на тонкой ножке, тот предательски закачался маятником, норовя упасть на пол. Он поймал его руками и дернул за ниточку выключателя, неяркий свет выхватил из темноты коричневую стенку, которая громоздилась в комнатном пространстве. На полках стояли книги в золоченых переплетах. В отдельной секции полки забиты хрусталем. В дальнем углу на резных ножках стоял большой цветной японский телевизор. Возле него пристроились два кожаных кресла. — Присаживайся, — Игорь по-хозяйски плюхнулся в глубокое кресло. Оно уютно приняло его тело. Закинув ногу на ногу, Игорь с интересом рассматривал квартиру. — А ты чего стоишь, как бедный родственник? Садись тоже в кресло. А лучше сходи на кухню, поставь шампанское в холодильник. И посмотри, есть ли там пепельница. Виктор зашёл на кухню и, щёлкнув выключателем, оказался в царстве стерильной чистоты. Кругом все блестело. Посуда из нержавейки стояла на газовой плите, отражала лампочный свет. Белый линолеум с ярко-синими точками ковром стелился под ногами. Большой, пузатый холодильник издавал сытый внутриутробный звук. Виктор потянул за ручку холодильника. С самого края стояли несколько баночек чёрной икры. Дальше на тарелочке с красной каёмкой желтели порезанные и присыпанные сахарком лимонные дольки. — Совсем даже неплохо люди живут в эпоху развитого социализма! — беззлобно хохотнул Игорь. В руке он держал две бутылки шампанского. Плечом отодвинул Виктора и поставил шампанское в холодильник. — Пусть охладится до определённого градуса, шампанское лучше пить слегка охлаждённым. Потом они все вместе сидели за кухонным столом и пили шампанское из тонких стаканов, углекислый газ поднимался со дна небольшими пузырьками. Когда шампанское было выпито, разговоры оживились, исчезла некая грань, которая мешала общению. — Тоня, принеси, пожалуйста, гитару, так хочется попеть, — попросила Марина. — Да, да, принеси, — поддержал Игорь и пальцами стал выстукивать незнакомую мелодию по пластиковой столешнице. — Соседи нас неправильно поймут, время уже не детское, родичам накапают, потом отдувайся, — Тоня отвернулась и стала смотреть за темное окно. — Не сердись! Мы совсем тихо,— настаивала Марина. — Ну ладно, схожу за гитарой, — согласилась Тоня и пошла в комнату за инструментом. Марина посмотрела на Виктора. — Курить хочется, есть сигареты? — и протянула руку. — Только «Стюардесса», подойдут? — Вполне. Марина глубоко затянулась, глазами ища пепельницу. Виктор потянулся за стеклянной пепельницей на подоконнике и поставил её на стол, она опасно закачалась несколько раз ванькой-встанькой, но не упала. Игорь взял гитару и уверенно пробежал пальцами по гитарному грифу. — Расстроен инструмент! — огорчился он.— Хотел побаловать вас своим вокалом, не получилось. — Лучше налей нам по бокалу, чем удивлять своими талантами, — Тоня перекинула ногу на ногу, отчего платье задралось и показалась белая полоска бедра. Шампанское закончилось. Лица девушек раскраснелись, разговор оживился, и казалось, что они уже все давно знакомы. Тоня посмотрела на часы. — Вот ничего себе, засиделись, время уже два часа, а завтра надо на работу. Игорь заиграл пальцами на губах: — Всем спать, выходи из-за стола строиться! — Мы, наверное, пойдем, прогуляемся, — предложила Марина. Оставив Игоря с Тоней вдвоём в полутёмной комнате, они молча вышли из квартиры. Спускаясь вниз по тёмному подъезду с неистребимым кошачьим запахом и липкими перилами, они оказались во дворе дома, погружённого в ночной омут. На небе искрились набравшие свет звёзды. Меж ними проблёскивал красный огонёк. — Ой! Смотри, самолёт летит на большой высоте, — Марина запрокинула голову, всматриваясь в тёмное небо. — Пойдем, прогуляемся по городу, если не возражаешь, — предложил ей Виктор и шагнул вперёд, увлекая за собой. — Подожди,… подожди! Не торопись, а то не успеваю за тобой, — Маринин голос уверенно прозвучал в дворой тишине. — Как хорошо гулять по ночному городу! Люди спят, только мы с тобой, полуночники, — в Маринином голосе угадывались теплые нотки. Низкое здание речного вокзала темнело большими окнами, наполовину задёрнутыми шторами. Сквозь окна проглядывались зарешёченное оконце билетной кассы, развешанные во всю стену расписания движения пассажирских теплоходов, большая кадка, обтянутая металлическими обручами с раскидистым фикусом. Жёсткие стулья, сколоченные тонкой рейкой, ровно стояли вдоль стены. Как только Виктор с Мариной подошли к окну, из темноты на свет, падающий с прожекторной мачты, вышел толстый кот. Он сел на задние лапы и стал смотреть на припозднившихся гостей. — Кис-кис, котик мой хороший, — позвала его Марина. — Пойдем лучше спустимся вниз, к воде — предложил Виктор. — Оставим кота, пусть лучше присматривает за своими мышками, его за эту службу и держат. C высокой мачты слепили глаза мощные прожектора. Грузовой портальный кран, опустив стрелу, вытягивал из трюма самоходной баржи контейнер. Лебёдки низко подвывали. Вода за причальной стенкой шумела и отдавала прохладой. Недалеко стоял причаленный к пологому берегу дебаркадер. От него по сходням можно попасть на песчаный берег. Толстые канаты толщиной в человеческую руку тянулись к одинокой сосне. Могучее дерево корнями глубоко вцепилось в землю. Возле дебаркадера с буфетом на втором этаже тихо покачивалась на воде «Ракета». В капитанской рубке слабо мерцал огонек, и мелькали слабые силуэты людей. Большое серое облако наплыло на желтоватую луну, тень накрыла судно, и его не стало видно. Совсем неожиданно рядом возник невысокого роста пожилой мужчина с заросшей до самых глаз густой бородой. Из-за затёртого козырька видавшей виды фуражки смотрели любопытные глаза на бровастом лице. На лацкане пиджака блеснул значок, покрытый красной эмалью. Мужчина перетаптывался на месте больными ногами, обутыми в зимние ботинки «Прощай молодость» на толстой резиновой подошве. Не зная, как начать разговор, он покашлял в маленький кулачок. — Извиняйте! Закурить, случаем, не найдётся? — спросил он Виктора, надеясь разговориться с незнакомым человеком, хотя у него в кармане была пачка сигарет. — Да, курите, совсем не жалко, — он протянул сигареты. — Чьи будут цигарки? — мужчина короткими пальцами ловко выудил сигарету с фильтром и с любопытством разглядывал мятую пачку сигарет. — Болгарские. Курить можно!... Слабоваты, правда, немного, но вы, наверное, привыкли курить, что ни будь покрепче? Мужчина беззвучно рассмеялся, трясся плечами. Запустил растопыренную пятерню в бороду, поскрёб подбородок. — Да какой там! Махорку у меня отец любил курить, а это был целый ритуал. Бывало, нарубит листьев, свёрнет из газеты «лодочку», щепочкой наберёт табаку из кисета и насыплет сколь нужно, да заклеит слюнёй. Тогда и можно курить «козью ножку». Затянется так, что до самого низа продерёт. У нас в деревне все в огородах махру садили. Он засунул сигарету в рот и постучал по карману пиджака, ища спички. Прикурил, затянулся и выпустил дым. — Слабоват табачок! Наш-то лучше. А почто вы так припозднились с прогулкой, молодёжь? — Захотели немного погулять по ночному городу, — отозвалась Марина. — Шпаны-то местной не боитесь? — поинтересовался мужчина, он то знал, как вечерами хороводили возле речного вокзала ватаги малолеток. Мужчина работал ночным сторожем в павильоне «Соки–воды» через дорогу, ему было скучно одному и, увидев молодых людей сквозь окно, вышел к ним поболтать, скоротая время. Ветер принёс с реки прохладу. Марине стало зябко, обхватив себя за плечи, решила уйти подальше от воды. — Мы уходим, до свиданья! Что-то прохладно стало, мы, пожалуй, пойдём. И они с Виктором зашли в яблоневую аллею, скрывшись в ней. Деревья вверху сплелись ветками, образовывая арку. За спиной у них оставалась ночная Кама, от неё исходила прохлада. Небо робко светлело, вскоре должен появиться слабый мутный рассвет нового дня. — Вот мы и пришли, — тихо произнесла губами Марина. Они стояли возле дома с тёмными и ещё сонными окнами. Из подъезда, хлопнув дверью, появился парень в помятой кепке. Брюки на коленях пузырились и были ему коротки. Он стоял, всматриваясь в них. — Маринка, мать-то твоя совсем покой потеряла, до полночи тебя на лавочке поджидала, а ты тут с кавалером разгуливаешь. Нехорошо, — с беззлобной ворчливостью сосед ушел и пропал за кустами жимолости. Только были слышны отдаляющиеся шаги. — Ладно, Виктор, пойду, а то, действительно, мне уже дома нужно быть,— Марина пошла к подъезду. — Ещё увидимся? — спросила Марина, держа дверь приоткрытой. — Конечно, …конечно,— подытожил сегодняшнюю встречу Виктор, не предполагая, что ему придётся уехать в командировку в Чернобыль. Здание аэровокзала просвечивалось насквозь солнечными потоками. Два лётчика быстро прошли по залу и исчезли за дверью, запираемой кодовым замком. Пассажиры сидели на скамейках в тени сероватого здания и разглядывали вновь приезжих на рейсовом автобусе. Несколько человек сбились возле урны и курили, оживлённо разговаривая. Красный автобус выехал из-за поворота, кособочась и скрипя, остановился, и из него торопливо вышли люди. В толпе Виктор увидал Володю Конева, тот приветливо помахал ему рукой. Володя шёл к нему быстрой походкой, через плечо была перекинута синяя спортивная сумка с молниями. — Привет, Витёк, — он снял сумку с плеча и поставил возле ног. Володя ростом был выше Виктора на целую голову. Лицо широкое с разноцветными глазами: один зелёный, другой синий. Губы толстоваты, и нижняя губа вывернута наружу. Лоб высокий с убегающими вверх залысинами. — Ты куда улетаешь? — спросил Виктор и скользнул по правому карману короткой спортивной куртки, ища сигареты. Виктор, застясь рукой от яркого солнца, с готовностью ответил, будто ждал этого вопроса: — Командировали в Чернобыль на два месяца. — И ты не упирался? — с интересом спросил Володя. — К чему такие страсти? Предложили, и поехал, без каких-либо колебаний. — А мне сказали, что если не поеду, то новой квартиры не видать. Жена второго ребёнка недавно родила. — Поздравляю! — А что поздравлять-то? Опять девка родилась, а мне наследник нужен! Это им было сказано вяло и без всякой радостной нотки, отчего Виктора задело за живое, у него рос сын вдалеке. Володя курил и посматривал по сторонам, словно ища кого-то. Рядом прошла девушка в белом распахнутом плаще. Красивые ноги, обтянутые нейлоновыми чулками, притягивали взгляды мужчин. — Смотри, какая краля идёт. Аж слюнки потекли. Наверное, стюардесса, таких набирают только по конкурсу. Одним словом, цвет нашего «Аэрофлота». Он проводил её долгим взглядом. Девушка шла на высоких шпильках, была грациозна в своей молодости и привлекательности, она знала, что мужчины с любопытством и вожделением разглядывают её, и шла, подняв головку со сбитой причёской. Подошла к двери, и внезапно появившийся услужливый мужчина в серой в крапинку кепке впустил её в царство света. Самолёт стоял возле здания вокзала, зелёный с видимыми белыми заклёпками. Возле него суетились два механика. Один из них — сутуловатый, достал из сумки стеклянную банку и слил в неё керосин. Стюардесса, которую они видели возле вокзала, приветливо им улыбнулась, как старым знакомым, блеснув жемчужными зубками. Виктор упал всем телом в неудобное кресло и коленями упёрся в спину сидящего впереди пассажира. Мужчина в шляпе с отёкшим лицом и отвислыми щеками, как у бульдога, повернулся и бросил искромётный взгляд. Раздражённо и как-то вымученно произнёс: — Молодой человек! А вы не могли бы свои ноги убрать, они мне мешают. — Извините, — Виктор отодвинул колени в сторону, так сидеть было неудобно. Володя повернулся к нему и прошептал: — Чего ты его слушаешь, сиди, как тебе удобно, нашёлся тоже мне, фон-барон. — Да ладно, не будем нервозность нагнетать, — отмахнулся Виктор и стал рассматривать в иллюминатор бетонку с разбежавшейся паутиной трещин. Самолёт вырулил на взлётную полосу и опробовал двигатели. Они пели и вибрировали на различных тонах — от низкого до высокого. Уши сразу, словно ватой, заложило. Самолёт нервно дрожал всем корпусом, затем начал свой разбег и вскоре оторвался от взлётной бетонки. Земля быстро поплыла под ними, вдалеке виднелись жёлтые поля с жнивьём. Зеленел небольшой лесок, окружённый скошенным полем. Вдалеке возле самого горизонта мелькнуло серебром небольшое озерцо. Володя о чём-то говорил Виктору, но рёв самолётных турбин заглушал его. Разочарованно махнув рукой, он жадно впился глазами в соседку, сидевшую рядом через узкий проход. Ей было плохо, тонкие руки она плотно прижала к побледневшему лицу. Округлые коленки в серых чулках виднелись из-под накинутой на ноги синей болоньевой курточки с перламутровыми пуговицами. Виктор прикрыл глаза, отрешаясь от всего происходящего, из темноты воспоминаний очертились сначала тёмные человеческие фигуры, потом стало светлей, и он увидал се­бя в кимоно. — Хаджимэ! — Команда резанула воздух и ушла под потолок школьного спортивного зала. Два бойца киокушинкай-карате поклонились друг другу в традиционном восточном приветствии и начали свой поединок. Обладатель жёлтого пояса Вадим Крохалев — коренастый, с широкими разводами плеч — сделал короткий шаг вперёд и ударил лоу кик по бедру соперника. Удар не произвёл нужного эффекта. Виктор быстро отреагировал и выбросил правую руку по прямой, и кулак впился в грудь Вадима. Тот пошатнулся, но устоял на ногах. От удара лицо покраснело, и на лбу высыпал крупным бисером пот. Бой каратистов напоминал красивый танец. Движения мягкие, тела расслаблены, готовые в любой момент распрямиться и выстрелить пружиной. Удары ногами по корпусу чередовались с короткими ударами рук. Кимоно Вадима распахнулось, и видна была сильная грудь, он глубоко дышал, и губы припорошило синевой от нехватки воздуха. — Стоп, стоп — хлопнул несколько раз руками тренер, держащий секундомер. Он был доволен поединком. Бойцы, глубоко дыша, снова поклонились друг другу и пожали руки. — Выходит следующая пара, — он повернулся лицом к спортсменам, сидевшим на полу. — Кажется, подлетаем. — Володя оживился и всматривался в иллюминатор, пытаясь что-то рассмотреть внизу. Самолёт несколько раз провалился вниз и вскоре мягко коснулся бетонки, взревел турбинами и стал выруливать к зданию аэровокзала. — Всем оставаться на своих местах. Улыбчивая стюардесса прошлась по салону в помятой форменной юбке. Женщина, сидевшая через проход, отошла от воздушного путешествия, и сквозь сероватый налёт на её лице слабо проступали красные пятна. — Вам стало получше? — участливо спросил Володя, заглядывая ей в глаза. Та не ответила и надменно отвернула в сторону голову, не выражая желания в дальнейшей беседе. — Вот тебе дамочка! — обиженно произнёс он и вытащил дорожную сумку с замками, расстегнул её и достал папку из серого в крапинку картона. — Посмотрим, куда нас с тобой направили. Достал командировку и прочитал вслух: — Командировать в город Вышгород сроком на два месяца. — А вы случаем, не знаете, где этот город находится? — Володя обратился с вопросом к своей соседке через проход. Она внимательно посмотрела сначала на Володю, потом моргнула два раза и бросила взгляд на листок бумаги. –Молодой человек, — в её голосе чувствовалась усталость от полёта, она неопределенно махнула рукой в сторону вокзала. — Там недалеко есть трамвайная остановка. И, как знаете, язык до Киева доведёт. Она посмотрела на Володю и моргнула длинными, загнутыми вверх ресницами. По салону самолёта к выходу быстро прошли два пилота. Впереди идущий держал в правой руке объёмистый коричневый портфель с блестящим никелированным замком. Как только в светлом провале тенью мелькнула спина сутулившегося второго пилота, стюардесса одарила всех дежурной улыбкой, входившей в стоимость авиабилета, и предложила всем покинуть самолёт. Город-герой Киев встретил командированных обилием солнца, запахом асфальта и выброшенного в атмосферу сгоревшего бензина. Прямо в глаза слепило безжалостное, но уже осеннее солнце, отражаясь от высоких во всю стену окон с деревянными переплётами. Люди небольшими ручейками вытекали из здания вокзала и уже общим потоком устремлялись к трамвайной остановке. — Немного не успели, — раздражённо махнул рукой Володя и проводил глазами трамвай. Виктор всматривался в плотный кустарник, прихваченный желтизной, тянувшийся вдоль блестящих рельсов. Сквозь него лучисто просвечивалось выжженное за лето солнце. Из-за поворота шустро выскочил трамвай и мягко остановился на остановке. Втиснувшись в переполненный салон, Виктор и Володя поставили сумки на задней площадке. Протолкнувшись сквозь пассажиров, перед ними возник контролёр: мужчина лет сорока, небритый и весь какой-то неопрятный, на нём была надета мятая рубашка с застиранным воротом, синяя кепчонка с олимпийской символикой заломлена на затылок. Он протянул заскорузлую с чёрными ногтями руку и попросил предъявить билеты. Виктор замешкался и полез в карман брюк в поисках денег. Володя быстро сунул красную десятку в руку контролёру. Получив сдачу, он равнодушно отвернулся к окну и принялся с интересом разглядывать людей. — Смотри-ка, вон на газонах лежат полиэтиленовые мешки с листвой, — Володя кивнул головой в сторону небольшого парка. Несколько туго набитых мешков лежали на зелёной траве. Дальше виднелся старый парк с пешеходными дорожками. В его темнеющей глубине размыто белела скульптура «Женщина с веслом». Трамвай остановился, в салон вошли несколько человек. Женщина с небольшой чёрной сумочкой встала рядом, обволакивая их ароматов духов. Она повернула голову, и Виктор увидел бледноватое лицо с узкими чёрными бровями. На прямой лоб ниспадала небольшая чёлочка. Большие и открытые глаза, как показалось Виктору, были распахнуты, и в них отражалась синь неба. Открытый ворот платья. Тонкие ключицы и изящная шея с пульсирующей ниточкой-венкой, которая билась под прозрачной белой кожей. Виктора от такой красоты охватил ступор и он поинтересовался. — Извините, а вы не подскажете, как нам проехать до Выш­города? — Подскажу, — мягко отозвалась небесная красавица и улыбнулась ему, как своему старому знакомому. — На следующей остановке выйдете и пересядете в автобус, номер я, к сожалению, не помню, но там спросите, вам люди подскажут. Виктора обдало жаром — женщина магнитом тянула к себе. — Очнись от сна летаргического, — тряс за руку Володя, — сейчас выходим. И в спину слегка подтолкнул вперёд к выходу. Выйдя из вагона, они оказались в толчее народа. Виктор бросил прощальный взгляд на окна трамвая и, как ему показалось, встретился взглядом с незнакомкой. Она виновато улыбнулась ему кончиками губ. Женская красота не имеет точного определения и ежесекундно изменчива, как уходящее и неуловимое мгновение… Серое кирпичное здание пряталось в тени высоких тополей. Корявые и больные, с наростами на стволе, они росли, вцепившись мощными корнями в почву. Кое-где корни выпирали из земли и казались сильными мужскими руками с перекрученными мускулами. На высоком крыльце курил мужчина в тёмном костюме. По белой рубашке «пробежал» тонкий синий галстук. Мужчина был задумчив. Брови сведены ближе к переносице, образовывая глубокую борозду. Увидев Виктора с Володей, щелчком небрежно отбросил сигарету в сторону и заинтересованно спросил: — В командировку? Увидев согласительный кивок головы Виктора, добавил: — Тогда вам идти дальше по коридору, предпоследняя дверь направо, там сидит Пётр Николаевич, вот он и объяс­нит, куда ехать. Сказав, он стал безучастен к их дальнейшей судьбе. Пётр Николаевич сидел за столом, заваленным чертежами, какими-то графиками и ворохом бумаг. Настольная лампа выхватывала его пол-лица, оно было морщинистым и серым от недосыпания. Он рукой откинул прядь седых волос, поднял голову и посмотрел на них усталым взглядом. — Проходите, — показал рукой на стулья, стоящие возле стены. Комната была окутана прохладным полумраком, и Виктор, привыкнув к темноте, увидал брезентовую раскладушку с накинутым клетчатым пледом, она казалась чужеродной в этой комнате. Пётр Николаевич посмотрел командировочное удостоверение, затем открыл свой кондуит, пробежал глазами. — Сегодня вечером поедете в Зелёный Мыс, как раз машина туда идёт,— и громко крикнул в полуоткрытую дверь: — Михаил! Зайди-ка на минутку, разговор есть. В дверях возник мужчина в костюме, которого они встретили на крыльце. — Вот, мастера приехали, посмотрел по заявке и думаю отправить их в Зелёный Мыс, пусть строят вахтовый посёлок, как раз заявка пришла из Киевского СМУ. Михаил ничего не ответил, пожал плечами. — Вам, Пётр Николаевич, виднее. Я сейчас схожу вниз и накажу диспетчеру, чтобы их с собой взяли. Кажется, в ту сторону идёт медицинский «рафик». Он ушёл и в комнате повисло неловкое молчание. — Кстати, вы обедали сегодня? И, не слушая ответа, он потянулся рукой в стол и достал несколько белых талонов. — Вот талоны на питание. Рядом через дорогу столовая, кстати, совсем неплохая, там пообедайте и подходите обратно, машина будет стоять возле крыльца. Приятного аппетита, — он говорил им уже в спину. Выйдя из тёмного здания, они оказались в шумном пространстве. Слышался приглушённый уличный гомон, недалеко проехал грузовик, стуча бортами. Свет, пробиваясь сквозь густые тополиные ветки, выхватывал у земли островки жизни, где мельтешили трудяги-муравьи. Жизнь продолжалась, но для тех, кто попал под выброс радиации, жизнь раскололась: на «до» и «после» Чернобыля. «Рафик» быстро вырвался из тесного и душного города. На улицах кое-где промелькивают привидениями люди в белых одеждах. Детей почему-то не видно... Большой город без детей. В воздухе висит напряжённость, словно перед грозой. Они мчались по широкой трассе, не сбавляя скорости, за городом на каждом маломальском перекрёстке стояли гаишники. С полным равнодушием они взирали на проезжающие машины, не обращая внимания на превышение скорости. Все торопились: одни — в радиоактивную зону, другие — из неё, вывозя в своих телах радиацию. Чаще стала встречаться военная техника, она двигалась в колоннах в одном направлении от Киева. Рафик обогнал тяжёлый тягач, который выплёвывал в синий день клубы чёрного дыма, и пристроился к машине с солдатами. Форма на них была старого образца. С краю сидел немолодой уже мужчина с круглым, похожим на бабье, лицом и курил. Он повернул голову, разглядывая большой фруктовый сад. Яблони, росшие возле самой дороги, пригнулись ветками к самой земле, безмолвно просили освободить их от тяжёлой ноши. Через три часа машина свернула с главной асфальтовой дороги на грунтовую, и, трясясь по ней ещё с полчаса, они оказались возле небольшого строительного вагончика, где скучились несколько человек. — Вот и приехали, вам сюда, а мы дальше поедем. Водитель подождал, когда Виктор с Володей выйдут и, нажав на газ, сорвался с места. — Чего пылить-то, её и так здесь хватает! — раздражённо сказал худой лысый человек с лицом, затянутым в недельную с проседью щетину. Он молча оглядывал новеньких мастеров. В его выпуклых глазах догорал красный закат. Нескладная фигура одета в чёрный танковый комбинезон, в руке он держал белый медицинский колпак с пятнами от серой пыли. — А вы кто и откуда? — Командированные на два месяца, — произнесли они почти в один голос. — Тогда хорошо, давайте свои командировки, — он протянул костлявую руку и небрежно сунул их в карман. — Будете жить на теплоходе в Страхолесье, там наша плавучая гостиница «Грузия». Сейчас чиркну записку коменданту, он-то и поселит вас. Завтра жду вас ровно в восемь часов утра, от теплоходов отъезжает автобус, так что не опоздаете. А звать меня Семён Семёнович, фамилия Лука, будете работать под моим началом. До завтра! И он исчез в проёме строительного вагончика. От Киевского водохранилища тянуло сентябрьской прохладой. Невысокий берег отсыпан серым щебнем и вода с ленцой набегала, оставляла на нём зелёный налёт водорослей. Пассажирские теплоходы в эту навигацию ещё ходили по туристическим маршрутам, весёлая публика танцевала по вечерам на верхней палубе, сейчас же они стояли на вечной стоянке кормой к берегу. Палубы все в прозрачном целлофане, но кое-где их стали обшивать толстыми листами фанеры — некое спасение от радиации, да и зима уже не за горами. Виктор и Володя прошли мимо теплохода «Карелия». Возле него суетились несколько матросов, с красными от натуги лицами, они были заняты переноской ящиков с минеральной водой «Боржоми». Грузовик стоял с откинутым задним бортом, набитый под завязку деревянной тарой. — Ты чего, слепой что-ли? Так и уронить ящик можно! — рассерженный голос старшего матроса остановил рабочего в синей спецовке. Он небрежно нёс ящик в одной руке. — Вот, смотри, совсем «дундук» ничего не понимает! — спрыгнул с машины старший матрос — дядечка средних лет. Лицо у него исказилось от внезапного приступа ярости. Он решительно выхватил ящик из рук рабочего и, прижав к себе, быстро пошёл по шатким сходням. Рабочий виновато заозирался по сторонам, ища поддержки в глазах остальных. Но не найдя её, грузно всем телом присел на опрокинутый ящик и нервно зашарил по карманам в поисках курева. Виктор остановился и прочитал вслух текст, написанный жирным шрифтом на белом щите. — Теплоход «Карелия», МСЧ-126, Управление, Отдел по ТБ, Профком. Мимо них дальше к теплоходам шли люди, у многих на лицах были надеты респираторы, без этой нежно-голубой тряпицы, которая вечно прилипает к щекам, в зоне никак нельзя. Государственная мобилизационная машина работала как исправные часы. Гражданских лиц собирали по повесткам в военкоматах, и вскоре они, надев военную форму, ехали в сторону Чернобыльской станции. Их поротно, побатальонно направят на развалы четвёртого энергоблока. В сентябре восемьдесят шестого «саркофаг» над ним возводился ускоренными темпами, не взирая на высокую радиацию. Местами она доходила, особенно на кровле третьего блока, до пятидесяти тысяч рентген в час. Там был сущий ад! Правительство всех успокаивало: всё хорошо, причин для волнений нет. У народа была своя правда, и все жили неким ожиданием конца света. Слава Богу, не произошло. Реактор требовал своих жертв. Уже на Митинском кладбище в Москве лежали отважные пожарные, залитые в своих могилах толстым слоем бетона, там же рядком покоились и виновники человеческой трагедии. Смерть всех уравняла, но память людская провела грань между жертвенностью и преступной халатностью. Многие задавали тогда себе вопрос: «А почему произошла атомная катастрофа, и мы не были готовы к её ликвидации?» Но так и не нашли ответа на свой вопрос. А виной тому была система, и все мы были в ней маленькими винтиками. Империя, построенная по византийскому типу, рухнула и погребла под собою миллионы людей. «Третий ангел вострубил, и упала с неба большая звезда, горящая подобно светильнику, и пала на третью часть рек и на источники вод. Имя сей звезде «полынь»; и третья часть вод сделалась полынью, и многие из людей умерли от вод, потому что они стали горьки». Теплоход слегка подрагивал от работающих дизелей в машинном отделении. Пропуская в узком коридоре Виктора с Володей, остановилась девушка с длинными волосами. Чёрные бровки у неё слегка вздёрнуты, и узковатое лицо с раскосыми глазами было насуплено. — Да здесь можно красавицу случайно встретить! А в какой каюте вы проживаете? — придвинулся к ней Володя, намереваясь познакомиться. Девушка стояла, опустив голову, словно что-то разглядывая на пёстрой ковровой дорожке. — Света! Света! — позвал женский грубый прокуренный голос из открытой двери каюты, высунулась взлохмаченная голова. На отёкшем лице краснели губы, густо накрашеные помадой. В разрезе белой кофты виднелась морщинистая кожа. Она только начала наводить себе «марафет». Ловко обвела карандашом губы сверху вниз, и всматриваясь в зеркало нанесла на них яркую помаду, как услышала в коридоре мужские голоса. Девушка кивнула ей головой и молча пошла к себе в каюту. — Нам, кажется, ниже, — Виктор подхватил сумку, и они спустились в нижний трюм, слабо освещённый потолочными светильниками. — Кажется, пришли, вот и наша каюта, — Виктор уверен­но толкнул дверь, и они оказались в полутёмном узком поме­щении, где по бокам высились двухъярусные кровати, заправленные синими жёсткими одеялами. За небольшим столом, оседлав стул, близоруко щурился на них кучерявый парень с впалыми щеками. Увидев Виктора с Володей, он привстал и протянул руку, представился: — Антон Козлов, командирован на два месяца. Родом из Самары. Он по-хозяйски обвёл глазами каюту: — Да вы располагайтесь, занимайте места согласно купленным билетам. Быт наш, конечно, оставляет желать лучшего, ну ничего, и в этих условиях можно даже комфортно пожить. — А что за дамы повстречались у нас на пути в эту преисподнюю? — поинтересовался Володя. — Женщины работают на кухне, кто поварами, кто официантками, вахта у них короткая, пятнадцать дней, и домой. Потом снова сюда. Здесь как броуновское движение: всё крутится, вертится, одни приехали, другие уехали. Даже не успеваешь познакомиться. — Курите? — поинтересовался Антон и посмотрел на своих новых знакомых. Володя скользнул рукой в карман куртки и извлёк помятую пачку «Аэрофлота». — Тогда сегодня покурим твоих, мои отсырели, мы временно проживаем ниже ватерлинии теплохода. Надо сходить к коменданту теплохода, попросить ещё по одному одеялу, иначе замёрзнете. Антон с Володей ушли, и Виктор остался один. Открыл иллюминатор, комната сразу наполнилась запахами речной рыбы, тины и солярки, цветные разводы которой кругами плавали возле судна. Вода стояла тихая, природа готовилась ко сну. Одинокая чайка вычерчивала в небе замысловатые пируэты на фоне закатного солнца, зорко выискивала в воде мелкую рыбёшку. Несколько пустых бутылок из-под минеральной воды торчали горлышками словно поплавки. Они покачивались на мелкой волне от проходившего рядом небольшого катерка. На носу стоял пожилой матрос, на костлявых плечах небрежно накинута чёрная телогрейка, фуражка-восьмиклинка глубоко натянута на самые уши. Широко расставив ноги на палубе, он стоял и с интересом рассматривал, стоящие на приколе, пассажирские суда. Виктор окинул взглядом полутёмную каюту. Постоял в раздумье и пошёл осматривать теплоход. Поднявшись на верхнюю палубу, где ещё стояли неубранные шезлонги, он присел на один из них, тот жалобно проскрипел, недовольный прерванным одиночеством. Под ногами ветер ворошил жёлтую листву с красными прожилками. Паук соткал свою ловушку у одной ножки шезлонга, и в ней висели несколько высохших мух. Небо темнело, и на соседних теплоходах зажгли огни. Редкий и тонкий лесок, тянувшийся вдоль берега, отдалялся, и сквозь него просвечивались мерцающие огоньки. Странное состояние ощущал Виктор, какое-то внутреннее беспокойство, он пытался поймать себя на мысли, что же происходит с ним. Он понимал, что происходят большие события, и он как-то вовлечён в них. И эта подспудность мыслей давила на него. Он подумал: «Утро вечера мудренее», и пошёл обратно в каюту. Пахнуло теплом, запахом кухни. В ярко освещённом коридоре Виктор столкнулся с девушкой с распущенными волосами, которую они с Володей недавно встретили. Она куда-то торопливо шла, но остановилась, как только они поравнялись. Ей хватило буквально мгновения оценить его, и, опустив голову, она, мягко ступая, пошла дальше по коридору. Виктор остановился и проводил её взглядом до самого конца. Вспомнилась недавняя встреча с её соседкой с мятыми хмельными губами и дряблой кожей. В каюте было сумрачно и сыро. Антон лежал на своей койке, читал газету, шевеля губами. Володя разбирал свою дорожную сумку. — Вот набрешут… так набрешут! — не выдержал Антон. Он нервно сел на краешек кровати и ткнул указательным пальцем в газетную колонку. Вот читаем: «Здравоохранение отказалось от зарубежной помощи», и дальше: «В нашей системе предусмотрены меры для защиты населения от радиации». Антон стал закипать, лицо приняло злое выражение, его тонкий нос ещё больше заострился и побелел. –Да какая здесь, ядрёна мать, защита! «Лепесток» да и, пожалуй, всё, а нужны антипротекторы. –А это что такое? — заинтересовался Виктор, он стоял возле самого входа и подпирал плечом стену. –Таблетки, они связывают и выводят свободные радикалы, которые накапливаются в организме человека, когда он облучается, — лекторским тоном произнёс Антон. — Да ты просто молоток! Так мы с тобой изучим влияние больших и ма­лых доз на подопытных кроликах, — отшутился Володя, но в его голосе не чувствовался оптимизм. –А как мужские гениталии? — поинтересовался Володя, продолжая перекладывать свои вещи в сумке. — А вот насчёт гениталий,— Антон сделал многозначительную паузу,— надо было свинцовые трусы с собою привести, — махнув рукой, отвернулся к стене. — Ладно, мужики, не будем пороть горячку,— Виктор ткнул пальцем выключатель и каюта погрузилась в темноту. От воды тянуло ночной прохладой, через небольшой иллюминатор проникали отблески света с соседнего теплохода. Газета, недавно ставшая предметом горячего обсуждения, лежала на полу, с первой страницы на них смотрел генсек Горбачёв. Через несколько лет ему дадут Нобелевскую премию мира, а пока он лгал своему народу, что всё в порядке и волноваться незачем. Народ по своей простоте верил ему. Через несколько лет, когда огромная страна распадётся, и кто-то невидимой рукой проведёт черту между людьми, и потянет удушливым запахом кострища гражданской войны. Михаил Горбачёв с его интеллигентной мягкой улыбкой на некоторое время исчезнет, растворится в исторической сумятице. Он оставит после себя в памяти длинные липкие очереди за хлебом и колбасой и национальные погромы в братских республиках. Утро началось с различных шумов, рядом сильно хлопали двери и слышались удаляющие по коридору голоса. Басовито хрипнул проплывающий катерок. Виктор откинул одеяло и босиком прошлёпал к иллюминатору. Плотный утренний туман окутал всё кругом, не видно было близкой воды, соседнего теплохода. За завтраком они сели за один столик в центре зала. Тут же появилась официантка, юркая девушка лет двадцати. На голове шпильками приколот высокий накрахмаленный колпак, который каким-то чудом держался на её тонкострунных бровях и был готов в любой момент сползти на уши. Она приветливо поздоровалась, улыбнулась, показав маленькие и неровные зубки. –Здрасьте, новенькие что-ли? — задорно спросила она, не стирая улыбчивых губ с лица. –Новенькие, да не совсем, успели прокоптиться, — Антон крутил в руках чайную ложку. –Чем кормить нас будешь, красавица? — он заглянул ей в глаза. –Нашёл красавицу, для вас мы красавицы только по ночам, когда все кошки серы, — нашлась официантка и руками поправила колпак. Платье поползло вверх, обнажая худые коленки. –Ладно, Лида, не обижайся, а принеси лучше пшённой каши и по шницелю, — поделовому распорядился Антон. Лида чиркнула быстро карандашиком в потрёпанный блокнотик размером с ладошку и, повернувшись к ним спиной, исчезла в людской сутолоке. — Чайку горяченького принеси, а то живём в трюме ниже ватерлинии, как водяные! — крикнул ей вдогонку Антон и стал с любопытством разглядывать новые лица. Народ постепенно убывал из ресторана, остались несколь­ко человек за столиком возле самой двери. — Смотри, вон там сидит начальник управления Ковальчук, — кивнул головой Антон в сторону ­одиноко сидящего седовласого мужчины. Породистое лицо с крупным носом, горделиво посаженная голова с зачёсанными назад волосами, открывали покатый лоб. Весь его облик выдавал в нём человека властного и решительного. Он закончил завтракать и поглядывал в затуманенное окно в ожидании машины. Выплывший из белой стены тумана, УАЗик несколько раз настойчиво просигналил. Ковальчук торопливо встал, с шумом отодвинул стул и, твёрдо ступая по ковровой дорожке, направился к выходу. — Силён мужик! Силушки на десятерых хватит, — скользнув взглядом по его телу, сказал Антон, провожая Ковальчука поворотом головы до самого выхода. Несколько командированных торопливо шли, опаздывая к завтраку, расступались перед Ковальчуком. Он прошёл мимо, словно не замечая их, погружённый в свои мысли. Из боковой двери появилась Лида с подносом, на котором громоздились тарелки с кашей. — Заждались, наверное, меня? Шницеля не успели приготовить, повар совсем недавно приехал, пока не акклиматизировался, радиацией напуган, — Лида сноровисто расставила перед ребятами дымящуюся кашу. — Приятного аппетита и до вечера, — с необычной мягкостью попрощалась она и обошла пустые столы, пританцовывая. — Быстро завтракаем и все на выход! — Антон посмотрел на ручные часы и озабоченно покачал головой. — Через полчаса автобус отходит, так что жуём оперативно и не забываем проглатывать. Когда у Антона закончится командировка, он исчезнет во времени и пространстве, даже не оставив второпях на листке бумаги своего домашнего адреса. Как-то вечером в каютной полутьме его, обычно замкнутого и не разговорчивого, вдруг потянуло на откровенность, и рассказал Антон о своей жизни. Несчастную жизнь обеспечивала ему жена Галина, которую он очень любил, хотя они прожили уже двадцать лет и чувства должны были притухнуть и тлеть угольками небольшого костерка. Жена не отвечала ему взаимностью и заставляла Антона мучаться и исходить на ревность, которая его иссушивала. А тут подвернулась командировка в Чернобыль. Жена, узнав об этом, сверкнула глазами, запахнувшись в халат, молчаливо отгородилась от него. Безразлично махнув рукой, сказала: — Езжай, я тут хоть от тебя отдохну! — и пошла, поигрывая округлыми бёдрами, на балкон, откуда вскоре потянуло запахом дорогих сигарет. Чернобыль всегда будет отзываться тихой ноющей болью в сердце Антона и многих других. По скользкому трапу они спустились на дорогу. Мимо них прошли двое солдат без погон и скрылись в тумане. — Куда идём, в каком направлении? — поинтересовался Виктор у Антона. Тот стоял, зябко втянув шею в поднятый воротник болоньевой куртки. — Чёрт, какая погодка! — он раздражённо бросил сигарету в сторону. Махнул неопределённо рукой и пошёл первым. — Идём за теми двумя «партизанами». — Что-то я не вижу их, а почему, впрочем, их называют «партизанами?» Из тумана появился Володя, отошёл на шаг и пропал из виду. Всё кругом приняло иллюзорный вид, вытяни руку и не увидишь собственных кончиков пальцев. — Да тут практически все призванные из запаса, кадровых военных раз-два и обчёлся, — отзывается Антон. Пока они подходили к остановке, к ним присоединялись люди. От воды Киевского водохранилища тянуло волглой прохладой. Автобус медленно покатил мимо небольшого продовольственного магазинчика с большим висячим замком на двери. Трасса, ведущая в Зону, была оживлённой, машины с включёнными фарами появлялись из тумана и снова пропадали в нём, растворяясь в белой пелене. Автобус свернул с дороги и вскоре остановился возле строительного вагончика. Двери широко распахнуты и в проёме стоял, привалившись к косяку, начальник участка Лука. — Поджидаю вас, — приветливо кивнул он головой и протянул сухую и тёплую ладонь. В строительном вагончике было тепло от «тэнов», тянувшихся под окнами. На стенах развешаны плакаты по технике безопасности. В углу свалены лопаты вперемежку с ломами. На столе лежали два прибора в футлярах красного цвета. Лука присел на краешек стула и подтянул один прибор к себе. Щёлкнул запорами и, откинув верхнюю часть футляра, сказал: — Вот военные дали ДП-5 для измерения радиации. Он нагнулся вниз, блеснув небольшой лысиной на голове, и вытянул из-под стола длинную штангу: — Эта деталь тоже крепится к прибору. Он присоединил кабель штанги к ДП-5 и щёлкнул тумблером. Пока они расматривали прибор, вагончик заполнялся людьми. Ктото чиркнул колёсиком зажигалки, и сизый дым потянулся к потолку. Лука окинул взглядом вагончик и коротко бросил в сторону курильщика: — Так, дорогие мои! Мы ведь договаривались, что здесь не курим и не мусорим. Конюхов, — он обратился к высокому, плотного телосложения мастеру. –Ты можешь пойти покурить на воздухе! И не надо травить нас всякой дрянью! Конюхов, обидевшись на слова Луки, что-то пробурчал себе под нос и вышел. — Вчера был полковой медик и наказал, чтобы не кури­ли, так как в воздухе остаются некие частицы после выбросов из блока, а когда мы глубоко затягиваемся, они вместе с дымом проникают в лёгкие. Более того наказал, чтобы не ели фрукты из здешних садов и не пили воду из колодцев. Вы-то все слышали, а вот новые мастера ещё нет, — громко сказал Лука. Этими правилами многие пренебрегали, не предполагая, что впоследствии отзовётся букетом заболеваний, не свойственных возрасту. Но это впереди, а пока всех ждала глухая неизвестность двухмесячной командировки. Молодости чужда опасность, она её презирает своим нутром. Тогда инстинкт самосохранения притупился. Лука подошёл к Виктору и заглянул ему в глаза, будто пытаясь что-то там прочесть. — Сейчас ты поедешь на автобусе в Зону, на причал Плютовище, там уже, наверное, тебя поджидают солдаты, и не забудь написать задание крановщику. Он зачем-то поднял указательный палец. Виктор увидел на его ногте несколько светлых пятнышек. Лука стоял так близко, что Виктор ощущал его горячее дыхание: — На подходе несколько самоходок с железобетоном, на­до там организовать разгрузку, а транспорт я пошлю. Припять имеет пологий спуск, глубин больших нет, так что смотри, чтобы баржи не сели на мель. Через недельку, — он так и сказал — через недельку должен подойти немецкий плавучий кран. Возьми прибор с собой, там радиоционный фон повышенный, так что посматривай, где ходить. Лука потянулся за прибором, сгрёб его со стола и всунул Виктору в руки: — На, возьми, военные покажут, как надо обращаться. Он повернулся спиной и уже переключился на разговор с другим человеком. Пока Виктор находился в вагончике, туман к тому времени рассеялся и висел на кустах и деревьях ватными клочками. Недалеко от вагончика уже велись строительные работы. Трактор блестящим отвалом толкал серый мокрый песок, выбрасывая в воздух из трубы сине-чёрный дым. Послышался самолётный гул где-то в облаках, они висели низко над землёй, и казалось, что вдали сливаются с горизонтом. — Едем что-ли? — поинтересовался Виктор у водителя автобуса, безликого мужика лет пятидесяти. У него по лицу тянулась щетина, которая начинала расти от самого ворота грязноватой рубашки до самых глаз. На голове надета белая шапочка с пятнами грязи. Мутноватые глаза с отёкшими веками говорили о вчерашней попойке. Проходя мимо него, Виктор почувствовал резкий запах перегара. — Как звать-величать? — обратился он к водителю. — Николай, — отозвался тот. — А по батюшке? — Можно без батюшки, рылом ещё не вышел, чтобы по имени-отчеству величать. — Поедем тогда. А дорогу-то знаете? — поинтересовался Виктор, садясь на первое сиденье, откуда открывался вид на дорогу. Николай плюхнулся на своё место, завёл автобус, и они поехали. Виктора стал раздражать водитель своей расхлябанностью. «Есть ведь такие люди, — думал про себя Виктор, — которые попросту другим мешают жить. Опять без них тоже не обойтись». Он поймал себя на мысли, и чтобы отвлечься, стал всматриваться в окно. Водитель обернулся к Виктору, хитро подмигнул. — Вот слушай, вчера набрали водяры полную сумку, — начал своё повествование Николай, но его перебил Виктор: — Постой, постой, какая водка, если сухой закон в Зоне? — Для кого и сухой, а для нас он мокрый, лишь бы звенело в кармане. Водку можно у местных купить за двадцать пять «рябчиков». Не хочешь водочки, так можно самогоном припастись. Кому война — печаль, а кому — мать родная! — довольно рассмеялся Николай и придавил на газ. Автобус словно подхлестнуло, и он резво поехал по мокрому асфальту. По встречной полосе ехали две бронемашины с открытыми люками, за ними — синяя поливомоечная машина. Мощная струя воды, серебрясь, смывала с дорожного покрытия невидимый след радиации. — Вот нашли, когда дорогу поливать, — осклабился Николай, закрывая окно. — Напрасный это труд, всё равно этих «радиков» полно везде. Скажу тебе по секрету, автобус сам-то уже фонит, особенно под крыльями. Мне-то уже всё равно, через два денька я домой сваливаю к своей старушке, она уж заждалась. Он обернулся к Виктору, помял сухими губами: — А ты, паря, проси новый автобус, тебе тут ещё греметь, как медному котелку. Через два дня сгинет в небытие Николай, останется от него на время небольшой автобус да дурная память, которая вскоре растворится призрачным миражом. Как он обманчиво надеялся на верность своей жёнушки, но, оказалось, что пока он был в Чернобыле, водила она совхозного зоотехника на перины, на которых любил поспать Николай. Зона была обнесена по всему периметру колючей проволокой. Её устройством занимались Минская дивизия внутренних войск под командованием полковника Куликова и технические подразделения дивизии имени пламенного революционера Феликса Дзержинского. Кто-то из членов государственной комиссии взял масштабную карту района и, воткнув циркуль, провёл жирную окружность тридцатикилометровой Зоны, не принимая во внимание, что ветры имеют свою изменчивость направления. Так сложились обстоятельства, неоправданные ни здравым смыслом, ни научными подходами. Возле проезда в Зону на обочине виднелся знак «Опасно. Радиация». — Сейчас нас остановят для проверки пропусков, — Николай рукой полез в бардачок и вытащил пропуск. — Тебе завтра выпишут такой же, только не забудь Луке напомнить. Из деревянной будки к ним приближался милиционер с респиратором на лице, козырёк фуражки надвинут на самые глаза. — Кого везём? — поинтересовался он и бросил равнодушный взгляд в пустой салон автобуса. — Вот, нового мастера на причал, — нехотя отозвался Николай и грязноватой тряпкой, не вставая с места, стал протирать окно. Через лобовое стекло Виктор увидел маленькую собачку, которая передвигалась на передних лапах. Задние лапы поджаты к животу, и её вид отпугивал своей безжизненностью. Шерсть у собаки висела клочьями, и кое-где виднелась голая кожа. Собачка не дойдя до автобуса, упала на бок от усталости , высунув красный язык. — Что за чудеса, цирк, да и только! — ошеломлённый увиденным, Виктор выскочил из автобуса и подошёл к собачке. — Ты ей дай кусок хлеба, — доносится из автобуса голос Николая. — А где я его возьму? — Возьми, у меня тут несколько кусочков завалялись, остались после вчерашнего обеда. Это я рыбок прикармливаю, — Николай протянул через окно две зачерствевшие корочки серого хлеба. — Пожалели, видимо, а так надо было пристрелить её. Мучить-то зачем? Живая ведь, у меня дома в деревне такая же, ласковая, — слышится дрогнувший голос Николая. Пожалел её он своим крестьянским сердцем. Собачка, словно участвуя в разговоре, мигала небольшими ресницами и радостно заглядывала Виктору в глаза. — Слушай сержант, а чего вы не пристрелите её, она ведь радиацию разносит. Мерили её хоть прибором? — Николай по пояс высунулся из окна и наблюдал за происходящим. Милиционер ничего не ответил, отвёл в сторону глаза и пошёл в свою будку. Остаток пути ехали молча. Николай вёл автобус, не оборачиваясь к Виктору. Его заросшая рыжеватыми волосами шея обрубком торчала из мятого ворота давно не стираной рубахи. Сильные кисти рук с выступавшими жилами уверенно держали баранку, но иногда на поворотах автобус бросало в сторону, отчего он кренился на бок и скрипел всем корпусом. Лесная просека внезапно оборвалась, и они оказались в начале деревенской дороги, вплотную к которой теснились дома. Большой дом, смотрящий тремя окнами, пуст и нем. Одно окно распахнуто створками, и цветная занавеска колыхалась ветром. Проезжая мимо, Виктор заглянул внутрь, там царил молчаливый полумрак, и ему показалось, будто возле большого зеркала кто-то стоит и смотрит на них. — А что, здесь никто не живёт? — У Виктора от волнения пропал голос, и в груди образовался комок воздуха, который мешал говорить. Он чувствовал, как страх подкрадывается к нему. Холод спазмом держал и сковывал тело, хотя полуденное солнце припекало через стекло. — Повыселяли местных-то отсель ещё в мае, но ­кое-кто тайком возвращается, в основном, старики. Им-то куда от родных могил деться? Он замолчал и нервно передёрнул плечами. — Знаешь, сколько по этим местам езжу и никак не могу привыкнуть к пустоте. Кругом мёртво, ни души. Может, в здешних лесах только лешие и водятся. А ну их всех! — он смачно выругался, выражая таким образом своё отношение к происшедшему. Припятчан эвакуировали с опозданием на сутки, а сельских жителей — на семь дней, и сколько нахватали радиации, одному Богу известно. Сначала по секретной партийной директиве вывезли скотину, а затем — людей. Вывезли собственно в никуда… — Вот, подъезжаем, — сказал Николай. Виктор очнулся от дремотного состояния, окутавшего его остаток пути. Автобус медленно съехал на разбитую дорогу и, качаясь, словно на волнах, поплыл в сторону Припяти, до которой было около километра. Дорогу обступал невысокий кустарник, он вплотную приблизился к ней, и ветки хлестали по стёклам. Небо проснулось от утреннего тумана. Ни одного облачка, виден таящий белёсый след от реактивного самолёта. Пологий берег Припяти зарос деревьями, на листьях виднелись ранние осенние краски. Автобус остановился, и Виктор двинулся в сторону вагончика. Вокруг него росли несколько раскидистых вётл; ветер, набегающий с реки, теребил их длинные ветки, тянувшиеся к земле. Навес, сколоченный из горбыля, скрывал от непогоды бензиновый генератор, рядом стояли несколько бочек. Паровой допотопный кран крепился к пологому берегу толстыми и ржавыми тросами. Они обхватили толстый ствол ивы и казались змеями, обвившими дерево. Пока Виктор осматривал местность, Николай вышел из вагончика с щуплым невысокого роста сержантом. Его остроносое лицо излучало интерес. Сероватые глаза стрельнули в сторону Виктора. — Будем знакомы, Сергей Любин, заместитель командира взвода. — Виктор Клинов. — они пожали друг другу руки. — Я привёз дозиметрический прибор, надо проверить территорию причала, — предложил Виктор, оглядываясь вокруг. — Неплохо, здесь давно надо посмотреть, сколько радиации, а то отцы-ко­ман­диры об этом что-то помалкивают. На его бледноватом лице проступили веснушки. — Николай, сходи за прибором, — попросил Виктор. Тот, шаркая ногами, пошёл к автобусу. — Тяжёлый он человек. — Минутку, сейчас ребят позову, познакомиться всё же надо, — Сергей громко постучал кулаком по обшивке вагончика. Из него потянулись, как показалось Виктору, нехотя солдаты. Человек пятнадцать разного возраста. Последним вышел пузатенький пожилой солдат с дремотноравнодушным лицом. Небольшие глазки полуприкрыты толстыми веками. Задержавшись на последней ступеньке наспех сколоченной лестницы, он окинул взглядом нового мастера, положил руку на плечо Сергея и пробасил: — И чего ты, командир, оторвал меня от видения сладких грёз в багдадском гареме. Только-только рассмотрел одну черноглазую красавицу, как этот непонятный стук. Зачем лишать солдата сладких снов и возвращать в суровую реальность проявления героизма? — Ладно, Евстигнеев, хватит пороть всякую чушь, от тебя голова трещит,— Сергей крутанул плечом, освобождаясь от его руки. — Мужики, построимся для порядка, всё-таки наш новый командир, хотя и гражданский. Солдаты выстраивались в неровную шеренгу. Евстигнеев топтался на месте, не зная, куда встать, пока его не настиг голос Сергея. — Ты чего сегодня такой варёный, еле двигаешься? Если надо, то толкача найдём, — по красному лицу было видно, что Сергей начинает заводиться. — Так, защитники, вроде бы построились, — он с нескрываемой иронией посмотрел на строй, который напоминал гусеницу, ползущую по земле. — Ладно, прекращаем разговорчики в строю. С сегодняш­него дня мы работаем под руководством мастера Виктора Клинова. — А отчество у него есть? — выкрикнул невысокий солдат в мешковатой робе, явно с чужого плеча. — Есть, конечно. По батюшке Николаевич буду, — ответил Виктор. — Можно просто, без всяких фамильярностей, я вижу, здесь и постарше меня есть. Он подошёл к солдату с рыхловатым телом. Широкая лысина блестела под солнцем. Он немного смутился от внимания к себе, и кончики больших ушей покраснели. — А сколько вам лет? — поинтересовался Виктор и, подойдя поближе к нему, почувствовал свежий запах лука. — Пошёл шестой десяток. — Как шестой десяток, если призывают на военные сборы возрастом до пятидесяти лет! — изумился Виктор и окинул его нескладную фигуру. Удивлённый таким ответом, он обратился к сержанту. — Что, и такое разве бывает? — спросил Виктор, в упор глядя на сержанта. — Да ещё и не такое случается в нашей жизни! Везде жить можно, были ли бы руки и голова на плечах,— сержант ещё больше побледнел. По реке прошёл небольшой катерок, буруня за собой серую воду. Выцветший красный флаг безвольно обвис тряпицей. Из рубки на них таращился капитан в заломленной на затылок фуражке. На корме в ящике лежали большие зелёные арбузы. Стоящая на носу катерка молодая женщина в цветастом платье, зажатом между стройных ног, с накинутой на плечи кацавейкой приветливо кивнула им головой и улыбнулась. –Вот житуха, хуже не придумаешь! — Сергей рассерженно ногой подпнул подвернувшийся небольшой камень. — Всем разойтись и далеко от вагончика не отходить! Мы с мастером пойдём «радиков» считать. Он направился к Николаю, который терпеливо поджидал их в стороне. — Давай прибор. Он с Виктором пошёл вдоль полого берега вниз по течению. Сергей внимательно смотрел на шкалу прибора, где стрелка нервно подёркивалась. — Сколько? — спросил Виктор. Сергей провёл палкой-датчиком по земле. — От земли фонит два рентгена в час. В воздухе витает двадцать миллирентген в час. — А какая норма облучения для военных? — Виктор почувствовал липкий пот на лбу. — Все «радики» наши, от них никуда и не спрячешься. Сам видишь на земле и в воздухе, она кругом. Здесь ещё помягче, чем на станции. Там вообще уши заворачивались, на крышу блока поднимаешься по отвесной лестнице и наверху нужно за несколько секунд скинуть лопатой кусок графита вниз. Все там набрали столько, что на всю жизнь хватит. — Сергей прикрыл крышку ДП-5 и спросил Виктора: – И что будем делать? — Завтра закажу бульдозер, и снимем поверхностный слой, сантиметров пятнадцать, так может и понизим радиацию. Сергей посмотрел на Виктора, оценивая нового мастера. — Правда твоя, только понизим радиоционный фон, а то реактор ведь живой, всю грязь из себя выбрасывает, и она снова сюда налетит. Идея, видимо, пришлась по душе сержанту Любину, и он в знак согласия одобрительно кивнул головой и улыбнулся, отчего от острых уголков рта по щекам разбежались мелкие морщинки. Виктор осмысливал, какую ему роль отвела судьба на этом клочке земли: с одной стороны — мутные воды Припяти, а с другой — деревья, которые дальше смыкались с плотным сосняком, и сквозь него не проглядывалось, что там дальше в перспективе. Низко пролетел армейский вертолёт, он сделал круг над ними и завис. Вода в реке сразу вспенилась и пошла мелкой рябью в разные стороны. Сквозь боковое стекло можно было разглядеть лицо пилота, он внимательно всматривался вниз. Затем вертолёт сделал крен вправо и полетел в сторону станции. — Слушай, Сергей, а почему солдаты такие бледные, лето вроде на закате? — Виктор ещё что-то хотел спросить, но, поймав твёрдый взгляд Сергея, неожиданно осёкся. — Знаешь, все мы отработали на аварийном блоке два месяца. При облучении свыше ста рентген кожные капилляры сужаются, кровь плохо поступает, и лицо бледнеет. Так нам полковой лекарь объяснял. Ты-то совсем недавно приехал, у тебя всё впереди, — и ещё что-то хотел добавить, но сделался строже лицом, замолчал и пошёл к солдатам, тяжело ступая на пятки сапог, оставляя вмятины в мягкой земле. Шумно переговариваясь, солдаты возились возле генератора, давая друг другу советы, как его завести. Сержант Любин умолчал, как его призвали на особые военные сборы. Тёплый май распахнул окна квартир и витал повсюду. Ленинград готовился к майским праздникам, через дорогу от дома в котором он жил, висела, упруго сопротивляясь ветру, красная растяжка, где белели слова: Мир, Труд, Май. На душе было светло после слякотной и долгой зимы с её вечными капризами. Вечером, когда темень спряталась по углам квартиры, внезапно разорвал устоявшуюся тишину настойчивый дверной звонок. Сережина жена, вытирая сырые руки о полотенце, перекинутое через плечо, торопливо шла из кухни в прихожую открывать двери. — Наверное, Витька прибежал, вот сейчас наподдаю этому сорванцу, — беззлобно и нескрываемыми нотками любви проговорила она, подходя к двери. Десятилетний сын задерживался на улице, и она с беспокойством выглядывала в окно. Щёлкнув замками, она открыла двери, надеясь увидать сына, но в распахнутой настежь двери сквозили два незнакомых силуэта в казённой форме. — Сергей, это тебя спрашивают, — ломким от волнения голосом она позвала своего мужа. Сергей вышел из комнаты и увидел на лестничной площадке участкового с длинными усами и подтянутого военного, судя по количеству звёздочек на погонах, капитана. Спускавшаяся с верхнего этажа шумная компания, двое мужчин и три женщины явно были на веселе. Они сгрудились на лестничной площадке возле квартиры и с нескрываемым интересом взирали на происходящее. — Проходите, проходите, граждане, нечего тут глазеть! — Участ­ковый недовольно пошевелил усами и шагнул им навстречу. Его голос звучал жёстко. — Я кому сказал, проходите, граждане, тут вам не цирк. Один из мужчин, высокий в синих джинсах с кожаными заплатами и в короткой рубашке навыпуск, недовольно буркнул: — Да мы ничего, посидели немного, отметили красный день календаря. А вы дезертира поймали? — Мужчина осклабился передними гнилыми зубами. –Я тебе сейчас покажу такого дезертира! — ринулся к нему участковый. Усы топорщились и приняли угрожающий вид. Губы посинели и вытянулись в тонкую струнку-тетиву. Он вплотную стоял с мужчиной и чувствовал свежий водочный перегар. – Ты мне ещё одно слово скажешь и поедешь со мной в отделение. Там и продолжим разговор. У мужчины на лице промелькнул испуг, он отшатнулся к стене. Остальная компания, молча опустив головы, просочилась между участковым и военным, и только стук закрываемой двери напомнил о некогда их присутствии. Участковый пристально всматривался в мужчину. — По-моему, твоё лицо мне знакомо. Случайно мы с тобой не встречались? –Нет, откуда? Я и в милиции-то никогда и не был. — Ладно, иди. Но больше мне на глаза не попадайся, иначе упеку за тунеядство. Он повернулся к Сергею. — Фамилия Любин? — Да, — ответил Сергей, чувствуя горячее и прерывистое дыхание жены за спиной. — Поедете с нами в военкомат. — А зачем? — поинтересовался Сергей. — Там и узнаете, возьмите с собой питания на три дня и шильно-мыльные принадлежности. Из кухни потянуло запахом подгоревших пирожков с капустой. — Вот ведь, совсем забыла, на плите-то у меня пирожки жарятся! — взволнованно сказала жена и пошла на кухню, несколько раз она обернулась, убеждаясь, что ничего дурного не происходит. Капитан рассматривал носки начищенных своих сапог. Когда он поднял лицо, Сергей увидел в его глазах какую-то печаль от своей выполняемой работы. — Ты вот что, собирайся, а мы тебя во дворе подождём, там и машина стоит, выйдешь, увидишь военкоматовский «УАЗик». Полчаса на сборы и спускайся вниз, нам надо ещё по нескольким адресам заехать. Участковый с капитаном повернулись к нему спиной и, закуривая на ходу, стали спускаться вниз по истёртым ступеням. Капитан немного отбрасывал ногу в сторону, ему мешал протез. Жена обхватила руками Сергея, тесно прижалась полной грудью. — Куда тебя забирают?— тревога сквозила в её голосе. — Да на военные сборы, на шесть месяцев. Полчаса собраться дали. Ты вот что, мать, пока нашего отпрыска нет, пошли-ка в спальню, да дверь прикрой. Жена невольно всплеснула руками, обхватывая воздух, и из груди выплеснулся надсадный вздох, словно она силилась поднять непосильный груз. Глаза сразу заволокло слезой. Ноги у неё подкосились, и, если бы не Сергей, упала бы на цветастый половичок. Солнце освещало улицу, асфальт бледнел под его лучами. Капитан вынул из планшета лист бумаги и стал читать список призывников, шевеля губами и хмуря брови. — Да, такими темпами до ночи призывников не соберём, кто-то уехал на дачу за город, кто к родственникам. Участковый как-будто не слышал его, он пристально разглядывал двух мужчин на детской площадке. Они удобно разложили на куске газеты нехитрую закуску: небольшие порыжевшие ломтики старого сала, две золотистые луковицы и в центре торжественно стояла чекушка водки. Мужчины сидели спиной к участковому и не видели его. Участковый пригладил усы и хотел было двинуться к нарушителям общественного покоя, но капитан задержал его за рукав. — Оставь их, Иваныч! Пусть мужики немного выпьют, они тебе не принесут неприятностей. Воздух-то какой, будто настоянный, прогретой землёй пахнет. Даже голова кружится. — Ладно тебе, Михаил Николаевич, тоже мне, лирик нашёлся! Впереди у нас, наверное, и ночь бессонная, попробуй, собери эту гвардию. А что там, в Чернобыле, сильно бабахнуло? — вопросительно посмотрел он на капитана. Тот раздосадованно махнул рукой и потянулся в карман за новой сигаретой. Тогда действительно ночь досталась бессонная. Собирая призывников разных возрастов, пришлось им выслушать и оскорбления, и обещания жаловаться высокому начальству. Капитан зашёл в свой кабинет, когда солнце уже стояло над крышами домов. Геометрия тени от строений ломаными линиями расчертила двор военкомата. Капитан тяжело сел на расшатанный стул, расстегнул две пуговицы тесноватого кителя. Посидев несколько минут с закрытыми глазами, заставил себя встать и запереть дверь на два оборота ключа. Достал початую бутылку водки из тумбочки, на которой стоял серый горшок с неизвестным цветком, из чёрной земли торчали сломанные сигаретные окурки. Один из них со следами красной помады. Размашисто рукой плеснул больше полстакана и выпил, сморщив лицо, рыкнул. Издал звук, как ему показалось, передразнивающий собаку, которую выгуливает его соседка по подъезду, злая и противная тётка Фёкла. Ходит она, всегда согнувшись, и смотрит на людей пристально узкими глазками, словно хочет их запомнить. Собаку Фёкла жалостливо подобрала зимой в крещенские морозы возле помойки, которая начиналась сразу за их домом и терялась где-то внизу оврага, куда стекались вешние грязные воды, а летом оттуда тянуло едким зловонием. Внешне похожий на свою хозяйку пёс от природы был худ. Он облаивал всех, кто оказывался рядом, и если ему удавалось, то вцеплялся зубами в штанину прохожего. Фёкла с каменным лицом отстаивала своего питомца. Её крик смешивался порой с бранью. Интеллигентного вида женщины зажимали уши и, морщась, быстро исчезали в подъездной темноте. Капитан дважды страдал от укусов пса, и у него были с ним свои счёты. Уговорил своего соседа по лестничной площадке «алконавта» Викторовича за поллитровку написать в местную администрацию жалобу на Фёклу и её собаку. Виктор Викторович не сразу сделался «алконавтом», его личная судьба, как и судьба многих других людей, менялась вместе с историей государства. Некогда талантливый инженер-электронщик остался в одно мгновение за воротами завода, которому он отдал несколько лет своей жизни. Через месяц дома деньги в шкатулке закончились, тогда и сломалась его счастливая семейная жизнь. Жена, не попрощавшись, оставила на голом кухонном столе записку, что уехала к тётке на тамбовщину и просила её больше не ждать. Злые языки подсказывали ему, что видели её на соседней улице вместе с мужчиной в норковой формовке. После этого душевного надлома запил Виктор Викторович от тоски горькую и позже перешёл на спирт, припасённый ещё с лучших времён. Благо отпускали его на некогда номерном заводе по сто граммов для протирки приборов. Незаметно для себя тихо опустился до почётного звания «алконавт», правда, не забывая ежедневно бриться, этот ритуал был для него свят. Скукота одолевала его и он выходил на улицу без всякой нужды, в подъезде при встрече с соседями вежливо пропускал их, застенчиво улыбаясь и пряча глаза. Сразу подбирался отёкшим лицом, пытаясь придать ему некогда прежний вид. Через неделю Фёкла была приглашена на административную комиссию, после которой некоторое время не показывалась во дворе. Как-то возвращаясь с работы в сумеречном вечернем свете, капитан бросил случайный взгляд в окно и увидел Фёклу, которая грозила ему сухоньким кулачком: «Смотри у меня, жалобщик!». На подоконнике возник помойный пёс и при виде капитана зашёлся злым и захлёбывающим лаем. Капитан впал в хмельное полузабытье, теплота разлилась крутыми волнами по всему телу, заоконный шум отдалился, он задремал с осознанием выполненного долга перед Родиной, которой присягал на верность. Капитан осел в районном военкомате после лечения в ташкентском госпитале. Тогда он был старшим лейтенантом и командиром стрелкового взвода. В тот злополучный день солнце жарило так, что казалось, наступает последний день пребывания человека на грешной земле. Круглый и огромный диск дневного светила, словно вырезанный из днища консервной банки, заполнил собой полнеба. Маршрут взвода проходил по местности, где спрятаться от азиатского зноя не было возможности: кругом выжженная долина, напоминающая мёртвый лунный пейзаж. Тяжело идти, тем более, если на тебе бронезащита. Вытоптанная тропа змеилась меж камней и вела на верх невысокой горы, имеющей стратегическое значение. Она господствовала над долиной, и сверху просматривались все возможные караванные пути-дороги. Осталось рукой подать до её вершины, как прогремел взрыв, раскидав старлея на территорию площадью несколько квадратных метров. Оторванная нога лежала за камнем, белея костью и красными лохмотьями мяса. Сам он лежал в нескольких метрах от тропы на спине. Его лицо стало пепельным, и черты обострились, как у покойника. Он был в сознании и пытался сам руками сжать ногу выше колена. Старлей подорвался на мине, которых было в изобилии. Китайцы через Пакистан снабжали духов «калашами», выпущенными по нашей лицензии, французы и итальянцы — минами в различных исполнениях, американцы — «стингерами». Контуженного и посечённого осколками мины старлея солдаты взвода прикрывали огнем, пока вызванные по рации вертушки были на подлёте. Минут через пятнадцать в небе со стороны солнца появились две небольшие точки и, отстреливая тепловые ракеты, всё ближе приближались к ним. Один Ми-24 огнём своего вооружения не подпускал духов, другой плюхнулся на землю, подняв смерч красной пыли. Из него выскочили, пригибаясь, два санитара с брезентовыми носилками. Вкололи уже бесчувственному старлею через маскхалат наркотик и, поспешно положив его на носилки вместе с оторванной ногой, также быстро побежали в обратном направлении, чтобы не попасть под огонь духов. Война для старлея закончилась, это ему внятно объяснили на медкомиссии и хотели вчистую списать со службы. Доковыляв на костылях до своей палаты, старлей устало сел на кровать, положив их рядом, порывшись в тумбочке, достал письмо, написанное министру обороны с просьбой оставить его на службе. Засунул его в карман пижамы и спустился во двор, где его терпеливо поджидала жена Евгения, прилетевшая к нему в Ташкент. Старлей похудел, осунулся лицом, только скулы остро торчали. Коротко остриженная голова, на ней виднелись пятна зелёнки и следы недавно снятых швов. Евгения красивая женщина: брови вразлёт по белому лбу, прямые волосы, выкрашенные в тёмно- каштановый цвет. В мочках ушей маленькими золотыми звёздочками блестели серёжки, подаренные старлеем перед самой отправкой на войну. Голубые глаза, обрамлённые шелковистыми ресницами, казались бездонными в этой азиатской жаре. Короткое платье не скрывало стройных и успевших загореть ног. Старлей размашисто ставя костыли, возник возле неё и сильно прижал к себе. — Почему такой кислый? И сдерживая своё волнения, словно малому ребёнку, стала объяснять: — Если комиссуют, то это не беда! Поедешь домой, голова, руки целы, слава Богу. Отдохнёшь и работу себе подыщешь, ведь не калека. При слове калека она поймала тревожные глаза мужа: — Да, какой ты калека, мой милый, это совершенно случайно вылетело. И прижав его голову к себе, шепнула: — Извини меня глупую, не хотела обидеть. Евгения, повернув голову, пробежала взглядом по окнам госпиталя. — За нами подглядывает всё твоё хирургическое отделение, — усмехнулась она и, подняв руки, поправила волосы. Её фигура сразу вытянулась, очерчивая линии бёдер и талии. Платье заголилось, показывая круглые коленки и красивый изгиб икроножной мышцы. Жену старлей любил и порой мучительно изводил себя беспричинной ревностью. Евгения посмотрела на маленькие часики с тонким браслетиком и, поморщив лоб, с сожалением тихо произнесла: — Мне надо на вокзал, поезд через час отходит. Старлей от её слов весь как-то сжался, стал даже меньше ростом. — Скоро увидимся, после медкомиссии домой сразу приеду, — говорил он и не слышал собственного голоса. — Чуть не забыл. Возьми письмо и брось его в почтовый ящик, как только домой приедешь. — Хорошо,— Евгения взяла конверт и тут же оказалась в объятих мужа. — Приезжай скорее, я так по тебе соскучилась! — Иди, ну иди, же,— пряча глаза, старлей мягко отстранил от себя жену. Евгения быстро пошла в сторону КПП, но на мгновение остановилась, повернулась и увидела его, одиноко стоящего с костылями. Ей захотелось броситься к нему обратно и по-бабьи разрыдаться. Вскоре жена исчезла цветным пятном за густым и тёмным кустарником. У старлея от волнения сердце забухало в груди так сильно, что он приложил руку, пытаясь его усмирить. За несколько месяцев в госпитале многое обдумал, больше всего его тяготило то, что может остаться один. И эта неизвестность порой лишала сил. Но после сегодняшней встречи с женой его душа наполнилась радостным и светлым настроем, который растекался по всему телу, придавая уверенность его израненному и измученному болью телу. Пока Виктор с сержантом Любиным ходили по берегу и замеряли радиацию, солдаты сидели уже в автобусе и с нетерпением поджидали их. Николай с недовольной гримасой на лице махал им рукой, подзывая: — Товарищи командиры, пора на обед ехать, дорога неблизкая, народу опять набьётся, как мух в банке. Виктор посмотрел на Сергея. — Разве пора? — Ехать надо в Чернобыль, там столовая, задержимся — народу набьётся под завязку. Они, молча, каждый думая о своём, зашли в автобус, и он покатил по пыльной извилистой дороге подальше от блестевшей под солнцем Припяти. Евстигнеев развалился на переднем сиденье, вытянув ноги в разбитых кирзовых сапогах. Сержант, удивлённый его наглостью, сдвинул брови. — Ты чего это расселся не на своём месте? Евстигнеев будто и не слышал его, что-то насвистывал себе под нос. — Я кому сказал, брысь отсель! Это законное место мастера, и никто не садится на него. Евстигнеев разогнулся, вытер пот с лица — Да знаю, знаю, и посидеть нельзя что-ли,— с наглецой хохотнул он, нехотя встал и, топая сапогами, побрёл в конец салона, где витала невесомая пыль. — Вот так-то! Хочу напомнить всем, что приказы в армии не обсуждаются, а выполняются. Что-то, господа хорошие, дисциплина стала пошаливать у нас, — Сергей еле сдерживался, чтобы не наговорить грубостей Евстигнееву. — Ты постоянно филонишь, нашел халяву, то живот болит, то голова, перед тем как ехать на станцию. Домой поедешь последним! — И утвердительно: — Понял? — Понял,— тупо отзывается Евстигнеев с заднего сиденья. Виктор с интересом смотрел в окно. Приближался хвойный лес. Стоящая в стороне сосна изгибалась уродливо корявым стволом. В полуденную жару птицы примолки, ожидая вечерних сумерек, чтобы подать сначала слабый голосок, затем слиться с другими птахами, образуя уже чередование звуков. Виктор понимал тайны леса ещё с детства, когда жил летом у деда в небольшом доме на два окна, выходящих в сторону тёмного и глухого леса, откуда доносились неизвестные и пугающие его звуки. Ночью кто-то совсем близко начинал сильно ухать. Виктор просыпался, лежал несколько минут, вслушиваясь в ночные звуки с замиранием сердца, и потом стремглав бежал по прохладному полу к деду на кровать, забивался к нему под одеяло и, прижимаясь к худой и высохшей спине, мирно засыпал. Когда подрос, уже один заходил далеко в чащобу и, запрокинув голову, смотрел, как проплывают над ним бесформенные облака. Лучи солнца, пробиваясь сквозь верхушки сосен, золотили их, и казалось, что они парили вместе с облаками. — Места здесь красивые, жить да жить! — вырвалось непроизвольно у Виктора. — Так здесь и тысячелетиями жил славянский народ, – за спиной он услышал голос Сергея. — Откуда такая информация? Мне казалось, что только в советское время начали заселяться эти места. — Ну, вы, батенька, совсем не правы, — откликнулся бровастый в толстых очках солдат. — Извините, я по образованию историк и кое-что знаю о предмете вашего разговора, скажу даже больше. С этих мест началось расселение славянских племён на восток и далее. Он повернулся вполуоборот к Виктору и, загораясь, начал рассказывать, слегка заикаясь: — Вот отсюда и пошли племена древлян, а на севере проживали дреговичи, потомки которых осели на Украине и в Беларусии. Места тут всегда были болотистыми и непроходимыми, и хочу сказать, по сей день остались некоторые дохристианские обычаи, например, проводы русалок. — А куда их провожали? — откликнулся с заднего сиденья Евстигнеев. — Куда, куда! — смешно передразнил его рябоватый солдат в мешковатой спецовке. — Я б тебе сказал куда, дорога туда далековата. — Кстати, сейчас мы едем в Чернобыль, которому более семисот лет. Как раз по реке Припять проходила граница оседлости евреев, это было ещё при царизме, и соломоновы потомки с вожделением смотрели на противоположный берег. А в годы Великой Отечественной войны партизанские соединения Ковпака наводили ужас на фрицев. Отсидятся партизаны в болотах и непроходимых чащах, и пошли рейдом по их тылам, так даже и до Карпат дошли. — Да не может быть! — услышанное воздействовало так сильно на Евс­тигнеева, что он вскочил со своего места и быстро подсел к историку. — А ты откуда всё это знаешь? — спросил он и блеснул недоверчиво маленькими птичьими глазками. Историк посмотрел на него с некоторым презрением и отвернулся к окну. Лес редел, и сквозь него просвечивались контуры небольших серых от времени и непогоды приземистых домов. Автобус въехал на окраину старинного городка Чернобыль. Огромный зал столовой гудел сотнями голосов. Перед тем, как туда войти, Виктор столкнулся в дверях с солдатом, на груди которого висел дозиметрический прибор. — Минутку! — Он рукой сделал жест, останавливающий не только Виктора, но и тех, кто шёл за ним. Виктор остановился, подчиняясь команде солдата. Он ­увидел, что в соседних дверях тоже стоит солдат без знаков отличий и проверяет входящих. Из столовой выходили в основном военные, гражданских было немного, и на них были белые спецовки и белые ботинки. Респираторы «Лепестки» сняты с их лиц и голубыми тряпицами висят ниже подбородка. В большом зале смешивалось многоголосье. Жирные голуби, примостившиеся на выступах колонн, сидели, втянув головы, безразличны к тому, что происходит внизу. Бетонный пол грязен и затоптан. Молодая женщина ходит неспеша по залу с ведром и обыкновенным веником и осторожно разбрызгивает воду, чтобы меньше пыли витало в воздухе. — Понимаешь, везде радиация! Здесь в столовой, наверное, её, поменьше, чем на улице, но всё равно будешь получать вместе с пищей, — услышал Виктор за спиной хрипловатый простуженный голос. Он повернул голову и увидел военного с погонами капитана. Они встретились глазами, и ему показалось, что они уже где-то с ним встречались. У капитана на лице слегка дрогнули губы. Он хотел, видимо, что-то сказать, но его вдруг окликнули, и он торопливо пошёл к выходу. Виктор стоял в длинной очереди, которая вытянулась от дверей до раздачи с подносами, лежащими там блестящей горой. Он видел, как молоденькие поварихи с усталыми лицами подают тарелки с едой, делая всё механически. Виктор случайно поймал взгляд смазливой девушки, у которой носик был кнопкой, и увидел в них тусклый отблеск светильника и полное равнодушие к военным: серо-зелёная масса солдат проходила в столовой за день тысячами. На автобусной стоянке солдаты тесно сгрудились и переговаривались между собой. Евстигнеев, сидевший в стороне от всех, покуривал и небрежно поплёвывал на асфальт. — Где же его черти носят? — он имел в виду водителя. Выпустив дым тонкой струйкой, он щелчком пальца отбросил окурок в небольшую лужицу, в которой поблёскивало солнце. — Не кипятись, Евстигней, приедет, никуда не денется, я-то видел его в столовой, он быстро ужом проскочил через дозконтроль и вне очереди поел. Мотается, наверное, по магазинам! Вчера в военторге часы «командирские» выбросили, такая давка была. Говоривший солдат был сух лицом, только большой нос с красными ниточками сосудов торчал впереди. Шея, перекрученная жгутами вен и жил, словно вросла в плечи. — Сержант, а когда у нас дембель? Ты поближе к начальникам, вот и расскажи, когда нам родной дом будет сниться. Сержант Любин, ковырявшийся в зубах сломанной спич­кой, рукой отмахнулся от назойливого вопроса: — Ну тебя! Мне моя баба каждую ночь снится, а ты с глупыми вопросами, когда домой. Скоро! К Новому году точно будем. Солдат с грустными и печальными глазами, весь какой-то неуклюжий, пригладил соломенные волосы и осклабился в горькой улыбке. — Лучше, хлопцы, я вам кое-что загадаю, а вы мне ответите. Все повернулись к нему и одобрительно загудели: — Ну, давай, звёздочёт, загадывай. — Вопрос. Если у мужчины облучить его репродуктивные органы, что потом будет? –Что-что, а что такое репро... репро..., — Евстигнеев складывал губы, так и не смог выговорить сложное слово и поперхнулся. — Язык поломаешь, пока такое иностранное словечко выговоришь, давай, звездочёт, попроще нам что-нибудь загадай, так сказать, для развития интеллекта. Солдат с грустными глазами до призыва работал в Пулковской обсерватории и наблюдал за небесными светилами. Сержант Любин рукой ткнул Евстигнеева в плечо. — Расскажу тебе, что у тебя будет после Чернобыля. У тебя точно в штанах засветится ядерная боеголовка. Понял ты, чудак-человек? Все заразительно рассмеялись, довольные такой развязкой разговора. Автобус ехал обратно на причал. Послеобеденная жара разморила солдат, многие подрёмывали. Раскрасневшийся Евстигнеев тяжело отдувался и вытирал пот с лица и шеи грязной тряпицей, которую вытащил из кармана спецовки. — Командир, а командир, — просящим голосом он обратился к сержанту Любину и посмотрел на него с надеждой. — Давайте всё же откроем верхний люк, а то задохнёмся от проклятой жары. Сколько можно терпеть, будь она неладна! — Нельзя открывать, и так радиации хватает! — отрезал Любин, не поворачиваясь к Евстигнееву. В нём зажглась искорка неприязни к этому солдату, который требовал к себе большего внимания, чем остальные. «Порода такая что-ли, поперечная, всё не так, как у людей», — думал он о Евстигнееве: Виктор увидел вдалеке сидящих на брошенной резино­вой шине от «Кировца» двух женщин. Головные платки у них козырьком надвинуты вперёд на самые глаза от слепящего солнца. Возле ног у одной женщин примостился зелёный походный рюкзак. Одета она бедновато, на плечи накинут мужнин пиджак с засаленными карманами. Из-под его отворотов виднелась сиреневая блузка, в разрезе которой на суровой нитке висел белого цвета крестик. Лицо женщины с крупными морщинами немного вытянуто вниз, придавая ей унылый вид. Глаза цепкие, ещё не выцветшие от старости, зорко смотрели на мир. Казалось, что они хотели навечно запечатлеть его в памяти. Машин в нужном для них направлении не было, и они потеряли всякую надежду добраться до своей деревни. Сидели, разомлев под солнцем, каждая думая о своём. Из придорожной травы выполз чёрный жук, он неторопливо переваливался на тонких лапках. Гладкая иссиня черная, словно лакированная, его спинка ярко поблёскивала. — Вот тварь Божия, ползёт по своим делам и не ведает, что сидим с тобой, Тихоновна, считай, уж с самого раннего утра, и ни одна добрая душа не подвезёт нас. Её соседка тонким прутиком подталкивала жука, чтобы он поскорее убрался с дороги, затем перевернула его на спину. В таком положении жук был беспомощен и хаотично задвигал лапками. Лазаревна тихо подвинула свою безмолвную соседку плечом. — Ну, чего молчишь, словно воды набрала, или обида тебя какая гложет? — не унималась она. У Тихоновны кости выпирали из-под кофты. Кофта была старая, вязаная вручную. — Ты чего это раскудахталась, как петух спозаранку? Не глухая, чай, ещё помоложе тебя буду, — она сказала, кривя рот. Его перекосило после инсульта, когда муж внезапно помер. Лазаревна на такие слова обиделась, но виду не подала. — Ты хотя бы словечко промолвила, а то сидим на этом колесе, и иди хоть направо, хоть налево, куда глазки смотрят, – и раздосадованно топнула по земле ногой. Большая стрекоза пролетела мимо, отвлекая их от разговора. Несколько минут сидели молча, Тихоновна даже жука оставила в покое, и он лежал на спинке, поджав к себе лапки. Лазаревна вдруг вздрогнула всем телом, напряглась и, прищурив глаза, начала всматриваться в темноту леса. — Вон, смотри, Тихоновна, — голос от волнения у неё задрожал. — Всё же услышал Господь наши молитвы, кажись, автобус едет, может, остановится, — проговорила она со слабой надеждой. Лазаревна горделиво посмотрела на свою соседку, что первая заметила меж редкого леска мелькающий и пропадающий за поворотами синий автобус. Виктор увидел женщин сразу же, как только они выехали из-за поворота. — Николай, смотри, вон там впереди женщины сидят на колесе. Остановись, если им по пути, то подбросим. — Не положено по инструкции, солдат перевозим! — недовольно пробурчал он и нажал на педаль газа. — Остановись возле них! Возьмём с собой, не сидеть же им здесь вечность, — Виктор положил руку на плечо Николая, сильно сжав его. Жилистая шея у водителя пошла красными пятнами, и он стал притормаживать автобус. Женщины неуклюже залезали на высокие ступени автобуса, помогая друг другу. Лица обеих радостно светились, морщины разгладились. — Вот спасибо, что подобрали нас, а то сидим с самого утра и ни одной машины, — жалобилась Лазаревна Виктору, поняв, что он здесь за старшего. — А вы как здесь оказались? — спросил сержант Любин и, подсев поближе к ним, поинтересовался. — Эвакуировали ещё всех в мае, а сейчас на дворе уже сентябрь стоит. Тихоновна поправила рукой платок, на котором блеснуло узкое золотое колечко, вытерла кончиком платка уголки сухих губ. — Вывезли-то вывезли нас, да почитай что в чистое поле, ни кола, ни двора, один ветер по нему господином гуляет, — она тяжело вздохнула и поёрзала на дерматиновом сиденье. –Поначалу жили в школьном спортзале, а кому мы там нужны! Родные дети далеко теперича живут, вот и решили обратно податься до своих хат, пока они совсем не оттрухлявили. Да и старики наши здесь покоятся на местном погосте. Куда же мы без них? — Тихоновна ещё раз вздохнула, рукой смахнула внезапно набежавшую слезу и отвернулась к окну. В автобусе воцарилась гнетущая тишина. Асфальтовая дорога наматывалась на колёса, приближая к причалу. — Вон там можно остановиться, — показала рукой Лазаревна. Меж деревьев проглядывались дома. — Мы здесь пройдём тропочкой, наши хаты рядом стоят, не заблудимся. Лазаревна, крепко держась за поручень, взволнованно всматривалась в сторону леса. Профиль её лица чётко очерчивался на фоне голубого неба. Тихоновна встала, окинула всех прощальным взглядом. — Спасибо, что подвезли, а так бы пешком пошли старухи,— она широко перекрестила солдат — Храни вас Бог! Усмирите эту чуму, чтобы дальше не ползла змеюка, да поскорее возващайтесь домой. Сколько бед всем принесла! Автобус остановился, солдаты глазами проводили их до едва заметной, затянутой травой тропинки, которая терялась в придорожном кустарнике. Женщины быстро исчезли из вида в зелёной лесной массе, только на миг мелькнул белый платок Тихоновны. Кругом стояла непривычная ломящая тишина, низко, едва не задевая верхушки деревьев, пролетела пара воронов. Женщины, вынесшие на себе тяготы военного лихолетья, послевоенные голодные времена, таскавшие за собою плуг по полю, похоронившие своих стариков, глазами, высушенными от слёз, взирали на уходящий от них мир. Под самый конец жизни, когда многое не в радость и одиночество уже не так страшит, как раньше, сейчас несут на своих плечах груз памяти, давящий сердечной болью в груди. Ах, женщины… женщины! Сколь же выпало на вас горьких испытаний! Храни вас Бог! У причала стояла пришвартованная самоходка. Её длинный, ржавый, давно не крашеный корпус причален двумя толстыми грязными канатами к чугунным кнехтам. Мужчина лет пятидесяти нервно мерил ногами пологий и песчаный берег. На нём надета коричневая брезентовая куртка с капюшоном. Одна рука засунута в карман, а другой он размеренно размахивал в такт движения ног. Лицо с острым носом было озабочено. При виде подъезжавшего автобуса мужчина пошёл ему навстречу. — Кто тут главный? — Его голос звенел металлом в прозрачном полуденном дне. — Я, — ответил Виктор и, окинув незнакомца взглядом, спокойным голосом спросил: — У вас что-то случилось? Оказалось, что это капитан судна. Он задыхался от негодования, ему не хватало воздуха. Капитан резко взмахнул руками и хлопнул себя по полным ляжкам. — Вы ещё спрашиваете, что у меня случилось? Его лицо при­няло синюшный вид, губы побелели и вытянулись тонкой струной. Он еле сдерживал себя, чтобы не сорваться на крик: — Судно по вашей милости стоит уже целый час, и никто его не разгружает. Это безобразие! Он крутанулся волчком на месте. — Смотри, в трюме груз, металлические конструкции, мне некогда стоять здесь! — Рука капитана показывала на самоходку. Синева с лица спала, и оно приняло нормальный цвет. — Не горячитесь, сейчас приступим, — Виктор подозвал к себе сержанта. — Отправь двух опытных стропалей в трюм, начнём разгрузку прямо на берегу. Позже, когда машины подойдут, на них и погрузим. — Нехай этот важный карась подождёт! — вдруг отозвался низкорослый солдат, стоящий в стороне. На плоском лице с задиристым носом прилепились чёрные глазкипуговки. Докурив папиросу, он небрежно бросил её себе под ноги и с силой носком сапога вдавил её в песок. — Тоже мне, нашёлся фон-барон! Без роду-племени, а раскомандовался. Солдат засунул руки глубоко в карманы спецовки и подошёл к Виктору. — Да он, командир, икру-то мечет не потому, что передовик производства, а по простой банальной причине. Радиация щиплет одно место, вот и мечется по берегу, словно ужаленный. Мы-то уже прокоптились «радиками», нам, похоже, уже всё нипочём, а этот гусь ещё права вздумал качать! Пусть лучше своей бабе дома качает. По его лицу мелькнуло недовольство, и солдат, стрельнул своими острыми глазками, пошёл в бытовку, пнув ногой попавший небольшой камень. Капитан судна слушал разговор, и в его глазах затухало раздражение. Он обмяк телом, руки с тёмным загаром безвольно свисли плетьми. — Командир, не будем скандалить, а лучше пойдём ко мне в каюту, там и поговорим, как говорится, в ногах правды нет. — Ладно, вы идите, я сейчас распоряжусь, чтобы разгружали баржу. Виктор от такого разговора чувствовал неловкость. — Накладные и спецификации приготовьте, — сказал он в спину капитана. Тот, кажется, и не слышал, торопясь в сторону причала быстрой походкой. Из бытовки вышел сержант Любин. Прислонив руку к глазам, посмотрел на безоблачное небо. — Хоть бы одна тучка набежала, солнце глаза жалит. Рукой настойчиво постучал по металлической обшивке: — Выходи строиться, гвардия! Солдаты нехотя появлялись в проёме двери, бледные лица выглядели случайными масками на фоне благоухающего и набирающего силу дня. Крановщик в грязном картузе, натянутом на самые глаза, клевал носом в своей кабине. Сержант Любин свистнул ему, засунув два пальца в рот, вспугнул маленькую серую птичку, которая выпорхнула из кустарника с первой осенней желтизной. Птичка частила крыльями и серым комочком полетела вдоль берега. Крановщик встрепенулся и непонимающе завертел головой по сторонам. Картуз мешал ему разглядеть сверху людей, и крановщик сдвинул его на затылок, показывая большую лысину, убегающую за уши. Очнувшись от липкого сна, он дал сигнал и, медленно разворачивая стрелу, привстал с места, вытянув шею, и поглядывая вниз. На самоходке суетились с тросами солдаты. «Майна по-малу», — громко во весь голос кричал солдат и махал рукой крановщику. Где-то внизу взвизгнула лебедка, и трос с ржавым гаком потянулся вниз, связывая ритм работы в одно целое. Над Припятью до самого заката раздавались разные команды и звуки ударов металла о металл, шла разгузка. Капитан изредка выходил из своей рубки и быстро проходил возле борта, заглядывая в трюм. Закатное солнце окрасило воды реки в самые различные цвета от красного до фиолетового. Краски играли и придавали всему окружению загадочный и неземной вид. Капитан опёрся ногой о кнехт и задумчиво смотрел на гладь воды. Бросив цепкий взгляд на подходящего Виктора, он выпрямился, и лицо облило закатной краснотой. — Ты не обижайся на меня за сегодняшний разговор, погорячился, – в его голосе чувствовались доброжелательные нотки. – Только пришли с рейса, разгрузились, а портовое начальство: «Давай снова под загрузку металлом». Даже команду домой не отпустил. Мне-то до пенсии совсем немного осталось, дотяну как-нибудь и на берег спишусь. Надоело слышать, Николаевич сюда, Николаевич туда, словно я затычка какаято или мальчик на побегушках. У капитана лицо подтянулось и чётче выделились борозды морщин возле крыльев носа. Он потёр его рукой и посмотрел на часы. — Молодцы, быстро разгрузили! Я-то своим умишком прикинул и подумал, что придётся здесь торчать до завт­рашнего дня. Подожди меня здесь! Быстрой походкой, сутулясь, он исчез за дверью. Виктор подумал: «Вот судьба-злодейка, забросила невесть куда. И духом не чуял, что окажусь здесь, в Полесье, красивом месте. Разные люди, с которыми при других жизненных обстоятельствах не встретился бы, наверное, никогда…». Пропылила по дороге и остановилась возле самого берега армейская водовозка. Как только пыль осела, из кабины выполз человек в защитной форме с закрывающим поллица белым респиратором. Нехотя он вытащил чёрный гофрированный шланг и бросил его в воду, затем медленно залез на цистерну и, разрывая пакеты с порошком, высыпал в неё. Тени от деревьев длинными полосами тянулись по земле к тихой и спокойной воде. Краски потухли, дальний берег удалялся в скорой наступающей темени. Капитан, хлопнув дверью, появился на палубе. В правой руке он держал большой спелый арбуз с пожухлым хвостиком. — Вот твоим хлопцам, потянет на десять кило, — по лицу промелькнула слабая улыбка и спряталась в щетине. Красные глаза цепко смотрели на мир. Слышно было, как ровно и утробно где-то внизу работал дизель. На судне зажгли огни, в иллюминаторе мелькнула женская тень. Встретившись взглядом с Виктором, капитан пояснил: — Повариха наша. Первую навигацию плавает, и вот напасть какая, загуляла ба­ба совсем. Капитан пожевал тонкие губы: — Надо бы на берег списать, так некому работать, кто за гроши будет кашеварить? Из темноты появился матрос с помятым лицом в грязно-белой рубахе и в стоптанных жёлтых башмаках. Он размашисто прошёл мимо них, словно не замечая. Капитан проводил его глазами до тех пор, пока матрос не исчез за углом рубки. Они разошлись без прощальных слов, пожав друг другу руки, понимая, что встретиться им больше не придётся. От воды потянуло прохладой и запахом водорослей. По спине поползли щупальцы вечернего холодка, Виктор зябко передёрнул плечами, подхватил арбуз двумя руками, прижал его к груди и быстро сбежал на берег по качающимся сходням. Где-то вдалеке стелился по уже сонной реке шум мотора. Звук приближался, становился отчётливей, и вскоре из-за излучины реки юрко выскочила узкая плоскодонка с низкими бортами, обильно промазанная варом. Рыбак в чёрной фуфайке и мятой шляпе с отвислыми полями оценивающе приглядывался к берегу, сбросил обороты, и лодка по инерции ткнулась в затянутый тиной берег. Руками, пошарив по днищу лодки, он достал несколько больших лещей и с размаху выбросил их на берег: — Берите, служивые, как раз на уху. Самый крупный лещ забил хвостом. — Держи, держи его, а то обратно в воду ускользнёт! — смеясь, широко разинув рот, закричал рыбак. Он привстал с места и подался вперед, будто сам участвовал в поимке леща. Виктор, стоящий ближе всех, схватил рыбу и прижал к земле, она резко била хвостом и жадно захватывала большим ртом воздух, выпуская пузыри. — Поймали? — Рыбак с интересом смотрел на солдат. Его шляпа сползла на правое ухо, придавая ему смешной вид. — Да поймали, поймали, — громко отозвался Виктор. — А сколько там «радиком», не знаешь? В темноте вроде бы не светится. Рыбак растерянно почесал за ухом, усмехнулся: — А шут его знает, сколько! Мы до аварии, знаешь, каких ловили на канале? — он широко развел руками, показывая их размер, и, удивляясь себе, усмехнулся губами. — Да вы не бойтесь, хорошо проварите, чтобы мясо отстало от костей, и смело ешьте, ничего с вами не случится. Вот говорят, радиация, радиация, а где она? В воде? Может в тех кустах? — Рыбак распалялся в словах, норовя упасть в тёмную воду. Он напоследок раздосадованно сильно ударил вёслами по воде и, скрипя несмазанными уключинами, пропал в стене густой черноты, откуда послышалось: — Горилки-то привезти? Четвертак будет стоить. Кто-то басисто прогрохотал ему в ответ: — Вези, родимый, купим хоть за сто рублей, только чтобы первач был! — Лады, привезу, — стелилось по воде тихим голосом. Костерок слабо набирал силу, дым расползался от него по сторонам, пощипывал глаза. Сержант Любин, сидя на корточках, надув щеки, пытался оживить его и, не оборачиваясь, укоризненно сказал: — Мужики, кто же так разжигает костёр? Нужны сухие дрова, а не собранные по берегу сырые ветки. Эх вы! Вот вы двое Конюхов и Синеглазов, идите за сухостоем, я видел там, — он рукой махнул в сторону от реки. Вскоре костёр ожил, и пламя облизывало цинковые бока ведра. Пепел поднимался с тёплым воздухом и сверху сыпался на головы солдат. На небе уже проклюнулись первые звёздочки, они меркло висели одинокими маленькими точками, в стороне шелестели листьями невидимые деревья. Лещей почистили на берегу в отблесках огня и порубили топором на куски. Как только вода в ведре забила со дна серебряными ключиками, их осторожно, чтобы не обжечься, спустили в кипящую воду. Сержант Любин окинул лица солдат. — Н-да, мужики, что-то гвардия приуныла, — и, согнув руку, посмотрел на часы. — Скоро смена приедет, через два часа, успеем ушицы похлебать. От ведра потянуло рыбьим варевом. — Кажется, сварилась рыбка радиоактивная. Глянь-ка, Иваныч, может, пора и доставать? — Любин кивнул головой на пожилого солдата с бакенбардами на полном лице. Тот засуетился и, разгоняя рукой белый пар над ведром, отозвался фальцетом: — Кажется, сварилась, хотя я не знаток, но рыба вся плавает вверху. — Ты ей в глаза загляни, — кто-то насмешливо сказал из темноты. — Хватит дурачиться, — оборвал Любин и сам заглянул в ведро. — Готова! Можно доставать, — заключил он. — Иваныч, возьми палку, и снимем ведро с костра. Валентин Иванович, в прошлом трубач областной филармонии, быстро подхватил палку и, торопясь, невзначай задел ведро, оно опасливо закачалось, и через край полилась уха, заливая костерок, угли зашипели, грозя потухнуть. — Ну, интеллигенция, ничего доверить нельзя! — презрительно зашипел Евстигнеев, выходя из темноты к костру. Схватив дужку ведра, он быстрым и ловким движением снял с поперечной толстой сучковатой палки дымящее ведро и поставил его на землю. — Вот так-то, интеллигенция! Учись, пока я жив, а то некому и научить будет простым житейским приёмам. — Ладно, Евстигнеев, ты не заводись. — отодвинул его в сторону от ведра сержант Любин — Сходи-ка лучше в бытовку и посмотри, может где-нибудь завалялся лавровый лист. — Откуда ему там взяться, если только попутным ветром надуло? — недовольный Евстигнеев исчез в темноте. — Слышите, слышите, — повернулся к незнакомому звуку Валентин Иванович. Приложив руку к уху, таким образом, улавливая отдалённые звуки: — Там кто-то скачет по дороге и, кажется, к нам. — В здешних местах черти водятся? — Сержант Любин отошёл в сторону от костра, всматриваясь в темноту. Белое пятно приближалось, и слышалось конское топанье по плотной земле. Увидев людей, конь испуганно заржал и дёрнулся в сторону к воде. В отблесках огня было видно, как он зашёл в воду и, припав к воде, жадно пил. Потом поднял голову и скосил глаза, в которых плясали красные огоньки. По его плотному телу пробежала судорожная дрожь, и он снова припал губами к воде. — Откуда появилась животина? — Лицо Евстигнеева от испуга вытянулось, и подбородок подрагивал. — После аварии весь скот вывезли, а домашнюю мелочь: кошек, собак, перестреляли. Конь, видимо, напуганный человеком с ружьём, стал дичать, — тихо проговорил Валентин Иванович и медленно пошёл к коню, тяжело переступая ногами, ему хотелось поговорить с животным и успокоить его. Увидев его, конь повёл ушами и тряхнул мордой, заржал печально и утробно. Высоко подняв морду, посмотрел на лунный блин и, тряхнув гривой, так же быстро исчез, как и появился. До аварии лошади паслись на сочных лугах, а глубокой ночью подходили к дереву, одиноко стоящему возле воды, стоя засыпали и всегда вздрагивали от шума проплывающей рыбачьей лодки. К утру небо мутно светлело, и из деревни раздавалась перекличка петухов. Тогда они встряхивались и посматривали большими с грустинкой глазами в ту сторону, откуда слышались звуки просыпающегося села. Пастушок крепко спал возле давно потухшего костерка, замотанный с головой в длинный плащ. Конь подходил к нему и тыкался мордой в плечо пастушка, норовя разбудить его. Он громко фыркал и щерил зубы. Скоро взойдёт солнце, и его лучи будут отражатся от ночной росы, от речной глади и уходить вверх, в набирающие синь небеса. Теплоход светился огнями, было видно, как люди тенями ходили по палубе. Несмотря на позднее время, кое-где слышался смех. По тёмной воде плавали жёлтые пятна огней. В ресторане пусто, под самым потолком светили несколько лампочек, отбрасывая скудный свет, в большое окно слабо просвечивался одинокий причальный фонарь. Виктор вошёл в ресторан и мельком взглянул на пустой зал. Нашёл столик ближе к окну и присел, ожидая официантку, которая вскоре появилась. Её усталое лицо было отстранённобезразлично. Облокотившись на стул, она с недовольством в голосе спросила: — Почему так поздно приехали? На кухне уже ничего не осталось. И крикнула в темноту: — Верка, есть там чего-нибудь в холодильнике? Тут один припозднившийся приехал. Верка откликнулась с кухни звонким голосом: –Так есть шницель холодный и каша гречневая, пусть подождёт, подогрею сейчас. Официантка тряхнула головой, смахнула полотенцем, которое держала в руке, невидимые крошки со стола и примирительно сказала: — Придётся немного подождать, скоро подогреется пища, и покормлю вас. Слово «пища» она произнесла с некоторым вызовом, не предпологающим ничего хорошего. Виктор подумал, что при других обстоятельствах он встал бы и ушёл, но оставаться до утра голодным — перспектива незавидная. Не отошедший от впечатлений первого дня пребывания в Зоне, Виктор размышлял: «Вывезли людей почти в чистое поле… брошенные лошади, которые начали дичать и бояться людей. Мёртвые сёла, наводящие стылость в душе». Он всматривался за окно, пытаясь увидеть людей, но дорожка была пустынна. Полосы тумана тянулись от реки, придавая всему окружающему загадочный вид. Вскоре появилась официантка, она несла из кухни на подносе две тарелки. Лицо было матово-бледным, и на нём резко контрастировали тонкие губы, подведённые перламутровой помадой. Подойдя к Виктору, она внимательно посмотрела на него и устало проговорила: — Надо с утра предупреждать, что поздно приедете, а то можно в следующий раз голодным остаться. Приятного аппетита! — официантка повернулась худой спиной, отгородив таким образом себя от вечерних хлопот, которые ей создал опоздавший к ужину командировочный. Виктор ножом разрезал жёсткий шницель и пытался тщательно прожевать его. Тихо подошла официантка и поставила перед ним стакан горячего чая и на отдельной тарелочке большой жёлтый кусок сливочного масла. Антон приподнял голову от подушки и, всматриваясь в Виктора, сонно проворчал: — Что-то поздно с работы. Виктор, стягивая через голову свитер, негромко отозвался: — Пришлось по Зоне поколесить, да и смена почему-то задержалась. Пока то да сё, а время тикает неумолимо. Посмотрел на пустующую постель Володи, поинтересовался: — А куда девался наш ковбой? Антон, потягиваясь, сел на кровать, поджав ноги: — После ужина пошёл шуры-муры разводить, захотел познакомиться с дамами на верхней палубе. Он парень шустрый, себя в обиду не даст! Виктор посмотрел в зеркало, висящее на переборке, потёр лицо и, не оборачиваясь, спросил: — А душевая есть на судне? — Конечно, поднимись на палубу повыше, — Антон глубоко зевнул, прикрыв рот ладонью. Виктор взял с собой полотенце, зубную щётку и бритву «Gillette», недавно купленную по случаю у знакомой продавщицы. Не вставая с постели, Антон извлёк из куртки пачку сигарет. –Ты пока душ принимаешь, я покурю в одиночестве, и не заблудись, коридоры-то длинные. Чиркнув спичкой, Антон глубоко затянулся, на лице мелькнуло блаженство, как это порой бывает у заядлых курильщиков. Выйдя в коридор, Виктор пропустил мужчин, которые спускались по лестнице и громко между собой разговаривали. Один из них, полноватый, с выпирающим из брюк брюшком, что-то говорил и широко разводил руками. На большом и лысом черепе прилепились ушки с прозрачными и отвислыми мочками. Его собеседник с оспинками на лице кивал ему в ответ головой и лыбился, показывая большие передние жёлтые зубы. Увидев Виктора, он попытался сделать подобие улыбки, но она получилась жалкой и какой-то виноватой. Оставив после себя терпкий запах одеколона, мужчины исчезли в коридорной полутьме. Виктор прошёл дальше по узкому коридору и увидел на двери табличку «Душевая». Толкнув дверь, он оказался в небольшой комнате с мутным от влаги зеркалом. Кран повернулся до предела, и сверху полилась тонкой струйкой холодная вода. «Вот ведь не повезёт, так не повезёт: на ужин опоздал, подали всё холодное, воды тоже совсем некстати нет!» — чертыхнулся про себя Виктор и осторожно пошёл по скользкому деревянному настилу к зеркалу. Рукой сделал несколько круговых движений по его влажной поверхности и увидел себя в слабых лучах небольшой лампочки. Бриться расхотелось, тем более, забыл взять с собой крем для бритья. Намочив полотенце холодной водой из-под крана, обтёр тело. Ёжась от озноба, быстро натянул на себя джинсы «Wrangler» и синюю с короткими рукавами футболку с эмблемой московской олимпиады. В коридоре было пусто. Мягко ступая по ковровой дорожке, Виктор торопливо направился вниз. За спиной хлопнула дверь, он повернулся и увидел Свету. Её длинные волосы лежали на тонких плечах, чёрный поясок обхватывал талию и казался узкой змейкой. Виктор хотел пойти за ней, но передумал, решил увидеться с Антоном и поговорить с ним. В каюте плавало густое облако сигаретного дыма, Антон полулежал на кровати и лениво перелистывал потрёпанную книжку в мягкой обложке. При виде Виктора он отложил её в сторону, рукой пригладил волосы и спросил его: — Есть предложение выпить: по маленькой перед сном. Нам не повредит почистить кровеносные сосуды. Он это сказал с такой уверенностью, что Виктор согласился. — С моей стороны возражений нет, если только по маленькой, — и присел на стул. На столике появились початая бутылка водки и копчёная колбаса. Дополнял натюрморт сырок «Дружба» в серебристой фольге. — Да, брат, что-то скудноват наш торжественный ужин по случаю пребывания на святую Чернобыльскую землю! — огорчённо произнёс Виктор, посмотрев на импровизированный стол. — Ладно, давай по маленькой цапнем, освободимся от нуклидов, — отозвался Антон. В руке он держал бутылку и примеривался налить в стакан. — Тебе сколько граммов плеснуть? — Немного, — ответил Виктор, занятый поиском чего-то в дорожной сумке, которую вытащил из-под ­кровати. — Вот, нашёл! Думал, что растает,— он держал в руке плитку шоколада «Алёнка». — Купил в буфете аэропорта. — Сгодится, потом чай попьём, клади на стол. Антон умело разлил водку по стаканам. — Давай, брат, выпьем за вас с Володей, чтобы командировка прошла без всяких эксцессов. Дам совет бывалого: дер­жись подальше от начальства и поближе к кухне, сам понимаешь, нержавеющий армейский закон выживания. Он взял в руку кусочек колбасы и внимательно его осмотрел. — Давно лежит, не появилась ли плесень? — и успокаивая себя. — Ну да ладно, зараза к заразе не пристанет. Он махом опрокинул стакан, и, зажмурившись, засунул колбасный кружок в рот. Его лицо медленно розовело. — Пей, не стесняйся! Всё на пользу пойдёт, кровушку разгоним. Эх, брат, за наше неугасающее здоровье! Виктор выпил водку и почувствовал её неприятный вкус во рту. — Ты закуси, закуси, — Антон настойчиво предлагал колбасу. Водка сразу ударила по голове, кровь запульсировала в висках, окружающие краски приобрели более яркую тональность. Сегодняшние ощущения постепенно отодвигались в сторону, и не хотелось их снова оживлять в памяти. — А почему здесь так много солдат, призванных из запаса? — Виктор посмотрел на Антона. Непроизвольно пожав плечами, Антон положил на стол жилистые руки. — Вот смотри, это Зона,— он провёл рукой по столу невидимый круг. — В центре — атомная электростанция, где взорвался реактор. Задача сегодняшнего дня — как можно скорее перекрыть его. Вот и строится «саркофаг» ударными темпами, не взирая ни на что. Он тяжело вздохнул и потянулся рукой за бутылкой: –Ещё по чуть-чуть, если не возражаешь, и продолжим нашу беседу дилетантов. Я несколько раз был в этом аду, от радиации ноги щиплет и вкус дерьма во рту. Солдат понагнали отовсюду, они, бедолаги, стоят внизу и ждут своей очереди выскочить на крышу третьего энергоблока, и фонит там так, что мама, не горюй. Прищурив глаза, Антон залпом выпил водку и покосился на скудную закуску. Достал из кармана сигареты. — Ты не возражаешь, если я покурю? — Кури, твоё здоровье, если его не жаль. Антон глубоко затянулся, так что ввалились щёки и чётче вырисовывались острые скулы. — Солдаты укрощают «мирный атом», вырвавшийся из преисподней. Их там сожгли. Он замолчал, как-то весь сник, словно нёс ответственность за солдат, о которых только что говорил. Разговор умолк, в каюте повисла ломкая тишина. Виктор налил себе на донышко стакана и выпил. Антон встал, его слегка повело в сторону. — Да, брат, выпил на копейку, а качает на целковый. Пойду, поваляюсь на казённой кровати, солдат спит — служба идёт,— он облизал языком сухие губы. — Нужно тему поменять, подкинь идейку,— шаткой походкой Антон направился к кровати. Виктор сидел, и в голове свербела мысль: как же так: «Готовились к ядерной войне, а здесь взорвался атомный реактор, и оказались не готовы к ликвидации». Эта мысль многие годы не будет давать ему покоя. — Расскажу для разнообразия одну армейскую историю, как мы в баню ходили,— Виктор разорвал цепь своих размышлений. — Валяй! — отозвался со своего места Антон и, повернувшись лицом к Виктору, приготовился его слушать. — Призывался зимой и попал в учебку под Мурманск. Климат, я скажу, — не на экваторе служить. Щитовые казармы продувались насквозь, и тепло там долго не держалось. Командир роты, контуженый на всю голову, любил проводить утреннюю зарядку на свежем воздухе независимо от погоды. Морозы стояли такие, что птицы на лету замерзали. Ещё беда была в виде прапорщика, фамилия у него странная — Выхухолев, одним словом, зверь. Дома у него с женой что-то не клеилось, и он приходил в роту под вечер оттянуться и злобу сорвать на солдатах. Сам рябенький, невысокого росточка, нос вздёрнут задиристо, ходил — ноги колесом, будто яйца ему мешали. В тот субботний вечер от него несло запахом бормотухи местного разлива. Но когда он появлялся в части трезвый, всегда ходил незаметно, словно пришибленный пыльным мешком из-за угла. Мы взводом с песней шагаем по посёлку в сторону бани. — Взвод стой! — подаёт команду прапорщик и песня вмиг обрывается. Он усмотрел в темноте, что навстречу идут две молодые женщины в модных пальто и сапогах. Пьяный прапор командует: — Взвод, ложись! Мы, подчиняясь команде, падаем лицом на укатанную мёрзлую дорогу. Внутри всё кипит и грозится вырваться наружу. Молодушки с нами поравнялись, а он кричит: — Взвод, встать! Мы, как очумелые, вскакиваем и наводим на этих особ испуг. Женщины от неожиданности взвизгнули, а прапор довольный рассмеялся. Потом для согрева мы бежим по скользкой дороге километра два в баню. Прапорщик тоже разделся и моется вместе с нами. Вован Ястребов, огромный детина, призванный из Архангельска, домывался последним. Увидев, что прапор сидит весь в мыле и ничего не видит, набрал полный таз холодной воды и сзади окатил его. Мат стоял трёхэтажный, тогда я и убедился в силе русского слова. Уже трезвый прапорщик Выхухолев с выпученными от гнева глазами выскакивает к нам в раздевалку и давай орать: «Да я вас всех сгною на губе, щенки недоделанные!», и так далее, лексикон у него был богатый по части ненормативной лексики. Антон слушал, закинув руки за голову, и ещё находясь под впечатлением от услышанного: — Н-да, вот случай так случай! Проучили прапорщика, запомнит на всю жизнь. А баба его куда девалась? Виктор усмехнулся: — История об этом умалчивает, женщины не любят неудачников по жизни. Антон быстро встал с кровати и, разминаясь, прошёлся по каюте. Подошёл к иллюминатору и приоткрыл его, впустив холодный волглый воздух. Рассказ Виктора затронул его, и он думал о сущности человека. Откуда берутся подонки? Дай им только немного власти, и сразу их начинает распирать от важности и всесилия. А что они сделали полезного в своей жизни? Да ни­чего! И чтобы как-то прервать грустные размышления, Антон предложил Виктору: — Если ты не против, то расскажу короткую историю о своей первой любви. Без женщин нам совсем скучно, а без них мысли дурные возникают. Учился я уже в десятом классе, и половое созревание проклюнулось весной. От девчонок кружилась голова, наступал ступор в деревенеющих конечностях, и я был готов расстаться со своей девственностью. Мысленно я перебирал всех девчонок в классе, но ни одна для этой цели не подходила. Если только Светка Глаголева, это было заметно по её глазам. Прозвенел звонок, и в проходе между столами мы случайно столкнулись, она прижалась ко мне своей твёрдой грудью, обдав жаром дыхания. — Ты меня не проводишь сегодня? — глупо поинтересовалась. — Думаю, что нет, — отшутился я, — надо идти в кружок «Тук-тук». — Ну и дурак! — огорчилась она. В класс медленно всем телом вплыла математичка и прикрыла за собой дверь. Урок продолжался, и математичка попросила меня принести таблицы из учительской. А дальше был сон. Мы с ней встретились на лестнице, она шла быстро, перепрыгивая через две ступени. Увидев меня, остановилась, и я погрузился в глубокий омут синих глаз. Меня охватил столбняк, такой красоты я ещё не видел в жизни. От неё исходили невидимые флюиды, притягивающие магнитом. — Пошли на улицу, покурим, — неожиданно предложила она, и мы, выскочив из школы, смело направились в школьный сад, где стояла лавочка. Щёлкнув блестящими замками, она открыла сумку, вытащила пачку сигарет и протянула мне, в то время я ещё не курил. — Может, всё же познакомимся, — и подала руку с тонкими, как мне показалось, прозрачными пальчиками. –Маргарита, — первая представилась она и улыбнулась белоснежной улыбкой голливудской звезды.— Не правда ли, немного странноватое имя? — Антон, — смущаясь, промямлил я. — Имя у тебя классное, звучит в нём набат. — Что-что? — не понял я, — Какой ещё набат? — Набат твоего сердца, я его слышу. Короче, таблицу я так и не принёс в класс, но зато влюбился по самые уши в эту девчонку. С ней я благополучно пережил пубертатный период, когда мальчишки становятся мужчинами. К сожалению, у неё я оказался не первый, но всё равно мы любили и принадлежали только друг другу. Дверь распахнулась, и в каюту влетел Володя. Он тяжело дышал и, глотнув воздуха, произнёс торжественно: –Мужики! Ну, чего сидим? Пришёл пригласить к дамам, они что-то заскучали без кавалеров и послали меня за вами. Было видно, что он находится в приподнятом настроении, когда невозможно скрыть бушующие в нём эмоции. — Идёмте… Идёмте! — поторапливал он и юлой крутился в тесной каюте. — Вы, братцы, топайте, девушки, наверное, уж заждались. А я ещё полежу книжку интересную почитаю, — сказав это, Антон равнодушно отвернулся к стене. — Володя, а кто нас приглашает? — с нескрываемым интересом распрашивал Виктор, поднимаясь по лестнице вверх. –Вот придем, и увидишь, — отмахнулся от него Володя и пошёл вперёд. — Стоп! — остановился он и раздосадованно хлопнул себя по лбу: — Совсем забыл, что надо купить вина в буфете! Виктор коснулся его плеча. — Какое вино, если в Зоне сухой закон? — Для некоторых гражданских лиц он не наступал, — улыбнулся Володя и поделовому предложил: — Ты сейчас возвратись в каюту за шоколадом, а я быстренько сбегаю за вином. Пару бутылок хватит, как ты думаешь? И, не дождавшись ответа, исчез. — Встречаемся здесь, на этом месте,— отдалённо в коридорной пустоте донеслось до Виктора. В каюте свет был потушен, Антон спал на животе, уткнувшись лицом в мятую подушку. Раскрытая книжка лежала на полу. Подняв её с пола, Виктор прочитал название: «Тени в раю», имя автора написано мелким шрифтом, в полумраке невозможно было его прочитать. Плитка шоколадка перекочевала со стола в задний карман его джинсов. Тихо, чтобы не разбудить Антона, вышел из каюты, прикрыв дверь. Володя в ожидании нервно мерил шагами коридор. Увидев Виктора, он сделал несколько шагов навстречу: — Тебя за смертью посылать! Смотри, в пакете у ме­ня вино, если вдруг начальство увидит, тогда неприятностей не оберёмся, могут и на работу сообщить об аморальном поведении. Пошли скорее, дамы заждались, наверно. Уверенно стукнув пару раз костяшками пальцев в дверь, Володя толкнул её, и они оказались в двухместной каюте. Слабый свет от настольной лампы скрадывал лица женщин, они о чём-то говорили вполголоса и одновременно повернули головы, как только гости появились в каюте. — Вот и наши рыцари, наконец-то явились! А мы-то, Греш­ным делом, подумали, не потерялись ли вы где-то. — Ну, что вы! Как можно так плохо о нас подумать? — Володя поставил на стол бутылки с вином. — Володя, ты, случайно, не волшебником в цирке работаешь? — удивилась женщина с большими выпуклыми глазами. Она пошелестела платьем, отороченным по вороту и рукавам мелким кружевным узором. — Да, работаю, на полставки в местном жэке, — нашёлся Володя и подсел к ней поближе, подвинув бедром. — Виктор, ты не стой истуканом, а подсаживайся к Свете. Смотри, истомилась совсем девка-то. Виктор рассматривал её лицо. Длинные волосы на затылке скреплены заколками в виде бабочек. Полумрак мягко скрадывал очертания её лица, и только абрис вырисовывался в приглушённом свете настольной лампы. — Можно присесть? — неуверенно спросил Виктор и посмотрел на Свету. — Садитесь, коль пришли, — отозвалась она глухим грудным голосом, не поворачивая головы, и подвинулась ближе к стенке, уступая ему место. От неё исходил холодок равнодушия и безразличия к припозднившимся гостям. — Давайте, друзья, без всякого официоза! Мы собрались приятно провести вечернее время, — Володя вертелся возле стола, откупоривая бутылки. — Кстати, Витя, хочу тебя познакомить с Надеждой Петровной. — Можно просто Надежда, — откликнулась она тонким, хрупким голоском, никак не подходящим к её телесной комплекции, и снова зашуршала платьем. — Надежда, мой компас земной,.. — хотел было спеть Володя, но, неожиданно поймав строгий взгляд Надежды, сразу осёкся и присел рядом с ней. Надежде было примерно около сорока лет, под плотным макияжем прятались тонкие линии морщин, острыми лучиками убегающие в разные стороны от глаз. В выпуклых глазах, паутинкой сотканных из красных прожилок, таилась скрытая душевная тоска. — А почему такие глазки грустные у нас? — пошёл в атаку Володя и одной рукой приобнял её за полноватую талию. — Ишь, какие шустрые! И откуда такие берётесь? — неожиданно вздрогнула она телом, и рука Володи мягко соскользнула по шелковистому платью и повисла в воздухе. — Ах, ах! Какие дамочки-недотроги! Ну, да ладно, лучше выпьем, — несколько разочарованный он потянулся рукой за стаканом и неловко опрокинул его на платье Надежды. — Ну и мужлан вы, товарищ Вальдемар! — эти слова она произнесла с нескрываемым презрением. На её лице разыгралась вся гамма чувств. Лицо сжалось и оно стало по-детски обидчивым, уголки губ предательски поползли вниз, и казалось, что она может расплакаться. Красное винное пятно растеклось по платью, и Надежда, схватив полотенце, старательно вытирала его. — Может платье водой смочить? — участливо спросил Володя, сконфуженный происшедшим. — Вы уж извините, глупо получилось. Надежда, подняв голову, ответила ему выразительным блеском глаз. Света встала с места и посмотрела на всех. — Ладно, я пойду, что-то расхотелось… Витя проводи меня, в коридорах совсем темно. — Да, да, идите, а мы здесь с Надеждой займемся пятном, — Володя хитро подмигнул Виктору, давая понять, что они здесь уже лишние. Дверь каюты открылась и впустила их в темноту. Виктор, щёлкнул выключателем, и каюта залилась мягким светом. — Ой, отвернитесь! Она быстро собрала вещи, раскиданные на постели. — Ну вот, сейчас можете присаживаться, — произнесла Света и посмотрела ему в глаза, пытаясь что-то прочесть в них. — И чем же будем заниматься с вами, молодой человек, в столь поздний час? — пытливо спросила она, в её го­лосе прозвучал лёгкий намёк на скорое расставание. Как раз в тот момент Виктор стал ощущать близость женского тела, Света притягивала к себе и влекла по-кошачьи гибкими движениями. У него слегка закружилась голова, он неуверенно проронил: — Сейчас, я сбегаю в Надеждину каюту за вином, не портиться же ему. — Хорошо, — согласилась Света, и по её глазам он понял, что сюжет развития сегодняшних отношений сможет написать сам. Толкнув дверь, Виктор убедился, что она закрыта изнутри на замок, и осторожно постучался. Дверь бесшумно отворилась, и в тёмном проёме показалась улыбающаяся, глуповатая от счастья физиономия Володи. Он, не задавая вопросов лишних вопросов, протянул бутылку вина и исчез за дверью. Света сидела за столом, подперев рукой голову, и всматривалась в окно, заполненное чернотой. — Ну, вот и пришёл наконец-то! — обрадовалась она Виктору,— А я тут собрала на стол. В глубокой тарелке теснились краснобокие яблоки и несколько тёмно-синих слив. — Небогато, но, как говорится, чем Бог послал. — Да садитесь уж поближе ко мне, я не кусаюсь, — Света подвинулась на диванчике, давая понять Виктору, чтобы он сел рядом. Рядом за окном кто-то невидымый прошёлся по палубе, и послышался мужской голос. — И кого это по ночам черти носят? — Света пыталась рассмотреть человека. Приникнув к окну гибким телом, она приложила ладошку к глазам, всматриваясь в пустоту. Виктор обратил внимание на линию бедра, на грудь, бугрис­то выпирающую изпод кофточки, и ему захотелось слегка притронуться к ней. Задёрнув штору и опустив жалюзи, они отгородились от всего происходящего на теплоходе. Виктор потёр висок с набухшей веной. — Попробуем вина, — нарушил он ломкое молчание. Света, не ответив, дрогнула уголками губ, кивнула головой в знак согласия. Виктор разлил вино в тонкие стаканы: — Выпьем на брудершафт? Света посмотрела выразительными глазами и, держа стакан в руке, подалась вперёд. Губы, пахли вином, были чувственны и отзывчивы. Издав непроизвольный лёгкий стон, она отстранилась: — Больно! Смотри, губу прикусил. — Извини. — Я выключу свет, ты не будешь против? — Мы так найдем друг друга? — отшутился Виктор, чувствуя сухость во рту. Сделав несколько движений телом, Света освободилась от ненужной одежды, она осталась в одних узких белых трусиках, плотно облегающих бёдра. В темноте её тело выделялось матовостью и округлостью форм. — Ты где? — спросила Света и подошла ближе к нему. На Виктора пахнуло обволакивающим женским теплом. Перед глазами оказался плоский с выпирающими нижними ребрами живот с большим пупком, похожим на улитку. У неё была большая налитая грудь. Откинув голову, тряхнула волосами, и они мягко рассыпались по тонким плечам с косточками ключиц. Виктор притянул её к себе. Света, вздрогнув телом, прижалась к нему тёплой грудью. От неё пахло садом желаний и вкусом несорванного персика в садах великого персидского шаха Дария. Задыхаясь от плотского желания, Виктор обнял её за талию и прижал к себе. — Дурачок! Раздавишь, подожди, я разденусь, — Света отстранилась от него, и снятые трусики лежали на диване. Потом был полёт над бездной страсти, Виктор в бессознательности то проваливался вниз, то снова взмывал к звёздам. Насытившись друг другом, они тихо лежали. Света повернулась к нему и положила голову на грудь, он положил ей руку на плечо. — Ты насколько приехал? — уже полусонно спросила она. — Командировка на два месяца, до конца октября,— ответил Виктор. — А у тебя, когда она заканчивается? — Он нежно погладил её по плечу. — Скоро заканчивается, через неделю домой! Дочка, наверное, заждалась. Да и я устала работать в таком плотном режиме. И подытожила: — Хватит, горького понемногу. — Приоткрою жалюзи. Виктор встал с дивана, приподнял жалюзи, впуская лунный свет в каюту. Луна висела в тёмном небе в окружении маленьких звёздочек. Белые тучи стелились по нему, и казалось, что там, в глубине, есть чёрные дыры, где с рассветом растворятся небесные тела. –Посмотри, мне кажется, только мы вдвоём и небо. Света не слышала, о чём он говорил, она спала, уткнувшись носом в подушку, волосы прикрывали пол-лица, рот был немного приотк­рыт и видны белые зубы. Он прилёг рядом, стараясь не потревожить счастливого сновидения. Света улыбнулась ему, не открывая глаз, и прижалась телом, погружая в себя без остатка. Потом они снова летали на воздушных качелях до сердечного замирания, не чувствуя опасной близости земли. Виктор потянул на себя входную дверь и оказался в шумном круговороте разноголосья, царившего в прорабской. В этот ранний час народу было много. Сизый табачный дым призрачно разделял людей. Все разговаривали вполголоса. Начальник участка Лука привычно сидел на своём месте и рассматривал монтажные чертежи. — Петренко! — громко окрикнул он мастера, не поднимая головы от вороха бумаг. Людской гомон враз стих, и взгляды устремились к невысокому человеку в синей спецодежде. — Петренко, если меня слышишь, то подойди ко мне! — требовательно повторил Лука. Петренко встрепенулся и заспешил к столу. Лука поднял голову и тяжёлым взглядом обвёл присутствующих: — Я же просил здесь не курить! Ну, сколько можно говорить об этом! В прорабской раздался недовольный шумок. — А где курить тогда? — Где, где... Я предлагал вообще не курить, и так глаза щиплет от вашего табака. Увидев Виктора, он махнул ему рукой: — Командировка у тебя закончилась, давай её подпишу, — и, внимательно посмотрев на него, спросил: — А может, ещё останешься, Виктор? Мне здесь нужны опытные мастера. Лицо у Луки напряглось, и отчётливо прорезались морщины. Глаза, по-рысьи цепкие враз превратились в узкие щелки, через которые он пристально смотрел на Виктора. Он знал, что на речном причале Виктор отработал два месяца, там было опасно, и требовать от него остаться Лука просто не мог. С сожалением Лука размашисто чиркнул свою подпись на командировке и снова погрузился в чертежи. Виктор направился к выходу и столкнулся в дверях с Володей. — Быстро подписывай, пока Лука не передумал, я подожду в столовой. Выйдя из вагончика, Виктор остановился, пропуская солдат, которые шли в сторону столовой. Один невысокого роста немного поотстал и ,прихрамывая, шёл позади. На нём висела серая телогрейка явно с чужого плеча, зимняя шапка была глубоко натянута на самые уши. — Подтянись! — призывно слышится команда, и солдат, ещё больше прихрамывая на ногу, торопливо догоняет колонну. Всю ночь дул холодный низовой колючий ветер, он тянул сквозняком от створа реки. Вода зарябила, стала тёмной и тяжелой. Туманы, висевшие плотной стеной, таяли ближе к полудню. Лес с редкой листвой, стоял одиноко и стыло, просвечивая невысокие белые хатки. В столовой пахло испечёнными коржиками, запах был приторно-сладкий, и казалось, что он пропитал весь воздух, перебивая другие кухонные запахи. — Витя, Витя, — окликнул его Веня Малышев, мастер соседнего участка. — Айда к нам, к нашему столу! Веня сидел не один, с ним ещё два человека доедали завтрак. Веня — рыхловатый парень лет тридцати с редкими прозрачными волосами на голове. Лицо с небольшими точками оспинок улыбчиво и большерото. Он привстал с места, отодвинув стул в сторону, и протянул толстую влажную ладонь. — А теперь куда, Витёк? — Разумеется, домой, а куда ещё больше, да и зима на подходе, пора и честь знать. В гостях хорошо, а дома лучше. — Может, с нами по рюмочке, мы тоже сегодня домой улетаем, – Он выудил из внутреннего кармана пиджака початую бутылку «Столичной». — Осталась после вчерашнего, давай плесну. Двое его друзей опустив головы, ковырялись вилками у себя в тарелках, не обращая внимание на происходящее. — Пока не могу, жду Володю. Тоже перекусим и будем собираться в дорогу, надо кое-что в магазине прикупить. — Ну, смотри, а то налью, не жалко,— Веня с сожалением спрятал бутылку под стол и прижал её ногой, чтобы не упала. — А вы, на каком автобусе поедете до Киева? — вытирая уголки губ тыльной стороной ладони, он посмотрел на Виктора. — Через три часа идёт «Икарус» от штаба, встретимся там, — заканчивая разговор, Виктор увидел, что в дверях мелькнул Володя. Около двенадцати часов дня они были в Киевском аэропорту «Жуляны». По-осеннему дул порывистый ветер, гоняя сухую листву по асфальту, деревья стояли обнажённые с почерневшими стволами. Невысокий кустарник топорщился в разные стороны острыми и тонкими ветками. Послышался близкий, давящий гул, и большой серебристый самолёт появился из низкого облака. Коснувшись земли, он взревел турбинами и, пробежав по серому бетону взлётной полосы, остановился как раз напротив здания аэровокзала. — Мужики, выпьем понемногу? А то что-то сегодня с самого утра сквозит и одеты не по погоде,— поступило предложение от Вени. Все согласились. — Серёга, — он обратился к худощавому мужчине. Тот стоял, втянув голову в воротник куртки, и зябко ёжился от холода. — На деньги, — Веня протянул две мятые десятки. – Схо­ди в магазин, — кивком головы он показал на «стекляшку», которая освещалась изнутри слабым искусственным светом. — Купи там пару бутылок вермута. Сергей взял деньги, сжал их в кулаке и, повернувшись, ушёл. Ветер усилился, и рядом стоящий фонарь начал жалобно дребезжать жестяным корпусом. Серая птичка спикировала откуда-то сверху и села на ветку кустарника. Две женщины появились из-за угла «стекляшки» и, шли, наклонив головы. Одна высокая, в ярком пальто с большим цветастым платком, накинутом на плечи, придерживала шляпку с широкими полями. Другая, прижавшись к ней плечом, что-то говорила, жестикулируя рукой. Они прошли мимо, оставив запах парфюма. Сергей появился минут через пятнадцать, держа в руке две большие бутылки. — Молодец! Быстро обернулся,— посмотрев на часы, Веня многозначительно собрал на лбу мелкие морщины. — А не пойти ли нам в эту кафешку? Что-то совсем холодно стало, да и смотрите… На горизонте замаячил милиционер с дружинниками. Веня выглядел их в жидком привокзальном парке. Все потянулись вслед за Веней. В кафе пахло сыростью и пивным кислым запахом. Громко играла музыка. Официантка на высоких каблуках вертелась у буфетной стойки. — Девушка, а девушка,— окликнул её Веня. Официантка ответила ему полным безразличием, будто и не слышала. — Мужики, садитесь за столик, а я схожу, потолкую с ней, — он решительно подошёл к официантке и, наклонясь к ней, стал что-то шептать на ухо. Официантка рассмеялась и повернулась к компании, показав припухлое лицо. На лице ярким пятном выделялись большие губы. Серыми глазами с чёрными ресницами быстро чиркнула по мужчинам и, достав из кармана ручку и клочок сероватой бумаги, стала записывать заказ. Веня подался чуть вперёд и кивал головой, отчего волосы закрывали лицо, и он небрежным движением руки смахивал их назад. Вскоре на столе, покрытом синим пластиком, появилась нехитрая закуска: копчёная колбаса, порезанная тонкими кружками, сыр янтарного цвета. Официантка дежурно–равнодушно улыбнулась, поинтересовалась: — А кофе когда принести? — Кофе немного погодя, — отозвался Веня и, проводив её грустными глазами до буфетной стойки, протянул: — Да-да, мужики, без женщин в Зоне было туговато. Вот домой приедем, а вдруг полный облом наступит в постельной сцене? Что будем делать? — Ладно тебе, Веня, загибать, лучше наливай, — предложил ему Сергей и потёр руки. — Вермут так вермут! Пить или не пить, вот в чём вопрос, — зачастил Веня, разливая по полному стакану. — Выпьем за то, что наша командировка закончилась, и мы скоро будем дома. Ура! Залпом, опрокинув стакан, он, подцепив пальцами кусочек сыра, отправил его в широко разинутый рот. Виктор сделал два глотка и почувствовал, что вермут может вылиться обратно. — Слабак ты, Витёк, по части выпить. Ну, если не дано, то не дано, — меланхолично заметил Веня. В самом углу кафе сидел невысокий лысый мужичок в сером плащике, на голове его была надета мятая белая панама. На одном колене он небрежно держал гармонь. На столике стоял стакан с вином и горбушка серого хлеба. Под столом примостилась, уткнувшись ему в ботинки, грязноватая собачка. Володя с порозовевшим лицом, придвинул стул ближе к Виктору и прошептал ему в ухо, обдав терпким запахом полыни: –А куда ты девал свои скороходы? Смотрю, ты обут в спецботинки. Виктор, действительно, поменял их на санпропускнике. Со старыми ботинками с усиленным протектором пришлось расстаться. Вечером при прохождении дозиметрического контроля одежда и обувь «зафонили», пришлось получить на складе новую обувь. — А я их до Киева вплавь отправил, небось, уже приплыли, — отшутился он и продолжил разглядывать старика. Гармошка стояла на полу возле собачки, сам же старик сидел, наклонив голову к столу, казалось, что он пребывает в пьяной полудрёме. Официантка незло окликнула его: — Митрич, а Митрич, тебе пора домой. Собачка радостно вскочила и, виляя коротким хвостом, звонко тявкнула. Старик очнулся от дремоты, обвёл зал непонимающим взглядом и, поправив панаму, двинулся к выходу, шаркая ногами. — Инструмент-то свой оставил, Митрич! — окликает его официантка, и старик нехотя возвращается, суёт гармонь под мышку и пропадает за дверью. — Поставьте хоть музыку, душа требует веселья, — Веня вспорхнул со своего места, прогромыхав стулом. Из динамиков полилась ударная дробь, затем послышался узнаваемый голос примадонны Аллы Пугачё­вой, которая пела дуэтом с гитаристом Володей Кузьминым. — Мужики, а вы концерт Пугачёвой в Зоне не смотрели? — оживился сидящий справа от Вени безликий человек с мутными водянистыми глазами. В руках он держал стакан с вермутом. Тонкие губы, на которых застыла кривая улыбка, выдавали в нём желчного человека. — Да, смотрели, смотрели, и на Борю Моисеева с его миледями. Он на подтанцовке у примадонны вилял своим задом, — рассмеялся подошедший Веня. — На концерте набилось столько солдат, что негде было яблоку упасть. А несколько смельчаков забрались на самый козырёк эстрады и сверху смотрели. Пугачёва их заметила и, шутливо погрозив кулачком, пропела: — Эй, вы, там, наверху, Я всё начальнику станции скажу… — А ты, Григорьевич,— так, оказывается, звали желчного человека,— печень-то свою не посади окончательно. Тоже мне, герой! Поскандалил с бабой и побежал в Чернобыль сердешную боль лечить. Женщины любят ласку да присказку, а ты хотел мир удивить, — Веня привычно откинул волосы назад. Движения его стали раскованные, и, прищурив глаза, он пооткровеничал: — Мужики, вы как хотите, а я остаюсь здесь на недельку. — С чего это ты, Веня, вдруг закобелился? — хмуро отозвался Григорьевич, ещё больше поджав губы. — Она такая дивчина, просто закачаешься! Я прижал её тут за стойкой, так она вся поплыла, глаза затуманились. Немного с ней погутарили, и, наверно, я брошу свой якорёк в тихую бухту одинокой женщины. — Ну и понесло тебя, чёрт полосатый, оставайся, коль хочешь, — напутствовал его Григорьевич и завистливо потускнел. Возникло молчание, слышно было только, как за окном в отдалении просигналила невидимая машина. Ветер стих, и сквозь окно были видны рваные облака. Виктор, согнув руку, посмотрел на часы: — Пора. Через полчаса начнётся регистрация, а дорога любит трезвых. Он встал и с грустью оглядел своих друзей: — Будя, посидели, поговорили. Виктор медленно пошёл к выходу, слыша за спиной обрывистую речь и шум отодвигаемых стульев. После кафе с искусственным светом по глазам резануло яркостью дня. Асфальт устилали пожелтевшие листья. Полуденное солнце властвовало над городом, и казалось, что холодный ветер и дождливая слякоть отступили. — А где наш донжуан? — спросил Виктор, не увидев Веню. — Он решил проплыть на утлой лодчонке океан любви, — с усмешкой на губах ответил Григорьевич. В окне с дождевыми разводами нарисовался радостный Веня, он широко улыбался и на прощание махал рукой с зажатой в пальцах сигаретой. — Совет вам да любовь! — добродушно напутствовал его Виктор,— А мы все расстаёмся, — в его голосе прозвучало неподдельное сожаление. Он притянул к себе Григорьевича, на глазах у которого вдруг навернулись слёзы. По очереди обнял остальных и горестно вздохнул, понимая, что земля хоть и круглая, но они никогда не встретятся. Виктор будет много раз вспоминать солдат с бледными, словно присыпанными мукой, лицами. Зачем жертвовали людьми и во имя чего? Эти мысли не давали успокоения, и в тот момент Виктору казалось, что он идёт по тонкой жердочке над глубокой пропастью своих опасных воспоминаний и балансирует на ней, не боясь заглянуть в пугающую бездну.