Котурны

Мазунин Валерий /Сахалинец/
КОТУРНЫ
(Провинция. Рок-фантазия сегодняшнего дня, в пяти эпизодах)
Действующие лица:
1. Крикунов Максим - художник, 29 лет.
2. Севастьянова Дарья - студентка, 19 лет.
3. Севастьянов Игорь Петрович - бизнесмен, владелец рыбообрабатывающего завода, крупный
акционер нескольких угольных разрезов, отец Дарьи, 53 года.
4. Севастьянова Татьяна Ильинична - домохозяйка, мать Дарьи, за сорок.
5. Севастьянова Полина – выпускница средней школы, сестра Дарьи, 17 лет.
6. Шмулевич Александр - журналист, друг Крикунов, 31 год.
7. Крайнова Ирина (Ирэн)- свободный художник, 32 года.
8. Исаев Владимир - работает в охране, бывший офицер, друг Крикунова, 38 лет, известен, как
Замполит.
9.
10.
11.
12.
Коврига Андрей (Корж) - деловой молодой человек.
Бармен.
1-ый мим.
2-ой мим. (оба одетые по молодежной моде, где-то даже гротескно)
Действие происходит в губернском городе на острове Сахалин.
Время действия: начало 21 века.
Эпизод первый
Интермедия первая
Закрытый занавес. Со стороны правой и левой кулисы, навстречу друг другу, движутся два мима. Походка,
жесты - все гротескно, более подходяще к пародии. К середине авансцены они встречаются. Объятие,
похлопывание друг друга, размахивание руками. Затем один и следом другой заглядывают за занавес. Оба
недоуменно пожимают плечами, один машет рукой, явно не понимая происходящее. Обнявшись, уходят вдвоём
вправо. Занавес открывается.
Квартира Севастьяновых. Современный интерьер, во всем чувствуется
достаток. Диван, столик и книжные полки с книгами в дорогих
переплётах. Дверь справа и дверь слева. Из левой двери выходят
Дарья и Крикунов.
Дарья. Проходи. Садись здесь. (показывает на небольшой диван)
Я отлучусь на минуту, надо же, подготовить родителей.
Крикунов. Слушай, ты побыстрей, а то мне, здесь не совсем комфортно. Такое ощущение, что я незваный гость в
этом великолепии.
1
Дарья. Успокойся! Всё будет хорошо! (уходит в правую дверь)
Крикунов. (один) Даже цветов не купил… раззява. Вечно витаю где-то в облаках, а самое необходимое и
земное, упускаю из вида. По всем канонам знакомства с семьей возлюбленной, я как претендент, просто обязан
произвести самое благоприятное впечатление… Хотя Даша говорит, что родители просты в общении…
Посмотрим… посмотрим… (осматривает интерьер комнаты) Н-да, не бедствуют… О! Это же полное издание
энциклопедии “Терра” … Весьма впечатляет… хотя мне кажется в этом издании, здесь в этой квартире, прямой
необходимости, нет; так разве, в качестве интерьера, а ведь, кому-то, эти книги необходимы для работы, но цена на
это собрание, не оставляет ни малейшей надежды для простых смертных. Впрочем, о чём я взялся рассуждать, ещё
не известно наполнение. Но все же, мой друг Шмулевич, съедет с катушек, как говорят совсем юные, и умрёт от
тихой завести, узнав, что я держал в руках одну из этих, так разрекламированных книг. (встает и берёт книгу)
Прилично выглядит, прилично…
Пауза, во время которой Крикунов рассматривает книги и весь интерьер комнаты.
Интересно, скольким же кислород перекрыл папаша, на пути к этому изобилию. Надо же - бизнесмен. Прижилось
слово, обкаталось в народе, и уже не вызывает, закономерное вроде бы ранее, неприятия.
Из правой двери, выходит Полина, и медленно, не глядя на Крикунова, проходит через комнату, но в конце не
выдерживает, смеётся и бегом заканчивает свой путь за левой дверью.
Сестра, наверно. Дарья говорит: шебутная девчонка и от поклонников нет отбоя, так и виснут на телефоне…
Красивая, покружит мужикам головы в своё время.
Входят Игорь Петрович, Татьяна Ильинична и Дарья.
Севастьянов. (рассматривая Крикунова). Ну-с, - здравствуйте, молодой человек!
Крикунов. Здравствуйте, Игорь Петрович и Татьяна Ильинична, разрешите представиться: Крикунов Максим
Николаевич! (в сторону) Вот понесло!
Севастьянов. Рады, очень рады знакомству, правда, Танечка?
Севастьянова. Это очень любезно с вашей стороны зайти к нам. А то, только и слышим: Максим сказал, Максим
знает… Ваш авторитет в глазах дочери непререкаем. Давайте присядем.
Проходят и рассаживаются, стоит только Дарья.
Севастьянов. Позвольте полюбопытствовать, чем же вы занимаетесь в жизни?
Дарья. (укоризненно) Папа! Я же говорила – Максим художник!
Севастьянов. Помолчи, дочка! Слава Богу, люди мы уже взрослые и есть надежда, что разберёмся сами… Тактак, значит – художник?
Крикунов. (с вызовом). Да!
Дарья. (с гордостью) Он готовит в нашем городе авторскую выставку!
Севастьянов. (иронично) И это значить, если я правильно понял, вы только этим ремеслом зарабатываете свой
хлеб насущный – или это просто хобби?
Дарья. Папа!
Крикунов. Я работаю профессионально… но сейчас в поиске достойной и высокооплачиваемой работы. Сами
понимаете, одним искусством в провинции прожить маловероятно.
Севастьянов. Значит безработный… и как успехи в поиске?
Крикунов. Через знакомых узнал, что появилась вакансия в рекламном отделе, в одной, очень неплохой торговой
фирме…
Севастьянов. Ну, и…?
Крикунов. Ни сегодня завтра, жду звонка.
2
Севастьянов. (с иронией) Забавно… Вам, судя по всему, уже далеко за двадцать?
Крикунов. Двадцать девять!
Севастьянова. Игорь Петрович, в вашем возрасте, Максим, уже возглавлял промышленный отдел горисполкома.
Севастьянов. Да, не обо мне речь, Танюша! Времена нынче иные – далеки от идеальных, - миром правит
капитал! Мне просто интересно: что за душой у вас, мил человек? Какая цель вашей жизни? Только не надо
философии и размытых, не вполне еще осознанных желаний, - исправить, изменить мир. Судя по большинству
отзывов среди моих знакомых, нынешнее поколение, больше устраивает транжирить и проматывать по ресторанам
и казино, то, что великим трудом и лишениями, скопили другие… Или я не прав?
Дарья. (обиженно) Папа! Максим не такой!
Севастьянов. (с улыбкой) Даша, доченька, ты ещё сущее дитя, и многое не понимаешь. Я прожил жизнь и знаю,
как меняются люди под напором обстоятельств. Сегодня он пай-мальчик, место в общественном транспорте
уступит, старушку через дорогу переведёт – а дай ему власть! Подчиненным не позавидуешь, будет крут, предвзят и
перестанет выслушивать мнение других. Сегодня он нищ и гол, а заведись у него приличные деньжата – он уже
Билл Гейтс! К нему и близко не подступишься – мгновенье – и он стал другим! Или я не прав?
Дарья (упрямо). Он не такой!
Крикунов. Возможно, в общих чертах вы где-то и правы, не мне судить. Я не считаю себя знатоком человеческих
душ, как собственно, вы. Только замечу, если человек настоящий, без внутренней фальши – он мало подвержен
влиянию окружения.
Севастьянов. (с ухмылкой) Это вы сказали, или где высечено на каменных скрижалях в назидание потомкам?
Крикунов. Я так думаю!
Севастьянов. Оно и понятно… Жизнь в неведении, тоже имеет свои прелести - живёшь, как за глухой стеной. Но
если присмотреться - стена то, не более чем мираж.
Крикунов. Я не прячусь от жизни, ни за какие стены!
Севастьянова. Мне кажется, мы здесь собрались совершенно по другому поводу?
Севастьянов. Что ж, поговорим и о деле. У меня две дочери, и я самонадеянно верю - прекрасные дочери, и мне,
как уважающему себя человеку, далеко не безразлична судьба каждой. Вот вы, я же совершенно не знаю ваших
намерений по отношению к Даше, это что - сватовство?
Дарья. Папа, не будь же неандертальцем, пока Максим, просто изъявил, желание познакомится с моими
родителями - и всё!
Севастьянов. Так уж и всё? Ты ещё юна и не можешь прослеживать ситуацию конкретного момента, и тебе еще
рано судить, да, извини за откровенность, и не тебе… пока.
Дарья. (обиженно) Как это, - не мне?
Севастьянов. Просто, девочка моя, ты ещё не вполне сформировавшиеся личность. Так сказать, заготовка,
болванка будущей детали.
Дарья. (с обидой) Вот спасибо, папочка, утешил!
Севастьянова. Игорь, зачем же так, здесь дело простое и достаточно прозрачное, и я думаю, если в этом доме
моё мнение ещё что-то значит, - тебе не следует напускать тумана, молодые сами в состоянии разобраться и принять
решение о своём будущем.
Севастьянов. Будущее… Будущее лепиться сегодня. Девочке надо, как призывал вождь пролетариата; учиться,
учиться, и ещё раз учиться. Она ещё не окончила университет, - и это немаловажный фактор…
Крикунов. (вставая) Да! Если хотите - это сватовство! Но, как я вижу, моя персона, здесь явно не ко двору!
Севастьянов. Спокойно, молодой человек! Мы достаточно взрослые люди и умеем, как я надеюсь,
3
договариваться. Посидим, поговорим, обсудим… Даша! Будь любезна, принеси хорошего вина!
Севастьянова. Я помогу.
Дарья и Татьяна Ильинична уходят в правую дверь.
Севастьянов. Садитесь, хотя говорят, что в ногах правды нет, (улыбается вполне миролюбиво) я могу добавить,
нет её и в другой части тела…
Крикунов садится.
Я буду говорить с вами начистоту, без уводящих от сути преамбул и лирических отступлений, как я, и привык
говорить в своей жизни, и упаси Бог, вам усомниться в моей искренности и попытаться задним числом обвинить в
деспотизме; ибо всё, что будет сказано, сказано будет вам обоим во благо. Я уже говорил,- у меня две дочери, и
обои, могу уверить вас, мне очень дороги. Они ещё молоды, можно сказать: ветер гуляет в юбках. И каждая, имеет
свой норов, желая поступить всякий раз по-своему, и я, где касается несущественных мелочей: выкрасить голову в
вызывающие тона, одеться во что угодно - не препятствую этому, - такова, если хотите, моя политика, таков мой
воспитательный маневр. Но я достаточно крепко держу вожжи, когда дело касается важного и судьбоносного. Уж
здесь, я не умолим, поверьте на слово! Вне всякой зависимости и самой малейшей скидке на
н ы н е ш н и е в р е м е н а и царящие теперь нравы. Времена, как и нравы способны меняться это не более чем фон толпы - а цели и приоритеты - вечны, неизменны и не свергаемы! Мой дед, жил уже много
лучше моего прадеда, который был забитым, серым и подневольным крестьянином, - он был приказчиком при
богатом купце, а затем и подрядчиком государственных заказов на строительство мостов и дорог. Казна щедро
оплачивала его работу, пока революция семнадцатого года не перевернула всё с ног на голову, но и здесь, он не
оплошал, имея хватку и будучи грамотным, - засел в писарях при волисполкоме, тем самым, прокладывая дорогу
своим детям, в частности моему отцу. Отец в своё время успешно выучился на рабфаке, был агрономом, затем и
председателем колхоза, и, буквально вынудил, заставил, за что я непомерно ему благодарен, меня молодого и
непутевого, выучиться на инженера. Правда, в этом качестве я проработал совсем не долго, выбрал совершенно
иную стезю, - медленно и уверенно, начиная с самых низов, где-то временами даже теряя в зарплате, полез в гору и
достиг за свою жизнь не малых постов в исполнительной власти…
Крикунов. (иронично) Это уже целая теория приспособленчества!
Севастьянов. Теория, через чур, громко сказано - многотрудный и целеустремленный путь во благо семьи и
собственного потомства.
Крикунов. (иронично) По всему видно, хоть и окольными путями, но вы знакомы с ранними работами Жана
Батиста Ламарка. К его изначальному "стремлении к совершенству".
Севастьянов. Да хватит паясничать, и не пытайтесь уличить меня в безграмотности - этого вам не удастся, в своё
время я был прилежным учеником и смогу, не смотря на прошедшие годы, отличить Дарвина от Ламарка. И зачем,
простой житейский разговор уводить в сторону, в заумь и дебри спорных истин, когда и существующая реальность
для вас, чуть приоткрытый занавес, перед не всегда понятным действием.
Крикунов. Становится интересно, вы бы не томили Игорь Петрович и выложили всё сразу, что мне неизвестно и я это почту за Новое Откровение.
Севастьянов. Я для вас не пророк, но жизнь-то, вы видите сверху, от того и поверхностно, а я всегда в гуще
событий и многое неизвестное вам могу приоткрыть. Вот вы, наверно до сих пор наивно считаете, что смену
формации, смену строя произвели крикуны-диссиденты и недовольный народ?
Крикунов. А разве не так?
Севастьянов. Конечно же, нет, мой дорогой. Это не более чем сказка для инертного большинства и полнейший
бред. Мы, и только мы, избрали этот путь, всё просчитав и взвесив…
Крикунов. Извините, не совсем понял, - кто мы?
Севастьянов. А те, кто видит много дальше собственного носа и пейзажа за окнами, как бы ни был он прекрасен.
Мы - это обширный слой, чуть ли не основной массив промышленного потенциала страны и ряд многих стоящих у
власти по всей вертикали, начиная с самых низов и кончая головокружительными верхами; умные и где-то
4
пассионарные люди, которым потребовалось, что-то, более ощутимей, более существенней, чем просто власть и
достаток. Если честно - выгода всему первопричина, можете мне верить на слово. Мы прекрасно видели и знали,
как можно жить, имея больше деньги и власть, как и живут люди за рубежом, умеющие думать и зарабатывать, - не
прячась, не камуфлируя своё истинное положение в обществе. Конечно, я согласен, пришлось пройти через
хаос, беспредел и многое другое, что неудобоваримое для простого обывателя и просто гражданина, но
согласитесь - цель оправдала средства, - и уже сейчас можно с удовлетворением констатировать, жизнь налаживается и для большинства.
Крикунов. Зачем же, такая неприкрытая ложь, вы же сами прекрасно, знаете, что это далеко не так!
Севастьянов. Ну и пусть, пока чуть-чуть не так, но это, поймите, исправимо. Многие нашли себе
достойное дело и могут обеспечить не только свое будущее, свою старость, но и будущее своих детей и
даже внуков. Впрочем, для разумных людей это и раньше, при старом режиме, отнюдь, не было
проблемой,- но всё происходило в более скрытых формах и куда в большей зависимости от
занимаемого поста, и не так явно и открыто, как сейчас. Отсюда, и следствие: родители обеспеченных
детей, хотят знать всю подноготную тех, кто составит пару их чадам. Как мне кажется, вполне
закономерное и необходимое любопытство. Разве я, отец, не вправе знать, кто мой будущий зять и
наследник. Здоров ли, организован ли к семейной жизни? Вот вы, как я понял из вышесказанного если, не прав, поправьте - не имеете постоянного дохода, а это, извините, говорит о многом, и всё
больше не в вашу пользу.
Крикунов. Я буду работать!
Севастьянов. (смеётся) Не имея специального образования? Ни практики работы - ведь так?
Крикунов. Да!
Севастьянов. Что ж, само желание похвально, - но вы просто будете обречены, всю оставшиеся
жизнь получать жалкие крохи; раньше, это куда не шло, но теперь, в этом море изобилия товаров,
продуктов и услуг, в государстве, где столь ярко выражена разница между обеспеченными людьми и
остальными - это заведомо невыносимое положение, отсюда, скандалы в семье и даже со временем
крах, и не только финансовый, но и моральный. Что за этим следует, я надеюсь, вам не надо объяснять?
Крикунов. Под остальными, как я понимаю, вы подразумеваете практически любого из сограждан,
за весьма редким исключением, - кучки нуворишей, волей судьбы сумевших оказаться в нужное время,
в нужном месте, то бишь - у кормушки, когда настало время дележа, нажитого миллионами, а всем
остальным достались красивые фантики приватизационных чеков…
Севастьянов. Мне даже где-то нравится ваша прямота, любезный Максим, и прошу вас не
подумайте, что именно я спровоцировал вас на этот откровенный разговор, ради жалкой возможности
узнать вашу суть, вашу подноготную - я всегда открыт для полемики, это меня сильно заводит - и даёт
дополнительные силы. Но по всему видно - вы бунтарь, милый!
Крикунов. Я вам не милый!
Севастьянов. Эх, молодость, молодость, время, когда мы всесильны и всемогущи, даже для
перестройки окружающего мира. Время полного отречения от всеобщих ценностей и прошлой морали…
Мне очень жаль, но как я погляжу, - и в вашу голову достаточно крепко вбиты социалистические
ценности… как, впрочем, и в головы многих.
Крикунов. (с издевкой) Неужели, уважаемый Игорь Петрович, вы уже сумели забыть, что вы именно из
тех, кто буквально денно и нощно, вбивал эти самые ценности в головы своих сограждан?
Севастьянов. (смеётся) Ну было, было… С вами, мил человек, как я вижу, соскучиться трудно. И чтото есть в вас, что мне, пожалуй, нравится. Кто ваши родители?
Вбегает Полина, следом входят Татьяна Ильинична и Дарья со столиком, на котором вино и фрукты.
Полина. Всё! Рекламная пауза!
5
Севастьянова. Ну что, милый, поговорили?
Дарья. (Крикунову) Максим, ты взволнован, - что случилось?
Севастьянов. Поговорить то, поговорили. Но знаешь, дорогая, наш претендент - бунтарь!
Севастьянова, более внимательно, как-то по-иному смотрит на Крикунова.
Севастьянова. (удивленно) Да неужели? Добрые люди говорят, что он нормальный парень.
Полина. Полный отпад!
Севастьянов. Ну, уж, о ненормальности, пока не было сказано ни слова - не “Горе от ума”, тем паче, и о
современности. А вот начет “парня”, вот именно здесь, я как-то, и беспокоюсь… Ему уже под тридцать,
возраст, как я привык понимать, вполне зрелого мужчины… (с издевкой) А вы случайно, не на дискотеке,
познакомились?
Дарья. Прекрати, папа! Я уже давно вышла из возраста попсовой детворы, млеющих под голоса
фанерных мальчиков и девочек!
Севастьянов. Танюша, наша дочь, оказывается, уже выросла из коротенького платьица, а я то,
грешный, как-то этого и не заметил. Может скоро приведёт в порядок свой вид, или оденется хотя бы, как
подобает юной леди и сменит причёску “невесть, что на голове” на нормальную.
Полина. (фыркает) На нормальную? Да она и так шляется по улице, как старая дева, со своей
доисторической прической и в прикиде прошлого тысячелетия!
Дарья. Да ну, вас всех! Разговариваете со мной, как с глупой и недалекой девчонкой, - а я уже взрослая!
Севастьянов. Взрослая?! Гм, весьма сомнительно. Взрослый человек в первую голову думает о своём
будущем. Ведь не хочешь же, ты сказать, милая, что вы создав союз, сможете обеспечить себе достойную и
безбедную жизнь?
Севастьянова. Игорь! Может не стоит излишне драматизировать ситуацию, все же, Максим пришел
ради Даши, а не ради полемики с тобой! (Крикунову) Если желаете, то расскажите о себе, о своей семье более
подробно.
Полина. Колись, Макс! Сколько на твоей совести загубленных невинных девичьих душ?
Крикунов. 0 себе, если желаете. Родился я в глухой провинции на берегу дальнего моря, в небольшом рыбацком
поселке, откуда, в ясную погоду отчетливо виден Монерон. Родился я в семье простого рыбака, на долгих полгода
уходящего в море. Моя мама, простой продавец в сельмаге, сейчас на заслуженной пенсии… отец, три года, как
умер…
Севастьянов. Наверняка спился!
Севастьянова. (с укором) Игорь, прекрати!
Дарья. Папа!
Крикунов. (пожав плечами) По всему видно, что мой рассказ для вас совершенно излишен. Вы уже достаточно
твердо определились в своих взглядах на мою жизнь.
Пауза.
Но к великому сожалению - вы правы, - мой отец умер от чрезмерной любви к алкоголю, мне совершенно не
зачем скрывать этот факт. Ибо, это и не удивительно; большинство мужчин, вот в таких маленьких, заброшенных
посёлках, лишённые своей основной работы в результате, как я уверен, совершенно неоправданных и
скоропостижных реформ, которые, замечу для ясности, пока простым людям ничего доброго не принесли, умерли в
дееспособном возрасте, именно от этой беды.
Севастьянов. Беда?! Да это не беда, это не горе - это порочный круг ничегонеделания и умственной лености, в
ожидание вмешательства извне, сверху, в решение их проблем!
6
Крикунов. Может быть… может быть… не мне судить. Только замечу, - мой отец был светлым и добрым
человеком и всю свою сознательную жизнь выступал против лжи и несправедливости. Как вам не желалось, чтобы
вы не говорили о крахе бывшей системы ценностей, но и он внес посильную лепту в этот процесс… Просто он не
ожидал последующего за этим беспредела и беспардонного дележа - не вынес этого, сломался как личность и не мог
пережить, переждать. Жаль, очень жаль, что он, как, впрочем, и многие иные, так и не успели воспользоваться
плодами своей, пусть не столь масштабной - но все же борьбы - ИХ было миллионы, кто выступал против
существующего строя, зато (с усмешкой) этим в полную меру пользуются другие, мало сказать лояльные той
системе индивиды, но и даже бывшие апологеты.
Севастьянова. Мальчики! Не стоит ковыряться в прошлом, балансируя на очень скользких и не всегда внятных
гранях, оставим это неблагодарное дело будущим историкам, лучше выпьем вина и поговорим о настоящем. А то,
когда я слышу подобное, у меня моментально начинает болеть голова.
Севастьянов. Погоди, Танюша! Это прямой вызов мне, и я должен ответить. Как же боролся ваш отец,- пусть
земля ему будет пухом - с существующим строем? (хмыкает) Пьяные разговоры в кругу собутыльников, анекдоты
на кухне про вождей и тайное прослушивание глухими ночами “Голоса Америки” и “Радио Свободы” - это наверно
и есть весь арсенал “борьбы”?
Севастьянова. Всё, хватит! Мне надоело! Даша, разливай вино!
Севастьянов. Уж, нет! Пусть молодой человек ответит!
Севастьянова. Не сегодня, милый… Я предлагаю выпить за знакомство!
Севастьянов. Без меня! У меня много работы на сегодняшний вечер! Должен же, хоть кто-нибудь, беспокоиться
о будущем семьи. Извините! (уходит)
Дарья. Максим, ты не обижайся на отца, он всегда очень занят по вечерам. Правда, мама!?
Полина. Папаша, полный тормоз!
Севастьянова. (удивленно поворачивается к Полине) А ты, стрекоза, почему ещё здесь? Иди быстренько в свою
комнату и не мелькай перед глазами!
Полина. (обиженно) Ну вот, всегда так, как что-то происходит интересное, живое, меня, как ненужный элемент вон из компании. Я тоже хочу вина!
Дарья. Мала ещё.
Полина. (Огрызается) То же мне - старая дева. (уходит с достоинством на лице)
Дарья. Максим, ты, пожалуйста, не обижайся на отца, - он для меня всё.
Крикунов. Да что мне обижаться – мы просто разные люди. Скорее он должен на меня обидеться, я как
всегда не выдержан. Прошу у всех прощения.
Севастьянова. (весело) Почему не пьём? (разливает вино по фужерам и все пьют) Игорь Петрович, весьма
занятый человек… Он всю жизнь был занятым человеком. Вы же знаете, Максим, как сложно в наше время, в
нашем государстве заниматься бизнесом. Да, впрочем, (машет рукой) да ну, всё это. Надоело!
Крикунов. В общих чертах представляю… За Вас! (медленно пьёт вино и все пьют)
Дарья. Давайте, наконец, оставим этот разговор!
Севастьянова. Я,- за! Наливай повтор!
Дарья разливает вино, все трое, чокаются и пьют стоя.
Знаете, Максим, мне лично вы нравитесь своей прямотой и полным отсутствием лести. Иной бы, в подобном
положении, извивался бы ужом, льстил, нахваливал, и, как возможной будущей теще, комплементы бы сыпал
звездопадом на фоне тёмного неба. Хотя вполне возможно, где-то, в кругу друзей, бравировал, рассказывал
занятные, и стоит заметить, не всегда пошлые анекдоты про тёщ. Эх! Годы мои, когда-то и я босоногой
девчонкой… Что верится с трудом? Вполне серьезная дама и вдруг босоногая девчонка… Было… было…
7
Крикунов. (с жаром) Я искренне верю!
Дарья. Моя мама была первой красавицей в городе!
Севастьянова. (вздохнув) Было… была… Помню море, влажный, прохладный песок у самой кромке воды, и я
бегу сквозь ветер, вперекор ему, и кажется, - впереди - вечность! Тогда всё ещё казалось непостижимо
далеким от суеты, от скорби, от боли. Бывало смотришь в морскую гладь и веришь; вот сейчас, именно в
этот миг, где-то там в дали, где пролегла ось симметрии, расколовшая единый мир на два, единое море на два,
- на нижнее и на верхнее, на сочную небесную синеву и на насыщенную бликами, прощальными солнечными
мазками, водную гладь, мелькнет алый парус - парус надежды… Но день проходит в бесплодных ожиданиях,
- и совсем не парус - багровый закат охватывает горизонт, главенствуя над миром, хоть и не на долгое время,
привлекая, взгляды даже самых равнодушных и эгоистичных, своей неповторимостью, помпезностью,
неким апофеозом… и законченностью - символом уходящего. Ты знаешь, что завтра всё повторится, пусть
чуть иначе, в иной палитре - но повторится… Повторится, но для этого потребуется пройти, прошагать
через долгий день, заполненный суетой, делами и ожиданием… Грустно… И закат над морем, - тоже грустно.
Пауза.
Крикунов. Татьяна Ильинична, у меня нет надежды?
Севастьянова. (грустно) Надежда всегда есть, уж так повелось, - её убивают последней.
Дарья. Я поговорю с папой и все возможно разрешиться благополучно.
Севастьянова. Дай Бог, дай Бог… Вы верующий?
Крикунов. По большому счету - да! Я верю в Создателя и Спасителя - иначе же будет просто невозможно жить…
Нельзя оставить безнаказанным любое преступление, любую слабость, от которой невинно страдают другие. Пусть
это не сдерживает и не сдержит преступления, - так говорят многие, преступления против человека, против морали,
кто совершает подобное, - живут без оглядки, без будущего - но пусть это будет! Я это буду знать - и мне будет
спокойнее, что наказание неминуемо. Слишком много крови и слёз, в этом, отнюдь не так ласковом мире, и это
непростительная роскошь - позволить всем жить только ради себя, ради своих интересов,- шагать через других,
развращая к давя слабых,- подчиняя и угнетая подобных себе. Вера, Надежда, Любовь - неразлучные сестры, они
умерли в один день, и мне страшно - если это вновь повторится!
Севастьянова. Как я вам завидую.
Крикунов (удивлённо). Мне! От чего же?
Севастьянова. Вы… вы можете идти прямо, а мне этого не дано, увы…
Входит Полина.
Полина. (шутливо-смиренно) Примите в компанию, сирую и убогую. Я просто не нахожу себе места от
одиночества, в этой огромной, но совершенно пустой квартире.
Дарья. Так уж и пустой?
Полина. (просящее) Я тихонько… я рта не раскрою…
Севастьянова. С трудом верится. Садись, егоза!
Полина забирается, с ногами на диван и до закрытия занавеса сидит, молча, внимательно слушая.
Дарья. Максим, как у тебя продвигается дело с персональной выставкой?
Крикунов. Довольно сложно, требуется определенная сумма - а у меня, как всегда, тотальное безденежье.
Дарья. Надо искать спонсоров!
Крикунов. Искать? Как ты это себе представляешь?
Дарья. Через папу.
8
Крикунов. Даша, у нас уже - был разговор по этому поводу…
Дарья. Как же, помню - категоричное - нет!
Севастьянова. Он прав, Даша, не стоит с этим вопросом даже подходить к Игорю Петровичу.
Дарья. (уныло) Понимаю…
Савостьянова. Наверно это очень сложно, добиться признания вне границ Садового Кольца?
Крикунов. Сложно, как и любому представителю творческой профессии. Свои на местах, своим же, не верят и
не желают даже увидеть. Появись здесь любой шедевр, хоть в музыке, хоть в беллетристике, хоть в живописи пока не заметят в центре - ты для всех абсолютный ноль.
Севастьянова. Нет пророков в родном отечестве.
Крикунов. Их и не будет, - нужны огромные расстояния - что бы рассмотреть, увидеть, услышать…
Дарья. Максим! А, может, стоит, попробовать себя в другом деле? Например - в торговле! Я думаю это одобрит
и мой папа, где-то даже поможет… даст начальный капитал.
Севастьянова. (с негодованием) Даже не смейте думать, Максим, - это болото, которое, убьёт любые, самые
прекрасные начинания! Свернуть - значить сдаться! Но от себя не убежишь, ни в суету дел, ни в беспробудное
пьянство - всё это помогает лишь на недолгое время… и убивает изо дня в день, как личность!
Дарья. Мама! Ты… ты просто необдуманно толкаешь Максима в пропасть!
Крикунов. Вы правы, Татьяна Ильинична… Я с вами солидарен! А пропасть лишь одна для меня страшна пропасть непонимания. Спасибо вам! (целует руку)
Занавес
Эпизод второй
Интермедия вторая
Закрытый занавес. Слева и справа, навстречу друг другу движутся два мима. На середине
авансцены встречаются. Объятия, похлопывание и пожатие рук. Сначала один, следом другой,
заглядывают за занавес. Один недоуменно пожимает плечами, другой крутит пальцем у виска, затем,
размахивая руками, объясняясь между собой языком жестов, уходят в правую кулису. Занавес открывается.
Бильярдная в полуподвальном помещении. Шмулевич и Исаев играют, Андрей Коврига наблюдает.
Шмулевич. Что-то наш творец прекрасного запаздывает?
Исаев. На смотринах!
Шмулевич. (удивленно) Где, где?
Исаев. (бьет по шару) На смотринах, — Дашка кажет товар лицом.
Коврига. Ну, я ему, если откровенно, не завидую. Там говорят, папа “самых строгих правил”!
Шмулевич. Решился всё же на столь дерзкий шаг!
Коврига. А что тянуть, то? Раз и в дамки! Семейка из новых русских - можно считать - будущее обеспеченно!
Шмулевич. Надо же (бьёт по шару) Эх, опять мазанул! Извольте сударь, ваш удар!
Исаев. Но мы то, своего не упустим, (бьёт) Глаз - ватерпас, партия!
Шмулевич. (уныло) Придется в очередной раз, раскошелится на пиво…
9
Коврига. (ехидно) А Макс, не совсем дурак, как кажется, поймал всё-таки свою жар-птицу за хвост!
Исаев. Слушай, Корж, у тебя, что перемкнуло от чужих денежных знаков в башке? Максим порядочный человек!
Коврига. Порядочность в наш век - тоже товар, и замечу, весьма востребованный, - я прав, Шмуль?
Шмулевич. (со смехом) Не тронь святого! Макс по жизни рожден бессребреником.
Коврига. (/с ухмылкой) Пока не загремит в кармане…
Исаев. Отставить! Может ещё партийку? (Шмулевич отрицательно качает головой) Корж, может, ты желаешь?
Коврига. Да упаси Боже, с тобой играть дело дохлое - одни убытки!
Входит Ирэн
Ирэн. Ой, мальчики, вы здесь… какое счастье!
Шмулевич. (внимательно присматривается к ней) Ирэн! Никак ты опять хлебнула живительной влаги? Так и до
очередного запоя не далеко!
Исаев. Саша!
Ирэн. Нет! Нет! Нет! Я была в церкви!
Шмулевич. (удивлённо) Что?
Коврига. Говорит, что её в церковь занесло!
Шмулевич. Скажи пожалуйста… А совсем не так давно, ты, всё вроде похаживала на собрания баптистов?
Ирэн. Это уже прошлое… А здесь, - такое великолепие; образа, свечи и хор…
Шмулевич. М-да, довольно красочно, с размахом… Всё же скажи, не томи, - зачем тебе это?
Исаев. (недовольно) Что прилип к человеку, захотела в церковь - пусть идёт. Это не навредит! Тем более, человек
бросил пить… радоваться надо, а вы…
Коврига. Очередная полоса тотальной трезвости!
Шмулевич. (добавляет поспешно) С летальным исходом… Шутка!
Ирэн. Если вам уже ничего не интересно, то хотя бы, не развращайте своим равнодушием других. Мне так
хочется жить, радоваться, верить и любить!
Коврига. (с издевкой) Известно, ты у нас,- любвеобильная…
Исаев. (недовольно) Корж, помолчи!
Коврига. (ворчит) Еще один праведник выискался, вот бы пара была…
Исаев. (резко) Я сказал!
Коврига. Молчу, молчу…
Входит Крикунов.
Ирэн. Максим! Выручай, слова не дают молвить, всё норовят ущипнуть, да побольнее!
Шмулевич. (с улыбкой) Мы такие.
Крикунов. (иронично)По какому поводу торжество - кого отпеваем?
Шмулевич. Твою свободу, дружок! Сорока на хвосте принесла, будто ты, возжелал стать окольцованным - это
правда?
Крикунов. От мечты к реальности путь долог.
10
Коврига. (довольно) Неужели; от ворот поворот?
Крикунов. Крах! Полный крах всем надеждам! Судя по предварительным данным разведки в стане условного
противника - мне будет архисложно выглядеть в глазах главы семьи, человеком достойным руки Дарьи!
Ирэн. В чем собственно дело? Чего их может не устраивать в твоей персоне?
Шмулевич. (Ирэн) Ах да, вовремя оно, когда наш, новоявленный Ромео, закинув кисти и холсты в самый
дальний и пыльный угол чулана, и открытый для любви, встретил свою мечту, свою Сахалинскую Дульсинею, вы
мадам, судя по вашему незнанию истинного положения вещей, находились в стадии очередного запоя и поэтому не
можете прочувствовать все нюансы, всю обнажающею правду этого дела…
Ирэн. Саша, прекрати юродствовать, всё это совершеннейшая ложь - я уже давно не пью!
Шмулевич. Значит, можно предположить, что ты находилась в не лучшей стадии выхода из запоя, когда весь
окружающий мир для тебя, что-то зыбкое, неопределённо, и ты бродишь, как оживший манекен по улицам города,
не узнавая даже самых близких друзей, или сидишь в четырёх стенах своей однокомнатной “хрущёвки”,
лихорадочно подбивая баланс итога жизни, страшась даже просто выглянуть в окно…
Ирэн. Брось, Шмуль. Я прекрасно знаю Дашу, знаю из какой она семьи… и вообще, скоро два месяца, как ни
капли спиртного. Сейчас работаю в полную силу над картиной “Белый кокон”
Коврига. (с издевкой) Очередная, размазанная, безОбразная и безобрАзная абстракция, уровня твоего,
общеизвестного “полотна” – “Силосная компания началась”?
Шмулевич. (недовольно) Но это ты брат, уже хватил… Корж! Уж если ты далёк от искусства вообще и ещё не
вышел за рамки восприятия простого обывателя, - то лучше помолчи! И, если я злословлю о жизни Ирэн, то только
на правах давнего приятеля и в чисто назидательных, и даже где-то профилактических, целях. Запомни и заруби
себе на носу - она талант, истинный талант!
Коврига. (опасливо) Да я в шутку… чего взъелся?
Ирэн. (Крикунову) Максим, хоть ты защити беззащитную женщину, женщину-художника от внешних
посягательств на её свободу творчества и свободу личной жизни!
Шмулевич. (нежно) Наш Малевич в юбке… Кстати, позвольте полюбопытствовать – “Белый кокон” - это не
авторская интерпретация “Черного квадрата”?
Крикунов. Довольно, друзья, по всему видно, вы уже натешились всласть, издеваясь над художником.
Коврига. Она в церковь таскалась!
Шмулевич. (иронично) Баптисты, кришнаиты… Знаешь Ирэн? Когда я увидел тебя впервые с абсолютно
облысенной головой, то понял, - что и в нашем грешном мире, случается, хоть и редко, - момент совершенства…
Ирэн. Да ну тебя! Что вспомнил…
Шмулевич. (продолжая) И есть настоящие люди, люди-цветы, - они своим видом, своим поведением, своим
творчеством, отвечают на любое внешнее колебание, на любое внутреннее настроение души - будь то похмельный
синдром или эйфория добропорядочности - они, как божий инструмент, всегда открыты для контакта, любая их
струна, только тронь, выдаст такое соло, что мало не покажется. Для них, для подобных людей - любая религия дорога к собственным глубинам души.
Ирэн. (с улыбкой) Замолчи, нехристь, воинствующий атеист!
Шмулевич. Вот здесь-то, мадам, вы глубоко заблуждаетесь - перед вами правоверный иудей!
Ирэн. Интересно, с каких это пор? И чего, так долго скрывал?
Коврига. (косится на Шмулевича) Что, потянуло на землю обетованную?
Шмулевич. Да был я уже там… Красиво… пристойно. Но мне всё же здесь, как-то комфортней, вольготней, что
ли… Но не будем отвлекаться на мою, столь, малодостойную особу, мне будет много интересней услышать другую
историю… (поворачивается к Крикунову) Макс, расскажи подробнее, чем всё же закончилось твоё
11
вторжение на сторону неприятеля?
Крикунов. Ничем, пока практически ничем, можно сказать, - все остались при своих козырях. Я всё
так же далек от этой семьи, как и в самом начале знакомства с Дарьей. Единственное, что утешает и
греет душу - будущая тёща. Мне кажется - это прекрасный человек, с кем я мог бы говорить часами.
Шмулевич. (задумчиво) Тёща, надеюсь… Н о отказать тебе! Надо же - просто в голове не
укладывается. Ведь ты у нас правильный на все сто - эталон прямолинейности! Уж если, и ты получил
по шапке, то, что говорить о нас смертных, попробуй только вякнуть. А я уже было планировал
прилично гульнуть на халяву, тем более и Ирэн давно не пила, случился бы неплохой повод оторваться,
и волосы у неё уже отрасли, людям не стыдно показаться на глаза, а здесь…
Крикунов. Саша, тебе еще не надоело кривляться? Мы же все живые люди и не стоит растаскивать
наши души по частям, ради совсем не обязательных экстирпаций инородного - но живого, чем
возможно больны мы все, кто здесь собрался…
Шмулевич. (шутовски поднимая указательный палец) Во! Все слышали?
Крикунов. (продолжая) Что ни день - то спектакль! Одна пьёт запоями, с вызовом шляется по
тусовкам, где всем, если быть откровенным до конца, наплевать на её творчество, на её, как на
личность и даже на вызывающее, где-то, агрессивное поведение - они все заняты лишь сами собой…
Другой, к чему не прикоснется - всё обращает в клоунаду…
Шмулевич. (деланно -смиренно/) Такова судьба-злодейка.
Крикунов. (продолжая) Третий… третьему не дает покоя великодержавная спесь, за которую он
норовит укрыться от действительности…
Исаев. Отставить!
Крикунов. (продолжает) А сам и пальцем не пошевелит, ради улучшения, изменения, так
ругаемого настоящего, в котором оказалась Великая Держава… (Исаеву) И вообще, Замполит! Почему
ты не в Вооруженных Силах Отечества, - не на переднем крае?
Исаев. (С вызовом) Я в отставке - и это мой выбор!
Шмулевич. Смотрите, наш великий молчун, может даже вполне вразумительно ответить!
Исаев. (с горечью) Да ну вас всех! Мне пора на службу! Да и нет в моей жизни, слава Богу, таких
проблем, о чём можно часами молоть языком. Пока! (уходит)
Следом молча прощается и уходит Коврига.
Шмулевич. Всем сёстрам по серьгам! Один Корж, как всегда в стороне… Давненько, я не получая
такого разноса, и что обиднее всего - нечем ответить, нет слов, кончились!
Пауза.
Ирэн. Максим, скажи: Ты её любишь?
Пауза, Крикунов молча о чём-то думает.
Крикунов. Любовь… Любовь - это стихия - захватит, закружит и унесёт в ещё неизведанные дали, где время
течет иначе и реальность проявляется в ином свете и совсем отсутствует ложь.
Шмулевич. (иронично) Романтик! Вернись на землю, дружище! Из этих заоблачных далей, очень больно падать,
особенно на банальный городской асфальт… (пауза) С вами хорошо, но мне, увы, пора. (уходит)
Ирэн. (подходит к Крикунову и целует в щёку) Извини, всё равно, я только тебя люблю! (идет к выходу) Как всё
обрыдло, пойти удавится, что ли… (уходит)
Крикунов остается один
Крикунов. (один) Все ушли, сбежали от неприятного разговора - и я один в этом подвале. И чего я на них
12
взъелся… Люди, как люди, как тысячи иных на улицах города… Идут своей дорогой, кто упрямо и молча,- невзирая
на непогоду, на слякоть и дождь. Кто легко, с шутками и прибаутками… а иные, как улитка раковину тащат на себе
весь мир. Мир собственных чувств, много отличный от мира других - мир своего присутствия и сопричастности. Но
именно они, далеки от равнодушия, далеки от злобы, где-то скорбны, где-то восхищены, - и пусть лишь на время,
пусть только на миг - но они есть, они существуют, - они рядом, стоит только протянуть руку, и ты почувствуешь их
плечо. Они совершенно другие, они выше в своих сомнениях. В любой толпе их видно издали, - если умеешь
видеть, умеешь разглядеть, - ведь они на котурнах, на котурнах, предназначенных на каждый день. Их мало, но,
слава Богу - они есть. Они, так же, как все, идут своей дорогой по жизни; любят и ненавидят, фиглярничают, когда
очень больно - но никогда не лгут, выгадывая по мелочам. И мне приятно видеть их исхлестанные сахалинскими
дождями и непогодой лица - они прекрасные люди. Шмулевич, правоверный иудей, человек легкоранимый, во
всяком неосторожно сказанном слове - ему мнится скрытая усмешка, - может и от того колюч и издерган. Я знаю, он
до сумасшествия любит Россию, ее культуру, ее потенциал, но в любви своей, ревнив и эгоистичен… Замполит,
Исаев Владимир, - что о нем знают окружающие? Да ничего! Бывший офицер, молчаливый и возможно, недалекий
человек. Неправда! Это не так! Это порядочный человек, человек чести и слова – я-то знаю - он отказался стрелять
по избранному парламенту, в те, мятежные и смутные времена. Так же, - отказался встать под другие знамёна, просто сорвал погоны, сел в поезд и уехал на самый край земли - на Сахалин. Кто знает, может именно такие, как
он, уберегли многострадальную Россию от новой братоубийственной войны. Ирэн… Талантливая, но очень,
увлекающееся натура, с душой, лишённой напрочь, даже малейшего намека на защитный панцирь - яркий стяг в
яростных порывах ветра… может и от того и “Белый кокон” - психологическая, защитная реакция от реальности…
от очень грубой реальности. Мне иногда кажется; что её судьба сложится трагично, - ведь она проживает жизнь
среди совершенно чужих и далеко безразличных людей, среди тех, кто даже и не пытается её понять, и она, - она
бежит в одиночество, в пьянку, в суету тусовок - скорбным мимом на совершенно чужом празднике жизни. Это всё
моё окружение, мои друзья и товарищи, а не просто попутчики по забегу в жизнь…
Пауза.
Кто же я сам? Самонадеян, излишне самоуверен - будто весь мир, как на ладони, передо мной, и в нём нет тупиков,
закоулков и темных, мрачных подвалов - они существуют лишь в кошмарах снов, в фантасмагории подсознания. Но
это, увы,- далеко не так! Я сам, к великому сожалению, всё это знаю. В этом мире, всё так же убивают, как и тысячи
лет назад, всё так же насилуют и продают в рабство, высокопарно говорят правильные слова в сытости своей, не
замечая обездоленных, или стыдливо опускают глаза, чтобы не видеть унижения других… Но всё же, в любое
время, в любой миг, где-то, даже на самых жалких и истощённых почвах, проклёвываются семена добра в своей
неоспоримой истине, - и рождается надежда…
Слышатся голоса, спор и в бильярдную, буквально влетает Полина.
Полина. Привет, Макс! Дарья, так и не смогла до тебя дозвонится и заслала меня… Короче тебя ждут родители!
(оглядывает с интересом полуподвал) А здесь клёво! (хватает кий и бьёт по шару) Надо же, попала! Трусись
быстрей, а я побежала… Что с мобилой?
Крикунов. Да заряд…
Полина. (совершенно не слушая идёт к выходу) Приходи! (напевает) “Чёрный бумер, чёрный бумер…” (уходит)
Пауза.
Крикунов. (один) Да, это уже совершенно другое поколение, отличное от нашего, и очень жаль, если из всего
великого разнообразия мира - они выберут лишь “пепси” … жаль… Надо идти. (уходит)
Занавес
Эпизод третий
13
Интермедия третья.
Закрытый занавес. Из правой и левой кулисы, навстречу друг другу движутся два мима. На
середине авансцены встречаются. Рукопожатие, объятия и похлопывания. Сначала первый мим,
затем и другой заглядывают за занавес. Один недоуменно пожимает плечами, другой смеётся.
Идут оба к левой кулисе, один останавливается, оглядывается и пытается вернуться на
середину, второй удерживает его. Уходят вместе. Один всё время размахивает руками, говорит
языком жестов, другой всё время оглядывается, пытаясь вырваться. Занавес открывается.
Пригородный дом Севастьяновых. Большой холл первого этажа, новомодный интерьер.
Татьяна Ильинична и Александр Шмулевич сидят рядом в креслах.
Севастьянова. Ну почему так; ходишь, бродишь неприкаянно весь день по этому огромному дому,
стараешься уйти в повседневные заботы, в быт, но не можешь отвлечься, - всякая мысль о тебе. Это и
есть наверно любовь. Сподобил же, Господи, влюбится босоногой девчонкой, когда лет тебе уже за…
сорок. Но всё же - это прекрасно - любить, и я счастлива, что ты встретился на моём пути. С тобой, я
стала больше вспоминать детство, свою юность, словно стряхнула ворох ненужных, ничего не
значащих событий прошлой жизни… Кстати, я тоже из тех мест, что и твой друг Максим. Только он из
небольшого поселка, а я из районного городка рядом. Наша пятиэтажка стояла на самом берегу моря,
буквально, рукой подать. И я, из окна своей комнаты, любила наблюдать закаты. Поверишь, но это
были самые прекрасные мгновения моей жизни, как жаль, что я это поняла значительно позже, уже в
достаточно зрелом возрасте. Они были всегда разные, - каждый день заканчивался неповторимым
закатом. От багрово-кричащего, до тоскливо-лимонного. Иногда над совершенно ясным, безоблачным
горизонтом, иногда сквозь легкую вуаль тумана. Каждый день, шагая сквозь суету, сквозь
монотонность той жизни, я с восхищением и трепетом ждала вечера - время заката. Вглядывалась в
пылающий фон, и все мысли, даже мечты в этот миг покидали меня, оставляя лишь легкую жалость за,
как казалось мне, бесцельно прожитый день. Но не было боли, не было скорби, лишь завораживающая
сопричастность происходящему, уходящему и неведомо, зачем потраченному великолепию, что может
ощутить совершенно одинокий человек на самом краю вечности… Огромные белые птицы с криком и
стонами метались над самой водой - они скорбели, - они-то понимали, как дорог каждый отпущенный
им день. Они скорбели: о недоделанных делах, о несбывшихся надеждах - их крик на фоне шума моря, на фоне
пылающего заката, что, как гигантский, непостижимо большой занавес, встал над всем миром - нёс невиданный
заряд пронзительной боли. А когда солнце, неправдоподобно огромное, скрывалось за чертой горизонта - мгновенно
наступала тишина. Только далёкий городской шум, словно где-то там, - за кадром событий, или же, в совершенно
иной реальности. Отличной от той, чем находилась в этот момент я. Так повторялось изо дня в день, и мне,
довольно впечатлительной девчонке в то время, казалось, что каждый закат что-то забирает у меня: частицу души
ли, частицу веры ли, опустошая и выхолащивая мир моих фантазий, без которого трудно жить. И сейчас, когда мне
бывает очень грустно и больно, когда уходит надежда и реальность становится хуже самых кошмарных снов, - мне
всё чаще кажется, что во всем виноваты, те притягательные, и где-то даже; колдовские всполохи багрово-красных
тонов, что неизбежно расцветали над морем каждый вечер, что они, именно они, как это не покажется смешным и
глупым - выпили мою юность, далеко задвинули детство, и я, как огромная белая птица, в тоске и боли, бесцельно
мечусь над миром…
Шмулевич. Не надо, Таня! Оставь это! Давай лучше помолчим...
Пауза.
Севастьянова. Ещё в наш город, в конце февраля или начале марта, приплывали сивучи. Такие неуклюжие и
неповоротливые на вид, но важные, как чиновники из Центра, они, неведомо какими путями и стараниями,
выползали на старый заброшенный брекватер в акватории порта - и все жители города знали - пришла весна.
Шмулевич. (целует её в щёку) Я ведь тоже из сахалинской глубинки, только из другого районного городка. К
нам, к сожалению, сивучи не приплывали с весной, но были и свои достопримечательности, в частности, - я хорошо
помню “Ослиные уши”
Севастьянова. (удивлённо) Что!?
14
Шмулевич. Наш городок расположился в долине, выходящей прямо к морю, вот там, в створе долины,
откуда, уже прекрасно видна водная гладь, еще в годы моего детства, воздвигли v-образную стелу в память
героям-освободителям Сахалина, она, эта стела, видимая издали, получила в народе очень меткое название –
“Ослиные уши” - уж больно похоже… Но это, не в коей мере не умаляет подвига тех, кому она собственно и
посвящена…
Севастьянова. (улыбается) Это что, у нас в районе есть сопка, её официальное название Голубка, но своим
видом, она так живо напоминает определенную часть тела женщины - мне даже неудобно назвать вслух, - что
народ, от мала до велика, зовёт её именно так… Как сейчас живёт мой любимый город, наверно, как и везде как враг прошел, - разруха и полный развал… Стоят дома с заколоченными окнами, а в посёлках
доживают свой срок брошенные на произвол судьбы, властью ограбленные пенсионеры… Я так давно,
там не была…
Пауза.
А Крикунов Максим, твой друг - кто он?
Шмулевич. (смеется) Се человек!
Севастьянова. А если серьёзно?
Шмулевич. Если серьёзно, то это очень трудный человек, прямой, не терпящий ни малейших
компромиссов субъект, сущее наказание для любой компании… Он…
Пауза.
…слишком много мнит о себе. Непомерная гордыня, нежелания слушать других. Своё, особое мнение
обо всём.
Севастьянова. (удивленно) Это же портрет законченного эгоиста! Мне с трудом верится, что он
именно такой…
Шмулевич. Не верится? Просто невероятно! Ты его знаешь без году неделя, а я был рядом не один день.
Он, он… Самонадеян до глупости.
Пауза.
(горько) Что я говорю! Это же элементарная, поганенькая зависть! Забудь! Забудь, что я говорил… Это
самый прекрасный и честный человек, что встретился в моей жизни. Я счастлив, быть рядом с ним. Пусть
он неудобен, пусть прямолинеен - но он настоящий среди всех этих, самодовольных самцов и вконец
обарбившихся самок, он настоящий среди этой мишуры, пустозвонства и толпы оживших манекенов, что
заполонили улицы городов!
Севастьянова. От чего же - этот прекрасный, и честный человек, ещё не вникнув в суть происходящего,
буквально с порога, с первой же минуты встречи, рванулся в бой. Могу заверить, - здесь нет ветряных
мельниц и всё гораздо сложнее, чем двухцветное, двухмерное восприятие действительности. Своей
выходкой, он оскорбил Игоря Петровича, а мой дражайший супруг, прошёл хорошую жизненную школу по
дороге во власть и разучился прощать тем, кого считает ниже себя по положению. Уж я то, - его знаю!
Шмулевич. Ну, этого у Максима не отнять, он великий мастер создавать конфликты, буквально на
ровном месте. Я уже говорил - он противник любых компромиссов. Для него чёрное - всегда чёрное, а белое
- белое, без малейших нюансов и теней. Его и раньше многие переносили с большим трудом, - а сейчас,
когда он с треском вылетел из Университета, с четвёртого курса по собственной глупости - многие просто
отвернулись от него. Они говорят: что он просто элементарно свихнулся, что у него горячка
справедливости на фоне непомерно раздутых иллюзий.
Севастьянова. Надо же, а мне Даша ничего не говорила… А, собственно, за что, его выставили из
Университета?
Шмулевич. Как всегда, все началось с пустяшного спора во время лекции, где его оппонентом, по
воле случая, оказался декан. Взгляды Максима на действительность, в корне разнились с официально
15
озвученными, - нам то, это было не впервой, - но для декана, члена самой лояльной к правительству
партии, - было полным шоком, он и думать не мог, что один из лучших студентов, думает совершенно
иначе, чем, как он считал, весь прогрессивный народ. Дело даже, если и касалось политики, то
вскользь, более превалировали темы социальной направленности. Некоторые слова, как я считаю,
неосторожно сказанные моим другом в этой беседе, декан посчитал, чуть ли не личным оскорблением
на глазах всей аудитории. Был поставлен вопрос: или, или… Но надо знать Крикунова - он просто
вышел вон из злополучной аудитории и его больше там никто не видел, и я, абсолютно уверен - и не
увидят. Вот и всё.
Севастьянова. (задумчиво) Н-да… интересно, а любит ли он Дарью?
Шмулевич. Ну, здесь, положим, всё в полном порядке, - он по жизни однолюб. Можно спокойно
констатировать - Дарьи повезло?
Севастьянова. (задумчиво/) Повезло ли…
В холл буквально влетает Полина, напевая.
Полина. “Муси-пуси, миленький мой…” Ба! Что я вижу! У нас гость! Есть небольшой поводишка
оттопыриться!
Севастьянова. Полина! Прекрати сейчас же! (Шмулевичу) В последнее время она просто
невыносима.
Шмулевич. Это нормально, адаптация к новым ощущениям переходного возраста.
Полина. Во, загнул! Может лучше по “Клинскому”?
Севастьянова. (строго) Прекрати паясничать!
Полина. Ухожу, ухожу… Кстати, звонил папаша, будет с эскортом через четверть часа. Всем привет!
(уходит)
Севастьянова. Порхает, как мотылёк. Ни забот, ни проблем…
Шмулевич. Ну, уж проблем в этом возрасте, хоть отбавляй. Вся эта внешняя беззаботность - не
более чем защитная реакция на ещё, не полностью осознанное, - от того и страшноватое - настоящее, в
котором ей в скором времени предстоит отправиться в путь, в совершенно самостоятельное и
автономное плавание.
Севастьянова. Этот диагноз ближе к психологии, чем к журналистике, - почитываешь в свободное
время корифеев психоанализа?
Шмулевич. Не без этого. В этой круговерти нравов, где наряду с повсеместным
приспособленчеством, так же, доминирует ярко выраженная тенденция к вызывающемуся поведению
по отношению к обществу, к его морали, к его укладу, к его ценностям - в любых, зачастую,
неоправданно глупых проявлениях, - таких, например, как персинг. Достаточно вставить себе в нос
кольцо - и ты не только выделяешься из толпы, но и, вполне сознательно, провоцируешь её - для неё
твоё поведение – вызов! Это гораздо легче, я имею ввиду вставить в нос кольцо, чем совершить чтолибо достойное, что могут заметить и оценить другие. Но это не страшно, пусть даже по улицам всех
городов будут ходить толпы с серьгами в носу, в пупках - это проходящее. Они, кто решил только этим
выделиться из толпы, пусть далеко не все, но поймут - что выделится и оставаться вне безликой толпы,
можно и другим способом; создав что-то неповторимое и неожиданное; в музыке ли, в поэзии, или в
любом деле. Не исключая, на первый взгляд, отнюдь, не творческие профессии, в привычном
понимании, как например – электроника. Я знаком с одним мастером из ремонтной мастерской
радиоаппаратуры, он в разговоре со мной, как-то признался, что в момент, когда он проводит
диагностику, проверку микросхем или транзисторов - он ощущает вдохновение, сродни сладким
16
творческим мукам в момент создания композитором нового и совершенного опуса.
Севастьянова. Ты хорошо подготовлен, и, как я понимаю, не за горами статья о творческом начале,
о созидании?
Шмулевич. Уже написана… Валяется где-то среди невостребованных бумаг, дневников
прошлых лет, слабых виршиков и прочей макулатуры. Оказалось, не актуально. Всем нужна сенсация,
разоблачение, или на крайний случай, - бездоказательная, масштабная сплетня в пол авторских листа.
Пауза.
Таня, я ухожу. Так надо. Я не хочу встречаться с твоим мужем, отводить взгляд, говорить о чём-то
отвлечённом и ненужном, не выходя за рамки приличий. (Целует в щеку) До встречи!
Севастьянова. Я буду считать минуты без тебя!
Оба встают, и Татьяна Ильинична провожает Шмулевича до
двери и остается одна.
(одна) Вот и прошёл день, хоть я не вижу заката в этих окнах – он невидим в запутанных лабиринтах
городских улиц, но чувствую - время его пришло. Снова серые скучные будни в ожидание светлого
праздника будущей встречи. Ждёшь, корчишься в муках, - время, как вязкая тина…
Входит Севастьянов.
Севастьянов. Привет! У тебя усталый вид.
Севастьянова. Привет! Обычная суета по дому… всё прозаично и настроение ни к чёрту… Я тебя
просила разбудить пораньше.
Севастьянов. Не вели казнить, вели помиловать,- но я смертный, не посмел потревожить твой
утренний покой. Ты так сладко спала и улыбалась во сне, тебе наверно снились голубые города и
прекрасные сады, что я просто не посмел на это посягнуть!
Севастьянова. Оставим лирику поэтам, и вернемся в тревожные будни. Не так давно звонила Даша,
она встретилась с Максимом, и они скоро будут здесь. От тебя требуется нечто более определенное,
чем просто полемика… Второй раз, тебе не удаться избежать ответа.
Севастьянов. Гм, неужели, все настолько глупы, что ещё, не поняли, включая и тебя - что я
категорически против их встреч, и вообще, против дальнейшего развития событий в этой направлении,
это я говорю, как отец, а не как уязвленный субъект спора. Я всё решил, и у меня к тебе просьба: ты
могла бы, как-то поделикатней, им всё это сообщить. Зачем жить миражами, когда действительность
более привлекательна любых фантазий. Окончит университет - и весь мир перед ней, как на ладони.
Недавно, я созванивался со старым другом, он капитально осел в Москве, да ты о нём наверно
помнишь - Изюмов Вася, - Василий Алексеевич из команды первого губернатора. Теперь он влез в
гору, не нам чета, - зам главы одного из департаментов, он может - он твёрдо обещал - оказать
содействие и посильную помощь в устройстве Дарьи в столице. А он человек слова, его обещание
многого стоит, он из нашей когорты. Это мы прожили свою жизнь в глухой провинции…
Севастьянова. (грустно) На берегу самого дальнего моря…
Севастьянов. 0, чём это ты?
Севастьянова. Да так, к слову пришлось… Пойду побеспокоюсь насчёт ужина… А Даше… Даше, я
ничего не смогу сказать, извини - это её выбор!
Севастьянов. Выбор? Что-то вы стали забываться - пока я здесь хозяин! Ты же прекрасно меня
знаешь - кто против меня - сломаю!
Севастьянова. Прекрати, Игорь, - не на сцене, да и трагедия, как говорит Полина, здесь не
прокатывает, а клоунский наряд, посуди здраво, тебе при твоих-то сединах совершенно не к чему.
17
Уйми своё самолюбие, не ломай судьбу дочери; по всем приметам, ей повезло в любви, а это такая
редкость, что впору, каждую счастливую пару заносить в Красную Книгу, как вымирающий вид.
Севастьянов. Полнейший бред! Не уходи! Давай договоримся!
Севастьянова молча уходит.
(один)Что-то, я не узнаю своей любимой женушки, в последнее время, она стала совершенно иной,
непонятной и в голосе появились протестные нотки. Может что прослышала, о Людмиле…, впрочем, что мечусь
загнанным зайцем в свете фар - если уже твердо решил, при первом же удобном случае покинуть этот дом,
который, как я чувствую становится, неотвратимо чужим…
Входит Коврига.
Коврига. (подобострастно) Я вас приветствую, уважаемый Игорь Петрович!
Севастьянов. Привет, коль не шутишь…
Коврига. Я прекрасно понимаю, Игорь Петрович, что вам не досуг отвлекаться по мелочам, но уж, если я
прорвался к вам, несмотря на все препоны…
Севастьянов. (недовольно) Не ходи, вокруг, да около, - говори!
Коврига. Может, присядем?
Севастьянов, молча садится, и жестом приглашает собеседника присесть.
Вот и славненько… (садится)
Севастьянов. Я внимательно слушаю вас молодой человек. Вы, кстати, кто?
Коврига. Извините, что сразу не представился, - Андрей Коврига
Севастьянов. Дружок Крикунова
Коврига. Просто хороший знакомый. У Максима нет друзей - только, знакомые!
Севастьянов. (удивлённо) Да? Почему?
Коврига. Он бежит по жизни, как на ходулях, где уж нам, простым смертным, ровняться с ним… Но это не
относится к делу, по которому я решился вас побеспокоить.
Севастьянов. (иронично) Удивительно, но мне кажется, что в последнее время всё, буквально всё, только и
вертится вокруг этого человека?
Коврига. Уверяю вас, — это не более чем иллюзия - всё вертится вокруг денег и благодаря ним!
Севастьянов. (с интересом) Как вы сказали?
Коврига. (более раскованно) Я сказал, что деньги и только они - вот тот единственный вечный двигатель всего,
включая прогресс!
Севастьянов. А если ближе к сути вашего дела?
Коврига. Я знаю ваши связи, ваше влияние…
Севастьянов. (ехидно) Да - ну?
Коврига. Поэтому я и решился обратиться к вам, как говорится: один на один, минуя посредников.
Севастьянов. Короче, я совершенно не улавливаю сути!
Коврига. (вздохнув) Суть в том, что у меня есть информация о банкротстве некого предприятия, и я хотел бы
занять место внешнего управляющего, а у вас связи в Арбитражном суде… и не только…
Севастьянов. (с иронией) И только…
Коврига. У меня есть необходимое образование, и я хорошо знаком с этой кухней - всё будет сделано, как надо…
18
условия мне известны…
Севастьянов. Доходное место… извините, кто вы по званию, судя по вашему возрасту, капитан?
Коврига. Упаси Боже? У меня и рекомендации есть?
Севастьянов. Слушай, шёл бы ты отсюда, господин Коврижкин!
Коврига. (поправляет) Коврига, Игорь Петрович.
Севастьянов. Вот-вот, даже Коврига. Мне такие разговоры совершенно не нравятся!
Коврига. Вы можете позвонить, Николаю Ивановичу. Вот номер. (подаёт листок бумаги) Здесь всё без обмана!
Севастьянов. (грозно встаёт) Уходите! Мне сейчас не до вас!
Коврига. (поспешно вставая) Иду, иду. До свидания! (уходит)
Севастьянов. (один) Вот ещё один проходимец на мою голову. (разворачивает и смотрит на листок) Но, как
видно, придётся звякнуть…
Прячет листок во внутренний карман.
Занавес
Эпизод четвертый
Интермедия четвертая.
Закрытый занавес. Из правой и левой кулисы выходят и идут навстречу друг другу два мима. На середине
авансцены встречаются. Рукопожатие, объятие, похлопывания… Сначала первый мим, затем и второй
заглядывают за занавес. Один хохочет, крутит пальцем у виска, второй смотрит на него недоуменно,
грустно осматривается вокруг, затем идет понуро к левой кулисе. Первый догоняет его, хлопает по плечу, но
тот не подымает головы. Так и идут к левой кулисе: первый со смехом, ярко жестикулируя, второй грустно,
не поднимая головы. Уходят вместе с авансцены. Занавес открывается.
Придорожное, небольшое кафе. Два ряда столиков. Стойка, у стойки бармен. Звучит, легкая музыка, Весь
интерьер кафе расположен в ярко выраженной диагонали. Крикунов, Шмулевич и Дарья, сидят за ближним
столиком.
Шмулевич. Не плохо сидим! (разливает из бутылки вино в Фужеры) Предлагаю тост! (встаёт) За вас!
Крикунов. (встаёт) Спасибо, Саша!
Дарья. (встаёт) И за тебя!
Все выпивают и садятся.
Крикунов. Что-то давно не видно Ирэн, неужели опять в “пике”?
Шмулевич. Скорее нет, чем да. С утра звонила мне, голос ясный, трезвый. Говорит, что закончила
свой “Белый кокон”
Крикунов. Это радует. 0 ней, я больше всего беспокоюсь, зная её неуравновешенный характер.
Дарья. Вздорный характер! Прёт всегда, как танк на красный свет!
19
Шмулевич. (поправляет) Как бык.
Дарья. Что?
Шмулевич. Как бык, говорю… И не нам её судить…
Входит Полина.
Полина Привет компании! Разрешите присоседиться?
Шмулевич. Садись, ласковое дитя.
Полина садится.
Пепси, лимонад… или что покрепче?
Полина. (иронично) “Островной” - будьте, так любезны!
Дарья. (недовольно) Осторожнее внедрение в компанию.
Пауза, во время которой Шмулевич идет за минералкой к стойке бара, берёт бутылку воды, фужер и
приносит. Разливает вино, минералку и все медленно, пьют.
Шмулевич. Прекрасное вино! Будем, надеется, не с Малой Арнаутской!
Все смеются кроме Полины.
Полина. (не понимающе) Это прикол? Не въезжаю!
Шмулевич. (с улыбкой/) Дитя сторонится классики.
Полина. (понимающе) А-а…
Входит Ирэн.
Ирэн. Привет, привет, всем привет!
Шмулевич. Явление народу… посмотри мне в глаза!
Крикунов. Прекрати, Саша… Принеси лучше стул… фужера не надо.
Ирэн. Чуть-чуть можно было и плеснуть, должна же я выпить за счастье молодых!
Шмулевич. На свадьбе, торжественно обещаю при всех – тебе в этом не препятствовать!
Ирэн. Не получится!
Крикунов. (удивленно/) Почему?
Ирэн. Я уезжаю… в далекие края…
Шмулевич. Куда намылилась?
Ирэн. Далеко, очень далеко, - можно сказать - творческая командировка.
Полина. Хочу в Таиланд!
Небольшая пауза.
Ирэн. Чего молчим? И не надо на меня смотреть таким пронзительно-назидательным взглядом. Неужели у вас
нет других занятий, как только нянчиться со мной. Я уже девочка взрослая, и ничего со мной не случиться худшего,
чем уже произошло и происходит всякий день… Знаете, иногда я ощущаю себя распятой на самом людном
перекрестке и тысячи зевак со всего города, собрались поглазеть на это зрелище… Им уже мало крови на экранах
телевизоров, кинотеатров - они хотят увидеть чужую кровь на кончиках собственных туфель, на подолах юбок, на
полах дорогих пальто и шуб… Они смеются, тычут в меня пальцами и кривляются…
Полина. (не понимающе) Вот шиза!
Ирэн. (продолжая) Но вдруг, среди этой беснующейся толпы - я вижу бледное лицо мима в чёрном - он плачет…
20
горько плачет, и я понимаю, - он больше одинок, больше чужой в этой толпе, чем даже я - распятая и осмеянная…
Дарья. Бред какой-то! (порывается встать) Максим, идём отсюда!
Ирэн. Это наверно мой Чёрный Человек, как у Моцарта, как у Есенина… но я бесконечно счастлива видеть его в
толпе, даже где-то, горда им… Когда-нибудь, я напишу полотно, где среди огромной и радостной толпы во время
феерического праздника, среди восторженных и веселых лиц - будет одно - грустное и скорбное, и я назову эту
картину “Второе Пришествие” …
Дарья. (встаёт) Всё моё терпение кончилось, я ухожу!
Крикунов. Пожалуйста, успокойся, человеку требуется, хоть иногда выговорится.
Шмулевич. (вставая) Это будет потрясающая картина, это я говорю честно, от всей души, ты не подумай
плохого!
Полина. (удивленно) Да… и мне… нравится… Что-то, у меня ёкнуло в душе, что-то приоткрылось… (встает с
места и подходит к Ирэн) Вы настоящий художник!
Ирэн. Спасибо, девочка, в той смеющейся толпе, на одного человека стало меньше,- и это радует!
Дарья. Полина, сядь на место!
Ирэн. Не следует беспокоиться, мадам, - если вы вдруг видите во мне больного человека, то это, уверяю вас, не
опасно и не передается контактным способом. Это не более - чем свойство души видеть настоящее, отбросив
шелуху обыденности.
Полина. (растерянно) Душа… есть… я уже чувствую её в себе … и ей там тесно… она желает вольного ветра…
Ирэн. (подхватывает)… и необъятных просторов… не бойся, шагай дальше, там за следующим поворотом,прекрасный цветущий сад и тихие реки!
Дарья. Максим, пойдём, - нет сил, смотреть, на это сумасшествие! (идёт к стойке, подаёт бармену деньги и
идёт к выходу) Так ты со мной?
Бармен. Спасибо, мадемуазель, мы всегда рады видеть вас в нашем заведении!
Крикунов. (громко) Иду! (тихо) Извините, Даша,- сложный человек… (идёт, следом и вместе выходят)
Полина. Стало легче дышать.
Шмулевич. (ревниво) Ирэн! Она уже смотрит на тебя с обожанием!
Входят Коврига и Исаев.
Коврига. Вот вы где окопались?
Исаев. Привет!
Шмулевич. Прошу к столу!
Коврига. Сейчас принесу выпивку, смотрю у вас не густо…
Исаев. Мне водки.
Коврига идёт к стойке и тихо разговаривает с барменом, слышится голос бармена: “Нет! Пили только сухое”.
Ирэн. (с иронией) Небывалый случай, Корж, решил раскошелиться. По всем приметам, - быть непогоде,
очередной циклон, судя, но всему, где-то на подходе.
Исаев. Надо бы, столики сдвинуть.
Исаев и Шмулевич придвигают соседний столик.
Теперь все вместимся.
Подходит Коврига с разносом, заставленным бутылками, фужерами и закуской, всё расставляет.
21
Коврига. Порядок! Гульнём по малой!
Шмулевич. (иронично) Надеюсь, ты не ограбил одинокого прохожего?
Коврига. (самодовольно усмехаясь) Дельце выгорело одно - вот и накрыл, поляну для друзей. Нам встретились
Максим с Дарьей - и они явно в ссоре. Что произошло?
Полина. Я пойду, а то меня потеряют - отпущенный лимит времени исчерпан. Всем пока! А вы отличные ребята,
с вами мне легко дышится. (уходит)
Коврига. (настойчиво) Так что же произошло?
Ирэн. Мелочь, не бери в голову.
Шмулевич. Семейная драма - ещё не совсем распределены зоны влияния и ответственности. Наливай!
Исаев берёт бутылку и смотрит на Ирэн.
Ирэн. Мне не надо, я на диете.
Исаев разливает и все кроме Ирэн пьют.
Исаев. Хороша, зараза!
Шмулевич. (закусывая) Корж, я не спрашиваю, что за дельце, но ты хоть скажи: без криминала?
Коврига. (смеётся) Всё чисто, брат!
Ирэн. Хотелось бы надеяться…
Пауза, Шмулевич разливает и все кроме Ирэн выпивают.
Коврига. Ирэн, а ты чего отстаёшь от коллектива? Не порядок!
Исаев. Не хочет пить - её дело!
Шмулевич. Завязала…
Ирэн. Просто устала, вы пьете ради веселья, а я пытаюсь заглушить тоску… Но тщетно - рецидив возращения в
реальность, ещё страшней.
Исаев. Тебе не стоит пить - ты хорошая, когда трезвая.
Ирэн. Знаю… Но приходит время, когда тоска выгрызает моё нутро и жажда, жажда человека в раскаленной
пустыне, гонит меня, в винную лавку. Стоит только хлебнуть живительной влаги - и мир, но, увы, только на время,
становится прекрасным и добрым. Я тогда различаю отдельные голоса в общем хоре, исполняющего “а капелла”,
что-то несусветное, в какофонии отдельных звуков появляется смысл и прослеживается тема, и всё, становится
настоящим, без бахвальства и доминирующего пустозвонства… Но это очень зыбкий мир и лишь каждый
последующий глоток, даёт мне возможность оставаться в нём, - и созерцать, созерцать, как бы оставаясь вне границ,
вне времени его…
Коврига. (желчно) Затем полная потеря контроля над собой, жажда побеждает, и ты уже зомби следующий
некому зову…
Ирэн. (убеждённо) Нет! Я тогда очень люблю людей - я открыта для всех…
Коврига. И все надрывают животы от смеха, наблюдая со стороны за твоим… Просветлением. Ты, наивная,
думаешь, что это Цветочный Дождь - а это холодный ветер срывает осенние листья с деревьев и швыряет под ноги
вечно спешащим прохожим.
Исаев. Пусть она говорит, не перебивай Корж!
Ирэн. (продолжая) Но очень жаль, что это на время. Может и мне выпить с вами?
Шмулевич. Нет, не стоит!
Исаев. (отодвигает бутылку) Ты выдержишь, ты сегодня сильная.
22
Коврига. Пусть пьёт!
Исаев. (твёрдо) Не стоит!
Шмулевич. (смотрит на Ковригу) А все же, ты опасный человек, Корж.
Ирэн. И слишком трезвый!
Коврига. (с вызовом) Я трезвый? Так сейчас напьюсь до поросячьего визга, - мне просветление не к чему, и
тоску не надо заливать - буду пить в радость, случилось стоящее дело, требуется обмыть! Наливай, Сашок!
Шмулевич. Было бы сказано! (разливает) “За тех, кто в море, кто на суше, сам осушит!” (пьёт) И на “земле
обетованной” я не отказывался по возможности, пропустить рюмочку другую “Столичной”.
Коврига. За всё хорошее! (пьёт)
Исаев пьёт молча, пауза, все кроме Ирэн закусывают.
Ирэн. Завидую я вам ребята, можете пить без страха за последствия.
Входит Крикунов.
Крикунов. Я вижу, здесь пир горой. Наливай!
Шмулевич. (наливая) Что так скоро? Проводил?
Крикунов. (пьёт залпом/ Игорь Петрович оказался слишком занятым, для встречи с будущим зятем. Да и Дарья,
что-то не в духе, ей видно не по нраву, ваши богемские выходки.
Шмулевич. (поправляет) Наши выходки.
Крикунов. (соглашается) Да, - наши.
Ирэн. Она у тебя впрямь, как принцесса, на кривой кобыле не подъедешь. Вот малая, та совершенно другая, с
ещё не совсем замыленным сериалами сознанием, из неё, вполне возможно, выйдет толк.
Коврига. (с издевкой) А бестолочь, останется…
Шмулевич. (хлопает Ковригу по плечу) Андрюха, ты мало понимаешь в людях. Полинка светлый человек. Это
на первый взгляд, она, как ёжик, но в ней есть стержень, - жизнь её не сломает, не превратит в жвачное
животное.
Коврига. (иронично) То же мне, знаток человеческих душ… жизнь может надломить любого и любого втоптать в
грязь.
Ирэн. Вот нашли тему. (Крикунову) Максим, ты бы хоть раз заскочил ко мне, посмотрел бы новые работы, оценил
бы…
Крикунов. Извини, Ира, замотался совсем.
Шмулевич. Предсвадебная суета… за тобой, кстати, мальчишник!
Крикунов. Всё будет, дай только разобраться с будущими родственниками, в частности, с тестем.
Ирэн. Интересно, кого же он, видит в качестве зятя?
Коврига. Ему нужен деловой человек. Кто Максим, по сути - художник, - для людей категории Игоря
Петровича - это равнозначно, что беспутный человек. Кто будет наследовать его дело, его деньги малоизвестная и не предсказуемая личность, и всё, чему он посветил свою жизнь - созданию капитала - может
пойти прахом. Я не говорю, что Максим растранжирит и промотает всё; нет - просто время первоначального
накопления капитал в нашей стране - оказалось, как многие и ожидали - очень опасным делом, и простому, не
подготовленному человеку оказаться в этой среде, равнозначно, как козлу оказаться, прошу прощение за
сравнение, в волчьей стае.
Шмулевич. (с иронией) Не скажу, что сравнение уж столь удачно, но нужного эффекта, вы молодой и
начинающий представитель класса псовых, достигли…
23
Ирэн. И проявили свою суть.
Крикунов. За козла отдельное спасибо, но что касается капитала: мне чужое не к чему!
Коврига. (иронично) Наивный, неужели ты думаешь, что твоя Даша, привыкшая к роскоши, согласится вести
достойную жизнь честного, но бедного человека и окончить свою жизнь с жалким пособием от государства, так называемой пенсией, которого нормальному человеку не хватит даже на телефонные разговоры? Это
изнеженное существо, разве оно будет способно к немалым жертвам, что обязательно ожидают настоящего
художника на его пути по жизни? Нет! Я не собираюсь умаливать её достоинства, отнюдь нет, но извини, она
ещё и не подозревает, как живут миллионы простых граждан, не знает, и будем надеется никогда не узнает, что
такое нищета, не просто нищета среди равных тебе, а нищета на фоне выпячиваемого и всячески
подчеркиваемого богатства некоторых, односторонне освещённых в жёлтой прессе и различных ток-шоу
телевидения… Багамы, Париж… Да разве она не смотрит современных олигархических сериалов? И каково ей
будет оказаться Золушкой наоборот?
Ирэн. Ты прагматичен, Корж!
Коврига. (парируя) Не столь наивен, как многие. Знаете,- романтика не мой удел.
Крикунов. Это да. Вот ты бы, как я понимаю, пришелся бы ко двору в семействе Севастьяновых?
Коврига. Тоже м н е - откровение! Я это сам прекрасно знаю. Я бы не только достойно принял капитал - но и
умножил бы его многократно!
Крикунов. Что ж, у меня нет слов, - мне, нечего сказать.
Шмулевич. Если нечего сказать - то выпьем!
Шмулевич наливает, все пьют кроме Ирэн, пауза.
Ирэн. Сладенько пьёте.
Шмулевич. Издеваешься, знаешь, же - не мёд.
Исаев. (Ирэн) Сегодня ты выглядишь, просто потрясающе! Трезвость тебе к лицу!
Коврига. Трезвость и расчётливость - вот движитель прогресса!
Шмулевич. Чего там бормочешь?
Крикунов. (с негодованием) А искусство, а культура вообще - тогда что?
Коврига. Что, что… да не более чем эстетический фон для раздумий в свободные от дел минуты, - и что
характерно, что удивительно - совсем не беспроблемный…
Крикунов. (возмущённо) Что ж, по-твоему: театр, кино, беллетристика, поэзия и живопись - не
более, чем служанка обслуживающая капитал в эстетическом поле? Разорил конкурента, ограбил
своих рабочих, выплачивая мизерную, гораздо меньше прожиточного минимума, зарплату с
задержкой в полгода, пришёл домой, после трудов своих, вставил компакт-диск в дорогущую
аппаратуру, включил Фантастическую Симфонию Берлиоза и, забыв на время земное и бренное,
радуешь душу бессмертным творением, а на стене кабинета, в золоченой рамке подлинник ТулузЛотрека, написанный, кстати, не в лучших номерах публичного дома. Или пришёл в Театр, сидишь
в удобной ложе и смотришь действие. Слушаешь монолог Иванова - и млеешь от прикосновения к
высокому искусству, незадолго до этого с усмешкой отвергнув просьбу начинающего автора в
спонсорской помощи для издания мизерным тиражом, возможно бессмертных строк, за листок из
черновиков которого, через десятилетия, подобные тебе, будут платить десятки тысяч, ради
возможности иметь в личном владении.
Коврига. (с усмешкой) Это не плохое вложение капитала…
24
Крикунов. А если художнику, поэту - именно сегодня нужны позарез сотня-другая американских
денег, совсем не ради шика, а ради элементарной возможности заниматься своим делом, а не
горбатиться в котельных и потихоньку спиваться от безнадеги.
Коврига. Пусть мне покажут этого художника или поэта – и я помогу ему!
Крикунов. (смеётся) А кто оценит сейчас, кто будет решать настоящее ли это, - а не просто
дешевый китч - кто?
Коврига. Ты уж, извини, меня серого, - но как же нам договорится, что бы; и волки были сыты, и
козлы с голодухи не умерли?
Крикунов. Я не знаю. Но наверно, имея лишние деньги, дал бы на издание малым тиражом, так
сказать - пробным, но не в коем случае, да упаси Бог, не полез бы со своими советами и не стая, бы
ожидать от автора всемерной благодарности и лояльности, по отношению, ко всему устоявшемуся, и
как кажется мне, вполне нормальному… Пусть пишет, как душа велит - сама жизнь всё расставит по
своим местам…
Ирэн. (с вызовом) А я не возьму деньги!
Коврига. (ехидно) Боишься, что пропьёшь?
Крикунов. Согласен, художник может и не взять, но как поступить начинающему писателю в глухой
провинции, где все издательства, по сути, занимаются самоедством - издают книги на деньги авторов, а
это, поверьте, мне, не малая сумма нужна. У меня есть друг, он написал роман. Плохой, хороший ли не знаю, - суть не в этом. Так вот, отправил он роман в местное издательство, они не откладывая дела,
в долгий ящик, быстренько подсчитали, во сколько обойдётся автору один экземпляр и отправили искать
спонсоров, а когда он спросил: как им понравился роман - ответили просто, - мол, романа пока не читали.
Ирэн. (удивлен) Бред какой-то! Получается, имея деньги, можно издать любую ересь?
Шмулевич Я знаю этого автора… выходит именно так.
Коврига. (с интересом) Издал?
Крикунов. Он не настолько глуп и наивен, чтобы клюнуть на это. Хотя стоит заметить, спонсоров, он бы
нашел…
Коврига. А что ему ещё надо?
Крикунов. Ему нужно было ещё, просто даже необходимо, мнение людей, профессионально занятых
издательским делом. Автор, как я говорил, сам из маленького посёлка в одном из депрессивных районов, и, по сути,
рукопись никто толком не читал - одному некогда, другой, ни за что не поверит в то, что его сосед, может написать
что-то стоящее. Да и если уж быть честным до конца, то в этих маленьких, умирающих посёлках, вряд ли, отыщутся
люди с сознанием незамутнённым бытом, сложностью провинциальной жизни, если там, к собственному стыду, я
случайно узнал, что и многие учителя не читали “Мастера и Маргариту” - и это люди, несущие культуру юным. И
пусть меня обвинят в предвзятости - но это истинная правда, а правда, не всегда приятна. Короче автор варится в
собственном соку, но и это ещё не всё, наш писатель с оказией, сам так и не смог вырваться из глуши, посылает
рукопись во второе наше издательство и получает там ответ, ошеломивший даже меня, - я то, повидал достаточно:
мы фантастикой не занимаемся…
Шмулевич. Выкинуть целый жанр из литературы - это круто!
Крикунов. Следует сказать, что роман написан в жанре антиутопии, в жанре предостережения, в котором
работали многие лучшие умы человечества…
Шмулевич. Замятин, Хаксли…
Крикунов. И многие другие… Но и это не всё. Автор берет несколько новоизданных книг, выписывает адреса
издательств, долго гадает, куда послать свое творение, и, наконец, останавливается на одном Московском, - ему
очень понравилось название - ‘Ковчег”, собирает деньги, упаковывает рукопись и отсылает. Два месяца ходит как
25
зомби: работа - дом, дом - работа, - и рукопись возвращается - оказывается, что это издательство уже исчезло; или
обанкротилось, или кто-то нашёл более удобный способ зарабатывать деньги… Рукопись, так и никто и не открыл,
лежит сейчас она в столе и дожидается своего часа…
Шмулевич. История достойная нашего времени.
Ирэн. Грустно это слушать.
Коврига. А может эта рукопись и гроша не стоит?
Крикунов. (задумчиво) Может быть… Может быть…
Коврига. Что ты хочешь - провинция!
Шмулевич. Ну, брат, и в провинции рождаются таланты и живут
настоящие люди; и будем, надеется, после этих сокрушительных реформ, не вымрут.
Ирэн. Может, скинемся сами, походим по спонсорам и поможем с публикацией, - если не для
себя - я деньги вырву из любого богатея.
Пауза.
Шмулевич. Стоит подумать. Но ты же, как мы наслышаны, собралась в творческую командировку?
Ирэн. Ещё не решила, есть один, сдерживающий фактор.
Коврига. Если честно, то и мне надоело всё, - я бы тоже уехал… куда подальше.
Шмулевич. Скатертью дорога,- уезжай!
Коврига. Вот скоплю капиталец, да и махну в Канаду…
Крикунов. А мы останемся разгребать после вас… скоробогатеньких.
Шмулевич. От скуки сопьёшься там.
Коврига. (живо) Я? Да ни при каких обстоятельствах, (мечтательно) Займусь делом в более
привлекательных формах - буду под старость обеспеченным человеком, и заживу в свое
удовольствие…
Ирэн. Да лучше загнуться молодым!
Коврига. Что взять с вас - богема - одним словом. Всю, случайно появившеюся наличность,
быстренько потратить ради собственного удовольствия и утех - а всё остальное - непредвиденные
расходы!
Шмулевич. Воистину – “герой нашего времени”!
Коврига. Смейся, смейся…
Крикунов. Плакать надо… Неужели, тебя не жаль покидать Родину, наш прекрасный остров…
Шмулевич. Вот лично я, и две недели не сумел толком прожить за границей, и стоит заметить,
ехал я не на пустое место, - на историческую родину, - там и друзей, и родственников навалом… Но
всё же не выдержал, сбежал…
Коврига. Родина… А я не хочу быть убитым молотком в собственном подъезде, ради жалких
двух-трёх купюр,- что кому-то не хватило на очередную дозу!
Крикунов. (с жаром) Так помогай! Помогай излечиваться обществу в целом, а не зарабатывай
дензнаки любым способом! Не будь равнодушным!
Коврига Мне перестал нравиться этот разговор. Я желаю ещё выпить!
Шмулевич. Да пей на здоровье, а мне лично уже хватит!
Исаев. И мой дозволенный лимит исчерпан…
Крикунов. А я просто не желаю с тобой пить! Сколько мы должны за выпивку?
26
Коврига. Да ну вас, и перестаньте видеть во мне врага…
Ирэн. Андрюха, ты не враг, - просто лично мне, ты не интересен!
Исаев. Мне противен… Иди по своим делам…
Коврига. (раздражённо) Чёрт с вами, мне пора! (выпивает и идет к выходу) Надеюсь, ещё увидимся?
Пауза, все молчат, Коврига уходит.
Крикунов. Откуда, он вылез и как оказался в нашей компании?
Шмулевич. Был внешним управляющим в двух-трёх колхозах, объявленных банкротом и видно по всему - своего
не упустил. Можно, сказать, если здесь его не посадят, то из Канады, уже никогда не достанут и амнистируют
задним числом, как сейчас у нас делается для большинства проходимцев, обокравших собственный народ… А
привела его, наша, всенародная любимая Ирэн!
Ирэн. (удивленно) Я?
Шмулевич. Да, ты, моя ласковая, но не в упрек тебе будет сказано, ибо в тот злополучный вечер ты была мало
вменяема, - это полностью компенсирует твою вину поэтому, столь ничтожному поводу.
Ирэн. Видно в кабаке где-то подцепила, как собака на хвост репей…
Шмулевич. Ты хоть намекни нам, своим сотоварищам, куда и когда, изволите отбыть?
Ирэн. Я же сказала, что ещё не решила… но чувствую, что задержалась на одном месте. Требуется новых
впечатлений, новых встреч, “Белый кокон” - я практически закончила, осталось несколько штрихов…
Крикунов. Не переусердствуй, последние штрихи опасны - они имеют свойство отодвигать завершённость
полотна, на весьма неопределенный срок… по себе знаю.
Ирэн. Штрихи, - громко сказано, может даже и не потребуется моего вмешательства… Но мне отчего-то больно
смотреть на это полотно… А уж о “Втором пришествии”, мне даже страшно думать. У меня появилось такое
подозрение - что они забирают мои силы, и я остаюсь опустошенная, иссушенная, как умирающий в пустыне от
солнца и жажды…
Шмулевич. (грозит пальцем) Но, но…
Ирэн. Не бойся Саша, мне кажется с этим покончено навсегда, и я больше не выпью ни глотка… слишком,
тяжело вновь становиться трезвой и очень больно. Иногда, я чувствую себя предательницей и трусом, убегающей
от трудностей реальности в некую виртуальную щель… вот бы, если оттуда не возвращаться
никогда…(встаёт) Извините, мне пора, веселитесь дальше. Привет! (медленно уходит)
Крикунов. (озабоченно) Что-то здесь не так, надо бы нам побыть рядом. Володя, присмотришь за
ней, что-то у меня на душе не спокойно?
Исаев. Мне сегодня на смену - дежурю - и не смогу подмениться, буквально, все сменщики в
разъездах. Может всё будет в порядке?
Крикунов. Может быть, может быть… (смотрит на Шмулевича)
Шмулевич. Максим, не смотри на меня так, ты же прекрасно знаешь, что мы вдвоём с Ирэн, не
сможем просуществовать мирно и четверти часа…
Крикунов. (вздохнув) Это я знаю, и что, впрочем, для меня всегда было удивительно, - вы
настолько разительные друг от друга натуры, что должны были просто тянуться к друг другу,
дополняя…
Шмулевич. Ну, это не полное отторжение… скорее, я ей просто завидую. Мне всегда хотелось
уметь говорить, как она, не напрягая голоса, не перекрикивая других, почти шепотом - и все, всё
отчетливо слышат… хотя многие не понимают и не принимают многие…
Крикунов. Саша, ты сказал честно, и за это, я тебя ещё больше уважаю!
Исаев встает и молча пожимает Шмулевичу руку.
Шмулевич. Спасибо! Будем, надеется, что всё обойдется.
27
Занавес
Эпизод пятый
Интермедия пятая.
Слева и справа, навстречу друг другу движутся два мима. На середине авансцены встречаются.
Смотрят друг на друга и затем, сначала один, следом другой, заглядывают за занавес.
Одновременно отходят от занавеса. Один мим горько плачет, второй кривляется и хохочет над
ним. Плачущий мим идёт вправо, другой идёт влево, последний останавливается несколько раз,
оглядывается и смеётся. Уходят в разные кулисы. Занавес открывается.
Пригородный дом Савостьяновых. Гостиная. Дарья, Полина, Крикунов и Шмулевич. Полина и
Шмулевич у большого музыкального центра рассматривают диски. Звучит незатейливая мелодия
из разряда “Плакала берёза”. Дарья сидит в кресле, Крикунов стоит рядом.
Крикунов. Даша, я пришёл в ваш дом получить конкретный ответ на прямой вопрос - ты
согласна связать свою жизнь со мной, отныне и навсегда? Я жду ответа!
Дарья. Милый, нам не стоит спешить и к чему такой пафос. Всё это достаточно серьезно, не
будем решать наскоком… Вот придет папа и мы всё выясним…
Крикунов. Ну, причём здесь папа? Ты уже вполне взрослый и дееспособный человек, имеешь
полное право на личную жизнь. Кроме всего, вчера твой уважаемый родитель, так и соизволил
выйти к нам.
Дарья. Папа был занят.
Крикунов. Неужели его совершенно не волнует судьба дочери, что он не смог отыскать в своём
напряженном графике свободную минуту, зная, что решается её дальнейшая жизнь?
Дарья. (спохватившись и вставая с кресла) Ой! Максим, извини, мне надо на секундочку
удалиться. Не скучай, милый, - я скоро вернусь! (целует Крикунова в щёку и убегает)
Крикунов подходит к Шмулевичу, небольшая пауза.
Крикунов. Развлекаемся?
Шмулевич. (не подымая головы) Да! А что?
Полина. (с вызовом) У нас фиеста!
Крикунов. Очень жаль…
Полина. (с иронией) /Уморил дядя, иди, гуляй по своим делам и не мешай нам развлекаться!
Шмулевич. (иронично) Уж не считаешь же ты, что мы все обязаны одеть траур до твоей
безнадежной любви?
Крикунов. (грустно) Да нет, не считаю, радостные, жизнелюбивые тона всем больше к лицу.
Шмулевич. Ищешь сочувствия?
Крикунов. Нет…
Шмулевич. Я знал, что ты сильный человек и сам справишься со всеми невзгодами, что
преподносит нам реальность.
Крикунов. (иронично и грустно) Благодарю, утешил.
Входит Севастьянова с бутылкой вина.
28
Севастьянова. (весело) Мальчики, предлагаю выпить!
Полина. (хватает фужер и смотрит сквозь него на Крикунова) Я,- за!
Севастьянова. (с теплотой) Уймись, стрекоза, тебя это предложение не касается!
Полина. (с показным негодованием) Вот так всегда! Захочешь бухнуть, а тебе полный облом!
Крикунов. А что, появился повод?
Шмулевич. (ехидно) Извините, Таня, но мы такие правильные, что без повода: ни-ни… (смеётся) Но когда
есть добрая выпивка, то повод, мы организуем запросто. Я прав, Макс? Наливаю всем!
Шмулевич разливает по фужерам вино, Крикунов выпивает залпом, Севастьянова и Шмулевич пьют
медленно, смакуя.
Крикунов. Где Даша?
Севастьянова. (отрываясь от вина) Закрылась в своей комнате. Я не стала её тревожить. Для неё это
волнительный момент, не каждый день тебе предлагают руку и сердце…
Шмулевич. (иронично) И всё остальное; вредные привычки, возможно несносный характер и кучу разных
проблем.
Севастьянова. (Шмулевичу) Саша, сегодня ты очень нервозно себя ведёшь, - в чём причина?
Шмулевич. Да так, наверно погодное отклонение от нормы… хотя, если рассудить здраво - какова эта норма? И
кто, в конце концов, это эталонировал? (ворчит) Жалкий, оправдательный лепет вконец закомплексованных
людишек.
Входит Севастьянов.
Севастьянов. У нас, как я вижу, торжество?
Полина. Так, небольшой собантуйчик!
Севастьянова. Это я решила развлечь молодых людей и предложила выпить вина.
Севастьянов. Так, так…
Севастьянова. (с вызовом) А что, уже без позволения свыше и выпить нельзя?
Севастьянов. (проходя к центру) Что-то, Танюша, я замечаю в последнее время, ты стала более активно налегать
на выпивку. Это может стать опасным!
Севастьянова. (парируя) Не более чем ночные прогулки по городу!
Севастьянов. (удивлённо) Не понял? Ты на что-то намекаешь?
Севастьянова. И достаточно прозрачно!
Севастьянов. Всё ясно, без слухов не обошлось!
Севастьянова. (иронично) Это уже не слухи, и не домыслы, а неприкрытая, обнажающая явь, — твоя пассия,
Людмила, не так давно мне позвонила и выложила всё!
Полина. Родственнички, сейчас будет разборка? Это круто!
Севастьянов. Мы поговорим позже - и не при всех!
Севастьянова. От чего же, не сразу? Хочешь сгладить, замять выяснение отношений?
Севастьянов. Уймись, ты выпила лишнего!
Шмулевич. (просящее) Господа… товарищи…
Севастьянов. (оборачиваясь к Шмулевичу) А вас, молодой человек, я настоятельно попросил бы помолчать!
Севастьянова. (с вызовом) Пусть говорит! (Шмулевичу) Саша, скажи ему всё!
29
Севастьянов. (усмехаясь) А мне ничего и не надо говорить,- о вашей интрижке, я знаю давно. Не слепой! Да и
мир не без добрых людей, - разве оставят без внимания такой факт! Если желаешь - хоть завтра на развод!
Полина. (аплодирует) Браво! Шоу продолжается!
Севастьянов. (Полине) Да уймись, ты наконец, крашеная обезьянка!
Полина. (шутовски кланяется) Благодарю за комплимент!
Входит Дарья.
Дарья. Шум, гам, светопреставление… Кто-нибудь, объяснит мне толком, что происходит в этом доме?
Крикунов. (иронично) “Лодка любви разбилась о быт”.
Полина. Семейная разборка! Сейчас посуду крошить будут!
Севастьянов. Крах, доченька! Полный крах! Всё рушится на глазах! Всё, что создавалось десятилетиями…
надеюсь, хоть ты, на мой стороне?
Полина. Папаша с катушек съехал, да и мамочка…
Севастьянов и Севастьянова. (хором) Заткнись!
Полина. (фыркает и поправляет причёску) Вот ещё… (Крикунову) Максим, и ты желаешь стать одним из
участников этого семейного спектакля? Одумайся! Отступи! Тебе здесь не место, ты просто задохнёшься без
доступа свежего воздуха!
Севастьянов. (буквально взрывается) Кому одуматься? Этому недоучке и хроническому неудачнику? Нет, уж увольте! Я категорически против его присутствия здесь вообще! Даша, доченька, скажи ему, о чем мы с тобой вчера
договорились вечером! Пусть даже не смеет надеется!
Дарья. (/мнётся) Мы… вчера… Максим! Пойми меня правильно, - я не смогу составить тебе достойную пару!
Мы совершенно разные люди. К тому же, папа говорит, что у тебя дурная наследственность… а я хочу иметь
здоровых детей… Нам лучше расстаться, тем более в нашей семье случился разлад…
Крикунов. Как расстаться? А где прошлое сумасшествие любви и безумные ласки? Всё уже в прошлом? Мы же
клялись любить друг друга вечно, и, как это не старо, умереть в один день!
Севастьянов. (усмехаясь) Умирать не надо. Это всё эмоции, молодой человек, а жизнь не диктуется одними
эмоциями, есть ещё один, такой немаловажный фактор, - как здравый смысл! Вам бы надо на будущее быть
попроще, время шекспировских страстей давно миновало, любезный!
Шмулевич. (растерянно) Вот и от ворот поворот!
Полина. (неожиданно для всех поворачивается Дарье) Дура! Вот дура! (Крикунову) Максим!
Хочешь, я пойду за тобой хоть на край света; босая, в непогоду и дождь - лишь бы, быть рядом! Ты их
всех лучше - ты настоящий - среди этого невыносимого паскудства и лжи – ты, как и я - изгой! Ты не
думай, что я пустышка и крашенная обезьянка - я другая! (к Севастьяновой) Мама! Я люблю его! И
ты, только одна меня поймёшь, - ведь ты ещё не совсем погибла для радости, для… любви! Максим!
Возьми меня с собой, и мы умрём в один день, прошагав, всю жизнь рядом… Возьми!
Шмулевич. Мне кажется, что в этом доме все элементарно сбрендили! Таня! Давай уйдем из этого
бедлама! Нам здесь не место!
Севастьянова. Погоди, Саша! Сейчас не время - я не могу оставить своих дочерей! (горько) Я не
сумею разорваться пополам! Я для этого слаба…
Севастьянов. (Шмулевичу) Молодой человек! Если вам было дозволено приблизиться на довольно
опасное расстояние - я повторю - было дозволено, то это совершенно не значит, что в вас есть
постоянная необходимость. Ваша роль сыграна! Шли бы вы… по своим неотложным делам и не
путались бы, под ногами добропорядочных людей, и без вашего присутствия, здесь прекрасно
разберутся!
30
Шмулевич. (грустно) Таня?
Севастьянова. Да, да, Саша… идите пока… завтра я вам позвоню…
Шмулевич. Вот как! (смеётся) А я то, самовлюбленные глупец, вообразил себе невесть что…
Прощайте! Мне здесь душно! (гордо уходит)
Полина. (жалобно) Мама! Зачем же так…
Севастьянов. Ну вот, кажется, клубочек проблем начинает потихоньку распутываться - и это радует.
И вы бы, Максим, шли к себе домой. Вам бы, надо заняться стоящим делом, а не малевать на холсте
всякое непотребство… Так и проживёте весь отпущенный срок, радостной и жизнелюбивой птичкой в
великолепной роще, совершенно не подозревая, что времена имеют свойство меняться. Что уходит
тёплое лето и приходит грустная осень, когда безжалостный холодный ветер срывает листву прошлых
декораций и обнажает скрытую за прекрасным, уже не столь привлекательную действительность, что,
как это не горько - лишь мнилась… Идите себе с миром, и на досуге, подумайте о моих словах. Может
и что пробьётся к вам, сквозь флер фантазий.
Крикунов. Благодарю за совет, и я не применю им воспользоваться, хотя бы в части - покинуть этот
дом. (Полине) Ты добрая девочка, и я надеюсь, у тебя будет достойное будущее. Только не сдавайся! Не пасуй перед
трудностями, иди прямо к цели. Не всё ещё в этом мире потерянно безвозвратно, много людей, очень много, думают
иначе, чем большинство, - и верь мне - за ними истина. Они разобщены, каждый варится в собственном соку своих
мыслей, им трудно, перекричать толпу и очень редко - это, как чудо - они находят себе подобных, иногда, для этого
и жизни мало… Можно, ошибаться, приняв притворство за настоящее и стоящее, но не надо из-за этого опускать
руки и замыкаться в себе…
Раздается мелодия мобильного телефона, Крикунов достаёт его из кармана и читает про себя СМС
сообщение.
Что?!
Роняет телефон да пол и стоит, онемев, юркая Полина поднимает телефон и вслух читает сообщение.
Полина. (читает). Если ты получил это сообщение, то значит, меня уже нет. Извини, так получилось.
Прощай!
Полина растерянно смотрит на телефон и медленно поворачивается к Крикунову.
Кто это? Что это?
Крикунов. (горько) Она ушла… Мне душно… растворите окна… Мир оказался более безжалостным, чем я
мог себе представить… зачем же так, по живому и трепетному? Она ушла… и ей наверно теперь холодно и
одиноко там… но и среди нас, ей было, так же холодно. Холодно от равнодушия окружающих, что отдалены
друг от друга суетой и стеной непонимания… На фарфоровых, кукольных лицах навечно застывшая, неживая
улыбка и пустота в глазах… А за окнами снег, непогода и слякоть… и тысячи разобщенных, бредущих по долгой
дороге в некуда… Она ушла - пусть скрипки всего мира плачут долорозо! Скорбь не излечивает, но заставляет
осмыслить происходящее… Мне бы, то же надо уйти, - здесь до невозможности душно и пусто, и я слышу, как
звучат шаги каждого одинокого человека, шаги одиночества, — одиночества навсегда. Это идут люди на
котурнах, их поступь слышнее, но даже всесильное время - для них не панацея и не стена, за которую можно
укрыться…
Входит Исаев с огромным букетом белых хризантем.
Исаев. (с порога) Успел! Где же счастливая пара? (непонимающим взглядом смотрит поочередно на всех) Что-то
случилось?
Крикунов. (горько) Она умерла!
Исаев. Кто?
Крикунов. Наша Ир эн! Мне надо уйти и побыть одному!
Крикунов пытается уйти, но Исаев хватает его за рукав, пытаясь остановить, роняет букет.
31
Исаев. Стой! Как это случилось?
Крикунов. Не знаю! Оставьте вы все меня, мне надо уйти!
Полина. Максим,- не уходи! Не оставляй меня одну!
Севастьянов. Как это одну, - а мы - твоя семья?
Исаев. (Крикунову) Отставить! Держись! Ты же мужчина! Мне много больней… ведь я любил её!
Полина. (удивленно) Любил? Почему не удержал, почему тебя не оказалось рядом? Кто теперь
напишет “Второе пришествие”? Кто? Кто скажет мне, что там за поворотом цветущий сад и тихие
реки? Я ей только поверила… (умоляюще смотрит на Крикунова) Может это ошибка или чья-то злая
шутка?
Севастьянова. (грустно) А Саша не знает… Зачем я осталась и не ушла с ним? Зачем, зачем?
(плачет)
Исаев. Максим, ты помнишь? (декламирует)
И маски снимут,
Смоют грим.
Падут одежды; Гамлетов, Офелий…
Дворцов, лачуг, республик и империй,Мир декораций!
К нам непримирим!
Помнишь! Помнишь, как она читала про плачущего мима в
праздничной толпе?
Крикунов. Не помню… забыл… Я сегодня впервые почувствовал под ногами прохладную землю
и хочу идти босиком… далеко… далеко… Оставьте меня! (уходит)
Исаев. И я пойду… пойду к ней! Она единственная и неповторимая! (уходит)
Севастьянова. (горько) Все уходят… опять одиночество…
Севастьянов. У меня такое ощущение, что мой дом превратился в пристанище идиотов. (Дарье)
Даша, дочка, иди, проверь, накрыли, ли стол? Время ужинать, и будь любезна, пусть достанут
бутылку хорошего вина, что-то очень хочется выпить.
Дарья. (покорно) Иду папа! (уходит)
Севастьянов. (Севастьяновой) Танюша, давай не будем обострять ситуацию, со временем все
перемелется и встанет на свои места. Я предлагаю, посидеть, выпить хорошего вина, как в добрые
прошлые годы… (Полине) Полина, девочка, и ты иди, что стоишь соляным столбом. Тебе ещё рано
оглядываться назад!
Севастьянова. Идем, дочка!
Полина отрицательно качает головой, Севастьянова уходит.
Севастьянов. Ну, как знаешь!
Севастьянов уходит, Полина остаётся одна, пауза.
Полина. (одна) Здесь всегда убивали надежду, но только что, - убили любовь… Мне больно, и я
плачу… (плачет и медленно поворачивается лицом к залу) А вам разве не больно? Разве ваши души
так зачерствели и покрылись коростой, от случайных, но очень болезненных соприкосновений с
грубой и не ласковой действительностью, что вы уже разучились ощущать боль? Нет?! Простите,
но я и о вас плачу. Никто не может, замкнутся в пушистый, белый кокон, куда не долетают внешние
звуки; песни ли, плача ли. Белый кокон – это лишь мечта… Но я, как не старалась, так и не смогла
выстроить его для себя, в тщетной надежде обезопасить свою душу от реальности, от очень грубой
32
реальности, в которой всё же придётся жить… Всепроникающая действительность – от неё не
спрячешься, не убежишь, полная боли и скорби, она когда-то, всё же настигает нас… Возможно, надежда есть, - красота и доброта спасут этот, далеко не благополучный мир, - но уничтожает,
разрушает его - равнодушие… Наше равнодушие и эгоизм… Простите меня, хотя бы за то, что я
посмела обратится к вам, и вам, возможно, от этого стало чуть неловко, менее комфортно…
Простите…
Идите по домам. Бегите, к экранам телевизоров и мониторов! Бегите в стосерийные фильмы, бегите, если сможете от действительности. В красочные и выдуманные миры – так жить спокойнее,
так жить комфортней… Но помните, что очень больно, жить среди миллионов подобных тебе - и
вдруг оказаться одиноким… А это может случится с каждым… Хватайте, у кого есть, мобильные
телефоны и прижимайте их, как можно ближе к груди, к самому сердцу, в страхе быть кем-то
забытым и затеряться – это очень больно!
Но всё же, и среди вас я вижу грустные лица и даже слезы у некоторых на глазах… Спасибо вам!
Значит, ещё не всё потеряно, значит ещё жива Надежда и Вера блуждает где-то рядом, в стеклянных
лабиринтах показного безразличия… Мы всё же будем жить… Да жить! Корчится от боли, от
непонимания, от равнодушия, плакать в скорби – но жить! Потому что, мы не вправе отнять то, что
даровано свыше – собственную жизнь! ... Но каждый, если он настоящий – без лукавства и лжи, кто
только сможет, принесёт в этот, далеко не совсем благополучный мир, свою малую лепту добра…
или же, хотя бы не умножит зла, - я знаю, я верю – к нам вернётся и Любовь… Простите меня…
Пауза.
Я ещё не знаю, как с этим я буду жить… ведь теперь за поворотом, меня не ждёт цветущий сад и
тихие реки… Я сегодня стала взрослой и увидела мир в истинном свете… Загляните в мои глаза, вы
увидите скорбь и боль, но больше никогда не увидите равнодушия…
Пауза. Звучит музыка Deep Purple, композиция Child in Time “Дитя во времени”. Вдали
показывается мим, он смотрит на Полину и горько плачет.
Конец.
Декабрь 2005г. – Январь 2013 г.
Остров Сахалин
Мазунин Валерий /Сахалинец/
33