slovoosovremennoysistimatike1996
advertisement
Исследования по фауне СОВРЕМЕННАЯ СИСТЕМАТИКА МЕТОДОЛОГИЧЕСКИЕ АСПЕКТЫ Под редакцией И. Я. Павлинова Издательство Московского университета 1996 УДК 57.06 СБОРНИК ТРУДОВ ЗООЛОГИЧЕСКОГО МУЗЕЯ МГУ том XXXIV ARCHIVES OF ZOOLOGICAL MUSEUM MOSCOW STATE UNIVERSITY vol. XXXIV Главный редактор О.Л.Россолимо Редактор тома И.Я.Павлинов Editor-in-chief O.L.Rossolimo Editor of the volume I.Ja.Pavlinov Рецензенты: доктор биологических наук А.П.Расницын кандидат биологических наук А.В.Сысоев Современная систематика: методологические аспекы. (Исследования по фауне)//Под ред. И.Я.Павлинова. -- М.: изд. МГУ, 1996. — 240 с. ISBN 5-211-03236-5 Сборник включает статьи, посвященные методологическим аспектам современной систематики. Обсуждаются проблемы исходной содержательной интерпретации классификаций, онтологического статуса таксонов, значения мировоззрения в выборе оснований классифицирования, неустранимого присутствия в последнем типологической составляющей. Книга рассчитана на биологов, методологов науки, интересующихся теоретическими проблемами систематики. Печатается по постановлению Редакционно—издательского совета Московского университета 19007000000—000 М - 077(02)-96 ISBN 5-211-03236-5 ©Коллектив авторов, 1996 ©Зоологический музей МГУ, 1996 Сб. тр. Зоол. муз. МГУ, 1996, т. ХХХГУ СЛОВО О СОВРЕМЕННОЙ СИСТЕМАТИКЕ И. Я. Павлинов In the beginning was the Word... John, 1,1 Разумеется, в начале была классификация. Ибо Слово — это одна из форм бытия Знания. Знание же — различение одного и другого. А различение относится к сфере классификационной деятельности. Итак, в начале была классификация. И именно в начале знания. Точнее, Знания — с большой буквы. Не конкретного, предметного, обращенного на вещи, а теоретического, обращенного на понятия. В этом — фундаментальная специфика классифицирования: оно имеет дело не с вещами (здесь уместнее говорить о сортировке, идентификации), а с понятиями о вещах. Нет ли здесь парадокса? С одной стороны, классификация --в начале Знания; с другой стороны, она же завершает его, будучи неким фундаментальным обобщением, подобным закону (Любищев, 1982). Если ограничиться игрой слов, то, разумеется, парадокса нет: согласно иудео-христианской мифологии, Закон — он и начало, и конец всего сущего, равно как и знания о нем. Но и по сути парадокса нет, если мы согласимся, что классификация наделена двоякого рода функцией. Она служит средством первичного упорядочения представлений о разнообразии состояний некоего познаваемого явления: в этом смысле она средство, инструмент формирования понятий и потому в начале. Но она же является и целью познания, тем, на что направлена классификационная деятельность. И в этом качестве классификация обобщает тезаурус (систему понятий), тем самым завершая знание -- точнее, некий его этап, поскольку процесс познания (классифицирования) бесконечен. Поэтому с методологической точки зрения различение классификации—средства и классификации—цели фундаментально. Все излагаемое ниже имеет отношение ко второй. Когда познавательная деятельность из средства становится целью, она обращается в науку. Соответственно, когда классифицирование из средства становится целью, оно превращается в систематику — раздел науки, где заняты прежде всего разработкой классификаций, а затем уже всем прочим. Хотелось бы подчеркнуть — именно разработкой классификаций. Дело в том, что в огромной по объему литературе, так или иначе связанной с классификациологией, очень часто классифицированием называют решение задач по распознаванию образов. Между тем здесь имеется фундаментальное различие: при распознавании образов уже имеются готовые классы, по которым просто (хотя это совсем не просто) нужно разнести те или иные объекты (в биологичес7 кой систематике это называют обычно идентификацией); классифицирование же нацелено как раз на выделение классов. Биология - - одна из самых "классифицирующих" дисциплин. Именно систематика задает для нее предметные рамки, очерчивает объекты, в отношении которых осмыслены те или иные суждения, вырабатываемые другими дисциплинами. Любые данные, получаемые наукой "переднего края", корректны в той мере, в какой они корректно соотнесены с конкретным таксоном. Действительно, едва ли в серьезном научном журнале появится статья, в которой дается характеристика, скажем, м-ДНК объекта, определенного как "нечто зеленое с хвостиком". Таким образом, в некотором предельном смысле все то, что делают не-систематики, это дополнительная характеристика таксонов, выделяемых систематиками. Поэтому методологический анализ систематики — это во многом методологический анализ оснований биологии. Не удивительно, что в книгах, посвященных "философии биологии", нередко значительное место уделяется проблемам систематики (например, Рьюз, 1977; Заренков, 1988). ЧТО ТАКОЕ - СОВРЕМЕННАЯ СИСТЕМАТИКА? Если в оценке фундаментальности систематики мнение вдумчивого большинства, не гоняющегося за сиюминутными "достижениями" нау- ки "переднего края", едино, то в оценке того, что делает систематику современной, едва ли сыщется какая-то господствующая точка зрения. Одновременное сосуществование разных школ побуждает представителей каждой из них отстаивать приоритеты своего направления, тем самым по умолчанию делая его "более современным", чем все прочие. При этом в силу вполне понятной ксенофобии как одного из факторов, сплачивающих ту или иную школу, как-то теряется из виду систематика в целом, то общее, что присутствует во всех ее направлениях и что делает современной именно систематику в целом. В обыденном смысле современное — значит родившееся сегодня. Современная музыка, современное искусство противопоставляются "классике" - тому, что уходит корнями в прошлое. С такой обывательской позиции вся систематика — это классика, говорить о ее какой-то "современности" вроде бы и не пристало. Вот молекулярная биология — это современность. И потому современна именно "молекулярная систематика". Однако это неверно. Молекулярная биология в систематике выполняет ту же функцию, что и традиционная морфология, - - служит поставщиком признаков. Это верно и в отношении технических процедур классифицирования: они, какими бы "развитыми" ни были, служат лишь средством реализации определенных методологических установок. Так, суть нумерической систематики не в том, что она все "считает", а в том, что ее средствами реализуется определенная позитивистская идея ("наука там, где начинается счет"). Воистину так: движители систематики, как и всякой научной дисциплины, - - методологии, заставляющие по иному взглянуть на содержание классификационной деятельности. В этом смысле "новая систематика" Джулиана Хаксли 8 для своего времени действительно была современной: она взяла на вооружение "популяционное мышление" взамен "типологического", дополнив его некоторыми позитивистскими идеями. Последние дали систематике некое подобие философии операционализма (Gilmour, 1940; Sokal, Sneath, 1963), тем самым подключив ее к преобладающей в 30-50-е годы гносеологической парадигме. Следует, впрочем, заметить, что эта философия сыграла с систематикой забавную шутку, объявив ее не наукой, оперирующей "точным знанием", а искусством (отголоски чего слышны и поныне, см. Minelli, 1994). В связи с этим возникает вопрос: в каком аспекте рассматривать систематику при обсуждении ее современности — как искусство или как науку? В какой-то степени (возможно, достаточно большой) это противопоставление надуманно: в обоих случаях мы имеем дело с одним и тем же — некоторым способом выражения творческой личностью своего восприятия некоторой части мира. Только в искусстве индивидуальность личности подчеркивается, в науке же затушевывается для того, чтобы продукту самовыражения приписать статус "объективного знания". Вот именно это — примат объективного над субъективным и проводит, очевидно, демаркационную линию (впрочем, довольно размытую) между наукой и искусством. Если это так, то для меня систематика - - это прежде всего наука, а уже потом - - искусство. Искусство открывать в этом мире новое, другими не увиденное и потому несомненно в определенной степени индивидуальное. Из этого с очевидностью следует, что вопрос о современности систематики — это вопрос о ее соответствии требованиям методологии современной науки. В свете существования разных школ в самой сциентологии, занимающейся исследованием того, как функционирует наука, на него не так-то просто ответить. Точнее, не просто (скорее, невозможно) ответить однозначно: ответов будет несколько. Однако если в общем случае естественно-научное знание есть совокупность истинных суждений о некоторой области физического мира, то, очевидно, сколько бы ни было ответов на этот вопрос, они все так или иначе будут касаться того, о чем знание в систематике, как оно добывается и как проверяется на предмет истинности. Поэтому для систематики как научной дисциплины первый вопрос — определение ее предмета, т.е. того, на что направлена исследовательская деятельность систематиков. На него ответить достаточно просто: если смысл классификационной деятельности вообще — приведение разнообразия в некоторый порядок, то это разнообразие и есть предмет систематики как научной дисциплины. Соответственно, предмет биологической систематики — биологическое разнообразие. Точнее, некоторый аспект этого разнообразия, который можно назвать разнообразием таксономическим, поскольку еще есть морфология, биостилистика, биогеография, синтаксономия, также использующие классифицирование как метод и исследующие с его' помощью иные аспекты биологического разнообразия. Однако такой ответ будет до конца корректным, только если мы признаем, что биологическое (в частности, таксономическое) разнообразие а) есть некое специфическое природное явление, не сводимое к сумме различий между живыми существами (Pavlinov, Hoffmann, 1991), 9 и б) достаточно специфично относительно других проявлений разнообразия мира вообще для того, чтобы говорить именно о биологической систематике. Действительно, другие науки, занимающиеся преимущественно измерением, также классифицируют: например, существуют классификации небесных тел, микрочастиц, химических соединений и реакций и т.д. Тем не менее, не существует таких устойчивых понятий как, скажем, "физическая систематика" или "химическая систематика". По-видимому, это не случайно и отражает разную онтологию классифицируемого разнообразия, исследуемого биологией, химией, физикой. Согласно одной из возможных точек зрения, близкой мне по духу, онтологический статус объекта находится в сильной зависимости от того, имеет ли он собственную историю, индивидуализирующую его, выделяющую его в этом мире, или нет (Hull, 1978). Рассматривая данную проблему под таким углом зрения, можно заметить следующее. В физике, химии группы объектов, распознаваемые исследователями, — это классы, т.е. внеисторичные сущности: есть молекулы водорода каждая сама по себе, но нет некоей естественной группы "водород", выделяемой среди прочих подобных групп каким-либо естественным процессом. Биология же имеет дело преимущественно с объектами и их группировками, возникшими в результате эволюции (исторического развития) и представляющими собой естественные образования: есть не только конкретный кустик ивы и сидящий под ним конкретный заяц, но есть также, с одной стороны, монофилетические группы, представителями которых они являются, и сообщество, в котором они сосуществуют. Таким образом, в биологии, в отличие от двух других названных наук (взятых лишь в качестве примера), при разработке классификаций предполагается наличие между по крайней мере некоторыми классифицируемыми элементами исторических отношений (Заренков, 1988, 1989). При этом следует подчеркнуть, что эти последние актуализированы родственными отношениями: в данном случае исторические отношения совпадают с филогенетическими. Их можно считать специфическим проявлением причинно-следственных связей, поскольку они обеспечивают преемственность во всей цепочки связей "предок-потомок". Соответственно, вполне осмысленными являются как понятие "биологическое разнообразие" и его частный аспект "таксономическое разнообразие", элементы которого являются естественными образованиями (наличествуют филогенетические отношения), так и словосочетание "биологическая систематика". Как мне представляется, это условие позволяет разграничить систематику собственно и другие классификационные подходы, имеющие дело с биологическим разнообразием. Действительно, всякая классификация основана на анализе сходства по некоторому набору характеристик в конечном счете одних и тех же организмов. Тем не менее, в одном случае мы получаем систему монофилетических групп, в другом систему биоморф, в третьем — систему паратаксонов и т.п. Очевидная причина в том, что в каждом из этих случаев используются различные содержательные основания выбора характеристик и интерпретации сходства. Исходя из предыдущего, представляется разумным принять, что систематика собственно явным образом опирается на понимание сходства как отражение (способ измерения) родства. Сюда безусловно 10 относятся все школы эволюционного толка. Биологической систематикой является и типология линнеевского образца, поскольку в ней неявно присутствует понятие сродства, которое эволюционная идея органично перевела в понятие родства. Фенетика, возможно, также отвечает этому критерию в той мере, в какой верно утверждение, что общее сходство и есть родство (Cain, Harrison, 1958). Напротив, биостилистика, занятая изучением биоморф, не предполагает изначально, что сходство есть коррелят родства (хотя таксоны и биоморфы могут экстенсионально совпадать), поэтому она не есть раздел систематики собственно, а дополнительна ей (Любарский, 1992). Подчеркивание (возможно, даже некоторое утрирование) исторического содержания современной систематики имеет одной из своих целей более четкое определение специфики ее объекта. Оно означает, что классифицирование, в принципе не допускаюющее филогенетическую интерпретацию, лежит вне рамок таким образом понимаемой систематики. При этом следует оговорить — именно филогенетическую, а не эволюционную в общем смысле. Дело в том, что все проявления биологического разнообразия есть результат биологической эволюции; поэтому любая классификация, основанная на характеристиках натурного материала, в той или иной степени будет эволюционно нагруженной (в отличие от алфавитного списка таксонов; впрочем, здесь не имеется в виду платонизм, утверждающий, что "имя вещи есть сама вещь"). В конечном итоге даже свойства организмов, делающих их съедобными или несъедобными, развились в ходе их эволюции. Но данные характеристики отражают отношения организмов не друг с другом, а с классифицирующим субъектом. Поскольку же этот последний класссифицирует по свойству съедобности—несъедобности любые объекты (в том числе химические, физические), то, очевидно, такой способ упорядочения разнообразия лежит вне биологической систематики собственно. В связи с этим неизбежно возникает вопрос о типологии. Всякое классифицирование типологично по определению, имеет типологию своим базисом. Причина в том, что типология — универсальное средство упорядочивания разнообразия, лежащее в основе сравнительного метода (Мейен, 1977; Любарский, 1993а,б; Беклемишев, 1994). В этой универсальности — ее достоинство, но и несомненный недостаток: она означает, что применимость типологии не связана ограничениями, накладываемыми спецификой той или иной частной естественно-научной области, и в этом смысле она формальна. Следовательно, типологический подход, взятый "в чистом виде", не позволяет учесть ту особенность биологического разнообразия, о которой говорилось выше, - его организованность историческими (филогенетическими) связями. Поэтому в отношении типологии, с моей точки зрения, справедлив упрек, адресуемый нумерической фенетике и кладистике: разве можно, применяя тот или иной универсальный формализованный подход, ограничиваться лишь тем, что он дает, и не идти дальше в направлении содержательной интерпретации продукта, полученного формальным методом? С этой позиции типологические классификации, как и фенетические, осмыслены в той мере, в какой они интерпретированы исторически. 11 НЕМНОГО ИСТОРИИ Очевидно, словосочетание "современная систематика" предполагает некую антиномию - "систематика прошлого", в противопоставлении к которой она может быть более четко осмыслена. Поэтому анализ содержания этого словосочетания как бы предполагает необходимость анализа и того, что есть систематика прошлого. А это предполагает хотя бы беглое рассмотрение развития систематики — не ее историографию в строгом смысле, а вычленение неких ключевых этапов. Рассмотрение систематики как науки означает, что ее "этапирование" должно быть привязано к историческому развитию представлений о том, что есть научное знание. Оставляя в стороне разнообразие точек зр.ения на сей предмет, выделим следующие ключевые этапы ее становления. Первый этап можно назвать иррациональной систематикой. Это, как я полагаю, то, о чем пишет Леви-Стросс (1994) при анализе разнообразия тотемов. При определении состава группы объектов, объединяемых данным тотемическим символом, не задается какой-то алгоритм, определяющий всю классификационную процедуру: выбор признаков, оценку сходства и т.п. Присутствует только мистическое постижение их некоторой общности, которое сразу дает готовый результат — тотем и группу связанных с ним объектов. Поэтому вопросы "как" и "почему так, а не иначе" достаточно безадресны — так, и все тут. По-видимому, многие нынешние систематики-практики, не засоряющие свои мозги всякого рода "измами", во многом действуют подобным образом. Чаще всего такой способ познания считают "ненаучным" ("донаучным") — но судьи кто? Наверное, считающие, что вот их-то способ отныне и вовек и есть научный, что современное понимание "научности" в будущем останется без изменений. Второй этап — рациональная нарративная систематика. Как рациональную ее характеризует наличие заранее заданных явным образом "правил игры" (алгоритмов): как нужно классифицировать, чтобы получить "хорошую" классификацию. Их наличие привносит в классификационную деятельность больший или меньший элемент операционализма, делающего потенциально соизмеримыми разные классификационные алгоритмы и сами классификации. Нарративной же эту систематику делает то, что правила не предусматривают необходимость проверки истинности утверждений о таксонах и их признаках. Иными словами, определен контекст получения знания, но не задан контекст проверки знания: научная деятельность систематика кончается разработкой системы, включая сюда ее уточнение по мере описания новых таксонов и получения доступа к новым признакам. Сюда я бы отнес всю систематику аристотеле-линнеевского толка, натурфилософскую, классическую филогенетическую, а также современную фонетическую. Впрочем, последняя настолько резко критикует все только что перечисленные подходы, что уже в силу этого достойна некоторого обособленного положения. Наконец, третий этап — рациональная "тестирующая" систематика. В данном случае, в отличие от предыдущего, "правила игры", каковыми бы они не были, обязывают классификатора оперировать только тестируемыми на предмет истинности суждениями. Тем самым, кроме контекста получения знания, должен быть задан явным образом 12 контекст подтверждения (проверки) его истинности. Например, если происходит взвешивание признаков на основании принципа синапоморфии, как минимум желательно указать проверяемые содержательные критерии выбора апоморфий. Это ключевое условие делает систематику не только операциональной, но и вполне конструктивистской: минимизируется возможность включения в таксономическое знание непроверяемых доступными средствами суждений (в том числе основанных на специфическом для фенетики понятии "общего сходства"). Сюда относятся некоторые направления современной филогенетической систематики в широком смысле, т.е. включая кладистику в интерпретации Ю.Уайли (Wiley, 1981) и эволюционную систематику в интерпретации В. Бокка (Bock, 1977). На место здесь претендуют и некоторые типологические изыскания (Любарский, 19936). Как видно, эта схема совсем не похожа ни на традиционно выделяемые исторические вехи (Аристотель—Линней—Дарвин и т.д.), ни на обычно выделяемые школы (типология, номинализм, фенетика и т.д.). Существенно по иному, чем это принято делать, расставлены акценты и в оценке научного статуса разных направлений и школ систематики. Так, если верно то, что согласно доминирующей сегодня гносеологической парадигме научно только то знание, истинность которого должна проверяться в соответствии с некоторыми фиксированными правилами, то только классификационные подходы третьей из выделенных мной групп могут считаться научными — и в этом смысле современными. Необходимо сделать одну оговорку: эпитет "систематика прошлого" вовсе не предполагает чего-то уничижительного. На каждом этапе развития общества людей познающих систематика была современной, поскольку функционировала в соответствующем социо-культурном контексте. Она принадлежит прошлому лишь в той мере, в какой прошлому принадлежит некоторый этап развития общества. А это значит, что "систематика прошлого" одновременно является и частью современной систематики в той мере, в какой "пережитки прошлого" включены в сегодняшнее мировоззрение. КЛАССИФИКАЦИЯ = ГИПОТЕЗА? Условие проверяемости (тестируемости) на предмет истинности утверждений о таксонах и их свойствах, содержащихся в классификации (= таксономической системе), позволяет более четко очертить гносеологический статус последней. Обычно (если оставить в стороне номиналистическую трактовку) ее рассматривают как нарратив или приравнивают к закону (см. обзор у Розовой, 1986). Но в последнее время определенную популярность приобретает точка зрения, согласно которой классификацию следует рассматривать как гипотезу определенного сорта, а именно как таксономическую гипотезу (Panchen, 1991; Павлинов, 1995). В отличие от "классических" гипотез, разрабатываемых в рамках гипотетико-дедуктивных дисциплин для классов — систем объектов общего рода (по Урманцеву, 1978), таксономическая гипотеза разрабатывается для объектов квази-индивидной природы, т.е. таких, которые имеют собственную историю и более или менее четко выра13 женные пространственно-временные границы. Хотя словосочетание "таксономическая гипотеза" встречается довольно часто на печатных страницах, концептуально оно проработано весьма слабо. После резких атак попперизма на принцип верификации и утверждения в сознании большинства ученых фальсификационизма (строго говоря, неприменимого в случае объектов индивидной природы), серьезного обсуждения того, что делает обобщения, высказываемые в систематике, гипотезами, а не чем-то иным, фактически не было. Я не думаю, что оно было бы уместно и здесь, поскольку эта проблема лежит вне систематики собственно, относится к числу фундаментальнейших в гносеологии. Поэтому данная позиция здесь принимается без какой-либо аргументации, как постулат, на основе которого может быть разработана некая неформальная аксиоматическая система, задающая общие условия классифицирования как "производства" особого рода гипотез — таксономических, а также общие свойства самих этих классификаций—гипотез. В том, что классификация есть гипотеза, а не нечто более "весомое", нет большой беды. Это классический эмпиризм побуждает делать заявления типа "гипотез не измышляю" или в крайнем случае считать гипотезу не более чем некоторым промежуточным этапом на пути к развитой теории и потому не имеющей самостоятельной ценности. Пост-позитивистская гносеология выработала иное отношение к гипотезе, сделав ее разработку одним из ключевых звеньев в системе научного знания. Что касается понимания классификации как закона или теории, то, согласно одной из науковедческих систем, последняя по своему статусу едва ли качественно отличается от гипотезы: то, что в некотором контексте считается теорией, истинность утверждений которой считается доказанной (что с точки зрения попперизма в принципе невозможно), в ином контексте становится гипотезой, подлежащей проверке. Эта позиция позволяет подчеркнуть одно из ключевых свойств классификации, имеющее отношение к пониманию ее гносеологического статуса. В рамках данного подхода систематика адресует свои вопросы объективной реальности, которая есть для нее познаваемая данность. Поэтому разрабатываемые ею конструкты не являются "чистой логикой" - они содержательно интерпретированы. Из этого следует, что всякие формальные классификации для биологической систематики интересны в той мере, в какой из них можно извлечь некий фиксированный биологический смысл. Т.е., если мы выделяем какойто таксон, для нас один из важнейших вопросов — имеет ли он натурное соответствие и если имеет, то какое (здесь принято понимание таксона как элемента классификации, не тождественного самому натурному объекту, подробнее см. ниже). Если ответ не представляется возможным, т.е. если классификация остается полностью формальной, ее, вероятно, вообще нельзя считать биологической. Впрочем, я подозреваю, что при работе с биологическим материалом, характеризуемым признаками, основания выбора и сравнения которых в той или иной мере наполнены биологическим содержанием (куда входят в том числе основания гомологизации), формальные классификации принципиально невозможны, каким бы формальным 14 не был алгоритм их разработки. Даже если мы ухитримся создать выборку (список) признаков неким случайным образом, сравнение двух объектов по ним будет формальным лишь в том случае, если мы будем их сравнивать по этим спискам также случайным образом — например, сопоставлять число хоботов у слона с числом хвостов у собаки. В любых других случаях, как мне представляется, классификация будет биологически содержательной. Другое дело, что возможны экзотические системы гомологизации, например, такие, в которых виляние названного хвоста — то же, что песнь соловья (Далин, 1988, со ссылкой на К.Лоренца). Но и здесь предусмотрен некий биологический смысл, делающий такую классификацию отнюдь не формальной. Правда, последняя, очевидно, лежит вне систематики, как она определена выше, но это уже второй вопрос — возможно, подобная система будет интересной с точки зрения биостилистики. Данное обстоятельство заставляет скептически относиться к утверждению, что основное назначение классификации — служить просто текстом, средством коммуникации между биологами (например, Kafanof, Sukhanov, 1995). В каком-то смысле данный тезис, разумеется, верен, но не в абсолютном, а лишь в том, в каком он верен в отношении любого научного обобщения, каковое всегда в той или иной форме есть сообщение. В рамках обсуждаемого здесь подхода содержание и форма классификации есть отражение не только характера мыслительной активности систематика, но и свойств природного классифицируемого разнообразия. В частности, известное распределение Ципфа—Мандельброта (равно как и отклонения от него) при такой трактовке должно приписываться не только классификации как части субъективной реальности, но и природному разнообразию как части объективной реальности: идя от противного, можно утверждать, что если бы распределение элементов природного разнообразие было не "ципфовым", то и в классификации—гипотезе оно также было бы существенно иным (Pavlinov et al., 1995). Трактовка классификации как гипотезы ставит систематику перед необходимостью решения фундаментальной проблемы определения начальных и граничных условий ее выдвижения. Естественно-научная гипотеза — это суждение о некоем природном объекте. Очевидно, что этот объект должен быть задан до начала классифицирования. Он может быть определен либо экстенсивно (перечислением входящих в него элементов), либо интенсивно (указанием существенных свойств, позволяющих отличить его от других объектов). Первый подход — чисто эмпирический и при отсутствии критериев различения случайных и неслучайных списков элементов является тупиковым. Причина в том, что первые списки, очевидно, содержательно неинтересны (хотя формально допустимы), для вторых же необходима некая содержательная теория, задающая условия определения неслучайности. Подобная тео- рия необходима и для интенсионального определения объекта классификации, т.е. она нужна в общем случае. (Впрочем, ради справедливости следует заметить, что он может быть определен и квази-остенсивно -- прямым указанием некоторого фрагмента уже существующей классификации. Но это не значит, что последняя разрабатывалась непременно вне содержательного контекста.) Следовательно, классификации, разрабатываемые современной си15 схематикой, — а с ними и сама систематика — оказываются теоретикозависимыми. При этом важно подчеркнуть: зависимыми от естественно-научных (предметных) теорий. Разумеется, речь не идет об отрицании значения формальных классификационных теорий: именно они, в конечном итоге, создают формальные (содержательно неинтерпретированные и потому универсальные) методы классифицирования. В данном случае имеются в виду те теории, в которых содержательно (интенсионально) определен объект классифицирования, т.е. в конечном итоге предмет биологической систематики. Это обстоятельство делает современную систематику метафизически нагруженной. Наверное, для исследователей, воспитанных в духе позитивизма, слово "метафизика" столь же ругательно, как и "типология". Между тем биология в целом насквозь метафизична, коль скоро в ней среди ключевых фигурируют концепции эволюции, сообщества, вида и т.п. Каждому из этих понятий приписывается некоторое натурное соответствие, не являющееся, однако, феноменом в строгом смысле: его нельзя пощупать, на него нельзя указать пальцем. К их числу, очевидно, относится и понятие таксономического разнообразия. Таким образом, речь идет о необходимости преодоления современной систематикой "пережитков позитивизма" — тех его крайних проявлений, которые напрочь отвергают все, что не относится к сфере "позитивного знания". Это вполне укладывается в общую тенденцию "де-физикализации" современной науки в целом и связанного с этим освобождения биологии от комплекса "провинциалки" (Ко8епЪе1^, 1985). Однако возвращение систематике ее метафизики вовсе не означает впадание в другую крайность — отрицание значимости тех ограничений, которые накладываются гносеологическими принципами операционализма и конструктивизма. Поэтому проблема не в самой метафизике, а в нахождении некоего приемлемого баланса между ней и эмпирикой, без которой утверждения систематики не могут быть операциональными. С-МОДЕЛИ В СИСТЕМАТИКЕ: ДВЕ "ФОРМЫ БЫТИЯ" ТАКСОНОВ Адресуя свои вопросы природе, систематик тем самым фактически судит о том, что в традиции метафизики принято называть "природой вещей".«И здесь он сталкивается с одним из ключевых противоречий научного способа познания: природа бесконечна в своих проявлениях, конструктивный же язык современной науки конечен — в той мере, в какой жестко определены содержащиеся в нем понятия, отграничивающие "одно" от "другого" и не учитывающие их взаимовключенность. Поэтому природа познавательно неисчерпаема: средствами названного языка нельзя составить предложение, полностью и непротиворечиво описывающее эту природу. Мистики Востока, понимая это, избегают определений ("определить — значит ограничить"). Соответственно, у них нет "миропонимания" (точнее, "мироизучения") — есть "мироощущение" (точнее, "ми- рочувствование") с помощью разного рода медитативных средств, дающих непосредственное знание о бытие во всей его таковости. Но это 16 делает такого рода знание невербализуемым ("названное дао не есть истинное дао") — следовательно, нетестируемым: есть Учитель, лишь повседневное многолетнее общение с которым приобщает к Его "сопричастности" бытию. В современной науке в познавательный процесс с необходимостью включен (по крайней мере на некоторых его этапах) аналитический инструментарий. Этот последний расчленяет всеобщее на частности, что делает вышеназванные средства либо вообще негодными, либо по меньшей мере недостаточными. Как уже отмечалось выше, язык рациональной науки должен быть конструктивным и в пределе содержать только строго фиксированные понятия и определения. Это позволяет если не "объективировать" смысл высказываний, то хотя бы сделать его "интерсубъективным", т.е. доступным пониманию и проверке с помощью все тех же аналитических средств, используемых отдельными членами научного сообщества, которые (члены) желают быть понятыми и признанными их коллегами, приверженными этой же гносеологической парадигме. Осознание "нищеты научного языка" в контексте расширенной трактовки принадлежащей этому же языку теоремы Геделя о неполноте; осознание того, что строгость формализмов и определений, с необходимостью присутствующих в любой естественно-научной концепции, обратно пропорциональна их содержательности и потому неизбежно снижает уровень содержательности же естественно—научного знания; осознание того, что по крайней мере в некоторых познавательных ситуациях субъект познания включен в объект и потому видит не только сам этот объект, но и свое отражение в нем; наконец, осознание суфийской притчи о четырех "экспертах" и слоне в темной комнате все это ведет к следующей познавательной схеме. Признается, что мир многоаспектен, чему соответствует некоторое множество способов его рассмотрения: каждому аспекту — свой способ (почти по Аристотелю, но немножко с другой стороны: сколькими словами может быть обозначена, столькими сторонами явлена нам сущность). Таким образом, операционально объектом познания является не мир, а сумма его аспектов, каждый в некоторой изоляции от других. Эта операция редукции удобна тем, что освобождает от необходимость познавать бытие как целое, создает видимость "конечности" объекта исследования. Действительно, вычленение данного аспекта создает относительно дискретную (тем самым конечную) познавательную "интервальную ситуацию", в рамках которой и проводятся конкретные исследования с минимальной оглядкой на другие ситуации (Кураев, Лазарев, 1988). Содержательным основанием для этой операции вычленения (в идеале) служит некоторая естественно-научная теория, в которой — и только в которой — определены существенные свойства данного аспекта. Тем самым субъект оказывается неустранимо включенным в объект познавательной деятельности. При этом сама многоаспектность организована иерархически: каждый данный выделенный аспект также, в свою очередь, многоаспектен. Это означает возможность разработки для него нескольких частных теорий — отдельно для каждого "подаспекта", который, впрочем, сам "много-подаспектен", что заставляет добавить — ас! шпшШт. И каждая из этих теорий по-своему определяет, что такое "существенные свойства" выделенного аспекта. 17 Далее, признается, что в подавляющем большинстве познавател ных ситуаций начиная с некоторого уровня общности мы манипулиру не самими объектами, а понятиями о них. Поэтому вычлененно аспекту природы, включающему сами объекты, средствами данн естественно-научной теории ставится в соответствие некоторая соде жательная модель (далее С-модель), включающая понятия об объект Таким образом, операциональным предметом исследовательской д< тельности (по крайней мере начиная с некоторого уровня общносоказывается не сам натурный объект — аспект вещного мира, а со! ветствующая ему идеальная С-модель (понимаемая в смысле Варто кого (1988) как репрезентация объекта исследования). Принципиально важно, что разработка такой модели, в кото! описывается (в некотором смысле -- задается) онтология некотор природного явления, ведется с учетом принимаемой гносеологичеа доктрины. Так, если последняя достаточно жестко формулирует уело тестирования, то в модель запрещено включать какие-либо атрибу утверждения о которых принципиально непроверяемы (например, о ких-нибудь "потусторонних" силах). Напротив, если эти условия отсуп вуют (вспомним "верую, ибо абсурдно"), все связанные с ними огра чения отменяются, С-модель может быть вполне эзотерического характ Следовательно, содержание этой модели зависит не только существенных свойств объективной реальности, кои она призвана разить, но и от субъективного фактора — от выбираемого исследов; лем специфического способа рассмотрения этой реальности (см. вь о включенности субъекта в объект). А поскольку способов рассмотре (гносеологических доктрин) достаточно много, одному и тому же пекту природы может соответствовать несколько С-моделей, кажда которых очерчивает свою собственную интервальную ситуацию. Эта схема, справедливая в общем случае, справедлива, надо пола] и для систематики. В данном случае С-модель очерчивает тот ас: разнообразия, с которым имеет дело систематика, в качестве субъек ного же фактора выступает та или иная классификационная доктр Очевидно, от содержания последней очень сильно зависит содержан С-модели: разные школы систематики не только используют ра: процедуры классифицирования, но и по-разному видят онтологиче характеристики классифицируемого разнообразия. Одни, например, тают, что вид "объективнее" надвидовых таксонов, другие — нет; име существенные расхождения в понимании статуса парафилетических гр соотношения качественных и количественных характеристик объе классификации, соотношения родства и сходства, содержательной ш претации этих последних и т.п. Все это хорошо известно системам просто мало кто решается обозначить явным образом как изначал причины такого разнообразия воззрений, так и их последствия. Одно из таких последствий — избавление исследователя—сис1 тика от плененности его сознания двумя мифами о результатах ш вательной деятельности. Один из них — позитивистский миф об ' ективном" научном знании (см. также выше замечание о соотнош науки и искусства), другой — о "непосредственном" научном знг свойственный натуралистическим подходам. Хотя эти гносеолог! кие доктрины существенно различны, они сходны в признании воз 18 отделение таксона—вещи от таксона—идеи, на мой взгляд, категорически необходимо. Одно из возможных решений, которое принимается здесь, — закрепить за данными понятиями чисто классификационный смысл. Согласно этому, есть натурный объект — группа организмов с ее свойствами, существующая в природе, с одной стороны, и представление (суждение) о ней — таксон с его признаками, существующий в разрабатываемой классификации, с другой стороны. Едва ли следует говорить о том, что эти представления, которых я здесь придерживаюсь, имеют множество альтернатив, разрабатываемых в рамках иных картин мира, где нет этой достаточно жесткой дихотомии — либо таксон—вещь, либо таксон—идея (см. статью Г.Ю.Любарского в настоящем сборнике). Так, существуют системы, согласно которым "группы организмов" отсутствуют в природе, выделяются исследователем исключительно в познавательных целях: понятие "таксон" лишено объективного содержания, в лучшем случае оно лишь интерсубъективно. С другой стороны, существуют системы, отождествляющие слово (понятие) о вещи и саму вещь. В обоих случаях нет противопоставления двух "форма бытия" таксона, но на принципиально разной мировоззренческой основе: в первой нет таксона—вещи, во второй таксонвещь и таксон—идея суть одно и то же. Наконец, в мировоззрении, подобному богостроительству, ввиду того, что субъект познания неустранимо включен в познаваемый мир в целом (но вовсе не в смысле Бора—Гейзенберга), своей познавательной деятельностью он со-творит Творцу (будь это персонифицированный Господь или безличная Натура), способствуя реализации его замысла. И в этом случае "двойственность" таксона, очевидно, отсутствует, правда, опять-таки по существенно иной причине. Определение онтологического статуса тех групп организмов, которые отображаются в таксонах, - - одно из ключевых направлений метафизической проработки современной систематики. В настоящее время по этому поводу высказываются два противоположных мнения: группа организмов (таксон в обыденном понимании) — это либо класс, либо индивид. Первое соответствует формальному пониманию классификации; оно поддерживается и теми философскими течениями в естествознании, для которых индивид и феномен — суть одно и то же. Вторая позиция приписывает индивидный статус в первую очередь биологическому виду, надвидовые же таксоны трактуются как "исторические группы" (\№Пеу, 1981), т.е. не индивиды, но в то же время и не классы. Была высказана идея о том, что вид имеет свой собственный, присущий только ему (я бы добавил — и надвидовым группам) статус "вида" (Уаире!, 1987). Вся эта полемика, вообще говоря, вращается вокруг одного — являются ли группы организмов, которые распознаются систематиками, частью объективной реальности (как индивиды или квази-индивиды) или нет (как классы = логические конструкты). Как представляется, при обсуждении данной проблемы необходимо принять как минимум два следующих условия: во-первых, дихотомия "или—или" (либо класс, либо индивид) недостаточна для данного случая, нужная многозначная логика; во-вторых, следует принимать в расчет наличие и характер причинно-следственных отношений между самими классифицируемы20 ми объектами. Первое условие позволяет манипулировать, кроме двух полярных, такими категориями как квази-индивид, естественный род и т.п., т.е. выстраивать градацию "степеней индивидности". Второе условие позволяет явным образом различать группы объектов, внутри которых отсутствуют или наличествуют указанные отношения: если их нет, целостность групп нулевая, говорить о них как об естественных образованиях не представляется возможным. Разумеется, названные отношения могут быть опосредованными, с одной существенной оговоркой: в случае систематики в цепочку опосредования не должен быть включен сам классификатор. С этой точки зрения трактовка родства как одной из специфических форм причинно-следственных отношений позволяет существенно различным образом понимать онтологический статус групп, распознаваемых в филогенетической и любой другой классификациях. Например, при таком понимании две группы — "млекопитающие" и "съедобные животные" — отнюдь не эквивалентны в отношении своего натурного соответствия. Первая является естественным образованием — монофилетической группой, возникшей в процессе эволюции, и лишь распознается классификатором. Вторая же существует только постольку, поскольку отношения между соответствующими животными опосредованы классификатором, ее нет вне акта классифицирования. Разумеется, в обоих случаях присутствует субъективный фактор, коль скоро обе группы именно "распознаются"; но в первом он сказывается не так сильно, как во втором. На этом основании можно с достаточной категоричностью утверждать, что биологическая систематика, опирающаяся на концепцию родства (т.е. трактуемая как по преимуществу филогенетическая), "открывает" вещи в природе, а не "творит" их по своему произволу, для удобства. Таксономическая система, основанная на родстве, — существенно иное и большее, нежели определительная таблица. Осознание этого -- ключевое условие для понимания того, что для разработки критериев "оптимальной" классификации, принципов ее создания необходимо руководствоваться не только (может быть, даже не столько) формальными правилами, вырабатываемыми, скажем, на основании принципа экономии мышления, но и теми фундаментальными свойствами, которые та или иная естественно-научная теория приписывает предмету биологической систематики. Проблема индивидного статуса таксона может получить любопытное решение, если обратиться, как к аналогии, к теории возможных миров. В этой последней, в некотором очень грубом приближении, индивидуализация объекта является необходимым условием утверждения его себетождественности в разных возможных мирах и, тем самым, признания его "объективного" существования (Целищев, 1977). Если считать, что разные классификации (и тем более лежащие в их основе С-модели), — это специфические возможные миры, то для обсуждения того, насколько "объективно" существут таксоны, необходимо проследить их сквозь эти разные возможные классификации—миры. А это (в рамках модальной логики) возможно, если за таксонами признается статус индивидуализированных сущностей, т.е. объектов, имеющих статус индивидов (см. также ниже о взаимной интерпретируемости классификаций). 21 С-МОДЕЛИ В СИСТЕМАТИКЕ: ИХ СОДЕРЖАНИЕ Если верно, что современная систематика в содержательном отношении является теоретико-зависимой, одной из ее ключевых проблем становится формулирование условий выработки С-моделей с их утвер- ждениями о только что названных свойствах (более подробно о них см. далее). Суть проблемы здесь в том, что фундаментальный характер систематики делает ее самое участницей разработки базового знания биологии в целом. Поэтому С-модели, которые по определению должны служить одним из начальных условий разработки классификаций, сами формулируются не без влияния последних. Отсюда известный тезис о первичности классификаций относительно всех прочих знаний в биологии, что якобы превращает теоретико-зависимую систематику в блуждание по замкнутому кругу (Вгайу, 1985). Решение этой проблемы мне видится в переходе к той гносеологии, в которой замкнутый круг обращается в герменевтический, а хождение по кругу — в итеративную индуктивно-дедуктивную процедуру. Действительно, на самом первом шаге мы используем классифицирование как средство предварительного, первичного упорядочения видимого разнообразия организмов. Этот этап соответствует инвентаризации фауны или флоры, опирающейся на чисто сравнительный формальный метод, минимально нагруженный биологическим содержанием (Мейен, 1984). Но на следующем этапе, когда задачей ставится разработка биологически осмысленных классификаций, "структурирующих" и обобщающих накопленную первичную информацию, необходимо располагать неким инструментом, который позволил бы разрабатывать критерии осмысленности. В позитивизме, номинализме все просто — там в предельном случае в расчет принимается лишь "плотность упаковки" информации. В рассматриваемом здесь подходе таким инструментом служит, очевидно, гипотетико-дедуктивный метод: классификация осмысленна в той мере, в какой структура ее таксонов соответствует структуре того аспекта классифицируемого разнообразия, который определен данной С-моделью. Иными словами, последняя задает общий контекст понимания того, чем должна быть классификация. А затем, при подключении индуктивного метода, начинается итеративная процедура последовательной взаимной "подгонки" (уточнения) С-модели и классификации. Как мне представляется, именно включение С-модели в познавательную схему достаточно четко проводит границу между классификацией—средством и классификацией—целью. Если имеется в виду систематика собственно (а не те дисциплины — "пользователи" ее продукта, для которых последний -- всегда средство), разработка классификации—средства проводится вне явно заданной естественнонаучной концепции, будь то предварительная разборка материала, исследования в области паратаксономии или построение просто "справочной системы". Когда разработка классификации (по крайней мере в принятом здесь понимании) становится целью, эта концепция необходима: если ее нет в начале классифицирования, соответствие итоговой системы таксонов структуре природного разнообразия, строго говоря, оказыва22 ется неопределимым. Когда говорят о вышеупомянутом влиянии классифицирования на форму и содержание биологического знания, которое служит основой для разработки С-моделей, обычно имеют в виду классификацию—средство. Но и классификация—цель также может играть подобную роль, в данном случае уже вполне осознанно. С точки зрения ортодоксального попперизма это еще более увеличивает замкнутость круга аргументации; однако имеется в виду следующее. Действительно, базовая С-модель может (и должна) разрабатываться в как можно более общем случае без претензии на решение конкретных классификационных проблем. Вследствие многоаспектности объекта исследования он может быть редуцирован, очевидно, не единственным способом, что означает возможность разработки разных моделей (см. также выше). Выбор конкретного способа, надо полагать, зависит в том числе от характера решаемой частной (относительно данной модели) задачи, накладывающего определенные требования на характер редукции (принцип пиления един, но разнообразие способов его реализации очень велико). В частности, "подгонка" С-модели под нужды систематики видна из того, что на разных таксономических уровнях возникает необходимость в разных моделях. Например, для подвидовой систематики, скорее всего, избыточны модели, содержащие суждения о механизмах макроэволюции. И наоборот, можно полагать, что разработки методологических оснований построения макросистемы едва ли большое значение будет иметь С-модель, так или иначе трактующая процессы видообразования. При этом, очевидно подразумевается несводимость макро- к микроэволюции, признание чего само по себе является одним из начальных условий разработки С-моделей. Вопрос вопросов — конкретное содержание С-модели, в конечном итоге задающее "идеологию" того или иного классификационного подхода. Поскольку систематика (вообще, а не частных групп с той или иной их спецификой) принадлежит к числу дисциплин очень высокого уровня общности, то данный вопрос может затрагивать очень общие концепции, вплоть до картины мира. К их числу относится например, вопрос о статическом или динамическом характере модели. В первом случае подразумевается, что С-модель может не включать утверждения о причинах возникновения природного разнообразия: моделируется "паттерн" как таковой. Во втором случае хотя бы некоторые из утверждений о "процессе", породившем этот паттерн, включаются в С-модель со ссылкой на общую идею, что мир есть не "сущее", но "становящееся". В частности, для систематики эволюционного толка таковы утверждения о процессе эволюции, что делает соответствующую С-модель эволюционным сценарием. Выбор той или иной общей модели обусловлен многими факторами - и не в последнюю очередь психологией классификатора как конкретной личности, его стилем мышления. Как есть физики и лирики, точно так же есть типологи и эволюционисты. Для первых (типологов) цель важнее движения к ней, для вторых (эволюционистов), наоборот, цель — ничто, движение — все. Поэтому я вовсе не утверждаю, что типологи (по крайней мере современные) отрицают эволюцию как 23 объективный процесс: просто речь идет о некоем "типологическом мировосприятии", в котором самоценен именно "паттерн", структура мира, а эволюция — так, просто некий "аи Нос" процесс, приведший к этой структуре. Причем я подозреваю, что если систематик признает хотя бы в принципе, что биологическое разнообразие есть продукт эволюции, он не может быть "чистым" типологом: эволюционное мировосприятие заложено в подсознание и подспудно влияет на типологическое. И в этом смысле они не только взаимодополнительны, но и взаимовложенны. Впрочем, как и во всех тех случаях, когда дихотомический стиль мышления заменяется вариативным, оказывается возможной такая картина мира (и соответствующая ей С-модель), в которой и паттерн, и процесс присутствуют как неразделяемые (на уровне онтологии) аспекты единого бытия, как причины друг друга. Поскольку, как уже было подчеркнуто выше, мир есть не "бытие", а "становление", паттерн без процесса невозможен: это — непрерывно "становящийся паттерн". С другой стороны, и процесс структурирован — на уровне механизмов, факторов, траекторий развития. Как мне представляется, более всего такой картине соответствует концепция "эволюции как энтропии", реализующая для истории мира живых организмов идеи динамики открытых неравновесных систем. Она, очевидно, делает видение мира "биотоцентрическим", нежели организме- или популяционно-центрическим. Ее формальной моделью может служить фрактал, который есть одновременно и структура, и порождающий ее алгоритм (аналог процесса). Существенно, что фрактал допускает два способа представления: непрерывный (как дерево) и дискретный (как канторово множество), что делает эту модель особенно привлекательней для систематики. Содержательно это последовательный, растянутый во времени процесс развития целого за счет изменения его собственной структуры, т.е. эволюция и структуризация одновременно. При этом, поскольку эволюирующая биота не есть идеальный (т.е. математический) фрактал, алгоритм порождения разнообразия (т.е. сам эволюционный процесс) может меняться в зависимости от специфики организации развивающегося объекта, со временем ("давать сбои"); кроме того, он содержит не только "регулярную", но с необходимостью и стохастическую компоненты. На операциональном уровне процесс и порождаемый им паттерн разнообразия исследуются, тем не менее, как некие отдельности — по той простой причине, что процесс не дан нам в ощущении. В связи с этим в С-моделях естественным образом различают две составляющие — эволюционную и типологическую. В известном смысле они являются двумя разными моделями, разрабатываемыми в рамках каждой данной исследовательской программы. Первая содержит описание свойств процесса эволюции (механизмы, скорость, упорядоченность, необходимость—случайность и т.п., т.е. является эволюционным сценарием), вторая -- описание свойств паттерна, т.е. полученной в результате эволюции структуры разнообразия (иерархичность, дискретность, "доля" родства в сходстве и т.п.). Их единство обеспечивается принципом соответствия (Павлинов, 1992а): для эволюционной С-модели характеристики процесса задаются таким образом, чтобы они удовлетворитель24 но (с точки зрения некоторых наперед заданных нормативных правил ,- например, того же принципа парсимонии) объяснили наблюдаемый паттерн, исследуемый с помощью типологической модели. Очевидно, что соответствие здесь взаимное: а рпоп принимаемые те или иные свойства процесса влияют на видение паттерна, пример чему — разное отношение к парафилетическим группам (аспект паттерна) в связи с разной оценкой эволюционной значимости параллелизмов (аспект процесса). Если принимать, что названный принцип в общем случае верен, то один из серьезных вопросов — какова должна быть детальность проработки каждой из составляющих С-модели. Речь идет, очевидно, об определении условий необходимости и достаточности содержащихся в ней утверждений. Я не буду рассматривать его здесь в деталях. Отмечу лишь, что для ответа немаловажным представляется выяснение того, насколько жестка связь между процессом и паттерном. При этом анализу должен подлежать и мир вещей, и мир идей: например, равно значимым представляется выяснение того, насколько сильно а) структура видового разнообразия зависит от того или иного способа видообразования и б) концепции вида связаны с концепциями видообразования (Сгасгай, 1983; также статья В. Фридмана в настоящем сборнике). Кроме того, существенным представляется вопрос, является ли связь взаимной, т.е. двухсторонней. Так, можно предполагать, что существует некий первичный "паттерн" - структура запретов, разрешений, предпочтений, зависящая от некоторых констант физического мира и в определенной степени направляющая ход процесса эволюции (МсС1епс1оп, 1980). С другой стороны, в этом процессе с необходимостью присутствует стохастическая компонента, которая делает выбор конкретного направления по крайней мере в некоторой степени случайным относительно предшествующей траектории и тем самым порождает еще один — вторичный — паттерн, наложенный на первый. КЛАССИФИКАЦИЯ = ФРАКТАЛ? С точки зрения общей С-модели "эволюции как энтропии" наиболее полное соответствие между классификацией и классифицируемым разнообразием будет достигнуто в том случае, если первая будет мыслиться как фрактал -- система таксонов в неразрывном единстве с порождающим эту систему алгоритмом (об этом единстве см. далее). В данной модели для систематики более всего важны утверждения: об иерархически организованном разнообразии как необходимом следствии исторического развития; об асимметрии разделения единиц на субъединицы на каждом уровне иерархии; о стохастике как неустранимой компоненте развития. Поэтому таксономическая система, разрабатываемая на ее основе, должна быть иерархичной, ее форма должна хотя бы в грубом приближении соответствовать распределению Ципфа— Мандельброта, по крайней мере в некоторых своих фрагментах включать элементы стохастики (МтеШ е1 а!., 1991; РауНпоу еС а!., 1995). Принципиальная особенность данной модели состоит в том, что фрактал — это иерархия в целом. Процесс структуризации порождает не отдельные таксоны, а всю иерархию. Поэтому как не существует организмов вне сообществ, точно так же не существует таксонов вне (в 25 данном случае иерархической) классификации. Из этого вытекают как минимум два следствия, значимые для систематики. Во-первых, такое понимание делает данный классификационный подход сугубо релятивистским. Последнее означает, что все характеристики и атрибуты таксонов могут быть определены только в контексте конкретной классификации, оказываются взаимозависимыми у разных таксонов и будут меняться вслед за изменением контекста. Это вполне соответствует пониманию классификации как гипотезы: любые суждения о субгипотезах более низкого ранга (таксонах, признаках и т.п.) осмысленны лишь в рамках включающей их гипотезы (классификации). Тривиальный пример — относительность диагноза таксона, который не может быть задан "абсолютно" на все случаи жизни, но меняется в зависимости от состава как включающего его надтаксона, так и самого этого таксона (что, надо заметить, было известно уже Линнею). Так, диагноз рода зависит от того, какие виды входят в его состав (при переносе хотя бы одного из них в другой диагнозы обоих родов могут измениться) и какие еще роды входят в семейство, включающее данный. Контекстно зависимо (т.е. релятивистски) определяется и значимость (вес) признаков. Она зависит не только от базовой С-модели (см. ниже), но и от таксономического контекста рассмотрения. Как в классических, так и в современных нумерических подходах одна и та же морфологическая структура может по-разному оцениваться в зависимости от того, на каком уровне иерархии проводится таксономический анализ и в каком объема рассматриваются как включающий надтаксон, так и сам анализируемый. Такой релятивизм вполне энштейнового толка, дополненный эйнштейновым же принципом близкодействия, позволяет достаточно четко сформулировать условия сопоставимости таксонов по их диагнозам, рангам и пр. В общем случае можно полагать, что чем ближе находятся два таксона в данной системе, тем более сопоставимыми по своим характеристикам они оказываются. Поэтому сопоставимость зависит не от самого ранга таксонов, а от числа разделяющих их ступеней иерархии. Скажем, в случае таксонов, относящихся к разным типам, сравнение классов не то же самое, что сравнение родов из этих же двух типов. Соответственно, такое сравнение для таксонов, не включенных в единую систему, вообще не имеет смысла (подробнее см. также ниже раздел о взаимной интерпретации классификаций). Второе из следствий приписывания свойств (хотя бы некоторых) фрактала как природному разнообразию, так и классификации состоит в признании эквивалентности всех таксонов независимо от их ранга. Данное обстоятельство заслуживает быть подчеркнутым по той причине, что такая трактовка лишает вид некоей сакральной ауры, которой он окутан в глазах представителей классических школ, как типологов, так и эволюционистов. Это вполне соответствует современной тенденции считать все группы организмов, порожденные филогенией, онтологически в той или иной степени индивидо-подобными (см. выше). Таким образом, классические (равно как и позитивистские) представления о "большей объективности" вида по сравнению с надвидовыми таксонами не соответствуют онтологии, разрабатываемой рассматриваемым здесь подходом. Столь большое внимание, уделяемое виду как форме организации живого вещества систематикой, эволюционистикой, возможно, в ка26 кой-то мере связано с их историческим укоренением в "линнеизме". Согласно этой доктрине, как я ее понимаю, биологическая классификация есть prima facie классификация видов: во-первых, потому что Карл Линней, надо полагать, был хорошим христианином и верил, что результатом пятого дня творения стали именно виды ("видов столько, сколько создал их Господь"), а не отряды или классы, коль скоро о последних в Библии нет ни слова (впрочем, Саш (1958) считает, что основной единицей классификации у Линнея был род — наверное, имея в виду стихи 1,21 и 1,24 книги Бытия); во-вторых, потому что Линней был и хорошим схоластом — а как утверждал аристотелик Плотин, "если мы не будем знать, что такое вид, ничто не спасет нас от заблуждений". В одной из современных версий типологии утверждается, что видовой уровень уникален потому, что он - - единственный, члены которого (конкретные виды) включают не подтаксоны, а организмы (семафоронты) (Любарский, 1996). Поразительно, что эта точка зрения почти совпадает с позитивистской (фенетической) — крайности сходятся. ЧДарвин и его последователи также пишут ни о чем ином как о "происхождении видов", считая последних ключевым звеном эволюции. В синэкологии утверждается, что сообщества организованы из видовых популяций, или, если используется нестрогая терминология, из тех же видов. При генеалогическом (филогенетическом) аспекте рассмотрения "ключевого" статуса вида речь идет о чисто дарвиновской трактовке эволюции как мультипликации видов. Между тем, процесс филогенетического развития биоты представим не только как эволюция (в указанном смысле), но и структуризация (см. выше). Онтологически, надо полагать, последняя соответствует нисходящему каскаду причинно-следственных отношений (в отличие от дарвиновской эволюции, где этот каскад восходящий) и близко связана, как отмечено ранее, с биотоцентрической концепцией истории живого. Очевидно, такое рассмотрение лишает вид уникальности в филогенетическом аспекте. Что касается синэкологии, то в настоящее время становится популярной точка зрения, согласно которой элементы организации сообщества --не видовые популяции (виды), а биоморфы (Любарский, 1992). Пример: в сообществе "луг -- озеро" функционирует не вид стрекозы, а две ее возрастные фазы — личинка и имаго, являющиеся двумя разными биоморфами. Наверное, можно полагать, что если бы каждая из них соответствовала отдельному виду, для сообщества это осталось бы незамеченным. Поэтому едва ли вид (по крайней мере с этой точки зрения) можно считать элементом экологической иерархии, если полагать, что последняя организована сообществами, элементами которых являются биоморфы. С-МОДЕЛИ И АЛГОРИТМЫ На операциональном уровне зависимость классификации от С-модели определяется еще одним принципом соответствия: если верно, что классифицируемое природное разнообразие порождено неслучайным образом некоторым процессом, то для того, чтобы классификация соответствовала этому разнообразию, алгоритм ее порождения должен соответствовать названному процессу. Иными словами, этот алгоритм 27 в идеале должен служить'моделью "алгоритма" самого эволюционного процесса, т.е. служить формализацией базовой эволюционной С-модели. Если условие не выполнено, итоговая классификация, хотя и несомненно отражающая некий аспект таксономического разнообра-' зия, не обязательно может оказаться осмысленной с точки зрения данной модели. Напротив, если соответствие соблюдено, вероятность получения "хорошей" (с точки зрения взятой за основу С-модели) классификации повышается. Причина достаточно ясна: именно классификационный алгоритм связывает исходную С-модель с итоговой таксономической системой. Следовательно, по содержанию алгоритма можно судить о том, насколько вероятно получение "хорошей" (в указанном смысле) классификации. Предположим, имеется некоторая классификация. Для меня она осмысленна (и потому интересна) в той мере, в какой я понимаю, что (какой паттерн) в объективной реальности она может отражать. Характеристики структуры природного разнообразия (паттерна) во многом зависят от характеристик породившего его процесса; следовательно, в силу только что указанного принципа соответствия я могу уловить содержательный смысл классификации, если мне доступен примененный алгоритм классифицирования. Допустим, предъявленную классификацию объявляют кладистической: для меня это значит, что она должна служить репрезентацией филогенетического (генеалогического) паттерна. В силу вполне понятных причин мне теперь становится интересным вопрос, насколько корректно применен алгоритм кладис- тического анализа. Если я с ним согласен, я согласен с тем, что данная классификация действительно может отражать некий филогенетический паттерн. Но если я вижу в нем серьезный изъян — скажем, нарушен принцип внешней группы, мне становится ясно, что я имею дело с классификацией, соответствие которой генеалогическому паттерну по меньшей мере сомнительно, даже если ее автор считает себя кладистом. Таким образом, в общем случае, как представляется, классификация содержательно осмысленна в той мере, в какой осмыслен содержательно же способ ее построения. Именно поэтому утверждение о том, что классификация неразрывно связана с алгоритмом ее порождения (см. выше о фрактале), не представляется мне абсурдным. Хотя, очевидно, это условие является идеальным, на практике оно в некотором приближении всегда соблюдается. Во всяком случае, когда вникаешь в работы систематиков эволюционного толка, неизменно возникает ощущение, что для них классификация есть именно отражение той стуктуры разнообразия, которая является продуктом некоторого фиксированного эволюционного сценария — будь то освоение адаптивных зон (Симпсон, Вэн Вэйлен), или псевдофилогенез (Бокк), или кладистическая история (Хенниг), или цепочка актов географического видообразования (Майр). Да и для типологов, для которых архетип является "динамическим" (по Уодцингтону), система таксонов есть отражение результатов его "разворачивания" (эманации) в соответствии с определенными правилами (см. Любарский, 1992), т.е. процесс также неявно присутствует в паттерне. Из предыдущего видно, что по крайней мере некоторые утверждения С-модели с необходимостью (пусть и в неявной форме) входят в начальные условия разработки алгоритма классифицирования. Или, 28 если имеется некоторое множество формальных алгоритмов, как минимум в условия выбора какого-то одного из них. Это один из ключевых тезисов концепции теоретико-зависимой систематики. Впрочем, он нуждается в детальной проработке: необходимо определить, какие именно составляющие алгоритма и в какой степени зависят от содержания С-модели особенно в той части, которая требует, чтобы алгоритм классифицирования "имитировал" алгоритм порождения природного разнообразия. Здесь вопрос вопросов -- с какой детальностью: например, если С-модель трактует эволюцию в чисто дарвиновском духе, какой из алгоритмов дивизивный, аггломеративный, оптимизационный — более адекватен ей и потому предпочтителен? Проблема, очевидно, в том, что негодными средствами нельзя достичь пригодного результата. Как бы там ни было, представляется разумным, что из возможных количественных техник более приемлемой, при прочих равных, следует считать не ту, чей математический аппарат лучше разработан (Аbbot et al., 1985), а более осмысленную содержательно. С этой точки зрения, например, из алгоритмов построения кладограммы метод Кэмина—Сокэла более состоятелен, чем метод Фэриса (их обзор см. у Павлинова, 1989). Неотъемлемую часть классификационного алгоритма составляют правила выбора признаков, результат которого в значительной мере предопределяет содержание итоговой классификации. Принятие излагаемой здесь концепции означает освобождение современной систематики от еще одного "пережитка позитивизма" - мифа о возможности эквивалентного взвешивания, якобы позволяющего делать признаки равнозначными. Это не просто возвращение к "классике" - это даже усиление ее, поскольку дифференциальное взвешивание в данном случае обосновывается двояким образом (Neff, 1986; Павлинов, 1995). С одной стороны, согласно условиям тестирования классификациигипотезы, формулируемым попперовой методологией, последняя должна быть "экономной". В случае систематики смысл "экономности" состоит в том, что при тестировании истинности классификации по выводимым из нее следствиям (предписания или запреты на распределения значений признаков, их полярность, распределение соответствующих групп в пространстве и времени и т.п.) последние не должны содержать ничего из той информации, которая была использована при разработке таксономической системы. Поэтому классифицирование должно вестись по небольшому числу значимых признаков. С другой стороны, весовые характеристики признаков определяется содержанием С-модели: значимы те из них, которые позволяют наиболее адекватно отразить описываемую данной моделью структуру разнообразия. Из чего следует хорошо известное систематикам эмпирическое правило относительности "весовых" критериев: разные содержательные контексты (разные С-модели) задают разные правила взвешивания. Поэтому судить о том, насколько осмысленны эти правила, можно только в рамках соответствующей С-модели. Совершенно очевидно теоретико-зависимым является анализ сходственных отношений и (в случае филогенетической систематики) перевод их в родственные, что утверждается концепцией "взвешивания сходства" (Павлинов, 1988). Так, в филогенетической систематике выбор оснований для измерения "специального сходства" во многом 29 зависит от принимаемой эволюционной С-модели: при редукции филогении до кладистической истории значима только синапоморфия, тогда как признание состоятельности концепции аристогенеза делает значимым также симплезиоморфное сходство. Эта общая идея представляется верной и в отношении критериев оптимальности. С точки зрения разбираемого здесь подхода классификация оптимальна в той мере, в какой она оптимальным образом (другое толкование понятия адекватности) отражает структуру исследуемого аспекта разнообразия, описываемого соответствующей С-моделью. Поэтому любые формальные, т.е. разрабатываемые без ссылки на некоторые свойства объективной реальности, критерии в рамках этого подхода едва ли применимы. Например, выглядит весьма странным предложение считать таким критерием соответствие распределения таксонов в классификации модели Ципфа—Мандельброта (Kafanov, Suhanov, 1995): поскольку последняя адекватно описывает и распределения, полученным случайным образом (Shroeder, 1991), имеется ненулевая вероятность того, что "случайная" классификация окажется не менее оптимальной, чем та, которая разработана опытным специалистом. Излагаемая концепция вступает в категорическое противоречие с прочно укорененным в сознании представлением—мифом о том, что метод должен быть "нейтральным" относительно свойств исследуемой реальности, что и служит якобы залогом получения "объективного" знания. Казалось бы, такой позиции трудно возражать, поскольку для любой группы объектов классифицирование формально означает одно и то же — разбиение множества объектов на подмножества (классы) на основе некоторого классификационного алгоритма, опирающегося на оценку общности их свойств (Мейен, Шрейдер, 1976).Придавать этой процедуре какой-то особый содержательный смысл в зависимости от природы классифицируемого разнообразия — не то же ли самое, что требовать измерять, скажем, длину разных по природе объектов (например, столов и слонов) на основе существенно разных содержательных теорий? Однако абсурдность такого вопроса лишь кажущаяся. В действительности способ измерения тех же размеров зависит от содержательной теории: например, в физике макромира --от условий, задаваемых общей теорией относительности, в физике микромира — квантово-механической теории. Совершенно явно и очень сильно теоретико-зависимыми являются понимание и способы измерения времени: достаточно вспомнить, насколько велики различия в его трактовке в соответствии с принципами дальнодействия (в космологии Ньютона—Лапласа) и близкодействия (в космологии Эйнштейна). Эта особенность времени — сильная зависимость от картины мира — особенно ярко проявлена именно в биологии (Левич, 1986). А поскольку в филогенетической систематике классифицирование ведется на основе оценки родственных связей — темпорального аспекта филогенетического паттерна, то метод названного направления систематики неустранимо связан с концепцией времени, т.е. не может быть концептуально независимым по определению. Однако и для тех классификационных подходов, которые манипулируют только сходством, это общее положение остается актуальным. Действительно, оценка общности таксонов по каким-либо признакам 30 есть ни что иное как особого рода измерение их близости (как бы она ни трактовалась). В общем случае в систематике операциональным эквивалентом близости является сходство, которое и измеряется тем или иным способом. Соответственно, алгоритм построения классификации в предельном случае сводим к измерению сходства между таксонами и упорядочению последних в соответствии с результатами измерений. Рассматривая сходство в таком ракурсе, мы сталкиваемся с двумя проблемами, имеющими отношение к обсуждаемому тезису "не-нейтральности" метода систематики. Первая: сходства "вообще", вне измеряющего субъекта, не существует (см. также ниже); поэтому не существует какого-либо внесубъектного универсального понимания сходства. Это влечет за собой разное понимание способов измерения сходства. Вторая проблема — отсутствие единственного метода упорядочения по сходству. И в том, и в другом случае, следовательно, возникает проблема выбора некоторого способа построения системы из множества доступных. В операциональном смысле "независимость" можно понимать как случайность этого выбора относительно С-модели, что само по себе выглядит довольно странно. Но даже если это несуразное условие принимается, на следующем шаге возникает вопрос: как быть с разнообразием итоговых классификаций, полученных разными методами (напомню, что именно неспособность ответить на него "погубила" фенетику, см. Шаталкин, 1983). При этом неизбежно возникнет вопрос об интерпретации этого многообразия: случайны ли различия между классификациями или они определяются тем, что разные методы раскрывают разные аспекты сходственных отношений, а если последнее верно, то какие именно. Это в конечном итоге все равно упирается в необходимость содержательного анализа самой технической процедуры классифицирования, даже если она выведена формально. В противном случае остается без ответа принципиальный вопрос: что в классификации — от метода, а что — от природы самого объекта (Павлинов, 1995). Признание зависимости алгоритмов (методов) классифицирования и анализа свойств получаемых классификаций от С-моделей делает актуальной для современной систематики проблему прямо противоположного характера: как минимизировать случайность их выбора (или разработки) относительно частных С-моделей. Вообще говоря, в ней самой мало новизны: достаточно вспомнить горячую критику редукционизма, с необходимостью присутствующего в разного рода нумерических подходах, со стороны холистов. Просто речь идет о необходимости более внимательного ее анализа, который может приносить весьма неожиданные результаты, что видно из нижеследующего. Прежде всего, можно с достаточным основанием утверждать, что ' сама логика классифицирования зависит от С-модели. Так, разработка эволюционного направления в систематике позволила освободиться как от принципа единого основания — одного из столпов метода Аристотеля, максимально формализованного в алгоритме построения "дерева Порфирия", так и от дедуктивной логики априорного ранжирования признаков (Саш, 1959). Кладистика пошла еще дальше: операции с иерархией голофилетических групп, порождаемой т.н. кладистической историей, основываются, по всей видимости, на однозначной логике, 31 зависит от принимаемой эволюционной С-модели: при редукции филогении до кладистической истории значима только синапоморфия, тогда как признание состоятельности концепции аристогенеза делает значимым также симплезиоморфное сходство. Эта общая идея представляется верной и в отношении критериев оптимальности. С точки зрения разбираемого здесь подхода классификация оптимальна в той мере, в какой она оптимальным образом (другое толкование понятия адекватности) отражает структуру исследуемого аспекта разнообразия, описываемого соответствующей С-моделью. Поэтому любые формальные, т.е. разрабатываемые без ссылки на некоторые свойства объективной реальности, критерии в рамках этого подхода едва ли применимы. Например, выглядит весьма странным предложение считать таким критерием соответствие распределения таксонов в классификации модели Ципфа—Мандельброта (КаГапоу, Зикпапоу, 1995): поскольку последняя адекватно описывает и распределения, полученным случайным образом (ЗсНгоейег, 1991), имеется ненулевая вероятность того, что "случайная" классификация окажется не менее оптимальной, чем та, которая разработана опытным специалистом. Излагаемая концепция вступает в категорическое противоречие с прочно укорененным в сознании представлением—мифом о том, что метод должен быть "нейтральным" относительно свойств исследуемой реальности, что и служит якобы залогом получения "объективного" знания. Казалось бы, такой позиции трудно возражать, поскольку для любой группы объектов классифицирование формально означает одно и то же — разбиение множества объектов на подмножества (классы) на основе некоторого классификационного алгоритма, опирающегося на оценку общности их свойств (Мейен, Шрейдер, 1976).Придавать этой процедуре какой-то особый содержательный смысл в зависимости от природы классифицируемого разнообразия — не то же ли самое, что требовать измерять, скажем, длину разных по природе объектов (например, столов и слонов) на основе существенно разных содержательных теорий? Однако абсурдность такого вопроса лишь кажущаяся. В действительности способ измерения тех же размеров зависит от содержательной теории: например, в физике макромира --от условий, задаваемых общей теорией относительности, в физике микромира — квантово-механической теории. Совершенно явно и очень сильно теоретико-зависимыми являются понимание и способы измерения времени: достаточно вспомнить, насколько велики различия в его трактовке в соответствии с принципами дальнодействия (в космологии Ньютона—Лапласа) и близкодействия (в космологии Эйнштейна). Эта особенность времени — сильная зависимость от картины мира — особенно ярко проявлена именно в биологии (Левич, 1986). А поскольку в филогенетической систематике классифицирование ведется на основе оценки родственных связей — темпорального аспекта филогенетического паттерна, то метод названного направления систематики неустранимо связан с концепцией времени, т.е. не может быть концептуально независимым по определению. Однако и для тех классификационных подходов, которые манипулируют только сходством, это общее положение остается актуальным. Действительно, оценка общности таксонов по каким-либо признакам 30 есть ни что иное как особого рода измерение их близости (как бы она ни трактовалась). В общем случае в систематике операциональным эквивалентом близости является сходство, которое и измеряется тем или иным способом. Соответственно, алгоритм построения классификации в предельном случае сводим к измерению сходства между таксонами и упорядочению последних в соответствии с результатами измерений. Рассматривая сходство в таком ракурсе, мы сталкиваемся с двумя проблемами, имеющими отношение к обсуждаемому тезису "не-нейтральности" метода систематики. Первая: сходства "вообще", вне измеряющего субъекта, не существует (см. также ниже); поэтому не существует какого-либо внесубъектного универсального понимания сходства. Это влечет за собой разное понимание способов измерения сходства. Вторая проблема — отсутствие единственного метода упорядочения по сходству. И в том, и в другом случае, следовательно, возникает проблема выбора некоторого способа построения системы из множества доступных. В операциональном смысле "независимость" можно понимать как случайность этого выбора относительно С-модели, что само по себе выглядит довольно странно. Но даже если это несуразное условие принимается, на следующем шаге возникает вопрос: как быть с разнообразием итоговых классификаций, полученных разными методами (напомню, что именно неспособность ответить на него "погубила" фенетику, см. Шаталкин, 1983). При этом неизбежно возникнет вопрос об интерпретации этого многообразия: случайны ли различия между классификациями или они определяются тем, что разные методы раскрывают разные аспекты сходственных отношений, а если последнее верно, то какие именно. Это в конечном итоге все равно упирается в необходимость содержательного анализа самой технической процедуры классифицирования, даже если она выведена формально. В противном случае остается без ответа принципиальный вопрос: что в классификации — от метода, а что — от природы самого объекта (Павлинов, 1995). Признание зависимости алгоритмов (методов) классифицирования и анализа свойств получаемых классификаций от С-моделей делает актуальной для современной систематики проблему прямо противоположного характера: как минимизировать случайность их выбора (или разработки) относительно частных С-моделей. Вообще говоря, в ней самой мало новизны: достаточно вспомнить горячую критику редукционизма, с необходимостью присутствующего в разного рода нумерических подходах, со стороны холистов. Просто речь идет о необходимости более внимательного ее анализа, который может приносить весьма неожиданные результаты, что видно из нижеследующего. Прежде всего, можно с достаточным основанием утверждать, что ' сама логика классифицирования зависит от С-модели. Так, разработка эволюционного направления в систематике позволила освободиться как от принципа единого основания — одного из столпов метода Аристотеля, максимально формализованного в алгоритме построения "дерева Порфирия", так и от дедуктивной логики априорного ранжирования признаков (Саш, 1959). Кладистика пошла еще дальше: операции с иерархией голофилетических групп, порождаемой т.н. кладистической историей, основываются, по всей видимости, на однозначной логике, 31 которая не актуальна для эволюционной систематики (Павлинов, 1990). Это позволяет понять, почему революционная (для своего времени) по духу эволюционная систематика очень мало изменила структуру линнеевской системы, что сторонниками концепции "независимой систематики" неизменно приводится как решающий довод в поддержку их позиции. Причина, видимо, в том, что она оставила нетронутым еще один ключевой принцип аристотелевой логики — ее двузначность, т.е. равноценность тезы и ангитезы при разбиении таксона на подтаксоны. Операционально это выражалось в эквивалентности наличия (теза) и отсутствия (антитеза) некоторого свойства в качестве классифицирующего признака (основаняя деления): оба выступали как соизмеримые сущностностные характеристики таксонов. Кладистика же на основании принципа синапоморфии утверждает, что значима только апоморфия (теза), тогда как шезиоморфия (антитеза) не имеет таксономического значения: она не может служить классифицирующим признаком в том смысле, что симплезиоморфное сходство не является объединяющим. Именно поэтому кладистика "отменила" парафилетические группы, присутствующие и в дарвиновской, и влиннеевской (во всяком случае, признаны в качестве таковых a posteriori) классификациях, тем самым существенно изменив их содержание. Данное обстоятельство заставляет подчеркнуть, что на нынешнем этапе развития биологической систематики особое значение приобретает детальная проработка ее логических оснований, т.е. совокупности допустимых формальных правил вывода (силлогистики). Едва ли будет большой ошибкой утверждать, что в новейшее время чуть ли не единственными в этой области являются работы Вуджера и Грегга по созданию формальных аксиоматических систем в биологии вообще и систематике в частности (Woodger, 1937; Gregg, 1954). Они вызвали определенный интерес, показав нетривиальность решаемых в этой области задач: в частности, недостаточность экстенсиональной логики при решении проблемы монотипических таксонов (Buck, Hull, 1966; Шаталкин, 1978, 1995). Впрочем, мне думается, что это мнимая нетривиальность: она в значительной мере обусловлена привязанностью многих систематиков к "логике здравого смысла", которая на самом деле является не более чем укорененной в подсознании аристотелевой силлогистикой. Что на самом деле нетривиально, так это а) анализ содержательной нагруженное™ обоснования формальных систем вывода (если мь: не хотим, чтобы биологическая систематика редуцировалась до форматьной классификационной процедуры, о чем см. выше) и б) признание правомочности включения тех или иных конкретных логик в алгоритмы биологической систематики, что отчасти решается в контексте проблематики пункта (а). Первым явным отступлением от классической двузначной логики стало введение вероятностной (как частного случая многозначной) логики, признающей, помимо суждений "да" и "нет", еще одно "неопределенно". Первое, что она вызвала, — достаточно оживленное обсуждение ее именно онтологического аспекта: действительно ли мир является вероятностным или же, по образному выражению А.Энштейна, "Господь не играет в кости" (см. Сачков, 1971). В системтатике обращение к этой логике было связано с уже упоминавшимся переходом от типологии (классификации организмов) к популяционному мышле32 нию (классификации популяций), что, очевидно, означает несомненную ее онтологическую нагруженность: вероятностная интерпретация данных соответствует вероятностной организации исследуемого систематикой разнообразия, неопределенности как неустранимой компоненты последнего, а не только "несовершенству" нашего знания о нем. Точно так же политетичность таксонов, не позволяющая свести их диагнозы строго к паре "теза — антитеза", есть следствие гетеробатмии. В этом русле лежит и предложение использовать одну из версий однозначной логики в подвидовой (по крайней мере) систематике, допускающую неполное членение таксона на подтаксоны, со ссылкой на стохастическую компоненту эволюционного процесса (Павлинов, 19926). Логика теории размытых (нечетких) множеств, также являющаяся многозначной, в современной систематике, вообще говоря, пока не используется, хотя, на мой взгляд, они очень близки по духу. Возможно, одна из причин этого — довление классической аксиомы дискретности таксонов, очень близкой "здравому смыслу". В связи с этим представляет интерес концепция "ядра и периферии" таксона (Чайковский, 1990), позволяющая смягчить эту аксиому до требования неперекрывания лишь ядер таксонов. На операциональном уровне вероятностная логика активно реализуется в форме вариационной статистики при решении большого класса задач: при оценке значимости схбдства—различия исходных выборок и итоговых классификаций, формы последних ("иерархичность", "ципфовость" и т.п.), соответствия заданных в них отношений между таксонами сходственным отношениям в таксон-таксонной матрице и т.п. Однако обращение к оценке соответствия аксиоматики классической статистики онтологическому статусу предмета биологической систематики позволяет усомниться в том, что она используется достаточно корректно (Purvis et al., 1994). Областью определения статистики является "статистический ансамбль" - выборка из генеральной совокупности взаимно независимых элементов. В отличие от этого, элементы биологического разнообразия таковыми не являются: как подчеркивалось выше, они связаны родством. Поэтому "онтологическое оправдание" классической статистики, отсутствие какового делает привлечение ее к решению задач биологической систематики по меньшей мере двусмысленным, должно предусматривать демонстрацию того, что: с одной стороны, связность таксономического разнообразия не слишком велика и по крайней мере в каких-то отношениях допускает интерпретацию его как статистического ансамбля (нечто вроде разграничения актуальной и потенциальной бесконечности); с другой стороны, классическая статистика дает не слишком смещенные оценки при работе с "не вполне" статистическими ансамблями. Нечто подобное утверждает Елькин (1992) в отношении экосистем. Представляется возможным говорить о принципиальной допустимости использования разных логик в систематике. В неявной форме это уже присутствует - - например, в правилах классифицирования на микро- и макроуровнях, при построении классификаций, совмещающих элементы кладистического и эволюционного (в смысле Симпсона—Эшлока) подходов. Пригодной формализацией в данном случае может быть нечто вроде пересечения Расселовой теории типов с теорией 33 замкнутых аксиоматик. Имеется в виду, что современная биологическая систематика может строиться как совокупность относительно замкнутых аксиоматик, в каждой из которых разрабатываются свои системы аргументации истинного таксономического знания для конкретной предметной области. Принятие такой позиции позволило бы снять то напряжение в систематике, которое задается неизбежной категоричностью условий классифицирования, заложенной в каждый частный классификационный подход в той мере, в какой он претендует на универсальность. Это, при условии, что выбор частной логики (что делает логическую систему в целом вариативной) будет обосновываться ссылкой на ту онтологию, которая приписывается объекту исходя из некоторой С-модели, действительно позволит разработать для систематики дедуктивно-индуктивную схему аргументации — идти не только "от общей идеи", но и от ее специфической интерпретации применительно к конкретной группе, т.е. в какой-то мере идти "от материала". Заслуживает внимания использование в современной систематике уже упоминавшейся выше модальной логики. Оперирование понятиями случайного и необходимого приводит ее к обсуждению проблем эссенциализма (Целищев, 1977) и, тем самым, проблем типологии. Представляют интерес и разрабатываемые на базе семантики модальной логики представления о множественности возможных миров и в связи с этим — об индивидуализации объектов (Целищев, 1977; см. также выше). ИНТУИЦИЯ, КАЧЕСТВО, КОЛИЧЕСТВО Метафизической нагруженное™ современной систематики соответствует ее нагруженность интуицией, посредством которой снимаются ограничения, накладываемые на характер классификационной деятельности концептуализмом. Она выполняет две функции. Первая — воссоединение субъекта и объекта познания в одно целое вопреки концептуалистской установке (см. выше). Благодаря этому не только субъект оказывается включенным в объект познания, что вполне согласуется с названной установкой, но и объект — в субъект. Классификатор—интуитивист оказывается '^тождественным" классификации, способен оценить ее достоинства и недостатки, исходя из некоего эмоционального самоощущения — того, например, насколько ему комфортно "быть" такой классификацией, а не другой. Это дает качественную оценку состоятельности результатов классифицирования, какими бы средствами оно ни велось. Вторая функция интуитивного способа оценки состоятельности компонентов классификационной деятельности, от С-модели до рабочего алгоритма и итоговой классификации, - - преодоление границ между разными концептуальными схемами, задающими разные "интервальные ситуации". Каждая такая схема развивается как в известной степени замкнутая аксиоматика и потому самодостаточна. Взаимодействие между разными схемами, если и происходит, то чаще всего в форме взаимной критики, о чем свидетельствует вся богатая конфликтами между школами история систематики. Между ними возникает нечто вроде "энергетического барьера", препятствующего взаимному обмену идеями, причем чем более формализованы подходы, тем менее эффективно взаимодействие (см. также ниже о взаимной интерпретируемости разных 34 классификаций). В такой ситуации интуиция создает, используя ту же физико-химическую терминологию, "туннельный эффект", благодаря чему классификатор оказывается способным довольно легко переходить от одной классификационной парадигме к другой, впитывать достоинства каждой из них и выдавливать недостатки. Ортодоксу-ригористу, приверженному некоторому достаточно формализованному подходу, продукт деятельности такого классификатораинтуитивиста покажется "эклектикой" и на этом основании будет отвергнут. Но с точки зрения самого интуитивиста все, что он делает, это просто попытка заменить многоаспектное рассмотрение одноаспектньш: дополнить количественную (в силу формализованности) оценку качественной, дополнить способ видения одним классификационным подходом некоторыми заимствованиями из другого. Напротив, именно сугубо ортодоксальные подходы, будь то типология пифагорейского толка (только пятичленная система или только четырехчленная и т.п.) или хеннигова кладистика (все — и только — голофилетические группы), неизменно оказываются отвергнутыми именно в силу их односторонности. Из этого следует, что ни один из компонентов классификационной деятельности полностью не может быть формализован: разработка классификации не может быть редуцирована до работы компьютерных программ. Но, с другой стороны, и нельзя сводить всю эту деятельность к одномоментному интуитивному озарению. Отрицание полезности формализованых процедур в конечном итоге обращает личностное, чисто интуитивное знание о состоятельности данной классификации ("второй мир" по Попперу) в мистическое, т.е. не выразимое аналитическими средствами и потому не могущее быть включенным в современное научное знание ("третий мир" по Попперу). Как абсолютизация противопоставленности объекта и субъекта познания, декларируемое концептуализмом, — несомненный недостаток последнего, точно также чрезмерное подчеркивание их единства недостаток интуитивизма. Он выражается в антропоморфизации объекта исследования — приписывании ему тех черт, которые скорее свойственны субъекту, нежели объекту. Так, при выборе ("взвешивании") признаков в качестве одного из критериев нередко указывается их значимость, функциональная или еще какая. Однако при этом упускается из виду, что оценка значимости есть результат некоторой познавательной деятельности и базируется на использовании определенных критериев, каковые могут быть разными (см. также выше). Тем самым функциональная значимость неявно подменяется функциональной интерпретируемостью, онтологическая составляющая операции выбора — гносеологической (Павлинов, 1992а). То же самое верно в отношении таксонов: когда пишут о закономерностях эволюции "реальных таксонов" (например, Gould et al., 1977; Черных, 1986; также статья А.Маркова в настоящем сборнике), упускают из виду, что таксоны распознаются в рамках некоторых фиксированных классификационных доктрин, каковые могут давать существенно разные классификации. Хороший пример — уже упоминавшиеся разночтения в трактовке статуса парафилетических групп в классической филогенетике и кладистике, имеющие непосредственное отношение к проблеме массовых вымираний (Patterson, 1988; Patterson, Smith, 1989). 35 Качественное осмысление классификации, инструментом чего служит интуиция, — это прежде всего оценка "качественной специфики" выделенных таксонов. Она зависит отнюдь не от арифметической суммы использованных в анализе признаков, а от их некоторого целостного сочетания (синдрома), в целом и схватываемого (отсюда афоризм Линнея о том, что "таксон создает признаки"). Поэтому обычно эта характеристика рассматривается как сугубо или по преимуществу типологическая: мерой специфичности считается морфологическая (в широком смысле) обособленность, уникальность "облика" (уже упомянутого синдрома признаков), в котором явлен архетип. Поэтому неудивительно, что чем более формализован тот или иной классификационный подход, чем более он "нумеричен" (вся фенетика, количественная кладистика), тем меньше внимания уделяется в нем качественному (биологически содержательному) осмыслению классификации. Ради справедливости следует все же заметить, что если под качественной спецификой понимать оригинальность, то она в некотором грубом приближении (и с неизбежной в ряде подходов редукцией до "суммы признаков") может быть оценена количественно (метод экспертных оценок, метод Смирнова и т.п.). Как подчеркивалось выше, в филогенетической (в самом широком понимании) систематике осмысленны лишь те утверждения, которые имеют (хотя бы опосредованную) филогенетическую интерпретацию. Последняя определяется возможностью перевести сходственные отношения в родственные. В таком контексте вопрос о качественной специфике группы может быть положительно решен следующим образом. Очевидно, названная специфика — это в первую очередь обособленность, нетривиальность; соответственно, отсутствие специфики это банальность, тривиальность. Чтобы выразить это средствами концепции родства, примем, что последнее — не только отношение по происхождению, но и преемственность, "историческая память". С этой точки зрения допустимы двоякого рода суждения (Раутиан, 1988). С одной стороны, можно утверждать, что чем сильнее две группы связаны родством, тем меньше новизны содержит одна относительно другой (и, соответственно, наоборот). С другой стороны, допустимо полагать, что чем больше нарушена преемственность в филогенетическом развитии, чем более нетривиальным способом развивается группа по сравнению со своими предками, тем больше она "забывает" о последних, тем меньшим родством, при прочих равных, с ними связана. Такое предложение имеет непосредственное отношение к пониманию статуса неоднократно упоминавшихся выше парафилетических групп, вокруг которых сегодня ведутся горячие споры в филогенетике. Оно предусматривает, что две сестринские группы — потомки одного непосредственного предка — могут быть связаны с ним разной степенью родства в зависимости от того, в какой степени нарушена преемственность (инерционность филокреода) при переходе от предка к его потомкам. С этой точки зрения сестринские группы эквивалентны в отношении к их общему предку (постулат кладизма, на основании которого отвергаются парафилетические группы) лишь в том случае, если можно говорить об одинаковом нарушении преемственности. В противном случае названные группы находятся в разном отноше- 36 нии родства с предком, что и вводит в шкалу отношений градиент большей или меньшей качественной специфики. Только что изложенное - - вполне классическая точка зрения, выраженная, например, принципом решающего разрыва (Simpson, 1961). Для того, чтобы суждения о качественной специфике выделенных таксонов соответствовали требованиям современной систематики, они должны иметь форму гипотезы, т.е. быть тестируемыми. Как представляется, это в первую очередь требует операционализации самого понятия "качественная специфика", по крайней мере на той стадии, когда она уже "ухвачена" интуицией и подлежит проверке на предмет истинности. В связи с этим важно еще раз подчеркнуть, что все суждения такого рода корректно рассматривать лишь в рамках конкретной таксономической гипотезы, включающей данную (т.е. о качественной специфике группы) как субгипотезу более низкого ранга. Поэтому, очевидно, от содержания первой (включающей) зависит и содержание второй (включаемой): в контексте разных классификаций суждения об оригинальности таксона могут быть разными. Возможно, основой для решения названной проблемы операционализации лежит где-то в сфере концепции ключевого ароморфоза (по Иорданскому, 1994). Задача сводится к поиску той структуры, на которую "завязаны" все прочие, вовлеченные в становление специфического облика группы, и разработке системы тестов (хотя бы в форме "мысленных эволюционных экспериментов"), позволяющих проверить истинность суждения о ключевом ароморфозе как причине оригинальности группы, "забвения" ею своих ближайших сородичей. В связи с предыдущим хотелось бы отметить, что, исходя из своего понимания сути современной систематики, я не уверен, что она является "нумерической". Хотя физикалистская доктрина, до самого последнего времени господствовавшая в науке, базируется, среди прочего, на утверждении "наука начинается там, где начинается измерение", на самом деле измерение — лишь частный случай описания объективной реальности. Оно дает количественную картину мира; но есть еще качественная картина (о чем только что шла речь), не поддающаяся измерению без ущерба для ее состоятельности (Уайтхед, 1990). Эта вторая картина, по всей очевидности, создается именно классифицированием, которое в определенном смысле — аналог измерения (Заренков, 1989). Поэтому аппарат нумерической таксономии, будь то количественная фенетика или количественная же филетика (кладистика), как минимум недостаточен для разработки биологически осмысленных классификаций. Это значит, что алгоритмы классифицирования не должны базироваться целиком на количественной технике: они могут включать ее, но лишь в той мере, в какой, во-первых, эта техника совместима с алгоритмом на уровне идеологии (см. выше) и, во-вторых, результаты ее применения допускают дальнейшую содержательную (качественную) проработку. Не думаю я, что современная систематика по преимуществу является и "молекулярной". Последний подход связан с редукцией классифицируемого разнообразия к разнообразию строения некоторого (достаточно небольшого, доступного для анализа) количества молекул, а оценку сходства между ними — до подсчитывания количества замеще37 ний. Молекулярная филогенетика (и базирующаяся на ней филогенетическая систематика) — чисто фенетическая по духу и процедуре, что не преминули отметить в свое время ее зачинатели (CavaUi-Sforza, Edwards, 1967). Однако позже это обстоятельство было прочно забыто, поскольку очень подкупал один из ключевых тезисов сторонников данного направления: они оперируют с носителями информации, наиболее близкими к генотипу. А поскольку другой тезис редуцирует биологическую эволюцию до эволюции биополимеров — носителей генетической информации, то возникает еще один тезис: реконструкция филогении редуцируема до реконструкции последовательностей замещений в этих полимерах, каковая полностью формализуема и компьютеризуема ввиду чрезвычайной простоты описания. И вот этот многоэтажный редукционизм вполне позитивистского толка выдается за "последнее слово" в филогенетической систематике? Разумеется, я не против молекулярной филогенетики — я против ее абсолютизации (равно как и против абсолютизации морфологического материала систематиками-морфологами классического толка — например, Юдин, 1974). Как уже отмечалось выше, внутриклеточные структуры, как и надклеточные, — просто "поставщики" исходных данных для сравнительного анализа. Поэтому с методологической точки зрения они одинаковы в том смысле, что, подчиняясь "законам жанра" сравнительного метода, одинаково "морфологичны". Что же касается "близости к генотипу", то это утверждение, как только что было подчеркнуто, вытекает из редукционистской (и потому порочной по своей сути) идеи о сводимости филогении к эволюционным преобразованиям генома и, соответственно, реконструкции филогении (и разработка на ее основе филоге- нетических классификаций) — к реконструкции временной последовательности замещения нуклеотидных остатков ДНК. ВЗАИМНАЯ ИНТЕРПРЕТИРУЕМОСТЬ КЛАССИФИКАЦИЙ Коль скоро познаваемый наукой мир, по принимаемому условию, един, то в идеале ему соответствует некая единая картина мира, которая объемлет все частные аспекты рассмотрения. На операциональном уровне это означает разработку некоего общего тезауруса, в терминах (понятиях и определениях) которого были бы эффективно описываемы результаты, полученные в рамках каждого (любого) из аспектов. В "количественных" науках это выливается в проблему со-измеримости: объекты считаются включенными в общую картину, если они могут быть оценены одной и той же единицей измерения (электричество — магнетизм, масса — энергия и т.п.). В систематике, коль скоро она классифицирует, а не измеряет, можно говорить, очевидно, не о соизмеримости, а о взаимной интерпретируемости классификаций. Смысл, однако, остается тем же: отнюдь не "упраздняя" (ввиду невозможности) разные классификации, соответствующие разным аспектам рассмотрения, привести их к некоему "общему знаменателю", могущему претендовать на целостностное, а отнюдь не мозаичное представление таксономического разнообразия в целом. 38 Конкретная классификация представима как таксон максимального объема с входящими в него подтаксонами. Следовательно, в общем случае речь должна идти о взаимной интерпретируемости таксонов, операционально — их характеристик. Последние могут быть экстенсиональными : структура="форма" (иерархическая, параметрическая и т.п.), объем, состав; или интенсиональными: диагноз, ранг (о невозможности строго экстенсиональной интерпретации ранга см. Шаталкин, 1995; также его статью в настоящем сборнике). Интерпретация может быть формальной или содержательной. В первом случае необходимым условием может быть "сведение" классификаций на уровне либо исходного материала (при манипулировании одним и тем же фрагментом таксономического разнообразия), либо на уровне итоговой классификации (если сопоставляются разные фрагменты); при этом вопрос об исходных С-моделях по крайней мере в явном виде не ставится. Во втором случае подразумевается их рассмотрение в рамках единой С-модели, что равносильно включению в последнюю тех частных С-моделей, которые использованы при разработке соответствующих классификаций. В этом втором случае, по-видимому, можно считать интуитивно верным, что чем более "перекрываются" С-модели (т.е. чем более общего в них), тем выше вероятность получения взаимно интерпретируемых классификаций — более того, тем выше вероятность получения сходных классификаций. Например, кладистическая система (в понимании Хеннига) есть такой частный случай эволюционной (в понимании Симпсона), где нет парафилетических групп и "решающих разрывов". Следовательно, можно ожидать, что различия между классификациями будут лишь там, где не соблюден принцип сестринских групп. Таксоны, разрабатываемые в рамках эволюционной и типологической парадигм, взаимно интерпретиуемы в той мере, в какой архетипы мыслятся как подукт эволюции. Другие случаи не столь очевидны: так, переход от фенетической классификации к кладистической требует столь многих ad hoc допущений, что вероятность корректного прочтения фенонов как кладонов достаточно мала. Сведение нескольких С-моделей к некоторой общей не означает, что последней с необходимостью будет соответствовать единственная классификация. С одной стороны, как было отмечено выше, существует некая иерархическая организация аспектов рассмотрения: каждый из них делится на подаспекты, которым могут быть поставлены в соответствие разные версии единой С-модели. Это уже само по себе служит предпосылкой множественности способов отображения структуры разнообразия, предусмотренной данной С-моделью (при некотором фиксированном уровне ее детализации). С другой стороны, эти классификации могут быть упорядочены не только по "горизонтали" (разные •способы представления некоторого фиксированного аспекта многообразия), но и по "вертикали" - по градиенту адекватности указанной структуре, т.е. по градиенту истинности. Вообще справедливо, что как нет абсолютно истинных, так нет и абсолютно ложных суждений. Поэтому любая конкретная классификация, разрабатываемая на основании некоторой С-модели, может быть ложной в одних утверждениях и истинной в других. Следовательно, одна из задач сопоставления классификаций — не столько выяснение того, 39 какая из них "лучше", сколько попытка разработки некоей "консенсус ной" классификации. В связи с этим привлекательным представляется вероятностный подход, позволяющий, исходя из некоторых оснований (которые в данном случае не обсуждаются — это отдельный вопрос), приписать тому или иному утверждению в данной таксономической гипотезе некоторую вероятность истинности (надежности) суждения. В результате в консенсусной классификации будут суммированы вероятностные оценки утверждений, содержащиеся в каждой из исходных, что будет служить основанием для суждения о том, насколько определенным в целом можно считать знание о данном аспекте природного биологического разнообразия. Благодаря этому могут получить существенно иное решение обычные для традиционный систематики горячие диспуты о том, относится ли, например, данный род к данному семейству и не следует ли последнее считать под- (или над-) семейством. При вероятностном рассмотрении ситуации вполне может статься, что явным образом будет показано: предмет спора лежит в области неопределенности и потому предметом спора быть не должен. В данном случае вполне уместны количественные техники, базирующиеся на возможности представления любой классификации, каким бы способом она ни была получена, как взвешенного дерева и тем самым сводящие процедуру сравнения классификаций к сравнению деревьев. При этом форма консесусных классификаций, возможно, отражает области большей или меньшей структурированности таксономического разнообразия, что само по себе может быть предметом специальных исследований. По-иному, как мне'подставляется, обстоит дело при формальном (без отсылки к С-моделям, даже если они исходно присутствуют) сопоставлении классификаций. В данном случае задача сопоставления разбивается на две подзадачи: сравнение классификаций, полученных разными сопособами для одного и того же множества единиц классификации, и, альтернативно, для разных неперекрывающихся множеств. Рассмотрим для простоты иерархические системы таксонов. Допустим, мы имеем дело с множеством, элементами которого являются семафоронты, классифицируемое с применением разных алгоритмов. Формально говоря, множеству алгоритмов соответствует деление этого исходного множества без остатка на несколько подмножеств, каждое из которых (по условию) включает все элементы первого, т.е. они равномощны ему и, следовательно, друг другу (совпадают по объему). По неким правилам, заданным для каждого из подмножеств соответствующим алгоритмом, в них выделяются элементарные единицы классификации (ЭЕК), которые содержательно могут соответствовать, например, видам, терминальным группам или чему-либо еще. Поскольку правила независимы, разбиения подмножеств на эти единицы в общем случае не обязаны совпадать. В результате процедур классифицирования (которые также не обязаны совпадать) мы для одного и того же множества семафоронтов получаем несколько иерархий, в отношении которых возможны следующие вопросы (Павлинов, 1996). Будет ли законным непосредственное сравнение формы получаемых иерархий в целом — количества выделенных рангов, количества таксонов на каждом из них (т.е. параметры распределения Ципфа— 40 Мандельброта) и т.п.? По каким характеристикам правомочно сопоставлять отдельные таксоны для того, чтобы решить, являются ли они одинаковыми в том смысле, что соответствуют одной и той же группе организмов, или нет? В частности, по каким основаниям мы можем судить о том,'что таксоны из разных иерархий имеют один и тот же или разный ранг? Если по экстенсиональным (состав), то какие списки мы должны сравнивать — семафоронтов? элементарных единиц? В первом случае не обращаемся ли мы к экстенсиональной логике, не пригодной для решения вопросов, связанных с определением рангов (см. выше)? Во втором случае не возникает ли задача поисков "общего знаменателя" уже на уровне принципов выделения ЭЕК, т.е. их содержательной интерпретации -- например, терминальных групп в кладистике как видов? Если сравнение таксонов, наделенных некоторыми рангами, следует вести по интенсиональным характеристикам (диагнозам), не означает ли это, что должны быть прежде всего взаимно интерпретируемыми описания (признаки) семафоронтов, использованные при классифицировании? Наконец, если мы так или иначе убедились в совпадении хотя бы некоторых таксонов по составу, рангу или диагнозу, можем ли мы этому придавать какой-либо биологический смысл? Взаимная интерпретация классификаций для разных фрагментов биологического разнообразия без явного привлечения С-моделей, какой бы она ни была формальной, все равно предполагает поиск некоего общего основания. Им может быть либо некая формальная модель, либо включающая классификация, рассматриваемая по формальным характеристикам. Но при этом в разных ситуациях уровень биологической осмысленности такого сопоставления классификаций (таксонов) может быть разным. Так, сравнение таксонов по значению фрактальной размерности (см. статью Ю. и А.Пузаченко в настоящем сборнике), очевидно, подразумевает их вполне формальную интерпретацию как фракталов. Это, собственно говоря, уже делает 'их взаимно интерпретируемыми, что остается справедливым независимо от того, введены ли данные таксоны явным образом в общую систему или рассматриваются вне нее, "сами по себе" (хотя, разумеется, неявно они все равно принадлежат некоей включающей системе). То же верно в. отношении параметров рангового распределения Ципфа—Мандельброта, хотя в данном случае уже может возникать сомнение в содержательной правомочности: в разных таксонах (например, у бактерий и у позвоночных) роды и виды, очевидно, выделяются на основании разных концепций. Сопоставление таксонов по их рангам вне единой системы, формально допустимое, выглядит еще более сомнительным — в силу, во-первых, относительности этой характеристики (см. выше) и, во-вторых, сильной зависимости шкалы ранжирования от частной С-модели, каковая может быть разной для сопоставляемых таксонов (например, натурфилософской или кладистической). Сопоставимость (взаимная интерпретируемость) таксонов по диагнозам несомненно обусловлена их включенностью в единую систему; однако если не указаны содержательные основания гомологизации признаков, входящих в диагнозы, формальное сопоставление последних может оказаться бессмысленным. Например, сравнение по количеству ног млекопитающих с насекомыми не более интересно, чем со столами (очевидно, для систематика-филогенетика; меро41 номист же может найти в таком сопоставлении глубокий смысл). Проблема взаимной интепретируемости классификаций, разрабатываемых в относительной изоляции друг от друга, здесь лишь обозначена и заслуживает серьезной проработки. Как представляется, весьма полезным может оказаться обращение к уже упоминавшейся теории возможных миров. Действительно, примем на веру (см. выше), что взаимная интерпретируемость разных классификаций как возможных миров редуцируема до взаимной интерпретируемости входящих в них таксонов. Эти последние с точки зрения названной теории считаются объектами индивидной природы и полагаются существующими объективно, если могут быть прослежены сквозь разные возможные миры (= разные классификации = разные С-модели = разные аспекты рассмотрения). Это, собственно говоря, и означает взаимную интерпретируе- мость разных классификаций: необходимо убедиться в том, что таксоны, выделяемые в разных классификациях, — одни и те же интенсиональные сущности. Интресно заметить, что такая трактовка, очевидно, предполагает признание первичности таксонов—индивидов по отношению к классификациям, но не наоборот. (Поразительно, но последнее — ни что иное как "узаконивание" кажущегося тавтологичным линнеевского афоризма: естественная система — такая система, которая содержит естественные таксоны.) Из этого видно также, что проблема взаимной интерпретируемости классификаций едва ли решаема на основе экстенсиональной логики, о чем уже упоминалось выше в несколько ином контексте. Альтернативная — интенсиональная — логика делает более осмысленным обсуждение критериев того, какие таксоны являются более или менее "естественными". Наверное, было бы преждевременным делать какие-либо далеко идущие заключения из этого; но, однако же, утверждения типологов о том, что диагноз таксона для понимания его сути и сравнения с другими таксонами важнее его состава, с этой точки зрения представляется достаточно осмысленным. "НАСЛЕДИЕ" ТИПОЛОГИИ Филогенетическая ориентированность излагаемого здесь подхода не означает отрицание того, что систематика в целом в большой степени типологична. С одной стороны, это зависит от свойств объективной реальности: во всяком случае, концепция филокреода утверждает наличие в эволюции неких устойчивых квазидискретных траекторий развития, что на уровне паттерна создает устойчивые сочетания признаков, по которым мы распознаем группы организмов. С другой стороны, нельзя сбрасывать со счетов и особенности структуры мышления, в котором объекты представлены как некие целостные образы (гештальты). Как бы там ни было, "исторический груз" типологии очень велик. Нынешняя систематика оперирует многими понятиями, разработанными типологией. С одной стороны, это нормально, поскольку обеспечивает преемственность знания в систематике. С другой стороны, это делает современную систематику в известном смысле "жертвой собственной истории": старый понятийный аппарат не во всех случаях оказывается адекватным для решения методологических проблем сего 42 дня. На самом деле, трактовка классификации как гипотезы заставляет существенно по-иному взглянуть как на самое содержание классических понятий, так и на возможность их использования в контексте такого понимания классификации. Например, такое фундаментальнейшее понятие, унаследованное систематикой от типологии, без которого любое классифицирование невозможно, — признак. В типологии, коль скоро она в классическом варианте "организмоцентрична", признак "привязан" к организму, будучи способом представления (описания) отдельного мерона (Любарский, 1993а). Правда, при этом возникает своеобразный парадокс: то, что имеет отношение к организму и тем самым является атрибутом организменного уровня организации, каким-то образом в результате процедуры классификации оказывается "признаком таксона" (к сожалению, мне не известны работы, в которых парадокс обсуждался бы - - возможно, потому что он мне просто померещился). В рамках разбираемого здесь подхода признак трактуется как гипотеза; соответственно, возникает вопрос — о чем именно, что сделало бы его атрибутом таксона? Один из возможных ответов таков: если таксон -- гипотеза о некоей группе организмов, то признак, по всей видимости, должен трактоваться как гипотеза о некоем свойстве этой группы. Одна из версий такого понимания признака, предложенная кладистикой, исходит из того, что монофилетическая группа представима как фрагмент филогенетического древа, признак же — как гипотеза о соответствующем фрагменте семогенетического древа. Из этого видно, что ни само данное свойство, ни признак как суждение о нем не редуцируемы до уровня организмов элементов группы. На этом уровне черпается исходная информация о классифицируемом разнообразии; но на уровне обобщений, формулируемых систематикой о группах и их свойствах, организмы остаются "за бортом". Тем не менее, такая трактовка признака вполне соответствует общезначимым требованиям мероно-таксономического соответствия, формулируемым в типологии С.Мейена. Как сейчас представляется, в содержание классификации—гипотезы могут входить только тестируемые утверждения — гипотезы более низкого ранга (Neff, 1986; Павлинов, 1995). Очевидно, что эти последние — ни что иное как вопросы, адресуемые объективной реальности; соответственно, спрашивать о том, чего в этой реальности нет, неинтересно: вероятность получения осмысленного ответа весьма низка. В связи с этим возникает проблема со сходством, которое, возможно, не отвечает данному критерию. Сходство — логическое отношение, принадлежащее скорее к субъективной реальности, нежели к объективной. Сходственное отношение не есть частный случай причинно-следственных связей между самими объектами, ибо не предполагает каких-либо взаимодействий между ними. Можно говорить, например, что слон и моська связаны родством, топографически (а в природе, возможно, еще и трофическими цепями); но утверждение "слон и моська связаны сходством", по-моему, достаточно бессмысленно. Этот класс отношений задается оценивающим субъектом, будь то человек или какой-либо иной классификатор, и не существует без его участия. Кроме того, высказывание о сходстве является экзистенциальным и по этой причине также не подлежит проверке на предмет истинности 43 или ложности. Утверждение "моська по количеству ног более сходна со слоном, чем с пауком" верно независимо от каких-либо мыслимых проверок (при непременном условии неизменности определения понятия "нога"). Во всяком случае, я не понимаю, что сделало бы это утверждение тестируемой гипотезой, ибо, на мой взгляд, здесь нет вопроса — лишь констатация. Гипотеза выглядела бы так: "предположим, что моська... (см. выше); если это верно, то..." Но суждение о сходстве по количеству ног не есть предположение — это позитивное утверждение, которое служит основанием для формулирования таксономической гипотезы: "моська... (см. выше); исходя из этого, предположим, что...; если последнее верно, то ...". Таким образом, как мне сейчас представляется, суждение о сходстве не может считаться тестируемой гипотезой и потому не входит в содержание классификации в рассматриваемом здесь толковании. Оно не имеет самостоятельной ценности, а используется как средство оценки других отношений например, родства при распознавании монофилетических групп. Это лишний раз позволяет подчеркнуть несостоятельность фенетической систематики в ее претензии быть "единственно научной". Особая проблема — суждения о рангах таксонов. Оставляя в стороне всю обширную полемику по ней, подчеркну лишь, что современная филогенетическая систематика, в отличие от укорененной в позитивизме (начиная с номиналистической и кончая "эволюционной" по Майру), признает ранг имеющим натурное соответствие. В частности, это вытекает из упомянутой выше С-модели "эволюции как энтропии", согласно которой развитие неравновесной системы (в частности, эволюция биоты) с необходимостью порождает иерархически оганизованное разнообразие. В этой иерархии выделяются две компоненты — экологическая и генеалогическая (Eldredge, Salte, 1984), со второй из которых (по крайней мере начиная с некоторого ее уровня) имеет дело систематика. Это значит, что всякая монофилетическая группа, суждением (гипотезой) о которой является таксон в классификации, наделена неким свойством, возникшим в результате ее эволюции, соответствующим ее положению в генеалогической иерархии и отраженном в ранге этого таксона. Следует ли из этого, что утверждение о конкретном ранге конкретного таксона может считаться гипотезой -- точнее, субгипотезой в рамках классификации—гипотезы, формулируемой для данного таксона? Мне кажется, что нет - - именно, в силу подчеркнутой выше релятивистской природы рангов. Дело в том, что суждение является тестируемым (и тем самым гипотезой), если оно высказано о некотором множественном событии. Поэтому для данного отдельного таксона гипотезой может быть утверждение лишь о его иерархической структуре, коль скоро последняя многоуровнева. Соответственно, суждение о его собственном ранге может быть корректным, только если таксон включен в некую иерахическую систему. Но в таком случае это суждение оказывается лишь частным утверждением в рамках гипотезы о иерархической организации включающего таксона в целом. А если принять во внимание то обстоятельство, что в филогенетической классификации названная организация есть отражение структуры родственных связей (как бы последние ни понимались), то содержание гипотезы о рангах подтаксонов данного таксона сводимо к суждению об их родстве. 44 ФАКТОЛОГИЯ СИСТЕМАТИКИ: НАУЧНЫЕ КОЛЛЕКЦИИ Одно из критических условий признания за продуктом деятельности систематика статуса научной гипотезы — воспроизводимость таксономического знания. В "точных науках" оно обеспечивается возможностью проведения экспериментов и наблюдений в стандартных условиях по стандартным протоколам. При этом в качестве необходимых допущений принимается, что сам объект — по крайней мере, в аспекте рассмотрения данной гипотезой — остается неизменным, а условия и протокол не зависят от места и времени проведения работы. В систематике одним из средств выполнения этого условия служат научные музейные коллекции — долговременно хранящиеся в (пределе) неизменной форме натурные объекты, служащие источником "первичной" информации о таксономическом разнообразии. Если ревизующий обращается к тем материалам, которые были вовлечены в разработку прежних версий классификации, он может однозначно воспроизвести протокол предшественников. При этом оказывается принципиально возможной проверка того, насколько правильно были идентифицированы исследованные ранее экземпляры, насколько осмысленно были выбраны признаки. Поэтому в правила профессиональной этики систематики входит указание в публикациях исследованных экземпляров и места их хранения, подробное описание признаков, корректное указание метода в случае нумерического подхода. Не зря в музееведении родилось особое понятие - "удостоверяющий экземпляр" (vaucher specimen), без сохранения которого в коллекции таксономическое исследование не может считаться до конца корректным. Таким образом, именно долговременно хранящиеся в стандартных условиях коллекционные материалы в значительной мере решают задачу воспроизводимости таксономического знания (Россолимо, 1994). Подобная позиция, на мой взгляд, заслуживает серьезного методологического анализа. Действительно, если считать, что таксономическая гипотеза в биологии парна "попперовой" в физике, возможно, допустимо считать, что систематическая коллекция может рассматриваться как специфический аналог эксперимента, решающий если не те же, то близкие задачи. При этом существенно, что манипулирование коллекционными материалами, как представляется, не связано с какими-либо из допущений содержательного толка о свойствах эмпирической реальности (например, об изотропности пространства—времени), неизбежных, когда речь идет о физическом эксперименте. Из этого видно, что современная систематика по-прежнему остается сугубо "музейной" наукой. Те сторонники "новых методов", которые отвергают музейные коллекции, на мой взгляд, просто не понимают их значения. Они, видимо, полагают, что нечто, изложенное ими при публикации как "фактический материал", на самом деле таковым и является. Однако это не верно — это уже интерпретация исходных данных в рамках некоторой технологической и концептуальной основы. Это тот самый классический "авторитаризм", от которого в свое время пыталась откреститься наука позитивистского толка. 45 Впрочем, здесь современная систематика сталкивается не только с непониманием того, что есть ее фактологическая база, но и со специфической проблемой некоторой "несовместимости" материалов, используемых хемосистематикой (в широком смысле), и музейных коллекций. Действительно, до недавнего времени было невозможно "музеефицировать" исходные субклеточные материалы — обеспечить возможность их долгосрочного хранения в стандартных условиях. Лишь в самое последнее время начали появляться новые техники хранения, отчасти решающие эту проблему. ПРОБЛЕМА ЕСТЕСТВЕННОЙ СИСТЕМЫ * В систематике одним из ключевых (в некоторых подходах даже центральным) до самого последнего времени было понятие естественной системы. Ее содержание трактовалось по-разному в зависимости от времени и школы. В доэволюционной систематике Естественная Система (именно так — с большой буквы) — это воплощенный план творения или воплощенная идея числовой гармонии мира или выражение его строения как суперорганизма и т.п. Такое понимание делает Естественную Систему ничем иным как Абсолютной Истиной, каковая единственна по определению (разве Творец христиан, хоть и троичен, не един?). Соответственно, вся деятельность систематика осмысленна в той мере, в какой направлена на поиск единственно верной Системы, которую можно постичь тем или иным способом во всей ее полноте. Очевидно, Естественная Система дана классификатору как часть его общего мироощущения и — это надо подчеркнуть особо — единственна именно для данного мироощущения. А таковых, как видно из только что приведенного (очевидно, далеко не полного) списка, достаточно много и нет никаких оснований полагать, что они приводят к одному и тому же видению Естественной Системы. Во всяком случае, горячие диспуты о том, какой должна быть Система, чтобы мочь претендовать на статус "самой-самой" Естественной, XVIII столетию свойственны не менее, чем XIX или XX. Аналогичные поиски свойственны и классическим подходам, базирующимся на эволюционной идее, в которых Естественная Система отождествляется с эволюционной. При этом предполагается, что коль скоро эволюционный процесс единствен, принципиально возможна и единственная Эволюционная Система. Однако, в силу засоренности сознания некорректной жаргонной формулой "система должна отражать эволюцию", упускаются из виду два важных обстоятельства: во-первых, на самом деле речь идет об отражении не самого процесса, а его результата — структуры разнообразия; во-вторых, существующая биота структурирована не единственным образом. Следовательно, на равных правах существует несколько в равной мере эволюционных систем, каждая из которых соответствует некоторому аспекту структурированности. И опять возникает проблема выбора "самой-самой" из многих. Как бы там ни было, в данном случае критерием естественности классификации выступает ее некое эволюционное содержание. В связи с этим хотелось бы обратить внимание на то, что на уровне паттерна, с 46 которым имеет дело систематик, допущение единственности филогенетического процесса актуализировано принципом монофилии. Соответственно, "самой-самой" эволюционной системой будет та, в которой наиболее последовательно соблюден данный принцип (о чем писал еще Ч.Дарвин). А поскольку такова иерархия голофилетических групп, то система, разрабатываемая хенниговой кладистикой, и будет "самойсамой" из всех эволюционных. С одной, правда, серьезной оговоркой: она не учитывает анагенетическую составляющую эволюционного процесса и, тем самым, полностью структуру таксономического разнообразия не отражает: в ней отсутствует то, что обычно называют "качественной спецификой" той или иной группы (см. также выше). Позитивизм, сильно повлиявший на развитие систематики, в связи с "отменой" метафизики отменил и понятие Естественной Системы. Точнее, он лишил ее сакрального смысла: стали говорить о некоей "общей справочной" системе, назначение которой — просто помогать ориентироваться в разнообразии (Gilmour,. 1940). При этом явным образом вводятся операциональные критерии "естественности", никоим образом не ориентированные на существенные свойства исследуемого аспекта биологического разнообразия, долженствующего быть отображенным в "естественной по Гилмуру" системе. При отсутствии указанной ориентации, очевидно, таких критериев может быть достаточно много, что потенциально способно породить великое множество мало перекликающихся между собой одинаково "естественных" (каждая — для своей системы критериев) классификаций. Лишь отдавая дань традиции, к подобного рода классификациям можно применять понятие естественной системы (теперь уже с маленькой буквы). На самом деле оно здесь избыточно: речь идет об оптимальных классификациях; соответственно, критерии, на основании которых они разрабатываются, это критерии не естественности, а оптимальности. С точки зрения самого позитивизма "самая-самая" система — та, которая максимально плотно "свертывает" это разнообразие, макси- мально прогностична и максимально устойчива ко всевозможным "возмущениям" — вновь открываемым фактам. Примечательно, что эти же нормативные критерии взяты за основу и в тех подходах, которые никакого отношения к позитивизму не имеют: например, в рационалистической систематике Любищева (1982). Едва ли можно сомневаться в том, что разработки последнего, несомненно связанные с поисками Единого Закона, имеют очень мало общего с изысками фенетической систематики — плоти от плоти позитивизма. Так что эти критерии не дают однозначно способ выбора единственной естественной системы: видимо, они необходимы в силу общеметодологической значимости, но все-таки не достаточными. Подход, в котором таксономическая система рассматривается как гипотеза, в своем тезаурусе едва ли имеет понятие естественной системы, если под последней по-прежнему понимать некую единственно верную из всех возможных. Коль скоро каждая конкретная классификация гипотеза о некотором частном аспекте разнообразия, описываемом соответствующей С-моделью, то классификации, имеющие отношение к разным его аспектам, не могут конкурировать между собой они несоизмеримы (см. выше о взаимной интерпретируемости класси47 фикаций). В такой ситуации предметом обсуждения должны быть не сами классификации, а исходные С-модели, что возможно только в рамках явным образом сформулированной для них мета-модели. С другой стороны, как также уже отмечалось выше, классификации, разрабатываемые в рамках некоторой общей для них С-модели, могут быть сопоставлены друг с другом непосредственно с точки зрения их адекватности той структуре природного разнообразия, которая определена в данной модели. Рассмотрение их в таком аспекте позволяет говорить о них как о менее или более истинных. Следовательно, принятие концепции классификации—гипотезы одним из своих следствий имеет замену понятия естественной понятием истинной системы. Из этого явствует, что содержание последней находится в сильной зависимости от того, каковы критерии истинности, а они имеют склонность меняться со временем. Из трех вышеназванных только критерий прогностичности, по-видимому, в данном случае также имеет существенное значение. Что касается свертывания информации, вообще говоря, верного для "количественных" законов, я не уверен, что данный критерий актуален для систематики как дисциплины, занимающейся познанием именно разнообразия как такового. Как представляется, вера в существование единственной Естественной Системы архетипична (в смысле Юнга), укоренена в религиозной по своей сути убежденности, что миром управляет единый Закон, учение о котором единственно верно и потому вечно. И эта вера — еще один миф, от которого освобождается современная систематика. Как только эта убежденность выводится из подсознания, ликвидируются основания и для того, чтобы заниматься поиском этой Богом или Законом (что, собственно, одно и то же) данной Системы. Вместо этого целью становится осмысление самого разнообразия как такового, признание за ним "права на существование" как объекта самостоятельного изучения. Следуя общему стилю данной статьи, я позволю себе не углубляться в рациональное обоснование тезиса о мифологичности Естественной Системы. Вместо этого обращу внимание еще на два аспекта данной проблемы, обсуждения которых я почти не встречал на страницах таксономической литературы. Один из них -- чисто психологический: каждый исследователь верит прежде всего в свою правоту, что придает его деятельности значимость прежде всего в его же собственных глазах. Действительно, трудно представить ситуацию, когда ученый (я не имею в виду "околонаучных" персон, превращающих занятия своей "околонаукой" в кормушку), занимаясь решением конкретной задачи, считает ее чем-то третьестепенным. Соответственно, систематик, разрабатырая классификацию некоторой группы организмов, подсознательно убежден в том, что он "не занимается ерундой", что он творит нечто фундаментальное, имеющее отношение к Абсолютной Истине. И именно осознание этого подвигает систематика на его пути (делая его в определенном смысле памятником самому себе). Второе, о чем полезно не забывать, когда обсуждается проблема Естественной Системы, - - ограниченность конкретного знания по сравнению со всеобъемлющей Истиной. Здесь, я думаю, допустима следующая аналогия совсем уж метафизического толка. Чем далее 48 прошел человек по восьмеричному пути, тем более бессмысленным становится вопрос о том, насколько он приблизился к состоянию Будды — сама попытка ответить на него отбрасывает спрашиваемого назад. Именно по этой причине поздний чань-буддизм отказался размышлять о том, как достичь нирваны: достичь можно того, что ограничено в пространстве и во времени, нирвана же беспредельна и потому во всем. Точно так же обстоит дело, как я полагаю, и с Естественной Системой: она повсюду, во всех частных классификациях, вопрос же о том, какая одна из них "самая естественная", не приближает к Истине, а удаляет от нее, ибо подразумевает возможность данной конкретной классификацией очертить Естественную Систему, безграничности каковой более соответствует бесконечное множество творимых систематиками частных классификаций=систем., ВМЕСТО ЗАКЛЮЧЕНИЯ Кто-то написал слова, и ты веришь. Ник. Кузанский Систематика — наука очень высокого уровня общности и в этом смысле в определенной степени сродни философии. Во всяком случае, как я уже имел возможность отметить выше, при обсуждении ее оснований затрагиваются фундаментальные проблемы онтологии и гносеологии. В этой связи хотелось бы обратить внимание на то обстоятельство, что философия, в отличие от "строгих наук", плюралистина: видимо, принципиально невозможно ненасильственным путем достичь некоторой единой (и потому единственной) картины мира (Никифоров, 1990). Похоже, что плюралистичность — непременный атрибут и современной систематики. Многоаспектность объекта, исследуемого ею, предполагает многоаспектность его рассмотрения. Каждый способ рассмотрения в конечном счете оформляется как определенная школа систематики, что делает сосуществование, а не конкурентное исключение разных школ вполне нормальным состоянием систематики (разумеется, здесь не берутся в расчет те патологические случаи, когда психология или конъюнктурные соображения побуждают бить: себя в грудь, противника же — по голове при выяснении того, кому достанется больше почета и грантов). С этой точки зрения нет плохих или хороших школ, .как нет плохих или хороших аспектов рассмотрения биологического разнообразия они просто» разные. В конечном итоге, плох не подход сам по себе, а его некорректное использование. Поэтому следовало бы не расставлять оценки, а стараться находить в той или иной школе подразумеваемый ею аспект рассмотрения и пробовать включить его в общую картину. А для этого, как представляется, следует помнить логию Аврелия Августина "чтобы понять, нужно поверить" (приблизительно о том же "принцип сочувствия" С.Мейена): чтобы понять смысл, скажем, кладистики, нужно для начала поверить в то, что он в ней есть (а не поверивши, рискуешь превратиться из критика в "критикана": не понял, потому что (равно как и поэтому) уверен — гадость). Если систематика — наука, то она современна в той мере, в какой 49 ее содержание отвечает требованиям современной сциентологии. Каковые требования, однако, не определены однозначно и тем самым допускает разное понимание того, что есть современная систематика. Но они однозначно допускают понимание того, что эта последняя преходяща. Систематика, как и всякий научный подход, адресующий свои вопросы не столько сознанию, сколько объективной реальности, развивается по принципу обратной связи между субъектом и объектом познания. Более глубокое проникновение в. онтологию влечет за собой изменение картины мира, что влечет за собой возможность постановки новых вопросов, поиски ответов на которые влекут за собой изменения в гносеологии, что влечет за собой более глубокое проникновение в онтологию, что влечет... и т.д. Поэтому будущая систематика станет для своего будущего времени современной, даже если приведенный здесь критерий современности содержательно станет иным (я не думаю, что он вовсе будет отменен). Соответственно, нынешняя современная станет "пережитком прошлого". ЛИТЕРАТУРА Беклемишев В.Н. Методология систематики. Москва: КМК Press, 1994: 250 с. Вартовский М. Модели: репрезентация и научное понимание. М.: Мир, 1988. 783 с. Далин В.Я. Критика антропоморфизма в биологии // Система, симметрия, гармония. М.: Мысль, 1988. С. 144—156. Елькин Ю.А, Системные и эмпирико—статистические подходы при изучении фитоценозов // Растения и промышленная среда. Свердловск: изд. УГУ, 1992. С. 7-27. Заренков Н.А. Теоретическая биология. М.: изд. МГУ, 1988. 212 с. Заренков Н.А. Понятие жизни и особенности биологической классификации//Классификации в современной науке. Новосибирск: Наука, 1989. С. 101-119. Иорданский Н.Н. Макроэволюция: системная теория. М.: Наука, 1994. 111с. Кордюм В.А. Эволюция и биосфера. Киев: Наук, думка, 1982. 264 с. Кураев В.И., Лазарев Ф.В. Точность, истина и рост знания. М.: Наука, 1988. 236 с. Леви-Стросс К. Первобытное мышление. М.: Республика, 1994. 384с. Левин А.П. Тезисы о времени естественных систем//Темпоральные аспекты моделирования и прогнозирования экологии. Рига, 1986. С. 31—66. Любарский Г.Ю. Биостилистика и проблема классификации жизненных форм//Журн. общ. биол., 1992, 53, 5: 649-661. Любарский Г.Ю. Метод общей типологии в биологическом исследовании. 1. Сравнительный метод//Журн. общей биологии, 1993а, 54,4:408—429. Любарский Г.Ю. Метод общей типологии в биологическом исследовании. 2. Гипотетико-дедуктивный метод//Журн. общ. биол., 19936, 54, 5: 516-527. Любарский Г.Ю. Взаимоотношения таксономии и эволюционной теории: эманация и эволюция//Журн.общ.биол., 1996 57, 4: Любищев А.А. Проблемы формы, систематики и эволюции организмов. М.: Наука, 1982: 277 с. Мейен С.В. Таксономия и мерономия//Вопросы методологии в геологи 50 ческих науках. Киев: Наук. Думка, 1977. С. 25—33. Мейен С.В., Шрейдер, Ю.А. Методологические аспекты теории классификации//Вопр. филос., 1976, 12: 67—79. Никифоров А.Л. Философия как личный опыт//3аблуждающийся разум? М.: Политиздат, 1990. С. 296-327. Павлинов И.Я. Две концепции взвешивания в систематике: взвешивание признаков и взвешивание сходства//Журн. общ. биол., 1988, 49, 6: 752-764. Павлинов И.Я. Методы кладистики. М.: изд. МГУ, 1989. 119 с. Павлинов И.Я. Кладистический анализ. М.: изд. МГУ, 1990. 159 с. Павлинов И.Я. О формализованных моделях в филогенетике//Сб. трудов Зоол. муз. МГУ, 1992а. Т. 29. С. 223-246 Павлинов И.Я. Есть ли биологический вид, или в чем "вред" систематики//Журн. общ. биол., 19926, Т. 53, 5: 757-767 Павлинов И.Я. Классификация как гипотеза: вхождение в проблему// Журн. общ. биол., 1995, 56, 4: 411-424. Павлинов И.Я. Про "эманизацию" кладистики (по поводу статьи А.А.Позднякова "Основания кладистики: критическое исследование") // Журн. общей биологии, 1996, 57, 4:. Раутиан А.С. Палеонтология как источник сведений о закономерное тях и факторах эволюции//Современная палеонтология, т. 2. Москва: Недра. 1988. С. 76-117. Розова С.С. Классификационная проблема в современной науке. М.: Наука, 1986. 222 с. Россолимо О.Л. Новые методы систематики и музейные коллекции: проблема взаимодействия//Совещ. "Стратегия изучения биоразнообразия наземных животных". Москва, ноябрь 1994. Доклад на совещании. Рьюз М. Философия биологии. М.: Прогресс, 1977. 317 с. Сачков Ю.В. Введение в вероятностный мир. М.: Наука, 1971. 205 с. Уайтхед А.Н. Избранные работы по философии. М.: Прогресс, 1990. 717 с. Урманцев Ю.А. Что может дать биологу представление объекта как системы в системе объектов того же рода//Журн. общ. биол., 1978, 39: 699—718. Целищев В.В. Философские проблемы семантики возможных миров. Новосибирск: Наука, 1977. 190 с. Чайковский Ю.В. Элементы эволюционной диатропики. М.: Наука, 1990. 270 с. Черных В.В. Проблема целостности высших таксонов. М.:Наука, 1986. 143 с. Шаталкин А.И. Теория систем и таксономия//Журн. общ. биол., 1978, 39, 6: 829-839. Шаталкин А.И. Методологические аспекты применения математических методов в систематике//Теория и методология биологических классификаций. М.: изд. МОИП, 1983 С. 46-55. Шаталкин А.И. Иерархия в систематике: теоретико-множественная модель//Журн. общ. биол. 1995, 56, 3: 277-290. Юдин К.А. О понятии "признак" и уровнях развития систематики животНЫХ//ТР. Зоол. ин-та АН СССР, 1974, 53: 5-29. Abbott L.A., Bisby F.A., Rogers D.J. Taxonomic analysis in biology. N.Y.: Columbia univ. Press. 336 p. Bock W. Foundations and methods of evolutionary classification//Major patterns in vertebtate evolution. N.Y.: Plenum Press, 1977. P. 851-895. 51 Brady R.H. On the independence of systematics//Cladistics, 1985, 1, 2: 113-126. Brooks D.R., Wiley E.O. Evolution as entropy. Chicago: Univ. Chicago Press, 1986. 335 p. Buck R.C., Hull D.L. The logical structure of the Linnean hierarchy//Syst. Zool., 1966, 15, 1:97-111. Cain A.J. Logic and memory inLinnean system of taxonomy //Proc. Linn. Soc. London, 1958, 169, 1-3: 144-163. Cain A.J. Post-Linnean development of taxonomy//Proc. Linn. Soc. London, 1959, 170, 1-3: 234-244. Cain A.J., Harrison G.A. An analysis of the taxonomist's judgement of affinity//Proc. Zool. Soc. London, 1958, 131, 1: 85-98. Cavalli-Sforza L.L., Edwards A.W.F. Phylogenetic analysis: models and estimating procedure//Evolution, 1967, 21, 3: 550—570. Cracraft J. Species concept and speciation analysis// Current Ornithol., 1983, 1: 159-187. Eldredge N., Salte S.N. Hierarchy and evolution// Oxford Surv. Evol. Biol., 1984, 1: 184-208. Gilmour J.S.L. Taxonomy and phylosophy//The new systematics. L.: Oxford Univ. Press, 1940. P. 461-474. Gould S.J., Raup D.M. et al. The shape of evolution: a comparison of real and random clades//Paleobiol., 1977, 3, 1: 23—40. Gregg J.R. The language of taxonomy. N.Y.: Columbia Univ. Press, 1954. 71 p. Hull D.L. Are species really individuals?//Syst. Zool., 1976, 25, 1: 174—191. Hull D.L. A matter of individuality//Phil. Sci., 1978, 45, 2: 335-460. Hull D.L. Science as a process. Chicago: Chicago Univ. Press, 1990. 586 p. Kafanov, Sukhanov. Why are there so few large ganera//)KypH. общ. биол., 1995, 55, 2: 141-151. Kemp T.S. Models of diversity and phylogenetic reconstruction//Oxford Surv. Evol. Biol., 1985, 2: 135-158. McClendon J.H. The evolution of the chemical isotops as an analog of biological evolution//!. Theor. Biol., 1980, 26, 2: 113—128. Minelli A. Biological systematics. The state of the art. L.: Chapman & Hall, 1994. 387 p. Minelli A., Fusco G., Sartori S. Self^similarity in biological classifications//BioSystems, 1991, 26, 1: 89-97. Neff N.A. A rational basis for a priori character weighting//Syst. Zool. 1986. V. 35. No 1. P. 110-123. Panchen A.L. Classification, evolution, and the nature of biology. Cambridge: Cambridge Univ. Press, 1992. 398 p. Patterson C. The impact of evolutionary theories on systematics//Prospects in systematics. Oxford: Clarendon Press, 1988. P. 59—91. Patterson C., Smith A.B. Periodicity in extinction: the role of systematics//Ecology, 1989, 70,4: 802-811. Pavlinov I.Ja., Hoffmann R.S. On the reality and structure of biodiversity // Abstr. 4th Internal. Congr. Syst. Evol. Biol. College Park (MD, USA): 119. Pavlinov I.Ja., Puzachenko Yu.G. et al. To zipf or not to zipf, or why are there so few scientists supposing there are no genera in the nature at а!1?//Журн. общ. биол., 1995, 56, 1: 152-158. Purvis A., Gittleman J.L., Luh H.-K. Truth or consequences: effect of phyloge52 netic accuracy on two comparative methods//!. Theor. Biol., 1994, 67, 1: 293-300. Rosenberg A. The structure of biological Science. N.Y.: Cambridge Univ. Press, 1985. 280 p. Schroeder M. Fractals, chaos, power laws: minutes from an infinite paradise. N.Y.: Freeman & Co, 1991. 41 Op. Simpson G.G. Principles of animal taxonomy. N.Y.: Columbia Univ. Press, 1961. 247 p. Sokal R.R., Sneath P.H.A. The principles of numerical taxonomy. San Francisco: Freeman & Co., 1963. 359 p. Vaupel K.J.S. Phylogenetic analysis and its foundations //Systematics and evolution: a matter of diversity. Utrecht: Utrecht Univ. Press, 1987. P. 159-172. Wiley E.O. Phylogenetics: the theory and practice of phylogenetic systematics. N.Y.: John Wiley & sons. 1981. 439 p. Woodger J.H. The axiomatic method in biology. Cambrodge: Cambridge Univ. Press, 1937. 174 p. Arch. Zool. Mus. Moscow Univ., 1996, v. XXXIV A WORD ABOUT THE MODERN SYSTEMATICS I. Ja. Pavlinov SUMMARY There fundamental methodological difference exists between classification-as-means and classification-as-aim of cognitive activity. It is the second one that constitutes a body of biological systematics. For the biological systematics, as a branch of science, to be modern means to correspond to requests of modern methodology of scientific research. According to this, classification could be considered as a kind of hypothesis, namely "taxonomic hypothesis". Adopting this makes systematics theory-dependent: there have to be a non-formal theory in which an object to be hypothesised (classified) is defined intentionally, that is by indicating its essential properties. Such a theory serves to elaborate contentwise (non-formal) model-(C-model) that provides operational conceptual framework for respective classification. The natural diversity is manyfold in its properties, which assumes there have to be as many C-models, each describing a particular aspect of diversity outlined by the given non-formal theory. Consequently, there have to be several classificatory approaches, each consistent with requirements of particular C-model. Conditions of correct comparison and mutual interpretation of classifications based on different C-models depend on degree of overlapping of the latters by their thesauruses. There also could be several classifications based on the same C-model and differing by their adequacy to the particular aspect of natural diversity. 53 The theory in question defines first of all ontological statuse of the object of biological systematics, which is taxonomic diversity. Its principal property is interconnection of its elements by kinship (phylogenetic) relationships, which "is a particular case of causal relatioships. Due to this, these elements are by no means classes (in logical sense), which separates systematics from other classificatory approaches studying other aspect of biological diversity. The C-models could be of three types, dependency on their contents: processual (evolutionary), structural (paternal), and combined ones. Evolutionary models include statements about causes of origin of the diversity being classified (they are evolutionary scenaria), so that they are principally inconsistent with classifications. Structural models define paterm properties only, thus they are incomplete respective to the world, which is not "being" but "becoming". Combined models define both process and pattern properties. One of their formal representation could be fractal, that is pattern and generating its process simultaneously. According to this, classification is also a fractal. At operational level, the link between C-model and classification is provided by correspondence between algorithm that generates classification and one that generates real taxic diversity. This means that technical tools employed by a systematist are to be consistent with respective C-model. This involves selection (weighting) of characters, of similarity measure (for instance, synapomorphy principle in cladistics), clasterisation procedure. Biologically sound methods are preferable over strictly formal ones. As C-models are non-formal ones, the classificatory methods cannot be fully formalised, as well, so a good room remains for intuitive argumentation scheme. Classification being a fractal means the following. It should be hierarchical, approximated by Zipf—Mandelbrot rank distribution model, at least at some level(s) include stochastic component, all taxa are of equal status (there are no "more" or "less objective" taxa). All of its statements are context-dependent, that is relativistic: they cannot be considered (tested etc) properly out of the contexts provided by the entire classification. Classification being a hypothesis means all its statements are sub-hypotheses within it. Particular taxa are hypotheses of real groups of organisms; their characters are hypotheses of some of the group properties; their links in hierarchy are hypotheses of certain kind of relationships between those groups. Statement about similarity relation may not correspond to criteria of hypothesis. Research collections provide a possibility for taxonomic knowledge to be repeatable, so they are presumable analogy of physical experiment, as far as taxonomic hypothesis is analogy of physical one. Thus, modern systematic is still a "museum science". The notion of the Natural System is based on archetypal believe in the World ruled by a sole universal Law and should be abandoned, if S-model adopted presumes the realm of life is stratified in respect to diverse laws structering it in different aspects of diversity. 54