Это я вижу, вас интересует все «до того»
advertisement
Дора Слободянская. Интервью 1 Дора Слободянская Интервью Скажите, пожалуйста, я коротко повторю. Ваш дедушка, Арон Ицик Мельман, да? Да. С папиной стороны. В каком году умер? Он умер, наверно, в 37-38 году. Он заболел воспалением легких, он был уже преклонного возраста. А папины братья? Это Мотл и Зейлек, сестра Фейге. Погибла в Рожанске, по-моему? Да. А Мотл? А Мотл, их уничтожили в селе, его, жену и пятеро детей. А Зейлек здесь умер, в Черновцах похоронен. А кем он работал? Он сапожник был. А с маминой стороны? Дедушка Шлойме. Так он расстрелян был с тетей и с… Да, Зейде, это Шлойме, Шнайдерман, дедушка. Так он в детстве учился в хедере со знаменитым баснописцем Элиэйзер Штейнбергом. Это важный момент. Наше общество еврейское его именем названо. Культурное еврейское общество. Мамина сестра, Нэха?.. Мамина сестра расстреляна была с мужем и с матерью его. А мама его… Тирерман Ривке-Сура. Я еще не рассказала. Тетя Фейге Рожански. Так ее муж, Есил, он сапожником был, а дочери Тубе-Рэхл, а вторую я не помню. Это младшая, Тубе-Рэхл. А Шейндл? Шейндл Фишман, ее муж, Шаим и доченька Эстерка, ну, их расстреляли вместе с дедушкой Шлойме. А Хая была?.. Хая – она же трактористкой была, я вам сказала? Ее муж в армии был. В 45-м году демобилизовался, кончилась война, он был ранен, дядя Пиня, это муж Хаин, он взял направление в Черновцы. И вот, благодаря ему мы тут оказались, потому что он нам послал вызов, он в Фалешты послал нам вызов. Как его фамилия? Кислюк. Пиня Кислюк. А у него дочка и сын. Дочка, Нина, в Израиле с мужем с двумя детьми в Бер-Шеве, а сын, Аркадий, в Канаде с женой и с детьми. А мамины братья, Янкель был с дядей Шаей, его расстреляли, как еврея. А дядя Шмил пропал без вести с трактором своим. А Хаим-Мойше, это тот?.. Он в молодые годы умер. И еще сейчас я помогаю, кроме того, статьи пишу… Это я вижу, вас интересует все «до того». Да, да. А почему «до того»? Ну, вот они хотят знать, что было до Холокоста, что делалось. А то приехали, и только Холокост. Асфальта не было на дорогах. Значит, так. Дом, идет центральная улица. От дома идет, я знаю, сколько там метров, что я Дора Слободянская. Интервью 2 всегда заметала перед домом. Вместо тротуара, а это земля была, не цемент. А потом мостовая. Но это была не мостовая, а просто трасса, это были огромные кирпичи, не кирпичи, а булыжники, по которым ездили. А уже последнее время… Нет, все равно, асфальта не было. Тротуары не были асфальтированы. Земляные. А когда дождь, так вы себе не представляете это месиво. Мы носили резиновые сапоги до колен. И даже такой случай был. Со мной брат пошел куда-то погулять. И вот он пришел, доверху была грязь, доверху, до колен. Мама что-то его спросила, а он говорит: «Мама, глубже не было». Страшная грязь была. Скажите, возле дома какой-то сад, огород, был? Нет спереди не было, только сзади. Последняя комната была гостиная, а рядом с гостиной была такая узкая, проходная какая-то, как коридорчик узкая комната, и выходили во двор. А во дворе у нас был под навесом как бы коридор такой, чтобы прятаться от дождя, был погреб очень хороший, мама там хранила синие, морковь, петрушку в песке всю зиму. И консервы, сама консервировала, консервы держали. Там консервировали, знаете как? Не стерилизацией, а салициловой кислотой, и сейчас можно, я тоже это делала. Аспирин? Аспирин, да, один грамм на килограмм ну, например, томатного сока, размешала и накрыла крышкой. И все, будет стоять. И солью, и будет стоять. Я не знаю, зачем сейчас мучаться и стерилизовать, пастеризовать, потому что стерилизация – это 120 градусов под давлением, а у нас пастеризация. Но сохраняется все. Был еще огромный сарай, как полдома. После сарая туалет был, пару деревьев было фруктовых, я не помню, потом забор, если ходили туда, значит, снимали замок, чужие чтоб не ходили. А через 2 дома в третьем жила тетя Фейге, у которой муж сапожник, дядя Ехил. Так у них подвала, погреба и сарая не было. Но во всем дворе было посажено. И цветы были, и деревья фруктовые. До этого забора общего, а забор шел от одного дома к другому, понимаете, сплошной. Забор был для того, чтобы… защита от воров. Ну, я помню, что папа иногда покупал зерно, пшеницу и держал в этом сарае. И был сторож, который сторожил и тут, и там. И дом сторожил и этот самый сторожил. А водопровод был в доме? Нет. Какой водопровод? В городе подвода была с огромнейшей бочкой. И у нас в мастерской в углу стояла огромнейшая бочка с крышкой. И каждое утро приезжал водовоз и набирал ведрами, бочку наливал, но это было от источников, это была не просто вода. И платили ему деньги за это. Это специальность была такая – водовоз, понимаете, что он развозил воду в местечке. А вообще, уже после войны, мы сами шли и приносили ведра с водой. Ну, где-то минут 15 надо было идти к источнику. Где был источник? Сзади боковых улочек. Но возле домов не было колодцев, не было. Электричество, я помню, при лампе мы готовили уроки. Электрической? Керосиновой лампе. Готовили уроки. И подвесные были такие, красивые керосиновые лампы. Причем они были бронзовые. И чистили их. Перед праздниками снимали эти люстры бронзовые, сейчас пластмассовые, деревянные, и чистили их. Огромнейшую работу выполняли. А потом, я помню, когда я была уже во втором классе, появилось электричество. Но только вечером включали электричество. А чтобы уроки готовить, я лампу включала, Дора Слободянская. Интервью 3 потому что темно. Понимаете, одна комната за другой, а окна были в мастерской, огромные окна… Дора Вольфовна, я хотела спросить, вот улица идет? Да. Дом как стоял? Вот так вот, вдоль улицы, или вот так? Вот улица идет. Да, дом же длинный был? Нет, вот так. Вот так, от улицы? Да. Дом стоял перпендикулярно улице. И одно окно шло из мастерской к улице? Да, из одной клетки в другую. Так все дома стояли. Не так, как сейчас. Подругому нельзя было, конечно. Дома стояли близко друг к другу. Так все дома были. А мастерская папина была скорняжная, да? Там где он шил шапки? Да, он работал, шапки воротники, причем он еще был предпринимателем. Он скупал недоношенных ягнят. Они ценились больше, чем… Каракульча. Да. Причем, он сам красил их. Серые бывали, так он… Значит, как? Ездил в села и покупал шкурки. Вот, порезали недоношенную овцу, так назовем ее. Они еще маленькие, с внутренней стороны кожа сырая. Он сам дубил, занимался дублением. У нас стояли бочки, там закваска какая-то была, хлеб с чем-то, я не помню. Это все бродило, сколько дней я не помню. А вонь неимоверная, страшная вонь. Это там же, в мастерской? Там же, в мастерской, да. В углу, ближе к комнате, правда крышка была. И после того, как произошло дубление, эти шкурки клали на улице, чтобы они высохли, летом, чтобы высохло это. И никто не крал. Когда высыхала шкурка, тогда он косой чистил, очищал верхний слой кожи. Оставалась фактически внутренняя кожа с волосами, так скажем. Если серая, так он тоже обрабатывал чем-то, а если черные, чтобы они блестели, чтобы они красивые были, так для этого химикаты были, хромпик какой-то, я помню с детства, я не знаю, надо посмотреть по справочнику, это слово я помню, хромпик. Он химикаты покупал у старика, даже уже здесь, в Черновцах он этим занимался, обрабатывал шкуры ягнят. Но уже не в доме, мы тут жили в полуподвальном помещении, рядом сарай был наш, и в сарае это держали. После дубления и очистки, чтобы почистить, наверно, от пота, есть такой барабан с опилками. И мама, бедная, всю ночь крутила опилки, крутила этот барабан, вот тут уже, в Черновцах. Утром очищали, встряхивали, и эти шкурки красивые были. После этого вытряхивали опилки и красили химикатами черными. Потом он шил шапки и продавал. А осенью приходили, после сбора урожая, я понимаю, так было, молдаване приходили и покупали шапки. Им же нужны были шапки, носить. В шапках подкладка была, красивые шапки и воротники на пальто. Портные шили пальто, а он – воротники делал. В Черновцах он тоже делал их. Дополнительный заработок был, потому что он был сторожем или подносчиком. У мужа на фабрике он работал подносчиком. Знаете, что такое подносчик? Закройщик, раскроил, например, костюм или пальто. Раскроено в одном месте, а цех – в другом. А кому-то же надо в цех рабочим отнести, чтобы они шили? Так он этим занимался. А папе кто-то помогал в мастерской? В работе? Дора Слободянская. Интервью 4 Да, до войны – конечно. 2-3 мальчика было разного возраста. Самого меньшего обучал, не знаю, сколько времени, год, два. Обучение было бесплатное, а потом уже платное. Он платил ему за работу. У нас была машина. Как называется, скорняжная, что ли? Наверное. «Зингер», я очень любила шить. И один из последних парней, который работал у нас, Лейб его звали, так он меня учил шить. Я очень любила шить. Шить меха? Да, меха. Там совсем другое, не как швейная машина. Это, знаете, как переплетение такое, зигзаг. Он шил. Мне жалко, что у него такая судьба страшная у этого Лейба была, Боже мой! Он жил тут, женился, детей не было. Он был в эвакуации, жил с одной женщиной. Он не хотел, чтобы у нее ребенок был. Она сделала себе аборт. Она его умоляла, он рассказывал так, она не хотела аборт делать, он только хотел, идиот. Потом, когда кончилась война, он вернулся, он в Караганде был, вернулся, но без нее. А здесь он вернулся на двоюродной сестре, что ли. И у них детей не было. А он так хотел ребенка! Он тоже работал меховщиком, шапочником. Он уехал в Израиль, в каком году я не помню, важно то, что он там трагически погиб. Он пошел, простите, в туалет, и его засосало. Это нам рассказала женщина, которая близко знала его, эту семью, которая была в Израиле, и ей жена рассказала, в Бер-Шеве. Такие туалеты, что он упал, понимаете. Потом с трудом его оттуда вытащили. Наверно, люди и не знали, что он там, потому что он задохнулся. Страшное дело. Даже страшно себе представить такое. Я была во время войны, так во дворе, это же зима 41-42го года, такая жестокая была. (нрб). Страшная зима, такой холод адский. И трупы в этом селе Устье, в комнате мы на земле жили и спали, по5-6 семей, как сельди в бочке. И вот, выходишь, простите, в туалет в другую комнату, а в другой комнате мертвецы, туда выносили мертвецов. А из этой мертвецкой на улицу. И вы знаете, складывали как дрова этих мертвецов. Я сейчас даже не могу представить, как я не боялась. Рядом ходила, как будто ничего. Правда, я бегала, я старалась, (нрб). Знаете, что? В любой ситуации надо двигаться. Рядом с нами была семья сапожника из Черновцов. И самое главное в беде, знаете что? Мне говорит лечащий врач: «Нельзя вспомнить прошлое и думать о будущем. Надо думать только о настоящем». Золотые слова! Я хочу сказать, не надо вспоминать прошлое и, особенно, жалеть о прошлом. Вот эта семья, которая лежала рядом с нами, вы понимаете, мама в положении, с таким животом, и тетя в положении с таким животом, и бабушка Перл была с нами, папа, мама, брат, а рядом они. Значит, муж с женой, с дочкой. Так эта дочка, она не вставала. Она себе все время сидит или спит. И у нее срослась кожа между коленями, срослась, вы понимаете? И у нас в этой комнате, или в другой, наверно в другой, был врач, черновицкий. Он был как бы старший над нами. И он сказал, что нужно только водкой массировать. Да, вдруг такая вонь, неимоверная. Она хочет снять обувь и не может. Понимаете, что там уже сырое мясо было. Что она не снимала обувь, эта девочка, она была моего возраста, может, старше меня, я помню, еле сняли обувь, причем, хорошие ботинки, не то что я, в старых, драных, тонких. Когда сняли обувь, так у нее уже раны, сырое мясо. Кожа слезла с пальцев, и она не может раздвигать ноги. Срослись под коленями, срослась кожа. И вот этот врач сказал, водкой. И вот этой водкой ее залечили. Она так кричала! Это же очень больно – сырое мясо водкой. А что можно было тогда? Другого ничего не было в тех условиях. И так постепенно, до весны заросли эти все раны, под коленями делали массаж, мама делала ей массаж, она Дора Слободянская. Интервью 5 еле-еле встала на ноги. А он, бедный, отец, все время говорил о своем богатстве: «Ой, какие богатые мы были, такие, такие…». И он умер. А мои папа и дядя бегали, бегали, в село бегали, но это было у нас уже… Мы были и в гетто, где кругом колючая проволока… Ну, это вас не интересует? Нет, интересует, конечно. Я принесу «Маршрут смерти». Значит, когда в 1990-м году нам сказали: «Кто знает о погибших в Холокосте, напишите, заполните листы». И в обществе еврейском, здесь, в Черновцах, нам выдали листы из Яд-Вашема. Я же ребенком была, я не могла всех помнить, а тетя уже, Миндл, была в (нрб), она одна уже была. Я ей написала, чтоб она написала мне обо всех, кто погиб от фашистов, все имена, кого помнит, чтоб она записала. И она мне написала, выслала мне этот список. Вы знаете, я и схему такую составила, специально, как они требовали. Там была такая схема: фамилия, имя, год рождения, папа, мама, профессия, где умер. Я получила, у меня есть еще этот список, около 400 человек. И, смотрите, я отсылала им непрерывно, этой Оксане Король, сотруднице Зала имен, руководительнице. Она мне пишет: «Уважаемая Дора Вольфовна, спасибо за ваше письмо. В ответ на ваше обращение посылаю вам компьютерный список листов свидетельских показаний, заполненных вами в разные годы в увековечение памяти ваших родных и близких. Огромное вам спасибо за ту работу, которую вы делаете. В нашей нелегкой работе особенно необходимо иметь таких помощников как вы, без участия которых Зал имен не был бы тем святым местом, куда каждый день приходят десятки людей, чтобы найти и вспомнить своих безвинно погибших близких, задуматься о страшной трагедии нашего народа, унесшей 6 миллионов людей». А кто их посчитал, 6 миллионов? А может, и больше? «Спустя более 50-ти лет после окончания самой страшной войны в истории человечества мы буквально по крупицам собираем имена погибших. Спасибо вам за вашу помощь. Возможно, не все ваши друзья знают о существовании Зала имен, увековечивания в нем памяти героев-жертв нацизма. Мы будем вам очень благодарны, если вы расскажете им об этом. Мы высылаем вам анкету-опросник для переживших катастрофу с просьбой заполнить ее. После заполнения просим прислать анкету по нашему адресу. Примите пожелания здоровья и всех благ». Вот, они мне присылали. Но, понимаете, я посылаю 10, 30, 50 человек, и они мне посылают обратно, кого они уже внесли в Зал имен. Правда, тут были такие казусы, что я получила несколько листов обратно, потому что им требуется, многих я послала с фотографиями, я не сказала папе, что у него же был брат, у него была Фейге, это сестра и брат Зейлек, а старше папы был Мотл, Мельман Мотл. Он жил в селе. А тетя, как же звали ее, тетя Рехл, по-моему. Жену его? Да, жена. И пятеро детей: Хонне, Хове, Сруль, Мотл, Фейге. И все уничтожены. У меня есть их фотографии. Из этого села нам принесли в 46-м году, когда мы вернулись. Или местные, или фашисты. Ну, что говорить? Такая трагедия. И так как их фотография была у меня… Остановились мы на том, что родились вы… Да. И в честь кого вам дали имя, не знаете? Дора – это ваше имя? По-еврейски это Двойра. А меня сосед всегда дразнил, что я Двойра а нувиш, что я… Дебора была, предводительница восстания, она была судьей даже в Израиле. Я где-то читала. А сосед наш, Кушнир, а его я не помню как звали. Его Дора Слободянская. Интервью 6 в 40-м году выслали. Знаете, за что? За то, что он был сионистом. Он был коммивояжер. Я считала, что он меня дразнил. Ваш брат родился через два года после вас? Да. Скажите, пожалуйста, вы помните, в семье праздники еврейские отмечали? На Песах мацу покупали? Обязательно, конечно. Даже уже после войны мама сама пекла мацу, потому что не было в продаже. А на Йом-Кипур постились? Постились, конечно. И вы всех постов придерживались? Придерживались, конечно. Сейчас мы не придерживаемся. А суку строили во дворе? До войны, конечно, обязательно. Папа строил? Да, папа сам строил, дети помогали. Интересно же было. Шалаш, там посидеть… И теперь в Хеседе строят суку. Мы тоже, заходим, сидим там. Это же неплохо придумано, в честь урожая, окончания полевых работ. Зря говорят, что евреи не работники сельского хозяйства. Сначала скотоводство было, потом земледелие, виноградарством занимались в Израиле и не только виноградарством. А в семье разговаривали у вас на каком языке? На идиш в основном говорили. А уже в Черновцах после войны, мы в нашей семье, говорили с папой и с мамой только на идиш и между собой. Даже дочка наша, она, когда маленькая была и пошла в садик, она в основном воспитывалась у мамы с папой. Утром мы убежали на работу, мы недалеко жили. Они в полуподвальном помещении, папа с мамой, а мы – в одной сырой комнате с кухней. Ну, потом достроили там ванную. Так он ее носит к маме и папе, когда маленькой была дочь, до 5-ти лет, и потом я иду со школы, иду к маме и забираю ее. Ее отдали в садик в 4 с половиной года. Значит, отдали ее в садик, и она говорит, воспитательнице: «Что вы мне даете? Что это такое? Вы мне дайте юхслок», бульон с лапшой. Она маленькая была, так мама говорит: «Ей парта нужна». Внучке мы уже купили такой столик, что когда садится ребенок, достает до стола, а тогда что было? Так он специально, Борис Моисеевич, специально ей сделал парту маленькую, ровную, не согнутую, ровную. Там ставили ей еду, она кушала. Она очень любила, «Что вы мне даете? Я ребенок, дайте мне юхслок». И она по-еврейски до садика… Она и сейчас понимает еврейский, но не разговаривает. А тогда разговаривала? Да! Только по-еврейски. Я вам больше скажу. Во дворе у нас жила русская женщина, старушка. С дочкой, зятем, двумя детьми. Так она договорилась, что «Вы с ней разговаривайте по-еврейски, чтоб она знала ваш родной язык». Понимаете? Русскому она научится. Дора Вольфовна. Когда родился братик, устраивали обряд обрезания на 8-й день? Конечно, обязательно. Я помню, сам факт операции я не знаю, но я помню, что… Я сказала, что он 32-го года, он 33-го. Я исправила. Да, я помню, как я сидела… Я даже помню, когда он родился. Знаете, что? Когда он родился, колыбелька такая деревянная была, что качалась еще, его Дора Слободянская. Интервью 7 положили, немного конфет положили в колыбельку, или без него, но я помню, что всех детей с улицы пригласили, качали колыбельку, выпадали конфеты, и дети брали конфеты. Интересно. Да, я, например, об этом сейчас только вспомнила. Я очень ревновала и говорила, что я уже не ребенок, меня уже не любят. Ну, обрезание, как факт, я уже не… Нет, это просто, что придерживались обычаев. Да, да. А была няня у вашего братика? Или мама сама смотрела? Нет. Мама и прабабушка? Да. Ну, была девушка, которая помогала маме. Она приходила утром, уходила вечером, она из бедной семьи, мама ей платила всегда. И она помогала. Полы мыла, потому что это такие грязи были, что вообще… Летом мухи, осенью грязь. Помощница нужна была. А евреев было много в Фалештах? Да. Я помню, что почти что весь город еврейский был. Очень мало было неевреев. На центральной улице одни евреи жили, только один был колбасник. У него была лавка и различные виды колбасы, свиной колбасы. Это интересно, что было, да. И так вкусно! Мама строгая была. А если я что-то хотела, я папе говорила. Он сразу мне деньги давал: «Иди, купи колбасы». Ну, запретный плод сладок, понимаете? А потому, что нельзя свинину кушать, так хочется. А какая там чистота была в этой лавке! Он в огромнейшем белом халате ходил. Это такая чистота там была! Я помню, что однажды я пошла купить колбасу. А рядом, через 2-3 дома был обувной магазин. А тротуар был дощатый, и он был над погребом. Постепенно доска стерлась и образовалась яма, дырка. Я иду, уже смеркалось, я страшно радовалась, что я иду покупать колбасу. А когда я вернулась, я спешила, я попала туда ногой. Я была худющая как скелет, потому что мама мазала нам хлеб толстым слоем масла. А это масло я снимала и собачке, у нас собачка любимая была. Я кормила ее. И я попала в эту дырку ногой. Я так испугалась. Вы понимаете, одна нога в дырке, а вторая вертикальная. Я уже согнулась, уже на колени стала. И постепенно я вытянула эту ногу и пошла домой. И ни звука, ничего не сказала. Но у меня хорошо болела эта нога. А где вы колбасу ели, домой приносили? Мы ее домой приносили, мы не на улице ели. А мама? Ну, мама, ничего. Раз ребенок хочет, лишь бы поправился. Основная проблема до войны у мамы была, знаете что? Чтобы мы поправились. Ездила с нами на курорты каждый год в Дурноватое, это курорт в Карпатах. Это стоило очень дорого, 10 тысяч лей. 10 тысяч лей, это не каждый мог себе позволить. Правда, в этом Дурноватом одни дожди шли, как в Трускавце, примерно так. Но ничего. Один раз она ездила с тетей Нэхой, взяла себе в помощники, чтобы нас оздоровить. Или же ехали в село. К мадам Миссик. Она, значит, нам комнату давала, ну, платили за ту комнату, и мы там жили, там готовили летом, на воздухе. Мы-таки там поправлялись. Кушать не хотели, конечно, потому что дети же такие. Мама говорила: «Дети, когда есть, что кушать, не кушают, а когда нет, так хотят». Все, наверно, такие. Мы поехали в село, вернулись, и я заболела малярией. Откуда малярия? Меня долго лечили, этот акрихин я Дора Слободянская. Интервью 8 принимала, этот шум в голове, это страшное дело! Меня вылечила женщина, молочница, которая приносила нам молоко, сметану, творог, масло… Из села. Чем меня вылечила? Полынью. Акрихин – это страшное дело. Гудит в голове, страшно. Так, значит, полынь с красным вином, настоять полынь. Я пила и я выздоровела. А то я в школу иду, и меня малярия начинает трясти. Ну, я сейчас знаю уже, что там происходит. Там происходит размножение микробов малярийного… Этих, возбудителей малярии, когда они выходят из красных кровяных телец. Через каждые 48 часов. Есть же малярия 48 часов, 72 часа, то, сколько я помню… Так меня, я сижу в классе, меня трясет на всю катушку. А вот этим я вылечилась. Потому что надо полынь. И сейчас надо делать настой полыни. Полынь у меня есть, у меня же огород есть, так называемая дача. Но я уже не могу ходить. В этом году всего два раза была, убирала урожай. Вы знаете, нужно-таки сейчас полынь кушать. Потому что полынь очищает кровь. Вы пошли в румынскую школу или в еврейскую? У нас еврейских школ не было. Был хедер для мальчиков. А девочек туда не брали. Я пошла в румынскую школу. Я так, я училась в румынской школе, три класса закончила (нрб). Зимой приходил к нам учитель, который здесь потом работал в 10-й школе, румынская школа у нас 10-я, он преподавал в младших классах. Так этот учитель, Шор фамилия его. Я выучила стихотворение порумынски и пошла. Да, и после рыбы надо обязательно было выпить что-то алкогольное, ну, немножко вина. Папа настаивал, чтобы я выпила. Я выпила и пришла в школу. Меня вызывают, а я не помню стихотворения. Я страшно плакала, сказала, что я учила и знаю стихотворение. Но я потом успокоилась и рассказала. Но у меня такой отпечаток, что я не знаю, за всю жизнь выпила ли я 20 грамм водки. Это вот с тех пор? Да. И даже вишневку, что я сама делаю. Вы видите, что значит след, психологический такой след. Это для меня было страшно, потому что я очень хорошо училась. Ну, я помню еще, как наказывали в румынской школе. Я училась в женской школе. А была мужская школа. И в этой женской школе, если кричали, дети всегда остаются детьми, так наказывали, знаете как? В угол ставили, а иногда и на кукурузу, на зерна кукурузы коленками. Это так больно. А у нас в 39-м году такой случай был. Вообще, я не знаю, у моих дедушки и бабушки, какая жизнь была. Если как красный день календаря, так у них обыски, перкизити называлось. Ищут запретную литературу. Потому что дети занимались? Потому что дети подпольщиками были. А эта запрещенная литература хранилась, конечно, не у них, а хранилась у нас. А у нас, у мамы, у папы, у нас был погреб, сарай был, и там хранили они. Но когда, не помню когда, в 38-м или в 39-м, когда сгорел дом, нашу мебель перенесли к тете Миндл, она уже замужем была. Тетя Миндл и дядя Аврум, они нанимали, у них не было своего дома, они нанимали. Отнесли буфет. А в буфете были и мои вещи тоже. Делали обыск у тети и нашли речь Молотова на румынском языке. Это было не запрещенное. А она не знала, это не ее было, а так как она раньше сидела в тюрьме за политику, так из сигуранцы пришли и взяли ее. И она говорит: «Я не знаю, это не мой буфет, это сестры. И, в общем, я боялась, я сказала, что я это купила. Я у этого Мойше Молигера купила речь, мне надо же было подражать им, они подпольщики, значит, я им должна подражать, это же ребенок. Так и мне нужна была… Я много понимала? Я купила эту речь Молотова на румынском языке. Дора Слободянская. Интервью 9 Так это вы-таки купили? Да. Она не была запрещенной. Я купила, положила ее в буфет. Конечно, мама и папа и не знали. Тетя тем более, потому что это не ее буфет. А она сказала, что это не ее. И вызвали меня в полицию. Я сказала, что я это купила. Ее отпустили, мне ничего не сделали, что сделаешь с ребенком, но мне просто сказали, чтобы я больше такие вещи не покупала, на что я ответила: «Это же продается?». Что я там поняла, я не знаю, в этом выступлении Молотова. Вот такой случай был. Это было еще до 40-го года? Конечно. Это был где-то 38-39-й, когда дом сгорел. Так вы уже в таком нежном возрасте интересовались политикой? Да. Дети очень подражают взрослым. Ну, в семилетнем возрасте прочесть речь Молотова… 9 лет мне было, или 8, не помню. 38-й или 39-й год. Ну, что еще? В субботу обязательно, когда я приходила со школы, папа крутил, у нас патефон был, и пластинки крутил, еврейские песни. Только еврейские. Ну, и танцевальная музыка, религиозная… Вы знаете, я многие песни знаю еще. Ну, на иврите я не понимаю смысл их, но многие помню. Дора Вольфовна, а можно было ставить пластинки в субботу? Это не считалось работой? Я не знаю. Ну, конечно, праздновали дни рождения, танцевали, телевизора не было тогда, радиоприемника у нас не было. Были пластинки, танцевали, пели, рассказывали, очень интересно было. Скажите, пожалуйста, вы не знаете, как познакомились ваши родители? Я знаю, конечно. Папа мой работал у дедушки, учился. Мать умерла его, и в 11 лет он пошел учиться ремеслу к дедушке. К дедушке Шнайдерману? Да, Шнайдерману. Он же жил на задней улице, где папа мой, а этот – на передней улице, центральной. И вот, там он познакомился с мамой. В каком году они поженились? Ну, маме было, примерно, 19 лет. Значит, где-то в 23-м, 24-м, что-то такое. У них была традиционная свадьба? Обязательно. Я помню, у тети Миндл, когда тетя Миндл, подпольщица, она раньше вышла замуж, чем тетя Неха. Тетя Неха уже была в годах, когда в 40-м году она вышла замуж. У тети Миндл свадьба была, а дядя Аврум ни в коем случае не хотел, чтобы раввин обручал. Как это?! Я помню, как отец пришел, его отец и сказал: «Ну, как же так? Мы же евреи, что значит, ты не хочешь, чтобы раввин обвенчал вас?». Ну, там записывались и в горсовете, это тоже, наверно, в румынском. В общем, обвенчались. Ну, как это происходило? У бабушки в доме была невеста. Ее одели так… В какое платье? Безусловно, в белое. И белая фата, а как же? А рядом, соседи, это называлось коле сот, то есть, это со стороны невесты, сторонники невесты. А рядом, в соседнем доме, это было хусн сот, это сторонники жениха. Жениха одели в новую одежду. Во дворе у бабушки со стороны мамы, двор был для двух домов, огромнейший двор, два погреба. Дело было летом, и свадьбу тети Миндл сделали во дворе. И столы, и стулья где-то взяли, наверно, в синагоге, потому что на свадьбу тети Шейндл, это было зимой, наверно, потому что свадьбу делали в синагоге. Жениха привели к невесте, к бабушке в дом. А кто приводил, это какой-то ритуал? Дора Слободянская. Интервью 10 Конечно. Это его родители, его отец, там только одни мужчины были, у жениха. Одни мужчины, помнится, и его отец и, наверно, друзья и все родственники мужа пришли в этот дом к невесте. А у невесты была спущена на лицо фата. Потом пошли во двор. Во дворе стояла хупа, то есть 4 палки с балдахином над ними. Под хупой крутились жених, невеста, родители… И родители тоже? Конечно, родители и с одной, и с другой стороны, и, наверно, и свидетели. Я помню так, стали спереди жених и невеста, а раввин был вне хупы. И он говорил: «Я беру тебя в жены». Они выпили немножко вина из одного стакана, а потом жених, кажется, взял стакан и побил на счастье. Оказывается, это в память о разрушенном Храме Иерусалимском. Я сейчас вычитала, почему это делается. Потом он ей, а она ему надели обручальные кольца. Причем 7 раз крутились. А вот, как это, крутились? Ну, просто ходили друг за другом по кругу. Интересно было. Потом говорили: «Мазлтов!», музыка играла, танцевали, садились за стол. А на столе была, конечно, еда, я это помню точно. И фаршированные перцы, фаршированная рыба… И обязательно на свадьбу должна была быть, я помню, тетя Шейндл, «де голден юх», то есть, «юх» – это бульон, куриный бульон. А «голден» – жирный очень. И в первую очередь давали бульон кушать жениху и невесте. А чем-то этот бульон засыпали? Нет, этот бульон, наверно, с лапшой, я знаю? У евреев же так принято. Или с мацой, да? Нет, маца – это на праздник. Галушки, их делают просто на яйцах, яйца, мука, крошечные такие штучки, маленькие, где-то 2-3 сантиметра, мажут эти кусочки теста подсолнечным маслом и в духовке пекут. Это получаются как крохотные заварные пирожные, только без начинки? Крохотные, да. Но они же не сладкие, это не пирожные. Наверно, соду тоже, потому что… Наверно, там сода или аммоний, но вкусно. Но кто этим занимается сейчас? Это же огромнейшая возня. А фаршированную рыбу сделать? Я вам дам рецепт такой фаршированной рыбы, что вы пальчики оближете. Надо вытащить рыбу из холодильника, и надо три раза через мясорубку, чтобы вместе с костями. Хребет вытаскивать? Кости, кости надо кушать. А для этого три раза через мясорубку, да, да. Потому что очень полезно, там же фосфор, вам это нужно. Чтоб я не забыла вам дать рецепты мои кулинарные, серьезно. А готовили родители жениха и невесты на свадьбу? Сами ли они готовили? Да, обязательно. На нашу свадьбу моя мама все сама готовила. А было 120 человек, вся фабрика. Помогали ей родственники, а что же? И потом отец купил дом после свадьбы? Ну, наверно. Я помню, что папа рассказывал, что они купили дом, а те уехали куда-то в Аргентину, тогда модно было туда ехать. В каком году он дом купил, я не знаю, в 26-м, в 28-м. Потому что я 30-го года рождения, я уже родилась в этом доме. Я помню, с нами была прабабушка. Чья? Это со стороны бабушки, бабушка мамы, моя прабабушка, Эстер. Она жила, я помню даже, как она умерла. Она жила, как я понимаю, с дочерью, потому что Дора Слободянская. Интервью 11 там работы было много, если семеро детей. Я их застала уже взрослыми. Мне легче было, а бабушке каково было? И прабабушка жила с ними. Прадедушка, я даже не знаю, как его звали. А прабабушку?.. Прабабушку я помню, конечно. Она всегда была почему-то в черном одеянии, черная косынка, под черной – белая косынка. И вот, что она рассказывала. Что бабушка моя, когда вышла замуж, так это еще модно было девушку наголо постричь, невесту наголо постричь и одеть парик. И бабушку тоже так, я помню. Бабушка носила парик? Я уже не помню. Причем так, когда выходила девушка замуж, так был специальный такой, как его назвать, не знаю, специальный такой мужчина, который говорил: «Невеста, невеста, плачь». И невеста плакала. Даже есть песня такая. До того, как она обручалась, она должна была плакать, то есть проститься с девичеством и стать уже женой, она должна была плакать. И по-настоящему? По настоящему поплакать, а как же? Оплакивать свое девичество, наверно. Даже песня есть: «Плачь, жених тебе купит тарелочку с хреном», но это дети подражали, но это точно было так у наших прабабушки, прадедушки. Они должны были плакать, до того, как они обручались. А вот эта прабабушка Эстер, она у нас жила, и я помню, что ей захотелось к дочери пойти, т есть к моей бабушке, Перл. Перл, это жемчуг, между прочим. А потом она заболела там и просилась к нам, чтобы у нас лежать. У нас она в отдельной комнате лежала. Первая комната у нас была мастерская, вторая – столовая, потом – кухня, потом спальня, потом гостиная. Такой фасон был тогда. Но почему-то кухня была самая маленькая. И мама в столовой все делала. И вот, она в столовой лежала, болела. Когда ее привели, она так плакала, она не хотела умереть. Она чувствовала, даже животные чувствуют. Я сама биолог по специальности. Даже самые хищные животные, если они сыты, они не нападут. Вот, знаменитый ученый, Монтейфель, у меня его книга есть, рассказы, описывает такой случай. Он очутился с ружьем в лесу, и за ним гонялся волк, а эти животные из семейства псовых, так они гоном за добычей, и за человеком тоже. Кошки выслеживают исподтишка, подстерегают добычу, а псовые гоняются за добычей. И вот, этот Монтейфель, увидел, что волк направляется к нему, он стал под дерево и стоял, не двигаясь, зная о том, что если он побежит, тот разорвет его. А этот волк, наверно, сытый был. Он крутился вокруг этого дерева, принюхивался и ушел. Значит, он был сыт, и он не напал на человека. А люди, что, к великому сожалению? Хуже животных. Животные, чтобы покушать, нападают. А людям чего не хватает? Ну вот, сейчас. Это же страшное дело, когда мама убила двух своих детей, двух своих малышей. И вообще, эти теракты, я у же не говорю об этих террористах, я говорю о наших, родных, что они делают. Мы на днях вспомнили. Директор какого-то предприятия, он даже оказал Борису Моисеевичу благотворительную помощь. По Русской улице он жил. Такой интересный мужчина, молоденький, предприниматель. И по радио сообщили, что его в собственном подъезде застрелили. За что? Это конкуренция называется. Вот так. Такой хороший парень, умный, красивый, и вот, пожалуйста. Скажите, пожалуйста, когда ваши родители стали жить своей семьей, они продолжали соблюдать все еврейские традиции? Да, все. Дора Слободянская. Интервью 12 Отец ходил в синагогу? Отец ходил в синагогу, и не только отец, и мать ходила. У меня даже есть шарф шелковый черный. Обязательно женщины такой шарф надевали. В синагогу ходили не просто так, а почему то в черном, это же траур. Черное – у европейцев траур, у евреев тоже, траур. А у азиатов и у восточных народов – наоборот: траур – это белый. Я Эренбурга читала, что он был в Китае в составе делегации, и его хороший друг, с которым он переписывался, писатель. ОН его встречает, этот писатель, весь в белом и говорит: «Моя жена умерла». А Эренбург пришел в ужас, как это так? Оказывается, что он считает его лучшим другом, раз он с улыбкой, смеясь, говорит о том, что жена умерла, он не хочет ему причинить боли. Вот какие, Восток и Запад. У нас довоенные, есть, папа, когда мы уже тут жили, он купил серебряные стаканчики, надписаны и разрисованы… Ну, я сейчас принесу, покажу. Никогда не видела. Тогда пили только из серебра. Это же очень полезно, серебряная посуда. Почему святую воду в церкви берут? Она, действительно, год стоит и не портится. Потому что поп опускает в воду свой серебряный крест. А молекулы этого креста серебряного остаются там, в этой воде. Александр Македонский, это интересно, ему было всего 19 лет. Мы думали, что это был старик, ничего подобного, был очень молодой. А Карл 12-й, тоже, 17 лет. Совершали такие походы, аж все дрожали от них. Так в армии у Александра Македонского все тарелки и стаканы были серебряные. Потому что Восток, он же походы совершал на Восток, там же все портится. Вода портится, еда портится… Мне рассказала женщина. Где-то в 70-м году в Киеве на вокзале мы ждали поезда, она из Кушки. Она оттуда приехала с ребенком, чтобы спасти ребенка. А муж там служил. А там, говорит, если сварил еду, немедленно надо скушать, потому что через час закипит, портится. Там очень жарко. И чтобы спасти ребенка, она уехала и оставила его там служить. Потому что ребенок все время болел. Холодильников не было. У Александра Македонского в армии все блюда были серебряные. И вообще, сейчас же находят археологи серебряные вещи. А когда он умер, он дошел до реки Инд. А там он заболел тропической малярией и умер. А его очень любили, для того, чтобы отвезти на родину, в Грецию, его поместили, наверно, в золотой саркофаг, гроб, и залили полностью медом. И так его довезли в Грецию. И тело сохранилось. Я читала, что недавно в какой-то гробнице нашли кувшин с медом, запечатанный чем-то, и когда открыли, мед был совершенно съедобен. А мы мед не кушаем, по праздникам… Когда в 40-м году присоединили Бесарабию к России, отец не пострадал при этом? Он не успел. То есть? Ну, не выслали его. Он хозяином был. У него была мастерская, наемные рабочие, высылали и за меньшее. Ну, кто у него там был, дети, мальчики. Я хочу сказать, что в 52-м году, когда было дело с космополитами, так я пострадала. Потому что я была комсоргом, отличницей. А где вы учились тогда? В Черновицком госуниверситете на физиологии растений. Так прицепились ко мне. У нас на курсе был Хаим Рабин. Он на первом курсе, говорили, что переписывается с сестрой, которая живет в Израиле. Потом он на втором курсе Дора Слободянская. Интервью 13 уехал. Так нашли, что я его не переубедила, я потеряла бдительность, хотели меня из комсомола исключить, а значит и из университета. Но нашлись хорошие люди, и меня не исключили. И в этом же году брат с последнего курса техникума легкой промышленности за то, что он за деньги делал дипломные работы другим студентам, за деньги, за какие-то 20-30 рублей, его тоже хотели исключить из техникума. Кто помогли? Хижняк и секретарь райкома партии, Зубов. Хижняк помог мне, а Зубов помог брату, благодаря Борису Моисеевичу, который был, в 2-м году мы поженились, 3-го февраля… Тот секретарь райкома комсомола, а тот секретарь райкома партии. А он был секретарем, вечным козлом отпущения на фабрике, с 50-го года. Он демобилизовался в 50-м году и приехал. И благодаря этим двум меня не исключили, и его. Причем, меня курс исключил из комсомола, факультет исключил из комсомола, и меня секретарь комсомольской организации факультета Костышин Костя, он был ректором университета нашего, только в прошлом году его переизбрали, он другую должность занимает, так мы шли с ним в райком комсомола, чтоб меня там исключили. А по дороге я ему говорю: «Костя, за что?». ОН говорит: «Я не знаю, за что, Дора. Но так надо». И все. Но Хижняк не исключил, секретарь райкома. Потом он был у нас секретарем горкома партии, а теперь он в Москве, если он… Вы сразу после войны поехали в Фалешты? Да. Мы за фронтом шли. Мы как идиоты шли за фронтом, что бомбили нас. В Жмеринке так бомбили! Вы в комсомол поступили в школе? Я первая пионерка была и первая комсомолка. В 40-м году в пионеры меня первой приняли в Фалештах, а в 44-м году я первая комсомолка. В Фалештах? Да. Смотрите, где я выступаю… В каком году вы в Черновцы переехали? В 46-м году. Я закончила 8 классов. Это я выступаю на праздновании 1-го Мая 45-го или 46-го года. А видите, кто ведет это, на трибуне, это трибуна в Фалештах, а это – председатель горсовета. А тут это, сейчас я посмотрю, это КГБ председатель… Когда вы в Черновцы переехали? В августе 46-го года. Почему? Потому что все евреи из местечек разъезжались, все искали, где больше город, где больше евреев, это во-вторых, а во-первых, у нас в Фалештах была только восьмилетка. А в 9-й класс, 10-й? Я хотела учиться, вот мы сюда и поехали. И, самое главное, почему. Дядя Пиня демобилизовался. И он, это очень важный момент, потому что тогда нельзя было просто ехать. Он в армии взял направление на постоянное место жительства в Черновцы. И он в Черновцах устроился дворником и работал. И он нам послал в Фалешты вызов. Без этого вызова мы не могли бы приехать в Черновцы. И на основании этого вызова, а там было, в вызове, что сказано? Что обеспечивает работой и жилплощадью. И все, мы приехали сюда. Ну, а теперь, что я делаю? Я на пенсии с 80-го года… Вы помните 48-й год в Черновцах? Борьбу с космополитами? А как же! Закрыли еврейский театр, начались гонения на литературу, на культуру, я же тоже пострадала в 53-м году. В 52-м году вы поженились. Вы с Борисом Моисеевичем были знакомы раньше? Дора Слободянская. Интервью 14 Нет, нас познакомил брат дяди Пини, который работал с ним вместе. Он в 50-м приехал после армии. Он в Германии был. Нас познакомил брат дяди Пини, Шлойме, он работал с ним. А где родился Борис Моисеевич? В селе, в Молдавии, ну, это он сам скажет. Смерть Сталина вы помните? А как же? В 53-м году его бюст стоял на втором этаже в университете, на биофаке. Мы все проходили, плакали. А вы плакали? Конечно, а кто знал о его зверствах? А когда узнали, на 20-м съезде, поверили? Ну, когда Хрущев разоблачил культ личности, конечно, поверила. Потому что убедительно было все то, что он сказал. При Сталине что было плохо? Вопервых, материально очень плохо, еле-еле сводили концы с концами, Второе, в 40-м году в нашем городке очень многих выслали. И богатых, и партийных, проституток. Ничего не стало. Я училась с девочкой, которая приехала с Украины, Мирошниченко Женя, знаменитая певица сейчас. Так мама ее говорила мне: «Ты смотри, за 40 лей такая курица!». Рубль, это было 40 лей. Для нас 40 лей были большие деньги. А для них это ничего не было. Ну, там же какой-то курс был? 1 к 40. А для них, если их послали как в командировку… Они, что? Они пили молоко. Познанская, как же ее звали, не помню, что училась со мной, так она, мы стали уже почти что голодать. Потому что хлеб стал ужасный. И стали умирать дети и старики. Это перед войной? Да. Как нас освободили, сразу. Хлеб был такой, знаете, как месиво. А как вы относились к «освободителям»? Как приняли освободителей, о чем говорите! С дорогой душой! Весь город пошел встречать освободителей. Но просто было безвластие, понимаете? Вся румынская армия ушла, а советская еще не пришла. И было фактически безвластие. Теперь я понимаю, что такое. Весь город пошел встречать Красную армию. И тут появляются румынские танки. Они не успели, не уложились. И все стали убегать, боялись, чтобы не расстреляли, и в канавы бросались. А они говорили: «Спокойствие и тишина, мы вас не трогаем». И они себе проехали, но потом, все вернулись домой. И лишь на второй или на третий день Красная армия пришла. Но когда румыны отступали, так вся улица была заставлена столами, на столах хлеб, колбаса, масло… Армия отступала очень быстро, они по дороге шли, подбирали и кушали. Так мы провожали румынскую армию. А советскую армию встретили с хлебом и солью. И с цветами. Очень понравилось, что солдаты сидят с офицерами и беседуют, обнимаются, товарищами называют друг друга. Не так, как в румынской армии. Офицеры избивали солдат, вообще, чтоб офицер рядом с солдатом стоял, это недопустимо было. И еще товарищем чтобы назвал. Они могли в румынской армии так делать, дядя рассказывал, приходил перед сном старшина и говорил: «Фу, вы не вытрусили свои одеяла, какая пыль!». А другой выключал свет, и пока суть да дело, избивали солдат. Так дядя рассказывал. В каком году вы окончили университет? В 53-м году. И куда вас послали? Дора Слободянская. Интервью 15 Ну, сразу же мне, как замужней женщине дали свободный диплом. Место было в 12-й школе. Я что-то 2 месяца работала в 12-й школе, в русской, а потом в 5-й, и в 7-й украинской школе умер биолог-украинец, знающий, хороший человек, при румынах еще преподавал. И вот, меня перевели, как человека с высшим образованием, в 7-ю украинскую школу. А я по-украински могла «Тільки розмовляти», потому что на Украине я разговаривала, но это разные вещи, разговаривать и преподавать. Я хорошо намучалась один год, пока меня перевели в 5-ю школу, русскую. Я тогда заболела, между прочим, на нервной почве. Перевели в русскую школу. Я один год работала в этой школе, осенью готовилась в аспирантуру, у меня есть две печатные работы, в аспирантуру меня не приняли. А почему? Мне профессор Малацковский, мой учитель, любимый, сказал, что выхлопотал одно место заочное в аспирантуре, и это мое место. Но когда сдавать экзамены, оказалось, что еще был один демобилизованный, намного старше меня офицер, майор. И когда мы сдавали экзамены, он многое меня спросил по физиологии растений. А я, дурочка, ему объясняла, микроэлементы, как сейчас помню. В общем, я получила «пять» по физиологии растений, «пять» по английскому, а по марксизму-ленинизму они меня держали, наверное, два часа, чтобы поставить «тройку». И не могли поставить «тройку». Довели меня до того, это была Шелудько, по марксизму-ленинизму, женщина, я потом учила ее сына. Ну, он был не родной, а приемный сын. Они меня держали, никак не могли посадить, чтобы поставить «тройку», чтобы я не поступила. И, в конце концов, речь шла о дате, а они сказали, что неправильно. Я сказала, 30-й год, а они сказали 32-й. Или, может наоборот, я точно не помню. В общем, работа товарища Сталина о чем-то. Я разозлилась так, что пошла, взяла учебник, открыла, принесла и показала год, что я права. Ну, и все равно, «тройку» поставили, я не поступила. И все, я всю жизнь работала в 5-й школе. А когда родилась ваша дочка? В 59-м году. Она первая была, первым вашим ребенком? Нет, у меня выкидыш был. А как вы назвали дочку? Полина. В честь бабушки Перл и в честь мамы моего мужа. Ее звали Песя-Перл, на идиш. А по-русски это Полина. Скажите, пожалуйста, вы испытывали проявления антисемитизма после войны? Я понимаю, что ваше поступление в аспирантуру, это… Нет, это между прочим. Это я считаю, что не относится к антисемитизму. Но то, что меня хотели исключить из комсомола, это же явное проявление. Ну, а бытового антисемитизма… Я не знаю, но это же государственный, целенаправленный, что придрались. Полина – ваш единственный ребенок? Да, единственный. Скажите, пожалуйста, чем занимается Полина сейчас, после окончания школы? Какую школу, милая моя? Она 59-го года, значит ей сорок?.. Ну, она окончила школу… Она окончила 8 классов отлично и 7 классов музыкальной школы. И тут отлично, и там отлично. Потом музучилище отлично, заочно Ивано- Дора Слободянская. Интервью 16 Франковский музпед и 20 лет работала во 2-й музыкальной школе и перед сеансами в детском кинотеатре имени Ольги Кобылянской. А у вас внуки есть? И внучка есть, Мариночка. Ей 21 год исполняется 23-го ноября. Она закончила техникум легкой промышленности отлично, еврейскую школу закончила отлично. Техникум по-другому называется Политех… что-то, филиал академии, что-то такое. Скажите, пожалуйста, Полина вышла замуж за еврея? Да. Для вас это было важно? Мы не очень, мы интернационалисты. Но, вообще хотелось, чтобы за еврея. А что такое свадьба, женитьба? Надо притереться друг к другу, хотя с одной национальностью легче, чем другой национальности и религиозные… И все такое. Дора Вольфовна, расскажите, пожалуйста, как ваши родители жили в Черновцах? Они с 46-го года жили. Папа работал, вы говорили, на фабрике? Да, он работал старшим, куда пошлют, сторожем… А мама? Мама не работала. Ей хватило работы, трое детей. И так, она, конечно, папе помогала, во всем помогала папе. Она была очень умная женщина, очень образованная, самообразованием много занималась. Она владела еврейским хорошо, читала нам еврейские книги. Родители после переезда в Черновцы выполняли еврейские обряды? Обязательно, у папы было место, специально покупал, в синагоге. Здесь, да? Да. В Черновцах, в синагоге. Так было принято, чтобы покупал место, чтобы на праздниках… И они придерживались, на праздники все делали? Да, да. И папа, и мама. Даже, когда было запрещено, все равно, Песах папа сам проводил. Папа до последних дней соблюдал праздники. Песах обязательно проводил со всеми атрибутами, со всеми… традиционно все, все. И приходили в гости? Обязательно, мы присутствовали, конечно. И дверь открывали на Пасху. Когда ваши родители ушли из жизни? Дай Бог память. Папа – в 68-м году. В 68-м мы переехали на проспект, они две недели у нас ночевали. А мама – в 83-м. Хороший был год, 83-й. Его посадили а мама умерла. Его ни за что, ни про что. Смена власти. Временно, полгода всего, он сидел в тюрьме, вместо двух дней. Это пришел к власти Андропов и хотел сменить руководство. Ну, и нашли козла отпущения. А чем вы сейчас занимаетесь? Чем я сейчас занимаюсь? Во-первых, родилась внучка, я ушла на пенсию, чтобы нянчить и воспитывать. Сейчас я активный член клуба участников Великой Отечественной войны, часто выступаю, вы слышали, я пела там. И до этого, как этот клуб организовался, был другой клуб. Еще Хеседа не было в городе. Где-то с 90-го года я в клубе пожилых людей. Принимала активное участие всегда в выступлениях, пела, как могла, в вечерах, что муж проводил, я сама выступала много раз. Такие вечера он проводил, Боже мой! Мы, евреи, он так хорошо читал, дочка дрожала, чтобы нас не укокошили. Серьезно! Это был где-то 87-й Дора Слободянская. Интервью 17 год, в клубе, первые волны свободы. Сейчас этот клуб называется «Клуб естетики і дозвілля». Так в этом клубе помещается, наверно, 300 человек. Так переполненный был. Это такие вечера проводили, Боже мой! Одни евреи. И вот, он их проводил, я читала Маргариту Алигер «Мы – евреи», Евтушенко, «Бабий Яр». И тогда читала, и сейчас, у него в клубе. Ну и, кроме того, что я… около 400 анкет в Яд-Вашем, я послала кофточку, которую я связала в гетто, они просили экспонаты, и я туда послала и получила благодарность. Ну, в радиопередачах я участвую. Самое главное, по нескольку человек мы ездим на конференции, в Москве были, евреев всего Советского Союза. Так было 12 человек, (нрб), между нами говоря. А все остальные ходили по друзьям, по посольствам. В Киеве мы были несколько раз на конференциях. Я везде конспекты вела. Еще я писала статьи в «Биробиджан штерн». Я даже гонорар получила. То есть вы активно участвуете в еврейской жизни? В возрождении еврейства. Скажите, пожалуйста, а ваша сестра, Рахиль?.. Она умерла. Она в гетто родилась, тут замужем была, двое детей у нее. Старший сын женат, у него две дочки, младшая дочь в ее честь названа. В гетто она выжила? Конечно. Ее и двоюродную сестру я пеленала там. Мне уже было 12 лет. Я не только зарабатывала на хлеб в гетто и пеленала ее и Эстер, Фира, это двоюродная сестра, дочка тети Миндл. Она в Израиле. Это у вас есть в воспоминаниях о гетто? О Рахили и о брате? Вот то, что вы сказали? Есть.