ВВЕДЕНИЕ - Кемеровский государственный университет

На правах рукописи
Логунов Тимур Александрович
АНАЛИТИЧЕСКИЕ ФОРМЫ БУДУЩЕГО ВРЕМЕНИ
КАК ЛИНГВИСТИЧЕСКИЙ ФЕНОМЕН
(НА МАТЕРИАЛЕ АНГЛИЙСКОГО И РУССКОГО ЯЗЫКОВ)
Специальность 10.02.19 – теория языка
Автореферат диссертации
на соискание ученой степени
кандидата филологических наук
Кемерово 2007
Работа выполнена на кафедре стилистики и риторики ГОУ ВПО «Кемеровский государственный университет»
Научный руководитель:
- доктор филологических наук, профессор
Людмила Алексеевна Араева
- кандидат филологических наук, доцент
Надежда Владимировна Складчикова
Официальные оппоненты:
- доктор филологических наук, профессор
Наталья Борисовна Лебедева
- кандидат филологических наук, доцент
Дмитрий Владимирович Кузнецов
Ведущая организация:
Сибирский федеральный университет
Кафедра общего языкознания и
риторики
Защита диссертации состоится « 3 » ноября 2007 г. в 12:00 часов на заседании диссертационного совета Д. 212. 088. 01 по присуждению ученой
степени доктора филологических наук в ГОУ ВПО «Кемеровский государственный университет по адресу: 650043, г. Кемерово, ул. Красная, 6.
С диссертацией можно ознакомиться в Научной библиотеке ГОУ ВПО
«Кемеровский государственный университет».
Автореферат разослан « 3 » октября 2007 г.
Ученый секретарь
диссертационного совета
кандидат филологических наук, доцент
О. А. Булгакова
Общая характеристика работы
Формы аналитического будущего являются универсальным лингвистическим феноменом, свойственным языков индоевропейским, и ряда других семей, в которых они активно используются носителями языка. Аналитическое
будущее, организованное едиными для современного человека пропозициями, погружаясь в конкретноязыковое пространство, характеризуется наряду с
общими также и специфическими свойствами. В силу размытости его семантики, обусловленной гипотетичностью действия в будущем, аналитическому
будущему всегда свойственны модальные оттенки.
В диссертации общие и специфические свойства категории аналитического будущего исследуются на материале двух разносистемных языков – английского (в значительной степени аналитического) и русского (в значительной степени синтетического), что дает нам возможность получить более полное представление о характерных свойствах будущего аналитического как
категории глагольной системы.
В исследовании акцент делается на изучение семантического (модальнофутурального) наполнения аналитических форм будущего времени в аспекте
их реализации в речи. Предпринятый нами анализ содержания указанных
форм в особых условиях коммуникативного контекста осуществляется на основе интерпретации такой информации, которая обязательно сопровождает
общение носителей языка (фоновые знания, концептуальная база и т.п.).
Актуальность темы исследования
Категория будущего является одной из наиболее проблемных в системе
категорий времени, что объясняется внутренней связью будущего с модальностью, ирреальной природой будущего и его эпистемической противопоставленностью категориям прошедшего и настоящего. Принадлежность языковых форм выражения футуральности к периферии поля реальности [Бондарко 1992б], нулевая степень фактивности высказываний предоставляет свободу для использования самых различных оттенков отношения к будущему: чаяние и опасение, желательность/нежелательность наступления события, волевое
стремление способствовать/препятствовать наступлению события, личное долженствование, тонкая градация оценок вероятности наступления того или иного
события и т.п.
Сказанное в еще большей мере относится к аналитическим формам будущего времени: их специфика в аспекте синхронии состоит в раздельнооформленности, при которой категориальный грамматический аспект значения выражается вспомогательным глаголом, имеющим особый статус в системе языка, поскольку эти сочетания представляют собой позднюю грамматизацию изначально свободных сочетаний полнозначных слов, иными словами, грамматическая функция отнесения действия к будущему у элементов
этих форм не является первичной. В диахроническом аспекте эти формы характеризуются относительно недавним изменением статуса своих компонен3
тов с утратой (полной или частичной) служебным компонентом своего первоначального значения.
Нынешние вспомогательные компоненты формы (глаголы) были отобраны в определенный период развития языка из ряда конкурирующих лексем,
использующихся в достаточно свободном сочетании с инфинитивом, причем
семантика этих глаголов достаточно сильно различается от языка к языку
(глаголы с модальным значением или с модальными оттенками значения, с
фазовым значением ингрессивности, начинательности и др.). Выбор определенных единиц в качестве регулярного компонента формы связан с внутрисистемными парадигматическими отношениями, вместе с тем этот процесс,
вероятно, проходил также под влиянием тех функций языка, которые связаны с работой мышления, с восприятием и отражением мира, включая и отношение к нему пользователей языка, проявляющееся в языковых единицах
и категориях. Лингвисты (Дж. Байби, В. Е. Коваленко, А. В. Кравченко, С. П.
Лопушанская, Н. В. Новикова и др.) отмечают, что развитие аналитических
футуральных форм связано с определенным этапом развития человеческого
мышления, поскольку требует перевода определенного фрагмента содержания опыта в форму осознаваемого, включения концепта представления будущего и его целевого преобразования в мыслительные операции.
Таким образом, в диссертации анализируются формы английского аналитического будущего «shall/will + Inf.» и русского аналитического будущего «буду +
инф.» (называемого в литературе также будущим сложным или будущим несовершенного вида).
Из нескольких форм и конструкций, относящих действие в будущее, мы
отобрали для исследования две аналитические футуральные формы, опираясь
на ряд критериев: 1) структурное сходство (а также ряд общих черт в диахроническом аспекте при ярком различии лексических источников образования) и 2) функциональный критерий, который выражается в том, что рассматриваемые формы являются в языках регулярным средством отнесения
действия в будущее, выполняя свою основную функцию, как правило, без
обязательных условий (поэтому английская форма так называемого будущего в прошедшем не рассматривается нами в силу ее жесткой структурной
обусловленности).1 Кроме того, английская форма перфектного будущего не
рассматривается нами по причине соответствия по своей видовой характеристике русскому будущему совершенного вида. Некоторые выводы о содержательной стороне грамматического будущего в русском языке носят ограниченный характер, поскольку отбор лишь одной из двух временных форм в
русском языке не позволяет нам строить обобщения относительно выражеСледует также сделать оговорку и о неразрешенности проблемы внутрисистемных отношений между формами с shall/will и формами с should/would, поскольку многие авторы считают
последние формой прошедшего времени от shall/will и, следовательно, представляют shall ~
should как единую лексему [Бархударов 1975; Штелинг 1997; Huddleston 1995].
4
1
ния будущих действий в русском языке в целом.1 Одновременно с этим, принадлежность форм к разносистемным языкам не может не оказать определенного влияния на статус рассматриваемой формы в каждом языке, синтагматические характеристики и особенности ее функционирования.
Формы футурума являются самым поздним по времени образования компонентом временных противопоставлений в грамматической системе, это обстоятельство дает возможность достаточно подробно проследить процесс их
формирования в языках с письменной традицией. Поэтому история образования футуральной микросистемы в различных языках получила широкое
освещение, см., например, диссертации В. Е. Коваленко, Н. С. Сахаровой,
М. А. Угрюмовой, работы Дж. Байби и Э. Даля, Ф. Виссера, Э. Маулера,
Э. Стандопа и др., посвященные истории категории будущего в английском;
история категории будущего в русском подробно освещается в работах
В. И. Борковского и П. С. Кузнецова, К. В. Горшковой и Г.А. Хабургаева,
С. П. Лопушанской, Н. В. Новиковой, М. Л. Ремневой, Т. Ф. Цыгановой,
А. П. Яковлевой, Дж. Бофанте, Е. Кржижковой и др.
Особое положение футуральных сочетаний в глагольной системе привлекает внимание лингвистов. Так, «неопределенный» статус английского грамматического футурума вызвал к жизни множество разнообразных и нередко
противоречащих друг другу концепций как в зарубежной (Х. Веккер,
М. Джус, О. Есперсен, Дж. О. Кэрм, Дж. Лич, Ю. Окамура, Ф. Р. Палмер,
Г. Суит, Ч. Фриз, Р. Хаддлстон, Л. Хэгеман, М. Эрман и др.), так и в отечественной (Л. С. Бархударов, Я. Г. Биренбаум, И. П. Иванова, Б. А. Ильиш,
В. М. Комогорцева, Е. А. Корнеева, Б. Л. Мариупольская-Пантэр, Ф. И. Маулер, О. А. Осипова, Д. А. Штелинг и др.) англистике. Широкое освещение
получили проблемы грамматического статуса сочетаний «shall/will + inf.», их
исторического развития, определения круга их функций в языке, дистрибуции глаголов shall и will.2
К началу 1980-х гг. острая дискуссия вокруг признания за сочетаниями
«shall/will + inf.» статуса грамматических форм была в основном завершена,
однако интерес к английскому футуруму отнюдь не ослаб, о чем свидетельИзвестно, что форма будущего совершенного вида в русском языке в морфологическом
плане представляет собой форму настоящего времени, подвергшуюся «функциональному
сдвигу», поэтому А. В. Кравченко, например, утверждает, что эту форму нельзя считать
показательной для категории глагольного времени «с точки зрения механизмов языковой
категоризации» [Кравченко 1995 : 81].
2
Следует сделать замечание относительно равноправия этих двух глаголов. Начиная со 2ой половины ХХ в. в научной литературе shall практически не рассматривается в качестве
показателя будущего времени, поскольку считается, что он крайне редко выражает «чистое» будущее без оттенка модальности. Однако исследования Д. Калогьеры показывают,
что количественная доля футурального shall в употреблении не позволяет пренебречь им
при описании английского футурума [Kalogjera 1968 : 122-126].
5
1
ствуют публикации последних лет [Селиванова 2001; Хрисонопуло 2001; Davidsen-Nielsen 1988; Haegeman 1989; Huddleston 1995; Okamura 1996].
Яркой особенностью русской видовременной системы является наличие
двух форм будущего времени, противопоставленных за счет видовой характеристики. Проявление частновидовых значений для каждой из двух временных форм описано в работах [Авилова 1976; Бондарко 1971; Милославский
1989; Гловинская 1989; Гиро-Вебер 1990; Грекова 1998; Климонов 2001; Кубарев 1995; Рассудова 1982; Теория функциональной грамматики 1987; Фичи
Джусти 1997; Grenoble 1989 и др.]. Различные категориальные ситуации с
формами русского будущего сложного освещены в работах [Дунев 1999; Мякотина 1982а, 1982б; Оркина 1986 и др.], выполненных в русле функционально-грамматического описания.
В последние десятилетия грамматические явления языка все чаще получают
описание в рамках полевого подхода. На материале английского языка средства
отнесения действия к будущему в составе функционально-семантических полей
и более узких специализированных грамматико-лексических (микро)полей рассматриваются в работах [Ермакова 1980; Кириллова 1997; Красногор, Белякова
1986; Сатель 1990; Сахарова 1987; Селиванова 2001; Тарасова 1976; Wiese 1986
и др.]. Взаимоотношение синтетического и аналитического будущего русского
языка в системе единой функционально-семантической категории описано в
[Кубарев 1995; Фичи Джусти 1997 и др.].
В конце ХХ в. получила развитие теория грамматизации (грамматикализации), основанная на историко-типологических данных (см. [Майсак 2002]).
Лингвисты, работающие в этой области, уделяют внимание типологическому
описанию процесса образования футуральных форм в разносистемных языках, выявляя универсальные черты этого процесса [Дренясова 1968; Кравцова 1991; Bybee, Dahl 1989; Bybee, Pagliuca 1985; Bybee, Perkins, Pagliuca 1994;
Fleischmann 1982; Ultan 1978 и др.].
Общее направление нашего исследования требует сочетания двух подходов к описанию языкового материала: от формы к смыслу и от смысла к
форме. Первый подход реализован в самом факте отбора языкового материала из разнотипных языков, тогда как второй связан с теоретической основой
исследования. Подход от смысла к форме позволяет исследователю проследить, как реализуются в каждом языке некоторые универсальные семантические единицы или семантические системы, т.е. значения, которые должны
получать свое выражение в любом языке [Касевич, Храковский 1983 : 6]. При
этом два указанных подхода не являются противопоставленными, поскольку
в лингвистике объектом исследования являются прежде всего «такие содержательные тождества и значения, которые имеют определенные соответствия
в плане выражения» [Там же : 8].
Для анализа универсального компонента содержания предложений с аналитическими футуральными формами в качестве исходного уровня нами
6
принята пропозиция как универсальный образ ситуации, отображаемой в
предложении, которое с известным приближением является отражением реальных фактов [Кацнельсон 1972 : 142].
Анализ большого числа разносистемных языков позволил исследователям,
в частности Дж. Байби и У. Пальюке, выявить узкий набор лексических единиц, из которых произошли формы будущего, а также закрытый ряд оттенков
будущего в современных состояниях этих языков. Это дает основания для
выдвижения гипотезы о том, что семантические изменения, ведущие к грамматизации и происходящие при грамматизации, схожи во многих языках
[Bybee, Pagliuca 1987 : 120].
Очевидным и закономерным является предположение о том, что различия в инвентаре оттенков значений этих форм в разных языках могут быть
достаточно существенными, однако это касается неосновных, вторичных оттенков, проявляющихся в конкретных условиях контекста. Сохранение лексических значений компонентов футуральных сочетаний при выражении
намерения и предсказания создает тонкие уникальные оттенки, что осложняет характеристику грамматического значения будущего в разных языках (см.
[Bybee, Dahl 1989 : 93]). Гипотетичность любого будущего и его неопределенность выступают тем фактором, который нивелирует эти различия. Поэтому основные значения, которые способны выражать аналитические формы будущего, должны иметь относительно универсальный характер.
Объектом исследования при таком понимании проблемы является аналитическая форма будущего времени (исследуемая на материале двух разносистемных языков – русского и английского).
Предметом исследования является описание аналитической формы как
особого явления языка в функциональном, прагматическом и этнолингвистическом аспектах.
Анализ научной литературы, посвященной проблеме определения единого
категориального значения футуральных форм в разных языках и выведению
списка дополнительных значений (созначений, оттенков значения) и функций этих форм, проявляет отсутствие единого мнения у большинства исследователей [Haegeman 1982 : 19].
Ф. И. Маулер видит среди причин отсутствия лингвистически надежных
результатов описания футурума следующие: а) смешение синхронного и
диахронного подходов; б) смешение функционального и формального принципов лингвистического анализа и в) «сужение круга факторов, составляющих лингвистически релевантный контекст» [Маулер 1968 : 3]. Придавая
особое значение последнему пункту, мы считаем целесообразным расширить
контекст употребления футуральной формы до прагматического с элементами экстралингвистического, т.е. рассматривать предложения как высказывания в конкретных ситуациях общения. Поставив своей целью описать употребление языковой единицы, мы должны найти экспликации ее использова7
ния в различных высказываниях. Подчеркивается, что во многих современных работах по формам будущего времени некоторые его свойства не получили объяснения именно по той причине, что анализ был ограничен синтактико-семантическим уровнем и полностью игнорировал прагматику
[Haegeman 1982 : 99]. Такой макроконтекст позволяет максимально точно
интерпретировать в каждом случае подвижное и неоднозначное сочетание
модального и темпорального компонентов, выявляя определенные закономерности.
Ю. С. Степанов доказывает, что языковые темпоральные формы выражают прежде всего «позицию человека во времени», то есть служат воплощением определенных моделей времени в языке [Степанов 1997 : 125-129]. При
этом в исследованиях до последнего времени практически не уделялось внимания тому, «каким образом та или иная грамматическая форма воплощает в
себе способ осмысления (= концептуализацию) человеком определенной будущей ситуации, в результате чего остается практически не исследованным
вопрос о действии когнитивных факторов, предопределяющих выбор той или
иной грамматической формы» [Хрисонопуло 2001 : 200; см. об этом также
Беляевская 2000; Золотова 2001]. При построении высказывания пользователь языка всегда занимает определенную когнитивную позицию, компонентами которой являются объем знаний автора высказывания, его интенции и
другие компоненты общей коммуникативной ситуации. Истолкование значения отдельных единиц, являющихся материалом данного высказывания, без
учета указанных условий во многих случаях невозможно.
Подчеркнем, что такой когнитивный подход к описанию явлений языка не
противопоставлен функциональному, чаще они дополняют друг друга: поскольку функциональное описание сосредоточено на «взаимодействующих
коммуникативных факторах», которые влияют на структуру языка, а когнитивное – на «факторах мыслительной деятельности» [Ченки 2002 : 345].
Сказанное выше с особенной очевидностью характеризует именно категорию будущего как одну из наиболее зависимых (в аспекте ее функционирования и интерпретации) от фактора экстралингвистического содержания и условий контекста. Внутренне присущая будущему субъективность, неразрывно
связанная с влиянием автора высказывания, который обладает своей особой позицией относительно будущих событий, заставляет принимать во внимание в
числе прочих факторов и модус отношения к будущему как к сфере желаемого,
необходимого и т.п. Восприятие будущего в определенной модальности (долженствование, чаяние, волеизъявление) является важной этнокультурной характеристикой говорящего субъекта и языковой общности в целом.
В отличие от высказываний, например, о прошлых событиях, субъекту речи и субъекту предполагаемого действия предоставляется возможность реализовать свое модальное отношение, существующее пока как идеальное,
преобразовав его в факты реальности. Тем самым в высказываниях о бу8
дущем модальная характеристика приобретает особую этическую значимость
для референта лица, занимающего в высказывании позицию агенса/субъекта;
проявляющееся при этом, например, пассивное/активное отношение к ситуации позволяет выявить значимые характеристики, доминанты мировосприятия говорящего. Поскольку «восприятие будущего есть основа всякой целенаправленной деятельности» [Красухин 1997 : 62], отличающей человека как
существо, способное моделировать и планировать свои действия именно в
плане наступающего времени, этот фрагмент модальности (в широком смысле) демонстрирует самый «вектор поведения» человека в мире, его направление вовне или внутрь субъекта (субъекта-созерцателя).
Таким образом, новизна работы определяется попыткой комплексного
описания функционирования аналитических футуральных форм в разносистемных языках с позиций когнитивной интерпретации выражаемого содержания. Как известно, попытки отделить так называемое «чистое» будущее от
«модализованного» являются достаточно субъективными, поскольку не существует надежных критериев для такого разделения, работающих на многообразном речевом материале. В настоящей работе мы не ограничиваем материал чисто футуральным использованием «shall/will + inf.» и «буду + инф.»,
привлекая для анализа и те случаи, в которых футуральный компонент является неосновным. Такой подход в сочетании с анализом макроконтекстов при
употреблении рассматриваемых форм в речи позволил проследить семантические связи между различными функциями этих форм и сочетаний, установить общность ряда компонентов в их значении и выявить потенциал развития семантики форм аналитического будущего.
Кроме того, выдвинута гипотеза о взаимосвязи этимонов рассматриваемых
форм (первичных значений компонентов формы) с существовавшими ранее и с
современными знаниями носителей языка о соответствующем фрагменте действительности, а также о способности аналитических футуральных форм актуализировать в речи значения-этимоны. Если признать, что отбор и утверждение
аналитических футуральных форм продиктован не только внутрисистемными
языковыми процессами или влиянием языковых контактов, то можно предположить действие такого экстралингвистического фактора, как особенности этноспецифических представлений языкового коллектива (характеристики этноменталитета), основанные на его опыте и представлениях объективного мира и
отношениях к ним. Иными словами, отбор именно таких, а не иных конституентов аналитической футуральной формы может до определенной степени отражать представления говорящих на данном языке о будущем, что, в свою очередь, должно найти свое выражение в особенностях употребления этих форм в
речи, когда то или иное контекстное окружение (понимаемое широко) способствует или затрудняет выражение соответствующих смыслов (т.е. коммуницированию специфического образа будущего).
9
Целью работы является исследование аналитической формы будущего
времени как лингвистического феномена, характерного для разносистемных
языков, с выделением темпоральных и модальных характеристик.
В соответствии с поставленной целью в работе решаются следующие задачи:
1) отметить проявление категориального темпорального значения аналитических форм будущего в различных функциях;
2) выявить модальные компоненты содержания, актуализируемые при употреблении в речи; установить спектр модального наполнения рассматриваемой формы; раскрыть роль когнитивной составляющей при порождении
и интерпретации высказываний с формами аналитического будущего;
3) выявить общие (относительно универсальные) и специфические функции и компоненты значения аналитических футуральных форм, характерные для двух исследуемых языков;
4) установить значения-этимоны компонентов футуральных аналитических форм; проследить их возможную актуализацию в различных контекстуальных условиях.
Работа написана на материале около 10 000 примеров, извлеченных из
произведений художественной литературы ХХ века (главным образом, 2-ой
его половины) на русском и английском языках. Использован ряд текстов,
размещенных в электронном виде в сети Интернет.
Характер языкового материала, а также поставленные в исследовании
цель и задачи предопределили методы и приемы исследования. Исследование фактического материала проводится на основе комплексного применения
разных методов, включающих, в частности, контекстуальный анализ, метод
компонентного анализа значения, статистические подсчеты, элементы концептуального анализа и дистрибутивного метода, метод когнитивного анализа и сопоставительный метод.
Теоретическая ценность работы состоит в том, что материалы диссертации, представленные в ней наблюдения и выводы вводят в исследовательский обиход информацию, которая будет интересна специалистам в области
когнитивного описания системных явлений языка, функциональной грамматики русского и английского языков и другим специалистам-филологам. Работа представляет опыт исследования содержания грамматической формы в
функциональном, прагмалингвистическом и когнитивном аспектах.
Практическая значимость. Материалы работы могут найти применение
в лекционных и практических курсах теоретической грамматики, семантики,
практической грамматики, истории русского и английского языков; в спецкурсах по проблемам языковой модальности и функциональной грамматики;
кроме того, результаты исследования могут быть использованы при написании учебных пособий, курсовых и дипломных работ.
10
Положения, выносимые на защиту:
1. У футуральных аналитических форм в процессе их развития в языке
вырабатывается ряд достаточно универсальных значений и функций,
не свойственных изначально тем сочетаниям, которые послужили источниками этих форм. Иерархия этих функций и частотность выражения значений специфичны для разных языков.
2. Этимоны компонентов аналитического будущего могут сохраняться и
достаточно систематически и последовательно проявляться при функционировании лишь в том случае, если аналитическое будущее в данном языке не является окончательно сложившимся. Выражение исторически первичных значений исходного сочетания, послужившего основой для образования формы, зависит от условий контекста.
3. Сочетание модального и темпорального компонентов значения футуральной аналитической формы определяется рядом факторов, среди которых
основными являются: тип реализуемой пропозиции и широкий контекст.
Предпочтительное проявление в конкретном языке тех или иных значений
и оттенков значений футуральной аналитической формы объясняется как
структурными особенностями языка, его строя, так и спецификой представления языкового содержания в нем.
4. Наиболее точное и полное описание семантического наполнения футуральной формы при ее реализации в речи возможно при условии анализа
коммуникативной ситуации, включая такие ее когнитивные параметры,
как индивидуальные базы коммуникантов и их речевые интенции.
Апробация работы: отдельные результаты и теоретические положения исследования докладывались на 5 международных (I Международная конференция
«Этногерменевтика и языковая картина мира: теория и практика» (Кемерово,
1998 г.), II Международная конференция «Типология в этногерменевтике и этнориторике: ментальность и менталитет» (Кемерово, 2000 г.), I Международная
научная конференция «Язык и культура» (Москва, 2001 г.), II Международная
конференция «Концепт и культура» (Кемерово, 2006 г.), II Международная конференция «Актуальные проблемы современного словообразования» (Кемерово,
2007 г.)) и 2 региональных (Региональная научно-практическая конференция
«Актуальные проблемы языкознания, методики преподавания иностранных языков и перевода» (Кемерово, 2001 г.), Областная научная конференция «Молодые
ученые Кузбассу. Взгляд в XXI век» (Кемерово, 2001 г.)) конференциях. Основное содержание работы отражено в 9 статьях.
Структура работы определяется целью и задачами. Работа содержит 231
страницу машинописного текста и состоит из введения, трех глав, заключения. Приложен список использованной и цитированной научной литературы
(229 наименований, в том числе 55 на иностранных языках) и список произведений художественной литературы и других источников материала исследования (32 наименования).
11
Основное содержание работы
Во введении дается общая характеристика, обосновываются актуальность, новизна исследования, объект, предмет, цели и задачи, методы, теоретическая и практическая значимость работы.
Глава 1 «Синтез идиоэтнического и универсального в грамматических
единицах языка» затрагивает общие вопросы соотношения собственно языковых и когнитивных структур, организующих оперирование информацией,
рассматриваются проблемы этноспецифичности и универсальности языковых значений. Язык с когнитивной точки зрения является одним из ключевых инструментов обработки, категоризации и передачи информации, в том
числе – и во времени (передача опыта). При этом принято считать, что структура языка порождается двумя факторами: внутренним (ум индивидуального
говорящего) и внешним (культура, являющаяся общей для говорящих на
этом языке) (А. Ченки).
При исследовании языковой коммуникации в когнитивистике неизменно
подчеркивается роль опыта коммуникантов и недостаточность чисто языковых знаний для полного понимания полученной информации. Развитием этого положения является гипотеза о существовании особого «значения говорящего» (П. Грайс). Субъективное содержание такого значения состоит из ряда
прагматически обусловленных факторов.
Когнитивная грамматика (в частности, теория Р. Лангакера) исходит из тезиса о невозможности описания языка без учета когнитивных процессов;
анализ грамматических единиц обязательно связан со ссылкой на их семантическое содержание. При таком подходе грамматику естественного языка
также можно определить как систему представления знаний, в которой каждая отдельная грамматическая категория будет соотнесена с некоторым аспектом когнитивной обработки информации (А. В. Кравченко).
Языковой категоризации подвергается воспринятая человеком субъективная реальность, реальность приобретшая идеальный статус – знание о мире.
В языке закреплен опыт, необходимым образом вобравший в себя определенные компоненты интерпретации, в том числе различные виды модального
отношения к тем или иным объектам или явлениям. Языковые значения являются результатом усвоения и длительной переработки стереотипов восприятия мира, отношения к этому миру, устойчивых во времени и общих в
той или иной степени для представителей данного этноса. В языке мы встречаем, согласно А. В. Кравченко, особый тип знания – структуральный, представляющий собой обобщающий итог опыта поколений, и принадлежащий
языковому социуму в целом, поэтому для языкового индивида оно является
данным существующим знанием. Учитывая, что средством переработки данных чувственного опыта, его систематизации признается категоризация с использованием уже выделенных и устоявшихся языковых форм и категорий
(А. В. Кравченко; В. З. Демьянков), закономерен вывод о существовании
12
определенной «относительности» в представлении мира, связанной с различием как индивидуального, так и коллективного опыта.
Вместе с тем нельзя не прийти к выводу о том, что возникновение специфических черт в каждом из языков (в его подходе к способам выражения
значений), обусловленное как этнокультурноспецифическими особенностями
представления мира, так и сложившимся строем языка, происходит на основе
неких универсальных закономерностей организации внеязыковой информации при ее реализации в форме языка. Таким образом, при описании характера функционирования аналитической формы глагола в разносистемных
языках необходимо опереться на тот уровень организации и интерпретации
высказывания (строящегося вокруг формы глагола сказуемого), который
непосредственно выводит нас на универсальные свойства каждого индивидуального языка. Такой уровень представлен пропозициями.
Анализ языковой реализации пропозиции приводит к четкому определению как универсальных, так и особенных свойств и единиц языковой системы, их индивидуальных функций при выражении смыслового содержания.
В главе 2 «Теория описания аналитических футуральных форм в английском и русском языках» описываются онтологические основания категории футурума. Категория будущего в языке “вторична” по времени образования, что обусловлено ирреальной природой будущего, которая когнитивно более абстрактна относительно более осязаемых и эмпирически доступных прошедшего и настоящего. В рамках логико-философского подхода будущее обязательно соотносится с возможностями (теснее всего будущее связано с категорией реальной возможности, представляющей собой потенции реального дальнейшего развития (Я. Ф. Аскин)).
Обозначение будущих действий в языке отличается по содержанию именно тем, что будущему по самой его природе присуща своя особая модальность – модальность потенциального действия (см., напр.: А. И. Смирницкий; Е. И. Шендельс). Исследователями отмечается естественный характер
совмещения значения будущего времени с различными модальными значениями и, более того, обязательность модельного компонента в содержании
средств выражения будущего (Л. Хэгеман).
Лингвистами предприняты попытки вывести единый признак категориальных средств выражения будущего, охватывающий все разнообразные модальные значения, актуализация которых связана с онтологическими свойствами будущего. Так, Л. И. Кравцова инвариантным значением форм будущего времени считает не следование за моментом речи, а предсказание,
И. Г. Кошевая и Ю. А. Дубовский – признак «реальной проблематичности»,
Н. С. Сахарова – модальное значение гипотетичности, В. М. Комогорцева –
предположительность (неопределенность).
Отмеченная близость между будущим и некоторыми ирреальными видами
модальности подводит к выводу о том, что с точки зрения эволюции и совре13
менного статуса будущего времени в языке его следует рассматривать одновременно и как грамматическую, и как онтологическую или когнитивную категорию (С. Фляйшман). Поскольку будущее характеризуется признаком неактуальности, а неактуальные события предвидятся и предсказываются на основе знаний, размышлений и оценки со стороны говорящего, вполне обосновано утверждение о том, что «в будущее время входит не только семантика компонентов его формы, но и прагматика высказывания» [Фичи Джусти 1997: 120].
Серьезная проблема интерпретации высказываний с формами будущего
возникает при попытке разделения модального и футурального компонентов
содержания, особенно в тех языках, где формы будущего времени развились
на основе средств выражения модальности. Во многих случаях такие высказывания одновременно выражают оба значения, становясь (вне контекста)
неоднозначными.
Известно, что сочетания «shall + inf.» и «will + inf.» с темпоральным значением развивались на основе свободных сочетаний модальных глаголов,
выражавших долженствование и волеизъявление, с инфинитивами, а само
значение футурума развилось из модального значения указанных глаголов.
Темпоральное значение футурума достаточно очевидно «мотивируется» этими модальными значениями, поскольку их семантика наиболее близка к модальному значению будущего.
Несмотря на принадлежность двух рассматриваемых языков к разным типам, история формирования аналитических форм будущего времени в них
проявляет много общих черт. Процесс становления категории аналитического футурума описывается как постепенная грамматизация инфинитивных
конструкций с модальными глаголами (в английском) или фазовым/бытийным глаголом (в русском), в ходе которой выбор из ряда вариантов в соответствии с коммуникативным заданием заменяется обязательным
использованием, как правило, одного варианта, который включается в глагольную парадигму. Отмечаются следующие моменты сходства: процесс отбора одного сочетания из ряда инфинитивных сочетаний, способных по своей семантике относить действие к будущему, постепенное вытеснение конкурирующих сочетаний, а также переосмысление исходных значений глаголов, ставших компонентами форм.
Среди основных факторов развития грамматического будущего отмечается
когнитивный фактор: эволюция грамматических форм испытывает влияние изменений в мышлении носителей языка в сторону развития более абстрактных
представлений о времени, то есть обусловлена общим процессом познания объективной действительности (Е. С. Коваленко; С. П. Лопушанская).
Становление аналитической формы в системе языка – длительный и сложный процесс, проходящий ряд ступеней без четких границ, и аналитические
глагольные конструкции отнюдь не однородны в плане семантической связанности их компонентов. В научной литературе можно встретить критические за14
мечания по поводу тезиса о полной десемантизации вспомогательного глагола в
аналитической форме (В. М. Павлов). Например, В. М. Жирмунский полагает,
что «между буду в буду читать и в буду взрослым, буду профессором никакого
лексико-семантического различия нет» [Жирмунский 1965 : 14].
Статус аналитической формы не исключает выражения определенных модальных оттенков. Аналитические формы будущего в английском и гораздо
реже в русском языке в определенных условиях контекста проявляют тенденцию к расчленению функций составляющих их компонентов, при этом
вспомогательный глагол выражает дополнительные оттенки значения модального или аспектуального характера.
Неоднозначность сочетаний shall и will с инфинитивом в английском приводит к неопределенности статуса глаголов shall/will в грамматической системе: проблематичным признается как их отнесение к различным классам
(вспомогательные, модальные и «полумодальные»), так и «объединенная»
трактовка, основанная на поиске единого общего категориального значения
для всех функций данных глаголов. Последовательное разделение модальной
и темпоральной функций рассматриваемых сочетаний при их функционировании неизбежно связано с привнесением в анализ субъективной оценки.
В последнее время многие авторы склоняются к «объединительному»
описанию семантики и функционирования каждого из сочетаний «shall +
inf.» и «will + inf.». Л. Хэгеман в своем исследовании приходит к выводу, что
различные толкование will можно рассматривать как результаты проявления
единого основного значения в контексте.
Значение форм будущего времени в конкретных контекстах может варьироваться от чистого фактического утверждения без малейшего следа неопределенности или неуверенности до более умозрительного размышления или прогноза, во всех этих случаях дополнительные оттенки неопределенности, волеизъявления и т.д. лучше всего рассматривать как неотъемлемое свойство самого
значения будущего. Оттенки предположения и планирования многими исследователями также рассматриваются как неотъемлемые составляющие понятия будущего и в весьма значительной степени зависят от конкретного контекста
(Х. Веккер). Волеизъявление и долженствование также предполагают футуральность, так что между футуральными и модальными трактовками нет взаимоисключения, отношение между ними характеризуется дополнительностью:
футуральность содержит дополнительный элемент значения, не присутствующий в модальном значении. Согласно концепции эволюции значения средств
выражения будущего Ч. Фриза, развитой позже С. Фляйшман, смысловые оттенки и второстепенные значения будущего возникают на его временной основе и не противоречат его основному грамматическому значению.
Таким образом, контексту придается основное значение при описании футуральных грамматических форм. Согласно Ф. И. Маулеру, в контексте содержатся факторы (признаки), содействующие «благодаря своим формаль15
ным и семантическим свойствам» актуализации определенного значения рассматриваемой единицы.
На современном этапе исследований очевидно, что при анализе столь
неоднозначного языкового явления, как футуральные формы, неверно ограничиваться рассмотрением исключительно лингвистического контекста. В
когнитивной концепции контекста исходят из того, что участники коммуникации оперируют не ситуациями, окружением или предшествующими фрагментами дискурса, а, скорее, знаниями и представлениями о них. Следовательно,
контекст определяется как множество представлений того пользователя языка,
который интерпретирует высказывание (В. С. Герасимов).
Задачи нашей работы предполагают анализ определенного набора контекстуальных факторов/признаков, релевантных при описании футуральных
форм. Мы используем с некоторыми дополнениями классификации, составленные ранее грамматистами, исследователями проблемы английского футурума (Ф. И. Маулером; Л. Хэгеман).
В практической главе 3 «Актуализация семантического наполнения
аналитических форм будущего английского и русского языков» предпринимается попытка выявить более широкий спектр значений аналитических форм в двух языках при функционировании, что позволяет установить
пределы развития их прототипического значения, возможности употребления
в нефутуральных функциях.
Основные модальные значения, выражаемые в предложениях с формой
сложного будущего, в целом, как показывает наш анализ, могут быть весьма
близкими в двух языках, использующих этимологически «модальное» будущее
(в английском) и «нейтральное» будущее (с этимологически бытийным или фазовым вспомогательным глаголом в русском). Так, например, в таких предложениях в русском языке при определенных условиях контекста достаточно ярко
выражается волеизъявление и решительное намерение субъекта.
Общими для аналитического футурума двух рассматриваемых языков являются: 1) значение гипотетичности, сопутствующее проявлению ряда модальных
оттенков (невозможности, ненужности, желательности/нежелательности и т.
п.), и 2) использование в ряде нефутуральных функций, например, для выражения обобщенного настоящего, обозначения повторяющихся (а также постоянных, вневременных) действий, характерных свойств субъекта, отношений и т. п.
Темпоральное значение аналитических форм будущего обоих языков способно
сочетаться с аспектуальными значениями.
Вместе с тем очевидно наличие особенностей употребления высказываний с
формами аналитического футурума в каждом из рассматриваемых языков.
Этимологическая модализованность английской формы будущего времени,
которая признается еще не до конца сложившейся (И. П. Иванова; М. Эрман),
предполагает расчлененность самого действия и позиции субъекта по отношению к нему при обозначении будущих действий в языке. В соответствии с
16
этим субъект получает в смысловой структуре английского предложения
особую значимость: именно он является образующим элементом ситуации,
инициатором действия. Значительный смысловой акцент на субъект приводит к ослаблению позиции объекта в глубинной структуре.
Форма русского сложного будущего также нередко представляет действие
расчлененно, что предположительно объясняется и природой самой аналитической формы. Однако, по нашим наблюдениям, содержание такого расчлененного представления действия в русском языке несколько иное, поскольку
при обозначении будущего действия аналитической формой русского футурума разделенными нередко оказывается само действие как потенциальный
факт и аспектуальный характер его протекания. Зачастую обозначение будущего действия сопровождается однозначно интерпретируемым указанием на
начальную фазу. Таким образом, в предложениях с формой сложного будущего в русском акцент падает на само действие с объектом, изменение последнего, поэтому объект здесь оказывается более вовлеченным в смысловые
отношения, отражающие структуру обозначаемой ситуации.
В английском языке достаточно многочисленны случаи, когда реализуются
примерно равные по силе компоненты модальности и футуральности, при
этом допускается двоякая трактовка: ‘That's as may be,’ said Chrystal. ‘But they're
also two influential old men. They get round, they won't let you in by default I didn't
mean to say we shan't work it. I think we've got a very good chance’ (Snow).
Зависимость пропозиции от модальных выражений установки говорящего, а
также присутствие пропозиции, устанавливающей некие непреложные характеристики субъекта, практически исключают проявление модального этимона
этих форм (значения долженствования и волеизъявления, соответственно для
shall и will). Для того, чтобы глагол в составе этой формы получил волитивное
толкование, он должен быть употреблен в волитивной пропозиции, которая является одной из разновидностей агентивных пропозиций и характеризуется, в
частности, таким параметром, как «намеренное осуществление действия».
В ряде специальных контекстов наличие преобладающего категориального
модального значения не вызывает сомнений. Большинство из них подробно описаны в литературе, например: запрос о волеизъявлении или намерении 2-го лица
(о согласии выполнить действие); директивный запрос в адрес 2-го лица (просьба, приглашение, предложение, приказ); решительный (волевой) отказ и т. п.
Отнесение предписаний, которые реализуются в утвердительных предложениях с подлежащим 2-го лица, к разновидностям модального значения
трактуется неоднозначно. Они используются для побуждения адресата к действию, поэтому О. Есперсен и Ф. Палмер связывали такое употребление с
волитивным. Контекст предписания максимально приближен к функции квазиимператива, реализация этой функции обусловлена контекстом и, в
первую очередь – статусом субъекта речи относительно адресата.
17
У других функций аналитического будущего русского языка, возникающих
благодаря реализации волитивного отношения, связь со значением волеизъявления является менее очевидной и нуждается в экспликации: 1) в форме 1-го
лица множественного числа с отрицанием будущее сложное выражает значение
побуждения, приглашения или предложения воздержаться от какого-либо
действия: Спасибо! Но я подумал: останемся с тем, что было, не будем портить. Я с благодарностью навсегда запомню всё ваше (Солженицын); 2) оттенок угрозы выражается формой будущего сложного русского языка, как правило, в 1-ом и 2-ом грамматическом лице. Предложения с 1-ым лицом строятся на
основе агентивной пропозиции с предикатом как физического действия, так и
социальной активности (включая институциональные действия). Непосредственно номинируются либо следствия некоего неназванного действия, либо
намерение говорящего совершить действие: Где вы росли, памаш? Чему вас
учили, памаш? Ты у меня еще одну иголку сломай, так до скончания жизни будешь меня помнить, памаш! (Распутин).
Оттенки субъективной решимости, решительного намерения, упорства на основании общего модального значения волеизъявления могут проявляться достаточно ярко, когда в позиции подлежащего в 1-ом грамматическом лице выражен активный субъект, обладающий интенцией и способностью к реализации своего намерения. Номинативный строй английского
предложения, при котором субъект получает регулярное и эксплицитное выражение в позиции подлежащего, благоприятствует выражению субъективных модальных оттенков с минимальной зависимостью от средств контекста.
Основное условие для этого – агентивный тип пропозиции: все рассматриваемые случаи включают предикат действия, т. е. агенс контролирует ситуацию
(полностью или частично): “So far as I am concerned I’ll go on asking questions
till I find him” (Forsyth). 'If you are not interested, your supporters may be,' said
Jago. 'I shall protect my wife in all ways open to reason…’ (Snow) [Подчеркнуто
нами – Т. Л.].
Аналогично английскому будущему с will, форма русского сложного будущего с 1-ым грамматическим лицом также способна приобретать оттенок
решимости при реализации агентивной пропозиции, когда решение принято
субъектом речи спонтанно, на основе только что полученной им информации, например, в процессе диалога:
- Я руководитель. Я, если что знаю, то должен того... меры принимать, а не предупреждать. …
- Ну и я не буду предупреждать, – сказала она.
- Как? Не будете? – очень удивился директор.
- Не буду, – ответила Клара скорбно и твердо (Домбровский).
Оттенок решительности поддерживается, в частности, лексическими единицами, обозначающими четкую временную границу начала нового действия
(«Завтра же буду звонить…») или же резкого бесповоротного отказа, пре18
кращения ранее выполнявшегося действия; кроме того, логическое обоснование, изложение причины также придает намерению субъекта оттенок решительности. Значение упорства ярче всего выражается при использовании с
1-ым грамматическим лицом конструкции «сопоставление действий» (описанной, например, Е. А. Иванчиковой), в которой один и тот же смысловой
глагол повторяется в двух временных формах.
Различное отношение к действию, позиция говорящего ярко отражаются
при анализе высказываний как обладающих иллокутивной силой речевых
актов (РА). Для высказываний о будущем характерны такие РА, как комиссивы (принятие субъектом речи обязательств) и промиссивы (менее обязывающее обещание), поскольку они сообщают о готовности говорящего выполнить действие в последующем отрезке времени, т. е. ориентированы на
будущее. Эти РА демонстрируют активную позицию говорящего, способного
изменить ситуацию и ответственного за свои действия. Количественный анализ нашей выборки показывает значительное преобладание доли промиссивных и комиссивных высказываний в английском языке относительно соответствующего показателя для русского сложного будущего.
Пропозиции нередко реализуются как зависимые от различных видов модальных установок (модальных предикатов, предикатов мнения, суждения и
т. п.). Основным средством экспликации субъективного отношения говорящего к содержанию высказывания являются вводно-модальные слова. Наш
анализ показывает наличие некоторых особенностей контекстуального взаимодействия этих единиц с футуральной формой. Названные единицы выступают в таком контексте как показатели вероятности (степени убежденности
субъекта высказывания), и тем самым выполняют свою основную функцию –
демонстрируют объем знаний говорящего на момент речи, позволяющих ему
делать определенные выводы/предположения относительно вероятности
наступления будущей ситуации. Нередко реализуемая в сочетании с вводномодальными словами пропозиция выражает характеристику актантов, с другой стороны, выбор такого вводящего слова зависит от качеств субъекта, от
его способности контролировать ситуацию. Следовательно, будущее в таких
контекстах предстает прогнозируемым, а прогноз – (логически) обоснованным
доступной субъекту высказывания информацией о настоящем положении дел,
включая свойства участников ситуации, логику развития ситуации, выводимую из ряда параметров, а также, очевидно, его фоновые знания.
Например, употребление наиболее частотного в нашей выборке из английского языка модального слова perhaps сигнализирует о том, что вывод субъекта речи основан на недостаточном знании, которое состоит, в основном, из
знания обычного положения вещей или качеств участников ситуации: ... if I
tell people, how it is over here perhaps they will send a good man with a fire of
love (Greene). Семантика probably включает компонент отнесенности в будущее, гипотетичности, в то же время наступление некоторой ситуации в бу19
дущем в этом контексте рационально объяснимо. Хотя субъект речи в таком
случае имеет определенные знания относительно характера, свойств субъекта
действия, он не может быть уверен в истинных мотивах его действий, не обладает информацией относительно непосредственной причины того, а не
иного действия: He'll probably stick around for a few hours checking for a lead
on the forger (Forsyth).
При употреблении вводно-модального может быть в русском будущее
действие (нередко желательное) представляется как равновероятное с другими возможными исходами; а наверно указывает на повышенную степень вероятности одного из путей развития относительно других: Тик-так, тиктак, я буду слушать по ночам ход часов. Может быть, я буду плакать,
вспоминая о чем-то потерянном, чего на самом деле и не жалко, но почему не поплакать, если ты счастлива (Аксенов). Он наверно будет делать
ошибки, многое некстати, ведь он совсем отвык от жизни человеческого
рода, но глазами-то сможет же он выразить… (Солженицын).
Показательным является употребление форм сложного будущего в придаточных, зависящих от сказуемого с формой глагола знать/to know. На первый взгляд, значение этого глагола противоречит значению категории будущего как таковой, так как человек не может обладать знанием, т. е. абсолютно достоверной информацией о будущем. В этом случае мы должны либо
допустить, что глагол «знать» здесь имеет не вполне буквальное значение,
либо исходить из наличия особой аспектуально-таксисной ситуации, при которой событийное ядро ситуации лежит в области настоящего и лишь частично проецируется на будущее. Так, в следующем примере представлена
довольно сложная аспектуально-таксисная ситуация: Я же не знал, что теперь ты будешь наши деньги получать. Взял и истратил свою зарплату
(Распутин). Форма будущего сложного «будешь деньги получать» в сочетании с временным наречием «теперь» актуализирует значение начинательности, т.е. новые полномочия адресата высказывания, полученные им в результате какого-то решения, распространяются на неопределенный срок в будущем. В том случае, если форма будущего в придаточном обозначает действие, строго следующее за определенным моментом, мы можем столкнуться
с речевой модификацией значения глагола знать/to know за счет нового оттенка максимальной уверенности, граничащей с объективным знанием.
Когнитивный «фактор» является необходимой составляющей коммуникативной ситуации при актуализации значений уверенности/неуверенности в
ситуации предсказания. Основой при определении степени уверенности
субъекта речи в будущем событии во многих случаях является его опыт, представленный в речи как обоснование для суждения. Будущее суждение может
быть также представлено как логический вывод из изложенных говорящим постулатов, свидетельствующих о его знаниях относительно установленного порядка отношений в данной области, о нормах поведения, о типичных действиях
20
участников ситуации и знание о прошлых событиях в схожей ситуации: - Вы
хотите сказать, что надо сначала сто раз отмерить? - Совершенно правильно. …. Настоящая наука поступает так, чтобы не будить напрасных
надежд. Поэтому и вы будете молчать, и я тем более (Ефремов).
Поскольку суждения о будущем всегда строятся на основе некой когнитивной базы субъекта, лексический контекст проясняет для читателя или слушателя, из чего исходил говорящий, предсказывая, предполагая или утверждая то
или иное будущее действие. Знания говорящего можно характеризовать как
стереотипные, когда речь идет об убеждениях, сформированных этнической,
социальной или иной группой и усвоенной ее представителями (такие знания
проверены достаточно длительным коллективным опытом). С другой стороны,
знания говорящего могут иметь более частный характер, являясь результатом
личного опыта и информированности субъекта речи.
Наиболее убедительными для адресата являются предсказания, построенные на основе знаний объективного характера. Это может быть знание
настоящей ситуации, мотивов и соотношения сил ее участников, что позволяет делать определенные логические выводы: Cuba won't seriously interfere
in Africa again (America has seen to that), and Angola won't be a danger for a
good many years. No one is apocalyptic today. Even a Russian wants to die in his
bed, not in a bunker (Greene). Предсказывая будущую ситуацию, говорящий
может демонстрировать субъективную уверенность эмоционально. Эти эмоции являются результатом ранее сложившейся убежденности в наличии
строго определенной тенденции развития. Субъективная убежденность, в отличие от уверенности, основанной на знании и логическом анализе настоящей ситуации и прошлых событий, является таким ментальным состоянием,
которое базируется на вере (а) в собственные силы или (б) в некоторую
внешнюю логику развития, что можно назвать «слепой верой»: He said, 'We
will catch him. It is only a question of time' (Waugh).
Нами рассмотрены такие частные функции форм сложного будущего, реализующие значение уверенности, как пророчество, заверение адресата, предупреждение, а также характерное для русского языка «сопоставительное будущее» (А. Н. Гвоздев), употребляемое в повествовании от автора и представляющее сопоставляемые факты в двух временных планах.
В большинстве описанных контекстов употребления аналитического будущего в двух языках проявляется значение гипотетичности. Это значение
возникает при отделении действия от временного плана настоящего. Особенно ярко гипотетичность будущего проявляется в ситуации обусловленности
будущего действия другим, еще не совершившимся действием, когда вероятность реализации обеих альтернатив примерно равна (ср. ситуацию выборов
в следующем примере): Jago has sacrificed himself for me college, Eliot. Just as
every college officer has to. Whereas Crawford has not sacrificed himself, he has
become a distinguished man of science. On academic grounds his election will do
21
us good in the outside world (Snow). Использование shall/will в главной части
условных периодов в английском распространено примерно так же широко,
как и употребление сложного будущего в соответствующем контексте в русском, то есть достаточно частотно.
Реализованный в работе подход позволил нам выделить частные ситуации с
различными оттенками значения гипотетичности (потенциальности). Среди
них – ситуация «ментального восприятия», когда будущее мысленно конструируется с точки зрения внешнего по отношению к субъекту мыслительного действия восприятия (т. е. «чужими глазами», ср.: Сперва он вышел встречать её в
садик, зная, по какой косой аллейке она должна прийти,… но потом подумал,
что в бабьем халате будет выглядеть глупо, не так, как хотел бы ей представиться (Солженицын)); нейтрализация индикатива и неиндикатива (А не трудно и представить такое общество, в котором все отношения ... будут вытекать [= вытекали бы] из нравственности (Солженицын)); ситуация мысленного конструирования, которая частотна и в русском, и в английском (Е. Ю. Хрисонопуло) (He took out the photograph of Sarah [his wife] and pointed at the telephone and she [housemaid] nodded her head and smiled to encourage him, and he
thought, she'll get on with Sarah, she will show her where to shop, she will teach her
Russian words, she will like Sam (Greene)), ситуации эмоционального выбора, обманутого ожидания и риторический вопрос.
Многие исследователи считают исконным значением форм русского языка
с «буду» начинательное (ингрессивное) (П. С. Кузнецов, С. П. Лопушанская, Вал. В. Иванов и др.). Эта «форма актуализирует начало длительного
действия» или такого действия, которое «уже началось к моменту настоящего и будет продолжаться в будущем» [Гловинская 1989 : 80].
Наиболее показательным лексическим контекстуальным средством актуализации этого оттенка является наречие «теперь», предполагающее связь как с
предшествующим, так и с последующим временным планом, подразумевая
скрытое сопоставление (раньше – теперь): Сейчас, сейчас. – Степанида заторопилась, допила. – Ты, Василий, прямо обидел меня. Я теперь все буду думать
про это (Распутин). И я буду завтра в лаборатории беседовать... И руку подам. … Но вы будете теперь знать, как подается эта рука. Будете знать,
как я отношусь к тому, кто... (Дудинцев).
Форма будущего указывает в этих примерах на некоторое важное изменение для субъекта, на начало новой ситуации (буду думать, будете знать),
распространяющейся в будущее на неопределенный срок. Эта новая ситуация является однозначным следствием события в предшествующем временном отрезке, которое названо в микро- или макроконтексте. Событиепричина локализуется в прошлом, и изменение ситуации непосредственно
следует за этим событием. Нам представляется, что употребление формы будущего в таком случае демонстрирует акцент на основной временной пласт,
в котором должна реализоваться новая ситуация в восприятии говорящего
22
(для него как носителя языковой (ненаучной) картины мира более актуально
именно членение «раньше – позже»). В условных отрезках прошлого и
настоящего лежит лишь незначительная «доля» всего длительного действия
или состояния, основная же его часть отнесена в будущее.
Аналогом «теперь» в английском является не наречие now, а союз now that
(при этом вторая его часть может быть опущена). Этот союз также указывает
на определенное событие – причину изменения ситуации, и это изменение
проецируется далее в будущее. В целом этот контекст в значительной степени соответствует описанному выше для русского сложного будущего, хотя
для английского футурума значение начинательности не является прототипическим: 'You know you will always be welcome to come back now that we realize your true position. With your family too, of course. You may be sure they will
be treated as honorary whites' (Greene).
Весьма специфической функцией рассматриваемых форм является обобщенное настоящее, сопровождаемое частичной нейтрализацией временного
противопоставления. Анализируя способность сочетания «will + inf.» обозначать действия, происходящие как в настоящем, так и в будущем, В. М. Комогорцева выделила 3 типа временной характеристики: один из них «непоследовательное временное противопоставление» относится к «частичному снятию временных различий в высказываниях, выражающих обычное, неизбежное действие или состояние лица», например Beauty will buy no beef.
Цитируемый автор полагает, что поскольку вневременность всегда включает
в себя момент речи, она также может быть названа обобщенным настоящим
(в это понятие включаются также элементы и прошлого, и будущего). И хотя
ведущим признаком в таких примерах, как и в случаях полной нейтрализации
темпорального признака будущего, является модальный, тем не менее временной (футуральный) семантический признак не исключается полностью из
семантической структуры формы, можно говорить лишь о его частичной
нейтрализации (В. М. Комогорцева).
В сочетании с простым инфинитивом will выражает менее уверенное
предположение, чем в сочетании с перфектным инфинитивом, при этом верификация гипотезы в первом случае всегда относится в будущее, что придает ситуации некоторый, достаточно слабый оттенок футуральности: 'We are
going to let him see some of the material you deal with, of course, only enough to
establish the fact that we cooperating - in a sort of way.' 'He’ll know more than we
do about Zaire' (Greene). Подобные примеры эксплицируются следующим образом: “During our future meeting it may turn out that he knows …”, то есть при
подтверждении гипотезы факт «знания» будет иметь место и в будущем. Ситуация, предполагающая необходимость проверки, актуализирует элемент
потенциальности, когда кто-либо из участников коммуникативной ситуации
заинтересован в подтверждении гипотезы.
23
При реализации характеризующей пропозиции значение характерного
свойства, типичного поведения субъекта часто осложнено дополнительными модальными оттенками. Если в первом примере говорящий на основе
своего опыта характеризует некую группу субъектов, то в следующем – уже
усматривается оттенок намерения: … old priest … had explained to him: 'They
will always tell you they are poor, starving, but they will always have a little store
of money buried somewhere, in a pot’ (Greene). 'Jago. I've got nothing against
him,' said Nightingale. 'People will feel there are certain objections,' Brown reflected. 'Some people will object to anyone' (Snow). В этих случаях временная
отнесенность характеризуется неопределенностью, поскольку данное типичное действие может реализоваться как в настоящем, так и в любой момент
времени в будущем (см. наречие always в первом примере).
По нашему мнению, такая характеристика вполне применима к определенным случаям употребления формы «буду + инф.», которые относятся к временным транспозициям. В данном контексте важным фактором является характер
референции имени в позиции подлежащего. Общая референция относит суждение автора к определенному классу объектов, имеющих типичные, хорошо известные говорящему свойства, что делает действия представителей этого класса
предсказуемыми в будущем на основе многократно совершенных аналогичных
действий в прошлом и настоящем: Каждому хочется жить не хуже других.
Ради того, чтобы скопить на мотоцикл, мужик будет ходить в последних
штанах, а рубль припрячет; он спит и видит се6я с мотоциклом, и на заплатки на штанах ему наплевать (Распутин).
Интересными примерами являются ситуации, в которых характерные вневременные действия проецируются на частный объект, создавая двойную временную перспективу: Но вот уже второй год, как сказать “Лаврентий Павлыч” вслух, пожалуй, поостережёшься. Одно выручает – что Лаврик рвётся в
военное училище, а в армии по имени-отчеству звать не будут (Солженицын).
С одной стороны, форма будущего сложного обозначает действие, характерное
в любое время для любого объекта в описанной ситуации, с другой стороны,
для автора высказывания важным является применение этого действия именно
к конкретному объекту, для которого эта ситуация является отнюдь не вневременной, а локализуется, так как она отнесена к его «личному» будущему (Ср.
следующую экспликацию: «Когда Лаврик пойдет в армию, его там не будут
звать по имени-отчеству, ведь там никого так не зовут»).
Ведущие признаки формы будущего, среди которых называют гипотетичность и проспективность, сохраняются в любом случае и практически не
нейтрализуются. Так, в контексте употребления во вневременном значении
можно отметить гипотетичность, проявляющуюся как возможность применения типичного свойства к конкретной ситуации, когда характерное может реализоваться лишь в частном, и для его реализации необходимо наступление соответствующей ситуации с соответствующим условиями.
24
Отмеченные особенности реализации пропозитивных отношений в двух
языках, как нам представляется, в значительной степени обусловлены именно сложившимся строем каждого языка, уникальными свойствами его структуры, навязывающими говорящему на данном языке определенный подход к
представлению внеязыкового содержания в языковых формах. Как известно,
яркой особенностью глагольной системы русского языка является видовое
противопоставление, которое и формально, и содержательно отличается от
видовременных оппозиций английского глагола. Так, существующая в английском форма «длительного будущего» Future Continuous противопоставлена форме недлительного будущего Future Indefinite (Simple) иначе, нежели
чем будущее несовершенного и будущее совершенного вида в русском. В английском это аспектуальное противопоставление не столь последовательно,
т. е. характер оппозиции не является чисто видовым (И. П. Иванова).
В свою очередь, «характерологические» особенности английского языка,
отмеченные, в частности В. Матезиусом, такие, как ориентированность высказываний на субъект, использование одной модели предложения на протяжении длительного отрезка текста и т.п., тесно связаны с «агентивностью»
английского предложения как такового, что подразумевает обязательное обозначение действующего лица, источника действия.
Несмотря на относительную универсальность прототипических значений
и функций аналитических форм футурума, объясняемую общностью пропозиции как архетипического образа ситуации, лежащей в основе языкового
выражения, последнее не может быть свободно от влияния культуры, традиций, ментальности конкретного этноса, которые получают свое отражение в
системе конкретного языка. Конечно, речь не идет о структурной «ограниченности» одного из языков, однако нельзя игнорировать и наличие существенных частноязыковых особенностей, возникающих при реализации универсальных глубинных структур.
1. Логунов, Т. А. Интерпретация высказываний с аналитическими формами
будущего времени в английском и русском языках (на основании экстралингвистического контекста) [Текст] / Л. А. Араева, Т. А. Логунов // Вестник Поморского гос. ун-та. Архангельск, 2007. – № 3 – С. 71–74.
2. Логунов, Т. А. О выражении нефутуральных значений аналитическими
формами будущего времени английского и русского языков [Текст] / Т. А. Логунов // Вестник Томского гос. ун-та. – 2006. – № 120. «Функционирование русского языка на современном этапе» – С. 55–61.
3. Логунов, Т. А. Онтологические основания языковой категории футурума
[Текст] / Т. А. Логунов // Wyksztalcenie i Nauka bez granic. – 2005. Т. 22.
Przemysl-Praha. – С. 20–24.
25
4. Логунов, Т. А. Вещественные коннотации как материал описания концепта
«будущее» в английском языке [Текст] / Т. А. Логунов // Материалы IV Международной научно-практич. конф. «Наука и образование» (Белово, 2-3 марта 2006
г.): в 4-х ч. – Белово: Беловский полиграфист, 2006. – Часть 3. – С. 165–169.
5. Логунов, Т. А. Особенности семантики аналитических форм будущего
времени в английском и русском языках как средство коммуницирования этноспецифического образа будущего [Текст] / Т. А. Логунов // Проблемы историко-типологических исследований германских языков в лингвоэтническом аспекте / Вестник ИГЛУ. Сер. Лингвистика. – Иркутск: Изд-во ИГЛУ, 2001. –
Вып. 2. – С. 62–78.
6. Логунов, Т. А. Особенности семантики сложного будущего времени в английском и русском языках и его употребление [Текст] / Т. А. Логунов // «Мир
языка и межкультурная коммуникация»: материалы Международной научнопрактич. конф. (Барнаул, 3–5 мая 2001 г.). – Часть 1. – Барнаул: Изд-во БГПУ,
2001. – С. 196–202.
7. Логунов, Т. А. Семантика сложного будущего времени в английском и русском языках в аспекте языковой концептуализации [Текст] / Т. А. Логунов //
Сборник трудов областной научн. конф. «Молодые ученые Кузбассу. Взгляд в
XXI век». Гуманитарные науки. – Т. 2. – Кемерово: Изд-во КемГУ, 2001. – С. 100–
104.
8. Логунов, Т. А. Один из аспектов взаимодействия категорий времени и
субъективной модальности в высказываниях с формами будущего в английском
языке [Текст] / Т.А. Логунов // Актуальные проблемы языкознания, методики
преподавания иностранных языков и перевода: материалы региональной научнопрактической конференции. – Кемерово: Изд-во КемГУ, 2001. – С. 53–59.
9. Логунов, Т. А. Идиоэтнические аспекты семантической категории футуральности и специфика текста [Текст] / Т.А. Логунов, Н. В. Складчикова //
Этногерменевтика и языковая картина мира: теория и практика. Серия «Этногерменевтика и этнориторика». – Кемерово: Изд-во КемГУ, 1999. – Вып.
III. – С.112–119.
Подписано к печати 27.09.07. Формат 60х841/16. Печать офсетная. Бумага офсетная.
Печ. л. 1,6. Тираж 110 экз. Заказ № 120/675.
________________________________________________________________
ГОУ ВПО «Кемеровский государственный университет».
650043, г. Кемерово, ул. Красная, 6.
Отпечатано в типографии издательства «Кузбассвузиздат».
650043, г. Кемерово, ул. Ермака, 7. www.kvi.bip.ru
26