Научно-популярное приложение «Большой взрыв»
advertisement
Научно-популярное приложение «Большой взрыв» Выпуск 7 Содержание: Фредди Ромм Как сделать машину времени? Вит Ценёв Сам себе доктор Хаус Радий Радутный Требуются читатели! Михаэль Лайтман Все о деньгах (Часть 1) Ольга Велейко Оклеветанная Жанна Юрий Никонов Распутывание квантовых операций и автобиографическая память Константин Жоль Тернистый путь рационализма * * * Фредди Ромм Как сделать машину времени? Введение Идея машины времени - технического средства, позволяющего управляемое вхождение в разные моменты прошлого и будущего, - обычно приписывается знаменитому писателюфантасту Герберту Уэллсу. Интересно, что эта идея - одна из немногих, принадлежащих Уэллсу, которые до сих пор не осуществлены - в отличие от теплового луча марсиан (лазер), космических полётов, ядовитых газов, невидимых объектов и т.д. В этой статье мы рассмотрим физические и философские аспекты проблемы переноса во времени. Учитывая, что тему переносов во времени активно разрабатывают фантасты, мы уделим значительное внимание их исследованиям в этой области. Что такое машина времени? Прежде чем перейти непосредственно к теме, попробуем разобраться, что же такое машина времени (МВ). Вот какое определение даёт Википедия: "МВ - гипотетическое устройство для путешествий во времени". Казалось бы, определение понятное, под него как будто подходит вся известная фантастика, связанная с машиной времени. Только проблема: устройства для путешествия во времени отнюдь не являются фантастическими. Любое устройство "путешествует" во времени - хотя бы за счёт старения. И наши с Вами тела, уважаемый Читатель, тоже. По логике, речь должна идти не о всяком путешествии во времени, а о таком, которым управляет человек. Однако, не вдаваясь в медицинские подробности, отметим, что и старением своего тела человек может управлять. Поэтому ещё логичнее считать, что МВ позволяет обратимое управляемое путешествие во времени. Заметим теперь, что проблема перемещения во времени тесно связана с пространственными координатами. Например, если мы желаем сместиться по времени в 1900 год, то неясно, в какой точке пространства мы окажемся. Будет ли наше перемещение привязано к конкретной точке на поверхности Земного шара? Или Солнечной системы? Или Млечного Пути? Или Вселенной? Не исключено, что есть ещё варианты (например, открытая модель Вселенной). Таким образом, говоря о перемещении во времени, мы должны учитывать также смещение в пространстве, как минимум за счёт естественного движения небесных тел. А потому корректнее говорить, что МВ позволяет обратимое управляемое путешествие в системе пространства-времени. А о чьём, собственно, путешествии речь? Нет путешествия без путешественника. Таким образом, наиболее правомерным представляется следующее определение: Машина Времени - это средство для управляемого обратимого перемещения наблюдателя в системе пространства-времени. Из этого определения мы и будем исходить в дальнейшем. МВ как физическая система Здесь и далее, мы будем подразумевать под МВ не только само устройство, но и Наблюдателя, который с его помощью обратимо перемещается в пространстве и времени. Прежде всего заметим, что МВ вступает в некоторое взаимодействие с окружающей средой, находящейся в ином времени (а также, вероятно, пространстве). Исходя из общей классификации физических систем, мы можем разделить такое взаимодействие на три вида: 1) Вырожденный случай - изолированная МВ, которая не позволяет наблюдателю обмениваться с окружающей средой энергией (информацией, негэнтропией) и/или веществом. Практической значимости, вероятно, не имеет, так как нет смысла перемещаться во времени, лишая себя возможности хотя бы посмотреть вокруг. В дальнейшем изолированную МВ мы рассматривать не будем. 2) Закрытая МВ (ЗМВ) - позволяет наблюдателю обмениваться с окружающей средой энергией (информацией, негэнтропией), но не веществом. 3) Открытая МВ (ОМВ) позволяет наблюдателю обмениваться с окружающей средой как энергией (информацией, негэнтропией), так и веществом. Может показаться, что ОМВ имеет решающее преимущество перед ЗМВ. В действительности, однако, это не так. Маловероятно, что в глазах Наблюдателя молекула метана из юрского периода имеет преимущество перед такой же молекулой из нашего времени. За исключением чрезвычайно экзотических ситуаций, ОМВ имеет преимущество только в том случае, если она позволяет видимое нарушение закона сохранения вещества. Иначе ОМВ представляет собой, по сути, просто частный случай ЗМВ. Очевидно, что на перенос во времени требуется затратить некоторую энергию (негэнтропию) Е1. Допустим, что полезный эффект от использования МВ характеризуется энергией Е2. Тогда коэффициент полезного действия МВ можно определить как η= Е2/Е1. Исходя из того, что основные законы физики распространяются и на МВ, можно считать всегда η<1. А теперь посмотрим, что происходит, когда МВ уже попала в нужный фрагмент пространства-времени. Для удобства будем рассматривать такую ОМВ, которая позволяет без чрезмерных ограничений осуществлять переносы физических тел. Прежде всего, разумеется, Наблюдатель должен удостовериться, что не ошибся адресом. Как это сделать? Хорошо, если астрономы дали с собой Наблюдателю карты звёздного неба в момент прибытия и ночь безоблачная. Если всё совпадает с точностью до визуального наблюдения, можно считать приближённо, что акт прибытия удался. А если нет, то кто виноват - астрономы или оператор МВ? Ладно, допустим, карта звёздного неба совпала с тем, что видит Наблюдатель у себя над головой. Однако это, вообще говоря, чрезвычайно грубая оценка. Для корректной оценки, Наблюдателю следовало бы привезти с собой самые современные средства астрономического наблюдения, а также химического и радиационного контроля. Ясно, что возможности МВ едва ли позволят всё перечисленное. Поэтому самый вероятный благополучный результат оценки места и времени прибытия - как пишется в фантастике, "Кажется, я прибыл куда надо". К каким курьёзам это может привести на практике, мы рассмотрим ниже. Законы и катастрофы МВ Рассмотрим теперь основные законы физики, справедливые для МВ. Поскольку ОМВ в большей мере допускает формальное нарушение законов сохранение, будем анализировать ситуацию для неё. 1. Закон сохранения энергии для ОМВ отличается от обычной формы только в том, что ОМВ может привносить / забирать некоторую энергию во времени. Если она приносит с собой энергию - допустим, в прошлое, - то в этот момент прошлого (t1) энергия системы (Вселенной) увеличивается на ту величину, которую приносит с собой ОМВ. С точки зрения стороннего наблюдателя, не связанного с МВ, энергия как бы взялась из ничего. После этого энергия сохраняется неизменной до того момента, когда МВ отправляется в прошлое(t2), унося с собой некоторое количество энергии. В этот момент энергия системы снижается до той величины, которая предшествовала t1. С точки зрения стороннего наблюдателя, в момент t2 энергия внезапно уменьшилась, ушла в никуда. Таким образом, ОМВ (и, разумеется, ЗМВ) позволяет формальное нарушение закона сохранения энергии, хотя фактически этот закон всё равно соблюдается (см. Рис. 1). Рис. 1. Видимое нарушение законов сохранения при функционировании ОМВ: временный скачкообразный рост параметра Р от Р1 до Р2, с последующим скачкообразным снижением его до исходной величины, при выведении порции Р в прошлое - из момента t2 в момент t1. 2. Закон сохранения вещества. Всё то, что написано выше по поводу сохранения энергии, применимо к веществу, с одной оговоркой: видимое нарушение закона в данном случае возможно только для ОМВ. Подобным же образом можно использовать ОМВ для формального (т.е. с точки зрения стороннего наблюдателя) нарушения законов сохранения импульса, момента импульса, заряда и т.д. Как и прежде, ни один из этих законов не нарушается де-факто. 3. Событийность. Фантастическая литература выдвинула термин для обозначения возможного нарушения причинно-следственных связей: хроноклазм (Х). Х возможен как для прошлого, так и для будущего. Классический Х для прошлого - "убийство себя в прошлом". Разумеется, если некто отправляется в прошлое на несколько часов назад и убивает себя, то он лишает себя же возможности отправиться в прошлое, а значит, убийство не состоится. Х для будущего выглядит несколько иначе: Наблюдатель может посмотреть картину своей смерти и принять меры по её предотвращению. Поскольку он предотвратит этот вариант смерти, МВ не сможет показать его. А теперь заметим, что оба варианта Х действуют только на малых временных промежутках. Вспомним рассказ Брэдбери "И грянул гром": человек, попавший в юрский период, нечаянно раздавил бабочку, её не смогла съесть некая птица, эта птица умерла от голода и т.д. В этом "эффекте бабочки" порочен уже старт: если птица не съела данную бабочку, могла съесть другую. Проблема возникает только в том случае, если эта бабочка единственная (т.е. происходит некая природная катастрофа). Таким образом, "эффект бабочки" почти никогда не срабатывает, и напротив, начинает работать эффект забывания системой начальных условий. Если некто удалился в юрский период и убил там своего далёкого предка, это не значит, что указанный некто уничтожил всех своих предков, происшедших от убитого. Убитого предка заменит кто-то другой. Единственное возникнет некоторое изменение генного набора, но чем дальше во времени гибель предка, тем менее значительно это изменение. Если оно по своему уровню сравнимо с естественной мутацией, указанный некто вполне может появиться на свет даже без заметных изменений, несмотря на то, что один его предок сменился другим. Похожая ситуация в будущем: знать события очень отдалённого будущего практически бесполезно, эту информацию слишком трудно применить, а значит, и Х в случае применения МВ в далёком будущем практически невозможен. Возможна ли МВ в принципе? Выше мы рассмотрели определение МВ и важнейшие ограничения на её функционирование. Уместен вопрос: не исследуем ли мы воздушный замок, возможно ли вообще создать МВ? А почему, собственно, нет? Не существует однозначного физического запрета на перенос во времени. Из всех известных физических законов, только Второй Закон Термодинамики (о не-убывании энтропии в изолированной системе) вводит необратимость физических процессов. Однако этот закон является статистическим, а значит, всегда существует ненулевая вероятность "обратного хода времени". Разумеется, поскольку такая вероятность весьма мала, то возможно говорить о перемещении во времени лишь для малых частей системы - то, что в художественной литературе соответствует понятиям "коридор времени", "темпоральный туннель" и т.д. В этом случае, энтропия системы в целом может не убывать, а значит, никакого нарушения Второго Закона Термодинамики не обнаружится. Существует, однако, гипотетическая ситуация, при которой возможно и уменьшение энтропии в системе Вселенной в целом. Речь идёт о модели коллапса (пульсирования) Вселенной. Если такой коллапс, с превращением Вселенной в сингулярность, которая впоследствии претерпит новый Большой Взрыв, вообще возможен, возникает вопрос: как будет вести себя при этом энтропия? Будет ли она бесконечно расти по мере пульсирования Вселенной, или же коллапсу соответствует падение энтропии? Первое предположение противоречит логике (ведь другие параметры, кроме энтропии, меняются циклически!), а второе - Второму Закону Термодинамики. Согласимся, что логика стоит выше. Но если так, то Второй Закон Термодинамики является частным, а не общим. И если он может превращаться в свою противоположность во время коллапса Вселенной, то почему отдельные, локальные, видимые нарушения этого закона невозможны без общего коллапса? Впрочем, гипотеза о возможности коллапса Вселенной - это всего лишь гипотеза. Нельзя исключать, что Вселенная, однажды возникнув, будет расширяться всегда. Правда, само по себе это не исключает локального снижения энтропии - разумеется, за счёт совершения некоторой работы Наблюдателем. В этом случае, управление процессами перемещения достигалось бы за счёт затрачивания энергии на уменьшение локальной энтропии внутри "коридора времени". За счёт этого же фактора стало бы возможным переносить внутри "коридора" информацию, а значит, и физические тела. Иначе говоря: если возможен коллапс Вселенной, то МВ безусловно возможна, а если коллапс Вселенной исключён, то МВ не исключается (хотя её осуществимость неочевидна). Машины времени вокруг нас А теперь рассмотрим совершенно безумное на вид утверждение: МВ уже создана, мы просто пока не сознаём это. Обратимся снова к определению МВ: Машина Времени - это средство для управляемого обратимого перемещения наблюдателя в системе пространства-времени. А теперь заметим, что результатом такого перемещения может быть либо видимое нарушение одного из законов сохранения, либо просто получение информации о прошлом или будущем. Второе вполне возможно уже сегодня, благодаря теоретическим методам современной науки, которые позволяют экстраполировать собранную информацию о настоящем моменте как на прошлое, так и на будущее. Простейший вариант - временнодиссипативная система, например, сосуд, в котором протекает реакция Белоусова -Жаботинского. Мы без труда можем получить исчерпывающие сведения о состоянии такой системы в любой момент будущего. Чем не машина времени? Возможен и другой пример: обычные раскопки, при которых возникает своеобразная смычка настоящего времени с прошлым. Конечно, группа работяг с мотыгами изрядно отличается от эффектных агрегатов, с которыми имеет дело фантастика машины времени, но по существу-то какая разница? Как в известном анекдоте: "Вам надо шашечки или ехать?" Мне могут возразить, что в обоих случаях окружающая среда слишком отличается от той, которая должна быть в прошлом или будущем. Однако, как мы отметили выше, нормальная погрешность при наблюдении окружающей среды в случае применения канонической МВ тоже будет весьма значительна. Где та граница, которая отделяет МВ от других технических решений тех же задач? Итак, самые примитивные виды МВ уже созданы, и речь идёт не об изобретении велосипеда, а о его совершенствовании. Именно в этом смысле мы будем говорить ниже о создании МВ. А зачем она нужна? С разрешения Читателя, поставим телегу впереди лошади и зададимся вопросом: как мы будем использовать МВ, если вдруг создадим её? Строго говоря, этот вопрос станет актуален в тот момент, когда МВ появится. Но с другой стороны - кто же станет разрабатывать то, что непонятно как использовать? Итак, допустим, МВ создана. Её можно использовать для операций, формально нарушающих законы сохранения, либо просто для сбора информации. На оба вида работы накладываются ограничения, прежде всего, запреты на хроноклазмы. Это делает проблематичным получение информации, имеющей наибольшую практическую важность. Но, может быть, удастся переносить из прошлого или будущего какие-нибудь полезные предметы? Это не исключено, но опять же - наиболее значительные, с практической точки зрения, вещи подпадают под ограничения, связанные с хроноклазмами. Получается, что самые очевидные приложения МВ, связанные с получением новой информации и материалов, могут быть практически малоинтересны. Правда, мы не затронули один специфический аспект возможного использования МВ: перенос живой материи. Что мешает, к примеру, перенести в настоящее живые яйца динозавров? Практически важная информация, которую можно получить таким способом, минимальна - о динозаврах мы знаем если не всё, то очень многое. А восстановление погибших видов, хотя не вызывает хроноклазмы, очень полезно с экологической точки зрения. Но если так, то почему не использовать МВ и для улучшения человеческого генофонда? Попытаться вернуть тех, кто сгорел в мировых войнах, на кострах инквизиции. Видимого повода для хроноклазма в этом нет, но такое решение было бы спасением для современной цивилизации, страдающей от истощения генофонда тех народов, которые вносят основной вклад в мировую экономику и культуру. Разумеется, спасать следует не кого попало, а тех людей, которые могут считаться невинными с нашей точки зрения, в первую очередь детей и молодёжь, особенно молодых женщин. Итак, если бы МВ была создана сегодня, то наиболее ценным её приложением стало бы спасение от гибели невинных жертв исторической несправедливости. Что нам мешает её создать? Как мы отметили выше, из всех известных физических законов, только Второй Закон Термодинамики (ВЗТ) вводит необратимость физических процессов, а значит, с физической точки зрения, других ограничений нет. Что же касается этого закона, то выше мы проанализировали разные аспекты, связанные с возможным преодолением необратимости без нарушения ВЗТ. В принципе, обратить время не труднее, чем осуществить любой другой процесс, связанный с локальным уменьшением энтропии (за счёт выполнения полезной работы). Однако, помимо чисто физических, существуют и натурфилософские ограничения на управление временем. Здесь и далее, мы основываемся на книге (Ф.Ромм. Философия Диалектического Дуализма и Вечные Вопросы Бытия. Хайфа, 1998). Дело в том, что, помимо физического параметра необратимости процессов (энтропии), существуют чисто субъективные ограничения, связанные с нашим восприятием окружающего мира. Каждый из нас фиксирует определённую необратимость в себе и окружающей среде. Но, как и в физике, эта необратимость является относительной, а не абсолютной. Что раньше: зима или лето? В каком возрасте появляются морщины? Вот примеры, показывающие, что привязать необратимость событий к какому-либо чёткому внешнему критерию слишком трудно. Основываться на календарях? Все мы помним "Кризис-2000", когда компьютерный год вдруг превратился из 99 в нуль. Тем труднее привязаться к датам биографии какого-либо отдельного человека. Фактически, единственным надёжным критерием необратимости следует считать причинно-следственную связь событий, которая далеко не всегда очевидна. Заметим, что наше взаимодействие с окружающим миром связано с двумя базовыми признаками, по которым мы различаем события: 1) мы практически всегда можем отличить то, что происходит вне нас (объективное), от того, что для нас является внутренним (субъективным), и 2) мы всегда можем различить объекты исчисляемые (штучные) от неисчисляемых (измеряемых). Таким образом, мы получаем 2 фактора различения благодаря дуальности объективного и субъективного, и ещё 2 - благодаря дуальности исчисляемого и неисчисляемого, итого (2 х 2) - 4 фактических параметра различения. Они соответствуют четырём пространственно-временным координатам, из которых одна (время) соответствует различению необратимости, одна пространственная ("высота") - выделению фактора локального поля (например, гравитации), а две другие ("длина" и "ширина") эквивалентны. Указанные соображения иллюстрируются ниже на Рис. 2 и Рис. 3. Рис. 2. Предлагаемая структура наблюдаемой реальности Рис. 3. Предлагаемая иерархия наблюдаемой реальности Итак, четыре параметра различения - это минимум пространственно-временной координатной системы, доступный обычному человеку. А как быть с максимумом? В обычных условиях - никак: например, отсутствие сенсоров прямого восприятия поля лишает нас возможности различения заряда (массы) и поля. Но ведь техника иногда может различать заряд и поле - прежде всего, речь идёт об электрических приборах! Значит, многие приборы существуют не в четырёх-, а в восьмимерной пространственновременной координатной системе! В этой восьмимерной координатной системе одна из координат соответствует причинно-следственной необратимости (время для восьмимерной координатной системы), одна - восьмимерной высоте, ещё четыре "восьмимерная длина и ширина" (впрочем, возможно, что они эквивалентны только попарно), и появляются две координаты, по своему смыслу промежуточные между обычным временем и обычным пространством. По-видимому, они и открывают путь для "коридоров времени". И ведь это - то, что находится рядом с нами! Обычная лампочка накала лучше нас знает, как проникнуть в прошлое! Но разве она скажет? Как сделать первый шаг к МВ? Где же находится та волшебная дверь в темпоральные перемещения, для которой нужно подобрать золотой ключик? Для автора практически несомненно, что один из путей - это более тщательное исследование особенностей второго закона термодинамики: "Тот, кто нам мешает, тот нам - поможет!" Полезно было бы, в частности, провести измерения обычных электромагнитных излучений в зоне, прилегающей к реакторам, в которых проводятся интенсивные процессы, сопровождающиеся быстрым ростом энтропии. Результаты таких измерений могут оказаться весьма неожиданными, а точнее по мнению автора настоящей статьи, будут обнаружены специфические излучения. Дальше - проверить влияние таких же излучений на ход необратимых процессов. А потом… Увы, пока преждевременно гадать, что делать потом. Давайте начнём с малого. Итак на повестке дня ревизия Второго Закона Термодинамики. Посмотрим, к чему она приведёт. Вит Ценёв Сам себе доктор Хаус Можно ли узнать причины своих болезней без помощи врача? У Станислава Лема есть любопытная повесть о человеке, правая половина тела которого жила своею собственной жизнью. Его правая рука могла стукнуть своего «владельца», а нога могла подставить подножку начальнику. Эта независимая жизнь руки и ноги доставляла герою много хлопот, пока он не научился общаться со своей неведомой правой стороной. И тогда у них все наладилось. Вот как это было. Герой вдруг заметил, что его рука барабанит пальцами не просто так, а как-то особенно. Словно привлекает внимание. Он присмотрелся и понял, что пальцы отстукивают азбуку Морзе. Рука пыталась с ним общаться! Как только герой это понял, он смог полноценно общаться со своей правой рукой, и уладить все возникшие между ними противоречия. Вот такая история. Думаете, это фантастика? Ничуть нет. Тело человека постоянно «сигналит» о своих проблемах. Постоянно. Вот только человек далеко не всегда слышит эти сигналы. Или слышит, но не придает им никакого значения. Как герой Лема. Попробуй догадайся, что это не просто движения пальцев, а осмысленная речь, с помощью которой тело пытается общаться со своим «владельцем»! Трудности перевода Если бы наше тело могло говорить, то нам не пришлось ничего гадать и предполагать. Что ему мешает изложить свои проблемы простым и понятным языком? «Хозяин, у меня проблемы. Не мог бы ты сегодня лечь спать на час пораньше, а то мне трудно потом собирать по частям твои разбитые нервные клетки!» Увы. Наше тело не умеет говорить так складно. Оно может только сигналить. Боль и тошнота, сонливость, дискомфорт, чувство голода, тяжесть в желудке, и тому подобное. Эти сигналы мы способны понимать, и предпринимать полезные действия для облегчения своего состояния. Но на этом, к сожалению, возможности тела «разговаривать» с хозяином исчерпываются. В остальных случаях, когда болезнь развивается бессимптомно (а именно так оно и бывает на начальной стадии большинства заболеваний), у тела нет подходящего способа сказать об этом своему хозяину. Например, заболевание крови. Кровь может болеть? Нет! Она «болеет», но не болит. Боль – это симптом, симптомы – это «язык», на котором тело «разговаривает» со своим хозяином. А если нет симптомов, то нет и «слов», с помощью которых тело могло бы сообщить о своей проблеме. Чтобы лучше это понять, представьте себе, что вы в незнакомой стране. Язык, на котором вы привыкли общаться, никто не понимает. «Я хочу пить», говорили вы раньше, и любой, кто это слышал, понимал вас без проблем. «Я хочу пить», говорите вы теперь, но жители этой страны словно не замечают вас, продолжая заниматься своими делами. Что делать? Искать возможность объясняться с иноземцами каким-то другим способом. Можно общаться с помощью жестов. Можно заглянуть в разговорник. Можно показать на вывеску, где нарисована подходящая картинка. Не факт, что вас поймут, но иного выхода нет. Так и тело. Если у него нет подходящих «слов» для объяснения своей проблемы, то оно будет искать другие способы «поговорить» со своим хозяином. «Кровь из носу» Человек говорит на языке слов. Тело «говорит» на языке симптомов. Если нет симптомов, тело не может сообщить хозяину о своей проблеме, и вынуждено использовать разговорник. Иначе говоря, тело пытается общаться с хозяином на языке слов. Да, да, я не оговорился! На языке слов. «Чихал я на всё». «В печенках сидит». «Всю кровь выпил». «Надоело до тошноты». «Мозолит глаза». «Душит злость». «Дети (муж, работа) – это сплошная головная боль». «Рвать на себе волосы». «Как кость в горле». «Видеть (слышать) не хочу». «Всю плешь проел». «Принимать близко к сердцу». «Рвать анус». «Проглотить обиду». «Спиногрыз». «В лом это делать». Продолжать? Считается, что человек подсознательно выбирает такие слова (или фразы), которые наиболее точно описывают его физическое состояние. Психологи называют эти фразы «речью органов». Не обязательно, конечно, что у человека, которому «кровь из носу надо что-то сделать», есть какое-то заболевание крови. Но если фраза повторяется постоянно, имеет смысл обратиться к врачу, потому что вероятность развивающегося заболевания достаточно высока. Иногда «речь органа» подсказывает нам о болезни. Иногда указывает на причину, вызвавшую недуг. Вот реальный случай: у моего приятеля на носу вскочил прыщик, который он никак не мог одолеть. Он перепробовал все гормональные мази, стал чаще принимать душ, мыть мылом лицо и обливаться холодной водой. Никакого результата. Был у дерматологов и косметологов – напрасно. И вот он говорит мне: «Записался на солярий, надеюсь, за два дня немного загорю и будет не так заметно, а то на носу конференция, а мне еще нужно тезисы написать...» Прыщик легко можно победить с помощью специальных лосьонов. Но если у вас «на носу» на самом деле не прыщик, а... конференция, то никакие лосьоны не помогут. До тех пор, пока не закончится конференция, после чего косметическая проблема решится сама собой. Вот такие интересные вещи порой открываются, если прислушиваться к «речи органов». «Задыхаюсь во сне» Другой возможностью для тела «сообщить» хозяину о своих проблемах являются сновидения. Речь сознательна, и человеку трудно предположить, что некоторые слова или фразы на самом деле произносят печень или кровь. Сны – другое дело. Сны, в отличие от «речи органов», не являются продуктом сознательной деятельности, так что хозяину намного легче поверить в их тайный смысл и предсказательную природу. Современные исследования подтверждают, что в сновидениях можно обнаружить сообщения о признаках заболевания и симптомах нарушения работы внутренних органов. Огромную работу в этом направлении проделал доктор медицинских наук Василий Николаевич Касаткин. Более сорока лет он исследовал сновидения, и обнаружил, что болезнь может «присниться» намного раньше, чем появятся его первые симптомы. Например, гастрит может присниться за месяц до появления симптомов, заболевания легких и сердца за несколько месяцев, а злокачественную опухоль – более чем за год до начала её формирования! Представляете? Болезнь определяется по характерному содержанию сновидений. Например, в случае болезни легких человеку снится, что он тонет, что он завален землей, он задыхается или застревает в узком отверстии на уровне груди. Таким образом, с помощью анализа сновидений можно выявлять симптомы болезни задолго до их физического проявления, позволяя нам эффективно предупреждать или лечить болезнь на самой ранней стадии её возникновения. «Хочется чего-то сладкого» В 1928 году психолог Клара Дэвис провела эксперимент, в котором новорожденные младенцы питались исключительно по своему желанию. Никаких «ложка за маму». Не хочет есть манную кашу? И не надо. Нравится ему яблочное пюре? Пусть кушает пюре. Полная свобода выбора. Когда эксперимент закончился, Дэвис проанализировала вкусовые предпочтения младенцев, и обнаружила, что питание у детей было идеально сбалансированным. Почему? Потому что младенец (в отличие от взрослого) выбирает продукты исключительно по вкусовым ощущением. Его не волнует ни красивая упаковка, ни калорийность продукта. Он не знает, как выглядит продукт и как он называется. Только вкус. А вкусовые ощущения всецело регулируются телом, которое усиливает одни ощущения и притупляет другие в зависимости от своих потребностей. Телу нужны витамины, белки, углеводы, жиры, клетчатка. И если чего-то не хватает, вкусовая потребность меняется таким образом, чтобы организм получил надобные ему питательные вещества. «Вкусовые сигналы» – это еще одна замечательная возможность диагностики и профилактики заболеваний. Если вкусовой сигнал повторяется с завидным постоянством (постоянно хочется соленого, сладкого, кислого или острого), он может быть не только сигналом, но и симптомом дефицита какого-то питательного вещества, что может привести к серьезным заболеваниям. В случае дефицита йода, например, развивается гипотиреоз (болезнь щитовидной железы). Так что будьте внимательны к своим «вкусовым сигналам»: они помогут вам предупредить многие болезни. Радий Радутный Требуются читатели! …но не простые. А умные. Заинтриговал? Это хорошо. Теперь можно расслабиться и начать издалека. Интернетные литературные конкурсы я не люблю. Не люблю, потому что система судейства там (когда каждый судит соседа) очень уж напоминает приснопамятный украинский второй тур выборов. Интриги, подсуживание, объединение в группировки… в общем, получается что-то вроде "Слабого звена", а это не самая приятная передача. Тем не менее, в некоторых конкурсах участвую. Почему? Потому что неприятный процесс судейства сопровождается приятным процессом рецензирования. Почти каждый сам-себе-судья (и я в том числе) считает своим долгом понравившийся или не понравившийся рассказ обругать. Или похвалить, но это значительно реже. И это хорошо. Хорошо потому, что писатель без читателя - ничто. Пустое место. Переводитель бумаги. И чернил. Или картриджа для принтера. И ресурса самого принтера. Потому что пишет он не для себя (даже если никому свои произведения не показывает). А потому любая обратная связь, даже критическая, даже ругательная, даже в матерном (не путать с материальным!) виде - для писателя благо. Потому что отношение писателя к своим книгам похоже на слепую материнскую любовь к своему свежепроизведенному потомству – оно, потомство это, может быть мерзким, мокрым, отвратительным, тупым, уродливым, искалеченным и неизлечимо больным - но для довольной мамаши оно все равно самое, самое, самое лучшее!.. А все вокруг или смеются, или брезгливо отворачиваются, или делают вид, что не замечают. Но потомство делают в основном для себя, и на то, что оно будет кормить и прославлять автора особо не рассчитывают. А вот книгу редко кто пишет просто для собственного удовольствия. И даже если и так, то в глубине души все же надеется – "а вдруг попрет в массы, как Гарри Поттер!" А что получается на самом деле? Купил человек книжку, сказал "фе!" и решил больше этого автора не покупать. Но автор-то об этом не знает! Автор видит - тираж раскупили, и думает, что он крут, и только интриги конкурентов мешают получать такие гонорары, как у Стивена Кинга. И продолжает писать фуфло. И живет долго и счастливо в полной уверенности, что он гений, пока случайно не наткнется в форуме на мнение о его гениальности. Матерное. Вот почему те авторы, которые поумней, чуть ли не толпами ходят за рецензентами и пользуются всякой возможностью получить более-менее объективное мнение о своей книге. Вот почему многие именитые товарищи скрываются под псевдонимами и втихаря ходят то на "Грелку", то на "ХиЖ", то на Литосферу, то на прочее, прочее, прочее. А их там ругают. А они тихо радуются, исправляют ошибки и шлифуют мастерство. Правда, те авторы, которые поглупей, реагируют с точностью до наоборот обижаются, гадости пишут в своем LiveJournal'e, или вообще делают вид, что критики им до одного места. Но я отвлекся. Не скажу, к которой из двух вышеуказанных категорий я отношусь, но критику люблю, читаю и стараюсь использовать. А призовое место в конкурсе в данном случае второстепенно: завоюю - хорошо, нет - ну и ладно. Рецензии важнее. И нужнее. Однако ж бывает такооооое!.. Впрочем, проще пояснить на примерах. Конкурс назывался "Сакральная фантастика". Участники немного поспорили о том, что есть слово "сакральная"; как водится, во мнениях разошлись, кое-кого обозвали, но, в общем-то, общий смысл слова установили. Религиозная, значит. Бросаю рассказ. Фабула довольно проста - некий предмет, в отблесках ослепительного сияния, рухнул с неба и лежит в неком монастыре. Чего-то ждет. Из намеков ясно, что добра от него ожидать не приходится. Что же пишет немедленно выискавшийся рецензент? "Старо. Опять инопланетные артефакты…" Черт побери, да одного названия конкурса достаточно, чтобы призадуматься о падшем ангеле! Ведь ясно написано, что предмет с неба рухнул, а не с дуба! А ослепительное сияние? Неужели не вызывает ассоциации с Люцифером? Но это еще ничего. Еще один конкурс, неважно какой. В рассказе упоминаются радиолокаторы, которые "никогда, никогда, никогда не примут стаю уток за первую волну ядерного удара, как это бывало в двадцатом веке". "Какая чушь! - возмущается рецензент. - Как может радар принять стаю птиц за ракету! У них ведь даже материал разный! И вообще органика радиоволны не отражает, я это из школьного курса физики помню!" Школьный курс - это, конечно, аргумент. И теперь я никогда, никогда, никогда не докажу самоуверенному незнайке, что а) прецеденты бывали, б) неоднократно, в) во многих странах имеются на вооружении различные радары, которые секут отдельно стоящего пехотинца, даже если бляха ремня у него пластмассовая, а автомат он на землю бросил. В том же рассказе, но рецензент другой: "Что значит - "гидроакустик слышит шум от воды, которая заполняет ракетную шахту в подводной лодке"? Гидроакустики следят за шумом двигателей и винтов, а на их фоне шум затопления очень мал, и подводную лодку таким образом не засечешь. Это я точно знаю, старший брат моего соседа имел знакомого, у которого дед служил на базе подводных лодок, так ему там один кок рассказал". Увы. Ведь прав, сволочь. Лодку так действительно не обнаружишь. Но, уважаемый, неужели вы и в жизни себя так ведете? Зашелестело что-то в кустах гранату туда! Скрипнула дверь - табуреткой в ее сторону! Нет? А почему вы думаете, что в мирное время подводные лодки мочат друг друга со страшной силой, как только засекут? Общепринятой практикой является слежение и сопровождение обнаруженной цели. Советские лодки слишком шумны, и такой фокус у них не проходит, а вот американские сплошь и рядом "садятся на хвост", и слушают, слушают, слушают… а вот если противник без объявления о стрельбах начинает затапливать шахты, то есть готовить атаку - могут и потопить. Что, неужели ничего не читали по этому поводу? Фильмов не смотрели? Головой не думали? Ну да ладно. Техника - штука сложная, НФ сейчас все больше и больше сдает позиции. Возьмемся за фентези. Тема конкурса - городская готика. То есть должно быть мрачно и страшно, и в городе. Ну, да это неважно. С фабулой я в тот раз, действительно, слегка намудрил - идет поток воспоминаний, они сливаются, сминаются, рвутся, и остается растерянность и беспамятство. И тут же жрец в шкуре на голое тело начинает разгонять стаю кого-то от свежеразлитой крови. "А, - пишет рецензент. - Опять вампиры. Надоело. Антон Городецкий - наше все." Кто не читал "Сказания о Титанах", поднимите руку. М-да. Ладно, кто вообще не в курсе, что по древнегреческим представлениям неприкаянная душа обретает память, если хотя бы лизнет каплю жертвенной крови? М-да. Ладно, кто не читал Тима Пауэрса и не смотрел "Одиссея"? Если есть и такие, то зачем они ходят на умные конкурсы? При всех своих недостатках, рецензент все же знает, где находится кнопка Enter. У него хватает ума связать хотя бы несколько слова и обложить ими автора (у пролетария Васи тоже хватает, но только устно, без использования компьютера). Значит, рецензент не дурак. Значит, надо писать чуть-чуть ниже уровня рецензента. Потому что простой читатель, у которого этой кнопки нет, скажет: - Сам дурак! Пиши так, чтобы я понимал. Тогда я твою книгу куплю, а тебе издательство за это денег даст. И авторы пишут. Глупости пишут, и пошлости, упирают на инстинкты и натурализм, и терминов чуть выходящих за пределы школьного курса физики не употребляют. И читатель радуется, и авторам хорошо. Однако не совсем. Поясню, как обычно, на примере. Углекислый газ в атмосферу выбрасывают все, кому не лень. Даже те, кто не курит. Даже королевству Тувалу, которое свой инетный домен загнало, а бабки попилило. Но когда обнаружилось, что каждый следующий год теплее предыдущего - призадумались. В результате родился Киотский протокол. Пока к нему присоединяются добровольно, но еще лет десять - и вместо нелегального атомного оружия доблестные американские солдаты будут искать нелегальные источники углекислоты. Не скажу, где именно, но вы поняли. :) Так же и в литературе. Писать дерьмо может каждый. И на первый взгляд, никому, кроме самого автора, от этого плохо не будет. Сейчас. Ну, приучит к дерьму одну-две тысячи читателей, подумаешь. А через десять лет? Или полсотни? Хотите ли вы, чтобы вот такой, например, анекдот: Покупает девушка на базаре попугая. Девушка попугаю: - Ну что, дурачок, ты хоть разговаривать умеешь? Попугай девушке: - Разговаривать-то я умею. А ты, дура, летать умеешь? звучал по новому. Так, чтобы его понимали даже самые отупленные читатели: Смысл анекдота заключается в несоответствии умственных и физических возможностей девушки тому пренебрежительному и высокомерному тону, которым она задает вопрос попугаю. А это приводит к тому, что попугай ставит ее в неудобное положение. Попугай демонстрирует: 1. Безукоризненное владение человеческой речью, помимо своей родной "попугайской". 2. Умение поддерживать разговор и тонко острить ("а ты, дура"). 3. Способность в нужный момент подчеркнуть свои достоинства и указать на недостатки собеседника ("а ты, дура, летать умеешь?"). Очевидно, что девушка летать не умеет. Нравится вам такой анекдот? Мне - нет. И плодить таких читателей я не буду. Пусть ругают за сложность. Пусть только пятеро из десяти поймут фабулу. Пусть двое из оставшихся скажут - "У, вообще нихрена непонятно!" - черт с ними, я им уже не помогу. Но еще трое-то оставшихся, даже если и не поймут - возьмут в руки справочник, спросят соседа, наберут в браузере www.google.com. И получат ответ. Поэтому, уважаемые читатели, к вам обращаюсь я в этот трудный для нашей литературы час! Не спешите выбрасывать книгу, показавшуюся вам "заумной". Перечитайте ее еще раз. Непонятное место - еще раз. Незнакомое слово - гляньте в энциклопедию. Неизвестный факт - проверьте по другой книге. Подозрительно "чужая" для автора фраза (как, например, предложение в начале этого абзаца) - спросите в форуме. Ссылка на нечто трудновообразимое - забейте в Яндексе в строку поиска - наверняка чтото да вылезет! Читая - думайте. И поверьте, что старый текст вдруг заиграет новыми красками, и стекляшки, на которых едва останавливался глаз, окажутся бриллиантами, а в следующий раз вы этого автора не просто купите, а и спросите книгопродавца: а нет ли у него чего-нибудь нового? А к уважаемым писателям у меня тоже есть просьба. Не пишите дерьмо. Будет так же, как с углекислотой, только без Киотского протокола. Захлебнемся. Сами понимаете, чем. Михаэль Лайтман Все о деньгах Часть 1 Беседа ученого - каббалиста Михаэля Лайтмана с преподавателями Академии Каббалы Михаилом Санилевичем и Евгением Литварем 23 апреля 2008 года Е. Литварь: Я очень люблю жизнь в самых разных ее аспектах. Но должен признаться, что больше всего я люблю деньги. И потому мы сегодня избрали тему «Деньги». Вы не возражаете? М. Лайтман: Эта тема сегодня у всех на слуху, потому что никому непонятно, что с нами происходит. Е. Литварь: Тем более. Тогда первый вопрос: Бог создал небо и землю. Бог создал животных. Бог создал человека. Бог создал... Да все Он создал! И вот вопрос задает Тим из Петербурга: А кто же создал деньги? М. Лайтман: А деньги тоже создал Бог. Если вообще есть Бог – об этом мы еще поговорим. Но деньги создал Бог. Необходим всеобщий эквивалент: ты – мне, я – тебе, мы – всем остальным. Для этого и созданы деньги. Мы можем взять какую-то ценность, допустим, мешочек с золотом, с серебром, неважно что, но мы должны расценивать вложение каждого, ценность каждого предмета, объекта, действия человека. Для этого нам и нужен эквивалент. Сколько стоит твоя коза, сколько стоит моя машина, сколько я должен получить за работу, за любые услуги – это все в чем-то должно измеряться! Мы называем это «деньги». «Деньга», "рубль" – от слова «рубить». Нарубаем, как какой-то эквивалент, вот тебе за то-то и за это. Е. Литварь: Это Вы мне ответили сейчас как экономист, а наш вопрос обращен к Вам всегда как к каббалисту. М. Лайтман: Тогда я тебе объясню по-другому. Дело в том, что мы не знаем природу человека. Если я родился ленивым, а ты – усердным и старательным, если я родился не очень умным, а он, допустим, родился таким, что все видит, все схватывает быстро, - мы в этой жизни неравны. Поэтому я буду работать десять часов, и получу за них пять рублей, а кто-то будет работать два часа и за свою работу получит 500 рублей, а вложили мы одинаковые усилия. Но он от природы умнее, он от природы быстрее, и он выигрывает по сравнению со мной. Поэтому он станет скоро руководителем, хозяином какого-то предприятия, завода, соберет таких, от природы "недоделанных", как я, и сделает из них своих подчиненных, рабов. А мы не согласны с этим! Е. Литварь: Почему? Если хорошо платят, я согласен. М. Лайтман: Нет, не согласен, потому что он-то ничего не делает, он от природы как бы получил эти привилегии, а я от природы не получил. Почему я должен страдать относительно него? К чему я это все говорю? К тому, что мы от природы неравны. Если бы мы правильно относились друг к другу, мы должны были бы учитывать физические, внутренние, душевные усилия человека: сколько я затрачиваю внутренней энергии и сколько ты. Вполне возможно, что мне надо было бы работать тогда 2 часа, а тебе 10 часов, потому что для тебя, такого энергичного, затратить 10 часов – ничего не значит, а для меня, ленивого от природы, 2 часа – это очень тяжело. Ты понимаешь? Совсем обратная происходила бы между нами расценка, расчет. Общий знаменатель был бы совсем другим. А так общий знаменатель неверный – он в деньгах. Получается, что ты мало работаешь – много зарабатываешь, я много работаю – мало зарабатываю. Я, чтобы заработать свою зарплату, должен убиваться целый месяц, а ты с легкостью идешь и где-то на бирже миллионами играешь. Почему? Потому что ты такой от природы, от случая, от удачи. Вот тебе идет удача! То есть, не понимая внутренней основы человека, мы не можем между собой равняться никаким образом, кроме как этими фальшивыми деньгами, то есть этим фальшивым равенством – этим эквивалентом, который на самом деле абсолютно не эквивалент. До тех пор пока мы эгоистически развивались, этот эквивалент нас устраивал, мы могли с ним мириться. Мы перестали с ним мириться где-то 200-300 лет назад. Начались всевозможные революции, технический прогресс и все прочее, в наше время – равноправие, поиски эмансипации, и пошло-поехало. Люди уже не согласны внутренне с этой постановкой вопроса. И эгоизм возрастает настолько, что требует, чтобы мы начали учитывать его в его исконном внутреннем виде, то есть, чтобы мы пришли к правильным меркам – я хочу получать, сколько положено мне, не потому что меня так сделали от природы, а потому что я хочу быть равным со всеми. Если равноправие – то равноправие внутреннее, истинное, по моим внутренним силам и возможностям, а не по результатам труда, где каждый в силу своих природных способностей, конечно, может легко манипулировать другими. Вот и получается, что деньги не могут являться на самом деле всеобщим эквивалентом. И поэтому сегодня в нашем глобальном конфликте и кризисе мы приходим к кризису в наших денежных отношениях. И это тотальный кризис наконец-то заставит нас искать: а как же люди должны быть равны друг с другом, как нам оценивать каждого человека. Мы обязаны учитывать его природные свойства! И вот здесь-то мы столкнемся с необходимостью овладеть этой наукой - каббалой. Е. Литварь: Значит, мы можем ответить Тиму из Петербурга, который задал нам вопрос, что Бог создал деньги, для того чтобы человек ощутил неравенство. Так? М. Лайтман: Да. Очень хорошо. Так и сказано: – «леху ве титпарнесу зе ми зе» – «идите и зарабатывайте друг от друга», – потому что именно в заработках друг от друга вы поймете, насколько ваша связь между собой неправильная, и придете к необходимости исправления. Е. Литварь: Есть такой вопрос: Если деньги создал Бог, то почему Он их не создал сразу, а на протяжении многих лет существовал натуральный обмен? Например, я растил пшеницу и бегал по всему хозяйству, чтобы найти того, кто хочет мою пшеницу, но при этом дал бы мне ботинки вместо моей пшеницы. А тот, к кому я прибегал, не хотел пшеницу, а хотел, наоборот, кусок мяса. Это же ужасно! Как только появились деньги, сразу же стало удобно. М. Лайтман: Но тогда их это устраивало. Ведь все зависит от развития эгоизма. Эгоизм развивается постепенно, начиная с первого всплеска в Древнем Вавилоне, когда захотели построить Вавилонскую башню – оторваться друг от друга, почувствовать себя самостоятельными, когда перестала существовать общность между людьми, и они разошлись по всей земле. Эгоизм начал развиваться и все больше и больше отдалять человека от остальных. И он развивается по определенным этапам. Каббала рассказывает, что он развивается по пяти ступеням. Эти пять ступеней эгоизма определяются его внутренним развитием в человеке и определяют тип взаимоотношений между людьми, каким образом они между собой соединяются, общаются, обмениваются результатами, продуктами своего труда и так далее. То есть натуральный обмен их устраивал. Они были в таком состоянии, когда у них были небольшие потребности: как ты говоришь, были всего лишь ботинки, одежда, еда – и на этом практически заканчивались все их потребности. И поэтому в рамках какого-то маленького городища они могли спокойно друг друга обслуживать и обмениваться между собой, так что не было никаких проблем. Кроме того, был рынок, была площадь, где всегда было все, что они производили. Этого было достаточно. Как только появилась необходимость в большей взаимосвязи друг с другом, потому что эгоизм возрос, возросло количество профессий – более оторванных от жизненно необходимых вещей (как производство питания и одежды), - вследствие этого возникли уже какие-то эквиваленты обмена: мешочки с золотом или серебром и так далее. Е. Литварь: Деньги созданы как инструменты разобщенности людей? М. Лайтман: Для связи между людьми. Для объединения людей, чтобы люди могли найти общий язык друг с другом. Я тебе показываю мешочек с золотом, ты сразу понимаешь, что я тебе предлагаю. Ты только спрашиваешь: «За что?» Е. Литварь: А и неважно! М. Лайтман: Неважно. Всем уже ясно. Вот золотой песочек, ты его взвешиваешь, ты уже понимаешь, что здесь такое. Так что это – дополнительный язык между людьми, который наши желания как бы - не суммируют - а приводят к общему знаменателю. У меня желание к этим деньгам, но я под ними подразумеваю какие-то одни наслаждения. У тебя желание к этим деньгам, ты под ними подразумеваешь другие наслаждения. Но у нас есть общий знаменатель, в котором мы оцениваем каждый свое, но здесь уже мы можем между собой контактировать. Поэтому деньги – это язык связи между людьми. Е. Литварь: Вот такой вопрос: Деньги обладают невероятной магической силой. Нет человека на земле, которого бы больше или меньше они не притягивали. Люди не спят по ночам, играют на бирже, в рулетку, в карты, в лотерею, снимают с себя последнее, готовы убить, кого угодно разорвать, ограбить, съесть, что угодно сделать, лишь бы заработать или получить эти деньги. Откуда в деньгах такая притягательная сила? Где ее источник? И не от сатаны ли все-таки деньги? М. Лайтман: Нет ничего вредного в мире. Все вредное только в том, как мы применяем то или иное явление. Поэтому в деньгах самих нет никаких проблем, ничего вредного и ничего от сатаны. Это когда человек применяет их плохо, тогда и появляются эти "сатанинские" облачения. Почему мне нравятся деньги? Потому что это всеобщий эквивалент. Мне сегодня хочется кушать, через пару минут – пить, потом поспать, потом погулять, потом услышать что-то, развлечься, что-то приобрести – у меня есть на это один эквивалент, и все это у меня в кармане в компактном виде. Мне не надо стеречь свое стадо овец или свои миллионы пудов зерна – у меня все это в кармане, в банке, в кубышке, неважно где. И я на это могу приобрести совершенно различные наслаждения в этом мире, включая почет и уважение, власть, включая все. Это дает ощущение могущества. Конечно, человека это притягивает. Кроме того, самое главное, даже не потому что это мне дает на завтра возможность обрести все – мне не надо покупать амбары и складывать в мои склады все, что мне понадобится до конца жизни, мне достаточно мешка с золотом, и я знаю, что до конца жизни я обеспечен. Чем? Да тем, что мне понадобится завтра. Кроме того, самое главное – я ощущаю важность денег, потому что их уважают все – вот это-то самое главное. Общество на меня воздействует. И общество говорит мне: «Нет ничего важнее». Ты можешь купить все. Ты любишь футбол – ты можешь купить футбольную команду. Е. Литварь: Есть прецеденты. М. Лайтман: Да. Ты любишь играть в карты? Да купи все казино. Ты понимаешь? Все, что захочешь. Получается, что уважение к деньгам, оно настолько большое… Знаешь, как в Америке? Он стоит три миллиона, а этот – три миллиарда. О-о! Человек стоит три миллиарда! Понимаешь? Сразу же уважение. Ты уважаемый человек, я уважаемый – мы уважаемые люди. Так что уважение со стороны общества диктует мне ценности, и я поэтому их уважаю. Даже если изначально, по своему характеру, мне бы этого не надо было, я все равно их уважаю, потому что общество навязывает мне эту ценность. Е. Литварь: Деньги от сатаны? М. Лайтман: Нет. Не надо их использовать неправильно. Если это всеобщий эквивалент, мы можем таким образом быть связанными между собой, понимать друг друга. Если я хочу тебе что-то сделать приятное, я, в соответствии с тем, как я тебя люблю, беру некое количество денег и должен только узнать – а что бы ты хотел вместо вот этих монет? Что тебе нравится? Значит, я обмениваю этот презренный металл на то, что нравится тебе. Я выражаю этим свою любовь к тебе. Так что же здесь от сатаны? Е. Литварь: Значит, величина затраченных вами монет… М. Лайтман: Это эквивалент моей любви. Ты представляешь, как оно может быть? Никакого "сатаны»! Это может наоборот – выражать любовь. Е. Литварь: Тогда получается, богатый человек изначально любит другого больше, чем его любит бедный? М. Лайтман: Нет. У него возможность, если бы он захотел выразить свою любовь, внешне больше. Но бедный, может быть, за то, что он даст другому рисовое зернышко, выразит в этом свою любовь внутренне, своим внутренним усилием, - б́ольшую, чем богатый, который подарит тебе пароход. Е. Литварь: Значит, все равно нам нужно добавлять какой-то эквивалент внутреннего усилия человека? М. Лайтман: Поэтому я и говорю, что мы приходим к тому, что деньги не являются идеальным эквивалентом – истинным. Сегодня мы обязаны прийти в наших взаимоотношениях к истинному эквиваленту. Почему? Потому что наше эгоистическое развитие требует от нас прийти к принципу «возлюби ближнего, как себя». И тут уже деньги не могут ничего сделать. И поэтому они в данный момент в природе, в обществе, аннулируются. Мы вошли в очень интересный период времени: улетучивается самая основа связи между людьми – эгоистическое денежное прошлое, товарообмен. Вместо него должно прийти совершенно другое осознание, определение, оценка человека, которое включает его внутренние возможности: если ты родился слабеньким, не очень умным, не очень усердным, быстрым, а другой родился с другими склонностями – неважно. К каждому мы будем относиться согласно его внутренним возможностям, согласно его внутреннему состоянию, данному от природы – в соответствии с этим мы будем относиться к человеку. Этого требует от нас природа: от маленького – немножко, от большого – больше. А не то, что – всем работать восемь часов, всем одно и то же: никто на это не согласен, и конечно всем плохо. Е. Литварь: Если деньги создал Бог или Творец, или Природа – сейчас мы не будем на этом фиксировать внимание – следовательно, у денег есть духовный корень? М. Лайтман: У денег есть духовный корень. Духовный корень денег – это свойства, которыми мы замещаем качество «правда». Правда лежит в основе мира. Правда – это взвешивание удельных возможностей каждого, включая его природные свойства и способности. Если бы мы так относились друг к другу, видя полностью всю внутреннюю картину человека, его схему, его возможности, и так бы я относился к тебе, а ты – ко мне, то мы бы понимали друг друга. Мы бы могли оправдать друг друга. Е. Литварь: Так нам не нужны были бы деньги тогда! М. Лайтман: Тогда бы нам и деньги не были нужны! Правильно! Теперь вопрос другой. В наше время и на протяжении всей истории мы правдой пользоваться не могли. Мы вместо правды пользовались другими свойствами для общения между собой – это, в основном, милосердие. То есть если он бедный, мы ему добавим немножко, мы его каким-то образом поддержим, больным что-то добавим, обездоленным, голодным. Почему? С точки зрения правды это не надо делать. Но мы боимся, поскольку мы не умеем правильно уравновешивать связи между людьми, что эти обездоленные придут к нам и разрушат наш мир. Они позарятся на то, что есть у нас. Поэтому мы отдаем Африке и тем, и другим. Это и называется «использовать свойство «милосердие» вместо свойства «правды». Вроде бы очень хорошо! К этому призывают религии. К этому призывают всякие хорошие сообщества, якобы милосердные и добрые. А на самом деле мы этим только уродуем людей. Значит, что надо сделать? Природа делает это вместо нас! Она нам устраивает очень хороший экзамен. Она вообще все аннулирует, включая деньги, включая это свойство милосердия. И ничего не помогает кроме, как на самом деле начать относиться друг к другу в соответствии с душой человека. Е. Литварь: Вы только что рассказали нам завтрашний день? М. Лайтман: Да. С душой человека! То есть я должен познать твою душу, ты – мою, чтобы относиться друг к другу согласно корню души каждого. К этому нас сегодня начинает толкать природа, и будет бить, пока мы к этому состоянию, к такой связи между собой, не придем. М. Санилевич: Вы сказали: «Природа аннулирует». Что имеется в виду – ведется какое-то уничтожение? М. Лайтман: Ведется уничтожение всей нашей базы, которую мы выстроили на нашем эгоизме и на которой мы думали просуществовать. Сегодня она просто исчезает, из-под ног уплывает. Ну, просто мы уже не можем! Все! Мы когда-то жили на хорошем корабле. Вдруг он начинает тонуть, тонуть, тонуть. И мы в воде. А дальше? И вдруг мы и на воде держаться не можем. М. Санилевич: Я просто не понял. В Гаити сейчас, допустим, люди умирают с голоду. Что Вы предлагаете, не давать им помощь? М. Лайтман: Ты спрашиваешь, каким образом конкретно мы должны действовать? Мы должны помогать и одновременно мы должны переходить на другую систему взаимоотношений между собой. То есть мы должны быстро осваивать науку каббала, которая нам расскажет, каким образом на самом деле все части природы взаимодействуют друг с другом. Мы должны узнать, каким образом мы можем раскрыть внутреннее состояние каждого. Наладить между собой такую систему взаимоотношений. Пока мы эту систему не наладим – мы должны помогать. Так же, как если на меня нападает кто-то, я должен обороняться. Я не должен думать: «Каким же образом я сделал так, что на меня кто-то наступает и меня кто-то бьет?» Это я уже сделал, согласно своим неисправленным свойствам, и мне уже нечего делать. Значит, я должен против него на этой же земле в таком же виде обороняться, одновременно исправляя себя, чтобы больше это ко мне не пришло. Потому что это отрицательное отношение ко мне со стороны людей и природы я вызвал своим неравновесием с природой. То же самое и здесь. Мы вызвали своим неравновесием с природой голод. Он сейчас надвигается. Он будет двигаться на север. Он будет двигаться на все развитые страны. Эти миллиарды людей пойдут сейчас голодным маршем на Европу. Китай пойдет на Россию. Ничего не сделаем! Упадет доллар, как эквивалент, и вообще станет невозможным ничего покупать и продавать. Тут уже ничего не сделаешь! Богачи не будут тебе продавать зерно, потому что из тонны зерна они смогут сделать тонну горючего и продать ее дороже, чем хлеб. Если бочка этой нефти будет стоить 200 долларов, так они будут лучше делать из продуктов питания топливо, потому что оно будет дороже. Какая им разница, сколько людей будут голодать из-за нехватки продовольствия? Поэтому весь этот голодный марш миллиардов с юга пойдет сейчас на север и приведет к хорошим результатам. Понадобится помогать всем этим странам – сообща взяться всем вместе, а иначе не выживешь! Это одновременно с войнами… В общем, надеемся, что развитие каббалы, ее распространение, сыграет здесь огромную роль. Потому что мы не видим, мы думаем: «Это песчинка в море. Кто знает о ней? И те, кто знают, не могут согласиться с ней – это неважно! Распространение ведется совершенно по внутренним каналам, неосознанным для человека. И у людей уже возникает в их сознании, даже в подсознании, ощущение, какое-то понимание более внутренней части природы, какое-то внутреннее согласие с этим, необходимость во взаимоотношениях на ином уровне. М. Санилевич: У меня вот такой вопрос: Я просто как работодатель не могу даже понять и согласиться внутренне: видя потенциал своего работника, как я смогу согласиться, что один будет работать два часа, второй – восемь часов? Вы в такое верите? Такое может произойти? Как это вообще возможно? И как я, работодатель, соглашусь с этим? М. Лайтман: Ты согласишься, потому что ты увидишь, что в таком случае ты как работодатель находишься в самом уравновешенном отношении с природой. Тебе от этого лучше! Ты ведь хочешь в итоге выиграть. А сейчас ты в итоге понимаешь, что тобой же заработанные миллиарды вдруг становятся в половину меньше, еще в три четверти меньше и потом вообще неизвестно куда пропадают. М. Санилевич: Нет, я тогда, видя внутренний потенциал человека, буду выбирать таких работников, которые старательные и быстрые. М. Лайтман: Нет, не будешь этого делать. М. Санилевич: Почему? М. Лайтман: Потому что от этого ты проиграешь. Ты сам по себе проиграешь. У тебя эквивалентом будут не деньги, которые ты от них заработаешь, а наибольшее согласие, гармония с окружающей природой, потому что она является самым нашим большим вознаграждением. Е. Литварь: Вы хотите сказать, что изменятся человеческие ценности? М. Лайтман: Конечно! А что деньги будут ценностями?! Они уже сейчас не ценности. А ты будешь на мешке с деньгами умирать с голоду – никто у тебя их не возьмет. Кому они нужны?! Покажи ребенку золото, что блестит – ну, поиграет минутку и бросит. Так и все остальные люди. А что в нем есть, если не ценность, которую можно за него приобрести? А если нельзя? На каком-нибудь острове, где натуральный обмен, приди со своим мешком золота. Ну, кому оно надо?! Ты придешь к кузнецу, он скажет: «Да, я у тебя возьму и дам тебе за это ботинки». «Почему?» «Ну, я из этого сделаю украшения. Может они понадобятся кому-то». Если в этом нет никакой ценности, что ты сделаешь с этим золотом? У нас тут и золота нет, у нас – пластиковые карточки. Под ними же ничего нет. Даже в металлолом не сдашь. М. Санилевич: У меня вопрос. Вы хотите сказать, что каббалист видит вот этот внутренний потенциал каждого человека, на что тот способен? М. Лайтман: Конечно! Вот до такого уровня связи между собой природа желает довести каждого из нас, чтоб мы между собой были связаны так, чтобы я не видел тебя так: «О! Сидит крепкий мужчина. Он может быть моим хорошим рабом. Да, ну, пожалуй, пару ботинок я за него дам». И покупаю, надеваю ошейник, и все – он у меня. А как сегодня делают в хайтеке? Дети твои – в моем детском саду, жена – у меня работает, машину получаешь от меня, и все. Подписываешь договор. Ты – раб, ошейник – на тебе. М. Санилевич: Да, я еще раз хочу напомнить, что мы вопросы собрали из Интернета, так что, наверное, в 99 процентах они от людей, которые вообще не слышали о каббале. М. Лайтман: Ну, что ж, попробуем попроще. М. Санилевич: Вопрос из Интернета: где находятся духовные корни меценатства? Вопрос длинный. Я в двух словах перескажу: люди получают удовольствие, и когда они отдают, и когда они получают? Ведь главное – это удовольствие? М. Лайтман: Уважение, почет, власть, влияние, оценка общества – это важнее денег! Я работал месяц. Заработал две тысячи долларов. Нормальная зарплата, допустим, сегодня у нас. Я иду в магазин и покупаю костюм. Для чего? Потому что на этой неделе меня пригласили на свадьбу или какое-то торжество. Иди туда в обычном своем костюме? Меня не будут уважать, мне будет стыдно. Месяц работать для того, чтобы пару часов там показаться, чтоб на тебя посмотрели и подумали хорошо?! Ты понимаешь, что делает человек?! Сколько он затратил времени, труда! Ты можешь спокойно лежать дома, месяц ничего не делать. Это же лучше, чем на часик показаться перед кем-то, кто о тебе подумает нормально, даже ничего особенного, просто чтобы стыдно не было. Ты представляешь?! А тут – меценатство. Самоуважение человека: «Я люблю музыку, картины. Я туда пожертвовал». Даже если никто не знает, он сам себя уважает. Кроме того, если и остальные уважают, еще повесят какую-то табличку... Уважаемый человек! Это намного важнее, чем деньги, намного важнее, чем любой затраченный труд! Сколько людей с удовольствием дали бы, если бы они знали, что за это получат уважение. И этим пользуются, кстати говоря, многие жулики, которые приходят и раздразнивают их, дескать, ты получишь уважение, ты будешь известным и так далее, и люди жертвуют. Кроме того, есть просто любовь к каким-то определенным видам искусства – ну, типа нашего знаменитого Абрамовича. Он любит футбол. Может быть, он его любит, я не знаю, может быть это просто и выгодно, а может, это и то, и другое. Я люблю джаз, ну так я буду покровительствовать джазу. Для меня это – одновременно и меценатство, и наслаждение. Тут могут одновременно участвовать очень многие внутренние потребности человека. То есть, нет в этом ничего выходящего за рамки эгоизма – вот что я хочу сказать. Это тот же эгоизм, даже на еще большем уровне, потому что, как в моем примере с костюмом, что я купил за месячную зарплату, я готов потратить очень многое. Ради чего? Чтобы меня на часик зауважали, как всех остальных. Е. Литварь: Значит, у наслаждений существует какая-то градация, какие-то уровни? М. Лайтман: Ну конечно! Е. Литварь: Деньги – получается уровень меньший, чем уровень власти. Я получаю удовольствие от власти или большего уважения? М. Лайтман: Самое большое наслаждение – это заслужить уважение, важность в глазах общества. Е. Литварь: Почет, слава? М. Лайтман: Только после того, как человек может пренебречь этим, во имя какой-то высшей цели, он имеет тогда вход в Высший мир. Только после этого он начинает ощущать духовный мир. Потому что общий человеческий глобальный эгоизм для него уже не является ценностью. Е. Литварь: Женщины, деньги, машины, дома, архитектура, культура – все это намного меньше, чем мое внутреннее стремление и желание быть уважаемым и заслуженным человеком? М. Лайтман: Несомненно. Несомненно! Если ты этого еще не раскрыл, значит, ты еще не достаточно развитый эгоист. Значит, это еще впереди. Если ты поедешь к какому-то селянину и начнешь ему об этом рассказывать, он скажет тебе: «Ты че там? Поставь бутылку самогонки, хороший кусок сала, и мы с тобой ни в чем больше не нуждаемся». Но если ты посмотришь на него через десяток, двадцать лет или на его детей, ты увидишь, что это уже не то, а на внуков тем более. И человек в итоге доходит в своем развитом эгоизме до такого состояния, когда для него быть важным, уважаемым, значимым, властным в глазах общества - это самое главное! То есть вещи абсолютно не улавливаемые – не в золоте, не в деньгах. Они абстрактные: меня уважают, обо мне знают, меня поднимают - это самое главное! Это самое высшее проявление эгоизма человека. Поэтому у человека, который достигает такого состояния, возникает проблема с выходом выше него. Выше этого эгоизма – находится уже духовный уровень отдачи и любви. Е. Литварь: Почему Бог создал все так, что человек не чувствует того, что Вы говорите? Вы говорите об этом так, как будто Вы все это под микроскопом исследовали, разложили, у Вас прямо по полочкам все лежит. А человек этого не чувствует. Почему? М. Лайтман: Он почувствует. М. Санилевич: Почему не чувствует? Я был в армии, там было, наверное, несколько тысяч человек, когда ко мне подошел генерал и пожал мне руку. Я такое удовольствие получил от этого тогда, до сих пор помню. А ты говоришь: «Не чувствуют». Е. Литварь: Ты же заслуженно получил это. Тебе заслуженно руку пожал генерал? М. Санилевич: Неважно. Люди ощущают это. Тут другой был вопрос из Интернета: Я могу за деньги купить удовольствие. Почему одним тяжело отдавать деньги, а другим проще? Есть люди, которые страдают от этого. М. Лайтман: А потому что у них разная оценка ценностей. У одного ценность – допустим, в деньгах, а другого ценность – послушать концерт, а у третьего ценность – попутешествовать, а у четвертого – приятно покушать и так далее. Это тебе кажется, что один легко расстается, а другой – нет. Он не легко расстается. Никто ни с чем не расстается! Все просто обменивают наслаждение маленькое на наслаждение большое в том виде, в котором они видят для себя меньшее или большее наслаждение. Мне не жалко потратить месячный заработок, чтобы поехать погулять на неделю и увидеть какие-то красивые места, природу. Я действительно люблю это, я это себе иногда позволяю. Так это для меня – удовольствие. А у другого – если он заработает такие деньги, важнее обновить свою машину, а у третьего – хорошенько кутнуть и так далее. Кто как. Но никто ни с чем не расстается. Это тебе кажется, что один с удовольствием выбрасывает на ветер в ресторане месячную зарплату. Он не выбрасывает! Для него – это показуха, с одной стороны: что его уважают, что о нем говорят, и он себя уважает за то, что может себе позволить, а с другой стороны, он действительно любит так покутить с друзьями. Для него все это стоит больше, чем деньги, иначе его эгоизм не позволил бы ему обменять одно на другое. Мы всегда обмениваем для выигрыша! Где-то пропадает удовольствие, где-то оно возникает в более явном притягивающем виде. Ты мне поставь сейчас вместо воды стаканчик с кофе, конечно, возьму кофе, так как воду я уже не хочу. Просто для меня в кофе больше удовольствия. Только так человек идет – все время выбирает, как собака все время нюхает: а где большее для меня удовольствие. Е. Литварь: Любой человек? М. Лайтман: Да! Даже самый духовный, какого ты можешь себе представить. Е. Литварь: И даже хорошие люди - то же самое? М. Лайтман: Хорошие люди еще больше, чем маленькие или плохие. Е. Литварь: Просто вы, каббалисты, любите обижать людей. В предыдущих передачах Вы нас животными обзывали (смеются), а сейчас хороших людей – эгоистами. М. Лайтман: Я тебе объясню, что значит «хорошие». Хорошие люди – это с хорошо развитым эгоизмом, которые готовы обменять деньги, даже собственные телесные удовольствия - отдых, покой - на что-то такое, что они, делают ради других людей. Для них это важнее, для них это приятней, для них это значимей - они таким образом утоляют свой эгоизм. Но это тот же эгоизм! Е. Литварь: А может быть, Вы им завидуете просто? М. Лайтман: Я понимаю, что все их попытки, к сожалению, бесполезны. Е. Литварь: Но все человечество любит этих людей, уважает, оказывает им почет. Их даже святыми называют, ордена вручают. М. Лайтман: Знание того, что эти действия приведут, наоборот, к еще большим страданиям… Это – как ты ребенку даешь, даешь все, а в итоге ты его губишь. Ты должен обучать его, давать игры, задания, упражнения. А ты ему вместо этого все готовое даешь. Кстати говоря, за то, что ты ему даешь, ты в нем воспитываешь ненависть к себе, а не любовь. Е. Литварь: Почему? М. Лайтман: А вот подумай-ка, почему это происходит. Е. Литварь: Как же, я – хороший папа: даю, даю – он меня должен любить. М. Лайтман: Нет. Потому что тем, что ты ему даешь все, ты в нем уничтожаешь желание. И он от твоих подачек не чувствует наслаждения. Он к ним не испытывал желания, он не испытывал страдания, чтобы достичь их, и поэтому, когда ты ему даешь уже готовое, в нем возникает отвращение, он не чувствует в этом наслаждения, и поэтому начинает тебя ненавидеть. Вот и получается – родители готовы на все ради детей, все отдают, а дети на них плюют, ненавидят. Е. Литварь: То есть Вы хотите сказать, что если мы даем отсталым народам сегодняшнюю культуру… М. Лайтман: Ты же видишь своими глазами! Чего мы ни даем Африке и всем остальным?! Они еще больше проклинают Запад и говорят, что Запад им всем обязан. Америка решила в 50-х годах покончить с дискриминацией негров: любить, уважать. Сегодня ты можешь ругать белого, негра – только попробуй слово сказать, тебя сразу же засудят. Ну и что?! Они при этом получили от негров уважение, понимание, сострадание? Пинают, говорят: «Белая свинья». Это везде и всюду. Потому что ты этим аннулируешь желание! Страдание нельзя уничтожать! Его надо только правильно помочь наполнить. В этом-то и заключается наука каббала – наука о получении – не просто так получать и не просто так отдавать. Е. Литварь: Вы так говорите о страдании, получается, это какой-то положительный фактор в жизни человека. М. Лайтман: Конечно, положительный! Если я только знаю, как его наполнить, не уничтожая, чтобы я за хорошим столом мог приятно покушать, и при этом не уничтожился бы мой аппетит, я бы мог его вообще все время наполнять. Е. Литварь: Когда Вы говорите страдания, Вы имеете в виду и аппетит тоже? М. Лайтман: И аппетит тоже. Любое, любое желание наполниться. Е. Литварь: То есть просто «я хочу» Вы называете страданием? М. Лайтман: Конечно. А это источник всего. Е. Литварь: Для меня страдания – когда мне по башке кирпичом ударили. М. Лайтман: Если ты немножко хочешь кушать, так это называется… Е. Литварь: Просто хочу кушать. М. Лайтман: А если это "множко"? То это уже страдание? Е. Литварь: Да, это страдание. М. Лайтман: Ну, так разница только в размерах ощущаемой пустоты. Е. Литварь: То есть Вы говорите сейчас как ученый, что любой недостаток, пусть он только чуть ниже нуля или там больше нуля – это уже страдание, вне зависимости от его величины? М. Лайтман: Если ниже нуля – это страдание, если больше нуля – наслаждение. Е. Литварь: То есть человек может это не определять как страдание, а все равно Вы как ученый определяете это как страдание. Правильно? М. Лайтман: Да. Конечно. Для меня это – величины, векторы. М. Санилевич: У меня простой вопрос. Может ли быть какое-то большее наслаждение в нашем мире, чем уважение? М. Лайтман: Нет. Одобрение в глазах общества является наивысшим наслаждением для человека, и этим он поступиться не может. М. Санилевич: Вы говорили что… М. Лайтман: Я говорю: «в глазах человека». Потому что если человек входит в состояние, когда для него самое важное – это просто прожить, то он спускается с уровня человека на уровень животного – не в плохом смысле слова, а просто его эгоизм, его внутренняя сила заставляет его таким образом ограничить себя. И тогда ему неважно, на каком уровне он находится: знания, отдача, постижение, уважение, власть, слава – ему не важно, ему главное только здоровье тела. Тогда он понижает себя. Эгоизм его заставляет работать на уровне животного, и тогда ему неважно, он будет подбирать объедки, и ему совершенно неважно, что о нем думают другие - так же как животные на улице. Но, я говорю о человеке. Если мы говорим о росте эгоизма в человеке, то человеческий эгоизм находится под влиянием общества и полностью от него зависим. И самое главное – это одобрение, уважение, положительная оценка в глазах общества. М. Санилевич: А что выше этого? М. Лайтман: В нашем мире нет. Выше этого – только духовное. М. Санилевич: А что такое духовное? М. Лайтман: Духовное – это когда человек выходит, поднимается над всякой заинтересованностью к себе, и работает только в интеграции с общим, всем мирозданием. М. Санилевич: Но что он взамен получает? М. Лайтман: Он получает взамен ощущение всей природы – общей, вечной – и своего вечного, совершенного течения в ней. И он теряет тогда вообще ощущение принадлежности к этому миру, к этому телу в его эгоистическом желании, и начинает отождествлять себя с общей природой, отождествлять себя с вечностью, совершенством. И в этом состоянии он и находится, хотя и живет, существует в своем теле. Е. Литварь: Вы только что признали, что Вы любите природу. Так для Вас слияние с природой – это, наверное, хорошо, положительно. М. Лайтман: То есть, я нахожусь, якобы, на растительном уровне? Е. Литварь: Ну, не знаю. Вы так говорите. Я Вас слушаю и не понимаю. Мне не нравится быть с природой, с ней сливаться. То, что Вы сказали, меня не привлекает, я в Ваше духовное не хочу. Я не люблю природу так, как Вы. Для меня природа – и природа. М. Лайтман: Что ты имеешь в виду, говоря «природа»? Е. Литварь: Я не знаю, что такое природа. М. Лайтман: Поехать, посмотреть на поля, леса? Е. Литварь: Да, да. Лесочек, скалы красивые, птичка кукарекает. А что еще природа? Или Вы о чем-то другом? М. Лайтман: Я имел ввиду Высшую природу: когда человек начинает ощущать все силы, которые взаимодействуют в мире, выше наших сил, которые управляют нашим миром, которые управляют каждым из людей, которые гармонично движут всю эту природу к цели, взаимосвязи между собой в состоянии Вечности, совершенства. Когда ты окунаешься в нее, но ты не растворяешься и не пропадаешь, ты просто вбираешь в себя все эти силы - тогда у тебя возникает внутри состояние вечной совершенной жизни, истинного существования. И, конечно, тогда это мелкое, маленькое, зависимое, ущербное, ограниченное состояние, в котором мы находимся в этом мире, исчезает, оно перестает тобой ощущаться. Конечно же, если бы ты почувствовал это состояние, эту Высшую природу, тогда бы ты решил, что стоит ради этого купить туда билет. Е. Литварь: Можно я тогда на человеческом языке скажу, правильно ли я Вас понял? Значит, все наслаждения этого мира столь ничтожны относительно того, что меня ожидает в этих духовных мирах, о которых Вы сейчас говорили и покажете мне, что я соглашусь полностью с этим расстаться – оно мне тут будет неинтересно, и я пойду куда-то, где будет так сладко и хорошо? М. Лайтман: Нет. Я тебе просто так это не покажу, и никто тебе это просто так не покажет. Ты должен убедиться сначала в своем сегодняшнем жалком эгоистическом желании, что оно ущербно и что тебе надо самому выбрать подъем на более серьезный, совершенный уровень. Е. Литварь: Я готов пойти туда, если там лучше, а Вы не говорите. М. Лайтман: А я не говорю тебе, что там лучше, потому что ты не можешь оценить это «лучше», потому что у тебя еще нет в этом потребности. Мне надо подождать, пока у тебя будет к этому голод. Мы говорили, что нельзя голод уничтожать. Если я тебе сейчас предложу это духовное… Е. Литварь: То есть, как африканцу?.. М. Лайтман: Или как отец сыну, когда он без конца дает ему подарки. Я должен тебе давать только в соответствии с тем желанием, которое в тебе возникнет. Поэтому мое отношение к тебе – в первую очередь, для того, чтобы раздразнить в тебе аппетит к тому, что я тебе желаю дать. А после того как в тебе этот аппетит разовьется, вот тогда я тебе покажу, как самому достичь того, что ты пожелаешь. Е. Литварь: Адам Смит, шотландский экономист, 300 лет тому назад сказал, что деньги – это единственный во всем нашем мире продукт, созданный исключительно для отдачи другим. Вы с этим согласны? М. Лайтман: Я не знаю, что он под этим подразумевал: «для отдачи другим». Имеется в виду, что деньги, которые у меня, в итоге, конечно, я должен буду отдать другим, но для того, чтобы получить наслаждение, наполнение, необходимое мне. Это имеется в виду «для отдачи»? Е. Литварь: Имеется в виду, что это единственное, что мне никогда не нужно. Мне это нужно только для того, чтобы кому-то отдать за что-то. М. Лайтман: Но так это значит «для отдачи»?! Это значит «для получения того, что выгодно мне». Е. Литварь: Конечно. А он не говорил о духовном теле на отдачу. М. Лайтман: То есть это не отдача. В виде такого шуточного афоризма – это хорошо. То есть ты их не съешь, ты должен их будешь обменять на что-то. Е. Литварь: Глеб из Красноярска убежден, что знал изначально Ваш ответ, и поэтому тут же спрашивает: Деньги созданы Высшими учителями, как инструмент тренировки в любви между людьми? М. Лайтман: Да! Для того чтобы дойти до осознания, что я не могу на самом деле за деньги купить то, что меня наполнит. Е. Литварь: А сейчас очень личный вопрос. Когда-то, когда я был еще совсем молодым и искал себе невесту, у меня был тест, как у любого мужчины. М. Лайтман: Как это «тест»? Е. Литварь: Ну, какой-то внутренний критерий. М. Лайтман: Я в Ленинграде такого не помню. Е. Литварь: Ну, как это Вы не помните?! Почему же Вы женились на Вашей жене, а не на какой-то соседской девушке? Она Вам не подходила. М. Лайтман: А какой же был тест? Е. Литварь: Одним из вопросов, который меня тогда волновал, это был вопрос, который я задавал девушкам: «Как сильно ты любишь деньги?» Одна девушка, очень симпатичная, сказала, что она их совершенно не любит. И я тут же на ней женился. Как только женился, тут же выяснилось, что она сказала правду – деньги она не любит, но она любит все, что за них можно получить. Так вот мой вопрос: что делать несчастным мужьям, чтобы насладить своих жен-бессеребряниц? И сколько денег необходимо мужчине, чтобы удовлетворить все запросы своей жены? М. Лайтман: В принципе, я думаю, что женщина намного менее алчна, чем мужчина. Ее потребности – намного более внутренние, чувственные, чем мужские. Поэтому «с милым рай и в шалаше» – это действительно так. Если она будет чувствовать, что это – милый, то ее устроит относительный шалаш. Е. Литварь: Как у Генри Форда помните было: «Вы можете приобрести автомобиль любого цвета, при условии, что он будет черный». Она, конечно, готова на шалаш, если у него будет три этажа и два уровня парковки. Да? М. Лайтман: Нет. Нет. Это в сегодняшнем испорченном обществе, может, так, а на самом деле, если ты покопаешься в любой женщине, то это не так. Внутри правильного отношения мужчины с женщиной, если мужчина может, готов дать ей внутреннее ощущение наполнения от своего отношения к ней, при условии необходимого минимального, нормального житейского уровня, то она не будет чувствовать себя в чемто, ущемленной. Е. Литварь: Я пытаюсь Вас на свой язык перевести - что для женщины деньги не есть эквивалент счастья? М. Лайтман: Нет. Я абсолютно уверен. Вот для мужчины – да. Потому что ему важна власть, признание в глазах общества и так далее. А для женщины это побочные, не ощущаемые ею, в принципе, ценности. Е. Литварь: Вопрос от «Аники Воина» из Интернета. Он спрашивает: «Можно ли считать инфляцию членом семьи, если она регулярно съедает часть моей заработной платы?» Тут можно просто улыбнуться и идти дальше. М. Лайтман: В общем, да. А вообще, я думаю, у него еще много "детей" будет с этой инфляцией. Это только начало. Е. Литварь: Вот сейчас много вопросов – объединенные вопросы с московской «пушки». Помните, да? Пушкинская площадь. Они нам часто задают вопросы, и вопросов много. Вопрос: Переносят ли бумажные или металлические деньги информацию о предыдущих владельцах? М. Лайтман: Нет. Деньги не пахнут, на самом деле. Е. Литварь: Тянется ли за деньгами шлейф кровавых преступлений? М. Лайтман: Да. Е. Литварь: Станет ли преступником новый владелец таких денег? М. Лайтман: От того, что получил именно эти бумажки? Нет. Нет. Нет. Е. Литварь: Что можно узнать по деньгам о тех, кто их держал в руках? М. Лайтман: Ничего. Это все глупости. Это можно на уровне экстрасенсорики узнать – у кого они были, у кого нет, но это – животная информация. Поэтому для меня она неважна. Ну, держал их какой-то убийца, такой-сякой. Деньги проходят миллионы рук. Е. Литварь: Несмотря на это, информация эта у денег существует? М. Лайтман: Конечно, информация существует, да и не только у денег – у всего. Е. Литварь: Следующий вопрос: «Есть твердое убеждение врачей, что смех продлевает жизнь. Если это так, то с моей смешной зарплатой я буду жить вечно?» Его вопрос: «Почему есть люди, получающие мало денег и есть такие, что получают много денег? Где находятся корни такого денежного неравноправия?» Вы частично уже сказали об этом... М. Лайтман: Способности человека, его природные способности – они все определяют. Какой-то там Вася из Калуги вдруг становится президентом компании или президентом государства. Откуда там Ельцины всякие? Почему это так? Судьба. Что за судьба? У человека существуют определенные способности, стечение обстоятельств и так далее, но это зависит, в общем, от самого человека. Е. Литварь: Мы Вам приготовили небольшой сюрприз. М. Лайтман: Мешочек с деньгами? Е. Литварь: Нет. Как мы выяснили, это не такое уж большое, оказывается, наслаждение. Мы приготовили следующую тему передачи под названием «Карма». И хотим Вас порасспрашивать. Вопрос о том, где находятся корни денежного неравноправия, как раз оттуда. То есть изначально заложено, что этот человек будет бедным, а этот, изначально заложено, будет богатым? М. Санилевич: Есть ли свобода выбора у человека быть богатым и бедным? Е. Литварь: Откуда у этого удача, а у того удачи к финансам нету? М. Лайтман: Все абсолютно предусмотрено изначально, во всем! Вы ничего не можете изменить на картине того, что с вами случается в нашем мире абсолютно не по вашему желанию и вне зависимости от вас. Кроме одного – своего духовного восхождения. Е. Литварь: То есть, как только я начинаю заниматься духовным продвижением, моя несвобода заканчивается? М. Лайтман: Ваша несвобода продолжается на уровне нашего мира и реализуется только в духовном мире. На уровне нашего мира у вас нет никакой свободы ни сейчас, ни затем. М. Санилевич: Даже у каббалиста нет? М. Лайтман: Даже у каббалиста нет. Потому что для него этот мир становится средством для овладения Высшим миром, и тогда в нашем мире в тех своих действиях, в которых он действует духовно, он свободен. Е. Литварь: Если бы я был владельцем самого крупного рекламного агентства в мире и у меня бы был огромный штат людей, вот точно, кого бы я не взял на работу, так это Вас. М. Лайтман: Потому что вы пока еще не понимаете… Е. Литварь: Потому что Вы все время говорите правду. Там, где ее даже Вас не спрашивают. М. Лайтман: Нет, дело не в этом. Потому что вы на сегодняшний день именно правду не понимаете и не можете ее оценить, насколько для вас самих она необходима. Для вас на сегодняшний день необходимо самое главное – это мешочек с деньгами, который вы получите от своего предприятия. Допустим, этого PR-агентства. Е. Литварь: Да. М. Лайтман: А если бы вы видели картину в более истинном виде, вы бы увидели, что огромное, вечное приобретение не только сегодня и не только на завтра, а вообще на всю вечную вашу жизнь – это именно, когда вы все ваше PR-агентство поставите на службу распространения каббалы как методики исправления эгоизма. Е. Литварь: Вы же сами сказали: детям нельзя раньше времени и африканцу нельзя давать раньше времени. М. Лайтман: А правильное распространение ускоряет осознание человеком, что значит «хороший аппетит», к чему и что значит «правильное наполнение». Вы не наполняете человека. Вы только его заранее, без ударов, готовите к правильному наполнению, правильной жизни. Е. Литварь: Таким образом, люди, которые сейчас смотрят эту передачу, и, допустим, совершенно не интересуются каббалой, им еще рано, им еще расти и расти все равно им это сейчас помогает? М. Лайтман: Конечно! Е. Литварь: Даже если он внутренне скажет: «А, чепуха!» М. Лайтман: Завтра все равно последуют всевозможные удары судьбы. У каждого из нас они заранее предусмотрены. Он может уже эти удары пройти сверху, с пониманием, и поэтому смягчить их, мало ощутить или даже вообще не ощущая их, переходить из состояния в состояние. Все равно эгоизм будет расти, все равно удары будут расти, а он их не будет чувствовать, потому что он будет осознавать их причинность и следствие. Е. Литварь: Значит, каббала помогает в этом мире? М. Лайтман: Конечно! Всем. А для чего же ее распространять? Для будущего мира она нам не нужна. Е. Литварь: Я вас беру в PR-агентство, теперь беру. Ольга Велейко Оклеветанная Жанна или разоблачение “разоблачений”. “В истории трудно найти более загадочную героиню, чем Жанна д’Арк. Здесь все тайна и мистификация, переходящая порой в откровенную фальсификацию. Начиная с имени, которым при жизни никто ее не называл, до гибели на костре, которая оспаривается серьезными исследователями. Есть даже сомнения насчет ее пола. Не сомневаемся мы лишь в том, что Жанна Дева действительно существовала. Все остальное ложь и вранье на службе у высокой политики. Словом, пример исторического пиара” [1]. Так лихо и эффектно начинаются очень многие современные публикации об Орлеанской Деве, выходящие под громким наименованием – “исторические исследования”. Их достаточно в русскоязычном Интернете, и хотя официальной наукой такие “сенсации” всерьез не воспринимаются, недооценивать их влияние на умы нельзя, поскольку они читаются, одобряются и распространяются многими. Клеветнические нападки на образ Жанны Девы можно назвать частным проявлением настоящей эпидемии дискредитации великих имен, которая в наше время распространяется по планете. Все эти “разоблачения” отличает общая черта – к гигантам в них приложены мерки пигмеев, великое низведено до уровня обывателей, карьеристов и интриганов. Попыткой разобраться в этом явлении, проверить достоверность и обоснованность измышлений клеветников является представленная работа. Часть 1. С чего все началось? Началось все в первой половине XV века – яркой кометой пронеслась над истерзанной Столетней войной Францией феноменальная личность, в течение года переломившая ход истории. Исследователь, доктор наук, Ф.Ромм пишет: “Крестьянская девушка, получившая графский титул Лилий для себя и своей семьи - за беспрецедентные заслуги перед своей страной... Семнадцатилетняя главнокомандующая, создавшая сильную армию из нескольких мародёрских шаек, освободившая половину своей страны, разгромившая три регулярные английские армии за полтора месяца и переломившая ход одной из самых больших войн в мировой истории - благодаря использованию тех тактических приёмов, которые в двадцатом веке получили название "молниеносной войны"... Крестьянка, короновавшая короля и преданная им на муки и смерть... Католическая святая, оклеветанная и приговорённая к жестокой смерти католической церковью... Неграмотная пастушка, на протяжении трёх месяцев выдерживавшая натиск шестидесяти двух церковных схоластов и в отчаянных попытках спасти свою жизнь нашедшая ответы на теологические вопросы, считавшиеся тогда неразрешимыми... "Рекордсменка" как по числу имён и прозвищ, которыми её называют на разных языках, так и по числу посвящённых ей художественных произведений... Личность, которую иначе как легендарной не назовёшь - несмотря на то, что практически вся её биография известна чуть ли не с точностью до одного дня... “ [2]. Другой исследователь – В.Тропейко – пишет: “Именно ее появление на арене Истории вызвало небывалый патриотический подъем по всей Франции, неожиданно коренным образом изменив ход событий. Неудивительно, что для соотечественников Жанны происходящее казалось чудом – за несколько месяцев балансирующий над пропастью Карл VII получает обратно крепости и земли, которые победоносные англичане и бургундцы захватывали в течение многих лет, путем тяжелых осад и долгих компаний. В истории немного подобных примеров, и посему никто не может оспаривать ее почетного звания Освободительницы Франции”[3]. Однако, уже через сто с небольшим лет после гибели Жанны д`Арк среди благодарных потомков начинают появляться желающие опорочить каким-либо образом имя своей освободительницы. Так, в 1570 году Жирар дю Айан пишет работу “О состоянии дел Франции”, в которой повторяет слухи, распространенные среди англичан, о том, что Жанна якобы была любовницей либо Дюнуа, либо де Бодрикура, либо Потона. Впрочем, тогда эти слухи сразу были опровергнуты Франсуа де Белльфоре, проанализировавшего как материалы обвинительного, так и Оправдательного процессов. Проходит еще двести лет, и “век Просвещения дополнил историю Жанны весьма враждебно настроенным произведением Вольтера "Орлеанская Дева". Почти десять лет оно тайно будоражило лучшие умы, пока не вышло в свет в 1762 году его официальное издание. Впоследствии книга переиздавалась более шестидесяти раз, что свидетельствует о ее популярности. Вольтер изображает средние века как коррумпированную, варварскую, невежественную цивилизацию. Другие великие авторы писали о Жанне, не постигая ее натуры; они видели в ней лишь орудие политической игры. Даниэлю Поллюшу с великим трудом удалось возразить этим авторам”[4]. В начале XIX века Пьер Каз выдвигает фантастическую гипотезу о том, что Жанна д`Арк – побочная дочь супруги Карла VI Изабеллы Баварской. Этот момент можно считать рождением направления, которое сегодня принято называть “ревизионизмом биографии Жанны д`Арк”. В XX веке, как пишет Режин Перну, директор Центра Жанны д`Арк в Орлеане, “каждый год выходят в свет одно-два издания, объявляющие при поддержке широкой рекламы, что наконец-то обнаружены новые документы, позволяющие утверждать, что Жанна д'Арк не была сожжена, что она внебрачная дочь Изабеллы Баварской и Людовика Орлеанского, то есть сестра Карла VII. Безудержная фантазия толкает на инсинуации, согласно которым она совершила побег, а Кошон, Бедфорд, Варвик сделали все возможное, чтобы ее не сожгли и на костер возвели кого-то другого, и так далее и тому подобное... "Я, Жанна-послушание", или "Жанна д'Арк и мандрагора", или же "Секрет Жанны д'Арк, Орлеанской Девы" - все эти книги не отличаются оригинальностью и повторяют друг друга. Одни воспроизводят псевдодоказательства XVII и XVIII веков, другие - утверждения некоего Пьера Каза, супрефекта Бержерака, который скуки ради выпустил в свет в 1805 году книгу, в которой Жанна д'Арк впервые была объявлена незаконнорожденной дочерью Изабеллы Баварской”[4]. В середине XX века член французской Академии Истории Робер Амбелен публикует книгу “Драмы и секреты истории”, которую с восторгом начинают цитировать все любители скандальных разоблачений. Явление ревизионизма, характерное первоначально только для французских авторов, быстро стало распространяться, и сейчас уже в русской прессе можно найти немало материалов, где вовсю использованы теории “ревизионистов”. В этих материалах дискредитация образа Жанны происходит по всем направлениям, факты искажаются и подтасовываются таким образом, что руанский трибунал позеленел бы от зависти. Попробуем суммировать эти нападки и разоблачить “разоблачения”, пользуясь историческими документами и простой человеческой логикой. Часть 2 . Разоблачение “разоблачений”. “Разоблачение” 1. Дворянский род д`Арков. “Уже сами имена так называемых “родителей” Орлеанской девы свидетельствуют о принадлежности их к дворянскому, а вовсе не, крестьянскому сословию (правда, как указывают документы, д'Арки были временно лишены прав состояния, что, впрочем, не лишало их привилегии носить родовой герб)”[5]. “У этого семейства еще до XV века был герб: "На лазоревом поле золотой лук и три скрещенные стрелы с наконечниками, две из которых окованы золотом и снабжены серебряным опереньем, а третья - из серебра с золотым опереньем, с серебряной главой, увенчанной червленым львом". В средневековой Франции подобные гербы у "землепашцев" - явно большая редкость”[6]. Как свидетельствует история, после снятия осады с Орлеана Карл VII в порыве благодарности за защиту “королевских лилий” жалует Жанне и всей ее семье дворянское звание, причем, чтобы особо отличить весь этот род, дает особую привилегию – женщины в роду д`Арков имеют право передавать дворянство своим мужьям, если те окажутся простого звания. Кроме этого, роду д`Арков (дю Лис, как отныне станут именоваться их потомки) был пожалован герб, в котором королевские лилии и корона соединяться с победоносным мечом Жанны. К этому гербу нам еще предстоит вернуться. Возникает вопрос, на которых не дают ответа “разоблачители”: зачем королю понадобилось даровать дворянство и герб тем, у которых, якобы, все это уже имелось? “Этот выразительный герб <приписываемый ревизионистами д`Аркам> не существовал до пожалования дворянства и был придуман в более позднее время”[4]. Еще одним аргументом в пользу якобы знатного происхождения считают написание имени “д`Арк”, где апостроф указывает на принадлежность к дворянскому званию. Российский историк В.И.Райцес, который был консультантом Глеба Панфилова на съемках фильма “Начало”, посвященного Жанне д`Арк, глубочайшим образом исследовал этот вопрос в своей работе “Жанна д`Арк: факты, легенды, гипотезы”[7]. Р.Перну также подробно описывает происхождение апострофа в фамилии Жанны. В XV веке вообще не знали апострофа и не отделяли при письме "благородные" частицы "де", "дю" и "д". “В XV веке никогда не ставили апостроф: Дальбрэ, Далансон или Долон писали в одно слово; лишь в современной орфографии раздельное написание указывает на происхождение из определенной местности или принадлежность к знати. Пишут герцог д'Алансон, герцог д'Арманьяк, но также Жан д'Олон, Жан д'Овернь, Гийом д'Этивэ, обозначая лишь место происхождения”[4]. “Современники Жанны писали ее фамилию слитно. Впрочем, они еще вообще не знали апострофа, который вошел в употребление лишь столетие спустя, в середине XVI в. Да и сами частицы “де”, “дю”, и “д'” вовсе не яв¬лялись во времена Жанны обязательным признаком и при¬вилегией дворянской фамилии. Они употреблялись в своем прямом значении предлога (“из”) и указывали, если речь шла о простолюдине, откуда этот человек родом. В инте¬ресующем нас случае фамилия Дарк или д'Арк, которую, кстати сказать, до XVII в. произносили и писали по-раз¬ному—и Дар (Dаre, Dart), и Тар (Таrt), и Дай (Dау), и Дeй (Dеу), — говорила лишь о том, что отец Жанны происходил из семьи, которая жила в некоем Арке — и не более того… Апост¬роф в фамилии Жанны встречается впервые в изданной в 1576 г. “Истории осады Орлеана”, причем не в самом тексте хроники, где эта фамилия ни разу не упоминается, а в приложенных к нему стихотворении и “Уведомлении читателю”. Это вовсе не значило, что анонимный поэт и издатель видели в Жанне дворянку, ибо в самой хро¬нике рассказывалось о ее крестьянском происхождении”[7]. “В ходе процесса, подвергшего ее осуждению, как ведьму, Жанна с высокомерным презрением отвергла утверждения, будто она пасла домашний скот или работала по хозяйству”[6]. Процитируем протоколы допроса Жанны в Руане: “На вопрос, научилась ли она в юношеском возрасте какому-нибудь ремеслу, она сказала, что научилась шить полотняное платье и прясть и не уступает в этом деле любой руанской женщине”. “…Она прибавила далее, что, пока была в доме отца, занималась домашними делами своей семьи и не ходила в поля с овцами и другими животными”. Это было записано 22 февраля, а 24 февраля, Жанна поясняет: “На вопрос, водила ли она стадо в поля, она сказала, что прежде уже ответила на это и что, после того как стала более взрослой и достигла зрелого возраста, обыкновенно не пасла стадо, но, несомненно, помогала гнать его на пастбища и в замок по названию Остров при угрозе нападения солдат; но она не помнит, пасла ли она в юношеском возрасте стадо или нет”[8]. Таким образом, заявление о “высокомерном презрении” есть ни что иное, как ложь. На этот счет существуют также свидетельства жителей Домреми, знавших Жанну в детстве. Вот, например, слова ее близкой подруги Манжеты: “Дом моего отца находился почти рядом с домом отца Жаннеты, и я хорошо знала Жаннету-Деву, потому что часто пряла вместе с ней и делала другую до¬машнюю работу днем и по вечерам… Она работала с охотой, и у нее было много дел: она пряла, делала различную домашнюю работу, ходила на жатву, а иногда, в свой черед, пасла скот и при этом пряла”[7]. Конечно, Жак д`Арк, отец Жанны, не был “бедным землепашцем” в традиционном понимании этих слов. Он являлся одним из главных людей в селе, имел 50 акров земли и в списках 1423 и 1427 года числился юридическим представителем от Домреми. Известно также, что в 1419 году, объединившись с другими семействами, он арендовал для защиты укрепление Шато-д’Иль у Пьера де Бурлемона, одного из окрестных сеньоров. Однако, несомненно, что Жак д`Арк был крестьянином и получил дворянство только в 1429 году, благодаря подвигам своей дочери. “Разоблачение” 2. Жанна – внебрачный отпрыск королевского рода. “Во время процесса Жанна нигде не называет своей фамилии. Автор исследования “Судебная петля” советский историк Е. Б. Черняк упоминает, что Орлеанская дева почему-то совсем не хотела называть своих родителей. Только через месяц с лишним девушка заявила, что ее отцом является Жак д’Арк, а матерью - Изабелла Роме, т. е. Римлянка”[1]. Приведем цитату из протокола от 21 февраля 1431 года (первый день допросов): “Затем на вопрос об имени отца и матери ответила, что отца зовут Жаком д'Арк, мать же – Изабеллой”[8]. “На самом деле она только сказала своим судьям: “Меня зовут Жанна Девственница”. И добавила, что в детстве ее называли Жаннетой. Сообщив имена своих родителей, она словно дала понять, что не собирается именоваться д’Арк. Ни в одном из документов - до ее реабилитации в 1456 г. - ее не называют Жанна д’Арк. Но везде – Жанна Девственница или Дева. Вольтер в “Орлеанской девственнице” тоже не называет свою героиню этим именем”[9]. Ответим на этот довод цитатой из книги Р.Перну и М.Клэн: “При жизни Жанну никогда не называли Жанной д'Арк. В XV веке было принято добавлять к имени название местности, поселка или упоминание о происхождении; иногда к имени добавляли прозвище. Мать Жанны Изабеллу называли в текстах Изабеллой Роме, это прозвище она получила благодаря якобы совершенному ею паломничеству в Рим. Жанна сказала также, что у нее на родине дочери носят фамилию матери. Но она называла себя "Жанна Дева". Она гордилась этим именем и видела в нем символ своего призвания”[4]. “В Руане судили не Жанну д'Арк. Судили “некую жен¬щину по имени Жанна, обычно называемую Девой”. Лишь в одном - единственном из дошед¬ших до нас прижизненных документов она была названа по имени и фамилии. Это грамота аноблирования (воз¬ведения в дворянство) самой Жанны и ее родных (де¬кабрь 1429 г.); в подобном случае, естественно, нужно было указывать фамилию получателя дворянства”[7]. Обратим внимание на этот факт – существование государственного документа, в котором Жанну называют фамилией д`Арк. 21 февраля 1431 года на первом публичном допросе руанского трибунала Жанне был задан вопрос об ее имени и прозвище. “На это она ответила, что на родине ее зовут Жаннета, а после того как пришла во Францию, прозвана Жанной. Относительно своего прозвища она сказала, что она его не знает”[8]. “Французский черновик протокола до¬проса (так называемая “минута”) употребляет здесь слово surnom, а официальный латинский текст — cognomen. Оба этих термина могли в равной мере означать как фамилию в современном значении слова, так и “прозва¬ние”. Задавая подсудимой первый “анкетный” вопрос, судьи, очевидно, имели в виду ее фамилию, но она поняла их иначе. “Прозвание” у нее было, ее повсеместно назы¬вали Девой, но назвать себя так на суде она не могла, не навлекая на себя обвинение в смертном грехе гор¬дыни. Позже она поняла, чего от нее хотят, и через ме¬сяц, 24 марта, когда следствие подошло к концу, и подсу¬димую ознакомили с записью предыдущих допросов, она уточнила свои первоначальные показания. Жанна за¬явила, “что была прозвана д'Арк или Роме и что в ее краях дочери носят прозвание матери”. В том, что Жанна и сама толком не знала, кто она такая — д'Арк или Роме, — нет ничего удивительного. В крестьянской среде даже мужчины — и те далеко не всегда имели устойчивые родовые “фамилии”; жизнь не часто ставила их в ситуации, когда требовалось установ¬ление личности. Подчас родные братья могли носить раз¬ные “фамилии”. Что же каса¬ется женщин, то их обычно называли только по именам”[7]. “С прозвищем Жанны La Pucelle – “Девственница” тоже не все ясно. Французское слово происходит от латинского puella – “дочь”, для “девственницы” имеется совершенно иначе звучащий латинский термин – virgo. Значит, это намек на ее происхождение из Орлеанского дома?”[1]. Вывод более чем странный. Вообще в отечественной историографии традиционно принято прозвище “Дева”. Однако это не совсем точный перевод. “Дева” по-французски звучит “la Vierge”, и это установившееся имя для Девы Марии. Прозвище Жанны было “la Pucellе” - буквально “Девственница”. Вторым значением этого французского слова является “девушка из простой семьи”, “простая девушка”. Кажется, все ясно. Однако, исходя из своих маловразумительных доводов, авторы “разоблачения” строят умопомрачительный воздушный замок - Жанна была якобы приемной дочерью в семье д`Арков, а настоящими родителями ее являлись королева-мать Изабелла Баварская и Людовик герцог Орлеанский. Дабы подкрепить эту сенсационную версию, ее сторонники приводят массу аргументов. Попробуем в них разобраться. Согласно версии ревизионистов, с 1397 года до 1407 года королева и ее деверь герцог Орлеанский состоят в любовной связи, от которой рождается несколько детей. Последнее дитя – мальчик, нареченный Филиппом - появляется на свет 10 ноября 1407 года и умирает в тот же день. Его тело отвозят в аббатство Сен-Дени и погребают в королевской часовне. Священник из Сен-Дени запишет: “Накануне дня святого Мартина зимнего, около двух часов пополуночи, августейшая королева Франции родила сына... Этот ребенок прожил совсем немного, и близкие короля успели лишь дать ему имя Филипп и окрестить его”. Вокруг этого-то умершего мальчика и начинают искусственно создавать ореол таинственности, превращая его, путем подтасовки фактов, в Жанну д`Арк. “Вероятно, окружающие знали, что сей младенец - плод прелюбодеяния и от него необходимо скорее избавиться. Вероятно, близкие королеве люди знали, что ребенок будет тайно перевезен в другое место, в деревню под Парижем. Это не первая в истории Франции инсценировка смерти отпрыска королевского дома. Заменить в кружевных пеленках здоровую девочку на мертвого мальчика очень просто, если заранее приготовиться к такой подмене, и если близкие королеве люди заинтересованы в сохранении тайны”[6]. “Января 6 дня 1407 / 1408 годов (по григорианскому календарю - 17 января) в Домреми ночью начался переполох. Вот как описывает это событие сенешаль Берри Персиваль де Буленвиллье в письме к герцогу Миланскому: "В ночь на Богоявление люди с факелами нарушили обычный покой. Поселяне, не ведая о рождении Девственницы, бегали взад и вперед, пытаясь выяснить, что же произошло, после того, как их призвали отпраздновать это событие"”[6]. Вообще, хотелось бы подробнее остановиться на упомянутом письме Буленвилье к герцогу Миланскому. Чтобы понять, что именно имеет в виду Буленвилье, описывая рождение Жанны, необходимо привести указанную выше цитату полностью, в ее истинном виде, не вырывая слов из контекста: “Я полагаю, го¬сударь, что ва¬ших ушей уже коснулся слух о некоей Деве, которая, как благочестиво считают многие, была послана нам Бо¬гом. А посему, прежде чем изложить вам в немногих сло¬вах ее жизнь, деяния, положение и нрав, расскажу о ее происхождении. Она родилась в небольшой деревне Домреми, что в бальяже Бассиньи, в пределах и на границе Француз¬ского королевства, на берегу Мааса, по соседству с Ло¬тарингией. Ее родители слывут людьми простыми и чест¬ными. Она увидала свет сей бренной жизни в ночь на Бого¬явление Господа, когда весь люд радостно славит деяния Христа. Достойно удивления, что все жители были охвачены <в ту ночь> необъ¬яснимой радостью и, не зная о рождении Девы, бегали взад и вперед, спрашивая друг друга, что случилось. Не¬которые сердца испытывали при этом какой-то неведомый прежде восторг. Что еще? Петухи, словно глашатаи ра¬достной вести, пели в течение двух ча¬сов так, как никогда не пели раньше, и били крыльями, и казалось, что они предвещают важное событие”. Как видим, в настоящей цитате не указан 1407 год, нет никаких упоминаний о появлении “людей с факелами”, нет ни малейшего намека на то, что некий младенец королевской крови был привезен в Домреми, более того Буленвилье ясно пишет, что родилась Жанна в Домреми, и ее родители – люди простые. Как пишет Райцес, “в основе этого послания, содержащего жизнеописание Девы с момента рождения и вплоть до битвы при Пате, лежала концепция чуда”. Действительно, данный отрывок проникнут мистическими знамениями, предвещающими появление героя, и построен в соответствии с теми же принципами, по которым строятся все легенды. Впрочем, некоторые историки объясняют необычное радостное настроение поселян, описанное в письме, тем, что в ночь на Богоявление люди предавались праздничному веселью. Обратим также внимание на дату – 6 января 1407 года. Если принять 1407 год за год рождения Жанны, то на момент суда в Руане и казни ей должно было быть двадцать четыре года. Сравним эту цифру с показаниями Жанны на процессе 1431 года: “На вопрос, сколько ей лет, ответила, что, как ей кажется, около 19 лет”[8]. Ревизионисты используют этот неуверенный ответ для подтверждения своей версии, однако неуверенность Жанны объясняется тем, что она не умела считать и писать, и как большинство ее деревенских сверстников не знала в точности своего возраста. Когда в 1429 году в Шиноне Жанну спросили о том, сколько ей лет, она ответила: “Семнадцать или девятнадцать”, значит, годом ее рождения был 1410 или 1412. Большинство серьезных историков более склоняются ко второй дате. Однако сторонники ревизионизма бессовестно переиначивают слова Жанны: “Самой Жанне на тот момент минуло 20. Она по поводу своего возраста заявила в Шиноне: "Мой возраст составляет трижды семь", т.е. 21 год, а вовсе не 17 лет, как пытается уверить нас официальная легенда”[6]. Есть еще одна явная нестыковка в домыслах о младенце, отданном на воспитание в деревню – вспомним, что ребенок королевы был окрещен, и крещение это состоялось в день родов. Обратимся к свидетельским показаниям жителей Домреми, присутствовавшего при ее крещении в церкви святого Реми, и зададимся вопросом – неужели в эпоху, когда соблюдению церковных таинств придавалось главенствующее значение, могло случиться так, что младенец оказался крещеным дважды? Еще один вопрос, возникающий в связи с данной теорией – где находился “выживший” и “подмененный” младенец с 10 ноября по 6 января? “В ходе нашего расследования период в целых два месяца остается совершеннейшим темным пятном. Где содержали ребенка? Кто за ним приглядывал? Почему его только через два месяца перевезли в деревню? Дожидались, пока подрастет немного? На все эти вопросы ответов нет даже предполагаемых. Правда сохранилась одна устная традиция. Но опираться на нее невозможно, так как даже Робер Амбелен, упоминающий о ней, не считает возможным называть какие-либо имена”[6]. Тем не менее, домыслы продолжаются: “Двадцать лет спустя жители Домреми не лукавя засвидетельствуют перед двумя уполномоченными, присланными церковным судом из Пуатье для расследования, что малышка появилась в деревне днем и что означенная Жанна была известна в этой деревне, как дочь Изабо Баварской и герцога Луи Орлеанского”[6]. Хотелось бы спросить господ “историков” – где же эти свидетельства и почему официальная историческая наука ничего о них не упоминает? Напротив, сохранившиеся материалы Оправдательного Процесса, в ходе которого были допрошены жители Домреми, близко знавшие Жанну в детстве и ее родителей, говорят обратное: “Овьетта, бывшая неразлучной с Жанной, - она вышла замуж за крестьянина из Домреми Жерара явно рада представившемуся случаю рассказать о подруге: "С юных лет я знаю Жанну Деву, родившуюся в Домреми от Жака д'Арка и Изабелетты Роме. Супруги были усердными землепашцами, истинными католиками, пользовавшимися доброй славой. Я знаю это, ибо не расставалась с Жанной и как ее подруга ходила в дом ее отца””[9]. Вот свидетельство крестной матери Жанны - Беатрисы, вдовы д'Эстеллена, крестьянина из Домреми: “Жаннета родилась в Домреми от су¬пругов Жака д'Арка и Изабеллеты, крестьян, истинных и добрых католиков, честных и достойных людей, жив¬ших по их средствам, но не слишком богатых”. А как же быть с показаниями главного свидетеля – матери Жанны, Изабеллы Роме? “7 ноября 1455 года в Соборе Парижской Богоматери открылось первое торжественное заседание, а Изабелла де Вутон, подавшая прошение папе о санкционировании реабилитации, на нем не присутствовала. Она вообще не выступала свидетелем, хотя могла бы сообщить множество достоверных сведений о той, которую вырастила. Может быть, ее не заслушивали от того, что будучи в уже очень преклонном возрасте, Изабелла де Вутон могла впасть в противоречия, а то и сболтнуть лишнее”[10]. Как не стыдно врать, господа “историки”? Вот слова, сказанные Изабеллой Роме 7 ноября 1455 года в Соборе Парижской Богоматери, и зафиксированные в документах Оправдательного Процесса: “У меня была дочь, родившаяся в законном браке, которая была достойно крещена и прошла конфирмацию и была воспитана в страхе перед Господом Богом и в уважении к традициям церкви, насколько то позволял ее возраст и скромное положение; так что, хотя она и выросла среди полей и пастбищ, она постоянно ходила в церковь и каждый месяц, исповедовавшись, получала таинство евхаристии; несмотря на свой юный возраст, она с великой набожностью и усердием постилась и молилась за народ, находившийся в столь большой нужде, и сочувствовала ему от всего сердца; однако... некоторые враги... привлекли ее к суду, поставив под сомнение ее веру, и... сей невинной девушке не оказали никакой помощи, и она предстала перед судом вероломным, жестоким и несправедливым, в котором не было ни капли законности... и ее осудили преступным и достойным порицания образом и, жестоко осудив, сожгли на костре”. Опровергая доводы ревизионистов, Ф.Ромм пишет: “Заметим, что если отцом Жанны был герцог Орлеанский, то очень странно, что девочку не воспитывали в тех же условиях, что и другого незаконнорожденного ребёнка герцога - Дюнуа Орлеанского. Кто стал бы допытываться о матери, если бы сводные брат и сестра росли вместе? Зачем понадобилось посвящать в дворцовые дела постороннюю крестьянскую семью? Да и странно, что глава семейства Жак Дарк относился к Жанне, как обычный крестьянский отец к своей дочери: пытался насильно выдать её замуж и даже угрожал убить. Ему-то какое дело до поведения принцессы, отданной ему на временное воспитание?”[2] Легенда о королевском происхождении развивается дальше: “Как же она росла в Домреми, как воспитывалась? У автора этой статьи слишком мало данных, но и тех, что есть, вполне хватит, чтобы сделать вывод: она получила очень неплохое образование и все те умения и навыки, которые необходимы даме знатного происхождения”[10]. Интересно, как же при такой образованности Жанна не научилась грамоте? “Ни “а”, ни “б” не знаю”, скажет сама Жанна. Известно, что только в 1429 году она выучилась писать свое имя, а во всех ранних документах вместо подписи ставила крест. “Управляющий от имени короля небольшим городком Вокулер, возле которого и находилась деревушка Домреми, Робер де Бедрикур, скорее всего, был обязан "присматривать" за Жанной, попутно обучая ее кое-чему, в том числе и воинским искусствам”[6]. Невероятно! Наверное, именно поэтому, когда Жанна явилась в Вокулерский замок, де Бодрикур дважды выставлял ее оттуда ни с чем. Об этом говорят свидетельства очевидцев его первой встречи с Жанной. Дюран Лассар, родственник Жанны, крестьянин из Бюрей-Ле-Пти (он был первым человеком, которому Жанна открыла свой замысел и которому доверяла): “Я сам пошел за Жанной в дом ее отца и привел к себе. Она заявила мне, что хочет отправиться во Францию, к дофину, чтобы коро¬новать его, говоря: „Разве не было предсказано, что Францию погубит женщина, а спасет дева?" Она про¬сила меня пойти <с ней> к Роберу де Бодрикуру, чтобы тот приказал проводить ее туда, где находится дофин. Сей Робер сказал мне, повторив несколько раз, чтобы я отвел ее домой, к отцу и дал оплеуху”. Бертран де Пуланжи, местный дворянин, состоявший в то время на службе у де Бодрикура, впоследствии ставший соратником Жанны: “Жанна-Дева пришла в Вокулер, как мне кажется, незадолго до дня Вознесения Господа, и я видел, как она говорила с Робером де Бодрикуром, который был тогда капитаном назван¬ного города. Она ему сказала, что явилась к нему, Роберу, от своего господина, дабы передать дофину, чтобы он крепко держался и не воевал с врагами, ибо ее госпо¬дин пошлет ему помощь не позднее середины великого поста. Жанна говорила также, что королевство принадлежит не дофину, но ее госпо¬дину; однако же, господин ее желает, чтобы дофин стал королем и владел <королевством>. Она сказала, что наперекор недругам дофин станет коро¬лем, и она сама поведет его к миропомазанию. Назван¬ный Робер спросил у нее, кто ее господин, и она отве¬тила: „Царь небесный". Сказав это, она вер¬нулась в отчий дом вместе со своим дядей Дюраном Лассаром из Бюрей-Ле-Пти. Потом в начале великого поста Жанна снова пришла в Вокулер, прося, чтобы ей дали провожатых к дофину, и, видя это, мы с Жаном из Меца предложили провести ее к королю, в то время дофину”. И, наверное, именно потому, что сир Робер был посвящен в тайну королевского происхождения Жанны, перед тем, как отправить ее в Шинон, он попросил вокулерского кюре Жана Фурнье прочесть над Жанной формулу заклинания злых духов, дабы убедиться, что она не ведьма. О том, почему доблестный комендант Вокулера, расценивший первоначально слова Жанны как насмешку, изменил свое отношение, есть разнообразные версии. Самая обоснованная и она же самая простая – за время, которое Жанна провела в Вокулере, она приобрела огромную популярность среди людей, начавших видеть в ней Деву Спасительницу из распространенного тогда пророчества. Популярность эта была так велика, что слухи о Деве достигли ушей герцога Лотарингского, который пожелал с ней встретиться. Об этой встрече мы будем еще говорить отдельно. Однако среди некоторых довольно авторитетных биографов Жанны существует суждение о том, что за согласием де Бодрикура может скрываться некая государственная тайна. “Согласно этой точке зрения, сразу же после встречи с Жанной комендант Вокулера уведомил дофина о появ¬лении в вверенной ему крепости “посланницы неба” и получил распоряжение отправить ее ко двору. Дело в том, что в числе провожатых Жанны в Шинон был некий Коле де Вьенн, названный в показании ее другого спут¬ника, Жана из Меца, королевским гонцом”[7]. “Заметим прежде всего, что вся конструкция держится на одной единственной “опорной свае” — на упоминании о Коле де Вьенне. Больше нигде в источниках — ни в ма¬териалах руанского процесса, ни в материалах процесса реабилитации, ни в хрониках, ни в административной пе¬реписке, финансовых счетах и других правительственных документах — мы не найдем ни малейшего намека на то, что комендант Вокулера получил распоряжение от¬править Жанну к дофину. И если вначале это молчание могло быть еще как-то связано со стремлением прави¬тельства держаться в стороне до тех пор, пока миссия Девы не получила официального признания, то в даль¬нейшем — после победы под Орлеаном, разгрома англи¬чан при Пате, триумфального похода на Реймс — оно яв¬ляется совершенно необъяснимым. Известно, что летом 1429 г., когда Жанна находилась на гребне славы, фран¬цузская пропаганда всячески подчеркивала тезис о нали¬чии глубокой мистической связи между королем и Де¬вой. И эта пропаганда, безусловно, использовала бы вер¬сию о приглашении Девы в Шинон, если бы такая вер¬сия имела под собой основание. Более того, предположение, что встрече дофина с Жан¬ной предшествовала переписка между Вокулером и Шиноном, противоречит показаниям самой Жанны. На четвертом публичном допросе 27 февраля 1431 г. она за¬явила, что послала Карлу письмо только из Сант-Катрин-де-Фьербуа, когда уже пересекла Луару и находилась всего в одном переходе от Шинона (30 км). “В этом письме она спрашивала, можно ли ей явиться в тот го¬род, где находится король, <а также сообщала>, что она проехала полторы сотни лье, чтобы прийти к нему на помощь, и что у нее есть для него хорошие вести”. Из слов Жанны яв¬ствует, что дофин тогда впервые узнал о ее существова¬нии… Ни эта просьба, ни эти обещания не имели бы смысла, если бы существовала предварительная договоренность и Коле де Вьенн явился бы за Жанной, чтобы доставить ее к дофину”[7]. В этой связи хотелось бы привести также слова Жана де Меца: “Поездка <в Шинон> была сделана за счет Бертрана де Пуланжи и меня непосредственно”. Впоследствии, когда Жанну уже поставят во главе французского войска, Карл VII возместит де Мецу и де Пуланжи их расходы. Тем не менее, очевидно, что именно эти двое дворян, поверивших в Жанну и поклявшихся ей в верности, Робер де Бодрикур, на свой страх и риск пославший Жанну к дофину, давший ей рекомендательное письмо для него, сказав ей на прощание: “Иди, и будь, что будет”, верный Дюран Лассар, да еще святая вера простых людей, помогли Жанне начать осуществление ее миссии, и никаких тайных инструкций из Шинона не было. Однако, ревизионисты не преминули ухватиться за версию об участии членов королевского дома в этом мероприятии и раздули ее до фантастических размеров: “Кстати, о пути в Шенон. Начнем с того, что в январе 1429 года, незадолго до отъезда туда Жанны, в селение Домреми, где она жила в семье д'Арков, прибыл королевский гонец Жан Колле де Вьенн в сопровождении шотландского лучника Ричарда. По его распоряжению был сформирован эскорт из рыцарей Жана де Новелонпон и Бертрана де Пуланжи, их оруженосцев и нескольких слуг. По дороге отряд заехал в Нанси, где Жанна долго совещалась о чем-то с герцогами Карлом Лотарингским и Рене Анжуйским, а также “в присутствии знати и народа Лотарингии” приняла участие в рыцарском турнире с копьем. Если учесть, что турниры были исключительной привилегией знати, что вокруг ристалища выставлялись щиты с гербами участников, то представляется совершенно невероятным, будто Карл Лотарингский и прочие сеньоры примирились бы с тем, что на чистокровного боевого коня взгромоздилась крестьянка, причем вооруженная копьем, пользоваться которым имели право исключительно посвященные рыцари. И еще вопрос: откуда у нее взялись доспехи? Подобрать на ее рост чужие было бы весьма и весьма затруднительно... Наконец, под каким гербом она выступала? Лишенных (пусть даже временно) дворянских прав д'Арков? Вот уж кому это было, как говорится, не по чину!”[5] “Приходится признать, что в присутствии герцога Лотарингского Жанна воспользовалась привилегией, совершенно недоступной для крестьянки. Почему же ей это позволили? Очевидно, при дворе герцога Лотарингского знали или догадывались, что Жанна - принцесса королевской крови. Именно принцессе, а не простой крестьянке за проявленное умение в боевых играх был преподнесен в подарок великолепный вороной скакун”[6]. “Как бы то ни было, но еще до отъезда Жанны в Шинон, где в это время находился престолонаследник Карл, из этого самого Шинона в Домреми прибыл человек, о присутствии которого многие французские историки упоминают неохотно, поскольку с ним связаны весьма деликатные обстоятельства. Что же это за таинственный человек? Это Жан Колле де Вьен, королевский гонец, сопровождаемый шотландским лучником Ричардом. Любопытное обстоятельство. Не правда ли?”[6]. “Наконец, по прибытии в Шенон Жанну незамедлительно приняли обе королевы Иоланда Анжуйская, теща дофина Карла, и ее дочь, Мария Анжуйская, жена Карла. Как видите, Деву доставили в Шенон с почетом, и ни о каком преодолении препон говорить не приходится”[5]. Разберемся по пунктам. 1. На суде в Руане одним из пунктов обвинения было нарушение заповеди родительского послушания. “Спрошенная, хорошо ли она поступила, уйдя из дому без позволения отца и матери, отвечала, что во всем остальном, кроме ухода, она была им покорна, но что позже она им об этом написала, и они ее от души простили”. Жанна ни разу не упомянула о том, что из Домреми ее увезли по распоряжению из Шинона. Интересный факт: незадолго до того, как Жанна уходит из дома, ее отец видит сон о том, что Жанна ушла с солдатами. По словам Изабеллы Роме, матери Жанны, Жак д`Арк после этого сказал своим сыновьям: “Если это и вправду случится, вы должны ее утопить, а если вы этого не сделаете, то я утоплю ее сам”. По свидетельству соседей семьи д`Арк, “и ее отец и мать почти потеряли рассудок, когда она ушла из дому, чтобы направиться в Вокулер”. Если версия ревизионистов верна, то как объяснить такую реакцию родителей Жанны на ее уход? Для них это было явной неожиданностью. И как объяснить, что в показаниях жителей Домреми на Оправдательном процессе нет ни одного упоминания о прибытии в их деревню королевского гонца в январе 1429 года? 2. “Что же касается Коле де Вьенна, то здесь нужно иметь в виду, что, хотя Вокулер и находился в глубоком бургундском тылу, его связи с французским правитель¬ством не пресекались, и королевские гонцы периодически появлялись в далекой крепости с депешами и распоряжениями. Нет поэтому никаких причин считать очередной приезд такого гонца каким-то чрезвычайным событием, и, тем более, связывать его с секретными пла¬нами правительства в отношении Жанны д'Арк. Заме¬тим попутно, что сама Жанна не только не догадывалась до конца своих дней о “тайной миссии” Коле де Вьенна (что, конечно же, было бы невозможно, если бы он дей¬ствительно доставил ее в Шинон по распоряжению до¬фина), но и вообще не выделяла его из четверки безымянных “слуг”, сопровождавших ее, Жана из Меца и Бертрана де Пуланжи. Другое дело, что приезд гонца, которому был знаком наиболее безопасный путь через оккупированную территорию, оказался очень кстати и немало облегчил практическое осуществление замысла Жанны”[7]. Таким образом, роль Коле де Вьенна ревизионистами сильно преувеличена. Что касается отряда, для сопровождения Жанны в Шинон, то сформирован он был по распоряжению де Бодрикура, а не королевского гонца, и произошло это уже после визита Жанны в Нанси. 3. Поездка в Нанси, по поводу которой ревизионисты делают столько далеко идущих предположений, была инициирована самим Карлом Лотарингским. “Герцог рано одряхлел, его одолевали болезни (через два года они, свели его в могилу), лекари и лекарства не помогали. До него дошел слух об объявившейся не¬подалеку боговдохновенной деве, и он распорядился по¬слать за ней. Что может быть более естественно для того времени? Жанна рассказала Карлу о своем замысле, про¬сила помощи, но ничто, кроме собственного здоровья, того не интересовало. “Герцог Лотарингский приказал, чтобы ее к нему привели, — сказано в протоколе второго пуб¬личного допроса Жанны в Руане, — она отправилась туда и сказала, что хочет идти во Францию. Герцог расспра¬шивал ее, как ему восстановить свое здоровье, но она ему ответила, что ничего об этом не знает. О своей поездке (во Францию) она говорила мало; однако же, сказала герцогу, чтобы он дал ей своего сына и людей, которые проводят ее во Францию, и она будет молить бога об его здоровье”. Сыном герцога Жанна называла его зятя, Рене Анжуйского. Некоторые подробности разговора Жанны с Карлом Лотарингским сообщила на процессе реабилитации Мар¬гарита Ла Турульд, вдова королевского советника Рено де Булинье. В ее доме в Бурже Жанна провела осенью 1429 г., после коронационного похода, около трех недель. Маргарита сблизилась со своей почетной гостьей, и та ей о многом рассказывала. Зашла у них речь и о визите Жанны к герцогу Лотарингскому. По словам Маргариты, герцог позвал к себе Жанну потому, что был болен, а Жанна заявила ему, что он не выздоровеет до тех пор, “пока не исправится” и не воссо¬единится со своей добродетельной супругой. Скандальное поведение герцога, открыто сожительство¬вавшего с некоей Ализон Дюмей, ни для кого не было секретом, а зная характер Жанны и ее отношение к по¬добным вещам, можно не сомневаться, что она выложила ему все напрямик”[7]. Одним словом, не нужно искать тайн там, где их нет. 4. Упоминание об участии Жанны в рыцарском турнире в Нанси взято из “Бюллетеня общества археологии и Лотарингского исторического музея”, и серьезными специалистами его достоверность подвергается сомнению. Уместно также вспомнить о том, что во время поездки в Нанси при Жанне никаких доспехов и гербов не было. Первые свои латы Жанна получит позже – в Туре. 5. Аудиенции у Иоланды Анжуйской добился Бертран де Пуланжи, Жанна на ней не присутствовала. Теща Карла VII действительно проявляла интерес к загадочной девушке, о которой уже ползли слухи, как о Деве из знаменитого пророчества, и подробно расспросила о ней де Пуланжи. Вполне возможно, что она внесла свою лепту в то, чтобы убедить Карла принять Жанну. “По традиции Жанну должны были задержать стражники у ворот Шинона для выяснения личности, затем ей предстояло бы объяснение с дежурным офицером, затем - с губернатором, и только после этого ей назначили бы аудиенцию у короля, если бы, конечно, ее допустили к нему. Некоторые знатные дворяне иной раз не по одному дню дожидались аудиенции. А тут простая крестьянка. И все же Жанне не пришлось проходить через все эти процедуры. Никто не требовал удостоверять ее личность. По всей видимости, Жанну в Шиноне знали и ждали. Ждали с нетерпением”[6]. Ответим на эту сентенцию цитатой из книги историков, работающих с реальными историческими документами, а не вторичными, весьма сомнительными источниками: “Король приказал своим советникам отправиться на постоялый двор, где остановилась Жанна, и расспросить ее: зачем она приехала и чего просит? Жанна колеблется; она хочет говорить о своей миссии только в присутствии короля, но, так как на ответе настаивают, она, в конце концов, говорит, что у нее два поручения от Царя Небесного. Во-первых, снять осаду с Орлеана, а затем проводить короля в Реймс, дабы он был там миропомазан и коронован. Установив это, советники вернулись к королю. Их мнения разделились. Одни считали, что эта девица явно сумасшедшая и поэтому ее следует без обиняков выпроводить, другие полагали, что королю следует, по крайней мере, выслушать Деву. Вполне вероятно, что Карл окончательно принял решение и согласился принять ее в замке лишь после того, как получил послание Робера де Бодрикура, отправленное вскоре после отъезда маленького отряда и подтверждающее сказанное Жанной и ее спутниками. Если бы не заверения капитана, не так давно вновь доказавшего свою преданность королю, недоверчивый и подозрительный Карл не принял бы Жанну. Подумать только, что пришлось преодолеть этой девочке: долгое трудное путешествие по территориям, которые в другие времена назвали бы "оккупированной зоной", переправа вброд через вздувшиеся от паводка реки; а сколько раз можно было наскочить на вражеские гарнизоны и военные отряды в пути и на остановках! И все это надлежащим образом подтверждено закаленным в боях капитаном далекой крепости; все говорит в пользу того, что надо хотя бы переговорить с девушкой. Задним числом понимаешь мудрость Жанны, которая сначала отправилась в путь со своими двумя спутниками, затем вернулась в Вокулёр и заявила: "Не так нам пристало удаляться". Настойчивость, с которой она стремилась переговорить с Робером де Бодрикуром, теперь кажется вполне оправданной: ей было необходимо ручательство капитана”[4]. В качестве аргумента в пользу версии королевского происхождения ревизионисты выдвигают почему-то фразу, сказанную Жанной во время знакомства с герцогом Алансонским: “Уже на следующий день после официального представления при шенонском дворе Жанна беседовала с дофином Карлом, причем — и это отмечают все свидетели - сидела рядом с ним, что могла себе позволить лишь принцесса крови. При появлении герцога Алансонского она бесцеремонно поинтересовалась: - А это кто такой? - Мой кузен Алансон. - Добро пожаловать! - благожелательно проговорила Жанна. - Чем больше будет нас, в ком течет кровь Франции, тем лучше...”[8] Здесь мы имеем намеренное искажение слов Жанны. Приведем воспоминание самого Жана д`Алансона: “Когда Жанна приехала к королю, тот был в городе Шиноне, а я в городке Сен-Флоран (около Сомюра); я охотился на перепелок, когда прибыл гонец и сказал мне, что к королю приехала Дева, утверждающая, что она ниспослана Богом изгнать англичан и снять осаду этих англичан с Орлеана; вот почему на следующий день я отправился к королю, пребывавшему в городе Шиноне, и увидел там Жанну, разговаривающую с королем. В тот момент, когда я подошел, Жанна спросила, кто я, и король ответил, что я герцог Алансонский. Тогда Жанна сказала: "Вам добро пожаловать, чем больше людей королевской крови Франции соберется вместе, тем будет лучше””. Как видим, первоначальная фраза несколько отличается от той, которую приводят ревизионисты, причем это небольшое отличие коренным образом меняет смысл. Р. Перну по этому поводу пишет: “Иногда ответ Жанны трактовали неправильно (единственно изза ошибки в переводе, ведь она определенно сказала: "Quanto plures erunt", т. е. "чем больше их будет")”[4]. Теперь давайте вернемся к гербу Жанны д`Арк. Ранее мы немного коснулись темы аноблирования Жанны, указав, что в конце 1429 года Карл присвоил семье Жанны и ей самой дворянские права и даровал герб с изображением королевских лилий. “Дарованный Жанне дофином герб не имеет ни малейшего отношения к гербу д'Арков, указывая на совсем иное, куда более высокое происхождение”[5]. “Этот герб воспроизведен в книге Ж. Песма "Жанна Д' Арк не была сожжена” (П. 1960 г.), Э. Вейль-Рейналя “Двойная тайна Жанны Девственницы” (П. - 1972 г.), а так же описан Ж. Жакоби в его исследовании “Знатность и герб Жанны Д' Арк”: "щит с лазурным полем, в котором две золотые лилии и серебряный меч с золотым эфесом острием вверх, увенчанный золотой короной". Специалисты считают, что такие короны помещались на гербах "принцев крови" (А. Лаббит. "Начальный трактат о гербе", П. Жубер. "Лилии и львы, введение в искусство герба".). Что касается меча, то многие специалисты склонны видеть в нем пресловутую "темную полосу незаконнорожденности"… …Герб Жанны говорил о королевской крови и ничего не говорил о незаконнорожденности, только намекал, так как вместо классической "темной полосы" была использована символическая композиция, расшифровка которой являлась непосильной задачей для большинства”[6]. Следует отметить здесь, что сама Жанна не придавала никакого значения полученному дворянству, что явствует из руанских протоколов: “Спрошен¬ная, имела ли она щит и герб, отвечала, что не имела ни того, ни другого, но что король даровал ее братьям герб, а именно щит лазоревого цвета с двумя лилиями и мечом посередине… Затем она сказала, что сей герб был да¬рован королем ее братьям без всякой просьбы с ее стороны или откровения”. Хочется задать ревизионистам вопрос: если данный герб был пожалован не одной Жанне, а и ее родным, то не следует ли из этого, что в жилах всей семьи д`Арк текла королевская кровь? Разберемся теперь с еще одним “доказательством”. Наши псевдоисторики пытаются подвести под свою теорию прозвище Жанны – Орлеанская Дева: “Под прозвищем Орлеанская Девственница она была известна задолго до того, как освободила город Орлеан. Архиепископ Амбренский в письме к Карлу VII (март 1428 года) уже называет ее Орлеанской Девственницей, а, между прочим, она еще преспокойно обретается в тот момент в Лотарингии, еще никто не знает (или не должен знать), что, прежде всего, она собирается освободить Орлеан. В данном случае прозвище Жанны выглядит, как указание на принадлежность к Орлеанскому дому”[6]. Исследуя вопрос возникновения прозвища “Орлеанская Дева”, В.И.Райцес пишет: “Это выражение встречается впервые в тексте 1555 г., а через двадцать лет, в 1576 г., можно было уже прочесть: “Жанна д'Арк, именуемая обычно Орлеан¬ской девой””[7]. Режин Перну соглашается с этим утверждением: “Выражение "Орлеанская Дева" появляется в XVI веке...”[4]. Райцес также пишет: “Немногочисленные исследователи, занимавшиеся во¬просом о появлении термина “Орлеанская дева”, связы¬вают это понятие с местным культом Жанны в Орлеане. Известно, что сразу же после освобождения там стали ежегодно отмечать это событие торжественной процессией; эта традиция сохранилась до наших дней. В начале XVI в. на Орлеанском мосту был сооружен пер¬вый памятник Жанне д'Арк. Орлеан был единственным городом, в котором память о Жанне по¬стоянно поддерживалась и материально воплощалась; естественно, что и само представление о Деве все более ассоциировалось с тем местом, где она совершила свой первый подвиг”[7]. “Во время той же коронации в Реймсе только один штандарт Девственницы получил право находиться на хорах собора в Реймсе”[6]. Ответ на этот вопрос давала сама Жанна. Когда на суде в Руане ее спросили: “Почему ваше знамя внесли в со¬бор во время коронации в предпочтение перед знаме¬нами других капитанов?”, она сказала: “Оно было в труде и по праву должно было находиться в почести”. Таким нелепым образом выглядят попытки сделать из Жанны принцессу. Возникает два вопроса: зачем нужны эти домыслы и можно ли назвать их клеветой? При подготовке данного очерка автор связался с одним из распространителей этих слухов. Вот цитата из ответа этого оппонента: “Знатное происхождение - оскорбление для героя? С каких пор? Бедные декабристы! Да все известные и прославленные люди, кто рождён в лучших условиях и с голубой кровью при подобной постановке вопроса - никто и звать их никак. Что, крестьянка, получившая несколько серьёзных ранений, страдает больше, чем получившая такие же ранения принцесса крови? Или происхождение влияет на качество отваги, решимости, мужества, на глубину горечи, боли, терзаний? У Вас классовый подход, неверно усвоенное марксистско-ленинское учение мозги застит?” Действительно, казалось бы, что оскорбительного в россказнях о якобы знатности, если не считать того, что они лживы? Однако, при детальном рассмотрении эти басни оказываются не так уж и безобидны. Подумайте, какая разница между реальным образом Жанны – простой безвестной девушки, которая через все препятствия доходит до короля, попутно завоевывая уважение и преклонение воинов – грубоватых мужчин, привыкших к войне и крепкому словцу, добивающаяся расположения недоверчивого и скрытного Карла, побеждающая своей непоколебимой верой образованных теологов в Пуатье, и образом принцессы, пусть незаконнорожденной, но которую “с почетом” приводят к дофину, дают войско, и всяческие привилегии только благодаря ее принадлежности к королевскому дому. “…Если Жанна — дочь королевы, то она была сестрой дофина Карла. Тогда становятся вполне объяснимы все почести, оказанные ей в Шиноне весной 1429 года, и все полученные ею привилегии. Более того, появление их даже закономерно, ведь она — “дочь Орлеанского дома””[10]. С помощью своих лихих кульбитов ревизионисты пытаются доказать всему миру, что ничего исключительного в Жанне не было, что она такая же, как все. Можно было бы не делать таких резких выводов, если бы на этом фантазия клеветников иссякала. Однако продолжим. Юрий Никонов Распутывание квантовых операций и автобиографическая память В соответствии с многомировой интерпретацией квантовой механики (ММИ) Хью Эверетта (эта интерпретация активно обсуждается в последние два десятилетия и принимается многими физиками), каждый акт взаимодействия наблюдателя с окружением ведет к “ветвлению” мира на альтернативные, классические реальности. По Эверетту, именно структура памяти наблюдателя определяет его "ветвящую способность", число “ветвлений” реальностей конечно, а вероятность появления определенного типа реальностей соответствует их количеству. Альтернативные реальности между собой не взаимодействуют. В качестве "наблюдателя с памятью" может выступать любая система с памятью, но особый интерес представляет память наблюдателя – человека, которая может рассматриваться как квантовая система [1,2]. Термин “квантовая система” означает только то, что система описывается методами квантовой теории, то есть в терминах вектора состояния, матрицы плотности и т.д., при этом размер системы может быть любой, в том числе макроскопический. Согласно “расширенной” версии концепции Эверетта (РКЭ), разработанной доктором физико-математических наук, ведущим научным сотрудником Физического института им. П.Н. Лебедева РАН М.Б. Менским [3], сознание (а именно, глубинные слои его, “корень сознания”, присущие всем живым системам) есть функция выбора одной из множества альтернативных классических реальностей – проекций единого квантового мира. Более того, определение сознания как разделения альтернатив, по Менскому, возможно, есть и определение жизни в самом общем понимании этого слова. Причем, селекция, происходящая в сознании, состоит не в отбрасывании всех классических картин, кроме одной, а в их разделении, изоляции друг от друга. Возникает “квантовое расслоение” сознания, так что любой индивидуальный наблюдатель воспринимает лишь одну классическую картину мира (проекцию единого квантового мира) из всех возможных. Менский предполагает, что “сознание” человека может влиять на вероятность появления того или иного события, если эта вероятность не равна нулю. По его мнению, если человек способен влиять на вероятность событий, то число “проекций” квантового мира бесконечно. Разделение альтернатив в рамках РКЭ - общая часть квантовой физики и психологии. Классические альтернативы-реальности обеспечивают условия существования жизни, так как для них характерна относительная стабильность, предсказуемость картины мира, что является необходимым условием существования жизни. Способность воспринять “другую реальность” квантового мира, по Менскому, лежит “на границе сознания”, ”на грани бессознательного”. Он считает, что доказательства такой картины Мира можно найти на основании наблюдения за работой сознания. Существенно, что квантовый мир описывается обратимым уравнением Шредингера. Соответственно, в нем нет различия между настоящим, прошлым и будущим, и, проникая в него, сознание может получать информацию, относящуюся к любому времени. Из-за крайней сложности внешнего мира его информационное взаимодействие с наблюдателем не может быть сведено (как в идеализированной модели Эверетта), непосредственно к измерению некоторой наблюдаемой. При взаимодействии квантовых систем возникают квантовые корреляции. В этом случае говорят, что системы запутаны друг с другом. Доктором физико-математических наук Л.В. Ильичевым [4] найдено распутывание (распутывание рассматривается как процедура “нацеливания” наблюдателя на ту или иную трактовку получаемой информации), при котором в память наблюдателя поступает минимально возможный объем информации, который можно интерпретировать как энтропию элементарного эвереттовского ветвления. С точки зрения ММИ выбор распутывания фиксирует энтропию эвереттовских ветвлений. Содержание и объем воспринимаемой и запоминаемой наблюдателем информации зависит не только от его структуры (его физиологии в широком смысле этого слова), но и от используемого распутывания. Экстремальное распутывание может оказаться для наблюдателя и оптимальным - ему легче манипулировать с меньшими объемами информации. Ильичев пишет, что мир, в котором ощущает себя наблюдатель, руководствующийся экстремальным распутыванием, наиболее предсказуем, в наибольшей степени поддается упорядочиванию в его сознании и поэтому в наибольшей степени пригоден для выживания (наблюдатель попадает в ”локально предсказуемую” проекцию квантового мира по М.Б. Менскому). При распутывании далеком от экстремального, мир в сознании наблюдателя должен “рассыпаться” на несвязные фрагменты, в сознании возникает картина непредсказуемого мира (что, вероятно, может проявляться как психическое расстройство, например амнестический – корсаковский синдром)[5]. Ильичевым выдвинута гипотеза о конструировании оптимального распутывания каждым индивидом как средстве адаптации. В соответствии с этой гипотезой, неизбежно имеют место флуктуации распутывания, так как только через их посредство возможен поиск ”оптимального распутывания”. Флуктуации распутывания, они же флуктуации памяти наблюдателя, могут превратиться, по Ю.А. Лебедеву [6], в “склейку”. Оптимальным может оказаться не экстремальное распутывание, а некоторое близкое к нему, которое еще позволяет наблюдателю справляться с объемом поступающей информации, но и в тоже время помещает его в мир, предоставляющий более широкий выбор возможностей. Наблюдатель помнит свое прошлое как упорядоченную совокупность событий, но его память не содержит информации о распутывании (запоминание этой информации превышает возможности памяти реального наблюдателя), в рамках которого было зафиксировано то или иное событие. Если наблюдатель пытается оценить вероятность будущего события на основе своего прошлого опыта - содержания памяти, то для этого ему необходимо построить модельное состояние окружающей реальности исходя из предполагаемого известным начального состояния и бессознательно руководствуясь своим текущим “распутыванием”. Прогноз, сделанный на основе этого модельного состояния и построенного для этого экстремального “распутывания” практически наверняка отличается от недостижимого оптимума. Выдвинутая Ильичевым гипотеза о роли “распутывания” квантовых операций в функционировании памяти вполне соответствует закономерностям вероятностного прогнозирования (ВП) человека. Вероятностное прогнозирование (ВП) – это моделирование вероятностно организованного мира и использование структуры созданной модели мира для прогноза. Проблема прогноза, ВП – развитие физиологии активности Н.А. Бернштейна, разрабатывается в последние десятилетия благодаря работам отечественных психологов [7,8,9,10]. Роль нарушений ВП доказана при шизофрении, неврозах, поясничном остеохондрозе [7]. Неврозы – это психогенно возникающие невыраженные психические расстройства, которые не достигают степени грубых (психотических) нарушений отражения реальной действительности и не сопровождаются значительными изменениями поведения. При неврозах не наблюдается такой продуктивной симптоматики, как бред, галлюцинации, помрачение сознания и др., столь свойственной психозам. Они проявляются более легкими, “мягкими” психопатологическими синдромами невротического регистра [11] На неврозы обратил внимание еще З. Фрейд. В психоанализе каждое невротическое расстройство имеет свой определенный смысл, обычно обусловленный подавлением психотравмирующих воспоминаний [12]. В неврозологии множество спорных, нерешенных проблем. Установлено, что важным параметром развития невроза является неспрогнозированность значимой ситуации и, вследствие этого, отсутствие созданных человеком "отходных путей" в случае трагического или нежелательного хода событий. Изучение нарушения (ВП) жизненных событий, привело доктора медицинских наук В.Д. Менделевича к созданию антиципационной концепции неврозогенеза [9,10]. Под антиципацией понимается способность человека предвосхищать ход событий, прогнозировать развитие ситуаций и собственные реакции, поведение и переживания. ВП формируется на основании информации о вероятностной структуре прошлого опыта (хранимой в памяти) и на основании информации о настоящей ситуации (поставляемой органами чувств). Отличие антиципации от ВП достаточно условно и заключается в том, что ВП можно обозначить как математическое разнесение вероятностей, а антиципация включает в себя еще и деятельностный аспект - разработку человеком стратегии собственного поведения в разновероятностной среде. По мнению Менделевича, можно отметить специфическую для пациентов неврозами "селекцию воспринимаемой информации" в сторону запоминания невротизирующей реальности, особенно в условиях, когда прогнозирование развития ситуации не совпадает с реальностью. Еще Фрейд писал, что невротиков характеризует то, что они предпочитают психическую реальность фактической и реагируют на измышления также серьезно, как нормальные люди на реальность [12]. У больных неврозами [9,10] преобладает моновариантный тип ВП. Он заключается в том, что пациент прогнозирует лишь один субъективно высоковероятный вариант исхода событий, исключая любые иные (то есть, возможно, использует только один вариант “распутывания”). Кроме моновариантного варианта ВП типичным для больных неврозами оказался поливариантный тип ВП (поливариантный тип “распутывания”), когда прогноз больного растворяется в большом числе предлагаемый вариантов развития событий. В отличие от больных неврозами так называемая "неврозоустойчивая личность" склонна выдвигать дватри высоковероятных варианта развития события (2-3 варианта “распутывания”), подготавливая программу поведения как в случаях желанного, так и нежеланного развития событий. Для изучения ВП важна разработка доктора психологических наук В.В. Нурковой [13,14] темы “естественных искажений” в автобиографической памяти и возможности воздействия на нее в психотерапевтических целях. Она экспериментально установила и сформулировала ряд закономерностей: 1) прошлое всегда неоднозначно, 2) то, что мы помним о себе, не равно тому, что с нами произошло в реальности, 3) память о прошлом всегда конструируется, но это конструирование может быть как защитным, неосознаваемым и деструктивным, так и личностно прогрессивным. По ее мнению, автобиографическая память, собственно, не является искаженной, а, напротив, она и есть единственно верная, адекватная для данного человека. История жизни человека не существует вне слоя интерпретаций, вообще не существует нигде, кроме как в автобиографической памяти личности. Поэтому практически все психотерапевтические методики делают именно автобиографическую память объектом своей деятельности. Часто у больных неврозами выявляется амнезия на психотравмирующие события, в том числе и произошедшие в раннем детском возрасте. Иногда имеет место появление психотравмирующих воспоминаний и образов во сне. Один из методов лечения подобных состояний - лечение с помощью “восстановленных воспоминаний”. Пациенту предлагается вообразить возможные обстоятельства, предполагаемые сцены случившегося с ним в детстве психотравмирующего события. Для “устранения барьеров” к восстановлению в памяти подавленных переживаний применяют гипноз и амиталнатриевое растормаживание. Множество пациентов, “вспомнив” в процессе лечения о том, как много лет назад, будучи детьми, они “подверглись сексуальному насилию” со стороны своих родителей, стали обращаться в суды с исками к ним. Близкие люди становились врагами, распадались семьи. Наконец в 1993 году Американская психиатрическая ассоциация выступила с предостережением о том, что воспоминания, добытые в результате лечения с помощью восстановленных воспоминаний и, в частности, в результате применения гипноза, могут быть ненадежными. Не существует методов, которые могли бы надежно показать, является ли истинным или ложным каждое конкретное воспоминание в каждом конкретном случае [15]. Личность человека (вполне психически здорового) предлагается рассматривать как множество я-возможных, с различной вероятностью реализации [16]. По данным профессоров А.С. Киселева и З.Г. Сочневой [17], в среднем, доля выздоровевших больных неврозами к последнему интервалу длительности заболевания становится равной 61,2%. В соответствии с концепцией Менделевича, процент выздоровевших от невроза определяется изменением у них ВП, процесса "селекции воспринимаемой информации" в сторону запоминания “объективной”, а не “невротизирующей” реальности (изменение применяемых вариантов “распутывания”?). Ильичев считает, что наблюдатель может заметить странную вещь: если допустить ревизию своей памяти, (то есть, фактически, изменить свое прошлое), то улучшится точность модели и надежность прогноза. Этот эффект соответствует личностно прогрессивному конструированию автобиографической памяти по В.В. Нурковой, является основой большинства психотерапевтических методик [13,14], (примеризменение личностной истории в НЛП – нейро-лингвистическом программировании) [18]. “Ревизия памяти”, по Ильичеву, – естественный психологический механизм, прямое следствие роли распутывания в интерпретации воспоминаний и оценки скоррелированного с ними состояния окружения. Но, возможно и иное развитие событий: попытка “вычеркнуть” из памяти психотравму (“вытеснение” по З. Фрейду), то есть попытка изменить собственное прошлое (неоптимальное “распутывание”), может привести к неадекватному, невротическому типу реагирования (деструктивное конструирование автобиографической памяти). Периоды амнезии в автобиографической памяти могут заполняться “восстановленными воспоминаниями”, в процессе взаимодействия с психотерапевтом “конструируются” различные личностные истории, прошлое становится многовариантным. Многовариантность автобиографической памяти может объясняться повторным “распутыванием” и флуктуациями в памяти наблюдателя, на основе которых моделируется будущее в процессе ВП событий. ЛИТЕРАТУРА 1. H. Everett lIl, “Relative State” Formulation of Quantum Mechanics, Reviews of modern physics, 29 (3), 454 - 462 (1957). 2. Д. Дойч, Структура реальности, НИЦ “Регулярная и хаотическая динамика”, Ижевск (2001). 3. М.Б. Менский, Человек и квантовый мир, Фрязино, “Век 2”(2005). 4. Л.В. Ильичев, “Экстремальное “распутывание” восприятия наблюдателем внешнего мира”, Сайт МЦЭИ (http://everettica.org/team.php3?mode=1&m=il). 5. Ю.В. Никонов, Патология памяти и многомирие, Сайт МЦЭИ (http://everettica.org/article.php3?ind=42). 6. Ю.А. Лебедев, Неоднозначное мироздание. Апокрифические размышления о Стрелах Времени, летящих без руля и без ветрил, Кострома (2000). 7. И.М. Фейгенберг, Видеть, предвидеть, действовать, Знание, Москва, (1986). 8. Л.П. Латаш, И.М. Фейгенберг, “История физиологии активности: от принципа к закономерностям, мозговым механизмам и глубже”, НПЖ, 1, 31-36(1997). 9. В.Д. Менделевич, Д.М Менделевич, Социокультурные проблемы современной психиатрии, Москва, 75-77(1994). 10. В. Д. Менделевич, В.Т. Плещинская, ”Специфика непреднамеренного запоминания информации и антиципационные механизмы неврозогенеза”, Психологич.журнал, 21(1),125-130 (2000). 11. П.Г. Сметанников, Психиатрия, СПб МАПО, СПб (1996). 12. З. Фрейд, Введение в психоанализ: Лекции, Наука, Москва (1989). 13. В.В. Нуркова, “Роль автобиографической памяти в структуре идентичности личности”, Мир психологии, 2, 77-87 (2004). 14. В.В. Нуркова, “Созидание прошлого. К вопросу о потенциале автобиографической мнемотерапии”, Московский психотерапевтический журнал, 1(44), 73-88 (2005). 15. J. Sandler, “Reflections on Some Relations Between Psychoanalytic Concepts and Psychoanalytic Practice”, International Journal of Psychoanalysis, 73, 189-198 (1992). 16. Е.П. Белинская, “Временные аспекты я-концепции и идентичности” Мир психологии, №3,140 - 147(1999). 17. А.С.Киселева и З.Г.Сочнев, Закономерности начала, течения и исходов основных психических заболеваний, Рига, “Зинатне”, 174(1990). 18. В.Т. Кондратенко, Д.И. Донской, “Общая психотерапия”, Выш. Шк., Минск (1997). Константин Жоль Тернистый путь рационализма Агасфер, или Вечный Жид. – «Компания Иисуса» во главе контрреформаторов. – Жан Боден провозглашает идею суверенитета. – Сомневающийся ум Ренэ Декарта и рождение науки Нового времени. – Монархические капризы и «шутки» янсенистов. – Внутренняя драма «Мыслящего Тростника». – Феноменология человеческой жизни в трактовке строптивого писателя Бальтасара Грасиана. – О простаках и простецком мировосприятии в непростых условиях. – «Новые христиане» и кое-что любопытное о каббалистике, но не только о ней. – Голландский философ, шлифовавший линзы. – Этот загадочный Лейбниц. Агасфер, или Вечный Жид. Северный океан крепко-накрепко сковал поясом вечных снегов пустынные берега двух гигантских континентов, сковал там, где лежат последние границы этих континентов, разделенных узким проливом. Зима стремительно набирала силу. Ночной мрак и полярные вьюги неотвратимо шли на смену пасмурным северным дням. Бледный диск негреющего светила слабо освещал небо и снег, покрывающий необозримые пространства скалистых равнин двух континентов. От нестерпимого холода трескается земля, рвутся камни, выбрасываются фантастические снопы ледяных игл. Эти пустынные снежные широты почти необитаемы. Ни одно сколько-нибудь одушевленное существо, особенно из числа западноевропейских homo sapiens’ов, не может осмелиться нарушить безмолвное уединение этих ледяных краев, этих обиталищ колючего инея, ужасного холода, проклятого голода и полной биологической смерти. А между тем, как ни удивительно, на снегу двух континентов можно различить следы ног искателей приключений на свою голову. На американском материке различимы следы легкие, маленькие, свидетельствующие о том, что здесь проходила женщина, направляясь к скалам, откуда через пролив виднеется снежная пустыня противоположного материка. На снегу русского берега различимы следы более крупные и глубокие, говорящие о том, что здесь определенно проходил мужчина, направляясь к проливу. Кажется, что эти явно одуревшие от жизненных невзгод путники надеются увидеть друг друга через узкий пролив, разделяющий континенты. Очень, знаете ли, прелюбопытно поинтересоваться мне у какого-нибудь прохожего: что же это за путники, упорно шествующие своим довольно скорбным путем среди яростных конвульсий бурь и вьюг, сотрясающих оледеневшую природу? Явно не случайно, что семь гвоздей, которыми подбиты сапоги мужчины, оставляют след, имеющий форму креста. Становится все темнее, холоднее и тоскливее. По небу разливается зловещее в своем волшебстве северное сияние. На русском берегу застывает на коленях мужчина, с неизъяснимым отчаянием протягивая к противоположному берегу совершенно озябшие руки без меховых перчаток. А на противоположном берегу красивая молодая женщина указывает руками без рукавичек на небо. Туман постепенно сгущается, и всё исчезает во мраке и без того мрачной ночи. Откуда пришли эти два несчастных существа? Кто они, эти призрачные странники, встретившиеся в полярных льдах, на границе Старого и Нового света? Примерно так начинается мое восприятие книги известного французского писателя Эжена Сю «Агасфер». Начнем с названия книги. Кто такой Агасфер? Агасфер (в латинском именовании) по прозванию «Вечный Жид» вошел персонажем в христианские легенды позднего западноевропейского Средневековья. Имя «Агасфер» – стилизованное библейское имя, произвольно заимствованное из ветхозаветной легенды об Эсфири, где еврейским «Ahasherosh» передается имя персидского царя Ксеркса. Эсфирь (Есфирь) – героиня иудаистической мифологии, якобы спасшая свой народ в эпоху владычества Ксеркса, именуемого в Библии Артаксерксом. Живя сиротой в городе Сузы и воспитываемая родственником Мардохеем, она неожиданно оказалась в центре всеобщего внимания. Правящий в то время персидский царь разгневался на свою жену, царицу Астинь, отказавшуюся явиться на званный пир, и приказал собрать во дворце прекрасных дев, чтобы найти замену Астинь. Его выбор пал на Эсфирь. Через свою родственницу Мардохей извещает царя о готовящемся против него заговоре и тем самым заслуживает царское благоволение, но одновременно входит в конфликт с визирем Аманом, отказываясь кланяться ему. Уязвленный визирь замышляет погубить весь иудейский народ и подстрекает царя к всеобщему уничтожению иудеев. Мардохей взывает о помощи к Эсфирь. В результате ряда сложных перипетий Амана казнят, а его место занимает Мардохей, извещающий всех подданных об отмене избиения иудеев. С тех пор дни, когда назначено было это избиение, считаются праздником пурим, то есть считаются «днем празднества и веселья». Это – прелюдия. А теперь главное. Согласно легенде, иерусалимский сапожник Агасфер во время шествия Иисуса Христа на Голгофу отказал ему в кратком отдыхе и велел идти дальше. За это Агасферу, в свою очередь, отказано в могильном покое. Он обречен из века в век безостановочно скитаться, дожидаясь второго пришествия Христа, который может снять с него проклятие. В легенде об Агасфере слышны отзвуки ветхозаветного мотива проклятия Каину, которого Яхве обрекает на скитания, запрещая лишить его жизни. Каин – старший сын Адама и Евы, земледелец. Из зависти он убивает брата Авеля, занимавшегося пастушеством. За братоубийство Каин был проклят Богом и отмечен особым знаком – «Каиновой печатью». Эта «печать» является не просто свидетельством братоубийства, а и символом непрекращающегося прижизненного страдания. Любопытно, что мотив искушения Евы змеем, отождествляемым с Сатаной, лежит в основе версии о зачатии Каина от Сатаны. Небезынтересно также и то, что в христианском средневековом искусстве образ Авеля рассматривался как прообраз Христа, а жертва Авеля – как символ евхаристии (причащения), его смерть – как предвестие смерти Христа на кресте. В легенде об Агасфере отразились некоторые аспекты отношения средневековых христиан к евреям, а именно: в них видели людей, не имевших родины и обреченных на скитания в связи с выдачей Христа римлянам. С XIII века легенда о «Вечном Жиде» становится достоянием европейской литературы. В 1602 году выходит в свет анонимная народная книга «Краткое описание и рассказ о некоем еврее по имени Агасфер», в которой впервые герой легенды получает имя «Агасфер». В XVIII столетии европейская версия легенды об Агасфере приобретает черты комической истории и входит постоянной темой в творчество многих писателей. Однако хватит академизма. Займёмся конкретным делом. Тяпнув очередную рюмаху спотыкача, Агасфер ударился в воспоминания и рассказал о батяньке, пропившем свой дворянский диплом и умершем от заворота кишок, а потом поведал свою удивительную биографию. – Дабы изложить мою биографию в надлежащем порядке, – начал Агасфер, – мне придется, пожалуй, начать рассказ с моего необычайного рождения. После того, как моей матушке не удалось пришибить метлой здоровенную и хвостатую шушеру, почтенная женщина в гневе лишилась чувств и так захворала, что пролежала много дней без чувств. Я же, согласно правилам «Акушерской Арифметики», обязанный спокойно пребывать в укромном месте еще несколько месяцев, так взбесился из-за этой проклятой шушеры, что не мог больше скрывать своего нетерпения и, заметив дырочку, выскочил что было духу на свет. Лежу я, значит, между ног матушки и не могу разобраться, куда это меня занесло. Долго я вот так лежал совсем голеньким, пока не замерз, и надумал тогда вернуться на прежнее место, да не смог отыскать обратной дороги. Наконец решил я взбодрить свою матушку и начал то хватать ее за нос, то давать щелчки, то ударять по титьке. Однако она не просыпалась. Рассерчал я, схватил соломинку и принялся щекотать ей в левой ноздре, отчего она быстрехонько вскочила и завопила: «Шушера! Шушера!..» А я в ответ верещу: «Ой-е-ей! Ой!..» Мой крик еще больше напугал матушку, которая, наверное, решила, что шушера угнездилась у ее ног. Но потом успокоилась и разобралась, что к чему. Как тут она обрадовалась, слов нет выразить. Когда я немножко подрос, матушка послала меня в школу, намереваясь сделать из сына парня, который со временем перещеголял бы всех своей ученостью. Однако тупоумные учителя ничего не могли мне дать. Поэтому я вышел из школы таким же умником, каким и вошел. Увидев, что от школьного ученья толку нет, моя матушка отдала меня в обучение одному благородному торгашу. Я должен был стать знаменитым коммерсантом и стал бы им, если бы только у меня к этому охота была, а ее-то как раз и не было. Я предпочитал заниматься плутовскими проделками, а не серьезными вещами. Убедившись, что никакое образование мне впрок не идет, матушка стала меня расспрашивать, к чему же у меня душа лежит. В ответ я ей говорю: «Я хочу уйти из дому, чтобы повидать чужие страны и города. Может быть, благодаря моим странствиям я стану настолько знаменитым парнем, что по возвращении в родные места каждый должен будет держать свою шляпу под мышкой, ежели пожелает со мной говорить». Матушке сие предложение понравилось, и она сказала, что если бы мне это удалось, то, пожалуй, действительно надо поглядеть на белый свет и она готова дать мне деньжонок на дорогу. Получив материнское напутствие и деньжата, в возрасте шестнадцати лет я начал свое преопасное путешествие. И потопал наш проныра куда глаза глядят. Где он только не шлялся? А когда ему в возрасте двадцати пяти лет это нескучное времяпрепровождение немного надоело, он решил чуток поскучать в монастырской обители, чтобы затем с новыми силами окунуться в суетной мир. В те времена, когда отрок по природе Агасфер, а по кличке Шиш пребывал под отчей крышей, еще носили башмаки с загнутыми вверх острыми носками, а жены неукоснительно соблюдали верность мужьям, да и мужья были не те, что ныне, которых сегодня зовут вертопрахами. По причине этих благословенных патриархальных нравов граждане почти не знали ревности, кроме разве той, что проистекает от чрезмерной любви, от которой даже собаки дохнут. В силу такого полного взаимного доверия все без разбору ложились спать в одну широкую кровать. Однако ж с той поры изрядно утекло воды, и нравы здорово подпортились, а потому появились отдельные кровати, дабы уберечь всех и каждого от соблазна наставить соседу рога. Ведь в доброе старое время о рогатости почтенных отцов семейств и слыхом не слыхивали, но когда монахи, бродячие певцы городских романсов и тюремного фольклора, а также безработные философы начали бросать родные места и шататься по белу свету в поисках ваучеров, приватизационных чеков и конвертируемой валюты, пошла мода на грубые солдатские башмаки, узкие походные кровати и неприличные шалости по изготовлению рогов для благовоспитанных филистеров. За примерами не стоит далеко ходить. – Как-то раз, дорогие мои приятели, забрался я в постель к женушке одного пентюха, – рассказывал наш герой, потягивая винцо. – Забрался и говорю своей красотке, что покажу ей такие чудеса, от которых она будет без ума. – Что-то плохо мне верится, – отвечает та, подзадоривая меня. – Да клянусь чем хочешь, что дай мне только волю, и я за ночь не меньше двенадцати раз нападу на тебя, а иначе пусть мне отрежут то, чем бьется мужчина с женщиной! – Так уж прямо и двенадцать! – воркует проказница. – Ври, да не завирайся! – А я уверяю, что ровно двенадцать и не палки больше! – Если ты такой шустрый, то ставлю об заклад двенадцать грошей, что в одну ночь тебе дюжины палок не осилить. – А я спорю, что осилю! На том они и условились. Любовник потрудился на совесть и так расстарался, что и в самом деле достиг желаемого, но только три раза сыграл, что называется, всухую. Подводя итоги, шалунья заупрямилась и начала утверждать, что любовник все-таки проиграл, а раз так, то пусть сам гонит денежки. Но тот не признал себя в проигрыше. И так они препирались без толку, пока наконец не решили отдать дело на третейский суд. Скуповатый проказник предложил разбудить пьяненького мужа любовницы, который после щедрого угощения монастырским вином завалился спать в хлеву. В ответ он услышал категорическое нет. – Трах-тарарах! – воскликнула любовница. – Да по мне лучше потерять дюжину монет, чем рассказать моему рогоносцу о наших увлекательных играх! – На сей счет можешь не беспокоиться, – успокоил ее скупердяй, натягивая рясу. – Твой муженек нас рассудит, не зная, в чем суть спора. – Тогда согласна, – сказала капризница, успокаиваясь. – Лишь бы срама не было, а до остального мне нет дела. На том они и порешили, а спустя полчаса постельных дел мастер обратился к рогоносцу с такой речью: – Уважаемый, прошу тебя разрешить один яростный спор между мной и твоей супругой. Случилось так, что, играя всю ночь напролет в шахматы, мы так интеллектуально устали, что вышли в сад прогуляться. Вашей супруге захотелось орехов. Я приготовил палку и поспорил с ней, что собью с дерева одним ловким ударом сразу дюжину орехов. Бросив палку, я действительно сбил ровно дюжину, но из них три штуки оказались, так сказать, сухими, то есть пустыми. Так вот ваша супруга утверждает, что я проиграл спор из-за этих трех орехов. – Это никуда не годится! – проворчал хозяин дома, зевая и почесывая свою волосатую грудь. – Если ты, душенька, проиграла, то не скупись на денежки. Брат Шиш равно потрудился, сбивая своей палкой что пустые, что полные орехи. – Клянусь Священным Ослом, ты, старина, прав! – воскликнул наш монах, радостно потирая свои пухлые ручки. Вот таким образом и была приговорена жадная любовница к уплате заклада. Эта и другие истории, рассказанные кое-кем, а также французским новеллистом эпохи Возрождения Николаем де Труа, настолько потешили вашего почтенного слугу, что он возымел неукротимое желание написать сборник юмористических рассказов о разных собственных приключениях, но так и не написал, хотя кое на кого и сослался, а именно – на книгу остроумного немецкого сочинителя Кристиана Рейтера (1665–1712) «Шельмуфский», которая считается первым самобытным и художественно завершенным плутовским романом в немецкой литературе А теперь, господа, от дел веселых перейдем к делам угрюмым, то есть перейдем к совершенно другому образу Агасфера, представленному в многотомном издании Эжена Сю под одноименным названием, но прежде познакомимся с автором этого многотомника. Прадед, дед и отец нашего писателя были врачами. Доктор Жан Батист Сю, отец писателя, во время революции 1789–1794 годов издал брошюру под названием «Мнение гражданина Сю, преподавателя медицины и ботаники, о смертной казни посредством гильотины». Автор брошюры полагал, что казнь на гильотине является чрезвычайно мучительной и посему рекомендовал заменить гильотинирование удушением. Приверженец Бонапарта еще со времен Директории, доктор Сю сделал блестящую карьеру при Империи: он был назначен главным врачом императорской гвардии, совершил поход в Россию и пользовался милостями самого Наполеона. Все это не помешало ему во времена Реставрации отречься от прежнего режима и получить вознаграждение в виде звания королевского врача, а также члена Медицинской академии впридачу. Эжен Сю родился 18 плювиоза XII года Французской республики, то есть 10 декабря 1804 года. Он был крестником Жозефины Богарнэ, жены первого консула, а затем императрицы, и принца Евгения Богарнэ, пасынка Наполеона. Первоначальное образование Эжен получил в аристократическом Коллеж-Бурбон. В ту пору он был избалованным шалопаем и сорви-головой, не знавшим удержу своим дурачествам. Поведение сына чрезвычайно беспокоило папашу Сю и после одной из проделок любимого чада, жертвой которой стали винные запасы доктора, Эжен был послан на испанскую границу. Там ему пришлось принять участие в испанской войне 1823 года в должности младшего помощника врача. По окончании войны Эжен возвратился в Париж. Однако суровый жизненный опыт его не образумил. Он вновь отдается разгульной жизни, сопровождаемой непомерными тратами, долгами и кутежами. Разгневанный папаша отправляет сына подальше от Парижа. Тот едет в Тулон работать в морском госпитале, а когда возвращается в Париж, снова принимается за старое, в результате чего его отправляют в длительное морское путешествие в качестве врача. В этом путешествии он посещает Испанию, Антильские острова, Грецию, заболевает желтой лихорадкой на Мартинике, участвует в Наваринской битве 1827 года, во время которой русско-англо-французский флот разгромил турецкоегипетский флот. В эпоху Реставрации наш шалопай являлся убежденным сторонником католической теократии и легитимной королевской власти. Эжен Сю отнюдь не сразу нашел собственную дорогу в искусстве. Долгое время он расценивал свои литературные опыты как нечто дилетантское. В гораздо большей мере его влекло к живописи. Он даже поступает учеником к художнику-маринисту. О его успехах на этом поприще известно мало, но зато хорошо известно, что учитель активно вовлекал своего ученика в разные любовные авантюры. В качестве успешного беллетриста Эжен Сю дебютировал в 1831 году серией морских новелл, которые заложили основу французского морского романа. После сборника морских рассказов «Кукаратча» (1832–1834) Сю пишет «Историю французского флота в XVII веке». С середины 30-х годов наш автор переходит к историческому роману. В конце 30-х годов происходит весьма неприятное событие в жизни Сю. Непомерно расточительная жизнь приводит к разорению. В дальнейшем ближайшие друзья взяли на себя ведение его финансовых дел, чтобы избавить писателя от нового разорения. Прежнему беззаботному рантье-миллионеру пришел конец. Теперь ему приходится искать средства к существованию. Главным из них становится литературный заработок. Неслыханный успех имел его роман «Парижские тайны» (1842–1843), печатавшийся полтора года в газете «Журналь де Деба». У дверей редакции каждое утро выстраивалась очередь нетерпеливых читателей, стремившихся поскорее узнать продолжение увлекательной истории. Таким же грандиозным успехом пользовался и роман Сю «Агасфер», опубликованный в газете «Конститюсьоннель» с 25 июня 1844 года по 12 июля 1845 года. За этот роман автор получил неслыханный гонорар, повергший в трепет всех его современников, – 100 000 франков. В 1845 году «Агасфер» был издан отдельной книгой с рисунками Гаварни. Одновременно почти во всех странах Европы и Америки появились переводы романа, неизменно пользовавшиеся большим спросом у читателей. В 1849 году «Агасфер» был переделан в драму. За «Парижскими тайнами» и «Агасфером» последовал ряд других социально ориентированных романов, в которых обличались пороки буржуазного общества, изображалась нищета и темнота низших классов. Во время Февральской революции 1848 года Сю становится членом партии демократов-социалистов. В 1850 году он избирается в Законодательное собрание, получив 126 тысяч голосов избирателей. Вершиной творчества Сю считается его роман «Тайны народа, или история одной пролетарской семьи в течение ряда веков» (1847–1857), представляющий собой грандиозную образную историю революционного движения во Франции, начиная от раннего Средневековья и кончая 1848 годом. После переворота 2 декабря 1851 года Сю добровольно удалился в изгнание в Савойю, в местечко Аннеси, где и прожил до самой смерти. Умер он при загадочных обстоятельствах скоропостижной смертью 3 августа 1857 года, когда лечащий и преданный ему врач на некоторое время отлучился из городка. Не исключено, что к его смерти причастны иезуиты, которых он беспощадно разоблачает в «Агасфере». Ни у кого из читателей не возникнет сомнений по поводу антиклерикальной установки «Агасфера», проявляющейся в изобличении тайных преступлений иезуитского ордена. Однако Сю не ограничивается критикой духовенства. Он в своеобразной литературнохудожественной форме решает «рабочий вопрос», который в первой половине XIX века очень остро стоял на повестке дня, ибо пролетариат во многих европейских странах находился под тяжелейшим прессом безжалостной капиталистической эксплуатации, к тому же пребывал в крайне бесправном состоянии. В свое время Карл Маркс, да и не только он, утверждал, что нищета вытекает из самой сущности труда в условиях буржуазного общества. По Марксу, наиболее богатое состояние буржуазного общества – это идеал, который все же приблизительно достигается небольшой группой людей (капиталистов), но достигается очень дорогой ценой – ценой стационарной нищеты рабочих. Что же собой представляет рабочий с точки зрения политической экономии XIX века? Рабочий – это пролетарий. Согласно словарям, пролетарий (от лат. proletarius, от proles – потомство) – это человек, принадлежащий к неимущему слою граждан в Древнем Риме, деклассированный элемент древнеримского общества; представитель рабочего класса при капитализме. В более общем смысле пролетарий – это тот, кто не обладает ни капиталом, ни земельной рентой, живет исключительно только собственным трудом, причем живет так называемым абстрактным, односторонним трудом, то есть трудом узко специализированным, определяемым потребностями машинно-фабричного капиталистического производства. Именно этого пролетарий политэкономия XIX века рассматривает как рабочего. Маркс полагал, что рабочий становится тем беднее, чем больше богатства он производит. Соответственно, рабочий становится тем более дешевым, чем больше товаров он создает. Чем это объясняется? По мнению Маркса, предмет, производимый в условиях буржуазного общества наемным трудом, противостоит труду как некая чуждая сила, не зависящая от производителя. К этому присовокупляется следующее: продукт труда есть опредмеченный труд, то есть осуществление труда есть его опредмечивание (создание неких предметов). Социально-этический смысл данного опредмечивания заключается в том, что опредмечивание труда рабочего в системе капиталистического производства выступает, во-первых, как утрата предмета в виде отчуждения предмета от его создателя и, во-вторых, как закабаление предметом, который не подчиняется воле производителя. Другими словами, рабочий относится к продукту своего труда как к чужому предмету. Чем больше он изматывает себя на работе, тем могущественнее становится чужой для него предметный мир, создаваемый им самим, тем беднее становится он сам, его внутренний мир и его личное имущество. Точно так же, по мнению Маркса, обстоит дело и в религии. Чем больше человек вкладывает в Бога, тем меньше остается в нем самом. Самоотчуждение рабочего в продукте его труда имеет не только то значение, что труд приобретает внешнее существование, но еще и то значение, что этот труд становится противостоящей рабочему самостоятельной силой, причем силой чуждой и враждебной. Отчуждение, считает Маркс, проявляется не только в конечном продукте производства, но и в самой производственной деятельности. Следовательно, если продукт труда есть самоотчуждение, то и само производство должно быть деятельным самоотчуждением, самоотчуждением деятельности, деятельностью самоотчуждения. По отношению к личности рабочего это значит, что рабочий в своем труде не утверждает себя, а отрицает, не развертывает свободно свою физическую и духовную энергию, а изнуряет собственную физическую природу и разрушает свой собственный дух. Поэтому рабочий капиталистического предприятия только вне труда чувствует себя самим собой, а в процессе труда он чувствует себя оторванным от самого себя. Отчужденность труда ясно сказывается в том, что, как только прекращается физическое или иное принуждение к труду, от труда бегут, как от чумы. В результате, резюмирует Маркс, получается такое состояние дел, когда рабочий человек чувствует себя свободно действующим только при выполнении своих животных функций (еда, питье, половой акт и т. п.), а в своих человеческих функциях он чувствует себя только лишь подневольным животным, тупой скотиной. В иной форме аналогичные мысли высказывает Эжен Сю. Своеобразие предлагаемого им подхода к «рабочему вопросу» заключается в том, что автором берется за основу хорошо известный и широко распространенный сюжет об Агасфере, или Вечном Жиде. Но в отличие от уже известных трактовок данного сюжета (богословских и даже литературно-сатирических) французский писатель впервые дает его социальную трактовку. В объемном романе Агасфер является воплощением как бы проклятого от века и на века пролетариата, который нигде не может обрести достойного человека существования. И все же почему в лице Агасфера рабочий класс осужден почти на самоубийственное существование? Еще раз обратимся к легенде. Согласно ее упрощенной версии, когда Христа вели на Голгофу, он, утомленный тяжестью креста, попытался передохнуть у дома одного ремесленника. Но тот, измученный работой и озлобленный на тяжелую жизнь, оттолкнул Христа со словами: «Иди и не останавливайся». В ответ он услышал: «Я пойду, но и ты будешь ходить до скончания века». Таким образом, пролетариат проклят потому, что один из них когда-то проявил бессердечие, черствость и неоправданную злобу. Иными словами, Господь наказал ремесленника Агасфера и в его потомстве весь рабочий класс. Как было сказано Агасферу, иди, не ведая отдыха и покоя. Так и на протяжении многих веков безжалостные властители мира сего говорили рабочим, чтобы они трудились без отдыха и покоя в поте лица своего. Смысл подобных речений находит свое отчетливое выражение в идеологии и политике католического ордена иезуитов, наиболее изощренных защитников не только католицизма, но и тех мирских ценностей, которые признавались или благословлялись папским Римом. Поэтому не случайно тема разоблачения происков иезуитов занимает в романе Сю центральное место. Во Франции вопрос о тайной политике и действиях иезуитов всплыл в начале 40-х годов XIX века и приобрел необычайную остроту. Объясняется это тем, что во время Французской революции 1789–1794 годов церкви как идеологическому оплоту феодализма и абсолютизма был нанесен очень болезненный удар. Погибли или были репрессированы многие священники. Террор, обрушившийся на головы клириков, напугал их и заставил на какое-то время утихомириться. Однако в период Реставрации 1814–1815 и 1815–1830 годов и после Июльской монархической революции 1830 года церкви было возвращено ее прежнее политическое положение. Правда, Июльская революция несколько потеснила клерикалов, поскольку к власти рвалась крупная буржуазия, потребовавшая от Рима обуздания ультрамонтанства (фр. ultramontain – букв. находящийся за Альпами (по отношению к Франции) от лат. ultra – далее, за пределами + mons (montis) – гора), то есть определенного направления в католицизме, возникшего в XV веке и добивавшегося неограниченного права римского папы на вмешательство в религиозные и светские дела любого католического государства, и взнуздания наиболее «проштрафившихся» орденов, особенно иезуитского. С внешней стороны требование июльского правительства было удовлетворено. Однако на деле католическая церковь ничуть не пострадала и продолжала активно самоутверждаться. К началу 40-х годов возросло число церквей и монастырей, увеличилось количество религиозных ассоциаций и религиозных изданий. Как результат, был поднят вопрос о передаче в руки церковников дел народного образования. Подобные претензии вызвали протесты даже со стороны лиц, наделенных министерской властью и представляющих интересы монархии. Ведь ни для кого не было секретом, что именно иезуиты побуждали духовенство к проведению активной, наступательной политики, особенно в области народного образования. Но это все, как говорится, «цветочки», были еще и «ягодки». Так, в годы Реставрации при активном участии иезуитов был провозглашен «белый террор», охвативший юг Франции. Под эгидой преследования сподвижников и просто сочувствующих павшему «тирану», то есть Наполеону, в Тулузе, Ниме, Авиньоне и других городах избивали протестантов и громили их имущество. Убито было несколько генералов, известных своей службой наполеоновской империи. Свыше ста тысяч человек бросили в тюрьмы. В этой атмосфере религиозно-гражданской войны состоялась передача среднего образования почти целиком в руки духовенства. Отныне учителя должны были иметь аттестат поведения, выдававшийся священником. Во всех школьных советах заседали представители церкви. Мало того, вскоре от всякого служащего стали требовать свидетельство о хорошем поведении, подтвержденное представителем церкви. В 1843 году вопрос о деятельности иезуитов обсуждался в высших политических кругах Франции. В разгаре этой полемики начал публиковаться «Агасфер», который сыграл крупную роль в борьбе общественной оппозиции против иезуитов. Как и при каких условиях возник орден иезуитов? «Компания Иисуса» во главе контрреформаторов. Неспокойно было в Европе XVI века. В некоторых западноевропейских государствах католицизму был нанесен Реформацией мощный и очень болезненный удар. Состояние церковных дел католиков ухудшало и то, что часть низшего духовенства тайно сочувствовала протестантам и даже осмеливалась допускать их к причастию. Папские суровые инструкции о борьбе с ересью не очень-то помогали. Тогда для борьбы с «христовыми врагами» была создана «Компания Иисуса», или иезуитский орден, представляющий собой полувоенную-полумонашескую организацию. Другими словами говоря, был создан новый тип монашества – монашество в миру. Такой тип монаха-лазутчика требовался папскому Риму прежде всего для борьбы с протестантами. Первым генералом ордена иезуитов стал Игнатий Лойола (1491? – 1556), мелкий испанский дворянин с большими политическими амбициями. «Лютер требует реформы церкви? – вопрошал Лойола. – Отлично! Мы ему противопоставим нашу контрреформу!» В 1540 году созданная Лойолом организация была утверждена папой Павлом III как монашеский орден, ставший главным орудием католической Контрреформации. Орден одобрил сам папа, несмотря на возражения отдельных кардиналов, ссылавшихся на то, что устройство новых орденов запрещено курией. В виде компромисса было решено установить для иезуитского ордена норму в 60 человек. Однако уже через три года это ограничение было отменено. Более того, орден вскоре получил от Павла III ряд новых привилегий. В XVI–XVII веках иезуиты заняли ведущие позиции во многих европейских странах в области образования, создав широкую сеть школ. В данном случае они последовательно выполняли один из важнейших пунктов контрреформационной программы, намеченной Лойолой. Основатель ордена исходил из того, что если враги истинной веры противопоставляют науку богословию, то церковники сами станут заниматься наукой, следуя заветам Томаса Аквинского, и откроют школы и университеты, которые с помощью иезуитов будут служить католической церкви. Большую роль иезуиты сыграли на широко известном Тридентском соборе, заседавшем в 1545–1547, 1551–1552, 1562–1563 в итальянском городе Тренто, а в 1547–1549 – в Болонье. Этот собор закрепил средневековые догматы католицизма, усилил гонения на еретиков и ввел строгую церковную цензуру. Именно на этом соборе впервые заговорили об издании систематического списка запрещенных книг в связи с изданием декрета о запрещении распространения не одобренных церковью изданий Священного Писания и комментариев на него. Данный декрет папа Павел IV дополнил специальным списком запрещенных книг. Возобновивший свои заседания в 1562 году Тридентский собор издал новый список, много раз переиздававшийся и дополняемый различными запрещенными книгами. Этот список получил название «Индекса запрещенных книг» (лат. «Index librorum prohibitorum»). Чтение книг, указанных в «Индексе» не просто запрещалось, а запрещалось под угрозой отлучения от церкви. Решения Тридентского собора стали программой католической Контрреформации. На Тридентском соборе иезуиты настойчиво требовали усиления наблюдения за просветительской деятельностью лютеран и призывали сделать инквизицию главным средством борьбы с «видимой и невидимой заразой». Их требования были продиктованы тем, что, например, во многих немецких университетах господствующее положение заняли противники католицизма, а, скажем, Венский университет за двадцать лет после утверждения в нем лютеранской профессуры не дал ни одного католического богослова. Характерно и то, что в немецком университете в Диллингене, основанном для борьбы против протестантизма, преподавателями были преимущественно испанцы, так как для этой цели нельзя было найти ни одного немецкого богослова. В большинстве немецких университетов молодежь, по заверениям официальных лиц, увлекалась лекциями протестантских профессоров и слышать не хотела о католическом учении. Повсюду иезуиты твердили, что их единственная цель – распространение просвещения. Везде, где можно было, они заводили школы, ничего не беря за ученье. Впрочем, в накладе эти благодетели не оставались, так как брали у родителей учеников в виде подарков и приношений хлеб, мясо, рыбу, овощи, мед, сукна и прочее. Пока иезуиты не укреплялись во враждебном для них окружении, они бравировали своей лживой веротерпимостью, вплоть до того, что позволяли в своих школах учиться детям протестантов. Но, заручаясь поддержкой власть имущих, ориентированных на Рим, они начинали вести беспощадную борьбу не только с протестантами, но и с православными верующими. В 1564 году иезуиты появились в Польше, затем в Литве, а вскоре замелькали и на землях Украины. Не была забыта и Москва. В XVI веке Рим с помощью иезуитов возобновил попытки усилить свое влияние на русского царя. Свои сутана иезуиты запятнали несмываемой кровью в колониальных владениях Португалии. Об этом стоит рассказать подробнее. Застрельщиками португальской католизации Индии после захвата португальцами части индийского побережья были иезуиты во главе с испанцем Франсиско Ксаверием, одним из учеников Игнатия Лойолы. В свое время этот иезуит перешел на службу к португальской короне и впоследствии за «подвиги» во имя церкви был причислен папским престолом к лику святых. Основным орудием католизации индийцев была инквизиция, контролируемая и направляемая иезуитами. В данном случае иезуиты строго следовали наставлениям Лойолы, который заявлял, что одной лишь хитростью не одолеть врага, нужен еще и карающий меч в лице инквизиторов. Что касается португальской инквизиции в Индии, то она появилась на территории Гоа (древнеиндийское название Гомантак), одном из наиболее богатых индийских княжеств, после захвата ее португальцами, которые в 1510 году отторгли Гоа от владений султана Биджапура Юсуфа Адиль-хана. Под властью Португалии, превратившейся в XVI столетии в могущественную колониальную империю, город Гоа достиг таких высот славы и процветания, что стал известен как «Золотой Гоа». Его процветающая торговля, величественные храмы и монастыри способствовали тому, что Гоа окрестили «Римом Востока». В 1532 году был поставлен вопрос об учреждении отдельной католической епархии в Гоа. Здесь следует заметить, что с 1514 года португальские восточные владения, включая Гоа, входили в епископальную епархию Фуншал, штаб-квартира которой находилась на острове Мадейра. По просьбе короля Португалии Жуана III папа Павел III своей буллой от 3 ноября 1534 года учредил епархию Гоа с юрисдикцией над огромной территорией, простиравшейся от мыса Доброй Надежды до Китая и далее на восток. С середины XVI века Гоа превращается в центр христианизации Востока, становится форпостом экспансии католической церкви в Индии, Китае, Японии и других странах Азии. В этих условиях особая роль отводилась иезуитам и инквизиции. Вначале инквизиция в Гоа боролась с ересью только среди самих колонизаторов, но очень скоро почти полностью переключилась на местных жителей из числа обращенных в христианство. Многие из них тайком продолжали следовать традиционным верованиям и религиозной практике. Инквизиция сурово наказывала за это. В результате обращенные в христианство индийцы вынуждены были переселяться на территории, не подчиненные юрисдикции инквизиции. Хотя инквизиция в португальских колониях Индии была официально учреждена в 1560 году, но одно из первых аутодафе состоялось еще в 1543 году. Инквизиторы объявили гонения на национальные индийские языки и принялись силой насаждать португальский язык. Инквизиция в Гоа была запрещена во время правления короля Жозе I в 1774 году, но со смертью Жозе I и восшествием в 1778 году на престол Марии I инквизиция в Гоа возобновила свою деятельность и просуществовала еще тридцать лет. Одновременно начали открываться монастыри различных религиозных орденов, в которых кормилось более двадцати тысяч монахов. Эти монастыри разоряли экономику колонии, что вызывало возмущение у местных жителей и протесты против политики церковников. Нетерпимость, безжалостность, жестокость и террор вели к тому, что не только у жертв инквизиции, но и у многих жителей Гоа возникало естественное подозрение, что христианский Бог, во имя которого совершались все преступления инквизиции, больше напоминает не милосердного Бога, а божество мести и ярости. Возмущение жестокостями колониального правления с опорой на инквизиторов приводило к тому, что гоанцы более сорока раз восставали против португальцев. С достижением Индией независимости в 1947 году борьба в Гоа против португальского колониального режима резко активизировалась. Когда предложения индийского правительства о мирном воссоединении не принесли ожидаемых результатов, то в ход были пущены иные средства, а именно: 18 декабря 1961 года части индийской армии перешли границу Гоа и в течение тридцати пяти часов с колониальным португальским правлением было навсегда покончено. Как видим, иезуиты не гнушались кровавой работы, но предпочитали выполнять ее чужими руками, то есть руками инквизиторов. Повадки иезуитов дали жизнь слухам о том, что они причастны к скоропостижной кончине Лютера. Протестанты прямо обвиняли иезуитов в отравлении своего идейного вождя. Обвинение казалось многим правдоподобным, тем более, что именно «солдаты» Лойолы распространяли самые вздорные слухи и сплетни о Лютере. Из-под пера иезуитов вышло много памфлетов, где утверждалось, что Лютер был сыном дьявола, что он отрицает существование Бога и бессмертие души. Иезуиты приложили свои руки и к чудовищной резне французских кальвинистов, известных под названием «гугеноты» В конце лета 1572 года в Париж съехались сотни дворян, составлявших цвет гугенотской партии. Среди них находились адмирал Колиньи и молодой принц Конде. Все они были приглашены на торжества по случаю бракосочетания короля-гугенота Генриха Бурбона с сестрой короля Карла IX Маргаритой Валуа. Ничто не предвещало близкой трагедии. Более того, появилась надежда на прекращение многолетней религиозной войны между католиками и протестантами. Увы, эти надежды были иллюзорны. Накануне праздника святого Варфоломея, в ночь на 24 августа 1572 года, по сигналу из Лувра, раздался звон с колокольни Сен-Жерменской церкви, и началось… За несколько часов в Париже было убито свыше двух тысяч протестантов, а на следующий день последовало распоряжение начать преследование протестантов по всей стране. В течение двух недель во Франции погибло около тридцати тысяч гугенотов. Папа Григорий XIII и король испанский Филипп II ликовали. В честь массового избиения гугенотов понтифик приказал отчеканить памятную медаль и отправил в Париж кардинала Орсини для поздравления «христианнейшего короля и его матери». И вот в момент, когда казалось, что с реформаторами во Франции покончено, они подняли головы и грозно объявили, что двинутся к Лувру требовать у короля отчета за чудовищное избиение их единоверцев. Напуганный угрозами гугенотов, Карл IX присмирел и даже приказал возвратить жертвам кровавого произвола конфискованное имущество, а потом вообще объявил себя покровителем протестантов. Эти «ошибки» попытался исправить его брат Генрих III, который после смерти Карла унаследовал королевский скипетр. Но возвратиться назад было трудно, так как своим распутством и мотовством Генрих III серьезно подорвал королевские финансовые дела. И вместо похода против кальвинистов он заключил соглашение с реформаторами, предоставив им свободу вероисповедания. Какое-то время Генриху III сопутствовала удача. 10 апреля умер от апоплексического удара папа Григорий XIII. Воспользовавшись этим и примирившись с вождем гугенотов Генрихом Наваррским, французский король поспешил расправиться со своим опасным конкурентом герцогом Генрихом Гизом, возглавлявшим Католическую лигу. По его приказу Гиз был заколот кинжалом во время переговоров. Папа Сикст V, возмущенный тем, что «благородный член святого престола» был убит светской властью без суда и приговора, резко упрекнул своего легата в Париже за неотлучение от церкви короля-убийцы. Позиция папы воодушевила Католическую лигу на активные действия против последнего представителя династии Валуа. 1 августа 1589 года доминиканский монах, двадцатилетний Жак Клеман, вонзил нож в живот французского короля, исполнив волю заговорщиков из верхушки Католической лиги. Стража тут же подняла убийцу на пики. На следующий день Генрих III умер. Королем Франции стал Генрих Наваррский, поменявший ради этого протестантство на католичество. Именно ему принадлежит знаменитая фраза «Париж стоит мессы». В 1598 году Генрих IV, представитель новой династии Бурбонов, опубликовал Нантский эдикт, предоставивший почти полное равноправие гугенотам сравнительно с католиками. Во время своего двенадцатилетнего правления Генрих IV занимался восстановлением хозяйственной жизни страны, подорванной религиозными войнами, укреплял королевскую власть и проводил гибкую политику на внешней арене. 14 мая 1610 года этот жизнелюб и незаурядный государственный деятель был убит тремя ударами кинжала на узкой парижской улице, по которой ехала его карета. Убийцей короля был Жан Франсуа Равальяк, стряпчий из города Ангулема, ярый католик, не скрывавший недовольства королевской политикой веротерпимости. Опыт французской Варфоломеевской ночи папа Григорий XIII и испанский король Филипп II попытались распространить на Англию, где антикатолические настроения были широко распространены, особенно в буржуазных кругах. При этом главная ставка делалась на Ирландию, находившуюся под тяжелым гнетом Англии. По сведениям, доходившим в Рим, достаточно было несколько сот человек, чтобы поднять Ирландию против Англии, перерезать англичан, живших в Ирландии, а затем вторгнуться в пределы самой Англии и там учинить такую же кровавую бойню, как это было сделано во Франции в августе 1572 года. С этой гнусной целью папа Григорий XIII вступил в тайные переговоры с авантюристом Стэклеем, которого стал звать маркизом Лейстерским, и выдал ему 40 тысяч скуди для организации похода в Ирландию. По указанию из Рима Стэклей вошел в тесный контакт с ирландским эмигрантом Фицджеральдом, который на деньги, полученные из Ватикана, организовал у французского побережья небольшой морской отряд. Одновременно крупные денежные средства поступали и от испанского короля Филиппа II. Казалось, что вновь начнут действовать объединенные папско-испанские силы. Однако в последнюю минуту авантюрист Стэклей предал своих покровителей и переориентировался на Африку. Фицджеральду пришлось действовать в одиночку. На первых порах ему сопутствовал успех. Но вскоре десант столкнулся с подавляющими силами англичан, которым не стоило большого труда подавить вспыхнувшее восстание. Несмотря на поражение в борьбе с английской короной, Григорий XIII продолжал активно действовать против королевы Елизаветы, отлучив ее от церкви, объявив лишенной престола и поддержав ряд заговоров на ее жизнь. Что касается попыток папской курии опереться на Испанию в борьбе против Англии, то они окончились неудачей в связи с тем, что Испания потеряла в 1588 году большую часть своего военного флота, так называемую «Непобедимую армаду», и вынуждена была признать собственное бессилие. С учетом этого Риму пришлось менять свою кровожадную политику и переходить к «духовному» наступлению на Англию с помощью иезуитов. В Италии стали устраивать иезуитские английские школы, в которые принимали лишь тех, кто давал клятву по окончании школы целиком посвятить себя борьбе за торжество католической веры в Англии. Эта тайная «духовная война» оказалась достаточно эффективной. Во многих европейских странах появились иезуитские школы, воспитанники которых были призваны специально заниматься борьбой против протестантизма и пропагандой католицизма. Порой эта борьба выходила далеко за рамки словопрений и превращалась в кровавые «разборки», примером чего могут служить события в Швейцарии во второй половине XVI века. В 1565 году пять швейцарских кантонов заключили с папой Пием IV оборонительнонаступательный союз, для осуществления которого некий Пфиффер, провозглашенный «швейцарским королем», попытался в 1570 году оторвать от Швейцарии семь кантонов. В 1574 году в Люцерн были приглашены иезуиты, а в 1579 году здесь появился папский нунций, вступивший в переговоры с Филиппом II. В результате подрывной деятельности папистов во главе с иезуитами в Швейцарии началась гражданская война, унесшая жизни многих протестантов. Активно действовали иезуиты и в Германии, особенно в тех ее районах, где протестантизм не одержал полной победы. При этом главное внимание уделялось идеологической обработке дворянства, крупных князей, герцогов и королей. Примером может служить баварский герцог Альбрехт V, который во второй половине XVI века приютил у себя иезуитов и предоставил им в распоряжение университет в Ингольштадте. От населения власти потребовали немедленной присяги тридентскому вероисповеданию, запретили посещение иностранных университетов, назначили высший религиозный совет и организовали «земский союз», призванный объединить всех католических князей Германии с Испанией и Римом. Аналогичное положение сложилось и в Австрии, где иезуит Мельхиор Клезель, имевший огромное влияние на императора Рудольфа II, изгнал в 1578 году из Вены всех протестантских проповедников, организовал в ряде городов католические советы и закрыл многие протестантские церкви. В ответ на это в 1595–1597 годах разразилось крупное крестьянское восстание. Одним из результатов поражения восстания было массовое насильственное обращение австрийцев в католицизм. В данном случае значительную роль сыграл основанный в 1586 году Грацский университет, рано попавший в руки иезуитов. Особенно прочны были позиции иезуитов в Испании и Португалии. Так, в Португалии вплоть до середины XVIII века иезуиты занимали высшие должности, стояли во главе промышленных и торговых предприятий. Фактически испано-португальские иезуиты владели целой страной в Южной Америке по течению рек Параны, включая Парагвай и Уругвай. Они захватили в свои руки всю торговлю в Южной Америке. Поскольку иезуиты пользовались привилегией свободы торговли и нигде во владениях Испании и Португалии не платили десятипроцентного налога, они являлись очень опасными конкурентами и относительно легко вытесняли соперников. Отцы иезуиты создали на территории Парагвая так называемое «Иезуитское государство» (XVII–XVIII века). В 1756 году Португалия и Испания предприняли совместную военную экспедицию против «расшалившихся» иезуитов для укрепления своей власти в Парагвае. Очень едко это «государство» было высмеяно и разоблачено в известной философской повести Вольтера «Кандид, или Оптимизм». Иезуиты все больше и больше теряли связь с решением тех задач, которые изначально стояли перед орденом. Несметные богатства ордена, добытые торгашеством и беспощадной эксплуатацией колоний, менее всего свидетельствовали об истинно христианской жизни. Например, в землях австрийской короны иезуитские имения оценивались в 15 500 тысяч гульденов, а в Баварии иезуитская коллегия в Ингольштадте располагала суммой свыше 3 миллионов флоринов. В Испании ежегодно земельные владения ордена приносили ему 2,5 миллионов франков. Еще большие доходы Общество Иисуса получало в заокеанских колониальных владениях Испании и Португалии. Один Парагвай давал иезуитам 2,5 миллионов франков. В Перу, Новой Гренаде, Мексике и на Антильских островах доходы были еще больше. Так, в Мексике орден владел лучшими сахарорафинадными заводами и очень доходными серебряными рудниками. В Парагвае он владел чайными плантациями, а из Перу ежегодно вывозил до 80 тысяч голов скота. Предпринимательская деятельность ордена постоянно провоцировала скандальные ситуации, замять которые было порой просто невозможно. Сохранение ордена в таком виде представляло опасность для католической церкви, ибо бросало густую тень на ее авторитет. Поэтому 21 июля 1773 года папа Климент XIV буллой «Dominus ac Redemptor» объявил о роспуске Общества Иисуса и о его полном упразднении. Орден был восстановлен в 1814 году папой Пием VII. Орден иезуитов отличает строгая централизация, жесткая дисциплина и беспрекословное повиновение генералу ордена («черному папе»), избираемому пожизненно. Для иезуитов необязательно ношение монашеской одежды. Они нередко скрывают свою принадлежность к ордену, чтобы успешнее выполнять его задания. Жан Боден провозглашает идею суверенитета. В XVI столетии на политической карте Европы мы находим такие сильные государства, как Франция, Англия, Испания. Историки того времени фиксируют рост надежд на то, что сильная центральная власть положит конец междоусобным сварам, обеспечит правовой порядок в государственной жизни, столь необходимый для экономического и духовного развития. Зреет вера в возможность отказа от авторитета католической церкви, а это предполагает безусловное подчинение светской государственной власти. В свете событий, происходивших в XVI столетии и существенно повлиявших на выработку новых идеологических и политических доктрин, не случайным выглядит появление совершенно нового учения о государстве, автором которого стал французский юрист и публицист Жан Боден (1530–1596 гг.), весьма поносимый вместе с Макиавелли католической церковью за свои обоснования государственных приоритетов над всеми остальными социальными институтами, включая церковь, а также за обоснование концепции естественной религии. Он не только впервые установил понятие суверенитета как отличительного признака государства, но и одним из первых попытался подвести теоретический фундамент под еретическую (с церковной точки зрения) идею деизма. Французское слово «deisme» происходит от латинского слова «deus» (бог). Деизм – это религиозно-философское учение, распространенное в XVII–XVIII вв., признающее Бога творцом мира, но отвергающее его участие в жизни природы и общества. Жизнь и творчество Бодена совпали с эпохой жестоких религиозных войн, кровавой вражды между католиками и протестантами. Склоняясь на сторону то католиков, то протестантов, власть вызывала бурную негативную реакцию в обществе. Единственным выходом из такого сложного положения была возможность стать выше партий, выше религиозной вражды, стать на позиции веротерпимости. Почвой для примирения могло явиться суверенное государство, защищающее права автономной личности и решительно утверждающее принципы мирного сосуществования различных социально-политических сил внутри страны. Это и есть та центральная идея, которую выдвинул и развил в своем трактате «Шесть книг о республике» Боден. Он же внес большой вклад в освобождение философии от церковно-богословских оков своим сочинением «Разговор семерых о возвышенных тайнах сокровенных вещей» («Colloquium Heptaplomeres»), долгое время ходившем в рукописи и впервые опубликованном на латинском языке только в 1857 г. В этом сочинении дается развернутая рационалистическая концепция естественной религии, отождествляемой с моралью. Большую известность имел трактат Бодена «Метод легкого изучения истории», в котором сформулированы важные политические идеи и принципы боденовской философии истории. В этом трактате предпринимается попытка вскрыть закономерности исторического процесса, анализируется влияние географической среды на развитие общества, дается первый и самый приблизительный набросок теории прогресса. Вместо широко распространенной среди средневековых авторов пессимистической теории регресса Боден выдвигает оптимистическую концепцию непрерывного прогресса. Не менее известен был Боден и своими астролого-географическими рассуждениями. Восприняв древнегреческую концепцию климатических зон, он стал проповедовать влияние планет на поведение обитателей Земли. По его мнению, люди южных райнов планеты, находящиеся под влиянием Сатурна, живут в состоянии религиозной созерцательности. Люди северных районов, испытывающие воздействие Марса, отличаются воинственностью и превосходными способностями к техническим изобретениям. Что же касается обитателей умеренных районов, которым покровительствует Юпитер, то им предназначены успехи в развитии цивилизации в условиях жизни под сенью закона. Натаниэль Карпентер, с чьим именем связывают первую в Англии работу по географии (опубликована в 1625 году), очень многое заимствовал у Бодена. Его труд способствовал укреплению концепции трех климатических зон, а также их воздействия на характер населяющих эти зоны людей. Перу Бодена принадлежит и «Ответ господину Мальтруа», в котором излагаются его весьма новаторские и оригинальные экономические идеи. Боден сформулировал в зачаточной форме количественную теорию денег. В отличие от своих современников, которые были в полной растерянности от так называемой революции цен XVI века и не могли ничего внятного сказать по этому поводу, он пришел к выводу, что наблюдаемый рост цен находится в тесной связи с увеличением массы драгоценных металлов и, в частности, с хлынувшим в Европу потоком этих металлов из недавно открытого Нового Света. О жизни Бодена нам известно очень мало. Родился он в провинциальном центре Франции городе Анжере в 1530 году. Впрочем, некоторые исследователи оспаривает эту датировку. Кто был его отец, мы ничего не знаем. Что касается матери, то предположительно она происходила из еврейской семьи, тайно эмигрировавшей из Испании во Францию. Получив юридическое образование в Тулузе, Боден стал преподавателем местного университета. В 1561 году он переезжает в Париж, где занимает адвокатскую должность при Парижском парламенте и даже какое-то время пользуется расположением Генриха III. Но потом, впав в немилость короля, ибо был противником фанатизма католической партии, покидает Париж и становится провинциальным прокурором. В 1576 году Бодена избирают депутатом от третьего сословия Вермандуа в Генеральные штаты в Блуа. Здесь он активно выступает в защиту веротерпимости и против укоренившейся привычки французских королей безоглядно растрачивать домены (фр. domaine от лат. dominium – владение; королевский домен – наследственное земельное владение короля). После таких выступлений королевская немилость усиливается, и Боден, чувствуя нависшую над ним угрозу, становится сторонником герцога Анжуйского. В 1581 году он сопровождает герцога в Англию, а после его смерти примыкает к сторонникам Генриха Наварского, будущего Генриха IV. Умер Боден в 1596 году от чумы. В оценке политико-правовых идей Бодена необходимо учитывать его отношение к религии и церкви, ибо XVI век – это время религиозных войн, в пожаре которых родились абсолютные монархии Нового времени, то есть родился такой тип централизованного государства, который способствовал развитию хозяйственной жизни общества и благоприятствовал формированию буржуазных отношений. Во второй половине XVI века в Польше, Литве и Западной Руси начало распространяться движение антитринитариев (от гр. anti – против + лат. trinitas – троица; сторонники христианских сект, отвергавших догмат о триединстве Бога), или социниан, последователей религиозного учения итальянцев Лелия Социна (1525–1562) и его племянника Фауста Социна (1539–1604), деятелей Реформации в Италии и Польше, основавших в Польше, куда они вынуждены были бежать из Италии, спасаясь от преследований инквизиции, рационалистическое направление в протестантизме. В начале XVII века здесь насчитывалось до ста пятидесяти социнианских общин с центром в городе Ракове, где находились типография и академия социниан, основанная в 1602 году и просуществовавшая до 1638 года. Социниане много внимания уделяли просвещению и устройству школ. Учение антитринитариев возникло во II–III веках, когда в борьбе различных направлений, движений и сект шло формирование основных догматов христианства. Вероисповедные взгляды антитринитариев расходились с общепринятым толкованием основных положений христианской догматики. Все они признавали абсолютным Богом только Бога-Отца, тогда как остальные лица божественной троицы объявлялись ими различными силами, находящимися в подчинении у единого и неделимого Бога. Антитринитарии жестоко преследовались церковью. Их движение вновь ожило в эпоху Реформации. Социниане (или Польские Братья), взяв на вооружение учение антитринитариев, повели активное наступление на католическую церковь, заодно подвергая критике и своих собратьев-протестантов за их непоследовательность или твердолобость в трактовке основных догматов христианства (отвергался кальвинистский догмат о предопределении). Они считали Христа не Богом, а человеком, который указал людям путь к спасению и обрел божественные свойства после воскресения. Социниане рассматривали Священное Писание как единственный источник вероучения, но только при условии, что оно не противоречит разуму, а это условие предполагало критическое отношение к Священному Писанию. В соответствии с этим многие чудеса, описанные в Библии, они пытались трактовать как естественные, причинно обусловленные явления. В своем учении Фауст Социн пытался объединить эсхатологические (эсхатология (гр. eschatos – последний + logos – учение) – религиозное учение о конечных судьбах мира и человека) и хилиастические (от гр. chilioi – тысяча; хилиасты (или милленарии (от лат. mille – тысяча)) – сторонники религиозного учения о втором пришествии Христа и его тысячелетнем царстве) христианские представления о тысячелетнем царстве справедливости с учением ариан (арианство – течение в христианстве IV–VI веков, основанное священником из Александрии Арием (умер в 336 году) и отвергавшее один из основных догматов официальной церкви о единосущности Бога-Отца и Бога-Сына) и еретическими идеями выходцев из России Матвея Башкина и Феодосия Косого, отрицавших церковную иерархию, отвергавших притязания православной церкви на политическое господство и резко критиковавших мирскую власть, порабощающую человека (требовали отмены крепостного права). Именно он сформулировал в своем катехизисе в1605 году основные положения идеологии Польских Братьев. Невнятные свидетельства о Матвее Башкине относятся к периоду 1547–1554 годов. Что касается Феодосия Косого, то о нем известно следующее. Феодосий Косой – беглый холоп, принявший монашество и с 1551 года проповедовавший так называемое Новое учение, в котором отвергал основные догматы христианства. В 1553 году бежал в Литву, где оказал определенное влияние на формирование польско-литовских антитринитариев. Сам термин «деизм» первоначально появился именно в социнианских кругах (впервые зафиксирован в 1564 году). Вводя в оборот этот термин, социниане стремились отвести от себя обвинения в атеизме и не столько потому, что опасались преследований инквизиции, сколько в силу того, что они действительно чурались атеизма, ибо были представителями так называемого неконфессионального (конфессия (лат. confessio – признание, исповедание; то же, что вероисповедание); конфессиональный – вероисповедный, церковный) христианства и строили свое учение не на абстрактных философских посылках, а на Священном Писании. В XVII столетии данный термин стали связывать со сторонниками естественной религии, главным идеологом которой считается Боден. В 1658–1660 годах социниане были изгнаны из католической Польши и обосновались в Голландии, Германии, Англии, где постепенно растворились в других течениях протестантизма. Бодену вполне могла импонировать деистическая идея Польских Братьев о едином и неделимом Боге применительно к единой и неделимой государственной власти в условиях центробежных феодальных сил, разрушающих основы государственной жизни, делающих простого человека беззащитным от капризов феодальных баронов. Последнее объясняет, почему он был противником разделения властей. Однако это не означает, что его следует характеризовать как рьяного адвоката абсолютной монархии. Боден признавал за народом право на убийство тирана, но не монарха, опирающегося в своей власти на закон. Что же такое государство по Бодену? Государство Боден определял как правовое управление многими хозяйствами или семействами. Иными словами, государство – это прежде всего правовое управление. Политическим идеалом Бодена являлось светское государство, дающее право и свободу для всех, а лучшим средством для обеспечения желаемого порядка он считал сильную монархию. Под суверенным государством Боден понимал верховную и неограниченную державную власть, противопоставляя так понятое государство средневековому феодальному государству с его раздробленностью, многовластием мелких князей и баронов, с его социальным неравноправием и ограниченной властью королей. В данном случае полезно кое-что напомнить из истории формирования европейского феодального общества. По Верденскому договору 843 года государство каролингов, основанное Карлом Великим (742–814, франкский король с 768 г., с 800 г. император, из династии Каролингов), распалось на три отдельных части – Францию, Германию и Италию. Вскоре эти новые государственные образования стали объектами нападений со стороны норманнов, мадьяров и сарацин (арабов). Норманны овладели на севере Франции Нормандией и с этого плацдарма повели наступление на Англию, в результате которого было уничтожено англо-саксонское королевство и введена феодальная система правления. Мадьяры опустошили германские земли, а сарацины, завоевав Сицилию, стали угрожать побережью Средиземного моря и странам Западной Европы. В этих условиях в Европе утверждается феодализм как один из способов социальногосударственного самосохранения. Вследствие развала социальных структур и военно-политической нестабильности отдельные состоятельные лица все чаще стали прибегать к помощи сильных и авторитетных покровителей, каковыми были руководители укрепленных монастырей, аббаты, епископы, графы и т. п. Передавая этим «feudum oblatum» свое имущество на сохранение, а затем возвращая его обратно, искатели защиты и покровительства добровольно принимали на себя определенные обязательства перед сильными мира сего, превращаясь тем самым из свободных собственников в вассалов (от лат. vassus – слуга), чье имущество делалось полученным как бы взаймы. В свою очередь, господин лена (нем. Lehn (Lehen) – подать), то есть владелец поместья, которому право владения передавалось верховным правителем при условии выполнения последним денежных, натуральных и воинских повинностей, выступал вассалом более могущественного лица. Таким образом из феодальных отношений между различными субъектами по поводу сохранения имущества в смутное время и права владения им складывается феодальная система государственности. Иначе говоря, в политическом плане феодальные отношения – это отношения, строящиеся на принципе верности (лат. fides) одного лица другому в силу прежде всего военно-экономической зависимости первого от второго. В Средние века под феодальными отношениями понимается наследственное земельное владение (феод), пожалованное сеньором (от лат. senior – старший), который, в отличие от вассала, является не владельцем, а собственником земли (собственником сеньории), но собственником не в смысле точных формулировок римского права. Эта собственность основывается на праве сильного и на бесправии подданных, то есть тех, кто платит дань. Верность вассала сеньору есть обязательство в духе обычного права, то есть права по обычаю, а не по писаному закону. Эта верность, принимая силу обычая, становится как бы противовесом всеобщему праву в форме бесправия, вынужденно принимаемого нижестоящими относительно вышестоящих в иерархии феодальных социальных отношений. В таком случае социальным долгом считается не верность правовым принципам общества, а частное обязательство, подверженное случайности и произволу. С развитием феодализма сфера обычного права (устной традиции) настолько непомерно возросла, что в некоторых европейских странах поглотила всю правовую область. Крайних пределов эта правовая деградация достигла в Германии и во Франции, где издание законов практически прекратилось. Так, например, во Франции последний капитулярий (лат. capitularius – закон; средневековые королевские указы административного и законодательного характера, издававшиеся преемниками Карла Великого) датируется 884 годом, а в Германии государственное законотворчество иссякло вместе с расчленением империи после Людовика Благочестивого (778–840, франкский император в 814–840 годах). В течение Х столетия варварские «правды», как и каролингские ордонансы (фр. ordonnances, от ordonner – приказывать; в ряде государств Западной Европы XII–XIX веков королевские указы), постепенно перестают переписываться и даже упоминаться, за редким исключением. Столь плачевному состоянию дел в законодательной деятельности в немалой степени способствовало то, что латинский язык, на котором были составлены все старинные юридические документы, являлся монополией духовенства, выработавшего для себя собственное каноническое право, весьма далекое от мирских нужд. К тому же, если каноническое право преподавалось в церковных школах, то светское право почти нигде не являлось предметом систематического обучения. Следствием этого являлось то, что в судебной процедуре при решении мирских дел обходились без адвокатов, и всякий, кто имел власть и силу, был судьей в последней инстанции. Повсюду в средневековой Европе судьба юридического наследия зависела от обычая, единственного в то время живого источника права. Государи, издавая законы, старались только по-своему толковать обычное право. Одним из следствий признания силы обычая было санкционирование насилия и расширение сферы его действия. В связи с этим весьма показательно то, что в течение всей феодальной эпохи очень редко упоминается собственность в строгом юридическом смысле. Понятие «собственность» уступает место понятию «владение». Тяжущиеся стороны судятся не из-за собственности, а из-за фактического владения, пользования, присвоения, господства над землей и людьми. Почти над всеми землями и над многими людьми тяготело в то время множество всевозможных обычных прав (обычаев, традиций). При этом ни одно из этих прав не характеризовалось той строгой исключительностью, каковая характерна для собственности римского типа. Таким образом, в средневековой Европе слово «собственность» применительно к недвижимости было почти лишено смысла. Несмотря на исключительно высокую значимость обычного права для феодального европейского общества, изучение римского права никогда не прекращалось. В конце XI века начинается возрождение римского права, а в течение XII века оно проникает во многие школы Западной Европы, вызывая тревогу у церковных деятелей своим скрытым языческим духом. Вместе с тем римское право все больше привлекает к себе внимание купцов своей рациональностью юридических процедур и монархов, ратующих за повышение собственного политического престижа. Но тем не менее это право еще крайне оторвано от жизни и редко покидает университетские стены. Его влияние на жизнь общества имеет косвенный характер, заключающийся в том, что обычное право начинает постепенно впитывать в себя дух рациональности и логической доказательности. Хотя церковь и относилась подозрительно к римскому праву, но она вынуждена была в конце концов признать и поощрять его развитие. Причины такого покровительства имели вполне земной характер. Средневековые епископы были крупными феодалами, господами ленов и в то же время вассалами. Поэтому нет ничего странного в том, что церковные должности сделались в условиях феодализма продажными и светскими. В X–XI веках папство стало лакомой добычей для конкурирующих партий алчной римской знати. Подобное состояние дел могло обернуться для церкви очень тяжелыми последствиями. Наиболее дальновидные деятели церкви осознавали необходимость отделиться от феодального государства и подняться выше его в форме теократического государства. Одним из важных шагов на этом пути было установление определенного порядка избрания пап, а именно: избрание должно проводиться лишь римским клиром или кардиналами (1059). Затем последовали два важных постановления папы Григория VII (между 1015 и 1020–1085, папа с 1073) – постановление о целибате (от лат. caelibatus – безбрачие мужчины; обязательное безбрачие католического духовенства и православного монашества) и постановление, воспрещающее симонию, то есть воспрещающее продажу церковных должностей, вследствие чего они не могли приобретаться феодальным путем или передаваться светской власти (запрещение инвеституры (от лат. investire – облачать; в Западной Европе в эпоху феодализма юридический акт и церемония передачи вассалу феода, сана и т. д.) светских лиц). Обновление церкви, осуществленное папой Григорием VII, получило название григорианской реформы. Весной 1075 года папа Григорий VII провозгласил свою программу новой политики церкви. Этот документ не был предназначен для широкого ознакомления и получил название «Диктата папы». В «Диктате» было записано, что «только папа обладает властью назначать и короновать императора» и «никто не имеет права судить папу». Таким образом были сформулированы главные тезисы доктрины средневекового папства, в соответствии с которой светская власть должна подчиняться «наместнику Бога на земле». Действия Григорий VII вызвали протест германского короля и императора Священной Римской империи Генриха IV (1050–1106, император с 1056 года), который объявил папу узурпатором и лжемонахом. Генрих IV отнюдь не желал попадать в вассальную зависимость от папского трона, а ведь фактически многие государства Западной Европы попали в эту зависимость и только ждали удобного времени и повода, чтобы разорвать цепи церковной гегемонии. Боден был одним из тех, кто правильно уловил политико-идеологические тенденции своей эпохи, эпохи кризиса феодальных отношений и предельно открыто, ясно и даже вызывающе выразил их в форме своеобразного юридического манифеста, который можно рассматривать как первый опыт применения университетской науки к решению животрепещущих политических проблем. Французский юрист считал, что основными признаками суверенного государства должны быть: постоянство верховной власти; неограниченность и абсолютность верховной власти; единство и неделимость верховной власти. Если конкретизировать эти признаки, то они будут выглядеть, согласно Бодену, следующим образом: государственная власть должна давать законы всем вообще и каждому в частности; власть должна обладать правом назначения должностных лиц; власть должна обладать правом суда в последней инстанции; власть должна обладать правом помилования. Только такая власть, полагал Боден, может обеспечить единое и равное для всех право. При ближайшем рассмотрении суверенитет Бодена не означает собой суверенитета самого государства, хотя он и называет суверенитет «pubssance de Republique». Для него субъектом суверенитета является не государство, но конкретные властители (монарх, народ в демократических республиках и т. д.). Другими словами, носителем суверенитета у Бодена является не государство, а его орган. Смотря по тому, кто служит носителем суверенитета, Боден различает и формы государства (монархия, аристократия, демократия). Учение Бодена о государстве и суверенитете можно рассматривать как яркий пример новаторства в деле формирования нового политико-юридического мировоззрения, отличающего эпоху ранних буржуазных революций от средневекового богословского мировоззрения, отражающего культурные и политические ценности, соответствующие церковным догмам. Однако в этом мировоззрении идейным стержнем является не правопорядок, а политический порядок, то есть тот порядок мирного сосуществования различных социальных групп и сословий, для достижения которого все средства хороши. Лучшим средством в данном случае является абсолютная монархия, которая использует «право сильного» для пресечения гражданской междоусобицы и утверждения социального мира. Таким образом, идея суверенитета должна рассматриваться как итог длительного политико-идеологического противоборства двух основных социальных сословий западноевропейского феодального общества – дворянства и духовенства. Победа в этом противоборстве досталась не столько дворянству, сколько его аристократической верхушке в лице династических монархов, утихомиривших свое строптивое сословие не только силой оружия, но и правом даровать, точнее, торговать дворянскими титулами, что, с одной стороны, обесценивало прежние феодальные привилегии, а с другой стороны, усиливало институт абсолютизма, придавая государству полицейский характер, то есть характер тотального контроля за всеми явлениями и процессами социальной жизни. Под такими «полицейскими знаменами» и начали свое продвижение к идеалу правового государства многие западноевропейские державы Нового времени. Сомневающийся ум Ренэ Декарта и рождение науки Нового времени. В начале 1604 года по инициативе Генриха IV в небольшом городке Ла-Флеш, находящемся в провинции Анжу, была открыта в королевском замке иезуитская коллегия, задуманная как перворазрядное и самое аристократическое учебное заведение для дворян. После того, как король принес в жертву короне гугенотскую веру и Нантским эдиктом обеспечил веротерпимость во Франции, он захотел продемонстрировать благоволение по отношению к своим врагам-иезуитам. Государственным актом Генрих IV призвал иезуитов обратно в страну, откуда они за десять лет до этого были изгнаны по причине покушения на короля. Покушавшийся Жан Шатель действовал по наущению иезуитов. Мудрый король, не желая обстрять отношения с католиками, решил добиться лояльности иезуитов ценой разумных уступок и некоторых привилегий. Одной из таких привилегий было поощрение традиционной педагогической деятельности ордена. Поскольку пребывание в Париже было запрещено иезуитам, им разрешили открыть несколько школ в провинции. Так появилась иезуитская коллегия Ла-Флеш. Возникнув при поддержке уроженца Ла-Флеш Гийома Фуке, коллегия вскоре приобрела репутацию знаменитейшей и престижной школы не только Франции, но и всей Европы. Новой школе было присвоено название Королевской коллегии. В этой коллегии прошли годы учения Ренэ (иногда пишется Рене) Декарта (латинизированное имя – Картезий; Ренатус Картезиус). 31 марта 1596 года в семье французского дворянина Иоахима Декарта появился на свет мальчик, которому при крещении дали имя Ренэ. Через год умерла его мать Жанна Брошар. Первые годы жизни Ренэ были годами постоянного страха за его жизнь, так как врачи не надеялись, что слабенький ребенок выживет. Однако благодаря стараниям кормилицы и бабушки мальчик выжил и окреп настолько, что смог стать воспитанником коллегии ЛаФлеш в год ее основания. Первым ректором коллегии был патер Шателье, лично знавший семью Декартов. На третьем году пребывания Ренэ в коллегии ее ректором был назначен Шарле, отдаленный родственник семьи его матери. Шарле относился с особой заботой к своему питомцу, который благодаря послушанию и старанию быстро стал образцовым учеником. Сохранилось очень мало сведений о жизни Декарта в Ла-Флеш. Мы знаем только, что его непосредственным наставником был патер Динэ, который впоследствии стал духовником королей Людовика XIII и Людовика XIV. Возможно, школьным другом Декарта был Марен Мерсенн, которому суждено было сыграть исключительно важную роль в распространении среди ученого мира философских идей Картезия, а также научных идей и теорий других ученых. В отличие от иных аналогичных коллегий в коллегии Ла-Флеш преподавались не только грамматика, риторика, богословие и философия, но также математика и элементы естествознания. Курс обучения начинался с усвоения основ латинской грамматики. В то время латынь изучалась не как мертвый язык для чтения древних авторов, а как язык, на котором воспитанникам предстояло говорить и писать, поскольку это был не только интернациональный язык науки, но и официальный язык административного делопроизводства и католической церкви. На первый год обучения приходилось изучение логики и этики, на второй – физики и математики, на третий – философского произведения Аристотеля «Метафизика». Физика изучалась по книгам Аристотеля, а не на основе новейших достижений науки того времени. Тому были свои веские причины. Как мы уже знаем, основу образования в средневековых учебных заведениях составляли семь свободных искусств. Впоследствии учащийся мог перейти на более высокий уровень изучения богословия и философии, но в основе всякого обучения лежали все те же семь искусств. В процессе обучения эти искусства разделялись на две группы: тривиум, куда входили грамматика, риторика и диалектика (или логика), и квадривиум, включавший арифметику, геометрию, астрономию (астрологию) и музыку. В Средние века практически все естественные науки включались в квадривиум. При этом геометрия (математика) обычно понималась очень широко, поскольку в нее включали географию, что было вполне естественно, учитывая бытующее мнение о происхождении геометрии. Так, например, средневековый автор Аделяр Батский в трактате «О том же и о разном» повторял старинную легенду о том, что в древние времена люди начали устанавливать камни для обозначения межевых границ. По этому поводу неизбежно должны были возникнуть споры: в Ливии – из-за песка, в Египте – из-за того, что Нил часто смывал или разрушал эти камни. Это и обусловило необходимость изобретения геометрии, при помощи которой можно было бы восстанавливать границы полей, «дабы на вечные века было возможно иметь незыблемое правило для измерения земли». Благодаря изобретению геометрии, добавляет Аделяр, впоследствии возник обычай делить территорию на площади различной величины. Таким образом, в умах людей античности и средневековья геометрия оказалась тесно связанной с вопросами географического и топографического характера. Впрочем, география не всегда помещалась в квадривиуме только в разделе геометрии. У Доминика Гондисалви, который придерживался скорее планотовской, чем аристотелевской классификации наук, в трактате «О разделении философии» мы обнаруживаем, что география входит в раздел астрологии. Доминик писал, что астрология делится на три части: в первой рассматриваются численность и формы небесных тел; во второй – их движение; а в третьей – Земля, ее обитаемые и необитаемые области, климаты и различные воздействия (в зависимости от месторасположения и круговращения небесных тел) на события, происходящие на поверхности Земли. Средневековое сознание стремилось найти логически убедительную классификацию всей совокупности знаний. Стремление к дотошной систематизации получило наивысшее воплощение в философских системах XIII века, основанных на учении Аристотеля и развитых такими мыслителями, как Альберт Великий. Но до XIII века в философских умозрительных классификациях царил полный хаос. Согласно платоникам, которые подразделяли философию на логику, этику и физику, математические и естественные науки, включая географию, попадали в раздел физики. Возможно, Аристотель был более логичен, когда разделил сумму всех человеческих знаний на две большие категории – теоретические и практические науки. В теоретические науки входили физика, математика и метафизика (или богословие в средневековом понимании метафизики). Средневековые последователи Аристотеля помещали науки квадривиума в раздел математики. Таким образом, для тех, кто придерживался аристотелевской классификации (Гуго СенВикторский, Роджер Бэкон и др.) география становилась подразделом математики и не могла считаться важным фактором жизнедеятельности людей. Для средневековых мыслителей анализ текста Священного Писания, комментирование его и выявление якобы скрытого смысла являлся не только благочестивым занятием, но и образом подлинно научного исследования. В более конкретных областях естественных наук эта эпоха отличалась значительно меньшими успехами и творческой мыслью. Учения Платона, Аристотеля и ряда других античных, арабских и раннехристианских авторов принимались и признавались безоговорочно. Однако церковь особенно настороженно относилась к средневековому неоплатонизму, ибо под знаменем философии Платона развивались и утверждались в своем эмбриональном виде идеи торжества естественных (природны) законов, определяющих жизнь людей после сотворения мира Богом. Так, в работах Теодорика, Аделяра Батского, Гильома Коншского, Бернара Сильвестра и др. обнаруживается значительный отход от ортодоксального богословия. Эти философы остро ощущали могучую силу платонизма. Например, Бернар Сильвестр был почти убежденным язычником, и его сочинения едва ли можно причислить к христианскому богословию. А Теодорик в своем сочинении «О шести днях творения» определенно и ясно заявлял, что намеривается истолковать результаты шести дней творения «в соответствии с физическими принципами», и предлагал избегать всякого аллегорического и этического толкования Священного Писания. Он считал, что лучшим способом познать Бога является точное понимание того, что Бог создал. Из сочинений указанных авторов отчетливо видно, что они попытались приблизиться к концепции, гласящей: мир управляется по естественным законам. Эта концепция, на которой зиждется здание современной науки, частично нашла отражение и у других мыслителей XII века. Так, Иоанн Солсберийский фактически утверждал, что все вещи, воспринимаемые нашими органами чувств, порождаются рядом причин, которые мы относим к разряду сугубо природных причин, и, соответственно, все происходящее в мире есть результат природной причинности, даже если эта причинность до поры до времени и скрыта от нас. Алан Лилльский облек похожую теорию в аллегорическую форму, изобразив Природу в качестве представителя Бога и вложив в ее уста следующие слова: «Слышишь, в этом мире, как и в огромном городе, порядок поддерживается благодаря величественному правительству». Другими словами говоря, Алан Лилльский хочет сказать, что в мире людей правят сами же люди, а не посланцы Бога или сам Бог. Почти такой же точки зрения придерживается анонимный скандинавский историк начала XIII столетия в своей «Истории Норвегии». После описания ужасного вулканического извержения на дне моря автор отмечает, что многие воспринимают такие события как чудеса, считая, что мир тем самым предупреждает о собственном разрушении. Он же выдвигает чисто физическое объяснение землетрясений и вулканических извержений, добавляя, что, хотя до конца понять эти явления и большинство чудес в мире невозможно, тем не менее не следует считать их чем-то сверхъестественным или рассматривать как мистическое предзнаменование всеобщего катаклизма. И все же подобные воззрения на мир были исключением, а не правилом. Появление в середине XII века «Изречений» Петра Ломбардца привело к тому, что богословы отвернулись от изучения Платона и непререкаемым авторитетом для них вновь стали сочинения отцов церкви и Священное Писание. Ближе к концу Средневековья в христианской Европе появилось несколько ученых, которые начали настаивать на необходимости противопоставления доводов разума авторитарным церковным догмам. Если Бог дал людям разум, говорили они, то было бы непростительным не пользоваться им. Одним из самых первых мыслителей Средних веков, который полагал, что Вселенная подчиняется законам природы, а не божественному провидению, был Гильом из Конша, умерший около 1150 года. Свою роль в распространении такого рода философских воззрений сыграл арабский аристотелизм. Мусульмане считали Аристотеля непререкаемым авторитетом по всем вопросам науки. Его сочинения были известны арабским ученым как по сирийским переводам, так и непосредственно по греческим оригиналам. В Восточном халифате обширные комментарии к его сочинениям написал Авиценны (Ибн Сина), а в Испании – Аверроэс (Ибн Рушд). Ал-Битруджи из Кордовы, известный христианскому миру под именем Альпетрагий, с некоторыми изменениями воспроизвел аристотелевскую астрономию, противостоящую астрономии Птолемея, в своем сочинении «О небесах». Благодаря возрастающему интересу к учению Аристотеля в Европе к концу XII века с арабского на латынь было переведено много сочинений Аристотеля по астрономии, физике, метеорологии и другим вопросам. Именно в этих сочинениях содержались основные идеи Аристотеля и результаты его естественнонаучных наблюдений. Например, физической географии Аристотеля, попавшей в Европу по этим каналам, было суждено господствовать над географическими представлениями многих христианских авторов XIII и последующих столетий. После переделки Томасом Аквинским идей Аристотеля на католический лад, в результате чего из интерпретаций сочинений древнегреческого ученого был изгнан дух свободомыслия, Стагирит превратился в непререкаемый философский авторитет. Вот почему в коллегии Ла-Флеш даже естествознание преподавалось по Аристотелю. При изучении философии практиковались диспуты в традиционной схоластической манере. За неделю до диспута преподаватель назначал докладчика и оппонента, которые через несколько дней менялись ролями. На диспуте ученик развивал одну из тем, которую проходили в течение истекшей недели. Его оппонент имел право выставить не больше трех возражений. После этой словесной баталии предоставлялась возможность выступить желающим. Достигнув философских классов, Декарт изобрел свой метод диспутирования, напоминавший математическое доказательство. В данном случае сказалось его увлечение математикой. Из всех школьных дисциплин математика была единственной дисциплиной, которой он отдавался с большим энтузиазмом и любовью. Для него было важно не многознание, а ясность и отчетливость знания, получаемого с помощью минимального набора точных методов. Он ориентируется в познании на математику прежде всего в связи точностью ее методов. Математика станет для него пробным камнем, которым он будет проверять всякое познание и судить о его истинности. Такое отношение к математике отразилось и на методе диспутирования. Еще до вступления в школу Декарт получил строго католическое воспитание. В руководимой иезуитами коллегии он прошел через горнило систематической богословской обработки. Поэтому все правила веры Декарт никогда не подвергал обсуждению или критике. Однако он был против того, чтобы богословие разрабатывать как науку, доказывающую все свои положения. К концу обучения в коллегии Декарт утверждал, что догматы религии и правила веры не могут быть предметами научного доказательства, за исключением догмата о существовании Бога. Тем самым исключалась почти вся область вопросов богословия из круга ведения науки. В августе 1612 года Декарт покинул коллегию Ла-Флеш, подарив, согласно установившейся традиции, все свои школьные книги с собственноручными надписями коллегиальной библиотеке. После окончания школы Декарт некоторое время занимается самообразованием, тренируется в верховой езде и фехтовании, чтобы укрепить свой организм для возможной военной карьеры, о которой мечтает его отец. Вероятно, до ноября 1616 года он изучал юриспруденцию и медицину в университетском городке Пуатье, где получил звание бакалавра и лиценциата права. Французский кавалер того времени должен был вращаться среди парижской знати. Не был исключением и Декарт, выходец из старинного дворянского рода. Очутившись в Париже, он начал вести обычную для дворянина жизнь, завязывая знакомства в светских кругах и флиртуя с парижанками. Затем по каким-то невыясненным причинам он внезапно покидает свет и, сохраняя строжайшее инкогнито, ведет уединенный образ жизни в одном из предместий Парижа, откуда перебирается в Пуатье. Благодаря своим семейным связям Декарт легко мог добиться зачисления в один из французских полков внутри страны. Однако он решает поступить на службу в голландскую армию. В 1609 году Нидерланды добились независимости. После ряда бесплодных попыток вернуть Нидерланды испанский король Филипп II умер от приступа подагры. Рассказывают, что незадолго до смерти этот паук сказал врачам, колебавшимся, пускать ли ему кровь: «Уж не думаете ли вы, что король, проливший реки крови, боится потерять несколько капель? Верните мне здоровье, и я завершу свое дело – уничтожу всех еретиков до последнего». Всех еретиков он так и не уничтожил, как и не увенчал свою главу французской короной. Генрих IV, направив свои усилия против испанской армии и банд савойского герцога, добился 2 мая 1598 года весьма выгодного для Франции мирного договора и начал помогать Нидерландам, позволяя сражаться на их стороне французским офицерам. Ко времени начала военной карьеры Декарта Голландия обладала хорошо закаленной в боях армией. Служба в этой армии позволяла пройти отменную школу военного мастерства. На военную службу Декарт пошел не кадровым офицером, а волонтером. Хотя волонтеры и не получали офицерское жалованье, но зато выигрывали в свободе от ряда служебных обязанностей. Последнее было важно для Декарта, которого влекло в Голландию желание увидеть и изучить новую военную технику, открыть для себя неизвестные стороны жизни богатой республики. Летом 1618 года Декарт был уже в Голландии. Полк его квартировался в Бреде, тихая жизнь которого благоприятствовала научным занятиям Декарта. Как-то раз, прогуливаясь по улицам города, Декарт увидел объявление на голландском языке и попросил случайного соседа, читавшего объявление, перевести его на французский или латинский язык. Незнакомец представился Исааком Бекманом и сообщил, что объявление содержит условие трудной математической задачи. Они познакомились. Бекман оказался молодым голландским ученым, занимающимся математикой, физикой и медициной. Он шутливо потребовал в качестве вознаграждения за услугу решить задачу. Каково же было его удивление, когда на следующее утро француз принес ему готовое решение. Так было положено начало их долголетней дружбы, виновником прекращения которой явился Бекман, начавший выдавать Декарта за своего ученика. Пребывание в Бреде не было омрачено участием в военных действиях, но вскоре открылся театр войны в Германии. Началась Тридцатилетняя война 1618–1648 годов. Прологом ее послужили события, связанные с восстанием в Чехии. Чехия с ее длительным опытом гуситского движения постоянно возбуждала лютую злость римской курии. Поэтому Рим неутомимо провоцировал заговоры, направленные против «чешской ереси». Этому способствовала католическая политика Габсбургов. Однако царствовавший с 1612 года бездетный Матвей Габсбургский был безвольным человеком, занимавшим нерешительную позицию в религиозных вопросах. Тем не менее папство очень заботилось, чтобы императорская корона была прочно закреплена за династией Габсбургов, которая на протяжении веков распространяла свои владения к юго-востоку, присоединяя к своим родовым областям славянские и венгерские земли. Это присоединение «корон» к габсбургской императорской короне вело к политике насильственного подавления не немецкой культуры, тем более гуситской или православной. Чехия после своего поражения при Липанах в 1434 году не была окончательно уничтожена только по причине тогдашнего ослабления папства в связи с великим церковным расколом. В дальнейшем чехи добились от Рима некоторых уступок. Успехи же германских протестантов способствовали оживлению деятельности гуситов, особенно в лице чешских и моравских братьев, чья секта возникла после поражения таборитов и всего гуситского движения. Чешские и моравские братья отрицали государство, сословное и имущественное неравенство, организацию католической церкви. Они проповедовали отказ от насильственной борьбы, восстановление порядков раннехристианских общин. Позднее значительная часть этих братьев примкнула к лютеранству. Для борьбы с еретическим движением в Чехии Рим направил еще в середине XVI века в Прагу группу иезуитов, которым отвели Пражский монастырь св. Климента. Тогда же ордену было дано право выдавать университетские дипломы. Во многих чешских городах открывались иезуитские школы. Фактически в Чехии дело образования перешло в руки иезуитов. Чтобы активизировать борьбу с протестантами, по инициативе папы Павла V начали раздаваться громкие требования признать наследником императора Матвея ярого католика Фердинанда Штирийского, двоюродного брата Матвея. Все поведение Фердинанда говорило за то, что в качестве германского императора он будет проводить угодную Риму политику. В ответ на осуществляемую папством политику по отношению к протестантам в 1608 году в немецком городе Агаузене по инициативе курфюрста Пфальского Фридриха была образована уния для защиты интересов протестантизма. В противовес этому в 1609 году в Мюнхене была создается католическая лига, организованная по инициативе иезуитов и преследующая цель уничтожения протестантов на всем пространстве империи, а также желавшая видеть на императорском троне воинствующего католика. Поскольку наиболее энергичным в деле насильственного насаждения католицизма выступал Фердинанд Штирийский, то иезуиты усиленно старались решить вопрос о престолонаследии так, чтобы именно он был избран в императоры. Этот проект с возведением на трон иезуитского воспитанника, выпускника иезуитского университета в Ингольштадте явно не устраивала гуситскую Чехию, хорошо осведомленную о планах немецких курфюрстов относительно включения Чехии в состав империи Габсбургов. Гуситы начали вести переговоры с кальвинистским курфюрстом Пфальца Фридрихом по поводу передачи ему чешской короны. Во избежание этого Фердинанд поспешил заверить чехов, что будет в точности соблюдать уступки, сделанные некогда чешским гуситам. Эти лживые заверения сыграли свою роль, и летом 1617 года Фердинанд избирается чешским королем. В своей трагической ошибке чехи убедились довольно быстро, столкнувшись с фактами вопиющего нарушения прав гуситов. Майским днем 1618 года состоялся съезд чехов с целью опротестовать политику Фердинанда. Королевские представители хотели было разогнать этот съезд, но их выбросили из окна в ров, окружавший здание сейма. Съезд решил немедленно организовать армию, иезуитов изгнать из Чехии, а их имущество конфисковать. Одновременно чешские протестанты вступили в переговоры с немецкими и венгерскими противниками католического абсолютизма. В марте 1619 года умер император Матвей. Несмотря на протесты чехов, Фердинанд в качестве курфюрста Богемии прибыл во Франкфурт-на-Майне, где 28 августа его избирают римским королем, а 9 сентября коронуют как императора под именем Фердинанда. Незадолго до этого чешский сейм отказался признать его права на Богемию и избрал чешским королем Фридриха V Пфальцского. Война из-за богемской короны между Фердинандом и Фридрихом стала неизбежной. Но дело в данном случае касалось не только Богемии, а и о самого существования протестантизма. Спустя месяц после смерти императора Матвея Декарт должен был сесть в Амстердаме на корабль, отправляющийся в Копенгаген. Через Копенгаген, Данциг, города Польши, Венгрии, Чехии и Австрии он хотел добраться до Франкфурта-на-Майне, чтобы присутствовать при короновании нового императора. Однако неожиданно наш путешественник меняет план и решает отправиться в Германию кратчайшим путем, минуя восточные страны Европы. Вполне возможно, что причиной изменения маршрута послужила стычка с пиратами в самом начале пути, когда Декарт со слугой находился на борту небольшого судна. Команда этого судна говорила по-голландски. Не подозревая, что пассажир понимает их язык, матросы громко переговаривались между собой. А пасссажир, проживший в Голландии достаточное время, чтобы овладеть языком этой страны, между тем начал прислушиваться к разговору. И вдруг он понял, что корабельщики сговариваются убить его и слугу с целью ограбления. Не теряя присутствия духа, Декарт выхватил шпагу и бросился вместе со своим верным слугой на пиратов. Испугавшись расправы, они пристали к берегу и высадили своих воинственных пассажиров. В августе 1619 года Декарт прибывает во Франкфурт-на-Майне и становится зрителем помпезных картин коронования. На стороне императора Фердинанда II стояла Католическая лига во главе с баварским герцогом Максимилианом. Целью лиги было искоренение протестантизма и уничтожение чешской свободы. Декарт принимает решение записаться добровольцем в войска вождя лиги Максимилиана Баварского. Вряд ли его волновали поповские распри, но, будучи католиком, он фактически не ставил перед собой проблемы выбора. Пребывание в баварской армии рассматривалось им не с религиозно-политической точки зрения, а как способ завязать новые знакомства с людьми науки. Баварская армия двинулась в поход против сторонников Евангелической унии, союза лютеранских и кальвинистских князей, но поход был вскоре остановлен дипломатическими переговорами, проходившими в швабском имперском городе Ульме. В то время Ульм славился своей школой инженеров. Ульмские инженеры занимались математическими исследованиями, связанными с фортификацией и техникой устройства военных лагерей. В ученых кругах Германии Ульм и Нюрнберг считались центрами математического образования. В Ульме жил известный математик Иоганн Фаульгабер, о котором ходила молва, что он принадлежит к тайному ордену розенкрейцеров, чьей эмблемой были роза и крест. Широкой публике эта полумасонская организация была представлена в сатирическом романе швабского богослова Валентина Анрэ, который высмеивал чернокнижников и алхимиков, часто скрывающих свое невежество за ширмой из бессмысленных символов и бессодержательных ритуалов. Декарта меньше всего интересовали басни о розенкрейцерах. С Фаульгабером он завязал знакомство на почве общих для них интересов к математике. В одном из деревенских предместий Ульма Декарт провел зиму 1619–1620 года, ведя уединенный образ жизни. Это было время перелома в его мировоззрении. Духовный кризис, начавшийся в Ла-Флеш, загнавший его на окраину Парижа и не оставлявший во время гарнизонной жизни в Бреде, закончился в Ульме. В дневнике философа, относящегося к периоду жизни в Ульме, имеется любопытная заметка: «10 ноября меня озарил свет удивительного открытия». Что же это было за открытие? Увы, сведения о нем весьма смутны. Достоверно известно одно: в ночь на 10 ноября 1619 года с Декартом произошло нечто странное. Как можно догадываться, всему причиной были сны, которые, вероятно, явились результатом сильного умственного напряжения предшествующих дней. Биографы полагают, что речь может идти, например, о формулировке идеи «универсальной математики». После той памятной ночи прошло около десятилетия, прежде чем Декарт представил ученому миру результаты своих научных открытий. В 1621 году Декарт покидает военную службу. К тому времени объединенная армия императора и герцога Баварского нанесла в битве при Белой горе поражение протестантам. Фридрих Пфальцский бежал в Силезию, а войска победителей вступили в Прагу. Так закончилось самостоятельное существование Чехии. Отныне законодательная власть передавалась королю. Немцы заняли господствующее положение в стране Фердинанд II развернул кампанию преследования еретиков, начав с казни главных участников восстания. Имущество преследуемых конфисковывалось в пользу казны и раздавалось победителям. Фактически оно было роздано крупным немецко-католическим землевладельцам, различным военным и гражданским чиновникам. Характерно, что уже 6 февраля 1620 года, то есть в момент вступления габсбургских войск на чешскую территорию, главнокомандующему пожаловали отнятые у магната Швамберга обширные земли, а ради привлечения польского короля Сигизмунда III к борьбе с протестантизмом ему пообещали силезские поместья, принадлежавшие врагам «истинной» религии. Вскоре значительная часть чешских земель перешла в собственность немцев. В Баварии говорили, что тот, кто в чешском восстании не приобрел 30 000 гульденов, является негодным воякой. Львиная доля награбленного имущества досталась иезуитам. Окрыленные своими успехами в Чехии, иезуиты задались целью укрепить католицизм в Германии посредством изменения коллегии курфюрстов, избиравших германских императоров. Римский понтифик стал наиболее горячим приверженцем передачи курфюршестского достоинства Баварии, где католицизм всегда находит благодатную почву. Папским представителям удалось добиться замены пфальцграфских курфюрстов баварскими, что горячо приветствовалось Римом. Бурные восторги папы разделяла Испания, давно мечтавшая о том, чтобы с помощью окрепшего в Германии католицизма можно было создать мощную коалицию из двух в династическом отношении родственных государств. Но проект такой коалиции не мог не вызвать энергичного отпора со стороны Франции. Вскоре в противовес папскокатолической унии была создана коалиция под предводительством Франции. Во многом созданию последней коалиции Франция была обязана твердой и последовательной политике кардинала Ришелье, умного и дальновидного государственного деятеля. Арман Жан дю Плесси Ришелье (1585–1642) – французский кардинал с 1622 года, а с 1624 года глава королевского совета Франции, фактический правитель Франции. Способствовал укреплению абсолютизма. Лишил гугенотов политических прав. Провел ряд крупных реформ в политической, административной, хозяйственной и военной сферах. Вовлек Францию в Тридцатилетнюю войну, чтобы охладить воинственный пыл Испании и ее претензии на мировое господство. Для этих целей в 1636 году был заключен военный союз с протестантской Швецией. Папство, напуганное усилившимся движением за независимость Северной Италии, протянуло руку дружбы Франции и тем самым сделалось как бы союзником протестантов, поскольку католическая Франция фактически боролась с основным противником протестантов – Испанией. Среди новостей, занимавших тогда парижан, были военные события в Германии и весьма интригующие слухи о братстве розенкрейцеров. Появление Декарта в Париже и его рассказы о войне послужили поводом для салонных сплетен о причастности его к таинствам розенкрейцеров, этого ордена «невидимых», Напуская на себя загадочный вид, Декарт ловко разыгрывал простофиль, заявляя, что его присутствие в Париже служит доказательством видимости «невидимых». В Париже Декарт окунулся с головой в светскую жизнь. Он ловок, находчив, модно одевается, не отказывается от развлечений, не избегает дуэлей, во время которых демонстрирует хорошую технику фехтования и высокие рыцарские качества. Как-то раз, выбив из рук противника шпагу, Декарт пощадил его жизнь, взяв только обещание у неудачливого дуэлянта явиться без оружия к даме, из-за которой завязалась ссора. Между прочим, появление без шпаги в соответствующем обществе считалось весьма предосудительным. Декарт усердно посещает концерты, спектакли, читает модные романы и стихи. Но при всем этом ни на минуту не забывает о науке, хотя и сторонится философии. Однажды Декарт посетил дом папского нунция, кардинала Гвиди ди Баньо и застал там ученое собрание, которое внимательно слушало некоего Шанду, слывшего в парижском обществе врагом схоластики. После доклада Шанду кардинал предложил высказаться Декарту. Одобрив манеру изложения, Декарт решительно отказался видеть в докладчике философского новатора. По его словам, Шанду заблуждается, полагая, что между ним и схоластами большое различие. Как и схоласты, Шанду плохо представляет, чем подлинная истина отличается от заблуждения. Сказав это, Декарт тут же продемонстрировал, как можно опровергнуть самую очевидную истину и доказать самое очевидное заблуждение. Выступление Декарта произвело глубокое впечатление на присутствующих. Один из них, кардинал де Берюлль, поняв, что имеет дело с исключительно оригинальным мыслителем, решил привлечь его на сторону янсенистов и использовать декартовский талант для усиления богословских аргументов янсенистов. Являясь сам янсенистом, то есть последователем голландского богослова Корнелия Янсения (или Янсена, 1585–1638), в ряде своих положений тяготевшего к протестантизму, де Берюлль усмотрел в Декарте теоретика, который мог бы содействовать реформе церкви в рамках католицизма. Однако Декарт вовсе не намеревался ставить науку на службу церковным интересам, да еще таким рискованным затеям, какие предлагали янсенисты. Он не собирался вступать в конфликт с богословскими учениями и искал пути, которые могли бы обеспечить успех его учению без столкновения с церковными авторитетами. Декарту требовалось уединение, чтобы собраться с мыслями и попытаться изложить вынашиваемые им новые научные идеи. Он принимает решение перебраться в Голландию, подальше от светской круговерти Парижа и жарких религиозных споров. С 1628 года начинается для Декарта время «голландского затворничества», длившееся двадцать лет. В Голландии он не живет подолгу на одном месте. Дордрехт, Амстердам и другие города становятся на тот или иной срок местами его пребывания. Кроме того, он совершает поездки в Данию, Швецию, несколько раз навещает Францию. Декарта влекла в Голландию наука. Его волнуют задачи преобразования науки, а не общественной жизни. Поэтому он тверд в своем решении исполнять все, что полагается исполнять католику. Не случайно во время частых переездов, вызванных желанием избавиться от надоедливого любопытства окружающих, он выбирает для проживания такие места, где можно находиться на виду католической общины и демонстрировать полную лояльность католическое церкви. Эта тактика сыграла свою охранную роль. Когда голландские враги французского ученого обрушились на него с нападками, они не придумали ничего более «оригинального», как представить Декарта в качестве злостного паписта и агента иезуитов. Наш неутомимый искатель истины был доволен жизнью в Голландии. Здесь он нашел друзей-единомышленников, занятых изучением математических и естественных наук. Его радовали спокойные условия работы, атмосфера, царящая в университетах, и весь образ жизни неторопливых, рассудительных голландцев. В Голландии Декарт снова сошелся с Исааком Бекманом, познакомился в доме математика и востоковеда Голиуса с Константином Гюйгенсом, который стал впоследствии его лучшим другом. Круг знакомых и друзей философа из числа известных голландских ученых непрерывно расширялся на протяжении всех двадцати лет пребывания в Голландии. Одновременно множились и светские связи Декарта, которым он придавал большое значение и при случае давал понять, что принадлежит к знатному обществу. К этому обществу относился и Константин Гюйгенс, секретарь принца Орлеанского, человек широких культурных интересов. Декарт проявлял внимание к обучению детей Гюйгенса. Особенно его интересовал младший сын друга, Христиан, в котором он заметил и оценил исключительные математические способности. Обычным распорядком рабочего дня Декарта было: продолжительные утренние размышления, решение математических задач и обдумывание предстоящих опытов; днем осуществлялись физические и анатомические опыты, на которые он не щадил ни времени, ни средств; во второй половине дня обычно писал письма. Повседневной его пищей являлись овощи и фрукты. Декарт воздерживался от чрезмерного потребления мяса. Его редко можно было видеть сидящим за книгой. Книг он читал мало и часто лишь бегло, считая, что его новое учение вряд ли обогатиться старыми приемами рассуждений, анализа и доказательств. Поэтому с собой он возил весьма скромный книжный багаж. В начале тридцатых годов у Декарта завязался роман с женщиной, у которой в 1635 году родилась от него дочь. Декарт не оформил юридически своих отношений с этой женщиной по имени Елена Янс. Может быть, тому причиной была разница в их социальном положении. Если биографы Декарта не ошибаются, Елена Янс была простой работницей на ферме. Когда Декарт приступил к оформлению своих мыслей о философии, его прежде всего волновал вопрос о возможности достоверного научного знания и о методе, посредством которого такое знание может быть получено. Поскольку у человека нет никаких гарантий истины, то он полагал разумным начинать любое научное исследование с решительного сомнения во всем, что принято считать истинным и очевидным. При этом оказывается, что все-таки существует одна истина, никакому сомнению не подлежащая. Эта истина – само сомнение. Как можно отрицать достоверность самого сомнения! Но что такое сомнение? Сомнение – это деятельность мысли. Я сомневаюсь, следовательно, я мыслю. В таком качестве я и существую – сомневающийся посредством разума человек. Итак: я мыслю, следовательно, я существую. В этой истине существования сомневающейся мысли знание впервые находит вполне достоверную и надежную точку опоры. В таком случае появляется возможность выйти на твердый путь научного познания. Теперь можно доказать, что существует не только сомневающаяся мысль, но и тело сомневающегося человека, а также весь физический мир, частью которого является этот человек. Таким образом, достоверность философской истины обеспечивает фундамент для достоверности познания в физических науках. Можно ли аналогичным образом строить доказательство бытия Бога? Да, можно, но с некоторыми существенными поправками, которые, увы, ставят под большое сомнение авторитет исходных истин науки. Каковы эти уточняющие поправки? Декарт предлагает бороться против человеческого самообмана методом радикального сомнения. Но сомнение есть признак некоторого несовершенства. Если мы не совершенны в своей основе, то как можно создать идею совершенного Бога? Это можно сделать, обратив внимание на критерий различения совершенного и несовершенного. Поиск критерия предполагает, что в основе несовершенного лежит совершенное. Данной иерархии требует принцип причинности, но этот же принцип выводит Бога за «скобки» материального мира, мира несовершенного. В несовершенном мире ему делать нечего. В чем слабость декартовских аргументов? Существование понятия не есть гарантия существования предмета этого понятия. «Зеленая идея» или «круглый квадрат» существуют в голове идиота, но не в физической реальности. Поэтому утверждение о физическом существовании гипотетического объекта (скажем, Бога) не может быть выведено на основании одного лишь логического анализа понятий. Это утверждение должно быть обосновано только опытом, зафиксированным и осмысленным посредством теоретических обобщений. Но как бы со своей колокольни не критиковали Декарта, большое ему спасибо за то, что он указал сомневающемуся человеческому разуму дорогу в науку Нового времени. В науке той поры и в нынешней науке только для полного дурака не существует недостатков. Такой дурак судит по принципу «или – или»: или все хорошо, или все плохо. Несовершенства и их преодоления видит только умный, поскольку ищет истину на трудной дороге познания, а не топчется на месте. Таков был итог философских размышлений Декарта, относящихся к 1629 году. Переполненный идеями Декарт берется писать трактат о мире, его происхождении, строении и развитии, но работу эту он не завершил. Помешали события, связанные с осуждением Галилео Галилея римской инквизицией в 1633 году. Отклоняясь от основной темы, я хочу сообщить читателю кое-что важное из истории науки, чтобы дезавуировать банальные представления о науке Нового времени и ее творцах, включая Галилея. Современная наука возникла в противовес аристотелевской науке и в борьбе с ней. В известном смысле ее можно назвать «реваншем» Платона или «реваншем» союза Платона с Демокритом. Все началось с разрушения картины античного Космоса. Это разрушение означало разрушение идеи мира, имеющего завершенную структуру, мира иерархически упорядоченного и качественно дифференцированного. Данная идея замещается идеей открытого, неопределенного и бесконечного универсума, в котором все вещи принадлежат к одному и тому же уровню реальности вопреки традиционной аристотелевско-христианской концепции с ее различением и противопоставлением двух миров – небесного и земного. Разрушение подобной картины Космоса было наиболее глубокой революцией, совершенной в человеческих умах со времен изобретения Космоса древними греками. Древнегреческие понятия целого, космического порядка, гармонии означают, что в Универсуме вещи распределены или должны быть распределены в определенном порядке, что их локализация не безразлична ни для них самих, ни для Космоса, что каждая вещь обладает в Универсуме своим собственным местом, соответствующим ее природе. Рациональную картину этого Космоса представил в своих философских трактатах Аристотель. Реконструируя эту картину, особое внимание мы должны сконцентрировать на аристотелевской трактовке движения. Движение в аристотелевской физике – это состояние временное. Однако хотя движение для каждого тела или, по крайней мере, для тех из них, которые доступны человеческому опыту, – феномен временный и эфемерный, но для мира в целом данный феномен вечен и необходим. Что касается последнего, то, согласно аристотелевскому учению, все движется, но ничто не движется само по себе, то есть всякое движение предполагает наличие двигателя. Переходя от одного движущегося двигателя к другому движущемуся двигателю, мы в конечном итоге приходим к неподвижному перводвигателю, который выступает в роли первой (конечной) причины всего изменчивого, всего движущегося. Характеризуя аристотелевское понятие движения, можно сказать: движению Аристотель придавал значительно более широкий смысл, чем принято было в физике со времен Галилея. Аристотель понимает под движением любое количественное или качественное изменение, благодаря которому явление реализуется. Такое широкое понимание движения позволяет ему утверждать, что в природе все есть движение. Частному понятию изменения положения тела с течением времени он дал наименование локального движения, а локальные движения он разделял на естественные и насильственные. Основной тезис аристотелевской динамики выражается довольно кратко: отбросьте причину и движение прекратится. В случае «естественного» движения такой движущей причиной будет сама природа тела, его форма, но форма не в обыденном смысле слова современного человека, а в аристотелевском (форма как активное начало). Эта «форма» постоянно стремится к «своему» месту. Наоборот, движение, которое совершается вопреки природе тела, для своего осуществления нуждается во внешнем двигателе – причине насильственного движения. В динамике Аристотеля движение тел обусловлено действием некоторой силы и сопротивлением среды. Причем, скорость тела прямо пропорциональна действующей на него силе и обратно пропорционально сопротивлению среды. Отсюда следует, что в пустоте, где сопротивление среды отсутствует, скорость стала бы бесконечно большой. Таким образом, мгновенное движение казалось Аристотелю совершенно невозможным. К этому присовокупляется и другое соображение, учитывающее несовместимость понятий «места» и «пустота». В гомогенном пространстве геометрии все «места» подобны друг другу и перемещение в нем не имеет ничего общего с изменением, а согласно Аристотелю, всякое движение есть процесс изменений. В пустоте не существует не только естественных мест, в ней вообще нет мест. В пустоте нельзя выделить никакого предпочтительного направления – ни вверх, ни вниз, ни вправо, ни влево. Следовательно, пустоты нет в нашем ограниченном, чувственно данном мире. Поэтому движение брошенного тела возможно постольку, поскольку среда, стремясь заполнить «место», оставленное движущимся телом, проникает в него и тем самым побуждает тело двигаться дальше. Если кратко суммировать традиционные аргументы, выдвигаемые противниками Аристотеля, то они могут быть разделены на две группы. Аргументы первой группы сводятся к тому, что предположение, согласно которому большие и тяжелые тела движимы благодаря реакции воздуха, является невероятным. Аргументы второй группы подчеркивают противоречивый характер утверждения, согласно которому воздуху приписывается двойственная роль – сопротивления и движущей силы. Теория бросания тел как способ истолкования сущности движения никогда не пользовалась всеобщим признанием главным образом потому, что она была неприемлема с точки зрения «здравого смысла». Почему, говорили противники аристотелевской динамики, не предположить, что движущая сила переходит в движимое тело, что она «проникает» в него и тем самым заставляет его продолжать движение. Эта сила имела различные наименования (virtus motiva, virtus impressa, impetus, impetus impressus). В сочинении «Различные математические и физические рассуждения», изданном в Турине в 1585 году, видный представитель физики «импето» («импетус») Дж. Бенедетти, считавший, что аристотелевская теория броска не имеет никакой научной ценности, следующим образом объяснял механизм движения тел. Всякое тяжелое тело, писал Бенедетти, которое движется естественно или насильственно, обладает в самом себе импето (impetus), и при отделении его от двигателя оно продолжает двигаться благодаря самому себе в течение некоторого промежутка времени. Что собой представляет импето как движущая сила, внутренняя причина движения? По мнению Бенедетти, на этот вопрос трудно ответить, ибо импето – это некоторый род качества, силы или свойства, как бы «втиснутое» в движущееся тело, которое его «пропитывает» в момент соединения с двигателем. Это есть также некоторое состояние, которое движущееся тело приобретает тем больше, чем более продолжительное время оно находится в контакте с двигателем. Объяснение, данное Бенедетти, представляется весьма смутным. Но это, по крайней мере, не должно нас удивлять, потому что понятие импето действительно смутное и неопределенное. По существу оно представляет собой лишь перевод в научные термины концепции, основанной на повседневном опыте, на данных здравого смысла. В эпоху Средневековья сторонники динамики импето долго и безуспешно спорили относительно его реального статуса в физическом мире. Они пытались протащить понятие импето в аристотелевскую классификацию, толкуя импето как некоторого рода «форму» или как некоторый род качества наподобие теплоты (Гиппарх). Эти средневековые дискуссии доказывают лишь весьма туманный характер теории, которая явилась прямым продуктом здравого смысла. Тем не менее здесь не все так просто и однозначно, как это может показаться современному критику, высокомерно взирающему на ученых минувших эпох. Поэтому имеет смысл обратиться к самой истории вопроса, а не к его позднейшим критическим интерпретациям, подчас малообоснованным. Важный этап в истории критического мышления связан с деятельностью талантливого английского философа Уильяма Оккама (1295–1349), отрицавшего некоторые важные положения теологической доктрины Томаса Аквинского. По мнению Оккама, движущееся тело не необходимо нуждается в непрерывном физическом контакте с тем, что его движет. Примером может служить магнит. Отсюда делался вывод о возможности вакуума. В связи с этим Оккам оживляет теорию импето Джона Филопона, который заимствовал ее у мусульман. Оккам соглашается с Филопоном, что стрела может лететь через вакуум (в противоположность Аристотелю). Аристотелевская традиция провозглашала, что сила движения существует в медиуме, в посреднике (воздух или вода), где имеет место движение. Медиум обладает способностью двигать, хотя сам не движется. Медиум играет важную роль в аристотелевской теории движения. Он оказывает сопротивление движению. Это сопротивление преодолевается посредством приложения постоянной силы, ограничивающей ту скорость, которая может быть достигнута. Если вакуум в природе возможен (а это Аристотель категорически отрицает), то движущееся тело могло бы достигнуть бесконечной скорости, поскольку ему ничего не препятствовало бы. В этом особом случае медиум выполняет две функции: во-первых, его сопротивление приводит движущееся тело к состоянию покоя; во-вторых, воздействие замедляет движение после прекращения действия силы. Альтернатива аристотелевской теория движения окончательно оформилась только в XIV столетии под эгидой понятия «импето». Теория импето не нуждалась в понятии пустого пространства, поскольку она отрицала пустое пространство. Данная теория была первым важным шагом в осмыслении и объяснении всех изменений в природе. Дискуссия вокруг теории импето была продолжена в Оксфорде Уолтером Барлеем (1275–1357), Ричардом Сайсетом (?–1345) и Уолтером Хейтесбари (1330–1371). Однако в Англии теория импето довольно быстро сдала свои позиции и к XV веку вновь восторжествовала аристотелевская физика. В Париже XIV столетия теория импето развивалась прежде всего Жаном Буриданом (ок. 1300 – ок. 1358), который в 1327 году стал ректором Парижского университета. Буридан выдвинул весомые аргументы против Аристотеля, считавшего, что тело движется благодаря вытеснению воздуха. Напротив, французский философ полагал, что именно импето является той силой, которая поддерживает движение. Надо заметить, что со времен античности совершенное круговое движение было бесспорным космологическим принципом, в соответствии с которым строилась научная астрономия. Величайшей фигурой теоретиков импето Парижской школы был Николай Орезм (ок. 1323–1382), который оживил идею, что Земля вращается вокруг своей оси. Решающий вклад в ниспровержение аристотелевской теории движения сделали именно Буридан и Орезм. Впрочем, свой научный принцип они скорее адоптировали, а не изобрели, поскольку опирались на опыт англичан. Суть данного принципа заключается в следующем: покой является нормальным состоянием материи, а движение является возможным, но неустойчивым состоянием нашего мира. Этот принцип иллюстрировался на примере нагревания, а именно: тела находятся обычно в таком же температурном состоянии, как и их соседи, но если температура некоторых из них выше сравнительно с окружающими телами, то такое нестабильное состояние уравновешивается только постепенно. Иными словами, движущееся тело приобретает импето подобно тому, как нагреваемое тело становится жарче, и теряет его постепенно. Это приобретенное импето является причиной остаточного движения. И только тогда, когда запас приобретенного импето истощается, тело приходит в состояние покоя. Хотя идея импето была преимущественно связана с качественной характеристикой материи, поскольку в ней многое было от аналогии с теплотой, тем не менее она сыграла очень важную роль в механике импето, которая, не став магистральной дорогой в развитии физики, в разных формах оказала достаточно плодотворное влияние на процесс становления нового физического мировоззрения. Таким образом, можно с полным правом утверждать, что Буридин, Орезм и их единомышленники, приверженцы теории импето, заложили начало триумфу механики XVII столетия, триумфу ньютоновской теории универсальной гравитации, поскольку идея импето стимулировала революцию во взглядах на природу движения и, что еще более важно, стимулировала изменения взглядов на естественный порядок вещей в материальном мире. Дело в том, что понятие движения от Платона и Аристотеля до средневековых философов было вплетено в некое подобие анимистической философии природы, предписывающей «поведению» вещей нечто божественно разумное. Надо было разрушить этот анимизм, и здесь свою положительную роль сыграла теория импето, приписывающая инертной материи свою собственную способность к движению, которая не нуждается в божественном вмешательстве. Вот почему это было действительно важным шагом в направлении создания новой механики и соответствующей ей теории движения. Особо следует подчеркнуть, что представители теории импето были благосклонно расположены к идее о том, что Вселенная может быть бесконечной в пространстве и могут существовать другие миры, подобные нашему. Такого рода идеи стали едва ли не центральными в сочинениях кардинала Николая Кузанского (Николай Кребс, 1401–1464), который также считал, что Земля вращается вокруг своей оси. Защитники теории импето составляли меньшинство в средневековых университетах Европы. Их взгляды не получили широкого распространения. Большинство ученых следовало ортодоксальной христианско-аристотелевской теории, в частности развиваемой Томасом Аквинским, согласно которой Вселенная конечна, а Земля находится в неподвижном состоянии в центре Универсума. К XV веку теория импето почти сошла на нет, хотя некоторые ее отголоски мы находим в начале XVI века. Концепция движения, которая опирается на физику импето, всецело отлична от концепции Аристотеля. В схоластической интерпретации движение не выглядит как процесс актуализации «формы». Однако оно все еще трактуется как изменение и как таковое нуждается в объяснении посредством использования понятий «сила» или «определенная причина». Таким образом, импето производит движение; оно движет тело. Но в то же время импето играет другую важную роль, а именно: преодолевает сопротивление окружающей среды. Согласно Галилею, тяжелые тела размещаются в центре мира или близко от него в виде концентрических кругов. В своей критике аристотелевского понятия естественного движения (даже там, где Галилей принимает естественный характер движения) он возражает против естественного характера движения вверх. И делает это Галилей не только потому, что все тела являются тяжелыми и поэтому движение вверх всегда является насильственным, но еще и потому, что оно не обладает естественным пределом. Нельзя вечно спускаться вниз, но можно неограниченно двигаться вверх. Это представление Галилея о Космосе является свидетельством глубокой эволюции галилеевского философского мировоззрения. Для Галилея существует центр Универсума, но вместе с тем великий итальянец ощущает, что космическая сфера при научном подходе к ее пониманию расширяется, становится бесконечной, теряя свою сферообразность. Этого достаточно для того, чтобы пространство приобретало все более гомогенный характер, теряя всякие следы античного Космоса как некоего организма. Необходимо подчеркнуть следующее: если в астрономии Николай Коперник (1473– 1543) и Иоганн Кеплер (1571–1630) боролись против Клавдия Птолемея (ок. 90 – ок. 160), то оппонентом Галилея выступал Аристотель как философ. Иными словами, если Земля движется в космическом пространстве, то вся аристотелевская физическая теория космологии оказывается безосновательной. Сокрушая Аристотеля, Галилей фактически сокрушал и аристотелизм Аквината, тем самым невольно замахиваясь на религиозную идеологию, что было чревато большими неприятностями. Сегодня принцип движения по инерции кажется нам совершенно очевидным. Мы почти автоматически считаем, что никто и никогда не думал иначе. Однако это совсем не так. Данный принцип стал очевиден для нас благодаря Галилею и Декарту, тогда как для античных греков и людей Средневековья он казался совершенно неприемлемым и абсурдным. Галилеевское понятие движения (так же, как и понятие пространства) кажется нам настолько естественным, что мы верим даже в то, что закон инерции происходит из опыта и наблюдений, хотя совершенно ясно, что никто и никогда не мог наблюдать бесконечное движение по инерции в силу той простой причине, что такое движение абсолютно невозможно. К этому можно добавить следующее. Галилей не был астрономом в прежнем смысле слова. Он никогда не интересовался традиционными процедурами позиционной астрономии. Как философски мыслящий ученый, он применял к исследованию природы новую астрономическую технику (преимущественно своего собственного изобретения) для понимания и объяснения вопросов космологии. С галилеевской точки зрения вопросы, которые исследователь может задавать природе, являются плодотворными тогда, когда они являются не случайными, а теоретически обоснованными. Только в этом случае посредством эксперимента можно получить недвусмысленный ответ на поставленный вопрос. Ошибочно предполагать, что подобная познавательная позиция не имела место раньше, но начиная с Галилея эта методологическая позиция становится главной опорой науки Нового времени. Так, сравнивая взгляды Галилея и Фрэнсиса Бэкона (1561–1626), мы обнаруживаем, что Бэкон рассматривал эксперимент как своеобразное лекарство от невежества, тогда как Галилей рассматривал эксперимент как способ проверки научного знания, подтверждающий наши теоретические выводы. Однако сам Галилей, как отмечают многие ученые, никогда не делал подобных экспериментов, предпочитая иметь дело с мысленными экспериментами. Функция этих мысленных экспериментов заключалась не в демонстрации нового факта, а в установлении согласия между опытом и идеей, которая предшествует данному опыту. С известной степенью упрощения можно сказать, что современная наука появилась на свет тогда, когда достигла уровня «технологической саморефлексии», то есть уровня понимания роли технических инструментов в научном познании окружающего мира. Первыми проблесками этой саморефлексии был галилеевский телескоп, со свидетельствами которого не хотели считаться даже некоторые близкие друзья Галилея, поскольку не готовы были принять новый смысл научной деятельности, новый образ науки. Чтобы взглянуть в телескоп, требовалось быть не только гениальным ученым, но и ученым нового толка, верящим в опытное знание. Иными словами, Галилей не только использовал технику для подтверждения своих теоретических взглядов, но и был первым, кто сделал важный и решительный шаг, придав технике большую значимость для теоретических обобщений, одновременно технологизировав научное знание, то есть нацелив его на технически оснащенный опыт, что предполагало использование новых методов научного познания. Сущность и революционный характер эксперимента в научном познании не сводится к вопросу о пресловутой Пизанской башне, с верхушки которой, согласно сомнительным историческим легендам, бросали тяжести с целью определения скорости падения вещей различного веса. Бросали или не бросали эти тяжести – неважно. Важное другое: мы знаем, что для проведения точных измерений падения тел Галилей использовал в своих опытах как маятник, так и наклонную плоскость. Это были чуть ли не самые первые эксперименты в новой науке. Они отличались от экспериментов схоластов XIII столетия главным образом тем, что были скорее исследовательскими, чем иллюстративными, и в еще большей степени – своим количественным характером, позволившим связать их с математической теорией. Конечно, не следует слишком преувеличивать заслуги Галилея в оценке познавательных возможностей эксперимента. Галилей занимал промежуточную позицию в отношении своих собственных опытов, говоря, что проводит их не для того, чтобы убедиться самому, но чтобы убедить других. Тем самым Галилей сохранял известную верность традиции, превозносящей силу разума как такового в познании окружающего мира. В этом смысле его опыты были скорее демонстрацией, чем экспериментом. Однако, проводя опыты и получая неожиданные для себя результаты, Галилей интуитивно схватывал то, что его опытные демонстрации содержат в себе эвристический момент, привносящий в теоретические доказательства дополнительный смысл. Так или иначе учитывая этот эвристический момент опытного познания, он вынужден был вносить исправления в логику деятельности разума, невольно лишая эту деятельность прав на абсолютную автономию и диктат по отношению к чувственному опыту. Благодаря этому вырисовывалась тенденция превращения эксперимента в особый научный аргумент, приближающийся по силе убедительности к процедурам логико-математических доказательств. Предание эксперименту доказательной силы было возможно не по субъективным соображениям «взбалмошного» Новатора, а потому, что алгебраизация математических доказательств, осуществленная талантливым французским математиком Франсуа Виетом (1540–1603), позволила усмотреть некоторый изоморфизм между механикой и алгоритмами логико-математических доказательств. Связь математики с механикой нашла свое воплощение в экспериментальном понимании опыта, где математика материализовалась в технологии механистического типа. Поэтому Галилей по праву считается основоположником научной техники. Галилеевское возвышение рационально планируемого опыта и эксперимента обусловлено еще и тем, что он объявил войну догматическому мышлению, слепо полагающемуся на авторитеты. Отрицая бездумно принимаемые авторитеты и в первую очередь непогрешимость авторитета Аристотеля, Галилей возвышал значение систематического наблюдения. Античное разграничение «знание–мнение» получило в его работах новый смысл, а именно: «мнение» в виде эмпирического знания было не противопоставлено теоретически достоверному «знанию», а рассмотрено как первая и необходимая ступень научного познания. В связи с этим Галилеем было высказана смелая мысль об относительности научной истины, ограниченной историческим временем и несовершенством нашего познания. Характерно, что любимым афоризмом Галилея, повторенным затем Фрэнсисом Бэконом, был афоризм: «Истина – дочь времени». Соответственно этому утверждалось, что истина раскрывается постепенно, добывается с помощью экспериментов и математических вычислений, а не посредством схоластического цитирования «непогрешимых» текстов. Воззрения Галилея находились в серьезном противоречии со схоластической традицией, так как Галилей, протестуя против субстанциализации качеств, лишил мир всех качеств вообще, поскольку те не поддавались математической интерпретации. Тем самым Галилей настолько радикально рвал с аристотелезирующим естествознанием, гипертрофирующим качества, что сам впадал в противоположную крайность, как бы гипостазируя количества. Из многообразия субстанциальных форм-качеств мир превратился в алгебру. В построении Декарта количественная точка зрения достигла своего апогея. Итак, математизируя Природу, Галилей и Декарт были вынуждена упразднить понятие качества, рассматриваемое в аспекте восприятия чувственно данного мира. С упразднением чувственного восприятия в роли свидетеля качественного многообразия мира упраздняется и соответствующий источник познания, в результате чего главным источником математически однородной в своей основе Природы объявляется не просто интеллектуальное (теоретическое) познание, а такое интеллектуальное познание, которое имеет априорный характер в смысле «внеопытного» (внечувственного) познания, отрицающего научную ценность субъективно-чувственного познания. Характерно, что первоначально априорное познание не рассматривалось как нечто «врожденное» человеку; оно лишь противопоставлялось апостериорному (эмпирическому) познанию как познание количественно измеримых закономерностей. Следовательно, единственно надежным и объективным источником собственно научного знания является знание a priori, то есть теоретическое знание, позволяющее нам строить геометрически точную картину Вселенной, чье качественное многообразие – всего лишь дань несовершенству наших органов чувств, не способных проникнуть в сокровенную суть вещей и адекватно ее выразить в языке чувственных образов. В данном априоризме нет ничего предосудительного. С логической точки зрения любое теоретическое знание имеет в определенном смысле априорный характер, поскольку в науке субъектом познания выступает не отдельный, конкретно взятый человек (Аристотель или Декарт), а специфическая деятельность научного сообщества, организованного в науку как особый социальный институт. Разумеется, речь не идет об игнорировании человеческого индивидуума в процессе научного освоения действительности, но необходимо помнить, что изучением познавательных способностей человеческого индивидуума сегодня занимается психология, а не методология научного познания, в рамках которой вполне допустимо использование понятие «a priori», если не придавать ему определенный статус в духе психологизма или биологизма. К этому можно добавить, что уже в XIII столетии начинает пробуждаться дух экспериментаторства, что отчасти стимулировалось проникновением на Запад арабской науки, появлением университетов в больших городах Европы и т. п. Самой примечательной фигурой в этом движении был францисканец Роджер Бэкон (1214–1294), преподававший в Оксфордском университете. Он весьма критически относился к непререкаемым авторитетам и застывшим традициям. По его словам, настоящий студент должен овладевать натурфилософией, используя эксперименты. Подкрепляя слова делами, средневековый ученый занимался осуществлением экспериментов в оптике. Между прочим, этому оригинальному и талантливому ученому принадлежат высказывания о подводных лодках, летающих машинах и т. п. Небезынтересно отметить, что по отношению к функциям эксперимента Галилей и Декарт занимали противоположные позиции, поскольку основой картезианской науки были ясные и отчетливые идеи, формулируемые как законы природы. И если это теоретическое знание не обеспечивается требуемым эмпирическим материалом посредством экспериментов, тем хуже для экспериментов. В данном случае беспомощной оказывается не теория, а эксперимент в силу тех или иных его технических недостатков. Для подтверждения теории можно в ряде случаев обойтись и без экспериментальной ее проверки, введя в контекст теории воображаемые эмпирические факторы (скажем, небесные вихри, увлекающие планеты вокруг Солнца), как бы подтверждающие теоретические выкладки. В связи со сказанным нельзя пройти мимо того любопытного факта, что новые технические инструменты для эмпирического исследования природы в большинстве случаев не были продуктами научного изобретения для проверки тех или иных теорий. Они преимущественно адоптировались, а не изобретались. Например, телескоп первоначально использовался в военных целях, а микроскоп вначале служил игрушкой для забав. Возвращаясь к принципу инерции, необходимо отметить, что данный принцип предполагает следующее: во-первых, наличие возможности изолировать данное тело от всякого физического окружения и рассматривать его существующим просто в пространстве; во-вторых, наличие концепции пространства, которое идентифицировано с гомогенным бесконечным пространством евклидовой геометрии; в-третьих, наличие концепции движения и покоя, которая рассматривает их как особые состояния. Аргументы Галилея основаны на мифической концепции «общей природы Земли и земных вещей». Позднее наука заменит эту концепцию новой концепцией во главе с понятием «физическая система». Физическая система – это система тел, участвующих в одном и том же движении. Все это невозможно было сформулировать на базе аристотелевской философии движения и требовало принятия совершенно другой философии. Концепция физической системы или, точнее говоря, системы механической, которая неявно содержалась в рассуждениях Коперника, была разработана Джордано Бруно (1548–1600). Бруно открыл, пользуясь своей гениальной интуицией, что новая астрономия должна отказаться от концепции закрытого и конечного мира, заменив ее концепцией открытого и бесконечного Универсума. Это означало устранение понятия «естественное место», а значит, и «естественное движение». Будем иметь в виду, что понятие «естественное место» стоит в одном ряду с такими понятиями, как «целое», «космический порядок», «гармония», которые предполагают, что в Космосе вещи находятся в некотором определенном порядке. В таком случае любая вещь в соответствии со своей природой обладает однозначно определенным местом в Космосе. Понятие «естественное место» выражает главное теоретическое требование аристотелевской физики: должно быть единственное место для каждой вещи и каждая вещь должна быть на своем месте. С этой точки зрения покой – это наиболее естественное состояние вещей. Движение же «по природе» – это обладание движущей причиной, каковой является активная «форма» движущегося тела. Данная «форма» стремится вернуть тело в свойственное ему «естественное место» и таким образом поддерживает движение. Насильственное движение – это движение «против природы», предполагающей наличие внешней действующей причины, не связанное с активной «формой» тела. Поскольку Аристотель не допускал действия на расстоянии, а считал, что всякая передача движения предполагает соприкосновение, постольку действующая причина рассматривалась не как «двигатель внутреннего сгорания», а как некий субъект, толкающий или тащащий вещь. Этим античным представлениям о движении был нанесен серьезный удар Бруно. Именно Бруно своей идеей множественности миров спровоцировал первый серьезный конфликт между представителями новой философии и старыми церковными авторитетами. Его учение считалось крайне опасным для теологии. Тем не менее Николай Орезм в своем сочинении «Livre du Gelet du Monde» много внимания уделил этому еретическому чению. Орезм рассматривал возможность множественности миров с двух точек зрения – с временной и пространственной, а именно: один мир включается в другой и отдельные миры сосуществуют в пространстве. Аристотелевский аргумент, согласно которому земля другого мира, если таковой возможен, должна стремиться (падать) к своему естественному месту (некоему центру), французский ученый подвергает критике, указывая на то, что естественным местом для такой земли должен быть центр ее собственного мира. Соответственному этому ограничение мощи божественного творчества границами одной Вселенной он рассматривает как отрицание божественного всемогущества. Кроме того, Орезм считал естественным для человека веру в то, что за пределами нашей ограниченной Вселенной имеется другое пространство. На основе своих философских размышлений он делает вывод, что нельзя безоговорочно устранять мыслимую возможность множественности миров, хотя в действительности никогда не может быть больше, чем одного мира. В XVII веке подобные идеи нашли свое воплощение в сочинении первого научного фантаста Джона Уилкинса «Открытие мира на Луне» (1638). Вера в бесконечность и вечность Космоса имеет древние корни. Такого рода идеи мы находим у Лукреция, который, судя по всему, заимствовал их у Демокрита. В Средние века подобные идеи имели хождение в мусульманском мире среди философов, тогда как христианскому миру в то время они были почти неизвестны. Впервые близкие идеи в христианском мире были высказаны Николаем Кузанским в XV веке. По-видимому, его взгляды оказали определенное влияние на Бруно. Там, где Коперник проводит различие между «естественным» движением Земли и «насильственным» движением тел на Земле, Бруно их уподобляет. По мнению Бруно, то, что происходит на Земле, если предположить ее движение в звездном пространстве, тождественно тому, что происходит на корабле, скользящем по поверхности моря. В таком случае движение Земли оказывает не большее влияние на движение вещей на Земле, чем движение корабля на движение вещей, находящихся на корабле. На место аристотелевской динамики Бруно ставит динамику импето парижских философов. Ему кажется, что динамика импето служит достаточным основанием для построения новой физики, соответствующей астрономии Коперника, что было, конечно, заблуждением. Тем не менее нельзя отрицать того, что концепция импето позволила Бруно отвергнуть некоторые слабые аргументы Аристотеля. Однако она не могла отбросить их все и тем более послужить надежной основой для построения новой физики, в становлении которой большую роль сыграла астрономия. Как это происходило? К середине XV века европейская астрономия находилась в полном упадке, хотя и придерживалась системы Птолемея. В ходу были астрономические «Альфонсиновы таблицы» («Альфонсины»), составленные в Толедо (Испания) в XIII веке группой астрономов, работавших вначале под покровительством инфанта, а с 1252 глда – короля Леона Альфонса Х «Ученого» (1223–1284). Составлению «Альфонсин» предшествовала большая и трудоемкая работа по переводу с арабского многочисленных астрономических трудов, в первую очередь птолемеевского «Альмагеста» («Алмагест»). Составленные на испанском языке «Альфонсины» были впервые обнародованы в 1283 году. Они широко использовались вплоть до XVI века, так как давали видимые положения планет на каждый день для периода с XIII по XVI века. Эти астрономические таблицы, полные ошибок, явились не вполне удачной попыткой применить к «новому году» устаревшие вычисления Клавдия Птолемея. Данные ошибки попытался исправить немецкий ученый Иоганн Мюллер (1436–1475), более известный под латинизированным именем Региомонтан, то есть «кенигсбержец» (по названию небольшого городка Кенигсберга в Гессене, из окрестностей которого он был родом), называвшего себя Де Монто Регио (Монтереджио). Делая наблюдения над затмениями со своим учителем, профессором Венского университета Георгом Пурбахом (1423–1461), он обнаружил, что лунные затмения 1450– 1460 годов наступали часом позднее, чем это должно было наблюдаться в соответствии с «Альфонсинами». Более того, каждое новое наблюдение открывало новую ошибку. Эти наблюдения подрывали не только веру в истинность «Альфонсин», но и в «Альмагест», где ошибок было еще больше. Неясно было, откуда происходят отклонения между действительной картиной неба и требованиями теории: то ли от неверности самой теории, то ли от неверности сделанных на ее основе таблиц и вычислений. Этот вопрос становился ключевым вопросом астрономии. Отвечая на данный вопрос в рамках классической птолемеевской теории, ученые прежде всего взялись за точную разработку этой теории, освобождая ее от неверных комментариев, ошибок переводчиков, а также ошибок в вычислениях и заключениях. Это был совершенно правильный прием научного исследования, которым мы пользуемся и сегодня, решая неясные научные вопросы в рамках существующей теории, истинность которой по тем или иным причинам не ставится под сомнение. Противоречия отдельных наблюдений с теорией не может служить поводом для критики данной теории. Вначале необходимо выяснить причины несовпадения теоретических выводов с фактами, и только потом решать, верна или неверна теория. Будем иметь в виду, что фактические данные, представленные в «Альмагесте», относились к тому небу, какое было во II веке и даже ранее. С той поры прошло почти пятнадцать столетий. Взаимное положение неподвижных звезд изменилось. Надо было вычислить эти изменения и сверить их с действительностью. Добавим к этому и то, что морские плавания существенно раздвинули область неба, известного античному человеку. Например, в небе за экватором были обнаружены новые созвездия, исчезло большинство старых, в том числе исчезла абсолютная исходная точка всех вычислений древних – Полярная звезда, так называемый полюс мира. В этих условиях океанские плавания становились практически невозможными, так как для всякого плавания по океанским просторам надо было иметь хотя бы приблизительно точные данные о положении Солнца и Луны, чтобы получить более или менее ясные понятия о географической широте и долготе местности. В общих чертах стоящая перед учеными и мореплавателями задача была решена к 1474 году, когда появились из печати первые «Эфемериды» (от гр. ephemeris (ephemeridos) – дневник, поденные записи; астрономические таблицы заранее вычисленных положений небесных светил на любой избранный момент времени) Региомонтана, быстро распространившиеся и приобретшее достаточно большое значение в практической астрономии. Эти вычисления, сделанные в рамках уточненной птолемеевой системы и не лишенные ряда крупных ошибок, обусловленных самой теорией, тем не менее имели крупное значение, ибо вели к неизбежному крушению всей системы древнего мировоззрения и появлению теории Коперника. Что касается астрономических таблиц Региомонтана, то они представляли частное исправление «Альфонсиновых таблиц» и уже в XVI веке выглядели неудовлетворительными, но тем не менее в свое время сослужили большую службу, хотя «Альфонсиновы таблицы» не были окончательно заменены даже трудами Коперника и его последователей. Ко времени научной деятельности Региомонтана европейская математика ограничивалась рамками евклидовой геометрии и решением простейших арифметических задач. Еще не существовало алгебры и тригонометрии. Решение уравнений первой степени фактически не было известно, за редким исключением. Поэтому для достижения своих результатов Региомонтан должен был развить соответствующие методы вычисления. Показательно, что он проявил свою незаурядность и самостоятельность в тригонометрии, открыв ряд теорем и дав первое на Западе связное ее изложение, независимое от приложений к астрономии. К тому же он впервые вычислил точные таблицы синусов, отчасти продолжив при этом работы Пурбаха. Региомонтан, ничего не зная о том, проделал в конце XV века примерно ту же работу, которую в середине XIII века осуществил выдающийся ученый-энциклопедист Мухаммед ибн Мухаммед ибн ал-Хасан Абу Джафар Насирэддин ат-Туси (1201–1274), основатель астрономической обсерватории в Мараге (Азербайджан), где под его руководством были составлены знаменитые «Ильханские астрономические таблицы». При этом Региомонтан даже не дошел до тех открытий, какие осуществил его великий предшественник, а именно: региомонтановская тригонометрия была все еще далека от тригонометрических достижений ученых мусульманского Востока. Но если история научной мысли фиксирует заслуги ат-Туси, прозванного Насирэддином, как дань полузабытому гению прошлого, о котором вспомнили лишь в XIX веке, то благодаря книгопечатанию мы знаем Региомонтана как ученого, который в рамках европейской христианской культуры своими теоретическими и научно-практическими достижениями сделал первый смелый шаг в деле сокрушения старых представлений о Вселенной. Характерно, что еще в конце XVI века Региомонтана считали изобретателем книгопечатания. Например, так думал известный французский гуманист, философ, математик и астроном Пьер Рамус (Пьер де ла Раме, 1515–1572). Дело в том, что в 1471 году Региомонтан поселился в Нюрнберге, богатом имперском городе, славившимся своими специалистами по металлообработке, слесарями, оружейниками, художниками, золотых дел мастерами и медиками. Здесь были основаны типографии, работники которых отличались своей предприимчивостью; они брали заказы из других городов и стран (в Нюрнберге лились буквы для первых русских книг конца XV – начала XVI веков, издававшихся в Кракове и Праге). Не остался в стороне от книгопечатания и Региомонтан, который вместе с богатыми нюрнбержцем Бернгардом Вальтером завел типографию, астрономическую обсерваторию и мастерскую для изготовления научных инструментов. Если бы не преждевременная и внезапная смерть Региомонтана (ходили слухи, что он был отравлен одним из своих оппонентов), то можно допустить следующее: талантливый и напористый ученый должен был в конце концов увидеть, что все исправления теории Птолемея приводят к выводам, которые дают отклонения, большие, нежели возможные ошибки наблюдений, и, следовательно, необходимо строить радикально новую теорию, ту теорию, которую вскоре построил Коперник. Отрицательную роль в утверждении гелиоцентрического учения сыграла не борьба с религией, которой не было и не могло быть, а оппозиция церковникам, фанатично отстаивавшим незыблемость мировоззренческих догм. Не случайно Коперник предлагает рассматривать построенную им теорию чуть ли не в качестве маловероятной гипотезы, о которой мы судим не по ее истинности, а по ее утилитарной полезности, поскольку данная гипотеза приводит к вычислениям, удовлетворяющим нашим наблюдениям. В рамках одних лишь астрономических дискуссий, когда по обоюдному согласию участников дискуссии можно допускать «фиктивные гипотезы» в духе Коперника, институтам католицизма ничего не угрожало, но как только эта дискуссия была перенесена на почву философско-богословских рассуждений об Истине картина резко изменилась: гелиоцентрические симпатии стали чреваты костром инквизиции, «очищающим» Истину от «сора» вредных заблуждений. Таким образом, было бы крупной ошибкой считать борьбу копернико-ньютоновской системы с птолемеевской борьбой двух враждебных мировоззрений – научного и чуждого науке. Это была внутренняя борьба между представителями одного научного мировоззрения. Для тех и других лиц окончательным поводом к изменению взглядов на окружающий мир служат точно зафиксированные факты; те и другие в объяснении природы идут путем систематических наблюдений и опыта, путем точных измерений и вычислений. На взгляды лучших представителей обеих сторон одинаково мало влияли соображения вненаучного характера, исходившие то ли от философов, то ли от религиозных деятелей, то ли от других субъектов с властными полномочиями. Таким образом, до тех пор, пока научно не была доказана невозможность основных посылок птолемеевской системы, она могла быть вполне законной частью научного мировоззрения. У Птолемея не было единой математической связи между отдельными планетарными структурами, а было только общее сходство в методах, используемых для каждой из этих моделей. Можно лишь с известными оговорками говорить о метафизическокосмологической системе, но никак о математико-астрономической системе. Сравнительно с Птолемеем самым важным аспектом теории Коперника является изобретение математической планетарной системы, а не переход от геоцентризма к гелиоцентризму. Коперник переоткрыл вопрос о подвижности Земли и показал, что эта гипотеза не является математически ущербной. Кроме того, его важный математический вклад в астрономию заключался в признании общих черт в отдельных планетарных моделях Птолемея, а также в использовании этого общего свойства для построения единой планетарной системы. Иными словами, если у Птолемея все космические дистанции между планетами были условны, релятивны, то в теории Коперника они соотносились с общим элементом системы Солнце–Земля и посредством этого соотносились друг с другом. Как математическая система, система Коперника была более привлекательной, нежели теория, которая нуждается в специальных уточнениях применительно к каждой планете. В этом смысле она выглядит лучше и привлекательнее. Однако в реальной практике совершенно посторонние причины вынудили Коперника сделать его систему более громоздкой, в результате чего она стала проигрывать по сравнению с теорией Птолемея. Более того, несмотря на системность математического подхода Коперника к построению гелиоцентрической модели, в математическом плане он ничего нового и оригинального не внес. Поэтому после Птолемея математическая астрономия впервые была продвинута вперед не Коперником, а Кеплером. Кстати будет заметить, что когда решается вопрос о том, какая теория истинна, а какая – нет, мы часто пользуемся критерием простоты. В принципе любую теорию можно «заставить работать», если в достаточной степени усложнить ее. Поэтому из эстетических соображений, а также потому, что пользоваться сложными теориями слишком утомительно, мы выбираем как «верную» наиболее простую из имеющихся теорий (конечно, если она описывает и интерпретирует явление не хуже других). Как и Коперник, Кеплер многое унаследовал от пифагорейско-платонистской традиции, постоянно присутствовавшей на всех этапах развития христианской идеологии. В определенной степени это было обусловлено особенностями его жизненной эволюции. Например, занятия астрономией являлись не результатом внутренней потребности, а результатом внешних обстоятельств, когда его, студента философии и теологии, университетские власти направили учителем математики и астрономии в австрийский город Грац. Вот почему начиная с самых ранних сочинений и до конца жизни Кеплер сохранял направленность и интенсивность своих религиозно-философских интересов. В научной деятельности это проявилось в том, что, исчерпав возможности физики для объяснения явлений природы, он обращался к метафизике и теологии. Эта тяга к столь вычурному синтезу научного и вненаучного могла окончиться для Кеплера как астронома беспомощным эклектизмом, но мы видим обратное: Кеплер стремится, и небезуспешно, нарисовать новую картину мира, которая объединяла бы небесную и земную сферы при помощи представления об универсальной физической силе. Для пущей монолитности предлагаемой картины мира Кеплер использует «цементирующие» образы, навеянные христианской теологией, а также античной метафизикой и эстетикой. В результате ему так и не удается осуществить свой первоначальный замысел – дать строго механическое объяснение наблюдаемому движению планет, но зато ему удается по крайней мере навести мосты между старым взглядом на мир как на неизменный Космос и новым взглядом на мир как на арену действия динамических и математических законов. Симпатии творцов новой революционной теории строения Вселенной к пифагореизму и платонизму отнюдь не были данью мистике и иррационализму. Это скорее был своеобразный протест против схоластики и выхолащенного аристотелизма. Пионеров новой науки подкупал у Платона скептицизм в оценке познавательных возможностей языка, которые античный философ ставил ниже чувственного познания вещей. Правда, нередко приверженцы Платона закрывали глаза на то, что чувственное познание вещей является с точки зрения Платона недостойным занятием для мыслителя-теоретика. Характерно, что у Кеплера и других новаторов той далекой эпохи мистическая часть пифагорейско-платонистских воззрений играла сравнительно небольшую роль. Взгляды Кеплера представляют собой своеобразный переход от воззрений платоников эпохи Возрождения к механистическому миропониманию. Кеплер является как раз таким мыслителем, который занимает некое среднее положение между Джероламо Кардано и Джордано Бруном, с одной стороны, и Галилеем и Декартом – с другой. Начав в тесной связи изучать оптику и гармонию, он быстро пришел к выводу, что внутреннее единство этих наук определяется их общим базисом – математикой. Средневековые неоплатоники и неоплатоники эпохи Возрождения во многом способствовали инкорпорации философско-математических идей и методов в научное мировоззрения ученых XIII–XIV веков. Этим ученым особенно импонировало то, что природа, согласно утверждениям неоплатоников, в своей основе математична, а следовательно, должна объясняться с помощью математических законов. Любопытно, что для Аристотеля математика является второстепенной наукой, поскольку ее объекты наделены абстрактным бытием, то есть бытием в мышлении, а не в реальности. Математику и физическую (чувственную) реальность разделяет непреодолимая пропасть. Поэтому нельзя применять математику к изучению физического мира, в котором нет «чистых» (абстрактных) кругов, эллипсов и геометрически прямых линий. В физическом мире объекты неточны, приблизительны с математической точки зрения. Стремление точно определить размеры какого-либо природного объекта не имеют под собой никаких прочных оснований и выглядит чем-то несерьезным. Но то, что недостижимо в земном мире, вполне приемлемо для небесных явлений. На небесах совершенные, абсолютно упорядоченные движения сфер и звезд осуществляются в полном соответствии со строгими и незыблемыми законами геометрии. Поэтому математическая астрономия возможна, а математическая физика – нет. Эта точка зрения вполне соответствовала широко бытующим в то время научным представлениям. Вот почему греческая наука, создавшая небесную кинематику, никогда не пыталась математизировать различные формы движений в поднебесном мире. В лучшем случае измерялись тяжести и протяженность (скажем, расстояние). Согласно древнегреческим авторам, главная цель астрономической теории заключается в «спасении» явлений, то есть астрономическая теория должна так интерпретировать явления и так описывать их в количественных терминах, чтобы это описание согласовывалось с астрономическими наблюдениями. Подобный подход к целям и задачам астрономии соответствует современным воззрениям. Однако следует иметь в виду, что данный методологический принцип не имел универсального характера в древнегреческой науке, поскольку для многих греческих философов астрономия и физика имели совершенно разные цели. Они учили, что от астрономии требуется лишь «спасти явление» тогда как физик должен «вывести истину» то есть должен объяснить явление, исходя из соответствующих первопричин и действующих в Космосе сил. К этому можно добавить следующее. Хотя вавилоняне и египтяне обладали обширными познаниями в геометрии, тем не менее греки достигли большего благодаря тому, что придали исключительно важное научное значение логическим доказательствам, тогда как геометрические знания их предшественников были в основном прагматическими. Теоретическими достижениями древнегреческих геометров воспользовались прежде всего астрономы, которые утверждали, что небесные тела движутся в соответствии с определенными геометрическими моделями. Основная задача состоит в отыскании такого рода моделей на основе анализа данных астрономических наблюдений. В значительной степени это было процессом решения геометрических задач. Разрушение картины античного Космоса означало революционный переворот, который совершил человеческий разум после утверждения картины Космоса древними греками. Новое понятие «универсальный закон природы» заменило средневековосхоластическую интерпретацию аристотелевской «формы», с понятием которой было связано признание неизменных качественных различий между различными материальными субстанциями. Например, средневековый философ Роберт Гроссетест (Роберт Большая Голова, 1175–1253), опираясь на неоплатонистскую традицию в своих исследованиях оптики (неоплатонистская идея «метафизики света») и греко-арабскую натурфилософию, двигался в направлении математизации понятия природы, тем самым переходя от аристотелевской «формы» к новому понятию «универсального закона» как предмету самоценного научного исследования. Новая наука с самого начала находилась в довольно странной и даже парадоксальной ситуации. Она берет геометрическую точность в качестве своего методологического принципа и утверждает, что реальность является геометрически упорядоченной и, следовательно, подлежит точному математическому изучению. Эта наука открывает и математически формулирует законы, которые позволяют ей рассчитать положение и скорость тела в каждой точке его траектории и в любой момент его движения, и в то же время она не способна использовать данные законы, поскольку не располагает никакими средствами для определения времени и измерения скорости. Но без таких измерений законы новой динамики остаются абстрактными и пустыми. Чтобы наполнить их реальным содержанием, необходимо владеть средствами измерения времени, то есть точными часами. Проблемы новой физики усугублялись еще и тем, что требовалось научно осмыслить принцип действия на расстоянии. Во всей докоперниковской физике существование притяжения начисто отрицалось, а гравитация объяснялась стремлением тяжелого тела приблизиться к центру мира. Фактически даже в физике Коперника, которая вместо стремления к центру мира ставит стремление некоторой части тела к целому телу (кусок Земли стремится соединиться с Землей как целым), притяжение рассматривается как сила, действующая извне и без какого-либо материального посредника. Может показаться, что для Кеплера нет ничего более легкого, чем сделать еще один шаг и прийти к понятию всеобщего притяжения (attraction universalle). Однако Кеплер не смог сделать такого решающего шага. Для Кеплера, как и для Коперника, гравитационное притяжение существует лишь между «родственными» телами. Вот почему оно имеет место между Землей и Луной, но не между Землей и планетами, а также между планетами, которые не обладают одинаковой природой и посему не являются «родственными». Еще меньше оно имеет место между планетами и Солнцем. В кеплеровской концепции планеты не притягиваются к Солнцу (как, например, Луна – к Земле), они движимы Солнцем. Кеплер не знал и закона инерции. Для него термин «инерция», который он изобрел или, по крайней мере, ввел в науку, означал лишь сопротивление движению, а не сопротивление изменению состояния движения и покоя. Следовательно, для Кеплера сохранение движения состоит в действии постоянной силы на тело. Анализируя взаимосвязь философского мировоззрения с целями научных исследований, мы обнаруживаем следующее: гелиоцентризм системы Коперника во многом объясняется тем, что великому польскому астроному Солнце казалось божественным Разумом, управляющим миром и в то же время создающим его. Влиянием философско-мировоззренческих факторов объясняются и астрономические открытия Кеплера. Кеплера глубоко вдохновляла идея всемирной гармонии, идея создания Богом мира согласно законам математической гармонии. Древнегреческие астрономы связывали возможное движение Земли с вопросом о том, является ли Космос конечным или бесконечным. Если Земля находится в состоянии покоя, а Космос обращается вокруг нее, то Космос должен быть конечным. В противном случае элементы Космоса, находящиеся от Земли на бесконечном расстоянии, имели бы бесконечные скорости, а это невозможно даже помыслить. Следовательно, предположив неподвижность Земли, мы неминуемо получаем конечный Космос. Мы, вероятно, никогда не узнаем, почему греческие астрономы отвергли гелиоцентрическую систему, но можно предположить, что главная причина была философско-мировоззренческой, а не собственно научной. Для большинства древнегреческих философов Земля считалась наиболее важным объектом в Космосе, поскольку Земля – обитель человека. Совершенно немыслимо представить, чтобы Земля в качестве центра Космоса имела какое-нибудь движение, свидетельствующее о ее несовершенстве. Даже для древнегреческих астрономов их философская антипатия к движению Земли могла легко перевесить ту простоту, которую это движение привносило в астрономическую теорию. Критически относясь к геоцентрической теории Птолемея, следует учитывать и несомненные заслуги этого ученого Древнего мира. Так, например, его трактат по географии знаменует собой начало математической географии. А вот что касается основополагающего трактата по астрономии, представляющего исключительно важный этап в становлении математической астрономии, то здесь обстоит не все так просто. Хотя на протяжении четырнадцати веков птолемеевский астрономический труд был своего рода «Библией» для астрономов, тем не менее сегодня такой статус астрономических произведений древнегреческого ученого весьма аргументировано оспаривается. Астрономический трактат Птолемея называется по-гречески »), а по латыни – «Magna constructio», что в«Мегале синтаксис» (« переводе на русский язык означает «Великое построение». Средневековые арабские астрономы перевели название этого трактата как «Аль Маджисти» («Величайшее построение»), откуда (через латинскую транслитерацию) берет свое начало русское звучание названия указанного трактата – «Альмагест». Возможно, первоначальное название «Альмагест» («Величайший») относилось к размерам трактата, а не к качеству его содержания. Однако теперь под этим названием понимается высокая научная ценность данного трактата. Поскольку же книга Птолемея, по мнению некоторых современных историков науки, грандиозная фальшивка, а не великое достижение древнегреческой астрономии, постольку она не заслуживает названия «Альмагест». Вот почему ряд современных ученых предпочитают использовать нейтральное название «Синтаксис». В тринадцати книгах птолемеевского «Синтаксиса» рассматриваются все вопросы древнегреческой астрономии. Благодаря своей энциклопедичности птолемеевский астрономический трактат длительное время пользовался популярностью не только у профессиональных астрономов, но и среди широких кругов просвещенной публики. Создатель гелиоцентрической системы мира Николай Коперник свято верил в непогрешимость и честность Птолемея как ученого. Однако в результате самого тщательного исследования научного наследия древнегреческого астронома современные ученые приходят к выводу, что абсолютное большинство наблюдений, положенных в основу геоцентрической картины мироздания и приписываемых Птолемеем самому себе, а также другим ученым, откровенно сфабрикованы или подделаны им; к тому же основные достижения античной астрономии изложены неполно и необъективно. Наконец, «Синтаксис» изобилует грубыми теоретическими ошибками и ошибочными данными наблюдений, если таковые вообще имели место. Нельзя пройти и мимо того прискорбного факта, что бездумное преклонение перед «Синтаксисом» привело к забвению и потере многих трудов древнегреческих астрономов. Вместо них последующие поколения ученых получили в наследство лишь одну модель мира – гелиоцентрическую, да и то еще вопрос, принадлежит ли эта модель самому Птолемею. Сегодня бытует мнение, что «Синтаксис» нанес астрономии больше вреда, чем любая другая когда-либо написанная работа, и было бы намного лучше для астрономии, если бы этой книги вообще не существовало. Величайшим астрономом античности Птолемей не является, дерзко заявляет кое-кто из наших современников, но зато он является еще более необычной фигурой: он самый удачливый обманщик в истории науки. Не будет лишним отметить и то, что в споре Коперника с Птолемеем основной интерес для нас представляет не техническая сторона вопроса, а мировоззренческая. Ведь если ограничиться чистой техникой система отсчета, связанная с Землей, не более ложна и не более истинна, чем система отсчета, связанная с Солнцем. Подобная равноправность разных систем отсчета в пределах кинематики давно уже не вызывает сомнений. Термины «истинная система отсчета» и «ложная система отсчета» совершенно неприменимы для характеристики систем Птолемея и Коперника. Истина в данном случае состоит совсем в другом – в особенностях и всей совокупности параметров, определяющих строение Солнечной системы и могущих описываться как в геоцентрических, так и в гелиоцентрических координатах. Различия между кинематикой и динамикой очень важны для современной науки. Если кратко охарактеризовать кинематику и динамику, то можно сказать так: кинематика – это наука, описывающая движение, тогда как динамика – это наука, изучающая соотношение между движением и силой. Если нас интересует динамика, то мы говорим, что Земля обращается вокруг Солнца. Если же нас интересует только кинематика, то даже в современной астрономии мы обычно говорим, что Солнце обращается вокруг Земли. Это подчеркивает принцип относительности движения. Таким образом, мы свободны принять самое простое описание и соответствующее ему объяснение, а простейшее объяснение зависит от того, что мы хотим и пытаемся сделать. Примечательно, что система Птолемея широко используется в астрономии и сейчас, если учитывается позиция субъекта, наблюдающего с Земли за Солнечной системой и определяющего положение светила на небесной сфере в координатах, связанных с Землей, а уже затем производящего переход к другим координатным системам. Чтобы конкурировать с высокой точностью математических расчетов Птолемея или тех астрономов, труды которых Птолемей использовал, Коперник, возрождая гелиоцентрическую идею, должен был значительно превзойти древнегреческих ученых в математической и практической аргументации. Однако ни Коперник, ни Тихо Браге, ни Кеплер не смогли сокрушить систему Птолемея по всему фронту. Например, Коперник утверждая, что Земля обращается вокруг Солнца, в то же время сохранил ряд положений птолемеевской теории, в частности было сохранено учение об эпициклах и вспомогательных кругах для объяснения движения планет. Аналогичные просчеты наблюдаются и в теоретико-математических выкладках Тихо Браге. Печальная участь постигла и кеплеровское открытие законов движения планет, поскольку эти законы выглядели слишком умозрительными и обладали слабой эмпирической поддержкой. Отличительной чертой данной абстрактной умозрительности, отпугивавшей Галилея и картезианцев, было то, что Кеплер для объяснения обнаруженных им закономерностей ссылался на такой сомнительный аргумент, как «система духов» целесообразно двигающих светила в небесном пространстве. В этом плане Кеплер был верным сыном своего времени, выразившим как новые веяния в европейской духовной культуре, так и традиционные мифологические фикции. Новое физико-математическое направление является наиболее оригинальной и важной тенденцией научной мысли XVII века. Однако параллельно с ним существовало другое течение – менее математическое, менее дедуктивное и более эмпирическое, более экспериментальное. Представители этого течения научной мысли не пытались делать широких обобщений и относились подозрительно к математическим абстракциям; они ограничивались открытием новых фактов и конструированием частных теорий для их объяснения. Эти ученые вдохновлялись не платоновской идеей математической структуры Бытия, но концепцией его атомистического строения (Демокрит, Эпикур, Лукреций). К их числу относились: Пьер Гассенди (1592–1655), Жиль Роберваль (настоящая фамилия Персонье, 1602–1675), Роберт Бойль (1627–1691), Роберт Гук (1635– 1703) и др. Они противопоставляли менее претенциозную корпускулярную философию панматематизму Галилея и Декарта. Вопреки Галилею Бойль считал, что не математическая, а корпускулярная структура составляет внутреннюю реальность Бытия. По мнению Бойля, объясняя Универсум, мы должны начинать не с гомогенной картезианской материи, а с материи, уже оформленной Богом в разнообразные корпускулы. Если посмотреть на окружающие нас вещи в этой перспективе, то мы ясно увидим, что Ньютон представляет синтез двух точек зрения. Для Ньютона, как и для Бойля, книга Природы написана корпускулярными буквами и словами. Но именно математический синтаксис связывает их и придает свой смысл тексту данной книги. То, что должны были сделать основатели современной науки состояло не столько в критике ошибочных или несовершенных теорий и в замене их более совершенными теориями, сколько в коренной реформе самого нашего интеллекта. Они должны были заново сформулировать свои научные понятия, по-новому взглянуть на Универсум, выработать новую концепцию науки. Одним словом, они должны были существенно преобразовать структуру самого интеллекта и заменить одни познавательнометодологические установки другими. Радикальное преобразование структур интеллекта – дело неблагодарное и весьма рискованное. За это своей жизнью поплатился Джордано Бруно. Аналогичная участь постигла Джулио Чезаре Ванини, одного из ранних учеников и последователей Бруно. Смертельная опасность угрожала и Галилею. Галилей, приверженец гипотезы Коперника, в одном из писем к аббату Кастелли отстаивал взгляды польского астронома, защищая его от нападок церкви. Это письмо попало в руки инквизиции, объявившей учение Коперника еретическим. По требованию инквизиторов Галилей вынужден был дать торжественное обещание не защищать и не распространять впредь этого учения. Наступил 1632 год. Галилей, рассчитывая, что решение инквизиционного трибунала не будет строго соблюдаться, опубликовал сочинение под названием «Диалог». В этом сочинении обсуждаются вопросы, связанные с системами Коперника и Птолемея. Буйная фантазия инквизиторов позволила им увидеть в лице Симпличио (Простака) из «Диалога» образ папы Урбина VIII, считавшего, что «всемогущество Бога нельзя ограничить никакой необходимостью». Процесс против Галилея был возобновлен. Хотя Галилей выразил готовность дополнить «Диалог» категорическим опровержением учения Коперника и даже принес публичное покаяние в церкви св. Марии, он был объявлен «узником инквизиции». В этом звании ученый пробыл девять лет. Ему были запрещены разговоры о движении Земли и печатание каких-либо трудов. Декарта испугало то, что Галилей был осужден за изложение учения Коперинка не как достоверной теории, а всего лишь как возможной математической гипотезы. Зная осторожность Галилея, Декарт понял, что в какие бы формы он не облачал свои космологические идеи, церковь усмотрит в них опасную ересь. Осуждение Галилея явилось переломным моментом во всей научной и литературной деятельности Декарта. Рухнули многочисленные планы. Осенью 1633 года Декарт написал Мерсенну: «Я хорошо понимаю, что заключение инквизиции еще не догма, для этого должен собраться собор, но я не настолько влюблен в свои мысли, чтобы для их защиты прибегать к столь исключительному средству». Декарт пытался лавировать, заигрывая с орденом иезуитов, ибо в их руках было управление многими школами Европы. Через эти школы, а также через высшие учебные заведения Голландии и Франции он хотел с помощью своих учеников оказывать влияние на развитие науки. Ученый всячески добивался от богословов Сорбонны одобрения своего главного философского сочинения «Размышления о первой философии». И все же страхи не оставляли его. Какая это пытка – писать впустую! Не рассчитывая на удачный исход борьбы с богословским мировоззрением, Декарт хотел малого – чтобы его оставили в покое. Это были иллюзии. Впрочем, его личному благополучию церковь не угрожала. Но такие компромиссы не могли не сказаться на развиваемых им научных и философских идеях. Их невозможно было развернуть в последовательную теорию, чтобы не вступить в конфликт с богословами. Одним из центральных философских сочинений Декарта был трактат «Рассуждение о методе». Робея перед цензурой иезуитов, он медлил приступить к его написанию, тщательно обдумывая возможные формы изложения материала. Наконец наш ученый садится за работу и в 1637 году публикует в единой книге три важнейших своих труда по естествознанию, предпосылая им чисто философское сочинение «Рассуждение о методе». Данное философское сочинение не было задумано как последовательное изложение всей философской системы Декарта. Скорее, это – своеобразная краткая «исповедь» философа, написанная изящным языком, где излагается история его научного развития, принципы учения. В предлагаемой «исповеди» доказывается, что общим методом для получения достоверного знания должен быть математический метод самого общего характера. Развивая данную идею, Декарт вписал свое имя золотыми буквами в историю философии как родоначальника философского рационализма, согласно которому всеобщий и необходимый характер истин математики и точного естествознания имеет источник не в чувственном опыте, а в разуме. Если «Рассуждение о методе» было одним из центральных философских произведений Декарта, то опубликованное в 1641 году сочинение «Размышления о первой философии», собственно говоря, – центральное его произведение. «Размышления», в отличие от «Рассуждения», – не «исповедь», а своего рода монологическая драма, за которой читатель следит с неотрывным вниманием, ибо Декарт не только излагает результаты своего учения, но и показывает трудности на пути познания, а также способы их преодоления. Нельзя не согласиться с утверждением, что в «Размышлениях», как в никакой другой книге, наиболее концентрированно выражено стремление человека Нового времени к развитию теоретического самоанализа, к ясному отчету во всех своих мыслях и действиях. В центре «Размышлений» стоят два вопроса – доказательство существования Бога и природа человеческой души. Отвечая на них, Декарт провозглашает разум единственным источником истинного знания. Написанные на латинском языке, «Размышления» предназначались только для ученого мира. Но это еще не гарантировало автору защиту от богословских подозрений и ложных толкований. Усиливая свою защиту, Декарт излагает только философские принципы, а не конкретные научные выводы из них, тем самым избегая возможной полемики с богословами. Он даже посвящает сочинение докторам Сорбонны. И все же избежать конфликта с церковью не удалось. Спустя двадцать два года после появления этого сочинения, заложившего фундамент философского рационализма, оно, как и другие декартовские произведения, было внесено в «Индекс запрещенных книг». В 1671 году указом «просвещенного» монарха Людовика XIV учение Декарта запрещалось преподавать в учебных заведениях Франции. Но история преподносит нам порой неожиданные сюрпризы. Несмотря на столь негативное отношение к философии Декарта со стороны церкви и монархии, по истечении некоторого времени это философское учение стало почти официальной философией католицизма и сохранялось в данном качестве вплоть до 1789 года, когда буллой папы Льва XIII ее сменила философская доктрина Томаса Аквинского. Однако, как говорил Франсуа Рабле, вернемся к нашим баранам. Эти «бараны» в лице иезуита Бурдена, преподавателя математики в иезуитской коллегии Клермон, начали обиженно вопить, что они не бараны, а бараном является господин Декарт. – Превосходная философия для того, кто вышел из табуна, – брюзжал Бурден, – но не для того, кто вышел из лицея. Вскоре после издания «Размышлений» Декарт приступает к новой работе. Теперь его ближайшей задачей является изложение всего учения в систематическом порядке. Он задумал написать нечто вроде школьного компендия, мечтая о введении своей философии в школы. Спустя три года новое сочинение было готово. Оно получило название «Принципы философии» и было издано в 1644 году в Амстердаме. «Принципы» явились последним крупным сочинением философа, изданным при его жизни. Как считают историки философии, «Принципы» – настоящая энциклопедия философии Декарта. Пока Декарт проживал в Голландии в качестве частного и малоизвестного лица, на него мало кто обращал внимание. Однако дело приняло совершенно иной оборот, когда его учение сделалось популярным и стало пропагандироваться с университетских кафедр. Правильно гласит мудрость: вместе с друзьями приходят и враги. Первым пропагандистом декартовских идей был блестящий натуралист Анри де Руа, или Регий, преподававший ботанику и теоретическую медицину в Утрехтском университете в Голландии. В лице таких учеников Декарта, как Регий, враги великого французского ученого увидели удобную мишень для нападок на философский рационализм. Главой антикартезианцев стал профессор протестантского богословия Утрехтского университета Гизберт Воэций, низкая в моральном отношении личность, стремящаяся диктаторски властвовать в университете. Завидуя успеху лекций Регия и чувствуя, что авторитету схоластики угрожает учение Декарта, он повел наступление на французского ученого и его последователей в голландских университетах. Воэций стремился доказать, что новое учение опасно для протестантизма, а тем самым и для Нидерландов. Для этого необходимо было представить Декарта атеистом, а Регия – пропагандистом этого атеизма. На такой беспроигрышной основе легко затеять судебный процесс, попахивающий дымом костра для поджаривания еретиков. – Католик, папист, иезуит! – истошно горланил Воэций. – Декарт развращает молодежь! Он глумится над Аристотелем! Он сеет семена атеизма! Когда Воэция назначили ректором университета, он сосредоточил всю свою злую энергию на травле Регия. По его настоянию Регию запрещается чтение философских лекций. Под диктовку Воэция некто Мартин Шоок пишет бездарный памфлет против Декарта. Памфлет увидел свет в 1643 году. В нем Декарт сравнивался с последователем Джордано Бруно – Ванини, сожженном на костре инквизицией в 1616 году. Автор памфлета не гнушается обвинять Декарта в разврате, приписывая ему организацию оргий в своих голландских резиденциях, брошенных сыновей, прижитых в любовных утехах, и тому подобное. В ответ на эти грязные измышления Декарт пишет и публикует свое полемическое сочинение, в котором показывает, кто консультировал Шоока и что есть на самом деле его, Декартова, философия. Страсти разгораются еще больше. Воэций обращается к городским властям с просьбой защитить его честь от обидчика. Против Декарта возбуждается судебное дело. Его вызывают на суд, обставляя все это дотошными формальностями, а именно: вызов делается под звон колоколов перед народом, собравшимся в церкви, а затем отпечатывается во множестве экземпляров, расклеивается на улицах Утрехта и рассылается по другим городам. В самом способе оповещения о суде сквозит явно враждебное отношение властей к философу. Злокозненный Воэций уже торжествовал свою победу, мысленно рисуя себе картину позорного изгнания Декарта из Голландии и публичного сожжения его книг. Он даже заранее договорился с палачом, чтобы костер из книг был разложен как можно больших размеров, дабы можно было видеть пламя издалека. Договор подкрепили несколько звонких монет, а договаривающиеся стороны отнеслись с пониманием друг к другу и, выхлебав кувшин вина, расстались. Ясно осознавая всю опасность происходящего, Декарт пишет письменный ответ властям и сразу же отправляется в Гаагу, чтобы отдаться под защиту французского посла. Посол принял самое живое участие в его деле и побудил принца Оранского, штатгальтера Голландии, своим влиянием воспрепятствовать дальнейшему преследованию Декарта. Вмешательство штатгальтера возымело свое действие на власти Утрехта. Об изгнании Декарта из Голландии и о широкой огласке дела уже не могло быть и речи. Правда, приговор, в котором его памфлет против Воэция–Шоока был осужден, что зафиксировала соответствующая публикация городских властей, но эта публикация была сделана почти тайно, без всякого колокольного звона. И все же дело этим не закончилось. Декарт начал получать анонимные письма от друзей из Утрехта и Гааги, в которых он предупреждался о готовящихся новых репрессиях, угрожавших его неприкосновенности. Встревоженный этими сообщениями, Декарт снова едет в Гаагу искать защиту у французского посла. Посоветовавшись с ним, он обращается в сенат университета Гренингена, где в то время обязанности ректора исполнял Шоок, с формальной жалобой на Шоока. Чтобы пощадить свое временное начальство и быть справедливым к философу, сенат университета выразил сожаление, что Шоок впутался в полемику с Декартом, направив против его учения совершенно необоснованные обвинения. Ко всеобщему изумлению, Шоок неожиданно отступился от Воэция и признал свою вину. Более того, Шоок под присягой дал показание в том, что Воэций принудил его издать сочинение, большая часть которого принадлежит Воэцию. Благодаря показаниям Шоока рушилось все, на чем держался приговор утрехтского суда. Декарт отсылает гренингенский акт от 10 апреля 1645 года властям Утрехта, надеясь, что справедливость восторжествует, но этого не произошло. Власти Утрехта, не желая смириться со своим поражением, вынесли половинчатое решение, не устраивающее Декарта, но вполне устраивающее Воэция. Постановлением запрещалось продавать или распространять какие бы то ни было сочинения в пользу или против Декарта. Не успела стихнуть буря в Утрехте, как возник новый конфликт в Лейденском университете, где Декарт имел друзей и последователей среди ученых и богословов. Как и в Утрехте, против идей Декарта, которые пропагандировали в университете его сторонники, выступили ортодоксальные богословы, лишний раз подтверждая, что рано или поздно столкновение Декарта с миром схоластики и богословия должно произойти. Поэтому напрасно философ заигрывал с церковниками. В Лейдене атаку на Декарта повел богослов Ревий, состоявший в должности директора богословской школы, которая находилась в ведении университета. Ревий выступил на академическом диспуте с тезисами, в которых утверждал, что Декарт – атеист и еретик. Тогда этим вздорным вымыслам, исходящим от совершенно незначительной личности, никто не придал особого значения, но вскоре ситуация изменилась. В борьбу против Декарта вступил профессор богословия Тригландий. В своих тезисах он обвинял философа не только в отрицании Бога, но и в богохульстве. Подобное обвинение звучало очень зловеще. Друзья философа посоветовали ему принять срочные меры. В то время Декарт проживал в Эгмонде. Узнав о выступлении Тригландия, Декарт немедленно обратился к попечителям лейденского магистрата и к властям Лейдена с просьбой принять меры и дать ему удовлетворение за испытанную несправедливость и оскорбления. Через несколько недель он получил ответ на поданную жалобу, в которой сообщалось, что профессорам богословия и философии запрещено всякое упоминание об учении Декарта, будь то за или против него. Далее высказывалась надежда, что философ со своей стороны прекратит всякое разъяснение спорных пунктов собственного учения. Фактически данным постановлением от Декарта требовали применить к самому себе акт осуждения. Нелепее этого трудно было что-либо представить. Возмущенный Декарт ответил властям Лейдена, что он, по всей вероятности, не понял смысла их письма, ибо ему все равно, будет ли его имя произноситься в стенах Лейденского университета или нет, но в интересах общественного мнения он вправе требовать разъяснения, поскольку оспариваемое лейденскими профессорами учение не принадлежит ему, Декарту. Утрехт-лейденский спор безвозвратно нарушил спокойную жизнь Декарта в Голландии. Он имел полное основание чувствовать себя в опасности и всерьез думать о перемене местожительства. Дальнейшее пребывание в Голландии не сулило ничего хорошего. Декарта все чаще начинают посещать мысли о возвращении во Францию. В сентябре 1647 года королевским указом ему была назначена персональная пенсия в 3000 ливров. В указе отмечалось, что пенсия присуждается Декарту «во внимание к его большим заслугам и к пользе, какую его философия и его долгие изыскания и изучения принесли человеческому роду, а также для того, чтобы помочь ему продолжать свои прекрасные опыты, требующие затрат». В извещении о пожалованной пенсии Декарту давали понять, что его ждут в Париже. Следуя этим королевским пожеланиям, Декарт весной 1648 года прибывает в Париж, где застает крайне накаленную политическую обстановку, чреватую взрывом гражданской войны. В августе кардинал Мазарини с целью усиления французского абсолютизма подписал приказ об аресте президента и двух советников Парижского парламента. На это парижане отреагировали возведением баррикад. Покидая мятежный Париж, Декарт видел эти баррикады, которые ознаменовали войну фронды (фр. fronde – букв. праща) против абсолютизма, представленного правительством Мазарини. Объясняя причины своего поспешного отъезда из Франции, Декарт писал: «Чтобы принудить меня к этому путешествию, мне присылали письма на пергаменте с государственными печатями, заключавшие в себе хвалу моим заслугам и гарантию приличного годового содержания; эти королевские документы сопровождались частными письмами, в которых мне обещали еще больше после моего прибытия. Но когда я прибыл туда, вследствие внезапно наступивших волнений дело повернулось совсем в другую сторону. Ни одно из данных обещаний не было исполнено, одного моего родственника даже заставили заплатить за изготовление патента; вышло, как будто я ездил в Париж для того, чтобы купить самый дорогой и самый бесполезный пергамент из всех, какие мне только приходилось видеть». В начале 1649 года Декарт получил официальное приглашение от шведской королевы Христины переселиться в Стокгольм. Это соображение было продиктовано честолюбивыми соображениями королевы, которой хотелось, чтобы ее двор блистал в Европе созвездием известных ученых и литераторов. Весной того же года, выполняя приказ королевы, в Голландию отправился адмирал шведского флота Клавдий Флемминг, чтобы доставить Декарта в Швецию. Встретившись с адмиралом, Декарт, опасаясь за свое слабое здоровье, сказал ему, что не может ехать раньше середины лета. Не без колебаний он выехал в Швецию 1 сентября 1649 года. В Стокгольме философ поселился в доме французского посланника. Королева Христина немедленно дала ему две аудиенции. Но после этого о Декарте словно забыли. Он почувствовал себя неуверенно и начал строить разные догадки. Однако вскоре ему предложили сочинить стихи для придворного балета. Декарт охотно сделал это, чтобы как-то скоротать время. В своих стихах он воспевал заключение Вестфальского мира, которым закончилась Тридцатилетняя война. Философские занятия королева Христина стала проводить только в ноябре 1649 года. Занятия начинались в пять часов утра. Ежедневно поутру Декарт, привыкший долго нежиться в постели, размышляя над вопросами науки и философии, должен был в холодную северную зиму, особенно суровую в тот год, отправляться во дворец и ожидать в библиотеке свою царственную ученицу. 1 февраля 1650 года Декарт в последний раз встретился с королевой. Он был уже болен, когда возвратился в тот день из дворца, но еще как-то держался, думая, что с ним приключилась обычная простуда. Но это, увы, была не обычная простуда, а воспаление легких в опасной форме. К несчастью, первый лейб-медик королевы, доктор дю Риэ все еще не вернулся из Франции. Другой же придворный врач ван-Вуллен был весьма нерасторопным голландцем и, как говорят, числился в друзьях утрехтовских врагов философа. Декарт принял его почти враждебно и не обнаружил ни малейшего желания слушаться его советов. На седьмой день прекратилось лихорадочное состояние, сознание стало ясным. Тогдато Декарт и прогнал ван-Вуллена, попытавшись лечиться самостоятельно с помощью табачной настойки, приготовленной на горячей воде и водке. Но болезнь уже мертвой хваткой вцепилась в него. 11 февраля 1650 года в четыре часа утра Декарт скончался. Королева Христина предложила похоронить философа в главном соборе Стокгольма. Однако его друг Шаню, как официальный представитель католической Франции, убедил королеву не приводить этот план в исполнение и рекомендовал осуществить захоронение тела на простом кладбище. Погребение состоялось 12 февраля. В мае Шаню воздвиг на могиле скромное надгробие, надпись на котором возвещала, что здесь покоится Ренэ Декарт, которого королева Швеции призвала из его философского уединения к своему двору и которому господин Шаню поставил этот памятник. В 1666 году прах Декарта был перевезен в Париж, как драгоценное достояние нации. Сначала гроб с прахом философа установили в церкви св. Павла, а затем перенесли в церковь св. Женевьевы, где и погребли 24 июня 1667 года. Церковные власти долго не соглашались оказать такие высокие церковные почести праху человека, имя которого вот уже несколько лет числилось в папском Индексе как имя опасного для церкви человека. Их упорное сопротивление удалось побороть благодаря тому, что философу приписали большую заслугу в делах церкви, а именно: в 1654 году королева Христина перешла в католическую веру якобы под влиянием философии Декарта. Посмеиваясь, французские свободомыслящие изобразили философа этаким религиозным миссионером, которому удалось обратить в истинную веру протестантку Христину. Все хорошо понимали, что ничто не было так чуждо характеру Декарта, как прозелитизм, то есть стремление обращать других в свою веру. Торжественным шествием в связи с переносом праха выдающегося мыслителя передовые люди Франции отметили крушение опекаемой богословами схоластики и победу рационалистической философии, сделав это вопреки запрещению, изданному накануне от имени «просвещенного» монарха Людовика XIV.