В середине дождя

©Олжас Жанайдаров, 2004-2007 гг., 2010 г., www.olzhas.ru
В середине дождя
Роман
Часть первая
Глава 1
Это история об одном годе из моей жизни. О том времени, когда каждый из нас бывает очень
беден и очень счастлив.
*
В том году мне исполнилось 19 лет. Кажется, именно в этом возрасте у людей заканчивается
юность и начинается молодость. Хотя чем отличается одно от другого, я никогда не понимал.
Как-то я спросил об этом своего знакомого. Себя он в шутку называл – «ходячая
энциклопедия в глянцевой обложке». Оторвавшись от учебника, он изрек:
– Юность – это когда любви в твоей жизни нет, но ты в нее веришь. А молодость – это когда
любовь появляется, но не та, в которую ты верил. Понял?
Я немного подумал.
– А когда появляется именно та любовь, в которую ты верил, – это зрелость? – спросил я.
– В зрелости и старости ничего не появляется. Лишь исчезает. Вера в любовь в том числе.
И он снова уткнулся в учебник.
*
Еще в том году Санкт-Петербургу исполнилось 300 лет. Это не так уж важно, просто сама
северная столица имеет непосредственное отношение к тому, о чем я хочу рассказать.
Весной того года я познакомился с девушкой, жительницей Питера. Мы общались с ней на
протяжении десяти месяцев: с марта по январь. Ездили друг к другу: три раза она была у
меня, в Москве, два раза я был у нее, в Питере.
В феврале она попала под машину и погибла.
*
Обычно в романах читатели любят интригу. И писатели этим пользуются. Если кто-то из
героев должен по сюжету умереть, то автор никогда не напишет об этом сразу. Он сообщит
об этом лишь в конце повествования, когда читатель уже полон тягостных и томительных
предчувствий. Узнав о смерти героя или героини, тот немедленно испытывает катарсис.
В жизни же все не так. Смерть не выводит на линии судьбы узоры-подсказки, по которым
можно догадаться: «Ага, все к тому и шло». Она просто наступает и все. В книге смерть
является закономерным итогом повествования, а в жизни – дает обухом по голове и ножом
по сердцу. Никакого облегчения окружающим она и связанные с ней страдания не приносят.
И ничему не учит. Очистительный катарсис возможен только в искусстве.
Поэтому я сразу написал, чем все закончилось. Как в жизни: интриги не будет.
*
1
©Олжас Жанайдаров, 2004-2007 гг., 2010 г., www.olzhas.ru
После смерти питерской подруги я две недели не ходил в институт, выбросил все диски с
компьютерными играми и сжег на балконе сто пятьдесят этикеток из-под пива, которые до
того собирал.
Ее звали Аней.
Глава 2
*
Вся наша жизнь – это цепь случайностей, причем у каждого своя. Звенья собственных
случайностей вплетены в звенья случайностей других людей. Так получается всеобщая
цепная реакция. То, что случается с тобой, подчас влияет на жизнь совершенно незнакомого
тебе человека.
И невозможно предугадать, в какой момент времени это произойдет.
*
Всё началось, когда я перешел на второй курс. Той осенью родители купили мне компьютер.
На нем я играл, а также печатал разные тексты. Зимой приобрел себе простенький модем и
стал полноценным пользователем Интернета. Меня не интересовали ни игровые сервера, ни
порносайты – с помощью Интернета я скачивал себе чужие рефераты.
Тогда же я начал пользоваться электронной почтой, хотя писать мне было некому. Иногда я
получал стандартные поздравительные открытки от почтового провайдера. Изредка доходил
разный «спам» – реклама средств от импотенции, туристические предложения, услуги
автошкол. Еще, находясь в поисках работы, я отправлял свое резюме отдельным
организациям, правда, безуспешно. Вот собственно и все.
Поэтому неудивительно, что вскоре я свой ящик забросил и проверил его содержимое лишь в
начале весны.
Открыв свою почту, я обнаружил несколько писем. Открытка с поздравлением на день
рождения от провайдера, немного «спама», давным-давно заказанная детализация счета
сотового телефона. Все как обычно. Но затем я наткнулся на письмо, которое привело меня в
недоумение.
Обратный адрес был неизвестен. Датировано письмо было серединой февраля, тема
сообщения гласила: «Мои фотки». В самом письме не оказалось ничего, кроме короткой и
непонятной фразы «Это в последний раз, больше ни о чем не проси» и двух приложенных
файлов. Ни приветствия, ни подписи не было.
Открыв файлы, на всякий случай проверенные мной на наличие «вирусов», я обнаружил там
две фотографии очень хорошего качества. На обеих присутствовала неизвестная девушка лет
двадцати на фоне городских пейзажей. Присмотревшись к пейзажу одной из фотографий, я
узнал скульптуру Медного всадника. Пейзаж другой фотографии, состоявший из аллеи с
деревьями призрачной красоты, мне ни о чем не говорил. Судя по одежде и состоянию
окружающей природы, фотографии были сделаны в середине осени.
Теперь о девушке.
Симпатичная. Волосы каштановые, глаза не то серые, не то зеленые. На той фотографии, где
снят Медный всадник, она чуть щурится, наверное, от солнца. Еще, видимо, тогда дул
сильный ветер, так как волосы сильно развеваются. Несмотря на это обстоятельство,
девушку это ничуть не смущает. Свободная, непринужденная поза, легкая улыбка. Одета она
в бордовый плащ и черные брючки. Вторая фотография была снята, скорей всего, после
2
©Олжас Жанайдаров, 2004-2007 гг., 2010 г., www.olzhas.ru
дождя. Деревья с темной тяжелой листвой стоят вдоль покрытой гравием дорожки, сквозь
них пробивается хмурое небо. В руках девушка держит сложенный зонтик. Бежевая
ветровка, синие джинсы, вокруг шеи повязан клетчатый платок. Такая же легкая улыбка, но
почему-то с оттенком грусти – так мне показалось.
Минуты три, щелкая «мышкой», я смотрел то на одну, то на другую фотографию. Снимки
вызывали странное ощущение – будто ты без спросу залез в чужую жизнь. Мне стало не по
себе. В какой-то момент мне даже показалось, что девушка осуждающе покачала головой. Я
еще раз перечитал единственную фразу письма, намереваясь найти в ней скрытый смысл.
Может, кто-то из моих знакомых пошутил? Вряд ли.
Анализируя происхождение письма, я пришел к единственно логичной версии. Письмо явно
предназначалось не мне. Девушка с фотографии, видимо, неправильно набрала адрес, либо
случился сбой в отправке. Так или иначе, но письмо попало ко мне, а не дошло до адресата.
Эту ситуацию можно было счесть рядовой случайностью. По крайней мере, беспокоиться изза того, что кому-то не дошло письмо, я должен был в последнюю очередь.
Придя к такому выводу, я закрыл файлы и решил заняться более насущными делами.
Как мне казалось, о письме и фотографиях я забыл.
*
Но через пару дней я снова залез в почтовый ящик и открыл фотографии. Мне все больше не
давала покоя эта девушка. Сам адресат, к которому была обращена ее фраза «Это в
последний раз, больше ни о чем не проси», меня совсем не интересовал. Просто непонятным
образом взволновал сам образ этой девушки. Он почему-то не хотел выветриваться из
памяти. Будто кто-то пришел в гости и не ушел в положенный час, а остался на
неопределенное время.
Вскоре я сохранил фотографии у себя на компьютере в отдельной папке. Время от времени
открывал и глядел на них. Позже, купив фотобумагу, я распечатал на принтере оба снимка и
положил к себе на стол под стекло. Теперь я глядел на девушку не время от времени, а почти
постоянно – когда писал реферат, играл в компьютерные игры или слушал музыку. Через
неделю после получения письма я был уверен, что знаю ее тысячу лет.
Не понимаю, почему она привлекла меня. Каждый день кто-то кому-то отправляет свои
фотографии, сотни девушек и покрасивей позируют на фоне Медного всадника. Но что-то в
ее глазах, фигуре, легкой улыбке говорило о какой-то удивительной тайне. Казалось, она
сейчас сойдет с фотографии и расскажет о чем-то очень-очень важном. И мне хотелось
узнать, о чем.
Недели через две я не выдержал и решил написать ей письмо.
*
Письмо я придумывал мучительно – писал несколько фраз, затем все удалял и начинал снова.
Большую часть времени я просто сидел и смотрел на пустой документ – нужные слова никак
не хотели приходить в голову. То и дело я бросал взгляды на фотографии под стеклом, будто
необходимые слова могли проступить сквозь снимки, как водяные знаки.
Одна из трудностей состояла в том, как мне следовало обращаться к незнакомке. Имени я не
знал, приветствие «Уважаемая» казалось чересчур официальным, а просто «Привет!» –
фамильярным. Также слишком официальным было бы обращение на «вы», но и «тыкать»
незнакомому человеку я не желал.
Самое же главное, я не мог внятно сформулировать, а что собственно я хочу у нее узнать.
Имя, фамилию? Род занятий? Семейное положение? Нужен был какой-нибудь вопрос, но как
3
©Олжас Жанайдаров, 2004-2007 гг., 2010 г., www.olzhas.ru
раз конкретизировать свои желания я не хотел. Мне она была просто интересна. Вся, в
целом.
В конце концов, я написал следующим образом:
«Здравствуйте!
К сожалению, не знаю, как Вас зовут.
16 февраля Вы отправили по электронной почте письмо (прилагается), которое
необъяснимым образом пришло на мой адрес. Видимо, произошел сбой в отправке.
Проверяя содержимое письма, я не мог не открыть фотографии, которые прилагались к нему.
Простите мое любопытство.
Я смотрел на Ваши фотографии каждый день, и с каждым днем мне все больше казалось, что
Вы – необычная девушка. В Вас есть что-то особенное. Что именно – словами выразить
трудно. Поймите меня правильно. Со мной такого не было ни разу.
Я понимаю, что это выглядит странно и глупо. Поэтому я не написал сразу, а решился
написать только сейчас. Но и не написать не мог.
Мне хочется узнать о Вас чуть больше.
А правда, что Санкт-Петербург хорош осенью?».
В конце я подписался своим именем. Этот вариант письма мне не нравился, но другие были
еще хуже. Поэтому, вздохнув («что я теряю?»), я отправил письмо по адресу девушки и стал
ждать ответа. А точнее на этот ответ надеяться. В том, что он придет, я уверен не был.
*
Ответ пришел через два дня.
В теме сообщения так и стояло «Ответ», и я, прежде чем открыть его, с минуту
бессмысленно водил «мышкой» по экрану. Я до того свыкся с мыслью, что девушка живет
лишь на фотографии и в моем воображении, что, получив настоящий ответ, растерялся – я
убеждался в реальности ее существования. А, может, мне просто не хотелось
разочаровываться.
Наконец, открыв письмо, я прочитал:
«Здравствуйте!
Прочитала Ваше письмо. Честно признаюсь, сначала решила, что Вы сумасшедший. Но для
сумасшедшего Вы поразительно грамотны – ни одной орфографической ошибки. Впрочем, в
сумасшедших я разбираюсь мало.
Да, это письмо отправляла я. Спасибо за Вашу внимательность, хотя это уже не важно.
Ваше любопытство я прощаю. Насчет фотографий – тронута. Хотя мне казалось, что я не
фотогенична.
Меня зовут Аня.
Учусь, работаю, живу.
Санкт-Петербург хорош всегда.
Вам нужны подробности?
P.S. Не сочтите меня легкомысленной».
Я перечитывал письмо снова и снова. Написано легко, изящно, не без доли юмора. Она не
выказывала явного желания переписку продолжить, но и того, что ей мое внимание
неприятно, из письма не следовало. Информация о себе была подчеркнуто краткой, но
вопросом в конце письма она оставляла мне шанс.
Самое главное, ни одно из ее слов не разрушало тот образ, который уже сложился в моей
голове. Более того – именно такое письмо я и надеялся получить.
Я сразу же написал ответное письмо. При этом уже не мучился поиском нужных слов – они
сами просились на бумагу. Я писал про себя, про ее фотографии, про погоду в Москве. И
почему-то был уверен – она снова ответит.
4
©Олжас Жанайдаров, 2004-2007 гг., 2010 г., www.olzhas.ru
Так и получилось. На следующий день от нее пришел ответ.
В ту неделю мы отправили друг другу по три письма и перешли на «ты».
Так я с Аней и познакомился.
*
Уже позже я спросил ее, почему она все-таки решила ответить. Мы сидели в небольшом
кафе. Был вечер, но кроме нас в кафе находилось всего два посетителя. По радио негромко
пела Земфира, у стойки официант и бармен о чем-то между собой переговаривались. Аня
водила чайной ложечкой по блюдцу.
– Представляешь, сначала подумала, шутка какая-то. Знакомые девчонки разыгрывают. Или
просто кому-то стало скучно, и он решил с незнакомой девушкой потрепаться. В сети полно
странных типов, сам знаешь. В общем, отвечать не было никакой охоты. Но приложенное
письмо было действительно моим, да и твои слова были такими… трогательными, что ли. И
искренними – так мне показалось. И потом я сто лет ни с кем не переписывалась, а тогда
вообще хотелось выть от одиночества.
– Так плохо?
Она не ответила. Земфиру сменили U2 – с песней «With or Without You».
– То письмо, которое к тебе попало, предназначалось моему бывшему парню. Расставались
мы очень плохо. Никогда не думала, что кого-то могу так ненавидеть. А ведь мы с ним почти
два года встречались.
В кафе зашла шумная компания, и обстановка сразу оживилась. Послышался разговор, смех,
официант отошел от барной стойки.
– А фотографии? – спросил я.
– Он попросил. Честно говоря, не знаю, зачем.
Мы опять замолчали на некоторое время. Официант стоял у столика компании, принимая
заказ. А потом Аня сказала:
– Помнишь наш разговор о предопределенности? Знаешь, я не хочу считать наше знакомство
случайным. Случайность – это то, что происходит с одним человеком. А когда двое
сталкиваются с одной и той же случайностью, это уже не случайность.
Невероятно, но в тот момент я подумал о том же самом.
*
Те первые два месяца были сплошь наполнены нашими письмами. Я посылал Ане письма, не
зная, что уже влюблен. Я не знал, что влюбился в нее сразу же, как только увидел ее
фотографии. Да и откуда мне было это знать? Ведь в сущности до этого я никогда и не
любил.
Глава 3
*
Первая девушка появилась у меня в шестнадцать лет. Она училась классом младше, и как-то
на одной из школьных дискотек я пригласил ее на танец. Не то чтобы я целенаправленно
хотел пригласить именно ее. Просто включили медленную музыку, и я захотел пригласить
какую-нибудь девушку. Она оказалась свободной, и мы сплелись в танце.
Во время танца мы разговорились. Точнее разговорилась она – моя первая девушка любила
потрепаться. Кажется, я лишь улыбался и поддакивал. Тем не менее, почему-то ей
5
©Олжас Жанайдаров, 2004-2007 гг., 2010 г., www.olzhas.ru
понравился. Она сказала, что я похож на молодого Аль Пачино. Потом я пригласил ее еще на
пару танцев. А после дискотеки проводил домой. Так мы и стали с ней встречаться.
Она не была красавицей, но, как говорится, не без обаяния. Ее отец был военным, и она часто
вспоминала те места, в которых ей довелось пожить. География действительно была
потрясающей: Оренбург, Казань, Дрезден, Берлин, Варшава. Я внимал ее рассказам, и в свою
очередь немногословно поведывал о своем прошлом. Обычно мы встречались после уроков,
я провожал ее до дома, а потом мы гуляли в парке или шли в кино. Иногда она брала с собой
подружку. Не знаю, откуда у всех девчонок эта привычка брать на свидания своих подруг.
Может быть, для уверенности. Но лично мне приглашать приятелей на свои встречи с
девушкой никогда в голову не приходило.
Она во всем любила порядок. Возвращались домой мы в строго назначенное ее родителями
время, из алкоголя она предпочитала вино в умеренных количествах, праздники всегда
отмечала в кругу семьи. Но у нее хватало ума, чтобы не быть занудой. Она была интересной
рассказчицей, и с каждой встречей я проникался к ней симпатией. Я не курил, и как-то она
сказала, что курильщиков терпеть не может. В этом плане я в своем окружении считался
приятным исключением.
Поцеловались мы лишь через месяц. До этого я не настаивал, а она, видимо, считала, что еще
рано. До меня она, как и я, ни с кем еще не встречалась. Однажды вечером, проводив ее до
дома, я дольше обычного задержался на лестничной площадке перед квартирой. Мы болтали
о всякой ерунде, она как-то загадочно поглядывала на меня. Я вдруг почувствовал, что она
чего-то ждет. Когда в разговоре возникла пауза, я обнял ее и ткнулся губами в раскрытые
губы. Это был мой первый настоящий поцелуй. Тем вечером мы целовались допоздна.
Теперь, гуляя по парку или сидя в кино, мы держались за руки. Моей подруге это доставляло
огромное удовольствие, и она хватала мою руку при каждом удобном случае. Держаться за
руки было действительно приятно. Будто целуешься ладонями.
Секс, случившийся позже, сблизил нас еще больше. Отдавая друг другу свое тело, мы
скрепляли наши отношения, словно печатью – древний манускрипт. Я не сразу понял, что
манускрипт был написан на двух разных языках.
Как-то мы сидели в кино. Смотрели фильм «Мулен Руж». Вообще, моя первая девушка
обожала кино. При этом она стремилась не просто прийти посмотреть на спецэффекты, но и
еще подумать над сюжетом или оценить работу актеров. Никто ведь никогда не обращает
внимания на титры. Если спросить, кто поставил легендарный «Титаник», многие придут в
замешательство. Моя подруга же разбиралась не только в режиссерах, но и в композиторах и
даже операторах. На ее вкус можно было положиться. Именно она приучила меня смотреть
качественное кино – до этого я ходил лишь на американские блокбастеры.
Так вот в кинотеатре она сказала:
– Я только что подумала... А ведь ты никогда не говорил мне, что любишь меня.
Сеанс еще не закончился, на экране пели Николь Кидман и Эван МакГрегор. Я удивленно на
нее посмотрел: не столько из-за самой фразы, сколько из-за ситуации – она терпеть не могла
отвлекаться от просмотра.
Я растерялся. Действительно, шел уже седьмой месяц наших отношений, а вслух я ей не
признавался. Покупал романтические открытки, дарил цветы, но заветную фразу так и не
произнес.
Мне с ней было хорошо. Можно ли это назвать любовью? Не знаю.
– Я люблю тебя, – сказал я.
Она долго-долго на меня смотрела, затем повернулась к экрану. И сказала, словно подумала
вслух:
– Как бы я хотела, чтобы ты это говорил без подсказки.
До конца фильма мы молчали.
Тогда я и понял, что она любит меня больше, чем я ее. И этот дисбаланс в чувствах друг к
другу был неизменен.
6
©Олжас Жанайдаров, 2004-2007 гг., 2010 г., www.olzhas.ru
И еще я понял – для нее я все равно останусь загадкой, шкатулкой с двойным дном.
Человеком, погруженным только в самого себя.
Может быть, то открытие и стало началом нашего постепенного отдаления друг от друга. Я
вдруг осознал, что эта девушка может стать моей женой, что вполне вписывалось в ее
рациональную систему взглядов.
Возможно, это и стало причиной нашего расставания. Одному мне было гораздо легче
существовать, чем с кем-нибудь вдвоем.
*
Тем не менее, на первом курсе института я познакомился со своей второй девушкой. Мы
учились на одном потоке и на лекциях часто пересекались. Так получалось, что мы все время
оказывались рядом. Мы переглядывались и улыбались, не говоря друг другу ни слова.
Симпатия у нас возникла внезапная и взаимная. Через месяц переглядываний я попросил у
нее конспект лекции, которую не успел записать. Она, улыбаясь, протянула мне свою
тетрадь.
В отличие от моей первой девушки она была такой же молчаливой, как и я сам. Иногда мы
могли сидеть и за полчаса произнести от силы пару-тройку фраз. Тем не менее, вместе нам
было хорошо. Нас связывала какая-то трансцендентальная сила. Как две половинки яблока,
мы соединялись в единое гладкое целое. Без трещин и острых углов.
Она жила в общежитии, и с местом встреч проблем не возникало. После занятий я приходил
к ней в комнату, и мы ели купленные в магазине пельмени, слушали музыку и занимались
любовью. Выходили редко, тем более что вскоре наступила зима. К кино она относилась
прохладно, книги ее не интересовали, и мы ограничивались едой, музыкой и сексом.
Лишних слов мы не произносили, в любви друг к другу не признавались. Это обязывало, а
нам меньше всего хотелось иметь дело с обязанностями. Наш союз не признавал
сентиментальной романтики. Тем более, я не был уверен, что испытываю к ней именно
любовь. Однако мы и без нее чувствовали себя счастливыми.
У моей второй девушки было несколько отличительных черт. Во-первых, она обожала
группу Prodigy, которую в то время уже мало кто слушал. Приходя к себе в комнату, она
первым делом включала альбом «Fat of the Land». Во-вторых, она увлекалась хиромантией и
перечитала по этой теме кучу книг. Это когда по линиям на руке судьбу предсказывают.
Ну, а в-третьих (и это было самым поразительным ее свойством), во время оргазма цвет ее
глаз менялся с серого на зеленый. Обнаружил я это случайно – как-то она забыла выключить
в комнате свет. Это был удивительный эффект – будто стон удовольствия, который вылетал
из ее уст в момент наивысшего наслаждения, словно малярным валиком окрашивал ее очи в
густой зеленый цвет. Но насколько свойство было поразительным, настолько бесполезным.
Ну как шестой палец на ноге.
– Видимо, Богу было невероятно скучно, когда он решил наградить меня этим даром, –
однажды сказала она.
Мы лежали на измятой постели в кромешной темноте. Магнитофон на пониженной
громкости играл бессменных Prodigy. В окне плыли какие-то тени – шел снег.
– Твой дар делает тебя единственной в своем роде.
– Только о нем не станешь кричать на каждом углу.
Она перевернулась на живот и заглянула мне в лицо. Не видать было ни черта. Но ее глаза,
наверно, уже приняли привычный серый цвет. Она молчала, я слушал ее дыхание.
– Когда мне плохо, я жалею, что Бог так обошелся со мной. Мне бы больше ума или ноги
длинней. Сейчас без длинных ног никуда.
Я спросил:
– А ты веришь в Бога?
– Наверно. Не должно же быть все вокруг просто так. К тому же – так мне спокойней.
7
©Олжас Жанайдаров, 2004-2007 гг., 2010 г., www.olzhas.ru
Она снова замолчала. Больше трех фраз за раз она не произносила. Что и говорить, сотрясать
воздух словами мы не любили.
– Как в хиромантии, – сказала она. – У каждого своя судьба.
– И какая твоя судьба?
Она призадумалась, и мы с минуту глядели в казавшийся черной бездонной дырой потолок.
Я решил, что мой вопрос так и повиснет в воздухе. Но она, наконец, ответила:
– Менять во время оргазма цвет глаз.
Расстались мы так же спокойно и гладко, как и познакомились. Не было ни ссор, ни
выяснения отношений. Просто мне внезапно стало скучно. Такая иссушающая, тоскливая
скука. Скучать один я еще мог, но скучать с ней вдвоем было невыносимо. Об этом я своей
девушке и сказал. В тот день мы позанимались любовью в последний раз, я в последний раз
взглянул в ее зеленеющие глаза, и больше мы с ней никогда не встречались.
Было это в начале весны. Я тогда как раз стал совершеннолетним. Пора настоящих чувств и
полной за них ответственности.
Но после расставания со своей второй девушкой я засомневался, способен ли я вообще на
любовь.
Глава 4
*
В то время я любил искать друзей по литературным пристрастиям. Знакомясь с новым
человеком, я будто бы невзначай спрашивал его: «А что ты сейчас читаешь?». Книги были
важной частью моей жизни – и я проникался симпатией к тем людям, с которыми у меня был
схожий вкус.
В институте благодаря этому я познакомился с двумя интересными студентами.
Вадим учился на старшем курсе. Встретился я с ним на международной конференции,
которую проводил наш вуз. На одной из обязательных лекций мы, студенты, скучая и тоскуя,
слушали профессора из Швейцарии. Все дело было в отвратительном переводе, который
осуществлял аспирант первого года обучения. Он долго думал, запинался и без конца пил
минеральную воду, предназначенную для профессора. Во время его потуг ученый, своим
круглым лицом и пухлыми ручками больше напоминавший шеф-повара, улыбался и
постоянно кивал, как китайский болванчик. Зрелище было ужасным.
Вадим сидел рядом со мной, на соседнем кресле. Видел я его в первый раз. И сразу выделил
среди всех присутствующих. В его облике не было ничего необычного, но, тем не менее, он
обращал на себя внимание – от этого студента исходили флюиды сильной личности.
В его руках я заметил две книги. Одну из них он положил на стол, в чтение другой
углубился. Приглядевшись, я обнаружил, что одно из произведений мне знакомо. «Степной
волк» Гессе – именно ее читал незнакомый мне студент. Присмотревшись к другому
произведению, я увидел, что это «Золотой храм» Юкио Мисимы. Эту книгу я не читал.
Периодически студент отвлекался от чтения, устремлял свой взор на профессора и аспиранта
(в его взгляде чувствовалась ирония и снисходительность) – и вновь погружался в чтение.
В перерыве лекции к студенту подошел пожилой преподаватель. Он был мне знаком – это
был заместитель декана нашего факультета.
– Вадим, выручишь? – обратился он к моему соседу. – Дали какого-то слабенького
аспиранта, двух слов связать не может.
Вадим кивнул:
– Хорошо.
8
©Олжас Жанайдаров, 2004-2007 гг., 2010 г., www.olzhas.ru
Он оставил на столе книги и направился к кафедре. Вскоре началась вторая часть лекции, и
слова профессора переводил уже он.
Это был образцово-показательный перевод. Вадим вежливо выслушивал кусок речи
профессора и затем на великолепном русском языке передавал смысл услышанного
присутствующим в зале. Если что-либо было непонятно в выражении, он обращался к
профессору и после уяснения нюансов продолжал перевод. Ему каким-то образом удалось
передать вместе со смыслом и атмосферу речи профессора. Оказалось, что швейцарец не
лишен чувства юмора. От былой скуки в зале не осталось и следа. Точный, выверенный и
вместе с тем доходчивый перевод Вадима, сдобренный шуточными узорами, воспринимался
с интересом. Слушать его было приятно – и на дородном лице швейцарца возникла
благожелательная улыбка: не понимая русского языка, тем не менее, по реакции зала он
чувствовал, что новый переводчик спас его репутацию.
После окончания лекции профессор ответил на вопросы присутствующих. Вадим и здесь
проявил себя уверенно – великолепной была не только его русская, но и английская речь.
Вскоре вопросы закончились, профессор попрощался и ушел в сопровождении
руководителей нашего факультета. Студенты потянулись на выход, и аудитория постепенно
опустела. Проходя по ряду, я вдруг заметил, что книги моего соседа так и остались лежать на
столе. Их владельца поблизости не наблюдалось.
– Быстрее, я запираю зал, – крикнул мне стоящий у дверей преподаватель.
Немного помедлив, я вернулся к столу, взял книги и двинулся в сторону выхода. Выйдя в
коридор, я посмотрел по сторонам. Но и там забывчивого студента не было. Я подождал
минуты три, а затем ушел.
Я увидел его на следующий день у кабинета деканата. Он стоял в стороне от других и молча
наблюдал за рекой студентов, спускающихся по лестнице. Держа в руках книги, я подошел к
нему.
– Твои?
Он взял книги в руки.
– Да, мои. Спасибо, что захватил вчера. – Он помолчал. – Когда я вчера пришел обратно,
было уже закрыто. Подумал, что ты их мог захватить.
– Я?
– Да.
Я растерялся. Уже позже Вадим сказал мне, что так же, как и я его, он выделил меня сразу.
«В тебе я с самого начала почувствовал родственную душу. Поверь, я чувствую это очень
редко», – сказал он мне.
Он перебирал в руках книги.
– Читал? – спросил он.
– «Степной волк» читал. О второй книге не слышал.
Он внимательно на меня посмотрел. У него был прямой и пронизывающий взгляд.
– Можешь взять почитать. Книга не менее интересная, чем «Степной волк». Прочитаешь –
вернешь.
– Спасибо.
Я взял одну книгу обратно.
– Как тебя зовут? – спросил мой новый знакомый.
– Костя.
– А меня Вадим.
Мы пожали друг другу руки и поговорили еще минут пять. Затем – разошлись по
аудиториям. Так мы начали с ним общаться.
Наши отношения не были дружбой в полном смысле этого слова. Обычно мы встречались
после учебы в скверике института и отправлялись пешком в центр. Мы гуляли, пили пиво,
сидели в кафе или шли в кино. Встречи носили спонтанный характер – ни я, ни Вадим
заранее не договаривались, в каком месте и в какое время будем ждать друг друга. Мы,
9
©Олжас Жанайдаров, 2004-2007 гг., 2010 г., www.olzhas.ru
вообще, друг друга нигде и никогда не ждали. Порой нам доводилось встречаться ежедневно
в течение недели, а иногда я и по месяцу Вадима не видел.
Вадим не оставлял мне своих телефонных номеров. Ни домашнего, ни сотового. Меня он
попросил о том же. Как-то он показал мне телефонную книжку своего мобильника. В нем не
значилось ни одного номера. Я заподозрил Вадима в лукавстве. Предположил, что
телефонная книжка все-таки существует, но в ином виде.
– Так не бывает, – сказал я. – Должны же быть телефонные номера, которые тебе нужны.
– Нет. Таких номеров нет. – Вадим сделал маленькую паузу. – Как и людей.
Произнес он эти слова спокойно. Без всякой горечи. Чувство горечи вообще не было
свойственно Вадиму.
– Ты не представляешь, насколько свободным я себя чувствую, – сказал он. – Я в отличие от
многих – хозяин своего мобильника, а не раб.
Лишь позже я понял – Вадим не знает, что такое привязанность.
Он, несомненно, вызывал уважение. Он в совершенстве знал не только английский, но и
немецкий язык, отлично играл в большой теннис, музицировал на фортепьяно. Но об этом
мало кто знал. Вадим игнорировал регулярно появлявшиеся в его жизни возможности
заслужить восхищение и любовь окружающих. Он демонстрировал свои достоинства лишь
тогда, когда считал это необходимым.
Вадим не без оснований мог рассчитывать на место в престижном Научном Совете
института, был способен принять участие в студенческом чемпионате по теннису и выиграть
его, но он уклонялся от любых возможностей продвинуть себя. Вначале я заподозрил его в
отсутствии честолюбия, но, узнав его ближе, понял: Вадим честолюбив, но при этом
необычайно самодостаточен. Он знал себе цену. Его не устраивала роль первого парня на
деревне – он заранее от нее отказывался. Так прыгун в высоту на соревнованиях пропускает
текущую планку, давая прыгать другим, ожидая своей высоты.
Удивляло его отношение к девушкам. Если бы Вадим захотел, он мог бы стать
непревзойденным ловеласом. В нем было все то, что нравится женщинам, – ум, мужество,
уверенность в себе, независимость. Но в отношениях с противоположным полом он
напоминал удачливого картежника, родившегося неазартным человеком.
Вместо этого Вадим пользовался услугами проституток. Я не понимал, зачем это ему нужно.
С такими физическими и духовными данными у Вадима не было надобности платить за секс.
Я спросил его об этом.
– Я не хочу себя ограничивать, – ответил Вадим. – Для меня нет ничего важней свободы и, в
частности, свободы выбора. Платя за секс, я тем самым не допускаю привязанностей.
Несколько раз Вадим предлагал мне составить ему компанию в посещении проституток, но я
отказывался.
В Бога Вадим не верил.
– Я верю в здравый смысл. К сожалению, между тем Богом, о котором все говорят, и
здравым смыслом поставить знак равенства нельзя. Религиозной моралью мне служит мой
ум. А в совесть я не верю. Чтобы следовать внутренним порывам души, мне не нужен
опекун. Знаешь, почему люди нуждаются в Боге?
– Почему?
– Бог – это идеальный человек. Все хотят иметь такого друга.
*
Мой второй знакомый Сергей, на первый взгляд, был полной противоположностью Вадима.
Их различало желание нравиться людям. Вадим умел, но совершенно не стремился нравиться
людям. Сергей нравиться людям тоже умел и делал это с большим желанием.
10
©Олжас Жанайдаров, 2004-2007 гг., 2010 г., www.olzhas.ru
Он был умен, начитан и обаятелен. Поступив в институт, Сергей сразу же стал старостой
группы и председателем студенческого совета. Он вел активную общественную жизнь:
редактировал вузовскую газету, проводил дискотеки, возглавлял местную команду КВН.
Читая информацию о жизни института на стендах, висевших в коридорах, я то и дело
натыкался на его фамилию или фотографию.
Познакомился я с Сергеем через студенческий совет. Это случилось зимой, после моей
первой сессии, когда распределялись путевки в дом отдыха. Заявок от студентов, как обычно,
было больше, чем мест, поэтому путевки доставались не всем. Я подал заявление на путевку
скорее наудачу.
Сдав последний экзамен, я подошел к студсовету, где вывешивались списки студентов,
получивших путевки. Я долго высматривал свою фамилию, но так ее и не нашел. Я не был
расстроен, как и не был удивлен: известно, что большая часть студенческих путевок обычно
распределяется «среди своих». Но на всякий случай я заглянул в студсовет.
Сергея я увидел сразу. Он сидел за главным столом и о чем-то разговаривал с двумя
студентами. В комнате царило оживление – кто-то постоянно входил и выходил, секретарь
носилась с большими папками из угла в угол, группка студентов столпилась у компьютера,
где черноволосый парень в очках показывал фотографии. Там то и дело раздавался смех.
Я стоял в непонятном ожидании, не зная, к кому обратиться. Меня окликнул Сергей.
– Вы что-то хотели?
Он был старше меня на три года, но на «вы» Сергей обращался ко всем незнакомым людям,
независимо от возраста.
Я подошел к столу.
– Я подавал заявку, но в списках себя не нашел, – сказал я.
Сергей понимающе кивнул.
– Какой курс? – спросил он.
– Первый.
– Понятно. Еще никуда не ездили?
Я отрицательно покачал головой. Сергей обратился к черноволосому парню в очках:
– Леш, сегодня отказы были?
– Нет, пока ни одного, – ответил Леша, не оборачиваясь.
– А Епифанова? Она ведь отказалась?
Леша ничего не ответил.
– Леш, я же вчера всем говорил, чтоб больше двух путевок никто брать не смел. Не наглей.
Леша наконец обернулся.
– Серег, я просто обещал Тимохину.
– Он ездил туда два года подряд! Обойдется.
Леша промолчал. Сергей повернулся ко мне:
– Как тебя зовут?
Я назвал свое имя.
– Оставь свой телефон. Вечером позвоню. Сколько ты заказывал путевок?
– Одну.
– Путевка у тебя будет.
Я написал на листочке свой домашний телефон. Затем попрощался и вышел.
Сергей позвонил, как и обещал, тем же вечером. На следующий день я приехал в институт, и
мне оформили путевку в дом отдыха под Костромой. Так началось наше знакомство, которое
продолжилось уже в доме отдыха, куда Сергей приехал вместе со своей девушкой Катей.
Позже я не раз убеждался: Сергей не из тех людей, кто пользуется своим положением, берет
лишнее или то, что ему не положено. В нем начисто отсутствовал снобизм, изворотливость и
лень.
11
©Олжас Жанайдаров, 2004-2007 гг., 2010 г., www.olzhas.ru
Наоборот, он был удивительно деятелен. Ни одно вузовское мероприятие не обходилось без
участия Сергея; казалось, он успевает везде. При этом он поразительно много читал, что
сразу вызвало мою симпатию к нему. Я спросил, как ему при такой жизни еще удается
нормально учиться.
– Преподаватели делают поблажки, да и на старших курсах учиться уже легче, – объяснил
мне Сергей. – Знаешь, я нисколько не устаю. Наоборот, организация любого дела приносит
мне радость. Меня заводит сам процесс. Я по натуре трудоголик – весь в отца. Возможно, это
недостаток – мне всегда хочется сделать сто дел сразу.
Сергей любил выступать на всяческих межвузовских конференциях. Неудивительно – он
обладал даром красноречия. Он никогда не готовил свою речь, а выступал экспромтом. И
каждый раз у него это получалось блестяще. Сергей говорил, что ораторские способности
ему передались вместе с генами отца-дипломата.
– На самом деле, я многим обязан своим родителям, – сказал он как-то мне. – Я прекрасно
осознаю, что мне во многом повезло. Я рос, не зная нужды. У меня всегда был выбор. И
именно поэтому я требователен к себе. Я понимаю, что сам в этом мире толком еще ничего
не добился. Просто судьба уже в самом начале выдала мне щедрый аванс.
Сергей был верующим человеком. Он не любил распространяться на эту тему, но я знал –
для него не стоит проблема веры или неверия. Он в Бога верил и Бога принимал.
– Это очень просто, – сказал Сергей. – Я никогда не спорю о его существовании. Если кто-то
требует доказательств – это его проблема. Скажу больше – никаких доказательств в полном
смысле этого слова не существует.
– И все-таки ты веришь?
– Да. – Он на мгновение задумался. – Если бы все люди были слепыми, могли бы они
доказать существование солнца?
Я пожал плечами.
*
Думая над своими двумя знакомыми, я каждый раз находил в них что-то общее. Иногда мне
казалось, что они слеплены из одного теста. Как алмаз и графит, они имели в своей основе
одну химическую формулу – именно эта формула и влекла меня к ним. При этом сложись
обстоятельства иначе, они могли бы поменяться местами: Сергей стал бы немногословным и
самодостаточным циником, а Вадим – общительным организатором, гордостью института.
Со временем мне стало чудиться в этой диалектике характеров что-то более глубокое. В
Вадиме я видел стремление к чему-то темному и дурному, в Сергее – к светлому и
позитивному. Но кажущийся естественным вывод о том, что таким образом Сергей лучше
Вадима, у меня никак не получался. Они оба на тот момент были мне интересны и в чем-то
близки. Часто и в Вадиме, и Сергее я узнавал собственные черты. Все это рождало странное
противоречие в моей душе: разговоры с каждым из них воспринимались как общение с
ангелом и демоном – и тот, и другой будто бы склоняли меня на свою сторону. Внешнее же
различие Сергея и Вадима словно подтверждало эту мысль: темноволосый и смуглый, с
черными, как смоль, глазами Вадим и голубоглазый Сергей, светловолосый, с бледной
кожей.
При этом их сложно было представить вместе. Дружеские отношения у них вряд ли бы
сложились. Их, как две однополярные магнитные частицы, оттолкнуло бы прочь друг от
друга.
*
12
©Олжас Жанайдаров, 2004-2007 гг., 2010 г., www.olzhas.ru
Я рассказал о Вадиме и Сергее неслучайно, так как в ту пору мой постоянный круг общения,
по сути, состоял только из них двоих. Но так было, пока я не познакомился с Аней.
Глава 5
*
У героя одной из тех многочисленных книг, которые я тогда читал, была привычка все на
свете переводить в численный эквивалент. Когда герой ехал на электричке, он подсчитывал
количество пассажиров, когда поднимался по лестнице – число ступенек. Он знал, сколько
сигарет он выкурил и сколько половых актов совершил. Таким способом он постигал свой
raison d`etre – «смысл жизни». Ему казалось, что числами, в силу их правильности и
неизменности, легче всего объяснить окружающий мир.
*
До того, как в первый раз встретиться с Аней, я послал ей 27 писем и получил в ответ 28
писем.
На улице таял мартовский снег, блестели лужи-зеркала, с крыш свешивались сосульки, – а я,
придя домой из института, первым делом включал компьютер и проверял свою почту.
Получив письмо от Ани, я читал его быстро, наспех – словно странник, который измучен
жаждой и пьет жадными глотками воду. Затем переодевался, обедал, возвращался к себе в
комнату и читал письмо повторно – уже медленно, наслаждаясь каждой строчкой. Я
перечитывал его три или четыре раза. Писал ответ не сразу – весь следующий день, в
институте и дома, только обдумывал свое письмо. И лишь вечером садился писать.
У нас с Аней сразу же, сам собой, сложился определенный график переписки. Как правило,
мы писали друг другу через три дня на четвертый. Получалось, что два дня каждый из нас
ждал письмо, и два дня каждый из нас обдумывал ответ. Мы соблюдали строгую
очередность; а я незаметно для себя стал жить от письма до письма. Кажется, так рождается
привязанность – когда соединяются привычка и ожидание.
*
Когда люди знакомятся на улице, они оценивают друг друга по внешнему виду, жестам,
голосу. В этой оценке задействованы все пять органов чувств. Так складывается впечатление
о человеке и его характере, и соответственно строится отношение к нему.
У нас с Аней все было не так. Свое первое впечатление о ней я черпал из писем. Я собирал
по маленьким кусочкам Анин образ, как паззл. Письма тоже могут быть живыми. Даже если
они – электронные.
У писем Ани было несколько особенностей. Так, она очень любила постскриптумы: в конце
Аня обязательно ставила хоть одну приписку. Она говорила, что постскриптум в каком-то
смысле символизирует надежду. «Я не люблю заканчивать письмо обычными прощальными
словами. Будто закрываешь дверь. Постскриптум – это мостик к следующему письму. Я
люблю оставлять дверь приоткрытой».
В многоточии Аня всегда ставила лишь две точки. Казалось, что она все время забывает
поставить последнюю точку – или ей просто лень это делать. Как-то я спросил у Ани об
этом. «Ты ограничиваешься двумя точками в многоточии специально или по небрежности?»
– написал я. «О, это давняя история, – отвечала Аня. – Я так печатаю, а точнее, пишу еще со
школы. Необычно и оригинально. Я и название новому знаку препинанию придумала –
«недоточие». А вот моя учительница по русскому языку моих пунктуационных забав не
13
©Олжас Жанайдаров, 2004-2007 гг., 2010 г., www.olzhas.ru
понимала – она была очень въедливой и строгой. И даже порой снижала из-за этого отметки.
Но себе я так и не изменила».
*
Мы обсуждали книги, музыку, учебу. По большому счету, что именно обсуждать, нам было
не важно. Радовал сам факт переписки. Нет ничего приятней, когда открываешь свой
электронный почтовый ящик, а там – «У вас одно новое письмо». Это как мороженое в
морозильнике.
Первым делом я спросил Аню про те фотографии, которые попали ко мне столь странным
образом. Мне было интересно, где, когда и кем они были сделаны.
«Снимки сделаны в прошлом году, в конце октября, – написала Аня. – На первой
фотографии, как ты, наверно, догадался, я стою у Медного всадника. Тогда ветер сильный
поднялся – всю прическу мне сбил. А вторая фотка – одна из моих любимых. Снята она
неделю спустя. Это Летний сад после дождя. Кем снято? А кем снято – не важно. Совсем не
важно».
Через некоторое время я попросил у Ани еще фотографий. В ответном письме она прислала
мне три снимка. «Это мои любимые. Самые любимые. Хотя в большинстве случаев на
фотках я себе не нравлюсь. Скорее всего, потому, что прекрасно вижу все свои недостатки.
Ну, да ладно».
Наверно, стоит рассказать об этих снимках подробней. Так получилось, что у меня, кроме
них, больше фотографий с Аней нет. Если не считать те два снимка, с которых началось
наше знакомство.
Первая фотография снималась летом – это было видно сразу. В кадре – только ее лицо. На
Ане большие оранжевые солнечные очки и изящная белая панамка. Она смотрит вверх и,
чуть сощурив глаза («не от солнца – а от удовольствия»), улыбается. Волосы ниспадают у
щек, закрывая уши, по лбу вьется курчавый локон. «Мне здесь 17 лет, – объясняла Аня. –
Снято почти три года назад, в конце июля. Я тогда как раз поступила в университет. Видишь,
какая я радостная? Счастливое было время…».
Второй снимок был черно-белым. Аня сидит в комнате вполоборота к объективу и задумчиво
смотрит в окно. Кажется, зима. Точно не знаю – про время года Аня не написала. В кадре
кроме Ани поместился кусок дивана, настенный ковер и подоконник с цветочным горшком.
Окно задернуто прозрачной тюлевой занавеской. «Снимала моя подруга, причем я об этом не
знала – она щелкнула незаметно. Может, поэтому фотография получилась удачной? Кстати,
комната моя. В горшке – кактус. А ковра больше нет. Теперь там висит большая карта мира.
У меня два семестра была экономическая география».
На третьей фотографии Аня находится на крыше какого-то здания. Высоко. Аня, скромно
улыбаясь, прислонившись к кирпичному выступу и убрав руки за спину, смотрит прямо в
объектив. На ней белое платье со светло-зеленым узором. Настоящий ангел – только крыльев
не хватает. За спиной Ани видны крыши соседних домов – серебристо-ржавые, с антеннами
и чердаками, расположенные большой причудливой лесенкой. Над плечами Ани красуется
синее небо без облаков. Если присмотреться, то справа можно увидеть шпиль
Адмиралтейства. «Я люблю высоту, и чем выше, тем лучше. Ты разве не знаешь, что вся
питерская молодежь обожает гулять по крышам? А еще в Питере любят там загорать. Летом
ходишь по крышам, как по пляжу, – все лежат в трусах и купальниках».
Я тоже послал ей свою фотографию. «Странно, но я тебя таким и представляла», – ответила
Аня. Почему странно? «Потому что так бывает очень редко».
14
©Олжас Жанайдаров, 2004-2007 гг., 2010 г., www.olzhas.ru
*
Удивительная вещь – виртуальная реальность. Человек, по сути, живет только в твоем
воображении, но тебе он кажется живей, чем все реальные люди из твоего окружения. И
занимает он твои мысли больше, чем они.
Когда я учился на пятом курсе, в мой компьютер попал вирус. В результате почти все
текстовые документы на жестком диске, включая Анины письма, пропали. Поэтому у меня
сохранилось только два ее письма.
*
На нашей второй встрече, в Москве, Аня сказала:
– Знаешь, перед своим отъездом я перечитала все свои письма из нашей весенней переписки.
Почему-то захотелось это сделать. И только теперь поняла, насколько я за это время
раскрылась. Рассказывая о себе, я словно заново осмысляю свою жизнь. Я же по сути
никогда до этого не задумывалась над тем, что из себя представляю. Нет, конечно, думала,
но как-то не так… Когда тебе пишу, да и вообще когда что-то тебе рассказываю, мне легче
себя анализировать.
Мы стояли на смотровой площадке Воробьевых гор. Аня задумчиво глядела на Москву-реку.
А потом она спросила меня:
– Помнишь тот мой список «что я люблю» и «что не люблю»?
Я улыбнулся.
*
Конечно, я тот список помнил. Однажды я попросил Аню написать мне в двадцати пунктах
то, что она любит, и что не любит. Вот что она ответила:
«Итак, я люблю:
– манную кашу в любом виде, лучше всего холодную, в виде пудинга, политую медом или
йогуртом;
– танцевать перед зеркалом, когда никто этого не видит (иначе – стесняюсь);
– разгрызать, а не рассасывать, леденцы;
– слово «obsession»;
– в сумерках стоять у окна и наблюдать, как меняются краски в небе;
– читать книжку в дождливую погоду, укутавшись в плед, попивая кофе с молоком, когда
никуда, никуда не нужно спешить;
– шуршать при ходьбе опавшими на землю листьями в лесу;
– переворачивать в полудреме подушку и припадать головой к прохладной стороне;
– кошек – живых и игрушечных;
– шерстяные носки и мужские свитера с воротом.
Я НЕ люблю:
– оливки, маслины, селедку и сыр с плесенью;
– гречку (терпеть не могу);
– прокуренную одежду;
– красные розы;
– целоваться с открытыми глазами;
– ездить в транспорте без билета;
– когда в туалете подвешивают туалетную бумагу лентой к стене (всегда переворачиваю!);
– окна без штор;
15
©Олжас Жанайдаров, 2004-2007 гг., 2010 г., www.olzhas.ru
– тупые ножи;
– входить в поезд метро, если он подошел раньше, чем я зашла на платформу».
*
55 наших писем той весной – это около пятисот «смайликов», ста пятидесяти «недоточий»,
восьмидесяти постскриптумов, двадцати приложенных файлов. Двенадцать разных шрифтов
и примерно десять часов чтения. Пять Аниных фотографий и две мои.
Я тоже когда-то пытался найти в числах raison d`etre. Но не все в этой жизни можно
объяснить числами.
*
Однажды Аня не прислала письмо в положенный срок. Я сидел, вяло играя в компьютерную
игру, и каждые двадцать минут проверял свой почтовый ящик. «На сервере нет новых
писем». Ужасная фраза. По-моему, именно она, как никакая другая, в современном мире
символизирует одиночество.
Не было ответа и на следующий день. Я проверил настройки почтового ящика, убедился в
том, что мое письмо было отослано, и на всякий случай добавил денег на свой интернет-счет.
Все было в порядке. Вечером я завел себе еще один почтовый ящик и отослал с него пробное
письмо на ящик основной. Мое пробное письмо до меня дошло, а письма от Ани не было.
На другой день все повторилось. Когда, придя домой с института, я вновь нашел свой ящик
пустым, я задумался. Аня не пользовалась ICQ и не сидела в чатах. Я не знал ее фамилии. Я
не знал ее точного адреса. У меня не было номера ее сотового телефона – взять его я до сих
пор не удосужился. Получалось, я не знал об Ане вообще ничего, что могло бы помочь ее
найти. Придя к такому выводу, я лег на кровать и долго глядел в белый потолок. Тем вечером
я не подходил к компьютеру до следующего утра. Утром, едва проснувшись, я его включил.
Когда заходил в свой почтовый ящик, мое сердце сильно застучало. Я дождался, пока
загрузится страница. «На сервере нет новых писем».
Она прислала ответ через день. В письме Аня очень извинялась за задержку: оказалось, что
деньги на ее счете закончились, а новую интернет-карточку она купить не успела. «Хотела
тебя предупредить и послать смс-ку. Вдруг ты беспокоишься. И только тут обнаружила, что
у меня нет номера твоего мобильного телефона. Может, обменяемся на всякий случай?» –
спрашивала она.
Дочитав до этого места, я улыбнулся.
Об одиночестве Аня в одном из писем написала:
«Человек, который действительно одинок, у которого нет никого в жизни, как правило, с
помощью определенного защитного механизма, не чувствует себя одиноким, он привыкает к
такому положению дел. Но если он одинок недавно или одинок только в данный момент, то
есть если у него есть кто-то близкий, но сейчас его нет рядом, он чувствует одиночество
наиболее остро. Такому человеку есть, с чем сравнивать, он невольно думает: «А что если бы
близкий человек сейчас был рядом?» И, естественно, он думает, что с этим человеком ему
было бы лучше».
*
Мы переписывались весь март и апрель. А в своем 23-м письме я предложил Ане
встретиться. В Питере.
16
©Олжас Жанайдаров, 2004-2007 гг., 2010 г., www.olzhas.ru
Глава 6
*
Мы с Аней недолго выбирали дату моего приезда. Сперва я собирался посетить Питер в
конце мая, в юбилейные дни. Но Аня меня отговорила.
«У нас, наоборот, все собираются уезжать из Питера в это время. Ибо сюда направляется
куча глав иностранных государств и множество обычных туристов. Нас, живущих в
Петергофе, уже предупредили, что в конце мая из дома лучше не высовываться. А лучше
уехать куда-нибудь подальше. Я, кстати, так и собираюсь сделать. Съезжу к родителям в
Архангельск».
В июне у каждого из нас была экзаменационная сессия, а до июля ждать было очень долго.
«Может, в начале мая?» – спросил я. «Давай», – согласилась Аня. Изучив календарь, я понял,
что на встречу у нас выпадает только один единственный день. Раньше я выбраться не мог, а
днем позже Аня уже уезжала.
«10 мая? Хорошо, – написала она. – Получается, все уже выбрано за нас».
После того, как решилось, когда я приеду, возник вопрос, где я поселюсь. «В начале мая с
жильем в городе проблем нет, – написала Аня. – Можно поселиться в гостинице, но это
дорого. Удобней и дешевле снять квартиру, тебе ведь и нужна она всего лишь для ночлега.
Жаль, моя соседка никуда в выходные уезжать не собирается, так бы подселила тебя к себе».
Аня объяснила, где и к кому на вокзале я могу подойти, чтобы снять жилье.
В своем 27-м письме она уточнила время и место нашей встречи. А уже на следующий день я
сходил на вокзал и купил себе два билета – туда и обратно.
*
Я выезжал поздно ночью. Сумку собрал за час до выхода. Собственно, и собирать было
особо нечего: паста и зубная щетка, мыло, полотенце, пара носков, книжка в дорогу.
По дороге на вокзал, сидя в полупустом вагоне метро, я глядел в темное окно и вспоминал
письма Ани.
Выйдя из метро к Ленинградскому вокзалу, я нашел табло расписания и посмотрел, с какого
пути отправляется мой поезд. Перед тем, как пройти на платформу, зашел в ларек и купил
минералку в дорогу.
Поезд уже стоял на пути. Сине-зеленые вагоны смирно ждали отправления, как ушастые
спаниели – хозяйской команды. На платформе царило оживление: туда-сюда бегал персонал
с нагруженными тележками, люди кучками стояли у вагонов, громкоговоритель женским
голосом сообщал о прибытии и отправлении поездов.
Я двинулся вдоль поезда, отсчитывая вагоны. Дойдя до нужного, я вытащил паспорт с
билетом и показал проводнице. Очереди не было – видимо, многие уже зашли в вагон.
Какой-то парень стоял на перроне и, улыбаясь, смотрел на девушку, сидящую в поезде у
окна. Та улыбалась тоже.
Вагон был сидячим, горел яркий свет. Я добрался до своего места и закинул сумку наверх.
Затем с книжкой и бутылкой минералки в руках сел в кресло. Глянул на своего соседа,
мужчину лет пятидесяти, в роговых очках и сером пиджаке. Он держал в руках журнал со
сканвордами и гелевую ручку. На меня он не посмотрел, целиком сосредоточившись на
разгадывании. Я опустил столик и положил книгу. Потом открыл воду, сделал глоток и
посмотрел на часы. До отправления оставалось около пяти минут.
В вагон забежала женщина средних лет с большой сумкой в руках и стала пробираться вдоль
рядов к своему месту. Добравшись до цели, женщина остановилась и вытерла платком пот со
17
©Олжас Жанайдаров, 2004-2007 гг., 2010 г., www.olzhas.ru
лба. В этот момент поезд тронулся. Отдышавшись, она посмотрела по сторонам и остановила
свой взгляд на мне. Улыбнувшись, спросила:
– Вы не поможете?
Я кивнул и, взяв ее сумку, осторожно закинул наверх. Она поблагодарила, а я, сев, некоторое
время глядел в окно, затянутое сумеречной пеленой. Поезд набирал ход, мимо мелькали
дома, станции, трубы заводов – проплывал городской пейзаж. Вскоре остались одни фонари
и столбы высоковольтных проводов; дальше двух метров все уже терялось в ночной тьме. В
вагоне кто-то с кем-то разговаривал, иногда звучал негромкий смех. Сосед все так же
разгадывал сканворды. Я взял книжку и углубился в чтение.
Через полчаса свет в вагоне притушили, и я отложил книгу. Мерный стук колес убаюкивал, я
откинулся в кресле и закрыл глаза.
Проснулся утром, от нечаянного касания проходившего мимо пассажира. Я посмотрел на
часы – четверть седьмого. Затем, жмурясь, глянул в окно. Уже рассвело, солнечные лучи
скользили по деревьям и дома; в воздухе ощущалась теплота. Мы проезжали мимо какого-то
поселка, поезд шел на сбавленной скорости. Я попил минералки и посмотрел на соседа. Он
настойчиво продолжал разгадывать сканворды. Он вообще спал?
Когда в окне показались высокоэтажные дома, я понял, что мы въезжаем в Питер. Некоторые
пассажиры повставали со своих мест и поснимали багаж с полок. Я тоже достал сумку и
сунул в нее книгу с водой.
*
Поезд остановился, и я вышел из вагона. Вокзал только просыпался – дворники мели
платформу, продавцы раскладывали товар в ларьках, у выхода с перрона зевал одинокий
милиционер. Встречающих также было немного. Пройдя несколько шагов, я услышал за
спиной радостный детский крик. Оглянулся – на шее улыбающегося мужика в синем свитере
повисла девочка лет восьми.
Пройдя дальше, я увидел нескольких женщин среднего и старшего возраста, стоящих
недалеко от выхода с вокзала. Некоторые из них держали в руках картонки с надписью от
руки «Сдаю комнату». Все, как Аня и говорила.
Я подошел к одной из женщин.
– Что, сынок, жилье нужно? – спросила она.
– Нужно, – ответил я. – У вас квартира?
– Да. Есть телевизор, телефон. Ты один или с кем-то?
– Один. Меня устроит комната на сутки.
Она назвала цену. Я кивнул:
– Хорошо. А где ваша квартира находится?
– На «Политехнической».
– Это далеко?
– Нет, не очень. Только одну остановку метро придется поверху проехать, на автобусе.
Тоннель перегона весь перерыли: ремонт. Но ты не беспокойся. Дом находится в трех
минутах ходьбы от метро.
– Договорились.
Мы направились к метро. Я купил билет, и мы спустились на эскалаторе вниз. В ожидании
поезда разговорились. Хозяйка назвала свое имя – Елена Васильевна.
Квартира мне понравилась. Чистая, уютная, скромная. Елена Васильевна показала мою
комнату. Мягкий диван-кровать, зеленый ковер с орнаментом, советский телевизор «Рубин»
в хорошем состоянии. На подоконнике – горшок с кактусом. Как у Ани на фотографии.
Елена Васильевна выдала мне постельное белье. Потом спросила, завтракал ли я. Я сказал,
что перекушу где-нибудь в городе.
18
©Олжас Жанайдаров, 2004-2007 гг., 2010 г., www.olzhas.ru
– Тогда давай хотя бы чаем тебя угощу, – сказала она. – Размещайся, потом приходи на
кухню.
Разложив туалетные принадлежности в ванной, я прошел в комнату и послал смс-ку Ане. Но
смс-ка не дошла. «Наверно, еще спит», – подумал я.
*
Мы с Аней договорились встретиться ровно в полдень на Дворцовой площади, у
Александрийского столпа. «Там ты ни за что не потеряешься», – написала она.
Аня жила в одном из университетских общежитий, расположенном в Петергофе. «Это не так
уж далеко от Питера. До универа добираюсь за сорок пять минут. Рядом с общагой
расположен парк, а до знаменитых петергофских фонтанов – всего одна остановка на
автобусе. В выходные люблю гулять одна по лесу (да-да, шуршать листьями под ногами!),
вдыхать свежий воздух, пропитанный морским бризом, – недалеко находится Финский
залив. Мне очень нравится это место».
Доехав на метро до «Площади Восстания», я поднялся наверх и вышел на Невский проспект.
В запасе было около полутора часов, поэтому я не спеша двинулся к центру, попутно
выискивая подходящее кафе. Несмотря на то, что был выходной день, народу на улицах
оказалось немного. А, может, после московской скученности и суеты питерская
размеренность была непривычна.
В кафе я заказал себе сэндвич, жареную картошку, сок и мороженое. Я сидел у окна,
жмурился от солнечного света и наблюдал за прохожими. Мне всегда нравилось сидеть
именно у окна. Ане в одном из писем я написал по этому поводу: «Мне в таких случаях
город напоминает аквариум. Я смотрю сквозь стекло на проезжающие машины, на
проходящих людей, на струящийся свет дневного солнца или отблески вечерних огней, зной,
дождь или снег – и в такие моменты мне кажется, что жизнь остановилась. Что время мое
остановилось. Словно ты стал хозяином вечности – мир движется, мчится, а ты наблюдаешь
его бег».
Доев мороженое, я вытер руки влажной салфеткой. За соседним столиком мама отчитывала
малыша за испачканную кетчупом рубашку. Я посмотрел на часы. Половина двенадцатого.
*
На Дворцовой площади я подошел к Александровской колонне и остановился. Присмотрелся
к стоящим поблизости прохожим – но Ани среди них не обнаружил. Взглянул на часы – до
полудня оставалось пять минут. Солнце грело вовсю, и я пожалел, что надел рубашку вместо
футболки.
Затем оглядел всю площадь. Передо мной высились здания Зимнего Дворца, у Эрмитажа
толпились экскурсионные группы. Со стороны Дворцового моста тянулся свежий ветерок –
чувствовалась близость Невы. Слева виднелось Адмиралтейство. Мимо него время от
времени проезжали конные повозки с веселыми детьми. Из одного конца площади в другой
проносились лихие роллеры. Недалеко от меня прогуливались одетые в костюмы и платья
XVIII века артисты, они предлагали желающим сфотографироваться. Присмотревшись, я
узнал в одной из моделей Петра Первого. Зеленый с позолотой камзол, яркая треуголка,
высокие ботфорты, парик, усики и трость. Полному сходству с императором мешал
маленький рост модели.
Позади меня, у колонны послышался женский смех. Я оглянулся. Высокий парень в белых
брюках протягивал букет цветов своей девушке. Ее лицо сияло. Потом они направились к
арке, на выход к Невскому проспекту. Я посмотрел на часы. Четверть первого.
Я обошел колонну кругом. В ближайших пределах находилось около пятнадцати человек. Из
них – пять девушек. Две подружки лет пятнадцати, одна девушка в компании молодого
19
©Олжас Жанайдаров, 2004-2007 гг., 2010 г., www.olzhas.ru
человека, и две девушки, стоявшие поодиночке. Я вгляделся в двух последних. Одной из них
на вид было лет двадцать пять. Короткие черные волосы каре, яркий макияж, в руке – тонкая
ментоловая сигарета. Нет, это не Аня. Другой девушке было лет двадцать. Каштановые
волосы, неловкие движения, белый костюмчик. И очки. Я в нерешительности остановился.
Носит ли Аня очки? Заметив, что я на нее смотрю, девушка вопросительно на меня
взглянула. Я отвел взгляд. Нет, это тоже не она.
В половине первого я позвонил Ане на сотовый телефон. Телефон не отвечал. Через пять
минут я позвонил во второй раз, а через десять минут – в третий. «Абонент недоступен или
находится вне зоны обслуживания».
Я чувствовал себя глупо. Как тогда, когда каждый раз загружал страницу в Интернете и
каждый раз при этом читал – «На сервере нет новых писем». Наверно, что-то случилось. Но
почему не отвечает ее телефон? Я стоял и пристально всматривался в прохожих. У колонны
люди постоянно менялись. Ушли и те две одинокие девушки: одну увел с собой друг, а
другую – подруга. Ани не было.
А может, мы договаривались не на это время и не в этом месте? Я вспоминал ее письмо и
понимал, что ошибиться не мог. Оставалось только ждать. Куда идти, я все равно не знал.
Когда часы отсчитали ровно половину второго, я позвонил Ане в очередной раз. То же самое
– «Абонент недоступен». Я отошел от колонны. Посмотрел на небо. Ни единого облачка,
солнце пекло еще сильней.
– Привет! – прозвучало за моей спиной.
Я обернулся.
*
Первое впечатление – самое сильное. Аня мне такой и запомнилась – какой она предстала в
ту минуту. В лучах дневного солнца, под небом без единого облака, на площади,
показавшейся мне тогда на миг тихой и пустой.
Каштановые волосы до плеч. Тонкий прямой нос, губы, слегка подведенные помадой.
Зеленая блузка с воротом, голубые джинсы. На плече – белая сумочка. Аня стояла, улыбаясь,
чуть склонив голову набок – как потом я понял, это был ее любимый жест.
И глаза. Наконец я смог разглядеть их ближе, вживую. Они оказались мягкого зеленого
цвета, но с неуловимой грустью где-то в глубине. И даже не грустью – а какой-то легкой
болью, прячущейся, тайной, смутной. Когда Аня улыбалась, глаза тоже улыбались – но будто
через силу. На фотографиях все это не было заметно.
Летом в Москве я рассказал Ане про свое впечатление от ее глаз. Она долго молчала. Потом
сказала: «У меня есть знакомый, художник. Зимой он попытался нарисовать мой портрет. Не
получилось. Он долго мучился, рисуя мои глаза. Потом сказал, что с ним такое случается
впервые. «Твои глаза, словно на замке, их не поймать» – объяснил он». «Но почему так? У
тебя всегда были такие глаза?» – спросил я. Аня не ответила.
*
Аня долго извинялась за опоздание. Она чуть запыхалась – видно, очень спешила. Голос у
нее был негромким, но четким. В жизни Аня вообще была скромней, спокойней, чем в
письмах. А может, это было следствием первоначального стеснения, которое я и сам в себе
ощущал.
– Прости, пожалуйста, меня. Трассу, по которой я ехала, перекрыли. Мы стояли час, из
автобуса не выпускали. Ты пришел в двенадцать?
Я кивнул. Аня повторила:
20
©Олжас Жанайдаров, 2004-2007 гг., 2010 г., www.olzhas.ru
– Прости. Я хотела тебя предупредить, но мобильник отключился. Как всегда, забыла утром
зарядить. Ты мне звонил?
Я снова кивнул. Потом, улыбнувшись, сказал:
– Ничего. Бывает.
Мы повернулись в сторону арки.
– Пойдем к Невскому? – спросила Аня.
– Пойдем.
*
Мы прошли сквозь арку к Большой Морской улице, и оттуда дошли до Невского проспекта.
Затем Аня предложила мне перейти на нечетную сторону проспекта и двинуться в сторону
Казанского собора. «Солнце жарит. А на этой стороне всегда тенек», – объяснила она.
Больше говорила Аня. Я по своему обыкновению слушал. Удивительно, но общение наше
стало продолжением наших писем, а не отдельной частью отношений, – словно мы и вправду
были знакомы давным-давно.
– Сегодня проснулась в девять часов утра. Сама, без будильника. Странно даже. Я ведь
«сова» – в выходные раньше двенадцати меня не добудиться. Наверно, из-за погоды. Вчера
же вечером дождь прошел, ветер сильный поднялся. А сегодня… Ты из Москвы, наверно,
солнышко привез.
– А завтра опять увезу с собой, – сказал я.
Она улыбнулась. Я смотрел на нее в профиль. Прядь каштановых волос закрывала щеку.
– Жадина. Хотя я все равно завтра уезжаю. К родителям. Два месяца дома не была.
– Соскучилась? – спросил я.
– Да. Особенно по папе. Последний раз виделись на Новый Год.
Мы прошли мимо «Екатерины Великой» – дамы лет сорока в парике, пышном платье и
позолоченных туфлях. Императрица скучающе глядела сквозь людской поток.
– У нас такие персонажи – на каждом углу. Это как самовары в Туле, – сказала Аня. –
Кстати, я обещала тебе экскурсию?
Мы направлялись к Мойке. Аня показала на большое красивое здание справа.
– Вот это дом Чичерина. Построен в екатерининское время. Во время гражданской войны в
этом доме жили Николай Гумилев, Грин, Мандельштам. Теперь в нем расположен очень
дорогой клуб для бизнесменов и кинотеатр. А раньше здесь было Благородное собрание:
собирались купцы и чиновники, танцевали, играли в бильярд.
– Можно сказать, ничего не изменилось?
– Да. Можно так сказать.
Мы перешли через Полицейский мост. Аня показала Строгановский дворец и рассказала
историю его создания. Затем повернулась лицом к другой стороне проспекта и поведала о
расположенных там инославных церквях. Рассказывала она прекрасно.
– Мне не верится, что ты некоренная жительница Питера, – сказал я, когда мы вышли на
Казанскую площадь. – Ты отлично знаешь город.
– Просто я его очень люблю.
Мы сели на одной из лавочек на площади. Перед нами высился Казанский собор, у фонтана и
памятников Кутузову и Барклаю-де-Толли толпилась молодежь. Здесь вообще было много
народу. Поток людей стекался с четырех сторон – с двух концов Невского проспекта и с
канала Грибоедова. Часть гуляющих присаживалась на лавочки, а другая часть –
устраивалась прямо на зеленых лужайках. Некоторые разворачивали газетки и с аппетитом
ели жареную рыбу. «Это корюшка. Сейчас сезон» – заметила Аня. Мы сидели, наблюдая за
праздником жизни.
– Место красивое, но затасканное, – сказала Аня. – Когда я только поселилась в Питере, я
любила гулять по каналу Грибоедова и его мостикам, отдыхать в теньке колоннады собора.
Но здесь в последнее время стало слишком людно и шумно.
21
©Олжас Жанайдаров, 2004-2007 гг., 2010 г., www.olzhas.ru
– Ты любишь тишину.
– Да. Я люблю тишину.
У собора старушки продавали платки. Какой-то ребенок лет трех подошел к нам и бросил
резиновый мячик. Аня поймала мяч и тихонько катнула его обратно. Мальчик схватил мячик
и засмеялся. Аня улыбнулась ему.
– А собор работает? – спросил я.
– Да. Хочешь зайти?
– Я два раза был в Питере, но туда не заходил, – сказал я.
Внутри было прохладно и тихо. Рядом с нами женщина в красном пиджачке и очках,
показывая на икону, пыталась что-то объяснить иностранцу на ломаном английском. Ее
громкий шепот заставлял присутствующих озираться. Мы пробыли с Аней в храме десять
минут и вышли.
На другой стороне проспекта я увидел кофейню.
– Ты не проголодалась? Съедим по пирожному? – спросил я.
– Давай, – сказала Аня.
*
В кофейне мы, взяв по торту и кофе, заняли место у окна. Столик выбрала Аня. Я сделал
глоток – кофе был горячим, терпким и горьким. Потом сказал:
– Я выбрал бы точно такой же столик.
Аня улыбнулась:
– Именно поэтому я сюда и направилась. Я все помню. Тебе нравится сидеть у окна. Ты мне
об этом писал.
Она отделила ложечкой кусочек торта. Украшавшие торт ягоды вишни Аня перед этим
отложила на край блюдца.
– Не любишь вишню? – спросил я.
– Наоборот – обожаю. Просто привычка с детства. Тогда, кушая что-либо, я любила
откладывать самое вкусненькое под конец. Если это была картошка с курицей, я сначала
съедала картошку, а затем лакомилась курочкой. Если плов – съедала рис, оставляя мясо.
Аня отправила кусочек торта в рот. Потом сказала:
– Брат всегда подсмеивался надо мной. Тянулся к моей тарелке ложкой, делая вид, что съест
оставленное мной сам. А я, нервничая, плакала и звала маму. Мы вообще с братом в детстве
«воевали» страшно. Но это так, любя.
Она посмотрела в окно. Потом продолжила:
– Если бы не он, я бы до Питера, наверно, так и не добралась. Хотя тягу к городу я ощущала
с самого детства. Знаешь, какая книжка была у меня любимой в детстве? «Медный всадник»
Пушкина. Из-за иллюстраций. Там были шикарные картинки: Зимний дворец,
Петропавловская крепость, Исаакиевский собор... С этого, наверно, все и началось.
Аня взяла чашку с кофе и перед тем, как сделать глоток, спросила:
– Ты давно в Москве живешь?
– С семи лет, – сказал я.
– И как она тебе?
– Скорее, у меня к Москве не любовь, а привычка. Но привычка сильная. В другом городе я
жить не смог бы.
– А я в Москве еще ни разу не была. Я вообще мало где была. Не люблю поездок. Насквозь
домашний человек.
В кофейне, где звуковым фоном был нестройный гул голосов, вдруг включили музыку. Я
прислушался. Это был Брюс Спрингстин «Streets of Filadelfia». Аня задумчиво, глядя в окно,
трогала колечко на своем пальце. Потом сказала:
– Когда брат поступил в Питерский университет и поселился в общежитии, мы с мамой
приехали к нему в гости. Это было в начале октября, «золотая осень». Мама не подгадывала,
22
©Олжас Жанайдаров, 2004-2007 гг., 2010 г., www.olzhas.ru
просто так вышло. И бывает же такое – ты приезжаешь в первый раз куда-то и сразу
чувствуешь: «это твое!» Питер сразу стал мне родным.
Я доел торт и, отставив блюдце, взял чашку кофе. Он был уже теплым, но все еще пахучим.
Аня продолжала рассказывать:
– Каждый день я, мама и брат выходили в город. За неделю побывали во всех значимых
местах. Обошли Эрмитаж, в Мариинке посмотрели балет, прокатились по Неве на
«Метеоре», съездили в Петергоф. А мне все было мало. В конце концов, я утомила и брата, и
маму. Мама сказала, что больше со мной в Питер не поедет. «У меня не три сердца, а одно,
да и то не казенное», – сказала она. Брат же обещал показать меня своим питерским
сокурсникам – «поучить, как надо город свой любить».
Аня улыбнулась. Съела еще один кусочек торта.
– Тогда я и решила поступать в университет, перебраться к брату.
– А где сейчас твой брат? – спросил я.
– Все еще здесь. Два года назад женился. Недавно у меня появился племянник. Иногда
созваниваемся, встречаемся. В праздники собираемся в Архангельске, у родителей.
– Держишь связь.
– Пытаюсь. Но у него семья.
– Это что-то меняет?
– Меняет. Постой, у тебя же старшая сестра есть?
– Есть.
– Замужем?
– Ага.
– Часто с ней видишься?
– Нет, не очень, – признался я.
– Вот видишь.
Аня посмотрела на свою чашку. Сказала:
– Когда была маленькой, бегала к брату жаловаться на мальчиков, которые меня за косы
дергали. Он встречал меня после школы, я показывала ему обидчика, и он проводил с тем
разъяснительную беседу. Без рук, конечно. Но больше меня не трогали. Я же хвасталась
перед подружками своим защитником.
Она вздохнула.
– Сейчас так не побегаешь. И вообще…
– Что?
– Да так.
Она смущенно улыбнулась.
– Тебе вообще интересно, что я рассказываю?
– Очень. Правда.
Мимо нашего столика прошла несколько парней в бело-голубых шарфиках на шеях. Один из
них на весь зал крикнул: «Зенит» – чемпион!» Его возглас в кофейне встретили
одобрительным гулом. Аня объяснила:
– Сегодня «Зенит» играет. С «Динамо», по-моему. Но в Москве.
– Болеешь?
Аня кивнула. Взяла с блюдца вишенку и отправила себе в рот.
– Слежу понемногу. Живя в Питере, невозможно не увлечься футболом. Прошедший матч
«Зенита» обсуждают и дети, и старушки-пенсионерки. А что творится в городе, когда
«Зенит» играет домашний матч – настоящая футбольная лихорадка.
– На стадионе была? – спросил я.
– Ага. Раза три за сезон сходить удается.
Я посмотрел в окно. Там текла жизнь – беззаботная и легкая. Я ощущал необыкновенный
уют. Тепло где-то внутри.
Аня ела вишенку. У нее были красивые тонкие пальцы. Я разглядел ее колечко – неброское,
но изящное. По ободу надпись – «Спаси и сохрани».
23
©Олжас Жанайдаров, 2004-2007 гг., 2010 г., www.olzhas.ru
В кофейне вновь зазвучала знакомая композиция. Очень знакомая. Но название я вспомнить
не мог. Подсказала Аня:
– Это песня «Don`t speak» группы No doubt. – Потом, помолчав, добавила. – Знаешь, у меня с
ней связаны приятные воспоминания. Под эту песню я танцевала свой первый танец с
мальчиком. На школьной дискотеке, в восьмом классе.
Мы уже допили кофе и доели торт. Но уходить пока не собирались. Время для нас будто
остановилось.
– Я тогда жутко стеснялась, – рассказывала Аня. – На дискотеках бывала редко, опыта
никакого. В общем, оправдывала звание закоренелой ботанши. Это потом, в классе десятом,
я запала на танцы, и мне, например, нравилось…
– …«танцевать перед зеркалом, когда этого никто не видит», – вставил я.
– Да-да, – улыбнулась она. – И благодаря этому достигла немалых успехов. На последнем
звонке я с одноклассником перед всей школой танцевала вальс. Это был мой звездный час.
– А я свой первый танец танцевал под песню «Wind of change». Ту самую, группы Scorpions.
Это случилось не в школе, а в летнем лагере. Но тоже – страшно стеснялся.
Аня закивала головой:
– О, Scorpions. Еще один памятный мне ансамбль. – И затем тише, с едва заметным
смущением. – Под Scorpions я в первый раз поцеловалась. Кстати, с тем же мальчиком, с
которым танцевала вальс. Жутко при этом стесняясь.
– А я в первый раз поцеловался под прерывистый гул электродрели. Дело происходило на
лестничной площадке.
Аня засмеялась.
– Что ж, это по-своему романтично, – сказала она.
– Ага. Теперь, когда я слышу звук электродрели, я вспоминаю свой первый поцелуй.
– Хорошо, что не наоборот.
Мы вместе улыбнулись и замолчали. А затем Аня сказала:
– Интересно… Мы с тобой все больше говорим о прошлом. В письмах получалось точно так
же. Кажется, это свойственно нам обоим – предаваться воспоминаниям.
*
После того как мы вышли из кафе, Аня предложила пойти в сторону церкви Спаса на Крови.
Я не возражал.
– Если у тебя есть какие-либо пожелания, то говори. Мы пойдем туда, куда ты захочешь, –
сказала она.
– Я доверяю тебе и твоему вкусу, – сказал я.
Мы неспешно шли по улице, поглядывая на воду канала. После шумного проспекта и кафе
здесь было непривычно спокойно и тихо. Ветер еле чувствовался. Солнечные лучи
просвечивали строительную пыль, которой был усыпаны закоулки, выходящие к каналу.
– Готовимся к юбилею. Сплошные реконструкции и реставрации, – сказала Аня. – А сейчас
мы находимся в «Золотом треугольнике». Так называется территория между Большой Невой,
Невским проспектом и Фонтанкой. В ее пределах собраны почти все значимые
достопримечательности города.
Аня рассказала мне про площадь Искусств и Михайловский дворец, про Русский музей,
Инженерный замок и Летний сад.
– Жаль, что времени у нас немного, – сказала она. – Сводила бы тебя во все эти места.
– Значит, есть повод приехать в этот город еще раз, – сказал я.
Аня улыбнулась и заправила спадавшую на щеку прядь волос за ухо. Ее второй любимый
жест.
Мы подошли к церкви Спаса на Крови. Справа тянулась узорная решетка – сквозь нее
виднелся Михайловский сад. Мы обошли храм и оказались у моста. Остановились, решая,
заходить ли нам в церковь или идти дальше.
24
©Олжас Жанайдаров, 2004-2007 гг., 2010 г., www.olzhas.ru
– Чем-то похож на наш храм Василия Блаженного, – заметил я.
– Да, это многие отмечают. Я, правда, видела ваш храм только на открытках.
У входа толпилась очередь. Много иностранцев – некоторые из них держали в руках
курточки и вытирали пот со лба. Было довольно жарко, а они, видимо, просчитались с
погодой. Русских холодов в Питере не было.
Очередь продвигалась медленно – и мы с Аней решили идти дальше, по направлению к
Марсовому полю. Иногда мы шли молча. Шли рядом, порой невольно соприкасаясь локтями.
Но нас не стесняло ни молчание, ни случайные касания. Переходя Мойку, я взглянул на часы
– в первый раз за все время нашей с Аней встречи. Взглянул и тут же забыл о часах вновь.
На Марсовом поле было ярко, светло. Воздух дрожал в солнечном мареве. Рядом с
мемориалом, у вечного огня, сгрудились ребята в рваных джинсах. Казалось, они
медитируют. Кто-то, с выбритым затылком, угощал корешей портвейном. Личности схожего
вида наблюдались по всему полю – то тут, то там.
– Панки, анархисты, – объяснила Аня. – У нас здесь разный народ собирается.
Впереди виднелась Суворовская площадь. Аня показала рукой вправо.
– Вон там, за Лебяжьим каналом – Летний сад, – сказала она. И затем, чуть тише, но с
чувством, – «В грозных айсбергах Марсово поле, И Лебяжья лежит в хрусталях... Чья с моею
сравняется доля, Если в сердце веселье и страх».
– Это кто? – спросил я.
– Ахматова. Мой любимый поэт. «Не поэтесса!» – как она сама говорила. Вот кто любил
свой город по-настоящему.
– У тебя с ней много общего.
– Это слишком лестное для меня сравнение, – Аня поправила прядь волос.
– И ты тоже пишешь стихи. Хотя так ни одного и не показала.
Аня покачала головой.
– Это не стихи… Так, баловство. Графомания.
За памятником Суворову возвышалось большое красивое здание – местная Академия
культуры. Мы прошли левее Мраморного дворца и вышли на Миллионную улицу. С
открытого солнечного пустыря – в худой тенистый проход. Я понял, что это свойственно
атмосфере Питера – когда шум чередуется с оглушающей тишиной.
– Мне в детстве не нравилось мое имя, – сказала Аня. – Оно казалось слишком простым,
непритязательным. И каким-то нелитературным. То ли дело Татьяна, Анастасия… Или
Маргарита.
– У тебя отличное имя. Оно тебе очень идет.
– Спасибо. После того, как я полюбила поэзию Ахматовой, это имя мне тоже кажется не
самим плохим. И хорошо, что – не Марина.
– Почему?
– Меня пугает «цветаевская ярость». Мне по душе «ахматовская кротость».
Аня вновь взглянула на меня – но так, чтобы я не успел перехватить ее взгляд. Шла она,
смотря не вперед, а чуть вниз, словно все время о чем-то раздумывая.
– А мне нравится Блок, – сказал я. – Правда, не знаю, что ему свойственно – ярость или
кротость?
– Загадочность. Ему свойственна загадочность, – сказала Аня. – Интересно, я так и думала.
Насчет тебя и Блока.
Впереди показалась Дворцовая площадь. Мы сделали почти целый круг.
– Ты не устала? – спросил я Аню.
– Я часами могу бродить по городу. А это для меня так, разминка.
Вскоре мы оказались у Эрмитажа. Людей на площади было по-прежнему много. Лишь
солнце светило уже не прямо над головой, а сбоку – бреющими лучами слизывая пыль с
фасадов зданий. На углу Дворцовой площади мы остановились, чтобы проверить, сколько
времени у нас осталось, и решить, куда мы можем пойти. У нас в запасе было три часа.
25
©Олжас Жанайдаров, 2004-2007 гг., 2010 г., www.olzhas.ru
– Значит, так. Сейчас мы пройдем по набережной к Медному всаднику, обогнем
Адмиралтейство и посмотрим Исаакиевский собор. Оттуда выйдем на Малую Морскую
улицу, – сказала Аня.
– А потом?
– А потом я тебе покажу Питер, которого ты никогда еще не видел.
*
Мы прошли, как Аня и сказала, по набережной, мимо Медного всадника, Адмиралтейства и
Исаакиевского собора. Затем пересекли Исаакиевскую площадь и, оставив правее гостиницу
«Астория», вышли на Малую Морскую улицу. На набережной мы купили по мороженому, а
у памятника Петру Первому нас сфотографировал назойливый фотограф. «Платить не надо.
Фото для моей коллекции. Вы хорошо вместе смотритесь», – сказал он. Была неловкость – но
чем-то даже приятная. Я стоял слева от Ани и старался выглядеть, как и она, естественно.
Получилось ли это у меня, не знаю – этой фотографии я так ни разу и не увидел.
Я думал, что мы пройдем всю улицу до Невского проспекта, но шагов через двадцать Аня
неожиданно свернула в какой-то закоулок.
– Куда ты? – спросил я ее.
Аня приложила палец к своим губам и показала, чтоб я следовал за ней. Мы шли по темному
выщербленному асфальту. Нас окружали длинные и тощие стены домов, изрядно
выцветшие; солнечные лучи тщетно пытались просочиться сверху вниз. Из пушкинского
Петербурга мы попали в Петербург Достоевского.
Минуты через две закоулок вывел нас во двор. Тихий, пустынный, заброшенный двор. Таким
же поначалу мне показался и стоящий здесь высокий дом странной, изогнутой конструкции.
Тщедушные балконы, глухие окна, водопроводные трубы, старые, порыжевшие. Но на
веревках было развешано белье, недалеко от нас стоял мусорный контейнер со свежим
мусором, да из скрипучих дверей, пока мы стояли, вышли пару раз – дом был определенно
жилым.
Я вопросительно посмотрел на Аню. Она по-прежнему не говорила ни слова. Сделав мне
знак рукой, Аня направилась к одному из подъездов. Я пошел следом. Мы зашли в дверь и
вскоре оказались у лифта. Лифт был таким же старым и ветхим, как и сам дом. Он спускался
к нам со сдавленным, тяжелым урчанием. Зайдя внутрь, Аня нажала на кнопку последнего
этажа.
– Почему… – начал я отчего-то шепотом, но не закончил.
Аня приложила палец к губам – уже не к своим, а к моим. Это было неожиданно и в то же
время абсолютно естественно. Легкое касание – будто ветерок подул.
Лифт остановился, и мы вышли на лестничную площадку. Может, Аня решила зайти в гости
к кому-то из знакомых?
Но Аня не пошла ни к одной из квартир. И только тут я понял, куда мы сейчас с ней
направимся.
*
Подростком я, как и все мальчишки, очень любил лазать по деревьям. Я забирался на самые
высокие деревья и сооружал между толстыми ветками насесты из проволоки. Меня в такие
минуты уже никто не мог побеспокоить.
Там, лежа на проволочной решетке, поверхность которой смягчали уложенные настилом
листья, и обозревая местность, я испытывал величайшую душевную радость. Мягкий
ветерок, подрагиванье зеленой листвы, созерцательное уединение – я лежал, читая книжку,
или наблюдал за прохожими, никто из которых меня не замечал.
26
©Олжас Жанайдаров, 2004-2007 гг., 2010 г., www.olzhas.ru
*
Аня нарушила молчание, когда мы уже шли по чердаку к крыше. Пробираясь через темное и
тесное помещение, я пару раз споткнулся и один раз чуть было не растянулся во весь рост.
Аня посоветовала мне включить подсветку на мобильнике, используя его в качестве
фонарика. Сама она легко ориентировалась в окружающем пространстве, без труда обходя
препятствия, возникающие на пути.
Солнечный свет показался неожиданно – я даже прикрыл глаза с непривычки. Аня уже
стояла с той стороны и махала мне рукой. Я переставил ногу на стропила, чуть подтянулся и
оказался рядом с ней. На крыше.
Картина была впечатляющей. Крыши домов, словно кусочки мозаики, вместе составляли
огромное ржаво-железное полотно с буграми и впадинами, усеянное отростками – трубами и
антеннами. Город раскинулся вдаль и вширь. Слева был заметен шпиль Адмиралтейства,
справа – крест Казанского собора, сзади виднелся купол Исаакия. Я сразу же вспомнил
Анину фотографию.
– Ты фотографировалась где-то здесь?
Аня кивнула.
– Да. В паре крыш отсюда, – сказала она.
Я с минуту стоял, вглядываясь в окружающие меня виды.
– Красиво. Очень красиво, – сказал я. – А почему надо было идти молча? Нас могли
услышать?
– Да нет. Считай это данью традиции. – Аня оглядела меня. – Ты в порядке?
– Да.
– Тогда идем. Постарайся держаться рядом.
Аня пошла вперед, по направлению к Невскому, я за ней. Железо под ногами вдавливалось с
характерным звуком. Я поравнялся с Аней.
– И часто ты так гуляешь? – спросил я.
– Пару раз в месяц выбираюсь. Когда теплая погода. Летом – чаще.
– Одна?
– Нет. Обычно – с сокурсниками.
– А я последний раз был на крыше, когда еще в школе учился. Но у нас особо не
разгуляешься. Дома расположены далеко друг от друга.
– А у нас весь центр можно обойти поверху. Разве это не здорово?
– Здорово, – согласился я.
Солнце сбавило жар, наступал вечер. Я вспомнил, как ждал Аню на площади. Кажется, что
это было совсем недавно. Или очень давно. Как быстро летит время – или не летит.
Мы обошли пару труб и антенну. Поверхность крыш стала еще более пологой. Но Аню это
нисколько не смущало. Она шла, не сбавляя шаг.
– Вот здесь настоящая тишина, которую я люблю, – сказала она. – На улицах толпы, а тут –
почти никого.
– Мы здесь одни?
– Если присмотреться, можно разглядеть отдельных людей. Кто-то загорает, кто-то вино
пьет. Много парочек. Но никто друг другу не мешает. Даже наоборот – есть ощущение
единения. Как будто мы все являемся хранителями большой тайны.
Мы оказались у стыка двух крыш, одна из которых была на метр ниже другой. Зазор был
небольшим, но заметным. Я повернулся к Ане, чтобы предложить помощь: но Аня сама
легко и изящно спрыгнула с одной крыши на другую.
– Ты никаким спортом не занимаешься? – спросил я у Ани, когда мы преодолели очередной
стык.
– Нет. Если не считать за спорт танцы дома перед зеркалом. Хотя в школе мне прочили
блестящее спортивное будущее: я хорошо бегала.
– Спринтер?
27
©Олжас Жанайдаров, 2004-2007 гг., 2010 г., www.olzhas.ru
– Стайер. Я из тех, кто долго запрягает. Типичная провинциалка.
В ее словах была обаятельная самоирония. О своих слабостях Аня говорила непринужденно,
так, что сомневаться не приходилось: ее недостатки – продолжение достоинств.
Мы шли, спускаясь и поднимаясь, огибая трубы, антенны, выступы – и мне ни разу в голову
не пришло спросить Аню, а куда мы собственно идем. Здесь, наверху, ощущение времени и
пространства было совсем другим. На высоте цель растворялась, а бесцельность, наоборот,
обретала важный смысл.
Перед нами возник сложный участок. Чтобы перейти на другую сторону, требовалось
сделать несколько десятков шагов по узкой полоске железа. Аня пробежала по ней – и в два
счета оказалась там, где нужно. Я же преодолевал это препятствие с заметным трудом.
Аня терпеливо дожидалась меня. Когда я до нее добрался, мы двинулись дальше.
– Знаешь, кем я мечтала стать, когда была маленькой? – спросила она позже.
– Кем?
– Парашютисткой.
– Неудивительно.
– Помнишь передачу «Клуб путешественников»? Однажды там показали «летающих
акробатов». Это когда в воздухе без парашюта парят. Вот я также хотела. Я же говорила –
обожаю высоту.
– И как, полетала?
– Нет. Как выяснилось, у меня слабый вестибулярный аппарат. Представляешь? Было очень
обидно.
– Представляю. А вот я в детстве…
Я не успел закончить – Аня взяла меня за руку. Естественный жест – словно сделала вдох.
– Будь здесь осторожней. Мы пришли, – сказала она.
Я взглянул вперед и только тут заметил, что мы стоим у края крыши – и за ней уже не было
других крыш. А была удивительно красивая панорама: Дворцовая площадь, Зимний дворец,
Александровская колонна, величавая Нева... Далекие люди, далекие машины. Наступал вечер
– и город оживал по-настоящему.
– Под нами – Невский проспект. А впереди… Ты и сам все видишь, – тихо сказала Аня. –
Правда, красиво?
– Очень…
Мы стояли молча. Я видел бесподобный, чудный, необычный Питер, но мысли мои были
совсем о другом.
Какая у нее мягкая и теплая рука…
*
Возвращались мы, шагая по Невскому проспекту в сторону Площади Восстания. Мы шли по
большей части молча. Может, наговорились за день, а, может, просто успели привыкнуть
друг к другу. Нам уже не нужно было занимать друг друга болтовней, как это часто бывает
между малознакомыми людьми. Молчание сближало, а не отдаляло.
Невский проспект был сочен, загадочен и ярок. Вечером он выглядел совершенно иначе, чем
утром. Сбросив пижаму, проспект надел смокинг. И воздух был будто другой – пах подругому.
– Мне в воздухе Питера чуется запах сирени, – сказал я Ане.
Рядом показался Гостиный двор. Здесь город наконец-таки был похож на пеструю и
многолюдную Москву. Похож, конечно, отчасти.
– Сирень?.. Странно. В нашем воздухе парят рыбьи запахи и болотные газы. А сирень – это
что-то новенькое.
Посмотрев на другую сторону проспекта, я увидел знаменитый питерский универмаг
«Пассаж». И только тут вспомнил, что обещал Сергею и его девушке Кате привезти какойнибудь сувенир. Я предложил Ане зайти в универмаг.
28
©Олжас Жанайдаров, 2004-2007 гг., 2010 г., www.olzhas.ru
– В «Пассаже» ты ничего стоящего не найдешь, – сказала Аня после того, как я объяснил, что
мне нужно. – А кому конкретно нужен сувенир: парню или девушке?
– Обоим. Хотя, скорей всего, сувенир больше нужен девушке.
Аня раздумывала.
– А чем она увлекается? Где учится? – спросила она.
Катю я знал неплохо.
– Учится в МГУ на филологическом. Любит песни Джо Дассена и французские комедии 70-х
годов. Играет на фортепьяно, увлекается танцами. Обожает импрессионизм.
– Импрессионизм? Кажется, я знаю, что нам нужно. Идем. Здесь недалеко.
Мы направились дальше по Невскому проспекту.
– А ты хорошо изучил ее интересы, – сказала Аня.
– Она – девушка моего друга из института. Он учится на последнем курсе. Мы вместе
отдыхали в пансионате в Костроме.
– Ясно. Стой. Мы на месте.
Я огляделся и понял, какой сувенир подразумевала Аня. Мы оказались среди рядов
небольшой выставки художественных картин, расположившейся прямо на пешеходной части
Невского проспекта. Отчасти все это напоминало Арбат – уголок уличного искусства.
– Никто не рисует Питер лучше, чем питерские художники. – Аня смотрела на картины. –
Иди за мной.
Аня последовала вглубь рядов. Видимо, здесь она была не в первый раз. Вскоре Аня
остановилась.
– Вот. Выбирай. По-моему, то, что нужно, – сказала она.
Вокруг были развешаны небольшие картины городского пейзажа. Художник, толстый
бородатый дядька добродушной наружности, поднялся со своего стульчика.
– Смотрите, смотрите. Если надо что, подскажу, – сказал он.
Я не ответил. Я глядел. Картины и впрямь были красивы. В каждой из них ощущалась тайна
и размытость, одиночество и грусть. Что в куполах церкви Спаса на крови, что в опавших
листьях Михайловского сада, что в ночном небе над Петропавловской крепостью.
Настоящий импрессионизм. Легкий и чувственный.
– Умела бы я так рисовать… – шепнула мне Аня.
Я вспомнил детство, свое увлечение живописью. Больше всего мне понравилась та картина,
где был запечатлен дождливый вечер на Невском проспекте. Художник снял ее и завернул в
бумагу. Я заплатил, и мы с Аней пошли дальше, к метро.
Немного позже Аня попросила меня развернуть картину. Она долго смотрела на нее, потом
сказала:
– Хороший выбор. Я тоже люблю дождь.
*
Мы зашли в метро в девятом часу. В поисках проездного Аня долго рылась в своей сумочке.
Я успел разглядеть там две маленькие плюшевые игрушки – белого зайца и розового слона.
– Ты носишь мягкие игрушки в сумочке? – спросил я.
Аня покраснела. Румянец осторожно разлился по ее щекам и так же осторожно – исчез.
– Это так… Привычка, – сказала она, не глядя на меня.
Она была смущена. И постаралась сменить тему разговора. Мы прошли турникеты и встали
на эскалатор.
– Знаешь, я с детства люблю слушать обрывки чужих разговоров, стоя на эскалаторе. Иногда
такие забавные фразы получаются, – сказала Аня. – У тебя такого никогда не было?
Я не ответил. Я смотрел на нее. Ее смущение тронуло меня. Стыдиться своей привычки не
было причины, но Аня почему-то смутилась. А румянец ей очень шел.
Мы вышли на платформу. Там уже стоял поезд.
29
©Олжас Жанайдаров, 2004-2007 гг., 2010 г., www.olzhas.ru
– Я помню, – сказал я Ане. – «Я не люблю входить в поезд, если он пришел раньше, чем я
зашла на платформу».
– У тебя слишком хорошая память. С тобой нужно быть настороже, – засмеялась она.
Мы разъезжались в разные стороны. Ее поезд подошел первым. Мне хотелось что-нибудь
сказать, но я молчал. Последние слова – самые важные; а мне на ум приходили одни лишь
банальности.
Аня пожала мне руку. И я вновь ощутил мягкость и теплоту ее ладони.
– Увидимся. Пиши, – сказала она.
– Хорошо. Увидимся, – сказал я.
Она забежала в вагон, оттуда помахала рукой. Я стоял и смотрел, как поезд удаляется. А
вскоре прибыл и мой поезд.
*
Утром я послал Ане смс-ку: «Спасибо большое за вчерашнюю прогулку, все было
замечательно». Аня прислала смс-ку с ответной благодарностью. Она уже ехала в поезде на
Архангельск.
Днем я в точности повторил наш с Аней маршрут: от Дворцовой площади до закоулка Малой
Морской улицы. Вечером уехал в Москву.
Больше всего из той майской встречи я вспоминаю нашу прогулку по крышам. И те минуты,
когда мы стояли, наблюдая Петербург с высоты птичьего полета. Почему? Может, из-за ее
мягкой и теплой руки…
Глава 7
*
Приехав из Питера, я встретился с Сергеем и подарил ему картину. Мы сходили с ним в
кино, а, прощаясь, Сергей напомнил мне об их с Катей свадьбе, назначенной на начало июля.
«Только попробуй не явиться» – добавил он.
Впервые я увидел Катю в доме отдыха под Костромой. Это было за год до моего знакомства
с Аней.
*
Это был дом отдыха старого типа, сохранившийся осколок огромной глыбы под названием
«система советских санаториев и домов отдыха». И хотя пансионат давно нуждался в
капитальном ремонте, обеспечить желающих сносными номерами, питанием и услугами он
еще мог. Каждую зиму в течение десяти дней его оккупировали московские студенты,
голодные до жизни без родительской опеки.
Поезд, на котором ехали студенты, приехал в Кострому поздно ночью. А расселение по
номерам произошло под утро. Поэтому неудивительно, что на первый завтрак в столовую
явились единицы. Почти все предпочли еде сон.
Я тоже время до обеда собирался посвятить здоровому сну, но сделать мне это никак не
удавалось. Виной тому был мой сосед по двухместному номеру – он храпел. Слушая его
раскатистый храп, я думал, каково мне теперь будет по ночам.
Когда подошло время завтрака, я оделся и вышел из комнаты. В пансионате стояла мертвая
тишина. Окна в холле разукрасил мороз – сквозь белые узоры ничего не было видно. Выйдя
30
©Олжас Жанайдаров, 2004-2007 гг., 2010 г., www.olzhas.ru
на улицу, я машинально зажмурил глаза: ослепительно белый снег блистал под взошедшим
солнцем.
Воздух был свеж и чист. Натянув шапку, я направился в сторону столовой, попутно изучая
окружающую обстановку. Игровой и танцевальный клубы, еще один жилой корпус, кафебар, деревянная беседка, место для костра… Небо было ясным, без единого облачка, высокие
ели оделись в белое, снег под ногами приятно хрустел. Когда я вышел на открытое место,
справа увидел двух лыжников, по виду семейную пару: они синхронно съезжали с пригорка.
Столовую, одноэтажное здание с беседкой на крыльце, я нашел без труда. Длинные, как
витрины, окна были задернуты белыми занавесками, у входных дверей стояли два студента.
Они неспешно курили.
Я вошел и оказался в большом просторном помещении, усеянном трапезными столиками.
Занятыми были от силы треть столов. Кто-то ел, кто-то, как и я, только входил, а кто-то уже
относил поднос с грязной посудой к окну моечной. Я вспомнил детство и летний лагерь, куда
меня любили отправлять родители.
Раздевшись в гардеробе, я направился вдоль столов в поисках своего места, которое вскоре
нашел. Там уже сидели парень и девушка. Парня я узнал сразу. Это был Сергей – тот
человек, который помог с путевкой.
Он меня тоже узнал:
– О, знакомое лицо, – улыбнулся Сергей. – Как добрался?
– Хорошо. А ты… то есть вы? – спросил я, посмотрев на девушку.
– А мы приехали еще позавчера, отдельно ото всех, – сказал Сергей. – Так гораздо удобней.
На столе я обнаружил рисовую кашу, масло, сыр, хлеб, чай. Я взял ложку и принялся за
кашу. Сергей пил чай, его спутница намазывала на хлеб масло. Намазав, она передала
Сергею бутерброд. Он, откусив, поинтересовался у меня, в какой группе я учусь.
Выяснилось, что у него в этой группе есть пара знакомых. Мы немного поговорили об учебе.
Обсудили общих преподавателей. Говорил больше Сергей – я лишь иногда вставлял фразы.
– А где твой сосед? Он, кажется, с нами должен сидеть? – спросил он.
– Он спит.
– А ты почему не спишь? Голод оказался сильней сна?
– Не совсем, – ответил я. – У моего соседа во время сна обнаружились прекрасные голосовые
данные.
Девушка улыбнулась. Сергей сказал:
– Вечером договорюсь о твоем переводе в другой номер. Кстати, познакомься, – он, наконец,
повернулся к девушке и представил нас друг другу.
Девушка была симпатичной брюнеткой с короткой стрижкой. У нее были красивые изящные
руки и теплый, внимательный взгляд. При разговоре она обычно смотрела собеседнику
прямо в глаза, но в этом не было навязчивости.
Катя больше молчала и этим прекрасно дополняла своего разговорчивого парня.
– Ты один приехал? – спросила она.
Голос у нее был таким же, как и взгляд, – теплым.
– Да, – сказал я.
– Счастливчик, – сказал Сергей. – Я уже давно забыл, что это такое – отдыхать в одиночку.
Он посмотрел на Катю. Его добродушный «укол» предназначался именно ей. Она строго
посмотрела на него – как мама на нерадивого ребенка. Потом на меня – с улыбкой. Так ведут
себя люди, давно друг друга знающие. Сергей и Катя были похожи на супружескую пару со
стажем.
– А почему один? У тебя нет девушки? – спросила Катя.
– Есть, – ответил я, имея в виду свою молчаливую подругу. – Только она сейчас в Липецк, к
родителям уехала.
– И тебя с собой не взяла, – сказал Сергей и с укором взглянул на Катю. – Видишь?
Нормальные девушки предоставляют своим парням шанс отдохнуть в одиночестве.
31
©Олжас Жанайдаров, 2004-2007 гг., 2010 г., www.olzhas.ru
– Нормальные парни дают возможность своим девушкам предоставить такой шанс. Доедай
бутерброд, – парировала Катя.
– Теперь я понимаю, почему мы прекрасно подходим друг другу, – сказал Сергей. – Мы оба
ненормальные.
Со стороны это было похоже на игру. Забавную игру.
– А вы успели здесь обжиться? Чем тут можно заняться? – спросил я.
– Чем угодно, – сказал Сергей. – Есть прокат лыж и санок. Правда, качество лыж и ботинок
оставляет желать лучшего. Еще есть игровой клуб – красное здание неподалеку.
– Да. Я видел.
– Там есть бильярд и тир. Но очередь туда надо занимать заранее – по вечерам полно
желающих. А для тех, кто любит кино, в главном корпусе крутят видео.
Я, наконец, расправился с кашей и налил себе из чайника чай. Он был уже остывшим.
– С сегодняшнего дня обещают дискотеки, – продолжал Сергей. – Естественно, будет и
развлекательная программа. Подготовим игры и конкурсы. А сегодня в честь приезда
основной группы разожжем большой костер. Отметим открытие смены.
Я помешивал ложкой сахар.
– Есть еще экскурсии. Мы записались на обзорную по Костроме, на завтра. Если хочешь –
присоединяйся.
– Хорошо, – сказал я.
Сергей допил чай и сказал:
– А, я не сказал тебе про кафе-бар. Хотя об этом напоминать не стоит.
– Да, бар я видел. По вечерам там тоже полно желающих? – спросил я.
– Не бойся, всем всё хватает, – и Сергей заговорщицки подмигнул.
Катя покачала головой:
– Алкоголик. Пивной алкоголик.
Сергей страдальчески закатил глаза. Наклонился ко мне.
– Как я завидую твоему одиночеству, – негромко сказал он.
И тут же получил от Кати легкий тычок рукой в затылок. Сергей артистично вздохнул: «Ох,
уж эти женщины…»
– Ладно, мы пойдем, – сказал он. – Ты в каком номере обитаешь?
– В тридцать пятом.
– А мы в двадцать третьем. Этажом ниже. Если что – заходи.
Сергей пожал мне руку, Катя посмотрела мне в глаза. Они встали из-за стола и, взяв
подносы, отошли. Я остался доедать бутерброд и допивать чай.
После завтрака я решил осмотреть территорию вокруг пансионата. Сперва зашел в кафе-бар.
Внутри он был меньше, чем казался снаружи. Пять столиков с пестрыми скатертями, барная
стойка с напитками, маленький телевизор на кронштейне в верхнем углу. За одним из
столиков сидел бородатый студент с пивом, за стойкой находилась продавщица. Она
разгадывала сканворд в глянцевом журнале. На стойке лежало меню с ценами, написанными
от руки.
Танцевальный клуб располагался поблизости и по внешнему виду напоминал столовую –
такое же длинное одноэтажное строение. Лишь занавески были не белыми, а голубыми.
Зайдя внутрь, я обнаружил танцпол с небольшой сценой, в углу которой располагалась
аппаратура для дискотек. В зале не было ни единой души. Днем здесь делать было нечего.
В игровом клубе было намного интересней. Бильярд, тир, прокат лыж и санок. Я заглянул в
раздевалку: два парня уже примеривали лыжные ботинки. Из тира доносились глухие хлопки
– стреляли из пневматического ружья. Я зашел в бильярдную комнату. Здесь играли парень с
девушкой, за партией наблюдали их друзья. Зеленое сукно стола истерлось, на шарах
виднелись трещины. Но игроков это не смущало.
Времени до обеда было достаточно, поэтому, выйдя из игрового клуба, я направился по
протоптанной дорожке к лесу.
32
©Олжас Жанайдаров, 2004-2007 гг., 2010 г., www.olzhas.ru
Чем дальше я углублялся в лес, тем тише становилось вокруг. Вскоре был слышен лишь
скрип снега под ногами. Лес шел по холму, метрах в десяти от меня тянулся обрыв. Сквозь
деревья я увидел большую пойму, далеких лыжников, облюбовавших пологий пригорок, и
другой берег, полный елей и сосен. Стояла плотная тишина – казалось, что заложило уши. Я
хлопнул в ладоши, желая удостовериться, что не оглох. С одной из веток рядом вспорхнула
птица, сыпля снег.
Послышались голоса, хрустнула ветка. Я обернулся: с той стороны показались лыжники. Два
парня и девушка. Они ехали по колее, из-под лыж взметались клубья снега. У девушки было
раскрасневшееся лицо. Она то и дело смеялась: ее спутники соревновались в остроумии.
Проехав мимо, лыжники скрылись среди деревьев. Я направился к обрыву, ближе к свету, и
тут же увяз в сугробах. Ноги проваливались по щиколотку, снег засыпал ботинки. Достигнув
цели, я остановился и отдышался. Окинул взглядом пойму. Обзор отсюда был идеальный.
Я рассеянно глядел на замерзшую реку, на белые в снегу деревья, на лыжников, пока не
заметил две фигурки, направляющиеся в сторону того берега. Это были Сергей и Катя. Они
шли, держась за руки. Дойдя до склона, Сергей внезапно отбежал от Кати и зачерпнул в руку
снег. А затем кинул в нее снежок. Катя увернулась. Не успела она опомниться, как в нее
полетел второй снежок. Катя слепила и бросила ответный снаряд. Завязалась перестрелка.
Уворачиваясь от снежков, Сергей нагнал Катю и обнял ее. На миг мне показалось, что слышу
их смех.
Наконец, они поднялись и скрылись из виду. Постояв минуты две, я пошел обратно.
*
Тем же вечером, как Сергей и обещал, состоялось открытие смены. После ужина студенты
потянулись к месту для костра – парами, шумными компаниями, в одиночку. Я задержался,
поэтому, придя, обнаружил, что все пространство перед костром оказалось занятым:
студенты сидели на коротких и толстых бревнах, которые огородили костер многогранным
орнаментом.
У костра я увидел Сергея – он с ребятами стоял вблизи пламени и держал в руках
сковородку. Они готовились жарить блины.
Я стоял позади всех, глядя, как искрится багряное пламя, пока не услышал, как кто-то меня
зовет. Осмотревшись, я увидел Катю. Она сидела на бревне и показывала место рядом с
собой. Когда я уселся рядом, сказала:
– Сережке, как обычно, на месте не сидится. Блины всем жарит.
И добавила:
– А тебя не дозовешься – только на костер и глядишь.
Катя посмотрела на меня и улыбнулась. На ней была бежевая куртка и голубая шапочка с
белым помпоном. В ней она была похожа на Снегурочку.
– Пламя завораживает, – признался я.
– Ага. Так же завораживает ручей.
Вдоль бревен стали разносить блины на бумажных тарелочках. Распробовать их мы не
успевали – до нас доходила лишь пустая тара с масляными пятнами. Когда в очередной раз
мы получили тарелку без блинов, Катя сказала:
– Подожди. Я сейчас.
Она отошла и вскоре вернулась с полной тарелкой. С края свешивалось полдюжины блинов.
От тарелки шел ароматный пар.
– Держи. Надо съесть все – я Сережке обещала.
Катя протянула мне тарелку:
– Блинов много, а вилка одна. Справимся?
Я кивнул. Ели мы по очереди – по одному блину. Поэтому и говорить нам пришлось
поочередно – когда один из нас ел, другой о чем-то рассказывал. Рассказывать лучше
33
©Олжас Жанайдаров, 2004-2007 гг., 2010 г., www.olzhas.ru
получалось у Кати, поэтому я съел пять блинов, а она – только два. Но нас такой расклад
устраивал. Пару раз к нам подходил Сергей: спрашивал, как дела, предлагал еще блинов и
возвращался обратно – организовывать и руководить. Когда блины кончились, началась
викторина. Близилась ночь, костер стих, как стихли голоса у костра. После еды клонило в
сон.
Несмотря на поздний час, воздух был теплым. Катя стянула шапку и поправила волосы. Я
вспомнил о своем впечатлении.
– В этой шапке ты похожа на Снегурочку, – сказал я.
Катя внимательно на меня посмотрела. Даже как-то строго. Может, решила, что я к ней
клеюсь? Катя повернулась к костру и сказала:
– Снегурочкой меня любил называть мой младший брат. Давным-давно…
– Брат?
Я ждал ответа, но Катя молчала. Рядом в снегу лежала тарелка с остатками блинов. Она была
похожа на лунную поверхность с желтыми кратерами.
– Эту шапку я купила во Франции прошлой зимой, – сказала Катя. – Ездила туда в пятый раз.
Я спросил:
– Нравится Франция?
Катя кивнула:
– С детства. Это гены. Моя мама – учительница французского. На концертах Милен Фармер
я была и в Париже, и в Москве. «Амели» смотрел?
– Да.
– Мой любимый фильм. Дома – полная коллекция Яна Тирсена. А еще – Джо Дассена.
– А как тебе сами французы? – спросил я.
Катя сказала:
– Есть два стереотипа о французах, которые не подтверждаются на практике. То, что
французские мужчины – самые галантные; и то, что французские женщины – самые
красивые.
– А на самом деле?
– А на самом деле, французы отличаются скупостью, а француженки – заурядностью.
– И все-таки ты любишь Францию? – спросил я.
– Да. Наверно, в прошлой жизни я была француженкой. Надеюсь, все-таки не самой
заурядной.
Студенты потихоньку уходили. На нашем с Катей бревне остались лишь мы вдвоем. Сергей
продолжал вести викторину для десятка человек. Катя вздохнула:
– Сережа будет вести конкурс до упора. Иногда я думаю, что нельзя быть таким правильным.
Я глядел в огонь. Катя продолжила:
– На прошлой неделе он помогал ребятам из своей группы пересдавать экзамен. Ходил к
преподавателю, разговаривал с ним, убеждал. Сам-то он этот экзамен давно сдал. Но не
помочь не мог. Сережка считает, что раз он является старостой группы, значит, он
ответственен за нее. Все четыре года, что мы вместе, мягко борюсь с его альтруизмом.
– Лучше бороться с альтруизмом человека, чем с его эгоизмом.
– С этим не поспоришь. Но это так… Женское собственничество. А еще – желание сберечь
его.
Катя расправила шапку на коленках.
– Расскажи-ка мне о своей девушке, – сказала она.
Я задумался. Никто никогда не спрашивал меня о моей молчаливой подруге. И, правда, что о
ней можно рассказать?
– Я тебя смутила? – спросила Катя, видя мое затруднение.
– Нет. Просто думаю, что рассказать. Я ведь и знаю-то ее меньше полугода.
– Это немало. За это время можно узнать, по крайней мере, какой у человека любимый
фильм, любимая книга и любимое блюдо.
Я начал вспоминать. Фильмами и книгами моя девушка не интересовалась.
34
©Олжас Жанайдаров, 2004-2007 гг., 2010 г., www.olzhas.ru
– Любимое блюдо… Скорее всего, пельмени. Не уверен, что любимое, но, когда я прихожу к
ней в общежитие, мы едим только пельмени.
– Мне кажется, это любимая еда всех, кто живет в общежитии, – засмеялась Катя. – А какую
музыку она слушает?
– Как раз в музыке у нее есть пристрастия. Точнее, одно пристрастие. Альбом «Fat of the
Land» группы Prodigy.
– Хороший вкус.
– А еще она увлекается хиромантией.
– Замечательно. Она верит в судьбу?
– Да. У каждого она своя.
Про то, что во время оргазма цвет глаз моей молчаливой подруги менялся с серого на
зеленый, я говорить не стал. Об этой особенности так сразу рассказать было затруднительно.
– Твоя девушка права. У каждого своя судьба, – сказала Катя. – Тебе, наверно, странно, что я
спрашиваю о твоей девушке, а не о тебе?
Я пожал плечами. Она сказала:
– Просто тебя я, кажется, знаю и так…
Она замолчала, как мне показалось, недоговорив. Костер медленно догорал. Викторина
закончилась, Сергей недалеко от нас разговаривал с ребятами.
– Скажи мне, какая в детстве у тебя была любимая книга? Лет в десять? – прервала Катя
молчание.
Она глядела на тарелочку в снегу. Я долго думал. Потом сказал:
– Наверно, произведения Носова про Незнайку.
Услышав это, Катя мельком взглянула на меня, а затем вновь опустила взгляд. У меня опять
возникло чувство, что я сказал что-то не то.
– Ты надеялась услышать что-то другое? – спросил я.
– Нет. Ты ответил как раз верно…
Катя и вправду что-то недоговаривала.
– Кстати… Мой любимый фильм ты уже знаешь. Из еды я больше всего люблю круассаны и
кофе со сливками, а моей настольной книгой является «Маленький принц» Сент-Экзюпери.
Что, в общем, не удивительно, – сказала она. – Вот так. Чтобы узнать это, тебе понадобился
всего один день. Видишь, как все просто?
– Одна девочка давным-давно сказала мне, что я похож на Маленького принца, – сказал я.
– Возможно, она была права.
К нам подошел Сергей.
– Ну что скучаем-мерзнем? Почему в викторине не участвовали? – спросил он.
– Мы для нее слишком умные, – показала ему язык Катя.
– А для снобов я устрою отдельную викторину. И никакой там тебе Франции не будет!
Он взял Катю за руку и поднял с бревна. Втроем мы направились к пансионату. В холле,
пожав мне руку на прощанье, Сергей напомнил, что завтра экскурсия.
Но экскурсию в Кострому, на которую я записался по настоянию своих новых друзей, я
проспал. Будильник решил подвести меня в очередной раз. Когда я проснулся, он показывал
«4:33». Стрелки застыли, словно ночью им приснился страшный сон. Поднявшись с кровати,
я потопал в ванную.
Погода на улице была такой же чудесной, как и вчера. Второе зимнее утро словно было
сделано под копирку с первого: голубое небо кристальной чистоты, свежий морозец,
сияющий снег под ногами. Лишь место у костра выглядело по-другому – перетоптано, смято:
как лицо пьяницы с похмелья.
В столовой было тихо. По залу с сонными лицами бродила пара человек. Я сел за пустой
столик и пододвинул себе холодную кашу. Сергей и Катя уже наверняка едут в автобусе.
Возвращаясь после завтрака в пансионат, я увидел игровой клуб и решил туда зайти. Сегодня
там должно быть меньше людей.
35
©Олжас Жанайдаров, 2004-2007 гг., 2010 г., www.olzhas.ru
Но я ошибся. В тире находилось три человека: два парня увлеченно объясняли девушке, как
надо правильно стрелять. Они поочередно брались за ружье, девушка с удовольствием их
слушала, а затем с таким же удовольствием стреляла и промахивалась. Я их узнал: эти
студенты встретились мне вчера в лесу. Некоторое время я стоял, гадая, кто кому и кем
приходится в этих тройственных отношениях. Затем перешел в бильярдную.
В бильярдной оказалась девушка, больше никого. Она стояла у стены, держа в одной руке
кий, а в другой – сигарету. Ей было лет двадцать. Одета в шерстяной свитер и потертые
джинсы. Бросив на меня мимолетный взгляд, девушка продолжила сосредоточенно курить.
Глубоко затягиваясь, она выпускала дым на тонком выдохе. Сизые кольца, растворяясь,
поднимались к потолку.
– Черт, где он там бродит? – вдруг спросила она вслух.
Фраза, как и сигаретный дым, повисла в воздухе. Я молчал, не решаясь почему-то ни уйти,
ни что-либо ответить. Девушка докурила сигарету и вдавила ее в блюдце-пепельницу.
Окурок послушно скукожился.
– Ты умеешь играть? – обратилась она ко мне.
У нее был низкий голос и порывистые движения. Короткая прическа была взъерошена.
Глядеть в глаза она не любила.
– Играл пару раз, – сказал я.
– Новичкам везет. Держи.
Она протягивала второй кий. Я снял куртку, повесил на крючок, взял кий.
– Пока этого придурка дождешься, с ума сойдешь. Ведь знает же, что ненавижу ждать. Иди,
разбивай.
Я подошел к столу и вскинул кий. Удар получился неудачным – «пирамида» почти не
шелохнулась. Девушка покачала головой:
– Тяжелый случай.
Она вогнала шар в лузу. Затем второй и третий. Потом посмотрела на меня и улыбнулась – в
первый раз. Улыбка ее преобразила. Ее даже можно было назвать симпатичной.
– А почему на экскурсию не поехал? – спросила она.
– Проспал.
– Чудак. Ты сюда спать приехал?
– Нет. Еще кушать.
Она засмеялась и вновь прицелилась. Я оглядел стол, оценивая свои шансы: на одном
везении выиграть не смогу. Еще один шар залетел в лузу.
– А я в городе была. Три раза! Все эти монастыри и крепости у меня в печенках сидят.
Полный отстой! – сказала она.
Церемонность не была ей свойственна. Я наконец забил пару шаров. Она закурила новую
сигарету. И в ответ загнала три шара.
– С таким удовольствием я сто лет не играла. Не знаешь, почему?
– Догадываюсь.
Она уверенно выиграла эту партию. Затем сказала:
– Давай еще.
Не дожидаясь моего ответа, начала складывать шары в «пирамиду». Сложив, взяла кий:
– Теперь моя очередь разбивать.
В зал зашел парень и, встав на пороге, оглядел меня мутным взглядом. Его волосы доходили
до плеч, одет он был в серое пальто и кожаные обтягивающие штаны. На ногах красовались
«гриндера». В руке он держал початую бутылку пива.
– А это еще кто? – спросил он девушку, показав на меня бутылкой.
– Мой знакомый. Играет в бильярд, как бог.
– Да-а?
Парень поставил бутылку на стол. Девушка ткнула его кием в бок.
– Ты где шлялся? – спросила она.
36
©Олжас Жанайдаров, 2004-2007 гг., 2010 г., www.olzhas.ru
Он обнял ее, что-то сказал. Она засмеялась. Я прислонил свой кий к стене, поняв, что второй
партии не будет.
– Пока, – сказал я, надевая куртку, девушке.
– Пока-пока, – кивнула она.
Обо мне она уже забыла. Впрочем, я даже не узнал, как ее зовут.
За обедом Сергей и Катя рассказывали мне об экскурсии. «С твоей стороны было свинством
проспать ее. Ты разве сюда спать приехал?» – заметил Сергей. Катя намазывала бутерброд и
с теплой строгостью во взгляде смотрела на меня. Так смотрят сестры на братьев. А после
обеда мы втроем пошли кататься на лыжах.
*
Мы общались в течение всего отдыха. Катались на санках и лыжах, играли в бильярд,
смотрели телевизор, ездили на экскурсии, сидели в номере, обсуждая кино, музыку и
политику.
Я понял, чем привлек Сергея с Катей – я был той маленькой деталью, которой так
недоставало идеальному механизму, каковым они являлись. Одно мое молчаливое
присутствие создавало устойчивую гармонию. Каждый из нас в этом механизме чувствовал
себя очень органично.
Как-то мы с Катей сидели в холле. Катя, устроившись на стуле-вертушке, меланхолично
перебирала клавиши старого пианино. Я сидел рядом на диване и читал книгу, которую мне
дал Сергей. Сам он, как обычно, где-то что-то организовывал.
– Скажи мне, mon ami, ты веришь в вечную любовь? – прервала молчание Катя.
Вопрос прозвучал, как звук клавиши, очередной нотой. Катя продолжала что-то наигрывать,
поглядывая на меня. Я задумался.
– Чтобы ответить на этот вопрос, нужно знать, что такое любовь, – сказал я.
– А свою девушку ты любишь?
– Честно?
– Честно.
– Не знаю.
– Я так и думала.
Катя сыграла гамму и сказала:
– Я во время сессии читала одну французскую книгу. Называется «Любовь живет три года».
Она замолчала. Замолчало и пианино. Катя повернулась ко мне и сказала:
– То, что любовь с течением времени уходит, я знала и раньше. Что остается? Уважение.
Привычка. Чувство родства. Близость. Забота. Да? Но что же еще?
– Разве этого мало?
– Знаешь, что за эти дни я поняла? Что хочу ребенка. Очень хочу. И знаешь, кто мне помог
это понять? Ты.
Я молчал. Я ждал, что Катя скажет.
– Ты очень похож на моего младшего брата. Может, в этом все дело?
Она сказала это очень тихо. Никогда не думал, что можно говорить так тихо и в то же время
так отчетливо. Я подумал, что Катя может вот-вот заплакать. Я не знал, почему. Думал, что
сказать, когда увидел, что Катя улыбается.
– Причем хочу ребенка именно от Сережки. Только от него. Видимо, это и есть то, что
остается, или то, что появляется, когда любовь отживет три года?
– Да, конечно. Ты права.
Тот неловкий момент прошел, как будто его и не было. Я глядел на Катину улыбку, она
продолжала говорить:
– Наверно, это дико для современной девушки – в 19 лет хотеть ребенка. Я уже знаю, что
скажет мне на это папа. «С твоим образованием и талантами нужно карьеру делать!» Он,
кстати, на Сережку похож – такой же трудоголик. А я не такая – я хочу работать ради
37
©Олжас Жанайдаров, 2004-2007 гг., 2010 г., www.olzhas.ru
удовольствия, а не ради признания или денег. Не хочу быть эмансипированной, хочу быть
обычной. В общем, родилась не в свое время.
– Бывает.
– В следующем году Сережа окончит институт. Тогда же мы хотим пожениться. – Катя
тронула клавиши. – Считай мой намек официальным приглашением.
Я все думал о ее младшем брате – но не решался спросить.
О младшем брате Кати мне рассказал Сергей. Это было за два дня до конца смены. Мы
сидели вечером в баре, поглощая пиво с фисташками. Катя ушла в видеосалон. За неделю
пребывания в пансионате мы перепробовали уже все виды досуга, которые здесь
предлагались, – и каждый из них успел порядком надоесть. Бар был единственным местом, в
которое можно было прийти, зная, что оно не разочарует.
– Как тебе «Жизнь взаймы»? Прочитал? – спросил меня Сергей.
Он освободил фисташку от скорлупы и отправил орех в рот. Перед нами стояли одна пустая
бутылка и две полных. В баре было накурено. Казалось, здесь не проветривали воздух с
прошлого года.
– Неплохо.
– И почему все писатели любят тему смерти? Что Хемингуэй, что Ремарк – так и норовят в
конце кого-нибудь укокошить.
– Я где-то читал, что любовь и смерть – две самые важные темы в творчестве любого
художника.
– Да, я тоже об этом слышал.
Людей в баре становилось меньше – в танцевальном клубе началась дискотека. Сергей,
допивая пиво, провожал глазами студентов. После некоторого молчания он сказал:
– Я порой смотрю на ровесников, и меня что-то гложет. Какое-то непонятное чувство. Черт
знает что…
Я медленно пил пиво. Казалось, и время текло так же: медленней обычного.
– Мне с ними часто не о чем говорить. Кто сейчас читает Ремарка и, вообще, кто сейчас
читает? Мне приходится обсуждать с ними то, что модно и современно, а не то, что
интересно самому. – Сергей помолчал. – Просто я привык завоевывать внимание и
расположение человека – и никуда от этого не деться. В этом ты, кстати, лучше меня. Если
человек тебе неинтересен, ты будешь молчать, а я все равно буду стремиться понравиться
собеседнику. И, в конце концов, понравлюсь ему.
Из бара ушла, хлопнув деревянной дверью, очередная компания.
– А еще вот прошлой осенью… – Сергей вертел в руках пустую бутылку. – Осенью, в
октябре у девочки из моей группы умер отец. Я, как староста, решил собрать денег. Не
думал, что это будет так трудно.
Сергей посмотрел на меня:
– Всем было не то чтобы наплевать. Просто как-то все равно. К девочке той относились и
относятся нормально. Но деньги сдавать не торопились. Некоторые попросту – не хотели. Я
ничего не понимал. Ты никогда не испытывал стыд за других?
– Не знаю.
– Неприятное чувство.
Барменша включила телевизор. Там показывали старый черно-белый фильм.
– Я не первый раз сталкиваюсь с чем-то подобным. И вот какая мысль мне приходит в
голову, – сказал Сергей. – Сегодня не выгодно быть искренним. Испытывать искренние
чувства. Совершать искренние поступки. По крайней мере, публично. Если ты будешь так
себя вести – тебе не поверят. Будут искать подоплеку, подтекст. «Что он хочет всем этим
сказать, чего он добивается?»
Сергей покачал головой:
38
©Олжас Жанайдаров, 2004-2007 гг., 2010 г., www.olzhas.ru
– Многие мои знакомые живут по принципу «После нас – хоть потоп». Кроме денег и
развлечений их ничего не интересует. Какая-то ненасытность, цинизм сквозит во всем этом.
Что, вообще, происходит с этим миром?
Я не знал, что ответить. Это был сложный вопрос.
– Я тоже чем-то на них похож, – сказал Сергей. – Становлюсь похожим. Превращаюсь – ведь
я живу в этой среде. Это и тревожит. Я верю в Бога, не поступаю против своей совести, не
лгу и не завидую. И все равно…
Сергей замолчал. В баре остались лишь мы вдвоем. В черно-белом фильме герой стоял на
берегу моря и наблюдал закат. Сергей хлопнул меня по плечу:
– Когда я выпью, становлюсь ворчливым брюзгой. Пойдем на свежий воздух, выветрим
мизантропию.
На улице было темно и морозно. Ели притаились у троп, словно партизаны в белых
комбинезонах. Холодный ветер покалывал щеки, и я натянул шарф повыше. Когда мы
вышли к пойме реки и двинулись по тропинке, Сергей сказал:
– Это удивительно, но ты первый, с кем приятно общаться и мне, и Кате. Ни с кем из моих
многочисленных друзей Катя сойтись не смогла. Один для нее кривляка, другой зануда,
третий подхалим. У нее самой есть пара друзей, но их не перевариваю уже я. Не удивляйся, и
я могу кого-то не переваривать.
Он помолчал.
– Может, дело в том, что я ревнив? Я доверяю Кате, но, когда вижу рядом с ней парней,
чувствую легкое неудовольствие. А вот к тебе ничего такого не испытываю.
– Это плохо. Мне над этим нужно поработать.
Сергей засмеялся. Снег под ногами был похож на заледеневший кефир. На другом берегу в
сумерках прятался черный лес.
– Ты очень похож на ее брата, – сказал Сергей. – И внешностью, и характером.
– Только я про него ничего не знаю. Катя…
Я недоговорил. Я осознавал, что касаться этой темы надо осторожно. Не знал пока, почему, –
просто чувствовал.
Пройдя мимо деревянной ограды, мы вышли за территорию пансионата. Впереди вдоль
большого снежного поля тянулась длинная и широкая дорога. Мы пошли по ней. Сергей
сказал:
– Ее брат погиб, когда ему было одиннадцать лет. Задавил автокар. Сейчас ему было бы
столько, сколько тебе. Катя могла бы рассказать тебе об этом раньше. Но сам понимаешь…
Теперь я понял, что значил и Катин взгляд, и ее недоговоренности, и ее неподдельное
внимание ко мне.
– Она его очень любила. Обычно же брат с сестрой живут, как кошка с собакой. У Кати с
Мишей все было не так. Она заботилась о нем с детского сада. Гуляла, помогала делать
уроки. Вместе они читали книги и устраивали домашние спектакли на французском языке.
Катя называла его Незнайкой, а он ее – Снегурочкой. После его гибели Катю почти на год
положили в больницу. Она лечилась от тяжелой депрессии.
Непроглядную тьму перед нами изредка рассеивали светом фонари. Каждый из фонарей был
похож на большую глазастую кочергу. Сгорбившись, они глядели себе под ноги.
– Все это я знаю с ее слов. Мы познакомились с Катей уже позже.
В голове шумел хмель, снег скрипел под ногами.
– Знаешь, сколько мы с ней знакомы? – спросил Сергей.
– Катя говорила. Около четырех лет.
– Да. Почти четыре года…
После некоторого молчания он продолжил:
– Мы познакомились с Катей в школе. Она училась в десятом классе, а я в одиннадцатом.
Как-то нас послали вместе на литературную олимпиаду, и по дороге мы разговорились. Катя
39
©Олжас Жанайдаров, 2004-2007 гг., 2010 г., www.olzhas.ru
мне поначалу не понравилась, какая-то высокомерная снобка. Лишь потом я понял, что это
была защитная реакция. После той депрессии Катя с трудом сходилась с людьми.
Мы сближались с ней целый год. Сначала просто дружили. Я помогал ей с математикой, она
мне с английским языком. Гуляли с собакой, обсуждали фильмы и книги. Вообще, до нее у
меня никого не было. Я ни с кем не встречался. Был со многими дружен, но ни к одной
девушке никаких чувств не испытывал. И, честно говоря, не особо расстраивался по этому
поводу. Жизнь мне была интересна и без любви.
Сергей замолчал, словно что-то вспоминая. Потом сказал:
– За тот год мы узнали друг о друге все. Нам удивительно легко было общаться. Иногда,
засидевшись у меня допоздна, Катя оставалась ночевать. Лежа на соседних диванчиках, мы
болтали всю ночь напролет. Между нами ничего не было. Мы были как дети. Как счастливые
дети.
В воздухе завертелись маленькие снежные хлопья. Мы пошли медленней, неосознанно
подстраиваясь под неспешный ритм падающих снежинок.
– Как-то, уже осенью она уехала на две недели во Францию. В первый раз за тот год мы
прервали общение друг с другом больше чем на неделю. К середине второй недели я весь
извелся. Мне чего-то не хватало. Я ничего не понимал. Не понимал, что со мной происходит.
Мне хотелось поскорей ее увидеть, услышать. Больше того – захотелось к ней прикоснуться,
крепко обнять. Ведь мы с Катей до этого даже ни разу не целовались. Нам не приходило это
в голову. Чудаки.
Голос Сергея наполнился теплотой.
– Когда она приехала, я ей все сказал. Это было как открытие. Оказывается, как все просто.
Мы любим друг друга. Мы не можем друг без друга. Скучаем, хотим быть вместе. Мне
хочется ее защищать, а ей хочется обо мне заботиться. Мы целый день тогда провели вместе,
говорили о том, что чувствуем. Это был один из самых счастливых дней в моей жизни.
Впереди показались очертания заборов, изб, сараев – здесь находился небольшой поселок. В
местных магазинчиках обитатели пансионата покупали предметы быта, сувениры и прочие
мелочи. Дорогу от поселка и обратно можно было назвать маленьким «шелковым путем».
Мы остановились. Сергей, не глядя на меня, сказал:
– Иногда я думаю, как мне повезло. Моя первая любовь оказалась единственной и
настоящей. Судьба не стала испытывать меня чужими, ненужными, горькими отношениями.
Мне не пришлось сталкиваться с любовными разочарованиями; я не искал свой идеал,
бросаясь в страсть вновь и вновь. Меня одарили сразу же. И представить себе какую-нибудь
другую девушку на месте Кати я не могу. Это невозможно.
В небе прорезались несколько звезд. Снежинки роем мотыльков кружились у фонарей и
оседали в полутьме. Сергей посмотрел на свои перчатки, словно пытаясь там что-то
разглядеть, найти ответы на вечные вопросы, потом улыбнулся и сказал:
– Ладно, пора идти обратно.
Катю мы встретили у входа в пансионат. Строго оглядев нас, она спросила:
– Ну, алкоголики-тунеядцы? Где пропадали?
Сергей прижал ее к себе, Катя отстранилась, уставив руки ему в грудь.
– Фу. Разит на километр. Ты сколько выпил?
– Как обычно. Полбокала безалкогольного. Как фильм?
– Ты мне зубы не заговаривай. У тебя даже зрачки от пива пожелтели.
Она повернулась ко мне.
– Связала судьбу с алкоголиком. Ты с ним осторожней.
– Угу, – хмыкнул Сергей. – Я спустившийся с небес Бахус. Зеленый змий, принявший
человеческий облик. И мне требуются новые жертвы.
Катя поправила шарф на его шее. Сергей посмотрел наверх, в горящие окна пансионата.
– А у Лешки в номере в «мафию» играют. Пойдемте? – предложил он.
– Нет. Я хочу танцевать. Засиделась. Кто со мной?
40
©Олжас Жанайдаров, 2004-2007 гг., 2010 г., www.olzhas.ru
– Я! – откликнулся Сергей.
– Обойдешься. Ты, несмотря на признание, наказан. Я отправляю тебя в номер пить
«Боржоми» и думать над своим поведением.
Она оттолкнула Сергея и взяла меня под руку. Потом сказала, обращаясь к нему:
– И вообще, я с тобой расстаюсь. Я нашла себе другую любовь. Достойного во всех
отношениях человека.
– Ты, Катюша, опоздала. У него между прочим уже есть девушка.
– А мы тебе ее отдадим. По бартеру. Правда? – Катя обратилась ко мне.
Ее глаза смеялись. На щеках от мороза выступил розовый румянец.
– Ах, так, значит? Все, Катерина! Я иду вешаться, – Сергей театрально вскинул голову.
– Мыло в ванной. Веревка на балконе. Бельевая. Кстати, не забудь снять с нее свои мокрые
носки и переложить на батарею. Хотя они тебе уже не понадобятся.
– Почему же? Я надену их перед смертью. И всю жизнь ты, Катерина, будешь переживать
оттого, что позволила мне повеситься в мокрых носках.
– Этого я, действительно, не переживу, – засмеялась Катя.
Потом повернулась ко мне:
– Театр двух актеров. И так каждый день все четыре года. Шекспир отдыхает, – сказала мне
Катя. – А ты почему молчишь? Подай хоть одну реплику.
Я с чувством вымолвил:
– Кушать подано!
Катя и Сергей засмеялись. Сергей сказал:
– А это, между прочим, мысль. Надо чего-нибудь перекусить. Ладно, идите, танцуйте, я к
Лешке.
– Эпикуреец, – съязвила Катя.
– Аскетка, – ответил он.
Сергей, послав Кате воздушный поцелуй, скрылся в дверях. Мы с ней направились к
танцевальному клубу.
– О чем вы с Сережкой болтали без меня? – спросила Катя.
– А о чем могут болтать между собой два парня?
– Неужели о девушках? – спросила она таинственным шепотом.
– Как можно. Мы говорили о математике. Пытались вывести четыреста первое
доказательство теоремы Пифагора.
– Ну-ну. На пивных бутылках?
Вскоре мы зашли в танцевальный клуб и очутились в водовороте музыки и разноцветных
огней. Это был уже не тот пустой и сонный зал, каким он представал днем. Всё вокруг
искрило, дергалось, взметалось. Молодежь плотными группками, словно пчелы улей,
оккупировали большую часть пространства.
Катя любила танцевать, я же был здесь нечастым гостем.
– Держать тебя здесь долго не буду. Знаю, ты не любитель дискотек. – Она смахнула с моего
плеча перышко от куртки. – Ты мне подаришь один медленный танец. Хорошо?
Мы еще ни разу до этого с Катей не танцевали. Я только видел, как танцевала она. Танцевала
Катя замечательно.
Медленный танец зазвучал после трех композиций. Песня была старенькой – Black
«Wonderful life». Здесь, вообще, любили крутить старые мелодии – пансионат словно застрял
во времени 90-х.
– Ты хорошо ведешь. Я ожидала худшего, – сказала Катя, когда мы уже танцевали.
Я впервые так близко видел ее лицо. Румянец исчез, лишь на правой щеке осталось
маленькое розовое пятнышко.
– Лет пять-шесть назад я отдыхал в летнем лагере в Подмосковье. Одна девочка на
прощальной дискотеке научила меня танцевать медленные танцы, – сказал я. – Кстати,
именно она сказала мне, что я похож на Маленького принца.
– Хорошая девочка. Ты с ней встречался?
41
©Олжас Жанайдаров, 2004-2007 гг., 2010 г., www.olzhas.ru
– Нет. Она жила в Иваново. А потом куда-то переехала. Не знаю, куда.
– Ты говорил, у тебя есть сестра, – сказала Катя.
– Да. Старшая. Она в прошлом году замуж вышла, теперь живет отдельно.
– Дети есть?
– Пока нет.
– Зря.
Я пожал плечами.
– У нее хорошая работа, – сказал я.
– Это плохо.
Песня закончилась, и тут же началась другая – Джо Дассен «Et si tu n`existais pas». Катя чуть
сжала мне плечо:
– И не вздумай прекращать танец. Делать это под такую песню – смертный грех.
Внезапно композиция оборвалась, пропала цветомузыка. На несколько секунд зал погрузился
в полную темноту. Пары остановились, раздался чей-то недовольный свист, смех. И тут же
свет и музыка вернулись вновь – как будто ничего и не было.
– А я в детстве очень боялся темноты, – сказал я.
– Знаю.
Катя задумчиво глядела куда-то над моим плечом. Сказала:
– Однажды, когда мне было лет десять, в нашем доме отключили свет. Был такой же зимний
вечер, как сейчас, родители еще не вернулись с работы. Мы были с братом в квартире одни, в
разных комнатах. Он позвал меня сразу же, как только погас свет. Когда я к нему прибежала,
сразу же схватил меня за руку. Он был напуган. Электричество дали только через час. Весь
этот час мы сидели с ним вдвоем на его кровати, держась за руки, и смотрели, как снег
падает за окном. Это был замечательный вечер.
Я глянул в окно клуба. Там тоже падал снег.
– Иногда так хочется исправить что-то в этой жизни. Переделать. Если бы была возможность
что-то изменить в своей судьбе... – Катя спросила. – Тебе Сережка все рассказал?
– Да.
– Мы были с ним, как близнецы – хотя он был младше на два года. Нас с Мишей связывала
невидимая нить. Нить жизни. Когда он погиб, нить оборвалась. А с ней оборвалась и моя
связь с реальностью. Я впала в ступор.
Я осторожно увел Катю от столкновения с другой парой.
– В больнице я целыми днями валялась в палате и смотрела в потолок. Проходила
бесконечные процедуры, глотала бесполезные таблетки. Жила, как сомнамбула. И медленно
угасала. Доктор приходил ко мне каждый день и пытался расшевелить. Я не реагировала.
Была где-то далеко… Перед самой выпиской доктор посоветовал мне заняться танцами. Я
посмотрела на него, как на идиота. Меньше всего мне тогда хотелось танцевать.
Катя смахнула волосы со лба. Розовое пятнышко на ее щеке давно исчезло.
– Однажды дома я смотрела телевизор и наткнулась на соревнования по бальным танцам.
Что-то меня тогда зацепило… Я попросила родителей записать меня в ближайший клуб. Это
было мое первое внятное желание после того, как брата не стало. И именно танцы меня
спасли. Я ходила в клуб почти каждый день. Вальс, румба, латина... Пока не поняла – я жива.
А потом встретила Сережку и поняла, что я не только жива, но и то, что мне есть ради чего
жить.
Последние четыре слова она произнесла почти шепотом – очень тихо и очень отчетливо.
– Интересно, а ради чего живу я?.. – спросил я.
– Ты поймешь это, когда полюбишь.
– А когда я полюблю?
– Когда полюбишь, ты сам это почувствуешь. Не волнуйся. Ты обязательно полюбишь.
Поверь мне. В тебе есть то, что может полюбить. В тебе есть то, что можно полюбить.
Запомни это.
42
©Олжас Жанайдаров, 2004-2007 гг., 2010 г., www.olzhas.ru
Катя дотронулась до моих волос и немного их взъерошила. Композиция кончилась. Мы
постояли, глядя друг другу в глаза. А потом она легонько оттолкнула меня:
– А теперь иди. Я хочу побыть одна. Я хочу потанцевать одна. Иди.
На улице снег все еще шел. Он оседал белым пухом на деревьях, пнях, земле. То тут, то там
воздух просвечивал желтовато мглистый свет фонарей. По дорожкам тянулись свежие следы.
Хотелось пить, и я направился в бар.
В баре никого не было. Продавщицу я застал за привычным занятием – разгадыванием
кроссворда. По телевизору шел юмористический концерт.
– Дайте, пожалуйста, воду, – попросил я. – Без газа.
Продавщица нехотя оторвалась от журнала. Я заплатил, взял бутылку и сделал глоток. Потом
еще раз огляделся и обнаружил, что в баре еще кто-то есть. В самом углу, сливаясь с серой
стеной, сидела девушка в расстегнутом пуховике. Она сидела, не шевелясь, вперив взгляд в
бутылку пива перед собой. В пепельнице дымилась недокуренная сигарета.
Я узнал ее. Это была та девушка, с которой я играл в бильярд. С того дня я так ни разу ее и
не видел. На ней был тот же самый свитер и те же самые джинсы.
– Привет! – сказал я, подойдя.
Она ничего не ответила. Даже не взглянула. И головы не подняла.
Я постоял, затем сел рядом. Бутылка пива была пуста, тут же стоял такой же пустой стакан.
На одной из его граней застыла пивная капля. Такой же застывшей казалась и эта девушка.
Я взял стакан, налил воды и протянул ей. Она шевельнулась.
– Не надо. Не хочу.
Ее низкий голос прозвучал сдавленно. Я внимательно посмотрел на нее, она отвернулась. Но
я успел заметить мокрую щеку и красные глаза.
Поворачивая в руках стакан, я сказал:
– Науке известно около четырехсот доказательств теоремы Пифагора. В школе разбирают
только три из них. Но существует еще одно доказательство теоремы – четыреста первое. Оно
называется «доказательством на пивных бутылках».
Она спросила:
– И что это за доказательство? Покажи.
– У нас только одна пивная бутылка. А для доказательства нужны три.
– Ну-ну. Трепло.
Она отобрала у меня стакан с водой и сделала пару глотков. Затем резко поставила стакан
обратно – несколько капель попало на стол. И тут она заплакала – словно выпила не воду, а
слезы, которых ей не хватало.
– Он трахался с этой дурой прямо в нашем номере. На нашей кровати. Урод. Сволочь.
Ненавижу!
Она всхлипнула, вытерла пятерней глаз. К виску прилепилась пара ресничек.
– И почему мне одни придурки попадаются? Что я делаю не так? Ведь я этого урода почти
любила!
По телевизору продолжался вечер плоских шуток. Продавщица-барменша уткнулась в
журнал. В баре по-прежнему были только я и плачущая девушка в сером пуховике.
– Скажи мне, ты когда-нибудь изменял своим девушкам? – спросила она.
– Нет. Вроде нет, – сказал я.
– Врешь! Нет таких парней. Нет таких пар.
– Я знаю одну пару, они вместе уже четыре года. Очень любят друг друга. До сих пор.
Познакомились еще в школе.
– Ерунда. Не верю. Так не бывает. Тебе сколько лет?
– В марте будет восемнадцать.
– А мне уже двадцать. Я знаю жизнь лучше тебя.
Я пожал плечами. Мы сидели рядом, мой локоть то и дело терся об ее локоть.
– У тебя есть девушка? – спросила она.
43
©Олжас Жанайдаров, 2004-2007 гг., 2010 г., www.olzhas.ru
Я кивнул.
– Давно?
– Меньше полугода, – ответил я.
Она достала откуда-то из-под свитера пачку сигарет. Предложила мне, я отказался. Она
закурила, пуская дрожащие кольца.
– Я больше года ни с кем не была. Для меня и год – вечность, – сказала она.
– Есть такая французская книжка. Называется «Любовь живет три года».
– И про что она?
– Не знаю. Помню только название.
Она проводила взглядом очередное кольцо дыма, затем сказала:
– Нет. Врут французы. Любовь столько не живет. Она дохнет через пару недель.
Ее щеки все еще были мокрыми. Сигарету она перехватывала кончиками влажных пальцев. Я
достал свой платок и протянул ей.
– Держи.
– Что за чистоплюйство? Убери свой платок.
И она вытерла щеки рукавом.
– Через десять минут бар закрывается, – объявила продавщица.
Я взял стакан и допил воду. Девушка раздавила сигарету в пепельнице, затем толкнула меня:
– Идем.
Мы вышли на улицу. Ничего не изменилось. Небо упорно продолжало извергать снежные
хлопья. Дорожки были безлюдны. Дискотека была в самом разгаре.
Она повела меня к пансионату. У входа споткнулась на ступеньках, я успел ее поддержать.
Ее номер находился на четвертом этаже. Отперев дверь ключом, она зашла и зажгла свет.
Комната была пуста.
– Этот урод тусуется у нее в номере. Тем лучше.
Она закрыла дверь, скинула на пол пуховик. Затем сняла свитер и футболку, оставшись в
лифчике. Повернувшись, удивленно на меня взглянула:
– Ты чего стоишь? Раздевайся!
Не дожидаясь ответа, подошла ко мне и, сняв с меня куртку, потянула свитер. Я мягко ее
отстранил.
– Не надо.
– Почему?
Я пожал плечами. Она смотрела на меня, как на умалишенного.
– Странно. Я некрасивая? – спросила она.
– Нет. Совсем нет.
– Тогда что?
Я пожал плечами.
– Ты достал уже плечами пожимать! Идиот. Ты импотент?
– Нет.
– В чем же дело?
– Утром ты можешь пожалеть.
– Моралист выискался. Я трезвая! – Она тряхнула головой. – Маразм! Я уламываю парня
заняться со мной сексом. А, понятно. Ты не хочешь изменять своей девушке. Оригинал. Ты
ее любишь?
– Не знаю.
– Точно идиот.
Она стояла вплотную. Глаза пылали от гнева.
– Ты хочешь ему отомстить? – спросил я.
– Нет. Не только. – Она посмотрела на меня без раздражения. – Ты мне, действительно,
нравишься.
И тут же оттолкнула меня:
– Точнее, нравился. – Она села на кровать. – Мы будем трахаться?
44
©Олжас Жанайдаров, 2004-2007 гг., 2010 г., www.olzhas.ru
Я покачал головой.
– Тогда пошел вон! Придурок.
В голосе звучала злоба и обида. Она натянула футболку. Я взял куртку и направился к двери.
– Нет, подожди, – остановила она меня. – Тогда можешь просто посидеть рядом? А то я умру
тут с тоски.
Я медленно прошел к ней и сел рядом на кровать. С минуту мы сидели молча. Потом она
легла.
– Выключи свет, – попросила она.
Голос ее стал тихим и грустным. Будто из нее вдруг вынули моторчик. Я встал и щелкнул
выключателем. Комната погрузилась в полутьму. Сел обратно на кровать. Она нашла мою
руку и сжала ее.
Несколько минут мы не произносили ни слова. Было тихо. Кажется, было даже слышно, как
падает, мягко ударяясь о землю, нескончаемый снег за окном. Я обнаружил в углу кровати
скомканное одеяло и укрыл девушку. Она вздрогнула, а потом тихо вздохнула:
– Я так устала…
Спустя минуту сонным шепотом спросила:
– Покажешь завтра теорему Пифагора на пивных бутылках?
Я кивнул. Через пару минут она уснула.
*
Я ушел тогда из ее номера не сразу. Я постоял несколько минут у окна, наблюдая за
падающим снегом. Мне сразу вспомнилось одно впечатление из детства, штрих прошлого.
Мне было лет шесть. В новогодний вечер мои родители пригласили домой друзей и коллег.
Звучала веселая музыка, взрослые вели оживленные беседы, мы с сестрой уплетали
праздничные лакомства. Это был тот самый момент сладкого неизбывного счастья, который
испытываешь лишь в детстве. Чувство защищенности и покоя, теплоты и неги. Я смотрел на
улыбающихся родителей, их друзей, речь которых была во многом непонятной и вместе с
тем отчего-то смешной, на сестру, пытающуюся привлечь всеобщее внимание умными
фразами, на стол, полный всяческих вкусностей, на красавицу-елку, всю в серебряной
мишуре, в разноцветных шарах и гирлянде – смотрел абсолютно счастливыми глазами.
Ближе к одиннадцати вечера мне захотелось в туалет, и я выбежал из-за стола. Сделав свои
дела, я дотянулся до выключателя и, погасив свет, собрался обратно в гостиную. Но замер. Я
увидел открытую дверь спальни родителей и большое не занавешенное окно. В спальне было
темно, но сквозь окно в нее струился бледный свет дворовых фонарей, образуя мягкий
полумрак. За окном плыли тревожные тени. Я медленно прошел в комнату, постепенно
отдаляясь от праздника в гостиной.
Я стоял в сумрачной спальне родителей и глядел в окно. Прислушиваясь к далеким и
неразличимым голосам из гостиной, иногда сливающимся в щемящий душу смех, я смотрел
на кружащиеся в воздухе снежинки, и в сердце мое проникала легкая грусть. Мне тогда
подумалось, как грустно, оказывается, может быть в праздничный день. Грустно тогда, когда
рядом веселятся, когда тебя любят, когда, казалось бы, ты счастлив. Стоит лишь отойти на
несколько шагов. Стоит лишь немного затеряться. Как легко стать одиноким. Как легко
почувствовать одиночество.
Я простоял там около пятнадцати минут, пока обеспокоенная мама не нашла меня. Она взяла
меня за руку и отвела в гостиную. Обратно, туда, где царил праздник и где никто не
чувствовал себя одиноким.
Глава 8
*
45
©Олжас Жанайдаров, 2004-2007 гг., 2010 г., www.olzhas.ru
Моя первая девушка очень любила болтать по телефону. Обычно она звонила по вечерам,
сразу после ужина. Глядя в окно, я выслушивал ее рассказы о том, куда она днем ходила, что
купила, о чем думала, над чем смеялась. У нее всегда была наготове смешная история,
случившаяся в классе, на улице, в магазине. А вот в школе она к себе не подпускала. Завидев
меня на перемене, она осторожно улыбалась и продолжала разговаривать с
одноклассницами. Моя первая девушка не хотела обниматься, держаться за руки и
целоваться там, где, по ее мнению, следовало только учиться.
Она не могла жить без общения. Приходя к ней, я неизменно заставал ее с телефонной
трубкой в руке. Кивком она просила подождать. Я усаживался на небольшой тюфяк
напротив зеркала в коридоре и терпеливо ждал. С трубкой у уха моя девушка ходила по
длинному коридору, из комнаты в комнату, и я слышал ее смех, обрывки фраз и даже
заинтересованное молчание. Встретившись со мной взглядом, она подмигивала мне.
*
Это случилось на первом курсе, ранней весной. Как-то я пригласил к себе домой Вадима. Мы
молча шли по Пятницкой улице, мимо проносились автомобили, с крыш зданий свешивались
похожие на белые леденцы сосульки.
– Бога нет. И не было, – неожиданно сказал Вадим.
Мы стояли перед светофором.
– И не будет? – спросил я.
Вадим усмехнулся. Мы перешли дорогу, справа от нас показался вход в метро.
– Ты как-то рассказывал, что собираешь этикетки от пивных бутылок… – сказал Вадим.
– Я не отношусь к этому слишком уж серьезно.
– Сколько уже собрал?
– Больше ста.
– Неплохо.
Мы зашли в метро, прошли через турникеты. Встав на эскалатор, глядели на людей,
глядевших на нас. Вадим спросил:
– Покажешь мне свою коллекцию?
Я кивнул.
Вадим ни разу не был у меня в гостях. К себе он тоже не приглашал, хотя жил один. После
полугодичного общения я почти ничего не знал о нем. Как и со всеми остальными, Вадим
сохранял со мной психологическую дистанцию.
Когда мы приехали, я проводил его в свою комнату и отправился на кухню ставить чайник.
Спустя десять минут вернулся с двумя чашками чая и пачкой печенья. Вадим стоял ко мне
спиной и глядел в окно. Когда я вошел, он не сразу повернулся.
– Красивый вид, – сказал он. – Любишь смотреть в окно?
– Да.
Вадим взял чашку и сделал глоток. Показал на аквариум, стоявший в углу:
– Почему рыбы?
– Не знаю. Просто нравятся.
– Других домашних животных не пробовал заводить?
Я пожал плечами:
– У сестры был в детстве попугай. Потом он умер. Но я был маленький – ничего не помню.
Вадим подошел к аквариуму, постучал пальцем по стеклу. Тронул бокс для музыкальных и
игровых дисков, стоявший рядом на столе. Затем взял в руки механический будильник.
– Те самые часы, которые вечно тебя подводят? – спросил он.
– Да.
– На твоем месте я бы их давно разбил.
46
©Олжас Жанайдаров, 2004-2007 гг., 2010 г., www.olzhas.ru
Вадим положил часы обратно, облокотился на стол и стал рассматривать то, что находилось
под стеклом. Туда я обычно складывал разный бумажный хлам. Фотографии, календарики,
расписания, квитанции, открытки, использованные билеты в кино, бесплатные приглашения.
Наглядный архив моей деловой и культурной жизни.
Вадим достал из-под стекла один билет. Несколько недель назад я ходил в кино со своей
второй девушкой, той самой молчаливой подругой. Это был последний раз, когда мы ходили
куда-то вместе; вскоре мы расстались.
– Почему не выбрасываешь? Зачем копишь мусор? – спросил он.
– Не знаю. Как-то не выбрасывается.
– Любишь оглядываться назад… – задумчиво сказал Вадим.
Я вдруг ясно представил себе письменный стол Вадима. Наверняка, у него был идеально
чистый стол. Как его телефонная книжка в мобильном телефоне.
– А где же пивные этикетки? – спросил он.
Я выдвинул ящик стола. В воздухе почувствовался легкий запах пива.
– Тут – наши этикетки, тут – немецкие и чешские. А здесь – все остальные, – показывал я.
Вадим взял несколько этикеток.
– Такое добро надо хранить в более подходящем месте. Не пробовал найти этикеткам
достойное применение? – спросил Вадим.
– Когда надоест собирать, куплю большой альбом. И вклею всё туда.
На стене поверх ковра висела гитара, две картины-копии Моне и Дега, мой детский рисунок
и грамота за второе место по настольному теннису в летнем лагере.
– Давно играешь? – Вадим показал на гитару.
– С 14 лет. Правда, давно не играл. Надоело.
Вадим перевел взгляд на картины.
– «Сирень на солнце», «Танцовщицы», – определил Вадим. – Нравится импрессионизм?
– Не мне. Одной знакомой. Ей, вообще, Франция нравится. А эти картины она подарила на
день рожденья.
– А спортивная грамота? Хорошо играешь в пинг-понг?
– Плаваю лучше.
– Да, помню. Ты в бассейн ходишь. А что еще из спорта нравится? – спросил Вадим.
– Большой теннис, велосипед. И, наверно, бег на длинные дистанции.
– А футбол-хоккей, баскетбол?
– Не очень.
Вадим посмотрел на мой детский рисунок. Это был обычный пейзаж: лес, извилина речки,
поле, дорога, уходящая вдаль.
– Красиво, – сказал он. – Где это?
– Подмосковье. Как раз там находился лагерь. В детстве любил рисовать. В лагере только и
делал, что бумагу марал.
– А потом надоело?
Я пожал плечами:
– Просто вырос, наверно.
Вадим спросил:
– А есть еще?
Я прошел к книжному шкафу, достал большую папку. Сдув с поверхности пыль, протянул ее
Вадиму. Один за другим он просмотрел все мои сохранившиеся рисунки, около двадцати
штук.
– Сплошные пейзажи… А портреты есть?
– Не сохранились. Как-то сестру рисовал. Одну девочку из лагеря. А вообще, пейзажи у меня
получаются лучше.
– Понятно. Я так и думал.
Вадим подошел к книжному шкафу. На полках плотными рядами были выставлены мои
книги – часть из них перекочевала ко мне из родительской библиотеки, а часть приобрел я
47
©Олжас Жанайдаров, 2004-2007 гг., 2010 г., www.olzhas.ru
сам. Все издания были подобраны по собственному вкусу – глядя на полки, можно было
понять, какого рода литература мне нравится.
На мою библиотеку Вадим глядел с неподдельным интересом. Затем протянул руку, чтобы
познакомиться с книгами поближе. Выбирал он наугад и с непонятной целью: брал книгу,
осматривал со всех сторон и ставил обратно. Я вопросительно посмотрел на Вадима. Он
взглянул на меня:
– Ты не любишь оставлять ценники на обложке. Ни на одной книге я магазинной наклейки
не заметил.
Я задумался и сказал:
– Да, не люблю. Сдираю, как только покупаю. Они мне почему-то мешают.
Помолчав, я добавил:
– С ценниками книги выглядят чужими.
– Правильно, – кивнул Вадим, словно я подтвердил его догадку.
Он повернулся к столу и оглядел, будто что-то ища. Спросил:
– А твоя девушка? Где фотография? – Вадим пару раз видел меня с моей молчаливой
подругой.
– Не люблю выставлять личные фотки. А вообще, я с ней расстался. Неделю назад.
– Ясно. Скучно стало?
Я неопределенно мотнул головой. Вадим, как всегда, оказался прав.
Некоторое время он смотрел в окно. К печенью он так и не притронулся.
– Когда ты смотришь в окно, то вспоминаешь детство. Да? – спросил Вадим.
– Наверное. Да.
Он повернулся ко мне. Его чашка была пустой.
– Знаешь, что ты на самом деле коллекционируешь? Прошлое. – Вадим смотрел в чашку. –
Твой взгляд обращен назад. Под стеклом твоего стола – пыль прошлых событий. Сеансы,
концерты, дела. Но ни одной материализованной мысли о грядущем. Как будто будущего не
существует. У тебя даже настольный календарь открыт на странице месячной давности. 19
февраля. Ты этого не замечаешь?
Я не ответил. Вадим продолжил:
– У тебя интересная комната. Она о многом говорит. Вещи, детали, убранство. – Он
помолчал. – Из всей домашней живности, которую себе можно завести, ты выбрал рыб.
Таких же молчаливых, как ты сам. Не требующих особого внимания – в отличие от кошек и
собак. Живущих своей жизнью. За рыбами можно наблюдать сквозь стекло аквариума, но их
невозможно понять. К ним невозможно прикоснуться. Никогда не задумывался об этом?
Я покачал головой. Вадим поставил чашку на стол. Потом сказал:
– Ты хорошо рисуешь, но тебе не даются портреты. Точнее – они тебе неинтересны. Да,
сплошные пейзажи. Мир людей – далекий для тебя мир. Ты стремишься остаться наедине с
собой. Или с природой. Тебе никто не нужен. В этом мире вообще никто никому не нужен.
Запомни это.
Вадим вновь повернулся к окну.
– Даже в спорте ты привык к одиночеству. Тебе чужды командные виды – футбол, хоккей.
Ты одинокий бегун на длинную дистанцию. Пловец-стайер. Теннисист. – Он сложил руки на
груди. – Ты привык беречь свой внутренний мир и свое личное пространство. Сдираешь
наклейки со своих книг. Не держишь фотографий близких людей. И коллекцию пивных
этикеток хранишь в столе.
Он взглянул на меня и сказал:
– Есть такая буддистская притча… Как-то к одному гуру пришел человек и сказал, что
желает у него учиться. Монах принял его в своей келье и провел с ним небольшую беседу.
Потом посадил гостя пить чай. Взяв чайник, стал наливать ему чай в пиалу. Пиала
переполнилась, а гуру все лил, лил, лил... А потом сказал гостю, что тот не годится ему в
ученики. Ибо полон. А полную чашку невозможно наполнить.
Я задумался.
48
©Олжас Жанайдаров, 2004-2007 гг., 2010 г., www.olzhas.ru
– Да, полная чашка… – Вадим помолчал. – Чай, кстати, у тебя вкусный.
– Спасибо.
Он посмотрел на часы.
– Почти четыре. Детское время. Может, сходим в кино? – предложил Вадим.
*
Когда Аня приехала летом в Москву, мы тоже ходили с ней в кино. Идти в кино мы не
собирались – просто так получилось. Совершенно случайно.
Это была наша вторая встреча. Самая долгая встреча в том году – Аня пробыла в Москве три
дня.
Глава 9
*
Мы встретились в метро, в центре зала. Аня приехала в Москву рано утром и остановилась у
своей знакомой, живущей за городом. Я предлагал остановиться у меня, тем более родители
тогда уехали. Но Аня решила иначе. Я почему-то знал, что она откажется. Она была и далека,
и близка.
Перед той встречей меня посетили противоречивые чувства. Я знал Аню уже четыре месяца,
пусть только в письмах, но на меня вдруг напала невыносимая хандра. Мой первоначальный
интерес к этой девушке куда-то пропал. Нашу встречу в Питере я вспоминал с теплотой, но
Аня была все еще чужой для меня. Другим человеком.
В какой-то момент мне почудилось, что я ошибся, что решение завязать новые отношения
было напрасным. Мне же ничего не нужно. Мне не нужен никто. Диагноз Вадима,
поставленный год назад, вновь разбередил душу.
Возможно, Аня почувствовала это. После встречи в Питере наша переписка не перестала
быть значимой, хотя писали мы теперь друг другу реже, чем поначалу. Но в последних
письмах она была уже не столь откровенна и открыта. Мы не знали, что делать дальше. Как
будто подошли к реке с намерением переправиться на другой берег – а там ни плота, ни
парома. И мы стояли у воды, ни на что не решаясь…
Аня подошла вовремя. Она выглядела почти так же, как тогда, в Питере. Лишь прическа
стала чуть короче. Я вспомнил: в последнем письме она писала, что постриглась. «Лето.
Очень жарко» – объясняла она.
Мы поднимались по эскалатору. Аня стояла лицом ко мне и поглядывала на рекламные
щиты.
– В Питере встречи назначают у выхода с эскалатора. А у вас – в центре зала. – Аня
положила руку на поручень. – Непривычно.
Я улыбнулся и вспомнил про свой подарок. У Ани неделю назад был день рожденья.
Я достал из сумки мягкую игрушку – рыжего кота. Протянул Ане:
– С днем рожденья.
Она взяла кота с застенчивой улыбкой. На левой щеке на миг возник румянец. Ей было
приятно, я это видел.
– Спасибо. – И еще раз повторила. – Спасибо.
Открыв сумочку, Аня положила туда кота. А я вспомнил нашу встречу в Питере. Мы сошли с
эскалатора, и я спросил:
– Ты всегда носишь с собой в сумочке мягкие игрушки?
– Привычка. С детства. Когда ходила в школу, в ранце у меня всегда валялась какая-нибудь
игрушка.
49
©Олжас Жанайдаров, 2004-2007 гг., 2010 г., www.olzhas.ru
– Суеверие?
– Не знаю. Не думаю. Просто… – Она недоговорила. – Не сочти меня инфантильной.
Мы вышли к Павелецкой площади, перешли через трамвайные пути и направились вдоль
Садового кольца.
Аня достала из сумочки солнцезащитные очки. Те самые, что были на фотографии.
– А я на вторую работу устроилась. Хочу на отпуск заработать. В августе, наверно, на юг
поеду с подругой. Не могу без моря.
Аня работала в бухгалтерии книжного магазина. Теперь она устроилась туда же продавцомконсультантом на полставки.
– Интересно?
– Не очень. Большие скопления народа меня утомляют. Ты же знаешь – я люблю тишину.
Воздух пропитался полуднем. У двери учреждения, щурясь на солнце и зевая, скучал
охранник. Аня сняла курточку и понесла ее в руках.
– Еще скучновато, конечно. О чем у нас на работе говорят? Тряпки, косметика, диета, парни.
Чувствую себя белой вороной.
Она поправила спадающую прядь волос. А я все не мог придумать подходящую тему для
разговора. В какой-то момент я даже пожалел, что мы встретились сегодня. Я был во власти
непонятной меланхолии.
Свернув на Пятницкую улицу, мы увидели белый свадебный лимузин. Жених под смех
гостей безуспешно пытался открыть бутылку шампанского. Невеста смеялась громче всех.
– А я на прошлой неделе был у друга на свадьбе, – сказал я.
– А кто твой друг? – спросила Аня.
– Сергей. Из института. Пару недель назад как раз диплом получил. Хороший парень. И
девушка хорошая. Я тебе про них рассказывал. Это им мы в Питере купили картину.
Встречаются еще со школы. Идеальная пара.
– Никогда не видела таких пар…
– Они – как две половинки. Но это действительно редкость.
– А ты веришь в идеальные отношения? В идеальную любовь?
– Мне бы поверить хотя бы в обычную, – сказал я. – А ты?
– Любовь может быть вечной. Но не идеальной.
И добавила:
– Но любовь в жизни обязательно быть должна. Пусть не идеальная и не вечная.
– Ты не можешь себе представить жизнь без любви?
– Нет, не могу. Это невозможно. «Любовь – это пятое время года».
Мы шли рядом, как тогда, в Питере, шли беспечно, просто. Как будто виделись в последний
раз не два месяца назад, а вчера.
– Кстати, вот там, – я показал налево, – Третьяковка. Только мы туда не пойдем.
– Почему?
– Это Москва с открыток. В Третьяковке ты можешь побывать в любое время. А я хочу
показать тебе свою Москву. Как ты тогда показывала – свой Питер.
– Как скажешь. Тем более такая погода…
Погода и впрямь была замечательной. Солнце светило вовсю, а на небе не было почти ни
одного облачка. Только на синем краю пятном белой краски застыло одно-единственное
облако продолговатой формы. Чем-то оно было похоже на удава, который съел слона. Или на
шляпу.
Мы вышли к набережной и свернули в сторону Болотной площади. Там в очередной раз
подождали, пока загорится зеленый свет.
– Как же много у вас машин, – заметила Аня. – Даже немного страшно.
– Ты боишься машин?
– Если честно – да, – сказала она после некоторого молчания. – В детстве я видела, как
человека сбил грузовик. Это было ужасно. Впечатление на всю жизнь.
Аня об этом мне раньше не говорила и не писала. Я и не догадывался.
50
©Олжас Жанайдаров, 2004-2007 гг., 2010 г., www.olzhas.ru
Когда загорелся зеленый свет, я взял ее за руку и повел через дорогу. Это получилось
абсолютно неожиданно и вместе с тем – как будто, так и должно быть. Я взял ее за руку, как
она меня – тогда в Питере, на крыше. Я опасался, что Аня отдернет руку, но она послушно
вложила свою руку в мою. Будто с самого начала ждала.
Мы вышли к аллее на Болотной площади. Я отпустил Анину ладонь – за это время мы не
произнесли ни слова. Но я понял, что каждый раз, переходя дорогу, я буду брать ее за руку.
Зеленые деревья на Болотной площади, как часовые, скучали вдоль аллеи. Неподалеку
жужжала газонокосилка. Мы прошли мимо скамеек, на которых расселись разморенные
солнцем прохожие, к железным воротам, за которыми была установлена скульптурная
композиция. Под ногами шуршал гравий, узорчатый створ ворот при открытии чуть
скрипнул.
В центре – маленькие фигурки девочки и мальчика с завязанными глазами. И тринадцать
больших вокруг – уродцы, олицетворение человеческих пороков.
Мы подошли к детским фигуркам. Аня сняла солнцезащитные очки. Кроме нас, здесь никого
не было.
– Я слышала про эту композицию, – тихо сказала Аня. – А Шемякин у нас Петра Первого
изваял. Странный получился образ. Может, видел.
– Да, видел.
Мы осматривали фигуры одну за другой. В какой-то момент Аня сложила руки на груди.
Инстинктивный жест защиты, отчетливо врезавшийся мне в память.
– Какой из пороков самый страшный? – спросила она меня позже.
Мы шли по Большому Каменному мосту. Аня посматривала на Храм Христа Спасителя, чьи
купола блестели на ярком солнце. Скульптура Шемякина произвела на нее впечатление.
– Не знаю, – сказал я. – Может, невежество. Или неумение помнить уроки прошлого.
– А для меня страшней всего – садизм. И пропаганда насилия. Ненавижу насилие. Ни в каком
виде. Ничем его нельзя оправдать. Ничем.
В ее голосе я ощутил неведомые доселе нотки. Смесь твердости и горечи. Эту твердость и
горечь таили в себе и ее глаза, которые никогда не улыбались.
– Почему ты решил мне показать эту композицию? – спросила Аня.
– Она почему-то не дает мне покоя. Когда бываю в центре, постоянно тянет к ней. Как будто
я могу там найти ответы на волнующие меня вопросы.
– А какие вопросы тебя волнуют?
Я попытался найти верные слова, чтобы точнее передать свои ощущения.
– Наверно, скажу банальность. Меня волнует смысл жизни – в частности, моей. Зачем я
существую? Кто я такой? К чему нужно стремиться? Чего бояться? Сложно объяснить…
– Я поняла. – Она взглянула на меня. – Поняла.
*
Я не рассказал тогда Ане, как в первый раз увидел композицию Шемякина. Однажды Вадим
спросил меня, видел ли я новую скульптуру, установленную на Болотной площади. Получив
отрицательный ответ, Вадим повел меня туда.
В тот день шел дождь, была середина октября. Небо заволокло тучами – несмотря на дневной
час, казалось, что наступила ночь. Аллея была безлюдной, к мокрым скамейкам прилипли
желтые листья, дрожащие под промозглым ветром, а ботинки оставляли на влажном гравии
нечеткие следы. По железным воротам текли капли дождя.
Вадим задал тогда совершенно другой вопрос. Он не стал спрашивать, как Аня, какой порок
самый страшный.
– Как думаешь, какой порок здесь наименее порочен? – спросил он. – Выбери достойный
порок. На твой взгляд.
Я смотрел на скульптуры, темные, гладкие, мокрые – безмолвные тени и контуры зла. Долго
выбирал, но выбрать так и не смог.
51
©Олжас Жанайдаров, 2004-2007 гг., 2010 г., www.olzhas.ru
– Не знаю, – сказал я. – Это очень сложно – выбирать лучший порок. Разве может быть зло,
как в поговорке, быть меньшим? Здесь такого зла нет.
Я еще раз прошелся вдоль ряда скульптур. Потом повернулся к Вадиму:
– Неужели, ты видишь здесь достойный порок?
– Да. Например, равнодушие. Холодное и беспристрастное – как свет ночной луны.
Независимое и твердое.
– И все равно – равнодушие.
Окончив осмотр, мы вышли за ворота. Загорелись фонари – бледные и тревожные. Вадим
сказал:
– Это очень прямолинейно – изображать зло в отвратительном виде. А в жизни все гораздо
сложней, чем на этой композиции. Такой порок, как «проституция», в реальности предстает в
виде красивой соблазнительной женщины. А «алкоголизм» может принять вид ценителя
коньяка с благородной внешностью. А как тебе порок «война» в виде скульптуры Наполеона
или Александра Македонского?
– Но суть ведь не меняется, – сказал я.
Вадим только усмехнулся.
*
После того, как мы вышли из Александровского сада к Манежной площади, я предложил
Ане где-нибудь посидеть и отдохнуть. Я заметил, что Аня немного утомилась.
– Как у вас все-таки многолюдно, – призналась она. – Я устала скорей не физически, а от
шума, дыма, запахов. Мне не хватает Невы, ее освежающего дыхания.
Мы направились по Тверской улице и вскоре зашли в кафе. Никто из нас есть не хотел,
поэтому мы заказали себе по чашке чая. Я лишь вдобавок взял себе пирожное, а Аня –
мороженое.
Ее ложка скользила по шарику мороженого. Солнцезащитные очки лежали рядом. В
оранжевых стеклах отражался мозаичный потолок.
– В Питере мы тоже сидели в кофейне, – сказала Аня. – Правда, тогда народу было больше.
Что мы ели в тот раз, не помнишь?
– Торт с вишней. Ты сначала съела сам торт, а потом – вишенки. А пили мы кофе.
– Да. Точно. Все-таки у тебя отличная память.
Она посмотрела по сторонам и сказала:
– В Москве люди, придя в кафе, выкладывают мобильники на стол. Или держат в руках. В
общем, стараются выставить на всеобщее обозрение. Обрати внимание. Так забавно.
– Никогда не задумывался. А в Питере разве не так?
Аня зачерпнула ложечкой мороженое и отрицательно покачала головой. Сказала:
– Еще. Сегодня печет солнце. А я не видела на улице ни одного человека с зонтиком.
– То есть? Не вижу связи, – не понял я.
– В Питере в солнечную погоду многие носят зонты. Для защиты от солнца.
– И ты?
– И я. Это кажется естественным. У нас, в Питере.
Она отодвинула чашку с мороженым и начала размешивать сахар в чае. На безымянном
пальце – то самое колечко. «Спаси и сохрани».
– А что в Питере кажется неестественным? – спросил я.
– Смеяться не будешь?
Я приложил палец к губам. Аня заправила прядь волос за ухо. Затем сказала:
– У вас на улицах не стесняются целоваться и обниматься. И в метро тоже. В Питере так не
принято.
– Даже среди молодежи?
Аня кивнула и, положив ложечку на блюдце, взяла чашку двумя руками.
52
©Олжас Жанайдаров, 2004-2007 гг., 2010 г., www.olzhas.ru
– У нас особенная молодежь. Между прочим, ты знаешь, что самые красивые девушки живут
в Питере?
– Знаю, – и я посмотрел на нее, как любила смотреть она – с легкой улыбкой.
Она засмеялась. Смеялась она редко, и тем приятней был ее смех.
– Нет, ты не понял. Еще сочтешь меня самовлюбленной. Но это действительно так – на
наших улицах можно увидеть очень много красивых женских лиц.
– А у нас?
– А у вас люди лучше одеты. Девушки особенно. Но это не совсем то.
– А как тебе Москва вообще? – спросил я.
– Пока целостного впечатления у меня нет. – Она на секунду задумалась. – Есть лишь
ощущение… В Москве как-то всего очень много. Такая пестрота, эклектичность. Сложно
объяснить.
Она посмотрела на меня, надеясь, что я пойму. И я сказал:
– Я тебя понял.
*
Выйдя из кафе, мы направились по Тверской улице к Триумфальной площади. По дороге я
рассказал Ане немного об истории Москвы. Спустя некоторое время мы свернули на
Большую Садовую улицу. Солнце чуть сбавило жар, близился вечер.
– Та самая улица? Из «Мастера и Маргариты»? – спросила Аня.
– Да. Именно здесь жили Воланд и Коровьев, Кот Бегемот и Азазелло. Правда, сейчас в тот
дом не пробраться. «Нехорошую» квартиру заперли от навязчивых поклонников романа.
Аня переложила курточку с руки на руку.
– А где-то поблизости расположены Патриаршие пруды. Да? – спросила она.
– Да. Хочешь туда сходить?
– Хочу.
Показалась Малая Бронная улица, я повел Аню вглубь, к пруду, скрывшемуся среди
молчаливых домов и молчаливых деревьев. Пройдя по асфальтовой дорожке, мы оказались у
водной глади.
– Такой маленький. Я представляла его себе больше, – сказала Аня.
Мы очутились у самой воды. Под ногами стелилась зеленая трава, по центру пруда
дефилировала группка уток. Изредка оттуда доносилось слабое кряканье. Сам пруд был
похож на большое квадратное зеркало, в которое смотрелось неподвижное небо.
Мы присели. Аня положила сумочку у ног, курточку сложила на коленях, а солнцезащитные
очки бросила рядом в траву – на них тут же вполз муравей. Поразмыслив, он отправился к
концу оправы.
– «Мастера и Маргариту» я читала четыре раза. – Аня смотрела на воду. – Маргарита была
любимой героиней. Помнишь это – «Никогда ни о чем не проси у тех, кто сильнее тебя. Сами
придут и все дадут». Мне тоже так казалось. А в жизни все иначе. Я этого не понимала. Была
ужасной гордячкой.
– А сейчас? Уже не такая?
– Наверное, нет. Повзрослела.
Муравей дополз до края оправы и в нерешительности остановился. На том берегу стоял
красивый дом с широкой мраморной лестницей, ведущей к воде. Наверно, в таком доме
Мастер и Маргарита и обрели покой…
– Гордость… – Аня сорвала травинку и намотала на палец. – Мне, например, ужасно не
хотелось идти на подработку продавцом-консультантом. Пару лет назад я бы сразу
отказалась. Но теперь…
– Тебе брат помогает?
53
©Олжас Жанайдаров, 2004-2007 гг., 2010 г., www.olzhas.ru
– Когда созваниваемся, он обычно спрашивает, нужны ли деньги. Но что я скажу, если знаю,
что у него жена и маленький ребенок, и они сами нуждаются в средствах? Ничего,
перебьюсь. Вот окончу институт, устроюсь на хорошую работу – сама начну всем помогать.
Аня размотала травинку, потрогала свое колечко. На том берегу начали кидать в воду
крошки хлеба – утки быстро подплыли к угощению и начали клевать.
– Как-то, неделю назад, в магазине увидела девушку, – сказала Аня. – Сначала не обратила
на нее внимания, но потом пригляделась: такая беспомощная, одинокая, в черных очках…
Это была слепая. Она стояла у стеллажа, крутила головой, нервничала, ждала, что ей
помогут.
Аня замолчала. Потом продолжила:
– Я подошла к ней, спросила, что могу сделать для нее. Она была так благодарна, а у меня
сердце всё сжалось. Она сказала, что пришла купить книжку своему племяннику, в подарок
на день рожденья. Она попросила найти две книги, потом сказала, что их ей читала мама в
детстве. Я помогла ей, она ушла, а я все не могла успокоиться. Это все так… так неправильно
устроено…
Аня посмотрела на меня:
– Что мои проблемы по сравнению с ее?
Подул ветерок, по воде пробежала рябь, затрепетала зеленая листва. И тут же все
успокоилось.
– В детстве, когда читала в книге о чем-то страшном, зажимала уши ладошками. Чуть-чуть
помогало. – Аня покачала головой. – В жизни уши не закроешь.
Она сняла свое колечко, потом надела его снова. Спаси и сохрани…
*
Это было абсолютно спонтанное решение. Ни я, ни Аня в кино не собирались. Мы даже не
думали, что когда-нибудь сходим вместе в кино.
Просто мы тогда оказались на «Баррикадной», вблизи зоопарка. Было светло, но воздух уже
пропитался мягкой свежестью вечера. Мы недавно перекусили, поэтому усталости не
чувствовали.
– Не люблю зоопарки, – сказала Аня, когда мы прошли мимо главного входа.
– Почему?
– Не могу смотреть на зверей в клетках, с самого детства. Помню, пошли как-то с мамой в
зоопарк, – я как увидела лисичку к клетке, так сразу разревелась. Представляешь? Вокруг
дети радостные галдят, взрослые улыбаются, а я стою, смотрю на зверей и рыдаю.
Мы подошли к дороге, я взял Аню за руку.
– А у тебя есть домашние животные? – спросила она.
– Рыбки. Я тебе писал.
– Прости, забыла. Рыбки – это хорошо, но не для меня. Я люблю прижать животное к себе,
потискать, погладить. Кошку, собачку, хомячка… А рыбок разве потискаешь?
И она чуть сжала мою руку. Я подумал о том, куда мы можем пойти дальше. Еще в кафе Аня
сказала, что у нее есть время до десяти – до того, как уедет за город последняя электричка.
И тут я увидел кинотеатр. Остановился, задумался. А почему бы нет?
– Может, сходим в кино? – спросил я.
– Кино?
Она посмотрела на меня, чуть склонив голову, с солнцезащитными очками, задранными на
макушку. Потом поправила прядь волос и сказала:
– Давай. Давай сходим.
В кинозале, кроме нас с Аней, сидело четыре человека. Супружеская пара, девушкастудентка и пожилой мужчина в шляпе. Последний просидел в шляпе весь сеанс, так и не
сняв ее.
54
©Олжас Жанайдаров, 2004-2007 гг., 2010 г., www.olzhas.ru
Аня повесила сумочку перед собой на спинку кресла, бутылку с водой сунула в
предназначенное для этого отверстие в подлокотнике. В руке у нее оказался очечник. Я не
знал, что Аня носит очки.
Наверно, она и не хотела, чтобы я знал это. Надев очки, она смущенно глянула на меня. Я
понял, что она считает, что очки ей не идут. Считала она так зря – в очках Аня выглядела
беззащитной и оттого притягательной. Странно, ведь обычно бывает наоборот – надевая
очки, близорукий человек становится более уверенным в себе.
Это случилось в самом конце сеанса. Герой и героиня расстались, звучал пронзительный
скрипичный мотив, внутри ощущалась томительная меланхолия – и я посмотрел на Аню.
Она глядела немигающим взором на экран, не замечая ничего вокруг. И вдруг я увидел, как
ее левое веко дрогнуло – и по щеке скатилась слеза. Одна-единственная. Аня тут же ее
смахнула и отвернулась.
*
Она высказала свое впечатление лишь в метро.
– Хороший фильм. Очень. Это просто чудо, что мы на него попали.
Я думал о ее слезе. Но ничего не говорил. Аня сказала сама.
– На самом деле я редко плачу, когда смотрю кино. Когда читаю – плачу чаще. А тебе
нравятся подобные фильмы?
– Да. Когда-то моя девушка приучила смотреть именно такие фильмы.
– А ведь мы с тобой раньше редко обсуждали кино. Хотя я тоже его люблю.
Мы прошли к центру зала. Нам надо было ехать в разные стороны. По полу, то взмывая
вверх, то прижимаясь книзу, перекатывался белый пакет.
Ее поезд подошел первым. Она пожала мне руку, задержав ее дольше обычного. Потом,
отпустив, сказала:
– Когда мы переходим с тобой дорогу, я вспоминаю своего брата. Он тоже всегда держал
меня за руку.
Она взглянула на поезд.
– Еще раз спасибо за подарок. До завтра, – сказала она.
– До завтра, Анюта, – сказал я.
Она забежала в вагон, и поезд, медленно набирая ход, скрылся в тоннеле.
*
Однажды мы с Сергеем обсуждали главных героев книги – мужчину и женщину,
полюбивших друг друга. Почему он выбрал ее, а она – его? Почему люди вообще выбирают
друг друга? Это же почти всегда случайность.
– Как возникает чувство? – Сергей на миг задумался. – Это происходит незаметно и в то же
время – удивительно осознанно. Как отрыв самолета от земли. Ты летал когда-нибудь на
самолетах?
– Да.
– В детстве я очень любил момент взлета. Шум моторов, дрожь корпуса, отдающая во всем
теле, ритмичное ускорение… Разбег на взлетной полосе – кажется, что он никогда не
закончится. И легкое опасение – а вдруг самолет не взлетит? И никогда я не мог уловить,
зафиксировать сам момент отрыва самолета от земли. Вот он только разбегался, только
набирал скорость, но неуловимое мгновенье – и ты уже видишь в окне верхушки деревьев,
маленькие дома, пелену облаков… Ты уже летишь.
Сергей посмотрел на меня.
– Так и в отношениях. Невозможно определить момент отрыва. То мгновенье, когда
начинается любовь. Ту границу, перейдя которую, люди становятся друг для друга
55
©Олжас Жанайдаров, 2004-2007 гг., 2010 г., www.olzhas.ru
любимыми. И ты не замечаешь, что человек, с которым общаешься, вдруг становится для
тебя самым-самым.
*
На следующий день мы встретились после обеда. Аня опоздала на полчаса – ее электричка
задержалась. Мы вышли из метро к Воздвиженке: Аня попросила отвести ее на Арбат. «Для
Москвы Арбат, как Невский проспект для Питера, правда?»
На улице дул легкий ветерок, разогретый на солнце. Небо было затянуто облаками. Откуда
они появились – непонятно. Как будто их за ночь пригнал небесный пастух. Облака и впрямь
были похожи на овец – такие же пушистые, упитанные, ленивые.
Пройдя несколько шагов по старому Арбату, мы оказались в уличной галерее местных
художников. Большинство из них сидело без дела – флегматично наблюдая за прохожими.
– Знаменитые художники Арбата… – Аня, озираясь, проходила вдоль картин. – Умела бы я
так рисовать…
Остановившись у одной из картин, она внимательно начала ее рассматривать. Рядом с ней
тут же оказался художник, долговязый мужик с длинными волосами.
– Не желаете портрет? Недорого. – Он заметил меня, повернулся. – Ваша девушка получится
очень хорошо.
«Ваша девушка»… Аня стояла ко мне спиной, но я почувствовал, что она улыбается. Прядь
волос спустилась на ухо, шея – так мне показалось – чуть порозовела. Она сделала шаг в
сторону, сказала художнику:
– Спасибо. Не стоит.
Мы пошли дальше.
– Будет мучиться с моими глазами. Вот еще. Видел его картины? Как тебе?
– Не очень. У него все лица одинаковые. То есть с виду разные, но наполнены одним
содержанием. Как будто все люди на его портретах имеют одну и ту же жизнь, одну и ту же
судьбу. А ведь это не так. Он изображает, а не пишет.
– Интересно… – И потом, догадавшись. – Ты умеешь рисовать?
– Рисовал в детстве. Потом бросил.
– Почему?
Я пожал плечами:
– Наверно, потому, что детство кончилось.
Некоторое время мы шли молча. Потом она сказала:
– А ты не говорил мне, что рисуешь. Я и не подозревала… Иногда ты мне так понятен. А
иногда мне кажется, что я тебя совсем не знаю.
Под парусиновым навесом продавали матрешки и буденовки. На брусчатке расселся
лохматый гитарист и под заунывный аккомпанемент магнитофона бренчал старые мелодии.
У гипсовой скульптурки размером в человеческий рост сидела девушка и читала книжку.
Скульптурка женским голосом предлагала проверить состояние здоровья, а также взвеситься.
Народ шел по Арбату, расслабленный солнцем, облаками и мягким ветерком.
– Я хотела научиться рисовать. Но у меня никогда не получалось. Наверное, не хватает
таланта. Без него никуда. В поэзии точно так же. Из меня может выйти хороший
ремесленник, а вот мастер – нет. Чтобы рисовать или писать стихи, требуется какое-то
особое чутье, особый взгляд.
Она сняла солнцезащитные очки и сунула в сумку. Солнце пряталось за облаками.
– Ты обещала показать мне свои стихи, – сказал я.
– Я привезла небольшую подборку. Отдам тебе ее завтра.
Мы прошли мимо театра имени Вахтангова. Чуть дальше по пути было маленькое
столпотворение – люди полукругом стояли, наблюдая что-то интересное. Мы подошли
ближе. Внимание людей, как оказалось, занимали два фокусника. Один из них держал в руке
56
©Олжас Жанайдаров, 2004-2007 гг., 2010 г., www.olzhas.ru
колоду карт, другой – почему-то змею. Они громко объясняли то, что они сейчас покажут.
Мы постояли, но, не дождавшись начала фокуса, пошли дальше.
– В детстве я очень любила фокусы и фокусников. В цирке с нетерпением ждала выхода
иллюзиониста. А потом дома пыталась повторить то, что увидела. Наверно, это тоска по
чуду. И…
Она замолчала. Мимо нас в воздухе проплыл мыльный пузырь. Самый настоящий. Большой,
прозрачный, подрагивающий. За ним – другой, чуть поменьше.
– Ничего себе…
По воздуху плыли мыльные пузыри. То большие, то маленькие – взмывая выше, лопаясь.
Аня посмотрела по сторонам в поисках источника «прозрачных радостей». Впереди, в лавке
под навесом, сидела женщина в большой панаме. В руках она держала небольшой флакон с
мыльной пеной. Из-под панамы выплыл очередной пузырь.
– Хочу, – сказала Аня. – Обожаю пускать мыльные пузыри у себя на Невском.
Она достала кошелек. Купив флакон, Аня улыбнулась. Улыбка счастливого ребенка. А я
вспомнил о мягких игрушках, которые она носила с собой в сумочке. В этих, свойственных
ей мелочах было что-то особенное.
Аня шагала, пуская огромные мыльные пузыри, а я шел рядом.
*
Впереди показалась Смоленская площадь. Аня, выдув последний пузырь, сунула флакон в
сумочку и сказала:
– Слушай, я проголодалась. Организуешь мне обед?
У нее было отличное настроение. И ее всегда серьезные глаза почти улыбались.
– Как насчет «Макдональдса»? Сойдет? – спросил я.
– Сойдет. Не будем снобами.
В «Макдональдсе» было много народу. Гул людских голосов ровным фоном оттенял музыку
для еды, типичной для ресторанов быстрого питания. Стоя в очереди, я вслушивался в
знакомую песню на английском языке. Я все не мог вспомнить текст припева. Оглянулся –
Аня задумчиво смотрела в окно.
Она все так же смотрела в окно, когда я подошел с подносом. Положила руки на стол
подобно школьнице. Я сел, вопросительно на нее взглянул. Аня мягко улыбнулась, словно
просыпаясь.
– «Torn». В школе это была моя любимая песня. «Illusion never changed into something real».
Жестокая правда.
Я глотнул ванильного коктейля. По столу гуляли лучи солнца – облака за окном частично
рассеялись.
– Мечтательница, – сказал я.
– Да уж.
Она зацепила вилкой кусочек салата и сказала:
– Это моя беда. Нельзя жить иллюзиями. Жить нужно сейчас. А я все надеюсь, надеюсь на
будущее. На то, что все изменится. На то, что все станет хорошо.
– Тебя не устраивает твоя сегодняшняя жизнь?
– Мне чего-то не хватает. И я не знаю – чего именно. Может, моя жизнь слишком
однообразна? Один день похож на другой. Учеба, работа, общежитие. А впрочем, я, наверно,
слишком многого хочу.
Аня пожала плечами и сказала:
– А еще я боюсь чего-то не успеть сделать. Обыкновенное такое человеческое желание.
– А что ты хочешь успеть?
– Как все женщины – родить ребенка. Воспитать его. Ребенок – это самое главное. Еще
сделать что-нибудь полезное. Найти работу по душе. Не перекладывать бумажки в кабинете.
Занимаюсь ведь ерундой… И непременно съездить куда-нибудь. Посмотреть мир.
57
©Олжас Жанайдаров, 2004-2007 гг., 2010 г., www.olzhas.ru
– У тебя впереди целая жизнь.
– Вот и я себя так успокаиваю.
В зале зазвучала песня Depeche Mode – «Enjoy the silence». Иногда сквозь поток
рафинированной музыки здесь пробивались достойные композиции. Мы тоже некоторое
время наслаждались тишиной. Я ел картофель-фри, Аня мешала ложечкой кофе-гляссе. В ее
чашке постепенно таял белый шарик мороженого. Растаяв, он расплылся желтым пятном.
Солнце за облаками тоже было похоже на расплывшееся желтое пятно.
– «Желтое солнце светло блестит, Желтое платье в окне колотится... Знаю – она никогда не
простит, Если осмелюсь я ей поклониться…» – сказала Аня.
– Ахматова?
Она кивнула. Я сказал:
– Небо чем-то притягивает – как и огонь. Я в детстве очень любил смотреть на плывущие в
небе облака. Долго-долго…
– Вновь детство. Кажется, и ты, и я оставили в нем что-то очень важное.
– Наверно, все оставляют там что-то очень важное. Только не все об этом помнят.
Аня сделала глоток кофе и продекламировала:
– Сквозь окна светит понемножку, Прищурясь, спрячусь у дверей, Как в детстве – пойманы в
ладошку Осколки солнечных лучей.
Я понял, что это стихотворение. Наверно, тоже Ахматова.
– Здорово. А дальше? – спросил я.
– Всё. Это четверостишие. Мое четверостишие.
Она не глядела на меня – только в окно. В руках – чашка кофе.
– Хорошее, – сказал я. – Мне понравилось.
– Правда?
– Правда.
Я понял, что ей было очень важно мое мнение. Она осторожно повернула чашку ручкой к
себе. Так же осторожно она стала подбирать слова.
– Говорят, что человек, который пишет только для себя, – ненастоящий писатель. Потому что
любому творцу необходимо знать, как оценивают его творение другие.
Это была очень важная для нее тема – я ощутил это сразу.
– Я пишу стихи с 13 лет. Сначала это были всякие любовные переживания. В общем,
глупости; сейчас перечитываю, смешно становится. Ну, да ладно. Позже познакомилась с
творчеством Ахматовой, увлеклась. Стала понемногу учиться, стараться писать тоньше,
лучше. Но показывать все равно мало кому решалась. Однажды подруга посоветовала
выложить стихи в Интернете. Чтобы получить объективную оценку.
Аня положила руки на стол. Небо продолжало, как в муфту, кутаться в облака. В зале пели
Aerosmith – какую-то тихую балладу.
– Объективную оценку… – повторила Аня. – Я выложила несколько своих лучших, как мне
казалось, стихотворений, а на следующий день полезла смотреть комментарии.
Она замолчала, я ждал.
– Мои стихи разнесли в пух и прах. Комментариев было, как ни странно, много, хотя я была
новичком. Больше всего меня поразила иронично-презрительная интонация комментаторов.
Мне не писали прямо, что я бездарна. Это подразумевалось. И еще это обсуждение личности,
почему-то их больше интересовало это. Это было унизительно, обидно и больно… Я не
понимала, почему так. Я не надеялась на восторженные отклики, но и такого не ожидала. Я
читала, читала, а потом не выдержала и зарыдала. Читала и рыдала. Стол был мокрым от
слез.
Аня потрогала свое колечко. Я понял, что она трогает кольцо, когда очень волнуется. Она
посмотрела на свои руки, потом сказала:
– Неделю после того случая не подходила к компьютеру. И полгода ничего не писала. Ни
единого стихотворения. Ни строчки.
Она сняла колечко, надела снова.
58
©Олжас Жанайдаров, 2004-2007 гг., 2010 г., www.olzhas.ru
– А сейчас ты пишешь? – спросил я.
– Сейчас уже пишу. – Она заправила прядь за ухо. – Правда, почти никому не показываю. В
прошлом году дала почитать преподавательнице русского языка в институте. Я к ней как-то
сразу почувствовала доверие. Она прочитала и дала положительную оценку. Сказала, что
мне нужно попробовать напечататься.
– А ты хочешь напечататься?
– Может быть. Когда-нибудь. Не знаю.
И она посмотрела на меня, словно ища поддержки.
– Ты обязательно напечатаешься, Анют, – сказал я.
*
Аня хотела побывать на Чистых Прудах, поэтому, пообедав, мы поехали туда. Но выйдя из
метро, мы обнаружили, что бульвар перекрыт – как для автомобилей, так и для прохожих.
Купив мороженое, я и Аня некоторое время постояли у памятника Грибоедову, наблюдая за
тем, как машины, недовольно гудя, объезжают запрещенное для въезда место. Чистопрудный
бульвар за спинами милиционеров был непривычно пуст и одинок. Зеленые деревья на аллее
виновато сутулились.
Мы двинулись по Бульварному кольцу в сторону Сретенских ворот. Куда идти, так и не
решили. Я спросил Аню, куда бы она хотела пойти. Она улыбнулась и сказала: «Пойдем,
куда глаза глядят».
Близился вечер, ветер усилился. Небесный пастух все нагонял и нагонял вверху облака,
словно ставя себе целью согнать над Москвой все облака мира. Я посмотрел на Аню – она
застегивала свою курточку.
*
Я до сих пор не понимаю, как мы наткнулись на этот двор. Старый, глухой, заброшенный
двор, который невозможно себе представить в центре Москвы. Кажется, мы тогда свернули
на Рождественку, потом еще куда-то. Но сколько раз я потом был в тех местах – найти этот
двор снова не смог.
Иногда мне кажется, что он нам обоим приснился.
Сначала мы вошли в переулок. Серый переулок с потрескавшимся асфальтом и невысокими
домами. Дома казались неживыми, не обжитыми – окна были похожи на темные очки
старого больного человека, которому осталось жить совсем немного. Мимо нас проехал
автомобиль, со двора за угол переулка прошел человек. И всё.
– Как в Питере. С шумной магистрали – в тихий уголок. У вас так тоже бывает? – спросила
Аня.
– Получается, бывает. Честно говоря, в этом месте я в первый раз.
Мы шли по переулку, прислушиваясь к окружающим звукам. Где-то скрипнула дверь,
послышался короткий перестук – словно ударяли железным прутом по батарее. Потом все
стихло. Не было слышно даже обычного шума автомобилей.
Дойдя до середины переулка, мы остановились. Казалось, мы попали в город призраков.
Порывистый ветер, гоняющий обрывки газет по земле, это впечатление усиливал.
Справа я увидел небольшую арку с железными воротами в глубине. Ворота были
приоткрыты, словно приглашая войти. В просвете виднелся торец кирпичного дома. Я
посмотрел на Аню – она смотрела туда же.
– Давай зайдем, – и подумала она о том же самом.
Мы вошли в арку, я толкнул ворота: они открылись с глухим скрипом. Мы очутились во
дворе, с трех сторон окруженном стенами домов.
– Точно, как в Питере… – тихо сказала Аня.
59
©Олжас Жанайдаров, 2004-2007 гг., 2010 г., www.olzhas.ru
Здесь было сыро и прохладно. Напротив нас оказался трехэтажный дом из красного кирпича
с разбитыми окнами. С крыши к земле вдоль стены тянулся ржаво-серебристый водосток,
весь во вмятинах и трещинах, – он был похож на длинную кишку. Рядом с «кишкой» стояла
пара гаражей, давно заброшенных. Справа от нас расположились мусорные контейнеры.
Перед ними лежала большая грязная куча – из битых кирпичей, бутылок, щебня, деревянных
ящиков. Слева от арки, у стены серо-желтого дома на железном пузе без колес лежал старый
покореженный автомобиль без внутренностей. Еще один такой же автомобиль виднелся за
контейнерами – дальше находилась ограда. Под ногами валялся разный мусор, на
отсыревшей земле оставались следы. Недоразумением в этой городской клоаке случайного
происхождения было присутствие цветущей липы. Она сиротливо прислонилась к гаражам.
И дома, и машины, и гаражи, и даже мусорные контейнеры были исписаны граффити.
– Ничего себе местечко, – сказала Аня.
Она прошла дальше, подозвала меня. Кто-то протянул здесь веревку с табличкой,
отпечатанной на листе альбомного формата, – «Стоп! Опасная зона. Провалы». Дальше, за
веревкой, на земле располагалась огромная лужа. Непонятно было, как она образовалась –
дождей до этого не было пару недель точно.
– Если пойдем – провалимся. Интересно, куда?
Аня тронула табличку, та покачнулась.
– Может, в Питер? – предположил я.
– Ага. Раз – и я дома.
Мы прошли вдоль веревки – та была привязана к железному штырю, выступающему из
стены. Аня показала на один из гаражей. Я пригляделся и только сейчас заметил надпись
граффити. Большими цветными буквами там было выведено – «Зачем?». Вместо буквы «ч» в
слове была поставлена цифра «4».
– Что это значит? – спросила Аня.
– Кажется, мода такая. Писать везде это «Зачем?»
– Зачем?
Я пожал плечами:
– Чтобы такие, как ты, спрашивали – «Зачем?»
Мы подошли к мусорным контейнерам. На одном из них был нарисован какой-то иероглиф.
Аня обошла контейнеры и приблизилась к ограде. Затем показала мне на окно близстоящего
дома. Края этого окна были закопчены, а на форточке висела обгоревшая простыня.
Несмотря на ветер, простыня висела вяло и безжизненно.
Я подошел к Ане. Она стояла у ограды, глядя сквозь нее. За оградой был спуск в похожий
двор. Он находился уровнем ниже – ниже находились и дома. Были видны их серые крыши,
чем-то похожие на шкуры облезлых котов, их бледные, полные грязных разводов, стены. Во
всем этом ощущалась какая-то печальная неподвижность, мертвая обреченность. Если бы не
живое небо, не облака, можно было бы подумать, что мы оказались внутри картины
современного художника, мучимого апокалиптическими образами.
Мы стояли молча, а потом она посмотрела вниз, шепнула мне:
– Кроссовки запачкала. Жаль.
Шепот был ни к чему – мы и так были одни. На миг показалось – одни во всем городе. Она
стояла совсем близко. Я щекой касался ее волос. Как-то неожиданно мы оказались так
близко.
Я взял ее за руку, она опустила голову. Потом подняла. Ее глаза как будто о чем-то
спрашивали. Я не знал, что ответить – и поцеловал ее в мягкие губы. В первый раз.
Я почувствовал, что она дрожит.
– Ты замерзла? – спросил я.
– Да.
– Пойдем в метро?
– Да.
Я, продолжая держать ее за руку, повел к арке с воротами.
60
©Олжас Жанайдаров, 2004-2007 гг., 2010 г., www.olzhas.ru
Мы шли по привычке – молча. Но теперь за этим молчанием скрывалось что-то еще. Что-то
новое.
Когда мы уже были у метро, она сказала:
– Ночью, наверно, будет дождь. Смотри, какое небо…
Небо и вправду было сумрачным – облака, как в грустной сказке, обернулись тучами; а сами
тучи были похожи на чернильные кляксы.
*
Но дождь в ту ночь так и не пошел. Не было его и с утра – лишь тучи нависали с неба в
каком-то тревожном ожидании. Они были похожи на набухшие веки, из которых вот-вот
польются слезы.
Наш третий день, последний перед ее отъездом, начался на Воробьевых горах. Аня хотела
посмотреть МГУ и его окрестности.
Мы шли вдоль железного забора, за которым располагалась университетская территория, и
разговаривали на отвлеченные темы. Как будто не было вчерашнего поцелуя. Я думал,
может, он мне причудился. Каждый новый день с Аней словно начинался заново. Странное
ощущение.
За забором высились университетские корпуса. Здешняя обстановка была мне знакома. Моя
первая девушка ходила на подготовительные курсы при экономическом факультете, и я
часто за ней сюда заезжал.
– Смотри, сколько студентов, – сказала Аня. – Странно. Сейчас же каникулы.
Мимо нас проходили группки ребят и девушек, у корпусов также наблюдалось небольшое
столпотворение.
– Так это не студенты. Абитуриенты, – сказал я. – Сейчас же вступительные экзамены
проходят.
– Ах, да! Сразу не сообразила. Вон многие с родителями.
Видимо, в этот день проходили экзамены сразу на нескольких факультетах. Скверы у
корпусов были оккупированы абитуриентами и их родными. По многим лицам юношей и
девушек было видно – здесь решается их будущая судьба.
– Как я их понимаю, – сказала Аня. – Сама поступала – тряслась от страха. Но умудрилась
поступить. Ни за что не согласилась бы пройти через это снова. Хотя…
Она на секунду задумалась и сказала:
– Хотя сейчас я бы выбрала другую специальность, другой факультет. А может, даже другой
вуз. В Питере – но другой.
– Жалеешь о своем выборе?
– Нет. Что сделано, то сделано. Просто я считаю, неправильно в 17 лет заставлять человека
делать подобный выбор. Это ведь твоя будущая профессия. А что знаешь о жизни в 17 лет?
Сейчас, когда мне уже 20, я созрела для серьезного выбора. А в 17 лет у меня в голове была
одна каша из чужих мыслей и чужих мнений.
– Но ведь никогда не поздно сменить профессию – если выбор оказался ошибочным, – сказал
я.
– Думаешь? Не все на это способны. Мы же привыкли идти по дорожке, раз и навсегда
выбранной. А если еще и деньги хорошие платят... Так и становятся юристами и
экономистами, хотя в душе хотят быть поэтами.
– Может потому, что сейчас – время юристов-экономистов?
– Это время было всегда – и пятьсот, и сто лет назад. Просто ты должен выбирать сам. За
тебя не должно выбирать ни время, ни деньги, ни родители, ни общественные стереотипы.
Перед нами возвышалось главное здание МГУ. Аня сказала:
61
©Олжас Жанайдаров, 2004-2007 гг., 2010 г., www.olzhas.ru
– Хотя что я… Сама такая. Поддалась стереотипам, а не внутреннему стремлению. Потому
что мне было всего 17 лет. Как и всем им.
Она посмотрела на вчерашних школьников. Мы обошли главный корпус и направились к
смотровой площадке.
Отсюда открывался знаменитый панорамный вид на Москву. Мы стояли на холме, над
леском, зеленым одеялом спускавшимся к реке. Широкая дуга реки, похожая на основание
боевого лука, огибала асфальтно-природный массив, в котором сразу приковывал к себе
взгляд серебристый овал стадиона «Лужники». Вдалеке были видны «сталинские» высотки,
строящиеся многоэтажки. Высокие трубы далеких заводов источали белый дым – белее
серых туч, продолжающих угрюмо стелиться по небу. Солнце прорывалось сквозь них
редкими струйками лучей.
– Хорошо… – сказала Аня. – Как у нас, с Исаакия.
С левого края речной дуги показался большой катер. Он лениво передвигался по водной
глади, внося оживление в статичную картину.
– Помнишь тот мой список «что я люблю» и «что не люблю»? – спросила Аня.
– Да. Помню.
Я вдруг вспомнил то, что она не любит, когда целуются с открытыми глазами. Вчера мы
целовались с закрытыми глазами. Никогда не задумывался о таких вещах раньше.
– Я написала, что не люблю прокуренную одежду. Мой первый парень был заядлым
курильщиком. Его одежда казалась насквозь пропитанной табаком. Но я была с ним. Только
сейчас понимаю – я способна мириться с вещами, мне неприятными, ради чего-то. Ради когото.
С реки подул ветер – Аня придержала рукой взлетевшую прядь волос. А я вспомнил
фотографии, с которых все началось. Там ее волосы так же красиво развевались.
– Ты как-то писал, что собираешь этикетки от пивных бутылок.
Я кивнул.
– Много собрал? – спросила она.
– Около ста пятидесяти.
– Здорово.
– Наверно.
Катер, наконец, скрылся за поворотом. Река замерла.
– Хорошо, когда есть какое-нибудь хобби. Это как-то дисциплинирует, да и вообще… А я в
школе коллекционировала обертки от жвачек «Love is…» Помнишь, они продавались в
каждом ларьке? Жутко фанатела от всего этого. «Love is having only his name in the
addressbook».
Она вновь запустила руку в волосы.
– Подумать только – я и впрямь так делала.
– Что?
– Love is having only his name in the addressbook…
Она склонила голову чуть набок. Сказала:
– Что-то я вновь ударилась в воспоминания. Может, из-за погоды? А может, я так с ними
прощаюсь.
– С чем?
– С воспоминаниями.
Ветер пронесся, образовывая рябь на реке. Я взял Анину ладонь. У нее были холодные
пальцы.
– Пойдем к набережной? Спустимся на фуникулере, – сказал я.
– Хорошо.
И она поправила растрепанные волосы.
*
62
©Олжас Жанайдаров, 2004-2007 гг., 2010 г., www.olzhas.ru
Спустившись на фуникулере и дойдя до Андреевского моста, мы направились к Ленинскому
проспекту, и, немного поплутав, нашли вход в Нескучный сад. Пройдя по главной дороге,
увидели тропинку, ведущую в лес. А пробравшись вглубь, обнаружили большое поле со
столами для пинг-понга, огороженное зеленой сеточной оградой. Веселый перестук белых
шариков, радостные возгласы игроков – здесь царило оживление.
Как и в случае с кино, желание возникло спонтанно. И я, и Аня одновременно захотели
сыграть в настольный теннис.
Ракетки, мяч и сетку можно было взять напрокат. Взяв необходимое, мы нашли свободный
стол. Я закрепил сетку. Аня сняла курточку, повесила сумочку, взяла ракетку. Сказала:
– Сто лет не играла. А ты?
– Лет пятьдесят.
– Вспомним молодость.
Играла Аня неплохо. У нее была необычная техника: брала не ловкостью, а интуицией.
Побегать мне пришлось изрядно. Через полчаса и она вся раскраснелась. Но выглядела
абсолютно счастливой.
– Слушай, давно мне так хорошо не было, – сказала она. – Определенно, спорт – великая
вещь.
– А ты хорошо играешь, – заметил я.
– Да ну. Куда уж мне против тебя.
– В свое время я играл лучше. Даже в лагере второе место занял.
– Это чувствуется.
Я выиграл две партии, а потом проиграл – тоже две. Но Аня догадалась, что я сделал это
специально.
– Ты зачем мне поддаешься? – спросила она.
– Это ты прибавила.
– Врун.
Пятую партию я тоже проиграл. Аня укоризненно на меня посмотрела. Волосы она убрала
назад, чтоб не мешались, часики положила на середину стола, у самой сетки. В голубой
футболке она была похожа на участницу спартакиады из старых советских хроник.
– Мы с братом в детстве играли дома, – сказала она. – В качестве игрового стола
использовали обычный письменный стол. А сетку заменяла стопка книг. Я была маленькой,
и Пашка мне тоже поддавался.
Аня постучала ракеткой по столу:
– Но сейчас мне не десять лет. И притом – я старше тебя на год. Забыл?
– А я и не знал.
– Ну-ну.
Мимо наших ног прокатился чужой шарик. Аня подняла его и отдала прибежавшему вслед
игроку. Потом повернулась ко мне.
– Играем в полную силу, – и погрозила мне ракеткой.
Шестую партию выиграл я. Аня смахнула пот со лба, подошла ко мне. Стояла вплотную –
радостная, доверчивая, близкая.
– Боевая ничья, – сказала она. – Давай отдохнем?
– Давай.
Мы сели на скамейку. Мимо нас пробежал, помахивая ракеткой, подросток в бейсболке.
Народу стало больше, а в перестуке теннисных шариков слышался веселый аккомпанемент
неизвестного марша. Тучи продолжали хмурить небо, но ветра совсем не было. Да и сам
воздух как будто весь спрятался под землю.
Аня достала из сумки бутылку воды. Сказала:
– Что-то душно.
– Наверно, будет дождь.
– Ага. И наверно – очень сильный.
63
©Олжас Жанайдаров, 2004-2007 гг., 2010 г., www.olzhas.ru
Мы одновременно взглянули в небо. Но небо не хотело раскрывать своих тайн. Тучи упорно
хранили молчание.
– Какой необычный досуг у меня здесь получается. У тех, кто приезжает в Москву,
маршруты другие. Красная площадь, Третьяковка, Большой театр… А я что подругам буду
рассказывать, когда вернусь в Питер? Играла в пинг-понг?
Аня задумчиво глядела на шарик, который вот уже с минуту белым мотыльком летал с
одного края стола на другой.
– Я бы никогда в жизни не побывала там, где была в Москве с тобой. Ни на Болотной
площади, ни в кино, ни в том странном дворе. Совершенно не думала, что буду играть здесь
в настольный теннис, в который с детства не играла. Удивительно, что все так получается.
Не зря говорят – «все самое лучшее случается неожиданно».
Она взглянула на меня и спросила:
– А ты веришь, что все в жизни предопределено?
*
Вся наша жизнь – это цепь случайностей, у каждого своя. Судьбу определяют мелочи, на
которые мы не обращаем внимания. Лишь оглянувшись назад, понимаешь, как зыбко, как
случайно, как непоследовательно течение нашей жизни. И люди, встреченные нами, и
события, с нами произошедшие, предопределены деталями, которые невозможно
предусмотреть.
Я готовился поступать в другой вуз, а не в тот, в котором, в конце концов, оказался и где
познакомился с Вадимом и Сергеем. Но на первый вступительный экзамен я опоздал.
Опоздал по банальной причине – проспал. Будильник, подаренный мне первой девушкой,
ночью неожиданно остановился, и, проснувшись, я обнаружил, что до экзамена остается
всего полчаса. Родители рано утром уехали, и разбудить меня было некому.
Я приехал в институт, когда экзамен уже шел около часа. И хотя меня впустили в аудиторию
и разрешили написать экзамен, я понимал, что сдам неудачно. Так и оказалось – мне
поставили «двойку». С неделю я приходил в себя, а потом подал документы в другой вуз. К
вступительным экзаменам я почти не готовился, но случилось чудо – я набрал максимальное
количество баллов, и меня зачислили. Парадокс: я в течение года целенаправленно готовился
к поступлению в один вуз, а попал в другой, который и увидел-то в первый раз, когда
подавал документы.
Часы, по вине которых я проспал экзамен, подводили меня потом еще не раз. Я заметил за
ними эту странную особенность – периодически останавливаться посреди ночи. Невозможно
было предугадать, когда они остановятся в следующий раз. Из-за этого я несколько раз
опаздывал на утренние пары в институте. Но я упорно продолжал пользоваться этими
часами. Словно видя в них ненавязчивого поводыря, погремушку рока. Словно желая
испытывать свою судьбу вновь и вновь.
*
Эту историю я рассказал Ане, когда мы сидели в летнем кафе недалеко от метро
«Октябрьская». Дул легкий ветерок – такой желанный; мы кушали тающее мороженое. В
ногах после пинг-понга ощущалась приятная усталость.
– Интересно, – сказала она. – Значит, так было нужно – чтобы ты поступил именно в этот
институт.
– Ты говорила о выборе. О том, что человек должен делать выбор сам. Иногда, как видишь,
собственного выбора недостаточно.
Аня провела ложечкой по дну креманки, собирая остатки мороженого.
64
©Олжас Жанайдаров, 2004-2007 гг., 2010 г., www.olzhas.ru
– Собственного выбора достаточно, если твое желание достаточно сильно. У Блока есть
замечательный афоризм. «Всё, что человек хочет – непременно сбудется. А если не сбудется,
то и желания не было. А если сбудется не то, то разочарование только кажущееся – сбылось
именно то». Ты жалеешь о том, что все получилось именно так?
– Нет. Не жалею. Ни капли.
– Вот видишь. Хотя если бы это случилось со мной, я этим будильником больше никогда бы
не пользовалась. Ты фаталист?
Я пожал плечами.
– Одна моя подруга любила повторять – «У каждого своя судьба». Она серьезно увлекалась
хиромантией. Может, это как-то на меня повлияло. – Я помолчал. – Мой знакомый Вадим
настойчиво советовал мне разбить эти часы. Сам он не верит ни в Бога, ни в судьбу. Ни во
что.
– А я бы так не смогла – ни во что не верить. Мне нужно верить, обязательно во что-то или в
кого-то верить.
Вокруг нас было тихо. Близился вечерний час, а кафе по большей части пустовало;
официантки протирали и так чистые столы. По проспекту проносились машины – но тоже
как-то спокойно, без обычной спешки. Наверное, всеобщее затишье было вызвано душным и
вялым воздухом, нагоняющим апатию. Дождь, который должен был пойти давным-давно, до
сих пор не начался. Казалось, что и само небо утомилось от долгого ожидания. Словно тот,
по чьему велению обычно шел или не шел дождь, негромко говорил небу – «подожди, не
торопись, еще не время».
Аня начала копаться в сумочке – искала влажные салфетки. Она выложила на стол очечник,
кошелек, косметичку, книгу в светло-зеленом переплете. Найдя салфетки, Аня протянула
одну из них мне. Я вытер руки.
Она посмотрела на небо. Потом на меня.
– Мне кажется, этот дождь никогда не пойдет, – сказала Аня. – Или там наверху ждут, когда
я уеду?
Она уезжала этой ночью. Я только сейчас подумал об этом. Время пролетело не то чтобы
быстро – просто как-то тихо проползло рядом. Словно стараясь нам с Аней не мешать. А я
потерял ему счет: казалось, что я с Аней гуляю не третий день, а десятый или вовсе – сотый.
Она приехала в Москву давным-давно. И кино мы с ней посмотрели тоже – давным-давно.
Давным-давно я ее поцеловал…
Мне хотелось, чтобы что-то осталось. Чтобы мы остались. Где-то.
– Ты любишь фонтаны? – спросил я.
– Да.
– Я покажу тебе один из них.
– Хорошо.
Я сказал:
– Это не дождь. Но тоже очень красиво.
*
Лучше всего идти от Старого Арбата через Смоленскую площадь. По левой стороне улицы
мимо гостиницы «Золотое кольцо» выйти к Ростовской набережной. Справа по ходу будет
блестеть Москва-река, зигзагом изогнутая в окружении стремительных машин, людей,
домов. Нужно направиться вдоль всегда зеленого в цветах садика и домика в пражском
стиле, обогнуть слева строящееся здание в лесах, пройти мимо турецкого посольства и,
завернув вправо, выйти к арке моста. Это пешеходный мост Богдана Хмельницкого, откуда
открывается вид на площадь Европы с фонтаном причудливой формы.
65
©Олжас Жанайдаров, 2004-2007 гг., 2010 г., www.olzhas.ru
Мы стояли с Аней на мосту, облокотившись на поручни, смотря вдаль – туда, где виднелась
излучина Москвы-реки, Бородинский мост, здание правительства. Здесь, на высоте, было
чуть прохладней, но и чуть свежей. Аня надела курточку.
– Ты прав, здесь красиво, – сказала она после некоторого молчания. – Почти как на
Воробьевых горах. У нас таких мостов нет. И смотровая площадка фактически одна – на
Исаакиевском соборе.
– Зато у вас можно гулять по крышам. Оттуда тоже открывается прекрасный вид на город.
– Да, этого у нас не отнять…
Ветер задул сильнее, Аня на миг попридержала волосы. А небо отливало разными оттенками
серого цвета. Ни за что нельзя было подумать, что у серого цвета может быть столько
оттенков.
– И все-таки Москва для меня пока чужая, – сказала она. – Красивая, но чужая.
– Хочется обратно в Питер?
– Не знаю. Кажется, да. Но…
Она недоговорила. Ее руки лежали на поручне, как на парте. Она иногда любила сложить так
руки. В ней было что-то от школьницы.
– Что ты делаешь, когда тебе грустно? – спросила Аня.
– То же, что и сейчас. Стою в своей комнате, у окна.
– Просто стоишь?
– Да. Стою и смотрю в окно. Долго-долго. Это как-то успокаивает. У меня замечательный
вид из окна. Не хуже, чем здесь или на Воробьевых горах.
– Покажешь в следующий раз?
– Хорошо. Обязательно покажу.
Аня посмотрела на свои руки, тронула колечко на безымянном пальце.
– Тебе сейчас грустно? – спросил я.
– Не знаю. Я сама не знаю.
И она посмотрела на меня. Она действительно не знала.
– Знаешь, недавно я где-то прочитала: «Одиночество – это когда те, кого ты любишь,
счастливы без тебя...». Как точно сказано.
Небо становилось сумрачней, фонтан на площади Европы блистал разноцветными огнями. А
я стоял рядом с Аней, не зная, о чем она думает на самом деле. Я же думал о том, что совсем
скоро она уедет.
– Мне никогда не бывает скучно. Я умею себя занять. А вот одиночество я порой
испытываю… – Она смотрела на воду. – В такие моменты хочется повернуть время вспять.
Вспоминаешь своих бывших парней, и появляется малодушное желание позвонить,
пожаловаться, выплакаться. Хочется приткнуться к чьему-то плечу.
Аня не глядела на меня, все трогая свое колечко.
– Что-то я говорю какую-то ерунду.
Она опять дрожала. Совсем незаметно, пытаясь эту дрожь унять. А может, вчера она дрожала
не от холода? Здесь в Москве Аня казалась более беззащитной, чем в Питере.
Я повернул ее и осторожно прижал к себе. Потом приблизил лицо и поцеловал ее, как вчера,
– осторожно, в мягкие губы. Мне все хотелось делать осторожно.
На поручень упала капля. Затем еще одна. Тут же – капнуло на запястье. А потом закапало
все чаще и чаще. Все сильнее и сильнее.
– Вот и дождь… – тихо сказала Аня.
Я стоял, прижав ее к себе, она стояла, прижавшись ко мне. На нас капал дождь – словно
целовал нас обоих. Частыми, порывистыми поцелуями.
Аня отстранилась, взглянула мне в лицо:
– Наверное, мне пора.
Я вытер ее щеку от капель, потом другую. Но дождь все не переставал делать наши лица
мокрыми. Как-то все внезапно изменилось. И я еще не знал, как к этому относиться.
66
©Олжас Жанайдаров, 2004-2007 гг., 2010 г., www.olzhas.ru
В метро было много людей, дождь гнал их с улицы под землю. На эскалаторе с влажными,
опущенными вниз зонтами пассажиры были похожи на воинов, держащих в руках стяги
поверженного противника. И даже воздух здесь в подземке как-то сразу отсырел. Мы стояли
с Аней на эскалаторе вплотную друг к другу, не говоря ни слова. С наших волос чуть капало,
стекало за шею, под воротник. И мысли – куда-то утекали.
Нам опять нужно было ехать в разные стороны. Так почему-то всегда получалось. Мы всегда
прощались на платформе, а не в вагоне.
Когда мы сошли с эскалатора, Аня повернулась ко мне и сказала:
– Чуть не забыла.
Она открыла сумочку и, покопавшись, протянула мне несколько сложенных листов.
– Мои стихи. Потом почитаешь.
– Хорошо.
На платформе тоже было много народу, а я не видел никого. Аня стояла и глядела мне в
глаза. Подошел ее поезд.
– Спасибо тебе за эти дни. Увидимся, – сказала она.
– Увидимся, Анюта.
Она подошла ко мне, быстро поцеловала и забежала в вагон. Ее поезд ушел, а вскоре
подошел и мой. В вагоне я сел на свободное место и некоторое время ехал, пытаясь
разобраться в том, что я чувствую. Потом развернул Анины стихи и погрузился в чтение.
*
Это стихотворение было в самой середине. И оно как-то сразу меня зацепило. Я не понимал,
чем – по стилю оно не отличалось от остальных. Я начал читать дальше, другие стихи, но
строчки предыдущего все вертелись в голове. Я вернулся к этому стиху и перечитал его.
Потом перечитал снова.
Когда я подъезжал к своей станции, я уже знал это стихотворение наизусть.
*
Я добежал до своего дома частыми перебежками – на улице шел самый настоящий ливень.
Дома мама сказала, что днем мне несколько раз звонила девушка. «Представилась Таней.
Просила тебя перезвонить. Твой мобильный еще в ремонте?» – спросила меня мать. Я кивнул
и прошел к себе с телефоном в комнату.
Я позвонил Тане. Она подняла трубку не сразу – я с полминуты слушал протяжные гудки,
монотонно сочащиеся в пустоту. Наконец Таня ответила. Мы поговорили минут пять, а
потом попрощались. Тане очень надо было меня увидеть – мы договорились встретиться
завтра.
Я положил трубку и посмотрел в окно. Я смотрел долго-долго – на темное, уже не серое, а
фиолетовое небо, на деревья, которые трепал назойливый ветер, на водный канал,
исходивший нервной рябью. Дождь продолжал лить – лить, не переставая. Словно пытаясь
затопить все вокруг.
67