С.Кара-Мурза Немецкий фашизм и русский коммунизмx
advertisement
1 Сергей Кара-Мурза Немецкий фашизм и русский коммунизм – два тоталитаризма. Коммунизм и фашизм: братья или враги М. 2008 с. 7-57. Одно из важнейших понятий, с помощью которых после распада СССР в 1991 г. обеспечивается манипуляция сознанием в странах европейской культуры – фашизм. На нынешнее восприятие истории советского государства сильное влияние оказала проведённая за последние 20 лет широкая идеологическая кампания, утверждающая его принципиальное сходство с фашистским государством в Германии в 1933 г. и ликвидированным в результате его поражения по Второй мировой войне. Можно слышать такие утверждения как «Сталин хуже Гитлера». «жаль, что немцы нас не победили» и т.п. Понять сущность фашизма мы срочно должны по многим причинам. Во-первых, новый вид фашизма, уже в пиджаке и галстуке демократа, формируется как простая альтернатива выхода из мирового кризиса – через сплочение расы избранных («золотого миллиарда»). Вторая причина заключается в том, что сегодня идеология неолиберализма активно деформирует реальный образ фашизма, вычищая его суть и заостряя внешние черты так, чтобы этот ярлык можно было прилепить к любому обществу. Которое не желает раскрыться и подчиниться Западу. Как только Россия попытается отстаивать свою независимость, её станут шантажировать этим ярлыком. В мягкой форме это уже происходило во время президентства В.В. Путина, но мотор этой кампании пока работал на холостом ходу, и её интенсивность может возрасти многократно. (Написано в 2008 г.) Но важнее всех третья причина: пугало фашизма сковывает наше собственное мышление. Вот, я читаю статью фашиста, и меня прошибает пот: в каком-то месте в ней есть полное совпадение с моими мыслями. Потом начинаешь разбираться: почему же говорим вроде одно и то же, а исходим из разных аксиом и приходим к разным выводам? Когда докапываешься до сути, то выходит, что смысл всех главных слов совершенно различен. Поняв суть фашизма, мы, можем избежать многих подводных камней и ловушек, которые нас стерегут на пути к новому пониманию категории народ, нация, государство, солидарность. Фашизм – исключительно важное, но очень чётко отграниченное явление западной (и только западной) культуры и философии. К сожалению, понятие фашизма используется идеологами как мощное средство воздействия на общественное сознание и фактически не анализируется само по себе. Вторая мировая война и преступления немецкого нацизма оставили в памяти народов Европы и США такой глубокий след, что слово «фашизм» стало узаконенным и бесспорным обозначением абсолютного зла. Тот, чьё детство прошло сразу после войны помнит, что не было большего оскорбления, чем обозвать кого-либо фашистом. Политического противника, которого удалось хоть в небольшой степени связать с фашизмом, сразу очерняли в глазах общества настолько, что с ним уже можно было не считаться. Раздутое и ложное понятие фашизма было важным оружием для сокрушения коммунизма (призывы к суду над КПСС как над СС в Нюренберге). Целый ряд «признаков» фашизма можно 2 прилепить к коммунистам, как и ко всем другим политическим и философским течениям, которые вошли в конфликт с нынешней элитой Запада. Идеологам, чтобы использовать ярлык фашизма, необходимо было сохранять это понятие в максимально расплывчатом, неопределённом виде, как широкий набор отрицательных качеств. Когда этот ярлык описан нечётко, его можно приклеить к кому угодно – если контролируешь прессу. Особенно легко поддавались на манипуляцию фашизмом интеллигенты, выросшие на идеалах Просвещения и гуманизма. За это дорого поплатилось европейское левое движение уже в начале 30-х годов. Немецкий исследователь фашизма Л. Люкс пишет: «Вероятно, наиболее чреватым последствиями, было схематическое обобщение понятия «фашизм» и распространение его на всех противников коммунистов. Этим необдуманным употреблением понятия «фашизм» коммунисты нанесли урон, прежде всего, самим себе, ибо тем самым придали безобидность своему наиболее опасному врагу, по отношению к которому использовалось первоначально это понятие». Нынешней интеллигенции сегодня можно сделать упрёк: почему она не разглядела важную вещь – такое колоссальное событие в истории Запада как фашизм? Попробуйте вспомнить основательный, серьёзный труд, который бы всесторонне осветил именно сущность фашизма – как философского течения, как особой культуры и особого социального проекта. Такого труда никто не назовёт, и ни одной ссылки на него нигде не встретишь. Мы видим лишь обрывки сведений, которые сводятся в основном к конкретным обвинениям: концлагеря, национализм, жестокое убийство врагов и конкурентов, преследования евреев, бесноватый фюрер и т.д. Но эти конкретные обвинения совершенно не объясняют, чем этот бесноватый фюрер подкупил такой рассудительный и осторожный народ, как немцы. Ведь в Германии произошло совершенно небывалое. Немцы демократическим путём избрали и привели к власти партию, которая не скрывала своих планов и увлекла их в безумный проект, который означал разрыв со всеми привычными культурными и моральными устоями. Всё это происходило не за тридевять земель и не в древнем Вавилоне, а можно сказать на наших глазах. На знание об этой болезни Европы наложено негласное табу (запрет), которое никто не осмелился нарушить. Это тем более поразительно, что уже более полувека нам твердят об угрозе неофашизма. Казалось бы, обществоведы всех стран должны были бы дать ясное определение фашизму, чтобы мы могли различить угрозу, видеть противника, выявлять неофашистов в любом их обличии, даже замаскированных, без свастики и побритой головы. Пока же как бы специально создан карнавальный образ неофашиста как тупого маргинала, который развлекается тем, что избивает нищих и иностранцев. Иногда приходится слышать, что вроде бы и изучать нечего эту гадость. Мол, не было ничего, кроме нагромождения лжи, гипноза и кучки преступных маньяков. Но стоит чуть-чуть вникнуть, выходит наоборот – одна из причин молчания состоит в том, что явление фашизма сложно. Но только этим объяснить молчание невозможно, ведь не написано и таких трудов, которые были бы первым, хотя бы упрощённым приближением к проблеме. Возможно дело в том, что через «соблазн фашизма» прошло гораздо больше интеллектуалов Запада, чем принято думать. И этот их увязший коготок вскроется как раз не через свастику и кровавые преступления, а через анализ сущности. Анализа и не 3 хотят, а на описание кровавых мерзостей не скупятся. Л. Люкс замечает: «Именно представители культурной элиты в Европе, а не массы, первыми поставили под сомнение фундаментальные ценности европейской культуры. Не восстание масс, а мятеж интеллектуальной элиты нанёс самые тяжёлые удары по европейскому гуманизму. Писал в 1939 г. русский философ Георгий Федотов». Первая мировая война расколола цитадель просвещения которой являлся сам Запад. Часть его открыто и радикально отвергла универсализм просвещения (постмодернизм), при этом соблазн фашизма охватил культурный слой Запада в гораздо большей степени, нежели это проявилось в политической сфере. Мы наблюдаем постоянное размывание понятия фашизм и расширение сферы его применения. Так, фашистом называли Саддама Хусейна, не приводя для этого никаких оснований, кроме того, что он «кровожадный мерзавец» и не давал установиться в Ираке демократии – а там все о ней «только и мечтали». В Испании говорят о «баскском фашизме» - потому что небольшая группа боевиковсепаратистов из басков (около 100 человек) прибегает к терроризму. В главной испанской газете была напечатана большая статья «Баскский фашизм», где утверждается, что движение сепаратистов-басков отражает все главные признаки фашизма. Статья написана профессором истории политической мысли и претендует на то, чтобы кратко дать критерии фашизма. Профессор (сам баск) даёт своё определение и утверждает, что баскские «радикальные патриоты» соответствуют самому строгому понятию исторического фашизма. Вот в чём это соответствие: «одержимость идеей политического единства народа, которая несовместима с демократическим плюрализмом; презрительное отношение к представительной демократии (единственной, которая функционирует), фальшивый синтез национализма и фашизма, без которого не может быть и речи об истинном фашизме». Говорится, что баски к этому предрасположены традицией их коллективного поведения – «анти-либеральной тенденцией к народному единомыслию». Если строго следовать определению этого баска-либерала, то к фашистам следует причислить всех тех, кто обладает этническим сознанием («национализм») и в то же время исповедует идею социальной справедливости («социализм»). Например, к числу фашистских стран следует причислить предвоенную Японию, которая явно фашистской не являлась. Сегодня под это определение фашизма подпадают почти все страны не-западной культуры. Все, кто использует понятие народ вместо понятия индивидуум. (Понятие «демократия» таким образом переосмысливается с исходного – народовластие – если нет народа, то как же возможно народовластие, на сменяемость власти по определённой процедуре). А наш Л.И. Гумилёв с его «этногенезом и биосферой» автоматически становится чуть ли не главным идеологом фашизма конца ХХ века. В «войне идей и образом» идеологи создают ярлык, который можно прилепить к любому «неугодному» обществу, политическому движению и даже отдельному человеку. Американский историк фашизма С. Пэйн определяет так: «Слово «фашист» и производные от него применяются в самом широком смысле для обозначения приверженности к авторитарной, корпоративной и националистической системе правления». То есть, фашистским оказывается при таком понимании социальное устройство японцев, южнокорейцев, едва ли не самым фашистским становится и 4 Израиль. Зато такой парадокс – коммунистов Пэйн вроде прощает, поскольку они не националисты. Но так как признаки размыты, чем-то можно и пожертвовать (например, итальянскому фашизму не был присущ антисемитизм, а многие считают его ключевым качеством фашизма). В результате, если собрать все эти признаки, отобранные западными специалистами, и использовать их по своему усмотрению, то с одинаковым основанием можно назвать фашистами Маргарет Тэтчер, Ицхака Рабина, Михаила Горбачёва, Бориса Ельцина. А вот Владимира Жириновского, как ни странно, назвать фашистом нельзя, т.к. в набор признаков фашизма входит «защита не на жизнь, а на смерть, западных ценностей». Неопределённость термина фашизм многократно увеличивается неопределённостью его антипода – демократии, - отталкиваясь от которой нам якобы объясняют фашизм. Когда в Европе оформился зрелый фашизм, его смысл был достаточно ясен для всех. Немецкий историк Вальтер Шубарт в известной книге «Европа и душа Востока» писал6 «Смысл немецкого фашизма заключается во враждебном противопоставлении Запада и Востока. Антисоветские российские идеологи, готовя сегодня миф о «русском фашизме», этого, естественно, стараются не вспоминать. Да и вообще сейчас, судя по прессе, из перечня признаков фашизма срочно удаляют «западные ценности», выдвигая на первый план именно идею народа. Пугало фашизма готовится для атаки на следующего, после коммунизма, противника – любую этническую общность, не желающую превращаться в «атомизированную человеческую пыль» под прессом глобализации. Подумайте только: профессор-баск видит корень фашизма в «традиции коллективного поведения» своего народа. Значит, суть уже не в терроризме, не в идеологии, а в традициях, которые сложились за 2 тысячи лет и формируют лицо басков как народа. Но ведь антропологи установили, что подавляющее большинство человеческих существ живёт, сплотившись в народы, в своём коллективном поведении высоко ценя единство. Значит ли это, что во всех них дремлет фашизм? Конечно, нет, это – дешевые разработки новых, уже демократических хранителей «западных ценностей». Введём чёткие, хорошо разработанные понятия, лежащие в основе любой социальной философии, которая задаёт тип государства, предопределяет его сущность. По тому, как трактуются эти понятия в советском и в фашистском государстве, можно судить о сходстве и различии их сущностей. Картина мира в фашизме. В основании любого государства, общественного строя и способа соединения людей в общество лежит мировоззрение. Из него черпает материал идеология как свод слов, идей, теорий и мифов, оправдывающая этот строй и это государство, обосновывающее его закономерность. Одной из важнейших частей всей системы мировоззрения является картина мира. На картине мира (в конечном счёте, на представлении пространства и времени) строится и социальная философия. В Новое время религиозная картина мира отодвинута из центра мировоззрения, и её место заняла научная картина мира. Точнее, картина мира. выраженная в рациональных понятиях, взятых из науки. В моменты культурных кризисов научная картина мира может деформироваться, какие-то её блоки замещаются 5 иррациональными (оккультными) конструкциями, суевериями или элементами чужеродных культов. Картина мира в фашизме – результат мировоззренческого кризиса, который пережила немецкая культура в конце Х1Х – начале ХХ века и который был углублён поражением в Первой мировой войне. На какие же болезненные позывы немецкой души так эффективно ответил фашизм со своей картиной мира? была ли такая потребность у русской души периода революции 1905-1917 г. г. и если была, какие ответы дал советский строй? Начать придётся с истоков. За 20 тысяч лет цивилизации человек остался существом с сильным космическим чувством, с ощущением себя в центре Вселенной как родного дома. Он воспринимал Природу как целое, а себя – как часть Природы. Всё было наполнено смыслом, всё связано невидимыми струнами. Природа не терпит пустоты! Ощущение времени задавалось Солнцем, Луной, временами года, полевыми работами – время было циклическим. У всех народов и племён был миф о вечном возвращении. Научная революция разрушила этот образ: мир предстал как бездушная машина Ньютона, а человек – как чуждый и даже враждебный Природе субъект. Природа стала объектом исследования и эксплуатации. Время стало линейным и необратимым. Это было тяжёлое потрясение, из которого родился европейский нигилизм и пессимизм – незнакомый Востоку. Особо тяжело эта смена картины мира была воспринята в странах, где одновременно произошла религиозная революция – Реформация. Крах Космоса дополнился крахом веры в спасение души и разрушением общинных, братских связей между людьми. Самая тоскливая философия мира и человека возникла в германии, откуда началась Реформация, а в период формирования фашизма эта тоска была умножена горечью поражения и ограбления победителями в Первой мировой войне. (Версальский мирный договор). Когда читаешь некоторые строки Ницше и Шопенгауэра, поражаешься: откуда столько грусти? Шопенгауэр сравнивал человечество с плесневым налётом на одной из планет из бесчисленных миров Вселенной. Эту мысль продолжил Ницше: «В каком-то заброшенном уголке Вселенной, изливающей сияние бесчисленных солнечных систем, существовало однажды небесное тело, на котором разумное животное изобрело познание. Это была самая напыщенная и самая лживая минута «всемирной истории» - но только минута. Через несколько мгновений природа заморозила это небесное тело, и разумные животные должны были погибнуть». И именно там, где глубже всего был прочувствован нигилизм («Бог мёртв», - заявил Ницше), началось восстановление архаических мифов и взглядов – уже как философия. Фашизм целиком построил свою идеологию на этих мифах, отрицая научную картину мира – на анти-Просвещении. Это был бальзам на душу людей, страдающих от бездушного механицизма научной рациональности. Глубокая связь между протестантской Реформацией, научной революцией ХУ1-ХУ11 века и фашизмом – отдельная большая тема в философии и культурологии. Идеологи фашизма активно перестраивали мировоззренческую матрицу немцев. Они сумели внедрить в массовое сознание холизм – ощущение целостности природы и неразделённости всех её частей («одна земля, один народ, один фюрер» - выражение холизма). Философы говорят: «фашизм отверг Ньютона и обратился к Гёте». Этот великий поэт и учёный развил особое, тупиковое направление в натурализме, в котором преодолевалось разделение субъекта и объекта, человек «возвращался в 6 Природу». «Возврат к истокам» и представление общества и его частей как организма (а не машины) оправдывали частные стороны фашизма как удивительного сочетания крайнего консерватизма с радикализмом. Идеология фашизма – постоянное возвращение к истокам, к природе. Отсюда идея построения «тысячелетнего Рейха». Было искусственно создано мессианское ощущение времени. Была сфабрикована целая система мифов – антропологический миф о человеке как «хищном животном» (белокурой бестии), миф избранного народа (арийской расы), миф крови и почвы. В результате жесткой мифологизации и символизации у немцев-фашистов возникло химерическое, расщеплённое сознание. Мессианизм фашизма с самого начала был окрашен культом смерти. Разрушения. «Мы – женихи смерти» - писали фашистыпоэты. Известный философ-гуманист Э. Фромм отмечал: «Унамуно в своей речи в Саламанке в 1936 г. говорил о том, что девиз фалангистов «Да здравствует смерть!» есть не что иное, как девиз некрофилов. Режиссёры массовых митингов-спектаклей в Германии возродили древние культовые ритуалы, связанные со смертью и погребением. О массовой психологии фашистов, которая выросла из такой философии, написано довольно много. Её особенностью видный философ Адорно считает манихейское (чёткое деление мира на добро и зло) и болезненный инстинкт группы – с фанатическим преувеличением своей силы и архаическим стремлением к разрушению «чужих» групп. Кстати, когда читаешь его описание этого психологического портрета, то приходишь к выводу, что он не является монополией фашизма. Это описание удивительно подходит к состоянию наших «демократов» в 1990-1992 г. г., когда они вели борьбу с советским строем. То же манихейство и те же нелепые фантазии страхи. Но фашистами их считать, конечно нельзя, хотя некоторые черты совпадают. В чём отличие от советской картины мира? Прежде всего в том, что Россия не переживала Реформации и русская культура освоила научную картину мира без слома присущего её мироощущения (хотя это было очень непросто, как пишут русские философы ХХ века). А значит, в русскую культуру не проник тот глубокий пессимизм, который характерен для философов, предшественников фашизма (Шопенгауэр, Ницше, Шпенглер). Модель мира Ньютона ужилась в русской культуре с крестьянским космическим чувством – они находились в сознании «на разных полках». Ни русских, ни другие народы СССР не надо было соблазнять холизмом и анти-механицизмом в виде идеологии. Поэтому советскому государству не было необходимости прибегать к анти-просвещению и антинауке. Наоборот, наука была положена в основу государственной идеологии СССР. Большевики по тюрьмам изучали книгу В.И. Ленина о кризисе в физике – даже смешно представить себе фашистов в этой роли. Русская культура не теряла ощущения цикличности времени – оно шло и из крестьянской жизни, и из православия. Коммунизм отразил это в своём мессианском понимании истории, но это не было откатом от рационализма, а шло параллельно с ним. При этом «возвращение к истокам», цикл истории был направлен к совершенно иному идеалу, чем у фашистов: к преодолению отчуждения людей во всеобщем братстве (идеальной общине), а у фашистов – к рабству античного Рима, к счастью расы избранных. Как ни старались антисоветские идеологи времён перестройки, они не могли отрицать того факта. что советское мироощущение было жизнерадостным. 7 Оптимизм, которым было проникнуто советское мировоззрение, сослужил советским людям и плохую службу, затруднив понимание причин и глубины того кризиса Запада, из которого вызрел фашизм. Л. Люкс пишет по этому поводу: «коммунисты не поняли европейского пессимизма, они считали его явлением, присущим одной лишь буржуазии. Теоретики Коминтерна закрывали глаза на то, что европейский пролетариат был охвачен пессимизмом почти в такой же мере, как и все другие слои общества. Ошибочная оценка европейского пессимизма большевистской идеологией коренилась как в марксистской, так и в национально-русской традиции». Итак, по первому пункту вывод такой: как показывает сравнение двух картина мира, советский строй и фашизм – два разных и несовместимых цивилизационных проекта. Советский строй базировался на оптимизме и мессианской универсалистской установке. Фашизм – на пессимизме и идее господства избранной элиты над всеми остальными, рассматриваемыми как люди второго сорта, недочеловеки. Человек – народ – нация – раса. Нынешние демократы видят признаки фашизма во всех идеологиях, которые употребляют понятие народ – как некий организм, носитель общего сознания и духа множества поколений его «частиц» - отдельных личностей. Это, дескать, тоталитаризм. Демократы, если и применяют иногда (очень редко), как уступку традиции, слово «народ» то в совсем ином смысле – как гражданское общество, состоящее из свободных индивидов. Эти «атомы» есть первооснова, главное начало. Они соединяются весьма слабыми узами в классы и ассоциации для защиты своих интересов, связанных с собственностью. И фашистское, и советское государство опиралось на понятие народ (впрочем, фашисты чаще использовали термин «нация»). Но это понятие наполнялось разным смыслом. В России не произошло рассыпания народа на «атомы» (индивиды). В разных вариациях общество всегда было целым, образованным из соборных личностей. Вот слова двух очень разных религиозных философов. С. Франк: «Индивид в подлинном и самом глубоком смысле слова производен от общества как целого. Существует недифференцированное единство сознания – единство из которого черпается многообразие индивидуальных сознаний». Вл. Соловьёв: «Каждое единичное лицо есть только средоточие бесконечного множества взаимоотношений с другим и другими, и отделять его от этих отношений – значит отнимать у него всякое действительное содержание жизни». Такое понимание личности теснейшим образом переплетается с марксистским, изложенным в «Тезисах о Фейербахе»: «сущность человека не есть абстракция, присущая отдельному индивиду, она есть совокупность всех его общественных отношений». Русский коммунизм и советский строй. В основе мировоззрения которого лежал общинный крестьянский коммунизм, унаследовал эту антропологию, это представление о народе и обществе. Вошедшая в государственную советскую идеологию категория народ не вырабатывалась и не навязывалась, а была унаследована без всякой рефлексии, как нечто естественное. Большевики, а затем и советское обществоведение не выработали своей теоретической концепции народа. 8 Фашизм, напротив, «наложил» на индивидуализированное общество догму общинности как идеологии. Вот слова из программы Муссолини: «Нация не есть простая сумма живущих сегодня индивидов, а организм, который включает в себя бесконечный ряд поколений, в котором индивиды – мимолётные элементы». Это как будто переписано у наших евразийцев, только вместо личности (принципиально отличной от категории индивида), частицы нации представляются в фашизме атомами, мимолётными элементами. И в советской идеологии, и у фашистов есть много высказываний против индивидуализма и свободной конкуренции, за солидарность и первенство общественных интересов. Но суть определяется ответом на вопрос «что есть человек?» Отсюда исходят разные смыслы похожих слов. В русском и в прусском социализме (идеями которого питался фашизм) речь идёт о несовместимых вещах. Между ними – пропасть, которой, кстати, нет между либерализмом и фашизмом. Коммунизм – это квазирелигиозная идея соединения, даже братства народов. Фашизм – идея совершенно противоположная. В. Шубарт писал в своей книге: «Фашистский национализм есть принцип разделения народов. С каждым новым образующимся фашистским государством на политической карте Европы появляется новое тёмное облако… Фашизм перенёс разъединительные силы из горизонтальной плоскости в вертикальную. Он превратил борьбу классов в борьбу наций». Примечательно интервью, которое дал последовательный антисоветский идеолог Ю.Н. Афанасьев. Он сказал, что одно из главных противоречий ХХ века – это противоречие между коллективизмом и универсализмом, с одной стороны, и индивидуализмом, либерализмом – с другой. Ему говорят: - Это любопытно… А, скажем, социальную философию фашизма вы к какой из этих сторон относите? Юрий Афанасьев: Она, конечно, сугубо сингуляристская. Она делает ставку на индивидуума и замкнута на индивидуальное сознание. Причём индивидуальное сознание, которое приобретает гипертрофированный, как у Ницше, характер и воплощается в образе вождя. Журналист удивляется: - То есть фашизм – это гипертрофированный либерализм? Юрий Афанасьев: Абсолютно да. Таким образом, по своей антропологии фашизм – извращённое западное гражданское общество, но в каком-то смысле это прототип гражданского общества будущего – общества «золотого миллиарда». Фашизм – «опытная установка» Запада в технологии «производства человека», то есть, принятого массовым сознанием представления о человеке. В фашизме, например, разработана первая государственная программа «Эвтаназия» - программа убийства больных. Для её реализации в нацистской Германии были созданы особые организации – Имперское обществ лечебных и подшефных заведений и имперский общественный фонд попечительных заведений. Как было установлено в ходе Нюренбергского процесса, только за 1 год по этой программе в Германии было уничтожено 275 тысяч человек. Международный трибунал в Нюренберге определил активную эвтаназию (т.е. умерштвление – в отличие от пассивной эвтаназии как прекращения оказания помощи) 9 как преступление против человечности. А сегодня в 23 штатах США уже легализована пассивная эвтаназия, а в ряде судебных процессов оправданы врачи, занимающиеся активной эвтаназией. В Голландии без всяких законов уже с начала 80-х годов врачи делали по 5-10 тысяч смертельных инъекций в год. Фашизм доводит до логического завершения либеральную идею конкуренции. Вот что взял фашизм у Шпенглера: «Человеку как типу придаёт высший ранг то обстоятельство, что он – хищное животное». Фашизм – это перенесённый в индустриальное общество ХХ века языческий принцип древнего Рима: «человек человеку волк». Для нас здесь важен тот факт, что человек солидарный традиционного общества не испытывает этой тоски и не может страдать болезненными припадками группового инстинкта. Страдания людей, ставших «беспорядочной пылью индивидов». Давно занимают психологов и социологов. В конце Х1Х в. Э. Дюркгейм назвал это явление аномией – разрывом традиционных человеческих связей. Аномия, по его мнению – главная причина нарастающего в индустриальном обществе числа самоубийств. Фашисты отвергли деление людей на индивидов, наличие «пустоты» между ними. Отсюда и название: по латыни «фасцис» значит сноп, пучок. Стремление плотно сбиться в рой одинаковых людей достигло в фашизме крайнего выражения – все надели одинаковые коричневые рубашки. Они были символом: одна рубашка – одно тело. Советское государство не звало и не могло звать к сплочению в рой, ибо для такого сплочения люди должны были сначала пройти до конца атомизацию, превратиться в индивидов. У советского человека не было болезненного приступа инстинкта группы, ибо он постоянно и незаметно удовлетворялся через множество, а в идеале через полноту, солидарных связей соборной личности. «Русскому тоталитаризму» не нужно было одной рубашки, чтобы выразить единство. Для фашизма важен был народ, но это был народ, искусственно спаянный из людей-атомов с помощью идеологических технологий. Это слово было наполнено совсем иным содержанием, чем слово народ в СССР. С конца 20-х годов за 10 лет фашизм создал из рассудительных немцев совершенно новый народ. Этот народ фашистской Германии обладал качествами, которых не было у того исходного «материала», из которого он был создан. За вторую половину ХХ века проблема создания народов стала предметом исследований и технологических разработок, основанных на развитой науке. Быстрому продвижению в этой области помог опыт фашизма, который интенсивно изучался этнологами. Идеологи фашизма одними из первых поставили сознательную цель «пересборки» немцев в форме жестко скреплённого народа – с одновременным отъединением их от других народов и даже противопоставлением большинству других народов. В этом, кстати, одно из принципиальных отличий фашизма от коммунизма, который исходил из идеи соединения, даже братства народов. Германские фашисты, производили «пересборку» немецкой нации по своему уникальному проекту, интенсивно использовали миф «крови и почвы». Согласно этой концепции, национальность рассматривается как изначальная данность человека, с чем человек рождается и чего не может выбирать. Национальность понимается как вещь, как скрытая где-то в глубинах человеческого организма материальная сущность. Условно говоря, она находится в крови. 10 Обращение к «крови», к солидарности «родства» легко воспринимается сознанием, сильно действует на чувства и будит коллективную память. Это и использовали фашисты для сплочения атомизированных немцев. Национализм, сплачивающий людей мифом «крови», приобретает черты этнического национализма, возрождающего племенное сознание – в отличие от гражданского сознания, возникающего при соединении людей общей культурой. Для этнонационализма характерно преувеличенное значение образа «иных», которые виновны в бедственном положении «своих». Так, для немцев в 20-е годы ХХ века главными «иными» были англичане, которые воспринимались как основные победители в войне. В 30-е годы на первый план вышли евреи, из которых фашистская пропаганда сделала виновников всех национальных бед, а также славяне (прежде всего русские), которых предполагалось превратить во «внешний пролетариат» немецкого национал-социализма. Отсюда и представление фашизма о народах и расах, выраженное следующими словами Шпенглера: «Существуют народы, сильная раса которых сохранила свойства хищного зверя, народы господ-добытчиков, ведущие борьбу против себе подобных, народы, предоставляющие другим вести борьбу с природой с тем, чтобы затем ограбить и подчинить их». Здесь – полное отрицание идеи «всечеловечности», лежащей в основе советского социализма, и отрицание политической практики СССР, созданного в нём способа сосуществования народов. Фашизм вырос из идеи конкуренции и подавления друг друга – только не на уровне индивида, а на уровне расы. Советский же строй – из идеи равенства, сотрудничества и взаимопомощи людей и народов («человек человеку друг, товарищ и брат»). Для сплочения «народа Третьего рейха» в фашистской Германии большое значение имела идея жизненного пространства – территории, которую надо отвоевать для немцев у восточных народов. Генеральный план «ост» сначала предполагал «выселить» в течение 30 лет 30 млн. человек с территории Польши и западных областей СССР и поселить на их место немцев-колонистов. Но в 1942 г. число предполагавшихся для переселения было увеличено до 50 млн. человек. На Нюренбергском процессе выяснилось, что под термином «переселение» подразумевалось истребление. В одном из фашистских документов говорилось следующее: «объектом экспансии для Германии представляется пространство России, она обладает неисчислимым и потенциальными богатствами в области сельского хозяйства и ещё не тронутыми сырьевыми ресурсами. Если мы хотим, чтобы экспансия в это пространство обеспечила Германии превращение в империю с достаточной аграрной и сырьевой базой, то необходимо захватить по крайней мере всю русскую территорию по Урал включительно, где залегают огромные рудные богатства». В идеологии фашизма образу земли – и как «жизненному пространству» и как «почве» - придавалось огромное значение. Были созданы целые мифологические концепции «кормящего ландшафта» и расовой экологии. Гитлер говорил: «Чем для Англии была Индия, тем для Германии станет восточное пространство». 11 Напротив, в советской идеологии не было никакой мистики «почвы», а образ родной земли носил оптимистический и нисколько не захватнический характер («Чужой земли мы не хотим ни пяди, но и своей вершка не отдадим. Гремя огнём, сверкая блеском стали, пойдут машины в яростный поход, когда нас в бой пошлёт товарищ Сталин и первый маршал в бой нас поведёт»). Поход на Восток представлялся фашистами как миссия по защите «западных ценностей», которую немцы обязаны нести со времён Карла Великого. В националсоциалистические времена в Германии, средневековые походы в восточные земли были склонны связывать преимущественно с «немецкой миссией» в крае, лишённом культуры. Важной частью мировоззренческой картины, на основе которой ведётся сборка народа. являются религиозные представления и те нравственные ценности, которые культура народа восприняла из религии. Фашизм предпринял попытку создать новую религию. Этот опыт немецкого фашизма изучал русский православный мыслитель С.Н. Булгаков, который изложил свои выводы в трактате «Расизм и христианство». Фашистам пришлось для создания нового народа создать суррогат религии, в прямом и сознательном отвержении всего христианского духа и учения. Чтобы сплотить немцев новыми, ранее им не присущими, этническими связями, недостаточно было ни рациональных доводов, ни идеологии. Требовалась религиозная проповедь, претендующая встать вровень с христианством. С.Н. Булгаков, анализируя тексты теоретика нацизма А. Розенберга, пишет о фашизме: «Здесь наличествуют все основные элементы анти-христианства: безбожие, вытекающее из натурализма, миф расы и крови, демонизм национальной гордыни, отвержение христианской любви, отрицание как Ветхого, так и Нового Завета». Вот типичные высказывания А. Розенберга, приводимые Булгаковым6 «Не жертвенный агнец иудейских пророчеств, не распятый есть теперь действительный идеал, который светит нам из Евангелий. А если он не может светить, то Евангелия умерли… Теперь пробуждается новая вера: миф крови, вера вместе с кровью вообще защищает и божественное существо человека. Вера, воплощённая в яснейшее знание, что северная кровь представляет собою то таинство, которое заменило и преодолело древние таинства… Старая вера церквей: какова вера, таков и человек; североевропейское же сознание: каков человек, такова и вера». Здесь, кстати, видно философское различие двух тоталитаризмов, которое столкнулось в мировой войне – фашистского и советского. Когда в СССР потребовалось максимально укрепить связи этнической солидарности русского народа, государство не стало создавать суррогата религии, как это сделали в своё время якобинцы, а теперь фашисты, а обратилась за помощью к традиционной для русских православной церкви. В 1943 г. Сталин встречался с церковной иерархией, и церкви было дано новое национальное название – Русская православная церковь (до 1927 г. она называлась Российской). После войны число церковных приходов увеличилось с двух тысяч до двадцати двух тысяч. Поэтому развёрнутая с 1954 г. Н.С. Хрущёвым антицерковная пропаганда была одновременно и антинационалистической, имея целью пресечь одну из последних программ сталинизма. Теперь о расизме. Наше вульгарное обществоведение оставило в наследство примитивное представление о национализме и расизме. Люди считают примерно так: 12 кто бьёт негров – тот расист. Кто хвалит свой народ – националист. В действительности суть глубже – в системе взглядов и в коллективном бессознательном относительно человека и человечества. Взгляды, а затем и подсознание разошлись по двум разным путям при возникновении в Европе современного буржуазного общества. Россия пошла по иной ветви культуры, чем Запад, хотя русский хулиган вполне может и обругать, и побить негра. При этом он выразит в грубой форме этно-центризм – неприятие к иному. Но суть в том, что он обругает негра как человека, как бы он его не обзывал. Русскому присуще убеждение, что несмотря ни на что «все мы люди, все мы человеки». Запад мыслит иначе. В начале Великой Отечественной войны советским людям, размягчённым сказкой о пролетарском интернационализме, стоило огромных трудов поверить в то. что немцы ведут войну на уничтожение русского народа. Они кричали из окопов: «немецкие рабочие, не стреляйте. Мы ваши братья по классу». Большое значение для перемены мышления имело мелкое, вульгарное обстоятельство: немецкие солдаты, не стесняясь мылись голыми и отправляли свои естественные надобности при русских и украинских женщинах. Не из хулиганства и не от невоспитанности, а просто потому, что не считали их вполне людьми. Это взялось из прекрасных теорий просвещения и гражданского общества, из понятия «цивилизация». В средневековой Европе расизма не было. Он стал необходимым для колонизации, и тут подоспело религиозное деление людей на две категории – избранных и отверженных. Это деление быстро приобрело расовый характер: уже Адам Смит говорит о «расе рабочих». А Дизраэли о «расе богатых» и «расе бедных». Колонизация заставила отойти от христианского представления о человеке. Западу пришлось позаимствовать идею избранного народа (культ «британского Израиля»). Как писал А. Тойнби в середине ХХ века, «среди англоязычных протестантов можно встретить «фундаменталистов», продолжающих верить в то, что они избранники Господни в том, самом буквальном смысле, в каком это слово употребляется в Ветхом завете». Именно пуританский капитализм породил идею о делении человечества на высшие и низшие подвиды. А. Тойнби пишет: «Это было большим несчастьем для человечества, ибо протестантский темперамент, установки и поведение относительно других рас, как и во многих других жизненных вопросах, в основном вдохновляются Ветхим заветом. Великий немецкий философ Ницше развил идею деления людей на подвиды до предела – до идеи сверхчеловека, который освобождается от «человеческого». Достаточно прочесть книгу Ницше «Анти-христианин», чтобы понять, насколько несовместимы идейные истоки фашизма и коммунизма. Советский коммунизм отверг ницшеанскую философию не по невежеству – ницшеанство было изучено русской мыслью. Достаточно вспомнить Горького с его образами сверхчеловека – Данко и Ларры. В советской культуре культ героя-сверхчеловека не привился, наш герой – Василий Тёркин. Советский строй в этом вопросе стал именно антиподом фашизма. Это особо подчёркивает Л. Люкс: «после 1917 г. большевики попытались завоевать мир и для идеала русской интеллигенции – всеобщего равенства, и для марксистского идеала – пролетарской революции. Однако оба эти идеала не нашли в «капиталистической Европе» того отклика, на который рассчитывали коммунисты. Европейские массы, прежде всего в Италии и Германии. Оказались втянутыми в движения 13 противоположного характера, рассматривавшие идеал равенства как знак декаданса и утверждавшими непреодолимость неравенства рас и наций. Восхваление неравенства и иерархического принципа правыми экстремистами было связано прежде всего у национал-социалистов с разрушительным стремлением к порабощению или уничтожению тех людей и наций, которые находились на более низкой ступени, выстроенной ими иерархии. Вытекавшая отсюда политика уничтожения, проводившаяся правыми экстремистами, и в первую очередь национал-социалистами, довела до абсурда как идею национального эгоизма, так и иерархический принцип». Сущность фашизма – не зверства нацизма, не геноцид евреев и цыган, а сама уверенность, что человечество не едино, а подразделяется на сорта, на высшие и низкие «расы». Обоснование этой уверенности сводится к тому, что человеческие ценности (идеалы, культурные установки) записаны в биологических структурах человека (генах) и передаются по наследству. Это – биологизация культуры. По этому поводу уже в ХУ1 веке произошёл теологический спор в связи с индейцами. Католики считали, что «у индейцев есть душа», и они – полноценные люди. Протестанты считали, что индейцы – низший вид, т. к. не способны освоить ценности рационального мышления, и на них не распространялись права человека. С точки зрения науки (которая совпадает с христианской точкой зрения) человечество – единый биологический вид, ценности же – продукт культуры, который передаётся человеку не «через кровь», а через общение. Коммунисты восприняли эту точку зрения из исторического материализма и, подспудно из православия. Они отвергают биологизацию культуры и по разуму, и по совести. Идеология фашизма, напротив, строится на философском идеализме и на мифе крови. Так возникла расовая теория, согласно которой одни народы биологически лучше (благороднее. трудолюбивее, храбрее и т.д.) чем другие. Это и есть расизм. Расизм биологически делит людей не только по национальному, но и по социальному признаку. «Стихийными» расистами оказываются и некоторые наши антикоммунисты, культивирующие идею о «генетическом вырождении» советского народа, в котором якобы уничтожили «справных хозяев», так что оставшиеся биологически лишены каких-то ценных качеств. Из критериев определения понятия расы немцы выбрали кровь. Но это произошло не автоматически, а по расчёту. Так, философ-консерватор Меллер ван ден Брук возражал против чистоты крови как главного критерия, для него «раса – это всё то, что духовно и физически объединяет определённую группу высших людей». Немецкие фашисты решили упростить вопрос расы и заострить его до предела. Итальянские фашисты по этому пути не пошли. Суть, однако при этом остаётся неизменной и ей не мешает ни демократия, ни рынок. Поэтому неверно говорить, будто расистская Германия Гитлера не была частью западной демократии. Тяжёлый припадок немецкого фашизма только и мог произойти на основе немецкой демократии и красноречиво высвечивает её генотип. Фашизм вырос из идеи конкуренции на уровне расы. Это было задано уже философом нового Запада Гоббсом: «хотя блага этой жизни могут быть увеличены благодаря взаимной помощи, они достигаются гораздо успешнее при подавлении других, чем при объединении с ними». Т.е. настоящее обогащение есть результат насильственного перераспределения благ в пользу одних за счёт других. 14 Поэтому нынешние либералы, которые следуют Гоббсу, близки к фашизму (хотя на словах они отвергают методы фашизма), а коммунисты – нет. Либералы очень легко смещаются вправо, становясь по сути всё более похожими на фашистов. Видный теоретик рыночной экономики И. Кристол пишет: «неоконсерватор – это обманутый жизнью либерал». Современная концепция «золотого миллиарда» типичная расистская концепция, только её фашизм имеет теперь не национальную, а глобальную форму. Вместо расы арийцев теперь стараются создать расу богатых «цивилизованных» людей. Такова суть того «национализма» и того «социализма», которые соединились в фашизме. Но это только его каркас. Он обрастает реальными чертами, которые зависят от того, как трактуется в фашизме личность и государство, человек и природа. Тогда фашизм начинает проявляться не только как злобный и жестокий политический проект, который нанёс столько ран, но и как трагическая болезнь всей западной цивилизации, которая не излечена и грозит проявиться в новых формах. Почему же коллективизм и чувство народа не вызвало у советских людей ни фанатизма, ни чувства превосходства, которое овладело немцами, когда они стали «товарищами по фашизму»? Потому, что солидарность традиционного общества, каким был СССР, культурно унаследована от множества поколений и наполнена множеством разных человеческих смыслов и связей. Солидарность же фашизма была внедрена с помощью идеологической обработки сознания человека, который уже много поколений осознавал себя индивидом. Общественный строй. Социализм. Либералы нажимают на то, что фашизм – это прежде всего тоталитаризм и национал-социализм, отрицающий свободный рынок и вытекающие из него демократические права человека. То есть. По их мнению. нечто очень близкое к коммунизму. Тему «русского фашизма» мало-помалу разворачивают, используя «скинхедов». Относиться равнодушно к ярлыку фашиста и просто фыркать на «дураков», которые его приклеивают России и русским очень опасно. На самом деле в советском и фашистском государстве в понятие социализма вкладывается совершенно разный смысл. В СССР социализм представляется как способ нормальной, мирной жизни без классовой борьбы. Для фашистов это способ преодолеть раскол нации на классы, чтобы сплотиться для великой войны за «жизненное пространство». С самого начала социализм фашистов был проектом войны. В СССР же видели социализм как желанный образ жизни для всех людей на земле, как путь соединения всех во вселенское братство. Т.е. истоком было православное представление о человеке. Об этом писал философ Н. Бердяев в работе «истоки и смысл русского коммунизма». Напротив, национал-социализм фашистов означал соединение лишь «избранного народа» (арийцев у немцев, потомков римлян у итальянцев) – против множества низших рас, которым предназначалось рабство в буквальном смысле слова. Истоком этого было протестантское учение об избранности к спасению, которое у Ницше переросло в крайний анти-христианизм и утопию «сверхчеловека». У Ф. Достоевского 15 в «Преступлении и наказании» Р. Раскольников, придерживающийся в начале романа ницшеанской философии, приходит в результате к моральному краху и раскаянию. Важной для возникновения фашизма была мысль привлечь рабочих на сторону крупного капитала, используя совместно две сильные идеи, резко разделённые в марксизме – социализм и национализм. «Западник» Шпенглер развивал идею социализма, «очищенного от Маркса» - идею прусского (а затем «немецкого») социализма. А «анти-западник» Меллер ван ден Брук развивал теорию национализма для немцев, которых «марксизм отвратил от идеи нации». Потом эти два компонента были соединены. Государство. В разных типах общества по-разному видится роль государства. В традиционном обществе государство – выражение воли и духа народа, оно создаётся «сверху». через откровение (Бога, революции, традиции). Верховный правитель в таком понимании – помазанник Божий, посредник между народом и Богом. В гражданском обществе государство – орган, находящийся на службе у общества. Это своего рода полицейский, нанятый для того. чтобы защищать собственность граждан от тех, у кого собственности нет – от пролетариев, от варваров и т.п. Такое государство, такая власть создаётся «снизу» в результате контракта между правоспособными свободными гражданами. За бортом этой системы оказываются те, кто лишён по каким-либо причинам избирательных прав, т.е. не является гражданином. В отношении государства формулировки советских коммунистов и всех патриотовгосударственников внешне схожи с формулировками фашистов. И здесь, и там интересы государства неизмеримо выше интересов отдельной личности. Однако сущность и происхождение советского и фашистского государств принципиально различны. Советское государство возникло как противоположность либеральнобуржуазному государству. Несправедливой буржуазной власти была противопоставлена справедливая диктатура пролетариата. При этом революция восстановила в новой форме с новым обоснованием «сверху» типичное государство традиционного общества России. В итоге место несостоятельного и убитого православного царя Николая Второго занял новый грозный православный царь Сталин. Примечательно, что во время переписи 1897 г. Николая Второй в графе «род занятий» написал «Хозяин земли Русский». Сталина в кругу его приближённых также было принято называть «Хозяин». Главным в советском государстве, как и в Российской империи было понятие народа, теперь не разделённого на классы. Известный принцип «православие, самодержавие, народность» преобразовался в принцип «идейность, партийность, народность» (идейность вместо православия, партийность вместо самодержавия). М.М. Пришвин в первые дни после Октябрьской революции признал: «Если сказать просто, от царско-церковного кулака попали к социалистическому, минуя свободу личности». Фашизм же, напротив, мог вырасти только из демократии, из общества свободных индивидов. Фашистское государство в Германии возникло, пройдя до конца по пути демократии Веймарской республики. То есть, в условиях крайнего кризиса. Гражданское общество с помощью присущих ему демократических механизмов породило фашистское государство. Философ 16 Хоркхаймер, которого любят цитировать наши либералы, сказал о фашизме: «тоталитарный режим есть не что иное, как буржуазно-демократический порядок, являющийся его предшественником, но вдруг потерявший все свои украшения». Таким образом, по признанию виднейших западных философов, фашизм – это западная демократия на высшей ступени развития. Фашистское государство возникло как особый выход из нестабильности, к которому привёл тяжёлый кризис Запада: буржуазия не могла справиться с рабочим движением «легальными» методами, а пролетариат не мог одолеть буржуазию. Фашисты предложили выход: считать разорённую войной, Версальским договором Германию «пролетарской нацией» и направить «классовую борьбу» вовне. Покорив необразованные народы, немецкий рабочий класс перепоручит им всю тяжёлую и грязную работу и тем самым перестанет быть пролетарием – в Германии будет осуществлён социализм, все немцы станут хозяевами, господами. Разными были и основания репрессий как инструмента государства. Репрессии в СССР были прямым следствием и частью гражданской войны. Иными были задачи репрессий в фашистской германии. Создав своё государство с очень сложной идеологией, фашисты были вынуждены срочно начать превентивные массовые репрессии против левых сил. Это была особая война, нужная для стабилизации нового равновесия между буржуазией и пролетариатом. Поскольку этот союз опирается на хрупкую систему манипуляции сознанием, было необходимо удалить из общества всех тех, кто мог разрушить эту систему, нарушив её очарование. Социализм фашистов был логическим продуктом западного гражданского общества, в котором скрытый расизм европо-центризма переводился в явную, видимую часть идеологии. Согласно такой доктрине человечество состоит из трёх элементов: ядра (цивилизованного общества, «республики собственников»). Пролетариата, живущего в состоянии «близком к природному» и варваров-дикарей, живущих в природном состоянии. Фашизм означал соединение первых двух компонентов немецкой нации в одно ядро – цивилизованной и вместе с тем пролетарской, несправедливо угнетаемой нации. Эта нация устраивает свой социализм путём закабаления варваров-дикарей. Фашизм вместо преодоления классового антагонизма путём экспроприации своих эксплуататоров, направлял эту экспроприацию вовне. Таким образом, и по своему происхождению, и по своей сути Советское и фашистское государства принадлежат к совершенно разным типам и возникли на разных ветвях цивилизации. Одно было государством традиционного общества под шапкой модернизма, другое – уродливым порождением гражданского общества под шапкой традиционализма. Шапка, конечно важна, но голова важнее. Разница между советским и фашистским государством видна, например, в сфере этики. Традиция предписывает наличие в государстве общей этики, в частности, множества запретов, прямо не записанных в законе. Эта этика носит как бы религиозный характер, устанавливается «сверху». Поэтому советское государство называли идеократическим – по аналогии с теократическим. Только вместо православной религии была коммунистическая идеология. Фашистское государство было принципиально антитрадиционным, это был именно плод западного общества, но только его болезненное проявление. Восприняв концепцию Ницше о сверхчеловеке, которому «всё дозволено», который находится 17 «по ту сторону добра и зла», они провозгласили себя всемогущими, не ограниченными никакими моральными табу. «Сверхчеловек» Ницше, в конце концов оказался средним гражданином, который голосует за тех, за кого «следует голосовать». Это индивидуум, который преодолел всякую потребность в смысле и прекрасно устроился в самом абсолютном абсурде, который совершенно невозмутимо воспринимает любое разрушение; который живёт довольный в чудовищных джунглях аппаратов и технологий и пляшет на этом кладбище машин, всегда находя разумные и прагматические оправдания. Язык идеологии государства. Фашизм (особенно германский) проявил большую творческую силу и осуществил новаторский прорыв к новым технологиям манипуляции массовым сознанием. Тщательно изученные на Западе уроки фашизма используются сегодня и в построении Нового мирового порядка, и широко применялись во время перестройки в СССР. Следуя идеям психоанализа (не ссылаясь, конечно, на Фрейда). Фашисты обращались не к рассудку, а к инстинктам. Чтобы их мобилизовать, они с помощью целого ряда ритуалов превращали аудиторию, представляющую разные слои общества, в толпу. Эффективность обращения к подсознанию была связана. Видимо, с особой историей Германии, в которой на мышление человека наложилось несколько «волн страха»: страх перед Страшным судом и адом раннего Средневековья, страх перед чумой Х1У века, а затем «страх Лютера» времён Реформации и последующий за ним страх. Вызванный разрушением общины. В конечном счёте, фашизм – результат параноидального, невыносимого страха западного человека. Напротив, ни в русской православной культуре, ни тем более в оптимистическом советском мироощущении этого страха не было и в помине. Обращения к подсознанию не было в русском коммунизме. Вся его риторика строится на ясной логике и обращена к здравому смыслу. Сталин довёл эту линию до предела – стоит лишь перечитать его статьи и выступления. Слова Сталина – это слова не соблазнителя, а учителя и командира (хотя, конечно, и тот и другой могут быть тиранами). Сталин в отличие от Гитлера – принципиальный противник всякой мистики. Скорее его можно обвинить в предельном упрощенчестве и примитивизации. Новаторская практика фашизма сыграла очень большую роль в привлечении зрительных образов к манипуляции сознанием. Перешагнув через рационализм Нового времени, фашизм «вернулся» к древнему искусству соединять людей в экстазе через огромное шаманское действо – но уже со всей мощью современной технологии. Сподвижник Гитлера А. Шпеер вспоминал, как он использовал зрительные образы при декорации съезда нацистской партии в 1934 г.: «Перед оргкомитетом съезда я развил свою идею. За высокими валами, ограничивающими поле, предполагалось выставить тысячи знамён всех местных организаций Германии, чтобы по команде они десятью колоннами хлынули до десяти проходам. При этом и знамёна, и сверкающих орлов на древках предполагалось так осветить сильными прожекторами, что уже благодаря этому достигалось весьма сильное воздействие. Но и этого, на мой взгляд, было недостаточно; как-то случайно мне довелось видеть наши новые зенитные прожектора, луч которых поднимался на высоту нескольких километров, и я выпросил 18 у Гитлера 130 таких прожекторов. Эффект превзошёл полёт моей фантазии. 130 резко очерченных световых столбов, на расстоянии лишь 12 метров один от другого вокруг всего поля, были видны на высоте от 6 до 8 километров и сливались там наверху в сияющий небосвод, отчего возникало впечатление гигантского зала, в котором отдельные лучи выглядели словно огромные колонны вдоль бесконечно высоких наружных стен.» В СССР для сплочения народа вокруг государства не нужно было факельных шествий – ритуалов фанатичной спайки. Советские массовые праздники были гуляниями, дети ехали на отцовских шеях с флажками и мороженным в руке, при остановках колонны появлялась гармошка, под которую плясали старики. Советскому государству был абсолютно чужд пессимизм и «воля к смерти2 (при том, что смерти как раз было порядочно). Достаточно сравнить симметричные фильмы и сказки начала 30-х годов – всю серию немецких фильмов о Зигфриде и нибелунгах – против советских «Руслана и Людмилы» и «Конька-горбунка». Даже снятый уже во время войны крайне идеологизированный фильм Эйзенштейна «Александр Невский» не идёт ни в какое сравнение с серией о Зигфриде. В нём нет фанатизма, нет тяжёлой мистики, давящей на подсознание. Особую роль в пропаганде фашистов играла театральность. Большое внимание уделялось провокациям, многие из которых были большими спектаклями (например, поджог Рейхстага). Провокация порой проводилась с единственной целью снять «правдивый» пропагандистский фильм. Так, например, жителям оккупированного Краснодара было объявлено, что через город проведут колонну советских пленных и что им можно передать продукты. Собралось большое число жителей с корзинками, полными продуктов. Вместо пленных через толпу провезли машины с ранеными немецкими солдатами – и сняли фильм о «тёплой встрече». Миф о «русском фашизме» – оружие против советской и постсоветской России. Утверждение, будто тоталитаризм есть универсальное специфическое состояние разума, политического и социального строя, был очень важным оружием Запада в холодной войне против СССР. Выдвинутое в леволиберальной среде и сформулированное в книге Ханны Арендт «истоки Тоталитаризма» (1951), это положение оказало сильное влияние на сознание левой интеллигенции Запада, в том числе и в коммунистическом движении. Смысл его был в том, чтобы представить сталинизм и фашизм генетически однородными явлениями и, таким образом, нацепить на СССР ярлык «недобитого фашизма», которого западным демократиям удалось стравить с его двойником (немецким нацизмом) во Второй мировой войне. Теперь его придётся добивать. Эта концепция, подхваченная в кругах элитарной интеллигенции, стимулировала сдвиг «просвещённой» части западных левых к антисоветизму, в том числе в виде евро-коммунизма. Идея представить сталинизм и фашизм близнецами-братьями очаровала советских западников. Во время перестройки они получили тотальное господство в СМИ. Начались откровения. Е. Евтушенко назвал Великую Отечественную войну «войной двух мусорных ветров». Чингиз Айтматов уже не считает войну Отечественной. Это для него «эпоха Сталингитлера или же наоборот, Гитлерсталина», 19 это «их междоусобная война». В ней «сцепились в противоборстве не на жизнь, а на смерть две головы физиологически единого чудовища». В отношении СССР эта линия продолжается и сегодня. Вот как Л. Радзиховский «благодарит» в юбилей Победы (2005 г.) Красную армию за спасение евреев: «В память о войне остался вечный огонь и вечный вопрос – кто фашист, кто антифашист? Вопрос действительно вечный, но обостряется он, понятно, к 9 мая. Я конечно. помню и благодарен за спасение…, за «дарованную жизнь». Благодарен Красной армии, и СССР, каким бы отвратительным государством он ни был, благодарен солдатам, как бы кто из них ни относился к евреям, каким бы кто ни был антисемитом. Благодарен – как ни трудно это сказать – да, благодарен Сталину. Этот антисемит, пусть сам того не желая, но спас еврейский народ… Но помня великую заслугу Сталина, я не могу отрицать очевидного – что он, конечно же, был «обыкновенным фашистом», создал вполне фашистский строй». В действительности речь всё время шла не об СССР, а об исторической России. Более того, из архива было даже вытащено представление о «панславизме», посредством которого «империя зла» якобы угрожает Европе. Это представление, которое сформулировал Маркс и Энгельс в середине Х1Х века, продолжало быть актуальным и в отношении СССР. В упомянутой книге Ханны Арендт, которая стала библией антисоветской интеллигенции и ежегодно переиздаётся на европейских языках, прямо сказано, что «большевизм должен своим происхождением панславизму более, чем какой-либо иной идеологии или движению». Идеологический миф о панславизме как угрозе для Запада является во второй половине Х1Х века в Европе разновидностью русофобии. Насколько живучим был этот миф, видно из того, что к нему обращается даже Гитлер в «Майн Кампф»: «Я не забываю всех наглых угроз, которыми смела систематически осыпать Германию панславистская Россия. Я не могу забыть настроений, которые господствовали в России уже до войны, и тех ожесточённых нападок на наш народ, в которых изощрялась русская большая пресса». Но гораздо более интенсивно увязывают советский строй с фашизмом через миф о «советском антисемитизме». Внутри СССР его стали пропагандировать в 60-е годы, но пока ещё с иносказаниями. Опасность в том, что на Западе антисемитизм и фашизм являются понятиями-символами почти религиозного уровня. Смысл их принципиально не подлежит рациональному определению, и никаких дебатов в отношении этого смысла и критериев отнесения людей к антисемитам и фашистам не допускается. Эти понятия – «чёрная метка» народам, которые ждут своей очереди на получение звания «народов-изгоев». Сама эта угроза до определённого момента действует на национальное самосознание разрушительным образом. В течение длительного времени, с помощью повторения выстраивалась связка «антисемит-фашист». И была начата большая программа доказательства. Что советские люди (точнее, именно русские) – антисемиты. Далее по умолчанию следовало, что они – фашисты, даже если сами этого не сознают и гордятся своей победой над фашизмом. В 1994 г. в издательстве «Наука» вышла книга «русская идея и евреи: шанс диалога». У авторов этой академической книги выходит. Что фашизм – прямое следствие 20 русского антисемитизма. Что черносотенство – «русский национализм». «Не вызывает сомнения. что русское черносотенство удобрило почву, вскормившую гитлеризм». Это заведомая ложь, о чём авторы не могли не знать. Западные исследования германского нацизма как раз показывают принципиальные отличия его антисемитизма от тех форм юдофобии, которые существовали в России (и даже в самой Веймарской республике). Антисемитизм фашизма – качественно новое явление. Чтобы представить Россию виновницей Холокоста, антисоветские идеологи внедряли в сознание два почти взаимоисключающих мифа – о глубинном антисемитизме царской России и одновременно о государственном антисемитизме в СССР. То есть. Стремились подвести читателя к выводу о том, что антисемитизм – присущее России сущностное качество. Р. Рывкина, отрекомендованная как «известный социолог, профессор, доктор экономических наук» из РАН, близкий сотрудник академика Т.И. Заславской, в книге «Евреи в постсоветской России: кто они? (1996) так пишет: «Антисемитизм в России 9речь идёт об антисемитизме политических группировок) инвариантен всем её политическим режимам: он сохраняется независимо от того. какая именно власть устанавливается в стране». Оснований для такого вывода в книге Рывкиной не приводится. Напротив, мало-мальски строгие исследования самих еврейских социологов показывают, что антисемитизма в СССР не было. Доля евреев в самых элитных и влиятельных профессиях была такая, что сионисты начала ХХ века и мечтать не могли. С темой государственного антисемитизма и даже «казённого» фашизма легко сопрягается ненависть к победе над фашизмом! Уже одна эта шизофреническая связка разрушала сознание российской интеллигенции. Василий Гроссман сказал, что дело нашей войны было неправое. Поднятый на пьедестал историк и философ Михаил Гефтер писал о пагубности военного союза Гитлера и Сталина, из которого органически проистекали возможности человеко-истребления и Холокоста. При этом историка не смущало, что пакты о ненападении с Гитлером Англия и Франция подписали в 1938 г. – на год раньше СССР. У него и в мыслях не было сказать, что из тех пактов «органически» вытекал Холокост – только из пакта с СССР. О том, что все подобные историки самым чудесным образом «забывают» о Мюнхенских соглашениях, и говорить не приходится. 21 Вопросы к тексту по статье С. Кара-Мурзы Немецкий фашизм и русский коммунизм – два тоталитаризма. Стр. 1 Вопрос 1. С чем связана актуальность понятия «фашизм» в настоящее время и по каким причинам представляется важным разобраться в сущности этого явления? Стр. 1 Вопрос 2. Почему до настоящего времени термин «фашизм» остаётся весьма расплывчатым и неопределённым? Какие признаки приписываются фашизму обычными людьми? Стр. 2 Вопрос 3. Какие доводы приводятся для объяснения того, что фашизм не следует тщательно, глубоко анализировать и изучать? Почему в таких объяснениях заинтересованы представители интеллигенции? Стр. 2 Вопрос 4. По каким ключевым понятиям предлагают некоторые представители интеллигенции выявлять наличие фашистских идей? К каким последствиям это приводит? Кого, согласно такому подходу, можно причислить к фашистам? Стр. 3 Вопрос 5. Какой признак фашизма стремятся замалчивать те, кто говорит о «русском фашизме»? Стр. 4-5 Вопрос 6. Что лежит в основе фашистской картины мира? С какими событиями в истории Германии это связано? Как это проявилось в немецкой философии? Стр. 6-7 Вопрос 7. В чём отличие советской картины мира от фашистской? С чем связано это отличие? Стр. 7 Вопрос 8. В чём различие понимания народа и нации в русском коммунизме и немецком фашизме? Стр. 8 Вопрос 9. Почему фашизм можно рассматривать как гипертрофированный либерализм? Стр. 9 Вопрос 10. Какую задачу ставил перед собой фашизм в отношении немецкого народа? Стр. 10 Вопрос 11. Какую роль в фашистской идеологии играло понятие «жизненного пространства»? Что подразумевали теоретики фашизма, когда говорили о расширении «жизненного пространства» немецкого народа? 22 Стр. 11-12 Вопрос 12. Как соотносятся с принципами христианства фашистская и коммунистическая идеология? Стр. 12 Вопрос 13. Почему фашизм всегда предполагает расизм и как это проявилось в первые месяцы Великой Отечественной войны? Кто является главным персонажем в фашистской и коммунистической идеологии, как это соотносится с принципами христианской морали? Стр. 13 Вопрос 14. В чём истинная сущность фашизма? Почему протестантское мировоззрение ближе к фашизму, чем католическое? Стр. 13-14 Вопрос 15. В чём принципиальное отличие между фашистским и коммунистическим коллективизмом? Стр. 14 Вопрос 16. На какие признаки фашизма и коммунизма обращают прежде всего своё внимание либералы, чтобы доказать, что коммунизм близок фашизму? Стр. 15 Вопрос 17. В чём принципиальное отличие в целях фашистского и коммунистического государства? Стр. 16 Вопрос 18. В чём отличие понимания государства в традиционном и гражданском обществе? Стр. 16 Вопрос 19. В чём сходство и в чём принципиальное отличие в происхождении советского и фашистского государства? Стр. 16 Вопрос 20. В чём принципиальное различие целей, которые преследовали массовые репрессии в СССР и в фашистской Германии? Стр. 16-17 Вопрос 21. Почему можно говорить о том, что социализм фашистов был логическим продуктом западного общества? Стр. 17 Вопрос 22. В чём состоит принципиальное отличие между фашистской и советской идеологической пропагандой? Стр. 18 Вопрос 23. Кому и для каких целей нужен миф о «русском фашизме»? Какими методами создаётся этот миф? 23 Эрих Фромм Психология нацизма. Приступая к психологии нацизма. мы прежде всего должны уяснить, каково значение психологических факторов для понимания нацизма. В научной и популярной литературе о нацизме высказывались две противоположные точки зрения. Первая состоит в том, что фашизм – это сугубо экономическое и политическое явление и психология никак его не объясняет; вторая – в том, что фашизм – чисто психологическая проблема. Первая точка зрения рассматривает нацизм либо как результат сугубо экономического развития, то есть как результат экспансионистских тенденций германского империализма, либо как сугубо политическое явление, то есть захват государственной власти политической партией, опирающейся на промышленников и юнкеров. Иначе говоря, победа нацизма объясняется как результатом обмана и подавления большинства народа вероломным меньшинством. Согласно второй точке зрения, нацизм может объяснить только психология, точнее, психопатология. Гитлер считается маньяком или «невротиком», а его последователи – безумцами или психически неуравновешенными людьми. В свете этого объяснения, как излагает Л. Мамфорд, подлинные корни фашизма надо искать «не в экономике, а в человеческой душе». Он продолжает: «объяснение фашизма заключается не в Версальском договоре и не в слабости Веймарской республики, а в безмерной гордыне, в наслаждении жестокостью и в невротическом распаде». По нашему мнению, ни одно из этих взаимоисключающих объяснений неверно. Нацизм – это психологическая проблема, но сами психологические факторы могут быть поняты лишь при учёте их формирования под воздействием факторов социальнополитических и экономических. Нацизм – это экономическая и политическая проблема, но без учёта психологических факторов невозможно понять, каким образом он приобрёл власть над целым народом. В этой главе мы займёмся именно психологическим аспектом нацизма. его человеческой базой. Нам предстоит рассмотреть два вопроса: особенности характера тех людей, к которым обращена нацистская идеология и психологический характер самой идеологии, превратившей её в столь эффективное орудие воздействия на этих людей. Изучая психологические предпосылки победы нацизма, нужно с самого начала провести различие между двумя группами населения. Часть народа склонилась перед нацистским режимом без сколько-нибудь значительного сопротивления, но и без восторга от идеологии или политической практики нацизма. Другая часть народа была чрезвычайно увлечена новой идеологией и фанатично предана тем, кто её провозглашал. Первая группа состояла в основном из рабочего класса, а также из либеральной и католической буржуазии. Но хотя эти слои относились к нацизму враждебно с самого момента его зарождения и до 1933 года, хотя они имели прекрасную организацию – особенно рабочий класс – они не проявили того внутреннего сопротивления, которого можно было бы ожидать, судя по их политическим убеждениям. Их воля к сопротивлению сломалась очень скоро, и с тех пор, они не 24 доставляли особых трудностей новому режиму (конечно, за исключением того малого меньшинства, которое героически борется с нацизмом все эти годы). По-видимому, эта готовность подчиниться нацистскому режиму была психологически обусловлена состоянием внутренней усталости и пассивности, которые характерны для человека нашей эпохи даже в демократических странах. Поскольку речь идёт о рабочем классе, то в Германии была ещё одна причина для этого6 поражение, которое он потерпел после первых побед революции 1918 года. Рабочий класс вступил в послевоенный период с большими надеждами на осуществление социализма или по крайней мере на существенное улучшение своего экономического, политического и социального положения. Но ему пришлось испытать непрерывный ряд поражений – каковы бы ни были их причины, - которые принесли полное крушение этих надежд. К началу 1930 года результаты первых его побед были почти полностью уничтожены, что привело к глубокому разочарованию, неверию своим лидерам, сомнению относительно целесообразности любых политических организаций, любой политической деятельности. Рабочие оставались членами своих партий и продолжали – на уровне сознания – верить в свои политические доктрины, но в глубине души многие из них потеряли всякую веру в эффективность политической борьбы. После прихода Гитлера к власти лояльность большинства населения нацистскому правительству была усилена добавочным стимулом: миллионы людей стали отождествлять правительство Гитлера с «Германией». В его руках была теперь государственная власть и потому борьба с ним означала само-исключение из сообщества всех немцев. Когда все другие партии были распущены, и нацистская партия «стала» Германией, оппозиция этой партии стала равнозначна оппозиции Германии. Наверно, для среднего человека нет ничего тяжелее, чем чувствовать себя одиноким, не принадлежащим ни к какой большой группе, с которой он может себя отождествить. Гражданин Германии, как бы ни был он чужд принципам нацизма, должен был выбирать между одиночеством и чувством единства с Германией, и большинство выбрало единство. Во многих случаях, люди, не имеющие ничего общего с нацизмом, защищают нацизм от критики иностранцев, потому, что расценивают её как нападки на Германию. Страх перед изоляцией и относительная слабость моральных принципов значительной части населения помогают любой партии завоевать его лояльность, стоит лишь этой партии захватить государственную власть. Из этого следует важнейшая аксиома политической пропаганды: любые нападки на Германию как таковую, любая пропаганда, порочащая «немцев» (вроде клички «гунны» в период прошлой войны), только усиливают лояльность тех, кто ещё не вполне отождествляет себя с нацистской системой. Эта проблема, однако, не может быть решена даже самой умной и искусной пропагандой. Её может решить только победа – во всех странах – одной фундаментальной истины: этические принципы выше существования нации, и приверженность этим принципам вводит индивида в сообщество всех тех, кто разделял, разделяет и будет разделять это убеждение. В противоположность отрицательному или равнодушному отношению рабочего класса, либеральной и католической буржуазии низшие слои среднего класса (мелкие лавочники, ремесленники, служащие) восторженно приветствовали нацистскую идеологию. В этой второй группе населения, составившей массовую опору нацистского движения, люди старшего поколения формировали более пассивный слой; их сыновья 25 и дочери стали активными борцами. Нацистская идеология – дух влепого повиновения вождю, ненависть к расовым и политическим меньшинствам, жажда завоевания и господства, возвеличивание немецкого народа и «нордической расы» - имела для них огромную эмоциональную притягательность. Именно это покорило их, превратило в пылких приверженцев нацизма и борцов за его дело. Почему же нацистская идеология оказалась столь привлекательной для низов среднего класса? Ответ на этот вопрос необходимо искать в социальном характере этой группы населения. Её социальный характер заметно отличается от социального характера рабочего класса, верхов среднего класса и высших классов, в том числе аристократии. В сущности, некоторые черты, характерные для этой части среднего класса, видны на протяжении всей истории: любовь к сильному и ненависть к слабому, ограниченность, враждебность, скупость – в чувствах, как и в деньгах, - и особенно аскетизм. Эти люди всегда отличались узостью взглядов, подозрительностью и ненавистью к незнакомцу, а знакомый всегда вызывал у них завистливое любопытство, причем зависть всегда рационализировалась как презрительное негодование; вся их жизнь была основана на скудности – не только в экономическом, но и в психологическом смысле. Когда мы говорим, что социальный характер низов среднего класса отличается от социального характера рабочего класса, это вовсе не значит, что подобную личность нельзя встретить среди рабочих. Но для низов среднего класса она типична, а среди рабочих проявляется в столь же отчётливой форме лишь у меньшинства. Однако те или иные черты такого характера в менее выраженной форме обнаружились и у большинства представителей рабочего класса, например, повышенная почтительность к власти или бережливость. Вместе с тем значительная часть «белых воротничков» возможно, большинство – по своему характеру, по-видимому, ближе к рабочим (особенно к рабочим крупных заводов). Нежели к «старому среднему классу». Который не принимал участия в развитии монополистического капитализма, а испытывал угрозу с его стороны. Конечно, социальный характер низших слоёв среднего класса был таким же ещё задолго до войны 1914 года, но послевоенные события усилили в них именно те черты, на которые больше всего действовала нацистская идеология: стремление к подчинению и жажду власти. В период перед германской революцией 1918 года экономическое положение нижних слоёв старого среднего класса – мелких предпринимателей и ремесленников – было достаточно плачевно, но оно не было безнадёжно и существовало много факторов, которые их поддерживали. Авторитет монархии был непререкаем. Опираясь на неё и отождествляя себя с нею, представитель низов среднего класса приобретал чувство уверенности и нарциссической гордости. Столь же прочно держался ещё авторитет религии и традиционной морали. Семья была ещё незыблемым оплотом, надёжным убежищем во враждебном мире. Индивид ощущал свою принадлежность к устойчивой общественной и культурной системе, где у него было собственное место. Его мазохистские наклонности в достаточной мере удовлетворялись подчинением существующим авторитетам, но он не доходил до крайнего самоотречения и сохранял сознание собственной значимости. Если индивиду не доставало уверенности или агрессивности, то сила авторитетов, которым он подчинялся, это компенсировала. Короче говоря, его экономическое положение было ещё достаточно прочным, чтобы 26 дать ему чувство довольства собой; авторитеты же, на которые он опирался, были достаточно сильны, чтобы обеспечить ему дополнительную уверенность если не хватало собственной. В послевоенный период ситуация резко изменилась. Прежде всего экономический упадок старого среднего класса пошёл быстрее; этот процесс был ускорен инфляцией, которая к 1923 году почти полностью поглотила все сбережения, накопленные многолетним трудом. В период 1924-1928 годов экономическое развитие принесло низам среднего класса новые надежды, но депрессия, начавшаяся в 1929 году, ничего от них не оставила. Как и в период инфляции, средний класс, стиснутый между рабочими и высшими классами, оказался самым беззащитным, по нему депрессия ударила сильнее всего. Но кроме этих экономических причин, были ещё и психологические, усугубившие положение. Первая из них – поражение в войне и падении монархии. Монархия и государство были в своё время незыблемой основой, на которой строилась в психологическом смысле вся жизнь мелкого буржуа; их падение разрушило эту основу. Если публично высмеивают Кайзера, если нападают на офицеров, если государству пришлось сменить форму правления и допустить «красных агитаторов» (евреев) на должности министров, а какого-то шорника (Фридрих Эберт сын портного) сделать президентом, то во что остаётся верить маленькому человеку? Прежде он отождествлял себя со всеми этими институтами, как унтер-офицер отождествляет себя с армией; но теперь, когда из больше нет, куда ему податься? Инфляция тоже сыграла не только экономическую, но и психологическую роль. Она нанесла смертельный удар принципу бережливости и престижу государства. Если многолетние сбережения, ради которых человек отказывал себе в стольких маленьких радостях, могут быть утрачены без всякой его вины, то к чему вообще бережливость? Если государство может нарушать свои обязательства, напечатанные на его банковских билетах, то кому же тогда верить? После войны резко упал не только экономический уровень среднего класса, но и его социальный престиж. Перед войной представитель этого класса ощущал, что он всётаки не рабочий, он всё-таки «кто-то». После революции социальный престиж рабочего класса значительно вырос, и соответственно изменился взгляд на средний класс. Теперь его представителям не на кого было смотреть сверху вниз; исчезла эта привилегия, которая всегда была одной из главных радостей в жизни мелких лавочников и тому подобной публики. В довершение всех этих бед пошатнулся и последний оплот уверенности среднего класса – семья. В послевоенные годы упал авторитет отца. Вся мораль среднего класса отвергалась молодёжью, и в германии этот процесс был, вероятно, заметнее, чем гделибо ещё. Молодое поколение поступало по-своему и не заботилось больше о том, одобряют его поведение родители или нет. Причины этого процесса слишком многочисленны и сложны, чтобы разбирать их здесь подробно. Я упомяну лишь несколько из них. Крушение прежних символов власти и авторитета – монархии и государства – отразилось и на личных символах авторитета, то есть на родителях. Родители требовали от молодёжи почтения к тем авторитетам, но раз они оказались несостоятельными, то и родители потеряли престиж и власть. Другая причина состояла в том, что в новых условиях, особенно в условиях инфляции старшее поколение 27 растерялось и оказалось гораздо менее приспособленным, чем более «гибкая» молодёжь. В результате молодое поколение ощущало своё превосходство и уже не могло принимать всерьёз ни учения старших, ни их самих. И кроме того, экономический упадок среднего класса отнял у родителей традиционную роль гарантов будущности их детей. Старшее поколение низов среднего класса было более пассивно в своей горечи и разочаровании, молодёжь стремилась к действию. Экономическое положение молодых было подорвано, поскольку у них не было базы для независимого существования, какая была у их отцов. Рынок свободных профессий был насыщен, так что трудно было рассчитывать на успехи в качестве врача или адвоката. Вернувшиеся с войны считали, что они заслужили лучшую участь, нежели та, что осталась на их долю. Особенно это относилось к массе молодых офицеров, которые за несколько лет привыкли командовать и ощущали власть как нечто естественное; они не могли примириться с положением мелких служащих или коммивояжёров. Усиление социальной фрустрации вызвало психологические последствия, ставшие важным фактором в развитии национал-социализма. Представители среднего класса не сознавали, что экономический и социальный упадок затрагивает преимущественно именно их общественный слой и они считали, что их судьба – это судьба всего народа. Поражение Германии и Версальский договор стали теми символами, которыми они подменили свою подлинную фрустрацию – социальную. Часто говорят, что одной из главных причин подъёма нацизма было обращение победителей с Германией в 1918 году. Это утверждение необходимо уточнить. Большинство немцев считало, что мирный договор несправедлив, но рабочий класс относился к этому договору гораздо спокойнее, чем средний класс, без такой горечи и злобы. Рабочие были против прежнего режима, и поражение в войне для них означало поражение режима. Они знали, что сражались достойно, им нечего стыдиться. Вместе с тем победа революции, которая стала возможна только в результате военного поражения монархии, улучшила их экономическое, политическое и человеческое положение. Негодование против Версальского договора имело главную основу в низах среднего класса; причём националистические страсти были рационализацией, переводившей чувство социальной неполноценности в чувство неполноценности национальной. Эта рационализация совершенно очевидна в личном развитии Гитлера. Он был типичным представителем низов среднего класса – был никем и не имел никаких перспектив на будущее. И очень остро чувствовал свою роль парии. В «Майн кампф» он часто говорит, что в молодости он был «никто». «безвестный человек». Но хотя это ощущение было следствием его собственного социального положения, он рационализировал его в национальных символах. Родившись за пределами империи, он чувствовал себя изгоем не столько в социальном плане, сколько в национальном. Великая Германская империя, в которую смогут вернуться все её сыновья, стала для него символом социального престижа и надёжности. Чувство тревоги, бессилия и социальной изоляции, которыми был охвачен прежний средний класс, и вытекающие из них разрушительные тенденции – не единственный психологический источник нацизма. Крестьяне были возмущены своими городскими кредиторами, у которых были в долгу. Рабочие были обескуражены постоянным отступлением, начавшимся сразу же после их первых побед в 1918 году, разочарованы 28 своими руководителями, полностью утратившими стратегическую инициативу. Огромное большинство народа было охвачено чувством собственной ничтожности и бессилия, о котором мы уже говорили, что оно характерно для монополистического капитализма вообще. Эти психологические условия не были причиной нацизма, но они сформировали ту человеческую основу, без которой нацизм не смог бы развиться. Однако полный анализ возникновения и победы нацизма должен опираться не только на психологические, но и на чисто экономические и чисто политические факторы. Поскольку этому аспекту проблемы посвящена обширная литература, а наша книга преследует специальные цели, то нам нет нужды вдаваться в обсуждение экономических и политических вопросов. Однако можно напомнить, какую роль сыграли в становлении нацизма представители крупного капитала и полу-разорившегося юнкерства. Без их поддержки Гитлер никогда не смог бы победить, а эта поддержка в гораздо большей степени была обусловлена их экономическими интересами, чем какими бы то ни было психологическими факторами. Имущие классы столкнулись с парламентом, в котором 40 процентов депутатов – социалистов и коммунистов – представляли слои населения, недовольные существующей социальной системой; возрастающее число нацистских депутатов тоже представляло класс, находившийся в резкой оппозиции наиболее могущественным кругам германского капитализма. Такой парламент, в большинстве своём представлявший тенденции, направленные против их экономических интересов, казался им опасным. Они говорили, что демократия не работает. На самом деле можно было сказать, что демократия работает слишком хорошо: парламент достаточно адекватно представлял соответствующие интересы различных классов населения страны, и как раз поэтому парламентская система стала несовместимой с интересами крупных промышленников и полуфеодальных землевладельцев, не хотевших терять свои привилегии. Привилегированные классы рассчитывали, что нацизм направит угрожавший им эмоциональный заряд в другое русло и в то же время поставит нацию на службу их собственным экономическим интересам. В целом их ожидания оправдались, хотя они и ошиблись в некоторых деталях. Гитлер и его бюрократия не стали таким орудием, которым Круппы и Тиссены могли бы командовать как хотели; им пришлось разделить свою власть с нацистской бюрократией, а в ряде случаев и подчиниться ей. Однако нацизм, принесший экономический ущерб всем остальным классам, заботливо опекал интересы наиболее мощных групп германской промышленности. Нацистская система – это «усовершенствованный» вариант довоенного германского империализма; нацисты продолжают дело павшей монархии. (Впрочем, республика тоже практически не мешала развитию монополистического капитализма в Германии, даже помогла ему по мере своих сил). Здесь у читателя может возникнуть вопрос. Как согласовать два утверждения: что психологическую базу нацизма составляет прежний средний класс и что нацизм функционирует в интересах германского империализма? Ответ в принципе тот же, что был дан на вопрос о роли среднего бюргерства в период развития капитализма. В послевоенное время средний класс, особенно его низы, был охвачен страхом перед монополистическим капитализмом, охвачен тревогой и произраставшей из неё ненавистью. Средний класс был в панике, он был преисполнен стремлением подчиниться обнадёживающей силе и в то же время встать над кем-то бессильным и беспомощным. Эти чувства были использованы другим классом для установления 29 режима, который должен был действовать в его собственных интересах. Гитлер оказался столь эффективным орудием потому, что в нём сочетались черты возмущённого и озлобленного мелкого буржуа, с которым низы среднего класса могли себя отождествлять эмоционально и социально, и черты ренегата, готового служить интересам германских промышленников и юнкеров. Сначала он выступал как мессия прежнего среднего класса: обещал уничтожить универсальные магазины, покончить с властью финансового капитала и т.д. Эти обещания общеизвестны, как и то, что они не были выполнены. Однако это оказалось несущественно. Нацизм никогда не имел настоящих политических или экономических принципов; единственный принцип нацизма – его радикальный оппортунизм. Существенно было то, что сотни тысяч мелких буржуа, которые при нормальном ходе событий имели очень мало шансов разбогатеть или добиться власти, в качестве членов нацистской бюрократии получили большой ломоть богатства и престижа, поскольку заставили высшие классы разделить с ними этот «пирог». Другие, не вошедшие в нацистский аппарат, получили работу, отнятую у евреев и политических противников, а остальные – хотя у них не прибавилось хлеба – приобрели «зрелища». Они получили эмоциональное удовлетворение от этих садистских спектаклей и от идеологии, наполнившей их чувством превосходства над остальным человечеством; и это удовлетворение может – хотя бы на время – компенсировать тот факт, что их жизнь стала беднее и в экономическом, и в культурном смысле. Итак, мы видим, что определённое социально-экономические изменения (особенно упадок среднего класса и возрастание роли монополистического капитала) произвели глубокое психологическое воздействие. Это воздействие было усилено и приведено в систему политической идеологией, сыгравшей в этом отношении такую же роль, как и религиозные идеологии ХУ1 века. Нацизм психологически возродил нижние слои среднего класса и в то же время способствовал разрушению их прежних социальноэкономических позиций. Нацизм мобилизовал эмоциональную энергию этих слоёв и превратил её в мощную силу, борющуюся за экономические и политические цели германского империализма. На следующих страницах мы покажем, что личность Гитлера, его учение и вся нацистская система являются крайними проявлениями того типа характера, который мы назвали «авторитарным». Именно поэтому Гитлер особенно привлекает ту часть населения, которая обладает более или менее подобным складом характера. Автобиография Гитлера служит прекрасной иллюстрацией авторитарной личности, а поскольку это и самый представительный документ нацистской литературы, то я воспользуюсь ею как главным источником, анализируя психологию нацизма. Мы говорили, что авторитарный характер определяется одновременным присутствием садистских и мазохистских влечений. Садизм мы определили, как стремление к неограниченной власти над другими, более или менее связанное с разрушительными тенденциями; мазохизм – как стремление раствориться в подавляющей силе, приобщившись тем самым к её мощи и славе. И садистские и мазохистские тенденции вызываются неспособностью индивида к самостоятельному существованию, его потребностью в симбиотической связи для преодоления одиночества. В «Майн кампф» Гитлер неоднократно демонстрирует своё садистское стремление к власти. Оно характерно и для его отношения к немецкому народу, который он презирает и «любит» 30 типично по-садистски, и для его отношения к политическим противникам, против которых направлены его разрушительные наклонности, составляющие существенную долю его садизма. Вот что он пишет об удовлетворении, которое доставляет массам господство: «Чего они хотят – это победа сильного и уничтожение или безоговорочная капитуляция слабого». «Как женщина, которая предпочтёт подчиниться сильному мужчине, а не господствовать над слабосильным, так же и массы любят повелителя больше, чем просителя, и внутренне их гораздо больше удовлетворяет доктрина, не допускающая никакого соперника, чем благодеяния либеральной свободы: часто они не знают, что делать с этой свободой, и чувствуют себя покинутыми. Они не осознают ни наглости, с которой их духовно терроризируют, ни оскорбительного ограничения их человеческих свобод, потому что им никогда не приходит в голову, как их обманывает эта доктрина». Подавление воли слушателей превосходящей силой оратора он считает существенным фактором пропаганды. Он даже не стесняется признать, что физическая усталость его аудитории – это наиболее желательное условие, способствующее их внушаемости. Рассуждая о том, в какое время дня лучше проводить массовые политические митинги, он говорит: «По-видимому, утром и даже в течение дня человеческая воля более энергично восстаёт против попыток подчинить её воле и мнению другого человека. Но вечером она легче уступает превосходящей силе более твёрдой воли. Ведь, по сути дела, каждый такой митинг представляет собой схватку двух противоположных сил. Высший ораторский дар господствующей апостольской натуры легче обратит к новой воле людей, у которых естественным образом ослабела сила сопротивления, чем людей, ещё вполне обладающих своей психической энергией и силой воли». Сам Гитлер прекрасно осознаёт условия, порождающие стремление к подчинению. И замечательно описывает состояние человека, присутствующего на массовом митинге: «Массовые митинги необходимы хотя бы потому, что индивид, который становится приверженцем нового движения, ощущает своё одиночество и легко поддаётся страху, оставаясь наедине; на митинге же он впервые видит зрелище большого сообщества, нечто такое, что большинству людей прибавляет силы и бодрости… Если он впервые вышел из своей маленькой мастерской или из большого предприятия, где он чувствует себя очень маленьким, и попал на массовый митинг, где его окружают тысячи и тысячи людей с теми же убеждениями… то он сам поддаётся магическому влиянию того, что называется массовым внушением». Геббельс оценивает массы в том же духе. «Люди хотят одного: чтобы ими прилично управляли», - пишет он в своём романе «Михаэль». Массы для него «не больше чем камень для скульптора. Вождь и массы – это не большая проблема, чем художник и краски». В другой книге Геббельс точно описывает зависимость садиста от его объекта: каким слабым и опустошённым он чувствует себя, если не имеет власти над кем-либо, и как эта власть даёт ему новую силу. Вот признание Геббельса в том, что происходит с ним самим: «иногда впадаешь в глубокую депрессию. Её можно преодолеть, лишь снова очутившись перед массами. Люди – источник нашей силы». Красноречивое описание той власти над людьми, которую нацисты называют руководством, дал руководитель немецкого Трудового фронта Лей. Обсуждая качества, необходимые нацистскому руководителю, и задачи обучения руководителей, он пишет: «Мы должны знать, есть ли у этих людей воля руководить, быть хозяевами, одним 31 словом – Управлять… Управлять нужно с удовольствием… Мы научим этих людей верховой езде… чтобы привить им чувство абсолютного господства над живым существом». Тот же акцент на силу и власть выражен в формулировке Гитлера о задачах образования. Он заявляет, что «всё образование и воспитание ученика должно быть направлено к тому, чтобы привить ему убеждение в абсолютном превосходстве над другими». Я надеюсь, читателя уже не поразит тот факт, что в другом месте он декларирует необходимость научить мальчика безропотно переносить несправедливость. Это противоречие типично для садистски-мазохистской раздвоенности между жаждой власти и жаждой подчинения. Нацистскими вождями, членами «элиты» движет стремление к власти над массами. Как показывают приведённые цитаты, эта жажда власти иногда выражается с откровенностью, почти невероятной. Иногда она облекается в менее агрессивную форму при помощи утверждения, что массы как раз того и хотят, чтобы ими управляли. Иногда нужно польстить массам, спрятать своё презрение к ним – и тогда прибегают к трюкам наподобие следующего. Говоря об инстинкте самосохранения, который, как мы увидим, для Гитлера более или менее идентичен стремлению к власти, он заявляет, что у арийца этот инстинкт принял наиболее благородную форму, «потому что он добровольно подчиняет своё «я» жизни общества и, если потребуется, приносит его в жертву». В первую очередь наслаждаются властью «вожди», но и массы отнюдь не лишены садистского удовлетворения. Расовые и политические меньшинства в Германии, а затем и другие народы, которые объявляются слабыми или загнивающими, - это те объекты садизма, которые «скармливаются» массам. Гитлер и его бюрократия наслаждаются властью над другими народами и стремятся к мировому господству. Гитлер не колеблется заявить, что господство над миром является его целью, а также целью его партии. Издеваясь над пацифизмом, он говорит: «Гуманно-пацифистская идея, возможно, и на самом деле будет очень хороша, когда человек высшего ранга завоюет мир и подчинит его настолько, что станет единственным властелином земного шара». И ещё: «Государство, которое в эпоху расового вырождения посвящает себя заботе о своих лучших расовых элементах, рано или поздно должно стать властелином мира». Обычно Гитлер пытается рационализировать и оправдать свою жажду власти. Основные оправдания таковы: его господство над другими народами преследует их собственные интересы и интересы мировой культуры; стремление к власти коренится в вечных законах природы, а он признаёт лишь эти законы и следует им; сам он действует по велению высшей власти - Бога, Судьбы, Истории, Природы. Его стремление к господству – это лишь защита от стремления других к господству над ним и над немецким народом. Он хочет только мира и свободы. Примером рационализации первого типа может служить следующий абзац из «Майн кампф»: «Если бы в своём историческом развитии немецкий народ обладал тем же единством, какое выпало на долю других народов, то Германская империя, наверно, была бы сегодня владычицей всего мира». Как полагает Гитлер, немецкое господство привело бы к миру, «который поддерживается не пальмовыми ветвями слезливых пацифистских профессиональных плакальщиц, а утверждён победоносным мечом народа повелителей, поставившим мир на службу высшей культуре». 32 Уверения Гитлера, что его целью является не только благополучие Германии, что его действия служат высшим интересам цивилизации вообще, в последние годы стали хорошо известны любому читателю газет. Вторая рационализация – что его стремление к власти обусловлено законами природы – это больше, чем только рационализация: в ней обнаруживается стремление к подчинению высшей внешней силе, выраженное, в частности, в его грубой вульгаризации дарвинизма. В «инстинкте сохранения вида» Гитлер видит «первопричину образования человеческих сообществ». Инстинкт самосохранения ведёт к борьбе сильного за господство над слабым и в конечном итоге к выживанию наиболее приспособленных. Отождествление инстинкта самосохранения с властью над другими находит особенно яркое выражение в гипотезе Гитлера, что «первая человеческая цивилизация, безусловно, была основана не столько на приручении животных, сколько на использовании низших людей». Он переносит свой собственный садизм на природу. «жестокую царицу всякой мудрости», заявляя, что её закон самосохранения «связан с железным законом необходимости, по которому лучший и сильнейший в этом мире имеет право на победу». Интересно заметить, что в связи с этой вульгаризацией дарвинизма «социалист» Гитлер отстаивает либеральный принцип неограниченной конкуренции. Возражая против сотрудничества различных националистических групп, он говорит: «При такой комбинации связывается свободная игра энергий, прекращается борьба за отбор лучшего и становится невозможной окончательная победа, которую должен одержать самый здоровый и сильный». В другом месте он называет «свободную игру энергий» «мудростью жизни». Разумеется, теория Дарвина сама по себе вовсе не выражает чувства садисткимазохистской личности. Наоборот, многие её последователи связывают с ней свои надежды на дальнейшую эволюцию человечества к высшим ступеням культуры. Но для Гитлера эта теория стала выражением и одновременно оправданием его садизма. Он наивно проговаривается, какое психологическое значение имела для него теория Дарвина. Когда он жил в Мюнхене, ещё безвестным, он просыпался обычно в 5 часов утра. Он «имел обыкновение бросать кусочки хлеба или сухие корочки мышам», обитавшим в этой комнате, и наблюдать, как эти забавные зверюшки возятся и дерутся из-за этих скромных лакомств». Эта «игра» была для него дарвиновской «борьбой за существование» в миниатюре, суррогатом гладиаторских цирков Римской империи, доступным мелкому буржуа, прелюдией к тому историческому цирку, который он собирался устроить впоследствии. Последняя рационализация его садизма – будто бы он защищается от нападения других – многократно встречается в писаниях Гитлера. Он сам и немецкий народ всегда невинны, а их враги – «звери и садисты». Значительная часть этой пропаганды состоит из преднамеренной, сознательной лжи, но отчасти ей присуща та же «искренность». Какая характерна для параноидальных обвинений. Эти обвинения всегда имеют функцию защиты от разоблачения собственного садизма: они строятся по формуле: это у тебя садистские намерения, значит. я не виноват. У Гитлера этот защитный механизм иррационален до крайности, поскольку он обвиняет своих противников в том же самом, что откровенно признаёт своей собственной целью. Так, он обвиняет евреев, коммунистов и французов в тех же самых вещах, которые провозглашает 33 законнейшими целями собственных действий, и едва даёт себе труд прикрыть это противоречие хоть какой-то рационализацией. Он обвиняет евреев в том, что они привели на Рейн африканские войска Франции с намерением погубить белую расу, поскольку смешение неизбежно, «чтобы самим подняться до положения господ». Повидимому, здесь Гитлер сам усмотрел противоречие в том, что обвиняет других в намерениях, им же провозглашённых благороднейшей целью своей собственной расы; он пытается рационализировать это противоречие, утверждая, что у евреев другой инстинкт самосохранения, лишённый того идеалистического характера, который он находит в арийском стремлении к господству. Те же обвинения выдвигаются против французов. Он обвиняет их в желании задушить и обессилить Германию – и это используется как аргумент, доказывающий необходимость покончить со «стремлением французов к гегемонии в Европе», но в то же время он признаёт, что на месте Клемансо действовал бы точно так же. Коммунистов он обвиняет в жестокости, успехи марксизма приписывает политической воле и беспощадности активистов, а в то же время заявляет: «Чего не хватало Германии – это тесного сотрудничества жестокой силы с искусным политическим замыслом». Чешский кризис 1938 года и нынешняя война дали множество примеров того же рода. Нет ни одного случая притеснений со стороны нацистов, который бы не объяснялся как защита от притеснений со стороны других. Можно предположить, что эти обвинения чистая фальсификация, даже без той параноидной «искренности», которой могли быть окрашены прежние обвинения в адрес евреев и французов. Но они всё же имеют пропагандистскую ценность: часть населения им верит, особенно низы среднего класса, восприимчивые к параноидным обвинениям в силу своего характера. Презрение Гитлера к слабым становится особенно очевидным, когда он говорит о людях, чьи политические цели – борьба за национальное освобождение – аналогичны целям, которые провозглашает он сам. Неискренность его заинтересованности в национальном освобождении, пожалуй, ярче всего проявляется в его презрении к бессильным революционерам. О небольшой группе национал-социалистов, к которой он примкнул в Мюнхене, Гитлер говорит иронично и презрительно. Вот его впечатление о первом собрании, на которое он пришёл: «Ужасно, ужасно; это было клубное сборище наихудшего пошиба. И в этот клуб я должен был вступить? Начали обсуждать приём новых членов; то есть речь пошла о том, что я попался». Он называет их «смехотворной мелкой организацией», единственным достоинством которой было то, что она давала возможность «действительно личной деятельности». Гитлер говорит, что никогда не вступил бы ни в одну из существующих крупных партий. Он должен был начать свою деятельность в группе, которую считал неполноценной и слабой. Обстановка, где ему пришлось бы бороться с уже существующей силой и соперничать с равными, не стимулировала бы его инициативу и смелость. Такое же презрение к слабым он проявляет в своих нападках на индийских революционеров. Человек, который в своих целях использовал лозунг борьбы за национальную свободу больше, чем кто-либо другой, не испытывает никаких чувств, кроме презрения к революционерам, решившимся без достаточных сил атаковать могущественную Британскую империю. «Я припоминаю, - говорит он, - каких-то азиатских факиров, быть может даже на самом деле индийских «борцов за свободу» - я не вникал, мне не было до них дела,- которые шатались в то время по Европе и ухитрились вбить в голову даже многим здравомыслящим людям бредовую идею, будто 34 Британская империя, краеугольным камнем которой является Индия, именно там находится на грани краха… Но индийские мятежники никогда этого не добьются… Это просто чудо, чтобы сборище калек штурмовало могучее Государство… Хотя бы потому, что я знаю их расовую неполноценность, я не могу связывать судьбу моей нации с судьбой так называемых «угнетённых наций»». Любовь к сильным и ненависть к слабым, столь типичные для садистко-мазохистской личности, объясняют множество политических актов Гитлера и его сторонников. Республиканское правительство надеялось «умиротворить» нацистов своей терпимостью, но именно этим отсутствием силы и твёрдости увеличивало их ненависть. Гитлер ненавидел Веймарскую республику, потому что она была слаба; он восхищался промышленниками и военными руководителями, потому что у тех была власть и сила. Он никогда не вступал в борьбу с установившейся сильной властью и нападал лишь на те группы, которые считал беззащитными. «Революция» Гитлера – как и «революция» Муссолини - происходила под защитой реально существовавшей власти, а их излюбленным противником были те, кто не мог за себя постоять. Можно даже предположить, что отношение Гитлера к Великобритании тоже было обусловлено, среди прочего, этим психологическим комплексом. Пока он считал Англию сильной, он любил её и восхищался ею. Когда же убедился в слабости британской позиции – во время Мюнхена и после него, - его любовь превратилась в ненависть и стремление сокрушить Англию. С этой точки зрения «умиротворение» было политикой, которая должна была возбудить именно враждебность, а не миролюбие. До сих пор мы говорили о садистской стороне гитлеровской идеологии. Однако, как мы видели при обсуждении авторитарного характера, в нём есть и мазохистская сторона, то есть должно присутствовать и стремление подчиниться подавляющей силе, уничтожить своё «я», и это стремление мы действительно обнаруживаем. Это мазохистская сторона нацистской идеологии и практики наиболее очевидна в отношении масс. Им повторяют снова и снова: индивид – ничто, он не имеет значения; он должен признать свою личную ничтожность, должен раствориться в высшей силе и ощущать гордость от своего участия в ней. Гитлер ясно выражает эту мысль в своём определении идеализма: «только идеализм приводит людей к добровольному признанию прерогатив принуждающей силы и тем самым превращает их в пылинки мирового порядка, образующего и формирующего вселенную». Подобным же образом Геббельс определяет то, что он называет социализмом. «Быть социалистом, - говорит он, - это значит подчинить своё «я» общему «ты»; социализм – это принесение личного в жертву общему». Самоотречение индивида – сведение его к пылинке, атому – влечёт за собой, согласно Гитлеру, отказ от всякого права на личное мнение, личные интересы, личное счастье. Такой отказ составляет сущность политической организации, в которой «индивид отказывается представлять своё личное мнение и свои интересы…». Гитлер превозносит «самоотверженность» поучает, что в «погоне за собственным счастьем люди всё больше опускаются с небес в преисподнюю». Цель воспитания – научить индивида не утверждать своё «я». Уже школьник должен научиться «молчать не только тогда, когда его бранят за дело; он должен научиться молча переносить несправедливость, если это необходимо». Конечная цель изображается так: «В народном государстве народное мировоззрение должно в конечном итоге привести к 35 той благородной эре, когда люди будут видеть свою задачу не в улучшении породы собак, лошадей и кошек, а в возвышении самого человечества; эру, когда один будет сознательно и молчаливо отрекаться, а другой – радостно отдавать и жертвовать». Эта фраза звучит несколько странно. После характеристики одного типа индивидов, который «сознательно и молчаливо отрекается», можно было бы ожидать, что появится характеристика противоположного типа – того, кто руководит, берёт на себя ответственность или что-нибудь в этом роде. Но вместо этого Гитлер снова характеризует этот «другой» тип как способный к самопожертвованию. Трудно уловить разницу между «молчаливо отрекается» и «радостно жертвует». Я позволю себе высказать догадку, что на самом деле Гитлер собирался сделать различие между массами, которые должны смиряться, и правителем, который должен править. Но хотя он вполне открыто признаёт стремление к власти – своё и своей «элиты», - зачастую он это стремление отрицает. В этой фразе ему, очевидно, не хотелось быть столь откровенным, и он заменил стремление властвовать стремлением «радостно отдавать и жертвовать». Гитлер прекрасно сознаёт, что его философия самоотречения и жертвенности предназначена для тех, кого экономическое положение лишает всякой возможности счастья. Ему не нужен такой общественный строй, где каждому было бы доступно личное счастье; он хочет эксплуатировать саму бедность масс, чтобы заставить их уверовать в его проповедь самопожертвования. Он совершенно открыто заявляет: «Мы обращаемся к огромной армии людей, которые так бедны, что их личное существование отнюдь не является наивысшим в мире богатством…». Вся эта проповедь самопожертвования имеет вполне очевидную цель: чтобы вождь и «элита» могли реализовать своё стремление к власти, массы должны отречься от себя и подчиниться. Но мазохистские наклонности можно обнаружить и у самого Гитлера. Высшие силы, перед которыми он склоняется, - это Бог, Судьба, Необходимость, История и Природа. В действительности все эти слова означают для него одно и то же: символ подавляющей силы. В начале своей автобиографии он замечает: «…ему повезло, что Судьба назначила Браунау на Инне местом его рождения». Дальше он говорит, что весь немецкий народ должен быть объединён в одном государстве, потому что лишь тогда, когда это государство станет слишком тесным для всех немцев, необходимость даст им «моральное право на новые земли и территории». Поражение в войне 1914-1918 годов представляется ему «заслуженным наказанием, ниспосланным Вечным Возмездием». Нации, которые смешиваются с другими расами и грешат против воли Вечного Провидения» или, как он говорит в другом месте, «против воли Вечного Творца». Миссия Германии указана «Творцом Вселенной». Небеса являются высшей категорией по отношению к людям, потому что людей, по счастью, можно дурачить, но «небеса неподкупны». Сила, производящая на Гитлера, вероятно, даже большее впечатление, чем Бог, провидение и Судьба, - это Природа. Тенденция исторического развития последних четырёхсот лет состояла в ликвидации господства над людьми и установления господства над Природой. Гитлер настаивает на том, что можно и должно управлять людьми, но Природой управлять нельзя. Я уже приводил его высказывание, что история человечества началась, вероятно, не с одомашнивания животных, а с господства над низшими людьми. Он высмеивает саму мысль о том, что человек может покорить Природу; издевается над теми, кто верит, что 36 может стать властелином Природы, «не имея в своём распоряжении другого оружия, кроме «идеи». Он говорит, что человек «не стал хозяином Природы, но благодаря знанию нескольких законов и секретов Природы он поднялся до положения хозяина тех живых существ, которые этим знанием не обладают». Здесь мы снова встречаемся с той же мыслью: Природа – это великая сила, которой мы должны подчиняться, а над живыми существами должны господствовать. Я постарался выявить в писаниях Гитлера две тенденции, уже описанные выше как основные стремления авторитарной личности: жажду власти над людьми и потребность в подчинении подавляющей силе. Идеи Гитлера более или менее идентичны всей идеологии нацистской партии. Те же мысли, что высказаны в его книге, он провозглашал в бесчисленных речах, которыми завоевал своей партии массовую поддержку. Эта идеология выросла из его личностного чувства неполноценности, ненависти к жизни, аскетизма и зависти к тем, кто живёт полной жизнью. Из садисткомазохистских стремлений – и была обращена к людям, которых возбуждала и привлекала в силу аналогичного склада их собственного характера. Они становились горячими приверженцами человека, выражавшего их собственные чувства. Но низы среднего класса были удовлетворены не только идеологией. Политическая практика реализовала обещания идеологии: была создана иерархия, в которой каждый имел когото над собой, кому он должен был повиноваться, и кого-то под собой, над кем ощущал свою власть. Человек на самом верху – вождь – имел над собой Судьбу, Историю или Природу, то есть некую высшую силу, в которой мог раствориться. Таким образом, идеология и практика нацизма удовлетворяют запросы, происходящие из особенностей психологии одной части населения, и задают ориентацию другой части: тем, кому не нужны ни власть, ни подчинение, но кто утратил веру в жизнь, собственные решения и вообще во всё на свете. Дают ли эти соображения какую-то основу для прогноза дальнейшей устойчивости нацизма? Я не считаю себя вправе делать какие-либо предсказания, но мне кажется, что имеет смысл поставить некоторые вопросы, вытекающие из рассмотренных выше психологических предпосылок. Не удовлетворяет ли нацизм при данных психологических условиях эмоциональные потребности населения и не является ли эта психологическая функция фактором, укрепляющим его устойчивость? Из всего сказанного выше ясно, что ответ на эти вопросы может быть только отрицательным. Факт человеческой индивидуализации – разрыв «первичных уз» необратим. Процесс разрушения средневекового общества продолжался четыреста лет и в наше время завершается. Если не уничтожить всю промышленную систему, если не вернуть весь способ производства к доиндустриальному уровню, человек останется индивидом, который полностью выделился из окружающего мира. Мы видели, что человек не выдерживает этой негативной свободы, что он пытается бежать от неё в новую зависимость, которая должна заменить ему утраченные первичные узы. Но эта новая зависимость не обеспечивает подлинного единства с миром: человек платит за новую уверенность отказом от целостности своего «я». Между ним и новыми авторитетами остаётся непреодолимый разрыв; они ограничивают и калечат его жизнь, хотя на уровне сознания он может быть искренне уверен, что подчиняется им совершенно добровольно. Однако он живёт в таком мире, который не только превратил его в «атом», но и предоставил ему все возможности, чтобы стать независимой 37 личностью. Современная промышленная система способна не только создать каждому человеку обеспеченное существование, но и дать материальную базу для полного проявления интеллектуальных, чувственных и эмоциональных возможностей каждого, в то же время значительно сократив его рабочее время на производстве. Функцию авторитарной идеологии и практики можно сравнить с функцией невротических симптомов. Эти симптомы происходят из невыносимых психологических условий и в то же время предлагают какое-то решение, делающее жизнь терпимой. Но они не дают решения. Ведущего к счастью и развитию личности. Одиночество и бессилие индивида, его стремление реализовать возникшие в нём возможности, объективный факт возрастания производственной мощи современной промышленности – всё это динамические факторы, составляющие основу растущего стремления к свободе и счастью. Бегство в симбиотическую зависимость может на какое-то время приглушить страдание, но не может его устранить. История человечества, это история растущей индивидуализации и, вместе с тем, история растущей свободы. Стремление к свободе не метафизическая сила, хотя законами природы его тоже не объяснить; оно является неизбежным результатом процессов индивидуализации и развития культуры. Авторитарные системы не могут ликвидировать основные условия, порождающие стремление к свободе; точно так же они не могут искоренить и стремление к свободе, вытекающее из этих условий. 38 Вопросы к тексту Эриха Фромма Психология нацизма. Стр. 23 Вопрос 1. Какие две противоположные точки зрения на нацизм существуют в научной и популярной литературе по мнению Э. Фромма? Стр. 23 Вопрос 2. Какого мнения придерживается в этом вопросе Э. Фромм? Какие две психологические проблемы он формулирует, приступая к анализу нацизма? Стр. 23 Вопрос 3. Какие две группы населения Э. Фромм считает необходимым различать, анализируя психологические предпосылки победы нацизма в Германии? Стр. 24 Вопрос 4. Каковы по мнению Э. Фромма психологические предпосылки достаточно слабого сопротивления немецких рабочих гитлеровской нацистской идеологии? Что по мнению Э. Фромма в принципе может предотвратить подобную угрозу в будущем? Стр. 24-25 Вопрос 5. Какие группы населения Германии, по мнению Э. Фромма с восторгом приветствовали нацистскую идеологию? Какие отличия существовали в позиции старшего и младшего поколений, относящихся к этим группам? Стр. 25 Вопрос 6. Каковы по мнению Э. Фромма черты психологического характера той группы немецкого народа, которая активно поддержала Гитлера? Встречаются ли люди подобного типа среди немецких рабочих? Стр. 25-26 Вопрос 7. Какие экономические, политические и психологические факторы, по мнению Э. Фромма препятствовали распространению радикального национализма, нацистской идеологии? Стр. 26 Вопрос 8. Какие изменения в общественной жизни Германии после поражения в Первой мировой войне и революции 1918 г. по мнению Э. Фромма сделали притягательной нацистскую идеологию? Стр. 27 Вопрос 9. Как экономический кризис сказался на отношениях между поколениями «отцов» и «детей» в Германии после её поражения в Первой мировой войне? Какую психологическую роль играл факт поражения Германии в этой войне? Стр. 27 Вопрос 10. Как Э. Фромм обосновывает утверждение о том, что Гитлер оказался выразителем общественных настроений большинства немцев в Германии после Первой мировой войны? 39 Стр. 28-29 Вопрос 11. Какую роль и по какой причине сыграли по мнению Э. Фромма представители крупной буржуазии и помещичьей аристократии в приходе Гитлера к власти? Стр. 29 Вопрос 12. Какой основной принцип нацизма формулирует Э. Фромм? Как этот принцип позволил Гитлеру одновременно находить поддержку у низов среднего класса и крупных предпринимателей? Стр. 29 Вопрос 13. Что означает понятие «авторитарная личность» с психологической точки зрения. Почему, по мнению Э. Фромма, Гитлер представлял собой типичный образец авторитарной личности? Стр. 30 Вопрос 14. В чём видел Гитлер смысл массовых митингов? Каково отношение между массой и вождём по мнению Геббельса? Стр. 31 Вопрос 15. Какую цель нацистского государства открыто декларировал Гитлер? Как он связывал интересы немцев, Германии и мировой цивилизации? Стр. 32 Вопрос 16. Как Гитлер обосновывает фундаментальность стремлений сильного господствовать над слабым, какую «гипотезу» в отношении истоков человеческой цивилизации он выдвигает? Стр. 32 Вопрос 17. Почему Гитлер выступает против сотрудничества между различными национальными группами? Как его позиция связана с либеральной моделью общества? Какой образный пример приводит Гитлер в своей биографии? Стр. 32-33 Вопрос 18. Какую логику, по мнению Э. Фромма использует Гитлер, рационализируя свой садизм? Стр. 33-34 Вопрос 19. Какие примеры приводит Э. Фромм, иллюстрируя принципиально различное отношение Гитлера к «сильным» и «слабым»? Стр. 34 Вопрос 20. Какое содержание вкладывает Гитлер в понятие идеализм? Как по мнению Гитлера и Геббельса должны соотноситься личные, индивидуальные и общественные, национальные интересы? Стр. 35 Вопрос 21. Как Гитлер относится к стремлению человека господствовать над природой и господствовать над другими людьми? Стр. 36 Вопрос 22. К каким двум стремлениям, по мнению Э. Фромма можно свести все стремления авторитарной личности? 40 Стр. 37 Вопрос 23. Как Э. Фромм обосновывает историческую бесперспективность нацизма, его обречённость на поражение?