Конечно, маленький, вот сойдет весь этот снег и вернется мама…

Крыховецкая И.- Ворожба, Или Доброхоты поНеволе
Крыховецкая Ирина Евгеньвна
demosfen@inbox.ru
г. Севастополь.
ВОРОЖБА, ИЛИ ДОБРОХОТЫ ПОНЕВОЛЕ.
1.СИНЯЯ РОЗА ИЛИ ПРЕВРАТНОСТИ ОСЕННЕГО ВЕТРА.
Приоткрыв дверь, Марья выпустила пушистого рыжего кота Мартына, и на лестничной
площадке увидела свою подругу Катерину. Катюха сосредоточенно о чем–то думая звонила в
соседскую дверь, где проживала эмансипированная, но добрая старушка Одета Юрьевна.
Бабушка была с причудами и не иначе, чем «ведьмой на пенсии» не считалась… Иногда
Марья заходила к Одете за очередным томиком сказок в твердом позолоченном переплете, для
сына Кузьмы. Библиотека сказок у старушки была великолепная, просто невиданная.
Многоярусные полки под высокими потолками, хранили на себе не одну тысячу уникальных
книг. Но, Одета Юрьевна к своим сокровищам относилась крайне странно, обозначая оное
собрание «пособием по колдовству».
И сейчас Марья с удивлением уставилась на свою близкую подругу, отрицавшую
гадалок, экстрасенсов, бабушек - шепталок, и дедушек- ведунов. К Одете, Катюха могла
прийти только по одному поводу - за ворожбой, или узнать судьбу.
Ты чего, Кать? – удивленно спросила Марья. Катя занятая своими мыслями,
испуганно отпустила голосивший звонок и обернулась на Марью.
Я? ..Ты дома…- Катерина замолчала.
Кузьма опять сопли из сада принес… Посадила его на день под домашний
арест.
Сидит?- рассеянно переспросила Катя.
Ага..- Марья хмыкнула, - к Одете удрал, она его какими-то травами поит, да
сказки шепчет. А ты к ней?
К ней….- и тут Катюха громко всхлипнула.
Ты чего, перестань немедленно!- Марья бросилась к Катерине и входная дверь с
грохотом захлопнулась под порывом ветра. Катя сразу перестала реветь. Но запричитала.
Вот только глянь какие мы невезучие!! Все при нас, а счастья нету. Сколько уже
можно это терпеть ? И кавалеров куча, и вроде нет никого… И сплошные несчастья! Меня
с работы уволили, Кузьма у тебя заболел. Дверь захлопнулась, посреди ноября, а ты в
джинсах и майке. Марьюшка, все против нас, все, все!
Да……- не могла не согласиться Марья, растерянно оглядывая вероломно
закрывшуюся дверь, - подожди- подожди, а чего тебя уволили??
Да шеф мой,- вяло заговорила Катя,- говорит не соответствую квалификации.
Ты??- Марья пристально посмотрела на свою подругу, отличницу с красным
дипломом, на чьих талантливых идеях, собственно и выезжала фирма…- Кать, а шеф- это
Вовка? Ты же замуж за него собиралась…
Ага, но к нам пришел новый сотрудник, -Катин подбородок опять задрожал,Марья он такой умный, такой красивый…
Это Антон-то?- раздался голос за спиной Кати, и Марья округлив глаза
вопрошающе уставилась на Одету Юрьевну, непонятным образом , бесшумно открывшую
дверь, и видимо все слышавшую…
Антон,- прошептала Катя и осеклась.
Так и будете в подъезде стоять, перед захлопнувшейся дверью?- опять спросила
Одета, поправляя синюю старинную шляпку-таблетку на белокурой голове.
А вы слышали , да?- почему- то с надеждой в голосе спросила Марья.
Да откуда?- отозвалась Одета. – я в магазин ходила, вот возвращаюсь, мы с
Кузьмой Андреечем конфет к чаю решили приобрести…
Вот поросенок !- в сердцах прошептала Марья, - совсем обнаглел. А…а.. как же
тогда.. вы про дверь..
Идемте девочки ко мне, ноябрь сегодня кусается, злится, нечисть гуляет.
Проблемы честному люду создает,- Одета открыла дверь, и из коридора донесся сладкий
запах заваренных в чае трав,- идемте. – повторила Одета,- а то уж тараканы из щелей
глазеют и смеются с Марьиного осеннего наряда…
Одета говорила без тени сомнения в голосе, и Катя с Марьей дружно обернулись на
белые подъездные стены, в поисках щелей, из которых глазеют и смеются мнимые тараканы.
Но то ли тараканы слишком умно замаскировались, то ли щели такие крохотные. Было
непонятно и холодно, ноябрьский ветер завывал, его жуткий стон сотрясал подъездные двери,
как стеклянные паруса «надувал» окна. Там за прозрачными стеклами носились мокрые
желтые листья, срывался снег и обжигающий дождь. Марья передернула плечами и шагнула в
проем двери Одеты, следом за Катериной…
В гостиной Одеты пахло поздним августом, началом бабьего лета, вечерними
сумерками, скошенными заповедными травами. Убранство комнаты, многочисленные тома
книг, старинные, с золотой вышивкой диванчики, круглый стол под зеленым абажуром,
сплетенные из лозы уютные кресла вокруг него, затейливые картины в золотистых рамочках,
которым нельзя было дать точного стилистического определения, замысловатые скатерти и
драпировки, из под которых, Одета с видом фокусника извлекала старинные чашки, розетки
с вареньем, расписной самовар с русской куклой, - все это располагало к непринужденной
беседе шепотом, в мягких полутонах ленивых эмоций и откровений. Одета зажгла синие с
позолотой свечи в подсвечнике и поставила их на маленький аккуратный секретер,
украшенный большим телефоном, эпохи царя Гороха. Марья поплотнее укуталась в плед,
предоставленный Одетой, еще раз пробежала взглядом по комнате, задержалась на спящем
личике Кузьмы, крепко обхватившего ручками рыжего Мартына. Кот дремал, прищурясь и
мурлыча. Кошачье музыкальное сопровождение навеивало сонливость, от чего голос Одеты
Юрьевны, немного искажался, обволакиваясь в волшебную вкрадчивую «упаковку».
…Вот и воет нечисть, ищет синюю розу, чтобы посадить ее у адского колодца..заключила Одета подливая душистого чая своим гостьям. Марья словно очнулась:
А зачем?- спросила она.
Что зачем?- не поняла Одета.
Ну розу синию у адского колодца посадить надо?- продолжила за Марью
Катерина.
Так это и ребенку понятно,- пожала плечами Одета,- как розу посадят, хаос
начнется в сердцах человеческих, смятенье. Безнадежность, раздоры и войны. Самое
страшное- про любовь люди забудут…
Страсти какие- отозвалась Катя, ее большие, красивые, по- алеутски, раскосые
глаза цвета переспелой вишни, стали еще больше и темнее, - так это нечисть во всем
виновата?
А то,- кивнула Одета, - и Антон твой не Антон вовсе, а нелюдь. По нюху пришел
к вам, любовь большую учуял, аспид. Затуманил, заморозил, рассорил. Теперь по свету
развеет. Ему от этого только хорошо, рать нечистая от такого каждый раз на версту ближе
к синей розе.
Так ее, что никто не охраняет?- уточнила Марья.
Охраняют,- брови Одеты нахмурились грустным домиком,- рать богатырская
охраняет, как и положено. Богатыри, воины. Напирает нечисть, но каждый раз, когда
нелюдь любовь где-то топчет, или ненависть к примеру в сердце зажигает человечьем,
продвигается рать черная вперед… Слабеет тогда сила богатырская ой слабеет…
Ну прям Армия Любви, Одета Юрьевна!!- рассмеялась Марья и Катюша
сердито на нее взглянула, от чего стало ясно- Катерина сказке поверила, и смеяться Марье
расхотелось…
Напрасно ты смеешься, Марьюшка , - Одета горестно поджала губы и кивнула в
сторону спящего Кузьки,- вон одна надежда на Кузьму Андреича, обещался как вырастит,
пойдет, сразит рать окаянную… Отца вернет из Сонной башни.
Откуда?- в унисон спросили подруги.
Из Сонной башни, - повторила Одета, - там души полоненные спят, ждут
вызволения из холодной неволи…
Ну все, - Марья откинулась в кресле, - папаня драгоценный Кузькин как кометагод на небе видно было, а три уж , как улетел. Да и не помнит Кузьма его, воображает себе.
Сбежал папа, испугался чего-то…
Так уж и сбежал,- покачала головой Одета, - разве от тебя по доброй воли
сбежишь?
Марья грустно улыбнулась, и поплотнее укуталась в плед:
Ну когда я в таком наряде, наверное нет… Уж больно плед шикарный…
Да и не плед это, а ковер- самолет,- вздохнула Одета.
Да?- Марья не нашлась, что ответить.
Так ясно, - заговорила Катерина,- вот что, Одета..э..Юрьевна вы нам изложите
свою версию, как розу защитить и нашим помочь. Маршрутный лист хорошо бы и
рекомендации на всякий случай. А мы с Марьей сделаем все, что в наших силах…
Марья посмотрела на Катерину, как на сумасшедшую. Но Одета радостно всплеснула
руками, подскочила, и как юркий волчок завертелась по комнате.
- Сейчас все устрою, голубаньки!! Да неужто нашлись доброхоты!!!
Марья уже волком смотрела на совершенно невиноватые глаза Катерины, а Юрьевна все
летала да приговаривала:
Сила женская, она мужской многократно больше, милые! Против нее мало что
устоять может. Сила женская- это сила Земли – матушки. Сила любви, сила материнская…
Розу- то пересадить надо будет, да заборчиком рукотворным обставить. От того какие руки
заслон сотворят, тому и роза служить будет. Вы уж не оплошайте, вот!- и Одета протянула
Катерине саквояжик - котомочку собрала в дорогу, не теряйте, пригодится…- Катя
решительно поднялась и взяла «котомку», сделанную видимо во Франции, - Марья
пошли…
Как? И куда?- не выдержала Марья, - в майке пойду?? Или в ковре –самолете,
завернувшись??? – Одета громко хлопнула в ладоши, и что то теплое обернулось вокруг
Марьи. Марья оглядела себя. Плед, весьма оригинально и своевременно превратился в
теплую замысловатую рубашку, стоящую весьма дорого… Возразить было нечего.
А как ковер понадобится, - сообщила Одета встряхни рубашку, обратно
расстелится… И не бойся, я послежу за Кузьмой Андреичем, со мной он , как за каменной
стеной! – с этими словами хрупкая старушка подтолкнула Катю в соседнюю комнату, от
неожиданности, Катерина вцепилась в Марью, и обе буквально влетели, туда где по идеи
была полуспальня- полубиблиотека…
Падение с полутораметровой высоты на кучу холодных мокрых и пожухлых листьев
было более, чем неожиданным… Марья огляделась. Катя с тоской смотрела на свои
запачканные кожаные ботинки и бывшие белыми Марьины тенниски.
Катюха мы в каком-то овраге. – прошептала Марья, а куртку ты забыла….Марья не договорила, с двух сторон оврага стали подходить люди и молча протягивать
руки вниз, предлагая помощь. Катя было потянулась но Марья неожиданно дернула ее на
себя за край свитера.
Стой!!- закричала Марья,- кто из них нечисть?
Марьюшка, что же делать? - прошептала Катя, послушна шлепаясь обратно на
дно оврага.
А я по чем знаю?- Марья подняла голову. На них с интересом смотрели
внимательные люди в старинных одеждах.
Ой, Катюха, - хмыкнула Марья,- одни мужчины, улыбайся! - Катя машинально
поправила короткую пышную стрижку. – только вот какие наши???- и она громко
крикнула,- Гуд монинг, мальчики! Или уже ивнинг, Катюх?
Ну и произношение у тебя, - покачала головой Катя, -сто процентов тебя никто
не понял…
Так нам это и надо, - прошептала Марья.. Сверху послышались голоса.
Незнакомое бормотание слева, с протяжными нотами в низких настороженных голосах,
как эхо повторяющие «Гу-ууд мо-оонинх, ма-аальчччикиии….», от которого Катюша с
силой вжалась в Марью. И голоса с права « Нечисть кажись какая-то, бормочет что-то на
чужинском, пусть в овраге сидит. Пойдем робята.»
Куда пойдем?- крикнула Марья. – а нам сказали, что здесь богатыри есть…
Голоса с права замолчали, и через миг крепкие ладони потянулись вниз на помощь…
Девицы….- удивленно протянул богатырь в блестящей, словно начищенной
кольчуге, темноволосый и крепкий.
Без кос…- сказал второй богатырь, светловолосый, с благородными чертами
лица.
А эта на янычарочку похожа,- нахмурился третий, рыжий и курносый лет
двадцати, указывая на Катюшу. Катя испуганно взглянула на подругу.
А ты чего такой рыжий???- спросила Марья третьего,- шотландец? Или гриб
лисичка??
Алеша, - смутился рыжий, - сын поповий…
Алеша Попович?!?- Марья обернулась к Кате и рассмеялась, - Катюха, спорим,
блондин- Добрыня Никитич, а брюнет- Илья Муромец!
Ведунья?- спросил блондин,- али ведьма? Знаешь отколь??
Не смешно, - Марья погруснела, - интересно, какой умник написал, что рост
Ильи Муромца был155 см.?
Это сколько?- спросил зычно Илья.
Где-то так,- и Марья коснулась лба ребром ладони, показывая «примерные по ее
мнению 155см.»
Ясно. Отозвался Илья и прищурил глаза, это нечисть насплетничала.
Да нет, - подала голос Катя. – преподаватель- искусствовед…
Тем паче,- ответил Илья…- чьи будете?
Мы от Одеты Юрьевны, по делу,- вспомнив о цели сказала Катя.
От Самой Одеты?- изумился Алеша, Илья задумался, а Добрыня пояснил:
Одета с ангельского – Лебедь . Лебедь Белая , Матерь Русская… Богиня.
Мда?- Марья хмыкнула,- и живет Матерь Русская, Богиня, кое-как на пенсию…
Чего?- попытался разобраться Добрыня..
Да ничего,- Катюша укоризненно посмотрела на Марью, - роза нам нужна,
синяя.
Пересадить хотите?- не поверил Илья.
Желаем и как можно быстрее, - ответила Марья.
А не испугаетесь?- серьезно спросил Добрыня. Катя с Марьей переглянулись.
Чего?- хором спросили они.
На болоте роза цветет, чудище ее охраняет, что в башне у болота живет,пояснил Илья.
Болото?- Марья жалобно взглянула на бывшие белые тенниски на ногах.
Чудище ,- ахнула Катюха, и Алеша покраснел под ее испуганным взглядом.
А вы, что ж, богатыри? – заявила Марья, - не можете извести чудовище?
Не положено, - отмахнулся Илья, - только доброхот за розой идущий должен
победить чудище…
Не, ну неправильная у них всех трактовка слова доброхот…- поежилась
Катюша.
Может отобедать изволите с нами?- спросил все еще краснея Алеша.
Конечно изволим,- быстро ответила Марья,- ..э в последний раз трапезничать
будем все таки…
Глаза Кати при словах Марьи стали из больших просто огромными, а холодный
ноябрьский ветер завыл с новой силой.
Место, где расположили три богатыря свой лагерь, находилось под развесистым дубом с
мощным стволом и могучими ветвями. Под дубом на вертеле жарился кабан, а мальчик в
старинной одежде следил за костром и мясом…
Ну беги, Васятка, - сказал Илья. Мы уж сами теперь.
Васятка в пояс поклонился Защитникам Земли Русской настороженно поглядывая в
сторону двух незнокомых девиц:
А это хто?- не утерпел Васятка.
Две блэквудские ведьмы,- Марья с деловым видом стала закатывать рукава
рубахи, - сейчас будем из тебя пирожки печь…
Мама!!!- заорал Васятка и дал деру.
Не поняла, - огорчилась Марья, а Катя рассмеялась, - он чего, дикий?
Эх, - вздохнул Илья, - почем зря напугала мальца, а может и вправду ведьма?
Скорей ты не богатырь,- огрызнулась Марья.
Будет вам, - примирительно сказал Добрыня.
А что, Одета часто присылает ведьм?- спросила Катя.
Илья покраснел и срочно занялся кабаном. Тем временем Марья открыла саквояж Одеты
Юрьевны и на свет божий появилась бутылка Черного Доктора, апельсины, пачка крабового
мяса и пять круасанов с шоколадом.
Все кончено, - побледнела Марья.
О чем ты?- шепотом спросила Катюша.
Одета знала, что обратной дороги не будет, смотри, как на прощанье собрала…
Кузенька…- и Марья всхлипнула.
Ну уж нет!- разозлилась Катя, - будет! Вернемся, сразу к Вовке пойду.
Зачем?- Марья перестала скулить.
Скажу, что выхожу за него замуж.
Да?- Марья обняла Катю - я так рада за тебя!!
Чего это вы?- спросил Алеша, раскладывая по большим серебряным тарелкам
вкусно пахнущее мясо кабана.
Да Катюха наконец решила замуж выйти за Вовку, - объяснила Марья. – за
Владимира.
Алеша помрачнел и прошептал:
Поздравляю….
Да будет тебе Леха, и на твою долю еще Катюх выпадет!- рассмеялась Марья, а
Алеша покраснел опять,- не ну как девочка а не богатырь,- после этих слов Алеша словно
ужаленный сорвался с места и вскочив на коня помчался в холодное осеннее поле.
И язык у тебя, однако, - покачал головой Добрыня. – тебе с чудищем из Башни и
сражаться. Ты его насмерть уболтаешь. Решено.
Договорилась…- прошептала Марья.
Трапезничали молча. Изредка перебрасываясь фразами. Богатырей интересовала
сказочная даль из коей девицы прибыли, а девиц местные обычаи и культура…. Только Алеша
ел молча, понурив голову. Неожиданно налетел ураган, задрожала земля, послышался треск и
грохот.
Ах, аспиды окаянные! - закричал сквозь шум Илья.
Это что?!!?- в унисон крикнули Катя и Марья.
Овраг ваш передвинулся еще ближе. Чужинцы где-то еще напакостили, силу или
любовь чужую погубили! Пора нам , девицы, вы уж сами дале, нам надобно за границею
следить, что бы ворогу по Руси пройти не дать…
- Хорошие были богатыри, - проговорила Марья, - ну что, Катюха, будем собираться?
А идти в какую сторону??- спросила Катя.
Я знаешь, что думаю, пора рубашку снимать. – заявила Марья,- как не крути,
если это ковер- самолет, то должен знать местные станции назначения и слушаться
голосовых команд…
Марья сняла рубаху и встряхнула ее, ковер красный с золотым узором, гладким толстым
полотном лег у ног. Марья разулась, и стала на него, - Катюш, иди сюда.
Катя сняла ботинки и стала рядом с подругой.
Значит так, - Марья глубоко вздохнула,- ковер- самолет, неси нас к розе синей на
болото… Немедленно!!,- и ковер неожиданно взмыл в небо, сталкивая подруг лбами и
сбивая с ног...
Чего он так летит?- прокричала Катя.
Взлет у него вертикальный!- отозвалась Марья, - ковер!! Лети горизонтально,
прямо по заданному курсу…
Ковер послушно остановился в воздухе, и через мгновение полетел на восток, в сторону
бескрайних темных лесов.
Посадка была удивительно мягкой, что называется без рифов, кочек и синяков. Ковер лег
аккурат на большой поляне, посреди болота. Метрах в шести через топь торчала кочка на
которой цвела дивная роза, большая, цвета глубокого индиго, с нежным мерцающим сиянием,
вокруг красивой «короны» лепестков. По другую сторону, на большем расстоянии , чем роза,
возвышалась невысокая башня из серого, поросшего мхом камня. Без окон или бойниц, с
глухо закрытыми дверями.
Пошли к розе, - шепотом сказала Марья,- босиком, чтобы чувствовать топь…
даже шеста нет.
Подруги осторожно сошли с ковра и ступили в ледяную болотную жижу.
Мамочки…- простонала Катерина, - хо-лод-но-то как!
Ид-дем, т-твоя з-зат-тея, - зашипела Марья,- м-мы с т-тобою д-доброхот-ты на
с-свою г-голову-у.
Топь преодолели быстро. Роза была высокой, выше метра, росла прямо, гордо.
И куда мы ее пересадим?- спросила Катя.
Тут же, на месте, полметра в сторону, там и кочка повыше, и ограду из
камушков и земли вылепить можно,- предложила Марья.
Давай, - согласилась Катерина, - сначала все приготовим, а потом розу выкопаем
и пересадим. Меньше мороки так.
Тихо расчищали место для посадки в четыре руки, выкопали большую ямку под
корневище. Затем принялись лепить ограду. Оградка вышла невысокой красивой, украшенной
камушками.
Здорово- прошептала Катя, и тут же слепленное в ручную кольцо из болотной
земли, заблестело, засияло, переплавляясь в драгоценный желтый метал, и Катя ахнула.
Смотри, - прошептала в ответ Марья, - твои камни стали голубыми сапфирами, а
мои зелеными изумрудами… Да… Надо у Одеты узнать, к чему это???
Пойдем розу откопаем,- почти одними губами сказала Катя..
Вначале землю вокруг розы копали быстро, легко откидывая, и освобождая корни. Но
потом натолкнулись на большой, с кулак Ильи Муромца корень, и стали работать медленнее,
что бы не повредить чего. И тут, когда роза почти была освобождена, большой корень открыл
беззубый рот и заверещал диким голосом, на всю спящую округу… Катя откинула в испуге
цветок:
Чего это она?!!- прокричала Катерина сквозь визг розы.
Не знаю, - крикнула в ответ Марья, - роза, не мандрагора, а орет, как дикая!! Не
бойся ее , отключись, потащили в новую яму..
Рот орущей розе закрыли, что называется в прямом смысле- засыпали землей. В яме
беспокойный цветок поворочался, повздыхал, попыхтел и заснул, словно успокоенный и
умиротворенный, окутывая сиянием пуще прежнего.
- Все, засыпаем яму и домой, - проговорила Марья. Но не тут –то было. Задул ледяной
ветер. Глухая дверь башни с шумом отвалилась и на пороге показалось чудище, черное,
лохматое, мерзкое и страшное.. Катя и Марья замерли в ужасе, чудище поводив носом в
воздухе, уставилось на неподвижные две фигуры у розы.
Через мгновение зверюга с сокрушающим рыком неслась через болото к застывшим
подругам.
Все, - прошептала Марья, закапывай розу, - а я пошла..
Куда?!- не поняла Катя.
Чудо- Юдо Болотное отвлекать, - обречено вздохнула Марья и прыгнула с
кочки. Пробежав несколько метров, она остановилась перед ставшим на задние лапы
монстром и неожиданно для самой себя заговорила:
Ты съесть меня хочешь?
Чудище отрицательно замотало головой.
Розу охраняешь?
Чудище закивало.
А мы ее только пересадили, чтобы лучше было, нам Одета велела.
Чудище опустило лапы.
Отпустишь нас?
Чудовище опять не согласилось, но стало на четыре лапы и тихо зарычало.
Ну хочешь Катюха тебя поцелует??
Чудище задумалось, но тут раздался вопль Катерины:
Совсем взбрендила?! - возмутилась Катюха, - я замуж собралась, а ты меня
целоваться заставляешь! Что я Вовке скажу??
Ясно, - проговорила Марья и обернувшись к Кате закричала, - беги к ковру!потом виновато улыбнувшись перед чудовищем заявила, - тебе не повезло, Катя тебя не
поцелует.
Чудище издало страшный рык и опять поднялось на задние лапы.
Стой! Стой!- закричала Марья, - уговорил! Я тебя поцелую, только замолчи!!
Чудовище успокоилось и став на четыре громадные лапы вытянуло вперед
омерзительную голову,- дожила до ручки,- вздохнула Марья и зажмурившись чмокнула
мокрую протянутую ей морду. Чудовище запыхтело, как маленький паровоз, и завалилось
на бок…
Сила любви, - заключила Марья, вытирая губы и тут же рванула к ковру где ее
ждала Катерина, - ковер!! Летим отсюда на все четыре стороны! Ковер взмыл вверх и
замерев начал падать..
Ты что ему приказала?!!- закричала Катя,- он свихнуться может…
Вот, Господи, - взмолилась Марья, - ковер!! К Лебедю! К Богине! Елки, к Одете
Юрьевне!!!
Ковер завращался, задрожал, завернулся в гигантский узел, в центре которого, визжа,
повалились друг на друга Катерина и Марья. Стало жарко, словно горячий ветер августа в
вперемешку с песком задул сквозь ткань ковра, мир закружился, рассыпался на звезды и
синие розы, и ковер рухнул вниз.
- Господи!- застонала Катя, - как больно, и где мы…
В четыре руки развязали узел ковра. В глаза ударил свет зеленого абажура, у ковра стояла
Одета Юрьевна с заспанным Кузьмой на руках, и счастливо улыбалась.
- Ну вот и все!- сказала она,- скоро Новый Год. Нечисть последнюю с первым снегом
повымело. Катя, Вова заходил, ждет, я сказала что ты в командировке и обещала по
приезду ему руку и сердце…. Кузьма Андреевич, на другие подвиги теперь собирается,
чары Сонной башни мама развеяла, а скоро папа с работы вернется, уже месяц, как
ждут…
- Да-а? - вновь дружно спросили Катя и Марья…- а роза?
- Роза? Теперь в безопасности, - и Одета Юрьевна подойдя к окну, рукой отодвинула
тяжелую портьеру, за которой в позолоченном горшке росла высокая синяя роза.
- Красивая правда?- спросила Одета.
И как бы в подтверждение вокруг розы разлилось великолепное перламутровое сияние…
« Господь прощает всех, но не всех охотно…»
шутка, из речи батюшки православного крымского храма,
сказанная им, во время беседы с паствой…
Пролог
Много лет тому назад, до рождества Христова.
-Здравствуй Володимир! – Феодор Сильвестор Арий, император Атлантиды и Всея Земли,
распахнул руки и шагнув к высокому, статному мужчине в летной космической форме,
крепко обнял его, - здравствуй славный Бог, посланец Всевышнего! Здравствуй дружище
лимуриец!!- эмоции Феодора были более чем искренними, и лимуриец, или Бог, или
Владимир, счастливо рассмеялся.
-Я не просто так к тебе, император! – Владимир отстранил Феодора рассматривая его красивое
и дружелюбное лицо, -отпусти охрану, да и твои быстрокрылые виманы нам не понадобятся!
Есть ли доброе вино, созданное тонкими мастерами своего дела, здесь на Земле?
-Конечно! –Феодор увлек Владимира на пышный синий диван с изогнутыми золотыми
ножками и хлопнул в ладони. Тот же час появились слуги, и незаметно расставили из
маленького треножника, круглый, словно хрустальный столик, поставив на него золотой
вытянутый сосуд с вином, и стройные фужеры в тон, - угощайся мой друг.
-Чудесное вино, - лимуриец откинулся на диване, и небрежно извлек из нагрудного кармана
золотой медальон на толстой витой цепочке с выложенной топазами голубого цвета, розой.
Медальон лимуриец положил в ладонь императора, и крепко сжал ее, словно давая понять,
сколь важен для него, этот жест.
-Это же Голубая Роза Земли! – воскликнул Император, - архиватор Силы всех лимурийцев,
Богов….. зачем ты даешь мне его, Владимир?
-Раса лимурийцев находится в той самой стадии развития, которую, вы арии, наши потомки,
называете демиургической, божественной. Это не просто Символ Божественной Силы, или
архиватор ее возможностей, это оберег Земли, в этой нехитрой вещице запрятаны мудрость,
честь, любовь и сила всех Борейских цивилизаций…. Теперь она твоя, Арий! Храни ее, ибо
сохранив ее, ты сохранишь Землю.
-Но почему?
-Потому что Земля принадлежит бореям, понимаешь император, а там, – лимуриец
неопределенно повел рукой, - там не все бореи сейчас. Среди лимурийцев во всяком случае. И
эти не все очень и очень хотят получить Землю…. Запомни это Император Земли, Арий.
990 год от рождества Христова.
Князь пристально вгляделся в лицо вошедшего в его палаты. Странник –кудесник, белый,
как лунь, в чистом льняном рубище, опирался о грубо обтесанный посох ведомой рукой. В
другой руке он крепко держал расписной ларец, украшенный самоцветами, окованный
удивительным сияющим металлом. Кудесник поклоном приветствовал князя. Княгиня Анна,
появившаяся в горнице удивленно и заворожено воззрилась на старика.
-Кто сей человече, Володимир? – спросила она царственного супруга.
-Кудесник росский, Аннушка, - отозвался Владимир Солнышко, - что ни наесть настоящий
самый! Ну проходи, мил человек, мудростью порадуй, что привело в Киев скажи, - уже к
старцу обратился князь, - и что за чудо- ларец красный, невиданный, принес ты в палаты мои?
-Дело у меня к тебе, княже, - заговорил кудесник сочным молодым голосом, присаживаясь на
крытую соболем лавку, проворно подставленную юрким рабом.
-Молви, старче! – Володимир сел напротив кудесника, а между ними, в мановение ока
поставили резной стол, накрытый снедью и медом, - только меду моего отведай сперва!
-Благодарствую княже! – поклонился старец, ставя на стол ларец, и беря в ладони расписную
ладью с медом. Чинно отпив, кудесник водворил ладью на стол, а сам обратился к
Володимиру.
-Помнишь ли ты князь, предков своих? – вдруг спросил он.
-А кому, как не мне помнить, - Володимир усмехнулся в усы.
-И отца своего Святослава, и деда Игоря, и пращура Олега – Рюрика?
-Отца помню, старче, -тихо сказал Владимир, - могуч был покойный князь Святослав и делами
славен. А деда Игоря и пращуров моих видеть не довелось… Да бабка моя, Ольга, много о них
сказывала. Мудра была княгиня русская.
-Правда твоя, княже, - согласился старец, - но слыхал ли ты, почто росичи Рюрика князем
нарекли, кто говорит что он варяг, а кто, что нечеловек вовсе…
-Пересуды людские меня не занимают, странник, - ответствовал князь, - знаю что с севера
пришел Рюрик, да Свинельд – воевода, год назад с миром почивший, с ним пришел. От
горького моря самого… Знать варяги славные!
-Да не так все князюшка, - запечалился чему –то волхв, - перед смертию прислал гонца
Свинельд ко мне в келью лесную, велел святыню тебе отдать, о предках поведать.
-Чего ж неведомо мне? – князь подался вперед.
-А то, князюшка, что не варяги Рюрик со Свинельдом, а славные арии, из пучины морской,
Атлантиду поглотившую, спасшиеся. Рюрик, пращур твой, никто иной, как средний сын
покойного Императора Бореев - Ария. А в час страшный гибели, призвал царь Арий Рюрика,
символ власти Имперский ему передал…. Именно этот символ показал росичам Рюрик, когда
в земли наши прибыл. По нему узнали мы сына Императора Земли…. Наследника арийского
трона, повелителя нашего…
Да понимаешь ли ты, что говоришь?!! - прошептал Володимир, расстегивая мастерски
вышитый золотошвейками ворот. Но кудесник уже извлекал из ларца чудный медальон на
толстой витой цепочке, голубую самоцветную розу, золотом оплавленную, дивной работы,
невиданной.
Сияние разлилось по горнице, голубое с перламутром морским.
-Хозяина учуяла Роза Борейская, - благоговейно прошептал пораженному Владимиру волхв, кровь родную признала… Береги святыню, княже! В ней сила и единство народа, мудрость и
защита предков…. Береги, как зеницу ока, княже! Что бы никакому ворогу рукою не
коснуться святыни нашей… силы Ариев….вперед Рось выведи!
-Ой и могвущественная вещица, гвасудагрыня матушка, - зашептала княгине Анне заморская
ключница Рози- Мириам, - охг, и силища в гней….
2003год от рождества Христова.
…Аленка еще раз для убедительности проверила застегнутый кармашек на шерстяной юбке
мышиного цвета, и обречено вздохнув нажала на дверной звонок… Роза Вениаминовна
встретила Аленку с обычной улыбкой и радушием, большой пес, овчарка по кличке Ваал,
радостно закружил вокруг девушки, но сегодня Аленке было не по себе…
Она и Роза пили кофе из красивых фарфоровых кружек с изображением китайских
дракончиков, разговаривали об Алениных делах, казалось, Что Розу Вениаминовну интересует
буквально каждый зигзаг Аленкиной жизни, каждая эмоция, рождаемая в ее душе.
-Дегвочка моя, - немного картавила Роза Вениаминовна поглаживая крупную голову Ваала, Ргазве это пгроблема? Это так пгроблемка… Главное, это вот, чтобы ты слушала меня и
деглала как я скажжу…. Ты пгринесла, то о чем я пгросила?
Да, Роза Вениаминовна, - кивнула Аленка и расстегнула карманчик на юбке, из которого
извлекла красивый золотой медальон, видимо старинный. В центре золотого диска из голубых
сапфиров была выложена роза.
-Чудненько , - проворковала Роза, ухватившись за медальон, - вот он символ цагрсий! Как же
долго я ждала… И тгрудно он достался тебе?
-Трудно, - Аленка помрачнела, - это же воровство, Роза Вениаминовна! Грешно это.
-Гразве это воровство?! Упаси тебя от подобных мыслей, деточка, ты пгросто помогла вернуть
мне, то, что издгревле должно было пгринадлежать моей семье. Да и ты наконец обгретешь
желаемое. Хозяйку медальона хогрошо гразгледела?
-Еще бы, - вздохнула Аленка, - такая красавица. Даже не верится, что она и вдруг владелица
такого огромного торгового дома, умница….
-Она и не заметит пгропажи, милая, она для нее пшик!. – рассмеялась Роза Вениаминовна, -но
вот дгругое она заметит точно. Пойдем.
Роза и Аленка, прошли в маленькую зашторенную комнату, наполненную странным
кисловато сладким ароматом восточных пряностей. В комнате были лишь большие мягкие
кресла и высоченное зеркало до потолка. Аленку усадили в кресло прямо перед зеркалом.
Неохотно Аленка покосилась на свое отражение. Неуклюжая, непомерно полная девушка
девятнадцати лет с собранными в пучок волосами. Круглое, как луна, лицо, с висящими
щеками и щелочками глаз. Аленка еще больше погрустнела и отвернулась от зеркала. Роза
внимательно следящая за Аленкой, вдруг нарочито всплеснула руками и подскочила к ней.
-Стоит ли огогрчаться, когда все кончится… Смотри в зеркало.
Аленка послушно обернулась и ахнула , в зеркале была не она, и не эта комната, там, как в
телевизоре отражалась другая реальность. Та самая, ослепительно – красивая женщина, у
которой Аленка стащила кулон, пока мыла ей голову в парикмахерском салоне, владелица
торговых домов, сейчас сидела одна в пустом кабинете и безутешно плакала.
-Ой, что я надела!! – вскликнула Аленка.
-Поздно думать, закгрывай глаза, - глухо отозвалась Роза Вениаминовна, - и накинула на
Аленку какой –то платок скрывший ее лицо с выражением горечи.
Аленкины мысли, вращавшееся вокруг неожиданной лавины тяжести в душе, оборвались от
резких слов Розы:
-Все! Смотгри!
Вначале Аленка ничего не увидела, кроме прежней картинки с безутешной женщиной, но
потом, картинка стала меняться, а очертания женщины искажаться, она словно стала
надуваться, подобно гигантскому воздушному шару. Аленка смотрела на бывшую теперь
красавицу, и с ужасом отмечала, как та превращается в уродливую исполинскую толстуху.
Саму Аленку отчего –то медленно трясло, но, пораженная зрелищем, она не замечала
происходившего с ней, пока Роза Вениаминовна не провела рукой у зеркала и видение
исчезло, уступая место иному. В зеркале отразилась комната Розы, с хозяйкой, креслом перед
серебристым стеклом, и красивой незнакомкой, с короной из темных волос. Аленка
пристально вгляделась в зеркало и ахнула, это была она, она только невероятно сильно
похудевшая, словно ей подарили чужое тело. Острая, как иголка догадка пронзила Аленкино
сознание, и она стремительно обернулась на Розу Вениаминовну.
-Вы поменяли наши тела? – прошептала Алена.
-А что здесь такова? – наивно пожала плечами Роза, - Любава Агриева, из тех женщин,
котогрые умеют спгравляться с непгриятностями и тгрудностями, она выкгрутится, что –
нибудь пгридумает…. А ты более слабая, к чему сожалеть? Такое шикагрное тело…
И Роза погладила Аленку по голове, отчего на девушку накатила истома, ее буквально
повалило в сон…
Где –то между сном и реальностью, Аленке казалось (или снилось?), что вернулся с работы
Семен Теодорович, муж Розы. И они вместе зашли в комнату, где в кресле спала Аленка. Ваал
устроился у ног дремавшей Аленки, облокачиваясь всем весом, но вместо привычного тепла,
девушка почувствовала пронизывающий холод, исходящий от собаки…
-Вот Сенечка, - шептала Роза, - тепегрь, Агриева нам не стграшна, у нее столько новых
пгроблем, что хватит на век. И сыночек, Маргчик, глядишь домой вернется. А у нас с тобой
есть теперь символ Агриев. Мы всесильны, можешь завтгра же пегреходить в наступление,
Любава больше не пгротивник нам.
-Так ли, Розочка? – Сеня вздохнул, - в любом виде Любава Ариева – грозный противник. И
еще не известно чем все закончится. Но ты права, дорогая, завтра банк Ариевых станет
нашим….
2
-Ну что, доктор? – спросила Любава, тяжело отдышавшись после осмотра, - есть у меня
шанс вернуться в исходное состояние?
-Любушка, вы сильная женщина, - начал было Николай Иванович, - то что с вами произошло
не имеет аналогов в медицинской практике, это даже на аллергию не похоже… это похоже на
Бог знает что! Я ваш семейный врач, знаю вас всю вашу сознательную жизнь, но я развожу
руки…
-Ясно, профессор, - вздохнула Люба, - если уж мой Айболит не знает, что со мной, то не знает
никто. Из простых смертных во всяком случае… Прямо хоть в Маняшины страшилки верь!
-А что Маняша? – попытался перевести разговор Николай Иванович, - давненько я сестренки
вашей не видовая, уж годков восемь поди минуло…
-Где-то в тайге живет Маняша, - ответила Любава, - как ушла от Марка, так и живет. Даже
весточки не было.
-И не искали вы ее, Любавушка? – вежливо поинтересовался Николай Иванович.
-Пыталась, Айболитушка, ой пыталась, - Любава грузно откинулась в кресле, - не хочет видеть
меня сестренка, не хочет. С той самой жуткой ночи и не хочет, Николай Иванович. --Исчезла,
ушла с геологической партией, да исчезла. Я думала даже – сгинула сестра, да Бог есть,
нашлась в самом центре таежном….Точно дедушка покойный говорил, непростая у нас девка
Маняша, ой, непростая!
-А где кстати ваш медальон фамильный, Любавушка? – неожиданно спросил доктор, -сколько
вас помню, вы его всегда носили не снимая.
-Ой, Николай Иванович!, - Любава разрыдалась, - нету медальона, украли, аспиды окаянные!
Ну все один к одному, пришла беда – раскрывай ворота. Я правда новый заказала, все таки
дедушкино наследство… хоть копию….
-Эх, проблемы! – закручинился старый врач, - дедово наследство древнее по слухам, оберег
вроде семейный. Конечно, официальная наука это не признает, но все же… В свете последних
событий. А не послать ли весточку Маняшеньке? Сестра никак, прилетит, родная душа всеж.
Найдем выход. Уж если случилось так, то есть и обратная сторона медали. А как Марк
Семенович прореагировал на… на перемены в вас, Люба?
-Никак, - Любава помрачнела, - меня обвинил в какой –то ахинее и ушел к родителям.
-Это к Семену Теодорычу и Розе Вениаминовне?
-К ним, к господам Бронским, моим конкурентам неудачникам, - Люба махнула рукой, - с
бедой справлюсь, вернется Марк. Жаль мне его, и так от Маняши натерпелся, а теперь еще я
чучелом стала.
-Прям агнец невинный ваш супруг, Любава Артемьевна! – улыбнулся доктор.
-Да нет, Айболитушка, мужик он, испугался увиденного и убежал. Отойдет, вернется, а там
глядишь я проблему решу. А Маняшу я попытаюсь позвать, чай приедет сестра, нужна она
мне сейчас, тошно как –то, тепла душевного не хватает что ли…
Николай Иванович лишь покачал седой головой.
Марк Бронский встал рано, его разбудил звонок в дверь. Переливчатый соловьиный свист,
прокрался в его безмятежный сон, в уютную кровать, любовно расстеленную мамой, и
разбудил таки Марка, и без того измученного за последнее время, всяческими перипетиями
судьбы. Впрыгнув в нагретые тапочки, предусмотрительной мамочкой, Марк, заспешил к
двери, на ходу поправляя взъерошенные красивые волосы, цвета вороного крыла и отгоняя
радостно лающего Ваала.. Не спрашивая кто там, Марк открыл дверь, и застыл, словно
пораженный. Перед ним стояла юная темноволосая красавица, с серыми громадными глазами
и точеной королевской фигуркой.
-А.. а Роза Вениаминовна дома? – растерялась девушка.
-Нет, мама с утра на рынок уходит, - ответил Марк, - но вы проходите, я сейчас сделаю кофе,
мы ее подождем!
-Как –то неудобно, - девушка покраснела.
-Глупости какие, - ослепительно улыбнулся Марк, - проходите, как вас зовут?
-Алена, - отозвалась девушка и робко улыбнувшись вошла в двери…
Отчаянью Любавы Ариевой не было придела. Каким –то образом у Бронских оказались акции
ее концерна, целых 47 процентов! Каким –то образом, хитрый Семен Теодорович, убедил ее
акционеров продать ему эти акции, и теперь, он просто по дешевке распродает их, разоряя
Любашу, обесценивая ее бизнес. В деловом мире, карьера Любавы Ариевой словно
предрешилась в один миг, стремительно летя в пропость навстречу банкротству… . Но и этого
мало! Ее муж, Марк Бронский, которого она подобрала семь лет назад, как побитого кота,
брошенного ее сестрой, выходила, избавила от душевных ран, привязалась, а затем и
полюбила, жалеючи по –русски, этот самый Марк, теперь требовал развода, что бы жениться
на юной предприимчивой красотке, сошедшей словно с обложки журнала. Они даже кажется
едут вместе на юг…. Любава нынешняя, толстая и обезображенная, больше не существовала
для красавца Марка Бронского. Да и выхода из навалившегося странного недуга, Любава не
видела.
Любава сидела одна в большой старинной родительской квартире, за плотно задернутыми
шторами цвета темного вина и теряла, теряла надежду на спасенье и будущее счастье…
А тем временем, стремительный скорый поезд, рассекая таежную лавину зеленых вековых
деревьев, нес Маняшу Ариеву к родному городу, где отчаянно – плохо было ее старшей
сестре Любаве. Маня спешила на помощь, а сердце вещун, подсказывало, что дело видать не
чисто, и без Марка, или его мамочки, это самое дело, не обошлось. От того и спешила
Маняша, что бы успеть, что бы спасти сестру, от чего–то неведомого, но по предчувствию
Маняши, грозного и опасного.
Высокие стройные ели, словно солдаты ровным строем взметнулись вдоль проходящего
поезда, и наблюдая за изумрудным мельканием, Маняша задумалась, ее мысли вернулись на
восемь лет назад. Туда откуда все началось…
3
1995год от рождества Христова.
Веселая свадьба отшумела, отгуляла. Юная невеста в воздушном платье, красивый статный и
богатый жених, веселые гости…и тревожный взгляд сестры.
-Манечка, что то ни так? – спросила Любава младшую сестру.
-Ой, не знаю, Люба, - нахмурилась Маня, - у меня такое чувство, что я во сне…
Так это же хорошо, - улыбнулась Любава, - смотри, какой у тебя муж красавец, а умница
какой! Счастливый сон тебе приснился сестренка!
-Нет, Любушка, кошмарный, - в русалочьих глазах Мани появились слезинки, не хочу я этой
свадьбы, не понимаю, как это вышло…
-Мария! – голос Любавы стал серьезным, - если ты против всего этого, если твое сердце
решило иначе, я немедленно все остановлю, и ты по- прежнему, останешься свободной…
-Нет, что ты! – испугалась Маня – Бронские не простят, - я наверное устала, успокойся
Любушка, пройдет, да и коней на переправе не меняют…
-Что? – не поняла Люба.
-Да это я так, не обращай внимания! – Маня вымучено улыбнулась сестре и упорхнула у
Марку.
Гости кричали : «Горько!», а Любава тревожно наблюдала за рассеянными движениями
сестры… Может, действительно, устала? Слава Богу, что Марк, взял все в свои руки…
Это была первая брачная ночь, окрашенная запахом свадебных букетом, торжественным
ленивым колыханием пламени свечей. Бронзовые столики эпохи ампира, украшенные
хрустальными вазами с экзотическими фруктами. Серебряное ведерко с холодным
шампанским…. Но Маняша, словно оцепенела, перед всем этим великолепием. Особенно ее
пугала круглая огромная кровать, застланная атласными простынями. Отчего –то черными,
оттененными витыми рисунками огненных дракончиков. Причудливое переплетение теней от
свечей на кровати, стало походить на извивающихся шипящих змей, готовых броситься на
жертву, Маня отпрянула, но горячая рука Марка легла на ее плечо.
-Тшшшш! – прошептал Марк, - все хорошо, любимая, я с тобой, - его горячие губы коснулись
виска Маняши, и в тот же момент Маня трезво с отчаяньем поняла, что не хочет ничего, ни
этой свадьбы, ни этой брачной ночи.
-Нет! – закричала Маня, отпрянув в ужасе от Марка, - я не хочу ничего, я не могу! Я не люблю
тебя… Марк.
-Ну и что, - спокойно, улыбаясь из полумрака, ответил Марк, - главное здесь, то, что я люблю
тебя. Остальное - мелочи.
-Нет! – Маня метнулась в коридор, и заскочив в ванную, спешно закрылась на замок, от чего –
то осеняя себя крестом.
Открой, Маняшшшшаааа! – не своим голосом заговорил Марк, - будееттт ххххуууужжже….
Откроооой….
-Господи, помилуй меня! – зашептала Мария, и закрыв глаза, зашептала, - Отче наш, сущий на
небесах, да святится имя твое, да придет царствие твое… яко же на небе так и на земле…
-Шшшшштоо тыы делаешшшшь, идиоткаа, - яростно шипел Марк, а Маня открыв глаза,
схватилась за крестик на груди обеими руками, словно заклятие повторяя и повторяя молитву:
«Отче наш, сущий на небесах…»
А стены ванной стали словно прозрачными, и с ужасом Маня увидела, как за ними полыхает
огонь и корчатся изуродованные фигуры безобразных монстров. Лишаясь сознания Маня все
твердила и твердила : «Отче наш…». До тех самых пор, пока тьма бессознательного не
поглотила ее.
На следующий день Маня проснулась на круглой кровати в свадебном платье. Следов
прошедшего ночного ужаса, как впрочем следов огня, да и самого Марка не было в квартире.
Маняша переоделась, собрала вещи и рванула на автовокзал, на ходу пытаясь отогнать от себя
ночные кошмары, и даже тень воспоминания о замужестве… Маня уехала в горы, в Дом
отдыха на берегу Горького моря, где за несколько дней, таки расслабилась и успокоилась…
но это было лишь несколько дней………..
Утром четвертого дня, в дверь Маниного номера постучали. Маняша, вышедшая из душа и
вытирающая волосы, тревожно замерла от тихого стука.
В дверях стоял Марк, с невозмутимой полуулыбкой, как всегда красивый, нереальный, и
смотрел на Маняшу.
-Здравствуй, любимая, - Марк склонился к щеке Маняши и нежно поцеловал. Но Маня не
почувствовала ничего, кроме дрожи и безотчетного страха.
-Здравствуй, Марк! – ответила она.
-Пригласишь?
- Ты уже вошел, завтракать со мной будешь? – Маня собрала волю в кулак.
-Конечно, а кто меня еще накормит, если не любимая жена….
Они молча завтракали в номере, пока Маня не прервала тягостную тишину :
-Я собралась на экскурсию, в винодельню, в дегустационный зал…
-Прекрасно! – обрадовался Марк, - поедим вместе!…
Маня переодевалась быстро, натянула спортивный костюм, накинула плащ. Все это время
взгляд Марка жег ей спину. Даже, не заплетя как следует косу, Маня пулей вылетела из
комнаты, ни чуть не сомневаясь, что Марк последует за ней
4.
Голубой микроавтобус с шумной стайкой отдыхающих, остановился у широкого и
приземистого особняка, основательного и увитого виноградными лозами. Маняша не говоря
ни слова, как и всю предшествующую дорогу, падала руку Марку, и вышла из автобуса. Запах
пряностей и осени окутал мир. В такой мягкой янтарной тишине дня, люди казались
нелепыми и режущими глаз куклами. К своему удивлению, Маня отметила, что только Марк,
как бы являл собой логическое продолжение безмятежного покоя природы, словно знал
неведомые никому секреты…
Перешептываясь и хихикая люди двигались за веселым и разговорчивым хозяином
винодельни, с упоением и любовью рассказывающем о винограде и винных приключениях.
Маня, старательно переключалась на усатого хозяина, прибывшего с жаркого Кавказа, а Марк,
все больше и больше отдалялся, его бледное лицо, уже походило на застывшую маску с
нисходившей злой усмешкой на плотно – сжатых губах. А хозяин все говорил и говорил, но
теперь, только для Мани, словно никого и не было в его большом, но уютном зале. Голова
Маняши кружилась от бесконечной дегустации, ей почти удалось забыть о Марке, но муж о
себе напомнил. Тихо отведя Маню в сторону, он снял сумку с ее плеча, и с теплой улыбкой
проговорил:
-Давай я подержу, а то, зацепишь что –нибудь, потом шума не оберемся. И не пей много, ты и
так увлекла этого человека, зачем тебе это надо. Я схожу узнаю у водителя, когда вообще –то
нам домой, ни хозяин, ни гости, кажется не в состоянии сделать подобное…
И Марк вышел. Маня зачаровано смотрела ему вслед, ей казалось, что Марк совсем не такой
уж ужасный. Чего вдруг она расфантазировалась? Может из-за переживаний и свадебной
шумихи, где –то дала сбой нервная система? Нет, Марк не чудовище… И улыбнувшись сама
себе, Маняша вернулась в зал, где ее ждал нетерпеливый, приторно – приветливый хозяин.
Час сменялся часом, Маня смеялась шуткам остроумного кавказца, голова все больше
наливалась теплотой и тяжестью, руки стали непослушными. Нечаянно пролив вино, Маня
полезла за платком, но сумки не было. Марк! Она обернулась, но кроме нее и хозяина в зале
никого не было.
-А где все? – удивилась Маняша.
-Уехали, - хохотнул мужчина, - ваш экскурсовод, Марк кажется, сказал, что уже пора.
-Марк?!? – хмель потихоньку стал улетучиваться, - а я?
-Я попросил его, как мужчина мужчину! – подмигнул хозяин, - я сам отвезу такую красивую
девушку домой!
-Но он же…
-Ничего, милая! – хозяин обнял Маню за плечи, - мы с тобой еще продолжим этот чудесный
вечер!!
-Черт! – вырвалось у Маняши, она отпихнула от себя кавказца и выбежала из зала.
Лишь порядком удалившись от винодельни, Маня остановилась отдышаться. Так, где она?
Неизвестно. В каких –то мокрых зарослях, в жгучей темноте вечера поздней осени. Сумка, а
значит деньги и документы у Марка. Паршивец! Монстр! Вот чудище –то, а?! Что делать?
Первое не паниковать и успокоиться. Маня глубоко вздохнула, прикрыв веки. Если, она не
ошибается, что вряд ли, то ей надо двигаться на запад вдоль освященной огнями городков,
береговой линии. Дед учил ориентироваться по звездам, но тучи хмурые и уместно осенние,
уже расположились на засыпающем небосводе. Значит только береговая линия… а это
означает, что надо подняться высоко в горы, туда, где лежит заповедная заброшенная тропа,
туда, от куда виден блеск воды Горького моря и огоньки города…. Маняша тяжело вздохнула,
и начала свой тяжелый подъем по скользким скалам, и оползающей под ногами земле.
Беспроглядная темнота и холод гнали ее вверх и вверх, вопреки здравому смыслу, который
буквально кричал, что там в горах неминуемая гибель! Опасность! Но стремление Маняши
разглядеть свой единственный ориентир, позволяющий ей вернуться в дом отдыха,
затерянный в этой чуждой, ледяной гористой стране.
Руки озябли, пальцы словно не хотели двигаться от холода, ноги гудели. К тому моменту,
когда Маня выбралась на старую заповедную тропу, высоко над морем, она окончательно
измоталась и устала. Тяжело дыша, Маня села на покатый край тропы и опустила голову на
руки, что бы чуть отдохнуть перед новой дорогой во тьме. А под ногами, тремя километрами
ниже, блестела прибрежная полоса Горького моря, и несколько огоньков домов. Чуть западнее
в нескольких километрах лежал еще один поселок, а за ним еще и еще. Маня приподняла
уставшее лицо и вгляделась в огоньки, где-то там впереди, раскинулся поселок Морской, где
находился дом отдыха. Надо заставить себя подняться и идти вперед, даже если ноги устали и
гудят, а голова отказывается соображать. Но когда тебе восемнадцать лет , неисчерпаемая
жажда жизни верно делает свое дело, толкая наперекор трудностям и бедам, заставляя
бороться за каждый миллиметр или миг своей судьбы…
-Нечего сидеть, - сама себе громко сказала Маня, с трудом поднимаясь на ноги, - подъем,
Мария Артьемьевна! Только вперед, до рассвета еще далеко…
Словно в ответ на Маняшину фразу из темноты, совсем рядом, раздалось приглушенное
рычание, а затем жуткий вой непонятного зверя. Маня отпрянула назад, спиной упершись в
холодную и по-осеннему мокрую скалу. Руки судорожно нащупывали где обрывается
каменная стена, ужас охватил сознание, а непрошеный гость перешел на рык и начал
выступать из мрака. Маня вскрикнула. Он стал вдвое больше, ощетинившийся, с
выпирающими костями, разинутой пастью, и свирепо горящими глазами, но это был он.
-Ваал! – прошептала Маня, - малыш, что с тобой? Откуда ты здесь?
Но Ваал будто не узнал ее, а продолжал медленно наступать, все ниже пригибаясь к земле,
готовый броситься на жертву.
-Нет, Ваал!- опять заговорила Мария, - это я, Маня! Ну же, хороший песик, помнишь? Марк?
Где Марк?
Но на упоминание о Марке пес отреагировал странно. Он поднял жуткую морду и протяжно
взвыл, в темное неприветливое небо. На лбу Маняши выступила испарина, руки наконец
нащупали обрыв каменной стены, но ее медленное движение в сторону ожидаемого поворота
или укрытия так же прекратилось, как и мысли на спасение. Стена не только кончалась
обрывом, но тропа под ногами тоже исчезала. За спиной Мани сейчас была пропасть. Заметив
шевеление, Ваал ощетинился подался вперед и прыгнул…
-Нееет!!!! – закричала Маняша, пряча лицо руками, но неожиданная тишина и тихое рычание
Ваала, откуда-то из далека, заставили Маню убрать ладони.
Открывшаяся картина была не менее удивительная и пугающая. Проглянувшая сквозь густые
облака полная луна, осветила узкую горную тропу и фигуры находящиеся на ней. Метрах в
десяти от Мани, судя по темному, высокому силуэту находился Марк, к нему жался Ваал,
ставший меньше вдвое. А перед ними, не касаясь земли, загораживая Маню от монстров,
стоял необычный человек. Сияющий и светлый, невесомый, и, к удивлению Мани,
прозрачный. Его правая рука была протянута вперед, словно что –то указывая Марку.
Немного постояв, Марк круто развернулся и пошел прочь, Ваал, поджав хвост, затрусил
следом. Вскоре их поглотила тьма ночи. Тогда необычный заступник плавно повернулся к
Маняше, заставив ее вскрикнуть от неожиданности. Призрачная фигура покойного деда,
словно колебалась от дуновений ночного воздуха, его светлое, золотистое и нереальное лицо
казалось печальным. Дед укоризненно покачал головой.
-Деда! – вырвалось у Маняши, - ты пришел, что бы спасти меня?
-Идем, - раздалось в голове у Маняши, а на лице призрака появилась любящая улыбка, и он
поплыл над тропой, указывая путь внучке.
Маня спешила за призраком деда, идущего витиеватой тропой между скал. Вскоре скалы
стали загораживать вид на береговую полосу и Маня засомневалась, туда ли они идут? Но тут
дед остановился, и Маняша огляделась. Они стояли перед расширяющейся дорожкой, плавно
переходящую в плоскую поляну с нагромождением небольших камней.
-Что это? – спросила Маняша и осеклась. Луна опять показалась из-за туч, осветив полянку.
Силуэты камней оказались надгробиями, а сама поляна старым, заброшенным кладбищем, Зачем мы здесь? – прошептала Маня. Но призрак уже подплыл к одному из надгробий и в
голове девушки раздался голос деда:
Смотри, и запомни.
-Что? – не поняла Маня, и подошла к поросшему мхом камню. В лунном неярком свете,
Маняша присела перед надгробьем, и всмотрелась в полустертую временем надпись.
« Беркович Роза Вельгельмовна»
1824- 1932г.г.
Что –то зашевелилось в душе Маняши, что-то нехорошее и опасное. Она провела рукой по
холодному камню, ладонью нащупывая керамический кружок, на котором должно было
находиться изображение покойной. Маня рукавом плаща стерла грязь, и оцепенела, глядя на
портрет. С керамической плитки на нее взирала Роза Вениаминовна, ничуть не изменившаяся
за прошедшие шестьдесят три года, и не выглядевшая на женщину сто восьми лет, как
написано на надгробье. Роза Вениаминовна, мать Марка, была жива и здорова, причем в свои
неполных пятьдесят, она едва выглядела на сорок, как впрочем, и Роза Вельгельмовна, ее
двойник с надгробной плиты.
-Это… - Маня не договорила.
-Это она, Маняша, - прозвучал голос деда в голове.
Но она же умерла, вот здесь написано…
Легко ли умеючи, - пространно ответил дед, - а теперь уходи, сегодня полнолуние. Уходи и
запомни все.
-Дед… – начала было Маня, но ее отвлекло колыхание земли под плитой. Испуганно Маня
наблюдала, как земля стала рыхлиться и оседать, словно невидимый крот, роет себе дорогу.
-Уходи! – глухо заговорил дед, - убегай! Берегите медальон, и помните!…
Маняша сорвалась с места, перепрыгивая через камни, и спеша вперед по узкой горной тропе,
освященной лунным светом. Она была далеко, когда ее заставил остановиться громкий
злобный стон, который повторило услужливое эхо. Маня обернулась, там за скальной грядой
полыхало зеленоватое зарево и метались белые огни.
-Надо бежать, - проговорила Маняша, - деда задержит… нечисть.
И Маня опять побежала вперед, высчитывая по прибрежным огонькам, где же находится
поселок Морской….
5.
Предрассветный туман немого вывел Маню из оцепенения и стремительного продвижения
вперед. Стало светать, и Маняша словно очнулась от кошмара. Как-то сразу эхо донесло
раскаты штормовых волн Горького Моря, голос ветра, первые голоса птиц. Маняша подошла
к крутому склону и посмотрела вниз. Там, под крутым склоном горы, поросшей редкими
кустарниками, и растущими из-под земли голыми светлыми камнями, раскинулся маленький
городок Морской. Виднелись крытые крыши домов, а у самого берега, на высокой скале у
древней заброшенной крепости, расположился дом отдыха, куда так стремилась Маняша.
Осторожно ступая по мокрому и скользкому склону, девушка начала спускаться к заветной
цели. Где –то на середине склона она остановилась, и оглянулась, на казавшуюся уже
неприступно – высокой, горную гряду с выступающими скалами и заповедной, страшной
тропой. Сердце Маняши защемило. Предчувствие говорило, что происшедшее, еще не
конец….
Марка Маняша обнаружила спящим в своем номере. И без того бледный, Марк казался просто
бумажным, брови нахмурены, губы плотно сжаты. Под прозрачными закрытыми веками,
двигались глаза. Марку что-то снилось. Он застонал во сне, закусил губу, Маняша заметила,
что на губе появилась капелька крови, но Марк не проснулся. Даже когда Маня собирала и
укладывала вещи, он спал, мечась по подушке и издавая стоны. Но Мария не тронула его, она
выскользнула из номера, как из душной камеры, и направилась на автовокзал, подгоняя себя
быстрее убраться из этого проклятого места…
2003 год от рождества Христова.
-Девушка!, ну что вы стали, как вкопанная!, - раздался недовольный баритон, - пропустите все
же меня!
-Ой! Извините, задумалась, - Маняша обернулась и потеснилась, что бы пропустить высокого
молодого человека в полевой военной форме, с сумками двигающегося по узкому коридору
поезда.
-Вижу что задумались, уж минут пять стою, как статуя, жду, - улыбнулся молодой военный. В
его красивых синих глазах прыгали чертики, - это четвертое купе?
-Да… проходите, - растерялась Маняша, - соседями будем.
-Здорово! – ответил офицер, - всю жизнь о такой соседке мечтал. Я сейчас обустроюсь и вас
на кофеек с коньячком приглашу, можно? Вроде, как попутчики, за знакомство…
-Конечно, - улыбнулась Маня. А ее мысли опять возвращались на восемь лет назад….
1995-1996 год от рождества Христова.
Маняша приехала из дома отдыха, и ни чего не объясняя, погрязшей в семейном бизнесе
сестре, осталась в родительском доме. Любава видела, что Маня не хочет возвращаться к
Марку, да и говорить ничего не хочет, поэтому пока не настаивала на разговоре с сестрой.
«Пусть отойдет девочка». – думала Любава.
Приближался Новый Год. На фирме у Любавы начались праздничные всполохи, она
незаметно втянула Маняшу в приготовления к празднику, и вскоре сестренка со всей
страстностью юности втянулась в предновогодние приготовления. Любава даже заметила, что
Маняша, опять увлеченно взялась за заброшенную учебу в институте, хотя ее и поразил тот
факт, что Мария перевелась с престижного жур.фака, на исторический. Но Любава не
оспаривала решения сестры, чтобы не нарушить хрупкое душевное равновесие, которое
обрела Маняша. Одновременно Любаву очень удивляло, что Марк ни разу не появился, хотя с
его отцом, Семеном Теодоровичем Бронским она пересекалась довольно часто в делах. Сам
Семен Теодорович, был крайне озабочен происходящим, ничего не понимал, но в жизнь сына
не лез. Марком занималась любящая матушка…
Тридцать первого декабря, за три часа до нового 1996 года, Маня прихорашиваясь перед
зеркалом, ожидала Любаву, которая должна была с минуты на минуту заехать домой за
сестрой, что бы вместе отправится в Любашин офис на новогоднюю вечеринку. Раздался
долгожданный звонок и Маняша радостно поспешила к двери, открывать сестре.
На пороге стоял Марк. Бледный и измученный. В его черных глазах стоял лихорадочный
блеск. Он с ненавистью и обидой смотрел на Марию:
-Или ты сейчас идешь со мной, как положено послушной жене, - обрывисто заговорил Марк, или ты не переживешь эту ночь. Часы запущены, остановить нельзя, собирайся!
-Что здесь происходит? – раздался спокойный и умиротворяющий голос Любаши?
-Ничего, Любонька, - прошептала Маняша, - Марк уже уходит, - Марк зло посмотрел на
Маню, что не укрылось от любавы.
-Всего доброго , Марк, - Любава взяла ситуацию в свои руки, - счастливого Нового Года!
Марк хотел ответить, но его взгляд перекачивал на медальон Любавы. Сжав губы, Марк
ушел.
-Ну что, сестренка, - попыталась растормошить Маняшу Любава, - собираемся? Нас ждут.
Но Маняша стояла, как вкопанная, белее полотна, ее начинало странно трясти. Люба
автоматически коснулась лба сестры, и схватив ее за руку потащила в комнату…. Праздника
больше не существовало.
Семейный доктор Ариевых, Светин Николай Иванович, приехал незамедлительно. К тому
времени, Маня уже была без сознания, а ее лицо напоминало маску, с гримасой застывшего
ужаса. Николай Иванович тревожно осмотрел Маню, потом вызвал по телефону неотложку.
Вскоре бригада кардиологов прибыла к подъезду.
-Ничего не понимаю, - бормотал профессор, - у Маняши было совершенно здоровое сердце, а
сейчас похоже на старое выработанное, да к тому же с пороком, понимаете Любаша,
ощущение, что за прошедший час сердечко Мани одряхлело и приобрело самые тяжелые
недуги….
-Профессор! – раздался голос врача из спальни Маняши, - мы ее теряем!
-Не может быть!- Николай Иванович бросился в спальню.
Ноги Любавы подкосились, и она буквально рухнула в кресло, автоматически схватившись за
медальон на груди, словно ища спасения от беды.
Врачи боролись с новыми и новыми симптомами, которые появлялись, кардиограф работал
без остановки, Маняшины руки были исколоты, но страшный внезапный недуг не отступал.
Транспортировать в больницу ее было опасно.
Бесполезно, - прошептал Николай Иванович и, Любава, став рядом с Маней на колени, плача
обхватила ее ладонь. Сняла медальон и положила его на грудь младшей сестры. И тут
невероятное нечто, словно утихомирило плясавший кардиограф, Маня глубоко вздохнула, ее
лицо порозовело, пульс и давление нормализовались. Сердце восстанавливалось с огромной
нечеловеческой скоростью, как будто заработали невидимые, но всемогущие Силы…
-Этого не может быть! – с ударением произнес Светин, доктора изумленно следили за
показаниями приборов.
Маняша спала. Но сон был беспокойным, глубоким, с бредом. Маня говорила о невероятных
вещах, о монстрах, кладбищах, Марке и Ваале, о Розе Вениаминовне, бессмертной и злой, о
дедушке, с которым она время от времени говорила…. Так продолжалось три дня. Все три
дня, Маня бредила во сне, проклиная то Марка, то Розу. А Любава не отходила от нее.
Николай Иванович тоже был рядом. Утром четвертого дня, Любава встревожено проснулась
и бросилась в спальню сестры. Мани не было. Вещи в беспорядке валялись на полу, кровать
была смята, на голубом одеяле лежала записка.
«Любаша, не хочу ничего объяснять, пока не хочу…. Уехала к ребятам в Таежный,
прогуляюсь с геопартией, вернусь. Сторонись Бронских – это демоны…. Береги медальон
деда. Твоя Маняша.»
Люба разрыдалась и обессилено повалилась на Маняшину кровать….
6.
Вечерело, и тени сумеречных высоких деревьев мельтеша падали на узкий пол вагона , в
котором ехала Маняша. Свет не включали, хотя Маня четко слышала звон стаканов,
расставляемых в железные подстаканники, проводницей. Готовился вечерний чай. Сквозь
полуоткрытую дверь купе, Маня слушала, как новый сосед накрывая на стол, напевал песню:
«Ой ты степь широкая…». Сейчас Маняша возьмет чай, и пойдет в купе, там светло, веселый
попутчик, и тяжелые воспоминания отступят в тень минувших лет. Немного подождав
проводницу, не шумевшую уж минут десять, Маня пошла за чаем сама. Поднос с чаем стоял
на невысокой каталке перед дверью служебного купе. Маняша взяла две кружки чая и
собралась уйти, когда решила заглянуть к молчавшей проводнице. С улыбкой на лице она
заглянула в распахнутый проем двери, и стаканы со звоном, обливая кипятком девушку,
полетели на пол. Пожилая женщина в неестественной позе, завалившись на бок, полулежала
на маленьком столике. На столике стоял громадный пес, немецкая овчарка, которая слизывала
кровь с того, что раньше было лицом женщины.
Маня крутнула головой, отгоняя ведение, но овчарка не исчезла, и женщина не сняла
страшную изуродованную маску…. Наоборот, пес оторвавшись от жертвы, зло уставился на
Марию и зарычал. И тут, словно очнувшись, Маняша узнала Ваала…. Ее пронзительный и
обреченный крик эхом пронесся по пустому вагону, бумерангом вернулся назад, словно давая
понять, что на сей раз выхода нет, и пощады не будет. Маня приготовилась к жуткой смерти,
когда теплые и сильные руки обхватили ее, отодвинув в сторону, а чей- то спокойный и
твердый голос произнес:
-Изыди, Сатана, именем Господа нашего Иисуса Христа, изыди!
Тут же Маняшу, не решающуюся отнять ладони от лица, подхватили на руки, и отнесли в
купе, уложив на нижнюю полку, где Маня по инерции, «свернулась», поджав колени , и тихо
зарыдала….
Милицию в купе незнакомец умудрился не впустить, каким –то образом доказав, что Маняша
спала, и видеть убийцу не смогла, да к тому же молодой девушке, ник чему видеть такие
жуткие вещи. Через несколько часов дремоты, сопровождающейся тяжкими видениями, Маню
разбудил сосед и насильно влил в нее рюмку коньяку. Тепло разлилось по телу и Маня
перестала дрожать.
-Ну, милая, - заговорил попутчик, уже переодевшийся в спортивный костюм, - меня зовут
Владимир. А вот кто вы будите?
-Мария. Мария Ариева, - проговорила шепотом Маня.
-Да?.- незнакомец, представившийся Володей неподдельно удивился.
-И что вы, Мария, такого сделали, что по вашему следу пошел Зверь?
-Кто? – не сообразила Маня.
-Собака, - поправился Владимир.
-А, Ваал… - Маня устала вздохнула, и ответила, - вы все равно не поверите…. Мне родная
сестра не поверила.
-А вы попробуйте, - улыбнулся Володя, - я же не родная сестра, я как бы посторонний
человек….
Маня кивнула….
Роза Вениаминовна была в ярости:
-Как ты мог, Маргк! – причитала она, - как ты мог!
-Мама, - спокойно отвечал Марк, - это же Маняша, понимаешь, Маняша! Да у меня не
поднимается на нее рука….
-Влюбленный дуграк!! – сердилась Роза Вениаминовна, - неужели ты подумал, что я не отлечу
кгровь Агриевых от дргугой! Кого ты хотел обмануть?! Мне нужна кгровь Агриевых,
когролевская кровь! Ты не осчастливил меня агрийским внуком, ты потегрял такую жену, ты
бгросил Любаву, подумаешь подугрнела, все равно могла бы родить, нам нужен ее сын, а не
она сама! Мне нужна кгровь! И именно тогда, когда Магрия Агриева одна и так доступна, ты
упустил шанс…
С ней был Лимурец, - отрезал Марк.
-Кто? – не поняла Роза Вениаминовна, - Лимугрец? Но… но откуда… их нет уж несколько
сотен лет, Магрк….
-Не знаю, мама. – отмахнулся Марк, - я почуял его силу, мне пришлось убраться.
-Лимугрец….- задумчиво прошептала Роза Вениаминовна, последний граз я видела лимугрца
при дворе когроля Ригчарда Плантагенета. Он помешал моим планам, Гричагрд легко
отделался, лишь пленом…. Тогда Агрии еще были правящей династией, мне пгришлось
пгрименить все свое влияние на Европейской агрене, чтобы истгребить их. Но к несчастью, им
помог лимугриец, кто-то уцелел, они опять возгродились. И сила Агриев осталась в их
руках…. Я тогда предпгриняла еще один безжалостный и очень тонкий ход, но кто-то, или
что-то, помешали мне. Лемугриец ли?…
-Что за ход мама, что за попытка?- равнодушно спросил Марк, - ты мне ничего не
рассказывала про это.
-О! Это было так давно мой мальчик, так давно, - грустно произнесла Роза Вениаминовна, меня тогда звали Марией, ну или Мириам…
7.
1549г. от рождества Христова.
…Прошло два года со времени пожара Москвы. Город быстро отстроился, вновь сияли
золотые купала и расписные маковки. Царь Иоанн IV, стал кроток, предупредителен,
кровавые игрища с медведями не вспоминались, прелюбодейство и разгул разврата, вновь
исчезли из Кремлевского дворца. Молодая царица Анастасия, немного успокоившись от
перемены в муже, с надеждой на будущее растила сына, младенца Дмитрия, наследника
Рюриковичей. Царь в молчании и неспешке, с отрешенным, или скорбно – покаянным лицом,
посещал московские монастыри и храмы, всюду служил молебны, делал щедрые вклады и
дары. Казалось, пережитый ужас пожара 47 года, навсегда истер в Государе жестокость и
безразличие. Видевший, собственными глазами, гибель почти всей Москвы, крики и стоны
сжираемых заживо огнем людей, Иоанн вновь обрел Бога в душе, искренне каясь за прошлые
грехи свои.
Во время пожара, еще в мае 1547го года, Иоанн дал обет посетить дальние обители..
В паломничество, в монастырь св. Кирилла, на Шексне, царь выехал в начале 1551 года, в
сопровождении царицы и сына Дмитрия. По дороге заехали в обитель св. Сергия, где
знаменитый старец Максим Грек, нашел приют своих последних лет….
Белобородый, ясноглазый старец с первого взгляда поразил царя Иоанна, своей невероятной
добротой, казалось струящейся сквозь его плоть. Старец излучал столь дивное сияние
святости и покоя, что не выдержав Иоанн рухнул пред ним на колени и разрыдался, что малое
дитя. Поднявшись с деревянной скамьи, отложив перо и пергамент, до этого ласково
наблюдавший за вошедшим гостем, Максим Грек, подошел к царю, и обнял его покаянную
голову. Царица взглядом приказала сопровождающей челяди покинуть келью, и вышла сама,
оставив царя наедине с Греком.
-Ну-ну, буде, ты же царь, всеж, Иван, не дитя. Сам понимаешь, сколь безжалостен путь твой.
Буде! Еще хватит слез рыдать и оплакивать….
-Что предрекаешь мне, ты, святой кудесник земли Русской? – царь поднял лицо на старца, в
бледно синих глазах его стояли слезы.
-А ты встань, хлопче, - нежно, как-то по- отцовски попросил Максим, - идем, сынок, на
скамейку сядем, воды ключевой испьем, потолкуем, - царь молча повиновался неведомой
силе Грека, сел на грубую скамью подле него и принял деревянную ладью с ключевой
холодной водицей.
-Слушай меня, сыне, - заговорил Максим Грек, - страшные перемены грядут в земле нашей.
Не спится ворогу многотысячелетнему, проснулся, ворочается, крови жаждет. Да не простой
крови, а Рюриковичей, чистой, арийской. Чрез то тьма народу сгинет лютой смертью в
державие твое. С тобой ли медальон Пращуров наших?
-Здесь, - царь машинально прижал к груди руку, а затем извлек на свет Божий дивное
украшение- окованную золотом сапфировую розу. Сияние разлилось в святой келье древнего
Максима.
-Экма! Краса какая! – ахнул Максим Грек, - сила в ней невиданная, сила всех народов наших,
сила Ариев. Но расстаться тебе с ней придется, сыне…
-Ни за что! – Иоанн встрепенулся, но помолчав добавил, - зачем старче?
-Сыну своему отдашь, Дмитрию малолетнему. Нельзя ему в Москву возвращаться с тобой, ой
нельзя…. Сгинет род твой вскорости, а Дмитрия сына своего, ты отец, спасти можешь! И силу
ариев, мощь русскую сберечь.
-Как? – царь ни минуты не засомневался в словах старца.
-Ты царь, в монастырь святого Кирилла путь держишь? Поезжай, передай разговор наш
тамошнему настоятелю, он поможет. Оставишь Дмитрия у него. Но помни! С того момента
умер, пропал сыне твой! Для каждого… Коли чрез 15 лет жива будет мать его Анастасия,
царица твоя, заберешь назад наследника, а коли нет, чужинца пусть настоятель Кирилловский
пошлет в Московию – ворога со следа сбить, от крови чистой Ариев отвести. А медальон
Ариев Дмитрию отдай, надежнее будет.
-Страшные дела предрек ты мне святый отче, - задумался царь и замолчал… Пока он молчал,
нечто дивное творилось с ним, будто осунулся царь, похудел, постарел на глазах. Вскинул
впалые глаза на Максима, взор цепкий, болеющий чем-то беспощадным, - верю я тебе,
кудесник, будь по твоему, оставлю на Кирилле дитятко свое….
-Пошли к народу твоему, - Максим поднялся, - я помогу тебе…
-Царевич не вернется в Москву, - раздался голос Максима над ошарашенными царевыми
людьми, - не езжай в Кириллов, царь!
-Не говори ерунды, кудесник! – воскликнул Иоанн впрыгивая в седло, - передайте мне сына!
– Анастасия ахнула и разрыдалась.
-Вертаемся, Ваня, вертаемся!!! – запричитала она.
-Цыц! Дура- баба, - прикрикнул царь, - вперед, слову данному сдержанному должно быть!…..
Когда Иоанн вернулся в Москву, в Кремлевском дворце время словно замерло. Заплаканная и
осунувшаяся царица Анастасия горестно бредила о сыне, «похороненном» где-то на берегу
реки Яхромы, а царь Иоанн Рюрик с утра до ночи молился за него, молился за род свой, и
народ свой, осознавая всем естеством, что беда близко.
В 1557 году родился царевич Федор Иоаннович, а в 1560 году, в августе, царица Анастасия
скончалась. И рассудок русского самодержца Иоанна Рюрика помутился. В тридцать лет, царь
выглядел больным пожелтевшим, совершенно лысым человеком, будто добрые силы
покинули его, чтобы не возвращаться никогда.
Один из летописцев эпохи Грозного, написал тогда: «Умерший убо царице Анастасии нача
царь быти яр и прилюбодействием зело»…
….Спустя небольшое время, в 1560 году, красота молодой черкесской княжны Мириам,
дочери Князя Тимгрюка, вскружила голову Иоанну. Мириам, переименованная в Марию
стала невестой московского царя. Княжна совсем не говорила по-русски и даже не была
крещена. Бракосочетание состоялось 21 августа 1561 года, спустя год после смерти царицы
Анастасии Милостивой, которая пятнадцати лет с 1551 года, не прожила. Путь домой
наследнику Дмитрию теперь был заказан….
С появлением у власти Мириам, ловко управляющей царем, привыкшей к кровавым зрелищам
и вольной жизни, в Кремлевском дворце началась полоса беспредела, хаоса и разврата.
Всячески разжигавшая и без того уже явное безумие мужа, Мириам, в принципе и стала
отправной точкой для создания опричнины. Кремлевский напоминал перевернутую вверх
дном грязную коробку, в которой копошились отпрыски разврата и безнаказанной
жестокости. Иоанн Васильевич Рюрик, стал Иоанном Васильевичем Грозным…
Но Мириам, так и не нашла медальон Ариев, ей снова не повезло. Оставалось
довольствоваться малым – род Рюриков, наследников Арийских императоров переставал
существовать…. Царь Иоанн Васильевич превратился в одержимое жаждой крови и насилия
чудовище, без каких – либо принципов и законов. Бог отвернулся от Руси…
И лишь где-то в глубинах искореженного сознания царя, тлела надежда… Женитьба,
неосвещенная церковью, дряхлеющего Иоанна на красавице Марии Нагой, дала ему
четвертого, но уже больного сына, с больной кровью, больными генами, незаконного ария и
Рюрика. У царя хватило мудрости дать ему имя первого сына – Дмитрий.
После смерти Иоанна, в Угличе был убит младший сын Дмитрий, во время игры, у него
случился эпилептический припадок, кто-то из «верных» людей помогая царевичу, перерезал
ему горло, считая, что навсегда стирает из книги бытия имя всемогущих Рюриков,
наследников ариев.
Спустя 13 лет после смерти младшего Дмитрия, Московии предстал Лжедмитрий. Так в 1604м
году, ариям удалось сбить со следу чужинцев, охотников за кровью и силой Русских
Рюриков….
А где-то далеко не только от кровавой Московии, но и от свято Кирилловского монастыря, в
городе Киеве, пятидесяти семилетний Дмитрий Ариев, старший сын, канувшего в лету,
русского самодержца Ивана IV, качал на руках маленького трехлетнего внука. На груди
красивого златокудрого мальчика, в проеме ситцевого ворота сиял оплавленный в золото
медальон с синей розой ариев…..
Но этого не знала даже переродившаяся вновь Мириам…………
8
2003й год от рождества Христова
-Мама, так ли важна для тебя эта сила? – устало спросил Марк, откидываясь в кресле и
подзывая хромающего Ваала, - стоила ли она столько побоищ и жертв?
-Ха! – крикнула Роза Вениаминовна, - еще бы! Мой мальчик, я более пяти тысячелетий не
решалась заводить потомства, пока наконец путем моих генетических наблюдений, я не
получила твоего папочку! Догрогой мой, в нем намешана кгровь всех рас и подрас Земли!!!….
Тепегрь, моя кгровь смешалась с его, я создала, родила тебя. И нам с тобой нужна лишь
кгровь Агриев, что бы получить контгроль над Землей, и силу всех ее цивилизаций!!!! Как ты
мог упустить?!!! Ладно, не дело распускать нюни, - пробормотала Роза Вениаминовна, - надо
замаливать свою неграстогропность… Надо пгринести жегртву нашей Боини КалиМигриам!!!
-Какую жертву, мама?- насторожился Марк.
-Обычную, сынок, - хмыкнула Роза Вениаминовна, - Завтра день - гидгры, спгрута.
Один из самых опасных и стграшных сатанинских дней. Время воплощения Люцифера и его
космической иллюзии. День, когда над людьми сгущается астгральный туман Кали, и любые
сны, любые пгрогрочества будут обманчивыми и ложными. День разгула бесов. Это дни
Гекэты - темные дни, когда даже Луны не видно…. Это день нашего могущества, Магрк!
-Завтра я надену мои укграшения из кости и рога. Я уж выкинула весь хлеб из
квагриты,»Когда люди пекут хлеб, дэвы убегают в горы». Завтгра сама Кали- Мигриам
заиграет на магдолине, разнося печальные звуки….Завтра двадцать девятый день Луны, день козла отпущения всего темного на Земле. Мое магическое убранство из чегрого жемчуга
и белого опала, запутает следы ищущего меня лимугрийца!!! Завтгра моя богиня, получит
жизнь Алены!
-Что? – Марка буквально вырвало из завораживающего рассказа матушки, - Алены? Где она,
мама?! Я столько дней ищу ее, я обследовал каждый уголок города, но не нашел….с тех пор,
как мы вернулись с юга и простились около ее дома, я больше не видел ее! Где она?
-Тише, Магрчик, - рассмеялась Роза Вениаминовна, - все это вгремя, Алена была в моем
зегркальном кабинете. Она кграсавица, к тому же девственница, идеальная жегртва для
Богини.
-Ты не посмеешь, - тихо сказал Магрк.
-Еще как! – ухмыльнулась Роза Вениаминовна, - Алена совегршила ошибку, заключив сделку
со мной.
-Какую сделку? – не понял Марк.
-Не важно, - отмахнулась Роза Вениаминовна, - Ее тело вполне подходит для нашей Боини.
Завтгра обгряд пгричащения, и Жегртвы.
-Ты с ума сошла, мама! – Марк повысил голос, -ты не прикоснешься к ней! Я не дам тебе ее
убить!
-А кто тебе говогрит, что Алена будет убита? – рассмеялась Роза Вениаминовна, - зачем
Великой Богине мегртвое тело? Она забегрет ее такой, какой она есть. С той лишь гразницей,
что во время пгричащения Алена потегряет свою девственность, дабы ограсить алтарь
кгровью невинности!
Ч-то ты несешь? – Марк был в ярости, - и как ты собираешься это сделать? Сама что ли?
-Ну что ты, - Роза Вениаминовна улыбнулась сыну, - у меня есть тот, кто делал это за меня не
одну сотню граз!
-И кто это?!
-Ваал… - Роза Вениаминовна пожала плечами, словно удивляясь такому невежеству сына.
-Бред, ты сумасшедшая! – и хлопнув дверью, Марк вышел из комнаты матери.
-Иди мой любимый сын, - вслед прошептала ему Роза Вениаминовна, - ты не сможешь
помешать мне, или пегречить. В лучшем случае, ты сделаешь это вместо Ваала, нечего
топтаться на месте, погра грасти…. Утомительный все таки сегодня день.
Марк аккуратно спрятал отмычку в карман, и бесшумно скользнул в зеркальный кабинет
матери. Комната, погруженная во мрак, напоминала склеп. А слабый блеск высоких зеркал
создавал непередаваемое ощущение холода. Марк зажег принесенную свечу. В тусклом,
постепенно разгорающимся свете он увидел, что посреди комнаты стоит длинный стол, на
котором, под покрывалом прорисовывались человеческие контуры.
-Алена! – позвал Марк, но ответа не последовало. Марк вплотную подошел к столу и стянул
покрывало. Алена спала глубоким летаргическим сном. Ее лицо напоминало бледную
страдальческую маску. Марк дотронулся до ее плеча, обнаружив, что девушка совершенно
раздета и холодна, - Черт! – Марк торопливо достал маленький пузырек из кармана джинсов,
и открыв его, старательно влил Алене в рот содержимое. Через пару минут температура тела
девушки стала подниматься. Поднеся свечу к лицу Алены, Марк увидел, как проступает
румянец. Еще пара минут и Алена открыла глаза.
-Как холодно, - тихим голосом прошептала она, - это ты, Марк?
-Я, - ответил он, - скажи мне, что за сделку ты заключила с моей матерью?
-Я… я…- в глазах Аленки блеснули слезы, - я украла медальон у Любавы Ариевой, а взамен,
твоя матушка, отдала мне ее тело, - и слезы раскаянья ручьем потекли из глаз Аленки.
-Тело Любавы? – Марк неосторожно воскликнул и откинул покрывало с Аленки совсем,- как я
не догадался. Богиня получит тело арийской наследницы, с генным набором богосущества…
лимурийца…. Власть, абсолютная власть.
-Конечно догрогой! – раздался голос Розы Вениаминовны, - а ты как думал? К сожалению ты
не заинтегресовался восемь лет назад Любавой, тебе понгравилась Магрья, но и это не беда.
Богиня согласна была вселиться в тело Маняши, после вашей пегрвой бграчной ночи, но увы!
Ты не смог уложить девчонку в постель, и она сбежала. А Любаву Агриеву охранял медальон
власти агриев, она была неприступна, словно цитадель, да к тому же ее девственность была
уже потегряна. Я пегрестраховалась, укграла медальон… и тело Любавы. Отдала его
непогрочной еще Алене. Удача сопутствует мне, сынок. Жаль только, что Магрью ты упустил,
она по пгрежнему невинна.
-Я больше не позволю тебе творить беззаконие среди человеков, мама!
-Нет, Магрчик, - улыбнулась Роза Вениаминовна и хлопнула в ладоши так, что раздался звон
бьющегося зеркала, а Марк, как тряпочная кукла повалился на пол в бессознательное. Алена
хотела закричать, но ее голова лишь дернулась, и опять опустилась на стол в колдовском
летаргическом сне….- эх, дети! Глупцы…- Роза аккуратно прикрыла за собой дверь темной
комнаты, унося свечу.
9.
-Выходим, Маняша! – скомандовал Владимир, - приехали!
Солнечное утро родного города, словно разогнало все страхи и ужасы прошедших дней и лет.
Маняша опять возвращалась домой. И не одна, Владимир, отчего то сразу поверивший
Маняше решил вмешаться.
Они ехали по чистым проспектам к дому Ариевых, и сердце Маняши замерало в предчувствии
встречи с сестрой.
-Сегодня будет трудный день, - неожиданно серьезно заговорил Владимир, -очень.
Маняша нахмурилась и кивнула. Звонок разрезал тишину, и спустя довольно долгое время
двери стали открываться. Любава распахнула входную дверь и ахнула. Прямо перед ней
стояла Маняша, ни чуть не изменившаяся, лишь похудевшая, и недоуменно взирала на нее. А
рядом с Маней стоял высокий и красивый военный, от присутствия которого Любаве сразу
стало неловко за себя, но Маняша пришла ей на помощь, кинувшись сестре на шею со
слезами:
-Что же с тобой сделала эта ведьма, Любушка!
-При чем тут ведьма? – не поняла Любава.
-Ну что мы в дверях стоим –то, - плакала Маняша, - пошлите в дом, поговорим… Мне давно
бы тебе рассказать, да боялась не поверишь!
Владимир затворил дверь, предварительно очень внимательно оглядев подъезд, и читая некое
подобие молитвы на неизвестном, или забытом языке.
В большой кухне Ариевых шла неторопливая, но напряженная беседа. Уже давно перевалило
за полночь, но казалось, собравшиеся за круглым небольшим столом, не замечали глубоких
сумерек за окном, и продолжительного боя старинных часов. Так по видимому встречаются
только очень близкие люди или друзья, после разлуки. Связанные одной судьбой, общими
делами и целями. Любава отставив кружку с дымящимся чаем нервно комкала платок и
пыталась удержать предательски катящиеся слезы. Маняша с тоской и любовью смотрела на
сестру и пытаясь ее успокоить, обнимала за плечи. Владимир испросив разрешения у сестер
закурил.
-Ну вот, что барышни, - наконец заговорил он, стряхивая пепел с сигареты, и немного
подумав, совсем ее затушив, - к сожалению сейчас я снять с Любавы проклятье не могу, при
всей силе, данной мне… данной мне предками.
-Почему? – тихо спросила Маняша, - ведь там в поезде…
-В поезде, это ерунда, девочка моя, - отмахнулся Владимир, - но к сожалению медальон Ариев о котором я вам рассказал не у нас, а против его Силы, моя не выдюжит, тут нечто
большее надо, что-то многим большее….
-Что? – в один голос спросили сестры.
-А я почем знаю, - неопределенно ответил Владимир, - скорее что-то, чего у нас с вами нет.
-Что это? – потребовала Любава.
-Нечто необыкновенное, - заговорил Влодимир, - любовь.
-Любовь? – Любава задумалась, - я люблю Маняшу, а она меня.
-Нет, - покачал головой Владимир, - не такая любовь. Любовь жертвенная, любовь, во имя
которой костры жгут, мечи ломают, себя забывают. Любовь человеческая, между мужчиной и
женщиной, это самый сильный аспект для защиты. А вы, девоньки таковой не имеете.
-Ну почему? – возразила Любава, - я люблю Марка… - и тут же осеклась, словно ища в себе
это чувство, прощупывая его «качественность и подлинность».
-Вот-вот, - словно прочитав ее мысли грустно улыбнулся Владимир, - не любовь это, а
жалость женская. Ты как бы сестру пожалела, вину выдуманную за одиночество Марка на
себя взяла, не любовь это - жалость… - и Владимир выжидающе посмотрел на Маняшу.
Перехватив его взгляд, озадаченная Любава, тоже посмотрела на Марию. Маняша заерзала
под двумя испытующими взорами, и не выдержав, словно подпрыгнула со стула. Как
пойманная птичка, она метнулась к окну и замерла там, отвернувшись от собеседников. Через
неопределенное время раздался ее тихий голос.
-Ну и что вы от меня ждете? Признания? Ну, люблю я Марка, и ненавижу его, боюсь, и
за него боюсь тоже.
-Так погибнет нынче Марк, Маняша, - произнес равнодушно Владимир, - и бояться
перестанете!
-Как погибнет? - Маняша стремительно обернулась, - зачем? - в ее голосе зазвучали ноты
отчаянья.
-Так чужинец он, - глухо отозвался Владимир, - не место ему среди нас.
-А кому место? – не отступала Маняша, - разве он виноват, что матушка его… демон
бессмертный?….
-Не виноват, - согласился Владимир, - только за жизнь его никто и гроша ломанного теперь не
даст, в церквах имя помянуть не посмеют!
Любава схватилась за сердце, на ее лице отражалась такая гамма перемешанных,
разнообразных чувств, что как-то отступала ее колдовская уродливость, а становилось ясным
лишь величие доброты и сострадания человеческого.
-Я и грош дам, и имя помяну, - Маняша развела руками, - говорите. Володя, что делать надо.
-К Марку идти, - заговорил изменившимся хриплым голосом Владимир, - От беды спасти его
надо. Только он может амулет у маменьки забрать! А мы с Любавушкой сейчас же в горы
отправимся, кол вобьем в спину вурдалаку чужинскому.
-Ох! – воскликнула Любаша, но тут же замолчала, - да зачем все это?
-Колом тем, мы Мириам нашу бессмертия лишим навеки, а медальон отобрав, силу вам
арийскую воротим, и лик былой. Только мешкать нельзя. В час рассветный День Гидры
начинается, Роза Вениаминовна Богиню свою кликать начнет, и жертву принесет ей
безвинную, у которой тело ваше, Любушка.
-Да откуда вы все это знаете? – удивилась Любава.
Работа у меня такая, все знать, да примечать, чтоб порядок вещей не нарушался в мире…
10.
Такой долгий, невероятный подъем в горы, задыхающаяся от тяжести своего тела, Любава не
забудет никогда. Владимир даже не сбивая дыхания, сильно тянул ее за руку вперед, в
темноту высоких гор и жутких ущелий.
-Господи, как же Манечка здесь шла, - запричитала Люба, - бедная моя девочка, одна в ночито темной!
-А вот так и шла, - отозвался Владимир, - жажда жизни, толкает и не на такие подъемы. А вы
Любавушка, хотели, что бы мы ваш серебристый вертолет сюда подняли, представляете что
было б?
-Ой, и не говорите, Володя, дура- баба, три души бы загубила б , и наши и пилота моего. Да
уж больно тяжко мы идем.
-Да скоро уж, мы раньше прежнего Маняшеного путешествия будем…
Маняша в спортивном костюме и мягких кроссовках, по – кошачьи подошла к дому
Бронских. Свет горел только в кабинете Семена Теодорыча, не покладая рук, работавшего
даже в ночи. Маня смерила взглядом расстояние от толстой ветви дуба до темной спальни
Марка на втором этаже, и вздохнув, натянула трикотажные перчатки. Погладив шероховатый
могучий ствол дуба, Маня ухватилась за какую-то а ветвь над головой, и начала подниматься
на дерево, усмехнувшись грустно про себя. Так они с Марком много лет назад, глухой ночью,
лазили к нему смотреть кино и пить до утра кофе, в обход, что бы не будить родителей. Марк
любил Маняшу, она знала это и всегда удивлялась, что он даже не прикасался к ней.
Ветка под ногами хрустнула, Маняша чуть не ойкнула, замерла. Но отдышавшись, осторожно
ступила на широкий подоконник окна Марка, и толкнув тихо раму, юркнула в комнату.
Посвятив фанариком, Маняша удивилась, вещи Марка, телефон, ключи от машины. Записная
книжка, лежали на столе, кровать была разобрана, но Марка в ней не было. Маня села на
смятую кровать, потушила фонарь и задумалась.
-Ой! – перешла на шепот Любава, - как же это? Посреди гор кладбище?
-Страшно это место, - ответил Владимир, освещая поляну с надгробьями, светом фонаря, - нам
сюда, Любаша, - и Володя склонился над старым зеленоватым камнем, с пыльным
изображением.
-Беркович Роза Вельгельмовна, 1824- 1932г.г. – прочитала Любаша и внимательно глянула
на изображение, - не может этого быть….
-Все может, Любаша, ой все может, когда коса на камень нашла, - странно ответил Владимир.
-Да какой прок –то, от этой кароны Арийской, власти мифической, Володя? – рассердилась
Любава, -разницы нет, какие люди правят миром, лишь бы другим жилось хорошо и
свободно….. А по вашим рассказам, вона эк дорожка кровавая за дедовским амулетам какая!!
И за что….
-А вы думаете на мне просто форма офицера российской армии была в день приезда? –
спросил Владимир.
-Ну если честно, - Любава смахнула пот со лба, - вы для меня загадка.
-То –то ж, Люба, как и вы для меня, - В нашем веке бесконечных войн и раздоров, как
нельзя лучше видно, что – мы нация не стремящаяся нападать и властвовать. Скорее Русь…
Россия, похожа на мощный древний дуб. И вот в этом дубе, в дуплах ли, на ветвях ли
тяжелых, помимо маленьких добрых обитателей, с которыми испокон века делилось могучие
дерево приютом и силой, заводятся паразиты. Они начинают точить дуб из нутра, всячески
пытаясь его изничтожить. Да и вроде уничтожат во благо свое, по жизни им это надобно, да
вот только. Дуб наш гибнуть начинает, загнивать, обитатели добрые вырождаются, мутируют
, приспосабливаются к новой врожденной среде…. Так и Русь наша, как приманка для
паразитов. Раскинулась широка и величава, так что ж не воспользоваться? Вот и громыхают
на ее изодранных ветвях войны, затеянные чужинцами, пришельцами. И гибнут- гибнут
молодые листья…. Сила нации арийской слабеет от раздоров и потерь. Как и дереву в таком
случае сила необходима, избавит от паразитов, противоядие, опрыскиватель, что изгонит их из
недр, так и стране нашей сила былая нужна, в одном могучем кулаке зажатая. Хозяин ей
надобен сильный и защитник, Любушка. Сила –то в медальоне, не простая, она гонит от себя
всех бесов и чужинцев пуще креста. А хозяин вот…. Это сложнее…- Владимир оборвался и
спокойно уставился себе под ноги. Земля под тяжелым камнем надгробьем камня
зашевелилась….
-Ой, батюшки, - Люба рукой прикрыла рот, что бы не закричать, а Владимир равнодушно
распахнув куртку и достал отточенный кол.
-Держите, Люба, - он протянул Любаве кол, - вам в кулаке силу ариев сжимать, вам и ворога
бить.
-Да это же безумие!!! – воскликнула Люба с ужасом глядя на образовывающуюся в могиле
воронку.
-Не более. Чем мы с вами, - произнес Владимир, - это, как матрица, гулл, вурдалак, оборотень,
чужинец, ворог! Бейте, Ваше Величество, освободите мир от еще одной нечисти. Лишите эту
тварь бессмертия…..
11.
От размышлений Маняшу оторвал пронзительный крик, по которому она сразу узнала Розу
Вениаминовну.
-Семен! Семен! В машину, быстрее, мне плохо, Семен, мне плохо! В горы!! Семен!!! Мне
плохооооо………
Крик был истеричным, надрывным и рычащим, Маняше стало жутко, она подошла к окну и
отодвинув в сторону край портьеры стала наблюдать, как вспыхнули фары машины, около
которой суетились фигуры Семена Теодоровича и Розы Вениаминовны, хлопнули дверцы,
зашумел мотор, и машина стремительно набирая ход покатилась прочь от дома в темноту
ночи.
-Получилось значит, -прошептала Маняша, как-то по недоброму улыбаясь.
-Что получилось, любимая? –раздался голос Марка за спиной. Маняша испуганно обернулась.
Взгляд Марка был лихорадочным, уголки губ дергались в попытке улыбнуться.
-Не подходи ко мне, - прошептала Маняша, - стой на месте.
-Мне так не хватало тебя, любимая…- слова Марка стали похожи на стон, - я не хотел твоей
смерти, никогда не хотел. Я столько сделал, что бы мать не смогла добраться до тебя.
-Она почти сумела это, - отозвалась Маня, - и добралась до Любавы.
-Я не успел даже понять… заговорил Марк, но вдруг глубоко вдохнув воздух, из каких то
страдающих глубин его души вырвались слова, - я люблю тебя, Господи, если бы ты только
знала, как я люблю тебя.
Глубина и сила вложенная в эти слова заставили Маню вздрогнуть. Ей стало больно, обидно,
какая –то холодная безотчетная ярость охватила душу, и она со слезами бросилась на Марка,
что есть сил лупя его сжатыми кулаками:
-Я так любила тебя, так любила! А ты… ты.. тебе нужен был трон ариев.
-Тише-тише, - Марк крепко сжал Маняшу сильными руками, и стал безотчетно целовать куда
попало….
-Марк!!! – закричала Маня, - Марк остановись!! Я не за этим пришла к тебе!
-Я знаю, - глухо отозвался Марк, по прежнему не отпускаю Марию, - я отдам тебе амулет
Ариев….
-Но я должна буду и навсегда уйти от тебя, чужинец….
-Я знаю и это, - Марк остановился и спрятав лицо в разметавшиеся Маняшины волосы, - я все
знаю, моя принцесса, я просто прошу тебя…
-И Маняша согласилась. Одинокая душа, полюбившая чужое, пришлое существо, устала
сопротивляться этой тупиковой любви, и покорилась зову Вечной Природы Единого Бога,
возлюбившего всех….
-В тот момент, когда открыв материнскую шкатулку , Марк извлек Медальон Ариев и надел
его на шею Маняши, Любава Ариева и Роза –Мириам, стали лицом к лицу.
-Как ты посмела!- зашипела Роза в равнодушное и усталое лицо Любавы, от чего- то к
удивлению не только Розы, но и присутствующих, вдруг ставшей изменяться в контурах….
-Неееееееет….. – Роза ухватила себя за горло, словно ее душило нечто неведомое, - это…
только не это…. Будь ты проклят, лимуриец!!! Будь проклят!!
Из темноты вышел Владимир, смеясь глубоким красивым смехом.
-Попалась, ведьма? – смеялся он – и что ты завтра своей Кали на алтарь предложишь? Себя?
-Будь проклят!!! – шипела Роза Мириам, а Люба и Семен Теодорович растеряно переводили
взгляд с Владимира на Розу.
-Ты же знаешь, что твои проклятья не касаются меня, женщина, - смеялся Владимир, - попусту
брызгаешь ядом. Или забыла, кто перед тобой?!? – Роза сразу как-то сжалась и постарела, ее
взгляд потух, лицо сделалось безучастным….
-Да объясните мне что здесь происходит?! – потребовал Семен Теодорович, - Розочка, ты
наконец –то заговорила правильно, любимая! Чудо –то какое..
-Да уж, - Владимир дружески обнял старика еврея, - да ладно Теодорыч, разве ж это чудо? Это
ты у нас уникальный человек.
-Я?- удивился Семен Теодорович.
-Ты старик, - кивнул Владимир, ты знаешь, сколько крови в тебе намешано? А силой скольких
народов ты обладаешь, и как благословенны дети твои….
-Марчик? – еще не понимая спросил Семен Теодорович.
-Марк, да дети Марка –это великое наследие твое старик, огромный подарок цивилизации…
Старый еврей благодарно улыбнулся, в глазах его мелькнули слезы, он закивал Владимиру,
пряча лицо:
-Я от чего то верю вам, молодой человек. Это наверное самое счастливое, что я услышал в
своей жизни….
-Мне пора, Марк. – Маняша стояла перед Марком с мокрым от слез лицом, - ты береги Алену,
она вроде совсем поправилась, и не фальшивая уж красота ее. Настоящая… Пойду я….
-Я люблю тебя… - прошептал Марк выпуская Маняшину руку, - слышишь?…..- но ветер, по –
особенному спокойно захлопнул дверь за исчезнувшей Маняшей….
12.
На берегу далекой заповедной Гавани, лимуриец пересекся с НИМ. ОН по обыкновению
был готов к встрече и рад своему гостю.
-Владимир! Ну как, сынок? –ОН обнял лимурийца, - вертится?
-Вертится, ОТЕЦ! – рассмеялся шутке Владимир, - я все сделал, ОТЕЦ, все. Наконец таки,
столько лет…. Тьма….
-Миг, сынок, лишь миг, - ответил ОН, - но ты молчишь о чем –то и сердце твое печалится.
-ТЫ же знаешь, ОТЕЦ, - развел руками лимуриец, ТЕБЕ не нужны мои объяснения, это мне
нужны ТВОИ…
-А так ли? – ОН вновь обнял Владимира, - ты же все устроил. Любава вновь держит силу
Арийских Бореев. Марк будет счастлив с Аленой, ох и не охотно далось мне это прощение…
-ТЫ же безгрешен! – возкликнул лимуриец.
-А кто знает, что такое грех, и как измеряется его степень? – улыбнулся ОН в ответ.
-А Маняша? ОТЕЦ, что с ней? – наконец спросил лимуриец.
-Маняша? Ох и не простая девка, арийская принцесса, не простая…. Не просто так родилась
на Земле. Но ты хочешь ведь получить МОЕ разрешение, Владимир?
ОТЕЦ…………..
-Возвращайся на Землю, сынок, ты достоин счастья, более чем кто либо… Я позабочусь обо
всем……
13.
Маняша с интересом наблюдала за мелькавшими деревьями, скорый поезд, вновь уносил ее
прочь от родного дома. Туда где вековые деревья перешептываются с шаман-камнями, а
заповедная трава стелется шелком под ногами, предлагая свою теплую постель…. Там между
Белой рекой и Хрустальным озером, на небольшой сопке, в кедровом окружении молчаливых
стражей, стоит маленький бревенчатый дом. Дом Маняшиной Души, как она его окрестила.
Дом, из которого виден весь мир, слышна вся Вселенная. Маняша радовалась возвращению.
На сердце не было ни камней не печатей, оно было свободно и жаждало новых светлых
поворотов судьбы.
-Не помешаю? - раздался знакомый голос . Мария обернулась. Перед ней стоял Владимир,
высокий, светлый. Излучающий силу и любовь.
-Нет, разве вы можете мне помешать? – Маняшино лицо осветилось, - вы в мое купе?
-В ваше, Маняша. Только в ваше, как же еще иначе? – улыбнулся Владимир, - только в вашем
купе я нашел рай на Земле.
-В купе? Рай?- звонкий смех Маняши колокольчиками разнеся по вагону.
-Разве нет?
-Нет, Володя, рай можно обрести, лишь идя к нему путанными и опасными тропками.
-Ох, и не простая вы девушка, Маняша, - выдохнул Владимир.
-А разве не поэтому, вы пересекли такое расстояние, кинулись за мной в тайгу? – в русалочьих
глазах Маняши не было и искры смеха.
Вы же не прогоните меня, принцесса? – синие глаза Владимира пристально глядели в лицо
Марии.
-И не собираюсь, - усмехнулась Маняша, - сами говорите что я не так проста. А такая
глупость, как потерять вас, Володя, мне в голову и придти не могла….
Морозко – Ворожба..
1
- Кать, а Кать, - голос Марьи прозвучал чистым сопрано в коленном морозном воздухе.
Катюша обернулась, приподняла козырек пушистой кепки, зорким взглядом всматриваясь в ту
сторону, где среди вековых таежных деревьев металась небольшая снежная буря. Марья
неотрывно смотрело на странное нечто, прижав руки в теплых варежках к губам. Там, сквозь
плотную шаль колючих снежинок, прорисовывались две человеческие фигуры, словно
парившие над землей. Они – то и были загадочным эпицентром снежной метели,
распространявшейся на небольшое пространство вокруг.
- Что это, Марьюшка? – прошептала Катерина.
- Не знаю, Кать, но сейчас узнаем, - ладошка в варежке скользнула по футляру, обнажая глаз
объектива фотокамеры.
- Не ходи! – вдруг закричала Катя, - не надо, беду чую, не ходи!
- Да подожди, ты… не волнуйся, - и Марья осторожно пошла в сторону бури.
- Ой, мамочки, - всплеснула руками Катерина, и, отойдя от снегохода, пошла за подругой.
Еще издали стали слышны завывание полярных волков, так неуместных здесь, и чьи – то
громкие голоса, объектив камеры сверкнул. Есть снимок….
«Непочто, окаянная, головы люду морочить! – прогромыхал сильный мужской голос, вернись в горницу и считай еще девять веков!!». «Нет, дедушка, не уговоришь ты меня, отвечал женский голос, холодный и равнодушный, - не вернусь я в Ледяной Чертог, хоть и
срок не истек проклятья бабушкиного! Человека я любила, что ж теперь, мне в чертогах
тысячелетие вековать в наказанье? Да и не человек он, а ангел небесный!». «По- хорошему –
прошу, внучка, придет Полярный Охотник – снимет проклятие, а так носить его еще девять
веков! Человеков избегать, в Чертогах сидючи! Почто ослушалась, отверженца полюбила?!!»
- Дед Мороз! – воскликнула неожиданно Катерина, от чего Марья чуть не уронила камеру, -и,
внучка его – Снегурочка!
«Люди» – раздались удивленные голоса таинственных спорщиков, и тут же мощный ураган
окутал землю, сбивая с ног ледяным колючим ветром.
- Руку- руку дай! – закричала Марья, с силой вцепившись в Катину ладонь, но ураган больше
похожий на лавину, подхватил, подмял, закружил, выгребая сознание колючим снегом,
ледяное злобное Нечто проникло в мозг Марии, закружило там и взорвалось, будто снежный
фейерверк.
Что-то колкое и очень холодное, больше похожее на кусочки стекла, чем снега сыпало на
лицо, срывало капюшоны, Катя, ухватившись за Марью, пыталась по инерции заслоняться от
«игл». Какая-то обезумившая птица ударилась о ладонь Катерины. Катюша поняла, что Мария
уже не слышит и не видит нечего, и попыталась раскрыть залепленные снегом глаза. Не
птица, что-то белое. Покрепче зажав в кулаке неожиданную находку, Катя повалилась на
Марью, которая была без сознания, но крепко держала камеру, видимо в последний момент,
накрутив на руку кожаные ремешки. «Господи, помоги нам, - прошептала Катерина, - или
хотя бы храни наши души, что бы не случилось….» Стало тише, но обманчивая тишина,
словно лишенная воздуха, оказалась рыхлым сугробом, закрывшим двух подруг от мира…
В больнице было тихо. Марья открыла глаза, в палату зашла Катерина, озираясь и кутаясь в
теплый халат, она несла в руках камеру в футляре. Катя оглянулась на дверь, а потом быстро
сунула камеру под подушку Марьи, Марья вскрикнула.
- Ты пришла в себя? – с надеждой спросила Катя.
- Мы до Вихрютиной Царь-горы не добрались – прошептала Марья, - а Вихрюта лишь в
стужу таежную цветет….
- Тссс! – Катя вовремя сделала предупреждающий жест, как в палату вошла маленькая
женщина в медицинском халате. Глаза Марьи округлились
- Сне… - она не договорила, Катя, зажала ей рот ладонью, загораживая собой.
-Санитарочка, да-да – специально громко произнесла Катя, - ее Марфой зовут.
- Домой вам надо девоньки, - холодно и равнодушно произнесла Марфа, - там и поправитесь
скорее. А здесь, места гиблые, таежные, для вас непривычные, ни дискотек, ни парней
пригожих...
- Вот снегоход заберем и уедим – закашлялась Марья.
- Нет там вашего снегохода, - ответила Марфа, - не нашли мы его- словно и не было никогда.
Уезжать вам надо, уезжать, пока еще чего не случилось, - и Марфа вышла из палаты, а Катя
рассеяно обернулась на печку . Паленья в ней больше не горели, а наоборот покрылись льдом,
за деревянным окошком пошел сильный снег, и девушки переглянулись.
- Не нравится мне это, - недобро усмехнулась Марья.
- А мне, думаешь, нравится? – нагнувшись к Марье, Катя сделала вид, что поправляет
подушку подруги, а сама зашептала :
- Там, в камере, за обшивкой внутри футляра, я бумагу спрятала…. Она мне сама в руку
влетела, когда нас снегом засыпало….
- Тсс! – Марья дернула Катю за руку, - в дороге. Вот вернемся к Одетте и разберемся…
Уже в уносящем их прочь с севера самолете, Марья решилась достать Катину находку.
- Старославянский, - прошептала Марья Катерине, которая смотрела в круглое окошко на
бескрайние заснеженные просторы, но тутже обернулась, услышав подругу.
- Ты же его знаешь, что там?
-Желтая бумага, старая, надо будет заламинировать. Сейчас попробуем, - вздохнула Марья и
наклонилась к Катерине, - здесь кусочек текста, это обрывок листа, Катюш!
- Все равно, читай!
- Сейчас… . Только сразу предупреждаю, текст старый, могу спотыкаться…
- Читай, как поймешь…
«…По затертым плитам асфальта, в городе Всех Времен и Народов, в час Дождя и Ревущего
Ветра, ты пойдешь босиком, в одиночку…. Ты возьми с собой кисть винограда и борейскую
синюю розу. Виноград – символ сердца и Бога, роза – наша защита и память…
По дороге так много идущих, но они как слепые котята, сходят прямо с асфальта на трассу,
там их бьет прогресс века железный, и увозит звенящая стража.
Но твой путь как всегда непреклонен, ты все видишь, хоть город во мраке…. И глаза твои,
словно у кошки видят целью высокую башню, что стоит остановкой в дороге. В этой башне,
как в клетке незнанья, сидит пленник невиданной битвы. Ждет, в оковах у сердца чугунных,
ту, что снимет проклятие неба и за руку возьмет с собой к звездам. По ступенькам последнего
века со свечой ты поднимешься в башню… и все вспомнишь, хоть минула вечность…
Светом синим осветит мир роза, унося взор твой сквозь бесконечность. Там в истоках сияет
восходом, мир который ты так возлюбила…
Забывая, что башня не космос, где глас каждого будто не слышен, ты падешь на колени пред
спящим и заплачешь забытую песню:
На пороге тайн- молчанье жизни,
И не в том причина, что трудна,
Просто слились в вечность мои мысли,
А река бессмертия одна…
Нет еще не шороха ни звука
Все назад теперь, как все вперед,
И столетья равны здесь мгновеньям
И песок пустынь с руки течет,
Нет еще рассвета и заката,
Ни Шумер, ни древних пирамид,
Грохота любви, войны раската,
Разум в колыбели еще спит,
И словами мудрого Сократа,
Ранний мир еще не озарен
И стою я как - то виновато
У истока будущих времен…
И не по себе мне знаю точно,
От того, что вижу дальше я,
Что от бед спасти мир невозможно,
Что закон преградой бытия….
У ИСТОКОВ ЗВЕЗДЫ ДОГОРАЛИ, ЗАНИМАЛАСЬ РАННЯЯ ЗАРЯ, КТО –ТО ВИДЕЛ В
ЭТОМ ЗНАК ПЕЧАЛИ, КТО –ТО ЗРЕЛ НЕБЕСНЫЙ ЗНАК ОГНЯ….
Нибелунги ангелы о крыльях, светлый лик, чей Богу так подобен, издревле планету охраняли,
забывая о себе, о звездах, тех мирах, с которых они сами…. Чтили Землю, люд земной
растили, помогали Богу, и любили…
Был средь них вождь сильный Азазелло, ангел наивысшего порядка, близок к Богу, силой
небывалой наделен среди других деургов, он порядок соблюдал исправно, почитал Отцовские
заветы…
Утром светлым , Времени иного, у истоков созданного мира, Азазелло у просторов моря на
краю сидел, следил за штилем. Он в чередовании покоя, волны видел, смысл скрытый,
тайный. Пенный берег, крики чаек черных, ангела могучего пленяли. Тихий шепот моря ему
Глас Божественный являл….
Здравствуй, о могучий, светлый ангел, - звук медовый глас морской сменил, ангел
обернулся , человек ли? И в одно мгновения застыл. Юная и трепетная дева, златокудра,
так светла, прелестна, что бледнели небеса пред нею, к Азазелло тихо подошла.
- Я ли ангел? – молвил Азазелло, -или ты, прелестное дитя? Как цветок дурманящий красою,
как моя далекая звезда, как касанье длани теплой Бога, как любовь… любовь… моя
любовь… Как зовут тебя, сестра мечтаний?
- Даша, - тихо выдохнула дева и зарделась ярче розы красной, - я дочь рода скитов, из
арийцев… Ты ли страж земной, мой звездный ангел?
- Я ли ангел, - вторил Азазело, - да я ангел, но не для тебя. Я горящий ангел, я в огне пылаю,
и сгорю, хоть подле плещет море…
- Отчего же?..
- В Дашу я влюблен. Видит Бог, что дщерь земная скитов, сердце буревестника сковала, ты
ли та душа , что у истоков мира сотворенья, со мной рядом боль любви делила?… Ты .. я
чую,… Нибелунги, древняя и сильная из рас… сердце не обманешь нибелунга. Я любить
готов тебя всевечно. Лишь со мной останься, моя дева!
- Ангел светлый, сильный и прекрасный, - теплым медом Даша говорила, - я любить тебя
всегда готова, я люблю тебя…. Какая сила к брегу моря все меня толкала, я не знала, а
пришла … то ты, мой возлюбленный… крылатый.
Ангелам не ясно нетерпенье, они живы, пока живы чувства, они борются за них и умирают.
Азазелло, преклонив колени, обхватил стан гибкий девы, жаром поцелуя речь скрепил.
Отголоски страсти в синем небе слышали парящие в пространстве, белые, как души
альбатросы. Слышала все смятая трава, заповеданная с той минуты, как дочь скита с ангелом
бессмертным, нарушая Божии заветы, окуналась в омуты любви…. Он не знал творения
прекрасней, чем возлюбленная юная скитянка, он входил в нее подобно шторму, он сгорал от
уст прикосновений….
-
Ей неведомы доселе были чувства, ей не ведомы такие наслажденья, отреченье от самой себя.
Нарушали Боговы запреты, две огнем объятые души. Нарушали, и еще хотели, бесконечности,
любви, ее огня. Заревом всполохи чувств ложились на уста на плечи, на глаза. Заревом, и
тайною угрозой страсть обоих тихо обернулась, когда Бог изрек такую речь:
-
Азазелло! Ты попрал заветы, ангел мой в дочь ариев влюблен! В ней взрастет столь чуждое
ей семя. И твой сын не примется людьми. Нибелунги также не признают. Ты достоин
горького паденья, я низвергну тебя нынче вниз. И в свой дом, что Небом вы зовете, ты не
вступишь больше, темный ангел, ты навеки будешь там забыт!!!...»
-Дальше оборвано, - Марья задумалась, - Азазелло, я помню, что такой упоминался в «Книге
Еноха». Одновременно Азазелло – это серый ангел, предводитель Сторожей, нибелунгов.
Помнишь, ангелы влюблялись в земных дочерей и у них рождались дети - титаны. Ну, Кать,
битва Богов и титанов…
- Да, помню, - согласилась Катюша, - я только не понимаю, при чем тут русский север и
Снегурочка?
В этот момент самолет «ухнул» в воздушную яму, началась неожиданная турбулентность, в
динамике раздался ровный голос стюардессы, призывающий к спокойствию.
- Все, - Катя откинулась в кресле, - дома дочитаем, а то не долетим…. Видишь, Она
свирепствует….
2.
- Как больно, ой!- Анечка потерла прищемленные автоматической дверью маршрутки,
пальцы, и тут же подумала, что боль в душе стократ сильнее. Боль в руке, сразу стала
незаметнее, уступила место боли душевной, большой, всепоглощающей, рожденной
неосторожными словами, давно вылетевшими, но сразу, убившими что-то светлое и легкое в
душе, дарующее покой и радость. Слова, породившие громаду невыносимых страданий,
снежную лавину чувств замешанных на обиде и непонимании…
Ах, если бы их произнес кто-то другой!
Они познакомились давно, Анечка училась на геологическом, а Славик в летном училище.
Все произошло легко и почти просто. Похожие интересы, схожие сильные натуры. Красота и
ум Анечки, целеустремленность и сила Славика, слились воедино, не давая обоим шанса
разорвать такой союз. Даже сложные походы Анечки с геопартиями и дальние перелеты
Славика, не разъединили их не в мыслях, ни в желании быть вместе.
Жизнь текла, пусть, тяжелая, в разлуках, но освещенная встречами, и тихими дурманящими
вечерами, когда можно было просто сидеть рядом, держась за руки, и молчать, черпая в
единении и смысл, и радость всего земного бытия. Вскоре судьба сделала им неожиданный
подарок.
- Ох, Господи! - то ли с удивлением, то ли с сочувствием говорили друзья и знакомые, но
Славу и Аню, как будто не коснулись эти слова. Они считали себя счастливцами, словно
Господь дал им выигрышный лотерейный билет. Розовощекая тройня пацанят, беззаботно
угугукающая в широкой коляске, придала маленькой семье новый статус, и новые еще
большие силы, жить и продвигаться вперед. Анечка оставила георазаедку, и стала преподавать
в институте, а далекие перелеты Славика сменились на более короткие, но опасные –
арктические.
- Ничего, солнышко, - успокаивал Слава жену, - я человек осторожный, куда не надо не
полезу, а платят лучше, и дома больше! Семья, это когда семь на я умножаешь, а не
наоборот…. Сначала вы, а потом я. Все прекрасно в этом лучшем из миров!
И годы текли, согласно закону, произнесенному Славой «семья это когда семь на я
умножаешь, а не наоборот». Мальчишки росли, Анина красота становилась ярче, словно
бриллиант, который гранит время, а на лице Славы появились морщины от яркого света
заполярных пейзажей.
Так и текла бы река жизни, если бы однажды Слава не совершил «аварийную посадку».
Самолет, перевозящий топливо на далекий берег Баренцева моря, взорвался в воздухе…
Есть Бог на свете, только и подумала Аня, когда узнала, что каким – то чудом Слава остался
жив…. Не задумываясь ни на минуту, собрав волю в кулак, она определила детей на
попеченье друг друга, не беспокоясь, за самостоятельных и сильных мальчишек и
устремилась на холодный север…
Слава приходил в себя тяжело и долго. Мутное сознание, подсовывало страшные картины
взрыва, мечущегося злого пламени, последнего крика штурмана: «Мы падаем, командир!
Падаем!…» какой-то жуткий гул, свист, и тревожное лицо Анны, которое Слава четко увидел,
проваливаясь в бессознательное…
Потом он открыл глаза, разбуженный запахом диких ландышей, свет стал ярче, ярче, пока
совсем не стал ослепительно белым, очерченным квадратом. «Потолок, это потолок», решил
Слава, «Я жив. Аня….».
-
-
-
Проснулся, касатик? – над Славой склонилась женщина чуть старше Анечки, черноглазая,
маленькая, в белом халате, - ох и долго же ты приходил –то в себя, долго…
Где я…- прошептал сухими губами Слава.
В больнице, милый, - отозвалась женщина, поднося Славе кружку – непроливайку.
Густой, насыщенный терпким привкусом отвар, согрел горло, разлился теплом по телу, пей-пей, касатик, в этом сила твоя.
Аня…- позвал Слава, чувствуя, как мутнеет сознание, и как сквозь пелену, пробрался
вкрадчивый голос:
Кого ты зовешь, касатик ясный?
Аню… - эхом отозвался Слава, - жену свою, Аннушку, далеко она.
А что ж далеко, касатик, -голос обволакивал, закрадывался в душу, - разве далеко будет
жена, когда мужу плохо?
Дети…. – отозвался Слава.
А что дети? – вторил голос, - плохая жена. Не любит тебя, если ты ради нее и детей в беду
попал, а ее рядом нет, другая жена тебе нужна, другая, касатик…. Не жена тебе Анна,
больше не жена……
Ты кто? - Слава сопротивлялся дурману.
Судьба твоя, касатик, Марфа я, судьба……..
***************
Славу Анна нашла в маленькой больнице затерянного в таежной глуши городка,
обожженного, похудевшего, постаревшего и страдающего. Перевозка в центральную
клинику отменялась – состояние здоровья Славы не позволяло. И тогда, Аня осталась рядом с
мужем. Дежуря день и ночь у его кровати, немыслимыми способами, где мольбами, а где
хитростью заманивая маститых врачей в таежную глушь, она не собиралась сдаваться без боя.
Летчики – полярники удивлялись стойкости маленькой женщины, и, подбадривая ее, кто
шуткой, кто апельсинами с большой земли, успокаивали, что командир встанет на ноги с
такой женой. Со Славой Аня поступала более жестко, словно не трогала ее его
беспомощность, словно как обычно, силен и здоров был Ярослав.
То работу какую подкинет Анна мужу, то попросит журнал какой для нее перевести. За водой
к столу с кровати поднимет, а то и вовсе на улицу в мороз отправлять стала, то пален пару для
печи принести, то потяжелее, воды студеной из колодца достать. Молча сделает Слава, скрипя
зубами, через боль, ляжет на кровать, передохнуть, да и тут , Анна что- то да придумает для
него.
Не любит она тебя, ой не любит, - приговаривала медсестра Славика Марфа, принося в
маленький домик, где обосновались Слава и Анна, лекарства и отвар свой терпкий, - уж не
смерти ли твоей хочет, касатик. Может, мешаешь ты ей, может, ждет ее кто на земле –то
большой?
Змеей коварной закрадывались слова Марфы, ядом душу травили. И жалости от Анны видно
не было, лишь больше и больше нагружала она его делами, словно не болен он был….
-
А по ночам, темным , непроглядным, засыпал Слава от дурман – отвара Марфы. И снились
ему сны странные, причудливые и жестокие. Видел он Анну, ускользающую от него, с
улыбкой ледяной на него падающего смотрящую, смеющуюся и надменную, словно не люб он
ей был, а ненавистен, как бремя. И сквозь плотный туман наркотического сна, не слышал
Слава, как от боли за него, и за вынужденную жесткость, плакала рядом Аннушка, беззвучно
моля для него у Господа сил и мужества…
Пришла весна, и словно весенний мартовский первоцвет, крепкий и здоровый, поднялся на
ноги Слава. Сам воду носил, сам дрова колол, домишко обветшалый починил, стал на охоту с
егерем выходить, да зверя в поселок носить, людям на стол, Анне на радость. Радовалась
Аннушка и горевала одновременно. Сухими слова Славы стали, грубыми. Не понял он ее,
добрые ее дела за злые принял, ох, беда окаянная - качала головой Аннушка.
Пока однажды не пришел Слава домой, в горницу к Аннушке, и не сел молчаливо за стол.
Почувствовала беду Анна, сердце заколотилось, но сила и мудрость верх взяли, руки от муки
об передник обтерла, да рядом с мужем за стол и присела.
Ну вот, что Аня, - начал разговор Слава, - последние месяцы расставили все дела наши по
алфавиту….
- Какому, хороший мой? – ласково спросила Аннушка.
- Спасибо Марфиному отвару, на ноги меня поставила, - словно по щекам хлестнули слова
Славы, - а то бы не знал, как и дальше то жить бы смог. Понял я Анна, что не любишь, ты
меня, не ждешь. В тягость я тебе был, зря приехала, только время у студентов и детей
отняла, сами мы с Марфой справились.
- С Марфой…. – только и прошептала Анна….
- Уезжай, Анна, - не слыша ее, продолжал Слава, - я многое передумал за это время, чего
мы себя мучить будем? Уезжай, не люблю я тебя.
Больно иголки невидимые закололи в сердце Аннушки, комок к горлу подкатил, но
промолчала она, лишь поднялась, фартук развязала, да в чем была, так из горницы на
мартовский снег и вышла…
-
До больницы дошла Анна, к врачу в окошко постучала, не жива не мертва в помещение
вошла. Как старый врач ей успокоительное давал, и укол колол, не почувствовала, а очнулась,
как сердцу полегчало от оцепенения….
-
Домой мне надо, Егор Егорыч, - проговорила Аннушка.
Что случилось, милая? – не понял врач, - вы же только мужа на ноги поставили,
голубушка! Волей вашей и стойкостью потрясен я , а тут слезы….
Рассказала все ему Анна, ничего не утаила.
-
Вот оно как… - задумался доктор, - не простая Марфа женщина, непростая. Из тайги к
нам пришла, без документов, без родственников. Говорит, в ските жила каком – то, да вот
не нашли охотники такого скита. Марфа при больнице осталась, медицинское училище
заочно окончила, работала исправно, но странная она какая-то, молчаливая. Живет в
домике у леса, на окраине поселка, одна…. Не дружит не с кем, но работу свою
выполняет исправно, - повторился Егор Егорыч, - не жаловался никто… да я и сам, - чуть
помедлил доктор, - иногда пью укрепляющие отвары Марфы - помогают, и сплю, как
убитый, высыпаюсь.… Но в том, что Ярослав на ноги поднялся, исключительно ваша
заслуга, Аннушка. Лишь ваша воля и настойчивость, да характер командира несгибаемый,
-
помогли ему подняться на ноги. Я признаться и не надеялся, что поднимется ваш муж,
Анечка. Хотел по весне его на большую землю в специальную клинику отправлять…. А
тут…. Сила духа, какая! Ярослав, хоть сейчас к полету готов.
Готов, Егор Егорыч, - подтвердила Анна, - все вы, видать, отвара Марфиного
отпробовали, пора мне….
3 ***************
Анна все еще стояла на остановке, потирая ушибленные пальцы, и перебирая в памяти
мучительные дни, оставившие след морщинками под глазами, и болью в душе. Слава. Как и
прежде летал в Арктике, исправно переводил деньги, звонил вечерами домой из северных
всевозможных уголков Земли. Звонки его радости не приносили, холодный, чужой голос,
говорящий не о чем, но упрекающий каждой интонацией, уничтожающий и слепой в своем
желании сделать больнее. Лишь с сыновьями Слава был ласков и добр, как прежде.
-
Не могу я так больше, - как - то в паузе между институтскими лекциями Анна опустила
голову на руке и беззвучно разрыдалась.
Что случилось, Анна Сергеевна? – раздался встревоженный голос.
А… - Аннушка подняла голову, перед ней стоял ее студент – отличник Антон Федоров.
Ничего, Антошенька, ничего, - Анна попыталась улыбнуться, но вышло у нее это
вымученно, - устала, наверное. Пройдет скоро.
Да нет, - Антон проницательно смотрел на Анну, - другое что-то, сердцем чую.
Да что там другое, - отмахнулась Анна, - не выспалась, Антоша!
Анна Сергеевна, у меня бабка – колдунья северная, из-под Шаман – Камня. Уж я то
понимаю.
Откуда? - не поняла Анна.
Из-под Шаман – Камня, - повторил Антон, - ну она сестра моей бабушки. Беда у вас, Анна
Сергеевна! Силы ледяные северные любовь вашу загасить пытаются.
А это то ты откуда знаешь?
Бабушка моя Одетта Юрьевна мне сказала, вы пошли бы к ней. Сходите! Может она
лучшее что посоветует…..
Анна долго сомневалась, а потом и вовсе посмеялась над Антошкиными верованиями в своих
бабушек. Пока не пришло письмо от Славы. В нем Слава прощался. Не с ней, а с сыновьями
объясняя все сильной любовью к Марфе, и прося прощение у детей. Анна и не упоминалась
им в письме. Писал Слава, что переезжает с Марфой на родину ее – к Шаман – Камню. Сильно
забилось сердце Анны, вспомнились ей Антошины слова, засобиралась она к Одетте Юрьевне.
Казалось, Одетта давно ждала Аннушку, ее ничуть не удивил приход незнакомой женщины
- Мне Антоша говорил, - Аннушка запнулась……
- Антошенька? – улыбнулась Одетта Юрьевна, - это внук моей сестры, приехал сюда учиться,
- пояснила Одетта, -охотник будущий!
- Да-да, конечно, - Анна почувствовала себя неловко, не поняв о каком охотнике речь - то.
- Проходи, голубушка, - неожиданно ласково заговорила Одетта, и в ее доброй улыбке
Аннушка отчего –то увидела свою покойницу – мать. Сердце немного отпустило от забытого
ощущения материнского присутствия, а Одетта взяв Анну за руку, повела ее по узкому,
освященному слабым дневным светом коридору, в комнату. Анна огляделась. Как все
затейливо, словно ожившая сказка. Антикварная мебель, такая же элегантная и благородная,
как сама Одетта Юрьевна, круглый стол, увенчанный дивным самоваром, и с выставленным
яблочным пирогом, от которого еще шел парной яблочный дух…
- Девочки! – позвала вдруг Одетта, и из соседней комнаты, проем которой был завешан
золотистыми шторами, показались две довольно взрослые девушки.
- Аннушка, - представила Одетта Юрьевна , - это Катя и Марья, они у меня доброхоты…
-Ой, Одетта Юрьевна, - Марья откинула с плеча темную косу, - вы, когда это слово коварное
говорите, мне как-то не по себе делается!
- У нас работа? - коротко спросила Катя.
- Да, милая, вот Аннушка с бедой пришла. Давайте присядем и поговорим.
Пили ароматный чай, с запахом знакомым Аннушке.
- Что это, такое знакомое в чае? – спросила она.
- Морошка это, - ответила Одетта Юрьевна, - девочки в прошлом году с Севера привезли,
варенья наварила, да насушила к чаю.
- Морошка… - Анна вздрогнула.
- А вы не любите морошку? – Марья заинтересованно посмотрела на Анну.
- Да нет, что вы, приятная ягодка. Просто… – Анна задумалась, - напоминает
некоторое…былое.
- Северное? – спросила Катя.
- Да, - Анна улыбнулась,- а как вы догадались?
- Да по морошке Катюха определила, - улыбнулась Марья, - северная ягода, морозная.
Праздником, Новым годом пахнет, Рождеством, - и Марья помрачнела.
- Что-то не так? – Анна переводила взгляд с девушек на Одетту Юрьевну, доброжелательно
смотревшую на нее.
- А вы расскажите нам, что с вами на севере произошло, попросила Марья. Я так понимаю,
что будь это что-то простое, Одетта Юрьевна ДПН не звала бы.
- ДПН? – не поняла Анна.
- Шутит Марья, - простодушно отмахнулась Одетта, - союз дружный наш так прозвала.
«Доброхоты по неволе». Ты не слушай, Анна. А расскажи нам все.
- Ну, как все рассказать, вроде бы обычная ситуация, тысячи таких…. Случилось так…
И Анна начала рассказывать свою историю, в комнате воцарилась тишина, на колени
Катерине неожиданно прыгнул пушистый кот Мартын, и, сощурив глаза, заурчал, словно
аккомпанируя Аннушке в миноре ее воспоминаний.
- А медсестричку ту случайно не Марфой зовут? – спросила, после паузы, которой окончился
рассказ Анны, - Катюша.
- Марфой. – кивнула удивившись Анна.
- Она, - выдохнула Марья и налила себе кипятку, обхватив его руками, словно замерзла в
теплой комнате Одетты.
- Кто она? – встревожилась Аннушка.
- Снегурочка, - спокойно ответила Катя, - или Моряна, Марфа.
- Снегурочка? – Анна рассмеялась, - да что вы девочки! Уж она – то точно не Снегурочка.
Снегурочка по идее молодая хорошенькая девочка, да добрая к тому же, да о чем это я…
- Вот – вот! – кивнула Катя, - а теперь она совсем не добрая. Злобная такая тетка, бррр!
- Ой, Катюш, - вздохнула Марья,- сама же знаешь, любить ей запрещают! Обозлишься тут!
Поневоле приколдовывать и отмораживаться будешь, - Марья опустила глаза на кружку с
чаем, и всматриваясь в исходящий пряный пар прошептала, - «Твои следы, в сугробах у реки,
как из слюды они тонки. Чуть подморозило, два крошки-озера, и звезды в них дрожат, маня,
как огоньки. Возьмешь в ладонь, хотя один твой след, но только тронь. Он просто снег. Он
разлипается, но рассыпается. И вот в руке одна вода и Следа нет»….
- Но не до человеческих же жертв! – возразила Катя.
- Здесь, конечно перегибает, внучка Деда Мороза… – согласилась Марья.
- Девочки, вы серьезно это?- спросила Аннушка.
- Очень, - кивнула Катя, - давайте-ка, Одетта Юрьевна пленочку посмотрим, да Аннушке
покажем…
Увиденное на экране сначала было непонятно из-за снежного шквала, а потом прояснилось, и
Анна ужаснулась, когда последним кадром оказалось лицо Марфы, в странной белой шубке,
внимательно всматривающейся куда-то чуть в сторону от объектива. И глаза ее были –
голубыми, почти прозрачными с золотыми светящимися зрачками.
- Это она на Марью смотрела, - когда мы уже без сознания были, - пояснила Катерина
успокаивающим голосом. Но Анна съежилась под ледяным с золотом взглядом.
- А почему так долго смотрит? – сам собой возник вопрос.
- А вот и не поймем, - пожала плечами Марья, - словно знает она меня, вспомнить пытается?
Неприятная особа.
- Значит тебе, Аннушка, тоже Вихрютиной Царь – горы цветик понадобился?
- Цветик? Зачем он мне? – Анна поставила чашку на блюдце, переводя взгляд с Катерины на
Одетту Юрьевну. Марья словно и не слышала ее вопроса, а все больше куталась в
замысловатую шаль и грела руки о дымящийся чай в кружке.
- Любовь вернуть, милая, - Одетта ласково положила маленькую ладонь на руку Анне, - в
прошлом году помешала Снегурка девочкам, а в этом пренепременно надо, или на века беда
поселится. Да и со Снегурочки заклятье снять надо! Охотника отыскать Северного.
- Мы так не договаривались, - неожиданно вставила Марья.
- А надо так, деточка, - обернулась на нее Одетта, - надо теперь. Не только у Аннушки беда, у
Снегурочки, как видишь тоже, да и ты, голубушка в нее давно попала, только не поддаешься
пока, - Марья бросила быстрый взгляд на Катерину, но та спокойно пила чай, словно не
замечая отчаянного «сигнала бедствия».
- Да какая беда, Одетта Юрьевна!! Я за Кузьмой в школу… - и Марья скрылась где-то в
прихожей, - я быстро! – прокричала она на последок.
- Обидела я Марию, наверное, чем-то… - вдруг прошептала Анна.
- Да что ты, милая! – Одетта успокаивающе всплеснула ручками, - Марья человечек сильный,
беде не поддается, но и груза тяжелого не кажет для взгляда нашего. Уж который год
неприкаянная девка-то моя, - продолжала Одетта, а Катюша вздохнула, - нет ей покоя, не
простая она, и жизнь с ней в непростые игры играет… Сдюжила бы только. Собираться вам
надобно девоньки, пока заморозки не ударили до Шаман – камня добраться, а там, в первый
мороз зацветет Царь – цветок….
Раздался звонок.
- Марья? – замерла Катерина, - так быстро?
- Да нет, не Марья то, - не согласилась Одетта, и поспешила к двери, раздался щелчок
отпираемого звонка, в воздухе запахло первоцветами.
- Проходи, голубушка,- послышался мягкий голос Одетты, - проходи, чаю попьем пока….
В комнату вошла женщина лет тридцати пяти, красоты небывалой, с огромными озерными
глазами, грустными и добрыми.
- Любавушка это, девочки, - представила Одетта молодую женщину, - Любава Ариева,
наследница пророда нашего славного. А это Анечка и Катюша.
- Очень приятно, - женщина тепло улыбнулась, - и села в предоставленное Одеттой Юрьевной
кресло за столом. Одетта взяла прозрачную розовую чашку в лепестках расписанную, и
налила Любаве чай…
- Опять беда по земле нашей ходит, матушка? – неожиданно спросила Любава.
- Опять, милая, - согласилась Одетта, - помощь твоя надобна – медальон дедов на выручку.
- Медальон? – Любава встрепенулась, а затем огляделась по сторонам, прижимая руку к
груди, словно пряча что-то под расписной рубашкой, - не вижу я кому отдать его надобно, не
просится сила пока не к кому….
- Так вот значит, - кивнула Одетта, -тогда попьем чаю, девочки, да и найдется страждущий за
силой борейской…
И полилась тихая замысловатая беседа, женских тайн, сокровенных воздыханий в
перелистывании страниц молчаливой памяти….
4
Кузька пулей влетел по лестничному пролету и остановился у двери, толкнул, дверь
поддалась.
- Мааа!!! Ты чего двери не закрываешь?
- Закрыла, золотой мой, - Марья глубоко вздохнула, - а ну ка, отойди…
- Эй, есть здесь кто? - Марья специально пошире распахнула двери, а Кузьма уже тарабанил к
Одетте в дверь.
- Привет, - из проема двери комнаты вышел человек.
- Ты? – Марья в оцепенении смотрела на пропадавшего год мужа.
- Я… - отозвался он эхом, -, простишь меня Марьюшка? Никого дороже вас с Кузенькой нет у
меня, много странствовал, много видел, много понял…
- Живи, - резко отозвалась Марья, - знать чуял, что сын скучал по тебе. Бог простит.
- А ты? – с надеждой спросил муж, оборачиваясь на появляющихся в дверях трех женщин и
ребенка.
- А я – нет, - отрезала Марья, - заледенела я для тебя, заледенела!
- Стой! – закричала Одетта, - отрекись от слов, Марья, немедленно! Отрекись! -Но Марья
лишь холодно улыбнулась.
Странная сила с грохотом распахнула окна, в осеннем воздухе закружилась позема,
перерастая в водовороты снега, белыми столбцами, подступающими к Марье.
- Отрекись! – кричала в снежный гул Одетта.
- Что это? – Марья не понимая смотрела на происходящее.
- Снегурочка… - прошептала Катюша, - Моряна.
- Ой, Господи, сохрани нас, Марфа? - Анна прижала к себе Кузьму.
- Она! Чую… – обомлела Любава, вытаскивая из- под рубахи дивный медальон в форме
самоцветной синей розы, в голубой оправе, - держи девонька! – Любава, пробиваясь и
прикрывая ладонью глаза от свирепых снежных уколов, сквозь выросший частокол тонкого
льда и снега, прорвалась к застывшей от удивления девушке и всучила Марье толстую
цепочку с медальоном, на котором синими камнями была выложена роза, - Не отдавай
никому, кроме меня, где бы не была!!!
- Маша! – последним, словно снизу, из вороха снега услышала Марья крик мужа, и сгинуло
все, словно и не было…
- Папа – зареванный Кузьма кинулся на шею отцу. Катюша, сузив глаза зло смотрела на
бывшего близкого друга своей семьи, неужели ему когда-то рассказывала, как у нее все не
ладно, неужели он говорил, как беду отвести? Неужели из-за него потерялась в невероятно
огромном пространстве Марья?
- Вот и все, всплеснула руками, Одетта.- знать сидеть тебе Андрей и дом свой вовеки
сторожить, сына растить, да жену ждать. Когда простит, да полюбит вновь.
- Я отыщу ее, - не согласился Андрей.
- Нет, ищи отныне в сердце своем, страдай, помни и жди. Вспомнит тебя – вернется. Любовь
вспомнит – заклятие снимет. Вихрюта нам надобен…
- В дорогу девочки собирайтесь, - уже Катерине и Анне сказала Одетта, - Спасибо Любава, что
сквозь заслон снежный прорвалась, да медальон кому надо передала.
- Ох, и трудна будет эта дорога,- засокрушалась Любава.
Ночью у кровати Кузеньки читал Андрей ему сказки, которые Одетта дала.
- Пап, а мама вернется?
- Конечно, маленький, вот сойдет весь этот снег и вернется мама…
-Про Сову мне прочти, - попросил малыш.
- Сейчас про Сову поищем, - Андрей зашуршал страницами…
«...Лунная укачивающая колыбель…. В окне, надо мной. Рваные и быстрокрылые тучи даже
не закрывают ее. Опять я вижу ее, большую, бело-желтую, мерцающую и манящую. Сколько
же тайн знает луна, сколько Неведомой силы связывает ее с Землей, с душою женской….»
Бабушка тихо перебирала гречиху при свете китайского фонарика. Света в городе опять не
было, как впрочем, и тепла. Лед и холод, исходивший от уснувших давным-давно батарей
отопления, проникал в тело, закрадывался в голову. Даже собственная коса, казалась ледяной
змеей, сползающей по плечу…
- Ну и вот, - бабушка опять на минутку замолчала, щурясь над кучкой гречки и вынимая
какой-то сор из крупы, - ты бы, Машута, носки одела потеплее, не лето…
- Мне не холодно, ба, а что было дальше?
- И надоело Забаве, что муж ее и детей обижает, пошла она к Великой Макоши, и защиты
попросила.
- А Макошь, это кто?
- Заступница бабья… Богиня такая.
- А! А как же Троица твоя?
- Ну, внуча, Макошь эта совсем в древности верховодила, не было такой души, которая бы ей
хвалы не возносила… Вот значит, и помогла Макошь Забаве. Послала по ее следу Полярного
Охотника. Мужика, значит, северного, с другого моря.
- Ой, чукчу что ли, бабушка?
- Да, нет! Ранее не было предрассудков таких глупых! Просто в каждом племени было
несколько сильных охотников, женится им, строго настрого запрещалось, любую по душе
выбрать не могли…. Ну, что ли давай гречку засыпать?
- Ба, а дальше?
- Нельзя им было любить. Макошь запрещала, они обет давали такой.
- Зачем, ба?
- Да вот, как у Забавы, для таких случаев. Начинает мужик жену свою обижать, да детей
малых, выбирает тогда Макошь сильного Охотника, и направляет его к такой женщине,
сердца соединяет. Забывает женщина и дети ее, что мужик – обидчик,- отец и муж им,
Охотника любить начинают, его за родного считают. Полярный Охотник сильный человече,
его обычному мужику не сломить…
- Ба, а почему за тобой не пришел Полярный Охотник??
- Ой, Машуня, да времена изменились, Боги ноне совсем другим заняты, не до баб им, не до
баб, не до слез девичьих….
«…Луна, опрокинутое зеркало моих переживаний и невысказанных слов. Опять тишина.
Опять молчание. Спят дети, спокойно, ровненько, будто и мирно на сердце моем. Луна их не
трогает, мысли не тревожит, сумятицу в душеньки не вносит. Моей боли не расскажет, во сне
не навредит….
А он спит. Он спит, отвернувшись, не сказав ни слова, ни жеста не начертав рукой. И забыла
уж давно я руки его, все забыла. Было ли, не было? Утром уходит, не произнося слова,
приходит вечером, молчит, прозрачная я стала, сама себе чужая. Сколько лет дано женщине
выдержать ту боль, которая в глубине души кроется? Не любишь – отпусти, любишь – скажи,
изменись… нет, не надо, не хочу уже. Больно не делай, одна я осталась, а дети без меня, как
тростинки на ветру, всякий сомнет, стопчет… А слаба я стала, вот и перед детьми вину чую,
что плохая мать им я, отцом родным не любая.
Не губи мою душу, чужой человек, отпусти ее , уходи прочь из дома моего, так нет же. Не
уйдет. Деться некуда, детей обделить – покоя и жизни прочных лишить, или себя хоронить?
Плохие мысли думаю, ой, плохие. Трудно и больно одной на свете, а муж он что, он
понимает, чувствует, живет, как ему вздумается, меня, словно и нет. Боль пожарищем горит,
уж несколько лет потушить не могу, больно как! В полнолуние не спится мне, слезы душат,
обида, да отчаянье в горле острым комом стоят. Не уйти из клетки этой, холод душу
сковывает, любовь и покой пургою выметает.
Скажи мне, луна, что не так со мной? Ведь взглядами меня на улице провожают, молодая
еще, красивая, наверное. И не помню, не говорил никто давно…. Дети. Дети меня держат.
Может и лучше им без меня будет, может добрее отец будет к ним, таки его детки…
Как в детстве бабушка про Макошь сказывала. Эх, не Охотника Полярного я бы попросила, а
воли. Птицей стать северной, которая среди холода живет, и жара сердца болючего не
чувствует. Распахнула бы крылья белые, и устремилась бы к Лунному диску ледяному. Птица
северная она лишь о том, как выжить в холоде думать будет, мысли колкие, человеческие ей
ни к чему, как и страдания…. Эх, Мать Великая Макошь сделай меня птицей вольной, о
людях забывшей, в глухих снеговых небесах обитающей, боль забери….»
Сильные белые крылья ударили о стекло, разбивая его. До крови оцарапавшись, большая
полярная сова, вырвалась наружу, в ночь, стремясь выше и выше к луне. Проснувшийся от
звона бьющегося стекла мужчина, подбежал к окну и отпрянул, увидев силуэт ускользающей
раненной птицы.
- Маша? Маша… Маша, вернись, Машенька, вернись!- срывая голос, и сам не узнавая его
закричал мужчина вслед сове. Потом он ссутулился, долго курил, сидел у кроваток спящих
детишек, ерошил волосы на голове, и оглядывался в надежде на окно в детской. Уж детей – то
не бросит мать. Это же какая такая силища толкнуть ее на это могла? Непонятно ему, ведь
золотую клеточку построил он, добра всякого полную, что же не хватало….
Холодные просторы, сверкающие и свободные, парящая сова в Полярной ночи. Жизнь
суровая штука, что бы выжить, сове хищницей быть надо, душа – кремень остывший, и дело!
Уж сколько всякого зверья мелкого извела, уж и люди о Полярной Сове заговорили. Злая мол,
погибель одна, то куренка, то котенка…. Да бабка – ведунья одному лишь Охотнику Ставру
убить ее и разрешила. Говорит – чужая она, пришлая, далеко добиралась, долго, пока в наши
края залетела, чай беда ея сюда загнала…
В ночь полнолунную отправила ведунья Ставра Сову убить, да велела не дивиться ничему,
сердцу верить.
Нашел Ставр Сову, прицелился. Ох, и красивая птица, стремительная, сильная, жаль даже,
сердце щемит….
Рука твердая, глаз меткий, эх, Сова….
Выстрел окатил ледяную полярную ночь, камнем начала падать парившая Сова. Но не
успел Охотник и лба вспотевшего отереть, как диво дивное случилось на заснеженных
просторах. Коснулась лишь Сова земли, ударилась, человеком обернулась, женщиной.
Заспешил к ней Ставр. Так и есть женщина, молодая да пригожая! Глаза синью переливают,
как самые яркие звезды, коса длинная до пят растрепана чуть. Осунувшаяся только девица, но
красавица, и впрямь не тутошняя, права ведунья. Залюбовался Ставр, стоит не дышит.
- Кто ты? - выдохнула женщина.
- Охотник. Охотник я Полярный, Ставром зовут, - опомнился Ставр.
- Маша, Мария, - прошептала женщина и задрожала от холода, кинулся Ставр ее в теплую
одежду свою кутать, Сова , не Сова, а девица, живая, теплая, да без одежды, в налипших
белых перьях…. Понес ее на поселенье к ведунье. Нес, укачивая, как малого ребенка, колючей
поземе вопреки, что-то теплое напевая.
- Не отдам я тебя, Машунь, никому, не отдам….
По весне отошла Маша, в доме ведуньи. Многое вспомнить смогла, да еще больше забытого
осталось. Ставр захаживал, то шубку серебристую принесет, то ягоды дивной катому, то
посидит, да сказ дивный завернет, о неведомых городах и величественных замках. Слушала
Маша и не верила. Неужели далее, за бескрайними просторами снеговыми такие чудеса есть?
К Ставру душа прикипела, словно истосковавшаяся ледяная тайга к лету жаркому
устремилась, закружилась, в омут горячий сорвалась…. Да как-то ведунья разговор завела:
- Скоро ли, Ставрушка, домой собираешься? Уж и молодцы твои завод до ума довели, да
вышку, что Землю вспорола поставили.
- Да, мать, в дорогу уж собираться пора, - ответил Ставр, - дела не ждут. Только…
- Что только?- зорко прищурилась ведунья.
- Маша, - прошептал Ставр и голову опустил.
- А что Маша? – пожала плечами ведунья, - коли ты, из-за нее, с нами зиму зимовал, то жизнь
с ней долгую проживешь. Твоя это девица, Полярный Охотник, забирай, живи по Божьим
законам, да знай! Деток ее забрать надо, обязательно! Вспомнит их Маша скоро, а не
заберешь, опять Совой неприкаянной обернется и улетит от тебя….
Удивительные белые города поразили Машу, она словно плыла во сне, вспоминая очертания
ушедших в глубину памяти набросков… Да один город, у душного моря особенным
показался. Измаялась в нем Маша, по улицам ходила, людям в лица заглядывала, словно
искала кого. Ставр рядом был, обидеть ее не давал, знать понимал, кого нареченная ищет.
Дети, двое малышей, замерших и настороженных, как мышата остановились перед Машей,
слезинки сверкнули в глазках. Человек с ними, незнакомый, чужой? Каменный словно.
- Мама! Мама!
Гулко забилось сердце, душа последнюю льдину перетопила, память отпустил холод
северный. Кинулась к детям Маша, руками, как крыльями обхватила, опять весна для нее
наступила, опять жизнь началась.
- Мои хорошие, мои маленькие, да как же я забыть посмела, как душа гореть без вас могла?
Ручки, добрые, родные, крошки – ладошки, где же вы были, столько времени? Измаялась без
вас вся, сама того не понимая, - зашептала Маша, - А это что за Чужинец? Лихо чувствую…
- Ставр! Ставр! – закричала Маша, отводя детей в сторону, - забери наших малышей, взгляд
злой у Чужинца, знать не добрую мысль замышляет. Идемте, мои хорошие, домой пора. Как
же плохо без вас было…. Не бойтесь вы взгляда Чужого, не смотрите на него! Не помню я
его, и вы тоже забудьте.
- Уходи, Чужак, иди своей дорогой, - повторила Маша Чужинцу, - Не знаем мы с детьми тебя.
У нас другой отец и заступник. Ставр. Полярный Охотник….»
Замолчал Андрей, одеяло у спящего сына поправил. Сигарету взял, в подъезд вышел,
закурил, задумался. Дверь соседская тихо скрипнула, Одетта Юрьевна вышла.
- Ну что, Андрюшенька, спит Кузьма Андреевич?
- Спит, - обронил Андрей.
- А ты не переживай, вернется с севера Марья. Такую, ни один Охотник Полярный, не
удержит.
- Кто такая Макошь? – спросил Андрей.
- Богиня древняя, заступница женская. Много имен у нее, кто Ладой зовет, кто Ледой, кто
Лебедем, а кто Одеттой… Я так думаю, Мария она просто… Да уж и спать пора,
Андрюшенька, пойду я….
Андрей застыл, поднявшись с лестничных ступенек и смотря вслед уплывающей, в свою
квартирку, Одетте. Потом и сам побрел домой, глубоко задумавшись. Кузьма спал и
улыбался во сне. Андрей прилег рядом и малыш тут же прижался к нему. Андрей
вздрогнул, как он столько месяцев не замечал, что они нужны ему, что они и есть смысл
его жизни, его судьба и любовь.
5.
- Ну, что, не шибко еще замерзла? - раздался над Марьей незнакомый голос. Чувства
возвращались, а вместе с ними леденящий холод и странное безразличие, словно всего пару
минут назад живое тепло из души вынули, и вместо него мороз, да лед туда впустили.
«Кажется, Андрей вернулся? Скоро у Кузьмы день рождения, вот и вернулся. Какая
разница – вернулся или нет? Кузьма….», - нет ничего не пошевелилось в душе Марьи.
«Куда же эта боль многомесячная подевалась? Кузенька… Сын где-то один. Нет, не один, с
бабушкой Одеттой он… Кто-то еще. Не помню. Катя? Мммм… Люди какие-то в голову
лезут, покою мешают!» - уже с удивлением подумала Марья и приоткрыла глаза. Яркий
свет от маленького вырубленного окошка, заваленного с той стороны белым снегом,
заставил снова их закрыть.
А где – то далеко – далеко схватился за сердце Андрей, неожиданно почувствовавший
все горе и отчаянье, которые носила в себе Марья последние месяцы. «Больно как», прошептал он, и крепче взяв Кузьму за руку, отправился с ним на прогулку. Они гуляли по
парку, когда навстречу, в кружении листьев поздней осени вышла Одетта Юрьевна. Мягко
улыбнулась, приподняла вуаль шляпки – таблетки, и, взяв Кузьму за ручку заговорила с
Андреем:
- Ну, что мил человек, пойдешь за женой в непростую дорогу? Или Охотнику Полярному
отдашь?
- За Марьей пойду, помогите, Одетта Юрьевна…
- Быть по сему, - перестала улыбаться Одетта Юрьевна, только один в дорогу пойдешь.
Дальнюю. Душа дорогу укажет. Только душа. Ей доверься. Катюша с Аннушкой уже
улетели, давно поди на севере. Иди же не стой. Недоуменно Андрей сделал шаг.
Холод ударил в лицо, глаза открыл. Поселок заснеженный в дали. Далее стена таежная. И нет
более родного города, лишь тепло от ладошки сына в сжатом, твердом кулаке….
- Катюша, - вздохнула Аннушка, - далеко как нас занесло. Просторы, какие! – Аннушка сошла
со снегохода, рассматривая величественный белый ковер, бескрайний с бушующей таежной
каймой деревьев, - красота какая.
- Красота – согласилась Катерина, - опасная красота, зачарованный это край, не простой…
- Чья будешь? – веселые голубые глаза смотрели на Марью. Она поднялась с рукотворной
кровати, оглядела фигуру молодого мужчины в охотничьих северных одеждах из кожи.
- Разница какая тебе? – холодно спросила она.
- Парень приблизил к ней свое лицо, словно разглядывая неведомые письмена в ледяных
глазах цвета теплой южной зелени. Неестественная холодность, не настоящая,
зачарованная.
- Ты что-то хотел? – Марья отодвинула парня рукой.
- В глаза твои посмотреть хотел.
- Увидел?
- Вполне.
- Вот и все. Пора мне. Если причинила какие-то неудобства, прости.
- А куда это ты собралась? – спросил парень.
- Молод еще столько знать. В тайгу мне вернуться надо.
- Прямо так в тайгу и надо? – улыбнулся парень, - меня Светозаром зовут.
- Очень приятно, - и Марья осмотрелась по сторонам, отыскивая свою куртку.
Святозар протянул Марье тонкую куртку.
- В твоей куртке здесь летом хорошо, а не в стужу зимнюю.
- Мне и без куртки холодно не будет.
- Вот окаянная, что наделала! – в сердцах воскликнул парень.
- Кто? – ровный голос Марьи звенел.
- Моряна, девка северная. Что же ты натворила, что наказала она тебя так? Уж не дорогу ты ей
перешла ли?
- Моряна… - Марья на минуту замерла, - точно, мне нужно к Моряне.
- Да ты с ума сошла! – воскликнул Светозар, - погибнуть хочешь, солнца не увидеть?
- Солнца? – Марья задумалась, - а зачем мне солнце.
- Заледенела ты, - вынес свой приговор Светозар, - не любит тебя никто что ли? Так бывает,
если не любит человека никто, забывается он, леденеет. Как ты.
- Любит – не любит, да не все ли равно тебе? – насмешливо Марья оглядела Светозара и
натянула куртку, - Пойду я.
- Да никуда ты не пойдешь, ненормальная! Погибнешь там! – Светозар рванулся к Марье,
вдавливая ее в деревянную стену сруба. Горячие губы отыскали холодные. Жаром,
горящим костром окутало Марью. Болью отдалось каждое прикосновение теплых губ и
рук.
- Да кто ты такой! – закричала Марья пытаясь оттолкнуть сильного и большого парня.
- Охотник. Обыкновенный полярный охотник, - тяжело дыша, Светозар стаскивал с Марьи
куртку.
- Прекрати, мне больно. Ожоги будут – совершенно серьезно, - заявила Марья.
- Я знаю, что горячо, - отозвался Светозар, - а что делать, не Моряне же тебя отдавать.
Потерпи.
- Да ты совсем не в себе! – Марья задыхалась от невыносимого жара его губ.
«Где же эти спасительные снежинки? Где же кружево, украшенное сверкающим льдом?
Где спасительница моя. Больно же, как больно. Пламя. Пламя съедает меня, поглощает,
накрывает, топит заслоны и снежные преграды. Не хочу я ничего, не хочу! Морянаааа!!!!
Пламя и лед несовместимые понятия, разве можно нарушать законы. Светозар!! Законы!
Мироздания!», «Я помню. Ты человек, любимая, ты теплое солнце в моих ладонях. Ты
горячий южный ветер, песня о дальних странах в пряных песках…», «Отпусти меня,
Охотник. Устала я», «Любить надо. Только вспомни. Пусти меня в сердце свое, милая»,
«Бред горячечный, какая любовь, боль одна, Охотник, не мучай душу мою. Не сломить тебе
горы ледяные», «Так человек я, не чародей, знать сломаю, ты только душу не прячь»»
Опять свет сумеречный в глаза светит, метет за окошком, жарко до боли под теплой
шкурой. Марья попыталась встать, но сильные руки спящего Светозара не давали и шанса
на холодну, долгожданную свободу.
- Отпусти меня, Охотник, - попросила Марья.
- Нет. – не разжимая век ответил Светозар.
- Идти мне надо, пойми, Светозар.
- Понимаю, - такой же тихий ответ, - здесь будем. Сколько сможем столько и будем. Отогреть
тебя надо, любимая.
- Да что ты несешь! – возмутилась Марья, - а вдруг я жена чья-то?!
- Роза на тебе Борейская, - как-то не к слову сообщил Светозар, - жена чья-то, возможно…
была. Моя ты, теперь, только моя.- и, снова волна болючего огня окутала Марья, не давая
вздохнуть желанного морозного воздуха и ледяного забытья…
- На крыльцо деревянное холодное сел Андрей, за сердце взялся, мороз в душу закрался,
больно стало.
- Чай муторно, касатик? – невысокая женщина лет сорока протянула Андрею кружку с
горячим дымящимся напитком, - выпей полегчает. Андрей автоматически выпил
протянутый отвар. Стало легче, захотелось спать.
- Пойдешь, поспишь? – женщина кивком головы указала на входную дверь у него за спиной.
- Нет, спасибо тебе, мне дальше идти нужно, жену искать.
- Жену искать?- из-за спины раздался крепкий мужской голос. Андрей обернулся. Мужчина,
чуть постарше напоившей отваром его, женщины.
- Андрей – представился парень.
- Слава, а это моя жена, Марфа, - кивнул Слава в сторону невысокой женщины, - так тайга
дальше непроглядная, куда же искать пойдешь, в тайгу зимнюю?
- Нет там твоей жены, - тихо заговорила Марфа, - там только враг твой.
- Это кто же? – усмехнулся устало Андрей.
- Охотник Полярный, Андрюшенька, - ответила Марфа.
Андрей вздрогнул и поднялся на ноги.
- Тем более пойду, - упрямо сказал он, - моя жена, никаких охотников нам не надо.
- Да не тебе это решать, касатик, - улыбнулась холодно темноволосая Марфа, и льдинки
сверкнули в ее глазах, - Охотник он Макоши помощник, огонь разжечь в ледяном сердце
может.
- Какой еще огонь? – переспросил Андрей.
- Тот, что ты затушить сумел, да на растерзание зиме лютой отдал. Жена она тебе была. Да
слово лишь – жена. Человек ты, значит любить уметь должен. Вот если бы за любимой ты
шел… А жена дело наживное. Любовь здесь ищут обычно, дивную, зачарованную. Лишь за
этим приходят в недоступные и холодные края….
- Пойду я, - нахмурился Андрей, - спасибо вам за слова и отвар.
- Не успокоил тебя отвар мой, - покачала головой Марфа, - знать идти тебе за ней всю жизнь…
- Постой-ка, Андрей, - позвал его Слава, - лишь ружье возьму, да с тобой пойду. Не по душе
мне все это…. Не по душе.
- Куда ты, касатик? – казалось, Марфа удивилась, но холодные глаза ничего не выражали.
- Любовь, - повторил Слава, - понять я тебя Марфа попытаюсь, чай не просто так весь мир изза тебя бросил…
Они уходили все дальше и дальше, а Марфа сузившимися глазами смотрела им в спину,
странным образом преображался ее наряд, тонким, белым, да кружевным становился.
Закружила вокруг нее позема, ласковым щенком касаясь тонких рук. И незаметно –
медленно стала подниматься Марфа над землей, над огромным заснеженным миром,
зачарованным и тайным. И только снег крупными хлопьями, да ее шепот пронесся над
холодным миром: «Марииияяааа!!! Идии ко мнееее!!!»
Марья вздрогнула и проснулась. Светозара в избушке не было. Знать за добычей пошел,
знать и он ее бросил, уж не померещилось ли ей, что теплело в душе и боли не было, когда
Охотник ее своими губами горячими касался, да слова опасные, обманом обернувшиеся
говорил? Северно как за окном, просторно, пушисто…. Снега сколько, сердце остывает –
радуется…
Птичкой выпорхнула Марья из маленького домика, где прожила со Светозаром много
дней. На волю, на волю заспешила. Куртка легкая южная на распашку, и как радуется
морозу тело, и как устало сердце от накала….
Вернулся Светозар, дичь в угол дома бросил, темнее тучи стал, лишь глаза синие, словно
молнии сверкнули, из дома выходил, даже дверь не прикрыл – растащите все северные ветры,
в погоню ушел Полярный Охотник, за любимой в глушь таежную.
- Опоздали мы, Аннушка, - огорчилась Катя, кивая на замерзший и засохший цветок у
Шаман – камня. Видишь, не успели. И Марья пропала.
- Тайга, глубокая какая, - вздохнула Анна, - столько пройти и зря.
- Ну почему зря, голубоньки? – Анна и Катюша обернулись. Неужто Одетта Юрьевна?
-Да не Одетта я, - покачала головой бабушка, - сестра я ее буду. А ты видимо, деточка –
Аннушка? Учительница Антошеньки моего?
- Вы бабушка Антона? – удивилась Анна, - дивно, за тысячи километров такие совпадения.
- Пойдемте ко мне девоньки, - улыбнулась бабушка, - скоро сын с охоты вернется, обед
вкусный ждет нас. Идемте! Меня бабушкой северной кличут.
- А имя.
- А зачем оно? Северная бабушка, так и зовите…
В уютном домике северной бабушки было тепло, весело трещал огонь в печи, пахло
пекущимся хлебом, да душистыми отварами. Связки трав, да ярких соцветий весели под
потолком у печи, расписная посуда, да меховые накиды на полу, печи и резных стульях.
- Красиво как… самобытно – прошептала Катюша.
- Садитесь девоньки за стол, греться будем, немного лета пустим, да поговорим.
Анна и Катюша, накормленные северной бабушкой, обласканные теплом приветливого
очага, наконец- то расслабились, впервые за прошедший месяц пути и поиска.
- Ты вот что, Аннушка, - заговорила бабушка, - ты теперь к царь горе , к цветку Вихрюте
три ночи ходи. О горе своем женском ему рассказывай. И коли зацветет он к утру третьего
дня, знать большую любовь вы ищите в наших краях, рви его, да неси в дом. Отвар сделаем,
чтобы всем вам хватило по глотку.
В комнату вошли.
- Сынок, а у нас гостьи, от Одетты.
Мужчина одного возраста, что и Слава, отметила про себя Аннушка. Моложавый, красивый,
статный, словно крылья у него за спиной, не ссутулится даже.
Поклоном головы поприветствовал женщин, и сел рядом за стол.
- Что ищите в наших краях? – обратился к обеим.
- А что за вещь такая у тебя в варежке? – спросил Катюшу.
- У меня? – Катя поднялась со стула и подойдя к своим вещам проверила варежки. Вытащила
обрывок бумаги.
- Как он здесь оказался, он же у Одетты Юрьевны оставался, - удивилась она, - это мы в
прошлом году с подругой нашли чуть подальше от здешних мест, когда пересеклись с
чудесами. Про Азазело здесь, ангела.
- Азазело? – глаза мужчины сверкнули, – что может быть написано про отверженного Ангела
на клочке желтой бумаги?
- Да не до конца и написано, - Катя вернулась за стол, - это Снегурочка, Моряна, нам его
зачем-то отдала. Дед ее ругал, метель была сильная.
- Уж дедушка внучку ругать за зря не будет, - вмешалась северная бабушка. И сурово
посмотрела на Катю, которая протянула ее сыну обрывок желтого листа, - а подруга твоя где?
- Моряна девочку унесла из дому, - отважно, за Катерину, ответила Анна.
- Моряна? – северная бабушка растерялась, - знать не просто так она это сделала… А ты
храбрая Аннушка, собирайся к Вихрюте, идти пора…
Слава и Андрей разожгли костер и вели неторопливую беседу. Андрей рассказывал о себе, а
Слава скупо отвечал на его самоуничтожающие реплики, внутренне сжимаясь от его хлыста
слов, словно бил Андрей не себя, а его, Славину душу….
«Потерялась…. Умудрилась потеряться в такую пору. В заснеженной тайге. Да только же
ненадолго в сторону ушла, от скита Светозара, показалось, ручей запел поблизости,
удивилась еще. В декабре, на севере, в стужу жгучую? Когда всю воду таежную, сонную,
давным-давно сковал мороз?
Все равно, наваждение это, конечно наваждение. Только костер за деревьями мелькал,
разговор слышал. А теперь ни костра, ни людей, будто морок глаза снегом укрыл. А нет, опять
звенит… Странный звон, дивный. Ручей, не ручей, как песня льдом поддернутая.
Говорят - Моряна в этих краях часто кружит, морок напускает, дева холодная, северная.
Снегурочка? «Твои следы, в сугробах у реки, как из слюды они тонки. Чуть подморозило, два
крошки-озера, и звезды в них дрожат, маня, как огоньки. Возьмешь в ладонь, хотя один твой
след, но только тронь. Он просто снег. Он разлипается, но рассыпается. И вот в руке одна
вода и Следа нет»
Да никак Моряна меня морочит? Песня странная, на жизнь мою похожа. Устала идти, да и
деревья все чаще, словно жмутся друг к дружке, не пускают. Сяду, отдохну, да дальше пойду,
на песню. Глаза слипаются, да голова кружится, а снег теплым стал, как любимое одеяло в
детстве. Холод в душу проник, да огнем обернулся, не жалящим, согревающим.
А надо ли искать своих? Надо ли возвращаться, когда земля и снег так греют, небо укутывают,
да деревья таежные приют дать готовы? Вон и песня Моряны все яснее и звонче…»
- Что в доме моем делаешь? – голос насмешливый, только что певший песню чудную,
холодную и родную. Наряд белый, узорчатый, домотканый. Моряна взгляд поймала.
- Нравится? Мое рукоделье.
- Красиво, на вьюгу узор похож, - согласилась молодая женщина, сидевшая под деревом.
- Угадала, вьюга это. Не замерзла ли? – опять рассмеялась колким снегом Моряна.
- Да нет, - улыбнулась женщина в ответ, - тепло у тебя в доме, уютно. Уходить не хочется.
- Не хочется? – Моряна почти удивилась, - а снежинки мои душою чувствуешь?
- Конечно чувствую, теплые, родные…
- Да и давно в твоей жизни так? – Моряна оказалась рядом, словно и не стояла в буравчиках
снежных.
- Давно, Моряна, давно – откликнулась женщина, - словно и не было меня никогда. Ни солнца
южного в детстве, ни тепла человеческого.
- Эх девка, - вздохнула Моряна, - молодая, да пригожая, далеко же ты забралась – то от дома
родного, от сердца своего. В пору –то новогоднюю. Желание хоть загадай, как положено.
- Хорошо, - вымучено улыбнулась женщина, - не забралась я, а работа у меня такая…
- Не твоя это работа, не твоя судьба, ну да поспи. Чай в доме моем поспокойнее тебе будет, не
потревожит никто, печали во сне пройдут, боль замерзнет.
- Спасибо тебе, Моряна, чудо Северное…
Укутало мир, заволокло, снегом скрыло, в тайну погрузило. Танцевала много тем днем
Моряна, с толку сбила, морочила. До ночи буря сильнее поднялась, стены снега над тайгою
подвыросли, несколько дней к ряду бушевала Северная Стихия, След человеческий заносила.
Словно и не приходил сюда никто из людей словно и не было….
Утром третьего дня заиндевевшими пальцами сорвала Аннушка расцветший цветок,
дрожащими руками в дом принесла, заплаканные за три дня глаза болели, спать хотели. Сын
бабушки северной цветок взял, в лоб по- отечески поцеловал, в сон Аннушка повалилась.
- Зачем это? – спросила удивленная и проснувшаяся Катерина.
- Тссс! -Мужчина улыбнулся Кате, и смяв цветок, кинул его в кипящую воду на огне,
распростив над ним руки. Дивный свет разлился по комнате. Словно еще выше стал при этом
сын северной бабушки, да неожиданно увидела Катя, как огромные крылья раскрылись у него
за спиной, белые, сильные, красивые.
- Вы… вы… вы .. Азазело!! - воскликнула Катя.
Ангел обернулся и приложив палец к губам, подмигнул Катерине и вновь отвернувшись,
зашептал что-то над отваром.
- Заклятие нынче снимем, - в горницу вошла северная бабушка. - Уж и шаги слышу. Скоро
трое в дом этот войдут. И Она, Сама….
Аннушка проснулась от неторопливого говора. За столом сидели все те же люди и еще двое
новых гостей. Да это же Андрей и… Слава.
- Слава, - прошептала она, натягивая на себя халат и делая робкий шаг к мужу.
- Аня… - Слава нахмурился, - ты опять с партией?
Аннушка замерла, но северная бабушка незаметно сунула ей в руки отвар со словами «Разлей
всем, но не весь, оставь на треть». Аня послушно разлила из большого чайника в кружки
сладковатый и пьянящий по запаху напиток. Ели и пили молча. Даже, когда был выпит отвар,
и странное равнодушье разлилось негой по телу, ничего не произошло.
- Здесь и навсегда! – неожиданно произнесла бабушка, - прощены и награждены!
Все недоуменно обернулись на нее….
- Пойду я, - вдруг сказала Аннушка, -пора нам, Катюша.
- Куда ты? – встрепенулся Слава, Анна удивленно обернулась на мужа, прочитав в его глазах
забытую полыхающую любовь и страсть…
- Тебе же деток побольше, - улыбнулась бабушка Катерине.
- А ты прощен, - сказала она Андрею, - только награда твоя тяжка – потеряешь ты любовь тех,
кто был твоей семьей.
- Неет… - прошептал Андрей.
Двери с шумом раскрылись и в ослепительных брызгах снега вплыла похорошевшая Марфа.
- Моряна, - прошептала Катя, а северная бабушка протянула ей кружку отвара.
- Выпей внученька, чай в дом ко мне за столько веков забрела впервые.
Моряна усмехнулась , но не ослушалась, а стала пить из протянутой кружки.
-Даша… - шепот из- за которого Моряна уронила отвар.
- Ангел мой… - прошептала она.
Огромные крылья заполнили комнату, и Моряна Ангела за руку, увлекла его на свет их дома,
за собой. Долго люди наблюдали, как кружили в воздухе Ангел и Моряна, пока снег не сокрыл
их.
- Домой вам пора, - сказала северная бабушка, а то Одетта волнуется уже.
- Марьюшку не нашли еще! – Катюша закусила губу и на глаза накатились слезы.
- Зачем искать того, кто найтись не хочет? – удивилась бабушка и хлопнула в ладоши.
- Но… - попытался возразить Андрей, и все исчезло. Лишь квартира Одетты и Кузенька,
неожиданно спрятавшийся за ее спину при виде отца.
- Вот и все… почти, - улыбнулась Одетта Юрьевна.
- А ты Андрей не за находкой значит ушел, а за потерей…
Весной, когда снега сходили, деревья лучам солнца пройти не давали, летом еще сильнее
гнулись над колыбелью Моряной сотворенною. Осенью разгибались, а зимой снег теплый
пропускали, покрывалом новым укутывавший. Так год миновал…
«Уйдет морок, в След, человек, спала ты целый год, как век. Свободной стала, я оберегала,
чары все уж поснимала…. проснись, Судьба идет с Начала… Да будет так!»
«Песня мне чудилась? Странная, красивая. Никак Моряна ее пела. Уж и домой пора, холодно
здесь как. Вон и костер горит. К костру мне надо. Ноги занемели, руки тоже непослушные…»
- Здравствуй, Мария, - зазвенел мелодичный голос. И Марья широко раскрыв глаза увидела
перед собой Моряну, потеплевшая улыбка и Ангел невероятной красоты….
- Азазело, Даша…. – прошептала Марья.
- Роза на тебе Борейская, - кивнула Даша, - знать не простая ты . Вот возьми.
И Даша протянула желтый отрывок листа с половинчатым текстом и белый лист, новый
чистый.
- Веточку любую возьми, окончание напиши. Отпусти нас.
- Да я же не умею, - растерялась Марья.
- Можешь, раз Сила Борейская тебя слушает. Ты попробуй, девочка.
Несмело Марья отломала прутик от приютившего ее дерева и стала писать….
Спешил Светозар, тайгу прочесывал. Уж и домой пора, уж и самолет ждет, а в который раз
возвращается в эти места, сам не свой, покой потерял. Уж и понял давно, что сгинула странная
девушка, Моряной обмороченная. А душа все звала в глушь таежную, хоть волком вой. Думал
–одиночка, а , нет, не за золотом столько прошел он и его рабочие. Любовь нашел, да потерял
также. Люди -то работали, а от него Светозара толку не было. Видели подчиненные и
молчали, понимали, что если, хозяин в тайгу в стужу лютую ушел – опять сердце не спокойно.
Опять зовет его что-то….
Снег опять пошел, остановился Охотник, прислушался. Словно крылья гигантской птицы
захлопали. Да человек на этих крыльях в искрящемся водовороте снежинок опустился.
Расписной высокий туесок ему протянул.
- Там отвар, Светозар, - сказал Ангел, -выпей, а остальное отнеси туда, куда сердце поведет.
Светозар послушно отпил, удивленно наблюдая, как вновь расправляет крылья Ангел…
- Вот… - Марья протянула Маряне листок, - все что смогла, даже силы кончились….
Рядом опустился на белоснежных крыльях Азазело, взял листок, и не глядя в него стал
рассказывать глубоким тихим голосом написанное, отчего Марья вновь провалилась в сон.
«…За любовь мы многие платили, Боги, ангелы, простые человеки, как цветы за страсть к
сиянью солнца, что в итоге в тех лучах сгорают…
Меч поднял бесстрашный Азазелло, меч поднял, осмелившись любить. Он пошел против
устоев Бога, а за то положено платить. Нибелунги на него напали, сотня их, а он средь них
один. Горек, страшен в гневе, и несчастен, он такой в бою непобедим…. Силой Слова Бога
был он скован, и снизвергнут в каменную башню, где томится в сне и забытьи, многие и
многие столетья….
Дочерь скитов с горя речь забыла, когда Бог ее приговорил, ко скитаньям чрез все
воплощенья, что дано родиться на Земле ей. В век последний свой она отыщет, путь, ведущий
к той запретной башне, где спит сном забвенья Азазелло…
Сын, родившийся от Азазелло, ангелом уж не был, да и скитами не признан никогда. Имя ему
доли Заратуштра, был крылат душой, пророк в словах, Бог ему доверил тайны знаний,
истину творить в чужих краях….
Дочерь скитов по пути Сан-Сары, очень много бедствий прожила, судьбы, жизни, смерти,
всех удары, стойко со смирением снесла. Ей неведомы покой и кров родимый, ей отпущен
странницы удел, сквозь века идя за призраком желанным, много кратких жизней прожила…
Вечен поиск, он любви союзник, он историю творит, творит он жизнь, истины неукротимый
он попутчик, поиск вечно жив среди людей. Он средь дол вселенной уж проложен, сколько
всяких душ спешат за ним, только поиск вечен, нескончаем, а в конце, не то, что мы хотим….
Так всегда, насмешка ли то Бога, или наказание за прыть? Если Бог нам что –то запрещает,
может запретить нам и любить….
Но Господь Всевышний Богом бы и не был, если бы нас не прощал всегда, если бы любя нас и
страдая, не шел с нами сквозь тьму и года…
И много времени пройдет
И разомкнется круг,
И то, что с болью вдруг пришло,
Уйдет однажды вдруг,
В триклятом свете фонарей,
В зеркальной глади луж,
Явятся лики прошлых дней,
И вождь – плененный муж….
***
…По ступенькам последнего века со свечой ты поднимешься в башню…
вечен поиск, как сон Бытия.
Ты отдашь свою кисть винограда, тому спящему сном бездыханным, ты наполнишь его
Сердцем Бога.
Вмиг прозреет твой пленник могучий, и возьмет тебя тихо за руку, по шуршащим и мокрым
ступеням в час Обвала вы выйдете в юность. И вздохнет он свободой пьяненный, он
почувствует силу былую, и увидит дорожку ко звездам. Удивится:
- Что делаешь в граде?
Ты ответишь:
- Тебя откупаю. Сколько можно томиться в незнанье, мироздания дело не терпит….
Поведут вас дорогой соблазнов, предложат вам блестящие камни, но глаза твои к блеску
привычны. Молвишь ты:
- Мишура и фальшивка! Я не вижу своих изумрудов и рубинов твоих я не вижу.
Поспешим, ждут нас светлые звезды!!
Но с усмешкой речь спутник отвергнет и возьмет горсть презренного хлама…
И предложат вам много напитков, ты ответишь:
- Они ядовиты! Я не вижу настоя из розы!!
Но твой спутник бокал яда выпьет…. И явятся вдруг сотни красавиц. Ты прошепчешь:
- Они манекены. Я не слышу биения сердца…
Но твой спутник в ответ рассмеется и уйдет краской кукол прельщенный. И завянет вдруг
синяя роза, отшвырнешь от себя ее в пропасть, а твой лик станет грозным, печальным….
Повернешься лицом к вечным звездам и воскликнешь:
О, Вечное Небо! Я ль его столько лет не искала? Не платила ли жизни на плахе? Но пути в
его сердце закрыты. Глух и слеп, и не чувствует вкуса. . . Променял живой свет на
фальшивку, что мне делать? Он всех мне дороже?
И спустится с небес белый ангел и промолвит:
-
Скитов вечна дева! Оживи свою синюю розу, и отдай ему мысленно в душу…. Но
высокую цену заплатишь за возврат его сердца и знаний. Это будет твоя нелюбовь, это
будет тоской нибилунга…
И потухнет твой взгляд цвета горя, но ты встанешь и вымолвишь тихо:
-
-
Отдаю свою синюю розу, мой настанет конец в мирозданье…
Боль разлуки всегда невозможна, радость встречи неповторима, охранять покой душ очень
сложно, но любить просто необходимо. Возвратился назад Азазело, ищет деву, кричит ее имя,
но Божественный промысел скрытен, не понятен, изменчив, как дождь…
Невозможное станет возможным , нелюбовь ведь слабее любви, Бог простил, Азазело и Деву,
отпустил нибелунга на волю, вольным сделал их дом и любовь. Тысяч лет искуплений порою
нам не кажется страшной ценой, если то, что нас ждет за тропою, есть желание нашей души….
Вечный поиск двух душ прекратился, вечный поиск, скрепивший любовь….
И Азазелло вновь придет
В мир, где Земли луга,
И той его награда ждет,
Что смерти не лгала,
Что расплела гигантский ком дорог и у судьбы,
Вернуть просила друга звезд для Бытия борьбы….»
- Вот и все, мы свободны, любимая… - улыбнулся Азазело, - Полетим, ждут нас светлые
звезды…
- Я сняла заклятие с девочки, - прошептала Моряна, - Отныне и впредь.
- Привет, ты как? – сияющие озерные глаза, живые, тоскующие. И улыбка, грустная такая.
- Да нормально я, - ответила Марья, - а ты кто такой?
- Мимо проходил, песня странная примерещилась, - улыбнулся Светозар, - тебя нашел, думал,
замерзла, а ты спишь…
- Сплю? – она удивилась.
- Как сурок.
- Ты меня не подбросишь в город, у меня самолет, - вдруг сказала Марья, и кажется еще
столько дел и проблем...
- Какой самолет? Какие дела и проблемы? – улыбнулся мужчина, прижимаясь горячими
губами к ее виску, - не горишь вроде. Это же я, Светозар. Не уходи вот так больше, даже если
и, покажется, что я не прав был. Мне скажи, пойму я, не каменный, не ледяной. Люблю я
тебя….