Лесной пахарь

Лесной пахарь
Гон у кабанов начинается во второй половине ноября – декабре. У упитанных свиней он
бывает раньше и проходит более бурно. Секачи яростно дерутся, пытаясь поддеть
соперника клыками или свалить ударом рыла. Очень громко (как под ножом!) визжат,
хрюкают и вроде бы даже оглушительно рычат. Огромные литые туши то мечутся, то
замирают, выжидая удобный момент для нового броска. Они в это время очень мало едят,
сильно возбуждены и часто охлаждают свою страсть в грязевых и водяных «ваннах».
Под кожей на груди и лопатках у секачей ко времени гона нарастает калкан, это
уплотнение служит им бронёй от ударов соперников. Калкан очень прочен, у старых
кабанов он достигает толщины трёх-четырёх сантиметров. Удары клыков соперников
обычно приходятся на этот калкан. Тем самым он оберегает кабанов от опасности.
Характерно, что в гон изредка встречаются запоротые в драках кабаны. Но дерутся самцы
для выяснения сильнейшего, однако не для того, чтобы убить соперника.
Весной, обычно в апреле, самка приносит поросят в заранее приготовленном гайне. Это
довольно капитальное для свиньи сооружение, обычно устраиваемое под густыми
кронами хвойных деревьев или выворотнями. При взгляде со стороны оно представляется
большим ворохом ветвей, хвойных лап, кустарников, старой травы. При более близком
ознакомлении можно увидеть вырытое в земле гнездо, устланное травяной ветошью,
сухой хвоей и листьями, а над ним – плотную крышу из кустарника и молодых деревьев.
В нём довольно тепло и сухо.
Поросят бывает от двух до десяти. Первую неделю они тихо лежат в гайне, тесно
прижавшись друг к другу. Их мать кормится поблизости, посещая малышей каждый час.
В недельном возрасте свинья выводит своё полосатое потомство на первую прогулку. В
это время она его отчаянно защищает, яростно набрасываясь на крупных и опасных
хищников, даже на человека.
Через две-три недели поросята уже очень шустры и сами ищут корм, роют землю, а при
опасности мгновенно рассыпаются в стороны и крепко затаиваются под валежинами,
деревьями, в хворосте. В двух-трёхмесячном возрасте они перестают сосать мать и
полностью переходят на «взрослое» питание. На орехах и желудях к началу зимы они
становятся крупными и жирными, весят 40-50 кг. В неурожайные годы поросята вдвое
легче, жира не имеют совершенно и зиму часто не выдерживают.
До годовалого возраста у уссурийского кабана доживает 40-60% поросят, а у
европейского – в полтора раза больше. Почему?
Высокая смертность молодняка уссурийского кабана на первом году жизни объясняется
не только неурожаями и холодами, но и уничтожением хищниками. Поросят истребляют
рысь, волк, харза, лисица, но главные их враги – тигр и бурый медведь. Тигры в АмуроУссурийском регионе в год губят более 10-12 тысяч кабанов.
Бурый медведь и кабан, обитающие осенью в одних и тех же угодьях, живущие на одних и
тех же кормах, связаны между собою. Когда желудей и орехов мало, кабаны становятся
почти единственным источником существования медведя. От этого хищника при
бескормице погибает в такие годы до шести тысяч кабанов, чуть меньше, чем от тигра. На
волков, рысей и других хищников приходится примерно тысяча кабанов в год.
Вот и получается, что до трети поголовья этого зверя в уссурийских лесах уничтожается
хищниками. В других регионах этого не наблюдается. Основное количество жертв
приходится на поросят и подсвинков, потому что их больше и охота на крупных секачей
опасна: их остерегаются даже тигры.
Кабан – животное стадное. Летом чушки с поросятами держатся семьями, а холостые
самки и самцы живут в стадах до восьми, а иногда и больше голов. К осени выводки
присоединяются к стадам. Лишь секачи предпочитают жизнь одиночки, но и они держатся
неподалёку от стада, а входят в него бесцеремонно лишь в период гона, изгоняя молодых
самцов.
Дикие кабаны – ценный объект спортивной и промысловой охоты. Для коренного
населения Дальнего Востока – удэгейцев, нанайцев – это важный источник питания. Он –
неотъемлемое звено в сложной системе лесных биоценозов. Исчезни, например, кабаны в
Уссурийской тайге, и не станет тигров, зато расплодятся волки и начнут без всякой меры
уничтожать изюбров, лосей, косуль… И придут в опасное движение непостижимо тонко
сбалансированные сообщества живой природы...
В последнее десятилетие бурно расселяются и увеличиваются в численности центральноевропейские кабаны. Даже северные леса стали осваивать, того и гляди до Полярного
круга дойдут. Они успешно соседствуют с человеком. Пасутся на полях (особенно
предпочитают кукурузные и картофельные), зимой разрывают бурты с картофелем,
нанося тем самым вред. Из-за этого в ряде областей их непродуманно объявляют
вредными и даже предлагают уничтожать. А зря. В хорошо налаженном и организованном
охотничьем хозяйстве небольшой вред от дикого кабана многократно окупается. Кабан –
замечательный трофей. Его мясо очень вкусно и питательно, в нём содержится большое
количество нужных нам микроэлементов. Расходы по подкормке в трудное для них время
вовсе не велики. Главное – разумно регулировать их численность, не допускать
перенаселения охотничьих угодий, хорошо организовывать охоту.
В ту зиму кабаны в Сихотэ-Алине отчаянно голодали, потому что осенью не уродились ни
жёлуди, ни кедровые орехи, а заросли хвощей зимой намертво укутали глубокие снега.
Уже в январе находили погибших от голода и холода кабанов, а в феврале и марте трупы
животных стали попадаться часто, иногда в гайнах лежало по пять-шесть заснувших
навеки, окаменевших на лютом морозе.
Однажды неподалёку от таёжного зимовья, где базировались мы с проводником, из
стожка сена я вспугнул семью кабанов – старую чушку и трёх поросят. Они были сильно
истощены и слабы и просто вызывали жалость.
Перебежав кое-как лесную поляну, кабаны остановились и повернули ко мне головы. Весь
их вид умолял о пощаде, но я и не думал причинять им зло. Я только осмотрел устроенное
в сене гайно, где нашёл замёрзшего поросёнка.
На следующий день, проходя мимо этого места, снова увидел несчастное семейство, но на
этот раз они лишь приподнялись, давно зачуяв меня, и даже не убежали, как накануне.
Обойдя их осторожно, я быстро пошёл к зимовью, взял полмешка припасённых на
непредвиденный случай сухарей и понёс голодающим.
Подходил к гайно так, чтобы их не испугать: тихо и осторожно. Шаг – остановка, ещё
шаг. Всё семейство приподняло головы, потом встало, а приготовилось бежать лишь
тогда, когда расстояние между нами сократилось до 20 шагов. Тут я высыпал сухари на
снег и медленно стал уходить, пытаясь внушить кабанам, что я для них вовсе не опасен и
желаю им только добра.
Я был уверен, что кабаны съедят сухари и они будут как нельзя кстати. Знал и то, что не
надолго хватит корма изголодавшимся и смертельно ослабленным животным. А так как
сухарей и лишних продуктов у нас не было, я унёс к гайну два ведра овса из запасов для
лошади. Этот овёс кабаны подошли есть, когда я отошёл совсем немного, даже ещё не
скрылся среди деревьев.
На следующий день на тайгу с моря обрушилась мартовская пурга. Свистело, ревело два
дня, а когда стихло, нам показалось, что весь мир навечно запеленало снежным одеялом.
В полдень, когда снежную белизну до боли в глазах высветило солнце, ставшее повесеннему весёлым и тёплым, а снег увлажнился, мы увидели медленно и робко
приближающихся к избушке кабанов. Они плелись по нашей тропе, но над снегом
поднималась лишь голова взрослой чушки, за которой угадывались горбики её поросят, их
уже было только два… Оставшиеся в живых, потеряв надежду выжить, шли к нам за
помощью. Шли, конечно, потому, что я показал им людское дружелюбие. Другого выхода
у них и не было.
Подошли кабаны к зимовью и за 30 метров стали, не решаясь больше приблизиться. Тогда
мы взяли по ведру овса и пошли к ним. Точнее, не к ним, а в обход. Вышли к снежной
траншее, оставили овёс в ней, вернулись. Потом я начал медленно приближаться к зверям,
зная, что если они и будут убегать, то только по своему следу и овса им не миновать.
Тёмно-бурые тела кабанов в снегу вырисовывались чётко. И они, худые и измождённые,
были так не похожи на себя прежних – плотных, сильных, независимых, постоянно
избегающих людей.
Овса у нас было немного, мы скормили его кабанам в несколько дней, оставив коню лишь
сено. Солнце пригревало, и снег быстро таял, оседал. По ночам он покрывался настовой
коркой, и кабаны становились совершенно беспомощными. По утрам я подходил к ним
вплотную, пытался «разговаривать». Они смотрели на меня по-звериному настороженно,
но уже мало боялись. Мне иногда казалось, что они понимали не только наши добрые
намерения, но и слова. По крайней мере, их тон.
Нам пора было уходить из тайги. Кабанам осталось совсем немного, чтобы дотянуть до
образования проталин на солнцепёках и ранних всходов травы на них! А помочь
бедолагам выжить можно было только одним – подкормкой. И мы таки помогли им
продержаться: проводник привёз из ближнего села два мешка картошки...
Как-то осенью на нас с товарищем в чистом кедровом лесу надвинулось огромное стадо
из 45-50 кабанов. Мы затаились за валежиной и стали наблюдать сокровенное таинство
лесной жизни. Кабаны шумно рылись в лесной подстилке, подбирая и разгрызая опавшие
кедровые шишки. Взрослые вели себя степенно, полностью отдавшись еде, поросята же
суетились, бегали, за что иногда получали взбучку. Особенно зло их поддевали рылом
крупные свиньи, отчего они обиженно взвизгивали и отбегали, но тут же забывали обиду
и снова принимались за своё.
В стаде было пять крупных самцов и шесть взрослых чушек, остальные – поросята и
подсвинки. Беспечно играя хвостиками, ухая, хрюкая и взвизгивая, свиньи подошли к нам
вплотную, затем, обойдя валежину, окружили нас со всех сторон. Один поросёнок, что-то
заподозрив, уставился в наши лица и замер, задрав хвостик. Вид его был до того
потешным, что я не выдержал и осторожно засмеялся. Поросёнок хрюкнул, взбрыкнул и
побежал, всё стадо насторожилось, запыхтело, засопело. Но вскоре кабаны успокоились,
сочтя тревогу несмышленыша ложной, и кормёжка продолжалась.
Потом на нас стал пристально и угрюмо смотреть не далее чем с восьми метров крупный
вепрь. Этот исследовал нас более строго. Подошёл поближе, опознал, ухнул и увлёк всё
стадо за собой. Но пробежав всего 40 метров, кабаны остановились, постояли с
поднятыми хвостами (это у них знак тревоги) минуты три и снова начали рыться в земле.
Мы быстро и незаметно забежали вперёд по ходу, и всё повторилось сначала. Эту
увлекательную игру мы повторили несколько раз и прервали её лишь в сумерках.
Это рассказ одного опытного охотника о том, что он наблюдал однажды осенью в лесах
на Большой Уссурке.
Шум драки он услышал издалека и близко подошёл к месту схватки. Нападал средних
размеров медведь, защищался крупный секач. Бились звери уже давно, оба были
изранены, а вокруг всё вытоптано.
Медведь ходил вокруг кабана, выбирая момент для броска, секач стоял, развернувшись в
сторону противника, следя за каждым его движением. По клыкам его стекала кровавая
пена. Медведь с рёвом делал резкие пугающие броски, но, видя, что секач стоит твёрдо,
отходил назад. Косолапый явно хотел обратить кабана в бегство и напасть сзади, потому
что уже успел хорошо почувствовать силу его ударов. А тот всё стоял и стоял, готовый к
отпору.
Когда медведь оказался слишком близко, секач молниеносно ринулся на врага и поддел
его рылом. Агрессор отлетел, упал, и кабан ещё несколько раз ударил его клыками. При
каждом ударе мишка жалобно охал, а секач уже готов был топтать его, однако медведю
удалось вырваться. Отбежав метров на десять, он лёг и, жалобно поскуливая, стал лизать
свои страшные раны. Кабан, шатаясь, снова занял оборонительную позицию.
Трудно сказать, чем бы всё это кончилось, но даже бывалый охотник не способен долго
наблюдать такую кровавую драму… На медведе вся шкура была в глубоких рваных ранах,
от которых он вряд ли смог бы оправиться. Жалок был и кабан: нижняя челюсть до кости
ободрана, вдоль хребта – глубокие следы медвежьих клыков...
Два кабана сражались, видимо, уже давно, когда к ним удалось подойти. Звери, сходясь,
успевали два-три раза поддеть соперника головой, потом вставали на дыбы, сжав друг
друга передними ногами, и в этой позе ожесточённо бились рылами. Расходились
ненадолго и снова кидались в бой. Оба уже еле держались на ногах, когда один из них
вдруг побрёл прочь. Второй его не преследовал.
Однажды я обнаружил следы полосатого владыки и «прочитал» такой случай. Амба
зачуял кабана на лёжке и стал его преследовать. Приближался медленно, шаги делал
малые, стоял подолгу. Когда расстояние между зверями сократилось до двадцати метров,
хищник ринулся в атаку. Считаю его прыжки: один, другой, третий… И вдруг – стоп!
Тигр так затормозил всеми лапами, что взрыхлил снег до земли. Потом потоптался – и в
сторону. «В чём же дело? – думаю. – Лёжка-то кабана – вон она чернеет, десяток метров
до неё». Подхожу к лёжке и вижу: на ней отдыхал громадный секач. Услышав, а
возможно, и увидев тигра, он не только не помчался в ужасе прочь, но… прыгнул
навстречу и застыл в решимости встретить полосатого владыку «лицом к лицу». Я живо
представил грозную неустрашимость вепря, его клыки, горящие глаза и подумал, что тигр
тоже не любит испытывать свою судьбу лишний раз...
Старый промысловик, с которым я однажды познавал таинства поисков знаменитого
корня жизни – женьшеня, поведал мне такую быль:
«Желудей тогда много было, а кедр не уродил, и собрались кабаны стадами в дубняках. Я
как-то добыл двух чушек, разделал их и отдыхал. День был тёплый, тихий, лес
просматривался хорошо. Благодать! Сперва я стадо ухом уловил: когда кабаны кормятся,
их далеко слышно, а через несколько минут и увидел. Метров триста было до них, потом
поменьше. Шли в мою сторону косогором, наискосок. Шумно так, хрюкали, хрумкали,
взвизгивали. И вдруг заухали – и врассыпную, кто куда! А на том месте, где они только
что были, я увидел тигра, уткнувшегося мордой в горло своей добычи. Она уже не
визжала, но ногами ещё месила вовсю. А амба бил хвостом справа налево.
Вдруг откуда ни возьмись – секач. Здоровенный такой, чёрный, как каменная глыба.
Может, он и стоял там, не убегал со всеми, может, и подошёл – не знаю, не видел. Тигр,
однако, тоже не замечал его, пока не «успокоил» свою добычу и не поднял голову. А
увидел – сразу копьём метнулся на секача. Ну, думаю, второй готов! А не так-то стало.
Вепрь, задрав голову, прыгнул навстречу тигру, и в какое-то мгновение они поменялись
местами. Тут тигр начал беситься – рыкать, реветь, «кашлять», а секач стоял молча. Когда
полосатый опять прыгнул, кабан снова метнулся ему навстречу. И тут я заметил, что,
когда тигр пролетал над секачом в прыжке, в самой высокой его точке, тот его бил снизу
рылом. Ещё раз поменялись местами, и снова секач поддевал. Потом сцепились...
Жуть была. Казалось, не только меня трясло, но и сопки, и небо, и дубы качались. То тигр
был на спине секача, то секач, сбросив его, порол клыками. Они не долго дрались, как
вдруг тигр пустился наутёк, оглядываясь. Он уже скрылся в распадке ключа, а кабан стоял
горой, не шевелился с полчаса. Потом тихо ушёл за своим стадом.
Думаю, оприходовать надо тигриную добычу, чушку-то. Я взял и проследил тигра.
Прошёл немного по его следу – кровь, а на орешнике висит кусок кишки. Ещё, ещё...
Освежевал кабана и пошёл дальше по тигриным следам. Он был в ключе, мёртвый. Как
опустил голову в воду, желая напиться, так и не поднял её. Самка то была. По соскам
видно – имелись где-то у неё тигрята. А шкура вся была исполосована клыками секача».
Сергей Кучеренко