(Москваа) Поэтика имени в драматургии Л. Тика

¯
¯
¯
И. В. Логвинова (Москва)
ПОЭТИКА ИМЕНИ В ДРАМАТУРГИИ
Л. ТИКА
В статье говорится о поэтике имен в пьесах немецкого
романтика Л. И. Тика. Автор статьи делает вывод, что поэтика
имен у Л. Тика подчиняется романтической иронии: он наделяет
именами сказочных персонажей, которые ранее имен не имели;
использует имена персонажей пьес Шекспира и маски комедии дельарте в отрыве от исторического контекста. Имена персонажей в
пьесах Л. Тика нужно воспринимать в свете романтической иронии.
Романтический миф напоминает людям о том, что все персонажи
прошлых веков живут в сознании здесь и сейчас читающего
человека в едином пространстве, пересекаются, соприкасаются,
вступают с этим сознанием в диалог.
Анотація
У статті йдеться про поетику імен у п’єсах німецького
романтика Л. Й. Тіка. Автор статті робить висновок, що поетика
імен у Л. Тіка підлягає романтичній іронії: він надає імена казковим
персонажам, які раніше були безіменні, використовує імена
персонажів п’єс Шекспіра та маски комедії дель-арте окремо від
історичного контексту. Імена персонажів у п’єсах Л. Тіка треба
сприймати у світі романтичної іронії. Романтичний міф нагадує, що
усі персонажі минулого живуть у сприйнятті читача, який читає
тут і зараз у єдиному просторі, перетинаються, торкаються одне
одного, діалогізують із цим сприйняттям.
Summary
The article refers to the names poetics in the plays of German
romanticism L. I. Tieck. The author concludes that the poetic name for
L. Tieck obeys romantic irony: he gives the mythical figures names who
previously didn’t have names; uses the names of the Shakespeare’s plays
characters and commedia dell’arte masks in isolation from the historical
context. The characters names in the plays of L. Tieck must be regarded
¯
РЕКВИЕМ ФИЛОЛОГИЧЕСКИЙ ¯
381
in the light of romantic irony. Romantic myth reminds people that all the
characters of the past centuries lived in the consciousness of the here
and now human-readable in a single space, intersect, touch, come to this
consciousness in the dialogue.
В данной статье мы затрагиваем проблему романтической
мифологии. А мифология связана с тем, что какое-то явление
или герой получают имя, выражающее его суть. В связи с этим
для нас представляют собой особый интерес имена персонажей в
драматургии Людвига Иоганна Тика. Исследователи его творчества
обращали внимание в основном на сатирическое изображение
конкретных лиц, которых драматург изобразил в своих комедиях
«Кот в сапогах» и «Шиворот-навыворот» (Н. Я. Берковский,
А. В. Карельский и др.). М. Тальман описывает в своих монографиях
структурные особенности сюжета пьес-сказок. Отдельного
исследования по поэтике имен персонажей в пьесах Л. Тика,
насколько нам известно, не было.
Задача нашей статьи – рассмотреть поэтику имен персонажей
в пьесах Л. Тика. В комедиях, пьесах-сказках и драмах этого автора
оказываются на одной сцене персонажи из разных эпох и даже из
произведений других авторов. Более того, персонажами пьес Л. Тика
являются его современники (литературные критики, например,
в комедии «Кот в сапогах»), классики античной, средневековой и
ренессансной литератур («Принц Цербино», «Анти-Фауст»). Нами
исследованы все известные по полному собранию сочинений
Л. Тика пьесы, принадлежащие его перу: «Рыцарь Синяя Борода»
(1797), «Кот в сапогах» (1797), «Принц Цербино» (1798), «Мир
наизнанку» (1798), «Жизнь и смерть маленькой Красной Шапочки»
(1800), «Кайзер Октавиан» (1801), «Автор» (1800), «Пролог» (1796),
«Жизнь и деяния маленького Томаса, по прозвищу Мальчик-спальчик» (1811), «Анти-Фауст» (1801) и др.
Мы заметили следующую тенденцию: Л. Тик берет
известный сказочный сюжет (в драмах, таких как «Жизнь и
смерть святой Геновевы» – легендарный сюжет) и помещает его в
контекст современной театральной постановки, то есть показывает
постановку известного сюжета (у него обыграны таким образом
сюжеты сказок Ш. Перро из книги «Сказки матушки Гусыни»,
кроме сказки о Золушке и Ослиной Шкуре) на сцене. При этом
сюжет трансформируется, в него включаются маски комедии дель¯
382
ПАМЯТИ ЕВГЕНИЯ СТЕПАНОВИЧА ОТИНА
¯
арте, зрители (актеры, исполняющие в пьесах Тика роль зрителей),
персонажи из пьес других авторов (Аристофана, Шекспира,
Кальдерона, Гоцци), сказок, легенд, в основном средневековых,
поскольку Средние века для романтиков – образцовая,
романтическая по своему духу эпоха. Так, в сюжете о мальчике-спальчик появляются король Артур и рыцари Круглого стола.
Л. И. Тик в своих комедиях создает новую романтическую
мифологию, к которой призывал Ф. Шеллинг на страницах
«Философии
искусства»:
«Каждая
истинно
творческая
индивидуальность должна себе создать мифологию, и это может
произойти на основе какого угодно материала…» [3, с. 168]. По
словам Е. Н. Корниловой, мифология была возведена романтиками
«в ранг эстетической задачи романтизма» [1, с. 17], а новые мифы
были способом «гуманизации буржуазной цивилизации, все тайны
и прелести которой романтикам пришлось оценить на собственном
человеческом и художественном опыте» [1, c. 14]. «Романтики, –
свидетельствует Е. Н. Корнилова, – переводят миф на уровень
тропа – развернутой метафоры бытия. <…> В круг романтической
мифологии органично вплетаются самые разнородные поэтические
элементы – разнообразные детали и вариации архаических и
классических мифологических систем, легенды и исторические
предания, образы и сюжеты мировой литературы, исторические
лица и события, биографии деятелей политики, науки, искусства
и проч. Таким образом, мифологическое сознание романтической
эпохи коренным образом отличается от приемов мифологизации
действительности в античной или средневековой христианской
литературе, где миф был формой универсализации, с одной
стороны, и аналогии, с другой» [1, c. 12–13]. Рассматривая пьесы
Л. Тика, мы находим подтверждение этим выводам об особенностях
романтической мифологии.
Призыв создавать мифологию из своей повседневности
был воспринят драматургом весьма творчески. Это напоминает
метафору чтения: зритель тиковских пьес как будто читает вместе
с автором одну большую книгу о том, как некий очень хорошо
начитанный автор-постановщик ставит на сцене свои пьесы. В ходе
этой постановки происходят выпадения из роли, отматывание пьесы
назад, мена ролями зрителей и актеров… Ведь когда мы читаем
книгу, то иногда отвлекаемся и привносим в этот процесс элементы
¯
РЕКВИЕМ ФИЛОЛОГИЧЕСКИЙ ¯
383
своей повседневности, а кроме того и свое понимание сюжета,
характеров, авторского замысла. Думается, что Л. Тик обыгрывает
эту способность воображения сочленять несоединимое, и на ней
выстраивает новый миф. Суть романтического мифа, созданного
Л. Тиком, в том, что романтическая пьеса органично включает
в сюжет о современности различные культурные фрагменты
(греческую мифологию, персонажей чужих пьес, сюжеты народных
книг, сказок, легенд).
Л. Тик включает разнородные элементы в единый
художественный мир комедии: персонажей из пьес Шекспира,
Гольдони, Гоцци, Мольера и многих других, а также маски комедии
дель-арте, греческих богов (Аполлон, музы, Меркурий), сказочных
персонажей (кот Гинц, Готлиб, Красная Шапочка), героев
народных книг (Фортунат, Кайзер Октавиан, Геновева). Новых
мифологических фигур он не изобретает, но наполняет иным, новым
смыслом традиционных мифологических персонажей. Все они
получают в его комедиях новую жизнь, он придает им новые черты,
развивает их индивидуальность, показывая таким образом, что ни
сказка, ни древняя мифология не застыли в себе, не остановились
в своем развитии, и что их персонажи живут, они мыслят, они
даже пытаются взглянуть на себя со стороны глазами нового века.
Попадая в непривычные для них обстоятельства, эти персонажи
прекрасно в них адаптируются. Поэтому в «Принце Цербино»
Нестор и Цербино могут общаться с поэтами прошлого, а в пьесе
«Автор» к герою может явиться в гости драматург Лессинг верхом
на облаке; в пьесе «Анти-Фауст» юный черт может читать «Фауста»
Гете и сравнивать его с народной книгой о Фаусте. Даже возможен
спор Меркурия с Аристофаном, который прерывается внезапным
появлением Ангела, сообщающего о «реабилитации» Аристофана).
Все персонажи пьес Л. Тика делятся на реальных и
выдуманных. Реальны зрители, Поэт, Автор, Директор театра,
Грюнхельм (который в «Мире наизнанку» берет на себя роль
Пьеро, который отказывается играть и перемещается в зрительный
зал). Все выдуманные персонажи, в свою очередь, делятся на
мифологических (герои греческих мифов), героев средневековых
легенд (король Артур, рыцари круглого стола, Геновева, Гавейн,
Гиневра, Персивейн), персонажей из пьес Шекспира (Авлик,
Миртилл и др.), маски комедии дель-арте (Панталон, Гансвурст и
¯
384
ПАМЯТИ ЕВГЕНИЯ СТЕПАНОВИЧА ОТИНА
¯
др.), сказочных персонажей (кот Гинц, Красная Шапочка, Синяя
Борода, Мальчик-с-пальчик, Цербино и др.), героев народных книг
(Фортунат), персонажей, выдуманных Тиком (пивовары, пекари,
пахари, придворные, советники, родители сказочных персонажей,
говорящие волки, собаки, деревья и т. д.). Обычно в пьесах сказочные
персонажи получают имена, даже если в сказке у них имен не было.
Интересно, что рыцаря Синяя Борода зовут Петер, и так же зовут
людоеда в пьесе о Мальчике-с-пальчик. У кота в сапогах также есть
имя – Гинц, или Гинценфельд. История с Готлибом продолжается
в истории с его сыном Цербино, который отправляется на поиски
хорошего вкуса в компании с Нестором. Сказка о Красной Шапочке
приобретает черты реальной истории, которая с каждым может
случиться. У Красной Шапочки мать и отец – обыватели, занятые
повседневными делами, лишенные поэтического взгляда на мир.
Им противостоит Волк, который произносит монолог, достойный
героев Шиллера. И этот монолог уже создает романтическую
мифологию: поэтически настроенные персонажи готовы изменить
мир, очистить его от пошлости.
Волк
Отвергнутый небом презренный изгой,
Я вынужден прятаться в чаще лесной,
И с места на место скитаться впотьмах,
Внушая другим отвращенье и страх.
Способен охотник за мною кружить,
Но он не решится со мною дружить.
Хватает отваги следить и убить,
Но кто же осмелится волка любить?
За что я наказан жестокой судьбой
И рано ли, поздно, пойду на убой?
Враждой без пощады отравлены дни
За то, что я, волк, не такой как они.
Я стал неугоден за то, что не раб,
Свободен как ветер и духом не слаб,
Живу без ошейника, без поводка,
И шерсти моей не касалась рука.
Не ползал на брюхе, из миски не ел
Я всеми отвергнут, но все еще цел.
Лишь пороха людям на волка не жаль
Но я не печалюсь, чужда мне печаль,
Мораль прописная, свод общих идей.
¯
РЕКВИЕМ ФИЛОЛОГИЧЕСКИЙ ¯
385
Я знаю: собаки добрее людей.
Мой милый племянник в союзе с врагом
На службу пошел, сторожит его дом [2, c. 37].
Этот Волк, желавший служить добру и разочарованный в
людях, как нам кажется, похож на романтического героя. Волк и
Пес ведут диалоги, напоминающие диалоги в пьесах Шиллера.
Тут налицо романтическая ирония, смешивающая трагическое
и комическое, серьезное и смешное, возвышенное и обыденное.
Традиционно злой, низменный Волк предстает в своей речи как
возвышенный трагический герой. Пародируется сам жанр трагедии –
ее героями становятся не возвышенные люди, а приземленные,
обыденные. Также наряду с волшебной атмосферой сказки в
трагедии Л. Тика присутствует натурализм (волк задушил бабушку,
наполовину съел Красную Шапочку). Образ Волка – романтическая
самопародия. Л. Тик иронизирует над представлениями публики
о романтической личности как обязательно гонимой, угнетаемой
тяжелыми воспоминаниями, трагичной, суровой и т. д. Монологи
Волка – пародия на романтическую гиперчувствительность. Л. Тик,
как нам кажется, поддерживает таким образом равновесие между
двумя крайностями – характером слишком реалистическим и
характером чересчур романтическим, в своих чувствах доходящим до
абсурда. Есть у писателя также ирония по поводу сентиментализма.
Л. Тик обыгрывает название книги Ж.-Ж. Руссо «Юлия, или новая
Элоиза», когда в уста Волка вкладывает слова о том, что для
описания всех прелестей его возлюбленной Волчицы, нужна книга
«Элиза или же волчица, какой она должна быть». Л. Тик выступает
против господствующих в театре (в пьесах Иффланда и Коцебу),
в драматургии напыщенных героев и витиеватых философских
монологов. Нужно быть проще – и так будет романтичнее.
Потому что творимая жизнь – это не украшательство жизни, а ее
естественные изменения, ее естественное течение. И герои его сказки
доказывают это своим собственным существованием. Не нарушая
традиционного сюжета, они, тем не менее, в меру реалистичны и в
меру романтичны.
Волк
¯
386
Задам вопрос, раз мы здесь виз-а-ви:
Скажи, что знают люди о любви?
ПАМЯТИ ЕВГЕНИЯ СТЕПАНОВИЧА ОТИНА
¯
Всегда желая чувства истребить,
Способны ли они всерьез любить?
Я смог свое отчаянье смирить,
Хоть это мне далось не без труда
И продолжал по-прежнему служить
Но тут явилась новая беда.
Приход волчицы вызвал подозренье,
И словно обострил людское зренье,
Крестьяне постепенно взяли в толк,
Что служит не собака им, а волк.
Вопросы крови и породы
Сильнее нравственной природы.
Хозяин знал, как я был предан,
Но − так ведется у людей −
Однажды был я подло предан,
Посажен на цепь, как злодей.
Той самой цепью, что Элизу били,
Теперь они меня закабалили.
Как будто я убийца или вор,
А ночью я услышал разговор –
Судьба моя печальная решалась –
И понял: людям недоступна жалость.
Я слышал: «Волка надо заковать,
Так, чтобы мог с трудом хвостом вилять
И выбить зубы острым долотом
Чтоб выгодно продать его потом
Бродячим циркачам. Пусть бродит, как урод,
С медведем в паре веселит народ».
Пес
Волк
Хозяин твой, однако, был шутник…
Его услышав, не сдержал я рык,
От ярости рванулся до небес
И цепь порвав, бежал в ближайший лес.
С тех пор узнал я тысячи невзгод,
Не прерываясь на день, круглый год
Идет охота, только мрак лесной
Мешал врагам расправиться со мной,
Свистели пули, ждал меня капкан,
Собаки изорвали мой кафтан,
Не знает в мире ни одна душа,
¯
РЕКВИЕМ ФИЛОЛОГИЧЕСКИЙ ¯
387
Насколько волчья доля хороша.
Мой дом теперь – непроходимый лес,
Я в нем залег – и до поры исчез.
Во мраке леса, местью обуян,
Лечил я раны и ответный план
Вынашивал. Решил творить я зло,
Зло как искусство и как ремесло.
Признаюсь честно: свежей крови вид
Меня бодрит, пьянит и веселит.
Убийство не считаю я грехом,
С азартом разбиваю я сердца
Невесту разлучая с женихом,
Семейство оставляя без отца.
Все то, что горем называют люди,
Я им дарю, как голову на блюде.
Им, дурням, жизнь была не дорога,
Раз воспитали из меня врага.
Я и тебя порвал бы на куски,
Но мы как братья и друзья близки [2, c. 42–45].
Трагедия «Жизнь и смерть маленькой Красной Шапочки»
сопоставима с другими пьесами-сказками Л. Тика: «Синяя борода»,
«Кот в сапогах», «Принц Цербино» и др. Она вводит читателя
в мир романтической сказки, где поэтическое перемешано с
прозаическим, серьезное со смешным, и где нет ничего застывшего,
а есть только вечное течение жизни в ее подчас непредсказуемых
превращениях.
Такие превращения происходят в каждой пьесе-сказке
Л. Тика. Так, его Томас (Мальчик-с-пальчик), овладев сапогамискороходами, служит у короля Артура, выполняя его поручения.
Музы Талия и Мельпомена в пьесе «Мир наизнанку» превращаются
в простых женщин, которые хотят отдохнуть от своих прямых
обязанностей и обзавестись семьей. Сын Готлиба, ставшего
королем в сказке «Кот в Сапогах», не находит себе покоя от
неизвестной придворной науке болезни – философии. В комедии
«Кайзер Октавиан» переплетаются все времена и герои. Здесь царит
полный хаос и в то же время безраздельно правит бал поэзия. Тут
переплелись греческие мифы и христианские легенды. Например,
в качестве персонажей выведены аллегории (как у Гете в «Фаусте»
Нужда и Забота) – Любовь, Вера, Мужество. Романс выступает в
¯
388
ПАМЯТИ ЕВГЕНИЯ СТЕПАНОВИЧА ОТИНА
¯
качестве античного Хора. Рыцари, разбойники, придворные, хор
воинов и хор пастухов и пастушек – все это служит фоном любовной
истории, которой пытается помешать Октавиан. Но все завершается
торжеством поэзии – все поют и танцуют в райском саду. При этом
не важно, что одновременно с Октавианом на сцене присутствуют
Поэт, Султан, князь Дагобер и рыцари.
Итак, поэтика имен у Л. Тика подчиняется романтической
иронии: он наделяет именами сказочных персонажей, которые
ранее имен не имели; использует имена персонажей пьес Шекспира
и маски комедии дель-арте в отрыве от исторического контекста
(эти персонажи в его пьесах выполняют подчас не свойственные им
функции, часто они снимают маски и оказываются просто актерами,
которые хотят, чтобы пьеса поскорее кончилась и можно было пойти
домой, к детям и женам); развивает сюжеты древнегреческих
мифов, заставляя персонажей (Аполлона, Мельпомену, Талию)
действовать в непривычном для них контексте обывательской пьесы
по типу Иффланда или Коцебу («Мир наизнанку»). При этом у
зрителя/читателя возникает аллюзия на миф, сказку, народную книгу,
пьесы Шекспира, роман Сервантеса, сюжеты комедии дель-арте.
Аллюзия включает механизм романтической иронии – и привычный
мир переворачивается, расцвечивается яркими красками тиковской
фантазии, изменяет внутренний мир читателя/зрителя, ломает его
стереотипы, учит воспринимать действительность неоднозначно
и творчески. По-видимому, имена персонажей в пьесах Л. Тика
нужно воспринимать в свете романтической иронии: это нет раз и
навсегда заданные сюжеты, а вечно изменяющаяся жизнь, которая
перемешивает все сюжеты, все имена и таким образом порождает
новую романтическую мифологию, сплавляющую всех бывших
до этого разделенными героев в некую единую пьесу, единый миф
о начитанной, просвещенной современности. Иными словами,
романтический миф напоминает людям о том, что все персонажи
прошлых веков живут в сознании здесь и сейчас читающего человека
в едином пространстве, пересекаются, соприкасаются, вступают с
этим сознанием в диалог. Вот этот диалог просвещенного сознания
со всеми прочитанными книгами с позиции современности и есть
новая романтическая мифология.
¯
РЕКВИЕМ ФИЛОЛОГИЧЕСКИЙ ¯
389
Литература
1. Корнилова
Е. Н. Мифологическое сознание и мифопоэтика
западноевропейского романтизма. – М.: ИМЛИ РАН, «Наследие», 2001.
2. Тик Л. Жизнь и смерть маленькой Красной Шапочки // Перро Ш.
Красный Капбшончик; Синяя Борода; пер. с фр. А. Рапопорта. Тик Л.
Жизнь и смерть маленькой Красной Шапочки; Рыцарь Синяя Борода;
пер. с нем. А. Рапопорта. – М.: Русский импульс, 2014.
3. Шеллинг Ф. В. Й. Философия искусства. – М.: Мысль, 1999.
¯
390
ПАМЯТИ ЕВГЕНИЯ СТЕПАНОВИЧА ОТИНА
¯