На правах рукописи ГРИГОРИЧЕВ Константин Вадимович
advertisement
ФЕДЕРАЛЬНОЕ ГОСУДАРСТВЕННОЕ БЮДЖЕТНОЕ ОБРАЗОВАТЕЛЬНОЕ УЧРЕЖДЕНИЕ ВЫСШЕГО ПРОФЕССИОНАЛЬНОГО ОБРАЗОВАНИЯ «ИРКУТСКИЙ ГОСУДАРСТВЕННЫЙ УНИВЕРСИТЕТ» На правах рукописи ГРИГОРИЧЕВ Константин Вадимович ПРИГОРОДНЫЕ СООБЩЕСТВА КАК СОЦИАЛЬНЫЙ ФЕНОМЕН: ФОРМИРОВАНИЕ СОЦИАЛЬНОГО ПРОСТРАНСТВА ПРИГОРОДА 22.00.04 – социальная структура, социальные институты и процессы Диссертация на соискание ученой степени доктора социологических наук Научный консультант: д.истор.н., проф. В.И. Дятлов Иркутск – 2014 2 Оглавление Введение………………………………………………………………………… 3 Глава 1. Иркутские пригороды как пространство освоения ………………... 28 1.1. Миграционные процессы в регионе как контекст формования пригородов……………………………………………………………………… 32 1.2. Пригороды как фронтирное пространство ………………….................... 50 1.3. Пространство пригорода как транслокальность ………………………... 68 Глава 2. Динамика социального пространства пригорода: новые агенты и диспозиции……………………………………………………………………… 87 2.1. Горожане в пригороде: новые статусы и позиции ……………………… 90 2.2. Трансграничные мигранты в пригородном сообществе ……………….. 108 Глава 3. Динамика экономического и властного поля социального пространства пригорода ………………………………………………………. 144 3.1. Изменения конфигурации позиций в экономическом поле пригорода .. 147 3.2. Эволюция властного поля социального пространства пригорода …….. 172 Глава 4. Дискурсивное пространство пригорода ……………………………. 196 4.1. Пригородное пространство в дискурсе региональных СМИ …………... 199 4.2. Конструирование пригородного сообщества в интернет-форумах …… 227 4.3. Символическое освоение пригородного пространства ………………… 245 Заключение …………………………………………………………………….. 267 Список литературы ……………………………………………………………. 277 Приложения ……………………………………………………………………. 302 3 Введение Актуальность исследования. С конца 1990-х – начала 2000-х годов в региональном развитии России все более укрепляется тенденция жесткого структурирования пространства (территории, сообществ, локальных экономик) через выстраивание иерархичной системы управления, укрупнение регионов и, шире, через то, что во властном и медийном дискурсах принято обозначать как «укрепление вертикали власти». Маркером этого процесса, протекающего как на федеральном, так и на региональном уровне, становится фиксация структуры пространства через систему границ, с помощью которых оформляются объекты управления: края, области, районы. Выделенным таким образом «регионам» (субъектам федерации) и территориальным единицам меньшего масштаба (муниципальные районы и городские округа) приписываются, а иногда и предписываются те или иные идентичности, предполагающие их большую или меньшую гомогенность, и как объектов управления, и как групп. Возникающая при этом пространственная модель, охватывающая не только собственно территорию, но и систему социальных, экономических, культурных взаимодействий, с одной стороны, упрощает организацию системы управления, но с другой – все более отходит от реальности. Сложные миграционные процессы, новые векторы социальной мобильности, формирование обширной сферы невидимой экономики создают качественно иную структуру российского и регионального пространства. Формирующиеся при этом связи и сообщества складываются не только вне закрепленной («предписанной») структуры пространства, но и вопреки ей, развиваясь в собственной логике неформальных отношений, реализуемых через комплексы специфических, большей частью – неформальных практик. В результате в едином географическом пространстве складываются несколько «Россий», живущих в собственных властных, социальных, культурных полях, плохо вписывающихся в официальный образ страны. 4 На региональном и локальном уровне описанное противоречие реализуется в выделении городских округов и сельских муниципальных районов. Здесь граница между муниципальными образованиями не только разделяет административные единицы, но и выступает водоразделом между городским и сельским пространством. На этом уровне проблема формальной и реальной локализации сообществ, соотнесения административно-территориальных границ и реального социального и физического пространства дополняется проблемой соотношения законодательно определенной дихотомии города и села и континуальности реальной системы расселения. Комплекс этих противоречий не остается исключительно в плоскости научно-теоретических изысканий, но воплощается в острой проблеме взаимоотношений муниципальных районов и расположенных на их территории городских поселений, а также в организации системы управления агломерационными образованиями. Местом пересечения или, точнее, линей разлома властного конструкта («система административно-территориального деления») и реальной структуры пространства становятся границы между выделяемыми административнотерриториальными единицами. Границы эти определяются не только «линиями на карте», но и пространственной организацией управленческих, контрольных, силовых структур, системы здравоохранения и образования и т.д. Невидимые на местности, они (границы) объективно начинают все более приобретать барьерные функции, реализуемые не столько через юридические ограничения на их пересечение, сколько через систему граничных различий: разность в уровне доходов, качестве жизни, возможностей для пространственной и социальной мобильности и т.д. Росту барьерности внутренних границ способствует и сужение спектра возможных каналов их пересечения, прежде всего – образовательных: свертывание в 1990-е системы среднего профессионального образования и взятый с конца 2000-х годов курс на сокращение сети учреждений высшего образования. Повышение степени барьерности границ, с одной стороны, может служить фактором консолидации локальных сообществ, задавая объективные различия 5 между ними, формируя оппозицию «мы» versus «другие». С другой стороны, растущие сельско-городские различия (на региональном уровне являющиеся различиями между центром и периферией) становятся ресурсом и благоприятной средой для возникновения новых локальных социумов, формирующихся по модели трансграничных сообществ. Пригород как периферия крупных городов, представляющая собой комплексную границу (сельско-городскую и административно-муниципальную), создает, пожалуй, наиболее благоприятную ситуацию для складывания подобных локальных сообществ – новых и типологически, и онтологически для Сибири и большинства регионов страны в целом. В те же регионах, где формирование пригородов происходит не за счет урбанизационных миграционных потоков, но на основе встречной миграции из города, новизна складывающихся локальностей становится особенно заметной. В значительной степени российские пригороды и их сообщества отличаются и от субурбий городов иных частей света. Диахронно следуя мировому тренду развития периферии крупных городов и мегаполисов, российских пригород и его сообщества развиваются в качественно иных условиях и имеют принципиально иной исторический фон. Российские власти (прежде всего, федеральное правительство) не создают специальных условий для переселения в пригород, как это было в послевоенных США; в сибирских регионах нет исторически сложившейся системы расселения в небольших городах, примыкающих к региональным центрам, как это было в центральной и западной Европе и Великобритании; климатические, экономические и социокультурные условия России препятствуют образованию фавел по типу южноамериканских и африканских городов, а традиционно-советский образ жизни исключает формирование юрточных и фавельных пригородов азиатских городов. Иными словами, социальное пространство пригородов сибирских городов представляет собой новое, и в российском, и мировом масштабе явление. Вместе с тем, исследование пригородных сообществ сибирских городов, даже на примере одного города, выводит далеко за пределы феноменологии, 6 формулируя комплекс исследовательских проблем. Обусловливает ли маргинальность пригородных сообществ их временность с последующей абсорбцией их городским либо сельским пространством? Возможно ли существование пригородных сообществ как транслокальных образований, живущих за счет эксплуатации ресурса границы и граничных различий? Как соотносятся и с помощью каких механизмов взаимодействуют официально установленные институты и структуры с неформальным проблем, находящихся сообществом неинституализированного пространства? Комплекс социологических в фокусе диссертационного исследования находится в тесной связи с актуальными проблемами смежных наук, в той или иной степени рассматривающих пригородную проблематику. Поставленный в недавнее время в социальногеографических исследованиях и работах по урбанистике исследовательский вопрос «Что находится за пределами городов?»1, связанный с социологическим изучением сельского пространства, дополняется вопросом о том, «Что находится между городом и селом?». Смещение фокуса исследования с традиционной проблематики города и сельско-городской оппозиции на пригород и его социальное пространство приводит к вопросом о границе между городской и сельской местностью и новой системе взаимодействия городских и сельских сообществ. Шире этот вопрос можно поставить как проблему соотношения предписанной (законодательной рамкой и системой управления) и реальной структурой физического и социального пространства, соотношением властного конструкта («система административно-территориального деления») и реальной топологии социального пространства страны. Укрупнение масштаба (до уровня локальности) исследования, сужая территориальный рамки и оставляя за скобками региональную дифференциацию (проблему саму по себе чрезвычайно важную), позволяет увидеть изучаемый объект объемно, в сочетании комплекса 1 Вдали от городов. Жизнь постсоветской деревни. – СПб.: Алетейя, 2013. 7 свойств и функций. Иными словами, научная актуальность изучения социального пространства пригорода связана с условий, конкретных возможностью определения предпосылок, механизмов возникновения и жизнедеятельности неинституализированных локальных сообществ, наполняющих поселенческих континуум и формирующих социальное пространство страны. Вместе с тем, рассматриваемые в диссертации темы имеют высокую актуальность и с точки зрения практической организации пространства страны и системы регионального управления. Несоответствие административно- территориальной структуры и связанной с ней организации системы управления реальным тенденциям регионального и местного развития порождают серьезные сложности в планировании комплексного развития территории, коммуникациях с локальным бизнесом и сообществом, снижают эффективность сложившихся управленческих практик. Один из наиболее ярких примеров развития пригорода дает Иркутская городская агломерация, на примере которой будет рассматриваться процесс формирования пригородных сообществ в данной работе. Степень разработанности проблемы. Социальное пространство пригорода как городской периферии и маргинальной зоны между городом и селом, в социологических исследованиях пока не получило широкого распространения в качестве объекта специального анализа. Отчасти это диктуется тем, что вопрос места, пространства для социологии долгое время не относился к числу важнейших. Констатируя данный факт А.Ф. Филиппов, цитирует Бергера и Лукмана, прямо отрицающих значение пространства в социологическом анализе.2 Признание роли пространства, его влияние на формирование социальных структур и отношений происходит лишь в работах Г.Зиммеля и представителей Чикагской школы. Вместе с тем, разработки концепта социального пространства стала центральной проблемой для социологической науки. В работах И.Гофмана, Г. Зиммеля, Э.Дюркгейма, 2 Филиппов А.Ф. Социология пространства. – СПБ.: «Владимир Даль», 2008. С.19 8 Р.Коллинза, Э.Сэйра, Х.Хоффмана, Э.Гидденса, П. Бурдье3 разрабатывается целый ряд концепции социального пространства, основанный как на классических направлениях структуралисткой и конструктивисткой парадигм, так и на разработках структурно-генетического подхода. «Пространственный поворот» в современной российской социологии связан с работами А.Ф. Филлипова, А.Т. Бибкова, С.М. Гавриленко и ряда других исследователей.4 Другой и, пожалуй, более значимой причиной отсутствия пространства пригорода в фокусе социологических исследований стал приоритет городской проблематики в социологических исследованиях. Полярное противопоставление города и села, заложенным еще М.Вебером в «Городе»5, сформулировало оппозиционное представление о городе и прочем пространстве, в рамках которого существованию чего-либо между этими полюсами не оставалось места. Подобную дихотомию можно обнаружить и у Г. Зиммеля, противопоставившего «нервность» большого города, его ориентацию «во вне» не только сельскому пространству, но и малому городу6. В таком противопоставлении пригороду, как маргинальной форме, не остается места, он становится лишь периферией городского пространства, которая будет поглощена городским организмом в процессе его развития. Подобное видение пригорода находит развитие в разработках социологов Чикагской школы Р.Парка, Р.Маккензи, Л.Уирта, Э.Бреджесса, Х.Зорбахта. В рамках «городской экологии», как принято обозначать сложившей здесь подход к изучению социального пространства города7, пригород низводится Р.Парком до 3 Гофман И. Представление себя в другим в повседневной жизни. – М.: КАНОН-Пресс-Ц, Кучково поле, 2000; Гидденс Э. Устроение общества: Очерк теории структурации. – М.: Академический проект, 2003; Дюркгейм Э. Социология и социальные науки / Дюркгейм Э. Социология. Ее предмет, метод и назначение. – М.: Канон, 1995; Зиммель Г. Большие города и духовная жизнь // Логос. 2002. №3-4; Бурдье П. Физическое и социальное пространство / Социология социального пространства. – М.: Инст.-т экспериментальной социологии; СПб.: Алетейя, 2010. С. 49-64 4 Филиппов А.Ф. Социология пространства – СПб.: Владимир Даль, 2008; Филиппов А.Ф. Теоретические основания социологии пространства. – М.: КАНОН-Пресс-Ц, 2003; Бикбов А.Т., Гавриленко С.М. Пространственная схема социальной теории как форма объективации властного интереса теоретика: Парсон/Фуко /Пространство и время в современной социологической теории. М.: Институт социологии, 2000 5 Вебер М. История хозяйства. Город. – М.: «КАНОН-пресс-Ц», «Кучково поле», 2001.С.333-488 6 Зиммель Г. Большие города и духовная жизнь // Логос, 2002, №3-4, С.1-12 7 Трубина Е.Г. Город в теории. – М.: Новое литературное обозрение, 2010. С.67 9 «простого продолжения городского сообщества»8, неотъемлемой частью «социального организма города»9. В знаменитой схеме концентрических зон роста города и его социальной организации10, пригород растворяется в зонах «домов получше» и «зоной ежедневных пассажиров», превращаясь в пространство расселения среднего класса. Именно поэтому пригород не выделяется Парком и его последователями в качестве самостоятельного «естественного района», выступая в их разработках в качестве еще одной транзитной зоны, уравновешивающей развитие примыкающей к городскому центру зоны «трущоб» и «порока». Не смотря на активную критику чикагской школы за игнорирование или, по крайней мере, недостаточный учет культурных факторов в жизни городских сообществ (У. Файри, М. Кастелс), экологическое направление в исследовании городских сообществ и заданное ею видение пригородного пространства сохраняло свои позиции до 1940-1950-х годов и получила развитие в ряде позитивистских по духу исследований. В 1960-е годы критика чикагской школы и ее видения развития городского пространства и сообщества вылилась в формирование концепции «нового урбанизма», связанного с именами А.Лефевра, У.Уайт, Л. Лафланда, Д.Джейкобс11, сформулировавшего идеи возвращения к малому «пешеходному» городу, одной из моделей которого выступали пригородные поселения и сообщества. Качественно новое видение городского пространства и сообщества, и связанного с ними пригорода складывается в рамках лос-анджелесской школы городской социологии. В разработках авторов этой школы (М.Дэвис, М.Диэ, С.Фласти, Э. Соджа и другие12) появляется ряд принципиальных отличий в 8 Парк Р. Город как социальная лаборатория // Социологическое обозрение, 2002, Т. 2. №3. С.7 Парк Р.Э. Городское сообщество как пространственная конфигурация и моральный порядок // Социологическое обозрение, 2006. Т.5. №1. С.14-17 10 Park Robert E., Burgess Ernest W., McKanzie Roderick D. The City. The University of Chicago Press, 1925, 1984. Pp. 50-53 11 Лефевр А. Идеи для концепции нового урбанизма // Социологическое обозрение, 2002. Т.2. №3. С.19-26; Джексбос Д. Смерть и жизнь больших американских городов – М.: Новое издательство, 2011. 12 Davis M. City of Quartz: Excavating the Future in Los Angeles. London: Verso, 1990; Soja E.W. Postmetropolis. Critical Studies of Cities and Regions. Oxford: Blackwell, 2000 9 10 видении города принципиальных от чикагской отличий школы. Е.Г. Трубина лос-анджелесской школы, выделяет среди восемь которых полицентричное видение города, акцент на периферии, а не деловом центре, внимание к влиянию социального и политического воображаемого на развитие города.13 В этой концепции пригородное пространство занимает иное, нежели в схеме Р. Парка и его соавторов место. Используя в качестве основы схему концентрических зон, М.Дэвис помещает пригород между «токсичным кольцом» загородной территории с повышенным уровнем опасности и «внутренним городом» как зоны «свободной от наркотиков»14, где порядок поддерживается с большими усилиями. Пригород в этой схеме выступает как неотъемлемая («внешняя») часть города, более противопоставленная «токсичному кольцу», чем городу. В данной концепции город не поглощает пригородное пространство, но напротив, растворяется «в безграничности пригородов». Формирование подобного постмодернистского взгляда на социальное пространство города и пригорода во многом определился характером развития системы расселения в США, где субурбнизационный тренд в послевоенный период становится определяющим в территориальном развитии.15 Значимость пригородов в урбанистическом и социальном развитии сформировала широкий спектр исследований по истории развития американских пригородов (К.Т. Джексон, Р.Фишман, Д.Арчер, Д.Хайден, А. Селигман)16, экономических и технологических основаниям развития пригородного расселения (Г.Бинфорд, Г.Райт, Дж.Кай17), классовых, расовых и этнических различиях в ранней (Б.Николайдес, Э.Вейс18) и современной субурбии (Дж. Лившиц, Б. Хайнс19). 13 Трубина Е.Г. Урбанистическая теория. – Екатеринбург: Изд-во Уральского ун-та, 2008. С. 87 Davis M. Ecology of Fear: Los Angeles and the Imagination of Disaster. – N.Y., Metropolitan Books, 1998, Pp.393, 397398. Приводится по: Трубина Е.Г. Урбанистическая теория. С. 88-89 15 The Suburb Reader / Ed. by Becky M. Nicolaides and Andrew Wiese. – N.Y. Routledge, 2006. P.2-3 16 Jackson Kenneth T. Crabgrass Frontier: The Suburbanization of the United States (1985); Fishman R. Bourgeois Utopias: The Rise and Fall of Suburbia. Basic Books, 1987; Archer J. “Colonial Suburbs in South Asia, 1700–1850, and the Spaces of Modernity(1997); Hayden D. Building Suburbia: Green Fields and Urban Growth, 1820–2000. Vintage Books, 2003; Seligman, A.I. “The New Suburban History”. Journal of Planning History 3, no. 4 (November 2004): 312– 331 17 Henry C. Binford, The First Suburbs: Residential Communities on the Boston Periphery, 1815–1860 . Chicago: University of Chicago Press, 1985; Gwendolyn Wright, Moralism and the Model Home: Domestic Architecture and 14 11 Насыщение поля первичного научного описания субурбанизационного процесса привело к появлению комплекса работ, посвященных специфике пригородного социума (С. Мюррей, Л. Макгирр, М. Ласситер, Р. Сэлф, Э.Блэкли, М. Снайдер20), формированию эксклюзивных и инклюзивных практик взаимодействия пригородных сообществ с внешними («пришлым») группами, в том числе – трансграничными мигрантами (Т. Фонг, С.Малер, Э. Маккензи, С. Лоу).21 В широком круге работ, вышедших до конца 1980-х годов, субурбанизация признавалась генеральным направлением развития не только системы расселения, но и американского социума, а рекламный образ «американской мечты» прочно вошел в терминологический аппарат подобных исследований. Позднее, однако, появляется комплекс работ, ставящих под сомнение гомогенность сообществ пригорода, перспективы развития субурбии как единственной альтернативы большим городам (М.Мортон, Э.Флинт, Б.Ханлон).22 Не смотря на то, что обширный опыт урбанистического и социологического изучения американских пригородов, сформированный в том числе и российскими авторами (Е.С. Шомина, А.В. Никифоров23), не может быть прямо спроецирован Cultural Conflict in Chicago, 1873–1913 (1980); Kay, J.H. Asphalt Nation: How the Automobile took over America, and How We Can Take it Back. Crown Publishers, 1997. 18 Becky Nicolaides, My Blue Heaven: Life and Politics in the Working-Class Suburbs of Los Angeles, 1920–1965 (2002); Andrew Wiese, Places of Their Own: African American Suburbanization in the Twentieth Century (2004) 19 George Lipsitz, “The Possessive Investment in Whiteness: Racialized Social Democracy and the ‘White’ Problem in American Studies” (1995); Bruce Haynes, Red Lines, Black Spaces: The Politics of Race and Space in a Black MiddleClass Suburb (2001) 20 Sylvie Murray, The Progressive Housewife: Community Activism in Suburban Queens, 1945–1965 (2003); Lisa McGirr, Suburban Warriors: The Origins of the New American Right (2001); Matthew D. Lassiter, “Suburban Strategies: The Volatile Center in Postwar American Politics” (2003); Robert O. Self, American Babylon: Race and the Struggle for Postwar Oakland (2003); Blakely, Ed. J., Snyder M. Fortress America: Gated Communities in the United States. Washington, D.C.: Brookings Institution, 1997. 21 Fong T.P., The First Suburban Chinatown: The Remaking of Monterey Park, California (1994); Sarah J. Mahler, American Dreaming: Immigrant Life on the Margins (1995); McKenzie E. Privatopia: Homeowner Associations and the Rise of Residential Private Government (1994); Low S. Behind the Gates: Life, Security, and the Pursuit of Happiness in Fortress America (2003) 22 Morton M. "The Suburban Ideal and Suburban Realities: Cleveland Heights, Ohio, 1860–2001." Journal of Urban History 28, no. 5 (September 2002) 671–698; Flint A. This Land: The Battle Over Sprawl and the Future of America. Johns Hopkins University Press, 2006; Hanlon B. Once the American Dream: Inner ring Suburbs of the Metropolitan United States. Philadelphia: Temple University Press, 2010. 23 Шомина Е. С. Контрасты американского города: (Социально-географические аспекты урбанизации). М.: Наука, 1986.С.12-14; Никифоров А. В. Рождение пригородной Америки: Социальные последствия и общественное 12 на российские реалии, выработанные в нем подходы представляю серьезную ценность для анализа российской субурбанизации. В частности, представляет значительный интерес периодизация американской субурбанизации, предложенная Р.Лангом, Дж.ЛеФерги и А.Нельсоном и включающая шесть этапов развития пригородов: от прото-пригородов до современных «пригородных мегаполисов».24 Российский опыт изучения пригородного пространства практически полностью ограничивается работами в области урбанистики и экономикогеографических исследований. В работах, связанных с исследованиями российского города, пригород рассматривается чаще как продолжение сельского пространства, составляющую неотъемлемую часть городской повседневности (Г.М. Лаппо, Т.Г. Нефедова, А.И, Трейвиш, А.Г. Вишневский, Н. Зубаревич).25 Проблема пригородного пространства включается в исследования по развитию городских агломераций (Е.Н. Перцик, П.М. Полян, Г.М. Лаппо, С. Артоболевский, Н. Мкртчан26). Отчасти пригородная проблематика затрагивается в работах, посвященных развитию городского пространства (Е.Г. Трубина, Н.В. восприятие процесса субурбанизации в США (конец 40-х – 50-е гг. XX в. ). – М.: Эдиториал УРСС, 2002. (Электронный ресурс) URL: http://mx.esc.ru/~assur/ocr/suburbia/ch1.htm#3 Режим доступа: свободный 24 Lang R., LeFurgy J., Nelson A.C. The Six Suburban Eras of the United States // Opolis. Vol. 2, No. 1, 2006. pp. 65-72 25 Лаппо Г.М. География городов. – М.: Гуманитарное изд-во ВЛАДОС, 1997; Лаппо Г.М. Российский город – симбиоз городского и сельского // Демоскоп-Weekly. Демографический еженедельник. (Электронный ресурс). URL: http://demoscope.ru/weekly/2005/0221/analit06.php Режим доступа: свободный; Вишневский А.Г. Серп и рубль. М., 1998; Алексеев А.И., Зубаревич Н.В. Кризис урбанизации и сельская местность России // Миграция и урбанизация в СНГ и Балтии в 90-годы. М., 1999; Нефедова Т.Г., Трейвиш А.И. Теория "дифференциальной урбанизации" и иерархия городов в России на рубеже XXI века // Проблемы урбанизации на рубеже веков / Отв. ред. А.Г. Махрова. – Смоленск: Ойкумена, 2002. с. 71-86 26 Перцик Е.Н. Горда мира: Географичя мировой урбанизации. – М.: Международные отношения, 1999; Перцик Е.Н. Проблемы развития городских агломераций // Academia. Архитектура и строительство, 2009. №2. С.63-69; Полян П.М. Методика выделения и анализа опорного каркаса расселения. ч. 1. М.: ИГ АН СССР, 1988; Лаппо Г.М. Городские агломерации СССР-России: особенности динамики в XX веке // Удобное пространство для города. Российское экспертное обозрение №4-5 2007 Спб.; Артоболевский С., Градировский С., Мкртчан Н. Концепция Иркутской агломерации: полюса роста национального уровня (народонаселенческий аспект). // Русский архипелаг. Сетевой проект «Русского Мира» (Электронный ресурс). URL: http://www.archipelag.ru/agenda/povestka/evolution/irkutsk/concept/?version=forprint Режим доступа: свободный 13 Зубаревич).27 Отдельно необходимо отметить работы В. Глазычева, посвященные формированию и функционированию городских сообществ.28 Ряд аспектов исследованиях реализовавший развития научного пригородного коллектива под широкомасштабные пространства затрагивался в руководством Т.И. Заславской, сравнительные социологические исследования села и сельского образа жизни.29 В разработках коллектива, посвященных перспективам развития сельской системы расселения и взаимодействий городского и сельского социумов, пригородное пространства затрагивалось как переходное в рамках урбанизационного процесса. Проблемам развития собственно пригородного пространства российских городов посвящен очень небольшой круг исследований, имеющих преимущественно прикладной характер,30 среди которых необходимо выделить работы Т.Г. Нефедовой.31 Автором разрабатывается типология дачных пригородов крупных российских городов, прежде всего, на примере Московского мегаполиса и прилегающих к нему регионов. В основу выделения четырех типов пригородов Т.Г. Нефедовой положен критерий способа взаимодействия города и села, понимаемый как способ проникновения и жизнедеятельности жителей города в пригородных поселениях. Однако дальнейшего развития и социологического наполнения (стратегии, механизмы и практики взаимодействия городского и сельского социумов, формирование локальных пригородных 27 Трубина Е.Г. Город в теории: опыты осмысления пространства – М.: Новое литературное обозрение, 2010; Зубаревич Н.В. Социальное развитие регионов России: проблемы и тенденции переходного периода. – М.: Эдиториал УРСС, 2003. 28 Глазычев В. Глубинная Россия: 2000-2002. – М.: Новое издательство, 2002; Глазычев В. Город без границ. – М.: Территория будущего, 2011; Глазычев В. Социальная жизнь города на молекулярном уровне (заметки по горячим следам) // Свободная мысль, 1995, №5 29 Заславская Т.И. Рывкина Р.В. Методологические проблемы системного научения деревни. -Новосибирск: Наука, 1977; Методология и методика системного изучения советской деревни / Отв. ред. Т. И. Заславская и Р. В. Рывкина. Новосибирск: Наука, Сиб. отд., 1980 30 Пчелинцев О.С. Переход от урбанизации к субурбанизации. Региональная экономика в системе устойчивого развития. М., Наука, 2004; Поносов А.Н. Социально-экономические аспекты формирования территорий поселений в зоне влияния крупного города (на примере пригородной зоны г. Перми). Автореферат … дисс. канд эконом. наук – М., 2007; Городецкий П.В. Развитие сельскохозяйственного производства в пригородных зонах : на примере Красноярского края : автореферат дис. ... кандидата экономических наук. – Новосибирск, 2012 31 Нефёдова Т. Г., Полян П. М., Трейвиш А. И. Город и деревня в Европейской России: сто лет перемен. – М.: ОГИ, 2001; Нефёдова Т. Г. Сельская Россия на перепутье. Географические очерки. – М.: Новое издательство, 2003; Нефедова Т.Г. Российские дачи как социальный феномен // SPERO, 2011. №15 Осень-зима. С. 161-162 14 сообществ и т.д.) данный критерий в работах указанного автора не получил. В последние годы появляется ряд региональных исследований, затрагивающих отдельные проблемы развития пригородных территорий Восточной Сибири.32 Объект исследования – пространство пригорода, занимающее в сельскогородском поселенческом континууме промежуточное положение между крайними формами сельского поселения и города. Предмет исследования – процесс и основные акторы формирования социального пространства пригорода на примере Иркутской агломерации Цель работы – выявить особенности формирования социального пространства пригорода как среды нового способа взаимодействия городского и сельского сообществ, проявление специфики пригородного пространства в экономическом и властном поле и дискурсивном пространстве. Целью работы и спецификой предмета исследования определяется система исследовательских задач, решаемых в работе: Определить характер социального пространства пригорода как субурбанизированного пространства, формирующегося как маргинальная форма сельско-городского континуума; Обосновать возможность описания пригородного пространства как зоны фронтира, сменяющего барьерную линейную границу между городским и сельскими сообществами и формирующего основу для развития пригородного сообщества как транслокальности; Выявить роль переселенцев из города и трансграничных мигрантов как социальных агентов в формировании социального пространства пригорода и специфики взаимодействий его агентов и структур; 32 Город и село в постсоветской Бурятии: Социально-антропологические очерки – Улан-Удэ: зд-во БНЦ СО РАН, 2009; Бреславский А.С. Сельские мигранты в пространстве постсоветского Улан-Удэ // Известия Алтайского госуниверситета. Сер.: История, политология. – 2011. – № 4. – Том 1. – С. 22-25; Григоричев К. «Село городского типа»: Миграционные метаморфозы иркутских пригородов. В поисках теоретических инструментов анализа / Местные сообщества, местная власть и мигранты в Сибири. Рубежи XIX-XX и XX-XXI веков. – Иркутск: Оттиск, 2012. С 422-446; Mobilis in mobile: миграция в меняющемся пространстве / Восток России: миграции и диаспоры в переселенческом обществе. Рубежи XIX-XX и XX-XXI веков – Иркутск: Оттиск, 2011. С. 184-210 15 Определить специфику развития экономического и властного поля социального пространства пригорода; Выявить причины отсутствия пригородного пространства в официальных информационно-статистических массивах; Определить специфику консолидации нового сообщества пригорода и особенности символического освоения и присвоения этой группой пространства пригорода; Описать образ пригородного сообщества, формируемый в дискурсе региональных медиа, и предложить объяснительную модель его соотношения с объективными процессами развития социального пространства пригорода; Предложить модель воспроизводства пригородного пространства как неинститулизированной транслокальности. Методология диссертационного исследования В основе обусловливающие исследования связь лежат идеи географического социального и взаимодействия, социального пространства, разработанные Г. Зиммелем33 и развитые А.Ф. Филипповым.34 В качестве непосредственной методологической использован структурно-генетический основанном на поиске базы диссертационного подход компромисса в между исследования разработке П. Бурдье, структурализмом и конструктивизмом, объективистским и субстанциональным взглядом на природу социального пространства.35 Выбор названной концепции обоснован высокой степенью инструментальности данной теории применительно к предмету исследования. В центре внимания П.Бурдье находится производство социального пространства, основанное не только на институализации структур, но и на результатах деятельности агентов, действующих на основе комплекса моделей 33 Зиммель Г. Как возможно общество? // Социологический журнал. 1992. № 2. С. 102-114; Зиммель Г. Большие города и духовная жизнь // Логос, 2002. №3-4 С. 1-12 (Электронная версия) URL: http://www.ruthenia.ru/logos/number/34/02.pdf Режим доступа: свободный 34 Филиппов А.Ф. Социология пространства. – СПб.: «Владимир Даль», 2008. 285 с. 35 Бурдье П. Социальное пространство и символическая власть // Thesis: теория и история экономических и социальных институтов и систем. 1993, №2. С.137 16 восприятия и мышления, поведения. В связи с этим описание социального пространства пригорода, новое качество которому придают новые (пришлые) группы, а многие основополагающие структуры остаются неизменными, на основе данного теоретического подхода представляется более оправданным, чем попытка анализа пригорода через призму теоретических инструментов структурации Э.Гидденса36 или структурного функционализма Т.Парсона, Р.Мертона37. Вместе с тем, специфика предмета исследования определяет необходимость привлечения теоретических инструментов экономической социологии, урбанистики. Для исследования экономического поля социального пространства пригорода используется концепт неформальной экономики, разработанный А. Портесом38, Дж. Гершуни,39 В.В. Радаевым40 и другими авторами. В исследовании дискурсивного производства социального пространства пригорода использован ряд положений теории социальных коммуникаций Н. Лумана.41 Анализ пригородного пространства построен на теоретической модели периурбанизации как сельско-городского интерфейса42 и модели транслокальности А.Аппадураи.43 Эмпирическая база исследования определяется предметом, целями и задачами исследования, а также спецификой использованных исследовательских методов. Поскольку общая численность и структура населения, проживающего в 36 Гидденс, Э. Устроение общества: Очерк теории структурации. – М.: Академический проект, 2005. Мертон Р. К. Социальная теория и социальная структура. – М.: АСТ:АСТ МОСКВА:ХРАНИТЕЛЬ, 2006. – 873 с. Мертон Р. К. Социальная теория и социальная структура // Социологические исследования. – 1992. – № 2-4. 38 Портес А. Неформальная экономика и ее парадоксы // Западная экономическая социология: Хрестоматия современной классики. – М.: РОССПЭН, 2004; Portes A., Castells M., Benton L. The Policy Implications of Informality // The Informal Economy: Studies in Advanced and Less Developed Countries. – Baltimore, MD: The Johns Hopkins University Press, 1989. Pp. 298-311 39 Гершуни Дж. Экономическая социология: либеральные рынки, социальная демократия и использование времени / Западная экономическая социология. С.404-406 40 Радаев В.В. Экономическая социология. – М.: Изд. дом ГУ ВШЭ, 2008. 41 Луман Н. Реальность масс-медиа. – М.: Праксис, 2005 42 Adell G. Theories and models of the peri-urban interface: A changing conceptual landscape. Draft for discussion / Strategic Environmental Planning and Management for the Peri-urban Interface Research Project. March 1999: Tacoli C., Rural-urban Interactions: a Guide to the Literature // Environment and Urbanisation, Vol. 10, N1. Pp.147-166 43 Appadurai A. Modernity at Lardge: cultural dimensions of globalization. – Mineapolis, University of Minesota Press.1996, 2003. Pp. 178-201 37 17 пригородной зоне и относящегося к изучаемому сообществу, не может быть достоверно установлена, исследование выполнено преимущественно с помощью методов качественного социологического анализа. В качестве базовых эмпирических данных использованы материалы государственной и муниципальной статистики, информации, отраженной в текущем делопроизводстве администраций Иркутского муниципального района и пригородных поселений. В исследовании использована информация о численности населения, миграционных процессах и демографической ситуации, доступные в открытой Центральной базе статистической информации44 и Базе данных показателей муниципальных образований45 Федеральной службы государственной статистики. Данные о внутрирегиональных миграционных процессах, в том числе о векторах внутриобластной миграции, получены от территориального органа федеральной службы государственной статистики по Иркутской области по специальному запросу. К числу ключевых материалов муниципальных администраций, использованных в работе, относятся данные похозяйственого учета, собираемые на поселенческом уровне и агрегируемые в администрации района. Использование последнего вида информации позволило вывить существенную неполноту государственной статистики населения и в значительной мере определило стратегию и методику исследования. Подобный подход определил подбор и структуру эмпирических данных. В основу исследования положены 37 фокусированных и полуформализованных интервью продолжительностью 35-90 минут, собранных в течение 2009-2013 года в пригородных поселениях, расположенных на территории Иркутского сельского муниципального района. В числе респондентов 17 представителей «коренного» населения, проживающего по месту жительства с рождения и 20 переселенцев из других территорий области, в том числе – 16 из областного центра. В числе 44 Центральная база статистической информации Федеральной службы государственной статистики (Электронный ресурс) URL: http://cbsd.gks.ru/ Режим доступа свободный 45 База данных показателей муниципальных образований Федеральной службы государственной статистики (Электронный ресурс) URL: http://www.gks.ru/dbscripts/munst/munst.htm Режим доступа свободный 18 опрошенных 5 сотрудников поселенческих администрацией и 2 сотрудника администрации муниципального района. С двумя сотрудниками властных структур (по одному от поселенческой и районной администрации) интервью построены по методике лонгитюдного исследования, в рамках которого с одним и тем же респондентом интервью проведены дважды по близкой программе с разрывом в три года. В число респондентов также вошли представители локального бизнеса, сотрудники системы основного и дополнительного образования, наемные работники учреждений бюджетной сферы и реального сектора, работающие в областном центре. Наряду с материалами интервью были использованы результаты опроса по проблемам демографического поведения женщин пригородных поселений, проведенного автором в 2010 г. Квотная пропорциональная выборка была сформирована по половозрастным группам населения пригородного района и составила 520 респондентов. В качестве основного источника для анализа процессов формирования дискурсивного пространства нового пригородного сообщества, а также дополнительных материалов для изучения мотивации миграции горожан в пригородную зону и ряда экономических практик были использованы материалы региональных и локальных интернет-форумов. В частности, с помощью методов дискурс-анализа были изучены материалы интернет площадки Хомутово.ру, региональный раздел всероссийского автомобильного форума «Drom.ru» и специальный «Хомутовский» подраздел («ветка») интернет-форума на портале «Папа+Мама: иркутский сайт для родителей» (всего проанализировано более 6500 записей («постов», «комментариев»)). Анализ дискурса региональных СМИ построен на анализе периодических печатных изданий, в том числе четырех массовых ежедневных газет («ВосточноСибирская правда», «Комсомольская правда», «Областная газета» и газета «Иркутск») и двух еженедельников («СМ – номер один» и «Аргументы и факты в Восточной Сибири»). Два из указанных изданий («Комсомольская правда» и «СМ 19 номер один») по характеру ближе к «желтому формату», еще два («ВосточноСибирская правда» и «Аргументы и факты в Восточной Сибири») – претендуют на статус «качественной прессы». Два прочих издания (газеты «Областная» и «Иркутск») представляют собой официальные издания правительства Иркутской области и администрации города Иркутска. Для выявления динамики образа пригорода и пригородного сообщества в региональном медийном дискурсе были использованы два массива указанных изданий за 2007 и 2012 годы. Всего изучено 1322 выпуска указанных газет, в том числе 677 номеров за 2007 год и 645 – за 2012 год. Научная новизна исследования Впервые в специальной российской литературе предложен подход к описанию социального пространства пригорода как транслокальности, в равной степени включенной в родительские локальности города и села, но не тождественной ни одному из них. Основным ресурсом для возникновения и жизнедеятельности пригородного сообщества предложено рассматривать границу между городским и сельским пространством, и задаваемые ею граничные различия. Впервые применительно к российскому пространству обосновано использование концепта фронтира для описания механизма формирования пригородного пространства и сообщества. Фронтирность пригорода, как неинститулизированного пограничного консолидирующей функции, институализированной линейной пространства рассматривается границе, реализующей с преобладанием в противовес преимущественно барьерную функцию. Использование такого подхода позволило аргументировать возникновение маргинального, но не временного, типа локальных сообществ, заполняющих поселенческий континуум между крайними формами городского и сельского сообществ. Формирование социального пространства пригорода как «пространства движения» рассмотрено с позиций структурно-генетического подхода, 20 позволившего определить ведущую роль переселенцев из города и сопутствующей им группы трансграничных мигрантов в процессе обособления пригородного сообщества. Обосновано, что ключевая роль этих групп как доминирующих агентов обусловливает формирование специфической конфигурации социального пространства и системы взаимодействий, создает условия для продуцирования новых статусов и позиций, невозможных в сельском или городском пространстве. В свою очередь, это позволило определить причины и факторы большей эффективности процесса взаимной адаптации трансграничных мигрантов и принимающего сообщества в условиях пригорода по сравнению с городским пространством. Анализ пригорода как особого социального пространства позволил определить причины и факторы формирования неформального характера развития пригородной экономики и системы властных взаимодействий. На его основе предложена модель воспроизводства социального пространства пригорода как неинституализированной транслокальности, рефлексируемой сообществом и властью, но не отражающейся в официальных информационно-статистических массивах. Выявлены пригородную особенности зону как консолидации группы на основе переселенцев из города рутинизированных в практик формирования коллективного текста через инструмент интернет-форумов и символизации осваиваемого пространства. Выявленная специфика позволила подтвердить транслокальный характер пригородного сообщества, позиционирующегося как маргинальное между городскими и сельскими сообществами, что, в свою очередь, определяет отличия одного из вариантов российского субурбанизации от наиболее распространенных типов этого процесса. Описаны разрыв между объективными процессами формирования пригородного пространства и их отражении в дискурсе региональных печатных медиа. В качестве объясняющей модели отсутствия пригорода как нового явления 21 в дискурсе региональных газет рассмотрена реакция общества на быструю трансформацию социального пространства, что в более широком смысле представляет собой конфликт концепта жестко структурированного пространства и общества и идеи континуального характера развития региона и его сообществ. Положения, выносимые на защиту: Интенсивные субурбанизационные процессы, протекающие в зоне Иркутской агломерации, обусловили развитие в регионе нового (и онтологически, и типологически) для региона способа взаимодействия города и села, связанного с освоением горожанами сельского пространства без включения последнего в пространство собственно городское. Типологически новый пригород наиболее близок к североамериканской субрубии, однако имеет ряд существенных отличий в происхождении и жизнедеятельности. Процесс формирования пригородного сообщества протекает в логике фронтира – подвижной границы, представляющей собой не «линию на карте», но пространство взаимодействия. Переход от линейной границы между городским и сельским миром к пространству их взаимодействия создает возможность для формирования особого типа сообщества, не тождественного ни городскому, ни сельскому. Такая маргинальность пригородного сообщества позволяет рассматривать его как самостоятельную локальность, тесно связанную с обоими родительскими (сельской и городской), но не тождественную ни одной из них. Поскольку пригородное сообщество возникает в пограничном пространстве взаимодействия города и села, оно функционирует как транслокальность, включенная и в городское, и в сельское пространство, возникающая и существующая на основе эксплуатации границы между ними как основного ресурса. Ключевым агентом, формирующим новое социальное пространство пригорода, в рассматриваемом случае становятся горожане, переезжающие на постоянное жительство в пригородную зону, но сохраняющие устойчивые связи с городским сообществом. В специфических условиях транслокальности 22 пригорода, складывается особый габитус жителя пригорода (“suburban settler”), близкого по своим ключевым характеристикам типу «человека границы». Данный габитус не является прямым воспроизведением габитуса горожанина, а представляет собой пограничный сельско-городской набор предпочтений, оформляющийся через адаптацию городских практик к новому физическому пространству, и встречной адаптации сельских практик к городскому опыту. Появление в пригороде экс-горожан как доминирующего агента, обусловливает формирование специфического социального пространства, в котором конфигурация агентов и взаимоотношений между ними находится в процессе становления. Такая подвижность пригородного пространства обеспечивает возможности для включения в него новых групп, сопутствующих переселенцам из города, но инородных для занимаемого физического пространства ранее. Статус этих групп (прежде всего, трансграничных мигрантов) существенно отличается от традиционного для нее статуса подчиненной и отчасти стигматизируемой группы, бытующего в городских сообществах. Выстраивание конфигурации социального пространства пригорода, в котором новые группы становятся доминирующими агентами, приводит к формированию новой системы социальных дистанций, определяемых отношением к основному ресурсу сообщества – границе между городом и селом. В свою очередь формирующаяся система дистанций продуцирует новые социальные позиции и статусы, невозможных в традиционном городском и сельском пространстве. Специфическая структура нового социального пространства пригорода приводит к быстрой трансформации экономического поля: из пространства производящей экономики, пригород все более эволюционирует в экономику «потребляющую». Ведущими сферами локальной экономики становятся торговля и услуги, вытесняя за пределы пригородной зоны аграрное производство и ограничивая развитие производящей домашней экономики, характерной для сельских сообществ. Специфика экономического поля пригорода прямо 23 проецируется на физическое пространство, маркируя территорию прилегающего к городу района как зону особой «пригородной» экономики. Неинституализированность пригорода, жесткое регулирование, некомфортная среда для легального развития мелкого предпринимательства, специфика налоговой системы обусловливает развитие значительной части экономики пригорода в скрываемом секторе неформальной экономики. Специфика налогообложения и формирования локальных бюджетов приводит к поощрению локальными администрациями неформальной экономики и даже включению в нее. Подобный характер развития пригородной экономики не только исключает большую ее часть из государственной статистики и, следовательно, скрывает от прямого регулирования, но и способствует сохранению «невидимости» пригорода как особого пространства для региональной власти. Переход поля экономики пригорода преимущественно в неформальную сферу ведет к утрате властью как агентом важнейшего инструмента господства – экономического капитала, реализуемого в данном случае через налоговую систему, оставляя в ее распоряжении почти исключительно власть символическую. В этих условиях отношения прямого подчинения (господства) постепенно трансформируются в систему мягкого регулирования, реализуемую через символический капитал и приобретающую внешнюю форму партнерства. Следствием распространения нового типа отношений властных агентов между собой и с сообществом становится система неформальных коммуникационных и управленческих практик, подменяющая собой формальные (институализированные) механизмы взаимодействий. Деформализация значительной части взаимодействий в рамках властного поля социального пространства пригорода, в сочетании с транслокальным характером сообщества, обусловливает включение в него новых агентов, формально исключенных из прямого взаимодействия с локальным сообществом и локальными властными структурами. Специфика участия таких новых агентов в 24 системе властных интеракций, способствует закреплению неинституализированности пригородного пространства, его отсутствия de-jure, что в свою очередь замыкает цикл воспроизводства экономического и властного поля пригорода. Складывание нового социального пространства на основе особого габитуса жителя пригорода происходит в тесной связи с консолидацией переселенцев из города как новой для пригорода группы. В качестве одного из ключевых инструментов консолидации используется пространство интернет-форумов, функционирующих для переселенцев из города как вариант группового текста, через который аккумулируется и воспроизводится групповой опыт. Формирование нового пригородного сообщества отражается, в том числе, в продуцировании значительного количества новых символов и смыслов, что формирует собственное символическое пространство группы. Пригородные поселения все шире атрибутируются как ее пространство, в котором «чужаками» выступают не экс-горожане, а «коренное» население. Через символизацию пространства пригорода, последний выделяется как из сельского, так и из городского пространства, анклавами которого выступают также «элитные» коттеджные поселки. Формирование особого социального пространства пригорода, объективированного в специфических локальных экономике и рынке труда, как и консолидация пригородного сообщества остается вне дискурса региональных медиа. В последнем новые явления либо вписываются в привычную дихотомию городского и сельского мира через использование устоявшихся лексики и образов, либо игнорируются, а развитие пригорода относится в будущее через дискурсивное конструирование желаемого образа. В противоречии объективного развития пригородного пространства и его отражения в дискурсе региональных медиа проявляется конфликт двух концептуально различных векторов развития сельско-городского интерфейса: сохранение барьерно-линейной границы с присущей ей регламентацией 25 трансграничных взаимодействий, и формирование границы как транслокального пространства, обеспечивающего более гибкую, но менее контролируемую систему интеракций городских и сельских сообществ. В более широком смысле, это конфликт концепта жестко структурированного пространства и общества и идеи континуального характера развития региона и его сообществ. Пригород представляет собой максимизированную модель развития неинституализированного локального пространства, в которой отчетливо проявляется управленческий кризис, связанный с параллельным бытованием двух вариантов представлений социальных агентов об объективной конфигурации социального пространства: неформального рефлексирования и формализованной управленческой оптики. Поскольку принятие управленческих решений законодательно базируется на второй (предписанной) системе получения информации, то их реализация выталкивается в «серую» зону неформальных практик, что обусловливает воспроизведение социального пространства пригорода как неинституализированной транслокальности. Теоретическая значимость исследования связана с обоснованием возможности развития пригородного социума как транслокального сообщества, включенного и в городское, и в сельское пространство, возникающего и существующего на основе эксплуатации границы между ними как основного ресурса. В работе обосновано выделение физических границ подобной транслокальности через определение границ его социального пространства, выделяемого по комплексу специфических практик взаимодействия города и села, не свойственных в чистом виде ни городскому, ни сельскому сообществам. Важным представляется и вывод о зависимости жесткой предписанной структуры социального пространства и воспроизводством неформального сектора его экономического и властного полей. Практическая значимость работы связана с возможностью внедрения полученных результатов в практику планирования комплексного территориального развития на региональном и местном уровне, систему принятия 26 и реализации управленческих решений органов власти и местного самоуправления. Результаты исследования были положены в основу двух научнопрактических разработок по анализу демографических процессов и территориально-поселенческой структуры пригородного района, выполненных по заказам администрации Иркутского районного муниципального образования в 2009 и 2011 годах. Материалы и выводы, полученные в рамках диссертационного исследования, были представлены в докладах по проблемам взаимодействия мигрантов и принимающих сообществ на заседаниях общественно- консультативного совета при Управлении федеральной миграционной службы по Иркутской области. Значимость работы связана также с возможностью подготовки квалифицированных управленческих кадров, рефлексирующих и учитывающих на практике различия формальной и реальной организации социального пространства региона. С этой целью результаты исследования использованы при разработке учебных курсов «Политическая регионалистика», «Миграционная и демографическая политика», преподающихся автором в ФГБОУ ВПО «ИГУ» для направления подготовки «Политология» в 2011-2013 гг. Полученные материалы и выводы использовались для чтения гостевых лекций в Карловом университете в Праге, Чешская республика (2010) и Познанском университете им. А.Мицевича, Польша (2013), а также лекций и экспертных семинаров в рамках межрегиональных и всероссийских летних школ для молодых ученых, проводившихся на базе Иркутского государственного университета (2011 – 2013). Апробация. Основные результаты диссертационного исследования отражены в 32 научных публикациях, в том числе одной авторской и двух коллективных монографиях, 15 статьях, опубликованных в журналах, рекомендованных ВАК РФ, 2 статьях в зарубежных изданиях. Результаты диссертации были представлены и обсуждены на 7 международных конференциях (Москва, 2012, 2013; Санкт-Петербург, 2012; Улан-Батор, Монголия, 2010; Бостон, США, 2010; Усть-Каменогорск, Казахстан, 2010, 2011), ряде 27 всероссийских, региональных и межрегиональных конференций и научноисследовательских семинаров в Иркутске, Томске, Новосибирске, Улан-Удэ, Барнауле (2009-2013). Ряд полученных выводов вошли в отчеты о результатах исследований по грантам, финансируемым в рамках федеральной целевой программы «Научные и научно-педагогические кадры инновационной России»: «Миграции и диаспоры в социокультурном, политическом и экономическом пространстве Сибири, XIX – начало XXI вв.» (государственный контракт No. 02.740.11.0347), «Местные сообщества, местная власть и мигранты в Сибири на рубежах XIX-XX и XX-XXI в.в.» (государственный контракт No. 14.740.11.0770), «Переселенческое общество Азиатской России: этномиграционные процессы в формировании локальных пространств и сообществ. Рубежи XIX-XX и XX-XXI веков» (соглашение формировании No. 14.B37.21.0012), социального пространства «Этномиграционный Сибири» фактор (соглашение в № 14.B37.21.0271), «Развитие пригородов крупных городов Восточной Сибири как пространства социальной модернизации во второй половине XX – начале XXI века» (Соглашение № 14.B37.21.0495). Диссертация была обсуждена и рекомендована к защите на кафедре политологии и истории ФГБОУ ВПО «ИГУ». Структура работы определяется поставленной целью, задачами и логикой подачи материала. Диссертация состоит из введения, четырех глав (10 параграфов), заключения, библиографии и приложений, содержащих описание использованной автором эмпирической базы. 28 Глава 1. Иркутские пригороды как пространство освоения Анализ особенностей развития локальных территорий и их сообществ не возможен без учета основных тенденций демографического и урбанистического развитие региона, в котором они расположены. Специфика развития населения, его территориальное размещение и перераспределение задает контекст пространственных и социальных процессов в исследуемых локальностях, определяет те генеральные тенденции, в рамках которых формируются локальные сообщества. В моноцентричных регионах (единственный крупный город – региональная столица в окружении сельского пространства) структура населения обусловливает преобладание урбанизационной миграции и невысокую долю миграционного притока из городских поселений. Напротив, в высоко урбанизированном пространстве, центр которого составляет мегаполис, а на периферии преобладают средние и малые городские поселения, сельскогородская миграция в значительной мере ограничивается и численностью сельского населения, и возможностями для его адаптации в городах. Следствием масштабных миграционных процессов постсоветского времени стала быстрая трансформация экономического, социально-культурного и политического пространства России. В большей или меньшей степени это касается как регионов, являющихся миграционными донорами, так и регионовреципиентов, принимающих различные потоки миграции и разнообразные группы мигрантов. Миграции качественно меняют пространство, в котором они протекают, наделяя его новыми качествами и характеристиками и серьезно корректируя его вектор и темпы развития. Одним из далеко идущих следствий миграций становится появление новых локальных общностей и социальных пространств, не вписанных в традиционное пространство Города или Села, в которых и система миграционных процессов, и сам локальный социум находятся в процессе становления. 29 Одной из таких локальностей, где трансформация и экономического, и социального пространства приобрела лавинообразный характер, стали пригородные территории Иркутской агломерации. Пройдя вполне типичный путь развития пригородов крупного восточносибирского города в XX веке, они в последние два десятилетия изменили вектор своего развития, продемонстрировав новый способ изменения пригородных поселений и нетипичный для востока России способ взаимодействия городского и сельского сообществ. Беспрецедентно быстрый рост численности населения и расширения ареала жилой застройки населенных пунктов, расположенных в зоне транспортной доступности от областного центра, породил богатый спектр новых социальных явлений, затрагивающих самые разные сферы жизни местных сообществ. Во многом их специфика определяется тем, что формирование здесь нового социального и экономического пространства происходит в рамках сложившихся к началу 2000-х административно-территориальной структуры и системы управления. Такое новое пространство и связанное с ним сообщество пригорода в действующей системе координат невозможно отнести ни к сельскому району, где оно территориально располагается, ни крупному городу, с которым оно органично связано. Однако интуитивно понятное и уже вполне повседневное для жителей Иркутска пространство пригорода с формальной (нормативной) точки зрения отсутствует, что предполагает сохранение status quo в структурировании пространства региона на городскую и сельскую местность. Сложившееся противоречие формального структурирования пространства и реально протекающих в нем процессов формируют комплекс исследовательских задач, связанных с пониманием пространственных и социальных изменений в пригороде. Прежде всего, это необходимость описания характера миграционных процессов, которые выступают основным инструментом изменения поселенческого и социального пригородного пространства. При этом локальное миграционное движение (в собственно исследуемой зоне) должно быть включено в контекст более общих процессов территориального перераспределения 30 населения региона. Без решения такой задачи невозможна оценка ни масштабов, ни глубины исследуемых изменений пригорода. При этом анализ миграционных процессов целесообразно провести в логике концепта субурбанизации, в широком смысле представляющего взгляд на пригород, как вне-городское пространство, формирующегося опережающими темпами по сравнению с собственно городскими поселениями. В более узком смысле, который будет использован нами в настоящем исследовании, субурбаниация понимается как развитие пригородных поселений в форме альтернативы городскому расселению преимущественно за счет выходцев из города. Однако описание развития пригородов Иркутска в различных аспектах (от специфики адаптации трансграничных мигрантов46 до особенностей взаимодействия местного сообщества с различными уровнями муниципальных администраций47) приводит к необходимости теоретического осмысления и механизмов процесса формирования, и природы пригородного пространства, без чего исследуемые кейсы не выходят за пределы феноменологии. Понимание такой необходимости обусловливает формулировку задачи по типизации пригородного расселения по критериям взаимодействия городского и сельского мира. В центре такого анализа оказывается не столько определение типов населенных пунктов, существующих в пригородном пространстве, сколько типологизация способов взаимодействия в нем Города и Села. Решение этой задачи, в свою очередь, предопределяет постановку связанных с ней более общих задач: концептуализацию процесса формирования нового пространства (его ключевых механизмов, условий и факторов) и осмысление его природы – тех базовых оснований, которые определяют возможность его возникновения и способ жизнедеятельности. Последний из поставленных вопросов предполагает также и анализ устойчивости исследуемого пространства: является изучаемое 46 Григоричев К.В. «Таджики» в пригородах Иркутска: сдвиги в адаптивных практиках // Диаспоры, 2010, №2.С. 261-282 47 Григоричев К.В. Местные сообщества и местная власть в неинституализированном пространстве: случай пригородов Иркутска // Полития, 2013, №1. С.143-155 31 пространство и сообщество маргинальным, переходным (и типологически, и хронологически) или представляет собой самостоятельное, способное к устойчивому развитию образование. Решение поставленных исследовательских задач позволит выйти за пределы феноменологического описания развития пригородного пространства и сформулировать теоретическую рамку дальнейшего анализа развития пригородного пространства. Ключевым понятием здесь выступает дихотомия физического (географического) и социального пространства. Последнее понимается мною в логике концепции П.Бурдье как многомерное пространство социальных позиций и взаимодействий, формируемое структурой социальных позиций агентов в широком спектр полей (подпространств): экономическом, властном, религиозном и т.д. Их внутренняя конфигурация формируется не столько социальными структурами, сколько действиями агентов, основанных на габитусе – «систематизированных моделей восприятия и оценки, а также когнитивных и оценочных структур, являющихся результатом длительного опыта».48 Важной особенностью подхода используемой нами структурирования в Бурдье к пониманию дальнейшем социального анализе, пространства: социального является пространства, идея во-первых, двойного первичного (объективное) социальными отношениями, опредемеченными в распределении разнообразных ресурсов (в том числе нематериальных) и, во-вторых, представлениями агентов об этих отношениях, оказывающими обратное воздействие на первичное структурирование.49 В дальнейшем эта идея будет использована нами с применением терминов «первая социальная реальность» (или «социальная реальность первого порядка») и «вторая реальность» («социальная реальность второго порядка») 48 Бурдье П. Социальное пространство и символическая власть // Thesis: теория и история экономических и социальных институтов и систем. 1993, №2. С.143 49 Шматко Н.А. Горизонты социоанализа / Социоанализ Пьера Бурдье. Альманах Российско-французского центра социологии и философии Института социологии Российской Академии наук. — М.: Институт экспериментальной социологии; СПб.: Алетейя, 2001. С.34 32 1.1. Миграционные процессы в регионе как контекст формования пригородов На протяжении 1980-х годов демографическая ситуация в Иркутской области был связана со стабильным ростом численности населения и повышением урбанизированности региона. Перепись населения 1979 года зафиксировала численность населения Иркутской области на уровне 2 559,5 тысяч человек, в том числе в сельских населенных пунктах проживало 575,6 тысячи человек.50 Число постоянных жителей областного центра составила 549,8 тысяч человек, входящих в Иркутскую агломерацию г. Ангарска – 238,8 тысячи человек и г. Шелехова – 40,6 тысячи человек.51 По данным Всесоюзной переписи населения 1989 г. численность населения Иркутской области за межпереписной период выросла на 10,6% и составила 2 830,6 тысяч человек, в том числе 2 278,9 тысяч – жители городских поселений, 551,8 тысяч – проживали в сельской местности.52 Особенно быстрыми темпами росли города агломерации: численность жителей Иркутска на начало 1989 г. превышала 626,1 тысячи человек, а городов второго порядка агломерации Ангарска и Шелехова – 265,8 тысяч и 47,7 тысячи человек соответственно.53 Достаточно устойчиво росли и другие города области, получая миграционный приток как с территории региона, так и из-за его пределов в рамках межрегиональной миграции.54 50 Всесоюзная перепись населения 1979 г. Численность наличного населения РСФСР, автономных республик, автономных областей и округов, краев, областей, районов, городских поселений, сел-райцентров и сельских поселений с населением свыше 5000 человек // ДемоскопWeekly (Электронный ресурс) URL: http://demoscope.ru/weekly/ssp/rus79_reg1.php Режим доступа: свободный 51 Всесоюзная перепись населения 1979 г. Численность городского населения РСФСР, ее территориальных единиц, городских поселений и городских районов по полу // ДемоскопWeekly (Электронный ресурс) URL: http://demoscope.ru/weekly/ssp/rus79_reg2.php Режим доступа: свободный 52 Всесоюзная перепись населения 1989 г. Численность населения СССР, РСФСР и ее территориальных единиц по полу // ДемоскопWeekly (Электронный ресурс) URL: http://demoscope.ru/weekly/ssp/rus89_reg1.php Режим доступа: свободный 53 Всесоюзная перепись населения 1989 г. Численность городского населения РСФСР, ее территориальных единиц, городских поселений и городских районов по полу // ДемоскопWeekly (Электронный ресурс) URL: http://demoscope.ru/weekly/ssp/rus89_reg2.php Режим доступа: свободный 54 Артоболевский С., Градировский С., Мкртчян Н. Концепция Иркутской агломерации: полюса роста национального уровня (народонаселенческий аспект). Приложение 2. Миграционная ситуация в Иркутской области и агломерации // Русский архипелаг. Сетевой проект «Русского мира» (Электронный ресурс) URL: http://www.archipelag.ru/agenda/povestka/evolution/irkutsk/a2_migr_sit/ Режим доступа: свободный 33 В первой половине 1990-х годов тенденции миграционных процессов в области все более заметно меняются: начиная с 1996 г. совокупный миграционный баланс Иркутской области становится отрицательным, что в сочетании с естественной убылью населения обусловливает нарастающую депопуляцию. Основной составляющей этого процесса является сокращение числа прибытий в область, уменьшающееся заметно быстрее, чем число выбывающих из нее. Так, в 2009 г. численность выбывших с территории Иркутской области в другие регионы страны по сравнению с 1993 г. уменьшилось на 50%, тогда как число прибывших – на 67%. За 1990 – 2007 гг. число мигрантов, прибывающих в область сократилось 3,7 раза, а выбывающих – только в три раза. Изменение внешнего для области миграционного баланса обусловили заметное перераспределение населения по территории области: при общей тенденции сокращения населения по всем муниципальным образованиям Иркутской области, в части городов и районов этот процесс шел быстрее, в части медленнее. При картографическом анализе хорошо прослеживается «ось», вдоль которой расположены районы наиболее быстрого сокращения числа жителей: от Нижнеудинского на юго-западе до Бодайбинского на северо-востоке области. Важнейшим фактором формирования такого распределения, наряду с экономическим кризисом и быстрым снижением качества жизни, стало, на мой взгляд, наличие здесь железнодорожного сообщения, обеспечивающего большие возможности для отъезда. Вместе с тем, условия жизни (в том числе климатические) определили и различия в темпах миграции вдоль выделенной «оси»: наиболее высоки они на северо-востоке (Бодайбинский, Катангский, Мамско-Чуйский, Усть-Кутский районы, расположенные севернее и северовосточнее озера Байкал, где убыль населения за 1995-2007 годы составила 35,655,6%). Медленнее уменьшалось число жителей в юго-западной части области: Нижнеудинский, Куйтунский и Чунский районы, в которых убыль населения за тот же период не превышала 15,6-17,1%. 34 Рисунок 1 Динамика численности населения муниципальных образований Иркутской области, (2007 г. к 1995 г.) Небольшая зона устойчивого роста численности населения сложилась в 2000-е годы лишь на юго-востоке области и включает 1) сельские районы в зоне Иркутской агломерации (или тесно примыкающие к ней); 2) Ольхонский район, практически целиком размещающийся в Байкальском национальном парке и представляющий собой быстро развивающуюся рекреационную зону; 3) УстьОрдынский Бурятский автономный округ, имеющий выраженную специфику воспроизводства населения за счет особенностей этнической структуры и сохранения многих элементов традиционного фертильного поведения. 35 Рисунок 2 Основные направления внутриобластной миграции, 2007 г. Значение Иркутской агломерации, развивающейся с конца 1950-х годов55, как точки «собирания» населения области, важнейшего центра притяжения региона заметно выросло. Она имеет положительный миграционный баланс более чем с 80% муниципальных образований области, при этом объем этих миграций несопоставимо выше, чем иных внутриобластных потоков. Более половины миграционного прироста Иркутской агломерации во внутрирегиональной миграции формирует приток из наиболее крупных городов области. Основная 55 Лаппо Г., Полян П., Селиванова Т. Городские агломерации России// Демоскоп Weekly Демографический еженедельник (Электронный ресурс), 2010, № 419-420. URL: http://demoscope.ru/weekly/2010/0407/tema01.php. Режим доступа: свободный; Мкртчан Н.В. Крупный сибирский центр перед лицом депопуляции (на примере Иркутской агломерации) // Демоскоп Weekly Демографический еженедельник (Электронный ресурс), 2010, № 419420. URL: http://www.demoscope.ru/weekly/2010/0419/analit05.php#_FNR_2 Режим доступа: свободный 36 часть этого прироста приходится на депрессивные города (1 группа, табл. 1). Выталкивающие факторы (безработица, крайне низкий уровень и невысокое качество жизни) здесь сочетаются с притягательностью Иркутской агломерации (значительно более широкие возможности для поиска работы, получения образования, карьерного роста, в целом – серьезного повышения жизненной траектории). Таблица 1 Миграционный баланс по внутриобластной миграции городов Иркутской области, 2007 г. (чел.) с с остальной Общий ИГА областью Бодайбо -167 -116 -51 Нижнеудинск -81 -45 -36 Тулун -588 -196 -392 Усть-Кут -257 -112 -145 Черемхово -230 -146 -84 Братск 238 -158 396 Зима 42 -45 87 Саянск 36 -66 102 Тайшет -9 -26 17 Усть-Илимск 59 -82 141 Свирск 6 -31 37 18 24 -6 1 группа 2 группа 3 группа УсольеСибирское 37 -933 Все города -999 66 Иная ситуация в городах, формирующих вторую группу (Табл.1). Положительный или близкий к нулю миграционный баланс в них складывается на основе оттока горожан в поселения Иркутской агломерации и притока мигрантов с остальной территории области. Большинство этих городов стягивают население с прилегающих территорий, причем, чем крупнее городской центр, тем с большей территории он «собирает» мигрантов. Наиболее ярким примером может служить миграционная располагает ситуация вполне инфраструктурой, притягивающих крупного развитой достаточно факторов индустриального социальной, широким формирует центра, Братска. коммунальной рынком заметный труда. приток Этот и Он прочей комплекс мигрантов из прилегающих сельских районов, а также депрессивных территорий севера области (чему способствует транспортная инфраструктура – здесь проходят основные железнодорожные и автодорожные магистрали на юг области). Примечательно изменение ситуации в Усольском районе и городе УсольеСибирское, расположенных в 80 км к западу от г. Иркутска. Если в начале 1990-х годов число прибывших сюда лишь немногим превышало число выбывших, и данные муниципальные образования не отличались по характеру миграционных процессов от однотипных районов и городов области, то в середине – второй половине 2000-х годов здесь формируется один из мощнейших центров притяжения внутриобластной миграции. Преимущественно в район прибывают жители соседних районов и районов, расположенных в центральной и западной части области. Это определено экономической специализацией района: в последние годы он развивается как крупнейший центр производства сельскохозяйственной продукции (молочной и мясной), ориентированный, прежде всего, на обеспечение потребностей агломерации. Наличие относительно качественной автодороги и регулярного железнодорожного сообщения (пригородные электропоезда), 38 обеспечивающих, по крайней мере, 90-минутную доступность в центр области (Иркутск), обеспечили органичное включение этих муниципальных образований в ареал агломерации. Именно здесь отчетливо просматривается граница Иркутской агломерации, поскольку уже в соседних (северных и западных) муниципальных образованиях внутриобластной миграционный баланс нулевой или отрицательный. Наряду с Иркутской агломерацией в 2000-е сформировалось несколько локальных центров притяжения мигрантов: города Братск, Саянск и в меньшей степени – Усть-Илимск. Братск и Усть-Илимск лежат вне Транссибирской железной дороги, традиционной линии притяжения мигрантов в 1980 – 1990-х годах. Теперь далеко не вся наиболее заселенная полоса на юге области остается притягательной. И состояние рынка труда далеко не всегда является определяющим фактором в формировании трендов миграции. Так, крупные экономические проекты, реализация которых была начата в 2006-2008 годах в городе Тайшет и Тайшетском районе, не привели к заметному изменению миграционной ситуации в них. А Усть-Илимск, даже в условиях экономического спада, сжатия рынка труда и роста безработицы остается привлекательным для выходцев из ряда соседних сельских районов. Можно предположить, что именно новое (для выходцев их села) качество жизни, в сочетании с преодолимым «порогом ценовой доступности» для переселения в эти центры, стали ключевыми притягивающими факторами внутриобластной миграции. Фактически, позволяют выявленные говорить о характеристики формировании внутриобластной новых устойчивых миграции векторов территориального движения населения. В их основе – нарастающий процесс концентрации населения области в ареале Иркутской агломерации. Такое перераспределение населения происходит как на основе прямой миграции с территории региона в областной центр, так и поэтапной замещающей миграции в городах второго порядка. В таких локальных центрах города выступают точкой притяжения для мигрантов из сельских поселений, однако сами отдают населения 39 в столицу области. Иными словами, не смотря на выраженную роль г. Иркутска как основной доминанты пространственного развития региона, он, однако, не становится единственным городом и точкой притяжения для населения. В отличие, например, от Республики Бурятия, сельское население здесь имеет возможность миграции в средние и малые города, которые, предоставляя относительно высокое качество жизни, предъявляют менее высокие требования в процессе адаптации к городским условиям жизни. Областной центр же притягивает наиболее активных и, одновременно, достаточно адаптивных мигрантов. Закрепление Иркутской агломерации в качестве важнейшей точкой притяжения населения в Иркутской области56 обусловило формирование здесь серьезных отличий в динамике численности населения. Число жителей городов Иркутск, Ангарск и Шелехов, входящих в агломерацию, сокращается наиболее низкими темпами в области. С 1991 по 2010 г. совокупная численность их населения уменьшилась всего на 3,5% (на 31,7 тыс. чел.) и в 2010 г. составила 869 тыс. чел. (35,8% населения области). Фактически, динамика численности населения Иркутской агломерации была еще более благоприятной, поскольку население пригородных сельских населенных пунктов, расположенных в радиусе 20-25 км и тесно связанных с городами агломерации, за указанный период не только не сократилось, но и заметно выросло. Мне представляется вполне корректным в этом анализе включать в общую численность населения Иркутской агломерации всех жителей Ангарского, Иркутского и Шелеховского районов, отраженных в данных государственной статистики как «постоянное население», несмотря на то, что часть сельских населенных пунктов данных районов, несомненно, лежат вне зоны агломерации. Возможность такого допущения определяется тремя основными причинами. Прежде всего, численность населения, живущего в периферийных (удаленных от городов агломерации) населенных пунктах, составляет лишь небольшую (в 56 Артоболевский С., Градировский С., Мкртчян Н. Концепция Иркутской агломерации… 40 пределах 10-12%) часть жителей районов. Во-вторых, в пригородных населенных пунктах постоянно живет незарегистрированных по значительное месту число проживания. жителей, Например, официально по данным похозяйственного учета администрации Иркутского сельского района доля таких жителей в районе составляет 4-10% сельского населения.57 И, наконец, на территории указанных районов, расположено значительное число дачных кооперативов и товариществ, в которых постоянно живет большое число незарегистрированных жителей. Жители таких товариществ, как и незарегистрированные жители сельских поселений, в материалах текущего статистического учета не отражаются, что занижает фактическую численность населения пригородных территорий. Наконец, такая методика апробирована в географических исследованиях, посвященных проблемам миграции и развитию системы расселения в регионе.58 Перечисленные обстоятельства, на мой взгляд, в целом нивелируют разницу между общей численностью населения указанных сельских районов и официально зарегистрированным числом жителей муниципальных образований первого уровня, расположенных непосредственно в зоне Иркутской агломерации. С учетом населения трех сельских районов, примыкающих к городам Иркутской агломерации, численность ее населения за 1995-2010 гг. не только не сократилась, но даже выросла на 9,3 тысячи человек. Доля же жителей агломерации в общей численности населения области выросла с 35,3% до 39,2%. Зона Иркутской агломерации, таким образом, на протяжении двухтысячных годов стала основной точкой притяжения в процессе перераспределения населения на территории области. Динамика демографических процессов здесь, в отличие от остальной территории области, демонстрирует позитивные тенденции, не только 57 Материалы похозяйственного учета Комитета по экономике Администрации муниципального образования Иркутский сельский район Иркутской области. 58 Воробьев Н.В. Региональная организация миграции населения в сибирских условиях. –Новосибирск: Наука, 2001. С.39-40 41 нивелирующие процесс депопуляции, но и обеспечивающие некоторый рост населения. Новым феноменом рассматриваемого периода стало появление и растущая роль в экономике иностранной рабочей силы. Важнейшим центром притяжения для нее служат города и районы Иркутской агломерации. Именно здесь сосредоточена основная часть строительного сектора экономики, формирующего основной спрос на привлечение рабочих из-за рубежа. Здесь же наиболее высока потребность в дешевой рабочей силе для предприятий сферы обслуживания (в том числе и в сфере коммунального хозяйства). Наконец, именно здесь наиболее широки возможности для предпринимательской легальной, «серой» и совсем нелегальной деятельности. В прилегающих сельских районах (прежде всего, Иркутском районе области) сформировались крупные тепличные хозяйства, в которых работают преимущественно мигранты из КНР. Успешность этого бизнеса (она формируется и дешевизной труда, и возможностью продажи продукции под брендом «местного товара») обусловливает стабильный спрос на рабочие руки из Китая, а сформировавшиеся за последние годы миграционные сети и механизмы адаптации мигрантов позволяют предположить стабильность этой территории как точки притяжения таких мигрантов. В основе такой тенденции лежит рост численности населения сельских районов, входящих в зону агломерации: за 1995-2010 гг. численность жителей Ангарского района выросла на 1,2 тыс. чел. (на 10,9%), Шелеховского – на 3,9 тыс. чел. (на 37,1%).59 Однако наиболее высокими темпами росло население Иркутского района: только по данным текущего статистического учета, число его жителей за 1995-2010 гг. выросло с 49,1 до 72,3 тысяч человек (на 47,3%). Материалы похозяйственого учета населения района, которые ведутся районной администрацией и включают жителей, «проживающих более года, но не зарегистрированных по месту жительства», показывают, что во второй половине 59 Данные Территориального органа федеральной службы государственной статистики по Иркутской области. Текущий учет миграции населения. 42 2000-х годов официальная статистика все больше «не успевает» фиксировать рост числа населения района, занижая фактическую численность жителей на 3,710,5%. С учетом данных районной администрации, число жителей района к 2010 году достигло 79,9 тысяч человек.60 Наконец, данные Всероссийской переписи населения 2010 г. зафиксировали численность населения района 84,3 тысячи человек61 (Рис. 3) Такая динамика позволяет, на мой взгляд, достаточно уверенно заключить, что в основе роста численности населения Иркутской агломерации лежат демографические процессы, протекающие именно в Иркутском районе. Рисунок 3 Динамика численности населения Иркутского района, человек 85000 Перепись населения 2010 - 84 322 80000 75000 Данные администраций 70000 Утвержденая численность 65000 60000 55000 50000 45000 1994 1995 1996 1997 1998 1999 2000 2001 2002 2003 2004 2005 2006 2007 2008 2009 2010 Важнейшей компонентой роста численности населения Иркутского района стал миграционный приток. Естественный прирост в районе, хотя и имеет в последние годы положительные значения, тем не менее, не высок: рост 60 Материалы похозяйственного учета Комитета по экономике Администрации муниципального образования Иркутский сельский район Иркутской области. 61 Итоги всероссийской переписи населения 2010 года. Том 1. Численность и размещение населения. (Электронный ресурс). URL: http://www.gks.ru/free_doc/new_site/perepis2010/croc/Documents/Vol1/pub-01-05.pdf Режим доступа: свободный 43 численности населения за счет этого фактора в 2008 г. – 386 чел. (5,47‰), а в 2010 г. – 398 чел. (4,75‰). Остальной прирост населения был обеспечен миграцией. Пригородное положение привлекательность района, обусловливает как для высокую населения миграционную других муниципальных образований, так и для жителей Иркутска, переезжающих в близлежащие населенные пункты района. В результате в районе сформирован устойчивый миграционный прирост, в 2010 году составивший более 2,1 тысяч человек (25,5‰), что является очень высоким показателем не только для области, но и Сибири в целом. В основе миграционного прироста численности населения в районе лежит движение населения внутри области. Во внешней для области миграции район получает значительно меньший приток мигрантов, нежели за счет притока из других муниципальных образований области. Если сальдо межрайонной миграции (между муниципальными образованиями Иркутской области) в 2010 г. в Иркутском районе составило 1975 человек, то общее сальдо миграции (включая внешнюю для области) – 2136 человек. Иными словами, по данным статистического учета, за счет миграции из-за пределов Иркутской области (в том числе из зарубежья), население Иркутского района выросло только на 161 человека. В возрастной структуре миграционного притока в поселения пригородного района, по статистическим данным, основанная часть прибывающих (57,7%) – люди в возрасте 18-45 лет. Достаточно высока также и доля детей до 15 лет – 25,3%, прибывающих, очевидно, вместе с родителями.62 В структуре миграционного прироста, сформированного в рамках внутриобластной миграции, основное значение имеет приток населения из городской местности. Так в 2010 году доля прибывших из городских поселений в Иркутский район из других муниципальных образований области составила 82,9%. Анализ территориальной структуры этого миграционного притока (по 62 Данные Территориального органа федеральной службы государственной статистики по Иркутской области. Текущий учет миграции населения. 44 данным 2007 года) показывает, что основным донором для района является г. Иркутск (около 57% всего прироста). При этом приток мигрантов на территорию района из других городов Иркутской агломерации (Ангарск и Шелехов) минимален и существенного влияния на миграционную ситуацию не оказывает. Этот факт достаточно хорошо прослеживается как по статистическим данным, так и по наблюдениям сотрудников администраций муниципальных образований района: «Основной город – это, конечно же, Иркутск, но мы можем говорить также и о городах близлежащих – это Шелехов, Ангарск и так далее, но у них вокруг есть свои, наверное, муниципальные образования, свои населенные пункты, такие сельской местности. Поэтому они больше тянутся туда…».63 Таким образом, характер миграционной ситуации в Иркутском районе свидетельствует о том, что на его территорию идет активный приток населения из областного центра, что, в свою очередь, служит важнейшим признаком субурбанизационного характера процесса территориального распределения населения. Территория Иркутского сельского муниципального района составляет основную часть внегородского пространства Иркутской агломерации и примыкает к двум из трех ее городов. Основная часть населения Иркутского района проживает в пригородной зоне (в радиусе 25-30 минутной транспортной доступности в областного центра) и процесс его концентрации продолжается: за 2007-2010 г. доля жителей района, проживающих в ближних пригородах, выросла с 72,1% до 85,7%.64 Таблица 2 Динамика численности населения муниципальных образований первого уровня Иркутского района, 2007-2010 гг., %* Муниципальные 63 2008/2007 2009/2008 2010/2009 2010/2007 Григоричев К.В. Миграционные процессы в зоне Иркутской агломерации // Известия Алтайского государственного университета. Серия «История. Политология». Выпуск 4/1 (72/1), 2011. С. 57 64 Материалы текущего делопроизводства Комитета по экономики администрации муниципального образования Иркутский сельский район Иркутской области. 45 образования первого уровня (сельские поселения) Иркутского районного муниципального образования Большереченское 97,3% 100,4% 103,2% 100,9% Листвянское 100,4% 98,6% 106,1% 105,1% Марковское 100,7% 99,8% 103,2% 103,7% Голоустнинское 105,6% 109,5% 101,5% 117,4% Гороховское 101,4% 100,7% 93,1% 95,1% Дзержинское 104,4% 79,8% 120,0% 100,0% Карлукское 103,1% 110,4% 120,4% 137,1% Максимовское 103,0% 106,5% 134,6% 147,8% Мамоновское 111,2% 109,7% 113,6% 138,7% Молодежное 104,5% 108,8% 129,2% 146,9% Никольское 102,6% 100,2% 105,4% 108,3% Оекское 100,1% 100,0% 100,2% 100,3% Ревякинское 100,9% 106,0% 100,8% 107,9% Смоленское 107,9% 103,2% 107,5% 119,7% Сосновоборское 100,5% 99,6% 96,9% 97,0% Уриковское 112,9% 116,9% 109,0% 143,8% Усть-Балейское 100,2% 101,0% 104,7% 105,9% Усть-Кудинское 103,6% 106,8% 124,7% 138,0% Ушаковское 104,2% 108,5% 102,4% 115,9% Хомутовское 103,2% 106,9% 129,4% 142,8% Ширяевское 101,9% 102,3% 101,8% 106,1% 46 * Составлено по данным похозяйственного учета населения администраций сельских поселений муниципального образования Иркутский сельский район Иркутской области Как было показано выше, на фоне сокращение численности населения по области в целом и по большинству ее муниципальных образований, число жителей Иркутского района на протяжении последних 10-15 лет стабильно растет. Среднегодовые темпы прироста в 1995-2007 гг. составляли 2,7-2,8%. Согласно данным администрации Иркутского сельского района, основной прирост населения в 2007-2010 гг. пришелся на муниципальные образования первого уровня, непосредственно примыкающие к городу, либо расположенные в 15-30 минутной транспортной доступности от города. Так, численность населения Хомутовского сельского поселения (с.п.) выросла на 42,8% (на 4,3 тыс. чел.), Молодежного с.п. – на 46,9% (на 2,7 тыс. чел.), Мамоновского с.п. – на 38,7% (на 1,2 тыс. чел.), Уриковского – на 43,8% (на 2,0 тыс. чел.) и т.д. (Табл. 2) Некоторым исключением является только Голоустненское с.п., расположенное в 70-120 километрах от областного центра. Рост численности его населения связан с решением о строительстве на его основе особой экономической зоны туристического типа, принятым осенью 2007 года,65 и вызвавшим конъюнктурный рост регистраций по месту жительства в населенных пунктах этого муниципального образования. 65 Особая экономическая зона туристско-рекреационного типа «Ворота Байкала» // Россия. Особые экономические зоны (Электронный ресурс) URL: http://www.russez.ru/oez/tourism/irkutsk_region/vorota_bajkala Режим доступа: свободный: У зоны – новый адрес? // Иркутская торговая газета (Электронный ресурс), 01 октября 2007 г. URL: http://itg.irkutsk.ru/index.php?IdAction=docs&Event=read&id=6901 Режим доступа: свободный 47 Рисунок 4 Пригородные муниципальные образования г. Иркутска с высокими темпами роста населения* * Топографическая основа – Интернет-сервис «Яндекс. Карты»66 Территориальное распределение наиболее быстро растущих сельских поселений хорошо видно на рисунке 4. Практически все населенные пункты таких муниципальных образований либо непосредственно примыкают к городу (Мамоновское, Молодежное муниципальное образования), либо расположены на расстоянии 6-21 километра от административной черты областного центра. Все поселения тяготеют к автодорогам федерального и регионального значения, что 66 Яндекс.Карты (Электронный ресурс). URL: http://maps.yandex.ru/?ll=104.289903%2C52.295843&spn=1.510620%2C0.575088&z=10&l=map Режим доступа: свободный 48 обеспечивает 15-30 минутную транспортную доступность до центра города при благоприятных дорожных условиях, а также крупным гидрообъектам (рекам и водохранилищу). В результате вокруг областного центра формируется плотный пояс пригородного расселения, физическое пространство которого дискретно в силу специфики природного и антропогенного ландшафта. Основные автодороги (Якутский, Александровский, Московский, Култукский и Байкальский тракты) разделены либо лесистыми сопками, застройка которых затруднена, а местами и невозможна, либо реками. Территория между Байкальским и Голоустенским трактами, пригодная по ландшафтным характеристикам для застройки, занята международным аэропортом Иркутска. С учетом этих особенностей, пригородный пояс полностью охватывает областной центр, внешней своей границей примыкая к городам Ангарску и Шелехову, включенных в логику развития агломерации, либо переходит в пространство сельского района. В обозначенном поясе пригородного расселения расположены как старые населенные пункты, возникшие в XVII – начале XX веков, так и новые поселения, сложившиеся в последней трети XX – начале XXI веков. Однако в большинстве из них новое население, сложившееся в результате интенсивной постсоветской миграции, все более преобладает над коренным, проживавшим в данной местности до начала массового притока из городов. В результате, быстрое развитие пригородного пространства здесь происходит в логике субурбанизационного развития, предполагающего формирование пригородного расселения на основе переселения городских жителей, выезжающих на постоянное жительство в пригород, а не урбанизационной миграции. Иными словами, современное развитие пригородов Иркутска осуществляется преимущественно представителями не сельских сообществ, перебирающимися в 49 город, как это происходит, например, в Улан-Удэ (Республика Бурятия)67 или в Улан-Баторе (Монголия).68 Субурбанизационное развитие пригородной территории, не типичное не только для Сибири, но и для России в целом, сочетается здесь с элементами традиционного сельского расселения и значительными массивами садоводческих кооперативов и товариществ. Такое сочетание открывает широкий спектр возможностей и для развития поселенческой среды, и для формирования различных типов локальных сообществ. 67 Бреславский А.С. Сельско-городская миграция в постсоветской Бурятии: практики расселения в Улан-Удэ / Миграции и диаспоры в социокультурном, политическом и экономическом пространстве Сибири. Рубежи XIX – ХХ и ХХ – XXI веков / науч. ред. В.И. Дятлов. – Иркутск: Изд-во "Оттиск", 2010. С 132-; Гунтыпова Э.С. Миграция молодежи в Республики Бурятия (историко-социологические аспекты). – Улан-Удэ: Изд-во БГСХА им. В.Р. Филиппова, 2010. С.83; Карбаинов Н. «Нахаловки» Улан-Удэ: ничейная земля, неправильные шаманы и право на город // Агинская street, танец с огнем и алюминиевые стрелы: присвоение культурных ландшафтов. Хабаровск: Хабаровский научный центр ДВО РАН, Хабаровский краевой краеведческий музей им Н.И.Гродекова, 2006. С.129-154 68 Narantuya D. Migration into Ulaanbaatar city. Working paper for workshop “Migration into Cities: Patterns, Processes and Regulation” (Электронный ресурс). URL: http://www.irmgard-coninxstiftung.de/fileadmin/user_upload/pdf/urbanplanet/Narantuya.pdf Режим доступа: свободный; Story R., Beltrao G. Mongolian Migrations // On Site Review, 27 December, 2011 (Электронный ресурс) URL: http://onsitereview.blogspot.ru/2011/12/mongolian-migrations.html Режим доступа: свободный 50 1.2. Пригороды как фронтирное пространство Важнейшим следствием изменения характера миграционных процессов в Иркутской области в постсоветский период стала быстрая трансформация ее экономического, социально-культурного и политического пространства. Локальностью, где изменения социального пространства, вызванные новой структурой миграционных процессов, протекают наиболее рельефно, стали пригородные территории Иркутской агломерации. Пройдя вполне традиционный путь формирования пригородов крупного восточносибирского города в XX веке, они в последние два десятилетия существенно изменили вектор своего развития, продемонстрировав новый способ эволюции пригородных поселений и нетипичный для востока России способ взаимодействия городского и сельского сообществ. Следует подчеркнуть, что эти новации заключаются не просто в возникновении новых населенных пунктов и даже не в складывании новых для пригородов Иркутска типов поселения, а изменение способа взаимодействия Города и Села в пригородном пространстве. В этой логике важнее не количественный или территориальный аспект размещения населения, а вопрос о том, какая из названных сторон является активным актором в формировании пригородного пространства и сообщества, а какая – реципиентом; в каком из вариантов освоения пригорода формируются новые социальные локальности, а в каких нет. Иными словами, исследовательский фокус здесь связан не с описанием максимально широкого спектра пригодных поселений, а, скорее, с их типизацией по критерию характера взаимодействия Города и Села, способами освоения пригородного пространства. Критериями при рассмотрении исследуемых способов служат вектор миграционных процессов как основного механизма роста населения пригородов, структурные характеристики пригорода (прежде всего, социокультурная среда – донор миграции) и характер взаимодействия мигрантов 51 с принимающим сообществом. Такой подход позволяет существенно расширить не только число социальных групп, участвующих в развитии пригородов, но и число вариантов их включения в это пространство. Спектр различных вариантов развития пригородной территории в ареале Иркутской агломерации чрезвычайно широк и охватывает как традиционные для Сибири формы включения пригородного пространства в сферу жизни города, так и новые способы взаимодействия города и пригорода. Хронологически наиболее ранним (применительно ко второй половине прошлого столетия) вариантом освоения пригородного пространства стало включение в него сельских населенных пунктов, возникших в XVII – начале XX вв. Такие поселения (села Вдовина, М.Еланка, Смоленщина, Урик, Грановщина, Столбова, Куда. Усть-Куда, Хомутово и другие), возникали как самостоятельные сельские поселения, не включенные в сферу влияния города и слабо взаимодействующие с ним. Они оказались в сфере влияния Иркутска уже во второй половине XX столетия в результате бурного роста областного центра, а затем и всех городов Иркутской агломерации. Однако расширение административных границ Города, оказавшегося уже не «аж в области», а почти «за околицей», не привело к сколько-нибудь заметным изменениям в таких поселениях. Повышение транспортной доступности не ликвидировало культурной дистанции, и основная часть пригородных поселений сохраняла к концу 80 – началу 90-х годов прошлого века и хозяйственный, и, что важнее, социокультурный уклад советского села. Заметного миграционного притока ни из города, ни из сельской местности такие поселения не имели, а основу отрицательного миграционного баланса в них составлял отток молодежи в областной центр и за пределы области. Близость к крупному городу не стала достаточной предпосылкой для запуска процесса их слободизации, включения их в социально-экономическую, а затем и социокультурную жизнь города. Урбанизационный поток миграции в буквальном смысле прошел мимо них и был полностью поглощен Иркутском и его городамиспутниками. Агломерационный характер развития (сложившийся с 52 возникновением в 50-е годы молодых городов Ангарска и Шелехова) обусловил высокую миграционную емкость областного центра. Возможность для выходцев из села обосноваться не в пригородном селе, а в городе, обеспечивавшая не только экономические выгоды, но и приобретение заметного символического капитала (статус «горожанина» versus статус «колхозника»), не оставляла практически никаких шансов на переезд сколько-нибудь заметной части мигрантов из сельских районов области в пригородные села. Более поздние варианты развития пригорода сформировались в тесной связи со встречным миграционным движением – выездом горожан в сельскую местность, имеющим преимущественно сезонный характер. Т.Г. Нефедова выделяет четыре основных вида «усадеб» горожан в сельской местности: – дачи – сезонное загородное жилье, возникшее еще в имперской России и вплоть до середины XX века остававшееся привилегией элитных классов; – коллективные сады и огороды – массовый вариант аграрно- рекреационного землепользования, в котором собственно жилье имело не основную, а, скорее, обеспечивающую функцию; – приобретенные или унаследованные сельские дома – вариант рекреационного загородного жилья, не связанный, как правило, с каким-либо аграрным землепользованием и представляющий собой инвариант классической дачи, лишенной элитарности; – коттеджи – загородное всесезонное жилье, связанное с возникновением в 90-е новой элиты, имеющей возможность вкладывать средства в подобную недвижимость.69 Первый из выделенных Т.Г. Нефедовой типов «усадеб» для пригородов Иркутска на протяжении всего их развития сколько-нибудь распространенным не стал. Вероятно, основной причиной этого является немногочисленность региональной элиты, которая могла позволить себе подобное загородное жилье. 69 Нефедова Т. Российские пригороды. Горожане в сельской местности / Город и деревня в Европейской России: сто лет перемен. – М.: ОГУ, 2001. – С. 384-387. 53 И хотя локальные территории, где расположены «престижные», «статусные» дачи, в ареале Иркутской агломерации все же существуют (55-60-й километры Байкальского тракта, «31-й квартал» под Ангарском), существенного влияния на характер развития пригорода они не оказывают. Последние же три типа представлены в пригородах Иркутской агломерации достаточно широко. Садоводческие товарищества формируют обширные массивы, тяготеющие к основным федеральным и региональным автодорогам и крупным водным объектам (Александровский и Байкальский тракты, Мельничная Падь, окраины Шелехова, в меньшей степени – Голоустенский тракт). Сопоставимые масштабы имеет и приобретение домов в сельских поселениях. Несмотря на меньшую концентрацию такого загородного жилья, ареал его распространения выходит далеко за пределы пригородной зоны Иркутска, достигая восточного (окрестности г. Слюдянка) и западного берегов (п. Б. Голоустное) озера Байкал. Коттеджные поселки представлены как самостоятельными поселениями (например, п. Миловиды), так и небольшими массивами, «вкрапленными» в сельские поселения. Специфику развития пригорода в Иркутске определило большое количество горожан, перебирающихся сюда на постоянное место жительства. Привлекательные для горожан поселения растут впечатляющими темпами: от 5% до 15% в год. Важно подчеркнуть, что это именно смена места жительства, а не сезонный переезд во второе жилье.70 Здесь развитие города (точнее, Иркутской агломерации) как средоточия региональной жизни привело к развитию субурбанизационного процесса, пока не характерного для Сибири пути взаимодействия Города и Села как социокультурных общностей, в котором первый выступает активной стороной, а последнее – реципиентом. Процесс этот имеет ряд отличий от классической (североамериканской) субурбанизации. Прежде всего, это то, что при переезде в пригород люди нередко 70 Григоричев К.В. Миграционные процессы в зоне Иркутской агломерации // Известия Алтайского государственного университета. Сер.: История, политология. 2011. №4. Т.1. С.53-59. 54 сохраняют квартиру или иную жилплощадь в городе. В первой фазе переселения (строительство и/или обустройство дома) такое жилье может использоваться как второе (по аналогии с традиционным «вторым» – загородным жильем для горожан), однако после окончательного переезда городская квартира быстро утрачивает эту функцию. В подавляющем большинстве случаев, это либо источник дополнительного дохода (от сдачи внаем), либо способ сохранения сбережений (вложения в недвижимость), широко распространенный в постсоветской России. Сохранение городской квартиры в подавляющем большинстве случаев не рассматривается как «запасной аэродром» – возможность для возврата в город. Это скорее экономический инструмент, нежели миграционный. Отражением этой логики стал характер миграций, в которых доминирует движение горожан в сельский пригород. Здесь не Село приходит в Город, как это происходит в соседней Республике Бурятия71, а Город разрастается за счет экспансии в сельское пространство. Принципиальным отличием от миграции горожан в пригород в последней трети XX века является характер этой миграции (люди переезжают не на сезон, а для постоянного проживания). Это принципиально меняет характер взаимодействия Города и Села в пригородном пространстве. Каждый из выделенных вариантов развития пригорода не только выступает в связи со специфическими миграционными потоками и социальным группами, но и определяет характер взаимодействия Города и Села, задает вектор развития пригородного пространства. Важнейшим признаком здесь служит направление адаптационного процесса, определение «активной» и «пассивной» его стороны. Первые два типа (садоводческие товарищества и дачи как домовладения в сельских поселениях) при всем их различии объединены временностью для 71 Бреславский А.С. Сельские мигранты в пространстве постсоветского Улан-Удэ // Известия Алтайского госуниверситета. Сер.: История, политология. – 2011. – № 4. – Том 1. – С. 22-25; Карбаинов Н. «Нахаловки» УланУдэ: ничейная земля, неправильные шаманы и право на город / Агинская street, танец с огнем и алюминиевые стрелы: присвоение культурных ландшафтов. – Хабаровск: Хабаровский научный центр ДВО РАН, Хабаровский краевой краеведческий музей им Н.И. Гродекова, 2006. – С. 129-154. 55 горожан и готовностью последних принять сложившуюся здесь систему отношений и норм поведения. Ключевым признаком здесь, наряду с обладанием недвижимостью за городом, является «проведение на этой собственности какогото времени».72 Иными словами, горожане выступают в роли классических временных мигрантов, приспосабливающихся к специфике принимающего сообщества и особенностям нового для них пространства. Здесь продолжает господствовать система общинных, коллективистских принципов построения локального социума, сохраняющая прочную «советскую» основу. Во многих садоводческих массивах, удаленных от города, хорошо прослеживаются черты, типичные для советской модели организации социального пространства: от статуса «председателя садоводства» («царь, бог и воинский начальник») и регулярных собраний кооператива до «войны с соседями» за половину квадратного метра участка. Иными словами, в дачных кооперативах продолжает господствовать не городское сообщество, а сельская община, в которой личная польза понимается преимущественно через «общую пользу». Последняя определяется локальной властью в лице председателя кооператива.73 Фактически, дача остается противоположностью «дому на земле», субурбанизированному пригороду, обозначаемому как «одноэтажная Америка».74 В сельских же поселениях, где дачные домовладения горожан пока еще остаются только вкраплениями в сельское пространство и сельский социум, необходимость «вписаться» в сложившуюся систему отношений задается самим ритмом местной жизни (от режима работы торговой и иной инфраструктуры до взаимоотношений с соседями и необходимости обработки приусадебного участка). Возникновение в 1990-е гг. коттеджных поселков, несмотря на всю наглядность, даже некоторую инородность новации, не стало новым типом 72 Нефедова Т. Российские дачи как социальный феномен // Интеллектуальная Россия (Электронный ресурс) URL: http://www.intelros.ru/intelros/reiting/reyting_09/material_sofiy/17838-rossiyskie-dachi-kak-socialnyy-fenomen.html Режим доступа: свободный 73 Лебедев П., Полухина Е. Современная дача: между общиной и обществом? // 60 параллель, 2011. №3(42) С. 111, 113 74 Климова С. Дача ХХI век. Дача стала тем местом, которое раньше занимал «дом на земле», 2011 // ФОМ MEIDA (Электронный ресурс) URL: http://fom.ru/obshchestvo/10018 Режим доступа: свободный 56 взаимодействия пригорода. с социальным Являясь вариантом пространством престижного советско-патриархального потребления и средством формирования новой идентичности, они возникали как социальные анклавы75, не взаимодействующие с окружающим социальным пространством, а, скорее, исключаемые из него. Большая часть таких поселков возникла вне существовавших ранее населенных пунктов, нередко в неудобном для жительства месте. Здесь не социальное пространство изменяло пространство физическое76, а новое физическое пространство (инородное, не органичное существующему) служило средством формирования нового социального пространства, ограниченного, слабо взаимодействующего с внешним миром, замкнутого. Немногочисленность следовательно, таких поселков, эксклюзивностью) обусловленная подобного жилья, элитностью делала их (а, редкими вкраплениями на карте области, не меняющими природу Пригорода, а лишь подчеркивающими ее отличие от мира Города. Примечательно и другое: коттедж как жилой объект зачастую не становится единственным или даже основным местом жительства владельцев77, оставаясь лишь признаком богатства и статуса, но не способом символического присвоения пространства Пригорода. Последнее обстоятельство сближает коттеджи и дачи, которые, при всех своих отличиях от коттеджей, также могут быть отнесены к модели временного взаимодействия с пространством Пригорода. Формирование субурбанизированного пространства (субурбии) как обширного ареала постоянного жительства горожан в пригороде стало качественно новым вариантом развития пригородного пространства. Принципиальным отличием от предшествующих моделей взаимодействия с пригородом 75 является постоянный характер миграции в поселения, Хэмфри К. Постсоветские трансформации в азиатской части России (антропологические очерки). – М.: Наталис, 2010. – C. 219-226 76 Бурдье П. Социология социального пространства. – М.: Инст-т экспериментальной социологии; СПб.: Алетейя, 2010 77 Хэмфри К. Постсоветские…С.225-226 57 расположенные в зоне повседневной транспортной доступности от города. Построенное здесь жилье становится для владельца единственным или, по крайней мере, основным, в нём он проводит большую часть жизни. Сохраняя прочную связь с городом в сфере трудовой деятельности, переселенцы (по крайней мере, люди среднего возраста) довольно быстро переключают интересы внерабочей деятельности на локальное пространство, включают его в свою повседневность (торговой и социальной инфраструктурой, системой сервиса и досуга). Отсутствие или неразвитость этой сферы не столько разворачивает интересы мигрантов в сторону города (хотя это неизбежно на ранних этапах формирования субурбии), сколько подталкивает их к созданию и развитию систем соответствующих услуг. Пригород становится полем возможностей для развития малого бизнеса. Сохраняя тесные связи с городом, вчерашние горожане активно осваивают новое для себя пространство, изменяя его в соответствии со своими потребностями в определённой организованности жизни, определённом уровне бытового комфорта, определённых формах досуга и т.д. Они не только раздвигают границы города, но и формируют полосу активного освоения нового, постоянно расширяющегося пространства. Здесь Город осваивает и социальное пространство Села, модернизируя его в соответствии с запросами мигрантов, и земли сельскохозяйственного назначения, включая их в зону жилой застройки. Возникнув первоначально на окраинах сельских пригородных поселений, субурбия стремительно расширяется как за счет Села, так и за счет освоения нежилых территорий. Большинство сел Иркутского района, распложенных в пределах 15-40 минутной доступности от центра города, за последние годы существенно преобразились, а рекламные плакаты и баннеры с предложениями участков в новых поселках стали привычным явлением на улицах областного центра. Даже непродолжительный (на протяжении пяти лет) период наблюдений позволяет увидеть расширение этого пространства, изменение его внешних границ и включение в него все новых и новых участков Пригорода. Собственно 58 сельского пространства в ближайших к городам агломерации селах уже почти не осталось. Субурбанизация, как новый способ взаимодействия Города и Села, активно преобразует иркутские пригороды, уже не формируя отдельные локусы иного социального пространства, а задавая масштабный тренд развития пригорода в целом, создавая качественно новую модель развития его пространства и сообществ. Новая модель развития иркутских пригородов стала пространством, где чрезвычайно рельефно и наглядно работает модель взаимодействия многовекторных миграционных потоков, результатом реализации которой становится возникновение новой социальной локальности, не включенной полностью ни в пространство Города, ни в пространство Села, но складывающейся на их границе и использующей ее в качестве ресурса. Граница эта является не только и не столько административной, сколько экономической и культурной. Эта локальность преобразует барьерную социокультурную границу между Городом и Селом, существовавшую ранее, в пространство взаимодействия этих двух миров, пространство не институализированное, а потому открывающее широкое поле возможностей для формирования качественно нового локального сообщества, с новой для региона структурой и системой внутренних и внешних связей и отношений. Следствием появления подобной локальности становится размывание стройной и достаточно жесткой системы разграничения городских и сельских территорий, их социального пространства. Поселенческая структура из поляризованной все более заметно преобразуется в континуальную78, в рамках которой линейная граница между мирами Города и Села превращается в контактное пространство, обозначаемое урбанистами как «peri-urban interface» (пре-городской интерфейс).79 Такой интерфейс, понимаемый как многомерное социальное и протяженное физическое пространство, включает, прежде всего, 78 Нефедова Т.Г. Десять актуальных вопросов о сельской России. Ответы географа. – М.: Ленанд. 2013. С. 19 Adell G. Theories and models of the peri-urban interface: A changing conceptual landscape. Draft for discussion / Strategic Environmental Planning and Management for the Peri-urban Interface Research Project. March 1999 79 59 пригородные территории и их сообщества, быстро формирующиеся в ареалах влияния крупных городов России. Констатация появления нового социального пространства логичным образом требует концептуализации процесса его появления. Поскольку основным механизмом формирования пригородного сообщества является миграция, такая концептуализация представляется возможной через идею фронтира – подвижной границы, представляющей собой пространство освоения. Основой для использования этого концепта, на мой взгляд, является принципиальное сходство в генезисе и пригородных сообществ, и общин американского Дикого Запада, и переселенческого общества российской Сибири. Во всех случаях формирование нового социального пространства происходит через территориальное движение населения и выделение особого неинституализированного пространства, в котором формировался особый тип сообщества и отношений. В отличие классической интерпретации (применительно как к американской, так и к российской истории),80 для моих целей фронтир понимается как нелинейная, подвижная граница, зона освоения, переформатирования Городом «под себя» экономического и социально-культурного пространства Села, пришедшая на смену довольно жесткому разграничению этих пространств ранее. Кроме того, обращение к историческому концептуальному аппарату мне представляется уместным и в силу длительности, пролонгированности исследуемого процесса, который охватывает пусть не продолжительный, но чрезвычайно насыщенный этап новейшей истории. Идея описания пограничного пространства (не столько физического – территории, сколько социокультурного) через концептуализацию его как фронтира все чаще используется исследователями города и его периферии. В огромном массиве работ североамериканских урбанистов, идея фронтирности пригородной зоны получила широкое распространение и как образ, отсылающий 80 Замятина Н. Ю. Зона освоения (фронтир) и ее образ в американской и русской культурах // Общественные науки и современность. 1998. №5 . С.76; Резун Д.Я., Шиловский М.В. Сибирь, конец XVI – начало XX века: фронтир в контексте этносоциальных и этнокультурных процессов. – Новосибирск: РАН, 2005. 60 к традициям «героической истории»81, и как инструмент описания взаимодействия города и внегородского пространства.82 Фронтирное прочтение мегаполиса, как пространства взаимодействия широкого спектра сообществ и социальных групп, предлагает С.Сассен.83 Наконец, Д. Замятин, анализируя современный характер развития городского («постгородского» в терминологии автора) пространства, указывает на исчезновение классического города и его классической границы и шире – о фронтирности «пост-города» и будущего этого пространства.84 Еще в начале 90-х годов прошлого века граница между городским и сельским пространством в пределах Иркутской агломерации была достаточно жесткой, несмотря на довольно длительный опыт агломерационного развития и наличия устойчивых связей между входящими в нее городами. Административное разграничение Города и Села не только закреплялось нормативными документами и практиками повседневности, но отчетливо визуализировалось. Вплотную к границам городских поселений (в том числе и Иркутска) примыкали сельскохозяйственные угодья, а экономический и архитектурный ландшафт центральных социокультурный, и, тем более, периферийных усадеб таких хозяйств мало отличался от подобных поселений в удаленных сельскохозяйственных районах области. Фрагменты этой жесткой границы между областным центром и примыкающим сельским пространством до сегодняшнего дня можно увидеть, например, вдоль объездной дороги в районе микрорайона Ново-Ленино. Еще 1520 лет назад по одну сторону дороги располагались массивы пятиэтажных 81 Chui, G. New turf for science: suburbia // Ecologists studying role of lawns, pesticides. Mercury News, Friday, December 9, 2005 (Электронный реусрс) URL: http://archivio.eddyburg.it/article/articleview/5628/1/237 Режим доступа: свободный 82 Jackson, Kenneth T. Crabgrass Frontier: The Suburbanization of the United States. Oxford University Press, 1985. 83 Сассен С. Старые границы и новые пограничные возможности: город как зона фронтира // Институт «Стрелка» (Электронный ресурс). URL: http://www.strelka.com/blog_ru/sassen-cities-as-frontier-zones/?lang=ru Режим доступа: свободный; Sassen S. Territory, Authority, Rights: From Medieval to Global Assemblages (Princeton: Princeton University Press, 2008. 512 Pp. 84 Замятин Д. Постгеография города: стратегии пространственного воображения // Русский журнал, 07 июля 2013 г. (Электронный ресурс) URL: http://russ.ru/pole/Postgeografiya-goroda-strategii-prostranstvennogo-voobrazheniya Режим доступа: свободный 61 «хрущоб», а по другую обрабатывались поля совхоза Мамоновский. Дорога символично разделяла два этих пространства, воплощая собой барьерность и линейность границы. Располагавшиеся в ключевых точках городского периметра (на выездах из города по основным трактам) пункты ГАИ/ГИБДД не только выполняли прагматичную функцию контроля, но и символизировали собой пограничные КПП – места легального пересечения этой границы. Взаимопроникновение миров сквозь такой барьер (и в смысле социальной мобильности, и в смысле миграционного движения) было канализировано в равной мере как через систему социальных лифтов и шлюзов, так и через систему пригородного транспорта. В переполненных автобусах и вагонах электричек «дачных» направлений, где псевдо-общинные ценности приходили вместе с чувством локтя соседа, индивидуализированное сознание горожан принимало на время коллективистские модели поведения Села. Иными словами, пригородный общественный транспорт играл роль механизма адаптации к иной социокультурной среде, был способом вхождения в иное сообщество и принятия правил игры, сложившихся в нем. Формирование нового типа пригородных поселений было во многом обеспечено стремительной автомобилизацией: с 1989 г. по 2001 г. число легковых автомобилей в Иркутске выросло с 50 до 140 тысяч.85 Поездка в пригородные села, еще недавно бывшее «путешествием», оказалась не сложнее рутинных внутригородских поездок, а транспортная доступность городского центра из пригородной зоны стала едва ли не выше, чем из наиболее отдаленных районов Иркутска. Монополия общественного транспорта как канала проникновения горожан в пригород оказалась разрушена, и Город, подталкиваемый конъюнктурой рынка жилья, массово и бесконтрольно «поехал» в Село. В этом смысле символичным стало упразднение в 2010-2012 гг. ряда стационарных 85 Михайлов А.Ю., Головных И.М. Современные тенденции проектирования и реконструкции улично-дорожных сетей городов. – Новосибирск: Наука, 2004. С.14 62 постов ГИБДД: открывающаяся граница утрачивала главные «барьерные» символы – «шлагбаум» и «Карацупу с Джульбарсом». Важно, что эти изменения не только создали новый механизм проникновения Города в сельский Пригород, но и обеспечили возможность изменения целей и характера этого процесса. Пространство пригородных поселков оказались прекрасной альтернативой традиционным городским «спальникам», требующей лишь освоения, преобразования в соответствие с привычными городскими бытовыми стандартами, организации здесь «цивилизации». Иными словами, теперь горожане не приспосабливаются к иному пространству, но приспосабливают его к себе: в салонах их личных автомобилей мир Города привносится в пространство Пригорода. Горожане приходят в него не постояльцами, наслаждающимися летнепасторальной идиллией, трехмесячной сиестой, дающей отдых душе и стимулирующей творчество, не батраками «шести соток», вынужденными заимствовать опыт селян, а поселенцами, предполагающими прочно осесть на новых местах с максимальными для себя удобствами. Они не готовы принять бытовые неудобства как должные атрибуты сельской жизни (хотя бы в виде «удобств на улице» и типового для села досуга), но стремятся изменить их в соответствии с привычными стандартами жизни. Привносимые ими технические и культурные новшества (от локального электро- и водоснабжения до фитнессклуба), более доступные им как в силу более высокого уровня доходов, так и по причине большей технической грамотности и меньшей зависимости от традиций, производят небольшую революцию в образе жизни пригорода. Наиболее зримым проявлением этой революции становится быстрая трансформация архитектурного ландшафта пригорода. Типичная сельская застройка вначале отступает, а затем и вовсе перестает преобладать в местах массового переселения горожан. Зачастую такие поселки выглядят заметно более городскими, нежели многие уголки областного центра. С учетом специфики развития Иркутска, в центре и многих районах которого до сегодняшнего дня 63 остаются обширные кварталы ветхой деревянной застройки, городское пространство, как видно, все более выходит за административную черту города. Там же, где застройка пригородных территорий начинает вестись организованно и системно, формирующийся новый ландшафт становится мягким переходом от микрорайонов многоэтажных панельных домов к традиционной сельской застройке. В этом смысле горожане, прибывающие на постоянное жительство в пригород, как нельзя более соответствуют образу человека фронтира, данному А.Токвилем для жителей американского Запада: «Все вокруг него дышит первозданной дикостью, но сам он — продукт цивилизованного XVIII столетия. Он одет в городскую одежду и объясняется на современном языке; он знает прошлое, интересуется будущим и готов спорить о настоящем. Короче говоря, он высокообразованный человек, согласившийся на время поселиться в глуши Нового Света, куда он явился с Библией, топором и пачкой газет».86 Сделав необходимые поправки на реалии современной России (заменив газету на интернет, а топор – на современные технологии), вполне возможно увидеть горожанина, осваивающего сельское пространство. С той лишь разницей, что «временность» проживания «в глуши» связана не последующим возращение в лоно цивилизации, но с постепенным (и довольно быстрым) привнесением благ цивилизации в выбранную для проживания «глушь». Таким образом, линейная граница между Городом и Селом, отчетливо видимая еще полтора-два десятилетия назад, довольно быстро становится пространством освоения. Пространством гибким, расширяющимся, меняющимся – фронтирным. Расширение этого пространства наиболее отчетливо заметно там, где застройка новых жилых массивов идет буквально в «чистом поле», зачастую на землях сельскохозяйственного назначения (окраины с. Хомутово, Грановщина, Урик – северные пригороды Иркутска; поселки Сергиев Посад, Николов Посад – 86 Диксон У. Литературная культура на фронтире // Литературная история Соединенных Штатов Америки. Т.II. – М.: Прогресс, 1978. С. 192 64 на юге от областного центра и другие). Нередки ситуации, когда убранное осенью картофельное поле весной уже размечалось будущими улицами и участками под застройку. Здесь складывается своеобразный передний край «городского фронтира», его внешняя граница, где горожане зачастую оказываются один на один с природным катаклизмами не только в силу «географического фактора», но в силу неурегулированности правового статуса: «В прошлом году у нас паводок был большой – много снега было. Многие низины затопило, на метр, даже больше вода поднималась. Вот этих застройщиков стало затапливать. Прибегают к нам в администрацию, ругаются, что мы ничего не делаем – «у нас вода под подоконниками». А мы им: «А вас у нас нет… Там где затопило – это у нас земли под свеклу предназначенные. А домов ваших там нет…» [сотрудник районной администрации, 2010 г.]. Наряду с расширением зоны фронтира за пределы жилой (освоенной) территории, все более заметным становится реорганизация пространства внутри фронтирной зоны. На первых этапах экспансии горожан пространственное развитие пригородных поселений шло по привычным схемам разделения «старой» и «новой» деревни, «села» и «садов». Застройка усадеб горожан шла, преимущественно, на окраинах поселений достаточно компактным районом. Это задавалось как сложившимися десятилетиями практиками отношений горожан и местных жителей в пригороде, так и опытом приема более или менее заметных групп переселенцев из несельскохозяйственных населенных пунктов в пригородных селах. Наиболее яркий пример последнего случая – описанное С.Карнауховым переселение сотрудников геологических организаций, жителей северных рабочих поселков в с. Усть-Куда (Иркутский район).87 Новый для села поток «горожан», прибывших на постоянное место жительства, был довольно быстро вписан в логику размежевания «старой» и «новой» деревни между «местными» и «геологами». 87 Карнаухов С. Усть-Куда: когда «чужие» остаются //Байкальская Сибирь: Фрагменты социокультурной карты. – Иркутск: Типография №1, 2002. С. 13-19 65 С расширением присутствия горожан в пригородных поселениях как постоянных жителей и ростом «городской» застройки, началось включение в новую среду и местного населения. Наиболее успешные и активные «коренные» жители, пользуясь предоставленной местной администрацией землей для нового строительства, начали строить жилье в одних массивах с горожанами, а высвобождающееся в «старом» селе жилье нередко продавалось приезжим. Вероятно, этому способствовало и то, что более высокие жизненные стандарты в районах новой массовой застройки задавались не городской элитой («новыми русскими»), а «средним классом», что делало их, в принципе, досягаемыми и для многих жителей пригородного села. «Знаю по тому поселку Западный, который вы видите. Там очень много делают как: часть выделена земля от местной администрации, построились дети, родители оставались в старом селе, дети строились в новом. <…> Потом постепенно родители туда перебираются. <…> Здесь, т.е. освобождается место, да, семья переезжает в новый поселок, здесь освобождается место, на его приходят уже люди, т.е. любой человек, допустим по сертификату. Им нужно уже готовое жилье, не строящееся. Такое жилье может быть только в старом селе, т.е. готовое, в которое уже можно въехать уже сразу же». [сотрудник администрации сельского поселения, 2010 г.] Подчеркну принципиальное отличие подобных субурбий от коттеджных поселков 90-х годов. Последние представляли собой форму элитного потребления88 и практически целенаправленно создавали анклав с непреодолимой границей между обитателями поселка и жителями близлежащих поселений (иногда даже физической – в виде каменного забора, шлагбаума и службы охраны). Формирующаяся же субурбия не только не ограничивает, но и предполагает включение в свой социум представителей «местного» населения. Открытость, пластичность новой группы в пригородном сообществе близко 88 Хэмфри К. Постсоветские трансформации в азиатской части России (антропологические очерки). – М.: Наталис, 2010. С. 219 66 соответствует характеристикам населения области классического фронтира, которая «в социальном и культурном отношении <…> представляла собой с самого начала лабораторию смешения рас и народных обычаев».89 В подобном фронтирном пространстве происходит довольно быстрое разрушение устоявшихся в исходном (сельском) пространстве норм и практик, в том числе и адаптационных, связанных с включением мигрантов (горожан) в принимающее (местное) общество. Здесь складывается благоприятная почва для выработки широкого репертуара практик взаимодействия с принимающим обществом, не свойственная ни городской, ни сельской среде в чистом виде. Более того, сама гетерогенность фронтирного сообщества, которое в данном случае выступает как принимающее по отношению к различным группам мигрантов, предполагает расширение комплекса адаптационных механизмов, стратегий, инструментов, поскольку такое взаимодействие здесь не сводится к традиционной дихотомии «мигранты – местное сообщество». В этом фронтирном, а потому постоянно трансформирующемся пространстве, число контактирующих групп велико: это и мигранты из сельской местности, перебирающиеся поближе к крупным городам, и горожане, выехавшие в пригородную зону для постоянного жительства, и различные группы трансграничных мигрантов, и «коренное» население пригородных поселков. Здесь кратно умножаются и усложняются адаптационные процессы, которые из привычных двусторонних становятся многовекторными. Таким образом, описание пригородного пространства через концепт фронтира позволяет обозначить ряд важных тезисов. Прежде всего, при таком взгляде становится очевидна высокая степень гетерогенности местного общества, в котором и интересы, и комплексы практик различных групп довольно разнообразны, что заметно расширяет спектр возможностей взаимодействия с ним. Вторым моментом является 89 подвижность, пластичность осваиваемого Диксон У. Литературная культура на фронтире // Литературная история Соединенных Штатов Америки. Т.II. – М.: Прогресс, 1978. С. 189 67 Городом пространства Пригорода и, следовательно, заметно бóльшая готовность его сообщества к выработке и принятию новых практик взаимодействия с новыми социальными группами, более широкий спектр вариантов развития пригородного пространства. Третьим важным моментом является открытость формирующегося местного сообщества, возможность вхождения в него как для новых мигрантов, так и для «коренных» жителей пригородных поселений. Такая открытость определяет перспективы складывания нового сообщества, не принадлежащем ни Селу, ни Городу в чистом виде, а существующем на стыке этих миров, поверх границы между ними в качестве транслокального сообщества. Важнейшим следствием обозначенных особенностей пригородного пространства становится неопределенность его границ и положения. Во многом, формирование ситуации связано с неинституализированностью пригородного пространства, расположенного на территории сельского района и формально относящегося к сельскому пространству, которым по факту уже не является. Несоответствие фактических трендов развития пригорода приписываемой ему по факту территориально-административного подчинения модели развития, предопределяет высокие темпы появления новаций, зачастую основанных на неформальных практиках. Значительная часть последних оказывается тесно связанной с городским пространством и сообществом, что не позволяет определить пригород только как часть сельского пространства. Иными словами, описание пригородных территорий и сообществ как фронтирных ставит задачу определения положения пригорода в системе социального пространства города и села, механизма его формирования и жизнедеятельности. 68 1.3. Пространство пригорода как транслокальность В определении положения пригорода в системе социального пространства города и села центральным вопросом мне представляется следующий: а что, собственно, такое пригород как социальная локальность, как некое сообщество? Является ли он лишь периферией пространства Города, простым «продолжением городского сообщества»90, внешним кругом («зоной») городского пространства – областью его территориальной экспансии, каким пригород предстает в широко распространенной в социальных исследованиях города теории концентрических зон Р. Парка и Э. Берджесса91? В равной ли мере можно считать продолжением городского сообщества, например, субурбанизированные пригороды Иркутска и пригородную зону расселения мигрантов из сельских районов на периферии Улан-Удэ? Являются ли продолжением городского сообщества окраины столицы республики, рурализованные выходцами из бурятского села?92 Насколько справедливо отнести прилегающую к Иркутску территорию к зоне перспективной экспансии города, если и городская администрация93 и региональная власть, и значительная часть городского сообщества выступают против идеи включения городов-спутников и сельской периферии в собственно городское пространство регионального центра?94 Можно ли предполагать большую или меньшую устойчивость этого пространства, принимая во внимание маргинальность его положения, или пригород и его сообщество – лишь временный эффект, возникающий на некоем этапе взаимодействия города и села? 90 Парк Р. Город как социальная лаборатория // Социологическое обозрение, 2002, Т. 2, С.7 Park Robert E., Burgess Ernest W., McKanzie Roderick D. The City. The University of Chicago Press, 1925, 1984. Pp.50-53 92 Карбаинов Н. «Нахаловки» Улан-Удэ… 93 Стратегия социально-экономического развития города Иркутска до 2025 года (Утверждена решением Думы города Иркутска от 06.07.2012 г. №005-20-360579/2). С. 66 – Официальный сайт администрации г. Иркутска (Электронный ресурс). URL: http://ramina.ru/esmi3/files/admirk/strategiy_ser_do_2015_goda.pdf Режим доступа: свободный. 94 Градостроительный совет не поддержал идею вернуться к формированию иркутской агломерации // Иркутская область. Официальный портал. 16.11.2012. (Электронный ресурс). URL: http://www.irkobl.ru/events/detail.php?ID=259317 Режим доступа: свободный 91 69 Перечень подобных вопросов можно продолжать достаточно долго, но, на мой взгляд, все они в конечном итоге замыкаются на три ключевые проблемы: где находится пригород, как можно его выделить из городского и сельского пространства, и, наконец, насколько устойчиво это образование? Иными словами, для ответа на обозначенные выше вопросы требуется локализация пригорода в пространстве физическом и пространстве социальном. Простая в формулировке, эта задача чрезвычайно сложна в реализации: определение той или иной локальности требует корректного описания пространства и выработки критериев для его структурирования. А попытка решения задачи в измерениях физического и социального пространства приводит к необходимости выработки если не единых, то взаимосвязанных критериев. Само понятие «пригород» на первый взгляд, вполне точно задает его пространственную (территориальную) локализацию: на границе города, там, где заканчивается городское и начинается иное пространство, расположенное, вместе с тем, в непосредственной близости от города. Однако этот ясный тезис порождает комплекс вопросов, ставящих под сомнение простоту локализации пригорода. Прежде всего, о какой границе идет речь? Совпадает ли граница социального пространства города с его административной чертой? Линейна ли такая граница или представляет собой, скорее, пограничное пространство? Каковы ее преобладающие функции и свойства: насколько она барьерна, а насколько контактна? Вторая часть тезиса предполагает вопрос о том, что находится за городской чертой? Привычная (даже «клишированная») дихотомия «оппозиции города и деревни»95 предполагает, что эта граница разделяет два противоположных пространства Города и Села, модерна и консерватизма, и сразу за городом начинается сельский мир. Но что такое «село» и есть ли место в его пространстве пригороду? Иными словами, мне представляется закономерным вопрос о том, по 95 Богданова Е., Бредникова О. Что же находится «вдали от городов»? Предисловие редакторов – В кн.: Вдали от городов. Жизнь постсоветской деревни. – СПб.: Алетейя, 2013. С. 5 70 какую сторону сельско-городского водораздела находится пригородное пространство? Сложность этого вопроса определяется и расплывчатостью или, по крайней мере, неоднозначностью определения понятия «сельская местность», которое, как показывает Т.Г. Нефедова, обыденно понимается как «то, что не город».96 Однако специфика российской урбанизации, переплетение процессов рураризации сельской местности и рурализации малых городов и окраин более крупных городских центров привели к тому, что инструментальная ценность такой оппозиции для исследователя крайне мала: сколько-нибудь четких критериев разграничения «города» и «не города», позволяющих строго классифицировать населенные пункты, не находится. Так, например, определение городского поселения по признакам основного рода деятельности и наличия бытовых удобств (прежде всего, канализации) показывает, что в 2000-х годах около 20% россиян обитали «между городом и селом» 97, проживая в сельской местности в городских условиях или, напротив, формально являясь жителями городов, жили в типично деревенских бытовых условиях. Преодолением концептуальной ограниченности дихотомии «город-село» стала разработка концепции сельско-городского континуума, понимаемого как сущностное свойство системы расселения, в которой город и село представляют два полюса, между которыми находится, фактически, неограниченное количество переходных типов поселений.98 Такой подход позволяет избежать необходимости жесткого определения типа поселения, преодолеть противоречие между формальным статусом и реальной жизнью поселения, однако не позволяет найти в нем место пригорода. Гибкость сельско-городского континуума, протяженность дистанции «между городом и селом» оставляет открытым вопрос о том, где в этом «между» находится пригород. Действительно, что является пригородом: небольшая деревня, имеющая все внешние признаки сельского населенного 96 Нефедова Т.Г. Десять актуальных вопросов о сельской России: Ответы географа – М.: ЛЕНАНД, 2013. С.17 Нефедова Т.Г. Десять актуальных вопросов … С. 23 98 Пациорковский В.В. Сельско-городская Россия. – М.: ИСЭПН РАН. 2010. С. 28-30 97 71 пункта и расположенная вблизи города, или рураризированный райцентр, имеющий смешанную производственную сферу (аграрно-индустриальную с элементами экономики услуг), но более удаленный от города? Проблема разграничения городского и сельского пространства, определения в нем места пригорода, наиболее актуальная для теории урбанистики и практики городского (шире – территориального) планирования, имеет, на мой взгляд, и прямое отношение к исследованию социального пространства. Прежде всего, это вопрос о взаимосвязи физического пространства пригорода (как территории) и его социума; вопрос о влиянии специфики пригородного пространства на характер формирования и жизнедеятельности его сообщества. Постановка такого вопроса определяется, прежде всего, тем, что пригород, как было показано выше, становится пространством взаимодействия города и села, физические свойства которого неизбежно накладывают отпечаток на повседневность локального социума, набор бытующих здесь экономических, культурных и иных практик. Система преимущественно усадебной застройки определяет специфику организации жилого пространства, серьезно отличающейся от городской. Это, в свою очередь, во многом детерминирует распределение бюджета внерабочего времени, в том числе круг «домашних обязанностей». Удаленность от места работы задает необходимость либо согласования индивидуального дневного графика с расписанием общественного транспорта, либо, чаще, развития «автомобилизации» – распространения не типичной в России ни для провинциального города, ни для села модели «двух авто» в семье. Словом, если в глобальных масштабах пространство (физическое) все более и более «теряет социальную релевантность»99, то в локальном масштабе пригорода оно, напротив, обретает новое значение, прямо или косвенно определяя характер локального сообщества. Здесь специфика физического пространства как 99 Филлипов А.Социология пространства: общий замысел и классическая разработка проблемы // Логос, 2000, №2 URL: http://www.ruthenia.ru/logos/number/2000_2/09.html#_ftnref22 72 формы (по Г. Зиммелю100) определяет специфику взаимодействий между населяющими его людьми как наполнения этого пространства. И лишь в процессе и результате наполнения формы специфическими взаимодействиями и складывается социальное пространство пригорода, исключаемое из родительских пространств города и села. Конкретные способы взаимодействия, порождающие особое пространство пригорода, могут быть описаны через концепт практик – рутинизированных не рефлексируемых действий, составляющих фон (background) повседневности, интуитивно понятных лишь индивидам, органически включенным в определенное социальное пространство. При всей широте и некоторой неопределенности использования термина «практики» в российских исследованиях101, именно этот инструмент представляется наиболее удачным для описания механизма складывания нового социального пространства. Возникновение новых и модернизация существующих способов (взаимо)действия составляет неотъемлемую часть жизни и в особенности там, где соприкасаются разные пространства. Они могут возникать ситуативно, использоваться разово или нерегулярно воспроизводится отдельными людьми: само по себе их наличие, вероятно, еще не означает формирование нового пространства. Но когда такие практики становятся фоновыми – не осмысляемыми, понятными и оправданными интуитивно как способ действия других членов группы, бытующими сами по себе как некая среда, фон для индивидов, они синтезируют новое содержание, которое создает и новую форму – пространство, новый мир, «при котором» протекает бытие (по Хайдеггеру102) группы. Это пространство может быть отрефлексировано, выделено именно через обозначенную систему практик, «чужих» для живущих вне его. 100 Simmel G. Soziologie des Raumes / Georg Simmel Gesamtausgabe. Bd. 7 / Hrsgg. v. Rüdiger Kramme, Angela Rammstedt und Otthein Rammstedt. Frankfurt a. M.: Suhrkamp, 1995. S. 132-183 Цит. по: Филлипов А. Социология пространства: общий замысел и классическая разработка проблемы // Логос, 2000, №2 (Электронный ресурс) URL: http://www.ruthenia.ru/logos/number/2000_2/09.html#_ftnref22 Режим доступа: свободный 101 Волков В., Хархордин О. Теория практик. – СПб.: Изд-во ЕУСПб, 2008. С. 7-8 102 Хайдеггер М. Бытие и время. – М.: Ad Margin, 1993. С. 54-56 73 Специфика такой системы практик в формирующемся пространстве пригорода задается, с одной стороны, особенностями физического пространства села, а с другой – возможностями и ограничениями, возникающими в связи с тесным взаимодействием с городским миром. Действительно, физическое пространство пригорода, изначально сельское, объективно детерминирует сохранение сельского типа жилого пространства, прежде всего, усадебного расселения и, как минимум, довольно устойчивого подсобного хозяйства. Примером такой связи до сих пор остаются многоквартирные дома в сельских поселениях, у стен которых обрабатываются небольшие огороды. При этом нередко вынесение основной части подсобного хозяйства (включая содержание птицы и даже рогатого скота) на периферию населенного пункта или в зону усадебной застройки, преобладающей в сельской местности. Переориентация хозяйства на снабжение города при этом не меняет характера экономики, а лишь меняет рынок продукции, добавляя один такт (доставку продукции к городскому потребителю) в производственный цикл. Подсобное хозяйство при этом не только не исчезает, но и получает дополнительный стимул к развитию. Но как только жители пригорода вовлекаются в городскую экономику через смену места работы, традиционная для села «домашняя экономика» начинает стремительно трансформироваться. Фиксированная продолжительность рабочего дня в городе, в сочетании со значительными затратами времени на дорогу к месту работы и обратно, не оставляют времени на ведение подсобного хозяйства. Первоначально происходит отказ от тех элементов домашней экономики, которые требует не только регулярных (повседневных) затрат времени, но и достаточно продолжительного (несколько дней и более) сезонного отрыва от основной работы (например, для сенокоса). В результате происходит быстрое исчезновение важнейшего элемента сельского образа жизни – содержание различного скота и птицы. Повышение денежных доходов за счет более высоких «городских» зарплат (а зачастую и просто за счет появления денежных, а не натуральных доходов) позволяет компенсировать такое сокращение сферы самообеспечения 74 через покупку соответствующей продукции у соседей, а затем, по мере распространения практики трудоустройства в городе, и в различных торговых заведениях. В результате происходит замена типично сельских взаимодействий (как с представителями сообщества, так и с физическим пространством), построенных на, преимущественно, не денежных отношениях, на иные модели взаимодействия, более свойственные городскому сообществу. Вместе с тем, прямой замены сельской системы пригородного практик пространства на городскую оставляют не происходит: достаточно особенности возможностей для специфических взаимодействий – от покупки продукции подсобного хозяйства у соседей до сохранения части приусадебного участка в формате огорода. Последний выступает в качестве некоего аналога дачи для горожан, но не как особое пространство, вынесенное за пределы повседневности, а как органичная часть ежедневного цикла. Подобные изменения довольно быстро распространяются и на внеэкономические практики. Сокращение свободного времени у работающего населения обусловливает необходимость изменения форм организации времени у детей. Сокращение возможностей для непосредственного родительского контроля приводит к формированию широкого спектра практик организации детского досугового и внедосугового времени: от традиционного для села «присмотра» со стороны пожилого поколения до типично городских «групп продленного дня» в школах, частных мини-детских садов и «школ раннего развития». Причудливо переплетаясь (например, бесплатное содержание в платном мини-детском саду детей «по-родственному»), эти практики порождают специфический комплекс взаимодействий, одинаково близкий и городскому, и сельскому сообществам, но в тоже время дистанцированный от того и другого. При такой постановке вопроса неизбежно появляется и вторая сторона: кто наполняет это пространство? Кто, какие группы выступают активной стороной, актором формирования обозначенного выше комплекса практик? Очевидно, что 75 разные группы привносят в новое (или измененное) для себя пространство разные наборы практик: различный предшествующий опыт, включая уровень притязаний и жизненные стандарты, определяет характер выработки новых или адаптацию существующих практик. Векторы социальной и территориальной мобильности в случае миграционного заполнения пригородного пространства (а миграция, безусловно, также является большим комплексом взаимодействий как между индивидами, социальными группами, так и человека с пространством), система связей с «родительскими» и соседними локальностями, механизмы и инструменты адаптации определяют способ включения Пригорода в городской и/или сельский мир либо выделение пригорода из обоих названных пространств. Освоение сельскими мигрантами городских окраин (а иногда и вполне центральных районов), рурализация их повседневности может быть рассмотрено как продление мира села в городское пространство и наоборот, субурбанизация, как правило, описывается через призму включения сельского мира в городское социальное пространство, экспансии Города в сельский мир. Определение ведущего актора процесса формирования пригорода, таким образом, позволяет не только описать специфику его социального пространства через характеристику комплекса концептуализировать механизм активная преодолевая сторона, возникающих формирования границу здесь такой между практик, специфики. двумя но и Именно социальными пространствами, формирует основу специфического комплекса практик – взаимодействий, на основе которых складывается новое пространство. Однако подобный взгляд возвращает к проблеме жесткой дихотомии «Город vs Село», вопросу о линейности и барьерности границы между ними и необходимости ее преодоления. В этом случае, пригород выступает как анклав или даже плацдарм, судьба которого рано или поздно быть включенным в родительское пространство, либо при неблагоприятных условиях исчезнуть, восстановив status quo. Пригород здесь выступает как переходное пространство, переходное и типологически, и хронологически, а потому неустойчивое, 76 временное. Так, в убранизационной логике, вчерашние жители села, перебравшиеся в городские предместья, рано или поздно будут абсорбированы городским социумом, а пригородные поселения – включены в городское пространство в качестве «естественных» районов, не всегда выделяемых административно, но четко определяемых через комплекс специфических характеристик.103 Вместе с тем, опыт множества кейсов показывает, что пригород может достаточно долго существовать и как самостоятельное пространство, не только не растворяясь в городском или сельском мире, но развиваясь как устойчивое, все более институализированное пространство субурбии, фавел, дачных поселков и т.д. Пространство, органично связанное как с городским, так и с сельским миром, но не являющееся ни тем, ни другим. Обширность спектра таких примеров (от субурбий Северной Америки до фавел городов Африки и Юго-Восточной Азии) позволяет, на мой взгляд, сформулировать предположение о возможности существования пригорода не как маргинальной периферии города или села, но как самостоятельного пространства, формирующегося и существующего поверх границы города и села. Пространства не переходного и временного, но, напротив, сбалансированного и устойчивого, в котором преодоление барьерности границы становится основным ресурсом развития. Важно, что устойчивость здесь отнюдь не тождественна статичности. Поскольку пригородное пространство как территория заметно меняется (по крайней мере, в стадии его формирования), а население его складывается и существует через механизмы миграции, подвижность, динамика становится одним из специфических свойств этого пространства. Пригород выступает здесь как пространство движения, но понимаемого не как специфическое пространство путешествующей группы, описанной Г. Зиммелем104, но как более емкое понятие, предполагающее разнонаправленную подвижность во множестве измерений. Это 103 104 Парк Р. Город как социальная лаборатория… С. 7 Филиппов А. Социология пространства: общий замысел… 77 и территориальная динамика, в рамках которой зона пригорода разрастается в логике фронтирного движения границы между городом и селом; и пространственная динамика населения, связанная как с повседневной миграцией от места жительства к месту работы и обратно, так и со смещением расселения с периферийных частей пригородных сельских районов в зону, непосредственно прилегающую к городу. Подвижность (мобильность) становиться неотъемлемым свойством и социума пригорода: появление здесь новых социальных групп, борьба между ними за высокий статус и изменение в связи с этим статуса «коренных» групп социума105, появление специфической системы отношений и иерархий106 делают социальное пространство пригорода не менее динамичным, чем его территорию. Здесь, в отличие от классической модели Зиммеля, чужак приходит, чтобы остаться, но остается не чужим107, а присваивает новое для себя пространства как хозяин по праву первооткрывателя. Социальные изменения здесь происходят стремительно, что, как отмечал еще Р. Парк, в целом характерно для сообществ, рост которых обусловлен не преобладанием рождаемости над смертностью, но миграционным притоком.108 Мне представляется, что иркутские пригороды являются примером подобного пространства движения. Развиваясь в последнее десятилетие в логике фронтира – подвижной нелинейной границы, они представляют собой не столько барьер между двумя мирами, сколько зону их непрерывных контактов. Переход от барьерной к фронтирной модели не только изменил систему коммуникаций между городом и селом, но и привел к образованию принципиально нового для региона социального пространства, в котором происходит довольно быстрое разрушение устоявшихся в исходных пространствах норм и практик, в том числе 105 Григоричев К. «Село городского типа»: Миграционные метаморфозы иркутских пригородов. В поисках теоретических инструментов анализа / Местные сообщества, местная власть и мигранты в Сибири. Рубежи XIXXX и XX-XXI веков. – Иркутск: Оттиск, 2012. С.442 106 Григоричев К. “Таджики”, “нерусские”, “гастарбайтеры” и другие: иностранные трудовые мигранты в пригородах Иркутска // Этнографическое обозрение, 2012. №4. С. 30 107 Филиппов А. Социология пространства: общий замысел… 108 Парк Роберт Э. Городское сообщество как пространственная конфигурация и моральный порядок // Социологическое обозрение. Том 5. №1. 2006. С.13 78 адаптационных, и складывается благоприятная почва для выработки не свойственных ни городской, ни сельской среде в их чистом виде форм взаимодействия. Более того, сама гетерогенность фронтирного сообщества, которое в данном случае выступает в качестве принимающего, предполагает расширение комплекса адаптационных механизмов, стратегий, инструментов, поскольку взаимодействие здесь не сводится к традиционной дихотомии «мигранты – местные жители». В этом постоянно трансформирующемся пространстве число контактирующих групп велико: это и выходцы из сельской местности, перебирающиеся поближе к крупным городам, и горожане, переезжающие в пригородную зону на постоянное жительство, и различные группы трансграничных мигрантов, и «коренное» население пригородных поселков. Соответственно, кратно умножаются и усложняются адаптационные процессы, которые из привычных двусторонних становятся многовекторными. Именно такая многовекторность взаимодействий и обеспечивает формирование особого социального пространства пригорода. Подвижность, пластичность осваиваемого городом пространства пригорода обусловливает заметно бóльшую готовность его обитателей к выработке и принятию новых практик взаимодействия, более широкий спектр вариантов развития. Открытость как внешних, так и внутренних границ формирующегося местного сообщества обеспечивает вхождение в него как мигрантов, так и «коренных» жителей пригородных поселений. Такая открытость определяет возможность складывания сообщества, в рамках которого производство «соседства» (в терминах А.Аппадураи109) как дихотомии «горожане versus деревенские» сменяется производством транслокальности – пространства, где через комплекс брачных, деловых и других отношений взаимодействие нескольких локальностей (города и села) создает новую локальность, связанную со всеми «родительскими», но не принадлежащую ни к одной из них по 109 Appadurai A. Modernity at Lardge: cultural demenssins of globalization. – Mineapolis, University of Minesota Press.1996, 2003. Pp. 178-201 79 отдельности. В результате при таком взгляде на пригородное пространство зиммелевская формула «Граница – это не пространственный факт с социологическим действием, но социологический факт, который принимает пространственную форму»110 меняет знак. Изменение границы, ее значения и функций («формы») порождает новый пространственный факт, имеющий социологическое действие, следствием которого становится появление нового пространства. Важно, что такое новое пространство образуется не в пределах устойчивых миров города и села, но поверх их границы, на стыке традиции и модернизации. Возникает своеобразный «третий мир», существование которого возможно исключительно на границе между городом и селом, благодаря использованию ее в качестве ключевого ресурса. Складываясь за счет трансформации сельского пространства, пригород неизбежно влияет и на развитие города. Вначале это преобразование городских окраин, вызванное появлением новых функций, связанных с обслуживанием транспортных и иных пригородных потоков (что заметно уже сейчас). Со временем, однако, возможны и более глубинные изменения, затрагивающие систему символических ценностей и представлений о престижности, что может привести к существенным подвижкам на рынках жилья, труда и т.д. В итоге новое пространство пригорода включит в себя не только бывшие сельские поселения, прилегающие к границам города, но заметную часть собственно городской территории. Следует отметить, что процесс трансформации пригородов Иркутска, затрагивающий самые разные аспекты их жизнедеятельности, развертывается вне всякой связи с целенаправленными усилиями властных или каких-либо иных структур. Истоки такого положения вещей кроются в том, что, будучи расположен на территории сельского района, пригород формально относится к сельскому пространству, каковым по факту уже не является. Для регулирования жизни нового социума необходимы новые «правила игры», которые бы отражали 110 Цит. по: Филиппов А. Социология пространства: общий замысел… 80 его особенности, что, в свою очередь, требует серьезных изменений в институциональной системе, адаптации ее к происходящим сдвигам. Однако структура действующих в стране институтов, как и набор их функций, задается на уровне федерального законодательства, а в федеральном законе «Об общих принципах организации местного самоуправления в Российской Федерации» нет не только ни одного положения, где бы учитывалась специфика пригородных территорий по сравнению с чисто городскими и сельскими, но и упоминаний о таких территориях. Иными словами, в законодательном дискурсе пригорода как особого экономического, социального etc. пространства не существует, и регулирование его жизнедеятельности должно осуществляться в рамах либо сельского поселения/района, либо городского поселения/округа. Мне представляется, что значение данной ситуации не только в демонстрации косности устоявшейся системы управления, негибкости административно-территориальном деления и возможности объяснить ими целый комплекс управленческих и иных проблем. Именно сохранение административной границы между городом и сельским районом, пусть весьма условной, но порождающей разность их экономического и социального пространств, обеспечивает ту основу, на которой и возникает пригород как транслокальность. Попытка его институализации «сверху» – через введение особого типа муниципальных образований – ликвидирует основную базу для существования такого сообщества. Иными словами, значение неинституализированности пригородного пространства мне видится, скорее, в том, что она обеспечивает основание для развития пригородного пространства как транслокальности. Однако с точки зрения практики управления значительно важнее иная проблема: для того чтобы эффективно управлять объектом необходимо, чтобы объект управления был конечен, более или менее точно очерчен в пространстве физическом и социальном. Отсутствие такой определенности делает 81 невозможным и планирование, и контроль каких-либо процессов. Определение же границ пригородного пространства, т.е. их институализация, приведет к постепенному исчезновению самого объекта управления. Сходная проблема встает и перед исследователем: сформулировав тезис о пригороде как транслокальности, и привязав его тем самым к границе между городом и селом, необходимо определить пределы изучаемого объекта, исключив из прилегающего пространства. Иными словами, возникает вопрос о протяженности пригородного пространства: где начинается и где заканчивается пригород? Где он переходит в собственно город или сельскую местность? Какие критерии позволяют очертить если не границу, то ареал пригорода? Мне представляется, что анализ маркеров физического пространства с этой целью обречен на неудачу в силу относительности всех возможных критериев. Расстояние до города от пригородных поселений нивелируется возможностями транспорта: при равной удаленности от административной черты города «ближе» к нему оказываются территории, по которым проходит железная дорога. Однако отмена, сокращение числа пригородных электричек, или значительное повышение цен на проезд в них, даже при сохранении железной дороги, автоматически снижает доступность города для жителей соответствующей территории. Время транспортной доступности определяется дорожной инфраструктурой и характеристиками транспортных средств (одно обеспечивает 30-минутную доступность, другое – только часовую). В результате районы, населенные более состоятельным населением, располагающим более высокотехнологичным транспортом оказываются «ближе» к городу, нежели районы со сходным расположением и респектабельными миграций дорожной группами. корректируются инфраструктурой, Интенсивность развитием но населенные повседневных локального менее (маятниковых) рынка труда и распространением системы удаленной занятости; разница в бытовом комфорте нивелируется современными технологиями, которые позволяют обеспечить бытовые удобства жилья не ниже, а не редко и выше городских не только в 82 пригороде, но и в сельских поселениях. Таким образом, попытка определения «внешних» (от города) границ пригорода через те или иные свойства физического пространства приводит лишь к пониманию относительности любых критериев. В этой относительности есть и другая сторона: зона часовой транспортной доступности до делового центра Иркутска включает в себя совершенно сельскую местность Усть-Ордынского Бурятского округа и Усольского района, существенно выводя за пределы прилегающего к городу Иркутского района. А, например, в Новосибирске (и тем более Москве) часовая доступность обеспечивается лишь с городской периферии. Более того, если граница пригорода и сельского пространства все же может быть обозначена архитектурному (например, ландшафту – методами при визуальной понимании всей антропологии условности по такого маркирования), то поиск рубежа пригорода и города еще более затруднен. Административная граница, обозначенная дорожным знаком или иными указателями, зачастую противоречит окружающей картине: сколько-нибудь заметного изменения архитектурного, экономического и любого другого визуально наблюдаемого ландшафта не происходит. Окраины города оказываются тесно включенным в экономику пригорода, в его торговую, производственную, развлекательную инфраструктуру. Иными словами, граница города и пригорода может быть нелинейной, не визуализированной, размытой настолько, что само ее определение в пространстве почти невозможно. В этой ситуации, определение границ физического пространства пригорода мне представляется возможным через поиск границ пространства социального, опираясь на которые станет возможным очертить и территориальный ареал пригорода. Отталкиваясь от тезиса о возникновении пригорода как особого пространства вследствие наполнения его специфическими взаимодействиями, границы пригорода можно определить через распространение системы таких взаимодействий. В этом смысле пригород заканчивается там, где система 83 взаимодействий индивидов или групп становится преимущественно гомогенной (городской или сельской), основанной на городских либо сельских практиках. Такой подход, на мой взгляд, позволяет преодолеть обозначенную выше относительность маркеров физического пространства: господство в том или ином населенном пункте типично сельских практик исключает его из пригородной зоны, не смотря на любую территориальную близость к городской черте. И, напротив, распространение специфических, основанных на синтезе городских и сельских практик в удаленном от города поселении, его включение в городскую повседневность, позволяет отнести его к пригородному пространству. Аналогичным образом, городские районы, включенные в повседневность внегородского (находящегося за административной чертой города) пространства, становятся неотъемлемой частью пригорода. Таким образом, пригород может быть концептуализирован как транслокальное пространство, возникающее поверх административной границы между городом и селом. Возникновение такой транслокальности возможно в том случае, когда административная черта города детерминирует существенные различия экономического, культурного, правового и т.д. полей социального пространства. Для российских регионов вообще, и Иркутска в частности, такая разность задается экономическим различиями (налоговыми и тарифными), отличиями в системе муниципального (локального) управления, возможностями организации жилого пространства и т.д. Возникающие на базе эксплуатации этих различий практики формируют специфическое социальное пространство, в равной мере включенное в городской и сельский мир, но не тождественное им. Ареал (протяженность) пригорода, его внешние и внутренние границы могут быть определены как городские и внегородские территории, взаимно включенные в повседневность друг друга через систему специфических, основанных на синтезе городских и сельских, практик. Обе обозначенные границы имманентно подвижны и пластичны, что определяется динамичностью пространства пригорода. В свою очередь, это обусловливает динамичность его сообщества и 84 постоянный синтез новых и модификацию существующих практик, связанных с эксплуатацией сельско-городских различий как основного ресурса жизни сообщества. 85 Выводы Изменение миграционных процессов в Иркутской области, произошедшие на рубеже 1990-2000-х годов, привели к качественным изменениям в развитии пригородного пространства на периферии Иркутской агломерации. Видимые изменения, связанные с резким ростом численности жителей поселений, расположенных в непосредственной близости от областного центра и городов второго порядка агломерации, отражают более глубокие изменения. Интенсивные субурбанизационные процессы, фактически, знаменуют собой развитие в регионе нового (и онтологически, и типологически) для региона способа взаимодействия города и села, связанного с освоением горожанами сельского пространства без включения последнего в пространство собственно городское. Процесс такого освоения протекает в логике фронтира – подвижной границы, представляющей собой не «линию на карте», но пространство взаимодействия, в котором активной стороной в исследуемом случае выступает город, а село – реципиентом. Переход от линейной границы между городским и сельским миром к пространству их взаимодействия обусловил отход от преимущественно барьерного характера сельско-городского разграничения и стал отражением формирования континуального характера пространства расселения. Пригород как сельско-городской фронтир территориально и типологически размывает дихотомическую оппозицию города и села, наполняя поселенческий континуум переходными между двумя крайними позициями формами. Вместе с тем, маргинальность пригородного пространства Иркутска не предполагает его переходность как временность. Включенность пригорода как в сельское, так и городское пространства при наличии качественных отличий от обоих позволяет говорить о нем как о самостоятельной локальности, тесно связанной с обоими родительскими, но не тождественной ни одной из них. Иными словами, пригород Иркутска может быть представлен как транслокальность, включенная и в городское, и в сельское пространство, 86 возникающая и существующая на основе эксплуатации границы между ними как основного ресурса. В качестве граничных ресурсов в данном случае выступают экономические, социальные, информационные и другие различия между городской и сельской местностью, задаваемые административным разграничением и связанной с ней тарифной политикой. Такая природа исследуемого пространства обусловливает гетерогенность формирующихся в нем сообществ, их гибкость и открытость, возможность для формирования новой системы отношений и иерархий. В свою очередь, это определяет возможность качественных изменений в топологии социального пространства пригорода, изменении роли агентов влияния111 в его ключевых полях. Неинституализированность пригорода, его фактическое отсутствие в законодательном и административно-властном дискурсе, открывает возможность для формирования и бытования широкого спектра неформальных практик, которые становятся одним из основных инструментов изменения локального социального пространства. 111 Бурдье П. Социальное пространство и генезис классов / Бурдье П. Социология социального пространства. – М.: Институт экспериментальной социологии; СПб.: Алетейя, 2007. С.15 87 Глава 2. Динамика социального пространства пригорода: новые агенты и диспозиции Быстрый рост численности переселенцев из города в пригородных поселениях и возникновение обширной контактной зоны города и села, функционирующей в режиме транслокальности, определяет необходимость перехода от количественного описания миграционного процесса к его качественным характеристикам. В фокусе анализа при этом оказываются не столько структурные характеристики миграционного потока (возрастная, профессионально-образовательная структура, преобладающий уровень доходов и т.д.), сколько выявление вектора адаптационного процесса и его важнейших характеристик. Ключевым при таком подходе становиться вопрос о том, появляется ли с приходом новой большой группы (переселенцы из города) в социальном пространстве пригорода новый агент и трансформируется ли в связи с этим структура социальных отношений, которую П. Бурдье определял как реальность первого порядка.112 Иными словами, приводят ли структурные социально-демографические изменения в населении к изменению числа агентов и системы их взаимодействий в локальном социальном пространстве пригорода, поскольку сами по себе миграционные потоки, как бы масштабны они не были, в большинстве случаев не меняют фундаментальные компоненты принимающего общества.113 Постановка такой исследовательской проблемы обусловливает обращение к анализу системных характеристик социального пространства пригорода. При этом в центре внимания оказываются не столько структурные изменения пригородного сообщества (удельный вес различных групп), сколько изменения в соотношении 112 Шматко Н.А. Пространство, поле, позиция / Социоанализ Пьера Бурдье. Альманах Российско-французского центра социологии и философии Института социологии Российской Академии наук. – М.: Институт экспериментальной социологии; СПб.: Алетейя, 2001. С.34 113 Portes A. Migration and Social Change: Some Conceptual Reflections. // Center for Migration and Development Princeton University. Working Paper #08-04 P.32 (Электронный ресурс) URL: http://www.princeton.edu/cmd/workingpapers/papers/wp0804.pdf Режим доступа: свободный 88 позиций агентов в ключевых полях. Поскольку ключевым ресурсом в условиях транслокальности является пограничные различия родительских локальностей, в центре внимания находится вопрос о присвоении этого ресурса и его использования для достижения доминирующего положения. Здесь одной из ключевых проблем остается готовность и возможность не только присвоения, но и использования границы как ресурса. Последнее определяется не столько внешними правилами и ограничениями (законом, традицией) – в условиях неинституализированного пространства существование специальных норм невозможно, сколько через «системы устойчивых и переносимых диспозиций» – габитусов, функционирующих как структурирующие структуры.114 Поскольку исходные до (действовавшие возникновения субурбанизационного тренда) агенты пригородного социального пространства действовали без опоры на граничный ресурс, то в центре подобного анализа объективно оказывается новая для пригорода группа – жители города, перебравшиеся на постоянное жительство в эти поселения. Применительно к ней ключевым становится вопрос о том, стала ли названная группа качественно новым агентом или лишь изменила соотношение (влияние) агентов, действовавших в пригородном поле ранее. В свою очередь, это обусловливает анализ тех специфических диспозиций, которые определяют поведение и комплексы практик данной группы в пригороде. Приход в пригород горожан в силу специфики локальной экономики (прежде всего, в сегменте тепличного сельского хозяйства и строительства) оказался тесно связан с иной нетипичной для пригорода группой – трансграничными мигрантами.115 Выраженная гетерогенность этой группы, ее новизна для традиционного сельско-дачного пригорода обусловливает необходимость анализа стратегий и практик взаимодействия этой большой 114 Бурдье П. Практический смысл. — СПб.: Алетейя, 2001 г. С.103 Григоричев К. Иностранные трудовые мигранты в пригородах Иркутской агломерации / Даяаршлын yуийн соёл ба миграци (Монголия на перекрестке внешних миграций). – Улаанбаатар хот, 2011. С. 14-22; Григоричев К.В. «Таджики» и «китайцы» в пригородах Иркутска: свои чужие и чужие свои / Этнодемографические процессы в Казахстане и сопредельных территориях – Усть-Каменогорск: "Либриус", 2011. С.181-189 115 89 группы с локальным сообществом. В более широком смысле, это предполагает определение статуса трансграничных мигрантов как группы в социальном пространстве пригорода и ее места в конфигурации взаимодействий его агентов. При таком подходе комплексы адаптационных практик, выработанные в пригородном пространстве, важны здесь не сами по себе, а как маркеры позиции группы в локальном социальном пространстве. В связи с этим, задачей данного раздела является анализ взаимодействия переселенцев из города и сопутствующих им групп трансграничных мигрантов как с новым для себя физическим пространством, так и с «коренным» его населением. В ее рамках мне представляется целесообразным не столько описать максимально широкий спектр практик таких взаимодействий, сколько рассмотреть наиболее общие комплексы указанных практик как механизмов формирования социального пространства пригородной транслокальности. Каковы структурные характеристики миграционного притока в пригород и задают ли они специфику взаимодействий с физическим пространством и социальных интеракций? Связана ли адаптация экс-горожан и трансмигрантов с принятием системы норм и правил сельского сообщества или через них реализуется качественно новая модель взаимодействия города и села, описанная выше (смотри раздел 1.2.)? Становятся ли новые жители пригородов значимым актором социального пространства пригорода и, соответственно, происходит ли заметное изменение конфигурации его агентов влияния? Наконец, можно ли говорить о качественном изменении социального пространства пригорода, на основе изменения габитуса населения пригородных поселений? 90 2.1. Горожане в пригороде: новые статусы и позиции Масштабность рассматриваемого миграционного потока в пригород априорно отличает его состав от немногочисленных приобретателей загородной недвижимости 1990-х годов. Эксклюзивность и элитарность коттеджей этого периода задавала узость и относительную гомогенность социальной группы их владельцев. Резкий численный рост группы собственников загородной недвижимости в 2000-е определяет разрушение такой однородности переселенцев из города как группы: экономические элиты регионального центра просто не могут обеспечить существующий масштаб и стабильность притока в пригород. Сами количественные характеристики миграционных процессов в пригороде предполагают изменение структуры миграционного движения из города в пригородную зону. Однако анализ внутренней композиции прибывающей в пригород группы горожан оказывается весьма затруднен. По данным статистического учета структуру миграционного прироста в поселениях пригородного района отследить достаточно сложно, а распределение прибывающего населения по уровню доходов, профессионально-образовательному составу фактически невозможно. Пожалуй, единственное, о чем можно более или менее определенно судить по данным статистики, – это возрастная структура населения, прибывающего в район. Основная часть миграционного прироста приходится на возраст 20–39 лет, достаточно высока также и доля детей до 15 лет, прибывающих, очевидно, вместе с родителями. Так, в 2010 г. доля миграционного прироста, приходящегося на возраст 18-45 составила около 58% (1233 чел.).116 Однако и здесь приходится опираться на заведомо неполные данные, поскольку учет прибывших в поселениях Иркутского района ведется, как и везде, по данным регистрационного учета населения. Между фактическим прибытием в населенный пункт района и 116 Данные текущего учета миграции населения Территориального органа федеральной службы государственной статистики по Иркутской области. 91 регистрацией в нем по месту жительства нередко проходит несколько лет. В результате, как было показано ранее, фактическая численность населения заметно выше данных статистики. Социальную структуру прибывающего населения можно оценить почти исключительно по материалам экспертных интервью с представителями местного сообщества и, прежде всего, администрации муниципалитетов поселений, непосредственно сталкивающихся с экс-горожанами. Взгляд «с другой стороны» предоставляют открытые материалы интернет-форумов, используемых жителями пригорода как пространство коммуникаций. При всей разнотипности этих источников и неоднозначности оценки их достоверности, они, тем не менее, позволяют обозначить наиболее существенные характеристики переселенцев как группы, и основные черты их образа, сложившегося среди «коренного» населения. По оценкам сотрудников локальных администраций, в потоке прибывших преобладает достаточно обеспеченное население, имеющее устойчивое материальное положение, хорошо оплачиваемую работу или собственный бизнес, достаточно высокие социально-бытовые стандарты: «К нам пошла волна состоятельных людей, началась около 10 лет назад. Это в основном состоятельные люди из Иркутска. У кого бизнес свой, предприниматели разные. В последние годы – очень много молодые едут из Иркутска – это уже приобретают землю, строятся. У них солидные дома, благоухающие под Запад, у всех машины, а то и не одна... Стали селиться «солидные люди», имеющие серьезный бизнес в городе: есть владельцы нескольких ресторанов, владельцы крупных авторемонтных мастерских в городе». [Работник сферы образования, «коренная» жительница пригородного села, 2009 г.] Представления «коренного» населения об уровне доходов и рода деятельности приезжих горожан разительно контрастируют с самопрезентацией переселенцев в пригород, доступной на интернет-форумах. Анализ записей в 92 специальной ветке самопредставлению невысокую долю форума переселенцев владельцев Хомутово-Иркутск.рф, в пригород,117 мелкого посвященной показывает бизнеса и достаточно индивидуальных предпринимателей. Лишь 9 из 45 человек, указавших род деятельности и характер занятости, являются владельцами собственного дела или «работают на себя». Напротив, среди представившихся на форуме высока доля инженернотехнических работников, работающих по найму в городских компаниях и учреждениях, что отмечается и самими участниками форума: «Тут какая-то не реально большая концентрация электриков, их наверное в Западный электромагнитными полями притягивает».118 «Пора поселок в "Энергетиков" переименовывать».119 Среди участников форума резко преобладают люди с высшим образованием, имеющих устойчивую занятость и источник доходов, однако не имеющие доходов от крупного и даже среднего бизнеса или ренты. Единственным исключением является дополнительный доход от сдачи в аренду городского жилья, которое многие переезжающие в пригород семьи оставляют в собственности: «Однешку свою сдаем, да… На них [деньги от аренды – КГ] строимся дальше.» [жительница пригородного села, 2012 г.] Причины и мотивы переезда в пригород этой довольно широкой группы складываются на экономических и внеэкономических факторах, существенно отличающихся от мотивации владельцев «коттеджей 1990-х». Если для последних покупка или строительства коттеджа являлась формой вложения средств или, чаще, формой элитного потребления,120 то строительство или покупка жилья в новом пригороде практически не рассматривается в таком качестве. Инвестиции в 117 Подробнее о нас // Хомутово-Иркутск.рф (Электронный ресурс) URL: http://homutovoirkutsk.ru/viewtopic.php?f=19&t=21 Режим доступа: свободный 118 Подробнее о нас // Хомутово-Иркутск.рф (Электронный ресурс) URL: http://homutovoirkutsk.ru/viewtopic.php?f=19&t=21&start=70 Режим доступа: свободный 119 Подробнее о нас // Хомутово-Иркутск.рф (Электронный ресурс) URL: http://homutovoirkutsk.ru/viewtopic.php?f=19&t=21&start=100 Режим доступа: свободный 120 Хэмфри К. Постсоветские трансформации… С. 219 93 загородную недвижимость как средства сбережения или преумножения средств сменяются возможностью качественного улучшения жилищных условий: «Теперь у нас у каждого своя комната <…> дети самостоятельно и свободно играют в ограде, живность появилась» «Всё под боком, вот тебе гараж, вот тебе дача, вот тебе баня»121 «Квартира в городе теперь просто клеткой кажется!» «Нет быдло-соседей бросающих окурки из окон и выгуливающих собак на детской площадке».122 «Не инвестиционная» мотивация переезда в пригород рефлексируется достаточно точно и самими переселенцами из города, и сотрудниками локальных администраций поселений, в которые идет максимальный приток из города: «Люди хотят иметь дом за городом. Это стало можно, престижно. Для когото. А для кого-то – как вынужденная мера для того, чтобы можно было просто жить, кормить свою семью, садить огород, растить детей. Строить дом, какой хочу. Если в городе мы можем на энную сумму иметь квартиру 35 квадратов – это однокомнатную, а то и двухкомнатную 39, то за городом пожалуйста, постарайся, изыщи возможности или продав квартиру в городе можно иметь дом и 150 квадратных метров». [сотрудник сельской администрации, 2009 г.] Закрепление элитного статуса через потребление малодоступной недвижимости, являвшееся в 1990-е одним из главных мотивов приобретения загородной недвижимости, сменяется стремлением повысить качество жизни, артикулируемое как попытка решения проблем экологии, рекреации, повышения качества питания, возможность для самовыражения. «Надоела это городская суета! Воздух здесь почище, чем в городе! Да и за моего здоровья! Так же свои овощи, мясо, молоко!» 121 Почему Вам нравится жить в Хомутово? // Хомутово-Иркутск.рф (Электронный ресурс) URL: http://www.homutovo-irkutsk.ru/viewtopic.php?f=19&t=531&start=20 Режим доступа: свободный 122 Почему Вам нравится жить в Хомутово? // Хомутово-Иркутск.рф (Электронный ресурс) URL: http://www.homutovo-irkutsk.ru/viewtopic.php?f=19&t=531 Режим доступа: свободный 94 «Еще [нравится – КГ] тишина и возможность создать красивый уголочек на своём участке, да и дома простор для творчества».123 Таким образом, не только самопрезентация новых жителей пригорода Иркутска, но и мотивация их переезда в пригородную зону указывает на размывание элитного статуса групп горожан, проживающих в загородном жилье. Это отмечают и риэлтеры, остро реагирующие на изменение конъюнктуры на рынке жилья: «22% всех земель ИЖС Иркутского района сосредоточено по Качугскому тракту – и это не секрет, если подумать о том, насколько активно сейчас развивается строительство в таких поселках как, например, Хомутово. При этом, как мы в дальнейшем покажем, земля под ИЖС там остается одной из самых дешевых в регионе: всего лишь 35 тысяч рублей за сотку, что в 2,5 раза дешевле, чем сейчас в том же Иркутске».124 Контрастность образа «городских», бытующего в представлении «коренных» жителей, и реальной структуры нового населения пригорода Иркутска определяется комплексом субъективных и объективных факторов. С одной стороны, образ «владельца коттеджа» как человека, принадлежащего «к материально обеспеченной прослойке населения со стабильно высоким доходом»,125 широко распространен как в городе, так и в заметно более бедном селе. Отличия новой пригородной архитектуры (подробнее смотри раздел 4.3.), хорошо визуально отличимой от традиционной сельской застройки пригорода, в сочетании с обязательным наличием автомобиля или двух (даже недорогих подержанных) подкрепляют образ экс-горожан как людей, «у которых жизнь удалась» [«коренной» житель пригородного села, 2011 г.]. С другой стороны, сохранение подобного образа подкрепляется затратами на строительство жилья и спецификой получения земельного участка под 123 Там же Где нам стоит дом построить? Анализ рынка земли под индивидуальное жилищное строительство в Иркутске // RealtyVision. Недвижимость Иркутска. 24.11.2011 (Электронный ресурс) URL: http://www.realtyvision.ru/analytics/659/ Режим доступа: свободный 125 Покупатель Коттеджа – кто он? // Плюс один (Электронный ресурс) URL: http://www.realtyestate.ru/quickhouse/news/Pokupatel-kottedzha--kto-on.html#.Ufs4UG2zr1J Режим доступа: свободный 124 95 строительство: «На сегодняшний день городской житель, у него практически шансов нет получить бесплатно земельный участок. ... А вариант продажи, он, конечно, предполагает заселение денежных людей». [сотрудник сельской администрации, 2009 г.] Наконец, при сдержанно-негативном отношении «коренного» населения к прибывающим в пригород горожанам, переселение новых жителей с высоким по местным меркам уровнем доходов оказывается предпочтительнее, чем переезд малообеспеченных мигрантов. Любая возможность роста доли лиц с низким доходом в потоке прибывающих из города воспринимается местным сообществом или, по крайней мере, администрациями поселений, безусловно, негативно. В частности, инициатива главы администрации района о предоставлении земельных участков под строительство для «разгрузки» очереди на получение жилья Иркутска вызвала множество возражений, лейтмотивом которых стала нежелательность притока в поселения района населения с невысокими доходами. «Сейчас идет разговор о том, чтобы муниципальные образования [Иркутского района. – КГ] могли разгрузить городскую очередь, которая составляет на сегодняшний день 10 тысяч человек. Город не в состоянии сделать это. Они хотят осуществить данную программу за счет нас. Якобы мы должны выделить, каждое муниципальное образование по маленькому кусочку земли, для того чтобы выделить его городской очереди. Городская очередь для нас, конечно, не очень интересна. Вопросов нет, кто в ней стоит? Это малообеспеченные граждане, которые, не знаю, на что могут рассчитывать, потому что построить дом – это достаточно затратно и непросто. Значит, они продадут эти земельные участки, это будут суммы, на которые они не смогут купить себе жилье и будут расходовать [полученные деньги – КГ] по своему усмотрению. А часть из них будут пытаться построить себе что-то не самое лучше, а затем приходить в администрацию и говорить – «вот у меня там нет воды», опять рассчитывать на водокачку, как сельский житель, «отсыпьте мне дорогу» и т.д.».[сотрудник сельской администрации, 2009 г.] 96 Иными словами, среди «коренного» населения пригородной зоны сформировался образ богатого или, по крайней мере, обеспеченного горожанина, выезжающего на жительство в пригород. Соответствие новых жителей пригорода этому образу одновременно и негативно (через противопоставление бедной деревни и богатых владельцев коттеджей, захватывающих землю), и желательно – как гарантия от роста социальных проблем. Однако в противовес устоявшемуся стереотипу новое население пригорода, формирование которого начинается в 2000-е годы, заметно отличается от владельцев коттеджей «рублевского периода»126 и из узкой группы инвесторов в элитную недвижимость превращаются в более широкий слой жителей субурбии. Значительное преобладание в нем специалистов с высшим профессиональным образованием и наемных работников высокой квалификации позволяет сравнить характер развития иркутских пригородов со стадией развития пригородов американских городов конца 1950-1960-х годов.127 Именно в этот период, американская субурбия приобрела устойчивое развитие за счет массового переселения в них не только специалистов, но и «рабочего класса», в который американскими исследователями включаются техники, инженеры, научно-технические работники, «белые воротнички», а также занятые в сфере обслуживания.128 Вместе с тем, изменение структуры населения пригорода по уровню доходов и качеству жизни, связанное с появлением промежуточного звена между полярными группами владельцев коттеджей и малообеспеченным «коренным» населением, является, на мой взгляд, далеко не самым важным следствием описанных изменений. Не столь важно даже стремительное увеличение 126 Социальный портрет потребителя в сфере архитектуры и дизайна // Architecture&Design (Электронный ресурс) URL: http://akorovina.weebly.com/3/post/2011/10/first-post.html Режим доступа: свободный 127 Никифоров А. В. Рождение пригородной Америки: Социальные последствия и общественное восприятие процесса субурбанизации в США (конец 40-х – 50-е гг. XX в. ). – М.: Эдиториал УРСС, 2002. (Электронный ресурс) URL: http://mx.esc.ru/~assur/ocr/suburbia/ch1.htm#3 Режим доступа: свободный 128 Шомина Е. С. Контрасты американского города: (Социально-географические аспекты урбанизации). М.: Наука, 1986.С.12-14; Никифоров А. В. Рождение пригородной Америки: Социальные последствия и общественное восприятие процесса субурбанизации в США (конец 40-х – 50-е гг. XX в. ). – М.: Эдиториал УРСС, 2002. (Электронный ресурс) URL: http://mx.esc.ru/~assur/ocr/suburbia/ch1.htm#3 Режим доступа: свободный 97 численности экс-горожан в пригороде. Заметно более важным мне представляется появление в их лице нового актора в социальном пространстве пригорода. Действительно, количественный рост обитателей элитных коттеджных поселков способен изменить соотношение «городского» и «коренного» населения пригороде, и даже полностью вытеснить последнее вместе с классическими дачами из пригородной зоны, как это происходит в ближнем Подмосковье.129 Однако изменение числа акторов социального пространства пригорода и их конфигурации это не обеспечивает, поскольку владельцы коттеджей, как самостоятельный актор, представлены здесь уже с середины 1990-х годов. Напротив, появление качественно новой группы переселенцев из города, не представленных ранее в пригороде, означает появление нового агента, претендующего на значимую роль в социальном пространстве пригорода и, как следствие, объективно воздействующего на изменение его конфигурации. Важнейшим ресурсом новых жителей пригорода, как агента социального пространства, становятся не только экономические преимущества (более высокий уровень денежных доходов, а зачастую само их наличие), но и весь социальный капитал, реализуемый в специфических условиях фронтира. Здесь, наряду с культурным (включая общий научно-технический уровень, включенность в информационное ресурсом пространство) становится и включенность символическим в капиталом пространство города важнейшим и систему внутригородских отношений. Последнее обеспечивает возможность эксплуатации городской инфраструктуры для обеспечения более высокого уровня жизни в пригороде. Прежде всего, это касается структуры здравоохранения, традиционно более развитой в областном центре, нежели в сельских населенных пунктах: «Мы у педиатра наблюдаемся в Хомутово, а узких проходим в поликлинике на маратовском кольце (номер не помню) [Правобережный округ г. Иркутска – КГ] бесплатно» 129 Нефедова Т.Г. Российские дачи как социальный феномен // SPERO, 2011. №15 Осень-зима. С. 161-162 98 «Мы остались прикреплены в городе, тут нет многих спецов, и вообще как сильно болеем – в город уезжаем, то тут толком ни скорой ничего, а у нас бывает»130 «Городские» практики обеспечивают решение бытовых проблем с минимальными экономическими издержками: необходимость присмотра за ребенком, в селе традиционно обеспечиваемая старшим поколением, эксгорожанами решается через наем няни, что позволяет сохранить полный доход семьи. Возможность ухода с работы одного из членов семьи, не только допустимая, но и принятая в сельском обществе, здесь даже не рассматривается: «Нужна няня ребенку, может знаете кого, или может кто сам с ребенком сидит и моего пригрел бы. Совсем тупиковая ситуация, работаем с мужем оба, бабушка тоже... с садом пока затык...»131 Этот социальный капитал, реализуемый через гибкую и легко адаптивную систему практик, воспринимается как ключевой ресурс переселенцев из города и представителями формулируются сталкивающимися местного сообщества. сотрудниками с новыми сельских жителями Наиболее ясно администраций, пригородных такая оценка непосредственно поселений: «Люди приезжают обеспеченные. Обеспеченные не только финансово, а допустим, интеллектуально, так вот у них есть желание жить и развиваться дальше». [сотрудник сельской администрации, 2009 г.] С этим капиталом, инициативностью сотрудники администраций связывают новые тенденции развития населенных пунктов, изменения их образа жизни: «Знаете, что городскому жителю проще? Сельский житель, он рассчитывает на администрацию, на водонапорную башню, которая дает воду. Это вот тоже влияние колхоза. Они рассчитывают на то, что до дома доведут сеть. Городской житель, он, как правило, готов, он не избалован, городской житель, это 130 ПАПА+МАМА = Форум для родителей Иркутска. (Электронный ресурс) URL: http://38mama.ru/forum/index.php?topic=203827.275 Режим доступа: по регистрации 131 ПАПА+МАМА = Форум для родителей Иркутска. (Электронный ресурс) URL: http://38mama.ru/forum/index.php?topic=203827.275 Режим доступа: по регистрации 99 однозначно. Сельский житель, он избалован. А городской житель не привык к тому, о чем я говорила ранее. Он не привык ходить в администрацию и спрашивать, почему у меня свет мигает, почему то-то и то-то происходит. Он привык больше рассчитывать на себя, городской житель». [сотрудник сельской администрации, 2009 г.] Одним из наиболее заметных маркеров нового вектора развития пригородных поселений становится стремительный рост доли благоустроенного жилья. Практически все индивидуальное строительство в пригороде ведется по проектам, предполагающим создание автономного водоснабжения и канализации. Жилище считается готовым лишь после «запуска в эксплуатацию» этих систем, после чего, как правило, происходит заселение дома. «Они [переселенцы из города – КГ] <…> пока у них канализация своя не заработает, редко, кто живут, избалованные такие… Рабочие только, иногда мужики. А может так оно и лучше – чего детишкам морозиться…» [«коренная» жительница пригородного села, 2012 г.] Новые тенденции в развитии жилого пространства поселений довольно быстро перенимаются наиболее восприимчивыми «коренными» жителями, перенимающими не только новые строительные приемы и материалы, но и сам новый взгляд на жилое пространство: «Например, такой простой пример из жизни. Вот деревня Глазуново, небольшая маленькая – 53 двора. Красивая очень, в зелени утопает. И никто не приезжает, живут себе и живут. Где-то забор старый упал, где-то шифер старый потрескался. Приезжает городской житель, начинает либо строиться заново, либо ремонтировать существующий дом, делать палисадник, красить штакетник, менять крышу, меняет окна на пластиковые и где-то на подсознательном уровне, где-то по причинам может быть зависти, где-то еще по каким-то причинам начинается движение. Начинают и другие дома тоже преображаться». [жительница пригородного села, переселенец из Иркутска, 2012 г.] 100 В результате исходно сельский облик пригородных поселений все более теряет традиционные сельские черты, превращаясь в сложный симбиоз сельского и городского пространства. Сохранение усадебной застройки сочетается с полным набором коммунальных удобств, являющихся важным признаком городского жилья; жилые дома и усадебные постройки приобретают не только новый облик, но и новые функции; организация территории усадьбы эволюционирует от сугубо хозяйственно-утилитарных к рекреационным функциям (подробнее смотри раздел 4.3.). Иными словами, эти изменения приводят не только и не столько к структурным, сколько к качественным изменениям пространства пригорода, ключевые параметры которого задаются новым агентом – приезжими из города. «Чем мне нравится ...вот это переселение жителей городских – для деревни – это свежий воздух. Деревня живет и живет себе, живет и живет. Городские жители – они инициативны, также по причине той, что они привыкли на себя рассчитывать. Не на администрацию, не на клуб куда-то, они инициативны, им охота что-то делать. ...Они – свежий воздух. Свежий воздух – он всегда был полезен во всех развитиях». [сотрудник сельской администрации, 2009 г.] Вместе со «свежим воздухом» и инициативностью, переселенцы из города привносят в отношения с местным сообществом и целый спектр неформальных практик, вполне рутинизированных в городе, но не принятых и осуждаемых «коренным» населением. Столкнувшись с типовой для города проблемой очереди в детский сад, экс-горожане готовы к ее решению с помощью «внебюджетного взноса», «спонсорства», которые рассматриваются не как взятка должностному лицу, а как вложения, которые «моему же ребенку идут на пользу, даже если он сам этим компьютером пользоваться не будет» [жительница пригородного села, переселенец из Иркутска, 2012]. Подобные практики, обыденные для горожан, оказываются совершенно чуждыми и неприемлемыми для села: «Такой замечательный [детский – КГ] сад, в который не попасть. И жителям, вот допустим даже микрорайона Западный и хотят туда попасть, и готовы даже, допустим заплатить – для деревни это дико, чтобы можно было 101 какой-то внебюджетный взнос. Для города – это нормально. Они счастливы, мы же знаем, что прийти в школу – взнос, прийти в садик – взнос, ну кто тебя без взноса возьмет? Город вообще готов, город не может себе представить ситуацию без взноса. Для деревни это как бы чуждо совершенно, непонятно». [жительница пригородного села, переселенец из Иркутска, 2009] При всей необычности эти городские практики в условиях быстрорастущего пригорода оказываются более успешными как в силу сложного положения сельских бюджетных учреждений, так и в силу больших экономических ресурсов экс-горожан. В результате складывается ситуация «нечестной конкуренции», в которой старая (традиционная сельская) система правил и отношений все более вытесняется новыми рамками и схемами взаимодействий. В новые схемы и правила социальных интеракций оказываются тесно включены традиционные для советского и пост-советского села институты (школа, детский сад, сельская администрация), а через них измененные «правила игры» навязываются и «коренному» населению. Закрепление в пригороде несельской системы отношений фиксируется и на бытовом уровне через изменение дистанции повседневного общения. Отход от сельских традиций близкого соседства определяется не только установками переселенцев, но, в том числе, и темпами и ритмом освоения горожанами пригородного пространства. Быстрое развитие застройки, которая при современных технологиях исключает необходимость тесного контакта с соседями, приводит к тому, что смена соседей становится более частым явлением, чем в традиционном селе. Это, в свою очередь, исключает возможность длительного сближения, «выбор соседа» и в результате установления тесных отношений. В условиях, когда в течение нескольких лет соседи по усадьбе могут смениться два и более раза, пожалуй, единственно возможной реакций становится увеличение дистанции с новым окружением: «Когда дом продают, вы знаете, сейчас модно стало, дом купить. Построить, а потом продать его и построить новый. Вот когда соседи меняются, и несколько 102 раз, вот тогда, конечно, настороженно как-то относиться начинают». [«коренная» жительница пригородного села, 2012 г.] Следствием роста дистанции становится все более заметный отход от тесных соседских связей, характерных для сельского сообщества, и вытеснением их отношениями атомизированного городского сообщества. Вместе с тем, безусловно, полной подмены не происходит и не может произойти в силу специфики физического пространства пригородных поселений: забор между усадьбами оказывается менее барьерен, чем лестничная площадка городского многоквартирного дома. Однако отход от традиционной сельской системы отношений в пользу некоего симбиоза с городом рефлексируются и «коренными» жителями пригорода: «Население у нас можно сказать… потому как рядом с городом и на горожан даже немножко походит. Да. Чем похожи? Ну, вот есть, если дальше в поселки заглянуть, то они там живут как-то вот рядышком, там вот дружат. <…> А у нас вот, возможно из-за того, что вот какая-то обособленость… Ни к селу, ни к городу… да, так называем» [«коренная» жительница пригородного села, 2009 г.] «Я думаю, сейчас уже пятьдесят на пятьдесят у нас города и деревни… Наверное даже города больше, я вот себя больше, к примеру, горожанкой чувствую. Ну не совсем конечно город – тут на земле, вот, все же. Но и не село уже…» [«коренная» жительница пригородного села, 2012 г.] Весь комплекс этих изменений «коренными» жителями оценивается как «неправильный», неорганичный сельскому пространству, несущий угрозу стабильности деревенского мира, что связывается именно с «индивидуализмом» приезжих: «Все переселенцы имеют статус индивидуалиста – все для себя, мой дома – моя крепость, а что там дальше за моим забором – меня не волнует. <…> В селе раньше была сельская община, деревня так и жила и в советское время, и сразу после. А когда такая разноплановость – это очень плохо сказывается на стабильности деревни. В результате село живет разным пульсом: одни сельским 103 миром, другие – городским. Но село чистое постепенно исчезает… Город, хочет или не хочет, несет принцип городского жителя». [«коренная» жительница пригородного села, 2009 г.] Атомизация социального пространства пригорода, в которое экс-горожане входят в качестве нового агента, претендующего на значительное влияние («власть» в терминах П.Бурдье), обусловила не только привнесение новых экстралегальных практик, но и, напротив, некоторую формализацию социальных трансакций. Наиболее заметно подобные практики реализуются в поле права, где горожане сталкиваются с дилеммой принятия прежней (сельской) системы отношений и отказа от претензий на позицию самостоятельного актора либо борьбы за этот статус и необходимостью отказа от устоявшейся системы отношений. Традиционно мало формализованная, данная сфера жизни сельского и дачного пригорода регулировалась не только и не столько сводом нормативноправовых документов, сколько комплексом неформальных норм и правил, сложившихся в советскую и даже более раннюю эпоху. Этот комплекс, в свою очередь, опирался на систему социальных отношений и иерархий, в которую каждый новоприбывший и, тем более, новая группа, вписывались местным сообществом. Заняв то или иное место в иерархии локального социума (чаще на нижних этажах или даже вне ее – в качестве «чужих»), «новоселы» принимали и систему организации принявшего сообщества, и правила игры, действующие в нем.132 Массовое переселение горожан в пригород радикально изменило характер отношений новоприбывших с местным сообществом. Экс-горожане признают формальную систему власти в виде администраций муниципалитетов и более или менее готовы выполнять ее установления. Но система неформальных иерархий и 132 Липинская В.А. Старожилы и переселенцы: Русские на Алтае. XVIII – начало XX века. – М.: Наука, 1996; Шелегина О.Н. Адаптационные процессы в культуре жизнеобеспечения русского населения Сибири XVIII — начало XX вв. К постановке проблемы. Новосибирск: Сибирская научная книга, 2005.; Крих А.А. Этническая история русского населения Среднего Прииртышься (XVII-XX века) – Омск: Издат. дом Наука, 2012 104 отношений, органичная для жителей села, переселенцами из города не воспринимается как должное, а потому ее нормы и правила не принимаются как обязательные. Важно и то, что горожане в сельском пригороде не включены в систему кланово-родственных отношений, а потому этот важнейший инструмент регулирования сельского социума в данном случае оказывается совершенно не эффективен. «Те, кто давно здесь живут, коренные как бы, они еще соблюдают свои традиции, правила что ли. А те, что съехались здесь, городские в основном тут съехались, они уже свои городские прихоти привезли». [жительница пригородного села, переселенец из Иркутска, 2012] «Люди когда давным-давно в одной местности проживают, у них сложились свои какие-то правила. <…> А многие [приезжие – КГ] они, нет, они приехали со своими порядками. И «вот я приехал, я оттуда-оттуда, но общаться я ни с кем не хочу». А что было тут, ну, меня не касается». [«коренная» жительница пригородного села, 2012 г.] Отход от сельской традиции в межличностных отношениях в силу атомизации пригородного сообщества задает вектор, объективно разворачивающий поле права в сторону большей формализации. «Освоение», изменение горожанами пространства пригорода «под себя» потребовало отказа (точнее – неприятия) системы социальных иерархий, сложившихся здесь ранее. В противном случае, они (горожане) сохранили бы в местном сообществе такое место и роль, которые исключают радикальное преобразование пространства. Формализация же отношений с местным («коренным») сообществом, перевод их из сферы традиции в сферу гражданского кодекса, позволили достаточно быстро уйти от традиционной организации местного сообщества, заняв в нем не просто значимые, но лидирующие позиции, закрепив за собой статус ключевого агента социального пространства пригорода. Быстрый дополнительную рост численности динамику этому новых процессу. жителей Если пригорода на ранних придал стадиях 105 субурбанизационного развития пригородных территорий переселенцы из города выступали в качестве небольшой мигрантской группы, выстраивающей отношения с принимающим «коренным» сообществом, то теперь ситуация полярно изменилась. Составляя уже отчетливое большинство в пригородных населенных пунктах, экс-горожане выступают скорее в качестве доминирующей группы, размер которой закрепляет позицию ключевого агента, определяющего новые правила игры в социальном пространстве: «Вот Западный, например, берем мы. Западный целиком в основном все приезжие. <…> Больше население там получается все-равно городское. В район если приехал приезжий, вот как у нас получилось <…> мы получается среди коренных жителей как иногородние. Родители наши приехали пораньше нас, вот как бы вписаться надо было туда. Надо было, чтобы они как бы приняли нас за своих. А вот в Западном, туда, когда местные, коренные, когда переезжают – там тоже участки, строятся, они, когда туда переезжают, получается они наоборот туда должны вписаться вот. К людям, которые приехали. Вроде как они там не свои получаются, наоборот маленько там». [жительница пригородного села, переселенец из г. Усть-Кут, 2012 г.] Вместе с тем, этот процесс не превращается в односторонний, в котором «коренное» население вынуждено перенимать практики, принесенные или выработанные новым агентом. Сама специфика пригородных поселений предполагает необходимость заимствования экс-горожанами типично сельских повседневных практик. Подобные заимствования связаны как с особенностями хозяйственно-бытовой деятельности, так и со спецификой властно- управленческой сферы пригорода, выстроенной по модели правления сельскими территория: участие в сельских сходах, прямые контакты с администрацией и т.д. Таким образом, в пригородных поселениях, активно осваиваемых горожанами в последние десять лет, не только изменилась структура населения, значительно расширилась площадь жилой застройки, оформился новый архитектурный ландшафт. Внешние изменения, примечательные сами по себе, 106 маркируют более глубинный процесс, связанный с качественным изменением социального пространства пригорода. Появление переселенцев из города, претендующих на роль нового влиятельного агента, обусловило резкое изменение конфигурации социальных связей и отношений. В отличие от американских субурбий, где формирование сообществ и социального пространства происходило буквально на пустом месте, в иркутских пригородах этот процесс происходит в режиме борьбы за пространство экс-горожан и «коренного» населения. В этой борьбе происходит не только обособление пространства пригорода из сельского и городского, но и кристаллизуется габитус нового жителя пригорода. Он формируется переселившимися в пригородные поселения горожанами и «не горожанами», имеющим тот или иной городским background, через специфический набор притязаний и предпочтений. Этот набор складывается на основе «городского» опыта и отторжения притязаний «коренных» жителей пригородных поселений. Важно, что это не прямое воспроизведение «габитуса» горожанина среднего класса, а весьма специфический пограничный сельскогородской набор предпочтений, оформляющийся через адаптацию городских практик к новому физическому пространству, и встречной адаптации сельских практик к городскому background’у. Выбор сельской территории сам по себе уже достаточно отличает набор предпочтений «нового жителя пригорода» от среднего горожанина, хотя бы выбором совершенно иной модели взаимодействия с физическим пространством и членами сообщества. Иными словами, новые жители пригорода формируют и реализуют особый габитус, создавая на его основе особое социальное пространство, имеющее общие корни с социальным пространством города и села, но не тождественное ни одному, ни другому. Мне представляется, что именно формирование особого габитуса нового жителя пригорода определяет вектор развития нового пространства. В условиях неинститулизированности пригорода, его отсутствия de-jure, быстрых изменений структурных характеристик этого пространства, возникновение и закрепление жестких правил в форме как традиции, так и кодекса, наверное, невозможно. 107 Поведение агента (экс-горожан) здесь не детерминируется полностью структурой отношений (поскольку сама структура находится в процессе формирования), но и не спонтанно, т.к. объективно направлено на закрепление его доминирования. Иными словами, складывается ситуация, которая может быть наиболее точно описана именно с позиций среднего пути между объективизмом структурализма и спонтеизмом, который П.Бурдье конструировал через понятие габитуса.133 Габитус новых жителей пригорода определяет и другую специфику развития пригорода. Важной особенностью нового социального пространства является его пограничность, фронтирность, что с одной стороны, является ключевым ресурсом его возникновения, а с другой – определяет его специфику, реализующуюся в габитусе ключевого агента. Важным следствием особенности конфигурации социального пространства пригорода становится его открытость и гибкость. Последнее задается не только притязаниями и предпочтениями ключевого агента, но и тем, что описываемое пространство, фактически, находится в процессе формирования. Незавершенность этого процесса предполагает возможность появления в нем новых групп и агентов, а городской опыт взаимодействий с широким спектром акторов обеспечивает благоприятные условия для успешной адаптации переселенцев из города и новых групп. 133 Буврес Ж. Правила, диспозиции, габитус / Социоанализ Пьера Бурдье. Альманах Российско-французского центра социологии и философии Института социологии Российской Академии наук. – М.: Институт экспериментальной социологии; СПб.: Алетейя,2001. С.233-234 108 2.2. Трансграничные мигранты в пригородном сообществе Иностранные трудовые мигранты давно стали привычной, и, кажется, уже неотъемлемой частью жизни сибирских регионов. Сибирь основательно «освоена» иностранными мигрантами, как в реальности, так и в «виртуале» – мифах, стереотипах, бытующих в массовом сознании. При всей разности этих «миров» объединяет их общность пространства, в котором собственно и протекают миграционные и связанные с ними процессы. Это пространство Города – пространство социальное, экономическое, культурное, ментальное, даже правовое. Однако Город все более явно выходит за пределы своей административной черты. Городские округа постепенно включают в свою орбиту прилегающие сельские районы, формируя сложное субурбанизированное пространство. В полупатриархальное пространство сельского пригорода входит мир Города, привнося множество новых, не свойственных ранее явлений, процессов, социальных групп. Логичным следствием стало появление в пригородах и значительных групп иностранных трудовых мигрантов, связанных как с Городом, так и с Пригородом. Приток в сельские населенные пункты пригорода горожан, главной целью которых является строительство жилья – домов и усадеб, неизбежно повлекло за собой появление в пригородной местности во многом новой для нее категории мигрантов – временных рабочих из-за рубежа. Иностранные мигранты оказались здесь в пространстве новых экономических и социальных отношений, существенно отличающихся от городского. Это порождает комплекс исследовательских вопросов: возникают ли качественные отличия в процессе взаимодействия мигрантов и местных сообществ в пригородном пространстве от аналогичных процессов в городах? Насколько значимы мигрантские группы в этом пространстве? Сколько их и кто они? Складываются ли новые, отличные от городских, модели и механизмы взаимодействия между мигрантами и местными сообществами, в том числе и 109 органами местного самоуправления? Насколько специфика субурбанизированного пространства тормозит или ускоряет процесс взаимной адаптации? В этом разделе в центре моего внимания находится вопрос не столько о численности и структуре притока иностранных трудовых мигрантов в пригородах Иркутской агломерации, сколько проблема этничности этой мигрантской группы в восприятии принимающего сообщества; а также типовые стратегии и комплексы адаптационных практик мигрантов в пригородном пространстве. При этом главной своей задачей я вижу не максимально широкое описание вариантов взаимодействия мигрантов и принимающего сообщества, а, скорее, типизацию ключевых стратегий такого взаимодействия и определение их эффективности для обеих сторон. Определение основных типов адаптационных стратегий и комплексов практик по их реализации позволит, с одной стороны, судить о статусе трансграничных мигрантов в локальном сообществе, а с другой – определить их позицию в системе взаимодействий агентов социального пространства пригорода. Присутствие иностранных трудовых мигрантов в пригородах Иркутска становится в последние годы все более заметным. Став в последнее десятилетие для Города едва ли не главной рабочей силой в индивидуальном строительстве, они появились в пригороде вместе с волной «состоятельных людей» на рубеже 1990-х и 2000-х: «Городские они привлекают либо строительную организацию небольшую, но в основном – это иностранная рабочая сила. Есть такие иностранные бригады, которые закрепились, закрепились здесь и они уже здесь в принципе находятся много лет. Иногда уже до 10 лет здесь проживают, они уже зарекомендовали себя здесь положительно, и они известны».[жительница пригородного села, 2009 г.] Специфика строительной сферы в пригороде – преимущественно небольшие, частные объекты малоэтажного строительства – определяет и структуру этой группы мигрантов. Если на стройках Иркутска преобладают 110 рабочие из КНР, привлекаемые крупным бизнесом, то в сфере частного строительства, характерной для пригородов, почти исключительно заняты рабочие из стран постсоветской Центральной Азии. Однако попытка определить численность и состав иностранных мигрантов, находящихся здесь, наталкивается на серьезные сложности. Обращение к данным статистики о миграции не позволяет увидеть реальные масштабы трансграничной миграции: они отражают данные лишь о мигрантах, пребывающих в районе более 6 месяцев, и что самое важное – вставших здесь на миграционный учет по месту пребывания. Так, например, по данным Иркутскстата в 2007 г. в населенные пункты пригородного Иркутского района прибыло всего 22 человека из Узбекистана и 8 – из Таджикистана. Иными словами, если принять за основу данные госстатистики об иностранных мигрантах в районе, то придется признать визуальные признаки их присутствия не более чем миражами. Не многим больше ясности в этот вопрос вносит и обращение к данным учета иностранных мигрантов УФМС по Иркутской области. Так, согласно данным миграционной службы, число иностранных трудовых мигрантов, официально работающих в Иркутском районе в 2005–2006 гг., не превышало 330340 человек (4,8-5,7% от общего числа иностранных рабочих в области).134 Пожалуй, единственный, но крайне важный факт, который можно выявить из этого массива данных, – это значительно более высокое число иностранных мигрантов в Иркутском районе, чем в других сельских муниципальных районах области. По числу официально трудящихся иностранных граждан район занимает третье место в области, уступая лишь г. Иркутску и Бодайбинскому району. В последнем случае важнейшим работодателем являются предприятия золотодобычи, сконцентрированные на северо-востоке Иркутской области. Обращение к представителям сельской и районной администраций (муниципалитетов соответственно первого и второго уровня) приводит к несколько 134 неожиданному открытию. Ни на Текущий учет временных мигрантов УФМС по Иркутской области одном уровне местного 111 самоуправления нет сколько-нибудь ясного представления ни о численности, ни о структуре, ни о размещении иностранных мигрантов в районе. Отсутствие полномочий и каких-либо правовых инструментов для работы с мигрантами в муниципалитетах первого уровня оставляет сотрудникам последних в качестве источников информации лишь визуальные наблюдения и «ощущения»: «Примерно так знаем, что порядка вот так 200 китайцев наверняка есть на территории. Ну, именно вот на ощущениях, что они вот появляются». [сотрудник сельской администрации, 2009 г.] Очевидно, что эти «инструменты» сколько-нибудь полной информации дать не могут: «- А хотя бы общее представление о том, сколько их тут в сезон бывает, есть? 100? 500? 1000? Хотя бы порядок оценить можно? – Это невозможно. Нам бы знать хотя бы примерное их [иностранных мигрантов – КГ] количество, чтобы они, может быть, приходили даже какую-то отметку ставили. Символически может быть даже. Чтоб мы знали, какое количество людей другой национальности другой страны, проживают на нашей территории в период строительства. Чтобы просто иметь представление, что происходит на нашей территории. Сколько их на самом деле, сколько бригадиров, сколько бригад… для информации». [сотрудник сельской администрации, 2009 г.] Районная администрация, на первый взгляд, имеющая большие возможности для получения подобных сведений, на деле информированы в данной сфере немногим лучше. Одной из причин такого положения становится невысокая заинтересованность администрации в информации о мигрантах в районе: «мне, как сотруднику, до тех пор, пока они [мигранты – КГ] не, скажем так, не агрегированы, мне они не интересны» [сотрудник районной администрации, 2009 г.]. Не сталкиваясь с мигрантами непосредственно, власть на этом уровне «не видит» их как индивидуумов, а предпочитает работать с ними как с группой, что задается масштабом управления. 112 Однако и в качестве группы трансграничные мигранты не часто попадают в поле зрение районных властей. Здесь причиной складывания информационного вакуума, наряду с отсутствием полномочий, стало широкое распространение посреднических бизнес-практик. Получение квот на привлечение иностранных рабочих концентрируется в руках лишь нескольких фирм, которые официально и «ввозят» рабочих. «У нас есть ряд фирм, которые делают заявки на иностранную рабочую силу. Но теперь среди них стали фирмы, которые набирают не для себя. Они набирают для последующей реализации на рынке труда. И мы не знаем следов – где они [мигранты – КГ] потом. <…> Т.е. они просто эти квоты выбирают, и потом продают». [сотрудник районной администрации, 2009 г.] Иными словами, информированность органов местного самоуправления, включая администрацию района, о присутствии иностранных мигрантов на территории района ограничивается констатацией факта – «они у нас есть». Сколько-нибудь отчетливого представления о численности и размещении иностранных трудовых мигрантов в районе местная власть не имеет. И если на низовом уровне (сельские поселения) сохраняет хотя бы общий интерес к получению информации о численности мигрантов, то на районном уровне мигранты и власть живут de-facto в параллельных плоскостях. Такая ситуация подразумевает и крайне неполную информацию о структуре прибывающих в район иностранных мигрантов. Вместе с тем, мне представляется важным сам факт фиксации властью и сообществом присутствия данной группы. Даже не будучи отрефлексированным, присутствие трансграничных мигрантов определяется как новая и значимая для сообщества группа. Иными словами, сообщество фиксирует появление в социальном пространстве нового актора, статус и диспозиция которого не определены, но конструируются в процессе взаимодействия с ним. При всей неосведомленности власти (муниципалитетов всех уровней) о численности и структуре мигрантов, представители администрации (как и другие 113 представители местного сообщества) довольно уверенно разделяют их на две укрупненные группы. 1. «Китайцы» – мигранты из КНР, проживающие преимущественно в прилегающих к городу населенных пунктах. 2. «Таджики» – собирательное название для группы, в которую включают мигрантов из постсоветских стран Центральной Азии (преимущественно из Таджикистана и Узбекистана). Здесь я буду использовать термин «таджик», «таджики» не в этническом его значении, а именно как собирательное обозначение категории иностранных трудовых мигрантов, прибывших из обозначенного выше региона. Эти группы достаточно жестко разделяются как в представлениях власти (местных администраций), так и в обыденной жизни. Причем критерием для этого выступает отнюдь не этнический фактор, а скорее гражданская (по стране происхождения) принадлежность. Так, в большинстве интервью «китайцы» противопоставляются «нерусским», «таджикам» и даже «гастарбайтерам». В полевых материалах 2011-2013 годов термин «таджики», как собирательное название мигрантской группы, все чаще уступает место термину «узбеки». Такое замещение названия группы, на мой взгляд, связано с быстрым ростом численности мигрантов из Узбекистана. На рубеже 1990-2000-х годов трудовые мигранты из Таджикистана были первопроходцами центральноазиатской миграции в Восточную Сибирь135 и наиболее заметной мигрантской группой, что и послужило основой для распространения этнонима «таджики» на мигрантов из иных стран постсоветской Центральной Азии. С нарастанием миграционного притока из Узбекистана преимущественные контакты с мигрантами из этой страны, вероятно, и обусловили смену названия мигрантской группы. Несмотря на длительное соседство с сельским сообществом, предполагающим в иных случаях складывание неформальных, «человеческих» отношений, «китайцы» остаются максимально закрытой группой. Ее члены стремятся к минимизации контактов с местным населением и властью. Как 135 Дятлов В.И. Таджики в современном Иркутске: первопроходцы новой миграционной волны? / Перспективы миграции коренных народов Центральной Азии в Россию: Сборник научных трудов//Новосибирский гос. ун-т. Новосибирск, 2003. С. 150-175. 114 следствие, эта группа остается и для местных жителей, и для администрации привычным, но малопонятным элементом повседневной жизни. В пригороде сложилась устойчивая экономическая специализация «китайцев». Возродив деятельность тепличных хозяйств в пригородных поселениях, они, фактически, монополизировали эту сферу. При этом, по словам сотрудников районной администрации, на территории района нет ни одного иностранного предприятия: формально, все действующие тепличные хозяйства зарегистрированы как российские предприятия. Основными партнерами этих хозяйств являются городские торговые предприятия и частные предприниматели – горожане. Местный (сельский) рынок «китайцев» не привлекает и включение в локальную экономику происходит лишь косвенно и по инициативе местного населения (смотри раздел 3.1.). Тем не менее, полной изоляции группы не происходит: специфика деятельности и пространства обусловливает включение «китайцев» в жизнь пригородных поселений, идущее двумя путями: 1) использование местных рабочих и специалистов и 2) «спонсорство» – неформальное сотрудничество с местными администрациями. В качестве квалифицированных специалистов привлекаются бухгалтеры и агрономы. В этом случае, работа носит договорной характер и выполняется в форме консультирования и/или прямой подготовки отчетной документации. Оплата проводится единовременно и нередко «неофициально». «Они [китайцы – КГ] используют – бухгалтер наш, который получает зарплату нормальную – 20 тыщ, который ведет чисто их балансы и так далее. Они используют помощь агронома, т.е. такие работы, как …. по совместительству, да. Они такие не постоянные, временные такие. Нет, специалистов они конечно используют наших, конечно. Кто будет сдавать отчет в бухгалтерии и т.д.? И какие-то вещи с агрономом… Т.е. на уровне таком вот, договорных, временных отношений. Неофициально, конечно, но с нормальной зарплатой». [сотрудник сельской администрации, 2009 г.] 115 Однако единичный такое привлечение характер. Значительно «коренных» более жителей массовым пригорода является носит сезонное использование неквалифицированного труда. В сельскохозяйственный сезон местные жители (чаще – из «неблагополучных» социальных групп) нанимаются «к китайцам» в качестве чернорабочих с поденной оплатой. Работа имеет неофициальный характер, оплачивается низко (100-200 рублей в день – по интервью 2009-2010 гг.), что, вероятно, полностью устраивает обе стороны: отсутствие каких-либо юридических отношений с местными выгодно «китайцам», а «быстрый» заработок – люмпенизированным слоям местного населения. «Наших бывает тоже используют неблагополучных. <…> Потому что это недорогая рабочая сила, к которой нет никаких обязательств. Не надо официально устраивать, ну там какие-то проблемы – не нравиться? До свидания!» [сотрудник сельской администрации, переселенец из Иркутска, 2009 г.] Формула «работать у китайцев» уже вполне устойчива и обозначает не только место, но и форму занятости, уровень и порядок оплаты, отчасти – статус самого нанимающегося. «Наши неблагополучные, кто пьет в деревне, у них уже работают. Да, 100 рублей в день – целый день в теплицах работают» [«коренная» жительница пригородного села, 2009 г.] «Те, кто неблагополучный имеют возможность… сейчас такие зарплаты достаточно высокие… Они платят до 500 рублей в день. Не все… от 250 до 300 рублей в день зарплата для неблагополучных – это подспорье, потому что опять же возвращаясь к работе постоянной комиссии по делам несовершеннолетних – выезжаем в семьи, которые выпивают, мы знаем, что у них постоянного места работы нет. Как правило, у них ответ один: где работаете? – У китайцев». [сотрудник сельской администрации, переселенец из Иркутска, 2009 г.] Второй путь взаимодействия складывается по инициативе местных администраций, в силу малого бюджета вынужденных обращаться за поддержкой ко всем предприятиям и предпринимателям, ведущим деятельность на их 116 территории. Установленный в конце 1990-х – начале 2000-х контакт (часто в ходе мелких конфликтов) с представителями «китайцев», теперь используется не для давления, а для выстраивания партнерских отношений. Неофициальное «спонсорство» используется для решения текущих, но «неподъемных» для муниципалитетов вопросов: ремонт водонапорной башни, дороги и т.п. В этих отношениях конфликтность, нередкая для периода установления отношений, сменилась вполне уважительным отношением к «очень обеспеченным», «уважаемым китайцам», выступающим от лица этой мигрантской группы. И теперь «китайцы» для многих пригородных поселений стали не только привычной, но и совершенно необходимой частью повседневной жизни. Представители же районной администрации в неформальном разговоре прямо утверждают, что без «китайцев» пригородное сельское хозяйство, видимо, уже и невозможно. Иными словами, несмотря на старательно выдерживаемую дистанцию, закрытость, «китайцы» оказываются все теснее включенными в жизнь локального социума. Собирательное обозначение «таджиков», как группы мигрантов, основанное на критерии их занятости и места в экономической жизни местного сообщества, предопределяет ее гетерогенность. «Таджики» как мигрантская группа в представлениях местного сообщества крайне неоднородна: в нее включаются мигранты, совершенно разные по этнической и гражданской принадлежности, продолжительности пребывания в изучаемом районе и т.д. Этническое происхождение этих мигрантов нередко не совпадает с гражданской принадлежностью, а формальные характеристики по длительности пребывания в России (как критерий градации на постоянных и временных мигрантов) нередко противоречит характеру их занятости, системе налогообложения и т.д. Потому название группы, бытующее в местном сообществе, воспринимается им не как 117 этноним, а именно как обозначение широкой мигрантской группы, включающей представителей различных этнических групп и выходцев из разных государств.136 «- Сезонные рабочие конечно вот таджики. - Вы сказали «таджики». Таджики – это люди из Таджикистана? По национальности таджики? Или это какое-то собирательное название? - Скорее – это собирательное, да, потому что так это их не определишь. Ну, знаем, сталкивались с бригадами строителей. Как правило, они идут именно оттуда, из Таджикистана. Но не обязательно…». [руководитель строительного подразделения частной компании, 2009 г.] Противоречие между используемым этнонимом и структурой обозначаемой им группы местным сообществом практически не рефлексируется. Вместе с тем, понимание различий между таджиком как этнофором и «таджиком» как представителем определенной мигрантской группы фиксируется в интервью достаточно четко. Мои респонденты вполне определенно относят трудовых мигрантов к «таджикам» как мигрантской группе, указывая на то, что они (мигранты) могут быть этническими узбеками и гражданами иной, нежели Таджикистан, страны. Несоответствие реальной этнической и гражданской структуры этой группы этнониму, используемому для ее обозначения, воспринимается как нечто самой собой разумеющееся. «- У вас таджики [работают – КГ]? Других не бывает? – Почему, бывает. Киргизы, и узбеки, и таджики с Таджикистана. Сейчас у нас – таджики с Узбекистана. Узбекские таджики. Т.е. они живут все в Узбекистане, но они таджики. А есть и таджики и с Таджикистана, есть и киргизы». [управляющий локальной бизнес-структурой, 2009 г.] Таким образом, этническое маркирование дольно мощного миграционного потока в пригород остается в восприятии местного населения не более чем инструментом 136 выделения не этнического, но мигрантского сообщества. Дятлов В.И. Трансграничные мигранты в современной России: динамика формирования стереотипов // Международные исследования. Общество. Политика. Экономика. – Астана. 2009, №1(1). С. 147 118 Очевидные визуальные признаки, прежде всего – антропологические, характерные для отдельных этнических групп, обобщаются и приписываются значительно более широкой группе. В этих рамках, противопоставление местным населением китайских и среднеазиатских мигрантов выглядит вполне логичным, т.к. эти мигрантские группы разводятся не по этническим/расовым признакам, а по стереотипам и фобиям, сформировавшихся в отношении этих групп. «Для нерусских [«таджиков» – КГ] – это все же вынужденная миграция, потому что им беднягам там плохо совсем живется, и тут они приезжают зарабатывать, и в этих условиях проживают. Там какие-то вагончики, палатки, кто какие условия им создает… Ну нету у них здесь возможности шиковать, они сюда чисто за деньгами приезжают. Они не за тем сюда приезжают, чтобы купить новый костюм, накопить денег и съездить в Тайланд, я вас уверяю. Они – для того чтобы семьи обеспечить, отдавать детей учиться. Я никогда не слышала, чтобы какой-то работник сказал: «Вот счас заработаю, приеду куплю себе тачку» – нет, я никогда такого не слышала. А вот миграция из КНР, китайцев, это серьезная продуманная политика страны. Это не просто так». [сотрудник сельской администрации, 2010 г.] Внутренняя неоднородность «таджиков» как мигрантской группы при этом не выявляется и, напротив, сглаживается. Во многом это задается не только отсутствием сколько-нибудь весомой необходимости для этнической дифференциации группы (на практике принципиальной разницы между схемами взаимодействия с таджиком или узбеком, как этнофорами, нет). На это же работает и логика массового стереотипа и мигрантофобии, которые, на мой взгляд, ориентированы именно на обобщение образа, экстраполяции оценок на всех действительных и приписываемых к группе членов. Таким образом, отсутствие запроса на этническую дифференциацию мигрантов определяет использование этнических маркеров для обозначения не этнической, а мигрантской группы и даже ее экономических функций в сообществе. В.И. Дятлов приводит встреченное им в полевых материалах выражение «работать 119 таджиком».137 Мне представляется, что это выражение как нельзя более точно определяет восприятие мигрантов не только как этнической и/или социальной группы, но и как носителей определенной экономической функции. Гетерогенность же ее проявляется не по внешним признакам, а по стратегиям и практикам взаимодействия с подгруппами мигрантского сообщества, которые могут совпадать, а могут и не совпадать с этническими и гражданскими признаками мигрантов. На первый взгляд, наиболее очевидным критерием для определения внутренней структуры «таджиков» является выбор ее членами групповых или индивидуальных стратегий адаптации, что позволяет выделить две ключевые подгруппы. Однако полевые материалы показывают, что варианты индивидуальных стратегий не многочисленны, а число выбирающих их «таджиков» пока крайне невелико. И напротив, вторая из возможных подгрупп предполагает довольно широкий спектр вариантов групповой стратегии и комплексов практик, что обусловливает необходимость выработки иных критериев для анализа ее структуры. В связи с этим, более перспективным подходом для выделения внутренней структуры этой группы иностранных мигрантов, на мой взгляд, может быть использование аналогии с устоявшимися категориями «белых» (полностью легальных) и «серых» (полулегальных, непрозрачных) бизнес-схем. Обозначение этих категорий, при некоторой их искусственности, давно вошли как научный язык, так и в терминологический аппарат административно-управленческой практики.138 Отталкиваясь от указанной аналогии, в группе «таджиков» можно выделить две подгруппы: «Белые «таджики» – трудовые мигранты, которые находятся в стране и работают полностью на законных основаниях. Этой группе соответствует 137 Дятлов В.И. Трансграничные мигранты в современной России: динамика формирования стереотипов // Миграции и диаспоры в социокультурном, политическом и экономическом пространстве Сибири. Рубежи XIX – ХХ и ХХ – XXI веков. – Иркутск: Оттиск, 2010. С. 476 138 Радаев В.В. Издержки деловых схем и причины легализации бизнеса / Федеральный образовательный портал «Экономика. Социология. Менеджмент». (Электронный ресурс). URL: http://ecsocman.hse.ru/text/16215361/#_ftn5 Режим доступа: свободный 120 комплекс легальных, «белых» практик взаимодействия с местным сообществом, включая властно-административные органы: официальное трудоустройство, начисление «белой» заработной платы со всем налоговыми отчислениями и т.д. «Серые «таджики» – «гастарбайтеры», законность пребывания и занятости, которых не прозрачны и частично или полностью нелегальны. Для этой подгруппы характерны комплексы вне-легальных и нелегальных практик взаимоотношений с локальным сообществом, из большинства которых исключено участие официальных органов. Как правило, представители этой подгруппы не имеют официального трудоустройства, юридически оформленных отношений с работодателями, а нередко – и разрешения на трудовую деятельность в РФ. Такое деление основано, прежде всего, на группировке вариантов групповых стратегий адаптации мигрантов. Индивидуальные стратегии, зафиксированные мною, сочетают как легальные, так и вне-легальные практики взаимодействия с местным сообществом. Это несколько нарушает логику внутренней дифференциации рассматриваемой мигрантской группы, но вместе с тем, позволяет выявить ряд нюансов, которые в противном случае остались бы за пределами исследования. Появление «белых «таджиков», как особой подгруппы временных трудовых мигрантов, во многом определено интересами бизнеса, вынужденного лавировать между конъюнктурой рынка труда и изменяющимся миграционным законодательством. С одной стороны, характер демографических и миграционных процессов в Сибири (да и в стране в целом) предопределяет неизбежность привлечения трудовых мигрантов. С другой – кардинальное изменение миграционного законодательства России, пережившего в постсоветские годы несколько этапов, связанных со сменой парадигмы миграционной политики, связывали привлечение иностранных рабочих с серьезными рисками. Однако логика развития производства, требующая привлечения большого числа рабочих, и минимизации связанных с этим издержек, сделали, на мой взгляд, легальное привлечение иностранных рабочих неизбежным процессом. 121 Исследования второй половины 2000-х гг.139 показали достаточно явный интерес бизнеса (в том числе – мелкого и среднего) к использованию именно временных мигрантов. Постоянные мигранты, оседающие в местах локализации производств и становящиеся постоянными сотрудниками предприятий, могут быть предпочтительнее для бизнеса в связи с возможностью роста их квалификации, профессионализма, адаптированности к местной специфике, в том числе и условий труда. Но издержки, связанные с социальным обустройством таких мигрантов, высоки и могут окупиться лишь в долгосрочной перспективе. Временные мигранты – заметно дешевле (как правило, и в оценке их труда), и не влекут комплекса проблем социального характера. Но часто их недостаточная квалификация, являются отсутствие серьезными профильного рисками для образования, бизнеса, «непроверенность» особенно связанного с использованием достаточно сложной и дорогой техники и оборудования. В качестве решения сформировались вполне устойчивые связи бизнеса (прежде всего – малого и среднего, т.к. в крупном бизнесе индивидуализированные отношения работодателя и наемных рабочих, персонала невозможны и нецелесообразны) с мигрантами. Ежегодный наем на работу одних и тех же или, по крайней мере, части нанимаемых рабочих-мигрантов, позволил установить вполне устойчивые личные контакты с ними. «Адресным» становится и подбор рабочих на каждый сезон, что позволяет учитывать конъюнктуру рынка. «Мы созваниваемся. Сколько мне людей надо. Допустим вот в прошлом году был кризис, мы вызывали только четверых. Т.е. мы не могли их обеспечить работой, не было денег и всего остального. И мы вызывали только четверых. В это году я сам звонил, так – «приезжай сам, вези того, того, того – по именам». Т.е. мы с ними давно работаем, я знаю, кого надо привезти, кто у меня будет работать, кого я найму, кого я обеспечу работой». [руководитель строительного подразделения частной компании, 2009 г.] 139 Трансграничные миграции и принимающее общество: механизмы и практики взаимной адаптации. Монография. – Екатеринбург: Изд-во Уральского университета, 2009; Интеграция экономических мигрантов в регионах России. Формальные и неформальные практики. – Иркутск: «Оттиск», 2009. 122 Работающие в течение 10 и более лет на одном и том же предприятии временные рабочие-мигранты освоили и специфику труда, и технику, используемую в работе. Зарекомендовав себя, как вполне надежные работники, они, сохраняя статус временного иностранного мигранта, фактически, становятся постоянными рабочими. «Вот они приехали, поработали и уехали. Ни забот, ни хлопот. Т.е. они как бы написали заявление на отпуск, месяц им положено, да, Плюс на три месяца они пишут без содержания. И четыре месяца мы их не видим. Октябрь, ноябрь, декабрь, январь, февраль – вот пять месяцев. Бывает, у меня люди в декабре уезжают и позже уезжают. Некоторые – три-четыре человека всегда в зиму остаются, работают. Ну, есть какая-то мелочевка – там, там, там. А основная-то масса уезжает». [руководитель строительного подразделения частной компании, 2009 г.] В этом двойственном статусе (временные мигранты и одновременно – постоянные рабочие) «таджики» оказываются чрезвычайно выгодны местному бизнесу. Обеспечивая работодателю все преимущества постоянного персонала (необходимый уровень квалификации, сложившаяся репутация, приспособленность к местным условиям), они, в тоже время, сохраняют и все выгоды найма временных рабочих – отсутствие комплекса социальных обязательств (детские учреждения, трудовая занятость взрослых членов семьи, иные издержки), возможность регулирования численности работающих в зависимости от сезона и конъюнктуры, минимальные расходы на обеспечение быта. Очевидно, выгодно такое положение и самим мигрантам. Постоянная работа с гарантированным уровнем зарплаты, официальное трудоустройство с легальным и, что возможно важнее – организованным, коллективным решением всех вопросов по регистрации и получению разрешения на работу, не требующем индивидуальных усилий и обращения к услугам тех или иных посредников. Для 123 них посредником между ними и государством в лице ФМС становится их работодатель. «Они приехали, сдали документы в отдел кадров, и здесь единственное мы их всех собираем кучей – повезли, они кровь сдали, пишем бумагу – потому что там очередь как в Мавзолей всегда. Пишем бумагу, я их провожу без очереди сам лично. Они сдают эту кровь. Потом кто-то из них едет, забирает эти анализы. Все… и начальник отдела кадров едет и оформляет все остальное. Они только едут, получают разрешение на работу». [управляющий локальной бизнес- структурой, 2009 г.] Пожалуй, единственный очевидный минус в таком положении дел для мигрантов – это необходимость уплаты значительных налогов, который начисляются на заработную плату нерезидентов страны. Однако длительное и официальное трудоустройство решает и эту проблему: пребывая на территории России более полугода и имея легальную трудовую занятость, «таджики» становятся резидентами РФ. При этом размер удерживаемых с них налогов не многим отличается от таковых, взимаемых с российских граждан.140 «На сегодняшний день они все как бы уже резиденты, потому что они уезжают домой, уезжают как бы в отпуск. Большую часть время года они находятся здесь. Они сейчас все резиденты, это первое время из них высчитывали по 30% подоходного и все остальное. А сейчас они так же получают зарплату». [управляющий локальной бизнес-структурой, 2009 г.] Поскольку «документами, подтверждающими фактическое нахождение физических лиц на территории РФ, могут являться справки с места работы, выданные на основании сведений из табеля учета рабочего времени, копии паспорта с отметками органов пограничного контроля о пересечении границы, документы, оформленные в порядке, установленном законодательством РФ»141, 140 Налоговый кодекс Российской Федерации, ст. 207, п.2. (в ред. Федерального закона от 27.07.2006 № 137-ФЗ). Письмо Минфина России от 05.02.2008 N 03-04-06-01/31 // Кадис. Правовой портал (Электронный реусрс). URL: http://www.kadis.ru/texts/index.phtml?id=27660&PrintVersion=1 Режим доступа: свободный 141 124 такое официальное трудоустройство позволяет заметно нивелировать разницу в доходах при «белой» и «теневой» занятости иностранных мигрантов. Отсутствие реальной конкуренции со стороны местного населения за эти рабочие места привело к формированию не только взаимного интереса работодателя и «белых «таджиков», но и все более заметной взаимозависимости. Если для мигрантов эта зависимость становится «возможностью», некоторой гарантией трудоустройства и заработка, то для бизнеса вместе с преимуществами она несет и риски. Финансовые, организационные и другие вложения в организацию системы найма «белых «таджиков» в сочетании с отсутствием реальной конкуренции за рабочие места со стороны местного населения ведут к тому, что иностранные рабочие становятся (или уже стали) критическим фактором для устойчивости местного бизнеса. «- Если представить – вдруг сейчас запретят приезжать и работать [«таджикам» – КГ] – без них справитесь или нет? - Сложно будет. Ну, будем стараться, не без этого, но очень сложно. Cкажем так, если одного – двух уволить, то ничего страшного. А если уволить сразу всех сейчас – то всё…» [руководитель строительного подразделения частной компании, 2009 г.] Иными словами, легальное использование иностранных трудовых мигрантов в мелком и среднем бизнесе в условиях узкого и/или весьма специфичного рынка рабочей силы в пригороде, устраняя одни проблемы (прежде всего, в сфере взаимоотношений с государством), формирует новые риски, слабо осознаваемые властью и лишь постепенно формулируемые представителями бизнес-сообщества. Вместе с рисками, однако, появляется и реальная перспектива реализации интеграционного сценария адаптации мигрантов. Находясь полностью в рамках правого поля, эта группа «таджиков» достаточно полно соответствуют тому собирательному образу «идеального» иностранного трудового мигранта, который сформировался в общественном мнении России (ключевыми моментами в нем является «легальность», «знание русского языка», 125 «соблюдение норм российского общества»). Названные риски и возможности, их «осознание», могут свидетельствовать о том, что процесс взаимной адаптации мигрантов и местного сообщества, по крайней мере, в данной сфере входит в новую фазу, в которой «взаимный интерес» дополняется «взаимной зависимостью». Адаптация через комплексы неформальных (вне-легальных или полностью нелегальных) практик в рамках групповых стратегий в иркутских пригородах, является, пожалуй, более распространенным вариантом. Продолжая аналогию с бизнес-схемами, формирование этой группы «таджиков» имеет вполне легальную базу (законный въезд в страну), на основе которой формируются легальные, внелегальные и вовсе противозаконные практики. Вероятно, большинство мигрантов этой группы въезжают в Россию на вполне законных основаниях. Однако дальнейший характер их пребывания в области и трудовая деятельность уже не фиксируются в учете официальных органов и становятся мало прозрачными для власти. Говорить о теневой составляющей жизни и деятельности «серых «таджиков» (как противозаконных, illegal, так и экстралегальных extra-legal, находящихся за пределами правового поля, но прямо не нарушающих закон142) пока достаточно сложно, хотя эта составляющая, вероятно, довольно значительна. «Прозрачная» же часть их деятельности в пространстве Пригорода открыта и вполне поддается наблюдению и анализу. Основной сферой трудовой деятельности «серых «таджиков» в пригороде является строительство и ремонт, а также подсобные работы, что было определено спецификой причин их появления здесь. Основной причиной появления «серых «таджиков» в сельских населенных пунктах пригорода стал массовый приток горожан, главной целью которых является строительство жилья – домов и усадеб. Не имея устойчивых контактов с «коренным» населением для привлечения «местных» бригад, переселенцы из города опираются на широко 142 Рыжова Н.П. Природные ресурсы российского Дальнего Востока: институциональные изменения и экстралегальные практики / Миграции и диаспоры в социокультурном, политическом и экономическом пространстве Сибири. Рубежи XIX-XX и XX-XXI веков. – Иркутск: Оттиск, 2010. С.285-286 126 распространенные в областном центре практики неформального найма трудовых мигрантов из постсоветской Азии. Формальных, оформленных официальным договором отношений с работодателем у большинства «серых «таджиков» нет, что собственно и дает основание для выделения этой подгруппы. Как индивидуальный, так и коллективный (бригадный) наем на работу происходит неофициально, в большинстве случаев по рекомендации. «- А «таджиков» – их официально как-то нанимают? - Нет, официально нет. Принято – по словам, по рекомендации. Посмотрели, кто из знакомых строил? Так, вот этот, вот этот, вот этот. Какую бригаду порекомендуешь? Того! Дают сотовый телефон, всё, и начинают знакомство. Здесь это по рекомендации. Ну, есть, конечно, объявления на магазинах, на столбах, ну это существует везде и всегда». [сотрудник сельской администрации, 2009 г] Примечательно, что неофициальный порядок найма «таджиков» используют не только частные лица, но и администрации сельских поселений, предпочитающие использовать их услуги для небольших ремонтных работ, выпаса сельского стада, благоустройство территории. Важно, что администрации (муниципалитетов первого уровня) здесь выступают как низовой уровень власти, формально следующие законодательству, но на деле реализующие совсем иные практики: «- Вы с ними [«таджиками» – КГ] договор заключаете видимо? - Ну, договор такой… «междусобойчик». - А эти договоры, они все такие «междусобойчики», как вы говорите, правильно? - Да. - Неофициально, скажем так? - Неофициально, конечно, да. - А официально это невозможно сделать или это не нужно просто? 127 - Нам это не нужно официально, а они сами решают, какие договорные отношения устанавливать. И жители сами решают». [сотрудник сельской администрации, 2009 г] Причины, подталкивающие местную власть к «неформальным», т.е. фактически теневым, «серыми» схемам взаимодействия с «таджиками», представляются вполне очевидными. С одной стороны, это жесткие ограничения Бюджетного кодекса и связанных с ними федеральных законов, соблюдение которых в полном объеме не только усложняет решение любого хозяйственного вопроса, но растягивает эту процедуру на несколько месяцев. Относительно непродолжительный строительно-ремонтный сезон и требование расходования средств до конца финансового года делают подобные проволочки крайне нежелательными для местных администраций. Более того, отсутствие каких-либо официальных документов о найме иностранного рабочего (или бригады) де-юре означает отсутствие и каких-либо отношений муниципалитета с мигрантами по известному принципу «нет человека – в этом случае – мигранта, – нет проблемы»: «- Т.е. формально администрация к этому [найму «таджиков» – КГ] отношения как бы не имеет? - Да. - Это удобнее, или почему так? Почему неофициально? - Ну, получается, что здесь спрос рождает предложение. То есть, есть спрос, люди работают, люди строят… Ну, это как-то мы даже не заостряемся, конфликта нет, проблемы нет…».[сотрудник сельской администрации, 2009 г] С другой стороны, сами мигранты, имеющие статус нерезидентов России не заинтересованы в официальных трудовых отношениях, поскольку такой статус обязывает выплачивать «подоходный» (налог на доходы физических лиц) и иные налоги по повышенным ставкам. Совпадение интересов мигрантов, местной власти и местного сообщества в целом выталкивает их взаимоотношения в сферу неформальных практик, в теневую, «серую» зону деловых отношений. Этому 128 способствует значительно менее формализованная повседневность сельского пригорода, где многие деловые отношения традиционно строятся на личных отношениях, а не на формальных договоренностях. Традиционная «неформализованность» пригорода и взаимное нежелание юридического оформления взаимодействия «заказчиков» и «работников» (а значит и обозначения жестких рамок этих отношений), дают широкие возможности для самоорганизации «серых «таджиков». Этому же способствует специфика строительного рынка пригорода – разбросанность «объектов» по различным населенным пунктам, нередко значительно удаленным друг от друга. В результате в пригородах Иркутской агломерации формируется довольно сложная трехуровневая организация работы «серых «таджиков». Низовой ее уровень представлен рядовыми работниками, организованными в бригады. Возглавляют бригады более опытные и квалифицированные работники, как правило, выполняющие более сложные виды работ, непосредственно организующие выполнение работ на «объекте» и формирующие второй уровень организации – «бригадиров». Если эти два уровня вполне традиционны для организации неформальных рабочих бригад и распространены и в городе, то третий (верхний) уровень специфичен для пригорода, а его появление вызвано необходимостью распределения «объектов» между бригадами в нескольких населенных пунктах. Представители этого уровня, обозначенные респондентами как «мастера», «мастера-бригадиры», немногочисленны – по оценкам представителей сельских администраций «в сезон» на территории муниципального образования, включающего 4-5 населенных пунктов с общим числом жителей около 5-6 тысяч человек, работает 4-5 таких «мастеров». «Сейчас стало модно организовывать группы. Они [«мастера» – КГ] привозят большое количество групп (по ситуации, конечно) и развозят эти группы по всему муниципальному образованию, раскидывает данные группы. Ездит на 129 машине, гоняет, проверяет их работу, вот так вот кольцует». [сотрудник сельской администрации, переселенец из Иркутска, 2009 г.] В функции «мастеров», помимо распределения («раскидывания») бригад входит выполнение высококвалифицированных работ, заключение договоров, денежные расчеты с заказчиком и бригадами: «Он [«мастер», «мастер-бригадир» – КГ] контролирует день оплаты и соответственно в день оплаты собирает деньги именно он. Не раздаются деньги работникам непосредственно, собирает деньги именно он, и отдает их работникам, как он считает нужным. И оставляет себе энную долю». [сотрудник сельской администрации, переселенец из Иркутска, 2009 г.] Формирование подобной узкой группы может свидетельствовать о складывании мигрантской элиты, своеобразной «рабочей аристократии». Она формируется из наиболее предприимчивых и адаптированных к местным реалиям мигрантов, концентрирующих в своих руках ключевые функции по организации экономического взаимодействия «серых «таджиков» и местных сообществ. Представители этой «прослойки» заметно отличаются от рядовых рабочих, как внешне, так и по уровню доходов: «Как правило, они [«мастера» – КГ] более опытные такие, более квалифицированные. Ну, это я по своей личной практике говорю. Они более знающие, они хорошо говорят, хорошо одеваются и т.д.». [сотрудник сельской администрации, «коренная» жительница пригородного села 2009 г.] «- Я знаю, что мастера очень хорошо зарабатывают. Вот эти вот, которые являются мастерами, бригадирами. Они зарабатывают очень хорошо. - А очень хорошо – это какой порядок, можно хотя бы представить? - Ну, сотни тысяч они зарабатывают за летний период, сотни тысяч». [сотрудник сельской администрации, переселенец из Иркутска, 2009 г.] Концентрация в руках описанной группы важнейших организационных и финансовых механизмов экономической деятельности позволяет предполагать, что она (группа «мастера») выполняет для «серых «таджиков» функции 130 посредников, аналогичные тем, которые выполнят в отношении «белых «таджиков» работодатели. Имеющегося полевого материала пока не достаточно для того, чтобы говорить о складывании (или отсутствии) системы полулегальных и нелегальных практик и отношений между мигрантской элитой и рядовыми мигрантами (в частности, клиентельной зависимости, покровительства и т.п.). Однако само наличие сложной организационной структуры мигрантской группы и узкой группы лиц, выполняющих в ней функции посредников, дает питательную среду для складывания подобной системы, с одной стороны – облегчающей процесс адаптации мигрантов в принимающем обществе, а с другой – дистанцирующей рядовых мигрантов от прямого взаимодействия с местными сообществами. Формирование подобной структуры организации работы «серых «таджиков», которая сложилась всего за 10-12 лет, на мой взгляд, является крайне важным фактом. Он позволяет говорить о том, что процесс взаимной адаптации иностранных трудовых мигрантов и местного сообщества в пригороде идет заметно быстрее, нежели в городах. Специфика пространства Пригорода благоприятствует большей вариативности этого процесса, возникновению широкого спектра практик (вероятно, со значительным преобладанием неформальных) и как следствие – более глубокой интеграции мигрантов и местного сообщества. Заняв обширную экономическую нишу, вписавшись в местное сообщество, «таджики» начинают все активнее «вписывать» местное сообщество в свою жизнь. Наиболее ярким и неожиданным проявлением этого процесса, является наём мигрантами местного населения в качестве чернорабочих на поденную работу. Как правило, в качестве таких поденщиков нанимают неквалифицированных местных жителей из неблагополучной социальной среды. Отчетливым маркером устойчивости такой формы взаимодействия мигрантов и местного сообщества стало закрепления понятия «копалки», «копайки». Возникший, вероятно, в строительных бригадах «серых «таджиков», он уверенно 131 расшифровывается местным населением как «те, кто не могут самостоятельно качественно сделать, <…> разнорабочие, которые носят – «унеси-принеси», выкопай, подержи» и используется в большинстве случаев для обозначения местных («русских») поденщиков у мигрантов (не только у «таджиков», но и у «китайцев»). Таким образом, мигранты оказываются включенными не только в экономическую жизнь пригородного сообщества, но и в его социальную структуру. Они уже не обязательно относятся к низшим слоям локальной «социальной пирамиды», но могут обнаружить «ниже себя» представителей «коренного» населения, давно и органично включенных в местный социум. Иными словами, иностранные мигранты предстают уже не столько неким «внешним» по отношению к принимающему сообществу элементом, сколько его неотъемлемой «внутренней» частью. Описанные выше групповые стратегии адаптации «таджиков» (как «белых», так и «серых»), на мой взгляд, не направлены на интеграцию в принимающее общество. Они, скорее, могут быть обозначены как ярко выраженные стратегии трансмигрантов, т.е. мигрантов тесно связанных с принимающей страной (в том числе и локальным сообществом), но в то же время сохраняющих прочные связи со страной выхода. В основе такого «не-интеграционного» сценария адаптации лежат, как объективные факторы (в том числе, разница в стоимости жизни в Сибири и странах выхода), так и субъективные, связанные с групповыми нормами и практиками поведения трудовых мигрантов, календарем рынка труда и связанным с ним «графиком» миграций. Исключение составляют представители формирующейся «мигрантской элиты», но эта группа по определению немногочисленна и является скорее неким «побочным результатом». Те же «таджики», которые ориентированы на интеграцию в российском обществе и оседание в России, в пригороде выбирают индивидуальные стратегии. Пригородное пространство, сочетающее сельские, или точнее – «не городские» условия жизни и ведения хозяйства с довольно широким слоем «состоятельных 132 людей», перебравшихся на постоянное жительство в пригород, предоставляет благоприятные возможности для формирования новых, не свойственных ранее ни городскому, ни сельскому пространству практик индивидуального взаимодействия мигрантов с представителями местного сообщества. В частности, подобная ситуация не могла не привести к возникновению спроса на услуги по обслуживанию и охране дома и хозяйства: «Это же тоже в городе же было не принято, наверное <…> – иметь работника. Ну, который в сельской местности проживает, который кормит собак, варит им и кормит, который открывает-закрывает ворота…<…> открывает двери, смотрит – кто приехал, говорит хозяева дома или нет. Ну, я не знаю, что там… подметает, снег убирает, то есть такую работу, которую каждый может выполнять, но хорошо, если выполняет ее кто-то». [сотрудник сельской администрации, переселенец из Иркутска, 2010 г.] «Профессиональные» требования к таким работникам вполне очевидны и касаются не столько квалификации, сколько репутации потенциального работника: надежность и добросовестность, готовность к любой работе, трезвость, невысокие материальные и социальные запросы. Несложно заметить, что этот перечень практически полностью повторяет список конкурентных преимуществ «таджиков» на локальных рынках труда. Кроме того, они («таджики») сохраняют некоторую дистанцию с местным сообществом, что в глазах «хозяев» представляет дополнительное достоинство при найме домашних работников. «Как правило, иностранные работники с этим тоже справляются лучше, чем наши. Потому что они не общаются с соседями, ну при условии договоренности; они не кучкуются; они ходят в магазин за конкретными продуктами, которые они готовят; они не выпивают, мало курят. Они любят, как правило, всех членов семьи, детей, собак и т.д. Они становятся такими, на постоянной основе… Это становится системой и приезжают из года в год, либо остаются». [сотрудник сельской администрации, переселенец из Иркутска, 2010 г.] 133 Подобные преимущественно индивидуальные в «серой зоне» стратегии, практик на мой взгляд, взаимодействия с лежат местным сообществом и тесно связаны с более распространенными «серыми» вариантами групповой адаптации «таджиков». В большинстве случаев, «работники» – это мигранты, отработавшие летний строительный сезон (а чаще – уже не один), имеющие репутацию «надежного человека» и желающие закрепиться в России. Как правило, это молодые люди, не обремененные семьей на родине (или скорее – неженатые), получившие первичную квалификацию, позволяющую выполнять не сложные хозяйственные работы, но, в тоже время, еще не обеспечивающую достаточно заработка в строительный сезон. «Более квалифицированные получают энную сумму и живут там, на родине, гуляют свадьбы, строят дома. Квалифицированные, как правило, не остаются, если нет работы на зиму. <…> Либо это так называемые «копалки», либо не очень квалифицированные, либо начинающие, которые хотят остаться, как-то зацепиться, утвердиться, и нету у них еще семьи, заработать можно. Потому что не заработает он там те же 15 тысяч в месяц? – Не заработает. А здесь и работы все-таки не так много, и знакомствами обзаводится. В том плане, что где-то работа какая-то. У нас же «телефонное радио»: там хороший парень, есть? Хороший парень есть – на возьми». [сотрудник сельской администрации, «коренная» жительница пригородного села, 2009 г.] Судить об успешности подобных вариантов индивидуальной стратегии адаптации пока крайне сложно в силу их неширокой распространенности и недостаточной рутинизированности. Далеко не все молодые переселенцы из города (потенциальные «хозяева») могут позволить себе использование домашних рабочих. Для старшего же поколения новых жителей пригорода такие работники достаточно четко ассоциируются с понятиями «домашней прислуги» и «дворовых», заставляют если не скрывать, то, по крайней мере, не афишировать в широком кругу наличие «работников». В интервью, они нередко пытаются снять 134 негативные коннотации через использование для обозначения хозяев и работников эвфемизмов «работодатель», «помощник» и т.п. «– Это, наверное, же западное влияние – иметь работника. – Как работника? – <респондент смущается, смеется> Ну, человека, помощника. Нет, работника, наверное, не хорошее слово, помощника». «Чтобы работник хорошо жил, это нормально, когда хозяин…» <смущается> «Ну опять не хорошо… Работодатель». [сотрудник сельской администрации, переселенец из Иркутска, 2009 г.] Тем не менее, можно с достаточной уверенностью предполагать, что практика использование «таджиков» в качестве хозяйственных работников становится все более широкой. Об этом можно судить не только на основании использования подобных услуг «таджиков», но и по организации пространства строящихся усадеб новых жителей пригорода. «Человек, когда строит дом, он строит дом для работников, уже изначально. Маленький домик с удобствами по возможности уже, исходя из материального положения, его личных пожеланий». [житель пригородного села, переселенец из г. Иркутска, 2012 г.] При всей не распространенности, непривычности подобных практик, которые могут даже несколько «компрометировать» (советская память заставлять воспринимать их как некую «эксплуатацию человека человеком»), они, тем не менее, представляются мне достаточно эффективными для реализации интеграционного сценария процесса адаптации. С одной стороны, они дают мигрантам возможность выбраться из системы «этнической экономики» (или, скорее, «мигрантской экономики», в которой этничность играет не определяющую роль143), которая значительно блокирует возможности для 143 Бредникова О., Паченков О. Этничность «этнической экономики» и социальные сети мигрантов // Экономическая социология 2002, Т.3, №2 С. 80 (Электронный ресурс) URL: http://ecsoc.hse.ru/data/692/586/1234/ecsoc_t3_n2.pdf Режим доступа: свободный 135 социальной интеграции.144 С другой стороны, они создают основу для расширения спектра инклюзивных практик местного сообщества, закрепляют в местном сообществе восприятия «таджиков» «другими», но не «чужими». Мне представляется индивидуальные и чрезвычайно групповые важным стратегии то обстоятельство, адаптации «таджиков» что в субурбанизирующемся пригородном пространстве не противопоставлены, а напротив, взаимосвязаны. Более того, специфика практик индивидуальной адаптации в пригородном пространстве обусловливает его базирование на стратегиях групповых: «репутационный» ресурс, необходимый для выстраивания индивидуальной траектории интеграции в принимающее сообщество, можно наработать только в группе. Это означает, что индивидуальные практики выступают здесь не только механизмами преодоления ограничений «этнического бизнеса» на деятельность членов группы за ее пределами145, но и инструментами реализации социального капитала «таджиков» как достаточно большой группы, косвенно работая на углубление взаимодействия мигрантов и принимающего сообщества. Важно и другое. Немногочисленность «таджиков», выбирающих индивидуальные интеграционные стратегии адаптации в принимающем обществе, на мой взгляд, может свидетельствовать о невысокой мотивации мигрантов к интеграции. Выявленные в пригородах Иркутска групповые стратегии адаптации более ориентированы на взаимодействие с принимающим обществом по модели трансмигранта146, нежели на интеграцию в него как россиянина, сибиряка, иркутянина. Модель «постоянных временных», реализуемая через ежегодный приезд на длительный срок в один и тот же район, локальность, остается для них 144 Fong E., Ooka E. The Social Consequences of Particiaption in the Ethnic Economy // International Migration Review. Vol. 36, N. 1 (Spring 2002) P.142-143 145 Portes A., Sensenbrenner J. Embeddeness and Immigration: Notes on the Social Determinants of Economic Action // American Journal of Sociology, 1993, N.6. pp. 1341 146 Glick Schiller N., Basch L. Szanton Blanc C. From Immigrant to Transmigrant: Theorizing Transnational Migration // Anthropological Quarterly. Vol. 68, No. 1 (Jan., 1995), pp. 48-63; Levitt P., Glick Schiller N. Conceptualizing Simultaneity: A Transnational Social Field Perspective on Society // International Migration Review 38.145 (2004): 10021039; Portes A. Conclusion: Theoretical Convergencies and Empirical Evidence in the Study of Immigrant Transnationalism // International Migration Review/ Vol 37. Num. 3 (Fall 2003). Pp.876-892 136 более выгодной. Наиболее приемлемыми, похоже, такие практики остаются и для различных групп местного сообщества. Процесс включения экономическое трансграничных пространство мигрантов пригорода в социальное демонстрирует и несколько парадоксальные результаты. Высокие темпы адаптации и эффективность широкого спектра инклюзивных практик достигается здесь на фоне очевидного преобладания трансмигрантских стратегий и отказа от интеграции по ассимиляционному сценарию. Сохранение культурной дистанции здесь не приводит к резкому обособлению мигрантов от принимающего сообщества и складыванию этномигрантских анклавов, обозначаемых в обиходе как «чайнатауны». Даже «китайские теплицы», на первый взгляд, представляющие собой подобие таких анклавов, при ближайшем рассмотрении оказываются довольно прочно включенными во взаимодействие с принимающим сообществом в различных полях социального пространства: от экономического до властного. Более того, мигранты (прежде всего, центральноазиатские, но в некоторых случаях и из других регионов) уже не очевидно занимают нижние этажи социальной пирамиды, в заполнении которых, как правило, определяется их функция для принимающего общества.147 Столь нетипичное развитие адаптационного процесса в пригороде ставит вопрос о причинах и факторах формирования пригородной специфики. Говорить об особенностях структуры трансграничного миграционного притока в пригородную зону Иркутской агломерации, на мой взгляд, не приходится: и страновая, и половозрастная структура этого миграционного потока близка аналогичным потокам в города и иные территории области. Некоторым отличием, пожалуй, является лишь меньшая представленность мигрантов из Кыргызстана, фиксируемая на уровне полевых наблюдений и оценок респондентов. Последнее 147 Вишневский А.Г. Демографическое будущее России // Отечественные записки. 2004. №4 (Электронный ресурс) URL: http://strana-oz.ru/2004/4/demograficheskoe-budushchee-rossii Режим доступа: свободный; Пистрякова С.А. Проблемы иммиграции: толерантность против ксенофобий и дискриминации. – М.: Московское бюро по правам человека, “Academia”, 2008. С.25 137 отличие, однако, должно обусловить скорее худшие результаты в адаптации трансграничных мигрантов в пригороде, поскольку киргизские мигранты, обладая рядом преференций в натурализации и занимая, как правило, нишу рыночной торговли, демонстрируют более высокий адаптационный потенциал.148 Отсутствие существенных отличий миграционного потока, следовательно, заставляет более пристально взглянуть на специфику принимающего общества. Формирующееся в режиме фронтирного пространства, состоящее более чем на половину из недавних переселенцев, локальное сообщество пригорода выступает чрезвычайно динамичной средой, специфика которой и может обеспечить широкий спектр возможностей для выработки механизмов и инструментов взаимодействия трансграничных мигрантов и принимающего сообщества. Трансграничные мигранты не просто инкорпорируются в существующий социум, но выступают важной составной частью в конструировании нового сообщества. Значительная рутинизированность описанных практик свидетельствует о признании статуса «таджиков» и, шире, трансграничных мигрантов в целом, в качестве самостоятельного социального агента, включении их в систему объективных структур и диспозиций. В социальном пространстве пригорода трансграничные мигранты объективно обладают ресурсом границы в отношениях с частью «коренного» населения и, одновременно, не могут распоряжаться им в полной мере в отношениях с переселенцами из города. Поэтому позиция мигрантов как социального агента выстраивается, по меньшей мере, как равная по отношению к первой группе и как подчиненная по отношению ко второй в соответствие с диспозицией по отношению к воспроизводству социального капитала.149 Таким образом, трансграничные мигранты, прибывая в пригородные поселения, оказываются вовлечены в качестве активного актора в формирование 148 Варнавский П.К. «Никаких проблем нет, язык знаю плохо, с документами все в порядке»: стратегии адаптации мигрантов из Центральной Азии в Забайкалье (на примере города Краснокаменска) / Трансграничные миграции в пространстве монгольского мира: история и современность. – Улан-Удэ: Изд-во БНЦ СО РАН, 2010. С.30-58 149 Бурдье П. Социология социального пространства. С.98 138 нового социального пространства, где с приобретением статуса самостоятельного агента меняется и их габитус. 139 Выводы Пространство пригорода, формирующееся на основе новой модели взаимодействия города и села, в процессе обособления от родительских локальностей производит специфичное социальное пространство. Основой этого процесса становится формирование особого габитуса жителя пригорода (“suburban settler”), близкого по своим ключевым характеристикам типу «человека границы», переселенца, между которыми исследователи американских пригородов нередко проводят прямые параллели.150 Однако при внешнем сходстве с человеком американского «Дикого Запада» и, следовательно, социального пространства американского фронтира, диспозиции новых жителей иркутских пригородов имеют качественные отличия. Взаимодействие с пространством, как физическим, так и социальным (прежде всего, через выстраивание системы иерархий и отношений с прочими агентами) выстраивается ими на основе эксплуатации ресурса границы между городом и селом. Выступая в качестве если не монопольного, то доминирующего владельца данного ресурса, переселенцы из города неизбежно реализуют модель транслокальности, в рамках которой целью выступает не раздвижение границ цивилизованного мира, но формирование особого пространства, в равной мере включенного в родительские локальности, но не тождественного им. Обладание основным ресурсом и выработка эффективного комплекса практик по его реализации обеспечивает доминирование экс-горожан как социального агента в конструируемом пространстве. Появление нового пригородного пространства, а в нем – нового агента, владеющего ключевым для этого пространством ресурсом (эксплуатация границы) и все более явно доминирующего в системе социальных отношений, определяет новые качества этого пространства. Прежде всего, это смена консервативности села динамизмом формирующегося пространства фронтира. 150 Veracini L. Suburbia, settler colonialism and the world turned inside out // Housing, Theory and Society, 29(4), P. 353 140 Последнее, в свою очередь, обусловливает открытость и гибкость структуры социальных отношений, и возможность включения в нее новых групп, при условии отсутствия у них притязаний на доминирование экс-горожан и использование их ключевого ресурса. Следствием этого становиться более высокий адаптационный потенциал нового социального пространства, обеспечивающий возможность эффективного включения в него новых групп. Пригород, осваиваемый горожанами в рамках субурбанизационной миграции и в логике движения фронтира, предоставил благоприятную среду для реализации инклюзивных практик взаимодействия местного населения с трансграничными мигрантами. Здесь резко возрастает степень гетерогенности принимающего общества и изменяется система диспозиций социальных агентов, что заметно расширяет спектр возможностей взаимодействия с ним. Подвижное, меняющееся пространство Пригорода обусловливает бóльшую готовность его сообщества к выработке и принятию новых практик в отношениях с новыми социальными группами. Происходит ломка стереотипов в восприятии иных групп, размываются устоявшиеся практики взаимодействия с ними, формируются совершенно новые, не свойственные ранее ни городу, ни сельскому пригороду, ниши на рынке труда и услуг. Широкий спектр вариантов взаимодействия и глубокая включенность мигрантов в повседневность локального сообщества обусловливают и изменение системы диспозиций социальных агентов, в частности трансграничных мигрантов и их отдельных групп. Если «китайцы» для сообщества иркутских пригородов – это, пользуясь терминологией Л. Гудкова151, все еще «чужие», то «таджики», скорее – «другие». Иные, но не чуждые. И, на мой взгляд, связано это не только и даже не столько с разницей в культурных различиях (в том числе – владении большинством «таджиков» русским языком в противовес инолингвальным китайцам). Гораздо большее значение имеет включение «таджиков» в жизнь 151 Гудков Л. Идеологема врага // Негативная идентичность. Статьи 1997-2002 годов. – М.: Новое литературное обозрение, «ВЦИОМ-А», 2004. С.562-563 141 локальных сообществ не как внешнего по отношению к ним элемента, но как уже неотъемлемой части социума. Иными словами, особенности адаптационного процесса в пригороде определяются именно спецификой производства системы дистанций между социальными агентами. В ином социальном пространстве и миграционной ситуации, где преобладающей и наиболее включенной в локальное сообщество группой мигрантов являются, например, прибывшие из КНР, именно последние могут оказаться «другими», но не «чужими»152, а вот мигранты из постсоветской Азии останутся чужаками для местного сообщества. Через эту систему дистанций реализуется связь между трансмигрантами и переселенцами из города в пригород, заложенная спецификой появления обеих групп в пригороде. Жизнедеятельность экс-горожан на основе габитуса жителя пригорода («пригорожанина») объективируется для трансграничных мигрантов и косвенно – «коренного» населения через формирование специфического локального рынка труда и условий конкуренции на нем. Следствием этого становится включение трансмигрантов в конфигурацию социального пространства пригорода, и прежде всего, его экономического поля. С другой стороны, на основе специфических экономически практик взаимодействия с «коренным» населением, происходит производство новых социальных позиций и статусов («копалки», «работающие у китайцев»). Статусов, невозможных в пространстве традиционного сельско-дачного пригорода. Трансмигранты в такой системе диспозиций становятся своеобразным мостом или, точнее, связующим звеном между переселенцами из города и «коренными» жителями, одним из ключевых элементов в системе диспозиций нового социального пространства. В этой системе выстраиваются сложные отношения, в которых «таджики», например, выступают как подчиненный партнер 152 экс-горожан, доминирующее положение которых формирует Бляхер Л.Е., Пегин Н.А. Динамика представлений населения Дальнего Востока России о китайских мигрантах на рубеже XX – XXI веков (на материале интервью с предпринимателями) // Миграции и диаспоры в социокультурном, политическом и экономическом пространстве Сибири. Рубежи XIX – ХХ и ХХ – XXI веков – Иркутск: Оттиск, 2010. С. 485-501 142 объективные условия для позиции мигрантов как самостоятельного агента. В свою очередь, «таджики» в новой системе диспозиций выступают доминирующим агентом для части «коренного» населения пригорода, являясь их работодателем либо критически важным элементов локальной экономики. «Китайцы», непосредственно не взаимодействующие с экс-горожанами в пригороде, выступают в качестве значимого агента в отношениях с «коренным» населением и, отчасти, с локальными институтами власти. Вместе с тем, этот агент не исключен из системы интеракций с горожанами, взаимодействуя с ними не напрямую, а через повседневность города, в которую и «китайцы», и переселенцы из города включены достаточно тесно. Мигрантские объекты (прежде всего, «китайские теплицы» и «таджикские» строительные площадки) становятся важными узлами социального пространства пригорода, не только вводящего новые статусы и, тем самым, значительно трансформирующие систему социальных иерархий пригорода, но и структурирующие пространство физическое, территорию. Последнее достигается как через физическое ограничение «своей» территории («заборы», «злые собаки»), так и путем маркирования «мигрансткого» пространства через систему образов, нередко негативных. Реалии нового социального пространства с нетипичными для исходного агентами и их статусами здесь прямо проникают в пространство физическое153, дистанцируя одну часть локального сообщества и, напротив, приближая другую его группу. Важно почеркнуть, что здесь выстраивается дистанция не только между мигрантами и частью «коренного» населения, нанимаемого ими на работу. Продуцирование нового статуса последней группы обусловливает возникновение новой дистанции между нею и остальной частью «коренного» населения, и одновременно задает иерархию в отношениях «копалок» и переселенцев из города. 153 Бурдье П. Социология социального пространства. – М.: Институт экспериментальной социологии; СПб.: Алетейя, 2007.С.50 143 Таким образом, новой структурой социальных агентов и новой системой отношений между ними в пригороде формируется новое социальное пространство, имеющего структурные и качественные отличия от социального пространства села и города. Специфика пригородного пространства объективно должна проявляться в новом наборе свойств его основных полей – экономического и властного. В свою очередь, изменения в этих полях могут проецироваться в социальную реальность второго порядка (представления агентов об этой социальной реальности)154, которая в свою очередь будет воздействовать на первичное структурирование,155 проявляясь в комплексе символических практик. 154 Бурдье П. Начала – M.: Socio-Logos, 1994. С. 191 Шматко Н.А. Горизонты социоанализа / Социоанализ Пьера Бурдье. Альманах Российско-французского центра социологии и философии Института социологии Российской Академии наук. — М.: Институт экспериментальной социологии; СПб.: Алетейя, 2001. С.34 155 144 Глава 3. Динамика экономического и властного поля социального пространства пригорода Социальное пространство, с позиций структурно-генетического подхода, обладает сложной топологией и может быть представлено как сложная система полей (субпространств) – относительного автономных пространств, наделенных своими собственными законами.156 Результаты и/или последствия появления в пригороде новых агентов (прежде всего, переселенцев из города) в рамках такого подхода могут быть сформулированы в виде вопроса о том, «как в конкретном поле трансформируется некоторое внешнее явление»157. Поскольку число таких полей в социальном пространстве может быть неограниченным и зависит, скорее, от позиции исследователя и фокуса анализа, в который помещаются те или иные агенты, их позиции и отношения,158 возникает закономерный вопрос выбора конкретных полей для анализа. Последствия прихода города в социальном пространстве пригорода можно искать в полях экономики и культуры, права и религии и т.д., выделяя их в связи с конкретными исследовательскими вопросами и имеющимися эмпирическими данными. Столь широкий спектр возможных взглядов на предмет исследования может не только дополнить картину социального пространства пригорода, но и затруднить ее анализ, наполнив ее избыточной информацией. Так, исследование поля религии вполне может выявить некоторые различия в религиозных практиках «коренных» жителей и переселенцев, и, вне всякого сомнения, трансграничных мигрантов. Однако эти различия, скорее всего, не столько позволят выделить социальное пространство пригорода, сколько свяжут его с полем религии более крупной общности. Культурные различия, определяемые 156 Бурдье П. Клиническая социология поля науки // Социоанализ Пьера Бурдье. Альманах Российскофранцузского центра социологии и философии Института социологии Российской академии наук. М.: Институт экспериментальной социологии; СПб.: Алетейя, 2001. С. 52. 157 Бурдье П. Клиническая социология поля науки... С. 53 158 Шматко Н.А. «Социальное пространство» Пьера Бурдье // Бурдье П. Социальное пространство: поля и практики. М.: Институт экспериментальной социологии, 2005. С.569-573 145 происхождением и реализуемые через габитус, безусловно, позволят выявить иную структуру поля культуры в пригородных поселениях, существенно отличающуюся от остальной части изучаемого района. Но сам по себе факт роста культурной гетерогенности пригорода не вызывает сомнений – он задается различиями габитусов «коренного» населения и пришлых групп. Система культурных практик, вырабатываемых в условиях взаимодействия традиционных и новых агентов, с точки зрения определения социального пространства пригорода, интересна не сама по себе, но в том, насколько она способствует (или препятствует) обособлению от сельских и городских общностей. Иными словами, анализ социального пространства пригорода, как пространства в значительной мере обособленного от сельского и городского мира, на мой взгляд, следует базировать на изучении ключевых полей, которые, с одной стороны, в той или иной степени определяют развитие прочих субпространств, а с другой – вбирают в себя их специфику. Таковыми для анализа социального пространства формирующихся иркутских пригородов мне представляются поле экономики и власти. С одной стороны, именно здесь наиболее быстро и рельефно может проявиться эффект от появления новых агентов – переселенцев их города и сопутствующей им группы трансграничных мигрантов. Экс-горожане приносят с собой иную структуру спроса, сформированную спецификой габитуса, и априорно являются более платежеспособной группой, нежели «коренное» населения пригородных населенных пунктов. Спрос, являющийся базовым фактором формирования экономического поля, может быть удовлетворен как новыми, так и действовавшими ранее акторами, однако в любом случае это приводит к изменению как конфигурации отношений между агентами, так структуры локальной экономики. Ориентируясь на удовлетворение новой структуры спроса, агенты формируют новую структуру поля, в котором потребители в значительной мере определяют вес того или иного агента.159 159 Бурдье П. Поле экономики / Социальное пространство: поля и практики – М.: Институт экспериментальной социологии; СПб.: Алетейя, 2005. С.137-138 146 Подобные изменения экономического поля неизбежно должны найти отражения в трансформациях властных отношений, поскольку изменяют распределение и порядок реализации экономического капитала. Хотя последний в системе господства действует не изолированно, а в сочетании с прочими видами социального капитала (прежде всего, символическим), тем не менее, именно экономическое поле во многом определяет специфику властных отношений. Изменения в конфигурации диспозиций агентов, обусловленных сокращением или ростом экономического капитала, равно и условий его реализации, определяют и иерархию агентов, и способы господства. Иными словами, изменение структуры и характера локальной экономики, так или иначе, должны затронуть и отношения между властью (как институтом) и сообществом, и системы взаимодействий между основными властными акторами. Соответственно, задачами данного раздела является анализ основных векторов и масштаба трансформаций в экономическом и властном поле социального пространства пригорода, что определяет и ключевые исследовательские вопросы. Приводит ли приток горожан в пригород, в качестве нового агента социального пространства, к изменению структурных характеристик экономического поля? Как эти изменения проявляются в структуре локальной экономики и ее характере? Какие секторы экономики пригорода включаются в ее новый режим (если таковой формируется) и связаны ли эти трансформации с динамикой социальных статусов? Влияют ли новые экономические реалии на конфигурацию властного поля пригорода и систему взаимоотношений его агентов? И, наконец, позволяют ли новые характеристики экономического и властного полей выделить социальное пространство пригорода из родительских пространств города и сельского района? 147 3.1. Изменения конфигурации позиций в экономическом поле пригорода К концу 90-х годов экономика иркутских пригородов представляла собой довольно типичную картину развития сельских районов юга Иркутской области. Сельскохозяйственная деятельность в пригородной зоне сельского района почти полностью исчерпывалась деятельностью нескольких крупных хозяйств, основные угодья которых тяготели к периферии района, немногочисленных фермеров, полулегальных «китайских теплиц»160, подсобными хозяйствами местных жителей, садоводческих кооперативов и товариществ. В этом ряду лишь «китайские теплицы» являлись в полном смысле товарным производством, ориентированным на рынок. Значительная часть сельхозугодий, обрабатывавшихся в советскую эпоху, оказались заброшенными, а реальное сельскохозяйственное производство, ориентированное на обслуживание областного центра и прилегающих территорий области, было вытеснено на периферию Иркутской агломерации на расстояние 40-80 км от областного центра. Подобное положение дел определяло и крайне бедственное положение поселенческих администраций, бюджет которых практически полностью формировался за счет перечислений из районного бюджета. Объем поступлений от налога на недвижимость был крайне незначителен, т.к. он рассчитывается исходя из инвентаризационной стоимости161, и корректируется значительным числом пенсионеров и иных категорий «льготников». Немногочисленные крупные предприятия, базирующиеся в пригородных поселениях (например, одна из крупнейших геологических организаций региона «Сосновгеология» – Байкальский филиал Государственного федерального унитарного геологического 160 Под этим, вполне устойчивым в локальном обиходе термином, понимаются тепличные хозяйства, формально зарегистрированных на граждан РФ, реальными владельцами и основной рабочей силой в которых являются, однако, китайские мигранты. 161 Закон Российской Федерации "О налогах на имущество физических лиц" от 09.12.1991 N 2003-1 // КонсультантПлюс. [Электронный ресурс] http://www.consultant.ru/popular/nalogfiz/67_1.html [Режим доступа – свободный, дата посещения 07.01 2013] 148 предприятия "Урангеологоразведка"), выступали для поселений более благодетелями, чем налогоплательщикам, поскольку основные налоги уплачивали в вышестоящие бюджеты, а в развитии поселений видели задачу скорее обеспечения собственных сотрудников, нежели поддержку территории в целом. В такой ситуации местные администрации выступали чаще в роли просителя, осуществляя лишь минимальный набор регулятивных функций, и слабо влияли на экономические процессы. Сфера обслуживания в пригородных поселениях вполне соответствовала положению «колхозной усадьбы», представляя минимальный набор услуг, удовлетворить которые в домашних условиях сложно или дорого. Качество подобных услуг могло удовлетворить лишь самого невзыскательного потребителя, отсылая за большим в город. Приметам рыночного времени были лишь немногочисленные сервисы обслуживания транзитного потока по основным автодорогам, идущим из областного центра, и мелкая частная торговля, ориентированная на горожан-«дачников». «Услуги быта, служба быта, да, предоставляются они на таком зачаточном уровне, нету, например, возможности пойти в ателье, подремонтировать. Это все дома кто-то. Нет возможности сделать супер-прическу, нормальную, на нормальном уровне. Есть там в Хомутово служба быта, дом быта небольшой, «салон красоты», как он называется. У нас вот парикмахерскую принимают… но это все на таком уровне… Ну, человек не ездит на семинары, не повышает свою квалификацию, не платит деньги на вот свой рост. Здесь нет, например, даже ремонта обуви». [«коренная» житель пригородного села, 2009 г.] В результате к началу массового движения горожан в пригород экономика Иркутского района и его пригородной зоны в целом носила типичный для сельских муниципалитетов характер. Исключение представляли собой поселения с большим числом садоводческих товариществ (Марковское, Ушаковское и ряд других) и расположенный на побережье оз. Байкал поселок Листвянка, являвшегося основной точкой краткосрочного туризма. Длительная 149 сельскохозяйственная специализация сформировала устойчивый образ района, который доминирует во властном дискурсе и региональных СМИ и после начала интенсивной субурбанизации (см раздел 4.1.). Качественные изменения в жизни пригорода, начавшиеся с массовым притоком горожан в 2000-е, сразу же сказались и на местной экономике. Новые жители пригорода принесли с собой массу моделей мелкого предпринимательства, прошедших испытания в условиях экономики крупного города с ее жесткими формальными и неформальными отношениями. В условиях заметно менее формализованной жизни пригородных поселений, эти модели закономерно стали развиваться по пути наименьшего сопротивления и наибольшей выгоды, все более расширяя спектр неформальных деловых практик. В результате, поле экономики пригорода, втягиваясь в сферу интересов города и горожан, стало довольно быстро расширяться за счет неформального сектора. Оговорюсь, что неформальная экономика пригорода, мною понимается по А.Портесу как тип хозяйства, противопоставленный «формальному» и «криминальному», и предполагающий незаконный (в противовес «формальной» экономике) процесс производства или распределения и законный (в отличие от «криминального» типа) конечный продукт.162 Соответственно, я не рассматриваю здесь противозаконные экономические практики, связанные с производством товаров и услуг криминального характера. Таковые, вероятно, имеют место в пригородном пространстве также, как и в городском и сельском, и возможно, имеют некоторую специфику, но все же не включены в повседневность большей части сообщества. Интенсивное освоение горожанами пригорода привело не только к дифференциации локальной экономики, но и к повышению степени неоднородности ее территориальной структуры. Сотрудниками администрации района 162 вполне отчетливо выделяются три пространственных «зоны» Портес А. Неформальная экономика и ее парадоксы // Западная экономическая социология: Хрестоматия современной классики. – М.: РОССПЭН, 2004. С. 307 150 экономической специализации, две из которых определяются по преобладающей сфере деятельности («сельскохозяйственная» и «рекреационная»), а третья прямо обозначается как «пригородная»: «Район, конечно, не однороден. Он выделяется пригородом, зоной рекреационного, в основном вида деятельности – это ближе к Байкалу массивы, и сельскохозяйственному – Александровский и Качугский тракт». [сотрудник районной администрации, 2013 г.] Критерием, позволяющим выделять «пригородную» зону в экономике Иркутского района, являются высокая доля торговли и сферы услуг, обеспечивающий заметно более высокий денежный оборот: «Пригородная [экономика – КГ] – это, конечно же, торговля и услуги, т.е. это по видам деятельности. Ну и она дает, так сказать, больший объем, товарооборот. Как я уже говорил, что сельскохозяйственная выручка в таких вот непонятных цифрах колеблется: по одним данным 300 миллионов, по другим – 2 миллиарда, по третьим – 4 миллиарда. А объем торговли, тот, что у нас по району… Пригород-то не выделишь из этого по статистике, но так-то понимаешь, что выручку дает пригород – она примерно 27 миллиардов. Заметная разница, да?» [сотрудник администрации района, 2013 г.] Пригородная специализация экономики, очевидно, задается массовым притоком населения, работающего в городе и ориентированного на приобретение, а не производство продуктов питания. Это обусловливает рост платежеспособного спроса и стимулирует расширение сети торговых заведений: при всей неполноте статистических данных, они, тем не менее, отчетливо подтверждают обозначенный тренд. В муниципальных поселениях, растущих наиболее высокими темпами, количество магазинов за период 2006-2011 годы выросло в несколько раз: в Хомутовском муниципальном образовании с 10 до 112, в Марковском – с 13 до 49, в Уриковском – с 10 до 34, в Ушаковском – с 26 151 до 76.163 Основной рост приходится на неспециализированные продовольственные магазины, являющиеся, в подавляющем большинстве случаев, предприятиями мелкого бизнеса и индивидуальных предпринимателей. Таким образом, развитие торговли как ведущей отрасли пригородной экономики маркирует пространство пригорода, задавая его отличие от прочей территории района. Специфика экономики пригорода определяется не только изменением соотношения новых (торговля и услуги) и традиционных (сельское хозяйство) отраслей, но и прямым вытеснением последних за пределы пригородной зоны в результате расширения жилищной застройки и изменения структуры населения: «Сельскохозяйственная [экономика – КГ] вымещается просто из пригорода… земельные участки под строительство начинают просто на просто занимает ее место… Ну, пожалуйста, земля, как один из факторов… Земля в пригороде естественно занимается жилищным строительством. <…> Вымещается, второе, чем вымещается сельское хозяйство… Сельским хозяйством занимается местное население, а здесь, если в сфере торговли, то приезжие в основном – имеется в виду из Иркутска…». [сотрудник районной администрации, 2013 г.] Смена ведущей отрасли и основного потребителя обусловливает и изменение системы связей локальной экономики и основных векторов трансакций. Сельскохозяйственное производство в районе опирается на локальные ресурсы, а вектор трансакций направлен из села в город (и территориально, и структурно). Пригородная экономика в качестве ресурсной базы имеет город (как поставщика товаров), а основные цепочки трансакций имеют полярное направление: из города в пригород. Собственное локальное производство в них почти не включается, вытесняясь в сферу частного неформального потребления: 163 База данных показателей муниципальных образований Федеральной службы государственной статистики РФ. (Электронный ресурс) URL: http://www.gks.ru/scripts/db_inet2/passport/munr.aspx?base=munst25 Режим доступа: свободный 152 «Та, локальная, которая маленькая экономика, она, конечно же, работает с городом. Если говорить о торговле, то это весь тот же набор, что и в городе везде. Единственное, что возможно, хлеб, разве что, это еще у нас ресурс идет. А как таковой продукции для них у нас можно сказать и нет». [сотрудник районной администрации, 2013 г.] Вместе с тем, преимущественное включение пригородной экономики в систему взаимодействия с областным центром не означает прямого распространения городских моделей организации бизнеса и, в частности, торговли. Специфика распределения населения, удаленность значительной части населенных пунктов от крупных торговых центров, обусловливает опережающее развитие сети магазинов шаговой доступности. Иными словами, в отличие от областного центра здесь активно развивается сеть мелкого бизнеса, с одной стороны, обеспечивающего структурирование и закрепление освоенного пространства, а с другой – открывающего широкий спектр возможностей для локальной экономики. Вместе с горожанами в пригородные поселения пришли специфические экономические практики снижения расходов выработанные в городском сообществе. на приобретение товаров, Одной из них является механизм совместных покупок (коллективные закупки товаров по мелкооптовым ценам), быстро развивающийся в областном центре в 2010-2013 гг.164 Выработанные до переезда в пригород система связей, отношений и репутаций используются горожанами здесь как часть социального (партнерские связи) и символического (репутация) капитала165 агента экономического поля социального пространства пригорода. Однако и эта типовая для города практика здесь модифицируется, дополняется новой трансакцией, связанной возможностью дополнительного дохода от ведущейся деятельности: 164 165 Союз покупателей. Иркутск. (Электронный ресурс) URL: http://sp.38mama.ru Режим доступа: по регистрации Бурдье П. Поле экономики / Социальное пространство: поля и практики. – М.-СПб.: Алетейя, 2005. С. 137-138 153 «Я хочу открыть магазинчик секонд хенд [товаров из совместных закупок – КГ]. Пока без вывески, без продавца. Объявление в газету даю и буду работать по звонку. Можно будет брать не килограммами, а поштучно. Так как сильно времени и условий для примерки нет – то можете брать и дома мерить. Кто без машины – могу завозить вещи и потом забирать то, что не подошло». 166 Продление цепи трансакций здесь служит не только инструментом связи («сцепления») смежных организационных полей,167 но и одним из конкретных механизмов функционирования транслокального пространства. Через практику совместных закупок в пригороде выстраивается связь города не с сельским пространством (жители сельской местности почти не участвуют в совместных покупках) и даже не с региональной периферией (для этого существуют прямые контакты, маркированные возникновение «пунктов раздач» в городах области168), а именно с пригородным сообществом, включенным эту сферу деятельности города. Включенность социального пространства пригорода в городскую повседневность в этом случае реализуется и в физическом пространстве: завершение цепочки трансакций в этой схеме (получение товара покупателем) происходит в городе. При всем неудобстве этой схемы, жители пригородных поселений, вне сомнения, имеют больше возможностей для участия в подобной форме покупок, нежели жители поселений, не включенных зону пригородной транслокальности. Второй важной составляющей пригородной экономики становится сфера обслуживания. Высокая деловая активность здесь хорошо прослеживается по коммерческим объявлениям (в локальных печатных СМИ и интернет-ресурсах). Наиболее динамично развивающимися сегментами сферы услуг в пригородной зоне в последние годы стали ремонтные и отделочные работы, услуги в сфере 166 МАМА + ПАПА = форум для родителей (электронный ресурс) URL: http://38mama.ru/forum/index.php?topic=3833.825 Режим доступа: по регистрации 167 Радаев В.В. Рынок как цепь обменов между организационным и полями // Экономическая социология. 2010. Т. 11. № 3. С.32-33 168 Союз покупателей Иркутска (Электронный ресурс) URL: http://sp.38mama.ru/ofis/officelist/admin Режим доступа: по регистрации 154 образования, здоровья и красоты, ремонт офисной и бытовой техники. Первый из названных комплексов услуг, очевидно, связан с массовым жилищным строительством в пригородных поселениях: Иркутский район уже не первый год занимает второе место в области по площади построенного жилья.169 Развитие остальных диктуется растущим спросом со стороны переселенцев из города, принесших с собой не только нетрадиционные для села элементы быта, но и спрос на их обслуживание. В этом смысле механизм формирования этой отрасли (сфера услуг) близок к процессу формирования торговли, как ведущего элемента пригородной экономики. Вместе с тем, сопоставление деловой активности в сфере услуг, фиксируемой по коммерческим объявлениям и интервью, и данных статистики демонстрирует преимущественно неформальный («серый») характер развития мелкого бизнеса в этой сфере. При значительном увеличении числа «объектов бытового обслуживания» за 2006-2011 годы, их количество, зафиксированное в паспортах муниципальных образований, явно не соответствует уровню деловой активности в этой сфере в пригородных поселениях. Так, согласно статистическим данным, за указанные годы число подобных объектов в Хомутовском муниципальном образовании выросло с 2 до 10. В том числе в 2011 г. на его территории действовало всего 2 «объекта технического обслуживания и ремонта автотранспортных средств» и 4 парикмахерские. Однако только на одном из рекламно-информационных ресурсов села размещены не менее 30 объявлений с неповторяющимися контактами об услугах в области ремонта и настройки компьютерной и бытовой техники, организации досуга детей и взрослых, выполнению мелких бытовых работ по дому (в том числе уборки), услуг в области здоровья и красоты.170 Даже учитывая динамичность интернет-ресурсов и 169 Мэр Иркутского района Игорь Наумов: Удалось сохранить главное – социальную стабильность / Информационный портал «Байкал 24». 30.05.2011. URL: http://www.baikal24.ru/page.php?action=showItem&type=article&id=10773 [дата посещения 28.06.2012] Режим доступа: свободный 170 Услуги / Интернет-форум «Хомутово-Иркутск. рф» (электронный ресурс). URL: http://homutovoirkutsk.ru/viewforum.php?f=6 Режим доступа: свободный 155 вероятную неактуальность части коммерческих объявлений, деловая активность в пригородной зоне в сфере обслуживания очевидно намного выше, чем фиксируется статистикой. Основной причиной столь разного характера развития двух отраслей экономики, возникновение которых имеет общие причины и условия, представляется, прежде всего, различия в специфике деятельности. Торговля почти невозможна без специализированного помещения, размещения в нем торгового оборудования, что, обусловливает необходимость регистрации бизнеса. Использование широкой рекламы, в том числе наружной, также стимулирует развитие торгового бизнеса в белой части спектра деловой активности. Сфера же услуг оказывается значительно гибче, и зачастую позволяет вести дело на дому у себя или клиента, не привязывая его к специализированному помещению, и, соответственно, предоставляет значительно больше возможностей для реализации деловой активности в сфере неформальной экономики. «Там где, например, торговля, она не может не зарегистрироваться. Услуги, связанные с таким публичным их представлением, та же автомойка, они, скорее всего, зарегистрированы. А есть же деятельность, которую и регистрировать нет смысла… Вот те же парикмахеры, там, косметологи, всякие мелкие услуги… Ремонт мелкий, как в городе, ну им смысла нет вообще…» [сотрудник районной администрации, 2013 г.] Значительное число представителей мелкого бизнеса (индивидуальные предприниматели) оставляет большую часть своего бизнеса в «тени». Масштабное жилищное строительство ведется наемными бригадами, которые независимо от состава (местные или мигрантские) предпочитают вести бизнес через неформальные схемы. В тех случаях, когда строительство ведется через зарегистрированную фирму, широко распространена практика неформальных соглашений с заказчиком, либо проведение через бухгалтерский учет неполной 156 суммы контракта. Фактически, это сохраняет эту деятельность в сфере неформальной экономики, лишь смещая ее в «скрываемый»171 сегмент. В сфере обслуживания же наиболее высок спрос на услуги по временному содержанию и воспитанию детей-дошкольников. Масштабный приток молодого населения, на фоне традиционной для села образовательной инфраструктуры, породил высокий спрос на подобные услуги, что обеспечивает рентабельность такого бизнеса. Проблема обеспечения детскими садами в пригороде стоит острее, чем в любом ином сельском муниципальном районе и перспектив для ее разрешения районные власти пока не видят: «У нас проблема с детскими садами. У нас проблема колоссальная с садами. <> У нас ходят в детские сады две с половиной тысячи человек. А в очереди стоят три [тысячи – КГ] двести. Т.е. каков потенциал еще [дети от 3 до 7 лет, не стоящие в очереди и не посещающие детские сады – КГ]. Это люди, которые либо самостоятельно решают проблему, никуда не водят, либо может быть водят в город Иркутск, ну или либо ждут лучших времен. И как только люди почувствуют, что места мы начинаем давать, это поток нескончаемый начнет увеличиваться». [сотрудник районной администрации, 2013 г.] Объективная неспособность муниципальных администраций (прежде всего, в силу реального отсутствия финансовых ресурсов) создает, с одной стороны, предпосылки для использования граничного ресурса (посещение детских садов в областном центре), а с другой – для быстрого развития сферы услуг по присмотру за детьми. Деятельность в рамках этого сектора ориентирована, прежде всего, на переселенцев из города, как, во-первых – платежеспособных потребителей, а вовторых – аудиторию, не имеющую альтернативных способов решения проблемы присмотра за детьми. «Он [сектор локальной экономики дошкольного присмотра за детьми – КГ] есть, потому что спрос на него есть. Начинают оседать городские. Они уже к 171 Радаев В.В. Экономическая социология. – М.: Изд. дом ГУ ВШЭ, 2008. С. 179 157 этому делу готовы. Во-первых, зарплаты позволяют. У сельского населения, естественно, нет». [сотрудник районной администрации, 2013 г.] В формирующемся секторе услуг присмотра за детьми складываются два взаимосвязанных, но все же разных сегмента, отличающихся наличием бизнесориентированной модели. В первом случае, подобные услуги не являются самостоятельной бизнес-моделью и оказываются, скорее, в качестве «помощи» соседям и знакомым, как практика, заимствованная из сельской среды. В отличие от традиционной сельской модели плата все же взимается, однако ее размер определяется лишь условной себестоимостью услуги. Это скорее коллективно решение проблемы, чем способ заработка. «В Хомутово том же мне сказали, что там есть у них (частные дет сады). В основном – это дворы такие, кто-то взялся. Но им сложно в каком отношении: они за какую-то там символическую плату, за еду фактически, соседи по улице – там мамашка сидит дома, и ей все-равно сидеть дома, так вот ей просто-напросто детишек свозят. Это не назвать таким бизнесом. Она цену никакую не загадывает и спецусловий никаких не предлагает. То есть все в рамках того что дома имеется и во дворе стоит». [сотрудник районной администрации, 2013 г.] Второй сегмент связан с присмотром за детьми как предпринимательской деятельностью, направленной на получение прибыли. Реализация услуг в этом случае производится практически в тех же условиях, что и в описанном выше сегменте с той разницей, что «предприниматель», как правило, не связывает свою деятельность с собственной семейной ситуацией и обязательствами перед ближайшими партнерами своих социальных сетей. Услуга оказывается полностью на коммерческой основе, а цены на нее полностью сопоставимы с областным центром и достигают 10-12 тысяч рублей в месяц. «У меня сотрудница есть с территории. У нее ребенок – она из декрета вот вышла, говорит: буду в детский сад устраивать. Хорошо, говорю, а места есть? Нет, говорит – это в частном детском саду. Таком, незарегистрированном. И ценник там такой, что у нее будет половина ее зарплаты уходить… Да и то мест 158 нет. И ей как бы сказали, что можно все-равно, но тогда ценник будет еще вырастает». [сотрудник районной администрации, 2013 г.] Взаимосвязь обозначенных сегментов сферы услуг по присмотру за детьми реализуются как через потребление, так и через удовлетворение спроса. «Соседский» присмотр чаще используется при возможности оставлять детей на неполный день и достаточной укорененности в сообществе, что обеспечивает достаточные социальные связи на новом месте жительства. Нередко подобная модель используется как дополнительная к основной (муниципальный или частный детский сад в селе или в городе), в случаях, когда посещение основного детского учреждения невозможно в течение нескольких дней. Такая форма присмотра за детьми в ряде случаев перерастает в бизнес-модель: наработанные практики и выработанные связи с потенциальными потребителями подталкивают к попытке построить предпринимательское «дело» на их основе. Второе, что, безусловно, объединяет оба описанных сегмента, – это неформальный характер их оказания. В обоих описываемых случаях оформления статуса «индивидуального предпринимателя» и, тем более, «открытия юридического лица» не происходит, что связано не только с уклонением от налогообложения, но и уходом от широкого спектра требований, предъявляемых к детским дошкольным учреждениям. «Я пока в декрете была за соседскими [детьми – КГ] приглядывала. А теперь хочу открыть детский сад. Небольшой такой – в доме большой зал есть, веранда, во дворе муж горку поставит. Оформлять [регистрировать в налоговой – КГ] пока не буду, да, не буду. Ну, вот знаете, а вдруг дело не пойдет или еще чтото там. Это же сразу всякие инспекции, проверки. А я так, потихоньку поработаю, посмотрю. Вот если расширяться потом, тут уже посмотрю. Все так здесь делают». [«коренная» жительница пригородного села, 2012 г.] Спрос на подобные услуги чрезвычайно широк, что обеспечивает их динамичное развитие. Конкуренция со стороны муниципальных дошкольных учреждений почти не затрагивает формирующийся частный сектор услуг по 159 присмотру за детьми в силу значительного неудовлетворенного спроса. Возрастная структура населения (см. раздел 1.1.) и продолжающийся массовый приток переселенцев из города обеспечивает долговременность и устойчивость этого рынка. Неширокий спектр дополнительных услуг, которые оказываются в рамках такого предпринимательства (специальные развивающие занятия в большинстве случаев отсутствуют – это именно присмотр за детьми), слабая материальная база (как правило, подобные услуги оказываются «на дому») в этих условиях не являются достаточным факторами, которые могут в ближайшее время ограничить развитие подобных услуг. Более того, большинство муниципальных детских учреждений в силу устаревшей материальной базы и низкой оплаты труда сотрудников также не могут оказать дополнительных услуг даже при наличии платежеспособного спроса: «Она [директор детского сада – КГ] не может даже дополнительных платных услуг оказать. У нее есть платежеспособные родители, но ей просто негде. У нее в ее собственный кабинет – клетушку, вход прямо через группу. Что она может?». [сотрудник районной администрации, 2013 г.] В результате в последние годы в пригородных поселениях в сфере «дошкольного образования», традиционно для муниципалитетов (по крайней мере, сельских) являющейся одним из самых проблемных «бюджетных секторов», постепенно формируется вполне рыночный сегмент. Его масштабы оценить крайне сложно, однако, по крайней мере, для новых поселений пригорода он рассматривается районными властями едва ли не как единственное средство решения острой социальной проблемы: «По крупному это решить проблему не может. Цифры вы представляете [численность детей – КГ]. Он вполне может на себя перехватить прибывающее платежеспособное населения вот в этих вот коттеджных поселках. Но он не даст решения проблемы. Наверное, там, где возникают коттеджные поселки (типа Изумрудного, Хрустального, может быть вот по Байкальскому тракту), он на себя, 160 наверное, отвлечет. Они нам не создадут дополнительной проблемы». [сотрудник районной администрации, 2013 г.] Появление подобного рыночного сегмента означает, с одной стороны, возможность некоторого облегчения «социального бремени» муниципалитетов, а с другой – утрату их администрациями монополии на подобные услуги, а значит и части механизма господства в отношениях с местным сообществом. Однако инструментов, позволяющих сдержать этот процесс, у местной власти фактически не остается, а в условиях необходимости решения социальной проблемы, обозначенной как на региональном, так и на федеральном уровне, интереса к ограничению роста этой сферы локального рынка у муниципальных администраций обоих уровней нет. Однако и эта сфера не уникальна, специфика габитуса новых жителей пригорода обусловливает массовый и дифференцированный спрос, который, с учетом городской занятости и общим уровнем жизни в районе, является высоко платежеспособным. Специфический характер повседневности, организации жилого пространства и внерабочего времени стимулирует развитие услуг, ранее не типичных для пригорода: «модельный» пошив штор, услуги флориста, круглосуточная автомойка с предварительной записью, компьютерный клуб, дрессировка служебных трансграничные собак мигранты, и т.д. выступая Таким образом, доминирующими экс-горожане и агентами, создают специфику спроса и предложения в пригородном пространстве, формируя структуру его экономического поля, «которое существует лишь посредством агентов, находящихся в нем и деформирующих окружающее их пространство, придавая ему определенную структуру».172 Принципиально, что деятельность всех названных бизнесов ориентирована, прежде всего, на местное сообщество, являющееся основным потребителем этих услуг. Большинство объектов сферы услуг расположены вне основных автодорог, проходящих через пригородные населенные пункты, что исключает эффективное 172 Бурдье П. Поле экономики… С.137 161 обслуживание транзитных потоков и предопределяет ориентацию на местного потребителя. Услуги же, оказываемые неформально, через рекламу «person to person» («p2p»), не могут быть ориентированы на внешних потребителей по определению. В условиях быстро растущего населения спрос на предложение мелкого бизнеса заметно превышает предложение: «Я там [на автомойке – КГ] недели три назад была – там был аншлаг, надо было сидеть на улице часа два, ибо до меня было машин пять и автобус (!!!)».173 Заметная часть мелкого бизнеса приходит в пригородные поселения вместе с переселенцами, а не создается на месте. Частью это перенос деятельности на новое место, частью – эксплуатация официального статуса (зарегистрированное юридическое лицо или индивидуальный предприниматель), не использовавшегося ранее. В обоих случаях это подобная практика становится инструментом неформальной экономики пригорода, не фиксируемой статистикой: «Они [предприниматели – КГ] просто не идут в регистрацию и статистику. Никаких санкций нет. И потом, часть людей, они до сих пор прописаны в Иркутске. И может быть, они уже живут в Хомутово, но когда свой бизнес они зарегистрировали в Иркутске. И вот это много у нас. Мы даже столкнулись, когда у нас приходят в наш фонд поддержки малого предпринимательства, и говорят: «я у вас работаю», смотрим, а адрес-то регистрации Иркутск. А бюрократический наш порядок – возможна только тем, кто зарегистрирован, поддержка. Мы даже внесли изменения: «тем, кто осуществляет деятельность на территории района». А все равно, весь отчет, соответственно, попадает на город Иркутск». [сотрудник администрации района, 2013 г.] Такая ситуация становится одним из важных факторов роста неформальной экономики пригородного пространства, как в структуре, так и в системе регулирования. Примечательно, что рост происходит и в секторе «неучтенной» 173 МАМА + ПАПА = форум для родителей (электронный ресурс) URL: http://38mama.ru/forum/index.php?topic=3833.1200 Режим доступа: по регистрации 162 экономики (не только экономическая деятельность домохозяйств, традиционная для «коренного» населения пригорода, но и бизнес, зарегистрированный вне пригородных поселений), и в секторе экономики «скрываемой» (теневая деятельность предприятий, прежде всего – уход от налогов)174. Важнейшим фактором этого процесса является позиция местных (поселенческих) администраций, активно использующих систему неформальных практик в отношениях с местным бизнесом. Местная власть (администрация поселений), понимая специфику местной ситуации («пусть встанут на ноги»), «идет навстречу» предпринимателям, принимает теневой («серый») характер такой деятельности. Интерес местной власти вполне понятен: это и способ создания благоприятных условий для развития мелкого бизнеса, и путь решения комплекса социальных проблем, которые иным способом решить сложно, а зачастую и невозможно (например, обеспечение детскими садами). Однако важнейшей причиной готовности местной власти к неформальному характеру развития локальной экономики, на мой взгляд, является незаинтересованность сельских администраций в легализации бизнеса на своей территории. Перевод бизнеса в «белый» режим автоматически приводит к росту налоговой базы и повышению доли собственных доходов в бюджете поселений. Но заметного увеличения бюджета поселений это не дает, поскольку рост собственных доходов приводит к непропорциональному сокращению субсидий из вышестоящих бюджетов: «Заниматься этой темой [легализаций малого бизнеса – КГ] мы будем только под кнутом. <…> Мы сколько не наработаем – с нас снимут в два раза больше, ну имеется в виду дотации, субсидии. Вот, например, в Голоустном они поработали по налоговой базе, и получается что они себя сами наказали. Потому что вот было, что у них в Голоустном, что в Горохово – одинаково, ну скажем так одинаковые поселения: как бы на равном удалении, большие территории, и 174 Радаев В.В. Экономическая социология. М.: Изд. дом ГУ ВШЭ, 2008. С. 179-180 163 примерно одинаково было у них с доходной частью. У этих налогов было 900 тысяч, и у тех было 900 тысяч. Только вот у Горохово осталось 900 тысяч, а эти поработали и налоговую свою часть увеличили до 5 миллионов. По земельному и имущественному налогу. Так вот теперь в Горохово 2 800 субсидии, а Голоустное – 300 тысяч, т.е. упало в разы». [сотрудник районной администрации, 2013 г.] Такая позиция власти способствует тому, что значительная часть бизнеспрактик и связанных с экономикой властных практик оказываются за пределами правового регулирования. Здесь и отношения предпринимателя с клиентами, выстраиваемые не на формальном договоре, но на базе соседских отношений, и практики ухода от ограничений в том или ином виде бизнеса (например, переименование службы такси в организацию по оказанию «услуг перевозки» для обхода ограничений, введенных Законом о такси с осени 2011 г.). Возрождается практика «взаимозачетов» между местной властью и мелким бизнесом, основанная на торговле лояльностью администрации. Наконец, едва ли не самым ярким примером подобных практик становится участие местной власти в неформальной экономике через использование труда «серых» трудовых мигрантов.175 Поскольку локальный рынок (прежде всего, рынка труда) находится в стадии формирования и в значительной мере имеет полулегальный, «серый» характер, вхождение в него трансграничных мигрантов происходит заметно менее конфликтно, чем в городе. Они приходят в пригород не как конкуренты, вытесняющие местное население через демпинг и/или иные методы «нечестной» конкуренции. Мигранты приходят на новые, только формирующиеся рынки труда – до активной экспансии города в пригород массового строительства жилья здесь просто не было. Неформальный характер занятости, не обеспечивающий социальных гарантий (гарантированной оплаты, 175 нормированного графика и выходных, Григоричев К.В. «Таджики» в пригородах Иркутска: сдвиги в адаптивных практиках // Диаспоры, 2010, №2.С. 273-274 164 оплаты больничного) оказывается малопривлекательным для квалифицированного «коренного» населения. Напротив, для «таджиков» именно такой способ участия в локальной экономике является предпочтительным, что обусловливает их доминирование в самом широком секторе неформальной экономики пригорода. Однако здесь они не замещают вакансии, занятые ранее местными рабочими, но конкурируют с ними за новые рабочие места. Это означает, что негативного воздействия иностранных мигрантов на локальный рынок труда не происходит. Напротив, в рассматриваемом пространстве иркутских пригородов приход мигрантов был связан не с сужением локального рынка труда, а, напротив, с его быстрым ростом. Не случайно, аналитики УФМС по Иркутской области констатируют: «Тенденция зависимости между уровнем безработицы и давлением иностранной рабочей силы на внутриобластной рынок труда отсутствует».176 Более того, поскольку «таджики» приходят вместе с горожанами, практики взаимодействия с которыми выстроены достаточно давно и успешно, то мигранты оказываются на этом новом рынке труда раньше, нежели местное население. И конкурировать с иностранными рабочими местному населению довольно сложно. Ситуация усугубляется еще и тем, что со стороны нового населения пригорода (выходцев из города) формируется спрос не просто на строительные, например, услуги, а на «услуги таджиков». Спрос, обусловленный не только, а иногда и не столько низкой стоимостью таких услуг, но всем спектром характеристик, и выполняемых работ, и их исполнителей. Это не просто покупка труда «таджика», а скорее комплекс практик взаимодействия с иностранными мигрантами, предполагающий возможность использования их не только в собственно строительстве, но и в широком спектре работ: от машиниста сложной техники до сторожа и «работника при доме». 176 Аналитический обзор миграционной ситуации и деятельности УФМС России по Иркутской области по реализации государственной политики в сфере миграции в регионе // Официальный сайт УФМС по Иркутской области (Электронный ресурс) URL: http://ufms.irkutsk.ru/spining.files/files/oapik/oapik_an_obz_2010.doc Режим доступа: свободный 165 Особое значение приобретает включение в локальную экономику «китайских теплиц», как специфического агента экономического поля. Участвуя в пригородной экономике не напрямую, мигрантские тепличные хозяйства, тем не менее, включаются в нее как работодатель (для люмпенизированных слоев населения и узких специалистов) и в качестве «спонсоров» в отношениях с местной властью. Кроме того, побочным продуктом деятельности теплиц стало формирование мелкого торгового бизнеса «коренного» населения в формате «придорожного рынка». Основанная на перепродаже продукции «китайских теплиц», такая торговля опирается на традиционный «бренд» экологически чистых продуктов, выращенных на приусадебных участках: «Вот еще у дороги, вы видели рынок, там наши бабушки дедушки торгуют. Вы у них ничего не покупайте, они все сами у китайцев берут, а потом продают как свое. А китайцы у них сами ничего не покупают, они знают, откуда эти помидоры» [«коренная» жительница пригородного села, 2009 г.]. Трансформация локальной экономики пригорода связана не только с изменением конфигурации основных социальных агентов, но и с преобразование характера функционирования домашней экономики, традиционно являющейся важным элементом внегородского пространства. Если до начала массового переселения горожан в пригород здесь доминировали два основных типа личных хозяйств (традиционный сельский и дачный, имеющий преимущественно сезонный характер), то интенсивная субурбанизация привела к появлению двух новых: хозяйства экс-горожан и «коренных» жителей, работающих в городе. Первые два из названных четырех типов развития домашних хозяйств в пригороде (сельский и дачный) сохраняют основные характеристики развития, присущие им и ранее. Сокращается лишь их удельный вес в структуре личных хозяйств населения пригородного района за счет роста доли хозяйств третьего и четвертого типа и, отчасти за счет перехода некоторой части дачных хозяйств в формат усадеб переселенцев из города. Последний фактор, однако, не имеет большого значения, поскольку, несмотря на появление формальной возможности 166 регистрации по месту жительства в садоводческих товариществах177, широкого распространения подобные практики пока не получили в силу не разработанного законодательства в данной сфере. Неформальный характер такого проживания, безусловно, сдерживает процесс перехода дачного жилья из сезонного в постоянное. Специфика домашнего хозяйства горожан, переехавших на постоянное жительство в пригородные села, определяется, прежде всего, городской занятостью, бюджетами личного времени и набором практик, выработанных на основе специфического габитуса. Сохранение рабочих мест в городах (преимущественно в областном центре) определяет достаточно высокий уровень доходов и малое количество внерабочего времени, которое эта категория населения проводит в собственно пригородных поселениях. Следствием этого становится формирование устойчивого потребляющего, а не производящего характера хозяйств экс-горожан в пригороде. Незначительные приусадебные хозяйства (огороды и реже содержание птицы) функционируют чаще в формате дачи, выполняя не производственные, а, скорее, рекреационные функции, что находит отражение и в характере планировки усадьбы, и в планировке основных усадебных построек (см. раздел 4.3.). Подобный характер развития домашней экономики в субурбанизирующемся пространстве вполне соответствует общемировому тренду, обозначенном Джонатаном Гершуни как конвергенция в использовании времени различными статусными группами, предполагающая прямую зависимость между ростом статуса и возрастанием времени оплачиваемой работы и досуга за счет сокращения времени неоплачиваемой работы.178 Структура потребления домохозяйств переселенцев из города создает благоприятную среду для развития мелкого обслуживающего бизнеса, в 177 Постановление Конституционного Суда Российской Федерации от 14 апреля 2008 г. N 7-П г. Москва "По делу о проверке конституционности абзаца второго статьи 1 Федерального закона // Российская газета, 26 апреля 2008 г. 178 Гершуни Дж. Экономическая социология: либеральные рынки, социальная демократия и использование времени / Западная экономическая социология. С.404-406 167 значительной мере формируемого этой же группой населения. Вместе с тем, эксгорожане создают в пригороде сферы потребления, основанные на экстралегальных практиках и стимулирующих развитие неформальной экономики. В большинстве случаев, эти практики не связаны напрямую с потреблением товаров и услуг, носят, скорее, «обеспечивающий» характер и являются инструментом доступа к тем или иным услугам. Самыми распространенными из них являются различного рода «спонсорские» взносы в учреждения дошкольного образования, а также практики покупки регистрации по месту жительства у «коренного» населения. «Не записывают в очередь в [детский – КГ] сад, прописка у вас городская, мол. Мы тут уже второй год живем… А как я пропишусь, земля не переведена еще и когда будет не понятно. Посоветовали мне купить временную прописку у бабки какой-нить».179 Новые практики взаимодействия с городским пространством привели к быстрому изменению бюджетов личного времени, что, в свою очередь, привело к трансформации экономики домашних хозяйств коренного населения. Распространение практики трудоустройства в областном центре обусловило отказ от содержания крупного скота, традиционного для типового сельского домохозяйства. Постоянная занятость на городских предприятиях и учреждениях сделала невозможными длительные сезонные работы по заготовке кормов, являющихся основным элементом содержания коров и иного крупного скота: «Муж пошел работать в Иркутск, и у нас не стало времени хватать для того, чтобы заготовить сено. Т.е. вот это одна из причин, для того, чтобы держать, нужно заготовить запасы на зиму. А вот не стало на это хватать времени» [«коренная» жительница пригородного села, 2012 г.] Попытка преодоления дефицита времени за счет повысившихся денежных доходов (наем односельчан или временных работников) привел к резкому росту 179 МАМА + ПАПА = форум для родителей (электронный ресурс) URL: http://38mama.ru/forum/index.php?topic=3833.1300 Режим доступа: по регистрации 168 себестоимости продуктов. С расширением сети магазинов и повышением доступности «городских» продовольственных товаров содержание скота стало полностью нерентабельным: «Для того, чтобы приобрести технику: скосить, собрать, привезти – это стало затратно. То есть мы свою технику приобрести не могли, а если это взять, ну то есть попросить кого-то, то надо было также платить деньги. Когда мы стали эти деньги переводить в продукты, которые мы получаем, то выходило наверное даже больше затрат, чем прибыли». [«коренная» жительница пригородного села, 2012 г.] Переориентация на постоянную трудовую занятость в городе привела к резкому изменению структуры внерабочего времени. Фактически, основная часть жителей пригорода, работающих в областном центре, в будние дни отсутствует дома с 7 утра до 20-21 часа, а занятые в сфере торговли нередко и в выходные дни. При таком режиме остающегося вечернего времени хватает лишь на текущие домашние дела, что не оставляет возможности для ведения традиционного для села приусадебного хозяйства: «Большая часть населения сейчас работает все-таки в Иркутске, рабочий день стал увеличиваться. Многие работают до 7, многие до 8 и так далее. Я когда приезжаю домой, время остается только для того чтобы действительно, например, поужинать, например какую-то работу сделать, и отдохнуть, для того, чтобы встать рано опять же и уехать в 7 часов опять в Иркутск». [«коренная» жительница пригородного села, 2012 г.] В результате основная часть хозяйств подобного типа находится в состоянии перехода от домашнего хозяйства, традиционного для сельского поселения, к модели семейной экономики переселенцев из города. Подобный переход происходит на основе усвоения габитуса жителя пригорода, что определяется доминированием в пригородном пространстве экс-горожан и закреплением системы диспозиций, задаваемых ими. 169 Последние два типа домашних хозяйств, появившиеся с началом интенсивной субурбанизации, становятся доминирующими в пригородных поселениях, принимающих основной поток мигрантов из города. Этот процесс хорошо маркирует трансформацию экономики пригорода и в сегменте домашней экономики, происходящую не столько под влиянием внешних условий, сколько за счет изменения системы агентов социального пространства и конфигурации их диспозиций. Появление в пригородной зоне переселенцев из города в качестве доминирующего социального агента обусловило качественные изменения экономического поля пригорода. В новой конфигурации диспозиций прежние влиятельные агенты (крупные сельскохозяйственные производители и фермеры) утрачивают доминирующий статус и вытесняются на периферию не только социального, но и физического пространства. В результате формируются прямая проекция нового социального пространства на пространство физическое, объективированная в структурных и количественных различиях экономики пригорода и остальной территории района. Не отраженная в официальной статистике, зона пригородной экономики, тем не менее, рефлексируется властью по структурным характеристикам и объему, резко отличающим ее от сельскохозяйственной и рекреационной специализации периферийной части муниципального района. Новизна социального пространства пригорода, продолжающийся процесс его формирования обусловливают отсутствие в экономическом поле крупных агентов, которые могли бы выработать и зафиксировать неприемлемые для мелкого бизнеса правила игры, установив высокий порог вхождения в это поле. Последний мог стать непреодолимым для мелкого бизнеса как нового агента, не обладающего значительным экономическим капиталом и опирающегося в большей степени на капитал социальный (как это произошло в городской экономике в сфере строительного бизнеса). Более того, специфика спроса и социальных условий реализации локального спроса способствуют вытеснению 170 (возможно, временному) крупного бизнеса за пределы пригородного пространства на периферию прилегающего к областному центру района. В этих условиях экономика пригорода развивается преимущественно за счет мелкого бизнеса, действующего в сфере обслуживания, и функционирующего в неформальном секторе. Новые агенты и новая конфигурация отношений между ними и традиционными социальными агентами пригорода формируют не типичную для внегородского пространства структуру локального рынка через возникновение новой структуры спроса (горожане) и расширения спектра предложения (трансграничные мигранты). Подобная трансформация затрагивает и «домашний» сектор экономики, в котором все большее значение приобретает потребляющее, а не производящее хозяйство. Неинституализированность пригородного пространства в условиях жесткого вертикального регулирования создает благоприятные условия для развития неформального сектора локальной экономики. Этому способствует как статус основных агентов, определяющих конфигурацию диспозиций (переселенцы из города и иностранные мигранты), так и система отношений между властными структурами, действующими в пригородном пространстве. Специфика формирования бюджетов муниципалитетов определяет незаинтересованность муниципальных администраций (как районной, так и поселенческих) в легализации деловой активности. Вследствие этого значительная часть деловой активности в пригороде уходит в скрываемый сектор неформальной экономики. Преобладающим способом деятельности здесь становится симбиоз всех трех форм неформальной экономики, выделенные А. Портесом, М. Кастеллсом и Л.Бентоном, включая и способ выживания, и зависимую эксплуатацию и способ роста.180 Развитие теневой сферы включает и 180 Portes A., Castells M., Benton L. The Policy Implications of Informality // The Informal Economy: Studies in Advanced and Less Developed Countries. – Baltimore, MD: The Johns Hopkins University Press, 1989. Pp. 298-311 Цит по. Портес А. Неформальная экономика и ее парадоксы. С. 308 171 прямую продажу услуг и произведенных товаров, и теневой наем, и мобилизация сетевых связей для накопления ресурсов. В результате экономическое пространство пригорода, четко выделяемое представителями местного сообщества и власти по ряду неформальных маркеров (в том числе и визуальных), в статистических материалах как обособленное от остальной части муниципального района отсутствует. Как следствие, информационно-документальной базы для специального подхода в управлении к пригородным поселениям не складывается. Иными словами, неинституализированность пригорода определяет невидимость для власти (регионального уровня и выше) пригородного социального пространства и его экономического поля. Это обусловливает преобладание неформальной экономики, что в свою очередь определяет специфику развития системы отношений местного сообщества с властью. 172 3.2. Эволюция властного поля социального пространства пригорода Неинституализированность пригородного пространства порождает широкий спектр последствий, охватывающих, пожалуй, все сферы жизни прилегающих к областному центру территорий и все более вторгающихся в повседневную жизнь города. Но едва ли не наиболее сложной проблемой, порожденной новым характером развития пригорода, стал пока не явный, но все более отчетливо проявляющийся кризис управления. Властные институты, к которым в пригородном сельском районе относят муниципалитеты обоих уровней, оказались перед лицом необходимости выстраивать систему взаимодействия с качественно новым сообществом, действовать в новой системе координат, когда они уже не являются основным или, по крайней мере, единственным актором (силой) ни в экономическом, ни во властном (политическом) поле. Новый характер развития иркутских пригородов «неожиданно» выпал из сложившейся логики территориально-административной организации региона. Граница между Городом и Селом, еще недавно вполне отчетливая в социальной сфере и хорошо визуализированная на местности, сменилась обширным контактным пространством, где стремительно растущее пригородное сообщество все более явно выступает как общность транслокальная. Сложившаяся управленческая практика и законодательство не позволяют, так или иначе, вписать это сообщество в действующую систему организации административного управления, поскольку система организации местного самоуправления жестко задается федеральным законодательством.181 Более того, на протяжении последних лет региональная власть (как исполнительная, так и представительная) активно сопротивляются любым проектам реорганизации системы администрирования территорий, входящих в зону влияния Иркутской городской 181 Федеральный закон «Об общих принципах организации местного самоуправления в Российской Федерации» 131-ФЗ от 6 октября 2003 г. // Российская газета от 8 октября 2003 года № 3316 173 агломерации.182 Как следствие, здесь пригороды все более явно становятся неинституализированным пространством, пока выпадающим из поля зрения областного правительства, но все более реальным для муниципальных администраций. Контуры новой системы отношений властных институтов с местным сообществом и друг с другом, складывающиеся в условиях неинституализированного пространства иркутских пригородов, определяются, с одной стороны, появлением нового доминирующего социального агента, а с другой – ужесточением регулирования текущей деятельности. Администрации муниципалитетов двух уровней, представленные в сельском районе администрациями сельских поселений (первый уровень) и муниципального района (второй уровень), выстраивают новые отношения, как с формирующимся сообществом пригорода, так и друг с другом. Выстраивание новой системы отношений, выработка новых правил игры, представляющая собой реконфигурацию агентов властного поля, происходит в условиях сокращения властного ресурса. Последнее происходит за счет увеличения обязательств муниципалитетов обоих уровней, обозначенных в статьях 14-16 закона 131-ФЗ как «полномочия», при фактическом сокращении финансовых ресурсов на их реализацию, выделяемых из вышестоящих бюджетов. А поскольку распределение бюджетных средств происходит в соответствующие муниципалитеты напрямую, то властный ресурс не перераспределяется между муниципалитетами двух уровней, а уходит в пользу региональной и федеральной власти, выступающих по отношении к локальному социальному пространству скорее в качестве внешней силы. Конфигурация диспозиций агентов властного поля пригорода до начала интенсивной субурбанизации задавалась крайне невысокими темпами развития 182 См. например: Агломерационный вопрос / Бабр.Ру. Региональные новости Иркутской области, 24.07.2008 [электронный ресурс] URL: http://newsbabr.com/?IDE=46739 Режим доступа – свободный, дата посещения 09.01.2013 г.; Сергей Ерощенко не поддержал создание иркутской агломерации / Байкал24. Информационный портал. [Электронный ресурс] URL: http://www.baikal24.ru/page.php?action=showItem&type=news&id=108567 Режим доступа – свободный, дата посещения 09.01.2013 г. 174 территории и отсутствием реальных источников для этого. Бедственное экономическое положение муниципалитетов парадоксальным образом выступало в этот период своеобразным ресурсом, используемым, с одной стороны, для получения дополнительных субсидий из вышестоящих бюджетов, а с другой – в качестве универсального аргумента для отклонения любых претензий, как со стороны местного сообщества, так и со стороны районной и региональной власти. Важно и то, что подобная модель жизнедеятельности («бедность как ресурс») обеспечивала прочные позиции локальных администраций как неизбежного и незаменимого посредника в коммуникации между местным сообществом и институтами власти. Сложившиеся положение вполне устраивало и районные власти: бедность низовых муниципалитетов обеспечивала не только высокую управляемость поселенческих администраций, но и простой и надежный канал коммуникации с местными сообществами. В условиях оформления «вертикали власти» в начале – первой половине «нулевых» это оправдывало и низкий уровень жизни, и отсутствие значимого развития района. Более того, районные власти вполне эффективно пользовались моделью «бедность как ресурс» в отношениях с областной администрацией (позже – правительством). Начавшееся в начале 2000-х «освоение» горожанами пригородов Иркутска было встречено местными жителями и администрациями обоих уровней настороженно-безразлично, как очередная волна «новых русских». Воспринимая новых переселенцев из города как «состоятельных людей», пригород ждал повторной реализации «коттеджного» сценария, уже понятного и в целом не затрагивающего основ жизни сообщества и порядка работы власти. Такие коттеджные поселки, появившиеся в девяностые годы, несмотря на всю наглядность новации, даже некоторую ее инородность, новым типом взаимодействия Города с социальным пространством советско-патриархального пригорода не стали. 175 Являясь вариантом престижного потребления и средством формирования новой идентичности, коттеджные поселки возникали как социальные анклавы183, не взаимодействующие с окружающим социальным пространством, а скорее исключенные из него. Большая часть таких поселков возникла вне существовавших ранее населенных пунктов, нередко в неудобном для жительства месте. Здесь не социальное пространство изменяло пространство физическое184, а, напротив, новый существующему) физический служил ландшафт средством (инородный, формирования неорганичный нового социального пространства. Пространства ограниченного, слабо взаимодействующего с внешним миром, замкнутого самого на себя. Формируясь как полузакрытые территории, исключенные из физического пространства пригорода, подобные поселения оказались исключенными и из социального пространства пригородных поселений, для которых значимым социальным агентом их население так и не стало. Однако довольно быстро выяснилось, что новое движение горожан в пригородную зону отнюдь не исчерпывается формированием новых анклавов – элитных, а потому немногочисленных. Новый характер миграции в пригородной зоне Иркутска вызвал качественные изменения и в структуре сообщества, и в системе его связей и отношений. Социальные, экономические и культурные трансформации, вызванные этим движением, вызвали и изменения в позиции местных (поселенческих) администраций. В переезжающих горожанах сотрудники низовых муниципалитетов увидели не просто новых жителей («население»), но и новый источник развития пригородных поселений. Немаловажным оказалось и то, что среди переезжающих в пригород горожан, преобладают достаточно обеспеченные люди, имеющее устойчивое материальное положение, хорошо оплачиваемую работу или собственный бизнес, 183 Хамфри К. Постсоветские трансформации в азиатской части России (антропологические очерки). – М.: Наталис, 2010. С. 219 184 Бурдье П. Физическое и социальное пространство / Социология социального пространства. – М.: Инст.-т экспериментальной социологии; СПб.: Алетейя, 2010. С.50 176 достаточно высокие социально-бытовые стандарты, словом, те, кого провинциальный обыватель определяет как «средний класс»: «В последние годы – очень много молодые едут из Иркутска – это уже приобретают землю, строятся. У них солидные дома, благоухающие под Запад, у всех машины, а то и не одна». [«коренная» жительница пригородного села, 2009 г.] Иными словами, на локальном уровне местная власть обнаружила в новом сообществе мощнейший ресурс развития, практически даровой, не требующий усилий по привлечению и реализации, но дающий довольно быстрый эффект. Всего несколько лет назад сотрудники локальных администраций констатировали: «Пока эффекта от того, что люди к нам сюда приезжают, у нас, ну вот не ощущается. По крайней мере, финансово не ощущается».[сотрудник поселенческой администрации, 2009 г.] Но спустя всего два-три года позитивные следствия массового притока горожан для развития таких поселений стали очевидны. Тот же респондент (сотрудник локальной администрации) отмечает: «Конечно, они [переехавшие горожане – К.Г.] благом стали. Посмотрите на село – его, да, уже и селом неправильно, наверное, будет называть. Поселок, наверное, да, правильнее. Сколько всяких магазинов, предпринимательств всяких. Они же не только для себя, для деревни всей доброе дело делают такое. И себя, конечно, не забывают, но это же естественно. Пусть едут, пусть живут, я, вот лично, думаю, да, они нам нужны». [сотрудник поселенческой администрации 2012 г.] Этот ресурс стал тем более ценен, что оказался одним из немногих (если не единственным) не подконтрольным «вышестоящим» властным структурам: районной администрации и региональному правительству. Более того, через новых жителей, включенных в широкие социальные сети областного центра, местные администрации получили инструмент непрямого лоббирования 177 интересов территории, эффективного решения местных вопросов, отказавшись, по выражению одного из респондентов, от «обращения к начальству». Следствием этого процесса стал постепенный выход локальных администраций из жесткой системы вертикальных отношений с районной администрацией. Способствует этому и позиция районных властей по вопросу роста и изменения пригородного сообщества. Быстрое увеличение численности населения пригородной зоны в конце «нулевых» был воспринят районной администрацией в качестве «проблемы», малозначимой поначалу, но породившей комплекс сложнейших, а зачастую и принципиально неразрешимых на районном уровне вопросов. Уже в интервью 2009 г. сотрудник администрации Иркутского района отмечал: «Выгод я пока от этого [приток горожан в пригород – КГ] не вижу… Знаете, ну может быть вот в демографии – у нас население растет, а больше пока, наверное, нигде. А в остальном – ничего положительного. Скорее это – проблема. Проблема нагрузки на социальную сферу, на дороги… Да просто в планировании: я считаю, что у меня по документам столько-то жителей, а их уже на самом деле намного больше». [сотрудник районной администрации, 2009 г.] Озвученные в этом интервью проблемы усугубляются тем, что значительная часть переезжающих в пригород горожан далеко не сразу регистрируется по новому месту жительства, а часть не делает этого вовсе. Пользоваться же инфраструктурой района, прежде всего – транспортной, они начинают задолго до полного переезда на новое место. Поскольку развитие и поддержание инфраструктуры района (в том числе, и социальной) является зоной ответственности районной администрации, а финансирование из вышестоящего (областного) бюджета ведется по «душевым нормам», подобный рост населения совершенно закономерно оказывается нежелательным для районной власти. Последнее обстоятельство значительно осложняется тем, что большая, если не бόльшая часть участков под застройку продается новым собственникам не муниципалитетами, а частными лицами, и зачастую входит в фонд земель 178 сельскохозяйственного назначения. Возведенные на таких участках постройки узаконить, а, значит, и зарегистрироваться в них по месту жительства, крайне сложно. Разорвать этот замкнутый круг районной администрации практически не под силу: ни ограничить продажу и застройку, ни ускорить или облегчить узаконение этого строительства районные власти полномочий не имеют. Единственным инструментом перевода таких участков в состав земель поселений является их включение в черту населенного пункта по генеральному плану, согласование которого происходит на поселенческом уровне. Таким образом, уже сам процесс быстрого роста пригородного населения полярно развел позиции двух уровней муниципальной администрации. Интересы нижнего уровня муниципалитетов оказались близки интересам нового пригородного сообщества, тогда как верхний уровень (районная администрация) попала в положение «потерпевшего», который практически никак не влияет на этот процесс. Для последней ситуация осложняется и тем, что спектр возможных инструментов для прямой коммуникации с местным сообществом ограничивается, преимущественно, формальными практиками, выход за пределы которых крайне сложен, а зачастую и невозможен без прямого нарушения закона. Низовые же администрации, и ранее во многом выстраивавшие отношения с местным сообществом («сельским обществом») на неформальных (экстралегальных) практиках, имеют заметно большую свободу рук для выстраивания взаимодействия с населением в «серой зоне». И наиболее благоприятной сферой для развития широкого комплекса таких практик стало поле экономики пригорода, быстро изменяющееся как структурно, так и функционально (смотри раздел 3.1.). Инструментов прямого воздействия на локальный бизнес, основанных на формальных практиках, у поселенческих администраций, как и у районных властей, фактически нет. Единственным возможным инструментом является ставка земельного налога, являющегося единственным местным налогом для бизнеса. Ставка этого налога определяется органом местного самоуправления и 179 может корректироваться в пределах 0,3% от стоимости земельного участка.185 Однако как инструмент влияния на отдельных предпринимателей или предприятий он использоваться не может, поскольку применяется в отношении отдельных категорий субъектов предпринимательской деятельности. Иными словами, легальных инструментов воздействия на локальный бизнес у местных администраций, призванных выстраивать муниципально-частное партнерство186, практически не остается: «Никакой взаимности в так называемом муниципально-частном партнерстве нету, потому что инструментов нету у муниципалитетов… <…> у поселений нет инструментария, нет никаких. У них есть, конечно же, единственное что – это земельный налог. Они могут для всей категории, но я такой практики не знаю. Чтобы взять и понизить для отдельной категории. Ведь они же не индивидуально могут, а только для всей категории сразу же. Но такого в практике не было». [сотрудник районной администрации, 2013 г.] Отсутствие формальных инструментов взаимодействия с локальным бизнесом приводит к ситуации, когда власти нечего предложить, кроме лояльного к нему отношения. Лояльность, как инструмент такого взаимодействия, априорно выводит отношения власти и бизнеса в «серую» зону, где инструментом достижения взаимных интересов власти и предпринимателя «становится добровольно-принудительный взнос в дофинансирование территории его размещения. При этом под «дофинансированием территорий» следует понимать разнообразные, формально не регулируемые вложения бизнеса в территории (на благоустройство, в инфраструктурные проекты, на социальные программы власти и т.п.), которые организуют и координируют органы власти».187 185 Налоговый кодекс Российской Федерации. Глава 31статья 387. Программа комплексного социально-экономического развития Иркутского районного муниципального образования на период 2008 – 2012 годы (утв. Решением Иркутской районной Думы от 27 декабря 2007 г. N 39304/РД) 187 Курбатова М.В., Левин С.Н. Деформализация взаимодействия власти и бизнеса // Материалы VII международной научной конференции "Модернизация экономики и государство", 4 – 6 апреля 2006 г. (Электронный ресурс) URL: http://www.nisse.ru/business/article/article_176.html?effort Режим доступа: свободный; Курбатова М.В., Левин С.Н. Деформализация правил взаимодействия власти и бизнеса // Вопросы экономики. 2005. № 10. С. 119-131. 186 180 «Каждое мероприятие в поселении начинается со сбора вот этих предпринимателей. За помощью. А взамен… Взамен пожалуй только лояльное отношение. А лояльное отношение – это тонко, я даже не могу, здесь настолько… Да ничего они фактически не получают… [сотрудник районной администрации, 2013 г.] Отсутствие наблюдаемых выгод бизнеса от неформального взаимодействия означает смещение интересов бизнеса в неформальную сферу: выгоды здесь приобретаются не в виде прямого дохода или снижения издержек, а в виде гарантии стабильности деятельности: «Мы со своими предпринимателями по-свойски так. Вот знаем, работает, ведет деятельность. А его нет [не зарегистрирован – КГ], мы не давим на него: «Давай регистрируйся!» Пусть, значит на ноги встанет. Вот забетонируй здесь площадку, ну или там, забор поправь школе, например, а мы не будем давить, там, с проверками». [сотрудник поселенческой администрации, 2012 г.] Лояльность местных администраций в условиях пригорода может выходить за пределы собственно ведения предпринимательской деятельности и затрагивать самые болезненные для жителей поселения вопросы. Наиболее острой проблемой для быстро растущих пригородных населенных пунктов является вопрос о переводе части земель сельскохозяйственного назначения, застраиваемых жильем, в категорию земель поселений. Поскольку заинтересованной стороной в решении этой проблемы являются, прежде всего, переселенцы из города, которые составляют основу деловой активности в пригороде, то позиция поселенческой администрации по включению тех или иных участков в земли поселений при формировании генерального плана оказывается действенным инструментом отношений с локальным бизнесом. «Другой вопрос, как резалась граница населенных пунктов. Это опять-таки от глав зависело. Это было… ты мне нравишься, ты мне не нравишься, соответственно в границу не попадешь. Вот может быть как раз, если ты предприниматель, который хорошо поддерживаешь, взаимодействуешь, то 181 граница пройдет там, где надо. А если нет, то и нет». [сотрудник районной администрации, 2013 г.] Однако применение этого инструмента довольно быстро выявило его обоюдоострый характер. Широкая система деловых и дружеских связей в областном центре, выработанная новыми жителями пригорода до переезда из города, позволила эффективно влиять на процесс принятия решения: «Ну а потом [после первоначального определения границ поселений – КГ] начались такие вещи, т.е. люди, которые это увидели, и пошло хождение. Он там знает кого-то в правительстве – включили, следующий там… знакомого, через знакомого… Сосед <…> Это такое давление через область. В результате граница проходит не так, как проектировщик предлагает. Черта [границ поселения – КГ] вот так вот виляет…» [сотрудник районной администрации, 2013 г.] Иными словами, транслокальный характер иркутского пригорода обусловил включение в систему неформальных практик в отношениях местного сообщества и местной власти внешних по отношению к пригородным поселениям сил. В конфигурацию социальных агентов властного поля пригорода, помимо двух уровней муниципальных администраций, через неформальные практики оказались включены властные и силовые структуры регионального уровня. В результате ресурс жесткого управления («вертикаль власти»), направленный на ограничение диапазона свободы сообщества, парадоксальным образом стал работать как инструмент расширения этого диапазона, вводя на локальном уровне элементы системы отношений спонтанного порядка188, придающих локальному сообществу некоторые черты общины.189 В рамках подобной организации 188 Хайек Ф. Индивидуализм и экономический порядок. — М.: Изограф, 2000. (Электронная копия на сайте Институт свободы Московский либертариум URL: http://libertarium.ru/9940 Режим доступа: свободный) 189 Бляхер Л.Е. Можно ли согласовать спонтанный порядок и полицейское государство, или Государство vs локальное сообщество в малых городах Дальнего Востока России // Полития, 2013 №2 (Официальный сайт Тихоокеанского государсвтенного университета. (Электронный ресурс) URL: http://www.khstu.ru/rus/?menu=Blyaher1_3#_ftnref1 Режим доступа: свободный) 182 сообщества поселенческая администрация выступает если не равным, то не доминирующим субъектом отношений. Таким образом, транслокальный характер нового пригородного сообщества и включение в его социальное пространство переселенцев из города как доминирующего агента привели к трансформации системы отношений между местным сообществом и местной властью за счет вытеснения значительной части социальных трансакций в неформальную сферу. В сочетании с неинституализированным характером пригородного пространства это создает условия для участия «внешних сил» во взаимодействии локальных властных структур и сообщества, и постепенного исключения пригорода из властного поля сельского района. Изменение системы взаимодействий местной власти и сообщества, однако, для властных агентов (прежде всего, администраций муниципалитетов первого уровня) становиться не только ограничительным элементом, но и новым ресурсом. Мне представляется возможным предположить, что помимо возможности решения локальных социально-экономических задач, эффективное включение в систему неформальных отношений с сообществом поселенческих администраций имеет еще одну предпосылку. Неформальная экономика выступает для нее важнейшим ресурсом, неучтенным и неподконтрольным ни районной администрации, ни областному правительству, ни большинству иных контролирующих органов. С одной стороны, наличие такого ресурса обеспечивает снижение зависимости поселенческих администраций от районной «власти». С другой стороны, через этот ресурс выстраиваются новые связи и отношения с персоналиями и институтами, ранее социального пространства сельского района, но находившимися вне ныне включаемых в формирующиеся социальные поля пригорода. Это, в свою очередь, становится все более важным фактором реализации комплекса карьерных и бизнес-стратегий сотрудников локальных администраций и их афилянтов, расширения властного ресурса. 183 Для районной администрации описанные изменения в экономическом поле пригорода обернулись серьезными бюджетными проблемами. Массовый приток жителей в пригородные поселения потребовал значительного увеличения бюджетных расходов (прежде всего, на поддержание транспортной и социальной инфраструктуры, нагрузка на которые растет независимо от степени «законности» возведения нового жилья и проживания его владельцев). Вместе с тем, серьезного увеличения налоговых поступлений в бюджет района не произошло: самый эффективный (собираемый) налог на доходы физических лиц подавляющая масса нового населения района уплачивает по месту работы, которое в большинстве случаев остается в областном центре. «Серый» характер мелкого предпринимательства, бурно развивающегося в пригородных поселениях, возможностей для эффективного налогообложения также не дает. Наконец, налог на имущество, прежде всего, на недвижимость – постройки новых жителей пригорода, собирается пока крайне слабо (в том числе и в связи со сложностями узаконения таких строений) и, что самое главное, большей частью остается в бюджетах поселений190. Развитие малого предпринимательства, составляющего основу экономики пригородного пространства, оказывается вне интересов районного уровня власти, поскольку ни реальных инструментов управления, ни, что еще важнее, возможности администрирования налогов на малый бизнес у нее нет. Более того, информация о деловой активности, отраженная в налоговых сборах, поступает в администрацию муниципального района постфактум, что исключает возможность выработки эффективных управленческих решений. «Тому, кому выгодно было бы работать с этим малым предпринимательством, тому не дают этим заниматься. Если бы мы [районная администрация – КГ] хотя бы администрировали эти налоги, то, по крайней мере, мы бы знали, за что боремся. А так нам налоговая дает уже после, по факту, мы даже не знаем что там и как. Вот «у вас зафиксировано снижение налоговой 190 Налоговый кодекс Российской Федерации. Глава 2статья 15. 184 активности»… А так мы не являемся администраторами ни по местным налогам, ни по тем налогам, которые связаны с предпринимательской деятельностью. И мы не знаем всей информации, как на самом деле…» [сотрудник районной администрации, 2013 г.] Таким образом, новый характер экономики пригорода оказывается крайне невыгодным для районной администрации. Изменившиеся экономические реалии оборачиваются и ощутимым управленческим кризисом: растущая финансовая (шире – хозяйственная) независимость поселений от районной администрации заметно снижает их управляемость. Поскольку прямых механизмов воздействия на поселенческие муниципальные администрации у районной власти нет, то ослабление бюджетной зависимости поселений от района напрямую сказывается на отношениях администраций двух уровней. «По закону [Закон 131-ФЗ «Об общих принципах организации местного самоуправления в РФ» – КГ] я не могу просто распорядится, указать что ли, поселениям ничего… Я могу только попросить, порекомендовать, а они уже сами решают, как реагировать. Есть только финансовые инструменты, если по закону. Можно искать, конечно, другие способы, но они не всегда, да, зачастую не всегда работают…» [сотрудник районной администрации, 2010 г.] Другой стороной управленческого кризиса стало и значительное ухудшение коммуникации с местным сообществом. Использование в качестве медиатора администраций поселений, у которых появились отличные от районных властей интересы, становится все менее эффективным. Более того, неинституализированность нового сообщества, специфический характер его структуры и жизнедеятельности, обусловливает невысокую эффективность сложившихся ранее формальных механизмов коммуницирования с ним и требует выработки комплекса неформальных практик такого взаимодействия. И если низовые (поселенческие) администрации совершенно естественно приняли механизмы неформального взаимодействия с новым сообществом, то для представителей районной администрации такой возможности фактически нет: 185 «Ну, поймите, я же, к примеру, не могу пойти договариваться с каждым таким деятелем [индивидуальным предпринимателем, частным застройщиком – КГ]. Мне даже ведь просто нельзя. А ему, наверное, даже и не зачем… Не знаю, даже, что он может от меня хотеть, например». [Сотрудник районной администрации, 2010 г.] Неэффективность привычных механизмов управления территорией и взаимодействия с сообществом в пригородной зоне подчеркивается тем, что прежняя система связей вполне успешно действует в более удаленных от города поселениях. На периферии района в силу низкой деловой активности основным контрагентом районной администрации выступают власти поселений, в отношениях с которыми продолжает действовать система неформальных практик, основанных не столько на реальном властном ресурсе, сколько на формировании репутации власти и поселения: «Встречаемся мы на совещании, и я начинаю стыдить те поселения, которые как-то «отличились». Не то, чтобы я их там ругал, или как-то орал на них, нет. Вот, например, говорю, у нас вот такая картина по району. А вот в таком-то и таком-то поселении у нас вот так-то… И из-за них получается в районе… ну, нехорошо, скажем так, в определенной сфере… Они потом подходят, говорят: «Ну чего ты так-то, давай, решим что-нибудь». Это вроде как специфика сельской местности, да, как потом в глаза смотреть тоже». [сотрудник районной администрации, 2013 г.] Однако, учитывая, что более 80% населения района живет в зоне формирующихся пригородов, проблема эффективной коммуникации с местным сообществом становится с каждым годом все более очевидной. Сохранение действующей тенденции сокращения населения в периферийной части пригородного района, причин для изменения которой, на мой взгляд, пока нет, формирует тенденцию снижения влияния районной власти на пригородные сообщества и поселенческие администрации. В результате реальный статус районной власти быстро снижается, сокращая ее влияние в конфигурации агентов 186 социального пространства пригорода. Оборотной стороной этого процесса становится все более явное разграничение социального пространства пригорода и остальной части района, где прежняя конфигурация агентов сохраняется. Важным фактором этого процесса становится различие между районной и поселенческой администраций в дистанции с местным сообществом. В новом пространстве пригорода муниципалитеты первого уровня, выступающие именно как органы местного самоуправления, близкие более к интересам жителей, чем власти, и оказываются органичны формирующемуся сообществу. Взаимодействие выстраивается здесь через систему неформальных (экстралегальных) практик, которые позволяют эффективно взаимодействовать в условиях, для которых правила игры только вырабатываются и нередко не совпадают с нормами законодательства. «Насколько бόльший контакт существует даже у администрации [поселений – КГ] с жителями. Я допустим сама, говоря о себе, могу сказать, что была еще ранее жителем города Иркутска и предпринимателем даже, и для меня контакт с администрацией [города – КГ] был заключен только в нескольких лицах, к которым надо было с какими-то пакетами. Они ко мне в принципе нормально относились. А как частное лицо я считала, что лучше не заходить в администрацию, потому что полное равнодушие, полное отсутствие информации, нежелание вот работать с жителем. Ну я считала что администрация – это вот только какие-то бумаги, какая-то своя работа, отдаленная от жителя. То, говоря о работе администрации в сельской местности разница, можно сказать, что разница очень большая». [сотрудник поселенческой администрации, 2009 г.] Прямой контакт с населением, возможность работы в режиме непосредственного взаимодействия формирует на этом уровне элементы партнерских отношений сообщества и власти: «Это настолько тесные отношения жителей с работниками администрации, т.е. они чувствуют свою защищенность. <…> Вот этот контакт для городских жителей, которые были ранее городскими жителями, стали сельскими, для них 187 это вообще шок, когда можно прийти, получить информацию, когда все расскажут, объяснят, покажут и т.д. Затем то, что жители могут получить от администрации, там на свои жалобы, там дороги, там сосед неправильно забор свой поставил, там воняет. Приходят и все – работник администрации выезжает, и моменты многие решаются, вот именно помощь населению, которую они могут здесь получить. И мы можем на них как-то рассчитывать». [сотрудник поселенческой администрации, 2009 г.] Более того, такой характер взаимодействия оказывается для поселенческих администраций уникальным ресурсом, как в выполнении управленческих функций, так и для реализации собственных стратегий и интересов. В результате, администрации муниципалитетов первого уровня получают эффективный механизм включения в транслокальное пространство пригорода и доступ к ресурсу границы, реализующийся через систему неформальных связей с внешними для муниципального района акторами. Муниципалитеты второго уровня (администрация района, которая уже больше власть, чем местное самоуправление), оказываются дистанцированы от нового сообщества, поскольку вынуждены выстраивать отношения с ними через формальные практики. В этом смысле районная администрация оказывается ближе к муниципальной власти крупного города, и для местного сообщества выступает скорее абстрактной силой, прямо не участвующей в повседневной жизни. И, напротив, через систему неформальных отношений в повседневность пригорода входят новые, не типичные ранее для него акторы – региональная власть и представители городских структур, что проводит к существенному изменению структуры властного поля пригорода. Формирующаяся конфигурация взаимодействий между агентами пригородного социального пространства все более выпадает из логики отношений в рамках типичного муниципального района. Различия этих пространств, уже рефлексируемые представителями администраций, тем не менее, не могут быть вписаны в логику системы организации власти и административно-территориального деления, жестко 188 заданного федеральным законодательством. Это противоречие предопределяет неформальный характер практик взаимодействий между агентами, что приводит к выпадению пригородного пространства из поля зрения властных институций. Последствия прихода в пригород новой большой группы населения, довольно быстро ставшей доминирующим агентом в его социально пространстве, привели к качественным трансформациям во властном поле. Прежде всего, сам процесс субурбанизации пригорода и появление в нем экс-горожан полярно развел интересы двух уровней местного самоуправления. Если для низовых (поселенческих) администраций, приток переселенцев из областного центра стал источником качественно нового развития территории, то для второго уровня муниципалитетов (районная администрация) стремительный рост численности населения в пригородной зоне обернулся серьезными экономическими проблемами. Формирующаяся система пригородной экономики, в которой ведущую роль все более явно занимает неформальный сектор, обусловливает постепенную утрату формальных (легальных) инструментов влияния, как на местное сообщество, так и на прочих агентов властного поля. Отношения между двумя уровнями муниципальных администраций начинают все более выстраиваться на основе неформальных практик, принципиальным отличием которых от традиционных властных практик становится императив отсутствия прямой иерархии. Эти изменения приводят к изменению системы воздействия на партнера, в новых условиях базирующейся на экономических и внеэкономических практиках мягкого принуждения, в которых действие «экономического» капитала в эвфемизированной форме капитала символического,191 сменяется реализацией последнего как наиболее эффективного инструмента господства. В результате выстраивается сложная система отношений и коммуникации между властью и сообществом: районная власть (формальный институт), 191 Бурдье П. Практический смысл – СПб.: Алетейя, 2001 г. С.253 189 взаимодействует через формальные инструменты с поселенческими администрациями (формальный институт). Последние же коммуницируют с местным неформализированным (в силу специфики формирования) сообществом через комплекс преимущественно неформальных практик. В этой цепочке трансакций местная администрация выступает одновременно и как граница, ограничивающая деформализацию локусом пригорода, и как посредниккоммуникатор, преобразующий систему формальных практик, направленных «сверху внизу» в практики неформальные, и наоборот, «переводящий» неформальный язык сообщества в привычный власти набор «отчетов» и «сведений». В условиях постепенного обособления социального пространства пригорода поселенческая администрация становится своего рода терминалом для взаимодействия районной власти и местных сообществ, что, в свою очередь, работает на повышение ее статуса. Однако в этой системе отношений низовые администрации начинают все более уходить от функции посредничества между сообществом и «властью» (районной администрацией). Получив доступ к новым для нее социальным сетям через транслокальное сообщество, пригородные поселенческие администрации получили возможность взаимодействия с региональной властью и другими институтами, через иных, нежели районная администрация, посредников. В результате, через систему таких связей во властное поле пригородного пространства выходят новые агенты (прежде всего региональные органы государственной власти), ранее дистанцированные от него как в силу формального разграничения полномочий с органами местного самоуправления, так и вследствие отсутствия механизмов прямого взаимодействия с поселенческими администрациями. Следствием увеличения числа агентов во властном поле пригорода становится не только изменение конфигурации диспозиций и системы их взаимодействий. Новая структура властного поля очерчивает и его новые границы: через включение внешних (для административного района) акторов и 190 утраты доминирования районной администрации (или, по крайней мере, значительного снижения ее влияния) пригородное пространство все более закрепляется как транслокальное, неотъемлемой частью которого становятся элементы городской локальности. Неформальный характер взаимодействий между агентами этого пространства обусловливает развитие в нем новой системы господства, основанной не на прямом подчинении, что, в свою очередь, детерминирует сохранение «режима невидимости» пригородного пространства для властных структур в их официальной деятельности. 191 Выводы Приток в пригородные поселения Иркутска большого числа переселенцев из города и сопутствующих им групп (прежде всего, трансгранчиных мигрантов) привело к глубоким изменениям в экономическом и властном поле локального социального пространства. Изменение числа агентов, конфигурации их диспозиций и способов взаимодействий, обусловили структурные перемены экономического поля, перемены настолько глубокие, что специфика экономики пригорода оказалась, фактически, прямо спроецирована на физическое пространство прилегающего к областному центру района. Традиционная для сельского пространства региона экономика с сельскохозяйственной и отчасти – рекреационной специализацией оказалась оттеснена от города и замещена специфической экономикой пригорода. На смену «сельскохозяйственным гигантам» и фермерам в пригородных поселениях пришла розничная торговля и сфера услуг, удовлетворяющая спрос нового платежеспособного потребителя – переселенцев из города и «коренных» жителей, сменивших низкооплачиваемую работу в селе и самообеспечение в домашнем хозяйстве на трудовую деятельность в городе. Ведущие сферы новой пригородной экономики определили ее качественное отличие от традиционного «не городского» хозяйства: из пространства производящей экономики, пригород все более эволюционирует в экономику «потребляющую». Места непосредственного производства потребляемых товаров оказываются за пределами пригородных поселений, а оказываемые услуги базируются преимущественно на городских по происхождению практиках. Основной вектор экономических трансакций (движение товаров и услуг) при этом объективно направлен из города в прилегающие к нему поселения, что также отчетливо маркирует отличия пригорода от периферийной части района. Значительная (если не основная) часть важнейшей отрасли пригородной экономики (услуги) развивается на базе неформальных практик. Это, с одной 192 стороны, определяется жестким регулированием, некомфортной средой для легального развития мелкого предпринимательства и позицией администраций муниципалитетов как поселенческого, так и районного уровня. С другой стороны, подобный характер развития пригородной экономики не только исключает большую ее часть из государственной статистики и, следовательно, скрывает от прямого регулирования, но и способствует сохранению «невидимости» пригорода как особого пространства для региональной власти. Распространение неформальной экономики в условиях довольно жесткой и широко проникающей системы контроля за бизнесом (в российских условиях включающей широкий спектр институций от налоговой службы и органов юстиции до государственной статистики) описан А. Портесом как один из парадоксов неформальной экономики, предполагающий прямую зависимость ее развития и степени властного контроля. «Чем более надежным аппаратом контроля за соблюдением правил располагает государство, тем более велика вероятность того, что аппарат не сможет зафиксировать истинные масштабы неформальных видов деятельности», отмечает Портес.192 В рамках неинституализированного пространства пригорода, где в условиях перекрестного контроля различных структур и ведомств властные агенты (муниципальные администрации) не заинтересованы в легализации бизнеса, у неформальной экономики практически не остается альтернатив. Следствием этого становится превращение преимущественно скрываемой экономики (сфера услуг) в один из базовых компонентов пригородной экономики, по которым она выделяется из экономического поля административного района, в который формально входит. Развитие неформальной экономики в быстрорастущем пригороде не становится механизмом «выживания, возникающим в качестве реакции на недостаточное количество рабочих мест, а результат распространения действия истинных рыночных сил в хозяйстве, зажатом тисками государственного 192 Портес А. Неформальная экономика и ее парадоксы // Западная экономическая социология. С. 332 193 регулирования».193 Новая структура спроса, через который новыми социальными агентами формируется экономическое поле пригорода194, задает и новую структуру предложения, что обусловливает не только спектр товаров и услуг, но и способы из реализации. В этом смысле важно подчеркнуть, что неформальная экономика пригорода слабо связана с механизмами самообеспечения «домохозяйств среднего достатка, стремящихся максимально эффективно распределить свое время».195 Поскольку категория таких домохозяйств в пригородных поселениях формируется преимущественно переселенцами из города, хозяйства нового пригорода носят потребляющий, а не производящий характер, а усадьбы выполняют роль инструмента не производства, а рекреации. Включение же «коренных» жителей в новое экономическое поле пригорода через трудовую занятость в городе, обусловливает все более полное доминирование в пригородных поселениях нового типа домохозяйств. Это в свою очередь стимулирует развитие сферы торговли и обслуживания, что замыкает цикл воспроизводства отношений. Переход поля экономики пригорода преимущественно в неформальную сферу ведет к утрате властью как агента (прежде всего, администрацией поселенческого уровня) важнейшего инструмента господства – экономического капитала, реализуемого в данном случае через налоговую систему, оставляя в ее распоряжении почти исключительно власть символическую. Наиболее зримо эта тенденция в пригороде проявляется в сфере оказания дополнительных образовательных услуг и присмотра за детьми, которая традиционно является сферой ответственности власти и одновременно инструментом ее воздействия на сообщество. Формирование такого сектора неформальной экономики не только становится средством решения острой социальной проблемой, но и, фактически, 193 Портес А. Неформальная экономика и ее парадоксы … С. 306 Бурдье П. Поле экономики / Социальное пространство: поля и практики – М.: Институт экспериментальной социологии; СПб.: Алетейя, 2005. С.131-132 195 Портес А. Неформальная экономика и ее парадоксы… С. 309 194 194 становится одним их первых примеров передачи властью части своих функций на аутсорсинг. В этих условиях отношения прямого подчинения (господства) постепенно трансформируются в систему мягкого регулирования, реализуемую через символический капитал и приобретающего внешнюю форму партнерства. Именно партнерские отношения местной власти (на поселенческом уровне) и местного сообщества становятся средством господства муниципалитета (как агента), реализуемого не в формате жесткого экономического принуждения (попытка такого способа регулирования в условиях недостатка властного ресурса разрушит саму систему отношений), но в форме «принуждения символического, мягкого», принимаемого «поневоле, но вместе с тем и по вольному выбору».196 Вместе с тем, изменение системы отношений властных агентов затрагивают не только способы их взаимодействия с сообществом, но и существенно изменяют их отношения между собой. С одной стороны, взаимодействие двух «этажей» местного самоуправления (районной и поселенческих администраций) все больше утрачивают жесткую иерархичность, приобретают черты мягкого регулирования через неформальные практики. С другой стороны, в систему их взаимодействий входят новые властные агенты, формально не включенные во властное поле пригорода. Специфика участия таких новых агентов в системе властных интеракций, как и развитая неформальная сфера властного поля пригорода, работает на закрепление неинституализированности пригородного пространства, его отсутствия de-jure, что в свою очередь замыкает цикл воспроизводства экономического и властного поля пригорода. Столь радикальные изменения ключевых полей социального пространства пригорода все более явно очерчивают его границы. Специфика взаимодействий, определяющая особость структуры социального пространства пригорода, исчезает как в периферийной части района, где господствуют типичные сельские отношения, объективированные и в структуре экономики, и в способах 196 Бурдье П. Практический смысл – СПб.: Алетейя, 2001 г. С.251 195 взаимодействия власти и сообщества, так и за пределами окраин областного центра, где резко возрастает дифференциация хозяйственной деятельности, а властные практики утрачивают преимущественно неформальный характер. Иными словами, иркутский пригород из плохо дифеницированного понятия и нечетко локализованной территории становится вполне обособленным социальным пространством, не отраженным в официальных статистических и информационных массивах, пространстве физическом. но все более отчетливо проявляющемся в 196 Глава 4. Дискурсивное пространство пригорода Появление и динамичное развитие нового для региона явления субурбанизации, как было показано в предыдущих главах, затронуло практически все основные поля социального пространства пригорода. Количественные и структурные изменения населения пригородных территорий повлекли за собой формирование и широкое распространение новых практик в большинстве сфер повседневности: от экономической до культурной. Специфика таких взаимодействий, воплощенная в широкой палитре практик, сформировала, de facto, новое пространство – содержание социальной жизни определило форму ее организации. Такое пространство прочно вошло в повседневную деятельность и города и сельского мира: неинституализированный «сверху» (властными институтами), пригород все более институализируется снизу через рутинизацию практик взаимодействия с ним. Важным элементов институализации пригородного пространства, нового для региона как типологически, так и онтологически, является включение его в региональный дискурс. Основным актором этого процесса, без сомнения, являются региональные медиа, не только отражающие представления региональных сообществ и позицию институтов (прежде всего, властных), но и формирующие желательный образ нового пространства и сообщества. Более того, сам факт включения пригорода в медиа-дискурс означает признание его существования, независимо от того, в каком качестве и в каких коннотациях он появляется в контенте региональных СМИ. Даже негативные коннотации пригородных сюжетов, подача их на страницах СМИ в ракурсе «проблемы», тем не менее, означает признание объективности существования нового для региона феномена и необходимости выстраивать отношения к нему и с ним. Иными словами, анализ регионального медийного дискурса позволяет сформулировать тезис о том, «видят» ли региональное сообщество и властные институты новое явление, и если да, то в каком качестве. 197 Анализ внешнего по отношению к исследуемому сообществу (жители города, перебравшиеся на постоянное жительство в пригород) взгляда логичным образом требует рассмотрения и внутригрупповых представлений о себе, как о группе. В фокусе такого исследования оказываются механизмы и инструменты консолидации и самоопределения сообщества. Их выявление и описание представляется вполне не тривиальной задачей: специфика повседневности членов новой группы, формирующейся из представителей атомизированного городского общества, оставляет немного возможностей для непосредственного внутригруппового взаимодействия. Совместная деятельность, производственная или досуговая, ограничивается дефицитом времени и узостью сфер для прямых контактов. Альтернативой прямому взаимодействию для городского мира выступает возможность сложной системы интеракций в виртуальном мире Интернет. Специфика пространства компьютерных сетей, с одной стороны, позволяет преодолевать временные и пространственные ограничения, а с другой – выступает благоприятной средой для формирования коллективного текста группы, обеспечивая условия и возможности для систематизации и актуализации коллективного опыта. Для горожан, перебравшихся в пригород, интернет-среда, безусловно, становится не менее действенной альтернативой прямым контактам, чем для горожан. Более того, специфика физического пространства пригорода, его слабая освоенность и, как следствие, ограниченность коммуникативной среды, стимулирует развитие коммуникации в виртуальном пространстве. Это позволяет предположить, что самоорганизация сообщества, его конструирование здесь происходит, прежде всего, в пространстве виртуальном, что ставит соответствующую исследовательскую задачу. Возникновение и развитие коллективного текста и на его основе группового дискурса ставят вопрос о формировании социального пространства группы и его проекции на Символическое пространство освоение и физическое присвоение через символизацию пространства последнего. пригорода новым 198 сообществом представляется невозможным как простое механическое включение «дикой» (неосвоенной) территории в антропогенное пространство. Поскольку в условиях пригорода «освоение» означает и борьбу за пространства с иными социальными группами (прежде всего, «коренным» населением пригородных поселений), формирование нового символического пространства априорно связано с определением статуса «чужака» и «своего», а, следовательно, и с соотнесением позиции группы. Иными словами, задача анализа символического пространства пригорода связана не только и не столько с определением спектра символов и смыслов, создаваемых новой группой, сколько с определением новой конфигурации социального пространства и места в нем новых и традиционных агентов. Таким образом, целью этого раздела является «картографирование» социального пространства пригорода (по П.Бурдье) в условиях появления в нем новой, достаточно большой группы. Взгляд «извне» (дискурс региональных СМИ) и «изнутри» (коллективный текст в интернет-среде) позволит избежать одностороннего видения, а анализ проекции смыслового пространства новой группы на пространство физическое через формирование системы символов обеспечит объемное видение исследуемого пространства. 199 4.1. Пригородное пространство в дискурсе региональных СМИ Как было показано выше, иркутский пригород, как новая сущность, уже довольно прочно вошел в повседневность областного центра и значительной части его горожан. Естественным продолжением развития пригорода как нового (и онтологически, и типологически) пространства должно стать включение его в дискурсивное пространство. Важнейшая роль в этом, безусловно, принадлежит региональным СМИ: через описание пригорода, формулировку его признаков, выработку палитры тем и лексем, используемых для характеристики пригорода и его населения, они формируют тот образ нового пространства, через который выстраивается отношение к новому явлению и со стороны сообщества, и со стороны власти и иных институтов. Одновременно, в СМИ артикулируется видение, понимание этого процесса сообществом и властными институтами (в официальных изданиях). Исследовательские задачи, которые поставленные в этом тексте, связаны, прежде всего, с определением степени проникновения пригородных сюжетов на страницы региональных газет, круга тем и информационных поводов, в связи с которыми пригород и его жители появляются в прессе Иркутска. Второй задачей является выявление того как, какими словами и в каком эмоциональном контексте пишут местные газеты о пригороде, какие оценочные (прямые или контекстуальные) суждения появляются в газетных материалах в отношении развития пригородного пространства и его сообщества. Наконец, третьей задачей, стало сопоставление дискурса официальных и частных газет, что в свою очередь, позволит говорить о разности представлений о развитии пригорода местного сообщества и местной власти. Последняя задача представляется тем более актуальной, что в практике повседневных взаимодействий существенно 200 расходятся интересы не только сообщества и власти, но и различных структур и уровней «власти» как института.197 Для анализа были взяты региональные и городские газеты различных типов и характеров. Отсутствие актуального и релевантного исследовательским задачам анализа популярности СМИ определило обращение для отбора анализируемых изданий к нескольким рейтингам региональных медиа, составлявшихся различными авторами/организациями для Иркутска и Иркутской области. Кроме того, контрольным срезом в определении круга СМИ для анализа заявленной проблематики, стали публикации в научных изданиях, связанных с исследованием роли медиа в близких по проблематике социальных процессах (прежде всего, миграции и взаимодействия мигрантов и местных сообществ). Анализируя отражение трудовой деятельности китайских мигрантов в иркутских газетах, М. Ковальская по результатам исследования администрации г. Иркутска в 2009 году, выделяет четыре городские газеты, пользующие наибольшим доверием среди горожан. К их числу отнесены три газеты издательского дома «СМ Номер один»: «Пятница» (лидер по результатам исследования), «СМ Номер один» и «Копейка». Второе место по степени доверия опрошенная аудитория отдала газете «Аргументы и факты в Сибири».198 Эта газета, однако, не используется автором при анализе. Аргументация относительно выбора данных газет, опирается не только на степень доверия, выявленную в результате исследования, но также на широту их аудитории. Последняя определяется не только тиражностью указанных изданий, достаточно заметной для региона, но и спецификой позиционирования этих изданий: городской таблоиды с отчетливым «желтым форматом», газеты «для читателя различного возраста», учитывающей «интересы всех слоев населения».199 Иными словами, 197 Григоричев К. Местные сообщества и местная власть в неинституализированном пространстве: случай пригородов Иркутска // Полития, 2013, №1. С. 172 198 Ковальская М.Н. Бизнес по-китайски: трудовая деятельность китайских мигрантов на страницах иркутских газет // Миграции и диаспоры в социокультурном, политическом и экономическом пространстве Сибири. Рубежи XIX-XX и XX-XXI веков. – Иркутск: Оттиск, 2010. С.263 199 Там же, С. 264 201 указанные три издания представляют собой массовые городские газеты, в поле зрения которых, как мне представляется, попадают все более или менее значимые для городского сообщества вопросы. К сожалению, упомянутое выше исследование не имело продолжения, и данные о доверии региональным газетам, на которые опирается М. Ковальская, касаются лишь середины рассматриваемого периода. Для того чтобы определить издания, релевантные для всего хронологического среза, представляется необходимым выявить газеты, значимые для региональной аудитории, как на начало, так и на завершение периода. К сожалению, обнаружить какой-либо продолжающийся мониторинг региональных СМИ, ведущийся по пусть не однозначным, но повторяющимся из года в год критериям, мне не удалось. В связи с этим были использованы рейтинги региональных изданий, составлявшиеся разными организациями и по разным критериям, но в конечно итоге претендующие на определение места той или иной газеты/журнала в спектре региональных изданий. Для периода с декабря 2006 по октябрь 2007 года с этой целью был использован рейтинг СМИ – Пресса, составленный TNS Россия в рамках исследования "National Readership Survey" для указанного периода. В основу методики составления рейтинга положена оценка численности аудитории издания.200 В число проиндексированных еженедельных изданий по данному обследованию были включены лишь две иркутские газеты: «Комсомольская правда» и «Восточно-Сибирская правда». Десятка ведущих еженедельников, по результатам данного исследования, включает следующие издания, содержащие тексты информационно-аналитического характера (в скобках – место в данном рейтинге): «Аргументы и факты» (3), «Комсомольская правда – «толстушка» (4), «Пятница» (5), «Копейка» (9). 200 Taylor Nelson Sofres. A Kantar Group Company. Официальный сайт компании. (Электронный ресурс) URL: http://www.tns-global.ru/rus/data/ratings/press/index.wbp?press.action=search&press.regionId=1EB4B029-E38C-48D38C4F-E197D32562BD&press.periodId=90FC2616-169B-41B0-90CA-896826B36F59&press.smiId=4264E3EA-8ED84B62-B40D-35AA8B4F4C14 Режим доступ: свободный 202 Для верхней хронологической границы мной был использован рейтинг региональных СМИ, составленный по Иркутской области информационноаналитической компанией «Медиалогия».201 Рейтинг составлен на основе индекса цитирования, рассчитанного как количество ссылок на источник информации в других СМИ и влиятельность источника, опубликовавшего ссылку. Под в «влиятельностью» методике понимается «рекурсивно рассчитываемый показатель, отражающий усредненное за год количество и качество ссылок на источник».202 В двадцатку лидеров региональных СМИ из числа упоминавшихся в 2006-2007 и в 2009 г. вошли газеты правда», «Восточно-Сибирская «Комсомольская правда», «СМ номер один» и «Аргументы и факты». Принимая во внимание всю сложность сопоставления рейтингов, оставленных разными авторами и различным методикам, я, однако, считаю возможным признать, что названные четыре издания в целом отражают спектр неофициальных региональных печатных СМИ, публикующих не только новостные и/или развлекательные материалы. В этом списке оказываются две массовые ежедневные газеты и две – еженедельные, публикующие более объемные тексты. Две из них («Комсомольская правда» и «СМ номер один») по характеру ближе к «желтому формату», две другие – претендуют на статус «качественной прессы». В совокупности названные газеты позволяют более или менее полно выделить и проанализировать риторику неофициальных СМИ по проблеме развития пригородов. Однако ограничиться лишь указанным перечнем региональных изданий мне представляется не верным. С одной стороны, указанные издания не отражают видения или, по крайней мере, наличия каких-либо представлений о проблеме со стороны региональной и городской администрации – «власти». Поскольку оппозиция «власть versus сообщество» остается одной из существенных 201 Медиалогия. Сайт комапании.(Электронный ресурс) URL: http://www.mlg.ru/ratings/regional_media/2293/7/2012/0/ Режим доступа: свободный 202 Методика составления рейтингов / Сайт Информационно-аналитической системы «Медиалогия». (Электронный ресурс). URL: http://www.mlg.ru/ratings/methodology_media/ Режим доступа: свободный 203 характеристик региональной ситуации, региональных газет представляется в изучение дискурса официальных исследовании вполне оправданным и необходимым. К числу наиболее массовых и узнаваемых подобных изданий в Иркутске, безусловно, относятся газеты «Областная» и «Иркутск». Первая из них учреждена Правительством и Законодательным собранием Иркутской области и выходит три раза в неделю тиражом 5400 экземпляров, распространяется как по подписке, так и в свободной продаже.203 Газета имеет сайт, представляющий не только полную электронную версию печатного издания, но и широкий спектр дополнительных материалов. Являясь официальным изданием, «Областная» во много продолжает традиции советских региональных изданий, транслируя позицию региональной власти, «официальный курс» и не менее «официальное мнение». Вторая из названных газет – «Иркутск» – является официальным изданием администрации г. Иркутска и выходит заявленным тиражом 15 000 экземпляров и распространяется также через подписку и в свободной продаже. Миссия газеты не обозначается ни в печатном варианте, ни на сайте администрации города, где размещаются электронные копии газеты с начала 2012 года. Однако подбор содержания и способ подачи материалов, язык, позволяют судить о газете как об официальном издании, претендующем на охват аудитории более широкой, нежели той, которой чтение (или, по крайней мере, просмотр) этого издания положен «по долгу службы». В анализе были использованы номера газет вышедшие в течение 2007 и 2012 года. Выбор 2007 года как даты первого среза определяется тем, что интенсивный рост пригородной зоны Иркутска начинается в первой половине 2000-х и становится заметным (и по данным статистики, и по визуальным наблюдениям) к 2007-2008 году. В это же время пригородные («межгородские») территории попадают в поле зрения региональной власти через разработку 203 Общественно-политическая газета «Областная». Официальный сайт. (Электронный ресурс) URL: http://www.ogirk.ru/node/49 Режим доступа: свободный 204 концепции развития Иркутской агломерации.204 Представляется логичным предположить, что в этот период проблема развития пригородов должна была так или иначе попасть на страницы иркутских газет: отчасти как отражение представления сообщества о новом феномене, отчасти как инструмент формирования такого представления. К 2012 году масштабы пригородного расселения стали не просто заметными, но сопоставимыми с городами агломерации (численность населения Иркутского района на начало 2012 года составила 89,9 тысяч человек205, из которых в пригородных поселениях проживает не менее 90%. Для сравнения численность постоянных жителей входящих в Иркутскую агломерацию городов Шелехов и Ангарск 53 тыс. и 240 тыс. человек соответственно206). К этом времени на территории пригородных муниципальных образований начинают реализовываться крупные проекты ведущих региональных строительных компаний, связанные, в том числе, с предоставлением жилья различным категориям льготников и переселенцев. Представляется логичным предположить, что к этому времени пригород мог занять на страницах региональных газет заметно большее место, нежели в 2007 году. Основным методом анализа, в соответствии с исследовательскими задачами, стал дискурс-анализ, связанный с определением основных образов и стереотипов, используемых в описании пригородного пространства. Анализ всех текстов проводился с учетом контекста региональной жизни тех хронологических срезов, к которым относятся взятые издания. На начальном этапе применялись и элементы контент-анализа для выделения основных сюжетов, характеристик и речевых маркеров в описании пригорода. В качестве последних использованы слова: пригород, пригородные поселки, дачные поселки, коттеджи, загородное 204 Фонд регионального развития Иркутской области (Электронный ресурс). URL: http://www.frrio.ru/project/?23 Режим доступа: Свободный 205 Численность постоянного населения Иркутской области по муниципальным образованиям / Территориальный орган Федеральной службы государственной статистики по Иркутской области. (Электронный ресурс). URL: http://irkutskstat.gks.ru/wps/wcm/connect/rosstat_ts/irkutskstat/ru/statistics/population/ 206 Там же 205 жилье, агломерация, а также названия наиболее крупных пригородных населенных пунктов. Всего было изучено 677 выпусков газет за 2007г. и 645 за 2012 г. «СМ номер один» Всего было проанализирован 51 номер за 2007 и 52 номера за 2012 годы. Прямого упоминания о новом характере развития пригорода, появлении в нем нового населения, и, возможно, каких-либо новых перспектив развития, в публикациях ни за 2007, ни за 2012 год нет. Более того, сопоставление количества публикаций, в которых так или иначе освещаются события на пригородных территориях, показывает заметное снижение в 2012 году интереса к пригородному пространству. Если среди публикаций «СМ номер один» за 2007 годы выявлено 23 текста, так или иначе затрагивающих пригородную проблематику (учтены и тексты, в которых пригород затрагивался лишь в одном из фрагментов), то в 2012 г. газета опубликовала лишь 12 подобных материалов. Среди материалов «Восточно-Сибирской правды» (проанализировано 172 номера за 2007 год и 148 номеров за 2012 год) в 2007 году пригородному пространству были посвящены лишь 5, из которых 4 касались садоводческих товариществ. В 2012 году в этой газете вышло 12 материалов, сюжеты которых так или иначе были связаны с пространством пригорода. Однако ни в том, ни в другом году сюжеты нового характера развития Иркутских пригородов центральной темой публикаций не стали и в «Восточке». В «АиФ в Восточной Сибири» проанализировано 52 номера за 2007 год и 52 номера за 2012 год, в которых обнаружено лишь соответственно 9 и 3 публикации, связанные с пригородом. Основное количество выявленных статей касаются пригородных территорий, так или иначе включенных в сюжеты агломерации или развития аграрной экономики Иркутского района и области в целом. Специально перспективному развитию пригородов посвящена лишь одна статья, освещающая планы крупных застройщиков по «регулярной» застройке примыкающих к городу территорий. 206 «Комсомольская правда – Иркутск». Было проанализировано 194 номера за 2007 и 197 номеров за 2012 годы. Среди публикаций 2007 года выделено 24 материала, связанных с пригородными территориями, в публикациях 2012 года – 16 таких статей. Центральными сюжетами выделенных публикаций были проблемы упадка сельского хозяйства в Иркутско-сельском районе, агломерация и инфраструктурные (коммунальные) проблемы отдельных пригородных поселений, а для 2007г к этому списку стоит добавить предвыборную борьбу за должность мэра района. Анализ дискурса официальных печатных СМИ региона, как было указано выше, строился на изучении материалов газет «Областная» и «Иркутск». Всего за 2007 и 2012 годы были проанализированы тексты соответственно 152 и 146 номеров «Областной» и 50 и 46 выпусков «Иркутска». Среди публикаций «Областной» выделено 15 текстов 2007 года и 8 статьей за 2012 года, связанных с развитием пригородных территорий. Среди материалов газеты «Иркутск» за 2012 год не найдено ни одного, касающегося пригородной проблематики, а в публикациях 2007 года – лишь 1 текст. Небольшое количество выявленных публикаций по «пригородной» тематике позволяет говорить о невысоком интересе печатных СМИ к данной теме. Сокращение числа публикаций во втором хронологическом срезе (2012 год) указывает, что бурное развитие нового для региона феномена внимание региональных газет привлекает слабо и рассматривается, скорее, через призму привычных авторам и читателям сюжетов. Публикации из нижнего хронологического среза в частных газетах связаны, преимущественно с двумя ключевыми событиями в жизни областного центра и прилегающего к нему района. Это, во-первых, выборы главы Иркутского района, во-вторых, проект развития Иркутской агломерации. Прежде всего, это скандальные выборы мэра Иркутского района, освещавшиеся на страницах газеты с позиций обвинений уходящего мэра (С. Зубарев) в коррупции и «развале» района и, с другой стороны, через 207 противопоставление сложившемуся положению программы кандидата на эту должность И.Наумова (сохраняет пост мэра района до настоящего времени). В обоих случаях положение в районе показывается через призму упадка, даже разрушения традиционной аграрной экономики. При этом в ряду причин складывания такого положения, наряду с преступной халатностью, небрежностью и коррупционностью руководства района упоминается разбазаривание земель207. Показательна в этом смысле статья «Медвежья услуга»208, критикующая поддержку, которую местное отделение «Единой России» оказало прежнему мэру района Зубареву. В вводной части текста, описывающей «катастрофическое» положение в районе, в одном ряду перечисляются такие признаки катастрофы: «прежние сельскохозяйственные гиганты лежат в руинах», «колхозы-миллионеры – разорились», «фермеры не могут получить землю», на который выросли целые «китайские агрогородки», «земли сельхозназначения застраиваются коттеджными поселками». Как видно, появление нового типа освоение пригорода (как жилого района) не просто вписывается в негативный контекст, но и показывается как явление, рядоположенное с наиболее страшными для сельского (крестьянского) сообщества – разорение основы аграрного производства и лишение земли (в том числе через «порчу» ее китайскими арендаторами). Еще больший негатив достигается через вписывание «коттеджных поселков» в общий контекст ностальгии по советскому («колхозы-миллионеры»), противопоставлению счастливому прошлому. Иными словами, освоение пригорода горожанами предстает здесь если не причиной, то одним из признаков масштабного кризиса района и контекстуально получает негативную окраску. Этот эффект усиливается через публикацию уже не аналитического материала, но «личного видения» коренного жителя района, вышедшей в «СМ 207 Кто ответит за беззакония? //Комсомольская правда 29.01.07; Когда прекратятся беззакония с выделением земли? //Комсомольская правда № 14 от 31.01.07; Почему землю продают по заниженным ценам?//Комсомольская правда № от 02.02.07; Кто примет меры против мэра?//Комсомольская правда 09.02.07; Зубаревы: деньги и коммерческие тайны//Комсомольская правда №24 от 19.02.07 208 СМ номер один. № 3 от 25 января 2007 г; этот же текст в Комсомольская правда. № 10 от 24 января 2007г. 208 номер один» спустя неполный месяц.209 Построенная как интервью, статья вплетает приведенные выше выводы в ткань живых воспоминаний человека, прожившего всю жизнь в пригородном селе, придает аналитическим построениям эмоциональную окраску, а их «объективную» оценку дополняет «жизненным опытом», «мудростью лет» – эти эпитеты в различных вариантах используются для характеристики собеседника уже во вводной части статьи. В интервью новые жители района ассоциируются противопоставляются «местным», с бедственным «колхозникам»: положением «Районом в селе, довольны в основном дачники и владельцы комфортабельных коттеджей. <…> Местные – на задворках жизни»; «Городские сплошь да рядом строят коттеджи, а у колхозников дома старые догнивают». Таким образом, выстраивается довольно четкая ассоциация: «городские» довольны положением в районе, а, следовательно, их присутствие связано с кризисной, даже катастрофичной ситуацией. Обвинение же уходящего мэра в коррупции придает этому криминальный контекст. И хотя прямого указания на участие «горожан» в коррупционных схемах ни в одном из проанализированных текстов нет, эта группа косвенно вписывается в противозаконные схемы. Однако позднее в «СМ номер один» публикуется статья, уже прямо описывающая освоение горожанами пригородных территорий в жанре криминального репортажа. Один из октябрьских номеров210 выходит с броским заголовком на первой полосе: «Под Иркутском нелегально строится целый поселок». Формулировка заголовка сразу отсылает, во-первых, к криминальности («нелегально») появления в пригороде поселков, а во-вторых формулирует масштабность этого противозаконного действия («целый поселок»). Описывая конкретный случай спекуляцией землей (продажа земель сельскохозяйственного назначения под застройку), газета лишь кратко упоминает о сути описываемого 209 Кирпич на дороге. Беседа с ветераном труда о новых путях развития района // СМ номер один. № 6 от 15 февраля 2007 г 210 СМ номер один, №39 от 4 октября 2007 г. 209 процесса и сосредоточивается на эмоциональных оценках событий и его участников. В этом материале впервые появляется личность, прямо причастная к формированию жилых поселков в пригороде. Автор текста не указывает на происхождение «героя» статьи (является ли он местным жителем, или приезжим из Иркутска, или из-за пределов региона), но представляет его как захватчика, самоуправно распоряжающимся на чужой территории, не считающегося ни с моральными, не с правовыми нормами. Квинтэссенцией характеристики этого персонажа являются приписываемые (авторство не подтверждено) ему слова: «Где хочу, там и строю, как хочу, так и называю!». Реплика сопровождается фотографией, отчетливо отсылающей к жанру «Их разыскивает милиция». Дополнительную эмоциональную остроту материалу добавляют фразы, набранные крупным шрифтом: «Вместо домов строятся декорации», «Земли несуществующего поселка расходятся на ура» и подобные. Приведенный материал не просто помещает сюжет освоения пригорода горожанами в негативный, даже криминальный контекст, но подспудно погружает читателя в атмосферу «лихих девяностых». В этом смысле удачным сочетанием становится определение поселений горожан как «коттеджных поселков», отчетливо соотносящихся с «коттеджами новых русских» и ассоциируемых не только в массовом сознании, но и научных публикациях с престижным потреблением этой специфической группы211, определяемой в массовом сознании как априорно криминальная. Как следствие, в дискурсе газеты освоение горожанами пригорода выступает элементом не развития, но кризиса. Элементом с криминальной окраской и отчетливым привкусом возвращения к «хаосу девяностых», подспудно противопоставляемым не только советскому «золотому веку», но и возможностям традиционного аграрного развития района в современных условиях. 211 36 Нефедова Т.Г. Десять актуальных вопросов о сельской России Ответы географа. – М.: ЛЕОНАНД, 2013. М.35- 210 Важно подчеркнуть последний аспект: во всех без исключения текстах 2007 года Иркутский район подается как типичный образец сельского пространства. Упомянутые выше материалы характеризуют кризис района через катастрофичное положение именно сельских производителей («сельхозгиганты», «колхозы», «фермеры»), что выстраивает устойчивое восприятие его территории как сельского пространства. В предвыборных материалах И.Наумова, формирующих представление о перспективных направлениях развития, о выходе из кризиса, речь также идет о преимущественно сельскохозяйственном развитии района. Более того, часть текстов отсылает не просто к сельскому миру, но к «исконным» традициям «коренного» населения212. Хорошо связывается с подобным традиционализмом и тема оформления права на земельные паи бывшими колхозниками.213 В результате формируется узнаваемый образ традиционного сельского района, главная задача в развитии которого состоит в том, чтобы «сохранить крестьянство, умножить его».214 Возникающее в районе пригородное пространство со специфическим развитием, притоком «некоренного» населения практически не появляется в текстах как особая часть района. Напротив, появление здесь «некрестьянских» групп из-за пределов района подается как случайный элемент, связанный с кризисным положением района, а приобретение ими земли – как угроза. Формулируется такой взгляд, в том числе, и через вопросы к «власти»: «Ходят слухи, что земельные участки скупают москвичи. <…> Что делается, чтоб сохранить землю? – Скупают землю, как правило, для жилищного строительства <…> мы постараемся остановить этот процесс».215 Примечательна эксплуатация преследующей некие 212 образа корыстные «москвича» интересы, – абстрактной априорно Иркутский район – территория развития. // СМ номер один, №6 от 15 февраля 2007 г. Непаханное поле // Восточно-Сибирская правда, от 20 октября 2007 г. 214 СМ номер один, №6 от 15 февраля 2007 г. 215 Иркутский район построит свой рынок // СМ номер один, №25 от 28 июня 2007 г. 213 группы, недружественной 211 коренному населению. Новые жители пригорода деперсонифицируются, показываются обобщенно, даже как атрибут кризиса района. Деперсонифицированным пространством предстает пригород и в публикациях по еще одной центральной теме 2007 г. – проекту развития Иркутской агломерации. Проект развития агломерации Иркутска, Ангарска и Шелехова с включением в нее «межгородских территорий» Иркутского района активно начал разрабатываться с 2006 г. при активной поддержке губернатора Иркутской области А. Тишанина, и довольно быстро в дискурсе СМИ превратился в идею создания города-миллиона, объединяющего в своих административных границах все три города и прилегающие территории Иркутского, Ангарского и Шелеховского районов. Очевидным образом, в границы агломерации попадало большинство поселений, расположенных вблизи Иркутска, где началось формирования пригородной зоны. В течение всего 2007 г. в анализируемых газетах было опубликовано несколько десятков статей, так или иначе связанных с «проектом Иркутской агломерации». Не останавливаясь здесь на роли, отводившейся в нем пригородным поселениям, остановлюсь на образах этого пространства, которые формировались в публикациях. Прежде всего, бросается в глаза отсутствие в публикациях самого термина «пригород». Для описания пригородного пространства используются самые разные эвфемизмы: «межгородские территории», «территория, прилегающая к областному центру», «поселения, входящие в зону влияния областного центра» и т.д. Иными словами, газета не вводит самого понятие пригород, рассматривая его как часть сельского района, которая волей судеб оказывается включенной в некий «городской» проект. Характерно в этом смысле фраза в одной из публикаций «СМ номер один», связанной с предвыборной борьбой за пост мэра Иркутского района: «Иркутскому району, хочется или нет, придется участвовать в строительстве мегаполиса».216 В этом, как нам представляется, прослеживается 216 Медвежья услуга // СМ номер один, №3 от 25 января 2007 г. 212 отчетливая связь с образом единого сельского района, формировавшемся в блоке «предвыборных» публикаций. В описании принципов и механизмов включения пригорода в состав агломерации, практически во всех текстах используются понятия «точек роста» и «каркаса». Важно, под точками понимается не столько географическая локация, сколько сфера деятельности, например – индустрия туризма. «Каркас» же в большинстве случаев используется для описания транспортной инфраструктуры, «скрепляющей» агломерацию. Следствием такого описания становится образ слабо освоенной, малосвязанной между собой территории, с небольшим количеством населенных пунктов. Последние, при описании контуров будущей агломерации, оказываются рядоположенными с такими природными объектами, как лесные массивы и иные объекты ландшафта. Главное же, в текстах об агломерации практически отсутствует человек – житель этих территорий. Ни одной живой фигуры («коренного», «приезжего») или группы («местные жители», «дачники») здесь не присутствует. Пригород, таким образом, оказывается не только слабо освоенной («пустой») территорией, но еще и практически не заселенным пространством, немногочисленные обитатели которого в перспективе растворятся в абстрактном «населении города-миллионника». Иными словами, в дискурсе частных газет этого периода пригорода, как пространства, более или менее выделяющегося из огромного сельского района, фактически, нет. Приметы его особого развития (освоение горожанами) вписываются в логику кризиса с криминальным оттенком, где приезжие выступают абстрактной группой чужаков, вольно или невольно разрушающих традиционный («правильный») уклад жизни местного сообщества («крестьянства»). Эта абстрактная группа («горожане», «москвичи») оказывается лишь временным явлением, малозначимым образованием в социальном пространстве сельского района, но даже не болезнью, а лишь одним из ее симптомов. 213 Пригородная проблематика в материалах официальных печатных СМИ освещается крайне скупо. Городская газета «Иркутск» в течение всего 2007 года опубликовала лишь один материал, в котором затрагивается один из проектов, относящихся к развитию агломерации.217 Короткий абзац, посвященный планам застройки микрорайона «Спутник» на участке, примыкающем к на юго-восточной окраине Иркутска, включен в большой текст, описывающий перспективные планы застройки областного центра и воспринимается в их ряду как собственно городской проект, не имеющий отношения к пространству пригорода. Этому способствует планируемого и отсутствие микрорайона. в тексте Иными ясной словами, территориальной единственное привязки упоминание перспективного пригородного объекта здесь вписано в городское пространство. Чуть больше внимания развитию пригородных территорий уделяет газета «Областная», артикулирующая позицию региональной власти. Центральным сюжетом здесь является проект развития агломерации, инициированный и продвигавшийся в 2007 году губернатором А. Тишаниным. Не останавливаясь на описании информационных подводов, по которым публиковались короткие заметки и развернутые тексты на эту тему, остановлюсь на том, как, какими словами представляется официальное видение (большая часть текстов подготовлена пресс-службой губернатора) развития агломерации и входящих в нее внегородских территорий. Первая и, наверное, важнейшая характеристика представления агломерационного проекта на страницах «Областной» – это использование почти исключительно «городской» терминологии. Агломерация описывается исключительно как скоординированное развитие входящих в нее городов, тогда как обширные территории на их периферии предстают пустым пространством. Подобная тональность задается через, прежде всего, подзаголовки статей: «Что готовит нам агломерация? И как готовятся к ней города Ангарск, Шелехов и 217 Увидеть Иркутск будущего // Иркутск, №39 от 22 октября 2007 г. 214 Иркутск»218, «Как объединить города»219 и т.п. В текстах этих и других публикаций нет ни одного упоминания о территории пригородов, которые в описываемых проектах по умолчанию входят в «будущую агломерацию». Отсутствуют пригородные муниципалитеты даже в статье, посвященной непростой дискуссии о правовом статусе агломерации – одном из самых сложных в комплексе проблем создания единого пространства. В материале под характерным заголовком «Муниципалитеты тянут одеяла на себя»220 вообще не упоминаются участие представителей пригородных районов, присутствовавших во встрече. Представляется, что такой «перекос» – следствие не злого умысла, но проявление представлений о характере описываемого пространства. В этом смысле показательна косвенная характеристика внегородских территорий, данная в одном из материалов о перспективах агломерации: «Между Иркутском, Ангарском и Шелеховым – огромные пространства».221 Пригороды предстают здесь пустой, неосвоенной территорией, открытой для даже не экспансии, но роста городов. Редкие «очаги» жизни описываются в «агломерационных» публикациях в сельских лексемах, представляющих пригородные территории «спящей» деревенской глубинкой: «огромные поля», «бабушка, продающая метлы», «мужчина рубит дрова» и т.д. Подобное описание пригородных территорий хорошо коррелирует со взглядом на их аграрный характер, формируемый в публикациях в жанре «рабочие будни губернатора». Здесь описание прилегающего у городу Иркутского района дается на удивление близко к текстам частных СМИ. Через призму «губернаторского внимания» пригородное пространство показываются как территория возрождающейся деревни, что задается уже заголовками статей: «На месте руин строятся фермы»222, «Деревня развитого капитализма».223 218 Областная, №14 о 12 февраля 2007 г Три проекта Приангарья // Областная, №20 от 28 февраля 2007 г. 220 Областная, №16 от 16 февраля 2007 г. 221 Валерий Труфанов: Агломерация – козырная карта для Восточной Сибири // Областная, №35 от 4 апреля 2007 г. 222 Областная, №23 от 7 марта 2007 г. 223 Областная, №72 от 2 июля 2007 г. 219 215 Появление здесь горожан подается исключительно как проблема, признак «неправильного пути» и описывается через противопоставление «местным» как в подзаголовках, так и в цитатах: «Дворцы и хижины», «У нас только богатые процветают, а мы чахнем». Последняя цитата раскрывается через авторское пояснение «сюда едут люди зажиточные», придавая переезжающей из города группе обобщенно-негативную характеристику. Негативную коннотацию миграции из города в пригород формируют и публикации интервью с руководством района, в которых приток горожан и неурегулированного правового статуса застроенной земли определяется как «наша болевая точка».224 Примечательна компоновка полосы газеты, на которой размещен указанный материал. Сразу под ним идет небольшая статья о проблемах фермерских хозяйств Иркутского района под броским заголовком «Землю – крестьянам». Проблема застройки земель сельхозназначения здесь даже не упоминается, но взаимное расположение двух материалов задает негативное восприятие «стихийного» освоения горожанами пригородных территорий. Пригород, таким образом, в дискурсе официальных газет оказывается растворен либо в городском, либо в сельском мире. Как самостоятельного пространства его нет ни в настоящем, ни даже в будущем, описываемом через призму проекта агломерации. Признакам нового характера развития пригородных поселений контекстуально придаются негативные коннотации, как проявлением преодолеваемого кризиса. Тем самым субурбанизационный тренд в региональном развитии представляется как нечто временное, как незначительная девиация, коррекция которой связывается с перспективной деятельности власти. К 2012 г. освоение горожанами пригородов Иркутска приобрело столь серьезные масштабы, что появление пригородных сюжетов на страницах региональной прессы должно было стать неизбежным. Во всяком случае, расширение 224 жилищного строительства вблизи города, Правила поведения для отдельной территории // Областная, №78 от 13 июля 2007 г. по нашему 216 предположению, не могло остаться не замеченным в печатных медиа и должно было отразиться, по крайней мере, в росте числа публикаций по этой проблеме. Однако анализ материалов газеты за указанный год показал, что количество текстов, так или иначе связанных с пригородной тематикой не только не выросло, но и напротив – заметно уменьшилось. Так например, в номерах «СМ номер один» за 2012 год удалось обнаружить лишь 12 публикаций, в которых, так или иначе, появляются элементы пригородного пространства. Среди публикаций «Восточно-Сибирской правды» за этот же год обнаружено 14 материалов, связанных с пригородным пространством. Сокращение числа публикаций, затрагивающих тематику пригорода, отчасти может быть объяснено уходом из общественного и медийного дискурса темы агломерации. Ее исчезновение компенсируется появлением в прессе темы пригородных строительными поселков, застраиваемых компаниями. Широкий крупнейшими спектр проблем региональными (от качества строительства до обеспечения транспортной и иной инфраструктурой) может дать вполне достаточную почву для газетных публикаций разного жанра. Однако сколько-нибудь заметного интереса к проблеме развития пригородов это не добавляет: немногочисленные публикации на эту тему не сопоставимы с массивом «агломерационных» текстов 2007 года. Как и в публикациях 2007 г. понятия «пригород» в текстах 2012 года фактически нет. Описание пригородного пространства в текстах этого времени по-прежнему ведется в русле «крестьянской жизни» типично сельского района. Отсутствие ярких политических процессов, позволяющих прямо постулировать сельский характер пространства, обусловливает контекстуальное включение в него населенных пунктов пригорода. Реализуется это через описание крестьянских будней, повседневности таких поселений. Примером таких текстов может служить репортаж о посещении губернатором области Д. Мезенцевым села Хомутово (одного из наиболее быстро растущих пригородных поселений) под 217 говорящим названием «Как губернатор провел субботние будни».225 Визит руководителя региона освещается словами и речевыми оборотами, отчетливо отсылающими к лексике «Сельской нови» и «Сельского часа»: «коровник», «молочный цех», «качество молока», «сколь надаивается в день», «поддержка сельского хозяйства» и т.п. Материал сопровождается соответствующим видеорядом, включающим, например, фотографии губернатора на фоне теленка в интерьере коровника. Освещение губернаторского визита, имеющего цель показать заботу руководителя о «крестьянстве» и демонстрирующее «поддержку сельхозпроизводителя», подспудно, фоном транслирует образ пригородного поселения как неотъемлемой части сельского мира. Ни один сюжет о новых явлениях в жизни села или речевой оборот, выпадающий из законченного образа сельского поселения, в тексте не присутствует. Репортаж построен таким образом, что может быть применен практически к любому сельскому поселению Иркутского, да и любого другого сельского района области. Вписывание пригорода в сельское, мало освоенное пространство продолжается на страницах газеты и в иных публикациях, уже не связанных с сельской повседневностью. Репортаж о росте стихийных свалок бытовых отходов, представляющих серьезную проблему именно для пригородной зоны, одно фразой рисует это пространство как глухомань, оторванную от мира, с немногочисленными жителями и редкими отдыхающими на лоне природы: «Городскому полигону твердых бытовых отходов горожане предпочитают окраины – укромные, скрытые от глаз территории».226 Примечательно, что в тексте вместе с приписыванием пригороду характеристик оторванного от цивилизованного мира уголка природы, появляется тенденция включения 225 226 СМ номер один, №2 от 19 января 2012 г. Что за свинство? // СМ номер один, №18 от 10 мая 2012 г. 218 пригорода и в пространство города: описание «поселка Черемушки, что недалеко от Иркутска» сменяется «окраинами»227, т.е. периферийной, но частью города. Дискурсивное включение пригорода в городское пространство особенно заметным становится в ряде публикаций, посвященных реализации крупных строительных проектов на территории сельских поселений, непосредственно граничащих с городом. Описание таких проектов ведется либо через призму некачественного строительства, либо в фокусе перспективного развития городских территорий. Нередко и заголовок статьи, и весь ее текст выстроен таким образом, что складывается впечатление повествования о городском микрорайоне, а отнесение к внегородскому пространству дается лишь двумятремя словами. Так, материал, посвященный некачественному строительству в п. Березовый (Марковское муниципальное образование Иркутского района, примыкающее к городу с юга) публикуется под заголовком «В Иркутске разваливается микрорайон».228 Краткий заголовок отчетливо отсылает читателя к городскому пространству через поименование города и использование названия типично городского объекта. С первых же строк и жители описываемого поселка относятся к городскому сообществу: «Жители поселка-новостройки удручены нынешней погодой больше, чем кто-либо другой в Иркутске». Аналогично происходит дискурсивное включение части пригородных территорий в городское пространство и в других подобных публикациях. Посещение губернатором С.Ерощенко строящегося п. Луговое подается в ряду его визитов на городские объекты. В тексте лишь коротко упоминается, что территория поселка «относится» к Иркутскому району. 229 В публикации Комсомольской правды о том же «Луговом» журналист и вовсе называет его то «микрорайоном», то «поселком», то «целым районом». «К слову сказано, расстояние от Лугового до «большой земли» по нашим меркам небольшое – всего 600 метров. Поэтому у жителей вполне справедливая просьба – рассмотреть 227 Там же СМ номер один, №16 от 26 апреля 2007 г. 229 Так строить нельзя // СМ номер один, №22 от 7 июня 2012 г. 228 219 возможность административного присоединения поселка Луговое к территории Иркутска. Жилой комплекс формально относится к поселку Маркова Иркутского района» 230 . Материал о планах застройки микрорайона в Дзержинском муниципальном образовании (граничащим с городом с востока) включается в городское пространство как через вынесение в заголовок статьи типично городской проблемы («Обманутым дольщикам помогут»), так и через демонстрацию территориальной близости планируемого микрорайона: «У территории отличное месторасположение, от центра города его отделяет 15 минут езды».231 Таким образом, пригород появляется на страницах газет лишь там, где речь идет о крупных проектах комплексной застройки и сразу же дискурсивно вписывается в пространство города. Примечательно, что большая часть таких публикаций имеет заметную негативную окраску, контекстуально придавая пригородному пространству негативные коннотации. Как следствие, речь, фактически идет не о пригороде, о а неблагополучных районах новостроек на городских окраинах. Пригорода, как особого пространства, здесь нет. Негативу таких публикаций противопоставляется будущее развитие пригородных территорий через плановую застройку крупными поселками. В нескольких текстах, появлявшихся в проанализированных газетах, перспективное развитие неосвоенных территорий увязываются с крупными инвестиционными проектами в наиболее привлекательных районах пригорода. Заголовки таких публикаций формируют позитивную окраску подобных проектов («Территория больших надежд»232, «Освоение пригорода»233 «Полмиллиона квадратов для 15 тысяч человек»234), однако в подобный позитив в основной части текста предстает скорее будущим, реалистичность которого пока не подтверждена («иркутские 230 Мы не должны бросать людей в сложных ситуациях// Комсомольская правда № 180Д от 29.11.2012г. СМ номер один. №24 от 21 июня 2012 г. 232 Восточно-Сибирская правда, от 14 июня 2012 г. 233 Восточно-Сибирская правда, 24 мая 2012 234 Комсомольская правда № 188 от 14 декабря 2012г. 231 220 застройщики считают проект сомнительным», «для мощного старта малоэтажного строительства ничего не подготовлено»). Близко к тематике «микрорайонов» примыкают публикации о строительстве пригородных коттеджных поселков. Они, как и описанные выше микрорайоны, противопоставляются существующим «хаотичным дачным поселкам»235. Материалы, посвященные «централизованным коттеджным поселкам» выходят под заголовками, отсылающими к идеалистическому образу уютного, экологически чистого уголка: «Пригород с оглядкой на экологию»236, «Тихий загород»237. Такие тексты имеют отчетливую рекламную окраску через подзаголовки и речевые обороты («жизнь за городом того стоит», «просто небо и земля», «преимущества загородной жизни») и персонификацию оценочных суждений («иркутянка Карина», «мама троих детей и успешная бизнес-леди Надежда» «молодожёны Маргарита и Виталий»). Последнее, однако, не включает жителей таких поселков в более широкую группу «населения пригорода». Позиционирование коттежных поселков как предложения для «ограниченного круга своих покупателей» в сочетании с высокими ценами («от 25 миллионов рублей»), скорее, связывает такие поселения с «новорусскими коттеджами», выступавших в 1990-е элементом престижного потребления.238 В силу своей элитарности такие поселения не вписывались в пригородное пространство, а скорее исключались из него,239 как исключенными из нового пригородного пространства остаются и застраиваемые коттеджные поселки. Населения же пригородной зоны как более общей группы в публикациях 2012 г. так и не появляется. Описывая населенные пункты в ключе «сельского района» газета ведет речь о «селянах», «колхозниках» «фермерах», в которых 235 Территория больших надежд // Восточно-Сибирская правда, от 14 июня 2012 г. Восточно-Сибирская правда, 16 марта 2012 г. 237 Восточно-Сибирская правда, 14 июня 2012 г. 238 Хамфри К. Постсоветские трансформации в азиатской части России (антропологические очерки). – М.: Наталис, 2010. С.219 239 Григоричев К.В. «Село городского типа»: миграционные метаморфозы пригорода. В поисках теоретических инструментов анализа / Местные сообщества, местная власть и мигранты в Сибири на рубежах XIX-XX и XX-XXI веков. – Иркутск: Оттиск, 2012. С.437 236 221 невозможно угадать вчерашних жителей города, переехавших в пригородные поселения и отнюдь не перенявших сельский образ жизни. Жители строящихся пригородных поселков, о которых шла речь выше, предстают на страницах газеты лишь в образе жертвы, либо неудачно вложивших собственные средства, либо, чаще, оказавшихся жителями поселка в силу независящих от них обстоятельств: по различным программам предоставления жилья для разных категорий нуждающихся – от ветеранов войны до военнослужащих. Единственное прямое упоминание о горожанах, выехавших на жительство в пригород, появляется в последнем номере газеты в интервью с мэром Иркутска В. Кондрашевым. Отвечая на вопрос об отношении к возможности присоединения к городу пригородных микрорайонов, мэр, фактически, противопоставляет высокое качество жизни в городе и условия жизни в пригороде: «Люди по разным причинам выбрали для себя жизнь за городом. <…> На мой взгляд, в такой ситуации надо чем-то поступиться: или жить за городом, или думать о хорошей школе».240 Эта публикация примечательна и тем, что в ней появляется одно из первых упоминаний жителей пригорода, как более или менее очерченной группы («люди выбравшие жизнь за городом»), и тем, что эта группа противопоставлена городскому сообществу. В результате конструируются неявный оксюморон: физическое пространство пригорода (микрорайоны) вписывается в город, тогда как его социальное пространство противопоставляется городскому. Важно и то, что исключение пригородного социального пространства происходит через негативную коннотацию (либо пригород, либо хорошие школы). Сочетание с негативной окраской материалов о застройки загородных микрорайонов такая коннотация формирует полный образ пригорода как неблагополучной территории, даже несколько девиантного пространства. Мириться с его существованием – лишь вынужденная мера, поскольку для города – это чужая проблема, а для региона – необходимость выполнять волю вышестоящих 240 органов. Комментируя вопрос выделения У Иркутска есть чему научиться // СМ номер один, №51 от 27 декабря 2012 г. участков под 222 индивидуальное жилищное строительство «в нескольких поселках вокруг Иркутска», губернатор С.Ерощенко прямо отсылает к воле руководства страны: «Это, конечно, нагрузка на бюджет, поскольку мы обязаны обеспечить инфраструктурой. Но мы должны выполнить указ президента».241 Категории долженствования, подчиненности чужим решениям указывают на отсутствие собственного интереса и видения каких-либо перспектив в этой сфере. Позиция официальных лиц региона по вопросам пригорода, изредка появляющаяся на страницах частных газет, практически не присутствует в официальных изданиях. Если эпизодически появляющиеся на страницах частных газет Иркутска элементы пригородного пространства указывают на существование между городом и селом некоего «третьего мира», то в материалах официальных печатных СМИ пригорода в том или ином виде нет. В изученных 46 номерах газеты «Иркутск» за 2012 г. нет ни одного упоминания о пригородных территориях. В 146 номерах «Областной» за 2012 г. выявлено лишь 8 текстов, в которых, так или иначе, затрагиваются объекты и процессы, имеющие отношение к пригородной зоне. Собственно же пригорода, проблемы его развития как особой территории, формирующееся в этом пространстве сообщество не упоминается ни разу. Лейтмотивом описания населенных пунктов пригорода в «Областной» проходит описание их как типично сельского пространства, нередко, фактически, дублируя материалы частных газет. Так, рабочая поездка губернатора области Д.Мезенцева в село Хомутово описывается в той же тональности («встреча с тружениками села») и тех же словах («надои», «поголовье скота», «поддержка сельского хозяйства»)242, что и в «СМ номер один» и «Восточно-Сибирской правде». Совпадает и содержание видеоряда – «губернатор на фоне оборудования фермы». В материале нет ни одного упоминания о специфике развития этого села, 241 242 Слово губернатору // СМ номер один, №51 от 27 декабря 2012 г. Областная, №4 от 18 января 2012 г. 223 являющегося один из основных мест расселения горожан, перебирающихся на постоянное жительство в район. Кульминацией формирования образа сельской территории в публикациях «Областной» в 2012 году стала статья, посвященная семидесятипятилетию Иркутского района.243 Описание района делается исключительно через характеристики аграрной, крестьянской территории: «24 сельхозпредприятия», «200 крестьянско-фермерских хозяйств», «более 17 тысяч личных подсобных хозяйств». Как содержание, так и безусловно-положительная коннотация (достижение, даже лидерство) этих характеристик, венчающиеся формулировкой ключевой функции территории: «Район называют житницей Приангарья», не оставляют ни малейшей возможности для включения в юбилейный образ района каких-либо иных признаков. Читатель видит исключительно сельское пространство, не имеющее даже предпосылок для иных векторов развития. Иные упоминания пригородных объектов в «Областной» носят единичный характер и никак не связываются с их развитием. В материале, посвященном инспекционной поездке губернатора С.Ерощенко в застраивающийся поселок Луговое (Марковское муниципальное образование Иркутского района) загородное расположение этого объекта даже не упоминается.244 Для стороннего читателя в тексте, фактически, речь идет об одном из городских объектов. Строительство подстанции скорой помощи в поселке Маркова (5 км от административной черты Иркутска) показывается в ключе обеспечение сельских жителей медицинскими услугами245, проблема строительства полигона ТБО (взамен «стихийной свалки») подается как вопрос городского развития и частный инвестиционный проект.246 Иными словами, в дискурсе официальных печатных СМИ Иркутска пригорода не существует. Его нет ни в качестве проблемы (например, 243 Иркутскому району – 75 лет // Областная, №95 от 29 августа 2012 г. Сергей Ерощенко: Вернуть конкуренцию в сферу строительства // Областная, №60 от 06 июня 2012 г. 245 Областная, №139 от 12 декабря 2012 г. 246 Полигон или свалка? // Областная, №17 от 17 февраля 2012 г. 244 224 повышенное энергопотребление, недостаток инфраструктуры, застройка земель сельскохозяйственного назначения), ни как перспективного направления развития. Здесь, фактически, континуальное сельско-городское пространство реконструируется в оппозиционную дихотомию города и села, не допускающую каких-либо переходных зон. Как и частные печатные СМИ, официальные издания либо вписывают пригородные объекты в город или сельскую территорию, либо игнорируют их, как и само пригородное пространство и формирующееся в нем сообщество. Интенсивно формирующееся пространство пригорода, быстрый рост его населения, численность которого уже превышает число жителей большинства иных сельских муниципальных районов области, объективно не совпадает ни с системой административно-территориального деления, ни со структурой управленческих органов, ни с практикой административного управления. Характер развития нового пригородного пространства Иркутска начинает все более противоречить и организации физического пространства (территории), и представлениям о том, чем является это пространство и каким оно должно быть. Следствием нарастающего противоречия становятся два взаимосвязанных процесса, которые, на мой взгляд, фиксируются в дискурсе региональных газет. Прежде всего, хорошо заметно как новое пространство дискурсивно вписывается в привычную дихотомию «город-село». Здесь, с одной стороны, большая часть пригородных поселений помещается в традиционный аграрный («крестьянский») контекст, растворяется в нем через описание языком советских сельских газет с помощью соответствующих лексем. При таком взгляде редкие упоминания новаций, помещаемые, как правило, в негативный (часто – криминальный) контекст, становятся малозначимыми деталями, признаками временных девиаций. С другой стороны, масштабные (для региона) строительные проекты, реализуемые описываются пространство. языком в пригороде города, крупным контекстуально строительным включаются в бизнесом, городское 225 Вторым процессом становится дискурсивное конструирование пригорода, который «должен быть», желаемого образа этого пространства, в противовес реально складывающемуся. В газетных материалах идеальный пригород предстает сочетанием «регулярных коттеджных поселков» и «микрорайонов малоэтажной застройки», среди которых нет места «хаосу» индивидуальной застройки. Едва ли не лучшей иллюстрацией этого тезиса служит карта-схема на врезке в статье «В Приангарье нашли альтернативу высоткам», где в качестве пригорода обозначены лишь строящиеся и перспективные коттеджные и малоэтажные поселки, а обширных жилых массивов застроенных частным образом попросту нет.247 В последнем процессе важна и временная составляющая: большая часть упоминаемых в текстах объектах «идеального» пригорода – пока еще только планы, либо проекты на первых стадиях реализации. Даже те «микрорайоны», которые визуально практически закончены, все еще остаются слабо освоенным, часто – не жилым пространством, далеким от конструируемого образа. Таким образом, появление «идеального пригорода» относится в будущее, исключая его существование в настоящем. Сегодня же пригорода в дискурсе региональных печатных СМИ нет. На мой взгляд, этот парадокс является реакцией местных сообществ и власти на трансформацию привычной границы физического и социального пространства города и села, утрата ею преимущественно барьерной функции, превращение в контактное пространство. Исчезновение в пригороде оппозиции «Город versus Село» повлекло за собой быструю и зачастую болезненную трансформацию комплекса практик, как в городском, так и в сельском сообществах, как в повседневности обывателей, так и в рутинных управленческих практиках власти. Невозможность сохранения status quo в физическом пространстве (хотя бы потому, что формально изменений в последнем не происходит) выталкивает реакцию сообщества в дискурсивное пространство, в 247 АиФ в Восточной Сибири, №24 от 14.07.2012 г. 226 том числе – региональных СМИ. В результате именно здесь происходит (ре)конструирование линейной границы между городом и селом, реализуются попытки сохранения/восстановления ее барьерности если не в физическом, то в социальном пространстве, придания ей свойств, исключающих появление новых сообществ, не вписанных в привычную систему отношений Города и Села. 227 4.2. Конструирование пригородного сообщества в интернет-форумах Быстрое развитие пригородных территорий Иркутска в последнее десятилетие и стремительный рост численности его жителей повлекли за собой качественные изменения в социальной структуре населения пригородов областного центра. Массовый поток горожан приходит в сельский пригород с целью не временного, а постоянного проживания, знаменующий появление качественно нового способа взаимодействия города и села. Интенсивный характер процессов субурбанизационной миграции, привел, фактически, к складыванию новой и достаточно большой социальной группы. Однако ее консолидация, оформление как группы с более или менее очерченными границами и внутренними связями, в повседневной жизни достаточно проблематична. Атомизированный характер городского уклада жизни, являющийся основой новой (пригородной, внегородской) повседневности горожан, перебравшихся в пригород, характер занятости – все это значительно затрудняет контакты и взаимодействие в реальном времени, ограничивает круг непосредственного общения соседями по улице. В этих условиях альтернативой живому общению и, одновременно, эффективным инструментом формирования общего информационного, коммуникативного, смыслового, символического пространства становится виртуальная среда Интернета и, прежде всего, социальных сетей и форумов. Интернет (и, в частности, социальные сети), как инструмент самоорганизации, в последние несколько лет стал предметом пристального интереса как исследователей, анализирующих феномен складывания виртуальных сообществ, так и исследователей прикладных политтехнологий, что связано, разумеется, с бурными процессами «арабской весны», «болотной площади», «парка Гези» и другими социальными движениями. В этой связи важно подчеркнуть, что я рассматриваю не виртуальное сообщество, имеющие специфические черты формирования и бытования, как таковое. Мой интерес 228 связан с определением того, каким образом через виртуальное общение складывается дискурсивное пространство, в котором определяется новая социальная группа, где запускается процесс ее групповой самоидентификации, а участников общения – как членов этой группы. Соответственно, задачей этого раздела я вижу не обозначения ясных и бесспорных границ формирующейся новой группы, определение ее структуры и/или внутригрупповых связей и отношений. Я сосредоточусь лишь на определении тех вопросов, сюжетов и проблем, общение вокруг которых выстраивает понимание группы, рождает категории «мы», «нам», «наше», или, иными словами, позволяет определить себя как группу. Я также попытаюсь выделить те лексемы, которые служат строительным материалом формирования дискурса нового сообщества. При этом важно оговориться, что я не предполагаю возможности прямой проекции описываемого дискурсивного пространства на реальную группу. Хотя виртуальное сообщество в данном случае гораздо теснее связано с реальным населением пригорода и взаимодействиями в реальном пространстве, чем «классические» сообщества Интернета, тем не менее, гарантий реальности и уникальности всех членов виртуального сообщества, разумеется, нет. Это лишь один из инструментов выстраивания одной из групповых идентичностей новых жителей пригорода, способ выделения себя из традиционного советско-патриархального сельского пригородного общества. Свои рассуждения я строю на анализе трех различных тематических форумов, созданных в рамках не связанных между собой интернет-ресурсов. Все использованные форумы сформированы по общему региональному принципу – проживание или намерение переехать в пригород Иркутска, условно обозначаемый как «Хомутово и окрестности» (по названию пригородного поселения, являющегося одной из основных точек притяжения переезжающих горожан). Обращение именно к «форумным» ресурсам, а не к «группам» в социальных сетях (Одноклассники, ВКонтакте, Facebook), определяется тем, что и контент, и аудитория форумов являются более устойчивыми, нежели в 229 социальных сетях. Последние живут в режиме «текущего статуса», «стены» и их популярность, а, следовательно, и востребованность как инструмента коммуникации напрямую связана с их динамичностью. Как следствие текстуальное и смысловое пространство социальных сетей по своим характеристикам оказывается ближе к жанру «чата» – системы группового обмена короткими сообщениями, имеющими смысл и значение в короткий промежуток времени и позднее теряющие их и для авторов, и для адресатов. И хотя записи в соцсетях хранятся значительно дольше, чем сообщения в «чатах», ретроспективного обращения к ним, как к источнику опыта и смыслов, как правило, не происходит. В результате коллективного текста, имеющего более или менее продолжительное значение для создавшей его группы, не возникает. Контент же форумов, его проблематика, а также круг участников общения меняется значительно медленнее, формируя достаточно устойчивую систему символов и смыслов. Важным элементом такой устойчивости служит общераспространенное правило обращения к архиву форума («теме») для поиска ответа на вопрос прежде, чем задавать его. Этим правилом определяется практика более или менее постоянного обращения к созданному ранее коллективному тексту, воспроизведение сформированных смыслов, использование устойчивых речевых оборотов, названий и т.д. Через это же правило идет включение новых членов в группу: открытые для присоединения всех желающих (например, достаточно обозначить свое намерение перебраться на жительство в пригород), форумы отсылают новичков к предшествующему тексту («читайте тему») и тем самым обеспечивают погружение неофита в систему группового опыта. Косвенно это реализует и механизм отбора новых членов группы: готовность прочитать значительный текстовый массив, понять и принять набор понятий, символов и смыслов нового для себя текстового пространства, служит вполне жестким фильтром для желающих включиться в дискурсивное пространство группы. Вместе с тем, форумы достаточно динамичны и не многим менее оперативно, чем соцсети, реагируют на остроактуальные для членов сообщества 230 (и виртуального, и реального) поводы. Использование форумных площадок для обсуждения пролонгированных «вечных» тем совершенно не исключает обращения к ним (форумам) как к ресурсу мобилизации в экстренных для индивидов (поломка авто, несчастный случай, роды и т.п.) и группы (серия грабежей домов) случаях. Дополнительную динамику развитию подобных форумов придает их открытый характер, возможность включиться в них без каких–либо формальных обязательств: не декларируемый, но реализуемый принцип равных возможностей обеспечивает быстрый рост числа пользователей таких ресурсов и их заметно большую, чем на иных форумных площадках, активность. Последнее выливается в быстрый рост текстового массива форума (количества сообщений в нем), что также становится элементом (вос)производства коллективного текста. Для анализа мною были взяты три форума, имеющие изначально совершенно разную тематику: интернет площадка Хомутово.ру, региональный раздел всероссийского автомобильного форума «Drom.ru» и специальная «Хомутовская» ветка интернет-форума на портале «Папа+Мама: иркутский сайт для родителей». Названные форумы изначально отличаются тематической направленностью и кругом участников, что, на мой взгляд, исключает возможность механического переноса группы из одного форума в другой. Возникновение в приблизительно одно и тоже время региональных «веток», схожих по принципу формирования в разных интернет-ресурсах, (а, следовательно, и в разной аудитории) с одной стороны, свидетельствует о достаточной широте и гетерогенности группы, а с другой – обеспечивает достаточную репрезентативность ее в сети. Выбор для анализа ресурса «Хомутово.ру» очевиден уже по названию – это специализированный интернет-портал, в котором основную часть контента составляет форум. В коротком разделе «О принадлежности и особенностях форума», выполняющего роль дисклеймера (специальный раздел текста, поясняющий мотивы и причины его создания, предполагаемую аудиторию и 231 назначение ресурса), сообщается, что портал является собственностью частного лица, а «администрация сайта не имеет никакого отношения к администрации поселка Хомутово». Аудитория ресурса определяется как жители «Хомутово, Западного и близ лежащих окрестностей» [Здесь и далее орфография и грамматика в цитатах сохраняются – КГ], а декларируемые цели связаны с взаимным обменом информацией. Такие определение аудитории и назначения ресурса косвенно свидетельствует о его задачах как инструмента консолидации сообщества: об этом говорит уже постановка совместной задачи «давайте создадим», «помогать нам в повседневной жизни». Число зарегистрированных пользователей 657 человек. Определить, какая часть из их числа проживает в пригороде, а какая вне его по статистике форума невозможно. Однако, на мой взгляд, сам факт регистрации на этом ресурсе может свидетельствовать либо о намерении войти в общность, проживающую в пригороде («село Хомутово и окрестности»), либо, по крайней мере, о деятельном интересе к этому сообществу. Это позволяет рассматривать указанных пользователей форума как некую «выборку» из числа реальных и потенциальных новоселов поселения. Следует оговориться, что используя слово «выборка» здесь я не подразумеваю строгого значения этого термина в жанре количественной социологии, а говорю о группе, на примере коммуникаций которой я буду строить свои рассуждения. В общедоступных материалах форума «Хомутово.ру» присутствует чрезвычайно важная информация о возрастной структуре участников форума. На титульной странице ресурса представлена диаграмма возрастного распределения пользователей, составленная на основе интернет опроса (голосования), проведенного на этом же ресурсе. Согласно его результатам, 53% участвовавших в опросе (всего опрощено 146 пользователей) – люди в возрасте от 25 до 35 лет. На более старшие возраста приходится 27% пользователей, на более молодые – 22%. Такое распределение удельного веса возрастных групп, на мой взгляд, задается не спецификой интернет-аудитории, в которой, как правило, молодежная 232 группа преобладает над пользователями старших возрастов. Возрастное же распределение пользователей данного ресурса значительно ближе к возрастной структуре миграционного потока, прибывающего в Иркутский район. Это позволяет говорить, что возрастная структура пользователей этого форума в значительной мере отражает возрастное распределение новых жителей пригорода248. Данный ресурс тематически очень разнонаправлен, что определяется его назначением. Здесь можно найти разделы с обсуждением причины выбора места для переезда, массу разделов с практическими советами по строительству и ремонту, словом, по всем темам актуальным для жителей осваиваемого пространства. Вместе с тем, в круг обсуждаемых проблем попадают вопросы семантики названия поселка, преимуществ жизни в пригороде, семейное творчество, варианты активного отдыха и досуга и т.д. Фактически, это слепок повседневности жителей нового пригорода. Второй форум – «Хомутово и окрестности здесь» специализированная «тема» («ветка» форума) регионального форума общероссийского автомобильного портала Drom.ru. «Тема» была создана в июле 2010 года, что вероятно, связано с ростом числа жителей этой части пригорода и появлением потребности в формировании специализированного форумного пространства (по примеру ранее созданных веток жителей Шелехова, Ангарска, отдельных районов областного центра). Первое сообщение темы, выполняющее роль дисклеймера (специализированного текста здесь нет), не формулирует каких-либо задач и целей создания этой «ветки». Вместе с тем, в кратком сообщении («посте») контекстуально формулируется наличие некоего регионального сообщества и потребность в его обособлении: «хомутовцев и тех, кто намерен ими стать, здесь немало, но собственной региональной ветки, как например у ангарчан, 248 Григоричев К.В. Миграция в зоне Иркутской агломерации // Известия Алтайского государственного университета. Серия «История. Политология». Выпуск 4/1 (72/1), 2011. С. 53-59 233 шелеховчан и пр. у нас нету».249 В этой цитате хорошо заметно выделение нового сообщества («хомутовцы», «у нас») и постановка его в один ряд с уже признанными – «ангарчане», «шелеховцы». Изначально тематика региональной ветки задавалась специализацией ресурса в целом. Однако обсуждения автомобилей и связанных с ними тем в ней почти нет с момента создания: в центре внимания с первых сообщений оказывается вопрос о соседстве в реальном пространсвте и поиск точек соприкосновения. В течение нескольких месяцев в форуме кристаллизовались ключевые для новых жителей пригорода темы и проблемы (строительство и отделка дома, освоение приусадебного участка, организация повседневности и т.д.). К сегодняшнему дню исходная «автомобильная» тематика занимает крайне незначительную часть данной «ветки». Быстрый рост числа записей (более 1800 записей за три года) указывает на активность пользователей и актуальность ресурса для них. Третьим форумом, взятым для анализа, является специальная «хомутовская» ветка регионального интернет-портала «Папа+Мама: иркутский сайт для родителей» (распространено также короткое название «38мама», образованное от адреса ресурса в сети)250. Специфика данного ресурса заключается в тематической направленности, которая сразу формирует специфическую аудиторию. Ресурс в целом и форум в частности посвящены проблемам родительства, отношений в семье, домашнему быту в самом широком смысле и ориентированы, прежде всего, на женщин в возрастах от 18-20 лет до 45-50 лет. На форуме есть участники и других возрастов, но их доля не велика. Еще одной важной особенностью данного ресурса (общеиркутского, а не специального «хомутовского») является высокая степень самоорганизации в реальном 249 мире и значительная включенность в жизнь Хомутово и окрестности здесь // Drom.ru (Электронный ресурс) URL: http://forums.drom.ru/irkutsk/t1151427931.html Режим доступа: свободный 250 Хомутово, ау! // Папа+Мама: иркутский сайт для родителей (Электронный ресурс) URL: http://38mama.ru/forum/index.php?topic=3833.0 Режим доступа: по регистрации города как 234 сформировавшегося сообщества. Демонстрацией этого, например, стало участие представителей форума в городском карнавале в качестве самостоятельной колонны. Общение на форуме (в том числе и в его «хомутовской ветке») носит выраженный практикоориентированный характер: это не отвлеченное обсуждение абстрактных проблем, а, скорее, коллективный поиск решений (выработка новых или извлечение из коллективного опыта) насущных вопросов. В этом смысле форум «38мама», по сравнению с двумя другими, имеет, пожалуй, наиболее прямую связь между дискурсивным пространством группы и ее реальной повседневностью. Информационный массив взятых для анализа форумов весьма неоднороден: наряду с нагруженными информацией и смыслами текстами в форумном общении присутствует довольно много пустых с точки зрения нашего анализа сообщений – «белого шума». Это, разумеется, затрудняет анализ форумов как коллективных текстов, но вместе с тем, наличие такого «шума» свидетельствует о живом характере общения, его погруженности в повседневную жизнь группы и ее членов. В целом, мне представляется весьма показательным сам факт появления подобных форумов и их высокая активность. Они отражают не только потребность формирующегося сообщества в неких инструментах консолидации, но и соответствие, даже конгруэнтность этого инструмента (форумные интернетплощадки) структуре возрастной и социо-культурной группы. Отмеченные ранее при полевых исследованиях такие характеристики новых жителей пригородов как высокая активность, предприимчивость, готовность к контактам и коммуникации в полной мере реализуются именно через динамичные формы интернет-общения. Формирование виртуального сообщества по региональному принципу, о чем заявляется в дисклеймерах всех рассматриваемых форумов, неизбежно делает одной из первых и важных тем определение и описание того пространства, в котором живет формирующееся сообщество. В силу неопределенности понятия пригорода и отсутствия понимания границ группы отнесение к сообществу 235 происходит почти исключительно на основе самоопределения, самоидентификации себя как члена (пусть даже и в перспективе) группы. Толкование же границ физического пространства (территории), релевантного виртуальной территории группы, локализованной в названиях ресурсов, производится весьма гибко. Критерием отнесения к группе выступает скорее не место проживания, а общность взгляда на обсуждаемые проблемы, подходов к их решению. Собственно же место жительства решающей роли не играет: «Я не в самом Хомутово, а в Тальке. )) <…> Мы же к Хомутовской администрации относимся. Так что считайте – пригород Хомутово)))))» «- А Оёковцев принимаете или только Хомутовцев? - Раз меня из Тальки взяли, то и Оёкцев надо брать!» «У нас народ есть и с Западного и с Куды и с Северного»251 В большинстве случаев у желающих включиться в общение на форуме обнаруживается тот или иной «городской» background: опыт проживания, образования и/или работы в городе (как правило, Иркутске). Мне представляется, что такой background выполняет роль важного фильтра, отсекающего значительную часть «коренного» населения: включенность в городскую социокультурную среду позволяет воспринять тот набор смыслов, который присутствует в коллективных текстах анализируемых форумов. Заметное место в форумах занимает описание физического пространства: определение положения магазинов, складов, места жительства собеседников и т.д. При этом территория старого села (сама по себе очень условная, т.к. многие новые жители пригорода и участники форума проживают не во вновь застраиваемой части села, а в новых постройках на месте старых сельских усадеб) практически не попадает в фокус внимания. «Старое» пространство здесь, скорее, 251 Хомутово и окрестности здесь // Drom.ru (Электронный ресурс) URL: http://forums.drom.ru/irkutsk/t1151427931.html Режим доступа: свободный 236 онтологично: оно существует само по себе, как данность, как исходное состояние, не нуждающееся ни в описании, ни в уточнении. В большинстве случаев, даже при использовании картографических иллюстраций, в качестве «привязки к местности» служат не природные объекты или адреса, а места жительства участников форума (в описании используются «ник-неймы»): «напротив меня», «через два дома от GoodVINа», «там, где GrAch живет» «там, где SЁMA [строится]» и т.д. Мне представляется важным подобная подмена естественных природных объектов описанием пространства через членов группы и специфические приметы, понятными исключительно для людей, включенных в сообщество. С одной стороны, это демонстрирует развитие системы собственных смыслов и символов, основанной на групповой истории и отношениях. С другой стороны, я вижу в этом способ символического присвоения пространства, несмотря на то, что маркирование происходит не в физическом, а в дискурсивном пространстве. Через наделение собственными маркерами происходит и присвоение «чужого» пространства, в котором и физические объекты, и топонимика сформированы до начала освоения пригорода горожанами. Традиционные («коренные») топонимы соединяются с элементами опыта группы или ее отдельных членов: встреча назначается «на Барках, где всегда встречаемся», о происшествии «на центральном перекрестке, где ты в прошлый раз». Вместе с тем, при описании нового пространства, еще не включенного в жилой массив поселений, нередко смешиваются антропогенный и природный ландшафты. В этом случае, адресация перспективного жилого пространства (улица, часть поселка) выстраивается через привязку к пространству нежилому: «Это новый раздел земли за Западным, номинально относится к Грановщине, наш адрес: 6-е поле севернее д. Грановщина» 237 «Мотвеева, это наверно самые последние поделенные поля. Там одно дерево еще стоит. Вот это наша улица. Поле №7 вроде»252 В результате происходит включение еще неосвоенной территории в групповой дискурс, что выполняет здесь роль важнейшего механизма присвоения этого пространства. Проговоренное в группе, обозначенное как свое через символический, а еще не официальный почтовый адрес, нежилое пространство контекстуально выступает здесь как неосвоенное, почти дикое. Такой контекст возникает независимо от того, обрабатывались ли в недавнем прошлом эти земли как сельскохозяйственные или были заброшены много лет назад. Здесь, на мой взгляд, дискурсивное присвоение пространства тесно переплетается с его физическим освоением в логике фронтира, в которой вся присваиваемая группой (новые жители пригорода) территория, независимо от ее предшествующего использования, выступает как внешнее, неосвоенное пространство. В этом смысле примечательно одно из «неофициальных» названий пригородных новостроек в п. Западный (Хомутовское поселение): «Кстати, девочки, мы на языке таксистов – ДАЛЬНИЙ ЗАПАД»253 [Так выделено в тексте – КГ]. Здесь обыгрывается и официальное название поселка («Западный»), и его удаленность от центра села, и одновременно возникает смысловая отсылка к «Дальнему/Дикому Западу». Последняя конструирует представление о застраиваемом поселке именно как фронтире – пограничной зоне освоения дикого пространства. И хотя прямо тема жизни «на краю ойкумены» не обсуждается, она, тем не менее, возникает не только при решении бытовых сложностей, но при описании себя как группы и противопоставлении ее «коренному» населению: «Люди хорошие, добрые, с чувством юмора) но не все такие, а тока приезжие, коренные больше на медведей из берлоги похожи))» 254 252 Хомутово, ау! // Папа+Мама: иркутский сайт для родителей (Электронный ресурс) URL: http://38mama.ru/forum/index.php?topic=3833.0 Режим доступа: по регистрации 253 Хомутово, ау! // Папа+Мама: иркутский сайт для родителей (Электронный ресурс) URL: http://38mama.ru/forum/index.php?topic=3833.0 Режим доступа: по регистрации 238 В целом, обсуждение «коренного» населения сколько-нибудь заметного места на форумах не занимает. Обращение к этой теме происходит, скорее, через инструмент выстраивания собственной групповой идентичности через негативную идентификацию «мы – не …». «- Которые местные, те преимущественно злые да хамоватые... Кичатся тем, сколько времени тут живут (и чо, спрашивается, от этого меняется?). И приезжих не любят. Хотя приезжие как раз и пытаются что-то сдвинуть – фирмы разные открывают, магазины, дома современные и хорошие строят и пр. И все равно плохие, типа недочеловеки :) Как будто "коренной хомутовец" – это пинцет какой важный статус, круче президента - Тады понятно :) Типа я тут давно и чо хочу то ворочу...» 255 Противопоставляются не только черты характера, приписываемые новой группе и «коренному» населению, но и модели поведения, интерпретируемые через способы взаимодействия со «своим» пространством и городом: «- Мы вот для себя решили, что по возможности все покупать в Хомутово, скажем так, это дает возможность нашим местным бизнесменам развиваться, а не городским, жаль, что далеко не все это понимают - Ну такой подход, к сожалению, далеко не у всех. и что странно, в большей мере он отсутствует именно у местных жителей... тут или желание в город лишний раз смотаться, типо людей посмотреть, себя показать.. или же не желание видеть вокруг себя».256 Подчеркну, что определение группы через негативную идентификацию строится не только на исключении себя из числа «коренных» жителей пригорода («колхозников»), но и через дистанцирование от жителей иных пригородных населенных 254 пунктов, имеющих репутацию места жительства Хомутово и окрестности здесь // Drom.ru (Электронный ресурс) URL: http://forums.drom.ru/irkutsk/t1151427931p55.html Режим доступа: свободный 255 Хомутово и окрестности здесь // Drom.ru (Электронный ресурс) URL: http://forums.drom.ru/irkutsk/t1151427931p247.html Режим доступа: свободный 256 Хомутово и окрестности здесь // Drom.ru (Электронный ресурс) URL: http://forums.drom.ru/irkutsk/t1151427931p68.html Режим доступа: свободный 239 высокообеспеченного населения: «Тут вам не Молодежный», «Мы здесь не Рокфелеры, на Байкальский тракт даже не облизываемся», «вот в этом и есть еще одно отличие Хомутово от всяких там Новоразводных и Молодежных))» [о разности цен на услуги – КГ]. На мой взгляд, такое противопоставление себя жителям «элитных» поселков подтверждает разность социального пространства формирующегося нового пригорода и «коттеджных поселков 90-х», сформулированную мною ранее по критерию способов взаимодействия города и села.257 Определение себя как группы неизбежно подводит обсуждение на форумах к поискам названия членов сообщества и поселения, точнее физического пространства, включающего части территории нескольких населенных пунктов. Первые самоназвания рождаются спонтанно как производное от официального названия поселения: «хомутовцы», «хомутовчане». Они довольно быстро дополняются обозначениями группы и ее членов, заимствованными из традиционной сельской культуры или представлений о ней на основе «деревенской» литературы: «односельчане», «соседи по селу». С этими самоназваниями довольно быстро начинают соседствовать новые, зачастую ироничные и «шуточные» обозначения новых жителей пригорода: «некоренные», «хомутики», «селяне», «господа помещики», «поХмещики». Введение «шуточных» самоназваний, однако, нередко встречается достаточно серьезным обсуждением: «Селяне нашлись :) Практически все в городе работают :)» «- Назвал вас просто помещиками дак обиделись-в игнор пустили. ПоХмещики тож не нравится ... Как жа вас "обзывать"? - Ды мы не обижаемся)) помещики – это ж наоборот круто)»258 257 Григоричев К.В. От слободы до субурбии: пригороды Иркутска в последней трети XX – начале XXI века // Известия Иркутского государственного университета. Серия Политология. Религиоведение. – 2012 – №2(9) – Ч.2 С. 44-51 258 Хомутово и окрестности здесь // Drom.ru (Электронный ресурс) URL: http://forums.drom.ru/irkutsk/t1151427931p101.html Режим доступа: свободный 240 При всей очевидной «несерьезности» подобных (само)названий, все они строятся на выделении себя из «коренных» жителей, приписываемых к групповому образу «традиционного» крестьянства. Независимо от того, как происходит текстуальное обособление группы (прямо – «некоренные», через отсылку к известному кинематографическому образу «европейцев» в российской глубинке XVIII века – «Эй, селянка!» или реконструкции давно ушедшего статуса – «помещики»), во всех вариантах оно строится на противопоставлении «местным» жителям. Несмотря на демонстрируемое желание «жить на земле», «уехать от города», ассимиляции в местном сельском сообществе не происходит; напротив, сохраняется дистанция, которая артикулируется в форме самоиронии. Появление альтернативных самоназваний во многом оказывается связано и с неопределенностью официального названия. Условность используемого официального названия («Хомутово») проговаривается во всех трех форумах много раз и прямо, и косвенно через пояснение, какие еще поселки и деревни, кроме собственно села Хомутово, входят в пространство, обозначаемое этим названием. В результате в ходе общения возникает «Хомутовград», «Талька – пригород Хомутово» и даже «Западный Лиссабон» (обыгрывается название поселка Западный). Шуточность, несерьезность подобных самоназваний, тем не менее, демонстрирует потребность в институализации собственного пространства, его символического обозначения, наделения новыми смыслами и элементами группового мифа. Последним, для достаточно образованного сообщества, становится «выбор» этимологии официального названия, которым приходится пользоваться. При обсуждении вариантов происхождения топонима «Хомутово», выбор между особенностями ландшафта («изгиб реки – хомут») и «переводом» с бурятского «хоматэ» – «медвежий угол» делается в пользу второго, более брутального, которое косвенно отсылает к представлению об осваиваемом «диком» пространстве. Обособление, выделение группы новых жителей пригорода происходит и через обсуждение на форуме типично «городских» тем, составляющих важный 241 элемент повседневности новоселов пригорода. Особенно заметны такие темы на форуме «38mama.ru», основную аудиторию которого составляют женщины. Оказавшись в условиях дефицита привычной социальной, культурной, медицинской инфраструктуры, пользователи активно обсуждают возможности для заполнения образовавшихся лакун в повседневности. Наиболее острыми становятся проблемы присмотра за детьми и медицинского обслуживания, для решения которых на форуме предлагаются городские практики: наём няни (здесь же на форуме устанавливаются договоренности с потенциальной работницей), поиск частных «мини детских садов», детского массажиста, возможность открытия школы раннего развития и т.д. Городские практики проявляются и в обсуждении организации быта и досуга: предложение «услуги муж на час» (мелкий ремонт на почасовой оплате), занятия модными разновидностями фитнеса (йога, пилатес, калланетика). Активное обсуждение вызвала информация о том, что «У нас в Хомутово набираются группы на занятия танцами, там много направлений (hip-hop, haus, R`N`B, джаз, стриппластика, современные, бальные и др.)». Наконец, серьезной проблемой стал обыденный вопрос вчерашнего городского жителя: «Девочки, подскажите в Западном или в Хомутово можно куда-нибудь вечером сходить? А то у нас с мужем годовщина свадьбы, хотели посидеть где-нибудь».259 Через обсуждение этих и подобных вопросов на форумах артикулируются запросы группы на иные систему и качество организации повседневности, нежели бытуют в исходно сельском пространстве пригородного поселения. На мой взгляд, появление обозначенных тем в форумах является именно групповыми запросами, поскольку сообщение одного из участников находят живой отклик и активно обсуждаются. При этом не возникает ситуации непонимания сути и назначения той или иной практики: все они воспринимаются участниками форума как общепринятые, понятные и необходимые. Вопрос о (не)соответствии 259 Хомутово, ау! // Папа+Мама: иркутский сайт для родителей (Электронный ресурс) URL: http://38mama.ru/forum/index.php?topic=3833.0 Режим доступа: по регистрации 242 предлагаемых практик осваиваемому сельскому пространству (и физическому, и социальному) не ставится, что согласуется с базовым принципом взаимодействия города и села в новых пригородах: горожане не приспосабливаются к пространству, а приспосабливают его к себе. Контекстуальное определение и обособления себя как группы закономерно приводит к появлению на форумах вопроса об отношениях с местной администрацией как властным институтом. В отличие от сельского социума, такое взаимодействие начинает строиться на формальных практиках, в противовес практикам неформальным, бытующим среди «коренных».260 Это обусловливает потребность консолидации группы уже не только в виртуальном, но и в реальном пространстве: «Девочки, сегодня в 15.00 в ДК Хомутово состоится сельский сход, давайте, если кто-то может объединимся для обсуждения насущных проблем и зададим их напрямую администрации».261 Формулируется интерес к финансовой деятельности «власти»: «Вообще честно говоря дико интересен вопрос бюджета нашего МО и как он расходуется...»262 Текст форумов позволяет увидеть, как идеи консолидации и группового действия воплощаются в реальных отношениях с местной администрацией, конфликт с которой последовательно решался именно с позиции группы: «По поводу коллективной жалобы по вопросу отключения уличного освещения ул.Вишневая и покусов бродячими собаками жителей села. Так вот, администрация района отписалась словами нашей администрации, после чего было написано в прокуратуру. В данный момент прокуратурой предъявлено предписание администрации Хомутовского МО с требованием включить уличное 260 Григоричев К. «Село городского типа»: миграционные метаморфозы пригорода. В поисках теоретических инструментов анализа / Местные сообщества, местная власть и мигранты в Сибири. Рубежи XIX-XX и XX-XXI веков. – Иркутск: Оттиск, 2012. С.442 261 Хомутово, ау! // Папа+Мама: иркутский сайт для родителей (Электронный ресурс) URL: http://38mama.ru/forum/index.php?topic=3833.0 Режим доступа: по регистрации 262 Хомутово и окрестности здесь // Drom.ru (Электронный ресурс) URL: http://forums.drom.ru/irkutsk/t1151427931p62.html Режим доступа: свободный 243 освещение. Если в течении месяца администрация этого не сделает, то прокуратура-же подает иск о неисполнении их предписания и через суд администрация будет обязана освещение дать. Бродячими собаками тоже сейчас активно занимаются. Спасибо всем кто дал согласие на указание своих ФИО и адресов в коллективной жалобе».263 Подобное коллективное действие, основанное на понимании и артикуляции общих интересов, становиться предпосылкой для групповых взаимодействий уже не в виртуальном пространстве форума, а в реальной жизни. Важно, что это не только внешние по отношению к группе действия, направленные на решение общих проблем, актуализирующих групповые связи. Спустя три года после возникновения форумов, общающиеся на них все чаще констатируют: «основные то мы все знакомы и общаемся вне темки».264 Внутригрупповые взаимодействия, которые не актуализируются внешними факторами, но реализуются как форма жизнедеятельности сообщества, на мой взгляд, отражают качественные изменения: сообщество, конструируемое в виртуальном пространстве в рамках стихийного процесса, «проросло» в реальный мир. Анализ региональных «веток» форумов, возникших как ответ на потребность жителей новых пригородов в инструменте определения себя как группы, показывает разительное отличие характера и динамики консолидационных процессов от представлений о них в региональном медиапространстве. Если в официальном дискурсе пригорода как особого пространства с особым сообществом все еще, фактически, нет,265 то в виртуальном пространстве новое сообщество оформлено уже вполне отчетливо. Сформированный за три года информационный массив форумов живет как коллективный 263 текст группы и выступает механизмом накопления Хомутово, ау! // Папа+Мама: иркутский сайт для родителей (Электронный ресурс) URL: http://38mama.ru/forum/index.php?topic=3833.1325 Режим доступа: по регистрации 264 Хомутово, ау! // Папа+Мама: иркутский сайт для родителей (Электронный ресурс) URL: http://38mama.ru/forum/index.php?topic=203827.450 Режим доступа: по регистрации 265 Григоричев К. Местные сообщества и местная власть в неинституционализированном пространстве. Случай пригородов Иркутска // Полития, № 1, 2013 . С. 143 и 244 воспроизведения группового опыта. Включенность в среду этого текста и опыта, понимание и принятие бытующих в них символов и смыслов позволяет достаточно явно очертить пространство группового дискурса, а на его основе – границы формирующегося сообщества. Мне представляется важным отметить, что складывание сообщества в виртуальных сетях здесь является не результатом, а инструментом, способом институализации новой группы. Форумы становятся тем информационнокоммуникативным пространством (в трактовке Н.Лумана266), которое конструирует новую реальность, с той разницей, что источником здесь являются не медиа, а коммуницирующие участники обсуждений. Сконструированное в пределах форумов сообщество не остается в рассматриваемом случае виртуальным, анонимным, основанным почти исключительно на опосредованных интернет-технологиями взаимодействиях. Напротив, консолидация сообщества в виртуальном пространстве здесь реализуется в групповом действии в реальном мире, как во внешних по отношению к группе взаимодействиях (с институтами и группами), так и внутригрупповых трансакциях. Здесь «реальность медиа» (форумов) противопоставляется «реальной реальности» как активное и конструктивное начало, обеспечивающее возможность «сплавить собственное воззрение на реальность с собственной идентичностью и утвердить ее в качестве проекции».267 Возникающее в результате символическое и смысловое пространство, маркированное в групповом дискурсе как «свое», создает необходимое и достаточное основание для символического присвоения физического, включения его в зону пригородного фронтира. 266 267 Луман Н. Реальность массмедиа. – М.: Праксис, 2005 С.120-137 Луман Н. Реальность массмедиа. С.147 пространства 245 4.3. Символическое освоение пригородного пространства Формирование новой значимой для пригородного пространства социальной группы (переселенцы из города, экс-горожане), фиксируемое через анализ виртуальных сообществ и коллективного текста, бытующего в интернетпространстве, предопределяет задачу исследования механизмов проекции сообщества в реальность, фиксации физического пространства как своего. Ключевым процессом здесь выступает формирование собственного символического пространства, которое не только маркирует ту или иную часть природного или антропогенного ландшафта, но и символизирует значимость позиции группы как актора в том или ином поле социального пространства. Поскольку освоение пригорода экс-горожанами сочетает два процесса (присвоение «дикого» пространства через трансформацию природного ландшафта в антропогенный и борьба за пространство с «коренным» населением), новая группа априорно выступает здесь в качестве коллективного «чужака», инородного для исходного физического и социального пространства. Критерием «чуждости» здесь выступает принадлежность/отнесение себя к иному сообществу, в которое входят (как результат и как процесс) не только горожане, но и выходцы из села, получившие тот или иной городской background. Важно, что закрепление в пригороде предполагает не вхождение в иное социальное пространства в качестве «чужака» – представителя не только иной территории, но и иного социума, но конструирование собственного социального пространства, противопоставляемого исходному. Возникновение и проекция последнего на пространство физическое происходит через процесс символизации: формирование системы новых символов строится на возникновении новых физических объектов (дома и иные постройки, дороги, линии электропередач и т.п.) и наделении новыми смыслами существующих объектов. При этом, если «описание пространства идет в четко заданных коннотативных рядах символической реальности того, кто сообщает 246 нам информацию о пространстве»268, то верно и обратное. Специфика способов взаимодействий с реальностью того, кто описывает пространство, его габитус в терминах П. Бурдье,269 в значительной мере определяет набор символов и вкладываемых в них смыслов, используемых для фиксации и описания пространства. Таким образом, появление в пригороде новых объектов, не характерных для сельского пространства, можно рассматривать не только как визуальные маркеры проникновения горожан, но и как новую символическую систему присвоения пространства, описания его как «своего». Выявление и описание символического пространства, формируемого новой для пригорода группой переселенцев из города, может быть построено через анализ специфических маркеров, фиксирующих несельские способы взаимодействия сообщества с физическим пространством и иными сообществами, а также внутригрупповых интеракций. Наличие разветвленной системы подобных маркеров, значимых для основных полей социального пространства и охватывающих важнейшие сферы повседневности (жилая среда, деловая и культурная сфера, культовые объекты и действия) позволяет судить не только о масштабах освоения пространства, но и степени его присвоения экс-горожанами. Критерием для анализа последнего здесь может выступить набор функций, которые выполняются сформированным символическим пространством: от способа освоения до фильтрации «чужаков» и самовоспроизводства через изобретение и укоренение традиций.270 Символьная фиксация своего пространства как территории происходит не только через символизацию физических объектов, но и через картирование своего пространства. Картографирование, являющееся, по мнению Л.Глазычева, «начальной формой капитализации территории и мощным инструментом 268 Говорухин Г.Э., Чернышев В.П. Символика освоенного пространства (социологическое исследование освоения Дальнего Востока) // Вестник ТОГУ, 2008, №3(10). С.60 269 Бурдье П. Социальное пространство и символическая власть // Thesis: теория и история экономических и социальных институтов и систем. 1993, №2. С.143-144 270 Говорухин Г.Э., Чернышев В.П. Символика освоенного пространства С.70-72 247 освоения и присвоения абстрактного пространства»271 становиться естественным инструментом присвоения пригорода горожанами. Если в традиционной сельской среде описание пространства чаще строиться на отсылках к ментальной карте территории (в интервью это вербализируется как «вы видели», «где вы были»), то в интервью с новыми жителями пригорода и особенно часто в общении на интернет-форумах описание пространства происходит напрямую через использование карт. В этом процессе используется два основных варианта: геоинформационная система «2 ГИС», представляющая схематичное изображение жилого пространства, почти без привязки к природным объектам и спутниковые карты с общедоступного сервиса GoogleMaps. Гибкость обоих компьютерных инструментов, допускающая возможность сохранения изображений в различных форматах обеспечивает и их редактирования эффективный (дополнение/дорисовка/экспликация), инструмент атрибутирования физического пространства и наделения его новыми смыслами. В первом случае («2 ГИС») включение той или иной территории в схему символизирует процесс и результат ее освоения, переформатирования из природного пространства в антропогенное. Поскольку субъектом такой трансформации является определенная группа (экс-горожане), то символ трансформации (схема) одновременно становится маркером принадлежности этого пространства. Аналогично, появление новых объектов на схеме в пределах ранее обжитой территории (прежде всего, жилых домов и зданий коммерческого назначения) выступают символами присвоения пространства поселения, ранее принадлежавшего «коренному» населению. Отсутствие на схеме геоинформационной системы природных объектов приводит к тому, что созданная схема становится почти абстрактным символом, своего рода «чертежом» социального пространства. Связь этого символа с реальным пространством реализуется либо через мысленную проекцию «на 271 Глазычев Л. Капитализация пространства / Сайт В.Л.Глазычева (Электронный ресурс). URL: http://www.glazychev.ru/publications/articles/2004-01_capitaliz_prostr.htm (Режим доступа: свободный) 248 местность», либо с помощью спутниковых снимков, доступных через сервис GoogleMaps. Последний, предоставляя пользователям снимки земной поверхности в разрешении, достаточном для идентификации малоэтажных строений, позволяет связать «чертеж» социального пространства (чистый символ) с реальным природным ландшафтом. Сочетание двух картографических инструментов, на мой взгляд, обеспечивает двунаправленный, но единый процесс формирования ментального пространства через символизацию пространства природного, а затем, через проекцию образа на реальный ландшафт – определение его как «своего». Появление практик определения «своего» пространства через картографирование имеет и еще один важный аспект. Создание собственных карт (независимо от степени их достоверности и детализации) разрушает монопольную символическую власть местных администраций над пространством. Официальные картографические материалы (генеральные планы поселений, кадастровые схемы и т.д.), являясь основанием для ограничений, символизируют власть «администрации» над пространством поселения. Использование альтернативных (пусть и непризнанных официально) карт «своего» пространства в этом случае выступает как символ оспаривания монопольного права «власти» (сельской администрации, администрации района, кадастровой службы и т.д.) на монопольное присвоение описываемого картой пространства. В свою очередь, это может быть интерпретировано и как притязание социальной группы (эксгорожане) на роль самостоятельного актора во властном поле социального пространства пригорода. Трансформация сельскохозяйственного ландшафта в жилой сама по себе достаточно символична: разрастание жилищной застройки на месте колхозных/фермерских полей становится зримым и осязаемым символом освоения горожанами сельского пространства. Ежегодное продвижение уличной разметки, задающей контуры будущего пространства (улицы, переулки, границы усадеб) по полям, обрабатывавшимся еще несколько лет назад, становится 249 значимым символом как для новых групп жителей пригорода («мы растем, мы развиваемся»), так и для коренного населения пригородных поселений («лучшие земли уходят под застройку коттеджами, под обработку остаются только неудобия»). Одни и те же изменения ландшафта выступают для первых символом присвоения пространства, для вторых – его утраты. Эти изменения дополняются визуальными образами новых для сельского населенного пункта пространственно-архитектурных решений в организации усадебного пространства и проектах жилых зданий. Невысокая роль подсобного хозяйства в семейных бюджетах новых жителей пригорода, его, скорее, не производственная, а рекреационная функция, определяет если не полное исчезновение, то редуцирование до минимума хозяйственных построек. На территории усадеб «экс-горожан» крайне затруднительно встретить традиционные и вполне органичные для сельского поселения постройки: сараи для скота (стайка, хлев), сеновалы и т.п. Небольшим исключением являются летние птичники (круглогодичного содержания птицы практически не встречается) и вольеры для собак (в тех усадьбах, хозяева которых занимаются породным разведением). Вместе с тем, большинство новых поселенцев пригорода строят либо предусматривают строительство в перспективе бани, летних беседок, детских песочниц. Если последние два объекта очевидно не свойственны сельской усадьбе, то в отношении бани возникает обманчивое впечатление заимствования этого элемента из традиционной застройки усадьбы. В новых усадьбах баня становится второй по значимости доминантой пространственного решения, что определяется ее назначением: баня на таких усадьбах играет не только сугубо функциональную роль, но и становится одним из мест и форм семейного и дружеского досуга. Это определяет заметно большие, чем в традиционной усадьбе, размеры постройки, изменения ее планировки (большая площадь предбанника как места отдыха и общения, а не гигиенических процедур), высокое качество отделки. 250 Важное место в планировочном решении усадеб занимают гаражи. Поскольку постоянная автотранспортом) связь является с городом важнейшим (чаще всего инструментом собственным – существования транслокального сообщества как подвижного пространства, гараж становится не только элементом организации пространства повседневности, но необходимым инструмент жизни в таком сообществе и одновременно, атрибутом принадлежности к нему. Одно из главных отличий, как мне представляется, заключено не в самом наличии гаража, а в его положении на усадьбе. Если в сельской усадьбе такая постройка обычно смещена вглубь территории, то в «городских» усадьбах она располагается в непосредственной близости от въезда в усадьбу и зачастую примыкает к дому. На мой взгляд, такое расположение определяется не привычной экономией пространства, но функцинальностью размещения постройки, необходимостью ее максимального удобства при повседневном использовании. Одновременно такое размещение гаражей дает контекстуальную отсылку к сюжетам «одноэтажной Америки», широко известному среднему и молодому поколениям по кинематографическим образам «американского среднего класса». Дополнением подобного образа служит идея создания на территории усадьбы газона, который планируют разбить возле дома большинство новых жителей пригорода. К настоящему моменту, полностью обустроенных газонов возле дома пока не много, что объясняется незавершенностью строительства, обустройства усадьбы и длительностью формирования подобного объекта. Однако сам факт наличия в планировке усадьбы газона, полностью и подчеркнуто не производственного пространства с четко определенной рекреационной функцией имеет важный символический смысл. Наличие подобного объекта четко дистанцирует усадьбы новых жителей пригорода, их повседневной неделовое пространство от традиционного пространства «коренного» сельского населения. Одновременно газон выступает и своеобразным статусным символом: через отнесение к упомянутому выше кинематографическому образу «среднего 251 класса» задается представление о владельце дома, как о человеке «прочно стоящем на ногах». Одним из наиболее заметных маркеров нового («несельского») типа усадьбы становится минимизация значения огорода. Это заметно, прежде всего, через уменьшение обрабатываемой площади и использование нетрадиционных агротехнологий. Назначением огорода становится не самообеспечение семьи продуктами, а реализация потребности в активном отдыхе. Хотя зачастую обработка земли мотивируется как желание «обеспечить себя экологически чистыми продуктами», очевидно, что масштабы хозяйства не могут решить эту задачу даже частично. Примечательно, что нередко значительная участь участков новых жителей пригорода, не занятая под строительство, определяется как свободное, чисто рекреационное пространство: «чтобы дети побесились», «на травке поваляться». В ряде случаев часть собственной усадьбы оставляется как общественное пространство: небольшое поле, где «пацаны в футбол играют. Они всегда там играли, я решил пусть играют». Наконец, на части застраиваемых приезжими горожанами усадеб появляется строение, новое не только для традиционного села, но и для субурбанизированного пространства – небольшой домик для «работников». Их появление тесно связано с практиками использования трансграничных мигрантов, а иногда и местных жителей для присмотра за хозяйством. Не смотря на пока ограниченное распространение такого элемента пространства усадьбы, его наличие, как мне представляется, является важным визуальным маркером выделения «несельского» пространства из жилой среды поселений. Основной доминантой усадебного пространства остается жилой дом, архитектурное решение которого также визуально вычленяет районы проживания приезжих из города из «старого села». В отличие от традиционной сельской архитектуры, дома перебравшихся в пригород горожан отходят от чистого функционализма. Это и появление «архитектурных излишеств» (эркеров, балконов, больших остекленных поверхностей), и широкое распространение в 252 планировке домов круглогодичного жилого мансардного этажа (в противовес хозяйственному «чердаку» в традиционной планировке), и обязательное благоустройство (автономное холодное и горячее водоснабжение и канализация). Примечательно, что в большинстве случаев окончательный переезд в пригородное жилье происходит только после запуска автономной канализации и ликвидации «дощатого строения» на территории усадьбы. Исчезновение этого непременного атрибута сельской усадьбы, на мой взгляд, становится одним из наиболее наглядных, хотя, возможно, и не самых значимых символов присвоения пространства новой для пригорода социальной группой. Визуальными маркерами исключения части пригородных поселений из сельского пространства, его обособления как самостоятельного, являются новые, не распространенные в сельском строительстве материалы. Крыши, крытые металлочерепицей, срубы из оцилиндрованного бревна, отделка стен пластиковым и металлическим сайдингом, стеклопакеты (как пластиковые, так и более дорогие деревянные), подъемные и рулонные ворота гаражей – все это отчетливо отличает застройку горожан от сельских, даже новых строений. Вместе с тем, описываемая жилая среда не сливается и со стилистикой «новорусских коттеджей», описанных многими исследователями.272 Немногочисленные подражания «краснокирпичным замкам за глухим забором» практически растворяются в основном массиве застройки. Дома и усадьбы новых жителей пригорода, сочетая потребность в функциональности и комфорте, выступают символами освоения пространства, а не исключения из него. И хотя говорить о складывании какого-либо специфического архитектурного стиля субурбанизированного пригорода пока не приходится, тем не менее, его визуальные отличия символично обособляют его и от анклавов коттеджных поселков девяностых. 272 Humphrey C. The Unmaking of Soviet Life: Everyday economies after socialism. – Cornell University Press. Itaca&London, 2002. Pp.185-200; Нефедова Т.Г. Десять актуальных вопросов о сельской России: Ответы географа – М.: ЛЕНАНД, 2013. С. 35; Нефедова Т.Г. Горожане и дачи // Отечественные записки, 2012. №3(48). Электронный журнал. URL: http://www.strana-oz.ru/2012/3/gorozhane-i-dachi Режим доступа: свободный 253 Таким образом, организация пространства усадьбы становится отражением иного, отличного от сельского функционала жилых и хозяйственных построек. Являясь следствием специфичного способа жизнедеятельности и «городских» притязаний транслокального сообщества, они, вместе с тем, приобретают собственное значение и функцию: через иное распределение пространственных доминант и внешнего облика атрибутируется принадлежность жилой среды внесельскому пространству. В сочетании со спецификой архитектурных решений жилых домов и нетипичных строительных материалов, эти отличия символизируют присвоение и обособление этого пространства новой для пригорода группой. Вместе с тем, отсутствие значимой барьерной символики (шлагбаумов, специального маркирования границы со старым селом) указывает на одно из главных отличий описываемой застройки от коттеджных поселков девяностых, атрибутируя его как пространство взаимодействия, а не исключения. Быстрое развитие жилого пространства в пригороде обусловливает трансформацию и деловой жизни, прежде всего, в части обеспечения потребностей жителей. Такая трансформация протекает, как минимум, в двух плоскостях: расширение сети объектов торговли и сферы услуг и качественное изменение этих объектов в соответствие с притязаниями потребителей. Последний процесс маркирует не экстенсивное расширение деловой сети (как физических объектов), но изменение социального пространства, в котором начинает доминировать новая группа или группы. Наличие подобных маркеров позволит судить не только об ареале проживания, но и характере и степени символического освоения пространства такими новыми группами. Магазин, не только как место приобретения не производимых в личном хозяйстве продуктов и иных товаров, но и как один из узлов коммуникационного пространства советского села, являлся одним из непременных атрибутов пригородных поселений до начала массовой миграции горожан. Сложившийся тип этого социально-коммерческого объекта описывался емким определением «сельпо» (или для чуть более респектабельных заведений – «райпо»), независимо 254 от его реальной организационной и правовой формы. Непременными атрибутами подобной торговой точки становилось небольшое, часто плохо отремонтированное здание с неприметной вывеской, отсутствие обустроенной прилегающей территории. Важным атрибутирующим элементом являлось отсутствие какой-либо рекламы (даже в виде указателей), подразумевающее априорное отнесение такого объекта к категории элементов «своего» пространства. Последнее предполагало если не ограничение, то, по крайней мере, не заинтересованность в появлении здесь «чужих», не являющихся членами сельского сообщества. Примеры подобных «сельпо» (иногда под этим оригинальным названием) сохраняются в пригородных поселениях по настоящее время, символизируя не столько территориальную границу «традиционного» сельского пространства (такая граница весьма условна), сколько остатки его узлов. Одновременно, они служат и маркерами своеобразного хронологического пласта, зафиксировавшего организацию позднесоветской сельской жизни. Вкраплениями «стихийной» коммерциализации жизни в девяностые в пригородных поселениях встречаются «коммерческие палатки» («ларьки», «комки», «вагончики» в обиходной речи). Примитивная визуальная реклама подобных торговых точек, хотя и наличествует, в отличие от «сельпо», тем не менее, ориентирована скорее на «своих» (членов сообщества), и, скорее, маркирует специфичное назначение пространства, чем служит для привлечения новых клиентов. Массовый приток нового населения в пригород, имеющего заметно более высокие запросы и одновременно, формирующего заметно больший платежеспособный спрос, привело к появлению качественно нового типа торговых заведений. Хронологически первыми стали изменения в их внешнем виде: сохранив основные черты сельской организации торговли (относительно небольшая торговая площадь, отсутствие четкой специализации, обслуживание через прилавок и т.п.), магазины получают яркий экстерьер с обилием заметной рекламы. Эти изменения, на мой взгляд, стали первыми символами открытости, 255 обращения к потенциальным покупателям, не вписанным в сообщество, а потому – не обладающими групповым знанием об узлах социального пространства пригорода. Расположение подобных магазинов не на оживленных магистралях (федеральные и региональные трассы, проходящие через крупные пригородные поселения), позволяют достаточно уверенно предполагать, что очевидной «целевой» аудиторией подобных изменений становится не случайный транзитный покупатель, а прибывающие на постоянное жительство. Такая ориентация «новой торговли», на мой взгляд, позволяет определить подобные заведения как важные символы освоения (пусть и опосредованного) пригородного пространства новой социальной группой. Третьим типом торговых заведений в пригородных поселениях стали «точки» городских торговых сетей: «Янта», «Слата» и других. Появление подобных магазинов во вне-городском пространстве хорошо маркирует продвижение городского мира в село и может быть интерпретировано как символ городской экспансии. Однако при пристальном рассмотрении оказывается, что и ассортимент, и организация торговых залов, и масштабы делают подобные предприятия «не совсем городскими», хотя и качественно отличающимися от описанных выше магазинов. Иными словами, эти заведения, как и в городе, занимают промежуточное положение между наиболее крупными супермаркетами и мелкими магазинами «шаговой доступности», воспроизводя с учетом локальной специфики привычную горожанину структуру пространства. Еще одним маркирующих типом торговых заведений, пожалуй, наиболее заметно качественные изменения пригорода, стали магазины самообслуживания, в ряде случаев сопоставимые и по размерам, и по организации пространства с городскими супермаркетами. В отличие от рассмотренных выше типов торговых точек, подобные супермаркеты становятся выраженной доминантой жилищно-деловой среды пригородного поселения. Заметная внешняя реклама не кустарного производства, значительное организованное прилегающее пространство и, прежде всего, обустроенная парковка, удобное расположение и 256 наличие подъездных путей – все это резко выделяет такие торговые заведения из сельского пространства. Ориентация не только самые разные целевые группы покупателей (в том числе на транзитный рекреационный поток выходного дня) символизирует не только исключенность из сельского пространства, но тесную связь с городским миром. Вместе с тем, следует подчеркнуть, что исключение подобных магазинов из сельского пространства не предполагает жесткой барьерности. Достаточно высокие цены на продукты для «городского» покупателя компенсируются широтой ассортимента: на прилавках рядом с товарами из разряда «деликатесов» (дорогие мясные изделия, вина, специфические приправы и т.п.) обнаруживаются дешевые крупы в большой упаковке, недорогая местная молочная продукция. В отдельной части торгового зала располагаются предметы сельского обихода и мелкий сельскохозяйственный инвентарь, недорогие корма для животных. Наконец, в отдельной зоне супермаркета сконцентрированы товары для пикников и отдыха на природе. Данная торговая секция, как и аналогичные в городских супермаркетах, расположенных на выездах из города, ориентирована на поток «выходного дня» – жителей города, выезжающих в течение уикенда для непродолжительного отдыха. Ориентация товаров именно на эту группу вполне очевидна: это и назначение товаров, не применимых ни в домашнем хозяйстве, ни для серьезных занятий туризмом, и невысокое качество и надежность изделий, рассчитанных не более чем на несколько выездов, и простота использования, не требующая каких-либо профессиональных навыков. Весь ассортимент имеет отчетливую «сезонную» специфику и ориентирован практически полностью на теплое время года. Иными словами, последний из описанных типов торговых заведений пригорода ориентирован в равной мере и на новых, и «коренных» жителей пригорода, как и на транзитный поток. Каждая из этих покупательских групп, при всей их разности, одновременно являются целевыми аудиториями такого магазина, извлекающего максимальную выгоду из своего пограничного 257 положения. Символизируя качественное изменения пригородов, подобные супермаркеты не только символизируют присвоение пространства новой группой, но и атрибутируют это пространство как транслокальное. Выступая в роли ключевых узлов (в терминах П.Бурдье273) социального пространства, новые типы торговых заведений символизируют уже не столько контактность пограничной зоны села и города, сколько существование нового пространства и сообщества на основе эксплуатации пограничности как ресурса. Наряду с торговым заведениями в пригородных поселениях все шире появляются коммерческие предприятия сферы услуг. Маркером прихода городских притязаний и символом закрепления пространства за новой группой становятся привычную городу, но инородные для села предприятия: автосервисы, оказывающие не только срочные шиномонтажные работы, но и широкий комплекс ремонтных работ, салоны красоты, выросшие из сельских парикмахерских, автомойки. Последние имеют особенно широкую палитру символических значений: это и городской характер деятельности, и график работы (круглосуточно), и предварительная запись, и даже наличие очереди. Располагаясь в стороне от основного транзитного потока (около 1,5 км от федеральной трассы), автомойка очевидно ориентирована на обслуживание населения поселка и отчетливо маркирует пространство как вне-сельское. Важно и другое: направление деятельности (обслуживание личных автомобилей) символизирует превращение пространства территории (сельского) в пространство подвижности, в котором автомобилизация выступает и как механизм его формирования и как способ жизнедеятельности. Неизменным спутником торговли в ее современном виде является реклама, не только выполняющая собственно деловые функции, но выступающая сложным символом освоения пространства. Появление рекламы в пригородных поселениях (как в формате ярких вывесок небольших магазинов, так и в формате постеров и 273 Шматко Н.А. Горизонты социоанализа / Социоанализ Пьера Бурдье. Альманах Российско-французского центра социологии и философии Института социологии Российской Академии наук. — М.: Институт экспериментальной социологии; СПб.: Алетейя, 2001. С. 34 258 баннеров) знаменовало собой появление здесь новых больших групп потребителей, с одной стороны, и новой деловой среды – с другой. Качественным изменением отношений этих двух сторон делового процесса (торговли, услуг или производства) стала открытость и гибкость. Со стороны «продавца» это означает, как я показывал выше, ориентацию не только на «своих», но и на все возможные группы покупателей. Для «покупателя/потребителя» – это, прежде всего, возможность выбора контрагентов, отсутствие консервативных длительных отношений с одним поставщиком/продавцом, выстроенных не столько на деловых, сколь на личностных отношениях. В традиционном сельском сообществе реклама, как способ коммуникации, сводилась к рукописным объявлениям на стене «сельпо» или здания почты, и выполняла функцию не столько поиска клиента, сколько информирование сообщества. Ориентация на «своих» задавалась уже самим расположением подобной рекламы (в узловых точках социального пространства сообщества, ориентированных почти исключительно на его членов) и работала, скорее, на поддержание замкнутости повседневной жизни локального социума. Появление рекламы, главной функцией которой является привлечение клиентов независимо от их групповой принадлежности, знаменовало собой появление в пригороде новых значимых групп, не вписанных в сельское сообщество, но претендующих на значимую роль в системе отношений. Фактически, это означало качественное изменение конфигурации социального пространства пригорода или, по крайней мере, его делового поля, появление в нем новых акторов и радикально новой системы отношений между ними. Основной контент наружной рекламы связан с бурным развитием в пригородных поселениях жилищного строительства. Преобладающая часть рекламных объектов – это предложение строительных материалов, услуг транспортных и монтажных работ. Насыщенность рекламных материалов, ассортимент предлагаемых товаров и услуг четко маркирует пространство пригородных поселений как вне-сельское. В этом смысле едва ли не самым 259 заметным маркером является массовое предложение услуг по бурению скважин «на воду» в жилых домах (с возможностью выполнения таких работ в уже построенном здании) и созданию и обслуживанию автономной канализации. Последняя не только обозначает качество жизни, на которое претендуют новые жители пригорода, но и четко атрибутирует если не городское, то «несельское» жилище.274 Примечательно, что по мере удаления от города насыщенность поселений подобной рекламой падает, визуально очерчивая внешнюю границу пригородной зоны. Помимо строительных товаров и работ наружная реклама в пригородных поселениях содержит предложения охранных услуг («дачи, коттеджи, магазины»), гарантируя оперативное прибытие группы быстрого реагирования. Примечательно, что в таких объявлениях нередко указываются населенные пункты пригорода, где базируются такие оперативные группы. В содержании рекламы, таким образом, обозначается территория, маркированная «городской» символикой, контекстуально определяемая как вне-сельское пространство. Вместе с наружной рекламой в пригородных поселениях появляются и иные виды рекламных материалов, не типичных для сельской среды. Прежде всего, это газеты коммерческих объявлений. Появление таких изданий (например, газета «Компас», издающаяся в селе Хомутово), рентабельных при еженедельном тираже 3000 экземпляров и полностью ориентированных на локальный рынок, символизирует не только приход коммерческих медиа, но и смену или, по крайней мере, коммерческая диверсификацию газета – это не функций только и локальных не столько СМИ. Подобная информационно- развлекательный бизнес, сколько модель бизнес-посредничества, характерная для мобильного, предприимчивого, но атомизированного городского общества. Содержание газетных рекламных материалов чрезвычайно разнообразно, но в целом характеризует обслуживаемый рынок если не как городской, то, по крайней мере, не типично сельский. Среди рекламируемых услуг большое место 274 Нефедова Т.Г. Десять актуальных вопросов… С.20-21 260 занимают предложения педагогических (дополнительные занятия с детьми дошкольного возраста, репетиторство, услуги центров раннего развития, минидетских садов и т.д.), бытовых («модельный» пошив штор, услуги декоратора и флориста, служебная дрессировка собак) и иных услуг, привычных для городского жителя, но инородных для сельского мира. Однако самым ярким символом обособления пригородного пространства становятся баннеры и постеры с предложениями продажи участков в проектируемых новых частях («поселках») пригородных населенных пунктов. Типологически относящиеся к наружной рекламе, они, тем не менее, имеют существенные отличия. Прежде всего, это расположение вне зон основной деловой активности: баннеры с подобной рекламой можно встретить на окраинах поселений возле периферийных дорог в буквальном смысле в «чистом поле». Расположенные таким образом, эти рекламные материалы не только маркируют процесс обособления вне-сельского пространства пригорода, но и символизируют собой движение фронтира городского освоения сельского мира. Рекламные конструкции с предложением земельных участков в пригороде стали заметным элементом по всем основным автодорогам, выходящим из областного центра. Довольно большое количество подобной рекламы присутствует на межгородских территориях (между Иркутском и Ангарском, Иркутском и Шелеховым). Привычным элементом стала подобная реклама и на городских улицах (особенно в городском центре), концентрируясь в районах основных выездов за городскую черту. Появившись в городе, эти рекламные материалы стали визуальным маркером продления пространства пригорода поверх административной границы, символизируя его транслокальный характер. С окончанием первичного этапа адаптации и обустройства в пригородных поселениях и достижением высокого удельного веса переселенцев из города в пригороде, культурное пространство поселения также начинает активно маркироваться как «вне-сельское». Этот процесс далеко не всегда оказывается связан с формированием новых объектов (хотя бы уже в силу затратности 261 строительства таковых), но значительно чаще – с наполнением их новым содержанием и смыслами. Так, например, реконструкция спортивного комплекса в селе Хомутово, выполненная в русле «развития социокультурной сферы села» сама по себе не выступает в качестве маркера нового пространства. Однако спектр предлагаемых в нем услуг разительно отличает содержание от внешней формы: различные виды фитнеса, йога, пилатес, группы «на занятия танцами, там много направлений (hiphop, haus, R`N`B, джаз, стриппластика, современные, бальные и др.); женщины от 18-45 лет; также для желающих есть программы коррекции фигуры».275 В результате, типовой сельский объект, созданный (реконструированный) в рамках властной деятельности по развитию сельского пространства, оказывается наполнен смыслами, не имеющими никакого отношения к собственно сельскому сообществу. Спектр предлагаемых услуг качественно изменяет функцию объекта: от места организации детского досуга и проведения локальных торжеств к важному элементу повседневности взрослого населения. Такой переход (от условно «школьного стадиона» к «фитнесс-центру») вписывает традиционно сельский объект во вне-сельское символическое пространство, относя его к повседневности не «коренных», а новых жителей пригорода. Существовавшие ранее в пригородных населенных пунктах культурноспортивные объекты, ориентированные на оказание услуг горожанам, оказываются органично включенными в новое пространство. Действующий на протяжении уже более 10 лет конно-оздоровительный центр «Иркутского общественного благотворительного Фонда Тихомировых по реабилитации детейинвалидов с помощью верховой езды»276, расположенный в с. Грановщина с начала своей работы был ориентирован преимущественно на городских жителей. Расположение, определяющееся спецификой работы, делало его городским 275 Хомутово, ау! // Папа+Мама: иркутский сайт для родителей (Электронный ресурс) URL: http://38mama.ru/forum/index.php?topic=3833.0 Режим доступа: по регистрации 276 Иркутский благотворительный Фонд Тихомировых по реабилитации детей-инвалидов с помощью верховой езды (Электронный ресурс) URL: http://www.tihomirovy.com/?p=about_us Режим доступа: свободный 262 анклавом в сельском пространстве, поскольку взаимодействие с сельским населением почти полностью исчерпывалось обеспечением центра кормами. С развитием вне-сельского пространства Центр иппотерапии был включен в него, но уже не в качестве анклава, а органичного элемента жизни экс-горожан. Важно, что деятельность названного фонда официально ведется на двух площадках: в д.Грановщина и в областном центре, где находится офисное помещение, а зимой и проводятся занятия. Центр иппотерапии, таким образом, выступает символом не столько городской экспансии в сельский мир, сколько транслокальности пространства нового пригорода. Объекты, наполненные смыслами новой группы, входят в повседневный обиход как новые символы пространства, закрепляются в коллективном тексте группы (в том чисел и в интернет-тексте). Центр раннего развития детей «Радуга» выступает не только физическим объектом, через который определяется граница между двумя селами (Грановщина и Урик), но и маркером несельского развития территории и важным узлом социального пространства, где происходит коммуникация членов сообщества. В ходе таких интеракций происходит наполнение объекта новыми смыслами, связанными с определением «правильности» или «неправильности» объекта, его соответствия пространству группы. Так повышение цен в названном центре до уровня городских и даже выше было воспринято членами сообщества как посягательство на важнейший ресурс группы (разность стоимости жизни между городом и селом) и стало поводом для активной дискуссии. Понимание всех смыслов выражения «там дорого», подразумевающего не просто высокие цены, но высокие по сравнению с городом, отсекает в обсуждении всех, кто не включен в систему символом и смыслом группы, исключает его из системы интеракций. Таким образом, пригородные поселения, осваиваемые новой группой (переселенцы из города), активно символизируется, наполняясь новыми физическими объектами, выступающими символами «вне-сельского» развития. В короткий срок широкий спектр новых символов сформировался в жилой, деловой 263 и культурной сфере, отразив значительно изменившуюся конфигурацию социального пространства, появление в нем новых узлов и новое соотношение акторов. Отсутствие значимых маркеров символического освоения пространства пригорода в культовой сфере связано, на мой взгляд, лишь с краткостью проживания новой группы. Специфика возрастной структуры и непродолжительность периода освоения обусловливают отсутствие ритуальных мест (прежде всего, участков кладбищ), которые выступают мощнейшим символом связи группы и места. Однако уже в недалекой перспективе возникновение подобной символической связи представляется неизбежным в силу объективных демографических процессов. Символическое пространство новых пригородов Иркутска, на мой взгляд, постепенно уходит от первой фазы своего развития, когда набор символов только формировался вместе с набором новых объектов и их функций. Складывающаяся вокруг них совокупность смыслов и коннотаций, живущих в коллективном тексте и повседневном общении, теперь уже выступают как инструмент фильтрации «не членов» группы277 и механизм закрепления символической власти переселенцев из города. Появление подобной функции символического пространства, как мне представляется, позволяет говорить о достаточной укорененности новой группы, что обеспечивает ее притязания на изменение конфигурации социального пространства пригорода. Новые жители пригородных поселений (экс-горожане) выходят из символического пространства прежнего (сельского) пригорода и формирует собственное, противопоставляя его исходному как «правильное». Механизм фильтрации, действующий на основе новой системы символов и смыслов, позволяет группе позиционировать себя как истинных, «правильных» жителей пригорода, вытесняя «коренное» население в категорию «чужаков». И в этом смысле, характер символического пространства пригорода позволяет, на мой взгляд, констатировать обособление пригородного сообщества, его выделение в 277 Говорухин Г.Э., Чернышев В.П. Символика освоенного пространства (социологическое исследование освоения Дальнего Востока) // Вестник ТОГУ, 2008, №3(10). С.71 264 сельско-городком континууме как тесно связанного и с городским, и с сельским миром, но существующего вполне самостоятельно. 265 Выводы Динамичное развитие иркутских пригородов породило два взаимосвязанных, но разнонаправленных процесса. С одной стороны, происходит быстрое формирование нового социального пространства пригорода, в котором ведущим актором (агентом) становится группа переселенцев из города. Ее стремительная консолидация, основанная на механизме формирования коллективного текста в интернет-среде, продуцирует значительное количество новых символов и смыслов, формирует собственное символическое пространство группы. Пригородные поселения все шире атрибутируются как ее пространство, в котором «чужаками» выступают не экс-горожане, а «коренное» население. Сельское социальное пространство все больше дистанцируется от города, как в прямом (территориальном) смысле, так и в сельско-городском континууме поселенческой среды. Одновременно происходит исключение новых пригородов из социального пространства и города, и «элитных» коттеджных поселков. В первом случае дистанция определяется специфическими практиками повседневности, диктуемыми особенностями вне-городского образа жизни, и необходимостью и возможностью постоянного взаимодействия, как с городским, так и сельским миром. Во втором случае дистанция выстраивается через иной способ взаимодействия с окружающим пространством: открытость и преобладание инклюзивных практик в противовес анклавности и (само)исключению из окружающего пространства. Проживание в пригороде выступает как способ организации жизнедеятельности, а не как элемент престижного потребления. Таким образом, происходит выделение новых пригородов как особого варианта развития сельского-городского интерфейса, в котором пригородные сообщества не вписываются ни в городской, ни в сельский мир. Их развитие происходит в режиме транслокальности, возникающей и живущей на основе эксплуатации границы между городом и селом как базового ресурса. Появление 266 новой для региона и регионального сообщества сущности требует выработки комплекса новых практик взаимодействия не только с новым, но и между существовавшими ранее сообществами. Фактически, это означает начало трансформации значительной части социального пространства региона, в котором появляется новый актор. Неинституализированность нового пространства, «нелегитимность» нового агента (экс-горожане в пригороде) порождает угрозу общей неустойчивости сложившейся ранее топологической карты социального пространства региона. Трансформация последней, очевидно, влечет за собой изменение ролей действовавших ранее акторов и порождает попытки сохранения status quo если не в практиках повседневности, то, по крайней мере, медийном дискурсе. В последнем новые явления либо вписываются в привычную дихотомию городского и сельского мира через использование устоявшейся лексики и образов, либо становятся «фигурой умолчания» в полном соответствии с древнекитайской максимой «неназванное не существует». В этом конфликте мне видится не просто естественная реакция традиционных агентов социального пространства региона на появление в нем нового актора и связанные этим изменения системы социальных отношений. В сложившейся ситуации хорошо различим конфликт двух концептуально различных векторов развития сельско-городского интерфейса: сохранение барьерно-линейной границы с присущей ей регламентацией трансграничных взаимодействий, и формирование границы как транслокального пространства, обеспечивающего более гибкую, но менее контролируемую систему интеракций городских и сельских сообществ. В более широком смысле, это конфликт концепта жестко структурированного пространства и общества и идеи континуального характера развития региона и его сообществ. 267 Заключение Масштабные миграционные потоки из областного центра в прилегающие к нему сельские поселения в 2000-е годы знаменовали собой формирование в ареале Иркутской агломерации пространства субурбанизированного пригорода, нового не только для Сибири, но и для России в целом.278 В короткие сроки (фактически всего за десять лет) численность населения пригородных поселений стала не просто сопоставима со всеми не городскими муниципальными районами области, но и существенно превзошла большинство из них. Преобладание среди новых жителей переселенцев из Иркутска, сохранение ими тесной связи с городом, основанной не только на сохранении рабочих мест в городе, но и на широком спектре иных экономических и внеэкономических практик, все более отчетливо выделяет пригородные территории, как из сельского, так и из городского пространства. В основе этих отличий лежит формирование специфического габитуса жителя пригорода, основанного на предшествующем городском опыте (background), который, в свою очередь, адаптируется к специфическому физическому пространству. Принципиально отличная от сельской система диспозиций экс-горожан, реализующаяся в комплексе предпочтений, притязаний и отношений, создает новое социальное пространство пригорода, исключая его из родительского сельского. Однако процесс выделения пригородного пространства из пространства сельского не приводит к включению пригорода в структуру города. Сохраняя многие признаки габитуса «среднего горожанина», новые жители пригорода уже самим выбором нового места и условий жизни дистанцируются от города, декларируя и реализуя не свойственные городскому жителю ценности и практики. Горожане для села, «селяне» – для города, они образуют новое для региона пространство пригорода, выступающего качественно 278 Нефедова Т. Горожане и дачи // Отечественные записки, 2012. №. 3. (Электронный ресурс) URL: http://magazines.russ.ru/oz/2012/3/n38.html Режим доступа: свободный 268 новым вариантом интерфейса взаимодействия сельского и городского пространства, не вписывающегося в принятое административное деление, но, тем не менее, прочно вошедшее в повседневность, и областного центра, и прилегающего района. При отсутствии какого-либо принятого («официально номинированного» в терминах П.Бурдье279) определения пригорода и его границ, существование этого пространства и его пределы достаточно четко рефлексируются и властью, и сообществом. Границы эти определятся не только местами преимущественного расселения переселенцев их города, но и особыми свойствами экономического и властного полей социального пространства. Значительная и продолжающая расширяться часть обоих названных полей лежит в сфере неформальных взаимодействий, реализующихся в специфических практиках. Последние возникают на основе специфического спроса со стороны новых жителей пригорода и новых условий его реализации: экс-горожане и сопутствующие им группы не только выступают как платежеспособная целевая аудитория для не типичных в сельских поселениях видов деятельности, но и открывают возможности для их реализации. Иными словами, особый габитус новых жителей пригорода определяет формирование новой структуры социального пространства пригорода, формирование в нем новой конфигурации агентов и перераспределение сил между ними. Общность габитуса и его видимое отличие от габитуса «коренных» жителей пригородных поселений создает благоприятную основу для консолидации экс-горожан как группы. А рутинизированность практик формирования коллективного текста в интернет-среде обеспечивает эффективность и высокие темпы самоопределения переселенцев из города как самостоятельной группы даже при сохранении ее заметной атомизации. Динамичность социального пространства пригорода во многом определяется его формированием в логике фронтира – подвижного пограничного 279 Бурдье П. Социальное пространство и генезис классов / Бурдье П. Социология социального пространства. – М.: Институт экспериментальной социологии; СПб.: Алетейя, 2007.С. 28 269 пространства, в котором линейная граница между городом и селом сменяется подвижной (внутренне и по внешним границам) контактной зоной. Фронтирность пригорода обусловливает его гибкость и открытость не только для новых членов основной для него группы (переселенцев из города), выступающей в качестве доминирующего агента, но и сопутствующих им групп, не типичных для внегородских локальностей и сообществ. Их появление в пригородных поселениях не только усложняет структуру социального пространства пригорода, увеличивая число действующих в нем агентов, но заметно изменяет конфигурацию их диспозиций. Трансформация структуры социального пространства пригорода порождает и сложный обратный процесс, результатом которого становится изменение статусов социальных агентов, сложившихся ранее либо в ином пространстве. Трансграничные мигранты, в изменяющемся пригородном пространстве из подчиненного экономического контрагента, выполняющего исключительно сервильные функции в локальной экономике, становятся самостоятельным агентом влияния, распоряжающегося частью ключевого для сообщества ресурса. Включение трансмигрантов в конфигурацию социального пространства пригорода обусловливает производство новых социальных позиций и статусов, невозможных ни в сельском, ни в городском пространстве, ни в условиях сельскодачного пригорода. Функции мигрантов в сообществе существенно меняются: из сугубо экономических они все более вовлекаются в обслуживание системы социальных трансакций внутри сообщества. Своеобразным побочным эффектом этого процесса становится выработка новых эффективных практик взаимодействия трансграничных мигрантов и принимающего сообщества, снимающих многие сложные проблемы адаптационного процесса. Проекция нового социального пространства в пространство физическое через символизацию последнего, все более заметно обособляет пригородные поселения от прочей территории района. Хорошо заметные визуальные маркеры (такие как новый архитектурно-планировочный ландшафт, сеть предприятий 270 торговли, масштабная визуальная реклама и т.д.) в сочетании с не визуальными, но не менее отчетливыми маркерами (прежде всего, конъюнктурой цен на землю и жилье) и высокими темпами консолидации локального сообщества позволяют говорить о формировании особого социального пространства вполне определенно. Дополнительную специфику ему придает участие трансграничных мигрантов в символическом присвоении и, как следствие, структурировании физического пространства (территории) пригорода. Символизация пространства, в том числе и через негативные образы, оказывает обратное воздействие на конфигурацию социальных агентов, дистанцируя одних и, напротив, – приближая другие группы, воздействуя на социальные дистанции между ними. Таким образом, пригород Иркутска стремительно приобретает специфические черты особого – внегородского и внесельского пространства, все более отчетливо отличающегося и от городских, и от сельских поселений региона. Практики взаимодействия с ним вполне рутинизированы и для сельских сообществ, и для областного центра. Иными словами, особое пригородное пространство стало данностью, онтологичным элементом Иркутской агломерации. Однако в дискурсе региональных СМИ, как и во властной риторике, пригород отсутствует и как новый феномен, и как новые возможности для развития, и даже как проблема. Признаки нового социального пространства либо растворяются в традиционном образе сельскохозяйственного района, либо дискурсивно вписываются в городское пространство. Создаваемый в региональном медиа-дискурсе образ пригорода отрывочен, почти не связан с реальными процессами, протекающим на периферии областного центра, а его реализация максимально ориентирована на неопределенное будущее. Одной из важнейших причин такого положения мне видится в транслокальном характере формирующегося пригорода. Возникнув на стыке городского и сельского пространства, новый пригород оказывается тесно включен в обе родительские локальности, но не тождественен ни одной из них. Его главным жизненным ресурсом является комплекс различий, задаваемых 271 разностью качества жизни в сельском и городском поселении, а также возможностями реализации «городского» социального капитала (включая, разумеется, и капитал экономический) во внегородском пространстве. Эксплуатация этого ресурса строится на неоднородном и динамичном комплексе практик, большей частью имеющих неформальный характер. Их спектр чрезвычайно широк: от выстраивания цепочек экономических трансакций из города в пригород и эксплуатации «городского» культурного и социального капитала при решении бытовых проблем на новом месте жительства, до включения во внегородское властное поле агентов из городского социума. Высокая эффективность использования граничного ресурса определяется тем, что новое социальное пространство формируется в соответствии с габитусом тех агентов, которые являются если не монопольными, то доминирующими его распорядителями. Устойчивость основного ресурса для развития пригорода как транслокальности определяется всей спецификой территориальной организации страны и административно-управленческой системой. Граница между городским округом (областной центр) и сельским районом (прилегающий к Иркутску муниципальный район), на основе которой формируется новый пригород, задается не только административно-территориальным делением и федеральным законодательством в сфере организации местного самоуправления, исходящих из логики жесткой дихотомии города и села. Практически весь спектр федеральных властных, силовых, финансовых и контролирующих структур и их подразделений регионального уровня имеет внутреннюю организацию, построенную на той же логике федерального законодательства, исключающую какие-либо переходные формы в организации расселения. В результате, отсутствие пригорода как институализированного пространства (в форме особого административнотерриториального образования), обусловливается не только сложившимся административным разграничением, но и практически всей системой организации государственного управления. Вследствие такого комплексного 272 структурирования физического и социального пространства федеральным законодательством, региональная власть просто не обладает инструментами для институализации пригорода. Возникновение и развитие пригорода как неинституализированного транслокального пространства становится одной из основных (если не главной) причин его отсутствия во властном дискурсе. В своем качестве неформального пространства, пригород оказывается не вписан ни в одну из систем структурирования пространства физического административно-территориального и деления социального, начиная и заканчивая от системой территориальной организации всех властных и контролирующих органов: налоговой службы, органов юстиции, внутренних дел и т.д. Институализация всех этих властных агентов через федеральное законодательство определяет не только их жесткую территориальную организацию и ее иерархичность, но единообразную форму сбора и представления информации об объектах управления, соответствующую организационной структуре. А поскольку властная оптика функционирует почти исключительно на информационных ресурсах, формируемых обозначенными выше официальными ведомствами, то даже будучи «неформально» отрефлексированным властью (муниципальными администрациями), пригородное пространство просто не попадает в официальную «картину мира» и не отражается во властной риторике ни муниципалитетов, ни регионального правительства. Здесь в полной мере реализуется древнекитайская максима «Не названное – не существует», а не существующее не может быть названо и обрести право на существование. Значение появления новых пригородов как транслокальности на границе города и села мне представляется существенно более глубоким, нежели констатация нового, пусть и чрезвычайно интересного способа развития локальных пространств и сообществ. Подобная локальность – это не только новое и специфичное пространство, в котором привычные и устоявшиеся нормы и правила приобретают новые значения и смыслы, где действуют особые 273 отношения и возникает специфических характер взаимодействий. Ситуация пригорода – это максимизированная модель развития локального социального пространства, складывающаяся в условиях современной России. Здесь отчетливо проявляются проблемы неэффективности властного и экономического управления, основанные на жестком контроле и регулировании, изъятии реальных экономических и управленческих инструментов у местной власти (муниципального самоуправления) в пользу диктата через бюджетное регулирование. Перераспределение реальных полномочий (в отличие от «полномочий по решению вопросов местного значения», декларируемых в законе «Об основах организации местного самоуправления»280) в пользу региональной и федеральной власти (прежде всего, через систему формирования местных бюджетов) привело не к росту управляемости территории, а скорее к обратному эффекту. С одной стороны, это проявляется в уходе управленческой деятельности в «серую зону», а с другой – в резком падении интереса местных администраций к развитию территории муниципалитетов и, как следствие, все более явному переходу локальной экономики в «серый» режим функционирования. Преобладание неформальной экономики привело к включению в той или иной степени в нее местной власти, что, в свою очередь, обусловливает закрепление неформальных практик и во властном поле. Иными словами, специфика развития социального пространства иркутских пригородов демонстрирует своеобразный распад (расслоение) второй социальной реальности: представлений агентов об их статусах и взаимоотношениях, складывающейся на базе объективной структуры социального пространства.281 Неформально («неофициально») ситуация рефлексируется властью (по крайней мере, на муниципальном уровне) в соответствии с реальными процессами и на основе информации, полученной напрямую от действующих в пригороде акторов и/или через непосредственное участие в их взаимоотношениях. Параллельно 280 Федеральный закон Российской Федерации от 6 октября 2003 г. N 131-ФЗ "Об общих принципах организации местного самоуправления в Российской Федерации". Статьи 2, 14-16 281 Бурдье П. Начала – M.: Socio-Logos, 1994. С. 191 274 локальное пространство и протекающие в нем процессы, оцениваются и интерпретируются властными агентами исходя из «официальной» информации, формирующейся в жестких институциональных рамках. Неформальный («серый») характер развития социального пространства, ключевые поля которого все менее отражаются в таких официальных источниках информации (данные органов государственной статистики, налоговой службы, паспортах муниципальных образований и т.д.), не просто обедняет картину развития локального пространства и сообщества, но существенно искажает ее. Усеченная информация, отражающая лишь «белую» (т.е. видимую через оптику официальных инстанций) часть экономического и властного поля локального социального пространства, административно-территориального вписывается деления. В в жесткую результате систему реально существующая и рефлексируемая на местном уровне локальность исчезает, размывается по различным административно-территориальным образованиям, создавая иллюзию реальности проведенных на карте границ и искусственно выделенных территорий. На муниципальном уровне властью (поселенческой и районной социальной администрацией) реальности разрыв пригорода между еще двумя осознается «вариантами» и второй учитывается в управленческом процессе (что диктуется хотя бы тем, что эти властные агенты глубоко включены в системы неформальных отношений). Однако на каждом следующем вышестоящем уровне власти в силу увеличения масштабов управления и огрубления управленческой оптики понимания разрыва между двумя обозначенными «вариантами» второй социальной реальности исчезает. В результате управление все более выстраивается на основе представлений властных агентов «о том, как должно быть», а не «о том, как есть на самом деле», да и сам факт наличия (или, по крайней мере, возможности) такого разрыва игнорируется. Принятые на этой основе управленческие решения, обязательные для нижестоящих уровней власти, в силу несоответствия первой социальной реальности, стимулируют дальнейшее развитие неформальной части 275 экономического и властного полей, замыкая цикл воспроизводства локального социального пространства. Нарастающее расхождение между представлениями властных агентов об объекте управления и их первичным структурированием порождают необходимость перехода системы взаимодействий во властном поле от отношений прямого подчинения (господства) к практикам мягкого регулирования, реализуемых через символический капитал и приобретающего внешнюю форму партнерства. Однако мягкое регулирование не вписывается в логику «муниципальной контрреформы», рассматривающей «местное самоуправление как «публичную власть», призванную обеспечить решение вопросов местного значения в рамках единой системы исполнительной власти».282 В результате формируется еще один парадокс, в котором представления вышестоящих органов власти о практиках реализации управленческих решений на ее нижних этажах все более расходятся с реальной управленческой практикой. Оба обозначенных выше парадокса формируют чрезвычайно запутанные правила игры в отношениях власти и местных сообществ, усложняя систему коммуникаций между ними. Это, однако, не ликвидирует возможности для формирования новых социальных пространств и сообществ, но объективно выталкивает их в «серую зону»: существуя объективно и включая в свою структуру совершенно легальных акторов, они, тем не менее, остаются невидимыми для властных агентов, расходясь с ними не только в представлениях агентов о конфигурации социального пространства, но и в повседневной жизнедеятельности. Формирующиеся новые иркутские пригороды в полной мере представляют один из возможных вариантов развития локальных сообществ в ареалах крупных городов – центров высокоурбанизированных регионов (субъектов федерации), где обозначенные парадоксы напрямую определяют характер развития локальных 282 Гельман В., Рыженко С., Белокурова Е., Борисова Н. Реформа местной власти в городах России, 1991-2006. – СПб.: Норма, 2008. С.91 276 сообществ. Дальнейший рост российского «среднего класса» (при всех его отличиях от европейского и американского определения этого слоя) делает вполне вероятным развитие субурбанизационной миграции не как единичного феномена, вызванного к жизни региональной спецификой, но как массового явления, характерного и для большинства западноевропейских стран, и для Северной Америки. Вместе с тем, российская субурбанизация, в случае ее реализации, вероятнее всего, не станет диахронным повторением ни европейской, ни американской модели в силу различий законодательных, экономических и иных условий, иной информационной среды и системы коммуникаций. В этом смысле развитие субурбии в ареале Иркутской агломерации становится в полной мере модельной ситуацией, демонстрирующей, как риски, так и возможности нового характера развития локальных пространств и сообществ. 277 Список литературы 1 Алексеев А.И., Зубаревич Н.В. Кризис урбанизации и сельская местность России / А.И. Алексеев, Н.В.Зубаревич // Миграция и урбанизация в СНГ и Балтии в 90-годы. – М.: Центр изучения проблем вынужденной миграции в СНГ, 1999 С. 83-94; 2 Аналитический обзор миграционной ситуации и деятельности УФМС России по Иркутской области по реализации государственной политики в сфере миграции в регионе // Официальный сайт УФМС по Иркутской области [Электронный ресурс] – Режим доступа: http://ufms.irkutsk.ru/spining.files/files/oapik/oapik_an_obz_2010.doc 3 Артоболевский С., Градировский С., Мкртчан Н. Концепция Иркутской агломерации: полюса роста национального уровня (народонаселенческий аспект) / С. Артоболевский, С. Градировский, Н. Мкртчан // Русский архипелаг. Сетевой проект «Русского Мира» [Электронный ресурс] . – Режим доступа: http://www.archipelag.ru/agenda/povestka/evolution/irkutsk/concept/?version=f orprint 4 Бикбов А.Т., Гавриленко С.М. Пространственная схема социальной теории как форма объективации властного интереса теоретика: Парсон/Фуко /А.Т. Бикбов, С.М. Гавриленко // Пространство и время в современной социологической теории – М.: Институт социологии, 2000. С. 33-65 5 Бляхер Л.Е. Можно ли согласовать спонтанный порядок и полицейское государство, или Государство vs локальное сообщество в малых городах Дальнего Востока России /Л.Е. Бляхер // Полития, – 2013 – №2 (Официальный сайт Тихоокеанского государсвтенного университета. [Электронный ресурс] – http://www.khstu.ru/rus/?menu=Blyaher1_3#_ftnref1 ) Режим доступа: 278 6 Бляхер Л.Е., Пегин Н.А. Динамика представлений населения Дальнего Востока России о китайских мигрантах на рубеже XX – XXI веков (на материале интервью с предпринимателями) /Л.Е. Бляхер, Н.А. Пегин // Миграции и диаспоры в социокультурном, политическом и экономическом пространстве Сибири. Рубежи XIX – ХХ и ХХ – XXI веков – Иркутск: Оттиск, 2010. С. 485-501 7 Богданова Е., Бредникова О. Что же находится «вдали от городов»? Предисловие редакторов /Е. Богданова, О. Бредникова // Вдали от городов. Жизнь постсоветской деревни. – СПб.: Алетейя, 2013. С. 5-6 8 Бредникова О., Паченков О. Этничность «этнической экономики» и социальные сети мигрантов /О. Бредникова, О. Поченкова // Экономическая социология 2002, Т.3, №2 С. 80 [Электронный ресурс] – Режим доступа: http://ecsoc.hse.ru/data/692/586/1234/ecsoc_t3_n2.pdf 9 Бреславский А.С. Сельские мигранты в пространстве постсоветского УланУдэ / А.С. Бреславский // Известия Алтайского госуниверситета. Сер.: История, политология. – 2011. – № 4. – Том 1. – С. 22-25; 10 Бреславский А.С. Сельско-городская миграция в постсоветской Бурятии: практики расселения в Улан-Удэ /А.С. Бреславский / Миграции и диаспоры в социокультурном, политическом и экономическом пространстве Сибири. Рубежи XIX – ХХ и ХХ – XXI веков / науч. ред. В.И. Дятлов. – Иркутск: Изд-во "Оттиск", 2010. С. 132-155. 11 Буврес Ж. Правила, диспозиции, габитус /Ж. Буврес / Социоанализ Пьера Бурдье. Альманах Российско-французского центра социологии и философии Института социологии Российской Академии наук. – М.: Институт экспериментальной социологии; СПб.: Алетейя,2001. С.225-249 12 Бурдье П. Клиническая социология поля науки / П.Бурдье // Социоанализ Пьера Бурдье. Альманах Российско-французского центра социологии и философии Института социологии Российской академии наук. – М.: Институт экспериментальной социологии; СПб.: Алетейя, 2001. С.50-96. 279 13 Бурдье П. Начала/ П. Бурдье. – M.: Socio-Logos, 1994. 288 с. 14 Бурдье П. Поле экономики /П.Бурдье / Социальное пространство: поля и практики – М.: Институт экспериментальной социологии; СПб.: Алетейя, 2005. С.129-176 15 Бурдье П. Практический смысл / П. Бурдье – СПб.: Алетейя, 2001. 562 с. 16 Бурдье П. Социальное пространство и генезис классов/ П.Бурдье // Бурдье П. Социология социального пространства. – М.: Институт экспериментальной социологии; СПб.: Алетейя, 2007.С. 14-48 17 Бурдье П. Социальное пространство и символическая власть / П. Бурдье // Thesis: теория и история экономических и социальных институтов и систем. – 1993. – №2. – С.137-150. 18 Бурдье П. Стратегии воспроизводства и способы господства/П.Бурдье / Бурдье П. Социология социального пространства – М.: Институт экспериментальной социологии; СПб.: Алетейя, 2007.С.97-120 19 Бурдье П. Физическое и социальное пространство /П. Бурдье / Бурдье П. Социология социального пространства. – М.: Институт экспериментальной социологии; СПб.: Алетейя, 2007.С.49-63 20 Варнавский П.К. «Никаких проблем нет, язык знаю плохо, с документами все в порядке»: стратегии адаптации мигрантов из Центральной Азии в Забайкалье (на примере города Краснокаменска)/П.К. Варнавский // Трансграничные миграции в пространстве монгольского мира: история и современность. – Улан-Удэ: Изд-во БНЦ СО РАН, 2010. С.30-58 21 Вдали от городов. Жизнь постсоветской деревни / Под ред. Е.Богдановой, О Бредниковой – СПб.: Алетейя, 2013. 232 с. 22 Вебер М. История хозяйства. Город. – М.: «КАНОН-пресс-Ц», «Кучково поле», 2001.С.333-488 23 Вишневский А.Г. Демографическое будущее России // Отечественные записки. 2004. №4 [Электронный ресурс] – Режим доступа: http://stranaoz.ru/2004/4/demograficheskoe-budushchee-rossii ; 280 24 Вишневский А.Г. Серп и рубль / А.Г. Вишневский – М.: ОГИ, 1998. 432 с; 25 Волков В., Хархордин О. Теория практик / В.Волков, О. Хархордин. – СПб.: Изд-во ЕУСПб, 2008. 298 с. 26 Воробьев Н.В. Региональная организация миграции населения в сибирских условиях / Н.В.Воробьев – Новосибирск: Наука, 2001. 158 с. 27 Гельман В. Реформа местной власти в городах России, 1991-2006 / В. Гельман, С. Рыженко, Е. Белокурова, Н. Борисова – СПб.: Норма, 2008. 368 с. 28 Гершуни Дж. Экономическая социология: либеральные рынки, социальная демократия и использование времени Гершуни /Дж. / Западная экономическая социология: Хрестоматия современной классики. – М.: РОССПЭН, 2004. С.400-412 29 Гидденс Э. Устроение общества: Очерк теории структурации / Э. Гидденс – М.: Академический проект, 2005. 528 с. 30 Глазычев В. Глубинная Россия: 2000-2002 / В.Глазычев – М.: Новое издательство, 2002. 328 с. 31 Глазычев В. Город без границ / В. Глазычев – М.: Территория будущего, 2011. 400 с. 32 Глазычев В. Социальная жизнь города на молекулярном уровне (заметки по горячим следам) / В. Глазычев // Свободная мысль, 1995, №5. (Электронная копия) – Режим доступа: http://www.glazychev.ru/habitations&cities/1995_molecularny_uroven.htm 33 Глазычев В.Л. Капитализация пространства /В.Л. Глазычев / Сайт В.Л.Глазычева [Электронный ресурс] – Режим доступа: http://www.glazychev.ru/publications/articles/2004-01_capitaliz_prostr.htm 34 Говорухин Г.Э., Чернышев В.П. Символика освоенного пространства (социологическое исследование освоения Дальнего Востока) / Г.Э. Говорухин, В.П, Чернышев // Вестник ТОГУ, 2008, №3(10). С. 57-74 281 35 Город и село в постсоветской Бурятии: Социально-антропологические очерки / Под ред. Т.Д. Скрынниковой – Улан-Удэ: Изд-во БНЦ СО РАН, 2009. – 220 с. 36 Городецкий П.В. Развитие сельскохозяйственного производства в пригородных зонах : на примере Красноярского края : автореферат дис. ... кандидата экономических наук: 08.00.05 / Городецкий Павел Валерьевич. – Новосибирск, 2012. – 24 с. 37 Гофман И. Представление себя в другим в повседневной жизни / И Гофман. – М.: КАНОН-Пресс-Ц, Кучково поле, 2000. – 304 с. 38 Григоричев К. «Село городского типа»: Миграционные метаморфозы иркутских пригородов. В поисках теоретических инструментов анализа /К. Григоричев // Местные сообщества, местная власть и мигранты в Сибири. Рубежи XIX-XX и XX-XXI веков. – Иркутск: Оттиск, 2012. С. 422-446 39 Григоричев К. «Таджики», «нерусские», «гастарбайтеры» и другие: иностранные трудовые мигранты в пригородах Иркутска / К.Григоричев // Этнографическое обозрение – 2012. – №4. – С.14-31 40 Григоричев К. Иностранные трудовые мигранты в пригородах Иркутской агломерации /К. Григоричев / Даяаршлын yуийн соёл ба миграци (Монголия на перекрестке внешних миграций). – Улаанбаатар хот, 2011. С. 14-22; 41 Григоричев К.В. «Таджики» в пригородах Иркутска: сдвиги в адаптивных практиках / К.В Григоричев // Диаспоры – 2010. – №2. – С. 261-282 42 Григоричев К.В. «Таджики» и «китайцы» в пригородах Иркутска: свои чужие и чужие свои / К.В. Григоричев // Этнодемографические процессы в Казахстане и сопредельных территориях – Усть-Каменогорск: "Либриус", 2011. С.181-189 43 Григоричев К.В. Mobilis in mobile: миграция в меняющемся пространстве / А.Н, Алексеенко, А.С. Бреславский, Ю.М. Гончаров, К.В. Григоричев / 282 Восток России: миграции и диаспоры в переселенческом обществе. Рубежи XIX-XX и XX-XXI веков – Иркутск: Оттиск, 2011. С. 184-210 44 Григоричев К.В. Местные сообщества и местная власть в неинституализированном пространстве: случай пригородов Иркутска / К.В. Григоричев // Полития. – 2013. – №1. – С.143-155 45 Григоричев К.В. Миграционные процессы в зоне Иркутской агломерации / К.В. Григоричев // Известия Алтайского государственного университета. Серия «История. Политология». – 2011– №4/1 (72/1). – С. 53-59 46 Григоричев К.В. От слободы до субурбии: пригороды Иркутска в последней трети XX – начале XXI века / К.В. Григоричев // Известия Иркутского государственного университета. Серия Политология. Религиоведение. – 2012 – №2(9) – Ч.2 –С. 44-51 47 Гудков Л. Идеологема врага / Л. Гудков // Гудков Л. Негативная идентичность. Статьи 1997-2002 годов. – М.: Новое литературное обозрение, «ВЦИОМ-А», 2004. –816 с. 48 Гунтыпова Э.С. Миграция молодежи в Республики Бурятия (историкосоциологические аспекты) / Э.С. Гунтыпова – Улан-Удэ: Изд-во БГСХА им. В.Р. Филиппова, 2010. –124 с. 49 Джексбос Д. Смерть и жизнь больших американских городов / Д.Джекобс – М.: Новое издательство, 2011. – 460 с. 50 Диксон У. Литературная культура на фронтире / У.Диксон // Литературная история Соединенных Штатов Америки. Т.II. – М.: Прогресс, 1978. С 188200 51 Дюркгейм Э. Социология. Ее предмет, метод, предназначение / Э.Дюркгейм – М.: Канон, 1995. – 352 с. 52 Дятлов В.И. Таджики в современном Иркутске: первопроходцы новой миграционной волны? / В.И. Дятлов // Перспективы миграции коренных народов Центральной Азии в Россию: Сборник научных трудов – Новосибирск: Новосибирский гос. ун-т, 2003. С.150-175. 283 53 Дятлов В.И. Трансграничные мигранты в современной России: динамика формирования стереотипов / В.И. Дятлов // Международные исследования. Общество. Политика. Экономика. – 2009. – №1(1). – С. 140-153 54 Дятлов В.И. Трансграничные мигранты в современной России: динамика формирования стереотипов / В.И. Дятлов // Миграции и диаспоры в социокультурном, политическом и экономическом пространстве Сибири. Рубежи XIX – ХХ и ХХ – XXI веков. – Иркутск: Оттиск, 2010. С. 451-484 55 Замятин Д. Постгеография города: стратегии пространственного воображения / Д. Замятин // Русский журнал, 07 июля 2013 г. [Электронный ресурс] – Режим доступа: http://russ.ru/pole/Postgeografiyagoroda-strategii-prostranstvennogo-voobrazheniya 56 Замятина Н.Ю. Зона освоения (фронтир) и ее образ в американской и русской культурах / Н.Ю. Замятина // Общественные науки и современность. – 1998. – №5. – С.75-89 57 Зиммель Г. Большие города и духовная жизнь / Г. Зиммель // Логос, 2002. №3-4 С. 1-12 (Электронная версия) – Режим доступа: http://www.ruthenia.ru/logos/number/34/02.pdf 58 Зиммель Г. Как возможно общество? / Г.Зиммель // Социологический журнал. – 1992. – № 2. – С.102-114; 59 Зубаревич Н.В. Социальное развитие регионов России: проблемы и тенденции переходного периода / Н.В. Зубаревич. – М.: Эдиториал УРСС, 2003. – 264 с. 60 Зубаревы: деньги и коммерческие тайны//Комсомольская правда №24 от 19.02.07 61 Интеграция экономических мигрантов в регионах России. Формальные и неформальные практики / Под ред. Н.П. Рыжовой. – Иркутск: «Оттиск», 2009. – 264 с. 62 Карбаинов Н. «Нахаловки» Улан-Удэ: ничейная земля, неправильные шаманы и право на город /Н.Кабаинов // Агинская street, танец с огнем и 284 алюминиевые стрелы: присвоение культурных ландшафтов. Хабаровск: Хабаровский научный центр ДВО РАН, Хабаровский краевой краеведческий музей им Н.И.Гродекова, 2006. С.129-154 63 Карнаухов С. Усть-Куда: когда «чужие» остаются / С. Карнаухов //Байкальская Сибирь: Фрагменты социокультурной карты. – Иркутск: Типография №1, 2002. С. 13-19 64 Климова С. Дача ХХI век. Дача стала тем местом, которое раньше занимал «дом на земле», 2011 / С. Климова // ФОМ MEIDA [Электронный ресурс] – Режим доступа: http://fom.ru/obshchestvo/10018 65 Ковальская М.Н. Бизнес по-китайски: трудовая деятельность китайских мигрантов на страницах иркутских газет / М.Н. Ковальская // Миграции и диаспоры в социокультурном, политическом и экономическом пространстве Сибири. Рубежи XIX-XX и XX-XXI веков. – Иркутск: Оттиск, 2010. С.263-281 66 Концепция развития Иркутской агломерации // Фонд регионального развития Иркутской области [Электронный ресурс] – Режим доступа: http://www.frrio.ru/project/?23 67 Крих А.А. Этническая история русского населения Среднего Прииртышься (XVII-XX века) / А.А. Крих. – Омск: Издат. дом Наука, 2012. – 296 с. 68 Курбатова М.В., Левин С.Н. Деформализация взаимодействия власти и бизнеса // Материалы VII международной научной конференции "Модернизация экономики и государство", 4 – 6 апреля 2006 г. [Электронный ресурс] – Режим доступа: http://www.nisse.ru/business/article/article_176.html?effort ; 69 Курбатова М.В., Левин С.Н. Деформализация правил взаимодействия власти и бизнеса /М.В.Курбатова, С.Н. Левин // Вопросы экономики. – 2005. – № 10. – С.119-131. 285 70 Лаппо Г., Полян П., Селиванова Т. Городские агломерации России / Г.Лаппо,П. Полян, Т, Сливанова // Демоскоп Weekly Демографический еженедельник [Электронный ресурс] , 2010, № 419-420. – Режим доступа: http://demoscope.ru/weekly/2010/0407/tema01.php. ; 71 Лаппо Г.М. География городов / Г.М. Лаппо. – М.: Гуманитарное изд-во ВЛАДОС, 1997. – 480 с. 72 Лаппо Г.М. Городские агломерации СССР-России: особенности динамики в XX веке / Г.М. Лаппо // Удобное пространство для города. Российское экспертное обозрение – 2007. – №4-5. – С. 6-9 73 Лаппо Г.М. Российский город – симбиоз городского и сельского / Г.М Лаппо // [Электронный Демоскоп-Weekly. ресурс] Демографический – Режим еженедельник. доступа: http://demoscope.ru/weekly/2005/0221/analit06.php ; 74 Лебедев П., Полухина Е. Современная дача: между общиной и обществом? / П. Лебедев, Е. Полухина // 60 параллель. – 2011. – №3(42) – С. 110-115 75 Лефевр А. Идеи для концепции нового урбанизма / А. Лефевр // Социологическое обозрение – 2002. – Т.2. – №3. – С.19-26; 76 Лефевр А. Производство пространства / А. Лефевр // Социологическое обозрение. – 2002. – Т. 2. – №3. – С.27-29 77 Липинская В.А. Старожилы и переселенцы: Русские на Алтае. XVIII – начало XX века / В.А Липинская – М.: Наука, 1996. – 269 с. 78 Луман Н. Реальность масс-медиа / Н. Луман. – М.: Праксис, 2005. 256 с. 79 Мертон Р. К. Социальная теория и социальная структура /Р.К. Мертон // Социологические исследования. – 1992. – № 2-4. 80 Мертон Р. Социальная теория и социальная структура / Р.К. Мертон – М.: Хранитель, 2006. – 873 с. 81 Методологические проблемы системного изучения деревни / Под ред. Т.И. Заславской, Р.В. Рывкиной. – Новосибирск: Наука, Сиб. отд., 1977. – 344 с.; 286 82 Методология и методика системного изучения советской деревни / Отв. ред. Т. И. Заславская и Р. В. Рывкина – Новосибирск: Наука, Сиб. отд., 1980. –344 с. 83 Михайлов А.Ю., Головных И.М. Современные тенденции проектирования и реконструкции улично-дорожных сетей городов / И.М. Головных, Михайлов А.Ю. – Новосибирск: Наука, 2004. –267 с. 84 Мкртчан Н.В. Крупный сибирский центр перед лицом депопуляции (на примере Иркутской агломерации) /Н.В. Мкртчан // Демоскоп Weekly Демографический еженедельник. – 2010. – № 419-420 [Электронный ресурс] Режим – доступа: http://www.demoscope.ru/weekly/2010/0419/analit05.php#_FNR_2 85 Непаханное поле // Восточно-Сибирская правда, 20 октября 2007 г. 86 Нефедова Т. Горожане и дачи // Отечественные записки. – 2012. – №. 3. [Электронный ресурс] Режим – доступа: http://magazines.russ.ru/oz/2012/3/n38.html 87 Нефедова Т. Российские дачи как социальный Интеллектуальная Россия [Электронный ресурс] феномен // – Режим доступа: http://www.intelros.ru/intelros/reiting/reyting_09/material_sofiy/17838rossiyskie-dachi-kak-socialnyy-fenomen.html 88 Нефедова Т. Российские пригороды. Горожане в сельской местности / Т.Г Нефедова // Город и деревня в Европейской России: сто лет перемен. – М.: ОГУ, 2001. С. 374-399. 89 Нефедова Т.Г. Десять актуальных вопросов о сельской России. Ответы географа./ Т.Г. Нефедова – М.: Ленанд. 2013. – 456 с. 90 Нефедова Т.Г. Российские дачи как социальный феномен /Т.Г. Нефедова // SPERO. – 2011. – №15 (Осень-зима). – С. 161-172 91 Нефёдова Т.Г. Сельская Россия на перепутье. Географические очерки / Т.Г. Нефедова. – М.: Новое издательство, 2003. –408 с. 287 92 Нефёдова Т.Г., Полян П. М., Трейвиш А. И. Город и деревня в Европейской России: сто лет перемен / Т.Г. Нефедова, П.М, Полян, А.И. Трейвиш. – М.: ОГИ, 2001. –558 с. 93 Нефедова Т.Г., Трейвиш А.И. Теория "дифференциальной урбанизации" и иерархия городов в России на рубеже XXI века / Т.Г. Нефедова, А.И, Трейвиш // Проблемы урбанизации на рубеже веков / Отв. ред. А.Г. Махрова. – Смоленск: Ойкумена, 2002. с. 71-86 94 Никифоров А. В. Рождение пригородной Америки: Социальные последствия и общественное восприятие процесса субурбанизации в США (конец 40-х – 50-е гг. XX в. ). – М.: Эдиториал УРСС, 2002. [Электронный ресурс] – Режим доступа: http://mx.esc.ru/~assur/ocr/suburbia/ch1.htm#3 95 Парк Р. Город как социальная лаборатория /Р. Парк // Социологическое обозрение. – 2002. – Т. 2. – №3. С.3-12 96 Парк Р.Э. Городское сообщество как пространственная конфигурация и моральный порядок /Р.Э. Парк // Социологическое обозрение. – 2006. – Том 5. – №1. – С.11-18 97 Пациорковский В.В. Сельско-городская Россия / В.В. Пациорковский. – М.: ИСЭПН РАН. 2010. – 390 с. 98 Перцик Е.Н. Города мира: География мировой урбанизации / Е.Н. Перцик. – М.: Международные отношения, 1999. –384 с. 99 Перцик Е.Н. Проблемы развития городских агломераций / Е.Н. Перцик // Academia. Архитектура и строительство. – 2009. – №2. – С.63-69; 100 Пистрякова С.А. Проблемы иммиграции: толерантность против ксенофобий и дискриминации. – М.: Московское бюро по правам человека, “Academia”, 2008. – 64 с. 101 Полян П.М. Методика выделения и анализа опорного каркаса расселения. ч. 1. / П.М. Полян – М.: ИГ АН СССР, 1988. – 220 с. 102 Поносов А.Н. Социально-экономические аспекты формирования территорий поселений в зоне влияния крупного города (на примере 288 пригородной зоны г. Перми). Автореферат … дисс. канд. эконом. наук: 08.00.05 Александр Николаевич Поносов – М., 2007. – 27 с. 103 Портес А. Неформальная экономика и ее парадоксы / А. Портес // Западная экономическая социология: Хрестоматия современной классики. – М.: РОССПЭН, 2004. С. 303-339 104 Пчелинцев О.С. Переход от урбанизации к субурбанизации /О.С. Пчелинцев //Региональная экономика в системе устойчивого развития. – М., Наука, 2004, с. 44-51. 105 Радаев В.В. Издержки деловых схем и причины легализации бизнеса / В.В. Радаев // Федеральный образовательный портал «Экономика. Социология. Менеджмент». [Электронный ресурс] – Режим доступа: http://ecsocman.hse.ru/text/16215361/#_ftn5 106 Радаев В.В. Рынок как цепь обменов между организационным и полями / В.В. Радаев // Экономическая социология. – 2010. – Т. 11. – № 3. – С.13-36 107 Радаев В.В. Экономическая социология / В.В. Радаев. – М.: Изд. дом ГУ ВШЭ, 2008. – 603 с. 108 Резун Д.Я., Шиловский М.В. Сибирь, конец XVI – начало XX века: фронтир в контексте этносоциальных и этнокультурных процессов / Д.Я. Резун, М.В. Шиловский. – Новосибирск: Изд-во СО РАН, 2005. – 82 с. 109 Рыжова Н.П. Природные ресурсы российского Дальнего Востока: институциональные изменения и экстралегальные практики / Миграции и диаспоры в социокультурном, политическом и экономическом пространстве Сибири. Рубежи XIX-XX и XX-XXI веков. – Иркутск: Оттиск, 2010. С. 282-312 110 Сассен С. Старые границы и новые пограничные возможности: город как зона фронтира // Институт «Стрелка» [Электронный ресурс] . – Режим доступа: zones/?lang=ru ; http://www.strelka.com/blog_ru/sassen-cities-as-frontier- 289 111 Социальный портрет потребителя в сфере архитектуры и дизайна // Architecture&Design [Электронный ресурс] – Режим доступа: http://akorovina.weebly.com/3/post/2011/10/first-post.html 112 Трансграничные мигранты и принимающее общество: механизмы и практики взаимной адаптации. Монография / Под ред. В.И. Дятлова. – Екатеринбург: Изд-во Уральского университета, 2009. – 396 с. 113 Трубина Е.Г. Город в теории: опыты осмысления пространства / Е.Г. Трубина – М.: Новое литературное обозрение, 2010. – 520 с. 114 Трубина Е.Г. Урбанистическая теория / Е.Г. Трубина. – Екатеринбург: Изд-во Уральского ун-та, 2008. – 326 с. 115 Филиппов А.Ф. Социология пространства / А.Ф. Филиппов. – СПб.: «Владимир Даль», 2008. – 285 с. 116 Филиппов А.Ф. Теоретические основания социологии пространства / А.Ф. Филиппов. – М.: КАНОН-Пресс-Ц, 2003. – 150 с. 117 Филиппов А. Социология пространства: общий замысел и классическая разработка проблемы // Логос. – 2000. – №2. [Электронный ресурс] – Режим доступа: http://www.ruthenia.ru/logos/number/2000_2/09.html#_ftnref22 118 Хайдеггер М. Бытие и время / М. Хайдеггер – М.: Ad Margin, 1993. – 452 с. 119 Хайек Ф. Индивидуализм и экономический порядок / Ф. Хайек. — М.: Изограф, 2000. – 255 с. (Электронная копия на сайте Институт свободы Московский либертариум – Режим доступа: http://libertarium.ru/9940 ) 120 Хамфри К. Постсоветские трансформации в азиатской части России (антропологические очерки) / К. Хамфри. – М.: Наталис, 2010. – 384 с. 121 Шелегина О.Н. Адаптационные процессы в культуре жизнеобеспечения русского населения Сибири XVIII — начало XX вв. К постановке проблемы / О.Н. Шелегина – Новосибирск: Сибирская научная книга, 2005. – 192 с. 290 122 Шматко Н.А. «Социальное пространство» Пьера Бурдье / Н.А. Шматко // Бурдье П. Социальное пространство: поля и практики. – М.: Институт экспериментальной социологии, 2005. С.554-576 123 Шматко Н.А. Горизонты социоанализа / Н.А. Шматко / Социоанализ Пьера Бурдье. Альманах Российско-французского центра социологии и философии Института социологии Российской Академии наук. – М.: Институт экспериментальной социологии; СПб.: Алетейя, 2001. С.14-47 124 Шомина Е. С. Контрасты американского города: (Социально- географические аспекты урбанизации) / Е.С. Шомина. – М.: Наука, 1986. – 221 с. 125 Adell G. Theories and models of the peri-urban interface: A changing conceptual landscape. Draft for discussion / Strategic Environmental Planning and Management for the Peri-urban Interface Research Project. March 1999: Tacoli C., Rural-urban Interactions: a Guide to the Literature // Environment and Urbanisation. – Vol. – 10. – N1. – Pp.147-166 126 Appadurai A. Modernity at Lardge: cultural demenssins of globalization. – Mineapolis, University of Minesota Press.1996, 2003. Pp. 178-201 127 Archer J. Colonial Suburbs in South Asia, 1700–1850, and the Spaces of Modernity in Visions of Suburbia, ed. Roger Silverstone – London: Routledge, 1997. Pp. 26–46 128 Binford H.C. The First Suburbs: Residential Communities on the Boston Periphery, 1815–1860. – Chicago: University of Chicago Press, 1985. – 384 pp. 129 Blakely, Ed. J., Snyder M. Fortress America: Gated Communities in the United States. – Washington, D.C.: Brookings Institution, 1997 – 209 pp. 130 Chui, G. New turf for science: suburbia // Ecologists studying role of lawns, pesticides. Mercury News, Friday, December 9, 2005 [Электронный ресурс] – Режим доступа: http://archivio.eddyburg.it/article/articleview/5628/1/237 131 Davis M. City of Quartz: Excavating the Future in Los Angeles. – London: Verso, 1990. – 472 pp. 291 132 Davis M. Ecology of Fear: Los Angeles and the Imagination of Disaster. – N.Y., Metropolitan Books, 1998. – 496 pp. 133 Fishman R. Bourgeois Utopias: The Rise and Fall of Suburbia. – Basic Books, 1987. – 272 pp. 134 Flint A. This Land: The Battle Over Sprawl and the Future of America. – Johns Hopkins University Press, 2006. – 312 pp. 135 Fong E., Ooka E. The Social Consequences of Particiaption in the Ethnic Economy // International Migration Review. – Vol. 36. – N. 1 (Spring 2002) – Pp. 125-146 136 Fong T.P., The First Suburban Chinatown: The Remaking of Monterey Park, California – Temple University Press, 1994. – 240 pp. 137 Glick Schiller N., Basch L. Szanton Blanc C. From Immigrant to Transmigrant: Theorizing Transnational Migration // Anthropological Quarterly. – Vol. 68. – No. 1 (Jan., 1995). – Pp. 48-63; 138 Hanlon B. Once the American Dream: Inner ring Suburbs of the Metropolitan United States. – Philadelphia: Temple University Press, 2010. – 224 pp. 139 Hayden D. Building Suburbia: Green Fields and Urban Growth, 1820–2000. – Vintage Books, 2003. – 336 pp. 140 Haynes B. Red Lines, Black Spaces: The Politics of Race and Space in a Black Middle-Class Suburb – Yale University Press, 2006. – 208 pp. 141 Humphrey C. The Unmaking of Soviet Life: Everyday economies after socialism. – Cornell University Press. Itaca&London, 2002. – 265 pp. 142 Jackson, K. T. Crabgrass Frontier: The Suburbanization of the United States. – Oxford University Press, 1985. – 396 pp. 143 Kay, J.H. Asphalt Nation: How the Automobile took over America, and How We Can Take it Back. – NY. Crown Publishers, 1997. – 417 pp. 144 Lang R., LeFurgy J., Nelson A.C. The Six Suburban Eras of the United States // Opolis. – Vol. 2 – No. 1. – 2006. – Pp. 65-72 292 145 Lassiter M. D. Suburban Strategies: The Volatile Center in Postwar American Politics // The Democratic Experiment: New Directions in American Political History, ed. Meg Jacobs, William J. Novak, and Julian E. Zelizer – Princeton, NJ: Princeton University Press, 2003. Pp. 327-345 146 Levitt P., Glick Schiller N. Conceptualizing Simultaneity: A Transnational Social Field Perspective on Society // International Migration Review – 2004 N.38.(145) – Pp. 1002-1039; 147 Lipsitz G. The Possessive Investment in Whiteness: Racialized Social Democracy and the ‘White’ Problem in American Studies // American Quarterly – 1995. – Vol.47. – No. 3 – Pp.369-387 148 Low S. Behind the Gates: Life, Security, and the Pursuit of Happiness in Fortress America – Routledge, 2003. – 288 pp. 149 Mahler S. J. American Dreaming: Immigrant Life on the Margins – Princeton University Press, 1995. – 256 pp. 150 McGirr L. Suburban Warriors: The Origins of the New American Right – Princeton University Press, 2001. – 416 pp. 151 McKenzie E. Privatopia: Homeowner Associations and the Rise of Residential Private Government – Yale University Press, 1996. – 254 pp. 152 Morton M. The Suburban Ideal and Suburban Realities: Cleveland Heights, Ohio, 1860–2001 // Journal of Urban History – 2002 – No. 5 – Pp. 671–698; 153 Murray S. The Progressive Housewife: Community Activism in Suburban Queens, 1945–1965 – University of Pennsylvania Press, 2003. – 264 pp. 154 Narantuya D. Migration into Ulaanbaatar city. Working paper for workshop “Migration into Cities: Patterns, Processes and Regulation” [Электронный ресурс] – Режим доступа: http://www.irmgard-coninx- stiftung.de/fileadmin/user_upload/pdf/urbanplanet/Narantuya.pdf ; 155 Nicolaides B. My Blue Heaven: Life and Politics in the Working-Class Suburbs of Los Angeles, 1920–1965 – University Of Chicago Press, 2002. – 430 pp. 293 156 Park Robert E., Burgess Ernest W., McKanzie Roderick D. The City. – The University of Chicago Press, 1925, 1984. – 239 pp. 157 Portes A. Conclusion: Theoretical Convergencies and Empirical Evidence in the Study of Immigrant Transnationalism // International Migration Review – 2003 – Vol 37. – N. 3. – Pp.876-892 158 Portes A. Migration and Social Change: Some Conceptual Reflections. // Center for Migration and Development Princeton University. Working Paper #08-04 P.32 [Электронный ресурс] – Режим доступа: http://www.princeton.edu/cmd/working-papers/papers/wp0804.pdf 159 Portes A., Castells M., Benton L. The Policy Implications of Informality // The Informal Economy: Studies in Advanced and Less Developed Countries. – Baltimore, MD: The Johns Hopkins University Press, 1989. Pp. 298-311 160 Portes A., Sensenbrenner J. Embeddeness and Immigration: Notes on the Social Determinants of Economic Action // American Journal of Sociology – 1993. – N.6. – Pp. 1320-1350 161 Sassen S. Territory, Authority, Rights: From Medieval to Global Assemblages – Princeton: Princeton University Press, 2008. – 512 pp. 162 Self R. O. American Babylon: Race and the Struggle for Postwar Oakland – Princeton University Press, 2003. – 408 pp. 163 Seligman, A.I. The New Suburban History // Journal of Planning History 2004. – Vol. 3. – No. 4 – Pp. 312–331 164 Simmel G. Soziologie des Raumes / Georg Simmel Gesamtausgabe. Bd. 7 / Hrsgg. v. Rüdiger Kramme, Angela Rammstedt und Otthein Rammstedt. – Frankfurt a. M.: Suhrkamp, 1995. S. 132-183 165 Soja E.W. Postmetropolis. Critical Studies of Cities and Regions. – Oxford: Blackwell, 2000. – 462 pp. 166 Story R., Beltrao G. Mongolian Migrations // On Site Review, 27 December, 2011 [Электронный ресурс] – Режим http://onsitereview.blogspot.ru/2011/12/mongolian-migrations.html доступа: 294 167 The Suburb Reader / Ed. by Becky M. Nicolaides and Andrew Wiese. – N.Y. Routledge, 2006. – 529 pp. 168 Veracini L. Suburbia, settler colonialism and the world turned inside out // Housing, Theory and Society – 2012. – No. 29(4). – Pp. 339-357 169 Wiese A. Places of Their Own: African American Suburbanization in the Twentieth Century. – Chicago: University Of Chicago Press, 2004. – 422 p. 170 Wright G. Moralism and the Model Home: Domestic Architecture and Cultural Conflict in Chicago, 1873–1913 – Univ of Chicago Pr (T); Reprint edition, 1985. – 242 pp. Законы и иные нормативно-правовые документы 171 Письмо Минфина России от 05.02.2008 N 03-04-06-01/31 // Кадис. Правовой портал [Электронный ресурс] – Режим доступа: http://www.kadis.ru/texts/index.phtml?id=27660&PrintVersion=1 172 Постановление Конституционного Суда Российской Федерации от 14 апреля 2008 г. N 7-П г. Москва "По делу о проверке конституционности абзаца второго статьи 1 Федерального закона // Российская газета, 26 апреля 2008 г. 173 Программа комплексного социально-экономического развития Иркутского районного муниципального образования на период 2008 – 2012 годы (утв. Решением Иркутской районной Думы от 27 декабря 2007 г. N 39-304/РД) 174 Стратегия социально-экономического развития города Иркутска до 2025 года (Утверждена решением Думы города Иркутска от 06.07.2012 г. №00520-360579/2). С. 66 – Официальный сайт администрации г. Иркутска [Электронный ресурс] – Режим доступа: http://ramina.ru/esmi3/files/admirk/strategiy_ser_do_2015_goda.pdf . 175 Федеральный закон «Об общих принципах организации местного самоуправления в Российской Федерации» 131-ФЗ от 6 октября 2003 г. // Российская газета от 8 октября 2003 года № 3316 295 176 Закон Российской Федерации "О налогах на имущество физических лиц" №248-ФЗ [федер. закон, принят Гос. Думой 23.07.2013] // КонсультантПлюс. ресурс] [Электронный Режим – доступа: http://www.consultant.ru/popular/nalogfiz/67_1.html 177 Налоговый кодекс Российской Федерации [Федеральный закон № 137-ФЗ: принят Гос. Думой 27.07.2006 г]. – Кодексы и Законы РФ: Правовая навигационная система ресурс] [Электронный Режим – доступа: http://www.zakonrf.info/nk/ Публикации в печатных и электронных средствах массовой информации 178 Агломерационный вопрос // Бабр.Ру. Региональные новости Иркутской области, 24.07.2008 [электронный ресурс] РЕЖИМ ДОСТУПА: http://newsbabr.com/?IDE=46739 179 Альтернатива высоткам // АиФ в Восточной Сибири, №24 от 14.07.2012 г. 180 Валерий Труфанов: Агломерация – козырная карта для Восточной Сибири // Областная, №35 от 4 апреля 2007 г. 181 Где нам стоит дом построить? Анализ рынка земли под индивидуальное жилищное строительство в Иркутске // RealtyVision. Недвижимость Иркутска. 24.11.2011 [Электронный ресурс] – Режим доступа: http://www.realtyvision.ru/analytics/659/ 182 Градостроительный совет не поддержал идею вернуться к формированию иркутской агломерации // Иркутская область. Официальный портал. 16.11.2012. [Электронный ресурс] – Режим доступа: http://www.irkobl.ru/events/detail.php?ID=259317 183 Иркутский район – территория развития. // СМ номер один, №6 от 15 февраля 2007 г. 184 Иркутский район построит свой рынок // СМ номер один, №25 от 28 июня 2007 г. 296 185 Иркутскому району – 75 лет // Областная, №95 от 29 августа 2012 г. 186 Кирпич на дороге. Беседа с ветераном труда о новых путях развития района // СМ номер один. № 6 от 15 февраля 2007 г 187 Когда прекратятся беззакония с выделением земли? //Комсомольская правда № 14 от 31.01.07; 188 Кто ответит за беззакония? //Комсомольская правда 29.01.07; 189 Кто примет меры против мэра?//Комсомольская правда 09.02.07; 190 Медвежья услуга // СМ номер один, №3 от 25 января 2007 г. 191 Мы не должны бросать людей в сложных ситуациях// Комсомольская правда №180Д от 29.11.2012г. 192 Мэр Иркутского района Игорь Наумов: Удалось сохранить главное – социальную стабильность / Информационный портал «Байкал 24». 30.05.2011. – Режим доступа: http://www.baikal24.ru/page.php?action=showItem&type=article&id=10773 193 Покупатель Коттеджа – кто он? // Плюс один [Электронный ресурс] – Режим доступа: http://www.realtyestate.ru/quickhouse/news/Pokupatel- kottedzha--kto-on.html#.Ufs4UG2zr1J 194 Полигон или свалка? // Областная, №17 от 17 февраля 2012 г. 195 Почему землю продают по заниженным ценам?//Комсомольская правда № от 02.02.07; 196 Правила поведения для отдельной территории // Областная, №78 от 13 июля 2007 г. 197 Сергей Ерощенко не поддержал создание иркутской агломерации / Байкал24. Информационный портал. [Электронный ресурс] – Режим доступа: http://www.baikal24.ru/page.php?action=showItem&type=news&id=108567 Режим доступа – свободный, дата посещения 09.01.2013 г. 198 Сергей Ерощенко: Вернуть конкуренцию в сферу строительства // Областная, №60 от 06 июня 2012 г. 297 199 Слово губернатору // СМ номер один, №51 от 27 декабря 2012 г. 200 Так строить нельзя // СМ номер один, №22 от 7 июня 2012 г. 201 Территория больших надежд // Восточно-Сибирская правда, от 14 июня 2012 г. 202 Три проекта Приангарья // Областная, №20 от 28 февраля 2007 г. 203 У зоны – новый адрес? // Иркутская торговая газета [Электронный ресурс] , 01 октября 2007 г. – Режим доступа: http://itg.irkutsk.ru/index.php?IdAction=docs&Event=read&id=6901 204 У Иркутска есть чему научиться // СМ номер один, №51 от 27 декабря 2012 г. 205 Увидеть Иркутск будущего // Иркутск, №39 от 22 октября 2007 г. 206 Что за свинство? // СМ номер один, №18 от 10 мая 2012 г. Ресурсы Интернет 207 Иркутский благотворительный Фонд Тихомировых по реабилитации детей-инвалидов с помощью верховой езды [Электронный ресурс] – Режим доступа: http://www.tihomirovy.com/?p=about_us 208 МАМА + ПАПА = форум для родителей [Электронный ресурс] – Режим доступа: http://38mama.ru/forum/index.php?topic=3833.825 Режим доступа: по регистрации 209 Медиалогия. Сайт комапании.[Электронный ресурс] – Режим доступа: http://www.mlg.ru/ratings/regional_media/2293/7/2012/0/ 210 Общественно-политическая газета «Областная». Официальный сайт. [Электронный ресурс] – Режим доступа: http://www.ogirk.ru/node/49 211 Особая экономическая зона туристско-рекреационного типа «Ворота Байкала» // Россия. Особые экономические зоны [Электронный ресурс] – Режим http://www.russez.ru/oez/tourism/irkutsk_region/vorota_bajkala . доступа: 298 212 Союз покупателей. Иркутск. [Электронный ресурс] – Режим доступа: http://sp.38mama.ru Режим доступа: по регистрации 213 Хомутово и окрестности здесь // Drom.ru [Электронный ресурс] – Режим доступа: http://forums.drom.ru/irkutsk/t1151427931.html 214 Хомутово и окрестности здесь // Drom.ru [Электронный ресурс] – Режим доступа: http://forums.drom.ru/irkutsk/t1151427931.html 215 Хомутово, ау! // Папа+Мама: иркутский сайт для родителей [Электронный ресурс] – Режим доступа: http://38mama.ru/forum/index.php?topic=3833.0 Режим доступа: по регистрации 216 Хомутово-Иркутск.рф [Электронный ресурс] – Режим доступа: http://homutovo-irkutsk.ru/viewtopic.php?f=19&t=21 217 Яндекс.Карты [Электронный ресурс] – Режим доступа: http://maps.yandex.ru/?ll=104.289903%2C52.295843&spn=1.510620%2C0.575 088&z=10&l=map 218 Taylor Nelson Sofres. A Kantar Group Company. Официальный сайт компании. [Электронный ресурс] РЕЖИМ ДОСТУПА: http://www.tns- global.ru/rus/data/ratings/press/index.wbp?press.action=search&press.regionId= 1EB4B029-E38C-48D3-8C4F-E197D32562BD&press.periodId=90FC2616169B-41B0-90CA-896826B36F59&press.smiId=4264E3EA-8ED8-4B62B40D-35AA8B4F4C14 Режим доступ: свободный Статистические материалы 219 База данных показателей муниципальных образований Федеральной службы государственной статистики РФ. [Электронный ресурс] – Режим доступа: http://www.gks.ru/scripts/db_inet2/passport/munr.aspx?base=munst25 220 База данных показателей муниципальных образований Федеральной службы государственной статистики [Электронный ресурс] доступа: свободный http://www.gks.ru/dbscripts/munst/munst.htm Режим – Режим доступа 299 221 Всесоюзная перепись населения 1979 г. Численность городского населения РСФСР, ее территориальных единиц, городских поселений и городских районов по полу // ДемоскопWeekly [Электронный ресурс] – Режим доступа: http://demoscope.ru/weekly/ssp/rus79_reg2.php 222 Всесоюзная перепись населения 1979 г. Численность наличного населения РСФСР, автономных республик, автономных областей и округов, краев, областей, районов, городских поселений, сел-райцентров и сельских поселений с населением свыше 5000 человек // ДемоскопWeekly [Электронный ресурс] Режим – доступа: http://demoscope.ru/weekly/ssp/rus79_reg1.php 223 Всесоюзная перепись населения 1989 г. Численность городского населения РСФСР, ее территориальных единиц, городских поселений и городских районов по полу // ДемоскопWeekly [Электронный ресурс] – Режим доступа: http://demoscope.ru/weekly/ssp/rus89_reg2.php 224 Всесоюзная перепись населения 1989 г. Численность населения СССР, РСФСР и ее территориальных единиц по полу // ДемоскопWeekly ресурс] [Электронный Режим – доступа: http://demoscope.ru/weekly/ssp/rus89_reg1.php 225 Данные текущего учета миграции населения Территориального органа федеральной службы государственной статистики по Иркутской области. 226 Данные Территориального органа федеральной службы государственной статистики по Иркутской области. Текущий учет миграции населения. 227 Итоги всероссийской переписи населения 2010 года. Том 1. Численность и размещение населения. [Электронный ресурс] – Режим доступа: http://www.gks.ru/free_doc/new_site/perepis2010/croc/Documents/Vol1/pub01-05.pdf 228 Материалы похозяйственного учета Комитета по экономике Администрации муниципального образования Иркутский сельский район Иркутской области. 300 229 Материалы текущего делопроизводства Комитета по экономики Администрации муниципального образования Иркутский сельский район Иркутской области. 230 Текущий учет временных мигрантов УФМС по Иркутской области 231 Центральная база статистической информации Федеральной службы государственной статистики [Электронный ресурс] – Режим доступа: http://cbsd.gks.ru/ Режим доступа свободный 232 Численность постоянного населения Иркутской области по муниципальным образованиям / Территориальный орган Федеральной службы государственной статистики по Иркутской области. [Электронный ресурс] – Режим доступа: http://irkutskstat.gks.ru/wps/wcm/connect/rosstat_ts/irkutskstat/ru/statistics/popu lation/ 301 Приложения 1. Перечень интервью, использованных в исследовании 1. Интервью 01/2009 – сотрудник сельской администрации, женщина, «коренная» житель пригородного села, около 30 лет 2. Интервью 02/2009 – сотрудник сельской администрации, женщина, переселенец из г. Иркутска, около 45 лет 3. Интервью 03/2009 – сотрудник сельской администрации, женщина, «коренная» жительница пригородного села, около 50 лет 4. Интервью 04/2009 – сотрудник сельской администрации, женщина, «коренная» жительница пригородного села, около 50 лет 5. Интервью 05/2009 – работник сферы образования, женщина, «коренная» жительница пригородного села, около 60 лет 6. Интервью 06/2009 – сотрудник сельской администрации, женщина, «коренная» жительница пригородного села, около 60 лет 7. Интервью 07/2009 – руководитель строительного подразделения предприятий среднего бизнеса, мужчина, «коренной» житель, около 45 лет 8. Интервью 08/2009 – владелец мелкого бизнеса, мужчина, переселенец из г. Иркутска, около 40 лет 9. Интервью 09/2009 – сотрудник районной администрации, мужчина, около 30 лет 10. Интервью 10/2009 – «коренная» жительница пригородного села, женщина, около 50 лет 11. Интервью 01/2010 – житель пригородного села, мужчина, переселенец из г. Иркутска, около 40 лет 12. Интервью 02/2010 – житель пригородного села, женщина, переселенец из г. Иркутск, около 30 лет 13. Интервью 03/2010 – житель пригородного села, женщина, переселенец из г. Иркутск, около 35 лет 302 14. Интервью 04/2010 – житель пригородного села, женщина, переселенец из г. Иркутск, 27 лет 15. Интервью 05/2010 – житель пригородного села, женщина, переселенец из г. Иркутск, около 30 лет 16. Интервью 06/2010 – «коренная» жительница пригородного села, женщина, около 35 лет 17. Интервью 07/2010 – «коренная» жительница пригородного села, женщина, около 40 лет 18. Интервью 08/2010 – «коренная» жительница пригородного села, женщина, около 50 лет 19. Интервью 09/2010– житель пригородного села, женщина, переселенец из г. Иркутск, около 40 лет 20. Интервью 10/2010 – житель пригородного села, женщина, переселенец из г. Братск, около 60 лет 21. Интервью 11/2010 – житель пригородного села, женщина, переселенец из г. Бодайбо, около 55 лет 22. Интервью 01/2011 – житель пригородного села, женщина, переселенец из г. Иркутск, около 35 лет 23. Интервью 02/2011 – житель пригородного села, женщина, переселенец из г. Усть-Илимск, около 50 лет 24. Интервью 03/2011 – «коренная» жительница пригородного села, женщина, около 45 лет 25. Интервью 04/2011 – «коренной» житель пригородного села, мужчина, около 50 лет 26. Интервью 05/2011 – житель пригородного села, женщина, переселенец из г. Иркутск, около 35 лет 27. Интервью 01/2012 – работник сферы образования, женщина, «коренная» жительница пригородного села, около 65 лет 303 28. Интервью 02/2012 – житель пригородного села, женщина, переселенец из г. Иркутск, около 40 лет 29. Интервью 03/2012 – житель пригородного села, женщина, переселенец из г. Иркутск, около 30 лет 30. Интервью 04/2012 – житель пригородного села, женщина, переселенец из г. Иркутск, около 35 лет 31. Интервью 05/2012 – житель пригородного села, женщина, переселенец из г. Иркутск, около 25 лет 32. Интервью 06/2012 – житель пригородного села, женщина, переселенец из г. Иркутск, около 30 лет 33. Интервью 07/2012 – житель пригородного села, женщина, переселенец из г. Иркутска, около 35 лет 34. Интервью 08/2012 – житель пригородного села, женщина, «коренная», около 35 лет 35. Интервью 09/2012 – житель пригородного села, женщина, переселенец из г. Усть-Кут, около 45 лет 36. Интервью 10/2012 – сотрудник сельской администрации, женщина, около 35 лет, «коренная» житель пригородного села 37. Интервью 01/2013 – сотрудник районной администрации, мужчина, около 40 лет. 304 2. Программа (гайд) интервью Мигранты из города в район Можно ли оценить, сколько реально горожан проживают в поселении? Есть ли какие-то достоверные статистические данные? Если статистических данных нет – по каким признакам можно оценить численность горожан, живущих в поселении? Можно ли оценить, какая часть горожан официально зарегистрировалась (по месту жительства) в поселении? Зарегистрировало собственность (жилье)? Когда на территорию поселения стали приезжать горожане? Можно ли сказать, что в последние 1-2 года горожан стало приезжать меньше или, напротив, больше? С какими причинами это может быть связано? Что привлекает горожан в поселение? Как селятся горожане в поселении: строится отдельный поселок(и), просто покупают старые дома и перестраивают их (т.е. живут среди местного населения), есть оба варианта (если оба – то какой преобладает)? Какими причинами может быть вызвано именно такое расселение? За счет каких средств строится инфраструктура в новых поселках – транспортная, инженерная, связи? Работают ли переехавшие горожане в поселении или сохраняют работу в городе? Где учатся дети горожан – в школах в поселении или в городе? Где посещают детские сады? Пользуются ли услугами медицинских учреждений в поселении? Приносят ли экономическую выгоду переехавшие горожане поселению? Если да, то какую? Если нет – то почему? Оказывают ли переехавшие в поселение горожане негативное влияние на социальное и экономическое положение поселения? Если да, то в чем оно проявляется? Дачники Можно ли оценить численность дачников, проживающих в течение садовоогородного сезона на территории поселения? Проживают ли дачники на 305 территории Пользуются поселения ли круглогодично? дачники услугами Много ли социальной таких сферы проживающих? в поселении (здравоохранения, образования и др.)? Создает ли наличие садоводств какие-либо проблемы для развития поселения? Мигранты из других районов области Можно ли оценить – происходит ли приток населения из других районов Иркутской области и регионов России в поселение? Заметны ли эти приезжие? Селятся ли они особняком или среди местных жителей? Находят ли они работу в поселении или трудоустраиваются в городе? Мигранты временные трудовые (из Китая, стран СНГ и других стран) Есть ли на территории поселения предприятия/хозяйства, использующие труд временных трудовых мигрантов из Китая и других стран? Где они расположены? Есть ли информация о том, мигранты из каких стран находятся на территории поселения? Насколько администрация поселения может собирать информацию о присутствии на территории поселения временных трудовых мигрантов? Если официальной информации в администрации нет, то насколько полно администрация поселения владеет информацией о численности и размещении таких мигрантов в поселении? Каким путем собирается такая информация? Необходима ли такая информация администрации поселения? Если да – то для чего? Если нет, то почему? Поддерживает ли администрация поселения какие-либо контакты с руководителями/владельцами таких предприятий? Если да – то в чем заключаются эти контакты? Если нет – то почему? Если на территории поселения есть предприятия, использующие временных трудовых мигрантов из-за рубежа – в каких сферах в основном используются мигранты? В какое время года в основном находятся мигранты на территории поселения? Как администрация поселения узнает о прибытии на территорию поселения иностранных трудовых мигрантов и об их отъезде? 306 Есть ли у администрации поселения какая-либо информация о том, как живут иностранные трудовые мигранты? Где они проживают, где находятся в нерабочее время? Где такие мигранты закупают продукты, предметы первой необходимости? Контактируют ли эти мигранты с местными жителями? Если да – в чем заключаются эти контакты (мигранты оказывают услуги местным жителям или напротив, пользуются их услугами, аренда жилья, транспорта, мелкая частная торговля – не на рынке, что-то другое)? Случаются ли какие-либо конфликты или разногласия между местными жителями и иностранными мигрантами? Возникают ли какие-либо проблемы у мигрантов в отношениях с милицией и миграционной службой? Если да – приходится ли администрации поселения так или иначе участвовать в решении этих проблем? Если да – то в чем заключается участие? Создает ли присутствие иностранных трудовых мигрантов какие-либо сложности, проблемы для поселения? Можно ли оценить пользу или вред, который приносит присутствие иностранных трудовых мигрантов в поселении? Мигранты и развитие поселения Какие мигранты более благоприятны для развития поселения: переезжающие из города? из других районов Иркутской области и регионов России? иностранные временные трудовые мигранты? Почему? В принципе, приток мигрантов в поселение – это благо или проблема для развития поселения? Почему? Можно ли сказать, что без притока мигрантов поселение не будет развиваться? Или наоборот – необходимо ограничивать приток мигрантов в поселение? Если для разных категорий мигрантов – разные подходы, то каких мигрантов стоит привлекать в поселение, а каких нет? Можно ли оценить, насколько иностранные временные трудовые мигранты конкурируют с местным населением (за рабочие места, доходы /например, от торговли/, в пользовании природными ресурсами и т.д.)? Являются ли конкурентами для местного населения горожане, проживающие в поселении? А дачники? Если да, то в чем? Отношения с местным населением 307 Можно ли оценить, как местное население относится к мигрантам? Одинаково ли относятся местные жители к разным категориями мигрантов? Если нет – в чем отличия? Можно ли сказать, что местные жители «не любят» мигрантов? Если да, то каких? В чем проявляется эта «не любовь»? Если наоборот – местное население положительно относится к мигрантом, то к каким? Как это проявляется? Почему?
