государство общество управление
advertisement
ГОСУДАРСТВО ОБЩЕСТВО УПРАВЛЕНИЕ Под редакцией Сергея Никольского и Михаила Ходорковского Москва 2013 УДК 323.2 ББК 66.033.1 Г72 Под редакцией Сергея Никольского и Михаила Ходорковского Государство. Общество. Управление: Сборник статей / Под ред. С. НикольГ72 ского и М. Ходорковского. — М.: АЛЬПИНА ПАБЛИШЕР, 2013. — 515 с. ISBN 978-5-9614-4472-8 Что такое свобода? Что представляют собой гражданин, государство и государственная власть в истории человечества и в России? От чего зависят и какими должны быть отношения между бюрократией и гражданским обществом? Есть ли гражданское общество в нашей стране сегодня? Какую роль в его становлении играет культура? Каковы экономические предпосылки эффективного государства и пространственные ограничения государственного управления? Обсуждая эти вопросы, авторы попытались представить картину нашей жизни в ее целостности. Они приглашают читателей — отнюдь не только профессионалов — к ее критическому осмыслению, к тому, что Кант называл «мужеством пользоваться собственным умом». УДК 323.2 ББК 66.033.1 Все права защищены. Никакая часть этой книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме и какими бы то ни было средствами, включая размещение в сети Интернет и в корпоративных сетях, а также запись в память ЭВМ для частного или публичного использования, без письменного разрешения владельца авторских прав. По вопросу организации доступа к электронной библиотеке издательства обращайтесь по адресу lib@alpinabook.ru. ISBN 978-5-9614-4472-8 © Составление. Никольский С., Ходорковский М., 2013 © Оформление, издание. ООО «АЛЬПИНА ПАБЛИШЕР», 2013 Содержание М. Б. Ходорковский То, что вы хотели знать о свободе, но боялись спросить… .................................................................. 7 Адам Михник Большая история Вацлава Гавела............................................................................................................................. 15 Раздел I Философия об общих проблемах государства, общества и управления.............................................................................................49 С. А. Никольский Введение ....................................................................................................................................................................................... 51 М. А. Солопова Гражданин, государство и общество в античной философии...........................................................59 Э. Ю. Соловьев Государство, гражданский правовой порядок и права человека в глобально-историческом проекте Канта .............................................................79 А. П. Огурцов Власть: от метафор — к нейтральному языку описания ....................................................................107 С. С. Неретина О понятиях государства, управления и общества ................................................................................... 129 А. А. Кара-Мурза Россия на пути к либеральной цивилизации................................................................................................151 С. А. Никольский Государство и общество в поле зрения отечественной словесности ....................................... 169 Раздел II Государство как институт и инструмент ................................................187 С. А. Никольский Введение ................................................................................................................................................................................... 189 С. А. Никольский Современная Россия: этап национального государства .................................................................... 199 В. Н. Порус Имитация рациональности: российская бюрократия в ситуации культурного кризиса ........................................................................................................................... 221 3 Государство. Общество. Управление В. А. Рыжков Законодательная власть в России: итоги и императивы последнего двадцатилетия ..................................................................................... 251 Е. Ш. Гонтмахер Российская исполнительная власть: реальная и необходимая .................................................... 275 С. А. Пашин Отечественный суд и государство........................................................................................................................ 289 К. В. Родионов Об экономических предпосылках эффективного государства ..................................................... 317 Н. В. Зубаревич Управление развитием пространства Российской Федерации: коридор возможностей................................................................................................................................................. 339 Раздел III Человек, государство и гражданское общество в современной России ............................................................................................ 363 С. А. Никольский Введение ................................................................................................................................................................................... 365 А. И. Алешин Антикапиталистическая ментальность и взаимоотношения власти и общества в России ....................................................................................................................................................... 375 Р. Г. Апресян Легитимность власти (ценностный подход) ................................................................................................ 395 А. Г. Левинсон Российское общество: на пути к «среднему классу»? .......................................................................... 415 В. М. Межуев О возможности демократической оппозиции в современной России .................................... 435 Д. О. Дробницкий Кто такие «рассерженные горожане»................................................................................................................ 453 И. В. Заринская, Е. В. Фирсанова Государство и общество в российских социологических исследованиях 1991–2011 годов ................................................................................................................................................................. 471 Иммануил Кант Ответ на вопрос «Что такое Просвещение?» (1784) ............................................................................... 505 Сведения об авторах ............................................................................................................................................................513 Перед вами книга о свободе, написанная, если так можно выразиться, ее «профессиональными толкователями» — российскими либеральными фило софами, социологами, экономистами, юристами и публицистами, приглашенными в исследовательский проект по моей просьбе доктором философских наук С. А. Никольским. С уважаемым Сергеем Анатольевичем мы много лет знакомы по переписке. Будучи человеком, профессионально занимающимся философией, он заинтересовал меня своими работами по исследованию мировоззрения российского общества. Потом родилась идея осмыслить взаимоотношения государства, общества и гражданина в России, обратиться к вопросам управления. М. Б. Ходорковский М. Б. Ходорковский То, что вы хотели знать о свободе, но боялись спросить… Нужны ли в наше время пространные рассуждения о свободе, ведь ценность свободы очевидна, и в тысячный раз убеждать себя и других в том, что «свобода лучше, чем несвобода» вроде бы нет смысла? Не лучше ли потратить время на что-нибудь другое, конкретное и прикладное? Однако со свободой все оказывается не так просто, как кажется. Свобода сама — как книга, она, безусловно, лучший подарок для тех, кто умеет читать. Для остальных она в лучшем случае — украшение интерьера, в худшем — средство для растопки камина. Поэтому вопрос о свободе, вроде бы уже многократно решенный в обществах, где люди выучили азбуку демократии, остается актуальным для России. Однозначность — не удел России. Здесь любой социальный вопрос превращается в задачу из учебника по высшей политической математике. Россия живет по законам политической геометрии Лобачевского, в которой параллельные прямые могут пересекаться по нескольку раз за столетие, причем в одной и той же точке. Здесь политические «положительные величины» легко могут стать отрицательными, а деление на ноль оказаться самой востребованной операцией с политическими числами. Здесь свобода легко превращается в несвободу, а несвобода иногда выглядит привлекательнее, чем свобода. Именно поэтому в России нужно спорить о свободе, открывая для себя заново те ее горизонты, которые в других частях света вроде бы давно уже стали привычными. Зачастую сложнее всего оказывается ответить на самые простые вопросы. То, что кажется очевидным, труднее всего подлежит объяснению. Всем ли нужна свобода? Бывает ли свобода без ограничений? Как ограничить свободу так, чтобы не убить ее? Каждый из этих вопросов — философский Эверест, восхождение на который требует огромного напряжения 7 М. Б. Ходорковский мысли и воли. К тому же есть очень много такого, что мы все хотели бы знать о свободе в России, но о чем мы до сих пор боимся прямо и открыто спросить себя. В действительности то, что свобода лучше, чем несвобода, отнюдь не так очевидно, как кажется. И уж точно эта формула работает не для всех и не всегда. В повседневной жизни встречается вовсе не так много людей, для которых свобода является жизненной необходимостью. И наоборот, почти повсюду есть люди, для которых несвобода — более комфортная среда. Люди привыкают жить в несвободе, как привыкают к жизни в городе с плохой экологией, когда вокруг дымят трубы и вечно стоит мрачный смог. И чем неразвитее общество, чем более подвержено различным социальным патологиям, тем сильней баланс сдвигается в сторону тех, кому милее несвобода. История России полна примеров того, как народ не справлялся со своей свободой и предпочитал отказываться от нее ради жизни, хоть и без процветания, но зато и без ужасов гражданской войны. Вообще в России очень часто свободу навязывали «сверху» и очень редко требовали «снизу». И часто, когда эту свободу власти пытались воплотить в жизнь, жизнь эта становилась для русского человека совершенно невыносимой. Потому что оказывалось, что он абсолютно не защищен от самого себя — не слишком к свободе готового, что в деле свободы он сам себе злейший враг. У русского историка Сергея Соловьева по этому поводу читаем: «Общества необразованные и полуобразованные страдают обыкновенно такою болезнию: в них очень легко людям, пользующимся каким-нибудь преимуществом, обыкновенно чисто внешним, приобресть огромное влияние и захватить в свои руки власть. Это явление происходит от того, что общественного мнения нет, общество не сознает своей силы и не умеет ею пользоваться, большинство не имеет в нем достаточного просвещения для того, чтоб правильно оценить достоинства своих членов, чтоб этим просвещением своим внушить к себе уважение в отдельных членах, внушить им скромность и умеренность; при отсутствии просвещения в большинстве всякое преимущество, часто только внешнее, имеет обаятельную силу, и человек, им обладающий, может решиться на все — сопротивления не будет. Так, если в подобном необразованном или полуобразованном обществе явится человек бойкий, дерзкий, начетчик, говорун, то чего он не может себе позволить? Кто в состоянии оценить в меру его достоинство? Если явится ему противник, человек вполне достойный, знающий дело и скромный, уважающий свое дело и общество, то говорун, который 8 То, что вы хотели знать о свободе, но боялись спросить… считает все средства в борьбе позволенными для одоления противника, начинает кричать, закидывать словами, а для толпы несведущей кто перекричал, тот и прав; дерзость, быстрота, неразборчивость средств дают всегда победу». Разве не подобное произошло в нашей стране в конце прошлого — начале нынешнего века? Не потому ли в современной России с такой легкостью изгоняют даже призрак свободной жизни, что подсознательно боятся соседа больше, чем власти? Именно он, ближний сосед, зачастую представляет большую угрозу, чем ненавистный правитель. Свобода слишком часто понимается в России исключительно как воля, как право делать все, чего душа пожелает. Если я могу делать все, что хочу, — это хорошо. Если мой сосед может делать все, что хочет, это хорошо, смотря по обстоятельствам. Но если мой сосед сильнее меня, организованней меня, не ограничен христианскими добродетелями и при этом делает все, что хочет, то моя жизнь превращается в ад. Свобода в России, как правило, оборачивается адом для слабых. А так как слабых в России много, то свободу у нас мало кто ценит. Ведь в рабстве мы хотя бы равны… Свобода — цель и привилегия сильного общества. Слабое общество предпочитает несвободу. Это аксиома. Но эта аксиома верна лишь для коротких исторических дистанций. На длинных дистанциях при отсутствии свободы общество попадает в западню. Оно перестает развиваться, отстает от свободных обществ, жизнь в нем становится невыносимой и оно рано или поздно оказывается вовлечено в революции и гражданские вой ны, которые обрушивают мир маленького и слабого человека, который так надеялся, что, сдав свою свободу в аренду власти, он тем самым обрел защиту. Поэтому если на коротких дистанциях свобода нужна немногим, то на длинных исторических отрезках она необходима для блага всех. И проблема, требующая решения, состоит в том, что либеральное меньшинство, которое остро ощущает потребность в свободе даже тогда, когда большинство в ней не нуждается, должно принять на себя историческую миссию убедить остальных, что и им свобода нужна как залог их длительного процветания и благополучия. Меньшинство всегда борется не только за свою свободу, но и за свободу для большинства. Свобода — это не сахар. У нее горький привкус, как у лекарства, и лечение свободой — серьезное испытание. Привычка к свободе приходит только при соответствующем воспитании. Причем иногда требуется 9 М. Б. Ходорковский не просто воспитание, а настоящее внушение. Меньшинству нужны годы и годы кропотливой работы для того, чтобы привить народу вкус к свободе. Поэтому так нужны споры о свободе, посредством которых, в том числе, происходит прояснение ее сущности. Диалектика жизни состоит в том, что свобода есть лишь там, где привычными стали самоограничение и ответственность. Свобода есть первая производная от нравственности и уважения к закону. Поэтому свободы не может быть в обществе, не признающем права, нравственного авторитета и прав человека, в котором господствует лишь культ сильного государства. Аморальность и правовой нигилизм нашего общества делают сегодня свободу в России невозможной. Возникает замкнутый круг: беззаконие в обществе провоцирует власть на произвол, а произвол власти умножает уровень беззакония в обществе. Этот порочный круг не распадется сам по себе, его можно только разорвать. Сегодня не только российская власть, но и часть российского общества не готово добровольно принять ограничения, налагаемые нравственностью и законами. Жизнь в обществе, имеющем вековую привычку к произволу, в котором нет четко установленных правил и в котором можно уклониться от ответственности, по-своему комфортна. Свобода — огромное благо в долгосрочной перспективе, но сиюминутно она в одночасье лишит многих людей привычных благ. Мы редко задумываемся над тем, до какой степени развитые демократические общества являются жестко зарегулированными, какие высокие требования они предъявляют к своим членам. Жизнь в свободном и демократическом обществе комфортна, но за этот комфорт приходится платить высокую цену. Российское общество, очевидно, эту цену сегодня платить не готово. Его стремление к свободе часто выглядит утопично. Наш человек чаще всего хочет «свободы без границ», которой просто не существует. Можно ли убедить большинство изменить привычный для него образ жизни, апеллируя к опыту, которого у него никогда не было, обещая какие-то выгоды завтра? Мне это представляется маловероятным. Большинство всегда живет сегодняшним днем. Как правило, и так было в истории повсеместно, меньшинство устанавливает новый справедливый социальный и политический порядок при помощи силы. Свобода должна опираться на обеспеченную законом силу, иначе она будет раздавлена несвободой. Итак, рассуждения о свободе в России приводят нас к мысли о необходимости опереться на сильное государство. Только сильное национальное 10 То, что вы хотели знать о свободе, но боялись спросить… государство может сделать российское общество по-настоящему свободным. Российское демократическое движение вынуждено пройти по лезвию бритвы — борясь с произволом авторитарного государства, оно не имеет права сползти на позиции русского анархизма. Сделать это особенно сложно, поскольку анархическая бацилла в течение многих веков живет в нашей политической культуре. Победить государственный произвол нынешней власти можно, только опираясь на еще более высокоорганизованную и сильную власть — демократическое государство. Борьба за свободу и против несвободы в России на нынешнем этапе — это борьба за отказ от дряхлой авторитарно-бессильной империи и за построение сильного национального государства. Только оно способно подавить произвол, междоусобицы и насилие внутри общества, приучить к жизни по правилам большинство, привыкшее к жизни без правил. В этом и только в этом состоит задача либерального демократического меньшинства. При этом разрушение имеющихся у государства избыточных властных полномочий — лишь промежуточная задача. Главная задача состоит в созидании новой государственности, которая должна быть гарантом свободы. Без этого любые потрясения нынешнего режима будут приводить только к его новому воспроизводству в еще более уродливых и гротескных формах. Проблема состоит в том, что в стране, где практически нет традиций самоуправления, включая защиту от государственного произвола, любое сильное государство представляет собой потенциальную угрозу обществу. Всегда есть риск того, что здоровые государственные ткани переродятся в очередную державную опухоль. Поэтому одновременно с созданием нового российского национального государства нужно возводить в обществе и бастионы защиты от него. Задача выглядит двуединой: Россия нуждается в сильном государстве, способном погасить традиции беззакония в обществе, и одновременно она нуждается в сильном обществе, способном контролировать, а при надобности и снижать аппетиты государственной бюрократии. Таким образом, вопрос о свободе — это всегда вопрос о силовом балансе между обществом и государством, о проблеме управления и самоуправления. Это вопрос, который требует сегодня самых интенсивных интеллектуальных усилий, своего рода «мозгового штурма» со стороны отечественных элит. Каждое общество, переходя от дополитической стадии к политической, решало эту задачу. Но не существует никаких шаблонов, потому что в каждом конкретном случае «силовой баланс» между 11 М. Б. Ходорковский государством и обществом, между государственной бюрократией и гражданскими институтами складывается с учетом собственной культурной традиции, в конкретной исторической обстановке, как результат активного диалога общества и государства. У либеральной мысли в России сегодня должен быть очень высокий творческий потенциал. Поэтому, перефразируя Ленина, можно сказать, что либерализм не догма, а руководство к действию. Россиянам потребуется проявить настоящее политическое и конституционное искусство при конструировании своего национального государства. И лишь в очень небольшой степени они смогут опереться на исторический и международный опыт, потому что ни одному народу в мире еще не приходилось приступать к строительству демократического национального государства на столь обширной территории, при таком разнообразии культур и при столь драматичных исторических обстоятельствах. Все это делает споры о свободе в России не только уместными, но и необходимыми. В поиске истины мы находимся в самом начале пути. Недавно мои русские друзья Михаил Ходорковский и Сергей Никольский обратились ко мне с предложением участвовать в книге, посвященной проблематике взаимоотношений российского государства и общества. Подумав, я согласился, поскольку, при всей специфичности развития постсоциалистических стран, в их истории есть и то, что обладает схожей природой. И потому история о преодолении Чехией авторитаризма при президентстве Вацлава Гавела, к тому же рассказанная участником похожего процесса в Польше, может быть интересна русскому читателю. Адам Михник Адам Михник Большая история Вацлава Гавела 1 К семидесятипятилетию бывшего президента Чехословакии и Чехии 1 Богумил Грабал написал в одном из «Писем к Апрельке»: «Милая Апрелька, в тот день, когда Вацлав Гавел стал новым президентом нашей Республики, и энтузиазм выплеснулся из берегов, потоками слез подняв течение Влтавы, я шел по Королевской дороге, оклеенной и покрытой надписями так, что уже не было и просвета ни на стенах, ни на стеклах витрин, а студенты, раз за разом подкрепляющие свои возгласы жестами, требовали, чтобы президентом стал человек такой же молодой, как и они, человек, который стал не только эталоном нашей политической жизни, но и мерой мира…». Действительно, Гавел был тогда — на рубеже 1989 и 1990 годов — бесспорным лидером «бархатной революции»; его обожали. Передавали, что один из известных профессоров за кулисами театра так и сказал ему: «Вы для нас больше, чем Бог». Его как кандидата в президенты поддерживали уличные манифестации, организации демократической оппозиции, наконец, все официальные политические центры, Лига женщин и даже Чехословацкая Народная армия. За него голосовали все депутаты, и даже — как вспоминал годы спустя Гавел — те из них, кто «еще за несколько дней или недель до того громко требовали его преследования и ареста». Парламент был окружен множеством людей, которые угощали депутатов хлебом-солью. 1 Эта статья А. Михника служит введением в книгу Вацлава Гавела «“Сила бессильных” и другие эссе», вышедшей в польском переводе в Варшаве (Agora, 2011). В предлагаемом пере воде статьи цитаты, в большинстве своем, представлены в том же виде, в каком они даны в оригинальном тексте, — без ссылок на источники цитирования. — Прим. пер. 15 Адам Михник Тем самым они призывали их к согласию и голосованию за Гавела. Его имя и портреты были всюду. Писатель и диссидент-политзаключенный стал визитной карточкой новой Чехословакии и звездой мировых СМИ. Спустя годы Гавел вспоминал: «За это обожание я должен был позднее многим заплатить». «Причиной позднейшей нелюбви ко мне была не только вчерашняя сервильность. Вероятно не менее, а даже более важным было то, что я часто выражал взгляды меньшинства, а потому не соответствовал обычным представлениям о политиках, как тех, кто выражает взгляды или ментальность большинства. Хотя я никогда не хотел этого, многие люди — не только в диссидентские времена — видели во мне укор своей совести. А этого не прощают». 2 Гавел в годы коммунистической власти слышал о себе разные сплетни — например, что он был буржуйским сынком из семьи мультимиллионеров, которым, якобы, принадлежала половина Праги. Он терпеливо объяснял, что его отец был предпринимателем в области строительства (он построил предместье Праги Баррандов), а с февраля 1948 года, после коммунистического переворота, его семья лишилась своего состояния, ей грозило выселение из Праги, а Вацлаву была закрыта дорога к высшему образованию. Он начинал работать помощником лаборанта в химической лаборатории и одновременно учился в вечерней гимназии. «Если бы не февраль 48-го, — вспоминал он, — то, скорее всего, я закончил бы английскую гимназию, стал бы учиться на философском факультете, работал в студии, имел бы, ничего для этого не сделав, спортивный “Мерседес”, и стал бы, вероятно, чем-то средним между образованным человеком (гораздо более образованным, чем теперь) и одним из тех, кого называют “золотой молодежью”». Писать стал рано; почти в то же время начал сотрудничать с авангардистскими и студенческими театрами. Высказывался и по политическим вопросам. В 1960-е годы театры поставили его первые пьесы «Праздник в саду» и «Уведомление». Тогда же он был одним из редакторов литературного журнала «Лицо», вскоре разгромленного партийными бонзами. Во время Пражской весны входил в круг «беспартийных» либералов, критиковавших коммунистов-реформаторов за переизбыток осторожности и нехватку воображения по вопросу о намерениях Советского Союза. В период «нормализации» — после советской интервенции — ему 16 Большая история Вацлава Гавела был перекрыт доступ к печати. Это было, по словам чешского публициста, время «падения общества в моральную пропасть», увлекшего за собой многих знакомых Гавела. 3 Хотя в это нелегкое время Гавел оставался человеком театра, однако за ним следили как за «ненадежным элементом». В январе 1969 г. он нашел в своей пражской квартире подслушивающее устройство. Вызванный полицейский отказался подписать протокол и потребовал отдать ему элементы устройства. Гавел прежде всего описал случившееся в прессе (тогда это было еще возможно), что вызвало немалый скандал. Потом он сделал из этого забавный анекдот, который сочно рассказывал к увеселению общества. Позднее, в 1970–1974 годах он жил с женой Ольгой в дачном домике в поселке Градечек в Судетах. Там за ним постоянно наблюдали гэбисты: с утра и до вечера, летом и зимой. Однажды, как рассказывает Павел Косатик, биограф Ольги Гавеловой, он сжалился над «топтунами», мерзнувшими перед его домом, и принес им грогу. Поначалу, верные своим инструкциям, они отказались, но затем все же опорожнили стаканы, которые им оставил «объект». Ольгу приводили в ужас самаритянские выходки Вацлава, но, например, Яцек Куронь, когда он посещал Гавела в Градечке как кандидата в президенты, слушал эти рассказы с удовольствием и пониманием. Ему самому все это хорошо было знакомо. Другой раз, во время поездки в автомобиле, Гавел заметил, что машина следивших за ним гэбистов застряла в канаве. Он остановился и помог им выбраться из нее. «Меня всегда “сопровождали”, подслушивали…, не раз сажали под домашний арест», — вспоминал он в 1980-е годы. Обычными были клевета и угрозы, «неизвестные типы» обшаривали дом, сломали машину. «Это был горячий период милицейских “налетов”, ухода от шпиков, укрывания в лесах, домашних обысков, драматического сжигания или съедения разных документов; это было, помимо прочего, время наших встреч на границе с польскими диссидентами» (убежденного «антитуриста» Гавела это заставило пять раз взбираться на Снежку 2, но зато он смог лично познакомиться с Адамом Михником, Яцеком Куронем и другими членами «Комитета защиты ра2 Снежка — самый высокий холм в Судетах, расположенный на чешско-польской границе. — Прим. пер. 17 Адам Михник бочих (КОР)» 3 и навсегда подружиться с ними). Тогда, летом 1978 г., на Снежке, и началось мое личное знакомство с Вацлавом Гавелом. 4 Это была важная встреча — символическое свидетельство общности стремлений и ценностей демократической оппозиции в Польше и в Чехословакии. Мы — члены КОР и Хартии-77 4 — подготовили тогда совместное заявление к 10-й годовщине Пражской весны, к событиям марта 1968 года в Польше и советской интервенции в Чехословакию. Я присутствовал при беседах Гавела с Куронем. Как же они были близки друг другу своим отрицанием коммунизма, верой в гражданское общество, пониманием значимости диссидентских движений, которые оба создавали! Яцек был настроен скорее антиметафизически. Вернее сказать, его философией было действие. Для Яцека политика была естественным источником воспитательной энергии. Уже тогда он славился как митинговый оратор. Вацлав был скорее интеллектуалом; его выводы имели философскую подоплеку, он цитировал М. Хайдеггера и Я. Паточку. Меня поражало, как он противился всякому наклеиванию на себя ярлыков: ни бунтарь-коммунист (в отличие от Яцека), ни католик, ни консерватор, ни либерал, ни социал-демократ. В нем было что-то камерное, он сохранял дистанцию писателя и философа от низкой действительности. Проще говоря, он был демократом — совестливым, покладистым и скромным человеком большой отваги, воображения и целеустремленности. К концу встречи Вацлав вынул из рюкзака хлеб, сыр и колбасу, чтобы угостить поляков, которые явились без провианта. Вынул и бутылку, на этикетке — мужчина в охотничьем костюме. Это была водка «Охотничья». Сказал: «Если у нас нет социализма с человеческим лицом, то есть хотя бы водка с человеческим лицом». И мы выпили. Это был поступок смелый (его последствия для всех нас, но в особенности для чехов, могли быть весьма 3 КОР — аббревиатура, составленная из начальных букв польского названия «Комитета» (Komitet Obrony Robotników). Впоследствии его называли Комитетом общественной самообороны. — Прим. пер. 4 Хартия-77 — программный документ, ставший основанием для формирования группы политических диссидентов в Чехословакии, просуществовавшей с 1976 по 1992 г. Ее основатели (Вацлав Гавел, Иржи Динстбир, Зденек Млынарж, Йиржи Хайек, Павел Когоут) стали ведущими общественными и политическими фигурами в стране после «бархатной революции» 1989 г. — Прим. пер. по материалам Википедии http://ru.wikipedia.org/wiki/Хартия_77. 18 Большая история Вацлава Гавела плачевными) и в то же время забавный. Мы смеялись при мысли о том, как гэбисты обеих стран реагировали бы на информацию о нашей встрече. Нелегальная сходка польских и чешских преступников, которые провозглашали необходимость дружбы и сотрудничества между нашими народами — в этом было что-то от театра абсурда. Что же, подумал я, театр абсурда всегда был специальностью Гавела. Театр абсурда, — объяснял Гавел, — не является ни патетичным, ни дидактичным. Он «как-то избыточно шутлив». Он также не является нигилистическим. «Он не обещает ни утешения, ни надежды. Он только напоминает нам, как мы живем: без надежды. В этом — предостережение, которое он нам посылает». В 1974 году в течение нескольких месяцев Гавел работал грузчиком на пивоваренном заводе. Из этого опыта он извлек фабулу своей пьесы «Аудиенция». Хозяин пивзавода, от которого начальство требовало доносов на Ванека, писателя-диссидента (alter ego Гавела), предлагает ему, чтобы он сам сочинял доносы. Ванек отказывается: «Дело в принципе». В ответ он слышит монолог директора: «…А я? Меня ты бросаешь, да? На меня тебе наплевать! Я могу быть свиньей! Я могу по горло в этой грязи бултыхаться, до меня дела нет, я — дурак неотесанный, “Без ума голова — пивной котел”! А он, барин, он на такое пойти не может! Я себя вымазать по уши в дерьме могу, а он, барин, чистеньким останется? У него, видишь ли, принципы! А что все остальные, об этом он не подумал! Один он такой принципиальный! Принцип ему, понимаешь, важнее человека! Вот в этом вы все!.. Ну, вы! Интеллигенты! Баре! Гладенькие речи толкать — это да, правда, вы себе можете это позволить, потому что с вами все равно ничего не станется, к вам всегда все внимание! Вы там, наверху, да даже когда и тут, внизу, всегда все себе сумеете устроить. А обыкновенный человек тут надрывается и хрена с этого имеет, нигде ничего не допросится, каждый норовит ему в рожу плюнуть, наорать, ноги об него вытереть, а под конец вы же еще про него и скажете: мол, принципов у него нету! Тепленькое местечко на складе — на это он согласен! А как взять на себя часть того дерьма, которое нам с утра до вечера хлебать приходится, это уже — извините, этого он не желает! Слишком вы все хитренькие, все у вас загодя сосчитано, вы очень даже хорошо умеете о себе позаботиться! Принципы! Принципы! Еще бы вы за них не цеплялись, за эти свои принципы! Они же вам зачтутся, вы их потом еще выгодно продадите. Вы на них же еще и неплохо заработаете, вас-то эти принципы кормят! А я что? Я за такие принципы и схлопотать могу! У вас всегда шанс есть. А какой шанс у меня? Обо мне никто не позаботится, меня никто не боится, про меня никто не 19 Адам Михник напишет, мне никто не поможет, до меня никому дела нет! Я гожусь только навоз месить, на котором потом ваши принципы взойдут, да тепленькие местечки на складе добывать для вас, героев, принципиальных таких, и чтоб за это меня же потом на смех подняли! В один прекрасный день ты вернешься обратно к своим актрисулькам, станешь перед ними хвост распускать, как ты тут бочки катал, герой! А я? Куда мне возвращаться? Кто меня в упор заметит? Кто мои дела оценит? Что я от жизни имею? Что?!» 5 Сколько же диссидентов в те годы выслушивало подобные монологи! 5 Еще до своего знакомства с Вацлавом Гавелом, я прочел эссе знаменитого чешского писателя Карела Чапека «Место для Джонатана!». Оно было написано в 1938 году Чапек писал: «Весь народ, все государство поверили в животный биологизм, в расу и тому подобный вздор, прошу прощения, весь народ вместе с университетскими профессорами, капелланами, литераторами, врачами и юристами. И вы думаете, что можно было бы утвердить такую скотскую доктрину, если бы каждый просвещенный человек в этом высокообразованном государстве пожал плечами и решительно сказал, что не даст втянуть себя в эти глупейшие авантюры?.. Многие думают, что в сегодняшнем мире интеллигенция стоит перед тремя путями: совместной вины, дезертирства или мученичества. Есть, однако, и четвертый путь — не изменить своей духовной дисциплине, в труднейших условиях и ни при каком давлении не отречься от раскрепощенного и сознательного духа… Можем ли мы как-то помочь миру? Если бы я убедился, что не можем, сложил бы оружие и впал в отчаяние, но мне сдается, что еще… можно противостоять фанатизму и одичанию, еще можно не приказывать, но договариваться… рассудок еще может быть общим для всех, а опыт, познание, духовные законы и законы совести еще могут быть необходимыми» 6. Трудно найти лучший пример культурно-исторического наследия, вместе с которым Гавел боролся всю свою жизнь. Ян Паточка, выдающийся чешский философ, когда-то написал, что чехи — небольшой европейский народ — имели свою «большую» и свою 5 Гавел В. Аудиенция // Гавел В. Трудно сосредоточиться. М., 1990. С. 204–205. Чапек К. Место для Джонатана! (пер. И. Бернштейн) // Чапек К. Письма из будущего. Неизвестный Чапек. СПб., 2005. С. 436–441. — Прим. пер. 6 20 Большая история Вацлава Гавела «малую» историю. «Большая» — это когда они (самостоятельно и творчески) участвовали в решении проблем глобального масштаба. Так было, когда чехи были форпостом европейской Реформации и торили дорогу западной культуре к «светскому» христианству. Малая история «доминировала у чехов, когда они погружались — или были “погружены” — в пошлость провинциализма». Эпоха сталинизма была несомненно временем малой истории чехов. В то же время Пражская весна 1968 года — вместе с предшествующими ей культурными ферментами — вывела чехов на путь Большой истории. Чешская культура — кино, литература, политические проекты — оказалась в центре всеобщего внимания. Чехословакия поставила тогда вопрос, важнейший для современного мира: возможен ли демократический социализм, социализм с человеческим лицом? Возможен ли мирный демонтаж коммунистической диктатуры? В хоре тех, кто задавал такие вопросы и искал на них ответы, громче других был голос Гавела. Ответ последовал и от Кремля в виде вооруженной интервенции, которая перекрыла широкий путь к свободе. И небольшой народ должен был ответить уже на другой вопрос: как проиграть? «Малый народ, — писал в те годы Милан Кундера, — это такой народ, само существование которого может в любой момент стать проблематичным, который может исчезнуть и осознает это». Это всегда осознавали и руководители Чехословакии, в частности Бенеш, президент республики в 1938 году, и Дубчек, лидер Коммунистической партии Чехословакии в эпоху Пражской весны. О том, как мыслил Гавел в памятном 1968 году, можно судить по его письму к Александру Дубчеку. Общественное мнение в Чехословакии разделилось. Одни говорили: спасем, что возможно. Они склоняли Дубчека к компромиссам и уступкам. Другие отвечали: уступками ничего не спасешь. Мы проиграем, ибо не можем победить, вступив в конфликт с советской армией. Но мы проиграем с честью, ибо честь и правда — наше главное достояние. Гавел был в числе последних. Он тогда писал Дубчеку: «В мировом общественном мнении Вы являетесь символом чехословацкой попытки построения “социализма с человеческим лицом”. Наше общество видит в Вас человека достойного, смелого, которому можно доверять. Люди… верят, что Вы не способны на предательство». В то же время коммунисты, которые хотят «возродить старые порядки» под защитой советских танков, стремятся к тому, чтобы «именно Вы стали главным обличителем своей собственной политики. И Вы, по их замыслу, должны публично поддержать интервенцию, которая эту 21 Адам Михник политику уничтожила… Они хотели бы поставить Вас на колени, им мало того, что Вы потеряли власть. Им нужно большее — чтобы Вы потеряли и лицо». «Однако речь о чем-то значительно большем, чем личная честь и достоинство Дубчека, — писал Гавел, — она идет о чести и достоинстве всех тех, которые поверили Вашей политике и которые сегодня — лишенные голоса — видят в Вас последнюю надежду на то, чтобы в чехословацкой попытке спасти то, что еще можно спасти: уважение к самому себе». Если изберешь путь правды, — пояснял он Дубчеку, — люди поймут, что «всегда надо хранить верность идеалам и моральным принципам». «Бывают такие моменты — заключал он, — когда политик может достичь действительного политического успеха лишь тогда, когда он забывает о сложном переплетении политических мотивов и ведет себя просто как достойный человек. Ведь человеческие критерии в бесчеловечном мире политических манипуляций — так часто бывает — могут стать молнией, которая внезапно ясным светом озарит окружающий мрак». Дубчек не ответил на письмо. Он никогда не осуждал своей политики, но, как известно, не решился на выбор достойного поражения и верности правде. Он предпочел политику уступок, молчания и выжидания, что в конце концов не спасло его от упреков и ухода с политической сцены. Он пошел путем «швейковского проскальзывания сквозь историю». Гавел выбрал другой путь. 6 Из письма заключенного к Ольге: «Верность и, как я это понимаю, постоянство я ставил выше всего иного и должен сказать, что с течением времени ценю эти качества все больше. Это не консервативное преклонение перед status quo, но лишь уважение к человеческой самотождественности и последовательности». 7 Выдержки из письма к Дубчеку для меня важны также по личным причинам. В 1968 году и позже, находясь в Варшавской тюрьме на Мокотове, я следил за событиями в Чехословакии с подобными же чувствами. Конечно, я не знал о письме Гавела, но с сожалением наблюдал капитуляцию лидеров Пражской весны. Чуть раньше я слышал стишок: «Cała Polska 22 Большая история Вацлава Гавела czeka / na swego Dubczeka» (Вся Польша ждет своего Дубчека). Но теперь его уже никто не ждал (однако через двадцать лет появилась рифмовка «Havel na Wawel» (Гавела в Вавель) 7. Подавление Пражской весны и капитуляция, за исключением немногих, например Франтишека Кригеля, лидеров Коммунистической партии Чехословакии, означали прощание с верой в реформаторские возможности коммунистической партии, в шансы на демократизацию системы сверху, в новый польский Октябрь 8. Мы уже не мечтали демократизировать коммунистическую систему. Мы стали думать, как от этой системы защищаться. Пути польской и чехословацкой мысли были схожими: они вели к КОР и Хартии-77. Прежде всего, однако, следовало внимательней присмотреться к этой системе и раскрыть ее природу с позиции людей, чьи ценности были ею растоптаны. На это была направлена тогдашняя политическая эссеистика Лешека Колаковского; этому же служило известное письмо Гавела Густаву Гусаку, новому лидеру КПЧ. После советской интервенции настало смутное время «нормализации», когда непокорные писатели, философы или историки могли работать только официантами, кочегарами или ночными сторожами. «Нормализация» превратила Чехословакию в культурную пустыню; это было время капитуляции одних и эмиграции других. Гавел отверг соблазн эмиграции. Он выбрал судьбу человека-маргинала, человека духовного 7 Вавель — холм и архитектурный комплекс в Кракове на левом берегу Вислы. В комплекс входят Королевский замок и кафедральный собор св. Станислава и Вацлава. Культурноисторический символ Польши. В декабре 1989 года, когда В. Гавел дал согласие баллотироваться в президенты Чехословацкой Республики, группа поляков устроила демонстрацию с плакатами «Havel na Wawel», смысл которых был в том, что поляки якобы готовы «короновать» Гавела в Краковском замке, если его не выберут чехи и словаки своим президентом. — Прим. пер. 8 В 1956 году под влиянием «оттепели» в СССР, наступившей после ХХ съезда КПСС, а также под знаком событий в Венгрии, в Польше оживилось общественное движение за «социализм с человеческим лицом», которое руководство ПОРП уже не могло игнорировать. 19 октября состоялись переговоры лидеров ПОРП с делегацией КПСС. Владиславу Гомулке тогда удалось убедить советское руководство в нецелесообразности ввода советских войск в Варшаву. Тем самым была предотвращена одна из самых опасных послевоенных авантюр, грозившая подорвать международную стабильность и вылиться в жесткое (возможно, и военное) противостояние, включая гражданскую войну в Польше. Это послужило нарастанию общенациональной поддержки Гомулки, чья политика на тот момент отвечала насущным потребностям польского народа. — Прим. пер. 23 Адам Михник (по определению Паточки), судьбу диссидента, рискуя будущим арестом или даже физическим уничтожением. Письмо Гусаку было перчаткой, открыто брошенной диктатуре. Чехословакией правит страх — писал он в открытом письме диктатору. Страх, результат всесилия полиции, порождает двуличность и конформизм, эгоизм и карьеризм, подрывает все моральные нормы. Страх нужен власти для того, чтобы в стране было спокойствие. И оно наступило — спокойствие морга. Гавел предостерегал диктатора: «под неподвижной скорлупой струится незримый поток, мало-помалу незаметно размывающий эту скорлупу. Это может длиться долго, но однажды произойдет неизбежное»: скорлупа треснет. Он напоминал Гусаку: если человек ежедневно обязан демонстрировать свою любовь к власти, которую на самом деле терпеть не может, то это не значит, что «в нем угасло одно из основных человеческих чувств — чувство униженного достоинства». Тот, кто может открыто противостоять унижению, сможет так же быстро о нем забыть; но тот, кто долго молча его переносит, надолго это запомнит. «Ничто не уходит в беспамятство: пережитый страх, двуличие, все это неловкое и постыдное шутовство… В таких условиях трудно представить все варианты будущего “момента истины”, когда столь всеохватно и явно униженное общество однажды потребует сатисфакции». Наверное, никто из нас не умел, как Гавел, — словно в пророческом ясновидении — предвидеть «бархатную революцию» и позднейшее безумие люстрации и декоммунизации. 8 Канцелярия Гусака вернула Гавелу это письмо, обвинив его в том, что он «сделал его доступным вражеской агентуре, чем дал повод враждебному отношению к своей Родине». Это письмо было молнией среди ночи гусаковской нормализации. И оно было предвестником Хартии-77. Хартия-77 была «свободным, неформальным, открытым объединением людей различных убеждений и профессий, сплоченных желанием индивидуального и совместного действия в защиту соблюдения гражданских прав». Первыми основателями Хартии были Иржи Хайек, глава министерства иностранных дел во время Пражской весны, Вацлав Гавел и Ян Паточка, который вскоре умер после ряда длительных допросов в органах безопасности. За несколько дней до смерти он написал: «Многие спрашивают меня, не ухудшит ли Хартия-77 положения в нашем обществе? 24 Большая история Вацлава Гавела Я просто отвечаю им: любая покорность ведет не к улучшению, а лишь к ухудшению положения. Чем больше страха и сервилизма, тем больше власти позволяли себе, позволяют и будут позволять. Нет никакого другого способа ослабить их гнет, чем внушить им чувство неуверенности, когда они видят, что несправедливость и дискриминация останутся в памяти, что надо всем этим не сомкнутся воды забвения». Не случайно свое знаменитое эссе о «Силе бессильных» Гавел посвятил памяти Яна Паточки. Именно Паточка писал в «Еретических эссе» о солидарности «усомнившихся» (“zachwianych”) в повседневном конформизме. Именно так Гавел и понимал моральный смысл «диссидентского» движения (хотя и не любил этот термин), объединенного вокруг Хартии-77. Он писал, что «наконец нужно всем вместе громко сказать правду — несмотря на любые санкции, которые это повлечет за собой, и шаткость надежды на то, что это принесет ощутимый результат в обозримом будущем». «Сила бессильных» является самым зрелым теоретическим очерком генезиса, политической философии и этоса диссидентских движений в ЦентральноВосточной Европе. Во время встречи на Снежке мы — друзья из Польши и Чехословакии — договорились, что подготовим совместную книгу со статьями о нашем опыте и прогнозах. Чехи свою часть сделали — мы не смогли сделать свою. Но мы напечатали “Силу бессильных” и другие тексты в нелегальном квартальном журнале “Критика”». Эссе Гавела рассказывает о рождении Хартии-77, этой солидарности «усомнившихся», о «силе бессильных» (диссидентов) и «бессилии сильных» (людей диктатуры). «Бессилие сильных» основывается на природе власти, которая способна на репрессии, но является нетворческой, косной, аморальной. Те же, кто живет во лжи и унижении, стосковались по правде и достоинству. «Это, — справедливо замечал Гавел, — своего рода бактериологическое оружие, которым — при соответствующих условиях — один штатский может вооружить целую дивизию». Многие выводы Гавела совпадали с идеями людей из КОР, в особенности Я. Куроня. Но были и различия. Они оба держали дистанцию по отношению к западной модели парламентской демократии. Парламентская демократия, сторонником которой был Куронь, гарантирует человеку свободу выбора и делает возможной реализацию стремлений в свободное время. Но она не может гарантировать ее в рабочее время. Куронь считал, что цель демократической оппозиции состоит в эмансипации труда. Претензии Гавела к парламентаризму были другими: кризис коммунистических диктатур, идеология которых свелась к банальному 25 Адам Михник потребительству, является составной частью значительно более широкого кризиса «технической цивилизации как таковой». Гавел — вслед за Хайдеггером — утверждает, что кризис возникает из бессилия человека, попавшего под глобальную власть техники, которая «вырвалась из рук человека, перестала ему служить, поработила его и принудила участвовать в подготовке его собственной гибели». В этой ситуации традиционные парламентские демократии — по мнению Гавела — не являются выходом. «Только способ, каким они манипулируют человеком, бесконечно более утончен, изыскан и не так жесток как в посттоталитарной системе». Гавел не знал выхода из этого кризиса, но размышлял об «экзистенциальной революции», которая приводит к «перестройке общества». Иначе — повторял он вслед за Хайдеггером — «лишь Господь Бог может нас спасти». Однако Гавел признавал, что в странах советского блока традиционный парламентаризм «мог бы стать приемлемым в качестве переходного решения, чтобы возродить загубленное гражданское самосознание, обновить значение демократических дискуссий, создать условия для становления элементарного политического плюрализма как сущностной интенции жизни». Гавел помещал диссидентский этос и политический проект Хартии-77 в горизонт собственного философского видения будущего. При первом прочтении я не совсем понял некоторые мысли Гавела, хотя в целом они захватывали и вдохновляли меня. Однако я не останавливался слишком долго на пророчествах Хайдеггера и «экзистенциальной революции» Гавела; я знал и видел, что Гавел, а с ним и другие диссиденты, совершают экзистенциальную революцию в собственной жизни и в своем окружении — выбирают свободу: эту единственную дорогу к жизни в правде. 9 Жить в правде для Вацлава Гавела значило показывать пример своею жизнью. В этом — его «сила бессильного». Таким примером было его поведение в заключении. Писатель понимал, что коммунистическая власть хотела бы его подчинить, нравственно унизить и очернить. Во время первого ареста, длившегося несколько месяцев в 1977 году, Гавел сделал ошибку, характерную для заключенного-дебютанта: полагая, что это не имеет особого значения, подал властям просьбу об освобождении. Фрагмент этого прошения — вырванный из контекста и тенденциозно 26 Большая история Вацлава Гавела прокомментированный — опубликовали официальные газеты. Он был освобожден. Что и было истолковано как плата за капитуляцию. Эти наветы и сопутствующие им недоразумения он тяжело пережил и хорошо запомнил. После ареста в 1979 году ему дали понять, что он будет освобожден, если уедет в США. Такими были тогда дилеммы диссидентов: свобода в эмиграции или тюрьма на родине. Гавел выбрал тюрьму. Щемящую запись об этом выборе хранят его тюремные письма к Ольге. Сразу после приговора (четыре с половиной года лишения свободы), в январе 1980 года он писал, что не сдастся: «Я упрям как чех, и таким буду». Несколько позднее (в августе 1980 года) он восклицал: «Не перевернулся ли мир вокруг нас? Не сдвинулись ли в нем смыслы? Почему вдруг столько друзей уезжает?». Он не осуждал отъезжающих. Хорошо понимал, что людям может надоесть постоянное подслушивание, ежедневное ожидание ареста и страх за рукопись, которая может попасть в лапы гэбистов. Это истощало духовно и физически, вело к депрессии и отчаянию. Поэтому он писал Ольге (сентябрь 1980 года): «Одна из тем моих размышлений и мечтаний — мои друзья, которые уехали. Обычный порядок таких медитаций: сначала легкое сожаление и немного зависти (по поводу их художественных успехов), а также печали (ведь они наконец-то делают то, что им интересно, кружатся в водовороте дел, свободны от всяческих бесконечных сложностей и на наши сверхусилия уже смотрят, наверное, как на что-то бесполезное, а я лишен всего этого, не имею шансов работать в каком-либо театре…), но потом, уже в конце этих размышлений, всегда поднимается какая-то радость, потому что я здесь, где и должен быть, потому что не сделал ничего противного самому себе, не сбежал через черный ход, и что среди моих страданий нет наихудшего (которое я уже испытал на собственной шкуре), а именно чувства, что не смог стать вровень с высотой моей задачи». Тема «свободы ценой эмиграции» волновала и других узников и их жен, например, Вацлава Бенду, приговоренного на том же процессе, по какому проходил Гавел. Бенда, писал Павел Косатик, тогда раздумывал над двумя последствиями такого отъезда: «с одной стороны, деморализация друзей, с другой — ясное понимание, что худшее, что может статься с деятелем Хартии, на самом деле есть не смерть, не длительный срок заключения, но согласие получить эмиграционный паспорт». Жена Бенды, с которой эту тему обсуждала Ольга Гавелова, четко сформулировала тезисы для заключенных: 1) крысы покидают корабль первыми, а капитан — последним; 2) именно тем, что находятся в тюрьме, они 27 Адам Михник делают для Хартии определенную работу; 3) если человек откажется от важного дела, начатого им, это, как правило, будет иметь опасные последствия для всей его дальнейшей жизни. Она также говорила, что «возможный отъезд Гавела деморализовал бы других диссидентов и свел к нулю моральный кредит, каким он пользовался в этой среде; учитывая ошибку, какую он совершил во время своего ареста в 1977 году, нынешний отъезд Гавела, — по ее мнению, — был бы равнозначен измене». Вацлав (и Ольга) придерживались, я думаю, той же философии. Вацлав писал Ольге (март 1982 года), что благодаря своему заключению может доказать «самому себе, своему окружению и Господу Богу, что он не шут, как, возможно, кое-кто думал… что за моими словами непременно идут поступки». Но главное, однако, в том, «остаюсь ли я самим собой здесь — и прежде всего здесь! — и останусь ли таким и в дальнейшем». 10 Жить в правде — это звучит пафосно, но в то время пафос дорогого стоил. Было много суеты и болтовни, куча проблем с органами безопасности, и только изредка у нас возникало чувство, что мы живем как свободные люди. Ведь диссидентская субкультура имела и свои ловушки. Гавел знал об этом и писал, что позиция диссидента может вести к конформизму по отношению к собственной среде, к демонизации врага (например, коммунистов) и ангелизации самого себя. Но врага он видел не в самих коммунистах, а в коммунистической системе. На коммунистов он смотрел трезво: он помнил о их сопротивлении Бенешу в 1938 году, но и о государственном перевороте в 1948 году, когда Готвальд сломил дух демократии в республике. Он считал вполне естественным присутствие их имен среди тех, кто подписал Хартию-77, а некоторых просто очень уважал — достаточно перечитать его прекрасное эссе о Франтишке Кригеле, еврее из Станиславова, коммунисте c довоенным стажем, враче, добровольце на войне в Испании, затем — партийном функционере, наконец — реформаторе во время Пражской весны. Кригель был одним из руководителей КПЧ, которые отказались подписать в Москве капитулянтскую декларацию в августе 1968 года «Он спас честь Чехословацкой республики,» — писал о нем Гавел. Он видел в Кригеле трагического персонажа. Это человек, который всегда знал, «что есть добро и что есть зло», что такое «честь и измена». «Как такой человек мог оставаться в движении, способном для достижения 28 Большая история Вацлава Гавела своих целей оскорблять человеческие чувства и здравый смысл, а также считать их предрассудками и выдумками?» — поражался Гавел. Как он мог своим участием содействовать укреплению власти коммунистической партии? Трагизм Кригеля был в том, что он был человеком совести и веры одновременно. И прежде всего это была вера в идеологию, «которая сможет оправдать нынешнее зло утопической картиной блестящего, но отдаленного будущего»; отсюда — вера в демократизацию коммунистического строя. Кригель никогда не отрекался от веры в «социализм с человеческим лицом». Гавел писал: «Трагические парадоксы, которые мы видим в судьбе Кригеля, свойственны не только ему и даже не только коммунистам». Он видел в них «фундаментальные парадоксы мысли нашего времени». «Если бы, имея чистое сердце и независимый дух, они решились руководствоваться только ими, могли ли они прийти к власти в мире разобщенных интересов, иррациональных страстей, реальной политики, борющихся за господство идеологий и бессмысленных бунтов, короче — в хаосе современной цивилизации? — спрашивал он. — Или же у них не было другого выхода, как прибегнуть — путем реалистического компромисса или идеалистической веры — к чему-то такому… что, быть может, поначалу и не противоречило их совести, но в любой момент могло обернуться против нее?» Нет, Гавел никогда не был «пещерным антикоммунистом»; каждый человек был для него уникальным миром, достойным того, чтобы о нем судить по справедливости. Так он создавал свой образец диссидентского этоса. Он как-то написал, что «“диссидент” — это тот, кто подобен Сизифу, волокущему на гору свой камень, сознавая, что у него нет шансов добраться до вершины; он тащит свой камень просто потому, что у него нет иной возможности оставаться в согласии с самим собой, и потому, что только так он может придать смысл своей жизни и благодаря этому иметь горизонт надежды». Я думаю, что моим коллегам-диссидентам — как и мне самому — было достаточно этой диссидентской философии жизни. Гавелу этого было мало. Он боролся не с одной только коммунистической диктатурой, но со злом всей современной цивилизации. «Попытка человека, — писал он, — овладеть всей природой и раскрыть ее тайны, короче говоря, устранить Бога, чтобы стать на Его место, — обязательно отомстит человеку… Просто человек — это не Бог». Это слова уже не политического диссидента, а философствующего homo religiosus, каким, по сути, всегда был Гавел. 29 Адам Михник Гавел отвергал атеизм. Герой его пьесы «Искушение» 9 (alter ego автора), говорит: «Изгоняя из своего сердца Бога, мы открываем путь дьяволу. Все более тупое своеволие сильных и тупая подавленность бессильных — это наше падение, и оно происходит в современном мире под знаменем науки. А комические знаменосцы — мы сами. Так, может, это дело рук дьявола? Дьявол, как известно, мастер перевоплощения. Можно ли представить себе более хитроумную подмену, чем безверие, которое нам подсовывают? Самую благодатную почву для своих черных дел дьявол найдет там, где перестали верить!» О своей религиозности Гавел писал Ольге: «Вера — для меня это просто состояние духа, состояние всегдашней конструктивной ясности. Постоянного вопрошания, потребности в непрерывном и… непосредственном опыте мира, то есть вера не снисходит ко мне из какого-то объекта, находящегося вне меня». В другом письме он уточнил: «Определенно я не являюсь добрым христианином и католиком (как и многие мои близкие знакомые) по многим разным причинам, например, потому, что не преклоняюсь перед этим своим богом и просто не понимаю, почему бы я должен был ему поклоняться. Тем, кем он есть — горизонтом, без которого ничто не имело бы смысла и без которого меня самого также не было бы, — он есть по своей сути, а значит, не благодаря какому-то героическому деянию… Благую весть Иисуса я понимаю как призыв к поиску собственного пути». Это он применял к политике. «Генезис современного государства и современной политической власти» он искал «в том моменте, когда человеческий разум начинает отделяться от человека, от его личного опыта, личной совести и личной ответственности, а потому — и от того, к чему в естественном мире несомненно относится всякая ответственность, а именно — от горизонта его абсолюта». Иначе говоря: с одной стороны Гавел разоблачал марксизм-ленинизм, в котором видел квазирелигию, сулящую человеку готовые ответы на все вопросы; с другой стороны, уважал и по-своему исповедовал религию, которая учит покорности перед Тайной. Так же он смотрел на смерть: «Сознание смерти составляет основу каждой действительно человеческой, т. е. осознанной воли к жизни… Если мы живем, хотя сознаем неизбежность своей смерти, и к тому же живем как люди, то есть достойно и мудро, то это возможно только благодаря ясному внутреннему опыту присутствия абсолютного горизонта существования; 9 «Искушение» — пьеса Гавела, опубликованная в 1985 году. Ее герой пытается обрести независимость от тоталитарного режима, но не может этого сделать. — Прим. пер. 30 Большая история Вацлава Гавела источником этого чувства является именно сознание смерти». Спустя годы (в декабре 2005 года) он заметил: «Я хотел бы всегда быть готовым к Последнему суду. К суду, перед которым ничто не укроется, который оценит все, что нужно… Почему мне так важна эта последняя оценка? Ведь тогда мне могло бы быть уже все безразлично. Но мне не безразлично, ибо я уверен, что мое существование — как и все, что когда-либо случилось, — всколыхнуло гладь бытия, которое после этой волны — хотя бы она была сколь угодно мала, незаметна и кратковременна, — уже есть и всегда будет иным, чем ранее». Вацлав Гавел, который сам называл себя «буржуазным сынком, лаборантом, работником сцены, театральным автором, заключенным, президентом, пенсионером, общественным явлением и отшельником, мнимым героем и тайным трусом», верил, что «останется здесь навсегда». В 1986 году он сказал, что «лучше не жить вообще, чем жить без чести». Поэтому он всегда жил и живет с честью. Как немногие другие. Он спрашивал, удастся ли «поставить нравственность над политикой, а ответственность — над целесообразностью, вернуть смысл человеческой общности и содержание — человеческому существованию?». Эти вопросы никогда не оставляли Гавела. 11 Диссидентское мышление о политике было совершенно иным, нежели политическая активность в демократическом обществе. Диссидент, как правило, не был политиком — он был писателем, физиком, социологом, архитектором либо студентом; бывали диссиденты и без определенных занятий. Гавел говорил, что никогда не желал быть политиком. Политическая деятельность его интересовала и он успешно в ней участвовал, но активной и практической политикой заниматься не хотел. У него не было амбиции стать «профессиональным» диссидентом. Он хотел быть писателем, работать в театре. В этом — одна из причин, по которым он не занимался детальной разработкой экономических реформ или, скажем, реформой системы здравоохранения. Его личная «утопия» зиждилась на вере в экономический и политический плюрализм, в успешность диалога демократического представительства со специалистами. Скептически он относился и к системе политических партий. Считал, что в парламент следует выбирать конкретных людей, а не партии. Придавал также большое значение 31 Адам Михник гражданскому обществу. Опасался всяческих замкнутых на себя идеологий. Писал из тюрьмы Ольге: «Давно известно, что в тот момент, когда какая-то идеологическая система становится замкнутой и завершенной, совершенной и универсальной», она «падает как подкошенная», поскольку «реальная почва уходит у нее из-под ног». Когда идеология терпит крах, растет разочарование. Разочарованный утрачивает веру в мир и людей; он приходит к убеждению, — писал Вацлав Ольге, — «что все моральные принципы, высокие цели и идеалы — всего лишь наивная утопия, что следует принимать мир таким, каков он есть, то есть неизменно подлым. Следовательно, «не подлость мира ввергает человека в отчаяние… это его отчаяние приводит к мысли о подлости мира». Более того, разочарованный человек начинает эволюционировать. По мере того, как он приспосабливается к «подлому миру», этот мир выглядит для него реальностью «вообще-то не худшей», а скорее даже лучшей, чем очередная дестабилизация, вызываемая действиями «наивных утопистов», которые хотели бы этот мир улучшить. «Тогда, — писал Гавел, — наступает печальный конец; момент, в который беспощадный критик мира незаметно превращается в его защитника». Гавел признавался, что ему понятно это разочарование: оно объяснимо человеческой слабостью, одиночеством, беззащитностью. «Однако, — писал он, — я убежден, что в этой юдоли слез нет ничего, что само по себе способно отнять у человека надежду, веру, смысл жизни. Мы теряем их только тогда, когда изменяем им сами». Но в этом трогательном признании, как и в несгибаемой позиции диссидента, кроются опасные ловушки. Самая опасная из них — фанатизм. «Фанатизм, — писал он Ольге, — это «вера, которая растратила самое себя». Фанатик прежде всего уверен, что он «отвечает за все»; чем более неограниченна эта ответственность, «тем более она беззащитна перед шоком, вызванным внезапным пониманием реальности, как она есть на самом деле». Вера в идею сменяется верой в конкретный институт. В этом — фатальная ошибка». Перенесение идеи «из сферы безудержной мечты на почву реальных человеческих действий» приводит к тому, что человек начинает слепо повиноваться институту, в котором видит воплощение своих идеалов. Это и есть искушение: послушание вытесняет рефлексию, человек отказывается от самостоятельного мышления в пользу служения институту (своей организации, партии, секте), в котором видит путь к осуществлению своей «безудержной мечты». «Фанатик, — говорил Гавел, — это тот, кто, сам не сознавая того, заменяет любовь к Богу любовью к созданной им же самим религии; любовь к истине, свободе и справедливости — любовью к идеологии, доктрине или 32 Большая история Вацлава Гавела секте, которые сулят их непременное воплощение; любовь к людям — любовью к проекту, который провозглашает, что сумеет — и, конечно, только он — действительно послужить людям». «Чем сильнее кто-то заряжен фанатизмом, — писал он, — тем легче он меняет объекты своей “веры”; так, маоизм мгновенно заменяется верой Свидетелей Иеговы, или наоборот, но с той же степенью преданности». Фанатизм может облегчить жизнь — но ценой уничтожения жизни. Трагическая судьба фанатика в том, что его благородная мечта — «взять на себя страдание всего мира — в конце концов начинает служить умножению человеческих страданий: организации концентрационных лагерей, инквизиции, пыткам и казням». 12 Еще раз вернемся к Яну Паточке, духовному учителю и моральному авторитету чешских диссидентов. Он писал во времена «нормализации»: «В наше время у интеллектуала есть три возможных способа действия: внутренняя эмиграция, как у Платона, путь компромисса, как у софистов, или последовательная жизнь в правде, конфликт с властью и смерть, как у Сократа». И еще писал в эссе о Т. Г. Масарике, первом президенте Чехословакии: «Философы в своем большинстве проектировали идеальное государство, но создать его реальным политическим действием было дано лишь одному мыслителю за всю историю, а именно Масарику». Вторую попытку такого рода предпринял Гавел. Он предпочел, как Сократ, бескомпромиссный конфликт с властью. И вот, неожиданно, по стечению обстоятельств, Сократ стал Периклом. В декабре 1989 года Гавел был избран президентом Чехословакии. Уже в первой своей новогодней речи, 1 января 1990 года, касаясь состояния государства после диктатуры, он произнес памятные слова: «Мы больны, ибо привыкли одно говорить, а другое думать… Я имею в виду нас всех. Все мы привыкли к тоталитарной системе и признали ее неизменным фактом. Тем самым мы поддерживали ее существование. Другими словами, все, хотя, конечно, в разной мере, мы несем ответственность за действие тоталитарной машины. Никто из нас не является только ее жертвой, но все мы также являемся ее соавторами». Новый президент говорил также о необходимости помнить о тех, кто «во время войны спасли честь наших народов, которые оказывали сопротивление тоталитарным режимам и которые просто смогли быть самими собой, мыслить независимо». Он говорил о потребности в справедливости, определяемой независимыми суждениями. Подчеркивал, что главной 33 Адам Михник опасностью являются не коммунисты и не различные «международные мафии». Главными врагами, говорил он, теперь являются наши собственные пороки: равнодушие в политических делах, преувеличенные персональные амбиции, эгоизм. Он обращался к традиции Масарика, который «основывал политику на моральных принципах». Попытаемся, говорил он, «возродить такое понимание политики». Речь о политике, которая будет содействовать счастью людей, а не будет служить их обману. Ведь «политика не должна быть только искусством возможного — особенно если понимать это как искусство туманных рассуждений, расчетов, интриг, тайных сговоров и прагматического лавирования, — но может быть также искусством невозможного, то есть искусством совершенствования себя и мира». В заключение он утверждал, что мечтает о «республике людей, которая служит человеку и потому может надеяться, что и человек будет ей служить». Так звучало кредо Сократа, ставшего Периклом. История жизни Гавела до 1 января 1990 года — это как волшебная сказка с чудесным концом. Многие из нас, диссидентов вчерашнего дня, думали тогда подобным образом — если до сих пор все шло так хорошо, то и теперь… Но вскоре наступило изгнание из сказки. 13 Уже в феврале 1990 года, в отличие от февраля 1948 года, Гавел столкнулся с неприятной неожиданностью. Он был тогда на пике популярности, выступал перед сочувственно настроенной общественностью, но когда он предложил отмену смертной казни, это вызвало недовольное ворчание. «Как видно, — комментировал он годы спустя, — народ почему-то очень любит смертную казнь». Это был один из первых сигналов «изгнания из сказки» — проявлялось другое лицо общества, которое долгое время скрывало все свои лица — и лучшие, и худшие. Спустя годы (в 2005 году) он говорил о «душной атмосфере», которая установилась после «изгнания из сказки». «Казалось, — писал он, — что превыше всего возносится идеал “единомыслия”, “нормальности”, что, по сути, было посредственностью, пошлостью, какой-то мещанской мелочностью… Антипатия к бывшим диссидентам переживала тогда свой расцвет». «Вскоре после революции, — писал он через много лет, — и после завоевания свободы распространился весьма своеобразный вид антикоммунистической одержимости. Некоторые люди, которые столько лет молчали… 34 Большая история Вацлава Гавела и более всего заботились, чтобы не попасть в опалу, вдруг ощутили потребность гневно жестикулировать, как бы компенсируя прежнюю униженность или проявляя чувства, которые ранее не нашли себе выхода. Поэтому они прицелились в тех, которые так или иначе им об этом напоминали, — в диссидентов. Ведь последние были для них живым укором совести, напоминанием, что если кто не хотел, то и не пресмыкался». Интересно, что когда диссиденты выглядели кучкой безумных донкихотов, антипатия к ним не была такой, как потом, когда уже история доказала их правоту. Вот это было уж слишком, этого нельзя было простить! И чем становилось яснее, что диссиденты сами ничего никому не припоминали и никого ни в чем не обвиняли (тем более, боже упаси, не ставили себя в пример), то — парадоксально — тем более росла злоба на них. Дошло до того, что какой-нибудь новоиспеченный антикоммунист ненавидел их больше, чем представителей старого режима. Отсюда легенда о диссидентах-«леваках», о том, что они образуют замкнутую «элиту» (о какой «элите» шла речь, если эти люди десятками лет сидели в котельных, если не в тюрьмах, и не делали обычной карьеры!), что они недостаточно уважают передовые западные институты и т. д. и т.п. Все это было подхвачено в неких статейках, по которым выходило, что диссиденты не имели никаких особых заслуг в падении коммунизма, поскольку его свалили «нормальные», стандартно ведущие себя обыватели как раз тем, что заботились о собственном благе (уж не означало ли это, что им удавалось иногда стащить со строительной площадки какой-нибудь кирпич?). Общество живо откликнулось, найдя в этой галиматье нечто созвучное своим жизненным правилам; что и говорить, когда нам разрешили, мы стали хвалить капитализм и осуждать его критиков, а раньше, когда разрешения не было, мы послушно голосовали за коммунистов, тем самым… проявляя заботу о самих себе. Но и тогда, и теперь диссиденты-«леваки» только и делали, что мутили воду. Гавел называл все это «чешской ничтожностью» и так суммировал оправдывавшую ее философию: «Не суйся не в свое дело, склонись и пригнись — вокруг нас горы, все мировые вихри просвистят над нашими головами, а мы будем коротать время на своем подворье». «В нашей истории, — часто возвращался к этой мысли Гавел, — раз за разом повторяется ситуация, когда общество сделает рывок к какому-либо действию, но потом его руководители отступают… в чем-то капитулируют, чем-то жертвуют — разумеется, все во имя спасения народа, — а общество этим сначала недовольно, но потом быстро от всего отказывается (или “принимает 35 Адам Михник аргументы своих руководителей”) и в конце концов, впадает в апатию или вовсе теряет сознание». Так было после Мюнхена, во время Протектората, в 1950-е годы и в 1968 году после советской оккупации. «Сначала бормочут что-то вроде “Нас предали”, “Все сговорились против нас”, потом: “Все бессмысленно”, и это кончается националистическим визгом, лозунгами о “национальных интересах” и молчаливым согласием, когда преследуют какое-то меньшинство. Побеждает “чехачество” (czechaczkostwo) в его худшем варианте». «“Чехачек” — это символ конформизма и ненависти ко всем инакомыслящим. Ему внятны призывы: “Избавимся от евреев, потом от немцев, потом от буржуев, потом от диссидентов, потом от словаков” — кто следующий? Цыгане? Гомосексуалисты? Все иностранцы? Кто же здесь останется? Чистокровные “чехачеки” в своих закутах». «Чехачек» после 1989 года обрел более тонкую формулу: антиевропеизм. Но по мнению Гавела, «это то же отношение к миру: почему мы должны кому-то советовать или кого-то слушать, почему мы должны еще с кем-то делиться властью или кому-то помогать, зачем нам их технические нормы?.. “Мы сами управимся” — это новое обличье “чехачевской” ментальности». «Но внимание, — замечает Гавел, — “чехачек” осмеливается выставлять рожки и издавать воинственные кличи только тогда, когда ему это ничем не грозит. Если же имеет дело с сильным противником, он прижимает уши и готов пресмыкаться». Только тот, я думаю, действительно любит свою родину, кто умеет говорить ей такие горькие истины. 14 Несколько лет спустя (в сентябре 2002 года) Гавел признавал: «Только сейчас я начинаю понимать, что такое дьявольская хитрость судьбы. Ведь я действительно в один прекрасный день поднялся в мир сказки — чтобы позднее через много лет спуститься на землю». Эти слова Гавела меня поразили: мир сказки для него начался тогда, когда он стал президентом; для меня же тогда мир сказки закончился. Ведь с первых дней свободы началось время борьбы с косной реальностью. Выступления Гавела-президента являются ясной иллюстрацией дилемм и двусмысленностей, успехов и разочарований того времени. В сентябре 1990 года он говорил, удивляя этим многих своих друзей, что «наша революция не была закончена», поскольку за хлопотами повседневной жизни «прячутся щупальцы невидимых мафий» — они стараются 36 Большая история Вацлава Гавела «обзавестись добром, им не принадлежащим, открывать сомнительные акционерные общества и искать пути, чтобы отмывать незаконно нажитый капитал. Такие щупальца незримо опутывают все наше хозяйство». Эти слова обескураживали. На языке тех лет они означали призыв к персональным чисткам, создавали атмосферу страха перед вездесущим врагом. Такие призывы на самом деле раздавались не только в Чехословакии — после фазы борьбы за свободу наступила фаза борьбы за власть. Этими лозунгами — вместе с призывами к люстрации и декоммунизации — пользовались, по позднейшему определению Гавела, «какие-то внезапно возникшие защитники народа», порочившие «тех, кто с большим или меньшим успехом пытались защищать демократию». Поэтому я не раз задумывался, действительно ли Гавел верит, что «революция не закончена», а также в пресловутые «щупальцы», или же у него это было тактической уступкой лозунгам популистов-радикалов с тем, чтобы в их звонкие фразы вложить другое содержание. Я не мог ответить на эти вопросы. И все же я убежден, что если Гавел ошибался в диагнозе, то уж наверное, когда говорил о «незаконченной революции», не намеревался начинать «охоту на ведьм», не рассчитывал на взрыв постреволюционной ненависти. Безусловно, он понимал роль тактики в политике, но никогда не примирялся с тем, что «политика должна быть грязной». Он настойчиво повторял: «Кто говорит, что политика грязная, тот ее делает таковой». Поэтому и в своих, глубоко личностных, выступлениях он был жестко откровенен — в том числе и тогда, когда говорил о собственных ошибках и заблуждениях. Часто признавался в грехе нетерпимости. «Я поддался вздорному убеждению, что являюсь полновластным хозяином положения, — признавался он. — Это была ошибка!» История движется постепенно, и нельзя ее изменения ускорять насильственными манипуляциями. Мир — не машина. «Следует бросить семя и терпеливо возделывать почву, давая растению необходимое ему для развития время. Нельзя обмануть растение, историю — тем более. Но историю также нужно возделывать и ухаживать за ней. Терпеливо, со смирением и любовью». 15 Он замечал, что упадок прежних ценностей и образовавшийся ценностный вакуум вызывают фрустрацию. Отсюда — опасная тенденция: желание «сильной руки» и призывы к этнически «чистому», националистическому 37 Адам Михник государству. Начинаются поиски «виновника фрустрации, чтобы, победив его, исцелить ущемленное чувство собственной значимости». «Значительный рост преступности, — перечислял Гавел в 1993 году — групповые насилия, нетерпимость, расизм, антисемитизм, ксенофобия и равнодушие общества по отношению к ней, рост коррупции, “золотая лихорадка” и убеждение в том, что жизнь — это джунгли, а человек человеку — волк, вот наиболее очевидные проявления этого особого состояния, в каком находится общество после распада системы ценностей тоталитарного государства». Отсюда — всеобщая подозрительность, зуд скандала, «визгливость, заглушающая собственные комплексы». Возвращаются на сцену худшие традиции чешской истории: провинциализм, покорность сильным и жестокость к слабым, «стремление к тому, чтобы проскользнуть через историю любой ценой — даже ценой потери лица». Читая эти жесткие слова Гавела, человека мягкого и деликатного, я думал, что читаю репортаж из «польского ада» тех и позднейших лет. Несмотря на очевидный успех демократических преобразований случались болезненные поражения. Таким поражением был распад чехословацкой республики. Гавел был против него и многое сделал, чтобы построить «настоящую демократическую федерацию, в которой все чувствовали бы себя хорошо». Эти усилия, признавал он, не увенчались успехом. Гавел всегда оставался верен своему убеждению о ценности гражданского общества. Он считал, что «демократическое государство не может складываться исключительно из администрации, политических партий и частных предприятий», ибо в таком государстве «наша жизнь станет одномерной, будет вялой, ограничится одной только погоней за выгодой». Это был предмет спора — часто закамуфлированного — с Вацлавом Клаусом 10. Явно намекая на свои разногласия с ним, Гавел писал: «Сегодня мы часто слышим слово “стандартный”: создаем стандартную рыночную экономику, стандартную политическую систему и стандартные партии, принимаем стандартные установления и законы… смотрим стандартную рекламу… Однако нам надо быть осторожными, чтобы не дойти 10 В. Клаус — видный политический деятель, один из активистов движения «Гражданский форум», основанного В. Гавелом, впоследствии премьер-министр Чехии (1992–1997) и ее второй президент (в феврале 2003 года сменивший на этом посту Гавела). Крупный ученый, он является автором многочисленных работ по общим экономическим проблемам, валютнофинансовым вопросам, проблемам инфляции и экономических реформ в бывших социалистических странах. Один из главных реформаторов чешской экономики, автор концепции «купонной приватизации», реализованной в Чехии. — Прим. пер. 38 Большая история Вацлава Гавела до фетишизации “стандартности” как таковой. Ведь жизнь — это явление нестандартное, и мне был бы страшен мир, в котором я должен был бы иметь стандартную жену, стандартную улыбку или стандартную душу, быть стандартным писателем или президентом. Да, я хотел бы стандартного гражданского общества. Но что оно означает? Ничего иного, нежели уважение ко всему нестандартному, исключительному, необычному, индивидуальному или даже так или иначе провоцирующему. Оно означает уважение к жизни и ее тайнам, доверие к человеческому духу и симпатию ко всем нестандартным существам, радость которых в том, чтобы доставлять радость другим, таким же, как они». Гавел был последовательным критиком всех форм идеологического государства: Вторая мировая война и война в Югославии показали сущность «этнически чистого государства». Идея религиозного государства воплощена в некоторых исламских странах. «Идеология, которая строит государство только на том, что разделяет людей, всегда в конечном счете приводит к насилию». Единственной альтернативой государству националистического типа «сегодня является государство, основанное на гражданских принципах — принципах, которые соединяют, а не разделяют людей, не подавляя при этом ни одной из различных идентичностей человека». Условием такого государства является гражданское общество. Гавел не был космополитом. Он всегда подчеркивал, что гордится тем, что он чех, и чешской культурой, символизируемой именами Гуса и Коменского, Масарика и Паточки. Но он критически относился, как и следует демократупатриоту, к темным страницам истории своей страны. 16 Еще в письме к Александру Дубчеку (1969) Вацлав Гавел приводил пример Эдварда Бенеша в 1938 году: «В то время именно вы, коммунисты, решительно отвергли соблазн политики капитуляции, ибо верно понимали, что фактическое поражение еще не ведет к моральной катастрофе. Что моральная победа может со временем превратиться в реальный успех, но моральное поражение — никогда». У истока трагической дилеммы Бенеша было самоубийственное предательство Франции и Великобритании, Чехословакия была отдана на растерзание Гитлеру. Бенеш стал перед выбором: бороться с Гитлером в одиночку или капитулировать? Он хорошо знал, писал Гавел, что «было бы правильно не подчиниться этому ультиматуму и решиться на защиту 39 Адам Михник страны. Но он также знал, что это значило: десятки или сотни тысяч жертв, военный разгром и… поражение от неизмеримо более сильного противника. Он знал, что это решение вызвало бы скорее всего непонимание и протест демократических стран, в глазах которых Бенеш предстал бы как враг делу мира, провокатор и авантюрист, наивно рассчитывающий, что ему удастся втянуть и другие народы в войну, которая не представлялась неизбежной. Он решился на капитуляцию без борьбы, так как это казалось ему более ответственным, чем риск капитуляции, оплаченной страшными жертвами». Результатом капитуляции Бенеша 1938 года — как и капитуляции 1948 года — была «глубокая травматизация общества и его длительная деморализация». Появился «особый тип моральной фрустрации»: демократия сдалась без борьбы. Гавел честно признавался, что хотя всегда считал решение Бенеша «фатальной ошибкой», в годы диссидентства это ему давалось легко. Когда же он стал президентом, он осознал тяжесть, которая лежит на человеке, ответственном за «судьбу граждан и их потомков». И спрашивал сам себя — в 1995 году, — что бы он сделал на месте своих предшественников. Отвечал осторожно: не знаю. Выбор вооруженного сопротивления принес бы, скорее всего, множество жертв и страданий. Однако не предотвратил бы такой выбор других потерь, «вызванных распадом морального единства народа как целостности»? Гавел заключал так: «Думаю только, что принял бы иное решение, чем они». Но, замечал он, возможно, теперь он говорит так потому, что знает то, «чего они не знали — к чему их решение приведет». В конечном счете, добавлял он, «я бы обратился к своей совести, к моральному инстинкту, к тому во мне, что выше меня». Читая размышления Гавела, я часто задумывался над дилеммой Бенеша. Я понимаю аргументацию Гавела, обращенную к моральным ценностям, но понимаю и аргументы Бенеша. Каждый волен рисковать собственной жизнью — Гавел делал так с последовательностью, достойной высшего восхищения. Но как быть, когда на карту поставлены жизни сотен тысяч людей? Макс Вебер видел в этом конфликт между этикой убеждений и этикой ответственности. Гавел называл это конфликтом прагматизма и нравственности. Для честного политика этот выбор бывает поистине трагическим: ведь в этом смысл спора о том, какое зло надо считать «меньшим». Поэтому я думаю, что в чешской ситуации 1938 года сопротивление было необходимо, тогда как военная конфронтация — хотя бы и символическая — была бы, наверное, ошибкой. На этом должна основываться политическая мудрость «малого народа». 40 Большая история Вацлава Гавела Наконец, Гавел уточнил свою позицию в беседе с Карелом Гвиждалой 11: «Если вы хотите отдать жизнь за нашу общую свободу, вы можете это сделать. Я также могу это сделать. Но ни вы, ни я не имеем права коголибо принуждать к этому или жертвовать чьей-либо жизнью, не спрашивая на то согласия». Спустя некоторое время он вернулся к обсуждению в европейском парламенте темы так называемых выселений, и в связи с этим — декретов Бенеша о выселении немцев из Чехословакии. Бенеш был символом зла для некоторых немецких политиков. Тогда Гавел написал статью о дилеммах Бенеша. Теперь он иначе расставлял акценты. Напомнил, что всегда критиковал как решение Бенеша о капитуляции в 1938 году, так и его декреты о переселении миллиона немцев с территории Чехословакии после поражения Третьего рейха. Вместе с тем напомнил и о заслугах Бенеша: в 1930-е годы он воплотил лучшие демократические европейские традиции, был одним из основателей Лиги Наций, предостерегал против гитлеризма и «пытался пробудить Запад ото сна. К сожалению, безрезультатно». Родных Бенеша Гитлер отправил в концентрационные лагеря. В лондонской эмиграции он стал символом борьбы чехов с гитлеризмом, как де Голль был символом для французов. Почему он думал, что выселение немцев служит сохранению мира? «Можно этот вопрос, — писал Гавел, — понимать легковесно и поставить Бенеша в один ряд со Сталиным и Милошевичем, но это был бы дешевый прием. Президент Чехословакии свое убеждение о необходимости переселения разделял с такими политиками, как Черчилль и Рузвельт». В то же время Гавел заметил скрытый мотив кампании против Бенеша, развязанной «Союзом Изгнанников»: «Задумаемся, не хочет ли кто-то уйти от собственной ответственности, взваливая всю вину на одного человека». Высказывания Гавела о Бенеше различаются не оценками, а контекстом. В первой статье Гавел обращался к чехам и руководствовался поиском истины на языке этики убеждений; вторую статью он писал для иностранцев и руководствовался поиском истины на языке этики ответственности. 17 Противоречие между этикой убеждений и этикой ответственности сказывалось также и в политических действиях Гавела как президента. Он стоял 11 Известный чешский журналист (род. 1941). — Прим. пер. 41 Адам Михник перед трудной дилеммой: «парламент принял закон, который с моральной точки зрения я считаю плохим, но в соответствии с конституцией должен подписать». Речь шла о законе, запрещающем занимать административные должности людям, которые в прошлом нарушали права человека. По мнению Гавела, этот «закон основан на принципе коллективной ответственности и запрещает исполнение определенных функций только по причине принадлежности отдельных лиц к некоторым недостаточно изученным организациям и институтам, не позволяя подходить индивидуально к каждому конкретному случаю, что является очевидным нарушением принципов демократического правового государства. Вдобавок внутренние документы ликвидированной коммунистической тайной полиции становятся в этом случае единственным, высшим и последним “свидетельством моральности”». Я помню споры вокруг этого закона. Я оценивал его более критично, чем Вацлав, и советовал ему не подписывать этот закон. Я видел в нем элемент стратегии радикальных популистов, которые стремились сделать правительственный антикоммунизм идеологией республики. Вацлав был более сдержан в оценке. «Это, — писал он, — очень суровый закон, но исключительный и нужный. Однако с точки зрения основных прав человека это закон весьма проблематичный». Отказ от подписания мог бы означать открытый конфликт президента с парламентом и политический кризис в стране. «Это было бы, — пояснял Гавел, — типично диссидентским, морально безупречным, но политически очень рискованным актом гражданского неповиновения». Гавел подписал закон. Тем самым была открыта дорога «дикой люстрации». В интервью «Газете выборчей» Гавел сказал, что «публикация в “Руде право” списка предполагаемых сотрудников госбезопасности привела ко многим человеческим трагедиям». Два автора этой публикации (между прочим, давних подписантов Хартии-77) предъявили Гавелу судебный иск за оскорбление личности. Речь Гавела в пражском суде принадлежит к классическим образцам антилюстрационной публицистики. Обвиняемый Гавел цитировал многие полученные им письма о человеческих трагедиях, вызванных публикацией этого списка. Лица, занесенные в него — хотя часто совершенно невиновные, — «были навсегда очернены без какой-либо возможности очищения». «Многие люди, — говорил Гавел, — оказались в списке случайно, многие — потому, что были приглашены тайной полицией в ресторан, другие — потому, что в тяжелые для себя минуты, — о которых 42 Большая история Вацлава Гавела господа, обвиняющие меня, не могут иметь ни малейшего представления, — физически и психически измученные и шантажируемые различными способами, чаще всего угрозами в адрес своих детей или родственников, ломались и что-то подписывали. Часто они даже не знали, что именно подписывают; часто на этой подписи, сделанной десятилетиями назад, все и кончалось, ибо затем эти люди решались на отказ сотрудничать с тайной полицией и были за это наказаны». «Я не исключаю, — замечал он, — что кое у кого из писавших мне людей совесть не чиста и они изображают себя в лучшем виде, чем были в действительности». «Но по какому праву, — спрашивал он, — кто-то должен быть наказан без суда и возможности защиты столь диким и сомнительным образом? По какому праву должны страдать его дети и родственники, которые ничего не знали о проявленной им однажды слабости? Почему должны быть скомпрометированы люди, уже умершие, которые унесли свою историю в могилу?» «Наше общество, — продолжал Гавел, — целыми десятилетиями было бесправным перед властью, которая, не колеблясь, использовала все средства насилия и шантажа… Заложниками были, как правило, дети, будущее которых зависело от покорности их родителей. Наш народ, как и другие народы, состоит не из одних героев, и потому многие люди пытались так или иначе обмануть власть: не продавая ей душу, удовлетворить ее мелкими уступками, например, мало что значившими беседами со следователями. Но и такие разговоры могли быть причиной попадания десятков людей в полицейские реестры. Исследования показывают, что активные доносители составляют скорее меньшинство, тогда как большинство — это люди, вина которых была только в пассивном контакте со службой безопасности или они даже и в этом не были виноваты. В своей значительной части лица из этого списка относились к преследуемым и страдали так, как трудно себе вообразить тем, кому удалось проскользнуть через прошедшую эпоху благодаря тому, что они не стоили внимания служб безопасности. Мнимые списки мнимых сотрудников госбезопасности имеют темное происхождение, в них множество ошибочных данных и многое указывает на то, что они сфабрикованы хитрыми дезинформаторами из числа сотрудников той же госбезопасности — как тех, которые годами их составляли, так и тех, которые передали их в прессу… Все это дело я считаю одним из самых крупных успехов госбезопасности. На долгие годы ей удалось отравить атмосферу демократического государства, возбудить толпу, 43 Адам Михник для которой самая большая радость в том, чтобы нанести обиду другим, и цинично всунуть им в руки флаг антикоммунизма. Самозваные судьи, которые здесь сидят на скамье обвинителей, являются лишь продолжателями коммунистической идеологии ненависти, мести и тоталитарного нарушения закона. Их письмо — это сточная канава, источающая зло и ненависть». Вацлав Гавел, президент-диссидент, поставил безошибочный диагноз. Как президент, он руководствовался этикой ответственности, как обвиняемый — ориентировался на диссидентскую этику убеждений. 18 Нет и никогда не было ненависти в творчестве Гавела. Как-то он признался, что не способен на ненависть. Его девизом — часто высмеиваемым циниками, снобами и глупцами — было: «Правда и любовь должны одержать победу над ложью и ненавистью». Но Гавел умел зорко — хотя и без эмпатии — наблюдать «людей ненависти». Он рассказывал о своих наблюдениях в известном эссе «Анатомия ненависти»; это была его лекция, прочитанная летом 1990 года в Осло. Я слышал эту лекцию и хорошо запомнил свое восхищение простотой и железной логикой этих рассуждений. Кто такие, по Гавелу, эти «люди ненависти»? Это активные люди. «Их ненависть всегда казалась мне следствием какой-то большой несбывшейся мечты… или чрезмерных амбиций… Это люди, которым свойственно постоянное, упорное и неестественное чувство обиды… Они хотели бы быть всегда и всеми уважаемыми и любимыми, но — по крайней мере, им так кажется — их не только не уважают и не любят как должно, но, наоборот, недооценивают… В подсознании ненавидящих есть чувство, что они — единственные настоящие обладатели истины, то есть какие-то сверхлюди или боги… Ненависть — это дьявольская черта падшего ангела: это состояние души, которая хочет стать вровень с Богом или же самим Богом, хотя всегда болезненно убеждается, что им не является… Для ненавидящего сама ненависть важнее, чем ее объект, она может быстро менять свои объекты, хотя его отношение к ним остается тем же… Ненавидящий человек не знает улыбки, ее заменяет гримаса. Он не способен к настоящей иронии, ибо ему чужда самоирония. По-настоящему смеется только тот, кто умеет смеяться и над самим собой… Кто ненавидит 44 Большая история Вацлава Гавела конкретного человека, почти всегда способен поддаться ненависти коллективной и активно в ней участвовать… Коллективная ненависть освобождает людей от одиночества, чувства оставленности и бессилия, анонимности, благодаря чему они избавляются от комплекса неполноценности и безуспешности. Вместо этого она предлагает общность и создает какое-то особое братство… Они могут непрестанно наперебой заверять друг друга в собственной значимости, соревнуясь в проявлениях ненависти к какой-то группе мнимых виновников их обид». Коллективная ненависть рождается незаметно. «Сначала это ряд каких-то вроде бы безобидных состояний коллективной мысли, которые незаметно превращаются в начала будущей ненависти, возникает жирная и плодородная почва, на которой ее семена легко прорастают и быстро начинают колоситься». В заключение Гавел заметил: «Сегодняшняя (1990) Центральная и Восточная Европа, по мнению разных наблюдателей, становится пороховой бочкой — на ее территории разрастаются национализм, этническая нетерпимость и всяческие проявления коллективной ненависти… Я не разделяю пессимизма этих наблюдателей, хотя признаю, что если мы потеряем бдительность и перестанем руководствоваться здравым смыслом, то эта часть Европы действительно может стать очагом коллективной ненависти». Вацлав Гавел все последующие годы не терял бдительности и всегда руководствовался здравым смыслом. Этот ряд выдержек позволяет судить о масштабе размышлений Гавела на тему ненависти. Их справедливость легко оценит каждый, кто наблюдал за ходом событий в посткоммунистический период, в особенности за трагической войной в Югославии. Поэтому эссе Гавела должно стать обязательным предметом изучения во всех странах Центральной и Восточной Европы. 19 Даже в обширной статье невозможно коснуться всех сторон творчества Вацлава Гавела. Это эссеистика высшего класса, стоящая вровень с эссе Джорджа Оруэлла и Ханны Арендт, Иосифа Бродского и Иштвана Бибо, Лешека Колаковского и Чеслава Милоша. Гавел — художник, исключительно чуткий к христианскому учению. Он был убежден, что «в основе всех религий лежит идея толерантности, помощи ближнему и понимания другого человека — или просто идея добра, какого Бог ждет от человека». 45 Адам Михник При получении премии св. Войцеха (1999) он говорил о ее основателе: «В своих земных деяниях он терпел одни поражения, был не понят, всегда преследуем судьбой и своим окружением». Кем же он стал для нашего времени? «Он — зеркало, поставленное перед нашей ничтожностью и нашим эгоизмом, — наш постоянный укор совести». Его учение является «осторожным, но настойчивым колебанием стоячей воды, напоминанием о том, как ради так называемой реальности предают идеалы». Мне трудно судить о житии св. Войцеха. Но я уверен, что о Гавеле, хотя в его политической деятельности были далеко не одни только поражения, будущие историки напишут именно так: он был совестью своего времени, пророком среди прагматиков, колебателем стоячей воды в европейском пруду. Сегодня Гавел уже не политик. Он снова писатель — беспокойный, оригинальный и непокорный. Но он был политиком особого рода, как Мартин Лютер Кинг, Махатма Ганди, Нельсон Мандела, Андрей Сахаров, Яцек Куронь; он был в политике человеком, заслужившим признание, одним из великих моральных авторитетов своего времени. Он был необычным президентом — как и человеком был необычным. Он связывал себя с традицией протеста 1968 года; он говорил о себе «Я принадлежу к поколению битлз». Смотрел с симпатией на движение хиппи; на музыку и танцы 1960-х годов, на босоногих парней и девчат, дефилирующих по Нью-Йорку с цепями на шеях. Как диссидент, он обожал музыку «Роллинг Стоунз» или Фрэнка Заппа, которых потом, уже как президент, принимал в Праге. Так же как диссидент, он был организатором массового протеста против процесса над музыкантами группы The Plastic People of the Universe 12. В их музыке и концертных постановках он находил «самовыражение людей, которых давит ничтожность этого мира», чистоту, стыдливость и метафизическую печаль. Протест против процесса «Пластиков» объединил различные оппозиционные течения и привел к Хартии-77. Спустя годы — уже как президент — Гавел посещал концерты «Пластиков». Как диссидента его волновала философия Хайдеггера, Паточки или Левинаса, а следы этого легко можно найти в его президентских 12 Участники рок-группы The Plastic People of the Universe были арестованы в назидание чешским диссидентам в 1976 году в Праге, обвинены в «нарушении спокойствия граждан» и приговорены к различным срокам заключения (от 8 до 18 месяцев). Это вызвало массовый протест в стране и в конечном счете стало одним из непосредственных поводов к подписанию Хартии-77. — Прим. пер. 46 Большая история Вацлава Гавела выступлениях. Как начинающий литератор он написал свое первое эссе о творчестве Богумила Грабала; как президент республики он пригласил Грабала выпить по кружке пива вместе с президентом США Биллом Клинтоном 13. Он не любил общаться с премьером Вацлавом Клаусом. Они были разными во всем: по темпераменту, по росту, по системам ценностей, по биографиям, по чувству юмора. Клаус, ловкий и трудолюбивый, нарциссически бесцеремонный; человек, который, как писал Гавел, «либо кого-то боится, либо кого-то унижает». После первых демократических выборов в парламент чешский «Гражданский форум» и словацкое «Общество против насилия» совместно решили, что Клаус не будет министром финансов в новом правительстве. Этого требовали словаки. Гавел как президент получил неприятное задание — должен был информировать Клауса, что тот будет не министром, а только президентом Национального банка. «К сожалению, — пишет Гавел, — я постыдно провалился с этой миссией. Когда я сказал Клаусу об этом, он возразил, что это исключено, что весь мир его знает как чехословацкого министра финансов, что он не может выполнять иной функции и что его уход из правительства был бы катастрофой для всей страны. А я, вместо того, чтобы сказать, что это решение победившей на выборах политической силы и что если он не хочет работать в банке, то пусть себе делает, что ему угодно, благородно уступил и пробормотал нечто вроде: “Ну, ладно”. “Гражданский Форум” разъярился на меня за то, что я не выполнил своей задачи, а антипатия Клауса ко мне переросла в ненависть. Я повел себя просто как плохой политик: не сделал того, что обещал, и к тому же всех рассердил». Еще ярче это заметно в документальном фильме «Гражданин Гавел», который с успехом шел на протяжении обоих сроков его президентства. Многие ли из политиков смогли бы говорить о себе так иронично и так дистанцируясь от самого себя? Гавел не был обычным политиком. Он поражал своим идеализмом, искренностью, смелостью в противопоставлении себя общественному мнению. Он осуществлял политику, идущую от убеждения, что «хотя никто из нас в одиночку» не спасет мира, но тем не менее мы должны «поступать так, как если бы это было в наших силах». Говоря так, он бросал вызов. 13 В 1994 году Вацлав Гавел, Билл Клинтон и Богумил Грабал встретились в пражской пивной «У золотого тигра». — Прим. пер. 47 Адам Михник В этом смысле он не был политиком своего времени, хотя свое время он ярко выразил. Кем же он был в политике? Если повторить метафору Гавела, он был «чем-то вроде альбатроса Бодлера — неутомимо слегка возносился над землей, потому что ступать по ней ему мешала пара огромных крыльев». Этот альбатрос чешской политики упорно боролся с вопросом вообще-то не политическим — вопросом о смысле жизни. Это было для него равносильно религиозному вопросу — об «абсолютном горизонте». 20 Ян Паточка противопоставлял традиции большой чешской истории и малой чешской истории. Символом первой был Т. Г. Масарик, человек смелый, решительный и последовательный. Символом второй был Бенеш, «амбициозная, осторожная, многоречивая посредственность, человек слабый». «И на такого человека, — писал Паточка, — легла (в 1938 году) тяжесть решения о будущем моральном облике чешского народа. Он должен был выбирать и выбрал ничтожность». Возможно, Паточка был слишком суров по отношению к Бенешу. Но я знаю, что Гавел вывел чехов на путь Большой Истории. Останутся ли они на этом пути? Перевод с польского В. Н. Поруса Раздел I Философия об общих проблемах государства, общества и управления Право людей — самое святое, что есть у Бога на земле. Иммануил Кант С. А. Никольский Введение Необходимость обосновать наличие философского раздела в книге, посвященной теме управления в государстве и обществе, нуждается в пояснении. Сознание значительной части российских граждан по-прежнему наследует представления, ценности и мифы недавнего советского прошлого. Одно из таковых — образ философии, которой приписывалась «направляющая» по отношению к общественному сознанию роль. Конечно, и в советские времена думающим людям было понятно, что эта роль в значительной мере фиктивна и используется в качестве прикрытия для курса, пролагаемого партийной властью. При этом сама власть никогда не обращалась к философии как к действительно содержательному источнику, а лишь время от времени прибегала к манипулированию отдельными, произвольно извлеченными философскими положениями, удобными и подходящими для ее конкретных нужд, благо в богатом философском наследии их можно было отыскать множество на любой вкус. Но можно ли возлагать ответственность за происходившее на само философское знание? Более того: можно ли подозревать наличие у философии призвания к такому виду общественной деятельности? Даже в советские времена идеологическая роль философии далеко не всеми специалистами рассматривалась как обязательная к исполнению, а сегодня нужда в этом и вовсе отпала. Вместе с тем конъюнктурно-потребительское отношение к философскому знанию со стороны некоторых специалистов сохранилось и дает о себе знать, в частности, при обсуждении тематики управления. Так, когда ученые, разрабатывающие вопросы государственного управления, обращаются к философии, они нередко как и прежде, ограничиваются «выдергиванием цитат», подходящих тезисов. Но даже если они все же пытаются выйти на философский уровень обсуждения, то делают это таким образом, будто философами не была проделана многогранная исследовательская работы и им приходится начинать Философия об общих проблемах государства, общества и управления 51 С. А. Никольский «с чистого листа». А то, что такая работа в философии в отношении многих тем выполнена и может быть использована учеными других специальностей, сомнений не вызывает. Более того. Полагаю, что добытое философами мыслительное богатство в существенной мере нами до сих пор не освоено. Разве мы восприняли и сделали своей государственной практикой, к примеру, мысль Аристотеля о том, что стабильность государства в первую очередь зависит не столько от наличия хороших законов, сколько от наличия граждан, готовых к их исполнению, и что, следовательно, важнейшей заботой государства является забота о добродетели людей — той высшей цели, ради которой оно и создавалось? Ориентировано ли на эту цель государство российское? Или еще: в какой мере современная республиканская Россия отвечает сформулированным Иммануилом Кантом параметрам республиканского порядка? Таковой имеется там, где достигнуто конституционное признание и реализованы права человека; где налицо реальное и действенное верховенство закона и наличествует равенство перед законом всех граждан; где осуществлен принцип разделения властей и, наконец, господствует правило «каждый обязан подчиниться лишь такому закону, на который он сам дал согласие». Отвечает ли этим стандартам наше селективное законотворчество, сервильная по отношению к власть имущим практика правоприменения, работа исполнительных органов власти, в которых столь часто обнаруживается немыслимая с точки зрения философских проектов «антигражданская направленность»? И последнее предварительное замечание. Конечно, следует отдавать себе отчет в том, что ошибочно ставить интересующие нас вопросы, такие, например, как «Что такое государство?» или «Каковы должны быть границы его влияния на общество?», имея ввиду сегодняшнюю ситуацию, но при этом пытаться искать ответ у Платона или Гоббса. Как было показано еще Р. Дж. Коллингвудом, в разные времена философы имеют дело с разными предметами исследования и ориентируются на получение разных результатов. Исследователю важно помнить, что история политических учений (о государстве, обществе или управлении) — это «не история ответов на один и тот же вопрос, а история проблемы, более или менее постоянно меняющейся» 1. Вместе с тем, имея в виду приведенное замечание, нельзя забывать и о том, что развивающиеся подобно организмам 1 52 Коллингвуд Р. Дж. Идея истории. Автобиография. М., 1980. С. 358. Государство. Общество. Управление Введение государство и общество проходят разные стадии и понять любую последующую нельзя, не имея представления о предыдущей. В силу этого и наша сегодняшняя способность понимать новую уникальную отечественную реальность, равно как и предполагать ее желательное и благоприятное последующее развитие, в немалой степени зависит от нашей осведомленности об этих предшествующих стадиях. Нельзя забывать, что накопленное человечеством многообразное знание способно помочь нам в решении насущных вопросов никак не меньше, чем осознание наших сиюминутных потребностей, ценностей и идеалов. Завершая это краткое вступление, отмечу, что, конечно, не собираюсь пересказывать содержание размещенных текстов, а лишь хотел бы обратить внимание читателя на некоторые содержащиеся в них идеи и темы, принципиально значимые для исследования. * * * В статье М. А. Солоповой, посвященной анализу представлений древних греков о государстве, гражданине и обществе, особый акцент делается на положении о том, что государство — это не только создаваемый социумом инструмент, к использованию которого оно вынуждено прибегать, но это вместе с тем и тот институт, включаясь и совершенствуя который человек-гражданин только и получает возможность развиваться самому. Именно государство предоставляет гражданину шанс сделаться автаркийным (цельным), тем самым восполняя свою изначально частичную природу. Гражданин обязан совершенствовать себя, так как только образованность и «политическая культура» могут стать залогом единства и процветания его родины и учрежденного в ней государственного устройства. Создаваемое греками в теории идеальное государство заинтересовано в подготовке достойных граждан, а социальная составляющая человеческих усилий, в том числе и участие гражданина в государственных делах, является наиболее адекватным выражением его нравственного совершенства, в котором идеалы человека и гражданина республики совпадают. Таким образом, «гражданское достоинство» как характеристика личности получает у греческих философов статус высшего уровня идентификации человека. Содержание кантовских идей права и вечного мира в контексте развития человечества раскрывает в своем исследовании Э. Ю. Соловьев. Высшей своей обязанностью и единственным оправданием кредитованного Философия об общих проблемах государства, общества и управления 53 С. А. Никольский ему признания общества правитель республиканского правового государства должен считать соблюдение прав граждан. «”Право людей — самое святое, что есть у Бога на земле” — вот формула глубоко и до конца выстраданная великим немецким философом», а власть поистине правового государства должна ограничиваться лишь правоупорядочиванием сталкивающихся людских притязаний. Правоупорядочивание, далее, это не устанавливаемое войной право сильного в международных и во внутригосударственных (межрегиональных) отношениях. Именно такое толкование следует давать сегодня потому, что в отличие от прошлого войны перестали быть средством цивилизационного развития, изжили себя. Именно перспектива возможной глобальной истребительной войны ставит право в центр всех социально-политических теорий и практик. Более того, оказывается, что выдвинутые Кантом идеи «вечного мира» и «права» являются условиями возможности бесконечного совершенствования людей, насколько у них — конечных и бренных — хватит родовых способностей и сил. Историко-философский экскурс, имеющий целью показать истоки базовых понятий, используемых для анализа теории государственного управления и общественного развития, предпринимается в статье А. П. Огурцова. Им исследуется эволюция тех ценностных инвариантных структур, которые скрепляют государство. Так, например, «единомыслие и дружба» или «общение», организуемое на основе приверженности всего народа «общему благу», ведут к тому практическому следствию, что не властитель, а граждане выбирают должностных лиц для судов и народных собраний. В философии постепенно вызревала мысль о том, что суверенитет, богатство и власть в государстве — результат рационализируемого и получающего правовую основу искусства управления. История государственного управления представляет собой длительный путь от первоначально формулируемых философами наставлений властителю до осуществляемого в контексте гуманитарной мысли анализа присущих управлению процессов. При этом вопрос «Может ли политическая мысль избавиться от метафор и тропов при формировании исходных понятий, которые кладутся в основание политических теорий?» не имеет однозначно отрицательного ответа. Кажется, почему бы при анализе процессов государственного управления вовсе не отказаться от метафор и иных сопутствующих языку философии риторических фигур? Этого, однако, не происходит, поскольку любое сознание коммуникативно по своей природе, а философское сознание репрезентирует не отвлеченные тезисы, 54 Государство. Общество. Управление Введение а коммуникативные ходы мысли, в фигурах речи выражая ее социальную нагруженность и сопряженность с протекающими в реальности событиями и процессами. Идея о том, что не только реальность определяет используемый человеком язык и тем самым «создает» сознание, но и используемый человеком язык, в свою очередь, формирует сознание и, следовательно, влияет на реальность, составляет один из центральных тезисов статьи С. С. Неретиной. По этой причине, занимаясь проблемой управления, не в последнюю очередь нужно обращать внимание на необходимость очищения используемого языка от навязывания идущих из прошлого смыслов, прояснять слова, содержание которых мы понимаем плохо. Так, например, поскольку мы размышляем об управлении вопреки «правящему» среди части чиновничества неуважению к нам, гражданам, то сам термин «управление» должен быть строго проанализирован. Необходимо принимать во внимание то огромное семантическое поле, в котором он действует. К сожалению, преимущественное его значение — «помыкать» — стало обыденным пониманием. Кроме того, оно связано не только с «правом» и «правильностью», но — прежде всего — с «управой» и «правежом». Речь, таким образом, идет об общественной необходимости видеть и анализировать разные смыслы, об умении регулировать и синхронизировать их. Именно в нашем языке отражается ответ на вопрос: насколько в самом деле серьезна наша попытка понять новую реальность или она всего лишь имитация. Именно язык дает ответ на то, насколько мы подстраиваем себя к старому миру или же и вправду желаем изменить его, подстроить под себя. Говоря о проблематике государства, власти и управления, мы наряду с прочим должны осознать насущную необходимость переформировать само наше мышление так, чтобы обрести способность видеть и выводить на первый план те вкладываемые в наши понятия смыслы, которые нам кажутся действительно важными, выработать в себе умение регулировать и синхронизировать их в зависимости от нужд нашего развития. Для современного либерального подхода к проблематике государства, общества и управления в условиях постсоветской России важно не только знание, накопленное в мировой гуманитарной мысли. Не меньшее, а, возможно, большее значение имеет интеллектуальный багаж собственно русской философской мысли. Именно опора на российскую историю и культуру, на теоретические размышления ее видных представителей, на реальный пережитый ими общественный и личный опыт делает эти «послания» из прошлого в будущее особо ценными для нас, их потомков. «В какой Философия об общих проблемах государства, общества и управления 55 С. А. Никольский мере либеральные идеи укоренены в России?» — на этот вопрос ищет ответ А. А. Кара-Мурза, обращаясь к гуманитарному наследию выдающихся отечественных философов ХХ века. Так, например, П. Б. Струве и Г. В. Федотов с сожалением констатировали, что в политическом, культурном и нравственном отношениях Россия слабо подготовлена к решающему и назревшему историческому сдвигу в сторону либеральной цивилизации. При этом, если раньше, в конце ХIХ столетия, можно было говорить о том, что никакой культурный прогресс невозможен без решительного, принципиального политического разрыва с прошлым, то теперь, в начале столетия ХХ, «так же решительно можно утверждать, что никакой политический шаг вперед невозможен вне культурного прогресса». Без него всякое политическое завоевание повисает в воздухе. К сожалению, «своим» для русских либералов этого периода был далекий и, по существу, так и не понятый ими Запад, в то время как собственно русская история серьезного исследования не удостаивалась. В итоге «западническое содержание идеалов при хронической борьбе с государственной властью, приводило к болезни антинационализма. Все, что было связано с государственной мощью России, с ее героическим преданием, с ее мировыми или имперскими задачами, было взято под подозрение, разлагалось ядом скептицизма. За правительством и монархией объектом ненависти становилась уже сама Россия: русское государство, русская нация». Вчитываясь в эти горькие строки, мы поневоле задумываемся: не для нас ли они написаны, не повторяем ли мы вновь ошибки, совершенные век назад? Ведь свобода есть результат культурного творчества особого рода. Она приходит не тогда, когда старый порядок подтачивается и разрушается, а когда создается и укрепляется новый порядок, представляющий собой «утверждение границ для власти государства, которые определяются неотъемлемыми правами личности». При обсуждении проблематики взаимоотношений государства и общества, как стараюсь показать я в своей статье, исследователям не следует ограничиваться исключительно научным знанием. Художественное освоение действительности, тем более такое, какое имело место в России, когда литература в силу разных обстоятельств брала на себя функции философского освоения мира, значит для понимания проблемы ничуть не меньше, чем научное познание. Проблема взаимоотношений государства и общества раскрывается на материале философствующей русской классики ХIХ столетия — творчества Радищева и Фонвизина, Пушкина и Салтыкова-Щедрина, Чернышевского и Достоевского, Сухово-Кобылина, 56 Государство. Общество. Управление Введение Лескова, Чехова. Взгляд на их произведения под философско-политологическим углом зрения позволяет заключить, что многие из вопросов, которые и сегодня считаются актуальными, в иных лингвистических одеждах и образах формулировались и разрешались задолго до наших дней. При этом один из важнейших выводов, говоря словами чеховского героя, состоит в следующем: «вопрос — делать добро или зло — каждый решает сам за себя, не дожидаясь, когда человечество подойдет к решению этого вопроса путем постепенного развития». Что же до личных усилий, «внутренней» работы, которые каждый человек индивидуально или в сообществе должен делать и иногда делает, то они являются не только необходимой частью, но порой и единственной твердой почвой, ступая на которую только и удается сдвинуть с «мертвой точки» застрявшую в отечественной авторитарной колее машину под названием «российское государство». М. А. Солопова Гражданин, государство и общество в античной философии В размышлениях современных авторов об истории политических учений античности иногда можно встретить утверждение о тождестве понятий «государство» и «гражданское общество». Верно ли это? Начнем с того, что самого понятия «гражданское общество» в Древней Греции и Риме не было — оно, как известно, возникло значительно позднее. Кроме того, в сегодняшнем употреблении оно неоднозначно. Им обозначают и всю сферу внегосударственных отношений между гражданами по поводу социально значимых задач, и систему независимых от государства общественных институтов (в том числе некоммерческих правозащитных организаций, способных противостоять государству), равно как и совокупность граждан, обладающих полнотой прав в рамках конституционного строя своего государства. Признавая, что термина «гражданское общество» в античной философии действительно не было, отметим, что, как часто бывает в истории мысли, это не свидетельствует об отсутствии самого идейного содержания, которое будет обозначено понятием, появившимся позднее. Кроме того, не противореча античной традиции, на эту проблему можно взглянуть и со стороны поисков греками ответа на вопрос о правильном государственном устройстве и принципах его построения. И если при этом различение гражданского общества и государства не проводилось, то для этого должны были быть причины. Не исключено, что речь шла об ином содержании понятий «государство», «гражданское общество» и «гражданин», чем то, которым наполнялись эти понятия позднее. Также вероятно, что провозглашаемая позднее оппозиция государства и гражданского общества не являлась для древних мыслителей показателем Философия об общих проблемах государства, общества и управления 59 М. А. Солопова предпочтительного развития государственного устройства. Или, наконец, что сама оппозиция общества и государства если и имела место, то воплощалась в других формах. И еще одно предварительное замечание. Не часто можно встретить рассуждения о социально-политических взглядах античной эпохи помимо тех, которые были отражены в творчестве Платона и Аристотеля. Бесспорно, Платон и Аристотель — классики античной мысли. Но по ряду причин именно их теории в меньшей степени дают основания для разведения понятий «гражданское общество» и «государство», ставшего для нас обычным сегодня. Творцы классических философских систем ориентированы на демонстрацию их единства, понятого как идеал. Платон — сторонник теологических объяснений, Аристотель — телеологических, и оба — противники утилитаризма и индивидуализма, который был для них синонимом софистики. Вероятно, по этой причине софисты незаслуженно оказываются на периферии нашего внимания, хотя они были первыми политологами. Кроме того, в рамках единого сравнительно-исторического рассуждения важны и более поздние источники римского периода. Поэтому в круг авторов, к наследию которых мы будем обращаться, наряду с Платоном, Аристотелем и Протагором включены также Цицерон и Сенека. * * * Историко-философские корни современного понятия «гражданское общество» следует искать в источниках не ранее того времени, когда сложились представления о гражданине. Как заметил Аристотель, «часто мы встречаем разногласие в определении понятия гражданина: не все согласны считать гражданином одного и того же. Тот, кто в демократии гражданин, в олигархии часто уже не гражданин» («Политика», кн. III, 1275a) 1. К слову сказать, пройдут века, но констатация проблематичности понятия «гражданин» будет справедлива по-прежнему: «Наши представления о том, каким должен быть идеальный гражданин, весьма и весьма расплывчаты. Вряд ли найдутся даже два человека, у которых понятия об этом идеале совпали бы полностью по всем статьям», — так писал Герберт Уэллс в своей книге «Англичанин смотрит на мир» (1914) 2. 1 Аристотель. Соч. в 4 т. Т. 4. М., 1983. С. 444. Уэллс Г. Идеальный гражданин (из книги «Англичанин смотрит на мир») // Уэллс Г. Собр. соч. в 15 т. Т. 14. М., 1964. С. 366. 2 60 Государство. Общество. Управление Гражданин, государство и общество в античной философии Аристотель, пожалуй, первым дал определение понятию «гражданин», и в нем на первый план поставил критерий участия в делах управления государством, участие в суде и власти: «О том, кто имеет участие в законосовещательной или судебной власти, мы можем утверждать, что он и является гражданином данного государства» («Политика» III, 1275b18–20) 3. Отметим, что ведущие мыслители античности трактовали политические добродетели в неразрывной связи с нравственными качествами человека. Не случайно Аристотелем был сформулирован вопрос: одно ли и то же быть достойным гражданином и хорошим (добродетельным) человеком? 4 Гражданина в его отношении к государству Аристотель сравнивает с моряком на судне в его отношении к остальным членам команды. Хотя моряки занимаются неодинаковыми делами, у них есть общая цель — благополучное плавание, и эту цель имеет в виду каждый член команды, исполняя свое отдельное дело 5. Так и в государстве: все граждане разные, однако у них у всех одно общее дело — сохранение общества, то есть государственного строя (politeia). Но ведь государственный строй может быть различным: граждане есть и при олигархии, и при демократии. Следовательно, делает вывод Аристотель, не могут совпадать понятия добродетельный человек и гражданин, раз просто хорошим можно быть единственным способом, а политически хорошим — в зависимости от способа правления. Даже если предположить идеальное государственное устройство, граждане которого все без исключения добродетельны и усердны, все равно невозможно всем гражданам быть одинаковыми, ибо даже при оптимальном государственном строе не могут все одновременно властвовать и, тем более, одновременно подчиняться; это возможно только по очереди, «временно»; а «хороший гражданин должен уметь и быть способным и подчиняться и начальствовать» 6. И при этом разумно, чтобы правили избранные не по жребию и случайно, а именно те, у кого это занятие лучше получается. Из сказанного о несовпадении понятий гражданина и добродетельного человека вовсе не следует, что пока человек у власти, он не в состоянии оставаться порядочным. Речь идет о характерном для классических систем понимании полноты добродетели в связи с учением о душе и природе 3 4 5 6 Аристотель. Цит. соч. Т. 4. С. 446. Там же. С. 449–453. Там же. С. 449. Там же. С. 452. Философия об общих проблемах государства, общества и управления 61 М. А. Солопова человека в целом. Добродетельный человек, по Аристотелю, развивает качества обеих сторон своей душевной природы — неразумной и разумной (соответственно, это добродетели нравственные и мыслительные). Разумная часть души тоже двойственна: у нас есть разум деятельно-практический и созерцательно-теоретический. Быть одновременно идеальным гражданином, исполняющим возложенные на него государством обязанности (благодаря практическому разуму), и идеальным ученым (благодаря разуму теоретическому), по-видимому, невозможно — ни когда ты подчиняешься, ни когда ты властвуешь. В том и другом случае, следовательно, нужен некий компромисс интересов, а также предварительная серьезная подготовка и обучение перед исполнением каких бы то ни было обязанностей. Таким образом, несовпадение гражданского и добродетельного является одним из моментов действия механизма справедливости в обществе, когда речь идет не об уравниловке, а о наделении каждого «по достоинству». При этом счастье отдельных граждан ограничено именно тем, что нужно поступиться полнотой собственного счастья ради общего блага и нести гражданские повинности и обязанности. * * * Подход Платона был отличен от аристотелевского. Его социально-политическое учение включает в себя комплекс представлений о бессмертии души, и вопрос о счастье отдельных граждан не является определяющим для его политической теории. Если у Аристотеля целью граждан является «спасение общества», то у Платона в подобной терминологии можно было бы сказать разве что о спасении душ, проживающих на земле одну из своих жизней. Платоновский проект метафизичен. Он предполагает (в проекте «правильной политии»), что истинный гражданин тождествен добродетельному человеку, поскольку вообще можно говорить о полноте жизни души в земных условиях. Платон — сторонник идеи восхождения человека к состоянию идеального гражданина через совершенствование добродетелей, но с жесткой привязкой к системе государственного воспитания и обучения правителей-философов с детского возраста вплоть до зрелых лет. И хотя у Платона речь идет в большей степени об упражнении и очищении души, чем об амбициозных политических задачах в этой жизни, тем не менее в его проекте человек изначально формируется как гражданин и благодаря исполнению своих гражданских обязанностей развивает свою разумную природу. Государство оказывается тем целым, в рамках 62 Государство. Общество. Управление Гражданин, государство и общество в античной философии которого человек является частью, притом такой частью, которая позволяет человеку быть самим собой. Даже став философом, созерцателем истинного бытия, он должен вернуться к делам государственного управления и отвлечься от чистой созерцательной деятельности. Такова его жертва ради блага целого. Политическая справедливость в проекте Платона состоит в том, что три составляющие государство «части» — ремесленники, охранники и правители-философы, будучи воспитаны для своих занятий, занимаются своим делом и не пытаются заниматься чужим. При этом трехчастная структура государства соответствует трехчастной природе души, и все государство оказывается структурно соответствующим естественному порядку природы и космоса, руководимому божественным началом. Трем частям души соответствуют основополагающие добродетели: воздержанность соответствует вожделеющей части, мужество — пылкой, а разум — рациональной части. Каждая добродетель является ключевой для понимания образа жизни представителей соответствующего сословия. Справедливость как добродетель души в целом состоит в правильном сочетании и субординации всех трех частей; соответственно, справедливость как социально-политический принцип будет достижима в том случае, если будет установлена правильная управленческая иерархия: у власти будут находиться не военные и не необразованный народ, а философы, которым подчиняются военные («охранники»), наилучшим образом подготовленные к тому, чтобы воевать и защищать, но не управлять и писать законы. Граждане платоновского государства (а к ним относятся только охранники и философы) лишены частной собственности, семьи и личной жизни в обычном смысле этого слова, обычных удовольствий и развлечений. Но эти тяготы ими принимаются добровольно как оправданные и, по сути, не ощущаются как тяготы. Далее, после описания правильного государственного строя, Платон говорит об «испорченных» видах политий. Он художественно изображает гражданина каждого такого строя как определенный психотип, используя для этого выражения «тиранический человек», «олигархический человек», «демократический человек». Каждый из этих патологических типов представляет собой уступку тому или иному «патосу» (страсти), определенной болезни души. Платон указывает, что скорость протекания болезни обусловлена как внутренними причинами (слабостями человека), так и внешними (воздействием семьи, общественного мнения, случайных обстоятельств). Философия об общих проблемах государства, общества и управления 63 М. А. Солопова За пафосом рассуждений о гражданских доблестях стояли не только слова из сочинений древних философов. Были и дела. Например, недолгий опыт Афинской демократии, стандарт гражданской ответственности в которой поддерживался на поразительно высоком уровне. Интересы свободы и демократии требовали от людей буквально «работать гражданами». Так, Н. Д. Фюстель де Куланж пишет: «Посмотрите, в чем проходит жизнь афинянина. Сегодня его зовут в собрание дема, и он должен там рассуждать о религиозных и финансовых интересах этой маленькой общины. Завтра он призван в собрание филы: надо устроить религиозный праздник, или рассмотреть расходы, или сделать постановление, или назначить глав и судей. Три раза в месяц регулярно он должен присутствовать в Народном собрании. А заседание длинное; он туда является, не только чтобы подавать голос: придя с утра, он должен оставаться до позднего часа, чтобы выслушивать ораторов. Он не может подавать голос, если не был с начала заседания и не выслушал всех речей… Когда наступала его очередь, ему приходилось быть должностным лицом в своем деме или в своей филе. В среднем через два года на третий он бывал гелиастом, т. е. судьей, и проводил весь этот год в судах, выслушивая тяжущихся и применяя законы. Почти не было гражданина, который не призывался дважды в своей жизни к участию в Совете пятисот; тогда в течение года он заседал в нем каждый день, с утра до вечера» 7. А еще можно упомянуть об обязательной военной службе на суше и на флоте и об обязанностях заниматься делами союзников. Вспомним из диалогов Платона, что и Сократ трижды был в военных экспедициях, бывал и членом Народного собрания, и судьей, и сам был судим. И это только небольшой исторический штрих. * * * Римский политик и философ Цицерон (I век до новой эры) также говорит о неразрывной связи учений о гражданине и благах (добродетелях). Свой трактат «Об обязанностях» 8 он посвящает обсуждению обязанностей идеального гражданина (vir bonus). Хотя исследователи указывают, что идеи этой книги почти полностью заимствованы из стоических источников, все же в ней представлен особый синтез теорий предшественников, данный в элегантном риторическом стиле, аргументированно и ясно. Философ 7 8 64 Фюстель де Куланж Н. Д. Гражданская община древнего мира. СПб., 1906. С. 385–386. См.: Цицерон. О старости. О дружбе. Об обязанностях. М., 1974. С. 58–156. Государство. Общество. Управление Гражданин, государство и общество в античной философии исходит из того, что социальная составляющая человеческих усилий является наиболее адекватным выражением нравственного совершенства человека; его идеалы человека и гражданина республики совпадают. Обобщая предшествующие идеи, Цицерон понимает четыре основные добродетели как степени готовности человека к совершению нравственно-прекрасного (to kalon, honestum): 1) разум соответствует готовности к теоретическому познанию истины; 2) справедливость и благотворительность соответствуют готовности практически реализовать себя в общественной деятельности; 3) величие духа — готовности проявить качества своего характера; 4) благопристойность и умеренность — готовности бороться с телесными страстями. Эти добродетели, за исключением второй, могут быть осмыслены как частно-индивидуалистические, ибо в большей мере их совершение зависит от самого человека. Но справедливость — добродетель социальная, она формируется и реализуется в общении и в общественном служении. Как отмечал Аристотель, справедливость — необычная добродетель, для нее характерен альтруизм: справедливый поступок нацелен на совершение блага для другого, а не только для себя лично 9. Впоследствии стоики видели ее начало в феномене первичной «естественной склонности», считая социальность, тяготение к сообществу с себе подобными, врожденным качеством человека. Все эти идеи о доминирующем характере справедливости Цицерон учитывает и вносит свои дополнения. Важнейшую категорию «прекрасное» (to kalon) он переводит на латынь термином honestum, что традиционно передают как «нравственно-прекрасное», но honestum значит собственно «честное», «доблестное», то есть такое благо, которое включает в себя признание, общественную оценку, что отсутствует в греческом термине. Таким образом, свое языковое оформление получает близкая Цицерону идея о тождестве гражданина и добродетельного человека. Высшее практическое благо (добродетель) видится в свете общественной гражданской деятельности. Вне сферы общественнополитической деятельности нельзя ни добиться необходимого признания, ни засвидетельствовать должный уровень личных нравственных качеств. Итак, о смысле понятия «гражданин» великие умы античности были готовы говорить, только опираясь на фундамент этики, то есть не отделяя дискурс о гражданине и общем благе государства от темы личного достоинства и индивидуальной судьбы. Вместе с тем важной частью учения 9 Аристотель. Цит. соч. Т. 4. С. 147. Философия об общих проблемах государства, общества и управления 65 М. А. Солопова о гражданине как ответственном элементе государственной жизни неизменно оказывался вопрос о его воспитании. Классикам античной мысли было очевидно, что только пайдейя, система всестороннего воспитания и образования, может стать залогом стабильности и единства государственного устройства. А это значит, что главным считалось не наличие хороших законов как таковых, но наличие граждан, готовых их исполнять. Процитируем по этому случаю афинян Еврипида и Демосфена. Как сказал драматург Еврипид, «государство крепко, когда в нем соблюдается закон» 10. Демосфен высказывался еще более определенно: «В чем сила законов? Если, например, кто-нибудь из вас, став жертвой преступления, закричит, сбегутся ли вам на помощь законы? Нет! Они ведь одни только написанные буквы и не смогут этого сделать. В чем же их мощь? — В вас, если вы строго соблюдаете их и придерживаетесь их главенства в случае необходимости. Таким образом, законы сильны благодаря вам, а вы — благодаря законам» 11. * * * Еще одним важным для античной политической теории было понятие «автаркии» («самодостаточности», «самодовления»). Когда Аристотель в первой книге «Никомаховой этики» формулирует понимание человека как существа политического, он использует его в следующем контексте: «Понятие автаркии, — пишет он, — мы применяем не к одному человеку, ведущему одинокую жизнь, но к человеку вместе с родителями и детьми, женой и всеми близкими и согражданами, поскольку человек — по природе существо общественное» 12. Мысль о том, что человек сам по себе несамодостаточен и только в полисе становится автаркийным, «цельным», восполняя свою природу, разделялась большинством античных философов. Платон в «Государстве» пишет о возникновении полиса из потребности друг в друге самих по себе неавтаркийных людей. По Аристотелю, «автаркия — цель и высшее благо для государства». Гражданин своей деятельностью участвует в созидании автаркии полиса: «У кого есть возможность совместно участвовать в совещательной или судебной власти, того мы называем гражданином этого 10 11 12 66 Еврипид. Трагедии в 2 т. Т. 2. М., 1969. С. 586. Демосфен. Речи в 3 т. Т. 1. М., 1994. С. 130. Аристотель. Цит. соч. Т. 4. С. 63. Государство. Общество. Управление Гражданин, государство и общество в античной философии полиса, а полисом — известное количество таких людей, достаточное для автаркии жизни» («Политика», кн. III, 1275b18–21) 13. Ибо цель полиса — не экономическое выживание и благополучие, а «прекрасная жизнь», регулируемая справедливыми законами. Итак, мы видим, что в период формирования в Греции первых политологических теорий была сформулирована позиция, согласно которой гражданское достоинство есть высший показатель развития человека. При этом сторонники этой идеи реализацию ее связывали с проектом идеального типа государственности. Этот идеальный тип государственности только в платонизме был изложен с исходно метафизических и теологических оснований. Другие мыслители (прежде всего, софисты), одобряя идею о превосходном статусе человека как гражданина, не отказывались от попытки осмыслить историчность социально-политической реальности и выстроить политологию не как науку, имеющую целью истину-идеал, а как техне (технологию), целью которой была польза, выгода и успех в конкретных обстоятельствах, связанных с конфликтом интересов далеких от совершенства граждан. В связи с этим поставим вопрос: каково место гражданина в неидеальном государстве и как в таком случае реализуется природа человека в его гражданской деятельности? Отвечает ли государство как форма организации социальной жизни природе человека или противоречит ей? В V веке до новой эры в кругах софистов велись активные дискуссии о происхождении государства и общества и высказывались разные точки зрения, хотя в целом теория развивалась в границах основополагающей для философии тех лет оппозиции «природы» (physis) и «закона» (nomos). Существует ли государство по природе или по установлению, человеческому произволу? Кто имеет право на власть? На эти вопросы возможны были следующие ответы: власть дарована богами; власть наследована по рождению; завоевана силой (хитростью, обманом, запугиванием); получена по договоренности (в любой форме: убеждением, путем выборов, по жребию, за деньги); получена по случайному стечению обстоятельств (последнее, впрочем, означало, что пришедший к власти «случайно» никаких прав на нее не имеет). Что же касается возникновения общества, то в большинстве своем античные мыслители усматривали ответ в «нужде и необходимости», так или иначе связывая ее с «неавтаркийностью» каждого отдельного 13 Аристотель. Цит. соч. Т. 4. С. 446. Философия об общих проблемах государства, общества и управления 67 М. А. Солопова человека. Об этом писали Платон в «Государстве» (I, 369b) и Аристотель в «Политике» 14. Человек несамодостаточен в одиночку, ему требуется помощь других людей и для воспроизводства себе подобных и, самое главное, для их воспитания и благой жизни. Нужда как необходимость восполнения человеческой природы — двигатель цивилизации, утверждали софисты — первые в истории европейской мысли творцы теории общественного договора. Договорная теория происхождения законности (справедливости, государства) исходила из понимания естественных причин возникновения социума, отказываясь от предположения о даровании закона в божественном откровении или посредством вдохновленного богами мудреца-законодателя. Вместе с тем она развивала утилитарный подход: закон есть установление, принятое в целях пользы общественной жизни. Наиболее подробная из ранних версий учения о договоре излагается ее оппонентом — Платоном в диалоге «Государство» (в речи от лица Главкона). Согласно ему, среди людей в первобытном состоянии царила несправедливость, но затем те, кто были сами не в состоянии совершать несправедливость и избежать несправедливости, причиняемой им другими, предпочли заключить соглашение о том, чтобы «не совершать несправедливости и не страдать от нее»; «отсюда взяло свое начало законодательство и взаимный договор» (II, 358е–359а) 15. Таким образом, оказывалось, что в основе подобного конвенционализма лежит индивидуалистическая и эгоистическая трактовка человеческой природы: всякий человек стремится к совершению несправедливости и готов отказаться от совершения ее только ввиду страха перед наказанием, установленным законом. Претерпевание наказания для него оказывается сравнительно большим злом, чем совершение несправедливости — благом. Таким образом, суть первоначального договора и современного права сводилась к минималистской формуле: «не вредить и не испытывать вреда». Схожий взгляд на происхождение права высказан в диалоге «Горгий» (483b) 16 устами софиста Калликла. Отметим, однако, имеющееся в нем отличие в оценке: законы установлены в своих интересах слабыми, не способными причинять зло, с тем, чтобы ограничить сильных. Смысл 14 15 16 68 Платон. Собр. соч. в 4 т. Т. 3. М., 1994. С. 130; Аристотель. Цит. соч. Т. 4. С. 376–402. Платон. Цит. соч. Т. 3. С. 118. Платон. Цит. соч. Т. 1. М., 1990. С. 522–523. Государство. Общество. Управление Гражданин, государство и общество в античной философии рассуждений Калликла в том, что сильный человек может и должен попирать этот порядок, установленный слабаками в интересах своей группы. Тем самым обосновывалось право на власть сильнейшего. Эти отличия ведут к разной трактовке той и другой версии теории договора: версия Главкона — это утилитаристская теория выгоды, версия Калликла — натуралистическая теория силы. Но оба оратора у Платона согласны с тем, что существующий правопорядок в равной степени гарантирует охрану жизни и имущества любому члену общества — он просто запрещает насилие для тех, кто на него способен. Позднейшие варианты этого учения подразумевают, что подобный договор накладывает на индивида лишь одно обязательство: отказ от посягательства на интересы других членов общества, а роль государства ограничивает защитой жизни и имущества граждан. Важной особенностью законодательства является неотвратимость наказания. Если бы не страх, то граждане проявили бы себя не с лучшей стороны, будучи склонны по своей природе к действиям в интересах собственной выгоды. Платон по поводу безнаказанности рассказывает историю про «перстень Гига». История такова: некий пастух по имени Гиг батрачил у тогдашнего царя Лидии — пас в полях его скот. Однажды после проливного дождя и землетрясения образовалась трещина, в которую Гиг спустился и обнаружил пещеру с разными диковинами, и среди прочего — медного коня, снабженного дверцами, а внутри коня лежал покойник с перстнем на пальце. Пастух взял перстень себе и выбрался из пещеры наружу. Вскоре он обнаружил, что перстень волшебный: он делает человека невидимым, если повернуть его камнем к ладони. После этого открытия пастух поступил следующим образом: он устроился в число вестников, посланных ко двору царя, там соблазнил его жену, они вместе убили царя и так Гиг захватил власть («Государство», II, 359d) 17. Таким образом, эта вложенная в уста софиста история подтверждает тезис «творить несправедливость, оставаясь притом безнаказанным, это всего лучше» (359а7), и что именно таковы истинные черты природы человека, которые подавляются законами. Нельзя, далее, быть гражданином в строгом смысле этого слова без знания и исполнения законов своего государства. Допустим, мы разделяем понимание закона как общественного договора. Но ведь законы пишутся людьми — поэтому очевидна их изменяемость, их нестабильность, 17 Платон. Цит. соч. Т. 3. С. 119. Философия об общих проблемах государства, общества и управления 69 М. А. Солопова а отсюда и возникающее к ним недоверие. Софист Гиппий полагал, что писаные нормы закона не тождественны справедливости и уступают ей по значимости. Как обязательные он рассматривает законы неписаные — они дарованы богами, а поэтому фактически остаются незыблемыми и к тому же признаются всеми народами (чтить богов, почитать родителей, не вступать в брак с родителями и детьми, платить добром за добро). Эти законы «заключают сами в себе кару для преступающих их» 18. Какой же критерий теоретики демократии образца V в. до н. э. помещали в основание принципа равенства всех граждан перед законом? На этот счет были высказаны следующие мнения. Софисты, назвав причиной неравенства (при олигархии, аристократии, тирании) законы, написанные в интересах властей предержащих (кто сильнее, кто богаче, кто родовитее), стали первыми теоретиками демократии — ведь она справедливее хотя бы потому, что имеет в виду интересы большинства, в то время как другие виды государственного строя представляют больше ограничений для большего количества членов общества. Они декларировали, что все люди равны по рождению, и хотя закон устанавливает ограничения в гражданских правах, в природе человеческой нет для этого оснований. Гиппию принадлежит утверждение о естественном родстве людей в целом или, по крайней мере, мудрейших из них, в противоположность законам, разделяющим их. Родоначальник софистики Протагор, если довериться изложению Платона, пользуясь языком мифа, в аллегорической форме выдвинул идею о равенстве всех людей и в политическом отношении. В диалоге «Протагор» от его лица говорится, что человек является творением Прометея, наделившего свое создание «искусствами» — техническими способностями, похищенными с Олимпа. Благодаря этому у рода человеческого появились язык и религия, ремесла и искусства. Но люди, обладая «мудростью для жизни», все-таки не могли создать общества, хотя потребность в этом была велика: им угрожали дикие звери, и надо было от них защищаться. Однако люди никак не могли уживаться вместе, они не были к этому способны, не обладая «политической мудростью». Поэтому Зевс наделяет людей этой способностью, даруя им «cтыд» (айдос) и «правду» (дике), «чтобы они служили украшением городов и связывали узами дружбы» (322с2–3) 19. Этот миф изображает дело так, что навыки искусств и ремесел, подаренные 18 19 70 Ксенофонт. Сократические сочинения. СПб., 1993. С. 166–173. Платон. Цит. соч. Т. 1. С. 432. Государство. Общество. Управление Гражданин, государство и общество в античной философии и распределенные между людьми Прометеем, покоятся на индивидуальном таланте, а политические свойства, дарованные Зевсом, — общие роду человеческому («Пусть все будут к ним причастны; не бывать государствам, если только немногие будут этим владеть, как владеют обычно искусствами. И закон положи от меня, чтобы всякого, кто не может быть причастен стыду и правде, убивать как язву общества» (322d)) 20. Вот причина, по которой от граждан можно требовать соблюдения законов. Но эта добродетель не является врожденной и не возникает самопроизвольно. Ее всякий способен достигнуть «старанием, упражнением и обучением» 21; необходимость такого обучения и провозглашали софисты во главе с Протагором. Что же значит это разделение на стыд и правду? Речь ведь идет не о том, что Зевс даровал людям в качестве политической добродетели совесть. Если проанализировать словоупотребление той поры, то становится понятно, что упомянутые Платоном важнейшие для социальной жизни термины точно соответствуют различению законов писаных и неписаных: первые устанавливаются согласно справедливости и исполняются согласно ей же, в то время как вторые, неписаные, установленные с незапамятных времен, нарушать постыдно. Так языком мифа Платон обозначает рационально для него не объяснимые, но объективно существующие социальные факторы. В более поздний эллинистический период стоики развивали учение о естественной основе этики и права, в ней же усматривая принцип равенства всех людей. Логос, разум, осмысливался ими и как природа целого космоса, и как природа отдельного человека, так что принцип жизни согласно природе (согласно мировому разуму) приводил их к пониманию единства общей разумной природы даже не в масштабе всего человечества, а в масштабе всего космоса. Отсюда учение стоиков о космополисе как государстве всех разумных существ, богов и людей, гражданами которого каждый должен себя мыслить. Сенека настойчиво подчеркивал, что статус человека как существа разумного и тем подобного богам гораздо важнее, чем его социальный статус. Собственно социальный статус «безразличен» к добродетели, не имеет значения для нравственной оценки, и рабы — такие же люди, как остальные. Мы все — граждане «государства рода человеческого» (res publica generis humani) 22. 20 21 22 Платон. Цит. соч. Т. 1. С. 432. Там же. С. 433. Сенека Луций Анней. Философские трактаты. СПб., 2001. С. 85. Философия об общих проблемах государства, общества и управления 71 М. А. Солопова * * * Говоря о понятии «гражданин», мы исходим из того, что оно употребимо применительно к демократической или олигархической формам правления — двум наиболее распространенным в Древней Греции видам политического строя. При монархии (либо тирании) говорят не о гражданах, а о подданных. Действительная афинская демократия времен ее расцвета при Перикле реализовала для своих граждан принципы равенства перед законом («исономия») и гласности, равного права на свободу высказывания («исегория»), однако в число граждан включала даже не всех свободных взрослых мужчин, а только рожденных от отца-афинянина и матери-афинянки. Интересно, что все возможные сопоставления в теоретическом отношении упираются в тот факт, что идеалом для Платона и Аристотеля является не Афинская демократия периода ее расцвета (рабовладельческая и национально-этническая), но аристократия и олигархия образца Спартанской (с теми же особенностями), и оба они отрицательно относятся к некоторым важным вещам, отказаться от которых в качестве ценностей не каждый наш современник, живущий в современном демократическом государстве, готов. Речь идет о роли денег, частной собственности, идивидуалистической этике. Платон и Аристотель полагают эти факторы разрушительными для справедливых и стабильных общественных отношений, провоцирующими развитие порочных наклонностей души. Вообще говоря, реализованная в современном обществе демократия, поскольку она не обеспечивает гражданам прямой доступ к управлению государством, в античном смысле демократией не является. Да, одной из декларируемых особенностей демократического строя является широкое гражданское равенство, само по себе осознаваемое как ценность и достижение по сравнению с недемократическими режимами («в демократическом государстве только и слышишь, как свобода прекрасна и что лишь в таком государстве стоит жить тому, кто свободен по своей природе» («Государство» VIII, 562с)) 23. Но каким путем достигались эти свобода и равенство и что они практически могли означать? Об установлении демократии Платон пишет следующее: пришедшие к власти люди неимущие «некоторых из своих противников уничтожат, иных изгонят, а остальных уравняют в гражданских правах и в замещении 23 72 Платон. Цит. соч. Т. 3. С. 350. Государство. Общество. Управление Гражданин, государство и общество в античной философии государственных должностей» («Государство», VIII, 557а) 24. При демократическом строе граждане будут людьми свободными, «в государстве появятся полная свобода, и откровенность (парресия), и возможность делать что хочешь»; «каждый устроит себе жизнь по своему вкусу» (VIII, 557b). Но беспокоит Платона всеобщая безответственность: «В демократическом государстве нет никакой надобности принимать участие в управлении, даже если ты к этому и способен; не обязательно и подчиняться, если ты не желаешь, или воевать, когда другие воюют, или соблюдать, подобно другим, условия мира, если ты мира не жаждешь. И опять-таки, если какой-нибудь закон запрещает тебе управлять либо судить, ты все же можешь управлять и судить, если это тебе придет в голову» (557е) 25. С подобным произволом неизбежно связано искажение принципов правосудия, его избирательность: «Разве не великолепно там милосердие в отношении некоторых осужденных? Или ты не видишь, как при таком государственном строе люди, приговоренные к смерти или изгнанию, тем не менее остаются и продолжают вращаться в обществе», «эта снисходительность вовсе не мелкая подробность демократического строя; напротив, в этом сказывается презрение ко всему тому, что мы считали важным, когда основывали наше государство» (558a–b) 26. Демократия, по Платону, — приятный и разнообразный строй, не имеющий должного управления, при котором уравнены равные и неравные (558с). К сожалению, перспектива такой демократии — в неизбежной деградации к тирании. Такая далеко не совершенная демократия, изображаемая Платоном, вполне могла бы стать поводом для размышлений о гражданском обществе, его месте, целях и задачах по отношению к государству. В самом деле, об отличии и даже оппозиции гражданского общества и государства можно говорить в случае несовпадения таких понятий, как «правильное» (справедливое) государство и «вот это государство»; «добродетельный человек» и «гражданин»; истинный закон — государственный закон (законодательство). Если же помыслить их тождественными, а справедливость — установленной в действительности, то и гражданское общество от государства будет отделить весьма сложно. То, что предложили в своих проектах «правильных государственных устройств» (политий) Платон и Аристотель, — именно такой, идеальный случай. В конечном 24 25 26 Платон. Цит. соч. Т. 3. С. 343. Там же. С. 344. Там же. С. 344–345. Философия об общих проблемах государства, общества и управления 73 М. А. Солопова счете политическое содержание было включено в самый широкий из возможных контекстов — космологический, который имел непосредственный выход к теологическому. Практическое средство достижения этого идеала в земной истории заключалось в обеспеченном государством систематическом воспитании человека, в развитии его способностей как существа мыслящего, но не замкнутого в себе, а как гражданина. Аристотель пишет: «Мы полагали целью науки о государстве наивысшее благо, потому что именно эта наука больше всего уделяет внимания тому, чтобы создать граждан определенного качества, т. е. добродетельных и совершающих прекрасные поступки» («Никомахова этика», Кн. 1, 10996 29–32) 27. Ничто другое не станет надежным фундаментом для системы государственных отношений, кроме как справедливые законы, которые будут честно исполняться всеми — и властвующими, и простыми гражданами. * * * Имея в виду несовпадение общества и государства, важно также отметить то различие, которое древние проводили между «государством» и «родной землей», полисом и хорой. Граждане государства — не просто население страны, но уроженцы ее, она для них является родиной. Можно лишиться гражданства по причине совершения противоправных действий, можно (хотя в греческой действительности и крайне трудно) приобрести права гражданства другого государства, но родина все равно одна. Первые греческие теории о политическом равенстве граждан апеллировали не в последнюю очередь к единству происхождения из родной земли, от единых предков, что нашло свое отражение в мифах. Афиняне, в частности, указывали, что все они родились от одних предков на земле, дарованной им Афиной, — следовательно, они не чужеземцы, они все равноправные граждане, как братья и сыновья одной матери 28. 27 Аристотель. Цит. соч. Т. 4. С. 69. Ср. переработку старинного мифа об автохтонности афинян у Платона в «Государстве»: «Я попытаюсь внушить… гражданам, что все то, как мы их воспитывали и взращивали, и все, что они пережили и испытали, как бы привиделось им во сне, а на самом-то деле они тогда находились под землей и вылепливались и взращивались в ее недрах — как сами они, так и их оружие и различное изготовленное для них снаряжение. Когда же они были совсем закончены, земля, будучи их матерью, произвела их на свет. Поэтому они должны и поныне заботиться о стране, в которой живут, как о матери и кормилице, и защищать ее, если кто 28 74 Государство. Общество. Управление Гражданин, государство и общество в античной философии На родине человек рождается и воспитывается, становится личностью внутри своей семьи и рода, он ориентирован на принятый уклад жизни, традиции, веру предков. Не весь этот комплекс знаний регламентирован законами, часть информации — по существу, первичный культурнонравственный опыт — передается не путем обучения, а через привычку (ethos). С другой стороны, гражданином человек становится в определенном возрасте, по достижении которого его обучают правам и обязанностям — он их познает. Это аристотелевское противопоставление привычки и обучения (познания) соответствует различию двух типов добродетели, которыми должен обладать каждый взрослый человек: этических и мыслительных 29. И хотя привычка и подражание существенно важны для адаптации в социуме, но добродетели разума, необходимые для гражданского самоопределения, оказываются главнейшими — государственный муж должен отличаться своим «практическим разумом». Законы, повторимся, бывают писаные и неписаные, последние и составляют ядро традиций страны, принятых в обществе нравов и обычаев. Указанное несовпадение дает еще один повод для разделения функций гражданского общества и государства. Оппонирующая и корректирующая позиция общества по отношению к государству выражается именно в охранительной функции общественного мнения по отношению к традиции и недоверии к конъюнктурным, неоправданным переменам. Хотя коррекция несовершенного законодательства также не может быть вне контроля подобного рода. * * * Резюмируя, отмечу, что хотя античные философы в целом по многим основаниям соединяют государство и гражданское общество, имеется ряд случаев, когда они указывают и на отличия между ними. В частности, по Аристотелю, несовпадение имеет место: • поскольку граждане необходимо проявляют себя в общении не только на уровне институтов государства, но и на уровне семьи и поселения, а ведь это тоже составляющая политической (полисной) жизни; на нее нападет, а к другим гражданам относиться как к братьям, также порожденным землей» (Платон. Цит. соч. Т. 3. С. 184). 29 Подробнее об этом см.: Аристотель. «Никомахова этика». Кн. 2 Цит. соч. Т. 4. С. 78–79. Философия об общих проблемах государства, общества и управления 75 М. А. Солопова • поскольку не тождественны понятия справедливости и законности (писаного и неписаного закона); • поскольку общее благо не всегда совпадает с «благом для человека», но каждый отдельный гражданин имеет право на свое счастье и свое благо; • поскольку политические институты ориентированы на уравнительную справедливость и «математическое» равенство (равенство прав, свободы слова и т. п.), и принцип ее осуществления в сфере производства и потребления — деньги как всеобщая мера. Однако существует еще справедливость «по достоинству». В этом случае мера таланта членов общества и восполнение недостаточности жизни каждого отдельного члена стоит в зависимости от конкретного случая и его личной истории утрат и достижений. При этом никакой общий закон не будет иметь в виду такие частные случаи, и путь соединения частного и общего лежит через общение в сфере гражданского общества. Отсюда следует, что имеется поле для формирования гражданского правового сознания помимо воплощенного в системе законодательства; • наконец, именно по отношению к понятию общества, а не системе власти применимы рассуждения Аристотеля о «единомыслии» (homonoia) как форме сотрудничества и принципе единства граждан. Этот принцип назван у философа дружбой (philia), под которой имеется в виду общение единомышленников, которое создает «политическую дружбу ради пользы» как основу государственной жизни 30. Впрочем, здесь уже речь может идти не об оппозиции, а об основании сотрудничества и взаимной дополнительности институтов государства и общества. В заключение было бы уместно вспомнить о полемике Аристотеля с софистом Ликофроном по поводу определения закона как «гаранта справедливости во взаимоотношениях граждан». Казалось бы, очень хорошее определение. С чем же был не согласен Аристотель? Всего лишь с попыткой ограничить цели политического сообщества соглашениями по совместной защите своей страны от врагов, обеспечению личной безопасности и установлением правил экономических взаимоотношений. В таком понимании он видит тот существенный недостаток, что оно, будучи сосредоточено на 30 76 Подробнее см.: Аристотель. Евдемова этика. М., 2011. Книга седьмая. С. 231–243. Государство. Общество. Управление Гражданин, государство и общество в античной философии военных и экономических обязательствах, игнорирует заботу о добродетели — той благой высшей цели, ради которой и создавалось государство («Политика», кн. III, 1280а31слл.) 31. А эта забота подразумевает для него, как и для Платона, систему воспитания и определенную регламентацию образа жизни граждан. Политика и политическая философия, с точки зрения и Платона, и Аристотеля, должны быть основаны на онтологии и философской антропологии, а не на декларативной риторике. Забота о «прекрасном элементе», квинтэссенции системы государственности никак не может помещаться на периферию стратегии государственного развития. И в случае, если она мало выражена в деятельности профессионального государственного аппарата, задачи по ее посильному воплощению в жизнь принимает на себя гражданское общество. И в той мере, в какой это обществу удастся, государство может рассчитывать в том числе и на собственную жизнеспособность. 31 Аристотель. Цит. соч. Т. 4. С. 63. Философия об общих проблемах государства, общества и управления 77 Э. Ю. Соловьев Государство, гражданский правовой порядок и права человека в глобально-историческом проекте Канта Современное философское сообщество мало похоже на сплоченную и эффективную «республику ученых». Совершенно иррациональным образом сменяются его авторитеты; представители различных течений и школ плохо знают друг о друге, а еще чаще просто не слышат друг друга. Но на фоне этой усугубляющейся концептуальной сумятицы делается все более заметным одно удивительное обстоятельство: все сколько-нибудь влиятельные философские направления считают необходимым «отметиться на Канте». Исключительное положение Канта в мире современной философской коммуникации, на мой взгляд, в немалой степени объясняется тем, что Кант более любого другого мыслителя прошлого методически стремился к выявлению в сознании общезначимого и универсального. С редкой простотой и силой это стремление выразило себя в предельном философскоисторическом проекте прочного мира, который, как полагал Кант, a priori понятен всем людям и даже всем «разумным существам вообще». Продуманные и точные слова для фиксации этой очевидности нашел в одной из недавних своих работ Юрген Хабермас. Мир во всем мире, разъясняет он в книге «Расколотый Запад» (2004), есть элементарная «импликация законосообразной свободы». «Цель ликвидировать войны — это требование разума. Практический разум налагает моральный запрет (veto) Философия об общих проблемах государства, общества и управления 79 Э. Ю. Соловьев прежде всего на систематические убийства и умерщвления». «Никакой войны не должно быть, — предъявляет он выразительнейшее высказывание Канта, — ни войны между мной и тобой в естественном состоянии, ни войны между нами как государствами, которые хотя и находятся внутри себя в законном состоянии, но внешне (во взаимоотношениях) пребывают в состоянии беззакония» 1. Наиболее определенно и полно эта установка представлена Кантом в трактате «К вечному миру». * * * Трактат Канта более других его сочинений нуждается в характеристике эпохи, откликом на которую стала трансцендентальная этика и надстроенные над ней философско-правовые и философско-исторические идеи. Применительно к загадкам трактата эпоху эту следует продумать прежде всего как эпоху постреформационную. Западная Европа после Реформации была регионом жестоких религиозных войн. За попыткой христианского евангелического возрождения последовал церковный раскол и полоса вооруженных столкновений между враждующими вероисповеданиями. Я с сомнением отношусь к современным модным концепциям конфликта цивилизаций, но если они все-таки имеют какое-то право на существование, то раньше всего их надо было бы применить к западноевропейской ситуации XVII–XVIII веков. Бытует мнение, будто Западная Европа до второй половины ХХ века (до столкновения с современным политико-силовым и религиозно-философским вызовом арабо-мусульманского Востока) вообще не знала, что такое иная культура и иная ментальность. Это предрассудок тех, кто датирует Запад со времени Просвещения и Французской революции. Западная Европа XVI и XVII веков уже очень хорошо знала, что такое арабо-мусульманский вызов, а главное — острейшим образом пережила конфликт ментальностей в пространстве своих собственных нравственно-религиозных исканий. Знаменательно, например, следующее. Конфессиональные конфликты этого периода возникают на высоком «градусе набожности». В них поначалу лидируют те, кого сегодня мы назвали бы фундаменталистами. Но очень скоро религиозное несогласие становится просто маской, которой прикрывают мирские, политические, экономические и другие раздоры. 1 80 Хабермас Ю. Расколотый Запад. М., 2008. С. 110. Государство. Общество. Управление Государство, гражданский правовой порядок и права человека… Религиозная вражда становится средством укрупнения давно сложившихся позднефеодальных конфликтов. Главными агентами религиозных войн оказываются вовсе не фундаменталисты-фанатики, а люди цинично расчетливые, иногда совершенно равнодушные к исканиям веры. Знаковое явление рассматриваемой эпохи — массовое участие католиков в наемных армиях протестантизма и протестантов в католических наемных войсках. Триумфом этого религиозно-идеологического позднефеодального милитаризма стала Тридцатилетняя война в Германии 1618–1648 годов, которая на две пятых сократила население страны, обессилила ее сельское хозяйство, ремесло и торговлю, подорвала всю организацию образования и породила причудливые экологические бедствия. Упрочение режимов абсолютной монархии привело к известному умерению внутриевропейских вооруженных конфликтов и к изменению самого их характера. Тридцатилетняя война подзабылась, более того, оказалась тенденциозно вытесненной из памяти. Феодальные войны мельчали, превращаясь в полевые дуэли между монархическими дворами, подчинялись множеству почти ритуальных условностей. Умами дипломатов все более завладевала мысль о том, что войны можно смягчить, облагородить, цивилизовать, превратив тем самым в инструмент правового решения межгосударственных конфликтов и даже в постоянный политический фактор, который взбадривает экономику, технику и культуру. Как можно было одолеть этот милитаристско-цивилизаторский образ мыслей? Для этого требовалась строгая мораль, которая поставила бы себе на службу мысленный эксперимент — рациональную культуру продуктивного воображения. Именно таким путем и пошел Кант. Кант не отрицает, что до известного времени войны могли работать на благо цивилизации. Они, например, способствовали сплошному заселению Земли, поскольку вытесняли людей в самые суровые ее регионы. С той поры, как решающим условием ратных успехов стала сложная военная техника, подготовка к войне стимулирует общее развитие производства, а это значит и экономическую инициативу, и, далее, косвенно — культуру, науку, даже предпринимательскую свободу. Но тот, кто видит это, должен представить в уме еще и другое. С известного исторического момента на подготовку войны тратятся все силы государства. Свободе во многих местах наносятся чувствительные удары. Война — это дикость, сохраняющаяся внутри цивилизации и вооружающая себя ее приобретениями. Идеалистическому благодушию апологетов цивилизованной войны Кант в качестве образцового представителя строго этического идеализма Философия об общих проблемах государства, общества и управления 81 Э. Ю. Соловьев противопоставляет нагнетание страха перед войной 2 . Оно рационалистически методично и опережает время. Согласно Канту, устремление к миру между народами коренится в очевидностях морально-практического разума. Однако действенным мотивом политического поведения оно становится только благодаря осознанию предельной опасности вой ны, над прояснением которой уже поработала философская и общественная мысль. Мы ясно видим это, когда смотрим на научные усилия Канта из XX и XXI века. Трудно не согласиться со следующей констатацией Отфрида Хёффе, одного из самых серьезных немецких исследователей кантовского наследия: «Удивительно, но Кант, не знавший ничего подобного современному оружию массового уничтожения, думал как раз о предельном риске глобальной войны. Он говорил об истребительной войне, которая позволит установиться вечному миру разве что на великом кладбище человечества» 3. Можно сказать, что Кант выступает здесь как глашатай альтернативного фатума, альтернативного предопределения: или вечный мир в смысле всеобщего кладбищенского покоя, или вечный мир в качестве разумного дипломатического решения. В отличие от большинства пацифистов своего времени — я хочу обратить на это внимание — Кант в своем размышлении отправляется от самой худшей из возможных перспектив. Он как бы работает в жанре антиутопии и мыслит войну такой, какой ее на деле увидит лишь термоядерный век. В конце XVII — первой половине XVIII века в Западной Европе не было недостатка в пацифистской литературе разных ориентаций и жанров. На публицистике миролюбия лежала печать утопического образа мысли, восходящего к эпохе Возрождения. Сплошь и рядом она выполнялась в манере увлекательных романов о государстве. Мир между народами мыслился как одно из измерений социально совершенного устройства. Кант далек от подобных ожиданий. Он специально подчеркивает, что стабильное замирение следует отличать от мечты о возвращении в золотой век. В трактате Канта нет места образу полной гармонии, которая однажды явится и снимет, диалектически устранит все людские противоречия и конфликты. В нашей власти лишь упорядочение, а если говорить 2 См.: Мотрошилова Н. В. Концепция «вечного мира» и союза государств И. Канта: актуальное значение // Иммануил Кант: наследие и проект. М., 2007. С. 414. 3 Höffe O. Kategorische Rechtsprinzipien. Ein Kontrapunkt der Moderne. Fr. am. M., 1990. S. 258. 82 Государство. Общество. Управление Государство, гражданский правовой порядок и права человека… точно, правоупорядочение сталкивающихся людских притязаний. Вот важнейший пункт, где в философско-исторических рассуждениях Канта появляется смыслоемкий образ права. В главном этическом сочинении Владимира Соловьева, получившем название «Оправдание добра», есть поразительное высказывание о праве. «Задача права, — отчеканивает мой великий однофамилец, — вовсе не в том, чтобы лежащий во зле мир обратился в Царство Божие, а только в том, чтобы он до времени не превратился в ад» 4. Если бы Кант мог слышать эти слова, он, я уверен, оценил бы их как одно из великих откровений разума. В 1795 году внимание Канта сосредоточено на адском зле, которым люди посредством своей воли, а значит по своей вине, могут завершить историю рода человеческого. Такова перспектива глобальной истребительной войны, открывающаяся нестесненному и решительному воображению разума. И именно она ставит понятие права в центр всех социально-политических теорий и практик. В трактате Канта вечный мир и право — это понятия, находящиеся на одной и той же ценностно-нормативной плоскости. Как первое — «вечный мир», так и второе — «право» не принадлежат к рецептам высшего совершенства, будь то социального или нравственного. Оба относятся всего лишь к условиям возможности бесконечного совершенствования, на которое, даст-то Бог, у конечных бренных людей хватит хотя бы родовых способностей и сил. Поэтому рассуждение о вечном мире строится Кантом в жанре обоснования и разъяснения строго правового документа, а именно: международного договора о прекращении войны, который содержит предварительные (так называемые прелиминарные) и окончательные (дефинитивные) статьи. * * * Большинство кантоведов согласны в том, что важнейшим стимулом к написанию трактата «К вечному миру» явилось заключение в 1795 году Базельского мирного договора между Францией и Пруссией. Налицо был первый акт признания Франции, страны свершившейся революции, со стороны феодально-абсолютистской Пруссии. Кант незамедлительно использовал эту благоприятную конъюнктуру для просветительского предъявления давно вызревавшего философски-правового построения. Далекий 4 Соловьев В. С. Соч. в 2 т. Т. 1. М., 1988. С. 454. Философия об общих проблемах государства, общества и управления 83 Э. Ю. Соловьев от одобрения революционно-демократической механики случившегося во Франции переворота, он тем не менее смело выражает свою симпатию «к могучему и просвещенному народу, который имел возможность образовать республику» 5. Он видит в этом первое торжество нормы, обязательной для будущего, и следующим образом чеканит первую из своих дефинитивных статей: «Гражданское устройство в каждом государстве должно быть республиканским» 6. Республика, республиканизм, республиканский дух — таковы ключевые политические термины кантовского трактата. Что они имеют в виду? В современном политологическом дискурсе выражение «республика» обычно подразумевает республиканско-демократическое (парламентское или президентско-парламентское) политическое устройство. В XVIII веке дело обстояло по-иному. Как свидетельствует немецкий «Лексикон политики», термин «республика» был тогда «недифференцированным обозначением всех государств, которые не являются монархиями». Какому из этих значений — традиционному или современному — отвечает кантовское понятие республики? Как ни удивительно, — ни тому, ни другому. Кант далек от отождествления республики и демократии. Вместе с тем он считает возможным такое политическое образование, как монархия, республиканская по духу и способу действия. Анализ кантовского понимания республики был не так давно проделан О. Хёффе и позволяет утверждать следующее. Республиканский порядок, как его понимает Кант, имеет место там, где, во-первых, достигнуто конституционное признание прав человека; во-вторых, налицо реальное и действенное верховенство закона; в-третьих, есть равенство подданных перед законом; в-четвертых, осуществлен принцип разделения властей и, в-пятых, господствует правило «каждый обязан подчиниться лишь такому закону, на который он сам дал согласие» 7. Стоит внимательно вглядеться в этот перечень, и делается ясным, что республиканизм Канта есть не что иное, как предвосхищение достаточно полного образа правового государства. Кантовское понятие республики в этом смысле удивительно, потому что Кант как бы втягивает в него и тем самым фиксирует основной смысл правового государства, очерчивающийся в английской, 5 6 7 84 Кант И. Соч. в 4 т. на нем. и русск. языках. Т. 1. М., 1993. С. 393. Там же. С. 463. См.: Höffe O. Kategorische Rechtsprinzipien. SS. 258–263. Государство. Общество. Управление Государство, гражданский правовой порядок и права человека… североамериканской и немецкой литературе. Используя причудливое и тем не менее точное выражение, найденное когда-то С. И. Гессеном, можно сказать, что Кант одержим мыслью об «оправовлении» всего возможного комплекса политических отношений. При этом можно выделить три уровня ожиданий. «Оправовление» должно пройти на уровне микросоциума — это будут ассоциации и объединения, непосредственно входящие в гражданское общество; «оправовление» должно совершаться на уровне макросоциума — таково само разумное государственное устройство; и, в-третьих, его следует осуществить на уровне гиперсоциума, или космополиса. В свете кантовского трактата делалась видимой кричащая несообразность предшествующей просветительской политической антропологии. Просветители начинали с социально-стерильного элементарного индивида, который отвлечен от этноса, вероисповедания и страны обитания. Это был, как сформулирует Маркс, атом человеческого рода вообще, простейшая ячейка вселенского людского множества. Вместе с тем какую бы просветительскую концепцию мы ни взяли, мы тотчас увидим, что атомизированные естественные индивиды, надэтнические и надрегиональные, сразу ищут объединения в государстве — всегда и непременно в государстве. В работе анализа политическая антропология Просвещения предстает как глобалистская доктрина, а в деле синтеза — как доктрина государствоцентристская. Она как бы парализована давним страхом перед национальной смутой, а потому платит дань державно-абсолютистскому образу мысли. Она роковым образом замыкается на национально-государственную целостность и, в сущности говоря, отказывается от обсуждения действительных или хотя бы возможных политических объединений, бóльших или меньших, чем государство. Трактат «К вечному миру» представляет собой в этом смысле совершенно удивительное сочинение и смотрится как уникальное устремление в будущее. Автор трактата напоминает обычного стандартного просветителя, поскольку аналитически постулирует морально ответственную личность в статусе изолированного агента родовой жизни всего человечества. Вместе с тем строгая логическая последовательность заставляет Канта признать то, чего стандартные просветители признавать не отваживались. Конечная целостность, в которую изолированные агенты вселенской родовой жизни могут и должны сознательно связываться, сопрягаться, — это вовсе не обязательно государственное тело, страна, держава. Это может быть правовое товарищество любого простирания и любых размеров. Философия об общих проблемах государства, общества и управления 85 Э. Ю. Соловьев Вот это понятие «правовое товарищество», удивительное для XVIII века, Кант в трактате прилагает, с одной стороны, к добровольным гражданским объединениям — к тому, что мы сейчас называем институтами гражданского общества, к тому, что Солженицын наречет «демократией малых пространств». А, с другой стороны, это же понятие правового товарищества может быть приложено и ко всему космополису. Государство как бы затесано между этими политическими реальностями и включается в разумный политический порядок в той мере, в какой становится правовым. * * * Я сильно преувеличил бы политологические заслуги Канта, если бы стал утверждать, что он первым обрисовал тему гражданского общества, его простейших ячеек и базисных институтов. Подлинными ее первооткрывателями надо признать американских просветителей. В трактате Канта данная тема едва брезжит, едва угадывается задним числом в рассуждениях о гласности, публичной дискуссии и республиканской общественности. Кстати, в трактате «О вечном мире» они многочисленны, они ключевые. Можно сказать, что именно в этих рассуждениях Кант ставит вопрос о том, что право — это не просто институты или нормы, это еще непременно некоторое сохраняющееся перманентное усилие, это обязательно действия людей, которые правом одухотворены, которые, как скажет позднее П. И. Новгородцев, не просто привязаны к праву по мотивам частного интереса, но готовы «отстоять идеальную сущность права» и «обнаружить силу права против права силы» 8. Гражданское общество присутствует в трактате Канта под названием «общественность». Сколько-нибудь определенных социологических очертаний у общественности нет. Скорее всего, речь идет о той части образованной прусской элиты, которая хотела бы повлиять на власть своими рекомендациями, обсужденными в открытых дискуссиях. В трактате «К вечному миру» мимоходом говорится о том, что, отваживаясь «блюсти право людей», государь берет на себя «миссию, слишком великую для одного человека». Это можно расценить как намек на необходимость хотя бы совещательного участия общественности в законодательстве. Но текст не исключает и более решительного толкования: соблюдение права 8 86 Новгородцев П. И. Об общественном идеале. М., 1991. С. 526. Государство. Общество. Управление Государство, гражданский правовой порядок и права человека… вообще не может быть делом одних лишь законодателей и правительств; оно предполагает свободную (по строгому счету неполитическую) правоблюстительную инициативу «снизу». Робким подцензурным языком Кант в своих сочинениях указывает на возможности правового противостояния верхам. Он если не требует, то разрешает «иногда не уступать исполнительной власти» 9, то есть (как выразятся много позже) идти путями ненасильственного сопротивления. Самое же удивительное — это постоянство и энергия, с какими Кант борется за правовое просвещение общественности. Еще в 1780–1782 годах кёнигсбергский профессор прочел лекции, которые содержали редкие по силе наброски правовой этики. Если бы меня спросили, чтó из классического философского наследия можно рекомендовать для чтения сегодняшнему правозащитнику, я непременно назвал бы именно эти кантовские тексты. Предвосхищая одно из известнейших, знаковых высказываний, которое появится в трактате «К вечному миру», Кант бросает в студенческую аудиторию Кёнигсберга следующий призыв: «Наш долг состоит в том, чтобы глубоко уважать право других и как святыню чтить его. Во всем мире нет ничего более святого, чем право других людей. Оно неприкосновенно и нерушимо. Проклятие тому, кто ущемляет право других и топчет его ногами!» 10 Многого стóит следующий тезис Канта: «Уважение к чужому праву есть первая из совершенных обязанностей» 11. Здесь тщательно взвешено и существенно каждое слово. Выражение «чужое право» исторически предваряет «право людей» (права человека) в тексте трактата «К вечному миру». Выражение «совершенные обязанности» в лексиконе А. Баумгартена, по компендиуму которого Кант должен был читать свои лекции, означало «обязанности, безусловность которых не подлежит сомнению». Оно предваряло ни больше ни меньше, как кантовское понятие категорического императива. Тезис Канта в полной его реконструкции означает следующее: «Уважение к правам человека есть первый из категорических императивов». Он равнозначен следующему призыву: отложи помощь нуждающемуся, акт сострадания, дела призвания, но безотлагательно поспеши на помощь тому, чьи прирожденные, неотъемлемые права нарушаются. 9 Кант И. Соч. в 6 т. Т. 4. Ч. 2. М., 1965. С. 245. Eine Vorlesung Kant über Ethik / in Auftrage der Kant-Gesellschaft herausgegeben von P. Mentzer. Berlin, 1924. S. 245. (В дальнейшем: Kant über Ethik). 11 Kant über Ethik. S. 269. 10 Философия об общих проблемах государства, общества и управления 87 Э. Ю. Соловьев * * * В Западной Европе Нового времени Кант — один из лидеров ценностного возвышения права. Из-под его пера выходит несколько философско-правовых дефиниций, превратившихся затем в девизы политической эмансипации и вполне отвечавших духу эпохи, которая превращала здания судов в Дворцы правосудия, а изображения Фемиды ставила на место монархических львов и орлов. Дефиниции, о которых я говорю, выкованы в политических сочинениях середины 1790-х годов. Таково эссе «О поговорке: может быть это и верно в теории, но не годится для практики» (1793) 12, где Кант подверг критике политический патернализм. Такова «Религия в пределах только разума» (1794), направленная против сервилизма и богослужебной казенщины позднего прусского лютеранства. Таков, наконец, сам трактат «К вечному миру». Именно на его страницах появляется настоящий дифирамб праву, выразительный, но совсем не простой по смыслу. Кант откликается на центральное утверждение лютеранской политической теологии, представители которой прямо-таки облепили прусский престол. Верховный правитель (монарх), провозглашали они, должен мыслиться как «наместник и помазанник Бога, исполнитель божественной воли на земле». Пусть так, рассуждает Кант, — согласимся с этими эпитетами, подавив в себе желчную вольтерьянскую иронию. Но соглашаясь, со всею серьезностью спросим себя: а чтó прежде всего обязан делать верховный правитель, чтобы соответствовать высочайшему рангу, присуждаемому ему политической теологией? Он должен, читаем мы, «блюсти право людей, самое святое, что есть у Бога на земле, и ему следует постоянно остерегаться хоть как-то задеть эту зеницу Господа» 13. «Право людей… самое святое, что есть у Бога на земле», — вот великая метафора Канта, которая 12 В дальнейшем, как уже давно принято в кантоведческой литературе, — просто «Эссе “О поговорке…”». 13 Kant I. Gesammelte Schriften. Akademie-Ausgabe (AA). Berlin, 1900 ff. Bd. 8. S. 352. Я даю свой перевод этого текста, так как перевод, предложенный в немецко-русском издании кантовских сочинений (по сей день наилучший), все-таки нуждается в поправках (см.: Кант И. Соч. на нем. и русск. языках. Т. 1. С. 381–383). Не могу не обратить внимания на обстоятельство, поистине скандальное: в русском переводе трактата «К вечному миру» в юбилейном (!) восьмитомном собрании сочинений Канта слова «самое святое, что есть у Бога на земле» просто потеряны (см.: Кант И. Собр. соч. в 8 т. Т. 7. М., 1994. С. 17). 88 Государство. Общество. Управление Государство, гражданский правовой порядок и права человека… в XIX и в ХХ веках сделается девизом освободительных движений, попадет в заголовки правоведческих статей и на обложки книг. * * * Я хотел бы привлечь внимание лишь к некоторым измерениям этого смыслоемкого утверждения, но постараюсь проанализировать их с обстоятельностью старого кантоведа и кантолюба, на опыте знакомого (это существенно!) с трудностями перевода Канта на русский язык. Прежде всего надо задержаться на том, чтó здесь определяется и восхваляется, — на «праве людей». Возможны два прочтения этого выражения, причем (я хотел бы это сразу подчеркнуть) в равной мере оправданные. В первом прочтении ударение может быть поставлено на «праве» («право людей»). В этом случае предикат «самое святое» будет возвышать право над другими ценностями и благами, дарованными людям. Перформативно (рекомендательно или публицистически) это означает: для государя (правителя), который хочет соответствовать его высокому политико-теологическому определению, забота о предоставлении и соблюдении прав приоритетна по отношению к любым другим его заботам, касающимся обеспечения и благополучия людей как подданных. Благоволение правителя желательно и богоугодно, но соблюдение права — более, чем желательно: это высшая из святых его обязанностей. На страницах трактата «К вечному миру» мы находим далее доходчивое и однозначное разъяснение данной мысли. Она переводится в секулярный и утилитаристский дискурс, сохраняя при этом силу заповеди. «Право человека 14, — читаем мы, — должно считаться священным, каких бы жертв ни стоило это господствующей власти. Здесь нет середины и нельзя измышлять среднее прагматически обусловленного права (нечто среднее между правом и пользой); всей политике следует преклонить колени перед правом <…>» 15. Кант рекомендует «господствующей власти» поставить право во главу ее политических забот, не стыдиться жертв во имя права, уважать его безусловно, не примешивая к этому уважению никаких утилитарно-прагматических соображений. 14 15 В немецком тексте это, разумеется, «право людей» (das Recht der Menschen). Кант И. Соч. на нем. и русск. языках. Т. 1. С. 460, 461. Философия об общих проблемах государства, общества и управления 89 Э. Ю. Соловьев Во втором прочтении в выражении «право людей» ударение может быть сделано на «людях». В этом случае предикат «самое святое» будет возвышать человеческое право над любыми мыслимыми правами других тварных существ. Для современного читателя подобная оппозиция понятий должна представляться нелепой: кто еще, кроме людей, может наделяться правами? Во времена Канта проблема выглядела по-иному. Юридические сочинения XVII–XVIII веков содержали немало рассуждений о правомочиях, которые должны быть признаны за ангелами и обитателями инфернального мира, за животными и некоторыми редкими или особо почитаемыми вещами. Нельзя не отметить, наконец, что в современном русском языке существительное «человек» не имеет множественного числа. Слово «человеки» мы, если и употребляем, то в шутку; всерьез мы говорим «люди». В немецком языке есть точный аналог русского «люди»: это — die Leute. Однако, рассуждая о праве как о святыне, Кант данного выражения не употребляет и даже не может употребить. Дело в том, что в словаре XVIII века «die Leute» (как и «люди» в русском речевом обиходе того же времени) использовалось чаще всего для обозначения прислуги, дворни или низших армейских чинов 16. Кантовское выражение «das Recht der Menschen» по-немецки звучит как «право человеков», и для германского уха это ничуть не искусственно. Тем более что немец воспринимает «die Menschen» не просто как «человек во множестве», но еще и как «человеческий род». «Das Recht der Menschen» — это разом и право, которым человек обладает в качестве родового существа, и право любого и каждого представителя рода. Безупречный русский перевод кантовского «das Recht der Menschen» невозможен. Есть контексты, где выражение «право людей» вполне уместно. Но существует еще целое проблемное поле, на котором выражение это не приживается. Речь идет о правах человека, о проблематике гуманитарного права, уже обозначившейся в Западной Европе в последней трети XVIII века и стоящей в центре столь многих современных политико-юридических дискуссий. 16 Вспомним слово «людская» (помещение для дворни и прислуги) или выражение «выдать людям провиантское довольствие». Интересно, что как раз в XVIII веке утверждается и слово «люди» с оппозиционным, противонаправленным смыслом: «лица с прочным общественным положением» («выходить в люди», «выбиваться в люди»). 90 Государство. Общество. Управление Государство, гражданский правовой порядок и права человека… * * * Проблематику прав человека Кант постоянно держал в поле зрения и упорно бился над таким наиболее общим определением права, которое было бы ей релевантно. Это засвидетельствовано, например, следующей формулой-декларацией, появившейся в эссе «О поговорке…»: «Каждый человек имеет свои неотъемлемые права, от которых он не может отказаться, если бы даже и захотел» 17. Формула предвосхищает кантовский дифирамб праву как неотвержимой высшей святыне, хотя непосредственно имеет в виду особую категорию прав, закрепляемых (или еще отсутствующих) в действующем кодексе законов. В публицистических сочинениях ХIХ, да и ХХ века кантовский дифирамб праву нередко напрямую связывался с борьбой за «естественные права», с французской Декларацией прав человека и гражданина (1789), и предъявлялся читателю в такой версии: «Права человека — вот самое святое, что есть у Бога на земле» 18. И самое удивительное заключалось в том, что этот митинговый слепок с кантовской фразы не являлся неправильным. Сам Кант, я думаю, не стал бы оспаривать его в публичных политических дебатах. Иное дело, если бы он увидел, что дискуссия о правах человека, которую продолжают вести его потомки, сама вновь и вновь упирается в вопрос о строгих юридических дефинициях. Зная выражение «права человека», хорошо понимая знаковую силу, которую оно постепенно набирало в новейшей политико-юридической полемике, Кант, однако, принимает в свои дефиниции только право в единственном числе. Перед нами вовсе не стилистическая причуда, которой могло бы и не быть, а принципиальный понятийный выбор, о чем свидетельствует следующее прямое заявление, сделанное в «Метафизике нравов» (1797): «Прирожденное право только одно-единственное. Свобода (независимость от принуждающего произвола другого), поскольку она совместима со свободой каждого другого, сообразной со всеобщим законом, и есть это единственное первоначальное право, присущее каждому человеку в силу его принадлежности к человеческому роду»19. В чем смысл и пафос этой «одноединственности»? Чем обусловлена категоричность кантовского «только»? 17 Кант И. Соч. на нем. и русск. языках. Т. 1. С. 323. Кантовское «das Recht der Menschen» подменялось здесь политически расхожим «die Menschenrechte». 19 Кант И. Соч. в 6 т. Т. 4, ч. 2. С. 147. 18 Философия об общих проблемах государства, общества и управления 91 Э. Ю. Соловьев В учении Канта акцентирование единственности имеет специфический смысл. Хочу обратить внимание на то, что основное понятие и принцип трансцендентальной этики — категорический императив, впервые появляется в текстах Канта под именем «одного-единственного категорического императива». Кант хочет сказать этим, что никакой иной всеобщей моральной правды быть не может и что всякое социальное требование, претендующее на достоинство строго морального, непременно должно быть испытано, как на оселке, на основной формуле: «Поступай так, чтобы максима твоего поведения могла бы быть также и нормой всеобщего законодательства». Требования, прошедшие проверку по этому критерию универсализируемости, сами получают значение всегда и безусловно обязательных, то есть категорически императивных. Поэтому категорических императивов много: не убий, не лги, не кради, не зарься на чужое, не будь неблагодарным; не делай долгов, если не уверен, что можешь их вернуть; не нарушай обещаний и договоров; свободно развивай свои задатки и т. д. Перечень никогда нельзя считать завершенным. Формулируя основные определения права вообще и гуманитарного права в частности, Кант имел в виду совершенно то же самое, а именно — утверждение одного-единственного критерия общеюридической правды. Право, навеки чеканит он в эссе «О поговорке…», есть «равенство в свободе по всеобщему закону». Это означает, что социальная норма, претендующая на значение правовой, по меньшей мере должна (а) не противоречить принципиальному признанию свободы и (б) не заключать в себе тенденции на узаконивание привилегий одних членов общества и дискриминации других. Что касается прав человека, то этого высшего юридического ранга удостаиваются лишь такие нормы, в которых признание и защита свободы является их собственным существенным смыслом. Они могут осмысляться поэтому как прямые экспликации общего определения права, критериологического по своему ключевому значению. Многих раздражало, что у Канта дефиниция прав человека просто тождественна (когерентна!) дефиниции права вообще. Но есть все-таки одна существенная «мелочь», которая различает два кантовских определения. Вчитаемся еще раз в дефиницию «одного-единственного права человека»: «Свобода <…> поскольку она совместима со свободой каждого другого, сообразной со всеобщим законом, и есть это первоначальное право». Слово «первоначальное» — вот какова отличительная «мелочь». «Одно-единственное право человека» задается здесь уму в качестве первопредка, возможного единого истока особой категории прав. 92 Государство. Общество. Управление Государство, гражданский правовой порядок и права человека… Расхожей (раннепросветительской) концепции «вольностей и льгот», которые власть дарует подданным из гуманности и сострадания, Кант противопоставляет строго этическое понятие свободы как автономии. Последняя должна быть просто признана властью, но зато уж безоговорочно, с клятвенной ответственностью и готовностью понести наказание за невыполнение обещаний. В отличие от большинства современных ему мыслителей Кант не спрашивает с правителей ни доброты, ни мудрости; по критерию гуманности он требует гораздо меньшего — всего лишь согласия с тем, что люди в состоянии самостоятельно, самозаконно устраивать свою жизнь 20. Поэтому не приходится удивляться, что кантовское рассуждение об «одном-единственном праве свободы» содержит лишь минимальные и отрицательные определения свободы (как выразились бы наши романтичные, вокруг поэтов группировавшиеся шестидесятники, Кант ратует за «свободу от…», а не за «свободу для…»). Свобода, читаем мы в «Метафизике нравов», есть «независимость от принуждающего произвола другого». Кант здесь определяет свободу просто через негацию подневольности. Если в «принуждающем произволе» никто не уличен, то, по строгому счету, нет и права сетовать на бесправие. Кант-правовед достаточно равнодушен к социальным недовольствам. Но едва в них просвечивает недовольство подневольностью, как он делается страстным, решительным и категоричным до безоглядности. Можно сказать, что Кант отстаивает «чистый минимум» государственно-правовых гарантий, но зато уж нефальшивый и надежный. Если от предоставления «свободы для…» (для счастья, благополучия, совершенствования, творчества) даже самые доброхотные государи вправе отступиться, сославшись на исторические обстоятельства, то «независимость от принуждающего произвола другого» («свобода от…») никаких отговорок, увиливаний, эмпирических оправданий, не терпит. По твердому убеждению Канта, сама свобода давно уже является очевидной предпосылкой (условием возможности) нормального общественного развития. Но это значит, что ее можно и должно требовать при любых фактически наличных условиях, если за несоблюдение обещанных гарантий при любых условиях будут взыскивать по закону. То, что минимальная «свобода от…» парадоксальным образом всегда и везде своевременна, разъясняет следующее рассуждение, развернутое Кантом в «Религии в пределах только разума»: «Не может считаться 20 Самозаконность — таков буквальный перевод латинского слова «автономия». Философия об общих проблемах государства, общества и управления 93 Э. Ю. Соловьев хорошим выражение: известный народ не созрел для свободы. Крепостные помещика [будто бы] не созрели для свободы, а для свободы веры не созрели люди вообще. Но при таких предположениях свобода никогда и не наступит, ибо для нее нельзя созреть, если предварительно не ввести людей в условия свободы (надо уже получить свободу, чтобы иметь возможность пользоваться своими силами на свободе). Первые проявления свободоволия могут, конечно, оказаться грубыми и обыкновенно сопровождаются бóльшими затруднениями и опасностями, чем те, при которых все стояло еще не только под приказаниями, но под попечением, однако созревают для разума не иначе, как только через свои собственные попытки» 21. Я хотел бы обратить внимание на эпистемологический аспект этого замечательного рассуждения, который, насколько мне известно, кантоведами специально не обсуждается. Перед нами идеальное допущение, отстаиваемое скептико-агностическим способом. Кант вовсе не говорит, будто постулат «народ всегда уже готов к свободе» подтвержден историческими фактами и сам является утверждением о фактах. К такому пониманию постулатов тяготеют как раз противники Канта. Возражая им, автор «Религии в пределах только разума» справедливо указывает на то, что никаких фактических свидетельств, опровергающих зрелость народа в отношении гарантированной свободы, у людей его времени и его страны просто нет. Появиться же они могут лишь в том случае, если народу дадут испытать исторический опыт свободы. Будущее народа нельзя рассчитывать, как траекторию брошенного камня, ибо камень не выбирает свой путь, а народ, поставленный в условия свободы, выбирает. Опережающее знание об этом выборе невозможно, а то, что за подобное знание выдается, есть не более, чем предположение (Кант совершенно точно употребляет данный термин). Верификация политических предположений, касающихся свободы, достигается не иначе, как через политический и исторический риск. Но это значит, что на место недостижимого знания о будущем встает упреждающее доверие к народу, этически логичное для всякого, кто действительно, от доброго сердца, желает его освобождения. Но можно ли утверждать, что упреждающее доверие Кант считал желательным также во всех отношениях принуждающей власти с управляемым ею народом? Нет, никак нельзя. Причуда рассматриваемого нами кантовского рассуждения-манифеста состоит в том, что оно относится 21 94 Кант И. Соч. в 8 т. Т. 6. М., 1994. С. 205. Государство. Общество. Управление Государство, гражданский правовой порядок и права человека… исключительно к проблематике политической эмансипации: готовность народа к свободе, но только она одна заслуживает упреждающего доверия. Другие качества народа (например, трудолюбие, рачительность, терпение, готовность отвечать добром на добро) должны удостоверяться эмпирически, из прошлого опыта, из изучения традиций. Этот взгляд на вещи исключительно интересен в применении к одной из самых серьезных современных проблем, — к вопросу о том, как государство должно управлять делами общества. Просвещение в целом, а немецкое просвещение в особенности, видело высшее достоинство государяправителя в его общей гуманности и, соответственно, в централизованной благотворительности. Кант методично опротестовывает эту расхожую моралистическую установку: отечески воспитывать, благоустраивать, осчастливливать народ, не спросив хотя бы у истории и этнографии, а чего, собственно, он хочет сам, — это одновременно и благодушно, и авантюрно, и деспотично. Политическая эмансипация занимает, как видим, особое положение в мире кантовских исторических ожиданий, что связано с ее особым юридическим статусом. Все дело в том, что политическая свобода понимается Кантом как непременная предпосылка всей деятельности государства, направленной на благоустроение подданных с помощью законов. Или скажем так: задачу предоставления прав человека и гражданина Кант считал приоритетной по отношению к любым программам регулирования социальной, хозяйственной и культурной жизни, — вплоть до проекта государства всеобщего благоденствия, который уже маячил в просветительских мечтаниях XVIII века и был самой популистской их компонентой. * * * Терпеливая расшифровка кантовской метафоры «самое святое, что есть у Бога на земле» открывает нам масштабную проблему нормативных приоритетов. Для кантовской философии проблема эта была важнейшей и присутствовала при формулировании всех наиболее общих определений права. «Святое» должно быть возвышено над «не святым», а «самое святое» — над тем, что «всего лишь свято». Правитель, пекущийся о благе своих подданных, проповедует Кант, конечно, заслуживает одобрения и может считаться уже вступившим на путь святости. Но только при том условии, что он неукоснительно соблюдает объявленные им права. Философия об общих проблемах государства, общества и управления 95 Э. Ю. Соловьев Соблюдение прав сугубо похвально, но только при том условии, что среди признанных прав непременно присутствуют «права высшего ранга», «права par excellenze». Таковы, как мы знаем, права человека. Этот порядок предпочтений отвечает следующим важным установкам кантовской этики: а) примат справедливости над состраданием; и б) примат равенства в свободе над любыми другими версиями справедливости. Соблюдение приоритетов — это для Канта основное «правило игры» во всей политической практике правителей, и для его обозначения в лексиконе трансцендентальной философии есть особое понятие — условие возможности. Условия возможности — это нормы-рамки, которые удерживают от беспредела практику государственного приноровления к насущным обстоятельствам, — к эмпирическим условиям в обычном смысле слова, относящимся к природе, экономическому строю или нравственному народному быту. Логично далее, что порядок приоритетов определяет и темпоральность настоятельных требований («чтó надо делать раньше, чтó позже»). Прежде всего — предотвращение наихудшего, исключение «ада до времени», как выражался В. С. Соловьев. Таковы война и революция с гражданской войной («обжигающий ад анархии»). Таковы деспотия и бесправье («ледяной ад»). Последние превращают освобождение народа в первоочередную задачу. Проекты его благоустроения позволительно отложить на будущее. Отсюда удивительная дискурсивная примета кантовской философии права: допущение наихудшего, предостережение, даже нагнетание страха — в противовес благим упованиям и посулам, характерным для большинства просветительских апелляций к верхам. Вместе с тем мы знаем, что Кант как философ права допускает и исторический риск, но опять-таки лишь в исключительном, «одном-единственном» деле. Речь идет о предоставлении народу граждански-политических прав. Готовность народа к свободе должна быть признана без наведения каких бы то ни было социокультурных и исторических справок. Кант напоминает здесь игрока, который с необъяснимой решимостью ставит все свои деньги на зеро. Кантовская метафора «самое святое, что есть у Бога на земле», пожалуй, более всего нравится мне как раз потому, что понятие святыни по самой сути своей исключает низведение до средства. Хорош был бы христианин, который молится святой иконе только из-за того, что его приперла болезнь и только в расчете на ее целительную силу. Это будет уже не христианин, а язычник. И икона будет уже не святыней его веры, а скорее просто таинственным рисованным снадобьем. Права человека тоже 96 Государство. Общество. Управление Государство, гражданский правовой порядок и права человека… не терпят целесредственного кощунства. Там, где начинается ориентация на прогресс, их следует соблюдать как conditio sine qua non, по типу этической тавтологии: «должно, потому что должно». Отсюда удивительный парадокс: права личности могут служить и пользе, и прогрессу, но только в том случае, если государство не толкует их как средство для целей и ценит безотносительно к целям. Понимание и соблюдение нормативных приоритетов — такова, по Канту, главная примета государственной мудрости. И в этом же — отличительная особенность подлинного правопорядка, который Кант хотел бы видеть на уровне «макросоциума», «макрополиса». * * * Кант высоко ценил государство в качестве стихийно-объективного цивилизационного приобретения. В отличие от Гердера, — а если заглядывать дальше, в отличие от Сен-Симона, Прудона и Маркса, — он никогда не выдвигал проекта отмирания государства. Вместе с тем Кант был далек от того, чтобы подобно Гоббсу, Руссо или позднему Гегелю видеть в совершенном национальном государстве некий венец социально-политической практики. Как верно подметил современный немецкий философ Питер Козловски, государство для Канта — это естественно сложившееся силовое (потестарное) образование, не подлежащее никакому диалектическому устранению, снятию, но вместе с тем как бы предопределенное к тому, чтобы чем дальше, тем больше подчиняться сдерживающему, лимитирующему воздействию строгого права 22. В середине 1790-х годов Кант все более откровенно и решительно высказывает мысль о том, что исторически сложившееся государство (то есть тот налично-реальный политический порядок, который застается и изучается нами в качестве факта) невозможно считать результатом разумного договора. Если в его основе и лежат какие-то соглашения, то совершенно непроясненные и сомнительные в моральном отношении. Этот полустихийный политический организм несет в себе совершенно варварские, необузданные притязания на господство и репрессию. Достаточно взглянуть на бытующие внешнеполитические отношения, и каждый увидит «совершенно противоречащие публичным заверениям и никогда не оставляемые принципы величайших обществ, называемых 22 См.: Козловски П. Общество и государство. Неизбежный дуализм. М., 1998. С. 204–211. Философия об общих проблемах государства, общества и управления 97 Э. Ю. Соловьев государствами, — принципы, которые ни один философ не мог еще согласовать с моралью» 23. Эта тема имморальных принципов раньше всего прозвучала в немногих кантовских фрагментах, посвященных генезису государственной власти. Вот что записал К. Вигелиус, слушавший кантовские лекции 1793–1794 годов: «Если взять людей в естественном состоянии, то они живут ex leges, то есть не пребывают ни в каком правовом состоянии, не имеют никакого закона и никакой внешней власти, которая держала бы их в праве… Должен появиться Один (Вигелиус пишет это количественное числительное с заглавной буквы. — Э.С.)… Один, который утверждает верховную власть и имеет намерение учредить всеобщее правовое уложение, но лишь ради организации своего господства. Он делает это, не обладая никаким правомочием на определение того, чем должны быть право и закон. Исходным пунктом, таким образом, оказывается произвол, насилие предшествует праву, вместо того, чтобы служить ему» 24. Соглашаясь с Гоббсом, Кант признает, что произвол есть «исходный пункт» государственного порядка и что это эмпирическое, фактическое первоначало может и даже должно заявлять о себе на протяжении всей истории государства. В 1794 г. в очерке «Об изначально злом в человеческой природе», вошедшем затем в состав «Религии в пределах только разума», Кант предъявит вдруг следующее удивительное рассуждение о своего рода врожденной властной ненасытности государственных организмов. Находясь в состоянии непрекращающейся войны с соседями, «каждое государство… стремится стать универсальной монархией, — таким строем, при котором должна быть уничтожена всякая свобода, а вместе с ней (как ее следствие) всякая добродетель». В перспективе это грозит политическим состоянием, «в котором законы (хочу акцентировать: не только строго правовые, но любые законы! — Э.С.) теряют свою силу». Кант надеется, что это полное торжество деспотизма не продлится долго. Как только политическое чудовище поглотит соседние государства, оно само начнет распадаться — «разделится на много малых государств, которые… снова в свою очередь затеют ту же самую игру, чтобы война (этот бич человеческого рода) никогда не прекращалась» 25. Есть много толкований кантовского понятия «универсальной монархии». Я со своей стороны хотел бы выделить и акцентировать три момента, 23 24 25 98 Кант И. Трактаты и письма. М., 1980. С. 104–105. Kant I. AA. 27. Abt.2, Th.1. S. 515. Кант И. Трактаты и письма. С. 104–105 (примеч.). Государство. Общество. Управление Государство, гражданский правовой порядок и права человека… которые в них в лучшем случае намечены. Первый: «Универсальная монархия» Канта — не что иное, как его версия государства–Левиафана; это Гоббсова метафора Левиафана, включившая в себя важнейшие приметы упадочного и кризисного абсолютизма. Второй: современники Канта должны были воспринимать его зарисовку как своего рода «ужастик» — мрачную и фантастичную гиперболу абсолютистских режимов. Свидетели социальной истории ХХ столетия могут взглянуть на вещи иначе. Они хорошо знают, что такое репрессивные империи, могущество которых начиналось с триумфального взлета правительственной вседозволенности, а завершилось военным поражением или коллапсом. Опасения Канта смотрятся в этом случае как антиутопия, причем достаточно дальновидная. Третий: в зарисовке Канта проступает образ политического «порочного круга»: движения от исходной анархии в варианте «борьбы всех против всех» к предельному деспотизму, а потом опять к анархии в ее сепаратистском варианте, а потом, возможно, еще к какой-то форме деспотизма… Такова естественная динамика перманентной войны. Крайности, между которыми качается политический маятник, в сущности говоря, представляют собой одно и то же, а именно — торжество беззакония. Здесь снова вспоминается Вл. Соловьев. Предостерегая от политического ада, он, как уже упоминалось, считал необходимым разъяснить, что последний имеет два облика. Это либо «ледяной ад деспотии», либо «обжигающий ад анархии». Религиозно-философский лексикон Вл. Соловьева помогает понять, почему Кант считает столь легкой, столь «естественно историчной» смену анархии деспотизмом и деспотизма анархией. Напомню, что впечатляющая зарисовка универсальной монархии сама является фрагментом сочинения, которое посвящено теме изначального, радикального зла в человеческой природе и откликается на библейско-христианский сюжет первородного греха. Поэтому неудивительно, что в рассуждениях о государстве Кант — эталонный моралист — просто не заикается о каком-либо моральном урезонивании правителей. Оно было бы оправданным, если бы речь шла об элементарном конфликте добра и зла, склонностей и добродетелей. Но на адские силы, скрытые в глубинах политики, не может быть управы в виде добродетели, столь высоко оцененной древними. Необходимо угрожающее предупреждение по поводу крайних бедствий, которые несут с собой анархия и деспотия. Означает ли это, что Кант вообще отрицает единение этики и политики и возможность морального воздействия на государственную жизнь? На мой взгляд — нет. Кант считает иллюзорным замысел морального Философия об общих проблемах государства, общества и управления 99 Э. Ю. Соловьев воспитания правителей, который можно назвать основным проектом просветительства. Вместе с тем Кант твердо верит в возможность ограничения правительственного, — говоря шире — элитарного — произвола силой этически обоснованного правового закона. Исток нравственной ущербности существующих государственных устройств Кант увидел в том, что они возникли либо вообще независимо от каких-либо договоров, либо на базисе договоров, которые никак нельзя считать этически выверенными. Вернуться к началу генезиса и подставить под государство подобный нормативный базис невозможно. Современное человечество должно смириться поэтому с куда менее амбициозной, паллиативной, в общем, задачей: существующие государства надо лимитировать с помощью конституций, включающих в себя этически обоснованные базисные права. В этом моральный пафос кантовского учения о государстве. Если бы Кант был демократом, защитником народовластия, он должен был бы сказать, что видит главную задачу не в нравственном воспитании правителей, а в морально-правовом просвещении народа как суверена. Понятие просвещения пришлось бы при этом отличить от понятия просветительства, а институты демократии рассматривать не просто как органы предъявления народной воли, а еще и как очаги ее длительного формирования (воспитания и самовоспитания народа на его же собственном горьком опыте). Иронические советы «надо переизбрать народ», «надо сменить народ», которыми мы сегодня друг друга тешим, приобрели бы при этом совсем не иронический смысл. Но Кант, как известно, не был демократом. Он хотел бы привести существующие государства (пусть даже монархии) к осознанию спасительности конституционно-правовых ограничений. Язык моральных апелляций он при этом начисто исключал, замещая его языком трезвого устрашения. * * * Теперь о том, что можно назвать общефилософским фундаментом отношения к проблеме «право и государство». Ее решение, которое я склонен считать самым достойным из всех пока что известных, является одной из ярких манифестаций кантовского метафизического дуализма. Право и государство, как их понимает Кант, — это разносущностные образования. Право приходит из сверхопытного, ноуменального, если угодно, небесного мира. Именно в этом направлении Кант хотел бы устремить нашу мысль, когда определяет право как «самое святое, что есть у Бога на земле». Что 100 Государство. Общество. Управление Государство, гражданский правовой порядок и права человека… касается государства, то оно, даже в лучших своих формах, целиком принадлежит миру опыта, миру явлений, миру феноменов. В худших же является посюсторонним до цинизма. Обсуждая возможность возникновения государства из общественного договора по модели Гоббса, автор трактата «К вечному миру» позволяет себе следующее заявление: «Проблема создания государства разрешима, как бы шокирующе это ни звучало, даже для народа, который состоял бы из чертей» 26. «Самое святое, что есть у Бога на земле», и «договорное устройство, посильное даже для чертей», — таков шокирующий контраст, до которого дуализм права и государства доведен в кантовском манифесте планетарного вечного мира. И это не просто экстремистская причуда создателя трансцендентальной этики; это полемически заостренное выражение целой политологической тенденции, формировавшейся в эпоху Реформации в мучительном, порой возвратно-поступательном движении от Лютера к Локку. Суть этой тенденции может быть резюмирована в следующих утверждениях: право (как и нравственность) — от Бога, государство (вкупе с его законами, или так называемым позитивным правом) — от человека. Государство не имеет никакого изначального морального достоинства и, по строгому счету, обретает его лишь в той мере, в какой делается правовым. Учение Канта предельно созвучно современной идее правового государства, хотя сам термин «правовое государство» им никогда не употреблялся. Словосочетание «правовое государство» прозвучало бы для него как оксюморон: как «деревянное железо» или «горячий лед», или… «самое святое для чертей». Вместе с тем если бы кто-то разъяснил ему смысл понятия «правовое государство», Кант, я уверен, не только принял бы его, но и подхватил, и развил бы во всю силу своего аналитического ума. Сила государства как такового — это сила принуждения, направленного против индивидов, существующих в статусе анархического множества (сила сохранения порядка и стабильности). Если сила государственного принуждения и оказывается в этом случае на стороне права, то это всего лишь право, которое индивиды имеют относительно друг друга (право равное или неравное). Правовым государство делается только тогда, когда известную часть своей державной силы оно парадоксальным образом обращает против себя — по модели добровольного самопринуждения. Главным объектом репрессии становятся при этом органы и служители государства (его чиновники, а иногда и руководители, уличенные в противоправных 26 Кант И. Соч. на нем. и русск. языках. Т. 1. С. 419. Философия об общих проблемах государства, общества и управления 101 Э. Ю. Соловьев действиях). Критерием же этого противоправия (и главным объектом защиты) являются прирожденные, неотъемлемые и равные права каждого гражданского лица, взятого в его отношении к совокупному общественногосударственному целому. Принуждение по модели самоограничения поднимает государство над командно-административной застойностью и нередко, как показывает исторический опыт, содействует хозяйственной, социальной и культурной реанимации общественного организма. Соединение права и государства (правовое государство) не является и никогда не станет органическим синтезом. Оно учреждается, оно достигается лишь под давлением осознанных крайних опасностей (войн, революций, режимов откровенного бесчеловечия) и тяготеет к расторжению, коль скоро представление об этих опасностях стерлось и потускнело. Для сохранения правового государства как единства права и государства требуется постоянно возобновляющееся усилие, нравственное или, по крайней мере, исходящее от трезвого разумения и продуктивного воображения. И, конечно, речь должна идти не только об усилии властей предержащих, но и об инициативах гражданского общества. Здесь уместно вспомнить метафорически сильное выражение «летательный аппарат тяжелее воздуха», которое вплоть до конца XIX столетия еще звучало как оксюморон, а затем сделалось практически осуществленным парадоксом. Чтобы самолет правового государства не упал, под его конституционное крыло должен регулярно поступать воздух, нагоняемый пропеллером правозащитных движений. Если угодно, воздух бескорыстного рыцарского сутяжничества с государством в пользу его граждан. Но и это не все. Государство — образование столь строптивое, что его «оправовление» нельзя считать гарантированным даже в том случае, если ревнители права достаточно активны и в «верхах», и в «низах» общества. Отсюда простая, но вместе с тем удивительная, опережающая время, догадка Канта. Чтобы процесс «оправовления», совершающийся на макроуровне (внутри государства) был действительно эффективным, требуется поддержка со стороны «оправовления», осуществляющегося на гиперуровне, то есть правоупорядочение отношений между государствами — вплоть до планетарных международных связей. * * * Тема космополиса прочерчивается в трактате «К вечному миру» с поразительной определенностью. Кант предстает здесь как родоначальник 102 Государство. Общество. Управление Государство, гражданский правовой порядок и права человека… глобальной ориентации в политологии, которого современной социальной философии все еще приходится догонять. Два обстоятельства представляются при этом особенно существенными. Во-первых, Кант мечтает о такой планете Земля, где каждый обитатель чувствовал бы себя любезным гостем любого из государств и находил в нем такую же правовую защиту своей веры, жизни, способностей и достояний, которую имеют подданные этого государства, его собственные насельники. Во-вторых, Кант убежден в необходимости планетарной властной инстанции, которая регулировала бы межгосударственные отношения в духе справедливости и права. Покуда ее нет, все рассуждения о вечном мире рискуют остаться всего лишь благонамеренными разговорами. Международная инстанция, гарантирующая успех миролюбивых устремлений, впервые появляется в текстах Канта под именем республики свободно объединенных народов. Если принять во внимание сказанное выше в разъяснение понятия «республика», то выражение это поддается одной-единственной адекватной расшифровке: объединение правовых государств, основанное на тех же принципах, что и само правовое государство, или более коротко и просто: правовой союз правовых государств. Какой должна быть его политическая форма? На этот вопрос Кант не дал окончательного и ясного ответа. Его рациональные построения располагались между крайностями мирового правительства и всего лишь регулярно созываемого конгресса. В последних сочинениях Канта республика объединенных народов предстает перед нами как федерация, которую (Кант специально подчеркивает это) не следует мыслить как федеральное государство. Знаменательно, что образ «республики объединенных народов» появился еще в 1784 году, в основном философско-историческом сочинении Канта, носившем название «Идея всеобщей истории во всемирно-гражданском плане». В замечательной книге «Жизнь и учение Канта» Э. Кассирер резюмировал его основное содержание в следующих выражениях: Кант «видит в истории все более совершенное решение бесконечного задания». Это — «воспитание человека к свободе» 27. Оно-то и делается возможным благодаря утверждению гражданско-правового состояния, сперва внутри отдельных государств, а затем и в масштабах планеты. Чего желает род человеческий, определить невозможно. Можно, однако, ответить на вопрос, чего род человеческий решительно и прежде всего не в состоянии желать. Такова всеобщая истребительная война. 27 Кассирер Э. Жизнь и учение Канта. СПб., 1997. С. 209–210. Философия об общих проблемах государства, общества и управления 103 Э. Ю. Соловьев Соответственно, право и правопорядок, в которых философия позволяет разглядеть наиболее элементарное, но зато уж непременное условие надежного мира, должны приниматься в качестве преферентных общечеловеческих заданий. В тексте кантовского трактата это выражается так: «Природа неодолимо хочет, чтобы право получило в конце концов верховную власть» 28. * * * Дискуссия о трактате «К вечному миру» идет уже на протяжении двух столетий и ее участники уже давно делятся на два лагеря. Представители первого (самый видный из них Гегель) склонны приписывать Канту мечтательный идеализм. Идеализм в смысле идиллизма (от слова идиллия). Эталонным выражением этой позиции можно считать реплику Германа Прутца, прозвучавшую в 1917 году. «В своем трактате, — говорил он, — Кант все более отдаляется от действительной почвы и воспаряет до таких предложений и требований, в осуществимость которых он сам, при всем его нравственном идеализме, вряд ли мог верить» 29. Другой, альтернативный взгляд на Канта впервые заявили уже при его жизни такие выдающиеся умы Германии, как Иоганн Готтлиб Фихте, Фридрих Шеллинг и Фридрих Генц. Вот выразительное суждение из рецензии Генца: «Вечный мир или, скорее, конституциональное установление, которое имеют обыкновение рассматривать как основу вечного мира, — это не произвольно всплывший призрак поэтической или мечтательной способности воображения. Нет, это серьезное, глубокое и величайшее требование самого разума, синоним самой широкой целостности, предполагающей единение людей» 30. С особой решительностью этот взгляд стал отстаиваться в итоге жестоких испытаний, через которые Европа прошла в ХХ веке. Именно они проявили суровую смысловую драматургию кантовского проекта, драматургию проспективной очевидности разума, к признанию которого принуждает (я даже склонен употребить глагол «припирает») угроза приближающихся бедствий. Первым симптомом такого восприятия Канта можно 28 Кант И. Соч. на немецк. и русск. языках. Т. 1. С. 421. Prutz H. Die Friedensidee. München — Leipzig, 1917. S. 198. 30 Цит. по: Мотрошилова Н. В. Концепция «вечного мира» и союза государств И. Канта: актуальное значение // Иммануил Кант: наследие и проект. С. 407. 29 104 Государство. Общество. Управление Государство, гражданский правовой порядок и права человека… считать очерк Карла Форлендера «Кант и идея союза народов», появившийся вскоре после окончания Первой мировой войны. Еще больший интерес оригинальная смысловая драматургия кантовской идеи вечного мира вызвала после Второй мировой войны в контексте формирования концепции открытого правоупорядоченного общества, которое клятвенно отрекается от тоталитаризма и от авторитарно-полицейских режимов. Невозможно назвать другого философа прошлого, идеальные проектные построения которого были бы столь же близки политическим реальностям Нюрнбергского процесса, Организации Объединенных Наций, Всеобщей декларации прав человека, дипломатии разрядки, осуществляемой под угрозой мироразрушительной термоядерной войны. То же можно сказать и о последующих десятилетиях — например, о реальности Европейского сообщества. Мыслитель, которого властители дум разобщенной воюющей Европы легко и охотно зачисляли в разряд визионеров, в дискуссиях Европы объединяющейся задействован в амплуа прозорливого и трезвого советчика. После кантовского проекта мира, заявил в 2003 году известный немецкий писатель и философ Р. Сафранский, не было предложено ничего, что по богатству мыслей и (я прошу это расслышать) по реализму можно было бы поставить с ним рядом 31. Аналогичные оценки не раз звучали и из уст участников Международного кантовского конгресса (Москва, 2004 год), работа которого освещена в книге «Иммануил Кант: наследие и проект» (М., 2007), выпущенной Институтом философии РАН. Я позволю себе завершить статью словами, которые мы вынесли на суперобложку этого издания: «В XIX веке не было недостатка в рассуждениях на тему “Кант устарел”. В советах и ориентирующих идеях создателя трансцендентально-критической философии видели эталон “кабинетных построений”, от начала и навеки мечтательных. Двадцатое столетие с изумлением засвидетельствовало дальновидность Канта, занялось парадоксом его отсроченно реалистического идеализма. Чаще, чем любое другое учение, относимое к разряду классических, кантовская философия вовлекается в современность в статусе непонятого (или, по крайне мере, недооцененного) проекта. Она из прошлого говорит о возможных сценариях будущего». 31 См.: Safranski R. Wie viel Globalisierung verträgt der Mensch? Wien, 2003. S. 47. Философия об общих проблемах государства, общества и управления 105 А. П. Огурцов Власть: от метафор — к нейтральному языку описания Историю политической философии часто представляют как переход от языка метафор к нейтральному языку теорий. Но возникает вопрос: а может ли политическая мысль вообще избавиться от метафор и тропов при формировании исходных понятий, которые кладутся в основание политических концепций, притязающих на звание политических теорий? Быть может, они обречены оставаться именно концепциями, а не теориями в строгом смысле слова, с присущими теориям идеальными объектами, конструктами, эмпирическими процедурами подтверждения и опровержения? Управление как наставление До возникновения юридического способа мышления на ранних этапах истории политической мысли всякое рассуждение об управлении ограничивалось скорее наставлениями властителю, чем анализом присущих управлению процессов. Этот период «наставничества» длился очень долго — от античной мысли до «Принцепса» Макиавелли (у нас его диалог переводится как «Государь»), и именно в этот период оформлялся тот набор базовых метафор, которые, собственно, и выстраивают систему рассуждений «наставника» (чаще всего философа). Заимствованные из повседневной жизни, из наиболее характерных и важных сфер деятельности людей, метафоры закрепляются в политическом словаре и в дальнейшем многократно воспроизводятся. Наиболее значимые из них — метафоры кормчего, пастуха и ткача 1. 1 Сошлюсь на богатейший историко-культурный материал, представленный в книгах: Peil D. Untersuchungen zur Staats- und Herschaftsmetaphorik in literarischen Zeugnissen von der Философия об общих проблемах государства, общества и управления 107 А. П. Огурцов Морские метафоры в греческой культуре с ее «морской государственностью» (М. К. Петров) 2 имели парадигматический статус. Образ кормчего — человека, управляющего всем кораблем (не только моряками), можно рассматривать как матрицу формирования личности, в том числе личности правителя. Кормчими именуются боги у Эсхила, их воля называется отцовской («Прикованный Прометей»), находим их и у Софокла в «Эдипе-царе». Вообще значение метафор столь велико, что М. Фуко даже противопоставляет античную и ближневосточную культуры по используемым ими метафорам. Для последней в описании правителя характерна метафора пастуха, пастыря. Бог — пастырь народа Израиля, а Давид — царь этого народа Израиля, который назван «стадом» 3. И хотя в одной из своих лекций Фуко отмечает, что в античной культуре обозначение правителя пастырем народа встречается не только в «Илиаде» и «Одиссее», но и у пифагорейцев 4, он все же придерживается мысли, что в «классическом политическом словаре Греции метафора пастуха практически отсутствует» 5. Однако с этим вряд ли можно согласиться 6. Так, у пифагорейцев само слово «номос» (закон) происходит от слова «номеус» (пастух) — тот, кто управляет стадом. Имя Зевса — «Номиус», то есть Бог-пастырь. И дело здесь не в восточных влияниях на пифагорейское учение, а в смене символических структур мысли, в том числе касающихся управления. Antike bis zur Gegenwart. München, 1983; Фуко М. Безопасность, территория, население. СПб., 2011. С. 172–221. 2 См.: Петров М. К. Искусство и наука. Пираты Эгейского моря и личность. М., 1995; Петров М. К. Античная культура. М., 1997. 3 Jost W. Poimen. Das Bild vom Hitren in der biblischen Überlieferung und seine christologische Bedeutung. Giessen. 1939. 4 Фуко М. Безопасность, территория, население. СПб., 2011. С. 197. Примечание 4 на с. 218. 5 Там же. С. 198. 6 Приведу несколько фрагментов, свидетельствующих о пифагорейских метафорах управления, чуждых метафоре пастыря: «Поскольку бог есть и поскольку он господин () над всеми». «Ни семья, ни государство никогда не будут управляться хорошо, если не будет истинного начальника, властвующего и руководящего по доброй воле». Называя свое учение «истинным добротолюбием», Пифагор наставляет властителей к любви и заботе, выступая против любого насилия даже над животными, хотя животные наделены преступными желаниями и страстями, а «человек не может спастись, если им никто не руководит… После богов и демонов с наибольшим уважением надо относиться к родителям и закону, и подчиняться им не притворно, но с убеждением» (Фрагменты ранних греческих философов. Ч. 1. М., 1989. С. 493–495, 501). 108 Государство. Общество. Управление Власть: от метафор — к нейтральному языку описания Наиболее зримо смена метафоры пастыря и образа кормчего происходит во времена Платона. Платон весьма часто использует метафору пастуха как главного правителя. Так, в «Законах» он, говоря о пастухах, упоминает не только сторожевых псов и стражей, но и самых высоких владык. Это же сопоставление государственного мужа с пастухом представлено в «Критии», в «Государстве», в «Законах», в «Политике». Однако в «Тимее», говоря о Хроносе, который поставил над людьми, не способными к управлению своими делами, правителей-демонов как пастухов, сами законы, управляющие полисом, Платон ставит в зависимость от судьбы и случая, а закон, основывающийся на справедливости, определяет как безличный. Сходный контекст обнаруживается и в «Политике», но уже относительно метафоры кормчего: «кормчий Вселенной, словно бы отпустив кормило, отошел на свой наблюдательный пост», и «космос отделился от Кормчего». Все это — симптомы осознания недостаточности тех метафор, которые использовались для символизации власти богов и царей, и Платон в противовес образам кормчего и пастыря предлагает метафору ткача. При этом в центре его внимания оказывается иная функция правителя — объединение людей, разнящихся по своим качествам, на основе единодушия (точнее — единомыслия, homonoia) и дружбы (philia), дабы возникла ткань жизни государства как целого 7. Аристотель и смена дискурса Начиная с Аристотеля, речь идет не просто о смене риторических фигур и стилистических структур в оценке правителей, а о стремлении осмыслить то, на чем строится государство как целое, понять, на чем основывается жизнь полиса, в том числе — определить его фундаментальные ценности. Смена лексических значений свидетельствует о том, что произошли сдвиги не только в общественном сознании, принимавшем за само собой разумеющееся уподобление властителя кормчему и пастуху. В самой жизни государства возникли законы полиса, были сформированы его основные страты, и ведущим вектором политической философии 7 «Царское искусство прямым плетением соединяет нравы мужественных и благоразумных людей, объединяя их жизнь единомыслием и дружбой и создавая таким образом великолепнейшую и пышнейшую из тканей. Ткань эта обвивает всех остальных людей в государствах — свободных и рабов, держит их в своих узах и правит и распоряжается государством» (Платон. Политик // Платон. Соч. в 4 т. Т. 4. М., 1994. С. 70). Философия об общих проблемах государства, общества и управления 109 А. П. Огурцов (а именно в это время она и возникает) становится определение тех ценностных инвариантных структур, которые скрепляют государство. Среди таких «скреп» политические мыслители этого времени особо выделяли единомыслие и дружбу, что влекло за собой возникновение разного рода политических утопий. Анализ проблем управления государством стал важнейшей темой в аристотелевской «Политике». Здесь государство — своего рода общение, организуемое на основе приверженности «общему благу» 8. Общение Аристотель связывает с семьей и с совместным проживанием нескольких семей в том или ином поселении. Именно в семье и домохозяйстве возникают элементы власти, осуществляемой в отношении рабов, детей и жены. Человеческое общение происходит и внутри государства (полиса), регулирующей нормой которого является справедливость 9. Законы человеческого общежития, согласно Аристотелю, коренятся в согласии людей. И как следствие, Аристотель не приемлет те метафоры, которые использует Платон при описании власти, трансформируя их в соответствии с общей посылкой, что государство — это общение граждан. Так, используя метафору «кормчего», он показывает, что без общения моряков на судне, когда один из них гребет, другой правит рулем, третий стоит помощником рулевого, плавание не может быть благополучным 10. Поэтому о какой бы форме государственного управления ни говорил Аристотель, он подчеркивает, что гражданин государства причастен и к власти, и к подчинению власти. Подробно описывая достоинства и изъяны каждой из форм управления (от царской или тиранической до аристократической или олигархической), Аристотель отдает предпочтение той политии, где властвует закон, а не властитель, и где граждане осуществляют выбор должностных лиц в судах и народных собраниях. Крушение Рима и грезы об идеальной власти На том историческом рубеже, когда сосуществовали Остготская Италия и Византийская империя, выдающийся римский писатель и ученый Флавий Магн Аврелий Кассиодор в своих Variae (VI век нашей эры) стремился 8 9 10 110 Аристотель. Политика // Аристотель. Соч. в 4 т. Т. 4. М.,1983. С. 376. Там же. С. 380. Там же. С. 449, 456. Государство. Общество. Управление Власть: от метафор — к нейтральному языку описания сохранить распадающуюся идею римской государственности. Власть Теодориха стала для него выражением идеальной власти. Правда, Теодориха он называет не «basileus», а «dux Gothorum» (вождь готов), «patricius», «rex», а чаще всего «princeps», что соответствует его роли представителя императора, и нигде не называет короля «pater» — отцом своих подданных 11. Эта метафора станет широко распространенной позднее. По словам Кассиодора, король Теодорих наделен множеством добродетелей — он благодетелен, добросердечен, славен, воздержан, справедлив, благоразумен, щедр, благочестив, заботлив, и власть его божественна, а потому единственной мерой его воли служит разум, позволяющий выбирать то, что достойно всеобщего одобрения. Libertas (свобода) и civilitas (цивилизованность) — идеалы римской гражданственности, и правление короля основано на уважении законов и защите римских свобод. Данное произведение Кассиодора — не просто собрание указов, не только панегирик Теодориху, но и педагогическое сочинение, подготавливающее людей к государственной службе. В нем образ государственного деятеля и его добродетелей соседствует с мифами, свидетельствующими о сохранении римских идеалов и ценностей в эпоху крушения Рима. Что же касается восточной части Римской империи, Византии, то здесь сосуществовали и процветали различные традиции политических размышлений о власти: с одной стороны, советы василевсу (например, Кекавмена — 70-е годы ХI века), с другой — политические трактаты о законах и власти 12. А Евсевий Кесарийский на примере жизни императора Константина Великого рисует образ жизни идеального правителя. К Х веку в Византии складывается представление о разделении двух властей — священства, с его заботой о душах, и василевса, с его руководством телами подданных (Иоанн Цимисхий), идет поиск порядка, объединяющего «земной град» и «град божественный». Это отнюдь не означает, что иерархи церкви или императоры не притязали на единоличную власть, в связи с чем возник вопрос о статусе земной власти и ее легитимации. Последняя опирается на тезис, что всякая земная власть исходит 11 Шкаренков П. П. Королевская власть в Остготской Италии по «Variae» Кассиодора: миф, образ, реальность. М., 2003. С. 42. 12 И. П. Медведев сообщает о сохранившемся во фрагментах трактате VI в. «О политической науке» (Медведев И. П. Некоторые правовые аспекты византийской государственности // Политические структуры эпохи феодализма в Западной Европе VI–ХVII вв. Л., 1990. С. 19). Вернадский Г. В. Византийские учения о власти царя и патриарха // Recueil d’études dédiées à la mémoire de N. P. Kondakov. Praha, 1926. Философия об общих проблемах государства, общества и управления 111 А. П. Огурцов от Бога, причем постепенно в эту систему аргументации встраивается и «народ», рассматриваемый как посредник между Богом и земным владыкой: перенос власти, принадлежащей народу, на императора есть основание власти последнего. Метафора пастыря в христианстве Христианство продолжает библейскую традицию отождествления Бога и Иисуса с пастырем 13. Образ пастыря и метафора пастуха были широко распространены в сочинениях Отцов церкви — Иоанна Златоуста, св. Киприана, Амвросия Медиоланского, Григория Великого и др. Пастырь предстает как учитель, наставник и воспитатель паствы. Бог есть верховный законодатель, его волей созданы законы природы, морали и общества. Разум человека причастен разуму Бога и потому также законодателен. В «Сумме теологии» Фомы Аквинского есть специальный «Трактат о сохранении и управлении творением», в котором проводится мысль о том, что Бог направляет природу к благу как цели и ведет вещи к бытию, тем самым осуществляя управление ими: «Поэтому каждый действователь как природный или свободный достигает божественно предназначенной ему цели как бы по своему собственному пожеланию» 14. Тот же Фома в трактате «О правлении государей», сохраняя для описания царя метафоры кормчего и одновременно пастуха 15, поддерживает и традицию разделения земной и божественной власти, что влечет за собой, по его мысли, требование подчинения земных властителей духовным 16. К тому времени, когда творил св. Фома, в западном христианстве уже появилась идея разделения двух властей, светского и церковного 13 О распространении этого образа и метафоры во всемирном фольклоре см.: Топоров В. Н. Пастух // Мифы народов мира в 2 т. Т. 2. М., 1982. С. 291–292. 14 Фома Аквинский. Сумма теологии. Ч. 1. Вопр. 103. Киев, 2005. С. 374. 15 «Ведь всем, кто направляется к какой-либо цели, всем, кому выпадает на долю так или иначе к ней продвигаться, необходимо какое-либо направляющее начало, с помощью которого он прямо дойдет до необходимой цели. Ведь корабль, которому выпадает на долю двигаться то в ту, то в другую сторону, под напором разных ветров, не пришел бы к намеченной цели, если бы не направлялся к гавани трудами кормчего». И в конце этой же главы: «Царем следует считать того, кто главенствует один, причем это пастырь, пекущийся об общем благе множества, а не о своей выгоде» (Фома Аквинский. О правлении государей // Политические структуры эпохи феодализма в Западной Европе VI–ХVII вв. Л., 1990. С. 233, 235). 16 Там же. С. 242. 112 Государство. Общество. Управление Власть: от метафор — к нейтральному языку описания законодательств, государственного и канонического права. Дихотомия правового мира весьма осложнила отношения папской и светской властей. Каждая притязала на всю полноту санкций и потому начали складываться две формы их взаимоотношений: во-первых, теократическая легитимация власти царей, королей, императоров (напомню слова папы Иннокентия III: «Господь дал в управление святому Петру не только всю Церковь, но и весь мир»); и, во-вторых, разделение властей: земная власть исходит от Бога и не нуждается в легитимации со стороны папы. Тем не менее, как бы ни складывались отношения церковной и светской властей — будь то главенство императорской власти (например, при Карле Великом) или доминирование церкви, — в основном они выстраивались в русле идеи разделения двух властей и легитимации императорской власти независимо от санкции церкви. Так, Уильям Оккам проводил мысль о том, что император не нуждается в санкции папской власти и может ограничиться санкцией общины верующих. Но в таком случае вставал вопрос: насколько царь связан законами и имеет ли силу закона то, что угодно царю? В XII веке Иоанн Солсберийский высказывает мысль, ставшую практически общепризнанной, что король, находясь выше закона, сам является законодателем. Однако тот же Иоанн проводит различение между земным законом и справедливостью, причем царь, король или император должен уважать справедливость и установленный закон. В противном случае он превращается в тирана, а его подданные получают право сопротивления неправомочным указам вплоть до его убийства. Всякое ограничение власти самодержца долгое время считалось неприемлемым, пока не были законодательно закреплены и кодифицированы законоположения, касавшиеся государственного устройства: об императорской власти, о престолонаследии, о провозглашении и смещении императора, о функциях правительства, различных органов власти и ее аппарата и др. Метафора Отца как правителя и идея договора Эта метафора была заимствована из Библии. Сопоставление власти Бога, а также земных правителей с властью Отца, заботящегося о своих детях, пронизывает всю христианскую теологию от Августина и Фомы Аквинского до английского публициста ХVII в. Роберта Филмера («Патриарх, или Природная власть королей»). Филмер исходит из того, что монархическая власть коренится во власти отца и освящена авторитетом Писания. Философия об общих проблемах государства, общества и управления 113 А. П. Огурцов Адам получил от Бога верховную власть по праву отцовства и власть его была монархической. Аналогичным образом и абсолютная монархическая власть коренится в праве отцовства. Монарх-властитель выше законов, его власть ничем не ограничена. Локк, возражая Филмеру, отмечает, что власть отца дана от природы и кардинально отличается от высшей политической власти в гражданском обществе, поскольку «может освободить любого подданного от любого политического повиновения любому из его сограждан-подданных» 17. Он также подчеркивает значение договора между сувереном и вассалами: власть над личностью «может дать только договор… И человек, которому он тем самым подчиняется, не может претендовать на большую власть над ним, чем та, на которую он согласился в договоре» 18. Далее Локк детально разбирает все библейские аргументы Филмера при обосновании монархической власти с помощью метафоры отцовства (о собственности как источнике власти, о наследовании монархии от Адама, о престолонаследии и др.), настаивая на том, что такого рода подход «не может служить ничему, кроме расшатывания и разрушения всех законных правительств в мире и установления на их месте беспорядка, тирании и узурпации» 19. Рационализация дискурса о государстве К концу ХVII века окончательно оформились существенные изменения в облике Европы: возникли суверенные национальные государства со своими политическими режимами, сформировались различные системы правового регулирования общественной жизни, был выдвинут ряд концепций «естественного права», не только предложивших разные версии обоснования юридических законов и практики судопроизводства, но и исходивших из неотчуждаемых свобод человека. К этому времени складывается и само понятие «государства». Уже в эпоху Возрождения понятие «государство» освобождается от теолого-религиозных коннотаций и трактуется как некая совокупность законов. Так, Никколо Макиавелли использует термин «stato» и в значении 17 18 19 114 Локк Дж. Два трактата о правлении. М., 2009. С. 107. Там же. С. 126. Там же. С. 135. Государство. Общество. Управление Власть: от метафор — к нейтральному языку описания государства, говоря о народном (stato popolare) или аристократическом государстве (stato di ottimati), и в значении статуса человека. Для Макиавелли и, пожалуй, для всех мыслителей Возрождения stato — это скорее власть, приобретенная благодаря искусству правителя, а не безличный механизм правления. Макиавелли описывает различные контексты овладения властью и дает соответствующие советы государям: прибегнуть ли к оружию, своему или чужому, к интригам или же положиться на милость судьбы. Советы эти нередко весьма циничны 20. Универсальный метод — «побеждать силой и обманом, внушить народу любовь и страх, солдатам преданность и почтение, истребить тех, кто может или должен тебе вредить» 21. Насилие — способ осуществления власти государя: «Князь не должен иметь другой цели, другой мысли, никакого дела, которое стало бы его ремеслом, кроме войны, ее учреждений и правил, ибо это — единственное ремесло, подобающее повелителю» 22. Властитель должен внушать своим подданным страх, а не любовь, ибо они «неблагодарны, изменчивы, лицемерны, трусливы перед опасностью, жадны до наживы» 23, и ему придется вступить на путь зла, если это необходимо ради сохранения государства 24. Советуя верховному правителю не считаться с моралью ради сохранения государства, Макиавелли одним махом освободил политику от этики, избавив правителей и методы их правления от груза привходящих оценок. Единственной целью государя является сохранение и упрочение государства. Государство и его суверенитет, его богатство и его власть находились в центре и социально-философской мысли Фрэнсиса Бэкона. При этом политика, понимаемая как рационализируемое искусство управления, приобретает все более автономный статус, а модель равновесия сил, на которой строится физическая теория статики, начинает применяться и в анализе взаимоотношений политических сил как внутри государства, так и между ними. Нарушение равновесия создает напряжения, ведущие к новому раскладу разнонаправленных сил. 20 «Вообще надо усвоить, что людей следует или ласкать, или истреблять». «Необходимо было расшатать весь этот порядок и вызвать смуты в итальянских государствах, чтобы получить возможность безопасно захватить их» (Макиавелли Н. Соч. Т. 1. М. — Л., 1934. С. 218, 239). 21 Там же. С. 244. 22 Там же. С. 273. 23 Там же. С. 283. 24 Там же. С. 288–289. Философия об общих проблемах государства, общества и управления 115 А. П. Огурцов ХVII век в Европе знаменуется возникновением гражданского общества как сферы взаимодействия людей, которое осуществляется независимо от государства. В связи с этим перед политическим и юридическим мышлением встают новые вопросы: каково поле гражданского общества? Какими должны быть взаимоотношения государства и гражданского общества? Каким следует быть аппарату государственного управления? Не превратится ли он в чудовищного Левиафана, о котором писал Томас Гоббс? Томас Гоббс: Левиафан тотальной власти и Бегемот гражданской войны Характерная для Гоббса апология абсолютной власти суверена основана на использовании сциентистских моделей. Методы, ориентирующиеся на геометрию — парадигмальную науку того времени, которая задавала нормы дискурса и образцы моделей для многих наук, требовали вынесения за скобки всего человеческого как не относящегося к механизму власти. Сам Гоббс называл геометрию единственной наукой, дарованной богом человеческому роду 25. Размышления о государстве и политике выстроены им в соответствии с нормами и методами евклидовой геометрии, что создает впечатление строгости, точности и незаинтересованности, однако в конечном счете это оказывается губительным для науки о политике. Если государство трактуется как безличная машина власти (а именно такова фундаментальная метафора политической философии не только Гоббса, но и В. И. Ленина 26), то закономерен следующий шаг — абсолютизация власти как таковой. Перу Гоббса принадлежат сочинения, в которых обсуждались как актуальные политические события современной ему Англии, так и философские проблемы. Среди них — «Левиафан» (1651) и «Бегемот» (1658). Первое из них — трактат о власти, о суверене, о правах и обязанностях граждан, о двух состояниях общества, о преступлениях и гражданском законодательстве, о соотношении светской и религиозной власти. Второе 25 Гоббс Т. Левиафан. М., 1936. С. 55. Напомню известные слова Ленина: «Государство есть машина для угнетения одного класса другим, машина, чтобы держать в повиновении одному классу прочие подчиненные классы» (Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 39. М., 1970. С. 75). Метафора «государственной машины» — одна из наиболее частых и в социальной философии марксизма-ленинизма. 26 116 Государство. Общество. Управление Власть: от метафор — к нейтральному языку описания навеяно впечатлениями от гражданской войны, в ходе которой казнили Карла I и к власти пришел будущий лорд-протектор Кромвель. Стиль политического мышления Гоббса не может быть отнесен ни к теологии, ни к науке. К. Шмитт усматривал в концепции Гоббса начало того процесса «нейтрализации» политических идей, которая привела к превращению государства в инструмент, хорошо организованную машину 27, обеспечивающую безопасность, порядок и стабильность. Гоббс уподобляет государство часам, а его анализ — разборке этой машины на отдельные компоненты28. Эта аналогия государства с машиной, с полуавтоматическим механизмом станет одной из излюбленных метафор мыслителей XVII века, в том числе Р. Декарта и Г. В. Лейбница. Позднее — у немецких и французских романтиков — она сменится другой метафорой: государство будет уподобляться организму. Трудность, однако, заключается не в том, чтобы выявить инструменталистские метафоры у Гоббса, а в том, чтобы с их помощью показать, как происходит превращение человека-законодателя (legislator humanus) в «машину законодательства» (machine legislatorial), как формируется система, притязающая на послушание со стороны общества и отвергающая всякое противодействие ее приказам. Настаивая на том, что Гоббс в своей концепции положил начало процессу инструментализации государства, Шмитт упустил из виду характерную для Гоббса персонификацию государственной власти — апелляцию к абсолютной власти монарха и уподобление государства Левиафану. Гоббс обращается к мифологическому образу Левиафана для описания абсолютизма — персонального воплощения безраздельной власти абсолютной монархии 29. Диктатура государства — это абсолютная диктатура монарха. Впрочем, модель власти, которую Шмитт связывал с концепцией Гоббса, характерна прежде всего 27 Шмитт К. Левиафан в учении о государстве Томаса Гоббса. СПб., 2006. С. 162–164. «Каждый предмет лучше всего познается благодаря изучению того, что его составляет, подобно тому, как в автоматически двигающихся часах или в любой сложной машине нельзя узнать назначения каждой части и каждого колеса, если не разложить эту машину и не рассмотреть отдельно материал, вид и движение ее частей. Точно так же и при отыскании прав государства и обязанностей граждан нужно хотя и не расчленять государство, но все же рассматривать его как бы расчлененным на части» (Гоббс Т. Избр. произведения в 2 т. Т. 1. М., 1964. С. 290). 29 О мифологических корнях образа Левиафана см.: Шмитт К. Указ. соч. С. 105–122. Этот библейский образ сильного и неукротимого зверя (Иов 40–41), имя которого переводится как «змея», «дракон», будучи одновременно образом дьявола и его власти, трактуется у Шмитта как «машина машин» власти. 28 Философия об общих проблемах государства, общества и управления 117 А. П. Огурцов для безличной и тотальной системы власти в XX веке — прежде всего в Германии (напомню, что книга Шмитта о Гоббсе была написана и опубликована в 1938 г.), а не для того образа государства, который рисовал сам Гоббс, хотя тенденция к инструментализации власти совершенно очевидна и у английского мыслителя. Можно сказать, что в политической концепции Гоббса соединились антропоморфные и инструменталистские тенденции при описании государства, геометрический конструктивизм в социально-политической мысли и архаические образы Голема — искусственного человека, более крупного по размерам и более сильного, чем естественный человек, для охраны и защиты которого он создан 30. Для Гоббса смерть и страх перед смертью являются движущей силой перехода от естественного состояния «войны всех против всех» к искусственному (artificial) состоянию, которое возникает благодаря общественному договору, а именно — к государству, праву и власти суверена. Гоббс универсализирует страх перед смертью, превращая его в фундамент социально-политического состояния. Власть под угрозой насилия над телом или под страхом смерти утверждает единичную волю суверена — «наместника Бога» 31. Согласно Гоббсу, действия людей проистекают от воли, воля от надежды, страха и подсчета преимуществ, получаемых в результате соблюдения (или несоблюдения) законов. Власть — гарант основного мотива человеческого поведения — самосохранения. Обратимся к двум концептам политической мысли Гоббса, которые имеют самое непосредственное отношение к его юридическим воззрениям, а именно к «статусу» и «конструкции». Гоббс противопоставлял «естественное» состояние (войны всех против всех) состоянию «искусственному», формируемому ради безопасности граждан и связанному с возникновением государства. «Естественное состояние» есть своего рода фикция или конструкция, придуманная для того, чтобы подчеркнуть необходимость государства, поскольку никогда не было такого времени, когда частные люди находились в состоянии войны между собой 32. Государство, которое возникает благодаря договору между людьми, представляет собой искусственного человека: верховная власть — его душа, судебная и исполнительная власть — его суставы, награды и наказания — его нервы. Вместе 30 31 32 118 Гоббс Т. Левиафан. М., 1936. С. 37. Там же. С. 326. См.: Гоббс Т. Избр. произведения в 2 т. Т. 1. М., 1964. С. 43, 116, 360. Государство. Общество. Управление Власть: от метафор — к нейтральному языку описания с тем у Гоббса имеется противопоставление «естественного гражданского состояния» («естественного государства» — «civitas naturalis») «институциональному гражданскому состоянию» («государству по управлению» — «civitas institutiva»). Таким образом, он проводит различие между «сivitas» и «status», между «гражданским обществом» и «государством». Термин «статус», ранее использовавшийся в юриспруденции и означавший положение человека, Гоббс перенес в теорию общества для описания «естественного состояния» (status naturalis) и «(искусственного) гражданского состояния» (status civilis). Цивилизованное состояние связано с деятельностью государства, с силой власти, выражаемой в законах. «Искусственное состояние» основано на нравственности и праве, оно вторично и является человеческим установлением — институцией, учреждением. Мыслители ХVII века вводили понятие «морального пространства» по аналогии с физическим пространством. Именно в нем разворачивается геометрически конструктивная деятельность, ведущая к формированию «искусственного состояния». Универсализируя геометрический метод, Гоббс обращается к идее «конструкции» в трактовке государства и права: право должно соизмерять права граждан с их обязанностями, преступления — с наказаниями за их совершение. Основа такого соизмерения — идея равновесия и геометрия человеческого совместного существования. Понятие «статус» становится при этом обозначением статики — стабильного состояния государства, а понятие «конструкция» обозначением отношений между гражданами, сословиями и корпорациями. Обсуждая значение геометрии, Гоббс подчеркивает, что «метод доказательства a priori можно применять в политике и этике, то есть в науках о справедливости и несправедливости, ибо мы сами создаем принципы, служащие нам масштабом для познания сущности того и другого, или, иначе говоря, причины справедливости, то есть законы и соглашения» 33. Обращает на себя внимание то, что Гоббс выводит за пределы права волю законодателя — суверена, который не подчинен гражданским законам. Вертикаль власти завершается волей (а точнее произволом) суверена. Это означает, что правовые законы тождественны приказам суверена и эти общеобязательные предписания должны быть признаны не только парламентом, но и всеми подданными. «Правовая сила закона состоит только 33 Гоббс Т. Избр. произведения в 2 т. Т. 1. М., 1964. С. 237. Философия об общих проблемах государства, общества и управления 119 А. П. Огурцов в том, что он является приказанием суверена» 34. «Основным законом поэтому является тот закон, на основании которого подданные обязаны поддерживать всякую власть, которая дана суверену-монарху или верховному собранию и без которой государство не может устоять» 35. Среди основных законов Гоббс называет право суверена делать все, что он сочтет необходимым в интересах государства: апология абсолютной власти короля не вызывает никаких сомнений. Законодательную власть имеет только суверен. В полемике с представителями папской власти, в частности с кардиналом Р. Беллармином, Гоббс заявлял: «Действительно, хотя Бог является сувереном всего мира, мы не обязаны принимать за его закон все, что кто-либо предложит от его имени, а также не можем считать законом Бога ничего, противоречащего гражданскому закону, которому Бог определенно заповедовал нам повиноваться» 36. Власть суверена не подчинена власти Папы, суверен — законодатель правил, того, что правомерно и что неправомерно, и мечом правосудия он принуждает людей подчиняться его решениям: «такой власти не имеет законным образом никто другой помимо гражданского суверена» 37. Эта цивилизующая власть сама держится на страхе и своих подданных держит в страхе, принуждая их под угрозой наказаний выполнять естественные законы и законы-договора. Республиканские власти встретили публикацию «Левиафана» в 1651 году — спустя два года после казни короля Карла I и акта, упраздняющего королевскую власть — настороженно. Трактат «Бегемот» (1658) об истории гражданской войны в Англии был запрещен к изданию. Не лучше дела обстояли и после реставрации монархии. В итоге философ так и остался непонятым ни республиканской властью, для которой он был роялистом, ни монархической властью, которая воспринимала его как вольнодумца и атеиста. 34 35 36 37 120 Гоббс Т. Левиафан. С. 214. Там же. С. 224. Там же. С. 375. Там же. С. 403. Государство. Общество. Управление Власть: от метафор — к нейтральному языку описания Джон Локк и поворот к проблемам правления Если Гоббс поместил в центр исследований феномен государства как такового, то Локк обратился к проблемам правления, сделав предметом внимания механизмы управления социальной и государственной жизнью. Абсолютизация государства как своего рода универсалии, живущей собственной жизнью, независимо от жизни граждан страны, коррелирует у Гоббса с апологией абсолютной монархии и тотализацией функций государства. «Номиналистическая» трактовка Локком государства, ставшего из тотального «бытия самого по себе» одной из функций общества, привела к переформулировке политических проблем как проблем правления. Примечательно, что оба подхода основываются на концепте «естественного состояния». Локк допускает состояние полной свободы людей относительно своих действий и распоряжения своей собственностью. Это состояние он называет естественным, хотя и в нем предполагает существование власти одного человека над другим, что обусловлено самими законами природы. Естественное состояние общества — не фиктивная конструкция, как полагал Гоббс, оно, по Локку, реально. В политическом, или гражданском обществе (для Локка это синонимы) свобода человека определяется тем, что человек не подчиняется никакой другой законодательной власти, кроме установленной по согласию, по договору в государстве, по законам, которые приняты законодательной властью и являются общими для всех членов общества. В конечном счете свобода человека коренится в разуме, который «в состоянии научить его тому закону, по которому он должен собой управлять» 38. В гражданском обществе формируется единое общественное тело — народ, который находится под властью верховного правительства, а законодательная власть через посредство представителей создает законы, которым он подчиняется. «И это переносит людей из естественного состояния в государство, поскольку на земле появляется судья, имеющий власть разрешать все споры и возмещать любой ущерб, который может быть нанесен любому члену государства; этим судьей является законодательная власть или назначенное ею должностное лицо» 39. Именно с законодательной властью Локк связывает возникновение и утверждение политического или гражданского общества. 38 39 Локк Дж. Два трактата о правлении. М., 2009. С. 257. Там же. С. 275. Философия об общих проблемах государства, общества и управления 121 А. П. Огурцов Абсолютную монархию Локк считает несовместимой с гражданским обществом. Форма государства определяется тем, каков характер законодательной власти, которую он называет священной и неизменной. Необходимо разделение законодательной и исполнительной власти, причем первая является верховной, а вторая подчинена ей. И именно народ обладает верховной властью, волен создать новую законодательную власть или сохранить старую. Возникновение юридического способа мысли и универсализация его дискурса в философии Юридический способ мысли был нацелен на фиксацию конвенций между людьми как в экономическом обмене, так и в социально-государственной жизни. И хотя право возникло вместе с римскими Дигестами, лишь в конце ХVIII века оно было осознано в качестве особой сферы. В 1764 году вышла в свет книга Ч. Беккариа «О преступлениях и наказаниях» — первая в новоевропейской истории попытка анализа и рационального упорядочения уголовного законодательства и судопроизводства с позиций гуманизма. Право уже становится принципом социальной жизни, а юридический дискурс приобретает особый статус в общественном сознании — суд делается тем правовым механизмом, по образу и подобию которого мыслятся и другие области общественной жизни. Самое примечательное тому свидетельство — корпус кантовских «Критик». Иммануил Кант выстраивает свою критику чистого разума в терминах судопроизводства. По его словам, необходимо учредить «суд, который бы подтвердил справедливые требования разума, а с другой стороны, был бы в состоянии устранить все неосновательные притязания — не путем приказания, а опираясь на вечные и неизменные законы самого разума. Такой суд есть не что иное, как критика самого чистого разума» 40. Рецепция Кантом юридического способа мысли основывается на интерпретации философии как законодательства разума. Возвращаясь к теме работы, замечу: казалось бы, речь идет о метафорах, не обязательных и сопутствующих языку философии риторических фигурах, его украшающих, но не составляющих его суть. Однако на деле 40 Кант И. Критика чистого разума // Кант И. Сочинения в 6 т. Т. 3. М., 1964. С. 75–76. (Курсив мой. — А.О.) 122 Государство. Общество. Управление Власть: от метафор — к нейтральному языку описания все обстоит иначе. Любое сознание коммуникативно по своей природе, а философское сознание репрезентирует не отвлеченные тезисы, но коммуникативные ходы мысли, в фигурах речи выражая ее социальную нагруженность, ее сопряженность с актуальными событиями и процессами. В последние десятилетия философы осознали всю важность коммуникативных действий для понимания морали, права, политики и социального бытия вообще. Однако первым, кто обратил внимание на важность коммуникативных действий, на его двоякую осмысленность, был Гегель, который в «Феноменологии духа» не только описал такие формы сознания, как сознание господина и лакея (несчастное сознание), но и подчеркнул: «Действование, следовательно, двусмысленно не только постольку, поскольку оно есть некоторое действование как в отношении к себе, так и в отношении к другому, но также и постольку, поскольку оно нераздельно есть действование как одного, так и другого» 41. Кроме того, важнейшим моментом коммуникации между людьми является то, что люди «признают себя признающими друг друга» 42. Взаимное признание — тот момент, который превращает общение одного с другим в коммуникацию, как говорит Гегель, «в духовное единство в его удвоении» 43. Идея коммуникативности еще раз всплывает в «Феноменологии духа» как отношение всеобщей воли и воли правительства. Это — философско-правовое различение, осуществленное Ж.-Ж. Руссо: «всеобщая воля» и «воля всех». «Воля всех» отождествляется Гегелем с волей правительства, которая проявляет себя как воля некоей побеждающей партии. Но именно это и возлагает на нее вину: ведь всеобщая воля считает поступки побеждающей партии и созданного ею правительства преступлениями, а в этом залог их — и партии, и правительства — гибели. Речь у Гегеля идет не о конкретном историческом анализе противоборства различных партий, а о том, как частная воля одной партии, воплощающаяся в воле правительства, вступает в явное противоречие с общей волей, которая репрезентирована правом и государством. Возникающее несоответствие углубляется и даже чревато разрывом между волей одной партии и общей волей. Коммуникативные акты и сознание взаимодействующих друг с другом людей вновь станут объектом анализа в «Философии права». Именно 41 Гегель Г. В.Ф. Феноменология духа // Гегель. Соч. Т. IV. М., 1959. С. 100. Я предпочитаю говорить о двуосмысленности, как о двояком значении каждого действования «одного», а не о двусмысленности, поскольку русское слово «двусмысленность» имеет негативный оттенок. 42 Там же. 43 Там же. С. 99. Философия об общих проблемах государства, общества и управления 123 А. П. Огурцов здесь Гегель впервые в истории политической мысли поставил ряд важнейших проблем, в том числе — о различии гражданского общества и государства. При этом те моменты, которые выделяет Гегель, до него в состав гражданского общества не включались. Среди них: система потребностей частных лиц, характер труда, правосудие, направленное на защиту собственности, аппарат полиции и корпораций 44. Существенно то, что Гегель выделяет в качестве автономной сферы систему потребностей и труда, которая подчиняется правовым законам, защищающим собственность. Тем самым гражданское общество — это совокупность регламентируемых действий, которые управляются правом, создающим порядок экономической жизни. В отличие от «невидимой руки» рынка, которую усматривал в рыночном механизме Адам Смит, Гегель проводит мысль о правовом регулировании в гражданском обществе. Это же относится и к функциям правосудия и полиции. «Член гражданского общества имеет право искать суда и обязанность предстать перед судом и получить только через суд оспариваемое им право» 45. В механизме публичного судопроизводства человек должен найти удовлетворение справедливости. Описание функций полиции (особенно надзора и опеки) свидетельствует о том, что именно в полиции Гегель усматривает гарантию против превращения государства в деспотию. Аппарат полиции он относит не к государственному аппарату, а к принудительному элементу гражданского общества. Подчеркивая принуждающий характер распоряжений власти, Гегель пишет, что аппарат полиции позволяет превратить их в легитимно принуждающие законы права, то есть в универсальные и повсеместно принимаемые меры и в легитимные частные предписания власти. Еще одним из важнейших моментов гражданского общества являются корпорации, в которых объединяются члены тех или иных сословий. Их функция состоит прежде всего в том, чтобы каждый член корпорации мог достичь признания человеком другой корпорации. Однако Гегеля меньше всего интересуют безличные социальные механизмы, в том числе и механизмы корпоративного управления. Он стремится дать корпорациям морально-этическую оценку. Так, он говорит о том, что семья и корпорация 44 Замечу, что в «Философии духа» гегелевская трактовка гражданского общества гораздо шире и в большей степени ориентирована экономически, включая в себя разделение труда и машины как техническую основу гражданского общества. См.: Гегель Г. В.Ф. Соч. Т. III. М., 1956. С. 309–310. 45 Гегель Г. В.Ф. Философия права. М., 1990. С. 258. 124 Государство. Общество. Управление Власть: от метафор — к нейтральному языку описания являются нравственными корнями государства, а корпорация предполагает такую нравственную ценность, как честь 46. Сопоставляя корпорации и цеха, он замечает, что в отличие от замкнутости цеха корпоративное устройство гражданского общества сообщает отдельному промыслу нравственный характер. Таким образом, юридический способ мысли, который нашел свое воплощение в философии Канта, завершился в немецком идеализме гегелевской апологией государства, возрождением этико-нравственного подхода и к гражданскому обществу, и к государству. Отождествляя разум и справедливость, он видит в государстве воплощение вечных принципов справедливости. Государство превращается в некую универсальную сущность, существующую независимо от действий частных лиц и корпораций, и для описания политической структуры государства и его властей — законодательной, правительственной и власти государя — Гегель использует метафору не механизма, а организма. В развитии политической мысли после Гегеля произошли существенные сдвиги в сторону соединения политики и экономики (в этом отношении симптоматична Марксова «политическая экономия» — в отличие от «национальной экономии», типичной для современных ему немецких экономистов). Право и правовая регуляция были включены в экономическую жизнь, о чем свидетельствуют главы «Капитала», посвященные законодательству, регламентирующему детский и женский труд на производстве, продолжительность рабочего дня и др. Включение в экономическую жизнь правовых норм как способов ее регуляции привело в конечном счете к дирижизму — такому соединению механизмов государственного управления с экономикой, которое осуществляется не с помощью опосредованного аппарата финансового контроля и управления, но представляет программу непосредственного вмешательства в экономику. Дирижизм имел в ХХ веке и либеральных, и тоталитарных сторонников. Так, в России после Октябрьского переворота утвердились сторонники плановой экономики, которая исходила из всевластия государства в экономической жизни, из национализации частных предприятий и подчинения всех предприятий предписаниям Госплана, из мелочной опеки за распределением ресурсов промышленным предприятиям, из отказа от конкуренции и превращения механизмов управления корпорациями в механизмы всего общественного хозяйства, — в этом суть той апологии 46 Гегель Г. В.Ф. Философия права. С. 277. Философия об общих проблемах государства, общества и управления 125 А. П. Огурцов тейлоризма и фордизма, которая отличает статьи В. И. Ленина 20-х годов прошлого века. И поныне существуют различные версии переноса механизмов корпоративного управления на все общество, при которых общество отождествляется с корпорациями, а государство с насилием 47. При этом порождается дискурс со своим набором метафор. Так, исследование убеждений сторонников этого подхода показывает, что при анализе политического поведения партий они прибегают к метафоре «отвердения», при анализе электорального поведения граждан — к метафоре «воронки причинности», а международных отношений — к метафоре «падающего домино» 48. * * * Завершая тему, отмечу следующее. На первый взгляд, ход современной политической мысли состоит в том, чтобы элиминировать метафоры и перей ти к нейтральному, объективному языку науки, однако все не так просто. Политическая мысль двигалась и продолжает двигаться в пространстве, образованном метафорами и понятиями, которые принадлежат к разным культурам, эпохам или формам деятельности, в том числе применяя экономические понятия к политическим реалиям, а юридические — к управленческим. Если в развитии соответствующих дискурсов выделить основную линию, то придется признать, что переход от языка метафор к нейтральному концептуальному языку, в первую очередь ожидаемый в отношении современных исследований, присущ в той или иной степени всей политической философии, начиная с Аристотеля. Этот переход, правда, сопровождался и дополнялся в каждый конкретный момент то апологией справедливости или суверена, то абсолютизацией духа, то тотальностью права. Что касается современности, то, на мой взгляд, язык структурного функционализма и является тем нейтральным языком, который позволяет 47 В сохранении тяготения к корпоративным методам управления в нашей стране проявляется, на мой взгляд, склонность к тоталитаризму, от которого общество так до сих пор и не избавилось. 48 Теория и методы в современной политической науке. Первая попытка теоретического анализа. М., 2009. С. 55, 165, 213. Один из авторов этого сборника прямо заявляет: «Авторы пользуются выражением “воронка причинности” как аналогией или метафорой для объяснения факторов, воздействующих на индивида» (Листхауз У. Воронка причинности // Указ. изд. С. 166). 126 Государство. Общество. Управление Власть: от метафор — к нейтральному языку описания найти концептуальные средства для постижения социальной действительности. Именно в этом языке общество и государство предстают как разные и по своим функциям, и по способу существования системы: общество — это система труда, потребления и отношения к собственности ее членов, а государство — система законодательной и исполнительной власти, при этом управление все более приобретает «инструментальный» характер, становится безличным администрированием. Исходным пунктом для понимания современной социальной системы является понятие «социальное действие», которое предполагает взаимное признание «Меня» и «Другого». Это взаимное признание весьма точно описывается экономической моделью, а именно актом обмена. В структурно-функциональных терминах социальная система (общество) может быть описана как такие инвариантные структуры, функции которых оказываются устойчивыми при всех изменениях и преобразованиях, во всех реформах и революциях социальных систем. Государство, далее, может быть представлено как система институций, обеспечивающих осуществление ряда функций социальной системы — от защиты населения до выборности его представителей, от обеспечения порядка до соблюдения правовых законов. При этом передача полномочий происходит не только на выборах исполнительной власти, но осуществляется ежедневно и обеспечивается институциями разного уровня — от муниципального до федерального. Важнейшая функция управления — контроль за исполнением права — также осуществляется на разных уровнях. Чиновник в этой системе предстает как функционер институций, профессия и призвание которого — в точном и корректном исполнении предписаний и норм этих институций. Взаимоотношения государства и гражданского сообщества предстают симбиозом двух разных подсистем общества, эволюция которых является коэволюцией. Что же касается, наконец, гражданского общества, то оно может быть описано как форма самоорганизации локальных сообществ, которые основаны на солидарности (но не на единомыслии), на общем интересе и «общем деле». Способы их существования принципиально иные, чем способы существования государственных институций. Это сетевая организация, в которой представлены и горизонтальные, и вертикальные связи; отношения между ячейками гражданского общества носят непосредственный характер; в обществе главенствуют межличностные отношения, так сказать, «лицом к лицу». Без такого самоорганизующегося и саморегулируемого основания, каким является гражданское общество, социальная Философия об общих проблемах государства, общества и управления 127 А. П. Огурцов система и государственная власть, как показывает история, неизбежно вырождаются в автократию или в тоталитаризм. * * * Проходивший в истории гуманитарной мысли поиск новых путей анализа рассуждений о роли языка культуры, в том числе и в проблематике управления, привел к осмыслению этого дискурса как целостной структуры, не подлежащей разъятию без утраты заключенных в нем смыслов. Этот постулат целостности принципиально меняет отношение исследователя и к метафорам, которые используются в рассуждениях: из свидетельства неточности и некорректности они превращаются в индикаторы определенных инвариантных структур, сохраняющихся как в рассуждениях, так и в общественном сознании той или иной культуры или эпохи, оказываются теми идиомами, или, если говорить языком Аристотеля, «общими топосами», которые присущи различным рассуждениям как само собой разумеющиеся. Иными словами, метафоры, к которым прибегают в культуре, являются инвариантными символическими формами, позволяющими судить о differentia specifica культуры и ее фундаментальных ценностных смыслах. С. С. Неретина О понятиях государства, управления и общества Единство понимания «властных терминов» Проблемы именования властных функций и институтов, а также интерпретации терминов, обозначающих власть («властных терминов»), и понятий, возникли на бытовом (в обыденной речи) и на теоретическом (рефлексивном) уровнях еще в Древней Греции, когда родилась сама сфера политического. Позднее они заявили о себе в эпоху Древнего Рима, а начиная с ХIII в. стали предметом осмысления на будущей европейской территории, когда возникающие сословия искали для себя новых свобод, что вело к необходимости преобразования аппарата власти. В Англии это случилось в 1215 г., когда была принята Великая хартия вольностей, во Франции — в 1356–1358 гг., когда третье, бюргерское сословие потребовало равных прав с дворянством и духовенством в управлении страной. Именно тогда были поставлены вопросы, что именно есть управление (администрирование) и что такое тот, кто управляет. В ту эпоху никто не сомневался в сакральных функциях королевской власти и потому нельзя было говорить просто «король», а следовало — или «король милостью Божией», или Сеньор (Лорд, Монсеньор, Мессир, Сир). Теократическая функция короля была диаметрально противоположна феодально-сеньориальной. Как первый среди равных феодальный сеньор он был связан с другими феодалами договорными отношениями и в этой функции не мог быть «над королевством». Частный, договорной характер феодальных отношений стал средством действия публичного права, способствуя возникновению парламента — «места, где говорят». Это не замедлило сказаться в требованиях третьего сословия в Парижских событиях 1356–1358 гг., когда возникло Философия об общих проблемах государства, общества и управления 129 С. С. Неретина движение Этьена Марселя за равенство сословий и когда впервые после Рима были произнесены слова «республика» и «конфедерация». Однако пока это были еще не теоретические понятия, а лишь термины, отражавшие практически существовавшие связи, основанные на личной верности как между феодалами, так и между городами одного или разных государств. То, что в то время «вдруг» вспомнили о типах политических образований — демократии, тирании, монархии, аристократии — свидетельствует о том, что после Древнего Рима Цезаря, Цицерона, Октавиана Августа и пр. не возникало проблем в именовании территориальных объединений. Это были территории племен, природных этносов, осевших в будущих европейских землях и называвшихся либо по именам этих племен, либо по титулам властителей. Если король — королевством, герцог — герцогством, если во главе были купцы — купеческим общим делом или республикой, а если это был союз вольных городов — конфедерацией. Вспомнил о старых видах народных объединений не кто иной, как Фома Аквинский в своем наставлении юному королю Кипра. До этого момента именования как самой власти, так и ее представителей означали следующее: «министр» — «слуга», «подручный», «помощник», «служитель», в том числе и «служитель церкви», «священник»; «администрация» — «служение», «оказание помощи», «руководство» (в значении умелого знания); «губернатор» — «кормчий» («управляющий кораблем»), «возница» («управляющий колесницей»). То же произошло и со словом «rex» («повелитель»), тесно связанным с «res»-вещью, «reus»-ответчиком, обвиняемым и «ratio»разумом и со смыслом термина «potestas» («власть»), производного от «posse», «мочь», что было связано с правами правомочной личности 1. Подобный разброс значений определялся тем, что в то время в латинском мире было названо эквивокальностью (дву-о-смысленностью или двухголосием) не только значений слов, но и самого мира. Мир делился тогда на два: Божественный и человеческий, и при его описании одно и то же слово могло иметь как мирской, так и сакральный смысл. Так, например, слово «rex» означало повелителя как небесного, так и земного. Слово также могло указывать и на разные проявления одной и той же вещи. 1 Отметим, что в основании «властных терминов» латинского мира лежит разум, в то время как в основании таких же терминов мира российского (русского) лежит цезаризм (царизм) — позднее понятие, возникшее в XV веке, когда Москва приняла на себя функции Третьего Рима. 130 Государство. Общество. Управление О понятиях государства, управления и общества Казалось бы, зачем вспоминать это в ХХI веке? Однако, например, слово «конфедерация», как, соответственно, и «федерация», не только живо, но является обозначающим многие народы в их специфическом единении. А оно между тем крепко сцеплено со знакомым нам только по школе словом «феод». «Феод» невидимкой всплывает то тут, то там и не только в связи с федерациями, но в связи с необходимостью для любого политически крепкого объединения устанавливать межличностные отношения, основанные на верности («fides», вера, одного корня с федерацией), межличностные договоры, которые там же, в феодах, и возникли. Неопознанная ни теоретически, ни методологически эквивокальность, сегодня с успехом применяется, как и в феодальные времена. Так, например, современная постимперская Россия пытается показать, что в ней что-то изменилось, но при этом получается так, что это «изменение» странным образом не порывает связи с традицией. Например, двуо-смысленное название «суверенная демократия» сохраняет связь с неизжитым феодализмом, как и «федерация» с современными статусами либерально организованных западных государств. И дело именно в термине «статус». Поэтому, чтобы разобраться в термине «суверенная демократия», надо понять значения термина «статус». Термин этот, после многовекового его существования в Древнем Риме, заново возник в Средневековье как противовес термину «определение», «defi nitio». Дeфиниция предполагала строгую, принудительную связь субъекта с предикатом. Такая связь проистекала из тех времен, когда субъект считался предопределенным быть тем-то и только им. Христианство отвергло такую жесткую заданность субъекта. Сотворенный Богом, обладавший полнотой свободы человек по акту творения приобрел и свободу воли, позволявшую ему изменять свою судьбу. Статус предполагал возможность быть чем-то иным в определенный период времени, что происходило под влиянием самоизменения или в связи с обстоятельствами. Статус как состояние, положение вещи, «status rei», утвердился с ХII века в логике Петра Абеляра, а позднее стал означать сословия, которые как закрепленные сообщества возникли в ХIII веке. Примерно с этого времени «status» и «civis» стали взаимозамещаемыми, то есть «статус» стал означать и гражданственность. С ХIV столетия к этому добавились «политический статус республики», «статус королевства», «народ» а также и «status rerum» — «положение вещей», где вещь-«res» означала саму реальность, прежде всего самого Бога, Господа (отсюда — «государство», то есть «господарство»). К XVI веке особенно интенсивно исследовались Философия об общих проблемах государства, общества и управления 131 С. С. Неретина значения «status regis» — «статус короля» и «status regni» — «статус королевства». Бегло прослеженная эволюция понятия «статус», в том числе — единство, различие и наполнение понятий новым смыслом, кроме прочего, имеет прямое отношение и к введенному в современной России термину «суверенная демократия». Если в России XVII века государственные и государевы дела в основном не были разделены, то во времена Петра I была предпринята попытка отделить «status regis» от «status regni»: царь и его подданные должны служить государству, которое понималось как отечество, родина. Что до самого термина государство, то под ним понималось то, что способствовало общему благу или общему делу. «Res publica» — «общее дело» хорошего и просвещенного общества, пронизанного идеей прочной связи с государем-сувереном. Однако если в Европе между государем и государством стояла республиканская мысль и формирующееся гражданское общество, то в России разделение одного и другого было произведено не гражданским обществом, которого не было, а самой самодержавной мыслью, желавшей выглядеть на общемировом фоне демократической, а на самом деле представлявшей собой симулякр демократии. Знали это или не знали авторы термина «суверенная демократия», судить не берусь. Но поступили они по-русски самодержавно, а не по-французски (или по-английски) либерально. Существенному изменению содержания понятия подвергся и термин «федерализм». Так, современный российский исследователь О. И. Генисаретский выделяет шесть его видов, среди которых можно найти и традиционно феодальные федерации, и современные либеральные. Это: расширенный эмпирико-морфологический федерализм, функциональный федерализм, ресурсный федерализм, цивилизационный, идентитарный и, наконец, экзистенциально-антропологический 2. Сказанное позволяет сформулировать мое намерение. В отличие от попыток размышлять об определенных предметах как о неких данностях, я пытаюсь говорить об ином — о необходимости формировать наше мышление в духе тропо-логики 3, о возможности и общественной необходимо2 Подробнее см.: Генисаретский О. И. Пространство правопонимания и вопрос о современном эффективном государстве / http://www.shkp.ru/lib/archive/methodologies/2001/10. 3 Tropus — trope — поворот, поворот речи, иносказание, троп… Средневековые мыслители полагали, что любое суждение, сколь бы точным оно ни было, перед лицом Бога всегда есть троп, поскольку любая познаваемая вещь неопределима. Тот, кто осмеливался говорить не только о плотской, но и о духовной сущности, прибегал к помощи аналогий или сравнений, 132 Государство. Общество. Управление О понятиях государства, управления и общества сти видеть и поворачивать разные смыслы в их исторической перспективе, умении регулировать и синхронизировать их. Поэтому проблема, как понимается «управление» сейчас, не слишком изменилась со времени, когда вопрос об управлении возник впервые. Когда один из самых блестящих философов ХХ в. Мишель Фуко в конце семидесятых годов ХХ в. стал читать лекции по истории систем мысли в Коллеж де Франс, для него одной из корневых проблем стало изучение, по его словам, «зыбкой, туманной области», выражаемой таким искусственным понятием, как «управленчество» 4. Однако если этот вопрос он ставил сугубо научно и в связи с религиозно (христиански) ориентированным обществом, то для России он стоит не только теоретически, но и практически. Мы по-прежнему испытываем диктат со стороны власти, в отличие от прежних лет осуществляемый с полным неуважением не только к правам человека (сами эти слова стали хорошей ширмой для властных структур), а вообще к человеку. И все же, поскольку мы размышляем о нашем обществе вопреки «правящему» неуважению к нам, я думаю, что и термин «управление», и сама необходимость «управлять» должны быть строго проанализированы. Вряд ли нужно полностью отказываться от термина «управление», но необходимо показать то семантическое поле, в котором он действует. Нынешнее главное значение этого термина — «помыкать» — стало обыденным. Кроме того, оно связано не только с «правом», «правильностью», но, прежде всего, с «управой» и «правежом». Напомню, что изначально термин «управление», в том виде, в каком он существует в нашей стране, был тесно связан с идеей захвата территорий, земли, с идеей личной силы, завладевающей чем-либо. Вся наша история — в нашей речи. Потому, занимаясь проблемой управления, не в последнюю очередь нужно обращать внимание на необходимость очищения языка от навязывания идущих из прошлого смыслов, прояснять слова, содержание которых мы лишь делаем вид, что понимаем. Так, например, печально известная формула «Дума не место для дискуссий» появилась не случайно. У нас и в самом деле нет и не было практики обговаривания, то есть — в переводе — парламента, практики, становление которой заняло которые суть способы организации тропов, способствующие пониманию сути дела и являющиеся слабой попыткой уловить или постичь Бога через тварный мир. (Латино-англо-русский словарь философских терминов / http://philosophy.ru/library/aquino/vocabularium.html) 4 См.: Фуко М. Безопасность, территория, население. СПб., 2011. Философия об общих проблемах государства, общества и управления 133 С. С. Неретина в западноевропейских государствах не одно столетие. Мы, когда мы ведем речь об отживших государственных формах, об их кризисе, то, как и тридцать–сорок лет назад оглядываемся на Запад, призываем к себе его идеи, как когда-то варягов, забывая при этом, что перескакиваем через очень важный собственный опыт — монголо-татарское иго, византизм и длительный доиндустриальный исторический период, полагая, что и так справимся с новыми задачами, сохраняя свое единство как страна. В связи с темой единства понимания «властных терминов» вопрос заключается прежде всего в том, что именно за этим единством стоит. Хорошо, если «свободное развитие каждого при условии свободного развития всех». Но ведь единство создается и в тюрьме, и в казармах, а раньше и в школах, где все ходили на перемене парами, держась за руки. Вспомним, что богиня Истина предстала Пармениду опутанной цепями. Цепь, однако, не елочное украшение, а оковы, и в философии они приняли форму «универсально-понятийного» анализа мира в отличие от именного (первобытного) и профессионально-именного (индийского, китайского) 5. В этой универсальности и понятийности оков мы закрепились надолго. Главное в том, как понимать это «все» или «всё». Здесь невольно встает старый вопрос об универсалиях — о том всеобщем, которое уже включает в себя разные возможности отношений в мире и с миром. Оно, во-первых, предполагается уникальным, единичным, но таким единичным, которое творит, — творит всё, в том числе мир, задает его параметры, конфигурацию, проектирует отношения в мире, внутри мира и с миром. А, во-вторых, это всеобщее, создавая параметры и отношения внутри мира, предполагает единство множества. В старой логике оно называлось «communalia». Это весьма примечательное слово объединяет ряд таких понятий, как коммуна, коммунальное, то есть общее хозяйство, общежитие. И не в том отвратительном значении, которое оно приобрело в те времена, когда люди жили скопищем из-за нехватки жилья, а в том, которое издревле полагало дар-munus и что вошло в понимание республики как общего дела. Эта коммунальность стала основанием представления о том, что большинство решает все. Но значение взаимосуществования двух всеобщих (универсального и коммунального) в том, что они как бы подправляют друг друга. В аспекте нашего разговора речь идет о том, что профессиональная («задающая» параметры регулирования общества) власть 5 134 Блестяще описанного М. К. Петровым в книге «Язык, знак, культура» (М., 1991). Государство. Общество. Управление О понятиях государства, управления и общества меньшинства может быть поправлена властью регулируемого большинства, делегировавшего меньшинству вопросы управления, создавая своего рода внутримирное равновесие. О государственном единении Сейчас под государственным единством у нас понимается сплоченность в некую коллективность при общности идеологических лозунгов. Это закреплено в слове «государство», само понятие и понимание которого исследуется мало. Мы как-то походя употребляем его: государство и государство, в том числе применяем этот термин и к «state». Под собственное словоупотребление мы «подстраиваем» и другие названия. Так, когда мы говорим «Соединенные Штаты» и прибавляем к этому «государство» — это значит, что мы не понимаем принципов устройства Штатов, меж тем как само слово это «state» означает «состояние», «положение», «статус», смысл которого может меняться в зависимости от деловых, социальных, политических, экономических отношений. Между тем напомним, что наш современный российский термин «государство» означает даже не «kingdom» 6. Русское слово «государство», среди значений которого мы подразумеваем слово «царство» («царство-государство»), на деле сохранило не только монархический смысл единства 7, но и смысл цезаризма, то есть диктатуры. Старое, (вовсе не от советских времен идущее) имперское (универсалистское) понимание характера государства, живущее в ментальности именно как выражение царственномонархического принципа, и сейчас диктует свои условия, воссоздавая себя в полицейско-бюрократической системе. Стало общим местом, когда, подметив на Западе такие черты, как ажиотаж вокруг съездов партий, вмешательство в дела других стран, доносы соседей на соседей, студентов на своих товарищей, обсуждения дел коллег, напоминающие комсомольские собрания, сделать вывод: все, как у нас. Но при этом — не замечать другого, того, чего у нас нет, — открытого общества в том смысле, как о нем писали К. Поппер и Р. Дарендорф. 6 Кстати, не многие европейские страны величают себя так — именно величают, потому что государь в качестве короля доказывает только величавость страны, но не ее величие. 7 Я писала об идее монархии в статье о Данте. См.: Неретина С. С. Канцона как средоточие философии Данте // Вестник Самарской гуманитарной академии. Вып.: Философия. Филология. 2006. № 1. Философия об общих проблемах государства, общества и управления 135 С. С. Неретина Поэтому, если говорить о наборе основных понятий, связанных с темой государства и управления, то, вероятно, стоило бы начать с критики, очищающей проблему. В крайнем варианте — подумать, например, чем вообще заменить в лексике слово «управлять». И не потому, что оно плохое, а чтобы дать волю другим нужным нашему обществу сегодня понятиям — «регулирование», «менеджмент» — то есть не связанным с идеей царственной власти. Так, термин «регулирование», который, вроде бы, (при переводе) обозначает то же, что «управление», обладает иным содержанием. Он, наряду с прочим, предполагает некую норму, вынесенную вовне, которой подчиняются и управляемый, и правитель. Не случайно именно с этим термином связано выражение «урегулирование конфликтов». Это, кстати, подразумевает и слово «корпоральность» — «телесная» представленность многих, которые, являясь единым телом, тем самым урегулированы и отрегулированы как единство, где каждый выполняет свойственную ему работу, помогая, а не мешая другим. От такого рода регулирования, в частности, как считает О. И. Генисаретский, зависит «жизнеспособность и конкурентоспособность современного государства». Регулирование предполагает умение «в реальном времени перепроектировать, перестраивать и переналаживать управленческие структуры, унаследованные от унитарного, “вертикально-интегрированного”, административно-технологического государства вчерашнего дня» 8. В целом, на мой взгляд, нужен радикальный переход от вертикальных на горизонтальные схемы координации разного рода усилий (корпораций ли, гуманитарных, естественнонаучных, экономических, политических институций и др.). Они вполне могут координироваться экспертными группами, которые будут не обслуживать чью-то волю, а знать суть дела. При этом «стратегической установкой на пути к современному эффективному государству могла бы стать последовательная замена» старых управленческих структур «управленческими структурами сетевого типа», которые синтезировали бы в себе «современные информационные и проектные технологии управления», которые «вменяли бы участникам федеративных отношений условия об их ответственности за полученные полномочия и ресурсы», опирались бы «на принцип субсидиарности, обеспечивающий взаимную правомочность (и ответственность) всех действующих участников публично-правового процесса» и были бы «способны 8 Генисаретский О. И. Российская государственность в гражданско-правовой и корпоративной перспективе // Государство. Разграничение полномочий. М., 2002. С. 149. 136 Государство. Общество. Управление О понятиях государства, управления и общества работать в широком диапазоне отношений социального партнерства» 9. При соблюдении этих условий «управление» окажется одним из терминов в широком пересоздаваемом семантическом поле. Я не случайно предложила обсудить проблемы управления с идеи речи. Одна из причин отсутствия у нас «развития», пребывания в «стабильном», а на самом деле — застывшем состоянии, состоит в том, что мы не столько пытаемся понять новую реальность, которая есть, что видно хотя бы по нарушению межпоколенческих контактов, сколько своими действиями, имитирующими развитие (той же «суверенной демократией»), подстраиваем себя к старому миру, организуясь не вокруг целей, предполагающих изменение, а вокруг «отсутствия целей», то есть целей, нигилистически понятых. Изначальной особенностью России является то, что она изначально не сумела править сама по себе 10, а делала это через чужаков, варягов. Конечно, в истории было множество прецедентов, связанных с захватами территорий и насаждением на них другой власти. Достаточно напомнить трагический конец Рима, захват франками галлов. Но на Руси было иначе: варяги не захватывали Русь, во власть они были призваны доброй волей князей. Впрочем, и в этом еще нет ничего из ряда вон выходящего. Приглашение чужеземцев для создания законов или заимствование образцов было делом банальным: критские законы Миноса, например, были образцом для Спарты. Однако право установленное (позитивное) — не то же, что естественное. Не знать можно установленное право, естественного права не знать нельзя. Естественное право — это любовь к родителям, неприкосновенность жилища, всего «моего». А что происходило с этим правом на Руси после призвания варягов? Дело историков разобраться с этим, но совершенно очевидно: государству (когда-то, когда оно персонифицировалось именем царя, личному, а в нашей реальности — безличному, поскольку президент и государственные чиновники говорят от имени закона) было отдано право полного распоряжения «моим». «Мое» было передоверено, отдано «чужому». Поэтому вопрос о соотношении российской власти и общества при сохранении существа старых понятий управления, государства и власти, это, на мой взгляд, пустой вопрос: в нем можно двигаться только в рамках старой властной парадигмы. 9 Генисаретский О. И. Российская государственность в гражданско-правовой и корпоративной перспективе // Государство. Разграничение полномочий. М., 2002. С. 149. 10 Как говорил Вл. Соловьев, из-за «роковой недоговороспособности племен». Философия об общих проблемах государства, общества и управления 137 С. С. Неретина Можно сколько угодно рассуждать о праве и либерализме и не уметь их отстоять и упрочить. Мы, к тому же, чувствуем власть абсолютно, но столь же абсолютно не чувствуем общества. И не случайно говорим так много о власти. Мы ругаем власть, но не ругаем безвольного и несостоявшегося общества, присвоившего себе это имя, потому что первая есть, а второго нет. Или, скажем иначе, были некие сообщества как жесткий противовес власти, но не было общества рядом с властью. Это привело к переподчинению естественного права — праву позитивному, то есть переподчинению, по сути, запрещающим правилам. Похоже, что, однажды призвав варягов, мы до сих пор никак не можем преодолеть феномен «варяжскости». В Европе в начале XIV века французский король собрал парламент и Генеральные штаты (les Еtats Généraux), поскольку был близок к банкротству и ему требовались деньги. В середине XIV века Штаты во время длящейся войны с Англией, которая впоследствии получит название Столетней, заявляют, что они будут собираться сами, не дожидаясь королевской воли. После этого и вплоть до конца XVIII века они, Штаты, сословия со своими уставами, создавали политико-экономическое напряжение в королевстве, постепенно выдвигая идею представительства как одну из важнейших политических идей и подчеркивая воспитательно-пропедевтическую силу закона, которому должен подчиняться каждый человек, независимо от его происхождения. В России под давлением сходных с Францией обстоятельств (война, финансово-политический кризис) в начале ХХ века то же самое пытался сделать Николай II, но личная власть в России оказалась такой властной силой, что созванную Думу своей же волей государь и разогнал. Волевое начало перевесило, подавило волю начала представительного, что длится и по сей день. Это же волевое начало привело к тому, что Россия не сложилась в национальное государство. С момента своего образования имперская государственность была фикцией, потому что она, в отличие от остальных империй не имеющая другой метрополии, кроме столицы и центральных городов, сосредоточила в себе лишь идеологическую мощь, что является лучшим доказательством силы идеологии, превалирующей над экономикой и политикой. 138 Государство. Общество. Управление О понятиях государства, управления и общества Право и власть или право на власть? Между тем проблемы права сейчас столь же насущны, как и проблемы собственности, поскольку собственности в России не было, да и ныне появившаяся все равно зависима от начальственной власти, которая отнимает ее, используя для оправдания в глазах народа те самые камуфляжные правовые институты, то есть слова-заместители, слова-тропы (метафоры), которые подменяют собственно право. Но на самом деле право («ius») — то, что правильно, — невозможно ввести приказным порядком. Правообладание — длительнейший процесс, в свою очередь зависимый от естественного обладания собственностью, от волеизъявления массы людей (не говорю — народа, поскольку последний превратился в население), от волеизъявления властей предержащих. То есть поскольку в России нет по природе существующей собственности, моей и только моей, а собственность всегда была «искусственно» полученной (прежде всего от государя или путем захвата), то и говорить о праве нужно, понимая, что им еще нужно прорастать. Для правильного овладения правом чрезвычайно важна оппозиция «население/народ». Народ — это субъект национальных («nation» — народ) государств или государств, связанных единством правового гражданского статуса. Постоянно используя слово «народ», мы, в сущности, употребляем его неправомерно, как некую псевдоуниверсалию, объединяющую всех и вся, а на деле имея в виду население. Иногда эта оппозиция образуется по признаку законопослушания и нарушения законов. Если, например, люди во время экономического кризиса ведут себя надлежащим, рациональным образом, то есть соглашаются потерпеть, то эти люди (а таковых, как правило, большинство) образуют население. А если они захватывают магазины, провоцируют бунты, то это народ как совокупность людей, в общем и целом оказывающих сопротивление тому способу регулирования их жизни, который они, в свое время, делегировали правительству. В этом случае происходит разлад, ведущий к печальным последствиям 11. Говоря о народе, мы, не имевшие национального государства, ориентируемся на прежнее самодержавное правление с оппозицией «государь — подданный», где суверен требует от подданных исполнения законов. Но если, начиная примерно с XVI в., с Макиавелли, в Западной Европе правление государя было его собственной функцией, образца которой он не 11 См. об этом: Фуко М. Безопасность, территория, население. С. 68–71. Философия об общих проблемах государства, общества и управления 139 С. С. Неретина находил ни у Бога 12, ни в природе, то мы и в религии хотим найти опору для исполнения владельческих прав. Сейчас мы все-таки имеем дело с населением, которое понимается как некая общность с общим умонастроением относительно государства, на которую ориентирована не столько принудительная (хотя и она тоже), сколько социальная, политическая и экономическая деятельность со стороны органов государственного управления. «Практика эпохи» (термин Фуко) должна заключаться не столько в том, чтобы правящая сторона знала законы (их знать необходимо, это «conditio sine qua non» 13, к тому же это дело специально подготовленных организаций и лиц), сколько знание того, что можно назвать несколько неопределенным термином «государственного интереса», «государственного резона», то есть сути вещей. Это значит: необходимо знание самих вещей, которые составляют нынешнюю реальность, «то, что в эту эпоху называют “статистикой”». В слове «статистика» мы слышим и видим корень «статус», и это значит, что статистика означает «знание сил и ресурсов, которые характеризуют государство в данный момент» 14. Сейчас иногда говорят, что принимаемые современной российской властью законы, установления и пр. не достигают целей, увязая в сети проволочек. Я же полагаю, что этим цель и достигается. Загашенная свобода и свидетельствует о том, что на самом деле у нас есть власть, обладающая всеми властными полномочиями, но не правосознанием. И, вопреки власти, нам нужно находить способы вселять правосознание в головы каждого человека. Любое новое право, преображаясь в новые формы и, соответственно, отображая новый статус общества и государства и внешне отрекаясь от старого правового закона, на деле его не уничтожает и не может уничтожить. Как именно это происходило в истории, можно показать на одном примере. Римское право, основанное на коллективном, безличном, административном начале, на представлении о том, что человек от роду наделен всеми правами, в IV–VI веках заместилось обычным правом населивших бывшую империю народов, объединенных в герцогства или королевства на духовном, личностном начале. Древние германцы полагали, что право 12 Чего стоит один только вопрос: является ли государь добродетельным или он должен только казаться добродетельным! 13 «Условие, без которого нет», т. е. условие, без которого невозможно что-либо. 14 Фуко М. Цит. соч. С. 358. 140 Государство. Общество. Управление О понятиях государства, управления и общества неотъемлемо от качеств выдающейся личности. Не личность определяется правами, гарантированными государством. Наоборот, она правомочна, поскольку является именно личностью: живым, неповторимым человеком. Иначе говоря, она зависит исключительно от себя, от своих внутренних качеств. Затем, в Новое время, это право, в свою очередь, было замещено правом, которое считается отчужденным от личности, ибо законам подчиняется любой гражданин. Однако принцип правомочной личности фактически действует до сих пор. В России же власть, например, полагает, что может не только контролировать правовую «ситуацию», но даже руководить правовым процессом. К сожалению, такое двоеправие действует в современности повсеместно, несмотря на утверждения универсальности права, которому подчинены все индивиды. Разница здесь лишь в «процентном соотношении»: в европейских странах и Америке такого «эксклюзивного» права меньше, чем в России при отсутствии демократического и правового опыта. И пока не укоренилось в обществе представление о человеке как правомочной творческой личности, такое двоеправное толкование права будет продолжать действовать. О гражданском обществе Иногда, как мы знаем, чтобы на шаг продвинуться вперед, надо сделать два шага назад. Такими назад идущими шагами для современной России являются шаги по выстраиванию гражданского общества, ибо, даже если говорить о «государстве как о наборе властных институтов», то «остальные субъекты политической и управленческой деятельности» — это еще не гражданское общество. Вопрос о гражданском обществе может рассматриваться как общение людей в отделенной от экономики сфере гражданских прав и свобод, в сфере правоотношений с разветвленностью общественных связей и интересов, с осознанием социально-политических интересов каждой социальной группы, класса, партии, программы, равно как и отдельного индивида, с которым взаимодействуют политические структуры. Но такими суверенными субъектами могут быть лишь различные субъекты собственности. Гражданское общество, повторим, появилось там, где укоренилась и уважалась собственность, право и законы, применение и исполнение которых было неукоснительным. Право же, как оно сложилось в России, несмотря на обилие законов и судебников, издаваемых после XIV века, Философия об общих проблемах государства, общества и управления 141 С. С. Неретина такой неукоснительностью не обладало. Поэтому любой разговор о гражданском обществе превращается у нас в маниловщину. У нас можно вести речь о каких угодно характеристиках социума, но только не об обществе самостоятельных и независимых правовых субъектов. При этом мы, не имеющие такого общества, привычно пользуемся термином «цивилизация», ассоциируя его с любым долговременно существовавшим государством, будь то Египетские царства или Урарту. И опять же забываем, что понятие это происходит от латинского «civis» — гражданин и, следовательно, имеет отношение к гражданскому образованию. И хотя термин «гражданское, или цивилизованное, общество» как союз свободных полисных людей употреблялся еще Аристотелем, в полной мере мы можем применить его лишь к европейскому Новому времени, когда возник принцип свободы и равенства для всех. В годы слома советской власти выдающийся отечественный философ В. С. Библер выделил существенные характеристики гражданского общества, среди которых на первом месте стоит развитая промышленность, предполагающая разделение основных форм деятельности (промышленный и сельскохозяйственный труд, всеобщий труд в сфере культуры), а также «суверенная роль свободного работника… динамика необходимого и прибавочного времени» и свободный рынок с его разнообразием интересов, ориентаций, спроса и предложения 15. В этом смысле гражданское общество находится в эпицентре политэкономических и социально-исторических проблем, трансформируя их, характеризуя тем самым «не надстройку, но самую суть современного производства» 16. Такое общество определяется как форма общения разных социальных групп, четко структурированных по программам и формам деятельности, обращенных на самих себя, на свои права и свободы, что освобождает их от жестких социальных сцеплений. В обществе людей, свободно группирующихся по классовым, творческим, производственным и любым другим интересам, меняется роль меньшинства, которое перестает быть заложником решений, принятых большинством голосов. В гражданском обществе меньшинство может быть, ко всему прочему, действующей оппозицией, «не отвечающей», «за власть, но отвечающей на действия власти» 17, 15 Библер В. С. О гражданском обществе и общественном договоре // Библер В. С. На гранях логики культуры. М., 1997. С. 350. 16 Там же. С. 352. 17 Там же. С. 354. 142 Государство. Общество. Управление О понятиях государства, управления и общества что, разумеется, предполагает свободу митингов и демонстраций, опору на собственность и гласность. Многое из того, о чем говорил В. С. Библер, можно было прочесть и раньше — в статьях юристов, экономистов, историков и философов начала ХХ в., особенно о требовании гласности, под которой понималась, прежде всего, публичность принимаемых властных решений и снятие информационной государственно-полицейской блокады. Такие требования, однако, напрочь исчезли в годы советской власти и малейшие попытки их реанимирования кончались физической расправой. Жесткий разрыв между чаяниями неправящего большинства и грубой властной силой правящего меньшинства выражал тотальную оксюморонность 18 СССР, позволившую разрушить или перемешать все социальные структуры, соответствующие промышленному производству (буржуазию, рабочий класс, крестьянство, интеллигенцию). Однако и нынешнее государство не менее оксюморонно: внешне смяв старую власть к 1991 г. и выразив ненависть к ее полицейским методам, народ делегировал — вполне в духе гражданского общества — свои права депутатам Государственной думы и президенту, в действиях которых обнаружилась глубокая внутренняя связь с прежними властными структурами. Возник странный рынок, допускающий вмешательство государства, разрушающее его, рынка, основы; желание построить государство на демократических основах столкнулось с жесткими препятствиями ментального порядка: общество, практически не знающее, что такое демократические основы, решило сконструировать неосоветское государство на усеченном неороссийском пространстве с прогнозируемым и регламентируемым переделом собственности и со свободой слова без гласности или при гласности неполной. Сейчас настрой на тотальное государственное преобразование (выраженный именем «перестройка») и образование гражданского общества сменился апатией большинства населения при одновременном политическом возвышении сложившихся групп коррумпированных политиковбизнесменов со штампованными лозунгами, а вместе с тем трудной «низовой» попыткой запуска производства (впрочем, тут же и проваливающейся) и трезвым анализом «нашего положения», требующего — может быть, прежде всего — правового образования. В противном случае право 18 Оксюморон (греч. — «острая глупость») — термин античной стилистики, обозначающий нарочитое сочетание противоречивых понятий. Пример: «Смотри, ей весело грустить». Философия об общих проблемах государства, общества и управления 143 С. С. Неретина замещается непреднамеренным беззаконием, преднамеренным обманом или преступлением. Двойственная позиция государства в отношении правосознания сейчас очевидна: с одной стороны, показательные уроки судопроизводства, с другой — попрание прав собственности. Думаю, что процесс парадигмальной смены предполагает довольно длительный «замороженный» период, когда старое сломано, а нового еще нет. Единственной общей платформой для сообщаемости людей становятся деньги. Такую властную систему можно назвать монето- или moneyкратией 19. Во время такой перестройки мышление для своего постоянного обновления не нуждается ни в памяти, ни в личности, ни в вере, обеспечивая себя теми возможностями, которые связаны с монетарностью. К сожалению, применяемый сегодня выход через такую систему опасен тем, что он открывает многие пути, на которых делаются попытки возродить и память, и веру, и патриотизм авторитарными способами. При утрате опоры в социальности на этих путях обнаруживаются желание и возможность (через финансовый капитал, военную силу) навязать обществу решения, от которых оно уже было отказалось, но в силу «усталости» готово снова принять, тем более что прежнее мышление, повторим, до конца не повержено, а только прикрыто. На мой взгляд, принятие закона об НКО в новой редакции, непомерно осложняющей работу тех из них, которые финансировались иностранными фондами и которые были способны служить основанием гражданского общества, к тому же обязывающей их регистрироваться в качестве «иностранных агентов», стало той точкой, с которой начался «эффект домино». В связи с этим возникает вопрос: а не является ли сама российская потребность в гражданском обществе потребностью гоголевского Ноздрева «выговориться и надолго замолчать»? Ведь при желании его цели можно свести к чему угодно, например, к проблемам курения. Есть и еще одна сторона вопроса. Сейчас некоторые национальные республики в России «получили столько автономии, сколько хотели». Каким же образом гражданское общество, предположительно охватывающее всю Россию и основанное на общеевропейских принципах светских свобод, может допустить внутри себя религиозную правовую систему — скажем, шариат? Разумеется, исповедуя свободу совести, нельзя вмешиваться в политико-религиозную жизнь 19 Эта власть сама по себе появилась не сейчас, и о ней писал Маркс как о своеобразной математической мере, а еще раньше Николай Кузанский, который производил слово «ум» — «mens» от «mensurare» — «измерять». 144 Государство. Общество. Управление О понятиях государства, управления и общества людей (стран) с иным, чем у нас, вероисповеданием. Но ориентированный на европейские ценности человек оказывается при этом в состоянии парадокса. Признавая, что азиатские и кавказские регионы страны больше не «пылят» за ее европеизированной частью, он будет отстаивать право на их культурную самостоятельность и на независимость правовых систем, ибо он — европеец особого рода: он живет не только в многонациональном, но и в многоконфессиональном государстве. Это значит, что при провозглашенном принципе свободы и равенства он обязан признавать религиозные права и таких конфессий, где нет деления на светское и духовное, где человек сакрализует все мирское и в любом случае действует от имени своего Бога. Может ли быть в таком случае сложено гражданское, нерелигиозное общество, признающее равные права мужчин и женщин и отстаивающее для них правовое единство? Я уж не говорю о повсеместном насаждении православия, при котором мне, скажем, скоро не будет места в стране. Европейская система права отвергает право религии вмешиваться в светскую жизнь людей. Примером такого рода является, например, запрет на ношение хиджаба во Франции. Священный закон может быть сильнее светского, но определяет права человека в мире не он. Недавние бунты арабской молодежи во Франции показали предел, до которого были доведены права человека, в том числе права на передвижения, эмиграцию и пр. Парадокс: безграничная либерализация привела к необходимости жесткой защиты правовой системы, основанной на либерализме. В свое время требовательные призывы к установлению гражданского общества, которое стояло бы над идеологией, над партиями и осуществляло контроль над действиями правительства, правоохранительных органов, судопроизводства, шли от интеллигенции, которая была своеобразным закоперщиком государственных сдвигов. «Младшие научные сотрудники» вкупе с академиками А. Д. Сахаровым, Вяч. Вс. Ивановым и С. С. Аверинцевым и многими правоведами взялись за дело, засучив рукава, но сути дела не знал никто. «Опыт словаря нового мышления» 20 показал способы его формирования. Одни авторы «Словаря» полагали, что перекапывать надо «все до основания», другие оглядывались на преступную правящую КПСС, третьи надеялись на идейную помощь Запада (в «Словаре» представлены два взгляда на зарождающуюся российскую демократию — российских и западных политологов). 20 См.: 50/50: Опыт словаря нового мышления / Под общ. ред. Афанасьева Ю., Ферро М. М., 1989. Философия об общих проблемах государства, общества и управления 145 С. С. Неретина Публикацию такого опытного словаря можно было бы назвать началом формирования гражданского общества, если бы слова сопровождались конкретными и не запоздалыми делами. Новая мысль требовала определения собственности, установления отношения к ней и ее правообеспеченности. Но именно понятие собственности не было продумано ни философски, ни юридически, ни экономически или политически, поскольку прежние — коммунистические — принципы предполагали полную отмену собственности. В этих терминах мы не расценивали свою жизнь: правом не были обеспечены ни личная собственность (выражение «собственник» имело негативный смысл), ни общенародная, прежде всего земельная. Не было и того, что в Средневековье называлось достоинством земли, предполагавшим, что земля становилась графством, маркизатом или крестьянским мансом не оттого, что ею владел граф, маркиз или крестьянин. Наоборот, достоинства или недостатки самой земли позволяли ее владельцу называться графом, маркизом, дворянином, которому не возбраняется держать и крестьянскую землю, платя налог, соответствующий качеству этой земли. В России же земля всегда была «бесправна» и возможность ее захвата немедленно была обнаружена современными «практиками»: так они прибрали к рукам разбросанные, никому не принадлежащие и неоцененные земли и недра. Собственность была обнаружена, но не осознана, отчего произошел разлад между активностью «делателей» и пассивностью думающих. В. В. Бибихин, который, может быть, одним из первых всерьез обдумывал этот разлад, отмечал, что современный захват мира — приватизация — прямое продолжение девяностолетия обобществленной собственности в России. В этом захвате он сумел разглядеть самоё «стихию человеческого существа», включающую в себя юридический беспредел. Беспредел, а затем и прямая насмешка над обществом возникает там, где «видение» не превращается в сознательное «ведение». Поскольку беспредел «концептуально не уловим», то «юридическому сознанию кажется», что собственник готов к обладанию собственностью, а на деле готов только к ее сохранению любыми средствами, поскольку эти проблемы возникают вследствие раннего и незаметного «перевертывания всякого увиденного есть в смысле имеется в есть в смысле у меня имеется» 21. Вопрос именно в том, у какого меня есть эта собственность, ибо на роль «я» может претендовать и частное лицо, делающее многократные попытки юридически ее оформить, 21 146 Бибихин В. В. Другое начало. СПб., 2003. С. 365. Государство. Общество. Управление О понятиях государства, управления и общества и государство, пользующееся тем, что юридическая практика не готова к такому оформлению. Скачок от «бессобственного» состояния к «собственному» остался за пределами кодифицированного права. Владение частной собственностью в России у всех под вопросом и может быть, как видно из многих нынешних так называемых «экономических дел», только временным. Более того, не схвачена двуосмысленность понятия собственности как, во-первых, записи имущества на юридическое лицо и, во-вторых, как этимологического обозначения «своего», связанного с поиском себя. «Мы ничему не принадлежим так, как своему, — пишет В. В. Бибихин. — Мы заняты своим делом, живем своим умом и знаем свое время. Свое определяет владение в другом смысле, чем нотариально заверенное имущество… Русская свобода происходит от своего не в смысле собственности моей, а в смысле собственности меня», и это «собственно свое непознаваемо… попытки вычислить, сформулировать уводят от него» 22. Однако сама эта непознаваемость обеспечивает свободу собственности. «Вещь принадлежит тому, кто ей возвращает ее саму, обращается с ней по ее истине» 23, а не на основании того, что она может мне дать или что я могу от нее получить. В некоем «важном смысле» крепостной крестьянин в царской России был владельцем полнее и свободнее, чем помещик 24, потому что именно крестьянин, а не помещик сидел на земле и был с нею заодно. Гражданское общество потому так и необходимо, что, не следуя политическим и владельческим указкам, ставит интерес отдельного человека на первое и главное место. Проблема именно в том, кто и что может дать стимул его рождению. Провал первой постсоветской попытки позволяет критически рассматривать возможность интеллигенции в его создании. Как и в 1905-м, в 1991 году она скорее обозначила конец своей миссии, а не канун, хотя лишь «накануне» у интеллигента происходит концентрация всех духовных сил, прежде всего нравственных. Потом начинается вырождение. Тогда был крен в сторону интеллигентного пролетариата, а сейчас — в сторону любого профессионально действующего специалиста или бомжа. Тем не менее дело граждан не должно стоять на месте. Для начала хорошо бы воссоздать не гражданское общество, а общества с разнообразными интересами, исключающие из своих программ какие бы то 22 23 24 Бибихин В. В. Другое начало. СПб., 2003. С. 370–371. Там же. С. 378. Бибихин В. В. Введение в философию права. М., 2006. С. 45. Философия об общих проблемах государства, общества и управления 147 С. С. Неретина ни было «изъявления чувств народа к правителю», которые учат жить собственными силами, обладают навыками полисной жизни. Такие общества (клубы), к счастью, сейчас уже есть. Все это отнюдь не исключает признания необходимости государства, которое как своеобразный телефон связывает членов общества, способно их защищать, а, значит, должно собирать налоги 25 и пр.: сами граждане делегируют ему такие функции, требуя, разумеется, отчетности в их исполнении. * * * Сказанное — из области обдумывания, и я не готова говорить от имени всех о том, каким именно будет восприниматься государство, власть, управление. И не потому, что не могу этого предположить, а потому, что исхожу из принципа свободного развития, которое может преподнести много сюрпризов, если таковому развитию дать время и место. Это и есть текущая, каждодневная работа — давать такое время и место. Все страны Западной Европы проходили трагические ступени такого формирования (особенно после французской революции). И я хотела бы напомнить слова Канта: «Величайшая проблема для человеческого рода, разрешить которую его вынуждает природа, — достижение всеобщего правового гражданского общества… Свобода под внешними законами сочетается с непреодолимым принуждением… Вступать в это состояние принуждения заставляет людей, вообще-то расположенных к полной свободе», их собственная неуживчивость, вырастающая из свободы 26. Если следовать Канту, то мы сейчас также находимся на стадии Просвещения, то есть на стадии выхода из Несовершеннолетия — неспособности «пользоваться своим рассудком без руководства со стороны кого-то другого», причем не по недостатку рассудка, а по недостатку решимости и мужества. «Sapere aude! — имей мужество пользоваться собственным умом» 27. Организовывать не камуфляжные общественные палаты, а контролируемый обществом «гражданский парламент», «гражданский форум» или «гражданский диалог», разного рода союзы, программные клубы, творческие объединения, разрабатывающие свои социально-политические 25 Гражданин, если он гражданин, «не может отказываться от уплаты установленных налогов». (Кант И. Соч. в 6 т. Т. 6. М., 1966. С. 30). 26 Там же. С. 12–13. 27 Там же. С. 27. 148 Государство. Общество. Управление О понятиях государства, управления и общества и культурные программы и инициативы и могущие стать основой формирования «демократии меньшинств», своего рода «инициативные ядра», которые, как полагал Кант, были бы средоточиями будущей гражданской структуры, основой избирательных программ и т. д. Заключительный вывод, который мне кажется важным сделать, таков. Говоря о проблематике государства, власти и управления, о содержании понятий, обозначающих власть, мы должны осознать насущную необходимость переформировать само наше мышление так, чтобы обрести способность видеть и выводить на первый план те вкладываемые в эти понятия смыслы, которые нам кажутся действительно важными, равно как и выработать в себе умение регулировать и синхронизировать их в зависимости от нужд нашего развития. Это — одно из важнейших условий, которые позволят создать такую систему открытости, при которой возможности желаемого нами будущего получат шанс сделаться реальностью. А. А. Кара-Мурза Россия на пути к либеральной цивилизации (Перечитывая Струве и Федотова) Складывается ощущение, что, несмотря на, казалось бы, накопленный исторический опыт (в том числе опыт ошибок, ложных, а зачастую и попятных движений), современная Россия в политическом, культурном и нравственном отношениях очень слабо подготовлена к решающему сдвигу к либеральной цивилизации, который позволил бы ей обрести достойное место в ряду развитых демократических государств. Первое разумное действие в такой ситуации — это осмотреться, в том числе мысленно вернуться к тем историческим периодам и развилкам, когда перед страной стояли во многом аналогичные проблемы и когда эти проблемы «промысливали» люди выдающиеся, интеллектуально немало потрудившиеся над решением «вечных русских вопросов» 1. И среди них Петр Бернгардович Струве и Георгий Петрович Федотов. * * * П. Б. Струве (1870–1944) к 1901 году окончательно отошел от социал-демократии. С марксистами его развело принципиально разное понимание соотношения «силы» и «права» в историческом развитии. Противоположность взглядов либералов и социал-демократов он четко изложил на страницах своего журнала «Освобождение»: «Мировоззрению 1 Хотя исторически потом и «проигравшие» — у Г. П. Федотова на этот счет есть замечательная статья «Правда побежденных» (Федотов Г. П. Судьба и грехи России. Избранные статьи по философии русской истории и культуры. М., 1992. Т. 2. С. 15–40). Философия об общих проблемах государства, общества и управления 151 А. А. Кара-Мурза социал-демократии… чужда идея права. Реакционное насилие самодержавия социал-демократия желает побороть революционной силой народа… Она желает только другого носителя силы и предписывает ему другие задачи. Право в ее мировоззрении есть не идея должного, а приказ сильного» 2. Осмысление причин неудачи русского освободительного движения завершается у Струве «поворотом вправо» — к либеральному консерватизму. В Белом движении, а затем в эмиграции он прочно встает на правоцентристские позиции, акцентирует свои конституционно-монархические предпочтения. В разных политических обстоятельствах Струве ищет ответы на одни и те же вопросы: по каким законам формируется и ведет себя в истории человеческая личность? Какой строй и каким образом формирует оптимальные для культурного и упорядоченного общежития человеческие качества? В чем проявляется «личная годность» человека и каким образом проникает в историю поведенческая патология? Наблюдая за тем, как на протяжении всей жизни Струве рассуждал по поводу этих вопросов, мы начинаем различать впечатляющую картину общеисторической типологии личностного поведения. Ближайший друг и соратник Струве и в России, и в эмиграции Семен Людвигович Франк заметил однажды, что одним из «очарований личности» Струве было внимание к «положительной ценности» каждого конкретного человека. Любимый его лозунг — «Надо рассуждать по существу» — есть не что иное, как призыв судить о качествах «отдельных людей по их собственному внутреннему содержанию, по их объективной ценности — независимо от того, имеем ли мы дело с политическим другом или врагом» 3. При этом идейно-политические расхождения не должны влиять на оценку личности. В соответствии с этой установкой, суждения самого Струве всегда были конкретны: он всегда проводил четкое различие между людьми одаренными и бездарными, просвещенными и грубыми, добросовестными и недобросовестными. Так, питая жгучую личную ненависть к Ленину как натуре «злобной и жестокой», он «с почти благоговейным уважением» отзывался о личности социал-демократки Веры Засулич 4. 2 Освобождение. 1905. № 78–79. 5 (18) октября. Франк С. Л. Умственный склад, личность и воззрения П. Б. Струве // Струве П. Б. Patriotica. Политика, культура, религия, социализм. М., 1997. С. 480–481. 4 Там же. 3 152 Государство. Общество. Управление Россия на пути к либеральной цивилизации В связи с концепцией «личной годности» Струве выдвинул важный тезис о том, что судьбу больших социальных событий, которые зачастую провоцируют у людей утрату душевного равновесия и самоконтроля, в конечном счете определяет тип человеческого поведения. «Жестокие удары, обрушившиеся на нас, — пишет Струве, — могут одних, всегда плывущих по течению, привести к постыдной капитуляции, других — лишить всякого самообладания и довести до исступления. В сущности, эти различные по своим внешним проявлениям состояния тождественны, ибо они имеют один глубокий внутренний источник — утрату душевного равновесия» 5. Россия, согласно его умозаключению, страдает не только от апатии и конформизма, но и от ложного активизма — самонакрутки и самоисступления, иногда искусственно спровоцированных и нагнетаемых. Но размах и горячность — вовсе не признак силы: бывают исторические моменты, когда сила может быть только в холодном самообладании, в выдержке, в упорстве, когда размах обнаружил бы только слабость. И здесь же намечается тот основной круг человеческих качеств, который впоследствии будет представлен Струве как эталонный набор «личной годности»: «холодное самообладание», «выдержка», «упорство». Особую роль в формировании концепции «личной годности» сыграл цикл «Размышлений о русской революции», печатавшийся зимой 1907 года в «Русской мысли». Ключевой здесь стала первая статья, в которой Струве в качестве своеобразного камертона использовал стихи своего друга Максимилиана Волошина, его блестящее «Народу русскому: я — скорбный ангел мщения…». В строке: «Один ты видишь свет. Для прочих он потух» Струве указал ключ к осмыслению недавних революционных событий, прошедших под знаком высокомерного сознания всеми действующими лицами «личной и групповой непогрешимости» 6. Сознание это пагубно для дальнейшего согласованного политического действия, поскольку именно «сомнение в своей абсолютной личной правоте или непогрешимости есть основа человечного отношения к другим людям и соглашения с ними. Там, где отсутствует эта основа, открывается простор для пожирания одних людей другими, сперва идейного, а потом и фактического». К сожалению, в недавней русской практике господствовала ситуация, при которой «соглашение, или компромисс, недоступен больным политической злобой, 5 Струве П. Б. Накануне Нового (1906) года // Patriotica. Указ. изд. С. 15. Струве П. Б. Из размышлений о русской революции. I. «Современность» и «элементарность» русской революции // Patriotica. Указ. изд. С. 25. 6 Философия об общих проблемах государства, общества и управления 153 А. А. Кара-Мурза насквозь пропитанным “хмельной отравой гнева” (еще одно выражение из Волошина. — А.К.) душам» 7. Однако центральной публикацией Струве на тему «личной годности» следует считать статью «Интеллигенция и народное хозяйство», появившуюся в «Слове» поздней осенью 1908 года Струве сразу оговаривается, что материалом работы явилось «все перечувствованное и передуманное за последние пять лет». По его мнению, было бы ошибочно думать, что пережитые Россией годы были «только политическими» и что, соответственно, страна нуждается «только в политическом поучении, в политических выводах». Чисто политическая точка зрения пока бесплодна, отмечает Струве, и, хотя случившаяся трансформация на основе Манифеста 17 октября 1905 года есть «огромный принципиальный шаг вперед в политическом отношении», на самом деле Россия столкнулась с совершенно иными проблемами — проблемами культурными. Если раньше можно было говорить о том, «что никакой культурный прогресс невозможен без решительного, принципиального политического разрыва с прошлым», то теперь «так же решительно можно утверждать, что никакой политический шаг вперед невозможен вне культурного прогресса» 8, без которого всякое политическое завоевание повисает в воздухе. При этом сводить все к критике правительства значит безмерно преувеличивать значение и правительства, и власти вообще. Источник неудач и разочарований, постигших Россию, в другом: «Мы переживаем идейный кризис, и его надо… осмыслить во всем его национальном значении» 9. Согласно Струве, оказывается, что в России в ходе революции обнаружило свою несостоятельность целое миросозерцание, в основе которого лежат две глубоко народные идеи: личной безответственности и равенства. Если, говоря об экономическом прогрессе, рассуждает он, мы ограничиваемся тезисом о вытеснении менее производительных общественно-экономических систем более производительными, то, по сути, мы ничего не объясняем. Это — «общее место». Дело, однако, заключается в том, что более высокая производительность «всегда опирается на более высокую личную годность. А личная годность есть совокупность определенных духовных свойств: выдержки, самообладания, добросовестности, расчетливости. 7 Струве П. Б. Из размышлений о русской революции. I. «Современность» и «элементарность» русской революции // Patriotica. Указ. изд. С. 25–26. 8 Струве П. Б. Интеллигенция и народное хозяйство // Patriotica. Указ. изд. С. 202. 9 Там же. 154 Государство. Общество. Управление Россия на пути к либеральной цивилизации Прогрессирующее общество может быть построено только на идее личной годности как основе и мериле всех общественных отношений» 10. В только что состоявшейся первой русской революции, отмечает Струве, идея «личной годности» была «совершенно погашена», «утоплена в идее равенства безответственных личностей… Я требую того-то и того-то совершенно независимо от того, могу ли я оправдать это требование своим личным поведением… — говорит идея личной безответственности. Я требую того-то и того-то и берусь оправдать это требование своим личным поведением — говорит идея личной годности» 11. При этом Струве оговаривается, что нарочно избегает в своей аргументации слова «социализм». «Дело тут в идеях не как отвлеченных построениях, а как живых силах. Если идея личной годности есть идея «буржуазная», то я утверждаю, что всякий хороший европейский рабочий — органический «буржуа», который в своем поведении так же не может отрешиться от этой идеи, как человек вообще не может разучиться передвигаться на двух ногах» 12. Отмечу, что мысль Струве о том, что идея «личной годности» универсальна и гораздо более фундаментальна, чем идея разделения обществ на «социалистические», «буржуазные» и прочие, полностью подтвердилась: человеческая «негодность» и «безответственность» перебороли в России XX века не только «социализм», но, похоже, и тот странный «капитализм», который пришел ему на смену в 90-х годах прошлого века. В 1906–1908 годах, в условиях тотальной дезориентации, когда одни, выражаясь словами Струве, находились в ситуации «постыдной капитуляции», а другие все еще пребывали в эйфории «революционного исступления», Струве начинает предъявлять обществу примеры подлинной «личной годности». Так, в «Русской мысли» он заводит ежемесячный отдел некрологов, который составляется им самим и в котором он поминает жизнь и деятельность тех достойных людей, которые скончались в истекшем месяце. Жанр некрологов отвечал, по словам Франка, глубочайшей потребности Струве не только почтить память ушедших, но и предъявить современникам, пребывавшим в состоянии глубокого психологического стресса, назидательные уроки конструктивного и порядочного человеческого поведения 13. 10 11 12 13 Струве П. Б. Интеллигенция и народное хозяйство // Patriotica. Указ. изд. С. 203. Там же. Там же. Франк С. Л. Умственный склад, личность и воззрения П. Б. Струве // Указ. изд. С. 478. Философия об общих проблемах государства, общества и управления 155 А. А. Кара-Мурза «Пантеон героев» Струве состоит не только из политиков или деятелей искусства, поскольку саму «культуру» он трактовал расширительно, включая в нее, например, «культуру предпринимательства». Характерен его некролог на скончавшегося в мае 1907 года Павла Асигкритовича Корсакова — хорошо знакомого Струве старейшего деятеля тверского земства, влиятельного прогрессивного чиновника, уволенного со службы за подписание «земского адреса» новому царю Николаю II и ставшего в конце жизни руководителем крупного банковского учреждения. Совмещение либеральных воззрений и деловой практической хватки особенно привлекало Струве в людях, подобных Корсакову. «Часто мне приходилось слышать отзывы о П. А. Корсакове, в особенности после того, как он стал банковским деятелем, как о типичном “буржуа”, — писал в некрологе Струве. — Я думаю, что покойный не отрекся бы от этого прозвища; скорее он подхватил бы его и присвоил себе. И, я думаю, он был бы прав. Он был “буржуа” в том смысле, в котором известные “буржуазные” черты неотъемлемы от всякой культуры, основанной, с одной стороны, на дисциплине и личной ответственности, а с другой стороны — на стремлении к наивысшей производительности труда. А может ли быть какая-нибудь культура вне этих начал?»14 В первом номере центристского «Московского еженедельника» за 1908 год Струве опубликовал очень важную для понимания его позиции статью «Культура и дисциплина». В ней он постарался проанализировать причины поражения первой русской революции, понять, почему политические процессы в России, по сравнению с устоявшимися обществами Запада, протекают принципиально иным образом. Дело в том, полагал Струве, что русское общество, «вдвинутое» в революционные катаклизмы, было лишено сложившихся механизмов поддержания культуры и дисциплины. «Там, где жива идея дисциплины, — писал он, — там невозможно, чтобы студенты командовали профессорами; чтобы рабочие “явочным порядком” выбрасывали и упраздняли предпринимателей (что есть не социализм и даже не классовая борьба, а хулиганство)» 15. Эту же тему Струве развил в «Размышлениях на политические темы» в мае 1909 года в газете «Слово». По его мнению, в русском освободительном движении наибольшее влияние получали именно те люди, «которые имели наименьшие права на авторитет. Русская “толпа”… сама создавала 14 Струве П. Б. Памяти А. А. Бакунина и П. А. Корсакова // Струве П. Б. Patriotica. Указ. изд. С. 50. 15 Струве П. Б. Культура и дисциплина // Patriotica. Указ. изд. С. 88. 156 Государство. Общество. Управление Россия на пути к либеральной цивилизации себе авторитеты. Не подчинялась авторитету как некоему объективному превосходству, а превращала в авторитет то, что угождало и “служило” ей, толпе. Вот почему до 17 октября единственным действительно влиятельным человеком в массовом народном движении был Гапон» 16. Люди же по-настоящему политически талантливые (и именно поэтому чаще всего умеренные и независимые) почти всегда отвергаются этой «толпой», получая от нее ярлык «реакционеров». Такая хроническая «неспособность к качественным оценкам людей» обусловливает отсутствие в России подлинных лидеров, а не мнимых — из разряда фатально негодных людей. Именно поэтому, наряду с проектом «образцов подлинной годности» и как бы параллельно ему, Струве пишет работы, посвященные «ложным авторитетам». В связи с этим, рассматривая ретроспективно эту вторую сторону его концепции «личной годности», можно указать на трех исторических деятелей, которых он чаще всего приводит в качестве примеров «отрицательного отбора». Выбор этих персонажей глубоко закономерен, поскольку каждый из них сыграл по-своему выдающуюся негативную роль на определенных исторических этапах, значимых как для России в целом, так и лично для Струве. Личности эти — Георгий Аполлонович Гапон, руководитель петербургского рабочего движения 1904–1905 годах; Борис Викторович Савинков — лидер антибольшевистской борьбы; Владимир Ильич Ульянов-Ленин — вождь большевиков и глава советского правительства. В связи с именем последнего из названных исторических деятелей, нужно отметить следующее. Как известно, в середине 1890-х годов молодой марксист Струве тесно сотрудничал с Лениным. За идейную близость и решительность в борьбе с народничеством соратники даже прозвали их «близнецами». Впоследствии Струве неохотно высказывался о бывшем товарище, с которым радикально разошелся. Его воспоминания о Ленине, написанные в эмиграции в конце жизни, были опубликованы сначала на английском языке в Slavonic Review (1934) и только после смерти Струве, в 1950 году, увидели свет на русском языке в издаваемом С. П. Мельгуновым «Возрождении» 17. Что же отмечал Струве? 16 Струве П. Б. Размышления на политические темы. XII. «Общественная реакция» или борьба с реакцией? — Призыв к покаянию или призыв к собиранию сил? // Patriotica. Указ. изд. С. 138. 17 Струве П. Б. Мои встречи и столкновения с Лениным // Возрождение. Литературно-политические тетради (под ред. С. П. Мельгунова). Париж. 1950. № 9, 10, 12. Философия об общих проблемах государства, общества и управления 157 А. А. Кара-Мурза «Впечатление, с первого же разу 18 произведенное на меня Лениным — и оставшееся во мне на всю жизнь, — было неприятное. Неприятна была не его резкость. Было нечто большее… какая-то издевка… в том, как Ленин относился к людям, на которых он смотрел как на своих противников» 19. Кстати, это впечатление от Ленина разделяла и Вера Ивановна Засулич, которую Струве называл «самой умной и чуткой из женщин», каких ему приходилось встречать. Засулич, по словам Струве, «испытывала к Ленину антипатию, граничившую с физическим отвращением, — их позднейшее политическое расхождение было следствием не только теоретических или тактических разногласий, но и глубокого несходства натур» 20. «В своем отношении к людям Ленин подлинно источал холод, презрение и жестокость», — вспоминал Струве и делал при этом парадоксальный вывод: «Мне было ясно даже тогда, что в этих неприятных, даже отталкивающих свойствах Ленина был залог его силы как политического деятеля: он всегда видел перед собой только ту цель, к которой шел твердо и непреклонно. Или, вернее, его умственному взору всегда преподносилась не одна цель, более или менее отдаленная, а целая система, целая цепь их. Первым звеном в этой цепи была власть в узком кругу политических друзей». Резкость и жестокость Ленина, как это видел Струве, была психологически (осознанно и неосознанно) связана с неукротимым властолюбием. «В таких случаях обыкновенно бывает трудно определить, что служит чему, властолюбие ли служит объективной цели или высшему идеа лу, который человек ставит перед собой, или, наоборот, эта задача или этот идеал являются лишь средствами утоления ненасытной жажды власти» 21. Соответственно, «главной установкой» его ума была «ненависть» и потому, например, учение о беспощадной классовой борьбе полностью корреспондировало его эмоциональному отношению к окружающей действительности 22. 18 Встреча состоялась в 1894 году. Струве П. Б. Мои встречи и столкновения с Лениным // Возрождение. Литературнополи тические тетради (под ред. С. П. Мельгунова). Париж. 1950. № 9, 10, 12. С. 114. 20 Там же. С. 115. 21 Там же. 22 Там же. С. 116. Примечательно, что Струве отказывался мерить «личную годность» критериями «эффективности» и «успеха». Как истинному христианину ему глубоко претила «низость и хамство тех, кто обо всем судил и судит по успеху». Вот и подвиг участников Белой армии для Струве — это подвиг «побежденных непобедимых». Летом — осенью 1926 года руководимая им газета «Возрождение» напечатала серию «Очерков Ледяного 19 158 Государство. Общество. Управление Россия на пути к либеральной цивилизации Свою концепцию «личной годности» Струве считал творческим развитием либеральной идеи, ее реализацией в общественной практике: «Если в идее свободы и своеобразия личности был заключен вечный идеалистический момент либерализма, то в идее личной годности перед нами вечный реалистический момент либерального миросозерцания» 23. Корни своей позиции Струве видел в христианстве, провозгласившем автономию личности. От нее, по мысли Струве, берет начало и веротерпимость — «не как выражение религиозного безразличия, а как высшее подлинно-религиозное признание идеи свободы лица» 24. Струве верил, что «личная годность» станет важнейшим принципом возрожденного христианского миропонимания, «в котором воскреснут старые мотивы религиозного, выросшего из христианства, либерализма, — идея личного подвига и личной ответственности, осложненная новым мотивом свободы лица, понимаемой как творческая автономия» 25. * * * Г. П. Федотову (1886–1951) удалось соединить в своем творчестве «культурную» и «общественную» ипостаси, не пожертвовав при этом ни одной из них. Редактор парижских «Современных записок» (где Федотов плодотворно сотрудничал долгие годы) Марк Вишняк отмечал, что очень многие в эмиграции категорически не принимали эту «двойственность» и «неопределенность»: «Федотова обвиняли… за то, что он не довольствовался поисками отвлеченной, горней истины, а искал и земной правдысправедливости. Не прощали ему и того, что он не переставал быть — ни в мысли, ни в жизни — общественником, что общался с “левыми”, что он, страшно сказать, не стеснялся называть себя социалистом» 26. похода», написанных близким другом Струве — Николаем Николаевичем Львовым. Речь в очерках шла о легендарном походе Добровольческой армии из Ростова в Новочеркасск в феврале — апреле 1918 года, когда была сформулирована идеология Белой армии. «Ледяной поход», по мнению Струве, стал «целой эпопеей героизма и жертвенности», в ходе которой «излились и просияли такие нравственные силы… такие душевные сокровища, которые будут вдохновлять и питать целые поколения». И он же явился образцом самого трудного героизма — героизма, «который уничижался и уничижается до сих пор со всех сторон». 23 Струве П. Б. Интеллигенция и народное хозяйство // Patriotica. Указ. изд. С. 203. 24 Струве П. Б. Религия и социализм // Patriotica. Указ. изд. С. 331. 25 Там же. С. 333–334. 26 Вишняк М. В. Современные записки. (Воспоминания редактора). Индиана, 1957. С. 252. Философия об общих проблемах государства, общества и управления 159 А. А. Кара-Мурза По свидетельству выдающегося русского философа-эмигранта Ф. А. Степуна, Федотов, в отличие от многих, пришедших к христианскому миропониманию 27, не отказался и от интеллигентски-революционного прошлого. Читая тексты Федотова, продолжает свою мысль Степун, иной раз видишь перед собой типичного русского интеллигента-радикала марксистского толка, поселившегося в келье старца, и в этом не чувствуется раздвоение личности, а как бы «религиозная двухполюсность ее» 28. Именно Федотов, согласно точному замечанию его ученика и младшего друга Юрия Иваска, стал тем русским мыслителем, который в XX столетии сумел воссоединить и сделать непротиворечиво-органичной русскую культуру, продуктивно совместив философско-исторические интуиции русского европеизма и русского самобытничества: «Он — Герцен, ставший христианином; он — Хомяков, опять вернувшийся на Запад» 29. Несмотря на то, что свою законную славу «Герцена XX столетия» Федотов обрел в эмиграции, его культурно-политическое кредо было сформировано раньше. В марте 1918 года в Петрограде вышел первый номер журнала «Свободные голоса», задуманного как орган возглавляемого А. А. Мейером религиозно-философского кружка «Воскресение». Именно там появилась небольшая, но программная по своему замыслу статья тридцатилетнего Федотова — «Лицо России». В ней Федотов обозначил свою главную философско-историческую идею, которую можно коротко сформулировать так: Россию убила ненависть, и воскресить ее способна только любовь. Философ полагал, что благополучие и величие нации создаются не там, где народ получает политическое право свободно ненавидеть свое государство (такие образования долго не живут), а там, где есть возможность и право свободно и личностно, а не под давлением и «коллективно» любить свою историю и культуру. Именно любовь, согласно Федотову, «есть начало, скрепляющее всякое общество… Без нее высвобождается хаос противоречивых стремлений групп и личностей, начинается процесс распада» 30. Такую любовь может породить только свободное ощущение сопричастности к великой культуре. Вот этого-то «культурного иммунитета» и не выработалось в достаточной мере в России накануне мировой войны и революции. Веками отторгнутый от своей великой культуры народ, а вслед 27 Среди них Степун называет Н. А. Бердяева, С. Н. Булгакова, С. Л. Франка. Степун Ф. А. Г. П. Федотов // Новый журнал. Нью-Йорк. 1957. № 49. С. 225. 29 Иваск Ю. Георгий Петрович Федотов (1886–1951) // Опыты. 1956. № 7. С. 67. 30 Федотов Г. П. Лицо России // Федотов Г. П. Судьба и грехи России. Избранные статьи по философии русской истории и культуры. В 2 т. Т. 1. СПб., 1991. С. 42. 28 160 Государство. Общество. Управление Россия на пути к либеральной цивилизации за ним и те, кто о нем печалился, не замечали богатства, которое буквально лежало у их ног. «…Мы верили, что Россия страшно бедна культурно, какое-то дикое, девственное поле, — отмечает Федотов. — Нужно было… чтобы алчные до экзотических впечатлений пилигримы потянулись с Запада изучать русскую красоту, быт, древность, музыку, и лишь тогда мы огляделись вокруг нас. И что же? Россия — не нищая, а насыщенная тысячелетней культурой страна — предстала взорам» 31. В отличие от многих, подхваченных революционными волнами, Федотов счастливым образом сумел выработать в себе «культурный иммунитет» от угроз и искушений политики. Став в ранней молодости политическим изгнанником, он сознательно пестовал в себе не чувство политической обиды и мести (как, увы, сотни и тысячи его соотечественников), а именно «чувство культуры, и в первую очередь культуры русской». Тем не менее он не мог не видеть, как политика в России неуклонно «съедает культуру». Многих, отмечает он, «гипнотизировал политический лик России — самодержавной угнетательницы народов… И она не вынесла этой ненависти» 32. Согласно общей философско-исторической концепции Федотова, развитие России происходило в условиях острого соперничества по меньшей мере трех тенденций: самодержавно-деспотической, антигосударственно-нигилистической и творческо-европеистской. Но только победа этой третьей, европейской, культуроцентричной тенденции, открывала перед страной перспективу свободного развития. Судьба, увы, сулила иное. Вот почему политическая публицистика Г. В. Федотова посвящена изучению причин крушения русской европейской культуры, анализу истоков большевистского варварства и — самое важное — поиску путей освобождения России. Основываясь на собственных исторических исследованиях, философ сделал вывод, что, уже начиная с допетровских времен, в России был заложен немалый потенциал культурного европеизма. Его особенно увлекала самобытно русская и в то же время безусловно европейская культура русского Севера, более, чем Московия, свободного от деспотическо-азиатских элементов. Федотову был близок межкультурный синтез псковсконовгородской земли, которая, до разорения ее Иваном Грозным, чудесным 31 Федотов Г. П. Лицо России // Федотов Г. П. Судьба и грехи России. Избранные статьи по философии русской истории и культуры. В 2 т. Т. 1. СПб., 1991. С. 44. 32 Там же. С. 42. Философия об общих проблемах государства, общества и управления 161 А. А. Кара-Мурза образом совмещала «с буйным вечем молитвенный подвиг, с русской иконой ганзейский торг». Уже в своей раннеэмигрантской работе «Трагедия интеллигенции» (1926) Федотов писал, что в самобытно-европейской истории России «главное творческое дело было совершено Новгородом». Петровские реформы, по мысли Федотова, в данном случае продолжающего мысли Владимира Соловьева, дали новый импульс русскому европеизму. Творческий потенциал этого реформаторства мог двинуть Россию не по пути банального подражательства Европе, а в направлении творческого развития самой «культурной идеи Европы». «Петровская реформа, — писал Федотов в «Письмах о русской культуре» (1938), — действительно вывела Россию на мировые просторы, поставив ее на перекрестке всех великих культур Запада, и создала породу русских европейцев». Эта новая порода русских людей смогла не просто сродниться с Европой, но воплотить «высшую Европу», до чего редко дорастают даже сами европейцы: «Их [русских европейцев] отличает прежде всего свобода и широта духа — отличает не только от москвичей 33, но и от настоящих западных европейцев. В течение долгого времени Европа как целое жила более реальной жизнью на берегах Невы или Москва-реки, чем на берегах Сены, Темзы или Шпрее» 34. Тип русского европейца, по мысли Федотова, вовсе не отрицание «старой русскости», а творческое ее преодоление и развитие. В противоположность вульгарным «западникам» (это понятие, в отличие от «европеистов», имеет у Федотова негативный оттенок) — скептикам, циникам и порой откровенным русофобам, в которых петровское «открытие Европы» лишь утвердило неверие в собственную страну, — русские европейцы, напротив, не потеряли ни связи с отечеством, ни силы национального характера. «В каждом городе, в каждом уезде остались следы этих культурных подвижников. Где школа или научное общество, где культурное хозяйство или просто память о бескорыстном враче, о гуманном судье, о благородном человеке. Это они не давали России застыть и замерзнуть, когда сверху старались превратить ее в холодильник, а снизу в костер. Если москвич держал на своем хребте Россию, то русский европеец ее строил» 35. И хотя в жизни и политике русским европейцам часто приходилось бороться 33 Федотовское наименование старого, исконного типа русского человека. Федотов Г. П. Письма о русской культуре // Федотов Г. П. Судьба и грехи России. Указ. изд. Т. 2. С. 178. 35 Там же. С. 179. 34 162 Государство. Общество. Управление Россия на пути к либеральной цивилизации с «косностью и ленью москвичей», у тех и других было общее — любовь к родной стране. Именно эта плодотворная связка «старых» и «новых» русских, патриотов-москвичей и патриотов-европеистов, могла сформировать тип творческой русской элиты, способной, по мысли Федотова, обеспечить России рывок в экономике, политике, культуре. К несчастью для страны, тип «русского европейца» не успел достаточно развиться, не получил надежного политического представительства, а потому проиграл другим национальным типам, принципиально антикультурным и, в сущности, антинациональным — реакционеру-охранителю и разрушителю-нигилисту. Исходная и потому основная вина за большевистскую революцию, согласно Федотову, лежит на российском самодержавии, парализовавшем творческий потенциал общества. «Разве наше поколение не расплачивается сейчас за грехи древней Москвы? — спрашивал он в статье “Правда побежденных” (1933). — Разве деспотизм преемников Калиты, уничтоживший и самоуправление уделов, и вольных городов, подавивший независимость боярства и Церкви, — не привел к склерозу социального тела Империи, к бессилию средних классов и к “черносотенному” стилю народной большевистской революции?» 36. Свой грех есть и у российских либералов, не сумевших воспрепятствовать (а иногда и прямо потакавших) варваризации общества. В работе «Революция идет» (1929) Федотов писал о недугах отечественного либерализма, увлекшегося безоглядной критикой старых порядков, но оказавшегося мало способным к позитивному «культуротворчеству». Эту немощь Федотов объяснял тем, что либерализм склонен был развиваться по пути наименьшего сопротивления — не в направлении творческого европеизма (то есть развития европейского потенциала, заложенного в русской культуре), а по пути поверхностного западнического подражательства. «Своим» для русских либералов становился далекий и, по существу, так и не понятый Запад, в то время как собственно русская история, тоже не понятая, отрицалась и отбрасывалась. В итоге «западническое содержание идеалов… при хронической борьбе с государственной властью, приводило к болезни антинационализма. Все, что было связано с государственной мощью России, с ее героическим преданием, с ее мировыми или имперскими задачами, было взято под подозрение, разлагалось ядом скептицизма. За 36 Федотов Г. П. Правда побежденных // Федотов Г. П. Судьба и грехи России. Указ. изд. Т. 2. С. 23. Философия об общих проблемах государства, общества и управления 163 А. А. Кара-Мурза правительством и монархией объектом ненависти становилась уже сама Россия: русское государство, русская нация» 37. Вчитываясь в эти горькие строки, задумаемся: не для нас ли они написаны, не повторяем ли мы вновь ошибки, совершенные век назад? В периоды стабильного развития глубинные пороки русской элиты — как консервативной (постепенно вырождающейся в тупую реакцию), так и либеральной (тяготеющей к антигосударственному нигилизму) — еще не были фатально губительны для страны, но в начале XX века, в годину обострения внешних и внутренних угроз, оказались роковыми. Отечественные либералы поддались общему гипнозу кажущейся мощи русской державы: будучи непримиримы к «старому режиму», они сделались беспощадны и к России. «Мы не хотели видеть, — подчеркивает Федотов, — что сонный великан дряхл и что огромная лавина, подточенная подземными водами, готова рухнуть, похоронив под обломками не только самодержавие, но и Россию» 38. Размышляя о трагедии отечества, в котором борьба за свободу в итоге многократно усилила рабство, философ сосредоточивается на прояснении самого понятия свободы. Вопреки известному изречению Ж.-Ж. Руссо («человек рождается свободным, а умирает в оковах»), Федотов полагал, что «свобода есть поздний и тонкий цветок человеческой культуры» 39. Однако само по себе богатство культуры не гарантирует произрастание свободы: «Даже в мире культуры, — писал он, — свобода является редким и поздним гостем… Культуры могут поражать нас своей грандиозностью, пленять утонченностью, изумлять сложностью и разумностью социальных учреждений, даже глубиной религии и мысли, но… мы не найдем свободы как основы общественной жизни» 40. Как сама культура — «исключение на фоне природной жизни», так и свобода — «исключение в цепи великих культур», утверждает Федотов. Свобода есть результат культурного творчества особого рода. Она приходит не тогда, когда порядок подтачивается и разрушается, а когда создается и укрепляется новый порядок, представляющий собой «утверждение границ 37 Федотов Г. П. Революция идет // Федотов Г. П. Судьба и грехи России. Указ. изд. Т. 1. С. 144. 38 Федотов Г. П. Защита России // Федотов Г.П Судьба и грехи России. Указ. изд. Т. 2. С. 123. 39 Федотов Г. П. Рождение свободы // Федотов Г. П. Судьба и грехи России. Указ. изд. Т. 2. С. 253. 40 Там же. С. 254. 164 Государство. Общество. Управление Россия на пути к либеральной цивилизации для власти государства, которые определяются неотъемлемыми правами личности» 41. Так, рассуждая не о государстве, не о выработке эффективного алгоритма управления как самой государственной «машиной», так и государственного управления обществом, а задумываясь о становлении культурной личности, философ «с другой стороны», но все равно приходит к тому же самому предмету, на котором сосредотачивают свое внимание все исследователи, озабоченные темой государственной власти. Предмет этот — становление на русской почве свободного, ответственного и культурного человека. Все виды свободы, согласно Федотову, могут быть сведены к двум основным началам. Главное и самое ценное содержание свободы, по его мнению, это «свобода убеждения — религиозного, морального, научного, политического», равно как и его публичного выражения. «С другой стороны, целая группа свобод защищает личность от произвола государства, независимо от вопросов совести и мысли: свобода от произвольного ареста и наказания, от оскорбления, грабежа и насилия со стороны органов власти» 42. Федотов называет эти два типа свобод свободами духа и свободами тела. Первые (фундаментальные) зарождаются внутри христианской культуры Средневековья, вторые являются как результат политической борьбы в Новое и Новейшее время. По мнению философа, драма России заключается в том, что она длительное время формировалась в восточной деспотической традиции. Когда все равны и беззащитны перед лицом деспота (включая элиту), подданные ни за что не соглашаются со «свободой для немногих, хотя бы на время». «Они желают ее для всех или ни для кого. И потому получают “ни для кого”. Им больше нравится царская Москва, чем шляхетская Польша. Они негодуют на замысел верховников, на классовый эгоизм либералов. В результате на месте дворянской России — Империя Сталина» 43. В этом пункте своего рассуждения Федотов приходит к парадоксальному выводу: тяга к всеобщему уравнению, прикрывающаяся лозунгами предельного демократизма, губительна для либеральных свобод и не только не обеспечивает демократии, но и ведет к новому, еще более тяжкому деспотизму. 41 Федотов Г. П. Рождение свободы // Федотов Г. П. Судьба и грехи России. Указ. изд. Т. 2. С. 257. 42 Там же. С. 258. 43 Там же. С. 262. Философия об общих проблемах государства, общества и управления 165 А. А. Кара-Мурза Еще одной крупной заслугой Федотова как философа является разграничение в русском культурно-политическом контексте понятий «свобода» и «воля». В знаменитой статье «Россия и свобода» (1945) он дал определение, ставшее классическим: «Свобода личная немыслима без уважения к чужой свободе; воля — всегда для себя». Поэтому «воля торжествует или в уходе из общества, на степном просторе, или во власти над обществом, в насилии над людьми» 44. «Она [воля] не противоположна тирании, ибо тиран есть тоже вольное существо… Так как воля, подобно анархии, невозможна в культурном общежитии, то русский идеал воли находит себе выражение в культуре… цыганщины, вина, разгула, самозабвенной страсти, разбойничества, бунта и тирании» 45. Искушение западными свободами и правами, которыми «облучаются» не вполне культурные русские слои, включая высокомерных, но, в сущности, тоже полуобразованных «западников», оборачивается «русской волей» и порождает не правовой порядок, а анархию, хаос и деспотию. Федотов отлично понимал, что «европейскую культуру» (в том числе культуру политическую) нельзя заимствовать и механически пересаживать в Россию. Ее можно только целенаправленно и упорно выращивать, растить в каждом человеке. В противном случае «культурное облучение Западом» приводит на русской почве к фатальной «мутации» — гипертрофии насильственных методов. И это в равной мере относится как к власти, так и к «антивласти». Верный своей культурно-исторической концепции, Федотов и в эмиграции продолжал уповать на постепенное накопление в далекой теперь для него России творческого европейского потенциала. Разумеется, восстановление его на родине, подвергшейся небывалой деевропеизации и массовому геноциду культурных слоев, представлялось делом долгим и трудным. В России — это было для него несомненно — произошла тотальная победа политических отношений над отношениями свободного культурного творчества. В этой связи федотовское определение большевизма как формы тоталитаризма стало поистине классическим: «Большевизм рождается тогда, когда политика съедает всю культуру и духовную жизнь, когда политика подчиняется одной идее и когда в этой идее отрицательное начало ненависти заглушает все положительные: свободы, справедливости 44 Федотов Г. П. Россия и свобода // Федотов Г. П. Судьба и грехи России. Указ. изд. Т. 2. С. 286. 45 Там же. 166 Государство. Общество. Управление Россия на пути к либеральной цивилизации или общего блага. Говоря кратко, большевизм — это культура тоталитарной злобы» 46. При большевиках Россия фактически вернулась в допетровскую эпоху. «Религия, искусство, научная работа, семья и воспитание — все становится функцией государства. Личность теряет до конца свое достоинство, свое отличие от животного. Для государства-зверя политика становится человеческой отраслью животноводства» 47. Федотов прекрасно понимал, что сознательная девальвация русской культуры стала в Советской России государственной политикой, способом выживания режима, что большевиков интересует только власть как таковая (а заодно и материальные ценности). При этом идейно выхолащивается и сама правящая большевистская партия — она окончательно лишается даже самых примитивных культурных оснований. Культурная опустошенность советского режима, этический релятивизм его верхушки делают его крайне неустойчивым. Поэтому обвал этой конструкции — лишь вопрос времени. Но проблема будущего России состояла, как видел Федотов, еще и в том, что среди противников сталинизма он слишком часто встречал тот же самый антикультурный человеческий тип, который ранее, обрядившись в марксистские одежды, привел страну к катастрофе. «Дух ленинского имморализма, — отмечал, он — оживает… Люди убеждены, что низость или жестокость средств является прямой гарантией успеха» 48. По этой причине нет оснований ждать в стране скорого преображения: народ, который за несколько лет до революции избивал социалистов, затем стал избивать буржуев, а сегодня борется за построение классового и безбожного интернационала, остался в сущности самим собой 49. Доминирование в России человеческого типа, лишенного всякого «чувства культуры», — многовековая болезнь, наследуемая все новыми и новыми режимами, формально различными, с виду чуть ли не антагонистичными, но в сущности своей однородными. Поэтому нейтрализации и устранения требует не столько конкретный режим, сколько сама психотипическая, антикультурная по своей природе подоснова русской власти. «Мы объявляем беспощадную борьбу доктринерам и максималистам, чьим бы 46 Федотов Г. П. Наш позор // Федотов Г. П. Защита России. Статьи 1936–1940 гг. из «Новой России». Париж, 1988. С. 203. 47 Федотов Г. П. Социальный вопрос и свобода // Федотов Г. П. Судьба и грехи России. Указ. изд. Т. 1. С. 290. 48 Федотов Г. П. Февраль и Октябрь // Федотов Г. П. Судьба и грехи России. Т. 2. Указ. изд. С. 136. 49 Федотов Г. П. О национальном покаянии // Новый град. Париж. 1933. № 6. С. 9. Философия об общих проблемах государства, общества и управления 167 А. А. Кара-Мурза именем они не прикрывались, — писал Федотов. — …Пора перестать сумасшедшим… управлять Россией» 50. * * * В заключение хотел бы отметить следующее. И Петр Струве, и Георгий Федотов, будучи очень разными по своим взглядам мыслителями, в деле восстановления и развития России одинаково уповали на отечественную культуру. Струве представлял себе борьбу с большевизмом как борьбу культуры с «новым варварством». Георгий Федотов, не видя в ближней перспективе серьезных политических альтернатив сталинизму, радовался любому известию о возрождении на родине классической русской культуры. «Среди тьмы русской жизни, среди казней, предательства, лжи, окутывающей все густой, непроницаемой пеленой, одна мысль сейчас утешает, дает надежду: в России читают Пушкина», — писал Федотов в 1937-м, в год столетия со дня гибели поэта… — Совершается преодоление классового сознания; в рабочем, в крестьянине родился человек, и Пушкин стоит у купели крестным отцом» 51. Продолжается ли возрождение сегодня? 50 Федотов Г. П. Проблемы будущей России. Статья вторая // Федотов Г. П. Судьба и грехи России. Указ. изд. Т. 1. С. 231. 51 Федотов Г. П. Пушкин и освобождение России // Федотов Г. П. Судьба и грехи России. Указ. изд. Т. 2. С. 129–130. 168 Государство. Общество. Управление С. А. Никольский Государство и общество в поле зрения отечественной словесности Повсюду в мире, где в совершенствовании государства и общества сознают главенство культуры, внимание политиков и общественных деятелей устремлено, в том числе, на национальную и мировую литературу. Кажется, смотрись в нее, как в зеркало, и совершенствуй себя и свое общественное бытие. В полной мере это имеет отношение и к великой русской литературе. В России, правда, всегда крепко держались мнения, согласно которому в собственном отечестве пророка не бывает. Тем не менее, пока у нас не иссяк интерес к социальным проблемам, не может пропасть и интерес к прозрениям, накопленным отечественной классикой. На протяжении более чем двухвековой истории русские литераторы были не только наблюдателями, но и активными участниками процессов, происходивших в пространстве взаимоотношений отдельного человека (или отдельного коллектива), с одной стороны, и государственной власти в самых разных ее проявлениях, с другой 1. Что же видели русские писатели, каким образом они надеялись изменить несовершенное общество, несовершенного человека и несовершенное российское государство? 1 В краткой статье нет возможности детально рассмотреть проблему, поэтому внимание будет уделено лишь некоторым, ключевым, на мой взгляд, фигурам литературы ХIХ столетия, обратившимся к заявленной проблематике. Философия об общих проблемах государства, общества и управления 169 С. А. Никольский * * * Исследователь, разумеется, прежде всего обратит внимание на те произведения, в которых звучат прямые призывы к улучшению государства в его управлении подданными или даже предпринимаются дерзкие попытки создания его идеальной модели. Вышедшие в свет с разницей всего в девять лет пьеса Дениса Ивановича Фонвизина «Недоросль» (1781) и путевые очерки Александра Николаевича Радищева «Путешествие из Петербурга в Москву» (1790) из таковых. Они положили начало не только всей проблематике отношений общества и государства, но и наметили две магистральные линии ее развития в русской литературе. Первая: адресованное власти предупреждение, что чинимые ею беззакония и безобразия, грубое попрание прав подданных могут в конце концов породить бунт. И второе: изложение тех или иных проектов разрешения общественногосударственных конфликтов — от реформаторских до фантастических. Знаменитая комедия Фонвизина, кроме ее разоблачительно-сатирического пафоса, интересна еще в одном отношении. Как помним, одним из центральных ее героев является присланный из столицы государственный чиновник Правдин. Именно он, наделенный монаршей властью, вершит суд над зловредными провинциальными помещиками Простаковыми и поддерживает в делах и помыслах возвратившегося из Сибири предпринимателя Стародума. В содержании комедии явно виден идеал просвещенного монарха, через своих чиновников вершащего праведный (отсюда и говорящая фамилия Правдин) суд, равно как и не чуждого либеральным идеям. Отмечу, что только в форме проекта такого рода и единственный (!) раз за все время существования русской литературы зло оказывается разоблаченным и посрамленным, а на сцене (коль скоро мы имеем дело с пьесой) после его изгнания остается торжествующее добро. Однако довольно быстро на смену первому опыту — проекту гармонизации отношений между государством и обществом в рамках просвещенной монархии — приходит ставший типичным для отечественной словесности жанр критико-реалистического повествования, к тому же в крайнем его варианте. Знаменитое «Путешествие из Петербурга в Москву» — не только беспощадное обнажение язв и болезней российского общества, но и грозное предупреждение власть имущим: не облегчите жизнь крепостных — бойтесь их топора. Реакция царицы не заставила себя ждать: многолетняя ссылка и преследования свели Радищева в могилу в пятьдесят с небольшим лет. 170 Государство. Общество. Управление Государство и общество в поле зрения отечественной словесности Несколько позже, вслед за Фонвизиным и Радищевым к теме общества и власти обратился Александр Сергеевич Пушкин. В романе «Капитанская дочка», а еще более в драме «Борис Годунов», вопросы о легитимности власти, механизме ее становления и роли в этом процессе общества (народа) — главные. Описываемые в произведениях исторические события совпадают в в сюжетном замысле. В центре — фигура само званца, озабоченного легитимацией своей власти. Оказывается, в самодержавной России начала ХVII столетия для успешности такого предприятия требуется всего два-три условия. Это, во-первых, определенные личные качества претендента, его способность «преступить», сделать то, что для всех остальных невозможно: богобоязненным тут делать нечего, а склонным к разбою самое место. Во-вторых, способность самозванца «играть» на распрях, раздирающих правящую элиту, и на внешнеполитической ситуации — претензиях соседей, ищущих предлога для борьбы за русский престол. И, наконец, главное: появление и торжество самозванца обеспечивается безмолвием народа — его страхом, неразвитостью и, как следствие, безразличием к происходящему. Для народа царь одинаково страшен в любом образе: будь он помазанник Божий или лихой человек. Безмолвие народа не означает у Пушкина, как это иногда трактуется, его нравственного оправдания 2. Не случайны произносимые в адрес народа уничижительные суждения бояр 3 и самого Бориса: он темен и нищ, а нищета, как известно, лишает человеческого достоинства, в том числе и совести. Так, демонстрируя холопское безразличие в приятии самозванца, толпа бросается к дворцу с криками: «Вязать Борисова щенка!», «Да гибнет род Бориса Годунова!» и замолкает, лишь когда дело чужими руками сделано. В предложенную трактовку вписывается и портрет народа в заключительной, не вошедшей в основной текст «Капитанской дочки», сцене осады амбара, в которой хозяин имения с женой, сыном и Марьей Ивановной забаррикадировался от взбунтовавшихся крестьян, казаков и башкир. Очевидно, что симпатии Пушкина — на стороне осажденных, а народ и в самом деле «толпа злодеев», как говорит о нем один из обороняющихся. 2 В отечественных исследованиях есть точка зрения, согласно которой народ осуждает зверства царских приспешников. См., например: Волков Г. Мир Пушкина. Личность, мировоззрение, окружение. М., 1989. С. 119. Мне она, однако, не кажется основательной. 3 С одним из них — боярином Пушкиным — поэт отождествлял себя. Философия об общих проблемах государства, общества и управления 171 С. А. Никольский В ответ на возможную критику отвечу: разумеется, все не так однозначно. Но это также означает и то, что противоположное утверждение о благостности народа столь же не верно, как и его оценка в качестве злодея. Пушкин не дает однозначной характеристики. Общим знаменателем у него звучит мысль: «Не приведи Бог видеть русский бунт — бессмысленный и беспощадный! Те, которые замышляют у нас невозможные перевороты, или молоды и не знают нашего народа, или уж люди жестокосердные, коим чужая головушка полушка, да и своя шейка копейка» 4. Пушкинская оценка народа подтверждается и пришедшим в русскую литературу вслед за ним А. И. Герценом. О том, что являло собой российское общество в пушкинскую эпоху, читаем его замечательное свидетельство: «Невозможны уже были никакие иллюзии: народ остался безучастным зрителем 14 декабря5. Каждый сознательный человек видел страшные последствия полного разрыва между Россией национальной и Россией европеизированной. Всякая живая связь между обоими лагерями была оборвана, ее надлежало восстановить, но каким образом? В этом и состоял великий вопрос»6. Наблюдение Герцена симптоматично: спустя полстолетия, считая от Радищева, не было никаких признаков изменений в самосознании народа. А главной национальной задачей литераторам по-прежнему виделась гармонизация отношений между обществом и государством. Кто и как должен был идти навстречу друг другу? Оправдались ли надежды? * * * В «спокойной» России, и в самом деле, десятилетиями почти ничего не менялось. Описанная в гоголевском «Ревизоре» (1836) провинциальная жизнь, равно как и связанные с приездом петербургского чиновника события, мало чем отличались от сюжетов, которые мы находим, например, в «Семейной хронике» С. Т. Аксакова (1856) или в «Истории одного города» М. Е. Салтыкова-Щедрина (1869). Но если Гоголь и Аксаков исследуют порок системы правления, то Щедрин обращается к двум взаимодействующим сторонам: к управляющим и управляемым. При этом в его повествованиях мы находим весь спектр методов — от совершенно варварского, сопряженного с насилием и даже убийством, до вполне цивилизованного, 4 5 6 172 Пушкин А. С. Полн. собр. соч. в 10 т. Т. 3. М., 1981. С. 328. Речь, естественно, о восстании декабристов 14 декабря 1825 года. — С.Н. Герцен А. И. Собр. соч. в 30 т. Т. 7. М., 1956. С. 214. Государство. Общество. Управление Государство и общество в поле зрения отечественной словесности вовлекающего подданных в преобразовательные замыслы либерального толка. Впрочем, в рамках либерального начинания никому из щедринских градоначальников, как помним, удержаться не доводится, и едва начавшее расти в душах обывателей «древо гражданственности» грубо и нетерпеливо рубится под корень с привычным приказом «Влепить!» Что же до качеств управляемого общества, то Щедрин отмечает наряду с прочими характерную особенность русских людей — способность и готовность по приказу быть всем, чем угодно 7. Однажды, пишет Михаил Евграфович, покойный литератор Кукольник «необыкновенно ясно и дельно», без каких-либо приготовлений изложил перед композитором Глинкой историю Литвы, и когда последний выразил свое удивление по этому поводу, отвечал: «Прикажут — завтра же буду акушером». Ответ этот, отмечает Щедрин, драгоценен, ибо, давая представление о «мере талантливости и игры ума» русского человека, раскрывает и некую тайну, свидетельствующую, что упомянутая талантливость находится в теснейшей зависимости от «приказания». «Ежели мы не изобрели пороха, — объясняет автор “Истории одного города”, — то это значит, что нам не было это приказано; ежели мы не опередили Европу на поприще общественного и политического устройства, то это означает, что и по сему предмету никаких распоряжений не последовало. Мы не виноваты. Прикажут — и Россия завтра же покроется школами и университетами; прикажут — и просвещение, вместо школ, сосредоточится в полицейских управлениях. Куда угодно, когда угодно и все, что угодно. Литераторы ждут приказания, чтоб сделаться акушерами; повивальные бабки стоят во всеоружии, чтоб по первому знаку положить начало родовспомогательной литературе. Все начеку, все готово устремиться, куда глаза глядят. <…> Уверенность в нашей талантливости так велика, что для нас не полагается даже никакой профессиональной подготовки. Всякая профессия доступна нам, ибо ко всякой профессии мы от рождения вкус получили. Свобода от наук не только не мешает, но служит рекомендацией, потому что сообщает человеку букет “свежести”» 8. Замечу, что щедринская характеристика затрагивает мимоходом и главную идейную контроверзу того времени — спор славянофилов и западников: тезис «для русского человека нет ничего недостижимого» охотно разделялся многими идеологами-почвенниками, которые всерьез полагали, 7 8 Это же, как мы увидим, с безнадежностью отметит и Н. С. Лесков. Салтыков-Щедрин М. Е. Собр. соч. в 10 т. Т. 3. М., 1988. С. 68–69. Философия об общих проблемах государства, общества и управления 173 С. А. Никольский что для какого-либо свершения нам не требуется ничего, кроме, говоря словами Щедрина, «чистоты сердца и не вполне поврежденного ума». Вместе с тем отмечу, что нелестное суждение Щедрина относится все же не столько к русскому народу и его свойствам, сколько к «технологии» самой власти — уровню задач, ею выдвигаемых: «Требовались только простые сапоги, простое платье, простая музыка, то есть такие именно вещи, для выполнения которых совершенно достаточно двух элементов: приказания и готовности. Кукольник знал, что говорил, когда вызывался хоть сейчас быть акушером» 9. Однако как только дело касается чего-то сложного, требующего знаний, опыта, свободного состояния и систематического труда, от пресловутой талантливости и готовности выполнить все что угодно остается «пустое место» 10. Привычный способ решения проблем весьма хорош и так близок русскому сердцу! Все должны быть «обузданы» и «приведены к общему знаменателю». «Нам все еще чудится, что надо нечто разорить, чему-то положить предел, что-то стереть с лица земли. Не полезное что-нибудь сделать, а именно только разорить. Ежели признаться по совести, то это собственно мы и разумеем, говоря о процессе созидания» 11, — подводит черту Щедрин. Из всего, что принесла нам просвещенная Европа, «митрофанушки» усвоили одну только Табель о рангах. Во всем остальном Запад, по их суждению, весьма и весьма плох. «Мнения, что Запад разлагается, что та или другая раса обветшала и сделалась неспособною для пользования свободой, что западная наука поражена бесплодием, что общественные и политические формы Запада представляют бесконечную цепь лжей, в которой одна ложь исчезает, чтоб дать место другой, — вот мнения, наиболее любезные Митрофану» 12. Однако жить в таком мире даже для «митрофанов» делается чем далее, тем труднее. Все настоятельнее требуется «новое слово». И время от времени «митрофаны» вынуждаемы перенимать с Запада какую-нибудь «новую штуку». Но поскольку она — «штука» — перенимается ими «независимо от общих форм жизни, то весьма естественно, что она их же бьет в лоб. Мир открытий и изобретений в глазах Митрофанов есть мир подробностей, существующий an sich und fur sich 13 и не имеющий внутренней 9 Салтыков-Щедрин М. Е. Собр. соч. в 10 т. Т. 3. М., 1988. С. 71. То, как русская власть иногда умела эту «талантливость» преодолевать, хорошо известно из реформ Петра I и Александра II. 11 Там же. С. 76. 12 Там же. С. 78. 13 В себе и для себя (нем.). 10 174 Государство. Общество. Управление Государство и общество в поле зрения отечественной словесности связи с общим строем жизни» 14. Вот почему русские «митрофаны» постоянно попадают впросак, какой бы ни была полюбившаяся им «новация». И Щедрин, в том числе и в назидание «митрофанушкам» ХХI века, формулирует свой вывод-приговор: «Если каждое новое открытие или усовершенствование приводит лишь к тому, что бьет в лоб, и ежели при этом нет даже поползновения определить причину такого странного действия открытий и усовершенствований, то остается одно из двух: или закутаться в саван, или обратиться в дикое состояние» 15. И хотя Бог милостив и перед Россией постоянно возникает возможность лучшей жизни, но на все у нас неизменно следует один ответ: «Погодите! еще время не пришло!» Нужно сословие адвокатов? Нужен гласный и уставный суд? Нужны земские деятели и им нужно передавать власть на местах? Нужны опыты крестьянского самоуправления? — На все один ответ. А машина истории не имеет ни механизма заднего хода, ни тормозов. Вот уж приходит новый, капиталистический строй. И что же он застает? «Подготовки нет, а ремесленность уже проникает всюду. Ремесленность самого низшего сорта, ремесленность, ничего иного не вожделеющая, кроме гроша. Надул, сосводничал, получил грош, из оного копейку пропил, другую спрятал — в этом весь интерес настоящего. Когда грошей накопится достаточно, можно будет задрать ноги на стол и начать пить без просыпу: в этом весь идеал будущего. <…> Молчание — вот единственный ясный результат, который покуда выработала наша так называемая талантливость» 16. Знакомая картина, не правда ли? * * * Новую систему взаимоотношений общества и государства в романе «Что делать?» (1863) проектирует Николай Гаврилович Чернышевский. Автор создает один из первых в отечественной литературе вариант «коммунистической утопии». Причем от свойственной до него русской классике христианской традиции не остается и следа. «Новые люди» объявляются единственными творцами социальных и нравственных ценностей государства и общества. Богом человека становятся здравый смысл, целесообразность и польза. Для «старых» людей в новом обществе места нет, 14 15 16 Салтыков-Щедрин М. Е. Собр. соч. в 10 т. Т. 3. М., 1988. С. 82. Там же. С. 83. Там же. С. 84. Философия об общих проблемах государства, общества и управления 175 С. А. Никольский и ответ на вопрос об их будущности предельно ясен. Очевидно, что права человека, верховенство закона и прочие универсальные ценности ставятся в зависимость от того, что в ХХ столетии в лексике большевиков, наследников Чернышевского, получило наименование «революционной целесообразности». Парадоксально, но именно поэтому конструкции писателя не хватало «технологичности»: не было понятно, на каких основаниях — смыслах и ценностях, присущих русскому взгляду на мир, — она может быть возведена. Образовавшийся пробел попытался восполнить Федор Михайлович Достоевский. Своим «подпольным человеком», главным, по его словам, человеком в русском мире 17, он пророчески указал на будущего героя отечественной политической сцены, равно как и на характер грядущих взаимоотношений общества и государства. Теперь конструкция Чернышевского обретала законченность, оставалось лишь дождаться появления реальных деятелей, в которых произошел бы сплав низменных качеств «подпольного человека» и идеологии «новых» людей с их общим тезисом «цель оправдывает средства». Впоследствии об этом дьявольском «коктейле» писал Ф. А. Степун 18 и его же имел в виду Н. А. Бердяев, говоря, что большевизм есть не что иное, как смесь подсознательного извращенного апокалипсиса с нигилистическим бунтарством. Герой Достоевского в «Записках из подполья» только мучается своей низменной мыслью, не имея духовных и физических сил ее реализовать. Но уже следующий герой писателя, студент Родион Раскольников, ставит над собой эксперимент, пытаясь перешагнуть через «ничтожество» — старушку-процентщицу. Перешагнуть смог, но идти дальше сил не было, очевидно, потому, что «подпольный человек» только вышел на поверхность. В «Бесах» же «подпольный» делает следующий шаг и производит открытие: для борьбы с государством и властью, которые есть организованная сила, требуется такая же организованная сила — революционная ячейка. Однако тот же «подпольный человек» обнаруживает, что подобного ему «человеческого материала», кроме Петруши Верховенского да еще одного-двух, нет никого: остальные проверку на кровь не проходят. Получалось, что «новый человек» должен быть воспитан, а еще лучше — выведен как порода. Эту породу Достоевский чувствовал отлично. Многие 17 Подробнее об этом: Никольский С. А. Достоевский и явление подпольного человека // Вопросы философии. 2011, № 12. 18 Степун Ф. Бывшее и несбывшееся. СПб., 2000. С. 509. 176 Государство. Общество. Управление Государство и общество в поле зрения отечественной словесности герои «Братьев Карамазовых», извлеченные на свет из самых темных углов русской жизни, именно таковы. Они не только не страдают по поводу своих «подпольных качеств», но вовсе не замечают ни их, ни порождаемых ими злодейств. Таким образом, самое начало ледовой дорожки революции и насилия во взаимоотношениях государства и общества, по которой Россия, словно с горки, покатилась в XX столетии, помечено в отечественной литературе знаком шабаша. И хотя Достоевский пытался предостеречь общество об опасности экспериментов (вроде проекта Чернышевского) над русским человеком с его «подпольем», его голос не был услышан. Надо отдать должное отечественной словесности: революционаристская линия разрешения кризисных взаимоотношений общества и государства никогда не была для нее главной. Ей всегда противостоял гуманизм великой русской литературы. Много и глубоко размышляли об этом Лев Толстой, Лесков, Чехов. Но ценности, о которых они говорили, требовали большой работы самой личности: усилий, ответственности, мужества, — в то время как «рецепты» революционного переустройства хотя к совершенствованию индивида отношения не имели, но зато предлагали иные, простые и в своей простоте привлекательные для «массы» решения. Впрочем, и государство тоже не спешило разнообразить свои политические методы, продолжая по большей части руководствоваться все тем же щедринским «тащить и не пущать». * * * Творчество Александра Васильевича Сухово-Кобылина в отечественной гуманитарной мысли, к сожалению, существенно недооценено. Между тем ставшие достоянием читающей публики все три его пьесы — «Свадьба Кречинского» (1854), «Дело» (1861) и «Смерть Тарелкина» (1869) — не только каждая по отдельности, но как единая трилогия делали свое важное дело, открывая никем прежде не замечаемое. О Кобылине следует прежде всего сказать как о первооткрывателе столь важной для ХХ столетия философско-политологической темы тоталитарного государства, которая много позднее стала центральной для Франца Кафки с его романом «Процесс», равно как и для романной прозы Андрея Платонова. Время пьес Кобылина — это время поиска образа «нового человека», который шел на смену уже изученным философствующей литературой феноменам. В литературном пространстве «новый человек» теснил так Философия об общих проблемах государства, общества и управления 177 С. А. Никольский называемых «лишних людей», «героев-идеологов» и даже сравнительно новую фигуру — «человека дела» (Штольца у Гончарова, Соломина у Тургенева и др.). У Чернышевского «новые люди» получали откровенно фантастические черты, у Льва Толстого они облекались в идеальные одежды, в которых было удобно бить поклоны народу, у Достоевского «новые люди» предстали либо в лике человека из «подполья», либо в образе почти святых. Но то все были индивиды или их небольшие группы. У автора «Дела» «новый человек» недвусмысленно предстает как организованная часть единого страшного целого — преступной корпорации, порожденной государством и действующей от его имени. «Новый человек» Кобылина перешагивает сразу несколько ступеней злодейской иерархии и оказывается не только человеком ХIХ века, но и хорошо узнаваемым персонажем, типичным для российского государства в ХХI столетии. В качестве квартального надзирателя или следователя этот «новый человек» олицетворяет устремления полиции и органов дознания. В качестве прокурорского или судейского чиновника — карательные органы. Драматург впервые столь масштабно ставит не просто проблему отношения государства и отдельного человека, но отношения организованного внутри власти преступного сообщества, с одной стороны, и разрозненных индивидов так и не сложившегося в России гражданского общества, с другой. Более того, все три пьесы подводят к формулировке простой и ужасной идеи: государство в России может сделать с человеком все, и жизнь под пятой власти опасна, трагична, а то и вовсе невозможна. Итог: честному человеку придется или умереть в этой стране, или из нее бежать. В одиночку борьба со злом бессмысленна. Такая ясность и четкость выводов не случайна. Хорошо известно, что Сухово-Кобылин всю жизнь питал пристрастие к занятиям философией, и, хотя его философские сочинения, к сожалению, до нас не дошли, сам он признавался: «Если пьесы мои носят специальный характер богатства содержания и особенно концентрации формы, я думаю, я не только этим, но и самим созданием этих пьес обязан философии» 19. Что ожидает читателя, когда он берет в руки трилогию Сухово-Кобылина? Комедия «Свадьба Кречинского» — об обмане в самом святом для начинающей жизнь девушки — любви. Драма «Дело» — о возможности уничтожения любого человека, с которым столкнется не признающая законов и легко сминающая все на своем пути государственная машина. Так 19 178 Цит. по: Бессараб М. Сухово-Кобылин. М., 1981. С. 210. Государство. Общество. Управление Государство и общество в поле зрения отечественной словесности называемая «комедия-шутка» «Смерть Тарелкина» — о безграничной власти чиновников и людоедских аппетитах «государственных» людей, простирающихся даже на потусторонний мир. Безысходность повествования Кобылина идет, таким образом, по нарастающей, и это сказывается на самой его форме: от комедии с элементами драмы — к драме — и далее к фантасмагории. Каковы бы ни были сюжеты его пьес, как бы они ни развивались и в чем бы ни состояли их кульминация и развязка, за всем этим, подобно глыбе, стоит образ преступной корпорации, организованной в государство. Все ее члены связаны круговой порукой. Однажды принятый в корпорацию человек может покинуть ее, только сойдя в могилу. Это, кстати, прекрасно известно главному герою «Смерти Тарелкина», который, пытаясь вырваться на свободу, имитирует собственную кончину, а для правдоподобия подкладывает в гроб с муляжом трупа тухлую рыбу. Изобразив на сцене «фирменный» чиновничий прием — попрание личности как средство укрепления авторитарного государства, Кобылин, разумеется, никакого открытия не совершил. В России об этом было отлично известно на протяжении веков, да и пальма первенства в изображении самодержавной власти, безусловно, принадлежит Гоголю и его бессмертному «Ревизору». Однако, в отличие от Николая Васильевича, Александр Васильевич писал свои пьесы в то время, когда происходили судьбоносные перемены: состоялась отмена крепостного права, проводились либеральные реформы царя-освободителя. И что же обнаруживает драматург? В устройстве государственного механизма, в его работе ничего не изменилось. Это, кстати, подтверждал и цензурный отказ на постановку «Дела». «Настоящая пьеса, — писал цензор, — изображает, как по придирчивости полицейских и судебных властей из самого ничтожного обстоятельства, по ложному перетолкованию слов, возникают дела, доводящие до совершенной гибели целые семейства. Недальновидность и непонимание обязанностей своих в лицах высшего управления, подкупность чиновников, от которых зависит направление и даже решение дел, несовершенство законов наших (сравниваемых в пьесе с капканами), безответственность судей за их мнение и решение — все это представляет крайне грустную картину и должно произвести на зрителя самое безотрадное впечатление, которое еще усиливается возмутительным окончанием пьесы»» 20. Что же за «дело», так испугавшее власть, осмелился раскрыть Кобылин? 20 Бессараб М. Сухово-Кобылин. М., 1981. С. 220. Философия об общих проблемах государства, общества и управления 179 С. А. Никольский Начав в «Свадьбе» с истории незначительного по своим масштабам мошенничества Кречинского, во второй пьесе — «Деле» — автор обращает взор к российскому государственному зданию. С этого — предупреждения о готовящемся властями уничтожении семейства героя Отечественной войны 1812 года помещика Муромцева и начинается вторая часть трилогии Кобылина. Вот выдержка из письма-предупреждения помещику: «С вас хотят взять взятку — дайте; последствия вашего отказа могут быть жестоки. Вы хорошо не знаете ни той взятки, ни как ее берут; так позвольте, я это вам поясню. Взятка взятке рознь: есть сельская, так сказать, пастушеская, аркадская взятка; берется она преимущественно произведениями природы и по стольку-то с рыла; — это еще не взятка. Бывает промышленная взятка; берется она с барыша, подряда, наследства, словом приобретения, основана она на аксиоме — возлюби ближнего твоего, как самого себя; приобрел — так поделись. — Ну, и это еще не взятка. Но бывает уголовная, или капканная взятка; — она берется до истощения, догола! Производится она по началам и теории Стеньки Разина и Соловья Разбойника; совершается она под сению и тению дремучего леса законов, помощию и средством капканов, волчьих ям и удилищ правосудия, расставляемых по полю деятельности человеческой, и в эти-то ямы попадают без различия пола, возраста и звания, ума и неразумия, старый и малый, богатый и сирый. <…> Такую капканную взятку хотят теперь взять с вас; в такую волчью яму судопроизводства загоняют теперь вашу дочь. Откупитесь! Ради бога откупитесь! <…> С вас хотят взять деньги — дайте! С вас их будут драть — давайте!» 21. Поставленная на службу профессиональных стяжателей-чиновников государственная власть изображается как неотвратимая и непобедимая, почти природная сила. Государство, не имеющее противовеса в лице общества, не подчиненное законам (каковые либо отсутствуют, либо игнорируются), не контролируемое судом и независимой печатью, — такое государство превращается в монстра. Муромцев решается собрать требуемую разорительную для него сумму и передать высокому начальнику. Время, однако, упущено, дело уже вышло из-под контроля Варравина (сиречь разбойника), и даже за взятку повернуть его в пользу Муромцева нельзя. Тем не менее «капканная» взятка берется, а взяточник, оставив себе львиную ее долю, публично и со скандалом разыгрывает сцену собственной неподкупности и обличения помещика. Капкан захлопывается, Муровцев уничтожен. 21 180 Сухово-Кобылин А. В. Трилогия. М., 1955. С. 93–94. Государство. Общество. Управление Государство и общество в поле зрения отечественной словесности Завершает трилогию пьеса «Смерть Тарелкина» — о корпоративной чиновной «семье» — союзе, скрепленном общими преступлениями. Чиновничество — послушный инструмент в руках начальства, ненасытные корыстолюбцы. Но более всего горе несчастному, на которого обрушились и гнев начальства, и жажда наживы его подчиненных. Выхода из ситуации снова нет. * * * Изменений в государстве, в том числе — в понимании им своих целей и задач, почти никогда не наступает до того, как соответствующих изменений не претерпит общество. С конкретного человека, с изменения осознания им самого себя и своего жизненного мира начинаются движения в общественном и государственном организмах. Творчество Николая Семеновича Лескова — одного из крупнейших русских писателей ХIХ столетия, по уровню вполне сопоставимое с творчеством Льва Толстого и Достоевского, сделавших вопросы изменения природы человека главным предметом своего художественного исследования, долгое время не находило должной оценки. В начале 1860-х годов, в то время, когда Лесков только начинал свою писательскую карьеру, русская культурная жизнь была чрезвычайно политизирована. Лесков ни к одному из полюсов не примыкал. Один из современных исследователей его творчества, Л. А. Аннинский пишет: «“Направление” Лескова — это “направление” широкого демократизма; это позиция человека, безусловно принимающего и поддерживающего реформы, человека безусловно прогрессивных взглядов, человека, безусловно враждебного охранительству, ретроградности и бюрократическому застою русской жизни. Лесков вышел из разночинства, он рано сознал себя как просветитель, “конституционалист” и сторонник реального раскрепощения народа; он в этих убеждениях был тверд и никогда им не изменил. При этом учтем и то, что в отличие, скажем, от Достоевского с его общечеловеческими безднами и Толстого с его нравственным максимализмом, Лесков в вопросах реальной политики — человек здравого смысла и практически трезвого взгляда на вещи. Именно поэтому он — “постепеновец” и “реформист”, противник крайних радикалов и изобличитель бунтарских элементов в общественном движении. Он боится практического срыва, боится реальной реакции, боится ответной крайности — и все его знание России, весь его жизненный опыт, вся выношенная за тридцать лет установка на практический результат, Философия об общих проблемах государства, общества и управления 181 С. А. Никольский а не на “отвлеченную философию”, — все это вполне объясняет его “направление”» 22. Главной приметой времени, в которое Лесков начал писательскую деятельность, была отмена крепостного права. Дарованные свободы и реформы далеко не всеми воспринимались как благо. Малоземельное крестьянство, особенно из числа «слабосильных» членов общины, получив не столько землю, сколько возможность ее выкупа — то есть лишь перспективу стать собственником, без «забот» хозяина-помещика почувствовало себя еще хуже, чем прежде. Да и пора писательских мечтаний прошла. О времени, когда революционные демократы ждали появления в стране «новых людей» и самозабвенно о них живописали, Лесков отзывался так: «Хотел бы я воскресить Чернышевского и Елисеева: что бы они теперь писали о “новых людях”? <…> Если исправничий писец мог один перепороть толпу беглых у меня с барок крестьян, при их же собственном содействии, то куда идти с таким народом? “Некуда” 23! <…> Рахметов Чернышевского это должен был бы знать! <…> Ведь с этим зверьем разве можно что-нибудь создать в данный момент? <…> Удивительно, как это Чернышевский не догадывался, что после торжества идей Рахметова русский народ, на другой же день, выберет себе самого свирепого квартального. <…> Идеи, которые некому и негде осуществлять, скверные идеи!» 24 В какой мере были уместны революционистские упования на русский народ? Имелись ли для этого объективные предпосылки? Какова была природа человека — реального и воображаемого творца общественных перемен? Только что состоявшееся освобождение от крепостничества миллионов крестьян и утрата сотнями тысяч привычных источников дохода создали своего рода социальный вакуум. Естественного вызревания перемен в рамках предыдущего социально-экономического уклада не состоялось. Освобождение пришло «сверху», и, значит, социально-экономическая система не была адаптирована к новым правилам. И такому вот фрустрированному обществу и растерянному человеку предлагалась опять же чуждая им, не вызревшая в них самих идея искусственного порождения новых субъектов экономической деятельности, носителей новой идеологии. «Нетерпеливцы» всячески подталкивали общество вперед, в то время как 22 Аннинский Л. А. Катастрофа в начале пути // Лесков Н. С. Cобр. соч. в 6 т. Т. 1. М., 1993. С. 680. 23 «Некуда», взятое в кавычки, отсылает к называнию одного из основных романов Н. С. Лескова. 24 Цит. по: Аннинский Л. А. Указ. соч. С. 690. 182 Государство. Общество. Управление Государство и общество в поле зрения отечественной словесности авторитарное государство изо всех сил жало на тормоз. Такова была современная Лескову реальность. Как жил в ней человек, желающий перемен? Поискам ответа на этот вопрос, строго говоря, посвящено все творчество Лескова, но я остановлюсь лишь на одном из его рассказов под названием «Овцебык» (1862). В центре повествования судьба странного человека, своим характером, поведением и устремлениями напоминающего не только «лишних людей» русской классической литературы, но и начавших появляться в романной прозе Тургенева героев, ставящих перед собой цели, намного превосходящие их силы и возможности, то есть недостижимые. Василия Петровича Богословского, получившего прозвище «Овцебык», в советском литературоведении нарекли «разночинцем-революционером». На самом деле он не имеет никакой «прописки» в социальной иерархии и уже самим прозвищем подтверждает свою особость, несовместимость с русской средой обитания. Он никак не может свыкнуться с тем, что в мире невозможно найти ни истину, ни справедливость, и все куда-то стремится, бежит, ищет собеседников и товарищей, отправляясь то к староверам, то к мужикам-крестьянам, то в монастырь, а то к работникам. Одна из причин его неуспехов состоит в том, что он, как его определил местный, взявшийся ему покровительствовать деловой человек, — «ни барин, ни крестьянин, да и ни на что никуда не годящийся». Это со временем начинает понимать и сам Овцебык. В одном из писем он сообщает: «Делать мне здесь нечего, и я одним себя утешаю, что нигде, видно, нечего делать опричь того, что все делают: родителей поминают, да свои брюхи набивают. <…> Некуда идти» 25. Итак, уже в этом рассказе Лескова появляется столь важное для всего его творчества слово — «некуда». Не может перемахнуть через это слово Овцебык и с помощью ременного пояска сводит счеты с жизнью. Непреодолимой преградой это слово стоит на пути развития российского общества и государства. От неодолимо надвигающихся на страну требований перемен Россия ХIХ столетия пытается защититься чем-то наподобие того круга, который чертил вокруг себя, обороняясь от нечистой силы, гоголевский философ Хома. На эту характерную национальную особенность в выстраивании отношений между обществом и государством обращает внимание Антон Павлович Чехов. На примере рассказа «Интеллигентное бревно» мы ясно видим конфликт, возникший между имплантируемыми в российское 25 Аннинский Л. А. Указ. соч. С. 85. Философия об общих проблемах государства, общества и управления 183 С. А. Никольский общество требованиями закона и традиционной ментальностью. Автор погружает читателя в конфликт между помещиком Помоевым и крестьянином, который в ответ на побои подал жалобу мировому судье. Судья этот, кстати, приятель Помоева, никак не может втолковать помещику, что не крестьянин, а именно он, помещик, нарушил закон: «— Ну, хорошо, — начал Помоев <…> — ты Гришке 10 рублей присудил, а на сколько же ты его в арестантскую упек? — Я его не упекал. За что же его? — Как за что? — вытаращил глаза Помоев. — А за то, чтоб жалобы не подавал! Нешто он смеет на меня жалобы подавать?» 26 Не пробиться и сквозь дремучие крестьянские представления о порядке и необходимости его соблюдения следователю в рассказе «Злоумышленник». В мир мужиков-крестьян никак не встраиваются внешние для них новации — железные дороги, паровозы, рельсы. Их, по сути природный мир, замкнут, а прорубать в нем окна в задачу государства не входит: у него свои заботы, в том числе и те, что описаны Сухово-Кобылиным. А потому и крестьяне глухи к изменениям в этом «внешнем» и чужом для них бытии. Никак не может признать своей вины за избиение крестьян и герой одноименного чеховского рассказа унтер Пришибеев. Правовые отношения он толкует по-своему. По нему, право всегда и исключительно должно быть на стороне власти. Эта истину надлежит раз и навсегда усвоить крестьянам, а он, честный и уважающий «закон» солдат, всегда будет охранять этот порядок. Как тут быть? Начинать изживать старые социальные предрассудки надо, в том числе, и с самих себя. И Чехов, с его «горестно-оптимистическим», по словам С. Н. Булгакова, взглядом на действительность27, рисует свой проект преображения существующих общественных отношений в рассказе «Моя жизнь». У героя рассказа Мисаила Полознева застарелый конфликт с отцом: физический труд, которым хочет зарабатывать на жизнь юноша, потомственный дворянин, по мнению отца его, «есть отличительное свойство раба и варвара». Труд дворянина должен быть исключительно умственным. Отец апеллирует к благородным предкам и традициям, презрев которые сын «стремится в грязь». Мисаил же полагает, что «общественное положение», 26 Чехов А. П. Полн. собр. соч. в 30 т. Т. 4. М., 1985. С. 36. Подробнее см. статьи в кн.: Проблемы российского самосознания: мировоззрение А. П. Чехова / Отв. ред. С. А. Никольский. М., 2011. 27 184 Государство. Общество. Управление Государство и общество в поле зрения отечественной словесности о котором так печется его отец, «составляет привилегию капитала и образования» 28, каковых у него нет и начинает работать по малярному и кровельному делу. За эту «работу не по чину» его третируют все жители города, знакомые при встречах с ним конфузятся, а влюбленная в него девушка просит не кланяться ей на улице. Решение Мисаила нравственно безупречно и глубоко продумано, в спорах со знакомыми он, в ответ на рассуждения о мировом прогрессе, отвечает: «Вопрос — делать добро или зло — каждый решает сам за себя, не дожидаясь, когда человечество подойдет к решению этого вопроса путем постепенного развития» 29. В противостоянии чеховских героев злу и косности отчетливо слышится и голос самого Чехова, исповедующего теорию малых дел. Перемены совершаются неспешно, незаметно, однако все же совершаются: так, сограждане Мисаила постепенно признают его право самому определять свою судьбу, быть свободным от предрассудков, от своего рода «дворянской крепостной зависимости». Герой как бы переживает свой собственный 1861 год: из недр «дворянской общины» выходит в создаваемый его участием мир гражданского общества. Свободный выбор и личные усилия, помноженные на терпение, а также на сопротивление лени и предрассудкам, помогают человеку преодолеть рабство. В конце концов городское общество уступает воле упрямого человека. Очевидно, что выписанное доктором Чеховым лекарство вполне пригодно и для оздоровления отношений государства и общества. * * * Попробую сформулировать некоторые выводы. Первый, очевидный, состоит в том, что при обсуждении проблематики взаимоотношений государства и общества, равно как и связующей их фигуры человека, исследователям разных специальностей не следует замыкаться исключительно в научной сфере. Художественное освоение действительности, тем более такое, какое было в отечественной истории, когда литература в силу разных обстоятельств всерьез и надолго брала на себя функции философского освоения мира, значит для понимания проблемы ничуть не меньше, чем научное познание. Взгляд на творчество классиков русской литературы ХIХ столетия под гуманитарно-философским углом зрения, предложенном 28 Подробнее см. статьи в кн.: Проблемы российского самосознания: мировоззрение А. П. Чехова / Отв. ред. С. А. Никольский. М., 2011. Т. 9. С. 193. 29 Там же. С. 222. Философия об общих проблемах государства, общества и управления 185 С. А. Никольский в статье, позволяет, как я думаю, заключить, что многие из вопросов, которые мы сегодня квалифицируем как актуальные, на самом деле, хотя в иных смысловых одеждах и образах, формулировались и разрешались задолго до наших дней. При этом один из несомненных выводов, подтверждаемый многими работами, помещенными под обложкой нашей книги, состоит в следующем. Только личные усилия, «внутренняя» работа, которые каждый человек делает индивидуально или в сообществе, являются не только необходимой частью, но, порой, и единственной твердой почвой, ступая на которую удается сдвинуть с «мертвой точки» застрявшую в авторитарной колее машину под названием «российское государство». Раздел II Государство как институт и инструмент Правление отеческое есть величайший деспотизм, какой только можно себе представить. Иммануил Кант С. А. Никольский Введение В проблематике государственного управления его главному актору — государственному служащему отводится центральная роль. В соответствии с многовековой традицией, идущей от самодержавия и большевизма, бюрократия в России рассматривает государство как инструмент, позволяющий ей править, управлять и даже манипулировать обществом. Изначальное назначение государства — быть защитником населения от внешних угроз, а также организатором, сторожем, арбитром и слугой граждан в делах внутренних — в истории страны извращено. При этом если до возникновения реальной внешней угрозы или военного конфликта способность государства эффективно выполнить свою функцию защитника современным обществом молчаливо признается, то в отношении его роли в политике внутренней единодушного мнения нет. В то время как значительная часть населения по-прежнему согласна видеть государство верховным правителем, мало зависящим от воли населения, меньшая часть все более активно требует от власти исполнения роли ответственного арбитра и партнера. Естественно, что эти люди не желают допускать возможности работы государственной бюрократии на саму себя. Однако до сих пор, опираясь на укорененную в менталитете традицию большевистского понимания демократии как «подавления меньшинства большинством» и трактовку государства как «инструмента подавления», российская власть по-прежнему использует государство в качестве инструмента, независимого от общества и нацеленного на обслуживание прежде всего ее собственных интересов. Изменить это положение вещей может только нарождающееся в стране гражданское общество, понимаемое как группы занимающихся политикой (то есть отстаиванием своих интересов) граждан. Такому пониманию не противоречит и определение гражданского общества как совокупности различных неправительственных институтов, достаточно сильных, чтобы служить противовесом Государство как институт и инструмент 189 С. А. Никольский государству, которые выполняют роль миротворца и арбитра между основными группами интересов 1. В разделе предпринимается попытка рассмотрения российского государства и общества в их современном виде с акцентом на тех опасностях и угрозах, которые либо уже обозначились в истории, либо неминуемо обозначатся в будущем, если status quo ante 2 будет сохраняться. * * * Анализ проблем управления в российском государстве и обществе, а тем более формулирование стоящих перед ними задач требует понимания, на какой стадии развития государство и общество находятся, что представляли собой ступени предыдущие и какие определяются как последующие. В предлагаемой читателям статье я рассматриваю современное российское государство как постимперское образование, в котором власть, в особенности в последнее десятилетие, все больше ориентируется на восстановление государства в имперской форме. Однако тренд прогрессивного развития страны устремлен в противоположном направлении, где ближайшим этапом является национальное государство. Что это такое? Формирование в России национального государства и нации как объединения политически активных и законопослушных граждан предполагает преодоление авторитаризма, «доразвитие» возрожденного в стране в 90-х годах прошлого века института собственности, установление верховенства права, «окультуривание» населения. Коллективным субъектом, заинтересованным в строительстве национального государства в России (в отличие от Европы ХVIII–ХIХ столетий с фигурой «третьего сословия») все активнее выступают те, кого следовало бы назвать «новой элитой» — «лучшими». Конечно, термин этот не является строго научным, зато его содержание понятно всем. «Лучшие» — это, безусловно, не всегда обладатели высоких или доходных должностей и значительных состояний. В каждой социальной и профессиональной группе это эффективные люди — знающие, ответственные, энергичные, культурные, честно делающие свое дело. «Лучшие», где это целесообразно и возможно, стремятся сократить роль государства и увеличить влияние гражданского общества, 1 Геллнер Э. Условия свободы. Гражданское общество и его исторические соперники. М., 1995. С. 15. 2 Положение, сложившееся до изменений (лат.). 190 Государство. Общество. Управление Введение которое сами же и образуют. Именно они на основе свойственного им общего желания — отрицать «плохое сущее» и утверждать «лучшее должное» — способны стать коллективным субъектом строительства новой российской государственности, превратить декларированную в стране имитационную республику — «республику подданных», в подлинную республику — «общее дело» граждан. Что представляют собой сегодня российское общество и бюрократия — его «управляющий слой», который уже по своему статусу должен быть рациональным? В. Н. Порус констатирует: общество тяжело больно и попытки бюрократии «врачевать» болезнь противоречивы и неэффективны. При этом, несмотря на количественный рост бюрократии, в особенности в последнее десятилетие, ее эффективность крайне низка. Чем больше разговоров об укреплении «вертикали власти», тем больше амплитуда ее раскачивания, чего нельзя уже скрыть ни пропагандой, ни «затыканием рта» оппозиции, ни политтехнологическим камуфляжем. Вопрос о причинах неэффективности бюрократии переключает внимание на ее смысловые основания как рациональной формы власти, ведь социальная наука не только изучает свои объекты, но еще и предлагает способы осуществления своих проектов. Изначально идущее от М. Вебера представление об идеальном типе «рациональной бюрократии» было следствием представлений о «тотальной рациональности» как ценности капиталистической экономики и соответствующего ей социального порядка. Бюрократия как «идеальный тип» есть форма власти, предполагающая особую профессиональную организацию, действия которой подчинены строгому регламенту на основании существующего законодательства, выработанным принципам и должны проверяться на соответствие им. Проверка, которая всегда регламентирована установленными нормами, правилами и процедурами, осуществляется либо самими бюрократами, либо общественными организациями. Кроме того, в идеальном типе «рациональной бюрократии» отражен культурный смысл исторической эпохи, знаменуемой преобладанием в ней рациональности — принципа культуры, первенствующего в системе культурных универсалий. При этом другие культурные ценности, будучи подчинены принципу рациональности, должны вобрать его действие в себя, проникаясь и согласуясь с ним. Следовательно, нарастание противоречий между властью и обществом свидетельствует о том, что, во-первых, власть недостаточно бюрократична, а во-вторых, что ценность рациональности не превалирует в системе жизненных ориентаций людей. Но характерна Государство как институт и инструмент 191 С. А. Никольский ли присущая капитализму рациональность для общественного строя современной России? Уродства отечественной действительности, включая уродство нынешней бюрократии, являются неизбежными следствиями тотального культурного кризиса. Им охвачены все сферы жизни, включая властные отношения. И дело даже не в том, что система современных российских культурных универсалий лежит в развалинах. Это еще полбеды. Расчистив руины, все-таки можно поставить новые культурные каркасы — была бы воля и хватило бы сил. Настоящая беда в том, что в обществе, при молчаливом невмешательстве власти, гаснет сама идея культуры, утрачивается вера в то, что человек обретает самого себя только в культуре, то есть ориентируясь мыслями и действиями на ее ценности. Если эта идея перестанет светить окончательно, наступит тьма посткультурной действительности. Вместо цивилизационного движения страну ждет новое варварство. Итогом двух десятилетий посткоммунистического развития России, по мнению В. А. Рыжкова, стала неудача с решением трех основных задач переходного от большевистского прошлого периода: создания демократического правового государства, конкурентоспособной рыночной экономики и дееспособного гражданского общества. Вместо этого в стране утвердились персоналистский авторитарный режим, игнорирующий Конституцию и законы, монополистическая сырьевая экономика и незащищенное от давления властей, неразвитое гражданское общество. Россия разделилась на активное меньшинство, проявившее себя в ходе акций протеста конца 2011 — начала 2012 года, и пассивное большинство, остающееся, в целом, социальной базой режима В. Путина. Тем не менее начиная с декабря 2011 года политическая ситуация в стране перешла в новое качество — начался затяжной кризис легитимности власти. В его основе лежат три ключевые причины: глубокий экономический кризис, начавшийся осенью 2008 года; циничная «рокировка» Путина и Медведева на высших постах государства; широко распространившаяся в обществе информация о расцвете коррупции в высших эшелонах власти, включая ближайшее окружение президента. Кризис легитимности будет главным ключом к пониманию политических процессов в стране в ближайшие годы. И относится он не только к президенту Путину, но и ко всем ветвям и уровням власти. За десять минувших лет правящий режим подмял под себя и разрушил все основные демократические институты государства, нарушив тем самым принцип 192 Государство. Общество. Управление Введение народного суверенитета и произведя фактическую узурпацию власти в интересах правящей группы и обширной бюрократии. Региональные и федеральные выборы превратились в гигантскую махинацию и фальсификацию. Суды потеряли остатки самостоятельности. Восстановление легитимности и эффективности власти требует глубокой и комплексной политической реформы, включая реформу действующей Конституции. Ее главными направлениями должны стать ограничение полномочий президента и расширение полномочий парламента, формирование правительства по итогам парламентских выборов, гарантии независимости суда, возвращение к прямым выборам губернаторов, мэров и членов Совета Федерации. Особое внимание следует уделить реформе парламента — ключевого института демократии: необходимо значительно расширить контрольные полномочия как парламента, так и отдельных депутатов; глава правительства и министры обязаны еженедельно отчитываться по широкому кругу вопросов; Счетная палата — вновь стать органом парламентского контроля, а парламентские комитеты — получить дополнительные контрольные полномочия в отношении профильных министерств; для членов парламента должен быть полностью открыт федеральный бюджет. В сложившейся к началу XXI века российской общественной жизни государство, считает Е. Ш. Гонтмахер, по-прежнему остается исключительно инструментом принуждения. Среди особенностей государства в современной России следует выделить: монополизм и несменяемость власти, ее сверхцентрализацию, бесцеремонное вмешательство в экономику и перераспределение доходов от ее функционирования в пользу клана чиновников и властных групп. В этих условиях исполнительная власть занимает не свойственное ей место. Она подмяла под себя законодательную власть и местное самоуправление, стала крупнейшим участником экономической жизни. В результате исполнительная власть непрозрачна, неподконтрольна и поражена коррупцией, масштабы и проникновение которой постоянно возрастают. Названные особенности российской исполнительной власти предопределяют направления ее трансформации в рамках общей реформы государства: установление контроля законодательной власти над исполнительной; ограничение масштаба деятельности исполнительной власти только теми вопросами, в которых федеральная и региональная исполнительная власть действительно эффективна с точки зрения реализации общественного интереса; изменение принципов формирования кадров для исполнительной власти с привлечением для этой Государство как институт и инструмент 193 С. А. Никольский работы депутатов всех уровней, а также независимых структур и, в частности, НКО; организация действенного внешнего контроля за деятельностью органов исполнительной власти и другие. Неэффективность реформ судопроизводства в России связана не только с отсутствием последовательной политической воли преобразовать суд и его работу, но также и с природой государства, полагает С. А. Пашин. Государство — это не только блок управления, но и инструмент властвования. Государство представляет из себя не просто совокупность овладевших им людей, а систему механизмов, «стенки и коробки», как высказался однажды Председатель Конституционного Суда Российской Федерации. Поэтому люди, даже те, кто встроился в эту систему с самыми добрыми намерениями, быстро принимают правила бюрократического аппарата. Хотя основная деятельность государства как социального субъекта направлена сегодня на самосохранение и заключается главным образом в перераспределении ресурсов, оно также вынуждено заниматься и задачами управления, чтобы демонстрировать подданным свою полезность. Общение государства с населением происходит на языке права в специально выделенном и сконструированном для этого пространстве суда. В качестве эталона права государство задает суду собственные властные предписания — законы, постановления, распоряжения. При этом хорошо, если они согласованы с народными представителями в институте парламента и, следовательно, являются плодом компромисса. Однако если депутаты сами сделались особой частью государства, а выборы превратились в фикцию, то государство получает возможность действовать произвольно. В такой структуре власти суду отводится отнюдь не место важного «противовеса» в системе разделения властей, а функция исполнительская, отчасти идеологическая и пропагандистская. Своими приговорами и иными решениями он обязан легитимизировать политику государственной власти, какой бы она не была. Судебные реформы в России проводились неоднократно и постоянно шли рука об руку с контрреформами, поскольку государство не хотело отдавать суду реальные власть и влияние. В ходе контрреформ на первый план были выдвинуты мощные карательные структуры, которые суд поддерживал своим авторитетом. В связи с этим в статье предпринимается краткий исторический экскурс, демонстрирующий средства, к которым прибегало государство для управления обществом с помощью суда, равно как и управления судом с целью обеспечения его лояльности государству. 194 Государство. Общество. Управление Введение В заключение автор показывает, что Россия остро нуждается в возобновлении начатой в 90-х годах прошлого века демократической судебной реформы, в соответствии с которой преобразователи должны позаботиться об усилении общественных начал в правосудии, об отсечении пораженных гниением органов, о вливании в судебную систему свежей крови. Рассуждая об экономических предпосылках эффективного государства, К. В. Родионов затрагивает один из наиболее обсуждаемых в последние годы вопросов — модернизацию российской экономики. По его мнению, источники экономического роста 2000-х годов сегодня полностью исчерпаны и для ее возвращения на траекторию устойчивого и сбалансированного роста необходима реализация ряда институциональных преобразований. Первоочередной задачей является достижение макроэкономической стабильности, возврат к канонам бюджетного консерватизма, которых Россия придерживалась в начале 2000-х годов, а также устойчивое снижение инфляции до уровня развитых стран. Важнейшими составляющими реформ автор видит приватизацию государственных компаний и обеспечение гарантий прав собственности; либерализацию рынка труда; реструктуризацию нерыночного сектора экономики; применение жестких форм антимонопольного регулирования. Особого внимания требует проблема улучшения делового климата: для реального продвижения вперед здесь необходим не только первый шаг — совершенствование современного уголовного законодательства в экономической сфере, но и — главное — амнистия всех осужденных в прошедшем десятилетии предпринимателей. Автор поднимает вопрос о коренных изменениях в секторах, связанных с развитием человеческого капитала, что жизненно необходимо для адаптации России к вызовам постиндустриальной эпохи, очерчивает контуры будущих реформ в пенсионной системе, образовании и здравоохранении. Преобразования в этих сферах представляют собой не только политический, но и интеллектуальный вызов. Проблема установления гармоничных по характеру и эффективных по содержанию взаимоотношений между обществом и государством в условиях России, полагает Н. В. Зубаревич, не может быть решена без учета того, что называют географическим фактором — прежде всего огромного пространства, занимаемого страной. Оно наряду с климатическими особенностями оказывает мощное воздействие на социум. Выстраиваемые государством отношения между центром и регионами за последние двадцать лет (включая процессы управления и самоуправления) претерпели сильнейшие трансформации, двигаясь от анархической Государство как институт и инструмент 195 С. А. Никольский децентрализации — к сверхцентрализации управления, от выборности глав регионов — к их назначению, а также перехода к полностью контролируемым в большинстве регионов выборам мэров. И хотя в первой половине 2012 года в этих механизмах появились признаки позитивных перемен, до серьезных изменений пока далеко. Конечно, «мотором» российского «политического маятника» была в основном перераспределительная бюджетная политика, усилившаяся при сверхцентрализации. Однако так же известно, что для развития государственного пространства более существенно влияние иных факторов: внешних — макроэкономических циклов (периодов экономического роста и кризисного спада) и еще более факторов внутренних. Российские власти до сих пор не могут определиться с главным — балансом приоритетов пространственного развития. И если самые важные задачи регионального развития сформулировать в институциональном ракурсе, то тогда среди задач, которые требуют решения, можно выделить прежде всего следующие. Первая — снижение барьеров для распространения по территории страны любых инноваций — от новых технологий потребления до современного образа жизни и системы ценностей. Вторая — рост мобильности населения: люди хотят жить там, где им лучше, где комфортнее климат и среда обитания, больше возможностей найти хорошо оплачиваемую работу, получить качественные социальные услуги и т. д. Третья — стимулирование конкуренции регионов и городов за инвестиции и человеческий капитал, и, одновременно, развитие горизонтального взаимодействия для решения общих проблем. Решение этих задач требует институциональных изменений, важнейшие из которых имеют непосредственное отношение к проблеме государственного управления. Это — дерегулирование и децентрализация. Дерегулирование позволит регионам принимать решения самостоятельно с учетом местных условий. Децентрализация ресурсов и полномочий снизит барьеры и будет способствовать ускоренному развитию более конкурентоспособных регионов, наряду с прочим улучшающих институциональные условия для бизнеса. Однако децентрализация будет малоэффективной без реальной общественной демократизации, усиливающей контроль за государством со стороны гражданского общества и населения. К сожалению, процесс децентрализации власти по-прежнему считают опасным, традиционно мотивируя это риском распада страны. Но маловероятно, что процесс распада России может быть запущен региональными проблемами. Напротив, все более усиливающуюся угрозу распада сегодня 196 Государство. Общество. Управление Введение создает неэффективная и тупиковая по своим целям политика сверхцентрализации и «ручного управления». А время не ждет: при все еще сохраняющейся огромной широте пространства России пространство возможностей для маневра власти неумолимо сжимается. С. А. Никольский Современная Россия: этап национального государства Анализ проблем управления в государстве и обществе современной России, а тем более формулирование стоящих перед ними задач требует понимания, на какой стадии развития государство и общество находятся, какие ступени были предыдущими, какие видятся следующими. Практическая полезность такого понимания очевидна, в особенности, если учесть традиционную отечественную любовь к историческому мифотворчеству, о котором верна сентенция: «На Западе забывают то, что было. На Востоке вспоминают то, чего не было». У современных политиков, однако, стремления публично обозначать вектор развития не заметно. Власть «безмолвствует» 1. И это, надо признать, для нее, власти, ситуация наилучшая. Но наихудшая для общества. Осознание этого положения, коль скоро оно у граждан наступит, подтолкнет к выбору: либо, как и прежде, согласиться с игрой «втемную», либо порядок вещей изменить. 1 Долгое время наблюдавший российскую власть Глеб Павловский, при том, что собственная его идейная эволюция у меня симпатии не вызывает, тем не менее может выступить свидетелем того, что именно он видел вблизи: «…Факт — у тандема нет политической программы. Он не выработал таковую за все три года, пока политики, казалось, работали в тесном союзе. Почему тандем не объявлял общую политическую программу союзников Путина и Медведева? Потому что он вам намекает: его политическая программа и не будет ясна. Будущий образ власти зависит от ее решения, а решение будет связано с нашим хорошим поведением. Но если поведение будет нехорошо, то и программа, боюсь, нам не понравится. Путин так и сказал задумчиво: “Поглядим, как это будет работать”. А что — это?.. …Запугивание двуликостью сулит угрозу — стране намекают, что она не заслуживает определенности». (Павловский Г. Гениальная власть! М., 2012. С. 66–67.) Государство как институт и инструмент 199 С. А. Никольский * * * В связи с необходимостью понимания траектории развития возникает вопрос: как вообще входит в жизнь нечто новое? Как оно формируется в сознании и материализуется в практике, будучи ответом на осознанный вызов «так дальше жить нельзя»? Новое — всегда акт творения. Оно может быть сотворено отдельной личностью. Таким в Германии начала ХVI века был поступок инициатора Реформации Мартина Лютера, выступившего за освобождение христианина от корыстной власти Римской церкви. Таким в Х веке было решение о крещении Руси, принятое князем Владимиром. Вещами одного порядка их делает преодоление существующих границ, их «переступление», то есть преступление по отношению к наличествующему положению вещей. Создать новое может и коллективный индивид, который, например, воплощает в жизнь определенную теорию, переносит на свою почву нечто, изобретенное в другом сообществе, в другой стране. В этом случае в дело практического укоренения нового может включиться и государство. Обратимся к истории России после октября 1917 года. Марксизм как теоретическая конструкция был взят за основу, опираясь на которую партия большевиков и перестроенное под новые цели государство преобразовали российское общество. И хотя сделано это было, мягко говоря, зачастую без учета особенностей нашей почвы, а в некоторых отношениях, напротив, органично восприняв худшие ее свойства, но факт очевиден: новое было имплантировано в общественное целое и коренным образом трансформировало его. Говорить о траектории политического и социально-экономического развития России в последнее десятилетие как о чем-то однозначно-определенном нельзя. Даже если прибегнуть к жесткому критерию «по делам их узнаете их». Отрицательный вердикт — «все плохо», равно как и противоположный — «все хорошо», заведомо не верны. Однако если в наличном «миксе» выделить то, что с либеральных позиций можно было бы отметить знаком «плюс», то насколько отчетливо прослеживается перспектива дальнейшего развития этой либеральной составляющей? Какие либеральные ориентиры не на словах, а на деле определяет для себя власть и определяет ли вообще? На первый взгляд с уверенностью можно сказать, что в некоторых отношениях они есть и существенно отличаются от ориентиров советского периода. Однако утверждать, что задаются они как сознательно выбранный 200 Государство. Общество. Управление Современная Россия: этап национального государства политический принцип, а не как уступка давлению либеральных сил ради сохранения шаткого общественного согласия, вряд ли возможно. По поводу либеральных целей и ориентиров можно возразить, что у современной России есть во многих отношениях либеральная Конституция, есть провозглашаемые программы, есть, наконец, не чуждые либерализма ежегодные послания президентов страны. Впрочем, верно и то, что реальные дела часто далеки от документов и заявлений. Высказывается мнение, что причина этого прискорбного в своей противоречивости факта состоит в том, что властные социальные группы, приспособившие государство для обслуживания своих интересов, нацелены в противоположную от либерализма сторону. И если это так, то бессмысленно искать разгадку, почему нет попыток адекватного понимания положения государства и общества и не ставятся задачи либерального развития. Само собой, и вопрос о чем-то «новом» для современной России и тем более о субъекте, которому «новое» предстоит воплощать в жизнь, излишни. Более того: если такая личность или коллектив возникнут, то они столкнутся как со сложностями выживания в антилиберальной общественной среде, так и с проблемой сосуществования с властью, легитимность которой признана антилиберальным большинством и чьи интересы противоположны интересам либеральной части общества. Между тем по поводу того, как существующая власть отнесется к появлению нового субъекта либерального развития, иллюзий быть не должно. В известном смысле ответ уже был дан: «Расслабьтесь, мы — надолго». * * * Прежде чем поставить вопрос о возможном коллективном субъекте, которому (гипотетически) предстоит внести «новое» в развитие государства и общества, то есть о становлении государственности нового типа, следует сказать о содержании этого «нового». Очевидно, что это должны быть либеральные преобразования, твердо и последовательно вытесняющие господствующий в политической практике и общественном сознании лукаво-корыстный «микс» 2. 2 Не имея возможности специально обсуждать тему «либеральных преобразований», в частности — должна ли в российских условиях иметь место «либеральная диктатура» (термин, который употреблял Ф. Хайек применительно к диктатуре А. Пиночета) или можно рассчитывать на «нелиберальную демократию» (опять же термин Хайека о режиме Государство как институт и инструмент 201 С. А. Никольский Начну с определений. В понимании государства я буду исходить из того, что оно представляет собой особо сложную структуру, которой суверен власти — народ — передает исключительное право властвовать. Государство есть совокупность институтов и инструментов, созданных для работы на общее благо. В историческом процессе под давлением общества и в результате собственных усилий их совершенство и могущество непрерывно возрастает. Начиная с эпохи капитализма, первого в истории рационального социально-экономического строя, эти институты и инструменты действуют в рамках всесторонне разработанной и непрерывно совершенствуемой системы права. Такое понимание власти (государства) близко к тому, которое, при множестве уточнений, дает Бертран де Жувенель. Принципиально важно отметить, что «власть имеет законный характер только благодаря своему соответствию тому, что люди расценивают как законную форму Власти; она имеет благотворный характер только благодаря соответствию своих целей тому, что, по мнению людей, является благим»3. В демократическом государстве законодательная власть, воспринимая импульсы, идущие от суверена, облекает их в правовую (законодательно-нормативную) форму, которая служит не подлежащей какому-либо искривлению направляющей рамкой для деятельности исполнительной власти. При этом возвышающаяся над этой конструкцией независимая судебная система призвана обеспечивать неукоснительное соблюдение законов. У Владимира Соловьева, наследие которого было и продолжает оставаться одним из авторитетных источников для разумного развития общества, есть поразительно точное высказывание на этот счет. «Задача права — вовсе не в том, чтобы лежащий во зле мир обратился в Царство Божие, а только в том, чтобы он до времени не превратился в ад» 4. Свобода как высшая ценность и базовая основа, которой от рождения наделен каждый, регулируется разными общественными инструментами — религией, моралью, политикой, этническим обычаем. Однако последним аргументом, к которому живущий в демократическом обществе человек имеет возможность обратиться, является все же регулирование правовое. Обозначенные теоретические ориентиры показывают, что демократическим обществом, пришедшим на смену феодализму и самодержавию, С. Альенде), ограничусь указанием на необходимость дальнейшего изучения этой принципиально важной темы. 3 Жувенель Бертран де. Власть. Естественная история ее возрастания. М., 2010. С. 51. 4 Соловьев В. С. Соч. в 2 т. Т. 1. М., 1988. С. 454. 202 Государство. Общество. Управление Современная Россия: этап национального государства следует считать не просто «продвинутое» в производственно-технологическом или потребительском отношении. Это общество представляет собой нацию — политическое и культурное сообщество граждан, создавших себе государство — умного, расторопного и контролируемого слугу, которому на определенных условиях, в определенное время и в строго очерченных пределах предоставлены права властвования, права господина. В тесной связи с таким пониманием государства находится термин «нация». Иногда, в русле советской традиции, о нации говорят в смысле этнонациональной принадлежности, вкладывая в нее узкое содержание этничности, чем вносят путаницу. Поэтому в предлагаемой трактовке я исхожу из разведения этих понятий и этносом обозначаю сообщество людей, члены которого имеют общее наименование, язык, общие элементы культуры, обладают общей исторической памятью, могут ассоциировать себя с географической территорией, демонстрировать чувство групповой солидарности, равно как и сходные поведенческие стереотипы 5. В отличие от нации — политического гражданского образования, этнос, как полагал Л. Н. Гумилев, — это биосоциальный организм, в котором наличествует сильное «племенное» сознание с его коренным делением «мы — они». Не затрагивая вопрос о возникновении государства как такового, начну со времени, непосредственно предшествовавшего рождению национальных государств. Истории известны два способа их появления на свет: европейский и американский. Первый представлял собой большую работу по переформатированию содержания и многообразных связей между элементами, из которых на протяжении веков были устроены европейские общества — династические политические образования. Новые смыслы и ценности, которые декларировалось в пылу революционной борьбы, должны были войти в плоть и кровь каждого европейца, стать нормами повседневной жизни. А это, естественно, требовало обуздания или даже замены старой «плоти и крови», установления нового порядка вещей. Это был длительный и трудный путь. Но кроме непосредственных результатов, он дал европейцам вещь, возможно, значительно более ценную: опыт 5 Вместе с тем должен отметить, что проблема «нация — этнос» требует специальной проработки. Так, в частности, нельзя оставить без внимания аргументы, приводимые М. Б. Ходорковским в статье «Между империей и национальным государством» (Новая газета. 2012. 15 июня). Однако в то время как в качестве предмета исследования М. Б. Ходорковский обращается к современной российской ситуации, в которой и в самом деле сложно переплетены этничность и становящаяся гражданская нация, я говорю об этих феноменах в связи с европейской историей, представленной в «логически очищенном» виде. Государство как институт и инструмент 203 С. А. Никольский осознанного пересоздания человека и общества, который к концу ХХ столетия помог изжить много страшных недугов — колониализм, тоталитаризм, национализм как рудимент племенного сознания и т. д. Американский путь становления национального государства, хотя и кажется на первый взгляд более простым — народам не пришлось выдавливать имперскость из себя, — на деле также был по-своему сложным и позволил обрести ценную прививку против диктатуры. Но вернемся к Европе. Так, согласно Мартину ван Кревельду 6 , в конце XV века в народном сознании в Германии и в Италии (а эти объединения в то время включали в себя многие впоследствии независимые европейские государства) была жива унаследованная от Рима и Византии идея империи как «универсальной организации». В императоре видели не только защитника этносов от внешних врагов, но и объединителя христианского мира. Император останавливал княжеские военные разборки и обуздывал церковную коррупцию. Важно отметить, что в Европе, в отличие от России, общей универсальной основой для разнообразного спектра государственных и общественных задач было договорное начало. При этом фактор этнической принадлежности если и имел значение, то далеко не первостепенное. К началу XVII века развитие хозяйственно-экономической жизни и связанной с ней специализации, совершенствование общественно-политического устройства и прогресс личности обозначили тенденцию к слому монархических государств: усложнившийся социум перерос их рамки. При этом сам процесс перестройки стал возможен с появлением нового субъекта социального действия — буржуазии 7, которая свои усилия направила на борьбу против монархии и папства — основных сил, сконцентрировавших власть в своих руках. Их вытеснение шло в русле Реформации и утверждения республиканских форм правления. К тому же и Вестфальский мир, заключенный европейскими державами в 1648 году после 6 См.: Кревельд Мартин ван. Расцвет и упадок государства. М., 2006. Конечно, само понятие «буржуазии» как субъекта становления капитализма нуждается в уточнении. Одно дело — буржуазия как «третье сословие» — торговцы, ремесленники и мелкие «банкиры»-ростовщики, которые могут быть отнесены не столько к ранним стадиям становления капитализма, сколько к финалу (высшей точке) феодализма. И другое — буржуазия как капиталистический предприниматель, устроитель и организатор производства, дающий и берущий кредиты, нанимающий рабочую силу, ведущий масштабные торговые операции, к тому же — вполне веберовский тип, проникнутый началами протестантской этики. Думаю, в реальной истории имело место наложение процессов друг на друга. 7 204 Государство. Общество. Управление Современная Россия: этап национального государства Тридцатилетней войны, способствовал возникновению на месте прежних империй конгломерата национальных государств. Базовыми принципами Вестфальских соглашений, способствовавшими укреплению новых государств, стали следующие: всякое государство суверенно и не терпит вмешательства в его дела со стороны других государств; в отношении своих подданных и граждан государство реализует абсолютную и постоянную власть — суверенитет; у суверенного государства есть право на ведение войн, в том числе — агрессивно-наступательных против других государств и усмирительных против своих граждан; в международном праве постулируется право сильного. С этого времени никакое государство Европы не считало себя вправе вмешиваться во внутренние дела своих соседей. Британский историк Эрик Хобсбаум детально проработал этот вопрос и показал, что английская промышленная революция, создавшая буржуа как нового субъекта истории, и французская революция, давшая миру новую систему идей, в концентрированном виде вошедших в «Декларацию прав человека и гражданина», ознаменовали начало очередного этапа жизни европейского человечества в форме национального государства 8. Вторым путем возникновения национального государства был путь США и Канады. Приехавшие из Старого Света европейцы изначально строили государство на правовом фундаменте и Конституции, провозгласившей в качестве основного субъекта их государств, как и в Европе, свободного предпринимателя с именами «американца» и «канадца», а республику в качестве формы правления. У населения колоний не было общей истории. Вместо нее их скрепило настоящее — освоение новых территорий в конфликтах с коренным населением и освобождение от власти 8 Из семнадцати статей принятой 26 августа 1789 года Учредительным собранием Франции Декларации напомню о содержании нескольких, имеющих непосредственное отношение к теме либерализма: «Статья 1. Люди рождаются и остаются свободными и равными в правах… Статья 2. Цель всякого политического союза — обеспечение естественных и неотъемлемых прав человека. Таковые — свобода, собственность, безопасность и сопротивление угнетению. Статья 3. Источником суверенной власти является нация. Никакие учреждения, ни один индивид не могут обладать властью, которая не исходит явно от нации… Статья 17. Так как собственность есть право неприкосновенное и священное, никто не может быть лишен ее иначе, как в случае установленной законом явной общественной необходимости и при условии справедливого и предварительного возмещения». См.: http://larevolution.ru. К тому же Франция, если посмотреть на событие революции в логике данной статьи, выступила в качестве коллективного субъекта создания «нового». Она «создала словарь и дала примеры либеральной и радикально-демократической политики для всего мира». См.: Хобсбаум Э. Век революции. Европа 1789–1848. Ростов н/Д., 1999. С. 80–81. Государство как институт и инструмент 205 С. А. Никольский метрополий. Свою лепту в формирование массового общественного сознания субъектов этих государств внесли войны за отмену рабства. То есть общая основа создаваемого национального государства была скреплена кровью. Суммируя опыт обоих путей формирования национального государства, отмечу четкий инвариант: их субъектом был коллективный свободный предприниматель (буржуа), а фундаментальной основой право и система политических капиталистических ценностей. Что же, при всех претензиях на уникальность и особость, демонстрирует в этом отношении Россия? * * * Российская империя отличалась от иных тем, что, во-первых, как и прочие континентальные образования не имела четкого деления на метрополию и колонии, а, во-вторых, «ассимилировала» присоединяемые к русскому этносу народы так, что без нужды не перестраивала их хозяйственно-экономический строй и социальную иерархию, не разрушала религиозные верования и стереотипы поведения. Правда, отечественный философ Иван Ильин в своей благостной оценке идет еще дальше, выделяя в качестве определяющей характеристики российской колонизации то, что проводилась она, якобы имея целью дать всем присоединяемым народам новое «дыхание и великую Родину». Неплохая метафора. Но ею не снимается вопрос: в чем секрет не просто прагматически-терпимой, а прямо-таки «альтруистичной» имперской политики русских царей, в корне отличной от политик иных колонизаторов? Определяется ли она (если продолжать фантазию далее), склонной к «всемирной отзывчивости» (Ф. М. Достоевский) русской душой или и вовсе, как утверждают сегодняшние империалисты, особым генотипом? По поводу идеи автора «Преступления и наказания» о «всемирной отзывчивости» русских Владимир Соловьев замечал: «Если мы согласны с Достоевским, что истинная сущность русского национального духа, его великое достоинство и преимущество состоит в том, что он может внутренно понимать все чужие элементы, любить их, перевоплощаться в них, если мы признаем русский народ вместе с Достоевским способным и призванным осуществить в братском союзе с прочими народами идеал всечеловечества — то мы уже никак не можем сочувствовать выходкам того же Достоевского против «жидов», поляков, французов, немцев, против 206 Государство. Общество. Управление Современная Россия: этап национального государства всей Европы, против всех чужих исповеданий» 9. Что же до утверждения Ильина, то по его логике выходит, что Льва Толстого и Салтыкова-Щедрина, беспощадно живописавших варварскую колонизационную политику империи, следует признать «клеветниками» России, а о двухсотлетней «черте оседлости» для еврейского народа или многовековом угнетении и естественной ответной ненависти оккупированных поляков и вовсе забыть. Конечно, констатирует Георгий Федотов, параллельный немецкому русский Drang nach Osten оставил меньше кровавых следов. Но это, по мнению мыслителя, определялось не имперским человеколюбием, а редкой населенностью и более низким культурным уровнем «восточных финнов» и сибирских инородцев в сравнении с западными славянами. «И однако — как упорно и жестоко боролись хотя бы вогулы в XV веке с русскими “колонизаторами”, а после них казанские инородцы и башкиры. Их восстания мы видим при каждом потрясении русской государственности — в Смутное время, при Петре, при Пугачеве. …Мы любим Кавказ, но смотрим на его покорение сквозь романтические поэмы Пушкина и Лермонтова. Но даже Пушкин обронил жестокое слово о Цицианове, который “губил, ничтожил племена”. Мы заучили с детства о мирном присоединении Грузии, но мало кто знает, каким вероломством и каким унижением для Грузии Россия отплатила за ее добровольное присоединение. Мало кто знает и то, что после сдачи Шамиля до полумиллиона черкесов эмигрировало в Турцию. Это все дела недавних дней. Кавказ никогда не был замирен окончательно. То же следует помнить и о Туркестане. Покоренный с чрезвычайной жестокостью, он восставал в годы первой войны, восставал и при большевиках. До революции русское культурное влияние вообще было слабо в Средней Азии. После революции оно было такого рода, что могло сделать русское имя ненавистным» 10. Для понимания особенности попыток создания национального государства в России нужно отметить, что базовой основой русского имперского государства, в отличие от Европы, США и Канады, было вовсе не право, а приверженность православию. Что же до механизмов реализации подданства, то они не выходили за пределы фискально-ресурсных 9 Соловьев В. С. Русский национальный идеал // Соловьев В. С. Сочинения в 2 т. М., 1989. Т. 2. С. 290. 10 Федотов Г. П. Судьба империй // Федотов Г. П. Судьба и грехи России. Т. 2. СанктПетербург, 1992. С. 318. Государство как институт и инструмент 207 С. А. Никольский интересов метрополии. Субъект национального государства — предприниматель-буржуа — во второй половине ХIХ столетия в стране только зарождался, что и определило запаздывание процесса правового переформатирования общественной и государственной жизни. Он начался с реформ Александра II и — второй волной — после появления Высочайшего Манифеста Николая II «Об усовершенствовании государственного порядка» от 17 октября 1905 года, который открыл дорогу Конституции, политической жизни, институту парламентаризма. Российская империя «не дотягивала» до уровня империй европейских. В ней отсутствовали развитые экономические отношения, основанные на частной собственности, эффективная правовая система 11 и тем более соответствующие им стереотипы поведения и формы сознания граждан. У нее не было традиционной для западных империй систематической цивилизаторской работы — будь то христианизация или переустройство хозяйственной и общественной жизни на правовых началах. Все разноуровневые по своему развитию социальные общности от момента вхождения в империю в дальнейшем пребывали в ней в том же состоянии, а если и эволюционировали, то с серьезными задержками и как отклик на интересы метрополии. Наша империя, хотя и не препятствовала проникновению в тело титульной нации части знатных инородцев, в целом была равнодушна к присоединяемому населению, в первую очередь заботясь о выгодах военно-стратегического характера и о приращении территории со скрытыми в ней богатствами. Вообще, как верно отмечал Е. Т. Гайдар, «в аграрных государствах, которые далеко не всегда были этнически гомогенными, национальная разнородность обычно не имела принципиального значения. Главным было разделение на привилегированное меньшинство, специализирующееся на насилии, государственном управлении и религии, и крестьянское большинство» 12. Эксплуататорское отношение самодержавного государства ко многим нерусским народам до октября 1917 года было под маркой «дружбы народов» продолжено в советский период. По крайней мере до той поры, пока 11 Становление в стране этого государственного и общественного института было существенно заторможено после убийства Александра II. Кроме того, — и мысль эта представляется важной, — феномен частной собственности, как отмечает перуанский экономист Эрнандо де Сото, присутствует в общественном сознании не столько как осознание ее материальных носителей, но прежде всего как работающая система законов и социальных норм, т. е. в изменившемся «качестве человека». 12 Гайдар Е. Т. Гибель империи. Уроки для современной России. М., 2012. С. 61. 208 Государство. Общество. Управление Современная Россия: этап национального государства у СССР не возник общий враг — германский фашизм, «дружба» держалась на том, что недавнее насильственное присоединение с сопутствующими репрессиями было «забыто»13, а позитивные помыслы усилиями идеологов и политических пропагандистов обращены в сторону обещанного «светлого завтра». Базовыми субъектами проектируемой формы государстваимперии стали «член КПСС» и «советский работник», а основой — коммунистическая идеология. И хотя своей конечной целью они провозглашали «всеобщее благо по потребностям», но в реальности обеспечивали лишь примерно равное сосуществование на грани нищеты всех народов, которые в общей узде с опорой на репрессивные органы держала советская интернациональная «элита». Политический и экономический крах Российской империи, а затем СССР, и, напротив, успешное развитие национальных государств в Европе и США убедили многих, что верный исторический выбор основания и субъекта национального государства — не этнический, религиозный или идеологический элементы, которые живы лишь благодаря ничем не ограниченной воле монарха, генерального секретаря или усилиям аппарата, а свободный предприниматель и верховенство права. Этот вывод объясняет феномен крушения советской сверхдержавы и ставит перед ее наследниками неизбежные вопросы: «Сколько еще?» и «Что дальше?». В размышлениях на этот счет, к сожалению, не всегда принимается во внимание, что построение национального государства в современной России невозможно не только с «чистого листа» или как продолжение Российской империи, но обречено происходить на руинах империи советской, которую, в свою очередь, также пытались созидать на разрушенном. При этом под термином «руины» прежде всего нужно понимать руинированное общественное сознание — тоже своего рода «микс» из подлинных, фальшивых и мифических ценностей и смыслов всех периодов истории — от 13 О том, насколько что-то «забыто» в содержании советской «дружбы», можно судить, если поразмыслить, к примеру, над следующими двумя фактами из политики коллективизации. В своей реализации она была столь «дружественна» по отношению к разноплеменным народам, что в восстаниях против нее участвовало свыше миллиона крестьян, для подавления которых в некоторых регионах «родная» Красная армия использовала танки и авиацию. В то же время советская власть, рассчитав, что казахи и башкиры, эти исконно скотоводческие народы, потребляют мяса в несколько раз больше, чем «средний» житель русского Нечерноземья, «лишний» скот у них отняла, что привело к вымиранию от голода до половины тех и других. Оставшимся было предложено «дружить». Подробнее на эту тему см., например: Сыдыков Е. Шакарим. М., 2012. Государство как институт и инструмент 209 С. А. Никольский племенного строя до капитализма. Кроме того, семидесятилетний исторический период не только не внес чего-то нового в решение проблемы национального государства, но, напротив, продолжил консервацию и усугубление предшествующих исторических ошибок. И хотя со времени крушения СССР минуло более двадцати лет, однако авторитаризм, недоразвитие института собственности, игнорирование или манипулирование правом сохраняются до нынешнего дня и по-прежнему создают тот негативный фон, который следует учитывать, говоря о создании национального государства в сегодняшней России. Но почему, спрашивают иногда, нашей стране нельзя «перепрыгнуть» стадию национального государства, тем более что Европа — извечный отечественный ориентир — кажется, начала переход к какой-то новой форме, следующей за национальным государством? Оставляя в стороне вопрос о существе новоевропейского интегративного образования 14, поиски которого только начались, отмечу принципиально важное. Главные задачи, решаемые национальным государством, — утверждение свободного предпринимателя-гражданина в качестве его основного субъекта, укрепление права как основы жизнедеятельности граждан и повышение уровня культуры — есть то, без чего цивилизованное развитие невозможно. При этом применительно к России особо следует сказать о дилемме «частная — общественная собственность», имеющей принципиальную важность 15. 14 Думаю, что любые, предпринимаемые европейцами поиски новых форм для содружества национальных государств не отменяют главного — их государства по-прежнему остаются «государствами граждан», т. е. их существование поддерживается политическими отношениями народа, не отдавшего свой суверенитет на откуп власти, а, напротив, все активнее использующего его для усовершенствования и, насколько это возможно, ограничения государства в качестве общественного инструмента. Дистанция между нами в этом отношении определяется легко. Естественный и злободневный для россиян вопрос, кто кому служит: государство — обществу или общество — государству, во многих странах Европы воспримут как симптом умственного расстройства. 15 Конечно, частная собственность в ХVIII и в начале ХХI столетий — вещи принципиально разные и обсуждать проблему ее укоренения в современной России как некой абстракции ошибочно. Б. Г. Капустин, знакомясь с моей рукописью, указал на сложную природу, характерную для феномена частной собственности сегодня: «А если вроде бы частная собственность, как, скажем, General Motors или Goldman Saks, вообще была бы уничтожена без патронажа государства и безумных вливаний денег налогоплательщиков, как то было в последний финансовый кризис, она остается “частной собственностью”? Ведь в том и дело, что так называемые дотационность и отсутствие “финансовой дисциплины” — грехи, за которые клеймили “реальный социализм”, стали нормой жизни вроде бы “свободных экономик”, без которой тут же развалятся ее столпы (и развалились бы уже в 2008 году)». «Абсолютизацию 210 Государство. Общество. Управление Современная Россия: этап национального государства Зародившаяся в родо-племенном строе общественная собственность (в марксистской лексике — «первобытный коммунизм»), за некоторыми исключениями, в общественной истории перестала быть доминирующей формой. Попытка ее искусственной реинкарнации, предпринятая в СССР и отчасти навязанная нашей страной «социалистическому лагерю» в качестве господствующей формы, к настоящему времени везде продемонстрировала свою несостоятельность и, кроме нескольких вяло деградирующих стран с диктаторскими режимами во главе, отвергнута как негодная. Что же до рассматриваемого опыта строительства национальных государств, то названная дилемма, за исключением редких теоретических споров, всерьез при их строительстве никогда не рассматривалась. Это объяснялось тем, что без частной собственности нет и свободного предпринимателя, как нет и правового механизма, делающего существование национального государства возможным. В противном случае на стадии формирования национального государства, при установлении собственности общественной или государственной, развитие стопорится, поскольку возникает необходимость в ее персонифицированном представителе (монархе, партийном секретаре, национальном лидере). А персоне, стоящей над всеми, право как регулятор свободы не нужно, поскольку исключает его самовластье, что, в свою очередь, делает невозможным и возникновение нации в качестве политического и культурного сообщества граждан 16. Государство, реализующее свою гегемонию посредством узурпации собственности или права ее распределения внутри самого себя и прибличастной собственности» в рукописи статьи увидел и М. Б. Ходорковский. Он справедливо отметил, что «в сегодняшнем мире роль собственности общественной (акционерные общества в части не акций, а их имущества) и собственности государственной (неиспользуемые в хозяйственной деятельности территории: реки, озера, национальные парки…) весьма велика». На оба эти замечания отвечу, что мы говорим о разных предметах: о национальном государстве в его развитой форме и об историческом этапе его становления. Мне кажется, что в отличие от развитой формы национального государства, на этапе его становления роль частной собственности значительно более существенна. В дальнейшем, вероятно, и роль частной собственности, и ее доля (часть) в общественном укладе в сравнении с другими видами собственности сокращается. Поэтому, соглашаясь как с фактом эволюции частной собственности, так и с несомненным фактом наличия собственности в общественных и государственных формах, повторю: тематика статьи затрагивает много фундаментальных вопросов, каждый из которых требует специального рассмотрения. 16 Прецедент уничтожения собственности и гражданства в СССР на примере аграрной политики большевиков мной был рассмотрен в книге «Власть и земля. Хроника утверждения бюрократии в деревне после Октября» (М., 1990). Государство как институт и инструмент 211 С. А. Никольский женного к верховному правителю круга лиц, то есть неправовым путем, убивает не только право. Оно убивает нацию или, как в случае современной России, не дает ей родиться. * * * Рассуждения о появлении в истории «нового», об индивидуальном и коллективном субъекте перемен, о монархии и империи и приходящем им на смену национальном государстве понадобились для того, чтобы подойти к важному предмету рассмотрения. В последнее десятилетие власти России все больше ориентируют развитие государственности в попятном направлении — восстановления квазимонархии или даже империи. Однако исходя из природно-географических особенностей, современного демографического, религиозно-конфессионального, образовательного и квалификационного состава населения, равно как и присущих стране социальных, политических и экономических проблем, этот откат, если произойдет, будет гибельным. Общество может прогрессировать только от более простого устройства к более сложному, от меньших степеней свободы — к большим, от худшего качества «человеческого капитала» и «качества жизни» — к лучшему. Любое попятное движение, снижение уровня развитости — деградация и разрушение. Существующую в России неоднородность экономического состояния регионов, разные ступени социального, политического и культурного развития их населения, помноженные на прямо противоположные тренды их сегодняшних цивилизационных ориентаций (от патерналистски-феодальных до самодеятельно-демократических), нельзя «стабилизировать» и «равнять» путем возврата ушедших вперед к отставшим. Можно только создавать условия для «подъема» вторых к первым. Если же посредством политических ухищрений стараться затормозить процесс развития или пытаться повернуть его вспять, то из этого, скорее всего, ничего не получится: удержать вместе «лебедя, рака и щуку» даже сильной рукой в режиме «ручного управления» невозможно. К тому же при попытке возврата к квазимонархии или империи, исключающей национально-демократическую государственность, одна из наиболее популярных и объединяющих общество задач — сохранение целостности страны — оказывается под угрозой. Вот почему, если какая-то часть правящего слоя окончательно не утратила инстинкта самосохранения, она должна активизировать (или, по крайней мере, не препятствовать активизации) тех сил общества, которые 212 Государство. Общество. Управление Современная Россия: этап национального государства могут остановить сползание в архаику и развернуть движение в либерально-демократическом направлении. И в этом случае без прохождения этапа национального государства России не обойтись. Но в самом ли деле руководство страны пытается воссоздать квазимонархическое государство? Склонен предположить, что после крушения империи «СССР + страны социализма» с начала 2000-х такие попытки в той или иной форме предпринимаются, хотя объективные условия и определяют их заведомо меньший масштаб. Крушение советского государства, названное «величайшей геополитической катастрофой XX века», указывает не только на то, что исторический прогресс по-прежнему толкуется исключительно в категориях капитализма ХIХ столетия как расширение, укрупнение и усиление, но и обнаруживает желанную имперскую цель, частично достигнутую в СССР. О том, что такое предположение не беспочвенно, свидетельствуют очевидные тренды в нашей внутренней политике. Что имеется в виду? Прежде всего, в стране искусственно заторможен процесс легитимного становления института частной собственности в случае, когда это касается масс, «низов». Так, после попыток проведения реформаторской аграрной политики начала 90-х годов для фермеров и населения нет подвижек в решении вопроса о собственности на земли сельскохозяйственного назначения. Усилиями законодательной и исполнительной власти, включая ее силовое крыло, задавлено малое и среднее предпринимательство. В дополнение к заведомо неполному и несовершенному законодательству об имущественных правах государственный аппарат на местах с молчаливого согласия «верха» работает прежде всего на себя, руководствуясь правилом: ничто не должно пройти мимо наших рук. Аппарат исполнительной власти регионов по-прежнему существует по российскому имперскому принципу кормления за счет богатств подведомственной территории и населяющих ее «подданных», выказывая намерение обрести наследственные и даже династические черты. Жены, дети, родственники разного рода начальников составляют квазидворянские кланы, которым, на известных условиях, центральная власть «дает жить». Однако, если в европейских империях двести лет назад между феодалом и королем существовали договорные отношения, из которых выросло право, то у нас, в продолжение самодержавной традиции, санкционированное властью благополучное существование «мещан во дворянстве» не в последнюю очередь зависит от размеров поставляемого ими «ясака» и личной преданности, что, само собой, в любой момент «верхом» может быть пересмотрено. Судебно-прокурорские Государство как институт и инструмент 213 С. А. Никольский и полицейские институции при этом либо обслуживают власть, либо работают на криминал, либо стоят в стороне. Вместе с тем укрепление частной собственности всячески поощряется для тех, кто с верховными правителями дружен или им «социально близок». Не в логике экономического развития, а в логике их личных интересов, например, крупнейшие компании страны из частных превращаются в государственные, чтобы после того как будут накачаны бюджетными средствами, снова стать частными. Впрочем, примеры и технологии обогащения в данном случае не важны, тем более что их число прогрессивно множится благодаря хваленой «оригинальности русского ума». Для подтверждения мысли о монархической ориентации власти имеет значение и принцип ее устройства: ничем не ограниченная воля первых лиц с имитацией посредством карманных политических партий народного суверенитета. Квазимонархия, далее, не может существовать при наличии граждан (гражданского общества) и отсутствии подданных. О государственной политике последнего десятилетия в отношении независимых общественных образований — институтов гражданского общества, о разного рода преследованиях негосударственных организаций и отдельных людей, равно как и о юридическом давлении на них известно более чем достаточно. Соответствующие критические оценки состояния прав и свобод человека в современной России регулярно даются международными организациями. Непредвзятому наблюдателю очевидно: граждане — сознательные обладатели политических прав и свобод — для современного российского государства персоны нежелательные или даже вредные. Власти, ставящей цель вновь превратить страну в монархию, напротив, требуется покорное население — подданные. Сходная картина с положением суда. Даже в сравнении с 90-ми годами ХХ века, когда имели место небезуспешные попытки утвердить судебноправовую систему с подобающей ей независимостью и функциями, в последнее десятилетие это движение также повернуто вспять. Вольно или под давлением, но суд роль стража законов и независимого арбитра в разрешении споров не исполняет. От процесса к процессу все более явным делается факт его превращения в механический инструмент материализации властной воли, санкционирования определенных властью репрессий, в том числе — направленных против проявлений гражданственности. Кстати, и сделанное 24 сентября 2011 года столь подогревшее настроения гражданского общества историческое заявление тогдашнего президента России накануне выборов о том, что он и председатель правительства 214 Государство. Общество. Управление Современная Россия: этап национального государства «договорились» оставаться у власти, также вполне отвечает монархическому принципу договорного правления. Очевидно, что нынешний акт удержания власти если и имеет под собой лукаво истолкованное правовое основание, то с точки зрения проснувшегося либерального самосознания активной части общества именно с нравственной точки зрения выглядит вполне варварским. Этими гражданами существо и форма «рокировки» были восприняты не иначе как беззастенчивое публичное оскорбление, а также личное поражение в части прав — праве избирательном. Впрочем, надо признать, что удержание власти обеспечивается не только «административным ресурсом» и прямыми фальсификациями во время выборов. В немалой степени оно санкционируется и чуждой рациональных мотиваций волей большинства населения-подданных, которые в назначенное время играют роль статистов-избирателей 17. Это, согласно социологическим исследованиям, либо наименее образованная, наименее культурная и квалифицированная часть общества, либо те, кто живет наемным трудом на государство, не обладает сам и не стремится быть причастным к обладанию средствами производства, не имеет политических интересов, не нуждается в праве и руководствуется только одним правилом (правом) — не вызвать недовольства начальника-сюзерена, за что ждет от него ответной «милости» — повышения уровня «прожиточного минимума», снисходительного отношения к его неэффективности и иных поблажек подобного рода. Для того, чтобы увеличить «электоральную основу» в своем нисходящем движении к квазимонархии в экономической сфере власть в последнее десятилетие сделала немало. В сравнении с 90-ми годами прошлого века существенно увеличена доля государственной собственности и, соответственно, число занятых в этом секторе бюджетников. При постыдно малом финансировании образования, науки и культуры, без которых невозможны цивилизационные преобразования и рост демократически (антимонархически) настроенной части общества, огромная доля государственного бюджета тратится на двукратно выросший со времен СССР и по-прежнему 17 В связи с этим хотел бы обратить внимание на заслуживающее специального обсуждения исследование английского ученого Брайана Каплана «Миф о рациональном избирателе. Почему демократии выбирают плохую политику» (М., 2012). Одна из главных критических мыслей исследователя о европейском избирателе такова: «…Избиратели не просто невежественны, они, можно сказать, иррациональны — и голосуют соответствующим образом. …В реальных политических условиях люди будут… считать верным то, что им хочется считать таковым» (Каплан Б. Указ. соч. С. 15, 36–37). Государство как институт и инструмент 215 С. А. Никольский плохо работающий государственный аппарат, его не поддающиеся реформам силовые органы, далеко не всегда конкурентоспособное вооружение и не слишком боеготовую армию. «Государствозависимый статус» значительной доли этих категорий населения, отсутствие у них активных правовых и политических отношений, равно как и нежелание их обретать, делает их гражданственность проблематичной. Могу ошибиться, но похоже, что отвечать на вопрос, предпринимает ли руководство страны попытку воссоздания государства «в стиле монархии», к сожалению, придется утвердительно. Независимо от субъективных намерений, объективно власть не только не разрушает остаточные элементы традиционного российского самодержавно-феодального устройства, но усердно их воссоздает. В воздухе ощутим аромат призыва «Вперед, к самодержавию!» или «Назад, к СССР!» В обоих вариантах торжествует варвар. * * * Но что же та часть общества, которая, так и не став полноценными гражданами, вновь должна обратиться в подданных при проектируемой квази монархии? На недавние уличные волеизъявления «рассерженных горожан» власть ожидаемо ответила не только репрессиями, но и административной мобилизацией своих сторонников. Однако уже то, что в одном случае люди выступили по свободной воле (при этом не важно, куда — на Болотную или Поклонную), а в другом — по повелению или за плату, четко обозначило модель желаемого будущего государства, границу между гражданами и подданными. Случившееся также еще раз показало, на какой социальный тип власть опирается и какое государство хочет воссоздать. В ситуации, когда дело доходит до прямого властно-партийного рекрутирования людей за воссоздание архаичной формы государственной и общественной жизни, тем, кто имеет ум и силы противиться происходящему, следует подумать об эффективных формах несогласия. Какую цель в современной ситуации им стоит избрать? С чего начинать? Думаю, что и в этой связи на первый план выступает все та же задача построения национального государства. Однако здесь требуется работа, в выполнении которой без субъекта строительства, кровно в ней заинтересованного, не обойтись. Полагать таковым «строителем» в современных условиях классического «свободного предпринимателя» вряд ли верно. По прошествии 216 Государство. Общество. Управление Современная Россия: этап национального государства многих десятилетий почва для формирования национального государства существенно изменилась. Нельзя сказать, что тема субъекта строительства национального (гражданского) государства лежит вовсе вне поля внимания исследователей-гуманитариев. Один из сравнительно недавних примеров — статья М. Урнова в «НГ — Сценариях» о либерализме, в которой справедливо говорится что главная проблема русского человека — «тюрьма в голове», а «полноценная либерализация невозможна без направленных усилий по преодолению старых, укоренившихся в культуре ценностей». На ключевой вопрос «Кто этим будет заниматься?» дается ответ: «Вольнодумцев, готовых стать разносчиками либерализма, относительно немного, но они есть. В первую очередь среди научной и художественной интеллигенции. …Взращивание либеральных ценностей — дело деликатное» 18. Сделанный вывод, на мой взгляд, не слишком обнадеживает. Надежда всего лишь на «вольнодумца». Но он явление ветреное, от «воли», «вольницы», «ветра в поле» производное. И сегодня он думает «про то», завтра — «про это», а там, глядишь, и вовсе думать перестанет. Такими героями полна русская классика и ее диагноз вряд ли устарел. Но неужели это единственный видимый сегодня персонаж, с которым можно было бы связать надежды на общественное развитие? Коллективным субъектом строительства гражданского национального государства, на мой взгляд, сегодня могут и уже начинают выступать те, кого следовало бы называть «новой элитой» — лучшими. Что имеется в виду? В каждой социальной и профессиональной группе есть эффективные люди, которые о самих себе говорят как о «нормальных», что, с поправкой на скромность, означает знающих, ответственных, энергичных, честно делающих свое дело. Именно они, материализуя свойственное им желание — отрицать среди сущего «плохое» и утверждать «лучшее в качестве должного», — могли бы стать коллективным субъектом строительства новой стадии российского государства — государства национального 19. Не думаю, что было бы ошибкой указать и на то, что 18 Урнов М. Это сладкое слово «система». Самая страшная тюрьма — та, что у нас в головах // НГ — Сценарии. 29.05.12. С. 12. 19 В связи с этим вновь упомяну о начальной стадии создания национального государства во Франции: «Французская революция не была совершена какой-либо сформировавшейся партией или движением в современном понимании этого слова, людьми, старавшимися осуществить какую-либо последовательную программу. …Тем не менее потрясающее единообразие главных идей среди довольно связанных социальных групп придало Государство как институт и инструмент 217 С. А. Никольский аналогичный абстрактный субъект активности при запуске процесса радикальных аграрных реформ в России видел П. А. Столыпин, когда он говорил, что в политике будет ориентироваться «не на пьяных и слабых, а на трезвых и сильных». Метафора премьер-министра не смущала, а успешно начатое им реальное реформационное движение подтвердило, что понятная обществу абстракция делу вовсе не помеха. Но обладает ли эта элита самосознанием, достаточным для активного действия? Иными словами, вновь возвращаясь к теме появления в обществе «нового», насколько она готова прервать вялотекущий процесс «стабильности-деградации», который под управлением властных «псевдоэлит» возобладал в современной России? Повторюсь: первые признаки пробуждения самосознания «новых элит — лучших людей» мы увидели в выступлениях «рассерженных горожан», на плакатах которых, кстати, были довольно абстрактные лозунги «Хватит врать!» и «Долой воров!». Но насколько их идеалы, ценности, стандарты деятельности и поведения готовы воспринимать другие члены их профессиональных групп, а также иных социальных слоев? Очевидно, в зависимости от ответа на этот вопрос потребуется тот или иной характер социальной работы и активности как внутри «новых элит», так и этого коллективного субъекта с иными слоями общества 20. Думаю, что ясного ответа на эти вопросы пока нет. Однако понятны две вещи. Первая: сидеть и ждать, пока новые элиты себя самоосознают и обнаружат, не стоит. Если у какой-то части общества есть понимание необходимости начинать работать, то это и есть достаточный сигнал именно для начала действий. Тем более, что очевидно: только длительная, проводимая революционному движению действенное единство. Это была группа “буржуазии”: они восприняли идеи классического либерализма, сформулированные философами и экономистами и распространяемые франкмасонами и неформальными объединениями. Исходя из этого “философы” справедливо могут быть названы ответственными за революцию» (Хобсбаум Э. Цит. соч. С. 87). Философы формулировали не пункты программ, а довольно абстрактные тезисы, но именно они «овладели массами». 20 Похожая просветительско-культурная работа в России велась в начале ХХ века, когда озабоченные проблемой «окультуривания» русской деревни в нее шли ученые-кооператоры и общественные деятели, заботясь не только о продвижении передовых сельскохозяйственных знаний и технологий, но и ставя цель цивилизационного подъема народной жизни. Очень скоро, уже к началу 1917 года, до 75% крестьянских дворов России были вовлечены в разные формы кооперации, «охвачены» просветительской деятельностью. Не удивительно, что после прихода к власти большевиков именно кооператоры и кооперация как массовое проявление гражданского общества были определены Лениным «врагом № 1» и в период политики «военного коммунизма» первыми подверглись уничтожению. 218 Государство. Общество. Управление Современная Россия: этап национального государства не только интеллигенцией, а «верхними» слоями социальных групп «культурническая» и политическая работа приведут к рождению нации, сформируют у членов общественных групп устойчивые привычки эффективно и добросовестно делать свое дело, думать и поступать не «под давлением производимых властями обстоятельств», сиюминутных выгод, но так, как «должно». При этом начинать этот процесс (который в перспективе может вылиться в общественное «культурное движение», у которого слово не будет расходится с делом) следует как индивидуально, так и в группах, независимо от географии, профессии, возраста. В последнем случае, конечно, это должно быть включено в существующие воспитательные и образовательные механизмы, так что без участия государства здесь не обойтись. Конечно, одна из ведущих ролей в этом «деликатном деле» должна принадлежать наиболее активным и ответственным людям из среды научной и художественной интеллигенции. Именно они ближе всего «находятся» и лучше всего могут транслировать социуму «должное»: смыслы и ценности, образы и образцы культуры, стандарты поведения, взятые из великой отечественной истории, русской классической литературы, современности, значимых общественных примеров и личного опыта. В то же время без формирования ответственной политической элиты, которая формируется выходцами из среды политических и промышленных управленцев, предпринимателей, сообществ правоведов, правозащитников и правоприменителей, военных, так называемых «силовиков» и др. также не обойтись. В конечном счете это связывается и с проблемой построения многопартийной политической системы, в рамках которой новые элиты также получили бы простор для своего развития. И даже если в начале этой работы окажется, что слой «лучших» слишком тонок, то это не должно пугать или ставить под сомнение саму задачу. Просто начинать придется с его (этого слоя) расширения, что, в сущности, и будет первыми шагами в строительстве развитого гражданского общества и национального (гражданского) государства. * * * В связи со сказанным о новой элите неизбежно встанет вопрос об отношении к «культурной работе» со стороны российской государственной власти, состоящей из «элит по должности» и «псевдоэлит». Дело не только в том, что участники «культурного движения» должны оставаться в рамках действующих в государстве законов. Важнее вопрос: можно ли Государство как институт и инструмент 219 С. А. Никольский со стороны государства и части чиновничества, входящего в состав этих «элит», рассчитывать на «встречное движение» или с их стороны будет лишь противодействие? Конечно, не существует рациональных оснований, ссылка на которые позволила бы препятствовать «культурной работе». Однако не стоит забывать, что активизация в стране процесса движения к либеральному правовому государству и гражданскому обществу объективно поведет и к изменению состава властвующих элит. А власть, как известно, добровольно не отдают. Поэтому тем, кто будет занят «культурным движением», с самого начала важно понимать: нынешняя власть — это тоже наши соотечественники, ценности и привычки которых нуждаются в корректировке, которые «всего лишь» по-своему понимают свободу и порядок, и ошибка которых, говоря предельно общо, состоит в том, что когда они думают о себе, о других и о России, то не верно расставляют приоритеты. Удастся ли их понудить к ответственному исполнению властных функций и для начала переубедить установить иную последовательность в приоритетах — вопрос не простой, но не попробовать, по крайней мере, нельзя. В заключение повторю: эволюция российской государственности в форму национального государства в современных условиях возможна и необходима. От размышлений «новой элите» нужно переходить к просвещению, популяризации и практическим действиям. Будет ли это делаться совместно с властью в формах ее «принуждения к прогрессу» или в одиночку, — не важно. Конструктивная цивилизационная работа должна быть выполнена — или в России воцарится варвар. В. Н. Порус Имитация рациональности: российская бюрократия в ситуации культурного кризиса Что происходит в современной России? С высоты беспристрастной абстракции — происходит то, что и должно иметь место в период разрушения прежних устоев жизни и постепенного вхождения в новую стабильность. Забраться на эту высоту не так легко. Все это происходит с нами, а не с посторонними наблюдателями, захватывает не только сложностью проблем, но и болезненной непереносимостью переломов сознания и человеческих судеб. Трудно в такое время сохранить верность призыву Спинозы: non ridere, non lugere, neque detestari, sed intelligere («не плакать, не смеяться, не отворачиваться, но понимать»), приходится и плакать, и смеяться, поневоле мирясь с непониманием. Возможно, кому-то удается отворачиваться. Но вряд ли кто-то оспорит, что при всей неопределенности перспектив происходящее может быть названо масштабным кризисом всех общественных институтов и сфер общественной жизни. Кризис — это рубеж, за которым, если сравнивать с болезненным состоянием организма, следует либо выздоровление, либо гибель. Дело во многом зависит от «воли к жизни». Чтобы преодолеть кризис, нужно мобилизовать защитные силы, дать им свободу, укрепить веру в успех. Но в обществе нет согласия о том, что называть успешным выходом из кризиса. Для его достижения нужен политический процесс, а в современной России он заторможен либо выступает в извращенной форме конкуренции политических технологий. Это рождает недоверие к политике как таковой, в конечном счете — ведет к апатии и разочарованию общества. Ожидания перемен живы, но противоречивы. Кому-то по душе возрождение государственнической риторики («страна встает с колен», «Россия — Государство как институт и инструмент 221 В. Н. Порус великая энергетическая держава» и пр.), кто-то видит в ней пропагандистскую ширму, за которой — дальнейшее углубление кризиса, загнивание государственного аппарата управления, уродства культурного и экономического развития. Противоречия время от времени обостряются, особенно в преддверии экономических спадов или во время таковых, усиливаются протестные движения против фальсификации результатов выборов в верховные или местные органы власти, против разрастающейся коррупции, вынужденно непопулярных властных инициатив. В такие периоды общественные ожидания становятся более пессимистичными и нервными. Без преувеличения можно сказать, что мы живем в больном обществе, и хотя симптомы болезни трудно систематизировать, они очевидны. Это растущая социальная и культурная дезинтеграция, огромное имущественное неравенство, которому трудно найти аналоги в отечественной и мировой истории, инвалидная экономика, перекошенная в сторону торговли природными ресурсами, неслыханные масштабы воровства и лихоимства — а на этом фоне беспрецедентный рост криминала, парадоксально связанного с «полицейским беспределом», демографический спад, невиданные масштабы вынужденного детского сиротства и одиночества стариков, техногенные и антропогенные катастрофы перестают быть сенсациями, входят в обыденность. Как это всегда и бывает, ответственность за происходящее возлагается на власть. Ее попытки врачевать болезни общества не эффективны, более того, ее не без оснований винят в обострении этих болезней. А поскольку функции власти выполняют бюрократические институты, на них и падает критика. Особенно вызывающим является тот факт, что эффективность отечественной бюрократии можно поставить в обратную зависимость ее количественному росту1. Непрерывные разговоры об «укреплении 1 В современной России на 10 000 населения приходится свыше 170 госслужащих (для сравнения: в США и Франции — около 70, в Японии — 35, в Норвегии — 25, в Южной Корее — 18,5), их общее число приближается к 2,5 млн. Предполагаемое сокращение федеральных чиновников на 20% (к 2013 г.) — в соответствии с распоряжением Президента РФ от июня 2010 г. — вряд ли что-то существенно изменит в этом соотношении; как показывает опыт, армия чиновников после таких «сокращений» не уменьшается, а только меняет названия своих подразделений: чиновники из федеральных структур переходят в муниципальные, место одних «контор» быстро замещают другие и т. д. В этом нет ничего поразительного, если учесть, что, по некоторым данным, на взятки чиновникам уходит от 10 до 20% всех доходов страны, а всего бюрократическая система поглощает до 40% этих доходов (см.: Свободная пресса, 12.04.2012 / http://svpressa.ru/economy/article/27995/). 222 Государство. Общество. Управление Имитация рациональности: российская бюрократия в ситуации культурного кризиса вертикали власти» становятся шумовым фоном, на котором еще очевиднее факты властной беспомощности, необходимости то и дело переходить к режиму «ручного управления», то есть аврального наведения элементарного порядка прямым авторитарным давлением высших чиновников, вплоть до президента страны. Риторические упражнения записных политтехнологов, пытающихся как-то камуфлировать это положение дел, мало кого убеждают и чаще только усугубляют недоверие к власти. Отсюда естественно стремление понять причины неэффективности современной российской бюрократии. * * * Бюрократия — рациональная организация власти, получившая законное основание и статус. Всестороннюю разработку этого концепта в свое время провел М. Вебер, которому приписывается даже заслуга создания «теории рациональной бюрократии» 2. Это преувеличение, хотя, без сомнения, Веберу принадлежит введение в современную политическую науку методологического новшества, которое можно назвать «идеальным типом рациональной бюрократии». Роль этого новшества оказалась значительной и Веберу удалось открыть перспективу научного исследования в политологии, связав воедино понятия, ранее казавшиеся взятыми из различных концептуальных рядов. Суть «идеального типа» заключается в том, что это понятие призвано соединить науку о культуре (в смысле Г. Риккерта) с постулированием и принятием культурных ценностей. Специфика наук о культуре в том, что «ценностная идея», принимаемая ученым, выступает для него «трансцендентальным регулятивом», то есть определяет собою направление его исследования, задает ему цель, оказывает решающее влияние на выбор исследовательских средств и отбор приемлемых результатов. Собственно, методология исследования в науках о культуре оказывается зависимой от принятой и предпочтенной системы ценностных установок и воззрений ученого. «Рациональная бюрократия» — это характерный пример «идеального типа» в веберовской политической науке. 2 См.: Вебер М. История хозяйства: Город. М., 2001; его же: Хозяйство и общество. М., 2010; его же: Протестантская этика и дух капитализма. М., 2003; Масловский М. В. Теория бюрократии Макса Вебера и современная политическая социология. Н. Новгород, 1997. Макаренко В. П. Теория бюрократии М. Вебера и буржуазные концепции организации и управления // Вопросы философии. 1986. № 3. Государство как институт и инструмент 223 В. Н. Порус Поскольку ценностный подход как будто противоречит установке ученого на объективность исследования (во всяком случае, такое обвинение часто выдвигают в адрес наук о культуре) и «навязывает» последнему выбор средств и селекцию результатов, его часто связывают с построением социальных и политических утопий. Поэтому критика утопий переносится на методологию «идеального типа». Последний пытаются как-то приблизить к реальности, скорректировать его так, чтобы он «впитывал» из последней свои характеристики. Эти попытки, каких было немало 3, нельзя считать удачными, поскольку само понятие «социальной реальности» слишком зависит от теоретической, мировоззренческой и методологической позиции исследователя; еще в большей степени это относится и к термину «утопия». Но главное в том, что «идеальный тип» выполняет в политической науке Вебера особую роль. Он организует ее так, чтобы она выступала как общая политическая картина мира, в которой политическому субъекту отводится активная преобразующая позиция. Как заметил Ю. Хабермас, М. Вебер выстраивал эту картину, имея в виду некоторую сверхценность, каковой являлась для него «“всеохватывающая общественная рациональность”, с которой соизмеряется относительное значение процессов рационализации, схватываемых в эмпирическом описании» 4. Речь шла о создании «методологической призмы», сквозь которую должна рассматриваться связь «власть–общество», как важнейший элемент системы общественных отношений, выстраиваемых в условиях универсальной капиталистической экономики. Ее универсальность понималась как уподобление некоему разумному порядку вещей, подлежащему научно-рациональному контролю и не зависящему от каких-то субъективных причин, по которым эта разумность могла бы быть искажена, нарушена или ослаблена. Такая система отношений должна работать как умный механизм, который следовало поддерживать в надлежащем порядке, а работать он должен сам собой, не допуская сбоев и будучи защищен от некомпетентного вмешательства. Очевидно, конечно, что сама идея такого «социального механизма» является «ценностно-нагруженной». Это не что иное, как проект жела3 См. работы М. Крозье, А. Гоулднера, Р. Мертона, Т. Парсонса, Ф. Селзника, С. Липсета и др. 4 Хабермас Ю. Теория рационализации Макса Вебера // Социологическое обозрение. 2009, т. 8. № 3. С. 38. 224 Государство. Общество. Управление Имитация рациональности: российская бюрократия в ситуации культурного кризиса тельных социальных, политических и экономических преобразований. Желательных прежде всего потому, что они, как предполагал М. Вебер, отвечают требованиям точного расчета, предсказуемой целесообразности, организованного и контролируемого порядка, выступающего как антипод всяческого хаоса, неурядиц, нагромождения ошибок или даже корыстных соблазнов. Этот рациональный социально-экономический и политический «космос» представляется наилучшим из возможных человеческих миров и потому требует всяческой защиты со стороны организованного общества, признающего над собой власть рациональности, в том числе защиты моральной, идущей от системы «культурных универсалий», то есть основных ценностей, каким подчинена общественная жизнь. Если так, то социальная наука, в рамках которой этот проект создается, становится не только средством познания, но — прежде всего — программой социальных преобразований. Осуществима ли такая программа, это зависит, конечно, не только от самой науки. Ученые могут выступать не только в роли исследователей, но и как участники социально-политических и экономических движений. Будут ли они успешными — вопрос к истории, к потенциалу развития самого общества. Но ясно, что социальная и политическая теория не может находиться вне контекста этого развития. Она несет на себе его черты, включена в него («ангажирована»), и само ее развитие является составной частью того, что является ее предметом исследования. Здесь нет никакой путаницы, хотя подозрения часто возникают по отношению к социальному научному знанию со стороны тех, кто хотел бы видеть это знание организованным и полученным строго по образцу естествознания (так называемых «точных наук»). Подобные методологические споры ведутся давно и, вероятно, будут продолжаться и впредь. Но можно с уверенностью сказать, что прямое перенесение образцов естественной науки в обществознание могло бы привести только к неоправданному сужению задач науки. Общественная наука такова, какова она есть по самой своей природе. Эту природу нельзя насиловать, пытаться ее подчинить каким-то догматическим установлениям. Из этого не может получиться ничего, кроме бесплодного скепсиса (сомнения в «полноценности» науки о культуре) или же его политически мотивированной «изнанки» — утверждения о том, что социальная наука достигает объективности, если выражает интересы общественных групп, (якобы!) отвечающие законам общественно-исторического развития. Доказывать такое совпадение — путь, Государство как институт и инструмент 225 В. Н. Порус выводящий за границы науки, когда «оружие критики» заменяют «критикой оружием», по заветам классиков марксизма. Просто скажем, что позиции ученого-исследователя и общественного деятеля почти всегда могут быть достаточно ясно распознаны, но даже если полной ясности нет, это не повод для методологической прострации: подобные трудности разрешаются прогрессирующим исследованием, а не словопрениями. Вернемся к М. Веберу. Бюрократия как «идеальный тип», полагал он, есть форма власти (прежде всего, государственной), предполагающая особую профессиональную организацию, действия которой подчинены строгому регламенту (на основании существующего законодательства) и должны всегда проверяться на соответствие ему. Проверка осуществляется либо самими бюрократами, либо общественными организациями (наличие которых предполагается). В любом случае проверка также регламентирована и ее соответствие установленным нормам, правилам и процедурам поддерживается официально. Бюрократические инстанции работают, руководствуясь принципами, которые, собственно, и делают их работу рациональной. Вкратце перечень этих принципов таков: • бюрократия организована иерархически (низшие уровни подчинены высшим и это подчинение имеет безусловный характер; недопустима ситуация, когда властные импульсы, идущие от верхних уровней, не признаются нижними, игнорируются или произвольно трактуются); • в этой иерархии «каждый сверчок знает свой шесток» и не выходит за круг своих полномочий, прямо ограниченных регламентом; • действия бюрократа строго определены и не допускают иной, отличной от регламента, оценки (бюрократ действует по законам и инструкциям, а не «по понятиям»); • бюрократ назначается на свою должность другим бюрократом (или бюрократической инстанцией), стоящим на более высокой ступени иерархии; • бюрократическая функция требует профессионального исполнения (не должно быть бюрократов-профанов или бюрократов «по совместительству»), квалификация бюрократа должна быть подтверждена соответствующей экспертизой; • выполнение профессиональных обязанностей обеспечивается законом, бюрократическая инстанция гарантирует чиновнику защиту от 226 Государство. Общество. Управление Имитация рациональности: российская бюрократия в ситуации культурного кризиса преследований при строгом соблюдении им регламента, соблюдение его гражданских прав, работу по контракту и право на пенсию; • бюрократ действует от имени властной структуры; как всякий профессионал, он получает зарплату в соответствии с занимаемой должностью; установленные размеры зарплаты бюрократа не могут быть произвольно изменены; • прием на работу и увольнение бюрократа совершается бюрократической инстанцией в соответствии с законом; • бюрократ не имеет права использовать свою функцию как собственность и получать выгоду от этого использования помимо установленного регламентом вознаграждения; • бюрократ не вправе уклониться от выполнения задач, которые перед ним ставят регламент или высшие инстанции (при условии соответствия этих задач законодательству) или от законных форм контроля за его действиями. Итак, бюрократия — это профессия, для вхождения в которую необходимы соответствующая подготовка и обучение. Принадлежность к ней требует выполнения ряда строгих ограничений и требований. Помимо самого регламента, это этические требования, предъявляемые к бюрократам-профессионалам. Можно сказать, что эти требования более жестки, чем во многих других общественно-значимых профессиях, и сравнимы с воинской обязанностью. Это «государева служба», составляющая основу всего общественного устройства, к тому же имеющая моральную (и едва ли не сакральную) санкцию. Бюрократ, получая власть, должен использовать ее в интересах общества. Как он распорядится этой властью, от этого зависит слишком многое. Поэтому главными регуляторами его действий, помимо регламента, являются совесть, сознание своего общественного долга, ориентация на установленные идеальные образцы служения обществу и государству. Бюрократическая организация — среда моральной чистоты и высокой мотивации действий, связанных с регламентом. Если эта среда ненадежна, засорена вредными «примесями», никакой регламент не будет выполняться, поскольку контроль за его выполнением стал бы неимоверно сложным (когда число контролирующих инстанций умножалось бы бесконечно, а главное, без толку). Но дело не только в этом. Подмена морального обеспечения эффективности власти ее формальным регламентированием Государство как институт и инструмент 227 В. Н. Порус противоречила бы «идеальному типу» бюрократии. То есть разрушила бы основную предпосылку: «рациональная бюрократия» есть одно из условий высоко ценного общественного устройства. Если так, то вся конструкция становилась бы крайне неустойчивой и фальшивой. Моральный климат бюрократической среды, в соответствии с «идеальным типом» М. Вебера, исключает пренебрежение своими обязанностями, цинизм, превосходство личного, тем более корыстного, интереса над служебными полномочиями. Он исключает коррупцию — не только потому, что нарушение регламента, должностное преступление сурово наказываются по закону. От коррупции бюрократа удерживает не страх перед наказанием и не осознание того, что соблюдать регламент выгодней и безопаснее, чем его нарушать. Прежде всего, это моральное осуждение своей среды, голос совести и долга. Если этот голос умолкает, уступая соблазнам и оборачиваясь презрением к закону и общественному мнению, бюрократия перестает существовать как таковая. * * * Все сказанное резко отличается от знакомой каждому действительности. Отличается так, что «идеальный тип» бюрократа предстает как злокозненная выдумка, «овечья шкура», под которой прячется бюрократический волк. Реакцией на веберовскую методологическую новацию могла бы быть саркастическая мефистофельская ухмылка: «теория, мой друг, суха, но зеленеет жизни древо!». «Реальная», а не «идеальная» бюрократия отзывается в сознании едва ли не синонимом социального зла. На голову «реального», а не «идеального» бюрократа призываются всевозможные проклятия, так часто его фигура оказывается поперек наших житейских путей и создает невообразимые сложности. Все это знакомо буквально до слез. Однако отношения к «бюрократизму» не исчерпываются житейским порицанием. Вот что, например, констатируют социологи. По их данным, большинство российских старшеклассников на вопрос «Какую профессию вы изберете, окончив школу?» отвечают чуть не хором: профессию чиновника! 5 5 По результатам исследования, проведенного Фондом „Общественное мнение”, привлекательной для себя государственную службу считают 42% жителей страны. Летом 2010 года конкурс на бюджетное студенческое место на специальность „государственное управление” в некоторых регионах достигал 160 человек. В НИУ «Высшая школа экономики» (Москва) в том же году на специальность «государственное и муниципальное управление» 228 Государство. Общество. Управление Имитация рациональности: российская бюрократия в ситуации культурного кризиса Сравним эти данные с другими, свидетельствующими, что к деятельности бюрократии население страны относится скорее отрицательно 6. Получается, что сегодняшние школьники (разумеется, не без согласия и одобрения родителей!) с удовольствием примкнули бы к профессиональной группе, деятельность которой жестко осуждается общественным мнением. Да, это может трактоваться по-разному, но в том числе и так, что профессия чиновника (кстати, не самая привлекательная по зарплате!) манит возможностью пожить за чужой счет, как бы об этом ни судили те, у кого такой возможности нет. Дело не только в грубом взяточничестве. На верхних уровнях бюрократической иерархии личное обогащение чиновников в большей мере зависит от коррупционных преференций, какие оказываются бизнесу, находящемуся под властным покровительством, а то и в собственности «государевых слуг». В бюрократии иногда видят «социальный организм-паразит», встраивающийся в любое общество на любом этапе его существования, «отражение социальных конфликтов и материализацию властно-политического отчуждения» 7. Бюрократия порождается «обществом отчуждения» и, в свою очередь, это отчуждение усиливает. Избавиться от паразитов можно, только излечив общество, преодолев «властно-политическое (60 бюджетных мест) было подано 1150 заявлений (См.: Туманова О., Чернаков А. Профессия чиновника — самая востребованная в вузах России / http://madan.org.il/node/690). 6 По данным социологов РАН, «россияне не только не готовы видеть в бюрократии выразителя интересов общества, но и рассматривают ее как силу, если и не прямо враждебную, то безусловно наносящую ущерб интересам страны… Две трети россиян безоговорочно убеждены в том, что российская бюрократия думает только о собственном благополучии и влиянии, ее совершенно не интересует население страны, интересы которого она призвана защищать. Такая же точка зрения доминирует и среди представителей силовых структур (армия, МВД и т. п.), попавших в выборку опроса, — ее разделяют почти 60% россиян, и лишь треть — допускает «гармонию» интересов бюрократии и населения… Свыше 20% опрошенных госчиновников не смогли ответить на вопрос, в чем же заинтересована российская бюрократия в первую очередь. Учитывая, что это образованные люди, которые по всем остальным вопросам достаточно четко сформулировали свою позицию, такой процент затруднившихся с ответом можно интерпретировать, на наш взгляд, как нежелание …врать в ответ на прямо поставленный вопрос» (Бюрократия и власть в новой России. Аналитический доклад Центра комплексных социальных исследований Института социологии РАН. М., 2005 / http://www.isras.ru/files/File/Doklad/Doclad_Byurokrat_i_vlast.pdf.). Есть, пожалуй, основания полагать, что 8 лет спустя соответствующие оценки, если изменились, то не в позитивную сторону. 7 Макаренко В. П. Обслуга государственной машины России: политико-идеологические свойства // Политическая концептология. 2011. № 1. С. 5. Государство как институт и инструмент 229 В. Н. Порус отчуждение», но как его преодолеть, если не бороться с бюрократизмом? Как вырваться из этого круговращения причин и следствий? Такая, во многом эмоциональная, критика веберовского «идеального типа» по-человечески понятна, но суть дела она не проясняет. Вебер говорил о другой бюрократии и в другом смысле. В его концепте, как уже было сказано, отражен культурный смысл исторической эпохи, знаменуемой преобладанием рациональности — в первую очередь в сфере хозяйства, но не только в ней. Рациональность — не частная характеристика общественных процессов. Это принцип, которому отводится центральное место в системе культурных универсалий. Значит, другие культурные ценности, будучи подчинены принципу рациональности, должны вобрать его действие в себя, так сказать, проникаясь им, согласуясь с ним. Если все же сопоставлять «идеальный тип» с вопиющей против него реальностью, приходится констатировать, что существующая власть «недостаточно бюрократична» (есть не «настоящая», а почему-то «испорченная» бюрократия). К тому же система культурных ценностей, о которой мечтал Вебер, еще просто не сформирована в том смысле, что ценность рациональности в ней не занимает превалирующего положения. Иначе говоря, картина миропорядка вовсе не похожа на тот разумный социальный космос, в котором «рациональная бюрократия» уместна и абсолютно необходима. * * * Власть культурных универсалий над делами и мыслями людей похожа и не похожа на власть законов природы над фактами и событиями. Естественные законы действуют независимо от того, известны ли они, согласны ли люди с их действием. Выпавший из окна многоэтажного дома гражданин может во время своего, увы, последнего полета проклинать закон всемирного тяготения, это никак не повлияет на ход и конечный результат события. Бессмысленно ругать и пытаться нарушить с какой-либо корыстью для себя законы экономики. По справедливому мнению ученыхэкономистов, это так же небезопасно, как выпрыгивать из летящего самолета без парашюта. Но есть и различия. Законы экономики историчны, они действуют там и тогда, когда для этого есть условия. Они меняются со временем, и за этими изменениями можно проследить в исторические промежутки несравнимо более короткие, чем космические периоды, в которые могут меняться, например, физические константы. 230 Государство. Общество. Управление Имитация рациональности: российская бюрократия в ситуации культурного кризиса Экономические законы «встроены» в культурно и исторически обусловленную систему человеческого общежития и в конечном счете зависят от нее. К. Поппер в свое время подверг «историцистов» (сторонников взгляда, что законы истории действуют с необходимостью, аналогичной законам природы) обоснованной критике: они игнорируют то решающее обстоятельство, что люди способны корректировать свои действия, исправляя допущенные ошибки и выдвигая разумные (проверяемые и доступные опытному опровержению) гипотезы относительно последствий своих предприятий. Это относится и к общественной практике, и к научным концепциям и теориям об обществе. Поэтому метод социальных наук не противоположен методу наук «естественных»: они оба стоят на «испытании предлагаемых для данных проблем решений» самой строгой критикой (как эмпирического, так и теоретического плана)8. Правда, «строгой критике» может помешать «ценностная ангажированность» ученого-обществоведа (например, его политические предпочтения). Исключить это полностью невозможно, хотя бы потому, что «наши мотивы и наши чисто научные идеалы, такие как идеал чистого поиска истины, глубочайшим образом укоренены во вненаучных, частью религиозных, оценках» и от этих оценок можно «освободиться», только сломав ученого как человека и человека как ученого. Но возможно и должно другое: заменить «требование свободы от ценностей иным требованием, согласно которому одной из задач научной критики является обнаружение смешения ценностей и различение чисто научных ценностных вопросов об истине, релевантности, простоте и т. д. от вненаучных вопросов»9. Другими словами, К. Поппер призывает ученых, ведущих исследования в области общественных наук, не смешивать мух с котлетами, а в тех случаях, когда путаница все же случается, быть готовыми к восприятию «строгой критики». Иначе ученый действовал бы против «кодекса профессиональной чести» и его следовало бы от этой профессии отлучить. В этом смысле поведение ученого, как и поведение любого культурного человека, ориентировано на ценности. Как ученый добровольно принимает на себя долг подчинения «научным ценностям», даже если они заставляют его отказываться от других («вненаучных») ценностей как от ориентиров мысли и поведения, так и всякий культурный человек подчиняется власти культурных ценностей, ограничивающих его витальные устремления, 8 9 Поппер К. Логика социальных наук // Вопросы философии. 1992. № 10. С. 66. Там же. С. 70, 71. Государство как институт и инструмент 231 В. Н. Порус желания, страсти и влечения, экономические притязания и т. д.. Соответственно, все они делятся на «культурно приемлемые» и «культурно неприемлемые». Однако это подчинение рано или поздно (при соответствующих обстоятельствах) осознается именно как ограничение свободы. Такое ограничение — необходимое условие, при котором противоположные воли и витальные порывы не аннигилируют во взаимных столкновениях, а находят компромисс. Проще говоря — это условие выживания. Соблюдение таких ограничений позволяет людям уживаться друг с другом даже тогда, когда их общежитие — вне бдительного надзора со стороны Левиафана с его законами, институтами и охранительными структурами. Значит, культура — не что иное, как незримая узда, сдерживающая человеческое своеволие, его дикие и свирепые проявления. И это должна быть крепкая узда. Если она ослабевает, противоречия между жизнью и культурой нарастают, культурные принципы перестают быть сознательными ориентирами большинства людских поступков, их ценность падает, а власть становится иллюзорной. Чтобы этого не произошло, необходимо создавать и укреплять реальные институты власти, которые могли бы удержать культуру от распада. Более того, власть культурных принципов должна воплотиться во власти институтов, выступающих от имени культуры. «Рациональная бюрократия» — это и есть, по Веберу, важнейший институт культуры Тотальной Рациональности. Она принимает на себя бремя разрешения противоречий между людьми и культурными принципами. Но для этого она сама должна быть культурной «до мозга костей». Идеальный бюрократ — это рыцарь культуры без страха и упрека, ее воплощенный, зримый образ. Он принимает на себя ответственность за культуру, подобно Атланту подставляет плечи под «небесный свод» ее универсалий. И… становится первым и явным объектом, в адрес которого направлен протест, бунт против этой культуры. * * * Заметим: веберовская конструкция «рациональной бюрократии» стоит в ряду таких изобретений научного ума, как «идеальный этос ученого» Р. Мертона, идея «Большой науки» К. Поппера, «учение о ноосфере» В. Вернадского, технократические утопии русских «космистов», «теории элит» Д. Белла, Дж. Гелбрейта, Р. Арона и др. По отношению к ним уместны сходные вопросы об их отношении к соответствующей «реальности». 232 Государство. Общество. Управление Имитация рациональности: российская бюрократия в ситуации культурного кризиса Чем именно и в какой степени «реальная бюрократия» отличается от веберовского «идеального типа» — этот вопрос скорее должен интересовать социологов, политологов или психологов (ненависть к бюрократии — помимо прочего — психологическое состояние человека со множеством нюансов, например, не свободное от так называемого Ressentiment в смысле Ницше). Философ же задаст другой вопрос. Дает ли веберовский «идеальный тип» возможность теоретического разрешения социальных противоречий и, следовательно, ликвидации расщелины между властью и обществом, на философском языке именуемой «отчуждением»? Если нет, то почему? Здесь нельзя обойтись стандартной ссылкой на то, что выводы теории, в составе которой фигурируют «идеальные объекты», не совпадают с наблюдениями, сделанными в реальных условиях. Это не снижает ценности таких теорий, ведь их цель состоит не в том, чтобы достигать автоматической адекватности предсказаний и наблюдений, а в том, чтобы раскрывать сущность исследуемых явлений, строить объяснительные модели максимальной глубины и общности, иметь перспективу собственно теоретического развития. Но функция «идеального типа» в социальной или политической теории иная. Она в том, чтобы найти такие интерпретации данных, получаемых в рамках социологических, экономических или политических исследований, которые бы помещались в ценностно-приемлемую картину социального мира. Но таких картин может быть много. И они могут не совпадать не только в частностях, но и по общему смыслу. Поэтому они составляют то, что можно назвать «конкурентной средой». Победа в такой конкуренции, то есть выбор конкретной интерпретации, зависит от многих факторов. Например, от способности интерпретирующих концепций обеспечить «хорошие» объяснения изучаемых явлений. Но особо примечательны те ситуации, в которых на конкуренцию интерпретаций влияют изменения в умонастроениях исследователей, зависящих от заметных или даже критических перемен в культурном контексте. В таких случаях говорят о выполнении исследователем «культурного заказа», о его желании соответствовать тому, что называют Zeitgeist, «духом времени». Это, скажем так, страдающий дух, что особенно видно в переломные моменты истории, когда шатаются и падают культурные устои, происходит смена системы культурных универсалий. Поскольку ученый не парит в интеллектуальных облаках над историей, а всей своей жизнью участвует в ней, он не следует старому завету Спинозы: его понимание есть Государство как институт и инструмент 233 В. Н. Порус сочувствие и активное действие, а не только бесстрастный диагноз. Помочь культуре, вступившей в кризис, можно по-разному. Например, вернуть ей устойчивость, преодолеть распад. Или, признав безнадежность консервативной терапии, содействовать скорейшему приходу на историческую сцену новой жизнеспособной культурной формы. В любом случае исследователь действует согласно господствующим или наиболее важным для него ожиданиям. А поскольку это всегда ожидания чего-то нового, обнадеживающего и универсального, они часто облекаются в оболочку все объясняющего и все устраивающего мифа. Роль мифа как психологического инструмента, используемого при устроении культуры, хорошо известна. Трансформация культуры в сознании человека происходят через особые медиаторы (психологи называют их «мостами» между идеальной и реальной формами психического 10) — слово, знак и миф. Они стимулируют реакции и поведенческие акты людей так, чтобы те отвечали требованиям культуры, вызывали «внутренние» формы деятельности, обладающие определенной непредсказуемостью, но в конечном счете работающие на трансформацию культуры. И эти медиаторы создаются учеными-обществоведами сознательно. В этом и проявляется их исследовательская стратегия: познавать социальный мир, изменяя его в желательную сторону. При этом, что характерно, мифы-медиаторы строятся так, чтобы они были максимально похожими на научно-теоретические конструкции, так сказать, были облачены в торжественные «тоги научности». Их «философская ангажированность», зависимость от философской трактовки ценностей и системы предпочтений, поневоле затушевывается (до тех пор, пока это вообще возможно). В этом проявляется, во-первых, авторитет науки, подчиняющий себе духовные усилия в эпоху триумфа научного знания, во-вторых, стремление выступить единым фронтом на защиту культуры, какие бы различия не разъединяли методологические подразделения исследователей. Таким мифом и является веберовский идеальный тип «рациональной бюрократии». То, что он способен выполнять методологическую функцию, говорит о том, что знание об обществе включает в себя мифологическую компоненту не по какому-то недосмотру или из-за своего «несовершенства», а по необходимости. 10 См.: Зинченко В. П. Культурно-историческая психология: опыт амплификации // Вопросы психологии. 1993. № 4. С. 5–19. 234 Государство. Общество. Управление Имитация рациональности: российская бюрократия в ситуации культурного кризиса Впрочем, надо отметить и то, что в современной литературе мифологичность веберовской концепции стараются не замечать (возможно, опасаясь «посягнуть» на авторитет великого ученого) и принципы «рациональной бюрократии», сформулированные Вебером, кочуют по страницам философских и социологических изданий как «научные» определения бюрократии. * * * Что такое «рациональность», по Веберу? «Рационализацией Вебер называет любое расширение эмпирического знания, способность к прогнозированию, инструментальное и организационное управление эмпирическими процессами. Благодаря современной науке такого рода процессы обучения обретают рефлексивный характер и могут быть институционализированы в рамках профессионального научного производства» 11. Таким образом, наука выступает как образец рациональности и в этом смысле является «судьбоносным фактором рационализированного общества» 12. Этот образец оказывает влияние на все сферы жизни — от форм самоорганизации личности, искусства, морали и даже религии до форм развития экономики и государственного управления. Вебер называл это влияние «расколдовыванием мира», то есть превращением его в «основанный на каузальности механизм». Оно так сильно и успешно, что иные способы понимания мира (например, как сферы действия божественной воли, или таинственной, не поддающейся объяснению, игры случайностей) отходят на задний план и даже вообще отвергаются. Все, чем живет человек в современном социальном мире, может и должно рассматриваться как предметная область научного исследования: культурные ценностные сферы (наука и техника, искусство и литература, право и мораль), культурные системы действий (научные, правовые, религиозные институты вместе с организованными формами художественного производства), системы действий, устанавливающие структуры общества (капиталистическое хозяйство, современное государство и небольшая семья), наконец, индивидуальные и личностные ориентации на эти системы. Ученый подобен Мидасу, наказанному за свою жадность богами: все, к чему он прикасается своим методом, превращается в рациональный 11 12 Хабермас Ю. Цит. соч. С. 45. Там же. С. 46. Государство как институт и инструмент 235 В. Н. Порус объект. Это влечет за собой теоретические и практические следствия: мир становится понятным, а на эту понятность опирается выбор практических действий. Практическая рациональность интересовала Вебера в первую очередь. Он понимал ее как «целерациональность», то есть умение субъекта сообразовать свои действия с целями и средствами их достижения, сравнивать их между собой, имея в виду возможные последствия и т. д. Рационально действует тот, кто планирует и осуществляет свои действия, сообразуясь именно с этим расчетом, а не с какими бы то ни было традициями или с чувственными порывами. Такая рациональность отличается от стремления подчинить действия «неформальным» (например, ценностным) целям (когда действуют не «по уму», а «по зову сердца»). Выбор целей также может осуществляться по критериям «формальной рациональности», то есть опять-таки сообразуясь с наличными средствами, условиями их применения и предполагаемой эффективностью. Но при этом сохраняется и «ценностная рациональность», когда на выбор цели и на способ ее достижения решающее влияние оказывает ориентация на ценности (например, этические принципы или религиозные убеждения). «Соединение целерационального и ценностно-рационального действия дает тип действия, удовлетворяющий условиям практической рациональности в целом» 13. Удается ли это соединение? Это сомнительно. Пусть, например, некоторое действие планируется и совершается с определенным расчетом. Является ли такое действие морально-ориентированным? Иначе говоря, можно ли подвести мораль или религиозное убеждение под любой расчет? Если нет, то о каком соединении целерационального и ценностнорационального может идти речь? Не лучше ли разъединить эти понятия? То есть вообще не употреблять обязывающий термин «рациональность», имеющий слишком много коннотаций с мировоззренческими (моральными, религиозными и др.) установлениями? А вместо него употреблять более простую и понятную терминологию, например, говорить о «формальной и детальной организации», «расчете», калькуляции? Как отмечает Ст. Андрески, «использование крайне смутного понятия “формальная рациональность” бесполезно, поскольку оно не содержит ничего нового по сравнению с понятием “применение расчета”» 14. 13 Хабермас Ю. Цит. соч. С. 53. Андрески Ст. Самое уязвимое место: понятие рациональности // Политическая концептология. 2011. № 1. С. 210–235. 14 236 Государство. Общество. Управление Имитация рациональности: российская бюрократия в ситуации культурного кризиса На простых примерах можно показать, что не существует никакой универсальной шкалы рациональности, по которой можно было бы сравнивать различные сферы деятельности. «В аналитической философии со времени Юма общеизвестно положение: конечные цели не могут квалифицироваться как рациональные или нерациональные. Иначе говоря, невозможно решить, кто поступает более рационально: бизнесмен, который лишает себя свободного времени и удовольствия ради денег; художник, который предпочитает жить в нищете, посвящая жизнь живописи; или “птица небесная”, которая не может вынести скуку одного занятия и постоянно меняет род деятельности и место жительства. А что же рационального в тяжелом труде и экономной жизни, если человек располагает достаточным количеством средств для того, чтобы отдыхать и пользоваться благами жизни? Эти примеры показывают, что все зависит от ценностей, которые для людей являются конституирующими» 15. Мы видим, что Ст. Андрески указывает на противоречивость соединения «формальной» и «ценностной» рациональности в смысле Вебера. Но вряд ли стоит вслед за польским ученым объявлять веберовский подход к рациональности ошибочным. «Озарения» и «ошибки» Вебера 16 происходят из одного и того же идейного источника. Ему нужен был именно такой термин. И «путаница» с «целями» и «ценностями» также не случайна и свидетельствует не о смятении мыслей: М. Вебер, по-видимому, не мог и не хотел рассовывать эти понятия по разным словарям. Они потому и «наезжают» друг на друга в его рассуждениях, что сопряжены по смыслу. Бюрократия как идеальный тип у Вебера — это не только теоретическая конструкция для объяснения социологических или экономических явлений. Повторим еще раз: это прежде всего и главным образом — реальное воплощение культурной ценности. Именно поэтому ему необходим термин «рациональность», который не может быть заменен ни «экономическим расчетом», ни «формальной организацией», как советует Ст. Андрески. Необходим не потому, что этот термин точнее. Нет, он действительно многозначен. Но у него есть особое преимущество: он связывает социологические и экономические рассуждения с философией культуры, полагающей систему «горизонтных» универсалий центрированной вокруг рациональности. Дело, конечно, не только в том, что рационализированная 15 Андрески Ст. Самое уязвимое место: понятие рациональности // Политическая концептология. 2011. № 1. С. 232. 16 Andreski St. Maxa Webera olsnienia i pomyłki. Warszawa, 1992. Государство как институт и инструмент 237 В. Н. Порус культура — объект, доступный научному анализу, способному «посчитать» все, что поддается расчету, формализовать то, что может быть посчитано, и тем самым освободить пространство, часто занятое иррациональными выражениями человеческих пристрастий. Суть глубже: сама культура, в которой господствует принцип рациональности, открывает, как казалось Веберу, блестящую и неизбежную историческую перспективу. * * * Мы видим зависимость веберовской концепции бюрократии от культурного контекста эпохи. Критика этой концепции есть в то же время критика этого контекста. А за что ее можно критиковать? Как уже было сказано, очевидной мишенью критики, конечно, является ее несоответствие реальности: бюрократия не такова, какой она изображена в веберовской концепции. Как отмечает, например, А. В. Оболонский, «целый ряд классических атрибутов веберовской модели рациональной бюрократии почти исчерпали свой изначально очень немалый позитивный потенциал и становятся несоответствующими потребностям быстро меняющегося мира» 17. А потребности эти таковы, что общество более не желает рассматривать государство и бюрократический аппарат сквозь призму «гегелевской парадигмы» (государство как воплощение «абсолютной цели» этого общества), зато все больше видит в них «машину по оказанию услуг совокупному потребителю». Поскольку же эта машина (не только в России!) технически и морально устарела, приходится выбирать между двумя возможностями (либо пытаться их как-то объединить): модифицировать ее или вовсе отказаться от нее в тех случаях, когда ее функции могут быть выполнены самим обществом. В первом случае можно воспользоваться международным опытом (который, кстати, очень трудно использовать в «российских реалиях»), во втором, как предлагает, например, Г. А. Сатаров 18, признать тенденцию к устранению государства и бюрократии из многих сфер общественной жизни вполне разумной и всемерно содействовать ей. По мнению А. А. Аузана, цитируемому участниками дискуссии, вообще нет такой функции государственной службы, которую не могло 17 Дискуссия «Бюрократия как проблема», организованная Фондом «Либеральная миссия» 16.12.2011 г. Интернет-ресурс: http://www.liberal.ru/articles/5545 (а также: Оболонский А. В. Кризис бюрократического государства. Реформы государственной службы: международный опыт и российские реалии. М.: Фонд «Либеральная миссия», 2011). 18 Там же. 238 Государство. Общество. Управление Имитация рациональности: российская бюрократия в ситуации культурного кризиса бы выполнить общество, на что М. А. Краснов резонно возражает: общество не может, например, осуществлять правовую функцию, которая является прерогативой государственных институтов 19. Но сама идея передачи обществу государственных функций вызывает серьезные сомнения. Во всяком случае подобный «анархизм», отмечает Л. С. Васильев, никогда не имел и по сей день не имеет реальных перспектив (хотя эта идея не раз использовалась как идеологический камуфляж диктаторскими и тоталитарными режимами) 20. О чем спор? Его участники идут от очевидности: бюрократия (напомним, прежде всего, российская бюрократия!) плоха, а поэтому лучше бы от нее как-то избавиться. Нарисованная М. Вебером картина так не похожа на реальность, что вызывает желание поскорее сдать ее в какую-нибудь кунсткамеру, где гиды объясняли бы посетителям ее смысл и указывали на художественные особенности. Но как образ реальности она уже никуда не годится, хотя бы потому что реальность сильно изменилась. Полно, так ли? На современных автобанах не найти «Антилопы-Гну», некогда соблазнявшей своими техническими совершенствами жителей Арбатова. Современная Россия — конечно, не совсем Арбатов, описанный в бессмертном романе И. Ильфа и Е. Петрова, но политических автобанов в ней тоже нет. Отправить бюрократию на свалку истории — предложение забавное, но в российских условиях сильно напоминающее проект Остапа Бендера сделать из Васюков межгалактический центр шахматной культуры. Как бы то ни было, критиковать веберовскую концепцию за ее несоответствие реальности, значит полагать ее именно «теорией», а не теоретикообразным «мифологическим конструктом», включающим «идеальный тип» бюрократии. Вообще-то говоря, никакая теория «не соответствует» реальности, поскольку оперирует «абстрактными объектами», что необходимо для установления сущностных связей между изучаемыми явлениями («материальная точка», «абсолютно твердое тело», «идеальный газ», «центр тяжести» — в физике, «равновесный рынок» — в экономике, «неограниченно большая популяция со свободным скрещиванием особей» — в популяционной генетике и т. д.). Но веберовская концепция — особого рода теория, теория-миф. И ее функция не в том, чтобы устанавливать 19 Дискуссия «Бюрократия как проблема», организованная Фондом «Либеральная миссия» 16.12.2011 г. Интернет-ресурс: http://www.liberal.ru/articles/5545 (а также: Оболонский А. В. Кризис бюрократического государства. Реформы государственной службы: международный опыт и российские реалии. М.: Фонд «Либеральная миссия», 2011). 20 Там же. Государство как институт и инструмент 239 В. Н. Порус сущностные законы управления и осуществления власти, а в том, чтобы консолидировать и гармонизировать культурную картину мира, стоящую на принципах рациональности. Если так, то и критика этой «теории-мифа» может иметь два источника: неприятие культурных принципов и ценностей, на страже которых стоит бюрократия, или осознание того, что бюрократия не выполняет свою культурную функцию, а напротив, характеризуется (частичным или полным) отрицанием культурных ценностей. В первом случае критика направлена против культурного мифа «рациональной бюрократии». Во втором — критикуется не культура, а ее разрушитель — реальный бюрократ, сделавший из мифа о культуре ширму, за которой устраивает свои делишки, а также вся реально существующая и всегда окружающая человека в современном обществе бюрократическая система, превращающая жизнь человека в кафкианский абсурд. * * * Как уже сказано выше, второй путь напрашивается прежде всего. Идя по нему, критик примется за разоблачения пороков реальной, а не придуманной Вебером, российской бюрократии. Очень скоро перед ним предстанет поистине жуткая картина. Бюрократическая «вертикаль» означает не безусловную передачу властных импульсов «сверху донизу», а скорее механизм подавления значимой инициативы и уклонения от действия через систему проволочек 21; он увидит, что так называемое «превышение служебных полномочий» — рутинная практика вымогательства или расправы с неугодными людьми; что юридические законы попираются нагло и безнаказанно; бюрократические должности продаются и покупаются, и на этом рынке активность никогда не падает. Наконец, он констатирует профессиональную непригодность бюрократов не только на нижних ступеньках иерархической лестницы, но и на вершинах власти. Если критик осмелится продолжить свое исследование (ибо в России это совсем не безопасное занятие!), он узнает, что бюрократы сплошь и рядом занимаются полулегальным и нелегальным бизнесом (законы и инструкции, кое-как препятствующие этому, ловко обходятся либо игнорируются), а то и вовсе входят в состав организованных 21 Иногда, как это ни парадоксально, «вертикаль власти» превращается в изощренное орудие саботажа или даже преднамеренной компрометации верхних «этажей» бюрократии. 240 Государство. Общество. Управление Имитация рациональности: российская бюрократия в ситуации культурного кризиса преступных групп (что можно даже саркастически назвать «работой по совместительству»). При этом (в полном противоречии с веберовской моделью) бюрократы не только занимаются политикой, но используют свои должностные привилегии для обеспечения властного status quo (выражение «административный ресурс» при подсчете шансов на победу над политическими конкурентами в ходе выборов абсолютно никого не шокирует, а напротив, считается вполне приемлемым и разумным) 22 . Впрочем, российская бюрократия к самой идее выборов, как правило, относится с плохо скрываемым презрением. Для этого чувства у нее находится и «рациональное основание»: то, что называют «свободными» и «честными» выборами, есть, считают они, скверный камуфляж для разнузданной борьбы криминальных кланов и «семей» за власть путем подкупа и запугивания, «оболванивания» электората, для разрушения устоев государственности и превращения политического процесса в мутную лужу. Но отказаться от выборов вообще нельзя, это противоречило бы не только Конституции, но самому духу демократии, уничтожило бы цель общественных преобразований, начатых три десятилетия назад. С таким свиным рылом нельзя было бы сунуться в калашный ряд современного мироустройства. Поэтому выборы все же происходят, но по сценариям «управляемой демократии». Управляет, конечно же, бюрократия, используя для этого свои «ресурсы», в первую очередь — контроль над средствами массовой информации с целью «промывания мозгов», но не гнушаясь и такими общими с криминалом приемами, как запугивание или подкуп электората, фальсификация подсчета голосов, компрометация политических конкурентов или их физическое устранение с политического поля. На свои сравнительно умеренные зарплаты российские бюрократы приобретают дворцы в своем отечестве и за границей, обмениваются «подарками», цена которых напоминает московский номер мобильного телефона, разъезжают на «крутых» автомашинах, обучают отпрысков в престижных и очень дорогих заграничных университетах. Они приватизировали властные структуры, используя право действовать от имени государства 22 Разумеется, политическая активность бюрократии может быть направлена не только на сохранение и упрочение существующей власти, но и против нее (так называемая «аппаратная революция»); в таких случаях бюрократы могут вступать во временные политические союзы с иными, нежели «партия власти», политическими силами. Впрочем, чаще всего бывает, что целью этой борьбы является перераспределение власти в пользу «новой бюрократии». Государство как институт и инструмент 241 В. Н. Порус как ресурс личного обогащения. Известные персонажи М. Е. СалтыковаЩедрина и А. В. Сухово-Кобылина выглядят бледными подобиями своих нынешних российских коллег, ввиду чего слова о профессиональной чести или «государевой службе» в среде российских бюрократов воспринимаются как несусветная чушь, наивная глупость. Короче, критику не пришлось бы слишком утруждаться сбором «разоблачительных» фактов. Они стали обыденностью и никого не удивляют. К ним привыкли. Они стали содержанием социальной реальности, вытеснив все, что им противоречит, в разряд исключений или случайностей 23. Но что следует из этих фактов? Можно, например, вслед за Р. Мертоном или Т. Парсонсом, рассматривать мерзости современного бюрократизма как «дисфункции», недостатки системы, вызванные главным образом тем, что бюрократы — живые люди и ничто человеческое им не чуждо. Ведь бюрократ Вебера — это, так сказать, абстрактная схема. А человек имеет свои слабости, пристрастия и даже аффекты. Он может гневаться или благоволить, увлекаться пчеловодством или теннисом, дзюдо или блогосферой, иметь те или иные политические или религиозные убеждения, обожать ритуалы и церемонии (Р. Мертон даже говорил о «ритуализме» как особой дисфункции бюрократического аппарата). Вот и алчность, и цинизм, и безудержное властолюбие, и злобную мстительность — да много еще чего! — нужно принимать как факторы, искажающие «нормальный» ход бюрократического механизма. Или, выражаясь в терминах Вебера, вносить в него иррациональные моменты. Иначе говоря, такому механизму нужен присмотр и техническое обслуживание: негодные или изношенные части заменять запасными, работать над дизайном, подумывать о совершенствовании внутреннего устройства, оптимизировать его функциональность и т. д. Кому доверить это важное дело, особенно, когда речь идет о высших уровнях бюрократической иерархии? Может быть, специалистам: философам, политологам или экономистам? Увы! Мало того, что их мнения, 23 Интерес к таким «случайностям» подогревается СМИ, особенно, когда власть пытается выступить в роли «эффективного борца» за чистоту своих рядов и проводит рекламируемые кампании по борьбе с коррупцией. Тогда знакомые каждому реалии подаются как некие сенсации (оказывается, воруют, ах, кто бы мог подумать!). Сенсации недолговечны, обыденность берет свое, а на место десятков «вдруг разоблаченных» коррупционеров приходят сотни и тысячи новых. Только «коррупционный налог», каким обложено население страны, становится еще более значительным (с учетом возрастающей степени риска!). 242 Государство. Общество. Управление Имитация рациональности: российская бюрократия в ситуации культурного кризиса да и поступки направляются их собственными идеологическими предпочтениями и в этом смысле они, как правило, оказываются на стороне той или иной политической силы — а почему бы и не бюрократии? А если они станут предлагать нечто такое, что бюрократам не понравится, кто будет их слушать? Совсем уж маловероятной представляется и передача власти этим eggheads. Подобными утопиями тешился еще Платон. По его стопам пытаются идти и современные технократы. Иногда им кое-что удается. Но технократическая (или сциентократическая) идея несет в себе все то же противоречие: «интеллектуал», став у власти, не перестанет быть… человеком. А если он не научной истине или рациональным принципам станет служить, а прислуживать — в том числе и собственным интересам? Надежда на то, что в таких случаях само устройство технократической «машины» будет тормозить или отменять решения, противоречащие закономерностям, каким она подчинена в своем действии, призрачна. Машину всегда можно «отрегулировать», и нет оснований сомневаться в том, что этой регулировкой займутся те, кому под силу это занятие. Кто лучше бюрократов справился бы с этой задачей? Машины, впрочем, участвуют в бюрократическом процессе и сейчас, причем это преподносится как важное усовершенствование этого процесса (например, автоматическая система сбора налогов или коммунальных платежей, компьютерная программа для квалификационных испытаний, возможное испытание на «Полиграфе» подозреваемых в лихоимстве чиновников и т. п.). Но это мелочи. Универсальное средство, считают многие, это «демократия», то есть устройство для смены властных структур, если они почему-либо не удовлетворяют общественным нуждам. Эта тема слишком велика. Здесь я только коснусь ее. Споры о демократии в нашей стране часто топчутся вокруг проблемы: готова ли Россия к демократическим преобразованиям? Понятие «готовности» трактуется по-разному. Сегодня все реже вспоминают лозунг «перестройки»: «Больше социализма — больше демократии!», с которым провалилась идея М. С. Горбачева об «ускорении на крутом повороте» истории. Провалилась вместе со страной, в которой незадолго (всего за несколько десятилетий) до ее краха случилась «полная и окончательная победа социализма», названная тогдашними правителями и прислуживавшими им интеллектуалами торжеством «подлинной» (а не фальшивой, «буржуазной») демократии. Теперь демократию связывают с «гражданским обществом», Государство как институт и инструмент 243 В. Н. Порус рыночной экономикой, развитием соответствующих институтов и т. д. Но эти слова часто похожи на этикетки марочных вин, наклеенные на бутылки, в которых — в лучшем случае подслащенная водичка, а в худшем — вонючее и вредное пойло. И что же? Вновь повторять, что Россия отделена от «настоящей», «хорошей» демократии исторической дистанцией огромного размера? Выстраивание демократических институтов, если под возводимыми сооружениями — зыбкая топь уродливой экономики и чудовищного социального неравенства, отсутствия у масс элементарного правосознания и традиций самоуправления, накопившегося опыта унижений и оскорблений религиозных, национальных, патриотических чувств, идеологического хаоса, распространения ксенофобских мифов, криминализации едва ли не всех сфер жизни, падения нравов и коллапса образования, демографических и экологических кризисов (перечень этих скорбных характеристик физически трудно оборвать), неизбежно превращает эти институты в декорации и ширмы. Но ведь и отказаться от строительства нельзя, понимая, что, свернув с пути демократического развития, страна окажется в историческом тупике. Собственно, вся наша российская современность есть поле, на котором сшибаются в схватке стороны этого противоречия. Исход пока никому не ясен. Поэтому надо прислушиваться как к критическим, так и к позитивным аргументам, привлекаемым в этот спор не только учеными диспутантами или политическими полемистами, но прежде всего — самой жизнью, ее неоспоримыми реалиями. Демократия — не панацея, но выстраданный человеческой историей рецепт. Именно поэтому следовать ему нельзя «очертя голову», без тщательного взвешивания последствий. Демократический опыт России после февраля 1917 года был прерван и отвергнут, помимо прочего, и из-за того, что тогдашние демократы оказались далекими от социально-культурной почвы. Их неукорененность в ней предрешила страшную прополку, освободившую место для большевистской диктатуры. Национал-социалистская диктатура в Германии начала 30-х годов прошлого века была установлена с достаточно полным (по меркам тогдашней Европы) соблюдением демократической процедуры. Это к тому, что демократические общества при определенных условиях порождают (на свою погибель) такую «рациональную бюрократию», какая М. Веберу и в кошмарных снах не виделась. 244 Государство. Общество. Управление Имитация рациональности: российская бюрократия в ситуации культурного кризиса * * * Вернемся на первый из названных путей критики идеи «рациональной бюрократии». На этом пути критик теории-мифа «рациональной бюрократии» выступит критиком культуры. Он может заметить, что гипертрофированная (то есть проникающая во все поры общественного тела) рациональность является антиценностью. Она подчиняет себе всю систему культурных универсалий, многие из которых просто атрофируются в этом подчинении, а другие теряют свою привлекательность. Помещать рациональность в центр этой системы, считали и считают многие критики, не только ошибочно, но и опасно. История ХХ века дала обилие аргументов в пользу этого тезиса. Еще В. Ф. Эрн возводил генезис германского милитаризма к «Критике чистого разума», имея в виду, что идея «живого Бога» была загублена кантовским феноменализмом, а пространство культуры, из которого изымается эта ценностная универсалия, оккупируется научно-техническим рационализмом, заключающим военный альянс с идеей сверхценности немецкой нации, что и ведет к мировой катастрофе 24. М. Хоркхаймер и Т. Адорно докопались до еще более глубоких корней катастрофы. Опыт Второй мировой войны был истолкован ими как следствие саморазрушения европейской культуры, ее универсалий, сформированных в эпоху Просвещения 25. Жесткой критике был подвергнут «весь ход развития социокультурной парадигмы “проекта модерна”, низвергнувшей западную цивилизацию в пучину варварства именно вследствие необходимости произошедшего с ней процесса диалектического самопревращения ее в свою собственную противоположность — в архаический, традиционалистский миф, пышные похороны которого некогда столь самонадеянно и торжественно праздновала эпоха Просвещения» 26. Заметим, что и М. Вебер (вполне в духе просветительского «модерна») противопоставлял архаическому традиционализму рационализм современной капиталистической экономики. Так что критику «проекта модерна» со стороны франкфуртских социологов середины прошлого века можно считать и опосредованной критикой «рациональной бюрократии» М. Вебера. 24 Эрн В. Ф. От Канта к Круппу // Вопросы философии. 1989. № 3. С. 101–106. Хоркхаймер М., Адорно Т. В. Диалектика Просвещения. Философские фрагменты. М.— СПб., 1997. 26 Кузнецов М. М. Теодор В. Адорно: основные этапы жизненного и творческого пути // История философии. № 12. М., ИФРАН, 2005. С. 24. 25 Государство как институт и инструмент 245 В. Н. Порус Почти всю вторую половину ХХ столетия шли споры вокруг рационализма как культурной ценности. Специфическим преломлением этих споров была полемика о научной рациональности, втянувшая в себя чуть не всю философию и методологию науки 27. Когда эти споры уже пошли на убыль на Западе, поспели громадные социально-политические и экономические преобразования в России, на фоне которых дискуссия о рациональности как культурной ценности сделала новый поворот. «В результате того, что в нашей стране механизм рыночной экономики был запущен так, что частный интерес, объявленный присущим самой природе человека, оказался вне общественного контроля (этического, религиозного, государственного и даже элементарного контроля здравого смысла), возник лавинообразный механизм разрушения всех компонентов рациональной культуры. В первую очередь это коснулось науки как базы перспективных технологий, а потом затронуло и всю систему ориентированного научнопознавательными ценностями образования» 28. В такой ситуации критика рационализма смыкается с критикой европейской культуры в целом. Ведь эта критика так и не смогла найти для себя внятной идейной платформы, имеющей позитивный или конструктивный смысл. Иначе говоря, она не связалась с проектом устроения культурного пространства, в котором рациональность, оставив претензии на абсолютное первенство в культуре, все же не была бы оттеснена на периферию последней, а нашла достойное место в ней. Как именно это возможно, пока не ясно, и дело часто сводится к рекомендациям, полезность которых проблематична, поскольку никто толком не знает, как им следовать. Конечно, А. Ф. Зотов прав (перекликаясь в этом моменте с В. П. Макаренко), когда говорит, что «преодолеть современный кризис рациональности, если его трактовать как социокультурный феномен, можно, лишь устранив и современную форму отчуждения — отчуждения человека как личности от рациональности, объективированной в информационно-технических системах (“ноотехносфере”)» 29. Но как это сделать? О желательности устранения различных форм отчуждения философы (от С. Кьеркегора и К. Маркса до Э. Фромма, С. де Бовуар и Ж.-П. Сартра) говорят уже два столетия кряду, а тем временем формы отчуждения растут числом и в глубину. Вот и отчуждение 27 См.: Порус В. Н. Рациональность, наука, культура. М., 2002. Зотов А. Ф. Научная рациональность: история, современность, перспективы // Вопросы философии. 2011. № 5. С. 11. 29 Там же. С. 14. 28 246 Государство. Общество. Управление Имитация рациональности: российская бюрократия в ситуации культурного кризиса бюрократии от человека (и наоборот) также нисколько не уменьшилось, а даже имеет тенденцию к дальнейшему углублению, несмотря на все усилия теоретиков и практиков. К концу прошлого века на авансцену европейской философии вышел постмодернизм, который предложил своеобразный выход из кризиса европейской культуры: вообще не замечать его. В самом деле, кризис — это резкое сотрясение системы культурных универсалий, смешение их ролей, неразбериха с первенством, неразрешимый конфликт между тем, чего требует от людей культура, и тем, что происходит в их реальной жизни. Не лучше ли трезво осознать фиктивность этих универсалий и освободиться из-под их опеки? Нет универсалий культуры — нет и кризиса! Человечество должно же, наконец, повзрослеть и избавиться от подростковых иллюзий: не существует никаких всеобщих ценностей, правил и истин о человеке (кроме, конечно, знаний о его биологической природе, да и с теми не все ясно). Тем более, что, кажется, уже не надо никому объяснять, что человечество рискует самим своим существованием, если споры о ценностях станут причиной мировой бойни или другой антропогенной катастрофы. М. Н. Эпштейн назвал эту философию «зрелым сознанием увечной культуры» 30. Но вопрос в том, навеки ли искалечена культура и обречена ли она доживать свой век беспомощным и тягостным для всех инвалидом, или же есть перспектива ее исцеления, возвращения ей жизненных (а не имитирующих жизнь) сил? Философия, довольствующаяся печальным «да!» в ответ на первую часть вопроса не может не быть маргинальной, какой бы временной популярностью она ни пользовалась; философии, пытающейся найти положительный ответ на вторую часть, должно принадлежать будущее. Значит, постмодернизм будет изжит, если философия вместо причитаний о несовершенстве и увечности культуры предложит позитивный проект ее универсалий, определяющий ее развитие. Пока, однако, этого сделать не удалось. Но ясно, что уродства нашей действительности, в том числе и уродство нынешней бюрократии, являются неизбежными следствиями культурного кризиса, уже переросшего в культурную катастрофу. Она всеохватна и никакие сферы жизни не остались незатронутыми. В особенности — сфера властных отношений. И дело даже не в том, что система культурных универсалий лежит в развалинах. Это еще полбеды. Расчистив руины, все-таки можно поставить новые культурные каркасы, была бы только воля и хватило бы 30 Эпштейн М. Н. Постмодерн в России. Литература и теория. М., 2000. С. 41. Государство как институт и инструмент 247 В. Н. Порус сил. Настоящая беда в том, что гаснет идея культуры, утрачивается вера в то, что человек обретает самого себя только в культуре, то есть ориентируясь мыслями и действиями на ее ценности. Если эта идея перестанет светить окончательно, наступит тьма посткультурной действительности. Дальнейшее — молчание… Не называйте это «пессимизмом». Такое клише вообще слишком примитивно, чтобы к нему относиться всерьез. Как, впрочем, и к клишированному «оптимизму». А. В. Оболонский прав: «В России при всех режимах и при деспотичном, античеловечном, во многом людоедском государстве никогда не иссякала противостоявшая ему альтернативная контркультура. И можно обозначить целый ряд исторических развилок, когда мы могли перейти на иную траекторию движения. Да, пока это не удалось, но запрета на будущее, отличное от прошлого, у России нет» 31. Все верно. Только для того, чтобы «перейти на иную траекторию движения», нужно решительно признать, что прежняя траектория уже привела на край пропасти. В ситуации культурного кризиса или, если угодно, культурного безвременья, ценностные универсалии — это «симулякры», знаки того, чего нет, формы, какими люди символизируют свои отношения, обмениваются — ради удобства или развлечения — этими формами, сознавая при этом их пустоту. Такой формой-пустышкой является и «рациональная бюрократия». Реальная же бюрократия поддерживает этот обмен-обман, поскольку он ей выгоден. На словах — профессионализм, честь, порядок, беззаветное служение, бескорыстие, на деле — сами знаете что. Впрочем, знаете или нет, это не важно. Придется играть с пустотой, окруженной символическими оболочками. Жизнь заставит. * * * Вопрос о бюрократии — это вопрос о культуре, порождающей рациональные замыслы эффективного управления обществом и в то же время опрокидывающей эти замыслы как несовместимые с реальностью. И это означает, что политическая или социальная составляющая этих замыслов в конечном счете производны от уровня культуры. Нельзя говорить о каком-то повышении этого уровня вне реальной работы по совершенствованию управленческой системы, по созданию основ демократического, гражданского общества. Ничто не придет само собой, за все это нужно 31 248 Дискуссия «Бюрократия как проблема» (см. сноску 17). Государство. Общество. Управление Имитация рациональности: российская бюрократия в ситуации культурного кризиса бороться. Но в то же время надо трезво сознавать культурно-исторические ограничения на ожидаемые результаты. Из этих рамок нельзя выпрыгнуть каким-то отчаянным прыжком. Чтобы добиться реальных изменений, улучшающих общественную жизнь, в том числе изменений в системе управления, необходима колоссальная по объему и значению культурнопреобразующая деятельность. Она должна захватывать все общество, но ее основные импульсы должны исходить из его элитарной части. Живое зерно веберовского замысла «рациональной бюрократии» в том, чтобы направить усилия общества на выращивание так необходимой ему «социальной элиты». И значит, вопрос о бюрократии — это вопрос об образовании, воспитании, о системе основополагающих культурных ценностей, о действии этой системы в экономике, политике, в структурах управления. Как говорил один мудрый сантехник, чтобы в доме регулярно была вода, мало сменить износившиеся краны, нужно держать в порядке всю систему коммуникаций. То же верно и по отношению к системе управления обществом. Хотя и краны тоже приходится менять. Вода-то нужна каждый день. В. А. Рыжков Законодательная власть в России: итоги и императивы последнего двадцатилетия Россия как «недостроенный объект» Со дня внезапного крушения Советского Союза и возникновения на его руинах современной России в ее нынешних границах и национально-территориальном составе, российское государство и общество стремятся решить главную историческую задачу эпохи — создания принципиально нового государственно-общественного порядка. Этот порядок должен прийти на смену прежнему, созданному революционной партией большевиков-ленинцев государственно-партийному устройству. На место произвола всесильного и ничем не ограниченного насилия государства должно быть поставлено верховенство права. Плановая распределительная государственная экономика должна уступить место современному открытому рыночному хозяйству, в основе которого — надежно защищенная частная собственность и свобода вложения и перемещения капитала. На смену «человеку-винтику» из коммунистической утопии (вспомним работу Ленина «Государство и революция») должен прийти свободный гражданин, самые широкие права которого защищаются Конституцией, законом и государством. Суть исторического перехода, совершаемого последние двадцать лет Россией, — переход от диктатуры, «распределиловки» и бесправия личности — к демократии, частной экономической инициативе и соблюдению прав человека. При всем том, что за 20 лет этого исторического периода Россия проделала огромный и сложный путь и находится сегодня ближе к финишу своего трансформационного перехода, нежели к его старту, до формирования Государство как институт и инструмент 251 В. А. Рыжков прочной российской модели демократического государства, конкурентоспособной рыночной экономики и сильного гражданского общества, с широкими гарантиями политических и гражданских свобод, еще очень далеко. Что собой представляют сегодня три крупнейших «недостроенных объекта» современной России? Первый «недострой» заключается в том, что демократическое, федеративное, правовое государство, прямо предусмотренное Конституцией страны, на деле деградировало в новую версию произвольного и несменяемого путинского персоналистского режима, опирающегося почти исключительно на бюрократическую вертикаль и управляющего преимущественно посредством этой вертикали, при подавлении и подчинении всех других ветвей и уровней власти. Надо признать, что хотя модель «бюрократического авторитаризма» не в пример мягче и гибче прежней советской, но все же очень далека от демократической конституционной модели и тем более «идеально-типической» модели современного европейского государства, стремиться к созданию которой Россия обязалась, вступив в Совет Европы в 1997 году и ратифицировав соответствующие европейские конвенции по основным правам и свободам человека. Второй «недострой» относится к рыночной экономике 1, в основе которой — безусловное признание и защита прав частной собственности. Ее бурное развитие и сопутствующее ей становление института частной собственности стало одним из главных достижений первого десятилетия исторического периода трансформации — России «девяностых». Именно тогда были заложены структурные, институциональные и человеческие основы для быстрого экономического роста страны в последующие годы, когда молодые российские предприниматели и компании смогли реализовывать свои идеи, пустить в дело накопленный потенциал и капитал. Однако в 2003–2004 годы в политике государства произошел коренной перелом. Атаковав и экспроприировав крупнейшую российскую частную компанию ЮКОС, второе правительство В. Путина взяло курс на экспансию государства в экономике. Доля государства в российском ВВП, как и доля занятых в государственном и муниципальном секторе экономики, стала быстро расти. Сегодня доля государства в ВВП, согласно официальным данным Роскомстата РФ и оценкам бывшего министра финансов России А. Кудрина, превышает 50%, а число занятых в госсекторе — 40%. 1 Проблемам экономического развития в книге посвящены статьи К. В. Родионова и Н. В. Зубаревич. — Прим. ред. 252 Государство. Общество. Управление Законодательная власть в России: итоги и императивы последнего двадцатилетия В банковском, энергетическом, транспортном бизнесе, в производстве вооружений, авто- и судостроении, в медиасфере и других секторах экономики ключевую роль вновь стали играть крупнейшие государственные игроки. Экспансия государства сделала российскую экономику еще более централизованной и монополизированной, а степень защиты частной собственности последовательно снижалась. Государство воздвигло новые высокие барьеры для прямых иностранных инвестиций, при этом основной неформальный барьер для развития бизнеса — коррупция, по данным Фонда «Индем», вырос десятикратно. Экспансия государства в экономике, рост монополизма и коррупции, растущая закрытость российской экономики обусловили постоянное снижение рейтингов России в индексах страновой конкурентоспособности, условий для ведения бизнеса, инвестиционного климата и других. Путинская экономическая модель, прибегая к используемому латиноамериканскими исследователями термину, — это «капитализм друзей», когда решающие конкурентные преимущества сознательно и планомерно создаются для бизнесов, имеющих неформальные связи с политическим руководством страны, регионов и муниципалитетов, для бизнесов чиновников и их родственников. Эта модель, конечно, много лучше, чем советская плановая, государственная, милитаризированная, распределительная модель. Но она так же малоэффективна и не способна выдержать острую между народную конкуренцию, обеспечить России необходимые высокие и устойчивые темпы экономического роста, равно как и его качество. «Капитализм друзей» продуцирует высокие издержки, плохое качество товаров и услуг, низкую динамику капиталовложений и инноваций. Рынки страны оказались поделены чиновниками на тысячи локальных, региональных, федеральных, товарных и услуговых монополий, где — в ущерб экономике и населению страны — взимается монопольная рента. При этом доходы хранятся не там, где они получаются, а там, где законом и государством надежно защищена частная собственность, то есть за пределами страны. Именно в этом основная причина как затухающих (даже на фоне остающихся высокими цен на углеводороды) темпов экономического роста, так и большого и постоянно растущего оттока частного капитала из страны, не имеющего макроэкономических причин, а, значит, являющихся следствием плохих институциональных условий для ведения бизнеса. И, наконец, третьим «недостроем» нужно признать слабое российское гражданское общество, низкие уровень и качество защиты прав и свобод граждан. Государство как институт и инструмент 253 В. А. Рыжков При этом, упреждая возможные упреки излишне оптимистически настроенных граждан, скажу, что не стоит делать слишком далеко идущих выводов из впечатляющего массового движения «Декабристов 2.0», столь прославившего российскую общественность в конце 2011 — начале 2012 года. Безусловно, «движение декабристов», величественные митинги десятков тысяч свободных граждан на Болотной площади и проспекте Сахарова или незабываемое шествие «За честные выборы» по Большой Якиманке в Москве 4 февраля 2012 года, равно как и крупные выступления в ряде других городов страны — самые масштабные и важные события в жизни российской общественности за последние 10–15 лет. Они показали появление в российском обществе активного и высокосознательного среднего класса («рассерженных горожан»), не только осознавшего свои политические и гражданские интересы, но и готового вести за них реальную политическую борьбу. Люди не только раз за разом выходили на улицу, в том числе и в двадцатиградусный мороз, но и четко сформулировали свои политические требования: эффективной защиты прав и свобод человека, прекращения преследования инакомыслящих, правосудия, допуска всех оппозиционных политических сил к участию в выборам, их честный и прозрачный характер. В концентрированном виде провозглашалось стратегически самое важное — комплексная политическая реформа, переход от персоналистского режима и бюрократического авторитаризма к сменяемости власти по законам современного демократического государства 2. Граждане из движения «Декабристы 2.0» не только проявили высокую активность и ясное осознание своих требований, но и явили настоящие чудеса самоорганизации: от оповещения посредством Интернета о готовящихся акциях до сбора средств на их организацию, взаимопомощи и реализации множества зародившихся в их среде инициатив (таких, как движение «Белая лента», сбор средств для помощи политзаключенным и многие другие). Явление активного городского среднего класса — важнейшая и стратегически определяющая новость последних месяцев. Движение «Декабристов 2.0» уже добилось крупной перемены правительственной политики — властями обещаны свободная регистрация и участие в выборах новых политических партий; выборы губернаторов; новый порядок 2 Одним из популярных лозунгов Декабря стал «Долой самодержавие и престолонаследие!» — емкий и точный. 254 Государство. Общество. Управление Законодательная власть в России: итоги и императивы последнего двадцатилетия выборов в Государственную думу. Обещан также новый порядок формирования избирательных комиссий и создание Общественного телевидения. Оппозиция получила время на подцензурных телеканалах и впервые за многие годы у нее появилась возможность высказать как свои требования, так и «требования площади» на личной встрече с главой государства. Режим де-факто признал назревший конфликт с молодым городским средним классом и пытается стабилизировать политическую ситуацию рядом серьезных или хотя бы косметических уступок, стремясь, конечно, свести до минимума возможные риски для собственной властной монополии. Очевидно, что в своей новой тактике власти рассчитывают на максимальное раздробление политического спектра, на то, что вновь возникшие политические партии надолго увязнут в местных и региональных избирательных кампаниях, как и во взаимных распрях. При этом на фоне общего измельчения «партийного леса» делается ставка на то, что партии власти и ее традиционным сателлитам из числа нынешних «системных партий» все равно удастся сохранить созданную монопольную политическую систему. Приходится признать, что возможному успеху властей может способствовать то капитальное обстоятельство, что российское общество продолжает жить в разных эпохах и двигаться в будущее на различных исторических «скоростях». «Рассерженные горожане» активно и во весь голос проявили себя главным образом в двух столицах и еще паре десятков крупных городов, где за последние двадцать лет сформировался массовый, европейского типа, средний класс 3. В то же время многомиллионное население сотен малых и средних городов, российского села продолжает жить в значительной степени в традиционном мире советских и постсоветских консервативных ценностей, патернализма, гражданской пассивности и аполитичности, крайне низкого гражданского участия, слабого горизонтального доверия и солидарности друг с другом. Именно эти — «вторая» и «третья» — России, продолжая надеяться, главным образом, на власть, и составляют из себя то самое пресловутое «путинское большинство». Именно из них рекрутируются тысячи членов избирательных комиссий, во многих из 3 Наиболее интересные исследования последнего времени на этот счет, на мой взгляд, принадлежат коллективу Центра стратегических разработок (ЦСР) во главе с М. Дмитриевым и С. Белановским. Государство как институт и инструмент 255 В. А. Рыжков которых привычно, по-советски, фальсифицируются результаты выборов, равно как и миллионы избирателей, послушно голосующих в соответствии с приказами своих начальников. Для всей этой, остающейся инертной и нелюбопытной, народной массы требования Болотной и Сахарова в лучшем случае малоактуальны, в худшем — чужды 4. К сожалению, гражданское общество с его заботами об основополагающих правах и свободах граждан представляет собой в современной России хотя и быстро растущее и мужающее, но пока все же заметное меньшинство. Соотношение сил между активным проснувшимся меньшинством и властью, умело использующей настроения и заблуждения пассивного большинства, еще какое-то время будет в пользу вторых. В этих неблагоприятных для общественного прогресса условиях власть в ближайшее время, очевидно, продолжит прежнюю политику выборочных политических репрессий, заказных судебных дел, грубого и неконституционного контроля и вмешательства в дела неправительственных организаций. И хотя положение с гражданским обществом и правами человека в современной России так же не в пример лучше, чем в СССР, никто не застрахован, как и в прошлом, от преследования по политическим и иным идеологическим мотивам. Любая неправительственная организация может быть объявлена «агентами Госдепа» (как это было в период последних думских и президентских выборов, например, с ассоциацией «Голос») и подвергнута грубому политическому, идеологическому и административному давлению. Кризис легитимности власти 20 лет постсоветского развития России наглядно показали прямую связь между тем, какой вид приобретает политическая система, и тем, как видоизменяется в зависимости от этого экономическая модель и положение дел с гражданским обществом и правами человека. По мере концентрации власти в руках В. Путина и его команды, по мере получения бюрократией решающего перевеса в системе власти, по мере захвата и подавления альтернативных центров политического влияния в 2000-е годы 4 По сочувственному свидетельству С. С. Говорухина, руководителя избирательного штаба кандидата в президенты В. В. Путина, демонстрантов на Болотной и Сахарова люди из «коренной» России называли «придурками». 256 Государство. Общество. Управление Законодательная власть в России: итоги и императивы последнего двадцатилетия видоизменялась экономическая система, последовательно ограничивались политические и гражданские свободы. Отмечу, что, укрепляя авторитарные основания своей власти, В. Путин позаботился и о расширении социальной базы новой модели. Этому послужило двукратное увеличение чиновников за десять лет, а также существенное (в полтора раза, в сравнении с 90-ми годами) увеличение числа работников, занятых в государственном и муниципальном секторах экономики и тем самым напрямую зависимых от власти. Тем не менее даже планомерный и успешный захват в политике и экономике всех «командных высот», слом сопротивления всех основных отрядов российских элит, «подгонка» под авторитарную политику экономической модели, расширение зависимых от власти социальных групп бюджетников и работников государственных предприятий не смогли обеспечить В. Путину полноценной и долгосрочной властной легитимности. Если в ходе президентских кампаний 2000, 2004 и 2008 годов вопрос о легитимности выборов и легитимности власти был на периферии общественного сознания и политической дискуссии, то в федеральных кампаниях конца 2011 — начала 2012 года он вышел на первый план. Почему так вышло? На первый взгляд может показаться, что тему кризиса легитимности власти сумело грамотно навязать власти и обществу именно движение «Декабристов 2.0». В самом деле, разве не оно сумело поднять высокую волну разоблачений массовых фальсификаций и нарушений? Разве не «Декабристы 2.0» вполне обоснованно обвинили «партию жуликов и воров» — «Единую Россию», а потом — штаб самого В. Путина — в бессовестной краже и приписке себе миллионов голосов? Разве не они провозгласили сначала на Болотной площади, что 6-я Дума нелегитимна, а потом, на Пушкинской, что нелегитимен и вновь избранный президентом В. Путин? Разве не абсолютно политически точным оказался главный лозунг декабрьского движения — «За честные выборы!», прямо указывающий на тот очевидный факт, что если выборы нечестные, то и власть, сформированная на них, нелегитимна? Я думаю, что в большой степени так оно и есть. Активность городских средних слоев, гонимых властями лидеров оппозиции и отдельных выдающихся активистов (таких, как Алексей Навальный), первое в постсоветской истории широкое использование социальных сетей и современных технологий (фото- и видеозаписей, мобильной связи) впервые позволили реально «схватить за руку» фальсификаторов, обнаружить и предать гласности многие тысячи случаев обмана. Массовые нарушения Государство как институт и инструмент 257 В. А. Рыжков и фальсификации впервые стали фактом массового общественного сознания, определив общее негативное отношение общества к последним выборам. Шок и возмущение от методов организации и итогов думских выборов декабря 2011 года были сильны настолько, что на президентских выборах марта 2012 года власти были вынуждены полностью поменять свою тактику достижения нужного результата. Члены штаба В. Путина все время твердили о своем неотступном намерении провести по-настоящему «чистые выборы» (мол, Путин и так победит за явным преимуществом!). Сам «главный кандидат», стремясь создать благоприятное впечатление о «прозрачности» выборов, распорядился установить на всех избирательных участках страны работающие в режиме онлайн веб-камеры. Власти отказались от самого грубого и привычного метода фальсификаций — переписывания итоговых протоколов участковых комиссий и спешно изобрели новую технологию обеспечения нужного результата — посредством голосования организованных групп работников так называемых «предприятий непрерывного цикла», внесенных в дополнительные списки и подвозимых на участки специальными автобусами (как правило из сопредельных регионов) за деньги. Таким путем Путин и получил миллионы дополнительных голосов в свою поддержку. Огромные усилия властей, направленные на то, чтобы избежать новой отрицательной реакции общества на ход и итоги президентских выборов, дали определенные результаты. Сыграла свою роль и вновь активно использованная штабом Путина негативная мобилизация значительной части общества, когда оппозицию и участников движения «Декабристов 2.0» официальная пропаганда изо дня в день преподносила как «агентов Запада», «наймитов Госдепа США», как людей, ставящих целью ослабление и даже разрушение России. Путин привычно подавался как единственный спаситель страны от хаоса и разрухи, как безальтернативный вождь, способный умело и отважно противостоять козням врагов России — внешних и внутренних. Главным «хитом» пропагандистского контрнаступления Кремля на «белое движение» стала история с «походом» группы политиков из «системной» и «несистемной» оппозиции в посольство США на встречу с только что назначенным в Москву новым послом Майклом Макфоллом и находящимся в России с рабочим визитом первым заместителем госсекретаря Биллом Бернсом. В иных, «мирных», условиях эта рядовая встреча, подобной которой в год бывают десятки, прошла бы, как она 258 Государство. Общество. Управление Законодательная власть в России: итоги и императивы последнего двадцатилетия того и заслуживала, никем не замеченной. Однако на этот раз Кремль раздул невероятных масштабов скандал, обвинив оппозиционеров в том, что они «бегали к послу» якобы за политическими инструкциями и — хуже того — за деньгами! В Думе был даже поставлен вопрос о недопустимости встреч депутатов (во встрече участвовали несколько действующих депутатов Госдумы) с западными дипломатами! Пропаганда также голословно утверждала, что участники протестов тоже получали деньги от западных государств. Оппозиция и «рассерженные горожане» были до глубины души возмущены и оскорблены этими грубыми инсинуациями власти, однако значительная часть населения страны поверила конспирологии властей — негативная мобилизация вновь сработала, в который уже раз расколов страну. Тем не менее изменение тактики властей на президентских выборах, как и сравнительно успешная негативная мобилизация пассивного большинства, позволившая объявить «убедительную» победу В. Путина уже в первом туре, не сняли с повестки дня тему легитимности не только нового парламента, но и вновь избранного «нового-старого» президента. Думаю, можно констатировать: в марте 2012 г. кризис легитимности власти был приглушен, но не снят с повестки дня. Объясняется это тем, что у этого кризиса есть более глубокие корни. Легитимность власти — категория во многом субъективная. Основа легитимности — вера общества в то, что существующая власть законна и действует в интересах достижения общего блага. Любопытно, что между честными выборами и легитимностью власти может вовсе не быть прямой связи. Порой даже можно обнаружить связь обратную. Так, в 90-е годы, по общему мнению специалистов, выборы были сравнительно честными и свободными. Но при этом первый президент России Борис Николаевич Ельцин столкнулся с острым кризисом легитимности своей власти, обусловленным катастрофическим падением его общественной поддержки. В 2000-е годы выборы утратили демократический характер, конкуренция на них была искусственно сведена к минимуму, фальсификации и использование «административного ресурса» в интересах кандидатов приобрели невиданные ранее масштабы. Но парадоксальным образом власть в глазах большинства населения стала намного более легитимной и законной, чем в предыдущее десятилетие. Власть была популярной — и потому легитимной в глазах большинства. Таким образом, легитимность — это прежде всего доверие общества к власти. И только во вторую очередь — результат строгого следования законам и процедурам. Государство как институт и инструмент 259 В. А. Рыжков Пока власть пользуется широким доверием и поддерживается в обществе, общество может не обращать внимания на ограничение своих прав и свобод, на нарушение и даже игнорирование законов и процедур. Но как только доверие к власти падает, нарушения (например, нарушения и фальсификации на выборах), перемещаются в центр общественного внимания, становясь мощным ферментом роста общественного недовольства и главным пунктом обвинения в адрес власти, теряющей доверие народа. Именно с этим столкнулся правящий в России режим в конце 2011 — начале 2012 года. Падение доверия к двум головам правящего тандема и — еще более явно — к партии «Единая Россия» до крайности обострило тему фальсификаций и нарушений на выборах. Теряющий популярность в народе политический режим вынужден был пойти на невообразимые ранее даже для него фальсификации и нарушения и как раз в тот момент, когда общество в наименьшей степени было готово закрыть на них глаза. Падение доверия привело к массовым фальсификациям, а массовые фальсификации и ограничение свободы выбора — к углублению кризиса легитимности власти. Тремя важнейшими факторами неуклонного падения популярности В. Путина и его политического режима начиная с осени 2008 года стали, во-первых, тяжелый экономический спад, который впервые с 1990-х годов пережила Россия, во-вторых, широкое распространение информации о расцвете коррупции в личном окружении В. Путина и, в-третьих, циничная «рокировка» двух членов «тандема» 24 сентября 2011 года, когда обществу дали понять, что решения о власти принимаются без его участия и что власть стремится к своей несменяемости, как это было в советскую эпоху. Как бы ни хотел В. Путин избавиться от кризиса легитимности, как бы ни желал вернуться в счастливую для себя эпоху «нулевых годов», дороги назад у него нет. «Нельзя дважды войти в одну и ту же реку». Кризис легитимности станет основной проблемой Путина на все оставшиеся годы его политической карьеры и судьбы. Хорошо известно, что легитимность существует в трех основных типах: сакральная (династическая), революционная и демократическая. В первом случае власть «исходит от Бога», опирается на древнюю историческую традицию (Рюриковичи, Романовы, Бурбоны, прямые потомки Магомета и пр.). Во втором случае в основе легитимности — революция, героический миф о победе над «старым режимом», над старым злом (на этом, помимо террора, держались и держатся режимы КПСС, КПК, братьев Кастро и семьи Кимов на Севере Кореи). Наконец, в большинстве 260 Государство. Общество. Управление Законодательная власть в России: итоги и императивы последнего двадцатилетия современных государств легитимность власти вытекает из свободного выбора народа, который является единственным источником власти — сувереном. Ясно, что Путин и его питерско-ФСБшная команда не могут черпать свою легитимность ни в сакральных, ни в революционных источниках. Остается одно — добиваться признания обществом того, что легитимность власти санкционирована самим же обществом. Накопление властью груза ошибок и неудач, распространение информации о коррумпированности правящей группы, рост усталости общества от одного и того же лица наверху, стремление этого лица бессменно оставаться у власти и грубые методы манипулирования выборами и общественным сознанием, к которым это лицо прибегает, — все это со временем все сильнее ослабляет веру общества в то, что во главе страны стоит демократически избранная, законная власть. Этот процесс совершенно объективен и не подвластен Путину и его группе, при всем их тактическом мастерстве и практически неограниченных ресурсах. «Эликсиром молодости» для дряхлеющих авторитарных режимов, вынужденно рядящихся в одежды демократических, могут быть достижения — экономические, социальные, внешнеполитические, даже спортивные (чемпионы мира по хоккею) или «Евровидение». Так, именно впечатляющие экономические успехи китайских коммунистов-реформистов последние 30 лет позволяют поддерживать власть и легитимность КПК, Один только «революционный миф» давно бы обнаружил свою несостоятельность. В 2000-е годы на руках у В. Путина были оба козыря — большинство населения страны верило в то, что он, хотя и преемник, выбранный Б. Ельциным, но избран демократическим путем. А уверенный экономический рост, как и рост доходов населения, укрепляли легитимность власти и проводимой ею политики аргументом реальных достижений. Сегодня все это поставлено под серьезное сомнение. Сентябрьская «рокировка», фальсификации на выборах, до сих пор до конца не преодоленные, а всего лишь загнанные вглубь тяжелые последствия экономического кризиса 2009 года и крайне медленный восстановительный рост подрывают легитимность власти как с точки зрения соблюдения демократических принципов, так и с точки зрения реальных экономических фактов. Любопытно, что сам Владимир Путин ясно понимает природу легитимности власти. На вопрос о том, как долго он собирается еще править Россией, он ответил недавно, что «до тех пор, пока будет сохраняться моя поддержка в обществе». Но тогда он должен отдавать себе отчет в том, Государство как институт и инструмент 261 В. А. Рыжков что устойчивая тенденция снижения уровня его поддержки неостановима и час окончательной потери доверия уже близок. Кризис легитимности его власти углубляется и далее будет становиться лишь острее. Народный суверенитет и узурпация власти Текущий кризис легитимности власти на деле гораздо шире, нежели неприятие значительной частью общества (в первую очередь, активными городскими слоями) итогов думских выборов и самой 6-й Думы, а также снижение доверия к Путину и его претензиям и впредь оставаться у власти. Многочисленные контрреформы, осуществленные властью в последние годы, вызвали глубокий кризис легитимности и других ветвей, институтов и уровней власти. Так, например, произошло с руководителями регионов после того, как были отменены их всенародные выборы и главы регионов стали дефакто назначаться сначала В. Путиным, а затем — Д. Медведевым. Из руководства ряда крупных регионов постепенно ушли прежние харизматичные лидеры, получавшие в прошлом широкую поддержку населения на выборах (М. Шаймиев, М. Рахимов, Э. Россель, В. Ишаев и многие другие). Их место заняли бесцветные, но лояльные Москве функционеры, причем — все чаще — даже не являющиеся жителями регионов, в которые они назначались. Не имея авторитета ни среди населения, ни в региональных элитах, трепеща перед Москвой и отдельными московскими группами влияния, губернаторы-назначенцы оказались не в состоянии эффективно решать проблемы «вверенных» им территорий. Легитимность назначенных губернаторов буквально «висит в воздухе»: Москва рассматривает их как своих, встроенных в чиновничью вертикаль функционеров, а граждане — как невесть откуда и по какой причине взявшихся начальников, облеченных при этом несоразмерно большой властью. Естественно, со временем из инструмента центральной власти они превратились в ее головную боль, что был вынужден признать Д. Медведев, обосновывая необходимость возврата к прежним выборам региональных руководителей. С 1 июня 2012 года инициированный Д. Медведевым закон о возвращении прямых выборов губернаторов вступил в силу. Уже в октябре 2012 года пройдут первые за много лет губернаторские выборы в 4 регионах. Однако реформа была почти полностью обесценена выхолащиванием самого 262 Государство. Общество. Управление Законодательная власть в России: итоги и императивы последнего двадцатилетия закона, а также досрочным переназначением 16 губернаторов, с тем, чтобы перенести выборы губернаторов в этих регионах на 4–5 лет. Кремль боится прямых выборов губернаторов, отдавая себе отчет в непопулярности своей политики, как и в высоком градусе протестных настроений. Это отразилось и во введении в закон запретительного по сути «муниципального фильтра» (кандидат в губернаторы должен будет собрать от 5 до 10% нотариально заверенных подписей муниципальных депутатов региона). Это приведет к тому, что на практике кандидат от «Единой России» будет «соревноваться» только с отобранными им самим удобными соперниками, а сами выборы будут столь же несвободными и манипулируемыми, как и на федеральном уровне. Новый порядок выборов губернаторов породит серию громких политических скандалов, когда реально популярные в народе лидеры оппозиции не будут допущены к участию в выборах. Общая легитимность губернаторов вырастет в итоге незначительно. Схожий процесс эрозии легитимности и эффективности произошел за последние годы и с институтом местного самоуправления (МСУ). Власть нашла способ уничтожить прямые выборы и на этом уровне, хотя Конституция прямо защищает автономию МСУ от вмешательства федеральных и региональных властей. Новая редакция федерального закона «О местном самоуправлении» (2003 год) предусмотрела возможность замены избранных мэров городов так называемыми «сити-менеджерами», назначаемыми городскими советами. Отмена выборов мэров приняла в последние годы обвальный характер, хотя практически везде она, как и в случае с губернаторами, производилась вопреки мнению большинства горожан. В дополнение к этой проблеме политически ослабевшие губернаторыназначенцы не захотели терпеть рядом с собой подчас более авторитетных и легитимных избранных мэров и использовали политическую машину «Единой России» для того, чтобы массово изменить городские уставы и поставить во главе городов зависимых от себя сити-менеджеров. Результатом стало ослабление и делегитимизация и местного уровня власти. Непопулярные и политически слабые сити-менеджеры оказались впутаны в очень сложную паутину неформальных обязательств перед теми, кто их продвинул на должность. Их эффективность оказалась, вопреки декларациям о «профессиональных управленцах», очень низкой, а коррупция, напротив, выросла еще больше. Признание ошибочности ставки на модель «сити-менеджеров» стало сегодня общим местом. Однако разрушить систему органов местного самоуправления намного легче, чем ее Государство как институт и инструмент 263 В. А. Рыжков восстановить. В не меньшей степени была в последние годы подорвана легитимность судебной системы, органов прокуратуры и юстиции, превратившихся из служителей закона в исполнителей произвольных решений исполнительной власти. Все проведенные в последние годы опросы общественного мнения фиксируют неуклонное падение доверия практически ко всем институтам и уровням власти. Но если до поры до времени это компенсировалось высоким уровнем доверия к институту и личности главы государства, то теперь ситуация изменилась. Кризис легитимности власти принял общегосударственный, системный характер. Ломать — не строить. Восстановление эффективной и легитимной системы власти — сложная комплексная задача. В основе ее достижения должны лежать принципы народного суверенитета и отказ от фактической узурпации власти правящей группой. Согласно действующей Конституции, народ — единственный источник власти в России, ее суверен. Именно ему принадлежит вся полнота власти. Передает свою суверенную власть институтам государства народ посредством свободных выборов и референдума, а ограничение его права на осуществление власти через свободные выборы и референдум является тяжким преступлением, узурпацией власти. К сожалению, всенародный референдум остается «спящим институтом». Первый и последний раз в России он был проведен 12 декабря 1993 года, когда была всенародно одобрена действующая Конституция. Между тем референдум был бы более чем уместен при решении ряда принципиальных вопросов последних лет — например, отмены губернаторских выборов, ликвидации одномандатных округов на выборах в Думу, отмены выборов мэров и др. В нынешней своей редакции федеральный закон о референдуме носит запретительно-ограничительный характер, что является важным элементом узурпации власти нынешним правящим режимом. Вторым важнейшим элементом узурпации власти стали драматические изменения, произошедшие с институтом выборов. Как уже сказано, многие выборы — губернаторов, мэров, депутатов по одномандатным округам — были вообще ликвидированы. Были запрещены региональные партии и блоки. Число федеральных партий искусственно сведено к минимуму. На местных и региональных выборах до участия не допускается в среднем половина (!) желающих в них участвовать кандидатов. Потеряли право на участие в выборах общественные организации. Наконец, огромные масштабы приобрели цензура в СМИ, использование так называемого 264 Государство. Общество. Управление Законодательная власть в России: итоги и императивы последнего двадцатилетия «административного ресурса», крупномасштабные нарушения и прямые фальсификации итогов голосования. Так народ России оказался поэтапно лишен своего основного инструмента осуществления народного суверенитета — свободных и честных выборов. А сами «выборы» превратились в грубую буффонаду, призванную раз в несколько лет продемонстрировать, что власть якобы имеет от народа «демократический мандат» на управление страной. Узурпация власти правящей группой и бюрократией проявилась и в постоянном увеличении сроков полномочий органов власти. Дума теперь избирается на 5 лет, а президент — на 6. Тем самым народ еще больше ограничили в возможностях сказать свое веское слово по поводу власти и ее политики. В результате масштабных контрреформ В. Путина, узурпации власти правящей группой российский народ оказался вновь отодвинут от управления страной, регионами и муниципалитетами. Вместо того, чтобы быть властным сувереном, он опять оказался в положении массы бессловесных и бесправных подданных авторитарного государства (в случае с Путиным — государства персоналистского и бюрократического). Еще одним важнейшим направлением узурпации власти правящей группой стало подавление других институтов и ветвей власти как политически-административно, так и путем изъятия у них широкого круга властных полномочий посредством принятия ряда законов, крайне сомнительных с точки зрения их конституционности. Так, реформа Совета Федерации превратила его из мощной «палаты регионов» в бессильный придаток администрации президента. Счетная палата из контрольного органа Федерального Собрания стала де-факто органом исполнительной власти. В этой ситуации ряд принципиальных защитников Конституции вынуждены были покинуть Конституционный суд, их место заняли путинские лоялисты, а сам Суд отказался адекватно реагировать на принятие целой гирлянды явно антиконституционных федеральных законов. Дума также стала придатком администрации, перестав при Б. Грызлове быть даже «местом для дискуссий». Судебная «реформа Козака» укрепила материальное благополучие судов и судей, но и одновременно привела к росту их зависимости от правящей бюрократии. В итоге всех этих инициированных В. Путиным преобразований вертикаль исполнительной власти поднялась высоко над властями законодательной и судебной, подмяла их под себя, нарушив здоровый баланс ветвей власти и снизив общую эффективность государственного управления. В итоге закономерным образом расцвели бюрократизм и коррупция, Государство как институт и инструмент 265 В. А. Рыжков и одновременно ухудшились законодательство и качество защиты законов в российских судах. Попрание принципа народного суверенитета и крупномасштабная узурпация власти В. Путиным, его группой и бюрократической вертикалью являются главной причиной кризиса легитимности российской власти. Падение популярности режима в народе на фоне отсутствия реальных достижений этот кризис ускоряют, делают его более глубоким и острым. Пути восстановления легитимности и эффективности власти Народный суверенитет (по определению К. Дойча, «нация — это народ, овладевший государством») не может быть реализован только каким-либо отдельным институтом управления страной (например, институтом президента) или, тем более, одним лицом, пусть даже демократически избранным (а тем более, получившим власть в результате фальсификаций). Современное государство с его сложными социальными, политическими, территориальными, экономическими структурами предполагает наличие и организованную работу сотен и тысяч институтов, правительственных агентств, неправительственных организаций, различных уровней и ветвей власти. Все это должно находиться в активном и сбалансированном взаимодействии. Роль регулятора призван играть закон, а главным арбитром выступить независимый суд. Сведение всей сложности управления к бюрократическому управлению во главе с одним лицом — недопустимое упрощение, гарантия его неэффективности, что, к сожалению, мы и наблюдаем. Российская Конституция предписывает в целом современную и разумную, соответствующую реалиям России модель государственного устройства, вполне учитывающую историю, традиции, культуру, социальный, территориальный и этно-национальный состав страны. Оптимальными для России являются президентско-парламентская республика, федерализм, широко учитывающий значительные особенности российских регионов (в том числе этно-национальные), автономное и активное местное самоуправление, светский характер государства, независимая система правосудия. Конечно, действующая Конституция требует ряда важных изменений и уточнений, но нет никаких серьезных оснований для полного ее пересмотра, к примеру, на Учредительном собрании. 266 Государство. Общество. Управление Законодательная власть в России: итоги и императивы последнего двадцатилетия Вызревшие за 20 лет демократического строительства изменения, которые необходимо внести в действующую Конституцию, в своих главных положениях на мой взгляд, таковы: 1. Вернуть прежние сроки полномочий парламента и президента — до 4-х лет. 2. Запретить одному лицу занимать президентский пост более двух раз в течение жизни. 3. Сделать правительство ответственным перед парламентом, а не перед президентом. Формировать правительство по итогам парламентских выборов, то есть «правительство парламентского большинства». 4. При этом сохранить за президентом право формирования президентского кабинета, когда в Думе не удается сформировать коалицию большинства. 5. Существенно расширить контрольные полномочия Федерального Собрания, в том числе гарантировать институт парламентских расследований. 6. Передать формирование судов и назначение судей органам законодательной власти, включая региональные парламенты. 7. Определить, что Совет Федерации избирается напрямую гражданами — по два члена палаты от региона, на конкурентной основе. Эти, а, возможно, и еще некоторые другие поправки в Конституцию, не затронут ее основ, но при этом исправят обнаружившиеся недостатки существующего текста, позволившего исполнительной власти без труда подмять под себя законодателей и суды. Повышение политического веса парламента и дополнительная защита независимости судов поставят исполнительную власть на подобающее ей место, откроют возможности для общественного контроля и реальной подотчетности кабинета министров парламенту. Места министров займут избранные народом политики с ясной программой и прочной обратной связью с избирателями. Суды почувствуют себя свободней от диктата чиновников, закон получит более прочную защиту. Народ на федеральных выборах будет выбирать из программ партий и коалиций, которые потом станут правительственной политикой тех, кто получит большинство голосов. В условиях баланса исполнительной, законодательной и судебной власти свободнее вздохнут СМИ. Подотчетность исполнительной власти, как и ее прозрачность, приведут Государство как институт и инструмент 267 В. А. Рыжков к снижению коррупции и общему росту эффективности управления. При этом за главой государства останутся критически важные полномочия по защите государства от внешних угроз, поддержанию внутренней стабильности и безопасности, защите правопорядка, а также специальные полномочия по разрешению возможных политических кризисов. Для восстановления в полном объеме принципа народного суверенитета необходимо его последовательное проведение на всех уровнях власти. Необходимо повсеместно вернуться к прямым выборам глав регионов и глав местного самоуправления. При этом должен быть расширен состав и полномочия местных и региональных ассамблей депутатов, с тем, чтобы не повторить печальный опыт 90-х годов, когда рядом с безвластными региональными и местными парламентами появлялись всевластные, хотя и избранные самим народом, «царьки и ханы». Сроки полномочий губернаторов и мэров должны быть ограничены 4 годами и не превышать более двух сроков в течение жизни. Суды в регионах и на местах, как и начальники прокуратуры и полиции, должны быть также подотчетны региональным и местным парламентам. Их карьера должна напрямую зависеть от их репутации и доверия в местных сообществах. Необходимо вернуться к избранию не менее половины (а лучше — 2/3) членов Государственной думы напрямую от мажоритарных округов, не менее чем по одному депутату от субъекта федерации. По два всенародно избранных члена Совета Федерации от каждого региона должны представлять интересы региона в целом, в тесном взаимодействии с главой региона, региональным парламентом и органами местного самоуправления. Соответствующие изменения могут быть внесены в законодательство о выборах в Государственную думу, о формировании Совета Федерации, об общих принципах местного самоуправления, об организации власти в регионах, судебной системе, о полиции и другие уже нынешним составом Государственной думы. Для подготовки соответствующих законопроектов достаточно 3–4 месяцев. По каждому направлению целесообразно создать компактные рабочие группы, состоящие из компетентных представителей президента, правительства, думских и внедумских партий, регионов, НПО и экспертного сообщества. Подготовленные законопроекты могут быть оперативно рассмотрены и приняты в течение года, начиная отсчет от времени начала работ. Для осуществления каждой реформы следует установить переходные периоды. Например: выборы всех губернаторов и новых составов региональных ассамблей в течение двух лет; новых глав 268 Государство. Общество. Управление Законодательная власть в России: итоги и императивы последнего двадцатилетия местного самоуправления и местных ассамблей — в течение трех лет; новой Государственной думы — в течение двух лет; нового Совета Федерации — через три года и т. д. Конкретные сроки выборов будут определять сами регионы и муниципалитеты, исходя из местных условий. В результате такой комплексной, системной политической реформы (понятно, что я опускаю массу других очень важных тем — партийная система, гарантии свободы СМИ, гарантии деятельности неправительственных организаций, уголовное и административное законодательство, судебная система, формирование избирательных комиссий и многое другое, что также необходимо будет осуществить в комплексе с основными реформами) в течение 2–3 лет Россия, в основном, сможет преодолеть текущий кризис легитимности и эффективности власти, получит более прочную и пользующуюся доверием народа систему власти. Потребуются еще годы, чтобы система заработала как часы, чтобы все ее части притерлись друг к другу. Но в целом, уже на первом этапе реформ кредит доверия к власти значительно возрастет. Уйдут в небытие нынешние «хозяева» регионов и городов, бесцветные назначенцы-казнокрады. На политической арене страны появится не менее 1500 новых ярких политических фигур местного, регионального и федерального уровня, которые придадут развитию страны давно не виданную динамику. Сильно поможет делу обновления страны и давно назревшая смена поколений политиков. Осуществление комплексной политической реформы — не только необходимость для страны, нуждающейся для своего развития в легитимной и эффективной власти. В ней должен быть заинтересован и сам создатель и лицо нынешней «бюрократической вертикали» Владимир Путин. Ведь для него, в первую очередь, отказ от реформ будет означать, что дальнейший кризис легитимности и кризис власти, как бы ни пытались его оттянуть или избежать, будет только нарастать. Страна, да и сам В. Путин, будут все дальше заходить в тупик. Уже сегодня ощущается, что на фоне падения авторитарных режимов в арабском мире, режимов, у которых не оказалось никаких «стратегий выхода», у Путина и его группы такой стратегии тоже нет. Они все дальше углубляются в темный лабиринт авторитаризма, произвола и коррупции, но думают ли они о том, как им самим предстоит из него выбираться? Проведение комплексных политических реформ в течение ближайших 2–3 лет, появление в их результате авторитетного и легитимного корпуса региональных и местных лидеров, региональных и местных Государство как институт и инструмент 269 В. А. Рыжков законодателей, в том числе и авторитетной «палаты регионов» — Совета Федерации, обновленной думы и политически сильного правительства парламентского большинства создадут В. Путину и его группе авторитетного, легитимного партнера для соглашения о мирном и безопасном уходе от власти — например, через 4–5 лет. Юридически это соглашение может быть оформлено, например, принятием особого конституционного закона о статусе бывшего главы государства с широким объемом гарантий его иммунитета от судебных преследований. Новый президент будет избран уже в условиях обновленной Конституции и в новой институциональной среде, что снизит риск очередной узурпации власти главой государства до минимума. Комплексная политическая реформа, легитимизация системы власти и мирный отход от власти — оптимальный сценарий для В. Путина и его группы. В противном случае альтернативой ему станут нарастание кризиса власти и разного рода непредсказуемые, в том числе и силовые, сценарии. Как повысить эффективность работы парламента В реформированной системе власти парламенту должна отводиться ключевая роль. Он будет формировать кабинет министров (за исключением вопросов обороны, безопасности, внешней политики, охраны правопорядка, где решающее слово останется за президентом). Он будет формировать суды и назначать федеральных судей. Его влияние в разработке законодательства значительно возрастет, как возрастет и ответственность за содержание и качество принимаемых законов. Несравнимо расширятся контрольные полномочия Федерального Собрания. Впервые в русской истории парламент должен не только получить право, но и научиться на практике исполнять три основополагающие функции народного представительства: принимать законы; участвовать в формировании правительства; контролировать работу правительства. Это, само собой, потребует пересмотра ряда законов (о Счетной палате, о парламентских расследованиях, о правительстве, о парламентских запросах и др.), а также глубокой перестройки организации работы обеих палат парламента и изменения их внутренних регламентов. Если отбросить менее значимые вопросы, то основными решениями, способствующими повышению эффективности российского парламента, должны стать следующие: 270 Государство. Общество. Управление Законодательная власть в России: итоги и императивы последнего двадцатилетия • должно состояться возвращение к строгому соблюдению «пакетного» принципа формирования руководства палат и профильных комитетов, с тем, чтобы его состав отражал предпочтения избирателей, партийную структуру парламента. Это должно быть закреплено в Регламентах обеих палат; • должно произойти изменение практики проведения «правительственных часов»: они должны стать еженедельными, продолжительностью не менее 1,5 часов. Парламентское большинство и оппозиция должны иметь равное время при постановке вопросов перед главой правительства и министрами. Премьер-министру и министрам следует присутствовать лично и лично отвечать на вопросы депутатов. Предварительный отбор вопросов, как и уклонение министров от ответов не должны допускаться. Темы и вопросы выбираются депутатами свободно; • каждый депутат должен получить право запроса правительству, на который в разумные сроки должен быть дан исчерпывающий ответ; • парламентское расследование одной или двух палат должно начинаться, если под инициативой собрано не менее 45 подписей депутатов Государственной думы и не менее 20 подписей членов Совета Федерации. Отказ от формирования комиссий по расследованию не допускается. Комиссии парламентского расследования должны иметь право знакомиться с любыми материалами, касающимися дела, а также приглашать и опрашивать под присягой любых связанных с делом лиц; • Счетной палате следует вернуть статус органа парламентского контроля, устранив вмешательство в ее работу президента и исполнительной власти, а также значительно расширив ее полномочия по контролю расходования бюджетных средств, распоряжению государственной собственностью, работы государственных предприятий и корпораций; • должны быть значительно расширены полномочия профильных комитетов и подкомитетов Думы и Совета Федерации по контролю работы соответствующих министерств и ведомств. Комитеты и подкомитеты должны иметь право приглашать на свои заседания министров и других должностных лиц, получать разъяснения по любым относящимся к делу вопросам, иметь полный доступ к ведомственным документам, а члены комитетов — право участвовать в заседаниях министерских и ведомственных кол легий; Государство как институт и инструмент 271 В. А. Рыжков • каждое заседание палат должно открываться свободным обменом мнениями, чтобы обеспечить немедленную реакцию на события в стране. Свобода дискуссий в парламенте должна быть гарантирована Регламентами палат; • у 25 депутатов Государственной думы и 15 членов Совета Федерации должно быть право образовать самостоятельную депутатскую группу (фракцию), представленную в Совете палаты и руководстве комитетов; • правительство следует наделить дополнительной обязанностью оказывать содействие палатам Федерального Собрания и отдельным депутатам в подготовке законопроектов, если к нему обратятся с соответствующим запросом, равно как и предоставлять всю необходимую для этого статистическую и иную информацию; • бюджетная роспись федерального бюджета должна быть максимально раскрыта. Число секретных статей бюджета следует свести до минимума, при этом члены профильных комитетов обеих палат должны иметь к последним полный доступ; • аппарат палат Федерального Собрания должен быть расширен и укреплен специалистами, с тем, чтобы у парламента появилась способность на компетентную разработку законодательства и экспертизу правительственных законодательных инициатив. Парламент должен иметь ресурсы для обращения в сторонние экспертные организации для организации соответствующих исследований в области законодательства. Аналогичные меры по расширению законодательных и контрольных полномочий региональных и местных ассамблей должны быть предусмотрены в соответствующих законах. На мой взгляд, реализация предлагаемой реформы полномочий и организация работы палат Федерального Собрания позволит поставить исполнительную власть под более плотный и действенный контроль законодателей. Работа исполнительной власти станет более подотчетной и прозрачной, что значительно снизит риски злоупотреблений и коррупции. Одновременно правительство, тем более — политически ответственное «правительство парламентского большинства», привыкнет тесно и повседневно работать как с парламентом в целом, так и с отдельными депутатами, что усилит доверие в системе власти, а сам парламент сделает более ответственным и профессиональным. Постоянный парламентский 272 Государство. Общество. Управление Законодательная власть в России: итоги и императивы последнего двадцатилетия контроль и парламентские расследования будут удерживать министров от ошибок и злоупотреблений. Регулярные и открытые «правительственные часы» в присутствии прессы дадут оппозиции возможность атаковать правительство любыми, самыми неприятными вопросами, держа кабинет и отдельных министров под постоянным прицельным вниманием общественного мнения. Всестороннее профессиональное обсуждение законопроектов в подкомитетах, комитетах, экспертных группах с участием министров, специалистов ведомств, независимых экспертов позволит поднять качество принимаемых законов. Таким образом, правительство, ответственное перед парламентом, и парламент, ответственный за «свое» правительство, широкие права депутатов по контролю за работой правительства, прозрачность и подотчетность исполнительной власти, гласность и открытость политического и законодательного процесса, высокое качество парламентской дискуссии и принимаемых в итоге законов будут в решающей степени способствовать повышению эффективности государственного управления в России. Полноценная и эффективная система законодательной власти будет мощным рычагом для достижения успеха в системной модернизации России. Е. Ш. Гонтмахер Российская исполнительная власть: реальная и необходимая Анализ проблем функционирования исполнительной власти в России невозможен без ее рассмотрения как части государственной машины и, шире, элемента общественной жизни. О природе современного российского государства Несмотря на формальный отказ от коммунистической идеи, тип современного российского государства вполне отвечает определению В. И. Ленина, который, как известно, считал, что «государство есть машина для угнетения одного класса другим, машина, чтобы держать в повиновении одному классу прочие подчиненные классы» 1. Казалось бы, сейчас, через 20 лет после краха социализма и Советского Союза, подобный «классово-антагонистический» подход к государству как институту должен был бы себя исчерпать. Во всяком случае, в странах развитой демократии государство, коротко говоря, это совокупный менеджер и полицейский, который оказывает услуги и наводит порядок в соответствии с законом, а не в соответствии с классовыми или иными интересами. Однако в сложившейся к началу XXI века российской общественной жизни государство, надо признать, по-прежнему остается инструментом принуждения одной социальной группы другой, причем в виде насильственного доминирования меньшинства над большинством. Среди особенностей государства в современной России отметим в первую очередь следующие. 1 Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 39. М., 1970. С. 75. Государство как институт и инструмент 275 Е. Ш. Гонтмахер Монополизм и несменяемость власти Традиции российской власти как монополии, которая не терпит эволюционной сменяемости политических сил, сформировались еще в царское время в виде ничем не ограниченного самодержавия. И хотя в 1913 году дом Романовых отмечал свое 300-летие, до конца его правления, как оказалось, оставалось менее 4 лет. Теперь, в ретроспективе столетия, единственным вариантом его спасения (в том числе и в физическом смысле этого понятия) видится переход к конституционной монархии британсконидерландского типа. Однако, в силу известных причин (не в последнюю очередь интеллектуальной близорукости «домочадцев»), этого не произошло. После короткого периода с марта 1917 по январь 1918 года (разгон Учредительного собрания), в отдельных проявлениях напоминающего демократию, наступила длинная — вплоть до августа 1991 года — эпоха возвращения самодержавия в лице коммунистических вождей. Очередной исторический период демократических реформ и надежд продолжался всего два года — с момента поражения ГКЧП до октября 1993 года (расстрел Верховного Совета). И хотя потом сохранялись многие остатки свободы — независимые от государства СМИ, частная, в основном, экономика, оппозиционный парламент — новая Конституция, несмотря на ее демократизм, позволила перейти фактически к авторитарному (в его мягкой форме) режиму правления. В силу этого в начале 2000-х годов стала формироваться система управления страной, которая фактически утвердила господствующее положение очень узкой группы людей, сконцентрированных вокруг Владимира Путина. Для этого были изменены законы о политических партиях и о выборах, введена фактическая цензура на основных федеральных (государственных и негосударственных) телеканалах. Россия превратилась в общество без институционализированной политической конкуренции. Апофеозом этого стало возвращение Владимира Путина на пост Президента с очевидной перспективой продления его правления до 2024 года. Однако если до 2008–2009 годов монополизм и несменяемость власти не вызывали массовых негативных эмоций, то в 2011 году ощущение принуждения меньшинством большинства, вызванное событиями 24 сентября и организацией выборов в Государственную думу 4 декабря, стало не просто заметным. Оно подняло волну уличных протестов и (главное!) десакрализировало власть. Владимир Путин потерял харизму и теперь его критикуют в открытую и не боясь. 276 Государство. Общество. Управление Российская исполнительная власть: реальная и необходимая Приближение этого явления было отмечено социологами еще до 24 сентября. В докладе Центра стратегических разработок «Движущие силы и перспективы политической трансформации России», в частности, говорилось: «”Фанаты” Путина исчезли в фокус-группах уже давно (ориентировочно в 2005 году). Затем рейтинг рос из-за безальтернативности, но мотивация продолжала уменьшаться. С лета 2010 года рейтинг доверия Путину начал падать. Одновременно начал падать и рейтинг партии “Единая Россия”, который был и остается производным от рейтинга Путина. Наряду с падением численности электората появился злой антиэлекторат, численность и мотивации которого возрастают. Свидетельством этого является распространение в Интернете сатирических роликов и политических анекдотов, вызывающих в памяти поздние советские времена. Теоретически дальнейшее старение бренда может быть приостановлено путем ребрендинга, но в текущих условиях его возможности ограничены, в том числе препятствиями на пути обновления коммуникативного ресурса» 2. Тому, что недовольство монополизмом власти перешло на качественно новый уровень, есть и еще одно свидетельство. Как известно, на грядущее землетрясение указывают вроде бы мелкие, но безошибочные природные признаки, о которых, как правило, вспоминают задним числом. Полагаю, что в общественной жизни — то же самое. Перед встряской в странах, где установлен недемократический, но и не репрессивный режим, начинается брожение творческой интеллигенции. Речь не идет о диссидентах типа Гавела или Солженицына, которые, несмотря ни на что, бросают открытый вызов власти. Подавляющая часть выдающихся музыкантов, писателей, поэтов, кинематографистов в той же социалистической Чехословакии или Советском Союзе благоденствовала, осыпанная благами, в том числе — бюджетным финансированием, сверхвысокими гонорарами, дармовыми квартирами, дачами и домами творчества. В обмен, естественно, эти люди встраивались в тогдашние порядки, позволяя себе ворчать разве что на кухне. Но когда в общественной атмосфере что-то очень незаметно меняется — и об этом еще не догадываются социологи и политики, — истинно творческие люди улавливают эти флюиды хотя бы потому, что их 2 http://www.csr.ru/index.php?option=com_content&view=article&id=345%3A-q-q&catid= 36%3A2009–03–18–14–32–42&Itemid=71&lang=ru Государство как институт и инструмент 277 Е. Ш. Гонтмахер мировосприятие построено не на рациональных схемах, а на чувствах и настроениях. И тогда власть вдруг обнаруживает, что «инженеры человеческих душ» перестают бояться, плюют на материальные выгоды и начинают говорить и писать правду. Ну а потом, буквально через считаные годы, режим разваливается. Это мы наблюдали в позднем Советском Союзе, в Чехословакии, Польше. И, кстати, творческая интеллигенция сыграла во всех этих случаях немалую (а, возможно, и решающую) роль в том, что переход от тоталитаризма к демократии прошел практически бескровно. Если посмотреть на феномен нынешней России, то мы наблюдаем появление именно такого предвестника грядущей системной политической встряски. Казалось бы, в сытые «нулевые» об этом и подумать было невозможно. Да и само словосочетание «творческая интеллигенция» стало в лучшем случае старомодным. С уходом Андрея Сахарова, Дмитрия Лихачева, Александра Солженицына, Виктора Астафьева, Мстислава Ростроповича у нас, как казалось, не осталось общепризнанных моральных авторитетов национального масштаба. Литература, музыка и другие искусства коммерциализировались, стали, за редким малотиражным исключением, работать на потребу публике. Но сейчас мы вдруг увидели, что очень многие известные люди от искусства, демонстративно до того сторонившиеся политики, в нее в той или иной форме включились. Я затрудняюсь перечислять знаменитые фамилии — их очень много. Причем они, жестко критикуя Владимира Путина и «Единую Россию», не призывают поддержать ту или иную партию, сами ничего не пытаются организовать. Они дают нелицеприятную моральную оценку сложившейся в стране ситуации. И это становится мощным катализатором разогрева общественных настроений. Образованные люди начинают понимать, что у них есть моральный перевес над властью. И именно отсюда вытекает то, что политологи называют делегитимизацией и десакрализацией власти. Этот процесс невозможно остановить силовым способом, в том числе — блокированием страницы в ЖЖ или обнародованием откровенной лжи на каком-нибудь федеральном телеканале, объявлением НКО «иностранным агентом». Для власти, если она не хочет выплеска эмоций в открытый бунт, выход один: согласиться с моральной правотой творческой интеллигенции и признать, например, те ошибки, которые ею продуцировались все последние годы в формировании общественной жизни; не ограничиваться только обещаниями изменений в политической системе, но и реально 278 Государство. Общество. Управление Российская исполнительная власть: реальная и необходимая начать ее менять; не защищать построенный за «тучные» годы колоссальный бюрократический аппарат, а признать аморальным его перерождение в корпорацию по присвоению собираемых налогов и т. д. Сверхцентрализация власти После хаоса 1990-х годов, когда российские регионы разбегались друг от друга, не скрывая этого (возьмем, например, Татарстан, Якутию-Саха, Чечню), в 2000-х годах была выстроена «вертикаль власти». Так, региональное законодательство привели в соответствие с федеральным; фактически отменили прямые выборы губернаторов (глав регионов); снизили роль и полномочия местного самоуправления; перестроили налоговое и бюджетное законодательство таким образом, что около 60% налогов концентрируется в федеральном бюджете. Это, в свою очередь, привело к тому, что уже менее 20 регионов из 83 субъектов Российской Федерации являются финансово самодостаточными, а остальные в той или иной мере подпитываются субсидиями и дотациями из федерального бюджета. Далее, практически любое значимое решение региональных властей невозможно без согласия или прямого указания из Москвы. Тем самым очень узкий в количественном смысле слой властной элиты фактически монополизировал процесс управления не только на федеральном, но и на местном (напрямую, по крайней мере, до региональных центров) уровне. Тем самым государство превратилось в инструмент насилия и принуждения по отношению к собственной региональной части. А это, в свою очередь, вызвало ответную реакцию в виде системной мимикрии по отношению к Москве (известные синдромы «потемкинских деревень», подтасованной статистики и т. п.), прикрывающей, на самом деле, самовластие местных правящих элит по отношению к подведомственному населению. Наиболее яркий в этом отношении пример — Чечня. Но и в других, «ненациональных» регионах это явление распространено повсеместно с доведением ситуации до правового самоуправства и открытого насилия (станица Кущевская, город Гусь-Хрустальный и т. п.). В этой связи очень важен пример Москвы времен мэрства Юрия Лужкова. Несмотря на максимально возможную территориальную приближенность к федеральному центру ему, как известно, удалось создать фактически закрытую для посторонних (не говоря уже о простых москвичах) узкую правящую группу, которая монополизировала не только процесс принятия решений, Государство как институт и инструмент 279 Е. Ш. Гонтмахер но и жестко контролировала значительную часть огромных финансовых потоков, которые идут через Москву или формируются в ней. Монополизм в экономике Описанные выше трансформации политической системы и государства в 2000-е годы были бы невозможны без резкого наращивания прямого и косвенного присутствия государства в российской экономике. Посчитать точные цифры крайне трудно. Но об этом, в частности, говорит наличие большого и растущего числа государственных и муниципальных унитарных предприятий (ГУПов и МУПов) 3. Нельзя забывать, что именно в начале 2000-х в России были созданы так называемые государственные корпорации, которые, как правило, стали 3 «В ежегодном докладе ФАС (Федеральной антимонопольной службы) о ситуации с конкуренцией на российском рынке констатируется, что административная реформа по снижению числа государственных и муниципальных унитарных предприятий (ГУПов и МУПов) провалилась. Вместо планируемого сокращения числа данных организаций их количество постоянно возрастает. Основания проблема заключается в том, что МУПы и ГУПы, не являясь рыночными учреждениями, активно участвуют в экономических отношениях, мешая, таким образом, частным компаниям. С одной стороны, они занимаются надзором и контролем, но с другой — предоставляют платные услуги на рынке. “Такие организации получают преференции в виде имущественных комплексов (в хозяйственном ведении либо в оперативном управлении) и передаваемых им в распоряжение бюджетных средств. Нередко ГУПы и МУПы являются инструментами вывода бюджетных средств из-под бюджетного контроля (непрозрачность использования), что способствует коррупции и препятствует рыночной конкуренции”, — сообщает в отчете ФАС. Кроме того, муниципальные и государственные предприятия остаются неконтролируемым инструментом всяческих поборов. “Наличие такого инструмента способствует неконтролируемому росту административных издержек бизнеса. Так, по-прежнему сохраняется государственная монополия ФГУПов на услуги сертификации, экспертизы”, — отмечается в исследовании ФАС. Вопреки своему предназначению, многие ГУПы и МУПы подменяют собой сферу деятельности коммерческих игроков, участвуя в переделе рынка. Наиболее очевидно такая тенденция прослеживается в ЖКХ. “В большинстве случаев они (ГУПы и МУПы) монополизируют сферу управления многоквартирными домами, что приводит к снижению качества оказываемых услуг населению и повышению стоимости”, — говорят в ФАС. По мнению чиновников ФАС, решение у этой проблемы существует: необходимо отстранить МУПы и ГУПы от участия в конкурентных рынках, а также снизить их число, оставив только наиболее важные из них в стратегических отраслях российской экономики» (http:// willbe.ru/articles/tag_kompanii/fas_predlagaet_radikalnoe_snizhenie_chisla_gupov). 280 Государство. Общество. Управление Российская исполнительная власть: реальная и необходимая монополистами в своих отраслях. Это, прежде всего, Ростехнологии, Росатом и Внешэкономбанк (ВЭБ). Однако и это далеко не всё: государство контролирует от 51 до 100% акций в таких структурах как «Газпром», «Роснефть», «Транснефть», «Российские железные дороги», «Аэрофлот». Здесь речь идет даже не об отсутствии конкуренции, а о том, что это за сектора. Как известно, российская экономика архаична, т. е. ее наиболее «лакомые» части — это примитивные виды деятельности по выкачиванию из недр скважинной жидкости (в которой есть и нефть), газа и быстрому их экспорту (без переработки) за пределы страны. О масштабах зависимости страны от нефтегазовых доходов свидетельствует то, что примерно 40% поступлений в федеральный бюджет — из этого источника. Если бы не было этих денег, то дефицит бюджета достиг бы нескольких процентов ВВП, что быстро дестабилизовало бы ситуацию в стране. Перераспределение доходов экономики в пользу клана чиновников и властных групп Значительную часть из тех 1,5 триллионов долларов, которые страна выручила за последние 10 лет от продажи нефти и газа, присвоила себе очень узкая группа лиц, состоящая из высокопоставленных чиновников и сращенного с ними бизнеса. По некоторым оценкам, из России вывезено за эти годы 500 миллиардов долларов 4. А сколько было перераспределено внутри страны от большинства к меньшинству при помощи административного ресурса (всякого рода «социальные пакеты» высшему чиновничеству в Москве и в регионах) и прямой коррупции (откаты, распилы и т. п.)? Это тоже одна из причин превращения российского государства в аппарат принуждения не в чисто карательном виде, а через задабривание и подкармливание крошками с барского стола. Однако и здесь нынешнее российское государство не смогло сработать эффективно. Социальные следствия особенностей современного российского государства Описанные выше политические и экономические признаки превращения российского государства в инструмент принуждения дают почти 4 http://www.zlev.ru/index.php?p=article&nomer=7&article=250 Государство как институт и инструмент 281 Е. Ш. Гонтмахер классическую для такого типа государства картину углубляющегося разделения общества по социальному положению. Согласно официальным данным Росстата, коэффициент фондов (коэффициент дифференциации доходов) с 2000 по 2008 год (период быстрого роста экономики) вырос с 13,9 до 16,8 раза, коэффициент Джини, иллюстрирующий уровень имущественного неравенства, за этот же период увеличился с 0,395 до 0,4225. Да, за это время количество бедных, исчисленное относительно прожиточного минимума, снизилось с 29,0% до 13,4% населения6, но богатые богатели быстрее, что создавало и продолжает создавать (вкупе с коррупцией) ощущение нарастающей в стране несправедливости. За благополучные 2000-е произошло расслоение не только по доходам, но и по доступу к качественному (т. е. нормальному) образованию и здравоохранению. Начала складываться и закрепляться ситуация, когда судьба ребенка напрямую зависит от того, в какую школу его определили, в какой поликлинике наблюдали, что предопределяется «конкурсом родителей», а точнее — их кошельков. Тем самым заморозились и без того вялые социальные лифты, которые в здоровом обществе должны создавать перемешивание страт и ротацию элит. Очевидным признаком этого капсулирования, а значит, и формирования сегрегированного общества, стал отмеченный социологами феномен отсутствия роста российского «среднего класса» за 2000–2007 годы: как в начале, так и в конце этого периода он включал в себя примерно 20% населения 7. А это произошло из-за того, что застыли упомянутые выше социальные лифты, да и наша архаичная, монополизированная экономика не нуждается в массовом «среднем классе» 8. Апофеозом антисоциального характера сложившегося российского государства стал внесенный правительством и принятый предыдущей Государственной думой федеральный бюджет на 2012–2014 годы, согласно которому происходит снижение доли ВВП, идущей на образование, здравоохранение и поддержку ЖКХ и серьезно возрастают расходы на оборону и правоохранительные органы. Проведенный анализ некоторых особенностей нынешнего российского государства указывает на необходимость его радикальной реорганизации. 5 http://www.gks.ru/free_doc/new_site/population/urov/urov_32g.htm http://www.gks.ru/free_doc/new_site/population/urov/urov_51g.htm 7 http://magazines.russ.ru/nz/2007/3/ma9-pr.html, а также http://www.insor-russia.ru/ru/ news/about_insor/372 8 См., например: http://2020strategy.ru/data/2011/07/15/1214721726/5.pdf 6 282 Государство. Общество. Управление Российская исполнительная власть: реальная и необходимая Об особенностях реальной исполнительной власти Рассмотрение государства как средства (инструмента) для наведения и поддержания порядка, который зафиксирован в законах, явно недостаточно, если речь идет о демократическом устройстве общества. На первый план выходит его функция реализации совокупного общественного интереса, который, в свою очередь, формируется в институтах диалога всех основных политических и социальных сил и закрепляется через процедуры законодательной ветви власти. А затем, если и далее следовать идеальной схеме, реализация этого интереса возлагается на исполнительную власть. В России это — федеральное правительство и администрации 83 регионов 9. В нынешних условиях исполнительная власть в России занимает несвойственное ей место в общественной жизни, что во многом предопределяет те негативные черты государства, о которых уже говорилось. Каковы же эти черты? 1. Произошла подмена функций, которые должны выполнять законодательные органы, деятельностью исполнительной власти: президент России и федеральное правительство являются авторами большинства законов, принятых Государственной думой. При этом часть законопроектов, которые представлены от имени депутатов, фактически подготовлены в правительстве или администрации президента; администрация президента России, которая на практике тоже является органом исполнительной власти 10, в текущем режиме контролирует работу Государственной думы, напрямую влияя на ход и содержание обсуждения законопроектов; аналогичную роль по отношению к региональным законодательным собраниям выполняют органы исполнительной власти субъектов Российской Федерации, а также администрации их глав. 2. Исполнительная власть (прежде всего ее региональный уровень) подмяла под себя органы местного самоуправления: полномочия местного самоуправления крайне незначительны, что делает этот 9 Местное самоуправление, располагая как законодательной, так и исполнительной функциями, согласно статье 12 Конституции, не входит в систему органов государственной власти. 10 Кстати, до сих пор так и не принят закон, регламентирующий функции и полномочия администрации президента России. Государство как институт и инструмент 283 Е. Ш. Гонтмахер уровень публичной власти во многом декоративным и имитационным; сформирована система налогообложения, которая обрекает подавляющее большинство муниципалитетов на финансовую зависимость от региональных властей. Это позволяет исполнительной власти оказывать самое разнообразное давление на местное самоуправление, например, на выборах мэров городов и глав муниципалитетов. 3. Исполнительная власть взяла на себя функции, которые могли бы более эффективно реализовываться коммерческими структурами, а также саморегулируемыми и общественными организациями. Яркий пример — создание государственных корпораций, а также контроль над крупнейшими газовыми и нефтяными компаниями. 4. Как следствие всех перечисленных выше особенностей, исполнительная власть непрозрачна, неподконтрольна и поражена коррупцией, масштабы и проникновение которой постоянно возрастают. Что такое эффективная исполнительная власть и как ее таковой сделать Указанные выше особенности российской исполнительной власти предопределяют направления необходимых действий по ее трансформации в рамках общей реформы государства. Необходимо осуществить: 1. Перевод исполнительной власти под реальный контроль со стороны законодательной власти. Для этого, прежде всего, следует начать переход от нынешней президентской к президентско-парламентской республике, в которой премьер-министр назначается Государственной думой 11; ограничить сферу ответственности администрации президента только функциями обслуживания текущей деятельности главы государства. 2. Ограничить масштаб деятельности исполнительной власти только теми вопросами, в которых исполнительная власть (федеральная и региональная) действительно эффективна с точки зрения реализа11 Параллельно потребуется провести реформу политической системы, которая сформирует официально зарегистрированные политические партии, представляющие весь спектр (кроме его экстремистских частей) общественных настроений. 284 Государство. Общество. Управление Российская исполнительная власть: реальная и необходимая ции общественного интереса, а это касается: формирования проекта федерального бюджета и бюджетов субъектов Федерации, а также их исполнения после прохождения парламентского «фильтра»; сбора налогов (кроме местных); вопросов обороны; вопросов внешней политики; правоохранительной деятельности в той части, которая не может реализовываться на муниципальном уровне (в частности, защита Конституции, контрразведка и противостояние терроризму, расследование наиболее тяжелых преступлений); осуществление социальной политики в той части, которая не может быть эффективно реализована на муниципальном уровне (в частности, высшее образование, поддержка фундаментальной науки, высокотехнологичная медицинская помощь) 12; федеральные трансферты ограниченному (не более 10) числу депрессивных регионов. Все остальное — и прежде всего участие исполнительной власти в экономике — требует радикальной минимизации: государственные инвестиции должны быть ограничены лишь особо значимыми социальными объектами; функции регулирования и контроля за экономической деятельностью следует передать к саморегулируемым организациям и профессиональным ассоциациям; обязательное пенсионное и медицинское страхование передаются в доверительное управление частным бизнес-структурам с одновременным контролем со стороны законодательной власти, политических партий и общественных организаций. 3. После оптимизации роли исполнительной власти в государстве как институте возникнет необходимость сделать эффективными механизмы ее формирования. Речь идет, прежде всего, о кадрах государственных чиновников. Сейчас четкого и понятного принципа отбора в этой сфере нет. Разве что непоследовательно начал вводиться институт конкурса на занятие вакантных мест. Но это происходит фрагментарно и формально. В результате кадровый состав органов исполнительной власти складывается во многом из случайных людей, не имеющих соответствующего образования и нужных профессиональных навыков. При этом их основные (не в порядке значимости) мотивации, как правило, 12 Большинство социальных функций (школьное и дошкольное образование, первичная медицинская помощь, социальная защита и т. д.) должно сосредоточиться на региональном и муниципальном уровне. Государство как институт и инструмент 285 Е. Ш. Гонтмахер таковы: стабильная, хотя и относительно небольшая по сравнению с коммерческим сектором, оплата труда; возможность бесплатно или на льготных условиях улучшить жилищные условия, а также получать качественную медицинскую помощь; коррупционные соблазны; престижность работы, особенно при возможности сделать карьеру. В этом списке практически нет мотивации «призвания к государственной службе», работы чиновника как профессионала, такого же как, например, военнослужащий, учитель или врач. Без сомнения, эта мотивация должна органически сочетаться с желанием делать карьеру и иметь достойный уровень жизни. На первый взгляд может показаться, что перестройка с нынешнего набора стимулов на новые возможна только в течение длительного периода. Но это, видимо, не так однозначно. Пример совершенного иного рода являет Грузия, где в советские и первые постсоветские времена именно исполнительная власть была средоточием коррупции и прочих подобных язв. Однако в последние годы на фоне общего тренда — резкого уменьшения роли государства, там был применен радикальный подход к отбору кадров. Во главу угла было поставлено образование, полученное в западных учебных заведениях и отсутствие опыта работы в прежних государственных структурах. Тем самым фактически произошла полная замена аппарата исполнительной и судебной властей. Этот вроде бы рискованный маневр быстро дал зримые плоды. Грузия стала лидировать в целом ряде признанных международных рейтингов, касающихся легкости ведения бизнеса, антикоррупционности, привлекательности для инвестиций, скорости и глубины преобразований, улучшения делового климата, качества реформ законодательства, глубины либерализации экономики и т. д. — то есть там, где сама Россия традиционно занимает если и не позорные последние, то совершенно непривлекательные места. Так, в международном рейтинге простоты и удобства ведения бизнеса, разрабатываемом Всемирным банком, Грузия поднялась со 150-го места, которое она занимала в 2004 году на 11-е место в 2009 году, опередив такие уважаемые страны, как Швеция и Финляндия, что является лучшим результатом среди всех развивающихся стран мира. Сама же Россия в этом рейтинге занимает лишь 120-е место. В международном рейтинге восприятия коррупции, составляемом Transparency International, за период 2004–2008 годов Грузия 286 Государство. Общество. Управление Российская исполнительная власть: реальная и необходимая поднялась со 124-го на 67-е место и переместилась на один уровень с некоторыми членами ЕС. Россия же за тот же период опустилась с 86-го на 147-е место 13. Поэтому можно предположить, что и в России возможен такой маневр, который, конечно, должен быть хорошо подготовлен и предварен началом широкомасштабной реформы всего государства. 4. В связи со сказанным возникает реальная проблема формирования эффективных институтов, которые могли бы взять на себя процедуру отбора чиновников. Очевидно, что они не должны быть внутригосударственными, если, конечно, речь идет о радикальных изменениях. Это, видимо, могли бы быть специальные комиссии, организованные органом законодательной власти (федеральной, региональной, муниципальной) с участием депутатов (в том числе оппозиционных), а также НКО и объединений бизнеса, специализирующихся на данной тематике. При этом должны жестко соблюдаться процедуры открытого конкурса, а в случае с «первые лицами» (руководителями исполнительного органа на всех уровнях власти) необходимо применять процедуру открытых парламентских слушаний. 5. Важнейшей частью повышения эффективности исполнительной власти является организация действенного внешнего контроля, который может включать в себя, в частности, следующие элементы: полную прозрачность (через свободный доступ к соответствующим информационным ресурсам в Интернете) не только процедур и регламентов деятельности, но и графиков встреч чиновников высшего и среднего звена в их рабочее время, а также документооборота (кроме весьма ограниченного перечня, связанного с секретностью); разработку и внедрение программ «внешнего аудита» (законодательной властью вместе с представителями НКО и экспертного сообщества) органов исполнительной власти для оценки эффективности их деятельности; переход к формированию бюджетов (прежде всего местных) с использованием, в том числе, вики-технологий 14 и других форм общественного участия. 13 http://istina.findtalk.biz/t136-topic Технология Вики изначально создавалось как открытое программное обеспечение и в настоящий момент в Сети существует множество доступных клонов и площадок. 14 Государство как институт и инструмент 287 Е. Ш. Гонтмахер * * * Нынешнее исключительное положение исполнительной власти создает системные проблемы во всем государстве и обществе, резко снижая возможности эффективного развития России в XXI веке. Именно поэтому, если оценивать степень позитивных сдвигов в российской общественнополитической жизни, ключевым звеном следует признать то, как меняется (или не меняется) формальная и неформальная роль исполнительной власти. Пока же этот государственный инструмент сильно недооценен в экспертном обсуждении, которое концентрируется прежде всего на вопросах партийного строительства и улучшения системы выборов. Однако такой акцент оправдан только с точки зрения решения краткосрочных задач возвращения России в демократическое поле. Реформа же исполнительной власти позволит не упустить шанс на конкретную реализацию тех долгосрочных стратегических задач, которые будут сформулированы избранными на честных, свободных и справедливых выборах следующим президентом и Государственной думой. С. А. Пашин Отечественный суд и государство Рассмотрение судебной системы в рамках проблематики «государство — общество — управление» ставит перед исследователем вопрос: действительно ли суд должен быть «третьей властью» и, если это так, то какова ее природа в отличие от властей законодательной и исполнительной. Вопрос этот далеко не только теоретический и, как будет показано далее, в отечественной истории за редкими исключениями решался всегда однозначно: суд был и есть всего лишь послушный инструмент в руках государства, обслуживающий его силовые структуры, а то и вовсе выступающий механизмом реализации воли одного лица. Вместе с тем мировая история и современные судебные системы демократических стран обнаруживают иную природу суда. В отличие от власти законодательной — «устанавливающей» и исполнительной — «применительной», власть судебную можно назвать властью «оценочной» и «определительной» 1. Назначение судебной власти — в защите и утверждении прав лиц путем осуществления судопроизводства в установленных правовых формах. Суд для этого изучает собранные сторонами и привлеченные самим судом доказательства, анализирует доводы участников процесса, находит соответствующую норму для юридической квалификации конкретного случая; вышестоящие суды осуществляют судебный надзор за деятельностью судов нижестоящих. При этом, поскольку объективная картина, например, преступления, в суде практически никогда не может быть представлена как точная копия события, то от вершащих суд людей — независимо от того, будут ли это «казенные» судьи или присяжные, — требуются высокие моральные и профессиональные качества, опираясь на которые они стремились бы воссоздать картину 1 Возможно, предложенные нами определения не являются исчерпывающими, но они, как представляется, позволяют подчеркнуть различие властей разного рода. Государство как институт и инструмент 289 С. А. Пашин в максимально аутентичном виде, чтобы затем дать ей определенную моральную оценку и правовую квалификацию в соответствии с требованиями закона 2. Связана ли в таком виде судебная власть с законодательной? Несомненно, так как только от нее она и получает нормы, на которые опирается. Власть исполнительная тоже взаимодействует с судебной, поскольку своим силовым крылом осуществляет сопровождение подлежащего судебной оценке события и его участников как до, так и после завершения собственно судебного действа. Но власть установить наличие либо отсутствие, а также содержание юридического факта, дать ему законную квалификацию, проверить правомерность и моральную допустимость применения закона (в особенности, уголовного) к конкретному случаю, — эта власть должна принадлежать исключительно суду. Конечно, такая схема в ее идеальном виде встречается в действительности далеко не всегда. Однако, в отличие от современных российских реалий, в цивилизованных странах государство и гражданское общество к ней стремятся. Суд как таковой утрачивает жесткую зависимость от государственных установок, в частности, когда он создается профессиональными сообществами, юридическими лицами и заинтересованными сторонами как третейский суд. Своеобразную роль играют также судьи, рассматривающие дела бесплатно, на общественных началах либо привлекаемые к осуществлению правосудия время от времени (в Англии это, соответственно, магистраты и заседающие в коронном суде «ученые рекордеры»). Важнейшее значение имеет участие представителей народа (шеффенов, присяжных заседателей) в осуществлении правосудия. Государство как социальный субъект Изучение государства в рамках и средствами юриспруденции не слишком согласуется с представлениями других гуманитарных наук о его происхождении, сущности и функциях, а также о моделях его «правильного» устройства и характере его отношений с обществом. Традиционно государство исследуется в качестве субъекта права на международной арене 2 Вспомним классическую ленту Акиры Куросавы «Расёмон», в которой убийство самурая описывается по-разному всеми участниками события. 290 Государство. Общество. Управление Отечественный суд и государство и внутри страны в те моменты, когда уполномоченные органы действуют от его лица. Для отечественной науки также характерно параллельное и взаимосвязанное рассмотрение государства и права. Соответствующая научная дисциплина так и называется — «Теория государства и права». При этом, даже если воля государства и не считается единственным источником, порождающим правовые нормы, то за государством официально сохраняется роль защитника естественных прав и свобод человека (ст. 18, 45 Конституции Российской Федерации) от утеснений, проистекающих, очевидно, от него же, государства. Следует отметить, что в среде российских юристов популярна теория «самоограничения» государства, не объясняющая, впрочем, мотивы этого его действия. Вообще, идея самоограничения государства, заявляющего о готовности подчиняться праву, вести диалог с гражданским обществом, доказывать свою полезность подвластному народу, свидетельствует о том, что природа государства — это не совсем то, о чем обычно рассуждают ученые-юристы. Государство, на самом деле, всего лишь по каким-то причинам идет на уступки, не более, но суть его от этого не меняется. Недостаточность юридических подходов к описанию феномена государства заставляет специалистов обратиться к социологической традиции, то есть говорить о государстве, которое актуально явлено, а не выведено умозрительно из фикций вроде «общественного договора» или неких представлений «о должном порядке вещей». В России до сих пор признается методологически корректным марксистский взгляд на государство, которое виделось классикам как сила, стоящая над обществом, использующая принуждение (насилие) в интересах господствующего класса. Благодаря исходящим от государства импульсам классовое общество «стягивалось» воедино и усмирялось, чтобы подданные не уничтожили друг друга. При этом очевидно, что гипотезу об отмирании государства по мере продвижения к бесклассовому обществу можно отложить в сторону как неподтвердившуюся. А кроме того, в этой версии стыдливо спрятан «государствосозидающий» субъект, заставляющий свое творение действовать в собственных интересах. Понятно, что большевики не могли объявить, что этот субъект — они сами. Каковы же те кажущиеся наиболее здравыми соображения о государстве, которые юристам стоит принять во внимание? Прежде всего, мы знаем, что государство не сводится к людям, находящимся на его вершине, равно как и к совокупности служащих казенного аппарата. Так, в ходе Государство как институт и инструмент 291 С. А. Пашин слушаний в Конституционном суде по делу «Ельцина — КПСС» 3 как следствие резкой реакции председательствующего В. Д. Зорькина на пререкания сторон возник неплохой образ: партия и государство («государство КПСС», по терминологии президентской стороны процесса) — это «стенки и коробки», то есть ячейки, первичные клетки, из которых складывается целостный организм. В этой трактовке государство есть некая структура, и люди занимающие в ней определенные позиции, утрачивают свойства личности. Напротив, отправление правосудия требует проявления личности судьи. Превращение суда из института, защищающего интерес права, в государственную структуру, а судей — в чиновников проявляется не в последнюю очередь в отказе судей от человеческой самостоятельности. Судьи тогда уклоняются от толкования законов и противостояния неправовым законам, сводят правосудие к нормоприменению, видят в себе «колесико и винтик» государства или корпорации, гипертрофируют бюрократические «показатели» качества работы, в конечном счете — не разрешают дел, а «отписывают» их. Государство — не блок управления делами общества, но система, обеспечивающая властвование. Власть же в самом общем виде означает способность человека подавлять чужую волю, заменяя ее своей. При этом в отношения власти вносится толика правовых связей «верхов» и «низов», и эти связи более-менее длительны, постоянно воспроизводятся. Основная цель любого государства — самосохранение и улучшение своего существования. Достижение данной цели является условием процветания тех, кто находится у государственных кормила и кормушки, а также их приспешников. Государство провозглашает для подданных разного рода цели: эгоистические (национал-социализм), альтруистические (социальное государство), фантастические (коммунизм), которые могут декларироваться и даже становиться «национальной идеей». Основная же деятельность государства — концентрировать и перераспределять ресурсы, в том числе людские. Государство действует в соответствии с социальными законами — «правилами», формулировку которых предложил, например, российский философ А. А. Зиновьев: «…меньше дать и больше взять; меньше риска и больше 3 Рассматривалось в Конституционном суде РФ с 26 мая 1992 года по 30 ноября 1992 года Предметом рассмотрения были встречные ходатайства: с одной стороны, о признании неконституционными Указов Президента Б. Н. Ельцина, которыми запрещалась на территории России деятельность КПСС и КПРФ, национализировалось их имущество; с другой стороны — о признании КПСС и КПРФ неконституционными организациями. 292 Государство. Общество. Управление Отечественный суд и государство выгоды; меньше ответственности и больше почета; меньше зависимости от других; больше зависимости других от тебя и т. д.» 4. Поскольку над нами имеет власть то, чего мы боимся, и то, что мы любим, основными методами государства являются применение силы (угроза силой), а также пропаганда и задабривание. Первый метод предполагает наращивание державной мощи вовне и внутри страны, территориальные захваты, приобретение сателлитов; овладение организмами гражданского общества (парламентом, общественными объединениями, адвокатурой) с их последующим обесцениванием и даже упразднением; установление контроля над частной жизнью граждан вплоть до тоталитарного сведения ее на нет. Второй метод включает в себя широкомасштабное применение техник дисциплинирования, пропаганды и «промывания мозгов»: идеологизированное воспитание молодежи; распространение мифов о механизмах формирования властных структур и иллюзий о назначении и функционировании «эффективного» государственного аппарата. Часто пропаганде сопутствует задабривание (покупка лояльности) части подданных. Вместе с тем государство, особенно сегодня, не может опираться только на голую силу и оболванивающую пропаганду. Оно вынуждено имитировать «договороспособность», создавая площадки диалога с гражданским обществом, допуская создание органов местного самоуправления, оно взращивает иллюзию самостоятельно протекающих политических процессов. Заявляя о независимости суда, государство имитирует беседы с подданными на языке права, на время отказываясь от присущего государству повелительного тона («Такова моя воля!»). Французский философ Мишель Фуко полагал, что успех власти «пропорционален тому, что из своих механизмов ей удается спрятать. Будь власть целиком и полностью циничной — принимали бы ее?» 5 Именно ради самосохранения и сбережения подданных и территорий как источников ресурсов государство берет на себя функции защиты страны, представительства на международной арене, поддержания правопорядка, пытается решать управленческие задачи. Переходя далее к теме взаимодействия государства и суда, надо помнить, что у государства наилучшим образом получается не правосудие, 4 Зиновьев А. А. Зияющие высоты. Книга первая. М., 1990. С. 43. Фуко М. Воля к знанию. История сексуальности. Т. 1 // Фуко М. Воля к истине: по ту сторону знания, власти и сексуальности. Работы разных лет. М., 1996. С. 185. 5 Государство как институт и инструмент 293 С. А. Пашин а расправа 6. Поэтому наиболее одиозные, террористические формы процесса, допускавшие применение к обвиняемым пыток, примитивизацию судопроизводства, исторически возникли как ответ на преступления «против величества» государя, злодейства «лихих людей», происки врагов державы 7. И сегодня изучение деятельности суда с участием присяжных заседателей показывает, что правоприменение, под которым подчас понимается неуклонное проведение выраженной в законе и подкрепленной разъяснениями высших судов воли государства в конкретных судебных делах, не является правосудием в глазах населения 8. Государство стремится поставить суд под свою руку, управлять им, то есть манипулировать его деятельностью. В наших условиях это достигается особыми технологиями выращивания и отбора судей, не имеющими ничего общего с провозглашенным конкурсным порядком наделения судей полномочиями. Внедрены методы дезориентации присяжных заседателей, в частности, не основанный на законе запрет сообщать им о применявшихся к обвиняемому пытках. Надо заметить, что в самом понятии «судебное управление» нет ничего плохого. Но плохо, если государство решает управленческие (политические, в конечном счете) задачи, прикрываясь авторитетом суда. Каким же образом государство подменяет правосудие своей волей и собственным интересом? Российское право XI–XVIII веков Право этого периода показывает, что вектор его развития задавался политическими задачами. От обвинительного процесса, описанного в «Русской Правде» фрагментарно, судопроизводство дрейфует к процессу 6 Расправа — это необязательно жестокое подавление неугодных. Под расправой понимается решение встающих перед властью проблем присущими ей методами, при необходимости — и силовыми. Суд, в отличие от расправы, предполагает решение поставленных перед ним вопросов правовым образом, вне зависимости от соображений целесообразности и интересов власти («Даже если мир погибнет!»). Князь (царь, его наместники) на Руси вершил «суд и расправу», пока в XIX веке суд не был отделен от администрации. 7 Во времена Великой французской революции, а также в период советской власти их в пропагандистских целях именовали «врагами народа». 8 Подробнее см., например: Пашин С. А. Правосудие присяжных заседателей // Вестник Клуба присяжных. 2009–2010. № 2. С. 2–11. 294 Государство. Общество. Управление Отечественный суд и государство инквизиционному, в котором частные начала подменяются публичными, а символические способы обнаружения истины (вроде крестного целования и ордалий) уступают место пыточным. Участники процесса — все менее субъекты и все чаще объекты пристрастных допросов, ведущихся «служилыми людьми». Преступлению придается вид не обиды, нанесенной потерпевшему, а пощечины, которую «вор» закатил государству. Лишается официального признания обычай кровной мести. Сходит на нет участие народа в отправлении правосудия, упраздняется бытовавший еще во времена Ивана IV институт «судных мужей» и «целовальников». Согласно Судебнику 1550 года, даже пойманного с поличным вора можно было преследовать не только в обвинительных формах (собственно, именно обвинительный процесс и назывался на Руси «судом») как посягнувшего на частный интерес, но и в порядке «розыска» как «лихого» человека, т. е. с применением пыток и независимо от позиции истца-челобитчика. В правление царя Алексея Михайловича принимается Соборное уложение 1649 года и широкое распространение приобретает формула розыскного процесса по делам о государственных преступлениях «слово и дело». Практически любое дело, начатое по частной инициативе в рамках обвинительного процесса, могло по усмотрению царских чиновников превратиться в «розыск». Процесс огосударствления правосудия завершается во времена Петра I, предписавшего в 1697 году: «Суду и очным ставкам не быть, а ведать все дела розыском». Судебная реформа 1719 года, базировавшаяся во многом на воинском законодательстве, распространила репрессивные формы судопроизводства на обычные судебные дела. Петр I учредил Сенат, создал юстиц-коллегию, провинциальные, городовые и надворные суды в крупных административных центрах, полковые суды и генеральс-кригсрехт. Однако царь содержал и альтернативные органы, где вершились важные именно для государя дела: Преображенский приказ, а также Тайную розыскных дел канцелярию и ее комиссии. Юстиц-коллегия не была властна над этими, по сути, чрезвычайными учреждениями. Так правители России пристраивают к правовому пространству «юридическое зазеркалье», дополняя явственную европеизацию страны потаенным кровавым ужасом. Екатерина II провела в 1775 году административную и судебную реформы, суть которых была выражена в «Учреждении для управления губерний». Под Сенатом и учрежденными в губерниях палатами уголовного и гражданского суда оказались две ступени сословных судов: уездный и верхний земский суды — для дворянства; выборный магистрат Государство как институт и инструмент 295 С. А. Пашин и губернский магистрат — для купечества; нижняя расправа и верхняя расправа — для государственных крестьян. Юстиция продолжает зависеть от администрации, так как решения судебных палат утверждают (конфирмуют) губернаторы. В роли «зазеркалья» выступает и помещичий суд для крепостных крестьян. До второй половины XIX века в судопроизводстве господствуют канцелярская тайна и формальная теория доказательств. Доказательства подразделяются на совершенные, наличие которых «исключает всякую возможность к показанию невиновности подсудимого» (признание подсудимым своей виновности, признанные обвиняемым документы, результаты личного осмотра, показания медицинских чиновников, показания двух свидетелей, не отведенных и не опровергнутых подсудимым), и доказательства несовершенные, оставляющие сомнения в виновности подсудимого. Осудить человека можно было только при наличии совершенного доказательства, а оправдать — при абсолютном отсутствии уличающих доказательств. Однако как только из системы розыскного (инквизиционного) процесса изъяли пытку, судопроизводство оказалось неэффективным и малорезультативным: удавалось так или иначе решить дела примерно 12% обвиняемых, а прочих, в зависимости от веса имеющихся против них доказательств, приходилось оставлять в подозрении разной тяжести. Судебная реформа 1864 года 19 марта 1856 года, вступив на прародительский престол, Александр II провозгласил: «Да правда и милость царствуют в судах». Назрела необходимость реальной судебной реформы, которая и была начата в 1864 году. В ее ходе наиболее ярким и памятным достижением царя было учреждение равного для всех сословий суда с участием присяжных заседателей. Одновременно была создана прокуратура как часть судебного ведомства, введен институт присяжных поверенных (адвокатура). Предварительное расследование перешло в руки судебных следователей, то есть чиновников юстиции, пользовавшихся статусом членов окружных судов. Судьи стали несменяемы и формально независимы. «Общие судебные места» включали в себя окружные суды и судебные палаты. Кроме того, уездными собраниями и городскими думами избирались мировые судьи и почетные мировые судьи, разрешавшие дела об уголовных проступках и гражданские иски ценой не более 500 рублей. Мировая юстиция как самостоятельная ветвь российской судебной власти включала в себя апелляционную инстанцию 296 Государство. Общество. Управление Отечественный суд и государство в виде съезда мировых судей. Правительствующий Сенат служил единой кассационной инстанцией для всех судебных учреждений (общих и мировых), проверяя состоявшиеся решения исключительно с точки зрения права. Особое присутствие Сената рассматривало по первой инстанции дела о преступлениях против царствующих особ и государства. Утверждая Судебные Уставы, император Александр II подписал Указ Правительствующему Сенату, в котором, в частности, говорилось: «Рассмотрев сии проекты, мы находим, что они вполне соответствуют желанию нашему водворить в России суд скорый, правый, милостивый и равный для всех подданных наших, возвысить судебную власть, дать ей надлежащую самостоятельность и вообще утвердить в народе нашем то уважение к закону, без коего невозможно общественное благосостояние и которое должно быть постоянным руководителем действий всех и каждого, от высшего до низшего» 9. Современники отмечали, что внутри самодержавного государства возникла «судебная республика». Составители Судебных Уставов отказались от формальной теории доказательств и провозгласили принцип свободной их оценки в гласном и состязательном процессе, что позволило подавляющее большинство дел разрешать на более справедливых основаниях. Для оценки значения доказательств по внутреннему убеждению требовались уже не юристы, а люди, обладающие практическим опытом. Вслед за многими европейскими странами, и прежде всего, наполеоновской Францией, Россия принимает модель, при которой судьями факта становятся представители народа. Подавляющее большинство присяжных заседателей были крестьянами, поскольку они наиболее добросовестно относились к исполнению своих обязанностей в суде, в то время как представители чиновничества и правящих классов предпочитали уклоняться от участия в процессах. Особо следует сказать о результатах этого рода судебной практики. В царской России в 1901–1912 годах профессиональные судьи признавали виновными лишь три четверти подсудимых, а окружные суды с участием присяжных заседателей — до 64%. Интересно, что доля подсудимых, признававшихся виновными присяжными заседателями, с одной стороны, и коронными судьями — с другой, была по наиболее распространенным преступлениям почти одинакова. Однако некоторые вердикты присяжных заседателей встречались проправительственными кругами 9 Российское законодательство Х–ХХ веков. Т. 8. Судебная реформа. М.: Юрид. лит., 1991. С. 28. Государство как институт и инструмент 297 С. А. Пашин в штыки — в частности, оправдательный приговор по делу В. Засулич, стрелявшей в градоначальника Ф. Трепова. Контрреформа в России XIX — начала XX века Эти процессы начались со второй половины 70-х годов и прежде всего затронули суд присяжных и мировые судебные учреждения. Это был реванш государства, не желающего ослабления своего влияния в судебной сфере и напуганного тем, что преследование политических противников при развитии реформ может стать негарантированным. Компетенция суда присяжных по рассмотрению дел о посягательствах на должностных лиц и ряда других преступлений была ограничена с одновременным соответствующим расширением полномочий судебных палат с участием сословных представителей. Главный импульс контрреформа получила 1 марта 1881 года, когда бомбой И. Гриневицкого был смертельно ранен Александр II. Уже 14 августа 1881 года было утверждено «Положение о мерах к охранению государственного порядка и общественного спокойствия», согласно которому в местностях, объявленных на положении усиленной или чрезвычайной охраны, генерал-губернатор или министр внутренних дел были вправе передать любое дело, могущее «послужить поводом к возбуждению умов и нарушению порядка», военному суду для рассмотрения в закрытом заседании. Обер-прокурор К. П. Победоносцев в 1885 году призвал Александра III «пресечь деморализацию, которую распространяет в обществе публичность всех судебных заседаний, возведенная в абсолютный закон поборниками отвлеченных начал судебной реформы», отказаться от состязательности процесса, упразднить суд присяжных, учреждение которого, по его мнению, оказалось «совершенно излишним, совсем несообразным с условиями нашего быта» 10. В результате компетенция суда присяжных оказалась бесповоротно урезанной. 12 июля 1889 года увидел свет закон о земских начальниках, которые, будучи служащими исполнительной власти, получили судебные функции в отношении сельских жителей. Мировые судьи были упразднены в 37 губерниях и остались лишь в Петербурге, Москве и Одессе. 10 Победоносцев К. П. Проект записки о реформе судебных учреждений // Тайный правитель России: К. П. Победоносцев и его корреспонденты. Письма и записки. 1866–1895. Статьи. Очерки. Воспоминания / Сост. Т. Ф. Прокопов. М., 2001. С. 187. 298 Государство. Общество. Управление Отечественный суд и государство Таким образом, в царской России наблюдалась следующая картина: наряду с ординарными судебными учреждениями, выведенными формально из-под крыла администрации, действуют механизмы окультуренной судоподобной расправы. Роль «зазеркалья» в царской России играла военная юстиция и, по инерции, самодержавная воля царя (например, Александр II своей властью ужесточил приговор, вынесенный в 1873 году революционеру-авантюристу Нечаеву судом присяжных за совершенное им убийство студента Иванова). Уже в правление Николая II 19 и 20 августа 1906 года были опубликованы высочайше утвержденные Положения Совета министров о военнополевых судах, так как «обыкновенное судебное производство не вполне приспособлено к обстоятельствам настоящего времени и не дает возможности достаточно быстрой репрессии» 11 за противогосударственные преступления и преступления против порядка управления. За первые 8 месяцев своего существования военно-полевые суды приговорили к смертной казни 1102 человека, к каторжным работам 127 человек. Перерождение царских правовых институтов отмечалось и в постановлении Временного правительства 25 марта 1917 года, которым образовывался высший дисциплинарный суд для рассмотрения дел о проступках чинов судебного ведомства. Во вводной части этого документа говорится: «Независимость судей стала пустым звуком, гласность исчезала из суда по первому желанию администрации, наиболее важные дела — о государственных и должностных преступлениях, о проступках в печати — были изъяты из ведения суда присяжных заседателей. Исключительный военный суд стал обычным явлением. Вновь появилось в населении то недоверие к суду, которое было язвой старой дореформенной Руси прошлого столетия» 12. В постановлении Временного правительства также давалась оценка практики царской юстиции: о допросах свидетелей с пристрастием, о подлогах актов следствия, о пытках, равно как и о судьях-сенаторах, которые глядели сквозь пальцы на эти нарушения. 11 Фалеев Н. И. Шесть месяцев военно-полевой юстиции // Былое. 1907. № 2. С. 51. Герцензон А. А., Грингауз Ш. С., Дурманов Н. Д., Исаев М. М., Утевский Б. С. История советского уголовного права. М.: Юрид. изд-во Минюста СССР, 1948. С. 18. 12 Государство как институт и инструмент 299 С. А. Пашин Суд в период Октябрьской революции 1917 года Октябрьская революция дает классический пример революционных преобразований судов. Сразу же после переворота Декретом № 1 от 24 ноября 1917 года были упразднены общие судебные установления, институт судебных следователей, прокуратура, адвокатура, приостановлена деятельность мировых судей. Создаются местные суды в составе избираемых Советами постоянного судьи и двух очередных заседателей для рассмотрения дел уголовных — если наказание не превышает 2 лет лишения свободы, и гражданских — с ценой иска до 3 тысяч рублей. Решения местных судов должны были быть окончательными, их апелляционного пересмотра не предполагалось, однако при назначении более строгого наказания, нежели 7 дней лишения свободы, допускалась кассационная жалоба на съезд местных судей. Учреждались революционные трибуналы для рассмотрения дел о контрреволюционных преступлениях, мародерстве, хищениях, саботаже и злоупотреблениях торговцев, промышленников, чиновников. Судьям и заседателям предписывалось руководствоваться революционной совестью и революционным правосознанием. Как ни странно, но революционные трибуналы были относительно мягкими в своей судебной практике, в отличие, например, от революционных военных трибуналов, которые практиковали даже децимации 13. До окончания гражданской войны и утверждения власти большевиков в судоустройстве происходили многие изменения. Так, по настоянию левых эсеров ВЦИК принял Декрет о суде № 2, на основании которого в искореженном виде восстанавливались окружные суды, отдаленно напоминающие суды присяжных. В состав окружных судов входил судья и 12 народных заседателей, которые контролировали деятельность судьи и даже могли его отвести; судья же выполнял при коллегии народных заседателей роль юридического советника без права решающего голоса. Окружные суды просуществовали с марта по ноябрь 1918 года и были упразднены, так как процесс оказался слишком громоздким и стеснительным для большевиков, а старые специалисты-судьи действовали в духе буржуазного права. Ряд судебных решений пересматривались административным порядком сотрудниками Народного комиссариата юстиции. 13 Децимация — в Древнем Риме казнь каждого десятого воина за трусость, невыполнение приказа. 300 Государство. Общество. Управление Отечественный суд и государство 30 ноября 1918 года ВЦИК РСФСР принял Положение о народном суде РСФСР. Учреждался единый народный суд, работавший, в зависимости от категории дела, в составе единоличного народного судьи, постоянного судьи и 2 народных заседателей либо постоянного судьи и 6 народных заседателей. Положение содержало правило, запрещавшее судьям ссылаться на законы свергнутых правительств. В роли кассационной инстанции выступал совет народных судей, избираемый губернским съездом народных судей. Народный суд должен был рассматривать все дела, кроме уголовных, подведомственных революционным трибуналам. 21 октября 1920 года ВЦИК РСФСР принимает новое Положение о народном суде РСФСР. Высший судебный контроль за законностью судебных приговоров и решений возлагался им на Наркомат юстиции, который мог объявлять судебные акты не имеющими законной силы и возобновлять дела по вновь открывшимся обстоятельствам. Таким образом, живое творчество масс было введено в берега государственного порядка, а над судом закрепилась власть (и ресурсная, и процессуальная) государственной структуры. В этой связи нарком юстиции Н. В. Крыленко писал: «Правильное, соответствующее классовым интересам пролетариата, функционирование суда может быть гарантировано лишь при наличии систематического и повседневного руководства им со стороны единой направляющей инстанции, дающей соответствующее указание по каждому или по поводу каждого выдвигаемого жизнью случая» 14; в дальнейшем Н. В. Крыленко провозгласил установку, согласно которой суд — это «реальное орудие в руках государственной власти» 15. Новым требованиям должен был соответствовать и человеческий материал, заполнивший «стенки и коробки» советских учреждений. Уже в марте 1919 года В. И. Ленин сообщил, что революция преж них судей «выгнала и сделала суд народным» 16, а в 1922 году участники Московского губернского съезда деятелей юстиции констатировали, что за 4 года революции они «создали целую школу в тысячи своих пролетарских правоведов, доселе не имевших понятия о юридических науках и даже малограмотных» 17. 14 Крыленко Н. В. К реформе действующей судебной системы // Еженедельник Советской юстиции. 1922, № 5. С. 4–5. 15 Крыленко Н. В. Судоустройство РСФСР. М., 1923. С. 150–151. 16 Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 38. С. 15. 17 Цит. по: Буков В. Суд и общество в Советской России: у истоков тота литаризма. М., 1992. С. 119. Государство как институт и инструмент 301 С. А. Пашин Советские судебные реформы 1922–1990 годов Судебная реформа 1922 года была важной вехой в истории советского режима, поскольку закрепила законодательно ту сверхцентрализованную судебную систему, которая, если говорить о судах общей юрисдикции, мало изменилась и до сегодняшнего дня. 11 ноября 1922 года постановлением ВЦИК утверждается Положение о судоустройстве РСФСР. На долгие 70 лет закрепляются составы суда, рассматривающие в России все без исключения дела: постоянный народный судья и два народных заседателя или постоянный народный судья. Судебная система республики становится трехзвенной: народные суды; губернские суды; Верховный Суд РСФСР. В 1924 году, с образованием Союза ССР, она будет достроена четвертым звеном: Верховным Судом СССР. Революционные трибуналы свою деятельность прекращают, однако судебная система включает в себя военные и военно-транспортные трибуналы, за деятельностью которых надзирают соответствующие коллегии Верховного Суда РСФСР. В результате судебной реформы закрепляются и теневые технологии управления системой юстиции. Например, в кампанию по избранию народных заседателей по уездам рассылалась «разверстка» с требованием избрать 50% заседателей из рабочих, 35% — из селений и 15% от воинских частей. Последующая кадровая политика советского режима в судебной области характеризуется следующими тенденциями: ростом среди судей доли партийных лиц; нарастанием партийной прослойки и уменьшением количества образованных судей по мере продвижения вверх по судебной пирамиде; нарастанием доли женщин-судей (из чего надо сделать вывод о том, что судейская работа становится все менее привлекательной для партийных выдвиженцев). С принятием Конституции СССР 1936 года и Закона о судоустройстве Союза ССР, союзных и автономных республик 1938 года нарастает централизация судебной системы. Одновременно делаются шаги, рассчитанные на внешний эффект. Так, народных судей начинает избирать население (сроком на 3 года, впоследствии — на 5 лет), что при налаженной технологии фальсификации итогов голосования и наличии в бюллетенях для «тайного» голосования лишь одной кандидатуры никакой опасности для режима не представляет. Советский период углубляет и наше представления о «юридическом зазеркалье». Во-первых, оно давно поглотило пространство правовое, так как судьи стали абсолютно зависимы от партийной бюрократии и сделались ее 302 Государство. Общество. Управление Отечественный суд и государство частью. При этом суды рассматриваются не как органы правосудия, а как инструменты решения текущих хозяйственных и партийно-политических задач. С 1928 года, когда разбиралось Шахтинское дело о «спецах-вредителях», суды становятся инструментом государственного террора. «Мы отрицаем… возможность существования в государстве какой-то особой судебной политики в отличие от общегосударственной политики…» 18, — утверждал видный теоретик и практик социалистического «правосудия» А. Я. Вышинский. Классовая юстиция, выполняющая госзаказы, составляющая одно целое со «смежниками» из органов госбезопасности, милиции, прокуратуры, отчасти адвокатуры, породила определенные технологии уголовного преследования и специфическую демагогию. Разъясняя порядок применения постановления ЦИК и СНК СССР от 7 августа 1932 года «Об охране имущества государственных предприятий, совхозов и кооперации и укреплении общественной (социалистической) собственности», в просторечии именуемого «законом о колосках». Н. В. Крыленко напутствовал нижестоящих коллег по террору: «Всякому, кто покушается на общественную собственность, если это будет выходец из враждебной среды, — расстрел. Если это вовлеченный в кулацкую компанию… единоличник или колхозник — 10-летнее лишение свободы» 19. Репрессии усиливаются и процессуальными средствами. УПК РСФСР в редакции 1923 года позволяет судьям при рассмотрении уголовных дел в губернских судах и военных трибуналах устранить стороны (подсудимый оказывается без защитника наедине со своими судьями); не вызывать свидетелей, показания которых «не вызывают сомнений»; прекратить судебное следствие («суду все ясно»); учитывать при вынесении приговора те доказательства, которые имеются в деле, хотя бы они и не оглашались в ходе судебного следствия 20; устранить прения, запретив сторонам защиты и обвинения произносить речи и реплики по окончании судебного следствия. 5 декабря 1934 года и 14 сентября 1937 года принимаются также чрезвычайные поправки к уголовно-процессуальным кодексам союзных республик, направленные на ускорение уголовного преследования «террористов», «диверсантов» и «вредителей», которых расстреливают немедленно по вынесении приговора или отклонении ходатайства о помиловании; кассационное 18 Вышинский А. Я. Судоустройство в СССР. М., 1936. С. 117. См.: Советская юстиция. 1933. № 3. С. 26. 20 Символично, что данная норма практически повторена творцами нового «демократического» Уголовно-процессуального кодекса Российской Федерации (его ч. 1 ст. 17, ч. 2 ст. 316). 19 Государство как институт и инструмент 303 С. А. Пашин обжалование приговоров, вынесенных порою за 15–20 минут, не допускается. С 1929 года суды и прокуратура привлекаются для участия во всякого рода кампаниях, из которых в период сплошной коллективизации наиболее актуальными оказываются посевные и уборочные. «Зазеркалье», во-вторых, проявляет себя в правоприменительной практике. Например, в 1929–1930 годах почти в 100 раз уменьшается, по сравнению с 1924–1925 годами, число отмен приговоров по «формальным основаниям». Иными словами, поступила команда не обращать внимания на соблюдение процессуальной формы и малограмотные судьи приговаривают к наказаниям людей, не соблюдая даже остатков процессуальных гарантий. Обыкновением правоприменительной практики стало рассмотрение судами дел в тюрьмах, написание приговоров заранее с проставлением мер наказания задним числом. В-третьих, расцветают и множатся чрезвычайные органы расправы. Еще 7 декабря 1917 года СНК по предложению Ф. Э. Дзержинского принимает постановление об учреждении Всероссийской чрезвычайной комиссии по борьбе с контрреволюцией и саботажем. Только по официальным данным ВЧК и размножившиеся на местах «чрезвычайки» за первый год своей работы арестовали лишь в 20 губерниях 87 тысяч и расстреляли 8 389 человек. ВЧК, первоначально обязанная передавать расследованные дела на рассмотрение революционных трибуналов, не только получает право расстреливать своей властью, но даже обзаводится собственным Особым ревтрибуналом, где председательствуют… глава ВЧК Ф. Э. Дзержинский и его доверенные сотрудники, не связанные какимилибо процессуальными формами. 17 января 1920 года ВЦИК и СНК отменили смертную казнь, однако сохранили право военных трибуналов, ревтрибуналов и «чрезвычаек» применять расстрел в районах, на которые «распространяется власть реввоенсоветов фронтов». Если чекистам хотелось кого-либо убить, они просто этапировали жертву в такой район. Формируются и другие «зазеркальные» кровавые органы: особое совещание при НКВД СССР, «тройки» и «двойки» нескольких разновидностей. Эти учреждения работают параллельно с относительно либеральной системой общих судов. Так, в 1919–1920 годах в 24 губерниях местными судами было осуждено 60,8% и оправдано 39,2% подсудимых, причем более половины осужденных приговорено к штрафу или заключению менее 3 месяцев. Уже в 1931 году лишь 16,7% осужденных приговаривалось к наказанию в виде лишения свободы, а в 1948 году оправдывалось только 10% подсудимых. 304 Государство. Общество. Управление Отечественный суд и государство Партийные органы в качестве единственного суверена, безраздельно правящего страной, творят расправу и через головы специализированных карательных органов. Так, Политбюро ЦК ВКП (б) утверждает расстрельные списки с фамилиями бывших соратников вождей. 5 марта 1940 года Политбюро рассмотрело «вопрос НКВД» и в итоге 21 857 польских военнопленных были казнены в Катыни. В-четвертых, «зазеркалье» проявляется и в том, что суды становятся придатками и заложниками чрезвычайных органов. Например, председатель Военной коллегии Верховного Суда СССР тов. Ульрих докладывал не кому-нибудь, а лично Л. П. Берии, что с 1 октября 1936 года по 30 сентября 1938 года Военной коллегией и ее выездными сессиями в 60 городах осуждено: к расстрелу — 30 514, к тюремному заключению — 5643 человека. В период хрущевской оттепели и брежневского застоя не раз происходило латание советской судебной системы. Всплески активности пришлись: на 1959–1960 годы, когда принимались Основы законодательства Союза ССР, союзных и автономных республик, а также новые кодексы союзных республик; на 1977–1981 годы, то есть время приведения законодательства в соответствие с Конституцией СССР 1977 года. Закон РСФСР о судоустройстве был принят в 1980 году, а в 1981 году прошли выборы судей. Перестройка М. С. Горбачева также успела коснуться сферы судоустройства. 1 декабря 1988 года Конституция СССР дополнена нормами, устанавливающими новый порядок выборов судей. Народных судей стали избирать сроком на 10 лет областные и приравненные к ним Советы народных депутатов. Кандидатов на судейские должности подбирали учреждения юстиции — органы исполнительной власти. Членов областных, краевых судов, Верховных судов союзных республик избирали сроком на 10 лет Верховные Советы соответствующих союзных республик. К сожалению, данные преобразования отношений государства и суда коренным образом не изменили. Суд по-прежнему оставался всего лишь одним из инструментов в руках государственной власти. Судебная реформа в постсоветской России Важнейшей предпосылкой судебной реформы в России было признание суверенитета страны, объявление ее демократическим правовым государством, функционирование которого основано на принципе разделения Государство как институт и инструмент 305 С. А. Пашин властей (п. 13 Декларации о государственном суверенитете РСФСР от 12 июня 1990 года). Концепция судебной реформы в РСФСР была 24 октября 1991 года одобрена постановлением Верховного Совета РСФСР. В ней анализировались причины кризисного состояния правоохранительных органов и судебной системы и предлагались законодательные и организационные меры по преодолению затруднений и преобразованию судопроизводства на демократических основах. В частности, провозглашалась необходимость возрождения суда присяжных, института мировых судей, введения судебного контроля за правомерностью заключения под стражу, несменяемости судей, пересмотра ведомственных показателей работы правоохранительных органов и судов. К числу достижений этой судебной реформы следует отнести: провозглашение на конституционном уровне верховенства и прямого действия международного права; ратификацию Конвенции о защите прав человека и основных свобод; признание Россией юрисдикции Европейского суда по правам человека; создание Конституционного суда Российской Федерации и системы арбитражных судов; значительное расширение круга дел, подведомственных суду; передачу пенитенциарной системы от органов внутренних дел в ведение Минюста России; вложение в судебную систему огромных средств. Однако положительным процессам, энергия которых затухла уже к 1996 году, сопутствовали негативные изменения. Государственный механизм не позволил судебной системе России стать носителем независимой судебной власти, вновь сделал судей разновидностью чиновничества. Институт народных заседателей был упразднен в феврале 2003 года в гражданском процессе, с 1 января 2004 года — в уголовном. Фактически в судах общей юрисдикции сохраняется единственный вид представителей народа — присяжные заседатели в областных (краевых) и к ним приравненных судах, однако с их участием рассматривается ничтожное количество уголовных дел. Так, в 2011 году суд с участием присяжных вынес приговоры по 479 делам в отношении 1248 лиц (из 815 613 человек), что составило 0,15% от всех осужденных и оправданных российскими судами. Суд остался объектом государственного управления, осуществляемого, главным образом, через председателей судов. Устрашающая власть председателей судов зиждется на трех китах: распределение дел между судьями; право дисциплинарного преследования и проверок; влияние на карьерный рост судьи и получение им привилегий. Например, председатель Московского 306 Государство. Общество. Управление Отечественный суд и государство городского суда О. Егорова, не обладая правом приема на службу и увольнения своих коллег-судей, заявляет: «Я уволила часть судей…»21. 28 февраля 2008 года Конституционный суд Российской Федерации отметил «особую роль председателей судов в процедуре привлечения судей к дисциплинарной ответственности», «в формировании квалификационных коллегий судей», наличие у них «организационно-распорядительных полномочий в отношении других судей». Судьям, опасающимся отмены их приговоров и постановлений, ясно дают понять, какое решение ожидается. Известно, что оправдательные приговоры отменяются в 18 раз чаще обвинительных, а отмена и изменение приговора — брак в работе, на который указывают в характеристике претендента на очередной квалификационный класс или должность. За мягкость к согражданам, вынесение неугодных силовым ведомствам решений можно серьезно поплатиться. И хотя записано, будто «судья… не может быть привлечен к какой-либо ответственности за выраженное им при осуществлении правосудия мнение и принятое судом решение…» (пункт 2 статьи 16 Закона Российской Федерации от 26 июня 1992 г. «О статусе судей в Российской Федерации»), но хорошо известны систематические случаи расправ над судьями именно за гуманные, правосудные решения. Предлогом для устранения неугодного начальству судьи может послужить что угодно, в том числе, например, нарушение Правил дорожного движения, за которое предусмотрен штраф в размере 100 рублей 22. Сегодня назначение и переназначение председателей судов всецело зависит от администрации президента России, а застойные явления в судебной системе консервируются путем сохранения на высоких постах лиц, доказавших свою верность режиму. Так, Федеральным законом от 8 июня 2012 года № 1-ФКЗ внесены поправки в законодательство о судах общей юрисдикции, узаконившие неограниченно долгое пребывание председателя Верховного суда Российской Федерации в этой должности. На него более «не распространяется установленный… законами предельный возраст пребывания в должности судьи»; персонально для него отменена норма о недопустимости назначения на этот пост «более двух раз подряд» 23, в то время как председатели нижестоящих судов непрерывно занимают соответствующее кресло не свыше двух сроков продолжительностью 6 лет каждый. 21 22 23 Серков Д. Ваша честь: интервью с О. Егоровой // Итоги. 2006. 18 декабря. С. 20. См.: Российская газета. 2010. 4 мая. Собрание законодательства РФ. 2012. № 24. Ст. 3064. Государство как институт и инструмент 307 С. А. Пашин Государство прибегает и к различным методам приручения судов. Не последнюю роль в этом играет система распределения благ. Так, в случае Конституционного суда все начиналось с «пряника», когда судей снабжали за счет ресурсов Управления делами Администрации президента, расселили вне очереди в квартиры в центре Москвы, в обход действовавших на то время правил произвели в высший квалификационный класс, а в разгар дела «Ельцина — КПСС» засекреченным распоряжением наградили весомой прибавкой к должностному окладу. Но когда Конституционный суд осенью 1993 года посмел пойти против политики власти, применили и кнут. 7 октября 1993 года Б. Н. Ельцин издал указ о приостановлении работы Конституционного суда, которому вменялась серьезная провинность, граничащая с преступлением: «Конституционный суд оказался в глубоком кризисном состоянии. Дважды в течение 1993 года… своими поспешными действиями и решениями ставил страну на грань гражданской войны» 24. Деятельность Конституционного суда возобновилась только в феврале 1995 года, и преподанный властью урок судьями был усвоен накрепко. Смычка суда и карательных органов Суд призван контролировать органы уголовного преследования. Будучи лишенным такой возможности, поддавшись давлению силовых структур или выродившись в их придаток, он не может вершить правосудие и становится звеном созданного государством репрессивного конвейера. Так, еще в 1993 году Президент Ельцин подписал Указ, в преамбуле которого было сказано: «Система органов ВЧК — ОГПУ — НКВД — НКГБ — МГБ — КГБ — МБ оказалась нереформируемой. … Система политического сыска законсервирована и легко может быть воссоздана. …Существующая система обеспечения безопасности Российской Федерации изжила себя, неэффективна, обременительна для государственного бюджета, является сдерживающим фактором проведения политических и экономических реформ» 25. И судебной реформы, разумеется. 24 Указ Президента Российской Федерации от 7 октября 1993 г. № 1612 «О Конституционном Суде Российской Федерации // Собрание актов Президента и Правительства РФ. 1993. № 41. Ст. 3921. 25 Указ Президента Российской Федерации от 21 декабря 1993 г. № 2233 «Об упразднении Министерства безопасности Российской Федерации и создании федеральной службы контрразведки Российской Федерации». Цитируется по заверенной копии. 308 Государство. Общество. Управление Отечественный суд и государство Сращивание судов с силовыми структурами проявляет себя самым неожиданным образом. Так, в теории процесса (уголовного, гражданского, административного) провозглашено, что ни одно доказательство не имеет для суда заранее установленной силы; бремя доказывания лежит на стороне обвинения и защите не нужно доказывать невиновность привлеченного к суду. Однако в российской практике по-другому. «Если в суд представлен только составленный протокол, — откровенничает председатель Мосгорсуда, — то мы верим документу. Когда слово милиционера против слова водителя, мы верим милиционеру. …Мы говорим: знаешь что, милый, если ты не виноват, то приходи… Доказывай»26. По аналогичным поводам Уполномоченный по правам человека В. П. Лукин вынужден был выступить в правительственной газете со специальным заявлением: есть судебные процедуры, которых «не коснулись общие преобразования, вызванные судебной реформой»; есть конституционные принципы правосудия, которые так и не затронули «менталитета значительных сегментов судейского корпуса»27. Симбиоз судов с людьми «стерегущей профессии» дает любопытный побочный эффект: руководители первых перенимают методы вторых. Так, например, Верховный суд допускает в качестве доказательств по делам о дисциплинарных проступках судей записи телефонных переговоров, сделанные неустановленными лицами 28. Интересно, что авторы доклада «Повышение эффективности системы правосудия», со знанием дела перечислили органы, принимающие «участие в осуществлении правосудия: МВД, ФСБ, ФСИН, ФССП и так далее» 29. А между тем согласно части 1 ст. 118 Конституции Российской Федерации правосудие осуществляется только судом. Смычка судов и «правоохранительных» органов оказывается главным фактором, не позволяющим сформироваться независимой судебной власти в России, несмотря на многократное увеличение количества подведомственных судам дел, значительное расширение их юрисдикции. К сожалению, не в современной России, а в США еще в 1803 году по делу Марбери 26 Куликов В. Свобода по расчету // Российская газета. 2009. 26 августа. Заявление Уполномоченного по правам человека в Российской федерации // Российская газета. 2009. 21 октября. 28 Определение Судебной коллегии по гражданским делам Верховного Суда Российской Федерации от 12 апреля 2006 г. № 71-Г06–11. Документ опубликован не был. Источник информации: Система «КонсультантПлюс». 29 Повышение эффективности системы правосудия: Доклад Комитета Совета Федерации по правовым и судебным вопросам. М.: Издание Совета Федерации, 2006. С. 72. 27 Государство как институт и инструмент 309 С. А. Пашин против Медисона Верховный суд устами его председателя Дж. Маршалла сформулировал положение, определившее на практике и на долгие годы авторитет и высокое место судов в системе сдержек и противовесов: «…Именно судебная власть вправе и обязана сказать, что есть закон» 30. Необходимость делить судебную власть с представителями власти предержащей судьи компенсируют хлопотами о ведомственных интересах. Они, например, выдают собственное удобство при «отписывании» дел за непреходящую ценность, равнозначную соблюдению прав человека. Так, Независимый экспертно-правовой совет опросил в 2007–2009 годах 1402 судей. По их мнению, позитивное влияние на защиту прав человека оказали: единоличное, без представителей народа, рассмотрение дел (85,9%); порядок судебного разбирательства, избавляющий от допроса свидетелей и исследования материалов дела (89,1%); возможность обойтись без оглашения описательно-мотивировочной части приговора (69,9%) 31. Технологии уголовного преследования, пытка и суд Существующие в России технологии уголовного преследования попрежнему носят неоинквизиционный характер. Они закрепились в сознании оперуполномоченных, следователей, судей, прокуроров в советский период. В современных условиях неправовые технологии уголовного преследования, поддерживающие притязания государства, достаточно многочисленны, но среди всего их многообразия выделяются по своей значимости следующие: навыки работников силовых структур; пытка; огосударствление экспертных подразделений. Навыки следователей. То, чему учили и чего ждали от следователей в нашей стране, приоткрылось в период ликвидации последствий Большого террора. Так, согласно показаниям заместителя наркома внутренних дел командарма 1-го ранга 32 М. П. Фриновского, непосредственно проводившего политику «ежовых рукавиц», следственный аппарат НКВД 30 Цит. по: Мишин М. А., Власихин В. А. Конституция США: политико-правовой комментарий. М., 1985. С. 135. 31 Аналитический обзор результатов Всероссийского мониторинга по проблемам судебной реформы в Российской Федерации. М., 2009. С. 24–25. 32 Характерная черточка: чекисту присвоено звание военачальника. 310 Государство. Общество. Управление Отечественный суд и государство разделялся на несколько специализаций. Особую роль играли «следователи-колольщики», которые «бесконтрольно применяли избиение арестованных, в кратчайший срок добивались “показаний” и умели грамотно, красочно составлять протоколы»; простые «колольщики», не зная материалов дела, «посылались в Лефортово, вызывали арестованного и приступали к его избиению. Избиение продолжалось до момента, когда подследственный давал согласие на дачу показания» 33. И далее: «Дальнейший процесс следствия заключался в следующем: следователь вел допрос и вместо протокола составлял заметки. После нескольких таких допросов следователем составлялся черновик протокола, который шел на “корректировку” начальнику соответствующего отдела, а от него еще не подписанным — на “просмотр” быв. Народному комиссару Ежову и в редких случаях — ко мне. Ежов просматривал протокол, вносил изменения, дополнения. В большинстве случаев арестованные не соглашались с редакцией протокола и заявляли, что они на следствии этого не говорили и отказывались от подписи. Тогда следователи напоминали арестованному о “колольщиках”, и подследственный подписывал протокол. …По-моему, скажу правду, если, обобщая, заявлю, что очень часто показания давали следователи, а не подследственные» 34. Следователи, умеющие сбить обвиняемых, даже незнакомых друг с другом, в группу, сочинить заговор либо другую форму организованной преступной деятельности, срежиссировать показания многих людей, со времен Большого террора до наших дней именуются «романистами» и высоко ценятся в «правоохранительных» органах. Пытка. Пытка используется не только для получения признаний, но также и для устрашения задержанных, демонстрации собственного превосходства, власти и силы. Как известно, пытка в России была официально упразднена указом от 27 сентября 1801 года, подписанным Александром I после открытия невиновности человека, казненного в Казани за преступления, в которых он признался, не выдержав мучений. Государь предписал Сенату «повсеместно по всей империи подтвердить, чтобы нигде, ни под каким видом, ни в высших, ни в низших правительствах и судах никто не дерзал ни делать, ни допущать, ни исполнять никаких истязаний 33 34 Лубянка. Сталин и НКВД — НКГБ — ГУКР «Смерш». 1939 — март 1946. М., 2006. С. 45–46. Там же. С. 45–46. Государство как институт и инструмент 311 С. А. Пашин под страхом неминуемого и строгого наказания» и чтобы «наконец, самое название пытки, стыд и укоризну человечеству наносящее, изглажено было навсегда из памяти народной» 35. После захвата власти большевиками ЦК ВКП (б) разрешил использовать и без того широко применявшийся «метод физического воздействия… в отношении явных и неразоружившихся врагов народа». В законах, имевших витринное значение, о мучительствах умалчивалось 36. Допросы под пытками, вырывание признаний насилием продолжают процветать и доныне. 16 мая 2004 года Комитет против пыток, рассмотрев 3-й периодический доклад Российской Федерации и Альтернативный доклад правозащитников, признал наличие в нашей стране «устойчивой системы безнаказанности пыток и иного жестокого обращения». Были отмечены факты «многочисленных и постоянных заявлений о распространении пыток, совершаемых сотрудниками правоохранительных органов»; «фактический отказ судей принимать во внимание представленные обвиняемым доказательства применения пыток и жестокого обращения, выливающийся в общую практику отсутствия расследования и преследования подобных случаев». Из социологического исследования, проведенного в 2005 году в 5 регионах России, известно, что более 50% опрошенных (в Санкт-Петербурге — 47,6%, в Республике Коми — 62,6%) считают «вполне вероятным», что им или их близким потребуется защита от пыток. О пытках на территории Московской области опубликован специальный доклад37. Пытки могут принимать форму и физического, и психологического воздействия, в частности, состоять в угрозах привлечения невиновного к уголовной ответственности и заключения подозреваемого под стражу. В былые времена заявление подсудимого о применении к нему пыток рассматривалось судьями как «клевета на следствие», «стремление уйти от ответственности» 38. Теперь оно «проверяется» двумя способами: либо вызывают для допроса следователя, который, разумеется, открещивается от любых мер незаконного воздействия; либо прокурору (представителю обвинительной власти) поручают провести проверку заявления 35 См. также: Чельцов-Бебутов М. А. Курс Уголовно-процессуального права. Очерки по истории суда и уголовного процесса в рабовладельческих, феодальных и буржуазных государствах. СПб., 1995. С. 719–722. 36 См.: Мельгунов С. П. Красный террор в России. 1918–1923. М., 1990. 37 Пытки и другие грубые нарушения прав человека на территории Московской области (предварительный независимый доклад) / Сост. А. Бабушкин, В. Габисов и др. М., 2004. 38 См.: Стецовский Ю. И. Судебная власть. М., 1999. С. 15–16. 312 Государство. Общество. Управление Отечественный суд и государство подсудимого о пытках 39. Кроме этого, в суде с участием присяжных заседателей подсудимому и его защитнику под страхом отмены оправдательного вердикта категорически запрещено говорить об избиениях в присутствии представителей народа. Так, в определении Кассационной палаты Верховного суда Российской Федерации от 24 февраля 1998 года по делу К. Сказано: «В случае заявления подсудимым о противоправных действиях следователя, которые повлияли на содержание полученных доказательств, возникший процессуальный вопрос должен разрешаться исключительно профессиональным судьей без участия коллегии присяжных заседателей. …Процессуальные моменты допросов подозреваемого и обвиняемого не относятся к фактическим обстоятельствам дела и, следовательно, не могут быть предметом исследования с участием коллегии присяжных заседателей». Такая позиция Верховного суда РФ до сих пор служит важнейшей причиной отмены оправдательных приговоров суда присяжных. Технология домогательства признаний включает в себя следующие меры: неспровоцированно жесткий захват предполагаемого правонарушителя или жертвы, намеченной на эту роль; эксцессы по ходу доставления беспомощного человека в орган внутренних дел: надевание на голову целлофанового пакета, удержание ногами закованного в наручники лежащего на полу автомобиля человека, демонстрация оружия, угрозы; пытки в органе внутренних дел, иногда — с участием потерпевшего, пользующегося услугами полиции как «крышей»; получение собственноручных «чистосердечных признаний»; последующий допрос лица в качестве свидетеля; оформление задержания; допрос лица в качестве подозреваемого; фиксация исторгнутых пыткой показаний в присутствии понятых на видеопленке в ходе «проверки показаний на месте»; маскировку следов 39 В распространенных с письмом заместителя Генерального прокурора России от 12 марта 1993 года № 12/13–93 методических рекомендациях «Участие прокурора в исследовании доказательств в судебном разбирательстве» правильно говорилось: «В последние годы получила распространение практика допроса в суде в качестве свидетелей следователя и оперативных работников милиции, на нарушение закона которыми ссылается подсудимый, причем показания их потом приводятся в обвинительной речи прокурора и в приговоре в подтверждение того, что признание на следствии было достоверным. …Допрос указанных лиц в качестве свидетелей не основан на законе и отрицательный их ответ на вопрос о том, допускали ли они незаконное давление на обвиняемого, не имеет доказательственного значения». Говорилось правильно, только ощутимого влияния на судебную и прокурорскую практику данная позиция не оказала. Государство как институт и инструмент 313 С. А. Пашин пыток, для чего либо фабрикуются документы об оказании сопротивления работникам полиции, либо о том, что подозреваемый «подрался» или «споткнулся и упал на пол», либо организуется визит в травмпункт, где переломы ребер, синяки и ссадины фиксируются, но запуганный подозреваемый говорит врачу, что претензий к своим истязателям не имеет; помещение человека в нестерпимые условия СИЗО; получение от него признаний при допросе в качестве обвиняемого с использованием его шокового состояния или депрессии либо в обмен на обещание отпустить домой, смягчить режим содержания под стражей; уклонение прокуроров от проверки заявлений о пытках; как правило, даже если такая проверка назначается прокурором или по инициативе суда, она ограничивается опросом предполагаемых истязателей (впрочем, они не имеют обыкновения представляться пытаемым); истолкование презумпции невиновности, действующей в отношении предполагаемых истязателей, как доказательства ложности сообщенных обвиняемым сведений о пытках. Применение пыток воспринимается истязателями не только как средство реализации некоторыми «правоохранителями» их садистических наклонностей, но и как государственная необходимость, как форма «добра с кулаками». Так, например, проинтервьюированный В. Куземко сотрудник уголовного розыска разглагольствует: «Даже самая демократическая и наигуманнейшая власть немыслима без насилия… Государство — лицемерно. Оно знает, что вынуждены мы творить во имя правильно или ложно понятых державных интересов, но оно не хочет… нас останавливать, затыкая нашей жесткостью и жестокостью все прорехи в общественном устройстве… Если мы попадемся — та самая государственная машина, которой мы служим, безжалостно растопчет нас и за ненадобностью выбросит на помойку. Поэтому попадаться — не надо. Хитрозадые менты-начальнички, слепые в некоторых случаях прокуроры и лукавые судьи специально ловить нас не заинтересованы, разве что мы сами — наследим…» 40 Экспертизы. В России подавляющее большинство экспертиз производится государственными (ведомственными) экспертными учреждениями. Эксперты ориентируются на следственные материалы, то есть подтверждают авторитетом науки предвзятые выводы своих коллег в погонах. Иногда научные разыскания дают удивительные результаты. В 2010 году в Курске в лаборатории судебных экспертиз Минюста России проводилось 40 314 Куземко В. Пытки в милиции // Индекс. 2007. № 27. С. 41. Государство. Общество. Управление Отечественный суд и государство изучение листовки, где оппозиция выдвигала лозунг «Долой самодержавие и престолонаследие!». Эксперты объявили эту фразу экстремистской, содержащей призыв к насильственному свержению существующей государственной власти 41. В делах, интересующих государство, методики исследований мало изменились со времен Советской власти, во всяком случае, когда речь идет об экспертизах гуманитарного плана. Без состязательной и независимой экспертизы правосудие осуществляться не может. * * * В завершение, возвращаясь к поставленному в начале вопросу о суде как «третьей власти», хотел бы отметить следующее. На мой взгляд, верное понимание суда еще во второй половине ХIХ столетия выражали П. И. Люблинский и его единомышленники: «По существу идея суда стоит обособленно от государства. Суд есть явление, связанное только с правом. Он стоит вне государства, а порою и над ним» 42. К сожалению, в России позапрошлого, прошлого и нынешнего века мы видим один и тот же чрезмерно огосударствленный суд. Ему постоянно навязываются чуждые ему функции, лишающие его собственной сущности: то репрессивного органа, то инструмента решения управленческих задач, то ширмы для сокрытия управленческих просчетов государства. Конечно, государство могло бы творить все это и собственными руками, но по соображениям престижа оно нуждается в легитимизации такого рода акций, для чего и прибегает к суду. Но скрыть реальное положение дел нельзя. Одним из индикаторов подвластного положения суда выступает расхождение в разы доли оправдательных приговоров, постановленных профессиональными судьями и судами с участием присяжных заседателей. В 2011 году суды Российской Федерации оправдали 1,09% подсудимых, в то время как присяжные заседатели вынесли оправдательные вердикты в отношении 15,14% представших перед судом людей. Такое расхождение не может быть случайностью. Его причина в несовпадении государственных установок и народного правового чувства. Подлинный суд — это площадка, где носители казенного закона, естественного права, моральных ценностей и традиций 41 42 Пыхалов И. В. За что сажали при Сталине. М., 2011. С. 218. Люблинский П. И. Суд и права личности // Судебная реформа. Т. 2. М., 1915. С. 1. Государство как институт и инструмент 315 С. А. Пашин общества вступают в диалог для решения судьбы человека, для преодоления имеющегося конфликта. Вот почему одним из первых пунктов в либеральной повестке сегодняшнего дня должно быть возобновление остановленной в начале нынешнего столетия демократической судебной реформы. Необходим честный конкурс на судейские должности, который обеспечил бы заполнение вакансий юристами, не связанными с государством (бывшими адвокатами, преподавателями права, корпоративными юристами). Почетными мировыми судьями должны избираться уважаемые в обществе люди, пусть и не имеющие высшего юридического образования. Параллельно казенной судебной системе следует выстраивать структуры гражданского общества: третейские суды при общественных объединениях и юридических вузах, службы медиаторов. Суд присяжных необходимо не только учредить в районных судах по уголовным делам, но также передать в ведение этого суда гражданские дела, где сталкиваются интересы личности, с одной стороны, и государственного органа, чиновника или корпорации — с другой. Председатели судов должны стать «первыми среди равных», утратить власть начальников над коллегами. Только при осуществлении этих важнейших условий суд перестанет быть инструментом государственной власти и займет свое естественное место в системе «общество — государство — управление». К. В. Родионов Об экономических предпосылках эффективного государства Динамичный экономический рост в 1999–2008 годах стал результатом радикальных преобразований (микроэкономическая либерализация, финансовая стабилизация и приватизация), проводившихся после краха СССР. Благодаря этим реформам вместо развалившейся социалистической была создана рыночная экономика со свободными ценами, частной собственностью и конвертируемой валютой. В 1999–2003 годах главным фактором роста было вовлечение в производство ресурсов, созданных в советский период. В 2004–2008 годах роль драйверов роста играли растущий приток средств от экспорта сырьевых товаров и значительный приток капитала. Однако резко возросшая во второй половине 2000-х годов доступность финансовых ресурсов скрывала фундаментальные недостатки и дисбалансы экономики — негативный деловой климат, ее низкую привлекательность для инвестиций, высокую склонность к потреблению в ущерб накоплению. Во многом «благодаря» этим факторам в ходе недавнего кризиса Россия испытала самое глубокое падение ВВП среди стран «Большой двадцатки». Посткризисное восстановление оказалось не слишком быстрым: в 2010 году ВВП России вырос лишь на 4%. Это указывает на то, что ресурсы, двигавшие российскую экономику в 2000-е годы, оказались исчерпанными. Если в скором будущем не приступить к реализации институциональных преобразований, то средние темпы роста экономики в ближайшие годы могут сократиться до 2,5%. Ниже мы будем говорить о содержании двух направлений этих преобразований, а именно: о структурных реформах в экономике и об изменениях в секторах, связанных с развитием человеческого капитала. Очевидно, что институциональные преобразования в экономике необходимы для изменения ее структуры, а развитие человеческого потенциала позволит России адекватно ответить на вызовы постиндустриальной эпохи. Государство как институт и инструмент 317 К. В. Родионов Институциональные реформы в экономике Подавление инфляции. В течение всего предшествующего десятилетия темпы годовой инфляции колебались на уровне 10–12%. Монетарные власти не могли определиться с тем, что именно — снижение инфляции или поддержание стабильности курса национальной валюты — должно быть приоритетом денежно-кредитной политики. Декларируя своей основной целью борьбу с инфляцией, на деле в предкризисный период Банк России пытался удержать валютный курс от удорожания, вызванного ростом цен на энергоносители и массированным притоком капитала, тем самым стимулируя экономический рост за счет более низких издержек отечественных производителей в валютном выражении. В условиях квазификсированного, низковолатильного валютного курса и отсутствия ограничений на движение капитала Россия стала привлекательной для краткосрочного капитала, а рубль превратился в высокоспекулятивную валюту. Притоки и оттоки капитала коррелировали с ценами на нефть, и колебания курса в ответ на изменение цен на нефть усилились. В результате в среднесрочном периоде волатильность российского валютного курса выросла и практически сравнялась с волатильностью валютного курса в странах с режимом инфляционного таргетирования1 и плавающим валютным курсом 2. При этом в стране сохранялись высокие инфляционные ожидания и, как следствие, недоверие населения к отечественной валюте и долларизация сбережений. Единственным выходом из этого положения может быть устойчивое снижение инфляции до уровня ниже 5% в год и поддержание ее на этом уровне в течение длительного периода времени. Только таким образом у населения могут сформироваться устойчивые ожидания низкой инфляции, высокий уровень доверия к рублю и к политике Центрального 1 Инфляционное таргетирование — вид денежно-кредитной политики, подразумевающий выполнение монетарными властями страны следующих пяти условий: 1) публичное объявление среднесрочных количественных значений по инфляции; 2) ценовая стабильность — основная цель денежно-кредитной политики ЦБ в долгосрочном периоде; 3) ЦБ определяет инструмент для достижения цели и самостоятельно регулирует процентную ставку; 4) прозрачность денежно-кредитной политики, которая достигается посредством публичного объявления и комментирования планов и решений ЦБ; 5) ЦБ должен отчитываться за результаты своей политики и быть ответственным за достижение целевого значения инфляции. См.: Mishkin F. S. Inflation targeting in emerging market economies. NBER Working paper 7618. March 2000. 2 Юдаева К. О валютной политике // Вопросы экономики. 2010. № 1. С. 21–22. 318 Государство. Общество. Управление Об экономических предпосылках эффективного государства банка. В сегодняшних условиях оптимальным для России является режим модифицированного инфляционного таргетирования, при котором Центральный банк работает над достижением цели по уровню инфляции, поставленной парламентом и правительством, и при этом обладает возможностью изменения политики для стабилизации сильных колебаний валютного курса 3. Обеспечение бюджетной стабильности. Кризис 1998 года со всей очевидностью показал, насколько опасной может быть для страны бюджетная разбалансированность. Во многом поэтому в первой половине 2000-х годов приоритетом правительства являлась макроэкономическая стабильность. Вступление в силу в 2000 году Бюджетного кодекса, установившего правовые основы бюджетного процесса; успешная налоговая реформа 2000–2002 годов, включавшая в себя внедрение плоской шкалы подоходного налога и ЕСН, отмену оборотных налогов, налога с продаж и льгот по НДС; вынужденный отказ от государственных заимствований на финансовых рынках, — все эти факторы способствовали проведению ответственной фискальной политики. В 2002 году федеральный бюджет был сведен с профицитом 1,4% ВВП при ценах на нефть Urals $24 за баррель. Реализации консервативной бюджетной политики способствовало и создание в 2004 году Стабилизационного фонда как инструмента аккумулирования части доходов от пошлины на нефть и налога на добычу полезных ископаемых при цене Urals, превышающей $20 за баррель (c 2006 года — $27 за баррель). Постоянно растущие цены на нефть на протяжении 2004– 2007 годов позволили не только накопить средства для досрочного погашения существенной части внешнего долга, но и создать «подушку безопасности» в преддверии кризиса. В декабре 2008 года объем Резервного фонда и Фонда национального благосостояния (институтов, созданных на базе Стабфонда) составлял $64 млрд и $34 млрд соответственно. В 2005 году начался постепенный процесс смягчения бюджетной политики. Тогда были созданы организации (Инвестиционный фонд и ОАО «Особые экономические зоны»), призванные обеспечить условия для стимулирования инвестиционной деятельности в российской экономике. За ними последовали Российская венчурная компания, Банк развития и внешнеэкономической деятельности («Внешэкономбанк»), Российская корпорация нанотехнологий, Фонд содействия реформированию 3 Там же. С. 25. Государство как институт и инструмент 319 К. В. Родионов жилищно-коммунального хозяйства, «Ростехнологии», «Олимпстрой» и «Росатом». Хотя институты развития получили значительную финансовую поддержку из федерального бюджета, но так и не смогли стать катализаторами инвестиционного роста экономики. Альтернативной формой программного управления бюджетными расходами стали приоритетные национальные проекты, реализовывавшиеся в 2006–2007 годах. Однако нацпроекты в области образования, здравоохранения, жилья и АПК не были подкреплены институциональными реформами, из-за чего свелись к выделению дополнительных бюджетных средств с целью снижения остроты проблем в ключевых отраслях социальной сферы. Отсутствие системного подхода к формированию проектов приводило к произвольному расширению перечня мероприятий, требовавших государственной поддержки, что порождало дополнительные бюджетные траты 4. Последним относительно благоприятным для российского бюджета годом стал 2008-й, когда доходы правительства превысили его расходы на 4,2% ВВП. С начала 2009 года российская экономика вступила в рецессию, сопровождавшуюся обесценением рубля и сворачиванием инвестиционных программ. Доходы федерального бюджета сократились на 23% в реальном выражении, а расходы, напротив, увеличились почти на 25%, в результате чего бюджет был сведен с дефицитом 6% ВВП. В 2010 году доходы бюджета составили 18,7% ВВП, что на 3,8% ВВП меньше, чем в 2008-м; расходные обязательства бюджета находились на уровне 22,7% ВВП (18,3% ВВП в 2008-м) 5. В итоге 2010 год Россия закончила с дефицитом бюджета в 4% ВВП при среднегодовой цене на нефть в $78 за баррель. Сильная зависимость государственных финансов от сырьевого экспорта — фактор, который в ближайшие годы может вызвать острый бюджетный кризис. В 2010 году доля нефтегазовых доходов в федеральном бюджете составила 46,1%. Если до кризиса в бюджет направлялась лишь часть доходов от экспорта энергоресурсов в виде «нефтегазового трансферта», а остальное шло в Фонд национального благосостояния и Резервный фонд, то сейчас нефтегазовые доходы полностью идут на покрытие дефицита бюджета. Бюджет 2011 года сводился без дефицита лишь при цене $120 за баррель 6. 4 5 6 320 Российская экономика в 2010 году. Тенденции и перспективы. М., 2011. С. 55. Там же. С. 57. Обзор Центра макроэкономических исследований Сбербанка России. 13.05.2011. С. 6. Государство. Общество. Управление Об экономических предпосылках эффективного государства Однако при столь благой надежде нужно помнить, что среднегодовая цена на нефть в длительной исторической ретроспективе (1880–2007 годы) составляет всего $19,41 за баррель (в ценах 2000 года) и, значит, риски снижения цены достаточно велики. Очевидно, что период экстремально высоких цен на энергоносители рано или поздно закончится, и тогда Россию ждут большие финансовые проблемы. Вот почему, чтобы избежать серьезных потрясений, необходимо уже сегодня серьезно пересматривать политику государственных расходов. Императивом должно стать возвращение к канонам бюджетного консерватизма, которых Россия придерживалась в начале 2000-х годов, когда была свежа память о дефолте 1998 года. Возможно, в скором будущем властям придется ликвидировать государственные корпорации, сокращать расходы на мегапроекты (Олимпиада-2014, Гран-при «Формулы-1», Чемпионат мира по футболу — 2018 и др.) и начинать пенсионную реформу. А учитывая тот факт, что объем российских суверенных фондов за два кризисных года существенно сократился (по состоянию на 1 июля 2012 года в Резервном фонде накоплено $60,50 млрд), широких возможностей для маневра не будет. Проведение приватизации. Летом 2010 года Минэкономразвития объявило о запуске программы приватизации миноритарных пакетов акций 10 госкомпаний, которая должна будет принести бюджету 1 трлн рублей в течение ближайших трех лет 7. Важнейшим фактором, подтолкнувшим власти к этому шагу, стал финансовый кризис: ухудшение внешнеэкономической конъюнктуры и падение налоговых сборов побудили правительство к поиску дополнительных источников бюджетных доходов. В ситуации быстрого расходования средств Резервного фонда продажа активов, находящихся в государственной собственности, может помочь Минфину балансировать бюджет, не прибегая к заимствованиям на финансовых рынках. Новая приватизация (если она действительно состоится) будет идти вразрез с политикой усиления государственного контроля в экономике, — именно такого курса власти придерживались в течение предыдущего 7 Десять активов включают в себя три банка («Сбербанк», ВТБ, «Россельхозбанк») и семь компаний: одна нефтяная («Роснефть»), две транспортные («Совкомфлот», РЖД), две энергетические (ФСК ЕЭС, «РусГидро») и две связанные с сельскохозяйственным сектором («Объединенная зерновая компания» и «Росагролизинг»). Из этого списка пять компаний уже торгуются на фондовом рынке («Сбербанк», ВТБ, «Роснефть», ФСК ЕЭС и «РусГидро»), а остальные на 100% принадлежат государству и листинга не имеют. См.: Орлова Н. Приватизация в пользу государственных компаний // Ведомости. 26.11.2010. Государство как институт и инструмент 321 К. В. Родионов десятилетия. В 2000-е годы укрупнение находящихся под контролем государства хозяйственных структур сопровождалось выборочными жесткими акциями государственных органов против ряда крупнейших частных компаний и установлением неформальных правил во взаимоотношениях бизнеса и власти. Создание госкорпораций, принятие закона об ограничении иностранных инвестиций в «стратегические» отрасли, «накачка» узкого круга государственных компаний («Газпром», «Роснефть») новыми активами — все это свидетельствовало о масштабной экспансии государства в экономической сфере. При этом политика госвмешательства была вовсе не бесплатной. Если в бюджете 2005 года расходы на национальную экономику составили 7,9% (250 млрд руб.), то в бюджете-2009 — уже 18,6% (около 2 трлн руб.). К сожалению, правительство пока не готово отказаться от «командных высот» в экономике. Если взглянуть на список из 10 крупных госкомпаний и банков, акции которых будут выставлены на продажу, то выяснится, что ни в одном из предложенных к приватизации активов государство не планирует терять контрольный пакет. Безусловно, разгосударствление (даже частичное) будет способствовать большей прозрачности компаний и повышению требований к их подотчетности перед частными инвесторами. Вместе с тем отказ от полноценной передачи компаний в руки новых владельцев замедлит приход частного собственника, заинтересованного в формализованных и стабильных правилах игры. Один из главных вопросов, на который предстоит ответить правительству, звучит следующим образом: каким образом необходимо продавать государственные активы, чтобы бюджет получил наибольшие доходы, а компании — эффективных собственников. Для достижения этой цели у правительства есть гораздо больше шансов, чем в начале 1990-х годов. Архитекторы российских экономических реформ действовали в чрезвычайно сложных обстоятельствах. Чтобы сделать приватизацию политически возможной, руководство Госкомимущества предоставило значительные льготы в пользу директоров предприятий и трудовых коллективов; в обстановке двоевластия и высокой инфляции приход иностранных инвесторов был невозможен. В отсутствие финансовых рынков переход предприятий от инсайдеров к эффективным владельцам занял очень много времени, что негативно сказалось на легитимности частной собственности. Сегодня ситуация принципиально иная. У России за плечами 10 лет финансовой и политической стабильности. Неплохие макроэкономические показатели (низкий уровень государственного долга, большие резервы 322 Государство. Общество. Управление Об экономических предпосылках эффективного государства ЦБ) должны привлечь иностранных инвесторов. В случае если продажи активов будут осуществляться на открытых аукционах с привлечением альтернативных продавцов (инвестиционных банков), правительство получит максимум доходов. Важнейшей задачей правительства является обеспечение гарантий прав собственности: частные инвесторы, вложившие деньги в покупку российских активов, должны быть уверены в их сохранности. Только в этом случае приватизация возымеет должный эффект. Новые собственники, к которым никто не посмеет, по образному выражению В. В. Путина, «послать доктора», смогут расширить горизонты планирования и будут внедрять новые технологии, развивать смежные направления бизнеса, инвестировать в человеческий капитал. Таким образом, новая приватизация может стать одним из кирпичиков посткризисного роста. Напомним, что в 2000-е годы наиболее высокие темпы роста показывали те сектора российской экономики, которые были приватизированы в 1990-е, и, напротив, отрасли, оставшиеся в руках государства, стагнировали. Так, в газовой отрасли в 1990-е годы структурные реформы не проводились, в результате чего у «Газпрома» на протяжении последних десяти лет добыча газа не росла. Практика показывает, что частные собственники создают спрос на эффективные институты. Поэтому масштабная приватизация государственных предприятий позволит создать критическую массу бизнесменов, заинтересованных в реализации комплекса структурных реформ, направленных на становление институтов долгосрочного роста. Еще одной сферой приватизации может стать нерыночный сектор экономики, к которому относятся отрасли, до сих пор практически не затронутые рыночными преобразованиями и которые продолжают функционировать по тем же принципам, что и в СССР (отсутствие конкуренции и регулирование цен). Это газовая промышленность, железнодорожные перевозки, трубопроводный транспорт, жилищно-коммунальное хозяйство (ЖКХ) 8. Ярким примером нерыночной отрасли, подвергшейся реструктуризации, является угольная промышленность. За период ее реструктуризации (1993–2003) было ликвидировано 188 шахт и 15 разрезов, уволено 520 000 человек. Отрасль стала включать в себя около 160 частных угольных компаний, ни одна из которых не получает средства из 8 Ясин Е. Г. Нерыночный сектор. Структурные реформы и экономический рост. М., 2003. С. 11. Государство как институт и инструмент 323 К. В. Родионов бюджета. Добыча угля после достижения минимума в 1998 году (232 млн тонн) резко пошла вверх, и в 2009 году превысила отметку в 320 млн тонн. Несмотря на факт крупных аварий на шахтах в 2007 и 2010 годах 9, в отрасли наблюдается устойчивая тенденция снижения уровня смертности: если в 1993 году коэффициент смертности на 1 млн тонн добытого угля составлял 1, то в 2006 году этот показатель находился на уровне 0,27 10. В результате реструктуризации производительность в отрасли выросла в 4 раза, частные добывающие компании заработали с прибылью, а Россия впервые в своей истории стала нетто-экспортером угля. Важно также отметить, что неотъемлемыми компонентами реформирования нерыночных отраслей должны будут стать территориальное перераспределение рабочей силы и переквалификация высвобождаемого персонала. Реформа рынка труда. Российский рынок труда сложился в последнем десятилетии прошлого века. На старте рыночных реформ в обществе царил страх перед перспективой взрывного роста безработицы и связанных с этим социально-политических потрясений. Специалистам казалось, что во время трансформационного кризиса безработица достигнет уровня, сопоставимого с тем, что наблюдался в США в период Великой депрессии (25%). Однако апокалиптическим предсказаниям не суждено было сбыться. Несмотря на глубокий спад ВВП (43%), в течение всего пореформенного периода безработица не поднималась выше 13%, в то время как в странах Восточной Европы этот показатель колебался возле 20% 11. Причиной стабилизации безработицы на относительно низком уровне стал тот факт, что директора промышленных предприятий, столкнувшись с падением объема производства, сокращали издержки не с помощью пропорционального высвобождения персонала, а через урезание зарплаты и использование механизма вынужденных отпусков. Применение таких методов способствовало некоторому смягчению социальной напряженности, однако препятствовало выправлению структурных деформаций экономики: неэффективные предприятия имели возможность долго 9 В результате взрывов метана на шахтах «Ульяновская» (г. Новокузнецк) 19 марта 2007 года и «Распадская» (г. Междуреченск) 8 мая 2010 года погибло 110 и 91 человек соответственно. 10 Никитин А. И. Реструктуризация угольной промышленности // История новой России. Очерки, интервью / Под общ. ред. П. С. Филиппова. СПб., 2011. Т. 2. С. 345. 11 Капелюшников Р. И. Конец российской модели рынка труда? М., 2009. С. 3. 324 Государство. Общество. Управление Об экономических предпосылках эффективного государства удерживаться на плаву, что способствовало консервации малопроизводительных рабочих мест. Нечто похожее происходило на нашем рынке труда и в период недавнего кризиса. В силу мощного административного давления на бизнес (увольнения на предприятиях можно было осуществлять только с согласия регионального руководства) предприниматели использовали такие механизмы, как перевод части персонала на неполное рабочее время (600 000 человек), предоставление неоплачиваемых отпусков по заявлению работников (около 1 млн человек), увольнение по соглашению сторон (12% от общего числа выбытий). И хотя в период с октября 2008 года по февраль 2009 года спад в промышленности достиг 17%, падение занятости составило лишь 4%. Ограниченность свободы маневра работодателей вызвана не только давлением со стороны региональных властей, но и жесткостью законодательства о защите занятости. Оценки гибкости трудового законодательства, которые публикуются Всемирным банком и Международной организацией труда, свидетельствуют, что с формально-правовой точки зрения российский рынок труда — один из самых зарегулированных в мире. По шкале жесткости законодательства о защите занятости, предложенной Всемирным банком, в 2007 году Россия имела 44 балла, а средний балл развитых стран составлял 30,8 12. В Трудовом кодексе РФ закреплен чрезвычайно забюрократизированный порядок найма работников, а также неудобные по срокам и дорогостоящие по процедуре условия увольнения персонала. Фактически отсутствует возможность использования гибких форм занятости, ограничено применение срочных трудовых договоров. В этой связи очевидна необходимость изменения трудового законодательства с целью снижения издержек увольнения при условии обеспечения равного и обязательного для всех правоприменения законов о труде. Совершенствование трудового законодательства должно идти под знаком его рационализации, устранения многочисленных внутренних противоречий, отказа от откровенно нерациональных норм (например, поддержки донорства за счет предприятий) и восполнения пробелов (неурегулированность вопроса о дистанционном труде). Кроме того, в ТК необходимо ввести правовые нормы, обеспечивающие институциональное разнообразие форм занятости, в том числе постиндустриальных (заемного труда, дистанционной занятости, гибких графиков работы). 12 Капелюшников Р. И. Конец российской модели рынка труда? М., 2009. С. 20–21. Государство как институт и инструмент 325 К. В. Родионов Конкурентная политика. В 2000-е годы конкуренция оставалась на периферии государственной экономической политики, многие сферы экономики с молчаливого согласия государства оказались во власти монополий или олигополий. В результате во многих секторах (рынок нефтепродуктов, строительная сфера, производство стройматериалов) цены росли, а качество товаров и услуг не улучшалось. Как реально работает конкуренция, можно было наблюдать на рынке сотовой связи, где за последние десять лет цены снизились в среднем на 60%, в результате чего сегодня большинство россиян обеспечены дешевой и достаточно качественной мобильной связью. От развития конкуренции выигрывают потребители, именно поэтому конкурентная политика должна стать важнейшим экономическим интересом государства. Для реализации конкурентной политики необходимо сменить существующую антимонопольную доктрину, согласно которой монопольное доминирование на рынке не является проблемой до тех пор, пока не доказаны факты злоупотребления монопольным положением. В условиях открытого потакания государственных органов монополиям и широкого распространения коррупции применение мягких форм антимонопольного регулирования чревато лишь усугублением монополизма. Для борьбы с монополиями необходимо применять превентивные меры: принудительное разделение компаний-монополистов с использованием судебных процедур и поддержка прямого входа на рынок конкурентов. Россия должна следовать примеру Европейского союза, где высокий политический авторитет Европейского директората по конкуренции, его бескомпромиссная позиция по защите конкуренции и прав потребителей в борьбе с самыми сильными противниками служат одним из оплотов эффективности европейского проекта в целом. Последние десять лет со всей очевидностью показали, что прямое и косвенное присутствие государства в экономике сильно ослабляет конкуренцию. Протекционизм в отношении близких к государству компаний (яркие примеры — крупный нефтегазовый бизнес и региональные строительные рынки) разрушителен для конкурентной среды. В связи с этим присутствие государства необходимо сохранить лишь в качестве непредвзятого регулятора, ликвидировав конфликт интересов и отделив регуляторные функции государства от хозяйственных. В отношении целого ряда рынков (нефтепродуктов, строительных материалов, металлопродукции, сельскохозяйственной продукции, природного газа, электроэнергии) необходимо разработать специальные программы демонополизации, 326 Государство. Общество. Управление Об экономических предпосылках эффективного государства исключения картельных союзов и развития конкуренции, включающие меры по прямой поддержке входа на рынок независимых компаний и новых инвесторов, конкурирующих с существующими монополистами 13. Инновационное развитие В последние годы первые лица страны неоднократно заявляли, что переход к инновационной экономике — абсолютный императив развития России в начале XXI века. И это неудивительно: становление современной модели экономики в развитых и быстроразвивающихся странах в значительной мере обусловлено изменением роли инноваций. Формирование инновационных экономик стало результатом как ускорения прогресса науки и технологий вследствие глобализации научного обмена, так и фундаментальных изменений в мировом разделении труда. Если технологии промышленной сборки активно осваиваются менее развитыми странами, то сами технологии превращаются в товар, производимый преимущественно развитыми странами. Конкурентоспособность российской экономики в секторе массового промышленного производства в силу относительно высоких издержек на труд ограниченна. В то же время достаточно высокое качество человеческого капитала и научный потенциал открывают перед Россией возможности для того, чтобы занять определенные ниши на рынке технологий. Основные барьеры на пути инновационного развития российской экономики можно разделить на три группы: 1) проблемы сектора научных исследований и разработок; 2) низкая восприимчивость бизнеса к технологическим инновациям; 3) низкое качество институциональной среды. Наука. Россия унаследовала от Советского Союза обширную кадровую базу высокообразованных ученых и хорошо обученных инженеров, систему научно-исследовательских институтов и конструкторских бюро, производивших сложное оборудование. Благодаря наличию этой инфраструктуры СССР удалось добиться значительных технических достижений: первый запуск искусственного спутника Земли, первый полет человека в космос, разработка первых в мире сверхзвуковых транспортных 13 300 шагов к свободе. Политическая программа объединенной российской демократической оппозиции. М., 2008. С. 41–43. Государство как институт и инструмент 327 К. В. Родионов самолетов, строительство первой в мире атомной электростанции, подающей электроэнергию в общие сети, производство сложных систем вооружения 14. После 1991 года разветвленная система научно-исследовательских лабораторий и конструкторских бюро существенно сократилась. Численность инженеров и конструкторов упала с 1,94 миллиона человек (1990 год) до 793 тысяч (2008 год). Затраты на НИОКР также сократились. В 2009 году они составляли 1,24% ВВП, что значительно ниже среднего уровня по странам — членам ОЭСР, но выше аналогичного показателя большинства стран с близким уровнем ВВП на душу населения. По уровню удельных затрат на науку в ВВП Россия занимает 29-е место в мире; по абсолютным масштабам затрат на ИР она отстает от США — в 17 раз, Китая — в 5, Германии — в 4, Франции и Кореи — примерно в 2 раза. В отличие от большинства стран — членов ОЭСР, в России большую часть исследовательских работ финансирует госсектор (61%), на долю частного сектора и иностранные источники финансирования приходится 29 и 9% соответственно. Отечественная наука продолжает функционировать в рамках индустриальной модели, характеризующейся доминированием самостоятельных научных организаций, обособленных от вузов и предприятий. На них приходится свыше 80% затрат на науку, тогда как в рыночных экономиках костяк национальных исследовательских систем составляют компании и университеты. Почти три четверти организаций, выполняющих исследования и разработки (ИР), находятся в собственности государства. Прикладная наука представлена не промышленными фирмами (их не более 7%), а отраслевыми НИИ и КБ. Исследованиями занимаются 45% вузов, которые осваивают примерно 7% затрат на науку (это в 2,5 раза ниже средней по странам ОЭСР). В результате четырехкратный рост государственных расходов на науку в 1998–2009 годах почти никак не отразился на динамике ее результативности в части прикладных и фундаментальных исследований. Бизнес. В условиях плановой экономики высокотехнологичные отрасли «индустриального цикла» (вооружения, космос, атомная энергетика, самолетостроение) считались приоритетными и потому развивались в условиях крайне мягких бюджетных ограничений. С этим были связаны 14 Крейн К., Усанов А. Роль высокотехнологичных отраслей // Гуриев С., Качинс Э., Ослунд А. Россия после кризиса. М., 2011. С. 140. 328 Государство. Общество. Управление Об экономических предпосылках эффективного государства существенные трудности перевода этих секторов на рыночные рельсы. И если в 1990-е годы казалось, что проблемы этих отраслей вызваны исключительно недофинансированием, то в 2000-е годы стало понятно, что рост финансирования не приводит к пропорциональному улучшению конкурентоспособности. Для улучшения ситуации предприятиям старых высокотехнологичных отраслей необходимо адаптировать свой потенциал под ценовые требования рынка, чтобы обрести мировую конкурентоспособность с точки зрения издержек. Низкий уровень инновационной активности отечественного бизнеса, зародившегося в 1990-е годы, во многом связан с недостаточной встроенностью компаний в международные рынки и слабым уровнем внутренней конкуренции. Лишь около 5% российских компаний промышленного сектора экономики ориентированы на зарубежные рынки. Инновационная деятельность предприятий сводится преимущественно к приобретению машин и оборудования, а не к проведению исследований и разработок и созданию на этой основе заделов для разработки радикальных новшеств. Как следствие, лишь 0,6% инновационной продукции приходится на новую для мирового рынка (в Германии — 13%, в Финляндии — 16%). При этом для инновационной активности характерна существенная отраслевая дифференциация: в высокотехнологичных секторах (фармацевтика, компьютерное и телекоммуникационное оборудование, авиакосмическая техника) доля инновационно активных предприятий достигает 23–36%; в добывающих секторах и большинстве обрабатывающих производств всего 2–11%. Институты. Не менее важными проблемами являются репрессивность таможенного регулирования и налогового администрирования, а также возросшая фискальная нагрузка на бизнес после перехода от ЕСН к страховым платежам (эта нагрузка в первую очередь легла на инновационные сектора, в которых более высокий вклад человеческого капитала по сравнению с «сырьевыми» отраслями). Российские власти отчасти понимают критичность этих проблем. Во многом поэтому сегодня в инновационном центре «Сколково» создается беспрецедентно благоприятный правовой режим, минимизирующий административные барьеры и налоговое бремя для компаний-резидентов. В иннограде будут действовать независимые от местных властей и подчиняющиеся напрямую головной структуре специальные подразделения органов МВД, ФМС, ФНС, МЧС, Роспотребнадзора. Пожалуй, этот факт убедительнее всего указывает на Государство как институт и инструмент 329 К. В. Родионов то, какие сферы российского государства необходимо реформировать для стимулирования инновационной активности экономики. Улучшение делового климата Плохой деловой климат — наболевшая проблема российской экономики. Во второй половине 2000-х годов Россия находилась в «подвале» международных индексов инвестиционного климата. Для примера можно обратиться к рейтингу Всемирного банка «Doing Business», который оценивает благоприятность деловой среды в стране, ее комфортность для ведения бизнеса, удобство и простоту действующих регламентов. За период между исследованиями 2007 и 2011 годов в сводном рейтинге «Doing Business» Россия опустилась на 27 позиций (с 96-го на 123-е место); существенный регресс наблюдался по таким параметрам индекса, как «международная торговля» (–19 позиций), «ликвидация предприятий» (–22 позиции), «получение разрешений на строительство» (–29 позиций), «защита инвесторов» (–33 позиции), «создание предприятий» (–75 позиций) 15. Наиболее красноречивым стало исследование Political Risk Atlas, опубликованное в январе 2011 года британской компанией Maplecroft, специализирующейся на анализе деловых рисков. По итогам 2010 года Россия оказалась среди 11 стран с «крайне высокими» политическими рисками для инвесторов; нашими соседями по этому списку были Сомали, Конго, Судан, Мьянма, Афганистан, Ирак, Северная Корея, Зимбабве и Пакистан16. Первоочередными мерами по нормализации делового климата и снижению рисков ведения бизнеса должны будут стать амнистия всех осужденных предпринимателей и реформа уголовного кодекса. Необходимость модернизации современного уголовного законодательства в экономической сфере продиктована как его очевидной неэффективностью и чрезмерной репрессивностью, так и осознанием современным российским обществом того факта, что сложившееся определение границ пра вопорядка в сфере экономики и практика применения уголовного закона ограничивают конституционно гарантированную свободу экономической де ятельности и тормозят экономическое развитие страны. Глубина и важность проблем в этой области требуют кардинального преобразования 15 16 330 Doing Business 2011: Making a Difference for Entrepreneurs. World Bank, 2011. Political Risk Atlas 2011. // Maplecroft. January 2011. Государство. Общество. Управление Об экономических предпосылках эффективного государства уголовного законодательства, которое не может быть сведено к фрагментарным новациям и требует комплексного подхода, в том числе — пересмотра многих положений как Особенной, так и Общей части Уголовного кодекса с тем, чтобы обеспечить концептуально новый подход к правовому регулирова нию предпринимательской деятельности в стране. В России целые поколения выросли и живут с мыслью о преступном или, по крайней мере, об аморальном характере предпринимательства, так как на протяжении длительного времени предпринимательская деятельность была вне закона и предельно жестоко каралась, в том числе путем уголовной репрессии. Нынешнее российское уголовное право во многом заимствовало эту традицию и сохранило родимые пятна прежнего советского законодательства, от которых предстоит решительно и последовательно избавляться. Нужно всеми силами способствовать формированию многочисленного законопослушного предпринимательского сословия, которое является основой возникновения и существования класса, столь необходимого для развития российской экономики. Для этого требуется реальная и эффективная защита не только права собственности, но и личности предпринимателя, который, прежде всего, дол жен быть избавлен от извечного страха без вины быть привлеченным к уголовной ответственности 17. Развитие человеческого капитала Пенсионная реформа. В 2001–2002 годах была предпринята попытка провести пенсионную реформу. Доставшаяся от Советского Союза и первого постсоветского десятилетия распределительная система, в рамках которой пенсионные права были слабо связаны с трудовым вкладом и предшествующими отчислениями в пенсионный фонд, заменили конструкцией, включавшей три компонента. Во-первых, социальную пенсию, гарантируемую всем российским гражданам по достижении пенсионного возраста и финансируемую за счет единого социального налога; во-вторых, условнонакопительную компоненту — выплаты, зависящие от объема предшествующих отчислений; в-третьих, собственно накопительную часть пенсионной системы, где должно было происходить аккумулирование средств на 17 Концепция модернизации уголовного законодательства в экономической сфере. М., 2010. С. 7–8. Государство как институт и инструмент 331 К. В. Родионов индивидуальных счетах граждан (в 2002 году на эти цели были направлены 2%-ные отчисления от заработной платы) 18. Пенсионная реформа вовсе не была обречена на провал. В начале 2000-х годов Россия вступала в период динамичного экономического роста и благоприятной конъюнктуры на сырьевых рынках. Выход из трудового возраста малочисленных возрастных когорт рождения начала 1940-х годов и начало трудовой деятельности детей, родившихся у представителей послевоенного поколения, гарантировали до 2007 года рост числа работников, приходящихся на 1 пенсионера. У правительства было 5–7 лет на реализацию радикальной пенсионной реформы, направленной на расширение доли накопительной части пенсионного страхования и форсированное развитие систем добровольного пенсионного страхования. Однако этот шанс был упущен. Граждане были совершенно не подготовлены к проведению реформы. Не проводилась информационно-разъяснительная кампания о том, как меняется пенсионная система. В результате к концу 2007 года 95,6% участников накопительной системы оставались в государственной управляющей компании. В 2005 году правительство вывело из накопительной системы когорту работников среднего возраста (мужчин 1953–1966 годов рождения и женщин 1957–1966 годов рождения), из-за чего темпы пенсионных накоплений существенно снизились, а население получило сигнал о возможности произвольных изменений правил игры 19. В последние 3 года правительство фактически отказалось от реализации пенсионной реформы. Была проведена серия индексаций, в результате которых к концу 2010 года размер трудовой пенсии по старости составил 8177 рублей. Для финансирования расширяющегося объема пенсионных выплат в 2011 году была повышена шкала страхового взноса, однако эта мера вызвала неприятие со стороны бизнеса. Дефицит ПФР, составлявший в середине прошедшего десятилетия 0,9% ВВП, по итогам 2010 года вырос до 5,2% ВВП 20. Пенсионная система до сих пор несет в себе множество советских пороков — высокую зависимость от бюджетных средств, множественность различных схем пенсионного обеспечения, низкий фактический возраст назначения пенсий. 18 Гайдар Е. Т. Долгое время. Россия в мире: Очерки экономической истории. М., 2005. С. 531. Синявская О. В. История пенсионной реформы в России // История новой России. Очерки, интервью / Под общ. ред. П. С. Филиппова. СПб., 2011. Т. 3. С. 194. 20 Российская экономика в 2010 году. Тенденции и перспективы // Указ. изд. С. 61. 19 332 Государство. Общество. Управление Об экономических предпосылках эффективного государства В этой ситуации требуется коренной пересмотр нынешней политики пенсионного обеспечения. Для целей финансирования текущего дефицита ПФР необходимо передать пакеты акций крупнейших государственных компаний в управление Пенсионному фонду и радикально повысить по ним дивидендную доходность. В долгосрочной перспективе необходим комплексный переход к накопительной пенсионной системе. Так, Россия может по примеру Норвегии создать Глобальный пенсионный фонд (ГПФ), передав ему в управление сверхдоходы от налогообложения нефтяного экспорта, акции госкомпаний, средства от широкомасштабной приватизации государственного имущества. Доходы от инвестирования средств ГПФ будут направляться на выплату пенсий тем пенсионерам, которые в силу возраста не смогут полноценным образом участвовать в накопительной системе. Собственно накопительная ПС может представлять собой систему с персональными пенсионными счетами, взносы на которые будут делаться как гражданами, так и компаниями, и включать пенсионные фонды всех форм собственности, конкурирующих за привлечение средств на пенсионных счетах. Образование. Российская система дошкольного и школьного образования обеспечивает его доступность на уровне стран с высоким ВВП. По формальным показателям уровень образования населения России — один из самых высоких в мире. Доля населения без образования и с начальным образованием составляет в России менее 2%. Одним из самых низких в мире является в России и доля лиц с основным общим образованием — 9%. По доле населения, имеющего образование не ниже среднего профессионального, Россия с показателем 47% уступает только Канаде (48%), значительно опережая остальные развитые страны, а по доле населения с высшим образованием превышает средние показатели стран ОЭСР. Эти данные показывают, что сегодня в российской системе образования и социализации решена базовая проблема доступности образования. Однако негативные тенденции в различных сегментах сферы образования и социализации создают риск снижения достигнутого качества и конкурентоспособности российского образования 21. В России практически не происходит обновления педагогического корпуса. Доля учителей пенсионного возраста в 2002–2007 годах выросла 21 Стратегия-2020: Новая модель роста — новая социальная политика. Промежуточный доклад о результатах работы по актуальным проблемам социально-экономической стратегии на период до 2020 года. М., 2011. С. 181–184. Государство как институт и инструмент 333 К. В. Родионов с 10,7 до 14,18%, удельный вес численности педагогов до 30 лет в общей численности учителей — всего 12%. Приток молодых кадров низкий, значительная их часть не закрепляется в системе образования. При этом существует так называемый двойной негативный отбор кадров для образования: вступительный балл Единого государственного экзамена (ЕГЭ) в педагогических вузах низкий, а лучшие выпускники, как правило, не идут работать по специальности в силу низкой привлекательности условий (заработная плата, отсутствие пространства карьерного роста). При такой возрастной структуре и высокой текучке хороших кадров вложения в повышение квалификации не могут быть эффективными. Существующая модель подготовки избыточного количества будущих учителей в специализированных вузах не позволяет преодолеть двойной негативный отбор, не обеспечивает необходимой гибкости в учете изменяющихся требований к профессиональной компетентности учителя 22. В 2000-е годы важнейшим институциональным изменением в системе среднего образования стало введение ЕГЭ. Этот экзамен сыграл существенную роль в демократизации российского образования и восстановлении социальных лифтов: после введения ЕГЭ в столичных вузах существенно вырос процент поступающих из регионов России. Однако при этом не были в полной мере решены проблемы независимости процедуры проведения экзамена, качества отдельных контрольно-измерительных материалов. Серьезные искажения в практику реализации ЕГЭ внесло использование его результатов в качестве главного и единственного критерия для оценки результатов работы учителей, школ, муниципалитетов, регионов. На примере ЕГЭ проявилась и технологическая отсталость российского образования от лучших международных образовательных систем, нехватка профессионально подготовленных специалистов и опасность некомплексного решения институциональных проблем. ЕГЭ с самого начала рассматривался лишь как часть комплексной национальной системы оценки качества образования, включающей в себя национальные экзамены, мониторинговые обследования и стандартизированную школьную оценку. Однако эта система создана не была23. Еще одной проблемой, связанной с внедрением Единой государственного экзамена, стало ограничение права вузов на профессиональный отбор 22 Стратегия-2020: Новая модель роста — новая социальная политика. Промежуточный доклад о результатах работы по актуальным проблемам социально-экономической стратегии на период до 2020 года. М., 2011. С 186. 23 Там же. С. 190–191. 334 Государство. Общество. Управление Об экономических предпосылках эффективного государства абитуриентов. Предполагать, что по ЕГЭ можно отобрать людей, способных учиться в консерватории, Институте стран Азии и Африки, мехмате МГУ, в Физтехе, ГИТИСе и т. д., трудно. Здесь возникает противоречие в решении двух задач: обеспечения равенства доступа к качественному образованию и собственно качество образования. Разумный компромисс можно найти в сочетании принципа стандартизации экзамена, дающего право на финансирование из государственного бюджета высшего образования как инструмента, позволяющего обеспечить возможность поступления в вуз детям из низкостатусных семей, с предоставлением вузам права отбора студентов, соответствующих предъявляемым требованиям 24. Важными проблемами профессионального образования в современной России являются: жесткая структура государственных вузов и образовательных программ, сохранившаяся практически в неизменном виде со времен плановой экономики с исключительно дробными, узкоспециальными программами подготовки; неудовлетворительное качество преподавательского состава вузов — средняя заработная плата составила в 2010 году чуть более 20 000 руб. в месяц, только 16% преподавателей на постоянной основе участвует в научной работе, лишь 38% владеет иностранными языками; несоответствие структуры высшего образования потребностям рынка труда 25. Мерами на пути решения этих проблем может стать внедрение программ прикладного бакалавриата в большинстве массовых вузов, что позволит ликвидировать социальный разрыв между «рабочими» профессиями и присущим выпускникам вузов повышенным социальным статусом, а также отказ от устаревшего механизма государственного задания в бакалавриате/специалитете — вузы должны финансироваться по принципу «бюджетные деньги следуют за студентом» 26. Здравоохранение. Высокий уровень заболеваемости населения и низкое качество медицинских услуг — ключевые причины продолжающегося быстрого сокращения населения России. Несмотря на заметное сокращение 24 Гайдар Е. Т. Долгое время. Россия в мире: Очерки экономической истории. М., 2005. С. 587–588. 25 Стратегия-2020: Новая модель роста — новая социальная политика. Промежуточный доклад о результатах работы по актуальным проблемам социально-экономической стратегии на период до 2020 года. М., 2011. С. 173. 26 Уровень финансирования каждого высшего учебного заведения должен быть поставлен в зависимость от того, какое количество абитуриентов высокого качества сумел набрать тот или иной вуз. Государство как институт и инструмент 335 К. В. Родионов смертности в последние годы — с 16,1 на 1000 чел. населения в 2005 году до 14,2 в 2010 году, этот уровень все еще очень высок по сравнению с европейскими странами (9,6 в странах ЕС в 2009 году). Особенно высока в нашей стране смертность населения в трудоспособном возрасте. Вероятность умереть в возрасте 15–60 лет в России почти в два раза выше, чем в среднем по Европе: 269 против 146 на 1000 чел. населения (2009 год). По уровню финансирования здравоохранения Россия намного отстает от западноевропейских стран. Доля общих расходов на здравоохранение в ВВП у нас почти в 1,7 раза меньше, чем в странах ЕС (5,2% против 9% в 2008 году), а доля госрасходов на здравоохранение в ВВП — меньше в 2 раза (3,4% по сравнению с 6,9%). В абсолютном выражении в расчете на человека российское государство тратит на здравоохранение в 3,9 раза меньше, чем в среднем страны ЕС (567 долларов и 2203 соответственно по паритету покупательной способности в 2008 году). В последние годы были предприняты некоторые шаги для улучшения работы системы здравоохранения. Так, размеры государственного финансирования здравоохранения выросли за последние пять лет в 2,3 раза в номинальном выражении. Вместе с тем в отрасли остается значительное количество нерешенных проблем: преимущественная ориентация на лечение заболеваний, а не на их предотвращение; резко дифференцированная фактическая доступность качественной медицинской помощи; слабая защищенность прав пациентов, риски непомерных вынужденных затрат на лечение при его формальной бесплатности. Зарплата российского врача лишь на 10% превышает среднюю по экономике. В то же время в странах Центральной Европы она в 1,5–2 раза выше средней, а в ведущих индустриально развитых странах даже начинающие врачи принадлежат к верхнему среднему классу. За рубежом общепризнано, что только высокий социальный и экономический статус врача способен гарантировать комплектование врачебного корпуса людьми со способностями и ответственностью, необходимыми для полноценного выполнения профессиональных обязанностей. В нашей стране данное требование в целом не выполняется. В результате врачебный корпус весьма неоднороден с точки зрения квалификации и добросовестности, что в конечном счете оборачивается скрытым неравенством качества медицинской помощи для населения 27. 27 Стратегия-2020: Новая модель роста — новая социальная политика. Промежуточный доклад о результатах работы по актуальным проблемам социально-экономической стратегии на период до 2020 года. М., 2011. С. 224–228. 336 Государство. Общество. Управление Об экономических предпосылках эффективного государства Существенные позитивные сдвиги в улучшении здоровья населения могут быть достигнуты за счет реализации комплексной стратегии, ориентированной на оптимальное сочетание медицинских и немедицинских факторов борьбы с заболеваниями. Наиболее значимые и недостаточно используемые резервы связаны с сокращением заболеваемости и смертности активной части населения, лиц в трудоспособном возрасте. Продолжая наращивать усилия по лечению тяжелых заболеваний, которыми чаще всего страдают лица пожилого возраста, необходимо вместе с тем кардинально усилить меры медицинской профилактики, поддержку здорового образа жизни и мероприятия экологического характера. Ключевым индикатором развития здравоохранения в широком смысле слова должен быть не уровень смертности и ожидаемой продолжительности жизни, как это делается сейчас, а показатель «продолжительность жизни, скорректированной с учетом нарушений здоровья», который применяется Всемирной организацией здравоохранения и полнее характеризует состояние здоровья населения. По этому показателю Россия отстает от стран Западной Европы на 13 лет (в России — 60,1 года, в странах — «старых» членах ЕС — 73,0 в 2007 году). Переход к данному целевому показателю будет означать усиление целевой ориентации системы здравоохранения на продление активного периода жизни российских граждан 28. * * * Недолгая история посткоммунистической России показывает, что реформы реализуются лишь тогда, когда их нельзя не проводить. Скорее всего, реальных изменений можно будет ожидать лишь в случае резкого снижения цен на нефть и серьезных перестановок «наверху». Однако было бы гораздо лучше, если бы представители политического класса уже сегодня начали инвестировать еще сохраняющийся политический капитал в реализацию назревших преобразований, иначе в будущем России придется проводить реформы без денег, как это было в 1990-е годы. 28 Стратегия-2020: Новая модель роста — новая социальная политика. Промежуточный доклад о результатах работы по актуальным проблемам социально-экономической стратегии на период до 2020 года. М., 2011. Государство как институт и инструмент 337 Н. В. Зубаревич Управление развитием пространства Российской Федерации: коридор возможностей Пространственный ракурс развития и организации системы управления особенно важен для крупных по территории стран. Для России — особенно с учетом ее огромной территории и разнообразия условий и факторов, влияющих на развитие регионов и муниципалитетов. Выстраиваемые российским государством отношения между центром и регионами за последние двадцать лет претерпели сильнейшие трансформации, двигаясь от анархической децентрализации — к сверхцентрализации управления, от выборности глав регионов — до их назначения 1, а также перехода к полностью контролируемым в большинстве регионов выборам мэров. Российский «политический маятник» повлиял на экономическое и социальное развитие регионов, в основном через перераспределительную бюджетную политику, усиливающуюся при сверхцентрализации. Однако для развития пространства более существенно влияние иных факторов. Как внешних — макроэкономических циклов (периодов экономического роста и кризисного спада), так и внутренних. 1 И хотя в первой половине 2012 года в этих механизмах появились признаки перемен, до серьезных их изменений пока все еще далеко. Государство как институт и инструмент 339 Н. В. Зубаревич Объективные и субъективные факторы развития пространства В региональной науке со второй половины ХХ века в понимании пространственного развития сложился устойчивый консенсус: оно не может быть равномерным. Это объясняется двумя основными концепциями, которые выдержали проверку временем. Первая — центро-периферийная модель 2 пространственного развития, суть которой состоит в том, что городские центры разного уровня всегда стягивают ресурсы (человеческие, финансовые, природные) со своей периферии. Благодаря концентрации ресурсов создается возможность для инновационных трансформаций самих центров, а затем эти инновации транслируются на периферию, обеспечивая ее развитие, хотя и с временным лагом. Между центрами и периферией существует подвижная зона полупериферии, которая более активна и при резком изменении условий развития может перехватить функции центра. Эта модель работает на всех уровнях: от мировых городов и крупных агломераций до региональных и местных центров. Диффузия инноваций от центров их создания на периферию происходит двумя путями. Во-первых, по сложившейся иерархической системе городов-центров (от наиболее крупных городов к меньшим по размеру и статусу), то есть в пространстве всей страны. Во-вторых, в пригороды, прилегающие к городам-центрам, то есть «растекаясь» на соседние территории, что особенно интенсивно происходит в пределах крупнейших агломераций. Таким образом, диффузия модернизации идет эволюционно в двух территориальных форматах. Попытки создать с нуля центр модернизации возможны (например, в виде наукограда), но затратны. Для снижения затрат принято размещать инновационные центры вблизи крупной агломерации. Учитывая это, в России почти все наукограды расположены в Московской области или рядом с ней. Так же, хотя и не в центре, возник и Новосибирский академгородок (в отличие от закрытых городов ВПК). Вблизи крупных университетских и исследовательских центров появились Кремниевая долина в США и другие инновационные зоны. Попытки транслировать инновации напрямую от крупного центра на дальнюю периферию малопродуктивны — пространство отторгает инновации. 2 340 Friedmann J. Regional development policy. Boston, 1966. Государство. Общество. Управление Управление развитием пространства Российской Федерации: коридор возможностей Центро-периферийная модель показывает, насколько важную роль в развитии страны играют города. Они — не только «опорный каркас» расселения, но и главные «моторы» трансляции импульсов модернизации на окружающую периферию. В то же время слаборазвитые и ограниченные в ресурсах города неизбежно становятся тормозом диффузии инноваций. Вторая модель пространственного развития описывает процессы пространственной концентрации экономики, в том числе в рамках «новой экономической географии» 3. В ней фундаментальной причиной экономического неравенства признается давно изученный в региональной науке процесс концентрации экономической деятельности в тех местах, которые обладают сравнительными преимуществами, что позволяет снижать издержки бизнеса. Среди таких конкурентных преимуществ П. Кругман 4, например, выделяет факторы «первой природы», мало зависящие от человека (богатство природными ресурсами, выгодное географическое положение), и факторы «второй природы» (агломерационный эффект, человеческий капитал, институты), в наибольшей степени связанные с деятельностью государства и общества. Эти преимущества не являются вечными. Факторы «первой природы» доминировали на стадии индустриального развития. Однако, по мере перехода к постиндустриальной экономике, резко возросла роль факторов «второй природы». Именно они играют сегодня ключевую роль в процессах модернизации, в то время как использование в качестве опоры развития регионов ресурсных преимуществ замедляет модернизацию. Как показывают многочисленные исследования, для всех стран мира, независимо от уровня их развития, характерны тенденции территориальной концентрации экономики в регионах, обладающих конкурентными преимуществами. Нигде не удается заметно сглаживать экономическое неравенство в пространстве, поскольку оно формируется под воздействием объективных факторов. Разница только в том, что в развитых странах, уже ориентированных на факторы «второй природы», темпы роста региональных экономических различий невысоки, а пик усиления неравенства пришелся на начало ХХ века. Что же касается стран догоняющего развития, то в них быстро росло экономическое неравенство регионов, повторяя тренд Западной Европы столетней давности. Россия также относится 3 Fujita M., Krugman P., Venables F. J. The Spatial Economy: Cities, Regions and International Trade. Massachusetts, 2000. 4 Krugman P. R. Geography and Trade. Cambridge, 1991. Государство как институт и инструмент 341 Н. В. Зубаревич к странам догоняющего развития, поэтому для нее рост экономического неравенства регионов неизбежен, хотя его темпы замедляются. Доклад Всемирного банка за 2009 год 5, базирующийся на подходах «новой экономической географии», показывает, что пространственное неравенство в современном мире формируется тремя базовыми факторами: • density — пространственной концентрацией населения и агломерационным эффектом (развитие городских агломераций); • distance — экономическим расстоянием, обусловленным слаборазвитой инфраструктурой, внутриматериковым положением, удаленностью от глобальных и внутристрановых рынков, транспортными издержками в целом; • division — институциональными барьерами в широком смысле слова, в том числе барьерами границ (национальных, региональных, локальных), препятствующих проникновению товаров, услуг, инноваций. К ним добавляются институциональные барьеры территориальной мобильности, социальных лифтов и доступности качественных социальных услуг, способствующих росту человеческого капитала. Эти барьеры долгосрочны и устойчивы по своему характеру. Пространство очень инерционно, поэтому выбор направлений, стимулирующих модернизацию, ограничен для России достаточно узким «коридором возможностей», особенно в условиях ухудшения мировой конъюнктуры и роста проблем в экономике нашей страны. Если выделить основные направления: • поддержка городов-центров и крупных агломераций, транслирующих инновации на периферию; • улучшение факторов «второй природы» — человеческого капитала и институтов; • развитие инфраструктуры, позволяющее сократить экономическое расстояние. Институты (нормы и правила, по Д. Норту) крайне важны, хотя они могут ускорять или замедлять развитие пространства лишь в пределах объективного «коридора возможностей». Проще говоря, даже при самой 5 World development report 2009. Reshaping economic geography. World Bank. Washington, 2009. 342 Государство. Общество. Управление Управление развитием пространства Российской Федерации: коридор возможностей замечательной региональной политике в России сохранится сильное пространственное неравенство, а также депопуляция в подавляющем большинстве регионов, в том числе — отток населения из регионов Крайнего Севера. Кроме того, институты пространственного развития — это всего лишь часть всей институциональной системы страны, и они, следовательно, зависят от общего ее дизайна. Пространственный ракурс в России имеет особую психологическую нагрузку. Исторически сложилось так, что власть и общество привыкли одновременно и гордиться гигантскими размерами пространства, и бояться его неуправляемости. Это, в свою очередь, порождает некую «ментальную пространственную шизофрению», которая стала сильным барьером для принятия эффективных управленческих решений. Сегодня «пространственная шизофрения» наиболее ощутима в действиях федеральных властей и выражается в гипертрофированной оценке геополитических рисков — развала страны, внешних угроз и т. д., основанной на печальном опыте распада СССР 6. По этой причине наиболее понятным для властей способом сохранения территориальной целостности является сверхцентра лизация. Она многократно воспроизводилась на протяжении всей российской истории, несмотря на то что такая политика является сильнейшим институциональным барьером развития. В то же время эффективные политические, финансовые и другие институты, позволяющие снижать объективные барьеры развития пространства и максимально использовать имеющиеся конкурентные преимущества регионов и городов, используются очень ограниченно. Для управления пространственным развитием важен еще один аспект эффективности: если два иерархических уровня управления могут выполнять одну и ту же функцию, то она передается на более низкий уровень — более близкий к населению (принцип субсидиарности). Это позволяет лучше учитывать потребности жителей и, одновременно, население может лучше контролировать качество управления через демократические процедуры. Политика регионализма и стимулирования развития локальных сообществ стала основным направлением в странах Европейского союза. Там даже появился термин «глокализация», то есть глобализация и локализация одновременно. 6 При этом предпочитают игнорировать тот факт, что в значительной мере созданный искусственно СССР был гораздо менее монолитной структурой, чем культурно единая Россия, за исключением ее окраинных республик. Государство как институт и инструмент 343 Н. В. Зубаревич Политика пространственного развития включает два компонента — стимулирующий и выравнивающий. Стимулирование — это в первую очередь снижение институциональных барьеров для территорий с конкурентными преимуществами, чтобы за счет их ускоренного роста быстрее развивалась вся страна. Стимулирующую функцию выполняют также развитие человеческого капитала и инфраструктуры. Вполне очевидно, что стимулирующая региональная политика является доминирующей в странах догоняющего развития. Политика смягчения пространственного неравенства более типична для развитых стран, особенно для Европейского союза. Такая политика преобладает и в России, к развитым странам отнюдь не относящейся. Она унаследована из прошлого и, кроме того, нацелена на снижение рисков социально-политической нестабильности в условиях поляризации пространства. Безусловно, менее развитым регионам нужно помогать, но делать это следует с помощью адекватных механизмов, четко понимая границы их возможностей. Первое направление — государственные инвестиции в экономику — почти всегда малоэффективно, ибо чиновник не может оценивать риски развития тех или иных отраслей и производств в регионе лучше бизнеса. Более эффективны здесь были бы совместные инфраструктурные проекты государства и бизнеса (например, в форме частно-государственного партнерства), но только в том случае, если бизнес видит в них свой интерес, а не участвует «из-под палки», под лозунгом необходимости развития периферийного или политически проблемного региона. Второе направление — инвестиции государства в инфраструктуру — крайне необходимо для развития регионов, но важно определить, где такие инвестиции нужнее, а это всегда вызывает конфликт интересов и становится полем для лоббизма. Кроме того, инфраструктурные инвестиции не гарантируют выравнивающего эффекта. Строительство новых транспортных коммуникаций может ускорить отток населения из этих территорий, поскольку экономическое расстояние сокращается не только для бизнеса, но и для местных работников, получающих выход на рынки с лучшими условиями оплаты труда. Как правило, это самые мобильные и квалифицированные работники, их отток снижает человеческий капитал проблемных регионов. Третье направление — финансовая помощь, обеспечивающая реализацию социальных обязательств государства: выплату заработной платы бюджетникам и социальных трансфертов населению, оказание социальных 344 Государство. Общество. Управление Управление развитием пространства Российской Федерации: коридор возможностей услуг. Однако даже в этом направлении, важнейшем для модернизации человеческого капитала, есть свои «подводные камни». Российский опыт показывает, что масштабная финансовая помощь формирует зависимую дотационную экономику, представленную, в основном, сектором бюджетных услуг. Примером являются слаборазвитые республики. В результате, даже при масштабной федеральной поддержке, экономическое отставание слаборазвитых регионов не снижается из-за стремления региональных властей жить на ренту и нежелания стимулировать развитие конкурентных преимуществ. Но даже при существующих проблемах все более очевидно, что необходимо смягчение не экономического, а социального неравенства регионов 7. Смягчение территориальных различий в социальном развитии способствует росту человеческого капитала, социальной и территориальной мобильности, обеспечивая модернизационные изменения. Следовательно, помогать нужно людям, а не регионам, поскольку выравнивающая политика — в первую очередь социальная, а не региональная. Она эффективна, если приоритетами являются рост человеческого капитала и адресная поддержка уязвимых групп населения. Региональное развитие России: тенденции и барьеры Обитаемое и экономическое пространство России сжимается и будет сжиматься дальше. Депопуляция, обезлюдение периферий и стягивание населения к крупным центрам носят устойчивый характер. По данным переписи 2010 года, из 150 000 сельских поселений России 13% практически обезлюдели, еще 23% насчитывают менее 10 жителей. Естественно, что все они в ближайшее десятилетие просто исчезнут. Только в трети сельских поселений численность жителей превышает 100 000 и они относительно жизнеспособны. Еще один барьер — малочисленность городов, особенно крупных. Всего их в России 1090, а городов с населением более 200 000 чел. — только 93. Как следствие, роль крупных городов как центров развития окружающей территории ограничена. При этом масштабы экономически отсталой периферии огромны: даже в более плотно заселенной Европейской части страны в нее входят свыше 40% муниципальных районов. 7 Термин «выравнивание» российские органы власти уже не употребляют, понимая его нереализуемость. Государство как институт и инструмент 345 Н. В. Зубаревич Депопуляция привела к тому, что за период между переписями 2002 и 2010 годов население сократилось в 82% субъектов РФ (68 регионах из 83), при этом почти в половине регионов население уменьшилось более чем на 5%. Попытки стимулировать рождаемость дали только краткосрочный эффект: уже в первом полугодии 2011 года общий коэффицент рождаемости вновь начал сокращаться (11,9 рождений на 1000 чел. населения по сравнению с 12,4 в первом полугодии 2010 г.). Миграция только усиливает концентрацию населения: в 2000–2008 годах 60% чистой внутрироссийской миграции (разницы между прибывшими и выбывшими) пришлось на Московскую столичную агломерацию, еще 20% получили Санкт-Петербург с Ленинградской областью, а на всю остальную страну остаются крохи. Прибывающие в страну мигранты также оседают там, где есть работа, т. е. в крупных городах. Развитие регионов определяется их конкурентными преимуществами (ресурсами, географическим положением, агломерационным эффектом, человеческим капиталом), меры региональной политики играют второстепенную роль. Более конкурентоспособные регионы выигрывают, в них выше уровень и динамика развития, а до кризиса 2008 года — и приток инвестиций. В период экономического роста лидировали крупнейшие агломерации и новые нефтегазодобывающие регионы, а медленнее всего развивались удаленные и слабо освоенные регионы Дальнего Востока с миграционным оттоком населения. Конкурентные преимущества определяют географию инвестиций. За докризисный период лидерами по притоку инвестиций были нефтегазодобывающие и металлургические регионы, крупнейшие агломерации страны, регионы с лучшим географическим положением на путях глобальной торговли. Аутсайдерами по инвестициям стали полудепрессивные машиностроительные регионы, слаборазвитые республики и удаленные регионы Забайкалья и Дальнего Востока со слаборазвитой инфраструктурой и другими барьерами развития. Фактор конкурентных преимуществ в России работает в полную силу. Россия, как и все другие страны, развивается неравномерно, но выводы о чудовищном неравенстве ее регионов далеки от реальности. Региональное неравенство в России выше, чем в Бразилии и Китае, не говоря уже о странах ЕС. Но дело в том, что часть российских регионов невелики по территории и численности населения и значительно меньше регионов других крупных стран догоняющего развития. Сравнение душевых показателей валового регионального продукта (ВРП) Ненецкого автономного округа, где добывается 13 млн тонн нефти на 43 000 человек 346 Государство. Общество. Управление Управление развитием пространства Российской Федерации: коридор возможностей населения, и Республики Ингушетия, где статистически завышена численность насе ления 8 и почти вся экономика, кроме бюджетного сектора, находится в тени, дает огромную разницу в 80 раз. Однако необходимая корректировка на ценовые различия в этих регионах сразу снижает неравенство почти вдвое. Экстремумы сравнивать некорректно, но для политиков это стандартный прием. При этом большинство российских регионов по уровню экономического развития различаются несущественно. Существуют более корректные статистические методики оценки неравенства — коэффициент Джини и коэффициент вариаций. Расчеты Независимого института социальной политики, проведенные для регионального неравенства по ВРП, заработной плате, доходам населения и занятости, показывают разные тренды. Межрегиональные различия по уровню жизни населения в 2000-е годы снижались: по денежным доходам населения — с начала 2000-х, по заработной плате — с 2002 года, когда было проведено массовое повышение зарплаты бюджетникам. Все последующие повышения заработной платы бюджетникам, хотя это не относится к мерам региональной политики, работали на смягчение региональных различий, поскольку доля занятых в бюджетной сфере наиболее высока в слаборазвитых регионах. Вторым фактором выравнивания было отставание роста заработков в крупном и среднем частном бизнесе, который концентрируется в более развитых регионах. В условиях рыночной конкуренции частный бизнес не мог угнаться за бюджетной сферой, куда перераспределялась часть нефтяных сверхдоходов государства, что позволяло быстрее наращивать зарплаты бюджетникам. Тренд смягчения региональных различий в доходах населения — в целом позитивный, он стимулирует рост человеческого капитала и мобильность населения отстающих территорий. Однако экономическое неравенство регионов за последний десятилетний период экономического роста в целом усилилось. Это также нормальный тренд, характерный для стран догоняющего развития. Снижение региональных различий душевого ВРП проявилось только со второй половины 2000-х вследствие перераспределения нефтяных сверхдоходов посредством резко возросших трансфертов из федерального бюджета слаборазвитым регионам. В 2008–2009 годах выравнивающим фактором стал более сильный кризисный спад в относительно развитых регионах. 8 По оценкам демографов, в переписи 2002 года население Ингушетии было завышено на 100 000 чел. Государство как институт и инструмент 347 Н. В. Зубаревич Экономическое выравнивание не является позитивным трендом, оно означает, что более развитые регионы с конкурентными преимуществами росли медленнее слаборазвитых, живущих за счет трансфертов, которые стимулируют иждивенчество региональных властей. Неравенство регионов по уровню занятости также менялось в соответствии с рыночными законами и отражало проблемы создания новых рабочих мест. В период экономического роста это неравенство усиливалось, так как новые рабочие места создавались в регионах с конкурентными преимуществами, а в период кризиса неравенство снижалось, поскольку кризис сильнее ударил по более развитым регионам. При этом в слаборазвитых республиках уровень безработицы остается стабильно высоким, так как новых рабочих мест создается мало, а приток молодежи на рынок труда растет. Пространственные различия в России наиболее велики на внутрирегиональном уровне — между городами-центрами и депрессивными периферийными сельскими муниципалитетами. Они сформировались давно, привычны и очень устойчивы. На развитие пространства России слабо или негативно влияют институциональные факторы. Особые экономические зоны малы по размеру и объему льгот, инвестиционные программы недофинансируются, многочисленные стратегии и программы развития остаются на бумаге и т. д. Кроме того, институциональные преимущества, как правило, не связаны напрямую с региональной политикой. Например, доля Москвы и Московской столичной агломерации чрезвычайно высока по многим экономическим показателям относительно ее доли в населении России. Но это следствие не только агломерационного эффекта (эффекта масштаба), но и сверхцентрализации власти и экономики, что приводит к сверхконцентрации налоговых доходов в столице и значительному отрыву доходов ее населения. Москва получает огромную ренту благодаря столичному статусу. Зарубежные исследования показывают, что во всех странах с авторитарным режимом столичный город, при прочих равных условиях, крупнее по размеру и сильнее стягивает бизнес, вынужденный тесно взаимодействовать с властью. В результате сверхцентрализации усиливается объективный агломерационный эффект и формируется гипертрофированный центр, стягивающий ресурсы всей страны. Неудивительно, что Москва нелюбима всей остальной Россией. Особые институциональные преимущества некоторых республик порождены политическими факторами, прежде всего страхом сепаратизма, 348 Государство. Общество. Управление Управление развитием пространства Российской Федерации: коридор возможностей типичным для федеральных властей. Татарстан до конца 1990-х годов не платил налоги в федеральный бюджет, а затем ежегодно получал максимальную поддержку из федерального бюджета. Эта традиция «особых отношений» не прерывается и сегодня. Особые отношения с федеральным центром сложились и у Чечни, благодаря чему ее бюджетные доходы в душевом выражении на 15% выше средних по стране при минимальных поступлениях налогов от легальной экономики в бюджет республики. По тем же политическим причинам в последние два года выросла федеральная поддержка Ингушетии и Дагестана. Еще один особый институциональный фактор — политические пиар-проекты федеральных властей. В 2010 году Приморский край в рамках подготовки к саммиту АТЭС получил 10% всех инвестиций из федерального бюджета, направленных в регионы. В первом полугодии 2011 года эта доля выросла до 12%, а доля Краснодарского края достигла почти 13%. В результате два региона аккумулировали четверть всех инвестиций из федерального бюджета. Рациональных экономических объяснений этим сверхрасточительным политическим приоритетам не существует. Анализ основных трендов и барьеров развития можно завершить следующим выводом: главная проблема России не в региональном неравенстве, а в институциональных барьерах, препятствующих развитию более конкурентоспособных территорий. Региональная политика: бюджетные механизмы Бюджетный федерализм — сложная и гибкая система. Общего канона межбюджетных отношений в федеративных государствах не существует. Мировой опыт демонстрирует многообразие, поскольку каждая страна разрабатывает свою модель бюджетного федерализма. В более общем виде можно различать конкурентный и кооперативный федерализм. Например, в США каждый вид налога закреплен за определенным уровнем бюджетной системы, штаты конкурируют за привлечение инвесторов, чтобы иметь больше доходных источников, а перераспределительные механизмы не играют заметной роли. В ФРГ более развитые земли перечисляют средства на поддержку менее развитых, и этот механизм закреплен законодательно. Разнообразно и закрепление налогов за разными уровнями бюджетной системы, но есть несколько общих правил: Государство как институт и инструмент 349 Н. В. Зубаревич • нестабильные или территориально дифференцированные налоги (например, сырьевая рента) идут в центральный бюджет; • налоги на имущество граждан (недвижимость, землю) и малый бизнес идут в местные бюджеты, что стимулирует муниципальные власти создавать более комфортную среду проживания и улучшать условия для предпринимательства, иначе население и бизнес «голосуют ногами»; • возможно расщепление одного налога между уровнями бюджетной системы, но лучшей практикой считается распределение «один налог — один уровень»; • распределение налоговых и неналоговых доходов по уровням бюджетной системы должно соотноситься с полномочиями каждого уровня, т. е. не существует правила «все налоги вниз» или «все налоги вверх», а есть понятие оптимума, который может гибко меняться; • не должно быть нефинансируемых мандатов (полномочия есть, а денег на их реализацию нет); • помощь регионам и муниципалитетам должна оказываться по прозрачным критериям. Правила простые и рациональные, но выполнить их оказалось трудно. Российская система межбюджетных отношений выстраивалась с большими сложностями, ей мешали политические и макроэкономические проблемы 1990-х, тяжелое состояние федерального бюджета, интересы групп, получающих доход от неформализованной системы перераспределения. Более фундаментальная проблема — сильнейшие различия в налоговом потенциале российских регионов и, особенно, муниципалитетов. Проблема объективна и не имеет решения в ближайшие десятилетия, особенно для муниципального уровня: периферийные муниципалитеты не могут существовать на мизерные налоги от копеечной недвижимости и неразвитого малого бизнеса, ограниченного низким платежеспособным спросом. Сильная дифференциация доходной базы накладывает серьезные ограничения на реформирование межбюджетных отношений в России. Первая задача, решавшаяся в 1990-е годы, — упорядочение и институционализация финансовых отношений центра и регионов. Был создан Фонд финансовой поддержки регионов (ФФПР), разработана формализованная методика выравнивания, в большей или меньшей степени 350 Государство. Общество. Управление Управление развитием пространства Российской Федерации: коридор возможностей учитывающая налоговый потенциал и бюджетные потребности регионов. Дотации из ФФПР на выравнивание бюджетной обеспеченности стали распределяться прозрачно, по формуле. Был разработан индекс бюджетных расходов, учитывающий различия стоимости бюджетных услуг в регионах. В целом институциональный каркас системы межбюджетных отношений был отстроен к началу 2000-х. Следующие задачи — централизация рентных доходов и ликвидация внутренних офшоров — решались в первой половине 2000-х годов. Постепенно был централизован главный рентный налог — на добычу полезных ископаемых (НДПИ), ранее распределявшийся между центром и регионами в пропорции 50:50. В начале 2000-х годов этот налог давал более трети всех доходов бюджета нефтедобывающего Ханты-Мансийского АО, резко выделявшегося своей бюджетной обеспеченностью. В 2003–2004 годах был введен запрет на внутренние офшоры: планка льгот по налогу на прибыль, поступающему в бюджет регионов, ограничена 4%. В середине 2000-х решалась задача ликвидации нефинансируемых мандатов. Принятые Госдумой и региональными парламентами в 1990-е годы популистские законы накопили обязательств в объеме, превышающем доходы бюджета страны в 2,5 раза. В 2005 году была проведена последняя крупная реформа межбюджетных отношений — так называемая «монетизация льгот» (122-ФЗ). Ее цели были рациональными — разобраться с непрозрачной системой льгот и нефинансируемых мандатов. Однако федеральная власть попыталась это сделать чужими руками, скинув на регионы решение тяжелой политической задачи снижения неисполнимых социальных обязательств. При реализации реформы доминировал фискальный приоритет экономии бюджетных ресурсов. Это и привело к протестам городского населения, наиболее пострадавшего от монетизации. Пришлось «заливать» проблему деньгами. Именно с этой реформы началось возвратное движение к неформальным межбюджетным отношениям и все шире стало внедряться «ручное управление», достигшее пика в период кризиса 2009 года. В середине 2000-х было проведено разграничение доходных источников и расходных полномочий между уровнями бюджетной системы, включая оба муниципальных уровня. Начались также реформы в здравоохранении и образовании, которые меняют не только систему финансирования, но и систему оказания услуг, стимулируя постепенное свертывание сети малокомплектных школ, фельдшерско-акушерских пунктов и небольших участковых больниц в депопулирующих регионах. Эти реформы еще не завершены. Государство как институт и инструмент 351 Н. В. Зубаревич В целом в 2000-х годах межбюджетные отношения решали двуединую задачу: максимальной централизации финансовых ресурсов и повышения контроля за расходами в регионах, а также фискальной оптимизации путем сбрасывания бремени социальных обязательств на регионы. При этом, если в начале 2000-х пропорции поступлений в федеральный бюджет и консолидированные бюджеты регионов были близки к 50:50, то во второй половине 2000-х они составили 62:38 в пользу центра. Зависимость доходов консолидированных бюджетов регионов от федеральных трансфертов выросла с 11–13% в начале 2000-х до 19% в 2008 году, а в кризисный 2009 год доля трансфертов достигла 27%. В 2010 году в 15 регионах она превышала 50% доходов бюджета, а в Чечне и Ингушетии приближалась к 90%. Уровень дотационности российских муниципалитетов был еще выше: в среднем для городских округов он составил 48%, для муниципальных районов — 73%, для поселений — 66% (у поселений мало полномочий, поэтому и денег требуется меньше). В результате система межбюджетных отношений слабо стимулирует развитие регионов и муниципалитетов. В качестве аргументов в пользу централизации обычно называют необходимость концентрации ресурсов в центре для более быстрого реформирования страны, а также необходимость контролируемого распределения трансфертов с тем, чтобы повысить эффективность расходов региональных и местных властей. Есть, однако, и серьезные основания для критической оценки политики централизации. Во-первых, инструменты развития регионов в виде финансируемых преимущественно из федерального бюджета национальных проектов, федеральных целевых программ и др. показали крайне низкую эффективность. Масштабное перераспределение привело к усилению иждивенчества и пассивности региональных и местных властей. Во-вторых, действенный контроль за распределением сотен видов целевых субсидий регионам оказался практически невозможным. В результате созданная система стала мощным источником коррупции в федеральных ведомствах, распределяющих субсидии. К концу 2000-х в России сформировалась непрозрачная система «ручного управления». За 2005–2010 годы доля дотаций на выравнивание, рассчитываемых по формуле, снизилась с 50 до 28% от всех трансфертов. Другие федеральные трансферты чаще всего выделяются на непрозрачной основе и непонятным образом распределяются по регионам. Лидерами дополнительного финансирования по непрозрачным критериям являются 352 Государство. Общество. Управление Управление развитием пространства Российской Федерации: коридор возможностей Чечня и Татарстан. За счет дотаций на сбалансированность, которые покрывают выпадающие доходы от централизации НДПИ, к ним добавилась Тюменская область. Трансферты из федерального бюджета на инвестиционные цели (федеральные целевые программы и бюджетные инвестиции) особо щедро подпитывали бюджеты той же Чечни, Приморского края, Татарстана, Калининградской области. Краснодарский край получил особые трансферты на развитие Сочи (более 7% доходов бюджета края), Санкт-Петербург — на строительство скоростной дороги (более 2% доходов бюджета). В целом парадокс состоит в том, что российская система межбюджетных отношений непрерывно реформировалась и очень часто — в сторону улучшения. Но не бывает хороших межбюджетных отношений в плохих политических системах, поэтому непрозрачность и «ручное управление» стали доминирующими признаками взаимодействия центра и регионов, несмотря на немалые успехи в реформировании по образцу развитых федераций. Очистить их от налета лоббистской и коррупционной «ржавчины» вполне возможно. Дело за «малым» — нужно всего лишь поменять российскую политическую систему. Отношения центра и регионов: административно-политические механизмы Тренд централизации, пришедший на смену децентрализации 1990-х, обусловленной слабостью федеральных властей, начался с создания федеральных округов и института полномочных представителей президента в регионах (2000). Первоначально их функции были, в основном, рациональны. Это был контроль за приведением регионального законодательства в соответствие с федеральным (работа проделана за два года), а также контроль за структурами федеральных органов власти — прежде всего силовыми (милиция, прокуратура и даже ФСБ), которые в большинстве регионов были подконтрольны губернаторам. Федеральные силовые ведомства начали горизонтальную ротацию, перемещая руководителей этих структур в другие регионы. После «зачистки» законодательного и силового полей полпреды ряда федеральных округов возглавили кампанию укрупнения, инициированную федеральным центром в 2005–2007 годах. С материнскими территориями объединялись автономные округа Приволжского, Сибирского Государство как институт и инструмент 353 Н. В. Зубаревич и Дальневосточного федеральных округов. Однако кампания быстро выдохлась, встретив сопротивление со стороны властей и жителей республик Алтай и Адыгея, которые были назначены следующими в очереди на укрупнение. После этого функции института полпредов сжались до организации в своем округе всевозможных совещаний (в том числе для высших чиновников федерального уровня) и отслеживания ситуации в регионах. Третья функция — составление тройки рекомендуемых лиц для назначения губернаторов — с 2009 года перешла к региональным парламентам (а фактически — к партии «Единая Россия», которая имеет в них большинство). Бюджетные полномочия и ресурсы на уровень федеральных округов не передавались, несмотря на просьбы полпредов. Попытки полпредств руководить экономической политикой и процессами экономической и инфраструктурной интеграции регионов провалились. При отсутствии ресурсов и квалифицированного менеджмента в полпредствах, а также заинтересованности в этом самих регионов иначе и быть не могло. Сейчас эта структура фактически бесполезна и не знает, чем себя занять, кроме сбора компромата на региональные власти. Наиболее радикальным шагом федеральных властей стала отмена выборов глав исполнительной власти субъектов РФ. По данным А. Кынева, за период с 2005-го по август 2011 года поменялись главы 57 субъектов РФ, в 9 из них они менялись дважды или даже трижды (Иркутская область). Ранее избранных глав регионов остались только 26. Вместо прежнего губернатора из местных чаще назначался «варяг», представляющий федеральную элиту, — в лучшем случае он когда-то жил в регионе. Как правило, вслед за не знающим или плохо знающим регион губернатором«варягом» приезжали его соратники, столь же далекие от местных проблем. Фактически шел процесс управленческой «колонизации». Мнение главы региона о выборе преемника учитывалось только при уходе губернатора на повышение (Тюменская область, Хабаровский край, Красноярский край), хотя в некоторых республиках федеральный центр шел на уступки региональным элитам из-за риска дестабилизации. Система назначений изначально не была прозрачной, но в 2010–2012 годах она вообще перестала быть сколько-нибудь предсказуемой. Создание сверхцентрализованной системы управления неизбежно потянуло за собой создание гипертрофированной и малоэффективной системы контроля сверху, поскольку был отменен необходимый для баланса 354 Государство. Общество. Управление Управление развитием пространства Российской Федерации: коридор возможностей любой системы контроль снизу (через выборы населением) 9. Важнейшим индикатором для оценки работы губернаторов стали результаты выборов на территории региона. Высокий показатель «Единой России» премируется экономически — выделением регионам дотаций, а наказанием за плохие электоральные результаты становится смещение губернатора. В качестве формализованного инструмента контроля с 2008 года действует система оценки эффективности деятельности органов исполнительной власти субъектов РФ. В 2010 году эта система включала более 320 показателей, поэтапно сводимых в интегральный индекс. Качество оценки вызывает много вопросов у специалистов, равно как и то, что эта оценка эффективности деятельности губернаторов мало на что влияет. Однако экспертная критика властью игнорируется. Местное самоуправление (МСУ) также стало жертвой централизации. Этот наиболее близкий к населению уровень принятия решений имеет многочисленные дефекты, обусловленные слабостью гражданского общества в России, срастанием власти и бизнеса и т. д. Российские власти пытались ликвидировать и муниципальные выборы, но лобовой отказ от них невозможен — Россия подписала Европейскую Хартию о местном самоуправлении. Однако был найден обходной способ: в конце 2000-х годов в России началась кампания по переходу к системе управляемых выборов в МСУ. Законодательно разрешен выбор из разных моделей: прямые выборы мэра, выбор мэра из числа депутатов местного законодательного органа, выбор главы МСУ из числа депутатов при одновременном назначении сити-менеджера. Его назначает комиссия, треть которой состоит из представителей региональной власти. В конце 2000-х именно последняя модель стала доминирующей, поскольку она дала губернатору прямые рычаги влияния на МСУ в виде «своего» сити-менеджера. Система ситименеджеров вводится под сильнейшим давлением, и МСУ фактически становится еще одним уровнем государственного управления. Добавила проблем реформа МСУ, проведенная в 2005 году. В результате принятия федеральных законов «Об общих принципах организации местного самоуправления» и «О разграничении полномочий между уровнями государственной власти» была создана двухуровневая система МСУ: первый уровень — городские округа и муниципальные районы, 9 Одно из последних мероприятий с целью продлить жизнь отжившей системы — множество переназначений глав регионов в связи с обещанным возвратом к процедуре их выборов. Государство как институт и инструмент 355 Н. В. Зубаревич второй — поселения, входящие в состав муниципальных районов. Федеральные власти считали, что создание муниципальных поселений приблизит МСУ к населению. Как и предупреждали эксперты, результат оказался плачевным: • численность чиновников муниципального уровня удвоилась; • 15% поселений фактически не выполняют никаких функций, а средства тратятся только на содержание администрации, которая просто не нужна; • большинство регионов предоставило статус городских округов только самым крупным городам. Бюджетные и налоговые полномочия других городов, ставших городскими поселениями (а среди них немало достаточно крупных), сравнялись с сельскими поселениями10; • в ходе реализации закона «Об общих принципах организации местного самоуправления» (131-ФЗ) региональные власти расправились с местным самоуправлением крупных городов, мэры которых конфликтовали с губернаторами. В результате перевода в статус городских поселений эти города лишились многих полномочий, а их бюджет — основных доходных источников 11. В 2010 году в закон о МСУ внесено изменение (315-ФЗ), которое позволило передавать полномочия городского поселения-райцентра администрации всего района. На деле это означает, что райцентр теперь может быть «приватизирован» районной властью; • из российской системы управления фактически исчезло понятие «город». В связи с уменьшением политической и финансовой самостоятельности городов ухудшились и возможности модернизации. Она всегда идет по иерархической системе городов — от более крупных к меньшим, но процесс тормозится, если барьеры высоки и городская среда деградирует из-за дефицита ресурсов. Все эти институциональные изменения усиливают российскую традицию подавления политической конкуренции. Вместо диалога и поиска компромисса с обществом власти ищут способ избавиться от неподконтрольного им властного актора. Так, федеральному центру мешали 10 Некоторые регионы по-своему сопротивлялись реформе: так, в Сахалинской области, чтобы не создавать второй уровень, все районы стали городскими округами; в Свердловской области резко увеличились границы городских округов. 11 Среди таких городов оказались Рыбинск, Ангарск, десятки других. 356 Государство. Общество. Управление Управление развитием пространства Российской Федерации: коридор возможностей избиравшиеся населением губернаторы, губернаторам мешают мэры региональных столиц, главам районов мешают главы райцентров. Означенное свойство российской политической культуры — неспособность к диалогу — стало сильнейшим барьером развития во всех сферах, в том числе в региональной и муниципальной политике. У власти любого уровня отсутствует понимание того, что интересы «части» и «целого» никогда не совпадают полностью и что поиск компромисса является обязательной составляющей региональной политики. Централизация политической системы приобрела сегодня законченный вид — маятник дошел до крайнего положения. Исторически в России периоды ведомственности и местничества всегда чередовались, и сейчас мы переживаем очередной кризис неэффективной ведомственности, оформленной на этот раз в виде вертикали власти и сверхцентрализации. Это означает, что скоро — в рамках циклической парадигмы — должен начаться путь обратно. Сегодня федеральные власти получили выгоды от сверхцентрализации, но политические риски и издержки этой системы нарастают, поэтому маятник неизбежно пойдет в другую сторону. Коридор возможностей региональной политики Робкие попытки бюрократической децентрализации управления уже начались, но вместо перехода к реальному федерализму и поддержке МСУ федеральные власти выбирают паллиативные меры: передачу регионам части федеральных полномочий вместе с субвенциями на их исполнение и несущественное перераспределение налоговых доходов между уровнями бюджетной системы. Все это — частные меры. Российские власти по-прежнему не могут определиться с главным: балансом приоритетов пространственного развития. В выделении таких приоритетов существуют три идеологических подхода. При первом, рыночном подходе, инвестиции должны идти в более конкурентоспособные регионы, чтобы ускорять экономический рост всей страны. Часть возросших налоговых доходов перераспределяется на поддержку отстающих территорий, но в них также стимулируется развитие региональных центров, концентрирующих более высокий человеческий капитал, а также других мест, обладающих локальными конкурентными преимуществами. Функция поддержки населения слаборазвитых и депрессивных периферий перекладывается, в основном, на социальную политику. Государство как институт и инструмент 357 Н. В. Зубаревич При втором, геополитическом подходе, важнее всего контролировать рубежи, инвестируя в их развитие. Исходя из этого приоритета, федеральные власти финансируют долгосрочные программы развития Курильских островов, поддерживают особую экономическую зону в Калининградской области, пытаются расселять мигрантов-соотечественников на востоке страны, хотя пока это получается плохо. При третьем подходе, ориентированном на выравнивание пространственного развития, приоритет отдается обеспечению более равномерного доступа к общественным благам для людей, живущих на территориях с разным уровнем развития. Очевидно, что второй и третий подходы являются наиболее затратными. Как найти рациональный баланс? Если доминирует выравнивание, то как конкурировать с остальным миром и развиваться быстрее? Если ставка делается на конкурентоспособные территории, то не приведет ли рост регионального неравенства к усилению рисков дезинтеграции? Если силы и средства концентрируются на геополитических приоритетах, то что будет с развитием остальных регионов? Вопросы эти и в самом деле сложнейшие, требующие широкого обсуждения и поиска оптимального баланса. Однако самые важные задачи регионального развития можно сформулировать и в ином, институциональном ракурсе. Тогда задач, которые требуют решения, останется всего три. Первая — снижение барьеров для распространения по территории страны любых инноваций — от новых технологий и потребления новых товаров и услуг до современного образа жизни и системы ценностей. Рецепты решения такой задачи давно известны — это развитие городов, особенно крупных, которые способны транслировать инновации в менее крупные города и на периферию, а также развитие транспортной инфраструктуры для снижения экономического расстояния между центрами. К сожалению, эти направления так и не стали приоритетами российской региональной политики: города, будучи муниципалитетами, сидят на голодном бюджетном пайке из-за сверхцентрализации, а объемы дорожного строительства минимальны. Вторая — рост мобильности населения. Люди хотят жить там, где им лучше, где комфортнее климат и среда обитания, больше возможностей найти хорошо оплачиваемую работу, получить качественные социальные услуги и т. д. Перемещаясь на более конкурентоспособные территории, мигранты улучшают собственную жизнь, ускоряют развитие принимающего 358 Государство. Общество. Управление Управление развитием пространства Российской Федерации: коридор возможностей региона и всей страны. Для роста мобильности необходимо снижать институциональные и финансовые барьеры в виде регистрации, неразвитого рынка ипотеки и дороговизны жилищных кредитов. Программ и обещаний (в том числе и данных совсем недавно) много, но барьеры, к сожалению, пока все те же. При росте мобильности неизбежно меняется система расселения, население концентрируется в городах и пригородных зонах с более комфортными условиями жизни и лучшей доступностью рабочих мест и услуг. Процесс концентрации идет с советских лет. Однако у него есть и обратная сторона: территории, теряющие население, не могут сохранять всю существующую сеть учреждений социальной сферы. Ее сокращение неизбежно, но должно проходить не так, как это делается федеральными властями сейчас — форсированно и под угрозой наказания за так называемые «неэффективные бюджетные расходы». Перестройка сети бюджетных услуг вслед за сжимающимся населением — дело самих регионов, требующее тщательного учета местных условий. В развитых странах региональные власти учитывают еще и позиции разных групп интересов, в поисках оптимального решения ведут открытое обсуждение возникающих проблем. Еще одно следствие этого процесса состоит в том, что в условиях огромной межрегиональной и внутрирегиональной дифференциации задача введения единых социальных стандартов не имеет экономически рационального решения на федеральном уровне. Значит и в этой сфере решение должны принимать регионы. Третья требующая решения задача — стимулирование конкуренции регионов и городов за инвестиции и человеческий капитал, и, одновременно, развитие горизонтального взаимодействия для решения общих проблем. Но конкурировать и взаимодействовать может только тот, кто заинтересован в результате, имеет ресурсы и полномочия, несет ответственность за свои решения. Сейчас же гораздо рациональней и эффективней конкурировать за федеральные трансферты. Решение названных трех задач требует институциональных изменений, важнейшие из которых имеют непосредственное отношение к проблеме государственного управления. Это — децентрализация и дерегулирование. Децентрализация ресурсов и полномочий снижает барьеры и способствует развитию более конкурентоспособных регионов, в том числе улучшающих институциональные условия для бизнеса. Дерегулирование позволяет регионам принимать решения самостоятельно с учетом местных условий. Государство как институт и инструмент 359 Н. В. Зубаревич Конечно, децентрализация имеет свои риски. Во-первых, неизбежно снизятся масштабы перераспределения из федерального бюджета, поскольку при децентрализации больше ресурсов останется в развитых регионах. Во-вторых, есть риск деградации системы управления в некоторых проблемных регионах. Однако в России созданы инструменты федерального контроля «сверху», позволяющие при возникновении острых проблемных ситуаций перехватить управление и демпфировать риски плохого регионального менеджмента. Децентрализация — сложный процесс, но она дает шанс на смену политики соревнования регионов за федеральные трансферты политикой улучшения институтов и роста конкурентоспособности. Для межбюджетных отношений важна не только децентрализация, но и изменение системы распределения федеральных трансфертов. Сейчас она препятствует развитию регионов, поскольку количество трансфертов и их «ручное» распределение достигли запредельного уровня. В «Стратегии 2020» предлагается начать «ремонт» межбюджетных отношений с повышения доли дотаций на выравнивание бюджетной обеспеченности (они прозрачны, так как считаются по формуле) как минимум до половины всех трансфертов регионам. Второй шаг — отказ от сотен субсидий, распределяемых разными федеральными ведомствами по непрозрачным критериям, сведение их к десятку широких целевых субсидий, которые регион может выбирать и использовать более самостоятельно. Таким образом, механизм выравнивания сохраняется, но при этом регионы будут иметь больше самостоятельности в использовании бюджетных средств. Доходную базу субъектов РФ сложно увеличить при существующем распределении федеральных, региональных и местных налогов, хотя федеральную часть налога на прибыль давно пора отдать регионам в рамках децентрализации. Но в целом огромные различия налогооблагаемой базы регионов являются объективными ограничениями, поэтому в налоговой децентрализации не существует простых решений. Децентрализация будет малоэффективной без реальной общественной демократизации, усиливающей контроль «снизу», со стороны гражданского общества и населения. Главный инструмент такого контроля — конкурентные выборы мэров и губернаторов, которые придется восстанавливать, чем власть вроде бы озаботилась. Восстановление института выборов дифференцирует страну по качеству управления: расширятся возможности для развития конкурентоспособных регионов, хотя и не всех, но возможна и деградация управления слаборазвитыми регионами. Этот 360 Государство. Общество. Управление Управление развитием пространства Российской Федерации: коридор возможностей риск должен быть демпфирован федеральными мерами контроля. Конечно, децентрализация и восстановление конкурентных выборов сами по себе не гарантируют улучшения институциональной среды, но они способствуют этому, как и появлению новых политиков в регионах. Риски электорального популизма очевидны, и этим придется переболеть, пройдя, возможно, через несколько выборных циклов. К сожалению, за 2000-е годы российские власти сделали многое, чтобы люди отучились думать, что также не улучшает стартовых условий для перемен. Децентрализацию считают опасной, традиционно мотивируя это риском распада страны, но маловероятно, что процесс распада России может быть запущен региональными проблемами. Напротив, сегодня все более усиливающуюся угрозу распада создает неэффективная и тупиковая по своим целям политика сверхцентрализации и «ручного управления». А время не ждет: несмотря на огромное пространство России пространство возможностей для маневра власти неумолимо сжимается. Раздел III Человек, государство и гражданское общество в современной России Следует бросить семя и терпеливо возделывать почву, давая растению время для развития. Растение нельзя обмануть, историю — тем более. Историю, как и растение, нужно возделывать. Терпеливо, со смирением и любовью. Вацлав Гавел С. А. Никольский Введение Предыдущими разделами в исследовании была задана логика рассмотрения государства и общества как взаимодействующих сторон. В соответствии с ней во II разделе преимущественно анализировалась первая сторона — государство, а общество оказывалось объектом внимания лишь постольку, поскольку этого требовал анализ его связей с государством как институтом и инструментом управления. В настоящем разделе эта логика меняется на противоположную. Теперь интерес исследователей концентрируется на гражданском обществе и человеке, а государство становится предметом анализа только в той мере, в какой это требуется для полноты рассмотрения человека, социума и процессов управления. * * * Гражданское самосознание — один из мощных компонентов, позволяющий человеку превратиться из подданного в гражданина, из «винтика» авторитарной системы в обладающего политическими и правовыми связями активного члена нации. Продвинуться по этому пути современному «среднему» россиянину мешает, наряду с прочим, и его антикапиталистическая ментальность. Анализу ее характерных признаков посвящена статья А. И. Алешина. В числе таковых исследователь отмечает следующие. Во-первых, ностальгию по привычным традиционным ценностям иерархически устроенного общества, в котором от рядового (в советском новоязе — «простого») человека ничего не зависело, но которое так же и не требовало от него индивидуальной активности, ответственности, конкурентных усилий, известного риска. Вовторых, синдром потребительства, сопряженный с выходом на арену общественной жизни низовых слоев с характерной для них «массовой культурой». В-третьих, неудовлетворенность честолюбивых, карьерных Человек, государство и гражданское общество в современной России 365 С. А. Никольский притязаний, которые отныне зависят только от собственных усилий, квалификации, от успеха в конкуренции, а не от личных взаимно попустительских отношений с работодателем. И, наконец, высокую склонность к антитезе «свой — чужой» (рудименту «племенного сознания»), которая, с одной стороны, блокирует сознание личной ответственности и действие нравственных норм, а с другой — провоцирует подозрительность и даже ненависть к «иностранному», подталкивает искать в окружающем мире врагов. Своеобразие нынешней российской ситуации, по мнению исследователя, заключается в том, что в стране только обозначились, но еще не утвердились практика и законы капиталистического способа хозяйствования, а также совокупность отвечающих им институтов и принципов правового и политического характера, несмотря на то, что многие из них прописаны в действующей Конституции. По-прежнему актуальной для отечественного социума задачей является отказ от авторитаризма, укрепление институтов демократии, поскольку без их функционирования, о чем свидетельствует мировой опыт, невозможна сколько-нибудь продуктивная экономическая и политическая деятельность. И если попытаться сузить огромную по масштабу тему антикапиталистической ментальности до центральной темы нашей книги, то в качестве первоочередной следует указать на задачу последовательного вытеснения из сферы государственного управления (в особенности, из сферы взаимодействия власти и населения) всех правил и практик, допускающих отношения личностной зависимости. Изживание антикапиталистической ментальности не может быть быстрым процессом. Но столь же абсурдно представлять этот ценностный комплекс как неподвластный времени. Ментальности меняются в истории. Однако эти перемены требуют обоюдных усилий — со стороны государства и гражданского общества. В каких формах обнаруживает себя государственная легитимность? К каким средствам прибегает власть, чтобы ее легитимность была признана обществом и на основе каких критериев общество эту легитимность признает? Ответы на эти вопросы ищет Р. Г. Апресян. Познакомив читателя с содержанием и выводами из историко-философских концепций Дж. Локка, М. Вебера, Д. Битэма и П. Стилмана, а также с результатами современных российских социологических исследований, ученый концентрируется на рассмотрении темы легитимности государственной власти в отечественном социуме. Вывод неутешителен: поскольку «в нашем общественном мнении сегодня нельзя обнаружить относительно 366 Государство. Общество. Управление Введение общую и объединяющую ценностную модель, легитимность не является инструментом ценностной институционализации российской власти». Не видя в обществе достаточно больших групп граждан, оппонирующих ей и обладающих высоким уровнем самосознания и активности, власть обретает еще большую уверенность в своей неподотчетности социуму, еще плотнее закрывается от него, более того — с еще большей энергией стремится им манипулировать. Таким образом, сила российской власти, проявления которой мы наблюдаем или которую приписываем ей, берет свое начало не из присущих «нормальной» легитимной власти добродетелей, таких как строгое следование праву, рациональность и эффективность. Источник ее силы в современных условиях — прежде всего в нашей слабости, в недоразвитости существующего гражданского общества, для которого вопрос о легитимности российской власти, как и многие другие из числа основополагающих, к сожалению, пока неактуален. Зависимость здесь такова: чем сознательнее, активнее и настойчивее в своих адресациях к власти граждане, тем ответственнее, законопослушнее и отзывчивее на гражданские обращения государственная власть. В аспекте развития в России государства и гражданского общества необходимо рассмотреть и один из потенциально наиболее важных субъектов их взаимодействия — «средний класс». Существует ли он в стране сегодня, и если «да», то как развивается, чего от него можно ожидать в будущем? Ведь от того, каким окажется наш «средний класс», во многом зависит и направление вектора управления: по-прежнему только от государства к обществу или все же и в обратном направлении — от общества к государству. В статье А. Г. Левинсона прежде всего указывается на существенные отличия того, что называют «средним классом» в России, от социального явления, получившего такое же название в странах Запада. Так, принадлежность к «среднему классу» обычно определяется через признаки и критерии потребления. По этой причине в российский «средний класс» нельзя не включать значительную часть служащих. В результате соотношение в нем состоящих на государственной службе и самозанятых оказывается резко сдвинуто в пользу первых. «Средний класс», далее, как показали исследования «Левада-центра», вплоть до зимы 2011– 2012 годов своих собственных политических взглядов не обнаруживал. Вместо них российский «средний класс» имел тот комплекс взглядов, принципов и ценностей, который выступает либо в качестве всеобщего (общероссийского, общенационального), либо «никакого», невидимого Человек, государство и гражданское общество в современной России 367 С. А. Никольский как воздух. Этот комплекс задан прежде всего мировоззрением его основного носителя — госслужащих. Латентная «государственность» этой массовой системы взглядов и массовой культуры обнаруживается без труда, начиная с того центрального места, которое в ней отводится понятию государства. Даже «мораль» и «нравственность» этого «среднего класса» в существенной мере «государствоцентричны», то есть лишены того, что делает мораль моралью — личное сознание и ответственный поступок. «Мораль» госслужащего укладывается в сформулированную еще Лениным большевистскую формулу «морально то, что служит интересам партии пролетариата». Обозначенная особенность имеет экономический фундамент. Так, российское общество, обладая специфической экономикой, состоящей из малого, но высокодоходного сырьевого сектора, и большого, но низкооборотного сектора сервиса и государственной службы, выказывая претензии на то, чтобы называться постиндустриальным обществом, на самом деле есть слепок с предшествующего индустриального общества советского типа. В связи с этим еще одной особенностью российского «среднего класса» является то, что политическая стабильность утверждается в нем не за счет расширения сферы и эффективности действия малого и среднего бизнеса, создающих на Западе и в целом в обществах постиндустирального типа настоящий «средний класс», а за счет целенаправленного ускоренного размножения категории государственных служащих. Так, в путинской России «успокоение» общества и обретение им «стабильности» 1 произошло прежде всего на почве количественного разбухания государственных структур, прежде всего силовых как самих по себе, так и в качестве «скрепляющего материала» для остальных государственных институтов — одного из признаков полицейского государства. Этому же способствовало и усиление централизации и концентрации власти, в том числе ее сосредоточение в символической точке — фигуре высшего должностного лица. В сфере политики данное положение российского «среднего класса» привело к следующему. Вместо классической, выступающей источником общественного развития схемы, при которой многочисленный «средний класс» с прочными экономическими позициями создает массовую 1 Вообще, идеал стабильности есть превращенная форма зависимости россиян от власти. Стабильностью у нас называется не незыблемость цен или курса рубля, законов или правоприменительных практик, а убеждение в прочности власти. 368 Государство. Общество. Управление Введение политическую партию, которая выдвигает и поддерживает «свою» политическую власть, произошло иное. Выделившаяся из самого тела государства (его силового крыла) власть укрепила самое себя, порождая через себя — специально созданную партию и инертную часть населения — поддержку себя самой. Планируя будущее, власть выдвинула лозунг умножения «среднего класса» и превращения его к 2020 году в социальный гегемон (60–70% населения). Впрочем, так называемый российский «средний класс», хотя и демонстрирует полную лояльность власти, но выдвинутый властью социальный план пока не принял. Исследования «Левада-центра» показывают, что у представителей «среднего класса» нет никаких собственных политических взглядов, единых политических воззрений. Если их что и объединяет, так это полученная от власти возможность «кормления», а также сниженный интерес к политике. Современный «средний класс», состоящий во многом из бюрократии, уверен в том, что конструкция власти, созданная Путиным, является прочной, и потому общественных перемен не хочет. Следует отметить, что в вопросах о наличии, понимании состава и мировоззренческих основ «среднего класса» позиции авторов раздела не совпадают. Так, от точки зрения А. Г. Левинсона (в особенности в том, что касается лояльности «среднего класса» власти или нежелания им перемен), существенно отличаются позиции В. М. Межуева и Д. О. Дробницкого. Будет ли современное российское общество и далее демонстрировать любовь к «стабильности» или все же начнет развиваться в направлении роста гражданственности? Заметное увеличение протестных настроений за последнее время, отмечает в статье В. М. Межуев, нельзя объяснить лишь недовольством части населения прошедшими выборами. Многочисленные случаи фальсификаций в ходе голосования как на парламентских 2011 года, так и на президентских выборах 2012 года, стали лишь спусковым механизмом, поводом для выражения наиболее просвещенной частью городского населения своей неудовлетворенности системой существующей политической власти. И дело не только в персональном составе власти (хотя и он вызывает резкое неприятие), но и в способах, методах, средствах, которые она практикует в управлении страной. Люди хотят не просто смены конкретных лиц, (что, кстати, вполне согласуется с действующей Конституцией), но и серьезных изменений в существующей политической системе: ограничения сроков пребывания во власти, ее периодической сменяемости, независимости Человек, государство и гражданское общество в современной России 369 С. А. Никольский ее основных ветвей, открытости и прозрачности избирательного процесса, более гибкого закона о партиях, пропорционального распределения полномочий между регионами и центром и других изменений. В целом, учитывая достаточно массовый характер существующего в обществе недовольства, можно говорить о наличии в стране серьезного кризиса. К сожалению, большая часть нашей оппозиции, отрицательно относящаяся к существующему режиму, внутренне раздроблена, по-разному представляет, что можно было бы ему реально противопоставить, ищет альтернативу либо в советском прошлом, либо в послеперестроечном ельцинизме. Она так и не смогла выйти за пределы спора между защитниками социализма в его советском понимании и поборниками рыночного капитализма в его толковании российскими неолибералами. Те и другие не замечают главной проблемы, которую Россия не смогла решить ни в советскую эпоху, ни в эпоху Ельцина — проблемы перехода от режима личной власти к парламентской демократии. Особенность современного политического положения определяется и тем, что нынешний режим — это власть не одной партии и идеологии (как то было в СССР или сегодня в Китае), а власть случайных людей, чьи личные качества, взгляды, политические убеждения, особые заслуги на государственном поприще никому не известны. Аргумент, используемый российской властью для своего оправдания, сегодня состоит в том, что якобы только ей под силу предотвратить социальный хаос и анархию в стране, дальнейший распад государства, разрушительную революцию. В ближней перспективе, возможно, это и так, но в сколько-нибудь более длительной именно такая власть оказывается источником нестабильности, может вызвать революцию, хаос и анархию. Предотвратить же революционный взрыв может только демократия. Поэтому дальнейшая судьба России, возможность ее существования в качестве современной страны прямо зависит от наличия в ней не любой, а именно демократической оппозиции. О взаимоотношениях государства и гражданского общества в контексте протестных выступлений зимы 2011–2012 годов и, в частности, о том, кто такие «рассерженные горожане», размышляет Д. О. Дробницкий. Люди самых разных городских профессий, в основном материально независимые и состоявшиеся, вместе с примкнувшими к ним студентами и той частью интеллигенции, в которой еще сохранился гражданский пыл, нашли друг друга в каменных джунглях через социальные сети, вышли на улицы и, заявив о себе на весь мир, сами удивились тому, 370 Государство. Общество. Управление Введение как их много, какие они разные и насколько сильно их объединяет нежелание далее жить в условиях пресловутой «стабильности» и «суверенной демократии». Темы чиновничьего засилья, сырьевой экономики, коррупции, полицейского беспредела и после завершившегося избирательного цикла остались существенной частью повседневного общения «городского класса». Теперь власть постоянно чувствует незримое давление. Гражданские инициативы, направленные на защиту от произвола полиции и других государевых людей, заняли то место, что зимой было занято выборами. В соответствии с этим изменилось и поведение людей, их самоощущение. Причины этого видятся в следующем. Во-первых, материальное положение среднего класса серьезно пошатнулось в кризис, начавшийся в 2008 году, так что власть более не рассматривается им в качестве защитника. Во-вторых, исчезли социальные лифты. Если в 90-е годы прошлого века можно было сделать рывок по социальной лестнице, то во второй половине путинского времени такие возможности напрочь перекрыты коррумпированным чиновничеством. В-третьих, состоятельные и активные люди, наблюдая другие государства и работая с зарубежными партнерами, воочию увидели громадную разницу в бизнес-атмосфере и правовом устройстве России и других стран. Образованные и добившиеся определенных успехов предприниматели и специалисты, студенты, в своих планах видящие себя средним классом, врачи и преподаватели, знающие, как живут их коллеги в развитых странах, люди интеллектуального труда, не считающие себя низшим сословием, — все они хотят, чтобы их ценили за знания, умения и достижения, а не за близость к ресурсу и личную преданность его распорядителю. Им нужно поле для заслуг, нужно, чтобы этим заслугам соответствовали уважение и компенсация. Не все могут и хотят встраиваться в вертикаль перераспределения, не каждый может и хочет учиться воровать. Не всякий мирится со статусом государственного крепостного. Случившееся зимой 2011–2012 годов — меритократический антифеодальный бунт. Этот бунт тлел долго и разгорелся неожиданно, особенно для новых феодалов. Последним вообще мало понятно, чего, собственно, хотят рассерженные горожане. Выборы стали моментом осознания, что у тебя украли даже голос на выборах, за тебя все решают, а еще — что для тебя это неприемлемо. С этого момента демократия в России перестала быть абстракцией и обрела смысл. Демократия стала нужна для перемен, для уничтожения феодализма и установления меритократии. Человек, государство и гражданское общество в современной России 371 С. А. Никольский Исследователям понятно, что отвечающие реальности точные и содержательные размышления о человеке, о состоянии современного российского государства и гражданского общества, об имеющих место и необходимых процессах управления невозможны без социологического знания, включая то, которое было получено за последние двадцать лет. Задача инвентаризации основных социологических исследований по теме «Государство и общество» успешно решается в тексте И. В. Заринской и Е. В. Фирсановой, подготовленном на основе двадцати одного экспертного интервью с наиболее авторитетными представителями социальных дисциплин. Авторы констатируют своего рода болезнь современной социологии как научной дисциплины: ее предмет необоснованно сужен и зачастую сводится к опросам общественного мнения. При обобщении экспертных оценок состояния социологического знания выделяются три его характеристики: постепенное смещение от научной (объясняющей) позиции через экспертную (комментирующую) к пропагандистской (утверждающей); «атомизация профессионалов», то есть отсутствие внутридисциплинарной коммуникации и научной критики; сведение социологического знания к большому количеству плохо интерпретируемых массивов эмпирических данных и, как следствие, увеличение «неработающего знания» и уменьшение «объясняющей социологии». Весь путь, пройденный социальными науками, делится на три этапа. Первый (1991–1997) — время напряженных концептуальных дискуссий о выборе пути развития страны. Точка сопряжения — кризис ценностей, который констатировали политологи и пытались исследовать социологи. Формулируются объясняющие модели: неоевразийская модель А. Панарина, теория раскола А. Ахиезера, этакратизм О. Шкаратана, транзитология А. Мельвиля, парадигма «советского человека» Ю. Левады и феномен «негативной идентичности» В. Ядова. Второй (1999–2008) характерен смещением «научного прицела» от идеологических теорий к изучению отдельных фрагментов российского социума: элит, среднего класса, социальной стратификации, гражданского общества и пр. Становится очевидным, что процесс приобщения к западным либеральным ценностям затягивается, и в этих условиях научное прогнозирование ближайшего будущего представляется несостоятельным. Третий этап (2008 год — по настоящее время) характерен осознанием специфичности России вместе с представлением о нелинейности цивилизационного развития социальных систем. Обновляются и формируются новые описательно-констатирующие 372 Государство. Общество. Управление Введение модели: неоэтатизм О. Шкаратана, «ресурное государство» С. Кордонского, «абортивная модернизация» Л. Гудкова. Повышенный интерес также вызывает компаративистика. В заключение авторы пишут о своем видении современного социологического исследования, в котором отмечают необходимость комплексной междисциплинарности, что предполагает рассмотрение разнородных, но взаимосвязанных социальных феноменов как единого социального целого, организованного в соответствии с четкими научными принципами. При этом получаемые в исследовании результаты не должны иметь сугубо научное применение, но быть проективными, т. е. отвечать задаче построения новой модели, способной объяснить и изменить реальность. А. И. Алешин Антикапиталистическая ментальность и взаимоотношения власти и общества в России Большое значение в выборе политической элитой исторической перспективы и курса развития страны имеет то, что в обществоведческой литературе именуется ментальностью. И хотя это понятие в большом ходу в обществознании, обозначаемый им феномен исследован недостаточно, не говоря о том, что сплошь и рядом на него не обращают внимания те, кто принимает политические решения и участвует в управлении государством. Это не случайно. Ментальность обладает высоким консервативным потенциалом, и изменить ее не просто. В этой связи притча о Моисее, который водил по египетской пустыне народ Израиля 40 лет, имеет не только поучительный смысл, но и отличается вполне оптимистической настроенностью. Перемены, касающиеся сознания и ценностных установок массы людей, это то, что требует успешной политической и экономической деятельности и благоприятного стечения обстоятельств в течение длительного времени. По этой причине они часто игнорируется теми, кто рассчитывает на быстрый результат. А много ли среди политиков найдется тех, кто на это не рассчитывает? Обычное пояснение понятия «ментальность» обозначает «устойчивый способ специфического мировосприятия, характерный для больших групп людей (этносов, наций или социальных слоев), обусловливающий специфику способов их реагирования на феномены окружающей действительности» 1. Он и определяет тип оценок, практик и мотиваций поведения 1 Современный философский словарь / Под общ. ред. В. Е. Кемерова. 3-е изд. М., 2004. С. 382. Человек, государство и гражданское общество в современной России 375 А. И. Алешин относительно значимых социальных и культурно-исторических реальностей. Понятие «ментальность» не имеет, таким образом, вполне четкой трактовки. Известное утверждение Фернана Броделя о том, что ментальности — это темницы, в которые заключено время большой длительности, при всей его значимости и привлекательности лишено инструментального характера. Вот почему мы предпримем попытку проанализировать лишь один из аспектов общей ментальности, а именно ментальности антикапиталистической. При этом основное внимание будет уделено ряду характерных для нее установок: неприятие капитализма, рыночных механизмов хозяйствования и комплекса социальных институтов, обязанных генезису этого общественного строя. Капитализм и смысл феномена антикапиталистической ментальности Осмысление «состава», генезиса, равно как и очевидной поддержки антикапиталистической ментальности различными социальными, культурными и идеологическими установками важно для понимания динамики современного общества и для постановки государством и общественными движениями значимых целей и выработки стратегий общественного развития. Непосредственным образом это относится и к проблеме государственного управления и самоуправления гражданского общества. Неординарной является и задача определения того, что имеется в виду, когда речь идет о капитализме. Нередко «антикапиталистические» движения обязаны своему существованию не «хищнической природе капитализма», а политике правительств, имеющей как раз антикапиталистическую направленность (неправомерное вмешательство государства в экономику, некомпетентный контроль финансовых институтов, контроль за ценами, популизм, ведущий к росту бюджетного дефицита и государственного долга, содействие иждивенческим установкам части общества и т. п.). Однако населением эти «устраняемые» неурядицы воспринимаются как свидетельство порочности именно капиталистического строя. В связи с этим одна из исследовательских задач заключается в том, чтобы выявить по возможности четкий смысл понятий «капитализм» и «капиталистический». Это, однако, сопряжено с рядом трудностей. Все современные государства, включая и высокоразвитые, подвержены действию обычаев и традиций, институтов и устойчивых практик, истоки 376 Государство. Общество. Управление Антикапиталистическая ментальность и взаимоотношения власти и общества в России которых заключены в обществах традиционного типа 2. Поэтому утверждение структур и отношений, свойственных капиталистическому типу хозяйствования, нигде в мире не отличалось «чистотой» своего воплощения. Вместе с тем и сам капиталистический тип хозяйствования обладает способностью к «адаптации» и существованию в системе отношений, чуждых его природе. Его генезис из глубин традиционного общества свидетельствует об этой присущей ему жизненной силе, но он одновременно указывает и на его своеобразную «слабость»: способность функционировать, пусть ущербно и неполноценно, в условиях доминирования чуждых ему тоталитарных институтов и практик, автократических режимов, коррупционных и мафиозных сил, глубоко пронизавших толщу общества и т. п. К основополагающим признакам капитализма относятся: частная собственность (в том числе и на средства производства), максимизация дохода и пользы как цели хозяйствования, координация хозяйственной деятельности через рынки и систему цен 3. Им соответствует и ряд исторически вызревших институтов и практик — системы правовых и политических институтов, обеспечивающих полноценную реализацию этого типа хозяйственной деятельности. Разумеется, формы реального воплощения капитализма в различных сообществах разнятся. Каждая из них имеет свою историю, обычаи и традиции, религию и прочее, что существенно влияет и на характер экономических практик. Но это не отменяет необходимости и возможности выделения в теоретическом плане базовых структур и отношений, исторически связанных с собственно капиталистическим типом хозяйствования. Понятно, что любой тип хозяйственной деятельности (в том числе, и капиталистический) не расценивается (и не может расцениваться) всеми членами общества в качестве вполне справедливого экономического и социального порядка. Реальные преимущества того же капитализма, сравнительно с хозяйственными укладами, которые ему предшествовали, очевидны и ценимы значительной частью населения. Капиталистический способ хозяйствования отличен от исторически предшествующих ему способов, основанных на отношениях личностной зависимости и насилия в качестве основных начал управления и организации общественной жизни. Ему свойственна отчетливо выраженная 2 См.: Ле Гофф Ж. Цивилизация средневекового Запада. М., 1992. С. 5–6. Эти признаки, в частности, находим в исследовании: Kromphardt J. Konzeptionen und Analysen des Kapitalismus. Gottingen, 1980. 3 Человек, государство и гражданское общество в современной России 377 А. И. Алешин тенденция к утверждению безличного порядка и конкурентной среды, составляющей часть новой капиталистической экономики. При этом «космос рынка не управляется и не может управляться единой шкалой целей; он служит всему многообразию отдельных и несопоставимых целей всех своих отдельных членов» 4. Это не означает принципиальной невозможности воздействия на рынок со стороны государства, но утверждает приоритетность стратегии, согласно которой возможные воздействия (исключая войну и чрезвычайные ситуации) должны иметь косвенный характер и предполагать хорошее знание механизмов функционирования рынка. Формы прямого административного (в том числе, «ручного») управления допустимы лишь в указанных выше случаях. К сожалению, практика подобного вмешательства в экономику даже во многих зрелых капиталистических хозяйствах не является, увы, редкостью. Таким образом, определение существа антикапиталистической ментальности сводится к указанию на базовые особенности капитализма, порождающие его неприятие. В связи со сказанным, далее нас будет интересовать в первую очередь мотивация, обусловленная ментальными установками определенной (подчас очень значительной) части населения и декларируемые социальными группами альтернативы, вырастающие из этого неприятия. О культурных и психологических корнях антикапиталистической ментальности в социальных группах Негативная ценностная нагрузка понятия «капитализм» имеет немалую историю и разделяется значительной частью населения. Начнем с происхождения слов «капитал», «капиталист» и «капитализм». Их историю проследил историк экономической жизни Фернан Бродель 5, и я отсылаю читателя к тем страницам его труда, на которых описана та нравственная нагрузка, которая возлагалась на эти понятия на протяжении ряда веков европейской истории. Сам термин «капитализм» довольно позднего происхождения. До К. Маркса он употреблялся Л. Бланом и П. Прудоном, но только после выхода в свет капитальной работы В. Зомбарта 4 Хайек Ф. Право, законодательство и свобода. М., 2006. С. 276. См.: Бродель Ф. Материальная цивилизация, экономика и капитализм XV–XVIII вв. Т. 2. Игры обмена. М., 1988. С. 222–230. 5 378 Государство. Общество. Управление Антикапиталистическая ментальность и взаимоотношения власти и общества в России «Современный капита лизм» (1902) это словосочетание приобрело широкое звучание. Оправданно ли введение этого понятия, имеющего в большинстве языков отчетливо негативное значение? Не лучше ли использовать такие понятия, как «рыночная система», «индустриальное общество» или «социальное рыночное государство»? На мой взгляд, этого делать не следует. Ведь индустриальное общество совместимо с социалистическим строем, а рынок как таковой обозначает важнейший, но тем не менее ограниченный аспект общественного хозяйства, не представляющий собой целостного социального строя. При капитализме рыночная экономика сопряжена с целым рядом других социальных институтов, отсутствие которых неизбежно деформирует работу экономики и структур капиталистической системы хозяйства. Продуктивным подходом к осмыслению функционирования и эволюции современного капитализма, принимающим во внимание, что он утрачивает облик регионального («западного») явления и обретает всемирный характер, становится необходимость объективного исследования его этических и культурных (в широком смысле этого слова) оснований 6. Одним из первых антикапиталистические настроения иссле довались Й. Шумпетером 7. Их появление экономист связывал с процессом упадка капиталистического общества, который он называл «созидательным разрушением». Последнее порождается им самим и обязано своим возникновением воспитанию в членах общества критического склада ума, который не останавливается на критике и низвержении институтов предшествующих общественных укладов, но идет дальше, против собственных буржуа. Несколько иные заключения следуют из анализа, осуществленного Людвигом фон Мизесом. Именно он и ввел понятие «антикапиталистическая ментальность» 8, которое заключало в себе не только рациональную критику капитализма, но и культурную и психологическую настроенность людей и социальных групп, в основе которой лежали глубинные ценностные и эмоциональные установки. Именно к ним и апеллировали такие критики капитализма, как романтики и представители социального искусства XIX века. Без них, считал Л. фон Мизес, социализм не мог бы 6 См. об этом: Козловски П. Этика капитализма. Эволюция и общество. СПб., 1996. С. 9, 12. 7 См.: Шумпетер Й. Капитализм, социализм, демократия. М., 1995. С. 197–214. 8 См.: Мизес Л. Бюрократия. Запланированный хаос. Антикапиталистическая ментальность. М., 1993. Человек, государство и гражданское общество в современной России 379 А. И. Алешин угнездиться в умах людей. Романтики принимали как данность все дары цивилизации, но ненавидели капитализм, который эти дары принес. Они высмеивали буржуа, презирали «мораль лавочников», но ни один из них не почувствовал глубинной ценности капиталистической культуры. Между тем осмеянные романтиками «торгаши» «уничтожили рабство и крепостничество, дали женщинам равные с мужчиной права, провозгласили равенство перед законом, свободу мысли и слова, объявили войну войне, искоренили пытки и смягчили жестокость наказаний. Какая другая культурная сила может гордиться подобными достижениями? Буржуазная цивилизация создала и распространила благосостояние, по сравнению с которым придворная жизнь прошлых веков кажется убогой» 9. «Социальное искусство» XIX века создало устойчивые образы кровожадного капиталиста и благородного пролетария. При этом «между строк внушалась картинка лучшего экономического и социального устройства» 10. Содержание эссе Л. фон Мизеса, посвященного антикапиталистической ментальности, можно резюмировать в нескольких тезисах, справедливых, на мой взгляд, и для развитых стран капитализма, и для нашей страны. Так, антикапиталистическая ментальность, согласно Людвигу фон Мизесу, характеризуется следующими особенностями: 1. Болезненным переживанием, обусловленным исчезновением общества с твердо признаваемой иерархией, отвечающей «вечным ценностям», и девальвацией аристократизма 11. Высокооплачиваемые звезды спорта, шоу-бизнеса, менеджеры крупных компаний, собственники больших состояний и прочие «герои нашего времени» затмили собой представителей науки, высокого искусства, а также значительную часть интеллектуалов, претендующих (часто без всякого основания) на значительные культурные достижения. 2. Неприятием диктата потребителя в системе капиталистической экономики, повлекшего за собой равенство всех перед законом и уничтожение сословных привилегий. «Теперь решающей силой стало 9 Мизес Л. Социализм. Экономический и социологический анализ. М., 1994. С. 283. Там же. С. 298. 11 «Основная критика, высказываемая сторонниками “доброго старого времени” по поводу равенства всех перед законом, состоит в том, что он уничтожил все привилегии ранга и благородного происхождения. Этот принцип, считают они, “атомизировал” общество, растворил “органическое” разделение в “аморфных” массах». (Мизес Л. Бюрократия. Запланированный хаос. Антикапиталистическая ментальность. М., 1993. С. 173.) 10 380 Государство. Общество. Управление Антикапиталистическая ментальность и взаимоотношения власти и общества в России абсолютное большинство, и его мелочный материализм вытеснил благородные традиции предшествующих веков» 12 . Это привело к доминированию «массовой культуры», упрекаемой в низменности вкуса. Поэтому у части общества устойчиво сохранялось отрицание связанных с приходом буржуазии новых духовных и культурных стандартов. 3. Стойкой привычкой к одобрению мер, которые сулят в ближайшей перспективе краткосрочные выгоды, но обязательно приведут к всеобщему обнищанию, разрыву сотрудничества между общественными группами, основанными на разделении труда, и возврату к варварству. 4. Тем обстоятельством, что удовлетворение собственного честолюбия отныне зависит только от личных усилий, только от успеха в конкуренции с коллегами по профессии, и его реальная оценка не определяется больше личными отношениями с работодателем. Это находит свое выражение и в высокой склонности к негативной оценке конкуренции как таковой, стремлению тем или иным способом парализовать ее действенность. К числу названных Л. фон Мизесом особенностей антикапиталистической ментальности я бы добавил и высокую чувствительность к антитезе «свой–чужой» в качестве своего рода рудимента «племенного сознания». Оно дает санкцию на блокирование нравственных норм, принятых в той или иной группе, подозрительность к «иностранному» и высокую склонность к обнаружению врагов в окружающем мире. Психологическое и ценностное неприятие капитализма, предпочтение, отдаваемое иному, альтернативному типу хозяйствования (например, социалистическому) или другому порядку вещей, способно, как показывает практика, сочетаться с более или менее успешной деятельностью в капиталистическом обществе. В этом случае целесообразно определить феномен антикапиталистической ментальности как установку сознания, которая, хотя и не проявляет себя в реальной практической деятельности индивида, но, тем не менее, ответственна за наличие у него своеобразного и неизбежного цинизма и двуличия сознания. Хорошо известны имена успешных российских бизнесменов и менеджеров, не скрывающих, к примеру, 12 Мизес Л. Бюрократия. Запланированный хаос. Антикапиталистическая ментальность. М., 1993. С. 173. Человек, государство и гражданское общество в современной России 381 А. И. Алешин своих коммунистических симпатий. В книгах С. Жижека 13 и П. Слотердайка 14 рассматриваются аналогичные феномены на Западе. Очевидно, что подобный тип сознания отвечает таким типам сообществ, в которых доминируют ценности, принятые в традиционном обществе или в малой группе (семье, содружестве единомышленников и т. п.). Это влечет за собой личностное неприятие того порядка вещей и деятельности, в которых человек вынужден жить и действовать независимо от своих личных предпочтений. По свидетельству социологов, главной при чиной враждебности к капитализму служат не страдания и бедность: с ростом жизненного уровня негативное отношение к нему не уменьшается. Улучшения представляются естественными, а жизненные тяготы и проблемы, выпадающие на долю тех или иных социальных групп и личностей, приписываются обычно самому социальному строю. При этом стихия враждебности к буржуазному строю питает творческую деятельность ряда интеллектуалов, снабжающих ее программами политических действий. Политическую критику трудно отразить простыми доводами. Капиталистическая рациональность дает свободу иррациональным импульсам. Поэтому понимание ее рациональности выходит за пределы круга элементарных, вполне доступных для обывателя объяснений. Сила и категоричность отторжения капитализма коренятся в стойкой убежденности, что понимание сложности и ценности бизнеса относится к числу простых задач. Все попытки внушить обществу, что выдающиеся бизнесмены должны быть поставлены в один ряд с блестящими представителями культуры, науки и искусства нации, по-прежнему тщетны. Увы! Массовое неприятие этого есть зримое проявление антикапиталистической ментальности в нашем обществе, хотя и не только в нем. Разумеется, население вправе осуждать или приветствовать политику, которая не благоприятствует успеху народного благосостояния, гражданским свободам и т. п. Вместе с тем такого рода потребительское отношение к ней грубо, так как не принимает во внимание ее отдаленных последствий. К сожалению, здоровым социальным инстинктом многие нации не отличаются, а потому часто толкают правящие круги в тупики развития. Проблема ментальности, применительно к характерным предубеждениям избирателей, была исследована Брайаном Капланом в контексте 13 14 382 Жижек С. Возвышенный объект идеологии. М., 1999. См., в особенности, с. 19–60. Слотердайк П. Критика цинического разума. Екатеринбург, 2001. Государство. Общество. Управление Антикапиталистическая ментальность и взаимоотношения власти и общества в России отношений института демократии (как власти большинства) и института рынка. Автор убедительно обосновал свой отказ от модели рационального выбора избирателя, заимствованной политологией из экономической науки, поскольку она не отвечает реальности. Он обосновал тезис о преимущественно иррациональном характере выбора избирателя и выделил группу предубеждений, которые оказывают сильное влияние на определение политики, формируемой по результатам избирательных компаний. К числу основных предубеждений он отнес следующие: • антирыночное предубеждение; • предубеждение против иностранного; • предпочтение избирателем обещаний увеличить число рабочих мест; • высокую степень податливости пропаганде пессимистических ожиданий, которые внушаются (да и не чужды спонтанно) избирателю и выражаются в переоценке серьезности экономических проблем и недооценке текущих и будущих экономических результатов. Кстати, на это работает и сложившаяся в современном мире и вполне преуспевающая индустрия «продажи страха» (общие усилия СМИ и части жаждущих известности и финансирования групп ученых). Указанные предубеждения должны быть учтены при рассмотрении взаимосвязи институтов демократии и рынка, взаимосвязи, нередко искажаемой многими экономистами. Корень такого искажения заключен в неправомерном отождествлении актов рыночного действия (покупки товара) и поведения избирателя, отдающего голос за того или иного кандидата (или партию). В данном случае экспансия экономической модели поведения индивида на сферу политических выборов исходит из предположения, что рациональный выбор, который приписывается «человеку экономическому», всецело может быть распространен и на избирателя. При этом, однако, не учитывается принципиальное отличие ситуации шопинга (покупки товара) от голосования за того или иного кандидата (партию). В повседневности действуют материальные стимулы, ограничивающие иррациональность нашего поведения на рынке. Но, к сожалению, столь же действенных стимулов рационально рассуждать о политике не существует. «Демократия позволяет индивиду наслаждаться психологическими выгодами от иррациональных взглядов без каких-либо издержек для себя (курсив мой. — А.А.). Это, конечно, не означает, что психологические выгоды не являются ценными (для личности самого избирателя. — А.А.). Человек, государство и гражданское общество в современной России 383 А. И. Алешин Но компромисс не является социально оптимальным: демократия завышает значение психологических выгод граждан за счет материального уровня их жизни» 15. В сфере политического выбора следует зафиксировать подлинный разгул иррациональности в отношении к реальным и исполнимым общественным потребностям 16. Хорошей иллюстрацией этому могут послужить данные последнего масштабного исследования Левада-центра, изучавшего отношение населения к протестам и ответным репрессивным акциям властей. В них зафиксированы одновременно достаточно высокая степень недоверия к власти и ясное нежелание каких-либо перемен (т. е. ее поддержка), поскольку «может быть еще хуже» 17. Заметим, что капиталистический способ хозяйствования предъявляет к его участникам (не только к предпринимателям, но и к втянутым в его орбиту широким массам населения) высокие требования не только делового, но и этического характера. Весьма распространенная и, к сожалению, активно пропагандируемая норма правомерности личного безразличия граждан к политическим и, в особенности, к экономическим аспектам жизни современного общества также является проявлением той же антикапиталистической ментальности, хотя требования времени предполагают как минимум наличие элементарного уровня экономической и политической грамотности широких масс населения. В противном случае «практически любой вздор, который когда-либо говорился о капитализме, всегда находит своего поборника в лице того или иного претендующего на ученость экономиста. Но… эффективность [капитализма] заметна лишь в долгосрочной перспективе; таким образом, любые доводы в пользу 15 Каплан Б. Миф о рациональном избирателе: Почему демократии выбирают плохую политику. М., 2012. C. 283. 16 По этому поводу, замечает Б. Каплан, то, что является итогом избирательных кампаний и формируемых на их основе политических программ, не свободно от стойких предубеждений, высказанных избирателями. Они, если обозначить их предубеждения, не могущие получить ни теоретического, ни практического оправдания, в качестве своего рода ментального «загрязнения», не столь зримого, как загрязнение физическое (грязный стол или грязная дорога), не столь заметны самим экономистам, так как в отличие от физического ментальное загрязнение нелегко увидеть. «Демократия сопряжена с более абстрактным внешним эффектом: с ментальным загрязнением систематически предвзятых взглядов» (Каплан Б. Миф о рациональном избирателе: Почему демократии выбирают плохую политику. М., 2012. C. 282). 17 Колесников А. Страна обывателей // «Новая газета». № 75 (1923) 09.07.2012. С. 10. 384 Государство. Общество. Управление Антикапиталистическая ментальность и взаимоотношения власти и общества в России капитализма должны покоиться на долгосрочных соображениях» 18. Это и определяет всю сложность приятия капиталистического хозяйства для работников бюджетной сферы и наемного труда. «А для народных масс важна именно ближайшая перспектива. Как и Людовик XV, они считают: “после нас — хоть потоп”. И, считая так, поступают совершенно рационально с точки зрения индивидуалистического утилитаризма» 19. На бытующую в нашем отечестве устойчивость антикапиталистической ментальности следует взглянуть и как на проявление глубоко укорененной национальной экономической культуры, подпитываемой самыми разными источниками. Работы Макса Вебера позволили осознать, что успешное предпринимательство обязано иметь моральную санкцию. Поэтому различение «честного бизнеса» («игры по правилам») и «нечестного бизнеса» («нажива любой ценой») имеет принципиальное общественное значение не только в протестантской деловой этике, но и всюду, где начала капиталистического способа хозяйствования стали реальностью. Впрочем, традиционная российская экономическая ментальность в принципе испытывает значительные затруднения в проведении различия между понятиями «честной» и «нечестной» «наживы» и склоняется к осуждению индивидуалистического обогащения как такового. Даже активная пропаганда «рыночной экономики» (фактически утверждения нового хозяйственного уклада — капитализма) не смогла изменить это отношение 20. Данные социологических опросов показали, что убедить большую часть населения России в моральности бизнеса не удается. Оно убеждено, что бизнес и честность — вещи несовместные. Если бизнес прочно ассоциируется с аморальностью, то и отношение к нему со стороны «приватизированной» власти осуществляется в полном соответствии с криминальными «понятиями». В результате российский предприниматель оказался отторгнутым от легальных систем защиты прав собственности и главными его «защитниками» стали частные силовые структуры, рэкетиры и милицейские «крыши». Что касается чиновников, то их потребительское отношение к бизнесменам отражает в утрированной форме общенародные представления о том, какого отношения заслуживают эти «легальные жулики». 18 Бергер П. Капиталистическая революция. 50 тезисов о процветании, равенстве и свободе. М., 1994. С. 4 41. 19 Там же. 20 Что объяснялось зримым расхождением теории и практических действий властей (в первую очередь законодательных), отягощенным советским «антирыночным» наследием. Человек, государство и гражданское общество в современной России 385 А. И. Алешин Главной причиной криминальности российского бизнеса и, соответственно, слабости легальной защиты прав бизнесменов, являются не только законотворческие просчеты политиков, «карманные суды», но и принципиальная рассогласованность ценностей либерализма и российских культурных традиций. Попытка быстро привить на российской «почве» модель индивидуалистического бизнеса обернулась тотальной криминализацией экономики, укреплением стереотипа аморальности предпринимательства, сопровождаемым смесью чувств зависти и брезгливости. «Таким образом, возникает явное несоответствие между современными индустриальными и профессиональными формами труда и недостижительским, пассивно-уравнительным сознанием работников. Рост же товарного многообразия, обусловленного рынком, вызывает не удовлетворение, а смешанную агрессию и зависть» 21. Поскольку значительную роль в подпитке антикапиталистической ментальности сыграл нынешний политический и «правовой» режим, обязанный своим существованием В. В. Путину, то надежды на изменение непривлекательного образа российского предпринимателя возможны только вместе с его падением, что не снимает разноплановой ответственности и с представителей бизнеса, внесших существенный вклад в его существование. Следует отметить, что «люди, находящиеся сегодня у власти, отобранные ею, кооптируемые в структуры государственного управления, отличаются тем же завистливо-циническим сознанием, что и масса российского населения в целом. Подчеркну специально: дело не в личном отношении представителей нынешней власти к тем, кто умнее, образованнее, порядочнее, чем они сами, хотя я вполне допускаю, что для них может быть непереносима мысль о том, что кто-то в ценностном плане отмечен выше, чем сама власть или ее окружение, что кто-то может быть лучше, цивилизованнее, интереснее, чем они сами и представляемая ими страна. …В этом проявляется то своеобразное родство душ, верхов и низов, которое образует морально-политическое единство последних лет, понимание и взаимодействие, взаимопризнание и солидарность власти и населения»22. Одним из общих мест в критике капитализма, содействующих укреплению антикапиталистической ментальности, является убеждение в его нравственной порочности. Вместе с тем исторический опыт показывает, 21 22 386 Гудков Л. Абортивная модернизация. М., 2008. С. 81. Там же, с. 9. Государство. Общество. Управление Антикапиталистическая ментальность и взаимоотношения власти и общества в России что никакой непосредственной зависимости в падении нравственности и подъеме капиталистического общества не наблюдается. Не формируя непосредственно весь комплекс нравственных достоинств личности, оно создает условия, благоприятные для человеческой самореализации, и осознанного нравственного поведения, направляемого не внешними традиционными или религиозными воздействиями, а самим существом исполняемого дела. Индивидуализм (порождение Нового времени), нередко трактуемый исключительно в духе примитивного своекорыстия, сыграл громадную роль в развитии как духовной культуры общества, так и его нравственности. В общем виде он обеспечил действенную способность и возможность самостоятельно устанавливать цели своей деятельности и выбирать для этого подходящие средства. В этом своем качестве — это не порок, но достижение человеческой цивилизации. Самостоятельное принятие решений, руководимое разумом, знаменует и начало новой культурной эпохи. Так понимаемый экономический индивидуализм, присущий капитализму, сочетается с этиче ским индивидуализмом И. Канта. «Проблема экономического индивидуа лизма звучит так: что я должен делать для того, чтобы эффек тивно осуществить свою цель при наличных экономических и социальных рыночных условиях и притом, что и другие преследуют свои цели? Этическая же проблема звучит так: чего я должен хотеть? Каковы для меня разумные предпочтения? Ответ этического индивидуализма, как его предложил Кант, которого надо считать основателем философской этики, соответствующей рыночной экономике, формулируется следующим образом: “Поступай только согласно такой максиме, руководствуясь которой ты в то же время можешь пожелать, чтобы она стала всеобщим законом”» 23. Сказанное не дает оснований видеть в капиталистическом укладе хозяйства некую панацею, способную обеспечить полноценное здоровье общественной нравственности. Конечно, в нормальных, не искаженных влиянием внешних по отношению к хозяйству факторов с несомненностью можно отметить формирование ряда позитивных нравственных привычек. Однако они вполне сосуществуют с началами, не отвечающими элементарным этическим нормам. Не следует забывать о том, что хозяйственная деятельность в капиталистическом обществе является автономной сферой и прямо не озабочена 23 Козловски П. Этика капитализма. Эволюция и общество. СПб., 1996. С. 46. Человек, государство и гражданское общество в современной России 387 А. И. Алешин формированием нравственности членов общества (скажем, в духе Нового Завета). Однако в тех сравнительно скромных пределах косвенного, но прочного по своим последствиям воспитания полезных нравственных привычек (предприимчивость, дисциплина исполнения договоров и т. п.) ее влияние не является ограниченным. Оно в своем воздействии на общественную нравственность в более широком смысле, выходящем за непосредственные рамки производства и обмена, обусловлено действием адекватной ему системы институтов и состояния гражданского общества. Основным источником нравственной деградации в современных капиталистических странах оказывается то, что содействует как раз деформации нормальных экономических процессов (авторитаризм, тотальность коррупции, отсутствие независимого судопроизводства, неэффективность работы государственных органов, слабость гражданского общества, подконтрольность власти СМИ и т. п.). В таких условиях деградирует не только нравственность, но и сама экономика. Поэтому для более точных и определенных суждений о причинах устойчивости антикапиталистической ментальности, стремящихся опереться как раз на «факт» нравственных якобы изъянов капитализма, необходима аналитическая работа, не смешивающая между собой разные вещи. Антикапиталистическая ментальность в современной России Для преодоления антикапиталистической ментальности в условиях современной России первым и определяющим условием является воссоздание структур и общественных институтов, имманентно присущих капиталистическому способу хозяйствования. В сущности, именно в процессе такого воссоздания и должен протекать «базовый» процесс трансформации антикапиталистической ментальности в более продуктивные ценностные установки части населения. Но пока основы нынешнего режима в России остаются неизменными, о существенных изменениях антикапиталистической ментальности в этой части говорить не приходится. Здесь можно лишь наметить ту цепочку реформ, которая будет благоприятствовать воссозданию требуемых общественных структур и институтов. К числу первоочередных действий следует отнести консолидацию оппозиционных и протестных групп населения, которые, несмотря на свою разнородность, смогут в диалоге с властью добиться адекватной времени и принципам демократии избирательной реформы. 388 Государство. Общество. Управление Антикапиталистическая ментальность и взаимоотношения власти и общества в России Своеобразие нынешней российской ситуации заключается в том, что в нашем обществе не утвердились сколь-нибудь прочно практики и законы капиталистического способа хозяйствования, а также (и это особенно важно) совокупность отвечающих им институтов и принципов правового и политического характера, хотя в большей своей части они прописаны в действующей Конституции. Если даже в тех странах, где подобные задачи решены, сталкиваются с рецидивами антикапиталистической ментальности, то для нас успешное продвижение по этому пути будет вдвойне сложной задачей. Что же является основным препятствием в ее решении? Как показали недавние выборы президента России, значительная часть электората не проявляет отчетливого стремления к утверждению в стране элементарных начал демократии. Более того, часть населения склонна к участию в откровенном мошенничестве — фальсификациях при подготовке и проведении выборов. Все это сдобрено конфронтационными настроениями правящей «элиты», которые и становятся в глазах участников фальсификаций оправданием бесчестных деяний. Как справедливо заметил отечественный публицист А. Стреляный, дело «в том, что в глазах путинского избирателя как раз это (оправдание бесчестных деяний. — А.А.) было признаком подлинности, т. е., казенности, государственной важности происходящего. Честность и высокое качество, подозрительные на Руси сами по себе, в сём случае вызвали бы роковое сомнение. Здесь и ответ на известное недоумение: неужели, мол, Путин не понимает, что, выставляя своими агитаторами неприятных или изнасилованных людей, вредит сам себе? Да, вредит, но только во мнении тех, кто в любом случае голосовал бы не за него. Свои же всё поймут правильно: если перед ними принуждение и ложь — значит тут замешан высший интерес» 24. Продолжая свою мысль, публицист спрашивает: почему «избирателю Путина не нравятся — до отвращения! — его яркие, подкованные, речистые противники-демократы?» Ответ ясен: «потому что очевидная даровитость — это раскованность, а раскованность — это отсутствие дисциплины, а без дисциплины нет государства, а без государства нет ничего. Мы часто повторяем, вслед за социологами, что голосуют страха ради. Если бы только это! Есть более серьезное побуждение: считают, что так надо. Так — вернее. Это — Византия. Царь, государство — всё, прочее — 24 Стреляный А. Византийская выправка // www.svobodanews.ru/content/article/24506147. html. Человек, государство и гражданское общество в современной России 389 А. И. Алешин ничто, каждый сверчок знай свой шесток и молчи, пока тебя не спросят. Выскочка, крикун — не наш человек. Откуда ты взялся? Кто тебя назначил? Ах, ты сам, это твоя самодеятельность? Какая еще самодеятельность в государственных делах? Невмоготу, говоришь, терпеть? Мне — вмоготу, а тебе — нет?» 25 Так, фальсификации становятся знаком правоты и силы в представлении ее участников (исторически хорошо известное нам по прошлому опыту — «надо!»). Для европейского политического деятеля набрать в первом туре 40– 45% и победить во втором — это отличный результат, хотя чаще всего в первом туре набирается меньше (25–30%). Но, замечает независимый политолог Д. Орешкин, «для султана оскорбительно набрать меньше половины. Это значит, что он какой-то неполноценный султан. И в этом смысле Путин, в отличие от Ельцина, показал себя как евразийский лидер, который все собрал в кулак, и он символически им действует. В этом есть очень интересная деталь, почему вам (европейцам. — А.А.) кажутся фальсификации признаком слабости, а у нас, скорее, начальники воспринимают как признак силы. Мы вас нагнем, а вы нагнетесь и никуда не денетесь. Подчинитесь, расползетесь по кухням, будете там клеветать, злобно брызгая ядовитой слюной» 26. Симпатии российского электората свидетельствуют о том, что в своей массе российское население склоняется к такому ценностному выбору, для которого антикапиталистическая ментальность обладает очевидной привлекательностью. Об этом свидетельствует и возрастающая ностальгия значительной части населения по советскому прошлому с его знаками и символами. Немалая часть протестной группы, не голосовавшая за В. В. Путина, отдала свои голоса за коммунистического лидера и других кандидатов с популистскими программами. Поэтому сомнительно, чтобы электорат либеральной ориентации в настоящее время мог достичь при честных выборах 20% избирателей. Итак, первым практическим рубежом в преодолении непродуктивных ценностных установок населения РФ является деятельность по созданию и укреплению базовых структур и институтов капиталистической системы хозяйствования. При этом следует учесть, что все попытки прямого 25 Стреляный А. Византийская выправка // www.svobodanews.ru/content/article/24506147. html. 26 Время политики: участвуют М. Соколов, Д. Орешкин, А. Канев и Мари Мендрас (Франция) // www.svobodanews.ru/content/transcript/24506863.html. 390 Государство. Общество. Управление Антикапиталистическая ментальность и взаимоотношения власти и общества в России воздействия на ценностные установки сознания посредством пропагандистской и просвещенческой деятельности способны дать какой-то эффект только при их подтверждении успешными практиками и эффективным управлением. И пока либеральная ориентация остается всего лишь одной из возможных идеологических позиций, ее успех более чем проблематичен. Одной из ключевых задач последующих политических и экономических реформ является, далее, последовательное вытеснение из сферы государственного управления (в особенности, из сферы взаимодействия власти и населения) всех правил и практик, предполагающих отношения личностной зависимости. Оно должно быть обеспечено соответствующей законотворческой деятельностью, а также четкой трактовкой правил, которым обязан следовать чиновник, реальным контролем его деятельности и личной ответственностью. Центром утверждаемых порядков функционирования государственного аппарата во все большей степени должен быть внеличностный механизм решения разнообразных задач государственного управления. Речь, таким образом, идет не только о соответствующих собственно правовых аспектах его функционирования, но и о действенных формах контроля со стороны общественности. Достижение такого порядка вещей предполагает утверждение высокой культуры и профессионализма управленцев, гибкую кадровую политику и активность гражданского общества. Первостепенной задачей для нашей страны является также отказ от авторитаризма, укрепление институтов демократии, поскольку без их функционирования, как свидетельствует мировой опыт, вряд ли возможна продуктивная экономическая и политическая деятельность. Авторитаризм впитывает в себя как раз целый ряд негативных установок, характерных для антикапиталистической ментальности масс (ручное управление, регулирование цен, показное преследование богатых граждан, пропаганда «идеи порядка» и т. п.). Их консервация придает политической линии властвующей элиты популярный характер и обеспечивает поддержку со стороны значительных масс населения страны, поскольку указанные методы близки и понятны им. В силу этого многие рациональные экономические реформы безусловной поддержкой у населения не пользуются. Но и сколько-нибудь прочное утверждение институтов демократии, независимого суда и свободы СМИ, требующее немалого времени, еще далеко не решает всех проблем. Об этом свидетельствуют и предпринимаемые в развитых странах Запада, в первую очередь в США, попытки Человек, государство и гражданское общество в современной России 391 А. И. Алешин пересмотра ныне действующей системы демократии, в которой наличествует неограниченное право населения на участие в выборах. Как замечает Брайан Каплан, с точки зрения «наивной теории публичного интереса демократия работает, поскольку она представляет избирателям то, чего они хотят. С точки зрения большинства скептиков, она терпит неудачу, потому что не выполняет желаний избирателей. С моей точки зрения, демократия терпит неудачу, потому что делает то, что хотят избиратели» 27. Поведение избирателя, как правило, носит иррациональный характер, и в нем манифестированы не только стойкие общественные предрассудки, на которые было указано Б. Капланом, но и глубокое невежество в понимании социальных и экономических проблем собственной общественной жизни. Тем самым избиратель причиняет вред не только себе, но «всем, кому в результате его иррациональности приходится жить в условиях отвратительной экономической политики. Поскольку для избирателя большая часть издержек его иррациональности является внешней (т. е. оплачивается другими людьми), то почему бы ему не поддаться соблазну? Если достаточное количество избирателей будут думать таким образом, социально пагубная политика побеждает на народном голосовании» 28. Историческое становление демократических институтов в развитых капиталистических странах насчитывает несколько веков. Трудно, вероятно, заподозрить политические институты такой страны, как Англия, в недемократическом характере. Но только в начале XX века женщины в этой стране получили право избирать и быть избранными в органы власти. А до 1949 года, до принятия Акта народного представительства, в Британии существовала практика множественного голоса для выпускников элитных университетов, которые могли голосовать в двенадцати университетах в дополнении к голосованию в своем округе. Бизнесмены, владевшие помещениями в ином округе, нежели округ их проживания, также имели право голосовать в обоих округах. Как замечает Б. Каплан, право на то, чтобы считать, была ли Британия до 1949 года демократией, он оставляет за читателями. Ценит ли избиратель свое участие в выборах в местные и центральные органы власти? Статистика избирательных кампаний свидетельствует, 27 Каплан Б. Миф о рациональном избирателе: Почему демократии выбирают плохую политику. М., 2012. C. 16. 28 Там же. 392 Государство. Общество. Управление Антикапиталистическая ментальность и взаимоотношения власти и общества в России что там, где законодательством не предписано обязательное участие в выборах, обычная явка не высока. Это побудило наших законодателей снять порог участия не только для выборов местных органов власти, но и на выборах президента страны. Надо полагать, что невысокая избирательная активность является также одним из симптомов необходимых перемен в системе современной демократии. Правда, это сравнительно неблизкая перспектива, поскольку совершенствование демократической системы возможно только после достаточно прочного ее утверждения, чем не отличаются ее институты в нашей стране. Но иметь в виду перспективу совершенствования демократии, как она уже обозначилась на Западе, необходимо. В конце концов отдельные частичные реформы в этой области вполне возможны уже на этапе воссоздания институтов демократии. Потребность в совершенствовании демократической системы рождена осознанием того, что для развитых стран Запада определенной альтернативой демократии является не авторитаризм и тоталитаризм, а рынок. Подобно тому, как говорят о существовании рыночного фундаментализма, необходимо осознать ущербность общественной приверженности к фундаментализму демократическому. При этом, если рыночный фундаментализм является в значительной степени мифом, так как он не был и не мог быть реализован ни в одной стране мира, то демократический фундаментализм западных стран являет собой подлинную реальность и зримую опасность в целом ряде отношений. Ключевой вопрос в совершенствовании демократической реформы для западных стран — это введение четко обоснованного и осмысленного избирательного ценза. Для России, по-прежнему, на первом месте стоит достижение точно исполняемых и прописанных в законах демократических процедур. Но и в движении к осуществлению этой цели необходимо отдавать отчет в потребности совершенствования демократической системы. Отмечу, что всюду, где в системе государственного управления можно будет использовать рыночные механизмы, их следует продуманно внедрять. Эволюция взаимоотношений государства и общества неминуемо будет иметь своим вектором «радикальное сужение сферы государственного принуждения и расширение сферы добровольного взаимодействия людей. Без этого “развитие демократии” обернется лишь разгулом иррациональных страстей и предрассудков» 29. 29 Завадников В. От издателя // Каплан Б. Миф о рациональном избирателе… C. 10. Человек, государство и гражданское общество в современной России 393 А. И. Алешин * * * Антикапиталистическая ментальность есть неотменяемая реальность, которую должен иметь в виду всякий политик, искренне заинтересованный в осуществлении модернизации страны. Совершенно очевидно, что изживание антикапиталистической ментальности не может быть скоротечным процессом. С другой стороны, представлять такого рода ценностный комплекс в качестве константы, неподвластной времени, абсурдно. Ментальности подвержены историческим переменам. Однако эти перемены требуют не только времени и смены поколений, но и эффективной политики и высокой активности гражданского общества. Р. Г. Апресян Легитимность власти (ценностный подход) Дискуссии относительно легитимности власти фокусируются главным образом вокруг следующих трех проблем: а) признание обществом (гражданами) существующей власти; б) определение критериев, в соответствии с которыми это согласие выражается; в) выбор средств, с помощью которых легитимность достигается. Впрочем, на эти же проблемы можно посмотреть и как на проблемы, отражающие определенные аспекты самого феномена легитимности, либо как на различные исследовательские подходы к изучению легитимности или же как на различные концепции легитимности. Все эти интерпретации оправданны. Следует иметь в виду, что данные положения, рассматриваемые как аспекты феномена легитимности, однозначно коррелируют с различными теориями легитимности, как известными — Дж. Локка, М. Вебера, так появившимися относительно недавно — Д. Битэма или П. Стилмана. Поэтому далее эти аспекты анализируются с учетом того, кем они были предложены и развиты концептуально. При этом ответственность за предложенный теоретический синтез автор полностью сохраняет за собой. * * * Два признанных классика социальной мысли — Джон Локк и Макс Вебер — упоминаются практически во всех работах, посвященных проблематике легитимности и легитимации власти. Концепции этих мыслителей различны. Но отнюдь не тем, что концепция Локка неявная, поскольку идея легитимности не имеет в ней соответствующего терминологического выражения 1, 1 В «Двух трактатах о правлении» Дж. Локк как будто лишь однажды употребляет термин «legitimation», а именно в § 123 первого трактата, говоря о правах жены и наложницы на Человек, государство и гражданское общество в современной России 395 Р. Г. Апресян а Вебер предложил само понятие «легитимность» для характеристики политической власти и общественного порядка. Локк и Вебер задали разные проекции рассмотрения этого феномена. Для Локка легитимность — это характеристика правления в глазах общества. Для Вебера — это характеристика самого правления, способа его осуществления, один из аспектов позиционирования власти обществу. Два положения Локка заслуживают внимания: а) полномочия правителя подтверждаются «согласием народа», которое «одно есть основа всякого законного правления» 2; б) действия политической власти оправдываются их направленностью к общественному благу. Очевидно, для Локка неактуально разделение легальности и легитимности. В первом тезисе он говорит об основе именно легальности власти. Он еще не задумывается о возможности утверждения общественного блага на основе незаконной власти, т. е. о возможной легитимности при нелегальности. Но выделенные им критерии — согласие народа и общественное благо — исключительно важны, в особенности для этического рассмотрения легитимности. В литературе стало общим местом подчеркивание различия легитимности и легальности. Хотя это различие уже можно считать очевидным, обращение к этому вопросу не лишено смысла, поскольку в частных и ситуационных исследованиях нередко можно встретить неявное смешение легальности и легитимности. Вместе с тем в литературе, в особенности юридической направленности, легитимность трактуется как социальнопсихологическая характеристика. Стало быть, согласие/несогласие народа трактуется как то или иное, более или менее ситуативное выражение народного мнения. Ценностные и принципиальные основания этого мнения отступают при таком взгляде на задний план. Между тем слова Локка о том, что согласие народа есть единственная основа всякого законного правления, наводят на мысль, что речь должна идти не просто об общественном мнении, говоря современными словами, но о некоторым образом обосновываемом и объективируемом общественном мнении, если не сказать, институциализируемом общественном мнении. В отличие от Локка Вебер говорит о «вере в легитимность господства», т. е. властителя или властного режима 3. Некоторые комментаторы полагают, что у Вебера легитимность есть характеристика не столько наследство (Локк Дж. Два трактата о правлении // Локк Дж. Соч. в 3 т. Т. 3. М., 1988. С. 230.) 2 Там же. С. 137. 3 Weber M. Economy and Society. Berkeley, 1978. Р. 213. 396 Государство. Общество. Управление Легитимность власти (ценностный подход) социальной системы, сколько именно отношения граждан к системе, причем такое, которое выражается в вере 4. Это наблюдение заслуживает внимания. Но все же трудно не увидеть, даже при том, что у Вебера нет четкого определения легитимности, что он рассматривает веру главным образом как объект воздействия со стороны власти: «Каждое господство старается возбудить веру в свою “легитимность”» 5, — и в понимании легитимности делает акцент в конечном счете на повиновении и различии его типов в соответствии с тактиками легитимации, осуществляемыми властью с целью достижения повиновения граждан. Это не значит, что Вебер недооценивает согласия или признания власти гражданами. Разъясняя разновидности легитимности — рациональную, традиционную и харизматическую 6 — посредством описания различных типов власти, Вебер, по сути, указывает на разнообразие возможных «поводов» для согласия и, стало быть, послушания, задаваемых существующим социальным порядком и принятыми способами правления. Хотя факторы оформления легитимности правления, основанного на законодательстве и рациональном порядке, святости традиции или вере в личность правителя, содержательно различны, это не должно быть основанием для сомнения относительно качества легитимности того или иного конкретного общества. Более глубокое осмысление веберовской концепции легитимности предполагает понимание различия между легитимностью и легитимацией. Казалось бы, это отличие очевидно: легитимность, как было сказано, это — характеристика власти и властных институтов с точки зрения соответствия результатов их активности ожиданиям и ценностным установкам общества. Легитимация — это деятельность, осуществляемая самой властью, по обеспечению легитимности. Поскольку власть заинтересована в достижении и повышении легитимности самой по себе, постольку она может стремиться к обеспечению легитимности наиболее эффективными (лишь с прагматической точки зрения) методами. При разных типах правления власть проводит разные стратегии легитимации. Так, при деспотическом правлении признание легитимности ожидается со стороны довольно узкого круга лиц и групп: со стороны других правителей, которых деспотический правитель признает в качестве значимых; со стороны элит 4 Wæraas A. On Weber: Legitimacy and Legitimation in the Public Relations // Public Relations and Social Theory: Key Figures and Concepts. New York, 2009. P. 308. 5 Weber M. Economy and Society. Р. 213. 6 Там же. С. 215–216. Человек, государство и гражданское общество в современной России 397 Р. Г. Апресян своей страны, если они еще существуют, и других стран, если это необходимо; и даже со стороны народа, при довольно абстрактной репрезентации последнего. Бюрократические режимы нуждаются в признании своей легитимности со стороны не только элит, но и различных подразделений бюрократии. Популистская власть ищет легитимности со стороны народа в лице различных его групп. Легитимность как цель легитимационной деятельности представляется правителями именно в форме лояльности элит, групп интересов или граждан (а то и избранных по тем или иным критериям групп граждан), их одобрения правителей и проводимого ими курса, публично демонстрируемой поддержки и любви, а также в форме признания и расположения со стороны руководителей других стран. Стало быть, средствами легитимации как целенаправленной деятельности оказываются пропаганда, разного рода политтехнологии, манипуляции общественным мнением. Отсюда не следует непременно, что сам по себе факт политической активности в целях легитимации свидетельствует о нравственной несостоятельности государства, его желании эту несостоятельность закамуфлировать и компенсировать путем создания позитивных пропагандистских имиджей. Тем не менее специальная деятельность государства, направленная на укрепление и повышение собственной легитимности, всегда есть повод для сомнения. Государству порой необходимо проводить разъяснительную, пропагандистскую работу для PR-сопровождения проводимых им политик, противостояния разного рода политических и идеологических атак и т. д. Эта работа в конечном счете сказывается и на уровне легитимности государства. Повышение легитимности при этом вторичный эффект, следствие достигнутого в народе понимания относительно государственных политик, получающих адекватное признание. Вместе с тем нередко целенаправленная работа по повышению легитимации обусловлена необходимостью создания иного образа государства, чем тот, который порождается реально проводимыми политиками и, следовательно, есть выражение лицемерия государственных руководителей. Считается, что Локк говорит о стандартах легитимности, а Вебер — о социально-политических условиях легитимности и средствах ее обретения, а посему локковский подход — нормативный, в то время как веберовский — праксеологический. Это так и не так. Достаточно посмотреть на некоторые главы «Второго Трактата о правлении», чтобы увидеть, что Локк не только строит общую политическую теорию, но и говорит на уровне политического опыта своего времени именно об условиях и средствах 398 Государство. Общество. Управление Легитимность власти (ценностный подход) обретения легитимности. В то же время и Вебер представляет легитимное господство в виде «чистых типов». Это — своего рода идеальные представления; они не задают нормативный стандарт, но, несомненно, представляют определенные ценностные модели. Такое понимание локковского и веберовского представлений о легитимности делает возможным и оправданным их рассмотрение как взаимодополнительных, что позволяет отнестись к легитимности как к предмету конкурентных отношений между государством и обществом. Конкурентность свойственна и отношениям внутри каждой из этих сторон — как обществу, так и государству. Обществу — в той мере, в какой оно представляет собой довольно широкое разнообразие групп интересов и предпочтений. Государству — в той мере, в какой власть, если она не абсолютна и не сводима к единой вертикали, выступает не только в виде различных агентств и служб, но порой и в лице различных персон. Как конкуренция складывается из противоборства и соглашений, так и легитимность оказывается результирующей противостояний и согласий между государством и обществом. Так что легитимность — это не только ценностная, но и функциональная характеристика, а нередко и ситуационная. Локка можно понять и так, что люди выражают свое согласие, соотносясь со своим представлением об общем благе. При переходе из локковского дискурсивного пространства в современное, слово «народ» уже просится в кавычки, столь условно это понятие, столь глубоко неоднороден обозначаемый им феномен. Однако слова Локка о том, что согласие народа есть единственная основа всякого законного правления, предполагают, что нам следует говорить не просто о народном мнении, но и о народном мнении, определенным образом обоснованном и аргументированном. Более того, нам следует пересмотреть наши представления о «народе» и «согласии», чтобы допустить неоднородность в том, что закрепляется идеей «народ», даже когда мы говорим о «простом народе», равно как и внутреннюю дифференцированность «согласия», когда мы говорим о «согласии народа». Разные социальные группы по-разному воспринимают власть в ее различных проявлениях. Власть, со своей стороны, в разных социально-политических условиях проявляет разную степень чувствительности по отношению к мнению «народа». В любом обществе существуют группы, особенно остро чувствующие несогласие с властью и готовые при возможности активно выразить его. И власть проводит дифференцированную политику легитимации, не одинаково ценя расположение к ней различных социальных Человек, государство и гражданское общество в современной России 399 Р. Г. Апресян групп. Легитимность не предполагает единодушия, хотя и не исключает его в какие-то периоды времени (вряд ли длительные) даже в демократическом обществе. Так что «согласие народа» и «общественное благо», концепты, вполне приемлемые в качестве общих этических принципов легитимности, нуждаются в конкретизации и формализации. Однако, чтобы сделать это, необходима операционализация понятия легитимности и выявление некоторых объективных показателей легитимности, работающих независимо от того, каково отношение к ним граждан страны, в какой мере они осознают свое гражданство и готовы ответственно его осуществлять. * * * Традиционное обсуждение легитимности, референтное, главным образом, Локку и Веберу, могло бы быть обогащено идеями, предложенными в последние десятилетия, в частности, П. Стилманом и Д. Битэмом. Стилман интересен своим переосмыслением легитимности как характеристики правления, в которой результаты политической деятельности совмещаются с ценностной моделью общества 7. Последняя включает в себя иерархизированный и специфицированный набор ключевых ценностей. Стилман, воспользовавшись схемой так называемых «ценностей Лассуэла» 8, указывает на власть, уважение, честность, привязанность, благополучие, благосостояние, умения, образованность и т. д. Конфигурация ценностной модели может варьироваться, но она должна быть достаточно стабильной, во всяком случае, в своей центральной части; иначе ее нельзя будет использовать в качестве критерия оценки результатов правления 9. Под результатами правления Стилман подразумевает не только принятые государством законы, но и всякие действия правительства, которые 7 Stillman P. The Concept of Legitimacy // Polity. 1974. Vol. 7, № 1. P. 39. См.: Lasswell H., Kaplan A. Power and Society. New Haven: Yale University Press, 1950, в особенности гл. IV и V. Цит. по: Stillman P. Op. cit. P. 39. Гарольд Д. Лассуэл (1902–1978) — американский политический и социальный ученый, внесший значительный вклад в теоретическую разработку проблем политики, культуры, личности, коммуникации, пропаганды и т. п., оказавший существенное влияние на развитие методологии социально-политических наук. 9 Стилмана можно так понять, что он обратился к ценностям Лассуэла в качестве примера. Глядя на этот набор, легко увидеть, что он нуждается в обновляющем дополнении. На мой взгляд, в нем недостает политических, гражданских, экологических, международнополитических ценностей. 8 400 Государство. Общество. Управление Легитимность власти (ценностный подход) имеют какое-либо значение для общества — например, объявление войны, подавление мятежей, указы и т. д. Легитимность, подчеркивает Стилман, определяется именно соответствием последствий предпринимаемых правительством действий той ценностной модели, которая принята обществом. Более того: результаты правления должны быть совместимы не только с ценностной моделью общества в целом, но и с ценностными моделями других социальных систем 10, индивидов, а также других обществ. Другие общества надо принимать во внимание в той мере, в какой они могут оказываться предметом воздействия (в том числе — непрямого и ненамеренного) решений данного правительства; но также и в той, в какой данное правительство оказывается зависимым от позиций в отношении него других государств. Преимущество своего подхода Стилман видит в том, что феномен легитимности освобождается таким образом от влияния субъективных факторов типа убеждений и мнений людей или общественного мнения. Однако важно и указание Стилмана на то, что в той мере, в какой в обществе существуют различные ценностные модели, коррелятивные тем или другим социальным системам, власть может представать легитимной для одних групп и нелегитимной для других. Отсюда следует, что в случае отдельных правительственных политик, имеющих непосредственный эффект для определенных социальных систем, легитимность политик должна оцениваться в соответствии с ценностными моделями этих социальных систем. Применение набора ценностей Лассуэла предполагает учет конкретной конфигурации, которую они получают в том или другом обществе. Очевидно, что в разных обществах качественное наполнение и уровень критериев по этим ценностям будет различным. Получается, что легитимность — это характеристика, во многом контекстуализированная во времени, и при ее определении необходимо учитывать как ретроспективные, так и перспективные векторы. Допуская необходимость контекстуализации легитимности, Стилман проблематизирует предложенную им схему, обосновывая независимость представления о легитимности власти от различных субъективных факторов. Как мне представляется, модель Стилмана предполагает наличие некоей социальной утопии, общезначимого социального идеала, позитивная соотнесенность с которым и определяет легитимизацию власти. Но 10 Стилман предпочитает не говорить о социальных группах, чтобы быть свободным от неизбежного в таком случае выделения наиболее релевантных групп влияния и оценки. Человек, государство и гражданское общество в современной России 401 Р. Г. Апресян это — идеал, по которому граждане сверяют свои установки и ожидания. Например, когда К. Ремчуков говорит о том, что легитимность власти определяется ее способностью решать проблемы граждан, способствовать их счастью, обеспечивать справедливый порядок 11, он имеет в виду, что власть должна быть повернута к людям, идти им навстречу, должна учитывать их интересы и чаяния. Тем самым за гражданами, за обществом закрепляется презумпция правды и государственная власть должна этой правде соответствовать. Стилман, предлагающий ориентироваться на некую надперсональную систему ценностей, как раз ставит под вопрос интуитивное представление об обществе, гражданах как несущих ту саму правду, которая и отражена в социальном идеале. Однако возникает вопрос: как быть с определением легитимности государственной власти в обществе, отмеченном резкой разнонаправленностью групповых интересов, глубоким рассогласованием общественных и личных предпочтений и явным отсутствием относительно целостной и тем более консолидирующей общество ценностной модели? А именно таким, как очевидно, и является современное российское общество. * * * Рассмотрим, для примера, конкретную общественную ситуацию второй половины 2010 — начала 2011 года на материале опросов общественного мнения, косвенно удостоверяющих легитимность власти в соотнесении с политическим и социальным опытом населения. Эта ситуация обнаруживала себя в разных измерениях. Выделим два, лежащих на поверхности. Наиболее заметное из них обнаруживается благодаря индексам одобрения/неодобрения, фиксируемым опросами общественного мнения. В середине марта 2011 года российское информационное пространство всполошилось данными, одновременно пришедшими от разных агентств изучения общественного мнения: индекс одобрения как президента, так и премьера в течение трех первых месяцев вдруг ощутимо упал, достигнув рекордно низкой за предыдущее время отметки: с декабря 2010 года по март 2011 год число одобряющих деятельность Д. А. Медведева на посту президента снизилось на 9%, а число одобряющих деятельность В. В. Путина 11 Ремчуков К. Борьба за признание: Нематериалистический взгляд на природу ускорения политического развития России в последние месяцы // НГ–Политика. 2012. 6 марта. С. 9. 402 Государство. Общество. Управление Легитимность власти (ценностный подход) на посту премьер-министра России — на 10% 12. Впрочем, даже снизившиеся, показатели одобрения в своих абсолютных значениях оставались достаточно высокими: 66% у Медведева и 69% у Путина. Но в сравнении с устойчивыми средними показателями на протяжении всего 2010 года — 74,5% у Медведева и 78% у Путина — понижение рейтинга одобрения было ощутимым. В отношении деятельности правительства или губернаторов также наблюдалось снижение уровня одобрения, но разница в цифрах не была столь разительна 13. Аналогичные перемены претерпели показатели отношения граждан к правящей партии и к обеим палатам парламента. Общая картина дополнялась прогрессивной динамикой протестных настроений 14. По всем приведенным вопросам число соответствующих негативных ответов росло соразмерно снижению числа позитивных ответов. Как отмечалось многими обозревателями и аналитиками, снижение индексов доверия к первым лицам государства, ведущим представителям и институтам власти можно было рассматривать как отклик на ощутимые неблагоприятные тенденции в экономике вообще и в потребительском секторе в частности. В предшествующие названному периоду месяцы число людей, негативно оценивающих состояние российской экономики, повысилось на 10% и достигло в конце февраля 2011 года 44% 15, когда более трети опрошенных засвидетельствовали ухудшение материального положения, и в течение месяца этот показатель только повысился. Примерно так же снизилось число людей, оптимистически оценивающих перспективы своего благополучия. При этом абсолютное большинство опрошенных отмечали значительный рост цен на продукты, товары и услуги первой необходимости 16 и в целом негативно оценивали положение дел в стране 17. 12 Мартовские рейтинги одобрения и доверия, 24.03.2011, Левада-центр / http://www. levada.ru/press/2011032401.html. 13 Там же. 14 Уровень протестных настроений // Доминанты № 08, 24.02.2011, Фонд Общественное Мнение / http://bd.fom.ru/pdf/d08ypn11.pdf. 15 Состояние российской экономики // Доминанты № 10, 10.03.2011, Фонд Общественное Мнение / http://bd.fom.ru/pdf/d10sre11.pdf. 16 Динамика цен // Доминанты № 13, 31.03.2011, Фонд Общественное Мнение / http:// bd.fom.ru/pdf/d13dc11.pdf. 17 См.: Всероссийский опрос ВЦИОМ, 05.06.2010 / http://wciom.ru/zh/print_q.php?s_ id=678&q_id=49030&date=05.06.2010; Отношение россиян к судебной системе: Первая волна всероссийского репрезентативного опроса населения: Отчет / Отв. исполнитель Л. Д. Гудков. М.: Левада-центр, 2010. С. 14–15, 22; Оценка россиянами качества отечественного образования // Пресс-выпуск, 10.08.2010, Левада-центр / http://www.levada.ru/press/2010083006. Человек, государство и гражданское общество в современной России 403 Р. Г. Апресян Такие показатели, как цены на продукты, товары и услуги (коммунальные, прежде всего), несомненно, весьма значимы. Но не ясно, в какой мере они отражают общее благо. Любопытно, что в более широком временном плане, включающем и названный период, опросы общественного мнения фиксировали рост показателей удовлетворенности жизнью. Хотя число людей вполне удовлетворенных как жизнью в целом, так и по большинству частных показателей (отношения в семье, здоровье, круг общения, личное положение в обществе, отношения на работе, полученное образование, проведение свободного времени, материальное положение и жилищные условия семьи, состояние окружающей среды) в 2011 году понизилось по сравнению с 2005 годом, это понижение произошло на фоне роста числа людей «скорее удовлетворенных». Так же повысилось число людей, в совокупности «совершенно удовлетворенных» и «скорее удовлетворенных» жизнью, а число людей, в совокупности «совершенно не удовлетворенных» и «скорее не удовлетворенных» жизнью, понизилось 18. Иными словами, мы видим разнонаправленные тенденции в общественных настроениях россиян в названный период: они недовольны положением дел в стране, но в общем позитивно оценивают первых лиц государства и чувствуют позитивные тенденции в том, что касается собственного положения и положения своих семей. Не исключено, что такое несоответствие было обусловлено принципами пропагандистской политики на федеральных каналах телевидения: с одной стороны, телезрителей постоянно снабжали негативной информацией по всему спектру новостного ряда, с другой — в этом спектре были исключения, и они касались информации о первых лицах и ведущих представителях правящей группы. Впрочем, некоторые исследователи отмечали, что при том, что рейтинги доверия к первым лицам государства сохранялись относительно высокими, электоральные рейтинги демонстрировали существенно более низкие показатели 19. Некоторые наблюдатели уже в ноябре 2010 года отмечали понижение электорального рейтинга Путина и отсутствие роста электорального рейтинга Медведева. html; Состояние армии: мониторинг // Пресс-выпуск ВЦИОМ № 1694, 21.02.2011 / http:// wciom.ru/index.php?id=268&uid=111383; 18 Россияне об удовлетворенности жизнью, 18.02.2011 // Левада-Центр / http://www.levada. ru/press/2011021804.html. 19 См.: Белановский С., Дмитриев М. Политический кризис в России и возможные механизмы его развития. М., 2011. С. 9–10. 404 Государство. Общество. Управление Легитимность власти (ценностный подход) Согласимся, что перед нами странная социальная картина. Люди достаточно высоко оценивают верховных лидеров, причем выше, чем свое положение, которое тоже, в общем, оценивается позитивно, и довольно низко — положение дел в большинстве сфер общественной жизни, которое, собственно говоря, должно восприниматься, во-первых, как результат деятельности высших руководителей и функционирования существующего режима в целом, а во-вторых, как фактор их личного благополучия. Что же считать подтверждением со стороны граждан легитимности власти — уровень одобрения/неодобрения правителей или уровень готовности поддержать их на ближайших выборах? Ответить на этот вопрос невозможно. И это, на мой взгляд, обусловлено двоякого рода обстоятельствами. Первое — отсутствие четкого и операционализируемого понятия легитимности. Второе — неопределенность валидности такого рода конкретно-социальных замеров, их практическиполитической значимости. Не говоря о методике составления опросников, важно иметь в виду, что в обычную для России выборку в 1600 респондентов не попадают представители социальных элит, которые оказывают доминирующее воздействие на национальную политику и на которые в конечном счете правители ориентируются. Необходимо подчеркнуть: фактор политических элит как определяющей детерминанты формирования российской политики в особенности важен в условиях имитационного характера демократического режима и симулятивности политикоизбирательного процесса, установившихся в России в первое десятилетие ХХI века. Такое расслоение оценок может свидетельствовать о внутренней разорванности ценностного сознания россиян, несогласованности общественных и личных тревог и предпочтений. Некоррелятивность по схожим вопросам оценок личного, семейного положения, с одной стороны, и оценок положения в обществе — с другой, может свидетельствовать об атомизированности массового индивидуального сознания и его социально-политической индифферентности. Относительно высокая оценка руководителей при относительно низкой оценке политик и институтов говорит о том, что, с одной стороны, люди не желают видеть связи между должностью политика и проводимыми при его правлении политиками; а с другой — для людей сама по себе верховная должность оказывается основанием достоинства того, кто эту должность занимает. И это может быть дополнительным признаком авторитарного и традиционалистского характера сознания россиян. Человек, государство и гражданское общество в современной России 405 Р. Г. Апресян Данные систематического зондажа общественного мнения наталкивают и на ряд более общих вопросов, касающихся смысла народного согласия. Что значит согласие народа, т. е. в каких формах ожидается его выражение? Согласие с чем и на что ожидается у народа — с отдельными политиками, проводимыми правительством, с правительством, с государственными институтами, с режимом как таковым? Отдельный вопрос касается того, кто вопрошает о согласии народа — правители, сторонние (заинтересованные или незаинтересованные) наблюдатели, исследователи? В какой мере люди — те, кто составляет народ, политически и жизненно опытны, чтобы, выражая свое согласие или отказывая в нем, адекватно понимать собственное благо как общее благо и ради этого блага повиноваться власти или сопротивляться ей? Насколько они информированы? Какая степень консолидированности народа необходима, чтобы выражение несогласия можно было признать репрезентативным? Какие формы его выражения оказываются наиболее убедительными, опять-таки, для правителей, для сторонних наблюдателей и исследователей? В динамике индексов одобрения/неодобрения рассматриваемого периода удивляет также относительное затишье на протяжении всего 2010 года, в особенности в августе–сентябре. Был ли это штиль в общественных настроениях или в индексах, определяемых не столько общественными настроениями, сколько той или иной методикой конкретно-социального анализа? Иное измерение общественной ситуации названного периода не фиксируется четко в каких-либо количественных показателях, но объективно проявляется в отношении к событиям в жизни общества, в гражданских инициативах и движениях 20, в выражаемых в них или по поводу их установках и оценках, в том числе и относительно власти. В этом измерении общественной ситуации определяющей оказывается общественная позиция людей, выраженная в прямых действиях, в том числе действиях, обращенных к власти и требующих ответа от власти. Это — очень важный момент в признании легитимности власти: граждане, общество выступают как добровольный и самоопределяющийся партнер государства 20 Называя инициативы и движения «гражданскими», а не «общественными», я подчеркиваю их самодеятельный, не зависимый от государства характер. Например, движения прокремлевских молодежных групп или митинги в поддержку власти по форме являются общественными, но, будучи инициированными, организованными и проплаченными государством (по какой бы схеме эта работа ни проводилась), по сути своей гражданскими не являются. 406 Государство. Общество. Управление Легитимность власти (ценностный подход) и выражают свое отношение к нему на основе, в частности, собственного опыта взаимодействия с ним. В этом отношении интересна концепция легитимности, предложенная Д. Битэмом. Она представляется более утонченной. Не будучи удовлетворенным веберовской теорией легитимности как выражения убеждений людей и стремясь установить объективный критерий легитимности, независимый от общественного мнения, Битэм предлагает в качестве такового следующее. Власть можно считать легитимной, если она соответствует установленным нормам, если эти нормы могут быть обоснованы убеждениями, которые разделяются как правителями, так и подданными/ гражданами, и если очевидно наличие согласия подданных/граждан с существующим режимом правления. Так что, по Битэму, власть и народ представляют собой взаимно ориентированных и сотрудничающих агентов. Содействуя общественной дисциплине и сотрудничеству, легитимность способствует укреплению порядка и стабильности в обществе 21. Было бы интересно провести опросы общественного мнения на подобной теоретической основе. Возможно тогда данные, касающиеся легитимности власти, были бы более достоверными и специальными и не допускали той двусмысленности, которая обнаруживается в приведенных выше результатах. Впрочем, дальнейшее исследование легитимности российской власти потребует прояснения, говоря в терминах Стилмана, ценностной модели, присущей современному российскому обществу. Однако, принимая во внимание обнаруженное расхождение в общественных и личных предпочтениях россиян, можно предположить, что в нашем общественном мнении сегодня нельзя будет обнаружить относительно общую и объединяющую ценностную модель. * * * Теперь посмотрим на общественную ситуацию России второй половины 2010 — начала 2011 года с точки зрения тенденций гражданского самоопределения и гражданской активности. Возьмем три эпизода того времени: кампанию противостояния летним пожарам, борьбу против уничтожения Химкинского леса и акцию протеста фанатов на Манежной площади. В июле–августе Россия (в европейской части на трех четвертях, а в азиатской — на значительной части юго-западных территорий) изнывала от 21 См.: Beetham D. The Legitimation of Power. Atlantic Highlands. NJ., 1991. Р. 35. Человек, государство и гражданское общество в современной России 407 Р. Г. Апресян аномальной жары, во многих местах усугубленной длительным изнурительным смогом, распространяющимся от горящих лесов. Пожары уничтожили огромные массивы леса, стерли с лица земли десятки поселков, оставив без крова тысячи людей. Продолжительный смог вкупе с жарой унесли многие жизни, а затем, на протяжении осени и зимы напоминали о себе обострением хронических заболеваний, затяжными простудами и безвременными смертями еще большего числа людей 22. Понятно, что правительство не несет ответственности за экстремальные погодные явления. Но масштаб пожаров мог быть гораздо меньше, а борьба с ними гораздо эффективнее, если бы за три года до того решением президента не был изменен Лесной кодекс России таким образом, что с ликвидацией унаследованной от СССР системы лесного хозяйствования, а вместе с нею и лесничеств, не была бы сведена на нет существовавшая система лесной пожарной безопасности. Наверняка она была неэффективна и высокозатратна. Но будучи уничтоженной, она фактически ничем не была заменена, и эта, с позволения сказать, «реорганизация» стала одной из предпосылок случившейся экологической и гуманитарной катастрофы. В то же время в столицах, крупных городах и на территориях вокруг них политика застройки и развития деловой и торгово-развлекательной инфраструктуры предшествующего десятилетия проводилась таким образом, что систематически сокращалась территория лесов и парков 23. Крупные города оказались лишенными своих естественных легких. Недостаток свежего воздуха в столицах, как и в большинстве крупных городов, чувствуется постоянно, но в изнурительные недели затяжной жары лета 2010 года этот недостаток стал невыносимым. Политический фактор случившейся катастрофы активно обсуждался в Интернете и печатных СМИ; внимательные наблюдатели могли сделать вывод о политической составляющей навалившейся беды и из новостных передач стерильного в критико-аналитическом отношении телевидения. Но, судя по опросам общественного мнения, эта беда никак не сказалась на уровне одобрения/неодобрения российскими гражданами ни высших и региональных руководителей, ни властных институтов. 22 Данные о человеческих жертвах жуткого лета 2010 года остаются неопубликованными. В августе в Москве можно было услышать полуофициальную информацию о повышении смертности в два раза. Однако медицинские работники неофициально сообщали о гораздо худшей статистике в столичных больницах. 23 По некоторым данным, в 1990-е годы вокруг Москвы с целью застройки были вырублены леса на территории, равной самой Москве. 408 Государство. Общество. Управление Легитимность власти (ценностный подход) Но как же беда могла не сказаться, когда она прямо или косвенно коснулась столь многих людей, коснулась именно как беда, нанесенным ущербом собственности, имуществу, здоровью. Этот небывалый природный катаклизм вызвал беспрецедентную для России предшествующего десятилетия общественную активность, направленную на деятельную помощь погорельцам и пострадавшим от пожаров, а также тем, кто борется с пожарами. Гражданская активность приняла столь значительные масштабы, что некоторые активисты стали говорить, что именно благодаря им удалось выстоять перед пожарами, в то время как государственная система борьбы с чрезвычайными ситуациями потерпела фиаско. Скорее всего, в борьбе именно с пожарами материальный вклад граждан и силы добровольцев были не столь велики в сравнении с ресурсами МЧС. Но обрушившаяся на значительную часть территории России природная стихия выявила невидимые прежде недостатки не только в системе профилактики пожаров, но и в способностях подразделений МЧС к опережающим и даже своевременным действиям. В помощи погорельцам, адресной и конкретной, гражданские активисты достигли много, хотя здесь и дало о себе знать отсутствие опыта, связей, организованности. Благодаря добровольческой активности многие люди смогли удостовериться в своем гражданском самостоянии, в способности к масштабным социальным действиям, нисколько не зависимым от государства, к действиям, насущность которых и была обусловлена недостаточной дееспособностью государства. Конечно, количество обсуждавших эти события в блогосфере в десятки раз превышало тех, кто практически включился в дело помощи. И хотя разговоры в Сети никак не могли практически помочь ни огнеборцам, ни погорельцам, они создавали мощную дискурсивную платформу для выражения мнений, демонстрировавших явные тенденции в смене установок граждан по отношению к обществу и государству. В августе же 2010 года вышло на новую стадию противостояние экологов — защитников подмосковного Химкинского леса, через который должна пройти скоростная автотрасса «Москва — Санкт-Петербург», и застройщиков, за которыми стоят компании, возглавляемые людьми, приближенными к власти. Шедшая уже несколько лет борьба вокруг подмосковного леса, в ходе которой случались трагические в буквальном смысле слова эпизоды, весьма красноречиво демонстрировала характер взаимоотношений общества и власти. Власть сплошь и рядом игнорировала послания и сигналы со стороны общества. Даже по вопросам, которые непосредственно касались условий жизни и благополучия граждан, она Человек, государство и гражданское общество в современной России 409 Р. Г. Апресян лишь симулировала ответное внимание. Понятно, что в масштабах страны борьба за Химкинский лес — всего лишь незаметный эпизод, и хотя в Сети в поддержку Химкинского леса были собраны тысячи подписей, факт противостояния, каким бы символичным он ни был, не мог считаться значительным. Но именно в шлейфе протестов против начавшейся вырубки Химкинского леса группа молодых анархистов, до ста человек, провела в городе Химки шумную демонстрацию протеста под лозунгами защиты леса, сопровождавшуюся отдельными проявлениями вандализма; милиция, не готовая к такому повороту событий, бездействовала. Стоит отметить, что в последующие несколько месяцев милицией была проведена специальная операция, направленная на задержание максимально возможного числа участников демонстрации анархистов. На содержание же лозунгов протестной акции власть никак не ответила 24. В начале декабря 2010 года в центре Москве произошло выступление молодежи — членов футбольных фанатских движений, собравшее до десяти тысяч человек. Поводом к выступлению послужили попустительские действия милиции в отношении нескольких молодых людей — выходцев с Кавказа, обвинявшихся в убийстве русского фаната. Их сразу же задержали после совершения преступления, но вскоре по непонятным (с процедурной точки зрения) причинам отпустили на свободу. Это выступление, достаточно полно освещавшееся на федеральных каналах, проходило под экстремистскими лозунгами националистического характера и сопровождалось рядом насильственных акций. Некоторые из них были направлены против личности и носили определенно ксенофобский характер 25. Власть предприняла определенные действия по ослаблению накала страстей. Стоит заметить, что в репортажах и обсуждениях «событий на Манежной», как было определено это выступление в прессе, основное внимание было уделено агрессивным настроениям и действиям молодежи, а в качестве их причины указывалось убийство кавказцем русского. Очевидно, что не будь подозреваемый в убийстве и его сообщники необоснованно 24 Понятно, что с защитниками Химкинского леса представители власти разного уровня, если и вели переговоры, то спорадически и непоследовательно, не желая никак ограничивать деловые интересы бизнес-игроков, включенных в проект строительства скоростной магистрали. 25 Лишь несколько фанатов было задержано. Есть свидетельства, указывающие на то, что насильственные действия во время демонстрации были спровоцированы людьми, не имеющими отношения к фанатским и националистическим организациям (см.: «На Манежной площади действовали провокаторы» / http://ru-politics.livejournal.com/34753303.html). 410 Государство. Общество. Управление Легитимность власти (ценностный подход) отпущены, никаких выступлений могло бы и не быть. Именно неправомерные действия работников органов правопорядка (по сути — попустительство убийце) всколыхнули ситуацию, подлив масло в огонь возмущения, вырвавшегося по поводу конкретного случая несправедливости с энергией, соразмерной той тотальной несправедливости правоохранительной системы в целом, которую этот конкретный случай лишь символически воплощал. Интересно отметить, что с представителями фанатских организаций встретился премьер-министр, тем самым проявив внимание к данному случаю и признав наличие определенных проблем. Впрочем, эта встреча носила исключительный характер. В течение месяца и событие, и связанные с ним проблемы были в центре внимания, а его информационный и нравственно-психологический шлейф чувствовался еще очень долго. Как уже было сказано, в опросах граждан на предмет одобрения/неодобрения власти ни это, ни ряд других трагических и резонансных для общества событий никак не были уловлены. Нет сомнения, что очевидные тенденции активизации общества, причем активизации сопряженной с ростом недовольства существующим в обществе положением вещей, не замечались не только службами изучения общественного мнения, но и экспертами правительства. Во всяком случае, политика и действия власти в последующий период никак не свидетельствуют о том, что власти предержащие видели динамику общественных настроений и понимали ее природу. Причем у этой динамики был длительный скрытый период. Эта смена настроений в полной мере обнаружилась в движении «За честные выборы», неожиданно масштабно развернувшемся в ответ на массовые нарушения, допущенные властью при проведении выборов в Государственную думу 4 декабря 2011 года. Это движение требовало от власти честности и справедливости. Непосредственно — честности и справедливости в проведении выборов. Но по большому счету — честности и справедливости во властвовании. За вычетом того содержания, которое было обусловлено конкретным поводом нарушений, допущенных при проведении выборов, все требования к власти находились в русле тех претензий, которые в форме гражданской озабоченности высказал рок-певец Юрий Шевчук за полтора года до этого, в конце мая 2010 года на встрече В. В. Путина с участниками благотворительного концерта, устроенного фондом «Подари жизнь». По словам самого Шевчука, он сумел поставить главный вопрос: «В какой стране будут жить наши дети?» и рассказать, каким видит современное российское общество: «Я говорил о мрачной, коррумпированной, Человек, государство и гражданское общество в современной России 411 Р. Г. Апресян немилосердной и бездуховной стране. С шахтерами, которые на работу идут, как штрафные батальоны в последний бой. С расслоением общества на князей, бояр — неважно, с партбилетами или без, с мигалками на башке машины — и обычный тягловый народ». Потом Шевчук говорил, что хотел поговорить с Путиным по-мужски и добавлял, что разговор получился. Но видевшие запись этой беседы могли легко заметить, что заявление Шевчука было для Путина неожиданным, на протяжении всей беседы он оставался закрытым, и, хотя на словах согласился с Шевчуком в том, что «единственное условие выхода из этой ситуации сейчас — это равенство всех перед законом, демократия» 26, по всему было видно, что он отнесся к нему враждебно и своего отношения не скрывал. Точно таким же было отношение кандидата в Президенты России В. В. Путина к выходившим на митинги «За честные выборы» в декабре 2011 года, в феврале и марте 2012 года. Президентские выборы показали, что он набрал необходимое число голосов, более того, он набрал бы их, даже если бы не были использованы мошеннические избирательные технологии. Тем не менее, выступая по окончании выборов на митинге, призванном «салютовать» вновь избранному президенту, Путин говорил о тысячах своих сограждан, выражавших несогласие с существующим политическим режимом, как о врагах, предателях, наймитах иностранных держав. Всем своим поведением в ходе предвыборной кампании Путин задавал политический стандарт отношения с оппозиционно настроенными гражданами и незарегистрированными партиями. И это — стандарт политики отказа от прямого диалога, от партнерства, политики непризнания, а в конечном счете — противостояния обществу. Демонстрируемый в ходе предвыборной кампании лишь на уровне высказываний и политических жестов, можно сказать, только символически, этот стандарт некоторое время спустя оказался претворенным в политике законодательного, полицейского и административного подавления любых деятельных проявлений политической оппозиции и гражданской инициативы. Власть, не желающая слушать и слышать граждан, открыто, разумно и по существу говорящих о том, в чем они не согласны с нею, не может претендовать на легитимность. Однако нелегитимная и не стремящаяся к легитимности власть опасна для общества и в конечном счете становится разрушительной для государства. 26 Вольтская Т. Рок-музыкант Юрий Шевчук — о встрече с Путиным: Интервью // Радио Свобода, 2010, 30 мая / http://www.svobodanews.ru/content/article/2056854.html. 412 Государство. Общество. Управление Легитимность власти (ценностный подход) * * * Симулятивность избирательного процесса, непрозрачность принимаемых на всех уровнях решений, закрытость власти от общества, крайний дефицит и в публичности публичной политики свидетельствуют о том, что легитимность так и не стала инструментом ценностной институционализации российской власти. Но есть и более широкий теоретический вопрос — о статусе самого концепта «легитимность», его политической и дискурсивной значимости. Этот термин, очевидно, не из словаря живого языка. Он не нужен новостной и репортажной журналистике. Он не востребован аналитической журналистикой. И политтехнологи пользуются каким-то другим лексиконом для работы с феноменами, описываемыми в политической теории понятием «легитимность». «Легитимность» — термин из словаря политической науки, политической истории. Он воспринят в политической публицистике, но трактуется при этом довольно расширительно и стало быть нестрого. Кроме того, он и сам как таковой нуждается в более тщательной разработке. Эта теоретическая задача актуальна и ее успешное решение было бы, несомненно, полезным. Осмысление ценностных аспектов феномена легитимности, ценностный анализ механизмов легитимности будет способствовать обогащению политического и социальноэтического дискурса и обеспечению общественности, в первую очередь медиаработников и гражданских активистов, важным инструментом для нормативного анализа власти, крайне необходимого для действенного и конструктивного общественного контроля над ней. А. Г. Левинсон Российское общество: на пути к «среднему классу»? О категории «средний класс» За последние десятилетия в России ни одна социальная категория не привлекла такого общественного внимания, как «средний класс». При этом как по поводу самого существования среднего класса, так и в отношении правомерности применения этого термина к российским социальным реалиям есть большие сомнения. Следует также отметить, что в политических кругах рост интереса к проблематике среднего класса обычно приходится на период, когда, с одной стороны, у властвующих появляется предчувствие что достигнутое ими положение в общественной иерархии под угрозой, а с другой — у оппозиции в этой же связи появляется надежда на желанные перемены. При этом первым средний класс представляется той социальной опорой, которая выступит гарантом стабильности и, значит, незыблемости достигнутого ими положения, а вторые видят в нем социальную базу для либерального политического строя или силу, которая стимулирует шаги в этом направлении. Подобное оживление интереса к среднему классу за последние пятнадцать лет случалось трижды, и ни разу средний класс или те группы, к которым прилагали такое название, не оправдали надежд ни одной из названных сторон. И все же этот опыт не пересилил ни консервативные, ни расхожие либеральные политические убеждения; упования на средний класс продолжают сохраняться, и выступления, потрясшие страну зимой 2011–2012 годов, чаще всего снова называют выступлениями среднего класса. Кроме политиков, интересантами в проблеме среднего класса являются и те, для кого этот слой выступает, прежде всего, источником платежеспособного спроса, то есть производящие и торгующие компании. Их, Человек, государство и гражданское общество в современной России 415 А. Г. Левинсон далее, обслуживают маркетинговые и рекламные агентства, для которых и на средства которых, в свою очередь, действуют агентства по изучению рынка и общественного мнения (в нашей стране их часто именуют социологическими). Их представители в качестве одной из наиболее заинтересованных сторон также участвуют в дискуссиях о среднем классе. В связи с этим нам уже приходилось отмечать, что в этой среде те, кто занят исследованиями общественного мнения и обслуживанием политических субъектов, чаще занимают скептические позиции по поводу существования среднего класса, а если и признают его наличие, то говорят о его малоразвитости и ущербности. Специалисты же, обслуживающие преимущественно заказчиков из сферы маркетинга, рекламы и бизнеса, напротив, склонны подчеркивать бурный рост этой социальной группы, активность и динамичность ее потребительского поведения, равно как и ее выход на ведущие роли в российской общественной жизни. При этом сам горячо дебатируемый факт наличия или отсутствия среднего класса как эмпирически верифицируемого, доступного измерению и изучению, для описанных выше субъектов существенного значения не имеет и в реальности оказывается прерогативой публичных и общественных институтов, в частности — общественного мнения 1. Социолог не может пройти мимо того факта, что словосочетание прочно укрепилось в языке, что практика именования тех или иных социальных субъектов/объектов такими словами весьма широка и устойчива. Запрещать это словоупотребление или объявлять его ошибочным, адресуясь не к академическому сообществу, а к обществу в целом, было бы неразумным. В конце концов само настойчивое стремление многих социальных субъектов видеть в нашем отечестве 1 У автора был случай высказать свое мнение по этому вопросу (см.: Левинсон А. Г., Стучевская О. И., Щукин Я. М. О тех, кто называет себя «средний класс» // Вестник общественного мнения. 2004. № 5). Оно сводится к тому, что несомненны существенные отличия того, что в России называют «средний класс», от социального явления, получившего такое название в странах Запада. Отличия велики и существенны, и для отказа от применения этого термина к российским реалиям есть веские основания. В то же время само употребление слов «средний класс» в качестве названия и самоназвания для некоторых групп и слоев общества стало фактом, и игнорировать этот факт не верно. Иначе говоря, для исследователя общественного мнения фактом является не существование среднего класса как «реальной» социальной группы, но его существование как предмета общественной дискуссии и предмета общественного сознания. Таким образом, в предлагаемом тексте мы иногда будем использовать без оговорок словосочетание «средний класс», полагая, что мы достаточно сказали о том, каков статус этого термина и насколько условным мы считаем его использование. 416 Государство. Общество. Управление Российское общество: на пути к «среднему классу»? средний класс как таковое есть достаточно интересный социальный факт, и ему будет уделено внимание. Из истории понятия В царской России общество рефлектировало свою структуру через сетку сословных категорий. Сословия изначально выделялись по разным признакам: роду (дворянство), занятию (крестьянство, духовенство, купечество), месту проживания (мещанство, т. е. горожане). Отметим одну деталь из быта господствующего класса — дворянства. Для его высших слоев было обязательно обладание городской усадьбой (для проживания зимой), поместьем (для проживания летом) и «выездом», то есть каретой с лошадьми. Богатеющее купечество старалось, по возможности, обзавестись этими же атрибутами высокого статуса. К концу ХIХ века помимо этих категорий появились другие. В частности, это была категория «интеллигенция», прилагавшаяся дворянством к своему сословию как к «образованному классу». Социологи считают весьма важным этот переход от так называемого аскриптивного (приписываемого) признака к достижительному (тому, которого можно добиться). Это позволило в дальнейшем распространить такое понимание на другие, не родовитые общественные группы. Осознание растущего усложнения социальных порядков привело к появлению категории с указывающим на это обстоятельство названием «разночинцы». В свою очередь, смешение двух упомянутых видений общества привело к образованию понятия «разночинная интеллигенция». Касаясь быта мелкого дворянства и разночинной публики, отметим, что они в меру своих возможностей практиковали имитацию вышеназванных атрибутов статуса: вместо городской усадьбы они снимали городское жилье, вместо сельской они снимали загородное жилье (дачу) и вместо выезда пользовались наемными извозчиками. Как известно, именно в этом слое происходило вызревание политических взглядов и инициатив, которые в значительной мере определили и оформили результаты грандиозных социальных катаклизмов России в ХХ веке — трех революций, Гражданской войны и Большого террора. Будучи в равной мере жертвой и победителем в процессах, которые прошли при ее участии, эта социальная группа испытывала проблемы в самоописании. В качестве альтернативы сложившимся к тому времени сословным представлениям об обществе была использована теория классов. Тем, кто Человек, государство и гражданское общество в современной России 417 А. Г. Левинсон пытался усмотреть классовую структуру в российском обществе, приходилось выделять в качестве самостоятельного класса «мелкую буржуазию». Статус этой категории был сложным. Как концепт, по своему происхождению она была вторичной относительно основной категории «буржуазия», но, получалось, охватывала более многочисленный, чем собственно буржуазия, класс городских обывателей, к тому же поглощала еще и значительную часть крестьянства. Так она фактически оказывалась именем наиболее многочисленного общественного образования. В советское время усилиями прежде всего идеологов — выходцев из этой среды была сформирована нормативная картина общества. Первоначально это была классовая картина, в которой, попеременно, то находилось, то не находилось место для служащих/интеллигенции как «прослойки». При этом продолжавшее существовать определение «мелкобуржуазный» потеряло собственно социальный смысл и приобрело статус политического клейма, с помощью которого одна политическая группировка расправлялась с другими. (Отметим, что, обустраивая свой быт, верхушка новой власти продолжила традицию использования тех же знаков статуса, о которых уже говорилось. Но в случае «партсовноменклатуры» городская квартира, дача и автомобиль были казенными, принадлежали не человеку, а его должности или посту.) Когда же политический режим сложился вполне и уже начал стагнировать, была сделана попытка отказаться от классового видения общества в пользу этатизированного подхода. Общество, понятое одновременно как суперэтнос и как объект государственного управления, описывалось категорией «советский народ». Так в скрытом виде констатировался факт разрастания городского населения за счет рабочих и служащих, то есть мелкой и средней бюрократии. Последняя де-факто выдвигалась на роль гегемона в новой общественной композиции. В это же время появились первые попытки применения к советскому обществу понятия «средний класс». При этом понятие подразумевало стратификационное представление общества, уйти от которого как раз и была призвана концепция «советского народа» как новой общности. Соблазн в использовании категории «средний класс» заключался в том, что она была способна схватить становившийся очевидным факт образования слоя, который выделился — во всяком случае, по бытовым условиям жизни и стандартам потребления — в ситуации относительно стабильного развития на протяжении жизни одного поколения. Отдельная квартира, свой автомобиль и загородное жилье в так называемой личной 418 Государство. Общество. Управление Российское общество: на пути к «среднему классу»? собственности, («квартира-дача-машина» как комплекс), это оказывалось нормой и в смысле статистической нормы, и в смысле общественного стандарта существования. Таковы были атрибуты советской зажиточности. В дальнейшем с развитием массового строительства, массовой раздачей малых земельных наделов («6 соток») и относительно массового производства автомобилей (прежде всего на ВАЗе), возможности владеть этим символически значимым набором атрибутов распространились достаточно широко. В конце ХХ столетия эта норма в качестве социального идеала перешла и в новый период существования постсоветского общества, открывшийся социально-экономическими и политическими преобразованиями 1990-х годов. Как известно, эти трансформации привели сперва к «опусканию» (социальной деградации) значительной части населения страны и, одновременно, выделению небольшой группы тех, кто резко улучшил свое материальное состояние («новые русские»). Члены последней не преминули присвоить упоминавшиеся символы этого российского статуса. Но, чтобы резче обозначить свое отличие от «простого» класса, они сделали нормой наличие не дачи, а виллы, не квартиры, а особняка и не вазовской «шестерки», а дорогого импортного автомобиля. В ходе последовавшего кризиса, постигшего и крупное промышленное производство, и коллективизированное сельское хозяйство, категории «рабочий класс» и «колхозное крестьянство» утратили свое ценностное наполнение, с которым привычно описывалось их состояние как номинально доминантных групп общества. Господствовавшая в течение нескольких кризисных лет экономика выживания характеризовалась массовым обращением городского и сельского населения к ручному аграрному производству на так называемых приусадебных участках и в подсобном хозяйстве, а также к мелкорозничной торговле, импорту и транспортированию потребительских товаров («челноки»). Исключительный, как казалось, временный характер этих занятий не позволял обществу рассматривать их в качестве основания для нового социального статуса. В это время опросы показывали, что для обозначения своего нового социального состояния большинство россиян стали использовать понятие «средний слой» или «средний класс», фиксируя промежуточность своего положения между полной нищетой и подобающим статусом. Постепенный рост благосостояния населения, медленное возвращение к докризисным объемам потребления совершались уже при новой системе рабочих мест, занятий и статусов. Движение шло от больших (столичных) Человек, государство и гражданское общество в современной России 419 А. Г. Левинсон городских центров к меньшим. Везде в первую очередь возникала сеть мелких предприятий сферы обслуживания, разрасталась сервисная отрасль, дававшая основные занятия высвобожденному с крупных промышленных предприятий рабочему классу и покинувшему поля и фермы колхозному крестьянству. Перемена занятий и масштабов агрегации постепенно привела наблюдателей к представлению об их деклассировании. Появление среды малых частных предприятий в городах изменило их облик и представление общества о самом себе. А далее естественно происходившее по мере накопления богатства имущественное расслоение (что связывают с благоприятной конъюнктурой для экспорта углеводородов) привело к образованию слоя, который повторил судьбу «новых русских» в том смысле, что он на глазах у «всех» (и в своих собственных) выделился из социума по уровню своего потребления. Как и в свое время «новые русские», этот слой не мог пройти мимо шанса на реализацию социального идеала их отцов, описываемого упомянутой триадой «квартира-дача-машина». Но он наполнил собственными представлениями и стандартами каждый из его компонентов. По шкале потребления этот слой также вполне ощутил себя находящимся в середине. К нему, далее, обратился интерес массового коммуникатора в силу того, что он стал интересен для производителей и продавцов товаров. Более многочисленный, чем богатый высший класс, и более зажиточный, чем еще более многочисленный низший класс, он обнаружил значительную покупательную способность. Вот почему для этого слоя было вполне естественно приложить к себе определение «средний» уже не в качестве «невзрачный» или «всеобщий», а в качестве «срединный», а то и «центральный». К этому следует добавить, что психологически этот слой чувствовал свое моральное превосходство над «вышестоящим», поскольку, по его мнению, высокий доход/статус последнего определяли незаработанные, «случайные» деньги. Но в то же время, подражая именно этому высшему имущественному классу, класс средний перенимал у него (хотя и в более скромных масштабах) потребительские стандарты. Сегодня, как мы видим, в качестве образца для подражания в потребительском поведении среднего класса выступила бюрократия. А в качестве образца предпринимательского поведения стал рассматриваться крупный бизнес, к которому уже не применяют негативно окрашенного определения «олигархи». Это в прошлом средний класс стоял плечом к плечу вместе со всеми трудящимися против «олигархов». Теперь же он свидетельствует 420 Государство. Общество. Управление Российское общество: на пути к «среднему классу»? свое уважение крупным бизнесменам с позиций среднего и малого бизнеса — как более старшим по рангу, опыту и масштабам дела. Явившийся на свет слой менее богатых людей (который стали пробовать называть средним классом), имел перед глазами все тот же потребительский идеал, но в двух его вариантах. Один — советcкий, другой постсоветский, «новорусский». Новый средний класс потому и стал средним, что помещал себя между этими слоями. Исследования конца 1990-х годов показывали, что средний класс тех лет строил свою идентичность на частичном отождествлении себя с двумя названными слоями, равно как и столь же частичном противопоставлении себя им же. Так, вместе со старыми советскими слоями населения он противопоставлял себя как «людей труда» новым богачам, богатство которых не было заработано своим трудом, а просто «свалилось в руки». Но, с другой стороны, вместе с этими богатыми он противопоставлял себя как зажиточный, новый и живущий поновому слой «старым» (бедным), советским по устройству и быту слоям. В этих противопоставлениях «квартира-дача-машина» должны были быть «не-советскими», а новыми, и в чем-то знаково-существенном походить на импортированные новыми русскими образцы «современного» богатства. Повторим, что исследования тех лет показывали, что социальная группа с этими характеристиками достаточно четко видела свое положение как «среднее», придавала большое значение его атрибутам. Исследования более поздних лет показывали, что присоединяющиеся к этой четко очерчивающей себя группе новые слои (также считающие себя и называемые другими «средним классом») не имели таких четких моделей идентификации. Они присоединялись к «первому» среднему классу в основном по признаку сходного уровня дохода и потребления. Можно предположить, что экономические успехи последних лет, чем бы они ни определялись, приносили обогащение в первую очередь верхним слоям общества. Для развития крупного бизнеса условия оказались наиболее благоприятными. Судя по реакциям наших респондентов, на этих высших уровнях происходило не только повышение потребления, но и освоение этих средств как капитала, развитие собственно предпринимательства, бизнеса как профессии. Человек, государство и гражданское общество в современной России 421 А. Г. Левинсон Дискуссии о среднем классе Дискуссиям о среднем классе прибавили остроты события зимы 2011– 2012 годов. По данным опроса, который проводил на проходивших тогда митингах Левада-центр, видно, что главным признаком тех, кто пришел на проспект Сахарова, было высшее образование, на втором месте — демократические и либеральные взгляды, и только на третьем — доход, отличающий их от «среднего» москвича. Кроме того, из этих же опросов и наблюдений следует, что на площадях были не только люди из разных политических группировок, но и из разных имущественных слоев. При преобладании людей относительно зажиточных («небедных», как их назвал Л. Парфенов, думая, что он отметил их главную черту), то есть тех, кого чаще всего и именуют «средним классом», там присутствовали на совершенно равных с ними основаниях и представители более богатых и более бедных слоев. По нашему мнению, по отношению к заявившей о себе на площадях новой политической и социальной силе более подходит не исключающая и ограничивающая характеристика «класс», а «включающая» категория «горожане», «граждане». Применительно к демонстрациям на улицах столиц и крупных городов отметим еще одно обстоятельство, касающееся отношений между понятиями «средний класс» и «интеллигенция». Мы отметили, что одним из главных признаков, характеризующих участников, было наличие высшего образования. Но в то же время наши митинги и шествия не были похожи на демонстрации студентов и профессуры на улицах университетских городов Запада, протестующих против ущемления их прав или интересов. Образованная публика России пришла защищать не права или привилегии своей корпорации (по-другому — интеллигенции). Как и в случае с употреблением слов «средний класс», здесь есть соблазн принять социально-демографический признак (в данном случае — высшее образование) за причину политической позиции или политической стратегии. Дело осложняется тем, что, по мнению некоторых авторитетных исследователей, интеллигенция как категория перестала существовать в России вместе с концом советского режима. И это является еще одной причиной, в силу которой не стоит говорить, что в эту зиму на улицы вышла интеллигенция. Но что для всех, кто почувствовал атмосферу, этос, что царили в толпе на Болотной площади, проспекте Сахарова и на Новом Арбате, было несомненно: на улице господствовала «интеллигентность». Именно так. Не интеллигенция, а свойственные ей этические начала, поведение и манеры. 422 Государство. Общество. Управление Российское общество: на пути к «среднему классу»? Поводом для демонстраций было убеждение в массовом обмане, нарушении моральной нормы. Главным деянием власти, против которого встала общественность, в общественном мнении был назначен обман. По традиции, в российском обществе именно интеллигенция принимает на себя ответственность за честь и достоинство личности и народа, именно она хранит норму «лгать нельзя». Существует ли такая социальная группа — «интеллигенция», которая это делала, или нет — вопрос непростой. Но следует признать, что в обществе все же есть институт (как совокупность норм, образцов и пр.) интеллигентности. Ему можно принадлежать целиком, быть его профессионалом и жрецом, можно в него входить частично или на время, можно, в конце концов, его просто иметь в виду. И поскольку разбор ситуации на площадях Москвы не может быть в статье слишком подробным, ограничимся предложением считать, что там на момент собрания людей формировалось временное и, в этом смысле виртуальное, гражданское общество, имевшее черты интеллигенции, среднего класса как идеальных образов массового сознания. Проблематика формирования среднего предпринимательского класса сложна в любом обществе. В нашем она дополнительно осложнена тем, что черты политической системы, господствовавшей на протяжении трех поколений, были трансформированы в соответствующие им антропологические характеристики. И, напротив, антропологические, личностные, характерологические, возможно, даже психофизиологические черты и синдромы приобретали закрепленное политическое измерение и оценку. Инициативный подвижный тип, как показало исследование, и сейчас еще должен утверждать себя вопреки этим сохраняющимся культурным следам былой политической системы. (Веянья в сторону ее реставрации до изучаемых слоев еще не дошли или не осознаны здесь.) Надо отметить, что дискуссия о российском среднем классе, не приводя ни к каким результатам, длится около десятилетия, и это само по себе является интересным обстоятельством. Не подлежит сомнению, что некое множество людей исходит из того, что средний класс в России есть. Это множество представляет собой если не собственно средний класс, то особую социальную группу, интерес которой состоит в укоренении представления о наличии среднего класса. Состав этой группы весьма неоднороден. Туда входят многочисленные журналисты, которые широко употребляют это словосочетание, повествуя о различных событиях и процессах, идущих в России. Для них это выражение удобно тем, что при своей семантической неопределенности оно несет явный заряд новизны, социальной Человек, государство и гражданское общество в современной России 423 А. Г. Левинсон интриги. В этой группе, как мы отмечали, много людей, так или иначе связанных с маркетингом и рекламным бизнесом. Средний класс (похож он на западный или нет) это группа с хорошим платежеспособным спросом, это их рынок, и они ориентируют на средний класс свою рекламу, свои бизнес-стратегии. Наконец, в компании энтузиастов темы «средний класс в РФ» обнаруживаются и представители власти, притом самой высшей. Какой же интерес он может вызывать у подобного субъекта? Интересов, оказывается, два. Первый связан с идеей, что средний класс — по классическим представлениям — опора власти, гарант стабильности в обществе. Это традиционная точка зрения в нашей политической культуре; согласно ей средний класс полезен для государства. Если кто печется о пользе государства, тот должен желать существования среднего класса. Такое мнение было высказано еще на заре XIX века — в пушкинские времена. Мадам де Сталь в разговоре с российскими знакомыми сочувствующе сказала примерно следующее: среднего класса (class moyenne) у вас нету. И от этого многие неудобства российской политической жизни происходят. Между властью и народом нет никакого посредника. Ею, конечно, имелись в виду три сословия на Западе. А если нет этой прослойки между властью и народом, грубеют оба этих субъекта. И здесь уже недалеко до соображений о беспощадности российского бунта. Второй мотив современных руководителей призывать к росту среднего класса состоит в том, что иметь преобладающим классом в обществе класс средний — значит иметь респектабельную страну, не без оснований претендующую на достойное место среди тех стран, которые в российской политической культуре всегда были образцом для подражания. Опыт новейшей отечественной истории говорит, что повышенное внимание к этой социальной категории в дебатах профессионалов так или иначе отражает интерес к ней власти. И вряд ли является простым совпадением тот факт, что всплеск названного интереса приходится всякий раз на предкризисный период, причем на ту его раннюю фазу, когда — как потом выясняется — накапливались его главные предпосылки, хотя в обществе это не замечалось. Так, в годы, последовавшие за коллапсом советской системы, призрак среднего класса постоянно бродил по России, и в обществе сверху вниз начинало распространяться беспокойство за сохранность наличного распределения полномочий и ресурсов. В ХХ веке западное общество показало тенденцию к такому разрастанию третьего класса, что, по сути, он становился гегемоном и в этом, 424 Государство. Общество. Управление Российское общество: на пути к «среднему классу»? опять-таки, виделся залог стабильности за счет его законопослушности и стремления иметь устойчивый и относительно мягкий политический режим на основах согласия основных общественных сил. В это же время в нашем отечестве на роль гегемона был выдвинут другой класс, и режим обеспечивал свое существование за счет совсем других мер и средств. В таких обстоятельствах идея среднего класса была политически неуместной, что означало ее перемещение в структуры общественного бессознательного. Социально-политические трансформации, пережитые нашим обществом в последние десятилетия, включали, в частности, такие грандиозные по масштабам перемены, как фактическую деиндустриализацию в промышленности и фактическую деколлективизацию в сельском хозяйстве. При этом произошло и фактическое разрушение того субъекта, который обладал монопольным правом на социальную категоризацию, на объявление класса классом с вытекающими отсюда политическими, экономическими и социальными последствиями. Этим субъектом была сложная политико-научно-идеологическая конструкция, основу которой составляла правившая тогда партия. С ее разрушением и исчезновением субъекта, который задавал нормативную социальную структуру общества и присваивал идеологически значимые имена ее элементам, возникла ситуация, часто именуемая «идеологический вакуум». В этих обстоятельствах описанные попытки увидеть в лице «среднего класса» некую силу в социальном пространстве и приписать ей особую историческую роль можно считать своего рода ремейком, за которым стоит стремление воспроизвести нечто из утраченных отношений 2. Теперь эту попытку делают — в диффузной, 2 Необходимо отметить относящиеся к совершенно другому ряду усилия некоторых социологов, в первую очередь — академика Т. И. Заславской, по анализу складывающейся социальной структуры российского общества. Собственно, только средний класс и может считаться хоть как-то изучаемым и изученным элементом социальной структуры российского общества. При поистине тектонических изменениях в этой структуре, ни уходящие классы (рабочие, крестьянство), ни новые — буржуазия, менеджериальный класс, ни, наконец, пережившая все перемены бюрократия, специального внимания и систематического исследования в современной отечественной науке почти не получают. Положения дел не меняют особняком стоящие работы Т. И. Заславской по динамике социальной структуры общества в целом или исследования О. В. Крыштановской по динамике элит. Характерно, что и в трудах Независимого института социальной политики, о которых пойдет речь ниже — при их несомненной глубине и результативности — изучаются социальные проблемы, а не социальные группы. Лишь средний класс составил исключение, да и то, по-видимому, потому, что исследователи чувствовали, что это скорее проблема, чем группа. Человек, государство и гражданское общество в современной России 425 А. Г. Левинсон неспециализированной и нерефлексируемой форме — множественные представители групп, которые в прошлом были вытеснены из политического и идеологического пространства или же отправлены на социальноподчиненное положение «прослойки». Обстоятельства создали для них возможность претендовать не просто на позицию среднего класса, но на позицию его герольдов. (Мы бы сказали — идеологов, но пока ничьи изыскания, в том числе и наши, не позволили обнаружить «идеологию среднего класса»). Средний класс в России, как показали наши исследования, вплоть до осени 2011 года определенно не имел собственных политических взглядов. Но теперь стали выражаться мнения о том, что на массовых митингах протеста средний класс, наконец, обнаружил свои взгляды и интересы. Мы уже говорили, что полагаем эту точку зрения неверной. Демонстранты, в том числе и из среды среднего класса, выражали точку зрения всего общества. (Это не значит, что они выражали то же мнение, что и большинство в обществе. Это лишь значит, что они говорили от имени и с позиций общества, а не собственной имущественной или идеологической группы.) В этих обстоятельствах политический лидер, который стал бы себя позиционировать как лидер среднего класса, мог бы без труда заявлять себя и как лидер «всех». Собственно, об этом и свидетельствуют редкие, но характерные попытки объявить, что В. Путин или Д. Медведев — политики (от, из, для) российского среднего класса. Это так же верно, как и то, что это политики «ничьи», президенты «всех россиян». Динамика среднего класса Процесс, который можно было бы считать становлением среднего класса в России, может одновременно расцениваться как процесс его растворения в обществе в целом. Так, на протяжении последних лет многократно отмечался сравнительно медленный рост массовой (нижней и средней) части предпринимательского класса (по некоторым подсчетам — нулевой рост, стагнация, а то и убыль). Столь же часто отмечался активный рост бюрократии, чиновничества. Здесь можно говорить и о количественном росте этой социальной группы, и о накоплении ею всевозможных форм социального капитала. Так называемые служащие (а ими у нас именуются только служащие в государственных и муниципальных учреждениях), во 426 Государство. Общество. Управление Российское общество: на пути к «среднему классу»? многих случаях близки по доходам к представителям среднего класса из сегмента самозанятого населения. С учетом сравнительно молодой и бедной культуры потребления, эти категории, при принципиально разных источниках своего благосостояния, в аспекте потребления неотличимы друг от друга. Как было сказано, принадлежность к среднему классу обычно определяется через признаки и критерии потребления. Поэтому российский средний класс не мог не принять в себя значительную долю служащих. Не делая попыток рассчитать соотношение «членов среднего класса» по их социальному положению и источникам дохода, рискнем предположить, что в российском случае доля государственных служащих в нем будет очень высока. Точнее надо сказать так, что в российском обществе в целом соотношение самозанятых и состоящих на государственной службе резко сдвинуто в пользу вторых. Соответственно, в том социальном сгущении, которое получает сейчас наименование «средний класс», присутствует эта особенность. Та часть среднего класса, которая принадлежит к предпринимателям, а значит, к собственникам, по самой специфике их деятельности должна довольно резко отличаться по доходам и способу их получения от людей, работающих по найму, от тех, кто окружает предпринимателей. Наши исследования достаточно ярко показали, что эти люди сознают свое отличие, свою миссию, ответственность и т. п. от остальных, не являющихся предпринимателями. Что же касается служащих, то, хотя в их среде наблюдаются очень значительные различия между находящимися на разных концах карьерно-статусной лестницы, резких границ на этой шкале нет. Потому часть служащих, которая по своим характеристикам потребления может быть отнесена к среднему классу, во многих других отношениях не видит и не ощущает границ с менее зажиточными представителями многочисленной категории служащих. История последних фаз советской эпохи способствовала тому, что именно массовая бюрократия, служащие превратились в модальный тип «советского человека», человека вообще, каким его представляли себе в Советском Союзе. В современной России, не успевшей за годы после выхода из СССР и советской жизни выработать многие собственные институты, а потому и собственные взгляды, вкусы и ценности, публика сейчас вынужденным образом заимствует и пускает в новый социальный оборот многие воззрения, ходы мысли, социальные расклады давно, казалось бы, оставленной действительности. Это вполне относится к комплексу представлений, связанных с положением служащего в его качестве человека, Человек, государство и гражданское общество в современной России 427 А. Г. Левинсон собственно человека 3. Благодаря сочетанию указанных обстоятельств современный российский средний класс оказывается связан с обществом в целом, а член среднего класса — с «человеком вообще» именно через этос госслужащих. Отсутствие собственной идеологии у среднего класса объясняется несколькими причинами — от исторического и общесоциального до прямо политического рода. Сказанное выше призвано объяснить, почему при отсутствии собственной специфической идеологии российский средний класс вместо нее имеет тот комплекс взглядов, принципов, ценностей, а также символических средств, который сейчас выступает в качестве всеобщего (общероссийского, общенационального) либо «никакого», невидимого как воздух. Этот комплекс, однако, задан прежде всего своим основным и модальным носителем — госслужащим. Латентная «государственность» этой массовой системы взглядов, массовой культуры может быть без труда усмотрена, начиная с той центральной роли, которую играет в ней понятие государства. В силу того, что она становится всеобщей, эта система взглядов оказывается в то же время и «национальной», то есть ей можно приписать качества российской, русской, славянской, словом, «нашей». Мораль и нравственность среднего класса, его взгляды в нынешней России не отличаются от этого комплекса. Из этого следует несколько важных социальных обстоятельств. Российское общество, находясь по ряду признаков в постиндустриальной фазе, в части культуры является (довольно неожиданным, с точки зрения социологической классики, образом) обществом с массовой культурой и в определенном смысле — массовым обществом. Это, как известно из упомянутой классики, обычно есть признак и атрибут обществ, находящихся в индустриальной фазе, фазе массового промышленного производства и массового потребления. Российское общество, обладая весьма специфической экономикой, скомбинированной из малого, но высокодоходного сырьевого сектора и большого низкооборотного сектора сервиса и госслужбы, в плане механизмов культурного и символического управления представляет собой слепок с иного, предшествующего общества. За неимением других моделей оно использует советские матрицы. В итоге с образованием среднего класса 3 Характерно, что социальным идеалом для молодых людей стал и продолжает быть ктолибо из представителей среднего класса — юрист, экономист, банкир. Фактически же многие из молодых людей предпочитают карьеру государственного служащего и в этом качестве вливаются на определенном этапе в средний класс. 428 Государство. Общество. Управление Российское общество: на пути к «среднему классу»? в нашем обществе проступила и распространилась феноменология отнюдь не «мидл-класса», а махрового массового общества и массовой культуры с символическими формами, настолько анахронистичными, насколько они выглядят и воспринимаются в качестве «родных». Появление в российской действительности среднего класса, превращение его имени в ценностно окрашенную семантему, годную для риторического употребления, имеет следующее следствие. Во всеобщую и массовую культуру теперь легко и социально обоснованно проникают элементы, которым полагается быть атрибутами культуры среднего класса. Это касается как стилей массового поведения, так и жаргона политиков. Но в то же время средний класс, растворенный в описанной выше массовой культуре, не имеющий своих идеологических и культурных барьеров/ фильтров, вынужден принимать ее во всех ее проявлениях. Представители среднего класса не имеют полагающегося им иммунитета к массовой культуре/идеологии и пользуются ею как/вместо собственной. Политические взгляды среднего класса Как известно из опросов общественного мнения, вплоть до середины 2011 года «стабильность» являлась основным дефицитом и основным желаемым социальным благом для самых широких слоев общества, чье существование было расшатано пертурбациями 1990-х годов. Стабильности искал и правящий слой, до поры не уверенный в основательности своего положения и прочности создаваемого нового режима. В этих условиях пришлась как нельзя более кстати идея о среднем классе как основе стабильности в обществе. Именно средний класс, ориентированный на потребление и другие консервативные ценности, представлялся хорошей опорой и для общества, и для политического режима. Рост популярности идей о роли среднего класса явно обгонял рост самого среднего класса. Он мог соревноваться только с ростом возражений по поводу самой возможности существования среднего класса в России и применимости этой социальной квалификации к российским социальным феноменам. Политическая потребность в стабильности была, наконец, удовлетворена — если судить по реакции широкого общественного мнения. Но при этом можно указать на то, что нашедшиеся для этого средства имели совсем иную природу, нежели создание «крепкого среднего класса» на базе малого и среднего бизнеса (как это мыслилось авторами соответствующих Человек, государство и гражданское общество в современной России 429 А. Г. Левинсон идей). Если говорить о массовых социальных процессах, то шло ускоренное размножение категории государственных служащих. Успокоение общества и обретение им чувства стабильности произошло, что не странно для России, на почве укрепления государства и его институтов, прежде всего силовых. Этому же способствовало отчетливое усиление централизации, концентрации власти и сосредоточение ее в символической точке — фигуре высшего должностного лица. Удовлетворение такой конструкцией россияне устойчиво и с нарастающим энтузиазмом выражали на протяжении восьми лет правления В. Путина. Если не возникший, то размножившийся в эти годы средний класс, выступил не основой стабильности, а ее едва ли не главным потребителем и в этом смысле благополучателем. Вместо классической схемы: многочисленный средний класс с прочными экономическими позициями создает массовую консервативную политическую партию, которая выдвигает и прочно поддерживает «свою» политическую власть, произошло иное. Власть своими средствами укрепила свои позиции — в том числе за счет поддержки слоев, многократно более массовых, нежели «средний класс». Далее власть создала собственную массовую политическую партию — но не на социально-классовой основе, а на основе собственно политической лояльности и контроля. После реализации этих задач власть выдвинула (среди прочего) лозунг умножения среднего класса и превращения его в социальный гегемон (60–70%) к 2020 году. Средний класс демонстрирует полную лояльность власти, но, как неоднократно отмечалось, этот социальный план пока не принял. Стабильность он воспринимает не как результат собственного существования, а как его условие. Соответственно, гарантом стабильности этот класс видит не себя, а власть. Конечно, политические взгляды «среднего класса из учебников» должны быть либеральными. Либерально-консервативными — по желанию одних теоретиков этого класса, либерально-прогрессистскими — по желанию других. При этом «мидл-классовая» этика и эстетика, как и политические предпочтения, в любом случае должны отличаться устойчивостью и основательностью. Если сделать шаг назад и посмотреть на те же явления в рамках предшествовавших политических парадигм, то средний класс предстанет в качестве «мелкобуржуазного», а его политическим взглядам будет приписываться, напротив, неустойчивость, ненадежность, склонность к крайностям, «политической истерике», экстремизму (не в нынешнем смысле слова). Наконец, если видеть в среднем классе «обывателей», «мелких лавочников» и «мелкое чиновничество», 430 Государство. Общество. Управление Российское общество: на пути к «среднему классу»? то, по отечественной традиции, от них следует ожидать склонности к ультраконсервативным крайне правым взглядам с приверженностью к ксенофобии, ура-патриотизму, великодержавности, монархическому строю и т. п. Эти исторические прецеденты, похоже, не описывают воззрения современного среднего класса, хотя в таковых можно найти элементы всех вышеназванных тенденций. Наше исследование показывает, что у представителей среднего класса нет никаких особенных или собственных политических взглядов. Они так же не едины в своих политических воззрениях. Если их что и объединяет, то это сниженный (по отношению к нашим ожиданиям) интерес к политике. Идеал стабильности есть превращенная форма зависимости россиян от власти. Расхожие объяснения относительно того, что нестабильность плоха отсутствием уверенности в завтрашнем дне, уводят от подоплеки истинного страха нестабильности. Нестабильностью зовут на самом деле ситуацию, при которой россияне не уверены в незыблемости власти. Нетвердая власть или безвластие воспринимается как национальное бедствие. Конечно, бедствие, вообще говоря, не катастрофа. В этих обстоятельствах в обществе включаются резервные программы гражданского самоспасения. В таких и именно в таких обстоятельствах, например, бывшие служащие получают общественную санкцию на занятие таким позорным, неподобающим делом, как спекуляция, торговля. И именно в таких обстоятельствах дебютировала значительная часть современного малого и среднего предпринимательского, а значит, среднего класса. Но эти обстоятельства помечены в нашей культуре негативным знаком. Стабильность же воспринимается позитивно. И в силу названных причин стабильностью называется не незыблемость цен или курса рубля, законов или правоприменительных практик, а убеждение в прочности власти. Современный средний класс, состоящий во многом из бюрократии, уверен в том, что конструкция власти, созданная Путиным, является прочной. * * * С учетом продолжающихся дискуссий об объеме и внутреннем составе среднего класса, о его месте в обществе, мы можем предложить в качестве рабочего приема следующее представление. Каковы бы ни были размеры собственно среднего класса, его ядра, словом, той части, по поводу которой имеется наибольшее согласие относительно ее принадлежности к среднему Человек, государство и гражданское общество в современной России 431 А. Г. Левинсон классу, оно (ядро), безусловно, окружено широкой периферией. Это, как полагают некоторые исследователи, «протосредний класс» — та часть населения, которая ориентируется на средний класс как на свой социальный идеал. В значительной мере эти ориентации сосредоточены в сфере потребления и потребительских стандартов. В какой-то мере средний класс служит образцом в плане поведения, деловой культуры, рациональности. Существенно, что в ходу, по сути дела, всего один, пусть и обширный, набор образцов, и разница состоит лишь в полноте усвоения этого набора или какой-то его части. Указывая именно на потребление и на предметы потребления как на критерии определения и самоопределения группы, называемой нами «средний класс», мы тем самым указываем на приоритет таких критериев перед иными — образованием, профессией, собственно доходом и др. Мы можем опираться при этом на такие факты: в опросах Левада-центра, как указывалось, имеется стандартный вопрос об отнесении себя к одному из слоев, стратификация которых выстроена наподобие американской модели классов. В частности, респондент мог зачислить себя в «средний слой» с подразделениями на «нижний средний», «средний средний», и «верхний средний». Относительное большинство (около 40%) в силу рассмотренного выше стремления спрятаться за определение «я как все», выбирает категорию «средний средний». Следующая категория — «высший средний». Проверка показывала, что обладатели вышеназванной триады благ все без исключения помещали себя в эти подразделы среднего слоя. При этом собственники старых советских благ оказывались в основном в «среднем среднем», собственники же этих благ в их новом, постсоветском варианте — в «верхнем среднем». Высшее образование, профессия и даже занятие/должность такой высокой корреляции с самоопределением себя в качестве «высшего среднего» (то бишь «среднего класса») не дают. Теперь, после того как проведен цикл исследований по «среднему классу», можно с уверенностью указать на то, что в России, как и в некоторых других странах, к «классическому» составу среднего класса из самозанятых людей и менеджеров больших фирм прибавляется все больше государственных служащих. Их сближение происходит именно на основе равных возможностей потребления. Результатом чего и становятся одинаковые модели потребления. У современного среднего класса в России нет единой идеологии, этики, эстетики — тех атрибутов, которыми в первую очередь известен «мидл-класс» в экономически развитых странах. Не имеет он и единой политической позиции. Более того, и в области 432 Государство. Общество. Управление Российское общество: на пути к «среднему классу»? этической/идеологической, и в области политической современный российский средний класс вообще не имеет собственного лица, собственной позиции. Он неотличим от публики в целом. Остается добавить, что события зимы 2011–2012 года обострили постановку вопроса о среднем классе, но не принесли его разрешения. Можно предположить, что в российском среднем классе состоялось выделение его активной части, которая заявила широко о себе на площадях городов требованиями соблюдения властью общечеловеческих норм этики и морали, более узко — требованиями демократизации политической системы, еще у же — требованиями смены политического режима и олицетворяющих его лиц. Несомненно, эти выступления окажут влияние и на хранившую молчание (и свои консервативные установки) основную часть среднего класса, прежде всего ту, которую образуют госслужащие, равно как и на общество в целом. В. М. Межуев О возможности демократической оппозиции в современной России Заметный рост протестных настроений за последнее время не следует объяснять лишь недовольством части населения прошедшими выборами. Многочисленные случаи фальсификаций в ходе голосования как на парламентских 2011-го, так и на президентских выборах 2012 года, стали лишь спусковым крючком, поводом для выражения наиболее просвещенной частью городского населения своей неудовлетворенности системой существующей политической власти. И дело не только в персональном составе этой власти (хотя и он вызывает резкое неприятие), но и в способах, методах, средствах, которые она практикует в процессе управления страной. Люди хотят не просто смены конкретных лиц, находящихся у власти (что, кстати, вполне согласуется с действующей Конституцией), но и серьезных изменений в существующей политической системе. Сюда можно отнести и ограничение сроков пребывания во власти, ее периодическую сменяемость, и большую независимость ее основных ветвей, и большую открытость и прозрачность избирательного процесса, и более гибкий закон о партиях, и пропорциональное распределение полномочий между регионами и центром. Учитывая достаточно массовый характер существующего в обществе недовольства, можно говорить о наличии в стране серьезного кризиса. В отличие, однако, от просто политического кризиса, периодически происходящего в любой демократической стране и требующего простой смены правящей партии или правительства, наш кризис все более обретает характер кризиса конституционного, который можно преодолеть лишь путем внесения определенных поправок, уточнений и дополнений в действующую Конституцию. Их общий вектор очевиден — они должны исключить любую попытку узурпации власти со стороны частных лиц или отдельных Человек, государство и гражданское общество в современной России 435 В. М. Межуев партий, служить непреодолимым препятствием на пути установления диктатуры любого рода — левой или правой, имперской или националистической. Лозунг «Долой самодержавие!», который сегодня порой звучит на протестных митингах, как бы опять востребован временем. Если в стране существует хоть какое-то подобие самодержавия, значит Конституция либо не работает, либо не соответствует канонам демократического права. Не следует думать, что процесс демократического преобразования страны, начатый перестройкой, получил свое окончательное завершение с принятием новой Конституции в 1993 году. Важно учитывать время написания этой Конституции — время яростной борьбы между исполнительной властью в лице президента и властью законодательной, представленной Верховным Советом. Победила, как известно, исполнительная власть, продиктовавшая затем и общую концепцию Конституции — демократическую по форме и авторитарную по сути, наделившую президента фактически неограниченными полномочиями. И было бы наивно предполагать, что страна с длительной традицией самодержавного и авторитарного правления может сразу, одним махом перескочить к демократии, создать Конституцию, отвечающую всем требованиям демократического права. По мнению ряда юристов (см., например, книгу Михаила Краснова 1, содержащую блестящий правовой анализ ныне действующей Конституции), в ней были допущены серьезные отступления от принципов конституционализма и парламентаризма, приведшие к нарушению разумного баланса между ветвями власти. Именно в Конституции следует искать причину сложившегося у нас, по выражению автора, «персоналистского режима», ставшего препятствием для формирования конкурентной политической среды. Кстати, любая демократия, даже если она существует в одной связке с сильной президентской властью, может быть только парламентской демократией. Иного государственного органа законодательной и исполнительной власти у демократии просто нет. Один человек, даже если он президент, не должен заменять собой парламент, подминать его под себя или отодвигать на второй план. Президент, никого не представляющий, кроме самого себя, ставящий себя над парламентом, фактически единолично управляющий страной, мало чем отличается от монарха или деспота. Таких президентов полно в отсталых странах Африки, Азии и Латинской Америки. Вот почему страны, пережившие в своей истории тоталитаризм, 1 Краснов М. Фатален ли персоналистский режим в России? (Конституционно-правовой взгляд). М., 2009. 436 Государство. Общество. Управление О возможности демократической оппозиции в современной России после его поражения устанавливали у себя не президентскую, а парламентскую форму правления. Все, кроме нас. Вера в ничем не ограниченную мудрость и власть стоящего над всеми царя или вождя (как бы его ни называть — генсеком, президентом, нацлидером), только и способного объединить страну, указать ей единственно правильный путь, похоже, укоренена в глубинах нашего национального менталитета, сохраняется при любых обстоятельствах. И как ни называть такую власть, она несет на себе печать традиционной архаики, ничем не ограниченного самовластия, отзвуки которого отчетливо слышны и в нашей Конституции с ее абсолютизацией президентской формы правления. О неизбежности дальнейшего совершенствования нашего конституционно-правового строя, о необходимости политической модернизации уже давно на теоретическом уровне говорят многие наши политики и политологи. Но, похоже, власть не очень прислушивалась к этим разговорам, и потому то, что раньше было только мнением ученых, сегодня вылилось на улицы, обрело характер стихийных протестных движений. Улица не всегда отчетливо формулирует суть своих требований к власти, не всегда осознает реальные причины испытываемого ею недовольства. Она либо возлагает всю ответственность за происходящее на наиболее одиозные политические фигуры, вымещает на них весь свой гнев, либо абсолютизирует побочные следствия. Но на то и профессиональные политики, способные улавливать подлинные мотивы общественного протеста и облекать их в форму конкретных политических требований. Вопрос лишь в том, существуют ли у нас такие политики, могут ли они возглавить протестное движение и дать ему четкие политические ориентиры. К сожалению, большая часть нашей оппозиции, отрицательно относящаяся к существующему режиму, внутренне раздроблена, по-разному представляет, что ему можно реально противопоставить, ищет ему альтернативу либо в советском прошлом, либо в ельцинизме, наступившем после перестройки. Она так и не смогла выйти за пределы спора между защитниками социализма в его советском понимании и поборниками рыночного капитализма в его толковании нашими неолибералами. Те и другие не замечают главной проблемы, которую Россия не смогла решить ни в советскую эпоху, ни в эпоху Ельцина (т. е. после всех происшедших в ней революций) — проблемы перехода от режима личной власти к парламентской демократии. Сегодня ситуация вроде бы меняется. Все большее число оппозиционно настроенных интеллектуалов начинает осознавать первостепенную Человек, государство и гражданское общество в современной России 437 В. М. Межуев важность такого перехода, считает его ядром политической программы, в которой нуждается страна. Поэтому от того, насколько подобное направление мысли станет господствующим как среди самой оппозиции, так и в общественном сознании, прямо зависит, на мой взгляд, дальнейший ход событий. Напомню, что нынешний режим — это власть не одной партии и идеологии (как то было в СССР или сегодня в Китае), а случайных людей, чьи личные качества, взгляды, политические убеждения, особые заслуги на государственном поприще никому не известны. Механизм их прихода к власти скрыт от глаз общественности за кремлевскими стенами и целиком обусловлен личными связями и внутрикорпоративными соглашениями. Их нелюбовь к демократии вполне понятна: за ней скрывается страх потери не только случайно свалившейся на них власти, но и нажитой с ее помощью собственности. Все режимы подобного типа поддерживаются теми, кто не признает легитимных путей и способов своего карьерного роста и обогащения. Ситуация, с моей точки зрения, чрезвычайно опасная для страны, грозящая ей серьезными внутренними и внешними потрясениями, бесконечными и скрытыми от глаз общественности разборками внутри самой правящей корпорации по поводу той же власти и собственности. Никакой стабильности и порядка (даже полицейского) такая власть гарантировать не может. Необходимо, однако, ответить и на аргумент, часто используемый этой властью для своего оправдания: якобы только ей под силу предотвратить социальный хаос и анархию в стране, дальнейший распад государства, разрушительную революцию. В короткой перспективе, возможно, и так, но вот в более длительной только такая власть вызывает революцию, хаос и анархию. Предотвратить революционный взрыв может только демократия. Пусть защитники нынешнего политического режима ответят на вопрос, какой стране с развитой демократией грозила когда-либо или грозит сейчас революция? Конечно, и при демократии возможны путчи и военные перевороты, но все они являются результатом лишь слабости и незавершенности демократического процесса. Никто более самой власти, ненавидящей демократию, не приближает сегодня Россию к социальной анархии, революционной развязке и дальнейшему распаду. С природой установившейся сегодня в России власти все понятно: обличать ее — тьма охотников. Труднее понять другое — что реально ей можно противопоставить сегодня, кому под силу решить эту задачу? 438 Государство. Общество. Управление О возможности демократической оппозиции в современной России * * * Очевидно, дальнейшая судьба России, возможность ее существования в качестве современной страны прямо зависит от наличия в ней не любой, а именно демократической оппозиции. Демократия, как я ее понимаю, только и может служить гарантией исторического выживания любого государства, в том числе нашего: все остальные исторически обречены. Если в перестроечный период курс на демократизацию политической системы был взят на вооружение самой правящей партией (в лице ее руководителя), то ныне он стал лозунгом не власти, а оппозиции, нынешней властью отвергаемой и даже преследуемой. Ждать от самой власти перемен в этом направлении, на мой взгляд, бесполезно: она в них явно не заинтересована. В этом смысле противостояние власти и оппозиции в нашей стране — это проявление не просто конкурентной политической борьбы между разными партиями, что характерно для любой современной демократии, но острого и непримиримого конфликта между архаикой и современностью, или, другими словами, между домодерном и модерном. В прошедших в конце 2011 — начале 2012 года митингах этот конфликт дал о себе знать в полной мере. Это был конфликт между людьми современной культуры, базирующийся на свободном и независимом в своих суждениях разуме, и теми, кто так и остался в плену традиционных представлений о природе верховной власти, якобы неподконтрольной простым смертным. Я бы сказал, что это противостояние не двух культур а, если угодно, разума и еще во многом стадного менталитета. На Болотную пришли люди с разными идеологическими убеждениями и политическими предпочтениями, но согласившиеся в праве каждого быть самостоятельной единицей, имеющей свой голос и свое личное мнение. Защита этого права и собрала их вместе. Откуда взялись эти люди? Нельзя все-таки забывать, что уже 20 лет мы свободно читаем книги, ездим за границу, пользуемся Интернетом, как-то связаны с внешним миром. За это время подросло новое поколение людей, для которого доводы разу ма сильнее любого менталитета. Именно они в первую очередь превращаются из просто подданных в граждан. Попытаюсь пояснить это различие. Если разум (в лице прежде всего науки) объединяет людей, то менталитет разделяет их по этническим, половозрастным, социальным, религиозным, культурным и прочим группам. Что позволяет людям, обладающим разными ментальностями, объединяться друг с другом, достигать согласия, вступать в разного рода союзы и сообщества, вплоть до гражданского Человек, государство и гражданское общество в современной России 439 В. М. Межуев общества? Способность договориться между собой, заключить между собой договор, основанный на признании равных для всех прав и обязанностей. Только такие люди и являются разумными существами в точном смысле этого слова. Граница между разумом и менталитетом как раз и отделяет людей, живущих в модерне, от домодерна. Думаю, не погрешу против истины, если определю домодерн как общественное состояние, в котором господствует сила традиции (или обычая), его потому и называют традиционным обществом, а модерн — как господство разума, или ratio, как рационализацию всех форм жизненного поведения человека. Хронологически эту границу обычно связывают с переходом от Средневековья к Новому времени. Традиционное общество — это не просто общество, в котором существует традиция (традиция существует в любом обществе), а общество, в котором традиция, освященная именем мирового бога или племенного божества, господствует над всеми проявлениями жизни, не позволяет выйти за ее пределы. В этом смысле менталитет можно определить как традиционное (донаучное и доправовое) мышление, или, по определению Леви-Брюля, как «примитивное мышление». Традиция существует не сама по себе, не как привычка или личная прихоть, а как неизбежный на определенном этапе истории способ регуляции общественной жизни, получающий, как правило, мифологическую или религиозную легитимацию. Переход от традиционного к современному обществу — это одновременно переход от мифологического и религиозного к рациональному (или научному) типу сознания (разуму), причем в сфере не только духовной, но и общественной, практической жизни. В отличие от традиционного рациональный тип сознания и поведения напрямую зависит от способности человека жить в свободе. Лишь после того, как индивид осознает себя свободным существом, способным самостоятельно принимать решения, полагаться исключительно на свой, а не на чужой разум (т. е. не на разум богов или предков), можно говорить о наступлении эпохи модерна. И только на таких людей может опираться современная демократия, если она хочет противостоять всем недемократическим формам власти. Демократия — не просто власть любого народа — тогда ее легко было бы установить в любое время и в любой точке планеты, — а власть народа, в котором каждый лично свободен. Иными словами, демократия — это власть граждан, опирающихся в своих действиях и поступках не на силу традиции и собственного менталитета, а исключительно на доводы разума. 440 Государство. Общество. Управление О возможности демократической оппозиции в современной России Иное дело, что и демократы — это люди с разными взглядами и убеждениями, которым порой трудно договориться между собой, а потому и объединиться, если не в одну партию, то хотя бы в общенациональное движение. Когда человек говорит о себе, что он — демократ, это еще не полная его политическая характеристика. Были у нас когда-то и революционные демократы (народники), и либеральные демократы, и социалдемократы. Это все разные демократы. Когда пришло время революции, одни демократы уничтожили других. И современные демократы не столь однородны, как принято думать. В России многие считают себя демократами, но почему-то они часто оказываются во враждующих между собой лагерях. Что же сегодня вызывает расхождение между ними? Попытаюсь в общем виде сформулировать исток их разногласий. Как я понимаю, российские демократы столкнулись в России с двумя типами исторических вызовов. Первый из них — это вызов со стороны сохраняющихся у нас реликтов традиционного общества с его абсолютизацией самодержавной власти и представлением о ней как единственной силе, способной обеспечить стране социальный порядок и территориальную целостность. Второй — со стороны общества, признающего в качестве своей высшей ценности рыночную систему отношений. Оба типа по-своему отрицают (или ограничивают) демократию. Первый противопоставляет ей те или иные модификации персоналистской (личной) власти, второй — обезличенные бюрократические структуры, в которых власть принадлежит тем, кто владеет финансовыми капиталами и средствами массовой информации. Два типа вызовов рождают и две разные стратегии демократического поведения. Основной силой в борьбе с вызовами первого порядка являются, на мой взгляд, либералы. Именно классический либерализм смог в свое время противопоставить всем формам недемократической власти наиболее эффективный проект устроения политической системы, базирующийся на правах человека и гражданина. И в настоящее время либерализм остается ведущей силой в процессе политической модернизации в духе конституционализма и правопорядка. Либерализм всегда был силен своей связью именно с правом. Но в обществе с рыночной (капиталистической) экономикой противниками демократии становятся как раз неолибералы с их апологией рынка в качестве единственного прибежища свободы. Рынок и свобода для них синонимы. Ради свободы капиталистического (финансово-денежного) обращения они готовы пожертвовать рядом человеческих свобод — социальных и политических. Неолиберализм — своеобразный вид современного Человек, государство и гражданское общество в современной России 441 В. М. Межуев консерватизма с его неприятием всего, что идет во вред рынку. В период правления Ельцина российские неолибералы, инициировавшие проведение рыночных реформ, пошли ради них не только на отказ от прежних социальных обязательств государства, но и на существенные уступки в пользу авторитарной власти. Либерализм вообще бессилен в борьбе с анти демократическими вызовами рынка. В обществах с развитой рыночной экономикой либералы как бы перемещаются на правый фланг, а в авангарде борьбы за демократию оказываются силы иного порядка, представленные например, социал-демократами и некоторыми другими левыми движениями. Подобное перемещение происходит и на Западе, дает о себе знать в постоянной полемике между правыми и левыми. Вроде те и другие за демократию, но если первые понимают под ней, прежде всего, независимость частной собственности и рыночных отношений от государства, то вторых волнует сужение индивидуальной свободы и углубление социального неравенства в тех же самых отношениях. Вот и покрутись в такой ситуации. Одно дело — противостоять в качестве демократа традиционному государству (на Западе это уже давно решенная проблема), совсем другое — всесилию рынка, подчиняющего себе все сферы жизни. Российские демократы вынуждены решать обе эти проблемы. Они должны как-то противостоять и извечному российскому сервилизму с его традицией самовластия и подавления гражданских свобод, и антидемократическим вызовам рыночной экономики. Как совместить эти задачи? Во всяком случае, нельзя решить вторую, не решив первую, нельзя построить социального государства, за которое ратуют социал-демократы, не построив правового, за что борются либералы. Борьбу за демократию всегда начинали либералы, но продолжали в условиях сложившейся рыночной экономики социал-демократы. Одержать победу в этой борьбе по нынешним времена можно лишь в результате их взаимных усилий. О союзе либералов и социал-демократов в борьбе с самодержавием мечтали в свое время первые русские социал-демократы (Плеханов, Мартов и пр.). Союз был развален большевиками, что и стало причиной поражения демократии в России. Похоже, на ту же роль претендует сегодня «Единая Россия», стремящаяся покончить и с либералами, и с социал-демократами. Думаю, что демократическая оппозиция в России может состояться в настоящее время при условии хоть какого-то компромисса между либералами и социал-демократами. Только такой компромисс способен придать 442 Государство. Общество. Управление О возможности демократической оппозиции в современной России демократическому движению в России необходимый размах, заставить власть считаться с собой. Он позволит им, во-первых, легализоваться в качестве официально признанных партий, пусть на какое-то время и находящихся в оппозиции, и, во-вторых, сохранить в политическом раскладе сил курс на демократизацию политической системы. Выяснение того, кто из них более демократ, следует оставить на потом, когда в стране утвердится хоть какое-то подобие демократической власти. Что необходимо сделать для достижения этого компромисса? Прежде всего, избавиться от двух предубеждений, сталкивающих до сих пор демократов друг с другом во взаимной вражде. Социал-демократы должны полностью освободиться от наследия сталинизма и брежневизма с его ненавистью к либерализму, либералы — от наследия ельцинизма с его оголтелым антисоциализмом. Общую приверженность демократии они должны поставить выше своих разногласий по вопросам экономического, политического и идеологического порядка. В конце концов те и другие должны взять пример с Европы, которой они обязаны своим происхождением. При всех недостатках существующей там политической системы, европейские либералы и социалисты, не сливаясь, разумеется, в одну партию и постоянно дискутируя между собой по самым разным вопросам жизни, спокойно уживаются друг с другом в едином политическом пространстве. Нашим же либералам и социалистам до сих пор приходится доказывать, что без каждого из них демократия в нашей стране невозможна. Отделяющую нас от демократии пропасть нельзя перескочить не только в два прыжка, но и опираясь на одну ногу — либеральную или социалистическую. Я думаю, тем общим, что может примирить их друг с другом в настоящее время, что должно стать их общей заботой, а, возможно, и главным условием выживания страны, является завершение процесса конституционно-правового переустройства российского государства. Не право власти, а власть права на всех уровнях государственной жизни — вот та общая площадка, на которой могут сойтись сегодня все демократы. Формы конституционно-государственного устройства могут быть разными — от конституционной монархии до парламентской республики — но каждая из них должна основываться на некоторых общих нормах и правилах конституционного права, на правовой аксиоматике, отступление от которой следует считать отказом от демократии. Разделение властей, состязательность партий, выборность и сменяемость власти, легальность оппозиции — без реального соблюдения этих и других принципов конституционного права любая конституция превращается в простую видимость Человек, государство и гражданское общество в современной России 443 В. М. Межуев правового документа. И никакая отсылка к исторической «матрице» народа или страны не должна служить оправданием отступления от этих принципов. На ум приходит следующее сравнение. Живя в России или Европе, человек, решая математическую задачу, должен придерживаться одних и тех же правил математики: никакой суверенной математики не существует. Сказанное верно и по отношению к демократии. При всех возможных различиях, она в правовом отношении строится на базе одних и тех же принципов, общих для любой части света. Никакой суверенности здесь также не существует. «Право — математика свободы» — так называлась книга покойного академика В. С. Нерсесянца, изданная еще в 1996 году. Можно сказать и так: право — математика демократии. С аксиоматической (почти математической) обязательностью конституционного права нашей власти на всех ее уровнях, похоже, труднее всего согласиться. С помощью разного рода законодательных ухищрений она пытается действовать в обход существующей Конституции (для чего, как уже говорилось, в той же Конституции были заложены определенные основания), нарушая не только предусмотренные ею сроки своего пребывания во власти, но и методы своего избрания во власть, а также способы ее осуществления. Как согласуются не только с духом, но и буквой Конституции все эти призывы к установлению «вертикали власти» и «суверенной демократии»? (Я уже не говорю об имперской и церковно-православной риторике в речах ее представителей). На каких принципах конституционного права основываются эти речи? Кто их уполномочил навязывать стране свои личные представления о желательном для России государственно-политическом устройстве, менять в свою пользу правила политической игры, прописанные в Конституции? Кто, в конце концов, правит нами — избранные народом политики, наделенные властью в объеме, предусмотренном Конституцией, или новоявленные «вожди», узурпирующие власть в своих личных целях и интересах? В этом и должны разобраться демократы. На них лежит главная ответственность за сохранение в стране конституционно-правового строя. Базовые принципы этого строя, среди которых главными являются сменяемость власти, честные выборы, открытость политики, независимость судебной и законодательной власти от исполнительной, состязательность партий, право граждан на частную собственность и свободное выражение своих мнений, должны стать обязательными для любого демократа, к какому бы лагерю он себя не причислял. Только приверженность им может служить доказательством его принадлежности к демократии. 444 Государство. Общество. Управление О возможности демократической оппозиции в современной России * * * Насколько реальна у нас сегодня перспектива создания объединенной демократической оппозиции? Возможность ее создания блокируется нынешней властью всеми доступными ей средствами. К тому же имеется и определенная историческая инерция. Условием политической выживаемости любой партии или движения в России, как известно, всегда была не их профессиональная зрелость, а их лояльность к существующему режиму. Преданность не делу, а лицам — исконное правило поведения российской бюрократии, несовместимое с существованием в стране профессиональной политической деятельности. Отсутствие профессиональных политиков во власти — это первое, что приходится констатировать в отношении современной России. Профессиональный политик — не просто человек, наделенный властью, но получивший ее из рук избравшего его народа в результате одержанной им победы над своими политическими конкурентами. Таких политиков нет среди людей, находящихся сегодня у власти. В их лице мы имеем дело с людьми, вообразившими себя несменяемыми хозяевами страны, особой корпорацией, получившей страну в свое полное распоряжение и на неопределенно-длительный срок. Они и ведут себя как члены какой-то тайной корпорации, решающие свои проблемы в тиши своих кабинетов и резиденций, скрытых от глаз общественности и прессы. Никто из них не обладает талантом публичного политика, способного к открытой дискуссии с оппозицией, к прямому и доверительному диалогу со своими избирателями. Отсутствие элементарных демократических навыков поведения и общения в сфере публичной политики, идейный индифферентизм, идеологическая невнятица свидетельствуют об их полной политической профнепригодности. Они потому и страной руководят не как политики, видящие будущее народа в определенной социальной перспективе, способные убедить его в правильности этой перспективы, а как частные менеджеры, пекущиеся исключительно о личной выгоде. Вся страна и рассматривается ими в качестве единого предприятия, приносящего доход, который можно использовать по собственному усмотрению. Ради извлечения этого дохода необходимо, конечно, что-то инвестировать в те или иные отрасли промышленности (преимущественно сырьевые), поддерживать определенный уровень пропитания и обучения работающего населения, укреплять правоохранительные органы с целью собственной безопасности, но этим, собственно, и исчерпывается вся политика, как они Человек, государство и гражданское общество в современной России 445 В. М. Межуев ее понимают. Ничего другого они предложить обществу не могут или не хотят. Демократия, свобода, социальная справедливость, культура, общеевропейская интеграция — это слова не из их лексикона. Беда даже не в том, что они склонны к авторитаризму (к нему, видимо, склонен любой предприниматель), а в том, что их авторитаризм не имеет ничего общего с политикой. То, что они называют политикой, в действительности таковой не является. Все, до чего дотягиваются их руки — партии («Единая Россия»), государственные институты (парламент, например), общественные организации (Общественная палата) или движения (Общероссийский народный фронт), пресса или телевидение (все федеральные каналы) — как бы изымаются из политической сферы, обретают характер чисто административных органов на службе у власти. Проблема в том, однако, что люди власти не с Луны свалились, не засланы к нам со стороны, а вышли тоже из народа и, следовательно, мало чем отличаются от него. Похоже, посади на их место любого другого, и он будет вести себя точно так же. У нас, как я понимаю, существует дефицит не просто свободы (это еще полбеды, которую можно было бы исправить с помощью демократических реформ), но людей, для которых их личная свобода — это высшая ценность, жизненная необходимость, настоятельная потребность. Такие люди при отсутствии свободы испытывают чувство дискомфорта, собственной неполноценности, невосполнимой утраты. Много ли у нас таких? Для значительной части нашего населения свобода и сегодня либо мало что значит, либо является тяжелым бременем, от которого лучше всего избавиться (феномен, описанный Эрихом Фроммом в его знаменитой книге «Бегство от свободы»). Судя по социологическим опросам, материальный достаток, семья, продвижение по службе, благосклонность начальства ценятся многими намного выше личной свободы. И как часто можно услышать, что не свобода, а что-то совсем другое является ценностью для русского человека. Я не уверен, что подобная ситуация объясняется лишь недостатками ныне действующей Конституции — устрани их и все решится само собой. Конституция узаконила уже давно сложившуюся в России систему единоличной власти, но не создала ее. Понятно, что она писалась под Ельцина и с учетом одержанной им победы. Но как стала возможна такая победа, причем при поддержке людей, называвших себя либералами и демократами? Чем они руководствовались при написании Конституции? Ведь ее появление нельзя объяснить их правовой безграмотностью, очевиден и определенный политический расчет, который в то время назывался 446 Государство. Общество. Управление О возможности демократической оппозиции в современной России политической целесообразностью. Нам объясняли тогда, что Конституция разрабатывалась с целью недопущения прихода к власти политических оппонентов из лагеря коммунистов, т. е. в расчете на исключение из политической жизни поддерживавшей их весьма значительной части населения. А сделать это проще всего, объявив гарантом Конституции одно лицо, сосредоточив в его руках практически всю власть. Конституция основывалась не на правовом рационализме, а на вере в добрые (т. е. либеральные) намерения властвовавшего на тот момент лица. Вот отсюда все и проистекает. Все авторитарные режимы основываются на вере в «доброго царя» или «хорошего президента», не имеющей ничего общего с правосознанием. Но кто в состоянии внести в Конституцию необходимые изменения? Михаил Краснов уповает, опять же, на персоналистское решение данной проблемы: рано или поздно к власти придет человек, который будет руководствоваться в своем политическом поведении правовым разумом. Правда, он забывает, что такой человек в нашей недавней истории уже был — это Горбачев. О нем он упоминает вскользь и даже с некоторым пренебрежением, но Горбачев был первым, кто, будучи наделен огромной властью, пошел на ее добровольное ограничение. Все знают, что с ним сделали. Вот почему надежда на свободолюбивую персону должна корректироваться примером Горбачева: появление во власти еще одного такого политика крайне маловероятно. Что же все-таки двигало теми, кто предпочел Ельцина Горбачеву? Кем были эти люди? Я не хочу обвинять их ни в какой сознательной корысти. Возможно, они руководствовались самыми благими намерениями — желанием повернуть страну в сторону демократии и рыночной экономики, полностью порвать с советским прошлым. Но почему они ошиблись? Что заставило их отвергнуть компромиссного и уступчивого Горбачева и предпочесть «царя Бориса»? Напомню, что большинство наших реформаторов, поддержавших Ельцина в его борьбе за власть, не имело опыта политической жизни в правовом государстве. Они хотели изменить страну средствами, которые с большим трудом можно назвать либеральными и демократическими. Либеральные реформы в любом случае должны основываться на согласии с ними если не всех, то хотя бы большинства населения страны. А достигается такое согласие в режиме постоянного диалога власти с обществом. Наши либералы, придя к власти, предпочли иной путь. Столкнувшись в проведении рыночных реформ с психологической и просто исторической неготовностью к ней большинства россиян, с тем, что они шли вразрез Человек, государство и гражданское общество в современной России 447 В. М. Межуев со многими привычными для них понятиями и ценностями, с их, по выражению Питирима Сорокина, «базовыми инстинктами», они не нашли ничего лучшего, как провести реформы сверху, используя, как говорят сейчас, «административный ресурс». Чем не повторение известного тезиса о том, что учение «верно и потому всесильно»? В итоге развитие событий пошло по накатанному в России пути принудительной модернизации, осуществляемой средствами политического давления. Понятно, что прямым следствием подобной «либерализации» стал возврат к идее твердой руки, способной навести в обществе «порядок» и восстановить «стабильность». Многие либералы охотно поддержали эту идею, доказав тем самым, что их связь с либерализмом была весьма поверхностной. Аргументом в пользу сильной власти стала обычная в таких случаях ссылка на извечный сервилизм русского народа, на его национальный менталитет и специфику российской истории в целом. Парадокс же, однако, в том, что поворот в сторону «персоналистского режима» был инициирован у нас не народом и даже не властью самой по себе, а именно либералами, которым, казалось бы, по самой их сути такой режим должен быть чужд. Сейчас многие из них поумнели, но время-то упущено. Наши либералы, по моему мнению, не будучи профессиональными политиками, действовали более в духе традиций русской революционно-демократической интеллигенции, всегда отличавшейся фанатической приверженностью своей идее, но не очень разборчивой по части средств ее реализации. Иными словами, они были более идеологами, чем профессиональными политиками. Вот почему, придя к власти, интеллигенция часто оказывается причиной новой, еще большей несвободы. Пока она борется с недемократической властью посредством литературного творчества, публицистики, общественно-политической мысли, ее позитивная роль не вызывает сомнения. Но когда она сама идет во власть, превращая ее в средство практической реализации своих идей, возникает реальная опасность установления самого худшего вида диктатуры — диктатуры идей, ограничивающей не только политическую, но и духовную свободу индивида. В ХХ веке не дворяне и чиновники, а именно люди, вышедшие из рядов интеллигенции, стали идеологами и создателями тоталитарных режимов, в основе которых лежит идейный деспотизм. Более других интеллигенция склонна к авторитарным формам правления, если они обосновываются верностью той идеологии, которую она считает единственно приемлемой. Либеральная интеллигенция, поставившая на Ельцина, и стала первой жертвой созданного им с ее помощью политического режима. 448 Государство. Общество. Управление О возможности демократической оппозиции в современной России Люди, отождествляющие политическую власть с властью собственной идеологии, как правило, склонны ставить на человека, которому они больше всех доверяют. Иное дело, что, придя к власти, такой человек может оказаться безразличным к любой идеологии, посчитав свою власть более важной ценностью. Наши либералы до сих пор всерьез думают, что именно Ельцин принес с собой свободу, хотя, как мне кажется, им более двигало чувство ненависти к Горбачеву, желание взять реванш. Ничто до того в биографии Ельцина не указывает на его антикоммунистические и антисоветские настроения, на его какую-то особую приверженность делу свободы. Приди он к власти раньше Горбачева, мы, я думаю, до сих пор жили бы при старом режиме. Вместе с тем я не уверен, что сложившийся у нас режим целиком зависит от одного человека. Мы живем в эпоху, когда главным действующим лицом на политической сцене становится бюрократия. Правда, в отличие от западной — рационально мыслящей и действующей бюрократии — наша бюрократия во многом архаична и традиционна, принимает форму скрытой от глаз общественности тайной корпорации, сосредоточившей в своих руках все рычаги власти. Отношения внутри этой корпорации строятся по принципу жесткой иерархии во главе с партийным или государственным лидером. Понятно, что самое большое испытание для такой власти — это смена лидера, то, что она хочет полностью взять под свой контроль. По логике функционирования такой власти, лучшим решением был бы вообще отказ от выборов, но невозможность явного разрыва с конституционным строем побуждает ее использовать чисто административные методы воздействия на избирательный процесс. Во всяком случае, все, что наблюдалось в стране в период недавних выборов, определялось не просто волей одного человека, а интересами самосохранения сложившейся у нас бюрократической корпорации, состав и объем которой остается для общества самой большой тайной. Что же мешает нашей бюрократии стать столь же открытой и рациональной, как на Западе? Я не скажу ничего нового, если в качестве одной из причин живучести у нас корпоративно-бюрократического строя назову вопиющую правовую безграмотность нашего общества, причем даже той его части, которая называет себя интеллигенцией и находится в оппозиции к существующей власти. Об этом когда-то писал выдающийся русский правовед Б. Ф. Кистяковский — один из авторов знаменитого сборника «Вехи». Среди многих обвинений в адрес русской интеллигенции, выдвинутых авторами этого сборника, он особо выделил недооценку русскими интеллигентами Человек, государство и гражданское общество в современной России 449 В. М. Межуев права и правосознания, даже пренебрежение ими. «…Русская интеллигенция, — читаем у Кистяковского, — никогда не уважала права, никогда не видела в нем ценности; из всех культурных ценностей право находилось у нее в наибольшем загоне. При таких условиях у нашей интеллигенции не могло создаться и прочного правосознания, напротив, последнее стоит на крайне низком уровне развития» 2. Подобное отношение к праву, по его мнению, является результатом «отсутствия какого бы то ни было правового порядка в повседневной жизни русского народа» 3. Многие русские умы, включая Герцена, не говоря уже о славянофилах и народниках, усматривали в слабости правовых норм и отсутствии внешнего миропорядка даже положительную сторону русской жизни, видели в этом известное преимущество русского народа перед народами западноевропейскими. Ведь те заняты устроением внешней жизни, тогда как русские более озабочены жизнью внутренней — религиозной и нравственной. Зачем право, если есть такая высокая духовность? «Основу прочного правопорядка, — считает Б. А. Кистяковский, — составляет свобода личности и ее неприкосновенность». Постоянная озабоченность русской интеллигенции вопросом о том, в чем состоит «идеал личности», бесконечные искания ею «критически мыслящей, сознательной, всесторонне развитой, самосовершенствующейся, этической, религиозной и революционной личности» 4 никогда не включали в себя «идеал правовой личности». «Обе стороны этого идеала — личности, дисциплинированной правом и устойчивым правопорядком, и личности, наделенной всеми правами и свободно пользующейся ими, — чужды сознанию нашей интеллигенции» 5. И сегодня моральные призывы типа за «честные выборы» порой отодвигают на второй план, а то и вовсе упускают из виду необходимость соблюдения предусмотренных Конституцией сроков пребывания у власти, а также иных конституционно-правовых норм. Пренебрежение правом было свойственно, разумеется, не только русской интеллигенции, но в равной мере и всем остальным слоям русского общества, включая и тех, кто, казалось бы, по самой своей функции должен был стоять на защите правового порядка — государственным и судейским чиновникам. Произвол и беззаконие в системе государственного 2 3 4 5 450 Вехи. Из глубины. М., 1991. С. 123. Там же. С. 126. Вехи. Из глубины. М., 1991. С. 128. Там же. Государство. Общество. Управление О возможности демократической оппозиции в современной России управления и в деятельности судебных органов — исконная беда России. Но все же именно интеллигенция несет за это особую ответственность, так как будучи наиболее мыслящей частью российского общества, так и не смогла донести до его сознания важность права в общественной и культурной жизни, ничем не уступающую по своей ценности религии, искусству, философии и науке. Сегодня, казалось бы, никто на словах не сомневается в нужности и полезности правопорядка, но в бесконечных рассуждениях на тему о современной России, вопросы права и правосознания если и затрагиваются, то в самую последнюю очередь. Русская культура, как бы ее высоко ни оценивать, так и не выработала противоядия от правового нигилизма, оборачивающегося на практике правовым беспределом. А то, что не стало органической частью национальной высокой и народной культуры, не имеет шанса стать и привычной нормой общественной и государственной жизни. В чем же причина равнодушия нашей культуры к вопросам правового устроения жизни? Прежде всего, я думаю, в том, что гражданское общество, о котором сейчас так много говорят и пишут, не стало еще в России повседневной реальностью, не втянуло в себя всю массу населения. На языке права говорят ведь те, кто считают себя не просто подданными своего государства, но и гражданами своей страны, т. е. теми, кто осознал свои права и строит свои отношения с другими и государством на их основе. Некрасовское «поэтом можешь ты не быть, но гражданином быть обязан», пока так и остается призывом и пожеланием. Такое впечатление, что поэтов у нас и сейчас больше, чем граждан. И сегодня не все наши поэты в широком смысле этого слова, т. е. не все деятели культуры, осознают себя гражданами, предпочитая строить свои отношения с государством на традиционной основе принятия и признания любой власти в обмен на ее покровительство. Что уж тут говорить об остальных. * * * Я не строю никаких иллюзий: политическое и правовое просвещение народа — длительный процесс. Но начинать надо с элиты. Пока у нас отсутствует юридически грамотная политическая элита, способная мыслить в правовых категориях и понятиях, изменить природу нынешней власти вряд ли возможно. А юридическая грамота, как любая другая, означает знание и строгое соблюдение норм и принципов, обязательных для любой Человек, государство и гражданское общество в современной России 451 В. М. Межуев страны, желающей жить в правовом и демократическом пространстве. Никакой суверенности здесь быть не может. Право — оно везде право, как математика — везде математика. Если мы научились решать физические и математические задачи по законам и правилам, принятым во всем мире, почему бы и в области государственной жизни нам не придерживаться принципов, по которым живет цивилизованный мир? Д. О. Дробницкий Кто такие «рассерженные горожане» Размышления о выступлениях зимы 2011–2012 годов События зимы 2011–2012 годов еще долго будут обсуждаться политиками, экспертами, журналистами, блогерами и даже далекими от политики людьми. Чем дальше в прошлое будут уходить массовые протестные митинги, тем больше будет вокруг них мифов и тем больше «подробностей» будут «вспоминать» их участники и современники. Сегодня же экспертократия в основном распространяет миф о том, что она эти события предсказала чуть ли не в деталях и чуть ли не поименно назвала всех тех, кто собрался на Болотной и Сахарова, прошел по Якиманке и проехал по Садовому. Между тем даже те немногие, что предсказали выход людей на улицы, — а такие люди были в моем окружении — совершенно не представляли себе, кто выйдет, с какими лозунгами и настроем. Случившееся всех застало врасплох. Если разогнанный 5 декабря 2011 года митинг, хотя и с натяжкой, но все-таки укладывался в привычные рамки политизированных либерал-радикальных сходок, то стояние на Болотной площади 10 декабря было явлением не просто новым, а совершенно не описываемым в привычных понятиях. Люди самых разных городских профессий, в основном материально независимые и состоявшиеся, вместе с примкнувшими к ним студентами и той частью интеллигенции, в которой еще сохранился гражданский пыл, нашли друг друга в каменных джунглях через социальные сети, вышли на улицы и, заявив о себе на весь мир, сами удивились тому, как их много, какие они разные и насколько сильно их объединяет нежелание далее Человек, государство и гражданское общество в современной России 453 Д. О. Дробницкий жить в условиях пресловутой «стабильности» и «суверенной демократии». Митинг — политическая форма протеста. Но о политическом содержании думали лишь на сцене. А уже в двух десятках метров от нее начинался другой мир. Позже, 24 декабря и 4 февраля добавилось флагов и колонн от политических партий, но большинство было все тем же — неизвестным, разночинным и внерамочным. Их назвали «рассерженными горожанами» или просто «городским классом», словно демонстрируя бессилие определить суть явления. Появились и другие названия, поначалу обидные: «сетевые хомячки», «хипстеры». Терминологический и понятийный голод был настолько сильным, что даже оскорбительные прозвища «пингвины» (Борис Немцов) и «бандерлоги» (Владимир Путин) моментально стали самоназваниями, а следом и общепринятыми обозначениями. Даже на «аватарках» в социальных сетях появились грызуны, обезьянки и пингвины. Очень быстро стало понятно, что ни о каком повторении сценария «арабской весны» или цветной революции речь идти не может. Лидеры либерального толка, взявшие в технические союзники националистов, в действительности не возглавляли городской протест, а лишь получили мандат на митинг от власти, которой они были хорошо знакомы. Разрыв между трибуной и улицей возник сразу и, несмотря на все усилия формального оргкомитета, так и не сократился. Единственным человеком, на ура воспринимавшийся почти всеми горожанами, был Алексей Навальный, наверное, самый популярный блогер в стране и автор мема «партия жуликов и воров». Развиртуализировавшийся на трибуне и телеэкране, он, кстати сказать, потерял большую часть своей магии. Его попытки призыва к революции провалились мгновенно. И тут же возник термин, взятый из блогов и с легкой руки The New York Times разнесшийся по всему миру, — великая декабрьская эволюция. Но даже он не продержался долго, поскольку ни транзит власти, ни трансформация политической системы, пусть и мирным путем, не рассматривались «рассерженными» как цель. Даже те, что повторяли вслед за трибуной лозунг «Россия без Путина», имели в виду не столько самого идущего на свой третий срок кандидата в президенты, сколько те предыдущие двенадцать лет, которые он олицетворял. Власть отреагировала на неожиданную для нее гражданскую активность растерянно и неуклюже. Владислав Сурков под занавес своей карьеры главного «кукловода» предложил создать партию «раздраженных городских сообществ», а Дмитрий Медведев внес законопроекты 454 Государство. Общество. Управление Кто такие «рассерженные горожане» о политических партиях и выборности губернаторов. Владимир Путин поначалу отозвался о протестующих крайне пренебрежительно. Однако многие заметили, что он в некоторой степени разочарован и даже обижен — ведь в его словах о том, что поколение самостоятельных и требующих справедливости людей есть «следствие путинского режима», была изрядная доля правды. Однако слова о контрацепции и прямые угрозы «бандерлогам» только подлили масла в огонь, и советники фаворита президентской гонки были вынуждены скорректировать риторику. Теперь рассерженные горожане стали «активным, в некотором смысле лучшим, но все-таки меньшинством». Зазвучали слова о диалоге. И тут выяснилось, что диалог вести не с кем. Ни один из политиков, выходивших на трибуны митингов, не пользовался поддержкой хоть сколько-нибудь значимой части протестующих, а уважаемые деятели культуры и медиафигуры никаких политических требований не выдвигали, всё крутилось вокруг контроля за выборами, с одной стороны, и нежеланием выбирать из предложенного в избирательном «меню» — с другой. Ни либералы, ни левые ультрас, ни националисты не предъявили городскому классу политической повестки, которая его бы устраивала. В такой ситуации протест должен был неизбежно уйти под спуд. Отчасти это так и случилось. Люди без внятной политической цели стушевались. В марте 2012 года на президентских выборах логика протестного голосования работала уже не столь безотказно, как на выборах парламентских. Одно дело посылать власти и политикам сигнал, пусть и предельно жесткий, совсем другое — разрушить статус-кво, не имея представления, чем его заменить. И все же рассерженные горожане никуда не делись. Их мироощущение изменилось. Вернуться в прошлое они уже не смогут. Социальные сети, такие как Facebook, ВКонтакте и Твиттер, которые в России ранее использовались лишь для обмена личной информацией и общения на амурные, бытовые и культурные темы, теперь постоянно наполнены нешуточными политическими дискуссиями. Более того, сети стали основным источником новостей. И Интернетом дело не ограничилось. Темы чиновничьего засилья, общей экономической ситуации, коррупции, полицейского беспредела и вне выборного цикла остались существенной частью повседневного общения городского класса. Власть теперь постоянно чувствует незримое давление. Гражданские инициативы, направленные на защиту от произвола полиции и других государевых людей, получили в ноябре—марте новый импульс и теперь Человек, государство и гражданское общество в современной России 455 Д. О. Дробницкий заняли то место, что зимой было занято выборами. В соответствии с этим изменилось и поведение людей, их самоощущение. Один из политологов-охранителей сказал мне накануне выборов президента: «Мало кто из наших понимает, что с тусовкой (городским сообществом. — Д. Д.) не справиться, как с богемной фрондой. Надо что-то делать, как-то разговаривать…» Но как? И что объединяет этих столь разных людей, которые в декабре изменили картинку мегаполиса? Что им действительно необходимо, чтобы перестать быть перманентной оппозицией российской власти? На эти вопросы есть смысл найти ответ не только Кремлю. * * * Уже 10 декабря скорые на язык западные журналисты объявили на весь свет, что на улицы Москвы вышел российский средний класс. Отечественные политологи и публицисты, привыкшие повторять западные штампы, подхватили термин, не особенно заботясь о его адекватности. Это стало новым трендом. Дело дошло до того, что фаворит президентской гонки в своих предвыборных статьях и выступлениях стал уделять внимание новоявленному классу и давать специально для него приготовленные обещания. Эксперты — от умеренных охранителей до ультралибералов — на скорую руку набросали примерно такую картинку. Средний класс, сформировавшийся в нулевые годы, долгое время был занят собственным выживанием. Когда был достигнут определенный уровень жизни и обеспечено стабильное положение в обществе, его представители (обязательно добавляется: «всего добившиеся в жизни собственным трудом») потребовали для себя политических прав и свобод. Но каким образом произошел этот фазовый переход? Почему он произошел столь внезапно? Каким образом люди, вполне удовлетворенные своим материальным положением и возможностью улучшать его «собственным трудом», в одночасье записались в оппозиционеры? Каких именно прав не хватало «рассерженным горожанам»? Более того, почему призыв героя «бандерлогов» Алексея Навального голосовать «за любого, кроме жуликов и воров», был воспринят на ура и не вызвал никаких опасений за свое заработанное положение, которое враз может измениться, приди к власти коммунист Зюганов или популист Миронов? Как правило, эксперты объясняют это тремя факторами. Во-первых, материальное положение среднего класса серьезно пошатнулось в кризис, начавшийся в 2008 году, так что власть более не рассматривается как 456 Государство. Общество. Управление Кто такие «рассерженные горожане» защитник. Во-вторых, исчезли социальные лифты. Если в 1990-е годы, пусть негарантированно и со значительным риском, все-таки можно было сделать рывок по социальной лестнице, то во второй половине путинского времени такие возможности были напрочь перекрыты коррумпированным чиновничеством. В-третьих, состоятельные и активные люди массово побывали за границей, в том числе в Европе, США и Китае. Работая с зарубежными партнерами и наблюдая другие государства, они воочию увидели громадную разницу в бизнес-атмосфере и правовом устройстве посещаемых стран и России. В свое время, еще до осени 2011 года, я строил похожие рассуждения и даже сформулировал широко растиражированный в социальных сетях тезис о «полиции и салфетках», иносказательно обобщающий перечисленные выше аргументы. Суть тезиса заключалась в том, что средний класс по большому счету интересуют только две вещи — чтобы полицейские были вежливыми, а салфетки в кафе чистыми. Чем большего добивается средний класс, тем выше его требования к салфеткам и полицейским. Поскольку с течением времени в России полицейские вежливыми никак не становятся, а в связи с кризисом салфетки стали стирать через раз, у экономически активных граждан будет неизбежно накапливаться раздражение, и рано или поздно они поднимут голову от своих ноутбуков в поисках причин такого положения вещей. Обладая достаточным интеллектом, средний класс быстро найдет источник своих «бед» — неэффективную коррумпированную власть и потребует ее смены. По сути — это вариации традиционной классовой темы. Однако они весьма сомнительны, ибо предполагают как минимум, что отечественный средний класс существует, причем в классическом, западном понимании этого термина. А ведь многие исследователи справедливо указывают на то, что наш гипотетический средний класс очень отличается от своего западного собрата. Для среднего класса ключевой вопрос — собственность и возможность свободно ей распоряжаться. В связи с этим я бы выделил три важнейших вида собственности, которая делает средний класс собственно средним, придавая ему социальную значимость: собственный дом, партнерство в бизнесе (или высокие бонусы) и ценные бумаги. Большинство людей, вышедших на улицы наших городов ничего из этого не имеют. А ведь именно такое отношение к собственности и порождает специфическую политическую ориентацию среднего класса на Западе, где в него к тому же входят инженеры, врачи, профессора университетов и практически все высококвалифицированные специалисты. Средний класс развитых стран многочислен, Человек, государство и гражданское общество в современной России 457 Д. О. Дробницкий мобилен, независим и имеет давние традиции защиты собственных интересов. Наших «рассерженных горожан» с западным средним классом объединяет лишь хорошее высшее образование и внутреннее самоощущение — растождествление как с бедными и неуспешными людьми, так и с олигархами и господствующим коррумпированным чиновничеством. Такой поверхностной, несущностной самоидентификации явно недостаточно. В Европе и США средний класс формировался и приобретал общественное влияние долго. Не менее длительным был путь формирования его социального самосознания и политических предпочтений. Некоторые же наши политологи выдали желаемое за действительное, распространив логику многих десятилетий развития западного общества на несколько лет новейшей отечественной истории. О среднем классе много говорили, это было модной темой — и вот он, кажется, и в самом деле возникает. В действительности же до появления политически мыслящего среднего класса у нас в стране еще очень далеко. Тезис о том, что добившиеся успеха люди должны немедленно потребовать политических свобод, вообще выглядит сомнительно. Не могут «вдруг» появиться «обеспеченные недовольные» и невероятно быстро самоорганизоваться просто потому, что все они используют одни и те же социальные сети. Мне могут возразить, что примеры быстрого спонтанного сплочения больших протестных масс есть, причем именно через социальные сети. Верно. Но аналогии надо проводить аккуратно. Возьмем для примера каирскую площадь Тахрир. В Египте молодежь была доведена до крайности. В частности, постоянная и безысходная бедность молодых мужчин не давала им возможности жениться, а в мусульманской стране иного пути к контактам с противоположным полом попросту нет. Поэтому когда Мубарак и его окружение в очередной раз заявляли о том, что в стране все хорошо и власть остается в тех же руках, это вызывало почти животный гнев. Можем ли мы углядеть в настроениях «болотников» нечто хотя бы отдаленно напоминающее эту злость Тахрира? Другой пример — движение «Оккупируй Уолл-стрит», имевшее куда меньшие политические последствия. Твиттер и Фейсбук объединили в Америке в основном людей, потерявших работу и жилье. «Оккупанты» никогда не посягали на верховную власть, но протестовали они отчаянно, ведь их, как они считали, лишили дома (одной из составляющих американской мечты), выкинули на улицу из-за махинаций горстки банкиров, надувавших рыночные пузыри ради баснословных прибылей и несоразмерных бонусов. Простые американские трудяги 458 Государство. Общество. Управление Кто такие «рассерженные горожане» пострадали из-за безответственного поведения 1% общества при полном попустительстве государства, которое к тому же еще и направило деньги на поддержание тех банков, что вчера перекрыли кислород «оккупантам». Поэтому пострадавшие и вышли на улицы с требованием изменить экономическую политику, а в действительности — вернуть им кров и работу. Очевидно, что в обоих примерах протестующие были лишены чего-то жизненно необходимого. Довольно сложно вообразить, чтобы смены Мубарака требовали материально обеспеченные египтяне или чтобы американские белые воротнички осаждали Уолл-стрит, месяцами живя в палатках. А где же насущный интерес наших «рассерженных горожан»? Где источник гнева, трансформировавшийся в массовый протест? Нельзя не отметить, что был и еще один, удивительный в своем цинизме довод, что столичные жители «бесятся с жиру». Но это аргумент явно не из области политэкономии. Зачем устраивать перфоманс вместо того, чтобы работать на непогашенный кредит или элитное образование для ребенка? Зачем ночами сидеть в социальных сетях и сооружать самодельные плакаты вместо того, чтобы отсыпаться после рабочего дня? А тем «бандерлогам», что достаточно обеспечены, чтобы не думать о заработке, тоже вроде как нечего делать на митинге — надо управлять компанией. Был еще довод, будто протест и антивластные настроения стали определенной модой, т. е. «быть за ЕР и Путина не круто», вот и раскручивается митинговая спираль. Думаю, что это типичная псевдомудрость задним умом. Это сегодня мы знаем, что благодаря исключительной способности «бандерлогов» к самоорганизации кровь не пролилась, а 10 декабря 2011 года десятки тысяч людей вышли в город, наполненный ОМОНом и внутренними войсками, который полнился слухами о возможных провокациях и силовой зачистке. Слишком много смелости для модной белой фенечки и пары фоток, отправленных с мобильника в Фейсбук. Почти наверняка найдутся демократы романтического толка, которые скажут мне, что свобода важнее материальных благ и классового подхода, что она необходима человеку как воздух, тем более человеку образованному. Пусть так. Но какой свободы требовали люди, вышедшие на столичные улицы? Какой свободы им недоставало? Каких гражданских прав они были лишены? Демократы-романтики и профессиональные политики дали ответ — людей лишили права голоса. Однако объясняет ли он случившееся? Человек, государство и гражданское общество в современной России 459 Д. О. Дробницкий * * * На проправительственные митинги, организаторов которых подозревали в использовании административного ресурса, выходили сторонники Владимира Путина и «Единой России». На митинги КПРФ — сторонники Геннадия Зюганова. На митинги ЛДПР — сторонники Владимира Жириновского. Националисты собирали противников субсидий Кавказу и 282-й статьи УК и сторонников придания русским статуса государствообразующей нации и помощи русским в азиатских и прибалтийских республиках бывшего СССР. На протестные же митинги выходили «сторонники честных выборов». Я очень хорошо помню самодельный плакат, который держала в руках на Болотной одна совсем молодая пара: «Ничего такого. Только честные выборы». Новый городской класс, казалось, только для того столь внезапно и проснулся, чтобы потребовать честных выборов? Если присмотреться к этому требованию, то выглядит оно, мягко скажем, весьма странно, особенно учитывая субъект требования и тот политический расклад, который сложился к 4 декабря 2011 года. Давайте допустим самый невероятный альтернативный сценарий событий. Стотысячная толпа выходит на улицы и власть удовлетворяет ее требования. Результаты выборов в Думу аннулируются, регистрируются все партии, которым ранее в этом отказывалось и проводятся следующие парламентские выборы, на которых какие-либо подтасовки исключаются. Понятно, что на повторных выборах результат «Единой России» был бы гораздо хуже и, возможно, даже опустился бы до 25–30% (думаю, в основном за счет самого факта отступления партии власти, сдачи ею позиций). Моральная победа была бы, таким образом, достигнута. Но какая сила победила бы фактически? Кто стал бы лидером? Наверняка в Думу прошло бы «Яблоко». Есть даже вероятность того, что на волне митинговой раскрутки пяти- или семипроцентный барьер преодолел бы «Парнас» или подобная ей партия. Но сколько вместе набрали бы «партии демократического толка»? Сомневаюсь, что больше 10–12%. Ни Григорий Явлинский, ни лидеры «Парнаса» не пользовались однозначной поддержкой даже среди протестующих, что уж говорить о выборах, в которых участвует все население страны. «Справедливая Россия» вполне могла оказаться вообще за бортом Думы или набрала бы 5–7% максимум, учитывая, что, согласно соцопросам, голосование за партию Сергея Миронова было в основном протестным. Часть нового протестного электората 4 декабря получила и ЛДПР, так что на новых выборах 460 Государство. Общество. Управление Кто такие «рассерженные горожане» отданных за нее голосов тоже бы поубавилось. Очевидным бенефициаром была бы КПРФ. То есть получается, что столичный «хомяк» оторвался от родного ноутбука и пошел на зимние митинги исключительно с той целью, чтобы получить коммунистический парламент? Всякому, кто голосовал против «Единой России» на думских выборах и не принадлежал к ядерному электорату КПРФ, было понятно, что такая реальная замена была бы эквивалентна, выражаясь языком Навального, замене «партии жуликов и воров версии 1.0» на «партию жуликов и воров версии 2.0», не говоря уже о том, что по многим вопросам депутаты-коммунисты остались бы под влиянием кремлевских кукловодов, хотя и выторговали бы себе побольше привилегий и вольностей. Но разве эти привилегии вышел защищать «пингвин»? Эти соображения и использовались охранительной экспертократией и прежде всего ультраалармистами и борцами с «оранжевой чумой», такими как Кургинян и Шевченко, для обоснования того тезиса, что вся протестная активность осуществлялась не во имя честных выборов, а ради срыва самого электорального процесса и делегитимации власти. Не исключаю, что такую цель себе могли ставить коллективные Немцовы и Каспаровы, но это точно не то, чего хотел городской класс. Делегитимация институтов власти — это революция, а на сей счет большинство митингующих высказались однозначно негативно еще 10 декабря. Если власть падет, кто ее поднимет? Нет ни одной политической партии, за которую на гипотетических честных выборах отдала свои голоса хотя бы половина протестующих. По данным ВЦИОМ 1, только 18% пришедших на протестный митинг 4 февраля 2012 года причислили себя к либералам, еще 26% — к людям различного рода демократических убеждений. 13% собравшихся оказались сторонниками коммунизма, социализма и социал-демократии. То есть остальные 43% — попросту неопределившиеся. Дальше — больше. 16% митинговавших были уверены, что большинство населения поддерживает Владимира Путина, а 23% считали, что народ к нему индифферентен. При этом 44% были уверены в том, что победу на президентских выборах все равно одержит именно Путин. И здесь мы подходим ко второму парадоксу честных выборов. С большой долей вероятности после новых парламентских выборов, приводящих в Думу коммунистическое большинство, на президентских выборах, проведенных честно, побеждает именно Путин. Получаем не просто возвращение Путина, но «красного 1 http://wciom.ru/index.php?id=459&uid=112492. Человек, государство и гражданское общество в современной России 461 Д. О. Дробницкий Путина», который, вполне возможно, вынужден будет назначить на должность премьер-министра Геннадия Зюганова. Предложенные некоторыми политологами инициативы, связанные с конституционными изменениями, во-первых, очень неоднозначно воспринимались протестующими, а во-вторых, все равно не поспевали к моменту электорального решения, которое должно было определить судьбу страны на ближайшие шесть лет. Конституционная реформа еще не стала «своей» для «рассерженных горожан». Более того, вся суета политиков вокруг разбуженных «хомяков» производила ощущение бесперспективности — абстрактные политические идеи почти не находили отклика в их душах. Они явно требовали чего-то другого, чего-то еще. Странности с «честными выборами» на этом не заканчиваются. Почему такое требование появилось только поздней осенью 2011 года? Фальсификации на выборах были и раньше, причем, я подозреваю, не в меньших масштабах, а админресурс на выборах был виден невооруженным глазом с 1993 года. Более того, еще в кампании 2007–2008 годов практически все «бандерлоги» были или умеренно лояльны власти, или вовсе не «забивали себе голову» политикой. Такие громкие слова, как «демократия», «права человека», «политические свободы» и «гражданская позиция» в основном вызывали лишь снисходительную улыбку. И только в 2010 году в социальных сетях, многочисленных кафе и прочих местах встреч городского класса началось то брожение, которое в конце концов и вылилось в многотысячное протестное движение и радикальное изменение в идеологии горожанина. Что же произошло? Что скрывается за очевидно беззубым требованием честных выборов? Как ранее аполитичные бизнесмены, управленцы и специалисты сделались приверженцами электоральной чистоты и демократии? Зачем вообще «бандерлогам» демократия? В том, что мем Алексея Навального «против партии жуликов и воров» попал на благодатную почву, не приходится сомневаться. Раздражение всепроникающей коррупцией нарастало в последние год-два колоссальными темпами. Но ведь то, что раньше коррупция не воспринималась как национальное проклятие, — тоже непреложный факт. На бытовом уровне и в бизнесе она совсем недавно считалась всего лишь неизбежным злом, а зачастую и своего рода «смазкой», способом «решения вопросов». В то же время в коридорах власти к ней вообще относились «философски», как к данности. Во многом тому способствовала работа политтехнологов, подававших коррупцию как часть исторического устройства страны, а значительная часть интеллигенции и несистемная оппозиция им вторили. 462 Государство. Общество. Управление Кто такие «рассерженные горожане» И вдруг коррупция, этот «узаконенный по понятиям» modus operandi становится врагом номер один! Ведь главный герой социальных сетей, разбудивших города, требовал отстранения от власти именно коррупционеров в лице «Единой России» и Путина. Какие душевные струны «рассерженных горожан» были задеты? Какие инстинкты разбужены? На какую болевую точку наступили гражданам коррупционеры, которые, если верить либералам, в России правили тысячу лет? * * * Когда говорят о коррупции, системной коррупции и даже системообразующей коррупции, мягко говоря, кое-чего недоговаривают. Коррупция, как известно, возникает из преступного сговора независимого, автономного экономического субъекта и представителей власти. И это не наш случай. Автономный субъект последовательно выдавливается из всех сфер деятельности, и сегодня этот процесс практически завершен. Поэтому многие отечественные аналитики говорят о феодальном устройстве экономики и государства. Чтобы была коррупция, нужен бизнес, посягающий на подкуп государственного чиновника. Коррупция была всегда и везде, где-то и когда-то больше, где-то и когда-то меньше, и с ней можно бороться более или менее успешно. У нас же все слова о борьбе с «коррупцией» выглядят потешно: никакого привлекательного бизнеса вне вертикали власти попросту не существует. И госаппарата в чистом виде тоже нет. Чиновники не служат общественным целям, а собирают свою часть ренты с подведомственных им территорий и отраслей. Политики работают не на рынке идей, а на самом что ни на есть реальном экономическом рынке. Предметом настоящей, а не притворной конкуренции политиков является рента, финансовые потоки, право облагать оброком лавочников и собирать с граждан дань, в том числе и в виде тарифов ЖКХ. Вопреки иллюзиям начала нулевых, у малого бизнеса и наемных профессионалов нет будущего. Социальные лифты блокировал не кризис. Они оккупированы «блатными», подрастающим поколением в семьях главного правящего класса — чиновничества. Обходные мини-лифты и лесенки, возникшие в неразберихе перераспределения собственности, сегодня практически полностью перекрыты. Виноват ли в этом кризис? Отчасти. Но в большей степени этому способствовала «антикризисная» политика. Раздав подачки бюджетникам и пенсионерам и закачав огромные деньги в банки — сберкассы феодальной экономики — и госкорпорации, власть Человек, государство и гражданское общество в современной России 463 Д. О. Дробницкий отняла у стремящихся к самостоятельности людей последнюю возможность своим трудом и инициативой что-то зарабатывать, завоевывать хоть какое-то место под солнцем. Фискальная политика окончательно свелась к управлению нефтяной рентой. Небольшая толика тратится на социалку, а остальное пускается по пирамиде кормления. Излишки хранятся в ценных бумагах, доход по которым ниже инфляции. Индустрии деградировали, а та часть внутреннего рынка, что еще не полностью убита, занята импортом, в результате все чувствуют себя частью нефтяной «пищевой цепочки». Что бы ты ни делал, что бы ты ни продавал, это не твой продукт и не твоя добавленная стоимость, это только возможность получить свою часть нефтяной ренты. Поэтому никто и не считает стоимость прокладки дорог, строительства жилья, услуг ЖКХ, уборки улиц, литра бензина, килограмма огурцов и пузырька корвалола. Это бессмысленно. Объективной стоимости ничто не имеет. Распределили столько-то, отняли столько-то. На остальное — существуешь, это твой горизонт планирования. Навыки, ум и деловая хватка работают не на создание лучшего продукта, а на то, чтобы занять лучшее место у потока распределения. Нужен только один талант — умение дотолкаться до кормушек, примкнуть к ресурсу, подставить пригоршни под стружку распила. Исследования показали 2 , что среди абитуриентов вузов самой привлекательной стала карьера не программиста, модели или бизнесмена (я молчу об инженерах и летчиках), а чиновника. Коррупция дает доход? Нет, речь давно уже идет не о коррупции. Молодежь, те люди, что росли при стабильности и только входят во взрослую жизнь, остро чувствуют суть системы и поэтому стремятся встроиться в распределительный механизм, расположиться поближе к ресурсу. Точно так же в СССР в конце 1980-х все хотели быть кооператорами, а в США в 1900-х стремились на Клондайк. Места для независимых людей не осталось. Сегодня каждый, занимающийся хоть чем-то и пытающийся быть хоть кем-то, чувствует на себе давление того или иного распорядителя ресурса. Чтобы функционировать, нужно «договариваться», «решать вопросы», иметь «людей, что помогут». И эта «помощь», все эти «вопросы» и «решения» не только покушаются на твой доход, но еще и делают тебя ничтожеством: ты можешь быть хорошим продавцом, лучшим в регионе фермером, врачом от Бога или блистательным ученым, но твоя карьера, твоя ценность, уважение к тебе, твое будущее зависит не от этого. Все зависит от распределителя ресурса. И даже самый гениальный подхалимаж 2 464 http://www.izvestia.ru/news/364879. Государство. Общество. Управление Кто такие «рассерженные горожане» не даст гарантии, ведь все может решить случай, родство или просто «левая нога». Чиновники и близкие к ним коммерсанты, суверены ресурса, фактически стали феодалами. Остальные оказались на положении крепостных. Ресурсом стало все — и все рассматривается как ресурс. Если читатель полагает, что, скажем, Николай Бердяев или сверхпроводимость, научная фантастика или римское право не может быть ресурсом, то ему следует повнимательнее вглядеться в происходящее вокруг, и он изменит свое мнение. Впервые ресурсное государство ярко описал российский философ и общественный деятель Симон Кордонский, один из создателей направления, именуемого «теорией административного рынка» 3. Кордонский полагает, что сословное, ресурсное устройство для России неизбежно: «Ни перед одним другим государством не стоит задача удержания и управления столь обширной территорией. Эта задача решается путем превращения этого физического пространства в административное. Формой этого удержанияуправления является административное изъятие, распределение и перераспределение ресурсов. <…> Главным социальным слоем в России были, есть и будут помещики. Не в смысле крепостники. Помещики — это люди, которым государство в обмен за верное служение предоставило право распоряжаться ресурсами на определенной территории. <…> Сейчас также идет процесс становления поместной формы» 4. Я не берусь определить, являются ли работы Кордонского попыткой доказать никчемность российской цивилизации или особой формой интеллектуальной апологетики российского сословно-феодального строя. Но в любом случае никакой трансформации существующей системы эксначальник Экспертного управления Президента России не предвидит и полагает ее вполне приемлемой 5: «Считаю, что коррупции в обычном понимании этого понятия у нас в стране практически нет. Коррупция бывает в классовых обществах, а у нас сословное общество. Его элементы, сословия, связаны между собой отношениями сбора сословной ренты, в которых устанавливается иерархия сословий. <…> То, что называется коррупцией, связывает социальные группы — сословия в целостность социального устройства». Более того, попытки изменить существующий порядок 3 См.: Кордонский С. Г. Рынки власти: Административные рынки СССР и России. М., 2006.; Кордонский С. Г. Сословная структура постсоветской России. М., 2008; Кордонский С. Г. Россия: поместная федерация. М., 2010. 4 http://www.chaskor.ru/p.php?id=2842. 5 http://korrossia.ru/expert/574-simon-kordonskiy-korrupcii-v-rossii-prakticheski-net.html. Человек, государство и гражданское общество в современной России 465 Д. О. Дробницкий вещей Кордонский считает вредными и даже опасными: «У нас в стране нет отдельно экономики и отдельно государства. Они слиты в целое под названием сословное устройство и административный рынок. Были времена, когда максимы Локка были актуальны, сейчас другое время, во всяком случае, в нашей стране. Поиски решений вне нашего устройства, без его понимания, чреваты очередным приступом реформаторства, врожденной болячки отечественных интеллигентов». Если отвлечься от официальных речей представителей власти и посмотреть, каким образом в постсоветское время решаются те или иные государственные проблемы, то мы увидим, что именно эта идеология реально доминирует у чиновников всех рангов, считающих себя высшим сословием в стране. Похоже, что именно поместную федерацию Кордонского они почитают за идеальный строй. Возможно, все так и оставалось бы по Симону Кордонскому, однако оказалось, что понимание оригинальности нашего общественного устройства совершенно не вдохновляет значительную часть общества, причем часть активную и способную. «Рассерженные горожане» хотя и были воспитаны при советском «каждому по труду», в девяностые глотнули экономических свобод, а вместе с образованием впитали в себя и русскую классическую литературу с ее требованием уважения личности и неприятием барского унижения. Эти люди желают другой жизни, думают, мыслят, дышат иначе. Образованные и добившиеся определенных успехов бизнесмены и специалисты, студенты, в своих планах видящие себя средним классом, врачи и преподаватели, знающие, как живут их коллеги в развитых странах, люди интеллектуального труда, не считающие себя низшим сословием, — все они хотят, чтобы их ценили за знания, умения и достижения, а не за близость к ресурсу и личную преданность его распорядителю. Им нужно поле для заслуг, нужно, чтобы уважение и компенсация этим заслугам соответствовали. Не все могут и хотят встраиваться в вертикаль перераспределения, не каждый может и хочет учиться воровать и оправдывать это «неприменимостью максимы Локка». Не всякий смирится со статусом государственного крепостного. В неразберихе девяностых и начала нулевых «бандерлоги» конечно же не сформировали никакого среднего класса в полном смысле этого слова. Но они получили опыт автономного экономического и социального существования, опыт действия в расчете на собственные силы, таланты и умения. Никакая демократия им пока еще не была нужна. Они вполне могли жить и при авторитаризме, если бы при нем, как это было еще в начале 2000-х, их личные качества продолжали определять их жизнь. Поэтому 466 Государство. Общество. Управление Кто такие «рассерженные горожане» они — дети нулевых, и отчасти можно согласиться с Путиным, что его режим все же причастен к их рождению. Однако к концу первого десятилетия ХХI века всю страну окончательно накрыло ресурсным принуждением, феодальная власть над их судьбами стала абсолютной. Получается, что у них отняли их жизнь. Жизнь, как они ее понимают и чувствуют. Неудивительно, что они взбунтовались. Случившееся — меритократический 6 антифеодальный бунт. Так было когда-то в Средневековье, когда ремесленники уходили от суверенов и укрывались за городскими стенами. Но сегодня таких стен нет. Можно или смириться, или добиться своего. Конечно, этот бунт тлел долго и разгорелся неожиданно, особенно для феодалов. Последним вообще мало понятно, чего, собственно, хотят эти люди. Это было видно по растерянным лицам власть имущих и их первой реакции на массовые уличные акции. Выборы явились спусковым крючком. Это был момент осознания, что у тебя украли все, даже голос на выборах, за тебя все решают, а еще — что для тебя это неприемлемо. С этого момента демократия перестала быть абстракцией и обрела смысл. Демократия стала нужна для перемен, для уничтожения феодализма и установления меритократии. Это, конечно же, пока не Бог весть что. По своей сути меритократический бунт — разновидность бунта буржуазного, когда «третье сословие» добивается защиты своих интересов. Следом, по классической схеме, должна наступить некая разновидность буржуазной демократии, но до этого, разумеется, еще очень далеко. Однако проснувшиеся «рассерженные горожане» слишком много узнали и почувствовали за прошедшую зиму. Теперь их можно только либо выдавить из страны, либо попытаться обмануть, либо подавить и дождаться, когда их заменит поколение «Пепси». В противном случае придется с ними считаться. * * * Плохая новость состоит в том, что сегодня нет политической силы, способной впитать в себя и направить энергию меритократического бунта. Сегодня все еще по привычке твердят о «свержении преступного режима», 6 В данном случае я употребляю термин не в широком, классическом понимании — «власть достойных», как это понимал Майкл Янг, а в узком и современном — в трактовке Дэниела Белла и позднее Збигнева Бжезинского. Речь идет о таком обществе «равных возможностей», в котором профессионализм, знания и заслуги человека являются определяющими факторами его общественного положения. Человек, государство и гражданское общество в современной России 467 Д. О. Дробницкий с одной стороны, и о «предотвращении оранжевой чумы» — с другой. Для мер
