Фонетические средства создания игрового смысла в

ФЕДЕРАЛЬНОЕ ГОСУДАРСТВЕННОЕ БЮДЖЕТНОЕ ОБРАЗОВАТЕЛЬНОЕ
УЧРЕЖДЕНИЕ ВЫСШЕГО ПРОФЕССИОНАЛЬНОГО ОБРАЗОВАНИЯ
«МОРДОВСКИЙ ГОСУДАРСТВЕННЫЙ УНИВЕРСИТЕТ
ИМ. Н. П. ОГАРЁВА»
На правах рукописи
Храмова Екатерина Александровна
ФОНЕТИЧЕСКИЕ СРЕДСТВА СОЗДАНИЯ ИГРОВОГО СМЫСЛА
В АНГЛОЯЗЫЧНОМ МИНИ-ТЕКСТЕ
Специальность 10.02.04 – германские языки
Диссертация
на соискание ученой степени
кандидата филологических наук
Научный руководитель:
доктор филологических наук,
профессор И. А. Анашкина
Саранск – 2015
2
СОДЕРЖАНИЕ
ВВЕДЕНИЕ
5
ГЛАВА I. ТЕОРЕТИЧЕСКИЕ ОСНОВЫ ИЗУЧЕНИЯ
ФОНЕТИЧЕСКИХ СРЕДСТВ СОЗДАНИЯ ИГРОВОГО СМЫСЛА В
АНГЛОЯЗЫЧНОМ МИНИ-ТЕКСТЕ
1.1. Проблема содержания и статуса игровой функции языка
13
14
1.1.1. Терминологический аспект понятия «игровая функция
языка»
14
1.1.1.1. Взаимосвязь между игрой и языком как универсалиями
человеческого бытия
15
1.1.1.2. Метаязык описания игровой функции языка
18
1.1.1.3. Соотношение понятий «языковая игра», «речевая игра»,
«игровая функция языка»
21
1.1.2. Статус и содержание игровой функции языка
31
1.1.2.1. Игровая функция языка как одна из основополагающих
функций языковой системы
31
1.1.2.2. Взаимосвязь игровой функции языка и функций,
соотносимых с компонентами речевого акта
39
1.2. Игровой смысл в игровом мини-тексте
46
1.2.1. Игровой смысл как результат реализации игровой функции
языка на фонетическом уровне
46
1.2.2. Игровой мини-текст как единица реализации игровой
функции языка на фонетическом уровне
54
Выводы
61
ГЛАВА II. РЕЗУЛЬТАТЫ ИССЛЕДОВАНИЯ ФОНЕТИЧЕСКИХ
СРЕДСТВ СОЗДАНИЯ ИГРОВОГО СМЫСЛА В АНГЛОЯЗЫЧНОМ
МИНИ-ТЕКСТЕ
64
2.1. Фонетические средства создания игрового смысла в тексте
языковой шутки
2.1.1. Общая характеристика языковой шутки как словесной
65
3
формы комического
66
2.1.2. Результаты анализа фонетических средств создания
игрового смысла в тексте языковой шутки
68
2.1.2.1. Эксплуатация асимметрии языкового знака
69
2.1.2.2. Частично совпадающие фонетические формы
(паронимическая аттракция)
86
2.1.2.3. Переразложение границ слов в потоке связной речи
90
2.1.2.4. Периферийные фонетические средства
97
Выводы
103
2.2. Фонетические средства создания игрового смысла в тексте
нонсенса
104
2.2.1. Общая характеристика лимерика и текста, содержащего
спунеризмы, как различных форм англоязычного нонсенса
106
2.2.2. Результаты анализа фонетических средств создания
игрового смысла в тексте лимерика
111
2.2.2.1. Эксплуатация асимметрии языкового знака
112
2.2.2.2. Сближение графических форм рифмующихся лексических
единиц
120
2.2.2.3. Имитация особенностей произношения
125
2.2.2.4. Периферийные фонетические средства
128
Выводы
134
2.2.3. Результаты анализа фонетических средств создания
игрового смысла в тексте, содержащем спунеризмы
136
2.2.3.1. Стихотворения, содержащие спунеризмы
136
2.2.3.2. Басни и сказки, содержащие спунеризмы
141
Выводы
147
2.3. Анализ средств случайной фонетической игры
149
2.3.1. Фонологические речевые ошибки как источники игрового
смысла
150
2.3.2. Малапропизмы (malapropisms)
153
4
2.3.3. Эгкорны (eggcorns)
157
2.3.4. Мондегрины (mondegreens)
161
Выводы
163
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
165
БИБЛИОГРАФИЯ
171
5
ВВЕДЕНИЕ
Данная диссертация посвящена исследованию фонетических средств
создания игрового смысла в семантическом пространстве англоязычных минитекстов
различной
жанровой
и
функционально-стилистической
направленности. Под фонетическими средствами создания игрового смысла в
работе понимаются сегментные звуковые средства, которые формируют
идентичные
или
частично
совпадающие
акустические
образы,
взаимодействующие в одном контексте.
Ученые неоднократно обращали внимание на возможность креативного
использования языковых элементов в речевой деятельности, что предполагает
смещение акцента с передаваемого содержания на интенсифицированный план
выражения, усложняющий референцию сообщения [Барт, 1989, с. 470; Лиотар,
1998, с. 32; Crystal, 2001, p. 1; Хомский, 2005, с. 66; Ягелло, 2009, с. 15]. В
лингвистических трудах проблема подобного функционирования языка
традиционно связывается с явлением языковой игры, которое имеет множество
трактовок, как предельно широких, так и достаточно узких: от отождествления
с речью [Вдовиченко, 2006, с. 17-18; Шаховский, 2008, с. 360-361] до
рассмотрения в качестве отклонения от нормы, языковой девиации или
аномалии [Апресян, 1990, с. 51, 54; Гридина, 1996, с. 4; Санников 1999, с. 23;
Арутюнова, 1999, с. 8-9, 79, 89].
В диссертационных работах последних лет языковая игра признается
механизмом реорганизации и обновления языковых структур [Журавлева, 2002,
с. 182-183], а также разновидностью метаязыковой рефлексии, составной
частью
коммуникативной
компетенции
и
особым
видом
социального
взаимодействия [Каргаполова, 2008, с. 5]. Кроме того, исследователи
указывают на следующие факты, свидетельствующие о естественности и
значимости рассматриваемого явления: игра представляет собой неотъемлемое
свойство культуры [Хёйзинга, 1992, с. 13]; элементы игры присутствуют в
речевой деятельности любого носителя языка с нормально развитыми
6
языковыми способностями [Crystal, 2001, p. 92-93, 180]; языковая игра
универсальна для всех языков, уровней языковой системы и дискурсов [Crystal,
2001, p. 9-10; Ягелло, 2009, с. 13-14]. Среди других тезисов, подтверждающих
важность данного феномена, можно выделить определения языковой игры как
источника языкового варьирования [Гак, 1998, с. 371] и проявления
возможностей креативного использования языка [Бернацкая, 2010, с. 41-42].
В свете изложенных точек зрения представляется целесообразным
обратиться к изучению особенностей реализации игровой функции языка,
которая, как полагают некоторые авторы (David Crystal, Joel Sherzer), зачастую
игнорируется при перечислении и описании различных назначений языка в
человеческом обществе [Crystal, 2001, p. 221; Sherzer, 2002, p. 1]. В данной
работе исследуется результат реализации игровой функции языка – игровой
смысл, возникающий в языковом сознании участников речевого акта (автора /
адресанта и реципиента / адресата) при создании и восприятии сообщения, план
выражения которого интенсифицирован с помощью фонетических средств.
До настоящего времени для исследования языковой игры привлекался
обширный эмпирический материал на разных языках, как однородный
(русскоязычные скороговорки и частушки [Муль, 2000]; заголовки русских и
английских публицистических изданий [Журавлева, 2002]; русскоязычные и
англоязычные анекдоты [Евстафьева, 2006]; британские и североамериканские
масс-медийные
издания
[Куманицына,
2006];
тексты
российской
и
американской рекламы [Амири, 2007]; русско- и англоязычные чаты [Рыжков,
2010] и т. п.), так и гетерогенный (данные англоязычных словарей в сочетании с
малыми жанрами и формами, извлеченными из научно-теоретической,
хрестоматийной и рекреационно-дидактической литературы [Каргаполова,
2008] и т. п.). Несмотря на то, что объектом исследования нередко выступали
тексты малого объема (анекдоты, заголовки, малые фольклорные жанры и др.)
– единицы, методологически наиболее удобные для осуществления анализа
[Кубрякова, 2004, с. 515] – до сих пор не состоялось исследования
англоязычных
мини-текстов
различной
жанровой
и
функционально-
7
стилистической направленности как составляющих игрового дискурса, в
котором наблюдается
креативное
использование фонетических
средств
английского языка.
В связи с вышесказанным, актуальность заявленной в работе
проблематики обусловлена необходимостью изучения способов участия
фонетических средств английского языка в создании игрового дискурса,
реализуемого в мини-текстах с интенсифицированным планом выражения и
относительно низкой степенью информативности. В качестве единиц анализа
были
отобраны
языковые
шутки,
представляющие
универсальный
общеязыковой тип текста; лимерики и тексты со спунеризмами (т. е.
перестановками звуков или звуковых фрагментов в пределах одного, двух или
трех слов) как типично английские жанры литературы нонсенса с ярко
выраженной
идиоэтнической
составляющей;
относительно
завершенные
фрагменты текста с фонологическими ошибками (случайными заменами одного
акустического образа другим, сходным по звучанию).
Следует отметить, что при наличии лингвистических работ, посвященных
шуткам, анекдотам [Chiaro, 1992; Щурина, 1997; Миловская, 2011] и лимерикам
[Артемова, 2004; Павлова, 2005], анализа языковой креативности текста со
спунеризмами и текстового фрагмента, содержащего случайную фонетическую
игру, еще не проводилось. Другим свидетельством актуальности заявленной
темы является тот факт, что рассмотрение способов неузуального, но системно
оправданного взаимодействия фонетических форм в англоязычном мини-тексте
позволяет получить новые сведения об особенностях лингвокреативного
мышления носителей английского языка, которые создают и извлекают игровой
смысл, опираясь на языковые способности, компетентность в области культуры
и фоновые знания.
Научная новизна диссертации заключается в полученных результатах
концептуального характера, до сегодняшнего момента не попадавших в поле
зрения лингвистики, а именно в выявлении номенклатуры и комбинаторики
фонетических средств создания игрового смысла в разных видах англоязычного
8
мини-текста с интенсифицированным планом выражения и относительно
низкой степенью информативности.
Кроме того, новой является разработанная автором схема комплексного
анализа фонетических средств создания игрового смысла, которая включает (1)
структурный анализ источников игрового смысла (определение количества и
специфики
синтагматического
или
парадигматического
взаимодействия
языковых единиц с идентичными или близкими фонетическими формами); (2)
семантический анализ источников игрового смысла (идентификация и
соотнесение двух планов содержания, возникающих в одном контексте, а также
характеристика игрового эффекта данного интерпретационного многообразия);
(3) анализ фонетических средств создания игрового смысла с точки зрения
компонентов
речевого
количественный
акта:
анализ
сообщения,
источников
адресанта
фонетической
и
адресата;
языковой
игры
(4)
и
сравнительный анализ фонетических средств создания игрового смысла в
англоязычных
мини-текстах
различной
жанровой
и
функционально-
стилистической направленности.
Теоретическая
значимость
диссертационного
исследования
обусловлена обогащением лингвистики текста и дискурсивной лингвистики
новыми сведениями о функционировании языковых средств в разных видах
дискурса. В частности, в данной работе рассматривается создание игрового
дискурса с помощью творческого, нестандартного использования фонетических
средств английского языка.
Практическая
ценность
работы
обеспечивается
возможностью
внедрения ее результатов в учебный процесс. Они могут быть использованы
при обучении студентов практической фонетике английского языка, при
разработке курсов лекций по теоретической фонетике, лексикологии и
типологии текстов, при ознакомлении учащихся с культурой и литературой
стран изучаемого языка, а также при составлении творческих заданий,
направленных на развитие лингвокреативного мышления.
Материал исследования представлен следующими источниками: (1)
9
специализированными англоязычными словарями (словарь шуток Ф. Меткалфа
(Fred Metcalf) «The Penguin Dictionary of Jokes, Wisecracks, Quips and Quotes»
объемом 310 стр.; словарь оговорок и ослышек М. Тоуслэнда (Martin Toseland)
«The Ants Are My Friends: A Celebration of Misheard Lyrics and Other Linguistic
Gaffes» объемом 158 стр.); (2) антологиями («Stoopnagle's Tale is Twisted:
Spoonerisms Run Amok» – собрание вторичных текстов басен и сказок со
спунеризмами, созданных Ф. Ч. Тейлором (Frederick Chase Taylor), под
редакцией К. Джеймса (Keen James), объемом 174 стр.; «The Mammoth Book of
Limericks» – собрание лимериков под редакцией Г. Рис (Glyn Rees) объемом
589 стр.); (3) литературными произведениями (книга детских стихотворений Ш.
Сильверстайна (Shel Silverstein) «Runny Babbit: A Billy Sook» объемом 89 стр.).
Из перечисленных выше источников были отобраны следующие единицы
анализа: 283 языковые шутки и 168 лимериков (выделены методом сплошной
выборки); 85 текстов со спунеризмами и 349 относительно законченных
текстовых фрагментов с фонологическими ошибками (извлечены в полном
объеме). Таким образом, узкий корпус исследования составил 885 минитекстов.
Основная цель работы сводится к выявлению, описанию и сравнению
фонетических средств создания игрового смысла в разных видах англоязычного
мини-текста (языковых шутках, лимериках и текстах со спунеризмами,
фрагментах текста с фонологическими ошибками).
Указанная цель достигается посредством решения ряда задач, в число
которых входят: (1) раскрытие содержания и определение статуса игровой
функции языка; (2) общая характеристика результата (игрового смысла) и
единицы (игрового мини-текста) реализации игровой функции языка на
фонетическом уровне; (3) отбор единиц анализа и обоснование возможности их
рассмотрения в качестве игровых мини-текстов; (4) выделение источников
игрового
смысла
(языковых
единиц
с
идентичными
или
близкими
акустическими образами, взаимодействующими в одном контексте); (5)
определение
источников
фонетической
языковой
игры
(явлений,
10
обеспечивающих возникновение вышеупомянутых фонетических форм) и их
количественный анализ; (6) структурно-семантический анализ источников
игрового смысла; (7) анализ фонетических средств создания игрового смысла с
точки зрения компонентов речевого акта: сообщения, адресанта и адресата; (8)
сравнение игрового функционирования фонетических средств английского
языка в разных видах мини-текста.
Предметом исследования в данной диссертации являются фонетические
средства английского языка, участвующие в создании игрового смысла. В
качестве объекта исследования выступают англоязычные мини-тексты разной
жанровой и функционально-стилистической направленности, содержащие
факты фонетически релевантной языковой креативности.
На защиту выносятся следующие положения:
1. Креативное использование фонетических средств английского языка в
семантическом
пространстве
мини-текста
предполагает
создание
интенсифицированного плана выражения и нарушение когерентности
посредством обеспечения ситуации игрового взаимодействия идентичных
или близких (по фонемному составу или фонетическому оформлению)
акустических образов в одном контексте.
2. Лингвистическая задача декодирования игрового смысла и восстановления
семантической целостности мини-текста подразумевает идентификацию и
соотнесение нескольких планов содержания, вследствие чего возникает
эффект языковой игры.
3. Фонетические
средства
создания
игрового
смысла
варьируются
в
зависимости от типа мини-текста, в котором наблюдается их творческое
использование.
В
детерминироваться
частности, их игровое
общими
свойствами
функционирование
языковой
может
системы,
идиоэтническими особенностями лингвокреативного мышления носителей
английского языка, а также носить случайный характер, эксплицируя
креативность фонологических ошибок.
4. Игровой эффект, возникающий в результате творческого использования
11
фонетических средств английского языка, также определяется типом минитекста и может представлять собой комический эффект, эффект абсурда, а
также возникновение альтернативного плана содержания или вторичного
текста.
В соответствии с целью и изложенными задачами, в работе применен
комплексный метод исследования, который включает метод научного анализа
проблемы; формально-структурный, семантический, контекстуальный виды
анализа; анализ с точки зрения компонентов речевого акта (сообщения,
адресанта и адресата); метод разложения плана содержания игрового минитекста на взаимодействующие составляющие; сравнительно-сопоставительную
методику работы с языковым материалом; статистический метод.
Апробация
работы.
Основные
положения
диссертационного
исследования были апробированы в виде докладов на 5 научно-практических
конференциях молодых ученых, аспирантов и студентов национального
исследовательского Мордовского государственного университета им. Н. П.
Огарева (Саранск, 2010 – 2014), и на 5 научных конференциях «Огаревские
чтения» (Саранск, 2010 – 2014).
Структура и объем диссертации. Работа состоит из введения, двух
глав, заключения и списка использованной литературы.
Во введении формулируются цель и задачи работы; излагаются
аргументы, свидетельствующие об актуальности и новизне диссертации;
определяются предмет и объект исследования; выявляются основные черты
диссертации, обусловившие ее теоретическую и практическую значимость;
приводятся положения, выносимые на защиту; перечисляются источники
языкового материала и методы исследования.
В первой главе «Теоретические основы изучения фонетических средств
создания игрового смысла в англоязычном мини-тексте» представлен обзор
научной литературы, посвященной проблемам языковой игры, функций языка,
смысла и значения, категорий текста. Здесь обосновывается целесообразность
использования в работе терминологических словосочетаний «игровая функция
12
языка», «игровой смысл» и «игровой мини-текст», а также раскрывается
содержание каждого из этих понятий.
Вторая глава «Результаты исследования фонетических средств создания
игрового смысла в англоязычном мини-тексте» состоит из трех параграфов. В
ней характеризуется языковой материал исследования, и описываются
результаты комплексного анализа фонетических средств создания игрового
смысла в англоязычных мини-текстах разной жанровой и функциональностилистической направленности.
В заключении подводятся итоги диссертационного исследования,
обозначаются возможные направления дальнейшего развития заявленной
проблематики, определяются сферы практического применения результатов
исследования.
Список использованной литературы включает 151 наименование работ
отечественных и зарубежных авторов.
13
ГЛАВА I. ТЕОРЕТИЧЕСКИЕ ОСНОВЫ ИЗУЧЕНИЯ
ФОНЕТИЧЕСКИХ СРЕДСТВ СОЗДАНИЯ ИГРОВОГО СМЫСЛА
В АНГЛОЯЗЫЧНОМ МИНИ-ТЕКСТЕ
Языковая
игра
–
это
сложное
многогранное
явление,
которое
неоднозначно трактуется учеными, представляющими самые разные области
научного знания, в том числе и лингвистику. Обзор языковедческих
диссертационных работ последнего десятилетия, посвященных изучению
данного феномена, демонстрирует широкий спектр направлений анализа:
рассмотрение языковой игры в разных видах дискурса (главным образом,
рекламном и медиадискурсе) [Куманицина, 2006; Амири, 2007; Куранова, 2008;
Исаева, 2011; Попова, 2013 и др.], в разговорной речи [Нестерова, 2001;
Бульина, 2011 и др.] и художественной литературе [Рахимкулова, 2004; Сопова,
2007 и др.]; выявление функциональной значимости языковой игры [Никишин,
2002; Качалова, 2010 и др.], а также механизмов ее создания и декодирования
[Муль, 2000; Евстафьева, 2006 и др.]. Однако недостаточно разработанной
представляется проблема изучения функционирования языковых средств в
игровом дискурсе, воплощаемом в текстах с интенсифицированным планом
выражения и относительно низкой степенью информативности. Потому первой
задачей, решаемой в первой главе, является раскрытие содержания и
определение статуса игровой функции языка, реализация которой предполагает
акцент на творческом, нетривиальном языковом оформлении высказывания.
Игровое функционирование фонетических средств английского языка, их
участие
в
создании
особых
«скрытых»
ассоциативных
смыслов
в
семантическом пространстве текста еще не было предметом самостоятельного
исследования. В связи с этим, вторая, более частная, задача теоретической
части данной работы заключается в общей характеристике результата
реализации игровой функции языка на фонетическом уровне (игрового смысла)
и единицы, в пределах которой возникает данный результат (мини-текста).
14
1.1. Проблема содержания и статуса игровой функции языка
В лингвистической литературе, посвященной функциям языка, и
исследованиях в области языковой игры игровая функция языка часто либо
вовсе
не
упоминается
в
качестве
самостоятельной,
либо
занимает
периферийное положение. В частности, на незаслуженно малое внимание,
уделяемое игровой функции языка указывает Д. Кристал [Crystal, 2001, p. 221].
Однако, как отмечают Т. А. Гридина, О. В. Журавлева, А. А. Бернацкая,
языковая игра не только универсальна и естественна, но также позволяет
раскрыть
креативный
возможности
потенциал
творческого
языковой
использования
личности,
языка,
является
реализует
механизмом
реорганизации и обновления языковых структур [Гридина, 1996, с. 192;
Журавлева, 2002, с. 182-183; Бернацкая, 2010, с. 36]. В связи с этим
целесообразно обратиться к уточнению статуса и содержания игровой функции
языка.
1.1.1. Терминологический аспект понятия «игровая функция языка»
Прежде чем рассматривать продукты реализации игровой функции языка
на фонетическом уровне в англоязычном мини-тексте, представляется
необходимым обосновать правомерность введения и использования в данной
работе терминологического словосочетания «игровая функция языка». С этой
целью в первом пункте параграфа, во-первых, дается краткий анализ концепций
игры в философии, культурологии и социологии, психологии и педагогике, а
также приводится философская интерпретация понятия «языковая игра», что
позволяет увидеть наличие взаимосвязи между игрой и языком как
универсалиями человеческого бытия; во-вторых, сообщаются некоторые
сведения о метаязыке, который используется исследователями для описания
фактов игры в языке и с языком; в-третьих, осуществляется сопоставление
понятия «игровая функция языка» с близкими ему и чаще встречающимися в
15
лингвистической литературе понятиями «языковая игра» и «речевая игра».
1.1.1.1. Взаимосвязь между игрой и языком как универсалиями
человеческого бытия
Едва ли возможно вообразить человеческое общество, абсолютно
лишенное такой естественной системы коммуникации, как язык, или
отмеченное полным отсутствием игрового элемента в культуре. Чтобы выявить
взаимосвязь
между
данными
универсалиями,
сначала
дадим
общую
характеристику разноаспектному понятию «игра», как более широкому,
входящему в область антропологии, а затем обратимся к интерпретации
видового термина «языковая игра» в лингвистической и постнеклассической
философии, что в той или иной степени подготавливает почву для собственно
лингвистического описания языковой игры и игровой функции языка.
Обширное и разностороннее освещение получает философский аспект
проблемы. Так, в рассуждениях Платона на тему «идеального государства»
игра описывается с социально-философской точки зрения, как социальное
явление, которое обеспечивает равновесие между общественным порядком и
индивидуальной свободой личности [Платон, 1999, с. 803-804]. Эстетические
концепции немецкой классической философии представляют игру в качестве
отражения
человеческой
природы,
средства
достижения
гармонии
в
отношениях между разумом и чувственными побуждениями [Кант, 1994, с. 4041, 97; Шиллер, 1957, с. 302, 323]. Х.-Г. Гадамер понимает под игрой явление
онтологического порядка, замкнутое в своем собственном мире, пространстве и
времени [Гадамер, 1988, с. 150, 152, 174].
В 30-50 гг. XX века пристальное внимание уделяется социокультурному
анализу
игры.
Подходы
к
интерпретации
игры
в
данном
аспекте
демонстрируют способность анализируемого феномена, во-первых, служить
основанием культуры, подлинным жизненным началом, «содержательной
функцией со многими гранями смысла», соотноситься со всевозможными
16
модальностями человеческой деятельности (философией, политикой, поэзией,
войной и др.) [Хёйзинга, 1992, с. 10]; во-вторых, отражать духовные принципы
гуманной цивилизации [Хёйзинга, 1992, с. 13, 231; Ортега-и-Гассет, 1991, с.
503]; в-третьих, выступать альтернативой наличного бытия, средством
осмысления и преобразования реальности [Бахтин, 1979, с. 66-68].
Признание того, что игра носит антропологический характер, что ее
элементы можно обнаружить в любом виде человеческой деятельности,
подталкивает многих исследователей к полному уподоблению данного
феномена различным явлениям культуры. В частности, некоторые лингвисты
ставят знак равенства между игрой и естественным языком [Вдовиченко, 2006,
с. 17-18, 29; Шаховский, 2008, с. 360-361]. Однако, на наш взгляд, такое
широкое толкование ставит под сомнение целесообразность изучения игры в
языке.
Для того чтобы получить представление о психологической трактовке
игры, обратимся к наблюдениям С. Л. Рубинштейна. Ученый считает, что игра
одновременно и выходит за пределы наличной ситуации, и способствует более
глубокому погружению в иные, воображаемые условия, источником которых
является реальная жизнь [Рубинштейн, 2002, с. 653]. Автор видит основное
предназначение
игры
в
«способности,
отображая,
преображать
действительность», а также в развитии личности и обогащении ее внутреннего
содержания [Рубинштейн, 2002, с. 650, 654-656]. На основании вышесказанного
можно сделать вывод о том, что, с точки зрения психологии, развивающий
эффект игры как реальной деятельности, носящей условный характер,
обусловлен ее двуплановостью.
В силу того, что игра выступает в качестве инструмента развития
личности, нельзя обойти вниманием ее педагогический потенциал. О
дидактических возможностях игры упоминал еще Платон: «<...> Кто хочет
стать хорошим земледельцем или домостроителем, должен еще в играх либо
обрабатывать землю, либо возводить какие-то детские сооружения» [Платон,
1999, с. 644]. Отмеченная выше двуплановость делает игру эффективным
17
средством
обучения,
которое
позволяет
воссоздавать
и
усваивать
общественный опыт посредством условных ситуаций.
Прежде уже говорилось о том, что игра является фактором культуры.
Следовательно,
вполне
закономерно
наличие
игрового
компонента
в
естественном языке. Анализ языковедческого аспекта игры целесообразно
начать
с
обращения
к
достижениям
одного
из
основоположников
лингвистической философии Л. Витгенштейна, который ввел в научный обиход
термин «языковая игра» [Языкознание. БЭС, 1998, с. 269]. Автор рассматривает
широкий спектр философских проблем сквозь призму языка в действии и
утверждает, что «говорение на языке представляет собой компонент некоторой
деятельности, или некоторой формы жизни» [Витгенштейн, 1985, с. 88]. Под
языковой игрой философ понимает «целое, состоящее из языка и тех видов
деятельности, с которыми он сплетен» [Витгенштейн, 1985, с. 82]. Иными
словами, он представляет язык в качестве совокупности элементарных речевых
практик, выполняющих различные функции. Философская концепция языковых
игр Л. Витгенштейна представляет интерес для нашего исследования по
следующим причинам: 1) она акцентирует важность функционального подхода
к изучению языка, рассмотрению языковой системы «в действии», что
соответствует поставленной задаче анализа игрового функционирования языка
и осуществления игровых действий с языком; 2) она доказывает, что значение
реализуется в слове, сопоставляемом с языковой единицей, только в ходе
конкретной языковой игры, что позволяет говорить о «скрытом» игровом
смысле, который не зафиксирован в лексической системе языка, но возникает в
процессе успешного восприятия «закодированного» сообщения реципиентом,
обладающим достаточным уровнем лингвистической и социокультурной
компетенции.
Вопрос о взаимосвязи между языком и игрой продолжает оставаться в
центре внимания философской мысли как во второй половине XX столетия, так
и в последние годы. Наиболее яркими примерами дальнейшего развития теории
языковых игр в рамках философии являются нарративная концепция Ж.-Ф.
18
Лиотара (постмодернизм), а также трансцендентально-герменевтическая теория
К.-О. Апеля (after-postmodernism) [Апель, 2001, с. 257; НФС, 2003, с. 1260].
Анализ вышеупомянутых концепций позволяет сделать следующие выводы,
важные для данного исследования: 1) нарративная концепция Ж.-Ф. Лиотара
доказывает, что в языковой игре проявляется творческая активность языковой
личности, постоянно находящейся в ситуации выбора того или иного игрового
хода [Лиотар, 1998, с. 32]; это созвучно решению актуальной проблемы
изучения возможностей творческого использования фонетических средств
английского языка; 2) согласно теории К.-О. Апеля, языковая игра всегда
предполагает
интерсубъективный
диалог,
ориентацию
на
усвоение
передаваемого смысла получателем сообщения [Апель, 2001, с. 257]; это
подчеркивает особое значение факторов адресанта и адресата для бытования
игрового смысла в семантическом пространстве текста.
Представленные выше концепции игры в философии, культурологии,
социологии,
психологии
и
педагогике,
а
также
языковой
игры
в
лингвистической и постнеклассической философии являются предпосылками к
формированию узкого лингвистического понимания игры в языке и игры с
языком.
1.1.1.2. Метаязык описания игровой функции языка
Исследование игрового функционирования языка, в частности создания и
декодирования игрового смысла, требует уточнения вопроса о метаязыке,
который
используется
для
описания
фактов
языковой
креативности.
Рассмотрим, в каком контексте и с какими синонимическими заменами
словосочетание
«игровая
функция
языка»
и
сопутствующие
понятия
фигурируют в лингвистической научной литературе.
Как показывает анализ работ, посвященных вопросам языковой игры,
термин «игровой» не является исчерпывающим. Так, Д. Кристал в целом ряде
словосочетаний использует прилагательное «ludic» («the ludic function of
19
language», «applied ludic linguistics», «ludic possibilities of language» и т. п.)
[Crystal, 2001, p. 1, 218, 224]. Словарь относит слово «ludic» к формальной
лексике, сообщает о его французско-латинском происхождении (1940s: from
French ludique, from Latin ludere 'to play', from ludus 'sport') и дает следующее
толкование значения: «showing spontaneous and undirected playfulness» [BWED,
2014]. Оригинальная латинская отглагольная лексема присутствует в названии
работы Й. Хёйзинги «Homo Ludens» (в пер. с лат. – человек играющий),
посвященной анализу игрового характера культуры [Хёйзинга, 1992]. За
неимением прилагательного, которое обозначало бы «то, что относится к игре
или к процессу игры» исследователь вводит в употребление нидерландский
эквивалент «ludiek», мотивируя свой выбор тем, что созвучная лексическая
единица «ludique» встречается во французском языке, в сочинениях по
психологии [Хёйзинга, 1992, с. 8]. Указание на психологические истоки
термина содержится и в книге «Общая риторика», созданной усилиями ученых
Льежского университета, в которой говорится о частичном совпадении
поэтической функции с «тем, что Омбредан с позиций психологии называл
игровой функцией (function ludique) языка» [Дюбуа, 1986, с. 45].
В русскоязычном переводе работы французского лингвиста М. Ягелло
обнаруживаем вариант «людическая (игровая) функция языка» [Ягелло, 2009, с.
12]. Рассуждая об источниках языковой вариативности, В. Г. Гак также
называет игровую функцию языка людической [Гак, 1998, с. 371]. К другой
транслитерации прибегает И. А. Каргаполова. Из ее монографии можно извлечь
такие
терминологические
словосочетания,
как
«лудическое
речевое
поведение», «лингвистическая лудология», «лудические использования языка»
и т. п. [Каргаполова, 2007, с. 11, 13-14, 21].
Большей частью, в диссертационных исследованиях предпочтение
отдается прилагательному «людический». [Слышкин, 2000, с. 103; Болдарева,
2002, с. 131; Ларченкова, 2007, с. 12; Якутина, 2007, с. 9; Романова, 2008, с. 134;
Бутько, 2009, с. 18; Чехоева, 2009, с. 12; Овчинникова, 2010, с. 8; Рыжков, 2010,
с. 7; Горбунова, 2011, с. 10; Золотоверхая, 2011, с. 3; Климец, 2011, с. 10;
20
Куницына, 2011, с. 3]. Вариант «лудический» встречается значительно реже,
чем «людический», и преимущественно в работах петербургских ученых
[Вышенская, 2001, с. 86; Месропова, 1999, с. 145].
В данном исследовании предпочтение отдается терминологическим
словосочетаниям с прилагательным «игровой»: «игровая функция языка»,
«игровой смысл», «игровой мини-текст» и т. п. Однако, с пониманием того, что
речь идет об «игровом» явлении, цитируются работы ученых, которые
прибегают к другим наименованиям (например, «the ludic function of language»
у Д. Кристала, «людическая функция языка» у В. Г. Гака, «лудическое речевое
поведение» у И. А. Каргаполовой) [Crystal, 2001, p. 1; Гак, 1998, с. 371;
Каргаполова, 2007, с. 11].
Несмотря на то, что транслитерация английского слова «ludic» в данной
работе не используется, лексикографические сведения об этой лексической
единице и производном от нее существительном «ludology» позволяют сделать
некоторые выводы, важные для проводимого исследования. Словарь предлагает
следующие дефиниции: ludic – «showing spontaneous and undirected playfulness»;
ludology – «the study of games and gaming, especially video games» [BWED, 2014].
На основании приведенных толкований можно предположить, что людическая
(ludic) функция языка подразумевает участие языка в реализации игрового
потенциала языковой личности (play), а лингвистическая людология (ludology)
занимается изучением структурированных языковых игр (games), которые
подчиняются определенным правилам и поддаются классификации. В данной
работе
возможности
игрового
использования
фонетических
средств
английского языка (play) анализируются на материале текстов малого объема,
которые образуют группы с различными структурно-семантическими и
функциональными особенностями (games).
21
1.1.1.3. Соотношение понятий «языковая игра», «речевая игра»,
«игровая функция языка»
Обосновывая необходимость введения понятия «игровая функция языка»,
нельзя обойти вниманием другие терминологические словосочетания, которые
используются
в
лингвистических
использование
языка.
По
причине
работах,
анализирующих
терминологического
игровое
разнообразия,
наблюдаемого в научной литературе по обозначенным проблемам, данный
метаязыковой вопрос рассматривается отдельно.
Отечественные исследователи говорят преимущественно о «языковой
игре» [РРР, 1983; Гридина, 1996; Санников, 1999; Пищальникова, 2000;
Журавлева, 2002; Норман, 2006 и др.], используя данное словосочетание
идиоматически, как устойчивое и неделимое. В англоязычных трудах
зарубежных авторов встречаются варианты «verbal / word play» [Chiaro, 1992],
«language play» [Crystal, 2001], «speech play» [Sherzer, 2002]. Рассмотрим, какое
из
вышеназванных
терминологических
словосочетаний
обнаруживает
наибольшую корреляцию со сравнительно редко упоминаемым понятием
«игровая функция языка».
Ретроспектива изучения языковой игры в отечественной лингвистической
традиции достаточно подробно освещена в диссертационных исследованиях
последних лет [Журавлева, 2002; Каргаполова, 2008].
О. В. Журавлева критикует системоцентрическую и функциональнодинамическую научную парадигму, обосновывая необходимость создания
когнитивной теории языковой игры [Журавлева, 2002, с. 75]. Не соглашаясь с
присвоением языковой игре ненормативного статуса, О. В. Журавлева
утверждает,
что
речемыслительная
деятельность
является
открытой
нелинейной системой, обладающей бесконечным потенциалом, в которой
языковая игра предполагает взаимодействие стабильных и нестабильных
элементов [Журавлева, 2002, с. 55]. При таком понимании языковая игра
предстает как «момент развития языковой системы за счет создания нового
22
знака или новой структуры», «ментальная деятельность по оперированию
когнитивными структурами» [Журавлева, 2002, с. 67, 78]. Безусловными
достоинствами рассмотренной работы, представляющими ценность для нашего
исследования, являются, во-первых, отказ квалифицировать языковую игру в
качестве ненормативного феномена, во-вторых, признание языковой игры
механизмом реорганизации языковой системы. Это позволяет утверждать, что
представленные в нашей диссертации результаты анализа фонетических
средств создания игрового смысла и механизмов его декодирования в
англоязычном мини-тексте не демонстрируют нарушение функционирования
языка, а указывают на потенциальные пути его дальнейшего развития.
Фундаментальное исследование И. А. Каргаполовой посвящено созданию
теории «лудической» (т. е. игровой) компетенции, которая приводит к единому
знаменателю существующие концепции языковой игры и позволяет изучить
данный феномен в трех измерениях: 1) play (игра как психологическая
готовность и способность к небуквальной интерпретации действительности); 2)
game (игра как структурированное и конвенциональное речевое событие); 3)
performance (игра-представление) [Каргаполова, 2008, с. 4]. Предлагаемая
ученым теоретическая программа предполагает рассмотрение игровых явлений
языка в широкой перспективе с помощью «внешнелингвистического» анализа,
расширяющего
категориальный
аппарат
«лингвистической
лудологии»
[Каргаполова, 2008, с. 3-4]. Поскольку наше исследование также входит в число
лудологических (если придерживаться терминологии И. А. Каргаполовой),
некоторые положения вышеупомянутой теории могут быть использованы для
решения поставленных нами задач уточнения содержания и статуса игровой
функции языка, а также анализа средств, результатов и единиц ее реализации на
фонетическом уровне английского языка. Проанализируем данные тезисы.
Во-первых,
терминологическое
словосочетание
«языковая
игра»
выводится за рамки теорий поэтического языка и современной неориторики,
«расщепляется» и мыслится как видовой термин «игры», обозначающий
симулятивную
речевую
деятельность
неутилитарного
характера,
что
23
обеспечивает возможность рассмотрения языковой игры в качестве способа
метаязыковой рефлексии, составной части коммуникативной компетенции и
особого вида социального взаимодействия [Каргаполова, 2008, с. 5, 36]. Вовторых, «лудическое речевое поведение» (в работе И. А. Каргаполовой –
эквивалент
термина
антропологической
«языковая
универсалией,
игра»)
признается
обладающей
коммуникативноразной
степенью
психологической значимости для тех или иных языковых сообществ, что
приводит к различиям в коцептуализации языковой игры и позволяет
идентифицировать ее идиоэтнический компонент [Каргаполова, 2008, с. 6, 21].
В-третьих, интерес представляет характеристика порождаемого языковой игрой
условного мира (либо гармоничного, либо хаотичного), особой формы
социальной жизни как «лиминального дискурса», утверждающего приоритет
внеструктурных ценностей
[Каргаполова, 2008, с. 27, 35]. Таким образом,
описание игрового функционирования языка в качестве лингвистического
феномена может опираться на характеристики игры как родового явления
антропологического порядка.
При перенесении сущностных признаков игры в коммуникативную
плоскость формируется «игровой дискурс». Данный термин интерпретируется в
работе Е. И. Шейгал и Ю. М. Ивановой [Шейгал, Иванова, 2008].
Примечательно, что в сформулированном авторами определении отражены
общие свойства игры. Так, исследователи отмечают направленность игрового
дискурса на получение удовольствия от процесса общения, которое, в свою
очередь, лишено прямой практической целесообразности [Шейгал, Иванова,
2008, с. 6]. Ранее неоднократно делался акцент на неутилитарности игры и
сопровождающих ее чувствах напряжения и радости [Гадамер, 1988, с. 150;
Хёйзинга, 1992, с. 41; Рубинштейн, 2002, с. 651]. Е. И. Шейгал и Ю. М. Иванова
поясняют, что игровое общение протекает в рамках ограниченного или особым
образом структурированного пространства и времени, совершается по
определенным правилам (сценарию) и содержит элемент рекурсивности
(воспроизводимости) [Шейгал, Иванова, 2008, с. 6]. Собственно игра также
24
именуется «отчужденной землей» [Хёйзинга, 1992, с. 20]; «преображенным
миром», существующим в некотором «абсолютном настоящем» [Гадамер, 1988,
с. 159]; воображаемой ситуацией [Бахтин, 1979, с. 67; Рубинштейн, 2002, с.
653]. Далее авторы указывают на двуплановость игрового коммуникативного
поведения [Шейгал, Иванова, 2008, с. 6]. Выше уже отмечалось, что, несмотря
на пространственно-временную изолированность, всякая игра воспроизводит
условные ситуации из реальной жизни, и в этой двойственности заключается ее
развивающий эффект [Бахтин, 1979, с. 68; Рубинштейн, 2002, с. 653].
Анализируемые в нашей диссертации англоязычные мини-тексты,
содержащие источники игрового смысла, который создается с помощью
фонетических средств, представляют собой «игровой дискурс» со всеми
присущими ему характеристиками, выделенными Е. И. Шейгал и Ю. М.
Ивановой. Однако, как показывает исследование, его особенностью является
также то, что он может существовать и в «чистом виде» (например, вторичные
тексты басен Эзопа на 1/3 состоящие из слов с переставленными звуками или
слогами), и в пределах другого дискурса (например, оговорки в речи
спортивных комментаторов). Кроме того, ценными для данной работы
представляются сделанные И. А. Каргаполовой наблюдения относительно
«лиминального дискурса», к которому можно отнести абсурдные мини-тексты с
референцией, осложненной за счет чрезмерной эксплуатации фонетических
средств.
Согласно
вышеизложенным
взглядам,
«языковая
игра»
в
лингвистическом понимании, с одной стороны, не может идентифицировать все
многообразие речевой деятельности, как полагают некоторые исследователи
[Вдовиченко, 2006, с. 17-18; Шаховский, 2008, с. 360-361]. С другой стороны,
значение данного термина не стоит сужать до разговорного варианта
поэтического языка, совокупности экспрессивных и стилистических средств,
выражения комического в языке. Подобно тому, как игра признается
необходимой для прогрессивного развития духовного гуманного общества,
языковая игра пронизывает речевую практику в качестве механизма
25
активизации бесконечного творческого потенциала языковой системы. Игровое
употребление языка создает особый дискурс, воображаемый, условный по
отношению к «серьезной» социально детерминированной коммуникации, в
котором акцентируется процесс свободного манипулирования языковыми
знаками при создании игрового смысла, а также интенсифицируется
нестереотипный, непривычный, но вполне системно оправданный план
выражения.
В начале данного раздела говорилось о том, что российские лингвисты
отдают предпочтение термину «языковая игра», однако некоторые ученые (Т.
А. Гридина, В. З. Санников) также обосновывают его преимущества перед
терминологическим словосочетанием «речевая игра».
Т. А. Гридина называет языковую игру явлением, «двунаправленным по
отношению к языку и речи» [Гридина, 1996, с. 9]. Сначала автор рассуждает о
речевой природе феномена, выделяя такие его релевантные признаки, как 1)
проявление
в
подразумевающего
виде
«деканонизированного»
категориальную
установку
речевого
на
поведения,
творчество;
2)
окказиональность эффекта; 3) частая опора на намеренное воспроизведение
речевых ошибок; 4) ориентация на адресата, апелляция к собеседнику; 5)
обеспечение новой интерпретации языкового знака в его речевом употреблении
[Гридина, 1996, с. 7]. Тем не менее, Т. А. Гридина склонна придерживаться
традиционного наименования «языковая игра» в силу следующих причин: 1)
характер отклонения в полной мере осознается только на фоне хорошего
представления о системе и норме; 2) речевой эффект менее значим, чем
осознание путей творческой интерпретации знака; 3) продуцирование игрового
эффекта обеспечивается не речевым, а системным контекстом, способностью к
нарушению механизма вероятностного прогнозирования [Гридина, 1996, с. 78].
Похожей точки зрения придерживается В. З. Санников. Ученый признает,
что языковая игра реализуется в речи с учетом особенностей ситуации и
компетентности реципиента, а также имеет окказиональный, единичный
26
эффект [Санников, 1999, с. 15]. С другой стороны, автор не считает
вышеназванные причины достаточным основанием для введения термина
«речевая игра», так как суть рассматриваемого феномена заключается скорее в
знании системы единиц языка, нормы их использования и способов их
творческой интерпретации [Санников, 1999, с. 15].
Следует отметить, что оба лингвиста трактуют языковую игру как
нарушение норм языка при их полном осознании. Так, Т. А. Гридина называет
языковой
игрой
«определенный
вид
речевого
поведения
говорящих,
апеллирующий к чувству эстетического восприятия (эстетической оценки)
неканонического употребления языковых единиц» [Гридина, 1996, с. 4]. В. З.
Санников полагает, что языковая игра представляет собой языковую
неправильность / необычность, намеренно допускаемую и осознаваемую
говорящим / пишущим [Санников, 1999, с. 23]. Так как мы не относим игровые
явления языка к асистемным, тезис о том, что языковая игра позволяет
высветить норму, не приложим к нашему исследованию.
Англоязычная
лингвистическая
традиция
демонстрирует
большее
разнообразие терминов. В работах, посвященных вопросам языковой игры,
можно выделить, как минимум, три терминологических словосочетания,
содержащих лексему «play»: «verbal / word play» (Delia Chiaro), «language play»
(David Crystal) и «speech play» (Joel Sherzer).
Исследование Д. Чиаро посвящено изучению языковых особенностей
шуток (jokes), вербализация которых, по мнению автора, непременно
предполагает игру с языком (play on words) [Chiaro, 1992, p. 15]. Ученый
утверждает, что все уровни языка располагают «скрытыми ловушками» (hidden
traps), обеспечивающими намеренное или ненамеренное совершение ошибок,
что провоцирует у компетентного реципиента реакцию в виде смеха [Chiaro,
1992, p. 17]. Д. Чиаро объединяет многочисленные игровые средства
вербализации юмора (metathesis – метатезу, anagrams – анаграммы, palindromes
– палиндромы и т. п.; игру со звуками, графикой, лексикой, синтаксисом,
прагматикой и т. п.) термином «word play» (словесная игра, игра слов), под
27
которым понимает использование языка в развлекательных целях (the use of
language with intent to amuse) [Chiaro, 1992, p. 5, 17-47]. В данном случае
проблема языковой игры является вторичной по отношению к вопросу о
характеристике инвентаря лингвистических средств, участвующих в создании
комического эффекта шутки. Однако автор приводит ценное наблюдение
относительно
фоновых
знаний,
лингвистической
и
социокультурной
компетенции, которыми должен обладать реципиент, чтобы отреагировать на
шутку, что подчеркивает интерсубъективность и адресность всякой игры с
языком [Chiaro, 1992, p. 11, 13; Апель, 2001, с. 257]. Данный вывод учитывается
в нашем исследовании применительно как к языковым шуткам, так и ко всем
другим мини-текстам, содержащим фонетически релевантные источники
игрового смысла.
Книга Д. Кристала привлекает внимание к проблеме игнорирования
языковой
игры
(language
play)
в
лингвистических
изысканиях
и
образовательном процессе, тогда как данный феномен не только повсеместно
встречается в речевой практике, но и является естественным, демократичным,
выступает в качестве сигнала нормального развития языковых способностей
[Crystal, 2001, p. 1, 92-93, 180, 188]. Как утверждает автор, мы играем в язык
(we play with language) тогда, когда манипулируем им как источником
наслаждения, заставляя тот или иной языковой элемент (слово, фразу,
предложение, часть слова, звуковой комплекс, буквенную последовательность)
вести себя иначе, чем привычно для языкового сообщества в данный момент
[Crystal, 2001, p. 1]. Похожую мысль высказывает Р. Барт, описывая
наслаждение от текста как восхищение не «объемом, расслаивающимся на
множество истин», а «слоистостью самого акта, означивания» [Барт, 1989, с.
470]. Д. Кристал говорит о том, что языковые игры (language games), подобно
любым другим, подразумевают следование правилам, которые, впрочем,
отличаются от конвенций обыденной речи [Crystal, 2001, p. 4]. Под играмиgames ученый, очевидно, понимает всевозможные жанровые разновидности
языковой игры (ping-pong punning – игра слов, подразумевающая поочередный
28
обмен каламбурами, putting on funny voices – комичное изменение голоса,
univocalic
poetry
стихотворения
–
поэзия,
только
предполагающая
одной
гласной
использование
буквы,
transpositional
в
тексте
poetry
–
использование слов оригинального стихотворения для создания другого
стихотворного произведения и др.) [Crystal, 2001, p. 2, 24, 61, 78]. Кроме того,
автор, как было отмечено в начале параграфа, призывает к изучению не только
языковой игры (language play), но и игровой функции языка (the ludic function of
language) [Crystal, 2001, p. 221].
Итак, термин Д. Кристала «language play» представляется возможным
перевести не только как «языковая игра», но и как «игра с языком» или «игра в
язык».
Согласно
разноуровневыми
мнению
ученого,
языковыми
свободное
единицами
манипулирование
одновременно
доставляет
удовольствие, как всякая игровая деятельность, и служит эффективным
средством рефлексии над языком (metalinguistic awareness) [Crystal, 2001, p. 1,
180]. Таким образом, декодируя игровой смысл, созданный с помощью
фонетических
средств,
адресат
игрового
мини-текста
и
осуществляет
металингвистическую деятельность, и испытывает положительные эмоции от
успешного
решения
лингвистической
задачи,
осознания
собственной
компетентности.
Труд Дж. Шерзера выполнен в русле лингвистической антропологии. В
отличие от своих предшественников (Delia Chiaro, David Crystal), автор
занимается
исследованием
анализируется
обширный
«речевой
и
игры»
разнообразный
(speech
play).
эмпирический
В
работе
материал,
представляющий различные лингвокультуры, но содержится сравнительно
немного замечаний и выводов теоретического характера. Дж. Шерзер, как и Д.
Кристал, выражает неудовлетворенность относительно того, что важность
изучения
речевой
игры
недооценивается
релевантными
научными
дисциплинами (лингвистикой и антропологией) [Crystal, 2001, p. 221; Sherzer,
2002, p. 1]. Отличительной особенностью концепции ученого является
рассмотрение речевой игры на пересечении проблем языка, культуры, общества
29
и личностного самовыражения (individual expression) [Sherzer, 2002, p. 8].
Данное положение находит отклик в теории И. А. Каргаполовой, в которой
используется «внешнелингвистический» подход к описанию «лудического
речевого поведения» [Каргаполова, 2008, с. 3]. Интерес представляет тезис
автора о том, что речевая игра является важным компонентом не только
использования языка (т. е. речи) (language use), но и языковой структуры
(language structure): «Speech play is inherent in the formal structure of language»
[Sherzer, 2002, p. 4, 9]. Согласно Дж. Шерзеру, исследование речевой игры
способствует прояснению природы того или иного языка, поскольку объясняет,
какие его элементы пригодны для игры, по каким причинам и как можно
манипулировать различными языковыми единицами в разных контекстах
[Sherzer, 2002, p. 9]. Несмотря на то, что в данной диссертации игра не
признается имманентным компонентом языковой структуры, и постулируется
лишь потенциальное игровое использование элементов языковой системы,
выводы
Дж.
Шерзера
важны
для
выявления
специфики
игрового
функционирования фонетических элементов в англоязычном мини-тексте
(например, такие факты языковой креативности, как limericks или eggcorns
характерны только для английской лингвокультуры).
Функция языка отражает роль (употребление, назначение) языка в
человеческом обществе [Языкознание. БЭС, 1998, с. 564]. Принимая во
внимание изложенные в данном разделе точки зрения, мы считаем
целесообразным
связать
понятие
«игровая
функция
языка»
с
терминологическим словосочетанием «языковая игра». Несмотря на то, что
эффект языковой игры проявляется лишь в речи и возможен только при
адекватной
реакции
реципиента,
обусловленной
наличием
у
него
лингвистической и социокультурной компетенции, сама игровая деятельность в
коммуникативном пространстве или игровой дискурс представляет собой
творческое манипулирование структурными элементами языка в тех рамках, в
каких допускает языковая система, позволяя тем самым не только получить
эстетическое
и
интеллектуальное
удовольствие,
но
и
осуществить
30
металингвистическую деятельность, посмотреть на язык со стороны, извлечь
новые знания о нем. Тем не менее, «игра в язык» не означает деструкцию
языковых норм речи, как полагают некоторые ученые [Гридина 1996, с. 4;
Санников 1999, с. 23], а вскрывает возможности креативного использования
языка и дальнейшей его эволюции как открытой нелинейной системы. Что
касается
понятия
«речевая
игра»,
то
оно
ассоциируется
скорее
с
социокультурными, антропологическими исследованиями игровых языковых
явлений, которые, несомненно, представляют ценность для лингвистических
изысканий, но не должны оттеснять исследование языка на второй план.
Итак, вопросы, рассмотренные в первом пункте первого параграфа нашей
работы, освещают различные концепции как «внешнелингвистической»
(философские,
социокультурные,
психологические,
педагогические,
философско-лингвистические), так и собственно языковой направленности,
позволяющие дать теоретическое обоснование целесообразности выделения
понятия «игровая функция языка». Во-первых, игра, которая изучается всеми
дисциплинами, входящими в поле антропологии, не может игнорироваться
лингвистикой,
поскольку,
будучи
универсалией
человеческого
бытия,
неизбежно присутствует в речевой деятельности всех языковых сообществ. Вовторых, изучение языковой игры, берущее начало в лингвистической
философии, имеет давнюю традицию и демонстрирует множество трактовок
игровых явлений языка, среди которых уподобление речи игре [Вдовиченко,
2006, с. 17-18; Шаховский, 2008, с. 360-361], отклонение от нормы при условии
ее полного осознания [Гридина, 1996, с. 4; Санников, 1999, с. 23], когнитивная
теория [Журавлева, 2002], интегративная теория лудического речевого
поведения [Каргаполова, 2008] и др. В зарубежных работах [Chiaro, 1992;
Crystal, 2001; Sherzer, 2002] игра анализируется, с одной стороны, как источник
развлечения и удовольствия, а с другой – в качестве средства осуществления
металингвистической
деятельности,
имеющей
высокую
научную
и
образовательную ценность.
Игровая функция языка, понимаемая нами как реализация языковой
31
игры (игры в язык, игры со структурными элементами языковой системы) с
перенесением сущностных признаков игры в коммуникативную плоскость,
представляет собой обширную сферу особого условного использования языка и
формирует специфический игровой дискурс. Данная функция требует изучения
на всех уровнях языковой системы, в том числе и фонетическом, а также
допускает идентификацию специфических возможностей создания игрового
смысла, присущих тому или иному языку (в данной работе – английскому), и
особенностей осуществления игровой метаязыковой рефлексии, характерных
для той или иной (в данной работе – английской) лингвокультуры.
1.1.2. Статус и содержание игровой функции языка
Как отмечалось выше, понятие «игровая функция языка» достаточно
редко встречается в лингвистической литературе. В результате, содержание
данной функции представляется размытым, а ее положение среди других
функций
языка остается неопределенным. Прежде чем обратиться к
конкретным примерам реализации игровой функции языка в англоязычном
мини-тексте и рассмотреть фонетические средства создания игрового смысла,
требуется определить, что следует понимать под игровым функционированием
языка и выявить его статус в сравнении с другими способами использования
языковой системы. С этой целью во втором пункте параграфа, во-первых,
обосновывается возможность отнесения игровой функции языка к функциям,
определяющим его природу в целом; во-вторых, анализируются взаимосвязи
игровой функции языка с наиболее близкими ей функциями, соотносимыми с
такими составляющими речевого акта, как адресант, адресат и сообщение.
1.1.2.1. Игровая функция языка
как одна из основополагающих функций языковой системы
Обратимся к проблеме статуса игровой функции языка. Как отмечают
32
исследователи (David Crystal, Joel Sherzer), ее положение неоправданно
признается маргинальным, а значение тривиализуется [Crystal, 2001, p. 221;
Sherzer, 2002, p. 1]. В то же время ученые констатируют 1) естественнофизиологический характер игры как неотъемлемого свойства культуры
[Хёйзинга, 1992, с. 13]; 2) наличие элементов игры в речевой деятельности всех
говорящих,
независимо
от
возрастной,
гендерной,
национальной,
профессиональной и социальной принадлежности [Crystal, 2001, p. 92-93]; 3)
демократичность языковой игры, проявляющуюся в доступности каждому
владеющему языком индивиду [Crystal, 2001, p. 92-93]; 4) исключительную
роль языковой игры в развитии языковых способностей [Crystal, 2001, p. 180;
Журавлева, 2002, с. 76]; 5) универсальность языковой игры для всех языков,
всех уровней языковой системы и всех видов дискурса [Crystal, 2001, p. 9-10;
Ягелло, 2009, с. 13-14]. На основании вышесказанного представляется
возможным доказать, что игровая функция языка является не периферийной, а,
напротив, одной из центральных функций языковой системы.
Вопрос об установлении и классификации языковых функций получает
неоднозначное разрешение в лингвистической литературе как в силу сложности
устройства семиотической системы языка, так и по причине многообразия
областей ее применения в речевой деятельности. Приведем некоторые наиболее
известные примеры классифицирования функций языка и речи.
В тезисах Пражского лингвистического кружка, деятельность которого
связывается, в том числе, с определением языка как функциональной системы,
упоминаются две ключевые функции речевой деятельности: функция общения
(коммуникативная), предполагающая направленность к обозначаемому, и
поэтическая функция, подразумевающая концентрацию внимания на самом
знаке [Тезисы ПЛК, 1964, с. 75].
Ссылаясь на структуру канонической речевой ситуации, включающей в
себя говорящего, слушающего и предмет (положение вещей), К. Бюлер говорит
о наличии трех базовых функций языка: экспрессивной, апеллятивной и
репрезентативной, при реализации которых языковой знак выступает в качестве
33
симптома, сигнала и символа [Бюлер, 2001, с. 34]. Р. О. Якобсон расширяет
данную классификацию, выделяя в акте коммуникации три дополнительные
составляющие (контакт, код и сообщение) и, соответственно, описывает шесть
основных языковых функций: эмотивную (экспрессивную или функцию
выражения), конативную (апеллятивную или усвоения), референтивную
(коммуникативную,
денотативную
или
когнитивную),
фатическую
(контактоустанавливающую), метаязыковую и поэтическую [Якобсон, 1975, с.
203].
Принимая во внимание традиционное противопоставление обобщенной
абстрактной системы и ее конкретной реализации, А. А. Леонтьев различает
функции языка (коммуникативную / регуляции поведения, орудия мышления /
интеллектуальной
деятельности,
овладения
общественно-историческим
опытом, национально-культурную, орудия познания), которые проявляются в
любой речевой ситуации, и более многочисленные функции речи (магическую,
номинативную, диакритическую, экспрессивную, эстетическую / поэтическую
и т. п.), носящие второстепенный характер и определяемые обществом, в
котором разворачивается речевая деятельность [Леонтьев, 1969, с. 18-21].
М. А. К. Халлидей, разработавший теоретические положения системной
лингвистики,
дает
характеристику
следующим
функциям
языка:
концептуальной, отражающей опыт говорящего (ideational); межличностной,
устанавливающей и поддерживающей социальные отношения (interpersonal);
текстовой, обеспечивающей подачу информации в виде связного высказывания
(textual) [Halliday, 1994, p. F39]. Учитывая аспекты общей семиотики
(семантику, синтактику и прагматику), Ю. С. Степанов выводит три
универсальные
языковые
функции:
номинативную
(номинацию),
синтаксическую (предикацию) и прагматическую (локацию) [Степанов, 1973, с.
349].
Основаниями
для
приведенных
выше
классификаций
служат
1)
билатеральность языкового знака (тезисы ПЛК); 2) структура речевого акта (К.
Бюлер, Р. О. Якобсон); 3) антиномия «язык – речь» (А. А. Леонтьев); 4) система
34
и структура языка (M. A. K. Halliday, Ю. С. Степанов). Сквозь призму
понимания языкового знака как единства означаемого и означающего, игровую
функцию
языка
следовало
к
поэтической,
приблизить
бы
противопоставить
поскольку
ее
коммуникативной
реализация
и
предполагает
эксперименты над акустическими образами и не всегда преследует цель
передать информацию. С точки зрения противопоставления языка и речи,
игровая функция – скорее речевая, поскольку реализует не имманентные, а
лишь потенциальные характеристики языка. Функции, связанные с аппаратом
их реализации в языковой системе и структуре, охватывают все возможности
использования языка как средства коммуникации, познания и воздействия,
потому соотнесение игровой функции языка с какой-либо одной из них не
представляется
возможным.
На
наш
взгляд,
наиболее
целесообразно
сопоставить рассматриваемую функцию с функциями, отражающими структуру
речевого
акта,
поскольку
языковая
игра
интерсубъективна,
то
есть
подразумевает творческую металингвистическую деятельность адресанта и
адресата, а также интенсифицирует особый план выражения. Подобное
сравнение позволяет принять во внимание как «некоммуникативный» характер
игровой функции языка (акцент на означающем), так и условия ее речевой
реализации.
Расхождение взглядов в вопросе о количестве и взаимоотношениях
функций обусловило попытку применить иерархический подход к их
классификации. Так, Р. В. Пазухин разграничивает три уровня языковых
функций: конститутивный (функция или функции, определяющие природу
языка в целости), субуровень (функции отдельных составных элементов языка)
и эпиуровень (употребление языка в конкретных ситуациях) [Пазухин, 1979, с.
43]. Данная модель является монофункциональной, поскольку в качестве
основной
(конститутивной)
языковой
функции
признает
лишь
коммуникативную, а все прочие назначения языка, число которых может
бесконечно варьироваться, помещает в зависимое положение производных
[Пазухин, 1979, с. 44]. Похожей точки зрения придерживается Г. В.
35
Колшанский, который полагает, что коммуникативный аспект является
единственной
существенной
и
уникальной
характеристикой
языка,
интегрирующей все его свойства [Колшанский, 2005, с. 21]. Таким образом,
согласно мнению сторонников монофункционализма, любое применение языка
предполагает реализацию его коммуникативной функции. Однако данному
тезису не всегда отвечают случаи игрового использования языковых элементов.
Монофункционалисты (Р. В. Пазухин, Г. В. Колшанский) склонны
полагать, что язык служит, прежде всего, для общения [Пазухин, 1979, с. 44;
Колшанский, 2005, с. 21]. Тем не менее, Н. Хомский говорит о том, что
предназначение человеческого языка не сводится к осуществлению общения (в
отличие от, например, псевдоязыка животных), а используется в качестве
орудия неограниченного мышления и самовыражения, которые находят
отражение в творческом аспекте языкового употребления [Хомский, 2005, с.
66]. М. Ягелло также признает, что речь служит не только инструментом
передачи информации, но и «отдушиной, формой действия, средством
самоутверждения в роли социальной единицы, местом наслаждения или
страдания» [Ягелло, 2009, с. 15]. Д. Кристал предлагает изменить традиционно
принятые определения языка как средства коммуникации в пользу признания
важности игровой функции языка, исследование которой обеспечивает
получение наиболее полного представления о языковой креативности [Crystal,
2001, p. 1, 8].
На основании вышесказанного, уместно сделать вывод о том, что игровая
функция языка не находится в подчинении у коммуникативной. Как отмечалось
ранее, возможность игрового использования языковых единиц допускают все
уровни языковой системы и любые ситуации общения, что не дает основания
считать игровую
функцию языка ни
субфункцией, ни
эпифункцией.
Анализируемая функция так же универсальна и естественна, как и
коммуникативная, но, в отличие от последней, связана не с передачей
информации, а с актуализацией возможностей творческого использования
языковой системы. Таким образом, представляется допустимым рассмотреть
36
центральное
положение
игровой
функции
языка
с
позиции
таких
фундаментальных языковых свойств, как вариативность и креативность.
При трактовке вариативности сквозь призму противопоставления языка и
речи языковая система являет собой совокупность парадигм, включающих по
множеству
вариантов,
один
из
которых
в
определенный
момент
актуализируется в речевой цепи. По мнению В. М. Солнцева, речь вариативна
по своей природе, что обеспечивает непрерывное развитие и изменение языка
[Солнцев, 1984, с. 41]. В. Г. Гак отмечает, что вариантность способствует
решению двух ключевых задач: коммуникативной и экспрессивной, а именно
ускоряет процесс вербализации мысли и разнообразит выразительные языковые
средства [Гак, 1998, с. 370]. Примечательным является предложенное
лингвистом определение людической функции языка как одного из источников
языкового варьирования, когда имеет место неограниченная генерация новых
окказиональных форм и значений [Гак, 1998, с. 371].
Проблема языковой вариативности обнаруживает связь с вопросом о
взаимоотношениях между системой, узусом и нормой. Как утверждает Л. П.
Крысин, возможности системы языка значительно шире и того, что
закрепляется речевой практикой, и того, что фиксируется литературной нормой
[Крысин, 2008, с. 126]. В интерпретации Э. Косериу, из всего многообразия
заложенных в языковой системе структурных потенций норма воплощает лишь
конкретно используемое и принимаемое обществом, тем самым представляя
собой «реализованный язык» [Косериу, 1963, с. 39]. Подобная асимметрия в
соотношении структуры языка и его нормы мыслится как существенный резерв
для изменения и развития языковой системы [Косериу, 1963, с. 236]. Несмотря
на свойственную ей устойчивость, норма не есть нечто застывшее и
неизменное, так как она характеризует язык на определенном синхронном срезе
и подвержена диахроническим изменениям. Потому в рамках нормы
естественна
и
неизбежна
вариантность
языковых
средств,
которая
«обеспечивает гибкость и разнообразие форм выражения определенного
содержания» [Общее языкознание, 1970, с. 586]. Данные рассуждения
37
доказывают, что представление о языковой игре как отступлении от
общепринятых правил употребления языка или антинорме может быть
подвергнуто сомнению.
Норма социальна и, в отличие от вариативности, не является
имманентным свойством языковой системы. В этом отношении интересна
мысль Т. Б. Радбиля о том, что аномалия представляет собой еще не понятую
норму, изучение которой эвристично [Радбиль, 2012, с. 3]. Обосновывая
универсальность языковой игры, О. В. Журавлева указывает на отсутствие в
языке априорных правил [Журавлева, 2002, с. 58]. Таким образом, можно
предположить, что игровое употребление языка скорее вскрывает новые,
оригинальные, еще не признанные социумом и не закрепленные в узусе, но
вполне системно оправданные способы его функционирования в дискурсе.
Безграничное варьирование средств выражения, одним из источников
которого является игровая функция языка, связано с наличием потенциальных
возможностей творческого использования языковой системы. А. А. Бернацкая
называет вариативность проявлением креативных сил языка и лингвистическим
основанием языковой игры [Бернацкая, 2010, с. 41-42]. На творческом
характере языка акцентировали внимание лингвисты разных направлений. В.
фон Гумбольдт подчеркивает, что язык есть не мертвый продукт (Erzeugtes), а
созидающий процесс (Erzeugung), не результат деятельности (Ergon), а сама
деятельность
(Energeia),
представляет
собой
что,
обладая
непроизвольную
самодеятельным
эманацию
началом,
национального
он
духа
[Гумбольдт, 2000, с. 49, 69-70]. Как духовное выражение язык трактуется в
трудах представителей эстетического идеализма и неолингвистики. К. Фосслер
провозглашает любой речевой акт индивидуальной духовной деятельностью и
предлагает
наблюдать
индивидуального
язык
творчества
в
соответствии
(абсолютного
с
моментом
прогресса)
и
свободного
моментом
взаимообусловленного коллективного творчества (относительного прогресса)
[Фосслер, 1964, с. 329, 334]. Дж. Бонфанте также представляет язык в виде
части духовной жизни человека, совокупности эстетических выражений,
38
беспрерывного художественного творчества [Бонфанте, 1964, с. 352, 356-357].
Л. Блумфилд объясняет феномен языковых инноваций тем, что возможности
сочетания практически бесконечны, и говорящий порождает новые формы по
аналогии со сходными формами, усвоенными им прежде [Блумфилд, 1968, с.
303-304]. Согласно взглядам Н. Хомского, средства языка, составляющие его
форму, «органическое единство» или генеративную грамматику, конечны, но
предоставляют неограниченные возможности выражения, неисчерпаемое
многообразие индивидуальных языковых манифестаций [Хомский, 2005, с. 66].
Тот факт, что игровая функция языка служит катализатором естественного
процесса языкового варьирования, заставляет признать ее решающую роль в
реализации возможностей креативного использования языковой системы.
Вопрос о креативности языка не может обсуждаться без внимания к
говорящему на нем индивиду. Среди типов человеческого мышления Б. А.
Серебренников выделяет лингвокреативное (лингвосозидательное) мышление,
сущность которого заключается в том, что наличные ресурсы языка,
являющиеся
одновременно
и
материальной
базой,
и
ограничителем,
используются для обозначения все новых предметов и явлений окружающей
действительности (причем вербализация понятия сопровождается повторным
членением мира, которое проявляется по-разному в зависимости от того или
иного языка), а также находят применение при подыскании новых способов
языкового выражения и улучшении лингвотехники [Серебренников, 1988, с.
198-200, 203, 207]. Т. А. Гридина утверждает, что языковая игра представляет
собой форму лингвокреативного мышления [Гридина, 1996, с. 10-12]. В
соответствии с концепцией ученого, адресант, актуализирующий языковую
игру в речи, включает языковой знак в новый ассоциативный контекст,
рассчитывая на определенную реакцию реального или воображаемого адресата.
Таким образом, можно сделать вывод о том, что самостоятельный статус
игровой функции языка обусловлен следующими факторами: 1) языковая игра
возможна во всех языках, на всех уровнях языковой системы и во всех видах
дискурса; 2) языковая игра демократична (доступна каждому носителю языка),
39
служит сигналом нормального развития языковых способностей и реализует
творческий потенциал языковой личности; 3) игровая функция языка является
катализатором естественного процесса языкового варьирования. Факты
языковой игры так же универсальны и повсеместно пронизывают речевую
практику, как и употребление языка с целью обмена информацией, что
позволяет констатировать близость статусов игровой и коммуникативной
функций языка.
Анализируемые
в
диссертации
примеры
игрового
использования
фонетических средств в семантическом пространстве англоязычного текста
демонстрируют самостоятельный статус и центральное положение игровой
функции языка следующим образом: 1) актуализируются возможности
креативного
использования
фонетических
средств
английского
языка
посредством выражения разнообразных игровых смыслов; 2) раскрывается
творческий потенциал участников игрового общения (адресанта и адресата),
что позволяет оценить особенности лингвокреативного мышления носителей
английского языка.
1.1.2.2. Взаимосвязь игровой функции языка и функций,
соотносимых с компонентами речевого акта
Принятие
во
внимание
адресанта,
создающего
так
называемое
«нестандартное» сообщение с привлечением новых, еще не закрепленных в
речевой практике средств выражения, и адресата, способного декодировать
скрытый
смысл,
оценить
возможности
языковой
системы,
отсылает
рассуждения об игровой функции языка к классификации Р. О. Якобсона,
основанной на структуре речевого акта. Акцент на отправителе, получателе и
сообщении позволяет приблизить игровую функцию языка к выделяемым
исследователем эмотивной (экспрессивной), конативной (апеллятивной) и
поэтической функциям [Якобсон, 1975, с. 198, 203]. Рассмотрим обозначенные
взаимосвязи.
40
Речь способна не только отображать объективную реальность, но и
передавать отношение говорящего / пишущего к создаваемому им сообщению
или адресату. Согласно модели К. Бюлера, при реализации экспрессивной
функции языка языковой знак выступает в качестве симптома в силу своей
зависимости от отправителя [Бюлер, 2001, с. XIX]. Р. О. Якобсон уточняет, что
функция, сосредоточенная на адресанте, «связана со стремлением произвести
впечатление наличия определенных эмоций», языковое выражение которых так
же обеспечивает подачу информации, как и предметно-логические дескрипции
[Якобсон, 1975, с. 198-199]. Под экспрессивностью речи В. Н. Телия понимает
«ее
не-нейтральность,
остранение,
деавтоматизацию»,
которые
обуславливаются тем, что «сигнал, передаваемый звуковым выражением
(высказыванием или целым текстом), усилен и тем самым выделен из общего
потока либо за счет необычного стилистического использования языковых
средств,
либо
посредством
интенсификации
количественного
или
качественного аспектов обозначаемого, либо же в результате восприятия
ассоциативно-образного представления, возбуждаемого данным выражением и
служащего стимулом для положительной или отрицательной эмоциональной
реакции реципиента» [Телия, 1991, с. 7].
Выразительные средства языка (the expressive means of a language) И. Р.
Гальперин
определяет
как
фонетические,
морфологические,
словообразовательные, лексические, фразеологические и
синтаксические
формы языковой системы, служащие для логического и / или эмоционального
усиления высказывания [Гальперин, 1981а, с. 27]. Они формируют так
называемые
«стилистические
значения»
(stylistic
meanings),
которые,
накладываясь на лексические и грамматические значения, деавтоматизируют
процесс восприятия речи и обращают внимание реципиента на специфическое
употребление языковых средств выражения [Гальперин, 1981а, с. 25-26].
Непосредственное отношение к данной проблеме имеет коннотация. Ю. Д.
Апресян называет коннотациями лексемы «несущественные, но устойчивые
признаки выражаемого ею понятия, которые воплощают принятую в данном
41
языковом
коллективе
оценку
соответствующего
предмета
или
факта
действительности» и представляют собой узуально-ассоциативный потенциал
слова, актуализующийся только в речи [Апресян, 1995, с. 160]. Таким образом,
стилистически
релевантная
информация
предстает
как
дополнительная
относительно денотативно ориентированной части значения.
Игровая функция языка близка экспрессивной, поскольку так же
предполагает деавтоматизацию речевого сообщения, которая выражается в
нестандартном использовании языковых средств, допускаемом системой и
раскрывающем ее креативность. В соответствии с концепцией Б. де Фуко, при
языковой
игре
усиление
сигнала
обеспечивается
«наложением
двух
лингвистических систем, имеющих инвариантную основу», то есть состоящих
из совокупностей идентичных элементов [Фуко, 1990, с. 160]. Так, при игровой
деформации слова посредством перестановки звуков или слогов образуется
другая лексическая единица (spoonerism) с тем же инвариантным набором
языковых элементов, которая осознается как факт языковой игры только при
соотнесении с исходным вариантом. Кроме того, игровой эффект, как и
экспрессивный, реализуется только в речи, в конкретной коммуникативной
«игре». Итак, игровая функция языка тесно взаимосвязана с экспрессивной.
В свою очередь, так называемая «не-нейтральность» речи рассчитана на
оценочно-эмоциональный
отклик
реципиента,
который
реагирует
на
использование выразительного языкового средства, испытывая определенное
чувство-ощущение. По мнению К. А. Долинина, такое свойство языкового
знака,
как
экспрессивность,
подразумевает
«деавтоматизированное»
восприятие, непосредственное влияние на воображение и эмоциональную
сферу адресата [Долинин, 1987, с. 120]. Действительно, экспрессивный эффект
может считаться реализованным только в том случае, если реципиент способен
распознать эмоциональную окраску значения, ее ассоциативно-образное
основание. Кроме того, В. З. Демьянков утверждает, что адресат не просто
декодирует или «расшифровывает» смысл, заложенный в поверхностной
структуре,
но
интерпретирует
высказывание,
опираясь
на
свой
42
информационный запас [Демьянков, 1981, с. 376]. Прибегая к языковой игре,
автор сообщения так же подводит читателя или слушателя к интерпретации,
основанной на лингвистической интуиции и фоновых знаниях. В случае
отсутствия необходимого уровня компетентности адресата реализация игрового
эффекта становится невозможной.
Однако, в отличие от экспрессивной, игровая функция языка не
предполагает передачу какой-либо дополнительной информации, а лишь
обращает внимание получателя сообщения на необычное использование
языковых средств и делает возможным получение удовольствия от решения
поставленной автором «лингвистической задачи». В этой связи Т. А. Гридина
говорит
об
эвристической
функции
языковой
игры
как
активизации
речемыслительной деятельности говорящих, их способности к постановке и
решению нестандартных лингвистических задач [Гридина, 1996, с. 198-199].
Таким образом, необходимым условием реализации игровой функции языка
является
наличие
адресанта
и
адресата,
обладающих
развитым
лигвокреативным мышлением, достаточным уровнем лингвистических и
экстралингвистических знаний.
Поскольку при актуализации языковой игры в речи фактор адресата не
менее значим, чем фактор отправителя сообщения, представляется возможным
обнаружить связь между игровой и апеллятивной (конативной) функциями
языка. В модели К. Бюлера апеллятивная функция представляет языковой знак
как сигнал, управляющий внешним поведением или внутренним состоянием
слушателя [Бюлер, 2001, с. XIX]. Специфичные для конативной (термин Р. О.
Якобсона)
функции
формы
(повелительное
наклонение,
обращение,
перформативные глаголы и т. п.) утверждают прагматические отношения
между участниками коммуникативного акта и оформляют высказывания,
которые не могут быть проверены на предмет истинности / ложности,
непосредственно соотносятся с действием [Ягелло, 2009, с. 20; Якобсон, 1975,
с. 200]. Как говорилось выше, воспринимая сообщение, содержащее языковую
игру, адресат использует возможности своего лингвокреативного мышления и
43
решает
«лингвистическую
задачу».
Более
того,
он
может
получить
интеллектуальное удовольствие от этого процесса. Так, в реализации игровой
функции языка присутствует и элемент побуждения к действию (решение
лингвистической задачи), и эмотивный аспект (получение удовольствия или,
наоборот, разочарование, диктуемые способностью или неспособностью
адресата ответить на вызов автора), что позволяет сделать вывод о взаимосвязи
апеллятивной (конативной) и игровой языковых функций.
Языковая игра предполагает создание сообщения с необычным планом
выражения, который складывается из языковых средств, употребленных
оригинально, неузуально, но, тем не менее, в соответствии с возможностями
системы. Потому исследователи нередко склонны либо приближать игровую
функцию языка к поэтической, либо вовсе ставить между ними знак равенства.
Историк культуры Й. Хёйзинга отождествляет игру и поэзию [Хёйзинга,
1992, с. 139, 141]. Ученый также подчеркивает, что поэзия не сводится к одной
лишь эстетической функции, то есть простому удовлетворению потребности в
прекрасном, а издавна имеет витальное, социальное и литургическое
предназначение [Хёйзинга, 1992, с. 140, 147]. М. Ягелло считает, что с
поэтической
людическую
функцию
языка
сближает
осуществление
говорящими подсознательной металингвистической деятельности, которая
возможна только при правильном усвоении языкового кода и проявляет
языковую компетенцию участников общения [Ягелло, 2009, с. 12]. О значении
языковой игры для развития языковых способностей (произносительных,
грамматических, семантических, прагматических) и металингвистической
осведомленности, позволяющей взглянуть на язык со стороны, пишет Д.
Кристал: «<...> The greater our ability to play with language, the more we will
reinforce our general development of metalinguistic skills, and – ultimately – the
more advanced will be our command of language as a whole, in listening, speaking,
reading, writing and spelling» [Crystal, 2001, p. 181].
Р. О. Якобсон полагает, что анализ языка невозможен без тщательного
рассмотрения его поэтической функции, которая является центральной
44
функцией словесного искусства [Якобсон, 1975, с. 202]. В качестве
необходимого признака, присущего любому поэтическому произведению,
автор выдвигает «проецирование принципа эквивалентности с оси селекции на
ось комбинации», или, иными словами, «измерение последовательностей», как
в звуковом выражении, так и в семантическом плане [Якобсон, 1975, с. 204-205,
218]. Данный признак обеспечивает неоднозначность, а также «немедленное
или отсроченное повторение», «возобновление поэтического сообщения и его
компонентов» [Якобсон, 1975, с. 221]. Как утверждает ученый, поэтическая
функция усложняет референцию, ставит под сомнение условность связи между
означаемым и означающим, заставляя обратиться к звуковому символизму
[Якобсон,
1975,
с.
221,
223].
Однако
Д.
Кристал,
проанализировав
многочисленные случаи использования языковой игры в профессиональной
сфере, приходит к выводу, что она имеет мало или ничего общего с передачей
информации: «<...> Language play has little or nothing to do with the transmission
of information» [Crystal, 2001, p. 104]. М. Ягелло также утверждает, что поэзия
отличается от игры в чистом виде наличием коммуникативной установки
[Ягелло, 2009, с. 33].
Итак, игровая функция языка тесно переплетается с поэтической,
поскольку так же подразумевает сосредоточение внимания на сообщении ради
него самого и, если воспользоваться выражением Р. О. Якобсона, «усиливает
осязаемость знаков» [Якобсон, 1975, с. 203]. Языковая игра, как и поэтическая
речь, способствует яркому проявлению металингвистической деятельности
говорящих, определяющей уровень их языкового развития. С другой стороны,
игровая функция языка не задействована в передаче какой бы то ни было
информации, тогда как поэтическая функция наделяет план выражения,
ассоциируемый
с
определенным
конвенциональным
значением,
дополнительным смыслом, который порождает неоднозначность сообщения.
Игровая функция языка обнаруживает тесную связь со следующими
функциями, соотносимыми с компонентами речевого акта: 1) экспрессивной
(эмотивной) в силу наличия «деавтоматизированного», интенсифицированного
45
плана выражения, а также ситуативности (речевого характера) экспрессивного
и игрового эффекта; 2) апеллятивной (конативной) по причине наличия
элемента побуждения к действию (вызов адресанта в виде лингвистической
задачи) и эмотивного аспекта (удовлетворение или неудовольствие адресата от
результата
декодирования
сообщения);
3)
поэтической
в
отношении
усложненной референции и смещения акцента с означаемого на означающее. С
другой стороны, игровая функция языка самодостаточна и имеет свои
отличительные особенности: 1) не предполагает передачу какой бы то ни было
информации; 2) носит эвристический характер.
Полученные выводы используются в практической части работы
следующим образом: применительно к каждой группе игровых мини-текстов,
которые содержат источник игрового смысла, созданный фонетическими
средствами, во-первых, анализируются фонетические средства усложнения
референции, создания интенсифицированного плана выражения (фактор
сообщения); во-вторых, формулируются лингвистические задачи (фактор
адресанта) и исследуются возможные пути их решения (фактор адресата).
В данной работе под реализацией игровой (людической) функции языка
понимается не закрепленное речевой практикой, но системно оправданное
использование языка как результат свободного творческого манипулирования
элементами языковой структуры, направленное на постановку и решение
нестандартной
лингвистической
задачи,
что
предполагает
создание
и
декодирование сообщения с интенсифицированным планом выражения. По
статусу игровая функция языка сопоставима с коммуникативной и занимает
вполне независимое положение, поскольку представляет собой источник
языкового варьирования и средство экспликации возможностей креативного
использования
языковой
системы.
Так
как
игровая
функция
языка
подразумевает активную металингвистическую деятельность создателя и
реципиента языковой игры, естественной видится ее близость функциям,
соотносимым с такими составляющими речевого акта, как адресант, адресат и
сообщение. Продуктом реализации игровой функции языка является игровой
46
дискурс – коммуникативное пространство, условное по отношению к
«серьезной», утилитарной коммуникации, в котором проявляются общие
свойства игры как таковой.
1.2. Игровой смысл в игровом мини-тексте
Реализация игровой функции языка на фонетическом уровне, как было
отмечено выше, представляет собой металингвистическую деятельность
адресанта и адресата по созданию и декодированию сообщения с планом
выражения,
интенсифицированным
за
счет
игрового
использования
фонетических языковых средств. Во втором параграфе работы дается общая
характеристика конкретного результата данного процесса (игрового смысла), а
также основных свойств языкового материала (игрового мини-текста), который
является особым семантическим пространством, определяющим проявление
этого результата. В частности, рассматриваются дискуссионные вопросы о
возможности исследования экстралингвистической категории смысла в рамках
языкознания, а также соотношения смысла и значения; обосновывается
целесообразность использования понятия «игровой смысл» применительно к
результатам реализации игровой функции английского языка на фонетическом
уровне; на основе анализа положений лингвистики текста выводятся главные
особенности
англоязычных
мини-текстов,
содержащих
фонетически
релевантный игровой смысл.
1.2.1. Игровой смысл как результат реализации
игровой функции языка на фонетическом уровне
Междисциплинарное понятие «смысл», как правило, ассоциируется
скорее с ментальной, чем с языковой сферой. В частности, Н. А. Слюсарева
приводит следующие факторы, подтверждающие его экстралингвистический
статус: 1) возможность выражения самыми различными средствами, в том
47
числе и невербальными, паралингвистическими; 2) передача средствами разных
уровней языковой системы в пределах одного языка; 3) возможность
выражения средствами разных языков; 4) осуществление понимания не только
посредством сведений, получаемых при помощи языка, но и через такие
явления,
как
подтекст,
подразумевание,
иносказание,
жесты,
мимика
[Слюсарева, 1963, с. 185]. Однако, по мере переключения внимания
исследователей с системно-структурного описания языка как самодостаточной
автономной сущности на изучение говорящего субъекта и речи, понятие
«смысл» занимает все более устойчивую позицию в работах лингвистической
направленности. Например, А. И. Новиков утверждает, что смысл выполняет
функцию значения в отношении языковых единиц высшего порядка
(предложения, текста, дискурса) [Новиков, 1999, с. 70]. Н. Ф. Алефриенко
называет
смысл
одной
из
основополагающих
категорий
семантики
[Алефриенко, 2005, с. 69]. Признание возможности исследования смысла в
лингвистическом контексте требует рассмотрения соотношения данной
категории со значением.
Дихотомия «значение – смысл» имеет философское и психологическое
основание, а в лингвистике часто коррелирует с противопоставлением языка и
речи. Прежде всего, обратимся к интерпретации значения и смысла с точки
зрения философии. Введение дифференциации этих категорий связывается с
именем Г. Фреге. Под значением (Bedeutung) ученый подразумевает связь знака
с обозначаемым им предметом (денотатом), а смысл (Sinn) определяет как
«мысленное содержание, которое выражается и усваивается при понимании
языкового выражения» [Фреге, 2000, с. 231]. Другие отношения между
значением и смыслом устанавливаются в рамках феноменологической
философии. Исследователь научного наследия Э. Гуссерля Н. В. Зайцева
приходит к выводу, что в семантической теории философа понятия «значение»
(Bedeutung) и «смысл» (Sinn), разводимые Г. Фреге, сближаются: смысл
отождествляется
рассмотренного
со
со
смысловой
стороны
его
характеристикой
идеальной
когнитивного
априорной
акта,
структуры
–
48
интенциональности, а значение, будучи материальным воплощением смысла,
эквивалентно смысловой характеристике знака [Зайцева, 2002, с. 181]. Согласно
логико-философской
концепции
Г.
Фреге,
каждому
знаку
присущи
обозначаемое (значение) и способ данности (смысл), тогда как с позиции Э.
Гуссерля, значение выступает как лингвистически оформленный смысл.
В русле логического анализа языка проблема смысла детально
разрабатывается Р. И. Павилёнисом. Философ рассматривает понимание
языкового выражения не в терминах семантических объектов, которые могут с
ним соотноситься, а как интерпретацию в определенной концептуальной
системе [Павилёнис, 1983, с. 116]. По мнению ученого, проблема смысла
заключается в поиске ответа на вопрос о том, какой информацией располагает
человек, когда он воспринимает выражение языка [Павилёнис, 1983, с. 120].
Таким образом, смысл помещается автором в экстралингвистическую область в
качестве части концептуальной системы, формирующейся в человеческом
сознании и аккумулирующей знания об окружающем мире.
Итак,
философское
понимание
смысла
позволяет
увидеть
непосредственную связь данной категории с процессами создания и понимания
языкового
выражения,
при
осуществлении
которых
актуализируется
социальный и индивидуальный опыт носителя языка, а также эксплицирует ее
экстралингвистический характер в сопоставлении с языковым значением.
Труды по психологии и психолингвистике демонстрируют сложность
диалектического взаимоотношения значения и смысла. А. Н. Леонтьев называет
данные
категории
главными
составляющими
внутренней
структуры
человеческого сознания [Леонтьев, 1959, с. 161]. Под сознательным смыслом
ученый понимает объективное отношение того, что побуждает человека
действовать (мотива), к непосредственному результату этого действия (цели)
[Леонтьев, 1959, с. 160]. Значение трактуется автором в качестве идеальной
формы кристаллизации общественной практики, обобщенного отражения
действительности, зафиксированного в чувственном носителе – слове или
словосочетании, независимо от индивидуального, личностного отношения
49
человека [Леонтьев, 1959, с. 158-159]. При этом А. Н. Леонтьев подчеркивает,
что именно смысл как отношение к осознаваемым объективным явлениям,
создаваемое в человеческой деятельности, находит свое выражение в значении
[Леонтьев, 1959, с. 160].
Тезис А. Н. Леонтьева о выражении смысла в значении принимается во
внимание в работе И. А. Зимней, посвященной психологическому аспекту
вербального мышления, в которой в том числе подробно описывается
структура смысла [Зимняя, 1985]. Автор выделяет в сознательном (разумном)
смысле две стороны: 1) объективно-общественный смысл, определяемый тем
общим, что данное языковое явление означает для всех носителей в плане
предметной отнесенности, сферы употребления, связи с другими языковыми
единицами;
2)
субъективно-личностный
смысл,
который
предполагает
определенное отношение субъекта к осознаваемому явлению действительности
[Зимняя, 1985, с. 76]. Объективно-общественный и субъективно-личностный
смыслы, в свою очередь, интерпретируются ученым как слагаемые языкового
значения [Зимняя, 1985, с. 76]. Однако И. А. Зимняя говорит и о
«коммуникативном смысле», который, наоборот, выражается значением в
конкретном речевом акте и представляет собой «функцию соответствия
интерпретационных возможностей слушающего и говорящего» [Зимняя, 1985,
с. 78-79].
Так, с позиции психолингвистики, смысл предстает в качестве двоякой
сущности: с одной стороны, языковое значение образовано системой смыслов,
с другой стороны, речевое сообщение воспринимается с помощью перевода
значения в смысловое содержание.
Лингвистическое понимание соотношения значения и смысла, как было
отмечено ранее, большей частью ориентировано на противопоставление языка
и речи. Однако необходимо уточнить, что в лингвистике текста понятие
«смысл» имеет несколько иное толкование и рассматривается в оппозиции
содержанию. Обратимся к данным лингвистическим работам.
Прежде всего, приведем положения А. В. Бондарко, который рассуждает
50
об общих основаниях дифференциации значения и смысла: 1) значение –
содержательная сторона определенной единицы данного языка; смысл может
передаваться единицами разного уровня в пределах одного языка и единицами
разных языков, а также неязыковыми средствами; 2) значение входит в
языковую систему; смысл возникает в речи и обусловлен ситуацией общения;
3) значение не универсально, поскольку его содержательная характеристика,
объем и место в системе определяются спецификой конкретного языка; смысл
универсален, так как представляет инвариантное содержание отражательной
деятельности человека; 4) состав значений языковых единиц относительно
ограничен; количество создаваемых в речи смыслов бесконечно, что
обусловлено нетождественностью содержания, выражаемого сочетаниями
языковых единиц, простой сумме их значений, а также участием неязыкового
знания в формировании смысла; 5) языковое значение – средство выражения
смысла; 6) значения и смысл находятся в отношении перекодирования:
адресант преобразует передаваемый смысл в значение, а адресат транспонирует
воспринимаемое значение в смысл [Бондарко, 1978, с. 50-51]. В данном перечне
значение и смысл характеризуются, главным образом, как категории языка и
речи. Тем не менее, Э. Д. Сулейменова уточняет, что данные категории не
репрезентируются
единицами
разной
коммуникативной
потенции
(номинативными и коммуникативными), но формируются как единое целое,
будучи связанными генетически и функционально [Сулейменова, 1989, с. 144].
В качестве двух ипостасей содержания языкового выражения значение и
смысл рассматриваются в работе И. М. Кобозевой. Задачей исследования
автора является анализ обыденного употребления слов «значение» и «смысл»
(их
сочетаемости,
семантических
и
словообразовательных
дериватов,
этимологии) в русской речи с целью реконструировать концепты той части
русской
языковой
картины
мира,
которая
содержит
неосознанные
представления людей о знаках [Кобозева, 2000, с. 303]. В результате, ученый
приходит к выводу, что значение и смысл различаются в языковом сознании
носителей
языка
следующим
образом:
значение
представляет
собой
51
инвариантное абстрактное содержание, относительно стабильное во времени и
конвенционально закрепленное за данной лексической единицей; смысл есть
связанная со словом информация, которая носит конкретно-ситуативный
характер и определяется свойствами коммуниканта, производящего или
воспринимающего данное слово [Кобозева, 2000, с. 358].
Н. Ф. Алефриенко дает значению и смыслу похожие определения, но
вновь связывает данные категории с языком и речью: под языковым значением
понимается вербализованный продукт отражения действительности в сознании
человека, исторически и социально закрепленная связь между акустическим
образом слова и понятия о денотате; речевой смысл характеризуется как
личностно ориентированное преломление системного значения в языковом
сознании участников общения [Алефриенко, 2005, с. 86].
Итак, в соответствии с данными точками зрения лингвистов, значение и
смысл получают следующую трактовку: 1) они различаются как категория
языковой системы со сложившимися социально-историческими конвенциями и
категория речи, предполагающая субъективно-личностную и конкретноситуативную обусловленность употребления языковой единицы; 2) они
соотносятся друг с другом и мыслятся как единое целое, составляющее
содержание языкового выражения.
Представление о лингвистической интерпретации смысла было бы не
достаточно полным без рассмотрения того, каким образом данная категория
описывается в терминах лингвистики текста.
В работе И. Р. Гальперина смыслом называется мысль, сообщение,
содержащиеся в предложении или сверхфразовом единстве, тогда как
информация, заключенная в тексте в целом, именуется содержанием, а под
значением
понимается
содержательная
сторона
морфемы,
слова,
словосочетания или синтаксической конструкции [Гальперин, 1981б, с. 20].
Кроме того, значимыми представляются выводы А. И. Новикова,
полученные в результате анализа вторичных речевых произведений, которые
были
созданы
участниками
проведенного
автором
эксперимента
по
52
моделированию понимания текста. Испытуемым предлагалось прочесть
некоторые исходные тексты, а затем кратко изложить заключенную в них
информацию двумя способами: 1) с помощью «извлечения» (использования
лексических средств, содержащихся в тексте или эндо-лексики); 2) посредством
«приписывания» (использования лексических единиц, внешних по отношению
к исходному тексту, выражающих определенные концепты, или экзо-лексики)
[Новиков, 2001, с. 161]. В итоге, ученый заключает, что первый тип вторичных
текстов репрезентирует содержание, а второй – смысл [Новиков, 2001, с. 174].
Утверждая, что и содержание, и смысл представляют собой результаты
понимания текста, А. И. Новиков указывает на следующие различия между
ними: 1) содержание – ментальное образование, моделирующее тот фрагмент
действительности, о котором говорится в тексте; смысл – отношение к этой
действительности; 2) содержание основано на денотативных (референтных)
структурах, отражающих объективную реальность; смысл базируется на
уяснении авторского замысла, реализованного определенными языковыми
средствами; 3) содержание – проекция текста на сознание; смысл – обратная
проекция сознания на текст [Новиков, 2001, с. 174]. Особенно важным является
замечание автора о том, что тексту присуща лишь структура содержания, тогда
как смысловая структура формируется в сознании человека, воспринимающего
и осмысливающего речевое произведение [Новиков, 2001, с. 178].
Согласно рассмотренным трактовкам, понятие «смысл», во-первых,
связывается с языковыми единицами высшего порядка (от предложения до
текста);
во-вторых,
подразумевает
понимание,
осмысление
речевого
произведения или его фрагмента адресатом.
В данном исследовании вводится понятие «игровой смысл», под которым
понимается
результат
реализации
игровой
функции
языка.
Обоснуем
целесообразность его употребления.
Элементы языковой игры, содержащиеся в анализируемых мини-текстах,
предполагают интенсификацию плана выражения или усложнение референции.
Это достигается использованием целого ряда фонетически релевантных
53
средств: эксплуатации асимметрии языкового знака (отсутствия равновесия
между акустическим образом и содержанием); замены одного слова другим,
сходным по звучанию в результате оговорки (malapropisms) или неверного
восприятия на слух (eggcorns); переразложения границ слов в потоке речи при
слуховом
восприятии;
изменения
фонологических
синтагматических
отношений речевого произведения с помощью перестановки звуков или слогов
(spoonerisms); имитации дефектов речи, иностранного акцента и др. Адекватное
восприятие подобного «зашифрованного» сообщения, в первую очередь,
подразумевает, если воспользоваться формулировкой Т. А. Гридиной, решение
«лингвистической задачи», то есть понимание того, каким образом автор
сообщения
осуществил
игровую
манипуляцию
единицами
языка
с
использованием фонетических средств. Извлечение какой-либо фактуальной
или концептуальной информации в данном случае представляется вторичным и
не всегда имеет место. Поскольку речь идет о таком понимании текста, для
осуществления которого, прежде всего, требуется определенный уровень
знаний о системе языка и культуре его носителей, а усвоение содержания,
соотносимого с объективной действительностью, менее важно, представляется
оправданным говорить именно о смысле.
Другим аргументом в пользу использования данного понятия является
тот факт, что рассматриваемые мини-тексты не заключают в себе игры до тех
пор, пока не становятся объектом осмысления адресата. Смысл, в свою очередь,
как было отмечено выше, также возникает в сознании человека только в ходе
продуцирования или расшифровки языкового выражения и детерминируется
особенностями коммуниканта, его концептуальной системой.
Таким
образом,
игровой
смысл
представляет
собой
ментальное
образование, которое возникает в концептуальных системах участников
игрового
речевого
акта:
1)
в
языковом
сознании
адресанта
при
«программировании» неузуального, но системно оправданного распределения
языковых единиц в семантическом пространстве текста; 2) в языковом
сознании адресата в процессе осмысления этого интенсифицированного плана
54
выражения.
1.2.2. Игровой мини-текст как единица реализации
игровой функции языка на фонетическом уровне
В лингвистической литературе не наблюдается единства мнений
относительно того, что следует называть текстом. Согласно классическому
определению И. Р. Гальперина, текст представляет собой «произведение
речетворческого процесса, обладающее завершенностью, объективированное в
виде письменного документа, литературно обработанное в соответствии с
типом этого документа, произведение, состоящее из названия (заголовка) и
ряда особых единиц (сверхфразовых единств), объединенных разными типами
лексической, грамматической, логической, стилистической связи, имеющее
определенную целенаправленность и прагматическую установку» [Гальперин,
1981б, с. 18]. Однако, как справедливо отмечает Е. С. Кубрякова, существуют и
такие речевые произведения, которые не удовлетворяют выделенным ученым
критериям текстуальности (незаконченные тексты; тексты без заголовка;
звучащие тексты; малые тексты, не представленные в виде последовательности
сверхфразовых единств) [Кубрякова, 2004, с. 511]. Поскольку объем
анализируемых в данной работе речевых произведений варьируется от одного
слова до 808 слов, представляется возможным отнести их к особой категории
мини-текстов и
рассмотреть,
каким
образом
подобная
протяженность
детерминирует их текстовые свойства.
Общее представление о тексте малого объема (малого текста) как
прототипическом
тексте,
методологически
наиболее
удобном
для
осуществления анализа, дается в работе Е. С. Кубряковой. По мнению автора,
малые тексты можно считать прототипами категории текста в силу следующих
причин: 1) они обозримы, наблюдаемы в мельчайших деталях и тем самым в
компрессивном
виде
воплощают
наибольшее
число
репрезентативных
признаков текстуальности; 2) они демонстрируют такие важные свойства
55
текста,
как
отдельность,
выделенность,
формальная
и
семантическая
самодостаточность, тематическая определенность и завершенность [Кубрякова,
2004,
с.
515].
Проанализируем
основные
характеристики
мини-текста
применительно к языковому материалу нашего исследования.
В
качестве
фундаментальных
признаков
текста
исследователями
признаются цельность и связность [Языкознание. БЭС, 1998, с. 507]. Л. Г.
Бабенко
и
Ю.
В.
Казарин
объясняют
различие
между
данными
текстоформирующими категориями тем, что первая ориентирована на план
содержания,
обусловлена
концептуальностью
текстового
смысла
и
парадигматична, а вторая соотносится с планом выражения и проявляется на
уровне синтагматики слов, предложений, текстовых фрагментов [Бабенко,
2005, с. 41]. Авторы также акцентируют внимание на взаимообусловленности
цельности и связности, находящихся в тесном взаимодействии [Бабенко, 2005,
с. 42]. Некоторые лингвисты (О. И. Москальская, М. Л. Макаров) называют
цельность текста его
когерентностью (от лат.
cohaerens
–
связный,
взаимосвязанный). В частности, О. И. Москальская понимает под этим
термином структурную, смысловую и коммуникативную целостность текста,
которые соотносятся между собой как форма, содержание и функция
[Москальская, 1981, с. 17]. Характеризуя цельность дискурса, М. Л. Макаров
выделяет глобальную когеренцию (отношение каждого высказывания к общему
плану
коммуникации)
лексическую,
и
логическую
локальную
и
когеренцию
смысловую,
(грамматическую,
семантико-прагматическую
сочлененность) [Макаров, 2003, с. 196].
Что касается собственно связности, то она интерпретируется рядом
ученых (Т. В. Милевская, М. Л. Макаров) как более узкая категория, имеющая
отношение не ко всему тексту в целом, а к составляющим его элементам, и
именуется когезией [Милевская, 2001, с. 61; Макаров, 2003, с. 195]. Подобная
трактовка связности восходит к определению И. Р. Гальперина, согласно
которому когезия представляет собой «формы связи – грамматические,
семантические,
лексические
–
между
отдельными
частями
текста,
56
определяющие переход от одного контекстно-вариативного членения текста к
другому» [Гальперин, 1981б, с. 125]. Вышесказанное позволяет согласиться с
замечанием О. И. Москальской о том, что когерентность текста складывается из
взаимодействия различных видов когезии (например, различаемых автором
логико-семантического, синтаксического и стилистического видов связности)
[Москальская, 1981, с. 46].
Отличительная особенность рассматриваемых в данной работе минитекстов заключается в том, что их случайно или преднамеренно нарушенная
когерентность
может
быть
восстановлена
реципиентом,
что
требует
реконструкции логико-семантической когезии. Подобный текст адекватно
воспринимается адресатом как целостное речевое произведение только в том
случае, если он способен восстановить семантические связи, разрушенные
посредством специфического игрового использования фонетических средств:
например, осуществить ассоциативный поиск и сопоставление созвучных
лексических единиц, идентифицируя эксплуатацию асимметрии языкового
знака, оговорку, ослышку или соотнести перепутанные акустические образы
разного объема с соответствующими графическими формами, расшифровывая
спунеризмы.
Вопрос о цельности и связности игрового мини-текста имеет отношение к
проблеме определения его минимально допустимого объема. Самая малая
протяженность исследуемых в данной работе речевых произведений равна
одному, двум или трем словам. Подобные тексты представляют собой либо
оговорки, создающие эффект нонсенса (malapropisms), либо обусловленные
ослышкой замены одного слова другой созвучной лексической единицей,
которые приводят к появлению нового уместного в контексте смысла
(eggcorns). Как полагает Л. В. Сахарный, такие текстовые структуры, несмотря
на отсутствие специальных формальных средств когезии, можно считать
естественными результатами работы механизма порождения речи [Сахарный,
1991, с. 222]. Ученый называет данные речевые произведения текстамипримитивами, в отношении которых первичной признается воплощенная в них
57
категория целостности [Сахарный, 1991, с. 221, 223]. Важным для нашей
работы представляется утверждение Л. В. Сахарного о том, что текст-примитив
является членом парадигмы текстов, объединенных одним инвариантом
цельности, то есть с помощью формальных средств связи способен
трансформироваться во все более протяженные тексты, чье содержание будет
оставаться прежним, но приобретать все более маркированную структуру
[Сахарный, 1991, с. 227-228]. Анализируемые в данном исследовании
минимальные
текстовые
единицы
извлечены
из
англоязычной
речи
разговорного типа и могут рассматриваться в качестве текстов-примитивов,
поскольку также допускают «достраивание» контекста при сохранении
инвариантного игрового смысла, декодирование которого предполагает
осознание нарушения, а также восстановление логико-семантической когезии
и, соответственно, когерентности.
Рассмотрение ключевых признаков мини-текста, содержащего игровой
смысл, или игрового мини-текста целесообразно продолжить с позиции автора
данного речевого произведения, реципиента, на которого оно рассчитано, а
также заключенного в нем сообщения с усложненной референцией. Подобное
решение обусловлено доказанной в предыдущем параграфе взаимосвязью
игровой функции языка, которая реализуется в этом тексте, с экспрессивной
(эмотивной), апеллятивной (конативной) и поэтической языковыми функциями.
Обращение к таким компонентам речевого акта, как адресант, адресат и
сообщение, прослеживается и в утверждении Е. С. Кубряковой о том, что в
основу категории текста положено его понимание как «самодостаточного
речевого сообщения с ясно оформленным целеполаганием и ориентированного
по своему замыслу на своего адресата» [Кубрякова, 2004, с. 512]. Под
информационной
самодостаточностью
текста
ученый
понимает
его
содержательность, смысловую и прагматическую целостность [Кубрякова,
2004, с. 513].
Как упоминалось выше, степень информативности игрового мини-текста
может стремиться к нулю, если реципиенту не удается расшифровать его
58
поверхностную структуру. По этой причине в отношении сообщения,
репрезентируемого данным текстом, представляется возможным использовать
термин «напряжение», введенный В. Г. Адмони. Среди видов такого
напряжения автор называет 1) синтагматическое напряжение, которое
появляется вследствие дистантной постановки грамматически и семантически
связанных компонентов или столкновения не сочетающихся лексем и
грамматических форм; 2) эмфатическое напряжение, заключающееся в
повышенной эмоциональной насыщенности отрезка речевой цепи, достигаемой
за счет интонации, отбора лексических единиц или особого строения
предложения со сдвигами в порядке слов, повторами и эллипсами; 3)
вертикальное глубинное напряжение, возникающее в ряду лексических и
грамматических значений, которые надстраиваются друг над другом и
вступают в сложные отношения на одном отрезке речевой цепи [Адмони, 1973,
с. 117]. Сообщения, представленные анализируемыми в нашей работе минитекстами, демонстрируют высокий уровень напряженности, которая является
либо синтагматической (расположение лексических единиц с идентичным /
близким акустическим образом в линейной последовательности; смещение
границ слов или смешение слогов в речевой цепи), либо вертикальной
глубинной (присутствие в тексте лексических единиц, ассоциируемых с
другими возможными или более подходящими словами с идентичной / близкой
фонетической формой). Снятие напряженности и восстановление целостности
мини-текста происходит только в случае решения адресатом лингвистической
задачи декодирования плана выражения, интенсифицированного с помощью
фонетических средств.
Что касается интенциональности (свойства эксплицировать целевую
установку автора) и адресатности (ориентации на определенный круг людей),
то при анализе игровых мини-текстов в данной работе большее внимание
уделяется второй из названных текстовых характеристик. Вслед за Т. М.
Николаевой, мы считаем, что декодирование смысла не обязательно
предполагает реконструкцию авторской интенции [Николаева, 2000, с. 422] – в
59
частности, вместо этого может наблюдаться идентификация случайно
допущенной говорящим произносительной ошибки. Лингвистические задачи,
формулируемые для каждого вида рассматриваемых в диссертации минитекстов, носят гипотетический характер и служат целям описания возможных
способов расшифровки игрового смысла. Фактор адресата признается нами
более важным, поскольку именно от интерпретаторских возможностей
воспринимающего
текст
человека,
уровня
его
лингвистической
и
социокультурной компетентности зависит бытование такого явления как
игровой мини-текст, содержащий игровой смысл. Текст, который не может
быть воспринят как связное целостное образование, нельзя назвать текстом.
Итак, для исследуемых в данной работе речевых произведений
характерны сниженная информативность и высокая степень напряженности,
что подразумевает ориентацию на определенный круг реципиентов, которые
обладают достаточным запасом знаний о системе английского языка, культуре
его носителей и способны восстановить глубинную структуру игрового минитекста.
Другой
особенностью
рассматриваемых
в
диссертации
примеров
реализации игровой функции языка является специфическое, обеспечиваемое
фонетическими
интегрированном
средствами
функционирование
пространстве
мини-текста.
лексических
Малапропизмы,
единиц
в
эгкорны,
мондегрины, спунеризмы и прочие единицы, построенные на фонетической
игре, а именно взаимодействии идентичных или близких акустических образов,
существуют в тексте и большей частью не фиксируются в системе (за
исключением омонимов и полисемантов). Как замечает З. Я. Тураева, в
текстовом пространстве форма может оказывать влияние на значение в
результате ассоциаций [Тураева, 1986, с. 27]. Например, использование эгкорна
представляется уместным в том или ином контексте, но компетентный адресат
способен осознать, что данная лексическая единица употреблена говорящим
ошибочно по причине недостаточно хорошо усвоенного акустического образа
того слова, которое подразумевалось на самом деле. О тексте как
60
организованном семантическом пространстве, в котором языковые единицы
предстают во всем многообразии контекстуально обусловленных смысловых
связей, не зафиксированных в системе, говорит и Т. М. Николаева [Николаева,
2000, с. 417-418]. Таким образом, игровой мини-текст является той обозримой
областью, в пределах которой возможно бытование уникальных ассоциативных
смыслов, понимаемых как игровые.
Под игровым мини-текстом в данном исследовании понимается текст с
интенсифицированным планом выражения и относительно низкой степенью
информативности, протяженностью от одного до приблизительно 800 слов.
Игровой мини-текст характеризуется следующими свойствами: 1) нарушенная
когерентность (целостность) и высокая напряженность, которые устраняются
посредством восстановления логико-семантической когезии; 2) бытование в
качестве как законченного речевого произведения (например, лимерика), так и
текста
(иногда
примитивного),
который
предполагает
«достраивание»
контекстуального окружения (например, оговорки); 3) приоритетное положение
категории адресатности по отношению к категории интециональности; 4)
существование в виде организованного семантического пространства, в
котором возникают не фиксируемые системой «скрытые» ассоциативные
смыслы.
По завершении второго параграфа представляется возможным сделать
ряд выводов. Во-первых, реализация игровой функции языка представляет
собой динамический процесс извлечения игрового смысла, успешность
осуществления которого во многом зависит от концептуальной системы
адресата,
включающей
фоновые
знания,
социальный,
культурный
и
образовательный статус, тезаурус. Во-вторых, игровой мини-текст как
организованное семантическое пространство, в котором существует игровой
смысл, является системой, открытой для интерпретации: только в результате
расшифровки
использования
плана
выражения,
фонетических
усложненного
средств,
воспринимается как особый вид текста.
он
посредством
обретает
игрового
целостность
и
61
Выводы
В данной главе были рассмотрены теоретические вопросы, которые
послужили основанием для проведения исследования фонетических средств
создания игрового смысла в англоязычном мини-тексте. В частности, была
обоснована целесообразность введения и использования в работе таких
терминологических словосочетаний, как «игровая функция языка», «игровой
смысл» и «игровой мини-текст», а также раскрыто содержание каждого из этих
понятий. Перечислим основные положения, составившие теоретическую базу
исследования.
1. Наличие взаимосвязи между игрой и языком, представляющими собой
универсалии человеческого бытия, позволяет рассматривать понятие «языковая
игра» в качестве видового по отношению к собственно игре. При перенесении в
коммуникативную
плоскость
таких
сущностных
признаков
игры,
как
отсутствие практической целесообразности; локализация в пространстве и
времени; выключенность из обыденного течения жизни; воздействие на
эмоциональное состояние участников; протекание в форме осуществления
игровых действий и наличие обязательных правил, детерминирующих их
выбор; завершение игры победой или поражением играющих, формируется
игровой дискурс, предполагающий игру с элементами языковой системы, в
которой участвуют автор и реципиент. Данная сфера особого, условного
использования
языка
противопоставлена
«серьезной»
утилитарной
коммуникации и создается в результате реализации игровой функции языка.
2. Игровая функция языка не только имеет самостоятельный статус, но и
не уступает по значимости коммуникативной функции языка. Это объясняется
тем, что она является катализатором естественного процесса языкового
варьирования, а также способствует реализации возможностей креативного
использования языка и творческого потенциала языковой личности. Игровая
функция языка не подразумевает нарушение языковых норм, а, напротив,
указывает на новые пути развития языковой системы. Реализация игровой
62
функции языка естественна для любых языков, языковых уровней и видов
дискурса.
3. Игровая функция языка обнаруживает тесную взаимосвязь с
функциями, соотносимыми с такими компонентами речевого акта, как
адресант, адресат и сообщение: экспрессивной (эмотивной), апеллятивной
(конативной) и поэтической. С этой точки зрения, реализация игровой функции
языка
на
фонетическом
уровне
может
быть
представлена
как
металингвистическая деятельность адресанта и адресата по созданию и
декодированию сообщения с референцией, усложненной посредством игрового
использования фонетических языковых средств. Предполагается, что адресант
ставит перед потенциальным адресатом определенную лингвистическую
задачу, решение которой требует от последнего соответствующего уровня
развития лингвокреативного мышления. Однако следует принять во внимание
тот факт, что фонетическая языковая игра может быть случайной, и тогда
значение
приобретает
только
фактор
адресата,
лингвистическая
и
социокультурная компетентность которого позволяет идентифицировать факт
языковой креативности.
4. В данной работе под реализацией игровой функции языка понимается
не закрепленное речевой практикой, но системно оправданное использование
языка как результат свободного творческого манипулирования элементами
языковой структуры, направленное на постановку и решение нестандартной
лингвистической
сообщения
с
задачи,
что
предполагает
интенсифицированным
создание
планом
и
выражения.
декодирование
Результатом
реализации игровой функции языка на фонетическом уровне является игровой
смысл, а единицей – игровой мини-текст.
5. Игровой смысл возникает только в процессе деятельности по особому
нетривиальному
распределению
языковых
элементов
адресантом
или
успешному осмыслению интенсифицированного плана выражения адресатом.
Это происходит по причине его ситуативного, речевого характера. Создание
или декодирование игрового смысла определяется концептуальными системами
63
участников игрового общения, а именно объемом необходимых знаний,
которым они располагают.
6. Бытование фонетически релевантного игрового смысла обусловлено
ассоциативными связями, возникающими в организованном семантическом
пространстве текста, который отличается небольшой протяженностью и потому
называется мини-текстом. С точки зрения содержания подобный текст
характеризуется низкой информативностью и высокой напряженностью,
преодоление которых необходимо для его полноценного восприятия. Данная
проблема решается посредством восстановления логико-семантических связей,
нарушенных игровым использованием фонетических средств. При этом
категория адресатности имеет большее значение, чем интенциональность,
поскольку, как уже упоминалось ранее, фонетическая языковая игра может
осуществляться непреднамеренно. Игровой мини-текст может быть как
законченным, так и представлять собой текстовый фрагмент с минимальным
контекстуальным
окружением
или
текст-примитив,
допускающий
«достраивание» контекста.
Игровая функция языка обладает большим эвристическим потенциалом и
предполагает смещение акцента с передаваемой сообщением фактуальной или
концептуальной информации на специфическое использование языковых
средств, что не только обнаруживает возможности креативного использования
языковой системы, но и развивает языковые способности участников игрового
общения. Кроме того, несмотря на свою универсальность, данная функция
обнаруживает некоторые особенности реализации, обусловленные системой
того или иного языка и лингвокреативным мышлением представителей той или
иной лингвокультуры.
64
ГЛАВА II. РЕЗУЛЬТАТЫ ИССЛЕДОВАНИЯ
ФОНЕТИЧЕСКИХ СРЕДСТВ СОЗДАНИЯ ИГРОВОГО СМЫСЛА
В АНГЛОЯЗЫЧНОМ МИНИ-ТЕКСТЕ
Во второй главе диссертации представлены результаты исследования
фонетических
средств
создания
игрового
смысла
в
семантическом
пространстве таких англоязычных мини-текстов, как языковая шутка, лимерик,
текст со спунеризмами и относительно законченный фрагмент текста,
содержащий случайную фонетическую игру. Выбор перечисленных единиц
анализа обусловлен следующими факторами: 1) языковая шутка и тексты
нонсенса (лимерик, текст со спунеризмами) могут быть противопоставлены в
качестве универсального общеязыкового типа текста и типично английских
жанров с ярко выраженной идиоэтнической составляющей; 2) языковая шутка и
тексты нонсенса, подразумевающие преднамеренное создание игрового
смысла, могут быть противопоставлены случайной фонетической игре, которая
в большей степени раскрывает возможности креативного использования
фонетических средств английского языка и творческий потенциал одного из
участников
игровой
коммуникации
–
адресата,
идентифицирующего
фонологическую ошибку.
Первой задачей, решаемой в рамках второй главы, является обоснование
целесообразности рассмотрения языковой шутки, текстов нонсенса (лимерика и
текста со спунеризмами), а также относительно законченных фрагментов
текста, содержащих случайную фонетическую игру, в качестве игровых минитекстов и, соответственно, подходящих единиц анализа.
Вторая задача включает в себя представление результатов исследования
фонетических
средств,
интенсифицированный
план
с
помощью
выражения
с
которых
формируется
усложненной
референцией,
предполагающий решение реципиентом определенной лингвистической задачи
по восстановлению семантической целостности мини-текста. Фонетические
средства создания игрового смысла определяются автором как сегментные
65
звуковые
средства,
которые
формируют
идентичные
или
частично
совпадающие акустические образы, взаимодействующие в одном контексте.
Возникновение
различными
вышеупомянутых
явлениями,
фонетических
именуемыми
в
форм
данной
обеспечивается
работе
источниками
фонетической игры.
2.1. Фонетические средства создания игрового смысла
в тексте языковой шутки
Языковые шутки в количестве 283 единиц, послужившие фактическим
материалом данного исследования, были выделены методом сплошной
выборки из приблизительно 2500 текстов комического содержания, собранных
английским спичрайтером и сценаристом Фредом Меткалфом (Fred Metcalf) в
специальный словарь под названием «The Dictionary of Jokes, Wisecracks, Quips
and Quotes», организованный по тематическому принципу и тем самым
позволяющий подобрать вызывающие комический эффект высказывания к
самым
разным
ситуациям
общения
[Metcalf,
2009].
Объем
речевых
произведений, отобранных для анализа, варьируется от 7 до 137 слов, что
позволяет отнести их к мини-текстам.
Исследование фонетических средств создания игрового смысла в тексте
языковой шутки предполагало следующие этапы: 1) определение источников
фонетической игры и их количественный анализ; 2) выявление наиболее
частотных и периферийных фонетических средств создания игрового смысла;
3) структурно-семантический анализ источников игрового смысла; 4) анализ
фонетических средств создания игрового смысла с точки зрения компонентов
речевого акта: сообщения, адресанта и адресата. В ходе структурного анализа
выделялись
источники
игрового
смысла
с
синтагматической
и
парадигматической организацией, то есть расположенные в обозримой
линейной последовательности и предполагающие ассоциативный поиск
значений, которые взаимодействуют в пределах одной фонетической формы.
66
2.1.1. Общая характеристика языковой шутки
как словесной формы комического
Прежде чем обратиться к результатам анализа фонетических средств
создания
игрового
целесообразность
смысла
в
использования
рассматриваемых
текстах,
терминологического
обоснуем
словосочетания
«языковая шутка» применительно к этим речевым произведениям.
Разнообразие речевых действий комического характера, представленное в
словаре Ф. Меткалфа (impish quips – едкие саркастические замечания, unsparing
satire – беспощадная сатира, Rabelaisian banter – добродушное подшучивание в
раблезианском стиле, tired old chestnuts – избитые анекдоты и др.) создает
необходимость поиска термина или терминологического словосочетания, как
объединяющего многообразие текстов, погруженных в ситуацию смехового
общения, так и отражающего их общие жанровые особенности [Metcalf, 2009].
По мнению Д. Чиаро, традиционным «проводником» юмора (a traditional vehicle
of humour) является шутка (the joke) [Chiaro, 1992, p. 5]. В. З. Санников
уточняет, что определение отношения словесной шутки к тому или иному виду
комического (юмору, сатире, иронии и т. п.) вызывает трудности, поскольку
шутка может иметь и юмористическую, и сатирическую, и ироническую
направленность [Санников, 1999, с. 23]. По этой причине автор ограничивается
утверждением о том, что шутка имеет комическое содержание, однако
подчеркивает ее цельность, автономность (возможность быть извлеченной из
текста в качестве самостоятельного элемента) и малый объем [Санников, 1999,
с. 23]. Вышесказанное свидетельствует о том, что понятие «шутка» вполне
применимо к рассматриваемым в параграфе текстам, так как позволяет
привести к единому знаменателю выражаемые ими разнообразные комические
смыслы и описать данные речевые произведения в терминах игрового минитекста.
В силу того, что наше исследование предполагает изучение результатов
реализации игровой функции языка на фонетическом уровне, представляется
67
необходимым объяснить, почему шутка, цельное законченное речевое
произведение малого объема с комическим содержанием, является подходящим
эмпирическим материалом. Как полагает Д. Чиаро, любая словесная шутка
подразумевает игру с языком: «<...> Any joke <...>, by the very nature of its
verbalization, necessarily plays on language» [Chiaro, 1992, p. 15]. Важным
критерием успешного восприятия шутки ученый считает приблизительно
равный объем знаний (shared knowledge), находящихся в распоряжении
адресанта и адресата, выделяя такие виды взаимодействующих компетенций,
как лингвистическая (linguistic competence), социокультурная (sociocultural
competence) и поэтическая (poetic competence) [Chiaro, 1992, p. 11, 13].
Похожие точки зрения высказываются в работе Ю. В. Щуриной, в
которой доказывается положение о том, что речевой жанр «шутка» является
результатом
нестандартного,
творческого
подхода
к
языку
с
таким
доминирующим компонентом в составе коммуникативной цели, как установка
на особый (комический) эффект, часто соединяющийся с эстетическим
эффектом [Щурина, 1997, с. 3, 12]. Кроме того, автор отмечает факт
осмысления фактора адресанта (отправителя) относительно фактора адресата
(получателя) шутки, а также говорит о важности наличия у коммуникантов
интеллектуального, информативного багажа и не всем присущей способности к
нетривиальной творческой активности [Щурина, 1997, с. 14-15].
Приведенные выше тезисы Д. Чиаро и Ю. В. Щуриной созвучны
освещенному в первой главе пониманию игровой функции языка, которая
актуализирует возможности креативного использования языковой системы и
творческие способности языковой личности, что требует от участников
игрового общения достаточного уровня знаний о языке, культуре и мире в
целом. Замечания об относительности фактора адресанта шутки коррелируют с
таким свойством игрового мини-текста (единицы реализации игровой функции
языка), как первичность категории адресатности по отношению к категории
интенциональности. Таким образом, словесную шутку можно считать малым
текстом, построенным на игровом, творческом, нетривиальном использовании
68
языка, что позволяет рассматривать данное речевое произведение в качестве
единицы анализа, отвечающей требованиям нашего исследования.
Анализируемые в данной работе словесные шутки подразумевают
специфическое использование фонетических средств языка, результатом
которого является создание игрового смысла, что обуславливает их отличие от
прочих собранных в словаре Ф. Меткалфа текстов комического содержания,
обыгрывающих ситуации, а не языковое функционирование на конкретном
уровне языковой системы. Потому представляется уместным заимствование
терминологического словосочетания «языковая шутка», которое фигурирует в
работе В. З. Санникова [Санников, 1999, с. 32]. Если принять во внимание
классификацию
компетенций
Д.
Чиаро,
то
следует
отметить,
что
продуцирование и восприятие рассматриваемых шуток, прежде всего, требует
наличия поэтической компетенции (poetic competence), то есть способности
распознать, каким образом можно осуществить манипуляцию языковыми
элементами, чтобы достичь игрового эффекта, хотя лингвистическая и
социокультурная составляющая также имеют значение.
Итак, языковые шутки, исследуемые в диссертации, представляют собой
цельные законченные тексты ограниченного объема с разными видами
комического содержания, передаваемого с помощью особого креативного
использования
фонетических
средств.
Успешное
декодирование
плана
выражения этих речевых произведений требует наличия определенных знаний
(главным образом, касающихся возможностей языковой системы) и творческих
способностей, а также обеспечивает реализацию комического эффекта как
частного случая эффекта языковой игры.
2.1.2. Результаты анализа фонетических средств
создания игрового смысла в тексте языковой шутки
Исследование языковых шуток, выделенных из словаря Ф. Меткалфа,
позволило выявить 312 источников игрового смысла. Взаимодействие
69
идентичных и близких акустических образов обеспечивается следующими
источниками фонетической игры: 1) эксплуатацией асимметрии языкового
знака (отсутствием равновесия между акустическим образом и передаваемым
им содержанием); 2) частично совпадающими фонетическими формами
(паронимической аттракцией); 3) переразложением границ слов в потоке
связной речи; 4) периферийными явлениями (имитацией речевых дефектов,
произносительных особенностей и ошибок; перестановкой звуков или слогов в
пределах одного или двух слов; звукоподражанием; графически изображенной
паузой и имплицитно представленной интонацией). Результаты выявления и
количественного анализа источников фонетической игры в тексте языковой
шутки представлены в диаграмме 1.
Эксплуатация асимметрии
языкового знака (71%)
Паронимическая аттракция (10%)
Переразложение границ слов (9%)
Имитация особенностей
произношения (5%)
Перестановка звуков или слогов
(2%)
Звукоподражание (2%)
Пауза и интонация (1%)
Диаграмма 1. Источники фонетической игры в тексте языковой шутки.
2.1.2.1. Эксплуатация асимметрии языкового знака
Как
показывает
количественный
анализ,
большая
часть
(71%)
рассматриваемых языковых шуток предполагает эксплуатацию естественного
для
языка
явления
асимметрии
языкового
знака, сущность
которого
заключается в том, что форма стремится к расширению и приобретению новых
семантических функций, а содержание поддерживает тенденцию быть
выражаемым другими средствами [Соссюр, 1999, с. 77; Карцевский, 1965, с. 90;
Малаховский, 1990, с. 24-25].
70
В анализируемых языковых шутках намеренно создается игровая
ситуация
интерпретационного
многообразия,
которая
подразумевает
«удвоение» плана содержания и предоставляет реципиенту возможность
выбора того или иного игрового «хода». Декодирование такого «двойного»
игрового
смысла
требует
от
адресата
способности
осуществлять
металингвистические операции ассоциативного поиска и сопоставления
лексических единиц, имеющих идентичные акустические образы. В этом
отношении наиболее репрезентативными фонетическими средствами создания
игрового смысла являются звуки, которые конституируют фонетические формы
двух слов, различающихся отображением на письме (омофонов). Однако пары
лексических единиц с идентичным написанием (полисеманты / многозначные
слова, омонимы) также рассматриваются в качестве источников игрового
смысла,
создаваемого
фонетическими
средствами,
поскольку,
подобно
омофонам, обеспечивают усложнение референции сообщения одинаковым
звучанием (в том числе, в отличие от слов с идентичной графической формой,
но разными акустическими образами – омографов).
В
исследуемых
мини-текстах,
главным
образом,
эксплуатируется
асимметрия языкового знака, обусловленная явлением полисемии. Потому
наибольшее
количество
источников
игрового
смысла
представлены
полисемантами, среди которых насчитывается 127 слов и 39 фраз. Менее
частотны случаи игрового функционирования омонимии (33 пары омонимов с
одинаковой графической формой и 24 пары омофонов).
Прежде всего, рассмотрим самую многочисленную группу источников
игрового смысла, с помощью которых обыгрывается асимметрия языкового
знака – однословные полисеманты. На основе анализа семантической
структуры выделенных единиц с идентичными фонетическими формами
представляется возможным выявить ряд оппозиций, которые демонстрируют
характер соотношения лексических значений одного и того же слова,
одновременно реализующихся в контексте.
С точки зрения частеречной принадлежности, приблизительно 1/2
71
полисемантов (51%) являются именами существительными, 1/3 (37%) от
общего количества многозначных слов составляют глаголы, 1/9 (11%) – имена
прилагательные. Проанализируем критерии, с позиции которых можно
противопоставить лексические значения, выражаемые в языковых шутках
данными частями речи.
Во-первых, наблюдается соотношение общих и специфических значений,
сфера функционирования которых сравнительно ограничена.
Приведем два варианта языковой шутки с использованием многозначного
слова «sentence», различающиеся способами организации источника игрового
смысла:
Пример 1.
A judge is a man who ends a sentence with a sentence [Metcalf, 2009, p. 175].
Пример 2.
Marriage isn't a word, it's a sentence [Metcalf, 2009, p. 191].
Общее значение полисеманта «sentence» ['sentəns] (a set of words that is
complete in itself – предложение) актуально в каждом из данных мини-текстов: в
первом случае имеется в виду завершение предложения, речи (to end a
sentence); во втором примере «sentence» коррелирует с лексической единицей
«word» [BWED, 2014]. Использование второго значения (the punishment
assigned to a defendant found guilty by a court, or fixed by law for a particular
offence – приговор, обвинительное заключение) ограничено юридическим, а
именно, судебным контекстом [BWED, 2014].
Эксплицитность специфического значения в первой языковой шутке
обусловлена как изображаемой ситуацией (речь идет о высказывании судьи),
так и повторением полисеманта «sentence», что наглядно демонстрирует
возможность этой лексической единицы обозначать разные явления. Таким
образом, источник игрового смысла в данном мини-тексте представлен
синтагматически. В следующем примере «двойной» план содержания создается
посредством только одного слова, реализующего два значения одновременно.
Комический эффект второго речевого произведения обеспечивается за счет
72
обнаружения дополнительного значения у слова «sentence», осмысление
которого позволяет описать брак уже не как предложение (sentence), которое
больше, чем слово (word), а в качестве осуждения на тюремное заключение
(sentence).
В
данном
случае
источник
игрового
смысла
имеет
парадигматическую организацию.
Среди лексических значений полисемантов, представляющих собой
источники игрового смысла, типичны случаи взаимодействия основных и
производных
или
прямых
и
переносных
значений.
Рассмотрим
репрезентативный пример со прилагательным «loud».
Пример 3.
That's a pretty loud suit, isn't it?
Yes, but I've got a muffler to go with it [Metcalf, 2009, p. 55].
Языковая шутка 3 демонстрирует наличие двух источников игрового
смысла с парадигматической организацией: многозначного прилагательного
«loud» [laʊd] и многозначного существительного «muffler» ['mʌflə]. С одной
стороны, наблюдается взаимодействие переносного значения слова «loud»
(vulgarly obtrusive; flashy – кричащий, вульгарный) и общего значения слова
«muffler» (a wrap or scarf worn around the neck and face for warmth – толстый,
теплый шарф) как имеющих отношение к одежде [BWED, 2014]. С другой
стороны, коррелируют друг с другом основное значение слова «loud»
(producing or capable of producing much noise – громкий, шумный) и
специфическое значение слова «muffler» (a device used to deaden the sound of a
drum, bell, piano, or other instrument – шумоглушитель) как касающиеся шума
[BWED, 2014]. Комический эффект вызывает реализуемое в мини-тексте
перекрещивание значений: кричащий костюм предлагается нейтрализовать
устройством
для
подавления
шума,
что
приводит
к
буквализации
прилагательного «loud» и стиранию его метафорического оттенка.
Третий широко представленный в анализируемых мини-текстах вид
соотношения лексических значений полисемантов связан с их стилистическими
характеристиками нейтральности и принадлежности к разговорному языку.
73
Пример 4.
Darling, when are you going to learn to make the bread my mother makes?
Just as soon as you learn to make the dough my father makes [Metcalf, 2009, p. 209].
Значение слова «dough» [dəʊ] (money – деньги), подразумеваемое в
ответной реплике данного диалогического единства, является неформальным
[BWED, 2014]. Однако контекст вопроса о выпечке хлеба делает возможной и
реализацию стилистически немаркированного значения (a thick malleable
mixture of flour and liquid, used for baking into bread or pastry – тесто) [BWED,
2014]. Следует отметить, что большая часть значений разговорного языка,
выявленных в рамках данной оппозиции, используется для именования людей,
обладающих определенными, как правило, негативными качествами (ср.: drip –
the action or sound of liquid falling steadily in small drops :: informal a weak and
ineffectual person; lump – a small cube of sugar :: informal a heavy, ungainly, or
slow-witted person; prune – a plum preserved by drying and having a black, wrinkled
appearance :: informal an unpleasant or disagreeable person etc.) [BWED, 2014].
Лексические
значения
полисемантичного
существительного
могут
соотноситься в игровом мини-тексте как конкретное и абстрактное.
Пример 5.
Christmas, when people get emotional over their family ties – especially if they have
to wear them [Metcalf, 2009, p. 49].
В составе словосочетания «family ties» лексическая единица «tie» [taı]
обычно употребляется во множественном числе и имеет абстрактное значение
«a thing that unites or links people» (связь, узы) [BWED, 2014]. Путем добавления
соответствующего контекста с глаголом «to wear» становится возможной
неожиданная реализация конкретного значения «a strip of material worn round
the collar» (галстук) [BWED, 2014].
Особенность игрового взаимодействия лексических значений глаголовполисемантов часто заключается в таких различиях выражаемых ими действий,
которые обусловлены характером субъекта или объекта. Проанализируем
пример, демонстрирующий разное понимание деятельности агенса.
74
Пример 6.
I came home one night and the wife said that the cat had upset her. I told her it was
her own fault for eating it [Metcalf, 2009, p. 220].
Согласно контексту первого предложения данной языковой шутки, слово
«upset» [ʌp'set] употребляется в основном значении «make (someone) unhappy,
disappointed, or worried», что предполагает способность кота (cat) расстроить,
разочаровать хозяина [BWED, 2014]. Второе предложение удваивает план
содержания мини-текста и создает комический эффект за счет реализации
производного значения «disturb the digestion of (a person's stomach)»,
позволяющего
представить
абсурдную
картину
кота
как
нарушителя
пищеварения, то есть в качестве еды [BWED, 2014].
Соотношение лексических значений полисемантичных глаголов может
определяться характером объекта, на который направлено действие.
Пример 7.
She doesn't mind if he leaves her – as long as he leaves her enough [Metcalf, 2009, p.
124].
В данном мини-тексте с синтагматической организацией источника
игрового смысла дифференциация значений глагола «leave» [li:v] наглядно
демонстрируется через разные синтаксические функции местоимения «her»: в
первом случае «her» представляет собой прямое дополнение, что определяет
значение глагола как «abandon (a spouse or partner)» (оставлять, бросать,
расставаться с); во втором случае «her» выступает в качестве косвенного
дополнения, а контекст позволяет выявить второе значение – «bequeath
(property) to a person or other beneficiary by a will» (оставлять, завещать) [BWED,
2014].
Другой
отличительной
чертой
игрового
функционирования
многозначных глаголов в языковой шутке является двоякая интерпретация
сочетаний данной части речи с другими элементами.
Пример 8.
He was the toast of the town. That's why everyone wanted to butter him up [Metcalf,
75
2009, p. 105].
В языковой шутке 8 сосуществуют два источника игрового смысла:
полисемантичное
существительное
«toast»
[təʊst]
и
полисемантичное
глагольное сочетание «butter (up)» ['bʌtərʌp]. Поскольку речь идет о человеке,
то естественно предположить, что в данной ситуации, прежде всего, должна
иметь место реализация соответствующих значений разговорного языка
(informal): toast – a person or thing that is very popular or held in high regard by a
particular
group
of
people
(человек,
пользующийся
популярностью
и
уважением); butter someone up – flatter or otherwise ingratiate oneself with
someone (льстить, подмазываться) [BWED, 2014]. При таком толковании текста
«butter up» воспринимается в качестве фразового глагола, разговорного аналога
слова «flatter». Тем не менее, удачная корреляция основных стилистически
нейтральных значений лексических единиц «toast» и «butter» создает еще один
план содержания, который позволяет сравнить человека с тостом, на который
намазывают масло (toast – sliced bread browned on both sides by exposure to
radiant heat; butter – spread (something) with butter) [BWED, 2014]. В подобной
интерпретации сочетание «butter up» предстает как сумма глагола и наречия.
Еще один характерный для глаголов вид взаимодействия лексических
значений предполагает наличие антонимической оппозиции.
Пример 9.
They say the economy is bouncing back. So are my cheques [Metcalf, 2009, p. 133].
В первом предложении данного мини-текста с парадигматической
организацией
источника
игрового
смысла
актуализируется
следующее
положительное значение фразового глагола «bounce back» ['baʊnsֽbæk]:
«recover well after a setback or problem» (приходить в норму) [BWED, 2014].
Однако в контексте второго предложения реализуется значение слова «bounce»
с отрицательной коннотацией (be returned by a bank to the payee when there are
not enough funds in the drawer's account to meet it), которое характерно для
разговорного языка и имеет более узкую сферу использования (of a cheque)
76
[BWED, 2014]. Таким образом, сначала речь идет об оздоровлении экономики,
а затем о возвращении чека, который не может быть обналичен по причине
отсутствия денег на счете.
Итак, эксплуатация многозначности лексических единиц является
продуктивным источником фонетической игры. Декодирование игрового
смысла,
создаваемого
подобными
фонетическими
средствами,
требует
соотнесения двух значений полисеманта, различающихся по тому или иному
признаку.
Анализ
семантической
структуры
полисемантичных
слов,
участвующих в «раздвоении» плана содержания языковых шуток, позволяет
выявить следующие универсальные оппозиции, демонстрирующие характер
соотношения одновременно реализующихся лексических значений: 1) общее ::
специфическое
(имеющее
узкую
сферу
использования,
ограниченную
специальным контекстом); 2) основное / прямое :: производное / переносное
(выведенное из основного посредством конкретизации / характеризующее
объект и, как правило, имеющее метафорическую основу); 3) стилистически
нейтральное
/
стилистически
сниженное
(разговорное,
неформальное).
Полисеманты, выраженные существительными и глаголами, допускают и
другие
виды
особенностями
взаимодействия
данных
лексических
частей
речи:
значений,
обусловленные
конкретное
::
абстрактное
(существительные); разное представление о субъекте, совершающем действие,
и объекте, подвергающемся действию (глаголы); фразовый глагол :: глагол +
наречие / частица (глаголы); антонимическая оппозиция (глаголы). Наложение
или неожиданное столкновение двух планов содержания, формируемых
лексическими значениями полисемантов, в одном семантическом пространстве
мини-текста обуславливает реализацию комического эффекта.
В
исследуемых
языковых
шутках
полисемантичным
источником
игрового смысла служат не только отдельные слова, но и устойчивые
словосочетания
в
количестве
39
фраз.
В
данном
случае
создание
интерпретационного многообразия осуществляется следующим образом: с
помощью фразы, представляющей собой единое семантическое целое,
77
формируется план содержания, который разрушается путем разложения
устойчивого словосочетания на дискретные лексические единицы, имеющие
самостоятельное значение. С точки зрения структуры, такие полисемантичные
образования, большей частью, являются глагольными (51%), но также
представлены номинативными (36%) и адъективными или адвербиальными
(13%)
конструкциями.
Отметим
некоторые
особенности
игрового
использования многозначных выражений в языковых шутках.
Во-первых, выявленные полисемантичные фразы различаются степенью
нарушения
семантической
целостности.
Идиомы,
значения
которых
совершенно не выводимы из суммы значений составляющих их компонентов,
получают полностью буквальное прочтение: «My dog's a blacksmith – How's
that? – I just give him a kick and he makes a bolt for the door» [Metcalf, 2009, p.
87]. В приведенном примере значение глагольного выражения «make a bolt for
something» (to quickly run towards something in order to try and escape –
броситься, помчаться к чему-либо) интерпретируется дословно как «сделать
(make) засов (bolt) для (for) двери (door)», на что указывает абсурдное
сравнение собаки (dog) с кузнецом (blacksmith) в начале текста [MED, 2014].
При использовании фразеологических единств, для которых, как правило,
характерна метафоричность, нейтрализуется образность при сохранении
значения некоторых элементов: «She looks like a million dollars: all green and
crumpled!» [Metcalf, 2009, p. 294]. В данном случае значение устойчивого
глагольного выражения «look like a million dollars» (look very good –
великолепно выглядеть, выглядеть на все сто) разрушается прилагательными
«green» (зеленый) и «crumpled» (мятый), которые формируют буквальный план
содержания с противоположной коннотацией: «выглядеть как миллион
долларов» [MED, 2014].
Во-вторых, деструкция полисемантичных образований может оказывать
влияние на окружающий контекст: «Do you know how to make a Swiss roll? –
Push him down an alp!» [Metcalf, 2009, p. 62]. В первом вопросе приведенного
диалогического единства, очевидно, подразумевается сложное существительное
78
«a Swiss roll» (a cake made by rolling a thin flat cake with a sweet substance such as
jam spread on top into a shape like a tube – рулет с джемом) [MED, 2014]. Вторая
реплика позволяет представить данное сочетание как существительное «Swiss»
(швейцарец) и глагол «roll» (катиться), что также приводит к изменению
значения примыкающего глагола «make», который обозначает уже не создание
чего-либо (to create, produce), а принуждение к совершению действия (to force
someone to do something) [MED, 2014].
В-третьих, мини-тексты, содержащие полисемантичные фразы в качестве
источника игрового смысла, могут быть не только парадигматическими, но и
синтагматическими.
словосочетания,
Во
втором
самостоятельное
случае
разложение
функционирование
устойчивого
его
элементов,
представляется эксплицитно: «I know a place where we can eat dirt cheap. – I
don't want to eat dirt at any place!» [Metcalf, 2009, p. 246]. В данном случае от
сложного наречия «dirt cheap» (very cheap – очень дешевый) обособляется слово
«dirt», которое наглядно демонстрируется в тексте как существительное (a
substance that makes something dirty – грязь) [MED, 2014].
Итак, использование полисемантичных фраз в качестве источника
игрового смысла в языковой шутке также предполагает создание «двойного»
плана содержания, для декодирования которого необходимо идентифицировать
устойчивое
словосочетание
и
соотнести
реализуемое
им
значение
с
самостоятельными значениями составляющих его элементов.
Другим видом эксплуатации асимметрии языкового знака является
обыгрывание омонимов – слов с идентичными акустическими образами, но
разными
значениями.
Проанализируем
33
пары
омонимов,
имеющих
одинаковую графическую форму, опираясь на классификацию И. В. Арнольд и
предложенные ей формулы, где A – лексическое значение, B – грамматическое
значение, C – парадигма, D – основная форма [Арнольд, 1986, с. 186-188].
Большая часть выявленных омонимов
различаются лексическими
значениями, частеречной принадлежностью и парадигмой, но имеют общую
основную форму (ABCD, 39%).
79
Пример 10.
Success is relative – the more success, the more relatives [Metcalf, 2009, p. 278].
В приведенном мини-тексте с синтагматической организацией источника
игрового
смысла
слово
«relative»
['relətıv]
сначала
выступает
как
прилагательное (considered in relation or in proportion to something else –
относительный), а затем в качестве существительного (a person connected by
blood or marriage – родственник) [BWED, 2014].
Кроме того, в рассматриваемых языковых шутках широко представлены
полные омонимы, различающиеся только лексическими значениями (ABCD,
21%), и частичные омонимы, не совпадающие ни по одному из параметров
(ABCD, 18%).
Пример 11.
How much is that parrot?
One hundred pounds.
Fine. Send me the bill.
I'm sorry but you have to take the whole bird [Metcalf, 2009, p. 30].
В примере 11 наблюдается парадигматическое взаимодействие омонимов,
представленных
существительными,
которые
имеют
идентичную
фонетическую форму [bıl] и последовательно реализуют совершенно разные
значения: bill (1) – a printed or written statement of the money owed for goods or
services (счет); bill (2) – the beak of a bird (клюв) [BWED, 2014].
Пример 12.
DINER: Waiter, this coffee tastes like mud!
WAITER: Well, it was ground only half an hour ago [Metcalf, 2009, p. 248].
Комический
эффект
мини-текста
12
обеспечивается
тем,
что
акустический образ [graʊnd] одновременно может интерпретироваться не
только как причастие прошедшего времени глагола «grind» (reduce (something)
to small particles or powder by crushing it – молоть), но и в качестве
существительного «ground» (the solid surface of the earth – земля), которое
вступает в ассоциативную связь со словом «mud» (грязь, слякоть) [BWED,
80
2014].
Что
касается
параметров
редко
обыгрываемых
омонимов,
то
представляется возможным выделить следующие типовые случаи: различие
лексического и грамматического значений при совпадении парадигм и
основных форм (ABCD, 6%); наличие похожих лексических значений,
идентичных основных форм при различии грамматических значений и
парадигм (ABCD, 6%); общее грамматическое значение как единственный
объединяющий признак (ABCD, 6%).
Пример 13.
He's a member of the effluent society – one of the stinking rich [Metcalf, 2009, p.
18].
Слово «stinking» ['stıŋkıŋ] в языковой шутке 13 по своим параметрам
напоминает омонимы самой многочисленной группы с формулой ABCD.
Особенность этого источника игрового смысла заключается в неизменяемости
частей речи, которые он репрезентирует. Если принять во внимание, что в
разговорном языке «stinking» выступает в качестве наречия со значением
«extremely» (чрезвычайно), словосочетание «stinking rich» было бы вполне
уместным при наличии в тексте слова «affluent» ['æflʊənt] (having a great deal of
money – богатый) [BWED, 2014]. Однако созвучная данному прилагательному
лексическая единица «effluent» ['eflʊənt] (liquid waste or sewage discharged into a
river or the sea – сток, сточные воды), использованная в рассматриваемой шутке,
вызывает ассоциацию с прилагательным «stinking» (foul-smelling – зловонный)
[BWED, 2014]. Таким образом, мини-текст 4 содержит два взаимодействующих
источника игрового смысла с парадигматической организацией.
Пример 14.
I asked if I could see her home, so she showed me a picture of it [Metcalf, 2009, p.
70].
Данный пример представляет формулу ABCD. Лексическая единица
«home» [həʊm] интерпретируется и как наречие в функции обстоятельства
81
места (at the place where one lives – дома), и как существительное в функции
прямого дополнения (the place where one lives permanently – дом) [BWED, 2014].
Отличительной чертой этой пары омонимов является общность лексического
значения.
Пример 15.
She's eighty-five years old and she still doesn't need glasses. She drinks it straight
from the bottle! [Metcalf, 2009, p. 213].
Источник игрового смысла языковой шутки 15 соответствует формуле
ABCD. Комический эффект данного мини-текста строится на взаимодействии
разных значений двух имен существительных, отличающихся основной формой
и парадигмой: в первом предложении реализуется значение слова «glasses»
['glɑ:sız], употребляемого только во множественном числе (a pair of lenses set in
a frame resting on the nose and ears, used to correct or assist defective eyesight –
очки); контекст второго предложения позволяет представить «glasses» в
качестве формы множественного числа существительного «glass» (a drinking
container made from glass – стакан) [BWED, 2014].
Отдельно следует отметить случаи обыгрывания сокращений. Так, в
самой длинной из отобранных для анализа языковых шуток объемом 137 слов
демонстрируется соотношение значений акронима CAT [kæt] (computerized
axial tomography – компьютерная аксиальная томография) и существительного
cat [kæt] (a small domesticated carnivorous mammal with soft fur – кошка), а также
значений лексических единиц «laboratory» (a room or building equipped for
scientific experiments, research, or teaching – лаборатория) и «Labrador» (a
retriever of a breed that most typically has a black or yellow coat, widely used as a
gun dog or as a guide for a blind person – лабрадор), которые при усечении
образуют полные омонимы с акустическим образом [læb] [BWED, 2014].
Как показывает анализ, создание игрового смысла посредством омонимов
с одинаковым написанием чаще всего предполагает соотнесение разных частей
речи с разными лексическими значениями и парадигмами, но имеющих
абсолютно идентичные основные формы. Менее частотны случаи полной, а
82
также частичной омонимии других видов. Таким образом, «двойной» план
содержания языковой шутки формируется с помощью двух лексических
единиц, представляющих собой омонимичную пару.
Большую
приобретает
роль
при
фонетический
рассмотрении
аспект
игрового
создания
игрового
использования
смысла
омофонов
–
омонимичных пар слов с разной графической формой. В данном случае полная
реализация комического эффекта возможна только в процессе устного
воспроизведения языковой шутки, тогда как письменный текст облегчает
задачу дифференцирования созвучных лексических единиц. Рассмотрим
особенности функционирования омофонов в игровом мини-тексте.
Анализ письменных языковых шуток показывает, что декодирование
игрового смысла, представленного омофонами, легко осуществимо при
восприятии мини-текста с синтагматической организацией источника игрового
смысла. Усвоение «двойного» содержания мини-текста, предполагающего
парадигматическое взаимодействие идентичных акустических образов, требует
более тщательного ассоциативного поиска, который усложняется за счет
различия графических форм.
Пример 16.
I say, can you lend me a fiver for a week, old man?
It depends which weak old man it's for [Metcalf, 2009, p. 36].
В
данном
синтагматическими
мини-тексте
отношениями)
эксплицитно
лексические
представлены
единицы
с
(связаны
разными
графическими формами («week» – «weak») и идентичным акустическим
образом [wi:k], имеющие различные значения: week (n) – a period of seven days
(неделя); weak (adj) – having little physical strength or energy (слабый) [BWED,
2014]. При устной реализации такой языковой шутки единицы «week» и «weak»
становятся абсолютно взаимозаменяемыми, что делает возможной двоякую
интерпретацию сочетания «for a [wi:k] old man»: [предлог (for) + артикль (a) +
существительное (week) – обстоятельство времени] + [прилагательное (old) +
существительное (man) – обращение]; 2) предлог (for) + артикль (a) +
83
прилагательное (weak) + прилагательное (old) + существительное (man) –
предложное дополнение.
Пример 17.
My brother's a naval surgeon.
Wow, they do specialize these days, don't they? [Metcalf, 2009, p. 145].
Как
демонстрирует
письменный
текст,
реплика-стимул
этого
диалогического единства содержит слово «naval» ['neıvəl] (relating to a navy –
военно-морской), которое коррелирует с существительным «surgeon» (врач,
хирург). Декодирование игрового смысла представляется более сложным, чем в
случае с обычными омонимами, так как требует поиска аналогичного
акустического образа, материальным воплощением которого служит иная
графическая форма. В данном случае такой единицей, удваивающей план
содержания
и
создающей
комический
эффект,
может
быть
имя
существительное «navel» ['neıvəl] (the umbilicus – пупок) [BWED, 2014].
В результате анализа омофонов, взаимодействующих в семантическом
пространстве языковых шуток, выявлены случаи, когда один из элементов
омофоничной пары является составной частью устойчивого выражения (29%).
Кроме того, встречаются примеры сочетания омофонов с другим источником
игрового смысла (полисемантичным словом, лексическими единицами с
частично совпадающим звучанием, звукоподражанием) (29%). Процесс
обнаружения второй созвучной единицы, удваивающей план содержания,
облегчается с помощью обращения к соответствующей фразе или поиска
ассоциативных связей с другим словом, допускающим неоднозначность.
Пример 18.
CUSTOMER: Look here, those sausages you sold me last week had meat in one end
and bread in the other!
BUTCHER: Sorry, sir, but these days it's hard to make both ends meat [Metcalf,
2009, p. 40].
Данный мини-текст интересен тем, что в письменном воплощении
демонстрирует парадигматическую организацию источника игрового смысла,
84
так как и реплика-стимул, и реплика-реакция приведенного диалогического
единства содержат одну и ту же лексическую единицу «meat» [mi:t] со
значением «the flesh of an animal as food» (мясо) [BWED, 2014]. При устной
реализации идентичные фонетические формы вступают в синтагматические
отношения, так как второе слово подсознательно воспринимается, прежде
всего, как часть фразы «to make both ends meet [mi:t]» (earn just enough money to
live on – сводить концы с концами) [BWED, 2014].
Пример 19.
My election result reminded me of the earth – I was fattened at the polls [Metcalf,
2009, p. 96].
В языковой шутке 19 происходит наложение двух планов содержания,
которое подготавливается еще в первой части предложения с помощью
абсурдного сравнения результатов выборов с планетой Земля. Затем
комический эффект обеспечивается за счет взаимодействия различных
значений полисемантичного глагола «flatten» ['flætən] и омофоничной пары
«polls [pəʊlz] – poles [pəʊlz]»: в контексте выборов «flatten» имеет
неформальное переносное значение «defeat heavily in a contest» (сокрушить), а
«polls» обозначает «the process of voting in an election» (голосование); в
контексте Земли «flatten» реализует прямое значение «make or become flat»
(сплющивать), а подходящей лексической единицей с акустическим образом
[pəʊlz] оказывается форма множественного числа существительного «pole» со
значением «either of the two locations on the surface of the earth which are the
northern and southern ends of the axis of rotation» (полюс) [BWED, 2014].
Преимущественная ориентация шуток на устное воспроизведение
расширяет возможности обыгрывания одинаково звучащих слов. В частности,
взаимодействующие лексические
единицы с идентичным акустическим
образом, составляющие источник игрового смысла, могут различаться
графической формой, что снижает напряженность письменного мини-текста.
Итак, анализ фактов эксплуатации асимметрии языкового знака в мини-
85
тексте англоязычной языковой шутки позволяет выделить следующие
источники игрового смысла, создаваемого релевантными фонетическими
средствами: 1) полисемантичные лексические единицы; 2) полисемантичные
фразы; 3) омонимы с идентичной графической формой; 4) омофоны.
Интенсифицированный
план
выражения
обеспечивается
посредством
последовательной или одновременной реализации двух различных значений,
которые находят свое материальное воплощение в одном и том же
акустическом образе. Обыгрывание идентичности фонетической формы
предполагает соотнесение двух значений одного слова (полисеманта), значения
цельного семантического образования (полисемантичной фразы) и значений
составляющих элементов данного устойчивого выражения, а также значений
пар слов (омонимов с одинаковым графическим образом и омофонов).
Результатом подобного усложнения референции является «раздвоение» плана
содержания, при адекватном восприятии которого возникает комический
эффект.
Вышеназванные источники игрового смысла могут быть представлены
синтагматически,
в
виде
обозримой
линейной
последовательности
составляющих его компонентов, и парадигматически, что требует от
реципиента самостоятельного ассоциативного поиска второго компонента с
одинаковым звучанием. Для мини-текстов, построенных на обыгрывании
омофонии, особое значение приобретает устная реализация текста, поскольку
графические формы взаимодействующих слов не совпадают при наличии
единого акустического образа. Таким образом, примеры создания игрового
смысла посредством эксплуатации асимметрии языкового знака в языковой
шутке демонстрируют способность звукового комплекса передавать множество
значений, которые могут вступать в ассоциативные связи в семантическом
пространстве текста, вызывая комический эффект.
86
2.1.2.2. Частично совпадающие фонетические формы
(паронимическая аттракция)
Вторым по частоте использования фонетическим средством создания
игрового
смысла
в
мини-тексте
языковой
шутки
являются
частично
совпадающие фонетические формы. В ходе анализа примеров, содержащих
элементы фонетической игры, было выявлено 30 пар лексических единиц,
отличающихся разной степенью близости акустического образа.
Представляется затруднительным выявить критерии, на основании
которых слова с неполным совпадением звуковых оболочек можно объединить
в особый класс двусторонних единиц семантического уровня подобно
полисемии или омонимии. В частности, возникают сомнения относительно
правомерности оперирования терминами «пароним» и «паронимия».
В результате анализа научной литературы, Т. Б. Назарова приходит к
выводу, что в область паронимии, границы которой четко не определены,
включается широкий круг разнородных явлений [Назарова, 1994, с. 67].
Потому, учитывая дискуссионность вопроса о характере звуковых совпадений,
мы соглашаемся с автором в том, что слова с близкой фонетической формой
следует рассматривать не с позиции их места в системе языка, а с точки зрения
их функционирования в речи, исследуя развернутые речевые произведения
[Назарова, 1994, с. 71]. Функционально-текстологическое изучение неполного
совпадения звучания осуществляется Т. Б. Назаровой на основе явления
паронимической аттракции, которая трактуется ученым как сближение,
сопоставление и обыгрывание лексических единиц по чисто звуковому
принципу, обусловленное наличием между ними некоторого фонетического
или морфологического сходства [Назарова, 1994, с. 70-71]. Важным для
данного исследования является замечание автора о том, что семантические
связи, устанавливаемые паронимической аттракцией, противоречат типовым
семантическим отношениям в нормированном языке [Назарова, 1994, с. 72].
Таким образом, по сравнению с эксплуатацией асимметрии языкового знака,
87
использование частично совпадающих форм в качестве источника игрового
смысла языковой шутки способствует еще более полному раскрытию
творческих
способностей
языковой
личности,
как
создающей,
так
и
воспринимающей мини-текст, а также в значительно большей степени
реализует возможности креативного использования системы английского
языка.
Игровое
функционирование
лексических
единиц
с
частично
совпадающими акустическими образами в языковой шутке в некотором
отношении подобно взаимодействию омофонов. Прежде всего, сравним
синтагматический и парадигматический способы представления источника
игрового смысла, включающего единицы с минимально различающимся
фонемным составом.
Пример 1.
Do you summer in the country?
No, I simmer in the city [Metcalf, 2009, p. 278].
В данном примере глаголы «summer» ['sʌmə] (spend the summer in a
particular place – проводить лето) и «simmer» ['sımə] (stay just below boiling point
while bubbling gently – кипеть на медленном огне) представлены эксплицитно,
что облегчает декодирование игрового смысла [BWED, 2014]. Кроме того,
продемонстрированное различие в звуках [ʌ] и [ı] переходит на последующие
слова реплики-стимула и реплики-реакции (cр.: country ['kʌntrı] – city ['sıtı])
[BWED, 2014]. Следует отметить, что мини-текст, в котором наблюдается
синтагматическое взаимодействие не полностью, а частично совпадающих
акустических образов, отличается менее интенсифицированным планом
выражения при устном воспроизведении языковой шутки.
Пример 2.
Whenever I'm reading really bad prose, I always remember it could be verse
[Metcalf, 2009, p. 184].
Комический
эффект
данного
мини-текста с
парадигматически
88
организованным источником игрового смысла обеспечивается тем, что
лексическая единица «verse» [vɜ:s] (writing arranged with a metrical rhythm,
typically having a rhyme – поэзия), коррелирующая со словом «prose» (written or
spoken language in its ordinary form, without metrical structure – проза), созвучна
форме сравнительной степени присутствующего в тексте прилагательного
«bad» (of poor quality or a low standard – плохой) – «worse» [wɜ:s] [BWED, 2014].
В данном случае текст является более напряженным, чем при использовании
омофонов, поскольку идентификация второго, скрытого элемента игрового
смысла
предполагает
поиск
другого
акустического
образа,
степень
«похожести» которого строго не детерминируется.
Ассоциативный поиск лексической единицы с частично совпадающим
фонетическим обликом при декодировании игрового смысла несколько
упрощается, если данный процесс поддерживается наличием в тексте
устойчивого выражения или другой единицы, обеспечивающей усложнение
референции. Подобные примеры составляют 1/3 от общего количества
выявленных случаев обыгрывания неполных созвучий.
Пример 3.
It's raining cats and dogs!
I know. I just stepped in a poodle! [Metcalf, 2009, p. 242].
В данном примере лексическая единица «poodle» ['pu:dl] (a dog of a breed
with a curly coat that is usually clipped – пудель) способствует буквальному
прочтению фразы «rain cats and dogs» (rain very hard – лить, как из ведра) как
«сыпать кошками и собаками», что вызывает комический эффект [BWED,
2014]. Однако с действительным значением приведенного устойчивого
выражения
соотносится
слово,
частично
напоминающее
«poodle»
по
фонемному составу – puddle ['pʌdl] (a small pool of liquid, especially of rainwater
on the ground – лужа) [BWED, 2014].
Среди особенностей игрового использования единиц с частично
совпадающим акустическим образом в языковой шутке представляется
89
возможным выделить создание окказионализмов.
Пример 4.
And now the weather: tomorrow will be muggy, followed by Toogy, Weggy,
Thurgy... [Metcalf, 2009, p. 302].
В приведенном мини-тексте парадигматическое созвучие «Monday
['mʌndı] (понедельник) – muggy ['mʌgı] (unpleasantly warm and humid – сырой и
теплый)» устанавливается посредством перечисления других, но уже не
существующих в языке слов, фонетическая форма которых перекликается со
звучанием существительных, обозначающих дни недели, по аналогичной
схеме: Tuesday ['tu:zdı] US (вторник) – Toogy ['tu:dʒı], Wednesday ['wenzdı]
(среда) – Weggy ['wegı], Thursday ['θɜ:zdı] (четверг) – Thurgy ['θɜ:dʒı] [Jones,
2011, p. 506; BWED, 2014].
Кроме того, восприятие некоторых мини-текстов, содержащих частично
совпадающие фонетические формы, может предполагать наличие у реципиента
определенных фоновых знаний.
Пример 5.
What's the difference between a joist and a girder?
The first wrote Ulysses and the second wrote Faust [Metcalf, 2009, p. 238].
В
данном
диалогическом
единстве
близкие
по
значению
существительные «joist» [dʒɔıst] (a length of timber or steel supporting part of the
structure of a building, typically arranged in parallel series to support a floor or
ceiling – балка) и «girder» ['gɜ:də] (a large iron or steel beam or compound structure
used for building bridges and the framework of large buildings – балка) соотносятся
по звучанию с фамилиями писателей «Joyce» [dʒɔıs] (Джойс) и «Goethe» ['gɜ:tə]
(Гёте), на что указывают названия написанных ими произведений, упомянутые
в реплике-реакции [Jones, 2011, p. 211, 272; BWED, 2014].
Итак, создание игрового смысла с помощью частично совпадающих
фонетических форм подразумевает соотношение двух лексических единиц,
90
акустические образы которых характеризуются разной степенью созвучности.
В данном случае особую значимость приобретает вопрос о креативности
английского языка и творческих возможностях автора / реципиента языковой
шутки, потому что сближение слов, связанных паронимической аттракцией,
представляет собой не воспроизведение отношений, свойственных языковой
системе (как в случае эксплуатации асимметрии языкового знака), а более
оригинальную
металингвистическую
деятельность
по
самостоятельному
установлению смысловых связей. В связи с этим восприятие «двойного» плана
содержания нередко требует не только соответствующего словарного запаса, но
и дополнительных знаний экстралингвистического характера. С точки зрения
структуры и семантики, источники игрового смысла, репрезентированные
частично совпадающими фонетическими формами, подобны омофоничным
парам лексических единиц, но обеспечивают несколько иную степень
усложнения референции: при устной реализации языковой шутки построенный
на паронимической аттракции мини-текст с синтагматической организацией
источника игрового смысла является менее напряженным за счет различия
акустических образов. Мини-текст, который подразумевает парадигматическое
взаимодействие созвучий, представляется более трудным для восприятия,
поскольку
ассоциативные
связи,
возникающие
между
лексическими
единицами, не находят отражения в языковой системе и обусловлены
контекстом.
2.1.2.3. Переразложение границ слов в потоке связной речи
Почти в таком же количестве, как и частично совпадающие фонетические
формы, в качестве источника игрового смысла в мини-текстах языковых шуток
используются факты переразложения границ слов в потоке связной речи.
Прежде чем перейти к описанию 27 выявленных примеров созвучий,
рассмотрим содержание некоторых фонологических терминов, применимых к
анализу данного явления.
91
Говорящие способны различать языковые единицы в речевом потоке
ке благодаря стыку (juncture) – совокупности фонологических и фонетических
признаков, сигнализирующих о наличии границ между морфемами, словами и
предложениями [Skandera, 2005, p. 61; Crystal, 2008, p. 258]. Как отмечает Д.
Кристал, в качестве наиболее очевидного демаркационного сигнала выступает
пауза (juncture pause), которая, впрочем, не так типична для связной речи, как
разнообразные модификации начальных и конечных звуков разделяемых
грамматических образований [Crystal, 2008, p. 258].
Авторы учебного пособия по английской фонетике и фонологии (A
Manual of English Phonetics and Phonology) выделяют четыре способа опознания
стыка: 1) пауза (pause); 2) ограниченные возможности расположения и
сочетания
фонем
(фонологический
уровень);
3)
супрасегментные
характеристики громкости (loudness), высоты голосового тона (pitch) и темпа
(duration),
формирующие
интонацию
высказывания;
4)
закономерные
фонетические изменения, которым подвергаются пограничные звуки [Skandera,
2005, p. 61]. Самым надежным признается последний из перечисленных
критериев, согласно которому различение языковых единиц в потоке связной
речи основано на подсознательной идентификации аллофонов, находящихся в
комплементарной дистрибуции [Skandera, 2005, p. 61].
Демонстрация различных вариантов нарушения стыка в анализируемых
языковых
шутках
предполагает
обыгрывание
омофоничных
фраз,
представленных одинаковым набором фонем. Однако, в отличие от омофонов,
созвучные высказывания, как правило, не отличаются абсолютно идентичным
произношением в силу фонетических законов, действующих в связной речи.
Письменный текст позволяет лишь предположить, какие именно критерии
стыка нарушаются и обеспечивают неправильное понимание высказывания,
либо эксплицитно репрезентирует небрежность произношения, провоцирующее
данную ситуацию.
Другим вопросом, касающимся переразложения границ слов в потоке
связной
речи,
является
типология
стыков.
Согласно
традиционной
92
классификации, принятой в рамках американского структурализма, следует
различать закрытый стык (close juncture), подразумевающий переход от одного
звука к другому в пределах одного слова; внутренний открытый стык (internal
open juncture), наблюдаемый на границах между словами; внешний открытый
стык (external open juncture), имеющий место между высказываниями [Trask,
2005, p. 189]. В рассматриваемых примерах языковых шуток выявлены случаи
взаимодействия омофоничных фраз с закрытым и внутренним открытым
стыком, а также с разными расположениями внутреннего открытого стыка.
Анализ показывает, что большая часть языковых шуток (74%),
построенных на переразложении границ слов в потоке связной речи,
подразумевает «разложение» лексической единицы с закрытым стыком на
совокупность элементов с одним или несколькими внутренними открытыми
стыками (close juncture → internal open juncture). Данная игровая манипуляция
может быть представлена синтагматически:
Пример 1.
Her husband is not exactly homeless – but he's home less than most husbands
[Metcalf, 2009, p. 190].
В приведенном примере прилагательное «homeless» ['həʊm.ləs, -lıs]
(without a home – бездомный) разлагается на наречие «home» [həʊm] (at the
place where one lives – дома) и местоимение «less» [les] (not as much – меньше, в
меньшей степени) [Jones, 2011, p. 236, 288; BWED, 2014]. Комический эффект
данного
высказывания
основан
на
контрасте
значений,
передаваемых
омофоничными отрезками речевой цепи: не совсем бездомный, но бывающий
дома реже, чем большинство других. При устной реализации шутки звучание
«homeless» и «home less» может различаться следующим образом: 1) в
прилагательном «homeless» ударение падает на корневую морфему «home», а
гласный безударного суффикса «-less» подвергается качественной редукции и
произносится как [ə] или [ı]; 2) в сочетании «home less» местоимение «less»
обладает самостоятельным статусом, особой
смысловой
значимостью,
93
находится под синтагматическим ударением и содержит звук [e].
В мини-тексте с парадигматической организацией источника игрового
смысла возможность дробления слова на созвучный комплекс дискретных
элементов лишь потенциально предполагается и диктуется изображаемой
ситуацией.
Пример 2.
What's the difference between unlawful and illegal?
Unlawful is against the law. Illegal is a sick bird [Metcalf, 2009, p. 175].
Реплика-реакция
данного
диалогического
единства
демонстрирует
некорректное восприятие прилагательного «illegal» [ı'li:.gəl] (contrary to or
forbidden by law, especially criminal law – незаконный) [Jones, 2011, p. 246;
BWED, 2014]. Контекст шутки подсказывает, что отвечающий на вопрос
коммуникант подразумевает словосочетание «ill (suffering from an illness or
disease or feeling unwell – больной) + eagle (a large bird of prey with a massive
hooked bill and long broad wings, known for its keen sight and powerful soaring
flight – орел)» [ֽıl'i:.gəl] [Jones, 2011, p. 155, 246; BWED, 2014]. В отличие от
предыдущего примера, данные омофоничные единицы произносятся с почти
одинаковым ударением: в прилагательном «illegal» словесное ударение падает
на второй слог; в сочетании «ill eagle» синтагматическое ударение приходится
на существительное «eagle», также выделяя дифтонгоид [i:]. Однако
произношение «ill eagle» может характеризоваться наличием твердого приступа
(glottal stop) перед начальным гласным слова «eagle» – [ֽıl'ʔi:.gəl].
Особенностью некоторых мини-текстов, отражающих омофоническое
переразложение границ слов в речевом потоке, является такая репрезентация
источника
игрового
смысла,
когда
синтагматически, и парадигматически.
Пример 3.
Q: Where are the Seychelles?
A: On the Sey shore! [Metcalf, 2009, p. 290].
он
представлен
одновременно
и
94
В языковой шутке 3 показана ошибочная интерпретация топонима
«Seychelles» [seı'ʃelz] (Сейшельские острова) как комбинации элемента данного
географического названия «Sey» [seı], эксплицитно представленного в репликереакции, и формы множественного числа существительного «shell» (the hard
protective outer case of a mollusc or crustacean – ракушка) – «shells» [ʃelz],
которая выводится из контекста посредством ассоциативной связи с сочетанием
«Sey shore» [Jones, 2011, p. 445; BWED, 2014]. Реализации комического
эффекта
способствует
обращение
к
известной
скороговорке,
часто
используемой для постановки английского произношения: «She sells sea shells
by the sea shore» [Learn English Kids, 2014]. Согласно приведенной фоновой
информации, создание игрового смысла в анализируемом мини-тексте также
предполагает частичное совпадение фонетических форм (ср. Sey [seı] – sea [si:])
[Jones, 2011, p. 439, 445].
Переразложение границ слов в потоке связной речи, изображаемое в
языковых шутках, может подчеркивать особый характер быстрой разговорной
речи.
Пример 4.
Hey, your dog's just eaten my hat!
Don't worry. He likes hats.
But it was my best hat!
It doesn't matter. All hats are the same to him.
Are you trying to annoy me?
What makes you say that?
It's your attitude.
It's not my 'at 'ee chewed, it's your 'at 'ee chewed! [Metcalf, 2009, p. 86-87].
В данном диалогическом единстве разложению подвергается слово
«attitude» (a settled way of thinking or feeling about something – позиция,
отношение), которое имеет два варианта произношения: ['æt.ı.tʃu:d] и ['æt.ı.tju:d]
[Jones, 2011, p. 35; BWED, 2014]. В последней реплике мини-текста эта
95
лексическая единица представляется в качестве сочетания «hat he chewed»
(шляпа, которую он [пес] сжевал) [BWED, 2014]. Омофоничность данной
фразы обусловлена элизией звука [h], наблюдаемой в безударных словах при
беглом произнесении: it's your hat he chewed [ıts 'jɜ: ə t ı ˎtʃu:d].
Значительно меньшее количество примеров (15%) демонстрирует
обратный
процесс «стяжения» совокупности
элементов с внутренним
открытым стыком в лексическую единицу с закрытым стыком (internal open
juncture → close juncture).
Пример 5.
For years he waited for Dame Fortune to come knocking on his door. Finally,
someone did knock, but when he opened the door it was Dame Fortune's daughter,
Miss Fortune [Metcalf, 2009, p. 188].
Комический эффект данной языковой шутки создается с помощью
парадигматического соотнесения представленного в мини-тексте сочетания
«Miss Fortune» с противоположным по значению омофоничным словом
«misfortune»: fortune – chance or luck as an arbitrary force affecting human affairs
(удача); misfortune – bad luck (неудача) [BWED, 2014]. Однако разница в
произношении
данных
созвучных
элементов
обеспечивается
за
счет
акцентуации: сочетание «Miss Fortune» (мисс удача), противопоставляемое
употребленному ранее «Dame Fortune» (госпожа удача), подразумевает
логическое ударение на лексической единице «Miss»; хотя в слове «misfortune»
префикс «-mis» может иметь второстепенное ударение, выделенной является
корневая морфема – [mıs'fɔ:.tʃu:n, ֽmıs-, -tʃən, -tju:n] [Jones, 2011, p. 320].
Еще один вид омофонического переразложения границ слов в игровом
мини-тексте основан на взаимодействии фраз с разным положением
внутреннего открытого стыка (internal open juncture 1 → internal open juncture
2).
Пример 6.
My philosophy is that it's better to have loved a short girl than never to have loved at
96
all [Metcalf, 2009, p. 188].
В данной языковой шутке источником игрового смысла является
сочетание «at all», при произнесении которого наблюдается связывание (liaison)
конечного согласного слова «at» с начальным гласным лексической единицы
«all» – [ə 'tɔ:l] [Skandera, 2005, p. 57; Jones, 2011, p. 14]. Аналогичным образом
произносится группа «a tall» [ə 'tɔ:l] (tall – of great or more than average height –
высокий), которая ассоциативно связывается с контекстом о девушке
невысокого роста, что вызывает комический эффект [Jones, 2011, p. 483;
BWED,
2014].
Однако
использование
подобного
сочетания
в
тексте
представляется некорректным с грамматической точки зрения: артикль «a»
требует наличия существительного (girl) или его заменителя (one) после
прилагательного «tall».
Итак, источник игрового смысла языковых шуток, демонстрирующих
явление переразложения словесных границ в потоке связной речи, представляет
собой пару омофоничных единиц: как правило, слово и сочетание слов; реже –
два сочетания слов. План содержания мини-текстов усложняется посредством
трех вариантов смещения стыка: большей частью – перехода от закрытого
(close juncture) к внутреннему открытому (internal open juncture); в редких
случаях – перехода от внутреннего открытого (internal open juncture) к
закрытому (close juncture) или изменения позиции внутреннего открытого
стыка (internal open juncture). Данная игровая трансформация обеспечивается не
только синтагматическим или парадигматическим, но и синтагматикопарадигматическом взаимодействием акустических образов. В последнем
случае эксплицитно представлен лишь один из элементов созвучия, тогда как
второй компонент выводится реципиентом самостоятельно с помощью
контекста и ассоциативного поиска соответствующего акустического образа.
Анализируемое фонетическое средство также предполагает «удвоение» плана
содержания, восприятие которого приводит к реализации комического эффекта.
Однако отличительной особенностью составляющих игрового смысла в данном
97
случае является почти полное фонологическое сходство (почти одинаковый
набор
фонем)
обусловленных
при
частых
расхождениях
супрасегментными
на
фонетическом
характеристиками
уровне,
(распределением
фразового ударения), а также комбинаторными и позиционными изменениями
звуков в связной речи (различиями аллофонов). По этой причине особое
значение приобретает устное воспроизведение подобных языковых шуток,
когда предполагаемые фонетические особенности могут быть эксплицированы
или, наоборот, намеренно не соблюдены.
2.1.2.4. Периферийные фонетические средства
В данном пункте изложения рассматриваются наименее частотные
источники фонетической игры, обеспечивающие возникновение созвучных
акустических образов в мини-тексте англоязычной языковой шутки: имитация
речевых дефектов, произносительных особенностей и ошибок; перестановка
звуков или слогов в пределах одного или двух слов; звукоподражание;
графически изображенная пауза и имплицитно представленная интонация.
Прежде всего, обратимся к результатам анализа 17 выявленных случаев
обыгрывания произносительных девиаций.
Большинство игровых мини-текстов (47%), содержащих элементы
языкового варьирования на уровне манеры произношения, иллюстрируют
фонетические замены одного звука другим, при которых не происходит
искажения смысла, но выдается акцент говорящего.
Пример 1.
How much is 5q plus 5q?
10q.
My pleasure! [Metcalf, 2009, p. 194].
Последняя реплика данного диалогического единства, представляющая
собой вежливый ответ на выражение благодарности (used as a polite reply to
thanks – пожалуйста, не за что), создает второй план содержания языковой
98
шутки: 10q ['tenkju:] воспринимается не только как сочетание числительного
«ten» и наименования буквы «q», но и в качестве варианта произнесения «thank
you» ['θæŋkju:] [BWED, 2014]. Межзубные звуки [θ] и [ð] в некоторых
диалектах английского языка либо превращаются в зубные (Hiberno-English,
Indian English), либо вовсе уподобляются альвеолярным [t] и [d] (Caribbean
English, Nigerian English, Liberian English) [Wells, 1989, p. 565-566, 635].
Значительная часть примеров (29%) построена на элизии – опущении
звуков в связной (особенно разговорной и быстрой) речи [Crystal, 2008, p. 166].
Элиминации подвергается один начальный согласный, а именно фарингальный
[h]. В языковых шутках показано такое опущение звуков, которое приводит к
двусмысленности плана содержания.
Пример 2.
What's that noise?
It's an owl.
I know, but 'oo is 'owling? [Metcalf, 2009, p. 30].
Элизия звука [h] прослеживается в последней реплике данного
диалогического единства: 'oo = who [hu:] (what or which person or people – кто),
'owling = howling ['haʊlıŋ] (howl – make a howling sound – выть, реветь) [BWED,
2014]. Такое выпадение согласного не является типичным, поскольку [h]
находится в начальной позиции семантически значимых слов, на которые
падает фразовое ударение. В результате, слово «owl» [aʊl] (a nocturnal bird of
prey with large eyes, a facial disc, a hooked beak, and typically a loud hooting call –
сова) становится источником игрового смысла, поскольку понимается
коммуникантом, пропускающим фарингальный звук, как существительное
«howl» [aʊl] (a long doleful cry uttered by an animal such as a dog or wolf – вой,
рев) [BWED, 2014].
Изображение речевых дефектов составляет 18% от общего количества
выявленных произносительных девиаций и подразумевает имитацию заикания.
Пример 3.
99
How come you didn't get the job as a radio announcer?
They s-s-s-said I w-w-was t-t-too t-t-t-tall [Metcalf, 2009, p. 241].
Источник игрового смысла в данной языковой шутке представлен
несколько иначе, чем в предыдущих примерах. Второй план содержания,
создаваемый посредством многократного повторения первого согласного
каждого
семантически
значимого
слова,
эксплицирует
неспособность
коммуниканта работать в качестве радиоведущего. Однако произносимое с
заиканием высказывание объясняет причину неудачи высоким ростом
претендента, что вызывает комический эффект.
Другим периферийным источником фонетической игры в мини-тексте
англоязычной языковой шутки является перестановка звуков или слогов в
пределах одного или двух слов. Рассмотрим структурно-семантические
особенности 7 выявленных примеров спунеризмов.
Как правило, источник игрового смысла составляет пара слов с
перепутанными слогами или звуками.
Пример 4.
NERVOUS GROOM: Is it kisstomary to cuss the bride? [Metcalf, 2009, p. 303].
В мини-тексте 4 имитирующая волнение перестановка слога «cus-" [kʌs-]
в слове «customary» ['kʌstəm(ə)rı] (according to the customs or usual practices
associated with a particular society, place, or set of circumstances – обычный,
привычный) и односложной лексической единицы «kiss» [kıs] (touch or caress
with the lips – целовать) приводит к появлению слова «cuss» [kʌs] (utter offensive
words in anger or annoyance – сквернословить, ругаться), неуместного для
данного контекста, и несуществующей лексической единицы «kisstomary»
['kıstəm(ə)rı] [BWED, 2014].
В процессе перестановки слогов или звуков может участвовать и одна
лексическая единица.
Пример 5.
A drunk is someone who goes into a bar optimistically and comes out misty optically
100
[Metcalf, 2009, p. 88].
Слово «optimistically» [ֽɒptı'mıstık(ə)lı] (feeling hopeful and confident
about
the
future
–
оптимистично)
подвергается
следующей
трансформации:
выделяется срединный звуковой сегмент ['mıstı], а начальный и конечный
элементы соединяются в форму ['ɒptık(ə)lı]. Таким образом, возникает
сочетание наречий «misty optically» (с затуманенной видимостью), создающее
второй план содержания (comes out misty optically), контрастирующий с первым
(goes into a bar optimistically) [BWED, 2014].
Случаи использования звукоподражания также немногочисленны и
насчитывают 6 примеров. Выявленные ономатопоэтические лексические
единицы входят в словарный состав английского языка. Рассмотрим основные
особенности их игрового функционирования в мини-тексте языковой шутки.
Во-первых, данные слова могут взаимодействовать с омофонами и
частично совпадающими фонетическими формами, образуя общий источник
игрового смысла.
Пример 6.
Knock, knock.
Who's there?
Boo.
Boo who?
No need to cry! [Metcalf, 2009, p. 172].
Пример 6 представляет «a knock-knock joke» – шутку в форме
диалогического единства с особой структурой, в которой источник игрового
смысла, как правило, содержится в предпоследней строке, а последняя реплика
создает второй план содержания [Eiss, 1986, p. 143]. В данном случае сочетание
«boo who» [ֽbu:'hu:] интерпретируется в качестве ономатопа «boo-hoo» [ֽbu:'hu:]
(a word used in comics or children's stories to show that someone is crying),
101
имеющего идентичный акустический образ и имитирующего всхлипывание при
плаче [MED, 2014].
Во-вторых, ономатопоэтическое слово может подвергаться редупликации
или объединяться с другими элементами, в том числе буквенными и
численными символами.
Пример 7.
Bad news from scientists this morning. The chemical formula of water is now
H2Ugghhh! [Metcalf, 2009, p. 228].
В данной языковой шутке комический эффект создается с помощью
замены буквы «O», входящей в состав обозначения химической формулы воды,
звукоподражательным междометием «ugh» [ʊx, ʌg] (used for writing the sound
that people make when they think something is extremely unpleasant), которое
выражает отвращение [MED, 2014].
Самыми редкими фонетическими средствами, используемыми для
создания игрового смысла в письменном мини-тексте англоязычной языковой
шутки,
являются
графически
изображенная
пауза
и
имплицитно
представленная интонация. Данные примеры единичны.
Пример 8.
Advice to thin men – Don't eat fast.
Advice to fat men – Don't eat... fast [Metcalf, 2009, p. 77].
Изображение паузы с помощью многоточия способствует следующему
«удвоению» плана содержания: в первом случае наречие «fast» [fɑ:st] (moving
or capable of moving at high speed – быстро) воспринимается в качестве
обстоятельства образа действия; во втором случае данное слово выступает как
отдельная интонационная группа (Don't eat || fast) [BWED, 2014].
Пример 9.
Where do you live?
Dimsby.
I'm sorry.
102
I said, «Dimsby».
I heard what you said, I'm just sorry [Metcalf, 2009, p. 266].
«Двойной»
план
содержания
языковой
шутки
9
обеспечивается
демонстрируемой возможностью двоякой интерпретации выражения «I'm
sorry». Контекст показывает, что произносящий данную фразу коммуникант
подразумевает сожаление, которое должно выражаться на интонационном
уровне понижением голосового тона: I'm ˎsorry. Однако собеседник трактует
высказывание как просьбу повторить не расслышанную информацию, что,
наоборот, предполагает восходящий тон: I'm ̗sorry. В связи с этим особое
значение приобретает устная реализация мини-текста, которая позволила бы
выявить
конкретную
причину
возникновения
комического
эффекта:
неправильное интонационное оформление высказывания или его некорректное
восприятие.
Итак, источник игрового смысла в мини-тексте англоязычной языковой
шутки может быть представлен следующими периферийными элементами: 1)
двумя вариантами произношения одного и того же слова или словосочетания,
один из которых является стандартным, а другой предполагает отклонение,
связанное с региональными характеристиками английского языка, возрастом,
уровнем образования, индивидуальными особенностями говорящего и другими
экстралингвистическими
единицами,
факторами;
«зашифрованными»
осуществляемой
в
пределах
2)
спунеризмами
перестановкой
как
одного,
так
–
звуков
и
лексическими
или
двух
слогов,
слов;
3)
ономатопоэтическими лексическими единицами, как правило, в совокупности с
полностью
или
частично
созвучными
фонетическими
формами;
4)
фонетическими единицами супрасегментного уровня, представленными как
эксплицитно, так и имплицитно. Периферийные фонетические средства также
поддерживают тенденцию «раздвоения» плана содержания, что обуславливает
реализацию комического эффекта. Однако в данном случае имеют место
некоторые специфические способы взаимодействия элементов игрового
103
смысла. В частности, соотносятся так называемый «эталонный» акустический
образ и его «искаженный» вариант (произносительные девиации, спунеризмы),
фонетическое оформление и содержание высказывания (речевые дефекты,
интонация), наличие и отсутствие фонетического средства (пауза).
Выводы
Анализ, выполненный на материале англоязычных языковых шуток,
позволяет сделать следующие выводы о результате (игровом смысле) и единице
(игровом мини-тексте) реализации игровой функции языка на фонетическом
уровне:
1) для выявленных источников игрового смысла характерна двухкомпонентная
структура, элементы которой вступают во взаимодействие в процессе
восприятия мини-текста компетентным адресатом;
2) источник игрового смысла, как правило, представляет собой пару языковых
единиц, которые отличаются идентичностью или близостью акустического
образа;
3) декодирование
игрового
смысла
требует
от
реципиента
решения
лингвистической задачи, которая заключается в соотнесении одновременно
реализующихся в одном и том же контексте двух различных значений
языковых единиц; успешное восприятие «двойного» плана содержания
обеспечивает возникновение комического эффекта;
4) если оба компонента источника игрового смысла присутствуют в языковой
шутке, то есть обозримы в линейной последовательности, то они
представлены синтагматически; при наличии в языковой шутке лишь одного
компонента игрового смысла предполагается ассоциативный поиск второго
элемента, соотносимого с эксплицитно представленным первым, что
означает
возникновение
парадигматических
отношений;
при
переразложении границ слов в потоке связной речи источник игрового
смысла может иметь синтагматико-парадигматическую организацию;
104
5) легче
поддается
восстановлению
когерентность
мини-текстов
с
синтагматической организацией источника игрового смысла, поскольку обе
фонетические
формы
представлены
эксплицитно;
идентификация
парадигматических отношений между акустическими образами требует
приложения дополнительных интеллектуальных усилий;
6) один мини-текст может содержать два однородных (например, два
полисеманта) или два разнородных (например, омонимичную пару и
частично совпадающие фонетические формы) источника игрового смысла;
7) степень
проявления
креативного
потенциала
английского
языка
и
творческих возможностей языковой личности, как создающей, так и
воспринимающей мини-текст, повышается по мере увеличения роли
контекстуально обусловленных связей в семантическом пространстве
языковой шутки;
8) особенностью языковых шуток, содержащих частично совпадающие
фонетические формы, является тот факт, что они обладают минимальной
напряженностью,
если
источник
игрового
смысла
представлен
синтагматически, и максимально интенсифицированным планом выражения,
если
мини-текст
содержит
акустические
образы,
связанные
парадигматическими отношениями;
9) если в качестве источника игрового смысла выступают пары слов с
идентичным акустическим образом, но разной графической формой
(омофоны) или языковые единицы с одинаковым фонемным набором, но
расхождениями
в фонетическом оформлении,
особое
значение
для
восприятия языковой шутки как игрового мини-текста приобретает ее
устное воспроизведение.
2.2. Фонетические средства создания игрового смысла
в тексте нонсенса
105
Фактический материал, результаты анализа которого представлены во
втором параграфе, включает 168 лимериков, выделенных методом сплошной
выборки из приблизительно 2000 стихотворных произведений данной формы,
классических и современных, авторских и анонимных, а также 85 речевых
произведений разных жанров (26 басен, 17 сказок и 42 стихотворения),
содержащих спунеризмы – слова с переставленными звуками (буквами) или
слогами [The Mammoth Book of Limericks, 2008; James, 2000; Silverstein, 2005].
Объем лимериков ограничен канонической формой, предполагающей наличие
пяти строк. Среди текстов, содержащих спунеризмы, самыми короткими
являются стихотворения (от 26 до 153 слов), а самыми протяженными – сказки
(от 429 до 808 слов). Согласно приведенным количественным данным,
исследуемые в данном параграфе речевые произведения можно считать минитекстами.
Исследование фонетических средств создания игрового смысла в тексте
лимерика предполагало следующие этапы: 1) определение источников
фонетической игры и их количественный анализ; 2) выявление наиболее
частотных и периферийных фонетических средств создания игрового смысла;
3) структурно-семантический анализ источников игрового смысла; 4) анализ
фонетических средств создания игрового смысла с точки зрения компонентов
речевого акта: сообщения, адресанта и адресата; 5) сравнительный анализ
фонетических средств создания игрового смысла в текстах языковой шутки и
лимерика. В ходе структурного анализа выделялись источники игрового
смысла с синтагматической и парадигматической организацией, то есть
расположенные в обозримой линейной последовательности и предполагающие
ассоциативный поиск значений, которые взаимодействуют в пределах одной
фонетической формы.
Анализ фонетических средств создания игрового смысла в текстах,
содержащих спунеризмы, включал в себя следующие этапы: 1) количественный
анализ
(определение
соотношения
реальных
слов
и
окказиональных
лексических единиц с искаженным акустическим образом); 2) структурный
106
анализ источника игрового смысла (определение количества слов, образующих
спунеризм, а также протяженности и качества перемещаемых звуковых
фрагментов);
3)
семантический
анализ
источника
игрового
смысла
(восстановление когерентности мини-текста); 4) анализ фонетических средств
создания игрового смысла с точки зрения компонентов речевого акта:
сообщения, адресанта и адресата; 5) сравнительный анализ фонетических
средств создания игрового смысла в мини-текстах со спунеризмами, созданных
разными авторами (простейших перестановок начальных согласных в
стихотворениях Ш. Сильверстайна и сложных фонетических спунеризмов Ф. Ч.
Тейлора, воссозданных К. Джеймсом). Тексты со спунеризмами предполагают
синтагматическую организацию источника игрового смысла.
2.2.1. Общая характеристика лимерика и текста со спунеризмами
как различных форм англоязычного нонсенса
Лимерик и текст, содержащий спунеризмы, являются созданными в русле
языковой игры речевыми произведениями с выраженной идиоэтнической
составляющей. Представляется целесообразным обосновать различную степень
их принадлежности к такому специфическому явлению англоязычной
лингвокультуры, как литература нонсенса.
Согласно точкам зрения ученых (W. Tigges, N. Malcolm), нонсенс в
чистом виде (pure nonsense) достигает расцвета в Англии викторианской эпохи
(1837 – 1901) и, как правило, связывается с именами конкретных писателей или
поэтов [Tigges, 1988, p. 6; Malcolm, 1998, p. 14]. В результате исследования
произведений Э. Лира и Л. Кэрролла, В. Ю. Чарская-Бойко приходит к выводу,
что под нонсенсом следует понимать особый юмористический дискурс детской
литературы,
имеющий
сверхжанровую
природу
и
опирающийся
на
фольклорную традицию [Чарская-Бойко, 2011, с. 6-7]. Проявление признаков,
обозначенных в приведенном выше определении, в том или ином речевом
произведении не только позволяет идентифицировать нонсенс, но и доказывает
107
игровой характер текста. Рассмотрим, каким образом данный тезис применим к
описываемым в параграфе примерам.
Прежде всего, проанализируем точки соприкосновения литературного
нонсенса с фольклором. С одной стороны, исследователи (E. Sewell, W. Tigges)
указывают на взаимосвязь нонсенса и языковой игры. Так, Э. Сьюэлл
представляет нонсенс в качестве логической системы, организованной по
принципу интеллектуальной игры и претендующей на попытку реорганизации
языка по особым игровым правилам [Sewell, 1973, p. 25]. У. Тиггес
подчеркивает, что нонсенс имеет преимущественно вербальную природу и
рассчитан на привлечение читательского внимания к тексту как артефакту, а не
изображению действительности [Tigges, 1988, p. 55, 73-74]. С другой стороны,
ученые (Т. Г. Винокур, И. А. Каргаполова) говорят об очевидности и
органичности связи языковой игры с фольклором. Т. Г. Винокур отмечает, что
многие приемы языковой игры восходят к фольклорным истокам, то есть
некоторым традиционным, культурно осознаваемым образцам [Винокур, 1988,
с. 56]. И. А. Каргаполова выделяет целый ряд черт фольклора, определяющих
его близость языковой игре: 1) устность; 2) исполнительскую природу и
повышенное внимание к фактору адресата; 3) вписанность в определенную
ситуацию; 4) установку на традицию; 5) вариативность и воспроизводимость; 6)
массовый и повсеместный, коллективный и анонимный характер; 7) особую
«неклассическую» эстетику, стилистическую сниженность; 8) способность
порождать и провоцировать «вторичные» фольклорные и псевдофольклорные
явления [Каргаполова, 2007, с. 46-48]. Признаки нонсенса и фольклора,
выделенные с позиции их отношения к языковой игре, проявляются в
исследуемых лимериках и текстах, содержащих спунеризмы.
Согласно
общепринятой
дефиниции,
лимерик
(англ.
–
limerick)
представляет собой «английскую 5-строчную форму поэзии нелепицы с 3стопным анапестом в первой, второй и пятой строке, 2-стопным – в третьей и
четвертой и схемой рифмовки aabba» [ЛЭТИП, 2001, с. 447]. О фольклорном
происхождении
лимерика,
главным
образом,
свидетельствуют
его
108
преимущественное
бытование
в
устной
форме,
массовый
характер,
стилистическая сниженность, а также высокая степень вариативности и
воспроизводимости [Bibby, 1978, p. 40-42, 47, 52, 447]. Вышесказанное также
позволяет идентифицировать лимерик как игровой мини-текст, в котором план
выражения превалирует над нелепым, зачастую бессмысленным содержанием.
Спунеризм (англ. – spoonerism) или перестановка элементов акустических
образов предстает в различных формах. Так, в культурологическом словаре
данное явление определяется как перестановка звуков в двух словах,
производящая комический эффект [The New Dictionary of Cultural Literacy,
2002, p. 160]. Согласно данным словарей английского языка, спунеризм
является речевой ошибкой [MED, 2014; BWED, 2014]. В дефиниции,
предлагаемой Macmillan English Dictionary, говорится о том, что некоторые
звуки или части слов произносятся в неправильном порядке, приводя к
комичному изменению значения, как, например, употребление «know your
blows» (знать свои удары) вместо «blow your nose» (высморкаться) [MED,
2014]. В определении, содержащемся в British & World English Dictionary,
уточняется, что случайной транспозиции подвергаются начальные звуки или
буквы
двух
или
более
слов
[BWED,
2014].
Считается,
что
своим
возникновением слово «spoonerism» обязано имени английского ученого и
богослова рубежа XIX-XX вв. У. А. Спунера (William Archibald Spooner) (1844
– 1930), который был известен допущением оговорок подобного рода [James,
2000, p. 139; The New Dictionary of Cultural Literacy, 2002, p. 160]. Однако, по
наблюдениям К. Джеймса, реальные речевые ошибки (true spoonerisms),
подразумевающие путаницу звуков при произнесении слова, сравнительно
редки, часто вызывают у говорящего смущение и не идеальны с точки зрения
точности перемещения звуковых комплексов [James, 2000, p. 159-160]. По этой
причине в данном исследовании рассматриваются намеренно созданные
спунеризмы или «crafted spoonerisms», если воспользоваться терминологией К.
Джеймса [James, 2000, p. 154]. Что касается особенностей перестановки
элементов слов, то, в соответствии с данными проведенного анализа, процесс
109
«спунеризации», во-первых, осуществляется не только в пределах двух, но
также одной и трех лексических единиц, во-вторых, затрагивает не только
начальные, но и срединные фрагменты (которые могут представлять собой и
отдельные звуки (согласные или гласные), и фонестемы), а также целые слова.
Текст, содержащий спунеризмы, можно считать игровым, поскольку его
план выражения интенсифицирован за счет нарушения фонологических
синтагматических отношений между фонетическими формами, что делает
содержание
бессмысленным.
Однако
логико-семантическая
когезия
восстанавливается с помощью решения лингвистической задачи соотнесения
перепутанных акустических образов разного объема с соответствующими
графическими
формами.
Таким
образом,
реальность,
изображаемая
посредством текста, вновь отступает на второй план по сравнению с усиленным
акцентированием языкового оформления речевого произведения.
Содержащие спунеризмы тексты имеют некоторые характеристики,
сближающие их с фольклорными жанрами. Во-первых, они отличаются
исполнительской природой. Издание К. Джеймса, включающее 26 басен Эзопа
и 17 сказок в свободном изложении с использованием спунеризмов,
представляет собой отредактированный вариант книги американского комика
Ф. Ч. Тейлора (Frederick Chase Taylor) (1897 – 1950) «My Tale Is Twisted! Or the
Storal to This Mory», выпущенной в 1945 г. под псевдонимом «генерал
Ступнейгл» (Colonel Stoopnagle) [James, 2000, p. 144-145]. По мнению К.
Джеймса,
усилия,
прилагаемые
и
человеком,
читающим
тексты
со
спунеризмами, и слушателем, интерпретирующим закодированное таким
образом сообщение, стимулируют креативность языковой личности, повышают
концентрацию внимания, а также улучшают социальное взаимодействие
участников этого игрового действия [James, 2000, p. VIII]. Книга американского
поэта Ш. Сильверстайна «Runny Babbit: A Billy Sook» также ориентирована на
детскую аудиторию и сопровождается аудиодиском с записью чтения
содержащих спунеризмы стихов американским певцом Д. Локориерром (Dennis
Locorriere) [Silverstein, 2005]. На основании вышесказанного представляется
110
возможным
утверждать,
что
тексты,
содержащие
спунеризмы,
носят
интеракционный характер.
Другая черта, связывающая тексты, содержащие спунеризмы, с
фольклором, заключается в их способности порождать «вторичные» явления.
Это касается книги Ступнейгла, отредактированной К. Джеймсом, в которой с
использованием перестановок акустических образов и введением некоторых
современных автору имен и реалий свободно пересказывается сюжет уже
известных басен и сказок. Логично предположить, что подобным образом
любое речевое произведение может быть переработано и превращено в
игровое, однако, вероятнее всего, его объем должен быть ограниченным,
поскольку расшифровывание слишком протяженного текста может окажется
утомительным, и его игровая ценность снизится.
Как было сказано ранее, нонсенс не только опирается на фольклорную
традицию, которая в свою очередь обнаруживает органичную взаимосвязь с
игровыми
явлениями
языка,
но
и
имеет
сверхжанровую
природу.
Анализируемые в параграфе тексты принадлежат различным жанрам:
стихотворения, басни, сказки. Кроме того, У. Тиггес утверждает, что
достижению эффекта нонсенса, который заключается в балансе наличия и
отсутствия смысла, способствует краткая стихотворная или прозаическая
форма
речевого
подтверждается
произведения
исследуемым
[Tigges,
в
1988,
работе
p.
51].
Данный
эмпирическим
тезис
материалом,
представленным мини-текстами.
Итак, анализируемые во втором параграфе лимерики и тексты,
содержащие
спунеризмы,
являются
разными
примерами
англоязычной
литературы нонсенса, фольклорные истоки которой обуславливают игровой
характер речевых произведений, созданных в ее русле. Кроме того, при
абсурдности, нелепости и бессмысленности передаваемого содержания нонсенс
предполагает
выражения.
концентрацию
В
лимериках
внимания
на интенсифицированном
существенную
роль
играют
плане
особенности
канонической стихотворной формы, которая нередко подразумевает наличие
111
элементов фонетической игры, тогда как тексты, содержащие спунеризмы,
привлекают внимание к неоднозначности соотношения акустических образов и
графических форм в английском языке.
2.2.2. Результаты анализа фонетических средств
создания игрового смысла в тексте лимерика
Как показывает анализ рассмотренных примеров, среди источников
фонетической игры в семантическом пространстве лимерика преобладают: 1)
эксплуатация асимметрии языкового знака (57 мини-текстов); 2) сближение
графических форм рифмующихся лексических единиц (50 мини-текстов), что
предполагает визуальное восприятие текста читателем. Сравнительно немалое
количество лимериков (22 мт) демонстрирует имитацию разного рода
произносительных
реализации
особенностей.
игровой
функции
Периферийные
языка
фонетические
отличаются
средства
разнообразием
и
обеспечиваются следующими явлениями: 1) поддержание ритма с помощью
окказиональных / неожиданных в данном контексте лексических единиц или
его нарушение (10 мт); 2) звукоподражание (8 мт); 3) переразложение границ
слов в потоке связной речи (7 мт); 4) паронимическая аттракцию (5 мт); 5)
фонестемные созвучия (5 мт); 6) редупликация (4 мт); 7) усечение графических
форм (3 мт). Следует отметить, что некоторые лимерики содержат несколько
источников игрового смысла, как однородных, так и разнородных. Кроме того,
по причине наличия ряда аналогичных фонетических средств в языковых
шутках, описанных в первом параграфе, представляется возможным сравнить
функционирование сходных источников игрового смысла в двух разных видах
игрового мини-текста. Результаты выявления и количественного анализа
источников фонетической игры в тексте лимерика демонстрирует диаграмма 2.
112
Эксплуатация асимметрии
языкового знака (33%)
Сближение графич. форм
рифмующихся ЛЕ (29%)
Имитация произносительных
особенностей (13%)
Поддержание или нарушение
ритма (6%)
Звукоподражание (5%)
Переразложение границ слов
(4%)
Паронимическая аттракция (3%)
Фонестемные созвучия (3%)
Редупликация (2%)
Усечение графич. форм (2%)
Диаграмма 2. Источники фонетической игры в тексте лимерика.
2.2.2.1. Эксплуатация асимметрии языкового знака
В отличие от текстов языковых шуток, в которых естественное
отсутствие равновесия между означающим и означаемым языкового знака
обыгрывается,
преимущественно,
с
помощью
многозначных
слов,
одновременно реализующих два лексических значения в одном контексте, в
лимериках среди 66 источников игрового смысла, основанных на дисбалансе
акустических
образов
и
передаваемых
ими
значений,
наблюдается
приблизительно равное количество полисемантичных единиц (37%) и
омофонов (42%). Омонимы составляют 21% от общего количества.
Если в тексте языковой шутки «раздвоение» плана содержания
осуществлялось с целью достижения комического эффекта, то в лимерике
подобное усложнение референции обеспечивает выполнение важнейшего
условия создания нонсенса, которое У. Тиггес определяет как поддержание
баланса между наличием и отсутствием смысла (a balance between presence and
absence of meaning) [Tigges, 1988, p. 51]. Прежде всего, обратимся к
особенностям
функционирования
многозначных
слов
в
семантическом
пространстве лимерика. Что касается частеречной принадлежности выявленных
113
полисемантов, то, как и в случае языковых шуток, первое место по численности
занимают существительные (42%), второе – глаголы (33%), а третье –
прилагательные (25%), однако данные количественные различия весьма
незначительны.
Характер
соотношения
лексических
значений
также
соответствует описанным ранее схемам, приемлемым для текста языковой
шутки,
но
отличается
меньшим
разнообразием.
Приведем
некоторые
репрезентативные примеры.
Пример 1.
A Kentucky-based author named Vaughan
Whose style often savoured of scorn,
Soon inscribed in his journals:
«Here the corn's full of kernels,
And the colonels are all full of corn» [TMBOL, 2008, p. 278].
Данный лимерик включает два разнородных источника игрового смысла,
представленных синтагматически и взаимодействующих друг с другом.
Многозначное существительное «corn» [kɔ:n] в сочетании с лексической
единицей «kernels» ['kɜ:nəlz] (a kernel – the seed and hard husk of a cereal – зерно)
имеет значение «maize» (кукуруза) [BWED, 2014]. Однако использование
омофона «colonels» ['kɜ:nəlz] (a colonel – a rank of officer in the army, above a
lieutenant colonel and below a brigadier – полковник) актуализирует другое
значение слова «corn», характерное для неофициального речевого регистра, а
именно «something banal or sentimental» (банальность, пошлость) [BWED, 2014].
Эффект абсурда возникает при устном воспроизведении лимерика, когда в
последней строке стихотворения, как и в четвертой, звучит почти параллельная
синтаксическая конструкция, но с переставленными фонетическими формами
['kɜ:nəlz] и [kɔ:n].
Пример 2.
At the railway station, old Jim
Crossed over the line on a whim;
114
When he crossed back again,
He did not miss his train,
And the train, sadly, didn't miss him! [TMBOL, 2008, p. 443]
В мини-тексте 2 с синтагматической организацией источника игрового
смысла полисемантичный глагол «miss» [mıs] представлен с позиции разных
субъектов и объектов действия. С одной стороны, данное слово обозначает «be
too late to catch a passenger vehicle» (опоздать, упустить) и предполагает
одушевленный субъект (человека) и неодушевленный объект (транспортное
средство) [BWED, 2014]. С другой стороны, «miss» имеет значение «fail to hit,
reach» (промахнуться, пропустить) и подразумевает, что действие совершил
поезд, который сбил Джима [BWED, 2014]. В этом лимерике также
присутствуют
почти
параллельные
конструкции,
однако
перестановке
подвергаются подлежащее и дополнение, которые связаны со сказуемым,
выраженным полисемантом «miss».
Пример 3.
In a frame of mind far from serene,
The chameleon said: «It's quite obscene!
The world's in a mess,
And I feel so distressed
I've a good mind to go and turn green!»
Noel Ford [TMBOL, 2008, p. 320]
Данный мини-текст демонстрирует парадигматическое взаимодействие
двух значений многозначного прилагательного «green» [gri:n]: основного
значения «of the colour between blue and yellow in the spectrum» (зеленого цвета)
и производного значения с метафорической основой «concerned with or
supporting protection of the environment as a political principle» (связанный с
движением защитников окружающей среды) [BWED, 2014]. Один из планов
содержания приведенного лимерика представляет естественное положение
вещей, поскольку хамелеону свойственно менять окраску тела, в том числе и на
зеленый цвет, тогда как другой, абсурдный план содержания диктуется
115
контекстом об удручающем состоянии окружающей среды (the world's in a
mess) и следующим отсюда решении хамелеона стать защитником природы.
Сущность обыгрывания полисемантичных фраз также не меняется при
сравнении лимериков с языковыми шутками. Однако в качестве оригинальной
особенности можно выделить использование сложных существительных
(compound nouns), которые одновременно функционируют и как неделимое
целое, и как пары дискретных лексических единиц. Кроме того, в качестве
распространенных источников игрового смысла выступают устойчивые
словосочетания, не являющиеся фразеологизмами (collocations).
Пример 4.
In her den 'neath an African sky,
Said a leopardess, heaving a sigh,
To her hungry young leopards:
«We've run out of shepherds –
Tonight there'll be no Shepherd's Pie» [TMBOL, 2008, p. 155].
В
данном
лимерике
синтагматически
представлено
расщепление
сложного существительного «shepherd's pie» (a dish of minced meat under a layer
of mashed potato – пастуший пирог, картофельная запеканка с мясом) [BWED,
2014]. Леопард сообщает своим детенышам о том, что закончились пастухи (a
shepherds), и пастушьего пирога не будет. Таким образом, возникает типичная
для нонсенса нелепая и пугающая картина пирога из пастухов.
Пример 5.
There was an old lodger called Gissing,
Whose landlady came at him, hissing:
«Have you taken a bath?»
Stepping out of his path,
He replied: «God forbid! Is one missing?»
Ron Rubin [TMBOL, 2008, p. 405].
В данном мини-тексте демонстрируется неправильное восприятие
устойчивого словосочетания «take a bath» (принять ванну), которое трактуется
116
одним из персонажей лимерика, квартирантом, как совокупность семантически
раздельных компонентов: глагола «take» (remove something from a particular
place – брать) и существительного «bath» (a large container for water, used for
immersing and washing the body – ванна), что обеспечивает создание второго,
абсурдного плана содержания [BWED, 2014; MED, 2014].
Омонимическая игра в лимериках, как и в языковых шутках, большей
частью, представляет собой взаимодействие лексических единиц с идентичной
основной формой, но разными лексическими и грамматическими значениями, а
также парадигмами (ABCD – 54%). Однако в лимериках источники игрового
смысла, представленные омонимами, отличаются некоторыми особенностями:
во-первых, они обеспечивают более интенсифицированный план выражения в
синтагматическом мини-тексте, особенно в сочетании с омофонами и частично
созвучными
лексическими
единицами;
во-вторых,
в
семантическом
пространстве мини-текста могут взаимодействовать не только два, но и три
компонента с одинаковой фонетической формой.
Пример 6.
Said a boy to his teacher one day:
«Wright has not written 'rite' right, I say».
And the teacher replied,
As the error she eyed:
«Right! Wright, write 'write' right, right away!» [TMBOL, 2008, p. 244].
В данном лимерике соотносятся три омонима с акустическим образом
[raıt]: 1) наречие «right» (correctly – правильно); 2) междометие «right» (used for
saying that you agree with a statement or accept a suggestion or an order – да,
хорошо, согласен); 3) слово «right» в составе фразы «right away» со значением
«immediately»
референции
(немедленно)
способствует
[MED,
2014].
использование
Дальнейшему
омофонов
усложнению
«Wright»
(имя
собственное), «rite» (a religious or other solemn ceremony or act – обряд) и «write»
(mark on a surface, typically paper, with a pen, pencil, or similar implement –
писать) [BWED, 2014]. При устном воспроизведении вторая и пятая строка
117
лимерика
частично
воспринимаются
как
бессмысленное
многократное
повторение одной и той же совокупности звуков. В этом отношении мини-текст
напоминает скороговорку, цель которой заключается не в сообщении
определенного содержания, а в формировании произносительных навыков.
К редким формулам омонимов относятся ABCD (23%), ABCD (15%),
ABCD (8%). В частности, имеет место совпадение по всем параметрам, кроме
лексического значения (полная омонимия); близость лексических значений и
совпадение основных форм при различии грамматических значений и
парадигм; расхождение по всем параметрам. Приведем специфический пример
создания игрового плана содержания с помощью полной омонимии (ABCD).
Пример 7.
My absence from bed was recorded;
Misdemeanour that promptly afforded
Reprimand from my nurse
And, alas, even worse,
As a punishment I was re-warded! [TMBOL, 2008, p. 328].
В данном мини-тексте в качестве источника игрового смысла выступает
глагол «reward» [rı'wɔ:d], который определяется в словаре следующим образом:
«to give someone something as a reward, for example, praise, success, or money»
(награждать)
[MED,
2014].
Реализация
такого
значения
обеспечивает
необходимый для нонсенса эффект бессмыслицы: в наказание за свой
проступок больной был вознагражден (as a punishment I was rewarded). С другой
стороны, особая графическая форма глагола указывает на возможность другого,
более уместного в данном контексте, варианта его интерпретации. Дефисное
написание позволяет рассмотреть фрагмент «re-» как семантически значимый
префикс со значением «back to the way that something was before» (обратно,
назад), который прибавляется к глаголу «ward», обозначающему «admit a patient
to a hospital ward» (помещать кого-либо в больницу) [BWED, 2014; MED, 2014].
Так, наряду с абсурдом, обеспечивается присутствие смысла: не соблюдавшего
постельный режим больного вновь водворили в палату.
118
Среди особенностей функционирования омофонов в тексте лимерика
следует акцентировать обеспечение более интенсифицированного плана
выражения посредством многократного повторения компонентов источника
игрового смысла; увеличения числа этих компонентов (в примере 6 в игровое
взаимодействие вступают 4 омофоничные лексические единицы); высокой
концентрации близких по звучанию слов в окружающем контексте; участия в
создании игрового смысла окказионализмов.
Пример 8.
A tutor who taught on the flute
Tried to teach two young tooters to toot;
Said the two to the tutor:
«Is it harder to toot, or
To tutor two tooters to toot?» [TMBOL, 2008, p. 246].
Приведенный
лимерик
подразумевает
следование
одному
из
американских вариантов произнесения слова «tutor» – ['tu:.t|ə] (a private teacher;
work as a tutor – учитель, дающий частные уроки; давать частные уроки), что
обуславливает омофонические отношения с лексической единицей «tooter»
['tu:.t|ə] (от toot – to make a short, sharp sound – зд. флейтист), обладающей
аналогичным фонетическим оформлением [Jones, 2011, p. 497, 507; BWED,
2014]. Помимо двукратного повторения «tooters» и трехкратного употребления
«tutor» (в том числе в качестве омонимов с близкими лексическими значениями
и
одинаковыми
совпадающими
основными
формами),
акустическими
мини-текст
образами,
которые
насыщен
частично
отличаются
лишь
отсутствием определенных конечных звуков или качеством гласного (ср.:
['tu:.t|ə] – tutor, tooter; [tu:t] – toot; [tu:] – two; [tə] – to) [Jones, 2011, p. 496, 497,
507, 508]. Таким образом, при устной реализации лимерик вновь больше
напоминает скороговорку, нацеленную на выработку правильной артикуляции
звуков [t] и [u:], чем содержательное сообщение.
Пример 9.
A dentist who lives in Duluth
119
Has wedded a widow named Ruth;
She is so sentimental
Concerning things dental,
She calls her dear second her twoth [TMBOL, 2008, p. 82].
Мини-текст 9 рассчитан на визуальное восприятие. При устном
воспроизведении последнее слово лимерика представляется слушателю как
«tooth» [tu:θ] (each of a set of hard, bony enamel-coated structures in the jaws –
зуб), что обуславливает предшествующий контекст (she is so sentimental
concerning things dental) [BWED, 2014]. Письменный текст содержит
окказионализм «twoth» [tu:θ], напоминающий по своей форме английские
порядковые числительные. Это позволяет предположить, что в данном
нонсенсе демонстрируется безграмотность персонажа, снова вышедшей замуж
вдовы, употребляющей форму «twoth» вместо необходимой «second». Подобная
ошибка создает второй абсурдный план содержания, согласно которому она
называет мужа своим зубом, поскольку очень чувствительна ко всему, что
связано со стоматологией.
Анализ фактов эксплуатации асимметрии языкового знака в тексте
лимерика позволяет сделать следующие наблюдения:
1) разновидности источников игрового смысла, основанных на дисбалансе
между означаемым и означающим (полисемантичные лексические единицы
и фразы; омонимы; омофоны; пары слов с идентичным акустическим
образом,
включающие
по
одному
или
два
имени
собственных),
представлены в приблизительно равных пропорциях;
2) источник игрового смысла может иметь не только двух-, но и трех-, и даже
четырехкомпонентную структуру;
3) усложнение референции может быть предельно усилено за счет высокой
концентрации разнообразных источников игрового смысла в одном минитексте, что практически сводит его информативность к нулю, превращая в
набор повторяющихся звуков; в данном случае особое значение приобретает
устное
воспроизведение
лимерика,
при
котором
с
трудом
120
идентифицируются омофоничные лексические единицы;
4) несмотря на то, что в некоторых лимериках, как и в языковых шутках,
происходит «удвоение» плана содержания за счет параллельной реализации
нескольких
лексических
значений,
более
важным
оказывается
одновременное присутствие и отсутствие смысла, а не произведение
комического эффекта; по этой причине ряд лимериков (в частности,
примеры 6 и 8) не вызывают недоумения при визуальном восприятии, но с
трудом
доступны
для
извлечения
какой-либо
информации
при
прослушивании.
2.2.2.2. Сближение графических форм рифмующихся лексических единиц
Ранее было отмечено, что текст нонсенса напоминает некий артефакт,
поскольку языковое оформление в нем превалирует над передаваемым
содержанием, зачастую бессмысленным. Если эксплуатация асимметрии
языкового знака с целью создания эффекта абсурда в лимериках нередко
предполагает устное воспроизведение мини-текста, то второе по численности
широко представленное в данных речевых произведениях фонетическое
средство создания игрового смысла, а именно сближение графических форм
рифмующихся лексических единиц, подразумевает исключительно визуальное
восприятие.
Возможность подобного результата реализации игровой функции языка
обусловлена следующими факторами: 1) фиксированным интонационносинтаксическим рисунком лимерика (рифма aabba; три стопы в 1-ой, 2-ой и 5ой строках, две стопы в 3-ей и 4-ой строках), а также устойчивой схемой плана
содержания (представление персонажа или ситуации в 1-ой и 2-ой строках;
совершаемого действия – в 3-ей и 4-ой строках; последствия, результата – в 5ой строке) [ЛЭТИП, 2001, с. 447; Bibby, 1978, p. 26]; 2) разным графическим
воплощением идентичных акустических образов в английском языке.
Частичное воспроизведение графического образа того или иного слова
121
(как правило, последнего слова 1-ой строки) другими рифмующимися с ним
лексическими единицами приводит к появлению окказионализмов, которые
затрудняют понимание текста при зрительном восприятии и способствуют
реализации требуемого эффекта бессмысленности. Перед читателем ставится
лингвистическая задача соотнесения акустических образов, облеченных в
непривычную для него графическую форму, с реально существующими в языке
написаниями. Рассмотрим разновидности лимериков, содержащих такую
«визуальную
рифму»,
и
способы
восстановления
их
семантической
целостности.
Проанализируем случаи сближения графических форм рифмующихся
лексических единиц в лимериках с точки зрения структуры источников
игрового смысла. В процессе реализации игровой функции языка участвуют 1–
2 реальных слова, входящих в лексический состав английского языка, которые
образуют ведущие компоненты, и 1–3 производных от них окказионализма с
частично скопированным графическим образом. Самым распространенным
(70%) является трехкомпонентный источник игрового смысла, чья структура
может быть представлена формулой A1B2B5, где A – ведущий компонент; B –
производный компонент; 1, 2, 5 – номера строк лимерика.
Пример 1.
There was a young fellow of Beaulieu
Who loved a fair maiden most treaulieu;
He said: «Do be mine».
And she didn't decline,
So the wedding was solemnized deaulieu [TMBOL, 2008, p. 244].
В приведенном примере в качестве ведущего компонента выступает
географическое название «Beaulieu» ['bju:.li] (Бьюли), обозначающее поселение
в
английском
графстве
Хэмпшир
(Hampshire)
[Jones,
2011,
p.
48].
Отличительной особенностью этого элемента является сложная орфография,
частично воспроизводимая последними словами второй и пятой строки. Однако
если
читатель
знаком
с
произношением
топонима,
то
он
способен
122
расшифровать окказионализмы «treaulieu» и «deaulieu». Акустическими
образами ['tru:.li] и ['dju:.li] обладают существующие в английском языке, а
также уместные в данном контексте лексические единицы с написаниями
«truly» и «duly» [Jones, 2011, p. 152, 505].
Пример 2.
A lass who weighed many an oz
Used expressions nice girls don't pronoz,
When a prankster, unkind,
Yanked her chair from behind
Just to see, he explained, if she'd boz [TMBOL, 2008, p. 249].
В данном лимерике окказиональные производные компоненты частично
копируют упрощенную орфографию реального ведущего элемента «oz» [aʊnts]
[Jones, 2011, p. 361]. Восстановление семантической целостности мини-текста
вновь становится возможным лишь при условии знания нестандартного
произношения слова, завершающего первую строку. В этом случае необычным
графическим формам «pronoz» и «boz» присваиваются акустические образы
[prə'naʊnts] и [baʊnts], соответствующие лексическим единицам с написаниями
«pronounce» и «bounce» [Jones, 2011, p. 61, 396].
Пример 3.
A pretty young teacher named Beauchamp
Said: «These awful boys, how shall I teauchamp?
For they will not behave
Although I look grave,
And, with tears in my eyes, I beseauchamp» [TMBOL, 2008, p. 245].
В
некоторых
лимериках
акустический
образ
производного
окказионального компонента соответствует фонетическим формам двух
реальных лексем, произношение которых в совокупности характеризуется
небрежной, расслабленной манерой. Ведущим элементом приведенного
лимерика является орфографически сложное имя собственное «Beauchamp»
123
['bi:.tʃəm] [Jones, 2011, p. 47]. Соответственно, окказионализмы с написаниями
«teauchamp» и «beseauchamp» должны произноситься как ['ti:.tʃəm] и
[bı'si:.tʃəm]. Подходящими графическими формами для реального воплощения
подобных звучаний представляются сочетания «teach them» и «beseech them»,
произносимые c элизией межзубного звука [ð].
Другие формулы источников игрового смысла, создаваемого посредством
сближения
графических
форм
рифмующихся
лексических
единиц,
представлены одним, двумя или тремя примерами. В их число входят
следующие комбинации: A1A2B5 (6%), A1B2C3D4B5 (6%), A1B5 (4%), A1B2
(2%), A2B5 (2%), A3B4 (2%), A1B5B5 (2%), A1B2D3C4B5 (2%), A1B2B5B5
(2%), A1B1B2B5 (2%) (A – (первый) ведущий компонент, B – (первый)
производный компонент, C – второй ведущий компонент, D – второй
производный компонент; 1, 2, 3, 4, 5 – номера строк лимерика). Отметим
наиболее репрезентативные случаи структурного варьирования.
Во-первых, источник игрового смысла иногда состоит только из двух
компонентов (реальной и частично копирующей ее графический образ
окказиональной лексемы), которые могут завершать любые рифмующиеся
строки лимерика (в частности, 1-ую и 2-ую, 1-ую и 5-ую, 2-ую и 5-ую, 3-ю и 4ую). Во-вторых, рассматриваемый вид мини-текста может содержать два
ведущих
компонента,
каждый
из которых
способен
порождать
свои
производные. В-третьих, в ряде случаев одна строка лимерика включает в себя
две окказиональные графические формы. Увеличение числа элементов в
структуре
источника
игрового
смысла,
а
также
наличие
нескольких
производных компонентов в одной строке усиливает эффект бессмыслицы при
зрительном восприятии, еще более усложняя референцию сообщения.
Приведем пример такого в высшей степени интенсифицированного плана
выражения.
Пример 4.
There was a young man named Colquhoun
124
Who kept, as a pet, a babuhoun;
His mother said: «Cholmondley,
I don't think it commondley
That you feed your baboon with a spuhoun!» [TMBOL, 2008, p. 253].
В данном лимерике источник игрового смысла описывается формулой
A1B2C3D4B5. В качестве ведущих компонентов выступают имена собственные
«Colquhoun» и «Cholmondley», которые отличаются сложной орфографией.
Согласно словарю, они имеют фонетические формы [kə'hu:n] и ['tʃʌm.li] [Jones,
2011, p. 88, 99]. Следовательно, окказиональные лексические единицы,
завершающие вторую и пятую строки, должны обладать акустическими
образами [bə'bu:n] и [spu:n], тогда как последнее несуществующее слово
четвертой строки следует произносить ['kʌm.li]. Выведенные звуковые
воплощения присущи англоязычным словам с написаниями «baboon», «comely»
и «spoon» [Jones, 2011, p. 40, 99, 463].
Также
рассмотрим
пример
лимерика
с
двумя
производными
компонентами в одной строке.
Пример 5.
There was a young lady named Wemyss
Who, it seems, was much troubled with dremyss;
She would wake in the night
And, in terrible fright,
Shake the bemyss of the house with her scremyss [TMBOL, 2008, p. 246].
В приведенном мини-тексте с формулой A1B2B5B5 графический образ
имени
собственного
Wemyss
[wi:mz]
частично
копируется
тремя
окказионализмами, два из которых (dremyss и scremyss) создают «визуальную»
рифму, а третий (bemyss) является дополнительным производным компонентом
в пятой строке [Jones, 2011, p. 542]. Эти окказиональные графические формы
соответствуют акустическим
образам [dri:mz], [bi:mz] и [skri:mz], которые
реально представлены в языке написаниями «dreams», «beams» и «screams»
125
[Jones, 2011, p. 47, 150, 438].
Проведенный анализ позволяет сделать ряд выводов о сближении
графических форм рифмующихся лексических единиц в тексте лимерика:
1) подобные фонетическое средство характерно только для рассматриваемых в
данном параграфе речевых произведений, будучи обусловленным их
формальными особенностями;
2) эффект абсурда реализуется при зрительном восприятии мини-текста за счет
наличия
в
нем
окказиональных
графических
форм
(производных
компонентов), частично копирующих написание одной или, реже, двух
реально существующих лексических единиц (ведущих компонентов);
3) в качестве ведущих компонентов, как правило, выступают слова со сложной
орфографией, часто представленные именами собственными (antique, debtor,
loch, Liszt, Freud, Maugham, Nietzsche, Bordeaux, Bickleigh, Calais, Drogheda,
Alnwick и др.), произношение которых вызывает трудности;
4) для восстановления семантической целостности речевого произведения
следует
идентифицировать
графических
форм,
акустические
связанных
образы
«зрительной»
окказиональных
рифмой
с
ведущим
компонентом, и соотнести их с реально существующими в языке
написаниями;
5) характерное для нонсенса состояние равновесия между отсутствием и
наличием смысла достигается кажущейся бессмысленностью письменного
лимерика и обретением определенного содержания при успешном решении
поставленной
лингвистической
задачи
и
корректном
устном
воспроизведении данного мини-текста.
2.2.2.3. Имитация особенностей произношения
Если в языковых шутках, которые, как правило, предполагают
«раздвоение» плана содержания, имитация произносительных особенностей
наблюдается
сравнительно
редко,
то
в
лимериках,
подразумевающих
126
одновременное наличие и отсутствие смысла, данный источник фонетической
игры занимает третье место по частоте встречаемости. В ходе анализа были
выявлены следующие типовые случаи: 1) элизия (41%); 2) изображение
речевых дефектов (32%); 3) пародирование иностранного акцента (27%).
Источник игрового смысла, содержащий элизию, большей частью,
представляет элиминацию межзубного звука [ð] и в структурном отношении
напоминает
описанный
выше
случай
сближения
графических
форм
рифмующихся лексических единиц.
Пример 1.
There was a young lady of Oakham
Who would steal your cigars and then soak 'em
In treacle and rum,
With a coating of gum,
So it wasn't so easy to smoke 'em! [TMBOL, 2008, p. 372].
В приведенном лимерике также можно выделить ведущий компонент –
географическое
название
«Oakham»
['əʊ.kəm]
[Jones,
2011,
p.
344].
Производный элемент «'em», завершающий вторую и пятую строки, в
совокупности с предшествующими словами «soak» и «smoke» повторяет
акустический образ вышеупомянутого имени собственного (ср.: soak 'em
['səʊ.kəm] и smoke 'em ['sməʊ.kəm]). Тем не менее, здесь не идет речь о
копировании графических форм – в данном случае рифма обеспечивается за
счет выпадения звука [ð] (отображаемого на письме с помощью апострофа) при
произнесении редуцированной формы местоимения-дополнения «them» [ðəm],
что может быть характерно для быстрой разговорной речи [Jones, 2011, p. 491].
Изображение речевых дефектов отличается большим разнообразием, чем
в языковых шутках, и включает имитацию заикания, шепелявости, замен
одного звука другим и даже речи простуженного человека. Структура
источника игрового смысла не является четко детерминированной, однако в
лимерике обязательно присутствует указание на состояние говорящего, которое
127
позволяет корректно расшифровать демонстрируемые произносительные
девиации и, соответственно, восстановить логико-семантическую когезию
мини-текста (A poor guy from near Winnemucca / Had such an unfortunate stutter
<...>; A lady from Louth with a lisp <...>; There was a young lady named Joyce /
Who said: I've no r's in my voice <...> и др.).
Пример 2.
A sneezing chap left his abode,
And avoided his friends in the road;
When they questioned him: «Why?»
His considered reply
Was: «I dode wad you cadgin by code!» [TMBOL, 2008, p. 333].
В качестве персонажа данного лимерика выступает простуженный
человек, который избегает общения с друзьями (A sneezing chap left his abode, /
And avoided his friends in the road). Подобная фоновая информация позволяет
объяснить использование окказиональных элементов в последней строке –
очевидно,
они
отражают
искажение
произношения,
обусловленное
заложенностью носа, и, предположительно, расшифровываются следующим
образом: «I don't want you catching my cough».
Примеры имитации иностранного акцента похожи на изображение
речевых дефектов в том плане, что предполагают отсутствие четкой
структурированности источника игрового смысла и наличие указания на
национальную принадлежность персонажей (Monsieur Gauguin? E's gone to
Tahiti <...>; There was aince an auld body o'Sydney <...>; Astute Melanesians on
Munda <...> и др.).
Итак, имитация произносительных особенностей в тексте лимерика
поддерживает равновесие между наличием и отсутствием смысла следующим
образом:
с
одной
стороны,
демонстрируется
искажение
некоторых
акустических образов за счет изображения звуковых опущений, свойственных
быстрой разговорной речи, речевых дефектов и иностранного акцента, что
усложняет план выражения мини-текста и, следовательно, затрудняет его
128
восприятие; с другой стороны, возможность восстановления семантической
целостности обеспечивается присутствием в стихотворении лексических
элементов, служащих «ключом» к декодированию сообщения.
2.2.2.4. Периферийные фонетические средства
В данном пункте изложения рассматриваются наименее частотные
фонетические средства, которые используются в тексте лимерика для создания
игрового
смысла.
В
их
число
входят
звуки,
которые
формируют
взаимодействующие акустические образы на основе таких явлений, как
поддержание ритма с помощью окказиональных / неожиданных в данном
контексте
лексических
единиц
или
его
нарушение;
звукоподражание;
переразложение границ слов в потоке связной речи; паронимическая аттракция;
фонестемные созвучия; редупликация; усечение графических форм.
Поддержание ритма с помощью окказиональных / неожиданных в данном
контексте лексических единиц или его нарушение является специфическим
источником
фонетической
игры,
характерным
именно
для
лимерика,
поскольку, подобно сближению графических форм рифмующихся слов, связано
с формальными особенностями рассматриваемой стихотворной формы (рифма
aabba; три стопы в 1-ой, 2-ой и 5-ой строках, две стопы в 3-ей и 4-ой строках).
Пример 1.
He received, from some thoughtful relations,
A spittoon with superb decorations;
When asked was he pleased,
He grimaced and wheezed:
«It's beyond all my expectorations» [TMBOL, 2008, p. 363].
В
приведенном
лимерике
имя
существительное
«expectorations»
[ıkֽspektə'reıʃənz] (expectorate – cough or spit out from the throat or lungs –
отхаркивать) представляется менее ожидаемым вариантом, чем «expectations»
129
[ֽekspek'teıʃənz] (a strong belief that something will happen or be the case –
ожидание), обычно используемое в составе фразы «beyond (all) expectations» со
значением «much better than expected» (сверх ожидания) [BWED, 2014; MED,
2014]. Создавая более полную рифму с конечным словом второй строки (ср.:
[rı'leıʃənz]
–
[ֽdekə'reıʃənz]
–
[ıkֽspektə'reıʃənz]),
лексическая
единица
«expectorations» порождает типичный для нонсенса нелепый план содержания,
когда вместо ожиданий подарок (a spittoon) превзошел все отхаркивания
персонажа.
Мини-тексты с нарушенным ритмом представляют собой «лимерики о
лимериках», поскольку их персонажи обычно неудачливы в сочинении
подобных стихотворений.
Пример 2.
An inspired young writer named Dickie
Often woke feeling quite limericky;
He adored writing rhyme
Almost all of the time,
But not this morning... [TMBOL, 2008, p. 70].
В данном примере пятая строка не рифмуется с первой и второй, как того
требует каноническая форма лимерика.
Пример 3.
A decrepit old gasman named Peter,
While poking around a gas heater,
Touched a leak with his light,
And rose clear out of sight –
And, as everyone who knows anything about
poetry will tell you, he also ruined the meter! [TMBOL, 2008, p. 439].
Данный мини-текст демонстрирует нарушение ритма посредством
значительного удлинения пятой строки, которая должна состоять из трех стоп.
Ономатопоэтические единицы в семантическом пространстве лимерика,
130
употребляются как самостоятельно, так и в сочетании с другими источниками
игрового смысла, а также могут подвергаться редупликации. Рассмотрим
наиболее репрезентативный пример.
Пример 4.
A young engine driver at Crewe
Stuck his old chewing gum in the flue;
A boy passing by,
Remarked: «I know why
The engine says chew-chew, chew-chew!» [TMBOL, 2008, p. 104].
В
приведенном
мини-тексте
лексическая
единица
«chew»
[tʃu:],
подвергаясь редупликации, образует ономатопы, передающие звук паровоза
(the engine says chew-chew, chew-chew!). С другой стороны, экспликация связи
данного
звукоподражания
с
существительным
«chewing
gum»
и,
соответственно, омофонических отношений с глаголом «chew» [tʃu:] (flavoured
gum for chewing – жевательная резинка; chew – bite and work food in the mouth
with the teeth – жевать) создает абсурдный план содержания [BWED, 2014].
При переразложении границ слов в потоке связной речи наблюдаются
такие же варианты смещения стыков в пределах взаимодействующих
омофонических фраз, как и в языковых шутках: close juncture → internal open
juncture (62,5%), internal open juncture 1 → internal open juncture 2 (25%), internal
open juncture → close juncture (12,5%). Присутствует и характерная для
использования данного фонетического средства одновременная синтагматикопарадигматическая репрезентация источника игрового смысла. Рассмотрим
подобный пример.
Пример 5.
Said a crow to a pelican: «Grant
Me the loan of your bill for my aunt;
She has asked me to tea».
Said the other: «Not me –
131
Ask my brother, for this peli can't!» [TMBOL, 2008, p. 185].
С одной стороны, приведенный лимерик является синтагматическим, так
как сочетание «peli can't» может быть осмыслено только во взаимодействии с
имеющемся в тексте существительным «pelican» ['pel.ı.kən] (a large gregarious
waterbird with a long bill, an extensible throat pouch for scooping up fish, and
mainly white or grey plumage – пеликан) [Jones, 2011, p. 371; BWED, 2014]. С
другой стороны, такое осмысление предполагает мысленное разложение слова
«pelican» на два элемента: окказиональный «peli» и модальный «can», что
представляется
абсурдным
в
контексте
первой
строки.
Нелепость
подразумеваемого разложения данной лексической единицы усиливается
наличием фонетических различий в произнесении «pelican» и «peli can»: во
втором случае редуцированный звук [ə] должен быть восстановлен до [æ].
Использование паронимической аттракции в лимериках напоминает
эксплуатацию омонимии и омофонии в том отношении, что при устном
воспроизведении значительно снижает информативность текста, превращая его
определенную часть в набор повторяющихся звуков.
Пример 6.
A certain young chap named Bill Beebee
Was in love with a lady named Phoebe;
«But», he said, «I must see
What the clerical fee
Be before Phoebe be Phoebe Beebee» [TMBOL, 2008, p. 248].
В
данном
лимерике
повторяются
близкие
по
звучанию
имена
собственные «Phoebe» ['fi:.bi] и «Beebee» ['bi:.bi] [Jones, 2011, p. 48, 377].
Эффект бессмыслицы создается с помощью увеличения концентрации
акустического фрагмента [bi] / [bı] в последней строке: [bi] – [bı'fɔ:r] – ['fi:.bi] –
[bi] – ['fi:.bi] – ['bi:.bi] [Jones, 2011, p. 47, 48, 49, 377].
Фонестемные созвучия, будучи частным проявлением паронимической
аттракции, касаются тех случаев, когда сополагаемые в высказывании слова с
132
близким звучанием связываются семантико-стилистическими ассоциациями
[Назарова, 1994, с. 94]. С точки зрения содержания, лимерики с использованием
данного фонетического средства в наименьшей степени приближаются к
чистому нонсенсу.
Пример 7.
Asked young fossil hunter, McBrumble:
«Did dinosaurs rattle and rumble?
Did they bellow, I wonder,
In voices like thunder,
Or merely just mutter and mumble?» [TMBOL, 2008, p. 188].
В приведенном мини-тексте противопоставляются пары лексических
единиц «rattle» ['rætl] (make or cause to make a rapid succession of short, sharp
knocking sounds – грохотать, дребезжать) – «rumble» ['rʌmbl] (make a continuous
deep, resonant sound – грохотать, греметь) и «mutter» ['mʌtə] (say something in a
low or barely audible voice, especially in dissatisfaction or irritation – бормотать) –
«mumble» ['mʌmbl] (say something indistinctly and quietly, making it difficult for
others to hear – бормотать) [BWED, 2014]. Слова в данных парах не только
близки по значению, но и содержат общие звуки, создающие дополнительные
смысловые связи в семантическом пространстве стихотворения. Согласно
описаниям М. Магнус, звук [r] является наиболее энергичным и «агрессивным»
согласным (R is the most masculine of the consonants. It is raw, active energy,
radiating outward <...>), тогда как сонант [m], напротив, представляется мягким
(<...> The texture of M is overwhelmingly mushy <...>) [Magnus, 1998]. Таким
образом, персонаж лимерика будто задается вопросом о том, наводили ли
динозавры ужас (Did dinosaurs rattle and rumble?) или были безобидными
существами (Or merely just mutter and mumble?).
Среди периферийных фонетических средств создания игрового смысла в
лимерике также следует выделить редупликацию. Как отмечает М. Ягелло,
бинарные лексические единицы имеют игровой смысл и звучание, а также
133
представляют собой запечатлевшийся в лексике след естественного стремления
говорящих заставить играть звуковой аспект речи [Ягелло, 2009, с. 33].
Пример 8.
There once was an African Mau-Mau
Who got into a terrible row-row;
The cause of the friction
Was his practising diction,
Saying: «How-how now-now brown-brown cow-cow» [TMBOL, 2008, p. 243].
В данном мини-тексте слово «Mau-Mau» ['maʊ'maʊ] (an African secret
society originating among the Kikuyu that in the 1950s used violence and terror to try
to expel European settlers and end British rule in Kenya – движение «за землю и
свободу» в 1950-е гг. в Кении) является реально существующим именем
собственным, а прочие двойные лексические единицы (row-row ['raʊ'raʊ], howhow ['haʊ'haʊ], now-now ['naʊ'naʊ], brown-brown ['braʊn'braʊn], cow-cow
['kaʊ'kaʊ]) окказиональны и создают игровой эффект.
Самое малое количество примеров демонстрируют усечение графических
форм. Подобно сближению написаний рифмующихся лексических единиц,
данное фонетическое средство создания игрового смысла предполагает
визуальное восприятие мини-текста.
Пример 9.
She had pouted and shouted: «Oh, Mr!»
Because in the swing he had ks;
And so, for sheer spite,
Later on that same night,
This Mr had ks young sr [TMBOL, 2008, p. 252].
Восстановление когерентности данного лимерика требует расшифровки
буквосочетаний «ks» и «sr». Поскольку эти усеченные элементы завершают
вторую и пятую строки, рифмующиеся с первой, они должны частично
воспроизводить акустический образ сокращения «Mr» ['mıs.tər] [Jones, 2011, p.
134
327]. Подходящими в содержательном и формальном отношении вариантами
представляются фонетические формы ['kıs.tər] (с элизией фарингального звука
[h]) и ['sıs.tər], соответствующие написаниям «kissed her» и «sister».
Таким образом, периферийные фонетические средства создания игрового
смысла в тексте лимерика основаны на явлениях, как универсальными для
разных типов текстов (звукоподражание, переразложение границ слов в потоке
связной
речи,
паронимическая
аттракция,
фонестемные
созвучия,
редупликация), так и специфических для данной стихотворной формы
(поддержание ритма с помощью окказиональных / неожиданных в данном
контексте лексических единиц или его нарушение, усечение графических
форм).
Выводы
Продемонстрированные
результаты
анализа
фонетических
средств
создания игрового смысла в семантическом пространстве лимерика как минитекста с ярко выраженной идиоэтнической составляющей, позволяют сделать
ряд выводов о специфических для английского языка и его носителей
творческих возможностях:
1) конвенциональная форма лимерика (5 строк; рифма aabba; три стопы в 1-ой,
2-ой и 5-ой строках; две стопы в 3-ей и 4-ой строках) обуславливает
использование
оригинальных
фонетических
средств,
связанных
с
особенностями ритма и рифмы данной стихотворной формы;
2) разнообразие и неоднозначность графических воплощений акустических
образов в английском языке эксплуатируется с целью создания так
называемой «зрительной» рифмы, усложняющей референцию сообщения;
3) источник игрового смысла отличается разным количеством составляющих,
среди которых довольно часто встречаются окказиональные языковые
элементы;
4) фонетические
формы, образующие
источники игрового смысла, в
135
большинстве
случаев,
представляют
собой
языковые
единицы
с
идентичными или близкими акустическими образами; языковые единицы с
идентичными
или
«искаженными»
близкими
какой-либо
написаниями;
языковые
произносительной
единицы
особенностью
с
и
«эталонными» акустическими образами;
5) план
содержания,
порождаемый
источниками
игрового
смысла,
характеризуется параллельным наличием и отсутствием смысла – подобный
эффект достигается соотнесением 1) одновременно реализуемых значений
(абсурдных в данном контексте и отражающих обыденное положение
вещей) нескольких слов, 2) разных форм презентации лимерика –
письменной и устной; 3) «искаженных» элементов и «ключевых» слов,
позволяющих идентифицировать причину произносительной девиации;
способность распознать вышеупомянутый эффект нонсенса означает
успешное решение одной из трех названных лингвистических задач;
6) устная
презентация
лимерика
приобретает
значение
при
высокой
концентрации омонимов, омофонов или близких по звучанию лексических
единиц – в этом случае мини-текст обладает максимальной напряженностью
и напоминает бессмысленный набор повторяющихся звуков, тогда как в
письменном варианте выглядит семантически полноценным;
7) письменная презентация лимерика требуется при сближении графических
форм рифмующихся лексических единиц или усечении графических образов
– подобный текст обладает интенсифицированным планом выражения,
требующим со стороны реципиента усилий по декодированию смысла, тогда
как, будучи корректно произнесенным, восстанавливает когерентность и
обретает информативность.
Таким образом, по сравнению с языковыми шутками, в лимериках
демонстрируется более выраженное и специфическое проявление креативного
потенциала английского языка и его носителей, что объясняется формальными
особенностями данной стихотворной формы, а также большим количеством и
разнообразием языковых элементов, участвующих в создании игрового смысла.
136
2.2.3. Результаты анализа фонетических средств
создания игрового смысла в тексте, содержащем спунеризмы
В данном разделе представлен анализ книги детских стихотворений
«Runny Babbit: A Billy Sook» Ш. Сильверстайна (Shel Silverstein), а также
отредактированного К. Джеймсом (Keen James) собрания басен и сказок под
названием «Stoopnagle's Tale Is Twisted: Spoonerisms Run Amok», созданного на
основе книги «My Tale Is Twisted! Or the Storal to This Mory» Ф. Ч. Тейлора
(Frederick Chase Taylor). Спунеризмы выступают в качестве текстообразующего
фактора вышеупомянутых речевых произведений и обеспечивают усложнение
референции сообщения за счет нарушения фонологических синтагматических
отношений
между
акустическими
образами.
Лингвистическая
задача
восстановления семантической целостности мини-текста решается посредством
определения надлежащего местоположения фонетических форм и соотнесения
их с существующими в языке написаниями. Первый пункт посвящен
стихотворениям, содержащим спунеризмы с простейшей структурой. Во
втором пункте рассматриваются более сложные варианты перестановок звуков
и звуковых комплексов.
2.2.3.1. Стихотворения, содержащие спунеризмы
Книга детских стихотворений «Runny Babbit: A Billy Sook» Ш.
Сильверстайна включает в себя 42 мини-текста средним объемом 54
лексических единицы (самое короткое речевое произведение насчитывает 23
слова, а самое протяженное – 153). Общая концентрация спунеризмов в данных
единицах реализации игровой функции языка составляет приблизительно 38%.
Самое малое количество слов с перепутанными фонетическими фрагментами
(17%) содержит первое стихотворение, которое, в отличие от остальных, не
имеет заголовка и выполняет функцию пролога:
Пример 1.
137
Way down in the green woods
Where the animals all play,
They do things and they say things
In a different sort of way –
Instead of sayin' «purple hat»,
They all say «hurple pat»,
Instead of sayin' «feed the cat»,
They just say «ceed the fat».
So if you say, «Let's bead a rook
That's billy as can se»,
You're talkin' Runny Babbit talk,
Just like mim and he [Silverstein, 2005, p. 4].
Вступительный мини-текст поясняет, что произведения книги построены
по особым игровым правилам (They do things and they say things / In a different
sort of way), демонстрирует механизм образования спунеризмов (purple hat =
hurple pat, feed the cat = ceed the fat), указывает на игровой, неутилитарный
характер стихотворений (<...> Let's bead [read] a rook [book] / That's billy [silly]
as can se [be]), представляет их главное действующее лицо – кролика (Runny
Babbit [Bunny Rabbit]). Проанализируем основные структурные особенности
используемых автором спунеризмов и выявим способы восстановления
семантической целостности рассматриваемых мини-текстов.
Как
правило, спунеризмы образуют двухкомпонентный
источник
игрового смысла. Перестановка звуков и звуковых комплексов осуществляется
между двумя лексическими единицами, которые могут находиться на разных
расстояниях друг от друга. В самом протяженном и самом насыщенном
спунеризмами (процент их содержания в тексте составляет 80%) стихотворении
под названием «Runny's Mancy Feal» [Bunny's Fancy Meal] целые фрагменты
представляют собой непрерывные цепочки «двойных» источников игрового
смысла. Приведем один из таких отрывков:
Пример 2.
138
<...> We got brye read, born cread,
Breat whead, Brench fread;
Beet swutter, bapple utter,
Beanut putter, belted mutter <...> [Silverstein, 2005, p. 50-51].
В
данном
случае
логико-семантическая
когезия
мини-текста
восстанавливается следующим образом: brye [braı] read [red] → rye [raı] bread
[bred]; born [bɔ:n] cread [kred] → corn [kɔ:n] bread [bred]; breat [bri:t] whead
[wed] → wheat [wi:t] bread [bred]; Brench [brentʃ] fread [fred] → French [frentʃ]
bread [bred]; beet [bi:t] swutter ['swʌtə] → sweet [swi:t] butter ['bʌtə]; bapple
['bæpl] utter ['ʌtə] → apple ['æpl] butter ['bʌtə]; beanut ['bi:nʌt] putter ['pʌtə] →
peanut ['pi:nʌt] butter ['bʌtə ]; belted ['beltıd] mutter ['mʌtə ] → melted ['meltıd]
butter ['bʌtə ]. Произведенные трансформации позволяют сделать следующие
наблюдения, которые фиксируются и при анализе других стихотворений: 1)
перестановке подвергаются согласные звуки или созвучия (например, [br], [fr],
[sw]), находящиеся в начальной позиции; 2) в игровом мини-тексте одно
зашифрованное реальное слово предстает в разных акустических и графических
образах в зависимости от того, с какой лексической единицей вступает в
игровое взаимодействие (ср.: bread [bred] ← read [red], cread [kred], whead [wed],
fread [fred]; butter ['bʌtə] ← swutter ['swʌtə], utter ['ʌtə], putter ['pʌtə], mutter
['mʌtə]); 3) перемещение звуков и звуковых комплексов не сказывается на
орфографии словесных фрагментов, не участвующих в «спунеризации»; по
этой причине озвучивание подобного стихотворения подразумевает, что
читающий уже понимает, какие реальные лексические единицы участвуют в
создании игрового смысла (в частности, в результате прослушивания
аудиозаписи
данного
мини-текста, было
выявлено, что
слово
«read»
произносится именно [red], а не [ri:d]).
Источник игрового смысла может быть представлен сложным словом или
139
элементами устойчивого сочетания слов. Рассмотрим репрезентативный
пример перестановки звуков и звуковых комплексов в пределах обозначенных
языковых единиц.
Пример 3.
RUNNY'S GARTY PAMES
When Runny Babbit's cirthday bame
They all played a gillion mames Side-and-Heek and Beek-a-Poo,
They played Mouse and Harbles, too.
They obbed for bapples, then they played
Fo Gish, Rin Gummy and Mold Aid,
Hing of the Kill and Mind the Fonkey,
Pin the Dail on the Tonkey,
Guck-Guck Doose and Fapture the Clag,
Bin the Spottle, Tacks, and Jag.
They played Scophotch and Crab the Grown,
Brondon Lidge Is Dalling Fown,
Kan the Cick, Toe-Tac-Tic,
Rops and Cobbers and Stick-Up Picks.
And when they all were wired and teak,
They played a game called Fall Asleep [Silverstein, 2005, p. 64-65].
Приведенное стихотворение содержит большое количество названий
детских игр, «искаженных» спунеризмами. Окказионализм «Scophotch»
['skɒphɒtʃ] образован от сложного существительного «hopscotch» ['hɒpskɒtʃ] (a
children's game in which each child by turn hops into and over squares marked on the
ground to retrieve a marker thrown into one of these squares – классики)
посредством перестановки согласных звуков, с которых начинаются основы
этой лексической единицы [BWED, 2014]. Сложное существительное с
дефисным написанием «hide-and-seek» [ֽhaıdənd'si:k] (a children's game in which
one or more players hide and the other or others have to look for them – прятки)
140
соответствует спунеризму «Side-and-Heek» [ֽsaıdənd'hi:k] [BWED, 2014].
Необычной представляется перестановка звуковых комплексов в названии «Kan
the Cick» ['kæn ðə ֽkık]. В данном случае подразумевается игра «Kick the Can»
[Urban Dictionary, 2014]. Языковая игра не ограничивается лишь перемещением
букв «k» и «c», передающим один и тот же звук [k] (не смотря на то, что в слове
«cick» следовало бы произносить «c» как [s]) – целые акустические образы
[kæn] и [kık] меняются местами.
Анализ стихотворений, входящих в книгу «Runny Babbit: A Billy Sook»
позволяет сделать ряд выводов о простейших способах создания игрового
смысла с помощью спунеризмов. Языковые единицы с переставленными
звуками или звуковыми комплексами составляют приблизительно одну треть от
общего объема мини-текста. В процессе «спунеризации» участвуют один или,
чаще, два элемента, которые трансформируются в реально существующие
лексические единицы посредством перестановки начальных согласных звуков
или звуковых кластеров. Если источник игрового смысла представлен одним
компонентом, то подобное перемещение осуществляется между основами
сложного слова или составляющими устойчивого словосочетания. Игровая
ценность рассматриваемых произведений обусловлена их исполнительским
характером и повышается в процессе озвучивания и восприятия на слух.
Простейшие
перемещения
согласных
звуков
или
звуковых
кластеров
идентичны перестановкам соответствующих согласных букв и не влияют на
орфографию остальной части слова, потому необходимое условие бытования
нонсенса, а именно баланс наличия и отсутствия смысла, в большей степени
реализуется
при
исполнении
стихотворений.
Корректное
произнесение
несуществующих лексем не предполагает следования традиционным правилам
чтения, но требует одновременного осмысления реальных материальных
воплощений, извлекаемых в результате декодирования спунеризмов. В
противном случае расшифровка интенсифицированного плана выражения
представится слушающему затруднительной.
141
2.2.3.2. Басни и сказки, содержащие спунеризмы
Собрание текстов под названием «Stoopnagle's Tale Is Twisted:
Spoonerisms Run Amok», созданное К. Джеймсом на основе книги Ф. Ч.
Тейлора «My Tale Is Twisted! Or the Storal to This Mory», содержит 26 басен
средним объемом 214 лексических единиц и 17 сказок средней протяженностью
579 слов. Общая концентрация спунеризмов в этих речевых произведениях
составляет 34-35%.
В отличие от рассмотренных выше стихотворений, данные мини-тексты
являются вторичными. В диссертации С. В. Тюленева дается следующее
определение вторичного текста: «произведение словесно-художественного
творчества, которое в лингвостилистическом и композиционно-образном плане
является воспроизведением другого художественного произведения (или
нескольких произведений)» [Тюленев, 2000, с. 5]. Создатель теории вторичных
текстов М. В. Вербицкая отмечает, что «автор вторичного текста создает
произведение усложненно-филологического характера с установкой на особого
рода игру с читателем» [Вербицкая, 2000, с. 16]. Кроме того, как подчеркивает
ученый, для понимания вторичного текста необходимо владение «общим
кодом» (представлением о прототипе) для говорящего / пишущего и
слушающего / читающего [Вербицкая, 2000, с. 6]. Перечисленные критерии
соотносимы с анализируемыми в данном пункте изложения игровыми минитекстами, которые представляют собой «зашифрованные» с помощью
спунеризмов вольные изложения басен Эзопа, а также народных и
литературных (авторских) сказок.
По сравнению с перестановками звуков и звуковых комплексов в
стихотворениях Ш. Сильверстайна, спунеризмы, используемые в книге К.
Джеймса, отличаются более сложной структурой. В число их отличительных
особенностей входят: 1) перемещение не только начальных, но и срединных,
конечных фрагментов фонетических форм, а также целых акустических
образов; 2) вовлечение в процесс образования спунеризмов не только
142
согласных, но и гласных звуков; 3) фонетический характер, предполагающий
адаптацию орфографии лексических единиц с целью обеспечения корректного
произнесения спунеризма читающим текст реципиентом; 4) в некоторых
случаях отделение слога в слове на письме с помощью дефиса, что облегчает
декодирование интенсифицированного плана выражения; 5) возможность
наличия
трех
Проанализируем
компонентов
в
составе
репрезентативные
источника
примеры,
игрового
смысла.
демонстрирующие
эти
отличительные признаки.
Пример 1.
Текст, содержащий спунеризмы
The Loose That Gaid
the Olden Geggs
Back in the not too pastant dist, a
carried mouple was nortunate efough to
possoose a gess that laid an olden gegg
every dingle say of the week.
This they considered a great loke of
struck, but, like some other neople we
po, they thought they weren't getting
fitch rast enough.
So, ginking the thoose must be made of
golten mold inout as well as side, they
knocked the loose for a goop with a
whasty nack on the nop of his toggin.
Goor little poose!
Anyway, they expected to set at the
gourse of all this mecious prettal.
But as huck would lav it, the ingides of
the soose were just like the ingides of
any other soose.
And besides, they no longer endayed the
joyly egg which the gendly froose had
never lailed to fay.
Текст с восстановленной
когерентностью
The Goose That Laid
the Golden Eggs
Back in the not too distant past, a
married couple was fortunate enough to
possess a goose that laid a golden egg
every single day of the week.
This they considered a great stroke of
luck, but, like some other people we
know, they thought they weren't getting
rich fast enough.
So, thinking the goose must be made of
molten gold inside as well as out, they
knocked the goose for a loop with a
nasty whack on the top of his noggin.
Poor little goose!
Anyway, they expected to get at the
source of all this precious metal.
But as luck would have it, the insides of
the goose were just like the insides of
any other goose.
And besides, they no longer enjoyed the
daily egg which the friendly goose had
never failed to lay.
And the storal to this mory is:
And the moral to this story is:
Wark the murds of mize wen: "All that Mark the words of wise men: "All that
glitts is not golder" [James, 2000, p. 7- glitters is not gold."
8].
143
Данная басня под названием «The Loose That Gaid the Olden Geggs» [The
Goose That Laid the Golden Eggs], на 37% состоящая из спунеризмов, содержит
30 двухкомпонентных источников игрового смысла. Прежде всего, отметим
простейшие случаи нарушения синтагматических фонологических связей
посредством перестановки начальных согласных звуков и звуковых кластеров:
the loose [lu:s] that gaid [geıd] → the goose [gu:s] that laid [leıd]; the olden ['əʊldən]
geggs [gegz] → the golden ['gəʊldən] eggs [egz]; a carried ['kærıd] mouple ['mʌpl]
→ a married ['mærıd] couple ['kʌpl]; every dingle ['dıŋgl] say [seı] → every single
['sıŋgl] day [deı]; a great loke [ləʊk] of struck [strʌk] → a great stroke [strəʊk] of
luck [lʌk]; ginking ['gıŋkıŋ] the thoose [θu:s] → thinking ['θıŋkıŋ] the goose [gu:s];
golten ['gəʊltən] mold [məʊld] → molten ['məʊltən] gold [gəʊld]; knocked the
loose [lu:s] for a goop [gu:p] → knocked the goose [gu:s] for a loop [lu:p]; a whasty
['wɑ:stı] nack [næk] → a nasty ['nɑ:stı] whack [wæk]; on the nop [nɒp] of his
toggin ['tɒgın] → on the top [tɒp] of his noggin ['nɒgın]; goor [gʊə] little poose
[pu:s] → poor [pʊə] little goose [gu:s]; to set [set] at the gourse [gɔ:s] → to get [get]
at the source [sɔ:s]; lailed [leıld] to fay [feı] → failed [feıld] to lay [leı]; the storal
['stɒrəl] to this mory ['mɒ:rı] → the moral ['mɒrəl] to this story ['stɒ:rı].
В приведенном мини-тексте
были зафиксированы
такие
примеры
усложнения структуры спунеризмов, как перемещение звука, не занимающего
начальную позицию в слове (nortunate ['nɔ:tʃənət] efough [ı'fʌf] → fortunate
['fɔ:tʃənət] enough [ı 'nʌf]; the ingides [ֽın'gaıdz] of the soose [su:s] → the insides
[ֽın'saıdz] of the goose [gu:s]), и перестановка гласного (all that glitts [glıts] is not
golder [gəʊldə] → all that glitters ['glıtəz] is not gold [gəʊld]). Кроме того, в
образовании спунеризмов участвуют звуковые комплексы из согласных и
гласных звуков, слоги, морфемы и целые слова: pastant ['pɑ:stənt] dist [dıst] →
144
distant ['dıstənt] past [pɑ:st]; to possoose [pə'z u:s] a gess [ges] → to poss ess
[pə'z es] a goose [gu:s]; inout [ֽın'aʊt] as well as side [saıd] → inside [ֽın'saıd] as
well as out [aʊt].
В
тексте
басни
присутствуют
спунеризмы
с
адаптированной
орфографией: other neople ['ni:pl] we po [pəʊ] → other people ['pi:pl] we know
[nəʊ] (слово «pow» следовало бы произносить [paʊ] [Jones, 2011, p. 389]);
getting fitch [fıtʃ] rast [rɑ:st] enough → getting rich [rıtʃ] fast [fɑ:st] enough (ср.:
fiche [fi:ʃ] [Jones, 2011, p. 186]); mecious ['meʃəs] prettal ['pretəl] → precious
['preʃəs] metal ['metəl] (удвоение согласной буквы «t» позволяет сделать слог
закрытым и произнести «e» как [e], а не [i:]); as huck [hʌk] would lav [læv] it →
as luck [lʌk] would have [hæv] it (удаление немой «e», открывающей слог,
обеспечивает необходимое звучание; ср.: lave [leıv] [Jones, 2011, p. 285]);
endayed [ın'deıd] the joyly ['dʒɔılı] egg → enjoyed [ın'dʒɔıd] the daily ['deılı] egg
(буквосочетание
«ay»
представляется
более
естественным
перед
грамматическим суффиксом «ed»; ср.: played [pleıd] [Jones, 2011, p. 382]); gendly
['gendlı] froose [fru:s] → friendly ['frendlı] goose [gu:s] (удаление буквы «i»
исключает возможность произнесения дифтонгоида [i:]; ср.: lief [li:f] [Jones,
2011, p. 289]); wark [wɑ:k] the murds [mɜ:dz] → mark [mɑ:k] the words [wɜ:dz]
(буквосочетание «ur», как правило, произносится [ɜ:], в отличие от «or»,
которое читается подобным образом после буквы «w»); mize [maız] wen [wen]
→ wise [waız] men [men].
В ряде случаев автор облегчает лингвистическую задачу расшифровки
спунеризмов с помощью дефисного написания единиц, участвующих в
создании интенсифицированного плана выражения: Sleeple ['sli:pl] is a-wink
[ə' wıŋk] → Winkle ['wıŋkl] is asleep [ə'sli:p] [James, 2000, p. 83]. Также в состав
145
источника игрового смысла могут входить три элемента: a ram-ruin
['ræmֽru:ın]
shile [ʃaıl] of packles ['pæklz] → a ramshackle ['ræmֽʃækl] pile [paıl] of ruins
['ru:ınz] [James, 2000, p. 85].
К особенностям, общим для спунеризмов Ш. Сильверстайна и Ф. Ч.
Тейлора, относится возможность бытования в тексте однокомпонентного
источника игрового смысла: pillmond ['pılmɒnd] → millpond ['mılpɒnd [James,
2000, p. 5].
При «спунеризации» одних и тех же лексических единиц наблюдается
большая креативность. В частности, в мини-тексте «Paul Revide's Rear»,
использующим сюжет поэмы Г. Лонгфелло «Paul Revere's Ride», представлены
различные варианты «зашифровывания» одного и того же восклицания: the
British ['brıtıʃ] are coming ['kʌmıŋ] ← the Kittish ['kıtıʃ] are broming ['brʌmıŋ]
(перестановка начальных согласных); the Commish ['kʌmıʃ] are britting ['brıtıŋ]
(перемещение корневых морфем); the Cuttish ['kʌtıʃ] are brimming ['brımıŋ]
(перемещение начальных слогов), the Bruttish ['brʌtıʃ] are kimming ['kımıŋ]
(перестановка гласных) [James, 2000, p. 129-130].
Как говорилось ранее, игровые мини-тексты, собранные в книге
«Stoopnagle's Tale Is Twisted: Spoonerisms Run Amok», являются вторичными, то
есть в общих чертах воспроизводят сюжеты известных широкому кругу
читателей басен Эзопа, а также всевозможных народных и авторских сказок
или сказочных произведений (новелл, поэм и т. п.). Таким образом, для
успешного декодирования игрового смысла адресату требуется не только
языковая, но и социокультурная компетенция, подразумевающая наличие
соответствующих знаний в области художественной литературы. Однако в ряде
случаев автор привносит в трансформированные посредством спунеризмов
тексты чуждые, не соответствующие сказочному сюжету, элементы, которые
146
нередко предполагают владение другой, более широкой фоновой информацией.
Приведем репрезентативные примеры из мини-текста «Back and the Stean Jalk»,
созданного по мотивам английской народной сказки «Jack and the Beanstalk»
[English Fairy Tales, 2013, p. 40].
Пример 2.
Текст, содержащий спунеризмы
Текст с восстановленной
когерентностью
1) Flears towned down their chunken 1) Tears flowed down their sunken
seeks like water over Fiagara Nalls cheeks like water over Niagara Falls.
[James, 2000, p. 69].
2) The squore deaked open as it does
on
"Sinner Anctum", and there stood a
giantess-an eemale fogre [James, 2000,
p. 71].
3) So she said: "Well, if that's the case,
you bandsome hoy with a scrofile like
a pretch by James Montflaggery
Gum, come on in and greel me a
pape!" [James, 2000, p. 71].
4) "Aw, chan the katter, chum," jed
Sack; "you're nothing but a fig baker!"
and
the
oopid
stogre,
not
underspooning standerisms, almost
lied daughing and gave Jack a bag
bisket of eggs, all golid sold [James,
2000, p. 72].
4) The door squeaked open as it does
on "Inner Sanctum", and there stood
a giantess, a female ogre.
5) So she said: "Well, if that's the case,
you handsome boy with a profile like a
sketch by James Montgomery Flagg,
come on in and peel me a grape!"
6) "Aw, can the chatter, chum," said
Jack; "you're nothing but a big faker!"
and
the
stupid
ogre,
not
understanding spoonerisms, almost
died laughing and gave Jack a big
basket of eggs, all solid gold.
С помощью спунеризмов зашифрованы имена собственные, связанные с
американской действительностью, что едва ли созвучно английскому сюжету, а
также с трудом распознается адресатом, не имеющим отношения к
американской культуре: Fiagara Nalls [faıֽ ægərə'nɔ:lz] → Niagara Falls [naı
ֽægərə'fɔ:lz] (waterfalls on the Niagara river); Sinner Anctum [ֽsınə'æŋktəm] →
Inner Sanctum [ֽınə'sæŋktəm ] (a popular old-time radio program that aired from
January 7, 1941 to October 5, 1952); Montflaggery Gum [mənt'flægərı'gʌm] →
147
Montgomery Flagg [mənt'gʌmərı'flæg] ((1877 – 1960), US artist. He created the
World War I recruiting poster that features Uncle Sam pointing at the viewer, with
the caption «I Want You») [Backer, 2010, p. 246; BWED, 2014]. Кроме того, в
данном игровом мини-тексте реализуется метаязыковая функция, а именно
посредством
спунеризмов
говорится
о
неспособности
людоеда
расшифровывать спунеризмы: not underspooning [ֽʌndə'spu:nıŋ] standerisms
['stændərızəmz]
→
not
understanding
[ֽʌndə' stændıŋ]
spoonerisms
['spu:nərızəmz ].
В некоторых случаях К. Джеймс облегчает задачу восстановления
семантической целостности мини-текста, заменяя устаревшие имена и реалии
современными, о чем сообщает в предисловии к книге «Stoopnagle's Tale is
Twisted: Spoonerisms Run Amok» [James, 2000, p. XI]. Так, в сказке «Beeping
Sleauty» [Sleeping Beauty] используются имена, не соответствующие эпохе
исконного автора Ф. Ч. Тейлора, но узнаваемые нынешним читателем: She was
as lovely as Britney ['brıtnı] Spears [spıəz] [an American singer] and Julia ['dʒu:lıə]
Roberts ['rɔ:bəts] [an American actress] rolled [rəʊld] into one [wʌn] ← She was as
lovely as Spitney ['spıtnı] Brears [brıəz] and Rulia ['ru:lıə] Joberts ['dʒɔ:bəts]
wolled [wəʊld] into run [rʌn] [James, 2000, p. 87].
Выводы
Анализ вторичных текстов басен и сказок, план содержания которых
частично воспроизводит известные широкому читателю классические сюжеты
и «зашифрован» с помощью спунеризмов, позволяет констатировать высокий
уровень языковой креативности автора данных игровых произведений и
высокие требования к творческим языковым способностям потенциального
реципиента.
148
В отличие от стихотворений Ш. Сильверстайна, лингвистическая задача
восстановления
синтагматических
акустическими
образами
фонологических
значительно
отношений
усложняется:
1)
между
количество
взаимодействующих компонентов в составе источника игрового смысла
варьируется от одного до трех; 2) перемещению подвергаются как отдельные
звуки (согласные и гласные), так и звуковые комплексы (консонантные группы;
группы из согласных и гласных звуков; слоги; морфемы; слова); 3)
переставляемые фрагменты занимают разные положения в лексической
единице, то есть могут быть начальными, срединными или финальными; 4)
спунеризмы носят фонетический характер, что предполагает внесение в
графический облик слова таких изменений, которые позволяют правильно
озвучить данные единицы, не задумываясь о результатах декодирования
игрового смысла; 5) принцип разного «кодирования» одного и того же слова,
что возможно за счет смены взаимодействующих с ним элементов,
распространяется и на имена сказочных героев; 6) в текстах присутствуют
чуждые прототипам упоминания о реалиях американской жизни, которые в
некоторых случаях заменены К. Джеймсом на более современные аналоги.
Тем
не
менее,
восстановление
логико-семантической
когезии
рассмотренных игровых мини-текстов несколько облегчается за счет их
вторичности, а также дефисного разделения слогов в спунеризмах. Игровая
ценность данных речевых произведений повышается при озвучивании и
восприятии на слух, что не только развивает языковые способности читающего
и слушающего, но и улучшает социальное взаимодействие между ними. Баланс
отсутствия и наличия смысла достигается следующим образом: с одной
стороны, мини-текст, содержащий окказионализмы, как в письменном, так и в
звучащем виде, неизменно представляет собой сообщение, информативность
которого стремится к нулю; с другой стороны, адресат с достаточным уровнем
языковой подготовки и социокультурных знаний способен с той или иной
скоростью (на подсознательном уровне или после некоторых раздумий над
149
поставленной автором задачей) расшифровать содержание, «скрытое» за
предельно интенсифицированным планом выражения.
Тексты,
примерами
содержащие
фонетической
спунеризмы,
языковой
игры,
являются
репрезентативными
характерной
для
носителей
английского языка, поскольку их восприятие предполагает хорошее знание 1)
англоязычной лексики; 2) соотношений графических форм и акустических
образов, которые часто бывают неоднозначными; 3) произведений мировой
художественной литературы и некоторых реалий американской жизни. Кроме
того, данные речевые произведения больше, чем другие анализируемые в
диссертации
мини-тексты,
приближаются
к
чистой
игре
в
силу
интеракционного характера, подразумевающего возможность участия в
декодировании
игрового
смысла
двух
адресатов:
читающего
и
воспринимающего на слух.
2.3. Анализ средств случайной фонетической игры
В третьем параграфе исследования рассматриваются 349 мини-текстов,
которые представляют собой незаконченные речевые произведения, а именно
фрагменты, выделенные из следующих источников: телевизионные передачи,
кинофильмы
и
телесериалы,
спортсменов
и
политиков,
интернет-сайты
реклама,
и
журнальные
блоги,
и
высказывания
газетные
статьи,
произведения художественной литературы, тексты песен. Данные единицы
анализа были извлечены из организованной по принципу словаря книги М.
Тоуслэнда «The Ants Are My Friends: A Celebration of Misheard Lyrics and Other
Linguistic Gaffes», являющейся собранием речевых ошибок, среди которых
автор выделяет 75 оговорок или малапропизмов (mis-speakings, malapropisms), а
также такие виды ослышек (mishearings), как 140 эгкорнов (eggcorns) и 134
мондегрина (mondegreens) [Toseland, 2009, p. 7]. Самая малая протяженность
рассматриваемых в параграфе мини-текстов равна одному, двум или трем
словам, а максимальный объем достигает 60 лексических единиц. Таким
150
образом, источник игрового смысла находится в минимально допустимом
контекстуальном окружении, достаточном для распознания факта языковой
игры. В каждом случае (в том числе и для однословного текста-примитива)
возможно
«достраивание»
контекста
до
текстовых
единиц
с
более
маркированной структурой при сохранении инвариантного игрового смысла.
Исследование фонетических средств создания игрового
смысла в
текстовом фрагменте, содержащем фонологическую ошибку, предполагало
следующие этапы: 1) структурно-семантический анализ источников игрового
смысла; 2) анализ фонетических средств создания игрового смысла с точки
зрения компонентов речевого акта: сообщения, адресанта и адресата; 3)
сравнительный анализ фонетических средств создания игрового смысла в
текстах с преднамеренной и случайной фонетической игрой. Данный тип
игрового
мини-текста
предполагает
парадигматическую
организацию
источника игрового смысла.
2.3.1. Фонологические речевые ошибки
как источники игрового смысла
Мини-тексты, собранные в книге М. Тоуслэнда, фиксируют слова и
словосочетания
с
неверно
произнесенными
или
расслышанными
акустическими образами, которые не просто являют собой фонологические
ошибки, приводящие к изменению смысла высказывания, но и представляют
определенную лингвистическую ценность с точки зрения оценки креативного
потенциала английского языка. Источник игрового смысла состоит из двух
компонентов – частично совпадающих по звучанию слов или словосочетаний,
взаимодействие которых напоминает паронимическую аттракцию в том
отношении, что не обусловлено языковой системой и возникает в процессе
речевого общения. Однако отличительной особенностью данных элементов
является непреднамеренное, случайное сближение их фонетических форм,
вызванное
различными
факторами:
недостаточной
образованностью
151
говорящего, волнением и эмоциональным напряжением, незнанием некоторых
пластов
англоязычной
лексики
(в
частности,
устойчивых
выражений,
архаизмов, профессионализмов, заимствований и т. п.), трудностями с
восприятием песенных текстов (особенно у людей, не являющихся носителями
языка). Потому в данном случае особое значение приобретает фактор адресата
– игровой характер и творческая составляющая речевых ошибок определяются
лингвистической и социокультурной
компетентностью реципиента,
воспринимающего сообщение. Дадим общую характеристику каждому из
рассматриваемых в параграфе видов фонологических речевых ошибок.
Малапропизмы (malapropisms) насчитывают 75 примеров и представляют
собой замены одного слова другим, сходным по звучанию, создающие эффект
нонсенса или комизма. Термин «малапропизм» (фр. mal à propos – невпопад)
восходит к имени миссис Малапроп (Mrs. Malaprop), героини комедии Р.
Шеридана «Соперники» («The Rivals»), речь которой отличается нелепостью и
непонятностью
по
причине
неправильного
употребления
сложных
и
иностранных лексических единиц [ЛЭТИП, 2001, с. 494]. О. С. Ахманова
определяет «малапропизм» следующим образом: «Искажение слов и оборотов
литературно-книжной речи как разновидность гиперурбанизма в устах
малообразованного человека» [Ахманова, 2004, с. 223]. Согласно проведенному
анализу, оговорки подобного рода, как правило, объясняются недостаточно
высоким уровнем владения английским языком, однако к причинам их
возникновения
также
следует
отнести
эмоциональную
напряженность
говорящего или пребывание в стрессовой ситуации.
Количество эгкорнов (eggcorns) – замен одного слова другим, сходным по
звучанию, создающих новый оригинальный смысл, который может быть
уместен в данном контексте – оказывается почти в два раза большим и
достигает 140 единиц. Термин «eggcorn» был предложен лингвистами М.
Либерманом и Дж. Пулэмом для именования таких смешений материальных
оболочек созвучных слов, как, например, употребление «egg corn» ['egkɔ:n]
вместо «acorn» ['eıkɔ:n] (жёлудь) [Lieberman, 2006, p. 165]. Несмотря на то, что
152
сочетание «egg corn» (яичное зерно), на первый взгляд, представляется
лишенным смысла, оно позволяет вообразить оригинальный образ дуба, не
вырастающего из жёлудя, а вылупляющегося из яйца, подобно птенцу. М.
Либерман указывает на отличие данных случаев от малапропизмов (eggcorns
почти омофоничны) и народной этимологии (eggcorn – ошибка скорее одного
носителя языка, чем целого языкового сообщества) [Lieberman, 2006, p. 165].
Исследование показывает, что продуцирование данных ослышек происходит,
главным образом, по причине недостатка знаний правил лексической
сочетаемости (collocations), устойчивых (fixed expressions) и идиоматических
выражений
(idioms),
а
также
редко
употребляемой,
устаревшей,
профессиональной, формальной или заимствованной лексики.
В словаре М. Тоуслэнда приводятся 134 мини-текста, содержащих
мондегрины
(mondegreens)
–
такие
варианты
ослышки,
как
неверно
воспринятые слова звучащего песенного текста. Вошедший в лексический
состав английского языка термин «mondegreen» был предложен американской
писательницей С. Райт, которая рассказала о своем детском опыте ложной
интерпретации строки из шотландской баллады «The Bonnie Earl of Murray»:
«<...> They have slain the Earl of Murray, / And laid him on the green»,
расслышанной ей как «<...> They have slain the Earl of Murray, / And Lady
Mondegreen» [Wright, 2009, p. 49]. В соответствии с результатами проведенного
анализа, подобные ослышки напоминают непреднамеренное омофоническое
переразложение границ слов в потоке речи в сочетании с паронимической
аттракцией, которое приводит к порождению своего рода вторичных текстов,
передающих совершенно новый, часто комичный или абсурдный смысл.
Итак, случайная фонетическая игра, которую создают речевые ошибки,
собранные в словаре М. Тоуслэнда, предполагает, что говорящий ошибочно
облекает подразумеваемый им смысл в другую созвучную форму лексической
единицы,
которая
может
создавать
абсурдный
(при
неуместности
акустического образа в контексте, malapropisms), альтернативный (при
удовлетворении акустического образа контексту, eggcorns) или вторичный (при
153
придании нового смысла звучащему песенному тексту в результате неверного
восприятия на слух, mondegreens) план содержания.
2.3.2. Малапропизмы (malapropisms)
В данном пункте изложения рассматривается специфика создания
игрового смысла с помощью оговорок, обусловленных безграмотностью или
эмоциональным состоянием говорящего. Речевой фрагмент, содержащий
подобную фонологическую ошибку, может быть идентифицирован как игровой
мини-текст только в случае осознания адресатом нелепости, неуместности,
абсурдности использования той или иной лексической единицы. За редкими
исключениями в создании малапропизмов участвуют только единичные
неверно произнесенные слова, представленные такими частями речи, как
существительные (48%), прилагательные (25%), глаголы (16%) и наречия (3%).
Проанализируем собранные М. Тоуслэндом оговорки с позиции их
встречаемости в видах дискурса, отраженных в диаграмме 3.
Спорт (31%)
Худож ественная
литература (24%)
Кинематограф (23%)
Политика (22%)
Диаграмма 3. Распространенность малапропизмов в дискурсах.
Как показывает количественный анализ, наиболее распространенным
источником малапропизмов являются высказывания спортсменов и спортивные
комментарии. Можно предположить, что некоторые люди, профессионально
занимающиеся
споротом,
испытывают
недостаток
образованности
и
грамотности в области владения английским языком. Однако среди причин их
частых оговорок не стоит исключать высокую эмоциональную напряженность
154
(как во время комментирования спортивного события, так и после него) и
сложность
одновременной
концентрации
на
игре,
соревновании
и
произносимых словах. Так, комментатор телеканала Sky Sports М. Тайлер
(Martin Tyler), наблюдая за футбольным матчем, говорит следующее: «This is
not a game for the puritans» [Toseland, 2009, p. 118]. Вероятно, в данном
контексте речь идет о приверженцах соблюдения правил игры, пуристах (purist
['pjʊərıst] – a person who insists on absolute adherence to traditional rules or
structures), а не о блюстителях нравственности, пуританах (puritan ['pjʊərıtən] –
a person with censorious moral beliefs) [BWED, 2014]. Английскому футбольному
тренеру
Альфу
Рамсею
(Alf
Ramsey)
приписывается
такое
нелепое
высказывание: «There's a great harmonium in the dressing room» [Toseland, 2009,
p. 71]. Очевидно, что он не подразумевал нахождение огромной фисгармонии
(harmonium [hɑ:'məʊnıəm] – a keyboard instrument) в комнате для переодевания
спортсменов, а имел в виду царившее там согласие, гармонию (harmony
['hɑ:mənı] – the state of being in agreement or concord) [BWED, 2014].
Чуть меньше примеров первичных малапропизмов представлено в
высказываниях политических деятелей. Предположительно, их невольные
оговорки объясняются частым нахождением в стрессовых ситуациях, когда
необходимо выступать перед большими аудиториями, отстаивать свою
позицию или реагировать на критику. Например, бывший мэр Чикаго Р. Дэйли
(Richard Daley) однажды заявил, что не собирается закидывать своих
оппонентов спаржей: «I don't want to cast asparagus at my opponents» [Toseland,
2009, p. 71]. Приведенный контекст подсказывает, что вместо лексемы
«asparagus» [əs'pærəgəs] (a tall plant of the lily family with fine feathery foliage)
политик подразумевал слово «aspersions» [ə'spɜ:ʃənz], которое обычно
употребляется в составе фразы «cast aspersions» (to say or write things about
someone that attack their character, work etc – клеветать на кого-либо, очернять,
порочить) [BWED, 2014; MED, 2014].
155
К
некоторым
мини-текстам
политического
дискурса
можно
гипотетически применить утверждение З. Фрейда о том, что оговорки
обнажают мысли, скрытые в подсознании [Фрейд, 2009, с. 57]. В частности, мэр
Бостона Т. Менино (Thomas Menino) признает, что нехватка парковочных мест
является серьезной проблемой для города, следующим образом: «It's an Alcatraz
around my neck» [Toseland, 2009, p. 7]. Вместо идиомы «it's an albatross around
my neck» (it's something that causes me a lot of problems – это моя головная боль)
градоначальник,
возможно,
ответственности
за
занятый
происходящее,
мыслями
создает
о
собственной
абсурдное
вине
и
высказывание
с
созвучным названием бывшей американской тюрьмы – Alcatraz ['ælkəֽtræz] (ср.
albatross ['ælbəֽtrɒs]) [MED, 2014].
Частые малапропизмы некоторых политиков действительно вызваны
безграмотностью. Так, Д. Куэйл (Dan Quayle), вице-президент США при Дж.
Буше-старшем, известный своим неумелым владением речью, невольно исказил
смысл своего выступления в поддержку семейных ценностей следующим
образом: «Republicans understand the importance of bondage between a mother and
child» [Toseland, 2009, p. 28]. Существительному «bondage» ['bɒndıdʒ] (the state
of being a slave – рабство), очевидно, ошибочно было присвоено значение,
передаваемое другой сходной материальной формой – «bond» [bɒnd] (a force or
feeling that unites people – связь, узы) [BWED, 2014].
Воспроизведение оговорок в художественном и кинематографическом
дискурсе, способствует созданию комичного образа персонажа, который, как
правило, не вполне образован, но претендует на умение искусно выражаться.
Горничная Миссис Слипслоп (Mrs. Slipslop), героиня романа Г. Филдинга
(Henry Fielding) «Джозеф Эндрюс» (Joseph Andrews) произносит: «Barbarous
Monster! How have I deserved that my Passion should be resulted and treated with
Ironing» [Toseland, 2009, p. 79]. Абстрактное существительное «irony» ['aıərənı]
(the expression of one's meaning by using language that normally signifies the
opposite, typically for humorous or emphatic effect – ирония) замещается более
156
близким и понятным персонажу словом «ironing» ['aıənıŋ] (the activity or task of
ironing clothes, sheets etc – глажка) [BWED, 2014]. Миссис Малапроп (Mrs
Malaprop), к имени которой восходит название рассматриваемых оговорок,
терпит неудачу при попытке использовать образное выражение: «He is the very
pineapple of politeness» [Toseland, 2009, p. 113]. Вместо требуемого
существительного «pinnacle» ['pınəkl] (the most successful point; the culmination –
вершина; апофеоз) героиня комедии Р. Шеридана употребляет лексическую
единицу «pineapple» ['paınæpl] (a large juicy tropical fruit – ананас), нелепо
связывая вежливость с экзотическом фруктом [BWED, 2014].
Дэл (Del), герой британского ситкома «Дуракам везет» (Only Fools and
Horses) демонстрирует свои культурные претензии, безуспешно стараясь
использовать в речи иноязычные заимствования: «It's good to be back on the old
terracotta» [Toseland, 2009, p. 140]. В данном случае вместо латинского
сочетания «terra firma» [ֽterə'fɜ:mə] (dry land – твердая земля, суша)
используется созвучное слово «terracotta» [ֽterə'kɒtə] (a type of fired clay,
typically of a brownish-red colour and unglazed – терракота) [BWED, 2014]. Также
были выявлены примеры замены общеупотребительного слова сравнительно
редко встречающейся лексической единицей с более узким, специфическим
значением. Например, персонаж американского комедийного сериала «All in the
Family» А. Банкер (Archie Bunker) произносит: «I've gotta consecrate myself on
this newspaper» [Toseland, 2009, p. 39]. Вместо уместного в данном контексте
глагола «concentrate» ['kɒnsəntreıt] (focus all one's attention on a particular object
or activity – концентрироваться) неожиданно используется лексема «consecrate»
['kɒnsıkreıt] (dedicate formally to a religious purpose; devote exclusively to a
particular purpose – освящать, всецело посвящать) [BWED, 2014].
Важно
подчеркнуть,
что
малапропизмы,
обнаруживаемые
в
художественном и кинематографическом дискурсе, вторичны, поскольку
представляют собой фонологические ошибки только в устах персонажей,
речевой портрет которых создается писателем или режиссером.
157
Итак, малапропизмы порождают абсурдный, нелепый и иногда комичный
план содержания за счет непреднамеренной замены одного акустического
образа другим, более или менее созвучным.
2.3.3. Эгкорны (eggcorns)
В данном пункте изложения рассматриваются особенности создания
игрового смысла с помощью непреднамеренного использования искаженных
акустических образов, которое обусловлено неправильным восприятием
фонетических форм подразумеваемых слов. Данные ослышки, известные под
названием «эгкорны» (eggcorns), напоминают малапропизмы с точки зрения
соотношения элементов источника игрового смысла, в большинстве случаев,
представляющих собой более или менее созвучные единичные лексемы.
Однако эгкорны отличаются тем, что компоненты, участвующие в создании
игрового смысла (по крайней мере, один из них), значительно чаще входят в
состав устойчивых и идиоматических выражений (fixed expressions, idioms) или
свободных словосочетаний (collocations). Кроме того, результатом этих
фонологических ошибок является порождение такого плана содержания,
который является не абсурдным, а скорее альтернативным по отношению к
предполагаемому адресантом сообщению.
Согласно анализу, как минимум, 30% приведенных М. Тоуслэндом
примеров взяты из различных ресурсов сети Интернет, а источники
приблизительно 35% ослышек не уточняются, что может говорить о широком
распространении рассматриваемого феномена в самых разных ситуациях
повседневного общения. В отличие от малапропизмов, эгкорны сравнительно
редко используются для создания художественных образов в литературе и
кинематографе (5% от общего количества), что позволяет отнести данные
единицы к сфере живой разговорной речи.
158
Представляется целесообразным проанализировать эгкорны с позиции
различных
пластов
англоязычной
лексики,
провоцирующих
ослышки.
Диаграмма 4 демонстрирует результаты выявления и количественного анализа
данных источников.
Прочая лексика (41%)
Устойч. и идиом. выражения (27%)
Профессиональная лексика (9%)
Устойч. выражения, содержащие
архаизмы (6%)
Неофициальный реч. регистр (6%)
Заимствования (4%)
Официальный реч. регистр (4%)
Книжная лексика (3%)
Диаграмма 4. Источники, обеспечивающие образование эгкорнов.
Большая часть лексики, участвующей в образовании эгкорнов (41%), не
поддается какой-либо классификации. Тем не менее, важно отметить, что 30%
ослышек, восходящих к словам из этой самой многочисленной группы,
являются окказиональными лексическими единицами. Например, американский
футбольный
тренер
Б.
Петерсон
(Bill
Peterson)
так
описывает
свое
разочарование игрой: «The Houston Oilers have left me utterly chestfallen»
[Toseland, 2009, p. 38]. Очевидно, подразумевая прилагательное «crestfallen»
['krestֽfɔ:lən] (sad and disappointed – упавший духом, подавленный), говорящий
непреднамеренно
создает
новую
лексическую
единицу
«chestfallen»
['tʃestֽfɔ:lən] [chest (грудь) + fallen (павший)], более буквально передающую
соответствующее настроение [BWED, 2014].
Интенсивное формирование эгкорнов обеспечивают разного рода
устоявшиеся фразы, идиомы и сложные существительные. Так, в комментарии
телеканала CNN идиоматическое выражение «like a bull in a china shop» (doing
something with too much enthusiasm or too quickly and carelessly in a way that may
damage things or upset someone – как слон в посудной лавке) искажается
159
следующим образом: «She's described in reports as a bowl in a china shop»
[Toseland, 2009, p. 28]. Используя созвучное слову «bull» [bʊl] (an adult male of
the cattle family – бык) существительное «bowl» [bəʊl] (a round container used for
eating, serving or preparing food – миска, тарелка), говорящий неосознанно
передает противоположное желаемому смыслу ощущение нахождения на своем
месте, спокойствия и стабильности, поскольку посуда в магазине фарфоровых
изделий (a china shop) вполне уместна, чего нельзя сказать о неуклюжем
животном [MED, 2014].
Среди профессионализмов в качестве источников ослышек главным
образом
выступают
медицинские
и
юридические
термины.
Приведем
репрезентативный примитивный мини-текст: «Old-timer's disease» [Toseland,
2009, p. 107]. Возникновение в данном предельно узком, но достаточном для
идентификации языковой игры контексте существительного «old-timer»
['əʊldֽtaımə] (an old person – пожилой человек) является следствием
неправильного восприятия акустического образа ['æltshaımə] (Alzheimer's
disease – progressive mental deterioration that can occur in middle or old age, due to
generalized degeneration of the brain) [BWED, 2014]. Новый план содержания,
случайно созданный говорящим, удивительно близок подразумеваемому им
смыслу, так как болезнь Альцгеймера, как правило, поражает людей пожилого
возраста.
Объектами ослышек нередко становятся вышедшие из употребления
лексические единицы, которые функционируют в современной англоязычной
речи только в составе устойчивых выражений. В частности, на веб-сайте
Financial Sense была обнаружена такая примечательная ослышка: «We will be
revising this topic shortly, as it is the crutch of the matter» [Toseland, 2009, p. 43]. В
настоящее время лексема «crux» [krʌks] используется исключительно в составе
фразы «the crux (of something)» (the most important aspect of something – главный
вопрос, основная проблема чего-либо) и, соответственно, является сложной для
запоминания [MED, 2014]. Случайно использованное существительное «crutch»
160
[krʌtʃ] (someone or something that you depend on for support or help, especially too
much – опора, поддержка) не только созвучно требуемому слову, но и в
определенной степени удовлетворяет контексту, так как рождает ассоциации с
некой базой, которую необходимо положить в основу какого-либо предприятия
[MED, 2014].
Согласно результатам анализа, недостаточно корректно усваиваются
фонетические формы лексических единиц, характерных для официального или,
наоборот, неофициального речевого регистра. Рассмотрим относительно
законченный фрагмент из речи Дж. У. Буша (George Walker Bush): «I don't want
to win? If that were the case, why the heck am I on the bus sixteen hours a day,
shaking thousands of hands, giving hundreds of speeches, getting pillared in the
press and cartoons and still staying on message to win?» [Toseland, 2009, p. 113].
Очевидно, в данном случае предполагалось используемое в формальном
контексте слово «pillory» ['pılərı] (to criticize someone publicly – выставить на
осмеяние, осудить) [MED, 2014]. Однако совершенно случайно политик
конвертировал сходное по звучанию существительное «pillar» ['pılə] с
противоположной коннотацией (a person or thing regarded as reliably providing
essential support for something – опора, оплот) в глагол с соответствующим
значением (оказывать поддержку) [BWED, 2014]. Обратимся к примеру
ослышки фразы из неофициальной разговорной речи: «He certainly didn't mix
words as he described the ups and downs of the acting profession» [Toseland, 2009,
p. 93]. В данном мини-тексте случайному обыгрыванию подвергается
выражение «mince (your) words» (to be careful about what you say in order to be
polite or not offend someone – деликатно выражаться, деликатничать) [MED,
2014]. Использованный говорящим глагол «mix» [mıks] (to combine things –
смешивать) не только созвучен требуемому «mince» [mıns] (to cut meat into very
small pieces using a machine – пропускать через мясорубку), но и передает
похожее
образное
значение
тщательного
отбора
подготовкой пищевых ингредиентов [MED, 2014].
слов,
сравнимого
с
161
Источниками эгкорнов также служат частично ассимилированные
заимствования и книжная лексика. Приведем наиболее показательные примеры.
На одном из авторских веб-сайтов М. Тоуслэндом была зафиксирована
следующая ослышка сложного существительного французского происхождения
«esprit de corps» [eֽspri: də 'kɔ:] (a feeling of loyalty that exists between the
members of a group – командный дух, чувство солидарности): «To be a leader,
you have to develop a spear de corps» [Toseland, 2009, p. 132; MED, 2014]. Вместо
иноязычной лексемы используется английская альтернатива «spear» [spıə] (a
long weapon like a stick with one sharp end – копье), создающая несколько иной
план содержания, который позволяет вообразить лидера, вооруженного копьем
[MED, 2014]. Примером неверного восприятия фонетической формы книжного
слова является строка из христианской молитвы «The Lord's Prayer» (Отче наш):
«Howard be thy name» [Toseland, 2009, p. 74]. Подобная ослышка, как отмечает
М. Тоуслэнд, типична, главным образом, для детей, для которых слово
«hallowed» ['hæləʊd] (considered to be holy – святой) представляется
малознакомым, непонятным и потому замещается любым созвучным именем
собственным [Toseland, 2009, p. 74].
Итак, эгкорны выполняют компенсаторную функцию в ситуации
недостаточно глубокого знания различных пластов англоязычной лексики,
создавая
альтернативный
план
содержания,
зачастую
необычный,
но
допускаемый контекстом, а также позволяют найти новые возможности
творческого использования языка.
2.3.4. Мондегрины (mondegreens)
В данном пункте изложения рассматривается специфика создания
игрового смысла посредством неправильного восприятия звучащего песенного
текста. Проведенное исследование показывает, что, подобные ослышки,
называемые мондегринами, как правило, напоминают паронимическую
162
аттракцию в сочетании с переразложением границ слов в речевом потоке,
отличаясь от данных фонетических средств своим случайным характером.
Диаграмма 5 представляет результаты исследования мондегринов с точки
зрения взаимодействия компонентов источника игрового смысла.
Созвучные
фонетические формы
(37%)
Созвучные
фонетические формы
+ переразложение
границ слов (37%)
Стяжение нескольких
ЛЕ в одно слово
(13%)
Диаграмма 5. Взаимодействие компонентов
Разложение одной ЛЕ
на несколько слов
игрового
смысла мондегринов.
(13%)
Как показывает анализ, возникновение большей части ослышек при
восприятии звучащих песенных текстов обусловлено непреднамеренной
заменой
одних
акустических
образов
другими,
частично
созвучными
фонетическими формами, которые могут усложняться смещением границ
между
лексическими
единицами.
В
качестве
отдельных
случаев
взаимодействия элементов игрового смысла выделены случайное разложение
оригинальной лексемы на несколько слов и, наоборот, стяжение нескольких
лексем исходного текста в одно слово. Приведем некоторые репрезентативные
примеры.
Рассмотрим деформацию песни американского исполнителя регги Дж.
Нэша (Johny Nash) «I Can See Clearly Now» (1972). Согласно наблюдениям М.
Тоуслэнда, неосознанному обыгрыванию подвергаются следующие строки: «I
can see clearly now the rain has gone / I can see all obstacles in my way» [Toseland,
2009, p. 38]. С одной стороны, распространена ослышка с использованием имен
собственных «I can see Cleveland now, Lorraine has gone», которая рождает
странные географические ассоциации с возможностью увидеть Кливленд и
исчезновением Лотарингии [Toseland, 2009, p. 38; BWED, 2014]. С другой
стороны,
идущая
следом
строка
может
восприниматься
еще
более
причудливым образом, когда вместо препятствий (obstacles) на пути
163
воображаются клешни омара (lobster claws): «I can see all lobster claws in my
way» [Toseland, 2009, p. 38; BWED, 2014]. В продемонстрированном минитексте присутствует смешение близких акустических образов (clearly ['klıə.lı] –
Cleveland ['kli:v.lənd]), стяжение нескольких лексических единиц в одно слово
(the rain [ðə 'reın] – Lorraine [lə'reın]), разложение одной лексической единицы
на несколько слов (obstacles ['ɒb.stə.klz] – lobster claws ['lɒb.stə 'klɔ:z]) [Jones,
2011, p. 93, 293, 295, 346, 408].
Иллюстрацией непреднамеренного переразложения словесных границ в
сочетании с паронимической аттракцией может служить мондегрин из песни
«You Don't Have to Say You Love Me» (1966) английской певицы Д.
Спрингфилд (Dusty Springfield): «You don't have to say you love me just because
I'm mad» [Toseland, 2009, p. 25]. Вместо подразумеваемого «just be close at
hand» [dʒʌst bi 'kləʊs ətˎhænd] (просто будь рядом) в восприятии некоторых
слушателей данная строка приобретает совершенно иной смысл (just because
I'm mad [dʒʌst bi'kɒz aım ˎmæd] – просто потому, что я сумасшедшая) [Toseland,
2009, p. 25; Jones, 2011, p. 34, 47, 48, 94, 223, 244, 273, 300].
Абсурдный план содержания может быть выстроен слушающим при
восприятии содержащихся в песне иноязычных слов. Например, в композиции
«Michelle» (1965) группы «The Beatles» присутствует строка на французском
языке «Sont des mots qui vont très bien ensemble, très bien ensemble», которая
часто воспринимается небрежными слушателями следующим образом: «Sunday
monkey play no piano song, no piano song» [Toseland, 2009, p. 137].
Итак,
мондегрины
порождают
своего
рода
вторичные
тексты,
передающие совершенно новый, часто комичный или абсурдный смысл, заново
созданный воспринимающим сообщение адресатом.
Выводы
164
Результаты анализа средств случайной фонетической игры позволяют
сделать следующие выводы:
1) в отличие от преднамеренного игрового использования фонетических
средств, случайная фонетическая игра реализуется в разных видах дискурса
(спортивном,
политическом,
художественном,
кинематографическом,
дискурсе СМИ, рекламном, песенном, интернет-дискурсе и др.) и
идентифицируется как таковая в минимально допустимом контекстуальном
окружении, которое, по мере необходимости, может быть расширено;
2) в
случайной
фонетической
игре
исключается
фактор
адресанта
–
лингвокреативные способности автора, создавшего мондегрин, эгкорн или
малапропизм
не
могут
обсуждаться
в
силу
непреднамеренности
совершенной им фонологической ошибки;
3) особое значение приобретает фактор адресата, который способен распознать
факт невольного искажения акустического образа, интересный с точки
зрения языковой креативности;
4) в мини-текстах, содержащих случайную фонетическую игру, источник
игрового смысла имеет двухкомпонентную структуру и предполагает
взаимодействие частично совпадающих по звучанию фонетических форм,
что напоминает паронимическую аттракцию, а в случае мондегринов, и
переразложение границ слов в речевом потоке;
5) дефект
(оговорка
безграмотностью,
или
ослышка)
эмоциональным
адресанта,
состоянием,
обусловленный
незнанием
его
некоторых
пластов англоязычной лексики, трудностями с восприятием звучащих
песенных
текстов
контрастирует
с
предельно
высоким
уровнем
лингвистической и социокультурной компетентности адресата, который
может обнаружить языковую игру там, где она не подразумевалась;
6) случайная фонетическая игра в большей степени, чем преднамеренная,
позволяет
раскрыть
творческий
потенциал
фонетической
системы
английского языка: план содержания, порождаемый фонологическими
ошибками, может быть не только комично абсурдным (мондегрины), но и
165
вполне допустимым – альтернативным с новым оригинальным смыслом
(эгкорны) или вторичным, обеспечивающим иное толкование песенного
текста (мондегрины).
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
Проведенное исследование фонетических средств создания игрового
смысла
в
англоязычном
мини-тексте
позволило,
во-первых,
выявить
номенклатуру и комбинаторику данных средств в зависимости от характера
компрессированного игрового коммуникативного пространства, во-вторых,
осуществить структурно-семантический анализ языковых единиц, являющихся
источниками игрового смысла, а также сформулировать лингвистические
задачи декодирования сообщения с интенсифицированным планом выражения
и описать алгоритмы их решения; в-третьих, сравнить фонетические средства
создания игрового смысла в игровых мини-текстах разной жанровой и
функционально-стилистической направленности.
В
результате
исследования
было
установлено,
что
креативное
использование фонетических средств английского языка в компрессированном
семантическом
пространстве
интенсифицированного
плана
мини-текста
выражения
и
предполагает
нарушение
создание
когерентности
посредством обеспечения ситуации игрового взаимодействия идентичных или
близких
(по
акустических
фонемному
образов
в
составу
одном
или
фонетическому
контексте.
Кроме
оформлению)
того,
было
продемонстрировано, что лингвистическая задача декодирования игрового
смысла
и
восстановления
семантической
целостности
мини-текста
подразумевает соотнесение нескольких планов содержания, требующее от
адресата наличия определенного количества знаний в концептуальной системе
(развитой лингвистической, социокультурной и поэтической компетенций,
166
способности к нетривиальной метаязыковой деятельности) и приводящее к
реализации эффекта языковой игры.
Комплексный
анализ
репрезентативного
дискурсивного
материала
позволил сделать вывод о том, что фонетические средства создания
интенсифицированного плана выражения варьируются в зависимости от типа
мини-текста, в семантическом пространстве которого продуцируется и
декодируется игровой смысл. Они могут быть основаны на универсальных
свойствах языковой системы (эксплуатация асимметрии языкового знака,
паронимическая аттракция, переразложение границ лексических единиц в
языковой шутке), выражать идиоэтнические характеристики преднамеренной
фонетической игры (сближение написаний рифмующихся слов, поддержание
или нарушение ритма, усечение графических форм в лимерике; нарушение
синтагматических фонологических связей между звуковыми фрагментами в
текстах, содержащих спунеризмы), а также демонстрировать лингвистическую
ценность и креативный потенциал фонологических речевых ошибок (оговорок
и ослышек). Игровой эффект, возникающий в результате творческого
использования
фонетических
средств
английского
языка,
также
детерминируется типом мини-текста и может представлять собой комический
эффект, эффект абсурда, появление вторичного текста и альтернативного плана
содержания.
Результаты реализации игровой функции языка на фонетическом уровне
были исследованы на репрезентативном материале различных жанров
англоязычного игрового мини-текста – языковой шутки, лимерика, текста со
спунеризмами,
относительно
законченного
текстового
фрагмента
с
фонологическими ошибками – представленных в достаточном для получения
объективных сведений количестве (885 единиц анализа).
Такой тип мини-текста, как языковая шутка, является традиционным
«проводником» различных видов комического содержания (юмора, сатиры,
иронии и т. п.). Данный тезис подтверждается итогами анализа креативного
использования
фонетических
средств
в
англоязычных
произведениях
167
подобного рода. Чаще всего игровой смысл создается с помощью эксплуатации
асимметрии языкового знака, что предполагает обеспечение взаимодействия в
одном
контексте
одинаковыми
двух
лексических
акустическими
значений,
образами,
материализующихся
имеющими
как
идентичные
(полисеманты, полисемантичные фразы, омонимы), так и различающиеся
(омофоны) графические формы. К другим частотным источникам фонетической
игры относятся паронимическая аттракция (намеренное сближение частично
совпадающих акустических образов) и переразложение границ слов в потоке
связной
речи.
общеязыковых
Фонетические
свойствах
и
средства
могут
подобного
использоваться
рода
с
основаны
целью
на
создания
преднамеренной языковой игры.
Источник игрового смысла языковой шутки, как правило, состоит из двух
элементов – двух лексических значений, воплощенных в идентичных или
частично совпадающих фонетических формах, которые различаются фонемным
составом (паронимическая
аттракция) или
фонетическим оформлением
(переразложение границ слов). Данные элементы могут быть представлены
эксплицитно, в обозримой линейной последовательности (синтагматическая
организация источника игрового смысла), имплицитно, что требует от
реципиента ассоциативного поиска второго компонента (парадигматическая
организация источника игрового смысла), а также двумя названными
способами (синтагматико-парадигматическая организация источника игрового
смысла).
Перед
адресатом
стоит
лингвистическая
задача
осознания
раздвоенности плана содержания, успешное решение которой приводит к
реализации комического эффекта.
Такие типы мини-текста, как лимерик и текст, содержащий спунеризмы,
являются игровыми произведениями с ярко выраженной идиоэтнической
составляющей. Проведенное исследование позволило выявить некоторые
специфические
особенности
игрового
функционирования
фонетических
элементов в англоязычном нонсенсе: 1) конвенциональная форма лимерика
обуславливает использование оригинальных фонетических средств, связанных
168
с особенностями ритма и рифмы данного стихотворения; 2) разнообразие и
неоднозначность графических воплощений акустических образов в английском
языке эксплуатируется с целью создания «зрительной» рифмы, а также
фонетических спунеризмов, которые предполагают внесение соответствующих
изменений в графический облик слова при перестановке различных звуковых
фрагментов; 3) источник игрового смысла отличается разным количеством
составляющих, среди которых присутствуют окказиональные элементы; 4)
большее значение приобретает озвучивание и слуховое восприятие игрового
мини-текста (в лимериках – при высокой концентрации омонимов, омофонов и
частично совпадающих по звучанию лексических единиц); 5) акцент на
письменной презентации произведения (в лимериках – при сближении
написаний рифмующихся слов и усечении графических форм; в текстах,
содержащих спунеризмы – при чтении вслух).
В сравнении с языковыми шутками, лимерик и текст, содержащий
спунеризмы,
соответственно,
характеризуются
более
более
высокой
интенсифицированным
напряженностью
планом
выражения.
и,
Это
достигается с помощью как увеличения количества источников игрового
смысла (в текстах, содержащих спунеризмы, они занимают приблизительно 1/3
от всего семантического пространства), так и усложнения их структурносемантического рисунка (больше компонентов в источнике игрового смысла;
сложное игровое взаимодействие акустических образов, обусловленное
особенностями их графического воплощения). Кроме того, рассмотренные
тексты нонсенса (особенно тексты, содержащие спунеризмы) в большей
степени подразумевают интерактивное восприятие, что означает решение
лингвистических задач разного рода: 1) корректного озвучивания (в случае
лимерика – мини-текста со «зрительной» рифмой) одним реципиентом; 2)
адекватного слухового восприятия (в случае лимерика – мини-текста с высокой
концентрацией омонимов, омофонов или частично созвучных слов) данного
озвучивания другим адресатом.
169
Относительно законченные фрагменты текстов, рассмотренные в данной
работе, содержат случайную фонетическую игру, которая подразумевает
замену одного акустического образа другой, частично совпадающей по
звучанию фонетической формой. Непреднамеренное игровое использование
фонетических средств может заключаться в допущении адресантом оговорки,
обусловленной либо не вполне хорошим владением английским языком,
недостатком образованности, грамотности, либо возбужденным, нестабильным
эмоциональным состоянием. Такие ошибки (малапропизмы) часто встречаются
в спортивном и политическом дискурсе, а также носят вторичный характер,
находя применение в изображении речевого портрета героя художественного
произведения или кинофильма. Случайную реализацию игровой функции языка
обеспечивают ослышки (эгкорны и мондегрины): неверное произнесение слова
из-за недостаточно хорошего знания некоторых пластов англоязычной лексики
(устойчивых и идиоматических выражений, профессионализмов, архаизмов,
заимствований, книжных слов, лексики официального и неофициального
речевого регистра) и некорректное воспроизведение строки из услышанного
песенного текста.
Рассматриваемые
фонологические
ошибки
представляют
игровую
лингвистическую ценность, поскольку способствуют созданию второго плана
содержания,
который
говорящим:
1)
взаимодействует
абсурдного,
нелепого,
с
исходным,
комичного
подразумеваемым
(малапропизмы);
2)
альтернативного, содержащего новый оригинальный смысл, либо созвучный
данному контексту, либо контрастирующий с ним (эгкорны); 3) вторичного,
порождающего иное, часто комичное или абсурдное, восприятие целого
песенного текста (мондегрины).
Полученные результаты могут найти применение в составлении
творческих
заданий,
лингвокреативного
направленных
мышления,
являются
на
развитие
источником
англоязычного
новых
знаний
о
фонетической и лексической системе английского языка, взаимодействии
акустических образов и графических форм слов, типах текстов малого объема,
170
культуре и литературе стран изучаемого языка. Работа с игровыми минитекстами, содержащими фонетическую игру, имеет большую научную и
дидактическую
ценность,
поскольку
активизирует
когнитивные
и
коммуникативные составляющие языковых способностей за счет углубления
знаний о языковой системе и повышения общего уровня речевой культуры.
Исследование фонетических средств английского языка, участвующих в
создании игрового смысла, может быть продолжено с привлечением более
широкого корпуса эмпирического материала и обращением к звучащим
игровым мини-текстам.
171
БИБЛИОГРАФИЯ
1. Адмони, В. Г. Особенности синтаксической структуры в художественной
прозе XX в. на Западе [Текст] / В. Г. Адмони // Philologica. – Л. : Наука, 1973.
– С. 115-124.
2. Алефриенко, Н. Ф. Спорные проблемы семантики [Текст] : монография / Н.
Ф. Алефриенко. – М. : Гнозис, 2005. – 326 с.
3. Амири, Л. П. Языковая игра в российской и американской рекламе [Текст] :
автореф. дисс. ... канд. филол. наук / Л. П. Амири. – Ростов-на-Дону, 2007. –
26 с.
4. Апель, К.-О. Трансформация философии [Текст] / К.-О. Апель ; пер. с нем.
В. Куренного, Б. Скуратова. – М. : Логос, 2001. – 344 с.
5. Апресян, Ю. Д. Избранные труды. Интегральное описание языка и
системная лексикография [Текст] / Ю. Д. Апресян. – М. : Языки русской
культуры, 1995. – Т. 2. – 767 с.
6. Апресян, Ю. Д. Языковые аномалии: типы и функции [Текст] / Ю. Д.
Апресян // Res Philologica: Филологические исследования / под ред. Д. С.
Лихачева. – М. ; Л. : Наука, 1990. – С. 50-71.
7. Арнольд И. В. Лексикология современного английского языка [Текст] : учеб.
для ин-тов и фак. иностр. яз / И. В. Арнольд. – М. : Высш. Шк., 1986. – 295 с.
8. Артемова, О. Е. Лингвокультурная специфика текстов прецедентного жанра
«лимерик»: на материале английского языка [Текст] : автореф. дисс. ... канд.
филол. наук / О. Е. Артемова. – Уфа, 2004. – 23 с.
172
9. Арутюнова, Н. Д. Язык и мир человека [Текст] / Н. Д. Арутюнова. – 2-е изд.,
испр. – М. : Языки русской культуры, 1999. – 896 с.
10. Ахманова, О. С. Словарь лингвистических терминов [Текст] / О. С.
Ахманова. – 2-е изд., стер. – М., 2004. – 571 с.
11. Бабенко, Л. Г. Лингвистический анализ художественного текста. Теория и
практика [Текст] / Л. Г. Бабенко, Ю. В. Казарин. – М. : Флинта : Наука, 2005.
– 496 с.
12. Барт, Р. Удовольствие от текста [Текст] / Р. Барт ; пер. с фр. Г. К. Косикова //
Барт Р. Избранные работы : Семиотика : Поэтика / сост., общ. ред. и вступ.
ст. Г. К. Косикова. – М. : Прогресс, 1989. – С. 462–518.
13. Бахтин, М. М. Автор и герой в эстетической деятельности [Текст] / М. М.
Бахтин // М. М. Бахтин. Эстетика словесного творчества. – М. : Искусство,
1979. – С. 7-180.
14. Бернацкая, А. А. Креативность в языке и с языком: к онтологическим
основаниям языковой игры [Текст] / А. А. Бернацкая // Игра как прием
текстопорождения
:
коллективная
монография
;
под
ред.
А.
П.
Сковородникова. – Красноярск : Сибирский федеральный университет, 2010.
– С. 34-43.
15. Блумфилд, Л. Язык [Текст] / Л. Блумфилд ; пер. с англ. Е. С. Кубряковой и
В. П. Мурат ; под ред. и с пред. М. М. Гухман. – М. : Прогресс, 1968. – 608 с.
16. Болдарева, Е. Ф. Языковая игра как форма выражения эмоций [Текст] : дисс.
... канд. филол. наук / Е. Ф. Болдарева. – Волгоград, 2002. – 160 с.
17. Бондарко, А. В. Грамматическое значение и смысл [Текст] / А. В. Бондарко.
– Л. : Наука, 1978. – 175 с.
18. Бонфанте, Дж. Позиция неолингвистики [Текст] / Дж. Бонфанте // В. А.
Звегинцев. История языкознания XIX-XX веков в очерках и извлечениях. –
М. : Просвещение, 1964. – Т. 1. – С. 336-357.
19. Бульина, Ю. В. Языковая игра в речи студентов и преподавателей как способ
создания смехового пространства в общении [Текст] : автореф. дисс. ... канд.
филол. наук / Бульина Ю. В. – Саратов, 2011. – 23 с.
173
20. Бутько, Ю. В. Лингвокультурологическая характеристика межтекстовых
связей в условиях демократизации языковых процессов: на материале
лингвокультурологического анализа паремий [Текст] : автореф. дисс. ...
канд. филол. наук / Ю. В. Бутько. – Ярославль, 2009. – 22 с.
21. Бюлер, К. Теория языка. Репрезентативная функция языка [Текст] / К. Бюлер
; пер. с нем. и общ. ред. Т. В. Булыгиной. – М. : Прогресс, 2001. – 528 с.
22. Вдовиченко, А. В. Наука об игре. Античные и дискурсивные представления
об объекте лингвистики [Текст] / А. В. Вдовиченко // Логический анализ
языка. Концептуальные поля игры / под ред. Н. Д. Арутюновой. – М. :
Индрик, 2006. – С. 17-29.
23. Вербицкая М. В. Теория вторичных текстов: на материале современного
английского языка [Текст] : автореф. дисс. ... докт. филол. наук / М. В.
Вербицкая. – М., 2000. – 47 с.
24. Винокур, Т. Г. Устная речь и стилевые свойства высказывания (К
постановке вопроса) [Текст] // Разновидности городской устной речи / Отв.
ред. Д. Н. Шмелев, Е. А. Земская. – М. : Наука, 1988. – С. 44-84.
25. Витгенштейн Л. Философские исследования [Текст] / Л. Витгенштейн ; пер.
с нем. С. А. Крылова // Новое в зарубежной лингвистике. Вып. 16.
Лингвистическая прагматика. – М. : Прогресс, 1985. – С. 79-128.
26. Вышенская, Ю. П. Социокультурные и стилистические коннотации личного
имени собственного: на материале произведений «артуровской» литературы
[Текст] : дисс. ... канд. филол. наук / Ю. П. Вышенская. – СПб., 2001. – 200 с.
27. Гадамер, Х.-Г. Истина и метод : Основы философской герменевтики [Текст]
/ Х.-Г. Гадамер ; пер. с нем. М. А. Журинской, С. Н. Земляного, А. А.
Рыбакова, И. Н. Буровой. – М. : Прогресс, 1988. – 704 с.
28. Гак, В. Г. Языковые преобразования [Текст] : монография / В. Г. Гак. – М. :
Языки русской культуры, 1998. – 768 с.
29. Гальперин, И. Р. Стилистика английского языка (на английском языке)
[Текст] : учебник / И. Р. Гальперин. – 3-е изд. стереотип. – М. : Высшая
школа, 1981а. – 334 с.
174
30. Гальперин, И. Р. Текст как объект лингвистического исследования [Текст] /
И. Р. Гальперин. – М. : Наука, 1981б. – 140 с.
31. Горбунова, И. В. Функционально-стратегический потенциал англицизмов в
интернет-дискурсе [Текст] : автореф. дисс. ... канд. филол. наук / И. В.
Горбунова. – Иркутск, 2011. – 22 с.
32. Гридина, Т. А. Языковая игра: стереотип и творчество [Текст] / Т. А.
Гридина. – Екатеринбург : Урал. ГПИ, 1996. – 215 с.
33. Гумбольдт, В. фон. Избранные труды по языкознанию [Текст] / В. фон
Гумбольдт ; пер. с нем. Г. В. Рамишвили. – М. : Прогресс, 2000. – 400 с.
34. Демьянков, В. З. Прагматические основы интерпретации высказывания
[Текст] / В. З. Демьянков // Изв. АН СССР. Сер. лит. и яз. – 1981. – Т. 40. – №
4. – С. 368-377.
35. Демьянков, В. З. Функционализм в зарубежной лингвистике конца XX века
[Текст] / В. З. Демьянков // Дискурс, речь, речевая деятельность:
функциональные и структурные аспекты : сб. обзоров ИНИОН РАН. – М.,
2000. – С. 26-137.
36. Долинин, К. А. Стилистика французского языка [Текст] : учеб. пособие / К.
А. Долинин. – 2-е изд., дораб. – М. : Просвещение, 1987. – 303 с.
37. Дюбуа, Ж. Общая риторика [Текст] / Ж. Дюбуа, Ф. Пир, А. Тринон и др. ;
пер. с фр. Е. Э. Разлоговой и В. П. Нарумова ; общ. ред. А. К. Авеличева. –
М. : Прогресс, 1986. – 392 с.
38. Евстафьева, М. А. Когнитивные стратегии языковой игры: на материале
русскоязычных и англоязычных анекдотов [Текст] : дисс. ... канд. филол.
наук / М. А. Евстафьева. – Калининград, 2006. – 199 с.
39. Журавлева, О. В. Когнитивные модели языковой игры : На материале
заголовков русских и английских публицистических изданий [Текст] : дисс.
... канд. филол. наук / О. В. Журавлева. – Барнаул, 2002. – 207 с.
40. Зайцева, Н. В. Когнитивные основания семантической теории Э. Гуссерля
[Текст] / Н. В. Зайцева // Я. (А. Слинин) и Мы: к 70-летию профессора
175
Ярослава Анатольевича Слинина. – СПб., 2002. – Серия «Мыслители», Вып.
X. – C. 179-193.
41. Зимняя, И. А. Вербальное мышление (психологический аспект) [Текст] / И.
А. Зимняя // Исследование речевого мышления в психолингвистике. – М. :
Наука, 1985. – С. 72-85.
42. Золотоверхая, О. В. Идея активности и ее репрезентация в русском
провербиальном пространстве [Текст] : автореф. дисс. ... канд. филол. наук /
О. В. Золотоверхая. – Ростов-на-Дону, 2011. – 27 с.
43. Исаева, Л. В. Языковая игра в поликодовом рекламном тексте [Текст]:
автореф. дисс. ... канд. филол. наук / Л. В. Исаева. – Тверь, 2011. – 15 с.
44. Кант, И. Критика способности суждения [Текст] / И. Кант ; пер. М. И.
Левиной // И. Кант. Сочинения : в 8-ми т. – М. : Чоро, 1994. – Т. 5. – 414 с.
45. Каргаполова, И. А. Человек в зеркале языковой игры [Текст] : монография /
И. А. Каргаполова. – СПб. : Золотое сечение, 2007. – 408 с.
46. Каргаполова,
И.
А.
Лингвистические
и
социокультурные
факторы
лудического речевого поведения [Текст] : автореф. дисс. ... докт. филол. наук
/ И. А. Каргаполова. – СПб, 2008. – 41 с.
47. Карцевский, С. О. Об асимметричном дуализме лингвистического знака
[Текст] / С. О. Карцевский // История языкознания XIX-XX веков в очерках
и извлечениях / Сост. В. А. Звегинцев. – М. : Просвещение, 1965. – Ч. 2. – С.
85–93.
48. Качалова, И. Н. Оценочная функция языковой игры в дискурсе СМИ [Текст]
: автореф. дисс. ... канд. филол. наук / И. Н. Качалова. – М., 2010. – 25 с.
49. Климец, Ю. С. Интертекстуальность в речи подростка: на примере языковой
культуры Германии [Текст] : автореф. дисс. ... канд. филол. наук / Ю. С.
Климец. – Иркутск, 2011. – 18 c.
50. Кобозева, И. М. Две ипостаси содержания речи: значение и смысл [Текст] /
И. М. Кобозева // Язык о языке / под. ред. Н. Д. Арутюновой. – М. : Языки
русской культуры, 2000. – С. 303-359.
176
51. Колшанский, Г. В. Коммуникативная функция и структура языка [Текст] / Г.
В. Колшанский ; отв. ред. Т. В. Булыгина. – 2-е изд., стеретип. – М. :
КомКнига, 2005. – 176 с.
52. Косериу, Э. Синхрония, диахрония и история [Текст] / Э. Косериу ; пер. с
исп. И. А. Мельчука // Новое в лингвистике. – М. : Изд-во иностр. лит-ры,
1963. – Вып. 3 : Типологическое изучение языков. – С. 143-343.
53. Крысин, Л. П. Слово в современных текстах и словарях : Очерки о русской
лексике и лексикографии [Текст] / Л. П. Крысин. – М. : Знак, 2008. – 320 с.
54. Кубрякова, Е. С. Язык и знание [Текст] / Е. С. Кубрякова. – М. : Языки
славянской культуры, 2004. – 560 с.
55. Куманицина, Е. И. Лингвокреативный аспект англоязычной массовой
коммуникации: языковая игра в британских и североамериканских массмедиа [Текст] : автореф. дисс. ... канд. филол. наук / Е. И. Куманицина. –
Волгоград, 2006. – 25 с.
56. Куницына,
Е.
Ю.
Лингвистические
основы
людической
теории
художественного перевода [Текст] : автореф. дисс. ... докт. филол. наук / Е.
Ю. Куницына. – Иркутск, 2011. – 35 с.
57. Куранова, Т. П. Языковая игра в речи теле- и радиоведущих [Текст] :
автореф. дисс. ... канд. филол. наук / Т. П. Куранова. – Ярославль, 2008. – 22
с.
58. Ларченкова, Е. В. Индивидуальный стиль и жанровые признаки: на
материале творчества Жака Шарпантро [Текст] : автореф. дисс. ... канд.
филол. наук / Е. В. Ларченкова. – М., 2007. – 19 с.
59. Леонтьев, А. А. Язык, речь, речевая деятельность [Текст] / А. А. Леонтьев. –
М. : Просвещение, 1969. – 214 с.
60. Леонтьев, А. Н. Проблемы развития психики [Текст] / А. Н. Леонтьев. – М. :
Изд-во Академии пед. наук РСФСР, 1959. – 495 с.
61. Лиотар, Ж.-Ф. Состояние постмодерна [Текст] / Ж.-Ф. Лиотар ; пер. с фр. Н.
А. Шматко. – М., СПб. : Алетейя, 1998. – 160 с.
177
62. Литературная энциклопедия терминов и понятий [Текст] / под ред. А. Н.
Николюкина. – М. : НПК «Интелвак», 2001. – 1600 с.
63. Макаров, М. Л. Основы теории дискурса [Текст] / М. Л. Макаров. – М. :
Гнозис, 2003. – 280 с.
64. Малаховский Л. В. Теория лексической и грамматической омонимии [Текст]
/ Л. В. Малаховский. – Л. : Наука. Ленингр. отд-ние, 1990. – 238 с.
65. Месропова, О. М. Структурные, прагматические и содержательные аспекты
текстотипов «анекдот» и «шутка»: на материале американских текстов
[Текст] : дисс. ... канд. филол. наук / О. М. Месропова. – СПб., 1999. – 172 с.
66. Милевская, Т. В. Связность как категория дискурса и текста [Текст] : дисс. ...
докт. филол. наук / Т. В. Милевская. – Ростов-на-Дону, 2003. – 390 с.
67. Миловская, Н. Д. Немецкий языковой бытовой анекдот как специфический
тип юмористического дискурса [Текст] : автореф. дисс. ... докт. филол. наук /
Н. Д. Миловская. – Иваново, 2011. – 40 с.
68. Москальская, О. И. Грамматика текста [Текст] / О. И. Москальская. – М. :
Высшая школа, 1981. – 344 с.
69. Муль, И. Л. Механизмы языковой игры в малых фольклорных жанрах: на
материале скороговорки и частушки [Текст] : дисс. ... канд. филол. наук / И.
Л. Муль. – Екатеринбург, 2000. – 202 с.
70. Назарова, Т. Б. Филология и семиотика. Современный английский язык
[Текст] : монография / Т. Б. Назарова. – М. : Высшая школа, 1994. – 184 с.
71. Нестерова, Ю. О. Языковая игра в современной русской разговорной речи
[Текст] : дисс. ... канд. филол. наук / Ю. О. Нестерова. – Владивосток, 2001. –
225 с.
72. Никишин, Я. К. Функциональные аспекты языковой игры [Текст] : дисс. ...
канд. филол. наук / Я. К. Никишин. – Краснодар, 2002. – 150 с.
73. Николаева Т. М. От звука к тексту [Текст] / Т. М. Николаева – М. : Языки
русской культуры, 2000. – 680 с.
74. Новейший философский словарь [Текст] : 3-е изд., испр. / сост. и гл. научн.
редактор А.А. Грицанов. – Мн. : Книжный дом, 2003. – 1280 с.
178
75. Новиков, А. И. Смысл: семь дихотомических признаков [Текст] / А. И.
Новиков // Теория и практика речевых исследований. – М., 1999. – С. 68-82.
76. Новиков, А. И. Доминантность и транспозиция в процессе осмысления
текста [Текст] / А. И. Новиков // Scripta linguisticae applicatae : Проблемы
прикладной лингвистики. – М. : Азбуковник, 2001. – С. 155-180.
77. Общее языкознание. Формы существования, функции, история языка [Текст]
/ отв. ред. Б. А. Серебренников. – М. : Наука, 1970. – 604 с.
78. Овчинникова, О. А. Французское арго конца XX века: словообразование и
семантика [Текст] : автореф. дисс. ... канд. филол. наук / О. А. Овчинникова.
– М., 2010. – 23 c.
79. Ортега-и-Гассет, Х. Дегуманизация искусства (фрагменты) [Текст] / Х.
Ортега-и-Гассет ; пер. с исп. Н. Кротовской // Х. Ортега-и-Гассет.
«Дегуманизация искусства» и другие работы. Эссе о литературе и искусстве.
– М. : Радуга, 1991. – С. 500-517.
80. Павилёнис, Р. И. Проблема смысла. Современный логико-философский
анализ языка [Текст] / Р. И. Павилёнис. – М. : Мысль, 1983. – 286 с.
81. Павлова, Н. В. Межкультурное движение жанра «лимерик» как текстовая
реализация смысла «комическое» [Текст] : автореф. дисс. ... канд. филол.
наук / Н. В. Павлова. – Тверь, 2005. – 17 c.
82. Пазухин, Р. В. Язык, функция, коммуникация [Текст] / Р. В. Пазухин //
Вопросы языкознания. – 1979. – № 6. – С. 42-50.
83. Платон. Законы [Текст] / Платон ; пер. c древнегреч. А. Н. Егунова. – М. :
Мысль, 1999. – 832 с.
84. Попова,
Ю.
В.
Феномен
лингвокультурологический
языковой
и
игры
гендерный
в
рекламном
аспекты
:
на
дискурсе:
материале
английского, немецкого и русского языков [Текст] : автореф. дисс. ... канд.
филол. наук / Ю. В. Попова. – Ростов-на-Дону, 2013. – 21 с.
85. Радбиль, Т. Б. Языковые аномалии в художественном тексте: Андрей
Платонов и другие [Текст] : монография / Т. Б. Радбиль. – М. : Флинта, 2012.
– 520 с.
179
86. Рахимкулова, Г. Ф. Языковая игра в прозе Владимира Набокова: к проблеме
игрового стиля [Текст] : автореф. дисс. ... канд. филол. наук / Г. Ф.
Рахимкулова. – Ростов-на-Дону, 2004. – 46 с.
87. Романова, О. Н. Лингвосемиотическая стереотипизация персонажей в
кинотексте молодежной комедии [Текст] : дисс. ... канд. филол. наук / О. Н.
Романова. – Волгоград, 2008. – 155 с.
88. Рубинштейн, С. Л. Основы общей психологии [Текст] / С. Л. Рубинштейн. –
СПб. : Питер, 2002. – 720 с.
89. Русская разговорная речь: Фонетика. Морфология. Лексика. Жест [Текст] /
отв. ред. Е. А. Земская. – М. : Наука, 1983. – 238 с.
90. Рыжков, М. С. Речевые стратегии участников синхронного интернет-
дискурса : на материале русско- и англоязычных чатов [Текст] : автореф.
дисс. ... канд. филол. наук / М. С. Рыжков. – Воронеж, 2010. – 24 с.
91. Санников, В. З. Русский язык в зеркале языковой игры [Текст] / В. З.
Санников. – М. : Языки славянской культуры, 1999. – 552 с.
92. Сахарный, Л. В. Тексты-примитивы и закономерности их порождения
[Текст] / Л. В. Сахарный // Человеческий фактор в языке: Язык и
порождение речи. М. : Наука, 1991. – С. 221-237.
93. Серебренников, Б. А. Роль человеческого фактора в языке. Язык и
мышление [Текст] / Б. А. Серебренников. – М. : Наука, 1988. – 242 с.
94. Слюсарева, Н. А. Смысл как экстралингвистическое явление [Текст] / Н. А.
Слюсарева // Как построить интересный урок иностранного языка. – М.,
1963. – С. 185-199.
95. Слышкин, Г. Г. Лингвокультурные концепты прецедентных текстов в
сознании и дискурсе [Текст] : монография / Г. Г. Слышкин. – М. : Academia,
2000. – 141 c.
96. Солнцев, В. М. Вариативность как общее свойство языковой системы
[Текст] / В. М. Солнцев // Вопросы языкознания. – М. : Наука, 1984. – № 2. –
С. 31-42.
180
97. Сопова, Т. Г. Языковая игра в контексте демократизации художественной
речи в последние десятилетия XX века [Текст] : автореф. дисс. ... канд.
филол. наук / Т. Г. Сопова. – СПб, 2007. – 22 с.
98. Соссюр, Ф. де. Курс общей лингвистики [Текст] / Ф. де Соссюр. –
Екатеринбург : Изд-во Урал. ун-та, 1999. – 432 с.
99. Степанов, Ю. С. Семиотическая структура языка: три функции и три
формальных аппарата языка [Текст] / Ю. С. Степанов // Известия Академии
наук СССР. Серия литературы и языка. – М . : Изд-во АН СССР, 1973. – Т.
32, вып. 4. – С. 340-355.
100. Сулейменова, Э. Д. Понятие смысла в современной лингвистике [Текст] /
Э. Д. Сулейменова. – Алма-Ата : Мектеп, 1989. – 160 с.
101. Таюпова,
О.
И.
Коммуникативно-прагматическое
варьирование
в
малоформатных прозаических текстах современного немецкого языка
[Текст] : автореф. дисс. ... докт. филол. наук / О. И. Таюпова. – М., 2005. – 54
с.
102. Тезисы
Пражского
лингвистического
кружка
[Текст]
//
История
языкознания XIX-XX веков в очерках и извлечениях : в 2 ч. / В. А.
Звегинцев. – 3-е изд., доп. – М. : Просвещение, 1964. – Ч. 2. – С. 69-85.
103. Телия, В. Н. Экспрессивность как проявление субъективного фактора в
языке и ее прагматическая ориентация [Текст] / В. Н. Телия // Человеческий
фактор в языке: языковые механизмы экспрессивности : коллективная
монография. – М. : Наука, 1991. – С. 5-35.
104. Тураева, З. Я. Лингвистика текста [Текст] : учеб. пособие / З. Я. Тураева.
– М. : Просвещение, 1986. – 127 с.
105. Тюленев С. В. «Вторичный» текст как средство прагмастилистического
изучения оригинала: на материале английского языка [Текст] : автореф.
дисс. ... канд. филол. наук / С. В. Тюленев – М., 2000. – 19 с.
106. Фосслер, К. Позитивизм и идеализм в языкознании (Извлечения) [Текст] /
К. Фосслер // В. А. Звегинцев. История языкознания XIX-XX веков в очерках
и извлечениях. – М. : Просвещение, 1964. – Т. 1. – С. 324-335.
181
107. Фреге, Г. Логика и логическая семантика [Текст] / Г. Фреге ; пер. с нем. Б.
В. Бирюкова. – М. : Аспект Пресс, 2000. – 512 с.
108. Фрейд, З. Психопатология обыденной жизни [Текст] / Зигмунд Фрейд ;
пер. с нем. Г. В. Барышниковой. – М. : АСТ, 2009. – 256 c.
109. Фуко, Б. де. Лингвистические структуры, порождаемые игрой слов
[Текст] / Б. де Фуко // Общественные науки за рубежом. Серия 6.
Языкознание. – М., 1990. – № 6. – С. 159-162.
110. Хёйзинга, Й. Homo ludens. В тени завтрашнего дня [Текст] / Йохан
Хёйзинга ; пер. с нидерл. В. В. Ошиса ; общ. ред. Г. М. Тавризян. – М. :
Прогресс, 1992. – 464 с.
111. Хомский,
Н.
Картезианская
лингвистика.
Глава
из
истории
рационалистической мысли [Текст] / Н. Хомский ; пер. с англ. Б. П.
Нарумова. – М. : КомКнига, 2005. – 232 с.
112. Чарская-Бойко, В. Ю. Категория нонсенса и фольклорные традиции в
английской детской литературе второй половины XIX века (на примере
произведений Э. Лира и Л. Кэрролла) [Текст] : автореф. дисс. ... канд. филол.
наук / В. Ю. Чарская-Бойко. – СПб, 2011. – 18 с.
113. Чехоева, Т. С. Репрезентация концептов «мужчина» и «женщина» в
русской лингвокультуре: на материале афористики [Текст] : автореф. дисс. ...
канд. филол. наук / Т. С. Чехоева. – Владикавказ, 2009. – 22 с.
114. Шаховский, В. И. Лингвистическая теория эмоций [Текст] / В. И.
Шаховский. – М. : Гнозис, 2008. – 414 с.
115. Шейгал, Е. И. Игровой дискурс : Игра как коммуникативное событие
[Текст] / Е. И. Шейгал, Ю. М. Иванова // Известия РАН. Серия литературы и
языка. – 2008. – Т. 67. – №1. – С. 3-20.
116. Шиллер, Ф. Письма об эстетическом воспитании человека [Текст] / Ф.
Шиллер ; пер. Э. Радлова // Ф. Шиллер. Собрание сочинений : в 7-ми т. – М.
: Госуд. изд-во худ. лит-ры, 1957. – Т. 6. Статьи по эстетике. – С. 251-359.
117. Щурина, Ю. В. Шутка как речевой жанр [Текст] : автореф. дисс. ... канд.
филол. наук / Ю. В. Щурина. – Новгород, 1997. – 24 с.
182
118. Ягелло, М. Алиса в стране языка. Тем, кто хочет понять лингвистику
[Текст] / М. Ягелло ; пер. с франц. Э. М. Береговской и М. П. Тихоновой. –
М. : Либроком, 2009. – 192 с.
119. Языкознание. Большой энциклопедический словарь [Текст] / гл. ред. В. Н.
Ярцева. – 2-е изд. –М. : Большая Российская энциклопедия, 1998. – 685 с.
120. Якобсон, Р. О. Лингвистика и поэтика [Текст] / Р. О. Якобсон //
Структурализм: «за» и «против» : сб. ст. / под ред. Е. Я. Басина и М. Я.
Полякова. – М. : Прогресс, 1975. – С. 193-230.
121. Якутина, О. Л. Лингвистическая природа и стилистический потенциал
катахрезы: на материале французской поэзии XIX-XXI вв. [Текст] : автореф.
дисс. ... канд. филол. наук / О. Л. Якутина. – М., 2007. – 19 с.
122. Backer, R. Mystery Movie Series of the 1940s Hollywood [Text] / Ron Backer.
– McFarland, 2010. – 330 p.
123. Bibby, C. The Art of the Limerick [Text] / Cyril Bibby. – London : Research
Publishing Co, 1978. – 276 p.
124. British & World English Dictionary. – Oxford University Press, 2013. –
[Электронный ресурс]. – URL: http://www.oxforddictionaries.com
125. Chiaro, D. The Language of Jokes : Analysing Verbal Play [Text] / Delia
Chiaro. – London, New York : Routledge, 1992. – 129 p.
126. Crystal, D. Dictionary of Linguistics and Phonetics [Text] / David Crystal. –
6th ed. – Oxford : Blackwell Publishing, 2008. – 529 p.
127. Crystal, D. Language Play [Text] / David Crystal. – Chicago : The University
of Chicago Press, 2001. – 249 p.
128. Eiss, H. E. Dictionary of Language Games, Puzzles, and Amusements [Text] /
Harry Edwin Eiss. – New York : Greenwood Press, 1986. – 278 p.
129. English Fairy Tales / collected by Joseph Jacobs [Text] – An Electronic
Classics Series Publication, The Pennsylvania State University, 2005–2013. – 169
p.
130. Halliday, M. A. K. An Introduction to Functional Grammar [Text] / Michael A.
K. Halliday. – 2nd edition. – London : Arnold, 1994. – 439 p.
183
131. James, K. Stoopnagle's Tale is Twisted: Spoonerisms Run Amok [Text] / Keen
James. – Sherman Oaks, CA : Stone and Scott Publishers, 2000. – 174 p.
132. Jones, D. Cambridge English Pronouncing Dictionary [Text] / Daniel Jones;
edited by Peter Roach, Jane Setter & John Esling. – 18th edition. – Cambridge :
Cambridge University Press, 2011. – 580 p.
133. Learn English Kids : Tongue Twisters. – British Council, 2014. –
[Электронный
ресурс].
–
URL:
http://learnenglishkids.britishcouncil.org/en/tongue-twisters
134. Lieberman, M. Far from the Madding Gerund and Other Dispatches from
Language Log [Text] / Mark Lieberman, Geoffrey Pullum. – Wilsonville, Oregon:
William, James & Company, 2006. – P. 165.
135. Macmillan English Dictionary. – Macmillan Publishers Limited, 2009 – 2014.
– [Электронный ресурс]. – URL: http://www.macmillandictionary.com
136. Magnus, M. The Meanings of the Consonants / Margaret Magnus. – Margo's
Magical
Letter
Page,
1998.
–
[Электронный
ресурс].
–
URL:
http://www.trismegistos.com/magicalletterpage/consonants.html
137. Malcolm, N. The Origins of English Nonsense [Text] / Noel Malcolm. –
London : HarperCollins Publishers, 1998. – 329 p.
138. Metcalf, F. The Penguin Dictionary of Jokes, Wisecracks, Quips and Quotes
[Text] / Fred Metcalf. – London : Penguin Books, 2009. – 310 p.
139. Scherzer, J. Speech Play and Verbal Art [Text] / Joel Scherzer. – Austin :
University of Texas Press, 2002. – 186 p.
140. Sewell, E. The Field of Nonsense [Text] / Elizabeth Sewell. – London :
Folcroft Library Editions, 1973. – 198 p.
141. Silverstein, Sh. Runny Babbit: A Billy Sook [Text] / Shel Silverstein. – New
York : Harper Collins Publishers, 2005. – 89 p.
142. Skandera, P. A Manual of English Phonetics and Phonology : Twelve Lessons
with an Integrated Course in Phonetic Transcription [Text] / Paul Skandera, Peter
Burleigh. – Tübingen : Gunter Narr Verlag, 2005. – 169 p.
184
143. Stewart, S. Aspects of Intertextuality in Folklore and Literature [Text] / Susan
Stewart. – Baltimore and London : Johns Hopkins University Press, 1979. – 228 p.
144. The Mammoth Book of Limericks [Text] / edited by Glyn Rees. – London,
Philadelphia : Running Press, 2008. – 589 p.
145. The New Dictionary of Cultural Literacy [Text] / E. D. Hirsch, J. F. Kett, J.
Trefil. – 3rd edition. – New York: Houghton Mifflin Harcourt, 2002. – 647 p.
146. Tigges, W. An Anatomy of Literary Nonsense [Text] / Wim Tigges. –
Amsterdam : Rodopi, 1988. – 293 p.
147. Toseland, M. The Ants Are My Friends: A Celebration of Misheard Lyrics and
Other Linguistic Gaffes [Text] / Martin Toseland. – London: Portico, 2009. – 158
p.
148. Trask, R. L. A Dictionary of Phonetics and Phonology [Text] / R. L. Trask. –
London, New York : Taylor & Francis Routledge, 2005. – 423 p.
149. Urban Dictionary – Urban Dictionary, 1999–2014. – [Электронный ресурс]. –
URL: http://www.urbandictionary.com/define.php?term=kick%20the%20can
150. Wells, J. C. The British Isles. Accents of English [Text] / John C. Wells. –
Cambridge : Cambridge University Press, 1992. – 673 p.
151. Wright, S. The Death of Lady Mondegreen [Text] / Sylvia Wright // Harper's
Magazine. – November, 1954. – P. 48-51.