ЭТАПЫ ДАНТОВА ПУТИ В ПРОСТРАНСТВЕ «МЕРТВЫХ ДУШ
advertisement
Вестник Челябинского государственного университета. 2010. № 4 (185). Филология. Искусствоведение. Вып. 40. С. 14–21. Л. Г. Александров ЭТАПЫ ДАНТОВА ПУТИ В ПРОСТРАНСТВЕ «МЕРТВЫХ ДУШ» Н. В. ГОГОЛЯ Гипотеза данной статьи – обнаружение влияния структурно-композиционной идеи «Божественной Комедии» Данте на замысел трилогии «Мертвых душ» Гоголя. Исследование касается как дантовских реминисценций в первом томе, так и потенциального, планируемого комплекса идей писателя, исторически достоверных, но не осуществленных в тексте поэмы. Ключевые слова: Данте, Гоголь, пространство текста, путь героя, жанр, идея, символ, хри� стианство, мистика, храм, космос, Европа, Русь, утопия. Если Пушкин – это «наше все», то Гоголь – «наше нечто». В контексте гоголевских про� изведений исследователь может обнаружить множество планов, соотнесений, пересече� ний, подражаний и т. п. Один из аспектов, достойных внимания – это реминисценции Гоголя на аллегорический текст «Божествен� ной Комедии» Данте Алигьери, весьма ува� жаемого в русской литературной среде пер� вой половины ���������������������������� XIX������������������������� века. Тема эта достаточ� но изучена, и касается она, прежде всего, не жанрово-стилистических параллелей – здесь как раз больше различного, чем общего. Но несмотря на то, что с рифмованной строкой, в принципе, Гоголь не дружил, однако свое сочинение он все-таки обозначил как поэму, наподобие того, как Пушкин «перевернул» жанр «Евгения Онегина», назвав его романом в стихах. Мы полагаем, что, витийствуя в сво� бодном движении прозы от мистики и лирики к «натуре» или сатире, Гоголь неизбежно ока� зался под влиянием некоторых структурнокомпозиционных отношений, специфических для масштабного сочинения Данте. И прежде всего это касается идеи и формы, способа по� строения содержания «Мертвых душ». В конце XVIII������������������������� ������������������������������ – начале ��������������� XIX������������ века в рус� ской культуре воссоздается комплекс пред� ставлений об «идеальной Италии»: знание итальянского языка было не редкостью, ма� скарады приобретают массовый характер, строятся усадьбы в итальянском стиле. В это время и Данте, по-видимому, входит в моду в петербургской и московской образованной среде, становится объектом подражания, за� имствования и толкования1. В европейском менталитете к тому моменту уже сложились представления о «Комедии» как «энцикло� педии средневековой жизни», заложенной в некую условную структуру трех миров. «Ад» – это рассказ о неорганике, там коснеют мас� сы мертвого вещества и двигаются вихри сти� хий. «Чистилище» говорит о живой природе – биологии, психологии, естественной и обще� ственной истории. «Рай» трактует небесную природу языком астрономии, метафизики и теологии. Общее движение сюжета создает слои, находящиеся в единстве и целости: «… текст поэмы становится ее плотью, события – душой, а смысл – духом»2. Символический путь центрального персо� нажа, «главного героя» в пространстве текста – это сложная аллегория познания человека, природы и общества. По форме путь Данте представляет, как вычислили геометры Воз� рождения, уникальную спиральную конструк� цию, выверенную и построенную по законам средневековой топографии и космографии. Она подчинена «троичному» ритму, да и вы� полнена в размере терцины – самой «филосо� фической» из строфик, как иногда полагают. Кроме того, каждая из трех частей «Комедии» заканчивается словом «светила», а сумма пе� сен этого фундаментального текста, включая вступительную, составляет 33 х 3 + 1 = 1003. Соответственно, этот аллегорический, отча� сти искривленный путь, возможно, предстоя� ло пройти и гоголевскому персонажу. Несмо� тря на вполне обыденное описание Чичикова, движение его брички в пространстве поэмы часто толкуется как процесс глобального, «космического» масштаба, некоторые даже усматривают в нем символический аналог Млечного пути4, всегда находившего такой сильный отклик в душах поэтов. В литературоведении уже вполне доказа� но, что дантовская «Комедия» относится к числу прецедентных текстов, повлиявших на Этапы Дантова пути в пространстве «Мертвых душ» Н. В. Гоголя поэтику Гоголя. «Мертвые души» и были из� начально задуманы как трилогия. Уже после выхода первого тома С. П. Шевырев уверился в том, что стремящийся к описанию «полно� ты создания» Гоголь – явный ученик Данте. Впрочем, возведение Гоголя через Данте аж к Гомеру, апофеоз эпических начал «Мерт� вых душ», начатый славянофилами, несколь� ко насторожил В. Г. Белинского и вызвал ряд иронических, порой радикальных замечаний. Он вообще считал «Комедию» выражением «средних веков с их схоластической теологи� ею и варварскими формами жизни»5. В конце концов, жанровая «неразбериха» гоголевского произведения окончательно запутала цензуру, публику и критику, и это еще без учета неодно� значности, «многослойности» содержания. Дантовские архетипы перекликаются в поэме с апокрифическими жанрами видений и хождений. Все они переведены в плоскость русского быта и облачены в свойственную Гоголю занимательную форму. Взялся за «энциклопедию» русской жизни писатель, находясь за границей. Это, кстати, было и более безопасно для описания действитель� ности, впоследствии воспринятой многими как уродливо-карикатурный ад «чиновничьей России». В «Авторской исповеди» и письмах самым близким людям Гоголь объяснял не� обходимость постоянного пребывания на За� паде такими особенностями творчества, ког� да контуры предмета лучше видятся на рас� стоянии, а любовь к Родине можно «добыть и вдали от нее»: «Из каждого угла Европы взор мой видит новые стороны России, и в полный обхват ее обнять я мог бы тогда, когда огляну всю Европу»6. Впрочем, может быть, дело было также и в близости к идейному и символическому «пер� воисточнику». Известно, что, работая над первым томом, Гоголь конспектирует книгу Г. Галлама «Европа в средние века», прилеж� но штудирует историю Флоренции, включая историю заговоров и изгнания Данте, читает Тассо и любимые места из «Божественной Комедии». В одном из писем Н. Я. Прокопо� вичу он признается: «После итальянских зву� ков <...> душа жаждет послушать русского»7. К римскому периоду 1841 года относится и знаменитое высказывание Гоголя о том, что в известные эпохи «одна хорошая книга до� статочна для наполнения всей жизни чело� века». Более откровенно о характере своей заграничной «миссии» писатель признается 15 П. А. Плетневу: «В самой природе моей за� ключена способность только тогда представ� лять себе живо мир, когда я удалился от него. Вот почему о России я могу писать только в Риме»8. Будучи под впечатлением от монументаль� ности первого тома поэмы Гоголя, публика вскоре начала обнаруживать и конкретные параллели с первой канттикой Данте. Мрач� ный фон повествования даже порой выгля� дел как продолжение специфической темы творчества писателя, смолоду баловавшегося «чертовщинкой». А. И. Герцен, по-видимому, был первым, кто уловил существенное сход� ство в описании картин крепостной жизни и «рвов Дантова ада». Вовсю заговорили о том, что в поэме наиболее исключительно прояви� лась способность Гоголя в ужасающем виде представлять тьму, «пугающее отсутствие света»9. Символика «Ада» насыщенно отра� жена в первом томе, вплоть до кульминаци� онного образа извивающегося в центре Земли червя-Люцифера: «Быстро все превращается в человеке, не успеешь оглянуться, как уже вырос внутри страшный червь, самовластно обративший к себе все жизненные соки»10. Ю. Манн отмечал, что дантовская тради� ция не воспринята Гоголем в первом томе ме� ханически, а преобразована и включена в но� вое целое. Она иронически трансформирует� ся в отдельных прямых реминисценциях, как, например, в сцене совершения купчей – там один из «священнодействующих» чиновни� ков сопровождает в председательскую комна� ту посетителей, «как некогда Вергилий при� служился Данту»11. Но тема берется Гоголем и вполне серьезно при использовании прин� ципа этической градации грехов персонажей: галерея начинается с Манилова, человека, который еще «ни то, ни се, ни в городе Бог� дан, ни в селе Селифан»; за ним следуют по� мещики «один гаже другого», а венчает этот ряд «прореха на человечестве», Плюшкин. Так и в первой канттике на протяжении всех девяти кругов разрешается «систематический вопрос» о степени вины умерших. В интел� лектуально сложных и эмоционально изо� щренных переживаниях путешествующего в преисподней Данте слились сострадание и презрение, и уже в этом контрасте угадывает� ся противоречивая гамма чувств, свойствен� ная гоголевскому «смеху сквозь слезы»12. Чичиков, путешествующий сам по себе, и Чичиков в глазах окружающих его персона� 16 жей – это как будто два разных человека. К концу первого тома Гоголь подготавливает почву для «переворота», преображения глав� ного героя во втором. Выдвигаются версии о капитане Копейкине и о Наполеоне, в тексте происходит сопряжение предельных симво� лических полярностей «апостола Павла» и «антихриста». Мифологема о последнем по� степенно подготавливается, пока не появля� ется открыто в стихийном сознании губерн� ских жителей: «Система знаковых деталей и жестов героя неумолимо придают его много� ликому образу инфернальные оттенки»13. Од� нако к концу первого тома этот эффект раз� веивается: части соединяются в целое, и про� исходит неожиданный выход повествования как бы изнутри наружу. Этот этап знаменует аллегорическое превращение брички Чичико� ва в чудесную «птицу-тройку». Данный образ демонстративно обнажает символическую многозначность всей струк� туры художественного замысла и его вопло� щения в первом томе. Развитие основной идеи воспринимается как эпопея националь� ного духа, его движения от мертвенного усы� пления к новой и прекрасной жизни. Таким образом, «душа человеческая во всех трех ее измерениях – индивидуальном, националь� ном и общечеловеческом – и есть подлинный герой поэмы Гоголя»14. Гоголевская птицатройка, несущаяся неведомо куда, – как за� вершение цепи терцин в первой канттике Данте: «Что значит это наводящее ужас дви� жение? и что за неведомая сила заключена в сих неведомых светом конях? Вихри в гривах, медные груди и <...> почти не тронув копы� тами земли, превратились в одни вытянутые линии, летящие по воздуху»15. Эпический масштаб как бы сливается с космическим, и возникает удивительный судьбоносный образ России, которой «дают дорогу другие народы и государства». Гоголь, подобно Вергилию, сопровождает Чичикова по всем ступеням его развития, вплоть до встречи со Святой Русью, хранительницей древнего завета. Уже здесь, обращаясь не то к читателю, не то к себе, он выполняет свою глобальную миссию – рас� крыть внутренний нравственный мир челове� ка как венца эволюции и хотя бы задуматься над хрестоматийной формулой: «…а нет ли и во мне Чичикова?». Оставшиеся от рукописи второго тома Го� голя фрагменты, в принципе, наводят на мыс� ли о дантовом «Чистилище». На наш взгляд, Л. Г. Александров не вполне достаточным является обыденное понимание первого и второго тома как движе� ния поляризованной идейной системы Гоголя от «ужасного» к «идеальному». Скорее, вто� рая часть ведет речь все-таки о тех средствах, с помощью которых возможна преображение, трансформация первого во второе. Так, у Данте «срединное» место, «золотое сечение» – остров с горой Чистилища, аналог тампли� ерского храма в Иерусалиме на том конце земного диаметра – является некоей смыс� ловыявляющей точкой пути героя. Данте сам неоднократно указывал, что вообще Комедия подразумевает ����������������������������� media������������������������ – т. е. «быть в середи� 16 не, делить пополам» . И не случайно Гоголь рвется из Европы в паломничество к Святой Земле, в надежде не только на выздоровление, но и на обретение искомой истины. Вовсе не случайной выглядит в этом кон� тексте и публикация Гоголем «Выбранных мест из переписки с друзьями». Книгу иногда считают органично вплетенной в идею второ� го тома «Мертвых душ». Действительно, ведь и у Данте значительную часть второй кантти� ки составляют философские беседы в «рай� ских кущах» о природе и судьбе человека. Публикация «Выбранных мест» могла быть сознательным призывом к диалогу и спору, способом выяснения общего тона мнений, ка� ковые Гоголь намеревался мазохистски при� нять, «переварить» и включить в контекст движения героя на новом этапе пути. Он пи� сал П. В. Анненкову в 1847 году: «Судить меня будет тот, кто повелел быть и миру, и нам, и ведает мысли наши в их полноте, не сбиваясь темнотой выражений наших <...> Всякий из мыслящих ныне людей, если только он бла� городен душой и возвышен чувствами, уже ищет законной желанной середины, снятия грубой коры, толкований, в которые способен человек облекать самые великие и вместе с тем самые простые истины»17. Так, Гоголь, по оценке своего корреспондента, начинал «сво� дить к одному общему выражению» как свою жизнь, образ мыслей, нравственное направ� ление, так и общий взгляд на дух и свойства русского общества. «Чистилище» – не только масштабно, тща� тельно и наглядно разработанная Данте ка� толическая доктрина, до него лишь вскользь упоминаемая теологами, но и образцовая мо� дель средневековой Утопии, оказавшая влия� ние на всю европейскую литературу, включая и самого Т. Мора. Тема Эдема, «земного рая» Этапы Дантова пути в пространстве «Мертвых душ» Н. В. Гоголя и его утраты – ключевая для идиллического хронотопа ранней идиллии Гоголя «Ганц Кю� хельгартен» и его повести «Старосветские помещики». Второй том «Мертвых душ» тоже начинается с описания чудного пейзажа, отраженного в водной глади. Возникает поч� ти зримый образ сферы как идеальной миро� объемлющей формы пространства – созда� ется топос «земного рая». Путешествующий Чичиков осваивает это новое пространство, соотнося с предполагаемыми переменами в собственной судьбе. Причем, в образах Пету� ха и Костанжогло Гоголь как бы демонстри� рует два разных типа «полноты жизни», всту� пающих в диалогические отношения друг с другом. Однако и языческое «вкушение мира» Петухом, и основанная на «колдовском союзе» с природой хозяйственная деятель� ность Костанжогло – выглядят в равной мере утопичными18. В «золотое сечение» Комедии Данте по� мещает феерическую картину, завершающую «очищение» героя. Она изобилует эзотериче� скими символами, и в описываемой мистерии угадывается волшебная средневековая легенда о Граале – источнике веры, истины и счастья. В историческом же плане мистическая про� цессия (мудрые старцы и Грифон, везущий повозку) знаменует собой вехи развития хри� стианской церкви, а идея «поворотной точки» культуры круто замешана на хилиастической эсхатологии Иоахима Флорского [хилиазм – от греч. «тысяча» – учение о тысячелетнем цар� стве Божием на Земле. – Л. А.]. Данте мыслит себя певцом грядущей «всемирной христиан� ской империи» и мощно концентрирует на себе идею единства «темного прошлого» и «свет� лого будущего». В средневековье ощущение «рубежных сроков» было достаточно острым, а каждый «юбилей» сопровождался усилени� ем сектантства, мистическими толкованиями и народными волнениями. Данте зашифровал и время своего «видения» о путешествии от ада до Рая: оно происходит весной 1300 года. Зна� чим и возраст автора на тот момент. Ему 35, и он как раз «на перепутье», поскольку пределом считали в средневековье семидесятилетие: «… земную жизнь пройдя до половины, я очутил� ся в сумрачном лесу»19. Что касается Гоголя, ему могли быть и не� знакомы нумерологические изыскания схола� стов в пространстве «Божественной Комедии». Однако начинается повествование «Мертвых душ», как мы помним, «средним» портретом 17 героя – он не худ и не толст, не молод и не стар и т. п. Историческое же время действия соотнесено, безусловно, с эпохой 1812 года. На это указывают и повесть о капитане Ко� пейкине, и сроки выхода некоторых литера� турных произведений, обсуждаемых по ходу поэмы. Гоголь, как и Данте, видимо, «играет шифрами», наподобие того же почтмейсте� ра, который «читал Юнга и Эккартсгаузена и делал из них длинные выписки», подоб� но масонам-мартинистам20. Начатая осенью 1835 года, поэма была выпущена в 1842 году, когда юбилей Отечественной войны широко отмечался в прессе. А самому Гоголю в это время 33 года – «возраст Христа», к которому в среде православной интеллигенции относи� лись особенно чутко. Считалось, что именно в этом возрасте должно состояться «дело всей жизни», безотносительно к тому, на каком по� прище реализуется человек. Три задуманных тома поэмы предполагали содержание 3 х 11 = 33 главы. В 1842 году Гоголь писал С. Т. Аксакову: «Разве небесные минуты тех радостей, ко� торые я слышу, разве прекрасная жизнь тех прекрасных душ, с которыми встретилась душа моя, не вызывают благодарности? <...> Разве эта любовь не есть уже сам Христос? Разве все, что отрывается от земли и земного, не есть уже Христос? И сие высокое стрем� ление, которым стремятся прекрасные души одна к другой, влюбленные в одни свои бо� жественные качества, а не земные, не есть ли уже стремление ко Христу? <...> Прекрасный образ, встреченный на земле, утверждается вечной любовью, и она бесконечна, как не� бесное блаженство»21. Писатель вновь как бы следует Данте, который в канттике «Рай», упоминая имя Христа, не рифмует его с чемлибо еще. После выхода «Выбранных мест» Гоголь вступает в заочную эпистолярную по� лемику с Белинским, выходя в том числе и на религиозные вопросы. Слабо раздражаясь на тон вполне сформировавшегося антиклери� кала, но поверхностно эрудированного чело� века с «легким журнальным образованием», он защищается тем, что видит достоинства и недостатки «нашей восточной церкви», но признает и огромную важность пастырского Слова для мужика в России: «Нужно изучить историю церкви, сызнова прочитать с раз� мышленьем всю историю человечества <...> Вы говорите, что Россия долго и напрасно молилась. Нет, Россия молилась не напрасно 18 <...> Она помолилась в 1612, и спаслась от поляков; она помолилась в 1812, и спаслась от французов»22. О мистических наклонностях, если не ска� зать суевериях, Гоголя, привитых с детства, было сказано много. Иронически относясь к любителям лотерей, счастливых чисел, по� добных Пеппе из отрывка «Рим», он однако совмещал на разительном контрасте рацио� нальное с иррациональным, улавливал глу� бокую разницу веры и разума, церковной и светской культуры, попрекая и священников за то, что они иногда, при добрых христиан� ских качествах, не знают, как применить вы� сокие истины к «ежедневно вращающейся жизни». Трудно сказать, насколько самооцен� ка Гоголя при этом была адекватной. Когда С. П. Шевырев уподобил своего друга экзаль� тированной княгине Волконской и заподо� зрил в католическом «самоуслаждении», он в ответном письме высказался так: «Что же до католичества, то скажу тебе, что я пришел ко Христу скорее протестантским, чем католи� ческим путем <...> изумляясь в нем прежде мудрости человеческой и неслыханному до� толе знанию души, а потом уже поклоняясь божеству его. Экзальтаций у меня нет, скорей, арифметический расчет; складываю просто, не горячась и не торопясь, цифры, и выходят сами собою суммы. На теориях у меня также ничего не основывается, потому что я ничего не читаю, кроме статистических всякого рода документов о России да собственной вну� тренней книги»23. Свое качественно новое состояние Гоголь переносит и на Чичикова. Тот терзается в остроге, ищет выхода из ситуации, спрово� цированной «колдовским» юридическим хао� сом, выслушивает душеспасительные увеще� вания старика Муразова: «Царство нудится, сказано нам. Только насильно нужно про� бираться, брать его насильно»24. Именно по его ходатайству попавшегося на махинациях Чичикова отпускают на свободу, с условием отъезда из города. Тот отправляет распоряже� ние каретнику насчет коляски. Бричка опять готова развернуться в символическую фан� тасмагорию птицы-тройки, но рукопись Гого� ля обрывается. Последними сохранившимися словами считается благородная речь князя о правосудии: «Я приглашаю рассмотреть ближе свой долг и обязанность земной своей должности, потому что это уже нам всем тем� но представляется, и мы едва...»25. Тон завер� Л. Г. Александров шающей части второго тома перекликается с критическими соображениями Гоголя этого периода насчет «цивилизации» в Европе и уверенностью в том, что лишь в России сей� час «едва брезжит свет». По воспоминаниям тех, кто слушал утра� ченные главы второго тома, путь Чичикова должен был пролегать в направлении отда� ленного сибирского монастыря, где началась бы «новая жизнь» героя. Иными словами, ось движения, которая у Данте совпадала с зем� ным диаметром, в русской версии была бы путешествием от Запада к Востоку. Впрочем, тема Сибири вполне могла бы напомнить и хронологическую линию от 1812 к 1825 году – такой поворот пути наиболее радикальные толкователи тоже предполагали. Но подобные намеки могла интуитивно почувствовать и цензура, и не удивительно стремление Гоголя тщательно уничтожить слишком «многозна� чительные» части текста. Почти общее мне� ние исследователей творчества Гоголя о вто� ром томе «Мертвых душ» – это убеждение в возможности спасения еще не очерствевшей души: «Очищающим началом должна явить� ся любовь в том мистическом смысле, какой она с годами получала для Гоголя, – это не только культ женщины, но и стремление все� го себя отдать на служение людям-братьям»26. Вдали от Родины это получается с трудом. После переиздания первого тома в 1846 году он признается, что живые образы пока не по� лучаются, что нет прежнего смеха и ангел «не спускается на уста». Русь должна была принять в свои объятья Гоголя так, как приняла Данте во второй кант� тике Беатриче из рук Вергилия. Движущей си� лой этой перемены представлялась «Любовь, что движет солнце и светила»27. Мы сегодня многое знаем о личных и семейных трагедиях Гоголя, наложивших отпечаток практически на все его творчество, помним, как публика постоянно обижалась на писателя на отсут� ствие в его сочинениях описаний «женского идеала», так любимого романтиками. И, на� конец, может ли соперничать с «ангельской» Беатриче то «прелестное женское личико» в проезжающей мимо карете, которое еще в пер� вом томе мельком увидел Чичиков, после чего некоторое время предавался мечтам. Никаких намеков на образ «небесной женщины» во вто� ром томе, по-видимому, нет, если не считать сквозной темы для завершающего периода го� голевского творчества – темы России. Этапы Дантова пути в пространстве «Мертвых душ» Н. В. Гоголя Для реализации «божественного поруче� ния» Данте сосредоточился на тройственной идее пути – его произведение было обнаро� довано лишь после выполнения исходного замысла. Гоголь же был вынужден осущест� влять план как бы «по частям». После шума, вызванного идейным содержанием двух по� следних книг, он тянет время, сомневается в своем гении и самой возможности продолже� ния текста, часто молит Бога ниспослать ему сил хотя бы на приближение к запредельному идеалу. В своем мессианстве он опасается, что обнаружение «непостижимой связи» с Русью приведет к созданию в литературе еще одного «памятника своей внутренней субъ� ективной религии»28. Обладал ли Гоголь тем «дантовским глазом», который, словно взор Фаринаты, способен разомкнуть «сокрытые в грядущем времена»?29 Его таинственные ви� дения, озарения и предчувствия порой пора� жали современников, однако ни тогда, ни тем более сейчас невозможно констатировать, ка� кие душевные силы сподвигали писателя на эти счастливые открытия. Ощущение себя «судьей стран и убежде� ний», воистину дантовского масштаба, приве� ло Гоголя к необходимости собственной жерт� вы. Осужденное Белинским авторское «само� умаление» на самом деле было данью едва ли не впервые примененному жанру открытой поэтической исповеди. Сакральным прооб� разом «преображения личности, благодаря сошествию Святого Духа», вероятно, могло стать таинство «литургии оглашенных»30. Мистериальные основы явно усиливаются от первого ко второму тому, и текст приобрета� ет все более «храмовый» характер: «Первый том – это больше ничего, как только крыльцо к тому дворцу, который во мне строится»31, – писал Гоголь в письме Жуковскому. Пер� вый случай сожжения второй части поэмы в 1845 году Гоголь объяснял несовершенством намеченного в произведении «пути к высоко� му и прекрасному». Однако потом содержа� ние поэмы «вдруг воскреснуло в очищенном и светлом виде, подобно фениксу из костра, и я вдруг увидел, в каком беспорядке было то, что я считал уже порядочным и стройным»32. Боясь возбуждения «пустой гордости», и даже, по воспоминаниям наиболее близких людей, пытаясь «изгнать из себя дьявола», Гоголь совершает ритуал сожжения и во вто� рой раз, незадолго до своей «постнической» смерти. 19 В. Виноградов полагает, что «мертвая душа» читателя, пройдя в первом томе кру� ги ада и восприняв оглашенную в письмахпритчах истину, должна была, по замыслу Го� голя, до предела сжаться, напрячь нравствен� ную пружину искупления и очищения. «Что же произошло в судьбе самого писателя? На� верное, И. С. Тургенев был не совсем прав, называя этот акт самоубийством. Это было похоже на последнее испытание внутренних сил чудом Воскресения по воле Божьей. Так нравственно преображенный поэт вошел в ле� топись Слова. “Мертвые души” поразили все образованное сословие православной России, но чтобы открыть им глаза, нужна была жерт� ва – так случилось, что выбор Гоголя пал на второй том поэмы»33. Если предполагать зависимость замысла поэмы Гоголя от структуры «Божественной Комедии», то должен был последовать и тре� тий том, ни строчки текста которого мы не имеем. Однако, контуры дальнейшего пути можно предположить, исходя из этапов пред� шествующего. В «Раю», как известно, Данте совершает космический полет, в ходе кото� рого, кстати, опять встречается с «мертвыми душами», распределенными, согласно сред� невековым астрологическим мифам. Путь центрального героя в третьей канттике ведет замысловатые изгибы по траектории планет, через пространство эфира, минуя сферу ари� стотелевского Перводвигателя, к ангельским хорам подле престола Святой Троицы. Со� образно этому пути, меняется и лексический строй «Комедии» – все больше становится понятий, сопряженных с темой света. Подни� маясь ввысь, Данте все больше освещается и как будто освящается. В русском менталитете XIX века, пожалуй, подобное двуединство, синтез знания и веры был несколько затруднен: идеи и категории Просвещения или нормы «высшего света» не вполне соотносились с путем праведности. Без сомнения, Гоголь искал средства художе� ственного оформления идеи «русского Рая», но как бы это выглядело в описании реальной действительности? Не в виде же официаль� ной формулы «православие, самодержавие, народность». Даже в предсмертном возбужде� нии сознания он как будто искал некую «лест� ницу», ведущую ввысь. Гоголь всегда был немногословен и о дальнейшей судьбе Чичи� кова, в «холодном» существовании которого заключено то, что потом «повергнет в прах на 20 колени человека пред мудростью небес». Вра� та Рая как будто закрыты для него, но, по на� мекам автора, есть шанс испытать удивление от гармонии мира: «Как многотрудное стран� ствие Данте приводит его к благоговейному созерцанию Беатриче в лепестках небесной Розы <...> так странствие по русской зем� ле болеющего о людях обличителя должны были разрешиться торжеством света, правды и красоты»34. С точкой зрения А. Веселов� ского соглашается и С. Шамбинаго: «Цели гоголевской поэмы навеяны перспективами “Божественной Комедии”. Возрожденная ро� дина Данте должна была со временем превра� титься во всемирную империю, чтобы в ней совершилось предназначение человечества <...> Подобную программу стремился осу� ществить и Гоголь, но даже во второй части <...> невозможным почувствовался ему пере� ход России из “заплесневелого угла Европы” в идеальное государство»35. В постоянной диалектике движения от «мерзкого» к «прекрасному» Гоголь, как и Данте, – «универсальный» художник: «Он – не безличный созерцатель, он весь здесь, всем своим существом, настоящий “микрокосмос”, жизненный центр этого мира, его апостол и вместе с тем его жертва»36. Физически ощу� щая климатические перемены тепла и холода (что часто усугубляло его болезненное состо� яние или, наоборот, улучшало самочувствие), он также чутко улавливал границу между низким и высоким. Работа над текстом стано� вилась священнодействием, преображающим явления: «…много нужно глубины душевной, дабы озарить картину, взятую из презренной жизни, и возвести ее в перл создания»37. В первых двух томах он намеревался предста� вить русского человека со всем богатым раз� нообразьем внутренних сил, заключенных в нем. Но «подъем до небес» оказался не впол� не по силам, – отчасти, может быть, оттого что Гоголь так трепетно поддерживал в своем творчестве тему «маленького человека» и так рано познал позже сформулированную исти� ну о том, что «рожденный ползать – летать не может»? В каком-то смысле, «Мертвые души» – это недостроенный храм и незавершенная литур� гия. Оценивая свое творчество как бы сторо� ны, в конце жизни Гоголь признает невозмож� ность полного совершенства текста: «…вижу, что умен только тот, кто творит и зиждет все, употребляя нас всех вместо кирпичей для Л. Г. Александров стройки по тому фасаду и плану, которого он один истинно разумный зодчий»38. Евангель� ский контекст гоголевской поэмы не реали� зовался в полной мере: погружая читателя в текст, поэт открыл ему «всю пропасть ада», но не допустил восхождения даже «до тре� тьего неба». Исходная мысль о том, что вся православная Русь должна быть главным ге� роем, также не воплотилась в поэме во всей полноте – в незавершенной структуре текста ее путь лишь угадывается. Глобальное невезение или причуды твор� чества поэта? Современники говорили о при� вычке Гоголя к «малым формам» и проблема� тичности использования масштабного жанра: «Едва ли успел бы он без крутого поворота и последовательно выйти на светлую дорогу и, подобно Данту, завершить свою “Divina����� ������������ ���� Com� 39 media” Чистилищем и Раем» . Но как бы то ни было, произведения Данте и Гоголя в рав� ной степени демонстрируют пронизанную фатальностью идею жизни-как-текста. Хотя Гоголь начал свой «эпический труд» в более раннем возрасте, нежели Данте, но и прожил он на 14 лет меньше, чем великий тосканец [в «мистических числах» срок их жизни соста� вил, соответственно, 1/2 и 2/3 от цикла Урана. – Л. А.]. До самой кончины Гоголь находил� ся под воздействием дантова вдохновенного творческого гения. Г.��������������������� �������������������� П.������������������ ����������������� Данилевский вспо� минает, как в гостях у больного он читал наи� зусть фрагменты из поэмы «Три смерти» и стихотворения «Савонарола» А. Н. Майкова. Гоголь оживился, сбросил задумчивый вид и наконец произнес: «Это – так же законченно и сильно, как терцеты Пушкина – во вкусе Данта»40. Иногда полагают, что Гоголь первый ощу� тил на себе запечатленную памятью и созна� нием реальность духовного царства всепро� никающего Слова-Разума, сегодня называе� мого «ноосферой». Его трилогия выражала основную идею выросшего в XIX веке из жанра пророческих фантасмагорий философ� ского течения русского космизма как активноэволюционной силы, подчиненной высокой интуиции любви. Его основоположником считают друга Гоголя, князя В. Ф. Одоевско� го, которому он часто доверял свои тайны. Ро� мантик и утопист, в целом игнорировавший бурные дебаты западников и славянофилов, в романе «Русские ночи» 1844 года Одоевский обсуждает сложные перспективы развития человечества на планете с его стремлением Этапы Дантова пути в пространстве «Мертвых душ» Н. В. Гоголя «господствовать над природой» . Идеи «го� голевского периода» русской литературы най� дут продолжение в «теософских» размышле� ниях таких разных деятелей культуры, как Вл. Соловьев, М. Волошин, К. Циолковский и др. И каждый раз будут репродуцироваться на новом витке «познания души» мистические конструкции дантова пространства, в кото� ром синтез науки, искусства и религиозного чувства в мировоззрении человека становит� ся основой нравственной миссии – прохожде� ния пути. 41 Примечания Голенищев-Кутузов, И. Н. Творчество Данте и мировая культура. М., 1971. С. 454–486. 2 Доброхотов, А. Л. Данте Алигьери. М., 1990. С. 37. 3 См., напр.: Александров, Л. Г. : 1) Исто� рические реминисценции к литературнофилософской космологии Данте // Вестн. Че� ляб. гос. ун-та. Сер. 2. Филология. 1999. № 1; 2) Идеи и числа. Челябинск, 2007. 4 Кедров, К. А. Поэтический космос. М., 1989. С. 34. 5 Русская эстетика и критика 40–50-х годов XIX века. М., 1982. С. 66; Белинский, В. Г. Полн. собр. соч. : в 13 т. М., 1955. Т. 7. С. 406. 6 Гоголь, Н. В. Письма // Гоголь, Н. В. Собр. соч. : в 8 т. Т. 8. М., 2001. С. 77, 93, 130, 150. 7 Там же. С. 94. 8 Там же. С. 139. 9 Асоян, А. А. «Почтите высочайшего поэ� та...». Судьба «Божественной Комедии» Дан� те в России. М., 1990. С. 73. 10 Гоголь, Н. В. Мертвые души // Го� голь, Н. В. Собр. соч. : в 6 т. Т. 5. М., 1949. С. 119. 11 Там же. С. 143. 12 Манн, Ю. В. О жанре «Мертвых душ» // Изв. АН СССР. Сер. лит. и яз. 1972. Т. 31, вып. 1. С. 12–13. 13 Гончаров, С. А. Творчество Гоголя в религиозно-мистическом контексте. СПб., 1997. С. 215–216. 14 Купреянова, Е. Н. Н. В. Гоголь // История русской литературы : в 4 т. Л., 1981. Т. 2. С. 530–572. 15 Гоголь, Н. В. Мертвые души. С. 249. 16 Подробнее см.: Александров, Л. Г. О воз� можности философско-космологической ин� 1 21 терпретации загадок «Чистилища» Данте // Вестн. Челяб. гос. ун-та. Сер. 2. Филология. 2000. № 1. 17 Гоголь, Н. В. Письма. С. 234–236. 18 Гольденберг, А. Х. Фольклорные и литера� турные архетипы в поэтике Н. В. Гоголя : ав� тореф. дис. … д-ра филол. наук. Волгоград, 2007. С. 19–21. 19 Данте, А. Новая жизнь. Божественная Ко� медия. М., 1967. С. 77. 20 Антокольский, П. Предисловие // Го� голь, Н. В. Мертвые души. Поэма. М., 1977. С. 3–33. 21 Гоголь, Н. В. Письма. С. 151. 22 Там же. С. 268–271; Гоголь, Н. В. Выбран� ные места из переписки с друзьями // Го� голь, Н. В. Полн. собр. соч. : в 14 т. М., 1952. Т. 12. С. 69. 23 Гоголь, Н. В. Письма. С. 211. 24 Гоголь, Н. В. Мертвые души. С. 358. 25 Там же. С. 371. 26 Веселовский, А. Этюды и характеристики. М., 1912. Т. 2. С. 239. 27 Данте, А. Указ. соч. С. 524. 28 Асоян, А. А. Указ. соч. С. 82. 29 Данте, А. Указ. соч. С. 115. 30 См.: Манн, Ю. Указ. соч.; Виноградов, В. Божественная литургия Гоголя. URL : http:// iskomoe.ru. 31 Гоголь, Н. В. Письма. С. 143. 32 Гоголь, Н. В. Выбранные места... С. 34. 33 См.: Виноградов, В. Указ. соч. 34 Веселовский, А. Указ. соч. С. 240. 35 Шамбинаго, С. Трилогия романтизма (Н. В. Гоголь). М., 1911. С. 152–153. 36 Гоголь, Н. В. : 1) Выбранные места...; 2) Письма. С. 74, 268–271. 37 Там же; Гоголь, Н. В. Мертвые души. 38 Гоголь, Н. В. Письма. С. 262–263. 39 Вяземский, П. А. Мемуары // Рус. арх. 1886. № 7. С. 1082. 40 Цит. по: Н. В. Гоголь в письмах и воспоми� наниях / сост. В. Гиппиус. М., 1931. С. 248. 41 Одоевский, В. Ф. Русские ночи. Л., 1975. С. 137; см. также: Семенова, С. Г. Русский кос� мизм // Русский космизм : антол. филос. мыс� ли. М., 1993; Александров, Л. Г. В. Ф. Одоев� ский как предтеча русского космизма : к 200летию со дня рождения // Вестн. Челяб. гос. ун-та. Сер. 2. Филология. 2003. № 1. С. 46–55 и др.