эволюция образа «чудика» в творчестве в. м. шукшина
advertisement
«Я АТТЕСТУЮСЬ!» ЭВОЛЮЦИЯ ОБРАЗА «ЧУДИКА» В ТВОРЧЕСТВЕ В. М. ШУКШИНА* А. В. Сапа, учитель русского языка и литературы МАОУ Тисульской СОШ № 1, Кемеровская обл. Нам бы про душу не забыть. Нам бы немножко добрее быть… В. М. Шукшин Не было у нас за последние десятилетия такого художника, который бы столь уверенно и беспощадно врывался во всякую человеческую душу и предлагал ей проверить, что она есть, в каких просторах и далях она заблудилась, какому поддалась соблазну или, напротив, что помогло ей выстоять и остаться в верности и в чистоте… В. Г. Распутин 2014 г. поистине можно назвать Годом Шукшина: 25 июля исполнилось 85 лет со дня рождения писателя, актёра и режиссёра, 2 октября — 40 лет со дня смерти, а ещё 50 лет назад, в 1964 г., появился на экранах СССР первый полнометражный фильм В. М. Шукшина «Живёт такой парень». Всего 45 лет земной жизни отмерила судьба В. М. Шукшину, но «как бы ни была коротка жизнь Шукшина в искусстве,— пишет Г. А. Горышин,— он помог нам вглядеться в таинство жизни, в самих себя — и увидеть, понять нечто такое, без чего мы бы были бедней. Он оставил нам свои книги и фильмы». Творческий путь Шукшина — путь уникальный. Он сочинил пять томов прозы, которая легко расслаиваетВасилий Шукшин ся на жанры и уровни. Дюжина киноповестей и своего рода повестей-пьес, функциональная природа которых часто подчёркнута: «Энергичные люди» — «сатирическая повесть для театра»; «А поутру они проснулись» — «повесть для театра». Костоломный историко-революционный роман «Любавины» и его современное продолжение, автором — закономерно — не законченное и не опубликованное. Исторический роман о любимом герое, Степане Разине,— «Я пришёл дать вам волю» — переделанный из сценария так и не поставленного фильма и сохраняющий его родимые пятна… А ещё Василий Шукшин — автор ста двадцати пяти рассказов, опубликованных за пятнадцать лет (1958–1974), режиссёр шести фильмов («Живёт такой парень», «Странные люди», «Печки-лавочки», «Калина красная» и др.) и сценарист одиннадцати, а кроме этого — гениальный актёр, снявшийся в 29 фильмах. «Каждый, кто писал и говорил о творчестве Василия Шукшина, не мог без удивления и даже какого-то чувства растерянности не сказать о его почти невероятной разносторонности… — пишет С. П. Залыгин,— Шукшин-кинематографист органически проникает в Шукшина-писателя, его проза зрима, его фильм литературен в лучшем смысле слова. Его нельзя воспринимать по “разделам”… но если бы Василий Шукшин был только актёром, только режиссёром, только сценаристом и драматургом и, наконец, только прозаиком, то и тогда, в этом каждом отдельном случае, мы имели бы перед собой выдающееся дарование. Но все эти дарования принадлежат одному человеку. Наше искусство ещё не знало такого поразительного сочетания». Но нас интересует прежде всего малая проза Шукшина — его рассказы, где выведен своеобразный и в то же время типичный герой своего времени — «чудик», как образно называл его сам писатель. В 1960-е гг., когда в литературной периодике появились первые произведения Василия Шукшина, критика поспешила причислить его к группе писателей-«деревенщиков». На то были свои резоны: Шукшин действительно предпочёл писать о деревне, первый сборник его рассказов так и назывался — «Сельские жители». На первый взгляд, Шукшин поэтизировал деревенский уклад, любовался колоритными сибирскими типажами старых крестьян, что побудило некоторых критиков упрекнуть автора в идеализации старой деревни, в создании «жизнеподобных мифов», в попытке противопоставить духовное богатство деревни современному городу. Но в то же время многие критики увидели в рассказах Шукшина и то главное, что отличало его от большинства писателей-«деревенщиков»: * Цветные иллюстрации к материалу — см. во вкладке этого номера. № 11 (47) ноябрь 2014 г. 30 РУССКИЙ ЯЗЫК И ЛИТЕРАТУРА. ВСЁ ДЛЯ УЧИТЕЛЯ! «Я АТТЕСТУЮСЬ!» контраст между уходящим и новым, между «глубинкой» и ритмом сегодняшнего бытия, который в определённой степени присутствовал в рассказах писателя, не рождал чувства антагонизма, напротив, он зачастую определял мягкий юмор, лирическую тональность повествования; прослеживая в рассказах столкновение нынешнего и минувшего, Шукшин сохраняет любовь к уходящему, но проявляет чуткость и к переменам. Этнографические приметы сельской жизни, внешность людей деревни, пейзажные зарисовки не особенно занимали писателя — обо всём этом если и заходила речь, то лишь попутно, бегло и вскользь. Почти не было в них поэтизации природы, авторских раздумчивых отступлений, любования «ладом» народной жизни — всего того, что привыкли находить читатели в произведениях писателей-«деревенщиков»: В. И. Белова, В. П. Астафьева, В. Г. Распутина, Е. И. Носова. Писатель сосредоточился на другом: его рассказы являли вереницу жизненных эпизодов, драматизированных сценок, внешне напоминающих ранние чеховские рассказы с их краткостью и стихией беззлобного смеха. Персонажами Шукшина стали обитатели сельской периферии, незнатные, не выбившиеся «в люди»,— одним словом, те, кто внешне, по своему положению вполне соответствовал знакомому по литературе XIX века типу «маленького человека». Однако каждый персонаж в изображении Шукшина имел свою «изюминку», противился усреднению, являл особый образ существования или оказывался одержимым той или иной идеей. Шукшин создал целую галерею запоминающихся персонажей, единых в том, что все они демонстрируют разные грани национального характера. Этот характер проявляется чаще всего в ситуации драматического конфликта с жизненными обстоятельствами. Герой Шукшина, живущий в деревне и занятый привычной, по-деревенски монотонной работой, не может и не хочет раствориться в сельском быту «без остатка». Ему страстно хочется хоть ненадолго уйти от обыденности, душа его жаждет праздника, а неспокойный разум ищет «высшей» правды. Легко заметить, что при внешней непохожести шукшинских героев на «высоких» героев-интеллектуалов русской классики, они, шукшинские «сельские жители», тоже не хотят ограничить жизнь «домашним кругом», их тоже томит мечта о жизни яркой, наполненной смыслом. А поэтому их тянет за пределы родной околицы, их воображение занято проблемами отнюдь не районного масштаба. В отличие от большинства писателей-«деревенщиков», характерная РУССКИЙ ЯЗЫК И ЛИТЕРАТУРА. ВСЁ ДЛЯ УЧИТЕЛЯ! Василий Шукшин в роли Ивана Расторгуева в фильме «Печки-лавочки» (реж. В. Шукшин, 1972) для Шукшина коллизия — столкновение «городского» и «деревенского» — не столько выявляет социальные противоречия, сколько обнаруживает конфликтные отношения мечты и реальности в жизни «маленького человека». Исследование этих отношений и составляет содержание многих произведений писателя. Художественный мир Шукшина подчёркнуто антропоцентричен, о чём свидетельствуют названия основных сборников писателя («Сельские жители», «Характеры») и многочисленных его произведений («Любавины», «Гринька Малюгин», «Стёпка», «Непротивленец Макар Жеребцов», «Боря» и др.). Программный тезис писателя: «Нет, литература — это всё же жизнь души человеческой, никак не идеи, не соображения даже самого высокого нравственного порядка». Поэтому исследователи не раз обращались к анализу шукшинского героя, понимая, что он является эпицентром прозы писателя и содержит разгадку подчёркнуто игрового образа автора. Следует отметить тот факт, что само понятие «шукшинский герой» укоренилось в современном шукшиноведении, однако оно отмечено противоречивостью. Сам автор, рассуждая о типе героя времени, называет таковым «дурачка», «в котором время, 31 № 11 (47) ноябрь 2014 г. «Я АТТЕСТУЮСЬ!» правда времени вопиёт так же неистово, как в гении, так же нетерпеливо, как в талантливом, так же потаённо и неистребимо, как в мыслящем и умном». Недаром в высказывании Шукшина сходятся крайности («дурачок» и «гений»), автора «Калины красной» не привлекал «так называемый простой, средний, нормальный положительный человек». Шукшина прежде всего интересует стихийный тип, он «исследует характер человека-недогматика, человека, не посаженного на науку поведения». Шукшинский герой, единство которого было отмечено уже критикой 1960-х гг., оказался неоднозначным, что подчёркнуто и в работах, посвящённых анализу творчества Шукшина. В статье 1978 г. «Путь Василия Шукшина» Л. A. Аннинский попытался осмыслить противоречивую природу шукшинского характера и не менее сложную проблему взаимоотношений автора и героя, которая, по мнению исследователя, заключается в том, чтобы «понять неправого». Отметив пристрастие Шукшина к «нелогичной, странной, чудной душе», Л. A. Аннинский указывает её «границы» в прозе писателя: «На одном полюсе этого мятежного мира — тихий “чудик”, робко тыкающийся к людям со своим добром <…>. На другом полюсе — заводной мужик, захлёбывающийся безрасчётной ненавистью <…>». Сложность шукшинского характера отмечает и H. Л. Лейдерман. Интересно, что для доказательства тезиса о противоречивости человеческого типа, Роман Писарев. Калина красная № 11 (47) ноябрь 2014 г. созданного Шукшиным, исследователь прибегает к классике: «Его (Шукшина) вовсе не умиляет герой, который жил бы, подобно Платону Каратаеву <…>, в стихийном согласии с миром, интуитивно осуществляя закон бытия». Г. А. Белая также намечает связь героя Шукшина с традициями русской классики, в частности Достоевского, так как оба писателя, по мнению исследователя, воплотили «разрушительный потенциал “маленького человека”». Противоречивостью и сложностью шукшинского героя определяется разный характер прочтений многих произведений писателя и неутихающие споры о творческом наследии Шукшина. Так, большинство шукшиноведов в одном из программных рассказов «Крепкий мужик» в образе Николая Шурыгина видят современного Герострата. Диаметрально противоположную характеристику герою даёт Е. В. Черносвитов в монографии «Пройти по краю»: «Шурыгин — явление сложное и неоднозначное. “Крепкий мужик” — определение, отнюдь не ироническое, а точное и хваткое. Побольше бы таких крепких мужиков на Руси. Смеем утверждать, что благодаря этой своей характеристике Шурыгин становится в один ряд с другими крепкими мужиками — Разиным, Иваном Расторгуевым, Прокудиным, Шукшиным». На наш взгляд, дело здесь не в исследовательском произволе. Неоднозначность прочтений и интерпретаций шукшинского текста связаны с его глубиной, наличием аллюзий, реминисценций, целым рядом культурных отсылок, большинство из которых — русская классика. Не случайно Б. И. Бурсов отмечает такую черту шукшинского героя, как «старомодность». По мнению критиков, шукшинский герой «в кирзовых сапогах» (С. П. Залыгин) «пылит по просёлочным дорогам» (Л. А. Аннинский). Алтайских шофёров, механиков, трактористов писатель хорошо знал и нередко встречал на Чуйском тракте, ведущем от города Бийска до монгольской границы, проходящем мимо деревни Сростки, расположенной в предгорной Алтайской степи, на берегу реки Катуни. Герои Шукшина — из той «шукшинской жизни», которую прожил сам писатель. Как М. Шолохов на Дону, так и В. Шукшин на Алтае нашёл своих героев. Критика давно пытается классифицировать, типологизировать шукшинских персонажей. Но первая попытка такой типологизации принадлежит самому писателю. Понятия «сельские жители», «светлые души», «чудики», «странные люди», «энергичные люди», «сибиряки», «кержаки», «вольные казаки», «крестьяне», «городские», «притворяшки», «пришей-пристебаи», «черти», «бессовестные», «устоявшиеся герои» и т. п. имеют место (разумеется, 32 РУССКИЙ ЯЗЫК И ЛИТЕРАТУРА. ВСЁ ДЛЯ УЧИТЕЛЯ! «Я АТТЕСТУЮСЬ!» не в терминологическом значении) в прозе, кинодраматургии и публицистике В. Шукшина. Литературная критика, не вдаваясь в теоретические обоснования, эту первичную классификацию в целом приняла и дополнила её близкими образными понятиями: «живые люди», «герой в кирзовых сапогах» (С. П. Залыгин), герой, ярко представляющий «межукладный слой», который «из деревни подался, к городу не прирос» (Л. А. Аннинский). Значимо, что И. П. Золотусский, «мукой и болью Шукшина, его неотвязной темой, его невоплощённым идеалом» считал Стеньку Разина. Критик и литературовед Е. А. Вертлиб видит в Шукшине и его «расконвоированных» героях детали «общей картины русского духовного Возрождения». В специальных исследованиях творчества писателя проблема типологизации шукшинских героев достаточно долго опиралась на традиции, сложившиеся в литературной критике. И хотя, по мнению В. И. Коробова, понятия «сельские жители», «странные люди» и «чудики» не исчерпывают всей сложности шукшинского героя, какого-либо иного определения их сути он не даёт. «Человеком земли», чьим идеалом является воля, видится шукшинский герой в книге Н. П. Толчёновой. Близкое толкование специфики шукшинского героя принадлежит В. М. Карповой. Она видит в нём «выражение народного характера», связанного с типом людей «цельных, светлых бескорыстных», «бессребреников», личность, противостоящую «приобретательству, корыстолюбию», «зависти». «Максималистов, не склонных к компромиссам, покорности и невмешательству» усматривает во многих героях прозы В. М. Шукшина В. А. Апухтина. Она видит в Чудике, Броньке Пупкове, Сане Залётном, Стёпке характеры, «опровергающие узость, ограниченность обеднённых обывательских представлений о человеке и жизни». В. Ф. Горн отмечает значительную роль в художественном мире В. Шукшина «народных типов», отображающих «народный характер». Литературовед относит к ним Фёдора Байкалова, Якова Горячего и др. В «народных типах» в качестве наиболее яркого проявления В. Ф. Горн выделяет героя с «растревоженной душой», отмечая очень важную деталь: по его мнению, шукшинский Разин «очень похож на современных героев писателя». В. К. Сигов в монографии о творчестве Шукшина главу о симпатичных писателю героях называет шукшинским понятием-определением — «светлые души». В автореферате его докторской диссертации терминология ещё более однозначная: там он вводит и мотивирует понятие «положительный герой». О типах, противоположных «положительному герою», В. К. Сигов пишет как об искажениях народного характера «на противоречивых путях ХХ века». РУССКИЙ ЯЗЫК И ЛИТЕРАТУРА. ВСЁ ДЛЯ УЧИТЕЛЯ! А. Ю. Большакова выдвигает интересную, но не бесспорную классификацию героев, в которой «хранители древностей» противопоставлены «вольным людям». В качестве последнего типа исследователю видится шукшинский Егор Прокудин из «Калины красной». А. А. Дуров видит в ряде героев Шукшина трансформацию традиционного образа дурака. Споры о типизации шукшинского героя пока не закончены, и вряд ли будут закончены вообще, так как слишком сложна жизнь, изображённая в произведениях Шукшина. Об этой сложности пишет и сам писатель: «Меня теперь очень и очень беспокоит и волнует судьба современного колхозного крестьянства. Я думаю об этом, и вот как мне представляется картина нынешней деревни. Одна часть крестьянства (преимущественно молодые) без боли и сожаления уходят из деревни, оставляют землю и пытают судьбу в городе. Их, наверное, нельзя обвинить, но не сказать о них правду тоже нельзя: в большинстве случаев они пополняют армию дремучего мещанства, начинают безудержно ценить рубль, раздельный санузел, тахту, балкон и чёрт знает что. Грустно и больно. Вторая часть крестьянства раскорячилась; не знает, как быть. Уехать уехал, а что-то томит, что-то тянет назад в деревню, снится она ночами. Тоскливо. Причём это большая часть. Подтолкнуть бы её каким-нибудь образом опять в деревню! Но уж они “хватили” города, уже скоро и квартира будет, и санузел, и даже телефон, чтобы по воскресным дням просто так “потолковать” с дружками из СМУ: “Ну как? Да? Ага. Ничего. Ну, будь! Всего!” И третья часть. Самая дорогая и любимая. Осталась в деревне. Трудно? Да. Но не может он оторвать от сердца то, к чему смолоду привык, что полюбил смолоду, без чего — и жизнь, в общем-то, не та, и чужбина не манит». Типология героев В. М. Шукшина не вмещается в заданные пределы. Его герои и чисто деревенские, и чисто городские, и промежуточные. А в некоторых случаях — беспризорные: действие происходит в деревне, а не про деревню; герои — мужики, а жизнь ведут немужицкую,— одним словом, чудики, живущие особую, не совсем повседневную, «шукшинскую жизнь» (термин изобретён Г. А. Митиным, подхвачен и развит Л. А. Аннинским). Важен не только герой, но и ракурс его изображения. В простом, обыкновенном герое «в кирзовых сапогах», о котором писали многие, Шукшина интересует то, мимо чего проходили все,— душа. «Меня больше интересует “история души”, и ради её выявления сознательно и много опускаю из внешней жизни того человека, чья душа меня волнует»,— говорил Шукшин. Но и не всякая «душа» близка писателю. «…Так называемый простой, средний, нормальный, положительный человек 33 № 11 (47) ноябрь 2014 г. «Я АТТЕСТУЮСЬ!» меня не устраивает. Тошно. Скучно… — писал Шукшин.— Мне интереснее всего исследовать характер человека-недогматика, человека, не посаженного на науку поведения. Такой человек импульсивен, поддаётся порывам, а следовательно, крайне естествен. Но у него всегда разумная душа». Человек-недогматик в обыденной жизни часто смотрится как человек странный, не от мира сего. Шукшин написал много рассказов об этих людях («Мастер», «Выбираю деревню на жительство», «Микроскоп», «Штрихи к портрету», «Алёша Бесконвойный» и др.); более того, именно об этих людях его кинофильм «Странные люди» (1969), в который вошли его новеллы: «Чудик» (в сценарии — «Братка»), «Миль пардон, мадам» (в кино — «Роковой выстрел»), «Думы». Определение этому герою критики взяли из прозы самого Шукшина — чудик. Появление героя Шукшина в начале шестидесятых годов было несколько неожиданным. Автор понимал, что его герой выглядит не по принятой форме, но с горячностью доказывал, что ничего странного в нём нет. «Он человек живой, умеющий страдать и совершать поступки, и если душа его больна, если поступки его, с общепринятой точки зрения, несуразны, то вы попытайтесь, попытайтесь разобраться, почему это произошло, спросите себя, не завидуете ли вы ему». Писатель не выдумывал своих героев, он искал их с последовательностью аналитика, изучал природу характера, социальные обстоятельства, формирующие этот тип. Интерес к подобным характерам идёт от традиции русской литературы. Вспомним знаменитое горьковское: «Чудаки украшают мир». В большинстве толковых словарей слова «чудик» нет, зато есть в словарях другое, корневое слово «чудо». Слово, которым русский народ испокон века обозначал самое знаменательное и самое таинственное в жизни, самое радостное, светлое, чудесное и самое отвратительное — чудовищное. Словарь С. И. Ожегова даёт такую трактовку слова: «чудик — странный, со странностями, чудной человек». В. М. Шукшин не зря называл своих героев не «чудаками», а именно «чудиками», ласково. В самом названии есть что-то маленькое, детское, незащищённое. «Чудик» — это метка, которой люди весьма легко и беззаботно наделяют друг друга в повседневной жизни. Тут слышится и насмешка, и снисходительное любование, и пренебрежение, и восхищение. Назвав так своего героя, В. М. Шукшин этим подчеркнул, что «чудик» — его любимый персонаж. Вообще, «чудики» ассоциируются с коренным, исстари идущим типом «дурака» из балагана, сказок. Их «чудинки» свидетельствуют о непредсказуемом богатстве русской души. Они тихие, робко тыка- № 11 (47) ноябрь 2014 г. ющиеся к людям со своим добром, вечно попадающие впросак и теряющиеся, когда их ненавидят. Обобщённый образ чудика можно представить в следующей схеме: глаза (с горячим блеском, умные, прекрасные, печальные) имя (указывает на простого человека из народа) внешность (рослый, красивый, крепкий) «Чудик» характер (смелость, совестливость) больная душа чувства (радость, сочувствие, уважение, любовь) В рассказах В. М. Шукшина предстаёт целая галерея «чудиков», открытая героем одноимённого рассказа, написанного в 1967 г. На сайте «Русская семёрка» опубликована статья Григория Саблина «Семь чудиков Василия Шукшина», где представлены чудики, которых Шукшин считал героями своего времени: Василий Князев («Чудик»), Андрей Ерин («Микроскоп»), Александр Козулин («Даёшь сердце!»), Бронислав Пупков («Миль пардон, мадам!»), Константин Валиков («Алёша Бесконвойный»), Фёдор Грай («Артист Фёдор Грай»), Семён Рысь («Мастер»). При всей похожести чудиков друг на друга, они разные: герой-«чудик» эволюционирует. Сначала это наивная, светлая душа, которая пытается отыскать идеальное начало русского характера, которое заключается в гармонии. А гармония составляет внутренний мир наивного «чудика». Он счастлив, потому что живёт на этой земле (Гринька Малюгин («Гринька Малюгин»), старуха («Письмо»), Ермолай («Дядя Ермолай»), старик («Как помирал старик»), Сёмка Рысь («Мастер»), Андрей Ерин («Микроскоп») и другие). Куда бы ни заносило таких людей, в плохое их занести не может. В шестидесятые годы в рассказах В. М. Шукшина появляется задумывающийся «чудик». Он понимает, что в жизни не всё так хорошо, как 34 РУССКИЙ ЯЗЫК И ЛИТЕРАТУРА. ВСЁ ДЛЯ УЧИТЕЛЯ! «Я АТТЕСТУЮСЬ!» кажется на первый взгляд. Это герой-странник. Он ищет смысл жизни, потому что произошла утрата гармоничного мироощущения человеком деревенского уклада (Чудик («Чудик»), Игнаха («Игнаха приехал»), Сашка («Обида»), шофёр Иван («В анфас и профиль»), Максим («Верую!»), Мотя Квасов («Упорный»), Спринька («Сураз») и другие). Они любят весь мир, но мир, этот большой мир, их не понимает. Они задают этому большому миру вопрос: «Почему? Люди, что с нами происходит?» Вот тут-то и происходит нравственное размежевание двух сред (город — деревня), и появляется третий тип «чудика», или иначе его можно назвать «античудиком». Это люди тяжкого, земного, материального устроения. Они всегда лишены важнейших для писателя качеств — внутренней наполненности, глубины, духовности. Критик А. С. Марков очень точно вскрыл причину обращения В. М. Шукшина к «чудикам»: «он хочет пробудить у читателя интерес к этим людям и их жизни, показать, как, в сущности, добр и хорош простой человек, живущий в обнимку с природой и физическим трудом, какая это притягательная жизнь, несравнимая с городской, в которой человек портится и черствеет». Из всего многообразия высказываний критиков о феномене «чудика», о его внутренней сути нам кажется более точной характеристика, данная И. В. Новожеевой (приводим её почти полностью): «шукшинский образ чудика не выпадает из общей концепции маргинальной личности: человек полугородской-полудеревенский, находящийся на изломе культурных эпох, жизненный путь героя определяется разрывом привычных связей. В то же время художественный образ чудика уникален, так как разрушает представления о стереотипности и единообразии духовной жизни советского человека и воплощает идею индивидуальной уникальности человека. Чудачество, по мнению В. П. Астафьева,— характерное свойство натуры русского человека: “В селе нашем, что ни двор, то причуда иль загиб какой, если не в хозяйстве, то в хозяине”. Человек с чудинкой в эпоху раскрестьянивания страны и исчезновения русских деревень являет собой образец самобытного русского характера. Нравственно-психологический образ слагается из нескольких параметров, важнейшим из которых выступает экстравагантность поступка. За кажущимся внешне странным поступком скрыта вполне адекватная и последовательная поведенческая реакция человека, соответствующая логике его характера, которая в определённой ситуации срабатывает и проявляется в причудливых формах поведения. Человек в изображении В. Шукшина действует естественно, непосредственно, в силу своих внутренних нравственных понятий, поэтому чудачество выступает некой ме- РУССКИЙ ЯЗЫК И ЛИТЕРАТУРА. ВСЁ ДЛЯ УЧИТЕЛЯ! рой духовности человека, а не стихийным и вечным абсурдом, органически укоренённым в народной жизни, отголоски которого заметны в повестях В. И. Белова. В образе чудика актуализирован мотив детского восприятия мира, инфантильность героя представляется особым просветлённо-нравственным отношением к миру и окружающим. Показателем духовности человека в контексте прозы В. Шукшина выступает неспокойная совесть, душа ищущая. Сомнения героя, неудовлетворённость собой, типологический характер. Чудик способен к рефлексии, понимаемой двояко: как способность индивида абстрагироваться от внешнего, телесного и постоянное, мучительное соотношение своего “Я” с неким абсолютом. Герой ищет оправдания жизни, поступков, слов, но не является ни правдоискателем, ни праведником, для него важно не познать истину, а жить по правде. Чудик стремится вырваться из привычного круга жизни, придать своим будням праздничную украшенность, расцветить жизнь воображением, зрелищным, театральным поведением. Шукшинский праздник не имеет ничего общего с концепцией западного карнавала, характерного для сознания горожанина. Представление о празднике связано со стремлением к обновлению жизни, и праздник становится результатом своего рода очищения, “снятия морока”, болезненного отрешения от неправды и лжи (рассказы “Привет Сивому!”, “Алёша Бесконвойный”). Таким образом, …в образе человека с чудинкой реализован тип русского национального характера, вобравшего в себя и трагическую рефлексию на несовершенство мира, и духовную устремлённость к правде, и стремление русской души к празднику». Интересную трактовку образа шукшинского чудика, анализируя его эволюцию, предлагает И. Н. Сухих в статье «Душа болит» («“Характеры” В. Шукшина»). Хотя первый шукшинский сборник назывался «Сельские жители» (1963), писатель иногда протестовал: не о деревне я пишу — о душе человеческой. «Любимый шукшинский персонаж — “маленький человек” (как говорили в ХIХ в.), “простой cоветский человек” (как привычно формулировали через столетие). Шофёр, механик, слесарь, пастух… По мировоззрению и поведению — странный человек, домашний философ. Чудик, придурок, шалопай, психопат, дебил, упорный, рыжий…» В соответствии с жанром Шукшин не излагает последовательно жизненную историю этого герояпротагониста, пишет не процесс, но намечает пунктир судьбы, обозначает некие константы, ключевые точки, в которых всё время берутся психологические пробы. 35 № 11 (47) ноябрь 2014 г. «Я АТТЕСТУЮСЬ!» Мечтатель — чудик — человек тоскующий — человек уходящий: в эту рамку укладывается жизнь центрального шукшинского персонажа. Первая точка-эпоха — деревенское босоногое детство в войну или после войны (здесь проза Шукшина наиболее автобиографична, даже исповедальна) — это тяжёлый труд, голод и холод, безотцовщина, ранний уход из дома, неприязнь городских. Но одновременно это сладость детских игр, первые свидания, природа, гудящий в печке огонь и — главное — надежда на будущие сияющие вершины где-то на горизонте («Далёкие зимние вечера», «Дядя Ермолай»). Главный герой — мечтатель. Но вот герою уже под тридцать, молодость на исходе, жизнь отлилась в весьма определённые формы, он крутит баранку или кино в деревне, жена или случайные подруги пилят его по разным поводам, уже другие школьники мечтают о космосе или читают «Мёртвые души» — но его детская наивность и восторженность никуда не делись, только приобрели какие-то парадоксальные формы: непредсказуемых конвульсий, психологических взрывов и взбрыкиваний. Деревенский парнишка-мечтатель превращается в чудика, великовозрастного мечтателя. Один покупает на припрятанные от жены деньги микроскоп и изучает микробов, мечтая избавить от них человечество («Микроскоп»), другому достаточно просто покупки городской шляпы, чтобы гордо и независимо пройти в ней по деревне («Дебил»), третий — тешит самолюбие, ставя Геннадий Калиновский. Иллюстрация к рассказу «Чудик» № 11 (47) ноябрь 2014 г. на место знатных земляков дурацкими вопросами и дискуссиями («Срезал»), четвёртый изобретает «вечный двигатель» («Упорный»). Подобное состояние души может затянуться до старости. Таких героев Шукшин пишет со сложным чувством насмешливого понимания. Курьёзный выброс энергии, нелепый поступок чаще всего бескорыстен — это только попытка заявить о своём существовании… Но герой заявляет о своей самости не со смирением, а с агрессивностью, злобой… Следующая точка, в которой Шукшин ловит в фокус своего героя, оказывается где-то на рубеже пятидесяти. Мечты, надежды, планы, любовь, трактаты, картины уже позади — наступает время сожаления и осмысления. На смену великовозрастному мечтателю приходит человек тоскующий. «— У тебя болит, што ль, чего? — Душа. Немного. Жаль… не нажился. Не устал. Не готов, так сказать» («Земляки»). «Куда человеку деваться с растревоженной душой? Ведь она же болит, душа-то. Зубы заболят ночью, и мы сломя голову бежим в эти, в круглосуточные, где их рвут. А с душой куда? Где тебя послушают, посочувствуют?» («Ночью в бойлерной») «Если бы однажды вот так — в такой тишине — перешагнуть незаметно эту проклятую черту… И оставить бы здесь все боли и все желания, и шагать, шагать по горячей дороге, шагать и шагать — бесконечно. Может, мы так и делаем? Возможно, что я где-то когда-то уже перешагнул в тишине эту черту — не заметил — и теперь вовсе не я. А моя душа вышагивает по дороге на двух ногах. И болит. Но почему же тогда болит?» («Приезжий») Может быть, это главный шукшинский вопрос. Благостный сельский мир, который описывали «деревенские прозаики», взрывается у Шукшина вечными вопросами, мучающими обычных сельских жителей. Оказывается, душу придумали не священники или писатели, а над проклятыми вопросами бьются не только интеллигенты. Шукшинским трактористам и шофёрам вполне знакомы и байроническая мировая скорбь, и рефлексия лишних людей, и бесконечная тяжба с миром, которую ведут персонажи Достоевского. Душа болит, потому что взыскует смысла, потому что хочет праздника. Для одного таким праздником становится субботняя баня («Алёша Бесконвойный»), для другого — недолгая жизнь с женойизменщицей («Беспалый»), для третьего — простая покупка верной жене («Сапожки»). Но праздник не бывает долгим, и малые дела лишь на время заглушают большую боль. Последняя ситуация, в которую Шукшин ставит своего героя,— подведение итогов накануне ухода. В рассказах появляется человек уходящий. 36 РУССКИЙ ЯЗЫК И ЛИТЕРАТУРА. ВСЁ ДЛЯ УЧИТЕЛЯ! «Я АТТЕСТУЮСЬ!» В сотне с лишним шукшинских рассказов множество случайных и закономерных смертей, убийств, самоубийств — не меньше, чем в бунинских «Тёмных аллеях». Поначалу Шукшин и здесь пытается быть как все: писать мудрых стариков, которые спокойно ждут неизбежного. Но очень скоро и этот сюжет Шукшин взламывает неразрешимыми вопросами. «Нет счастья в жизни… Отсюда одна дорога — на тот свет»,— спокойно формулирует молодой парень, у которого на год отобрали шофёрские права.— «Заелись вы все, надо просто работать, хлеб выращивать, мы в ваши годы так не думали»,— воспитывает его очередной мудрый старик.— «Вы дремучие были. Как вы-то жили, я так сумею. Мне чего-то больше надо… Но чем успокоить душу? Чего она у меня просит? Как я этого не пойму!» — возражает молодой и уходит на следующий день из родной деревни, пропустив мимо ушей стариковское: «Помру я скоро, Иван»… Оправдана ли просто жизнь, простая жизнь? Есть в ней смысл или никакого смысла нет? Вопросы эти мучают шукшинских героев, превращая бывших чудиков в косноязычных домашних философов — не мудрецов, а вопрошателей. Что же это за литературный тип — «чудик»? Что в нём такого, что возбуждает в читателях тревогу и совесть и вызывает почти потерянное, ностальгическое сочувствие к нему, человеку отнюдь не лучших правил и устоев? Вот те ключевые доминанты, психологические характеристики, которые можно почерпнуть из критических статей, посвящённых анализу этого литературно-психологического типа: 1. Это «странные люди», чьи жизненные ценности и взгляд на мир не совпадают с обывателями. Порой эти герои смешны, порой трагичны… Его (Шукшина) чудики несут в себе не только духовную неудовлетворённость советских людей, но и извечную русскую тоску по смыслу человеческой жизни. 2. Все они выламываются за рамки организованного существования, в котором «все люди живут одинаково». 3. Герои Шукшина — это неудачники. Но их житейская несостоятельность — это своего рода жизненная позиция. 4. Герой Шукшина беспокойно ставит миру вопросы. Он уже знает, как он хочет жить, но он ещё не знает, как надо жить… 5. Для чудиков характерно «страстное желание исправить несовершенство мира, противостоять равнодушию, хамству, чванству». 6. Одержимость — вот качество души, свойственное шукшинским чудикам. РУССКИЙ ЯЗЫК И ЛИТЕРАТУРА. ВСЁ ДЛЯ УЧИТЕЛЯ! 7. Русский человек в изображении Шукшина — человек ищущий, задающий жизни неожиданные, странные вопросы, любящий удивляться и удивлять. Он не любит иерархию — ту условно житейскую «табель о рангах», согласно которой есть «знаменитые» герои и «скромные» труженики. Противясь этой иерархии, шукшинский герой может быть трогательно-наивным, как в рассказе «Чудик», невероятным выдумщиком, как в «Миль пардон, мадам!», или агрессивным спорщиком, как в рассказе «Срезал». Такие качества, как послушание и смирение, редко присутствуют у персонажей Шукшина. Скорее наоборот — им свойственны упрямство, своеволие, нелюбовь к пресному существованию, противление дистиллированному здравомыслию. Они не могут жить «не высовываясь». Замечательна финальная авторская характеристика героя «Чудика»: «Обожал сыщиков и собак. В детстве мечтал быть шпионом». 8. Шукшинский герой хотел бы придать своему быту праздничную украшенность, расцветить жизнь воображением; в нём избыток чувств и стремлений, он любит зрелищные, театральные формы поведения. 9. Высоким порывам, которыми одержимы чудики, не дано реализоваться в жизни, и это придаёт воспроизведённым ситуациям трагикомическую тональность. Однако ни анекдотические случаи, ни эксцентричное поведение персонажей не мешают писателю разглядеть в них главное — народную жажду справедливости, заботу о человеческом достоинстве, тягу к наполненной смыслом жизни. 10. «Простой» человек в изображении Шукшина оказывается совсем «непростым», а деревенская жизнь — внутренне конфликтной, таящей за повседневной маетой нешуточные страсти. 11. Герои В. Шукшина ждут от жизни чего-то особенного, запредельного, им «скучно на один желудок работать», как заявляет герой рассказа «В профиль и анфас», молодой парень Иван. 12. Юродивые «чудики» шукшинских рассказов и повестей — это сочетание умиляющей наивности и душевного «недокорма». Немногие из них додумываются до понимания неблагополучия на родине и до вопроса «Что с нами происходит?», с которым Василий Шукшин ушёл из жизни. 13. У шукшинских героев есть черта, которая их делает частью индивидуального художественного мира писателя,— отсутствие духовной инертности, неравнодушие. Эти простые люди озабочены не благами материальными, а своим внутренним миром, они думают, ищут, 37 № 11 (47) ноябрь 2014 г. «Я АТТЕСТУЮСЬ!» пытаются понять смысл своего существования, свои чувства, отстоять себя. По словам В. Г. Распутина, до Шукшина «никто ещё в нашей литературе не заявлял с таким нетерпением права на себя, никому не удавалось заставить слушать себя по столь внутреннему делу. По делу мающейся души… Душа — это и есть, надо полагать, сущность личности, продолжающаяся в ней жизнь бессменного, исторического человека, не сломленного временными невзгодами. Можно было продолжать и дальше цитировать критиков, но пора подводить итоги. Василий Шукшин привёл в литературу новый тип героя. Его «чудики» своим существованием и поступками опровергают узость и ограниченность обычных представлений о человеке и жизни. Чудаковатость героев В. М. Шукшина — это, прежде всего, проявление их духовности. Это неповторимый строй их души, ума, судьбы, а также их ответ обстоятельствам. Это стремление вырваться из заколдованного круга ежедневных забот и обязанностей. Это стремление подняться, восторжествовать над обыденностью. Чаще всего поступки и действия героев направлены стремлением к счастью, к справедливости, к духовному поиску. Шукшинские персонажи — фантазёры и мечтатели. Причём мечтают герои Шукшина о вещах недостижимых. Они оригинально мыслят, воспринимают жизнь поэтически; стремятся наделить её собственной легендой, весёлой выдумкой, сказкой. Шукшинские герои откровенно, независимо, горячо спорят о вечном и сиюминутном, о добре и зле, о смысле жизни, о призвании человека; разделяя пафос духовных исканий писателя, предлагают свои объяснения того, что происходит с человеком, свои программы усовершенствования личности. «Чудик» — это «человечек», отличающийся желанием «почесаться», «взбрызнуться», «завестись с полуоборота», своей бесшабашной импульсивностью самовыражения. Герои Шукшина — спорщики, опытные говоруны, владеющие множеством интонаций, умеющие к месту вставить поговорку, пощеголять «учёным» словцом, а то и яростно выругаться. Шукшинский герой часто не знает, куда себя деть, как и на что использовать собственную душевную «широту», он мается от собственной бесполезности и бестолковости, он совестится, когда причиняет неудобство близким. Но именно это делает характеры его героев живыми и устраняет дистанцию между читателем и персонажем: шукшинский герой безошибочно угадывается как человек «свой», «нашенский». Образами своих «чудиков» писатель охватил широчайший спектр характеров, в которых пробудившиеся духовные потребности не организованы зрелым самосознанием. Энергия, бьющая № 11 (47) ноябрь 2014 г. наобум,— это бывает не только горько (от пустой траты души), но и страшно. Поступки шукшинского героя чаще всего демонстрирует, насколько же он далёк от действительно высшего смысла. Потому-то он — «чудик»: не чудак, живущий в идеальном мире и далёкий от реальности, а именно чудик — человек из реальности, возжаждавший идеального и не знающий, где его искать, куда девать накопившуюся в душе силу. ЛИТЕРАТУРА 1. Апухтина В. А. Проза Шукшина. — М. : Высшая школа, 1986. 2. Астафьев В. П. Сочинения: в 2-х тт. — Т. 1. — Екатеринбург : У-Фактория, 2003. 3. Белая Г. А. Антимиры Василия Шукшина // Литературное обозрение. — 1977. — № 5. 4. Горн В. Ф. Характеры Василия Шукшина. — Барнаул, 1981. 5. Горышин Г. А. Где-нибудь на Руси… // Литературная Россия. — 1975. — 14 марта. 6. Залыгин С. П. Герой в кирзовых сапогах / Шукшин В. М. Собрание сочинений в 5 тт. — Т. 1. — Екатеринбург : Уральский рабочий, 1992. 7. Казаркин А. П. Русская литературная классика XX века : учеб. пособ. для учит. — Кемерово, 1995. 8. Лейдерман Н. Л., Липовецкий М. Н. Василий Шукшин // Лейдерман Н. Л., Липовецкий М. Н. Современная русская литература 1950–1990-е годы. В 2-х тт. — Т. 2. — М. : Академия, 2003. 9. Новожеева И. В. Концепция человека в деревенской прозе 1960–1980-х годов // Известия Российского государственного педагогического университет им. А. И. Герцена. — 2007. — Т. 10. — № 31 — http:// cyberleninka.ru/ 10. Очерки русской литературы Сибири. В 2-х тт. — Т. 2. — Новосибирск : Наука, 1982. 11. Сигов А. Ю. «Вот и посиди, и подумай…» // Литература. — 2003. — № 43. 12. Сигов В. К. Русская идея В. М. Шукшина: концепция народного характера и национальной судьбы в прозе. — М. : Интеллект-центр, 1999. 13. Сухих И. Н. Душа болит («Характеры» В. Шукшина, 1973) / Звезда. — 2001. — № 10. 14. Толчёнова Н. П. Слово о Шукшине. — М. : Современник, 1982. 15. Черносвитов Е. В. Пройти по краю. Василий Шукшин: мысли о жизни, смерти и бессмертии. — М., 1989. 16. Черняк М. А. Современная русская литература (10– 11 классы) : учебно-метод. мат-лы. — М. : Эксмо, 2007. 17. Шукшин В. М. Собрание сочинений в 5-ти тт. — Екатеринбург : Уральский рабочий, 1992. 18. Шукшин Василий Макарович / Большая литературная энциклопедия / Красовский В. Е. и др. — М. : Слово, ОЛМА-ПРЕСС Образование, 2005. 38 ИНТЕРНЕТ-РЕСУРС http://russian7.ru/ РУССКИЙ ЯЗЫК И ЛИТЕРАТУРА. ВСЁ ДЛЯ УЧИТЕЛЯ!
