ЭВОЛЮЦИЯ АГИОГРАФИЧЕСКОГО ЖАНРА В

Министерство образования и науки Российской Федерации
Федеральное государственное бюджетное образовательное учреждение
высшего профессионального образования
«Алтайская государственная академия образования имени В.М. Шукшина»
На правах рукописи
Грекова Инга Валерьевна
ЭВОЛЮЦИЯ АГИОГРАФИЧЕСКОГО ЖАНРА В
ФУНКЦИОНАЛЬНО-СТИЛИСТИЧЕСКОМ АСПЕКТЕ
Специальность 10.02.01 – русский язык
Диссертация
на соискание ученой степени
кандидата филологических наук
Научный руководитель:
доктор филологических наук, профессор
Марина Геннадьевна Шкуропацкая
Бийск 2014
ОГЛАВЛЕНИЕ
ВВЕДЕНИЕ………………………………………………………………………..3
Глава I. ТЕОРЕТИЧЕСКИЕ ОСНОВЫ ИЗУЧЕНИЯ ТЕКСТОВ АГИОГРАФИЧЕСКОГО ЖАНРА В ФУНКЦИОНАЛЬНО-СТИЛИСТИЧЕСКОМ АСПЕКТЕ……………………………………………………………………..……..13
1.1. Функционально-стилистический подход к описанию жанра
в современной лингвистике……..………………………………………..13
1.2. Церковно-религиозный стиль как функциональная разновидность
современного русского литературного языка…….…………………….35
1.3. Основные признаки агиографического жанра и проблема его эволюции……………………………………………………..………………..51
Выводы по главе I…...……………………………………………………67
ГЛАВА II. ОПИСАНИЕ ДРЕВНЕРУССКИХ ЖИТИЙНЫХ ТЕКСТОВ
В ФУНКЦИОНАЛЬНО-СТИЛИСТИЧЕСКОМ АСПЕКТЕ…...……………..69
2.1. Агиографический канон и его проявление в текстах житий……...69
2.2. Языковые средства выражения образов святых в жанре жития….88
Выводы по главе II…….….……………………………………………..111
ГЛАВА III. ТЕКСТЫ СОВРЕМЕННЫХ ЖИЗНЕОПИСАНИЙ СВЯТЫХ
В СОПОСТАВЛЕНИИ С ДРЕВНЕРУССКИМИ ЖИТИЯМИ……………...113
3.1. Особенности проявления агиографического канона
в текстах жизнеописаний святого……….………………………….…..113
3.2. Языковое воплощение жанра жизнеописания святого………..….136
3.3. Образ святого как ключевая фигура текста жизнеописания: особенности языкового выражения……………………..……………………...144
3.4. Жанр жития и жизнеописания святого:
проблема тождества и различия…………….……….………………….161
Выводы по главе III…….……………………..…………………………172
ЗАКЛЮЧЕНИЕ…………………………………………………………………175
СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ…………………….………..………………………181
-2-
ВВЕДЕНИЕ
Диссертационная работа посвящена сопоставительному изучению текстов житий XI-XVI веков и жизнеописаний святого XX – начала XXI веков в
функционально-стилистическом аспекте.
В силу причин экстралингвистического порядка проблемы взаимодействия языка и религии долго оставались за пределами научного изучения. В
конце 80-х – начале 90-х годов XX века в научной литературе вновь начали
обсуждаться проблемы, связанные с представленностью в русском литературном языке функциональных стилей. Ученые предложили выделить в качестве самостоятельного стиля церковно-религиозный стиль. Это было обусловлено тем, что в последние 20-25 лет на постсоветском пространстве активно формируется новая область коммуникации, которая является частью
повседневного речевого общения миллионов носителей русского языка, –
сфера религиозной коммуникации. Лингвисты уже обратили внимание на эту
новую для себя область исследования, и в первую очередь их интересуют
жанровые и стилистические особенности данной сферы общения. При этом
особое внимание уделяется функционально-стилистическому, коммуникативно-прагматическому направлению исследования текста, где жанр является системой взаимодействующих и взаимообусловленных факторов (социальных, когнитивных, языковых). Православная литература, создаваемая в
разных жанрах, сегодня заполняет прилавки как церковных, так и светских
книжных магазинов. Кроме церковной литературы (проповедей, размышлений, богословских трудов), к современной православной русской литературе
относится большой пласт светской литературы, написанной на современном
литературном языке. Как среди церковных, так и среди светских книг значительное место занимает житийная литература – жизнеописания мучеников,
исповедников и подвижников Русской Православной Церкви XIX – XX веков, которая не становилась еще предметом специального исследования в
функционально-стилистическом аспекте.
-3-
Актуальность темы исследования определяется значимостью изучения эволюционных процессов в такой достаточно устойчивой области речевого взаимодействия, какой является церковно-религиозная коммуникативная сфера. Канонизированный, инвариантный образ святого, ценностные характеристики которого не подлежат никаким модификациям и реализуются в
жанре жития, должен сохранять его признаки в жизнеописаниях, создаваемых уже в другое время и на другом языке. Вместе с тем, сопоставительный
анализ агиографических текстов, проведенный в рамках функциональностилистического подхода, дает основания для выявления константных и вариативных признаков текстов агиографического жанра, написанных в разные
исторические периоды.
В настоящее время жанр жития функционирует в форме так называемого жизнеописания святого. Это название еще не вошло в научный оборот
как терминологическое обозначение современного житийного текста. Однако
авторы духовной литературы XX – начала XXI веков дают именно такое наименование современным житийным текстам. Например, оно встречается в
названии серии «Мученики, исповедники и подвижники благочестия Русской
Православной Церкви XX столетия. Жизнеописания и материалы к ним»
[Иеромонах Дамаскин (Орловский): 1999], подготовленной сотрудниками
Православного Свято-Тихоновского гуманитарного университета и общественным фондом «Память мучеников и исповедников Русской православной
Церкви». Даже если данное наименование не вынесено в название текста,
как, например, в книге «Патерик Сибирских святых» [Дмитрук 2006], в Предисловии к изданию автор отмечает, что в сборник входят именно жизнеописания. Термин же «житие» на современном этапе, как правило, соотносится с
древнерусскими каноническими текстами.
Проблемы, связанные с изучением современных текстов агиографического жанра, носят, с одной стороны, историко-богословский, а с другой –
литературоведческий и лингвистический характер. С богословской точки
зрения, «житие мученика или подвижника должно быть кратко или про-4-
странно не оттого, что оно так стилизовано, а из-за того, что мы или мало,
или много о мученике знаем. Жизнеописание святого, если изложение основано на подлинных фактах, всегда приглашает поработать читателя, подумать и потрудиться, а увлекательное или мечтательное повествование только
лишь развлекает читателя, может растрогать его, но никакой внутренней работы в нем не производит», – говорит игумен Дамаскин (Орловский) [Игумен
Дамаскин (Орловский): электронный ресурс]. Авторов, которые пишут жизнеописания святого в жанре литературной публицистики или художественного произведения, волнует вопрос, как писать на житийные темы так, чтобы
большее число читателей проявляло к ним интерес? Значит ли это, что современные жития нужно писать совершенно по-другому, чем произведения
житийного жанра древнерусского периода? Один из подходов к решению
данного вопроса, с нашей точки зрения, заключается в функциональностилистическом изучении житийных текстов, написанных в разные периоды
существования агиографического жанра.
Исследованием агиографической литературы занимались многие известные ученые. Одни рассматривают житийные тексты с исторической точки зрения [Ключевский 1870; Яхонтов 1881; Серебрянский 1907 и др.], другие с литературоведческой [Адрианова-Перетц 1964; Дмитриев 1973; Еремин
1966; Лихачев 1954 и др.]. Ряд исследователей акцентирует внимание на языковых особенностях агиографической литературы [Колесов 1999; Рогожникова 2000; Топоров 1995; Завальников 2003, 2005 и др.]. Некоторые ученые
специализируются на изучении околожанрового пространства агиографических текстов [Митров 2004; Лихачев 1962, 1958; Еремин 1966 и др.]. Вместе с
тем, малоизученной остается проблема соотношения вариантов агиографического жанра в функционально-стилистическом аспекте [Казеннова 2007;
Иванова 2007 и т.д.]. Кроме того, практически неисследованными остаются
современные жизнеописания сибирских святых и подвижников благочестия.
Существует также недостаточная разработанность методологии и методики анализа лингвокультурологических и семантических аспектов, свя-5-
занных с характеристиками образа святого – центрального для агиографической литературы. Актуальность диссертационного исследования определяется также и тем, что в нем ставится задача сопоставительного изучения образа
святого и языковых средств его выражения в текстах древнерусской житийной литературы и современных жизнеописаниях святого, что является значимым для моделирования русской языковой картины мира.
Объектом диссертационного исследования являются тексты древнерусских житий XI – XVI веков и современных жизнеописаний святых, предметом – жанровые и языковые характеристики данных текстов.
Цель настоящей работы – функционально-стилистическое описание
житийных текстов, направленное на выявление константных и вариативных
признаков жанра, и определение тенденций развития агиографического жанра в русской духовной культуре XX – начала XXI века.
Поставленная цель и логика исследования предопределила необходимость решения следующих задач:
1) сформулировать теоретическую и методологическую базу исследования: рассмотреть его основные положения в связи с функциональностилистическим подходом к анализу житийного текста;
2) сформировать представление о церковно-религиозном стиле как
функциональной разновидности современного русского литературного языка;
3) в рамках функционально-стилистического подхода к анализу жанра
текста определить основные жанровообразующие признаки агиографических
текстов;
4) охарактеризовать агиографический (житийный) канон и его языковое выражение в текстах древнерусских житий и современных жизнеописаний;
5) проследить трансформацию канона в изображении святого в текстах
жизнеописаний;
-6-
6) рассмотреть лексический состав, морфологические и синтаксические
особенности текстов агиографического жанра в стилистическом аспекте;
7) осуществить описание языкового образа человека сквозь призму
концепта «святость» в древнерусских житиях и современных жизнеописаниях сибирских (и алтайских) миссионеров;
8) уточнить место и роль в древнерусской и современной агиографии
индивидуально-авторских речевых элементов в их необходимом сочетании с
собственно каноническими средствами воплощения образов святых;
9) выявить специфику жизнеописания по сравнению с древнерусскими
житийными текстами; определить тенденции в развитии/эволюции агиографического жанра в современном коммуникативном пространстве.
Материал исследования. Исследование выполнено на материале житийных текстов XI – XVI веков: «Житие Феодосия Печерского» (XI век),
«Житие Авраамия Смоленского» (I половина XIII века), «Житие Стефана
Пермского» (XIV век), «Житие Дмитрия Ивановича Донского» (XIV век –
середина XV века), «Житие Михаила Ярославича Тверского» (XIV век – середина XV века), «Житие Кирилла Белозерского» (XV век), «Житие Ефросина Псковского» (XVI век) – и текстов современных жизнеописаний сибирских подвижников благочестия: «Жизнеописание преподобного Макария,
первоапостола Алтая с акафистом» (2009), «Заря безсмертья блещет: из жизнеописания преподобного Макария Глухарева» (2007), «Преподобный Герман Аляскинский» (Патерик сибирских святых, 2006), «Преподобный Макарий (Глухарев), миссионер Алтайский» (Патерик сибирских святых, 2006),
«Путешествия и подвиги Святителя Иннокентия, митрополита московского,
апостола Америки и Сибири» (1999), «Святитель Макарий (Невский), митрополит Алтайский» (Патерик сибирских святых, 2006), «Святой равноапостольный Иннокентий, митрополит Московский и Коломенский, апостол Сибири и Америки» (Патерик сибирских святых, 2006), «Словом и житием наставляя… Жизнь и труды прп. Макария Алтайского (Глухарева)» (2005).
-7-
Теоретико-методологическую базу исследования составили работы,
выполненные в рамках следующих направлений:
– теория текста и жанроведение (М. М. Бахтин, Н. И. Жинкин,
К. Ф. Седов,
Н. Ф. Алефиренко,
В. В. Дементьев,
А. Н. Баранов,
Е. С. Кубрякова, О. Б. Сиротинина, Г. Г. Слышкин, М. В. Китайгородская,
Н. Н. Розанова и др.);
– стилистика текста (М. Н. Кожина, Н. С. Болотнова, Н. В. Орлова,
В. В. Виноградов,
О. Б. Горобец,
В. А. Салимовский,
Т. В. Анисимова,
М. М. Бахтин,
М. П. Котюрова,
Т. В. Шмелева,
А. Д. Шмелев,
Н. В. Данилевская, Б. А. Ларин, Г. О. Винокур, В. В. Одинцов, А. И. Горшков
и др.);
– исследования в области церковно-религиозного стиля и его жанров
(М. Н. Кожина,
Н. Б. Мечковская,
Н. С. Трубецкой,
А. К. Гадомский,
Л. П. Крысин,
О. А. Прохватилова,
Л. Л. Шевченко,
Н. И. Формановская,
В. В. Виноградов,
С. Г. Макарова,
О. А. Крылова,
В. И. Карасик,
В. И. Набиев, И. В. Бугаева, Е. С. Худякова, А. Д. Шмелев, С. Ю. Дубровина,
Г. Н. Скляревская,
Ю. Т. Листрова-Правда,
Т. П. Рогожникова,
Л. И. Шелепова, В. П. Завальников, Е. Л. Барышева, Е. К. Макаренко и др.);
–
современная
концептология
(Е. С. Кубрякова,
С. Г. Воркачев,
В. И. Карасик, И. А. Стернин и др.);
– теория тождества и различия в философии и языкознании (Аристотель, Т. Гоббс, Г. Лейбниц, М. Хайдеггер, В. Гумбольдт, Ф. де Соссюр,
Е. В. Сидорова, Е. А. Желунович и др.).
Методы исследования. Анализ материала осуществлен на основе
комплексного подхода, в рамках которого используются приемы дискурсивного, стилистического, лексического, грамматического, синтаксического
анализа текста; приемы лингвистического моделирования и стилистической
идентификации, а также концептуального анализа при изучении образа святого. При этом языковые средства рассматривается с точки зрения их роли в
процессе формирования и выражения жанровообразующих характеристик
-8-
текстов исследуемого функционального стиля. Прием сравнения как логическая операция, лежащая в основе суждений о сходстве или различии изучаемых объектов, используется для выявления качественных различий текстов
агиографического жанра.
Научная новизна проведенного исследования состоит в том, что в нем
впервые осуществляется сопоставительный анализ древнерусских житий и
современных
жизнеописаний
святого
в
рамках
функционально-
стилистического подхода. Выявлены константные признаки жанра, в том
числе языковые, которые устойчиво реализуются как в текстах древнерусских житий, так и в текстах современных жизнеописаний святого, сохраняя
тождество жанра во всех его функциональных вариантах. Описан вариативный потенциал житийных текстов и текстов жизнеописания святого. В качестве факторов, обеспечивающих его реализацию, рассматриваются факторы
прагматического характера и особенности языко-речевой организации текста.
Описаны направления в развитии агиографического жанра при его функционировании в условиях современного религиозно-церковного дискурса. В научный оборот вводится новый материал, ранее не подвергавшийся описанию
в данном аспекте: жизнеописания сибирских святых XX – начала XXI века.
Теоретическая значимость диссертационного исследования состоит в
том, что оно вносит определенный вклад в разработку теории жанров, методов их изучения, а также является значимым для проблемы исследования образа человека в русской языковой картине мира и, в частности, в религиозной
(православной) картине мира. Работа вносит вклад не только в развитие методики описания жанра с позиций функциональной стилистики, но и расширяет понятийный аппарат жанроведения за счет введения в научный обиход
термина – наименования одной из разновидностей агиографического жанра:
жизнеописания святого. Данное исследование формирует целостное представление о жанровой и языковой специфике текстов агиографического жанра не только Древней Руси, но и современности; вносит определенный вклад
в теорию языковых стилей.
-9-
Практическая значимость заключается в том, что материалы могут
быть использованы в курсах преподавания истории языка, стилистики русского языка, лингвокультурологии, а также при разработке лекционных
спецкурсов по когнитивной, коммуникативной лингвистике, спецкурсов, посвященных комплексному анализу художественного текста, в том числе регионального текста. Материалы диссертации могут способствовать расширению состава идеографических словарей сферы человека как в целом, так и в
особенностях ее регионального, сибирско-алтайского, проявления.
На защиту выносятся следующие положения:
1. Агиографический жанр принадлежит церковно-религиозному стилю,
особой подсистеме современного русского литературного языка. При функционально-стилистическом подходе важными являются такие жанровообразующие признаки агиографических текстов, как тема, композиция, коммуникативная цель, образ автора, характер адресата, содержательная сторона текста и языковое воплощение всех перечисленных категорий.
2. Религиозно-церковная культура современного российского общества
выработала особую форму агиографического жанра – жизнеописание святого, которая существует наряду с древнерусскими каноническими житийными
текстами в едином стилевом пространстве современной религиозной коммуникации.
3. Все тексты агиографического жанра обладают набором константных
характеристик, сохраняющихся при всех его модификациях в разных условиях употребления. В текстах обязательным является наличие агиографического канона, проявляющегося в определенных доминантно-детерминантных
отношениях элементов разных языковых уровней текста, способствующих
полнейшему раскрытию образа святого.
4. Образ святого в агиографических текстах раскрывается также через
константный набор признаков: доброта, жертвенность, самоотречение, вера, аскеза, скромность, боголюбие, смирение, – реализующих концепт «свя- 10 -
тость». Образ главного героя, являющегося воплощением святости, противопоставлен всем остальным героям житийного текста и самому автору.
5. В процессе функционирования житийного текста проявляется не
только его способность к определенной устойчивости, но и предрасположенность к гибкости и вариативности. В состав вариативной зоны текстов данного жанра включаются признаки, характеризующие коммуникативную направленность текста, образы автора и адресата текстов житий и жизнеописаний святого, их языко-речевые характеристики.
6. Древнерусские жития и современные жизнеописания святого XX –
начала XXI веков принадлежат к одному и тому же агиографическому жанру,
который, функционируя в новых коммуникативных условиях и претерпевая
изменения, остается тождественным самому себе.
Апробация работы. Основные положения диссертации обсуждались
на II Всероссийской научно-практической конференции «Письменная русская речь в вузе и школе: теория и практика» (Кемерово, КемГУ, 2011); на
конференции, посвященной празднованию Алтайской Духовной миссии
(Бийск, 2010); на XIII Региональной научно-практической конференции аспирантов, студентов и учащихся «Наука и образование: проблемы и перспективы» (Бийск, АГАО им. В.М. Шукшина, 2010, 2011); на XIV и XV Всероссийской научно-практической конференции аспирантов, студентов и учащихся «Наука и образование: проблемы и перспективы» (Бийск, АГАО
им. В.М. Шукшина, 2012, 2013); на XV Всероссийской с международным
участием конференции студентов, аспирантов и молодых ученых «Наука и
образование» (Томск, ТГПУ, 2011); на Международной научно-практической
конференции молодых исследователей «Диалог культур в аспекте языка и
текста» (Красноярск, СФУ (ИФиЯК), 2012); на научной всероссийской (с
международным участием) конференции «Русская языковая личность в современном
коммуникативной
пространстве»
(Бийск,
АГАО
им.
В. М. Шукшина, 2012); на V Международной научной конференции «Общетеоретические и типологические проблемы языкознания» (Бийск, АГАО им.
- 11 -
В. М. Шукшина, 2012); на II Международной научной конференции «Речевая
коммуникация в современной России» в рамках международной летней научной школы по программе «Коммуникативная лингвистика» (г. Омск, ОмГУ им. Ф.М. Достоевского, 2011); на VII Международной летней лингвистической школе «Теоретические и прикладные проблемы современной лингвистики» в рамках программы «Методика и методология лингвистического
анализа» (г. Кемерово, КемГУ, 2012); на Региональной научно-практической
конференции «Крещение Руси в судьбе Отечества: выбор цивилизационного
пути» (Бийск, АГАО им. В.М. Шукшина, 2013).
Результаты исследования отражены в десяти публикациях автора, в том
числе в трех статьях, опубликованных в рецензируемых научных изданиях,
включенных в реестр ВАК Минобрнауки РФ.
Структура и объем исследования. Диссертация состоит из введения,
трех глав, заключения, списка используемой литературы.
- 12 -
ГЛАВА I.
ТЕОРЕТИЧЕСКИЕ ОСНОВЫ ИЗУЧЕНИЯ ТЕКСТОВ АГИОГРАФИЧЕСКОГО ЖАНРА В ФУНКЦИОНАЛЬНО-СТИЛИСТИЧЕСКОМ АСПЕКТЕ
1.1. Функционально-стилистический подход к описанию жанра в современной лингвистике
Одним из актуальных направлений современной русистики является
функциональная стилистика, изучающая закономерности языка в различных
сферах человеческого общения, соответствующих тем или иным разновидностям деятельности и представляющих функциональные стили, а также их более частные разновидности, специфику, речевую системность, стилевые нормы этих разновидностей речи с учетом их экстралингвистических стилеобразующих факторов [Кожина 2003: 576].
Ученые указывают на существование двух уровней абстракции в стилистике. На первом уровне исследуется конкретная языковая личность и конкретный текст, основанный на определенных жанровых образцах с учетом
социокультурных обстоятельств. На втором – изучаются каноны того или
иного жанра. Отсюда связь стилистики с социолингвистикой, так как «только
в социальном взаимодействии, в общении, в "диалоге" определяются значимые для языкового коллектива темы речевых выступлений, формируются социальные оценки, складываются соответствующие этим темам и оценкам
модели высказываний (т.е. речевые жанры)» [Салимовский 2002: 7]. На этом
уровне абстракции создаются модели отдельных речевых жанров [Китайгородская, Розанова, 2007; Тарасова 2007].
Затем фокус внимания ученых смещается с готового текста на процесс
его создания. Это, по определению В.А. Мишланова, Е.С. Худяковой, самый
высокий уровень абстракции, где изучаются ментальные модели, находящиеся в основании речевой деятельности и соотносящиеся со структурой мен- 13 -
тальной сферы, где эта деятельность осуществляется. На этом этапе функциональная стилистика исследует ономасиологический аспект текстообразования (выявляя мотивы и интенции, определяющие выбор знаков) и обращается к понятиям и методам когнитивного и дискурсивного анализа [Мишланов, Худякова: электронный ресурс].
В отличие от социолингвистики, в рамках которой изучаются определенные социальные и психологические факторы и отражающие их языковые
явления, современная функциональная стилистика стремится описать систему социокультурных категорий, лежащих в основе текстовой деятельности,
т.е. создает модель речевой деятельности внутри определенной социокультурной сферы (или дискурса). Среди обозначенных категорий на первый
план выдвигается изучение отдельных жанров в различных аспектах (мотивы
и интенции говорящего; описание социокультурного окружения текста; образ
автора, адресата и т.д.).
Поскольку в настоящей диссертационной работе ставится задача рассмотрения жанра «жития / жизнеописания святого», находящего конкретное
воплощение в текстах, функционирующих в церковно-религиозной сфере,
для нас важным является решение вопроса о соотношении категорий жанра и
стиля в рамках функциональной стилистики и жанроведения. По мнению
М.М. Бахтина, речевая деятельность имеет жанровую природу, поэтому
нельзя изучать стили вне анализа тех относительно устойчивых форм, в которые «выплавляются» все речевые произведения. В.А. Салимовский пишет:
«Изучение языковых стилей может быть продуктивным лишь на основе постоянного учета их жанровой природы» [Салимовский 2002: 6]. С учетом
этого «стилистику нужно рассматривать как дисциплину, включаемую в
жанроведение» [там же: 17]. В то же время анализ лингвистических работ
показывает, что ученые пытаются распределить жанры речи между четко
очерченными «территориями» стилей; следовательно, стиль трактуется как
более крупная по сравнению с жанром категория.
- 14 -
В языкознании нет единого определения понятия функционального
стиля, так как оно многомерно и изучается с разных точек зрения. Наиболее
распространенным в русистике является определение стиля, данное В.В. Виноградовым: «Стиль – это общественно осознанная и функционально обусловленная, внутренне объединенная совокупность приемов употребления,
отбора и сочетания средств речевого общения в сфере того или иного общенародного, общенационального языка, соотносительная с другими такими же
способами выражения, которые служат для иных целей, выполняют иные
функции в речевой общественной практике данного народа» [Виноградов
1982: 314]. Отсюда стиль определяется как «общественно осознанная, исторически сложившаяся, объединенная определенным функциональным назначением и закрепленная традицией за той или иной сферой социальной жизни
система языковых единиц всех уровней и способов их отбора, сочетания и
употребления. Это функциональная разновидность русского литературного
языка, отличающаяся способами ее использования в разных сферах общения
и создающая разные речевые стили как композиционно-текстовые структуры» [Кожина 2003: 508].
Учитывая тот факт, что жанр характеризуется единством композиции,
темы и стиля (по М.М. Бахтину), О.Б. Горобец рассматривает стиль как «систему динамического балансирования между разнородными текстовыми параметрами, между композиционными и тематическими элементами текста»
[Горобец 2008: 76]. К тому же, проблема исследования жанра сложна и разнообразна настолько, что не может быть решена в рамках только стилистики.
Для ее решения предполагается использование широкого спектра методов
исследования.
Литературный жанр – это исторически складывающийся и развивающийся тип литературного произведения (художественного, публицистического, научного и др.). О необходимости выработки единой методологии исследования разнородных типов высказываний (жанров) писал М.М. Бахтин,
эксплицировавший понятие речевого жанра. Вопрос о соотношении речевых
- 15 -
и литературных жанров остается нерешенным. Наиболее целесообразной, по
мнению В.А. Салимовского, представляется точка зрения, согласно которой
понятие речевого жанра является родовым по отношению к понятию жанра
литературного, обозначающему не все реально существующие жанры, но
лишь те из них, которые исторически признаны таковыми [Салимовский
2003: 56].
В этом направлении начал работать еще М.М. Бахтин, который обосновано сужал сферу изучения жанра и обращал свое внимание на хронотоп,
придавая ему жанрообразующее значение [Бахтин 1974; 1975]. Взаимодействие между первичными и вторичными жанрами он считал отличительной
особенностью процесса формирования жанра [Бахтин 1986].
В современной стилистике под стилевыми чертами или под «общими
формальными характеристиками речевого жанра» [Провоторов 2003: 42] понимаются «признаки текста, выражающие специфику и стилевое своеобразие
соответствующего функционального стиля благодаря реализации функций
последнего, обусловленных его экстралингвистическими факторами» [Данилевская 2003: 403]. Стилевые черты структурируются в виде функциональных семантико-стилистических категорий (ФССК), которые, в свою очередь,
понимаются как «система разноуровневых языковых средств (включая текстовые), объединенных функционально-семантически и стилистически на
текстовой плоскости… т.е. реализующих тот или иной категориальный признак данного текста как представителя соответствующего функционального
стиля» [Кожина 2003: 573].
Таким образом, ФССК тесно взаимодействуют со стилевыми чертами,
оба этих понятия являются качественными признаками не только в целом
функционального стиля, но и определенного текста конкретного функционального стиля и жанра. «Часто данные категории, – отмечает М.Н. Кожина,
имеют общие названия и различаются только по уровню абстракции их представления: если стилевые черты – это более обобщенные, не всегда структурированные характеристики того или иного стиля, то ФССК – это, прежде
- 16 -
всего, система языковых средств и приемов, характеризующая текст того или
иного жанра» [там же].
Утверждение о том, что «жанр включает в себя определенную типическую свойственную данному жанру экспрессию», и о том, что «эта типическая экспрессия… не обладает той силой принудительности, которой обладают формы языка» [Бахтин 1986: 282], соотносится с представлениями о
подвижном «наборе» ФССК, который наблюдается в любом тексте. Эти категории определяются набором экстралингвистических факторов, главенствующую позицию из которых занимает непосредственно жанр. Поэтому
вполне логично объяснять жанровое своеобразие того или иного текста
сквозь призму присущих ему ФССК (оценки, логичности, диалогичности,
гипотетичности, абстрагизации, акцентности, субъектности (авторизации),
тональности, экспрессивности, преемственности знания, категоричности /
некатегоричности изложения, его стандартизированности и др.) [Кожина
2003; Аврасин 1973; Котюрова 1994; Рудозуб 1999; Провоторов 2003].
Обнаружение жанрообразующих стилевых черт (ФССК) текстов различных жанров и анализ языковых приѐмов и средств, воплощающих эти
черты, является оправданной моделью жанрового анализа текста в стилистическом аспекте.
Таким образом, жанр, по сути дела, является «механизмом, сложно связывающим текст с установившимся типом содержательной формы и столь же
сложно организующий форму каждого отдельного произведения» [Шайтанов
1996: 16]. «Действие этого механизма связи между формой и содержанием
жанра, между композицией и темой определенного текста можно исследовать и описать, изучая стиль каждого конкретного текста и группу текстов
одной жанровой принадлежности, поскольку именно стиль соединяет обобщенные представления о жанре с реальным текстом. Именно стиль дает ответ
на вопрос, каким образом, с помощью каких языковых средств и приемов
действуют сложнейшие механизмы корреляции формально-содержательных,
индивидуальных и типических аспектов жанра» [там же: 17].
- 17 -
Следовательно, при анализе текста с точки зрения жанра должное внимание необходимо уделять изучению стиля. Например, существует трехчастная модель жанра, состоящая из композиции, темы текста и стиля, стиль может быть компонентом, уравновешивающим форму и содержание, создающим уникальный баланс различных факторов текста, который определяет
жанровую принадлежность произведения, его жанровое своеобразие. «Стиль
как часть модели жанрового анализа текста может служить средством создания особого динамического баланса между жанровыми императивами и индивидуальными авторскими особенностями каждого текста. "Где стиль, там и
жанр"», – писал М.М. Бахтин [Горобец 2008: 77].
Существует мнение, что жанровое своеобразие того или иного текста
определяется наличием непременно всего комплекса его жанроотличительных черт [Анисимова 2000; Крылова 2000; Провоторов 2003]. О.Б. Горобец
полагает, что следует учитывать: «во-первых, историческую изменчивость
жанровых доминант, их неравнозначную обязательность и принципиальную
открытость «списка» жанроотличительных черт всякого жанра; во-вторых,
степень обязательности того или иного жанрового признака, которая уменьшается по мере снижения уровня его абстракции; в-третьих, тот факт, что
абсолютная полнота «списка» жанроотличительных черт допустима и реально реализуется только в текстах отдельных жанров и грозит шаблонностью и
нежизнеспособностью текстам более творческого характера» [Горобец 2008:
78].
Поэтому, если изъять какой-либо признак из набора жанрообразующих
черт, это компенсируется актуализацией признаков, которые остались, их переосмыслением, перегруппировкой, вследствие чего жанровые нормы не разрушаются, а корректируются. Таким образом, жанр обновляется, не потеряв
при этом своей сущности. Стилистический выбор управляет балансированием между требованиями современной коммуникации и жанровой традицией.
«Сам акт выбора – явление сугубо стилистическое, знаковое для формирования речевого произведения. Понимание стиля как выбора между раз- 18 -
личными возможностями языка не является чем-то новым, но в рамках жанровой формулы это понимание приобретает новую окраску» [там же]. Еще
Аристотель, рассматривая жанры, отмечал, что «различаются они друг от
друга в трех отношениях: или тем, в чем совершается подражание, или тем,
чему подражают, или тем, как подражают» [Аристотель 2000: 149-150], а
пять частей трагедии, которые выделил Аристотель, по своей сущности,
представляют содержательный («характеры», «разумность»), композиционный (фабула и способы еѐ организации) и стилистический («словесное выражение» и «музыкальная часть») аспекты жанра [Горобец 2008].
Неразрывное единство композиции, темы и стиля текста подчеркивалось в свое время и М.М. Бахтиным, Ю.Н. Тыняновым и другими учеными
[Бахтин 1986; Тынянов 1977]. В этой триединой модели жанра стиль может
восприниматься как ограничивающий и ограничиваемый фактор. С одной
стороны, стилистический фон произведения задается композицией и темой
текста, а с другой стороны, тема и композиция проявляются именно на определенном стилистическом фоне [Бахтин 1979].
Следует отметить прогматичность понимания М.М. Бахтиным темы,
стиля и композиции, которое отличается от традиционно-лингвистического.
«Порождение (употребление) речевого жанра, – согласно М.М. Бахтину,
происходит так. Вначале появляется замысел; он определяет предмет речи и
его границы и соединяется с ним в неразрывное единство, очевидно и являющееся темой речевого жанра. Это с одной стороны. С другой стороны,
замысел определяет выбор жанровой формы: этот выбор определяется спецификой данной сферы речевого общения, предметно-смысловыми (тематическими) соображениями, конкретной ситуацией речевого общения, персональным составом его участников и т.п. Затем происходит обратное влияние:
замысел сам корректируется избранным жанром, складывается и развивается
в определенной жанровой форме» [Бахтин 1979: 256-264]. В результате этого
взаимного влияния складываются стиль и композиция. Наряду с этим моментом существует второй – экспрессивный, т.е. «субъективное эмоционально
- 19 -
оценивающее отношение говорящего к предметно-смысловому содержанию
своего высказывания». Он также оказывает влияние на стиль и композицию.
Оба эти момента чрезвычайно осложняются влиянием чужих высказываний,
или «диалогическими обертонами» [там же: 271-276].
Как видим, по М.М. Бахтину, «тема – это первый аспект триединства,
ближе всех стоящий к замыслу, – существенно отличается от предмета речи,
поскольку она, если можно так выразиться, уже почти готова быть высказыванием. Это предмет речи, который в результате отбора, построения и организации стал таким, что по отношению к нему возможна ответная позиция
(говоря современным языком, тема прагматична). Стиль речевого жанра –
это модель, типическая форма, в которую отливается индивидуальный стиль
высказывания, выражающий индивидуальность автора, и экспрессия, с которой стиль непосредственно связан. Стиль также прагматичен: он существует
не в языке, а в конкретных высказываниях, включенных в контекст конкретной ситуации. Стиль – это как бы "почти выраженная" экспрессия, стиль, как
и тема, готов к выражению определенной (экспрессивной) позиции говорящего и к определению, вынуждению ответной позиции. Третий аспект –
композиция речевого жанра является определенными типами построения
целого, типами его завершения, типами отношения говорящего к другим участникам речевого общения. Композиция – это организация целого, своеобразный метатекст, сеть (метатекстовых) перформативов, которая и способствует связи высказывания с действительностью (хотя, как было уже показано,
и тема, и стиль сами по себе уже связаны с действительностью). Композицию, конечно, совершенно недопустимо понимать как лишь формальную и
потому наименее важную сторону высказывания» [Бахтин 1979: 242]. Композиция, как не раз отмечал М.М. Бахтин, – важнейший аспект речевого жанра.
Рассматривая проблему жанра и стиля, А. Мишланов, Е. Худякова выдвигают гипотезу о непрямой их связи. Если жанр (исходя из модели
Т.В. Шмелевой [Шмелева 1997]) «определяется в первую очередь коммуникативной целеустановкой, задающей "каркас", алгоритм речевых действий,
- 20 -
которые в принципе могут быть воплощены стилистически нейтрально, то
основными стилеобразующими факторами оказываются некоторые всеобщие
и конкретно-всеобщие признаки духовной деятельности, совокупность которых в определенной социокультурной сфере неповторима. Реализуя интенцию, говорящий в соответствии с "законами" данной социокультурной сферы
избирает жанр, "наполняя" его стилистически-определенными категориями
(т.е. включая в текст стилистически маркированные выражения)» [Мишланов: электронный ресурс].
Таким образом, стиль как выбор, определяющий специфику жанра,
служит мерилом построения текста, создает то равновесие его признаков, которое позволяет идентифицировать жанровую принадлежность всякого текста, отличать один жанр от другого. Именно в таком своем качестве (в качестве средства, обеспечивающего обозначенный тройной выбор) стиль и фигурирует в модели жанрового анализа текста.
С включением в орбиту исследований шестого стиля русского языка –
церковно-религиозного – актуальность решения обозначенной проблемы
только возросла. Необходимость выделения в системе функциональных стилей русского языка церковно-религиозного стиля была обусловлена осознанием того, что определенные речевые жанры, сравнительно недавно попавшие в поле зрения исследователей, не соответствуют по своим функционально-стилистическим параметрам традиционно выделяемым стилям.
Отличительной чертой функционально-стилистического направления
является изучение не только структуры языка как имманентной сущности, но
использование его в реальных аспектах речевого общения, что зависит не
только (и не столько) от строя языка, сколько от экстралингвистических факторов (сферы общения, вида деятельности, типа мышления, формы общественного сознания, целей и задач общения, типа содержания, жанра и др.), детерминирующих закономерности функционирования языка в их разновидностях, их специфику и стилистико-речевую системность.
- 21 -
Экстралингвистические стилеобразующие факторы предопределяют
закономерности функционирования языка в речи и формирование специфики
речевой организации функционального стиля. Отсюда актуальным становится изучение самих экстралингвистических факторов, то есть выход за пределы «чистой» лингвистики в области смежных дисциплин (психолингвистики,
психологии, логики, теории коммуникации, теории речевых актов и др.)
[Кожина 2003: 576].
С XIX века в русской лингвистике методологической базой стилистического анализа являются фундаментальные труды о связи языка и общества,
языка и мышления, о социальной сущности языка и его функций, оформленные еще в трудах В. фон Гумбольдта, Ф. де Соссюра, А.А. Потебни, И.А. Бодуэна
де Куртенэ, М.М. Бахтина, Л.С. Выготского, А.А. Леонтьева и др. Теоретической основой современной функциональной стилистики является идея о
единстве языка со всем комплексом неязыковых факторов, сопутствующих
интеллектуально-духовной деятельности человека и влияющих на процесс и
специфику речепроизводства. Поэтому предмет ее исследования – речевая
организация, т.е. не структура языка, не сами по себе языковые средства, а
принципы их отбора и сочетания в различных сферах деятельности, в зависимости от конкретных коммуникативных условий общения и экстралингвистических стилеобразующих факторов [Данилевская 2003].
Цель функционально-стилистического анализа состоит в определении
языковых и речевых средств, реализующих основные функции того или иного
стиля или жанра – то, каким образом на формирование речевой системности
стилей влияет их экстралингвистическая основа.
Функциональный подход включает в себя: (а) анализ разноуровневых
единиц языка в их взаимодействии, являющийся более коммуникативносистемным, нежели структурно-системным, так как именно в первом случае
основным считается учет целей и задач общения; (б) установление значимости определенных закономерностей функционирования языковых средств для
специфики речевой системности стиля и его разновидностей (текстов); (в)
- 22 -
опору на идею единства лингвистических и экстралингвистических аспектов
речи; (г) признание деятельностной природы языка (язык как интеллектуально-эмоциональная деятельность), поэтому в функциональной стилистике при
изучении языковых единиц актуален антропоцентрический подход. При этом
активно используются междисциплинарные знания. К тому же, большое значение уделяется определению того, как экстралингвистические факторы
влияют на функционирование языковых средств, формируя тем самым специфику стиля [Данилевская 2003: 223].
Мы перечислили фундаментальные принципы исследования, провозглашаемые сторонниками функционально-стилистического подхода. Однако
необходимо учитывать и другие, производные от них, принципы, а именно:
а) принцип единства формы и содержания, при котором поверхностный
уровень текста анализируется не с формальной (грамматической) стороны, а с
функционально-коммуникативной;
б) принцип координации общего и частного, который предполагает рассмотрение отдельного (лексической единицы, высказывания, сложного синтаксического целого, или целого текста) либо в качестве единицы целого, отражающей все свойства и особенности этого целого (например, определенного функционального стиля как особой системы), либо в качестве единицы
предельно конкретного характера (например, особенности индивидуального
стиля писателя), находящейся в родо-видовых отношениях с целым, «отпечатки» которого она сохраняет.
Важнейшими методами функционально-стилистического анализа текста являются: 1) функциональный метод, при котором языковые средства исследуются относительно их роли в процессе формирования и выражения
мысли, концепции, композиции, жанра; 2) комплексный метод изучения языка с опорой на знания других дисциплин; 3) многоаспектный анализ функционирования и взаимодействия языковых единиц разных уровней, определяющий специфику конкретного функционального стиля.
- 23 -
К частным методам функционально-стилистического подхода относится семантический, сопоставительно-диахронический метод, опирающийся на
сравнительно-исторический анализ текста. Так, семантический метод связан с
анализом тех или иных языковых элементов с точки зрения их содержательно-смыслового значения в окружающем контексте или целом произведении.
С помощью сопоставительного метода в стилистике устанавливается специфика каждого из стилей речи, их функциональное, лингвистическое, композиционное и семантико-смысловое своеобразие по отношению друг к другу.
Сопоставительно-диахронический метод призван помочь изучать процессы
формирования функциональных стилей в связи с изменением социальноисторических условий жизни человека и, следовательно, экстралингвистических факторов языка.
Кроме названных исходных, общих методов и принципов функционально-стилистического анализа, сегодня в стилистике существует целый ряд
конкретно-практических методов и приемов непосредственной реализации
стилистического исследования языка. Их можно подразделить на: 1) общенаучные (метод непосредственного наблюдения; описательный метод с такими
его специальными приемами, как наблюдение, сопоставление, классификация, эксперимент, обобщение, интерпретация; метод моделирования); 2) общефилологические (прием интерпретации и сравнительный анализ языкового
материала); 3) общелингвистические методы, представленные в стилистических исследованиях а) структурным, в частности структурно-семантическим
анализом, б) статистическим анализом, в) методом построения лингвистических парадигм, г) методом полевого структурирования, д) комплексным анализом; 4) частнолингвистические, в т.ч. собственно стилистические методы
(дискурсный анализ, дистрибутивный анализ, компонентный анализ, контекстуальный анализ, структурно-смысловой анализ материала и др.).
Далее рассмотрим некоторые из них более подробно. Как было отмечено, в русле функциональной стилистики может быть использован и метод
дискурс-анализа, и комплексный метод, и метод полевого структурирования.
- 24 -
При этом метод полевого структурирования помогает систематизировать выявленные стилистические средства с позиции ядерности и периферийности
определенных стилевых категорий текста. Метод дискурсивного анализа в
рамках функционально-стилистического подхода рассматривается не столько
как анализ каких-либо структурно-семантических контекстов целого (например, фрагментов текста, содержащих экспрессивность, недосказанность, императивность), сколько исследование структурно-семантических особенностей текста в их взаимодействии с экстралингвистическими особенностями
коммуникации той или иной речевой сферы. Комплексный же анализ сквозь
призму функциональной стилистики – это не просто сочетание различных
приемов исследования в разных областях науки, а, в первую очередь, учет
связи определенных фактов функционирования языка в той или иной сфере
общения с различными экстралингвистическими явлениями, изучающимися
в других науках. При этом данные других наук используются как объяснение
основ закономерностей функционирования языка.
На наш взгляд, необходимо отметить, что для анализа художественного
текста используются особые приемы стилистического анализа, исходящие из
принципа единства формы и содержания, общей образности, реализации эстетической функции языка в определенной сфере общения. Так, к основному
методу анализа изучаемого объекта принадлежит определение того, как весь
строй художественного произведения и конкретных его языковых и текстовых единиц (стилистические приемы, композиция) отражают идейнообразное содержание произведения, а также реализуют «образ автора» в тексте.
Один из подходов к анализу художественного текста рассматривает в
своих работах Б.А. Ларин. Главенствующую позицию ученый отдает раскрытию «системных взаимосвязей слова с другими словами художественного
целого при выражении так называемой сквозной идеи произведения, художественного образа» [Ларин 1974: 14]. Данное свойство художественного текста Б.А. Ларин назвал «комбинаторным приращением смысла», появляю- 25 -
щимся у слова в динамике содержательно-концептуального развертывания
всего текста [там же]. Близкой является идея Г.О. Винокура о «внутренней
форме художественного слова», заключающаяся в том, что лексические
средства языка и их значения служат для художественного текста основой,
опираясь на которую автор создает поэтическое слово – метафору, реализующую тему и идею произведения. Причем смысл и назначение художественной метафоры могут быть поняты читателем только после прочтения всего произведения [Винокур 1991].
Отметим, что перечисленные методы можно объединить одним общим
методом, именуемым «слово и образ» [Виноградов 1959; Шмелев 1964; Кожина 1966]. Он направлен на обнаружение системы языковых средств в художественном тексте, реализующих образно-эстетическую функцию художественного стиля речи, а также на достижение наиболее адекватного прочтения текста. К тому же, в аспекте единства слова и образа определяется характер индивидуального стиля автора, решаются те или иные проблемы интерпретации произведения.
Для стилистического анализа художественного текста часто применяется метод ассоциативно-концептуального анализа произведения, при котором выделяются смысловые текстовые доминанты. К данному виду анализа
примыкает компонентный, контекстологический, эстетико-стилистический и
культурологический анализ. Также на изучение художественного текста направлены (а) тематико-классификационный, семантический, формальнокогнитивный виды анализа, исследующие структурно-содержательные особенности того или иного концепта в произведении; (б) концептуальный анализ, выявляющий основную идею концепта как нормативно-ценностного
факта в художественном творчестве; (в) метод структурно-фрагментарного
описания, основывающийся на понятии системности художественного текста
и предопределяющий выделение отдельных фрагментов в целях сопоставления; (г) сопоставительно-стилистический анализ, позволяющий сравнить
первоначальный (черновой) текст с его окончательным вариантом для опре- 26 -
деления особенностей авторской работы над концепцией произведения; (д)
метод лингво-поэтической интерпретации, направленный на толкование содержания текста посредством раскрытия системно-семантических отношений разноуровневых языковых единиц. Помимо этого, при изучении художественного текста в настоящее время активно используется комплексный анализ, включающий, помимо лингвистического, литературоведческий анализ
(см. работы Л.Г. Бабенко, Н.С. Болотновой, Н.А. Купиной и др.). Это позволяет увидеть целенаправленный характер взаимодействия языковых единиц в
рамках текста, так как языковая структура произведения продумана автором
именно с точки зрения реализующейся в нем эстетической концепции.
Литературоведческий анализ текста предполагает выявление двух планов текста (образного и идейного), а также особенностей его взаимодействия
с концептуальным и культурно-историческим контекстом, изучение художественного произведения как факта истории общественной мысли и др. Лингвостилистический же анализ художественного текста направлен на выявление связей и отношений языковых единиц разных уровней, выражающих ту
или иную концепцию произведения. Поэтому материалом данного вида анализа, по Н.В. Данилевской, оказываются: «1) архаизмы и историзмы; 2) непонятные факты поэтической символики; 3) незнакомые или малознакомые
читателю диалектизмы, профессионализмы, термины и т.д.; 4) индивидуально-авторские языковые инновации; 5) ключевые слова; 6) тропы; 7) особенности синтаксиса; 8) своеобразие композиции; 9) специфика употребления и
сцепления друг с другом нейтральных и стилистически значимых (экспрессивных) языковых элементов и структур; 10) особенности языковой организации подтекста; 11) особенности выбора и организации языкового материала в его частностях и целостности; 12) взаимосвязь языкового и смыслового
уровней текста с точки зрения полноты выражения авторской концепции и
др.» [Данилевская 2003: 196].
Как известно, языковые средства разных уровней должны анализироваться с точки зрения замысла автора, его индивидуальной манеры письма.
- 27 -
Отсюда, как уже было отмечено, единство формы и содержания как один из
основных методологических принципов функционально-стилистического
подхода к анализу произведения: «Форма упорядочивает, организует материал, дидактически с ним соотносится» [Одинцов 1980: 4]. Следовательно, при
выделении структуры текста необходимо учитывать такие содержательные
категории, как тема, идея, авторский замысел, художественно-образная система. К тому же, по справедливому замечанию А.И. Горшкова, система языковых средств автора должна рассматриваться не как механическое сочетание лингвистических приемов и форм в тексте, а как «стиль», то есть «языковая реальность», само функционирование языка, благодарому которому определяются конкретные случаи употребления элементов общенародной языковой системы [Горшков 1995].
Л.А. Новиков выделяет следующие разновидности анализа художественного текста [Новиков 1979: 14]:
1) лингвистический (элементарный – объяснение устаревших слов и
форм языка; филологический – опора на лингвистические теории, систему
языка и его историю);
2) стилистический (образные средства текста изучаются как общеязыковые, присущие разным стилям и жанрам, так и авторские, направленные на
раскрытие идеи произведения);
3) литературоведческий (текст представлен как продукт национальной
культуры; анализу подвергается связь текста с эпохой, местом в литературном процессе, проблематикой, идейным содержанием, образами, композицией, сюжетом и языком).
По мнению Л.А. Новикова, лингвостилистический анализ текста базируется на следующих принципах: троякое рассмотрение художественного
текста (идейное содержание – образ – язык); конкретно-исторический подход
к толкованию текста того или иного периода; выделение в тексте нормативных элементов, которые свойственны современному словоупотреблению, а
также отклонений от них, выявление индивидуально-авторских и общеязы- 28 -
ковых факторов; единство различных принципов толкования текста. Поэтический язык понимается особой формой эстетического освоения действительности, активным средством создания художественного обобщения. При
этом читателю в тексте уделяется активная роль [там же].
Л.Г. Бабенко выделяет следующие направления изучения художественного произведения [Бабенко 2000]:
1. Лингвоцентрический подход, в котором рассматриваются особенности функционирования лексических, грамматических, стилистических категорий и единиц; например, особенности синтаксических конструкций, выражения категорий времени, пространства, императивности, идеостиля того
или иного автора [Долинин 1985; Новиков 1979].
2. Текстоцентрический подход, где текст видится как самостоятельный
объект исследования в его целостности и завершенности, однако не учитываются коммуникативные, в частности диалогические аспекты художественной речи [Гальперин 1981; Золотова 1982; Кубрякова 2001].
3. Антропоцентрический подход: интерпретация художественного текста происходит с опорой на позицию автора текста (аспект порождения) и его
адресата (аспект восприятия), при учете воздействие текста на читателя.
Данный подход включает в себя психолингвистические, прагматические,
коммуникативные и деривационные аспекты изучения текста [Болотнова
2001; Баранов 1993; Жинкин 1982].
4. Когнитивный подход. Текст является сложным знаком, отражающим
комплекс знаний писателя о действительности, воплощенный особым образом организованными языковыми средствами и художественно-образной
системой произведения. Основным понятием этого подхода является «концепт», определяемый как ментальная сущность, связанная с процессами говорения и понимания, отражающий психический аспект взаимодействия
субъектов художественной коммуникации [Караулов 1981; Лихачев 1993;
Кубрякова 2004; Лотман 1972].
- 29 -
Таким образом, текст является сложным и многогранным объектом исследования. Традиционным в лингвистике считается определение текста как
системы взаимодействующих уровней языка: идейно-эстетического, жанрово-композиционного и собственно языкового [Данилевская 2003: 196].
Итак, рассмотрев существующие подходы лингвистического анализа
текста, можно сказать, что базовыми являются следующие аспекты: функционально-стилистический; структурно-языковой; текстовый, композиционно-смысловой; коммуникативный.
При анализе художественного текста Н.А. Купина считает важным разграничение поверхностного (специфика семантики лексических средств) и
глубинного уровня смысла художественного текста (денотативное пространство текста, соответствующее ситуации; эмоционально-оценочное пространство; идейный смысл – концептуальное пространство, отражающее замысел
автора) [Купина 1983].
Выделяют три вида лингвистического анализа относительно глубины
проникновения в содержание художественного текста и относительно объема
учета литературоведческого анализа [Болотнова 2001]:
Лингвистическое комментирование. Его цель – выявить в тексте трудные для понимания места, наиболее значимые фрагменты с позиции эстетической концепции или индивидуальных особенностей авторского изложения,
и разъяснить их. Лингвистическое комментирование может быть полным
(филологическое, культурно-историческое) и выборочным (разъяснение непонятных слов, фрагментов текста).
Полный поуровневый или частичный анализ. Данный вид анализа способствует определению специфики взаимосвязи формальной и содержательной стороны художественного текста. Отсюда с помощью поуровневого лингвистического анализа выявляются особенности использования автором в
тексте определенных языковых единиц, объясняется их речевая и композиционная организация и др. Тем самым языковые уровни предстают не только
во взаимосвязи друг с другом, но и в целом с концепцией произведения.
- 30 -
Полный поуровневый анализ базируется на изучении всех уровней языка
текста в их единстве и соотношении с тематической, содержательной, идейной и образной составляющей произведения. Таким образом, формируется
целостное представление о смысле художественного текста.
Лингво-поэтический разбор текста. Этот подход к анализу текста более свойственен литературоведению, так как он представляет «анализ и систематизацию элементов языковой организации текста, воплощающих "образ
мира" и "образ автора" с позиции определенного эстетического идеала» [Болотнова 2001: 48]. В нем более представлен анализ поэтической формы произведения, в частности стиха. Данный анализ текста направлен на изучение
места произведения в творчестве поэта; интерпретацию тематических, идейных особенностей текста; исследование стихотворного размера, рифм; осмысление языковых средств относительно образного строя и т.д.
Инструментарием функционально-стилистического подхода к анализу
художественного произведения могут являться такие текстообразующие категории, как целостность (план содержания) и связность (план выражения) в
их взаимодействии. Целостность текста имеет отношение к художественноэстетической концепции автора, поэтому, в первую очередь, связана с ментально-эмоциональными особенностями чтения, с особенностями восприятия
адресатом произведения и его стремлением объединить в смысловое целое
отдельные части текста. Поэтому, как отмечает Ю.А. Сорокин, эта категория
больше психологическая, нежели чисто лингвистическая. Цельность – это
явление психолингвистическое, так как «обеспечивается денотативным пространством текста и конкретной ситуацией его восприятия, а также способностями воспринимающего: кто воспринимает текст, где, когда и почему?»
[Сорокин 1982: 62].
Необходимо отметить, что автор при создании текста пытается заложить определенные условия для возникновения какого-либо конкретного
восприятия в сознании читателя, а для достижения целостности использует
разнообразные речевые и языковые средства. Связность – «это взаимосвязь и
- 31 -
взаимообусловленность всех элементов текста, иначе, это его системность на
всех уровнях, когда изъятие из общего континуума даже незначительной части приводит к разрушению целого» [Гальперин 1981: 65]. Связность на уровне
целого
текста
«реализуется
как
расчлененность
содержательно-
смыслового пространства на предопределяющие друг друга и зависимые
друг от друга компоненты» [там же]. Эта категория проявляется в синтагматике слов, предложений, фрагментов текста.
Л.Г. Бабенко выделяет интенциональную и синтагматическую связность. Данные виды связности она объясняет следующим обраом: «Интенциональная связность обусловлена замыслом автора и создается по его воле
как особое, специфическое для конкретного художника и конкретного произведения членение континуального смысла на компоненты. Интенциональная
связность реализует в художественном тексте интрасвязность текста, т.е.
обеспечивает содержательный план концептуальной (внутренней) связностью. Синтагматическая связность – это связность, имеющая внешнее, собственно лингвистическое выражение, она реализует в художественном тексте
его экстрасвязность, т.е. взаимосцепление звуков, слов, предложений, композиционных частей текста и т.п. Эти два проявления связности нежестко
взаимообусловлены, поэтому можно говорить об их относительной независимости» [Бабенко 2000: 63]. Следовательно, связность художественного
текста реализуется в текстовом пространстве не только структурноязыковыми средствами, но и семантическими, смысловыми.
Эти две текстообразующие категории являются фундаментальными, к
ним примыкают другие категории, соотносящиеся с ними. Например, целостность текста обеспечивается такими категориями, как интегративность,
информативность, завершенность, хронотоп (время и пространство текста),
образ автора, образ персонажа, модальность, эмотивность, экспрессивность.
Семантические, смысловые, структурно-языковые повторы, когезия, ретроспективная и проспективная направленность обеспечивает связность художественного текста [Гальперин 1981].
- 32 -
При функционально-стилистическом подходе нужно учитывать и другие свойства текста: абсолютную антропоцентричность, связанную с автором, действующими лицами и читателем; социологичность художественного
текста – соотнесенность с конкретным временем, эпохой, социальной обстановкой; диалогичность. Теорию диалогичности художественного произведения разработал М.М. Бахтин. «Диалогичность художественного текста – это
свойство, связанное, с одной стороны, с бесконечностью, открытостью его
содержания, не допускающими однозначного толкования смысла произведения, в связи с чем художественный текст не теряет своей актуальности на
протяжении многих лет; с другой – с соотнесенностью с другими текстами,
как более ранними, уже существующими, так и последующими, на данном
конкретном историческом этапе развития литературного процесса лишь потенциальными» [Бахтин 1975].
Немаловажной характерной чертой художественного текста является
его интерпретируемость. «Множественность интерпретаций обусловлена
тем, что художественный текст является психо-эстетическим феноменом, ибо
он создается автором для выражения своих индивидуальных представлений о
мире, знаний о мире при помощи набора языковых средств и направлен читателю» [Бабенко 2000: 63]. Читатель, пытаясь понять концептуальный мир писателя, является активным деятелем, «сотворцом» художественно-образной
системы. «При этом структурно-языковая и композиционно-смысловая организации художественного произведения являются основой объективности
его интерпретации, а коммуникативно-прагматическая природа текста и социальные характеристики читателя (возраст, пол, образование, уровень культуры и т.п.) допускают неоднозначность интерпретации всего того, что объективировано в языковой и глубинной ткани текста», – пишет Л.Г. Ким [Ким
2009: 64].
На наш взгляд, не стоит упускать из виду и такое направление, появившееся в последние десятилетия, как коммуникативная стилистика художественного текста, которая выработала свои методы анализа текста [Болот- 33 -
нова 2000], а именно: «1. Метод ассоциативного поля, при котором в тексте
выявляются ассоциативные связи между словами. Производится разноуровневый анализ лексем, при котором происходит одновременный учет их фонемного облика и грамматической природы, морфемной структуры и лексического значения, стилистической маркированности, тематической и ситуативной соотнесенности и т.д. Именно благодаря своим ассоциативным связям слово становится "проводником" эстетической концепции автора, выражаемой в целом произведении, способствует определению концептуальной и
языковой картины мира автора и его идиостиля. 2. "Метод регулятивного
структурирования" предполагает выявление в тексте регулятивных структур
(регулятивов), стимулирующих различные коммуникативные эффекты и
представляющие собой текстовые структур-стимулы. Последние понимаются
как приемы организации текстовых микроструктур, соотнесенных с общей
коммуникативной стратегией текста. Регулятивы выделяются и формируются
на основе лексических средств, соотнесенных в восприятии читателя по
принципу ассоциативных связей. Поэтому вспомогательными приемами анализа здесь служат психолингвистический эксперимент и контекстуальный
анализ. С помощью информационно-смыслового метода осуществляется
анализ смыслового развертывания текста, направленный на изучение процесса смыслоформирования на основе информации, представленной в художественном произведении. Под информацией здесь понимаются знания о мире,
воплощенные в тексте с позиций определенного эстетического идеала автора.
Результатом отражения этой информации в сознании адресата является
смысл текста, под которым понимается структура лингвистически оформленных смысловых фрагментов текста, коррелирующих с действительным
миром, т.е. смысловая структура текста. Конкретными приемами данного
метода служат а) экспериментальный анализ; б) контекстуальный анализ; в)
компонентный анализ; г) моделирование текстовых парадигм и ассоциативно-смысловых полей концептов» [см. об этом в ст.: Данилевская 2003: 228].
- 34 -
В заключение отметим, что при функционально-стилистическом подходе к анализу как жанра в целом, так и конкретного текста в частности, наиболее актуальна комплексная методика исследования, так как она объединяет
разные типы анализа, как в рамках определенной работы, «так и с точки зрения взаимодополняющего совмещения собственно лингвистического и экстралингвистического планов интеллектуально-духовной деятельности» [там
же: 229]. На наш взгляд, жанр современного «жития / жизнеописания» целесообразно
характеризовать
именно
сквозь
призму
функционально-
стилистического подхода по параметрам, отражающим содержательную сторону (в том числе тему); собственно содержание, выраженное диктумом и
модусной рамкой; композиционную организацию; коммуникативную цель;
образ автора; характер адресата и языковое воплощение.
1.2. Церковно-религиозный стиль как функциональная разновидность
современного русского литературного языка
Целью данного параграфа является анализ научных работ, посвященных проблеме определения и описания церковно-религиозного стиля; анализ
терминологии, необходимой для характеристики церковно-религиозного
стиля; описание его специфических стилевых черт и речевой системности,
образующейся под воздействием стилевой доминанты.
При рассмотрении церковно-религиозного стиля мы будем исходить из
общего понимания функционального стиля как исторически сложившейся,
общественно осознанной речевой разновидности, обладающей специфическим характером, сложившимся в результате реализации особых принципов
отбора и сочетания языковых средств. «Это разновидность, соответствующая
той или иной социально значимой сфере общения и деятельности, соотносительной с определенной формой сознания» [Кожина 2003: 581]. Или иначе –
«это исторически сложившийся тип функционирования языка, отложившийся и существующий в сознании говорящих, который, реализуясь в речи в
- 35 -
процессе общения, представляет собой крупные композиционные типы речи,
обладающие спецификой» [там же]. Эти две формулировки опираются на
понимание стиля М.М. Бахтиным, В.В. Виноградовым, Б.Н. Головиным. С
этой точки зрения, «церковно-религиозный стиль – это функциональная разновидность современного русского литературного языка, обслуживающая
сферу церковно-религиозной общественной деятельности и соотносящаяся с
религиозной формой общественного сознания» [Крылова 2003: 612].
По своей онтологической природе функциональные стили являются
историческим и социальным явлением. Их становление и развитие связано с
изменениями социально-культурных условий жизни общества и использования языка. Возникновение религиозного стиля в культуре любого народа связано с формированием его религиозного сознания. Н.Б. Мечковская отмечает: «Обращение к высшим силам требовало речи, отличной от обиходной,
внятной этим силам. Заговор, заклинание, молитва, табу – в своих истоках
это словесная магия, то есть стремление воздействовать на мир при помощи
трансцендентных возможностей слова. Приписывая такие возможности определенным языковым средствам и вырабатывая формы речи, отличные от
повседневного обихода, религиозное сознание, в сущности, создает эти значения и тем самым создает предпосылки для функциональной и экспрессивной дифференциации языковых средств» [Мечковская 1998: 272].
На Руси формирование церковно-религиозного стиля было связано с
принятием христианства и формированием церковной книжно-письменной
культуры: после того как пала Византия и на Балканах установилось Османское иго, центры православия переместились на славянский Восток. «Именно
Русская Православная Церковь и Русское государство с его идеологией "Москва – третий Рим" оказались главными хранителями церковнославянской
книжной культуры православия. Таким образом, церковнославянская литературно-языковая традиция утвердилась и развилась в России не столько потому, что была славянской, сколько потому, что была церковной» [Трубецкой
1990: 132]. Письменно-литературное развитие пошло по пути гибридизации
- 36 -
церковнославянского и русского народного языков; стала формироваться
своя относительно цельная словесность, в которой церковнославянский и народный язык на протяжении долгого времени мыслились как два стиля, то
есть как две функциональные разновидности одного языка. Знаменитые
«Очерки по истории русского литературного языка XVII – XIX веков» В.В.
Виноградова открываются словами: «Русским литературным языком средневековья был язык церковнославянский» [Виноградов 1982: 10]. В произведениях средневековой словесности церковнославянская и народная языковая
стихии соединялись и смешивались, при этом в разных жанрах и видах письменности – в разной пропорции. Вес церковнославянского компонента был
максимальным в церковной письменности, средним – в летописях, еще
меньшим, но не малым – в произведениях светской литературы (например, в
«Слове о полку Игореве») или в «низовой» литературе (в русской бытовой
прозе XVII в.), а также в деловой (канцелярской и юридической) письменности. По-видимому, реальная картина распределения средств церковнославянского и народного языков была более сложной, чем ее можно здесь представить, так как, по образному выражению Н.Б. Мечковской, «жанровые границы не так определенны, как шлагбаум, а литературная традиция создавалась
людьми, которые все были в той или иной мере двуязычны: народный язык –
это их родной (материнский) язык, а церковнославянский язык – это язык их
церкви и школы» [Мечковская 1998: 265].
Формирование церковно-религиозного стиля стимулировалось также
достаточно строгой конфессиональной иерархией религиозных текстов.
«Церковная иерархия книг и конфессиональной устной речи (например, такие несхожие жанры, как священническая молитва в ходе богослужения,
проповедь, собеседование при катехизации, надгробное слово, исповедь и
т.п.) усиливала семантическую и стилистическую неоднородность, разноплановость церковно-религиозной коммуникации и тем самым обостряла внимание говорящих к словесному выражению мысли» [там же]. Этот фактор
сохраняет свою значимость и в современной церковно-религиозной сфере
- 37 -
коммуникации, которая в настоящее время значительно расширила свои границы, став частью повседневного речевого общения миллионов носителей
русского языка. В храмах звучат проповеди, издаются православные газеты и
журналы, вещают православные радиостанции и телеканалы, издаются сочинения отцов Церкви, сборники статей современных проповедников и т.п.
Лингвисты уже обратили внимание на эту новую для себя область исследований, и сегодня их в первую очередь интересует коммуникативная организация церковного дискурса [Карасик 1999б; Набиев 1997]; жанровое
своеобразие и многообразие церковной речи [Крысин 1994; Бугаева 2010;
Худякова 2009; Шмелев 2007; Прохватилова 2006]; динамика церковной лексики и фразеологии [Дубровина 1997; Скляревская 2001]. Исследования языка Церкви проводятся в разных аспектах: лингвокультурологическом [Курилов 1994; Мечковская 1996, 1998]; социолингвистическом [Крысин 1996;
Шмелев 2007]; лексикографическом [Дьячкова 2007]; лингвоперсонологическом [Барышева 2012]; в сфере лингвистики текста и функциональной грамматики [Майданова 1999; Прохватилова 2006; Крылова 2003; Кожина 1968].
В рамках диссертационного исследования нас в первую очередь интересует проблема определения и описания церковно-религиозного стиля, изучение которого начинается примерно с начала 90-х годов XX столетия. До
этого времени (в период с 1917 года по 1980-е годы) данная область функционирования языка в силу причин экстралингвистического порядка оставалась за пределами научного изучения, следствием чего явилось отсутствие
указания на церковно-религиозный стиль в литературе по стилистике.
В славянском языкознании описанием церковно-религиозного стиля
одним из первых занялся словацкий лингвист Ю. Мистрик. В 1992 году в
Польше была опубликована его статья «Религиозный стиль», в которой ученый перечислял следующие его особенности: «книжная риторичность, прослеживающаяся в библейских текстах, гомилетике и других составляющих
литургии; диалогичность (во время молитвы человек ведет разговор с Богом,
- 38 -
а также священник с Богом и с верующими); использование неязыковых
средств» (см. об этом в ст.: [Гадомский 2008: 22]).
В это же время польская исследовательница М. Войтак издала статью
«О зарождении религиозного стиля в польском языке», основные идеи которой позднее были опубликованы на русском языке [Войтак 1998, 2003]. В
числе особенностей религиозного стиля автор называет следующие: теоцентризм, противопоставленный антропоцентризму разговорного стиля; психологизм и идеализм в видении человека, вопреки физикализму и биологизму
разговорного стиля; символическое видение мира, стремление к отражению
того, что трудно выражается в дискурсивном языке и недоступно в общественном опыте; видение человека как представителя определенной группы;
оперирование различными кодами; проникновенное отношение, противопоставленное действительности; диалогичность, у которой другой характер, отличный от разговорного стиля. Важнейшими языковыми константами религиозного стиля М. Войтак считает формульность (композиционные правила и
устоявшиеся способы передачи содержания); повтор как условие организации текста; специальную лексику.
К проблеме выделения церковно-религиозного стиля как самостоятельного функционального стиля обращались многие российские ученые.
Одним из первых идею о необходимости его выделения и описания высказал
Л.П. Крысин [Крысин 1994], который также обозначил проблему выявления
жанрового многообразия и языковых характеристик духовной речи и наметил ее стилистические признаки. Эту идею в последующие годы поддержали
М.Н. Кожина, В.А. Мишланов, И.В. Бугаева, О.А. Крылова [Кожина 1983;
Мишланов 2003; Бугаева 2005; Крылова 2003] и др., и была начата работа по
изучению стилистической разновидности языка, функционирующей в сфере
религии.
Сегодня уже можно говорить о формировании функциональностилистической традиции изучения жанров речи, реализующихся в церковно-религиозной сфере общения, представленной в трудах Д. Беньковской,
- 39 -
М. Войтак,
И.В.
Бугаевой,
И.М.
Гольдберг,
С.А.
Гостеевой,
О.С. Захаринковой, О.А. Крыловой, Л.П. Крысина, Л.М. Майдановой, Ю.
Мистрика, В.А. Мишланова, М. Макуховской, О.А. Прохватиловой, М.Б.
Расторгуевой, Н.Н. Розановой, Е.С. Худяковой и др.
В современной лингвистике отмечается терминологическая неупорядоченность именования церковной речи: язык Церкви, религиозный дискурс,
религиозно-проповеднический стиль, церковно-религиозный стиль, религиозный стиль и религиозная коммуникация и др. Чем обусловлено такое терминологическое разнообразие?
О.А. Прохватилова рассматриваемый стиль называет «религиозным»,
объясняя это тем, что в подобном именовании указывается базовый стилевой
критерий – сфера употребления данного типа функционирования языка. В
термине «церковно-религиозный», по мнению данного автора, содержится
тавтология (ср.: церковный – «связанный с церковью, с религией, с богослужением»; церковь – «религиозная организация духовенства и верующих,
объединенная общностью верований и обрядности») [Прохватилова 2006:
20].
С.Г. Макарова также замечает, что «религиозный стиль» объективно
может быть выделен исходя из своей экстралингвистической основы – религии как одной из форм общественного сознания» [Макарова 2001: 114]. Наряду с другими стилями языка «религиозный стиль» выделяет и Д. Беньковская. К его разновидностям она относит библейский стиль, стиль проповедей
и молитв [Беньковская 2002].
Польская исследовательница М. Макуховская считает, что религиозный язык может иметь статус самостоятельного языка наряду со светским
языком. Далее через религиозный и светский языки проходит другое деление
на разговорный язык, язык художественной литературы, научный язык, публицистический язык и др. [Макуховская 1999: 186]. Здесь, по мнению А. Гадомского, исследователь позволяет методологическую и терминологическую
неточность, так как, говоря о религиозном языке как о равноправной функ- 40 -
циональной разновидности языка, М. Макуховская смешивает понятия языка
и стиля. Думается, что религиозный язык не может подразделяться на языки
функциональных разновидностей. «Религиозный язык может подразделяться
на жанры, на стили и так далее, но не на языки», – отмечает А. Гадомский
[Гадомский 2008: 28]. Справедливым, на наш взгляд, является также замечание А. Гадомского о необходимости введения некоторых корректив в систему отношений между понятиями «религиозный язык» и «религиозный
стиль». Церковно-религиозный стиль русского языка и церковнославянский
язык – это не одно и то же. Церковнославянский язык является культовым
языком всего верующего народа, на нем ведется богослужение в Православной Церкви и составляются молитвы [Церковно-религиозный стиль: электронный ресурс]. «Религиозный стиль – это стиль, складывающийся на основе литературного национального языка и языка конкретной религии. Лингвистическое отличие религиозного стиля от других функциональных стилей, основанных только на современном национальном языке, состоит в синтезе национальных и профетических языков, языков литургии» [Гадомский
2008: 30]. Сам же религиозный стиль предполагает более дробное деление,
связанное с его использованием в сфере официально-делового общения,
науки, общественных отношений, в сфере бытового общения и т.д. Стилистическая дифференциация религиозного стиля может быть объектом отдельного исследования.
Термин «духовная речь» используют в своих работах А.А. Волков,
О.А. Прохватилова [Волков 2001; Прохватилова 1999]. Так, А.А. Волков пишет: «Имеет смысл говорить о духовной речи как особом функциональном
стиле русского литературного языка, лингвистическое отличие которого от
других функциональных стилей, основанных только на современном русском
языке, состоит в синтезе церковнославянской и русской речи» [Волков 2001:
287-288].
Л.П. Крысин в качестве самостоятельного выделяет религиознопроповеднический стиль, к которому относит жанр поучения, молитвы, про- 41 -
поведи [Крысин 1996]. Данное терминологическое обозначение нам представляется не вполне удачным, так как оно затрагивает не всю жанровую парадигму стиля. Так, например, за границей стиля оказываются такие важные
жанры, как послания иерархов Церкви, церковно-религиозные уставы, богословские статьи, записи текстов свободных молитв, специализированные пособия, жития и др.
И.В. Бугаева отмечает нецелесообразность использования при именовании стиля и таких терминов, как «богослужебный и литургический стиль».
По ее мнению, актуальнее использовать термин «церковный стиль»: «Церковный стиль – это функциональный стиль современного русского литературного языка, закрепившийся в церковной сфере, представленный текстами
в письменной и устной формах, которые характеризуются особым отбором и
сочетанием языковых средств. В церковном стиле можно выделить следующие подстили: церковно-богослужебный (или богослужебный), церковнонаучный (догматический), гимнографический, проповеднический, учительный» [Бугаева 2005: 6].
Перечисленные выше термины нельзя назвать синонимами, так как они
служат для описания церковно-религиозного стиля с разных сторон. Логичнее было бы говорить «о лексической группе, лексическом поле терминов с
интегральным значением религиозный стиль» [Гадомский 2008: 32].
В диссертационном исследовании мы будем использовать термин
«церковно-религиозный стиль», который, с нашей точки зрения, наиболее
полно характеризует данный функциональный стиль, так как «указывает одновременно и на сферу общественной деятельности, в которой он функционирует, и на религиозную форму общественного сознания, и на церковных
деятелей как авторов соответствующих текстов» [Крылова 2003: 613].
В современном подходе к изучению функциональных стилей литературного языка предполагается раскрыть не только внеязыковые свойства
стиля, но и те лингвистические элементы и категории, которые отражают его
стилистическое содержание. По мнению О.А. Прохватиловой, важнейшими
- 42 -
экстралингвистическими признаками церковно-религиозного стиля, которые
определяют системность его языковых характеристик, являются следующие:
«совокупность видов коммуникации, актуальных для религиозной сферы
общения, – коллективная, массовая и личная коммуникации, а также особый
вид – гиперкоммуникация; специфический тип соотношения «говорящий –
слушающий» в религиозном общении; присущая монологическому религиозному тексту диалогичность; сочетание функций сообщения и воздействия,
в которых реализуется просветительская и дидактическая направленность
текстов религиозного стиля; стилевая доминанта, представляющая собой
синтез в религиозных текстах элементов двух языковых систем – русского
староцерковнославянского и современного русского языка» [Прохватилова
2006: 20].
С учетом исследуемого нами житийного жанра нам представляется
важным остановиться на некоторых характеристиках церковно-религиозного
стиля более подробно. Как особый вид коммуникации, актуальный для религиозной сферы, О.А. Прохватилова выделяет гиперкоммуникацию. Этот особый вид речевого общения является актуаленым только для коммуникации
религиозного характера (например, чтение молитв, Священного Писания, их
цитирование и т.д.). По мнению автора, «гиперкоммуникация характеризуется особым статусом Адресата и трансформацией языкового кода, связанной
со спецификой восприятия сакральных текстов, сакрального Слова как воплощения Божественной сущности Спасителя» [там же].
Еще один признак – диалогичность – определяется как свойство монологичного текста, связанное с воспроизведением в нем элементов диалога
(М.М. Бахтин). В церковных текстах О.А. Прохватилова выделяет три типа
диалогичности: внешнюю, внутреннюю и глубинную: «Внешняя диалогичность текста реализует его направленность на адресата, обнаруживает статус
адресата и характер взаимоотношений адресанта и адресата. Основу внутренней диалогичности религиозного текста составляет авторизация, понимаемая автором как указание на источник информации в речи. Внутренняя
- 43 -
диалогичность становится возможной в тех случаях, когда в монологический
текст вводится чужая речь – высказывания высоких духовных авторитетов,
сентенции, пословицы, поговорки, речь действующих лиц в нарративных
фрагментах текста. Глубинная диалогичность возникает при введении в духовные тексты фрагментов текстов сакральных – Священного писания и молитвословий. При молитвенном обращении к Всевышнему, Богородице, ангелам и т.д. в речи появляется особый Адресат. В тех случаях, когда цитируется Библия, происходит смена речевой позиции говорящего и появляется
особый Субъект речи» [там же: 21]. Гиперкоммуникация, о которой речь шла
ранее, связана именно с глубинной диалогичностью текста. Гиперкоммуникация и сложные формы диалогичности в одинаковой мере свойственны как
устным, так и письменным жанрам церковно-религиозного стиля, в том числе и агиографическому жанру.
Наряду с отмеченными, к числу базовых стилеобразующих категорий
ученые относят типовое содержание, характерное для соответствующей сферы общения; цели общения, связанные с назначением в социуме той или
иной формы сознания и вида деятельности; образ автора; характер адресата;
систему языковых средств и особенности их организации [Крылова 2006:
613]. Кратко охарактеризуем данные категории применительно к церковнорелигиозному стилю.
Содержательная
сторона
текста,
выдержанного
в
церковно-
религиозном стиле, включает диктумное содержание, предопределенное темой, и модальную рамку этого содержания, отражающуюся в религиозных
наставлениях, советах, призывах и др. Например: «Я призываю вас благоуспешно / продолжать служение Церкви…». В этих сторонах церковнорелигиозного
текста
проявляется
соотношение
содержательно-
концептуальной информации, или модальной рамки (в примере – это текст до
черты), и информации содержательно-фактуальной (текст после черты). При
этом специфической чертой модуса в данном случае является его эксплицит- 44 -
ный характер, так как в нем отражается религиозная идеология, не допускающая инотолкований.
Коммуникативная цель текстов церковно-религиозного стиля сложна и
многопланова. Раскрывая диктумное содержание, автор одновременно старается эмоционально воздействовать на адресата, в частности, привлекая примеры из жизни святых, Библии и т.д., вместе с тем достигая религиозного
просвещения читателя. Описание важных церковных событий и общественной жизни в целом позволяет автору достичь еще одной цели – пропагандировать положительную роль Церкви в жизни современного общества. В призыве человека к соблюдению христианских норм и религиозных традиций
реализуется воспитательная цель. Таким образом, «соединение эмоционально-воздействующей,
религиозно-просветительской,
религиозно-
пропагандистской и воспитательно-дидактической целей реализует многостороннюю коммуникативную направленность церковно-религиозных текстов» [Крылова 2003: 614].
Коммуникативная цель предопределяет и сложный образ автора, который носит двуплановый характер. Автор одновременно является духовным
наставником мирян и «чадом Матери-Церкви», «испытывающим чувства радости, ликования или, напротив, чувства сожаления и скорби вместе со слушающими» [там же]. Это получает отражение в использовании особых языковых форм повествования (я авторское / мы авторское / мы инклюзивное):
«С радостным светлым чувством я обращаюсь к вам со словами мира и любви о Христе»; «Мы посетили Алма-Атинскую епархию в Казахстане…»; «И
мы, чада Божие, возрадуемся ныне …» (Рождественское послание Алексия
II).
Автор является посредником между Церковью и народом, что обусловливает отсутствие явного авторского волеизъявления в форме категорического приказа. Поэтому долженствующе-предписывающий характер изложения
в форме категорического императива церковно-религиозному стилю не свойственен. Например: «Мы хотим, чтобы наши верующие не были ограничены
- 45 -
только знакомством…». Отметим, что если автор хочет выразить отрицательную эмоцию по поводу того или иного события, он использует не форму
приказа или запрета, а облекает мысль в форму совета или просьбы.
Адресат в тексте церковно-религиозного стиля – это православный
христианин, с одной стороны, если текст звучит в церкви и предназначен для
верующего человека, или более широкая аудитория, массовая и обобщенная,
как замечает Н.И. Формановская [Формановская 2005], например, телезрители, слушатели радиопередачи, читатели периодического издания и т.д. Адресат может быть прогнозируемым и конкретизируемым в том случае, если
речь идет об обращении священнослужителя к церковным деятелям различного ранга.
Церковно-религиозный стиль в первую очередь является книжным
функциональным стилем литературного языка, что определяет систему его
языковых средств и особенностей их организации.
В словарный состав стиля входят лексические единицы следующих
групп: 1) нейтральная, межстилевая лексика (помогать, говорить, каждый,
Москва); 2) общекнижная (бытие, традиции, однако, восприятие, мировоззрение); 3) церковно-религиозная (Господь, мирянин, богослужение, пастырь); 4) лексика с газетно-публицистической функционально-стилевой окраской (сфера образования, преодоление трудностей, экономическая обстановка). Безусловно, основу лексического состава церковно-религиозного
стиля составляют эмоционально-окрашенные слова (архаически возвышенные и эмоционально-оценочные): неземное величие, черпать вдохновение.
Лексические особенности стиля церковно-религиозных текстов находят свое выражение и в наличии единиц такой тематической группы, как
«православная
сакральнобогослужебная
лексика»
(термин
О.В. Прохватиловой [Прохватилова 2006: 22]). Такая лексика включает слова, основанные на понятии «вера» (именования святых, ангелов, Бога, дьявола). Богослужебная лексика служит объединению единиц, отражающих религиозные обряды, традиции, элементы церковной службы (именования лиц,
- 46 -
участвующих в богослужении; церковной утвари; строений; книг; названия
священных праздников и служб). Входящие в лексический состав церковнорелигиозного стиля церковнославянизмы (агнец Божий, врата Великого поста, восчувствовал) придают тексту особую торжественно-приподнятую тональность. В текстах можно встретить церковнославянизмы фонетические
(святый – святой; стенать – стонать), акцентологические (утЕшитель –
утешИтель; приИдет – придЕт), семантические (муж – мужчина; жена –
женщина; живот – жизнь). Попутно отметим, что до XX века в текстах
агиографического жанра не использовались слова позднейшего русского
происхождения, если они могли быть заменены более высокими словами
церковного словаря: вместо «мальчик» используется «отрок», вместо «этот» «сей» и т.д. [Церковно-религиозный стиль: электронный ресурс].
Грамматический состав обнаруживается в таких морфологических и
синтаксических средствах, которые обеспечивают: 1) книжный характер стиля (родительный присубстантивный, причастия и причастные обороты, пассивные конструкции): лето благости Господней, слова мира и любви, радующее сердце общение; 2) архаическую стилистическую окраску речи (архаические морфологические формы, устаревшие управления, инверсия): с
любовию во Христе; изглаждена будет; хранить веру отеческую; Церковь
небесная; 3) создание экспрессивного эффекта (ряды однородных членов, суперлативы): светлый и благословенный праздник; важнейший; преславное;
многополезное; радостнейший; благословеннейший и др.
Для
усиления
экспрессии,
кроме
оценочной
и
эмоционально-
экспрессивно окрашенной лексики, в тексте используются цитаты, тропы и
фигуры речи (эпитеты, повторы, метафоры, градации, антитезы, инверсии,
риторические вопросы), приемы усложнения композиции текстов, например:
«Мы грешны и нечисты // А Она (Богородица) / Пречистая» (антитеза); «И
действительно / кому и когда отказал Бог в благодати / просвещения / Кто
из христиан / не может получить / себе мудрости от Бога?» (риторический
вопрос) [Розанова 2000]. Отметим, что в тексте используются только те фи- 47 -
гуры речи, которые способствуют воссозданию духовной возвышенной мысли.
В церковно-религиозных текстах используются принятые в Православии специальные номинации для духовенства и людей верующих (брат, сестра – при обращении к мирянам; матушка – к женам служителей церкви,
пожилым женщинам; отец, батюшка (+имя) – к священникам, владыка – к
архиереям). Наряду с этим, можно отметить специальные приветственные
формы, формы прощания (вместо «Всего доброго!» – «С Богом!», «Храни
Бог!», вместо «Прощай!» – «Простите!») и благодарения (вместо «Спасибо!» – «Спаси Господи!», «Спаси Бог!»).
Для морфологического строя церковно-религиозного стиля характерно
особое функционирование форм глагола, например, настоящее богословского
обобщения, использующееся при обозначении речевого действия, которое
происходило в прошлом и не совпало с моментом речи, например:
«...апостол Павел говорит»; « ...и Святые Отцы-монахи/ из своих пустынь/
которые были полем их духовной битвы/ вместе с мучениками/ говорят каждому из нас /...» [Прохватилова 2006: 24]. Семантика глаголов подобной
формы отражает события, запечатленные в Ветхом и Новом Завете, как непреходящие. При помощи данных форм в тексты религиозного характера
вводятся высказывания уважаемых и почитаемых личностей православия,
которым придается обощенно-вечный смысл.
В церковно-религиозном стиле активно используются формы императива, частотны формы 1-го и 2-го лица мн.ч. («…поделитесь радостью;
...поэтому и облечемся/ добродетелью христианской любви/ ...будем любить
друг друга/ и этим/ мы покажем,/ что мы являемся/ действительно/ последователями/ Христовыми/») [там же]. Отметим, что категория «мы» отражает в Православии идею объединения людей, соборности, а использование в
тексте «мы»-форм является важным стилистическим средством религиозного
текста. В текстах используются и формы 3-го лица единственного числа, сопровождающиеся частицами «да» и «пусть». Как правило, высказывания, ко- 48 -
торые имеют в своем составе формы 3-го лица единственного числа с частицей «пусть», наряду со значением пожелания, призыва приобретают эмоционально-экспрессивную окраску торжественности, приподнятости благодаря
использованию усилительной частицы «же», а также стилистически маркированных грамматических форм и инверсии (ср.: «…пусть будет тепло/
мирно/ и светло/ в ваших семьях/...»; «...пусть же утвердится/ храм сей/ силою Божиею/ молитвами Церкви/ и трудами народными/...») [там же]. Формы 3-го лица в сочетании с частицей «да» принадлежат императивным формам старославянского языка и в современной грамматике считаются устаревшими. Эти формы встречаются и в современных религиозных текстах, что
характеризует силу духовных традиций.
Синтаксические характеристики церковно-религиозного стиля проявляются в использовании полных двусоставных распространенных предложений, императивных конструкций. Частотно использование элементов «эмоционального синтаксиса»: вопросительные, восклицательные предложения,
синтаксические повторы («...человек/ – это великая святыня на земле/ человек – это микрокосмос/...»; «...об этом просил не Иоанн/ не Петр/ об этом
просил/ сам Сын/ Божий/») [там же]. Синтаксические повторы часто концентрируются в риторически сильных позициях текста религиозной направленности (вступление, заключение). Они могут выполнять текстообразующую
функцию, являясь своеобразными сигналами перехода от одной композиционной части текста, к другой.
В качестве архаических синтаксических структур, воспроизводимых в
церковно-религиозном стиле, О.В. Прохватилова рассматривает постпозицию согласованного определения, например: «...и в день памяти/ святителя
Божия/ будем, дорогие,/ так же искренно/ любить/ богослужение церковное/...». Эта инверсивная конструкция наблюдается обычно в семантически
важных сочетаниях, которые включают такие определения, как Божий, святой, церковный, духовный, небесный, Господний, Христов [Прохватилова
2006: 26].
- 49 -
Названные стилевые и языковые средства церковно-религиозных текстов, конечно же, не являются исчерпывающими, но они помогают увидеть,
что церковно-религиозный стиль – это особая подсистема современного русского литературного языка.
Подведем итог. Церковно-религиозный стиль правомерно считать
функциональной разновидностью современного русского литературного
языка, обслуживающей сферу церковно-религиозной общественной деятельности и соотносящейся с религиозной формой общественного сознания. Рассмотренные в параграфе экстралингвистические основания церковнорелигиозного стиля определяют его конструктивный принцип – особую содержательно-смысловую и собственно речевую организацию текстов, назначение которой состоит в содействии единению человеческой души с Богом.
Этот принцип реализуется комплексом специфических стилевых средств, а
именно: архаически возвышенной тональностью речи; символизацией фактов
и событий невидимого мира; оценочностью речи, ориентированной на религиозные ценности; модальностью несомненности и достоверности сообщаемого.
Решая вопрос о стилевом статусе церковно-славянского языка, нужно
иметь в виду, что стили современного русского литературного языка являются незамкнутыми типами его функционирования и все они в большей или
меньшей степени допускают использование языковых средств других сфер.
При этом иностилевые для какой-либо речевой разновидности единицы
употребляются в ней в измененной функции и поэтому перестают быть средствами другого стиля. Не составляет исключения и религиозная речь. Язык
Церкви изменяется во времени от стилистической однородности к стилистическому многообразию. Однако на всех этапах его эволюции происходит
взаимодействие двух тенденций: сохранение системных отношений и их мобильность вследствие влияния внецерковных стилей русского литературного
языка. В церковно-религиозном стиле сохраняются такие «традиционные»
элементы, как межстилевая основа языка (сочетание общекнижных элемен- 50 -
тов с церковно-религиозными и газетно-публицистическими, а также элементов с архаически торжественной и эмоционально-оценочной окраской), каноническая композиция, информативность (обращение к православию, нормам нравственности), гиперкоммуникативность и интертекстуальность,
сложная диалогичность текста.
Все перечисленные стилеобразующие признаки реализуются в текстах,
оформленных в зависимости от типа словесности или ситуации общения по
модели того или иного жанра. Таким образом, жанр – это стилистически отмеченная модель текста. Далее перейдем к рассмотрению агиографического
жанра церковно-религиозного стиля.
1.3. Основные признаки агиографического жанра и
проблема его эволюции
Термином «агиография» обозначаются два понятия: во-первых, это литература в жанре жития – одна из основных форм церковной словесности
(так называемая «практическая» агиография); во-вторых, это научная дисциплина, занимающаяся изучением житий святых как памятников религиозной
и литературной истории (так называемая «критическая» агиография, которая
в научной литературе осмысляется как часть агиологии – теории святости).
«Агиография – это научная дисциплина, занимающаяся изучением житий
святых, богословскими и историко-церковными аспектами святости» [Литература и культура Древней Руси 1994: 21]. Таким образом, жития святых
служат основным материалом как для агиографии, так и для агиологии. «Однако если агиография рассматривает жития как памятники религиозной и литературной истории той эпохи, когда жития создавались, то агиология сосредоточивает свое внимание на самом святом, типе его святости и восприятии
этого типа в различные эпохи» [там же]. В своем исследовании мы использует термин «агиография» в первом значении (литература в жанре жития), хотя
- 51 -
в практическом анализе житийных текстов в некоторых случаях обращаемся
к историко-церковным и богословским аспектам святости.
Жития занимают в христианской литературе большое, чуть ли не основное, место. Они имеют свои закономерности развития, эволюционируют в
структурном и содержательном плане. В этой связи они являются предметом
литературно-филологического рассмотрения, которое выступает основой
всех прочих исследований, в том числе и для лингвистического анализа житийных текстов в функционально-стилистическом аспекте в данном диссертационном исследовании. Такой подход направлен на изучение житий с позиции их литературной истории, их жанровой отнесенности и особенностей
построения, а также отражает стандартные мотивы и приемы изображения и
т.д. [Живов 1994]. Поэтому целью данного параграфа является рассмотрение
житий как литературного жанра, его истоков и развития в русской словесности, аспектов изучения в филологической науке.
Изучением житийных жанров с литературно-филологической точки
зрения занимались многие ученые, в том числе В.О. Ключевский,
А.П. Кадлубовский, И.С. Некрасов, Г.П. Федотов, Д.С. Лихачев, В.Н. Топоров, В.П. Адрианова-Перетц, М.Д. Каган-Тарковская, В.М. Живов и др. Многие жития подвергались специальному исследованию. В частности, И. Яхонтов занимался исследованием памятников севернорусской агиографии. В
данном параграфе диссертационного исследования учитываются прежде всего работы перечисленных авторов.
«Житие святого, – по мнению В.М. Живова, – это не столько описание
его жизни (биография), сколько описание его пути к спасению, типа его святости. Поэтому набор стандартных мотивов отражает прежде всего не литературные приемы построения биографии, а динамику спасения, того пути в
Царствие Небесное, который проложен данным святым. Житие абстрагирует
эту схему спасения, и поэтому само описание жизни делается обобщенно типическим» [Живов 1994: 26]. Способ описания пути к спасению может быть
различным, и в выборе этого пути более всего различаются западная и вос- 52 -
точная агиография. «Западные жития написаны в динамической перспективе:
автор как бы прослеживает из своего земного бытия, по какой дороге прошел
святой из этого земного бытия в Царствие Небесное. А для восточной агиографии, к которой относится и русская агиография, более характерна обратная перспектива: перспектива святого, уже достигшего Небесного Царствия и
от вышних озирающего свой путь к нему. Эта перспектива способствует развитию витийственного, украшенного стиля житий, в которых риторическая
насыщенность призвана соответствовать неумопостигаемой высоте взгляда
из Царствия Небесного» [там же]. Как уже отмечалось в первом параграфе
данной главы, архаически-возвышенная тональность речи, свойственная церковно-религиозному стилю в целом, определяется возвышенностью религиозных мыслей, чувств, ценностных установок, которые предполагают использование соответствующих им своей стилистической окраской языковых
средств – прежде всего церковнославянизмов. Таким образом, характер агиографической литературы соотносится со всей системой религиозных воззрений и различиями религиозно-мистического опыта.
На Русь житийный жанр пришел из Византии с принятием христианства. В византийской агиографии к этому времени (конец X века) уже были
выработаны строгие каноны жанра. Трехчленная композиция (предисловие,
главная часть и заключение), внутри которой отмечается целый ряд более частных обязательных черт агиографического канона: однотипное заглавие;
риторическое вступление; «уничижение автором своих литературных способностей, оправдание своей дерзости и обоснование необходимости, несмотря на дерзость, написать житие; возвеличивание подвигов святых»
[Дмитриев 1973: 4]. Произведения пронизаны цитатами из библейских текстов, эмоциональными восклицаниями и сравнениями. Характер и задачи
житийного вступления настолько отвлеченны и общи, что одни и те же образы, целые обороты, большие отрывки, наконец, житийные вступления целиком повторяются в различных житиях. Главной части жития также свойственны многочисленные стандартные мотивы, например, такие, как рождение
- 53 -
святого от благочестивых родителей, равнодушие к детским играм и т.п. Л.А.
Дмитриев, замечает: «Аскеза – подвижничество святого – носила в житиях
разнообразный характер, хотя и здесь в целом ряде ситуаций повторялись
одинаковые образы и определенные штампы» [там же]. Заканчивалась эта
часть рассказом о смерти святого. «Основанием для причисления усопших
подвижников благочестия к лику святых служило прославление подвижников (чудесным) даром» [Голубинский 1903: 40]. В заключение жития – похвала святому.
Церковно-служебное назначение жития определяло стремление агиографа строго придерживаться в своем произведении канонов житийного
жанра. «Житие святого, – пишет историк церкви, – само составляло принадлежность богослужения в день его памяти, будучи обязательно прочитываемо в церкви на 6-ой песни канона после кондака и икоса, и потому само настраивалось обыкновенно на возвышенный хвалебный тон церковных песней
и чтений, который требовал от него не столько живых конкретных черт в обрисовке личности и деятельности святого, сколько черт именно типических,
отвлеченных, чтобы сделать эту прославляемую личность чистым олицетворением того же отвлеченного идеала» [Дмитриев 1973: 4].
Спустя век после появления на Руси первых переводных житий начинает создаваться оригинальная русская агиография, неся на себе отпечаток
восточнославянской самобытности. Она приобрела особые черты, отражающие своеобразие и общественной жизни, и культуры, и литературного окружения жанра, и языковой ситуации [Иванова 2004]. Чтобы представить, на
какой литературной почве формировались древнерусские жития, необходимо
хотя бы в общих чертах описать особенности языка и литературы данного
периода. В древнерусской литературе этого периода еще живы черты фольклорного коллективизма. Это литература, в которой личностное начало приглушено. Многие из произведений включают в свой состав предшествующие
тексты, следуют традициям «литературного этикета», создаются несколькими авторами, поправляясь и дополняясь в последующей переписке. Благода- 54 -
ря этой особенности в произведениях литературы Древней Руси заключено
монументальное, эпическое начало, в них меньше, чем в последующей литературе, выдуманного, воображенного, рассчитанного на развлечение, на занимательность [Лихачев 1970].
Язык старославянский и живой разговорный русский составляли два
стилистических полюса языка литературных произведений – один высокий,
торжественный, другой – «низкий», обыденный. Это позволяло авторам создавать множество вариантов «среднего» стиля. Языку древнерусской литературы были одновременно доступны библейская образность и символика, витиеватость, простота и украшенность риторической византийской и болгарской прозы, русская народная лиричность, лаконизм летописного изложения,
точность правового языка, кратчайшая энергия речей на вече [Лихачев 1987].
Благоприятную обстановку для лексического обогащения русского
языка создавала сама обширность территории, на которой располагались
древнерусские племена, и множество развивающихся диалектов. Сложность
языка русской литературы неизмеримо возрастает от стилистического разнообразия жанров, разнообразия социального положения писателей. Среди
жанров встречаются и традиционные, перешедшие к нам из Византии и Болгарии (жития святых, проповеди и др.), и слабо организованные, свободные
жанры: летописи, записки о путешествиях, записки о жизни святых, публицистические повести о княжеских преступлениях.
Каноны агиографического жанра должны были обеспечить наилучшее
воплощение в житии основной задачи этого жанра – служить религиозноназидательным чтением для всех христиан. Поэтому естественно, что с самого возникновения на Руси оригинальных житий агиографы стремились к
строгому соблюдению этих канонов. Так, одно из первых оригинальных русских житий, «Житие Феодосия Печерского», созданное Нестором, в развитии
сюжетной линии, в отборе материала, в целом ряде литературнориторических приемов полностью отвечает агиографическому канону. Но
вместе с тем, с самого начала, наряду с этой тенденцией проявлялась и про- 55 -
тивоположная ей – проникновение в житийное повествование таких элементов, которые противоречили житийным жанровым канонам, разрушали их.
В.П. Адрианова-Перетц на примере «Жития Феодосия Печерского» (XII век)
убедительно показала, как интенсивно вторгалась в агиографию историческая действительность, реальная жизнь. Исследователь по этому поводу замечает: «"Временному", "частному", "случайному" Нестор уделяет внимание
в такой мере, что за религиозной оболочкой его повествования это "многообразие действительности" ощущается и в характерах действующих лиц, и в
описании событий, участниками которых они являются» [Адрианова-Перетц
1961: 50-51]. Именно в этой двойственности (с одной стороны, в стремлении
соблюсти в житии чистоту агиографического жанра, а с другой – в нарушении агиографических канонов), заключалось развитие жанра и делало этот
церковно-служебный вид литературы чтением, привлекавшим читателя не
столько своей церковно-назидательной функцией, сколько интересным сюжетом [Дмитриев 1972: 181].
И.П. Еремин подробно рассматривает, как основные признаки русского
агиографического стиля, сложившегося к XII в., проявлялись в способах изображения человека: «Агиографически просветленный образ… блистающий
всеми возможными христианскими, даже специально монашескими добродетелями», стремление «устранить все черты индивидуального характера» героя, освободить от всего «временного», всего «частного» и «случайного»,
дать «обобщенное воплощение добра и зла», «злодейства» или «святости»,
держаться «для всех положений» «предустановленной схемы», которая отвечает «тенденции свести к некоему абстрактному "единству" все многообразие действительности». Такой подход к изображению человека требует наделения героя «празднично-торжественными» эпитетами, подчеркивающими
его качества образцового христианина; «умилительной чувствительности»
повествования; панегиризма; «цветистой», «патетической фразеологии» восхваления; «нагнетания деталей, подчеркивающих христианские добродетели»; трактовки событий как «чудес» [Еремин 1966: 82-97]. С утверждением,
- 56 -
что в житийных текстах святой человек (например, князь или священнослужитель) изображался слишком обобщенно, без каких-либо индивидуальных
характеристик, мы можем согласиться лишь частично, так как «в основе житий лежала судьба реальных людей, и, как ни стремился агиограф к отвлеченности, обобщенности, схематизации в своем рассказе, в него проникали и
какие-то живые, реально связанные с именем этого человека эпизоды»
[Дмитриев 1972: 183].
Характер изображения святого со временем претерпевал изменения в
связи со сменой литературных стилей. Благоприятной почвой для проникновения в агиографию жизненных черт являлся экспрессивно-эмоциональный
стиль, пришедший в конце XIV – начале XV веков на смену стилю монументального историзма. Д.С. Лихачев пишет: «Если в XII-XIII веке изображения
людей статичны и монументальны, взяты как бы в их "вечном" смысле, то в
житийной литературе конца XIV – начала XV века все движется, все меняется, объято эмоциями, до предела обострено, полно экспрессии» [Лихачев
1970: 74]. Ученый обращает внимание на тот факт, что в средние века одним
из способов художественного обобщения была идеализация. «Обнаружение
сложности человеческого характера, открытие в нем соединения злых и добрых черт вели к гибели средневековой идеализации», – пишет Д.С. Лихачев
[там же: 107]. Однако в житиях святых идеализация героя не могла исчезнуть
полностью, так как церковь предъявляла к этому жанру литературы достаточно жесткие требования в связи с его использованием в литургической
практике.
Расцвет русской агиографии приходится на XV в. Тогда же меняется и
характер отечественной житийной литературы. Фактический, документальный материал отступает на второй план, и главное внимание обращается на
его обработку. Через «второе южнославянское влияние» на Русь проникает
стиль византийского «плетения словес»: стремление подобрать ряды ярких
синонимов, сравнений, торжественных и хвалебных славословий, чтобы приблизиться к пониманию тайны святого. Укреплению этого стиля способство- 57 -
вало богословское движение исихастов, представители которого исходили из
того, что слово неразрывно связано с тем лицом или предметом, который оно
обозначает. Поэтому назвать лицо или предмет значило, насколько возможно
его познать, прикоснувшись к его вечной, а в случае агиографии – Божественной сущности. Изменяется отношение не только к герою жития, но и к
личности агиографа, которая выступает теперь более или менее явно. Нередко в житии дается краткая биография автора. Самыми известными книжниками данной эпохи стали Пахомий Логофет, оставивший большое житийное
наследие, и Епифаний Премудрый (автор житий Стефана Пермского и преподобного Сергия Радонежского» (см. об этом в кн.: [Полонский: электронный ресурс]). В это время под руководством московского митрополита Макария собираются и объединяются все известные к тому времени и признанные Церковью жития в общий свод Великие Минеи Четьи. Свои варианты
Четьих Миней составляют Иван Малютин, Герман Тулупов и Димитрий Ростовский, который, кроме того, предпринимает критическую редактуру житий: сверяет списки с греческими и латинскими первоисточниками и дает ряд
новых переводов. Минеи Димитрия Ростовского с XVIII века вплоть до новейшего времени становятся основным агиографическим корпусом православной России.
К XVI веку создано достаточное количество произведений агиографического жанра, в которых рассказывается уже не о подвигах во славу веры,
не о церковных или государственных деятелях, а о простых людях из народа,
пострадавших не во имя веры, а из-за своей несчастной судьбы, вызывавшей
человеческое сочувствие: убийце, самоубийце, убитом молнией и т.п. (например, «Житие Кирилла Вельского»). Рассказы о чудесах подчас становились не столько прославлением величия божественной воли, сколько повествованием о ярких, достопримечательных событиях из жизни людей. И в этом
отношении особенно могут быть выделены севернорусские жития, в которых
повествуется о спасении людей, погибающих в море. В рассказах этого рода
присутствует элемент чудотворения; святой выступает как спаситель. Однако
- 58 -
не это составляет главное в чудесах подобного рода. И святой, и мотивы чудотворения здесь явно на втором плане – это дань жанру; сущность же такого
рода чудес – в желании поведать о суровых буднях поморов. Как правило,
рассказы эти насыщены сложными перипетиями, язык их обильно оснащен
диалектными формами, поморскими терминами (например, Жития Савватия
и Зосимы Соловецких: XV-XVII век) [Дмитриев 1973].
Помимо вышеперечисленных признаков агиографического стиля
В.В. Виноградов указывает на особенности его языка: «Этот стиль целиком
базируется на системе церковнославянского языка и вместе с тем связан со
строго определенными книжно-славянскими формулами изображения действий и переживаний человека, с церковно-книжными приемами изображения
внутренней сущности представителя той или иной религиозно-моральной категории лица, его внешнего облика и всего уклада его поведения. Ярлык –
агиографический – слишком общ, но в основном подходящ. Важно лишь
изучить вариации и разновидности этого стиля в историческом движении»
[Виноградов 1959: 117].
Другой исследователь, И.П. Еремин, обращает внимание на распространение агиографического стиля в некоторых летописных повестях, применяя для его обозначения специальный термин «агиографическая стилизация» [Еремин 1966: 85-86]. На переплетение агиографического стиля с летописным
указывают
многие
исследователи
(В.П. Адрианова-Перетц,
В.П. Еремин, Д.С. Лихачев и др.). Однако такое «переплетение» не было механическим. Об этом свидетельствует В.П. Адрианова-Перетц: «Когда в характеристику князя вплетались черты примерного христианина, выраженные
агиографическим стилем, это было оправданно тем, что отношения между
государственной и церковной властью на данном этапе требовали, чтобы
правитель был и образцом выполнения правил христианского поведения. Отсюда вытекала и "эстетическая оправданность" переноса готовых приемов
агиографического стиля в светское повествование: для характеристики разных проявлений "благочестия" героя нужны были иные выразительные сред- 59 -
ства, чем те, какими писатель пользовался, рассказывая о государственных –
политических и воинских – заслугах своего героя. Так, рядом с фразеологией
феодального быта, пользующейся "народным типом" литературного языка,
закономерно становятся "книжно-славянские формулы изображения действий и переживаний человека", взятые из книжного типа русского литературного языка» [Адрианова-Перетц 1961: 45].
В свое время Н.И. Серебрянский отмечал, что в житиях «форма не
только господствует над содержанием, но обезличивает и даже поглощает
его» [Серебрянский 1908: 73]. Мы можем согласиться с данным положением
лишь отчасти, так как житийный репертуар XV – XVII веков, вовсе не ограничивается выработанными стереотипами, поскольку к этому времени уже
происходит освобождение от строгого агиографического канона. На эту особенность житийных текстов позднего периода указывают многие исследователи, в частности М.Д. Каган-Тарковская, посвятившая свое исследование
изучению развития житийного жанра в XVII веке [Каган-Тарковская 1966].
Жанр жития в XVII веке продолжает свое развитие. В этот период черты его
трансформации проявляются наиболее ярко, на что, безусловно, повлияла
смена литературной и историко-культурной обстановки. «Чем дальше шло
время в глубь XVII века, – пишет Н.К. Гудзий, – тем чаще житие наполнялось конкретным, реальным биографическим материалом – явное свидетельство известного отказа от шаблонных схем и проявления внимания к индивидуальным особенностям жизни и поведения того лица, о котором писалось»
[Гудзий 1950: 341]. Д.С. Лихачев, посвятивший большой труд изучению изображения человека в литературе Древней Руси, замечает: «В житийный жанр
все больше вторгаются в XVII веке те новые явления, которые сопутствовали
в литературе открытию характера: интерес к рядовому человеку, к быту, к
конкретной исторической обстановке и т.д. Идеализация в житийной литературе продолжала совершаться, но она совершалась на новой почве – почве, в
значительной мере сниженной и упрощенной» [Лихачев 1970: 104-105].
- 60 -
Во многих житиях XVII века нарушается традиционная композиция: в
тексте может отсутствовать какая-либо часть, например, описание посмертных чудес, столь необходимых для канонизации святого. Это обстоятельство
открывало автору жития простор для композиционного усложнения текста,
включения в него исторических, бытовых и социальных сцен. Пафосное отвлеченное повествование уступает место живому рассказу. М.Д. КаганТарковская, сравнивая жития данного периода с биографией, пишет: «Позднее житие – это биография хорошо известного человека. Отсюда большое
количество событий из его жизни, переданных более или менее подробно»
[Каган-Тарковская 1966: 126].
Конечно, трудно согласиться с тем, что жития, даже в столь измененном виде, можно сводить к жанру биографии человека. Житие не биография,
рассказывающая о жизни святого. Главное в агиографическом жанре – это не
столько изложение основных этапов, или вех жизни святого, сколько передача духовного содержания изображаемого. На это обращал внимание Д.С. Лихачев, отмечая, что основным принципом любого агиографического произведения является «двоякий реализм», который подразумевает стремление средневековой литературы к абстрагированию, вызванное «попытками увидеть во
всем "временном" и "тленном", в явлениях природы, человеческой жизни, в
исторических событиях символы и знаки вечного, вневременного, "духовного", "божественного"... Средневековое сознание во всем замечало две стороны: божественное и человеческое» [Лихачев 1970: 62]. Вероятно, можно говорить о сочетании в пределах жития элементов биографии, которые призваны показать реальность историческую, и собственно агиографии, которая
раскрывает в создаваемом историческом образе реальность духовную, Божественную (см. об этом также в кн.: [Розина 1991; Казеннова 2007; Ключевский 1989: 75]).
Вместе с тем, жития XVII века характеризуются сюжетной избыточностью, связанной с «жанровым смешением житийных произведений» [КаганТарковская 1966: 127]. Если в XVI веке существовали конкретные виды жи- 61 -
тийных текстов: князей, юродивых, преподобных, святителей, пустынников и
т.п., каждый из которых отличался своими повествовательными штампами,
то в XVII веке это деление разрушается, происходит гибридизация жанров. В
житиях усиливается личностное начало, связанное с появлением образа автора, который, даже оставаясь анонимным, все же сообщал о себе какую-либо
информацию [Лихачев 1969, 1973]. В авторском предисловии нередко содержатся указания на письменные источники информации о жизни и деятельности подвижника, упоминаются имена и должности информантов. Иногда к тексту житий присоединяются различные документы, в том числе духовные грамоты, вносящие в повествование автобиографические элементы. В
среде старообрядчества появляются немыслимые прежде автобиографические произведения, составленные самим «автобиографическим героем». Например, из духовного завещания родилось «Житие протопопа Аввакума»
[Понырко 1985]. В XVII веке с процессом постепенной секуляризации, «обмирщения» русской культуры начинает проявляться кризис канонической
агиографии. В этот период в русской литературе происходит смена жанровой
парадигмы: главенствующие позиции в литературном процессе стали занимать новые жанры (переводной роман, бытовая повесть, книжная поэзия), а
те, которые были ведущими в Древней Руси, постепенно ушли на периферию. Они трансформировались либо перестали существовать вовсе.
В XVIII – XIX веках в послепетровскую эпоху, когда русская церковь
практически не знала канонизации новых святых, агиография «вытесняется
на обочину национальной культуры» [Полонский: электронный ресурс]. Однако жанровые признаки жития используются в новой русской литературе.
Нередко элементы жития использовались русскими писателями как мотивы,
жанровые схемы, сюжетные ходы в произведениях иных литературных жанров. Некоторое оживление традиционной агиографии, но уже на современной документальной основе в начале XX века было связано с почитанием и
канонизацией в 1903 году старца Серафима Саровского. Тогда же были написаны «Сказания о жизни и подвигах блаженной памяти о. Серафима»,
- 62 -
«Житие Св. Серафима» Н.М. Левитского, «О цели христианской жизни»,
«Беседа Серафима Саровского с Н.А. Мотовиловым».
Поместный 1988 года и Архиерейский 2000 года Соборы Русской
Церкви, на которых впервые за несколько столетий прошли массовые канонизации как подвижников древнего периода (князь Дмитрий Донской, преподобный Андрей Рублев и др.), так и нового времени, в том числе новомучеников Российских, привели к небывалому агиографическому всплеску. Если в XIX веке было написано всего несколько житий для пяти святых, прославленных в течение столетия, то в последнее время количество житий новопрославленных святых исчисляется сотнями. Однако жития новопрославленных святых составляются ныне по совсем иным законам и, по мнению исследователей, «представляют собой, по сути, строго выверенные научнодокументальные биографические сведения» [Полонский: электронный ресурс]. В связи с этим актуальной становится проблема поиска современного
житийного канона, которая поднимается в первую очередь в богословских
сочинениях. Например, о. Олег (Митров) пишет: «Сейчас, после разрыва в
церковном предании, вызванного гонениями XX века, перед нами стоит вопрос: к каким традициям в агиографии мы должны вернуться» [Митров 2004:
26]. Данное заявление свидетельствует о том, что ученые-богословы с особым вниманием относятся к проблемам современной агиографии.
С опорой на современную социокультурную ситуацию и историческое
прошлое, члены Московской епархиальной комиссии выбрали подходящий
нашему времени проложный тип житийного жанра, который характеризуется
лаконичностью и простотой языка. Информационный текст, оперирующий
фактами, хорошо усваивается современным читателем, в отличие от старинной риторичности и стилизации. В «проложном» тексте автор безличен, он
лишь излагает собранные факты. Это необходимо во избежание ненужных
размышлений, подмены реальных фактов вымыслом, искажения реальных
событий. Иногда единственным источником для прославления святого являются свидетельства очевидцев его жизни, архивные документы, протоколы
- 63 -
допросов и др. Приведем слова из беседы с одним из современных составителей жизнеописаний святых – игуменом Дамаскиным (Орловским): «В современных обстоятельствах лучше писать жития по типу пролога или летописи – то есть просто излагать ход событий. Поучением сейчас является
жизнь самого святого… Документальный текст как раз дает опыт научиться
– как вести себя в таких обстоятельствах. В этом смысле документальные
тексты несут гораздо большую дидактическую нагрузку, только эта дидактическая нагрузка выражена не в общем виде – что вообще хорошо быть благочестивым, хорошо совершенствоваться в добродетелях, чтобы не стать предателем, а как вести себя, оказавшись вот в таких трудных обстоятельствах.
В документах больше подробностей, больше практических вариантов, с максимальным приближением к жизни, не опосредованной литературой» [игумен Дамаскин (Орловский): электронный ресурс].
К пониманию жанра современных житий выработаны и другие подходы. На наш взгляд, важными являются свидетельства историков и писателей
о жанрах современной агиографии в литературно-исторической публицистике. Автор книги о преподобном Савве Сторожевском, изданной в серии
«Жизнь замечательных людей» К.П. Ковалев-Случевский в беседе с известным журналистом С. Чапниным замечает: «Как писать на житийные темы
так, чтобы большее количество читателей проявляло к ним интерес. Это не
значит, что надо писать жития совсем по-другому. Нужно суметь все это совместить. Ведь житие иногда называют словесной иконой, в тексте житий,
как и на иконе, многое изображается символически, не реалистично. Можно
ли все это совместить с реальными событиями?» [Ковалев-Случевский 2007:
электронный ресурс]. И отвечая на поставленный вопрос, автор отмечает, что
«в примере с преподобным Саввой Сторожевском только такое сопоставление жития и реальной истории помогло сделать некоторое количество открытий, увидеть многое как бы со стороны, свежим взглядом» [там же]. Определяя жанр современного жития для церковного и светского человека одновременно, ученый утверждает, что наличие беллетризованного переложения жи- 64 -
тий святых вовсе не исключает существования привычного жития святого.
«Одновременно нельзя забывать о жанре, который можно назвать даже не
биографией (статья называется «Житие или биография?»), а жизнеописанием. Вот, пожалуй, самое подходящее определение» [там же]. Определяя жанр
своего произведения, К.П. Ковалев-Случевский называет его несколькими
терминами: научно-художественная биография, или историческая реконструкция, где ученый-публицист пытается восстановить события, иногда через
свое личное восприятие; публицистика с воскрешением исторических деталей; историческое расследование.
Высказывание разных точек зрения, подчас противоречащих друг другу взглядов, возражений, контраргументов, свойственное дискуссии, свидетельствует о том, что в современной богословской и филологической литературе существуют такие воззрения на проблему современного житийного
жанра, которые существенно отличаются друг от друга, точно так же как существуют разные подходы к решению этой проблемы: исторический (содержание житий должно быть исторически выверенным, а если и с гипотезами,
то с максимально возможными фактологическими доказательствами и с соответствующей библиографией), агиографический («для современного агиографа правильнее пользоваться стилем пролога, стараясь как можно точнее
зафиксировать то, что было, памятуя, что не литературная сторона текста
должна быть прекрасна, хотя и она должна быть достаточно совершенна, а
прекрасен сам святой, нетленная красота верности Христу даже до мученической кончины» [Игумен Дамаскин (Орловский): электронный ресурс]), филологический, под которым подразумевается степень литературности житий
как жанра. Создатели текстов жизнеописаний святых ратуют за необходимость совмещения традиции и новаторства (при создании произведений в
русле «житийности» сохраняется православный взгляд на мир и, вместе с
тем, «держится интерес» читателя).
Итак, развитие жанра жития шло путем накопления последовательных
изменений в недрах самого жанра, прежде всего через расширение и транс- 65 -
формацию его содержания. Характерной особенностью житийного жанра
было отсутствие в нем в течение всего многовекового периода его развития
последовательной эволюции. В житиях почти невозможно наметить обычную для некоторых других жанров линию перехода от церковного к светскому, от абстрактного к конкретному и т.п. Столь же трудно при анализе произведений этого жанра говорить о постепенном накоплении элементов реалистичности и беллетристических сюжетных моментов, которые выступают
обычно как отступление от нормы. Тем не менее, иногда эти отступления повторяются столь часто, что, в конце концов, становятся своего рода закономерностью.
Попытка представить себе схему развития житийного жанра, конечно
условную и ограниченную, привела бы нас к изображению не прямой линии,
а спирали. Уже в первых житиях присутствуют реалистические элементы,
черты действительной жизни. Вслед за этим житийный жанр канонизируется,
в нем резко возрастают нормативные элементы, идеализированное изображение, символика. В последний период в житиях снова происходит нарастание жизненного, реального; начиная с XVII века жития трансформируются в
жанр светской повести, а в начале XXI века – в жизнеописание. Внутри жанра происходит процесс формообразования, и отдельные жития все больше
сближаются с произведениями других литературных жанров. Все это разнообразие, нарушающее канонические рамки религиозного жанра, отрывает его
от церковной линии и приближает к светской. Вместе с тем, житийная литература последнего периода остается практически не изученной, что делает
необходимость ее изучения очень актуальной, особенно, как нам кажется, с
точки зрения стиля и языка.
- 66 -
Выводы по главе I.
Существование церковно-религиозного стиля как разновидности современного русского литературного языка, функционирующего в сфере религии, было признано сравнительно недавно – на рубеже XX и XXI веков.
Такое положение дел было обусловлено тем, что в силу причин экстралингвистического порядка православные духовные тексты долго оставались за
пределами научного изучения. В меньшей степени это коснулось произведений агиографического жанра, которые составляют чуть ли не самую большую часть христианской литературы. Это было связано с тем, что агиография со своими закономерностями развития, эволюцией структурных и содержательных параметров, наряду с летописанием, рассматривалась как один
из основных литературных жанров древнерусского периода истории русской литературы. В рамках литературоведения определялись границы житийного жанра и его типологические признаки; устанавливались соотношения традиции и своеобразия в канонических древнерусских житийных текстах; раскрывалась композиционная структура жития – агиографический канон. Собственно лингвистические исследования житийных текстов были связаны с раскрытием функционирования и особенностей отбора в них лексических средств; описанием содержания и стилистической специфики оригинальных и переводных церковнославянских текстов; описанием способов
включения чужой речи в житийные тексты. В современной науке жития изучаются не только с литературной точки зрения, но и с историкобогословской,
исторической,
социокультурной.
Однако
литературно-
филологический анализ житий является своеобразной основой всех других
типов исследования. В настоящем диссертационном исследования агиографические тексты рассматриваются с функционально-стилистической точки
зрения как литературный жанр церковно-религиозного стиля, эволюционировавший на протяжении всей истории своего существования. Функционально-стилистический подход к изучению произведений агиографического жанра, относящихся к разным историческим периодам, позволяет, с одной сто- 67 -
роны, увидеть их принадлежность к особой подсистеме современного русского литературного языка – церковно-религиозному стилю. С другой стороны, такой подход в рамках сопоставительно-диахронического описания позволяет представить эволюцию агиографического жанра и определить статус
современных жизнеописаний святого в отношении к традиционной агиографии.
В диссертации применяется комплексная методика, направленная на
описание с позиций стиля таких жанровообразующих признаков агиографических текстов, как тема, композиционная организация, коммуникативная
цель, образ автора, характер адресата, содержательная сторона, представленная диктумом и модальной рамкой, языковое воплощение.
- 68 -
ГЛАВА II.
ОПИСАНИЕ ДРЕВНЕРУССКИХ ЖИТИЙНЫХ ТЕКСТОВ
В ФУНКЦИОНАЛЬНО-СТИЛИСТИЧЕСКОМ АСПЕКТЕ
В данной главе анализу подвергаются житийные тексты, написанные в
древнерусский период истории русской литературы: «Житие Феодосия Печерского» (XI век), «Житие Авраамия Смоленского» (1 половина XIII века),
«Житие Стефана Пермского» (XIV век), «Житие Дмитрия Ивановича Донского» (XIV – середина XV века), «Житие Михаила Ярославича Тверского»
(XIV – середина XV века), «Житие Кирилла Белозерского» (XV век), «Житие
Ефросина Псковского» (XVI век). Для нас важным было сопоставить житийные тексты, составленные или написанные в разные периоды, с тем, чтобы
выявить, как менялся характер отечественной житийной литературы на протяжении XI – XVI веков. Были взяты произведения разных авторов, с разным
типом святости с целью выявить общие и различительные признаки, связанные с жанровообразующими характеристиками текстов.
2.1. Агиографический канон и его проявление в текстах житий
В данном разделе главы ставится задача рассмотреть канонические
(композиционные) признаки агиографического жанра на материале конкретных житийных текстов с целью выявления их сохранения или видоизменения, а также описания направления изменений в том случае, если они возникали.
Рассмотрение композиции произведения является одной из задач
функционально-стилистического подхода к анализу текста. В первой главе
уже обращалось внимание на тот факт, что композиция текста является некой
системой двух составляющих: формы и содержания, – каждая из которых
изучается отдельной областью филологии. В диссертационном исследовании
используется комплексный подход, в соответствии с которым компоненты
- 69 -
композиционного единства рассматриваются в их функциональной зависимости и взаимообусловленности.
Е.А. Баженова предлагает следующее определение понятия «композиция»: «это схема организации и структурной упорядоченности целого текста
(произведения), отражающая строение, соотношение и взаимное расположение его частей, членение на смысловые элементы, степень и характер выраженности этих элементов, порядок их следования и взаимосвязь между ними» [Баженова 2003: 168]. Для литературоведения композиция является построением художественного произведения, определенной системой средств
раскрытия, организации образов, их связей и отношений, отражающих жизненный процесс, показанный в тексте. С точки зрения лингвистики, композиция отражает: 1) взаимосвязь статического и динамического аспектов текста (первый связан с построением, архитектоникой текста; второй – с логическим развертыванием содержания, движением хода мысли); 2) процесс расчленения континуума текста на сегменты, информативные блоки и объединения информации внутри каждого блока; 3) внутреннюю (смысловую) сторону организации текста и его внешнюю структуру (членение на части, разделы, главы, абзацы и т.д.) [там же: 169]. В риторике акцентируется внимание на том, что композиция текста является не просто структурой, а структурой, наделенной коммуникативной функцией управления вниманием адресата, а все части произведения воспринимаются как единое иерархическое целое, где каждому компоненту уделяется внимание, соответствующее его значимости, обусловленной коммуникативной установкой [Хазагеров, Ширина
1994].
Отметим, что в композиции выражается главная идея текста, стиль писателя. К композиционно-стилистическому центру художественного текста
В. Виноградов относит «образ автора», в своеобразии речевой структуры которого глубже и ярче выражается стилистическое единство целого произведения» [Кайда 2011: 83]. В. Одинцов полагает, что «об «образе автора» приходится говорить не только тогда, когда повествование ведется «от автора»,
- 70 -
не только тогда, когда «образ автора» выступает в разнообразных комбинациях с образом рассказчика и персонажами, но и тогда, когда автор старается
скрыться или когда повествование ведется в первом лице, «от героя» [Одинцов 1980]. Автор особым образом группирует различные моменты изображаемых явлений, добиваясь нужного воздействия на адресанта.
Лингвистическое изучение композиции художественного текста предполагает «анализ динамически развертывающегося содержания, которое раскрывается в смене и чередовании разных форм и типов речи, синтезируемых
в образе автора и его создающих как сложную, но целостную систему экспрессивно-речевых средств» [Виноградов 1959: 214]. Композиционной единицей литературного произведения является такой его элемент (микрообраз),
в рамках которого сохраняется один и тот же способ художественного изображения. В связи с этим выделяются динамическое повествование, статическое описание, диалог персонажей, монолог, авторская ремарка, лирическое
отступление и др. Каждый из этих элементов характеризуется особым содержанием, особой функцией в образной системе произведения, а также специфической речевой реализацией [Баженова 2003: 171].
В житийных текстах композиция задается агиографическим каноном. В
свою очередь, канон – это регламентированность сюжетно-композиционной
модели жития, трафаретность образов и ситуаций, стандартный набор речевых оборотов. Не следует думать, однако, что составление житий сводилось
к механическому подбору шаблонов и трафаретов. Это был творческий акт,
но особого рода. Агиография, по замечанию Ю.Ф. Шпаковского, более искусство соединения «своего» и «чужого», нежели искусство индивидуальной
творческой инициативы, и критерием мастерства агиографа было умение
тщательно следовать традиции [Шпаковский: электронный ресурс].
Наличие агиографического канона, на наш взгляд, относится к числу
константных и одновременно конститутивных признаков текстов агиографического жанра во всех его вариантах. Тема предопределяет композицию текста, его канон. Образ святого является ключевой фигурой, объединяющей
- 71 -
тему и композицию. В свою очередь, тема, композиция и стиль выражается с
помощью тех или иных языковых средств.
С целью выявления агиографического канона обратимся к анализу оригинального произведения древнерусской литературы «Житию Авраамия
Смоленского». Главное в подвиге преподобного Авраамия – монашеское
подвижничество и, как следствие, отказ от всего мирского, и выбор такого
жизненного пути, на который указывал и которым прошел сам Господь Иисус Христос. Сделать какие-то выводы о жизни и характере этого персонажа
мы можем исключительно по его житию, которое написал его младший современник и ученик Ефрем. «Житие» написано индивидуально, лично, эмоционально. Ефрем говорит, что недостоин возносить хвалебную речь Авраамию: «Сего ради, господье, и отци, и братья, не могу дивнаго и божественаго, и преподобьнаго образъ и подобие похвалити, грубъ и неразуменъ сый»
[Житие Авраамия Смоленского: 98].
Авраамий – религиозный деятель, образ которого характеризуется наставничеством, учительством, просветительством, страстным желанием передать знания, которые он получил из книг и из своего духовного опыта,
другим людям, тем более что «благодать божиа бе с нимъ, и духъ божий измлада в онъ вселися» [там же: 70]. Как видим, о таких качествах Авраамия,
как послушание, смиренность, покорность, богобоязненность, подвижничество, любовь неоднократно упоминается в «Житии». И хотя эти черты он
разделяет со многими святыми, данные характеристики являются очень важными для раскрытия его образа.
«Житие Авраамия Смоленского» композиционно отчетливо трехчленно
(как этого и требовал житийный канон) – предисловие, собственно житийная
часть и послесловие, включающее похвалу Авраамию, молитву к Богородице
и так называемое «заступление граду». В предисловии показана молитва автора к Иисусу Христу о послании ему разума, просвещенного Божьей благодатью, чтобы начать рассказ. Здесь же Ефрем словно объясняет цели и задачи
написанного им жития: «Се же, братия, въспоминающу житие преподобна- 72 -
го и не сущу написану, печалью по вся дни обдержимъ быхъ и моляхся богу:
"Господи, сподоби мя вся по ряду писати о житьи богоноснаго отца нашего
Авраамиа"» [Житие Авраамия Смоленского: 68].
Без преувеличения Ефрем пишет о соблазнах и искушениях Авраамия.
Единственное чудо, описываемое в житии (вызывание дождя в засуху и голод) изображается простым и убедительным языком, не акцентируя внимания на чуде.
В собственно «житийной» части порядок описываемого выдерживается
строго в соответствии с последовательностью жизненных событий – от рождения Авраамия до его смерти. Жизнь преподобного соответствет каноническим жизненным периодам – детство и юность, уход из дома и начало подвига, монастырская жизнь. Особенно ценно то, что Ефрем рассказывает нам о
внутренних состояниях и переживаниях Авраамия Смоленского (заметим,
что в ранних произведениях древнерусской агиографии этого практически не
было). Показаны не просто внутренние состояния святого, а то, что «"внешнее" и "внутреннее" в определенных случаях неотделимы друг от друга –
точнее, "внешнее" иногда отсылает к "внутреннему". Таковы три портрета
Авраамия, относящиеся к разным периодам его жизни. Первый – когда Авраамий вырос и достиг возраста вступления в брак; второй – когда он совершал подвиг святости в монастыре Честного креста и аскетически изнурял себя многими трудами» [Топоров 1995: 110]: «Егда устраяшеся въ священчскый санъ, образъ же подобье на Великого Василья: черну браду таку имея,
плешиву разве имея главу» [Житие Авраамия Смоленского: 78]; третий, словно иконописный, вынесен в послесловие: «…дивнаго и божественаго, и преподобьнаго образъ светелъ и радостенъ, и похваленъ…» [там же: 98].
В.Н. Топоров говорит о подобных портретах как своеобразных «скрепах», которые держат и соединяют воедино «житийную» часть. «Другими
скрепами являются элементы композиции, собирающие ее в целое, – от описания основных событий жизни Авраамия до элементов языкового уровня
(сфера
выражения
соединительно-противительного,
- 73 -
причинно-
следственного,
заключительно-подытоживающего,
эксплицирующе-
объяснительного) и стилистических приемов» [Топоров 1995: 111]. По нашему мнению, подобные цели преследует и обилие в тексте цитат, которые заключают в себе своеобразную функцию разъяснения. Они являются своеобразным подтверждением, апробацией чего-либо, а также ссылкой на авторитет. Например: «Лепо же есть помянути и о житьи преподобнаго отца
Феодосья Печерьскаго всеа Руси…» [Житие Авраамия Смоленского: 90].
Нередко житийному жанру присуща некая двойственная природа [Шакирова 1999]. Так, в «Житии Авраамия Смоленского» наблюдается довольно
четкое разграничение повествовательных и проповеднических фрагментов,
последние из которых проявляются в специальных отступлениях с помощью
определенных формул, указывающих на возвращение к прерванному рассказу: «Но на прежереченная възвратимся, отнеле же начахомъ…» [Житие
Авраамия Смоленского: 72]; «Но на прежереченная поминая възвратимся,
отнюду же поидохомъ…» [там же: 78]; «Понеже възвратимся, о нем же начахъ глаголати» [там же: 82]. Маркированные отступления отражают в первую очередь тему осуждения и суда. Автор не раз использует в тексте слова
разных частей речи с общим значением «суд»: судъ, осудити, осужают и хулятъ, въ день судный и т.д.
В «Житии Авраамия Смоленского» наблюдается использование автором следующих приемов и средств текстопорождения, в частности регламентирующих внутрифразовую организацию текста (перечисление и удвоение
понятий, антитеза, однокорневой повтор). Ритмизации текста способствуют
анафора, синтаксический параллелизм, аллитерация, а также гомеотелевт:
«Украси же церковь иконами и завѣсами, и свѣщами, и мнози начаша отъ
града приходити и послушати церковнаго пѣниа и почитаниа божественныхъ книгъ» [Житие Авраамия Смоленского: 76]. Или: «И оттолѣ нача пребывати в первѣмъ подвизѣ, и всѣмъ же притекающимъ с радостью великою,
- 74 -
ибо велиа благодать Божиа на градѣ, вся просвѣщающи, и веселящи, и хранящи, избавляющи, тишину же и мир, и всѣхъ благыхъ на многа лѣта подающи, и еще не оскудѣти имать молитвами святыя Богородица и преподобнаго ради Авраамия и всѣхъ святыхъ его» [там же: 92]; «иконами и
завѣсами, и свѣщами» [там же: 94].
Житие является церковным произведением, поэтому отражающаяся в
нем христианская идея должна проявляться как на уровне текста, так и на
уровне его построения. Удвоение как прием отражает христианское мировоззрение автора (противопоставление духовного / плотскому, добра / злу). Прием удвоения можно увидеть даже в противопоставлениях: «Истинною реку
тако, никто же аще бы не глаголя на блаженаго Авраамиа въ граде, но диаволъ о семъ радоваашеся, а блаженый все, радуяся, терпяше о господи»
[Житие Авраамия Смоленского: 80]. Таким образом, Авраамий противопоставляется дьяволу, одновременно с этим и «радость» имеет в основе двойную
сущность: рассматривается с двух разных позиций – дьявола и блаженного.
Одним из важных стилеобразующих факторов агиографического жанра
является ритм. Ритмичность произведения определяется целью и назначением религиозного текста и способствует благозвучному его воспроизведению
во время богослужения, усилению эмоционального воздействия на слушателя. Ритмизации подвергаются те фрагменты, которые имеют в смысловом
плане наиболее важное значение. В связи с этим можно выделить авторские
риторические отступления на тему суда и осуждения: «Овии осужаютъ и хулятъ святителя и ереа, и черноризца, а сами яко безъ грѣха суще; а слышасте Господа, глаголюща: "Святителя моя, и черноризца, и ерѣа честьно
имѣйте и не осужайте ихъ", – да не сами отъ Господа приимете горкый
судъ; да не забудете Господа, заповѣдающа, рече бо Господь: "За весь
празднъ глаголъ въздати есть слово въ день судный". А Павелъ апостолъ,
- 75 -
вселеныя учитель, глаголеть: "Что осужаете чюжаго раба? Своему господину или стоить, или падаеть, или въстанеть; силенъ же Господь поставити и"; и пакы: "Ихъ ради приходить гнѣвъ Божий на сыны непокоривыя».
Тѣм же внимай мы кождо себе: кождо за ся въздати имать слово въ день
суда"» [Житие Авраамия Смоленского: 84].
Особого внимания требует заключительная часть жития, которую можно обозначить «Радуйся». Здесь можно встретить и синтаксический параллелизм, и гомеотелевты, и аллитерацию и т.д.: «…Радуйтеся апостоли и пророци, мученици и святители, преподобнии, праведнии и вси святии въ день и
в память святаго успениа преподобнаго Авраамиа! Радуйтеся пастуси и наставници Христова стада, патриарси, епископи, архимандрити, игумени,
иереи, и дьякони, и весь черноризьческый чинъ, и честьныхъ черноризець, и
преставльшихся о Христѣ, и еже и еще о Бозѣ и о Господи живущеи въ христоименитой вѣрѣ, свѣтло радуйтеся ликоствующе въ память успѣниа преподобнаго Авраамиа! Радуйтеся, о христолюбимии и богохранимии цари и
князи, и судьи, богатии и славнии, и нищии о Бозѣ, уже преставльшиися о
Христѣ и еще о Господѣ здравьствующе, и всякъ, реку, възрастъ мужескъ и
женескъ, уноша и старци, въ честное успѣние богоноснаго отца Авраамиа!…» [Житие Авраамия Смоленского: 100-101].
Текст жития словно построен на сравнениях и символах, многие из которых берут свое начало из Библии, также встречаются сравнения с животными. Все образные сравнения выполняют эстетическую функцию, наделяют
те или иные явления символической характеристикой: «И кормимъ словомъ
божиимъ, яко дѣлолюбивая пчела, вся цвѣты облѣтающи и сладкую собѣ
пищу приносящи и готовящи, тако же и вся отъ всѣх избирая и списая ово
своею рукою, ово многыми писци, да яко же пастухъ добрый, вся св ѣдый па- 76 -
ствы и когда на коей пажити ему пасти стадо…» [Житие Авраамия Смоленского: 72]; «Блаженный же бѣ яко птица ятъ руками, не умѣа, что глаголати или что отвѣщати» [там же: 81]; «Пишеть бо смерть, искушениа и
брань по святымъ книгамъ наше же житие се есть, яко неудобь есть без
напасти прѣйти никому же» [там же: 72]. Большая встречаемость в тексте
сравнений обусловлена содержательной и жанровой спецификой произведения, а сравнение действий Авраамия с деятельностью святых способствует
определению места героя в церковной истории: преподобный сравнивается с
Феодосием Печерским, Иаковом и др. Особое значение в тексте предается
символу «свет» (в значении светило, святитель, светильник), который связывает воедино в тексте отдельные фрагменты, подтверждая сакральность текста.
Для «Жития Авраамия Смоленского» характерно нагромождение предложений, имеющих одинаковое начало (например, оформленных повторением союза «и»), а также частотны конструкции с прямой речью, обращением,
что обусловлено жанрово-стилистической принадлежностью текста. Отметим, что большая часть примеров прямой речи содержит в себе указание на
актуальный план речи («здесь и сейчас»). Конечно, упоминая эту последовательность, не стоит забывать и о последовательности другой – цитатной:
«Они как две подошвы, – признается В.Н. Топоров, – отмечающие соотношение устного и письменного в тексте и пронизывающие его от начала до
конца. Оба эти ряда как бы актуализируют понятие "ткани текста"» [Топоров
1995: 112].
Так как тексты житий использовались в церковной службе, в подобных
произведениях встречаются молитвы, нравственно-религиозные поучения и,
как следствие, наблюдается обильное использование упомянутых конструкций с обращениями, которые по большей части выражены существительными и субстантивами мужского рода со значением сакрального лица: «О пресвятый царю, Отче и Сыне и Святый Душе, слово Божие, искони сый вь
- 77 -
вѣкы, сътворивый небо и землю…»; «И се преже написаниа молю ти ся,
Господи Исусе Христе Сыне Божий…» [Житие Авраамия Смоленского: 66].
«Обращение, – как отмечает Д.Р. Шакирова, – выступает в житии как полифункциональная единица, выполняющая в зависимости от конкретной речевой ситуации аппелятивную, контактоустанавливающую, наминативную и
стилистическую функцию» [Шакирова 1999].
С позиций функционально-стилистического подхода к анализу произведения нельзя упускать из внимания лексический состав текста, который
можно разделить на два блока: 1) обозначения конфессиональных понятий
(пророк, владыка, священник, архимандрит, божественное писание, монастырь, блаженный, благодать, божественная литургия, игумен, инок, свечи,
завесы, сатана, преподобный отец, пророчество, клирос, молитва); 2) наименования повседневных понятий (крамола, мятеж, бояре, князья, стражник, верблюд, лавка, еда, прыщи, нога, бездождие, земля, сады). Подобное
разграничение обусловлено двойственным характером житийного жанра, в
котором сочетается абстрактно-поучительная линия повествования, опирающаяся на первый лексический блок, и конкретно-повествовательная, имеющая в своей основе блок второй.
В житийной литературе часто встречается формула типа азъ, недостойный… и т.п., что, в первую очередь, способствует противопоставлению
субъекта и объекта описания [Топоров 1995]. В «Житии Авраамия Смоленского» противопоставление выражено ярко и последовательно прежде всего
за счет самоуничижения и поношения автором самого себя: «Онъ умиленый
плачася, азъ же веселяся и глумляся; онъ иже на молитву и почитаниа Божественыхъ книгъ, на славословие въ Божию церковь тщася, азъ же на
дремание и на сонъ многъ; онъ еже трудитися и бдѣти, азъ празденъ ходити и в лѣности мнозѣ, онъ еже непразденъ ходити, азъ же в лѣности мнозѣ
… Сего ради, господье, и отци, и братья, не могу дивнаго и божественаго, и
преподобьнаго образъ и подобие похвалити, грубъ и неразуменъ сый, оного
- 78 -
бо образъ свѣтелъ, и радостенъ, и похваленъ, образъ же мой теменъ и лукавъ, и мерзокъ, и безстуденъ, аще хощу, не достигну» [Житие Авраамия
Смоленского: 98]. Однако, как замечают исследователи древнерусских памятников, противопоставляя свою личность личности святого, автор в послесловии создает некое «собственное анти-житие», сочетающееся с непосредственно житийными элементами, что в агиографической литературе является
редким случаем [Топоров 1995].
Типичным монашеским житием является «Житие Феодосия Печерского», написанное Нестором. В тексте множество бытовых коллизий: сцен общения святого с иноками, мирянами, князьями, грешниками. Кроме того, в
житиях этого типа обязательным компонентом являются чудеса, которые
творит святой, – а это привносит в житие элемент сюжетной занимательности. Средневековые агиографы хорошо понимали, что эффект чуда особенно
хорошо достигается при сочетании сугубо реалистических бытовых подробностей с описанием действия потусторонних сил – явлений ангелов, пакостей, чинимых бесами, видений и т.д.
Композиция «Жития» традиционна. Но уже в этом повествовании о
рождении, детских и отроческих годах Феодосия происходит невольное
столкновение традиционных штампов и жизненной правды. Сложен и характер самого Феодосия. Он обладает всеми традиционными добродетелями
подвижника: кроток, трудолюбив, непреклонен в умерщвлении плоти, исполнен милосердия, однако активно включается в сугубо мирскую политическую борьбу.
Но самое замечательное в «Житии» – это описание монастырского быта и особенно творимых Феодосием чудес, в которых все художественно
убедительно: и живость диалога, и эффект чуда, усиленный именно благодаря умело найденным деталям. Таким образом, в «Житии Феодосия Печерского» канонические приемы тесно переплетаются с приемами психологизации
и оживления повествования. Традиционная житийная ситуация столкновения
- 79 -
будущего святого, желающего оставить мир, с удерживающими его в миру
родителями передана Нестором с не свойственной агиографическому жанру
психологической эмоциональностью [Жанр жития в русской духовной литературе 2010: электронный ресурс].
Отступление от канона прослеживается и в таком произведении, как
«Житие св. Михаила Клопского» (70–80-е годы XV века). Традиционного
рассказа о жизни подвижника до его появления в монастыре произведение
вообще не имеет. Все житие – цепь кратких новелл о чудесных и достопримечательных событиях в жизни монастыря, главным героем которых выступает Михаил Клопский. В житии отразился быт Новгорода, повседневная
будничная жизнь монастыря. Язык произведения близок к живому разговорному языку эпохи, пестрит местными диалектическими оборотами. В житии
много оборотов пословичного характера [там же].
Выше мы говорили о житиях священнослужителей, княжеская же житийная литература XI-XIII веков, которая служила в первую очередь для прославления национальных героев, с XV века теряет свой историкопублицистический характер, и на первый план выдвигаются собственно житийные элементы. Причину этого явления В.П. Адрианова-Перетц объясняет
следующим образом: «Прежде всего теряли остроту те политические тенденции, которые в свое время послужили основанием для возвеличения определенных исторических лиц. С другой стороны, регламентации церкви становились строже и, возможно, церковная власть для канонизации или хотя бы
местного прославления как святого светского лица требовала от него не
только общественно-государственных подвигов, но и выдающихся христианских добродетелей» [Адрианова-Перетц 1947: 309].
Так, агиографический канон выдержан в «Слове о житии великого князя Дмитрия Ивановича» (далее в ссылках употребляется в сокращении «Слово о житии»). В произведении показана вся жизнь Дмитрия Ивановича Донского от рождения до смерти. Сначала говорится о его детстве, затем о зрелых годах и, наконец, о мучительной смерти князя. С юного возраста Дмит- 80 -
рий Иванович остался сиротой и унаследовал престол. Был он мужественным
и справедливым правителем, в тоже время почитал церковь и заботился о духовной чистоте: «…еще же млад сый възрастомъ, но духовных прилежаше
дѣлесех, пустошных бесѣд не творяше, и срамных глаголъ не любляше, а злонравных человѣкъ отвращашеся, а съ благыми всегда бесѣдоваше. И божествных писаний всегда съ умилениемь послушаше, о церквах божиих велми
печашеся. А стражбу земли Руской мужествомъ дръжаше, злобою отрочя
обрѣташеся, а умомъ всегда съвръшенъ бываше» [Слово о житии: 208];
«Царьскый убо санъ дръжаше, а аггелскы живяше, постомъ и молитвою по
вся нощи стояше, сна же токмо мало приимаше; и пакы по мал ѣ часѣ на молитву встаяше, и подобу благу все творяше» [Слово о житии: 214].
Мы видим, что подобные описания встречаются в ряде княжеских житий («Житие Александра Невского», «Сказание о Борисе и Глебе» и др.). К
числу часто повторяющихся характеристик можно отнести следующие: князь
мужествен, доблестен, решителен и добр, избегает многочисленных соблазнов жизни, с детства стремится вести праведную жизнь и следовать заветам Божьим. Даже после женитьбы на княгине Авдотье, они «…по брацѣ
цѣломудрено живяста, яко златоперсистый голубь и сладкоглаголиваа ластовица, съ умилением смотряху своего спасениа, въ чистѣи съвѣсти,
крѣпостию разума предръжа земное царство и к небесному присягаа, и плотиугодиа не творяху» [Слово о житии: 210]. А мы знаем, что такие доминанты, как благочестивость, чистота души, ясный ум, небесное, отказ от зова
плоти, являются неотъемлемой чертой практически всех текстов рассматриваемого литературного жанра.
Типичной сюжетной линией житийных текстов древнерусского периода является борьба добра и зла, противопоставление святости героя и жестокости его врагов. В «Слове о житии великого князя Дмитрия Ивановича»
- 81 -
данный мотив прослеживается отчетливо: козни Мамая против Димитрия
Донского, зависть и нечестивость врагов и т.д.
Своеобразно в этом произведении то, что автор, начиная свой рассказ о
детстве и юности князя, о его победе над Мамаем, вновь обращается к описанию его юности. Хотя перед этим автор не забывает упомянуть о своей дерзости по поводу того, что не постыдился поведать нам о житии Дмитрия
Ивановича. Заметим, что в произведении нет такого огромного объема текста, повествующего об уничижении и «поношении» автором самого себя,
как, например, в «Житии Авраамия Смоленского». В то же время это можно
объяснить тем, что «Слово о житии великого князя Дмитрия Ивановича» –
это княжеское житие, к тому же написано оно гораздо позднее (XV в.), и о
его авторе мы практически ничего не знаем. В то время как «Житие Авраамия Смоленского» (XIII в.) – это произведение о жизни церковного подвижника, поэтому содержание, а в особенности тип святости в данных житиях
различны.
Отличительной чертой жития является то, что умирает князь не от руки
врагов как, например, в «Сказании о Борисе и Глебе», а от мучительной болезни: «И пакы впаде в болшую болезнь, и стенание прииде к сердцю его, яко
торгати внутрьнимь его, уже приближися к смерти душа его» [Слово о житии: 216]. Автор так убедительно описывает мучения князя, что кажется,
словно мы на себе чувствуем его страдания. Заметим, что в этом произведении часто мы можем увидеть именно душевные переживания (которые наглядно представлены и в плаче княгини по мужу), внутренние движения души и сомнения героя, что в ранних произведениях древнерусского периода
было достаточной редкостью.
Даже перед смертью, Дмитрий Иванович не забывает о заповедях господних и призывает своих бояр и родных всегда жить по ним. В наставлении
Димитрий Донской не раз обращается к Святому Писанию, цитирует его, а
сам автор время от времени отсылает нас к таким святым, как Борис и Глеб,
Авраамий, Моисей и другим, что достаточно часто встречается в житийных
- 82 -
произведениях. Итак, мы видим, что стиль автора может охарактеризовать
использование библейских цитат, образов и т.д. Своеобразные «уподобления» в заключительной части похвалы («кому приподоблю») отсылают нас к
ветхозаветным героям: Сифу, Еноху, Ною, Еверу, Аврааму, Исааку, Израилю,
Моисею – персонажам, противопоставленным превзошедшему их своей деятельностью Дмитрию Донскому.
«И тако утвръдив златопечатною грамотою, и лобызав княгиню и
дѣти своя, и бояре своя конечнымь лобзаниемь, и благослови их, и пригнувъ
руцѣ к персемъ, и тако предасть святую свою и непорочную душу в руцѣ истиннаго Бога майа въ 19, на память святого мученика Патрекиа, на 5-й недели по Пасцѣ в среду, въ 2 час нощи. Тѣло же его честное на земли остася,
а святая его душя въ небесныа кровы вселися» [Слово о житии: 218]. В данном отрывке, описывающем кончину великого князя, мы видим очень много
мелких подробностей (начиная от положения частей тела святого до точных
числовых и временных параметров), которые, скорее всего, автор использует
для придания большей достоверности тому, что излагает. Он словно пытается нас убедить, что все описываемое было именно так, а не иначе.
Особых посмертных чудес типа исцеления больных в тексте нет. Единственное упоминающееся чудо – это сотрясение земли. Вот как описывает
его агиограф: «Егда же успе вѣчным сномь великый царь Дмитрий Рускыа
земля, аеръ възмутися, и земля трясашеся, и человѣци смятошяся» [Слово о
житии: 222].
В заключительной части произведения автор объясняет причины написания данного жития, что нисколько не противоречило канону и, скорее всего, встречалось практически во всех житийных текстах. Подобное можно
сказать и о том месте, в котором автор говорит о своей недостойности: «Аз
же, недостойный, не възмогох твоему православному господьству по достоанию похвалы приложити за грубость моего неразумиа» [Слово о житии:
- 83 -
226]. Подобные агиографические штампы, зачастую перефразированные, занимают почетное место в древнерусских житиях.
В рассматриваемом тексте мы можем увидеть сходные элементы с «Житием Александра Невского». К иным источникам ведет нас обширный плач
княгини Евдокии по умершему великому князю. Плач княгини вносит по
преимуществу интимно лирическую ноту в похвалу национальному герою,
государственному деятелю. Как постоянный элемент княжеских житий плач
начинает функционировать с XV века. Подобные плачи дополняли житийную литературу лирическим настроением.
Говоря о приемах автора «Слова о житии великого князя Дмитрия Ивановича», В.П. Адрианова-Перетц отмечает их сходство с манерой Епифания
Премудрого. «Жития Стефана Пермского и Сергия Радонежского, – отмечает
исследователь, – и похвальное слово Сергию родственны некоторыми сторонами своего изложения «Слову о житии»… Сходство обнаруживается, прежде всего, и в одинаковом пристрастии обоих авторов к библейскому языку,
причем они прибегают иногда к одним и тем же образам…» [АдриановаПеретц 1947: 82]. Интересно и то, что «Слово о житии великого князя Дмитрия Ивановича», как и «Житие Стефана Пермского», заканчивается плачем: в
первом – вдовы Авдотьи, во втором – церкви пермской, овдовевшей со смертью Стефана.
Следует отметить, что плач являлся особой формой выражения лирических настроений, а также похвалы умершему, и встречался в княжеских житиях уже с ХІ века. В.П. Адрианова-Перетц поясняет: «Здесь такие плачи
иногда развивали краткие летописные заметки о плаче народа и родственников над умершими князьями, иногда же самостоятельно дополняли содержание, причем публицистическая идея жития входила и в некоторые плачи, чаще, однако, посвящавшиеся оценке заслуг умершего» [Адрианова-Перетц
1947: 83]. На наш взгляд, плач во всех его разновидностях более распространен был все-таки в летописном стиле, а в житийной же литературе раннего
периода встречался достаточно редко.
- 84 -
Остановимся на «Житии Кирилла Белозерского», написанном Пахомием Логофетом (Сербом) в XV веке. Данное житие в целом соответствует
агиографическому канону и строится по традиционной схеме. Β риторических похвалах, вступлениях, отступлениях и т.п. язык Пахомия Серба намеренно усложнен, витиеват, он приближен к стилю гимнографической литературы – стихирам, канонам и акафистам (с акафистами его роднят хайретизмы, т.е. обращения к прославляемым лицам, которые начинаются словом
«радуйся»). Основная часть членится на ряд эпизодов. Β житии речь начинается с родителей святого, прерывается разговорами и размышлениями действующих лиц, наставительными авторскими замечаниями и похвальными восклицаниями, иногда довольно пространными, и завершается цепочкой рассказов ο чудесах. Β повествованиях ο событиях язык автора прост, ясен и деловит. Опираясь на большое количество устных преданий и предшествующих письменных произведений, иногда документов, житие богато историколитературным и историческим материалом [Житие Кирилла Белозерского:
электронный ресурс].
«Житие Кирилла Белозерского» – один из немногих рассказов ο святых, написанных Пахомием впервые, по словам «самовидцев», а не путем
редактирования или дополнения чужих произведений. Единственным письменным источником послужила ему в данном случае Духовная грамота Кирилла, включенная им в «Житие» с некоторыми пропусками и поправками.
Состоя более, чем из сорока рассказов, житие насыщено конкретными историческими сведениями, обстоятельствами и именами. Здесь гораздо подробнее, чем в других житиях, говорится ο молодости святого, периодах его жизни, об окружавших его людях – его родственнике-воспитателе Тимофее Васильевиче, жене того Ирине, игумене Стефане Махрищском, преподобном
Сергии Радонежском, племяннике того Феодоре Симоновском, Михаиле
Смоленском, Ферапонте Белозерском и других [там же].
Особое место в истории древней русской литературы занимает и «Житие Михаила Ярославича Тверского», которое также соответствует агиогра- 85 -
фическому канону подобных текстов. В житии очень много дат и названий
мест, что придает описываемому эффект достоверности, например: «Сия же
побѣда сътворися месяца декабря в 22 день, на память святыя мученици
Анастасии, в день четвертокъ, в годину вечернюю» [Житие Михаила Ярославича Тверского: электронный ресурс]. Традиционное место в тексте отводится посмертным чудесам. Автор жития с большой эмоциональностью и
реалистичностью описывает жестокость врагов, которые мучают, а в итоге
убивают князя. Через описание этих мучений также, на наш взгляд, проявляется образ святого, мы можем прочувствовать его душевное и физическое состояние, в частности через испольование автором сравнений: «Убийцы же,
яко дивии звѣрие, немилостивии кровопийцы, разгнавше всю дружину блаженнаго, въскочивше в вежю, обрѣтоша его стояща. И тако похвативше
его за древо, еже на выи его, удариша силно и възломиша на ст ѣну, и проломися стѣна. Он же паки въскочивъ, итако мнози имше его, повергоша на
землю, бияхутъ его нещадно ногами. И се единъ от безаконных, именем Романецъ, и извлече ножь, удари в ребра святаго, в десную страну и, обращая
ножь сѣмо и овамо, отрѣза честное и непорочное сердце его. И тако предасть святую свою блаженную душю в руцѣ Господеви великий христолюбивый князь Михайло Ярославичь месяца ноября в 22 день, в среду, въ 7 дни и
спричтеся с лики святых и съ сродникома своима, з Борисом и Гл ѣбом, и с
тезоименитым своимъ с Михайлом с Черниговьским. И приятъ венецъ неувядаемый от рукы Господня, егоже въжделѣ» [там же].
Итак, вполне традиционное по форме, оно встает в один ряд с более
ранними житиями – «убиениями» (мартириями), открываемый житием первых русских святых Бориса и Глеба. Помимо определяющих эту группу памятников особенностей сюжетно-композиционного плана (особое развитие
получает сцена гибели героя, при этом его жизнь либо не описывается вовсе,
- 86 -
либо представляется крайне обобщенно и схематично), для произведений такого рода характерно, как правило, наличие четко сформулированной политической и связанной с ней религиозной идеи. Β «Житии Михаила Ярославича Тверского» лейтмотивом проходит евангельская идея «положить душу
свою за други своя», и эта идея получает свое осмысление не только в религиозном плане, но и в плане политическом, что определяет высокий гуманистический пафос этого жития. При всей своей традиционности это житие отражает новые явления в истории русской культуры, в нем получила свое
оформление мысль ο противостоянии, соперничестве двух новых политических и культурных центров – Москвы и Твери, отразившаяся впоследствии в
памятниках разных жанров и разного времени, вплоть до XVII в. [Андреева
2009].
Таким образом, агиографический канон определяет композиционную
структуру житийных текстов. Для создания произведения как единой целостной системы авторы используют разнообразные приемы: цитаты, определенные словесные формулы, маркированные отступления, всевозможные повторы, противопоставления, сравнения, символы; на языковом уровне это
проявляется в употреблении синтаксического параллелизма, анафор, конструкций с прямой речью и обращением; включенность в текст молитв, христианских поучений и т.д. Лексический состав агиографических произведений характеризуется бинарностью: конфессиональное/повседневное, духовное/плотское.
Агиографическая литература представляет собой достаточно сложное,
противоречиво развивающееся явление. С одной стороны, при написании
жития было необходимо соблюдать предписанные каноны, а с другой – реальная жизнь, политическая обстановка и меняющаяся идеология народа,
личность самого автора и выбор им объекта своего описания служили поводом для внесения в тексты множества нового и своеобразного, индивидуального и эмоционального, что приводило к нарушению канонов агиографиче- 87 -
ского жанра, однако при этом делало произведение еще более оригинальным
и интересным для читателя.
Вместе с тем, во всех текстовых вариантах агиографического жанра сохраняется определенный баланс константных и вариативных частей, создающий тождество данного жанра. Константная зона жанра состоит из признаков, характеризующих агиографический канон. Вариативную зону образуют признаки, характеризующие манеру изложения, стиль и язык текста.
Поэтому большое внимание в следующем разделе второй главы будет уделено языковым средствам выражения образа святого.
2.2. Языковые средства выражения образов святых в жанре жития
Одной из важнейших особенностей литературы Древней Руси является
ее ярко выраженная зависимость от религиозной традиции. В частности, духовные образцы, поддерживаемые авторитетом церкви, сыграли ведущую
роль в формировании и развитии этого рода литературы. Мы, вслед за
И.Ю. Абрамовой, склонны считать, что «церковная культура являлась основным источником для вдохновения древнерусских книжников и оказала огромное влияние на формирование их манеры письма…» [Абрамова 2007: 8].
В данном параграфе мы рассмотрим некоторые языковые особенности древнерусских произведений, в том числе образ святого, сквозь призму основной
мысли произведения, специфики жанра, композиции и стиля, с учетом целей,
задач и условий общения.
Связь русской культуры с византийскими традициями усматривается
многими исследователями. В частности, В.В. Бычков эту связь видит в том,
что на Руси, как и в Византии, иконографический канон «брал на себя всю
нагрузку описательного религиозного текста. Иконографическая схема в
этом плане практически была тождественна буквальному значению текста»
[Бычков 1992: 41]. В.В. Лепахин, подчеркивая связи иконы и жития, уточняет
данный тезис и пишет о том, что «житие стремилось к иконичности, тяготело
- 88 -
к оформлению себя как словесной иконы» [Лепахин 2002: 268]. Данная словесная икона святого строится по соборно-личностному принципу. Это значит, что в облике святого должны наблюдаться черты, сближающие его образ
с образами других святых. В таком подходе видится несколько целей: 1) он
позволяет автору подтвердить статус описываемого им святого; 2) позволяет
подчеркнуть, что в основе подражания всех святых лежит духовный опыт
Христа, за которым следовали своей жизнью святые [Абрамова 2007]. К
функциям церковно-религиозного стиля можно отнести сплочение участников религиозного дискурса с целью приобщения к вере; информирование о
религиозно-ритуальных действиях; создание «языковой реальности» поля
«христианство» и ее интерпретация и т.д. Для религиозного дискурса характерно использование повторов, клишированных слов, образов, синтаксических структур (параллелизмов), организующих особый ритм текста. Это, на
наш взгляд, задает большую значимость для конфессиональной литературы
ритуального слова, что обусловливает эмотивно-прагматическую воздействующую функцию религиозного текста на читателя.
Т.Р. Руди [Руди 2003] указывает на то, что жизнь многих святых житийных произведений уподобляется жизни ангелов. Отметим, что эта черта
не обошла стороной и «Слово о житии великого князя Дмитрия Ивановича»,
в котором часто указывается на то, что князь «аггелскы живяше, постомъ и
молитвою по вся нощи стояше» [Слово о житии великого князя Дмитрия
Ивановича: 214], а когда Д. Донской умер, «просвѣтися лице его, яко аггелу»
[там же: 219]. Иноки монастыря, где подвизается святой, воспринимают его
не как человека, а как ангела: «Тѣмже вси, видящее его труды и смирение, не
яко человѣка, но яко аггела Божиа посреди себе имѣаху»; «Оттолѣ же преждереченный Феодоръ стяжа велию вѣру къ святому, и не яко человѣка
имяше его, но паче яко аггела Божиа» [Житие Кирилла Белозерского: электронный ресурс].
- 89 -
Причины, определяющие особый интерес авторов монашеских житий к
«ангельским» мотивам, достаточно прозрачны: суть подвига, описание которого является задачей агиографа, состоит в отвержении «мира» с его земной,
плотской жизнью, а потому «сакральным образцом» для монахов являются
силы небесные, бесплотные, то есть ангельские. Именно поэтому синонимом
для выражений «принять монашество», «постричься в монахи» в агиографической традиции является устойчивая формула «сподобиться ангельского образа», то есть вести ангелоподобную жизнь, отвергнуть жизнь плотскую и
сосредоточиться на жизни духа [Руди 2003]. Отсюда в житиях и службах
преподобным – многочисленные формулы, метафоры и сравнения, призванные различными способами подчеркнуть сходство монахов с ангелами,
вследствие чего, часто встречаемые в тексте лексемы церковнославянского и
древнерусского языка, образованных от корня «ангел»: ангельски (-кий), ангеловидно (-ный), ангелолепный, равноангельно (-ный), ангелонравный и др.
Т.Р. Руди обращает внимание на тот факт, что ангельская тематика используется и при противопоставлении светской, мирской жизни. Активное
использование данных формул помогает автору «усилить и авторитетно засвидетельствовать идею богоугодности жизни великого князя, которого он
изображает как "чаемого святого"» [там же: 59]: «Царскый убо санъ дръжаше, а аггельскы живяше… В бернѣм телеси бесплотных житие съвръшаше.
Землю Русскую управляще, на престолѣ сѣдяше, яко пещеру в сердци
дръжаше, царскую баграницю и вѣнецъ ношаше, а в чернечьскыа ризы по вся
дни облещися желаше… Преочистованну душу перед Богомъ хотяше поставити; поистинѣ явися земный оггель, небесный человѣкъ» [Слово о житии
великого князя Дмитрия Ивановича: 212]. На наш взгляд, формулы уподобления ангелу в какой-то степени являются смысловой доминантой агиографического произведения. Их задача заключается в усилении совершаемого
- 90 -
подвига святого, в изображении отказа от плотской жизни ради Царствия
Небесного.
Для ряда княжеских житийных текстов («Житие Михаила Ярославича
Тверского», «Слово о житии великого князя Дмитрия Ивановича» и др.) характерно то, что в борьбе с врагами святой князь часто обращается к Богу,
Богородице. Использование фраз с подобным содержанием, Т.А. Богатырева
называет «богородичными формулами» [Богатырева 2009: 75]. В житии
Дмитрия Ивановича Донского мы видим многочисленные их примеры, некоторые из которых следует привести для наглядности: «…же князь Дмитрий,
и въздохнув из глубины сердца к Богу и к пречистѣй его Матери, и рече: «О,
пресвятая госпоже Богородице-дево, заступнице и помощнице миру, моли
Сына своего за мя грѣшнаго, да достоинъ буду славу и живот свой положити за имя Сына твоего и за твое, иноя бо помощница не имамы разв ѣе тебе,
Госпоже» [Слово о житии великого князя Дмитрия Ивановича: 210]. Наиболее часто богородичные формулы встречаются в воинских житиях для подчеркивания результата сражения как помощи высших сил. Например, Дмитрий Донской, когда узнал о нашествии, пошел в церковь Богородицы и обратил свою молитву к Богу и Божьей матери: «Господи, помилуй ны пресвятыа
Матере молитвами, не остави нас, егда, унываемь!..» [там же: 213].
Т.А. Богатырева справедливо отмечает, что «используемые… богородичные формулы композиционно и идейно организуют произведение, акцентируя богоданность победы… А использование разных стилистических оборотов актуализирует общую для них сему помощи и просьбы о ее получении» [Богатырева 2009: 77].
Следует добавить, что часто богородичные формулы используются и в
жанре житий в рассказах о вступлении на игуменство, о борьбе с темными
силами, о смерти персонажа. Например, в «Житии Авраамия Смоленского»
такой эпизод появляется в описании назначения Авраамия на игуменство:
«Блаженный же радоваашеся и хваляше Бога, таку даровавшаго благодать
- 91 -
рабу своему молитвами святыя Богородица» [Житие Авраамия Смоленского: 74].
Т.А. Богатырева приведенные нами формулы разделяет на две группы в
соответствии с особенностями их структурной организации. «К первой относятся формулы, в которых центральной составляющей является наименование Богоматери – молитвами святыя Богородица, ко второй – Бога и Богородицы – милость Божия и Пречистыи Богородици. После основного структурного элемента могут следовать дополнительные компоненты, одинаковые
для обеих групп: сила честного креста, святыя ангелы, имя святого или
святых» [Богатырева 2009: 78]. Например, в «Житии Авраамия Смоленского» формула усложняется – к имени святого прибавляется формула всех святых: «молитвами святыя Богородица и преподобнаго ради Авраамия и всех
святых его» [Житие Авраамия Смоленского: 68].
К составляющим категорию святости можно отнести не только нравственно-эстетические идеалы, предписываемые церковью, но и такие понятия,
как физическая сила, храбрость, мужество и воинская доблесть (например,
Дмитрий Донской, Михаил Тверской). В церковном подвижничестве актуализируются такие доминанты, как жертвенность, аскетизм, праведность,
любовь к ближнему и т.п. «В агиографических произведениях, посвященных
светским людям, этой стороне облика святого уделялось меньшее внимание.
В княжеских житиях на первый план выходит не внутренний, а внешний образ человека, его физические качества, так как княжеская святость была по
большей степени народной, нежели религиозной» [Завальников 2005]: «И
въсприимъ Авраамлю доблесть, помолився Богу и помощника имуще святителя Петра..» [Слово о житии великого князя Дмитрия Ивановича: 213],
«Сему же доброта и нравъ добръ, велик же величства ради, дръз же по
добродѣтели дѣаниа…» [там же: 224].
В данном тексте мы видим некую
гиперболизацию силы Дмитрия
Донского. Эта гиперболизация прослеживается и в описании Михаила Твер- 92 -
ского: «Самому же великому князю Михаилу бѣ видѣти доспѣх его весь язвлен, на тѣле же его не бысть никоеяже раны» [Житие Михаила Ярославича
Тверского: электронный ресурс]. Известно, гиперболизация физической силы
– характерная черта древнерусской словесности, в частности, она проявляется в фольклоре. Воинская доблесть, мужество, физическая крепость представляют собой основополагающие черты княжеского образа во всем древнерусском искусстве. Но еще больше гиперболизация проявляется в посмертных чудесах: «Егда же успе вѣчным сномь великый царь Дмитрий Рускыа
земля, аеръ възмутися, и земля трясашеся, и человѣци смятошяся» [Слово о
житии великого князя Дмитрия Ивановича: 223].
Еще одно отличие, на которое обращает внимание в своих работах
В.П. Завальников, связано с прототипическими особенностями выстраивания
образа святого в древнерусской агиографии. «Поскольку жанр жития в первую очередь оставался религиозным жанром, а уже потом художественным,
образ святого напрямую соотносился с библейскими героями, а также с героями других священных книг. Подобная прототипизация присутствует и в
агиографии, посвященной церковным деятелям. Образ такого святого выстраивается, как правило, по образу Иисуса Христа. Такая традиция обусловливается тем, что агиографическое произведение ориентировано, прежде всего, на простого человека (крестьянина, ремесленника и т.п.), усваивающего
основы христианства, которому необходим образец более близкий, более реальный, нежели Иисус Христос» [Завальников 2005: 42-43]. Данное сравнение прослеживается в житиях довольно четко, хотя и в завуалированном виде: «И сими блаженаго всѣми искусивъ сатана и не удолѣвъ, Богу помагающу, и ту крамолу нань въздвиже, якоже и при Господи бысть. И вшедъсотона въ сердца Июдеомъ и съвѣтъ сътворше нань и много поругавшеся и
страсти предаша Господа славы» [Житие Авраамия Смоленского: 78].
- 93 -
Более того, Ефрем отмечает, что Авраамий сам осознает сходство своей судьбы с жизнью Христа: «… и в собѣ въспоминая страсть Господа нашего Иисуса Христа, яко вся си претерпѣ нашего ради спасении, и за нихъ
моляся: Господи, не постави имъ грѣха сего и не попусти на раба твоего
предатися в руцѣ ихъ, но укроти и запрѣти, яко же предъ ученикы намори
вѣктру повел умолкнути» [Житие Авраамия Смоленского: 82]. Подобные
примеры демонстрируют высокую степень зависимости житийных текстов от
Евангелия, что обусловливает своеобразную «христосоцентричность» образа
[Завальников 2005: 43], а также проявление особой текстуальной гиперкоммуникации.
На Евангелие опирается и образ Дмитрия Донского: «По вся часы
честь и славу от всего мира прииимаше, а крестъ Христовь на раму ношаше, божествныа дни поста въ чистотѣ храняше, а по вся неделя от святых
таинъ приимаше» [Слово о житии великого князя Дмитрия Ивановича: 215].
К цитации Священного писания прибегает и Михаил Тверской, например:
«Блаженный же великий князь Михайло такоже съ многимъ смирениемъ рече: «Братие, слышите, что глаголетъ святое Евангелие: иже аще кто положит душу свою за други своя, велик наречется въ царствии небеснемъ.
Нам же не за единъ другъ, ни за два положити душа своя: елико народа в полону, и инии избиени суть, жены же и дщери ихъ осквернени суть от поганыхъ; а нынѣ мы, иже за толика народа положим душа своя, да вменится
намъ слово Господне въ спасение» [Житие Михаила Ярославича Тверского:
электронный ресурс].
Интересно отметить, что прототипичность героев древнерусской агиографии носит бинарный характер. «С одной стороны, поскольку святые представлены в текстах в двух ипостасях – как реальные люди и как идеализированные художественные персонажи, они уже являются прототипами образца
- 94 -
нравственно-религиозного человека. С другой – в каноническом воплощении
этих образов (святых) присутствуют параллели с героями Священного Писания. Таким образом, в древнерусской агиографии можно выделить два направления в концепции святости, прослеживающихся, прежде всего, в дискурсивном языковом воплощении церковных деятелей и светских людей»
[Завальников 2005: 42].
В упомянутом выше «Житии Михаила Ярославича Тверского»
(XIV век) все составляющие текста направлены на реализацию главной задачи: прославление подвигов князя, показ его святости, но жестокости его врагов. Святой характеризуется через следующий завет Евангелия: положить
жизнь свою за други своя. Михаил Ярославич – «идеальный персонаж, в изображении которого с первых строк жития возникает образ венца – символа
мученичества, высшей степени святости» [Андреева 2009: 80].
При изображении князя автор использует следующие лексические доминанты: «крѣпкий умомъ и терпеливый душею блаженный и христолюбивый великий князь Михайло Ярославичь»; «сей блаженный, приснопамятный
и боголюбивый великий князь»; «блаженный, приснопамятный и боголюбивый великий князь Михайло… исполнився смирения»; а также – благоразумный, блаженный непорочный Христов воин, Христов страдалец, благоверный великий князь, со светлым веселым взором и сладкими словами и т.п.
Данные языковые средства помогают воссоздать духовный облик святого.
Только у Бога может просить защиты князь, оставаясь наедине с самим собой. Со своей дружиной, прибывшей с ним в Орду, Михаил Ярославич ведет
себя иначе: «В день же бяше всегда видети светлым веселым възором, словесы сладкими и веселыми тешаше дружину свою» [Житие Михаила Ярославича Тверского: электронный ресурс]. То, что в душе у князя на самом деле,
он скрывает от своих подданных, что является отражением его выдержки и
силы воли. В данном примере показана вся забота князя о людях, ради которых он принимает страдания, не боясь мучений и смерти.
- 95 -
Для описания психологического состояния героя, его чувств и их проявлений автор жития использует метафоры, характеризующие состояние души тверского князя в период заключения в Орде: очищая душю; исполнився
смирения; тягота отъидет; приму покои; словеса положи на сердци; прообразующе ему поносную муку прияти; прияти начяток мучения; предаст святую свою блаженую душу в руце господни; прият венец неоуведомыи; течение съверши; веру съблюди. Справедливо по этому поводу заметила Е.А. Андреева: «Они же характеризуют Михаила Ярославича как святого. Не случайно две последние из них заимствованы из Второго послания к Тимофею
апостола Павла. Большинство метафор не являются собственно авторскими.
Одни заимствованы из текста Священного Писания, другие представляют собой "общие места", встречающиеся в житийном жанре. Опора на существующую традицию отразилась на подборе художественных средств. Агиограф создает житие в русле житий о князьях-мучениках. Отсюда наличие характерных топосов: желание полного уподобления Христу – вплоть до мученической смерти – прият страсть: восприятие смерти святого как уподобления страданиям прежних мучеников Христовых – яко же сии... князь Михаила Ярославич свае царство оу месты вменив, остави, прият страсть
нужную, положи душу свою за други своя» [Андреева 2009: 82].
Данный прием помогает агиографу ввести князя в круг житийных героев, отражает не столько индивидуальность персонажа, сколько родство Михаила Ярославича с другими святыми. Для раскрытия чувств главного героя,
его душевного состояния, когда он заточен в Орде, сидит в темнице с колодкой на шее, агиограф использует сравнение, например: «испущая от очию,
яко реку, слезы; Се бо минута, яко дым, дние мои; Приидох бо сема, яко в
глубину морскую, аки буря потопи мя» [там же]. Агиограф сравнивает Михаила Ярославича с различными житийными и библейскими персонажами
(Дмитрий Солунский, Борис и Глеб, Михаил Черниговский, Иов и др.), что
является отражением духовных подвигов князя.
- 96 -
Глубже раскрыть образ Михаила Тверского помогает агиографу и другой прием – противопоставление: «Испитый же христов страдалец Михаиле, любя, глаголя истинно, со всякою правдою обличааше их лживое сведетельство. Се бо бяше нечестивый Ковгадыи, сам судья и сутяжеи, той же
лжив послух бываше, покрывая же лжею своею истинная словеса верного
Михаила» [Житие Михаила Ярославича Тверского: электронный ресурс].
Прием противопоставления наглядно проявляется на лексическом уровне.
Если для изображения Михаила Ярославича автор использует такие прилагательные, как блаженный, великий князь с правдивой речью, то для описания
Кавкадыя употребляются слова с резко противоположной семантикой: кровопивец, немилостивый, законопреступный, лукавейший и т.д.
Следовательно, подчеркивается нравственное превосходство святого
над его противниками. Это мы видим и в житии Дмитрия Ивановича, в котором князь называется великим, храбрым, добродетельным, благоверным,
чистейшей душой, земной ангел, святая и непорочная душа, христолюбивый,
а при описании Мамая используются следующие лексемы, усиливающие эффект противопоставления: бесстыдный, лукавый, нечестивый, злочестивый.
Также образ Михаила Ярославича Тверского проявляется не только в
высказываниях о нем его бояр: «Господине отче драгий, не езди сам во Орду» [Житие Михаила Ярославича Тверского: электронный ресурс], но и в
прямой речи самого Михаила Тверского: «Азъ, отче, много мыслях, како бы
намъ пособити крестьяномъ сим, но моихъ ради грѣховъ множайшая тягота сотворяется разности; а нынѣ же благослови мя, аще ми ся случитъ,
пролию кровь свою за них» [Житие Михаила Ярославича Тверского: электронный ресурс]; «Не дай же ми Богъ сего сътворити, николиже бо сего
сътворих во дни моя. Аще бо азъ, гдѣ уклонюся, а дружину свою оставя в
такой бедѣ, кою похвалу приобрящу, но воля Господня да будетъ» [там же].
- 97 -
Следовательно, мы видим, что для образа князя характерны не только кротость, смирение и разум, но также мужество и доблесть.
Таким образом, использование различных способов изображения героя,
привлечение разноплановых изобразительно-выразительных средств позволило автору жития Михаила Ярославича Тверского создать «новый для агиографической литературы образ, совмещающий черты святых воинов и мучеников, и в то же время показать преемственность подвига героя, ввести его в
круг прославленных христианских святых» [Андреева 2009: 83].
Как мы уже отмечали, прием сравнения очень популярен в жанре жития, этот прием наблюдается в большинстве агиографических текстов; например, в «Слове о житии великого князя Дмитрия Ивановича» таких сравнений очень много, при этом существуют целые предложения, в которых эти
сравнения словно нанизываются друг на друга. Такой прием характерен для
стиля «плетения словес», о котором будет сказано ниже: «По великому же
Иову – яко отець есть миру, око слѣпым, нога хромымъ, стлъпъ и стражь, и
мѣрило извѣстно, къ съвѣту правя подвластныа, от вышняго промысла
правление приимь... роду человечьскому, всяко смятение мирское исправляше
– высокопаривый орелъ, огнь, попаляа нечестие….» [Слово о житии великого
князя Дмитрия Ивановича: 213-214].
Интересным с языковой точки зрения является также и «Житие Евфросина Псковского». Повествовательная манера автора своеобразна. Ему свойственны сложные синтаксические обороты, наполненные метафорическими
сочетаниями; положительной или отрицательной экспрессией; например:
«своеа скорб и разоря помысла своего печалный облак»; «противу оплъчениа
Иевля на възражение хулных стрел, сыплемых тмами клевет от устну его»
«в злолютой горести мучениа недуга того» [см. в ст. Первушин 2007: 75].
Составитель «Жития» имеет пристрастие к сложным синтаксическим
оборотам, образным сравнениям, «цепочкам из субстантивных определений,
сгущающих метафорический смысл фраз за счет наслаивания одного опреде- 98 -
ления на другое» [Охотникова 2004: 266]: «и множицею сиа вся ключахуся
преподобному от неприазни, и ничемь же възмагаше враг, яко немощен докушаше бо ся вред сътворити множицею святому испону паче бы некакову
препял люту кознь на поколебание добродетелем его изяществу, но паче своеа немощи борениа являющи шатание и святем приснаго в исчезновение побежашеся» [Житие Евфросина Псковского: 82]. Благодаря ярким примерам
из жизни Евфросина Псковского, автору удается сформировать образную
структуру текста и более полно выразить свою мысль.
М.В. Первушин отмечает, что «на протяжении всего жития автор, делая
ударения на определенных словах или выражениях, усиливает их либо синтаксическим повтором, либо синонимом» [Первушин 2007: 75]. Заметим, что
в данном произведении зачастую можно наблюдать звуковую игру, например, тавтологические сцепления: «некою меру мерят немеримое», «рвънуа
рвьноваше огненым ревнованиемь» и т.п. Созвучия отдельных частей слова
создают необычное их смысловое истолкование. Стилистически это новое
понимание слова выражается в сопоставлении его с такой лексемой, которая
имеет общие с ним звуковые части: «препрен о «пресвятемь алилугии»; «любодейство деяти»; «внемлите страшной се повести, да не мните»: «о дивное
чювьство и чюдное естьство»; «сице же зле скончася и погребен бысть с
концем безлепотным»; «клеветы... клеврета твоего» и т.п. [там же]. В последних двух примерах слова иронически приравниваются одно к другому,
как бы взаимно оттеняя свое значение, при этом семантическая характеристика каждого из них, согласно терминологии В.В. Виноградова, оказывается
опрокинутой, вывернутой. «Подобная игра созвучий создает каламбурноморфологическое переосмысление слова, которое непривычно переразлагается на образующие его морфемы» [Виноградов 1980: 31-35]. В «Житии Евфросина» такие морфологические каламбуры встречаются неоднократно.
«Игра созвучий создается в нем порой перекрещиванием нескольких повторяющихся однокоренных слов или слогов: приставок, окончаний, создавая
тем самым сложное плетение» [Превушин 2007: 75].
- 99 -
Для языка исследуемого памятника характерны многочисленные повторы на синтаксическом, лексическом, смысловом уровнях, а также стилистическая бинарность, свойственная стилю «плетения словес». Это прослеживается, например, в употреблении автором двух имен или глаголов, у которых почти синонимичны значения, и связанны они союзом и: слицаше и
стеняше; ободритися и стрябитися; гнуишася и мрьзоствуася. В тексте
частотно повторение глагольных форм со значением «говорения»: глаголаше
вещающее; рекосте глаголющее; отвещавше реши и т.п. Автор памятника
довольно часто применяет прием стилистической симметрии как вид повтора: «да того делма божественное сокровище открыто будет и небесное богатьство познано будет»; «яко в суету путь их и в тщетную вещь труд
их»; «прославляющи прослави угодника своего, и наказуя накажет всяку дупло» [Житие Евфросина Псковского 1862].
Особенно ярко стилистическая семантика видна в повторениях однокоренных слов, которые являются «ключевыми» для всего текста [Лихачев
1997]. «В житии Евфросина автор с самого начала в разных вариантах употребляет слова, в основе которых лежит значение "един". Этим автор как бы
призывает читателя обратить внимание на смысл читаемого, на его призыв к
"христьаньскыа конци" единогласно славить Бога. Подобный орнамент содержит в себе и "Житие Сергия Радонежского". Только в его основе лежат
слова, имеющие в своей лексической основе корень –mpu-» [Кириллин 2000:
86]. В целом же языковые и стилистические особенности рассматриваемого
памятника свидетельствуют о достаточном умении владения автором стилем
«плетения словес».
Вместе с тем, стиль автора исследуемого жития характеризуется большой степенью свободы, которая заключается в устранении границы между
группами слов торжественно-книжных и просторечно-разговорных, в их лексическом и фразеологическом взаимодействии и контаминации. Например,
говоря о пророке Илье, автор не без доли иронии поясняет: «понеже бо хо- 100 -
щяше пророк уморити вселенную любовнаго ради ему рвениа по Бозе» [Житие Ефросина Псковского: 76].
Синтезу разных видов речи в исследуемом памятнике содействовал
диалог. Диалогом вводятся в повествование новые, необычные для жития
просторечные слова и выражения: «но паче свинъеки божественая мудроствуета»; «да сподобит его чрьнеческаго образа»; «желая чрьно-ризець
бытии»; а также такое просторечное выражение, как: «нерачиша ему влести... желаниемь в иноческы образ» [там же].
В тексте памятника много иронии, особенно в прямой речи Евфросина:
«о семь же убо слышите, врачеве мои, сего бо ради глаголю вам, да навыкнете от предреченные моеа повести»; «принесосте в разум мои, но паче телячье вещание» [там же]. Дважды автор пишет о «философском листе» – записке, которую составил Иов в помощь посланным к Евфросину явно с иронией: «И тако изостривше учением посланных своих и опустиша их из града,
с ними же к послание философства лист, его же сами от себе смудроствавше, в манастырь к преподобному»: «но токмо бяше избытка им еще
имуща с собою посланную епистолью от Иева Столпа философьства
лист» [Первушин 2007: 76].
С другой стороны, авторский стиль жития Евфросина, кроме просторечных слов и выражений, содержит яркие бытовые детали, отражающие
живые впечатления, чувства, и даже жесты: «абие въздрогнув и въекочив»;
«огнем и курением дыма заимахуся двери»; «сонныа ради тольстоты» [там
же].
Мы, вслед за М.В. Первушиным, склонны считать, что «…стиль «Жития Евфросина» представляет собой сложную систему чередующихся словесных форм устно-разговорной речи и традиционно строгих канонов агиографического жанра. Здесь ясно прослеживается синтаксическое своеобразие
типов предложений, обусловленных, с одной стороны, соответствием их той
примитивно-народной форме, которая покоится на быстрой передаче движений, а с другой – стремлением к более сложным синтаксическим построени- 101 -
ям. Составляющие этого процесса взаимопроникновения церковно-книжной
фразеологии с приемами бытового разговора не равнозначны – книжнописьменная риторика преобладает над устно-поэтической речью. Однако отдадим должное автору «Жития Евфросина», стоящему у истоков подобного
синтеза, который не побоялся, возможно, первым соединить столь несоединимые в понятиях того времени вещи». [Первушин 2007: 77].
Иные языковые особенности древнерусских памятников прослеживаются в «Житии Стефана Пермского», автором которого является агиограф
Епифаний Премудрый. Стремясь поразить читателей величием подвига просветителя, который занимал в ряду святых особое место (он был миссионером), Епифаний использует «украшенный» экспрессивно-эмоциональный
стиль изложения, стиль «плетения словес». Как отмечает М.В. Иванова: «По
распространенному мнению, этот стиль определяется как наиболее риторичный, многословный и усложненный, в основе которого особое отношение к
слову, к его символическому смыслу и звуковому выражению» [Иванова
2007: 70].
Принципом построения текста жития в пределах того или иного фрагмента является повтор на всех языковых уровнях: на фонетическом, семантическом, словообразовательном и синтаксическом. Отличительной чертой
организации житийных текстов является принцип, при котором слова той
или иной тематической или лексико-семантической группы сосредотачиваются в пределах одного фрагмента. Например, тематическая группа существительных со значением ландшафтных и природных явлений: «все елико еж
в водах и елико на възвосѣ и елико въ блатѣх и в добравах и в грѣ и в лозѣ и в
порослех и в чащах и в березнике и в соснагѣ и в ельникѣ и в прочих лѣсех»
[Слово о житии и учении святого отца нашего Стефана, бывшего в Перми
епископа: электронный ресурс].
Принято считать, что основным условием создания стиля конфессиональной литературы русского средневековья было обособление ее языка от
- 102 -
бытовой речи. Конечно, книжно-славянский тип языка, как отмечает
В.В. Виноградов, «при всей своей нарочитой возвышенности не мог быть абсолютно лишен элементов бытовой речи. Хотя отметим, что в памятниках
религиозной литературы бытовой лексике отводилось достаточно скромное
место» [см. об этом в ст.: Адрианова-Перетц 1948: 12]. А в тексте жития
Стефана Пермского широко представлены слова и выражения, часто употреблявшиеся в быту. Епифаний стремится подробнее рассказать о различных
конкретных фактах из жизни пермского епископа и делает это с помощью
конкретной лексики. Например: «И еже повешаное около идолъ или кровля
над ними или приношение или на окрашенное им принесенное или соболи ли
коници ли горностали ли ласници ли бобры ли лисици ли медведна ли рыси ли
бѣлкы…» [Слово о житии и учении святого отца нашего Стефана, бывшего в
Перми епископа: электронный ресурс]. М.В. Иванова утверждает, что подобные слова употребляются за пределами книжно-славянского типа литературного языка и принадлежат к языку народно-разговорному.
Если считать это предположение верным, тогда на другом полюсе словарного состава жития будут находиться книжные сложные слова, созданные
по греческой и книжной словообразовательной модели, использование которых увеличивается в литературном языке с конца XIV– начала XV веков. В
лексике жития о Стефане Пермском сложным словам уделяется большое место. М.В. Иванова разделяет их на 2 группы: «1. Кальки – добродѣтель –
благодѣтель, доброчестие – благочестие и др.; 2. Образованные по продуктивной модели на собственно русской почве – слова с начальными: зло-,
красно-, лже- и пр.» [Иванова 2007: 71]. Помимо этого, в произведении ярко
проявляется еще одна оригинальная черта, которая связана с использованием
в произведении синонимов, которые призваны усилить эмоциональное воздействие. На наш взгляд, такая лексика особым образом строит текст, в который она включена.
- 103 -
Занимаясь поэтикой древнерусской литературы, Д.С. Лихачев отметил,
что в «украшенном» стиле XIV – XV веков «синонимы обычно ставятся рядом, в результате внимание читателя привлекают не оттенки и различия в
значениях, а то самое общее, что есть между ними» [Лихачев 1970: 109].
В.В. Колесов же считает, что подобным образом отражается градация признака [Колесов 2000].
И все же в «Житии Стефана Пермского» ярко проявляется черта стиля,
обозначенная Д.С. Лихачевым, так как общий принцип построения текста –
повтор, что можно проиллюстрировать большим количеством примеров. Так,
в контексте: «и много подвизався на добродѣтел постом и молитвою и чистотою и смѣрением въздержанием и трезвѣныем итръпѣнием и безлобиемъ
послушаниемъ и любовию» [Слово о житии и учении святого отца нашего
Стефана, бывшего в Перми епископа: электронный ресурс] – выстраиваются
синонимические ряды: въздръжание – постъ – трезвѣние с общим значением «воздержание», с которым сближаются слова трьпѣение в значении «терпение», смѣрение в значении «обуздание» и чистота в значении «целомудрие» (как «воздержание»), ряд послушание – любовь с общим значением «согласие», к которому примыкает слово беззлобие в значении «кротость» (как
«согласие»). То есть в данном примере видим слова, которые входят в 2 синонимических ряда: въздръжание – постъ – трезвѣние – трьпѣение –
смѣрение – чистота с общим значением «воздержание» и послушание – любовь – беззлобие с общим значением «согласие». Подобные синонимические
ряды наглядно иллюстрируют языковое построение образа святого.
Следует отметить, что в отдельном фрагменте текста выделяются несколько синонимических рядов. «При этом, – замечает М.В. Иванова, – один
синонимический ряд через одно какое-то слово, ему принадлежащее, входит
в другой синонимический ряд и создает тем самым определенные синоними- 104 -
ческие сцепления, связывающие весь текст в целостное композиционное построение» [Иванова 2007: 74].
Также в тексте встречается обилие однокоренных синонимов, скорее
всего даже словообразовательных синонимов, например: храмъ – храмина
«храм», насильство – насилье «насилье», жизнь – житие – животъ
«жизнь», хвала – похвала «хвала», велии – великии «большой», изгубити – погубити «погубить», срамъ – срамота «стыд», возвѣстити – провозвѣстити
«возвестить» и др. Перед смертью Стефан Пермский говорит последние
слова, которые характеризуются ритмикой, повтором одинаковых грамматических форм: «Мужаитеся, и да крепится сердце ваше, вси уповающий на
господа» [Слово о житии и учении святого отца нашего Стефана, бывшего в
Перми епископа: электронный ресурс].
О.Ф. Коновалова замечает, что распространенными метафорами в тексте являются «сердце», «ноги», «гортань», «челюсти», «язык», «рука»,
«мышца» и т.д. Метафора-символ с ключевым словом «ноги» в различных
видах довольно широко распространена в житии. Это не случайно, так как
деяния Стефана постоянно связываются с апостольскими. «Того ради ныне
отпусти мя, раба своего, владыко, по благословению твоему с миром и молитву сотвори о мне, да благовествую в странах и бог мира да управит путь
мои, да исправить стопы моя, направит ногы наша на путь мирен» [Коновалова: электронный ресурс], – эти слова Стефан произносит, обращаясь к епископу Герасиму Коломенскому с просьбой отпустить его для проповеди в
пермские земли. Реальную просьбу Стефана автор легко переводит в символико-метафорический план, так как метафорические образования «исправить
стопы», «направит ногы» говорят о евангелическом (евангелие – благая
весть) подвиге подвижника-апостола: «Обуй нозе на уготование благовествованиа веры». Писатель применяет стилистическую симметрию, столь характерную для многих библейских книг (в особенности Псалтыри), которая ритмизует текст: «исправить стопы моя – направит ногы наша».
- 105 -
Некоторые традиционные библейские метафоры Епифаний переводит в
конкретный, реальный план. В этом отношении интересен следующий фрагмент: «Аз бо силу свою исполних, и многа словеса божественнаа сказах и все,
елико должен бе сотворити, и сотворих, и уже устал есмь уча их, не дая покоя челюстей моим, утрудихся въпия, измолче гортань моя, боле сего, что
хотех сотворити и не сътворих, токмо еще сице глаголю и засведетельствую вам и запрещаю страшными клятвами» [там же]. Стефан Пермский говорит здесь о своем состоянии после проповеди, обращенной к пермянам. Он
устал, он трудился, «не дая покоя челюстей», его гортань «измолче» и т.д.
Речь Стефана эмоциональна, он как бы еще продолжает уговаривать, убеждать пермян, заклинать их «страшными клятвами». На первый взгляд здесь
нет явных библейских ассоциаций, по существу же и эта речь Стефана построена на библейской основе.
Для усиления выразительности метафоры писатель сочетает ее с эпитетом, и создает такие метафорические выражения, как «скрижали сердечные»,
«очи сердечные», «чувственные хартии», в которых каждый компонент выполняет метафорическую функцию. Отличительной особенностью стиля
Епифания является создание из старых традиционных метафор новых, более
сложных, имеющих как бы двойной смысл: тот, который вкладывался в них
библейской символикой, и иной, нужный писателю для выполнения его художественной задачи.
Таким образом, своеобразие построения лексического образа Стефана
Пермского, да и лексики жития в целом, по М.В. Ивановой, заключается «в
обилии
и
разнообразии
слов
различной
тематической
и
лексико-
семантической отнесенности. А также в такой организации текста, при которой слова определенной тематической группы или лексико-семантической
группы сосредотачиваются в пределах одного фрагмента, играя особую
структурную роль» [Иванова 2007: 75]. Широко в житии употребляется бытовая лексика, сложные слова, лексическая синонимия, стиль плетения сло- 106 -
вес т.д., в результате чего мы видим своеобразную языковую композицию
данного произведения древнерусской словесности.
Отметим, что в древнерусской агиографии того времени шло освоение
возможностей языка и поиск выразительных художественных средств, которые могли бы адекватно и наиболее полно отразить динамику и экспрессию
человеческой жизни на примере святых подвижников и князей, в которых авторы видели образец воплощения святости, героизма и справедливости.
Далее отметим некоторые другие языковые особенности агиографических произведений и несколько подытожим вышесказанное.
К системе языковых средств житийных текстов относятся как нейтральные (сын, отец, мать, дочь, внук, жить, держать, шестнадцать лет),
так и эмоционально окрашенные слова (благочестивая жизнь, омывали отрока, блаженный ребенок; огонь, выжигающий нечестие; святая непорочная
душа; воздух взмутился, земля тряслась, князь князей почил; солнце затмевается, восхваляет земля, престол земного царства и т.д.). Произведения
насыщены: устаревшими словами, например поганый (в знач. ˈнечистый с
религиозной точки зренияˈ); крамола (в знач. ˈзаговор, мятежˈ), лиходействие
(в знач. ˈзлодеяниеˈ); лексикой богослужебного характера (Богородица, день
успения, риза, священник, архимандрит, монастырь, дьякон). Особый стилистический колорит текстам задают следующие слова: дева (в зн. ˈустар. девушкаˈ), отчина (в зн. ˈвеликое княжениеˈ), отрок (в зн. ˈустар. мальчикˈ),
пресвитер (в знач. ˈвысок. священникˈ, обитель (в знач. ˈустар. монастырьˈ),
дубрава (высок.) и т.д. Мы не раз уже отмечали, что жития насыщены причастными и деепричастными оборотами, рядами однородных членов и сложными синтаксическими конструкциями. Вот один из примеров: «И плакашя
над ним князи и бояре, велможи и епископи, архимандриты и игумены, попове и диаконе, чръноризци и всь народ от мала и до велика, и н ѣсть такова,
кто бы не плакалъ, и пѣниа не слышати въ мнозѣ плачи. Бѣ же ту гость –
митрополит тряпезонскый, Феогностъ гречин, и владыка смоленскый Дани- 107 -
ло, и Сава, епископь сарайскый, и Сергий игумен, преподобный старець, и
инии мнози…» [Слово о житии великого князя Дмитрия Ивановича: 220].
Особую экспрессивность текстам придают риторические вопросы, различные
сравнения и повторы, антитезы, инверсии, что композиционно усложняет
текст. Интересен с этой точки зрения монолог княгини по умершему Дмитрию Ивановичу: «Видѣв же его княгини мрътва на постели лежаша, въсплакася горкымъ гласом, огньныа слезы от очию испущающи, утробою распаляющи, в перси своя руками бьюще. Яко труба, рать повѣдающи, яко ластовица, рано шепчущи, и арганъ сладковѣщающий, глаголаше: «Како умре,
животе мой драгый, мене едину вдовою оставив! Почто азъ преже того не
умрох? Како заиде свѣт от очию моею! Где отходиши, съкровище живота
моего, почто не проглаголеши ко мнѣ, утроба моя, к женѣ своей? Цвѣте
прекрасный, что рано увядаеши? Винограде многоплодный, уже не подаси
плода сердцю моему и сладости души моей! Чему, господине мой милый, не
възриши на мя, чему не промолвиши ко мнѣ, чему не обратишися ко мнѣ на
одрѣ своемъ? Ужели мя еси забыл? Что ради не възриши на мене и на дѣти
свои, чему имъ отвѣта не даси? Кому ли мя приказываеши? Солнце мое, –
рано заходиши, мѣсяць мой свѣтлый, – скоро погибаеши, звѣздо всточная,
почто к западу грядеши?…» [Слово и житии великого князя Дмитрия Ивановича: 218]. Вообще, «синтаксическая организация напрямую зависит от коммуникативного назначения, от стилевых и жанровых особенностей текста, в
котором представлена речь того или иного периода истории языка» [Рылов
2000: 194].
Особой коммуникативной значимостью в древнерусских памятниках
отличаются глаголы речи. Изучением глаголов речи в древнерусских житиях
(на материале «Жития Михаила Ярославича Тверского») занималась Е.С. Рудыкина. По мнению Е.С. Рудыкиной, «… жития характеризуются религиоз- 108 -
ной направленностью и занимают промежуточное положение между конфессионально-литургической и национальной литературами, то есть находятся
на границе между воспроизводимыми и оригинальными текстами; они рассматриваются в качестве образцовых; будучи частью богослужения и необходимым атрибутом канонизации святого, они реализуют биографическую
(описание событий жизни святого), дидактическую (поучительная направленность жития), панегирическую (необходимость показать, что в произведении говорится не о простом человеке, а именно о святом) задачи» [Рудыкина 2005: 67].
Е.С. Рудыкина приходит к выводу, что выбор того или иного глагола
зависит от содержания текста. Рассмотренные ей глаголы (глаголати, молвити, речи) встречаются как в стилистически нейтральных (биографических),
так и в окрашенных (назидательных, проповеднических, панегирических)
контекстах, чтобы передать процесс речи. Также с помощью «глаголати» и
«речи» происходит ввод прямой речи участников событий. Языковые единицы в биографическом контексте выполняют функцию сообщения, раскрывают значимые для произведения взгляды, суждения действующих лиц.
«Глаголати» и «речи» являются, кроме всего, средством отражения
внутреннего состояния героев жития в определенные жизненные моменты. В
контекстах проповеднических «глаголати» и «речи» вводят в текст наставления служителей церкви, христианские догматы. В панегирических высказываниях «глаголати» передает в основном процесс говорения, в частности при
обращении князя к Богу, и вводит в текст молитвы святого [там же: 70].
Кроме этого, в текстах характерно использование определенных глагольных форм, время которых не совпадает с моментом речи. Как правило,
они вводят в текст информацию из Священного писания, в частности ярких
представителей православия, значимость действий и высказываний которых
имеет для истории человечества непреходящее значение: «Божественаго
апостола Павла сбыстся о немь глаголющее, еже рече: "Вы есте церкви Бога живаго, якоже рече: "Вселюся в ня и похожу"» [Слово о житии великого
- 109 -
князя Дмитрия Ивановича: 214]; «К сему же учить Златаустъ, глаголя:
"Господи, аще попустиши единого врага, то ни весь миръ ему не удол ѣеть,
то како азъ възмогу, калъ и берние? "» [Житие Авраамия Смоленского: 80];
«А Павелъ апостолъ, вселеныя учитель, глаголеть: "Что осужаете чюжаго
раба?"» [Житие Авраамия Смоленского: 84].
Важным стилистическим средством является использование в текстах
житий категории «мы», передающую идею единения людей, скрытый или
явный призыв к таковому единению: «И тѣми обращая и приводя к собѣ, да
не бо есмы безъ грѣха, а терпяще сихъ, рассудимъ, помянемъ, колико злыхъ
яже сътворихомъ и забытью предахомъ, в нощи же и въ день съгр ѣшающе»
[Житие Авраамия Смоленского: 84]. Здесь идет речь о том, что «мы» (люди)
не безгрешны, и должны терпеть испытания, посланные Богом, вследствие
чего произойдет осознание своей греховности и начало пути спасения. Кроме
этого, частотны формы 1-го и 2-го лица мн.ч.: «Укрѣпите истиною, послужите княгини моей и чядом моимъ от всего сердця своего, въ время радости
повеселитеся с ними, и въ время скръби не оставите их: да скръбь ваша на
радость преложится. Богъ же мира да будет с вами» [Слово о житии великого князя Дмитрия Ивановича: 216].
Итак, религиозный дискурс характеризуется высокой степенью назидательности. Язык, в свою очередь, выполняет воздействующую функцию путем формирования христианских ценностей, норм поведения через определенный языковой образ. Данное коммуникативное воздействие проявляется
на разных уровнях языка: ключевые слова и сквозные образы, речевые штампы, стилистические, синтаксические, морфологические и лексические средства, эпитеты, перифразы и т.д.
- 110 -
Выводы по главе II.
Церковно-религиозный функциональный стиль древнерусского литературного языка с течением времени постепенно изменялся в силу экстралингвистических факторов, а также развития самой языковой структуры как таковой. Каноническая структура, статичность фигур древнерусского жития
формировали отношение к нему как к «словесной иконе». Постепенно по
своей структуре, содержанию, речевой организации, жанр трансформировался. Изменившийся жанр стал наполняться новыми коммуникативными задачами и тяготел к повествовательно-художественному стилю, поэтому в композиции жития могла отсутствовать какая-либо традиционная часть, предписанная каноном. Постепенно житие стало характеризоваться занимательностью сюжета, бытописанием, а герои уже мало напоминали «лики святых».
Наряду с этим, наблюдается взаимопроникновение жанров, благодаря чему
житие соединяет в себе черты других жанров (сказание, повесть).
Древнерусские жития по своему стилю более трафаретны, они являются частью богослужения. Ведущими типами святости становятся священнослужитель и святой князь, что влечет различное языковое воплощение этих
образов. Если в описании священнослужителя доминируют внутренние показатели (терпение, труд, кротость, мудрость, покорность, смирение), то святые
князья характеризуются внешними качествами (решительность, красота, воинская доблесть, сила). Однако подвижничество, благочестие, чистота души,
ясный ум, боголюбие, святость и вера свойственны всем святым, независимо
от типа.
Жанр жития – это в первую очередь религиозный жанр, а потом уже художественный, поэтому образ святого напрямую соотносится с героями священных книг. Авторы житий часто используют для подчеркивания сходства
святого и ангела различные формулы, метафоры, сравнения, лексемы церковнославянского и древнерусского языков, образованные от корня «ангел», вводят в
структуру произведения «богородичные формулы» и своеобразные «уподобления», прибегают к приему противопоставления, чтобы умалить достоинства ав- 111 -
тора и подчеркнуть святость персонажа-священнослужителя, соотнести святого
князя и жестокость его врагов, отсюда и употребление противоположных по
семантике лексических единиц (святой / нечестивый; благоверный, чистый /
бесстыдный, лукавый и т.д.). Для житийной литературы частотно использование самоуничижительных формул, выражающих противопоставление автора
святому. Отметим, что подобные формулы более употребительны для житий
священнослужителей, в меньшей же степени для княжеских житий. Образы
святителей характеризуются бинарной прототипичностью; с одной стороны,
соотнесены с образом Иисуса Христа, а с другой – являют образец христианской добродетели, нравственности. Для некоторых текстов характерно использование маркированных формул при разграничении повествовательных и проповеднических элементов в сюжете произведения. Употребляемые в текстах
обращения нередко несут на себе функцию поучительного воздействия.
Для повествовательной манеры житий свойственны сложные синтаксические обороты, включающие метафорические сочетания, положительную или
отрицательную экспрессию. В язык поздних памятников вторгается разговорная речь, диалектические обороты, просторечия, вводимые, как правило, в текст
диалогами. Наряду с общекнижными словами функционируют бытовые слова и
выражения. В произведениях частотны цепочки из субстантивных определений,
фонетические повторы, аллитерация, повторы однокоренных слов, синонимические ряды (в том числе словообразовательные), то есть повторы на синтаксическом, лексическом и смысловом уровнях, а обилие рядов однородных членов,
состоящих преимущественно из глаголов, передает динамику и сложность образа святого, а также предопределяет особую ритмичность произведения. Все
эти черты характеризуют стиль «плетения словес», который был очень популярен в произведениях древнерусской литературы. Итак, композиционная организация жанра жития, также как и изображение святого человека, наряду со статикой, все же характеризуется достаточной динамичностью, для выражения которой служат различные языковые средства (грамматические, фонетические,
лексические, стилистические, синтаксические).
- 112 -
ГЛАВА III.
ТЕКСТЫ СОВРЕМЕННЫХ ЖИЗНЕОПИСАНИЙ СВЯТЫХ
В СОПОСТАВЛЕНИИ С ДРЕВНЕРУССКИМИ ЖИТИЯМИ
3.1. Особенности проявления агиографического канона в
текстах жизнеописаний святого
Жанр жития в истории русской духовной литературы и культуры в XX
веке занимает особое место. В конце данного столетия канонизировано
большое количество святых разнообразных чинов. Почитание как канонизированных, так и неканонизированных святых становится отличительной чертой православного человека XX – начала XXI века. Исследование текстов
агиографического жанра XX века, а особенно конца этого столетия, встречает на своем пути трудности разного характера. Этот период является совсем
близким к настоящему времени, поэтому историческая дистанция для объективного анализа отсутствует, практически нет в области описания современных жизнеописаний святых научно-исследовательских и критических работ.
С помощью исследования жизнеописания святого в функциональностилистическом аспекте мы сможем решить проблему тождества жанра жизнеописания и жития через сопоставительный анализ, выявить отличительные
признаки современного жанра жития в сравнении с древнерусским периодом
и т.д. В данном параграфе мы рассмотрим тему современного житийного
произведения, композицию, собственно содержание, выраженное диктумом и
модусной рамкой, коммуникативную цель, образ автора и характер адресата
с учетом экстралингвистических факторов, то есть все то, что создает определенную стилистическую специфику функционирования того или иного
жанра в конкретный исторический период. А в следующих параграфах мы
обратимся непосредственно к характеристике языковых средств жанра со-
- 113 -
временного жизнеописания и к их организации в рамках текста, а также проследим языковую реализацию в тексте концепта «святость».
Материалом для анализа послужили тексты о Сибирских святых XX –
начала XXI веков: «Жизнеописание преподобного Макария, первоапостола
Алтая с акафистом», «Заря безсмертья блещет: из жизнеописания преподобного Макария Глухарева», «Преподобный Герман Аляскинский», «Преподобный Макарий (Глухарев), миссионер Алтайский», «Путешествия и подвиги Святителя Иннокентия, митрополита московского, апостола Америки и
Сибири», «Святитель Макарий (Невский), митрополит Алтайский», «Святой
равноапостольный Иннокентий, митрополит Московский и Коломенский,
апостол Сибири и Америки», «Словом и житием наставляя… Жизнь и труды
прп. Макария Алтайского (Глухарева)». По характеру своей деятельности
данные святители принадлежат к миссионерам – духовным лицам, посылаемым церковью для распространения христианской религии среди инаковерующих.
Итак, жизнеописание – это литературный жанр, имеющий в своей основе древнерусское житие, в котором повествуется о людях, причисленных
церковью к лику святых. Можно сказать, что цель данных текстов остается
неизменной – прославление святого, описание его подвигов во славу веры.
Жития прошлых столетий выполняли в первую очередь нравственноназидательную, дидактическую функцию, о чем свидетельствуют поучения,
обращения автора к читателю с наставлениями. В настоящее время дидактическая функция ослабевает, но возрастает просветительская, авторское пояснение или комментарий заменяется характером подачи материала; жизнеописание перестает быть элементом священных действий и приближается к собственно литературным произведениям. Даже если сейчас жизнеописание и
зачитывается во время службы, то оно все равно не может восприниматься
как неотъемлемая часть этого процесса, а видится некой вставкой, прерывающей естественное течение богослужения [Жанр жития в русской духовной литературе: электронный ресурс].
- 114 -
Относительно житий прошлых веков, жизнеописания XX века сохраняют в себе основные черты жанра. В нем традиционным остается название текста, указывающее на содержание, на святость личности: «Житие, прославление и чудеса…», «Жизнеописание преподобного…», «Жизнь и труды
преподобного…», «Из жизнеописания преподобного…», «Путешествия и
подвиги святителя…» и т.д. В 2006 году Единецко-Бричанской епархией было составлено цельное собрание Сибирских подвижников благочестия, которое до этой поры еще не составлялось в форме Патерика. В Патерик вошли
жизнеописания тридцати семи местночтимых святых и четырнадцати подвижников благочестия Сибирской земли [Дмитрук 2006: 11]. Несмотря на
столь очевидное сознание важности духовного опыта святых Сибирского
края, научных исследований по агиографии Сибири в XX веке практически
не было, в том числе они не были исследованы и с лингвистической точки
зрения.
Обращение к конкретным произведениям рассматриваемого жанра позволило сделать ряд выводов. Если в житиях XIX века деталь не имела принципиального значения, то для жизнеописаний XX столетия она является важной составляющей произведения, например: «Действительно, тело его, изнуряемое трудами, бдением и постом, сокрушали пятнадцатифунтовые вериги (сейчас они находятся в часовне на острове Еловый) [Преподобный
Герман Аляскинский 2006: 381]; «Тихо мы подвигались, о. Макарий рясу
старенькую теплую натянул, подпоясался опояской, и мы оделись тоже...
лошади осторожно ступали, жались друг к другу, ушами поводили» [Жизнеописание преподобного Макария 2009: 29].
Мы видим, что в произведениях представлено много фактов, относящихся к конкретной историко-временной обстановке, которая, наряду с образом святого, также идеализируется: «12 февраля 1884 года он был хиротонисан во епископа Бийского. Тогда же его попечением в Бийске появилось первое в Сибири противораскольническое братство святого Дмитрия Ростовского. Особое развитие получила Бийская катехизаторская школа и Ула- 115 -
линское миссионерское училище» [Святитель Макарий (Невский) 2006:
339]; «30-40-е годы XIX века – время выступления архимандрита Макария на
проповедь Евангелия язычникам Алтая – были периодом ощутимого подъема миссионерской деятельности Российской православной церкви» [Нестеров 2005: 40]. Выделенные в примерах фрагменты, позволяют нам говорить о том, что в пределы церковно-религиозного стиля на современном этапе вторгаются черты стиля официально-делового. Тем самым происходит
проникновение черт одного стиля в другой. Отличительной чертой данного
текста является его тяготение и к научному стилю, например: «Глинский период жизни архимандрита Макария стал переломным для его духовного состояния.
Здесь
у
него
окончательно
выработался
аскетически-
созерцательный характер, определивший всю его последующую жизнь. Особенно же ясно отобразился в нем «богобоязненный, смиренномудрый, нестяжательный и деятельно-духовный "незабвенный авва" Филарет» [Нестеров 2005: 38]; «Методы, применявшиеся просветителем Алтая для обращения язычников, отличала разумная целесообразность и простота, они как
нельзя лучше соответствовали тем условиям, в которых приходилось действовать миссионерам» [Нестеров 2005: 79]; «Надо отметить, что, переводя Священное Писание и важнейшие веручительные книги на язык местных инородцев, апостол Алтая предвосхитил знаменитую систему Н.И.
Ильминского, построенную на обращении иноверцев в Православие с помощью их родного языка. А переводы религиозного характера имели огромное
значение. Новообращенные могли читать слово Божие не на чужом языке, а
на своем родном языке, что значительно облегчало духовный контакт с ними и их восприятие и понимание православной веры» [Нестеров 2005: 81].
В текстах современных жизнеописаний представлению чудес также отводится существенная роль, хотя мистическое начало ослабевает. Описание
чудес в некоторых современных текстах связано с реальными событиями,
опирающимися на факты: диагноз, конкретные способы исцеления, поэтому
использование в текстах житийного жанра лексики, отражающей физическое
- 116 -
и психическое состояние человека и способы избавления от этого состояния
и т.д., является вполне оправданным: «Божий гнев пал на меня: у меня ничего
нет – ни скота, ни денег, и я хвораю, ах, как хвораю; у меня яман-паалу (венерическая болезнь). Чем не лечился: киноварью, парами, мазью из яри мазался, бобковым маслом и сулемой, и синим купоросом лечился – не помогает
ничего, тошно... Макарий, не попросишь ли своего Бога, чтобы помог: ты
все говорил, что Он добрый; а меня прости: тогда я был злой» [Жизнеописание преподобного Макария 2009: 25]. Отметим, что некоторые примеры
похожи на записи, сделанные, возможно, с целью фиксации самого факта чудес как основания для последующей канонизации. Однако даже при упоминании слов, нередко используемых в медицине или названий конкретных болезней, повествование насыщено развитием, эмоциями. В сюжете текста иногда можно увидеть и истории, близкие к чудесам как таковым, но по объему
очень краткие и сжатые; например, случай из жизни Макария Невского, свидетельствующий о его поразительной молитве, приведен как заключение к
жизнеописанию: «Когда у него в келье был пожар, он сказал своему послушнику: "Иди", и послушник, повиновавшийся благословлению старца, прошел
через огонь невредимо, и пожар прекратился» [Святитель Макарий (Невский) 2006: 340]. А в жизнеописании Германа Аляскинского представлены
чудеса иного характера: святой обладает даром предвидения и предсказания.
Жизнеописание так же, как и древнерусское житие, отражает периоды
жизни святого от рождения до смерти, однако во многих произведениях исчезает трехчастное строение агиографического текста, отсутствует вступление и заключение. Многие жизнеописания начинаются прямо с даты, места
рождения подвижника (например, «Жизнеописание Макария Невского»). В
некоторых текстах иногда лишь встречаются 1-2 вставных предложения, после которых сразу следует информация о месте и дате рождения святого:
«Жизнь и труды этого преподобного отца свидетельствуют о славных
страницах истории Русской Православной миссии. Родился преподобный
Герман в 1757 году в городе Серпухове…» [Преподобный Герман Аляскин- 117 -
ский 2006: 379]. Автор словно пытается побыстрее перейти к фактам жизненного пути святого.
Рассмотрим подробнее структуру жизнеописания на примере текста о
Макарии Глухареве иерея В. Трубина, А. Анпилогова [Жизнеописание преподобного Макария 2009]. После тропаря преподобному Макарию прописаны памятные даты из жизни святого, затем в роли преамбулы, выполняющей
функцию эпиграфа, даны слова о. Макария о том, что Бог не оставит человека без помощи. После этого одно предложение о том, что «Преподобный архимандрит Макарий (Глухарев) – одна из самых светлых личностей не только в истории нашего миссионерства, но и вообще в истории нашей Церкви»
[Жизнеописание преподобного Макария 2009: 4]. И сразу информация о месте, дате рождения о. Макария без объяснений автором того, зачем он пишет
жизнеописание. Затем идет основная часть. В заключение даны версии пребывания мощей Макария Глухарева и дни памяти преподобного. Далее приводятся подлинные документы об о. Макарии, воспоминания иных лиц,
письмо преподобного Макария Глухарева, список использованной литературы и акафист преподобному Макарию, включающий кондак, икос, молитву
святому, прославляющую его как миссионера, и тропарь. Однако это всетаки не может заменить торжественную похвалу святому, которая была распространенным явлением древнерусских текстов, поэтому данную функцию,
по всей вероятности, в настоящее время несут в себе молитвы и приведенные
документальные материалы, в том числе воспоминания, наполненные действиями, эмоциями и динамикой. Они организуют всю повествовательную
ткань текста.
В связи с этим, интересным представляется монолог Макария Глухарева, наполненный чувствами и эмоциями, состоящий в основном из вопросительных и восклицательных предложений вопросно-ответной формы, которые занимают почти полторы страницы текста жизнеописания: «А вы, небось, думаете, что не знаете, какое большое делаете добро, если любите
любящих вас? Я же скажу вам, что в такой вашей любви нет христианско- 118 -
го добра. Почему? А потому, что и язычники, не знающие Иисуса Христа,
делают то же самое, т.е. любят тех, которые и их любят… Вы, пожалуй,
скажете: да как же это можно полюбить своего врага, да еще от всего
сердца? Нет, это выше наших сил!.. Да я вам не говорю, что можно это
сделать зараз, легко и скоро, и не уверяю вас, что вы можете это сделать
одними своими силами. Для этого надобно призвать в свое сердце, на помощь себе, благодать Святого Духа...» [Жизнеописание преподобного Макария 2009: 49-50]. Использование данной синтаксической формы монолога
помогает читателю ощутить удивительную силу каждого слова миссионера.
Следует отметить, что модусная рамка церковно-религиозного жанра
жизнеописания включает в себя религиозные наставления; слова одобрения и
надежды на лучшее; призывы-пожелания и т.д.; например: «Помните, повторяю, что всякая гордая мысль принятая, есть уже осквернение чистоты, какой Господь желает от души девственной. Господь гордых смиряет,
и дарует благодать смиренным. Будем у спасителя нашего учиться смирению до конца жизни; будем рыть глубже сей кладенец, тем более воды живой будет, тем изобильнее любовь Божия будет изливаться в сердца наши
Духом Святым» [Жизнеописание преподобного Макария 2009: 3]. Диктумное содержание жизнеописания включает напоминания о событиях библейской истории, о духовных ценностях (например, о спасении своей души), напоминания о грехах и пороках и средства избавления от них, разъяснение духовных истин (например, что такое покаяние, раскаяние), изложение основополагающих моментов христианской религии и т.п. [Листрова-Правда, Расторгуева 2006].
На наш взгляд, интересен тот факт, что через многие современные
жизнеописания Сибирских святых сквозной нитью проходит не только тема
России, но и тема малой Родины – Алтайского края. «Жизнеописание Макария Глухарева» такими примерами пестрит: «Деревья ломались и падали кругом, ураган рвал наши одежды, дождь лился потоками, а гроза гремела
ужаснее и ужаснее... и среди этого хаоса звуков, рокота грома и разбуше- 119 -
вавшейся реки около нас – совсем близко – раздался рев, ужасом наполнивший и не одно мое слабое сердце, вспомнившее далекую Россию, близких и
родных» [Жизнеописание преподобного Макария 2009: 29]. В данном примере мы видим обилие однородных членов, нанизанных друг на друга простых
предложений, имеющих схожее построение и различные вставные конструкции.
Часто свои чувства и ощущения миссионер выражает в стихах [Жизнеописание преподобного Макария 2009: 47]: «Алтай золотой! / Будь счастлив, родной! / И мир – над тобой! / Будь ты исполин, / И свят, как Афон: /
Господь твой – один. / Все мерзости вон. / Алтай мой родной, / Отныне Бог
твой, / Спаситель драгой! / Прощаюсь с тобой / На сердце с тоской, / С
слезой на глазах, / С молитвой в устах!...». Стихи наполнены сравнениями,
отличаются особой ритмической организацией, в них наблюдается сосредоточение слов, имеющих одинаковое звуковое окончание, что имеет немаловажное значение для стилистики текста. А вот еще один интересный пример,
основанный на звуковой игре и лексическом повторе: «Если не можешь ловить человеков, – шутил преподобный Макарий, – лови рыбу для ловцов человеков» [Жизнеописание преподобного Макария 2009: 34]. Данный прием
используется для усиления выразительности речи.
Следует отметить, что образные сравнения и метафоры в жизнеописаниях сибирских святителей, конечно же, используются не только в стихах
миссионера, но и во всей структуре текста. Так, например, «Жизнеописание
Макария Глухарева» наполнено подобными примерами: «Твоя душа, как эти
камни! – говорил о. Макарий. – Но Христос так добр, Борис: Он посылает
меня к тебе. Он хочет спасти твою бедную душу; смотри, как точит камни
вода, вон один стал гладким и чистым и не торчит так злобно и угрюмо, как
другие. Мои слова – та же вода, они дойдут до твоей души, я верю тому,
потому что Господь мой желает ее отнять у курюмеся (дьявола)» [Жизнеописание преподобного Макария 2009: 23].
- 120 -
Так как жизнеописание одного и того же подвижника часто имеет варианты, целесообразно, на наш взгляд, рассмотреть структуру и особенности
жизнеописания Макария Глухарева в другой редакции, в частности в книге
С.В. Нестерова «Жизнь и труды преподобного Макария Алтайского» [Нестеров 2005]. Книга включает два раздела: «Жизнеописание» и «Избранные труды». В этой книге жизнь подвижника рассмотрена гораздо подробнее, в том
числе уделено должное внимание детским годам, даны краткие сведения о
семье святителя: «Мать его Агафия, умная и образованная по своему времени, отличалась добротой, кротостью и смирением. Эти черты, как и мягкость характера, несомненно, передались сыну» [Нестеров 2005: 10]. То есть
номинативное лексическое поле концепта «святость», о котором мы будем
говорить в третьем параграфе, соотносится не только с обозначением личности миссионера, но и с его окружением.
Достоверность излагаемого материала подтверждается множественностью ссылок и цитат: «Как отмечают биографы»; «Как он сам с прискорбием сообщает в своей исповеди»; «Преподаватели характеризовали его
как…»; «…товарищи по академии отзывались о нем как о…» [Нестеров
2005: 10-11].
Большой интерес, с нашей точки зрения, представляет и то, что в
структуру текста включены правила, определяющие жизнь и взаимоотношения между миссионерами. Эти правила влияют на функцию, сюжет и язык
современного жанра жизнеописания, представляют собой своеобразный «завет», передающий тот дух, который начальник миссии хотел видеть в своих
сотрудниках. В них реализуется идея сплочения людей за общую цель, что на
морфологическом уровне проявляется использованием определенных форм
глагола множественного числа, реализующих в себе категорию «мы»: МЫ
говорим, стараемся, посещаем. Данная мысль подтверждается и синтаксически, в частности единоначатием каждого правила во всем своде: «Желаем»
[Нестеров 2005: 44-47].
- 121 -
Представляет интерес тот факт, что в данном тексте имеется ссылка на
рассказы о посмертных чудотворениях преподобного Макария, которые
можно найти в публикациях Стефана Ландышева, Илии Ливанского, Евфимия Остромысленского и в других источниках. При этом автором указываются все выходные данные этих трудов в соответствии с требованиями к
оформлению литературы в наше время.
Далее рассмотрим «Жизнеописание святого Иннокентия». Произведение начинается с эпиграфа: «Радуйся, Иннокентие, Сибири и полунощных
стран апостоле» (Икос из службы Собора Сибирских святых» [Святой равноапостольный Иннокентий 2006: 284]. Часты воспоминания самого святого
о его жизни или о тех или иных событиях: «Учился я хорошо, но чистого
ржаного хлеба до выхода из семинарии не пробовал» [Святой равноапостольный Иннокентий 2006: 284]. Своеобразна заключительная часть данного жития: «Жизнеописанию преосвященного митрополита Иннокентия посвящен
замечательный труд И. Барсукова, а также киносценарий, написанный митрополитом Иоанном Вендландом на тему: "Иннокентий – миссионер Русской Америки". Этот кинематографический документ представляет собой
правдивую, хотя и далеко не полную историю жизни и трудов святителя
Иннокентия, справедливо называя его апостолом Камчатки и Аляски» [Святой равноапостольный Иннокентий 2006: 288]. Мы видим, что данный текст
максимально приближен к действительности, осовременен; отсюда использование соответствующих понятий: кинематограф, киносценарий. Современному читателю предлагается информация о том, что и где он может прочитать или посмотреть, заинтересовавшись личностью святителя.
Исследователи житийных текстов XIX века отмечают их тяготение к
научному историзму. На наш взгляд, стремление к документализму наглядно
проявляется и в современных жизнеописаниях сибирских святых, так как в
текстах публикуются выдержки из документов, прописываются точные даты,
цифры, имена, названия местностей: «16 марта 1861 года он принял монашество и был наречен именем основателя миссии, а 19 марта рукоположен в
- 122 -
сан иеромонаха. Три года трудился миссионер-подвижник на далекой окраине Алтая – в Чолушманской долине вблизи Телецкого озера» [Святитель Макарий (Невский) 2006: 338]; «23 мая 1831 года он остановился в Майме, в 8
верстах от Улалы и 80 верстах южнее Бийска» [Преподобный Макарий
(Глухарев) 2006: 394]. К тому же, стремление к обобщению и абстрагированию, свойственное каноническим житийным текстам, сменяется бытовой
конкретикой: «В Буланихе так замерз, что залез на полати, одел носки и валенные сапоги (валенки)» [Жизнеописание преподобного Макария 2009: 28].
В текстах приводится статистика экономического состояния Миссии,
точные границы, даты постройки храмов и т.д. Например: «Полезно было
пребывание его в столице и для Алтайской Миссии: он смог заинтересовать
ею благотворителей и собрал среди них средства, выслав 600 рублей на Алтай, так как казенные средства на это дело были недостаточны. Особенно
помогал Миссии митрополит Филарет: вначале деньгами (12 мая 1837 г. –
837 рублей, 9 февраля 1833 г. – 150 руб. и 15 июля – 300 руб.), а затем снабжавший отца Макария книгами и церковной утварью» [Жизнеописание преподобного Макария 2009: 42]. А вот как описаны точные границы Епархии
святителя Иннокентия: «…епархия Иннокентия, в которую входит вся Восточная Сибирь, Камчатка, острова Тихого океана, вся Аляска и побережье
Северной Америки до Калифорнии включительно, является самой обширной
в мире» [Святой равноапостольный Иннокентий 2006: 286].
Несмотря на то, что тексты жизнеописаний написаны, как и жития XIX
века, уже на русском языке, церковнославянские вкрапления и богослужебная лексика в произведениях сохраняется. Это придает тексту торжественное
звучание, атмосферу церковности: пастырь, жительство, братия, други,
семинария, клобук (монашеский головной убор) и т.д.
В жизнеописании можно встретить и целые фразы, написанные высоким стилем, и это не обязательно церковнославянизмы, а русские словосочетания возвышенного семантического значения – благонравие и прилежание;
«заря безсмертья блещет»; тишина духа; истинное умиротворение; Свет
- 123 -
Христов; горячая/великая любовь; «а за окном начинал брезжить рассвет
нового дня» [Жизнеописание преподобного Макария 2009: 21]; заблудшая
душа; самоотверженная и безграничная вера; страшила и ужасала; Алтай
Золотой; догорающая жизнь; кроткие, благодатно сильные слова; вдохновенный проповедник; небесная радость; «туча печали надо мной висит» и
др. Сохранены эпитеты, свойственные духовному жанру, риторические
приемы, используемые в Святом Писании. Отметим, что ссылка на Святое
Писание может вводиться в текст по-разному: 1) в уста святого вкладываются строки из Псалтири; 2) святитель сравнивается с ветхозаветным пророком;
3) дословная цитата из послания апостола с точным указанием его места в
Библии [Листрова-Правда, Расторгуева 2006]. Вот несколько примеров: «После этого о. Макарий начал тонким, замирающим голосом произносить: "Во
имя Отца и Сына, и Святого Духа, – кладя на себя медленно крестное знамение. Затем взяв книгу и, разогнув ее, прочитал: – слышасте, яко речено
есть: возлюбиши искреннего и возненавидиши врага твоего. Аз же глаголю
вам: любите враги ваши, благословите кленущия вы, добро творите ненавидящим вас и молитеся за творящим вам напасть и изгоняющие вы: яко да
будете сынове Отца вашего, иже есть на небесех... " (Мф. 5, 43-45)» [Жизнеописание преподобного Макария 2009: 49]; «Предавшись воле Божией в
течение всей своей жизни, он оставил завет веры своим преемникам, указав
на слова пророка: От Господа стопы человеку исправляются (Пс. 36; 23)»
[Святой равноапостольный Иннокентий 2006: 287]. Таким образом, церковнославянские вкрапления в основном вводятся в текст при цитировании
Священного Писания или слов какого-либо пророка.
При обращении к текстам современных жизнеописаний немаловажным
является тот факт, что борьба святости и зла разворачивается не в плане вечности, а в рамках обычной земной истории. Многие жизнеописания XX – начала XXI века приближаются по форме к рассказу, насыщены яркими красками, формы становятся более свободными [Жанр жития в русской духовной
литературе 2010: электронный ресурс].
- 124 -
Таким образом, мы видим, что повествование современного жизнеописания с его динамизмом, последовательностью изложения материала и сюжетностью характеризуется тягой к беллетристичности. Часто описываются
переживания героев: самого миссионера, его близких и знакомых, а также
других лиц: «Слава Богу! – слетело с уст отца Макария, и глаза его пристально взглянули на бежавшего к ним ребенка…» [Жизнеописание преподобного Макария 2009: 15]; «Нет! Я там (в лесу) не один! Там есть Бог, как
и везде есть Бог! Там есть Ангелы, святые!..» [Преподобный Герман Аляскинский 2006: 382]; «– Остановись! – вскричал отец Макарий, хватая его
за руку. – Не смей. Господа моего, Искупителя ты не тронешь, безумный...»
[Жизнеописание преподобного Макария 2009: 18].
Характерной чертой беллетристичности в произведении является и обращение автора к читателю, которое связано с описанием структуры рассказа; например, следующие маркированные вставные конструкции: «… До этого было еще почти четыре года службы в Костроме и более полугода жизни
в Киево-Печерской Лавре» [Нестеров 2005: 23]; «Но это осмысление пришло
к о. Макарию позже» [Жизнеописание преподобного Макария 2009: 6]; или:
«Осознание пришло позже, сейчас же он чувствовал себя придавленным мощью архиепископа Иова…» [Жизнеописание преподобного Макария 2009: 8];
«Это были первые слова, произнесенные Иваном для народа Божия. Тогда ни
он, ни люди, бывшие в церкви, не могли предположить, что вся дальнейшая
его жизнь будет освящена этими пророческими словами…» [Путешествия и
подвиги Святителя Иннокентия 1999: 8].
В жизнеописании часто используются элементы мемуарного характера,
а именно упомянутые выше воспоминания очевидцев, людей, которые близки святому, а иногда и его врагов. Все они словно являются помощниками
агиографу в написании жития. Использование в тексте воспоминаний является важной чертой современного жанра жизнеописания, отличающей его от
древнерусского жития.
- 125 -
Оригинальным и проблемным с точки зрения житийной направленности являются «Путешествия и подвиги Святителя Иннокентия, митрополита
Московского, апостола Америки и Сибири» [Путешествия и подвиги Святителя Иннокентия 1999]. Данный текст, на наш взгляд, мало похож на жизнеописание как таковое, потому что очень приближен и к жанру рассказа, и к
жанру путешествия, однако оно в общем плане соответствует требованиям
агиографического канона. На наш взгляд, его лучше обозначить следующим
образом: жизнеописание святого в форме рассказа-путешествия. Оно имеет
ряд отличительных признаков от древнерусских житийных текстов. Далее мы
рассмотрим некоторые особенности данного произведения. Во вступительной части жизнеописания святого дано обращение автора к читателям, в котором объясняется цель написания этого текста: «Надеемся, что эта книга
будет не только полезной и занимательной, но и поможет читающему задать себе вопрос: на какое служение Богу и людям призываюсь я?» [Путешествия и подвиги Святителя Иннокентия 1999: 4]. Эта цитата важна постольку, поскольку во всех рассмотренных нами современных жизнеописаниях
прямого объяснения автором причины написания жития не было, а в данном
тексте эта мысль определена достаточно четко. Это жизнеописание, как
представляется, больше ориентировано на детей юного возраста, так как с
самого начала характеризуется красочностью, великолепием характеристик,
словно в сказке. Интересно представлены и сведения о рождении святого
Иннокентия: «В 1797 году, 26 августа, в день празднования Владимирской
иконы Божией Матери, у пономаря Ильинской церкви Евсевия Попова родился сын» [Путешествия и подвиги Святителя Иннокентия 1999: 6]. Ласково автор называет юного святого Ваней (впоследствии его нарекли Иннокентием),
описывает очень детально некоторые события из детства.
Известно, что жизнь человека Древней Руси, а особенно человека духовного звания определялась богослужебным кругом, отсюда и цикличность
времени, представленного в тексте: «От Пасхи до Троицы…От Троицы до
Петрова дня…» [Путешествия и подвиги Святителя Иннокентия 1999: 7].
- 126 -
Мы уже отмечали, что для жизнеописания характерны монологи подвижника, которые в той или иной форме и степени содержат в себе поучительные наставления, советы или просто размышления и т.д. В тексте о митрополите Иннокентии монолог представлен в письме миссионера к дочери
следующим образом: «Пишу тебе, плывя по реке Амуру. Плывем мы по нему
уже 15 дней… Ты в письме твоем просишь меня научить тебя спасаться.
Ах, Пашенька! Сам я готов у тебя просить совета – как мне спасаться.
Давно уже начал учиться, и все еще учу азы… Ты говоришь, что нет у тебя
смирения и послушания, и что ты ленива молиться Богу. Истинное смирение, милая моя, есть дар Божий; следовательно, его нельзя иметь, когда хочется, его надобно достигать, а оно достигается тем, между прочим, чтобы никогда и нигде, и ни в чем не считать себя выше других, ни на кого не
сердиться, никогда не считать себя невинною или правою… Ты говоришь
еще, что не можешь преодолеть своего гнева. О милая моя! Этот враг у
тебя самый лютый и самый неутомимый и неотвязчивый, потому что он в
твоем характере… Что же тебе сказать на это? То же – борись сколько
можно...» [Путешествия и подвиги Святителя Иннокентия 1999: 131]. Мы
видим, что данный монолог высоко диалогичен, наполнен риторическими
вопросами и восклицаниями, чувством участия, переживания за своих родных и мир в целом, желанием поиска истины и спасения во славу Христа.
Заканчивается произведение эпилогом, в котором традиционно обозначаются день кончины и прославления подвижника в лике святых, а также
приводится молитва. Нам кажется, что «Путешествия и подвиги святителя
Иннокентия, митрополита Московского, апостола Америки и Сибири»
Н.В. Романова и Н.Ю. Лазарева, с одной стороны, можно отнести к жанру
жизнеописания, так оно в общем плане соответствует агиографическому канону. С другой стороны, уже само название этого произведения – «Путешествия…» – отсылает нас к жанру иному, а именно жанру путешествия, основой которого, прежде всего, является познавательная задача, но автор может
ставить и другие задачи. Отсюда и описание странствий героя, далеких от
- 127 -
Центра России народов и т.д. Однако все эти черты жанра путешествия объединены основной деятельностью миссионерства: привлечением людей к вере
и обретением спасения на небесах, показом святости героя и его праведного
пути, несмотря ни на какие препятствия. Последнее же являются приоритетным направлением житийного жанра.
Итак, мы видим, что в жизнеописании XX – начала XXI века во многом
меняется содержание и сама сущность жития, а также его место в культурном контексте. Изменения происходят в композиции, языке, отношении к историчности и т.д. Это происходит потому, что изменяется само направление
движения мысли. Как отмечает Русская Православная Церковь, ранее святой
человек воспроизводился с точки зрения идеала святости, то теперь «сама
святость рассматривается сквозь призму личности святого» [Жанр жития в
русской духовной литературе 2010: электронный ресурс].
Одной из задач изучения текста в стилистическом аспекте является обнаружение образа автора, его языкового воплощения. Н.С. Болотнова дает
следующее определение: «образ автора это – 1) одно из проявлений глобальной категории субъективности, выражающей творческое, созидательное начало в разных видах деятельности, включая речевую; 2) основная категория
текстообразования, наряду с образом адресата формирующая лингвистические и экстралингвистические факторы текстообразования; 3) художественная категория, формирующая единство всех элементов многоуровневой
структуры литературного произведения; 4) образ творца, создателя художественного текста, возникающий в сознании читателя в результате его познавательной активности» [Болотнова 2003: 253]. Образ автора в современной
стилистике художественной литературы необходимо изучать в коммуникативно-деятельностном аспекте не только в свете категории субъектности, но
и категории адресованности. Наглядно его образ выражается в идиостиле писателя, то есть «совокупности языковых и стилистико-текстовых особенностей, свойственных речи писателя, а также отдельных носителей данного
языка в рамках данного функционального стиля» [там же: 95]. В силу мето- 128 -
дической сложности полного анализа текстов и недостаточности описания
лишь специфических, индивидуально-авторских языковых средств, необходимо «укрепление» единицы лингвистического анализа. Такой единицей, по
мнению М.П. Котюровой [Котюрова 2003: 98], является текстовая категория,
понимаемая в качестве комплекса языковых единиц, объединенных на функционально-семантической основе. Идиостиль писателя проявляется как в отношении состава категорий, выраженных в тексте, так и в отношении пользования этим гибким инструментом оформления речи. Взаимодействие текстовых категорий – подчеркнутой логичности/ассоциативности, связности/фрагментарности,
фактологичности/
гипотетичности,
нейтрально-
сти/оценочности и др. – формирует доминирующую категорию текста, реальное «наполнение» которой языковыми единицами способствует выражению творческой индивидуальности. Одним из ярких проявлений идиостиля
является использование иностилевых вкраплений. Ранее мы уже приводили
примеры включения в текст жизнеописания элементов официально-делового
стиля. Добавим только, что появление подобных вкраплений с определенной
текстообразующей нагрузкой свидетельствует об индивидуальном их использовании.
Отметим, что искусство Древней Руси выражает коллективное чувство.
Поэтому много в текстах житий предопределено не автором, а конкретным
жанром. В каждом жанре есть определенный сложившийся образ автора.
Древнерусская литература существует как единое целое. Как справедливо
отметил Д.С. Лихачев, «в письменности было "одновременно", а вернее, вневременно, все, что написано сейчас или в прошлом. Не было ясного сознания
движения истории, движения литературы, не было понятий прогресса и современности, следовательно, не было представлений и об устарелости того
или иного литературного приема, жанра и пр.» [Лихачев 1987: 85].
Далее рассмотрим образа автора древнерусских житий и современных
жизнеописаний. И.П. Еремин по этому поводу пишет следующее: «Многие
авторы привнесли в житийные тексты черты индивидуальной стилистики:
- 129 -
новые синтаксические конструкции, лексические и словообразовательные
элементы, специфическую метафоризацию текста. С одной стороны, это способствовало эволюции древнерусского житийного жанра и во многом предопределило его расцвет, который пришелся на XV-XVI века, с другой – послужило одной из главных причин его исчезновения, а точнее, перехода в
другие, уже не столько религиозные, сколько художественные жанры: биографическую повесть, автобиографию и др.» [Еремин 1966: 236].
Сразу отметим, что авторы современных жизнеописаний проявляют
свою личность в тексте очень скромно. Они не дают развернутых характеристик своего «Я» как такового, потому что главное в произведении – показать
не себя, а святость героя, который является образцом поведения для человека. Автор в структуре самого произведения практически не дает сведений о
себе, своем детстве, не включает в текст и ярко выраженные личные эмоциональные характеристики по тому или иному событию. Лишь изредка можно
встретить краткую информацию о составителе жития. Как правило, образ автора в житии/жизнеописании соотносится с духовным лицом, священнослужителем, в качестве которого выступает мужчина, являющийся своеобразным посредником между церковью и населением.
На важность изучения проблемы образа автора указывал еще В.В. Виноградов, который говорил: «Вопросы о речевой структуре "образа автора"
занимают очень важное место в науке о языке художественной литературы.
Иногда именно в этом кругу стилистических явлений отыскивается разгадка
композиционной структуры художественного произведения, его внутреннего
стилистического единства. Индивидуальный стиль писателя, его качественные своеобразия в значительной степени определяются формами воплощения
"образа автора" в произведении этого писателя» [Виноградов 1958: 26-27].
О том, что представляет собой «образ автора», единого мнения у исследователей не существует. Например, Д.С. Лихачев предложил концепцию
безликости авторской позиции древнерусской литературы. По его мнению,
«данная литература анонимна не столько внешним отсутствием авторского
- 130 -
имени, сколько внутренней характеристикой подобного текста, так как житие
основано на смирении, безоговорочном и безликом послушании автора
Древней Руси» [Лихачев 1970: 54]. Полностью согласиться с мнением Д.Н.
Лихачева невозможно, так как создается впечатление, что в житийном тексте
совсем отсутствует авторская позиция, а это не совсем так, хотя не стоит
упускать из вида факт, что в большинстве житийных текстов личностное начало приглушено.
Наиболее последовательно эту проблему разработал В.В. Виноградов,
который рассматривал образ автора в качестве главного элемента языковой
композиции произведения, организационным началом смыслового пространства текста. По В.В. Виноградову, образ автора – это «концентрированное
воплощение сути произведения, объединяющее всю систему структур повествования в их соотношении с повествователем-рассказчиком и через них являющееся идейно-стилистическим фокусом целого» [Виноградов 1971: 181].
В.В. Виноградов формулирует основную роль, которую выполняет образ автора в произведении: «В образе автора, в его речевой структуре объединяются все качества и особенности стиля художественного произведения: распределение света и тени при помощи выразительных средств, переходы от одного стиля к другому, перемены и сочетания словесных красок, характер оценок, выражаемых посредством подбора и смены слов и фраз, своеобразия
синтаксического движения» [там же].
Творческая индивидуальность древнерусского писателя, его авторская
инициатива создают особую модель жанровой системы, несколько отличающуюся от заимствованной. Если византийский агиограф даже не мыслил о
написании жития императора или воина, то на Руси одним из первых оригинальных житийных произведений становится житие княжеское – «Житие Бориса и Глеба», «Житие Александра Невского» и др. То есть, мы видим, что на
языковую композицию текста очень повлияла субъективная воля писателя,
которая разрушала агиографический языковой канон.
- 131 -
В таком древнерусском произведении как «Житие Стефана Пермского»
(конец XIV века) автор постоянно рассказывает о себе: место учебы, авторский замысел, история создания произведения, его задачи. Оригинально то,
что в тексте есть особая глава «Плач и похвала инока списающа» – это плач
автора о смерти епископа Пермского и похвала святому. Образ автора здесь
проникнут скорбью, эмоциональным и лиричным ощущением: «Увы мне!
Кто во мне пламень угасит, кто мне тму просветит? Увы мне! Волнуяся
посреде пучины житийского моря, и како постигну в тишину умиления и како дойду в пристанище покаяния? Но яко добрыи кормник сыи, отче, яко
правитель, яко наставник, из глубины меня от страстей возведи, молюся»
[Иванова 2007: 74]. В современном жизнеописании подобных высказываний
автора встретить практически невозможно, также как и самоуничижительных
формул. Он просто описывает действительность, опираясь на фактический
материал.
Так же, как и в житийных текстах древнерусского периода, в жизнеописаниях часты ремарки автора, его замечания, которые связывают различные части повествования и являются своеобразными формулами: «яко же
прежде рекох, о нем же преже рех, его же выше помянухом»; в жизнеописаниях – «но это осмысление пришло к Макарию позже» [Жизнеописание преподобного Макария 2009: 6] и т.п.
Безусловно, образ автора является главной составляющей языковой
композиции, определяющей структуру произведения. А в нашем случае,
именно антиномия автор – герой является основным принципом построения
житийного текста. Таким образом, в одних произведениях автор просто излагает ход событий, в других является участником этих событий, а в третьих
происходит синтез того и другого – автор и герой слиты в одном лице.
Так, в «Житии протопопа Аввакума» автор и герой – «одно целое, что
усиливает личностное начало произведения. Все в тексте проходит через
систему его восприятия, мировоззрения, настроения. То есть речь идет об авторизации – отношении автора к содержанию сообщения, его оценке, кото- 132 -
рая проявляется на разных уровнях строения текста. Житие Аввакума похоже
на монолог, с которым автор обращается к читателю. Он рассказывает о своих трудностях, победах, видениях, душевных переживаниях (он «тужит»,
«рыдает», «вздыхает», «горюет») и т.д.» [Золотова 1973: 263]. Автор и герой
предстают как борцы, подвижники, искренне верящие в праведность своих
идей и веры. В современных же жизнеописаниях автор просто рассказывает о
своем герое от рождения до смерти, опираясь на различные свидетельства
других церковных деятелей и др. Нами не было встречено ни одного жизнеописания, в котором автор и герой являлись бы чем-то целым.
Например, в таком произведении как «Жизнеописание Макария Глухарева», автор показан как своеобразный наблюдатель за происходящим, но
свои наблюдения он фиксирует, основываясь на воспоминаниях известных
личностей, лично знакомых с миссионером. Так, например, из воспоминаний
Михаила Чевалкова – первого алтайского священника: «Однажды в осенний
день, когда сентябрь подходил уже к концу, я, ворочась из пихтача, увидел о.
Макария, идущего к дому Бориса. Было тихо. Люди, пользуясь ясными днями,
ушли по делам…, и меня потянуло послушать речь о. Макария. Прячась за
деревьями, я подошел совсем близко к крыльцу, на котором, насупившись, сидел Борис, угрюмый и злой» [Жизнеописание преподобного Макария 2009:
24]. Автор скромен, он понимает духовное превосходство миссионера над
собой. В свою очередь, авторы воспоминаний иногда рассказывают и о своей
жизни: «Этой осенью я крестился, и меня назвали Михаилом; крестились и
отец, и сестры и жена» [Жизнеописание преподобного Макария 2009: 24].
Такие небольшие вкрапления о жизни очевидцев иногда встречаются на
страницах жизнеописаний, однако об их внешности, характере составитель
жизнеописания, да и, вероятно, сам очевидец, информации не дает. Из «Жизнеописания Макария Глухарева» мы узнаем, что Михаил Чевалков и святой
знакомы. М. Чевалков изредка сообщает: «Я спешно обошел его с желанием
предупредить о. Макария, но он уже отворил двери и сошел с крыльца, торопясь и не глядя на меня, подбежавшего к нему» [Жизнеописание препо- 133 -
добного Макария 2009: 25]. Таким образом, воспоминания помогают автору
в организации текста, а отсюда и в формировании собственного образа, так
как автор отбирает только самые интересные воспоминания о жизни святого,
только те, которые с его точки зрения полнее смогут раскрыть божественную
сущность героя.
Изучая образ автора, В.В. Виноградов указывал на своеобразные его
«лики». Отметим, что к образу автора можно отнести не только его характеристику как действующего лица, но и элементы стиля автора, которые также
являются отражением его образа. «То, какие изобразительно-выразительные
средства использованы для реализации художественного замысла, и их композиционное оформление – все это объединяется образом автора», – пишет
В.В. Виноградов [Виноградов 1978: 165]. Иными словами, здесь идет речь о
творческом подходе автора к произведению, его индивидуальной манере изложения. Ведь помимо сюжета в произведении имеется грамматический контекст: структура предложения, порядок слов, использование определенных
лексем, суффиксов и т.д., что, по определению В.В. Виноградова, является
своеобразными «словесными рядами» [там же].
«Также целесообразно упомянуть об авторском подходе к цитатам, который у каждого автора, конечно же, различен. На наш взгляд, набор цитат
является фоновым знанием писателя, а поэтому мы можем выделить из них
наиболее предпочтительные составителю жития. Оформление цитат в текстах также разное: одни даются кратко, но точно к месту; другие только дают
ссылку на него; третьи представлены очень обширно; а есть такие, которые
настолько хорошо вплетены в ткань произведения, что из авторского текста
их вычленить достаточно трудно» [Грекова 2012: 112-113].
В современных жизнеописаниях, как было отмечено уже не раз, в основном цитируются слова из Библии, часты цитаты слов самих миссионеров,
а также людей, которые были знакомы с подвижником: «По свидетельству о.
Макария «в епископском служении Иова господствовала сила яростная, разрушающая всякое бесчиние и истребляющая всякое зло» [Жизнеописание
- 134 -
преподобного Макария 2009: 6]; «Давно это было…, мы с отцом Макарием с
проповедью ездили…» (из свидетельств протоиерея Стефана Ландышева)
[Жизнеописание преподобного Макария 2009: 20].
Таким образом, образ автора – это форма словесной художественной
реализации автора в произведении. Автор активно вплетен в литературный
процесс, он создает новые жанры и изменяет традиционные, в тексте он является субъектом речи, действующим лицом, а также с помощью индивидуального стиля воплощает собственный образ.
С точки зрения стилистики значимым жанрообразующим признаком
является и образ адресата. Отметим, что в проанализированных текстах
жизнеописаний прямого указания на адресата нет. На кого жизнеописание
ориентировано? Зачем автор его пишет? На эти вопросы человек получает
ответ в ходе комплексного рассмотрения текста. Но есть и исключения. Автор «Путешествий и подвигов святителя Иннокентия» перед собственно житийной частью отмечает, что данное произведение ориентировано на молодое поколение, которое подражает своим героям. Несмотря на то, что общественные идеалы сменились, опыт святости все-таки не утерян. «Однако, –
как отмечает А. Зайцев, – можно говорить о том, что сейчас чаще интересуются не особенностями спасения того или иного праведника, не подробностями его пути к спасению, а возможностью получить помощь по молитвам
этого святого» [Зайцев: электронный ресурс].
Итак, образ адресата древнерусского жития и современного жизнеописания существенно изменяется во времени. Тексты житий святых имели для
народа особо важное значение, они были самым распространенным жанром
Древней Руси. Сейчас же жизнеописания хоть и рассчитаны на широкий круг
читателей, имеют намного меньшую популярность [там же]. Меняется не сам
«широкий читательский круг» как таковой, а его качество: в частности, поменялось восприятие времени и жизненные идеалы населения России. На
наш взгляд, читатель современного жизнеописания является либо глубоко
заинтересованным, либо глубоко верующим во Христа лицом. К тому же, от- 135 -
ношение к религиозным произведениям древнерусского и современного читателя заметно отличается, так как меняется само отношение к книге [Жанр
жития в русской духовной литературе 2010: электронный ресурс].
К. Ковалев-Случевский выделяет два разных образа читателя в современном
жизнеописании: 1) простой человек; 2) церковный деятель, в отличие от первого глубже проникающий в произведение. Отсюда и два уровня восприятия
текста. Поэтому необходимо создавать интересные и оригинальные произведения, оставаясь в русле «житийности», сохраняя православный взгляд на
мир [Ковалев-Случевский 2007: электронный ресурс].
Раньше человек находился внутри церковной традиции, при чтении
жития ему были важны штрихи к духовному портрету, а не бытовые детали и
подробности. Тексты воспринимались духовно, но не исторически. В настоящее же время жизнеописания многих святых знает лишь малый круг людей, несмотря на то, что рассчитаны они на всех. Жанр житийной литературы
опирается на традицию, но для светского человека он будет сложен для восприятия.
Таким образом, агиографический жанр XX века достаточно неоднороден. Четко очерченных границ жанра нет. Как уже отмечалось, это происходит потому, что агиографический жанр в конце XX века возрождается вновь
после некоторого перерыва, некоторые традиции теряются. К тому же, в новых условиях современным авторам приходится искать новые литературные
формы для жанра. Наблюдается тенденция к поиску оригинального стиля.
Однако, несмотря на это, общие черты агиографического жанра сохраняются,
но приобретают особую уникальность и неповторимость.
3.2. Языковое воплощение жанра жизнеописания святого
Языковое воплощение жанра жизнеописания можно рассматривать как
в плане стилистики языка (характеристика языковых средств), так и в плане
стилистики речи (характеристика организации этих ресурсов) [Листрова- 136 -
Правда, Расторгуева 2006]. В предыдущем параграфе мы эту тему уже затронули. Далее систематизируем языковые особенности современного агиографического текста. Итак:
1) Жизнеописание, как и житие, можно отнести к церковнорелигиозному стилю.
2) Рассмотрение лексических средств жизнеописания в функционально-стилистическом аспекте позволило выделить: нейтральную лексику (общеупотребительную), церковно-религиозную, а также собственно алтайскую лексику.
Нейтральная лексика отличается тематической безликостью, в нее входят слова всех частей речи, она занимает значительное место во всем объеме
текста: сел, жизнь, шуметь, восток, деревья, буря, волна, столица, книга, поездка, радостно, из, как, заблестел, говорила, подумали и др.
Церковно-религиозную лексику можно разделить на церковную и религиозную. Церковная лексика отражает:
а) предметы культа, церковной утвари, устройство храма: икона, рясы,
алтарь, клирос, свещница, крест;
б) церковные обряды, обычаи и праздники: утреня, Великий пост,
крещение, постриг, молитва, проповедь, крестное знамение, «служил чередную седмицу», Пасхальная неделя, Троица, Петров день, Успение, Покров,
Рождество и др.: «Преп. Макарий всегда крестил только после оглашения
(ознакомления с основами веры), поручал крещенного надежному восприемнику» [Жизнеописание преподобного Макария 2009: 22];
в) наименование священнослужителей: архиерей, пономарь, епископ,
настоятель, архимандрит, архиепископ, инок, иеродиакон, иеромонах и др.;
г) церковноадминистративные единицы: христианский храм, собор,
церковь, Киевская Лавра, Екатеринославская духовная семинария, Глинская
пустынь, Костромской Богоявленский монастырь Орловской епархии и др.
Религиозная лексика используется для обозначения:
- 137 -
а) Святой троицы и Богородицы: Господь, Иисус Христос, Бог, Сын
Божий, Бог-Свет-Христос (триединство), Провидение Божие, Всеблагой
отец Небесный; Владыка всесвятый, всемогущий, всеведущий и всем управляющий; Единый истинный Бог, Святая троица, Благая Матерь Бога и т.д.;
б) существ, явлений и качеств, воплощающих зло и порок: грех, дьявол,
косность и зло, соблазны, плотская страсть, искушение, нечистота, грешен, гордость, порочные наклонности, рабство греха, «душа очищается от
черных, нечистых и гнилых кровей своеволия и глупости» [там же: 11];
в) библейских книг, религиозной литературы и ее персонажей: Библия,
Евангелие (от Марка, от Матфея, от Луки, от Иоанна), Ветхий и Новый
Завет, Апостол, Иов, Моисей, Иоанн, книга Деяний, псалмы, краткая Священная история, краткий катахезис Филарета, огласительные поучения,
сборник молитв, часослов, Голгофа, «сошел с Креста» и др.;
г) христианских добродетелей: христианская жизнь, православная
мысль, попечитель бедных, крепость духа и др.;
д) именований религиозных понятий: вера, христианство, православие;
е) именования христианских святителей: Дмитрий Ростовский, Сергий
и Герман Валаамские и др.
Общекнижная лексика в тексте представлена отвлеченными существительными (благонравие, прилежание, самопожертвование); глаголами со
значением абстрактности с возвышенной оценкой (почитается); прилагательными, отражающими положительную или отрицательную оценку («самый лютый, самый неутомимый и неотвязчивый враг», истинное смирение,
доверчивый и чистый, горячая и великая любовь, добрый); причастиями (всемогущий, всеведущий); деепричастиями (глубоко веря, довольствуясь, не засыпая, сложив руки, имея в своем сердце).
В составе лексики письменной речи современного жизнеописания много разговорных, просторечных, устаревших слов и выражений разных частей
речи, например: «Весь Петербург облетели слова новоназначенного обер- 138 -
прокурора Святейшего Синода, сказанные знакомому: "Поздравь меня! Я –
министр! Я – архиерей, я – черт знает что!? ". Архиереи шли к нему на прием как на муку, снося и окрики, и невежественные поучения, и присловья, высказываемые без стеснения: "Пусть-ка сунутся на меня жаловаться! Я им
клобуки-то намну!"» [Жизнеописание преподобного Макария 2009: 39]; небось (прост. и обл. в зн. «пожалуй, вероятно»), надобно (устар. и прост. в зн.
«нужно»), слыхали? (разг. в зн. «удивление»), хворать (прост. в зн. «болеть»),
хула (устар. и книжн. в зн. «резкое осуждение»), врачебница (слав. в зн.
«больница»), очи (устар.), уста (устар.), давеча (устар. и прост. в зн. «недавно») и т.п.
На принадлежность к определенному времени и культуре указывает
обилие в текстах коренной алтайской лексики. Так, в «Жизнеописании преподобного Макария»: каранеме (злые духи), каии (березы), тере (тополя),
курюмесь (дьявол), сыгын-ай (сентябрь), кол-куреэчи (гадающий по рукам),
ти-мирыт (черемуха), толмач, аил, камланье, байга (конная скачка) и т.д. В
тексте часто встречаются многочисленные географические названия: Бия,
Бийский округ, Бийск, Барнаул, село Майма, Смоленское, Буланиха, Телецкое
озеро и др.
Иной лексический характер отмечается в «Путешествиях и подвигах
Святителя Иннокентия». Произведение переполнено лексикой мореплавательного характера: фрегат, шквал, бом-брамсели (паруса на верхней части
мачты), рейд (часть водного пространства для маневрирования и погрузки
судов), пассат (ветер), бриг (парусное двухмачтовое судно), губа (морской
залив у устья реки) и др. Текст отмечен такой региональной лексикой, как:
зипун, чарки, верста, алеут, камчадал, шаман, тоѐн (старейшина у американских народностей), колоши (название людей по необычному сенскому украшению, которое называлось калуга), тайши – старейшина и др. В житиях
Сибирских миссионеров особое место отводится описанию той местности,
народов, где ведут свою деятельность святые; отсюда использование названий народных обычаев и костюмов такого народа, как алеуты: парка, кам- 139 -
лейка и прочее. Отмечается использование лексики, передающей состояние
человека, а также способы предотвращения данного состояния: «Тошнота,
головокружение, слабость не дают человеку подняться с койки и отравляют неприятнейшими ощущениями почти всякое морское плавание. Владыка
нашел на удивление простой способ избавиться от укачивания на море…,
держа за щекой сырую луковицу» [Путешествия и подвиги Святителя Иннокентия 1999: 93].
3) Жанру жизнеописания церковно-религиозного стиля присущи
следующие грамматические особенности:
а) употребление имен существительных с суффиксами -ость, -ство, ние, -ие, -ени (устроение, исключение, исцеление, смирение, прилежание, отношение, искушение, раздражение, безудержность); существительных, образованных путем сложения основ (благонравие, богоподобие, самоотвержение);
б) использование прилагательных простой и сложной превосходной
формы (достойнейший, важнейшее направление, самый лютый, «Макарий –
одна из самых светлых личностей», «Святейший Синод», Высочайшее имя,
всесвятейший и др.);
в) употребление действительных и страдательных причастий и деепричастий: хранимый, сопутствуемый, пораженный; «И, продолжая рыдать, я
покрыл поцелуями маленькие, тонкие руки, а он, все стоя на коленях, улыбался мне, смущенно и взволнованно отнимая у меня свои руки» [Жизнеописание
преподобного Макария 2009: 33]; «Он сам и его сотрудники, учась медицине…» [там же: 35]; «Растроганный до глубины души, о. Макарий, благословивший всех в последний раз, стал подниматься в гору» [там же: 46]; «Затем
призвал своего келейника и повел его за руку вместе с собой вдоль дороги,
лежавшей через широкий луг» [там же: 47];
г) включение в текст архаичных форм имен существительных, прилагательных, глаголов и других частей речи (отче, настави, святаго, сей, аз же
глаголю, пред, други, драгой, сынове, на небесех).
- 140 -
4) Для стилистического анализа немаловажное значение имеет и
рассмотрение синтаксических особенностей текста. В жизнеописаниях
отмечено использование следующих конструкций (сразу скажем, что некоторые пункты мы только обозначим для обобщения, так как их примеры приводились в предыдущем параграфе):
а) сложные предложения превалируют над простыми;
б) тексты оснащены причастными и деепричастными оборотами: «И
жутко мне стало, привычному ко всему этому, в ту ночь и тоскливо» [Жизнеописание преподобного Макария 2009: 29]; «…его лицо, освещенное молниями, было кротко и спокойно»; «Я сознавал, что он прав; но, посмотрев на
вспененную бурную реку, бешено несущую свои быстрые волны, остановился
в нерешимости» [там же: 30]; «Быстро пройдя мимо оставленных всадниками лошадей, он остановился у пня старой березы и, раздвинув инородцев,
склонился над упавшим. Алтайцы расступились перед ним, за минуту гневные, пьяные, они теперь испуганно глядели на потерявшего чувство отца
Элески, в темноте налетевшего на пень, выпавшего из седла и теперь обеспамятевшего, и на старца, которого только что ругали уста сраженного
человека» [там же: 19];
в) простые предложения осложнены однородными и уточняющими
членами предложения, вводными словами: «… а я медлил, позорно медлил,
точно парализованный» [там же: 30]; «В Екатеринославе (ныне Днепропетровск)…» [там же: 6]; «Беседовал с ними и на дому, давал свои книги, деньги и
съестное, которое по старой привычке ему, как инспектору, несли со всех
сторон [там же: 7]; «Это, несомненно, духовный человек» [там же: 8]; «Киевская Лавра, в которую о. Макарий прибыл, показалась ему "слишком шумной", и он попросился в Китаевскую пустынь, в 7 км от города, находящуюся
в месте тихом и прекрасном. Здесь он занимался переводами, в частности,
переводил на русский язык Слова преподобного Феодора Студита. Затем,
избегая предложенного ему настоятельства или, по мнению других исследо- 141 -
вателей, ища истинного духовного руководства, он переводится в Глинскую
пустынь Курской губернии» [там же: 9];
г) в тексты широко привлекаются цитаты из Библии, молитв, высказываний духовных лиц. Подобные цитаты являются важным стилистическим и
языковым фактором воплощения жанра жития как церковно-религиозного
стиля: «Святое Писание утверждало: «Итак вера от слышания, А слышание
от слова Божия» (Рим. 10, 17) и говорило устами Иисуса Христа: «Исследуйте Писания: ибо вы думаете чрез них иметь жизнь вечную; а они свидетельствуют о Мне» (Иоан, 5, 39)» [там же: 41];
д) в текстах обширно присутствуют элементы литературно обработанного синтаксиса. Они, как правило, используются в сверхфразовых единствах: анафора, риторические вопросы, синтаксический параллелизм, вопросно-ответные конструкции;
е) отмечается инверсия согласуемого компонента в словосочетаниях.
Это обусловлено стилем и жанром текста, а также влиянием церковнославянского языка: для гордости ученой; нервы утешает; школа Христова; Господь милостивый; жизнь вечная; вода живая; душа девственная; ряса старенькая, теплая и т.д.;
ж) в структуре текстов иногда наглядно представлена диалогизированная прямая речь: «Что ты, отец Макарий, забился и сидишь тут в темноте?» – спрашивал его гость. «Что мне делать, когда я так слаб и чувствую,
что везде дует», – отвечал монах» [Нестеров 2005: 35].
з) в произведениях наблюдается использование неполных предложений: «Кричал мальчик-келейник: – Тону! Тону!!»; «– Медведи! – крикнул он
своим слабым голосом, близко склоняясь к нам, чтобы быть услышанным»
«– Абыз!?» [Жизнеописание преподобного Макария 2009: 30]; или в диалоге
[там же: 18]:
– Элеска больше не сын тебе, – обратился он к толстому, сильнее всех грозившему человеку. – У него отец – Спаситель и Господь, Которого полюбило
- 142 -
его сердце... если дитя тебе дорого, ты можешь вернуть его к себе, если
тоже придешь к Богу.
– Ах, ты... – затрясся от злости пьяный алтаец, – да я тебя, старый...
И он замахнулся плетью на архимандрита, тот не откачнулся даже, но
спутник, видимо менее пьяный, схватил алтайца за руку.
– Одурел, – выскочил из-за хвороста Иеремия. – Гость мой, не смей... дуй
меня, пьяница, дуй, а его не трогай...
– Нельзя трогать... забыл, что он старый, – загудели из толпы собравшихся
улалинцев и среди приехавших. – Ай, ай, совсем одурел.
– Зачем Элеску?.. Зачем сына?.. Твой Бог худой... зачем сманил... ой, какой
худой твой...
– Остановись! – вскричал отец Макарий, хватая его за руку. – Не смей. Господа моего, Искупителя ты не тронешь, безумный;
и) используются обращения, в том числе развернутые: «Выспался, милый?»; «Ну, что ты, милый, Господь с тобой, успокойся», «Послушайте,
други и братья!». Или в молитвах: «О Владыко всесвятый», «О всесвятейший, всемогущий Боже!», «Батюшка, родимый, благослови!» и т.д.;
к) побудительность предложения, выражающего совместное действие
или приглашение к нему, передается с помощью формы глагола 1 лица мн. ч.
(посмотрим, попробуем, говорим, стараемся, посещаем): «О действиях миссии теперь только то скажу, что мы по силам, по случаям, какие получаем
от провидения Божия, говорим полудиким здешним татарам о Боге истинном… Стараемся между тем не терять из виду новокрещеных, посещаем их
и, поучая их познанию Иисуса Христа Распятого и обязанностей христианских, вкупе с ними и сами поучаемся тому же» [Нестеров 2005: 57].
Таким образом, особенности содержания текста, его композиции, коммуникативной направленности, образа автора и адресата определяют своеобразие его лексических, морфологических, синтаксических языковых средств,
свойственных церковно-религиозному стилю в данной жанровой разновидности.
- 143 -
3.3. Образ святого как ключевая фигура текста жизнеописания:
особенности языкового выражения
Описание образа святого через концептуальную сферу религиозного
сознания и его языковую репрезентацию в текстах является важным направлением изучения агиографических текстов. Рассмотрим реализацию в тексте
жизнеописания образа святости с опорой на лингвоантропологические исследования, в которых образ человека предстает как центральный фрагмент
языковой картины мира.
Значимым для нас является то, что лингвокультурология изучает язык
и культуру в их взаимодействии (В.Н. Телия, Н.Д. Арутюнова, Ю.С. Степанов и др.). С этим направлением тесно связаны этнолингвистика, когнитивная лингвистика и социолингвистика, а также функциональная стилистика, в
рамках которой находится наше диссертационное исследование.
Отметим, что в современной лингвоантропологической семантике в
работах Г.А. Золотовой, Л.А. Уфимцевой, М.П. Одинцовой, Н.Д. Арутюновой, Ю.Д. Апресяна, Ю.Н. Караулова и др. языковой образ человека изучается в разных аспектах.
Во всех обобщенных моделях человек «характеризуется как субъект,
являющийся центром двух реальностей: внешней и внутренней (положительной и отрицательной), которые в текстах агиографического характера представляют, – по определению В.П. Завальникова, антиномичный аксиологический образ человека» [Завальников 2003: 28].
Главной идеей христианства является вера в загробную жизнь, поэтому
образ человека характеризуется праведностью, добротой, жертвенностью,
самоотречением, любовью к ближнему и т.п. Безусловно, эти составляющие
актуализируются и в текстах жизнеописаний, где на примере образа святого
выстраивается модель идеализированного облика человека, центральная для
определения концепта святости.
- 144 -
Конечно, наиболее полно рассмотреть репрезентацию образа человека
в языке, его связь с культурой и мышлением невозможно в рамках какого-то
одного направления. Поэтому необходимо интегрировать разные направления лингвоантропологии (работы В.П. Завальникова, О.В. Коротун, Л.Б. Никитиной, Н.А. Седовой и др.).
Итак, при анализе лексико-семантических единиц, а также различных
текстовых фрагментов мы, вслед за В.П. Завальниковым, опираемся на лингвоантропологический описательный метод, в который входит прием вычленения анализируемых смыслов и средств их экспликации путем контекстуального анализа лексических единиц, семантических структур текста, коммуникативных параметров и привлечения нелингвистических данных [Завальников 2003]. «Описание образа алтайского святого в русской языковой
картине мира обусловливает обращение к тем единицам языка, которые являются для русского национально-культурного сообщества традиционными
средствами характеристики святого человека, предопределенными жанровыми особенностями, в том числе строгим агиографическим каноном. Такими
средствами являются слова и словосочетания, связанные с концептом "святость"» [Никитина 2004].
Через призму лингвокультурологического понимания концепта языковой образ рассматривается как воплощение ментальной сущности, несущей
на себе национально-культурный отпечаток. Следовательно, в языковом образе человека отражена национально-культурная специфика интерпретации
человека как одного из объектов внеязыковой действительности [Антология
концептов 2007].
Для нас большое значение будет иметь такой важный признак текста,
как его коммуникативная направленность. При рассмотрении текста жизнеописания с точки зрения его коммуникативности, мы в первую очередь опираемся на понятие концептуальной структуры текста, которая находит в нем
словесное воплощение.
- 145 -
Трактовке термина «концепт» посвящено большое количество работ
(Е.С. Кубрякова, В.И. Карасик, И.А. Стернин), но единого мнения по этому
вопросу не сформировано. Как отмечает Л.А. Грузберг, концепт, прежде всего,
связан
с
анропологической
парадигмой
языкознания
и
когнитивно-
прагматической методологией и используется наряду с такими ключевыми
понятиями, как «дискурс», «картина мира» и др., для репрезентации мировоззренческих, интеллектуальных и эмоциональных интенций личности, отраженных в ее творениях – текстах [Грузберг 2003: 181]. Некоторые ученые полагают, что часть концептуальной информации имеет языковую «привязку»,
выражается при помощи языка, но часть этой информации представляется в
психике принципиально иным образом, ментальными репрезентациями другого типа – образами, картинками, схемами и т.п. Как интерпретаторы смыслов,
концепты постоянно уточняются и модифицируются. «Так как люди постоянно познают новые вещи в этом мире и поскольку мир постоянно меняется, человеческое знание должно иметь форму, быстро приспосабливаемую к этим
изменениям» (Л.В. Барсалоу; цит. по: [Грузберг 2003: 182]). «Концепты – это
скорее посредники между словами и экстралингвистической действительностью» [Краткий словарь когнитивных терминов 1996: 92]. В лингвокультурологии концепт мыслится как «культурно-ментально-языковое» образование,
своего рода «сгусток культуры в сознании человека, то, в виде чего культура
входит в ментальный мир человека, тот "пучок" представлений, понятий, знаний, ассоциаций, который сопровождает слово» (Ю.С. Степанов; цит. по:
[Грузберг 2003: 182]). В отличие от многих исследователей, Ю.С. Степанов
считает концепт и понятие различными сущностями: «В отличие от понятий
концепты не только мыслятся, они переживаются. Они – предмет эмоций,
симпатий и антипатий, а иногда столкновений» [там же]. По мнению ученого,
в структуру концепта, с одной стороны, входит все, что имеет отношение и к
строению понятия; с другой стороны, к структуре концепта относится все то,
что делает его фактом культуры: исходная форма, сжатая до основных признаков содержания история, современные ассоциации, оценки и т.д.
- 146 -
Под концептом, вслед за С.Г. Воркачевым, мы будем понимать единицу
коллективного знания/сознания (отправляющую к высшим духовным ценностям), имеющую языковое выражение и являющуюся одной из единиц мышления [Воркачев 2005].
В тексте жизнеописания концепт святости выражается при помощи номинативных полей, объединяющихся в следующие тематические блоки: благо, добро, смирение, кротость, самоотверженность, вера, учительство;
благовоспитанный, благочестивый, сердечный, ласковый и т.д. «Наличие
большого количества номинаций того или иного концепта свидетельствует о
высокой номинативной плотности данного участка языковой системы, что отражает актуальность вербализуемого концепта для сознания народа» [Антология концептов 2007: 294].
«Следует отметить, – акцентирует в своих работах И.В. Грекова, – что
концептуальные составляющие образа, передающие как портретное, так и
внутреннее состояние святого, принимают в тексте различные формы, имеют
разное категориальное значение. Если автор говорит о таком важном качестве святого человека, как «смирение», то здесь наглядно проявляется некое
постоянное свойство, без которого человека к лику святых причислить невозможно. Другое дело, когда автор употребляет глагол «смирился». В этом
случае уже проявляется процессуальность, делается акцент на том, что человек привел себя в это состояние усилием воли, показывается его духовная
борьба не только с окружающим миром, но и с самим собой» [Грекова 2012:
33].
В жанре жизнеописания, как и в жанре жития, концепт святости, с нашей точки зрения, является одной из важнейших текстовых составляющих.
От его воплощения зависит композиционное построение текста, его идейносемантическое содержание, а также построение самого образа святого с помощью языковых единиц, выражающих духовное содержание как главнейшее свойство человека в жизнеописании [Болотнова 2001]. Концепт является
главным связывающим звеном между различными компонентами любого
- 147 -
жанра, он позволяет посредством языковых единиц выразить духовное содержание образа.
М.Н. Казеннова в концепт святости включает следующие компоненты:
«Вера в Бога и любовь к ближнему; постоянная молитва и пост; смирение,
кротость и терпение; постоянное наблюдение за своими помыслами и действиями; послушание; отсутствие всякого излишества и т.д. Перечисленные
выше добродетели рождают особое отношение к смерти как началу новой
жизни. Свидетельством обретения святости также является указание на различные чудесные дарования, которые обретает подвижник как награду за неустанный духовный труд» [Казеннова 2007: 93-100]. На наш взгляд, целесообразным будет добавить в этот список ряд положений, касающихся жизни
именно святителя-миссионера. «Это активная деятельность, связанная с обучением грамоте и церковному писанию непросвещенных народов, перевод на
их языки богослужебных книг, строительство храмов, постоянная борьба с
природными стихиями, лечение от болезней и др.» [Грекова 2011: 16-19]: «Во
время повальной язвы, целый месяц, не щадя себя, он неутомимо посещал
больных, увещавал их терпеливо переносить страдания, молиться, каяться,
или приготовлял их к смерти» [Преподобный Герман Аляскинский 2006:
382]. Миссионеры обладают высокой силой убеждения. Так, например, беседа преподобного Германа Аляскинского «производила на слушавших его неотразимое впечатление. Особенно поражали собеседников ясность мысли,
четкость и глубина суждений. "Мы были безответны, дураки перед ним",
рассказывал капитан русского фрегата после встречи с отцом Германом»
(противопоставление простого человека и преподобного) [Преподобный
Герман Аляскинский 2006: 383].
Следует обратить внимание на тот факт, что «большая часть слов, составляющих идеальный образ человека в агиографической литературе, в современной языковой картине мира частично или полностью утрачивает отпечаток сакральности и переходит в обиходное употребление (мудрый, хитрый,
блаженный, святой)» [Завальников 2003].
- 148 -
Картина мира, эксплицируемая в жанре жизнеописания, формируется
при помощи определенных контрастных характеристик. Религиозный художественный мир жизнеописания представлен в виде строгих ментальных и
этических оппозиций: земное – небесное; истинное – ложное; обыденное –
сакральное; любовь к Богу – страх перед Богом и т.д. [там же].
Концепт святости является константой, обусловливающей появление
так называемого житийного канона, предполагающего единообразное построение всех агиографических текстов. А значит, при описании языковых
средств, которыми эксплицируется содержание концепта святости в структуре текста жизнеописания, мы можем говорить не только о новых языковых
элементах, выбор которых, по нашему предположению, диктует сам текст, но
и о сохранении жанрового единства различных вариантов житийных текстов.
Безусловно, концепт влияет не только на организацию структуры произведения, но и определяет языковые единицы, посредством которых выражается. Прежде всего, это проявляется в употреблении синонимических лексических единиц. Но конкретная историческая обстановка, окружающая святого, на наш взгляд, во многом оказывает влияние на написание и восприятие
текста жизнеописания. В частности, рассматриваемое нами «Жизнеописание
преподобного Макария (Глухарева) первоапостола Алтая» несет на себе отпечаток своего времени.
Концепт святости как когнитивная единица имеет свои формы выражения в тексте. Прежде всего, он характеризуется антиномичностью, которая
проявляется с самого начала жизнеописания Макария Глухарева. Автор вводит противопоставление сразу, разграничивая мир святого и мир простого
человека, – доброта и праведность противопоставляются злости и греховности. Это два противоположных содержательных плана. «Святой» – это идеальный, проникнутый высокими чувствами человек, обладающий божественной благодатью, посвятивший свою жизнь церкви и религии, а после
смерти признанный образцом праведной жизни и носителем чудотворной силы [Ожегов 1994: 695]. А «грешный» – это человек, нарушающий религиоз- 149 -
ные предписания и правила, это нечто вредное, дурное, противоположное
добру и святости в принципе [Ожегов 1994: 141].
«Подобные антиномии являются, на наш взгляд, своеобразным каркасом, на котором строится содержательный план произведения. Мы постигаем
сущность концепта не только через набор конкретных лексических единиц,
но и через очевидное противопоставление таких признаков, вводимых в произведение, как послушание, детскость, духовное начало, с одной стороны, и
гордыня, грех, зависть, непросвещенность – с другой.
Автор не просто вводит в текст данные антиномии, он наделяет их специфическими признаками, которые передают мировосприятие коренного населения. Ведь именно из жизнеописания мы узнаем, что в основе религиозных взглядов алтайцев-язычников прослеживается дуализм, то есть присутствие двух начал: светлого – Ульгень и темного – Эрлик» [Грекова 2012: 144].
Следовательно, перед миссионером стоит непростая задача – открыть и передать народу понятие о всемогуществе Бога-Христа, то есть пробудить в их
душе именно святое начало, благодаря чему человек сможет ощутить чувство
свободы и открыть свое сердце божественному, праведному, вечному.
Антиномии в тексте жизнеописания могут проявляться и косвенно, что
видим в следующем примере: «И его спокойный и ясный голос точно обухом
ударил подлетевших на конях инородцев» [Жизнеописание преподобного
Макария 2009: 18]. «В этом предложении словно три части, которые может
выделить читатель, оперируя своим когнитивным опытом, полученным в результате прочтения данного текста: 1) спокойный и ясный голос Макария
Глухарева; 2) дерзкие и грубые инородцы; 3) "точно обухом" – ключевое, на
наш взгляд, сочетание слов к пониманию данного противопоставления. В
тексте отчетливо выстраивается логическая цепочка: человек, причисленный
к лику святых, наделен особой Божьей благодатью, особыми качествами, с
которыми даже темное человеческое начало бороться не в состоянии. Это два
разных полюса, и либо человек принимает учение миссионера, меняет себя,
либо остается непросвещенным всю жизнь. Таким образом, через восприятие
- 150 -
средств выражения образа миссионера формируется не только представление
о концепте святости, но и приходит осознание таких важнейших его компонентов, как кротость, любовь, терпение, доверчивость, бескорыстие, учительство, гуманность и т.д.» [Грекова 2012: 144-145].
Важным моментом, на наш взгляд, является то, что антиномии могут
выражаться в тексте и в форме диалога [Жизнеописание преподобного Макария 2009: 24]:
– Зачем идешь опять? – забыв долг гостеприимства, сказал он (Борис)
с ненавистью. – Мне противно глядеть на тебя и речи твои мне постыли.
– А я тебя люблю, – сказал с кротостью отец Макарий, и сел, по обычаю, на крылечко, со своими кроткими словами о праведном Боге.
Через речь Макария автор словно передает основную Заповедь Христа
о любви к своему врагу. В данном отрывке ненависть и злость противопоставляются кротости и любви. «Антиномии, выражающие концепт святости,
прежде всего, репрезентируются через систему отношений элементов понятийной сферы, которые связаны между собой не только прямым, но и косвенным образом в рамках текста жизнеописания. К тому же, читателю иногда
легче понять сущность концепта именно косвенно, в результате образного
его восприятия», отмечает И.В. Грекова [Грекова 2012: 144].
«Миссионерская жизнь – это дорога, бесконечные переезды, порой по
местам необычно диким и непроходимым, в любую погоду, не взирая ни на
что», – говорит автор [Жизнеописание преподобного Макария 2009: 28]. И
для достоверности приводит свидетельства протоиерея о. Стефана Ландышева, преемника святого Макария по Миссии. В этих свидетельствах представлено поведение Макария Глухарева в борьбе с природными стихиями: «А
молнии, все продолжавшие сверкать ослепительными змеями, освещали речную пучину; на лицах моих спутников было тоже выражение страха и нерешимости, и только этот маленький сильный духом человек дернул поводья
своей дрожащей лошади, и та покорно скользнула с берега в воду... Я помню
эту минуту и теперь, ясно помню..., он слабый и не молодой показал пример
- 151 -
нам, молодым и сильным; его лицо, освещенное молниями, было кротко и покойно» [Жизнеописание преподобного Макария 2009: 30]. Данный отрывок
текста являет собой ѐмкую словесную антиномию, репрезентирующую концепт «святость». Макарий Глухарев «слабый и не молодой» с кротким и спокойным лицом, в то время как его спутники достаточно молоды и сильны, но
с выражением страха и нерешимости на лице. Или: «Имея невеличавую внешность и физически немощное, слабое тело, преподобный Макарий был человеком твердого духа, сильной воли и подлинной апостольской ревности» [Заря безсмертья блещет 2007: 11].
Рассматриваемый нами концепт находит свое выражение и в монологах, представленных проповедями святого, в диалогах миссионера с самим
собой. Об особенностях включения монологической и диалогической речи
уже говорилось в первом параграфе данной главы, поэтому подробно мы не
будем останавливаться на этом вопросе.
Таким образом, в тексте жизнеописания концепт святости реализуется
как прямо, так и косвенно. В тексте есть слова с прямым значением, которые
непосредственно указывают на проявление святости, как правило понятные
читателю даже в изолированном употреблении. Косвенное же выражение
концепта требует при восприятии большего внимания и сосредоточенности,
так как косвенное выражение концепта святости возможно понять только в
системе, а не отдельно взятыми фразами и словами. О косвенном представлении концепта мы уже говорили ранее. Вместе с тем, не следует упускать из
виду специфическую и устаревшую лексику, при помощи которой образ святого воплощается в тексте жизнеописания: склеп, рясы, аскет, келья, просфора, раскольник, семинария, кончина и т.д.
Прямое же воплощение концепта святости представлено конкретными
лексемами через описание внешности и духовного мира Макария Глухарева:
«В семинарии инспектор Глухарев с его бескорыстием, гуманностью, честностью выгодно выделялся на общем фоне своих сослуживцев. Мягкий по
природе, он чуждался всякой грубости и в свои отношения к воспитанникам
- 152 -
ввел тон самый дружелюбный, самый сердечный, ласковый, обнадеживающий» [Жизнеописание преподобного Макария 2009: 7]. Отметим, что духовный облик святого выражается в тексте жизнеописания не только при помощи лексических и синтаксических средств, но и единицами морфологического уровня, в первую очередь благодаря словам разной частеречной принадлежности: «Он заметно выделялся и скромностью и вместе отсутствием всякого подобострастия… и простотой, и безыскусностью обращения во
время служения, и особенно кротким и приятным выражением в чертах лица. В глазах его светилось искреннее, благоговейное настроение души»
[Жизнеописание преподобного Макария 2009: 54].
При описании внутреннего состояния миссионера наблюдается сосредоточение в одном простом предложении однородных определений, последовательно идущих друг за другом. Концепт святости, являясь жанровой доминантой, включаясь в произведение, получает свое распространение в разнообразных лексических единицах. В тех же местах, где говорится о том,
сколько трудов и ответственности возлагается на плечи миссионера, наблюдается обилие однородных членов, повторов союза «и», что создает особое
стилистическое восприятие фрагмента, особую семантическую экспрессию и
динамичность: «Миссионерам приходилось заниматься всем: обучением вере
и навыкам земледелия, преподаванием грамоты детям и взрослым, поставками сельскохозяйственного инвентаря, продовольствия и одежды, лечением и даже принятием родов» [Жизнеописание преподобного Макария 2009:
52].
Таким образом, мы видим, что существует ряд понятий, с помощью которых репрезентируются характеристики, определяющие человека и окружающие его материальные и нематериальные ценности. Совокупность этих
единиц составляет семантику ментального мира. Так, в своих работах
В.П. Завальников использует понятие языковой аксиологической доминанты,
определяющей языковой образ человека применительно к житийной литературе. Это понятие «характеризует типичные, доминирующие качества лично- 153 -
сти святого. Это значения лексем, синонимических рядов, тематических
групп, развернутых контекстуальных характеристик, определяющих личность святого и оценивающих его в определенном аспекте» [Завальников
2003: 30]. Для образа миссионера это такие доминанты, как бескорыстный,
трудолюбивый, боголюбивый, смиренный, ангельский и т.д. В текстах современных жизнеописаний подобные доминирующие аксиологические смыслы
часто вычленяются на уровне развернутых описательных характеристик:
«Высоконравственный характер Макария, его строгость в отношении себя,
постоянный и неустанный труд при больших лишениях, вызывали всеобщее
удивление, а помощь местным жителям в их нуждах и болезнях доставили
ему общую любовь» [Заря безсмертья блещет 2007: 5].
Определяя языковую доминанту как аксиологическую, следует обратить внимание на ценностные по содержанию языковые характеристики образа святого. Ведь образ миссионера представляет собой строгий набор религиозных морально-нравственных установок, предписываемых древнерусским
агиографическим каноном. Таким образом, мы имеем дело «с прагматическим (оценочным) когнитивным компонентом семантики слова, словосочетания, фрагмента текста, текста в целом. А поскольку содержание текста воплощается вербально, то смысл произведения может быть понят, прежде всего, через его лексическую структуру. Рассмотрение лексической структуры
текста, то есть многообразия ассоциативно-семантических, логических и
концептуальных связей и отношений элементов лексического уровня в перспективе текста (от отдельных высказываний до целого произведения) позволяет конкретизировать его семантику и смысл», – пишет Н.С. Болотнова
[Болотнова 2001: 52].
О подвижничестве преподобного Макария свидетельствуют следующие ключевые лексические доминанты его образа – строгость и требовательность к самому себе, молитвенные подвиги, довольство самым необходимым,
глубочайшее смирение и самоотвержение: «С молодых лет, приучив себя к
духовной брани, он не угождал своей плоти ни пищей, ни сном, ни одеждой:
- 154 -
жил в маленькой комнатке, в еде был постнически строг, зачастую по целым суткам вкушая лишь просфору и несколько чашек чаю, спал очень мало,
в быту был скромен и невзыскателен, – пишет его биограф. – Личных вещей,
кроме самой необходимой одежды, книг, чернил и пера, у него не было» [Заря
безсмертья блещет 2007: 16]; «Святитель стяжал дар умной сердечной Иисусовой молитвы, был строгим монахом-аскетом, обладал большой духовной
силой» [Святитель Макарий (Невский) 2006: 340]. То есть, прослеживается
еще один доминирующий признак образа святого – аскетический образ жизни, который находит свое воплощение в таких номинациях как терпение,
пост, кротость, воздержание и т.д.
Смысл жизни преподобного заключался в просветительской работе, в
служении истине. Поэтому и его образ жизни при большой силе его духа, отличается смирением, простотой, бескорыстностью и доступностью для
всех: «Действуя по закону любви, он для себя лично ничего и не искал – напротив, сам отдавал ближним решительно все, что имел» [Заря безсмертья
блещет 2007: 106]. Как отмечал биограф архимандрита Макария Д.Д. Филимонов, «усвоив истинное значение Христианства и духа Христова, он шел
непоколебимо к намеченной им себе цели… чему он учил, что он проповедовал, то он сам выполнял и даже с большей строгостью… нежели требовал
или искал того в других. И будучи архимандритом, он носил не шелковую рясу, а плохонькую шерстяную, как самый бедный монах; не изысканным, не
сытным рыбным столом возмещал воздержание от мяса, а довольствовался
самой простой пищей. И не из фарисейства, и не из юродства поступал он
так, а потому, что признавал как искренно верующий, что так должно.
"Вера без дела мертва"» [Заря безсмертья блещет 2007: 24]. Мы видим, что
подобные градационно-сопоставительные синтаксические конструкции усиливают противопоставление мирских и духовных ценностей для святого человека, важнейшими из которых для образа подвижника веры являются вторые.
- 155 -
Огромное место в деятельности миссионера занимает учительство.
«Свет Христов просвещает всех» [Заря безсмертья блещет 2007: 103] – эти
последние предсмертные слова отца Макария были девизом, программой
деятельности и пасторским завещанием памятного Архимандрита, который
постоянно стремился к нравственному очищению, самосовершенствованию,
распространению идей Христа, идей добра, любви, света и истины. Отсюда
берут свое начало и метафорические сравнения, показывающие роль миссионера как посредника между простым человеком и Богом: «За свою деятельность и благочестивую жизнь народ назвал его "Апостолом Алтая" и "Сибирским столпом Православия"» [Святитель Макарий (Невский) 2006: 340],
«Белый клобук на Алтае!» [Макарова-Мирская, 2005: 64].
Обратим внимание на то, что в жизнеописании показано последовательное восхождение человека к святости. И одной из самых ярких доминант
не только концепта святости, но и непосредственно образа святого предстает
вера, которая является центральной для любого религиозного учения. Вера
является связывающим звеном между Богом и человеком: «Архимандрит
Макарий при жизни своей… являл одного из… угодников Божиих. Все свойственные миру выгоды, самолюбие, житейское преуспеяние были совершенно чужды его благочестивой и честной душе. Вера, главное содержание
преподобного Макария, давала направление и его характеру, и поведению,
и отношению к людям» [Заря безсмертья блещет 2007: 9]. Заметим, что в
религиозной концепции веры прослеживается дихотомическое представление о любви к Богу и страха перед ним, что эксплицируется в семантической
составляющей текста.
По мнению М.Н. Казенновой, все слова-доминанты, выражающие концепт святости, можно объединить в несколько групп: номинативные единицы, служащие для обозначения «источника святости»; наименования сферы,
связанной с греховной жизнью человека, в преодолении которой выражается
стремление к святости; слова и выражения, которые призваны обозначить
путь и «средства» восхождения к святости [Казеннова 2007: 96].
- 156 -
В этой связи целесообразным будет рассмотреть проявление концепта
святости на уровне содержания произведения. В современных жизнеописаниях выделены события реальной исторической жизни миссионера, которые
раскрывают духовное содержание совершаемого им подвига и отражают
путь достижения святости. Это, во-первых, особые обстоятельства детства,
интерес ребенка к духовной жизни, его болезнь, которые показывают, что
святой изначально был храним особым Промыслом Божиим; во-вторых, обучение и посвящение себя Христу (см. например, пребывание Макария Глухарева в Екатеринославской духовной семинарии, где он проходит постриг).
Юный святой исполняет все монашеские правила и уставы, соблюдает пост,
занимается физическим трудом, выполняет все это с особым усердием и великою радостью. Особое внимание уделяется рассказу об устроительстве духовной миссии, что считается великой добродетелью. Миссионер Макарий
Глухарев постоянно встречает на своем пути препятствия различного рода:
природные стихии, нежелание людей следовать священному пути, нападения, болезни. Испытания обнаруживают духовную крепость миссионера в
сочетании с кротостью и смиренностью. Концепт святости обеспечивает устойчивость агиографического жанра, несмотря на эволюционные процессы,
связанные с изменением экстралингвистических факторов, и приводящих к
трансформации жанра жития в жанр жизнеописания.
Мы считаем, что концепт святости является ключевым концептом житийного жанра. Его номинативное лексическое поле включает в себя такие
компоненты, как: «благо», «добро», «смирение», «кротость», «детскость»,
«любовь», «самоотверженность», «вера», «учительство», строгость к самому
себе, довольство самым необходимым, аскетический образ жизни и др. Эти
компоненты проявляются в тексте жития очень отчетливо: «Благочестивый,
скромный, благовоспитанный и в то же время подвижный, живой и несколько восторженный» [Жизнеописание преподобного Макария 2006: 5];
«Проповедник Любви, архимандрит Макарий сам был воплощение любви, духа кротости и смирения» [Жизнеописание преподобного Макария 2006: 52];
- 157 -
«Кротостью в обращении, отеческой приветливостью Преосвященный заслужил любовь среди коряков, чукчей, тунгусов» [Путешествия и подвиги
святителя Иннокентия 1999: 88]; «Здесь он жил в землянке, недалеко от
питьевого ручья, предаваясь подвигам пустынножителя, к чему привык с
двенадцатилетнего возраста… Постелью ему служила небольшая скамья,
покрытая вытершейся оленьей шерстью, а местом изголовья служили два
кирпича… одеяла тоже не было, его заменяла деревянная доска, лежавшая
на печке. Одежда его была одной и той же – и зимой и летом. Питанием
преподобному служили рыба или овощи, которые он вкушал с крайним воздержанием» [Преподобный Герман Аляскинский 2006: 381].
Миссионеры обладают высокой силой убеждения. Например, Макарий
Глухарев обращал к вере тех, кто, казалось, погряз в невежестве, пьянстве и
злости: «Как убедительно он говорил! Сердце юноши трепетало и горело в
порыве горячей любви к Небесной Матери…» [Жизнеописание преподобного
Макария 2006: 16]. Искренне молящийся Иннокентий Московский внушал
почтение даже врагам: «Невозмутимое спокойствие Владыки и благоговейное выражение его лица поразили англичан, заставили их смолкнуть и терпеливо выждать конца службы» [Путешествия и подвиги святителя Иннокентия 1999: 120]. А беседы Германа Аляскинского всегда производили на
слушающих неотразимое впечатление: «Особенно поражали собеседников
ясность мысли, четкость и глубина суждений. "Мы были безответны, дураки перед ним", – рассказывал капитан русского фрегата» [Преподобный
Герман Аляскинский 2006: 383].
В текстах современных жизнеописаний, как отмечалось, много ссылок
на авторитетные источники для подтверждения достоверности слов автора.
Так, святитель Филарет называет преподобного Макария Глухарева «романтическим миссионером». Говорится и о своеобразной «детскости» миссионера в восприятии автора: «… при своей искренности и пылкости имел определенную "наивность" в житейской мудрости века сего, в евангельском смысле
- 158 -
"детскость" при твердом уповании, что Господь не оставит» [Жизнеописание преподобного Макария 2006: 39].
Миссионер отличается безграничной смелостью. Например, в «Жизнеописании Макария Глухарева» особых чудес не показано, но представлена
мужественная физическая и духовная борьба святого с бурей, дабы показать
пример остальным и внушить веру в спасение: «Он забыл о себе: но я разве
мог забыть это? Я ясно представил себе эти слабые руки, державшие долго, долго мое бесчувственное тело среди бури и волн; я знал, что он изнемогал, этот старец с слабым телом и великой душою; он понимал, что каждую минуту может погибнуть из-за меня, и однако не опустил меня, спас»
[Жизнеописание преподобного Макария 2006: 33].
Вместе с тем, святого характеризует скромность и самоуничижение перед лицом Творца: например, при обращении к Богу Макарий называет себя
ничтожным, недостойным, грешным. Отсюда следует и другой вывод, что в
жизнеописаниях сохраняется постоянное обращение к Богу, который поддерживает святого в совершении духовных подвигов: «Нет! Я там (в лесу)
не один! Там есть Бог, как и везде есть Бог! Там есть Ангелы, святые!»
[Преподобный Герман Аляскинский 2006: 382].
С помощью отсылки к другому человеку автор дает описание внешности миссионера, его духовных характеристик, что также является одним из
средств выражения концепта святости. Познакомившись с о. Макарием в
1844 году, Д. Филимонов так описывает его внешность: «Небольшого роста,
непредставительный, несколько сутуловатый, с седоватой бородкой, он
сначала не привлекал особого внимания, но раз вглядевшись в него и особенно
в его умные выразительные глаза, как-то невольно приходилось следовать за
ним. Он заметно выделялся и скромностью и вместе отсутствием всякого
подобострастия перед митрополитом, и простотой, и безыскусностью обращения во время служения, и особенно кротким и приятным выражением в
чертах лица. В глазах его светилось искреннее, благоговейное настроение
души» [Жизнеописание преподобного Макария 2006: 41]; «Ученик старца,
- 159 -
алеут, получивший в крещении имя Игнатия, говорил: "Да, трудную жизнь
вел дедушка, и никто не может подражать его жизни!"» [Преподобный
Герман Аляскинский 2006: 380]. А вот как описывает автор внешность святителя Иннокентия при пострижении митрополитом Филаретом: «В полутемном храме стоял… батюшка, одетый лишь в длинную белую рубаху –
власяницу, как бы нищий и не имеющий ничего своего перед Богом» [Путешествия и подвиги святителя Иннокентия 1999: 109].
Итак, концепт святости представляет собой константу, единую для всех
текстов агиографического жанра: житий и жизнеописаний. Именно он обусловливает появление так называемого житийного канона. С его помощью
отражается концептуальная картина мира, которая является результатом всей
духовной активности человека.
Н.С. Болотнова правомерно заметила, что «читатель постигает смысл
текста и образа в первую очередь через различные связи лексических единиц,
поэтому они и имеют первостепенное значение для коммуникативной стороны текста, в частности плана интерпретации. Лексическая структура текста –
это основа к пониманию текста, это форма репрезентации семантического и
смыслового уровня жизнеописания. Вся эта сложная система гармонизируется на морфологическом и синтаксическом уровнях текста, которые находятся
в отношениях взаимодействия и взаимообусловленности» [Болотнова 2001:
115].
Несмотря на то, что жанр жития с течением времени подвергся изменению, произведения, призванные выражать, нести единственную Божественную Истину, составляют некое единое смысловое пространство. И такое
проникновение в смысловое содержание позволяет читателю понять мотивы,
побуждающие автора писать так, а не иначе, понять все, что подразумевает
писатель, внутреннюю логику его текстового сообщения. Этот уровень понимания включает и оценку языковых средств выражения мысли, использованных автором, которые, в свою очередь, опираются не только на сюжет, но
и на грамматический контекст. «Таким образом, текст жизнеописания явля- 160 -
ется системой, состоящей из избирательно вовлеченных элементов, которые
различными способами и на разных уровнях текста репрезентируют концепт
святости. Выделенные нами языковые составляющие образа святого с опорой
на экстралингвистические знания наглядно показывают репрезентацию образа миссионера в тексте как некоего образца поведения и носителя нравственных идеалов христианства. Языковая реализация образа святого проявляется в определенном наборе инвариантных номинативных смыслов, усиливающих восприятие этого образа и помогающих решить важнейшие задачи
религиозного дискурса» [Грекова 2012: 146].
3.4. Жанр жития и жизнеописания святого:
проблема тождества и различия
В диссертационной работе ставится задача определить жанровые характеристики текстов житий и жизнеописаний святого, и на основе выявления тождества и различий между данными текстами определить статус жизнеописаний по отношению к каноническим житийным текстам. С этой целью
в диссертации проводится сопоставительно-типологический анализ текстов
агиографического жанра в функционально-стилистическом аспекте: в своем
исследовании жанра жизнеописания мы обращаемся к жанру жития для выявления жанровообразующих констант и специфических черт и на этом основании прослеживаем эволюцию жанра на определенном этапе его исторического развития. В данной части исследования мы опираемся на теорию тождества и различия как на теоретическую основу анализа текстов в интересующем нас аспекте. В связи с этим, на наш взгляд, целесообразно дать философское и лингвистическое обоснование указанного подхода.
Проблема тождества и различий объектов является, прежде всего, философской проблемой. Она прослеживается в античной философии в работах
Аристотеля. К данной проблеме обращались многие представители классиче- 161 -
ской философии: Т. Гоббс, Г. Лейбниц и М. Хайдеггер [Философский словарь: электронный ресурс].
Тождество и различие – это парные категории диалектики, философии
и логики, в своей взаимосвязи отражающие единство многообразия в мире,
соотносительность моментов объединения и разъединения любых явлений,
находящихся во взаимодействии. Два тела различны, когда об одном из них
можно сказать нечто, чего нельзя одновременно высказать о другом
(Т. Гоббс). Принцип индивидуации, выражающий онтологический аспект
проблемы тождества, гласит: всякая вещь неповторима и единственна в каком-либо отношении. Однако в некотором ином отношении та же вещь может перестать быть неповторимой. Принцип индивидуации, по мнению
Д. Юма, есть не что иное, как неизменяемость и непрерывность какого-либо
объекта при предположении изменения во времени. Нет абсолютно тождественных вещей. Вместе с тем наличие объективно-общих моментов позволяет
людям осуществлять в практических или познавательных целях абстракцию
отождествления различных объектов. «В какой мере различие вырастает из
существа тождества, – это читатель должен узнать сам, прислушавшись к согласию, царящему между событием и ладом», – пишет М. Хайдеггер [Хайдеггер 1997: 64].
Тождество – это равенство объекта, одинаковость объекта с самим собой или равенство нескольких объектов. Но при этом конкретное тождество
всегда относительно, поскольку действительность постоянно меняется, и ни
один объект не бывает абсолютно тождественным самому себе: постоянно
изменяясь. Любое тождество всегда содержит в себе различие. С другой стороны, различие объекта с другими объектами всегда содержит в себе тождество, поскольку различение объектов есть не что иное, как различение их самотождественностей. Следовательно, различие – это несходство самотождественности двух или более объектов, проявляющееся внешне в наличии у
них тех или иных признаков, отсутствующих у одного и присутствующих у
- 162 -
другого. Таким образом, как каждое тождество всегда содержит в себе различие, так и всякое различие содержит в себе тождество.
Исходя из этого, можно сказать, что тождество и различие, как характеристики бытия вещей, существуют в единстве. Далее рассмотрим, что проистекает из относительного характера тождества объекта самому себе.
Следует сразу сказать, что относительность тождества объекта самому
себе отражает, наоборот, изменчивость существования объекта в бытии.
Ведь, если конкретность тождества указывает на то, что объект в данный момент устойчиво есть то, что он есть, то относительность тождества указывает
на то, что объект изменчив и может, благодаря этому, стать не тем, что он
есть. Следовательно, поскольку любой объект самотождественен и конкретно
и относительно одновременно, то самотождественность любого объекта содержит в себе не только признаки различия с иным себе, но и признаки различия с самим собой. Таким образом, любой объект является неким единством своей устойчивости и своей изменчивости [Закон единства и борьбы
противоположностей: электронный ресурс].
Е.В. Сидорова о проблеме тождества в языке и лингвистике пишет следуюющее: «Сходство в отличие от тождества предполагает градацию, т.е.
можно говорить о степени сходства (очень похож, похож, немного (мало) похож). Различие имеет место тогда, когда начинают сопоставляться противоположные понятия. Различие строится, как правило, на отношениях сопоставления/ противопоставления одного другому, причем отношение сопоставления представляется несколько неоднородным. Это естественно, поскольку
само слово "сопоставление" может предполагать как сходство, так и различие. Однако операцией сопоставления мы пользуемся все же часто для того,
чтобы внести различие. Отношение сопоставления представляется особым
еще и потому, что сопоставляться могут признаки или качества предметов не
только с целью провести между ними различие (реже сходство), но и для того, чтобы показать, что "развитие" одного признака зависит от "развития"
другого признака [Сидорова: электронный ресурс].
- 163 -
Следовательно, продолжает Е.В. Сидорова «семантическая шкала "тождество – сходство – различие" представляет собой языковую ось сравнения,
его языковые ипостаси, разнообразие средств выражения которых обусловлено не только выделенными семантическими отношениями, но также, повидимому, и некоторыми стилистическими. Сходство тяготеет больше к языку, нежели к логике. Что касается категорий тождества и различия, то они
входят как в сферу логики, так и в сферу языка. Хотя при этом нужно сказать, что тождество как логическая категория имеет в языке свою особую тональность – полное тождество в языке, как правило, не выражается. Язык как
бы «подстраивает строгое логическое тождество под себя», делая его более
гибким, удобным и "полезным" для своих нужд» [там же].
Таким образом, тождество, сходство и различие как семантические категории сравнения функционируют в языке в виде предложений тождества,
сочинительных конструкций и сравнительных конструкций с их вариантами,
лексических средств и т.д. «Языковые факты сравнения отражают не только
отношения сходства и различия, но и отношения тождества. Вследствие этого о сравнении можно говорить как о феномене, опирающемся на триаду отношений – сходства, различия и тождества, среди которых тождество и различие представляют собой пределы сравнения – совпадение предмета с самим собой в случае тождества и отсутствие общего в случае различия. Семантическая ось "тождество – различие" представляет собой то семантическое пространство, на основе которого происходит освоение человеком окружающей его действительности» [там же].
Рассмотрев концепцию тождества и различия с логико-философской
позиции, обратимся к обзорному освещению данной проблемы с лингвистической точки зрения. Достижением современной лингвистики является понимание того, что язык нельзя отвлечь от экстралингвистической действительности. В языке важна его национально-культурная семантика, отражающая особенности природы, характер экономики и общественного устройства
страны, особенностей быта, обычаев и историю народа. Национально- 164 -
культурная семантика языка – это продукт истории, включающий в себя
прошлое культуры. Об этом писал еще В. фон Гумбольдт: «...Язык тесно переплетен с духовным развитием человечества и сопутствует ему на каждой
ступени его локального прогресса или регресса, отражая в себе каждую стадию культуры» [Гумбольдт 1984: 48].
Язык – это продукт экстралингвистической действительности. Еѐ основная схема: мир в его тождествах и различиях – познание мира в его тождествах и различиях – оценка тождества и различий с точки зрения интереса
человека в направлении «хорошо-нейтрально-плохо». Отсюда язык – известная модель мира в тождествах и различиях, а также система аксиологических
оценок тождеств и различий. Отсюда же вся система языка зиждется главным
образом на семантическом субстрате тождеств и различий (синонимияантонимия, полисемия-омонимия; структура грамматических категорий; согласие и несогласие, противительные и подчинительные отношения и т.д.).
Для говорящего важно устанавливать в своей речи не только тождественное и разное в мире. Он всегда (хочет он того или нет) показывает (открытым текстом или скрыто), положительны они, или отрицательны, или же
вообще безразличны (нейтральны) для него. Поэтому семантика тождеств и
различий в языке (и речи) всегда подается в «одеждах» аксиологических значений. Данный тезис утверждается еще и тем, что жизненная подлинная
правда обнаруживается именно при противопоставлении плохого и хорошего. В частности, множество примеров тому можно обнаружить в текстах
жизнеописаний. Данные тексты пронизаны аксиологическими значениями,
так как ценностные ориентации и связанные с ними представления образуют
своего рода ось сознания, являются важнейшей составляющей в структуре
человеческого бытия, в том числе и важнейшей стороной познавательномыслительной деятельности.
Тождество текстов является не абстрактным, а конкретным, содержащим внутренние различия, противоречия, постоянно «снимающие» себя в
процессе развития, зависящим от данных условий. Само отождествление тек- 165 -
стов определенного жанра требует их предварительного отграничения от
других текстов. С другой стороны, часто приходится отождествлять различные тексты, например с целью создания их жанровой классификации. Это
означает, что тождество текстов неразрывно связано с их различием и является относительным.
Всякое тождество вещей (и семиотических объектов) временно, преходяще, а их развитие, изменение абсолютно. При описании вариативности
языко-речевых единиц представляется целесообразным исходить из выделения не инварианта, противопоставленного вариантам, а константных признаков единицы, противопоставленных ее вариантным признакам. Константная
и вариантная зона могут быть выделены на основании множества конкретных реализаций. Константная зона при этом понимается не как абстрактная
сущность, связывающая все варианты, а как «конкретный набор характеристик объекта, остающийся неизменным при всех его модификациях в реальных условиях употребления» [Беляевская 1987: 87]. Каждый вариант включает в себя все константные признаки, а также часть вариативных из общей
зоны вариативности, что и составляет индивидуальную специфику каждого
варианта.
Применение принципа константности/вариативности к содержательной
и формальной сторонам текста предполагает выделение константной и вариантной частей семантики текста и ее оформленности. Изучение процессов
развития позволяет заключить, что в самих этих процессах формируется не
только способность формально-содержательной структуры текста к гибкости
и вариативности, но и способность к определенной устойчивости. Константность жанровых характеристик текста не только обеспечивает его тождество,
но также и определяет пределы варьирования. Расширение зоны вариативности возможно лишь постольку, поскольку оно не нарушает стабильности
константных признаков. В сфере жанровых признаков канонических житий и
современных жизнеописаний обнаруживается свой состав константновариативных отношений, к описанию которых мы и переходим.
- 166 -
В современной литературе традиционный жанр жития продолжает существовать, но приобретает несколько иные жанровые формы. Теперь тексты
данного жанра функционируют, прежде всего, в форме жизнеописания, что
вызывает необходимость их сопоставительного анализа. Термин «жизнеописание» в науке еще не закреплен, но авторы называют свои произведения
именно «жизнеописанием», что отражается не только в заглавии текстов, но
и в предисловиях к изданиям. Мы, вслед за К. Ковалевым-Случевским, считаем, что данное определение наиболее подходит для именования современных житийных тестов [Ковалев-Случевский 2007: электронный ресурс]. Далее рассмотрим некоторые проблемы соотношения жития и жизнеописания,
которые, с нашей точки зрения, являются двумя вариантами одного и того же
агиографического жанра.
В конце XX века многие подвижники, священники, пострадавшие за
веру, а также миссионеры были причислены к лику святых. Одним из необходимых условий канонизации всегда было написание жития святого. В связи с этим в настоящее время важным становится требование соблюсти при
создании новых жизнеописаний агиографический канон.
На протяжении всей истории существования жанр жития не оставался
неизменным. Следовательно, имела место эволюция данного жанра. В каком
направлении шло изменение агиографии, какое влияние на жанр оказывала
сфера бытования текстов, в каком состоянии находится житийная литература
в настоящее время – на эти вопросы мы ответили в ходе нашего диссертационного исследования.
В сборниках жизнеописания обычно располагаются в соответствии с
агиографической традицией: в хронологическом порядке по дням памяти
святых. Отдельной брошюрой жизнеописание издается ко дню прославления
святого; жизнеописания особо чтимых святых могут создаваться разными авторами и издаваться несколько раз, как небольшими брошюрами, так и объемными книгами; к жизнеописанию иногда добавляется акафист или служба
святому, его поучения, послания, проповеди [Православный Алтай 2002].
- 167 -
Как и древнерусские жития, жизнеописания включают в себя описание
следующих периодов жизни святого: 1) происхождение (сведения о родителях); 2) рождение и детские годы; жизнь и деятельность; поучения, страдания, чудеса; 3) кончина (мирная или мученическая); 4) посмертные явления и
чудеса. Рассматриваемые нами жизнеописания в целом соответствуют этой
схеме, однако по разным периодам объем сведений может быть различным (в
жизнеописаниях достаточно редко приводятся сведения о детстве, в отдельных текстах наблюдается утрата трехчленной композиции, в произведении
может отсутствовать вступление и заключение как таковое), вследствие чего
тексты даже в пределах одного сборника различаются по объему, и даже в
жизнеописании одного и того же миссионера, написанного разными авторами, содержание текста может различаться, дополняясь различными данными
из жизни и деятельности подвижника – «активная деятельность обучения
грамоте, церковному писанию непросвещенных народов, перевод на их языки священного писания, строительство храмов, постоянная борьба с природными стихиями» [Грекова 2001: 16-19] (например, «Жизнеописание Макария
Глухарева», «Жизнеописание Святителя Макария (Невского) Митрополита
Московского», «Жизнеописание Преподобного Германа Аляскинского» и
др.).
В жизнеописаниях достаточно редко приводятся свидетельства о прижизненных и посмертных чудесах, поскольку в советское время собирать и
фиксировать их было некому [Иванова 2007]. В текст жизнеописаний могут
включаться фрагменты воспоминаний, писем, следственных дел. В изданиях
часто встречаются фотографии, что для житий, естественно, не характерно, в
последних же могут приводиться миниатюры и иконы.
Говоря о современных жизнеописаниях, многие исследователи, в частности Т.А. Иванова, замечает, что «по стилю, манере изложения, языку жизнеописания ближе к биографии, чем жития, однако от биографии жизнеописания отличаются адресностью, целью, тем, что биография может быть написана для любого человека, жизнеописание же повествует только о праведни- 168 -
ке или уже о прославленном святом» [Иванова 2007: 89]. Таким образом,
жизнеописание святого как бы соединяет в себе черты жития и биографии. И
если Т.А. Иванова разводит эти понятия, говоря, что «жизнеописание сосуществует с житием, их нельзя отождествлять» [Иванова
2007: 91], то
М.Н. Казеннова считает, что «в настоящее время житие как жанр сакральной
литературы исчезает» [Казеннова 2007: 107].
Мы считаем, что древнерусское житие и житие XX века нельзя относить к совершенно различным жанрам, потому что, по справедливому замечанию Е.К. Макаренко, «любой развивающийся во времени жанр остается
тождественен самому себе» [Макаренко: электронный ресурс]. Жизнеописание и житие представляют собой варианты одного агиографического жанра,
которые строятся по определенному канону, выработанному еще в Византии.
Далее приведем полное высказывание одного из современных составителей жизнеописаний игумена Дамаскина (Орловского), упомянутого в первой главе: «Думаю, что для современного агиографа, описывающего события
относительно недавних лет, правильно пользоваться стилем пролога или летописи, стараясь как можно точнее зафиксировать то, что было, памятуя, что
не литературная сторона текста должна быть прекрасна, хотя и она должна
быть достаточно совершенна, а прекрасен сам святой, нетленная красота верности Христу даже до мученической кончины» [Игумен Дамаскин (Орловский): электронный ресурс].
Рассмотрим, какие общие и различные черты жития и жизнеописания
выделяет игумен Дамаскин.
1. Как старые жития, так и те, что составляются сейчас, – это, прежде всего, самый полный, самый связный рассказ о человеке, прославленном Церковью, написанный по общим литературным правилам своего времени и отражающий общую культуру своего времени. Различия возникают именно из-за
разной исторической, культурной обстановки Древней Руси и современной
России. Древнерусский рассказ о жизни святого мог сопровождаться поучительными размышлениями, назидательными выводами. Автор старался, что- 169 -
бы у простого человека было еще и некое понятное поучение. Такого количества книг, как сейчас, в Древней Руси не было, и это была единственная литература, которая служила универсальным научением. В настоящее время
людей окружает море книг, из которых можно многое почерпнуть. В современных обстоятельствах, считает игумен Дамаскин, «лучше писать жития по
типу пролога или летописи, то есть просто излагать ход событий. Поучением
сейчас является жизнь самого святого» [там же].
2. Исследователи древнерусских житий отмечают их трафаретность, а
также их большую художественность по сравнению с новыми житиями.
Правомерным будет считать, что агиограф при составлении жития или
жизнеописания, ориентируется «на церковное представление о святости – утвержденное в традиции, описанное церковным преданием представление о
том, что такое святой: мученик, преподобный, праведный, юродивый, миссионер. Агиограф не может изменить этих общецерковных понятий, а в каких обстоятельствах и какая историческая обстановка его окружала – это уже
детали конкретного времени» [там же].
«ХХ век из-за современной системы управления государством стал
очень документированным, и жизнь любого человека, в том числе и подвижника, – пишет Ю.В. Корнеева, – отражается и остается в тех или иных документах, начиная от его рождения до кончины. Так что естественно, что без
документов современному агиографу обойтись невозможно» [Корнеева 2010:
72].
Большая документированность по сравнению с древнерусскими житиями не означает, говорит игумен Дамаскин, что раньше читатели были менее требовательны к правдивости текста. Просто ставилась иная задача, жанр
жития был универсальным. Читатель чувствовал правдивость изображения,
неуклончивость автора от христианской правды. Сейчас же знание человека
формализовано и должно быть подкреплено фактами [Игумен Дамаскин (Орловский): электронный ресурс].
3. Еще одно отличие жития и жизнеописания – отличие в языке.
- 170 -
Иногда возникает вопрос, на каком языке создавать современные жития: на церковнославянском, как древнерусские жития, или на современном
русском. По этому поводу отец Дамаскин говорил, что «не совсем правомерно новые жития стилизовать "под старину", использовать архаичный язык,
манеру изложения, так как сами древние жития не есть результат стилизации,
применения каких-то стилистических приемов. Тогда так писали, это было
для них совершенно естественно, органично. Вообще – любое формальное
подражание – это не лучший способ для агиографа, так как оно отдаляет читателя от понимания текста…» [Игумен Дамаскин (Орловский): электронный
ресурс].
Относительно языка современных агиографических произведений,
К. Ковалев-Случевский сделал интересное замечание: «Только в православной литературе мы многое продолжаем излагать языком даже не XIX, а XIV
или XVI века. Древнерусский язык, точнее церковно-славянский, продолжает
существовать, он сам по себе ценен, он прекрасен, великолепен, но, используя только этот язык или только его "интонации", мы сейчас разговаривать с
молодежью уже не можем» [Ковалев-Случевский 2007].
Заметим, кстати, что хотя жизнеописания сейчас пишутся на современном русском языке, в них встречаются церковнославянские вкрапления. Это
происходит, во-первых, при цитировании церковнославянских текстов, вовторых, церковнославянские слова, формы и конструкции могут просто использоваться в повествовании.
Говоря о различиях житий и жизнеописаний, следует также вспомнить
о том, что древнерусские жития составляли часть богослужения, они читались по шестой песни канона на утрени, были утверждены Церковью. «Современные тексты в богослужении не употребляются и могут иметь варианты, их текст можно оспорить, подвергнуть критике», – пишет Т.А. Иванова
[Иванова 2007: 90].
Жанр жития, который находится у истоков агиографической литературы, не стоит на месте, он постепенно изменяется и получает новое развитие в
- 171 -
жанре современного жизнеописания святого. Изменяется характер повествования текста, важным становится фактор достоверности, происходит взаимопроникновение стилей. С одной стороны, мы видим, что главный герой произведения – это личность святого, характеризующаяся традиционным воплощением, но, с другой стороны, некоторые святые в современных текстах
предстают как обычные люди. Жизнеописания современных алтайских миссионеров пестрят историческими фактами, бытовыми деталями, специфической алтайской лексикой, влияющими на выбор тех или иных языковых номинаций. В современных жизнеописаниях изменяется традиционная трехчленная композиция, чудесные явления если и сохраняются, то обладают
большей достоверностью, приводится больше фактов и делается акцент на
правдоподобии и реальности происходящего. Отметим, что в житийные тексты могут вторгаться элементы беллетристики, фантастических повестей,
приключенческих рассказов, биографий, фольклора, происходит усиление
драматизации в описании святого.
Подводя итог сказанному, отметим, что тексты древнерусских житий и
современных жизнеописаний святого включают в себя как константные конститутивные признаки, так и вариативные признаки. К числу константных
относятся следующие: это самый полный, самый связный рассказ о человеке,
прославленном Церковью; это изложение не только основных этапов, вех
жизни святого, то есть то, что видимо, но и передача духовного содержания
изображаемого; раскрытие в создаваемом историческом образе реальности
духовной, Божественной; жития и жизнеописания различаются, главным образом по стилю, манере изложения, языку; по включенности / невключенности в богослужение.
Выводы по главе III.
Агиографический жанр XX – начала XXI веков находится на стадии
возрождения. Рассказ о прославленном Церковью человеке в современной
литературе принято называть жизнеописанием святого. Данный термин как
- 172 -
наиболее удачный, с нашей точки зрения, используется в диссертации. Современные жизнеописания святого характеризуется художественностью,
беллетристичностью, что облегчает его восприятие читателем. Вместе с тем,
авторы текстов придерживаются точности в описании исторических событий, в некоторых жизнеописаниях наблюдается тяга к научности, официально-деловому стилю. Встречаются особые конструкции, свидетельствующие о
проникновении в житийный жанр элементов этих функциональных стилей.
Подобные примеры наблюдаются в жизнеописаниях сибирских подвижников. Образы в текстах жизнеописаний, в отличие от древнерусских житийных
текстов, характеризуются большей живостью и динамикой. Отличие состоит
в том, что агиографы Древней Руси опирались на присущие данному жанру
традиции, а современный автор в определенной мере руководствуется своим
собственным пониманием литературных задач данного жанра, в том числе
нормами светской литературы.
Передать духовное содержание образа святого в жизнеописании позволяет концепт святости, который репрезентируется, прежде всего, лексическим составом текста. Для передачи масштабности, вневременности и разносторонности образа святого, противопоставления мирских и духовных ценностей в жизни миссионера авторы используют сложные предложения, повторы синтаксических конструкций, построенных по определенной модели,
повтор слов одной и той же части речи, значительное количество разнородных изобразительно-выразительных средств и т.д. Обилие в жизнеописаниях
святого цитат из Библии и обращение к библейским героям свидетельствуют
о том, что данные тексты продолжают традиции древнерусской агиографии.
Образ святого проявляется в речи героя, письмах, проповедях и, самое главное, в его просветительской деятельности. Являясь ключевым элементом житийных текстов, он организует всѐ смысловое, художественное и языковое
пространство подобных произведений, что обусловливает достаточную устойчивость жанра. Но в современных жизнеописаниях уже прослеживается
некоторая эволюция жанра. Она начинается с переосмысления задач жанра,
- 173 -
характера и места употребления современных житийных произведений, утраты некоторых композиционных элементов – часто в структуре жизнеописания отсутствуют пространные рассказы о чудесах; изменяется образ автора
и образ адресата.
Своеобразен в жизнеописаниях лексический, морфологический и синтаксический состав. Общекнижная лексика представлена отвлеченными существительными, глаголами со значением абстрактности с возвышенной
оценкой, прилагательными положительной или отрицательной окраски, причастиями и деепричастиями и т.д. В текстах нейтральные слова сочетаются с
эмоционально-окрашенными, встречаются разговорные, просторечные, устаревшие слова и выражения разных частей речи, а также региональная лексика для именования народов, их традиций и обычаев (алтайцев, алеутов и т.д.).
Лексика жизнеописания святого как жанра церковно-религиозного стиля используется для обозначения: а) предметов культа, церковной утвари, церковных обрядов, обычаев и праздников, священнослужителей, церковноадминистративных единиц; б) Святой троицы и Богородицы, существ, явлений и качеств, отображающих зло и порок, религиозной литературы и ее героев, христианских добродетелей, религиозных понятий и христианских святителей и
т.д.
Грамматическому строю присуще употребление имен существительных с суффиксами -ость, -ство, -ие, -ени; простой и превосходной формы
прилагательных; архаичных форм разных частей речи и др. Темой, стилем и
жанром текста во многом предопределен и синтаксический строй жизнеописания. Для него характерно преобладание сложных предложений над простыми, употребление причастных и деепричастных оборотов, предложений с
однородными и уточняющими членами, вводными словами, цитатами из
Библии, а также использование элементов литературно обработанного синтаксиса (анафоры, риторических вопросов, синтаксического параллелизма,
вопросно-ответных конструкций), инверсий согласуемого компонента в словосочетаниях, диалогизированной прямой речи, неполных предложений, раз- 174 -
вернутых обращений и т.д. Отметим, что длинные ряды однородных членов,
несколько утяжеляют текст, однако придают ему определенный ритм, часто
имея созвучия в окончаниях. Особое место в тексте занимают глаголы речи,
выбор которых зависит от содержания произведения, а также категория «мы»
и формы 1-го и 2-го лица мн. ч.
Изменение внешней формы влечет за собой изменение концептуальной
сущности жития: снижается его богословская направленность. Современные
жизнеописания, приобретая свойства документального текста, не утрачивают
при этом композиционных и стилистических характеристик агиографического жанра.
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
Лингвистический анализ житийных текстов, выполненный нами в рамках стилистико-диахронического сопоставительного описания, позволяет
сделать следующие выводы. Произведения агиографического жанра, относящиеся к разным историческим периодам, образуют единое стилевое пространство, относясь к особой подсистеме современного русского литературного языка – церковно-религиозному стилю. Экстралингвистической основой
данного стиля является вера и религия, поэтому интерпретировать подобные
тексты нужно с позиций религиозного сознания, которое и воплощается в
данных текстах. Важным признаком, обусловливающим системные языковые
характеристики текстов церковно-религиозного стиля, является стилевая доминанта, представляющая собой синтез в религиозных текстах элементов
двух языковых систем – русского староцерковнославянского и современного
русского языка. Специфика языковой системы данного стиля может быть
охарактеризована с разных сторон: с позиции семантики ее элементов, стилистической окраски единиц, входящих в ее состав, а также исторической
перспективы слов религиозного текста. Лексическая система, морфологический строй, синтаксические особенности, выполняющие роль стилистических маркеров церковно-религиозного стиля, в диссертационном исследова- 175 -
нии рассматривались нами сквозь призму жанровых характеристик текста.
Поэтому в диссертации представлено двойное означивание объекта исследования, с одной стороны, объектом исследования и целью являлся язык как
стиль, а с другой стороны, текст как жанр. Изучение того и другого в диахронии позволило нам увидеть преемственность отношений между каноническими текстами древнерусского периода и современными жизнеописаниями святого, как в плане стиля, так и в плане жанровых характеристик текста.
Последние оказались самыми устойчивыми категориями литературного процесса не только на протяжении древнерусского периода истории агиографического жанра, но и в житийных текстах современного периода.
Развитие агиографического жанра носило спиралевидный характер и
происходило в направлении от внешних предпосылок к изменениям внутреннего характера. В самом общем виде этот процесс можно представить
следующим образом. В древнерусский период житийным текстам были свойственны черты традиционного жанра: в них велико содержание канонических элементов, им свойственно идеализированное изображение святого, религиозная символика. Хотя уже в первых оригинальных житиях присутствовали реалистические черты, нарастание исторических реалий и документализма происходит в XVII столетии в период первой секуляризации русской
общественной жизни. Начиная с этого времени, жития могли трансформироваться в жанр светской повести, а в конце XX века, после второй секуляризации, связанной с советским периодом в истории России, происходит возрождение жанра в форме жизнеописания святого.
Классические житийные тексты, относящиеся к древнерусскому периоду, и тексты современных жизнеописаний святого по многим признакам
отличаются друг от друга. Эти различия, в первую очередь, связаны с изменением коммуникативной цели житийного текста. Основным предметом изображения в древнерусском житии был христианский идеал, а само житие являлось своеобразным наставлением читателя о том, как этого идеала можно
достичь. В XX веке дидактическая направленность жанра жития теряет свои
- 176 -
ведущие позиции.
Тот или иной жанр определяется конкретной совокупностью структурно-композиционных средств, особенностми языка и стиля. Так, для агиографических текстов характерна высокая формально-смысловая организованность, искусность. Композиция жития определяется агиографическим каноном. В тексте видим обилие цитат из Священного писания, что обусловливает глубинную диалогичность текста с особым адресатом; лексических и
синтаксических повторов и противопоставлений. Разграничение повествовательных и проповеднических фрагментов в современных жизнеописаниях
проявляется не в специально маркированных формулах как в Древней Руси, а
в монологах и письмах святителя.
Традиционная трехчленная композиция в некоторых произведениях
меняет свою структуру, традиционные мотивы сочетаются с жизненной
правдой, характеры становятся более сложными и динамичными. Как и произведения Древней Руси, жизнеописание описывает жизнь миссионера от
рождения до кончины. Однако в настоящее время, во многих жизнеописаниях отсутствует вступление и заключение, которыми характеризовались древнерусские жития. Эти элементы композиции даже не столько в тексте отсутствуют, сколько приобретают новые формы своего выражения. Сейчас многие жизнеописания начинаются прямо с даты и места рождения святого, хотя
есть и исключения, в частности в тех текстах, которые по своей форме напоминают путешествия или восходят к иным жанрам.
В некоторых жизнеописаниях описываются детские годы подвижника,
как и в древнерусских произведениях, однако обращение к ним в настоящее
время характеризуется меньшей частотностью в сравнении с предшествующими эпохами. Функцию торжественной похвалы, столь распространенной в
заключительной части древнерусских памятников, в современных жизнеописаниях берут на себя молитвы и приведенные в тексте документальные материалы, в том числе воспоминания.
- 177 -
В жизнеописаниях наблюдается определенная тенденция в изложении
материала: повествование строится на исторических и биографических фактах жизни миссионера, большое значение уделяется просветительской деятельности святого, но нет подробных сведений о чудесах. Теперь чудеса
представлены в тексте очень кратко и лаконично, ослабевает их мистическое
начало, но возрастает фактическая составляющая. Автор воздерживается от
собственного толкования и обобщения излагаемого материала, так как существует много свидетельств жизни святого. Осознается важность влияния автора на текст, который он пишет, ответственность за изображение святого,
поэтому писатель старается включать по большей степени высказывания самого подвижника. Документальный материал, представленный в жизнеописании, может быть приведен в тексте как полностью, так и отрывками, создавая тем самым повествовательную ткань произведения, которая является базой для создания образа святого. Образ автора в житиях скорее рассказчик
(я), пересказывающий то, что ему известно, поэтому вполне логичен субъективизм и психологизм повествования, различные вставки. В жизнеописаниях
же, напротив, важным становится фактор достоверности, который усиливается включением детального описания бытовых реалий, образ автора соответствует исследователю-документалисту. Помогают автору в построении текста упомянутые воспоминания очевидцев, которые организуют текстовое
пространство и характеризуют проявление авторского начала в жизнеописании. Стилистика отдельных житийных текстов сближает их с нарративными
жанрами, в том числе фольклорными, что может создавать в некоторых житиях фантастическую реальность. Изменения коснулись и образа адресата,
изменившего свою качественную и количественную характеристику. В жанр
современного жизнеописания проникают черты других стилей (официальноделового, научного).
Данному жанру присущи особые грамматические, морфологические и
синтаксические особенности, что обусловлено жанрово-стилевой принадлежностью произведений. Отсюда использование в текстах церковно- 178 -
религиозных лексических средств разных тематических групп. Помимо традиционных лексических средств, характерных для данного вида жанра, в тексты включается региональная лексика и т.д. Кроме этого, в лексический состав жизнеописаний входит как нейтральная лексика, так и разговорные,
просторечные, устаревшие слова и выражения.
В древнерусской агиографии и в современных жизнеописаниях ключевым является концепт святости, о чем свидетельствует частотность лексических репрезентаций данного концепта в текстах, а также наличие регулярных
сквозных ассоциативных «перекличек», то есть комплекса ассоциативных
связей, соотносящегося с одним концептом. В тексте концепт находит как
прямое (в конкретных лексемах, например, при характеристике персонажей),
так и косвенное воплощение (в монологах, диалогах, образных сравнениях и
противопоставлениях). Неизменными остаются главные черты в изображении святого: аксиологичность, нравственность, религиозность. Суть языкового образа святого сводится к системе доминант, которые характеризуют героя по тем или иным качествам: вера, смирение, бескорыстие, пост, учительство, терпение, любовь, кротость, самоотверженность, воздержание, аскеза и
т.д. Таким образом, в описании святого духовное изображение превалирует
над телесным. Отсюда проявление регулятивной функции языка, функции
воздействия, так как святой является образцом для подражания независимо
от эпохи, следовательно, и речевые средства для его изображения подбираются специальные. Религиозный художественный мир жизнеописания представлен в виде строгих оппозиций. Концепт «святость» организует все пространство произведения и выступает главным регулятором изображения святого, как в житиях древнерусского периода, так и в современных жизнеописаниях. Он остается неизменным на протяжении всего существования агиографического жанра. Отличия наблюдаются в изображении самого святителя,
образ которого, с одной стороны, обладает всеми признаками святого человека, а с другой – к ним добавляются признаки новые, характеризующие,
главным образом, его вид деятельности, что, в первую очередь, зависит от
- 179 -
типа святости героя, который является миссионером. Так как миссионерская
деятельность связана с теми или иными народами Алтайского края, в тексте
отмечается обилие национальной лексики, которая формирует особую языковую картину мира.
Таким образом, эволюция агиографического произведения привела к
существенным изменениям константного и вариативного состава жанровообразующих признаков текстов и сформировала индивидуальную специфику
каждого варианта. Принцип «двоякого реализма», отмеченный Д.С. Лихачевым в житийных текстах, в современных жизнеописаниях святых несколько
смещается в сторону исторической реальности. Так как эти тексты не используются в литургической практике, они имеют множественные варианты,
различающиеся объемами и языковыми средствами изображения святого человека. Вместе с тем, во всех текстовых вариантах агиографического жанра
сохраняется определенный баланс константных и вариативных частей, сохраняющий единство агиографического жанра. Проблема исследования современных агиографических текстов и, в частности, жизнеописаний Сибирских святых только затронута в диссертационном исследовании, однако она
является настолько актуальной и значительной, что может стать предметом
дальнейших научных обобщений.
- 180 -
СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ
1. Абрамова, И.Ю. Поэтика древнерусской агиографии и ее отношение к эстетике церковного искусства [Текст] / И.Ю. Абрамова // Церковь и проблемы современной коммуникации: сборник статей по материалам Международной научно-практической конференции. Нижегородская Духовная
семинария, 5-7 февраля. – Нижний Новгород, 2007. – С. 5-15.
2. Аверинцев, С.С. Риторика и истоки европейской литературной традиции
[Текст] / С.С. Аверинцев // Древнегреческая поэтика и мировая литература. – М.: Школа «Языки русск. культуры», 1996. – С. 146-157.
3. Аврасин, В.М. Характеристика текста и система стилевых черт [Текст] /
В.М. Аврасин // Сб. научн. тр. МГПИИЯ им. М. Тореза. –1973. – Вып. 73.
– С. 101-108.
4. Адрианова-Перетц, В.П. Задачи изучения «агиографического стиля»
Древней Руси [Текст] / В.П. Адрианова-Перетц // Труды отдела древнерусской литературы. – Т. 20. – М; Л.: Наука, – 1961. – 452 с.
5. Адрианова-Перетц, В.П. Очерки поэтического стиля Древней Руси [Текст]
/ В.П. Адрианова-Перетц. – М.:, Л.: Наука, 1947. – 183 с.
6. Алефиренко, Н.Ф. Концепт и значение в жанровой организации речи: когнитивно-семасиологические корреляции [Текст] / Н.Ф. Алефиренко //
Жанры речи: сб. науч. ст. – Саратов, 2005. – Вып. 4. – С. 50-63.
7. Алефиренко, Н.Ф. Речевой жанр, дискурс и культура [Текст] / Н.Ф. Алефиренко // Жанры речи: сб. науч. ст. – Саратов, 2007. – Вып 5. – С. 44-55.
8. Альниязов, А. Тождества и различия как способ анализа художественного
текста [Электронный ресурс] / А. Альниязов. – Режим доступа:
http://www.gabdullatukay.ru/index.php?option=com_content&task=view&id=4
011&Itemid=50.
9. Андреева, Е.А. «Блаженный христов воин». Изображение Михаила Ярославича Тверского в житии [Текст] / Е.А. Андреева // Русская речь. – 2009.
– №1. – С. 80-83.
- 181 -
10.Анисимова, Т.В. Типология жанров деловой речи (риторический аспект):
автореф. дис. … докт. филол. наук [Текст] / Т.В. Анисимова. – Краснодар,
2000. – 37 с.
11.Антология концептов [Текст] / Науч. ред. В.И. Карасик, И.А. Стернин. –
Иваново: Гнозис, 2007. – 511 с.
12.Аристотель Риторика. Поэтика [Текст] / Аристотель. – М.: Лабиринт,
2000. – 224 с.
13.Арутюнова, Н.Д. Тождество и подобие (заметки о взаимодействии концептов) [Текст] / Н.Д. Арутюнова // Тождество и подобие. Сравнение и
идентификация. – М.: Наука, 1990. – С. 7-32.
14.Бабенко, Л.Г. и др. Лингвистический анализ художественного текста
[Текст] / Л.Г. Бабенко, И.Е. Васильев, Ю.В. Казарин. – Екатеринбург: Издво Урал. ун-та, 2000. – 534 с.
15.Баженова, Е.А. Композиция (текста) [Текст] / Е.А. Баженова // Стилистический энциклопедический словарь русского языка / под ред. М.Н. Кожиной. – М.: Флинта: Наука, 2003. – С. 168-173.
16.Баранов, А.Г. Функционально-прагматическая концепция текста [Текст] /
А.Г. Баранов. – Ростов н/Д., 1993. – 115 с.
17.Бартон, В.И. Сравнение как средство познания [Текст] / В.И. Бартон. –
Минск: Изд-во БГУ, 1978. – 128 с.
18.Барышева, Е.Л. Русская православная проповедь: соотношение канонического и вариативного (лингвоперсонологический аспект): автореф. дис. …
канд. филол. наук [Текст] / Е.Л. Барышева. – Кемерово 2012. – 20 с.
19.Бахтин, М.М. Вопросы литературы и эстетики. Исследования разных лет
[Текст] / М.М. Бахтин. – М.: Художественная литература, 1975. – 502 с.
20.Бахтин, М.М. Время и пространство в романе [Текст] / М.М. Бахтин // Вопросы литературы. – 1974. – № 3. – С. 133-179.
21.Бахтин, М.М. Проблема речевых жанров [Текст] / М.М. Бахтин //
М.М. Бахтин. Эстетика словесного творчества. – М.: Искусство, 1979. –
423 с.
- 182 -
22. Бахтин, М.М. Эстетика словесного творчества [Текст] / М.М. Бахтин. –
М.: Искусство, 1986. – 445 с.
23.Беляевская, Е.Г. Семантика слова [Текст] / Е.Г. Беляевская. – М., 1987. –
128 с.
24.Бийск
православный:
альманах
духовно-нравственного
содержания
[Текст] // Приложение к альманаху «Бийский вестник». – Бийск: «Бия»,
2008. – 153 с.
25.Богатырева, Т.А. Богородичные формулы в древнерусской литературе
[Текст] / Т.А. Богатырева // Русская речь. – 2009. – № 1. – С. 75-79.
26.Богуславский, М.М. Человек в зеркале русской культуры, литературы и
языка [Текст] / М.М. Богуславский. – М., 1994. – 238 с.
27.Болотнова Н.С. О трех направлениях коммуникативной стилистики художественного текста и изучении текстового слова [Текст] / Н.С. Болотнова
// Русский язык в современном культурном пространстве: материалы юб.
конф. – Томск, 2000.
28.Болотнова Н.С. Образ автора [Текст] / Н.С. Болотнова // Стилистический
энциклопедический словарь русского языка / под ред. М.Н. Кожиной. –
М.: Флинта: Наука, 2003. – С. 253-255.
29.Болотнова, Н.С. Филологический анализ текста [Текст] / Н.С. Болотнова.
– Томск, 2001. – 129 с.
30.Болотнова, Н.С. Коммуникативная стилистика художественного текста:
лексическая структура и идиостиль [Текст] / Н.С. Болотнова. – Томск: Издательство Томского государственного педагогического университета,
2001. – 331 с.
31.Большая российская энциклопедия [Текст] / С.С. Аверинцева, А.Н. Мешкова, Ю.Н. Попова. – Т. 2. – М., 1993. – 341с.
32.Борисова, И.Н. Русский разговорный диалог: структура и динамика
[Текст] / И.Н. Борисова. – Екатеринбург: Изд-во Урал. ун-та, 2001. – 408 с.
33.Бугаева, И.В. Стилистические особенности и жанры религиозной сферы
[Текст] / И.В. Бугаева // Стилистика текста. Межвузовский сборник науч- 183 -
ных трудов / Отв. ред. Плисов Е.В. – Н. Новгород: НГЛУ им. Н.А. Добролюбова, 2005. – С. 3–11.
34.Бугаева, И.В. Язык религиозной сферы: автореф. дис.. докт. филол. наук
[Текст] / И.В. Бугаева. – М., 2010. – 48 с.
35.Буслаев, Ф.И. Историческая хрестоматия церковнославянского и древнерусского языков [Текст] / Ф.И. Буслаев. – М., 1861.
36.Бычков, В.В. Русская средневековая эстетика XI – XVII вв. [Текст] /
В.В. Бычков. – М.: Мысль, 1992. – 637 с.
37.Васильев, В. Очерки по истории канонизации русских святых [Текст] /
В. Васильев. – М.: Наука, 1893. – 248 с.
38.Вендина, Т.И. Средневековый человек в зеркале старославянского языка
[Текст] / Т.И. Вендина. – М.: Индрик, 2002. – 336 с.
39.Виноградов, В.В. Вопросы образования русского национального литературного языка [Текст] / В.В. Виноградов // Вопросы языкознания. – 1956.
– № 1. – С. 3-25.
40.Виноградов, В.В. Избранные труды. История русского литературного языка [Текст] / В.В. Виноградов. – Том 4. – М.: Наука, 1978. – 319 с.
41.Виноградов, В.В. Итоги обсуждения вопросов стилистики [Текст] /
В.В. Виноградов // Вопросы языкознания. – 1955. – № 1. – С. 60-87.
42.Виноградов, В.В. Наука о языке художественной литературы и ее задачи
[Текст] / В.В. Виноградов. – М. 1958. – С. 26-27.
43.Виноградов, В.В. О теории художественной речи [Текст] / В.В. Виноградов. – М.: Высшая школа, 1971. – 240 с.
44.Виноградов, В.В. О языке художественной литературы [Текст] // В.В. Виноградов – М.: Наука, 1959. – 654 с.
45.Виноградов, В.В. О языке художественной прозы [Текст] / В.В. Виноградов // В.В. Виноградов. Избранные труды. – М.: Наука, 1980. – 358 с.
46.Виноградов, В.В. Очерки по истории русского литературного языка XVII –
XIX вв.: учебник [Текст] / В.В. Виноградов. – М.: Высш. Школа, 1982. –
528 с.
- 184 -
47.Виноградов, В.В. Поэтика русской литературы [Текст] / В.В. Виноградов //
В.В. Виноградов. Избранные труды. – М.: Наука, 1976. – 511 с.
48.Винокур, Г.О. О языке художественной литературы [Текст] / Г.О. Винокур. – М., 1991. – 446 с.
49.Войтак, М. Проявление стандартизации в высказываниях религиозного
стиля (на материале литургической молитвы) [Текст] / М. Войтак // Текст:
стереотип и творчество. – Пермь, 1998. – С. 214-230.
50.Войтак, М. Религиозный стиль в генологической перспективе [Текст] /
М. Войтак // Стереотипность и творчество в тексте: межвуз. сб. науч.тр. –
Вып. 6. – Пермь, 2003. – С. 323-338.
51.Волков, А.А. Курс русской риторики [Текст] / А.А. Волков. – Москва: Издательство храма святой мученицы Татианы, 2001. – С. 287–288.
52.Воркачев, С.Г. Вариативные и ассоциативные свойства телеономных лингвоконцептов: монография [Текст] / С.Г. Воркачев – Волгоград, 2005. –
214 с.
53.Гадомский, А.К. Стилистический подход к изучению религиозного языка
[Текст] / А.К. Гадомский // Стил. – № 7. – Београд, 2008. – С. 21–36.
54.Гайда, Ст. Жанры разговорных высказываний [Текст] / Ст. Гайда // Жанры речи. – Вып. 2. – Саратов, 1999. – С. 103-111.
55.Гальперин, И.Р. Текст как объект лингвистического исследования [Текст] /
И.Р. Гальперин. – М., 1981. – 140 с.
56.Голованова, Е.И. Лингвистическая интерпретация термина: когнитивнокоммуникативный подход [Текст] / Е.И. Голованова // Известия Урал. гос.
ун-та. Гуманитарные науки. – 2004. – Вып. 8 (33). – С. 24 – 31.
57.Голубинский, Е. История канонизации святых русской церкви [Текст] /
Е. Голубинский. – М., 1903. – С. 40.
58.Горобец, О.Б. Стиль и жанр: соотношение и взаимосвязь понятий [Текст] /
О.Б. Горобец // Филологические науки. Вопросы теории и практики. –
Тамбов: Грамота, 2008. – № 1 (1). – Ч. I. – C. 76-80.
- 185 -
59.Горшков, А.И. Русская словесность: От слова к словесности [Текст] /
А.И. Горшков. – М.: Просвещение, 1995. – 335 с.
60.Грекова, И.В. Агиографический (житийный) канон и его проявление в
текстах житий [Текст] / И.В. Грекова // Естественная письменная русская
речь: исследовательский и образовательный аспекты. Часть IV: дискурсы
и жанры письменной речи: сборник научных статей / под ред. Н.Б. Лебедевой. – Кемерово, 2011. – С. 214-220.
61.Грекова, И.В. Агиографический жанр и околожанровое пространство в
русской литературе XX века [Текст] / И.В. Грекова // Наука и образование:
проблемы и перспективы: материалы XV Всероссийской научнопрактической конференции аспирантов, студентов и учащихся (Бийск, 1213 апреля 2013г.). – Бийск: ФГБОУ ВПО «АГАО», 2013. – С. 142-143.
62.Грекова, И.В. Жанр жития и жизнеописания святого: проблема тождества
и различия [Текст] / И.В. Грекова // Наука и образование: проблемы и перспективы: материалы 13-ой Региональной научно-практической конференции аспирантов, студентов и учащихся. В 2-х частях. – Ч. 2. – Бийск:
ФГБОУ ВПО «АГАО», 2011. – С. 16 – 19.
63.Грекова, И.В. Жизнеописание святого: проблема определения жанра
[Текст] / И.В. Грекова // Мир науки, культуры, образования, 2013. – № 4
(41). – С. 37-39.
64.Грекова, И.В. Концепт святости и его реализация в жанре жизнеописания
святого [Текст] / И.В. Грекова // I Всероссийский фестиваль науки: Всероссийская с международным участием конференция студентов, аспирантов и молодых ученых «Наука и образование» (г. Томск, 25–29 апреля
2011 г.): материалы конференции: в 6 т. – Том II: Филология. – Ч. 1: Русский язык и литература. – Томск: Издательство Томского государственного педагогического университета, 2011. – С. 100-105.
65.Грекова, И.В. Образ автора в древнерусском житии и современном жизнеописании святого [Текст] / И.В. Грекова // Русская языковая личность в
современном коммуникативном пространстве: Материалы Международ- 186 -
ной научной конференции (22-23 ноября 2012г.). – Бийск: ФГБОУ ВПО
«АГАО», 2012. – С. 108-114.
66.Грекова, И.В. Образ святого как ключевая фигура текста жизнеописания
(языковые особенности выражения) [Текст] / И.В. Грекова // Вестник кемеровского государственного университета, 2012. – № 4 (52). – Т. 3. – С.
142-147.
67.Грекова, И.В. Репрезентация концепта святости в тексте жизнеописания
святого / И.В. Грекова // Научный журнал Института филологии и языковой
коммуникации
Сибирского
федерального
университета
Siberia_Lingua, 2012. – Вып. 2. – Электронная версия журнала размещена
на сайте Института филологии и языковой коммуникации СФУ. – С. 3239. – Режим доступа: http://ifiyak.sfu-kras.ru/node/719.
68.Грекова, И.В. Типологические характеристики жанра жития и жизнеописания на примере текста о «Преподобном Германе Аляскинском» /
И.В. Грекова // Общетеоретические и типологические проблемы языкознания = General Theoretical and Typological Problems of Linguistics
[Электронный ресурс]: сборник научных статей. – Выпуск 2. / Отв. ред.
Е. Б. Трофимова. – Бийск: ФГБОУ ВПО «АГАО», 2013. – С. 303-309. – 1
электрон. опт. диск (DVD).
69.Грекова, И.В. Языковые особенности жанра современного жизнеописания
святого [Текст] / И.В. Грекова // Мир науки, культуры, образования. –
2013. – № 6 (43). – С. 341-343.
70.Грузберг, Л.А. Концепт [Текст] / Л.А. Грузберг // Стилистический энциклопедический словарь русского языка / под ред. М.Н. Кожиной. – М.:
Флинта: Наука, 2003. – С. 181-184.
71.Гудзий, Н.К. История древней русской литературы. 4-е изд. [Текст] /
Н.К. Гудзий. – М., 1950. – 492 с.
72.Гумбольдт, В. Избранные труды по языкознанию [Текст] / В. Гумбольдт.
– М.: Прогресс, 1984. – 400 с.
- 187 -
73.Данилевская, Н.В. Лингвостилистический анализ художественного текста
[Текст] // Стилистический энциклопедический словарь русского языка /
под ред. М.Н. Кожиной. – М.: Флинта: Наука, 2003. – С. 195-204.
74.Данилевская, Н.В. Методы лингвостилистического анализа [Текст] // Стилистический энциклопедический словарь русского языка / под ред. М.Н.
Кожиной. – М.: Флинта: Наука, 2003. – С. 221-230.
75.Данилевская, Н.В. Стилевые функции речевых разновидностей [Текст] /
Н.В. Данилевская // Стилистический энциклопедический словарь русского
языка [Текст] / под ред. М.Н. Кожиной. – М.: Флинта: Наука, 2003. –
С. 401- 403.
76.Дейк, Т.А. ван., Кинч В. Стратегии понимания связного текста [Текст] /
Т.А. ван Дейк, В. Кинч // Новое в зарубежной лингвистике. – Вып. 23. –
М., 1988. – С. 153-211.
77.Дементьев, В.В. Вторичные речевые жанры (онтология непрямой коммуникации) [Текст] / В.В. Дементьев // Жанры речи. – Вып. 2. – Саратов,
1999. – С. 31-46.
78.Демьянков В.З. Когнитивная модель [Текст] / В.З. Демьянков // Краткий
словарь когнитивных терминов / В.З. Демьянков, Е.С. Кубрякова, Ю.Г.
Панкрац, Л.Г Лузина. – М.: Филол. ф-т МГУ им. М.В.Ломоносова, 1996. –
С. 56-57.
79.Демьянков, В.З. Когнитивная лингвистика как разновидность интерпретирующего подхода [Текст] / В.З. Демьянков // Вопросы языкознания. –
1994. – № 4. – С. 17-33.
80.Демьянков, В.З. Понятие и концепт в художественной литературе и научном языке [Текст] / В.З. Демьянков // Вопросы филологии. – 2001. – № 1.
– С. 35-47.
81.Дмитриев, Л.А. Жанр севернорусских житий [Текст] / Л.А. Дмитриев //
Труды отдела древнерусской литературы. – Т. 27. – Л.: Наука, – 1972. –
467 с.
- 188 -
82.Дмитриев, Л.А. Житийные повести русского севера как памятники литературы XIII – XVII в. Эволюция жанра легендарно-биографических сказаний [Текст] / Л.А. Дмитриев. – Л.: Наука, 1973. – 303 с.
83.Дмитрук, А. Патерик сибирских святых и подвижников благочестия
[Текст] / А. Дмитрук. – Единецко-Бричанская епархия, 2006. – 606 с.
84.Долинин, К.А. Интерпретация текста [Текст] / К.А. Долинин. – М.: Просвещение, 1985. – 288 с.
85.Дубровина, С.Ю. Организация православной лексики русского языка по
функционально-стилистическим разрядам [Текст] / С.Ю. Дубровина //
Вестник Московского университета. – Сер. 9. Филология. – 1997. – №1. –
С. 34-56.
86.Дьячкова, Н.А. Православно-христианский дискурс и «культурная память»
слова [Текст] / Н.А. Дьячкова // Филология и человек. – Барнаул: Изд.
Алт. гос. ун-та, 2007. – № 3. – С. 30-39.
87.Егорова, Е.А. Жанр агиографии и агиографическая модальность в современном французском романе [Текст] / Е.А. Егорова // Вестник Московского университета. – Сер. 9. Филология. – 2008. – № 1. – С. 38-45.
88.Еремин, И.П. Литература Древней Руси [Текст] / И.П. Еремин. – М.- Л.:
Наука, 1966. – 266 с.
89.Жанр жития в русской духовной литературе XIX-XX вв. [Электронный
ресурс]. – Санкт-Петербург, 2010. – Режим доступа: http://www.allbest.ru/.
90.Жанровая вариативность научного дискурса [Электронный ресурс] – Режим доступа: http://xreferat.ru/31/2865-2-zhanrovaya-variativnost-nauchnogodiskursa.html.
91.Желунович, Е.А. Сравнение как показатель жанровостилистического своеобразия текста: автореф. дис. … канд. филол. наук [Текст] / Е.А. Желунович. – Минск, 1991. – 21 с.
92.Живов, В.М. Святость. Краткий словарь агиографических терминов
[Текст] / В.М. Живов. – М.: Гнозис, 1994. – 112 с.
- 189 -
93.Живов, В.М. Язык и культура в России XVIII в. [Текст] / В.М. Живов. –
М.: Школа «Языки русской культуры», 1996. – 591 с.
94.Жизнеописание преподобного Макария, первоапостола Алтая с акафистом [Текст] / по благословению Преосвященнйшего Максима епископа
Барнаульского и Алтайского. – Бийск, 2009. – 75 с.
95.Жинкин, Н.И. Речь как проводник информации [Текст] / Н.И. Жинкин. –
М.: Политиздат, 1982. – 250 с.
96.Житие Авраамия Смоленского [Текст] / Библиотека литературы Древней
Руси / РАН. ИРЛИ; под ред. Д.С. Лихачева, Л.А. Дмитриева, А.А. Алексеева, Н.В. Понырко. – Том 5: XIII век. – СПб.: Наука, 1997. – С. 66-105.
97.Житие Евфросина Псковского [Текст] / Памятники старинной русской
литературы, издаваемые Графом Григорием Кушелевымъ-Безбородко.
Выпуск четвертый: Повести религиознаго содержания, древния поучения
и послания, извлеченныя из рукописей Николаем Костомаровымъ. – СПб.:
В типографии П.А. Кулиша, 1862. – С. 67-116.
98.Житие Кирилла Белозерского / Библиотека литературы Древней Руси
[Текст] / РАН. ИРЛИ; Под ред. Д.С. Лихачева, Л.А. Дмитриева, А.А.
Алексеева, Н. В. Понырко. – Т. 7: Вторая половина XV века. – СПб.: Наука, 1999. – 581 с.
99.Житие Кирилла Белозерского [Электронный ресурс]. – Режим доступа:
http://predanie.ru/lib/book/80431/.
100. Житие Михаила Ярославича Тверского / Библиотека литературы Древней Руси [Электронный ресурс] / РАН. ИРЛИ; под ред. Д.С. Лихачева,
Л.А. Дмитриева, А.А. Алексеева, Н.В. Понырко. – Т. 6: XIV – середина
XV века. – СПб.: Наука, 1999. –– 583 с. – Режим доступа:
http://www.pushkinskijdom.ru/Default.aspx?tabid=4976.
101. Житие протопопа Аввакума, им самим написанное [Электронный ресурс]. – Режим доступа: http://old-russian.chat.ru/12avvak.htm.
102. Житие святого Стефана, первого епископа Пермского [Электронный
ресурс]. – Режим доступа: http://sv-stefan.ru/
- 190 -
103. Житие Феодосия Печерского [Текст] / Библиотека литературы Древней
Руси / РАН. ИРЛИ; под ред. Д.С. Лихачева, Л.А. Дмитриева, А.А. Алексеева, Н.В. Понырко. – Т. 1: XI–XII века. – СПб.: Наука, 1997. – 543 с.
104. Завальников, В.П. Некоторые особенности языкового воплощения образов святых князей и священнослужителей в древнерусской агиографии
[Текст] / В.П. Завальников // Филологический ежегодник / под ред. Н.Н.
Мисюрова. – Вып. 5-6. – Омск: Омск. гос. ун-т, 2005. – С. 41-44.
105. Завальников, В.П. Языковой образ святого в древнерусской агиографии
(проблематика взаимной обусловленности лингвистического и экстралингвистического содержания языкового образа человека в определенной социокультурной ситуации): дис. … канд. филол. наук [Текст] / В.П. Завальников. – Омск, 2003. – 162 с.
106. Зайцев, А. Святые как герои нашего времени. Аналитика [Электронный
ресурс] / А. Зайцев. – Режим доступа: http://www.portal-missia.ru/node/262).
107. Зайцев, В. Благодать: документальные повествования [Текст] / В. Зайцев. – Барнаул, 2009. – 276 с.
108. Закон единства и борьбы противоположностей [Электронный ресурс].
– Режим доступа: http://referatwork.ru/filosofiya-012/section-32.html.
109. Залевская, A.A. Некоторые проблемы теории понимания текста [Текст] /
А.А. Залевская // Вопросы языкознания. – 2002. – № 3. – С. 62-73.
110. Заря безсмертья блещет: Из жизнеописания преподобного Макария
Глухарева [Текст]. – Орел: С.В. Зенина, 2007. – 160 с.
111. Звездин, Д.А. Православная проповедь как жанр церковно-религиозного
стиля современного русского литературного языка: дис. … канд. филол.наук [Электронный ресурс] / Д.А. Звездин. – Челябинск, 2012. – 201 с.
– Режим доступа: http://www.dissercat.com/content/pravoslavnaya-propovedkak-zhanr tserkovno-religioznogo-stilya-sovremennogo-russkogo-literat.
112. Золотова, Г.А. Коммуникативные аспекты русского синтаксиса [Текст]
/ Г.А. Золотова. – М.: Наука, 1982. – 368 с.
- 191 -
113. Золотова, Г.А. Очерк функционального синтаксиса русского языка
[Текст] / Г.А. Золотова. – М.: Науку, 1973. – 351 с.
114. Золотова, Г.А. Синтаксис текста [Текст] / Г.А. Золотова. – М.: Наука,
1979. – 366 с.
115. Иванова, М.В. Лексическая доминанта «Жития Стефана Пермского»
[Текст] / М.В. Иванова // Филологические науки. – 2007. – № 3. – С. 70-77.
116. Иванова, М.В. Первая редакция жития Михаила Клопского: проблемы
изучения [Текст] / М.В. Иванова // Филологические науки. – 2004. – №6. –
С. 27-35.
117. Иванова, Т.А. Житие и жизнеописание: особенности жанра [Текст] /
Т.А. Иванова // Церковь и проблемы современной коммуникации: сборник
статей по материалам Международной научно-практической конференции. Нижегородская Духовная семинария, 5-7 февраля 2007. – Нижний
Новгород, 2007. – С. 85-93.
118. Игумен Дамаскин, (Орловский) Житие и жизнь. Разговор о специфике
житийной
литературы
[Электронный
ресурс].
–
Режим
доступа:
http://www.priestt.com/article/liter/liter_366.html.
119. Иеромонах Дамаскин, (Орловский) Мученики, исповедники и подвижники благочестия Русской Православной Церкви XX столетия. Жизнеописания и материалы к ним [Текст] / Иеромонах Дамаскин (Орловский). –
Тверь: Булат, 1999. – 624 с.
120. Историко-этимологический словарь современного русского языка. В 2х т. [Текст] / Сост. П.Я. Черных. – М.: Русский язык, 1999. – 1182 с.
121. Каган-Тарковская, М.Д. Развитие житийно-биографического жанра в
XVII веке (жития Адриана и Ферапонта Монзенских, Трифона Вятского,
Симона Воломского, Серапиона Кожеозерского, Арсения Новгородского,
Никандра Псковского) [Текст] / М.Д. Каган-Тарковская // Труды Отдела
древнерусской литературы / Российская академия наук. Институт русской
литературы (Пушкинский Дом); Гл. ред. серии Д. С. Лихачев, Ред.: А.А.
- 192 -
Алексеев, М.А. Салмина. – Т. 49. – СПб.: Дмитрий Буланин, 1996. – С.
122-132.
122. Казеннова, М.Н. Некоторые особенности бытования житийной литературы: вопрос эволюции жанра [Текст] / М.Н. Казеннова // Церковь и проблемы современной коммуникации: сборник статей по материалам Международной научно-практической конференции. Нижегородская Духовная
семинария, 5-7 февраля 2007. – Нижний Новгород, 2007. – С. 93-109.
123. Кайда, Л.Г. Стилистика текста: от теории композиции – к декодированию [Текст] / Л.Г. Кайда. – М.: Флинта, Наука, 2011. – 208 с.
124. Карасик, В.И. Культурные доминанты в языке [Текст] / В.И. Карасик //
Языковая личность. Культурные концепты. Сб. науч. тр. ВГПУ, ПМПУ. –
Волгоград – Архангельск: Перемена, 1996. – С. 3-15.
125. Карасик, В.И. Религиозный дискурс [Текст] / В.И. Карасик // Языковая
личность: проблемы лингвокультурологии и функциональной семантики.
– Волгоград, 1999б. – С. 5-19.
126.
Карасик, В.И. Характеристики педагогического дискурса [Текст] /
В.И. Карасик // Языковая личность: аспекты лингвистики и лингводидактики. – Волгоград: Перемена, 1999а. – С. 2-18.
127. Карасик, В.И. Языковой круг: личность, концепты, дискурс [Текст] /
В.И. Карасик. – Москва: Гнозис, 2004. – 390 с.
128. Караулов, Ю.Н. Лингвистическое конструирование и тезаурус литературного языка [Текст] / Ю.Н. Караулов. – М.: Наука, 1981. – 368 с.
129. Караулов, Ю.Н. Русский язык и языковая личность [Текст] / Ю.Н. Караулов. – М.: Издательство ЛКИ, 2007. – 245 с.
130. Караулов, Ю.Н., Петров, В.В. От грамматики текста к когнитивной
теории дискурса: вступ. статья [Текст] / Ю.Н. Караулов, В.В. Петров //
Т.А. ван Дейк. Язык. Познание. Коммуникация. – М.: Прогресс, 1989. – С.
5-11.
131. Квятковский, А.П. Школьный поэтический словарь [Текст] / А.П.
Квятковский. – М.: Дрофа, 2000. – 464 с.
- 193 -
132. Ким, Л.Г. Вариативно-интерпретационное функционирование текста:
монография [Текст] / Л.Г. Ким. – Томск: Издательство Томского государственного педагогического университета, 2009. – 312 с.
133. Кириллин, В.М. Символика чисел в литературе Древней Руси (XI-XVI
века) [Текст] / В.М. Кириллин. – СПб.: «Алетейя», 2000. – 320 с.
134. Китайгородская, М.В., Розанова, Н.Н. К характеристике жанра современной эпитафии в социокультурном аспекте [Текст] / М.В. Китайгородская, Н.Н. Розанова // Жанры речи: Сб. науч. статей. – Саратов: Издательский центр «Наука», 2007. – Вып. 5. Жанр и культура. – С. 232-247.
135. Ключевский, В.О. Древнерусские жития святых как исторический источник [Текст] / В.О. Ключевский. – М., 1871. – 465 с.
136. Ключевский, В.О. Источниковедение: Источники русской истории
[Текст] / В.О. Ключевский // В.О. Ключевский. Сочинения в 9 томах. –
Т. 7. – М., 1989. – С. 70-82.
137. Ковалев-Случевский, К. Житие или биография? О жанрах современной
агиографии и литературно-исторической публицистики [Текст] / К. Ковалев-Случевский // Церковный вестник. – № 23 (372). – Декабрь, 2007.
[Электронный
ресурс].
–
Режим
доступа:
http://www.kkovalev.ru/Savva_Tsercov_vestnik.htm.
138. Кожина, М.Н. К основаниям функциональной стилистики [Текст] /
М.Н. Кожина. – Пермь, 1968. – 251 с.
139. Кожина, М.Н. О специфике художественной и научной речи в аспекте
функциональной стилистики [Текст] / М.Н. Кожина. – Пермь, 1966. –
213 с.
140. Кожина, М.Н. Речевой жанр и речевой акт (некоторые аспекты проблемы) [Текст] / М.Н. Кожина // Речевые жанры. – Вып. 2. – Саратов: Издво «Колледж», 1999. – С. 54-60.
141. Кожина, М.Н. Стилистика русского языка [Текст] / М.Н. Кожина. –
Москва: Просвещение, 1983. – 224 с.
- 194 -
142. Кожина, М.Н. Стиль [Текст] / М.Н. Кожина // Стилистический энциклопедический словарь русского языка / под ред. М.Н. Кожиной. – М.:
Флинта: Наука, 2003. – С. 507-513.
143. Кожина, М.Н. Стиль и жанр: их вариативность, историческая изменчивость и соотношение [Текст] / М.Н. Кожина // М.Н. Кожина. Речеведение
и функциональная стилистика: вопросы теории: Избр. труды. – Пермь:
Перм. ун-т, ПСИ, ПССГК, 2002. – С. 150-178.
144. Кожина, М.Н. Функциональная семантико-стилистическая категория
(ФССК) [Текст] / М.Н. Кожина // Стилистический энциклопедический
словарь русского языка / под ред. М.Н. Кожиной. – М.: Флинта: Наука,
2003. – С. 56-73.
145. Кожина, М.Н. Функциональная стилистика (учение о функциональных
стилях) [Текст] // Стилистический энциклопедический словарь русского
языка / под ред. М.Н. Кожиной. – М.: Флинта: Наука, 2003. – С. 576-577.
146. Кожина, М.Н. Функциональный стиль [Текст] / М.Н. Кожина // Стилистический энциклопедический словарь русского языка / под ред.
М.Н. Кожиной. – М.: Флинта: Наука, 2003. – С. 581-583.
147. Колесов, В.В. Древняя Русь: наследие в слове [Текст] / В.В. Колесов. –
СПб.: Мир, 2000. – 526 с.
148. Коновалова, О.Ф. Традиционная метафора в «Житии Стефана Пермского»
[Электронный
ресурс].
–
Режим
доступа:
http://odrl.pushkinskijdom.ru/LinkClick.aspx?fileticket=OAZl9MwnWrk%3d&
tabid=2278.
149. Корнеева, Ю.В. Преподобный, подобный [Текст] / Ю.В. Корнеева //
Русская речь. – 2010. – № 5. – С. 71-77.
150. Косицкая, Ф.Л. Письменно-речевые жанры рекламного дискурса моды
в аспекте межязыковой контрастивности (на материале французских и
русских каталогов моды): автореф. дис. … канд. филол. наук [Электронный ресурс] / Ф.Л. Косицкая. – Томск, 2005. – Режим доступа:
http://www.bibliofond.ru/view.aspx?id=515844.
- 195 -
151. Котюрова М.П. Идиостиль [Текст] / М.П. Котюрова // Стилистический
энциклопедический словарь русского языка / под ред. М.Н. Кожиной. –
М.: Флинта: Наука, 2003. – С. 95-99.
152. Котюрова, М.П. Некоторые функционально-семантические категории
в научном тексте [Текст] / М.П. Котюрова // Разновидности текста в
функционально-стилевом аспекте: Межвуз. сб. научн. тр. / Гл. ред.
М.Н. Кожина. – Пермь: ПермГУ, 1994. – С. 35-41.
153. Красовицкая, М.С. Литургика [Текст] / М.С. Красовицкая. – М.:
ПСТГУ, 2008. – 303 с.
154. Краткий словарь когнитивных терминов [Текст] / Сост. Е.С Кубрякова, В.З. Демьянков, Ю.Г Панкрац, Л.Г. Лузина. – М.: Филологический
фак-т МГУ, 1996. – 245 с.
155. Крылова, О.А. Существует ли церковно-религиозный стиль в современном русском литературном языке? [Текст] / О.А. Крылова // Культурно-речевая ситуация в современной России. – Екатеринбург, 2000. – С.
107-119.
156.
Крылова, О.А. Церковно-религиозный стиль [Текст] / О.А. Крылова //
Стилистический энциклопедический словарь русского языка / Под ред. М.
Н. Кожиной. – Москва: Флинта: Наука, 2003. – С. 612-616.
157. Крысин, Л.П. Об одной лакуне в системе функциональных стилей современного русского языка [Текст] / Л.П. Крысин // Русский язык в школе.
– 1994. – № 3. – С. 69–79.
158. Крысин, Л.П. Религиозно-проповеднический стиль и его место в функционально-стилистической парадигме современного русского литературного языка [Текст] / Л.П. Крысин // Поэтика. Стилистика. Язык и культура: Памяти Т.Г. Винокур. – Москва, 1996. – С. 135–138.
159. Кубрякова, Е.С. В начале XXI в.: (Размышления о судьбе когнитивной
лингвистики на рубеже веков) [Текст] / Е.С. Кубрякова // Когнитивная семантика. Материалы второй международной школы-семинара. – Ч. 1. –
Тамбов: Изд-во Тамб. гос. ун-та, 2004. – С. 6-7.
- 196 -
160. Кубрякова, Е.С. О тексте и критериях его определения [Текст] / Е.С
Кубрякова // Структура и семантика: доклад на 8 международной конференции (3-5 апреля 2001г.). – М.: СпортАкадемПресс, 2001. – С. 72-81.
161. Кубрякова, Е.С. Эволюция лингвистических идей во второй половине
XX века (опыт парадигмального анализа) [Текст] / Е.С. Кубрякова // Язык
и наука конца 20 века: Сб. статей. – М.: Рос. гос. гуманит. ун-т, 1995. –
С. 144-238.
162. Кубрякова, Е.С. Язык и знание: На пути получения знаний о языке:
Части речи с когнитивной точки зрения. Роль языка в познании мира
[Текст] / Е.С. Кубрякова. – М.: Языки славянской культуры, 2004. – 560 с.
163. Кузнецов, С.А. Большой толковый словарь русского языка [Текст] /
С.А. Кузнецов. – М.: Норинт, 2008. – 1536 с.
164. Культурное наследие Древней Руси: истоки, становление, традиции
[Текст]. – М.: Наука, 1976. – 460 с.
165. Купина, Н.А. Лингвистический анализ художественного текста [Текст] /
Н.А. Купина. – М.: Просвещение, 1980. – 78 с.
166. Купина, Н.А. Смысл художественного текста и аспекты лингвистического анализа [Текст] / Н.А. Купина. – Красноярск: Красноярский университет, 1983. – 160 с.
167. Курилов, A.C. Русские филологи XVIII века о роли христианства в
судьбе древнейшей нашей словесности. Статья вторая. «Мнение» М.В.
Ломоносова [Текст] / А.С. Курилов // Филологические науки. 1994. – № 3.
– С. 3-13.
168. Кучкин, В.А. Пространная редакция Повести о Михаиле Тверском
[Текст] / В.А. Кучкин // Средневековая Русь. – Вып.2. – М.: Наука, 1999. –
С. 116-163.
169. Ларин, Б.А. Эстетика слова и язык писателя [Текст] / Б.А. Ларин. – Л.:
Худож. Лит. 1974. – 286 с.
170. Лебедева, Н.Б. К построению жанровой типологии (на материале естественной письменной речи) [Текст] / Н.Б. Лебедева // Естественная пись- 197 -
менная русская речь: исследовательский и образовательный аспекты. – Ч.
II: Теория и практика современной письменной речи: Материалы конференции. – Барнаул: Изд-во Алт. ун-та, 2003. – С. 91-100.
171. Лепахин, В.В. Икона и иконичность [Текст] / В.В. Лепахин. – СПб.:
Флинта, 2002. – 268 с.
172. Лингвистический энциклопедический словарь [Текст] – М.: Советская
энциклопедия, 1990. – 685 с.
173. Листрова-Правда, Ю.Т., Расторгуева, М.Б. К вопросу о функциональном церковнорелигиозном стиле современного русского литературного
языка [Текст] / Ю.Т. Листрова-Правда, М.Б. Расторгуева // Вестник ВГУ.
Серия: Филология. Журналистика. – 2006. – № 1. – С. 49-54.
174. Литература Древней Руси: Библиографический словарь [Текст] / Сост.
Л.В. Соколова; под. ред. О.В. Творогова. – М.: Просвещение, 1996. –
240 с.
175. Литература и культура Древней Руси. Словарь-справочник [Текст] /
под. Ред. В.В. Кускова. – М.: Высшая школа, 1994. – 336 с.
176. Лихачев, Д.С. Великий путь: Становление русской литературы XI-XVII
[Текст] / Д.С. Лихачев. – М.: Современник, 1987. – 301 с.
177. Лихачев, Д.С. Историческая поэтика русской литературы. Смех как мировоззрение [Текст] / Д.С. Лихачев. – СПб. 1997. – С. 225.
178. Лихачев, Д.С. Концептосфера русского языка [Текст] / Д.С. Лихачев //
Изв. АН СССР. Сер. ЛиЯ. – 1993. – Т. 52. – № 1. – С. 5-12.
179. Лихачѐв, Д.С. Культура Руси времени Андрея Рублѐва и Епифания
Премудрого (конец XIV- нач. XV вв.) [Текст] / Д.С. Лихачев. – М.; Л.:
Изд-во АН СССР, 1962. – 172 с.
180. Лихачев, Д.С. Предвозрождение в русской литературе [Текст] /
Д.С. Лихачев. – М., Л.: Наука, 1985. – 354 с.
181. Лихачев, Д.С. Развитие русской литературы X – XVII веков: Эпохи и
стили [Текст] / Д.С. Лихачев. – Л.: Наука, 1973. – 254 с.
- 198 -
182. Лихачев, Д.С. Семнадцатый век в русской литературе [Текст] / Д.С. Лихачев // XVII век в мировом литературном развитии. – М., 1969. – С. 299328.
183. Лихачев, Д.С. Человек в литературе Древней Руси [Текст] / Д.С. Лихачев. – М.: Наука, 1970. – 178 с.
184. Логический анализ языка. Образ человека в культуре и языке [Текст] /
Отв. ред. Н.Д. Арутюнова, И.Б. Левонтина. – М.: Индрик, 1999. – 424 с.
185. Лотман, Ю.М. Анализ поэтического текста [Текст] / Ю.М. Лотман. –
Л.: Просвещение, 1972. – 271 с.
186. Лотман, Ю.М. Поэтика бытового поведения в русской культуре 18 века [Текст] / Ю.М. Лотман // Ю.М. Лотман. Избранные статьи в трех томах.
– Т 1. – Таллин, 1992. – С. 248-268.
187. Майданова, Л.М. Религиозно-просветительский текст: стилистика и
прагматика [Текст] / Л.М. Майданова // Русский язык в контексте культуры. – Екатеринбург, 1999. – С. 172-194.
188. Макаренко, Е.К. Агиография XX века. Проблема жанра и методов его
исследования [электронный ресурс] / Е.К. Макаренко. – Режим доступа:
http://traditions.org.ru/index.php?option=com_content&view=article&id=67:xx-&catid=14:2010-09-13-13-17-20&Itemid=3.
189. Макаров, М.Л. Жанры в электронной коммуникации. Quo vadis? Жанры
речи [Текст] / М.Л. Макаров // Жанры речи. – Вып. 4: Жанр и концепт. –
Саратов: «Колледж», 2005. – С. 336-352.
190. Макарова, С.Г. Функциональные стили русского и французского языков (своеобразие научного стиля французского языка) [Текст] / С.Г. Макарова // Бодуэновские чтения: Бодуэн де Куртенэ и современная лингвистика: Международная научная конференция (Казань, 11–13 дек. 2001 г.):
Труды и материалы: В 2 т. / Под общ. ред. К.Р. Галиуллина, Г.А. Николаева. – Казань: Издательство Казанского университета, 2001. – Т. 2. – С. 114.
- 199 -
191. Макарова-Мирская, А.И. Полтора месяца на Алтае [Текст] / А.И. Макарова-Мирская. – Барнаул.: Миссионерский отдел Барнаульско-Алтайской
епархии, 2005. – 64 с.
192. Максимов, Л.Ю. Лингвистический анализ художественного текста
[Текст] / Л.Ю. Максимов. – М., 1992.
193. Материалы для словаря древнерусского языка. В 4-х т. [Текст] / Сост.
И.И. Срезневский. – СПб., 1895-1902. Репринт – М., 1958.
194. Меркулова, М.В. Речевая структура образа автора в житии протопопа
Аввакума [Текст] / М.В. Меркулова // Труды Отдела древнерусской литературы / Академия наук СССР. Институт русской литературы (Пушкинский Дом); Отв. ред. Д. С. Лихачев. — Л.: Наука, Ленинградское отделение, 1977. – Т. 32: Текстология и поэтика русской литературы XI-XVII вв.
– С. 319-331.
195. Мечковская, Н.Б. Социальная лингвистика: пособие для студентов гуманит. вузов и учащихся лицеев. 2-е изд., испр. [Текст] / Н.Б. Мечковская.
– М.: Аспект Пресс, 1996. – 207с.
196. Мечковская, Н.Б. Язык и религия: пособие для студентов гуманитарных
вузов [Текст] / Н.Б. Мечковская. – М.: Агенство «ФАИР», 1998. – 352 с.
197. Митров, О. Опыт написания житий святых новомучеников и исповедников Российских [Текст] / О. Митров // РОФ Память мучеников и исповедников РПЦ. – Выпуск 1. Новомученики ХХ века. – М.: ООО «Издательство «Булат», 2004. – С. 24-27.
198. Михальская,
А.К.
Русский
Сократ:
Лекции
по
исторической риторике [Текст] / А.К. Михальская. –
сравнительноМ.: Изд. Центр
«Academia», 1996. – 192 с.
199. Мишланов, В. О жанровой специфике текстов церковно-религиозного
стиля [Электронный ресурс] / В. Мишланов, Е. Худякова. – Режим доступа: http://philologicalstudies.org/dokumenti/2008/1.pdf.
- 200 -
200. Мишланов, В.А. Молитва как речевой жанр [Текст] / В.А. Мишланов //
Прямая и непрямая коммуникация: Сб. научных статей. – Саратов: Изд-во
«Колледж», 2003. – С. 290-302.
201. Набиев, В.И. Модель контекста дискурса проповеди [Текст] / В.И. Набиев // Дискурс. – Новосибирск, 1997. – № 3 – 4. – С. 32-41.
202. Некоторые направления эволюции агиографического жанра. Глава 2. /
[Электронный ресурс]. – Режим доступа: http://do.gendocs.ru/docs/index2902.html.
203. Нестеров, С.В. Словом и житием наставляя [Текст] / С.В. Нестеров //
Жизнь и труды прп. Макария Алтайского. – М.: Православный СвятоТихоновский гуманитарный университет, 2005. – 544 с.
204.
Никитина, Л.Б. Категориальные семантические черты образа homo sa-
piens в русской языковой картине мира: монография [Текст] / Л.Б. Никитина. – Омск: ОмГПУ, 2004. – 148 с.
205. Новиков, А.И. Семантика текста и ее формализация [Текст] / А.И. Новиков. – М.: Наука, 1983. – 120 с.
206. Новиков, Л.А. Лингвистическое толкование художественного текста
[Текст] / Л.А. Новиков. – М.: Русский язык, 1979. – 256 с.
207. Одинцов, В.В. Стилистика текста [Текст] / В.В. Одинцов. – М.: Наука,
1980. –263 с.
208. Ожегов, С.И. Толковый словарь русского языка: 80000 слов и фразеологических выражений / С.И Ожегов, Н.Ю. Шведова / Российская АН;
Российский фонд культуры. – М.: АЗЪ., 1994 – 928 с.
209. Орлова, Н.В. Жанры разговорной речи и их «стилистическая обработка»: К вопросу о соотношении стиля и жанра [Текст] / Н.В. Орлова //
Жанры речи. – Вып. 1. – Саратов: Колледж, 1997. – С. 51-56.
210. Охотникова, В.И. Принципы литературной переработки источника при
создании Василием-Варлаамом Жития Ефросина Псковского [Текст] /
В.И. Охотникова // Труды отдела древнерусской литературы. – Т.55. –
СПб.: Дмитрий Буланин, 2004. – С. 264-280.
- 201 -
211. Первушин, М.В. О стиле «Жития Ефросина Псковского» [Текст] /
М.В. Первушин // Русская речь. – 2007. – № 5. – С. 74-78.
212. Повесть о Стефане, епископе Пермском. Древнерусские предания XI –
XVI вв. [Текст] / Сост., вступ. статья и коммент. В.В. Кускова. – М.: Советская Россия, 1982. – С. 161-230.
213. Полонский, В. Агиография [Электронный ресурс] / В. Полонский. //
Энциклопедия
Кругосвет.
–
Режим
доступа:
http://www.krugosvet.ru/enc/kultura_i_obrazovanie/religiya/AGIOGRAFIYA.
214. Понырко, Н.В. Житие протопопа Аввакума как духовное завещание /
Н.В. Понырко // ТОДРЛ. – Л., 1985. – Т. 39. – С. 379-387.
215. Православный Алтай. Небесный покров и земной подвиг [Текст] // Альманах. – Вып. 20. – М.: К свету, 2002. – 167 с.
216. Преподобный Герман Аляскинский [Текст] / Патерик сибирских святых.
– Единецко-Бричанская епархия, 2006. – С. 379-386.
217. Преподобный Макарий (Глухарев), миссионер Алтайский [Текст] / Патерик сибирских святых. – Единецко-Бричанская епархия, 2006. – С. 392397.
218. Провоторов, В.И. Очерки по жанровой стилистике текста (на материале немецкого языка): уч. пособие [Текст] / В.И. Провоторов. – М.: НВИТЕЗАУРУС, 2003. –140 с.
219. Прохватилова, О.А. Православная проповедь и молитва как феномен
современной звучащей речи [Текст] / О.А. Прохватилова. – Волгоград:
Издательство Волгоградского государственного университета, 1999. –
364 с.
220. Прохватилова, О.А. Экстралингвистические парметры и языковые характеристики религиозного стиля [Текст] / О.А. Прохватилова // Вестник
ВолГУ. Серия 2: Языкознание. – 2006. – № 5. – С. 19-26.
221. Путешествия и подвиги Святителя Иннокентия, митрополита московского, апостола Америки и Сибири [Текст]. – М.: Правило Веры, 1999.
– 157 с.
- 202 -
222. Расторгуева, М.Б. Речевой жанр церковно-религиозной проповеди:
дис. … канд. филол. наук [Электронный ресурс] / М.Б. Расторгуева. – Режим
доступа:
http://www.dslib.net/russkij-jazyk/rechevoj-zhanr-cerkovno-
religioznoj propovedi.html.
223. Рогожникова, Т.П. Грамматическая норма житийных текстов «Макариевского цикла» (на материале «Жития Иосифа Волоцкого») [Текст] /
Т.П. Рогожникова // Филологический ежегодник / под ред. Н.Н. Мисюрова. – Омск: Омск. гос.ун-т, 2000. – Вып. 3. – С. 29-33.
224. Розанова, Н.Н. Коммуникативно-жанровые особенности храмовой
проповеди [Текст] / Н.Н. Розанова // И.А. Бодуэн де Куртене: Ученый.
Учитель. Личность / Под ред. Т.М. Григорьевой. – Красноярск, 2000. – С.
227-240.
225. Розанова, Н.Н. Сфера религиозной коммуникации: храмовая проповедь
[Текст] / Н.Н. Розанова // Современный русский язык: Социальная и
функциональная дифференциация / Отв. ред. Л.П. Крысин. Рос. академия
наук. Ин-т рус. яз. им. В.В. Виноградова. – М.: Языки славянской культуры, 2003. – С. 343-363.
226. Розина, Р.И. Человек и личность в языке [Текст] / Р.И. Розина // Логический анализ языка. Культурные концепты. – М.: Наука, 1991. – С. 52-56.
227. Рудаков, А.П. Очерки византийской культуры по данным греческой
агиографии [Текст] / А.П. Рудаков. – СПб.: Алетейя, 1997. – 293 с.
228. Руди, Т.Р. «IMITANIO ANGELI» (Проблемы типологии агиографической топики) [Текст] / Т.Р. Руди // Русская литература. – 2003. – № 2. –
С. 48-59.
229. Рудозуб, Е.Н. Стилеобразующие средства жанров делового и бытового
общения в русском языке XVII в.: автореф. дис. … канд. филол. наук
[Текст] / Е.Н. Рудозуб. – Барнаул, 1999. – 21 с.
230. Рудыкина, Е.С. Семантика глаголов РЕЧИ в летописном тексте [Текст]
/ Е.С. Рудыкина // Вестник ВолГУ. Серия 2. – Вып. 4., 2005. – С. 67-71.
- 203 -
231. Рылов, С.А. Функциональная стратификация древнерусской и старорусской речи [Текст] / С.А. Рылов // Вестник Нижегор.ун-та. Серия Филология. – Вып. 1 (2). – Н. Новгород, 2000. – С. 187-196.
232. Салимовский, В.А. Есть ли у жанроведения границы в пределах коммуникативной лингвистики? [Текст] / В.А. Салимовский // Жанры речи. –
Саратов: «Колледж», 2002. – Вып. 3. – С. 52-56.
233. Салимовский, В.А. Жанр (литературный) [Текст] / В.А. Салимовский //
Стилистический энциклопедический словарь русского языка / под ред.
М.Н. Кожиной. – М.: Флинта: Наука, 2003. – С. 56.
234. Салимовский, В.А. Жанры речи в функционально-стилистическом освещении (научный академический текст) [Текст] / В.А. Салимовский. –
Пермь: Изд-во Перм. ун-та, 2002. – 236 с.
235. Святитель Макарий (Невский), митрополит Алтайский [Текст] / Патерик сибирских святых. – Единецко-Бричанская епархия, 2006. – С. 337341.
236. Святитель Стефан Пермский [Текст] / Под ред. Г.М. Прохорова. –
СПб., 1995. – 280 с.
237. Святой равноапостольный Иннокентий, митрополит Московский и
Коломенский, апостол Сибири и Америки [Текст] // Патерик сибирских
святых. – Единецко-Бричанская епархия, 2006. – С. 284-289.
238. Седов, К.Ф. Жанры речи в становлении дискурсивного мышления языковой личности [Текст] / К.Ф. Седов // Русский язык в контексте культуры. – Екатеринбург, 1999. – С. 86-99.
239. Седов, К.Ф. Человек в жанровом пространстве повседневной коммуникации [Текст] / К.Ф. Седов // Антология речевых жанров: повседневная
коммуникация. – М.: Лабиринт, 2007. – С. 7-38.
240. Семенюк, Н.Н., Бабенко, Н.С. Жанр текста как лингвистическая реальность [Текст] / Н.Н. Семенюк, Н.С. Бабенко // Горизонты современной
лингвистики: Традиции и новаторство: Сб. в честь Е.С. Кубряковой. – М.:
Языки славянских культур, 2009. – 856 с.
- 204 -
241. Сердобинцев, Н.Я. Очерки по истории русского литературного языка
первой половины XVII века [Текст] / Н.Я. Сердобинцев. – Саратов, 1975. –
105 с.
242. Серебренников, Б.А. Роль человеческого фактора в языке. Язык и мышление [Текст] / Б.А. Серебренников. – М., 1988. – 244 с.
243. Серебрянский, Н.И. Очерки по истории монастырской жизни в Псковской земле с критико-библиографическим обзором литературы и источников по истории псковского монашества [Текст] / Н.И. Серебрянский. – М.,
1908. – С. 73.
244. Сибирякова, И.Г. Тема и жанр в разговорной речи [Текст] / И.Г. Сибирякова // Жанры речи. – Вып. 1. – Саратов: «Колледж», 1997. – С. 56-66.
245. Сидорова, Е.В. Проблема тождества и различия в логике и лингвистике
[Электронный
ресурс]
/
Е.В.
Сидорова.
–
Режим
доступа:
http://www.dissercat.com/content/sravnenie-problema-tozhdestva-i-razlichiyav-logike-i-lingvistike.
246. Сиротинина, О.Б. Некоторые размышления по поводу терминов «речевой жанр» и «риторический жанр» [Текст] / О.Б. Сиротинина // Жанры речи. – Вып. 2. – Саратов: «Колледж», 1999. – С. 26-31.
247. Скляревская, Г.Н. Слово в меняющемся мире: Русский язык начала XXI
столетия: состояние, проблемы, перспективы [Текст] / Г.Н. Скляревская //
Исследования по славянским языкам. – № 6. – Сеул, 2001. – С. 177-220.
248. Словарь русского языка. В 4-х т. [Текст] / Под ред. А.П. Евгеньевой. 2
изд., испр. и доп. – М.: Русский язык, 1981. – 736 с.
249. Слово о житии великого князя Дмитрия Ивановича [Текст] // Памятники литературы Древней Руси. XIV - сер. XV века. – М.: Худож. лит., 1981.
– С. 208-229.
250. Слово о житии и учении святаго отца нашего Стефана, бывшаго в
Перми
Епископа
[Электронный
ресурс].
http://krotov.info/acts/14/3/stefan_perms.htm.
- 205 -
–
Режим
доступа:
251. Слышкин, Г.Г. Лингвокультурные концепты и метаконцепты: дис. …
докт. филол. наук [Текст] / Г.Г. Слышкин. – Волгоград, 2004. – 323 с.
252. Слышкин, Г.Г. Речевой жанр: перспективы концептологического анализа [Текст] / Г.Г. Слышкин // Жанры речи. – Вып. 4. – Саратов: «Колледж»,
2005. – С. 34-50.
253. Сорокин, Ю.А. Речевые маркеры этнических и институциональных
портретов и автопортретов (Какими мы видим себя и других) [Текст] /
Ю.А. Сорокин // Вопросы языкознания. – 1995. – № 6. – С. 43-53.
254. Сорокин, Ю.А. Текст, цельность, связность, эмотивность [Текст] / Ю.А.
Сорокин // Аспекты общей и частной лингвистической теории текста. –
М., 1982. – С. 61-73.
255. Срезневский, И.И. Словарь древнерусского языка [Текст] / И.И. Срезневский. – М., 1989.
256. Старославянский словарь (по рукописям X-XI вв.) [Текст] / Под ред.
P.M. Цейтлин, Р. Вечерки и Э. Благовой. – М.: Русский язык, 1994. – 843 с.
257. Стилистический энциклопедический словарь русского языка [Текст] /
под ред. М.Н. Кожиной. – М.: Флинта: Наука, 2003. – 696 с.
258. Тарасова, И.А. Коммуникативная модель жанра «поэтическое послание»: инвариант и культурные трансформации [Текст] / И.А. Тарсова //
Жанры речи. – Вып. 5. – Жанр и культура. – Саратов: «Колледж», 2007. –
С. 300-311.
259. Телия, В.М. Метафоризация и ее роль в создании языковой картины
мира [Текст] / В.М. Телия // Роль человеческих факторов в языке. Язык и
картина мира. – М.: Наука, 1988. – С. 173-204.
260. Тенденции развития жанров современной журналистики. Проблема «текст»
– «жанр» [Электронный ресурс]. – Режим доступа: http://jyrnalistedu.ru/gos1/34tendencii-razvitiya-zhanrov-sovremennoj-zhurnalistiki-problema-tekst.html).
261. Толковый словарь живого великорусского языка. В 4-х т. [Текст] / Сост.
В.И. Даль. – М.: Изд. Иностранных и национальных словарей, 1955.
- 206 -
262. Толстой, Н.И. Язык и народная культура: Очерки по славянской мифологии и этнолингвистике [Текст] / Н.И. Толстой. – М.: Индрик, 1995. –
512 с.
263. Топоров, В.Н. Миф. Ритуал. Символ. Образ. Исследования в области
мифопоэтического [Текст] / В.Н. Топоров. – М.: Прогресс – Культура,
1995. – 624 с.
264. Топоров, В.Н. Святость и святые в русской духовной культуре. Том 1.
Первый век христианства на Руси [Текст] / В.Н. Топоров. – М.: «Гнозис»,
1995. – 875 с.
265. Топоров, В.Н. Святость и святые в русской духовной культуре. Том 2.
Три века христианства на Руси (XII – XIV вв.) [Текст] / В.Н. Топоров. –
М.: Школа «Языки русской культуры», 1998. – 864 с.
266. Трубецкой, Н.С. Общеславянский элемент в русской культуре [Текст] /
Н.С. Трубецкой // Вопросы языкознания. – 1990. – № 3. – С. 114-134.
267. Тынянов, Ю.Н. Поэтика. История литературы. Кино [Текст] / Ю.Н.
Тыньянов. – М.: Наука, 1977. – 574 с.
268. Улуханов, И.С. О языке Древней Руси [Текст] / И.С. Улуханов. – М.:
Наука, 1972. – 134 с.
269. Успенский, Б.А. Краткий очерк истории русского литературного языка
(XI-XIX вв.) [Текст] / Б.А. Успенский. – М.: «Гнозис», 1994. – 239 с.
270. Уфимцева, Н.В. Этнический характер, образ себя и языковое сознание
русских [Текст] / Н.В. Уфимцева // Языковое сознание: формирование и
функционирование: Сборник статей. – М.: Слово, 1995. – 253 с.
271. Федосюк, М.Ю. Исследование средств речевого воздействия и теория
жанров речи [Текст] / М.Ю. Федосюк // Жанры речи. – Вып. 1. – Саратов:
«Колледж», 1997. – С. 66-88.
272. Федосюк, М.Ю. Нерешенные вопросы теории речевых жанров [Текст] /
М.Ю. Федосюк // Вопросы языкознания. – 1997. – № 5. – С. 102-120.
273. Федотов, Г.П. Святые Древней Руси [Текст] / Г.П. Федотов. – М.: Московский рабочий, 1990. – 398 с.
- 207 -
274. Философский словарь [Электронный ресурс]. – Режим доступа:
http://www.philosophydic.ru/tozhdestvo-i-razlichie.
275. Формановская, Н.И. Адресат в языковой коммуникации [Текст] /
Н.И. Формановская // Stylistyka XIV, Stylistyka i Kozina. Ed. Stanislau Gajda. Polish academy of sciences. Warsaw committee of linguistics. – Opole university. 2005. – S. 231-242.
276. Хазагеров, Т.Г. Общая риторика [Текст] / Т.Г. Хазагеров, Л.С. Ширина.
– Ростов н/Д: Изд-во Рост. ун-та, 1994. – 191 с.
277. Хайдеггер, М. Тождество и различие [Текст] / М. Хайдеггер. – М.:
«Гнозис» - Издательство «Логос», 1997. – 64 с.
278. Худякова, Е.С. Социальная обусловленность системы жанров и жанровой компетенции в церковно-религиозной сфере: автореф. дис. ... канд.
филол. наук [Текст] / Е.С. Худякова. – Пермь, 2009. – 19 с.
279. Худякова, Е.С. Церковно-религиозные тексты в научном дискурсивном
поле: стиль «научных» статей священнослужителей [Текст] / Е.С. Худякова // Проблемы социо- и психолингвистики: Сб. статей / Отв. ред.
Е.В. Ерофеева. – Вып. 9: Анализ языковых единиц в социолингвистическом аспекте. – Пермь: Перм. ун-т., 2007. – С. 195-205.
280. Церковно-религиозный стиль [Электронный ресурс]. – Режим доступа:
http://rulinguistic.com/cerkovno-religioznyj-stil/.
281. Церковнославянский язык в системе современного религиозного образования: материалы XV Международных Рождественских образовательных чтений. 31 января – 1 февраля 2007 года, Москва [Текст] / Сост. И.В.
Бугаева, С.М. Шестакова; Отв. ред. И.В. Бугавева. – М.: «Кругъ», 2008. –
312 с.
282. Церковь и проблемы современной коммуникации: сборник статей по материалам Международной научно-практической конференции. Нижегородская духовная семинария, 5-7 февраля 2007 [Текст]. – Нижний Новгород, 2007. – 208 с.
- 208 -
283. Шайтанов, И.О. Глазами жанра: проблемы англоязычной критики в
свете исторической поэтики [Текст] / И.О. Шайтанов // ANGLISTICA: Сб.
ст. по литературе и культуре Великобритании. – М., 1996. – Вып. 1. – С. 529.
284. Шакирова, Д.Р. Язык Жития Авраамия Смоленского как памятника древнерусской агиографии: введение диссертации (часть автореферата) [Электронный
ресурс] / Д.Р. Шакирова. – Режим доступа: http://31f.ru/dissertation/page,6,404dissertaciya-sistemnye-otnosheniya-religioznogo-diskursa.html.
285. Шанский, Н.М. Лингвистический анализ художественного текста
[Текст] / Н.М. Шанский. – Л.: Просвещение, 1990. – 415 с.
286. Шевченко, Л.Л. Конфесійний стиль [Текст] / Л.Л. Шевченко //
Українська мова: енциклопедія. – Киев: Українська енциклопедія им. М.П.
Бажана, 2000. – С. 252–253.
287. Шевченко, О.А. Когнитивная модель дискурса интервью: дис. … канд.
филол. наук [Электронный ресурс] / О.А. Шевченко. – Тольятти, 2006. –
210 с. – Режим доступа: http://www.dslib.net/germanskie-jazyki/kognitivnajamodel-diskursa-intervju.html.
288. Шелепова, Л.И. Лексические разночтения в Прологе (на материале списков XII – XVII вв.) [Текст] / Л.И. Шелепова. – Барнаул.: ТЕМПЛАН,
1992. – 107 с.
289. Школьникова, О.Ю. «Плетение словес» в русской и французской агиографии [Текст] / О.Ю. Школьникова // Вестник Московского университета. Сер. Филология. – 2009. – № 2. – С. 135-139.
290. Шкуропацкая, М.Г. Деривационное измерение лексики: системный аспект: монография [Текст] / М.Г. Шкуропацкая. – Барнаул: Изд-во Алт. унта, 2003. – 387 с.
291. Шмелев, А.Д. Функциональная стилистика и моральные концепты
[Текст] / А.Д. Шмелев // Язык. Культура. Гуманитарное знание. Научное
наследие Г.О. Винокура и современность. – М., 1999. – С. 217-230.
- 209 -
292. Шмелев, А.Д. Языковые особенности различных видов религиозного
дискурса [Текст] / А.Д. Шмелев // Язык в движении. К 70-летию.
Л.П. Крысина. – М.: Языки славянских культур, 2007. – С. 612-621.
293. Шмелев, Д.Н. Слово и образ [Текст] / Д.Н. Шмелев. – М.: Наука, 1964. –
120 с.
294. Шмелева, Т.В. Модель речевого жанра [Текст] / Т.В. Шмелева / Антология речевых жанров: повседневная коммуникация. – М.: Лабиринт,
2007. – С. 81-90.
295. Шмелева, Т.В. Модель речевого жанра [Текст] / Т.В. Шмелева // Жанры
речи. – Вып. 1. – Саратов: «Колледж», 1997. – С. 88-99.
296.
Шпаковский, Ю.Ф. Агиографический канон и национальные особен-
ности древнерусской агиографии [Электронный ресурс] / Ю.Ф. Шпаковский.
–
Режим
доступа:
http://do2.gendocs.ru/docs/index-
436404.html?page=9.
297. Щерба, JI.B. Языковая система и речевая деятельность [Текст] /
Л.В. Щерба. – М.: Наука, 1974. – 428 с.
298. Щерба, Л.В. Избранные работы по русскому языку [Текст] / Л.В. Щерба. – М., 1957. – 186 с.
299. Эволюция житий и особенности образования агиографического жанра
на
русской
почве
[Электронный
ресурс].
–
Режим
доступа:
http://do.gendocs.ru/docs/index-2902.html.
300. Язык профессиональной коммуникации и термин как центральные объекты
когнитивного терминоведения [Электронный ресурс]. – Режим доступа:
http://modernlib.ru/books/e_i_golovanova/vvedenie_v_kognitivnoe_terminove
denie_uchebnoe_posobie/read/.
301. Яхонтов, И. Жития святых севернорусских подвижников Поморского
края как исторический источник [Текст] / И. Яхонтов. – Казань, 1881. –
377 с.
302. Bieńkowska, D. Polski styl biblijny [Текст] / D. Bieńkowska – Łodź: Archidiecezjalne Wydawnictwo Łodzkie, 2002. – 160 s.
- 210 -
303. Makuchowska, M. Miejsce języka religijnego w typologii wspołczesnych
odmian polszczyzny [Текст]. – W: Od Biblii Wujka do wspołczesnego języka
religijnego. Z okazji 400-lecia wydania Biblii ks. Wujka, red. Adamek Z, Koziara S., Tarnow: Bilos, 1999. – S.176–190.
304. Mistrik. Religiozny štyl [Текст] / Mistrik. – W: Stylistyka I, 1992. – S. 82–
89.
305. Wojtak, M. O początkach stylu religijnego w polszczyźnie [Текст] / M. Wojtak 1992. – W: Stylistyka I., 1992. – S. 90–97.
- 211 -