26 Н. В. Бугорская К ВОПРОСУ ОБ ЭВОЛЮЦИИ ПРИНЦИПОВ

Н. В. Бугорская
К ВОПРОСУ ОБ ЭВОЛЮЦИИ ПРИНЦИПОВ ЯЗЫКА НАУКИ
Данная статья посвящена выявлению философских оснований некоторых
языковых императивов научного творчества. Здесь рассматриваются идейные
истоки и интерпретации принципа объективности, его трансформация в рамках
неклассической теории познания, а также основания стилевого сдвига в рамках
научного дискурса.
Ключевые слова: язык науки, научный дискурс, принцип объективности,
неклассическая теория познания, стилевой сдвиг.
Требования к языку научного сочинения оформляются в контексте эволюции теоретико-познавательной проблематики и являются производными от ценностных установок, которые выступают важнейшими регулятивами научного познания. Уход с авансцены философской жизни классической теоретикопознавательной парадигмы сопровождается ревизией ряда важнейших ценностных позиций, что закономерным образом влечет необходимость переосмысления
и ряда языковых императивов. Условием такого переосмысления является предварительная рационализация философских оснований данных императивов.
Основной ценностью классической теории познания, предопределяющей телеологический смысл науки, является истина. Достижение истины рассматривается как генеральная цель познания. Истина – это категория, выработанная длительной философской традицией и оформленная классической теорией познания в известную субъект-объектную гносеологическую схему. В соответствии с последней познание мыслится как «отражение» окружающей действительности (представленной как независимый от сознания познающего субъекта объект) в сознании субъекта в форме гносеологического образа (знания). Целью познания является получение знаний, адекватных действительности. Эта адекватность гносеологического образа, его соответствие объекту познания квалифицируется как истинность. Гносеологические образы могут и не соответствовать действительности, иначе говоря, быть ложными, поскольку на пути познающего субъекта существуют препятствия. К примеру, у Ф. Бэкона последние были осмыслены как
«идолы разума» – идолы рода, пещеры, площади и театра, в целом они могут быть
обозначены как предвзятость субъекта познания, идущая от самой природы человека, или, как принято выражаться, субъективность. Достижение истинного знания возможно при условии устранения пристрастности, субъективности познающей инстанции, таким образом, истинность в определенном отношении является
синонимом объективности.
Объективность по сути выступает как гносеологический принцип, то есть
принцип, регулирующий процесс познания и его результат. Однако познание и
представление его результатов реализуется в языковой форме, поэтому принцип
объективности получает и «языковую» интерпретацию, конкретизируясь в ряде
других требований.
Первая системная попытка отрегулировать вопрос языкового оформления
знания была предпринята еще в аристотелевской логике. Последняя, как известно,
зародилась в лоне риторики из стремления выработать правила, которые бы способствовали отграничению рассуждений, ведущих к истине, от искусных, но
26
ошибочных рассуждений. Условия истинности рассуждения были сформулированы Аристотелем в виде трех известных логических законов: тождества, непротиворечия (противоречия), исключенного третьего. Рассуждение, являясь развертыванием мысли, имеет вербальную форму, поэтому логические законы Аристотеля
одновременно представляют собой требования к языковому оформлению мысли,
которые в конечном итоге вылились в требование однозначности термина.
Главной единицей рассуждения является силлогизм – дедуктивное умозаключение, в котором из двух суждений (посылок) выводится третье (умозаключение).
Истинность умозаключения при условии истинности посылок зависит от соблюдения правил вывода, которые формулируются по отношению к фигурам силлогизма.
Фигуры силлогизма отличаются друг от друга расположением элементов, которые и
получили название термин. Правильное рассуждение (силлогизм) предполагает наличие в своей структуре только трех терминов, из которых меньший – соответствует
субъекту заключения, больший – предикату заключения, средний – присутствует в
посылках, но отсутствует в заключении. Нарушение правила количества терминов
приводит к логической ошибке – учетверению терминов, или подмене понятия. Поскольку позицию термина в структуре силлогизма обычно заполняют слова и словосочетания, то применительно к ним данное правило формулируется как требование
однозначности. Оно было призвано контролировать соблюдение закона тождества в
процессе рассуждения и было вызвано к жизни осознанием несимметричности отношений именования (когда с одним именем соотносятся разные понятия и когда
одно и то же называется разными именами).
Принцип объективности, интерпретируемый как логичность рассуждений,
одним из условий которой является требование однозначности термина, по сей
день остается важнейшим регулятивом, определяющим правила научного изложения. Однако существуют и иные, более или менее проблематичные интерпретации принципа объективности.
Проблема языка научных текстов обсуждается не только в логике, но и в лингвистике, в частности в стилистике и в теории текста, не так давно оформившейся в
самостоятельную область исследований. Так, по словам ряда исследователей, «закономерности употребления языковых средств в научном стиле определяют <…> объективность и точность»1. «Объективность подразумевает, что информация не зависит
от прихоти конкретного лица, не является результатом его чувств и эмоций. В тексте
научного произведения она проявляется и в присутствии некоторых обязательных
компонентов содержания, и в форме – в манере повествования»1. Объективность содержания авторы данного высказывания связывают с обязательной ссылкой на научную традицию, которая может в зависимости от жанра научного сочинения принимать вид научного обзора или представлять собой перечень ученых, занимавшихся
той или иной проблемой. Объективность формы научного стиля отождествляется
прежде всего с сухостью, неэмоциональностью изложения: отсутствием эмотивной и
образной лексики, отсутствием или ограниченным употреблением восклицательных
и вопросительных конструкций. Помимо отказа от языковых средств, которые связаны с передачей эмоций, объективность проявляется в особой манере повествования –
отказе от «личной» манеры повествования, замене местоимений первого лица, обозначающих субъекта повествования, нейтральным словом «автор» и предпочтение
безличных, неопределенно-личных конструкций2. Перечисленные грамматические,
лексические и прочие черты, а также наличие характерного топоса в структуре научного сочинения в совокупности формируют определенный «образ автора» научных
текстов и характерную стилевую манеру научного изложения.
27
Эта стилевая манера, несомненно, фундирована той же классической философской схемой, где достижение объективного (равно истинного) знания выступает основной заботой ученого. Объективность как императив научного познания
мыслится здесь как устранение субъективных моментов научного творчества, которые в свою очередь отождествляются с проявлениями эмоциональности.
Однако данная трактовка принципа объективности представляется нам более чем проблематичной. Сомнения в том, что язык науки выражает лишь мысли,
но не эмоции, высказывают и другие ученые. Так, например, М. К. Тимофеева полагает, что мысль не выражается непосредственно, она опосредована эмоцией, но
специфической эмоцией, присущей научному мышлению3. Исследовательница
опирается на мнение Р. Дж. Коллингвуда: «Постепенная интеллектуализация языка постоянное его преобразование трудами логиков и грамматистов в аппарат научной символики, представляет, таким образом, не постепенное иссушение эмоционального мира, а все большее усложнение и специализацию этой сферы. Мы
не уходим из эмоциональной атмосферы в сухой и рациональный мир – мы обретаем новые эмоции и новые средства их выражения»4.
На наш взгляд, отождествление объективности, то есть беспристрастности,
познающей инстанции и ее безэмоциональности является разновидностью достаточно распространенной и трудно распознаваемой категориальной ошибки. Суть
ее заключается в подмене метафизического понятия (субъективность) эмпирическим, специальнонаучным (эмоция).
Что, однако, способствовало тому, что необъективность, предвзятость стала
ассоциироваться с эмоциональностью? Представляется, что это произошло благодаря «наложению» на базовую гносеологическую оппозицию ‘объективный –
субъективный’ другой не менее популярной пары – ‘разум и чувство’, так что
объективность оказалась в одной упряжке с разумом, а субъективность – с чувством. Таким образом, возможность достижения истинного знания связывалась с
действием разума, а искажающая познавательный процесс субъективность – с
чувством.
В свою очередь чувство как метафизическая категория подменяется понятием
эмоции (в обыденном языке ‘чувство’ и ‘эмоция’ часто используются как синонимы),
и специальное психологическое значение подавляет его метафизический смысл.
В наивной психологии разум и чувство претендовали (и до сих пор претендуют) на роль двух центров управления человеческим поведением. Данная трактовка, по-видимому, основывающаяся на обобщении ситуаций, когда испытываемые человеком сильные эмоции блокируют работу разума, лишают воли, получила мощную «культурную поддержку» в рамках литературной традиции: конфликт
разума (долга) и чувства становится излюбленным литературным сюжетом именно в классицизме, и его хронотоп совпадает с хронотопом классической субъектобъектной гносеологической схемы. Возможно, что отождествлению объективности с разумом, а необъективности с чувством также способствовало, с одной стороны, стремление классического эмпиризма к психологической интерпретации
гносеологических понятий, а с другой – лелеемое рационализмом недоверие к
чувственной форме познания.
Развитие научной психологии, как и развитие литературы, в последующие века во
многом было связано с преодолением наивной трактовки человеческой психики как
борьбы двух противоположных начал. Ряд ситуаций давал основания констатировать,
что разум и чувство не всегда исключают друг друга. Так, к примеру, страх или, напротив, экстатический восторг способствуют мобилизации физических и интеллектуальных
28
ресурсов человека, и то, что называют вдохновением, тоже имеет эмоциональную природу. Важно и другое: эмоциональные переживания вполне автономны от интеллектуальных процессов, то есть не связаны с ними причинной связью, и, к примеру, горе или
радость не обязательно делают человека неспособным к познавательным актам.
Со временем весьма широкое и неопределенное понятие чувства было существенно дифференцировано, кроме того, оппозитивная модель психики сменилась
представлениями о сложном взаимодействии различных психических механизмов
в процессе деятельности. Так, в том, что обыденное сознание относит к чувственному компоненту, можно различить перцепцию (процессы восприятия), психофизические состояния (гнев, радость, страдание и т. д.), интенцию (направленность сознания), мотив. Перцепция, интенциональность, мотивация являются
структурными элементами человеческой деятельности, в том числе и познавательной, а потому неустранимым условием познания.
В начале ХХ века в развитии научной и философской мысли наметился перелом, который принято называть переходом к неклассической рациональности и
который в общих чертах сводится к «оправданию субъекта», иначе говоря, к признанию активной роли субъекта в познавательном процессе. Этот поворот связан
с переопределением «осевых» философских вопросов и переосмыслением базовых философских понятий («объект», «субъект» «истина»), в том числе с проблематизацией и, как следствие, дифференциацией фундаментального метафизического понятия «субъективность».
Признавая тот факт, что в познавательном акте мы подходим к действительности с определенной меркой, «предубежденными», научное сообщество легитимировало «субъективность», которая проявляет себя в зависимости процесса познания от его условий – от характера стоящей перед исследователем практической
задачи и производного от нее способа постановки проблемы, а также форм языкового представления знания. Последнее ставит перед научным сообществом новые
задачи, связанные с анализом языка науки.
Начало их реализации было положено в ХХ веке аналитической философией, в основе которой лежала ярко выраженная сциентистская установка. По выражению Ф. Анкерсмита, аналитическая философия «поставила вопрос о том, как
язык прицепляется к миру и каким критериям употребления он должен отвечать,
чтобы быть истинным сообщением о том, что он сообщает»5. Костяк философованалитиков составляли математики, логики, а также представители естественных
наук, сами их сочинения при всей идейной новизне в стилевом отношении мало
отличались от классического научно-языкового канона, сложившегося под влиянием образцов математических и естественнонаучных сочинений.
К концу ХХ века инициатива перешла в руки континентальных философов,
герменевтиков, семиотиков, культурологов, литературоведов, обобщенно представляемых под именем постмодернистов. Последние, во-первых, сместили акценты в исследовании языка науки с анализа отдельных высказываний на анализ
текста, во-вторых, продолжая, по мнению В. В. Миронова, линию философского
антисциентизма6, ослабили жесткость самого научно-языкового канона. В целом
философы-постмодернисты оставались достаточно равнодушными к научному
тексту. Однако их центральная установка повлияла и на подходы к рассмотрению
последнего. Идея квалифицировать любое серьезное сочинение как продукт литературного труда, экстраполируя на него тот категориальный аппарат, который
был выработан в рамках литературоведения, еще не получила в отечественной
литературе широкого распространения. Мысль о том, что научное сочинение, как
29
и любое литературное произведение, имеет свою систему образов, сюжет и даже
интригу, выглядит достаточно непривычной. Однако целесообразность такого
подхода имеет и своего рода социоэкономическое обоснование. Можно согласиться с мнением А. П. Алексеева о том, что нельзя «игнорировать следствий, вытекающих из обретения текстом статуса информационного продукта. В числе
этих следствий – проблемы конкурентоспособности и “успешности”, адресованности и правильного определения “целевой группы”, согласование конъюнктурных соображений с миссией служения вечному»7. Вопрос о том, насколько зависит успех и продвижение той или иной научной идеи от способа ее представления
в тексте, выглядит далеко не праздным. Каковы слагаемые успеха, что обеспечивает читательское удовольствие от научного текста, еще предстоит прояснить,
однако «стилевой сдвиг» в научном дискурсе представляется неизбежным.
Примечания
1
Русский язык и культура речи : учеб. для вузов / А. И. Дунев, М. Я. Дымарский,
А. Ю. Кожевников и др.; под ред. В. Д. Черняк. – М. : Высш. шк. ; СПб. : Изд-во
РГПУ им. А. И. Герцена, 2003. – С. 397.
2
Там же. – С. 398–399.
3
Тимофеева, М. К. Естественные и формальные языки : логико-философский
анализ / М. К. Тимофеева. – Новосибирск, 2003. – 200 с.
4
Коллингвуд, Р. Дж. Принципы искусства / Р. Дж. Коллингвуд. – М. : Языки русской культуры, 1999. – C. 246.
5
Анкерсмит, Ф. Нарративная логика. Семантический анализ языка историков /
Ф. Анкерсмит. – М. : Идея-Пресс, 2003. – C. 7.
6
Миронов, В. В. Философия и метаморфозы культуры / В. В. Миронов. – М. : Соврем. тетради, 2005. – 424 с.
7
Алексеев, А. П. Философский текст : идеи, аргументация, образы /
А. П. Алексеев. – М. : Прогресс-Традиция, 2006. – С. 7.
Ф. Х. Гильфанова
ЭТНОЛИНГВИСТИЧЕСКИЕ КОНТАКТЫ ТОБОЛО-ИРТЫШСКИХ
И БАРАБИНСКИХ ТАТАР (НА МАТЕРИАЛЕ РОДОПЛЕМЕННЫХ
НАЗВАНИЙ И АНТРОПОНИМОВ)
Проблема изучения истории тюркских языков в связи с историей народов,
их носителей, – одна из основных проблем тюркского языкознания. Историкогенетическое сравнение антропонимов тарских, барабинских татар с антропонимией других народов позволяет выявить закономерности развития языка и пути сближения диалектов сибирских татар.
Ключевые слова: антропонимическая система, этнокультурные связи, этноязыковые контакты, тарские, барабинские татары.
Сибирские татары – это тюркское население Сибири, издавна обитающее в
основном в сельских районах и городах Тюменской, Омской, Новосибирской и
Томской областей [6. С. 5]. Западносибирские татары в научной литературе име30