Укротители лимфоцитов и другие неофициальные лица

Укротители лимфоцитов
и другие неофициальные лица
Прага, 2012
Укротители лимфоцитов и другие неофициальные лица
© Елена Павлова
Верстка и оформление обложки
© Татьяна Галицкая
Прага CALENDE s.r.o. 2012
Эти строки я посвящаю их героям.
А также моим любимым родителям
и моей неподражаемой сестре
Ольге, без чьей поддержки
и понимания все было бы
совсем иначе.
Самое начало
Дорогой читатель, не очень–то книгу вы держите сейчас в руках,
и даже почти совсем не книгу. Дело в том, что пару лет назад мои
добрые коллеги, изумленные тем, каких высот и глубин может достигать забывчивость и рассеянность одного конкретного индивида, то есть меня, подарили мне лабораторный блокнот – сотню едва
склеенных листов пяти расцветок (о том, что в порядке издевательства к нему была приложена жизнерадостная розовая ручка с
пучком розовых же перьев на макушке и встроенным фонариком, я
до сих пор предпочитаю особенно не распространяться – это была
тяжелая эстетическая травма). До поры до времени я даже пользовалась подарком по назначению, то есть записывала результаты
экспериментов, анализов и опытов, разделив свою лабораторную
деятельность по цветам: в желтый период я занималась в основном антителами1 к HLA–антигенам у реципиентов почек и сердец,
зеленый период был отдан почти исключительно KIR–генам. А вот
с оранжевым начали твориться странные вещи: сначала среди пометок о температуре отжига праймеров (не смейтесь, это действительно так называется) появились зарисовки лирического характера и невнятные философствования, потом исчезли схемы реакций,
уступив место наброскам к так и не нарисованным картинам, а там
и до окончательного конфуза – стишков на полях – едва не дошло.
Антитела – особые белки, вырабатываемые иммунными клетками против любых чужаков, попадающих в организм. Антитела высокоспецифичны, то есть обладают уникальной способностью прилипать исключительно к тому, против чего были произведены. Так,
например, антитело против кори будет совершенно игнорировать вирус ветрянки, а антитело против цветочной пыльцы останется равнодушным к злобному вирусу гриппа.
1
5
Но когда из старого темного здания с видом на лес и холмы вся
лаборатория с грохотом перебралась в новехонький корпус со скучным видом из окна на другой такой же корпус, а розовая ручка при
переезде затерялась, записки в блокноте приобрели несколько более строгий характер и постепенно стали отражением исключительно окружавшей меня лабораторной действительности. Словом,
я стала летописцем отделения иммуногенетики одной из пражских
клиник, и вот именно оранжевую, белую и синюю части моего многострадального блокнота, несколько причесанные и систематизированные, вы собираетесь сейчас перелистать.
Да, кстати, исключительно ради политеса: здесь меня зовут Саша.
Я – докторант, или попросту говоря, младший научный сотрудник.
Вообще–то я собиралась писать кандидатскую на соискание степени PhD, но со временем так погрязла в интересных проектах, что
плюнула на кандидатскую, и теперь пишу четыре статьи и эту вот
книгу, в перерывах, разумеется, мечтая сделать Великое Открытие,
выспаться и сдохнуть, причем желательно именно в таком порядке.
И последнее. Я отнюдь не являюсь главным героем собственного повествования, у меня тут целая очередь из главных героев, так
что держитесь крепче.
6
Все-все-все и некоторые другие
В отделение иммуногенетики нашей клиники я попала совершенно случайно. Ну, разумеется, а как еще люди оказываются в поворотных точках своей судьбы? Просто сказали, что, кажется, там нужен
человек с высшим образованием, медицинским или естественнонаучным и, кажется, можно писать кандидатскую параллельно с работой. И еще вроде бы народ там хороший, веселый. Более ничего об
этом месте известно не было, поэтому я шла почти наугад, даже не
очень твердо представляя, что такое иммуногенетика и не совсем наверняка зная фамилию завотделением, к которому надо обратиться
на предмет вакансии: в интернете его фамилия встречалась в двух
разных написаниях, а девочка в регистратуре произнесла ее так, что
стало понятно – этот человек сам себе далеко не тезка.
Шагая по мокрой дорожке больничного парка в сторону лабораторного корпуса, я пыталась со всей возможной объективностью подсчитать свои плюсы и минусы, и баланс выходил не в мою
пользу: чешский на тот момент я знала не очень хорошо – в пределах убогого языкового курса; диплом врача у меня был совсем
свежий – чернила ректорской подписи еще буквально дымились
под сомнительным даже для меня утверждением, что отныне и
впредь предъявитель сего – врач общей практики. Да и душа к лабораторной деятельности не очень–то лежала.
И вот, когда я проходила мимо густых зарослей не то рябины, не
то калины – чего–то по–весеннему голенького и немного в ягодах,
оплакивая себя, убогую, из кустов донеслось бухтение.
– Если совести нет, то ее и не будет. Рога красивые, а ума ни на
грош, смотри какая булка, бери ее и отдай статью.
7
Последовавший затем шорох свидетельствовал о том, что говоривший куда–то движется, потом раздалось невнятное не то блеяние, не то мычание, возня, сдавленный голос:
– Открой рот, скотина! Там библиография, что ж ты делаешь! –
возня усилилась, раздался звук разрываемой бумаги, пыхтение и,
наконец, шлепок и звуки удаляющегося галопа. Спиной вперед из
кустов появился высокий растрепанный человек в медицинском
халате. Халат, как и положено, когда–то был белым, но то счастливое время невинности и свежести для него безвозвратно миновало: теперь он был основательно изгваздан в грязи и кое–где порван. Хирургические штаны, видневшиеся из–под халата, проделали тот же нехитрый путь от белизны до состояния «Йожин из болота» – есть такая популярная чешская песенка о чудище, которое на
досуге выползает из трясины, чтобы зажевать пару–тройку заблудившихся пражан.
Человек широко размахнулся, и с криком «Булку забери!» швырнул за кусты на звук удаляющихся шагов обгрызенный кусок. Потом он обернулся и увидел меня, но в смущение не впал и даже,
по–моему, ничуть не удивился.
– Муфлоны2, – махнул он в сторону куста с таким непринужденным видом, будто мы повстречались на светском рауте, и ловко запихнул в широкий карман халата пачку грязных листов. – Едят, что
попало, а потом удивляемся, откуда у них рождаются такие смышленые дети. Хорошего дня.
И он исчез в кустах на другой стороне дороги так же стремительно,
как и появился, я едва успела крикнуть ему вслед: «Хорошего дня!»
Так я впервые повстречала Доктора К, единственного и, кажется
(а может быть, и слава Богу), неповторимого. И тогда я поняла, что
хочу здесь работать. Из–за муфлонов.
Доктор А – завотделением иммуногенетики со сложной фамилией (которого со временем я, как и почти все в отделении, получу
Муфлон – жвачное парнокопытное животное. Между прочим, дикий предок домашних баранов. Поскольку территория нашей больницы примыкает одним боком
к лесу, прогулки муфлоньих стад и отдельных особей между лечебными корпусами – обычное дело. 2
8
право называть по–свойски Дэни), оказался чуть угловатым, седеющим человеком в очках. Он предложил мне кофе и попросил показать резюме. Некоторое время я мучительно копалась в набитой, как обычно, под завязку сумке. Окончательно убедившись, что
так ничего не найду и до завтрашнего утра, я, не поднимая глаз и
молясь всем на свете богам, чтобы этот проклятый кусок бумаги
уже наконец подвернулся мне под руку, стала осторожно выкладывать на краешек стола книжку, анатомический атлас (том третий), зонтик, степлер и дырокол (не спрашивайте), металлические
одежные плечики (тем более не спрашивайте), пакетик корма для
собак, шарф, пепельницу в стиле фишбоун и наконец учебник чешского, в котором и обнаружилось к моему колоссальному облегчению изрядно пожамканное и немного запачканное чернилами из
некстати потекшей ручки, резюме.
Некоторое время Доктор А разглядывал этот жалкий листок, а
когда открыл рот, чтобы задать какой–то вопрос, в дверь постучали, и, не дожидаясь приглашения, в кабинет вошел мой давешний
знакомый из куста, правда, теперь уже он был в безупречно белом
лабораторном костюме. Он в два шага пересек довольно просторный кабинет, и со словами:
– Вот, пришел вернуть статью. Очень содержательно. Спасибо,
– положил перед Доктором А комок грязных, порванных и мокрых
листов. Завотделением, видимо, не в первый раз сталкивался с
чем–то подобным, потому что он не удивился, а внимательно посмотрел сначала на комок, потом на Доктора К поверх очков.
– Муфлон, – лаконично пояснил Доктор К. – Выпала из кармана, я не заметил, когда вернулся, он уже отгрыз график на третьей
странице. Пришлось обменять остатки на собственный обед. Вот
она в курсе, – он кивнул в мою сторону.
Завотделением перевел взгляд на меня, но опять ничего не успел
сказать, потому что Доктор К ринулся к сложенной мною на столе
стопке предметов, которые я не успела запихнуть обратно в сумку.
– О! – сказал он, вытягивая одежные плечики из–под учебника
чешского, – вам это очень нужно? Понимаете, я тут одну вещь делаю, все ломал голову, где достать подходящий стерженек. Из этого, кажется, можно вырезать что–то похожее…
9
– А библиография? – спросил Доктор А, брезгливо приподнимая
пострадавшую статью и, не в силах справиться с отвращением, отпуская мокрый лист.
– Спас! – гордо сообщил Доктор К, продолжая влюбленно смотреть на вешалку. – Там в самом конце посмотри. Кстати, Дэни, девочка, как я понимаю, у нас работает? – спросил он, отвлекшись
наконец от плечиков, и живо протягивая мне руку.
– Доктор К. Желтая кружка в комнате отдыха – моя, из нее не
пить. В очередь на цитометр записываться у Клары. Чешскую попсу
слушать только в наушниках. Кстати, давно не видел столь впечатляющего резюме. Я не о списке заслуг, конечно, я о внешнем виде, –
с этими словами он удалился, оставив меня в совершеннейшем смятении и унося мою вешалку. Значительно позже я привыкну к тому,
что если Доктор К стоит к вам спиной, это еще не значит, что он не
заметил, что на вас разные носки, а на верхней полке шкафа книги
расставлены не так, как вчера.
– Ну что ж, – сказал Дэни, – поздравляю, теперь никуда не денешься, вы приняты.
Присовокупив мое жалкое резюме к пострадавшей статье, и
сформировав из этого плотный комок, он с облегчением забросил
его в корзину.
– И первая ваша задача – дойти до библиотеки и выпросить вторую копию этой несчастной статьи. Кстати, себе тоже возьмите, почитайте, не пожалеете, – и он продиктовал мне название и выходные данные манускрипта.
Вернувшись с добычей из библиотеки, я была немедленно отведена в лабораторный отсек и представлена коллективу. Кстати,
здесь, согласно традиции и правилам этикета, руководитель отделения каждого новенького, будь то лаборант или доктор, проводит
по вверенной ему территории лично, представляя каждому сотруднику в отдельности. И уже в процессе знакомства, мне вдруг стало
совершенно очевидно – не обычное это отделение, и, похоже, мне
повезло столь крупно, что даже масштабов этого везения я пока
оценить не в силах. Потому что не может, ну не может собраться
столько хороших людей в столь крохотном пространстве, это против всех статистических законов, и вот, однако же, смеются, тря10
сут мне руку, надевают очки, отрываясь от микроскопа, чтобы рассмотреть повнимательней новенькую, машут руками в стерильных
перчатках из ламинарных боксов люди с удивительными глазами и
удивительными лицами.
Меня немедленно подхватили, измерили рост, поставив на косяке отметку рядом с парой десятков других разноцветных черточек,
отмечающих рост сотрудников и наиболее близких друзей отделения, например, Доктора С – завотделением микробиологии, Доктора Ф из кардиологии, Элишки из биохимической лаборатории и
немногих избранных других. Потом мне быстренько поменяли имя.
Не потому, что мое не нравилось, а потому что, как выяснилось
при ближайшем рассмотрении, в отделении уже были Ленка (в Чехии это не производное от Лена, а вполне самостоятельное имя) и
две Хелены, а еще одна Елена набегала периодически из отделения статистики – ну что поделать, троянская красавица ни один народ в Европе не оставила равнодушным, одарив представительниц
каждого вариациями своего имени.
– Как же мы теперь во всех вас разберемся? – опечалилась было
лаборантка Ива, пожимая мне руку при знакомстве. Я попыталась
утешить ее, объяснив, что привязанности к своему, как и к любому
другому имени, я не питаю, и что можно, например, взять отчество
и переделать во второе имя. Кто же знал, что эта незамысловатая
идея вызовет такой ажиотаж? От меня потребовали объяснений, что
такое отчество, и вся лаборатория, безмерно веселясь, немедленно
обзавелась этим необходимейшим придатком имени, и еще несколько дней все звали друг друга Бедриховичами, Либоровичами, Мартиновичами и даже Пепиковичами, упорно отказываясь откликаться на привычные свои имена. Так началась моя лабораторная жизнь,
в которой я и до сего дня остаюсь Сашей, или по–домашнему Сашиком, ввергая в замешательство новеньких и гостей лаборатории – на
бейдже–то все написано в соответствии с паспортом.
***
В отделении иммуногенетики кроме Доктора К и Дэни обнаружился также Солнечный Л – длинный, веснушчатый, лучезарный
11
заведующий лабораторией ДНК3 и Ленка – умная блондинка, лаборантка–совершенство, способная извлечь и размножить ДНК из
чего угодно, да и просто красивая милая девочка. Втроем мы немедленно составили веселую компанию, которая, едва оказавшись
в одном помещении, немедленно устраивает цирк: не танцы, так
рисование лошадей с закрытыми глазами, не рисование лошадей,
так пантомимное изображение клеток иммунной системы. (А вот
вы, например, сможете изобразить Т–лимфоцит так, чтобы отгадывающий легко отличил его от В–лимфоцита? Ленка – может. Солнечному Л более всего удаются макрофаги4, поскольку ему нешуточно повезло с метаболизмом, так что он и в человеческом своем
обличье поесть чего под руку подвернется не отказывается. Ну а
я – специалист по изображению дендритных клеток, потому что самая лохматая, а для дендритных клеток лохматость – первое дело
и вообще признак профпригодности). Ну, и поскольку в силу обстоятельств мы оказываемся вместе по многу раз на дню, то и цирк в
нашем отделении – явление непрекращающееся.
Иногда к нам присоединяются докторанты, которые под чутким
руководством Доктора К, Дэни или еще кого–нибудь, причастного к
иммуногенетике, пишут свои кандидатские, а параллельно осваивают азы ряда специальностей, никак не связанных с медициной,
в зависимости от того, чем интересуется в данный конкретный момент их научный руководитель.
Например, не далее, как полгода назад Доктор К увлекся разведением орхидей, а для создания микроклимата требовалось собрать какой–то особенно хитрый приборчик по чертежу самого
Доктора, и бедные докторанты днями и ночами разбирали старую
ПЦР машину, выковыривали из нее нагревательные элементы, доставали резисторы и считали сопротивление в сети, и таки собрали
ДНК – дезоксирибонуклеиновая кислота, спиралевидная молекула, отвечающая
за хранение информации об устройстве и функциях любого организма. Наша ДНК–
лаборатория занимается изучением участков человеческой ДНК, имеющих отношение к совместимости тканей.
4
Макрофаг – клетка иммунной системы организма, основной функцией которой является поедание всего лишнего и чужеродного. 3
12
адский агрегат. И он даже работал, но Доктору К орхидеи быстро
надоели, и он передарил их вместе с агрегатом Доктору Ф в кардиологическое отделение.
Некоторое время спустя ординаторская кардиологов прославилась своим микроклиматом и богатейшей экзотической флорой,
да так, что любое отделение норовило своих иностранных гостей
для поражения воображения и повышения нашего международного авторитета затащить на чаепитие именно туда, в царство редких
орхидей и еще какой–то красивой небывальщины. Правда, потом
чудо–агрегат Доктора К исчез. По слухам, он был украден и переделан энергичным докторантом Доктора Ф в какой–то особенно чувствительный измеритель сердечных импульсов, а орхидеи, лишившись техподдержки, замерзли. Был скандал, и если бы докторант
Доктора Ф не получил за этот прибор не то премию от Бектон Диккинсона, не то грамоту от ассоциации чешских кардиологов, Доктор Ф его бы выгнал, поскольку очень любил орхидеи и страшно
гордился своим ботаническим садом. Увы, безвременно и безвозвратно погибшим.
Еще у нас есть лаборантка Клара – удивительно красивая и жизнерадостная женщина, наша лабораторная королева. Она знает об
отделении все до мелочей, она единственная, кто без запинки может ответить на вопрос «А вот кто–нибудь в курсе, где лежит такая
бутылочка без этикетки среднего размера, в которую я позавчера
перелил реактивы и положил не помню куда?», и именно к ней идут,
когда вдруг нужно вспомнить, а не делали ли случайно в нашей лаборатории анализ на фенилкетонурию человеку по фамилии Н, и
где, бога ради, лежат результаты крохотного эксперимента, производившегося десять лет назад, а теперь срочно понадобившегося
в связи с надвигающейся проверкой ЭФИ5.
Когда Клара входит в помещение, все немедленно начинает работать, крутиться и кипеть. Клетки оживают, усталые взбадриваются, отчаявшиеся вспыхивают энтузиазмом, ДНК быстрее бежит
ЭФИ – Европейская Федерация Иммуногенетики, строгая организация, проверяющая и сертифицирующая лаборатории, работающие в соответствующей, то есть иммуногенетической, области. 5
13
по гелю. Клара шутя делает миллион дел одновременно, ее походка стремительна, а жесты легки, и если однажды нам скажут, что
для душевного спокойствия Клары нужно пойти и спасти мир, мы
переглянемся, коротко подеремся на предмет, кому достанется костюм Супермена, а кому – Бэтмена (костюм
Человека–Паука как
–
пить дать отхватит себе Доктор К), и пойдем спасать мир, потому
что равновесие в лаборатории – важнее всего, а держится оно на
Клариных хрупких плечах при полной неуравновешенности остальных персонажей.
Кстати, не так давно Клара поступила на бакалавриат для получения высшего химического образования, и наш лабораторный
быт немедленно обогатился темами для светских бесед: за кофе
обсуждались дифференциальные уравнения, завтрак проходил в
размышлениях над очередной каверзной задачкой по биохимии, но
апофеозом стала физика.
– Клара, – терпеливо увещевал Доктор К, – это просто, вот смотри. Берем, к примеру, напряжение.
Клара сидела молча, и было совершенно очевидно, что всякого, кроме Доктора К, предложи он ей вот так непринужденно
взять напряжение, она убьет на месте. Возможно, этим же самым
напряжением по голове...
– Разница потенциалов на двух полюсах батарейки заставляет
электроны бежать от одного полюса к другому, – продолжал вдохновенно живописать Доктор К, размахивая ручкой над густо изрисованным схемами листом. Клара тоскливо посмотрела на лист, потом на Доктора К и несчастным голосом произнесла:
– Я не понимаю. Если они все перебегут с одного конца на другой, что же останется на первом конце? И почему на электростанции электроны никогда не кончаются?..
А еще однажды мы из–за Клары напугали микробиолога. Вот вы
бы разве не испугались, если бы пришли в соседнюю лабораторию
подзанять какую–нибудь ерунду вроде клея, а там посреди помещения стоят двое, плотно прижавшись спинами друг к другу, вокруг
них с остекленевшим взглядом наматывает круги третий. Четвертый же, по команде Доктора К: «А теперь прилетает фотон и вышибает электрон на следующий энергетический уровень!» – таки дей14
ствительно выскакивает из–за центрифуги и вышибает кружившего вокруг ядра коллегу куда подальше, не сообразив сразу, что следующий энергетический уровень уже занят микробиологом. Происходит локальный коллапс, ядро рассыпается от смеха, электрон и
фотон валяются на полу, пытаясь разобраться, где чьи ноги–руки,
а Доктор К стоит над ними и задумчиво обращается к сидящей поодаль Кларе:
– Н–да, вот что происходит, когда человек не может отличить водород от гелия... Ну, что, фотон, отползай, – обращается он к почти выпутавшемуся из сумятицы на полу коллеге, и снова поворачивается к Кларе, – испустив фотон, электрон возвращается на круги своя, то есть на исходный энергетический уровень. Суть эффекта ясна?
Надо ли говорить, что физику Клара сдала на отлично, правда,
с экзамена ее чуть не выгнали за то, что она беспрестанно хихикала, отвечая на вопросы.
15
***
Лаборантка Ива – светловолосая, шумная, большая и уютная.
По натуре она теребитель и заводила. Если Ива не учит английский,
привлекая всех вокруг, значит, она, прикусив от усердия язык, ищет
на гугл–карте хорватские угодья своего свекра, ругаясь на чем свет
стоит, что нельзя жить в такой глухомани, или придумывает новый
способ сэкономить на реактивах, или наводит порядок в лаборатории, сметая все на своем пути. Словом, возможны варианты. У
Ивы два сына, которыми она страшно гордится – один владеет собственной интернет–фирмой, другой под строгим Ивиным надзором
зубрит английские глаголы и ездит в лагеря для одаренных подростков, впрочем, и там оставаясь под маминым присмотром. Ива
заразительно, раскатисто смеется, так что слышно на несколько
отделений вокруг, и блистательно рассказывает в лицах истории о
своих соседях по даче. А еще она неравнодушна к прекрасному и
потому однажды полюбила кувшин. Эта любовь случилась внезапно и поразила ее в самое сердце. Но по порядку.
Наши лаборантки имеют привычку после обеда по дороге из столовой устраивать себе маленькую культурную акцию – очевидно,
чтобы принятие пищи земной уравновесить духовными радостями.
Заключается оная культурная акция в посещении цветочного магазина, где среди букетов, букетиков и банальных веников встречаются весьма экзотичные штуковины, предназначенные, видимо, служить утешением пациентам нашего богоугодного заведения.
Время от времени лабораторные дамы не ограничиваются разглядыванием, а покупают что–нибудь эдакое – желтушного кролика
к Пасхе или фарфоровых снегирей.
Но мелочь – она и есть мелочь, и до определенного момента Иву вся
эта чепуха не волновала, пока наконец не завезли в цветочный киоск
предмет ее масштаба – кувшин, да не просто кувшин, а кувшинище.
– Он такой, такой!.. – рассказывала Ива и разводила руками.
– Уродливый, – безапелляционно заявляла Ханна, еще одна
наша лаборантка, известная безупречным вкусом во всем, начиная с одежды и заканчивая организацией лабораторного пространства (когда бы вы ни открыли вверенный Ханне холодильник, там
16
не только все в идеальном порядке, но и цвета реактивов, находящихся на одной полке, всегда идеально сочетаются друг с другом).
– Большой и красивый, – закончила Ива, с упреком взглянув на
Ханну. В следующие несколько часов, понукаемые нытьем Ивы в
смысле «Кто не видел моего кувшина, тот зря прожил свою жалкую жизнь, и вообще мне не друг!», на кувшин сходили посмотреть
все сотрудники нашего отделения и кое–кто из соседней микробиологии, случайно попавшие в зону поражения.
Движимая врожденным чувством стыда, цветочница сперва не
решилась выставить кувшин на всеобщее обозрение, поставив его
на шкаф в самом дальнем углу магазина, но когда по требованию
Ивы кувшин во второй раз был снят со шкафа, совесть цветочницы сдалась, и бедная женщина теперь просто задвигала кувшин
в угол, справедливо полагая, что на него придет посмотреть еще
не одна жертва ивиного энтузиазма, и смирившись с тем, что каждый раз, отрывая глаза от кроссворда, она видит ненавистную посудину.
Кувшин, и правда, стоил того, чтобы на него посмотреть. Посмотреть ровно один раз (более частое разглядывание всем, кроме
Ивы, похоже, грозило интоксикацией), чтобы навсегда распроститься со взглядом на кувшины как на удобную, рациональную и по–своему изящную посуду. Эта емкость литров на двадцать была слегка
крива на один бок и столь гадкого коричневого цвета, что извинить
и уж тем более улучшить его не могли даже мелкие желтые кружочки, разбросанные по всему полю щедрою рукой сумасшедшего кустаря. Вот это я понимаю, способ сказать миру свое фе: в одном
этом кувшине было больше презрения к зрителю и всему свету, чем
в любой самой авангардной акции художников–экстремистов.
– Ну правда же хорош! – восклицала Ива, кружась над кувшином.
На одном боку сосуда в коричневом фоне было протерто пятно радиусом сантиметров десять, и в этом грязно–белом пространстве
были нарисованы две птицы, жадно склевывающие ягоды бурого
цвета. Все это носило гордое название «Кувшин для пива с тетеревами» и стоило не слишком больших, но вполне ощутимых денег.
– Ива, тебя обманывают, это не тетерева, а куропатки. Причем
таких куропаток нет в природе, потому что это скорее всего бека17
сы, – пытался урезонить Иву Солнечный Л, а Ива молчала, потрясенная его логикой, но не убежденная ни на йоту.
Тут подоспел Доктор К, и у них с Солнечным Л вышел основательный спор на тему видовой принадлежности птиц, причем настолько жаркий, что, переругиваясь на ходу, они отправились в библиотеку, и с лестницы еще долго доносилось:
– А вот посмотрим!
– А дедушка Дарвина, Эразм, помнится...
– Да Брем в гробу!..
– Вот там я, простите, и видал вашего Брема!..
И прочее в том же духе.
Через несколько минут они предъявили Иве иллюстрированный трехтомник «Птицы Чехии», по результатам изучения которого выяснилось, что злокозненный художник причудливо переплел
на картинке бекаса, филина, фазана и какой–то редкий вид сойки,
и только принадлежность клюва осталась невыясненной. По мне –
так это был плод фантазии автора, и птицы с таким клювом, если
когда и появлялись на свет, то не выжили в процессе естественного отбора, потому что один их цвет, не говоря о форме, должен был
вызывать волну агрессии среди всех птицеядных хищников в округе. Ива внимательно изучила аргументацию всех заинтересованных сторон, а потом сказала:
– Ребята, ну что же я могу поделать, он мне просто нравится и все!
Я ценю его как кувшин, а не как справочник по орнитологии... – и
она смотрела на них с жалостью, ибо чего еще заслуживают люди
столь невосприимчивые к прекрасному.
– Ива, – взвыл Доктор К, – это не кувшин!!! Этот предмет противен самой природе! Тебя муж выгонит из дома! Подумай о своей семейной жизни!
– Да, – сказала печально Ива, – и поставить его негде, квартира
маленькая, а ему нужен простор, масштаб...
Солнечный Л и Доктор К усердно закивали головами: действительно, такой кувшин можно было вообразить в каком–нибудь
средневековом замке, в закопченном обеденном зале, где, во–первых, плохая видимость, а во–вторых собираются в основном воинственно настроенные голодные рыцари, не очень–то обращающие
18
внимание на предметы искусства и, что немаловажно, закаленные
в боях с сарацинами.
– Хотя... – задумалась Ива, – мы все равно собирались менять
квартиру, дети–то уже почти взрослые, надо что–нибудь побольше...
И она бросила очередной умильный взгляд на кувшин. Солнечный Л с Доктором К переглянулись и ничего не сказали.
Следующие несколько дней прошли в лихорадке: Ива экономила
на чем только можно было сэкономить хотя бы пару крон и с нетерпением ждала зарплаты, рассказывая всем желающим (да и нежелающим тоже), как она распорядится новой посудой. Правда, тут
некстати подвернулся повод для разорения: близился день рождения Дэни (в силу служебного положения не всегда вникающего
во внутренние дела лаборатории и потому не осведомленного об
ивиной тоске по кувшину), да не просто рядовой день рождения,
а юбилей, и подарок вызвался выбирать Солнечный Л, известный
своей настойчивостью в общественных делах. Все с облегчением
сложили эту почетную обязанность на его острые плечи, и он несколько дней летал по лаборатории заводным привидением, ловя
каждого за шиворот, и грозно вопрошая: «Ты деньги сдал?» И как
Ива ни сопротивлялась, понимая, что подарок для Дэни отдаляет
ее от вожделенного кувшина, из нее тоже вытрясли сотню крон,
взывая попеременно к совести, природной щедрости и уважению
к старшим по званию.
Каждый вечер после работы Ива заглядывала в цветочную лавку,
ревниво проверяя, не проявляет ли кто–то к ее кувшину повышенного интереса. Никто не проявлял, и она успокаивалась до следующего дня. Пока однажды не стряслось страшное. Был чудный, погожий день – пятница, и мы уже накрыли на стол, чтобы отметить в тихом и тесном кругу юбилей нашего завотделением. Дэни с вожделением поглядывал на прохладную бутылку игристого вина и с любопытством – в угол, где Солнечный Л и Доктор К возились, распаковывая подарок. Остальные, собравшись вокруг стола, тоже вытягивали шеи – что же мы в итоге дарим, и готовили голосовые связки,
чтобы в ключевой момент появления подарка на сцене завопить:
«Хеппи бездей ту ю!» И тут произошло сразу два события: в комнату отдыха ворвалась Ива с трагической миной на лице и воплем
19
«Кувшин исчез!!!» , а Доктор К и Солнечный Л в это же самое время с криком «та–дам!» предъявили на всеобщее обозрение подарок – Ивин кувшин, до краев наполненный пивом. Присутствующие
подавились приготовленным хеппибездеем, Ива издала невнятный
всхлип и тихо осела на стул, Дэни слегка побледнел и, кажется, порадовался, что не успел встать подарку навстречу – эдак и покалечиться от ужаса недолго. Но расчет был тонким и верным: воткни Л
и Доктор К в кувшин цветы или, боже упаси, подари они его пустым,
ни тому ни другому не работать бы больше у нас, поскольку у любого,
даже самого мягкого завотделением, есть свой запас прочности. Но
они использовали кувшин в соответствии с инструкцией, а двадцать
литров свежайшего пива примирили бы кого угодно с емкостью, в которой это пиво плещется. Поэтому, когда первый шок прошел, Дэни
сделал кружок вокруг кувшина, посмотрел, попинал его ногой, встал
так, чтобы не видно было птиц, принюхался:
– Хм...да... ну... мило. Очень мило. Спасибо. – резюмировал он, и
все облегченно разразились поздравлениями и рукоплесканиями,
поняв, что казней и расправ на сегодня не предвидится.
Пиво выпили сообща и довольно быстро, а Иве ничего не оставалось, как смириться с недоступностью кувшина отныне и впредь.
Но разговаривать с Доктором К и Солнечным Л она перестала.
– Мы ей семейную жизнь не дали порушить, только благодаря
нам ее дети не умерли от ужаса и удивления, а ее кошелек не превратился в грустную бесполезную тряпочку, а она же еще с нами не
разговаривает! – возмущался Доктор К.
Что же касается Дэни, то спустя неделю после дня рождения, в
его кабинете, куда благополучно перекочевал кувшин, вдруг раздался звон и грохот. Сбежавшиеся увидели Дэни, стоящего над грудой коричневых черепков в мелкий желтый кружочек.
– Разбился, – пояснил Дэни, и наспех натянутая гримаса огорчения, все время норовила сползти с лица, предательски обнаруживая торжествующе–самодовольную ухмылку, – хотел на шкаф его
поставить, ну чтобы виднее был, не дело такой штуке в углу пылиться, а он возьми, да и упади, – охотно рассказывал наш завотделением всем интересующимся. Пришли и Доктор К с Солнечным Л, посмотрели, постояли над кучей черепков, покачали голо20
вами, тихими, как на похоронах, голосами выразили Дэни свои соболезнования в связи с утратой подарка. И только выйдя за дверь
кабинета, Доктор К сказал:
– Л, голубчик, это подозрительно, не правда ли? Ведь мы, пока
снимали этот кувшин со шкафа у цветочницы, уронили его, если не
ошибаюсь, четыре раза... Проклятая посудина! – выругался он и пошел мириться с Ивой, справедливо полагая, что теперь, когда кувшин раздора устранен, нет никаких препятствий к восстановлению
между ними дипломатических отношений в прежнем объеме.
***
Ханна, наша лаборантка, отвечающая за дежурства по трансплантациям, тесты на совместимость и прочие сложные штуки,
связанные не с чистой наукой, а с клинической трансплантологией, как уже говорилось, образчик вкуса и элегантности. Поэтому
она неизменно притягивает и взгляды, и сердца. Однажды, например, она притянула сердце курьера, который вручил мне посылку
от коллег из Англии и пожелания хорошего дня от курьерской службы, к которой был приписан. Проверяя форму о получении, я вдруг
заметила, что этот человек как–то странно отводит глаза, избегая
смотреть на меня. Уже было забеспокоившись, не измазалась ли
опять в эозине, или, упаси боже, в трепановой сини (которая, как
несложно догадаться, весьма синего цвета, и как сложно догадаться, но поверьте уж мне на слово – весьма трудно оттирается с пальцев, лица и халата), я стала украдкой поглядывать в зеркало, и тут
поняла, что курьер занят тем же – только поглядывал он не в зеркало, а на Ханну, которая в это время занималась размораживанием клеток, и вокруг нее с шипением взвивались облака испаряющегося азота, придавая даже нашей сугубо современной лаборатории вид вполне средневековый и волшебный.
Видимо, этот образ запал в душу пожилого джентльмена, потому
что приключился с ним натуральный бес в ребро. И не далее, как на
следующий день одышливый, плешеватый ромео топтался у дверей
лабораторного блока (внутрь его без фирменной формы не впустили бдительные вахтеры), прижимая к пивному брюшку, туго обтяну21
тому футболкой, букет цветов. Ханна – человек безупречного воспитания и вообще гуманист по натуре, поэтому сразу же отправить
поклонника в несложном направлении у нее не повернулся язык, и
она весь вечер вежливо слушала его болтовню в какой–то не слишком помпезной кафешке, где–то не слишком в центре города.
По результатам этого неожиданного первого свидания, о поклоннике выяснилось следующее: питание в его хит–параде тем для светских бесед находилось на первом месте, опережая с небольшим отрывом рассказы из раздела «а вот я однажды ого–го!!!» и рассуждения «никто ничего не смыслит в мироустройстве, спросили бы меня,
как надо, я бы ого–го!!!»
Слегка поразмявшись обсуждением способов разделки цыплят,
горе–ромео перешел к детальному описанию неповторимых кулинарных талантов своей бывшей жены, которая теперь готовила
рябчиков для кого–то другого.
Все время, пока длилась эта гастроцентрическая беседа, Ханнин визави поддерживал свои силы исключительно пустым чаем,
заказывая его и Ханне к жестокому разочарованию официантов
и самой Ханны, которая после работы была не только утомлена,
но и весьма голодна. Впрочем, как настоящая леди, она и бровью
не повела до тех пор, пока разгоряченный рассуждениями о тонкостях и опасностях в деле приготовления котлет из крольчатины ромео вдруг не посмотрел на нее, легкомысленно подмигнув:
«А хорошо бы поужинать как–нибудь вместе. У тебя. Только не говори мне, что такая роскошная женщина не умеет готовить котлеты из крольчатины, – игриво замахал он на Ханну руками, полагая, очевидно, что делает потрясающей изысканности комплимент, – никогда не поверю!»
Нет, Ханну не стошнило, и лицо ее не исказилось ужасом. Этой
героической женщине хватило даже сил поблагодарить своего собеседника за незабываемый вечер, и, содрогаясь, выслушать: «Так
я за тобой зайду завтра после работы, поужинаем вместе, как договорились! С тебя котлеты, а с меня – вино».
На следующее утро Ханна с тоской в голосе и безысходностью во
взгляде пересказала эту историю Кларе, Иве и Ленке. Коллеги ей
посочувствовали и набросали целый ряд вариантов спасения, сре22
ди которых наиболее притягательным выглядел план под кодовым
названием «Побег через черный выход», но в плане этом были две
трудности: ключи от запасных дверей хранятся у вахтеров, которые
охраняют их не менее ревниво, чем приснопамятный дракон золотое
руно, и, во–вторых, из холла, где собирался ждать поклонник, отлично просматривается бОльшая часть территории клиники, равно как
и дверь черного выхода.
Так и не придя к внятному плану преодоления означенных трудностей, лаборантки разбрелись работать, Ханной же овладели растерянность и отчаяние, причем с такой силой, что она перепутала антитела, которыми мы метим разные клетки. Спустя некоторое время в лабораторию ворвался разъяренный Доктор К с требованием,
чтобы ему немедленно здесь и сейчас объяснили, почему цитометр
несет какую–то чушь, а лимфоциты нынче уродливы, как никогда.
Тогда Ханна в трагических тонах пересказала историю про навязчивого поклонника и котлеты из крольчатины. Доктор К насупился и
задумался. Вообще–то он ужасно не любит влезать в чужие личные
дела, но поскольку дело стало общественным, испортив ему перепутанными антителами весь эксперимент, Доктор решил, что имеет право вмешаться. Поэтому он похлопал Ханну по плечу, велел не
заморачиваться насчет вечера, и предоставить все ему, а самой немедленно взяться за окрашивание клеток заново, чтобы ему, Доктору К, не скучалось до того момента, как придется ее спасать из
лап ополоумевшего курьера. На том и порешили.
Вечером Ханне было велено как ни в чем не бывало выйти навстречу поклоннику, что она и сделала, нацепив непринужденную
улыбку и непринужденно поцеплявшись за дверной косяк, пока
Солнечный Л и Доктор К не выпихнули ее наконец за порог, сдавленно обещая, что все будет хорошо.
Ромео ринулся навстречу Ханне, размахивая бутылкой дешевого вина. И в тот самый момент, когда, выслушав поток приветствий,
Ханна пыталась увернуться от навязчивого поцелуя, из–за ее спины возник Доктор К в очень старом и очень грязном халате. По запаху, исходящему от халата можно было определить, что молодость
и зрелость свою это текстильное изделие провело верой и правдой
служа какому–то работнику вивария. Доктор К подошел к Ханне,
23
деловито отстранил навязчивого поклонника, нарочито заговорщицки подмигнул и сказал с сильным моравским акцентом:
– Пани Ханна, я насчет кроликов.
– Да? – сказала Ханна.
Доктор К покосился на ромео, насторожившегося при слове
«кролики», и, деловито кинув в его сторону, спросил у Ханны:
– А этот – надежный, при нем можно говорить?
Заинтригованный пан подался вперед, закивал, всем своим видом выражая, что если и есть здесь один надежный человек, то
это именно он, и даже лысина у него пошла от любопытства мелкой рябью. Ханна заверила Доктора К, что говорить можно, человек посвященный и крепкий – броня!
– Значит так, сегодня есть четыре кролика: два от цирроза сдохли, один от диабета, один от гангрены. Циррозников я Доктору К
пристроил – у них гости сегодня, так что будут готовить моравское
рагу, там большая печенка нужна, я ему и рецептик подкинул. Выбирайте какого вам – диабетика, или гангренозника. Вам же на котлеты, да? – деловито уточнил он. – Тогда гангренозника не советую,
у них вкус иногда бывает странный, а котлеты – дело тонкое. Я его
лучше в магазин пристрою.
Доктор подмигнул начавшему бледнеть ромео:
– В магазине–то любого берут, с руками буквально отрывают.
Нам–то что, мы на них поработали, заразили – вылечили, так чего
ж еще и не заработать на них, правильно говорю? – и он фамильярно ткнул ромео в ребра, но не потому что этого требовал образ
моравского рубахи–парня, а потому что ромео начал заваливаться набок – поплохело ему изрядно, и тычок пришелся в самый раз.
Встрепенувшийся от сноровистого тычка, пан поклонник стал торопливо и комкано прощаться, бормоча что–то про забытые срочные дела, про встречу, которая у него назначена – вот незадача
– на другом конце города, и про то, что было несказанно–невероятно–непередаваемо приятно познакомиться. Потом он мелко и быстро потряс руку Доктору К и буквально побежал к выходу, подгоняемый криком Доктора К: «Эй, друг, ты куда?! Не знаешь, никому
морские свинки не нужны? Говорят, из них отбивные неплохие получаются, у меня как раз три штуки сдохли от инфаркта».
24
Больше незадачливый поклонник Ханне не докучал, а
письма и посылки стал носить
молодой азиат, который пару
раз настойчиво интересовался
у меня, не ставим ли мы, случаем, опыты на собаках.
Ну вот, теперь вы познакомились с большинством обитателей нашей лаборатории.
Справедливости ради нужно
сказать, что кроме упомянутых персонажей в отделении трудятся еще несколько лаборанток, пасутся приходящие стажеры, периодически объявляются для совместной работы над проектами и
грантами разные доктора и постоянно проживают в комнате отдыха два плюшевых вируса – гепатита и оспы, подаренные нам друзьями из отделения микробиологии.
И конечно, их есть у меня – историй больших и крохотных, обо
всех, включая плюшевые вирусы, и конечно, там, дальше, я насыплю их вам полные горсти, чтобы никто не ушел обиженным, но
прежде я, пожалуй, разболтаю немного несекретов о нашей работе. Чтобы, с одной стороны, вашему пытливому уму, любезный мой
читатель, было чем поживиться, а с другой стороны, чтобы не складывалось у вас превратного впечатления, что нам кроме мелких
и крупных шалостей, курощения и дуракаваляния совершенно нечем заняться. Собственно, все как раз наоборот: курощаем и дуракаваляем мы в свободное от работы время и никогда не в ущерб
основному занятию – то есть иммуногенетике.
25
Поговорим всерьез:
все, что вы хотели знать о трансплантации
органов, да спросить было не у кого
Итак, в рутинные обязанности нашей лаборатории входит HLA–типизация доноров и реципиентов органов (не паникуйте, сейчас все
объясню!). В первую очередь, конечно, почек, потому что для десятимиллионной Чехии список ожидающих трансплантации довольно велик. Каждый человек, которому был поставлен неприятный, но к счастью, с момента изобретения гемодиализа не смертельный, по крайней мере не так срочно смертельный, как бывало прежде, диагноз
почечной недостаточности, попадает в лист ожидания, где и находится до момента трансплантации.
Гемодиализ – фильтрация крови пациента на аппарате «искусственная почка». Принцип работы аппарата относительно прост:
между кровью, попадающей в аппарат из артерии пациента и диализным раствором, попадающим в аппарат из специального резервуара, находится полупроницаемая мембрана, которая пропускает мелкие молекулы и не пропускает крупные. Солевой и белковый баланс
диализного раствора выверен таким образом, что токсичные вещества, а также излишки некоторых электролитов «вытягиваются» из
крови через мембрану, некоторое количество воды тоже «вытягивается» и после этого кровь возвращается в вену.
– А почему бы и не оставить человека на искусственной почке? –
возможно спросите вы, – раз уж все так хорошо придумано?
– А оттого, – ответит вам любой доктор, – что с аппаратом «искусственная почка» связан целый ряд проблем: во–первых, пациент привязан к своим диализам коротким поводком: ни в отпуск от26
лучиться, ни в командировку съездить – всегда и всюду требуется
прежде договориться о диализе – поскольку аппарт «искусственная
почка» довольно внушительных габаритов, а при проведении процедуры требуются максимально стерильные условия и помощь медперсонала, это вам не температуру измерить.
Во–вторых, диализ требует огромных затрат времени – в среднем двенадцать часов в неделю, что составляет, на минуточку, более пятисот часов в год.
В–третьих, диализ – метод, противоречащий «природному» способу очистки тела от токсинов и освобождения его от лишней жидкости, ведь наш организм привык, что почка работает двадцать четыре
часа в сутки, соответственно он и токсинов производит преизрядно,
и жидкости приучен потреблять в среднем полтора литра в сутки, не
меньше, и примерно столько же выводить. Вообразите же его изумление, когда вдруг оказывается, что выводить воду и продукты обмена
некому. А потом вдруг все выводится разом – за пару часов стало чисто и воды в полтора раза меньше, чем было, и снова по кругу – нарастание концентрации токсинов и объема воды, а потом – резкий
спад. Тут–то и начинаются неприятные явления вроде отеков, нарушения сердечной проводимости или регуляции давления, потому что
сами посудите: калий растет, кальций падает, натрий не выводится
и что, спрашивается, организму делать, как не впасть в форменную
истерику? Кстати, даже собственно во время диализа не исключены
скачки давления, головокружение, тошнота и иные неприятности, к
которым приводит относительно резкая потеря жидкости.
В–четвертых, у пациентов на диализе крайне высока вероятность
получить целый ряд инфекций, даже несмотря на предосторожности.
В–пятых, вы, может быть, удивитесь, но всякая приличная почка
вырабатывает гормон – эритропоэтин, который отвечает за производство организмом эритроцитов. А больная почка (не говоря уже
о диализном аппарате) этой своей обязанностью манкирует, и в результате у больных с отказавшими почками развивается анемия.
Там еще много чего серьезного и по мелочи, но суть, я надеюсь,
ясна: диализ – мера паллиативная, временно облегчающая состояние и позволяющая дождаться трансплантации. А трансплантация
– это ого–го, это практически полное восстановление прежнего ка27
чества жизни и прежней работоспособности человека. Разумеется, при условии, что почка приживется.
Человек, поставленный на лист ожидания, должен быть всегда
в пределах досягаемости того трансплантационного центра, за которым он закреплен. Любая инфекция – от банального насморка
и до всего, что посерьезнее – однозначное показание к тому, чтобы человек был временно исключен из листа ожидания до полного избавления от нагрянувших гостей–микробов, потому что послеоперационное лечение включает в себя такие мощные лекарства,
угнетающие иммунитет, что даже самый глупый и крохотный стафилококк, притаившийся в миндалинах пациента, может представлять нешуточную опасность. И вот момент записи пациента на лист
ожидания – это тот самый момент, когда мы впервые появляемся
на сцене, поскольку для трансплантации почки необходимо определить так называемые гены гистосовместимости.
Объясняю о чем речь. Вы–то, возможно, думали, что наши клетки такие же идеально лысые, как в учебнике по биологии за десятый класс? Как бы не так! На каждой клетке нашего организма, будь то мышечная ткань или печень, или кожа, торчат тысячи и
тысячи молекул. Эти молекулы предназначены для сигнализации
между клетками, для регуляции обмена веществ в соответствии с
изменениями окружающей среды и для многих других полезных вещей, без которых клетка не развилась бы в нормальную, или погибла бы во цвете лет, или не смогла бы нормально выполнять свою
функцию (кстати, если кому–то интересно, то одной из отличительных особенностей раковых клеток является значительное изменение количественного состава этих разнообразных поверхностных
молекул, их конфигурации и химического строения).
Но среди сотен и тысяч видов этих молекул нас на данный момент
интересуют лишь несколько, называемых комплексом тканевой совместимости (у них еще много названий, но я буду использовать для
простоты наиболее распространенную аббревиатуру HLA6). А почему
HLA – Human Leucocyte Antigens, это целое семейство молекул, закодированных
на 6–ой хромосоме. Представители этого семейства отвечают за тканевую совместимость клеток нашего организма (см. текст), а также работают своего рода «ви6
28
они нас интересуют? А потому что
молекулы HLA – это своего рода
паспорт клетки. Все клетки организма несут один и тот же набор
HLA, а вот между организмами эти
наборы могут разниться. Клетки
нашей иммунной системы производят постоянный досмотр вверенных им территорий, чтобы отлавливать злокачественно измененные (да–да, у каждого нормального человека в организме за сутки
образуется до нескольких сотен
потенциально раковых клеток, но все они изымаются из оборота нашей иммунной системой) и клетки пораженные вирусами.
На сигнал выскочившей из–за угла клетки–натуральной убийцы
(и не надо поднимать брови, они действительно так называются
– Natural Killers) любая клетка нашего организма сует этой убийце
под нос свой HLA. «Извините, ошибочка вышла,» – хлопает убийца
мирную клетку по плечу, распознав «свой» HLA с помощью специальных рецепторов и отправляется приставать к другим, разыскивая те, у которых HLA кривой, поддельный, порванный на сгибах и
вообще подозрительный со всех сторон.
Точно так же с небольшой лишь разницей в механизмах взаимодействия и уничтожения чужаков поступает еще ряд клеток организма. Например, лимфоциты. Клетку с поддельным «паспортом»
без сожаления и дальнейших разбирательств уничтожат – наш организм очень жесткая в этом смысле штука. А теперь что получается при трансплантации? В организм попадает целый орган, чьи
клетки с чужими «паспортами» – просто какой–то набитый мексиканцами фургон, пересекший границу штата Нью–Мексико. И иммунные клетки пациента начинают атаковать пересаженный орган
тринами». На этих молекулах–витринах каждая клетка выставляет фрагменты производимых и разрушаемых у нее внутри белков, благодаря чему иммунная система
способна отличить здоровые клетки от больных. 29
в полной уверенности, что защищают организм от понаехавших тут
чужеродных, тогда как на самом деле уничтожают гастарбайтеров,
кроме которых выполнять в этом организме необходимую работу
вроде фильтрации крови или ее перегонки по сосудам, стало некому. Поэтому у врачей есть два пути: с одной стороны попытаться обмануть клетки иммунной системы, подсунув им орган с очень
похожим HLA. Чем похожее, тем лучше, поскольку тогда появляется шанс, что эти «засланцы» обманут радетелей организменной чистоты – макрофагов, лимфоцитов, натуральных киллеров – или по
крайней мере не вызовут столь бурной и однозначной реакции, какую вызвали бы клетки с совсем уж очевидно «неместными» HLA.
Второй вариант борьбы с иммунным убийством трансплантированного органа – обеспечить организму бесперебойные поставки
веществ, которые будут выводить из строя собственные иммунные клетки, уничтожать их, ослаблять и всячески снижать их активность. Такое лечение называется иммуносупрессивным, а препараты, соответственно, иммуносупрессантами или иммунодепрессантами. На практике используются оба пути одновременно, потому что паспорт паспортом, но, во–первых, действительно не всегда
удается найти человека со стопроцентным совпадением HLA (даже
напротив, такое совпадение – огромная и счастливая редкость), а
во–вторых, даже с безупречным поддельным паспортом можно заподозрить в клетках чужаков, поскольку, как мы помним, на клетках трансплантата не только HLA присутствует, но и куча других молекул, которые могут слегка разниться от организма к организму.
Проще говоря, у каждой подсадной клетки к не очень подозрительному паспорту может прилагаться весьма подозрительная борода,
странно бегающие глаза, а то и чего похуже. Да, а где же мы? А мы
отвечаем за правильный подбор фальшивых паспортов.
Вообще, у каждого человека есть десять основных генов гистосовместимости – пять пар, в каждой из которых один ген получен
вами от папы, а другой – от мамы. Для трансплантации органов,
в отличие от трансплантации костного мозга, важны три пары, то
есть шесть генов HLA и мы их определяем вовсе не с помощью кирки и такой–то матери, а вполне современными методами, которые
позволяют прочитать HLA прямо с ДНК или посмотреть, что там
30
на поверхности клеток в соответствии с этими генами повылезло. И после этого потенциальный получатель почки–сердца–печени или чего–нибудь другого вносится в лист ожидания на соответствующий орган.
А что же доноры? Тут тоже есть два варианта. Первый – дожидаться, пока кто–то погибнет. В этом случае нам доставляют в любое время суток ткани от потенциального донора, и пока врачи
держат его на аппаратах искусственного кровообращения, мы проводим все ту же типизацию HLA. Шесть диагностированных нами
HLA молекул (а все они имеют буквенно–цифровое обозначение,
вот я, например, счастливая обладательница A*03 и А*24 в первой
паре, B*27 и еще какого–то гена – сейчас не помню – во второй, ну
и в третьей тоже что–то довольно скучное и частое), так вот, определенные нами гены заносятся в специальную программу, и она
на основе целого ряда фактов, включая HLA, группу крови, длительность ожидания, предлагает список потенциальных реципиентов. Вмешаться в работу программы, как и повлиять на положение
человека в списке (порядок тоже определяется всеми вышеперечисленными фактами и некоторыми другими), невозможно, а следовательно, исключена и вероятность корыстного использования
своей причастности к процессу любого, кто к нему действительно причастен.
И вот когда пара донор–реципиент выбрана, мы получаем еще
одну пробирку крови от реципиента органа и проводим последний
тест на совместимость, так называемый кросс–метч, или коротко
XM (иксэм), когда клетки донора смешиваются с сывороткой, полученной из крови будущего реципиента. И если клетки выживают,
значит, орган действительно подходит, о чем мы с радостью и сообщаем хирургам, которые, уже чисто вымытые и накрепко обработанные антисептиком, нетерпеливо переминаются с ноги на ногу у
операционного стола.
Кстати, параллельно кровь донора проверяют на ряд заболеваний (правда, делаем это уже не мы, а наши коллеги из других лабораторий), которые являются абсолютным противопоказанием к
трансплантации. Например, нельзя пересаживать орган при онкологических заболеваниях у донора, при гепатите С и ВИЧ.
31
При пересадке органов от погибших доноров колоссальное значение имеет время, потому что чем дольше почка остается без
кровотока – настоящего, полноценного кровотока, тем меньше ее
работоспособность. И еще одно небольшое замечание, потому что
мне очень нравится, как в Чехии решен именно этот момент: потенциальным донором органов является любой человек. То есть вам
не надо совершать сложных па, искать нотариуса и подтверждать,
что вы – в твердом уме и ясной памяти, а потому хотите, чтобы любимая фарфоровая супница после вашей кончины отошла внукам,
а недоиспользованные ваши почки достались тем, кто в них нуждается. Напротив, для того, чтобы не быть донором нужно выйти на
специальную страницу в интернете и заполнить заявление об отказе от донорства, после чего вас занесут в специальный регистр.
Имя любого умершего человека, который мог бы оказаться донором, проверяется по этому регистру, прежде чем врачи приступают
к типизации его тканей и подготовке потенциальных реципиентов
к операции. Поэтому пациент, личность которого не удалось установить, никогда не станет донором – ведь мы не можем проверить, не
находится ли он случайно в списке «отказников».
В любом случае, на то, станет ли человек после своей смерти донором органов, может повлиять его семья. То есть, если в «отказниках» человека нет, но семья против, не смотря на отсутствие законодательно подтвержденного права родственников налагать вето на
использование органов, в силу вступают нормы врачебной этики, и
никто против воли семьи не пойдет. Кстати, даже на моей короткой
памяти вето на трансплантацию со стороны семьи – не редкость.
И еще о семье. В случае с почками кроме пересадки от погибшего донора есть еще один вариант. Наш любимый. Это пересадка органа от донора живого. И любим мы его в первую очередь за то, что
почка от живого донора приживается в разы лучше, отторжений
дает меньше, работает дольше. А почему? А потому что, во–первых, у нас есть возможность провести тесты на совместимость несколько раз вместо одного, с чувством, с толком, с расстановкой, а
не в дикой спешке в три часа утра (вообще, любопытно: и рождаться и умирать люди почему–то предпочитают ночью), когда над бедным дежурантом висит укоризненное молчание хирургов и нефро32
логов, которые – он знает, знает – ждут его звонка, и припомнят
ему каждую потраченную минуту.
Кроме того, в этом случае мы можем использовать более тонкие и
точные методы определения совместимости, а значит, опять же, снизить вероятность, что почка заартачится и откажется работать в новом теле, или будет уничтожена распоясавшимися клетками и взбесившимися антителами. Наконец, время, на которое почка останется без кровотока, минимально, ведь донор и реципиент окажутся в
соседних операционных залах, и перенос органа из одного в другой
не займет и пары минут, поэтому такую трансплантацию называют
«пересадкой теплого органа». А кроме медицинских тонкостей, есть
еще один важный момент, который не озвучивается, но витает в воздухе. Способность живого, здорового человека побороть свой страх
перед операционным столом и страх оказаться в «недокомплекте»
(на самом деле, оставшаяся почка несколько дней после операции
перестраивается на новый режим работы, а потом начинает фильтровать столько же крови, сколько прежде обе почки фильтровали вместе – все–таки природа гений–гений, что придумала нас с некоторым запасом прочности) и отдать кому–то близкому орган – это
что–то да говорит и о доноре, и о реципиенте, и об их отношениях,
и не может не вызывать уважения. На самом деле, донорство органов – это как раз та черта и тот поступок, которым люди и человеческие отношения проверяются на прочность и подлинность. Я вам
там, ниже, расскажу об этом короткую историйку.
Чаще всего, конечно, органы отдают родители детям. Второй по
частоте случай – когда органами делятся супруги. На долю остальных ситуаций, например, дети родителям или сестры братьям, приходится значительно более низкое число трансплантаций.
И есть еще ситуация с формулировкой «эмоциональное родство»
– когда, по согласованию с этической комиссией орган другому человеку может отдать человек, не состоящий с ним ни в кровном, ни
в официально заверенном родстве. Но в этом случае должны быть
свидетели, подтверждающие существование этого самого «эмоционального родства», долгую совместную жизнь или особенную теплоту отношений между данными конкретными людьми, чтобы избежать материальной заинтересованности: в Чехии все формы до33
норства от крови до органов – бескорыстны и материально не вознаграждаемы.
Кстати, однажды приключился и вовсе неординарный случай: человек, не то в знак благодарности за спасенного родственника, не
то просто в знак восхищения нашим центром, подарил центру одну
свою почку. То есть так и сказал: «Безвозмездно передаю почку с
единственным условием: она должна попасть к пациенту вашего медицинского центра.» И действительно отдал. И почка – о, радость!
– прижилась.
Кстати, наша лаборатория возвращается на сцену в том случае,
если у человека происходит отторжение органа. Надо сказать, что
сегодняшние препараты, подавляющие реакцию организма против
трансплантата, настолько мощны, что человек может пережить несколько эпизодов отторжения органа и все–таки сохранить его. Для
этого, во–первых, на некоторое время увеличивают дозу иммунодепрессантов (в фоновом режиме и минимальных дозах эти препараты каждый человек с трансплантированным органом принимает
после операции всю жизнь), а во–вторых, производят ряд тестов,
чтобы понять, каков механизм отторжения в данном случае – кто
там такой бунтарь и бузотер, что несмотря на угнетение, все–таки
пытается поубивать клетки трансплантата. Не вдаваясь в подробности, скажу только, что если выяснится, что речь идет об активированных иммунных клетках, то врачи станут изменять схему лечения иммуносупрессантами, а если окажется, что виноваты антитела – специальные белки, которые вырабатываются одним под34
типом лимфоцитов, то тогда кровь пациента прогонят через специальный аппарат который отфильтрует опасные белки, чтобы не
портили пейзаж и не мешали органу функционировать.
Вот так в первом приближении выглядит пересадка органов и
наше место в ней. А теперь история из жизни.
Как–то раз у нас случилась беда: заболел Доктор Н из отделения кардиохирургии. И не просто насморк подхватил, а продемонстрировал все классические признаки почечной недостаточности и
собрался было в oneway поход на тот свет. С того света его вернули, по голове за пренебрежительное отношение к своему здоровью
настучали, на лист ожидания трансплантации поставили.
Новость мгновенно разнеслась по всему нашему центру, а спустя
пару дней в нашем отделении появился Доктор Славик. Они долго
шушукались у Солнечного Л в лаборатории, потом пришли ко мне.
– Саш, у тебя системы для забора крови есть?
– Всегда, – откликаюсь я. (Несмотря на то, что кровь у пациентов вообще–то набирают наши медсестры внизу, в амбулатории, на
всякий случай, вроде острой необходимости выкачать у кого–нибудь из ближних своих пару кубиков для эксперимента, я держу небольшой запас вакуумных пробирок и систем забора крови у себя в
лабе.) Я уже в общем–то догадываюсь, в чем дело.
– На ДНК берем, на типизацию, да?
– Угу, – кивает Доктор Славик и закатывает рукав. – Лучше из
правой. Там удобнее, – командует он. Я набираю полпробирки.
– Свободны. Насколько я понимаю, лучше об этом не распространяться.
– Мы на одном курсе учились, – внезапно говорит Доктор Славик, и не прощаясь уходит. Мы переглядываемся с Л.
Через некоторое время у дверей лаборатории сталкиваются
Доктор Ф и Доктор М из кардиологии.
– Доктор Ф, – изумляется Доктор М, – давно же мы с вами не виделись – полчаса уже, как расстались! Впрочем вы, кажется, шли в
столовую, так что же заставляет вас искать пропитание здесь, где
из съестного только среды в чашках Петри, и за их потребление вас
задушат микробиологи, да завтрак Доктора К, за который вас задушит лично Доктор К?
35
– Вы сами, помнится, отбыли в другой корпус на пятый этаж, объяснив свое отсутствие каким–то бесконечно интересным семинаром на тему медицинской этики,– парирует Доктор Ф.
– Да кому нужно это их кудахтанье? – раздражается Доктор М, но
тут же спохватывается, и чтобы сгладить обозначившееся противоречие в своих поступках и словах, заявляет: – Я пришел за Л, одному слушать этот...хм...эту... гм...лекцию, как–то скучно, такие знания
надо немедленно закреплять в душеспасительной дискуссии.
Пока доктора упражняются в куртуазной беседе, я достаю и
молча кидаю Солнечному Л иглу и пробирку, сама прячу точно такие же в карман и выглядываю из дверей лаборатории.
– Доктор Ф! – восклицаю я радостно и слышу за спиной ехидный
шепот Л:
– Не надо восторга! Не пережимай!
– Вас–то мне и нужно! – продолжаю ликовать я. У меня тут в списке ваших пациентов кое–что не сходится, а для статьи это очень–
очень важно! – и подхватываю Доктора Ф под руку.
Вслед за мной из лабы выпадает Солнечный Л и с отчаянием вопит (и этот человек будет упрекать меня в ненатуральной игре!):
– Семинар по этике уже начался, а я не взял записи! Пойдемте,
Доктор, я только возьму тетрадь! – с этими словами он подхватывает под руку Доктора М.
Так мы разводим докторов по разным комнатам и у каждого, разумеется, одна и та же просьба – сделать им ДНК типизацию на гены
гистосовместимости и не говорить об этом ни одной живой душе.
И у нас образуется уникальная ситуация: лист доноров для одного реципиента, хотя, как вы помните, обычно все наоборот.
Впрочем, мы даже не успели доделать типизацию, когда для Доктора Н нашелся погибший в автокатастрофе донор. Но список пришедших тогда к нам я храню до сих пор – не для того, чтобы знать,
у кого можно в случае чего разжиться почкой, а как свидетельство
того, что есть на свете люди, которые просто не умеют и не понимают, как это – оставить ближнего своего в беде.
А теперь вернемся, пожалуй, в отделение иммуногенетики, и я
немного расскажу вам о Докторе К.
36
Горсть историй из жизни Доктора К
Вообще, Доктор К – фигура в нашем богоспасаемом заведении
легендарная. Он худ, высок, растрепан, раздолбаист и гиперадекватен. Он терпеть не может большую часть человечества, а к остальной части относится снисходительно. Его обожают больные и медсестры, и глухо ненавидит руководство. Но на все это Доктору К
решительно наплевать. И поскольку было бы жаль не рассказать
миру об этом человеке подробнее, здесь – несколько историй о Докторе К, которые медленно, но верно превращаются в легенды...
***
Однажды Доктор К поехал в Японию осваивать цитометры. На
тот момент в Чехии не было ни единого цитометра, специалистов,
соответственно, тоже не очень–то было, так что руководство больницы решило потратиться и на приобретение супермашины, и на
воспитание суперпрофессионала.
Доктор К приехал в токийскую лабораторию, его спросили на малопонятном английском:
– Вы к нам на цитометр?
– Да, – сказал он, не вдаваясь в подробности. Его привели к цитометру и оставили один на один с этим монстром.
Полагая, что педагогические приемы со времен самураев не претерпели здесь больших перемен, и таким образом его испытывают
на прочность, Доктор К взял инструкцию, сел в уголок и за три часа
эту инструкцию одолел – благо, английский перевод к ней был. После он отважился включить машину. И погрузился. Погрузился на37
столько глубоко, что и в первый, и во второй день, и через неделю
японские коллеги вытаскивали его из–за монитора далеко за полночь. Установилось даже своеобразное «дежурство по цитометр–
сану» – кто последним уходит, тот его и сковыривает со стула. Если
утром Доктора К находили у монитора, тому, кто вчера уходил последним, здорово доставалось.
С каждым днем цитометр становился все роднее Доктору К, все
понятнее ему, и, поскольку человек он энергичный, то со временем – там померил, тут померил – Доктор К завязал на себя половину проектов и стал всеобщим любимцем. И только одно его иногда удивляло – как искусно его коллеги скрывают, что разбираются в цитометрии лучше него. Ну правда, ведь обучили его работать
ни разу не дав императивных указаний, не отпустив ядовитого замечания по поводу его детских ошибок в первые дни. Вот это выдержка! – дивился Доктор К и всеми силами старался заплатить
услугой за услугу, придумывая проекты и расширяя свои возможности как цитометриста до необходимых лаборатории высот.
А однажды дверь распахнулась, и на пороге оказался пышущий
здоровьем и благодушием немец:
– Я из компании NN. Пардон за задержку – нас очень мало, специалистов такого класса по цитометрам, и все расписано на недели вперед, – скромно объяснил он. – Я приехал настраивать цитометр, а заодно и чешского коллегу всему научить, как говорится, с
нуля. Где тут у вас машина? Сейчас мы ее подключим, и немедленно за работу!
И застыл, глядя в затылок Доктору К, который в тот момент, деликатно матерясь по–чешски, как раз настраивал очередной заковыристый тэмплейт, и ни сном ни духом, что его наконец–то пришли
чему–то обучать. Машина с открытой передней стенкой (Доктору К
пришлось немного покопаться в лазерах), умиротворенно гудела и
мерила, мерила, мерила...
Еще больше изумились японцы, которые честно полагали, что
Доктор К и есть тот давно обещанный фирмой специалист, который
наконец–то приехал и наконец–то настроил полгода дожидавшийся
работы цитометр. После недолгих объяснений, Доктору К предложили работу и в японской лаборатории главным цитометристом, и
38
в немецкой фирме представителем по Чехии. От первого предложения Доктор К вежливо отказался, а второе, поразмыслив, принял. И
долгое время Доктор К был единственным своим собственным клиентом, потому что единственный в Чехии цитометр, который он как
представитель фирмы–поставщика должен был технически обслуживать, стоял в его лаборатории.
Японию Доктор К успел посмотреть в последний месяц своего там
пребывания – когда обучил работать на цитометре всю лабораторию. Он просто однажды купил билет на поезд, и отправился путешествовать по стране. Вернулся только к самолету, который должен
был унести его в большой мир и в маленькую Прагу. Он никому и никогда не рассказывал подробностей об этой поездке, но медсестры
говорят, что иногда во сне Доктор К бормочет что–то по–японски и
улыбается. Бодрствующий Доктор К знание японского отрицает.
***
Доктор К очень любит Шекспира. Читать вслух. Громко. Во время
работы. Он делает это не со зла, а просто когда сосредоточивается,
какая–то часть его оперативной памяти переключается на трансляцию высокой литературы. То есть Холмс и Эйнштейн на скрипке играли, чтобы лучше думалось, а тут – прочувствованные монологи на
языке оригинала. И всем известно: если Гамлет – значит, что–то получается, если Лир – значит, есть несколько вариантов решения задачи, и Доктор К не может выбрать, с чего начать, ну а уж если Макбет,
стало быть, дело швах, и сидеть всей лаборатории в неурочное время, дожидаясь, когда зазвучит Гамлет.
Однажды новенькая и неопытная лаборантка очень вежливо попросила:
– Доктор, не обижайтесь, пожалуйста, но нельзя ли потише? Или
вообще не читать, а то сосредоточиться очень сложно... – и посмотрела виновато.
Доктор К замолчал на полуслове. Молча встал, молча выключил компьютер. Молча ушел в свой кабинет. Заперся там и три
дня никуда не выходил. Учитывая, что в его кабинете стоял единственный в отделении холодильник, предназначенный для про39
дуктов, принесенных персоналом, а дурной аппетит никогда не
был недостатком Доктора К, можно себе представить, какие потери понесло отделение из–за Шекспира. На четвертый день
Доктор К вышел из кабинета с листками, на которых была головокружительная статистика для новой статьи.
– Это я между делом посчитал, – небрежно бросая на стол листки, пояснил Доктор К. Самые опытные насторожились, ибо Доктор К ничего не говорит просто так, а стало быть, насущный вопрос:
что это за дело, меж которым? И ответ, ужасный по своей красоте
и величию, не заставил себя ждать. Доктор К подошел к той самой
новенькой лаборантке, склонившейся над пробирками, и стал с выражением читать выученного за три дня «Отелло». С самого начала. Истерика приключилась с девушкой на двадцатой минуте.
Доктор К потом делал невинное лицо и фальшиво удивлялся:
– Так ей что, весь Шекспир не нравится? Я–то думал, она мой репертуар не одобряет, а она, оказывается, вообще – курица...
***
Доктор К долго не мог выбрать между практической медициной
и лабораторным трудом, его рвали на части, предлагая работать и
там, и здесь, и еще в пяти местах. От этого с Доктором К сделалась
депрессия, и он вообще решил уйти из медицины. Свое увольнение
он сопроводил словами:
– Пойду работать столяром, как отец! Там все просто и ясно. Буду
столы и стулья делать.
Через три месяца он вернулся со словами:
– В столярном деле быстро понимаешь: когда есть два стула, на
которые можно сесть, на фига тогда садиться на пол?! – И стал работать на двух работах – в клинике и в лаборатории.
***
И еще о стульях. Однажды в лабораторию завезли новую мебель – роскошные стулья, на колесиках, с удобными спинками и
суперэргономичными сидениями. Доктор К был очарован. Он не40
медленно уволок один стул к себе. Однако в его отсутствие стул
увели обратно в лабораторию, а Доктору К поставили простой,
канцелярский. Так повторялось несколько раз. Причем учитывая,
что Доктор К в лабораторию приходил довольно поздно (он, как
все приличные люди, сова), неудивительно, что нового стула ему
не доставалось почти никогда, а понять, кто его обкрадывает –
дерзкий одиночка или целая банда заговорщиков – не представлялось ни малейшей возможности, ибо стульев было несколько и
они были неотличимы друг от друга. Доктор К попробовал вежливые угрозы и просьбы. А когда это не помогло, он заказал жестяную табличку с надписью «Доктор К» и ночью приколотил ее к
одному из стульев. Утром, энергично перебирая ногами, он выкатился на этом стуле в коридор, лихо развернулся на сто восемьдесят градусов, демонстрируя всем стульное тавро, громко объяснил, что будет с тем, кто не то что грязными руками, но грязными мыслишками своими покусится на данный конкретный предмет
мебели, и так же проворно перебирая ногами, с грохотом укатился к себе в кабинет.
***
Однажды Доктор К повел юную медсестру, за которой ухаживал
вот уже почти неделю, в зоопарк, который очень подходящ для романтическо–образовательных прогулок и приятен в любое время
года. Так вот, Доктор К встретил свою даму у ворот зоопарка, подарил ей огромный букет ромашек, и они, трогательно держась за
руки, двинулись в тенистые аллеи. На каком–то этапе вполне идиллической прогулки девушке потребовалось припудрить носик, и она
упорхнула, взяв с Доктора К обещание никуда не уходить и оставив
ему на попечение ромашковый букет. Вернувшись и не найдя своего
кавалера на условленной скамейке, девушка бросилась на поиски.
Страшные картины рисовались в ее воображении: то виделось, как
на Доктора К налетает стая вырвавшихся из вольера гиен и рвет
его в кровавые клочья, то мерещилось ей, что длинноногая, хищно
накрашенная блондинка, уводит Доктора К за собой в неведомые
дали, небрежно прихватив его галстук острыми, наманикюренными
41
пальчиками. Понятно, что именно второе видение представлялось наиболее трагичным и заставляло слезы неподдельного
горя катиться по щекам несостоявшейся джульетты. На звонки
Доктор К не отвечал. И вот когда, потратив полчаса на тщетные
поиски, девушка совсем было решила идти в полицейский участок и заявлять о пропаже, ее
кавалер нашелся. Он стоял у вольера с жирафами и методично,
с выражением абсолютного блаженства на лице, скармливал им букет, который поклялся хранить
ценой собственной жизни. В общем–то от букета уже мало что осталось, и Доктор К весьма обрадовался, увидев свою спутницу.
– О, а ты вовремя! – воскликнул он, – давай–ка, вот тебе сто
крон, сбегай до выхода, там справа старушка стоит, ромашки продает, купи букет побольше, видишь, какие они, красавцы, голодные! – и он с удовольствием похлопал по макушке потянувшегося за последней недожеванной ромашкой жирафа. От смерти Доктора К спасло только то, что девушка тоже любила жирафов. И немного больше, чем жирафов, самого Доктора К.
***
Доктор К однажды раскрутил микроскоп, вставил в окуляр мушку дрозофилу и закрутил его обратно.
– Три бутылки пива тому, кто догадается, что это, не разбирая
микроскопа! – заявил он. Все по десять раз на дню ходили посмотреть на уродливое, непонятное пятно в микроскопе, работа почти остановилась.
– Буква из газеты?
– Обломок чего–нибудь?
– Плесень?
42
– Хлебная крошка? – сыпались догадки.
– Эх вы, генетики! – смеялся Доктор К, допивая пиво.
***
Доктор К очень любит холодное оружие. Он практически никогда не выходит из дома, не имея под курткой пары очень хороших охотничьих кинжалов. Ну, и любимый, подаренный друзьями
скин–ду, разумеется, всегда при нем. На работе под халатом он их
тоже носит. Он точит ими карандаши, режет колбасу и, когда напивается, мечет их в яблоко, пририсованное к голове Мечникова,
чей портрет висит справа от лабораторной двери. Хотя вообще–
то Доктор К совершенно неопасен, однажды таки вышло недоразумение. В отделении терапии оказалась очень капризная пациентка, из той породы, что вечно недовольны не лечением, так
едой, не едой, так соседями по палате, не соседями по палате, так
обстановкой на Ближнем Востоке. Да ладно бы просто недовольны, но они же, попадая в больницу, начинают предъявлять врачам
претензии по всем пунктам, включая Ближний Восток, и требуя
немедленного решения всех перечисленных проблем. Причем такие пациенты – как чума: либо вся палата по их примеру начинает требовать и жаловаться, либо, если люди подобрались интеллигентные, вся палата от такого пациента начинает чахнуть. Выздоравливающие тяжелеют, тяжелые молят о переводе в интенсивную терапию, а врачи прикидывают, как бы поскорее и побезболезненней избавиться от этого ноющего или скандалящего – по
обстоятельствам – «дара небес».
Вот ровно такая пациентка досталась коллеге Доктора К, а коллега возьми да и укати через какое–то время на симпозиум. Доктор
К, хороший товарищ и примерный соратник, принимает ведение палат и ранним утром Н–ного числа отправляется с двумя ординаторами и двумя интернами на обход. Все красиво и мирно, Доктор
К немедленно завоевывает симпатии всего отделения, дамы чуть
за сорок, страдающие метаболическим синдромом и тайными надеждами, выстраиваются в очередь на измерение давления. Смех,
шутки, ненавязчивое кокетство, строгий, но очаровательно любез43
ный Доктор К... Словом, светский раут, венский бал, феерия, а не
обычный утренний осмотр!
И тут Доктор К подходит к кровати, на которой томно возлежит
пациентка–чума.
– Доктор, – говорит она, – мне сегодня приснился дурной сон!
И далее на Доктора К выливается поток информации в стиле
«мне здесь вообще часто снятся плохие сны, потому что медсестры
некомпетентны, и забывают давать мне снотворное или дают полтаблетки вместо целой – понятно, воруют. А еда отвратительна, и
кто–то украл мой творог из холодильника, а соседка справа храпит,
а кровать нестерпимо скрипит, потому что вот здесь вот, – выразительно дрожащая рука указывает куда–то на спинку кровати, – отвинтился винтик, и я больно оцарапала о него ногу, и все мучаюсь,
мучаюсь от этого нестерпимого скрипа...»
Доктор К, заинтересовавшись винтиком, подходит ближе, и щурится, пытаясь рассмотреть поломку. При этом рутинные расспросы не прекращаются ни на минуту:
– Головокружения не беспокоят? Голова не болела? Тошноты не
наблюдалось? – рассеянно спрашивает Доктор К, придвигаясь все
ближе и уже понимая, в чем проблема с кроватью.
– Нет, пан Доктор, не беспокоят, – с каким–то даже сожалением говорит пациентка, но тут же коварно усмехается, – но вот ухо.
Очень болит ухо, так, знаете, стреляет, это ж ясно, что от этих ваших тут сквозняков, у меня обострился хронический отит, и теперь
опять придется сажать почки антибиотиками...
– Ну, не расстраивайтесь, – с отсутствующим видом говорит Доктор К, – я понял в чем проблема, сейчас мы все поправим, – и он лезет в карман медицинского костюма, извлекает из чехла нож и делает движение в сторону зловредного винтика, который собирается этим самым ножом, за неимением отвертки, вкрутить на место…
На визг пациентки не только сбежалось все отделение, но и
еще три этажа – сверху и снизу. Ввалившиеся в палату люди обнаружили дрожащую, всхлипывающую пациентку сидящей с ногами на подоконнике. Из ее бессвязного бреда можно было разобрать только «изверги», «совести нет» и «ухо». Спустя пару минут
вокруг пациентки уже вился рой перепуганных ординаторов и ин44
тернов, которые посулами, уговорами и увещеваниями пытались
сманить ее вниз. А Доктор К между тем с увлечением вкручивал
в кровать скрипящий шуруп. До конца своего пребывания в стационаре пациентка получила кодовое имя Ван Гог.
***
Однажды Доктор К заставил своих студентов–докторантов заново открывать, измерять и описывать все клетки крови, запретив
им пользоваться любыми справочными материалами, перекрыв доступ в интернет и выдав каждому по микроскопу и стеклышку с
мазком. Потом пришла очередь описания стадий мейоза и митоза7.
Причем студенты должны были сами выбрать себе модель для исследования и отследить все стадии.
– Так ни одного открытия не сделаешь, если все будешь из ПабМеда8 узнавать!– говорил довольный Доктор К.
***
Однажды из отделения психиатрии ушел погулять пациент. Он
был почти не буйный, просто одержим идеей мирового зла. То есть,
как только ему что–то не нравилось, он начинал обвинять в кознях
некое «мировое зло», и нередко уличать собеседника в том, что он
и есть это самое зло во плоти. Но ничего дурного не делал, только шумел громко и сыпал оскорблениями. И вот этот недосмотренный пациент в состоянии недокомпенсации заплутал, потерялся,
забрел на четвертый этаж в лабораторный отсек и наткнулся на
завотделением иммунологии. Зав. как–то неправильно себя повел
– то ли полой халата задел этого путешественника, то ли сказал
что–то громко в мобильник, и пациент «включился». Он вопил, что
зав. придумал чудовищный, коварный заговор, что он хочет уничтожить всю интеллектуальную элиту планеты, начиная, разуме7
8
Мейоз и митоз – способы клеточного деления.
ПабМед (PubMed) – база медицинской и околомедицинской литературы
45
ется, с самого «обличителя» и прочее, прочее, прочее. Когда обвинительная речь достигла кульминации, пациент возопил: «Вы – мировое зло!!!», тыкая пальцем в совершенно растерявшегося иммунолога, который вжался в стенку и прикрыл глаза. И тут из своего кабинета на именном стуле, грохоча, выкатился злой, как тысяча чертей Доктор К, который страшно не любит, когда его прерывают во время работы.
– А ну повтори, что ты сказал?! – заорал Доктор К.
– Он – проклятое мировое зло, я все про него знаю!!!– завопил
пациент еще больше заводясь.
– Тут одно мировое зло – я!!! – еще громче заорал Доктор К и,
вскочив со стула, с криком «Бууу!» запрыгнул на близстоящий стол.
Потом, конечно, во всем разобрались. Психиатры, пришедшие
с извинениями, уводили извлеченного общими усилиями из–под
стола задумчивого пациента, который больше не говорил ни слова. Доктор К к тому времени, как пациента сдали психиатрам, уже
давно погрузился назад в прерванный эксперимент. А значительно
позже мы узнали через одну медсестру из отделения психиатрии,
что история имела продолжение: пациент практически вылечился.
То есть скандалы и буйное поведение прекратились в принципе,
а когда лечащий врач спросил страдальца, не считает ли тот его,
своего лечащего врача, эмиссаром мирового зла, пациент оглянулся, жестом попросил врача наклониться поближе и прошептал ему:
– Доктор, на свете есть одно мировое зло – оно живет здесь, в
больнице, на четвертом этаже, – и добавил с довольной улыбкой, –
и оно больше на меня не сердится...
Его родственники, владельцы небольшого мясного магазина,
еще несколько лет приносили психиатрам к Рождеству корзинку
деликатесов – копченостей и колбас – в благодарность за исцеление родственника.
46
Веселое и печальное о Солнечном Л
А вот Солнечный Л еще не легенда, но, видимо, со временем ею
станет… Или, на худой конец, он станет Нобелевским лауреатом,
ибо он многознающ и не на шутку предан профессии, так что не удивительно, что в свои двадцать семь он уже три года как завлаб. Его
нос густо усыпан веснушками, а глаза вечно смеются из–за очков, он
досконально разбирается в тонкостях молекулярной биологии и умеет так организовать трудовой процесс, что каждый день к вечеру изумленно обнаруживает, что и сам он, и подотчетные ему лаборантки
сделали в два раза больше, чем предполагалось изначально. И еще,
порой мне ужасно жаль, что Л почти не говорит по–русски.
Вот Солнечный Л, усталый, уходит из лаборатории предпоследним, заглядывает ко мне на огонек:
– Возишься с клетками?
– Что, Л, тебе тоже плохо? – отзываюсь я.
Л, не ответив, бросает рюкзак под стол, я слышу, как он идет по
пустому коридору к кофейному автомату, как звенит монетками,
ссыпая в карман сдачу, и возвращается. Открываю окно, мы садимся на подоконнике и болтаем ногами в мокрой весенней пустоте, грея руки о тонкий пластик коричневых стаканчиков. Напротив
ярко светятся операционные, там – действо: мы только что подтвердили совместимость, и бригада, стоявшая у стола, пришла в
движение. От нас – все как на ладони, особенно вечером. Пахнет
весной. Значит, скоро сюда, прямо к нам под окна, ведомые каким–то непонятным инстинктом, станут приходить линяющие муфлоновые мамы, и человеческие доктора, вышедшие покурить, будут принимать роды – маленьких муфлонят, и смотреть, смеясь,
47
как мокрая малышня встает на длинные тонкие ноги и делает первые шаги по жиденькой, кое–где с залысинами, траве внутреннего
больничного двора. Так было в позапрошлом и в прошлом году, будет и в этом.
Л рассказывает что–то об окнах–виста, и–фоне и о подготовке к
собственной свадьбе.
– Л, ты насколько умеешь планировать?
Смеется:
– Хоть до конца жизни: в июле женюсь, потом заведу детей, стану заведующим иммуногенетики, когда Дэни уйдет на пенсию, починю мотоцикл, заведу собаку и наконец–то поставлю дома кофейный автомат, как у нас, в лаборке.
– Ты – счастливец.
Он снова смеется:
– Да, конечно, – а потом вдруг серьезнеет, – у тебя седой волос,
знаешь?
Теперь смеюсь я:
– Да, конечно, только не вздумай выдергивать, в них вся моя мудрость, как у тебя в восьмых зубах.
Звонит будильник – закончилась очередная инкубация клеток, мы
сползаем с подоконника, и каждому как–будто стало немного легче...
***
Кстати, вот уже третий год Солнечный Л чинит мотоцикл. Он купил его на какой–то барахолке за смешные деньги, и разобрал по
винтику. Разобрать–то разобрал, а собрать никак не соберет, и это
неизменный повод для брюзжания со стороны Доктора К, который,
узнав о приобретении Л, немедленно обзавелся роскошным шлемом и даже записался на курсы вождения мотоциклов, несомненно рассчитывая потом выманить у Л его любимца. Однако не тут–то
было: Л напрочь отказывается собирать мотоцикл обратно, мотивируя недостатком времени и средств. Доктор К долго мучился, а
потом подарил Солнечному Л набор отверток. Дорогущий надо сказать, набор, от сердца буквально оторвал. Спустя еще полгода Солнечный Л, кажется, так и не понявший намека, на очередной во48
прос от кого–то из нас: «Когда же, драгоценный Л, мы прокатимся на твоей чудо–машине?» обронил: «Ну и что? Ну соберу я его,
но ведь у меня даже шлема нет, а без шлема ездить нельзя...» На
следующий день рождения Доктор К подарил Солнечному Л шлем,
правда, значительно скромнее, чем тот, что купил для себя. Все коварство Л стало очевидным, когда однажды, сидя на подоконнике
и болтая ногами, он долго и сосредоточенно прикидывал что–то в
уме, а потом озабоченно спросил:
– Как вы думаете, если я скажу, что не могу собрать мотоцикл,
потому что у меня нет спального мешка, чтобы ездить на природу,
нет гриля, чтобы жарить на природе сосиски, и нет шарфа, чтобы
защищаться на природе от сквозняков, Доктор К подарит мне хотя
бы гриль?..
На следующий день рождения Солнечный Л получил от Доктора К тринадцать совершенно одинаковых книжек с говорящим
названием «Совесть как психологический феномен».
***
Солнечный Л входит в лабораторию и стоит надо мной грустной
птицей. Я дочитываю абзац и снимаю очки.
– Ну, что, Л, грустится? Внутренний конфликт, обед был плох, циклер барахлит?
Он вздыхает, падает на стул и молча трижды проезжается из
одного конца комнаты в другой – успокаивается.
– Саша, у тебя ничего случайно по гематологии нет? Только на
чешском.
Ни одной хорошей книги по гематологии на чешский не переведено. О чем я ему и говорю.
Досадливо морщится:
– Да я знаю, но экзамен на носу, а я – ни в зуб и даже хуже. Зачем, зачем мне, иммуногенетику со стажем, знать как считается седиментация эритроцитов, в них же даже ДНК нет, что мне там ловить?! Зачем мне возиться с молекулами кальция? Кому нужен гематокрит, высчитанный вот этими руками? – он картинно заламывает руки.
49
Я утешаю его бормотанием о том, что знания требуются поверхностные, и никто с них ничего сверхъестественного спрашивать не
станет, в конце концов, это аттестационный экзамен, а не выпускной на факультете естественных наук. Он затихает, снова катается, шурша стулом, от центрифуги к окну, от окна к термостату, и в
глазах его – безнадежность.
– Л, – говорю я, – мне лично известны три человека, которые к
любому экзамену учат только один вопрос, и он им обязательно попадается, даже если тянут его из пятидесяти возможных. Может
быть, тебе тоже рискнуть?
– Нет, я не могу, – грустно говорит Л и смотрит в пространство, –
мне всегда попадается тот самый, последний невыученный...
– Тогда у меня был еще один знакомый, он всегда перед экзаменом читал первую главу учебника и последнюю. И что бы ему
ни попадалось, выруливал либо на историю дисциплины, либо на
новейшие в ней веяния. Л останавливается, и некоторое время
взвешивает услышанное.
Потом говорит:
– Да, это вариант... Но тоже крайний, – сознательному Л хочется
уверенности и покоя. И тут меня осеняет:
– Л, ты знаешь, что такое Халява?
Л оживляется: ученый до мозга костей, на всякое новое знание
он реагирует навостренными ушами и вытянутой шеей, как хорошо
натренированная гончая на зайца.
– Нет.
– Слушай сюда, птичка, – вдохновляюсь я, – это – два в одном,
явление и существо, покровительствующее русским студентам.
Без ее благосклонного взгляда, пусть на секунду, пусть искоса, никто никогда экзамен не сдавал.
– Богиня? – деловито осведомляется Л.
– Не совсем. Но главное – ее можно поймать...
Следующие десять минут мы вникаем в тонкости определения
халявы, записываем в чешской транскрипции слова «Халява, приди!», а также подробные инструкции, когда и как открывать окно,
и насколько громко кричать, и что делать потом с аттестационным
листом.
50
Л успокаивается, довольно смеется, на прощание рассказывает
горячие новости о подготовке лаборатории к аккредитации в ЭФИ и,
крепко зажав листок с Халявой в ладони, отправляется в библиотеку, брать очень хорошую книгу по гематологии на английском языке.
Мораль: что бы кто ни говорил, поддержка высших сил и атеисту
помогает, а бесполезных знаний в природе нет…
***
Однажды у Солнечного Л приключилась экзистенциальная колика. Вообще, это случается с ним довольно редко, но уж если – то
всерьез. В такие моменты он бросает свои ДНКовые гели на произвол судьбы, приходит к нам, садится на стол и начинает вслух размышлять о жизни.
И единственный способ отвлечь Л от вселенской скорби и вечных
вопросов – немедленно привлечь его к работе. Вот я и предложила на
свою голову поиграть с новым набором реагентов для теста тканевой
совместимости. Мы сдали друг другу по пробирке крови и через полтора часа выяснили, что совместимы. Это значит, что в случае чего,
мне есть у кого почку подзанять. Но еще это значит, что и Л мои почки–сердце–печень могут пригодиться, поэтому он мгновенно оживился:
– Значит так, с сегодняшнего дня ты питаешься по расписанию
и исключительно здоровой пищей. Надеюсь, ты бегаешь не только
по утрам, но и по вечерам? Минералочкой не увлекаешься? Так, не
куришь и не пьешь, это хорошо...
И замолчал. Ибо мне не оставалось ничего другого, как подойти,
вынуть у него из рук стаканчик с растворимым кофе и простукать
его почки на предмет положительного симптома Пастернацкого9.
***
Обеденные перерывы в нашем богоспасаемом отделении проходят так: на четверть часа все быстренько снимаются и убегают в стоСимптом Пастернацкого – болезненность при постукивании в области почек. Обычно свидетельствует о наличии воспалительного процесса.
9
51
ловую, чтобы потом сорок минут, оставшихся от положенного на обед
часа, пить кофе в комнате отдыха и беседовать на самые разнообразные темы от видов на урожай до высокой литературы. А однажды речь зашла о смерти.
– Знаете, – оживился Солнечный Л в середине разговора, – а я
уже дискографию составил, что будут играть на моих похоронах.
Вот только, – тут же загрустил он, – там почти на два с половиной
часа музыки. А ведь это я еще до середины жизни не добрался...
– М–да, – сказал Доктор К, – давай–ка я порекомендую тебя
Академику Н. Он занимается вопросами бессмертия клеток, может, капнет тебе какого–нибудь эликсирчику. Поверь мне, учитывая твои музыкальные вкусы, родные и близкие будут тебе очень
благодарны, если ты переживешь их всех, и им не придется присутствовать на твоих похоронах.
***
Солнечный Л приобрел мышь. Потом он приобрел для мыши
колесо. Потом, не в силах видеть, как мышь бессмысленно бегает в своем колесе, он соорудил небольшую динамо–машину, которая превращала кинетическую энергию движения мыши в энергию электрическую, от которой у Л на столе тускло светилась лампочка. Посмотрев на лампу, мышь и колесо, Солнечный Л сказал:
«Что–то нехорошо получается... я же не рабовладелец!» и разобрал всю конструкцию. Колесо отдал старому геккону, живущему
у него в кабинете, лампочку отдал Доктору К, а мышь большую
часть времени проводит у Л в нагрудном кармане или на плече.
***
Однажды Солнечный Л купил лецитин – таблетки, улучшающие
память.
– Л, зачем тебе таблетки для памяти, если у тебя с нею нет проблем? – изумилась Ленка.
– Мне не хватает ресурсов, – отрезал Л, – хочу запоминать все с
первого раза и навсегда.
52
Через две недели Л ворвался в лабу бледный и в отчаянии.
– Что случилось, Л? Кто–то
умер? – полюбопытствовала
Ленка, запивая морковку утренним кофе.
– Случилось! – трагически
молвил Л, – я забыл, как называются мои таблетки для памяти, и куда я их положил!!!
– Лучшее – враг хорошего! –
довольно резюмировала Ленка, наблюдая, как Л мечется по лаборатории в поисках своего чудодейственного средства.
***
Солнечный Л – убежденный консерватор в вопросах архитектуры и гордится этим. Точнее гордился до недавнего времени. Стоило
ему попасть в город, где много неординарных строений, особенно,
если они перемежаются в беспорядке, а не выстроены по ранжиру,
Л мрачнел и принимался ворчать.
– Эти люди посходили с ума, – обычно заявлял он, прежде чем по
полочкам разложить, что не так с конструкцией здания и с эстетическим чувством того, кто его придумал. А вот образчики старинного
зодчества вызывают у Л неизменный восторг и приступы энтузиазма.
– Ну вот, умели же строить, умели видеть красоту четких, симметричных линий! – восхищается он, рассматривая какую–нибудь очередную «пламенеющую готику».
А однажды Л занесло за каким–то бесом в поликлинику нашего
медицинского центра, ведущую самый обычный прием самых обычных граждан. Подозреваю, что он просто сбежал туда, чтобы посидеть и подумать какую–нибудь внезапно настигшую его потенциально гениальную мысль. С Л это бывает: обрушится ему на голову
идея, которая кажется ему стоящей раздумий и времени, и он тотчас тащит ее в какое–нибудь шумное место, в зоопарк, например, в
метро или, на худой конец, в поликлинику. Садится посреди кипя53
щей и бьющей во все стороны жизни, и начинает крепко думать. Вот
и теперь, он сидел и думал, когда
его боднул пальцем в бок какой–то
средних лет гражданин
– Что вы об этом скажете? –
спросил он, протягивая Л какой–то
листок со схематичным изображением смутно знакомого Л силуэта.
10
– Урод, а не миоцит , – мрачно констатировал Л, который, размышляя, становится особенно лаконичным.
– Правда? – оживился его собеседник, который, кажется, не отличался душевной чуткостью, а потому не заметил, что Л не до
него, – мне и самому кажется, что тут какой–то косяк. Вот только
не пойму в чем дело. А что такое, кстати, миоцит?
– Ну как что? – слегка удивился Л, – Вот же, – он указал на схему.
– И что с миоцитом не так? – не отставал навязчивый незнакомец.
Л, который уже не чаял избавиться от него, протянул ладонь,
молвив:
– Ручку, пожалуйста.
– У меня только карандаш, вот, – гражданин отдал Солнечному Л
карандаш, и зачарованно наблюдал, как Л твердой рукой человека, изучавшего гистологию под началом пана Профессора Прохазки, а потому практически любую разновидность клеток помнящий
визуально со всеми деталями и даже возможными отклонениями
от нормы, поправлял линии. В качестве бонуса, увлекшийся в процессе рисования объяснениями, что там к чему, Л добавил от себя
в углу увеличенное изображение фрагмента стенки миоцита со схемами обменных каналов.
Не очень краткую лекцию о жизни миоцитов, которую Л, рисуя детали миоцита, самозабвенно читал своему благодарному слушателю, прервало появление медсестры. Незнакомец забрал листок, бережно уложил его в карман и, сердечно поблагодарив Л, отправился на процедуры.
10
Миоцит – клетка мышечной ткани. 54
Вернувшись в отделение, Л рассказал нам между делом о пане с миоцитом, довольно присовокупив: «Ну вот
видите, наконец–то чешский обыватель начал интересоваться действительно интересными вещами!»
А месяца через четыре после эпизода к Л подошел Доктор К.
– Слушай, ты не помнишь, как звали того пана, с которым вы обсуждали
подробности строения миоцитов?
– Да я как–то и не спрашивал, – Л нехотя оторвался от графика и
посмотрел на Доктора К с подозрением, – а что, он пришел требовать, чтобы я объяснил ему особенности строения нейронов?
– Не совсем, – нехорошо усмехаясь, сказал Доктор К и потащил
Солнечного Л к компьютеру, где показал ему фрагмент новостного сюжета о конкурсе архитектурных проектов. Среди прочих макетов, Л к
своему ужасу узнал знакомый миоцитный силуэт, выполненный в точном соответствии с его рисунком, правда, из серебристого пластика.
– Мы поговорили об архитектуре будущего с одним из призеров
конкурса, – бодро рапортовала хрупкая ведущая, придерживая за
рукав давешнего незнакомца Л. – Как вы думаете, на что должны
обращать внимание современные архитекторы, прежде всего?
– Ну, я… хм… – архитектор обернулся на свое творение, и, вдохновившись его внушительным изяществом, выпалил, – я полагаю,
мы должны как можно больше брать от природы. Вот, например образцом для моего проекта послужила человеческая клетка. Я как
раз находился в поиске совершенно новых форм, когда знакомый
ученый случайно показал мне рисунок самого обыкновенного мицита, и его совершенные и эргономичные очертания вдохновили меня.
– МиОцита!!! – взвыл Солнечный Л, бросаясь вон из комнаты, –
Какой подлец! – неслось по коридору.
– Спасибо, что ты ему не открыл восхитительных тайн строения
нейрона11! – ехидно крикнул вслед Солнечному Л Доктор К.
11
Нейрон – клетка нервной ткани
55
Больше насчет современной архитектуры Солнечный Л никогда
не высказывался.
***
Раз в полгода в нашей лаборатории проводят тесты контроля качества. Это значит, что все мы получаем по образцу крови, о котором ничего не знаем, и должны провести типизацию на HLA. Образцы разные, кому что досталось, знает только одна лаборантка, которая набрала кровь частично от сотрудников, частично от пациентов, протипировала и раздала тем, для кого качество и контроль
оного is must.
Солнечный Л, добравшийся до теста позже всех, сидит за компьютером, анализирует свой «слепой» образец. Некоторое время,
глядя на гель с полосками ДНК, он бормочет: «А двацать четыре,
Б – двадцать семь...» потом радостно поднимает глаза: «Клара, ты
что ли?!»
Вот так иммуногенетики узнают друг друга: не по голосу (попробуйте позвонить в лаборку, и пока взявший трубку догадается, кто
звонит, он переберет всех, кто в данный момент не околачивается
у него перед глазами), не по шагам (то и дело из рабочих помещений выскакивают на звук шагов люди с криком «Ты –то мне и нужен/нужна!», приводя в изумление ни в чем не повинного кого–то
другого), а по 96–ти полоскам на черно–белой фотографии...
Ну а помимо всего прочего, Солнечный Л стал случайным зачинателем одной из самых приятных традиций в нашем отделении: он
первым придумал писать в лабораторный дневник
56
Лабораторный дневник
Порой нам катастрофически не хватает времени на то, чтобы
обговорить подробности экспериментов, договориться о встрече или обсудить какую–нибудь штуку, имеющую к работе весьма косвенное или, напротив, самое прямое отношение, вот тогда–то мы и прибегаем к стихийно образовавшемуся Лабораторному Дневнику.
Чтобы было понятно, «из какого сора» он берет свое начало, вот вам краткая вводная: согласно правилам безопасности
и всеобщей стандартизации к каждому, даже самому крошечному прибору в лаборатории, должен прилагаться технический
дневник. В дневнике каждая страница разбита на три графы:
«Проблема», «Решение» и «Комментарии». То есть понятно, что,
например, в случае возгорания прибора, метаться по лаборатории с криками «ПОЖАР!!!» не дОлжно, а необходимо спокойно
взять дневник и записать: «В Н часов Н минут наблюдалось неожиданное самовозгорание прибора Н». Потом, не теряя присутствия духа, дойти по коридору до противопожарного стенда,
пинками прикатить оттуда гигантских размеров огнетушитель,
потушить вверенный вам пожар, взять дневник и описать в главе «Решение» свою героическую борьбу с огнем. После чего в
графе «Комментарии» каждый желающий может высказаться
по поводу вашего героизма и оплакать затопленный из огнетушителя прибор, а техник, чинивший оставшийся от прибора металлолом, сказать свое веское слово на предмет «негодяи, доколе?!». И все бы ничего, но однажды в техническом дневнике
57
возле робота–пипетора «Квикстеп» в разделе «Проблема» появилась следующая запись:
Не выспался. Сильно. Чувствую, что озвереваю.
Л.
На запись немедленно отозвались:
Ути–пуси, и кто ж мы теперь, озверевшие, хомячок или мышка?
(без подписи)
И пошло–поехало:
Бедный Л, у меня есть двадцать крон на кофе и рогалик. А еще
– контакты в цирке. Так что ничего не бойся: либо приведем тебя в
чувство, либо будешь служить искусству.
Ива
Я не понял, это теперь технический дневник нашего завлаба? Если
да, то к кому обращаться за техподдержкой?! И где лежит гарантийный талон – вдруг нам его еще бесплатно починят? А проапгрейдить
его можно?
P.S. то, что я не жалуюсь, не значит, что я не хочу рогалик и кофе
за чужой счет.
Доктор М
Меня уже не починишь :( Но за кофе спасибо, я снова верю в отдельных людей.
Л
Он в меня верит, аллилуйя!
И
Ребята, подскажите, с кем можно Вашека оставить. Мы с мужем в
театр вечером, бабушка – в Париже, у няни вчера двойня родилась.
Я в панике.
Габина
58
Габи, не волнуйся. Ребенка тащи сюда, завтра дежурим я, Доктор К и Клара. Все будет в лучшем виде. Я даже кашу варить умею.
Договоримся лично после обеда.
Саша
Веди–веди ребенка, я тут кое–какой тест придумал – на сообразительность. Докторантам пока опасаюсь давать, могут не осилить...
Доктор К
Негодяи! Кто вчера рассказал ребенку сказку про супергероя–
клетку–убийцу?!!
Г
А что, разве плохая сказка?!!
(левой рукой и без подписи)
Сказка даже слишком хорошая, ребенок рыдает, требует костюм
– цитирую со слов ребенка – «супергероя–клетки–натуральной–
убийцы, которая своими ста рецепторами уничтожает любой вирус
и злобного рака». Заметьте, ДО общения с вами из всех этих слов он
знал только слово «супергерой».
Габина
Неправда, я его тестировал, прежде чем сказку рассказать, словарь у него побогаче, чем у некоторых, не буду пальцем тыкать.
И вообще, очень сообразительный ребенок.
(левой рукой, без подписи)
Доктор К, вы не только спалились. Вы теперь будете искать костюм супергероя клетки убийцы. Со ста рецепторами. Разноцветными. P.S. Господи, как все было мило, пока нашими кумирами были
бэтмен и человек–паук...
Г
Да, нехорошо получилось... А давайте ему костюм ёжика купим,
иголки в разные цвета покрасим, скажем, что рецепторы. Клетку–то
59
я ему в микроскоп показать не успел...
Доктор К
Кто красить будет? У меня контроль качества на носу и сто плазм
надо протестировать.
Г
Докторанты. Dixi.
Доктор К
??? Ни фига себе...
С уважением, докторанты.
Доктор К, мы дописали статью и помыли холодильник для реактивов. Может, все–таки не будем красить ежа?
Докторанты
Ну все, все. Уже покрасили. Что мы, звери – не порадовать бедного ребенка, травмированного сказкой?!
Докторанты
Габи, скажите спасибо, что он ему про макрофаги сказку не рассказал. А то бы ваш ребенок жевал все подряд, а пережеванное бы
по лицу размазывал – именно этим в грубом приближении занимаются макрофаги. Кстати, тот, кто варил кашу в электрочайнике –
пусть завтра подойдет к пани Шульцевой (она вчера звонила) – подписать бумажки на покупку нового чайника из его (ее) зарплаты.
Дэни
А я виновата, что последнюю кастрюлю кто–то увел, не сказать
хуже?! Даже кашу ребенку не в чем сварить...
Саша
Мне была срочно нужна паровая баня. Идеальные условия позволяла создать только наша кастрюля. Мне жаль. Верну после опыта.
Л
60
Ага, и она будет светиться в темноте, потому что ты ее использовал для перегонки урана? Лучше купи новую.
С
Фи, про уран – не смешно. Купил пароварку, потому что она была
одна, а кастрюль в магазине сотни. Почему меня никто не предупредил, что в посудных магазинах столько посуды?! А продавцы не могут даже диаметр назвать с точностью до миллиметра, я уже не говорю о вместимости с точностью до миллилитра. Вопиющая некомпетентность!
Л
Классная пароварка. В ней клетки хорошо размораживать, спасибо, Л.
С
Эй, а суп–то в чем разогревать?
Доктор М
Ну, теоретически, можно использовать тазик для стерилизации
инструментов... Но я не настаиваю.
С
И хорошо, что не настаиваете. Тазик взял я.
Дэни
Черт, в этой лаборатории ничего нельзя оставить без присмотра, все непременно растащат, и конечно, с благими намерениями...
Кстати, кто поедет на гору Ржип12 в следующую субботу?
Доктор М
Гора Ржип – гордость Чехии, бывший вулкан высотой почти в 500 метров. Согласно
легенде, именно отсюда прародитель чехов по имени – какая неожиданность! – Чех,
оглядел богемские земли, и, очарованный их красотой, предложил чехам поселиться тут на веки вечные.
12
61
А тебе что, жалко тазика для завотделением?! На гору Ржип
едут все. Все, я сказал!!! Восходить будем пешком, по юго–восточному склону. Доктор М отвечает за провиант, Л – за информационную часть. Пересказ легенды о праотце Чехе в лицах обязателен,
фривольные воспоминания о княжне Либуше13, как это было в прошлый раз, не приветствуются: с нами будут дети. Саша отвечает за
документирование поездки (особо проследите, чтобы на всех фото
я был в профиль – он у меня несколько римский). Доктор К отвечает за присутствие Доктора К на мероприятии.
Дэни
Как всегда, всем достались легкие задачи, меня же ставят перед
невыполнимой. Пребываю в унынии.
Доктор К
Я ваших намеков в упор не вижу. Я кто? Завотделением. А
значит – что? Все без исключения послезавтра на горе будем
петь чешский гимн и любоваться красотами родного края. Ибо
сказано.
Дэни.
Господи, накажи всех тех, кто пытается сотворить из себя кумира...
С уважением, Доктор К
А вот это уже подлость – обращаться в вышестоящие инстанции через голову непосредственного начальства. Да еще и с кляузой.
Дэни
Напоминаю всем заинтересованным лицам: дневник – квикстеповый. Квикстеп сломался. О чем и делаю запись.
Клара
Княжна Либуше – героиня чешских легенд, младшая дочь чешского князя Крока.
По преданию не только предсказала основание Праги, но и, удачно выйдя замуж,
положила начало первой чешской королевкой династии Пршемысловичей.
13
62
Квикстеп я починил. А вот что делать с занудами, резвящимися в
этой лаборатории, ума не приложу... Еще одна запись про квикстеп
в этом бумажном приюте творческой мысли, и я за себя не отвечаю.
Доктор К
Ребята! Мы потеряли смысл жизни – пробирку с пометкой
«А.Фенилкетонурия1853». Нашедшего прошу не вскрывая выбросить.
Докторант Т
Бедная женщина! С такой фамилией и дожить до столь преклонного возраста. Преклоняюсь.
Доктор К
Доктор, ну хоть не подкалывайте... Да, мы перемудрили с маркировкой образцов для изучения фенилкетонурии14. Мы уже поняли
свою ошибку. Работаем и самосовершенствуемся.
Докторант В
Нашла пробирку. Выбросила.
И
А смысл жизни для вас нашел я. Приходите, заберите вместе с
десятистраничным техзаданием, шутники.
Доктор К
Ребята, кто–нибудь умеет сны в руку толковать? Мне приснилась
наша лаборатория.
Ива
Видеть сны в руку – ненаучно. Еще раз повторится – выгоню.
P.S. Надеюсь, я был не в белых тапках
Дэни
Фенилкетонурия – наследственное заболевание, связанное с нарушением обмена
веществ. 14
63
Эй, кто–нибудь, дайте, пожалуйста, двести крон до пятницы, а то у меня экзистенциальный конфликт и денег не осталось.
Докторант В
Деньги в долг усугубляют
проблемы экзистенции. Вкушайте пищу духовную. Что касается пищи земной – Доктор М
хранит в морозильнике за стопкой китов для КИР–типизации мороженые гамбургеры. До
пятницы продержитесь. А денег и сам не дам, и если узнаю,
что кто–то дал, накажу.
Доктор К
Да мне не себе, а девушке – на цветы.
Д–т В
Девушке можете подарить лабораторную герань. Она в горшке
и к тому же приспособилась выживать в таких условиях, что еще
вашу девушку переживет – как черепаха.
Дэни
Как девушка и эксперт, скажу честно: если ты ей подаришь эту
герань, ты ее (девушку) больше не увидишь.
С
Я подарил ей четыре культивационные фалконки15 с разноцветФалконка – слэнговое внутрилабораторное название больших пластмассовых
пробирок с плотно закручивающейся крышкой и шкалой объема содержимого. Нами
используется для культивации, изоляции и промывания клеток.
15
64
ными крышками. Под специи. Ей понравилось. Это даже лучше
цветов. У меня очень хозяйственная девушка.
Д–т В
Была.
Доктор М
Почему «была»?!
Д–т В
Фалконки использованные. Она поймет это как только снимет
крышку с любой из них. По запаху. По очень сильному запаху.
Доктор М.
Боже, наука разрушила мою личную жизнь :((
Д–т В
Личная жизнь возвращает вас науке! Выше голову – вас ждет микроскоп и восхождение на гору Ржип послезавтра. По–моему, это
блистательное будущее...
(без подписи)
Ну и в том же духе еще страниц пятьдесят. Для квикстепа завели
новый технический дневник, а эта тетрадь, исписанная десятком
почерков, с иллюстрациями и схемами – потому что иногда там обсуждаются новые идеи, проекты, и как добраться до лучшей пивнушки в Городе, уже подходит к концу, и, кажется, будет заменена
новой, ибо все в лабе уже привыкли, что «пойди–запиши–а–я–почитаю» стало универсальной формулой и ответом почти на все.
А теперь – еще немного о серьезном, которое имеет непосредственное отношение к нашей работе. На этот раз я вам немного
расскажу о костном мозге и пуповинной крови.
65
Клетки, от которых зависит жизнь
Не возникает никаких ассоциаций? Тогда я скажу, что сейчас мы
поговорим о стволовых клетках крови – об этой животрепещущей
и живо обсуждаемой всюду, включая самые что ни на есть далекие
от науки издания, проблеме.
Итак, откуда, вы думаете, у вас берется кровь? Вы режете пальцы, разбиваете коленки, позволяете удалить у себя аппендицит, а
некоторые при случае даже неосмотрительно подписывают сомнительные договоры этой красной водичкой из вен, а кровь – уникальнейший орган – продолжает самовосполняться, самовосстанавливаться и верой и правдой служить вам, выполняя массу уникальных функций, любая из которых жизненно важна для целостности и
благополучного существования вашего любимого организма.
А кровь берется из костного мозга. У маленьких детей этот мозг
находится внутри всех костей тела, у нас с вами, уже отползших
от детства на порядочное расстояние, костного мозга меньше, и в
крупных трубчатых костях, вроде бедренных, например, он заменен таким же точно жировым желе, какое многие любят вытряхивать из мозговой косточки, плавающей в домашнем борще. Но в
плоских костях, вроде лопаток, грудины и костей таза красный мозг
остается навсегда, если только не... Но о «не» – чуть позже.
Пока же, пойдемте–ка со мной внутрь лопатки. Преодолев костную оболочку, мы оказываемся в пространстве, наполненном пористой тканью – что–то вроде губки: масса переплетающихся нитей,
тончайших перегородок, волокон и все это пронизано многочисленными крохотными сосудами. И повсюду клетки очень разного вида,
потому что костный мозг – это детский сад и школа для будущих
66
компонентов крови. Начинается все со стволовых клеток – всеобщих предшественников, которые практически не дифференцированы и совершенно не специализированы, в норме никогда не выходят
за пределы костного мозга и могут дать начало любой линии клеток
крови. То есть, живет себе такая клетка, живет, не особо задумываясь о самоидентификации, но при определенных обстоятельствах
вдруг осознает, что она должна стать лимфоцитом, или эритроцитом или нейтрофилом, и начинается ряд делений, во время которых клетки, происходящие от той самой первой, стволовой, изменяются до неузнаваемости: старые рецепторы почти все исчезают
с их поверхности, новые вылезают, как грибы после дождя. С каждым делением меняется форма ядра, размер, содержимое дочерних клеток: например, могут появиться гранулы с токсичными веществами, которые при необходимости используются для переваривания бактерий.
Или, скажем, в случае с эритроцитами ядро постепенно исчезает вовсе, а все пространство клетки под завязку нагружается гемоглобином, способным связывать и отдавать кислород. Что же касается тромбоцитов – то это вообще не клетки на самом деле: сидит себе в костном мозге большая клетка–мегакариоцит, обхватив
всеми своими конечностями проходящий невдалеке сосуд, и время
от времени фрагменты конечностей отрываются и улетают в кровоток. Вот вам и тромбоциты. Но сама клетка–мегакариоцит образовалась все из той же стволовой клетки. Таким образом, в костном мозге резвится куча детворы и всяческой клеточной малышни, которая находится в процессе созревания и превращения в профессиональные клетки крови. В норме незрелым клеткам запрещено оказываться в кровотоке, а в костном мозге поддерживается тонкий баланс: ни одна из популяций кровяных клеток не угнетает и не вытесняет остальные, а деление и специализация происходят в строгом соответствии с законами природы и требованиями организма.
А теперь самое время обратиться к обещанному выше «не»: когда случается НЕнорма, называемая также лейкемией, или раком
крови. На самом деле, лейкемий известно несколько десятков – в
зависимости от того, какой вид кровяных клеток и на каком эта67
пе своего развития вдруг взбунтовался. Но суть всегда одна и та
же: ополоумевшие предшественники одного типа кровяных клеток
начинают неконтролируемо делиться, вытесняя из костного мозга предшественников всех остальных клеточных разновидностей,
сами выпадают в кровоток незрелыми, мутировавшими, не способными выполнять свои прямые обязанности и устраивают в организме эдакий праздник непослушания, который заканчивается весьма и весьма печально. Поэтому путь здесь один – уничтожать эти
клетки на корню, пока они не уничтожили своего хозяина.
Так что человек, заболевший лейкемией, проходит лечение, назначаемое в зависимости от типа и стадии болезни: химиотерапию
– прием лекарств, способных обрывать процесс деления клеток
(кстати, именно поэтому во время химиотерапии выпадают волосы: клетки волосяных луковиц – одни из самых быстро делящихся
в организме, поэтому прекращение их деления заметно в первую
очередь, правда, к счастью, они и восстанавливаются очень быстро), лучевая терапия – направленное облучение очагов патологического кроветворения, иммунная терапия – когда в организм больного вводят антитела – специальные белки, способные распознать
раковые клетки, и связавшись с ними, «натравить» на них иммунную систему организма.
Вот здесь наше отделение тоже пригождается лечащим врачам:
мы можем определить вид лейкемии, а это – решающий фактор при
выборе стратегии лечения. Как мы делаем этот нехитрый фокус?
Берем клетки от пациента, берем белки, которые называются моноклональные антитела и которые способны распознавать строго
определенный, характерный для той или иной опухоли вид клеточных рецепторов. Да не только распознавать, но и накрепко к ним
прицепляться.
А еще к такому антителу привязана молекула красителя – гламурно–розового, вызывающе–красного или какого–нибудь другого
впечатляющего цвета. И вот к клеткам крови пациента добавляется смесь таких разноцветных антител. Потом клетки как следует
выполаскиваются: все лишнее и не прилипшее к ним смывается, и
клетки прогоняются через любимый всеми нами и глубоко уважаемый аппарат – проточный цитометр, в котором куча лазеров. Их
68
свет отражается от утыканных окрашенными антителами клеток,
рассеивается, улавливается детекторами и анализируется. В результате на экране мы видим россыпь точек, некоторые из которых светятся гламурно–розовым, иные – вызывающе красным... Ну
и так далее, смотря что мы там понамешали. В итоге – по преобладанию тех или иных клеток можно сказать, какая из ветвей кроветворения вышла из–под контроля.
Во многих случаях невозможно провести «зачистку» от лейкемических клеток, не затронув при этом весь остальной красный костный мозг, поэтому врачи идут на сознательное полное уничтожение кроветворных клеток. Но уничтожить мало – нужно еще чем–то
заменить, потому что иначе пациент останется без иммунитета, а
также с нарушениями свертываемости крови и прочими неприятностями, справиться с которыми самостоятельно он не в состоянии. И единственным выходом из сложившейся ситуации является
заполнение опустевшей ниши новыми стволовыми клетками, которые можно взять из трех источников.
Первый – это донор костного мозга. И здесь можно либо пошерстить семью и родственников – потому что вероятность найти совпадения HLA среди кровных родственников выше, либо обращаться в международные регистры доноров костного мозга. И да позволено мне будет воскликнуть: люди, становитесь донорами костного мозга! Особенно, если у вас сложнопереплетенные этнические
корни – в последнее время появляется все больше пациентов с
редкими и необычными наборами HLA, для которых найти подходящих доноров очень сложно. Поэтому чем больше будет потенциальных доноров в регистрах, тем больше вероятность для каждого конкретного больного, что он все–таки получит в подарок жизнь.
Возможно именно от вас, читающего сейчас эту книгу.
Кстати, если вас мучают страшные сцены из «Скорой помощи»
и «Доктора Хауса», и вы думаете, что для того, чтобы взять у вас
стволовые клетки, вам непременно вгонят в кость вот–такущую
иглу, вы глубоко и крайне досадно заблуждаетесь: сейчас есть препараты, после введения которых стволовые клетки сами повылезут в некотором количестве из костного мозга в кровоток, и у вас,
как у обычного донора возьмут несколько десятков миллилитров
69
крови в пакетик. Вторым бредовым заблуждением является испуганное: «А вдруг у меня возьмут ВСЕ стволовые клетки, и мне самому ничего не останется?!» Такого быть не может. Доза препарата подобрана таким образом, что для стимуляции всех тех тысяч и
тысяч стволовых клеток, которые весело и беззаботно живут в вашем костном мозге, его попросту не хватит, и бОльшая часть этих
клеток останется там, где и была.
В общем, не жадничайте, пожалуйста, и не бойтесь: ничего страшного в донорствовании костного мозга нет, а жизнь кому–то спасти
не каждый день представляется случай, правда? К тому же, ведь и
вам однажды может понадобиться помощь... И кстати, теперь можно обратиться ко второму источнику стволовых кроветворных клеток. Это сам больной.
Дело в том, что некоторое время назад у очень деловых людей
нечуждых медицине возник вопрос: почему бы не предоставить людям возможность хранить свои стволовые клетки настолько долго, насколько им хватает денег? Вот вы, например, здоровый веселый человек со своими радостями и печалями, но ведь никто и никогда не может дать гарантии, что через год, два, десять любого из
нас не настигнет какой–нибудь страшный, ни по–русски, ни на латыни с первого раза не произносимый диагноз. Так почему бы не обеспечить себя здоровыми стволовыми клетками, которые идеально
вам подойдут на том простом основании, что они – лично ваши? Тем
более что все как нельзя просто: у вас производят забор стволовых клеток, их замораживают и укладывают в специальный контейнер. Сколько вы оплачиваете содержание контейнера, столько
ваши стволовые клетки в нем и хранятся, и в любой момент их можно без труда извлечь, разморозить и вам же влить, если вам вдруг
вздумается заболеть лейкемией. Впрочем, в то время, как в некоторых странах бум коммерческих банков стволовых кроветворных
клеток только начинается, в других уже звучат голоса в пользу запрета такого бизнеса на том основании, что стволовые клетки, взятые у больного в период ремиссии его заболевания, ничуть не хуже
тех, что взяты у данного человека в период полного здоровья.
Еще одним, все более входящим в моду источником кроветворных стволовых клеток, является пуповинная кровь, и новоиспечен70
ным мамам во многих акушерских центрах даже дарят плюшевых
медведей и прочие бесполезные штуковины в знак благодарности
за добровольный взнос в дело спасения больных. В этой процедуре
приятно то, что никто не травмируется даже крошечным шприцевым уколом: плацента и пуповина, которые отделяются при родах
и утилизируются как никому не нужный материал, отслуживший
свое, на самом деле – богатейший источник стволовых клеток. Поэтому кровь из пуповины откачивают и замораживают в герметичных пакетах, чтобы потом, при необходимости, влить ее подходящему больному, нуждающемуся в стволовых клетках. В некоторых
странах мама может, опять же, воспользоваться услугами коммерческого банка пуповинной крови, который будет хранить клетки исключительно для ребенка, из чьей пуповины они были извлечены.
А напоследок снова немного о нас: наша лаборатория умеет
определять набор пяти пар HLA антигенов у донора и реципиента и на основании этого подтверждать их совместимость, отвергать ее и даже предполагать осложнения, если совместимость неполная. Кроме того, мы типируем кровь для банка пуповинной крови и новичков, подавших заявку на включение в регистр доноров
костного мозга.
Вот такая у нас работа. Впрочем, как совсем несложно догадаться, к лабораторной стороне вопроса любых трансплантаций имеют
отношение не только иммуногенетики, но и целый ряд других людей с пробирками: круглыми сутками биохимики принимают на анализ кровь и мочу, иммунологи гремят своими элизами16, а микробиологи, радостно бормоча утешительные и ободрительные нежности,
неутомимо высевают на чашки Петри микробы. Вот как раз с микробиологами – нашими ближайшими соседями – у нас и вышла нешуточная война.
ELISA – биохимический тест с широчайшим спектром диагностических возможностей.
16
71
А ля гер ком а ля гер
И началась она с того, что микробиологи повадились таскать у
нас большие пятидесятимиллилитровые пластмассовые пробирки
при полном попустительстве своего завотделением Доктора С, который, несмотря на аристократическое происхождение (серьезно,
его прапрапра владели когда–то замком в центральной Чехии и от
жен сбегали исключительно в крестовые походы), англофильство,
корсарскую бородку и тонкую, чуть усталую улыбку, которая разит
женщин наповал, деньги считать таки умеет. И еще лучше умеет их
экономить за чужой счет. Хотя на самом деле, конечно, микробиологам было просто лень оформлять отдельный заказ на пробирки.
Доктор К очень быстро вычислил, куда исчезают ресурсы отделения иммуногенетики, но никому ничего не сказал, а просто взял
штук десять таких пробирок, тщательно промазал суперклеем резьбу на крышках и оставил герметично заклеенную посуду на видном
месте – эдакий вежливый намек. Пробирки исчезли, а потом снова
появились, причем непотребно грязными, потому что дерзкие микробиологи сначала отрезали у них донышки, потом вырастили в
пробирках какую–то дрянь, а потом запаяли донышки обратно. На
нетронутых крышках всех пробирок были аккуратно нарисованы
смайлы. Доктор К расценил это однозначно – нам объявили войну.
Через пару дней с доски, на которой размещены портреты сотрудников всего лабораторного отсека, исчезла фотография Доктора С. Куда она исчезла было совершенно ясно, потому что на ее
месте обнаружился портрет Мечникова весь в дырках и с пририсованным в районе макушки яблоком. Как раз тот самый портрет, в
72
который Доктор К имел до сего момента обыкновение бросать свои
обожаемые ножи, когда бывал не в настроении.
Доктор С в долгу не остался: из уст в уста по отделению микробиологии расползлась настоятельная рекомендация варить питательные среды для микробов при отключенной вытяжке. Как известно, любая система вентиляции, оставленная без присмотра,
работает в соответствии с законом подлости – то есть доставляет дым и запахи туда, где их меньше всего ждут, например, к нам в
комнату отдыха, где люди, на минуточку, не только пьют кофе, но
вкусности едят, поэтому жизнь в нашем отделении превратилась в
ад. Микробиологам–то наплевать, они, во–первых, к этому амбре
привычны, во–вторых, респираторы им положены по долгу службы,
а вот мы очень быстро научились отличать понедельник от среды и
четверг от пятницы по запаху. Причем в среду все норовили взять
выходной, потому что по средам эти изверги варили какой–то особо ядреный бульон с добавлением, судя по всему, рыбьих останков,
тухлых яиц и иприта (на факте присутствия последнего компонента настаивал наш лаборант, в армейской юности увлекавшийся отравляющими веществами).
Дэни в тщетной попытке предотвратить всеобщее бегство, мужественно встал под вентиляционным отверстием:
– Ну и что? Ну пахнет немножко, но так ведь это – питательные
среды! У нас теперь и воздух питательный и наверняка полезный
– можно экономить на еде и витаминах! Освежает и оздоравляет!
– говорил он с наигранной бодростью, демонстративно вдыхая то,
что выползало из вентиляции, – вот я дышу и мне ничего, – продолжал он, медленно зеленея, – уже и придышался совсем...
А потом вдруг с отчаянным криком «Идите же, наконец, работать!!!» – кинулся в сторону туалета, и до вечера его больше никто
не видел.
Доктор К призвал к труду докторантов. Несчастные докторанты, рыдая и выкрикивая непечатное, сначала заткнули все отдушины и вентиляционные щели, потом плюнули, скинулись, и со своих грантов заказали респираторы на всех. Когда микробиологи увидели нас в респираторах, они поняли, что эта битва проиграна. Доктор К даже расщедрился докторантам на выходной.
73
Несколько дней прошли в напряженном бездействии. (Кстати,
крохотное техническое пояснение: ключи от всех дверей в обоих
отделениях абсолютно одинаковые, так что недоступных территорий в принципе не существует, что с одной стороны облегчало во
время военной кампании наступательные движения, с другой стороны затрудняло оборонительные маневры.)
И вот однажды, когда мы немного поутратили бдительность, в
дивный утренний час, когда Эос, цепляясь розовыми перстами, карабкалась на небосклон, когда Доктор К уже покинул свой горячо
любимый стул на колесиках, а остальные еще не огласили лабораторию шумными взаимными приветствиями, микробиологи проникли
на нашу территорию. Их план был коварен и дьявольск: насобирав
по торрентам двадцать семь альбомов кантри и чешских национальных песен, они залили все это на компьютер Доктора К, аккуратно
переименовав все песни в соответствии с докторовыми плей–листами, особенно обращая внимание, чтобы самые разухабистые образчики народного и полународного творчества получили имена наиболее достойных произведений мировой классики. На следующее утро
Доктор К, привыкший начинать день Игги Попом и Металликой, с
воем пронесся по коридору, а вслед ему гремели из кабинета удалые
чешские частушки про какую–то грушу произрастающую в широком
поле и милого, ускакавшего на коне черт–те куда.
«Да, послушал, называется, музычки,» – говорил Доктор К брезгливо, прохаживаясь напротив своего кабинета, в который он наотрез отказался заходить до тех пор, пока докторанты не поклялись
на анализе крови, что вылизали от меломерзости всю машину, вернули на место металлику, иггипопа, баха и прочих и продезинфицировали корзину.
Обдумывая план мести, Доктор К решил воспользоваться всеми
грязными приемами своего достопочтенного коллеги сразу: он тоже
проник на территорию противника, он тоже бил по самому больному месту. Его действия основывались на двух простеньких и, казалось бы, не связанных между собой фактах. Факт первый: микробиологи, наварив питательных сред, которые представляют собой
желе, разлитое по чашкам Петри, хранят их в холодильнике, расходуя запас по мере надобности. Когда чашки засевают микробами,
74
их выставляют на ночь рядами по двенадцать штук на столе у батареи – потому что чашек много, термостатов на всех не напасешься, а микробам, чтобы расти, нужно тепло. Факт второй: Доктор
С, как уже говорилось, англофил, причем оголтелый. Он прожил
в Англии десять с половиной лет (рассказывая об этом всем желающим, он никогда не забывает про половину) и прекрасно говорит по–английски, более того, его коробит малейшая неточность в
формах английских глаголов, он морщится, услышав чешский, русский или, боже упаси, американский акцент в речи собеседника, он
вставляет через слово на третье англицизмы или просто англоподобные конструкции, нарушая журчание чешских фраз.
И вот, Доктор К в течение недели, как только заканчивается каждый рабочий день, уводит у микробиологов по несколько чистых чашек Петри с питательными средами, и сначала забивает ими весь
наш холодильник, потом колдует над ними и никого не подпускает
к термостату. И, наконец, в одно прекрасное утро он вытаскивает
стопку своих чашек, относит их на вражескую территорию, и все
чашки на микробиологическом «культивационном» столе подменяет своими. А спустя час с наслаждением слушает вопли и ругательства, доносящиеся от соседей. Сбежавшиеся на шум в отделение
микробиологии видят следующее: вокруг стола вкругаля мечется
Доктор С, разом утративший всю свою вальяжность, и размахивает
руками, а на столе – ряды чашек Петри, на которых заботливо выращенная плесень складывается в кривые, но читабельные слова:
«helow! Tzisiz Big brozer. I am wotching yu, men, rimemberrr zet!!!» Задыхаясь от хохота, все разбегаются, когда Доктор С начинает швырять чашки в корзину.
На следующий день уже Доктор К мечется вокруг телефона и на
чем свет стоит ругает изобретателей е–майла, потому что телефон
разрывается от звонков, а ящик завален письмами. И после короткого расследования выясняется, что кто–то из микробиологов случайно слышал, уж не помню чью, неумную фразу про гадание по геному. И натурально написал на одном из оживленных чешских девочковых форумов что–то вроде: «Девочки, мне тут по ДНК судьбу
предсказали!!! сбывается все!!! по работе уже повысили. Начальник заваливает цветами. Друзья подарили йоркшира. Жду принца
75
на белом Ланд Крузере – обещали не позже четверга!!!» и на возбужденные вопросы софорумниц, где водятся такие кудесники и
раздают такие чудеса, даны все до единой координаты Доктора К.
И Доктор К сначала терпеливо втолковывает, что все ошибка, потом пытается не брать трубку, потом берет и грубит, а потом начинает объявлять всем желающим, что расплатой за гадание на геноме является скорая смерть. «Вот та, которая это написала, как
раз сегодня утром и умерла. Да, скончалась лично у меня на руках
и в страшных муках».
– Ну, косяк технологии, – разводит он руками в ответ на робкие
стоны ужасающихся, – ДНК это же еще так слабо изученная область: гены, протеины, интерфероны, знаете ли, – сыплет он на
головы легкомысленных принцессок замогильным голосом умные
слова, и те соглашаются, что таки да, знают. – Но мы работаем над
этим! – утешает их Доктор К. Вечером запись исчезает с форума.
Ночью Доктор К меняет во вражеских микроскопах все лампочки с нормальных на красные, микробиологи растерянно и недоуменно смотрят утром в окуляры, видят странное и только спустя сорок минут до них доходит, в чем дело. На следующий день
у Доктора К в качестве скрин–сейвера появляется бегущая строка «А Прохазка–то успел раньше!», намекающая на историю полуторамесячной давности, когда пан Профессор Прохазка опередил
Доктора К с публикацией статьи.
Обстановка, очевидно, накалялась бы и дальше, но нас всех
спас безвестный повар из институтской столовой – то ли суп его
оказался густ, то ли кнедлик недопечен, но только в самый разгар войны Доктор С однажды подавился на глазах у Доктора К, и
Доктор К, движимый чувством долга, любовью к ближнему своему и смутными воспоминаниями о клятве Гиппократа, изо всех сил
шлепнул Доктора С по спине.
Откашлявшись, Доктор С сказал, утирая слезы:
– Благодарю вас, мне уже лучше!
– Вы знаете, а мне тоже! – с энтузиазмом откликнулся Доктор К,
– пойдемте–ка к нам пить кофе.
Это был первый и последний диалог между Докторами за всю
историю скоротечной войны. Далее последовало братание отделе76
ний за кофе, а еще далее Доктор К заказал от щедрот душевных
из своего гранта три упаковки больших пятидесятимиллилитровых
пробирок для отделения микробиологии, договорившись с отделом
доставки, что на каждой коробке они напишут красным маркером
«helow! Tzis iz Big brozer. I am wotching yu, men, rimemberrr zet!!!»
77
Веселый автобус
Если вы полагаете, что жизнь вообще и научная мысль в частности кипит, шипит и пенится исключительно в нашей лаборатории
и прилегающих к ней окрестностях, то этот мой рассказ послужит
безоговорочным доказательством обратного.
Немногие знают, что бегает по одному из районов Праги веселый
автобус. Точнее, про автобус–то знают, отчего же не знать, он ведь в
расписании указан под совершенно конкретным номером, но вот о
том, что от станции метро Будейовицка до конечной своей остановки и в обратном направлении этот самый автобус превращается в
веселый, знает от силы сотня человек, плюс те редкие очумевшие
пассажиры, которые однажды попадают в него случайно и больше
стараются не попадать.
Маршрут этот заканчивается у грандиозного комплекса микробиологического института Академии Наук Чехии, а продолжается
нашим институтом. В результате, до метро в нем едет куча–мала
ученых–естественников, и почти каждая поездка превращается в
трогательную смесь научной конференции и посиделок старинных
знакомых. Не далее, как в пятницу мы с Доктором К и Солнечным Л
ехали благословенным маршрутом к метро, и выглядело это так.
Доктор К, вступив в автобус, объявил:
– Коллеги, добрый вечер, можете не вставать, я еще не настолько стар, чтобы уступать мне место. Я со скромным изяществом постою в уголке. Но напоминаю, у меня отличная память на лица.
Бакалавры и магистры (а их в салоне человек шесть) поднимаются с мест и жестами приглашают нас сесть, докторанты и постдокторанты (их больше, чем студентов, потому что они все уже на78
учились уходить с работы только после третьего пинка вахтера)
улыбаются во весь рот и продолжают сидеть.
Вредный голос из передней части салона:
– Самый старый тут я. И я уже с комфортом сижу, а ты мне до сих
пор докторанта не вернул.
– И не верну, – невозмутимо отзывается Доктор К, взгромождаясь на сидение, как на трон, и приглашая нас с Л последовать его
примеру. – Он потерялся. Я его отправил в Голландию антителами
заниматься, а он увлекся секвенированием микросателлитов, заметьте, даже не на шестой хромосоме. Вы воспитали предателя!
– Неправда! – возмущается вредный голос, – докторант Грушек
просто очень увлекающийся человек, – однажды он у меня отпросился на три месяца в отпуск. Знаете зачем?
Автобус затаивает дыхание.
– Он увлекся квазарами! – торжествующе говорит голос из передней части салона, – и пока не перелопатил всю литературу о
них, на векторы и трансфекты смотреть не мог – говорил, тошнит.
Насмешливый голос откуда–то из середины:
– Что, в его микроскопе случайно отразилось звезное небо, как в
колодце?
– В ученом должно быть благородное безумие, – заявляет Солнечный Л, – я, например, живописью увлекаюсь. Абстрактной.
– Я помню, – откликается скрипучий голос тоже откуда–то спереди. – Вы еще на гистологии таких уродов вместо клеток в тетради рисовали, что они мне снились по ночам, и только благородное
сострадание к вашим родителям помешало мне на экзамене поставить вам неуд.
– Профессор Прохазка! – радуется Л, – я так давно вас не видел!
Как ваши дела?
– Скверно, – отзывается Профессор Прохазка (строго говоря, Л и
сейчас его не видит – профессор совсем маленького роста, особенно когда сидит). – Нынешние студенты рисуют еще хуже вас, а для
того, чтобы выдавать свою бездарность за стиль им не хватает вашего кругозора и вашего нахальства.
– Зато у профессора статья новая вышла в Transplantation, – говорит счастливый девичий голос совсем рядом с нами.
79
– Новотная, не подлизывайтесь, – строго одергивает ее Профессор Прохазка, – на завтрашней пересдаче это учтено не будет.
– Не трожь девочку, – это опять вредный голос спереди, – она у
меня таких мышей с муковисцидозом вырастила – куда там этим слабакам из Геттингена. Если Грушек не вернется и если ты ей завтра поставишь зачет, – я ее к себе возьму диплом писать. (Раздается счастливый девичий вздох.)
– Да бросьте вы о чепухе! – гудит бас из середины, – лучше вот
что мне скажите: у меня больной, мы ему почку позавчера утром
пересадили, антител нет и не было, иксэм чистый, ишемия минимальная – часа три, почему функция трансплантата отложенная?
Доктор К прикрывает глаза:
– Доктор Славик, у вашего больного на биопсии – клеточное отторжение, я только сегодня показывал студентам – хрестоматийный образец. Поправьте терапию и наберите мне, пожалуйста, пару
пробирок крови, там у него очень любопытно популяции Т–лимфоцитов разделились.
80
– Спасибо, – басит нефролог, – А когда Бавария играет? Сегодня?
– Идите к черту со своим футболом, – напористый женский голос
тотчас за нами, – Доктор К, почему до сих пор не сдан финансовый
отчет за прошлый квартал? Почему вы опять превысили расходы
по грантам, и почему вас не бывает на рабочем месте, когда я пытаюсь до вас дозвониться?! Кстати, Доктор Славик, вас последние
два пункта тоже касаются.
– Моя королева, – отзывается Доктор К, – разве вас не предупреждали, что любовь и наука не считают денег? Тем более их не считает любовь к науке. А мое отсутствие – чистая случайность (ага,
конечно, и это не Доктор К сделал нам внушение, что тому, кто
сдаст его пани Шульцевой – нашему главбуху, он лично отрежет все
пуговицы на халате и рукава. Возможно даже с руками). – Поведение же Доктора Славика я считаю возмутительным. Хотите, вызову его на дуэль? В качестве оружия предлагаю пипетки.
– Кстати, о дуэлях. У меня вчера две крысы подрались, – печально говорит кто–то с задней площадки.
– Ну и что? – интересуется вредный голос спереди.
– Да ничего, только мы–то их выводили как крыс с пониженной
агрессивностью.
– Не расстраивайся, – успокаивает другой печальный голос, –
вот у меня контрольная группа кроликов сдохла. А все почему?
Микробиологи думали, это свободные кролики и на них никто не
работает, ну и накормили их. Из пробирки. – в голосе отчетливо
слышны слезы.
– Это злобная инсинуация! – кричит кто–то одышливый, – Как
представитель отделения микробиологии я отрицаю выдвинутое обвинение.
Голос главбуха:
– За кем числятся кролики, и как их будут списывать?
Чей–то обеспокоенный тенор:
– Да погодите вы списывать! Это не опасно для людей – то, чем
этих кроликов там накормили?
Происходит какое–то движение в двух частях салона – похоже,
от того, кто говорил о кроликах и от микробиолога попытались отодвинуться соседи.
81
– Не опасно, – откликается ехидный голос, – микробиологам,
слава богу, грант на изучение Эболы в прошлом году не дали, и
они по–прежнему занимаются возбудителями кишечных инфекций у младенцев. Так что в крайнем случае весь институт пронесет. Как младенцев.
– Ну и что? Это тоже очень важная тема, – возмущается микробиолог. – Мы и до Эболы доберемся!
– Главное, чтобы Эбола не добралась до вас, – парирует ехидный голос.
– А знаете, я вот тут еду и думаю, – мечтательно говорит кто–то,
если взять макрофаги и инкубировать их сначала с эпителиальными клетками, а потом на мембране. Потом быстренько супернатант
в тризоле растворить, заморозить...
– Эй, уступите кто–нибудь место девушке с макрофагами, – басит Доктор Славик, – это ж у нее бред уже! Совсем загоняли человека! И в автобусе о работе думает.
– Никакой не бред! – возмущается профессор Прохазка.– Девушка, к сожалению, не узнаю вас по голосу, вы ко мне зайдите завтра
утром, обсудим подробности эксперимента, очень хорошая мысль!
А вы, коллега, если не заметили, то мы тут все немного того...гм...о
работе бредим, пользуясь вашей терминологией.
– Да ладно вам, – смотрите какая интересная статья о язвенном
колите, – раздается еще один голос сквозь громкий шелест страниц.
Оставшиеся пять минут автобус, затаив дыхание, слушает выдержки из статьи, изредка прерывая докладчика меткими замечаниями по делу. Простые пассажиры боязливо жмутся к дверям,
глаза у них медленно лезут на лоб. Так что будьте бдительны: садясь в наш автобус, вы значительно повышаете свои шансы наслушаться рассуждений о тонкостях ангиопластики или гнойных
осложнениях постоперационного периода, причем порой с такими
подробностями, что это вполне может испортить вам вечер, а келоидные рубцы и грануляции, и вторичное натяжение будут еще
долго тревожить ваши сны.
82
***
За то время, что я катаюсь счастливым маршрутом, у нас было
три относительно постоянных водителя, и не рассказать о них, наверное, будет несправедливо. Вообще–то водители все время меняются, и сам черт ногу сломит в том, как распределяются их дежурства и расписания, но, видимо, есть какие–то способы с относительным постоянством попадать за руль одного и того же автобусного номера, потому что этим троим подобный фокус удавался.
Сначала возить нас стал Пан Новак. Он был добр, улыбчив и
усат. Еще он страдал приступами желчнокаменной болезни, и его
всем научным городком уговаривали прооперироваться. Бывало,
вплывет Доктор Славик в передние двери, перегородит все своей
широченной спиной, и пока остальные, ропща, загружаются в автобус через оставшиеся входы, он густым басом вещает:
– Пан Новак, за истекший период статистика по операциям на
желчных пузырях улучшилась еще на полпроцента. Вероятность
осложнений минимальна, меж тем как люди, не прооперировавшие
свой омерзительный, раздувшийся от желчи, темно–зеленый от гноя
пузырь, имеют стопроцентные шансы получить осложнения... Приходите ко мне, я вас без очереди лично прооперирую! (Надо сказать,
это – колоссальная честь, потому что виртуозы из трансплантологической бригады до таких земных вещей как желчные пузыри обычно не опускаются.) Пан Новак загадочно улыбался в пышные усы:
– Спасибо, пан Доктор, я уж как–нибудь сам, травками...
– Нет, вы видели этого гомеопата?! – возмущался Доктор Славик и слово «гомеопат» звучало так, что сразу было понятно – это
самое жуткое из ругательств, известное Доктору Славику, – он будет дома лечиться! А потом Славик будет его спасать! Славик потом будет ему промывать его гангренозный кишечник и молиться
богу, чтобы все обошлось! Эй, коллеги, кто–нибудь, скажите этому
гомеопату, что так приличные люди не поступают!!! – Доктор Славик темпераментен совсем не по–чешски и очень легко впадает в
ярость. Его начинали всем автобусом уговаривать и увещевать, что
живут же люди и с камнями в пузыре, и что вообще, пациент имеет право выбора, не силком же его тащить на операционный стол.
83
Такие автобусные скандалы повторялись регулярно и повлекли
за собой любопытный побочный эффект: увеличилось количество
обращений к нашим хирургам по поводу хронической желчнокаменной болезни. Буквально косяком пошли вдруг женщины (чего уж
там, слабый пол действительно более восприимчив к проповедям
и пропаганде, может, оттого и живут его представительницы дольше, чем их гендерные оппоненты) без признаков обострения желчнокаменной болезни, но твердо намеренные избавиться от нее
«пока, не дай бог, гангрены не случилось, или каких других осложнений». Выслушав эту мотивировку в десятый раз, Доктор Ш – специалист на все руки, отвечающий за амбулаторный прием пациентов с намеками на хирургию и не раз бывший свидетелем энергичных проповедей Доктора Славика, вызвал последнего на серьезный разговор.
– Это, конечно, прекрасно, что вы ведете пропагандистскую деятельность и агитируете за раннее обращение к хирургам в случаях запущенной желчнокаменной болезни, – сказал он, – но надо
же и совесть иметь! Отправляйтесь проповедовать в другой автобус, – он на мгновение задумался, – или вот, к примеру, восемнадцатый трамвай – отличный маршрут и ходит мимо Стрешовицкой
больницы!
Впрочем, остановило Доктора Славика на его пути гуманиста и
спасителя пана Новака совсем другое, а именно – его собственная желчнокаменная болезнь. Пережив приступ острого холецистита, Доктор Славик от мысли об операции почему–то шарахнулся, как черт от ладана, хотя коллеги, разумеется, предложили ему
всю возможную помощь и сочувствие, сел на диету, пришел в себя,
и спустя некоторое время завел традицию раз в полгода нарушать
эту диету по полной программе – за пивом и кнедликами в компании пана Новака, называя это «пойдем, прогуляем наши желчные».
Но не более раза в полгода – все остальное время и Доктор Славик, и пан Новак строго блюдут себя и аккуратно по часам пьют
травки – один за рулем, другой – в ординаторской.
84
***
Второй водитель – Марек – был малый лет тридцати, застенчивый и скромный, правда, внимание на него обращали все равно – из–
за огненно–рыжей шевелюры, которая пушистым шаром (да, да кудри у него стояли дыбом, как иглы на гамлетовском китоврасе) колыхалась за водительским стеклом, заставляя людей в соседних и
встречных машинах невольно оборачиваться вслед ведомому им автобусу – кстати, водил он великолепно – никто не умел так мягко тормозить и так спокойно обходить на повороте, казалось бы, более проворные легковушки, как это умел Марек. Он появлялся за рулем нашего маршрута довольно редко, и был совсем не разговорчив до того
памятного дня, когда в закрывающиеся двери автобуса влетела Габи
– лаборантка из отделения микробиологии. Запыхавшаяся и вымокшая под дождем, она, привалившись спиной к стеклу, отделяющему водительскую кабину от салона, стала обеими руками стряхивать
воду с плаща. Как известно, прислоняться к этому стеклу нельзя, и
у водителей автобуса ваша спина, загораживающая обзор салона, а
заодно и задний вид на дорогу, вызывает, мягко говоря, очень сильное раздражение. Более бурную реакцию может вызвать разве что
ваша же физиономия, загораживающая все то же самое.
И вот, Марек, задраивший двери и приготовившийся продолжить
движение, вдруг обнаружил, что в половине его хитроумных зеркал,
маячит одна и та же спина в алых складках болони, по каковому поводу выразил возмущение, но так тихо и деликатно, что Габи пришлось резко обернуться и спросить «А?». Понимаю, не очень содержательно, и совсем неромантично, но, во–первых, вся романтика
произрастает обычно из самого прозаического начала, а во–вторых,
так оно и было на самом деле, Доктор К – свидетель. Даже будучи
подвергнут нашими лаборантками допросу с пристрастием, он настаивал, что Габи не заговорила вдруг цитатой из «Ромео и Джульетты»,
а ограничилась самым обыкновенным «А?».
Впрочем, этого оказалось достаточно, чтобы любовь – о боги,
боги, она–то еще, оказывается, живее всех живых, и не утратила
привычки выскакивать из–за угла – настигла их в ту же секунду и
накрепко приложила из трепетные души друг об друга. Оставшую85
ся часть пути, как рассказывал позже Доктор К, заинтригованный
любопытным феноменом, Марек проделал практически не глядя
на дорогу.
Судя по всему, со стороны автобусного парка эта история вызвала ничуть не меньше сочувствия, понимания и покровительственной нежности, чем с нашей, потому что с тех пор Мареку
каждый день уступали наш маршрут, причем именно тот, что останавливается у клиники ровно в пять. Каждый день в это время,
нетерпеливо притопывая ножкой, автобус на остановке поджидала Габи. С нашей стороны нежность и сочувствие проявлялись
тем, что все старательно кучковались на задней площадке и делали вид, что их страшно интересует вид из окон, беседа о погоде или, на худой конец, грязные разводы на полу. Кроме того, в
автобусе резко повысилось количество увлеченно читающих людей – просто какая–то изба–читальня на выезде, причем ничто не
могло заставить деликатных пассажиров оторвать взгляд от книги: протискивались на заднюю площадку и выходили с нее – тоже
сосредоточенно читая.
Спереди оставались только непосвященные «случайные»
люди, которые, впрочем, тоже через пару остановок начинали
вдруг проявлять повышенный интерес к заоконному пейзажу, а
то и вовсе, весело перемигиваясь с остальными, перебирались
на заднюю площадку, чтобы уткнуться через плечо в чью–нибудь книгу. А счастливая пара, ничего не замечая, оставалась
ворковать, он – вполоборота за рулем, она – что–то чертя пальцем по белому облаку, остающемуся от ее дыхания на водительском стекле, к которому нельзя прислоняться.
Третий персонаж пасторали был тоже практически неизменен,
хоть и несколько неожидан: пан Профессор Прохазка. Еще в самом
начале романа пан Профессор, наслышанный о происходящем,
как–то раз вошел в тот самый автобус. Деликатность боролась в
нем несколько секунд с застарелым артритом, который требовал
немедленно сесть и любопытством, которое требовало пищи. И
тогда пан Профессор сел на самое переднее сиденье и со словами: «Воркуйте, дети мои, я глухой!» – демонстративно вынул из уха
слуховой аппарат.
86
Так что если в каждой истории любви должна фигурировать какая–нибудь птица, чтобы осенять крылами и все такое, то этим ребятам достался не дурацкий белый голубь, а старый мудрый глуховатый ворон, пусть и в странном человеческом обличье.
Впрочем, пан Профессор Прохазка не был бы Профессором
Прохазкой, если бы не обеспечил себе приток информации по
интересующему его вопросу: он всегда устраивался так, что в
водительском зеркале заднего вида благодаря мощным очкам,
отлично видел лица обоих влюбленных, и легко читал по губам
(все–таки не первый год глух наш профессор) все их разговоры,
лишь в самые деликатные моменты отворачиваясь к окну или
прикрывая свои черепашьи глаза. Поэтому никто даже не удивился, когда в лабе раздался звонок, и Профессор Прохазка сказал Доктору К растроганно подрагивающим голосом :
– Мальчик мой, тут такое дело, я только что из автобуса, там
Марек Габи предложение сделал, начинайте собирать деньги на
серебряные ложки. Только не говори никому, они решили не афишировать.
Надо ли говорить, что молодые были крайне изумлены, когда
однажды утром в автобус ввалилась толпа с шарами, цветами и
подарком. А уж как удивлялись утренние пассажиры! Профессор
Прохазка, кстати, и стал крестным отцом первенца Габи и Марека,
и, по слухам, он уже преследует едва научившееся ползать совершенно рыжее дитя, сказками из жизни своих любимых золотистых
стафилококков.
87
***
Третий водитель этого пылесоса под названием «наш автобус»,
лопоухий крепыш Янек, не поступивший после школы в институт по
каким–то грустным семейным обстоятельствам – кажется, у него
кто–то тяжело болел, и вынужденный зарабатывать себе на жизнь
вождением автобуса, продержался у нас не очень долго – до следующего учебного года, потому что заразился. Заразился в самом
лучшем смысле этого слова. Как–то, месяца за три до начала вступительных экзаменов в высшие учебные заведения, Доктор Славик вошел в автобус, решительно проследовал от задних дверей
вперед и, привалившись к водительскому стеклу, в свойственной
ему бесцеремонной манере сказал:
– Ну и чего? Ты кем быть–то собираешься? Ты же умный парень,
по ушам видно, не всю же жизнь за рулем куковать. Ты поступать–
то куда–нибудь думаешь?
– Думаю, – робея признался Янек и от растерянности забыл закрыть одну дверь, так что из нее чуть не выпала какая–то старая
пани, в последний момент подхваченная внимательно прислушивавшимся к разговору Доктором К.
– Думаю, думаю, – передразнил Доктор Славик, – чего думать,
тут действовать надо! Небось в инженеры собрался, – после секундной паузы заметил он с легкой брезгливостью.
– Не–а, – мотнул Янек головой, и уши его запылали пуще прежнего.
– Что, в экономисты? – уже с нескрываемым отвращением молвил Доктор Славик.
– Нет,– сказал Янек, и, затормозив машину у следующей остановки, собравшись с духом обернулся к Доктору Славику, чтобы
посмотреть ему в глаза.
– Я как вы хочу! – выпалил он. – Врачом!
– Чего? – возопил Доктор Славик так, что все присутствовавшие
в салоне сильно подались вперед. – Да ты хоть понимаешь, что это
шесть лет в институте, не поднимая головы, а потом годы и годы адской работы?! Ты понимаешь, что у тебя не будет ни личной жизни,
ни даже выходных, чтобы дух перевести? – и после секундной па88
узы привел самый убийственный на его взгляд аргумент: – В меде
иногда даже поесть некогда, будешь голодный сидеть над анатомией пищеварительного тракта!
– Ну и что, – тихо, но твердо сказал Янек. – Я решил уже, и даже
на экзамен уже записался, вот, – и он достал из нагрудного кармана потрепанный конверт, в котором лежала официальная бумага, оповещающая, что через три месяца, такого–то числа, там–то
и там–то состоятся вступительные экзамены на первый медицинский факультет Карлова университета, и пана Я. Кубичка ждут на
оном экзамене с нетерпением.
Доктор Славик повертел конверт в руках, поднес к глазам, потом отодвинул как можно дальше и внимательно рассмотрел бумагу. Потом смущенно кашлянул:
– Тут вот какое дело, я думал, ты сам не решишься, – и он достал
из кармана точно такой же конверт, – ну и подал заявление от твоего имени. По ушам же видно, что ты наш человек, – немного виновато пояснил он (и это был первый и последний раз, когда шумного
Доктора Славика видели с виноватым выражением лица). Янек облегченно вздохнул и заулыбался, и весь автобус вторил ему.
Но гармония длилась недолго: буквально на следующий день
Доктор Славик появился в автобусе с тощим молодым человеком в
очках на одной дужке, к которой был вокруг головы привязан шнурок, заменяющий вторую дужку.
– Вот, – Доктор Славик гордо хлопнул новичка по плечу, – вот! – и
торжествующе обвел взглядом автобус, – пан Профессор Петржелка, прошу любить и жаловать! Пан Профессор вертел головой на
тонкой шее, хлопал глазами, с крайне изумленным видом и комкал
в руках шарф. Автобус мгновенно разделился на тех, кто ничего не
понял, и тех, кто восхитился. Потому что пан Профессор Петржелка был на тот момент самым молодым профессором и самым многообещающим ученым на кафедре химии, живой, можно сказать,
легендой (сейчас, он, кажется, работает в Торонто над каким–то
полусекретным проектом).
– Надо же, – шепнула мне Ива, – а Л говорил, что Петржелка –
лучший лектор в институте. Быть того не может, ты только посмотри на этого цыпленка в очках.
89
Я хихикнула, потому что сравнение было удивительно точным
– цыпленок и цыпленок, не хватало только легкой желтухи, чтобы
сходство стало полным. Доктор Славик на следующей остановке
постучался к Янеку в стекло.
– Эй, коллега, – позвал он, – смотри, кого я тебе привел! Лучше
Пепы17 тебя никто к вступительному по химии не подготовит.
Пепа меж тем деликатно показался из–за плеча Доктора Славика и протянул руку в окошко для денег:
– Очень приятно. Петржелка. – сказал он так тихо, что скорее
можно было угадать сказанное, чем услышать. Янек растерянно,
но крепко пожал ему руку.
– Я так понимаю времени у тебя нет, а Пепа тут недалеко живет. Мы договорились, что он через день будет проезжать с тобой по маршруту. Ну, чтобы ты без отрыва так сказать от производства химию изучал. И ему полезно прогуляться, а то сидит целыми днями дома один как сыч, в сети ковыряется, а тут общение, свежий воздух. Особенно если встать у форточки, вот тут,
– и он подвинул Пепу под приоткрытый автобусный люк. Оглядел растерянного пана Профессора и на всякий случай строго
добавил: – Только в дождь туда не вставай. Ну, правда я хорошо
все придумал?
Янек смотрел на Доктора Славика из–за своего стекла с ужасом,
Пепа – беспомощно и с еще бОльшим изумлением, чем прежде.
Но – приспособились. А пойди не приспособься, когда Доктор Славик трижды в неделю катался с ними, взяв операцию по подготовке Янека к вступительным экзаменам под личный контроль. После
завершения маршрута он тащил своих юных друзей в ближайшую
от автопарка тихую пиццерию и кормил пиццей за свой счет, пока
они еще часа два распутывали хитросплетения химических взаимодействий. Постепенно Янек, который все по тем же темным семейным обстоятельствам не мог заниматься дома, втянулся и научился
виртуозно делить свое внимание между дорогой и химией. Втянулся и Профессор Петржелка, он освоился на передней площадке и
действительно оказался прекрасным лектором – в ту весну многие,
17
Пепа – распространенное в Чехии сокращение имени Иосиф.
90
заслушавшись, проезжали свою остановку, потому что пан Профессор царил и восхищал: глаза его
наполнялись огнем, худые
плечи приподнимались,
подбородок выпячивался вперед, очки на тонком
носу подрагивали и все
время норовили съехать
на сторону.
– Как ты не понимаешь? – метался он по пятачку на передней площадке, обращаясь к Янкову затылку, – Да ты
и не слушаешь совсем!
– возмущенно стучал он в стекло, и тут же отвлекался, к примеру, на входящую в автобус старушку, выхватывал у нее сумку, отводил к свободному месту и вихрем возвращался вперед, оставив
старушку в полном недоумении и с не успевшей сорваться с уст
благодарностью.
– Так вот, слушай, это важно и может быть в тесте, не говоря о том, что это же дико красиво! – и он снова стучал в стекло,
– углерод проявляет валентность IV за счет распаривания 2s2–
электронов и перехода одного из них на вакантную орбиталь!!!
Это же гениально! – он преподносил свойства элементов, химические законы и правила, как преподносят волшебный подарок,
с тем лукавым и счастливым видом, с каким, наверное, любящий
родитель выхватив из–за спины, протягивает ребенку давно желанную игрушку.
И Янек, не отрывая взгляда от дороги, кивал, запоминая, а
Доктор Славик смотрел умильно, и тоже кивал. Правда, и тут получился небольшой казус: некоторое время спустя Доктор Славик заметил, что в автобусе прибавилось хихикающих девиц.
Они садились на той же остановке, что и Профессор Петржел91
ка, а выходили на конечной, и все время, пока Профессор объяснял, они наперебой строили ему глазки, а несколько особо нахальных к страшному неудовольствию Доктора Славика повадились задавать вопросы. При этом, судя по возрасту и вопросам,
химия в школе у них еще не началась, но Профессор Петржелка
как честный человек и одержимый профессионал все равно пытался отвечать, мужественно вступая в бой с темными заблуждениями, неточными формулировками и покоцанной логикой девичьих вопросов. Время, отведенное Янеку, пропадало втуне,
Доктор Славик ерзал на сидении, а когда терпение его иссякло,
все–таки подошел к девицам и, понизив голос, чтобы не отвлекать Профессора Петржелку, пообещал, что та из них, которая
завтра появится в автобусе и станет хихикать, отвлекая благородных донов от химии, будет на веки вечные сдана в лабораторию радиохимии для опытов. И там у нее непременно вырастет
вторая голова с отвратительным цветом лица, а то и что похуже. На ближайшей остановке девиц из автобуса как ветром сдуло, и спокойное движение следующего “химического маршрута”
ничто не нарушало... Кроме одного: Профессор Петржелка загрустил. И не потому, что ему хотелось именно дамского внимания, а потому что они были аудиторией, которая подавала признаки жизни и пыталась участвовать в процессе, хоть и весьма
бестолково.
– Что же, им не понравилось, как я читаю? – близоруко и с вызовом глядя на Доктора Славика спрашивал Профессор Петржелка, – при их, я прошу прощения, скромных знаниях, мои лекции могли бы очень им пригодиться в будущем, неужели никто из них этого не понимает?
– Может быть, я слишком сложно объяснял? – спрашивал он через некоторое время, внезапно отворачиваясь от Янека.
– Может быть, я их чем–то обидел? Не может же быть так, чтобы
они все сразу утратили интерес? – внезапно прерывал он на полуслове повествование о карбонатах, и в ужасе шарахался от самой
этой мысли, – А что, если я уничтожил в них интерес к химии?! – и
он бледнел, серел, и едва не падал в обморок, шепча роковое: – Навсегда.
92
Прямо комплекс какой–то развился у бедного Профессора на
почве исчезнувших поклонниц и недопрочитанного им курса химии, даже энтузиазм Янека, который с каждым днем все лучше и
лучше разбирался в молярностях, валентностях и молекулярных
массах, не мог утешить Пепу Петржелку в его горе. Тогда, наконец, у Доктора Славика сдали нервы: В один прекрасный день он
дождался на остановке давешних школьниц и оповестил их, что
условия переменились: теперь в лабораторию радиологии попадет
каждая, пропустившая хотя бы одну поездку на автобусе. Девицы
вдохновились и вернулись, Профессор Петржелка хлопнул себя
по лбу и воскликнул: «Ну конечно! У них же были каникулы, как
это я не догадался!» Доктор Славик скрежетал зубами, равновесие было восстановлено.
Физику Янеку объяснял Доктор К, как впоследствии он объяснял ее Кларе, правда места для демонстрационных моделей не
хватало, и Доктор К, привыкший к наглядности, страдал по этому
поводу, то и дело пытаясь самостоятельно изображать то магнит,
то маятник Фуко. Впрочем, Янек, следивший за дорогой, не мог в
полной мере оценить актерских талантов Доктора К, в отличие от
пассажиров, которые, не побоюсь этого слова, наслаждались.
А однажды за объяснением Янеку гистологии был застукан Пан
Профессор Прохазка.
– Куда же это годится, коллега? – возмущенно гудел Доктор Славик, – это же как называется – гистологией человеку голову забивать, когда его ждет экзамен по химии и физике! Гистология же
только во втором семестре первого курса начнется, зачем ему сейчас гистология?
– Ну и что, – горячился Профессор Прохазка, размахивая старческим кулачком перед носом Доктора Славика, – вот они и приходят
потом к нам на кафедру – ни в зуб ногой, ни костный мозг под стекло правильно положить! Поступить–то он поступит, а ну как потом
остолопом останется?! Гистология – залог правильного понимания
медицины! – резюмировал он, победоносно глядя на Доктора Славика, и возразить тому было нечего.
Я до сих пор удивляюсь, как Янек не сошел от них от всех с ума.
Но факт остается фактом: не сошел. Более того, блестяще сдал
93
все экзамены, а сейчас уже и гистология позади: Янек учится на
четвертом курсе, работает санитаром в нашем центре (к сожалению, в силу чисто административных причин в Чехии невозможно
работать медсестрой или медбратом, учась в медицинском институте) и его уже с нетерпением ждет Доктор Славик – передавать
мастерство трансплантолога. Впрочем, и пан Профессор Прохазка
не отказался от мысли заполучить Янека на свою кафедру для научной работы.
Кстати, Янек – не единственный, чье лицо обратилось к медицине благодаря сотрудникам нашего института. История, объединившая поэзию, любовь и внезапное совместное распитие спиртного,
оказалась значительно ближе к лаборатории иммуногенетики, чем
история с Янеком. Вот она.
94
Про любовь, поэзию и...
Дело было прошлой зимой. Стояли холода, по всей Златобашенной мело и вьюжило, а над красными крышами с утра до вечера
дымили трубы каминов и котельных, выпуская в морозное небо густые белые облака. Погода, конечно, живописная и всячески литературная, но для жизни, на мой личный взгляд, плохо пригодная.
Большинство коллег были того же мнения. Все–таки нелегко, когда
ты привык бултыхаться сутками напролет в лабораторном фильтрованном воздухе неизменной комфортной температуры и чистоты, и вдруг сталкиваешься с необходимостью время от времени
нырять в снежную тьму, стучать зубами, плясать в ожидании автобуса и покупать на последние деньги дополнительную пару варежек. Словом, страдали. Но речь совсем не о том.
А о том, что однажды зимним почти–что–вечером Доктор К вкатился к нам в лабораторию на своем любимом стуле и возвестил:
«Коллеги, мне было видение. Я видел нас весело и беззаботно пропивающими зарплату в одном кабаке на Летне18. Думаю, с видениями не шутят, поэтому предлагаю всем завтра явиться на померещившийся мне адрес!» – и укатил прежде, чем Солнечный Л или я
успели высказаться насчет кабаков, зарплаты и особенно – видений Доктора К.
Как известно, с Доктором не шутят: кто сегодня не явился на вечеринку, тот завтра – к бабке не ходи – получит бан в цитометрическом компьютере на месяц. Или того хуже: позвонит Доктор посреди вечера, да и молвит ангельским голосом: «Я тебя, дорогой
18
Летна – район в Праге.
95
коллега, на конференцию записал. Сегодня последний день регистрации, но я успел! Кстати, без доклада регистрировать не хотели, так что не обижайся, я им сказал, что ты про нейроны можешь
рассказать, что ты у нас по нейронам просто эксперт.» Тут обычно
проштрафившийся несчастный начинает хватать воздух ртом и вопить: «Какие нейроны?.. Я их в последний раз на занятиях по гистологии в универе видел, да и то был с похмелья! Я дендрит от аксона не отличаю!» «А придется!» – иезуитски радостно сообщает
Доктор К, и на этом обычно вешает трубку.
Исходы таких воспитательных мероприятий бывают разными. Иногда низводимый и курощаемый коллега идет к нашему завотделением, Дэни, и требует справедливости. Если доклад совсем не из нашей области, Дэни устраивает взбучку Доктору К, отменяет доклад
и регистрацию, а за потраченное время на всех действующих лиц налагает епитимью в виде дежурств и чистки центрифуг. Но если есть
хоть малейшая возможность связать заявленную Доктором К тему с
кругом наших непосредственных интересов, тогда Дэни говорит несчастному: «Ты, дружок, вот что, подумай–ка, как это одно к другому присобачить, потому что может ведь, и правда, совсем неплохо
получиться, если поднапрячься!» В каком направлении напрягаться
и что через чего друг с другом сопрягать – уже забота наказуемого.
Доктор К торжествует, виновный, не посетивший вечеринку, потеет
и скрежещет извилинами, а погода в лабе временно налаживается.
Надеюсь, теперь вы понимаете всю неизбежность встречи на
Летне, вдохновленной видением Доктора К.
И вот, на следующий день, после работы коллеги постепенно начинают подтягиваться на указанный адрес, только Солнечный Л
все никак не явится. И хотя ему опаздывать слегка простительно (он не из Праги, а из соседнего крошки–городка, так что с географией столицы своей родины знаком довольно поверхностно),
мы постепенно начинаем волноваться, и Доктор К даже дважды
звонит Солнечному Л, вылезая в зимние обстоятельства из подвала, где стены толщиной метра в полтора, и потому сотовый сигнал
не пропускают напрочь. Каждый раз трубка сообщает ему мягким,
психоаналитическим голосом, что, не смотря на все усилия оператора, абонент временно недоступен.
96
Доктор К, решив, что Солнечный Л, предатель и подлец, отключил мобильник, предлагает нам безотлагательно приступить к распитию спиртного, сплетням и веселью. И мы с энтузиазмом приступаем. И в самый разгар всего вышеозначенного раздолья, когда кабак уже полон смеха и криков, а официанты, в начале вечера поглядывавшие на нас с сомнением, теперь смотрят с глубочайшим уважением и, обращаясь к Доктору К, все чаще сбиваются на «ваша светлость», когда уже много бутылок вина выпито и
еще больше заказано, над нашими головами распахивается дверь
и с победным криком «Коллеги, коллеги!» в подвал скатывается
по ступенькам Солнечный Л, таща на буксире долговязую нетрезвую девицу. Девица крепко держится за его шарф, поэтому лицо у
Л слегка придушенное и странного оттенка.
– Гм, – Доктор К встает и обходит двоицу вокруг.– Гм, – повторяет он, возвращается на свое место и усаживается, сложив руки на
груди – ну чисто индейский вождь в чешской вариации.
Девица, вначале хихикавшая, вдруг серьезнеет, глаза ее, слегка
косящие от выпитого, глядят на Доктора К, каждый из своего угла,
но оба – с тревогой.
– Подведем итог, – громко предлагает Доктор К, и в зале наступает гнетущая тишина. Кто–то, не выдержав, нервно хихикает, на
него шикают. Л мнется под грозным оком Доктора, его спутница начинает отползать ему за спину, не отпуская шарфа, от этого глаза
у Л медленно выпучиваются, в оттенке лица начинает преобладать
синий. «Стоп!» – рявкает Доктор. Девица замирает, роняет шарф,
накреняется и хватается обеими руками за край стола. Равновесие
временно восстановлено, Л, от греха подальше, торопливо сматывает с шеи шарф.
– Подведем итог, – повторяет Доктор К. – Наш коллега, известный своим нравственным поведением, а также своей женатостью,
мало того, что заставляет нас ждать более двух часов своего появления...
– Не больно–то вы ждали, – бурчит Л, с завистью глядя на бутылки и широко накрытый стол.
– Так еще и приводит с собой гостью, – невозмутимо заканчивает
Доктор. – Не желаете ли объясниться, сударь?
97
У сударя дергается глаз. Собравшись с силами, он втягивает
побольше воздуха в грудь, чтобы пуститься в объяснения, но не
успевает: мадемуазель, все еще держась за край стола, принимается мычать, подвывать и вздыхать. Все прислушиваются, и
вдруг становится очевидно: она пытается читать нам стихи! Озадаченный Доктор негромко замечает «Ого!» Стихи, оказываются,
увы, скверными, но, ура, короткими. И, едва замолкает последний
вздох, Солнечный Л перехватывает у девы выступательную инициативу, торопясь и сбиваясь в ужасе, что как бы нам еще чего не
зачитнули.
– Я пришел, – начинает он свой нервный рассказ, – по нужному
адресу, даже карту вчера распечатал на всякий случай. – Он достает из кармана потертый лист бумаги и демонстрирует всем присутствующим. – Пришел, сижу, никого не трогаю. А они там вдруг на
сцене раз и говорят: «Спасибо, что пришли, молодым поэтам очень
важна ваша поддержка!» И давай хлопать. Я тут же понимаю, что
зашел, видимо, не туда, но выбраться уже не могу, потому что, во–
первых, занял самое хорошее место в углу, как я люблю, и оттуда
выйти теперь – только по головам, а во–вторых, на сцене уже первый поэт вовсю демонстрирует потребность в поддержке. Только
делает он это почему–то выкрикивая неприличные слова и даже
почти не в рифму. Знаете, коллеги, – Солнечный Л понижает голос, – я за всю свою жизнь столько ругани не слышал сколько там
за полтора стиха.
Внимательно смотревшая мимо Л девица, вдруг всхлипывает и
заявляет:
– Агггррр вх ш амнана!
– Нет! – возмущается ей в ответ Л, – я совершенно не считаю, что
Иржи Новотный гениальный поэт! – И в негодовании машет пальцем перед девичьим лицом, – профан и свинья – вот он кто. Извините, коллеги.
Дальнейший рассказ Солнечного Л проводит нас по всем кругам
ада, каковым современная поэзия предстает любому неподготовленному слушателю, случайно забредшему на резвилище амбициозных недогениев, буквально вчера покинувших асфальтовые поля
пубертата. Почти два часа Солнечный Л был в соседнем кабаке
98
терзаем современной литературой! А потом на сцену взобралась
Йитка – так, оказывается, зовут спутницу Л – и со сцены она его
углядела. Хотя, не углядеть было сложно: во–первых, в Солнечном
Л под два метра росту, а во–вторых, он там был единственный непоэт и даже без претензии, поэтому все присутствующие его заметили, и, читая, обращались через зал непосредственно к нему. Решили, что он критик или редактор какого–нибудь поэтического издания. Йитка тоже так решила. И под воздействием этой мысли,
а также собственной поэзии, наполненной весьма сомнительными
образами, и вина, которое за стихами лилось рекой, Йитка окончательно и бесповоротно отдала свое сердце Солнечному Л. В связи
с этим она посвятила ему два экспромта и была снята со сцены собратьями по цеху, которые дожидались своей очереди на почитать
и перепугались, что из–за Йиткиного приступа вдохновения им не
останется времени.
Оказавшись в зале, Йитка продралась сквозь толпу и мебель к
Солнечному Л, уцепилась за его руку и сообщила, что ни за что не
отпустит Солнечного Л, поскольку мечтает заняться с ним развратом и поэзией, причем желательно именно в таком порядке. На
этом моменте рассказа Йитка старательно закивала, и ее измученный вином мозжечок чуть ее не уронил. Хорошо, добрые люди
подставили ей стул, и Л продолжил свой рассказ. Когда он понял,
что отвертеться от настойчивой поэтессы не удастся, он пошел на
гнусный обман: пообещал ей исполнение всех ее желаний в обмен
на то, что она вытащит его из толпы оголтелых поэтов. Ну, а когда
они оказались на воздухе, Л попытался дозвониться до Доктора
К, сообразил, что если не ловится – значит, мы где–то в подвале
поблизости, и решил методично обойти все соседние подвальные
заведения. Йитке же было сказано, что они ищут теплое место
для занятия поэзией и она, вцепившись в шарф, телепалась за
Солнечным Л. Нас нашли в третьем по счету подвале.
Доктор К внимательно выслушал историю и заявил, что сердце
его полно печали и сострадания ко всем присутствующим. Поэтому Йитка пусть остается, но Солнечного Л, который бесповоротно и
счастливо женат, от нее отсадят на другой конец стола во избежание недоразумений. На том и порешили.
99
Следующим утром ничто не напоминало и не предвещало. На
ранней отделенческой планерке трезвенники сообщили нетрезвенникам, что жертв и разрушений почти не было, что в кабак нас
даже звали возвращаться еще, и что вчера все временно неходячие были развезены по домам на Клариной машине. День выдался сложный, много опытов и рутины, поэтому вместо обеда решили ограничиться кофейным перерывом на десять минут. За кофе
отправили Солнечного Л как самого демократичного в мире завлаба. И он, насвистывая, ушел, а потом внезапно и со свистом влетел в отделение обратно, захлопнул за собой дверь, привалился к
ней спиной и нехорошо позеленел лицом. На вопрос, что случилось,
сказал только: «Она!»
Проведенное на скорую руку расследование показало: давешняя поэтесса припомнила, видимо, что вокруг нее говорилось вчера, выловила из всего этого название нашей богадельни и вот теперь явилась по душу Солнечного Л. Стало уныло. Л не мог работать, а только стенал: «Что ей от меня надо?!» Доктор К нехорошо
усмехался и не без удовольствия напоминал, что Йитке надо было
от Л вчера. Л стенал, что у него жена и сын, и ни малейшей склонности к современной поэзии, и особенно – к поэтессам. Это не помогало. И от поэтессы не было спасения: она выследила Л и стала подбрасывать длиннющие экспромты в лабораторную почту. Она караулила его у дверей нашего закрытого отделения и провожала до автобусной остановки, она являлась во время обеда в столовую, садилась за соседний столик и сверлила Л восхищенным взглядом. И
если удавалось – подбрасывала ему свои вирши, наспех нацарапанные на салфетках. Она была уверена, что Л – поэт в душе, безумно
влюблен в нее и по ночам, в свободное от работы время, редактирует подпольный поэтический журнал. Это был кошмар. Не помогли ни признания Л в его глубокой преданности молекулярной биологии, ни воспитательный разговор с Дэни: девица продолжала осаду.
– Ну и каша у человека в голове! – однажды рассердился Доктор
К, изрядно подуставший от всей этой суеты, а особенно от того, что
Л стал на глазах тоскливеть, сворачиваться в трубочку и путать названия цитокинов. – Похоже, надо кому–то ей чердак к ушам прикрутить, чтоб не съехал окончательно!
100
Солнечный Л посмотрел на Доктора К с робкой надеждой и прошептал слабым голосом, что возьмет все докторовы дежурства до
конца года, если Доктор избавит его от этой напасти, от этой ходячей бубонной чумы. Доктор хлопнул Солнечного Л по плечу, поправил воображаемую бабочку и был таков.
Последнее, что стало нам известно из достоверных источников,
это что в тот же день Доктор К столкнулся с Йиткой, подстерегавшей своего кумира у кофейного автомата, и неловко вылил на нее
немного минералки, которую вообще–то сроду не пьет, а вот тут
– такое недоразумение! – нес куда–то в хлипком пластиковом стаканчике, наполненном до краев. Больше Йитку возле нашего отделения не видели. И вообще в нашей больничке она не появлялась.
Дни текли своим чередом, Солнечный Л почти оправился от
травмы, нанесенной ему современной литературой, и даже стал
иногда улыбаться, и перестал вздрагивать, когда кто–то случайно
говорил в рифму или цитировал что–нибудь из классической поэзии. Доктор К же ходил загадочный и задумчивый почти два месяца, до самой середины весны. А однажды явился в лабораторию
праздничный, весь в штатском вместо белого лабораторного балахона, и объявил:
– Ну вот, я собираюсь до некоторой степени соединить свою
судьбу с судьбой небезызвестной вам Йитки. Сегодня официальная процедура. Воцарилась тишина, которую вдруг нарушил громкий всхлип, и с криком: «Друг! Настоящий друг! Герой!» Солнечный
Л кинулся пожимать руку Доктору К, утирая скупую мужскую слезу.
Доктор К смотрел на Л с некоторым недоумением, но когда к нему
рванули все остальные и стали трясти руку, поздравлять и желать
долгих лет совместной жизни, изумление на его лице сменилось
ужасом:
– Стоп! – завопил он, – Спокойно! Отошли на два шага назад и
включили мозги! Я трижды был женат, все три раза счастливо, и все
три раза мне это не понравилось. На кой черт мне четвертый? Магистерскую она будет у меня писать! По молекулярной биологии! Я
у нее буду научным руководителем!!! Сегодня собеседование в приемной комиссии в магистратуру! Уловили, коллеги, типун вам всем
на язык и прочие места?!
101
Вздох изумления прокатился по отделению.
– Нет, ну не подлецы? Сглазите еще, – сокрушался Доктор К. –
Понятно же было, нормальный человек, только энергия не в то русло шла. Я ей объяснил, что нет ничего прекрасней лимфоцита под
микроскопом в частности и служения науке в целом. Что тут тебе
и поэзия, и вызов, и страсти всех мастей. Стал выяснять, что у нее
за образование, поскольку была сначала мыслишка отправить ее к
знакомому на Философский факультет – он бы ее пристроил на кафедру гендерных исследований там, или на кафедру электронной
культуры и семиотики. А у нее возьми да и окажись бакалавриат по
биохимии. Родители постарались, у них, оказывается, естественнонаучный клан – несколько поколений химиков, врачей и биологов
в семье. Ну, после этого не втянуть ее в молекулярную биологию
было бы просто преступлением!
В следующий раз Йитка появилась в нашем центре уже осенью,
когда у нее началась учеба. Доктор К пристроил ее в соседнее отделение собирать материал для магистерской, а за одно и для будущей докторской. Солнечный Л сначала побаивался попадаться
ей на глаза, потом осмелел, и даже как–то, встретившись в столовой, подсел за столик и спросил:
– А как же поэзия? Уже не мечтаешь публиковаться?
– Почему же, мечтаю, – Йитка подняла на него глаза и выпятила
подбородок, – только кому нужны дурацкие стихи и журнальчики с
тиражом в три экземпляра? Я теперь хочу сделать открытие и на102
писать об этом статью в Nature или в Science. И спорим, – она прищурилась, – я опубликуюсь там раньше тебя?
– Боже, храни поэтов и мечтателей, чем бы они ни занимались, –
съязвил на это Солнечный Л, но с тех пор стал сильно поторапливать собственные исследования и внимательней присматриваться
к способам форматирования статей для Nature.
Кстати, о научной работе. Пожалуй, самое время поговорить немного о том, как делается наука, поскольку работа и в нашем отделении тоже (а может быть, прежде всего в нашем отделении) не
ограничивается рутиной, связанной с чисто клиническими моментами, и научная деятельность является полноценной частью трудового процесса. Образно выражаясь, рутина и наука у нас – ян и инь,
и друг без друга, возможно, имеют смысл, но утрачивают прелесть.
Поэтому перед вами – чистая правда о научной работе в долях шутки и двадцати пяти пунктах.
103
Про науку
Итак, любая научная работа, даже если она посвящена изучению влияния первой буквы фамилии человека на его способность
выращивать кактусы, состоит из нескольких шагов:
1) Вы придумываете теорию (на некоторых, особенно счастливых
по этой части, теория сваливается сама, причем в самых неожиданных и неподходящих ситуациях), и она кажется вам гениальной и объясняющей устройство как минимум половины мира. Устройством второй половины, как вам кажется, вообще можно пренебречь. Да и не
половина она – едва на четверть наскребется, было б о чем говорить.
2) Вы сидите некоторое время неподвижно и, ослепленный своей гениальностью, пялитесь в потолок.
3) Среди ночи вы просыпаетесь в холодном поту, с мыслью, что
ваша гениальная идея, скорее всего, уже приходила кому–то в голову, и конечно, этот мелкий подлец уже успел ее опубликовать, просто вам не попадалась его статья, потому что библиотека вечно задерживает подписку на самые интересные издания. Поэтому вы в
три часа утра вскакиваете с постели и проводите остаток ночи терзая гугл вопросами, формулируя их с разной степенью каверзности,
чтобы быть уверенным, что ничего такого даже близко нет в сети.
Разумеется, в параллельном окошке у вас открыты пабмед, медлайн и еще парочка необходимых ресурсов, но они мало помогают,
потому что по абстрактам не все и не всегда понятно, а доступа с
домашнего компа к коммерческим изданиям вроде, будь он проклят
в своем великолепии, Nature, у вас нет.
Кроме того, настроение здорово портится, когда выясняется, что
статьи, полностью совпадающие по ключевым словам с вашим за104
просом, таки выходили. Но в Китае. И с китайского переведены только заголовки и собственно ключевые слова. Вы, ругая на чем свет
стоит капиталистов, которые наживаются на бедных ученых, и коммунистов, которые думают, что делиться знаниями с остальным миром не обязательно, решаете, что пора поспать перед работой, и как
раз в этот момент звонит будильник.
4) Вы делитесь мыслью с коллегами, кратко обрисовываете возможные перспективы и неизбежные открытия, связанные с вашей теорией,
при этом стараясь не слишком акцентировать свою гениальность, чтобы не травмировать менее талантливых коллег – в конце концов, они в
этом не виноваты.
5) К вашему удивлению, вместо восторженных аплодисментов
ваш рассказ встречают жалостливые и откровенно сочувствующие
взгляды. Кроме того, вам приходится с негодованием отказываться от настойчивых предложений взять отпуск для «отдохнуть, привести нервы в порядок», ведь это совершенно некстати сейчас, когда вся лаборатория, благодаря вам, находится в шаге от Нобелевской премии. Поняв, что вокруг враги и сплошное глухое непонимание, вы разражаетесь пламенной речью, апеллируете к авторитетам, которые попали в непризнанные гении по неосторожности
своих современников и стараетесь еще раз все объяснить рационально, но в конце все равно переходите на личности. Ваши коллеги сначала злятся, потом обещают подумать, что с вашей теорией
и лично с вами можно сделать.
6) Через несколько дней к вам последовательно подходят все сотрудники лаборатории, чтобы изложить свои гипотезы, возникшие
непосредственно из вашей, вопреки вашей и даже без учета вашей
теории. Вы, твердо зная, что все они только что прошли мучительные
пункты с первого по четвертый, смотрите на каждого сочувственно, и
очень удивляетесь, когда они один за другим с негодованием отказываются взять отпуск для «отдохнуть, привести нервы в порядок» – в
конце концов, вам же со стороны видней, что любому из них такой отпуск пошел бы на пользу, потому что большая часть того, что они там
напридумывали, кажется вам болезненным бредом.
7) К вам подходит ваш непосредственный начальник и заявляет,
что пора бы вам заняться делом, а то вот уже три дня вы то ли сам
105
не свой, то ли головой ударились. Вы обещаете, что вот буквально сейчас и займетесь рутиной и даже минут десять честно пытаетесь думать о насущном. Потом ловите себя на том, что насущным
как–то незаметно стала ваша новая теория, а не каждодневный
труд над другими проектами.
8) Вы организуете брейн–сторминг, в ходе которого сначала выясняется, что все ваши коллеги – отпетые поклонники Аристотеля: вы им, конечно, друг, но истина им, разумеется, дороже. Поэтому ваша теория перемалывается с такой скрупулезностью и таким ехидством, что даже под ложечкой начинает сосать. Поэтому
вы предлагаете выпить кофе. К концу третьего литра (впрочем, тут
смотря по количеству участников мероприятия, бывает и больше)
вы понимаете, что вокруг – сплошные идиоты, а вы – самый безнадежный среди них, и, что куда прискорбнее, никто из присутствующих не разбирается хотя бы сносно в смежных специальностях.
И никто почему–то не может из головы назвать ни плотность метана в сжиженном состоянии, ни точную продолжительность цветения росянки обыкновенной, а между тем, оба факта исключительно важны для существования вашей теории как таковой (вообще,
надо заметить, современная наука все больше нуждается в ученых–универсалах, хорошо разбирающихся в нескольких областях, в
то время как сами ученые нередко проявляют тенденцию к узкой,
но доскональной специализации). Все расходятся на поиски дополнительной информации и для обдумывания услышанного.
9) А вот теперь ключевой пункт, развилка, от которой во многом
зависит, что ждет вашу идею – успешное развитие или бесславная гибель. Если спустя неделю раздумий и тонны перелопаченной информации, вы понимаете, что поторопились и погорячились,
или, что хуже, начинаете скучать, значит, геймовер, и придется пытать счастья в другое время в другом месте. Если же, несмотря на
проделанную работу, литры кофе и бессонные ночи, вам все еще
кажется, что теория должна работать, а каждый новый добытый
из литературы факт только укрепляет вашу уверенность, поздравляю, вы переходите на следующий уровень игры.
10) Вы идете к своему непосредственному руководителю. Неубедительно соврав, что в последнее время только и делаете, что за106
нимаетесь уже существующими проектами и реализацией уже полученных грантов, вы как бы невзначай, нарочито небрежно бросаете: «Кстати, о грантах! Мне тут подумалось...», – и в нескольких предложениях излагаете свою теорию. Выслушиваете уже привычную рекомендацию съездить в отпуск для «отдохнуть, привести нервы в порядок» и твердо отказываетесь. Ждете месяц, чтобы услышать «Ну, попробуй, но не раньше, чем доделаешь то, другое и третье». Понимаете, что творилось в душе у Золушки, когда
ей отказали в поездке на бал в связи с необходимостью разделить
горох и просо. С изумлением осознаете: Шарль Пьеро, или кто там
виноват в злоключениях сироты, бессовестный враль, потому что
Золушке совершенно точно не хотелось плакать, ей хотелось задушить мачеху. Но у вас нет феи в грантовом отделении, а ваш научный руководитель много лучше мачехи, просто работа у него нервная (мысленно отправляете шефа в отпуск для «отдохнуть, привести нервы в порядок»), поэтому вы не спешите душить шефа.
11) Вместо этого под шумок вы все–таки пишете заявку на грант.
Через месяц она возвращается, потому что в запарке вы выполнили ее синими, а не черными чернилами. Отчаянно завидуете
Золушке, переписываете заявку. Получаете ее назад, с объяснением, что они уже три года не принимают заполненных от руки
формуляров. Поскольку в прошлом году все было ровно наоборот,
и вам вернули компьютерную заявку, у вас случается краткий когнитивный диссонанс, а потом – катарсис и озарение: в грантовом
отделении сидят говорящие тыквы, и непонятно, когда прозвонят
те часы, которые превратят их обратно в людей. Вы в третий раз
заполняете заявку. Она не возвращается, и вы три месяца ходите
из угла в угол, надеясь, что все получится и все прокатит. Прокатывает. Вы так изумлены, что еще некоторое время расчесываете
брови на затылке. Идиотская улыбка не сходит с вашего лица, и
всем немедленно становится известна причина этой странности.
Вас поздравляют. Но как–то сочувственно.
12) Следующие полтора года вы работаете как заведенный. На
каждом шагу выясняется, что все сложнее, чем предполагалось,
и до вас наконец доходит, что все–таки надо было составить план
экспериментов и продумать пути сбора информации.
107
13) Шеф начинает ненавязчиво интересоваться результатами.
Зато появляются доказательства правильности теории. Но не всегда. И не все из них надежны. И вообще, обратная теория выглядит
привлекательней.
14) Вы делаете предварительный доклад на какой–то научной
тусовке и до утра пьете с представителями фирмы, поставляющей
вам реагенты для вашего нового исследования. В конце вечера откровенно заявляете, что их реагенты – полная чепуха и не обладают даже половиной обещанной производителем чувствительности
к интересующему вас показателю. Все заканчивается мирно только потому, что ваша печень устойчивей остальных присутствующих
на сабантуе печенок к алкоголю, и в момент вашего демарша бодрствуете, собственно, из всей компании только вы, а представители
фирмы уже давно спят лицом в тарталетках.
15) Однажды ночью вы просыпаетесь с четким и жутким ощущением, что все, чем вы занимаетесь последние два года – полная, абсолютная, совершенная, бесповоротная фигня. К тому же,
чтобы ее закончить, у вас не хватит денег, потому что реагенты
стоят в два раза дороже, чем предполагалось изначально. Вы сидите до утра неподвижно, и, ослепленный своей тупостью, пялитесь в потолок.
16) Утром переворачиваете все с ног на голову, и все вдруг работает, и таблицы результатов приобретают некоторую стройность.
Но ненадолго. Потом таблицы вообще исчезают из компа, потому что кто–то добрый почистил диск. Находите альтруиста и долго смотрите ему в глаза. Возвращаетесь назад и закачиваете забэкапленную версию таблиц назад. Выясняете, что последний бэкап
проводился месяц назад, а значит тридцать последних дней – псу
под хвост. Радуетесь, что не полгода.
17) Шеф начинает навязчиво интересоваться результатами.
18) Вы делаете постер, он же стендовый доклад. Стараетесь,
чтобы картинок было побольше, а текста поменьше. Очень жалеете, что ваша работа не про павлинов, потому что буквально вчера
нашли шикарное изображение павлина в сети, и им можно было занять половину постера. Поскольку постер в тубусе крайне неудобен
для переноса, вы обязательно теряете его в пути. Причем неважно,
108
как далеко вам приходится
его транспортировать: по дороге в конференц–зал вашего
научного центра или в другое
полушарие, вы все равно потеряете свой постер, смиритесь с этим фактом и постараетесь не умереть от инфаркта, пока будете его искать. А
то, что вы его рано или поздно найдете, можно утверждать без всяких сомнений,
потому что нет более бесполезной вещи, и никто на него
не позарится.
19) Звучит страшное и отвратительное слово «статья». Вам она,
собственно, даром не сдалась, потому что вы свое любопытство
уже удовлетворили и на вопрос, терзавший вас, ответили, и даже
несколько следствий из подтвержденной теории вывели. Но в научном мире неопубликованный ответ на вопрос, ответом на вопрос
не является.
Вы с тоской вспоминаете, что в доковском файле с названием
«Статья» вот уже третий год болтается одна–единственная фраза.
Но не помните, какая. И где вы сохранили файл, вы тоже не помните. Вы смотрите на свои результаты и обреченно звоните статистикам вашего научного центра, чтобы они помогли вам посчитать
корреляции, вероятности и пару других любопытных параметров.
Статистики предлагают вам встать в очередь на месяц вперед, потому что у них таких, как вы, фантазеров без статистической подковы, вагон и маленькая тележка. И все хотят корреляций. Вы до
утра терзаете гугл по вопросам статистики, и все считаете сами.
Утром пересчитываете и получаете совсем другие цифры. Озверев, врываетесь к статистикам без предупреждения, застаете их
врасплох за распитием чая, требуете посчитать все здесь и сейчас. Если не удается ворваться и застать, тихонько просачиваетесь, кладете на стол коробку конфет, обильно поливая ее слеза109
ми. Вам все считают за десять минут и
вне очереди. Если повезет, то даже объяснят, что к чему. В процессе объяснения
вы с изумлением понимаете, что кое–какие ваши ночные экзерсисы со значениями р, чувствительностью и позитивным
прогностическим показателем были таки
удачны. И даже цифры кое–где сходятся.
20) Вы рассылаете написанную статью соавторам. Судя по быстроте ответа, ваши соавторы обладают навыками
сверхскоростного чтения, судя по однообразию ответов (“Замечаний нет. Удачи.”)
они не отличаются оригинальностью мышления, хотя вы знаете, что это не так.
21) Вы отправляете статью в выбранный журнал с импакт–фактором и временно утрачиваете способность пользоваться клавиатурой, потому что держите пальцы крестиком, хотя в обычной жизни, вроде бы не суеверны. Ходить тоже тяжеловато, потому что вы
держите пальцы крестиком и на ногах тоже. Через пару месяцев
приходит ответ от ревьюеров. Пять страниц замечаний, предложений и просто возни вас лицом по стене. Великой Китайской стене, судя по ощущениям. При этом становится понятно, что половины ваших гениальных мыслей ревьюеры не уловили, а вторая половина не показалась им гениальной. И в этом ваша вина. И вы перелопачиваете всю статью так, что от первоначального варианта
не остается почти ничего, зато ревьюеры получают семь страниц с
указаниями всех правок. Вы мстительно жмете на кнопку «Отправить», думая, что если они и на этот раз посоветуют что–то изменить, вы сожжете последний номер их журнала в знак протеста на
центральной площади Города. К вашему удивлению, вам не приходят замечания, а приходит верстка, и однажды утром вы встречаете свою статью в ПабМеде. Прочитав, понимаете, что в вашей теории все–таки что–то есть. Чертовски много чего–то. Самоуважение
восстанавливается, поцарапанное самолюбие заживает, вы поите
коллег шампанским, они поят шампанским вас.
110
22) Пункты с 17 по 19 могут повторяться неограниченное количество раз, и не всегда этот процесс завершается шампанским.
23) В какой–то момент вы понимаете, что жутко устали от этой
дурацкой в общем–то, очевидной и простенькой теории, и что вам
даже уже не хочется каждые пятнадцать минут забивать свою фамилию в пабмедный поиск, чтобы полюбоваться результатом. Вместо этого вам хочется в отпуск для «отдохнуть, привести нервы в
порядок». И вас, кажется, тошнит даже от того факта, что ваша теория оказалась верной...
24) Но тут вам в голову вдруг приходит мысль... Очень необычная мысль... И она кажется вам гениальной и объясняющей устройство как минимум половины мира. Устройством второй половины,
как вам кажется, вообще можно пренебречь. Да и не половина она
– едва на четверть наскребется, было б о чем говорить.
25) Вы сидите неподвижно и, ослепленный своей гениальностью, пялитесь в потолок, предвкушая грядущую работу.
И кстати, именно наша бодрая научная деятельность привела к
тому, что однажды мы отправились в Бразилию…
111
Большая прогулка на ту сторону Земли
– Не все же вам в лаборатории сидеть, сказал однажды Дэни,
входя в помещение, где, печально таращась на кривой, как мысли взбалмошной девицы, график, сидели трое – Доктор К, Солнечный Л и я.
– Н–да, – сказал Доктор К, – я хочу волшебные очки, Нобелевку
и на Луну без скафандра. И еще я хочу понять, почему это выглядит так, как выглядит.
– Это какой–то бордюр, – мрачно выругался Солнечный Л любимым словом.
– Это не бордюр, а бардак. – Поправил Доктор К и посмотрел на
Л с укоризной, – языки надо учить.
Они снова замолчали и закачались каждый на свом стуле. Потом Доктор К перевернул график вверх ногами. Ничего не изменилось.
– Мне кажется, или он стал выглядеть немного лучше? – с робкой надеждой спросил Л.
– Кажется, – безапелляционно заявил Доктор К. – Кажется кто–
то пришел, – и он поднял голову на Дэни, который завороженно
смотрел на график и шевелил губами. Одна мысль в голове нашего завотделением сменяет другую достаточно быстро, чтобы только что увиденный график поглотил его в мгновение ока и целиком.
– Дэни, – строго сказал Доктор К, – видимо, ты пришел к нам с
миром. Вполне возможно даже, что ты пришел нам что–то сказать.
Или скажи, или проваливай, сегодня не мой день, а значит и ничей
в пределах досягаемости.
112
– Я говорю, сколько можно в лабе сидеть, – оживился Дэни, который имеет две счастливые особенности – не обижаться на Доктора
К и ничего не забывать, даже переключаясь с предмета на предмет. – Думаю, нам всем пора развеяться, съездить куда–нибудь, получить побольше новых знаний и впечатлений... А потом, на свежую голову, вернуться к ковырянию в этом... бордюре.
– Бар–да–ке! – раздраженно поправил Доктор К. – Спросите у
Саши, когда все плохо, это называется бардак!
– Когда все плохо, это называется... Не скажу! – взвилась я, удивляясь, как быстро мозг выдал целый ряд непечатных вариантов,
– Вам еще рано такие слова знать, вы до этой буквы еще не доучили. Пока зовите бардаком.
Дело в том, что на досуге я даю своим коллегам уроки русского
языка, отсюда и слово бордюр в лексиконе Солнечного Л. А «бардак» – плод самостоятельных штудий Доктора К, который по собственному почину купил словарь и учит все слова подряд, начиная
с буквы А.
– Ладно, это вопрос эстетических предпочтений, я же пришел говорить с вами о конференции.
– Я – нет! – отрезал Доктор К и потянул из–под завлабовых локтей длиннющую перфоленту с графиком.
– Что нет?
– А я – да! – с готовностью откликнулся Л.
– А я есть хочу! – сказала проходившая мимо лаборантка Клара,
не очень разобравшись в характере нашей беседы.
– А я хочу сдохнуть! – доверительно сообщил ей Доктор К.
– А я хочу собаку! – внесла я свои три копейки.
– Возьми из вивария крысу, – посоветовал Доктор К.
– А я хочу на море! – тоскливо сказал Л.
– Вот!!! – страшным голосом крикнул Дэни, тыкая в Л пальцем.
– Что?! – хором сказали все присутствующие, а Л стал испуганно отряхиваться.
– Море! Будет конфа в Бразилии! Пляжи, океан, девочки.
– Наука, – мрачно парировал Доктор К. – Старые зануды. Лекции
с раннего утра.
– Солнце. Отель на берегу. Новые знания, – не сдавался Дэни.
113
– Регистрация. Перелет. Пьянки с незнакомцами, – легко отразил
атаку Доктор К. И, мгновение подумав, нанес завершающий удар: –
Придется делать презентацию.
И вот тут наступила минута триумфа Дэни:
– Регистрацию и перелет оплачивает спонсор, я уже договорился. Пьянок не будет – там жарко. А что касается презентаций, то я
уже подал заявку. Точнее заявки. От Саши три, от Л – две, от тебя
– одну. Ну а мне достается самая неблагодарная роль – антрепренера этого цирка. Всем бы такого заботливого завотделением! – самодовольно сказал он и с достоинством, но проворно покинул лабораторию. График с тихим шорохом упал к ногам Доктора К.
– Я слышал то же, что и вы? Мы делаем шесть презентаций на
троих? Куда смотрит ЭФИ и лига защиты от чешской экспансии?
Там что, больше некому чушь нести?
– Отвечаю по порядку: да, да, не знаю, видимо, – рапортует Солнечный Л, – и знаете что, я бы на вашем месте придержал Сашу за
шиворот, она, кажется, сейчас упадет со стула.
Я действительно подумываю о том, чтобы с грохотом переменить положение тела, потому что приготовление трех презентаций
никак не входило в мои планы, тем более, зная Дэни, можно спорить на что угодно, что до конференции времени осталось кот наплакал. Так и оказалось, а потому доклады и презентации мы писали в авральном режиме. То есть мы с Солнечным Л писали, а Доктор К сначала сидел, положив ноги на стол, и громко читал вслух
своим докторантам, которые – даже пар из ушей – ваяли для него
презентацию и рисовали графики, избранное из географической
энциклопедии, взятой специально по такому случаю в нашей больничной библиотеке.
– Рио–де–Жанейро сначала носил название Сан–Себастьян де
Рио де Жанейро. Хм, – чесал Доктор К макушку, – и то правда,
по–простецки это как–то Рио–де–Жанейро... Коротковато. Всегда
подозревал, что там еще кто–то потоптался, а сократили уже потом по неразумению склонные к профанациям потомки. Так, посмотрим дальше... Вот, пожалуйста, на пляжах Рио–де–Жанейро... Что
ж ты делаешь, изверг? – вдруг изумился Доктор К, – кто ж так рисует кривую выживания трансплантата? Ну–ка дай сюда! – он от114
нял у докторанта В мышку и сунул ему в руки географическую энциклопедию, – читай с третьего абзаца.
Больше докторантов к работе он не подпускал, и они по очереди знакомили нас со страной, в которой нам предстояло оказаться всего–ничего через месяц. Тут–то и выяснилось, что у докторанта Т – отлично поставленный баритон. И счастливый обладатель
баритона так самозалюбовался, что когда статьи обо всех бразильских городах в энциклопедии кончились, стал читать избранное из манускриптов по иммуногенетике, а вскоре и вовсе записался в хор, что Доктор К расценил как попытку увильнуть от прямых обязанностей и обиделся. А ехидный Л исключительно для
подлить масла в огонь откопал где–то паранаучную статью о том,
что все живое и даже не очень живое тянется к звукам классической музыки и добрым словам. Там даже был эксперимент описан,
где брали пять банок с водой, накрывали крышкой и раз в день,
приоткрыв крышки, к одной банке подносили колонки, из которых
лилась «Аида», второй банке давали слушать тяжелый рок, третьей шептали добрые слова, четвертой – всяческий гадости, а пятая была как бы контрольная – ее просто открывали и закрывали. В итоге, как утверждал автор, первой спеклась банка, которой говорили гадости – вода в ней стала тухнуть и цвести, следом
за ней поплохело банке, которая слушала тяжелый рок, а потом
зацвела и контрольная банка. Дольше всех продержалась «оперная» вода, она не протухла даже когда эксперимент было решено считать официально завершенным. Автор статьи, поставивший
описанный опыт на собственной кухне, и, видимо, в связи с этим
считавший себя чем–то вроде наследника великих алхимиков прошлого, с восторгом описывал достижения современной науки, туманно намекая на пользу исторической преемственности. Вообще,
судя по всему, наука в его понимании являла собой сплав оккультизма, который он деликатно называл «еще не открытые нами законы нефизических свойств материи», учебников по физике и химии за седьмой класс, а также слухов о теории относительности,
которую он не только умудрился приплести к божественному слову и цветущей от ругательств воде, но и пару раз перепутать с теорией вероятности.
115
В общем, Солнечный Л подкинул этот бред докторанту Т, и вы бы
видели, как взвился Доктор К, однажды застукав докторанта за напеванием арии из «Аиды» над растущими тканевыми культурами. То
есть если бы он пел, рассаживая культуры по пробиркам, это можно было бы понять – работает человек, за работой и сам Доктор К
грешен – Шекспира читает, но когда человек каждое утро начинает с
того, что поет, нависая над заставленным лабораторной посудой столом, а потом начинает приговаривать что–то вроде «Расти клетка,
большая и маленькая, хорошая и хорошенькая», тут поневоле озвереешь. Доктор К и озверел, чем привел Солнечного Л в полнейший
восторг, а докторанта Т, насильно отлученного от клеток, в отчаяние.
Впрочем, я опять отвлеклась. Итак, сбиваясь с ног от количества
свалившихся перед поездкой на мою голову дел, я стала составлять
списки.
• написать письма Н, М и В
• доделать контроли качества
• договориться насчет доставки реагентов к нашему возвращению
• послать ДНК
• получить ДНК
• послать клетки,
• получить клетки
и так далее, далее, далее…
Солнечный Л тоже составлял перечни дел, а в конце дня мы усаживались на лабораторный стол, чтобы громко и радостно вычеркивать все, что было сделано.
– Клетки получили.
– Слава богу, долой клетки.
– Я нас в Словакию зарегистрировал.
– Слава тебе, Л, вычеркиваем Словакию.
Доктор К однажды навестил нас в такой вот час сделанных дел,
постоял, послушал, потом вздохнул, качая головой:
– Эх, молодежь, не умеете вы главное от неглавного отличать, и
с этими словами предъявил нам листок с заголовком «Список дел
в Бразилии» В листке значился всего один пункт: «1. Посмотреть на
Южный Крест».
116
Кстати, история с Южным Крестом получила продолжение на бразильской земле: в конце второго дня нашего пребывания в крохотном
городке Бузийос, мы веселым трио – Солнечный Л, Доктор К и я – сидели на веранде нашего отеля, пили кому что бразильский бог послал
и – ввиду совершеннейшего незнания местной флоры и фауны
– придумывали ближайшим кустам, возящимся в них зверькам и
птицам названия и истории возникновения вида. На столе, кроме бокалов стояла одна занятная вещица – глобус звездного неба.
Часам к семи, когда начало смеркаться (в сентябре в Бразилии
ранняя весна и полушарие, на минуточку, южное, поэтому смеркается там в эту пору рано), и когда я отвоевала себе право назвать увиденную нами поразительно красивую бабочку, Доктор К
встал и с грохотом вытянул наш столик из–под навеса поближе к
бассейну, чтобы можно было наблюдать за небом без отрыва от
производства. Правда, было пасмурно, а потому совершенно неясно, увидим ли мы вообще сегодня звезды. Кроме того, завязался
нешуточный спор на предмет нынешнего положения Южного Креста. Попытка отловить официанта и призвать его в качестве эксперта по бразильскому небу привела к тому, что испуганный мальчик шарахнулся от нас в сторону, а потом приволок три коктейля,
бледнея лицом и знаками (в Бразилии, надо сказать, с английским
не то что катастрофа, но такой вполне себе ощутимый швах) давая понять, что это – за счет заведения, и волосы у него, кажется,
стояли немного дыбом. В другое время мы бы извинились, утешили человека и пришли бы в восторг от внимания к нашим персонам и от коктейлей, но сейчас было сильно не до того: выхватывая
друг у друга глобус мы пытались определить, куда нынче повернуто небо. И спор длился до тех пор, пока не раздалось деликатное
покашливание и на веранде не появился наш завотделением. Выражение лица у него было ехидное, а за спиной он что–то прятал.
– Небом интересуетесь? – иезуитски осведомился он.
– И что? – немедленно нахохлился Доктор К, – а кто им не интересуется в том или ином контексте?
– Нет, все, конечно, интересуются, а некоторые так даже очень.
Особенно люди с тонкой душевной организацией и обостренным
восприятием прекрасного, – продолжал Дэни издевательски щу117
риться и нервировать Доктора К, который страшно бесится, когда
его пытаются уличить в тонкой душевной организации.
– Вот только попробуй сейчас пошутить. – Доктор К потряс глобусом, – и назад мы вернемся без завотделением.
– Да это угроза! – совсем развеселился Дэни, – Более того, это
похоже на разгорающийся вооруженный конфликт! – а после эффектной паузы добавил:
– Только с амуницией–то у меня дело получше обстоит! – И с этими словами хлопнул из–за спины на стол увесистый том. На томе
значилось: «Атлас звездного неба».
Увы, облака в тот вечер так и не разошлись, и мы до поздней
ночи любовались тремя Южными Крестами – одним на глобусе и
двумя в атласе, печально распивая коктейли и не только (а Доктор К даже подержал глобус над своей чашкой, рассматривая отражение созвездия в кофе и утверждая, что так оно смотрится куда
натуральней, чем просто на бумаге и даже на небе).
118
***
Вообще Бразилия оказалась прекрасной и доброй. В Фиальте, говорят, весна холодна и скучна. Что ж, очень может быть, но вот в
Бузийосе весна безалаберна и бесшабашна. Ей ничего не стоит согреть вас и погладить по ушам теплым, соленым сквознячком, а через полчаса загнать, дрожащего, мокрого и проклинающего все на
свете в первую попавшуюся пивнушку холодным ливнем с порывистым ветром. Она, по–моему, сама не представляет, когда она и для
чего, а если и представляет, то все равно одним словом этот образ
будет называться хаос. Впрочем, и вся страна такая: бестолковая и
неровная, как ее дороги, сочная и душистая как экзотический плод,
шумная и беззаботная. Всего в ней – слишком, всего – через край:
сок этого фрукта течет у вас между пальцев и капает с локтей, аромат впитывается в ладони и запутывается в волосах, и невозможно
оторваться и насытиться, даже если знаешь, что завтра будет болеть живот, сегодня повторяешь: еще, еще, еще, и каждый ломтик,
каждый глоток кажется вкусней и слаще предыдущего.
Она очаровала нас всех. Каждого по–своему, разумеется: мне
нравилось гулять вдоль берега вечерами, а еще больше – ранними
утренними часами, когда рыбаки, выкурив по первой сигаре, начинали неторопливо грузить тяжелые, бурые сети в крохотные свои
лодки, и на безупречно гладком после отлива песке от сетей оставались такие следы, словно ночевавшие на пляже гигантские брюхоногие, ушли поутру в океан.
Солнечный Л увлекся охотой на редкие сувениры, проводя свободное время за перебиранием всяческих безделушек и придумыванием, кому что привезти, чтобы и со смыслом, и быстро не кончилось, а в перерывах изучал местную флору, что чуть было не испортило нам все путешествие.
Вот, кстати, рассказываю. Тотчас же по приезде в Бразилию, выяснилось, что закон подлости южнее экватора работает не менее
надежно, чем в северном полушарии. Возьмем обыкновенные кокосы. Созревая, они приобретают чутье на прохожих: сколько раз
такие спелые плоды падали точнехонько нам под ноги. А один созревший подлый кокос упал Солнечному Л прямо на балкон, и Сол119
нечный Л, у которого страсть к ботанике и агрономии – явление
генетическое, всерьез озаботился нравственно–юридическим вопросом, можно ли вывезти из Бразилии кокос. Он даже с собой
его таскал, показывал всем желающим, а тех, кого заподозрил в
знании бразильского законодательства, дотошно расспрашивал на
предмет, как относится государство к контрабандистам и нельзя
ли балкон, ввиду того, что в номере проживает чех, временно считать чешской территорией, а значит и орех – сезонным урожаем кокосов, собранным в Чехии. Помимо нравственно–юридической стороны, вопрос имел и теологический нюанс: можно ли отказываться
от того, что Бог послал?
– Ты же в бога не веришь! – удивлялся Дэни.
– Ну и что? – ответно удивлялся Солнечный Л, – он–то в меня верит, раз послал мне орех.
В конце концов Дэни, не нашедший солидных контраргументов,
но не сдавшийся, выбросил орех с балкона со словами:
– Сегодня бог послал тебе меня, чтобы я избавил тебя от кокоса.
Солнечный Л пронаблюдал полет плода, поморщился, услышав
громкий хрясь лопающейся скорлупы, а потом рассмеялся и сказал, что ему здорово полегчало.
На следующий день на его балкон свалилось большое зеленое
манго.
Но вернемся к моему повествованию о свободном времени.
Итак, я общалась с океаном, Солнечный Л собирал сувениры и изучал растительный мир Южного полушария, а Дэни предпочитал вовсе не покидать комфортных стен отеля, листая толстенный журнал с обзором всех выступлений конференции и обмениваясь мнениями по поводу последних открытий с коллегами из разнообразного зарубежья.
Доктор К утренних прогулок не одобрял, на сувениры не охотился, со всеми, кто его интересовал, пообщался в первый же день,
причем настолько эффективно, что все оставшееся время к нам
подходили какие–то малознакомые люди из разных тематических
секций, говорили что–нибудь вроде «Вы же с Доктором К работате?
Гениальный человек, гениальный», – и, качая головой, снова отходили в глубокой задумчивости.
120
Словом, свободного времени после обязательного прослушивания и чтения лекций у Доктора оставалось много, и он завел привычку наведываться в соседний рыбацкий кабачок, куда осмеливались приоткрыть дверь только самые безумные и неосторожные
туристы. Но даже они немедленно сбегали с нехорошим цветом
лица и ужасом в глазах, потому что запах пережаренной рыбы, горелого масла вперемешку с крепчайшим сигарным дымом, а также
вид закопченных до потолка стен и не первой чистоты столов напрочь отбивали любой туристический аппетит. А если учесть, что
слухи об этом заведении ходили самые ужасные и что по вечерам кабак был полон вернувшихся с рыбной ловли трудяг и ниоткуда не возвращавшихся подозрительных личностей, которые бурно
обсуждали на шершавом своем португальском языке последние
футбольные события, перспективы развития рыбного рынка и открытие нового борделя на соседней улице, сразу становится очевидно, что Доктор К, движимый безупречным инстинктом, выбрал
именно то место, которое являло собой эпицентр культурной и гастрономической жизни на многие километры вокруг (естественно,
что там готовили самую вкусную и самую дешевую паэлью на побережье).
Впрочем, мы с Солнечным Л едва не упустили свой шанс насладиться ею, потому что и близко не подходили к описанному заведению, проводя вечера он – в отеле, я – опять же, на берегу океана. И только в последний день, когда после недели, проведенной
в Бузийосе, пора было перебираться в Рио, Доктор К потерялся.
Я немного помаялась вокруг своего собранного чемодана, для верности еще раз постучалась в номер Доктора К и даже разыскала
Дэни, чтобы услышать от него, что он нас всех уже три дня не видел, и по приезде в Прагу с нас за эти три дня еще будет спрошено. Едва унеся ноги от пышущего праведным негодованием начальства, я пошла за Солнечным Л, и после недолгих уговоров он согласился отправиться со мной на поиски Доктора в его любимый
кабак. Правда, c условием, что ему позволят взять с собой большое деревянное сувенирное блюдо, которое он обхаживал дня три,
прежде чем решился купить. По–моему, продавщица той лавки, где
оно продавалось, даже была несколько разочарована, когда Л, на121
конец, выложил деньги на прилавок: она уже привыкла к его визитам для посмотреть на блюдо по нескольку раз на дню. А учитывая,
что наш завлаб молод, исключительно приятен в общении и весьма
симпатичен, не исключено, что к разочарованию примешивалась и
некоторая сердечная боль.
Блюдо же стало гордостью сувенирной коллекции Солнечного Л.
Но в данный момент главным было то, что материалом для блюда
послужило самое твердое дерево в мире – бальса, а потому безобидный столовый предмет мог легко превратиться в оружие пусть
невысокой дальности поражения, но зато изрядной силы, особенно в руках Л.
– Л, ну кто нас станет обижать? – увещевала я Л, правда, не без
дрожи в голосе, – никому не нужны международные проблемы, они
увидят, что мы обыкновенные туристы, и нас не тронут.
– Да? А ты видела там хоть раз обыкновенных туристов, в этом
заведении?! Это ж для местных!!! Понятно же, что если нормальный европейский человек не выпадает оттуда сразу, значит он там
не просто так, а если не просто так, то почему бы не попытаться
вышибить из него правду? По–португальски–то мы не говорим. Но
они–то решат, что притворяемся! – и глаза Солнечного Л затуманивались. Похоже, насмотревшись вечерами по кабельному телевидению старых американских боевиков, он уже представлял себя
Антонио Бандерасом, которому с минуты на минуту придется очутиться в толпе недружелюбно настроенных подонков. С деревянным блюдом наперевес.
– А тебе не кажется, что от блюда они насторожатся еще больше?
– Нет, не кажется, – наш ДНК–завлаб был непреклонен, – во–первых, это поддержит легенду о том, что мы – все–таки туристы, какие еще идиоты будут таскать с собой такую бандуру?
– За что люблю тебя, Л, так это за адекватную оценку нас обоих. А во–вторых?
– А во–вторых, если даже нам и не поверят, то с блюдом мне это
как–то чуть больше все равно, чем было бы без него. И в–третьих.
Оно все равно не поместилось в чемодан, – выложил последний аргумент Л, и крыть мне было нечем.
122
Меж тем, мы уже подошли к дверям одиозного заведения, и стояли плечом к плечу посреди пыльной, пустынной улицы, готовые в
любую минуту либо ворваться внутрь, либо рвануть прочь – по обстоятельствам.
– Жаль, что блюдо не стреляет. Давай, ты ногой вышибешь
дверь, а я по–русски завоплю «Всем лежать лицом в салат!» Может, они решат, что мы – русская мафия, и разбегутся? – нервно хихикнула я.
– Шутки у тебя. И потом, это в Чехии русской мафии боятся, а
тут другой континент, понимать надо, – Солнечный Л с упреком покосился на меня и в который раз судорожно перехватил блюдо поудобнее, потому что если и был у этой посудины недостаток, то он
заключался в том, что гладко отполированное, да еще для верности натертое чем–то вроде воска, оно было ужасно скользким.
– Если что, беги до отеля.
– И у кого из нас шутки? – сдавленным шепотом поинтересовалась я.
Так мы и вошли, точнее осторожно просочились в дверь – сначала Л с блюдом под мышкой, потом я. Кабак был полон, как и всегда
в это сумеречное время суток. Над баром клокотал старый телевизор, чей экран был закопчен так, что различить цвет формы игроков, метавшихся по футбольному полю, было невозможно. А может,
это была не копоть, просто агрегат был черно–белым. Впрочем,
для зрителей проблемы дифференциации игроков не существовало, с десяток бразильцев стоя под экраном, вопили в десяток луженых глоток, и кажется действительно понимали, что там к чему,
а некоторые даже тыкали в отдельных игроков пальцами, и очень
темпераментно объясняли остальным какие–то игровые тонкости.
За барной стойкой орудовал дядечка невероятных размеров с
закатанными рукавами и лицом заслуженного мясника. Когда он
наливал очередную текилу, стакан для напитка целиком пропадал в огромной ручище, и до любой бутылки, которыми был уставлен стеллаж за его спиной, гигант–бармен дотягивался не оборачиваясь, ровно с того места, где стоял. Все столики были заняты,
и если бы у меня спросили в тот момент: «А что, Сашик, доводилось ли тебе когда–нибудь видеть такое количество подозритель123
ных и опасных личностей одновременно, да еще в непосредственной близости от твоего носа?» Я, не покривив ни единым мускулом
лица и не дрогнув ни единой своей душой, ответила бы: «Нет, не
доводилось. Даже если считать фильмы с Антонио Бандерасом.»
Воздух в этой забегаловке можно было резать ножом, да и то,
обычный перочинный здесь не годился: с жирной смесью перегара, копоти, сигарных клубов и запаха долго и много работавших
людей мог справиться разве что мачете первых покорителей бразильских джунглей. И тут я с благодарностью и тихой печалью
вспомнила ночные московские ОГИ19, научившие меня не только
выживать, но и пить кофе, вести светские беседы и даже разгадывать кроссворды из «Науки и Жизни» в подобных условиях. Впрочем, вряд ли здесь нашлась бы «Наука и Жизнь».
Высокое собрание смачно и звучно ело из громадных тарелок
что–то невообразимого бурого цвета (кто ж знал, что так выглядит
настоящая паэлья, когда для ее изготовления не экономят морепродукты), надиралось текилой, спорило, играло в раздолбанный
настольный футбол, гоняло какую–то необычайно сентиментальную песню со старинного мьюзик–бокса, который выдавал приблизительно столько же чихов и покашливаний, сколько и нот. В углу
о чем–то спорили и играли в подобие нард, в другом углу, кажется,
играли в ножичек, или как называется игра, демонстрирующая ловкость обращения с холодным оружием, которое со страшной скоростью втыкается в столешницу между растопыренными пальцами
ладони. Словом, если вы видели фильмы про дикий Запад, вы приблизительно представляете о чем речь. Только нам все это свалилось на голову не в кино, а в самой что ни на есть действительности. Некоторое время мы стояли неподвижно, адаптируясь к полутьме, запаху и звуку. А потом у Л из–под мышки выпало блюдо...
Надо сказать, что дерево бальса не только самое твердое, оно
оказалось и самым звонким из всех известных мне деревьев. И когОГИ – клуб «Проект О.Г.И.» в Потаповском переулке города Москвы. Заведение легендарное, прекрасное и неизменно прокуренное до последнего цементного шва. К
сожалению, пока книжка готовилась к печати «Проект О.Г.И.» успел закрыться. Вечная память тебе, прекрасная дыра, и вам, эпические баклажаны с сыром. 19
124
да блюдо пришло в соприкосновение с кафельным полом, заткнулся, кажется, даже телевизор, и умер, икнув от ужаса, мюзик–бокс.
Все взгляды обратились к нам.
– Sakra, to je pruser20, – констатировал сдавленным голосом интеллигент в надцатом поколении Л.
– А то ж, – подтвердила его догадку я.
Но делать нечего, и пока Л догонял и подбирал скользкое блюдо, мне пришлось походкой «от бедра» проследовать к барной стойке. Пожалуй, в том, чтобы время от времени быть хрупкой голубоглазой нахалкой, есть своя прелесть. Молчаливая толпа, теснившаяся у стойки, раздалась, мне не только уступили табурет, но и очень
по–джентльменски помогли на него взобраться, внимательно проследили, как я на нем усаживаюсь и вежливо о чем–то спросили, но разобрать мне удалось только «кайперинья». Я мотнула головой и сказала «Кофе» – единственное слово, которое за это время научилась
произносить с более или менее бразильским акцентом.
Бармен слегка удивился, но кофе налил и посмотрел на меня выжидающе. Тут подоспел Солнечный Л, бухнул на стойку свое многострадальное блюдо, все в каких–то клочках пыли и пятнах грязи, и выложил бармену напрямик, что мы разыскиваем коллегу, который иностранный Доктор, и который вроде бы пошел сюда ужинать, да вот потерялся.
– Эвэй, – повторял Л, размахивая руками, – Доктор маст гоу эвэй
тудэй виз ас, бат хи из хиар энд диднт кам бэк. Андерстенд? Ту Рио,
ту Рио!21 – в тщетной попытке объяснить необъяснимое, Л стал корежить свой практически безупречный английский так, что даже я не
совсем понимала, чего он хочет. Но упоминание Рио поставило все
на свои места. И бармен, который, видимо, чистосердечно полагал,
что владеет английским, воскликнул: «Ноу Доктор ту Рио!22» Из даль-
Sakra, to je pruser! – приблизительно: «О боже, какой конфуз!» Но на самом деле –
выразительная, не очень печатная и практически непереводимая игра слов. 20
Доктор маст гоу эвэй тудэй виз ас, бат хи из хиар энд диднт кам бэк. Андерстенд?
Ту Рио, ту Рио!– Доктор должен сегодня отсюда уехать с нами, но он здесь и не вернулся! Понимаете? В Рио! В Рио!
22
Ноу Доктор ту Рио! – Нет доктор в Рио!
21
125
нейшего объяснения на ломаном английском, поддерживаемом жестикуляцией и словами из родственных португальскому языков, следовало, что не знают они никакого доктора, который собирался бы
в Рио или приехал бы оттуда. Более того, они вообще никакого иностранного доктора тут никогда не видели. Но вот как раз сегодня тут
прощается со всеми любимец клуба Певиньо, рыбак не из этих краев. И – надо же, совпадение – он тоже едет в Рио. И мог бы нас туда
подбросить, или там про Доктора справки навести. В общем, все, что
нам нужно, потому что это – милейший человек и любимец публики.
Как раз сейчас он угощает всех, кто не увлечен футболом, вон там,
во втором зале заведения, кайпериньей за свой счет, и если мы туда
пройдем, то нам немедленно принесут паэльи, чтобы не на голодный
желудок беседы вести, и вообще всячески поспособствуют укреплению дружбы народов и поискам потерявшегося коллеги. Все вокруг
улыбались и подталкивали Солнечного Л в сторону второго зала.
– Ну что, ретируемся? – шепотом спросил Л, стягивая меня с табурета.
– Погоди, может, Доктор где–нибудь и правда, во второй комнате?
Дело принимало скверный оборот: Доктор, который, к слову, не
говорит по–португальски, бесследно пропал, до автобуса час. В общем, мы ничего не теряли, просто для очистки совести заглянув в
соседний зал. И мы туда заглянули, и глаза у нас таки полезли на
лоб, потому что за единственным в небольшом зале столом восседал Доктор К, а вокруг него сидели, толпились, перемещались какие–то люди и было понятно, что это прощальная вечеринка, и посвящена она никому иному, как нашему Доктору.
– Певиньо, – подтолкнул нас вперед бармен, указывая на Доктора К.
Мы протолкались к столику, сели рядом с Доктором, и тут же
неизвестно откуда взявшийся официант, широко улыбаясь, поставил перед нами с Л по тарелке с паэльей, и стал быстро объяснять
что–то Доктору К, деликатно указывая на нас глазами.
Доктор К кивал, потом ответил по–португальски. Нашим с Л глазам лезть дальше лба было некуда.
– Доктор К, – начал Л, когда официант отошел, – мы тут за вами,
автобус через час.
126
– Ого, – Доктор не слишком удивленно посмотрел на часы, – а
время–то летит. Да, видимо, последняя моя кашаса в Бузийосе.
Жаль, хороший городишко, и люди хорошие, – с этими словами он
опрокинул в себя стоявшую перед ним кашасу и громко захрустел
льдом (Доктор К многих раздражает своей привычкой сначала выпить содержимое стакана а потом грызть лед с таким звуком, с каким лошадь ест сахар).
– А можно спросить, почему вы не признавались, что знаете португальский? – встряла я.
– А я и не знаю,– невозмутимо сказал Доктор.
– Ну вот же, вы же только что и с официантом общались, и вообще за неделю стали душой компании, потому что не душе таких вечеринок не устраивают, – поддержал меня Солнечный Л.
– Саша, – Доктор К смерил меня взглядом, в котором было пополам жалости и снисходительности, – ну ладно Л, но уж ты–то, как человек, живущий в неродной стране, должна бы знать, что для культурного общения говорить на языке страны вовсе необязательно.
– Но официант, и все эти люди... – мы с Л в который раз уже растерянно переглянулись.
Тут к нам подошел какой–то толстяк и, похлопывая Доктора К
по плечу, стал что–то говорить ему, размахивая стаканом с виски.
127
Доктор К отвечал, и, прислушиваясь сквозь шум и гам царящий вокруг (кроме гула голосов, из первого зала уже снова доносились
и звуки футбольного матча, и музыка из реанимированного мюзик–бокса), мы с Л вдруг поняли, что Доктор К говорит на обычном чешском языке. Но идеально имитирует интонации и мелодику португальского, время от времени вставляет всем известное
обригадо, пор фавор и какие–то еще явно португальские слова,
не забывая пришепетывать, как это свойственно португальскому
языку. В итоге, толстяк, судя по выражению лица и довольным кивкам, все понимал.
Я подняла с грохотом свалившееся со стола блюдо, а Л от удивления стал есть мою паэлью. Больше мы ни о чем не спрашивали,
но Доктор К, сердечно распрощавшись с толстяком, не скрывая самодовольства, продолжал объяснять:
– Видите ли, поскольку у меня музыкальный слух, спасибо бабушке по материнской линии, – он с благодарной нежностью посмотрел на закопченный потолок, – уловить интонации было несложно, ну, а фонетику чешского под португальский подстроить
тоже невелика трудность – шипи себе и все. Если добавлять английский, испанский и слова из твоего, Л, португальского разговорника, который ты, к стыду сказать, ни разу за всю поездку не
открыл, – Доктор К бросил укоризненный взгляд на Л, – прокатывает на раз, тем более в таком шуме, как здесь. Ну вот, мы с ребятами тут пару раз футбол обсудили, потом в карты перекинулись,
потом я на спор завязал канат, ну тот, что над баром висит, хирургическим узлом так, что развязать никто до сих пор не может, ну
вот они и думают, что я – слегка картавый рыбак с севера и вообще отличный парень. Вы знаете, – заметил он серьезнея, – у них
же тут диалекты такие, что страшно сказать, даже я и то, этих
южан с побережья не очень понимаю, что уж говорить о настоящих северянах...
Мы молча переваривали паэлью и услышанное, а Доктор К продолжал прощаться с местными на своем более, чем странном пиджине, обещать передать приветы чьим–то родственникам в Рио и
клясться, что вернется, обязательно вернется сюда пропустить по
стаканчику, когда на севере закончится рыбный сезон.
128
– Только один вопрос, – сказал Л, когда мы вышли из бара и торопливо направились в сторону нашего отеля, – почему они звали
вас Певиньо?
– Да не ПЕвиньо, а ПИвиньо. Уменьшительное от пиво. – помрачнел Доктор К. – Ошибка внедренца–новичка. Просто я, видите ли, в первый день заскучал по Праге. Ну и попытался пива
заказать, не прибегая к английскому, надеялся, что все–таки слово интернациональное, меня даже в Японии понимали, когда я
пива просил.
Доктор К помолчал и раздраженно пнул попавшийся на дороге
камень.
– Ни фига. Они решили, что меня так зовут.
***
Дальнейшее наше путешествие проходило весело, но вполне
обычно: мы вели себя как образцовые туристы, перемещавшиеся
по Рио исключительно на автобусе и на такси (надо сказать, что город удивительно не приспособлен для пеших прогулок за исключением пляжной зоны), мы много и изумленно тыкали пальцами в разные стороны, дергая друг друга за рукав и приговаривая «смотрите,
смотрите», мы фотографировали, сбегали с конференции на пляж и
в королевскую библиотеку.
Мы построили с Солнечным Л роскошный замок на песке Копакобаны, ухлопав на это полтора часа. Доктор К давал советы и
всячески нас подбадривал, мы даже заняли у соседствовавшей с
нами малышни ведерко и лопатку – у вежливых бразильских детей не повернулся язык отказать трем странным иностранцам,
которые сначала как сумасшедшие носились по пляжу, а потом
с наслаждением таскали мокрый песок, подравнивали стены, насыпали башенки и ссорились по поводу того, что одна ракушка
не подходит по цвету к другой. Построили, посмотрели, разбежались и прыгнули в самую середину. От замка не осталось и следа,
его руины под смех и крики смыла волна. Малолетние владельцы
занятых нами ведра и лопатки наблюдали за нашими эволюциями с недоумением и явным огорчением. Прелесть и гадость быть
129
взрослым в том, что все превращается в аллегорию. Доктор К,
тоже наблюдавший за нами, сказал:
– А вы умнеете, друзья.
– Жалко, правда? – сказал Солнечный Л, имея в виду вовсе не
замок.
А потом мы сбежали на гору Корковадо – ту самую, с которой Иисус Благословляющий, раскинув руки, смотрит на Рио. Кстати, эту
статую возвели не по инициативе властей, а по просьбе горожан,
которые не только попросили, но и денег собрали сколько надо, поставив условие: Иисуса должно быть видно из любой точки города.
Страждущих посмотреть на статую вблизи, привозят к ней на
трамвайчике. Он медленно всползает по очень крутому склону
горы, которая, находясь буквально в центре Города, представляет собой изрядный кусок практически не тронутых человеком
джунглей, медленно выдавливающих и изгоняющих немногочисленных смельчаков, отваживающихся жить под сенью высоченных деревьев со столь густыми кронами, что даже в солнечный
день свет почти не проникает в окна. Очень странно видеть скелеты двух–трех этажных домов, оставленных обитателями (временами, кстати, весьма и весьма красивых), оплетаемые и поглощаемые зеленым буйством тропической растительности. К джунглям прилагаются виды Города с изрядной высоты и веселые музыканты, развлекающие пассажиров зажигательными бразильскими мотивами по дороге туда и обратно, да так, что ноги не выдерживают и сами пускаются в пляс. Ну ладно, когда с сидения
вдруг срывается хрупкая французская нимфетка и начинает в
проходе выписывать самбаподобные кульбиты, но когда то же самое проделывает большая американская семья в полном составе... В общем нелегко пришлось нашему поскрипывавшему и колыхавшемуся в разные стороны транспортному средству. Но прибыли мы без потерь.
Между прочим, даже здесь Судьба щелкнула пальцами и подкинула изящный сюрприз: гид, который вез нас на Корковадо,
звался – ну, угадайте, угадайте как, если имя его сокращалось до
ДжейБи? Иоанн Креститель – ни больше ни меньше – вез нас к Христу, и это не пиар–ход и не нарочная игра словами, просто Иоанн
130
Креститель (Johan Baptist) – весьма распространенное в Бразилии
мужское имя. Так что отныне и впредь я не беру экскурсий с гидом,
поскольку до Харона и лодочной турпрогулки по Стиксу вряд ли
мне подвернется что–то столь же логичное и красивое.
Так вот, наш Иоанн, доставив нас к подножию статуи, обвел
взглядом свою условную паству – полтора десятка человек – молвил, величаво поведя рукой:
– Резвитесь, дети мои, на сувениры и фотографии у вас полчаса,
встретимся у трамвая! – и исчез в неизвестном направлении. Мы же
отправились фотографироваться. Доктор К некоторое время бродил
вокруг статуи (он у нас вообще противник фотографии как жанра и
особенно противник туристической фотографии, поэтому заняться
ему было нечем), а потом, внимательно разглядев пейзаж и статую
со всех сторон, наш Доктор заскучал и вернулся на исходную позицию – к трамваю, под благодатную тень раскидистых пальм. Но не
тут–то было. Через несколько минут к нему пробралась я и принялась ныть, что вокруг статуи шатаются какие–то фрики, которые испортили мне несколько кадров, потому что останавливаются в самых неудачных местах и машут руками.
Мне, видите ли, посчастливилось наблюдать представителей
американской секты, которые искали место силы. Они действительно печально бродили вокруг статуи и глядели себе под ноги, в
отличие от всех остальных людей, смотрящих неотрывно вверх. Их
предводитель стоял поодаль, закрыв глаза, и совершал пассы руками. Время от времени он выкликал имя, и названный пробивался к нему из толпы.
– Ну что, нашел? – не открывая глаз спрашивал гуру.
– Нет еще, учитель, но уже почти. А вот Сьюзан нашла, – с нескрываемой завистью рапортовал призванный, – вон там, у левой ноги!
– и, указав на Сьюзан, которая с отрешенным лицом повторяла пассы гуру, снова исчезал в толпе. Рапорты о Сьюзан повторялись несколько раз, судя по всему, место нашла только она, и остальных это
здорово нервировало.
Доктор К, выслушав мой возмущенный и не лишенный сарказма рассказ, отыскал глазами в толпе предводителя сектантов, на
которого я наябедничала, и велел ждать. Через пять минут он вер131
нулся, неся в руках открытки с видом статуи, а на голове у него был
отвратительного вида позолоченный пластмассовый нимб из сувенирной лавки (да–да, находчивые бразильцы делают бизнес и на
атрибутах святости в том числе). Доктор К, не обращая внимания
на недоуменно оборачивающихся на него туристов, протолкался к
сектантскому гуру, посмотрел наверх, сверяясь с положением солнца, встал к светилу спиной, так, чтобы нимб как можно ярче сиял
в солнечных лучах, после чего похлопал гуру по плечу. Гуру открыл
глаза и остолбенел.
– Привет тебе, брат,– сказал Доктор К, поднимая ладонь. – Что,
место силы потерял?
– Ээээ. Оооо. – сказал гуру, – И–эх, – наконец, решительно добавил он и сделал попытку упасть на колени, но Доктор К вовремя
его подхватил.
– Ну что за церемонии? – сказал он, и снова похлопал гуру по
плечу. – Мы ж тут все свои. Да и потом, меня тут никто, кроме вас,
святых людей, не видит, так что веди себя естественно, а то еще в
дурдом отвезут. Меня, ребята, – Доктор К выразительно указал на
небо, – послали сказать, что зря вы тут ищете, нет тут ничего, туристы давно вытоптали.
– А как? Да ведь... И в пророчестве старца Иоакима... – ловил
ртом воздух гуру.
А вокруг уже начали собираться его приспешники, и все с восторгом таращились на Доктора К. Мне показалось, что в их почтительном бормотании угадываются слова «пророк», «мессия» и робкое, вопросительно загнутое «трава?» (видимо, яд неверия и здравомыслия уже начал разъедать ряды этого достопочтенного ордена сумасшедших).
– Какой Иоаким? – удивился Доктор К, а потом небрежно махнул
рукой, – А, этот? Ну, ошибся человек, с кем не бывает. Старый уже,
глаз не тот, с географией плохо. В школе–то по географии у него
трояк был, – понизив голос поделился Доктор, – и то с Божьей помощью. Вот он и ткнул вам с перепугу не туда.
Доктора К несло. Казалось, еще немного, и он подпрыгнет и полетит – просто ради шутки, чтобы было веселее, и чтобы посмотреть, как эти ребята в ужасе разбегаются в разные стороны.
132
– Значит, слушай, что скажу, – велел он. – Здесь ничего нет.
А есть в Чехии. А ну–ка руки прочь! – рявкнул Доктор на рыхлого
молодого сектанта, который боязливо потянулся к докторскому рукаву, видимо, на предмет определить степень телесности и реальности происходящего. Молодой человек умер от ужаса, отполз подальше и там умер повторно. Остальные тоже подались назад. Похоже, впервые в жизни они встретили кого–то, кто был сумасшедшее их, и оставалось либо в него поверить, либо... Впрочем, могу
лишь предполагать.
– Знаешь такую страну? Че–хи–я.
Гуру мелко и часто закивал, и по лицу его было видно, что сейчас
он готов признаться, что знает даже, кто взял Измаил, а назад не
положил, лишь бы лично ему ничего за это не было.
– Так вот, приедешь туда, сядешь на поезд до села Брды23. В селе
спросите, где тут святое место, вам подскажут. Запомнил?
– Запомнил, Чехия, Брды, – пролепетал Гуру.
– Чехия, Брды, – эхом откликнулись сгрудившиеся вокруг сектанты.
– На вот, раздай своим. Тем, кто заслужил, это принесет им удачу, – и Доктор К сунул в слабые руки гуру пачку открыток. – Кстати,
ты – Сьюзан. – Констатировал он, ткнув пальцем в даму, которую
я показывала ему издалека, рассказывая о сектантах. Сьюзан затрепетала и слабо кивнула.
– Еще раз соврешь про то, что место силы нашла, я в тебя молнией кину,– дружелюбно посулил Доктор К. И уже уходя, обернулся:
– А плечо ты не мой, – он указал гуру на то место, по которому похлопал его, появившись. – Оно теперь чудодейственное, кто приложится к нему, сто лет проживет. Понял?
Гуру кивал. Сектанты смотрели остолбенев, а потом, вместо
того, чтобы кинуться бить нас (к чему я, признаться, была в глубине души совершенно готова), кинулись на своего гуру, и, кажется, немножко его затоптали, норовя прикоснуться к чудному место
по нескольку раз. Это дало Доктору К и нам с подоспевшим к конБрды – местечко в Чехии, где в двухтысячных годах собирались строить американскую военную базу с противоракетным радаром, да так и не построили, поскольку
чешский народ возроптал и сказал свое твордое «нет».
23
133
цу спектакля Солнечным Л возможность легко затеряться в толпе,
отбежать на безопасное расстояние и там разразиться неостановимым хохотом. Отсмеявшись, Доктор К снял нимб, зашвырнул его
подальше в кусты и сказал:
– По–хорошему, надо бы потребовать от министерства туризма
Чехии хоть небольшую мзду. Кто знает, как там у них все в голове
переключается? А вдруг у них многомиллионная община, и все завтра же в Брды рванут? Это же будет настоящий туристический бум
и экономическое благоденствие...
Но тут на нас, откуда ни возьмись, выпал ДжейБи, запихнул нас
в трамвай, и мы организованно покинули подножье лучшей в мире
статуи.
Я уже, кажется, говорила, что по самому городу январской реки
мы гуляли огорчительно мало. Однако пару раз нам все–таки удалось прошвырнуться не по туристическим местам, а по самым что
ни на есть живым кварталам Рио, и это произвело на нас неизгладимое впечатление. Мы навестили императорскую библиотеку, посмотрели на самую большую школу самбы и даже потолкались у лотков, которые в жилых кварталах Рио встречаются на каждом шагу,
и видом своим, и ассортиментом напоминая постсоветские оптовые
рынки, но только с небольшой примесью бразильского колорита.
Доктор К, устойчивый к очарованию местной экзотики и не потративший ни сентаво на сувениры (если не считать использованного для запугивания давешних американских паломников нимба
и купленных для них же открыток), перед лотком с электронными
товарами не устоял и принялся скупать по демпинговым ценам батарейки, разъемы, провода, тройники и даже прикупил паяльник.
– Доктор, вы в своем уме? – ныла я, пытаясь оттеснить Доктора от очередного лотка, – что мы, из дикой страны? Вам что,
в Праге не хватает батареек и проводов? У меня полный ящик
проводов с разъемами на любой вкус, я все отдам вам безвозмездно, только отложите в сторону эту бандуру, – и я потихоньку отодвигала от Доктора удлинитель на катушке размером с туземный барабан. – Вас при пересадке в Париже засмеют ваши
любимые француженки, вас не пустят в самолет, у вас все отнимут на таможне!!!
134
– Саша, – Доктор К решительно подвинул удлинитель к неуклонно растущей куче товара, отобранного для немедленной покупки,
– оставь меня в покое! У меня приступ неконтролируемой жадности!
По таким ценам в Праге не купишь и пластиковый стаканчик. Пусть
у меня все отберут на таможне, пусть батарейки окажутся поддельными, а провода не подходят к розеткам, я что–нибудь придумаю,
но не купить всю эту роскошь я просто не могу, понимаешь, не могу!
Я никогда этого себе не прощу, мне этот прилавок в страшных снах
будет сниться. Саша,– он повернулся ко мне, ткнул в меня пальцем,
который на данный момент был не просто палец, а обвинительный
перст, и громыхнул, – ты хочешь, чтобы меня мучили кошмары?!
Нет, кошмаров я Доктору К не желала, а потому отступила. Тем
более что во время последней части нашей дискуссии меня терзало
смутное ощущение: окружающему пейзажу чего–то здорово не хватает. Отвлекшись от Доктора, я осмотрелась и поняла: пейзажу не
хватало долговязого силуэта Солнечного Л, который еще пару минут назад маячил совсем рядом и приценивался к свисткам, подражающим крику экзотических птиц (надо сказать, что такие отвратительные крики можно простить только очень красивым птицам).
– Я, – бубнил Солнечный Л, чья внутренняя борьба была настолько трудна, что он озвучивал ее, не отдавая себе в том отчета, – совершенно не понимаю, зачем мне свистки, я совершенно адекватен и не страдаю жадностью, в отличие от Доктора К. Мне не нужны свистки. Ни эти, никакие другие. Но три по цене одного. Саша,
– дергал он меня за рукав, – ты не знаешь, кому–нибудь из наших
знакомых не нужен свисток, имитирующий птичий крик? Его ведь
можно, например, в лаборатории повесить. У пожарного щитка, например, – и глаза у Л. нехорошо загорелись, – его же во всем отделении будет слышно, случись у нас пожар! По–моему, очень полезная вещь и Дэни понравится!
– Ну да, а второй свисток повесь над рабочим столом, – не без
сарказма советовала я, – будешь лаборанток сзывать, как в армии. Для торжественного построения перед Люминексом и поднятия лабораторного флага. Каждое утро после кофе, но до начала
работы. Итого тебе остается пристроить всего–навсего один свисток из трех.
135
Наконец, Л решился и выложил пять реалов за три свистка. А после покупки взял и исчез. Причем исчез не в самом благополучном
районе. К слову, в Рио настолько сложная ситуация с порядком, что
улицы патрулируют три вида полиции, включая военную, а мы находились на границе с одной из самых неприятных фавел, о необходимости обходить которую стороной нас предупредили даже во
время регистрации на конференцию.
Доктор К уже расплачивался за товар, когда я обрисовала ему
сложившуюся ситуацию. Доктор громко и энергично высказался о
моральном облике Солнечного Л, а также о его интеллекте на трех
языках, и, признаться, даже мне, неплохо владеющей всеми тремя,
некоторые моменты его прочувствованной речи оказались не совсем ясны. Покончив с филиппикой, Доктор К объявил, что спасательную операцию можно считать официально начавшейся, и рванул вглубь отпетой фавелы, к которой нам не советовали даже приближаться. С другой стороны, сейчас, трезвым взглядом окидывая
нас, бежавших тогда по узким грязным улицам, могу с абсолютной
уверенностью утверждать, что нам ничего не угрожало, скорее угрожало обитателям квартала. Ну представьте, с крейсерской скоростью несется на вас высокий, взлохмаченный человек с бешеными
глазами, в одной руке – громадная катушка с проводом, и какие–то
металлические штыри, в другой – пакеты и еще провода, часть которых волочится по земле, за ним вприпрыжку несется растрепанная, злобная фурия с этнической дудкой в руке и обернутая не поместившимся в сумку пледом безумных оттенков (да, а вы что думали, неконтролируемой жадности подвержены только Доктор К и
Солнечный Л? Ха!), которая периодически наступает на волочащиеся провода, и тогда оба разражаются криками на незнакомом и здорово дерущем слух языке, но не останавливаются, а чешут дальше,
расталкивая прохожих, опрокидывая аккуратно стоящие на тротуаре бутылки и засовываясь во все подворотни и дырки в заборах,
куда можно засунуться целиком или хотя бы заглянуть.
Давно я не видела такого искреннего удивления, как в глазах
той пары, которую мы застигли в весьма легкомысленном положении под одной лестницей, и того юноши, который, кажется, пытался вымогать деньги, загнав мальчишку помладше в темный узкий
136
проулок и размахивая куском арматуры. Юношу, как, прочем, и его
жертву, Доктор К чуть не растоптал, потому что в проулке было не
разминуться, а перед парой мы немного даже извинились, правда,
уже пробежав метров двадцать, так что остается только надеяться, что ветер донес до их слуха наши глубочайшие сожаления по
поводу случившегося.
После четверти часа беготни, усталые и злые, мы остановились
у какого–то чахлого сквера, чтобы обсудить дальнейший план действий. Я настаивала на обращении в полицию и в чешское консульство. Доктор К предлагал еще немного прочесать квартал, а потом
вернуться на исходную позицию и подождать. Мы немного поспорили, а потом Доктор К поднял палец и прислушался. Из парка отчетливо доносился знакомый голос. Мы рванули на ориентир, и глазам
нашим предстала, не побоюсь этого слова, идиллия. Посреди сквера стояла скамейка. На скамеечной спинке за полным отсутствием сидения, расположились несколько заросших и грязных людей,
которые, судя по всему, завтракали. Жуя бутерброды и передавая
друг другу бутылку с чем–то явно горячительным, они внимательно
наблюдали за Солнечным Л, который ходил перед ними по дорожке
и на английском что–то весьма эмоционально объяснял, время от
времени чертя палкой на песке. Причем делал он это с таким увлечением, что не заметил нашего появления. Время от времени он
обращался к почтенной аудитории, и почтенная аудитория, уловив
вопросительную интонацию, серьезно кивала. Иногда Л это устраивало, иногда не очень, и он снова пускался рассказывать.
– Гигант, – сказал Доктор К по–чешски громко и злобно, и благодарные слушатели Л едва не попадали со своего насеста, а один
явственно икнул, на время придав легкому северо–восточному
бризу аромат дешевого алкоголя и лука. – Гигант духа, чтоб у тебя
все макрофаги сдыхали в пробирках на вечные времена, а сам ты
покрылся диатезом до затылка!!! Ты что, не знаешь, где ты находишься?!
Л выглядел смущенным.
– Понимаете, – объяснил он, – мне тут в голову мысль пришла, ну
я и пошел ее подумать (как вы помните, Солнечный Л предпочитает для раздумий самые неподходящие и шумные места). А тут вот
137
люди. Слушайте, я нам придумал тему для гранта, да такую, что вы
закачаетесь! – и он сделал попытку вернуться к объяснениям, от
чего был удержан твердой рукой Доктора К.
– Благородные доны, – Доктор К решительно обернулся к зрителям, – на сегодня научную сессию будем считать закрытой, поскольку у докладчика срочные дела. Можете приступать к дискуссии. Если есть вопросы, задайте их друг другу. Скузи а бон джиа.
Покончив с формальностями, Доктор К невежливо ткнул коллегу тяжелой катушкой под коленки, и, игнорируя ропот разочарованных поклонников таланта Солнечного Л, не понявших, естественно, ни единого слова ни из прочитанной им лекции, ни из того, что
сказал Доктор К, мы покинули сквер, а потом и опасную фавелу.
Вот, пожалуй, и все, что я могу рассказать вам о Бразилии. Мы послали в лаборку открытку с видами Бразилии и коллективным приветом, мы напробовались странной и очень вкусной еды, мы нагулялись под оранжевой громадной луной, выкатывавшейся каждый
вечер из–за Сахарной Горы в небо над Копакобаной, мы досмерти натанцевались самбы на Ипанеме, немного погоняли с бразильскими мальчишками в ночной футбол, сто раз промерзли на ветру и
согрелись под щедрым бразильским солнцем, наобщались со своими коллегами, наслушались нового из своей и смежных специальностей, напились соков, добытых из фруктов, названия которых нам
ни о чем не говорили, а порой даже не переводились на английский,
узнали, как по–португальски будет огурец. Мы написали на песке
аршинными буквами и сфотографировали для истории название нашего центра и нашей лаборки, мы перезнакомились со всеми псами
на Копакобане, мы нашли в песке часы, которые даже шли, только
непонятно по какому времени. Словом, мы сделали все, что в наших силах, чтобы насладиться Бразилией и запомнить ее навсегда,
на тот случай, если нам не доведется в нее вернуться.
А открытка с приветами из Рио пришла через две недели после
нашего возвращения в Прагу, и лаборантки повесили ее напротив
окна, за которым уже моросил грустный октябрьский дождь. Впрочем, нам было уже совсем не до дождя: пришло время возвращать
долги чести, связанные как раз с поездкой в Бразилию.
138
Укрощение строптивых
Как вы помните, Дэни, наш завотделением, никого не спрашивая, зарегистрировал нас на симпозиум в Бразилию. Да не просто зарегистрировал, а как активных участников, то есть с тезисами, стендовыми докладами и устными выступлениями – просто
цирк на выезде, танцевальный коллектив Игоря Моисеева, а не серьезная лаборатория. И объявил он нам об этом посреди рабочего угара и всеобщей занятости, когда отвлекаться на какие–то доклады, а уж тем более выпадать из рабочего процесса на две недели было ох как некстати. С другой стороны, Бразилия манила и
звала, так что по зрелом размышлении, все зарегистрированные
на конференцию крякнули, плюнули, самовольно увеличили свой
рабочий день и приступили к созданию докладов. Но прежде мы
озаботились страшной местью Дэни, чтобы в следующий раз светлая мысль посоветоваться, кого и куда отправлять, не обходила его
голову стороной. И с гордостью могу утверждать, что выбранный
нами способ отомстить был столь коварен и жесток, что любой корсиканец съел бы свое фамильное ружье от зависти.
Дело в том, что наш завотделением дружит со штатным психологом нашего же медицинского центра. Мало того, что они – немного
родственники по линии своих жен, так они еще играют в баскетбол
за одну любительскую команду и пиво после игр тоже пьют вместе, а, как известно, спорт и пиво объединяют людей покрепче семейных уз. Так вот, первым визит штатному психологу нанес докторант В.
– Доктор, я в отчаянии, – начал он свою исповедь, – наш завотделением изводит меня и, видимо, желает сжить со свету.
139
Психолог немедленно оживился, поскольку работа у него, надо
сказать скучная: уж сколько раз он сетовал тихо, но внятно, на то,
что все мы слишком психологически устойчивы и непозволительно
совместимы – ни тебе скандалов, ни интриг – ну просто совершенно
безнадежны как источник работы и повод для размышлений. Что там
ставить эксперименты – на нас банальную статистику собрать и срез
здоровой популяции сделать, и то невозможно: один раз Дэни разрешил психологу раздать нам анкеты и на планерке сообщил, что каждый, не заполнивший этот стостраничный талмуд, будет лишен сладкого и доступа к цитометру. Сладкое бы ему еще простили, но цитометр – никогда. В результате, психолог получил такие анкеты, что
даже при свете дня в них заглядывать было страшно – не говоря уже
на ночь читать. Согласно этим анкетам, в отделении собрались исключительные маньяки со склонностью к нанесению тяжелых телесных повреждений всему, что движется, и тем более всему, что пытается вступить с ними в вербальный контакт. Некоторые к тому же
страдали тиками, вытесненными воспоминаниями, непреодолимыми
комплексами и навязчивыми идеями, кому на что хватило фантазии
и знаний по психиатрии. А уж описания кошмаров, еженощно отсматриваемых каждым в нашем отделении, приведенные на полях и оборотах анкет (со стрелочками и отсылками вроде: «и вот тут он подкрадывается ко мне, а я пытаюсь бежать и не могу» – кривая стрелка, подпись под ней «продолжение смотри на странице 7») могли бы
без всякой корректуры служить сценариями для фильмов ужасов, и
готова спорить на что угодно, все без исключения стали бы классикой жанра. Некоторые коллеги так разошлись, что выпросили у отдела кадров цветные фломастеры и обогатили свое повествование иллюстрациями. Но почему–то психолог не вдохновился и даже не бросился немедленно звонить в Голливуд, а напротив, пришел насупленный и красный, бросил перед Доктором К стопку анкет и сказал:
– За такое издевательство вас всех надо бы отправить вот туда!
– и выразительно постучал по анкетам.
В остальных отделениях с небольшой разницей повторялось
приблизительно то же самое, поэтому наш штатный психолог вечно
скучен и очень начитан – в отсутствии реальных клиентов, он посвятил себя изучению подробных описаний клинических случаев и
140
решению ситуационных задач, которые посчастливилось описать и
сочинить другим.
И вот наконец–то ему улыбнулась удача в лице мрачного докторанта В, который ковырял носком стерильной бахилы землю, пыхтел, хмурился, и было совершенно ясно, что у человека нешуточная психологическая проблема.
– Рассказывайте, рассказывайте, – заерзал на стуле психолог,
всем видом давая понять, что разбейся вдребезги, а не найдешь
на свете более внимательного и тонкого слушателя.
– Чего рассказывать–то, – буркнул докторант В, – Доктор А посылает меня в Бразилию с докладом, а у меня получились такие результаты, что вместо доклада развился невроз. Я боюсь докладывать эти результаты научной общественности, – и для выразительности докторант В пару раз дернул нижним веком.
Психолог продержал докторанта В больше часа, давая ему советы и разбираясь в механизмах его психоза. Следующим пошел Солнечный Л.
– Доктор, я в отчаянии, – заявил он с порога и принялся бегать по
кабинету из угла в угол, – наш завотделением изводит меня и, видимо, желает сжить со свету.
Психолог слегка забеспокоился: фраза показалась ему смутно
знакомой. Но честно взялся за дело.
– Я все расскажу, я вам все расскажу, – в отличие от замкнутого
докторанта В, Солнечный Л тряс кулаком, ронял очки с носа и периодически переходил на немецкий – он когда ругается, почему–то
всегда переключается на немецкий.
– Успокойтесь, не надо так нервничать, сейчас мы во всем разберемся – лепетал психолог, боязливо вжимаясь в стул, потому что
Л, в котором без малого два метра живого тощего и угластого росту,
может в любом, даже очень просторном помещении, создать подобие канзасского урагана, если он достаточно взволнован. Или хочет казаться взволнованным.
– Меня отрывают от работы и посылают в Бразилию! Посреди
рабочего месяца! На две недели!!! У меня будет депривационный
психоз! – выпалил Л и сам озадаченно замолчал, осмысливая сказанное.
141
Через двадцать минут стенаний и увещеваний, доносившихся
из–за двери кабинета психологической помощи, Л сменила я:
– Доктор, я в отчаянии, – прозвучала ключевая фраза, – наш
завотделением изводит меня и, видимо, желает сжить со свету...
Он посылает меня в Бразилию, в то время как у меня назначен
симпозиум в Словакии. У меня развилась болезненная мнительность и бессонница, я не знаю, что выбрать! – и мне удалось то,
что не удавалось даже при просмотре фильма «Троя» – выдавить
из глаз слезу.
Когда после меня к психологу ввалился Доктор К с фразой:
– Доктор, я в отчаянии, наш завотделением изводит меня и, видимо, желает сжить со свету! – Психолог, тишайший человек, с криком – «Вооон!» – пронесся по коридору, преодолел два лестничных пролета в два прыжка и влетел к Дэни так энергично, что звук
хлопнувшей двери еще долго сотрясал здание. Через полтора часа
и три чашки чаю, затребованные в рабочий кабинет Дэни, психолог,
кажется, немного успокоился. По крайней мере, когда, покинув кабинет Дэни, он столкнулся за углом со случайно прогуливавшимся
под сенью фикуса Доктором К, он уже не кричал, не впадал в истерику, а только погрозил кулаком издали и грустно сказал весьма
выразительное «Уууу!»
Через пять минут Дэни вызвал нас всех в кабинет, и сдержанно
объяснил, что психолога–то он успокоил.
– Но главное, – сказал Дэни, – он считает, что я с вами в сговоре. Именно в таком ключе он собирается описать ситуацию моей
жене, и вот тут, конечно, вы попали. Потому что лучше двенадцать
разгневанных психологов, чем одна моя рассерженная жена. Нужен доброволец, который объяснит ей все прежде, чем меня выгонят из дома за небережное отношение к родственникам.
Он обвел нас тяжелым взглядом. Мы переглянулись. Объясняться мы поехали на следующий день, когда стало понятно, что ябедапсихолог все–таки поднял внутрисемейный скандал и спокойная
старость при таком раскладе Дэни не светит. Купили коробку конфет, сделали честные глаза, говорили долго и убедительно. Причем
коллеги все время выталкивали меня вперед, потому что мой акцент, если надо, может звучать очень жалостливо.
142
Когда мы вернулись в лабораторию, повеселевший Дэни уже
клал телефонную трубку после разговора с женой.
– Куда пошли? – остановил он нас, едва мы всей повинной толпой попытались незаметно проскользнуть мимо его дверей к себе
в лабораторию, – еще не все! Думаете, почему психолог так быстро
отошел и все простил? Я ему пообещал, что вы поучаствуете в срезе здоровой популяции, а потом – в нескольких экспериментах. Говорит, он придумал нечто грандиозное, собирается войти в историю. И это вы еще дешево отделались, потому что сначала он требовал пыток и расстрелов. Публичных, – и Дэни залился зловещим
смехом.
Анкеты нам раздали через пару дней. Психолог был доволен, как
морская свинка, и даже мои попытки доказать ему, что я не подхожу для определения психологического профиля здоровой чешской
популяции, поскольку к таковой не отношусь по факту рождения
и всем законом генеалогии, не вывели его из равновесия. Он сделал нам пространное внушение, наложив строгий запрет на издевательства, иллюстрационный материал и описания снов и радостно удалился писать предисловие к статье, для которой собирался
использовать наши анкеты.
– Эх, скучные мы люди! – посетовал Доктор К, раскачиваясь на
стуле и разглядывая стостраничную анкету, заполненную ровным
почерком Солнечного Л.
– Угу, но связываться с нами я бы все равно не стал, – сказал
Л, остервенело дописывая ответ на вопрос «Почему вы считаете
себя нормальным человеком?»
Кстати, о психологии. Не так давно нам удалось слегка прояснить для себя, почему люди иногда становятся учеными. Оказалось, все начинается в глубоком и далеком детстве...
143
О детских травмах
Пришел Солнечный Л, взгромоздился, как обычно, на стол и заявил:
– Я многое понял.
– Даже не знаю, как на это реагировать, Л. Возьми что ли, вон
там, в углу, печеньку,– бормочу я, пытаясь не выронить из головы
результат подсчета клеток, а из рук – пипетку, пробирку и банку с
краской. Л идет в угол и вытягивает из–за фирменных каталогов
тайную коробку с печеньем (тайную, потому что предполагается,
что Доктор К о ней не знает).
– Видишь ли, сегодня утром я смотрел телевизор.
– Новая напасть! В прошлый раз ты пол–утра смотрел в работающую стиральную машинку, а потом еще полдня делился впечатлениями. Ей–богу, лучше бы ты отдавал предпочтение снам. И полезнее, и на электричестве экономия. Мне вот сегодня показывали хроники апокалипсиса, очень, знаешь ли, вдохновляет на ударный труд после пробуждения. Начинаешь как–то острее чувствовать мир.
– Я – жаворонок. К тому же, почти не вижу снов, – нетерпеливо
объясняет Л. – Но главное не это. Я понял, почему боюсь людей.
На поверхностный взгляд, Солнечный Л – улыбчивый, легкий и
открытый человек. И я вряд ли догадывалась бы, как трудно дается Л общение с людьми, если бы не знала о нем того, что знаю
о себе.
– Так, а вот это интересно. Рассказывай.
– Там была педиатр. Ну не совсем педиатр, а детский психолог. То
есть не психолог, а психиатр.
144
– С самого начала было ясно, что у всех здесь присутствующих
один пункт приписки и один специалист – психиатр, – вставляю я
две ядовитые копейки, – дальше.
– Так вот, оказывается, что виновата детская травма. А если конкретнее, то необходимость ходить в ясли. О, я помню этот день,
мой первый день в яслях! Я проплакал до самого вечера. – глаза Л,
кажется, наполняются слезами, он снова лезет в угол за каталоги,
достает одну печеньку, потом, секунду подумав, выгребает еще четыре, со вздохом прячет коробку и возвращается на стол. – Сколько же мне было?... – задумчиво смотрит он в потолок, а потом тянется к телефону. Спустя минуту, он уже бормочет:
– Привет, мама. Да, все хорошо, да поел, да, тепло. И одет тепло. И в лаборатории тепло. Да, и бабушке привет. Я тут спросить
хотел...
– Два! Два с половиной года мне было, когда я попал в ясли! –
объявляет Л, положив трубку, – И с тех пор я травмирован.
– Ну и что? Мне, например, было год и три, когда я пошла в садик.
Л косится на меня недоверчиво, ему не хочется конкуренции.
– А ты где плакала? – ревниво интересуется он.
– Кажется, все больше у батареи.
– Ну вот, понятно, что тебе не так сильно досталось, как мне, –
торжествует Л, – потому что я все время плакал под умывальни145
ком! За шиворот мне текла холодная вода, вокруг была плесень.
– Л сам ужасается тому, что рассказывает, – вероятно, мне было
холодно и, конечно, голодно, потому что когда плачешь так горестно, как плакал я, начинаешь икать, а когда икаешь, есть совершенно невозможно, каша вываливается изо рта.
Я представляю икающего Л, изгвазданного кашей, и меня разбирают жалость и смех.
На смех является Доктор К. Он пару секунд подозрительно
смотрит на нас, потом видит крошки на халате Л, бросается в
угол, и, выхватив из–за каталогов тайную коробку, принимается
пересчитывать печенье.
Мы с Л изумленно переглядываемся, и в глазах друг друга читаем один и тот же вопрос: как долго Доктор пасется на нашем тайнике?..
– Л, ты – подлец! – заявляет Доктор К по результатам пересчитывания.
Л не очень уверенно пытается сопротивляться:
– Мне можно! У меня детская травма.
– Тогда ты – травмированный подлец! – вносит коррективы в
первоначальное заявление Доктор К. – Ну ладно, ты съел полкоробки печенья, это я еще готов простить, но выбрать все коричное, и оставить эти дурацкие сахарные рогалики!!! В первый раз
вижу такую низость.
– Доктор, он и правда травмирован. Яслями и холодной водой, –
становлюсь я на защиту Солнечного Л.
– Ну и что? – Доктор К, прихватив коробку, садится рядом с нами
и принимается жевать сахарный рогалик. Взгляд Доктора затуманивается воспоминаниями, – вот я, помню, пережил такую жуткую
психологическую травму, что вам двоим и не снилось. Тоже, кстати,
в детском саду дело было. Там я впервые повстречал, – Доктор К
делает эффектную паузу,– зразы со шпинатом!
И видя наши недоуменные лица, поясняет:
– Ну представьте, в два года все кристально ясно, белое – белое,
черное – черное, а котлета – это котлета. И тут вдруг я кусаю мясо,
– Доктор драматично взмахивает рукой, – а там – шпинат!!! Так я
впервые столкнулся с неизведанным и непонятным. Таинственным
146
и необъяснимым. И прорыдал до вечера, потому что никто не мог
мне толком объяснить, как шпинат попадает в самую середину котлеты. Думаю, именно это обусловило мою любовь к науке в более
зрелом возрасте, – несколько неожиданно резюмировал Доктор и
покинул нас, забрав последний рогалик.
147
О солидарности
Но некоторые вещи, в отличие от тяги к науке, объяснить сложнее. Например, дружбу людей, совершенно разных по возрасту,
культурной и языковой принадлежности – как и откуда берется это
взаимопонимание, эта способность задавать друг другу правильные вопросы, это неудержимое желание шутить и смеяться, когда
мы оказываемся вместе? Не знаю откуда. Но еще один пример лабораторной солидарности, пожалуй приведу.
Не так давно, пару месяцев назад, случился у нас небольшой
иммуногенетический конгресс, причем очень удачно случился – в
Праге. Ехать никуда не надо, билеты покупать, чемоданы собирать, спонсоров искать – все эти сложности оказываются вне поля
зрения. О регистрации со скидкой и то беспокоиться не пришлось,
потому что конгресс устраивала дружественная нам лаборатория
и в списки гостей мы были внесены еще до того, как окончательная программа мероприятия заняла свое место на сайте организаторов. Словом, все здорово: приходи и слушай, насыщайся новым,
опровергай старое, наливайся по самые уши кофе, рассматривая
постеры с цветными картинками и без зазрения совести пропуская те, на которых текст занимает более пятидесяти процентов
пространства, ну или на худой конец дремли в углу аудитории, надеясь, что все доклады сами собой запишутся на подкорку.
Как всякому лакомству, конгрессу, разумеется, полагается вишенка на гору сливок: светский раут, который обычно устраивают
либо в день открытия, либо в день закрытия мероприятия. Это –
блаженное время, когда принимающая сторона наконец может продемонстрировать широту души и уровень финансирования меди148
цины в данном конкретном регионе. Помимо того, что именно во
время раутов рождаются самые интересные совместные проекты
и наводятся самые крепкие мосты, там еще всех присутствующих
настоятельно и с размахом угощают вкусным и развлекают. Так что
научный мир, чего уж там, рауты любит и тусуется с удовольствием.
Вот и в нашем случае последний день конгресса закончился,
и высокое собрание переместилось в банкетный зал. Вальяжные
профессора, энергичные кандидаты и неоперившиеся студенты неторопливо перемещались с бокалами шампанского в руках и благостными улыбками на губах вокруг столов, жужжали по–английски, тихо смеялись и беззастенчиво хрустели жареными креветочными хвостами. Среди этой вечерней светской идиллии были и мы.
– Так, я смотрю, все здесь. – Дэни обвел нас добрым взглядом,
– молодцы: и контакты налаживаете, и на ужине сэкономите. Кто
узнает, какие сплетни интересные, не забудьте рассказать. Нет,
Саша, под сплетнями я не подразумеваю безусловно ценную информацию о том, что, похоже, аллель деквечко ноль три ноль два
связана с целиакией крепкими узами. Совсем наоборот, сплетни –
это, например, информация о том, почему Доцент Е не разговаривает с Доцентом Т. Они что, опять не поделили гранты? Или жену
Доцента Е? Или все–таки гранты? В общем, приятного всем вечера,
и не злоупотребляйте сливовицей, а то завтра не напасемся всем
физраствора капать.
С этой напутственной речью Дэни уже совсем было собрался покинуть нас, чтобы присоединится к веселой компании болгарских
коллег, но потом оглянулся, – так, а в лавке–то у нас кто остался?
Я спрашиваю, дежурит кто? – и взгляд его немедленно сделался
грозным.
– Солнечный Л, кажется, – пожал плечами Доктор К.
– Точно? – прищурился Дэни, – я его сегодня утром видел в зале.
Он не забыл, что ему в четыре надо было быть в лаборатории?
– Сейчас позвоним на рабочий мобильник и узнаем, – Доктор К
набрал на своем мобильнике номер и передал трубку Дэни.
– Подлецыыыы! – взревела трубка.
– Ой, что–то ты не туда попал, – сказал Дэни торопливо тыкая в
кнопку «разъединить».
149
Пока наш завотделением сверял номер, на телефон перезвонили:
– Туда, туда!!! – сходу заявила трубка, – предатели!
– Да нет, точно это Солнечный Л, – вмешался Доктор К, – Правда, в последний раз он так орал, когда мы ему в ручку залили розовые чернила, а он ею новую кредитку подписал... – Л, что случилось? – обратился он к трубке.
– Вы забыли напомнить мне про прием, – трубка сделала трагическую паузу, – Ни один из моих так называемых коллег не подошел и не сказал мне: «А что Л, не собираешься ли ты сегодня вечером приятно провести время в нашей приятной компании?» Никто
не предложил мне поискать подмену на дежурство!
– Чего искать–то, все здесь, – неделикатно возразил трубке докторант В, – никто бы не согласился.
– Ах, так, – Л, похоже, не на шутку разозлился, – я уже между прочим еду к вам.
– Как это едешь?! – взвился Дэни, – ты не можешь оставить лабораторию во время дежурства, а вдруг привезут экстренный материал?!
Трубка разразилась глухим дьявольским хохотом:
– Я поймал в коридоре санитара, велел посторожить, пока не
вернусь. Если привезут материал, велел делать все по инструкции,
дал ему наш талмуд с методиками, пусть зубрит матчасть. Будете
знать, как бросать человека на произвол судьбы, – и Л снова недобро засмеялся.
– Л, – голос Дэни стал вкрадчивым и угрожающим, – если ты
здесь появишься, я тебя лично своими руками придушу. А потом
уволю, потому что трупам зарплата не положена. Нет, придушу, уволю и сдам патологам, потому что трупы должны служить науке до
последней клетки. Ты все понял?
– Бедный Л, – наша лаборантка Ленка, натура тонкая и нежная,
чуть не плакала от жалости к завлабу, – ты потерпи там, мы тебе
завтра чего–нибудь вкусного принесем.
Вокруг нас уже стали собираться любопытные, и то сказать, интересно же: стоит небольшая толпа над телефонной трубкой и на
разные лады убеждает ее, увещевает, уговаривает, а Дэни даже кулаком перед ней помахивает для острастки.
150
– Да ладно вам, – вдруг резко погрустнев, заявляет Л, – я пошутил. Я сижу в лабе, смотрю в окно, там в оперзале кому–то аппендицит вырезают, можете веселиться со спокойной душой, – и в
трубке раздались короткие гудки.
– Ну вот! – Дэни с деланной веселостью потер руки. – Теперь, когда мы точно знаем, что с дежурством все в порядке, мы можем веселиться со спокойной душой, как выразился наш героический коллега. При случае, берите с него пример. Всем спасибо.
Он вернул задумчивому Доктору К телефон и отбыл в направлении болгарских иммуногенетиков. Мы тоже разбрелись, но как–
то нам не веселилось. И через сорок минут вдруг оказалось, что
вся лаборатория, абсолютно трезвая, топчется у выхода. Не видно
было только Доктора К.
– Может, он и правда, общается, чего человека с мероприятия
срывать в самый разгар, там вон даже креветки еще не кончились,
– докторант В сожалеющим, нежным взглядом окинул столы, которые, действительно, не лишились еще и половины того роскошества, что было выставлено на них в начале вечера.
– Ну–ну, – Дэни, который знает Доктора К дольше нас всех, снисходительно похлопал докторанта В по плечу, – еще пару минут подождем, потом отправим Сашу посмотреть, не нужна ли Доктору
помощь от кого–нибудь отвязаться. Если он и застрял, то только потому, что кто–то пляшет у него на ушах.
Через несколько минут я действительно оставила коллег и нырнула в толпу. Покружив по залу и так и не заметив нигде долговязой фигуры Доктора К, я случайно оказалась у выхода для персонала, за которым начинались кухни и прочие подсобные помещения. В дверях, как ни странно, стоял наш Доктор. С другой стороны толпилось человек семь–десять обслуживающего персонала. Все они сердечно прощались с Доктором К, перебрасывались
с ним шутками, а одна официантка, кажется, украдкой утирала
слезу. Доктор К в последний раз помахал рукой, закрывая дверь,
повернулся ко мне и потряс большим пакетом, который держал в
руках:
– Вот завел дружбу с местным трудолюбивым народцем, – пояснил он.
151
– За что люблю чехов, так это за нашу исключительную доброту и
за чувство солидарности, когда дело касается еды и пива. Я им объяснил, что у нас коллега голодает, они и постарались, кто чем смог.
Доктора К в нашей маленькой компании встретили как героя.
Когда, уже получив в гардеробе свои пальто, мы выходили из зала,
позади грохнул оркестр: начинались танцы.
– Знаете, я чувствую себя Золушкой, покидающей бал в самом
разгаре, – с сожалением сказал Доктор К.
– Может быть и так, но непрактичная девица там ботинок потеряла, а ты уносишь полный пакет жареных креветок, – парировал
Дэни, – по–моему, совершенно понятно, кто из вас положительный
герой. К тому же ее ждала впереди тыква и пара крыс, а тебя ждет
вечер в окружении любимых коллег.
Надо ли говорить, что дежурство Солнечного Л оказалось едва
ли не самым веселым за время существования лаборатории, в которой мы и проболтались почти до утра. Кстати, танцы тоже были.
152
Слова. Слова. Слова.
Ну и,поскольку книжка эта родилась из лабораторных дневников, то последняя глава – просто сборник цитат, этакий легкий десерт напоследок. Обычно, все эти фразы, шутки, ремарки, живут
не дольше одного мгновения в памяти и сказавшего, и услышавшего. Но так бывают они хороши и удачны, что хочется порой пойти против естественного течения вещей, поймав и удержав сказанное. Вот и я нет–нет, да и ловила что–нибудь на поля своих
блокнотов в бумажный сачок, которым – в силу природной лени
и правильного понимания прекрасного, как в том числе и безвозвратно смертного, пользуюсь не так уж часто.
– Я понял, почему сломалась центрифуга!!! Потому что Сатурн в
Тельце и Козерог над горизонтом!!!
– Понедельник, понедельник, понедельник. Или у меня в глазах
троится, или это будет странная неделя...
– Я ему говорю: «Они не совпадают по группе крови». А он мне
загробным голосом: «Все мы братья по крови, и ты, и я.»
– Какая у тебя косичка симпатичная!
Мрачно:
– Это не косичка, это внешние извилины. Дополнительный хардвэр!
– Саша, варить гели это наука, это – искусство, это, это... нет, я
сейчас расплАчусь!
153
– Он рассказал мне анекдот на английском. Я не понял. Он рассказал еще раз. Я говорю, давай переведем. Перевели. Не помогло. Оказывается, я не язык не понимаю, а юмор...
– Почему ты добровольно взялась вести бухгалтерию?
– Наверное, потому что мой папа – банкир...
– Ммм, тогда освободите термостат, я суп варить буду...
Печально:
– Посмотрел «Код Да Винчи».
– Ну и как, понравилось?
Еще печальнее:
– Да тоска зеленая, все как на работе: ДНК, наследственность,
кровь... Не могли про атомный реактор кино снять!
– Мне нужна мотивация. Скажите, что хорошего ждет меня на
этой работе, какие светлые перспективы простираются передо
мной?
– Ммммм, боюсь, ничего хорошего тебя не ждет. Но ты можешь
дружить с микробиологами...
– Л, друг мой, у нас не найдется для американцев лишней ДНК?..
и немного корма для приблудной рыбки?
– Смотрите, смотрите, ДНК разбежались!
– Кто взял пипетку, верните центрифугу!
Склонившись над вылитым в специльную форму гелем, прочесывая его пластмассовым гребешком, злобно:
– Ненавижу бублинки, ненавижу бублинки, ненавижу бублинки...
(бублинек – чешск. пузырек)
– Пипетовал, пипетовал, да не выпипетовал!
– Какая большая, красивая машина, с нее бы картины писать, а
вы все ДНК, ДНК...
154
– Из–за вас у нас бокс перестал работать!
– Это у нас из–за вас Люминекс стоит!
Непродолжительное молчание, потом мрачно:
– А пойдем, серологии вортекс отключим?..
– Тебя что, не учили основам
секвенирования?
– Как это не учили? В начальной школе на уроках труда, как сейчас помню, девочки
суп варят, мальчики табуретки пилят, а я сижу себе тихо в
уголке и секвенирую фрагмент
генома...
– Я это выброшу. Нет, жалко, да нет, выброшу. А вдруг понадобится? Но ведь сломанное же... но лучше оставлю.
– У Шекспира был один–единственный недостаток – он ни черта
не смыслил в иммуногенетике...
– Слушайте, это возмутительно, опять кончились перчатки!
– Не расстраивайся. Ну не расстраивайся! Давай, я тебе свои варежки одолжу... Теплые!
– Ты можешь хоть полчаса в день не думать о еде?
– Если постараться, наверное, могу... Но зачем?!!
– ПризнАюсь в страшном: я чихнул на гель.
– По–моему, кактус мутировал. Мне показалось, вчера, во время
дежурства, я слышал в лаборке чавканье.
*в ответ – здоровый смех*
155
– Смейтесь, смейтесь, но по одному в лабораторию лучше не ходите... и цветы раствором этидия больше не поливайте.
– Слушайте, я тут про Габсбургов читаю. Хотите, расскажу?
– С точки зрения генетики?
Печально:
– Нет, с точки зрения исторической несправедливости.
– Это не наша пипетка. Я ее в первый раз вижу. Забирай.
– Да ваша, ваша, просто не инвентаризованная, поэтому от любопытных глаз спрятана.
–О! То–то я смотрю, вроде бы пипетка не наша, а мной подписана. Давай–давай ее сюда, нечего на чужое руки разевать.
– Видите ли, Александра, вчера мне подбросили...
– Анонимку?
– Нет, просто чужую работу. И я ее сделал. Чем до сих пор изумлен.
– А давайте гадать по ДНК. Представляете, индивидуальный гороскоп на основании генома! Из ЭФИ нас за такие дела, конечно,
попрут, но хоть денег заработаем...
– Фи, ну кто такие эти анестезиологи? Они не знают, как делается анализ на кальцитонин, они громко смеются в столовой, и, что
самое ужасное, они меряют в миллилитрах! Это так неизящно. То
ли дело микролитры и нанограммы.
– Да наплюй ты на эту работу. Сначала сделай, а потом – наплюй.
***
P.S. Когда текст был готов, я пришла к Дэни и сказала, что – такие дела – получилась книжка. Дэни молча взял меня за шиворот
и повел в лабу.
– Вот, – воскликнул он, предъявляя меня всем присутствующим,
– допрыгались! Довели ребенка, что он о вас книгу написал!
156
Доктор К обошел меня вокруг, рассматривая так, будто видел в
первый раз.
– Н–да, – протянул он медленно, – я всегда подозревал в тебе отсутствие совести и присутствие некоторого творческого безумия.
Неужто все взяла и рассказала? – поинтересовался он.
– Нет конечно! Кое о чем разумно умолчала: о курице, например,
и фломастерах, о экскаваторе, гонке на стульях и о цветах на крыше,–ответила я.
– А, ну тогда все в порядке, – успокоился Доктор К, – хотя про курицу могла бы рассказать. А вот про экскаватор зря напомнила...
– и он немного загрустил.
– Ого, – сказала Ханна, – мы станем знаменитыми! – и взгляд ее
скользнул в сторону зеркала, как будто она прямо сейчас собиралась выйти под софитовые лучи.
– Как вы думаете, – сказала Клара, отрываясь от записей по технике безопасности, – это считается публикацией от лаборатории, и
можно ли в связи с этим просить дополнительный грант?
Дэни закашлялся и сказал сдавленно:
– Я бы на нашем месте не стал, а то могут и прошлые гранты отобрать.
157
– Ура, – воскликнул Солнечный Л,– у нас наконец–то будет книжка, по которой мы выучим русский язык!
P.P.S. Дорогой читатель, за то время, что эта книга пролежала,
ожидая издания, многое переменилось: написались новые гранты,
на оконном стекле лаборатории появилась летающая корова, Солнечный Л купил новые циклеры, закончилась моя работа над темой диссертации, и я покинула лабораторию. За некоторое время
до меня с лаборкой простился и Доктор К – он отбыл в Америку на
неопределенный пока срок. Зато пришло много новых хороших людей, например, легкая, ироничная Эва и рассудительная спокойная
Катка. Мы продолжаем дружить и сотрудничать, и я часто навещаю
лабораторию, оставляя в тайном лабораторном ящике всякие вкусности. Как показывает практика публикаций в ЖЖ, не всем достаточно читать мои истории, многие хотят рассмотреть тех, о ком
я пишу, поближе, застукать их за очередным каким–нибудь весельем, познакомиться лично. Однако учитывая, что герои этой книги – обыкновенные необыкновенные люди, которые живут так, как
им нравится, и занимаются тем, что любят, и которыми я очень дорожу, мне бы не хотелось, чтобы кому–то из них публикация причинила даже малейшие неудобства. Поэтому давайте я сейчас скажу,
что все обстоятельства здесь изменены и придуманы, имена бессовестно перепутаны, а совпадения – абсолютно случайны. А вы
сделаете вид, что мне поверили. Пожалуй, так будет честно. =)
158