В Православной Церкви существует традиция произнесения

УДК 82–141
Е. Ю. Перова
доц., канд. культурологии, доц. каф. мировой культуры ИМО и СПН МГЛУ;
e-mail: eperova71@list.ru
ПОЭТИЧЕСКОЕ ПОСВЯЩЕНИЕ ПРАЗДНИКУ
В СВЕТСКОЙ И РЕЛИГИОЗНОЙ КУЛЬТУРЕ
В православной культуре существует традиция посвящения празднику.
Это не только церковный жанр – и в художественном творчестве существует возможность восхождения к метафизической реальности посредством
утраченных в обыденной жизни смыслов. В статье рассматривается стихотворение И. Бродского, посвященное празднику Сретения; подчеркивается
неосознанный возврат светской поэзии к ее религиозным истокам.
Ключевые слова: праздник; светская и религиозная культура; традиция;
опыт.
В Православной Церкви существует традиция произнесения
«слова на праздник». Однако никто из святых не стал бы искать словесного выражения своего духовного опыта, а навсегда пребыл бы
в молчании, этом «таинстве будущего века», если бы перед ним не
стояла задача – научить ближнего, если бы любовь не порождала
надежды, что хоть кто-нибудь, «хотя бы одна душа», как наставляет
старец Силуан Афонский, «услышит слово и, восприняв покаяние,
спасется» [8, с. 82].
В основе «слова на праздник» лежит жанр проповеди, в композиции которой присутствует евангельский отрывок данного дня, его
толкование и применение раскрытой в нем истины к жизни прихода
и к современности вообще. Строгого канона церковной проповеди
нет, поэтому в этом жанре ярко проявляется личность проповедника.
В дни христианских праздников проповедь бывает посвящена празднику, и тогда добавляется важный элемент проповеди – объяснение
символики праздника, а в связи с этим тех или иных аспектов христианской веры в целом.
«Слово на праздник», как преимущественно устный жанр, оживает в стенах храма; проповедь обращена к людям, которые в настоящий момент погружены в литургический опыт определенного дня.
Письменный вариант проповеди становится памятником литературы,
100
Е. Ю. Перова
часто утрачивая свою актуальность и определенный дух воздействия,
так как люди, присутствующие в храме, наиболее восприимчивы
к живому, непосредственно рождающемуся слову.
Не только в Церкви существует традиция произносить «слово на
праздник». В литературе существует жанр пасхального рассказа, стихотворения, посвященного событию христианской истории. Слово на
праздник – это церковный жанр, из которого происходит традиция поэтического посвящения празднику. Слово, сказанное в храме, и слово
поэта имеют общее начало, которое состоит в том, что Слово произносится из глубины собственного опыта и переживания. Поэзия,
рассматриваемая как исповедь, самопознание и откровение всегда
сакральна и религиозна. «Поэзия и религия – две стороны одной
и той же монеты, – пишет Н. С. Гумилев. – И та, и другая требуют
от человека духовной работы. Но не во имя практической цели, как
этика и эстетика, а во имя высшей, неизвестной им самим» цели
[7, с. 494]. Поэзия одаривает и опытом духовной жизни. В художественном творчестве, так же как и в церковном, существует возможность восхождения к реальности горнего мира. И. Бродский, называя
поэзию «высшей формой существования языка», писал об устремлении языка, – в сторону или вверх, – к тому началу, в котором было
Слово. «Кажущиеся наиболее искусственными формы организации
поэтической речи – терцины, секстины, децимы и т. п. – на самом
деле всего лишь естественная многократная, со всеми подробностями, разработка воспоследовавшего за начальным Словом эха»
[4, с. 66]. Или, как пишет М. И. Цветаева: «По существу, вся работа
поэта сводится … к физическому воплощению духовно уже сущего
(вечного) и к духовному воплощению (одухотворению) духовно еще
не сущего…» [15, с. 390–391]. Другими словами, поэт своим обращением к той или иной теме оживляет или одухотворяет потерянные
в обыденной жизни значения образов и предметов. Благодаря авторскому переживанию, слово и тема начинают звучать и в сердце читателя. «Искусство – это не лучшее, а альтернативное существование;
не попытка избежать реальности, но, напротив, попытка оживить
ее», – пишет И. Бродский [4, с. 31].
Поэтом утверждается изначальная сакральность слова. Латинское
слово «автор», «auctor» происходит от глагола «auqere» – увеличивать, умножать, ибо это тот, кто призван умножать духовное богатство народа. «Существовали далекие эпохи, когда “шли в поэты”, как
101
Вестник МГЛУ. Выпуск 21 (681) / 2013
нынче “идут в священники”», – пишет Ян Парандовский, – в некоторые эпохи он (поэтический язык) звучал непонятно и торжественно
как литургия» [12, с. 144, 149]. Автор открывает для читателя путь
к преображенной жизни, когда все явления оцениваются в контексте
«большого времени» (М. М. Бахтин). Приобщение к христианской
культуре происходит посредством и русской поэзии, в которой присутствует как исповедальное, так и проповедническое начало.
Не только в книжной поэзии XVII столетия библейские мотивы
вливались как необходимый образный арсенал, но и позднее, в светской поэзии, наряду с нахлынувшими сюжетами и образами античной
истории, сохранилась «необходимость» обращения к библейскому
слову. Эта традиция продолжается и в современной поэзии, где существует обширный пласт стихотворений, проникнутых религиозными
переживаниями и духовными исканиями.
Стихотворение И. Бродского «Сретенье» было написано в 1972 г.;
оно представляет интерес для исследования, так как предлагает образ
встречи светского и религиозного миропонимания. Стихотворение
отмечено тональностью умиротворенности, в нем присутствует псалмическая интонация, соответствующая сакральной теме. Возможно,
это указывает на преодоление трагического восприятия темы времени
и смерти. Ощущение радости и тишины в сознании человека свидетельствует о восприятии мира целостным и гармоничным. Подобное
состояние является характеристикой религиозного мировосприятия.
«Ибо там, где молитва (слияние), – пишет Л. С. Выготский, – там
трагического нет, там кончается трагедия» [6, с. 289].
Стихотворение написано классическим четырехстопным амфибрахием, который среди трехсложных размеров преимущественно
связан с самым уравновешенным повествованием, например балладой. Благодаря нейтральному ударению – ударному среди двух безударных – приобретает характер монотонного выговаривания, как указания на то, что стихи надо читать монотонно, как псалмы. «То был
косвенный, может быть неосознанный возврат светской поэзии к ее
религиозным истокам», – замечает Ян Парандовский [12, с. 213–214].
Автор стихотворения словно смиряется до чистой традиционности.
М. М. Бахтин, характеризуя жанр жития, пишет: «Там, где нужно отобразить и выразить значимость обретения последнего смысла, смирение до традиционной условности необходимо…» [3, с. 162].
102
Е. Ю. Перова
С первой строфы стихотворения задается определенное восприятие повествования, связанное с приемом переноса (…внесла // Дитя…;
…из числа // людей…): два переноса подряд задают тон медленного
внимательного следования за каждой строкой и словом повествования. Перенос вместе с дроблением синтаксических связей всегда
выделяет стиховой ряд, заставляя читателя акцентировать внимание
на остановках. На такую манеру «пересказа» указывают и строчные
буквы в начале строк. Строка не раз начинается с союза «и»:
«И только на темя…»;
«И там же, Мария…»;
«И странно им было…»;
«И старец сказал…»;
«И поступь была…»;
«И дверь приближалась…»;
«И образ Младенца…».
Кроме приема перечисления событий, здесь уловима тональность
смирения. Начало строки с союза «и» является и стилистической
особенностью языка Библии.
В стихотворении большинство слов называют понятия «первозданные», простые, и тон повествования предполагает их ясное восприятие. Это важная черта религиозного миропонимания: чистота,
прозрачность, премудрая наивность ощущения, переживания событий и восприятия окружающего мира – непременные в христианстве
как основа доверительного отношения к миру.
Три человека окружали Божественного Младенца, ограждали
как рама; в вертикальной плоскости «ограждение» отмечено сводом,
куполом храма. Так создается эффект присутствия. В творчестве
И. Бродского встречается мотив уединения, когда человек пытается
оградиться от мира, сконцентрироваться на себе, уйти от чуждого ему
внешнего мира. Автор отмечает масштабность события, выдвинутого
в метафизическую плоскость, и констатирует отчужденность, изгнание от мира тех, о ком ведется повествование. «Затеряны», неузнаны
эти люди были в действительности для фарисеев и книжников, сердце которых окаменело для доверия и радости веры, что не позволило
пережить событие.
Нагляднее было бы сакральное связывать с ослепительным дневным солнцем или ночью. Но в мистическом осмыслении времени
103
Вестник МГЛУ. Выпуск 21 (681) / 2013
раннему утру придается особенное значение: это время совершения
молитвы, момент «прозревания», рождения нового дня и вхождения
в него; это часы наибольшей тишины сердца. Священник Иоанн (Сергиев), впоследствии святой праведный Иоанн Кронштадский, писал:
«Ловите же утренние часы, это – часы как бы новой, обновленной
временным сном жизни» [12, с. 39].
В четвертой строфе впервые в стихотворении встречается слово
«свет». Этот свет имеет направление от Неба и указывает на Младенца. Возникает сопоставление с праздником Богоявления, когда были
слова: «Сей есть Сын Мой возлюбленный» (Мк. 1, 11), и праздником
Преображения Господня, который наиболее ярко передает понимание христианским сознанием символа света, Фаворского света. Слово
«свет» встречается и в последней строфе стихотворения (со многими
производными: «светильник», «светил») в словах Симеона Богоприимца. Но там направление другое: «…Дитя – … света источник».
Пятая строфа повествования заставляет сделать остановку, указывая на значительность события, описанного в пространстве храма,
в жизненном пространстве личной судьбы Симеона, в привычном
пространстве хода человеческой истории («А было поведано старцу
сему // о том, что увидит он смертную тьму // не прежде, чем Сына
увидит Господня»). Для старца воочию явилось рядом начало и конец, жизнь и смерть. Смерть, долго ожидаемая им, наконец, оказалась рядом. И жизнь была рядом – воплощенная в Божественном
Младенце. И в том, что жизнь преодолевала смерть, было нарушение
обычного. Этого события ожидало человечество в течение всей земной истории, это оно было чаянием всех пророчеств в Ветхом Завете.
Старец видел впереди не смерть, а продолжение ее – в жизни. С этого парадоксального и мистического момента начинается открытое
исповедание вечности, когда через смерть достигается бессмертие.
Произошла встреча Ветхого и Нового Заветов, старец стал символом
ветхозаветного израильского народа, цель и смысл истории которого
был в приготовлении к встрече с ожидаемым Мессией и исповеданием Его Спасителем человечества. Но увидевшим Его Воплощенным
стал именно Симеон (неслучайно, это имя означает буквально «слушание», «услышание»). Среди народа для встречи Господа была уготована блаженная старость. Жизнь, исполненная подвига, молитвы
и веры вся была отдана этому ожиданию, и молитва об отпущении
104
Е. Ю. Перова
из мира слилась с молитвой об этой встрече. Исполнилось томление
старца, когда старость самого мира клонилась к закату; Бог нашел
мир старым и Сам пришел к человеку [10, с. 86]. Не старец, отягченный тенью Ветхого Завета, держал Младенца, но Господь держал
его, ибо он у Бога просил отпущения (об этом говорят слова службы на день праздника). Последняя глубина этого знаменательного
события связана с темой Встречи, имеющей непреходящее значение.
В евангельском повествовании об этом событии опущены подробности и присутствует символическая незавершенность (Лк. 2, 22–40).
В широком смысле любая встреча для человека всегда есть радость
узнавания и познания. Для поэтического творчества это выражается
в переживании встречи с бытием, словом, через которое происходит
познание мира.
В словах Симеона, сказанных при встрече с Господом, выявляется
значимость последнего обетования о Спасителе (5, 6 и 7-я строфы).
Фиксация остановки после речи Симеона («…Симеон // умолкнул»)
важна для поэтического языка. Слово «умолкать» в словесном творчестве может являться синонимом слова «умирать». Можно сказать,
что, не дойдя еще нескольких шагов до своей физической смерти, Симеон простился с миром в минуту Встречи и не пребывал уже с ним.
Интуиция поэта передает особенную наполненность этого события
в 7, 8 и 9-й строфах. С одной стороны, в жизни израильского народа непрестанным было ожидание исполнения обетования о пришествии в мир Мессии, с другой – оказалось, что никто не готов к этой
Встрече. Слова Симеона были «странными» и, окруженные тишиной,
«отлетели» под своды храма и не могли спуститься и найти места
в сердцах людей, которые не были достаточно подготовлены и чисты для безусловной открытости и полноты принятия этой радости.
Последние слова старца (10 и 11-я строфы) были и для посвященных
(Марии и Анны) великим удивлением и откровением, – ему вослед
безмолвно глядели. Исполнивший всё, он уменьшался для окружающих и отдалялся («Почти подгоняем их взглядами, он // шел молча
по этому храму пустому // к белевшему смутно дверному проему»).
Для старца преобразился объем мира, пространство соединилось со
временем («Он шел по пространству, лишенному тверди…»). Слово
«белевшее» может восприниматься как синоним света, освещающего
путь впереди.
105
Вестник МГЛУ. Выпуск 21 (681) / 2013
В строке «он слышал, что время утратило звук» присутствует
соединение несоединимого (слышал, что уже утратило звук), неадекватность ощущения (время воспринимается посредством звука, земля
лишается тверди). Таким образом, точно передается картина упразднения старого мира, преломленная через тему времени и пространства
(«пространство» у И. Бродского никогда не остается в одиночестве,
без времени» [5, с. 189]). В пространстве храма старец уже перешагнул за черту, разделяющую жизнь и смерть, и ступил в пространство
иной реальности. М. М. Бахтин в работе о хронотопе выделяет проникнутый высокой эмоционально-ценностной интенсивностью хронотоп порога. Этот хронотоп может сочетаться и с мотивом встречи,
он связан с понятием перелома (кризиса, падения, обновления, прозрения, решения, определяющего жизнь человека). «В литературе, –
отмечает М. М. Бахтин, – хронотоп порога всегда … символичен,
иногда в открытой, но чаще в имплицитной форме … Время в этом
хронотопе, в сущности, является мгновением, как бы не имеющим
длительности и выпадающим из нормального течения биографического времени» [2, с. 397].
В западноевропейских церковных месяцесловах название праздника Сретения несет историческую память о древней процессии с факелами или свечами, отсюда название «Светлая обедня» («Lichtmess»,
«Candlemas»). Вероятно, это связано со словами праведного Симеона: «…свет во откровение всем людям», тема света становится доминирующей в испанском и французском названиях – «Candebore»,
«Chandeleur» («Светильник»). У польских католиков Сретение именуется праздником «Огненной Марии», что связано с богослужебной
традицией освящения в этот день особых ритуальных свечей. Позднее в уставных заметках на праздник Сретения акцент на теме света
сохраняется не только в Западных, но и в Восточных Типиконах. Братии предписывалось раздавать свечи перед полиелеем и на 9-й песни
канона праздничной Утрени (например, об этом сказано в Уставе Соловецкого монастыря). Симеон нес с собой радость, чтобы возвестить
в «безвидном месте» (ад), что он увидел Младенца, Предвечного Бога
и Спасителя; и отходил «поведать… Адаму и принести Еве благую
весть», как говорится в богослужении на праздник Сретения Господня. Митрополит Сурожский Антоний указывает, что тема встречи
превалирует в Новом Завете, что первое Божие действие – Сотворение мира – было актом встречи; и эта первая встреча есть шаг на пути,
106
Е. Ю. Перова
который приведет к приобщенности сакральному; и люди вокруг Христа встречались особенно, таких встреч друг с другом они никогда
раньше не испытывали: в пришествии Живого Бога они прозревали
друг в друге то, что не видели раньше [11, с. 63]. Возможность переживания такой встречи продолжается. Неслучайно особое значение
имеет тема встречи и в художественном творчестве в целом.
Появление церковных и библейских мотивов в творчестве
И. Бродского было не только расширением лирических тем, а продолжением развития сюжета – как дальнейшей судьбы героя, за образом
которого может присутствовать и сам автор. Кроме того, необходимо
учитывать и «тональную реакцию автора на героя» (М. М. Бахтин).
В стихотворении «Сретенье» присутствует попытка преодоления
противоречий в восприятии христианской концепции времени и смерти. Авторы монографий о творчестве Бродского обходят вниманием
стихотворение «Сретенье» как не свойственное миропониманию
автора [1; 9; 10]. И вместе с тем именно это стихотворение включено
во многие сборники духовной поэзии, посвященные христианским
праздникам. В стихотворении «Сретенье» (как и в толкованиях христианского праздника Сретения) главными становятся темы времени
и смерти – они пронизывают всё творчество И. Бродского. Поэт не
обошел вниманием слова праведного Симеона Богоприимца, через
которые раскрывается связь времени с вечностью. Эти слова отражают значимые аспекты религиозного миропонимания.
СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ
1. Баткин Л. Тридцать третья буква (Заметки читателя на полях стихов
И. Бродского). – М. : Изд-во РГГУ, 1997. – 333 с.
2. Бахтин М. М. Вопросы литературы и эстетики. – М. : Худ. лит-ра, 1975. –
495 с.
3. Бахтин М. М. Эстетика словесного творчества. – М. : Искусство, 1979. –
445 с.
4. Бродский И. Набережная неисцелимых: Тринадцать эссе: пер. с англ. /
Сост. В. П. Голышев. – М. : СП «Слово», 1992. – 256 с.
5. Вайль П. Пространство как время // Бродский Иосиф. Пересеченная местность. Путешествия с комментариями: стихи. – М., 1995. – С. 184–195.
6. Выготский Л. С. Психология искусства. – М. : Педагогика, 1987. – 334 с.
7. Гумилев Н. С. Золотое сердце России: соч. / сост., вступ. ст. и коммент.
В. Полушин; Авт. семейной хроники Гумилевых: О. Высоцкий. – Киев :
Лит. артистикэ, 1990. – 734 с.
107
Вестник МГЛУ. Выпуск 21 (681) / 2013
8. Иеромонах Софроний (Сахаров). Старец Силуан. – Париж, 1952. – 207 с.
9. Крепс М. О поэзии И. Бродского. – М., 1984. – 57 с.
10. Куллэ В. А. Поэтическая эволюция И. Бродского в России (1957–1972). –
М., 1996. – 246 с.
11. Митрополит Сурожский Антоний. Духовное путешествие. Размышления перед Великим Постом. – М. : Православный паломник, 1997. – 145 с.
12. Парандовский Ян. Алхимия слова. Олимпийский диск. – М. : Прогресс,
1982. – 528 с.
13. Рубан Ю. Сретение Господне : Опыт ист.-литург. исслед. Ю. Рубана /
предисл. О. Лихачевой. – СПб. : Ноах, 1994. – 213 с.
14. Святой праведный И. Кронштадский. Собр. соч.: в 6 т. – Т. 1. Жизнеописание. Моя жизнь во Христе. – Киев : Оранта, 2006. – 800 с.
15. Цветаева М. Собр. соч.: в 2 т. – Минск : Нар. асвета, 1988. – Т. 2. – 479 с.
108