Vaikystė F.Dostojevskio meniniame pasaulyje Magistro darbas
advertisement
VILNIAUS PEDAGOGINIS UNIVERSITETAS SLAVISTIKOS FAKULTETAS RUSŲ LITERATŪROS KATEDRA Svetlana Semionova Specialybė «Literatūrologija» II kursas Vaikystė F.Dostojevskio meniniame pasaulyje Magistro darbas Darbo vadovas doc. V.Gudonienė Vilnius, 2006 ВИЛЬНЮССКИЙ ПЕДАГОГИЧЕСКИЙ УНИВЕРСИТЕТ ФАКУЛЬТЕТ СЛАВИСТИКИ КАФЕДРА РУССКОЙ ЛИТЕРАТУРЫ Светлана Семёнова Специальность «Литературология» II курс Детство в художественном мире Ф.М.Достоевского Магистерская работа Научный руководитель доц. В.Гудонене Вильнюс, 2006 2 СОДЕРЖАНИЕ ВВЕДЕНИЕ...............................................................................................4 ГЛАВА ПЕРВАЯ. Детство и дети в личной судьбе Ф.Достоевского..........................................................................................10 ГЛАВА ВТОРАЯ. Мир детства в произведениях Ф.М.Достоевского.....................................................................................23 ГЛАВА ТРЕТЬЯ. Тема детства в романе «Братья Карамазовы»: «Есть малые дети и большие дети. Всё - дитё»...................................44 3.1. Дети «случайного семейства» – братья Карамазовы, Смердяков..................................................................................................47 3.2. Мотив невинно страдающего детства в романе: внесюжетные «анекдотики» Ивана Карамазова и «дитё» в снепрозрении Мити Карамазова....................................................................53 3.3. Гимназисты-школьники и объединивший их Алёша Карамазов...................................................................................................63 ЗАКЛЮЧЕНИЕ.......................................................................................73 ЛИТЕРАТУРА.........................................................................................79 3 ВВЕДЕНИЕ На протяжении многих лет творчество Ф.М.Достоевского вызывало и вызывает до сих пор огромный интерес как читателей, так и литературоведов. Достоевский – это огромный мир со всеми его реальными и воображаемыми противоречиями, возможностями, тенденциями, прошлым, настоящим и будущим, выраженном в творчестве одного человека. Его произведения постигла счастливая судьба – они вызвали нескончаемые размышления и споры, ожесточённые и непримиримые порой столкновения мнений. Причины этого многообразны: и непреходящая острота, «болезненность» социальных проблем, к которым обращается писатель, и предельная сложность его собственных взглядов, и своеобразие его личности, и, конечно, оригинальность и сила таланта писателя. Н.Бердяев отмечал, что «Достоевский был не только великий художник, он был также великий мыслитель и великий духовидец. Он – гениальный диалектик, величайший русский метафизик» (Бердяев,1923,7). Образ писателя пронизывает и озаряет все формы духовной жизни – поэтической, философской, культурной, и потому круг вопросов, поднимаемых исследователями, необычайно широк. Достаточно детально изучена биография Достоевского, его письма, черновые материалы. Изучение произведений писателя велось в разных направлениях. Изучались тематика и проблематика, вопросы жанра, стилистика. Творчество Достоевского рассматривалось в аспекте фольклорно-литературных традиций, исследователи обращались к религиозно-нравственной тематике его произведений. Много внимания уделялось христианским мотивам творчества писателя, религиозно-философским вопросам. За долгую историю литературоведения подвергались анализу этика, эстетика, поэтика, лейтмотивы, сюжетика. Рассматривались и другие, более узкие темы и конкретные вопросы, касающиеся различных сторон его творчества. Многообразие тем оправдывает себя - круг вопросов, поднимаемый в каждой из работ, посвящённых личности и творчеству Достоевского, по своему интересен и важен. На фоне богатого исследовательского материала кажется несколько странным, что тема детей, детства, детскости изучалась не столь широко. Эта тема и сейчас слабо разработана, хотя литература по некоторым аспектам темы всё же имеется. Первой, зарегистрированной ещё А.Г.Достоевской работой на интересующую нас тему, была статья 4 О.Миллера «Дети в сочинениях Ф.М.Достоевского», опубликованная в журнале «Женское образование» (№№ 2-3. Спб., 1882). Статья, хотя и не лишена отдельных тонких наблюдений, в целом представляет собой комментированный пересказ «детских» страниц Достоевского. В 90-ые годы XIX-го столетия появляется ещё несколько работ о детях в творчестве Достоевского, однако все они были однотипны, все рассматривали произведения писателя в психологопедагогическом аспекте. Так, П.С.Пользинского, автора работы «Детский мир в произведениях Достоевского»(1891), интересовало в основном то, как решает со своей стороны «этот глубокий серцевед вопрос о тех приёмах и средствах, которыми руководствуется воспитательная деятельность на практике». В 1907 году Р.А.Янтарёва публикует работу «Детские типы в произведениях Достоевского», в которой детские персонажи романов писателя классифицирует как три основных типа: нервные дети (Лиза Хохлакова, княжна Катя), униженные и оскорблённые (Нелли, Илюшечка), дети-феномены (Коля Красоткин, герой рассказа «Маленький герой»). Работа представляет большой интерес, но уклон в ней всё-таки психолого-педагогический. Вариациями на всё ту же психолого-педагогическую тему являются работы П.Каптерева, А.Подосёновой, Н.Трубицина. Впоследствии, до второй половины XIX-го века вопрос о детях и детстве в творчестве Достоевского специально не изучался. Из статей на эту тему, появившихся в 70-ые годы, наиболее интересны небольшая, но содержательная статья Е.Семёнова «Тема детей в литературно-философской концепции Ф.М.Достоевского», статья Ю.Карякина «Всё – дитё» и, в первую очередь, целый ряд публикаций В.С.Пушкарёвой: «Тема детских страданий в произведениях Ф.М.Достоевского»(1970), «Детство в концепции «золотого века» Ф.М.Достоевского»(1971), ««Детские» эпизоды в художественных произведениях и в публицистике Достоевского»(1974), «Дети и детство в художественном мире Ф.М.Достоевского»(1975). Лейтмотив всех статей – униженные, страдающие дети, ставшие зеркалом социальных, классовых противоречий. Впервые делается попытка соотнести дему детства с идеей гармонии мира и философскими взглядами писателя. Заслуживают внимание вышедшие в 80-90-ые годы работы А.Погорельцевой, Г.Померанца, Б.Тарасова, Т.Степановой. Т.Степанова в работе «Тема детства в творчестве Достоевского» рассматривает личность ребёнка в произведениях писателя как «чистое зеркало, которое укрупняет, фокусирует проблемы и чаяния, уродства и язвы общества» (Степанова,1988,92). Потому-то ребёнок в произведениях Достоевского, по мнению исследовательницы, 5 символизирует «капитальнейшие» идеи: человеческое совершенство и человеческую вину, страдание и высший суд, «золотой век» человечества и движение во имя будущей гармонии. Б.Тарасов в своей работе «Будущее человечество...» касается проблем изображения детства в творчестве Ф.Достоевского. Автор отмечает, что Достоевскому характерна тенденция «овзрослять» детские персонажи, заметно изменять своеобразие их восприятия через внедрение в него взрослого сознания и его проблем, делать детей полноправными участниками диалогических романов. Однако, по мнению исследователя, в произведениях писателя наблюдается и обратная тенденция – «ангельское» детское восприятие, «закадровое» детство активно воздействует на взрослое сознание, а взрослые люди наделяются детскими чертами, органично уживаются в детской среде (См.: Тарасов,1983,170-177). В работе «Проблема детства в творчестве Достоевского» (Советская педагогика, 1991), А.Погорельцева обращается к педагогико-воспитательному аспекту темы детства, отмечая, что фигуре воспитателя, всем тем, кто соприкасается с детским миром, Достоевский придавал основополагающее значение, поэтому в его художественных произведениях так много страниц, посвящённых детям и их воспитателям. Педагог подчёркивает, что особое значение придавал писатель изменениям во внутреннем мире наказанного ребёнка. Не исключая работу мысли в становлении характера будущего гражданина, Достоевский более важную роль отводил всё же эмоциональному началу. Его рассуждения, по мысли А.Погорельцевой, составляют своеобразный кодекс воспитания, который находит своё продолжение, врастая в художественную ткань произведений писателя. Таким образом, пробел, образовавшийся в изучении темы детства и детскости, постепенно заполняется, хотя имеющаяся литература лишь намечает некоторые аспекты изучения темы детства в творчестве Достоевского, но её не исчерпывает. Дело в том, что дети и детство в творчестве Ф.М.Достоевского – тема «ключевая». Нет более или менее важной для писателя мысли, которая не соприкоснулась бы так или иначе с темой детей, и нет ни одного, самого, казалось бы, незначительного, эпизодического детского образа, который не прояснял бы нечто очень для писателя существенное; это в равной мере относится как к художественному, так и к публицистическому творчеству Достоевского. Детская тема у писателя звучит остро и сильно; детское для него значит – истинное. Мы разделяем точку зрения Пушкарёвой, которая считает, что у Достоевского «дети – судьи, детское сознание – мерило нравственных ценностей; ребёнку, как естественному человеку, 6 открыта глубинная правда жизни» (Пушкарёва,1975,8). Положительные герои Достоевского выдерживают своеобразную проверку детьми; степень «детскости» во взрослом – степень его человеческой ценности. Т.А.Степанова коснулась ещё одной проблемы в изображении детей. Это – их ранняя взрослость. Ещё А.М.Горький сомневался в чрезмерной недетскости Коли Красоткина и Лизы Хохлаковой. Характеры детей у Достоевского долгое время не признавались детскими. Исследовательница убеждена, что нынешние читатели избавлены от этих сомнений: дети с «ранним» развитием – реальность нашего времени. Им не только знакомы проблемы, занимавшие когдато юных героев Достоевского, но и не чужда манера их поведения. Обычный опыт любого взрослого убеждает, что детские образы у Достоевского не выдуманы им, а увидены в действительности. Быть может, именно в «детской теме» более всего проявилось «опережение» писателем своего времени, способнось предвидеть проблемы и характеры «века грядущего» (См.: Степанова,1988,91). К концу XX века исследователями широко изучались христианские аспекты творчества Достоевского. Известный исследователь Г.Померанц отмечает, что Достоевский не начинает с нуля, он продолжает христианское открытие ребёнка, то есть пытается понять, что значит «будьте как дети». «Если не будете как дети, не войдёте в Царство», - говорит в Евангелии Христос. Здравый смысл расценивает детство как ребячество, инфантилизм, вздор. Рассудок упивается бесконечеными возможностями логического анализа, недоступного ребёнку. Напротив, критики рассудка и здравого смысла заново открывают ценность детского взгляда на мир, даже с чисто познавательной точки зрения, как своеобразную форму постижения истины, может быть, самую высшую форму. Детское сознание привлекает своей свежестью, искренностью, цельностью, снятием противопоставлений рассудка. Детскому сознанию открывается то, что прячется от взрослого ума. «Взгляд ребёнка – один из самых сильных ключей поэзии в мире прозы, один из самых прямых прорывов к полноте истины»(См.: Померанц,1990,235-254). Как отмечал Н.Бердяев, «у Достоевского был только один всепоглощающий интерес, только одна тема, которой он отдал все свои творческие силы. Тема эта – человек и его судьба. <...>У Достоевского ничего и нет, кроме человека, всё раскрывается лишь в нём, всё подчинено лишь ему»(Бердяев,123,9). Это же свойство отмечал и близко знавший Достоевского Н.Страхов: «...всё внимание его было устремлено на людей, и он схватывал только их природу и характеры... <...> Его интересовали люди, исключительно люди, с их душевным складом, с образом их жизни, их чувств и мыслей» 7 (Страхов,1990,442-444). В то же время, Достоевский подходит к человеку не со стороны его простоты, а со стороны его сложности. «У него сложен злой и самый добрый, сложна натура рациональная и не менее того – натура стихийная, сложен человек на социальных верхах и на социальных низах», - так поддерживает эту мысль современный исследователь В.Днепров (Днепров,1978,6). Колоссальное уважение к человеческой личности (идущее от сознания её уникальности, а значит, бесконечной её «тайны») распространяется Достоевским и на его маленьких героев. Писателя отличает особенный, неповторимый подход к изображению детей: детские образы в произведениях Достоевского являются необычайно сложными, внутренне противоречивыми, заключающими в себе свою «тайну». Суть его совпадает с особенностями творческой позиции художника. «Человек есть тайна...», познать которую не дано вполне даже ему самому; и эта тайна – главный импульс творчества Достоевского. Уже в первых своих произведениях он отказывается от традиционного изображения детей как чего-то ясного и прозрачного. Личность ребёнка в произведениях Достоевского так же бездонна и сложна, как и личность взрослого. Глубина и всесторонность изображения детей и детства в произведениях Достоевского не позволяет в рамках данной работы рассмотреть все аспекты этой значительной и сложной темы. Мы не ставили перед собой задачи проанализировать все произведения Ф.М.Достоевского, где затрагивается тема детства; но в то же время оказалось невозможным ограничить рамки исследования одним произведением – даже таким, как «Братья Карамазовы». Цель данной магистерской работы – показать, как отразился мир детства в творческом сознании и художественной практике Ф.М.Достоевского. Для достижения поставленной цели были выявлены следующие задачи: Ö обратиться к биографии писателя и выяснить, каково было детство самого Ф.М.Достоевского, как он оценивал этот период жизни и какое место уделял детству в жизни человека вообще; Ö учитывая опыт предшественников, систематизировать образы, мотивы, сюжеты в творчестве писателя, так или иначе связанные с детскими образами; определить их функции, формальносодержательное значение; Ö проанализировать роман «Братья Карамазовы» в аспекте «детской» темы на трёх уровнях: детство детей в «случайном семействе»; мотив невинно страдающего ребёнка; «реальные» дети, гимназисты-школьники во главе с Алёшей Карамазовым. Цели и задачи данного исследования определили его структуру. В первой главе мы обратимся к биографии писателя, постараемся 8 выяснить, какое место в личной судьбе Ф.Достоевского занимали дети. Во второй главе мы сделаем обзор наиболее значительных произведений писателя, в которых заявлена детская тема. В третьей главе рассмотрим мир детства в романе «Братья Карамазовы», выявим уровни изображения детей и детства в романе. 9 ГЛАВА 1. Ф.Достоевского Детство и дети в личной судьбе «Я очень люблю наблюдать за детьми»*, - признавался Ф.М.Достоевский уже в самом начале своей литературной деятельности. Писателя, всегда озабоченного самыми тревожными, самыми больными для человечества вопросами, дети привлекали «ароматом первой юности»; «первым самостоятельным проявлением в жизни», бесконечной способностью к развитию, какой человек обладает в первые годы жизни; ясностью, которую вносит присутствие ребёнка во все социальные и философские проблемы. К тому же «детки – ведь это будущее, а любишь ведь только будущее, а об настоящем-то кто ж будет беспокоиться...»(23,99) Несомненно, что на творчество Достоевского, на образы его героев, в том числе и детские, оказали сильное влияние детские воспоминания и впечатления самого писателя. В творческих записях к романам Достоевский неоднократно отмечает, как глубоко запали в его душу эти ранние впечатления, не покидавшие его до последних лет жизни. Позднее, в набросках к роману «Подросток» писатель напишет: «Чтобы написать роман, надо запастись прежде всего одним или несколькими сильными впечатлениями, пережитыми сердцем автора действительно. В этом дело поэта. Из этого впечатления развивается тема, план, стройное целое. Тут дело уже художника, хотя художник и поэт помогают друг другу и в том и в другом – в обоих случаях».(16,10) Долинина отмечает, что дети у Достоевского несут на себе отпечаток горя и страха, и детской гордости, и детского отчаяния, которое испытал сам писатель. (Долинина,1997,23) В 1819 году М.А.Достоевский (отец писателя) женился на дочери московского купца Фёдора Тимофеевича Нечаева, Марии Фёдоровне, а в 1821 году, выйдя в отставку, был определён «на вакансию лекаря» в Мариинскую больницу для бедных Московского воспитательного дома. 30 октября 1821 года в правом флигеле Мариинской больницы для бедных, отведённом под казённые квартиры, родился их второй сын Фёдор. Через два года после рождения Фёдора Михайловича семья переселилась в левый флигель Мариинской больницы, где и прошло всё детство Феди с двухлетнего возраста. Сведения о детских годах писателя сохранили нам только * Достоевский Ф.М. Полн. собр. соч. В 30 т., Т.2. – Л., 1972. – С.97. В дальнейшем цитируем по этому изданию, указывая том и страницу в тексте 10 воспоминания его брата, Андрея Михайловича. Но, описывая быт своей семьи, ближайших родственников и знакомых, он очень мало говорит об особенностях характера брата Фёдора, свойственных ему в детстве. Мальчики жили в мрачноватом закутке. В их комнатёнку, отгороженную часть передней, скупо освещенную, окрашенную в тусклый, темно-перловый цвет, редко заглядывало солнце. Младший брат писателя, А.М.Достоевский, в своих воспоминаниях оставил подробное описание всех комнат квартиры, в которой Федор Михайлович Достоевский провел детские и отроческие годы: «При входе из холодных сеней, как обыкновенно бывает, помещалась передняя в одно окно (на чистый двор). В задней части этой довольно глубокой передней отделялось, помощию дощатой столярной перегородки, не доходящей до потолка, полутёмное помещение для детской. Далее следовал зал, довольно поместительная комната о двух окнах на улицу и трёх на чистый двор. Потом гостиная в два окна на улицу, от которой тоже столярною дощатою перегородкою отделялось полусветлое помещение для спальни родителей. Вот и вся квартира!» (Достоевский,1990,36-37). За оградой Мариинской больницы лежал огромный неведомый город с его многоголосыми шумами, со всеми его тайнами и загадками. Одной стороной больница выходила к Екатерининской площади, от которой ее отделяли ветхий деревянный забор и свалка мусора. Таким образом, большая часть детства Достоевского прошла за оградой больницы для бедных, где находились также приют для подкидышей и дом умалишённых. К числу первых жизненных впечатлений маленького Фёдора, часто игравшего в больничном саду, относятся его каждодневные встречи с несчастными, страдающими, измученными тяжелыми недугами людьми в безрадостно-пепельных казенных халатах. Болезни, нищета, страдания, смерть были обычными впечатлениями его ранних лет, и потому особенно сильно и ярко должны были запечатлеться в его памяти. До десяти лет Достоевский почти не видел других людей, кроме приютских детишек и душевнобольных. Но с этими людьми он полюбил разговаривать. Может быть, впечатления детства возникли потом на страницах «Села Степанчикова», где с добротой и жалостью описана полубезумная Татьяна Ивановна, и в «Бесах», где один из самых трогательных характеров – убогая Маша Лебядкина. Характеристика отца писателя, М.А.Достоевского, привлекала внимание многих исследователей и вызвала самые разнообразные, порой полярные трактовки его личности. Одни объявляли его запойным пьяницей, развратником, жестоким крепостником, семейным деспотом, скупцом и лицемером, другие – человеком 11 передовым, совершившим чуть не «ломоносовский» путь в стремлении к образованию, прекрасным семьянином (например, В.С.Белов). Скорее всего, истина, как часто бывает, лежит посредине, и М.А.Достоевский был типичным представителем своего века, хотя некоторая странность и двойственность в его натуре и была. Как отмечает В.С.Нечаева, М.А.Достоевский не был «тираном» в семье, он не страдал запоями, ненормальной скупостью и другими пороками, о которых писали некоторые исследователи. Но была постоянная зависимость от главы семьи с характерными для него мелочностью, подозрительностью, мнительностью, разражавшимися или бурными приступами гнева, или жалобами и тяжёлым угнетённым состоянием (См.: Нечаева,1979,26). Всё это сказалось на становлении личности самого Фёдора Михайловича, и, возможно, это отчасти стало причиной того, что так часто двойственность присуща и героям его произведений. Когда Фёдору Михайловичу было десять лет, отец купил небольшое поместье и в следующем году – ещё одно. Дети впервые увидели вместо больничной ограды – природу, хотя и очень невесёлую, мрачную, дикую, но всё-таки природу. В Даровом, где дети два-три месяца жили с матерью, а отец наезжал не более как на две недели, мальчики могли играть в любые игры и общаться с крестьянами. Здесь же Достоевский, возможно, пережил душевную драму, оставившую в нём неизгладимый след на всю жизнь. Исследователь биографии писателя С.В.Белов приводит следующий факт: «У маленького Феди Достоевского была любовь: маленькая, хрупкая, почти прозрачная девочка, чья девятилетняя жизнь была оборвана жутко и грязно»(Белов,1990,12). Этот же факт упоминается в «Летописи жизни и творчества Ф.М.Достоевского»: «Достоевский в салоне А.П.Философовой в 1870-е годы рассказывал об одном эпизоде своего детства: «...я играл с девочкой (дочкой кучера или повара) <...> Какой-то мерзавец, в пьяном виде, изнасиловал эту девочку, и она умерла, истекая кровью <...> меня послали за отцом, но было уже поздно»»(Летопись,Т.1,29) Многие исследователи отмечали повышенный интерес Достоевского к теме надругательства над ребёнком. Его странная «зацикленность» на этом мотиве (В.Свинцов предлагает называть его «ставрогинский грех», имея ввиду наиболее полное воплощение темы надругательства над ребёнком в поступке Ставрогина: растление Матрёши в главе «У Тихона») получила и литературное, и внелитературное воплощение (несколько зафиксированных современниками устных рассказов, содержащих аналогичные сюжеты). Тема растления малолетней так настойчиво звучит в творчестве Достоевского, и он так часто возвращается к ней в жизни, 12 в своих разговорах, что создаётся впечатление, будто она носит навязчивый характер. Как отмечал Л.Гроссман, Достоевский «с какойто поражающей настойчивостью обращался к безобразной теме о влечении пресыщенных сладострастников к детскому телу»(Гроссман,1924,223). Ещё при жизни Достоевского возникли, а позднее возобновились слухи о том, что «ставрогинский грех» для него автобиографичен. Существовала легенда о растлении Достоевским малолетней девочки. Марк Слоним в своей книге «Три любви Достоевского» приводит несколько версий этой легенды, переданных Страховым, Григоровичем, Фаресовым, а так же говорит о том, что в литературной среде 80-х годов часто шли разговоры, будто в молодости, до осуждения, Достоевский имел какую-то историю с малолетней и потом в этом раскаивался, и никак не мог её забыть(См.:Слоним,1998,197-204). Некоторые исследователи именно этим объясняли болезненный интерес к этой теме в его произведениях. Слухи эти, основывающиеся на мнимых ли, действительных ли самопризнаниях Достоевского, в разное время вызывали различную реакцию. В отечественной литературе о Достоевском последних десятилетий слухи об автобиографичности «ставрогинского греха» для Достоевского преимущественно оценивались как не соответствующие действительности. После же обнародования эпизода из детства писателя, его «зацикленность» на теме «ставрогинского греха» стала объясняться многими психологическим потрясением и эмоциональным стрессом, испытанными Достоевским в детстве. Иного мнения придерживается В.Свинцов, философ и литератор из Москвы. Он считает, что «представляется весьма неубедительным объяснение, связывающее бесспорный интерес Достоевского к теме ставрогинского греха с детскими переживаниями» (Свинцов,1999,198). Во-первых, исследователь сомневается, имел ли место на самом деле эпизод из детства Достоевского, описанный С.В.Беловым. Аргументом в пользу того, что это не бесспорный факт, по мнению В.Свинцова, служит то, что ни брат писателя А.Достоевский, ни его дочь Л.Ф.Достоевская, ни его вдова А.Г.Достоевская, не упоминают ни о чём похожем. Нет намёка на это и в письмах писателя. К тому же, если этот эпизод настолько потряс писателя, то почему он сам никогда об этом нигде не упоминал? С другой стороны, В.Свинцов отмечает, что тема «ставрогинского греха» у Достоевского поглощается «более широкой темой сладострастия, а последняя сливается с темой человеческой греховности». И нет сомнений, что в творчестве Достоевского она 13 питалась «не только некими общими антропологическими размышлениями», но и «художественными саморефлексиями». Здесь, как и вообще при создании всего своего «художественного универсума», писатель часто заглядывал в себя. И всё же, отмечает исследователь, трудно, невозможно определить роль «личной составляющей» в бесспорной приверженности Достоевского к теме «ставрогинского греха» – его собственного сексуального опыта, воспоминаний, интимных мыслей или даже болезненных фантазий(См.:Свинцов,1999,210-213). М.Слоним же отмечает, что столь частое обращение Достоевского к теме надругательства над маленькой девочкой вовсе не означает, что Достоевский действительно изнасиловал маленькую девочку, а затем, мучимый угрызениями совести, пытался выразить своё раскаяние в творчестве. Нельзя считать художника способным на изображение лишь того, что случилось с ним действительно в жизни. Для правды художественной отнюдь не обязательно копирование правды жизненной, и Достоевскому совсем не надо было насиловать девочку, чтобы сделать такое изнасилование одним из важнейших эпизодов в биографии его героя, как не надо было ему стать убийцей для описания того, как Раскольников зарубил топором ростовщицу и её сестру(См.:Слоним,1998,197-204). Детей в семье Достоевских начинали учить рано, они сами стремились к знаниям. С ранних лет внушалось отношение к знаниям как к средству для благополучного устройства жизни. Но и на эту сторону детской жизни – учение, которое чем далее, тем более важное место занимало в их сознании, падала тень угрюмой психики отца. «Я упоминал выше, что отец не любил делать нравоучений и наставлений, - писал А.М.Достоевский, - но у него была одна, как мне кажется теперь, слабая сторона. Он очень часто повторял, что он человек бедный, что дети его, в особенности мальчики, должны готовиться пробивать себе сами дорогу, что со смертью его они останутся нищими и т.п. Всё это рисовало мрачную картину»(Достоевский,1990,87). М.Ф.Достоевская была первой учительницей своих детей, учила их грамоте по историям Ветхого и Нового Заветов, которые навсегда врезались в душу Фёдора Михайловича. Она привила детям вкус к чтению, к поэзии, к романтике. Мальчики учились сначала дома, потом в московских пансионах с литературным уклоном, где Фёдор Достоевский узнал и полюбил Пушкина, Гоголя, Виктора Гюго, Бальзака и других писателей. Многое из пережитого Достоевским в пансионах вошло позже в его книги. Исследователи рукописей писателя неоднократно высказывали предположение, что в конце 60-х годов мысли его в 14 работе над «Житием великого грешника» постоянно обращались ко времени пребывания в пансионе Сушара и что в романе «Подросток» тот же пансион в какой-то мере дал материал для изображения пансиона Тушара. Аркадий именно в 12 лет был «в пансионишке, у Тушара, ещё до гимназии...» Как отмечает В.С.Нечаева, нет оснований искать в положении подростка в пансионе Тушара какие-либо параллели с фактами биографии Достоевского. Не мог Сушар третировать Достоевского как лакея, вряд ли могли преследовать его и ученики – ведь он был вдвоём с братом, да и не жил там, только приезжал по утрам. Но что-то очень важное для своей внутренней жизни, для становления мировоззрения писатель вынес именно оттуда. Именно к двенадцатилетнему возрасту, возрасту пребывания самого писателя в пансионе, относил впоследствии Ф.М.Достоевский в творческих планах глубокие нравственные потрясения своего героя, заставляя его пройти через нарушение остро сознаваемых им моральных норм вплоть до преступления (черновики «Жития великого грешника», частично вошедшие в роман «Подросток»). «Наброски к «Житию великого грешника» и к «Подростку», конечно, не автобиографичны, но... в поисках изображения психики двенадцатилетнего героя автор черпал в глубоких подспудных источниках памяти первое осознание своей личности, её значения, её положения в мире». (Нечаева,1979,42) В январе 1838 года семнадцатилетний Достоевский поступил в Главное инженерное училище. Никакого призвания к инженерному делу у Достоевского не было. Ещё мальчиком научившись жить литературой, он и здесь очень много читал, увлекался романтическими книгами русских и иностранных писателей. Фёдор Достоевский был поздним отцом: ему шел сорок седьмой год, когда родился его первый ребёнок. Анна Григорьевна вспоминала впоследствии, что он страшно волновался за исход родов, бегал за акушеркой, горячо молился. Когда родилась девочка, его восторгам не было предела. «К моему большому счастью, - пишет Анна Григорьевна, - Фёдор Михайлович оказался нежнейшим отцом: он непременно присутствовал при купании девочки и помогал мне, сам завёртывал её в пикейное одеяльце и зашпиливал его английскими булавками, носил и укачивал её на руках и, бросая свои занятия, спешил к ней, чуть только заслышит её голосок. Первым вопросом при его пробуждении или возвращении домой было: «Что Соня? Здорова? Хорошо ли спала, кушала?» Фёдор Михайлович целыми часами просиживал у её постельки, то напевая ей песенки, то разговаривая с нею...»(Достоевская,1971,177-178) Соня умерла через три месяца – от воспаления лёгких. Отец переживал эту смерть не менее тяжело, чем мать: «...отчаяние его 15 было бурное, он рыдал и плакал как женщина, стоя перед остывавшим телом своей любимицы, и покрывал её бледное личико и ручки горячими поцелуями. Такого бурного отчаяния я никогда более не видала». (Достоевская,1971,178) Смерть первого и единственного ребёнка словно открыла какойто клапан: перенёсший каторгу, потерю первой жены и брата, не сломленный нуждой и литературной подёнщиной, Достоевский, так любивший ветхозаветную книгу Иова, наконец возопил. Он пишет Майкову: «Если даже и будет другой ребёнок, то не понимаю, как я буду любить его; где любви найду; мне нужно Соню. Я понять не могу, что её нет и что я её никогда не увижу»(28(кн.2),302). Ему необходим не ребёнок вообще, а именно этот конкретный ребёнок. Впоследствии эти переживания найдут отражение в романе «Братья Карамазовы». Так, штабс-капитан Снегирёв, теряющий своего Илюшечку, на утешающий совет сына взять после его смерти «хорошего мальчика другого» ответит: «Не хочу хорошего мальчика! Не хочу другого мальчика!»(14,507) Почти через полтора года после смерти Сони на свет появляется вторая дочь – Люба, а в 1871 году, по возвращении на родину – сын Дмитрий. То, что Достоевский был хорошим отцом, подтверждает и вторая дочь Любовь Фёдоровна. Он занялся воспитанием детей очень рано («в такое время, когда большинство отцов держат своих детей в детской»(Достоевская,1922,88)), не подозревая, что новейшая педагогика очень скоро вообще отменит нижнюю возрастную границу воспитательного процесса. Достоевский требует, чтобы на Рождество детям непременно покупалась большая и ветвистая ёлка, и, взобравшись на табурет, самолично прилаживает звезду и зажигает свечи. Он берёт на руки раскапризничавшегося ребёнка и, усадив его в стоявшие на полу санки, полночи бодрствует рядом, ожидая, пока мальчик успокоится и заснёт. «Чем старше мы становилися, - пишет его дочь, - тем строже становился он, но всегда был с нами очень ласков, пока мы были малы. Я была в детстве очень нервна и часто плакала. Для того, чтобы развлечь меня, мой отец предложил мне танцевать с ним. Мебель в гостинной была отодвинута в сторону, моя мать взяла в качестве кавалера своего сына, и мы танцевали кадриль» (Достоевская,1922,88) Достоевский, получивший первые уроки литературы очень рано, своих собственных детей начал приобщать к чтению так же рано. Любовь Фёдоровна рассказывает, как отец устроил им первый литературный вечер. Он объявил, что прочтёт вслух «Разбойников» Шиллера. Желая доставить отцу приятное, его дочь сделала «такое 16 лицо, точно я очень ценю гений Шиллера», Но её простодушный брат откровенно уснул. «Когда Достоевский взглянул на свою аудиторию, он замолчал, расхохотался и стал смеяться над собой. –«Они не могут этого понять, они ещё слишком молоды», - сказал он печально своей жене» (Достоевская,1922,89). Урок с Шиллером был усвоен. Теперь он читал им русские былины, повести Пушкина и Лермонтова, «Тараса Бульбу». «После того, как наш литературный вкус был более или менее выработан, Достоевский стал нам читать стихотворения Пушкина и Алексея Толстого – двух поэтов, которых он больше всего любил» (Достоевская,1922,89). Первой книгой, которую Достоевский подарил дочери, была «История...» Карамзина – книга его детства. Он любил объяснять иллюстрации: давалось толкование историческим событиям. Дети воспитывались сразу на взрослой литературе: хороших детских книг в то время в России было не так уж много. Почему-то он никогда не читал им ничего своего. Он просит Анну Григорьевну в его отсутствие читать детям Вальтера Скотта и Диккенса – этого, по его словам, «великого христианина». Оба писателя любимы Достоевским с детства, особенно – последний. В свою последнюю зиму он намеревался прочитать детям отрывки из «Горя от ума» - комедии, высоко им ценимой. Достоевский – подлинно семейный человек. Всё, касающееся семьи и детей, глубоко его волнует, влияет на его умонастроение и расположение духа. «Ах, зачем вы не женаты, - пишет он Страхову, и зачем у вас нет ребёнка, многоуважаемый Николай Николаевич! Клянусь вам, что в этом ¾ счастья жизненного, а в остальном разве только одна четверть» (Биография, письма и заметки из записной книжки, 1883,287). И – в письме А.П.Философовой: «Детки – мука, но необходимы, без них нет цели жизни... Я знаю великолепных душой людей, женатых, но детей не имеющих – и что же: при таком уме, при такой душе – всё чего-то недостаёт и (ей-богу, правда) в высших задачах и вопросах жизни они как бы хромают»(Письма,4,67) Свои вынужденные отрывы от семьи Достоевский переживает как состояние неестественное и страдательное. Даже во сне не забывает он детей, переживает за них. В рассказе «Мальчике у Христа на ёлке» Достоевский пишет: «Дети странный народ, они снятся и мерещатся»(22,13). А вот его письмо к жене: «Целую деток милых, Любку и Федю. Всё они мне мерещатся и всю дорогу мерещились»(29(кн.1),289). Дети часто снятся Достоевскому: «Я сегодня видел во сне и Федю и Лилю, и беспокоюсь не случилось ли с ними чего! Ах, Аня, я об них думаю день и ночь»(29(кн.2),47). И ещё из письма: «С субботы на воскресенье, между кошмарами, видел сон, 17 что Федя взобрался на подоконник и упал с 4-го этажа. Как только он полетел, перевёртываясь, вниз, я закрыл руками глаза и закричал в отчаянии: прощай, Федя! И тут проснулся. Напиши мне как можно скорее о Феде, не случилось ли с ним чего с субботы на воскресение. Я во второе зрение верю, тем более что это факт, и не успокоюсь до письма твоего»(29(кн.1),282). В этом отношении интересен ещё один сон Достоевского: «Сегодня, - пишет он жене в 1873 году, - видел, что Лиля ( его дочь) сиротка и попала к какой-то мучительнице, и та её засекла розгами, большими, солдатскими, так что я уже застал её в последнем издыхании, и она всё время говорила: Мамочка, мамочка!. От этого сна я сегодня чуть с ума не сойду!»(29(кн.1),282-283) Очевидно, что Фёдор Михайлович волнуется за детей, тяжело переживает разлуку с ними. В романах Достоевского бурлит жизнь бессемейная и почти безбытийственная; сама же семья всегда находится под ударом. Оставаясь хроникёром «случайных семейств», сам Достоевский делает всё возможное, чтобы создать жизнеспособную семью, противостоящую натиску нечаянных и разрушительных сил. Его личность естественно примыкает к роду, к быту, к устойчивой родовой общности, не только не растворяясь в них, но жадно питаясь их живительными соками. Достоевский постоянно проводит мысль о необходимости прочной основы семьи. В характерной для его публицистических рассуждений образной манере он пишет о том, что у каждого человека должен быть «свой Сад», своя земля, на которой «его дети с землей растут, с деревьями, с перепелами, которых ловят, учатся в школе, а школа в поле...» (23, 96), куда он возвращается отдыхать после работы и где должен в конце концов умереть. Без этого семья гибнет, дети «родятся на мостовой» и становятся «гаврошами», без национальности, родины, без родителей (23,94). Мысль о распаде семьи, об утрате семейных отношений и, как следствие, об одиночестве ребёнка первоначально прозвучала уже перед каторгой, в недописанной повести «Неточка Незванова», а затем появляется и в других произведениях. У Достоевского нет своего родового угла: дом в Старой Руссе, купленный в последние годы, - не унаследованное, «чужое». В Петербурге он постоянно меняет квартиры (сменил их около 20). Его страстная мечта – купить имение, прикрепиться к земле – так и осталась неосуществлённой. Перемещаясь во враждебном ему пространстве, он привязывается только к самым близким людям, понастоящему укоренён в семье и не может отделить себя от того, что 18 стало частью его самого – не только в бытовом, но и в духовном смысле. Дети всегда интересовали Достоевского (недаром одно из продолжений «Карамазовых» замышляется как «роман о детях»). Но с особенным чувством вглядывается он в «мальчиков с ручкой» маленьких обитателей социального дна. Достоевский принимает активное участие в их судьбе: участвует в благотворительных акциях, а в 1876 году после посещения Воспитательного дома излагает в «Дневнике писателя» целую программу помощи сиротам. «...Не вознаградить ли их как-нибудь другим путём, - спрашивал он, возрастив, например, в этом великолепном здании, - дать имя, потом образование и даже самое высшее образование всем, провесть через университеты, а потом, - а потом приискать им места, поставить на дорогу, одним словом, не оставлять как можно дольше, и это, так сказать, всем государством, приняв их, так сказать, за общих, за государственных детей».(22,70) Разумеется, подобные советы не были приняты всерьёз, ибо то, что предлагалось, - слишком радикально. И Достоевский продолжает благотворительную деятельность. Достоевский выступал не только перед взрослыми. 3 апреля 1879 года в Соляном городке состоялся утренний детский праздник, на котором он выступил. Предполагалось, что Фёдор Михайлович должен прочесть былину об Илье Муромце, но он выбрал свой рассказ «Мальчик у Христа на ёлке». Для детей выбирается повествование о детях: в светлый пасхальный день читается рождественский рассказ с далеко не идиллическим сюжетом. «Ввиду того, что праздник был детский, - вспоминает Анна Григорьевна, - муж пожелал взять на него и своих детей, чтобы они могли услышать, как он читает с эстрады, и увидеть, с какой любовью встречает его публика... Фёдор Михайлович оставался до конца праздника, расхаживая со своими детьми по залам, любуясь на игры детей и радуясь их восхищению доселе невиданными зрелищами».(Достоевская,1971,333) Достоевский задумывал «роман о детях, единственно о детях и о герое – ребёнке... Заговор детей составить свою детскую империю. Споры детей о республике и монархии»(16,5) По тонком замечанию И.Волгина, «в детские споры, как и в словопрения взрослых, он вводит самое злободневное: легко представить того же Колю Красоткина, рассуждающего «о республике и монархии»» (Волгин,1991,315). Общение Достоевского с детьми отличается какой-то особой серьёзностью, уважением к интересам детей, умением их понять, прочувствовать их сердцем и душой. Вместе с тем, с детьми он 19 разговаривает как с детьми. Например, И.И.Попов вспоминает такой случай: «Перед нами играли дети, и какой-то малютка высыпал из деревянного стакана песок на лежавшую на скамье фалду пальто Достоевского. -Ну что же мне теперь делать? Испёк кулич и поставил на моё пальто. Ведь теперь мне и встать нельзя, - обратился Достоевский к малютке... -Сиди, я ещё принесу, - ответил малютка. Достоевский согласился сидеть, а малютка высыпал из разных деревянных стаканчиков, рюмок ему на фалду ещё с полдюжины куличей. В это время Достоевский сильно закашлялся, а кашлял он нехорошо, тяжело; потом вынул из кармана цветной платок и выплюнул в него, а не на землю. Полы пальто скатились с лавки, и «куличи» рассыпались. Достоевский продолжал кашлять... Прибежал малютка. -А где куличи? -Я их съел, очень вкусные... Малютка засмеялся и снова побежал за песком, а Достоевский, обращаясь ко мне, сказал: -Радостный возраст... Злобы не питают, горя не знают... Слёзы сменяются смехом... »(Попов,1934,88-89) Даже Анну Григорьевну удивляла способность мужа понять, успокоить, найти в любой ситуации общий язык с детьми. Она описывает семейную поездку 1877 года из Петербурга в Курскую губернию, в имение её брата. Шла русско-турецкая война; поезд долго стоял на железнодорожных станциях, пропуская воинские эшелоны. «Вспоминая это длинное путешествие, - пишет Анна Григорьевна, - скажу, что меня всегда удивляло, что Фёдор Михайлович, иногда так легко раздражавшийся в обыденной жизни, был чрезвычайно удобным и терпеливым спутником в дороге: на всё соглашался, не высказывал никаких претензий или требований, но, наоборот, изо всех сил старался облегчить мне и нянькам заботы о маленьких детях, так быстро устающих в дороге и начинающих капризничать. Меня прямо поражала способность мужа успокоить ребёнка: чуть, бывало, кто из троих (в 1875 году родился последний их сын – Алёша) начинал капризничать, Фёдор Михайлович являлся из своего уголка <...> брал к себе капризничавшего и мигом его успокаивал. У мужа было какое-то особое уменье разговаривать с детьми, войти в их интересы, приобрести доверие ( и это даже с чужими, случайно встретившимися детьми) и так заинтересовать ребёнка, что тот мигом становился весел и послушен. Объясняю это его всегдашнею любовью к маленьким детям, которая подсказывала 20 ему, как в данных обстоятельствах следует поступать» (Достоевская,1971,312). 16 мая 1878 года умирает 3-х летний сын Достоевского Алёша. Умирает внезапно от приступа эпилепсии: ранее болезнь ничем себя не обнаруживала. «Он (Достоевский), -говорит Анна Григорьевна, как-то особенно любил Лёшу, почти болезненною любовью, точно предчувствуя, что его скоро лишится»(Достоевская,1971,321). Его порясло, что сын погиб от болезни, очивидно им унаследованной. «Судя по виду, - продолжает Анна Григорьевна, - Фёдор Михайлович был спокоен и мужественно выносил разразившийся над нами удар судьбы, но я сильно опасалась, что это сдерживание своей глубокой горести фатально отразится на его и без того пошатнувшемся здоровье»(Достоевская,1971,321). Он плачет, «как женщина», когда умирает их первый ребёнок; он не произносит ни слова, когда погибает последний. Всю глубину его страдания и боли можно оценить, читая описание смерти Илюшечки и скорби его отца, отставного штабс-капитана Снегирёва, в которых чувствуется личная мука Достоевского и Анны Григорьевны. Это описание «настолько пронзает сердце непроходящей болью, что, кажется, не было в мировой литературе более потрясающего изображения семейного горя»(Белов,1990,181). Он даёт имя умершего сына любимому своему герою, Алёше Карамазову: повествование подходит к концу, но автор ещё не знает, что этот роман – последний. В последние свои дни Достоевский неоднократно призывает детей, просит любить и не оставлять мать. «Я звала, муж протягивал им губы, они целовали его и, по приказанию доктора, тотчас уходили, а Фёдор Михайлович провожал их печальным взором» (Достоевская,1971,377-378). «Анна Григорьевна и Лиля страшно плакали, когда выходили по временам от дяди»,- пишет Е.А.Рыкачёва. «Лилия, - дополняет М.А.Рыкачёва, - была в ужасном волнении и удивительно всё понимала. «Папочка, папочка, всегда я буду помнить, что ты мне говоришь, всю жизнь мою ты будешь как бы при мне»»(Цит. по: Галаган,1974,288-289). Через много лет Л.Ф.Достоевская следующим образом попытается передать слова отца – так, как она тогда их запомнила: «Если бы вам даже случилось в течении вашей жизни совершить преступление, то всё-таки не теряйте надежды на Господа. Вы его дети; смиряйтесь перед ним, как перед вашим отцом, молите его о прощении, и он будет радоваться вашему раскаянию, как он радовался возвращению блудного сына»( Достоевская,1922,99). В январе 1881 года, когда Фёдор Михайлович был при смерти, его детям, Феде и Любе, было соответственно всего 9 и 11 лет. Но, 21 несмотря на их ранний возраст, на смертном одре Достоевский говорит детям не о счастливой и безмятежной жизни – он обращается к ним как к взрослым, предупреждает их о возможном грехе и падении и умоляет не отчаиваться и не терять веры в искупление, помнить, что и в последней крайности нельзя отказываться от надежды. За два часа до кончины он просит отдать девятилетнему Феде своё Евангелие. Как мы видим, мысли о детях не оставляли Достоевского на протяжении всей его жизни. Как и в чём это проявилось в его творчестве, мы попытаемся показать во второй главе. 22 ГЛАВА 2. Мир Ф.М.Достоевского детства в произведениях Детей в произведениях Достоевского много. Все они разные, но вот в чём они схожи: счастливых детей в произведениях писателя практически нет. Дети и подростки Достоевского – это дети «случайных», безалаберных, развалившихся семейств. Духовно они все – сироты, как мальчик у Христа на ёлке, и, в сущности, им не к кому обратиться за помощью. Как отмечает Б.Тарасов, уязвлённость сердца, порождающая обычные для героев Достоевского крайности душевной жизни (униженность и гордость), ориентируют поведение почти всех его детских персонажей (Тарасов,1983,171-172). Мотив надругательства над ребёнком встречается во многих его произведениях. Надругаться над ребёнком – значит (помимо прочих важных аспектов этой проблемы у Достоевского) «овзрослить» его, ввести в круг мучительных вопросов и неразрешимых противоречий. Яркие тому примеры – вставной рассказ Макара Ивановича Долгорукова в «Подростке», где вторжение в детство проявляется в одной из своих крайних точек, в подвижении ребёнка на чисто взрослый поступок, на самоубийство, а так же эпизод с самоубийцейутопленницей в «Преступлении и наказании»: «Ей было только четырнадцать лет, но это было уже разбитое сердце, и оно погубило себя, оскорблённое обидой, ужаснувшую и удивившею это молодое детское сознание, залившею незаслуженным стыдом её ангельски чистую душу» (6,391). В русской литературе, впрочем, как и в мировой, дети и подростки частые герои. Детские образы в большей или меньшей степени присутствуют во многих произведениях крупнейших русских писателей. Если в первой половине XVIII-го века ещё не было книг, специально написанных о детях и для детей, то в начале XIX-го века таких книг появилось уже немало. По мнению исследователей М.Эпштейна и Е.Юкиной, прежде всего это связано с тем, что само понятие детства как самоценной стадии развития могло возникнуть только на почве сентиментально-романтического умозрения. Классицизм был ещё чужд поэзии детства – его интересует всеобщее, образцовое в людях, и детство представляется как возрастное уклонение от нормы. У просветителей намечается интерес к детству, но скорее воспитательный, чем поэтический: в своих демократических устремлениях они стали писать не только для третьего сословия, выводя литературу за пределы аристократического, избранного круга, но и для детей (низших в возрастной иерархии), видя в них благодатную почву, на которой могут взойти достойные плоды разумности и добронравия. Именно просветители впервые стали 23 издавать литературу для детей (в России это был Н.И.Новиков), где вполне «взрослое» научное и нравственное содержание излагалось в доступной дидактической, иллюстративной форме. И только романтизм почувствовал детство не как подготовительную фазу возрастного развития, а как драгоценный «мир в себе», глубина и прелесть которого притягивает взрослых людей. Если раньше детство воспринималось как недостаточная степень развития, то теперь, напротив, взрослость предстала как ущербная пора, утратившая непосредственность и чистоту детства. Коренной переворот, произведённый романтиками, не только определил новые формы литературы для детей, но и ввёл тему детства в литературу для взрослых(Эпштейн,Юкина,1979,242-243). Образ детства наделяется глубокой значимостью у Лермонтова, одного из самых ярких представителей романтизма. Через напряжённейшую, трагическую лирику утраченного детства (лирику Лермонтова и других романтиков), открывается выход к спокойному, почти идиллическому повествованию о «дорогом, незабвенном» детстве – жанру, ставшему каноническим в литературе середины XIXго века и достигшему вершины в «Детстве» Л.Толстого и «Детских годах Багрова внука» С.Т.Аксакова. Диалектика сознательного и бессознательного, взрослого и детского в душе человека – это то, в чём Толстой превосходит романтиков и делает величайший шаг к новому искусству, искусству XX-го века. Та революция в изображении мира глазами ребёнка, которая была начата в русской литературе Л.Толстым, находит своё продолжение в творчестве А.Белого, Б.Пастернака, А.Платонова, Ю.Олеши и других. По своему продолжая традиции Л.Н.Толстого и С.Т.Аксакова, темы детства коснулись в своих произведениях И.Бунин, А.Н.Толстой, М.Пришвин, В.Катаев, К.Паустовский. Когда писатель обращается к теме детства, на первый план практически всегда выступают следующие её аспекты: дети – судьи, детское сознание – мера всех нравственных ценностей; ребёнку, как естественному человеку, открыта вся правда жизни. Такое понимание ребёнка сближает Л.Н.Толстого, А.П.Чехова, В.Г.Короленко, В.М.Гаршина в их размышлениях о детях и детстве (См.: Г.А.Бялый. Всеволод Гаршин. Л., 1969). У Достоевского этот аспект детской темы звучит наиболее остро и сильно; положительные его герои (Мышкин, Алёша) не только лучше всего чувствуют себя с детьми, понимают детей, но и сами – как дети (Шнейдер, воспитатель Мышкина, «вполне убедился», что его подопечный – «совершенный ребёнок, то есть вполне ребёнок», «развитием, душой, характером, и может быть, даже умом»). Дети, по Достоевскому, естественны и наивны, и мудрость их – не мудрость знания, а мудрость невинности, чистого 24 сердца. Дети для Достоевского идеальны изначально, и эту свою позицию он откровенно декларирует: дети «...делают нас лучшими уже одним только нашим соприкосновением с ними. Они очеловечивают нашу душу одним только своим появлением между нами. А потому мы их должны уважать и подходить к ним с уважением, к их лику ангельскому..., к их невинности, ... и к трогательной их беззащитности» (22,68-69). В то же время, Достоевский несколько отходит от романтической концепции детства. По мнению исследователей, прежде всего это выражается в том, что «ребёнок донравственнен, он, по выражению Достоевского, яблока ещё не съел, добра и зла не различает, потому-то он абсолютно добр и абсолютно зол одновременно – имморален»(Эпштейн, Юкина,1979,247). Если Л.Толстой является «историографом» среднедворянской помещичьей семьи с её своеобразным «благообразием», то Достоевский этому «благообразию» противопоставляет «неблагообразие» «случайного семейства» с характерными для него неустроенностью, распадом всяких духовных и нравственных связей. Дети в произведениях Л.Толстого принадлежат к «средне-высшему» дворянскому кругу, в рамках которого ещё сильны преемственность, устои и традиции. «Это милые дети, у которых прекрасные, милые отцы, кушающие в клубе, хлебосольничающие по Москве, старшие дети их в гусарах или студенты в Университете, из имеющих свой экипаж» (17,142). Дети же у Достоевского – это дети «случайных семейств». «Современное русское семейство становится всё более и более случайным семейством. Именно случайное семейство – вот определение современной русской семьи. Старый облик свой она както вдруг потеряла...» (25,173) Никогда в предшествующие периоды русской истории, считает Достоевский, семейство «не было более расшатано, разложено, более нерассортировано и неоформлено, как теперь» (25,173) Дети в «случайном семействе» не сохраняют духовных и нравственных связей с отцами и вступают в жизнь, ничем не связанные с прошлым, с семьёй, с детством. Особенно трагично положение детей в бедных семьях, где они предоставлены случаю. «Нужда, забота отцов отражаются в их сердцах с детства мрачными картинами, воспоминаниями иногда самого отравляющего свойства. Дети вспоминают до глубокой старости малодушие отцов, ссоры в семействах, споры, обвинения, горькие попрёки и даже проклятия на них, на лишние рты, и, что хуже всего, вспоминают иногда подлость отцов, низкие поступки из-за достижения мест, денег, гадкие интриги и гнусное 25 раболепство»(25,180). Ребёнок из такой семьи уносит с собой в жизнь «ожесточённое сердце» и «одну лишь грязь воспоминаний». Отсутствие высшей, объединяющей всех идеи в «случайном семействе» приводит к тому, что родители не знают, как воспитывать детей, предпочитая нанимать учителей, что значит, по мнению Достоевского, откупиться от ребёнка («ленивая семья»), либо воспитывают в соответствии с какой-нибудь новой, модной идеей, глубоко не усвоенной ни отцом, ни тем более ребёнком, что приводит к искажениям в развитии личности. Без высшей идеи родители не могут быть для ребёнка живым примером, который, по мысли Достоевского, имеет большее значение, чем преподанные родителями отвлечённые истины и понятия. В итоге воспитание делается нудной и неприятной работой для родителей, делающей их чрезмерной раздражительными, нередко даже жестокими. Дети же становятся обузой, что и приводит их к ранним страданиям и переживаниям. Воспитанный в «случайном семействе» ребёнок перенимает упрощённые, воспринятые лишь внешним образом и не затронувшие души представления о жизни, что иной раз вызывает неразрешимое противоречие с потребностью в чём-то более сложном; душа не выносит кажущейся «простоты и прямолинейности» окружающего, и ребёнок (подросток, молодой человек) может прийти к самоубийству (23, 145). Причиной внутреннего кризиса может быть и высшая идея, доставшаяся «малограмотному существу» - человеку, воспитанному на отвлечённых, представляющихся простыми, самоочевидными понятиях и потому не подготовленному к её восприятию (24, 51). Наконец, «упрощённое» воспитание часто приводит к непомерным амбициям, к слишком неразборчивому приятию чужих идей (обычно из Европы), к непониманию собственных национальных основ. К разряду неглубоко усвоенных западных теорий Достоевский относил и революционные идеи, при этом псевдореволюционеры и всякого рода мошенники (Ламберт из «Подростка», Петр Верховенский в «Бесах») в большой степени просто реализуют свою детскую ненависть и «мстят за случайность свою» (22, 8). В то же время революционные идеи у молодёжи и даже страсть к разрушениям Достоевский часто объясняет потребностью порядка, поиском и пытливостью (13, 453). Уже в «Бедных людях» появляются страдающие, «задумавшиеся» дети – дети чиновника Горшкова, нищий мальчик на улице. Еле намеченные детские образы, мелькнувшие в повествовании, - не просто часть общей картины жизни «бедных людей», это – восприятие мировой трагедии через муки ни в чём неповинных детей, чистых ангельской чистотой. Как отмечает А.С.Долинин, «тяжба И.Карамазова с главным архитектором, не 26 смеющим строить своё здание – пусть оно даже самое прекрасное «хрустальное царство» - на слезах хоть одного замученного ребёнка, - этот апогей богоборчества Достоевского, идущего к «Осанне» своими особыми исключительными путями: он здесь, в «Бедных людях», уже намечен достаточно явно по крайней мере как художественный приём или настроение, как первая и основная деталь, при помощи которой достигается особая острота в ощущении внезапных роковых бед или длительного несчастия» (Долинин,1989, 93). Особой тишиной, жуткой, окутавшей жизнь всей семьи, передано несчастие, постигшее семью Горшковых. Это беззвучная, безгласная семья, о которой никто ничего не слышит. Только ночью, когда в доме становится необычно тихо, слышно иногда всхлипывание, потом шёпот, опять всхлипывание, точно как будто плачут, да так тихо, «так жалко». И самое мучительное для Макара Девушкина: «Даже детей не слышно. И не бывает этого, чтобы когда-нибудь порезвились, поиграли дети, а уж это худой знак» (1,24). Эта подробность – особая печаль ребёнка, его неискупные страдания – повторяется в «Бедных людях» ещё дважды и каждый раз всё тоньше и больнее. Над семьёй Горшкова кружит смерть… Умирает маленький мальчик, лет девяти… Вся скорбь, весь ужас смерти, которая потом станет у Достоевского одной из центральных тем его, выражена здесь исключительно в ребёнке: «Маленькая девочка, дочка, стоит прислонившись к гробу, да такая, бедняжка, скучная, задумчивая! А не люблю я, маточка, Варенька, когда ребенок задумывается; смотреть неприятно! Кукла какая-то из тряпок на полу возле нее лежит, - не играет; на губах пальчик держит; стоит себе - не пошевелится. Ей хозяйка конфетку дала; взяла, а не ела. Грустно, Варенька - а?» (1,50) В третий раз – на набережной Фонтанки: стоит «маленькая девочка, вся такая запачканная. <…> Замечаю малютку, мальчика, так себе лет десяти; был бы хорошенький, да на вид больной такой, чахленький, в одной рубашонке да еще в чем-то, чуть ли не босой стоит, разиня рот музыку слушает - детский возраст! загляделся, как у немца куклы танцуют, а у самого и руки и ноги окоченели, дрожит да кончик рукава грызет. Примечаю, что в руках у него бумажечка какая-то. Прошел один господин и бросил шарманщику какую-то маленькую монетку; монетка прямо упала в тот ящик с огородочкой, в котором представлен француз, танцующий с дамами. Только что звякнула монетка, встрепенулся мой мальчик, робко осмотрелся кругом да, видно, на меня подумал, что я деньги 27 дал. Подбежал он ко мне, ручонки дрожат у него, голосенок дрожит, протянул он ко мне бумажку и говорит: записка! Развернул я записку - ну что, все известное: дескать. благодетели мои, мать у детей умирает, трое детей голодают, так вы нам теперь помогите, а вот, как я умру, так за то, что птенцов моих теперь не забыли, на том свете вас, благодетели мои, не забуду. Ну, что тут; дело ясное, дело житейское, а что мне им дать? Ну, и не дал ему ничего. А как было жаль! Мальчик бедненький, посинелый от холода, может быть и голодный, и не врет, ей-ей, не врет; я это дело знаю. Но только то дурно, что зачем эти гадкие матери детей не берегут и полуголых с записками на такой холод посылают. Она, быть, глупая баба, характера не имеет; да за нее и постараться, может быть, некому, так она и сидит, поджав ноги, может быть, и вправду больная. Ну, да все обратиться бы, куда следует; а впрочем, может быть, и просто мошенница, нарочно голодного и чахлого ребенка обманывать народ посылает, на болезнь наводит. И чему научится бедный мальчик с этими записками? Только сердце его ожесточается; ходит он, бегает, просит. Ходят люди, да некогда им. Сердца у них каменные; слова их жестокие. «Прочь! убирайся! шалишь!» Вот что слышит он от всех, и ожесточается сердце ребенка, и дрожит напрасно на холоде бедненький, запуганный мальчик, словно птенчик, из разбитого гнездышка выпавший. Зябнут у него руки и ноги; дух занимается. Посмотришь, вот он уж и кашляет; тут недалеко ждать, и болезнь, как гад нечистый, заползет ему в грудь, а там, глядишь, и смерть уж стоит над ним, где-нибудь в смрадном углу, без ухода, без помощи - вот и вся его жизнь! Вот какова она, жизнь-то бывает!» (1,87-88) Мы приводим это отрывок целиком, так как уже в первом крупном произведении Достоевского впервые всплывают сразу несколько «детских» тем, которые пройдут через всё творчество писателя. Во-первых, тема сиротства, которая позднее найдёт наивысшее своё воплощение в рассказе «Мальчик у Христа на ёлке». Во-вторых, тема безразличного отношения большинства людей к детским страданиям и как ответная реакция – ожесточение сердца ребёнка. В связи с этой темой сразу же встаёт вопрос: что же делать? Как мы уже отмечали в 1 главе, в зрелые годы, пытаясь решить этот вопрос, Достоевский участвовал в различных благотворительных программах, и даже разрабатывал проекты помощи сиротам. И, наконец, главная тема – тема безвинного детского страдания, и как следствие – несовершенство этого мира, в котором страдают невинные дети. Правда, до богоборчества дело ещё не доходит, пока что это скорее сострадание, социальный протест. До философско- 28 религиозных высот эта тема будет поднята в последнем романе писателя – «Братья Карамазовы». Девушкин пишет Вареньке о встреченном им нищем мальчике в том самом письме, где говорит о своём формирующемся слоге. Очень важно, что Макар замечает мальчика и задумывается о его возможной судьбе именно тогда, когда в нём рождается протест – не за себя, так за другого, за свою Вареньку. Здесь мысль о несправедливости горькой судьбы ребёнка – один из фактов и факторов формирующегося самосознания Девушкина; это, разумеется, ещё не «дитё» Мити Карамазова, но уже шаг на пути к этому. Начиная с «Бедных людей», из произведения в произведение кочуют у Достоевского маленькие нищие, те самые дети, которые «снятся и мерещатся» и из-за которых, в конце концов, взбунтуется Иван и захочет «пострадать» Митя. Ребёнок сам по себе, его внутренний мир, особенности его развития остаются пока за пределами первого романа Достоевского, хотя этот особый мир всегда привлекал его внимание. Этот мир мечтательного, болезненного, уединённо и фантастично развивающегося ребёнка исследует Достоевский в «Неточке Незвановой». Повесть написана от лица главной героини. Эта исповедь основана не столько на фактах личной жизни, сколько на их эмоциональном восприятии и совсем недетском анализе. Неточка видится «овзрослённым» ребёнком. Вот что она говорит о себе: «С той минуты, когда я вдруг начала осознавать себя, я развилась быстро, неожиданно, и много совершенно недетских впечатлений стали для меня как-то страшно доступны...»(2,159). Особенности развития героини обусловленны прежде всего её жизненными обстоятельствами. Первые детские впечатления Неточки – «большая комната с низким потолком, душная и нечистая», отчим, «в своём всегдашнем изодранном сюртуке», больная, издёрганная мать, безобразные ссоры; первое, что удалось ей понять – то, что в её семье, в их «углу» «какоето вечное, нестерпимое горе». Это время житья у родителей, где обстановка была отравлена конфликтами матери с отчимом. Страшным оказывается то, что время это оставило в душе ребёнка «резкое и грустное впечатление», которое росло с каждым днём и «набросило тёмный и странный колорит» на всё детство(2,159). В «Неточке Незвановой» говорится о величайшей трагедии ребёнка, страдающего за своих родителей. Семья, в которой не было игрушек, никогда не смеялись, не было искренности, не было счастья, разваливается окончательно со смертью матери и бегством, безумием, а вскоре и смертью отца. Для Неточки Незвановой переход к сознательному восприятию жизни 29 ознаменован мучительными событиями – семейной трагедией. Переход от «первого детства» к «зарождению правильного сознания»(13,72), потеря «ангельского чина», даваемого только бездумностью существования, закономерны для юных героев Достоевского. У штабс-капитана Снегирёва есть даже словечко для обозначения этого явления – «пришибление истиной»: «дети правду узнают в 9 лет», то есть «прозу» и «факт» действительности, и «эта истина их пришибает»(14,188). Истина – в жестокости жизни, в безнаказаннности зла, в несправедливости общественного устройства. Очнувшись в тёплой мягкой постели после потери сознания на улице, увидев глаза старика, полные сострадания, Неточка почувствовала, что пробудилась для новой жизни. Семейство князя окружило Неточку заботой, вниманием, но у Неточки появилось новое чувство: «я сирота». Это чувство порождало ущемлённость и отчуждённость. Судьба героини складывается более или менее благополучно, но это не смягчает драматизма её развития, хотя Неточка – «кроткая», в её душе нет ненависти к миру. Другой, «гордый» вариант «задумывающегося» ребёнка даёт Достоевский в «Униженных и оскорблённых». Неточка живёт мечтами, Нелли – ненавистью, бунтом. Неоконченная повесть о Неточке Незвановой была задуманна Достоевским как «история одной женщины», Нелли же, успевшая надорваться в неравной борьбе с миром, должна умереть в детстве, и умереть непримирённой. В литературе об «Униженных и оскорблённых» неоднократно указывалось, что образ Нелли складывался у Достоевского под влиянием Диккенса, в частности, его романа «Лавка древностей». Но внешние совпадения, которых действительно немало, яснее обнаруживают глубокое качественное различие романов; несчастья, обрушивающиеся на голову маленькой героини Диккенса, - всего лишь внешние события её жизни, они не задевают её внутреннего мира, не деформируют её ясного, гармоничного взгляда на жизнь. В мире Диккенса встреча с добрым человеком может чудесно изменить жизнь героя; героиню Достоевского не в состоянии спасти любовь и доброта окружающих – слишком глубоко оскорблена она жизнью. Характер Нелли чрезвычайно интересует Достоевского: её поведение раскрывают психологию униженного и оскорблённого, но не покорившегося подростка. У девочки трудный, мучительный характер. Проследить развитие такого характера – дело не лёгкое; для того чтобы проникнуть в измученную душу маленького существа, надо обладать тонким психологическим чутьём, мягким и любящим сердцем. Достоевский обладал этими качествами, вследствие чего характер Нелли отличается правдивостью, поражает жизненностью и реализмом. А между тем, натура это сложная, полная противоречий и 30 противоположностей. «Это был характер странный, нервный и пылкий, но подавляющий в себе свои порывы, симпатичный, но замыкавшийся в гордость и недоступность», - говорит про неё автор(3,299). В сцене борьбы доктора и упрямой девочки, упрямству и даже злобе Нелли противопоставляется терпеливая доброта доктора: раз за разом выбивает Нелли ложку с лекарством, но доктор совершенно на неё не сердится. Достоевский очень хорошо понимает психологию того возраста, когда человек уже не ребёнок и ещё не взрослый, тяготится этим, утверждает своё «я». Каждый человек проходит период, когда ему кажется, что взрослые мучают его своими заботами, что главная его цель – освободиться от влияния взрослых, взбунтоваться против него и посмотреть, что выйдет. Не является исключением и Нелли. Люди сделали ей столько зла, что она невольно хочет по своему отомстить им, раздражить, вывести из себя. Кротость старика – единственное оружие, к которому она не привыкла, и это оружие побеждает девочку. Писатель подчёркивает, как важно быть добрым, терпеливым и внимательным по отношению к детям. Не будь целомудренное начало вложено в душу Нелли самой природой, обстановка, в которой она влачила своё жалкое существование, неизбежно развратила бы её натуру. Но Нелли не погибла; сквозь все страдания, позор и унижения она пронесла нетронутую живую душу, светлый ум, невинность и чистое, непорочное сердце. Горький, преждевременный опыт лишил её детской беспечности, ожесточил и вооружил её против всех людей, в которых она привыкла видеть врагов. Просто удивительно, что не иссяк источник любви и нежности, скрывающийся на дне её сердца. Чувство влюблённости не делает её старше. Ей 13 лет, она и любит так, как можно полюбить в 13 лет: стыдясь своей привязанности к Ивану Петровичу, ревнуя его к Наташе, и в то же время от всей души желая им помочь. Достоевский мастерски изображает первую детскую влюблённость, зарождение чувства любви. «Преждевременное» развитие не далось Нелли даром: оно навсегда унесло с собой мир и спокойствие из её сердца, расшатало нервную систему, подорвало здоровье. Она так много страдала, что растеряла все свои силы. Нелли умирает. Её образ – один из самых ярких образов Достоевского. Он вызывает глубокое сочувствие ко всем несчастным, оскорблённым и униженным детям. Заметим, что уже в «Униженных и оскорблённых» первый прекрасный человек Достоевского – Иван Петрович – напряжённо, с трудом строивший свои отношения с тринадцатилетней девочкой, умел относиться к ней серьёзно, как к взрослой, уважал её сложный 31 характер, старался понять его. А в романе «Братья Карамазовы» мы увидим, как Алёша – последний из прекрасных людей Достоевского – так же серьёзно и с уважением строит свои отношения с мальчиками. В романе «Униженные и оскорблённые» есть ещё один страшный детский образ: маленькая нищая, встреченная Ихменевым и Иваном Петровичем. Эта маленькая нищая, эпизодически мелькнувшая в романе нужна для того, чтобы показать степень потрясённости старика Ихменева: он отдаёт ей все свои деньги, крестит её «несколько раз дрожащей рукою» и говорит: «Христос тебя да сохранит, маленькая... дитя ты моё! Ангел божий да будет с тобой!»(3,212) В проблематике же романа эпизод этот пока существенной роли не играет. Вскоре после «Униженных и оскорблённых», в «Зимних заметках о летних впечатлениях», Достоевский вспомнит ещё одну маленькую нищую, на этот раз лондонскую: «Помню раз, в толпе народа, на улице, я увидал одну девочку, лет шести не более, всю в лохмотьях, грязную, босую, испитую и избитую... Она шла, как бы не помня себя, не торопясь никуда, бог знает зачем шатаясь в толпе; может быть, она была голодна. На неё никто не обращал внимания. Но что более всего меня поразило, - она шла с видом такого горя, такого безвыходного отчаяния на лице, что видеть это маленькое создание, уже несущее на себе столько проклятия и отчаяния, было даже как-то неестественно и ужасно больно. Она всё качала своею всклокоченной головой из стороны в сторону, точно рассуждая о чём-то, раздвигала врозь свои маленькие руки, жестикулируя ими, и потом вдруг всплёскивала их вместе и прижимала к своей голенькой груди. Я воротился и дал ей полшилинга. Она взяла серебрянную монетку, потом дико, с боязливым изумлением посмотрела мне в глаза и вдруг бросилась бежать со всех ног назад, точно боясь, что я отниму у ней деньги» (5,72). После эпизода с девочкой прибавить что-нибудь к картине нищеты и голодного, вынужденного разврата уже нечего; всё будет слабее сказанного. Как тут не вспомнить Ивана Карамазова: «Я взял одних только деток, чтобы вышло очевиднее!..»(14,221). «Детские» эпизоды «Бедных людей», «Униженных и оскорблённых» и особенно «Зимних заметок...» явно предвосхищают и «анекдотики» Ивана Карамазова, и зарисовки из «Дневника писателя». И везде – и в романах, и в публицистике – они несут на себе, как правило, значительную идейную нагрузку. В романе «Преступление и наказание» много детей, и почти все они страдают. Это те, о которых Раскольников говорит Соне: «Неужели не видала ты здесь детей, по углам, которых матери милостыню высылают просить? Я узнавал, где живут эти матери и 32 в какой обстановке. Там семилетний развратен. А ведь дети – образ Христов: «Сих есть царствие божие». Он велел их чтить и любить, они будущее человечество...»(6,252) Сквозную для творчества Достоевского тему сиротства, страданий детей «случайных семейств» продолжают в романе образы детей Мармеладовых. Мы встречаем их в узкой комнате, шагов в десять длины, освещённой огарком копеечной сальной свечи. Всё разбросано в беспорядке. Через задний угол протянута дырявая простыня: за нею кровать. В комнате два стула и клеёнчатый, очень ободранный диван, старый кухонный сосновый стол, некрашеный и ничем не покрытый. Девочка лет шести спит на полу, «как-то сидя, скорчившись и уткнув голову в диван». Мальчик, годом старше, весь дрожит в углу и плачет: его только что «прибили». Старшая девочка лет девяти, тоненькая, в одной худенькой и разодранной всюду рубашке, стоит в углу возле маленького брата, «обхватив его шею своею длинною, высохшею как спичка рукой». А мать, больная, чахоточная, с раскрасневшимися до пятен щеками, ходит взад и вперёд по комнате, сжав руки на груди, с запёкшимися губами и нервно и прерывисто дышит. Страшное впечатление производит эта картина «при последнем освещении догоравшего огарка». Здесь сама нищета и разорение(6,22). Cначала дети Мармеладовых живут в нечеловеческих условиях, затем осиротели, а в какой-то момент даже вынуждены были оказаться на улице «с ручкой». Правда, на этот раз, в отличии от других произведений Достоевского, дети были чудесным образом спасены Свидригайловым. Но даже этот благородный поступок не спасает самого Свидригайлова – перевешивает то зло, которое он причинил другому ребёнку, девочке, жестоко оскорблённой им и покончившей жизнь самоубийством (хотя он сам всё отрицал, всё подводит к тому, что это правда). Вообще в романе трижды возникает образ ребёнка-девочки, над которой надругались. Это пьяная девочка на бульваре: «Вот, смотрите, совсем пьяная... кто её знает, из каких, а не похоже, что по ремеслу. Вернее же всего где-нибудь напоили и обманули... в первый раз... понимаете? Да так и пустили на улицу»(6,41). Ещё одна девочка-самоубийца из жизни и сна Свидригайлова(6,391). И ещё одна, из его же сна, - пятилетняя, с лицом камелии, с огненным, бесстыдным взглядом, заставившая даже его, Свидригайлова, в настоящем ужасе прошептать: «Как! пятилетняя!.. это,.. что ж это такое?»(6,393) Дети, как правило, появляются в романе в наиболее драматические моменты. В исповедь Мармеладова вплетается «детский надтреснутый семилетний голосок, певший «Хуторок»»; 33 Соня идёт на улицу, чтобы накормить голодных детей Катерины Ивановны. Раскольников, пытаясь утвердиться в собственной правоте, предлагает Соне вопрос: «Лужину ли жить и делать мерзости», или Катерине Ивановне с детьми умирать? «С Полечкой наверно то же самое будет» - важнейший аргумент в пользу его теории. Катерина Ивановна выводит на петербургские улицы детей, одетых в шутовские костюмы, чтобы немедленно, сейчас же добиться справедливости. Теплом, любовью, сочувствием проникнуты беглые зарисовки маленьких Мармеладовых, но сами по себе, как личности, они всё же остаются на периферии сюжета, хотя существенно обогащают картину «униженных и оскорблённых», и в этом смысле эпизодический образ пьяной девочки с К-го бульвара не менее важен, чем образ Полечки. Если в «Преступлении и наказании» дети ещё связаны с героями сюжетно, хотя связи эти, по сравнению с «Униженными и оскорблёнными» ослабленны, то, забегая вперёд отметим, что в «Братьях Карамазавых» Достоевский в некоторых случаях вовсе отказывается от сюжетных мотивировок: Иван берёт свои «анекдотики» прямо из газет, и то, что в его протест против бессмысленности детских страданий не вплетаются личные мотивы, делает его бунт ещё более неотразимым. Множество сюжетных ходов, связанных с детьми, было намечено Достоевским в черновых набросках к «Идиоту», но в окончательном тексте романа дети остались только в воспоминаниях Мышкина. Достоевский отказался от «детской» сюжетной линии в «Идиоте», может быть, потому, что его герой дан уже готовым, сформировавшимся; он явился в Петербург из Швейцарии, из своей болезни, из общества «товарищей»-детей – но всё это осталось позади, всё это существует в романе как предыстория героя, как вставная глава. Но всё же детская линия в романе ярко выражена: князю Мышкину – идеальному своему герою – Достоевский дарит любовь и привязанность к детям. «Но одно только правда, я и в самом деле не люблю быть со взрослыми, с людьми, с большими, - и это я давно заметил, - не люблю, потому что не умею. Что бы они ни говорили со мной, как бы добры ко мне ни были, всё-таки с ними мне всегда тяжело почему-то, и я ужасно рад, когда могу уйти поскорее к товарищам, а товарищи мои всегда были дети, но не потому, что я сам был ребёнок, а потому что меня просто тянуло к детям», говорит князь(8, 63). Дружба с детьми и детскость самого Мышкина оказываются в одном ряду. И сам Достоевский уважал детей, любил их общество и многому у детей учился. Устами Мышкина он утверждает: «Ребёнку можно всё говорить – всё; меня всегда поражала мысль, как плохо знают 34 большие детей, отцы и матери даже своих детей. От детей ничего не надо утаивать под предлогом, что они маленькие и что им рано знать. Какая грустная и несчастная мысль! И как хорошо сами дети подмечают, что отцы считают их слишком маленькими и ничего не понимающими, тогда как они всё понимают. Большие не знают, что ребёнок даже в самом трудном деле может дать чрезвычайно важный совет»(8,58). Эта мысль, очень важная для Достоевского, не раз мелькнёт как на страницах «Дневника писателя», так и в его романах. Но самое главное, что открыл князь Мышкин своим слушательницам – это то, что дети одновременно могут быть жестоки и милосердны; они смогли злобу, презрение к падшему несчастному человеку сменить на чувство любви, дружбы, привязанности; дети оценили искренность «Леона», доверились ему, совместными усилиями скрасили последние дни Мари («она умерла почти счастливая»). Странное сочетание взрослости и ребячливости присуще другому персонажу романа «Идиот» - Коле Иволгину. Этот мальчик, гимназист, умеет себя так поставить со взрослыми, что почти все называют его по имени отчеству: Николай Ардалионович. Он постоянно несёт ответственность за своего почти всегда пьяного отца, живёт жизнью взрослого человека. И, в то же время остаётся ребёнком, в одном из эпизодов он появляется у Епанчиных с ежом и топором. «Коля объяснил, что ёж не его, а что он идёт теперь вместе с товарищем, другим гимназистом, Костей Лебедевым, который остался на улице и стыдится войти, потому что несёт топор; что и ежа и топор они купили сейчас у встречного мужика. Ежа мужик продавал и взял за него пятьдесят копеек, а топор они уже сами уговорили его продать, потому что кстати, да и очень уж хороший топор» (8,423). Вполедствии в романе «Братья Карамазовы» это сочетание детскости и взрослости ещё сильнее проявится у Коли Красоткина. Достоевский больше всего любил совсем маленьких детей. Самый средний ребёнок, пока он маленький, - не посредственность, не серость, не заштампованность. Об этом Достоевский говорит в «Дневнике писателя» (1876, июль – август), и автор узнаётся в словах Ивана Карамазова: «Дети, пока дети, до семи лет например, страшно отстоят от людей: совсем будто другое существо и с другою природой»(14,217). Больше всего волнуют Достоевского страдания именно этих «других существ». Вместе с тем, художника-психолога привлекают не только дети, но и сам выход из детства, два переломных момента в развитии ребёнка: во-первых, двенадцать-тринадцать лет, «этот интереснейший возраст, возраст, вполне ещё сохранивший самую 35 младенческую, трогательную невинность и незрелость с одной стороны, а с другой – уже приобретший скорую до жадности способность восприятия и быстрого ознакомления с такими идеями и представлениями, о которых, по убеждению чрезвычайно многих родителей и педагогов, этот возраст даже представить себе будто бы ничего ещё не может».(24,29) Этот возраст обрисован в Нелли, в Коле Красоткине и других русских мальчиках из «Карамазовых», в Коле Иволгине, с их способностью стремительного увлечения и самыми благородными и ложными идеями, со способностью к бескорыстной, чистосердечной любви, со всеми сердечными страданиями, но без осознанной чувственности, то есть так, как у Нелли, и не так, как у Лизы Хохлаковой. Именно к таким детям обращена речь Алёши Карамазова после похорон Илюшечки. Они уже способны понять идею умом; и они ещё способны принять её всем чистым, цельным сердцем. Во-вторых – это подростки; у них резче выпячено самолюбие, самомнение, мнительная щепетильность; они уже осознали полностью тайну пола. Подросток раним, неустойчив. Таков Аркадий Долгорукий, главный герой романа «Подросток». Множество «несомненно родовых семейств русских с неудержимой силою переходят массами в семейства случайные и сливаются с ними в общем беспорядке и хаосе», - с горечью замечает бывший воспитатель Аркадия(13,455). К такому «случайному семейству» принадлежит и главный герой «Подростка». Можно определённо утверждать, отмечает С.Белов, что семейный уют и счастливый брак, радость иметь своих детей и любящую супругу послужили первым толчком к созданию Достоевским романа «Подросток». Наблюдая жизнь своих детей - в духовно прочном и устойчивом браке их родителей, - Достоевский мог задумать роман о «случайном семействе» «Подросток». Но главным толчком к созданию романа послужила сама пореформенная Россия. Вместе с социально – экономической основой старого феодально-крепоснического строя стали разрушаться и все нравственные устрои. Рушилось старое патриархальное «благообразие», капитализм принёс распад, «беспорядок», и в первую очередь – распад вековых семейных устоев. Едва ли не с самого рождения Аркадий был сдан на «чужие руки» и рано ощутил свою «выброшенность» из родственного круга, из нормального существования. Его «незаконное» положение, особенно унизительное в пансионе Тушара, болезненно осознавалось им, сыном дворянина, носящим фамилию бывшего версиловского крепостного. Драма, переживаемая подростком, - драма крушения 36 родовых и сословных устоев, отражение эпохи всеобщего «беспорядка», порождавшей «случайных» членов «случайных» семей. Аркадий вступает в жизнь «неготовым человеком», почти не вынесшим из детства светлых воспоминаний, не получившим от своего отца в наследство руководящей жизненной идеи. Он самостоятельно должен найти ответ на вопрос, что есть добро и что зло. Достоевский подчёркивает одну из главных мыслей романа: возраст подростка – время нравственного самоопределения. В этом человеческая суть переломного возраста. Чаша весов колеблется, опасности велики, но и возможности велики. И Достоевский с открытой симпатией относится к подростку за то, что тот через внутреннюю борьбу, победу над собой, овладение собой приходит к добру. (Днепров,1978,54) «Я взял душу безгрешную, но уже загаженную страшною возможностью разврата, раннею ненавистью за ничтожность и «случайность» свою и тою широкостью, с которою ещё целомудренная душа уже допускает сознательно порок в свои мысли, уже лелеет его в сердце своём, любуясь им ещё в стыдливых, но уже дерзких и бурных мечтах своих, - всё это оставленное единственно на свои силы и на своё разумение, да ещё, правда, на бога. Всё это выкидыши общества, «случайные» члены «случайных» семей» - так характеризует Достоевский своего юного героя в «Дневнике писателя» за 1876 г. (22,8). Как отмечает В.Днепров, Достоевский, как и Толстой, многие внутренние проблемы и трудности, обычно приписываемые переходу от юности к взрослости, отодвинул к моменту выхода из детства. «Подросток в трактовке Достоевского – первая дифференциация в синкретически прекрасной основе человека; <...> перед нами уже личность, но в самой элементарной её форме. И как сложна эта элементарность, эта сравнительная простота!»(Днепров,1978,8). Толстой и Достоевский изобразили подростка более возрастно самобытным, душевно ломким и неравномерным, ещё сохранившим связь с детской невинностью и вместе с тем более открытым искушениям дурного, чем его изображали другие – прежние и современные им – писатели. Всё же, различие между двумя русскими художниками и в этом отношении весьма существенно. У Толстого выход из детства напоминает изгнание из рая. У Достоевского же юная личность уже отмечена печатью трагизма. Это ещё не суровый трагизм взрослости, он легче разрешим, но уже опасен, уже требует не только игровой, но и жизненно подлинной борьбы. На светлую душу ребёнка ужасающе рано падает тень безобразной, жестокой стороны жизни. Он узнаёт то, с чем ещё не в силах внутренне справиться, и это ранит его душу. 37 У Диккенса, гениального поэта детства, ребёнок так же брошен в мир зла и подлости, но его реакции однозначны: либо ребёнок сразу присоеденяется к дурному миру и образуется маленький негодяй, либо детское благородство остаётся непроницаемым для скверны. Невинность проносится до взрослости ненарушенной, непоражённой, зло проходит мимо, не внедряясь в душу. Иначе у Достоевского, хотя и он признаёт громадную важность нравственных запасов детства для всей последующей жизни. УДостоевского даже детская натура может поражаться злом, может отзываться на зло, и зло обладает для неё силой соблазна также и в том случае, если, как в романе «Подросток», добрые начала берут верх. «Возможность порока в соединении с полнейшей невинностью – такова нравственная формула переходного возраста, каким его рисует Достоевский в своих поздних романах». (Днепров,1978,9) Ф.М.Достоевскому было известно о детях многое. Пройдёт время, и сложный душевный мир подростка, противоречивость этого возраста, зарождение чувств, формирование сексуальности покажет Достоевский на примере героини романа «Братья Карамазовы» Лизы Хохлаковой. Сексуальность играет заметную роль в формировании душевной структуры, потому Достоевский художественно исследует значение пробуждающейся сексуальности для юной души. Чувство зарождающейся любви дал Достоевский в удивительно ярком изображениии героини, переживающей период полового созревания со всеми его отклонениями, истерическими проявлениями, во время которых она то обнаруживает свою мнимую испорченность, то свою жестокость, то наказывает себя за них, то проявляет самые непонятные желания: сделать что-то очень плохое, сжечь дом и т.д. Болезненная восприимчивость и впечатлительность, отсутствие какой бы то ни было устойчивости, душевного равновесия и наряду с этим, преждевременное развитие, склонность к анализу, критическое направление ума, совершенно не детские серьёзность и вдумчивость – вот отличительные черты Лизы Хохлаковой. Она вся соткана из нервов. Её состояние и настроение постоянно меняются: сейчас перед нами была милая, наивная девочка, которой нравилось подшучивать над Алёшей, а через секунду мы видим женщину любящую, чувствующую глубоко и серьёзно, а ещё через мгновение это уже злой ребёнок. Алёша прав, называя её «мученицей». Как ещё можно назвать четырнадцатилетнюю девочку-подростка, почти ребёнка, в которой ясность, свежесть, непосредственность – лучшие достояния детства, перемешаны с излишней серьёзностью, с напускной злобой, с мгновенно вспыхивающей ревностью. В статье «По поводу дела Кронеберга» Достоевский пишет: «Видали ли вы или слыхали ли о мучимых маленьких детях, ну хоть о 38 сиротах в иных чужих злых семьях? Видали ли вы, когда ребёнок забьётся в угол, чтобы его не видали, и плачет там, ломая ручки... – и ударяя себя крошечным кулачонком в грудь, не зная сам, что он делает, не понимая хорошо ни вины своей, ни за что его мучают, но слишком чувствуя, что его не любят?»(22,50) По Достоевскому, «грех по отношению к ребёнку – абсолютный грех. Детское страдание – абсолютное страдание, неуравновешенное никакой виной», - делает заключение Г.Померанц (Померанц,1990, 247). Но не только насилие, но и равнодушие к детским страданиям является преступным. Смешной человек, пришедший к убеждению, что «на свете везде всё равно», оттолкнул от себя девочку, и это – мера его нравственного отупения (настолько «всё равно», что не помог ребёнку!). Но эта идея (о том, что всё «всё равно») не захватила смешного человека до конца: в конце концов, он отозвался на чужую боль – боль ребёнка, и в этом – залог его возрождения. Тема детских страданий, всю жизнь волновавшая Достоевского, нашла отражение и в рассказе «Мальчик у Христа на ёлке». Рассказ органически связан с размышлениями писателя «о русских теперешних детях», которые составляют стержень двух первых глав январского выпуска «Дневника писателя» за1876 год. В рассказе тема «теперешних русских детей», выступающих в обрамляющих главках «Дневника» в реальном жизненном обличье, переводится автором в более обобщённый план. Этому способствует традиционная, условная форма фантастического рождественского рассказа, жанр которого и многие детали непосредственно восходят к классическим образцам этого жанра: «Девочке с серными спичками» Г.Х.Андерсена и «Рождественским рассказам» Ч.Диккенса. Рассказ написан в последние годы жизни, когда убеждения писателя приняли религиозную окраску – он всё больше искал спасения в Боге. Поиски правды, обличение несправедливого устройства мира, мечта о «счастье человечества» сочетаются в Достоевском с неверием в переустройство мира по «логике» и «разуму». Думая, что ни в каком устройстве общества не избегнуть зла, что душа человеческая всегда останется та же, что зло исходит из неё самой (мысль, положенная в основу ранней повести «Двойник»), Достоевский отвергает революционный путь преобразования общества и, ставя вопрос лишь о нравственном самосовершенствовании каждого человека, устремляет свои взоры к Богу. Однако и здесь Достоевский спорит с Богом о страданиях человека и не хочет уступать ему ни одной слезинки ребёнка. Писатель сознательно строит рассказ по принципу контраста: великолепная ёлка в комнате за окном – и маленький оборвыш, под самое Рождество замерзающий на улице. В предсмертном видении 39 бедному, несчастному мальчику представляется, что его приводит к себе на райский праздник Христос, защитник обездоленных, униженных и оскорблённых. В этом произведении уже найден тот взволнованно-умилённый тон, который пронзает нас в «Братьях Карамазовых»: «А внизу наутро дворники нашли маленький трупик забежавшего и замёрзшего за дровами мальчика; разыскали и его маму... Та умерла прежде его...»(22,17). По интонации «Мальчик у Христа на ёлке» напоминает рассказы Диккенса, одного из любимейших писателей Достоевского. Однако финал совсем не похож на благополучные концовки английского классика. И даже радостное появление Христа не смягчает трагического финала рассказа «Мальчик у Христа на ёлке»: это потрясающий приговор миру, в котором страдают и гибнут дети. Страдания детей для Достоевского – один из главнейших признаков несправедливо устроенного мира. Как и большинство других детей в произведениях Достоевского, мальчик – герой рассказа – дитя петербургской нищеты, одетый в «халатик» и «картузишко», и притом, несмотря на его шесть лет, ему свойственно чувство социальных различий: продавщицы в кондитерской для него «барыни», а покупатели – «господа». И замерзающего, во сне, его не покидают мысли о матери и о других, таких же как он, страдающих мальчиках и девочках. Очевидны нити, протягивающиеся от рассказа «Мальчик у Христа на Ёлке», с одной стороны, назад – к таким произведениям, как «Бедные люди» или к образу Нелли в «Униженных и оскорблённых», а с другой – к широкому, философскосимволическому освещению темы незаслуженных и не подлежащих оправданию, безвинных страданий ребёнка в «Братьях Карамазовых».Так же, как в «Идиоте», в ряде последующих главок «Дневника писателя» о процессах Кроненберга и Джунковских, и в «Карамазовых», образы невинного, страдающего ребёнка и Христа в рассказе сопряжены воедино, между ними установлено сложное идейно-художественное единство. Интересно, что при сопоставлении многочисленных «детских» эпизодов, восходящих к «анекдотикам» Ивана, видно, что все они почти одинаковы: везде – тёмный сырой петербургский вечер, девочка (реже – мальчик) лет семи-восьми, ветхое, часто мокрое платье, дырявые башмаки, бледное, больное личико и т.д. и т.п. Конкретные сами по себе подробности не создают здесь образа именно этого ребёнка; они приложимы к любой подобной ситуации. В сущности, одна и та же нищая девочка появляется в разных произведениях. Не удивительно, что Ю.Айхенвальд ещё в начале XX-го века обратил внимание на странную, на первый взгляд, вещь: «...девочка40 проститутка, которую видел Достоевский в Лондоне... приснилась Свидригайлову в предсмертном кошмаре...» (Айхенвальд,1998,248) «Детские» эпизоды подготавливают появление «анекдотиков» Ивана своим содержанием, значительностью идейной нагрузки, устойчивостью определённых средств типизации, но главным образом – слабостью сюжетных мотивировок, если не сказать – внесюжетностью. В «Бедных людях» появление «задумавшихся» детей сюжетно обусловленно – это дети чиновника Горшкова; но Достоевскому понадобился ещё и нищий мальчик, которого видит Девушкин, и именно о нём, о его возможной судьбе размышляет Макар Алексеевич. В «Униженных и оскорблённых» есть Нелли и её слишком горькая даже для мира «униженных и оскорблённых» судьба, но об участи многих и многих «не княжеских детей» старик Ихменев говорит, встретив нищую девочку на улице. «Задавленный бедностью» и измучившими его «вопросами», Раскольников одинаково болезненно воспринимает и «порочную» нищету («Нищета – порок-с!») Мармеладова, и его несчастных детей, и случайно увиденную им пьяную девочку. Многие герои «детских» эпизодов появляются на страницах художественных произведений и публицистики Достоевского лишь однажды, и тут же уходят из повествования. Характерно, что именно об этих, на мгновение явившихся детях, об их судьбе горько задумываются «взрослые» герои Достоевского. «Эпизодичность» имеет здесь принципиальное значение: отсутствие личной заинтересованности героев в судьбах обездоленных детей (как было уже в «Бедных людях») придаёт факту страдания ребёнка значение аргумента громадной обобщающей силы. В «Братьях Карамазовых» дети из «анекдотиков» не только не имеют к Ивану никакого отношения, но он их и не видел никогда; никакого особого душевного настроя, никаких фактов его жизни ему не нужно, чтобы измучиться вдруг чужой болью – это врывается в него извне. Всё творчество Достоевского пронизано любовью к ребёнку, вниманием к его судьбе, беспокойством за его будущее. Многие его герои, так или иначе как бы проходят проверку детьми. Улыбка младенца, о которой Мышкин рассказывает Рогожину, - самое сильное выражение его веры. В «Бесах» рождение ребёнка вызывает какой-то сноп света в душе Шатова; в «Подростке» подброшенная трёх- или четырёхнедельная девочка становится одним из самых сильных отроческих впечатлений Аркадия Долгорукого. Любить ближнего нельзя, неестественно, говорит Иван, но ребёнка нельзя не любить. Приблизиться к ребёнку – значит приблизиться к социальной гармонии, основанной на любви. Любовь к детям уже сейчас – залог 41 этой гармонии. «Если мы все станем как дети – установится земной рай», - утверждает Г.Померанц.(Померанц,1990,246) В «Дневнике писателя»(1877, июль–август) Достоевский помещает фантастическую речь председателя суда по делу Джунковских, которая заканчивается так: «...детей нельзя не любить. Да и как не любить их? Если уж перестанем детей любить, то кого же после этого мы сможем полюбить, и что станет тогда с нами самими? Вспомните тоже, что лишь для детей и для их золотых головок Спаситель наш обещал нам «сократить времена и сроки». Ради них сократится мучение перерождения человеческого общества в совершеннейшее. Да совершится же это совершенство и да закончатся наконец страдания и недоумения цивилизации нашей!»(25,193). Если бы Достоевскому предложили на выбор мир без пороков, без зла, но без детей – или мир, какой он есть, с жестоким сладострастием, с ненавистью и подпольем, но с детьми, то он предпочёл бы второе, считает Г.Померанц(См.: Померанц,1990, 246). Детей, так же как и своих взрослых героев, писатель ставит в критические ситуации, исключительные обстоятельства – дети часто оказываются в таких положениях, когда с ними происходит какое-то страшное событие, потрясение, и в момент которого детская душа надрывается, надламывется. Дети в произведениях Достоевского, повинуясь общей атмосфере его произведений, подтягиваютя до взрослых героев через раннее столкновение с несовершенством человеческой жизни, через надрыв и надлом. Именно «взрослые» дети, сознающие «прозу и «факт» действительности, становятся активными участниками сюжетных конфликтов его произведений. «Задумывающиеся» дети, форсирующие стадию детства и начинающие рассуждать о добре и зле, любви и ненависти – таковы детские персонажи в произведениях писателя. Мы рассмотрели далеко не все «детские» эпизоды, не все детские образы в произведениях Достоевского – их очень много. Но даже то, чего мы коснулись, позволяет сделать некоторые выводы: «детские» образы, мотивы проходят через всё творчество Достоевского (они могут быть сюжетны и внесюжетны). Это – образ ребёнка из «случайного семейства», образ «мальчика с ручкой», тема безвинных детских страданий. Вместе с тем, Достоевский, со свойственным ему глубоким пониманием человеческой души, подмечает многие особенности психологии формирующейся личности ребёнка. В отличие от Диккенса (у которого ребёнок либо уходит в дурной мир, либо вообще непроницаем для скверны), детская натура у Достоевского может поражаться злом, невинные дети могут быть 42 жестоки и милосердны одновременно; в них естественно уживается ранняя взрослость с ребячливостью и детскостью. Ю.Карякин в статье «Достоевский: «всё – «дитё»» отмечал, что дети у Достоевского – последняя и решающая проверка всех и всяких идей, всех и всяких теорий. «В этой радикальной проверке идей, проверке человека исключительное место у него занимают дети – тема, конечно, неизбежная и для прежнего искусства, но никогда до этого писателя так остро и глубоко не понятая» (Карякин,1971,45). Дело, разумеется не в количестве детских образов у Достоевского и даже не столько в силе непосредственного художественного изображения им детей, сколько именно в глубине и остроте понимания им этой вековечной темы. Достоевский особенно глубоко почувствовал и понял, что нравственнные вопросы волнуют людей сильнее всего в отношении детей, юношества. «Братья Карамазовы» - это изумительное по силе и совершенству последнее художественное произведение, в котором Достоевский стремится подвести итог всему, что было сказано им в течение жизни. Как в этом романе раскрывается тема детства, мы и рассмотрим в следующей главе. 43 ГЛАВА3. Мир детства в романе «Братья Карамазовы». «Есть малые дети и большие дети. Всё дитё» Роман "Братья Карамазовы" был напечатан в первый раз в журнале "Русский вестник" в 1879 и 1880 годах. 28 января следующего, 1881 года Достоевский умер. Роман стал завершением всего его трудного писательского пути. Автор задумал показать прошлое, настоящее и будущее России в форме хроники семейной жизни, рассматривая судьбу нескольких представителей семьи Карамазовых. Такая форма позволила писателю коснуться социальнополитических, философских и нравственных проблем эпохи. На страницах романа идут оживлённые споры об атеизме и религии, бунте и смирении, добре и зле, смысле жизни и предназначении человека. За первым романом о братьях Карамазовых должен был последовать второй. Он предполагал продолжить свой труд. Смерть оборвала планы Достоевского. Тем не менее, оставленное Достоевским произведение представляет собой законченное целое и, мало того, действительно завершает его долгий художественный подвиг. В «Братьях Карамазовых» собраны воедино фундаментальные проблемы не только предшествующих четырех «больших» романов Достоевского («Преступления и наказания», «Идиота», «Бесов», «Подростка»), составляющих, вместе с последним, его знаменитое «пятикнижие» (как их часто называют исследователи по аналогии с пятикнижием Моисея, входящим в состав Ветхого Завета), но и ранних его произведений, созданных еще до каторги. Здесь и мотив раздвоения личности, воплощения ее тайных и смутных темных желаний в уродливом и ненавистном двойнике, принципиально важный для понимания образа Ивана Карамазова и восходящий, помимо «Бесов», к одной из самых ранних повестей Достоевского – «Двойнику». И идея великого инквизитора о свободе как невыносимом бремени для «слабого человека», присутствующая уже в «Хозяйке». И тема нищего чиновничьего семейства, вливающаяся в сюжет «Братьев Карамазовых» через описание судьбы Илюши Снегирева, эскизно намеченная еще в «Бедных людях» (семья Горшковых). Образы «взрослых детей», рано задумывающихся над трагической сложностью жизни, центральные в таких докаторжных произведениях писателя, как «Неточка Незванова» и «Маленький 44 герой», отдаленно подготавливают главы о Коле Красоткине и других «мальчиках», нравственно руководимых Алексеем Карамазовым. Наброски лакейской психологии в «Селе Степанчикове» получают законченное выражение в личности Смердякова. Разрушительная стихия сладострастия, носителем которой стал герой «Униженных и оскорбленных» князь Валковский, превращается в «карамазовскую» стихию. Столкновение преступника и следователя вырастает в последнем романе Достоевского, по сравнению с «Преступлением и наказанием», в целое «предварительное следствие» по делу Дмитрия. Драматическое соперничество «оскорбленной» и «гордой» красавиц, развивающееся вокруг «страстных» и «бесплотных» героев, сближает романы «Идиот» и «Братья Карамазовы». В исповеди атеиста Ставрогина святителю Тихону в «Бесах» предвосхищено столкновение веры и неверия, воплощенное в противопоставленных образах старца Зосимы и Ивана Карамазова. Построение семейной хроники, отражающей трагедию «отцов и детей», во многом подготовлено романом «Подросток». Через эти и другие бесчисленные связи «Братьев Карамазовых» со всем предшествующим творчеством Достоевского в итоговом романе писателя собираются воедино глобальные вопросы, сложно переплетаясь, оттеняя и дополняя друг друга. Как справедливо утверждает Ф.Б.Тарасов, вина и преступление, наказание и суд, судебные учреждения при господстве бескрылого материализма, полуагрессивного атеизма и утилитарной морали, страдания детей, ускоренное распространение «случайных» семейств и беспутное воспитание в «век пороков и железных дорог», торжество «ротшильдовской идеи» и иссыхание почвы для произрастания «положительно прекрасной» личности, все более представляющейся рассудочному сознанию «идиотской», «юродивой», идея государства и идея Церкви, прошлое, настоящее и будущее России и всего человечества, мировое зло и пути его преодоления - таков идейный горизонт романа. (см.: Тарасов,www.portal-slovo.ru/rus/philology /258/421/875). «Все как океан, все течет и соприкасается, в одном месте тронешь — в другом конце мира отдаётся», — говорит один из персонажей «Братьев Карамазовых», старец Зосима (14; 290). В самой топографии «Братьев Карамазовых» проступает стремление автора соединить впечатления последних лет с детскими воспоминаниями. Если город, в котором происходит действие романа, повторяет облик Старой Руссы, где Достоевский подолгу жил в период работы над произведением, то названия окружающих Скотопригоньевск деревень — Мокрое, Даровое, Чермашня — связаны с имением отца Достоевского и ранними годами будущего писателя. 45 Схожее свойство проявляется в формировании Достоевским фабулы «Братьев Карамазовых». В ее основу легли, с одной стороны, история молодого офицера Дмитрия Ильинского, мнимого отцеубийцы, осужденного на двадцатилетнюю каторгу за чужое преступление, с которым писатель познакомился еще в омском остроге (эта история изложена в «Записках из Мертвого дома»); а с другой стороны — отдельные темы и мотивы главных, грандиозных замыслов Достоевского под названием «Атеизм» и «Житие великого грешника», имевших целью изобразить «падение» и «восстановление» человеческой души, современного русского человека, обретающего потерянную им веру в драматических борениях совести и сложных коллизиях с людьми. Уголовное преступление и любовное соперничество вливаются в водоворот социально-психологических и духовно-мировоззренческих проблем, соотносимых с философскоисторическими обобщениями о судьбах России и всего человечества, с вечными законами бытия. «Братья Карамазовы» – «мирообъемлющий историкофилософский и социально-нравственный» роман. Но Достоевский сосредоточил его действие не в Петербурге и не в Москве, а в вымышленном заштатном городке Скотопригоньевске, притом в пределах одного семейства. Главные его персонажи - Карамазов-отец и Карамазовы-сыновья: Дмитрий, Иван, Алеша да еще незаконнорожденный Смердяков. Роман делится на четыре части с эпилогом, он занимает два тома, а действие длится несколько считанных дней. Сюжетно-фабульная история романа вращается вокруг убийства Федора Павловича Карамазова и вызванного этим судебного процесса. Убийство - самое жестокое нарушение нравственных и социальных законов, оно по самой природе своей стягивает в один центр взаимоотношения, столкновения, помыслы, страсти людей. Однако для формирования сюжета таких романов, как «Преступление и наказание» или «Братья Карамазовы», годилось не всякое убийство. «Обыкновенное» убийство с целью грабежа, из ревности, во имя мести может послужить основой для детектива, для уголовного или просто натуралистического романа. Достоевскому же становилось интересным преступление только тогда, когда в нем и в сопровождающих его обстоятельствах открывалась историкофилософская или нравственная идея, когда оно становилось признаком исканий и заблуждений, свидетельствующих об общественном кризисе, о болезни целого поколения. Физическое убийство Федора Павловича Смердяковым становится стержнем фактической канвы романа, своеобразной событийной кульминацией. Оно через многочисленные связи сближает и сталкивает разноплановые интересы и характеры, 46 оказывается вполне закономерным результатом взаимодействия определенных идей и состояний сознания, подготавливается царящими умонастроениями, всякого рода «духовными убийствами» и самоубийствами. Несмотря на то, что тема детства в романе «Братья Карамазовы» не является центральной, она, тем не менее, является одной из важнейших и проходит через всё повествование. Её можно определить как некое «фоновое звучание» голоса автора. Обращаясь к этой теме, Достоевский, с одной стороны, раскрывает наиболее существенные стороны жизни героев, выявляет зависимость их характеров от обстоятельств их взросления, и это находит отражение в сюжете. С другой стороны, детство в романе является символом чистоты, невинности, и тогда тема детства приобретает аллегорческое звучание. Таким образом, в романе возникает особый образ детства – одновременно реалистичный, трагический, но и высокий, романтический, жизнеутверждающий. 3.1. Дети «случайного семейства» – братья Карамазовы, Смердяков Идея страдания, соотносимая с возвышающей и очищающей силой – одна из основных идей Достоевского, сквозь призму которой он разрабатывает и тему детства в романе «Братья Карамазовы». Детство братьев Карамазовых, т.е. уже самое начало жизни отмечено печатью страдания. Может быть, пройдя через него, они, несмотря на явную нравственную порочность своего отца (во многом унаследованная Митей), вырастают, в общем-то, достойными, честными и порядочными людьми, способными на высокие чувства, сострадание и понимание ближнего, и, что важнее всего для Достоевского, принятию и постижению Бога. Дом – это тот мирок, где ребёнок приобретает первый свой опыт, воспоминание о котором он сохранит навсегда. Если мир этот изломан, развращён или разорён и заброшен, как правило, это болезненным образом сказывается на всей последующей жизни ребёнка. В центре романа – семья Карамазовых, одно из тех разбитых, «случайных семейств», которых становилось по России всё больше и больше; это глубоко тревожило Достоевского, и этой тревогой пронизан весь его последний роман. Почти каждый персонаж романа – круглый сирота или сирота наполовину. Одни брошены родителями или же рано лишились их (все три брата Карамазовы, Софья, Коля, 47 Лиза, Катерина Ивановно, Зосима), от других родители отказались, изгнали их из родительского дома или не признали своими детьми (Лизавета Смердящая, Грушенька, Смердяков). Иные же сами ушли из дома (Максимов) или порвали с роднёй (Фёдор Павлович, мать Мити, Миусов, Ракитин). Почти все семьи непрочные, недолговечные. Тема заброшенности и сиротства появляется в книге первой, когда рассказчик возвращает нас к детским годам главных героев. Детство братьев Карамазовых нельзя назвать счастливым. Жизнь начинается с трагедии – потери матери, как для Мити, сына Федора Павловича от первого брака, так и для Ивана и Алеши, детей от второго брака. Единственным источником любви, в которой так нуждается ребенок, для них становится слуга - Григорий и его жена Марфа. «Брошенные» отцом, они живут у чужих людей, где находят сострадание и заботу. Иными словами, объективные обстоятельства их взросления трагичны. Сам Достоевский не останавливается подробно на их описании, а замечает: «В подробный рассказ их детства и юности я опять пока не вступаю, а обозначу лишь самые главные обстоятельства».(14,15) Какие же это обстоятельства? Митя Карамазов, в возрасте трех лет оставшийся без матери, сначала оказался на попечении верного Григория, и если бы не Григорий, «на ребенке некому было бы переменить рубашонку» (14,10). Затем он попал в дом двоюродного дяди по матери, потом двоюродной тетки – всего сменил четыре дома и четыре семьи. «Рос в убеждении, что он все же имеет некоторое состояние и когда достигнет совершенных лет, то будет независим»(14,11), «...отца своего он увидел и узнал уже после совершеннолетия, <...> родитель ему и тогда не понравился».(14,12) Эта первая встреча Мити с отцом, его уверенность в том, что тот обманывает его по поводу его, Митиного, состояния и остается должен ему, стала завязкой основного конфликта романа. «Вот это-то обстоятельство и привело к катастрофе, изложение которой и составит предмет моего первого вступительного романа или лучше сказать его внешнюю сторону»(14,12). Нетрудно проследить, что источником конфликта Мити с отцом, который впоследствии, как мы знаем, приводит к трагической развязке - осуждению Мити за убийство Федора Павловича - является детство Мити, лишенное любви, понимания, отеческой заботы. Не нужно быть психологом, чтобы понять, что отсутствие любви в детском возрасте, ощущение ненужности и заброшенности губительны для любого человека, являются деформирующими личность факторами развития. «Личность ребенка очень хрупка, пишет известный психолог В.В.Зеньковский, - и требует к себе внимательного и бережного отношения, так как иначе она легко 48 может согнуться под действием внешних сил, может искривиться, приостановиться в своем развитии, приобрести черты извращенности. Эта легкая податливость ребенка, малая сопротивляемость, чрезвычайная хрупкость детской души ведет к тому, что ей чрезвычайно легко нанести глубокую рану. Само дитя может скоро забыть эту рану, но ее объективное действие на детскую душу может быть очень длительным, словно яд забирается в самую глубину души и оттуда отравляет различные психические движения».(Зеньковский,1924,342) Когда знакомишься с личностью Мити Карамазова, на протяжении всего романа поражает его надорванность, необузданность, какая-то трагическая наполненность всех его переживаний, мыслей и поступков. Лишенный в детстве любви, он не умеет распорядиться и собственной любовью, она приобретает черты буйной, можно даже сказать, нездоровой привязанности к Грушеньке (которая сравнима с любовью Рогожина к Настасье Филипповне в «Идиоте»). Детство младших братьев чуть отличается от Митиного, им посчастливилось попасть в дом к единственному наследнику генеральши – воспитательницы их матери, Ефиму Петровичу Поленову, человеку «благороднейшему и гуманнейшему, из таких, какие редко встречаются»(14,14). Он встретил мальчиков с любовью и искренне полюбил обоих, особенно младшего Алешу. За старшим Иваном признавал необыкновенные способности, но так и не сумел заменить ему отца. Душевная травма Ивана, та самая детская рана, о которой говорилось выше, была столь велика, что ему трудно было «отогреться»: «<...> он рос каким-то угрюмым и замкнувшимся отроком, далеко неробким, но как бы еще с десяти лет проникнувшим в то, что растут они все-таки в чужой семье и на чужих милостях и что отец у них какой-то такой, о котором даже и говорить стыдно»(14,15). Алеша, напротив, с искренней готовностью принял любовь семейства своего благодетеля и щедро делился своей любовью, чистой, необезображенной, искренней, которой был щедро одарен от природы. Образ Алеши Карамазова можно назвать непосредственным продолжением образа князя Мышкина в творчестве Достоевского, с той разницей, что, будучи иным по сравнению с окружающими, нравственно полноценным и цельным, Мышкин все-таки отторгается людьми, как нечто чуждое и ущербное; Алеша же безоговорочно принимается всеми без исключения героями романа. Именно к нему апеллируют как к судье, признавая его нравственное превосходство, его природную мудрость, продиктованную неподдельной любовью, живущей в нем с самого детства. Братья, Грушенька, Катерина Ивановна, Илюша даже своенравный Коля Красоткин. «<...> все 49 этого юношу любили, где бы он не появлялся, и это с самых детских лет его. <...> дар возбуждать к себе особенную любовь он заключал в себе, так сказать в самой природе, безыскусственно и непосредственно».(14,19) Его любили в семье, где он рос, любили сверстники, полюбил даже отец, казалось бы, уже не способный любить. Он не помнил обид, любил уединение и чтение, был трогательно стыдлив и целомудрен, никогда не поддерживал столь любимых мальчиками во все времена разговоров про женщин, за что был прозван «девочкой», но это не уничтожало доброго к нему отношения товарищей. В возрасте 20 лет он встретился со старцем Зосимой, к которому привязался всем сердцем. Эта встреча и определила его судьбу, он ушел в монастырь. Таким образом, хотя детство братьев Карамазовых Достоевский описывает как бы вскользь, он всё же считает это описание совершенно необходимым для дальнейшего повествования. К тому же, по мысли Достоевского, именно в детстве формируется личность человека, там закладываются основы его духовной и нравственной культуры. Невольно приходит мысль: может быть, именно уход из родительского дома, взросление вне влияния глубоко порочного отца, каким его описывает автор, несмотря на всю свою трагичность, и позволил им стать людьми достойными и в общем-то, нравственными. Эта мысль становится ещё актуальнее, когда сравниваешь Карамазовых с ребенком, который появился и вырос рядом с Федором Павловичем, и являлся, по предположениям жителей города, его незаконнорожденным сыном от городской юродивой - Лизаветы Смердящей. Отсюда и фамилия - Смердяков. Смердяков стал приёмным сыном все того же слуги Карамазовых - Григория. «Воспитали его Марфа Игнатьевна и Григорий Васильевич, но мальчик рос «безо всякой благодарности», как выражался о нем Григорий, мальчиком диким и смотря на свет из угла. В детстве он очень любил вешать кошек и потом хоронить их с церемонией. Он надевал для этого простыню, что составляло в роде как бы ризы, и пел и махал чем-нибудь над мертвою кошкой, как будто кадил. Все это потихоньку, в величайшей тайне».(14,114) Как отмечает А.А.Ульченко, такие детали ярко и рельефно раскрывают перед нами «омерзительный» облик лакея Фёдора Павловича, будущего убийцы своего отца. Вообще, в деталях романов Достоевского главное то, что «почти всегда они художественно аккумулируют огромное смысловое содержание, интенсифицируют психологические переживания его героев. Всякая деталь в романах писателя художественно конкретна, и за этой конкретностью – огромное психологическое содержание». (Ульченко,1980,122) Нравственный и физический «выродок» 50 Смердяков не знает любви ни к животным, ни к людям. Вешанье кошек – это своеобразный нравственный цинизм, бессознательно проявившийся уже в детстве. Конечно, в этой детали Достоевский делает и довольно значительный акцент на выявление садистских наклонностей Смердякова, его извращённой и изощрённой жестокости. Что-то давящее, безысходное есть в этих скупых, фактических подробностях. Перед нами не просто бытовые, «нейтральные» детали, в них – тёмный хаос «карамазовской» души. Но нравственно нечистоплотный Смердяков, не брезгующий вешать и хоронить мёртвых кошек, внешне ужасно брезглив и чистоплотен, он, словно в микроскоп, рассматривает кусок мяса на вилке, прежде чем положить его в рот, или «сидит за супом, возьмет ложку и ищет-ищет в супе, нагибается, высматривает, почерпнет ложку и подымет на свет. - Таракан, что ли? - спросит бывало Григорий. - Муха, может, - заметит Марфа. Чистоплотный юноша никогда не отвечал...»(14,115) Поразительно здесь несоответствие между внешней чистоплотностью и внутренним «нравственным смердением». Смердяков с детства, в отличие от Алеши, любившего людей, всех вокруг себя ненавидел и презирал, даже Федора Павловича, который по-своему любил мальчика и заботился о нем. Итак, Смердяков - мальчик, убивавший кошек в детстве, человек - убивший человека в зрелом возрасте. Есть ли здесь связь? Безусловно, Достоевский прослеживает её, и еще раз показывает, как важно то, что происходит в детстве, как детство влияет на всю последующую жизнь. Болезни общества проявляются в исковерканных душах и судьбах его детей. Поэтому так важны все обстоятельства детства, поэтому великий «исследователь душ человеческих» - Федор Михайлович Достоевский начинает создание образов главных героев с описания их детства, в зависимость от которых ставит формирование их характеров. Однако было бы неправильным предполагать, что Достоевский выводит личность человека исключительно из окружающей среды. Он, безусловно, признает тот факт, что многое, что развивается впоследствии в человеке, заложено в нем изначально. Иначе как можно было бы объяснить, что родные братья Алексей и Иван, выросшие в одних и тех же условиях становятся столь разными, а не лишенный любви окружающих в детстве Смердяков, в отличие от Дмитрия Карамазова, становится жестоким человеконенавистником? По мнению Достоевского, «конечно, виноваты в дурном ребёнке, в одно и тоже время, и дурные его природные наклонности (так как человек, несомненно, рождается с ними), и воспитатели, которые не сумели, или 51 поленились, вовремя овладеть дурными наклонностями и направить их к хорошому (примером). Во-вторых, на ребёнка, как и на взрослого, влияет и большинство среды, в которой он находится, влияют и отдельные личности до полного владения им»(Письма,4,13). Вообще, уверенность в изначальной исключительности и самобытности каждой личности четко прослеживается во всех произведениях Достоевского, в том числе, и в «Братьях Карамазовых». Алёша Карамазов, предстаёт перед нами человеком с уже сложившимися убеждениями. Очевидно, его вере предшествовали некие поиски истины. Алёша – максималист по натуре, способный жизнью пожертвовать во имя того, во что верит. Автор утверждает, что герой его – «человек странный, даже чудак»(14,5),и пытается убедить нас в том, что именно этот «чудак» «носит в себе сердцевину целого» (14,5): это то ядро, где сконцентрировано всё исконно русское (то есть народная, единственно правильная по автору, особая вера). Алёша был послан старцем в мир, чтобы сеять доброе семя в души всех окружающих его людей. По природе своей он – деятель. Даже будучи послушником и живя в монастыре, Алёша постоянно общается с мирянами, старается разрешить их проблемы: «...характер любви его был всегда деятельный, любить пассивно он не мог; возлюбив, он тотчас же принимался и помогать»(14,170). Прежде всего, Алёша хочет наладить отношения между отцом и старшими братьями; кроме того, он принимает деятельное участие в судьбе Грушеньки и Лизы Хохлаковой, а также пытается содействовать примирению Илюши Снегирёва с другими мальчиками. Именно Алёше удалось сделать множество добрых дел (в этом смысле он продолжает линию князя Мышкина). Однако, несмотря на горячее желание помочь, Алёша не всегда преуспевает в деле примирения людей. Так, ему не удалось наладить отношения между старшими братьями, а также предотвратить убийство отца. Тем не менее, Алёша способствовал духовному возрождению брата Дмитрия и «воскресил» Грушеньку, назвав её «сестрой искренней». Но самым большим успехом Алёши по праву следует считать примирение Илюши и мальчиков. Мальчики теперь, желают во всём брать пример с Алёши, быть похожими на него. Так, даже «неисправимый социалист» Коля Красоткин, полагавший, что «...можно ведь и не веруя в бога любить человечество»(14,500), восклицает после смерти Илюши, что он «желал бы умереть за всё человечество»(15,190). Коля желает пожертвовать собой ради других людей, а такое желание уже само по себе хорошо; конечно, всё это пока ещё напоминает ту «мечтательную любовь» к человечеству, о которой говорил старец Зосима, но эта любовь, если она искренна, может впоследствии переродиться в любовь деятельную. 52 Алёше удалось в итоге объединить школьников, и произведённое его речью впечатление, видимо, станет для этих детей драгоценным воспоминанием, которое поможет им в дальнейшем быть добрыми и справедливыми. Достоевский говорил о том, что впечатления мало-помалу накапливаются, проникают в самое сердце, в самую суть и формируют человека, создают нечто устойчивое в его духовном мире, вырабатывают или способствуют выработке форм и содержания этого мира. Особенно он подчёркивал важность впечатлений, вынесенных из детства: «Без святого и драгоценного, унесённого в жизнь из воспоминаний детства не может и жить человек», ибо, по мнению Достоевского, «самые сильнейшие и влияющие воспоминания почти всегда те, которые остаются из детства»(12,179). Эти высказывания почти дословно воспроизводят старец Зосима и Алёша Карамазов, т.е. из публицистики автор считал нужным перенести эти положения в художественное произведение. «Знайте же, - обращается Алёша к мальчикам, - что ничего нет выше и сильнее и здоровее, и полезнее впредь для жизни, как хорошее какоенибудь воспоминание, и особенно вынесенное ещё из детства, из родительского дома. Вам много говорят про воспитание ваше, а вот какое-нибудь этакое прекрасное, святое воспоминание, сохранённое с детства, может быть, самое лучшее воспитание и есть. Если много набрать таких воспоминаний с собою в жизнь, то спасён человек на всю жизнь. И даже, если и одно только хорошее воспоминание при нас останется в нашем сердце, то и то может послужить когданибудь нам во спасение»(15,195). 3.2. Мотив невинно страдающего детства в романе: внесюжетные «анекдотики» Ивана Карамазова и «дитё» в снепрозрении Мити Карамазова Наряду с «детскими» эпизодами, являющимися значимыми для развития сюжета романа, в нём присутствуют и другие эпизоды, которые можно было бы назвать внесюжетными. Прежде всего это «анекдотики» Ивана – о том как, Иоанн Милостивый обнимает и согревает в своей постели больного, покрытого зловонным гноем нищего; о том как заключённый, который ради грабежа убивал целые семьи, страстно любил детей, игравших под окном его камеры в остроге; о том, как турки жгут, режут, насилуют женщин и детей, прибивают людей за уши на ночь, вырезают детей кинжалами из чрева матери, бросают их в воздух и подхватывают на штыки на глазах матерей; о том, как они же играют со смеющимся младенцем, 53 наводя пистолет, затем выстрелом раздробляют ему голову; о том, как швейцарский мальчик, росший среди свиней как зверёныш, убивает человека и раскаивается, после чего его гильотинируют; о том, как мужик сечёт свою слабосильную лошадь по её кротким глазам; о том, как образованный господин и его жена секут свою семилетнюю дочь; о том, как чиновник и его жена избивают свою пятилетнюю дочь и запирают её в отхожее место, измазов калом; о том, как генерал затравливает собаками восьмилетнего мальчика. Обратимся к тексту. «И вот интеллигентный образованный господин и его дама секут собственную дочку, младенца семи лет, розгами, - об этом у меня подробно записано. Папенька рад, что прутья с сучками, «садче будет», говорит он, и вот начинает «сажать» родную дочь. Я знаю наверно, есть такие секущие, которые разгорячаются с каждым ударом до сладострастия, до буквального сладострастия, с каждым последующим ударом все больше и больше, все прогрессивней. Секут минуту, секут наконец пять минут, секут десять минут, дальше, больше, чаще, садче. Ребенок кричит, ребенок наконец не может кричать, задыхается «папа, папа, папочка, папочка!»»(14,219-220) И ещё: «Девчёночку маленькую, пятилетнюю, возненавидели отец и мать, «почтеннейшие и чиновные люди, образованные и воспитанные». Видишь, я еще раз положительно утверждаю, что есть особенное свойство у многих в человечестве - это любовь к истязанию детей, но одних детей. Ко всем другим субъектам человеческого рода эти же самые истязатели относятся даже благосклонно и кротко, как образованные и гуманные европейские люди, но очень любят мучить детей, любят даже самих детей в этом смысле. Тут именно незащищенность-то этих созданий и соблазняет мучителей, ангельская доверчивость дитяти, которому некуда деться и не к кому идти, - вот это-то и распаляет гадкую кровь истязателя. Во всяком человеке, конечно, таится зверь, зверь гневливости, зверь сладострастной распаляемости от криков истязуемой жертвы, зверь без удержу спущенного с цепи, зверь нажитых в разврате болезней, подагр, больных печенок и проч. Эту бедную пятилетнюю девочку эти образованные родители подвергали всевозможным истязаниям. Они били, секли, пинали ее ногами, не зная сами за что, обратили все тело ее в синяки; наконец дошли и до высшей утонченности: в холод, в мороз запирали ее на всю ночь в отхожее место, и за то, что она не просилась ночью (как будто пятилетний ребенок, спящий своим ангельским крепким сном, еще может в эти лета научиться проситься) - за это обмазывали ей все лицо ее же калом и заставляли ее есть этот кал, и это мать, мать заставляла! И эта мать могла спать, когда ночью слышались 54 стоны бедного ребеночка, запертого в подлом месте!»(14,220) Любой из этих «анекдотов» способен потрясти читателя. Тематическое сходство «анекдотов», их расположение в тексте недалеко друг от друга, даёт возможность не только непосредственно воздействовать на читателя, но и показать настрой души Ивана. Иван Карамазов в откровенном разговоре с братом Алексеем произносит слова, являющиеся отчасти проекцией взглядов самого автора. Видимо, не случайно Достоевский вложил целый трактат о детях в уста героя, который незадолго до этого рассуждал о вседозволенности. Как будто невзначай в главе «Бунт» Иван Федорович заводит речь о детях, которые, по его мнению, «пока еще ни в чем не виновны». Выясняется, что «вседозволенец» на протяжении продолжительного времени собирает материал о детках, и не только русских, что он по-своему идеализирует маленьких крошек: «… деток можно любить даже и вблизи, даже и грязных, даже дурных лицом»(14,216). «Подивись на меня, Алеша, я тоже ужасно люблю деточек, - говорит Иван, добавляя при этом: - И заметь себе, жестокие люди, страстные, плотоядные, карамазовцы, иногда очень любят детей. Дети, пока дети, до семи лет, например, страшно отстоят от людей: совсем будто другое существо и с другой природой».(14,217) Отнюдь не горячее сердце Ивана Федоровича разрывается от слез ребенка, причем этот герой Достоевского думает сразу обо всех бедствующих детях земли. С гневом и отчаянием он напоминает, например, Алеше о злодеяниях и изуверствах турок в порабощенной Болгарии. Свой душераздирающий рассказ о том, как псы – на глазах у родной матери – растерзали ребенка в клочки, Иван Федорович начал издалека, предварив его целым рядом историй, повергающих в уныние и вызывающих чувство протеста. Разнообразные, разнонациональные «картинки» эти навсегда запечатлелись в сознании человека, который отстаивал тезис о вседозволенности, пробуждают у него стыд за род человеческий и буквально потрясают Алешу, непосредственного служителя бога. « Я хотел бы заговорить о страдании человечества вообще, но лучше уж остановимся на страданиях одних детей. Это уменьшит размеры моей аргументации раз в десять, но лучше уж про одних детей. Тем не выгоднее для меня, разумеется»(14,216) - мимоходом замечает Иван Карамазов и пускается в психологическую атаку на младшего брата, желая услышать от него заветное слово «расстрелять», пытаясь проверить свои взгляды и некоторые жизненные итоги. Исповедь героя, любящего детей до истеричности, до самоистязания, то и дело перемешиваются с аккордами гнева и проклятия, вопросами, требующими немедленного разрешения, ответа: «Да ведь весь мир 55 познания не стоит тогда этих слезок ребеночка к «боженьке». Я не говорю про страдания больших, те яблоко съели, и черт с ними…»(14,220-221); «Слушай: если все должны страдать, чтобы страданиями купить вечную гармонию, то при чем тут дети, скажи мне, пожалуйста? Совсем непонятно, для чего должны были страдать и они, и зачем им покупать страданиями гармонию? Для чего они-то тоже попали в материал и унавозили собою для кого-то будущую гармонию?»(14,222). Из-за того, что где-то рядом или вдалеке плачет ребенок, из-за того, что униженная жертва братается со своим злодеем и тираном, из-за того, что цель достигается такой дорогой и жестокой ценой, Иван Федорович готов сию минуту отказаться и от высшей гармонии, и от всемирного счастья людей, и от истины. Все эти высокие, завораживающие понятия скомпрометировали себя слезой, которая течет по щекам невинных созданий. «Не стоит она, мировая гармония, слезинки хотя бы одного только того замученного ребенка, который бил себя кулачонком в грудь и молился в зловонной конуре своей неискупленными слезками своими к «боженьке»! Не стоит потому, что слезки его остались неискупленными. Они должны быть искуплены, иначе не может быть и гармонии»(14,223), - решительно заявляет Иван. И далее: «…если страдания детей пошли на пополнение той суммы страданий, которая необходима была для покупки истины, то я утверждаю заранее, что вся истина не стоит такой цены»(14,223). Герой Достоевского не хочет гармонии, построенной на крови и слезах, не хочет, как он выражается, из-за любви к человечеству, он желает лучше оставаться с неотомщенными страданиями, требующими возмездия, всегда напоминающими о язвах общества, о необходимости дальнейшего совершенствования человеческой природы. Дети для Ивана, как, впрочем, и для Достоевского, - мерило всего, именно поэтому Карамазов копит материал о детях, обличающий мир людей. И вот громоподобный итог разговора двух братьев: «-Бунт? Я бы не хотел от тебя такого слова, - проникновенно сказал Иван. – Можно ли жить бунтом, а я хочу жить. Скажи мне сам прямо, я зову тебя – отвечай: представь, что это ты сам возводишь здание судьбы человеческой с целью в финале осчастливить людей, дать им наконец мир и покой, но для этого необходимо и неминуемо предстояло бы замучить всего лишь одно крохотное созданьице, вот того самого ребеночка, бившего себя кулачонком в грудь, и на неотомщенных слезках его основать это здание, согласился ли ты быть архитектором на этих условиях, скажи и не лги! - Нет, не согласился бы, - тихо проговорил Алеша. 56 - И можешь ли ты допустить идею, что люди, для которых ты строишь, согласились бы сами принять свое счастье на неоправданной крови маленького замученного, а приняв, остаться навеки счастливыми? - Нет, не могу допустить».(14,223-224) От божьего послушника Алеши Карамазова, не могущего даже в мыслях допустить, что на свете «все позволено», Ивану Федоровичу удалось услышать то, что казалось ему его личной собственностью, мысль о возмущении, об отрицании гармонии и истины, достигнутых ценой детоубийства. Вдохновитель формулы «все позволено», с одной стороны, и защитник униженных и оскорбленных деточек, с другой, Иван устанавливает связь между такими на первый взгляд несоединимыми понятиями, как «ребенок», «бунт», «высшая гармония». Он, а вслед за ним и сам романист, предельно заостряют постановку мучительного вопроса: одна слезинка страдающего ребёнка или красивое здание мировой гармонии? Писателя и его героя не устраивает счастье, которое основано на фундаменте из детских слез и мучений.(Бекедин) Иван действительно указывает христианской религии на вопросы, трудно разрешимые для сердца человеческого. Причём, с его аргументами против страдания детей солидарен и сам Достоевский. Видно, что в определённой мере писатель разделяет бунтарский пафос Ивана, но далеко не во всём. Достоевский, по мнению Ю.В.Лебедева, отрицает вслед за Иваном религиозно-фаталистический взгляд на мир. Он против самоустранения человека от прямого участия в жизнестроительстве более совершенного «мира сего».(Лебедев,1992,69-70) Вслед за Иваном он настаивает на необходимости живой реакции на зло, на страдания ближнего. Писатель критически относится к оправданию страданий актом грехопадения, с одной стороны, и будущей гармонией, будущим Страшным судом, с другой. Человек, по Достоевскому, призван быть активным строителем и преобразователем этого мира. Поэтому писателя не устраивает в бунте Ивана не протест против страданий детей, а то, во имя чего этот протест осуществляется. По тонкому наблюдению Ю.В.Лебедева, в логике Ивана Карамазова можно заметить существенный, типично «карамазовский» изъян. Приводя факты страдания детей, Иван приходит к умозаключению: вот он каков, мир Божий. Но действительно ли в своём богоборческом бунте Иван воссоздаёт объективную картину мира? Нет. Это не та картина, где добро борется со злом. Это коллекция с «карамазовским» злорадством подобранных фактов страданий детей, с одной стороны, и жестокости взрослых, с другой. 57 Иван несправедливо и предвзято судит о мире Божием, он слишком тенденциозен и несправедлив (см.: Лебедев,1992,70) Суд Ивана в романе перекликается с тем судом, который следователь и прокурор ведут над Дмитрием Карамазовым и где приходят к заключению, что именно он – отцеубийца. И тут, и там предвзятый подбор фактов: следователь и прокурор записывают в протокол лишь то, что служит обвинению, и пропускают мимо ушей то, что ему противостоит. К душе Мити слуги офицального закона относятся так же несправедливо и безжалостно, как Иван к душе мира. Светлому духу, который удержал Митю на пороге преступления, следователь не поверил и в протокол это не внёс. В обоих случаях суд строится на упрощённых представлениях о мире и душе человеческой, об их внутренних возможностях. Согласно этим представлениям душа взрослого может исчерпываться безобразием и злодейством. И для Ивана Митя – только «гад» и «изверг». Но вот суждение о Мите другого, близкого к нему человека: «Вы у нас, сударь, всё одно как малый ребёнок... И хоть гневливы вы, сударь, но за простодушие ваше простит Господь».(14,372) Оказывается, ребёнок есть и во взрослом человеке. Не случайно несправедливо осуждённый Дмитрий говорит: «Есть малые дети и большие дети. Всё – дитё»(15,31). Так и в мире нет детей самих по себе и взрослых самих по себе, а есть единая, живая, неразрывная цепь человеческая, где «в одном месте тронешь, в другом конце мира отдаётся»(14,290). И если ты действительно любишь детей, то должен любить и взрослых. Наконец, к страданиям взрослых, которых Иван обрекает на муки с равнодушием и затаённой злобой, неравнодушны именно дети. В каком-то смысле, смерть Илюшечки в романе – результат душевных переживаний за отца, оскорблённого Митей Карамазовым. Итак, Достоевский не принимает бунта Ивана в той мере, в какой этот бунт индивидуалистичен. Начиная с любви к детям, Иван заканчивает презрением к человеку, а значит и к детям в том числе. Это презрение к духовным возможностям мира человеческого последовательно завершается в сочинённой Иваном «Легенде о Великом инквизиторе». Между тем вопрос, терзавший Ивана Карамазова, остаётся открытым. Детей надо как-то спасать, защищать. Над этим бьются почти все совестливые герои Достоевского. Однако, одного внутреннего негодования недостаточно для того, чтобы вытереть ребенку слезы, и чтобы тот навсегда перестал горько рыдать. Не всякий бунт способен привести к желанному результату, очень часто он оказывается бессмысленным, преждевременным и оборачивается новыми невинными жертвами. В своем порыве человеколюбия 58 персонажи Достоевского основывались не столько на реальности, на том, что было на самом деле, сколько на идеале, высоком и пока недостижимом. Но мечта их, искренняя, самозабвенная, была порывом в завтрашний день… О детях не мог не думать и Дмитрий Карамазов, который сам похож на ребенка – наивен, доверчив, совестлив. Гуманистическая программа-максимум, выдвинутая Достоевским и обсуждаемая многими его героями, не миновала и Митю, человека горячего сердца и необузданных страстей. Чудный сон приснился ему, казалось бы, в самый неподходящий момент: его обвиняют в убийстве отца, разлучают с Грушенькой, кончилось его счастье-забытье в Мокром, сорван «пир души его». Но нет, не о себе заботится в эту горькую минуту Митенька, которому вроде бы следовало ломать голову над тем, как отвести подозрение. «Приснился ему какой-то странный сон, как-то совсем не к месту и не ко времени», - пишет автор(14,456). Что ж это за сон, от которого «загорелось все сердце его и устремилось к какому-то свету, и хочется ему жить и жить, идти и идти в какойто путь, к новому зовущему свету, и скорее, скорее, теперь же, сейчас»(14,457)? Что же это за сон, который похож на очищение и которому так благодарен Дмитрий Федорович, готовый подписать любой протокол? «Вот он будто бы где-то едет в степи, там, где служил давно, еще прежде, и везет его в слякоть на телеге, на паре, мужик. Только холодно будто бы Мите, в начале ноябрь, и снег валит мокрыми крупными хлопьями, а падая на землю, тотчас тает. И бойко везет его мужик, славно помахивает, русая, длинная такая у него борода, и не то что старик, а так лет будет пятидесяти, серый мужичий на нем зипунишко. И вот недалеко селение, виднеются избы черныепречерные, а половина изб погорела, торчат только одни обгорелые бревна. А при выезде выстроились на дороге бабы, много баб, все худые, испитые, какие-то коричневые у них лица. Вот особенно одна с краю, такая костлявая, высокого роста, кажется ей лет сорок, а может, и всего только двадцать, лицо длинное, худое, а на руках у нее плачет ребенок, и груди-то, должно быть, у ней такие иссохшие, и ни капли в них молока. И плачет, плачет дитя и ручки протягивает, голенькие, с кулачонками, от холоду совсем какие-то сизые. -Что они плачут? Чего они плачут? – спрашивает, лихо пролетая мимо них, Митя. - Дите, - отвечает ему ямщик, - дите плачет. – И поражает Митю то, что он сказал по-своему, по-мужицки: «дитё», а не «дитя». И ему нравится, что мужик сказал «дитё»: жалости будто больше. 59 - Да отчего оно плачет? – домогается, как глупый, Митя. – Почему ручки голенькие, почему его не закутают? - А иззябло дитё, промерзла одежонка, вот и не греет. - Да почему это так? – все не отстает глупый Митя. - А бедные, погорелые, хлебушка нетути, на погорелое место просят. - Нет, нет – все будто еще не понимает Митя, - ты скажи: почему это стоят погорелые матери, почему бедны люди, почему бедно дитё, почему голая степь, почему они не обнимаются, не целуются, не поют песен радостных, почему они почернели так от черной беды, почему не кормят дитё? И чувствует он про себя, что хоть он и безумно спрашивает и без толку, но непременно хочется ему именно так спросить и что именно так и надо спросить. И чувствует он еще, что подымается в сердце его какое-то никогда еще не бывалое в нем умиление, что плакать ему хочется, что хочет он всем сделать что-то такое, чтобы не плакало больше дитё, не плакала бы черная иссохшая мать дити, чтоб не было вовсе слёз от сей минуты ни у кого и чтоб сейчас же, сейчас же это сделать, не отлагая и несмотря ни на что, со всем безудержем карамазовским»(14,456-457). «Дитё» из сна Мити – это не только собирательный образ всех невинно страдающих детей, это – все человеческие страдания, вся земная несправедливость, сконцентрированные в одном аллегорическом образе. Дитё – это не только ребёнок. Каждый человек – дитё беред Богом. И в этом смысле Христос тоже пришёл на землю, чтобы пострадать за дитё. Осознав это во сне, Митя принимает решение следовать его путём. Сон Мити, как отмечает П.В.Бекедин, «это – вещий сон, соннапоминание, сон-прозрение, сон-призыв, сон человека, душа которого распахнута в мир, открыта навстречу человеческому горю»(Бекедин,1983,44-45). Митя сам очутился в большой беде – его считают преступником, посягают на его свободу, ломают всю его жизнь, однако на фоне людских несчастий его собственные муки кажутся ему не такими страшными, он даже как будто забывает о них. Ранимое сердце, которому выпадает еще столько испытаний, обеспокоено прежде всего тем, чтобы никогда больше не было слез у ребенка. О всемирном братстве людей, о справедливой и красивой жизни на земле – вот о чем мечтает Митенька, обвиняемый в кровопролитии. Плачущее дитё, образ которого всегда жил в подсознании Мити Карамазова, является для него символом человеческого страдания, знаком того, что общество, основанное на несправедливых законах, должно быть в корне изменено. 60 «Дитё», явившееся ему откровением в сновидении, подсознательно подтолкнуло Дмитрия Карамазова и к духовному обновлению. В противоположность брату Ивану он берёт на себя всю людскую вину за детские страдания, при этом как бы следует за Спасителем, принявшим на себя крест «за всех, за вся и за все». Символический сон Мити помогает ему окончательно осознать в себе воскресшего человека. В нем рождается мысль о личной ответственности за страдания людей и о необходимости действовать. Ф.Тарасов отмечает, что поступок Мити обусловлен его позицией противоположной точке зрения «хозяев жизни», позитивистской философии: «Начиная возрождаться к новой жизни <...> Митя частично вступает на нелепый, по разумению «бернаров», «механиков» и «машинистов», своекорыстных хозяев и позитивистских расчленителей жизни, путь, где обвинению мира и его перестройке противопоставлено самообвинение и воспитание души; теоретическому добру и практическому злу - конкретная, не противоречащая сама себе любовь; всепринижающему господству всевозвышающее служение» (Тарасов,www.portal-slovo.ru/rus /philology/258/421/875). «Слава Высшему на свете, слава Высшему во мне»(14,96) - этим «стишком» Дмитрий Карамазов как бы обрамляет в романе свои мытарства, всем своим жизненным опытом приходя к заключению, что без истинно человеческого благородства, без увеличения добра и света в каждой отдельной, прежде всего своей собственной, душе зло и преступления не имеют реальных преград, а все человечество лишено достойной перспективы. Таким образом, в романе «Братья Карамазовы» тема детства тесно переплетается с темой морального возрождения, вообще возрождения жизни в широком смысле слова в индивиде, темой духовного исцеления личности. В судьбе Мити, в прозрении им смысла своего собственного жизненного пути имеет огромное значение его сновидение в Мокром после допроса, сновидение, в котором он видит плачущее дитё: путь к возрождению Мити, к воскресению в нём нового человека идёт в нём через глубокую любовь к жизни, к её радости и живому олицетворению этой радости – детям. Вообще, любовь к детям, неравнодушие к их судьбам, детские черты присущи главным героям романа. Мотив детского начала в человеке также, как в предшествующих романах, и в «Братьях Карамазовых» играет важнейшую роль. В Алёше писателем неоднократно подчёркивается «карамазовское», больше того – «сила низости карамазовской», несмотря на его монастырское одеяние, его искреннюю преданность старцу Зосиме и его убеждения. Однако, 61 черты детского простодушия и наивности, детской чистоты, «исступлённой стыдливости» при способности понять и пережить всё, т.е. черты детского образа во взрослом человеке выдвинуты в Алёше сильнее, чем в любом из других героев Достоевского. Недаром Алёша является лучшим другом детей и подростков, другом Илюши Снегирёва и Коли Красоткина. И глубоко символична его заключительная речь у камня – как праобраз жизни в её будущем, жизни в её перспективе, олицетворённой в образах детей, собравшихся вокруг Алёши в память умершего Илюшечки. Широкие возможности морального возрождения есть в Лизе Хохлаковой. «В ней есть то, что ставит её гораздо ближе к первоначальной жизненной и моральной целостности человека, ближе к правде, несмотря на весь её разлом – это подлинно детское, детски-шаловливое в обращении с Алёшей, в иступлённо-искренней и стыдливой её детской любви к нему» (Чирков,1967,296). Митя пришедшему к нему в тюрьму Алёше объявляет: «...воскрес во мне новый человек»(15,30). Здесь же Митя провозглашает гимн жизни, гимн богу радости: «...Да здравствует бог и его радость! Люблю его!»(15,31). Эта жажда жизни и любовь к ней, огромная способность к безграничной, чисто детской радости, несмотря на переживаемые страдания, отличает Митю от других персонажей и приближает его к Алёше. Именно детское во взрослом живёт в Мите, несмотря на все его «смрадные переулки», на его «сладострастие насекомого», на всю глубину его падения. Это детское живёт в его быстрых переходах от мрачного состояния к безудержному смеху, в его наивности, в искренности и доверчивости. Любовь к жизни и её радости – это лейтмотив «бесед и поучений» старца Зосимы. В этих проповедях проходит мотив «жизни-рая». Уже в первой главе биографии старца «О юноше, брате старца Зосимы» мысль о жизне-рае провозглашается как основной тезис. Эта идея является завещанием старцу от его брата Маркела, умершего в юношеском возрасте: «Мама, не плачь, жизнь есть рай, и все мы в раю, да не хотим знать того, а если бы захотели узнать, завтра же и стал бы на всём свете рай»(14,262). У старца Зосимы его проповедь любви к жизни неотделима от проповеди любви к детям. «Деток любите особенно, ибо они тоже безгрешны, яко ангелы, и живут для умиления нашего, для очищения сердец наших и как некое указание нам. Горе оскорбившему младенца»(14,289). Детское состояние, как это понимает старец Зосима, максимально близко к райскому состоянию, к переживанию жизни как рая. С точки зрения старца, единственный путь к такому переживанию жизни как рая – осознание индивидом своей вины перед всеми, своей моральной ответственности за всех. Тот же юноша Маркел говорит: «Да ещё 62 скажу тебе, матушка, что всякий из нас перед всеми во всём виноват, а я больше всех»(14,262). В рассказах старца Зосимы проводится мысль о том, что рай – душевное состояние, возможное для каждого человека. «Таинственный посетитель» утверждает: «Рай, говорит, в каждом из нас затаён, вот он теперь и во мне кроется, и, захочу, - завтра же настанет он для меня на самом деле и уже на всю мою жизнь»(14,275). Брат Зосимы, юноша Маркел считает, что сознание каждым своей вины перед всеми – это необходимымое условие постижения жизни как рая. Мотив сознания личной вины и ответственности каждого перед всеми как необходимого условия восстановления жизни в её первичном целостном образе, жизни-рая, жизни-радости проходит в ключевых моментах романа. Он является лейтмотивом книги «Русский инок», его мы снова встречаем в главе «Гимн и секрет» в связи с образом Дмитрия Карамазова. И характерно, что в словах Мити и Алёши при посещении последним тюрьмы мотив сознания вины каждого перед всеми и за всех связывается нераздельно с мотивом детского образа жизни во всей её полноте. «Зачем мне тогда приснилось «дитё» в такую минуту? <…> Это пророчество мне было в ту минуту! За дите и пойду. Потому что все за всех виноваты. За всех «дитё», потому что есть малые дети и большие дети. Все – «дитё». За всех и пойду, потому что надобно же кому-нибудь и за всех пойти. Я не убил отца, но мне надо пойти. Принимаю!» (15,31) 3.3. Гимназисты-школьники и объединивший их Алёша Карамазов Тема детства в романе далеко не исчерпывается одним лишь описанием детства и детскости главных героев. Роман «Братья Карамазовы», как мы уже отмечали, состоит из четырёх частей, разбитых на двенадцать книг, и эпилога. Вся десятая книга, а так же третья глава четвёртой книги и последняя глава эпилога посвящены истории, казалось бы, очень мало связанной с семьёй Карамазовых. Герои этой истории – дети, мальчики-гимназисты. Десятая книга так и называется – «Мальчики». Роман же кончается речью Алёши Карамазова, которую он произносит перед теми же мальчиками в день похорон их товарища Илюши Снегирёва. То, что говорит Алёша Карамазов мальчикам, было чрезвычайно важно для Достоевского. Устами Алёши он сам произносит те слова и мысли, которые были для него как бы обращением к следующему поколению. 63 Ф.М.Достоевский в своём последнем романе со всем своим мастерством, с непревзойдённой психологической глубиной изобразил целую группу ребятишек. Знакомство их с Алёшей Карамазовым произошло при таинственных и даже драматических обстоятельствах. Напомним эту историю. Однажды Алёша, идя по городу, заметил ватагу мальчишек, бросавших камни в одного-единственного мальчика, тоже бросавшего камни в своих многочисленных противников. Алёша вмешался, начал распрашивать школьников, за что они так жестоко поступают со своим товарищем. Но тот уже целился не в школьников. Стало ясно, что он хочет непременно попасть камнем именно в Алёшу Карамазова. Когда же Алёша подошёл к нему, мальчик больно укусил его – и явно ждал, что Алёша рассердится, ударит его или ещё как-нибудь проявит свой гнев. Но Алёша сохранял терпение и только всё пытался узнать, что он такого сделал, за что мальчик так на него рассердился. Кончилась эта сцена тем, что мальчик заплакал и, громко плача, побрёл домой, а Алёша отправился по своим делам, так ничего и не поняв. Эта странная история вскоре прояснилась для Алёши. Мальчика, который укусил его палец, звали Илюша Снегирёв. У него был отец, штабс-капитан Снегирёв, которого унизил и оскорбил Дмитрий Карамазов: встретив в трактире, вывел его на улицу за бороду, называя её при этом мочалкой. Всю эту сцену видел Илюша Снегирёв. Он молил обидчика, чтобы тот не бил его отца; он был потрясён унижением, которому подвергся его отец. Теперь он укусил Алёшу только за то, что он тоже Карамазов. О характере Илюши Снегирёва рассказывает один из самых ярких мальчиков, описанных Достоевским – Коля Красоткин. Весной Илюша поступил в приготовительный класс: «Ну, известно, наш приготовительный класс: мальчишки, детвора. Илюшу тотчас же начали задирать... Вижу, мальчик маленький, слабенький, но не подчиняется, даже с ними дерётся, гордый, глазёнки горят. Я люблю этаких. А они его пуще... Унижают. Нет, уж это я не люблю, тотчас заступился...»(14,479) Конечно, если бы Коля продолжал заступаться за Илюшу, не было бы никакой драки. На беду, Илюша познакомился в то время со Смердяковым, и тот научил его «взять кусок хлеба, мякишу, воткнуть в него булавку и бросить какой-нибудь дворовой собаке»(14,480). Так они и сделали, но Илюша был так потрясён визгом и лаем собаки, что его замучила совесть. Он рассказал всю эту историю Коле Красоткину, а тот, желая его «прошколить», объявил, что поступок этот подлый и он прерывает с Илюшей всякие отношения. Так остался Илюша без поддержки в тот самый момент, 64 когда Дмитрий Карамазов унизил его отца и когда Илюше необходимо было человеческое участие. Несчастный ребёнок в ярости велел передать Красоткину, что он теперь будет всем собакам «куски с булавками кидать, всем, всем!» В отчаянии он бросился на Колю Красоткина с перочинным ножом и ткнул мальчика в ногу, а в тот же день была и драка камнями, в которую затесался Алёша Карамазов, и его Илюша укусил – как бы желая всем отомстить за своё унижение и за унижение отца. Так началась эта грустная история – заканчивается она болезнью и смертью Илюшечки. Мы снова встречаем Илюшу, когда он лежит в своей нищей комнате, и все его бывшие враги, постепенно приведённые сюда Алёшей Карамазовым, навещают его (это напоминает вставную историю с Мари из «Идиота»). Нет одного Коли Красоткина. Достоевский подробно описывает тот самый день, когда и Красоткин приходит, наконец, к Илюшечке. В характере Коли Красоткина собрались все многолетние мысли писателя о детях. Это удивительный мальчик, и в то же время такой, каких и сейчас много в любой школе: он гордый, справедливый, храбрый, и в то же время он беспрерывно сомневается в себе, хочет утвердить своё «я», хочет быть лучше всех и сомневается, не хуже ли он всех, не смеются ли над ним. Достоевский подробно рассказывает о Коле Красоткине, посвящая ему целую главу. «Был он смелый мальчишка... был ловок, характера упорного, духа дерзкого и предприимчивого»(14,463). Слава его утвердилась окончательно после того, как он заключил пари с более старшими ребятами, «что он, ночью, когда придёт одиннадцатичасовой поезд, ляжет между рельсами ничком и пролежит недвижимо, пока поезд пронесётся над ним на всех парах», - и выдержал, и пролежал на шпалах, пока поезд промчался над ним(14,464). Характер Коли Красоткина складывается на наших глазах. Эпизод с поездом оставил в его душе не только гордость: была и оборотная сторона медали. Слухи о поезде дошли до матери, которая «чуть не сошла с ума от ужаса». Увидев, что делается с матерью, Коля «расплакался, как шестилетний мальчик», поклялся памятью отца, что этого больше не повторится, и «стал молчаливее, скромнее, строже, задумчивее»(14,464). Другой урок он вынес из своего запоздалого появления у постели больного Илюшечки. На улице он приказал себя ждать мальчику Смурову, с которым Коля разговаривал, как мудрый старец с юношей: «Я отрицаю медицину. Безполезное учреждение»; «Удивляет меня во всём этом роль Алексея Карамазова: брата его завтра или после завтра судят за такое преступление, а у него 65 столько времени на сентиментальничанье с мальчиками!»; «...я в иных случаях люблю быть гордым», - все эти важные слова поражают одиннадцатилетнего Смурова, заставляют его благоговеть перед Колей(14,472). Но ведь и Коля – всего только мальчик, которому очень хочется выглядеть взрослым, поэтому иногда он невольно говорит смешные вещи. В дом к Илюше Коля сразу не входит, посылает Смурова вызвать на улицу Алёшу Карамазова, заметив: «Надо предварительно обнюхаться». Как только появляется Алёша, мы понимаем, что Коля очень боится ему не понравиться. Перед Алёшей он так же, как перед Смуровым, старается выглядеть старше своих лет: «Я ненавижу, когда меня спрашивают про мои года, более чем ненавижу... и наконец... про меня, например, есть клевета, что я на прошлой неделе с приготовительными в разбойники играл. То, что я играл, это действительно, но что я для себя играл, для доставления себе самому удовольствия, то это решительно клевета»(14,483). К удивлению Коли, Алёша принимает этот рассказ вполне серьёзно и даже сравнивает детские игры с театром, куда ездят взрослые люди и где играют взрослые люди. «Коля был чрезвычайно доволен Алёшей. Его поразило то, что с ним он в высшей степени на ровной ноге...»(14,484) Но впереди Колю ждёт горький урок – и не от Алёши Карамазова, а от собственной совести. Все мальчики и даже Алёша Карамазов – всё не понимали, почему Коля так долго не приходил к Илюшечке. Алёша даже посылал к Коле Смурова, но Коля ответил, «что он сам знает, как поступать, что советов ни от кого не просит и что если пойдёт к больному, то сам знает, когда пойти»(14,485). И вот теперь Коля со всеми своими «сам знает» подошёл к кровати и увидел Илюшу: «...он и вообразить не мог, что увидит такое похудевшее и побледневшее личико, такие горящие в лихорадочном жару и как будто ужасно увеличившиеся глаза, такие худенькие ручки... Он шагнул к нему, подал руку и, почти совсем потерявшись, проговорил: - Ну что, старик... как поживаешь? Но голос его прервался, развязности не хватило, лицо как-то вдруг передёрнулось, и что-то задрожало около его губ»(14,488). Возле Илюши лежит щенок – мальчик так тосковал о пропавшей собаке Жучке, которую он накормил пресловутой булавкой, что отец принёс ему щенка, но и щенок не мог заставить Илюшу забыть о Жучке. Коля же, как назло, заговорил о Жучке и жестоко объявил Илюше, что она вовсе пропала. И Алёша, и штабскапитан Снегирёв, чувствуя, как это тяжело больному мальчику, старались остановить Колю, но он не видел и не слышал их. Он ждал минуты своего торжества. И эта минута настала: в комнату влетел 66 Колин Перезвон, в котором Илюша сразу же узнал пропавшую Жучку. Однако, Достоевский, будучи замечательным психологом, тут же добавляет: «...если бы только знал не подозревавший ничего Красоткин, как мучительно и убийственно могла влиять такая минута на здоровье больного мальчика, то ни за что бы не решился выкинуть такую штуку, какую выкинул. Но в комнате понимал это, может быть, лишь один Алёша. - И неужели, неужели вы из-за того только, чтоб обучить собаку, всё время не приходили! – воскликнул с невольным укором Алёша. - Именно для того, - прокричал простодушнейшим образом Коля. – Я хотел показать его во всём блеске!»(14,491) Как и многие подростки, Коля ещё не умеет думать о других. Он занят прежде всего одной мыслью: как бы ему самому блеснуть перед всеми. В этом смысле его приход к Илюше удался как нельзя лучше. И Жучку он нашёл, да ещё обучил её всяким штукам, и пушечку принёс Илюше. Все мальчики, как всегда, в восторге от Красоткина. Со всех сторон слышатся похвалы, и Коля уж из последних сил старается показаться Карамазову как можно лучше. Всё это прерывает приезд знаменитого врача, которого направила к Илюшечке Катерина Ивановна. Всё то время, пока важный столичный врач проводит у больного, Коля беседует с Алёшей Карамазовым. Глава, посвящённая этой беседе, называется «Раннее развитие». Уже из этого мы понимаем, как оценивал Достоевский своего героя. Ведь Коле всего тринадцать лет (сам он, впрочем, всё время сообщает, что через две недели исполнится четырнадцать), но несмотря на свой возраст, он действительно уже постоянно думает о вовсе не детских вопросах. Думает – да, это очень хорошо. Плохо другое: что он всё время хочет показаться взрослее и опытнее, чем есть на самом деле. Это – общая беда всех рано повзрослевших мальчиков. Есть у них и ещё одна беда – сосредоточенность на своей персоне, на том, как они выглядят со стороны, как к ним относятся взрослые. У хороших мальчиков – именно хороших, хотя вовсе не обязательно послушных, - такое самолюбование, самоуглубление проходит по мере того, как они взрослеют. В Коле Красоткине этот процесс уже начался, и при всём его бесконечном самоутверждении мы видим, как он постепенно начинает понимать, что жизнь его младшего друга много важнее, чем самоутверждение Николая Красоткина. О чём же он рассуждает с Алёшей Карамазовым – взрослым, которому ему так необходимо понравиться? Конечно, о Боге, 67 поскольку он знает, что Алёша был в монастыре, причём он цитирует Вольтера, хотя в самом-то деле не читал его. Потом заявляет, что он «неисправимый социалист», рассуждает о Белинском, которого тоже «не совсем читал», наконец, о Татьяне и Онегине, про которых «ещё не читал, но хочу прочесть». Этот гордый и самоуверенный мальчик не стесняется быть откровенным с Алёшей: сначала всё на ту же тему – о себе и своих достоинствах: «Скажите, Карамазов, вы ужасно меня презираете? – отрезал вдруг Коля... - Презираю вас? – с удивлением посмотрел на него Алёша...»(14,501-502) И вот тут Алёша рассказывает Коле восхитительную историю: «отзыв одного заграничного немца... о нашей теперешней учащейся молодёжи»: «Покажите вы – он пишет – русскому школьнику карту звёздного неба, о которой он до тех пор не имел никакого понятия, и он назавтра же возвратит вам эту карту исправленною». Никаких знаний и беззаветное самомнение – вот что хотел сказать немец про русского школьника»(14,502). Эти слова очень точно характеризуют самого Колю, но в нём уже проснулось и новое чувство, в котором он не боится признаваться Алёше: «О, как я жалею и браню всего себя, что не приходил раньше! – с горьким чувством воскликнул Коля»(14,502). Ведь только что, у постели больного Илюшечки, он простодушно признавался, что для того и не приходил, чтобы явиться в полном блеске! Только что он хвастал, самоутверждался, изображал из себя самого умного, самого храброго, самого ловкого, самогосамого... Но он увидел больного мальчика – и перечувствовал то, что он перечувствовал, - и совершил победу над собой; он не только понял, что был неправ, он нашёл в себе мужество признаться в этом Алёше: «...мне поделом: я не приходил из самолюбия, из эгоистического самолюбия и подлого самовластия, от которого всю жизнь не могу избавиться, хотя всю жизнь ломаю себя. Я теперь это вижу, я во многом подлец, Карамазов!»(14,503) Конечно, это «всю жизнь» звучит смешно – из чего состоит «вся жизнь» тринадцатилетнего мальчика? Но мы видим, что он и в самом деле «ломает себя», стараясь избавиться от «эгоистического самолюбия», - этим Коля привлекает нас, располагает к себе. Он признаётся Алёше, что иногда ему кажется, будто все над ним смеются, и тогда он мучает всех окружающих, особенно мать. Это свойство подростков из-за недовольства собой мучать всех, – удивительно точно замечал и понимал Достоевский. В Коле уже формируется очень важное качество: он не может мириться с несправедливостью, всегда будет воевать против неё. 68 Самодовольный важный врач, будто специально не замечая нищеты и бедности Снегирёва, язвительно предлагает ему отправить семью на лечение за границу. Этого Коля Красоткин вынести не мог. Может быть, впервые в жизни Коля затеял скандал не ради того, чтобы утвердить себя, а от боли, обиды за товарища. Дерзко назвав врача «лекарь», он громко сообщил, «побледнев и сверкнув глазами: -А знаете, лекарь, ведь Перезвон-то у меня пожалуй что и кусается!»(14,506) Алёша не позволяет разгореться скандалу. И хорошо, что скандал не состоялся: это было бы нестерпимо и для Снегирёва, и для больного мальчика. Прощаясь с Илюшей до вечера, Коля крепился, чтобы не заплакать при людях. Но в сенях он опять проклинал себя, «что не приходил раньше, - плача и уже не конфузясь, что плачет...»(14,507) Рисуя трагическую судьбу любящего, самоотверженного и в то же время гордого Илюши Снегирёва, раскрывая присущее ему раннее мучительное сознание социального неравенства и несправедливости, изображая привлекательный образ умного, ищущего и энергичного Коли Красоткина, тонкий психолог Достоевский освещает те сложные и разнообразные превращения, которые претерпевает психология ребёнка. Но рассказ о «мальчиках» позволяет не только дополнить общую картину жизни новыми штрихами. Нравственное объединение прежде разъединённых товарищей Илюшечки у постели умирающего играет роль своего рода идеологического завершения романа; оно представляет собой попытку художественным путём утвердить надежды Достоевского на будущую всеобщую гармонию. «Союз», отныне объединяющий навсегда товарищей Илюши, выражает мечту писателя о движении человечества к светлому будущему, к «золотому веку», выражает его надежду на новые поколения русской молодёжи, которым суждено сказать новое слово в жизни России и вывести человечество на иные, светлые пути. Кончается роман «Братья Карамазовы» речью, которую говорит мальчикам Алёша Карамазов, возвращаясь с похорон Илюшечки. Колю Красоткина уже не удивляет, откуда и почему у Алёши берётся время «сентиментальничать» с мальчиками: он, может быть, понял, что для взрослого человека разговоры с мальчиками могут быть самым важным занятием в жизни. Алеша входит в жизнь школьников, дружит с ними, примиряет их с умирающим в чахотке Илюшей и на могиле его кладет основание «всечеловеческому братству». Новая община строится на уважении к личности и любви. Это – свободное объединение друзей покойного Илюши, где личная любовь к одному становится общей любовью всех. «Все вы, господа, милы мне отныне, – говорит Алеша мальчикам, – всех вас заключу в мое сердце, а вас 69 прошу заключить и меня в ваше сердце! Ну, а кто нас соединил в этом добром, хорошем чувстве... кто, как не Илюшечка, добрый мальчик, милый мальчик, дорогой для нас мальчик навеки веков»(15,196). Илюша не умер: в любви объединенных им друзей он будет жить «навеки веков». «Карамазов! – крикнул Коля. – Неужели и взаправду религия говорит, что мы все встанем из мертвых и оживем и увидим опять друг друга и всех, и Илюшечку? – Непременно восстанем, непременно увидим и весело, радостно расскажем друг другу все, что было, – полусмеясь, полу в восторге ответил Алеша»(15,197). Роман заканчивается торжественно и светло. «Братья Карамазовы» - итоговое произведение Достоевского, наиболее полно отразившее его мировоззрение последних лет жизни. Роман, как в увеличительном стекле, преломил духовную сущность художника в её сильных и слабых сторонах и представил мысль великого писателя в процессе неразрешимой внутренней борьбы, в путах сомнения и отчаяния, полагает В.Этов(Этов,1968,323). Как и в других произведениях, в новом романе внимание Достоевского привлекли важнейшие проблемы времени. «Братья Карамазовы» порождены стремлением художника выразить свои впечатления от русской жизни, раздумьями над вековечными вопросами современности, которые волновали его в продолжении последнего десятилетия и находили отражение в «Дневнике писателя». Роман вызвал множество споров и породил массу диаметрально противоположных трактовок. В.Иванов, например, считал роман Достоевского катастрофическим, «романом-трагедией», потому что всё его развитие спешит к трагической катастрофе. Г.Померанц считает лучшим определением противоположное: «романантитрагедия», имея ввиду то, что трагедия – это гибель, рассеивание воли и энергии, поражение, провал, тогда как у Достоевского роман – сгусток жизни, прорыв к благодати, постижение высшего смысла бытия (Цит. по: Гарин,1997,281-287). Мы выделили и рассмотрели несколько уровней изображения детства в романе. Во-первых, это прошлое самих братьев Карамазовых, их детство. Детство это безрадостно, омрачено смертью матерей, пребыванием вдали от дома. Оно во многом стало причиной появления «карамазовщины». Второй уровень изображения детства в романе можно назвать «отвлечённое», внесюжетное детство. Конкретно-реалистическое раскрытие темы униженных и оскорблённых, точно воплощённой в образах штабс-капитана Снегирёва, деревенских баб на богомолье, 70 Грушеньки и Илюшечки, - перерастает в символический образ плачущего дитяти. Именно они, слёзы детей определяют судьбы братьев Карамазовых: вызывают философский, богоборческий бунт Ивана, заставляют Дмитрия принять искупляющее страдание, «пострадать за дитё». Это «дитё» – обобщённый образ страдающего человечества, это – все человеческие страдания, вся земная несправедливость, сконцентрированные в одном аллегорическом образе. И, наконец, третий уровень, это реальные, живые дети, школьники. С ними Достоевский связывает свои чаяния, надежды на будущее. В эпилоге отдельные образы мальчиков сливаются в единый образ-синтез, символизирующий «детство», которое, по мнению Достоевского, способно приблизить наступление «золотого века». Такие дети могут способствовать достижению всеобщей гармонии. Именно через детские образы более всего просвечивается мировоззрение самого Достоевского. Детство для автора «Братьев Карамазовых» стоит незыблемо и свято. Одношение Достоевского к детству как к святыне и обусловило тот «умилённо-сентиментальный» тон, который преобладает в эпилоге «Братьев Карамазовых». Следует отметить, что дети в общении с Алёшей получили урок доброты, сострадания, веры, милосердия. И сам Алёша, «непрояснившийся до конца» герой, по замыслу Достоевского должен был идти в народ, но не «барчёнком», какими Достоевскому виделись народники, а человеком с открытым сердцем, человеком веры, несущим любовь и доверие к людям. История с мальчиками – это первый практический шаг Алёши в предверии большого «правого» пути. Достоевский был уверен, что «...никогда ещё не было у нас в нашей русской жизни, такой эпохи, когда бы молодёжь (как бы предчувствуя, что вся Россия стоит на какой-то окончательной точке, колеблясь над бездной) в большинстве своём огромном была более, как теперь, искреннею, более чистою сердцем, более жаждущею истины и правды, более готовою пожертвовать всем, даже жизнью, за правду и за слово правды. Подлинно великая надежда России!»(15,412) Последнюю главу эпилога Достоевский считал «совершенно отдельной сценой», в которой «отчасти отразился смысл всего романа». В эпилоге романа дети со своими сложными, противоречивыми характерами, тщательно выписанными Достоевским, со своим «овзрослённым» мышлением и речью, способные на добро и зло, символизируют собой новую жизнь, будущую Россию. Так случилось, что эта «отдельная тема» стоит в финале не только «Братьев Карамазовых», но и всего творчества Ф.М.Достоевского. Воспринятая в широком контексте идей и образов, 71 сцена эта приобретает характер литературного завещания писателя будущим поколениям. Достоевский заканчивает свой творческий путь гимном жизни, гимном радости и братству. Последний роман Достоевского кончается светло – несмотря на то, что невиновный осуждён на каторгу, несмотря на то, что погиб прекрасный, храбрый и благородный мальчик. Последние страницы последнего романа Достоевского полны надежд и веры в будущее, последняя нота в книге – светлая, потому что она звенит голосом детства, и в этом «голосе детства» руководящая, направляющая роль принадлежит Алёше Карамазову. Ему, носителю детскости, одному дано право идти вместе с детьми в будущее. 72 Заключение Обращение в данной магистерской работе к теме детства в творчестве Ф.М.Достоевского показало, что мир детства в творческом сознании и художественной пространстве писателя занимает одно из «ключевых» мест. Нет более или менее важной для писателя мысли, которая не соприкоснулась бы так или иначе с темой детей, и нет ни одного эпизодического детского образа, который не прояснял бы чтото для писателя существенное. В равной степени это относится как к художественному, так и к публицистическому творчеству Достоевского. Особое внимание писателя к детству было отмечено уже его современниками. Впервые заинтересовались этим представители тогдашней педагогической мысли. Однако, масштабность «детской темы» у Достоевского была слишком очевидна, чтобы остаться вне поля зрения исследователей-литературоведов. Практически все, кто обращался к творчеству писателя, говорили о значительности этой части его наследия, но, как правило, мимоходом, бегло, иногда принижая её художественные достоинства. Неудовлетворённость подобным подходом к «детской» теме Достоевского заставила нас предпринять ещё одну небольшую попытку её анализа. Почему детям, которым всегда везло в отечественном, впрочем, как и в мировом искусстве, отводится так много места в книгах Достоевского? Почему они появляются едва ли не в самых «горячих» точках сюжетного развития? Зачем Достоевский заставляет, скажем, Дмитрия Карамазова «мигом заснуть» и увидеть «хороший сон», от которого у героя радостью озарилось лицо и сделалось «новым»? Вряд ли все это может быть объявлено игрой случая и отнесено к разряду чисто внешних совпадений. В первой главе данной работы мы обратились к биографии писателя и попытались выяснить, каково было детство самого Ф.М.Достоевского, как он оценивал этот период жизни и какое место уделял детству в жизни человека. Достоевский считал, что самые дорогие, самые ценные воспоминания человек выносит из детства, из родительского дома, из семьи. В творческих записях к романам писатель неоднократно отмечает, как глубоко запали в его душу ранние детские впечатления, не оставлявшие его до последних лет жизни. К числу этих первых жизненных впечатлений относятся болезни, нищета, страдания, смерть, увиденные маленьким Фёдором в Мариинской больнице. Не потому ли на страницах его книг так много нищих, больных, страдающих детей, описанных с большим сочувствием и состраданием? 73 Очевидно, что Достоевский через всю свою жизнь пронёс любовь и интерес к детям. Он с одинаковым вниманием относился как к своим детям, так и к посторонним. Тонко понимая детскую психологию и глубоко чувствуя детскую душу, Достоевский близко к сердцу принимал все тяготы и невзгоды, с которыми приходилось сталкиваться детям в современном ему обществе. «Тяжело деткам в наш век взростать, сударь!», - пишет Достоевский в «Дневнике писателя» за 1876 год(23,99). Чувства писателя подкреплены пониманием важности воспитания будущего поколения. Поэтому Достоевский не только с любовью и нежностью относится к детям, но и старается по мере своих сил реально помогать обездоленным детям: участвует в благотворительных концертах, посещает Воспитательный дом, предлагает проекты обустройства сирот и т.п. Общение Достоевского с детьми отличается какой-то особой серьёзностью, уважением к интересам детей, умением их понять, прочувствовать их сердцем и душой. Мысли о детях не оставляли Достоевского на протяжении всей его жизни. Тёплое отношение писателя к детям и умение войти в их миросозерцание, конечно же, не могли не сказаться на его творчестве. Как и в чём это проявилось, мы попытались показать во второй главе. В какой бы литературной форме не писал Достоевский о детях, им руководило чувство трепетной любви к этим маленьким людям. Сущестствует непосредственная связь между «концепцией детства» в публицистике Достоевского и образами детей в его художественных произведениях. С болью думая о страданиях детей в современном обществе, писатель рисовал страдающих детей («Бедные люди», «Преступление и наказание», «Мальчик у Христа на Ёлке»), причём тема безвинного детского страдания становится одной из ключевых тем в творчестве писателя. Начиная с «Бедных людей», из произведения в произведение кочуют у Достоевского маленькие нищие, те самые дети, которые «снятся и мерещатся» и из-за которых, в конце концов, взбунтуется Иван и захочет «пострадать» Митя. Дети у Достоевского, в основном, – это дети «случайных семейств». Судьба «случайного» сына «случайного» семейства для Достоевского – самое яркое выражение зыбкости, смутности его эпохи. Мыслями о «современной русской семье» и о её «случайности» полон «Дневник писателя»; проблема формирования и развития сына «случайного семейства» стоит в центре «Подростка»; наконец, «Братья Карамазовы» - история в высшей степени «случайного» русского семейства. Дети в произведениях Достоевского, повинуясь общей атмосфере, подтягиваютя до взрослых героев через раннее 74 столкновение с несовершенством человеческой жизни. Именно «взрослые» дети, сознающие «прозу и «факт» действительности, становятся активными участниками сюжетных конфликтов его произведений. Горе и надлом, породившие в душе униженность и гордость, порождают совсем не детское умонастроение Илюши Снегирёва, узнавшего «правду» в девять лет. «В маленьком существе, а великий гнев-с», - говорит о нём отец(14,187). «Задумывающиеся», «овзрослённые» дети, форсирующие стадию детства и начинающие рассуждать о добре и зле, любви и ненависти – таковы детские персонажи в произведениях писателя. Дети, которых рисует Достоевский – трудные дети. У них «какая-то странная гордость», «суровость и даже как будто недоверчивость», «эгоизм страдания». Дети ещё способны узнавать внутренний свет, но так же легко поддаются злу. Их увлекает всякая сила, и светлая, и тёмная. Они дразнят, травят слабого (Илюшечку в «Братьях Карамазовых»); ожесточаются и замыкаются в чувстве обиды, за которую весь мир не в силах заплатить. Дети способны как на самый высокий нравственный поступок, так и на самую страшную подлость, «и всё совершенно искренне». Они могут быть одновременно жестоки и милосердны, «...порознь ангелы божии, а вместе, особенно в школах, весьма часто безжалостны», - говорит капитан Снегирёв о школьниках, травивших его сына(14,188). Но Достоевский ценит детей, верит в них не потому, что они ангелы, но потому, что они ещё ни в чём не отвердели, не застыли, не приобрели законченной формы. Они могут быть иногда злее взрослых, но скорее взрослых способны повернуться к добру. Детям в произведениях Достоевского присуще странное сочетание взрослости и ребячливости. Яркий пример тому Коля Красоткин в «Братьях Карамазовых». В нём соединяется игровая природа детства и совсев не детские мысли: его так и тянет поиграть с «пузырями», с детворой в «лошадки», но самолюбие, свойственное многим взрослым героям Достоевского, боязнь прослыть среди своих товарищей-гимназистов смешным, не позволяют Коле признаться в этом. Своеобразие этого образа составляет соединение игривости, которое выражено преимущественно в поступках, поведении, и недетских вопросов, занимающих его ум (разговоры об эмансипации женщины, русском мужике, мистицизме). Как уже было отмечено, в творчестве Достоевского существует тенденция «овзрослять» детские персонажи. Однако в его произведениях наблюдается и обратная тенденция – «ангельское» детское восприятие активно воздействует на взрослое сознание, а взрослые люди наделяются детскими чертами, органично уживаются в детской среде. Состояние взрослого человека, не растерявшего в 75 жизни восприимчивость детской души, Ф.М.Достоевский называл детскостью. Детскость для него – мера нравственного совершенства человека, оружие против фальши, неестественности, лицемерия и ханжества окружающих, защита против угнетающих душу болезненного самолюбия, тщеславия и гордости. Высший идеал Достоевского – это взрослый, сохранивший в себе черты детской невинности, непосредственности, но прибавивший к ним опыт нравственного сознания. «Детским» эпизодам в произведениях Достоевского характерна ещё одна особенность: они могут быть сюжетными и внесюжетными. Последние подготавливают появление «анекдотиков» Ивана своим содержанием, значительностью идейной нагрузки, но главным образом – слабостью сюжетных мотивировок. Отсутствие личной заинтересованности героев в судьбах обездоленных детей (как было уже в «Бедных людях») придаёт факту страдания ребёнка значение аргумента громадной обобщающей силы, особенно в «Братьях Карамазовых». Следует, однако, отметить, что тема детства в романе «Братья Карамазовы раскрывается не только на этом уровне. В третьей части нашей работы, проанализировав роман «Братья Карамазовы» в аспекте «детской» темы, мы убедились в том, что эта тема является одной из важнейших и проходит через всё повествование. Обращаясь к этой теме, Достоевский, с одной стороны, раскрывает наиболее существенные стороны жизни героев, выявляет зависимость их характеров от обстоятельств их взросления, и это находит отражение в сюжете. С другой стороны, детство в романе является символом чистоты, невинности, и тогда тема детства приобретает аллегорческое звучание. Таким образом, в романе возникает особый образ детства – одновременно реалистичный, трагический, но и высокий, романтический, жизнеутверждающий. Мы выделили и рассмотрели несколько уровней изображения детства в романе. Во-первых, это прошлое самих братьев Карамазовых, их детство. Детство это безрадостно, омрачено смертью матерей, пребыванием вдали от дома. Оно во многом стало причиной появления «карамазовщины». С другой стороны, возможно, именно пребывание вдали от глубоко развратного отца позволило братьям сохранить в себе основы нравственности (в отличии от Смердякова). Второй уровень изображения детства в романе можно назвать «отвлечённое», внесюжетное детство. Конкретно-реалистическое раскрытие темы униженных и оскорблённых, точно воплощённой в образах штабс-капитана Снегирёва, деревенских баб на богомолье, Грушеньки и Илюшечки, - перерастает в символический образ плачущего дитяти. Именно они, слёзы детей, определяют судьбы 76 братьев Карамазовых: вызывают философский, богоборческий бунт Ивана, заставляют Дмитрия принять искупляющее страдание, «пострадать за дитё». Это «дитё» – обобщённый образ страдающего человечества, это – все человеческие страдания, вся земная несправедливость, сконцентрированные в одном аллегорическом образе. Но если для Мити «дитё» - это призыв к самопожертвованию, мольба о защите от страданий, то для Ивана – причина презирать людей, а для Алёши – необходимость их любить и жалеть, действовать во имя их блага. И, наконец, третий уровень – это реальные, живые дети, школьники. С ними Достоевский связывает свои чаяния, надежды на будущее. В эпилоге отдельные образы мальчиков сливаются в единый образ-синтез, символизирующий «детство», которое, по мнению Достоевского, способно приблизить наступление «золотого века». Таким образом, в мире Достоевского детство присутствует не только в художественной, зримой форме (дети – персонажи), не только в форме отвлечённо теоретической (дети – предмет размышления автора и его героев), но и в форме неких абстракций, символов обозначающих исключительно «взрослые» понятия, идеи и проблемы. Образ Детства у Достоевского неразрывно связан с понятием высшего суда, нравственного закона. Затравленный собаками мальчик из «коллекции» Ивана Карамазова, юный самоубийца в «Подростке» (рассказ Макара Ивановича), девочка на лондонской улице («Зимние заметки о летних впечатлениях»), Матрёша в «Бесах» - все эти и многие другие персонажи, по существу, вариации единого образа погубленного Ребёнка, символа высшего суда над погубившим его человеком или над всем человечеством. Как справедливо отмечает Т.А.Степанова, ребёнок в творчестве Достоевского символизирует и высший Суд над человечеством, и само страдающее Человечество, и веру в бесконечное Совершенство человеческой природы, и признание её Слабости(Степанова,1988,93). Все – «дитё», все «мировые вопросы» вошли в идею Детства, вся духовная сфера человеческой жизни оказалась ею охвачена. И даже выбор пути к будущей гармонии Достоевский связывал с детством. В эпилоге романа дети символизируют собой новую жизнь, будущую Россию. Последние страницы романа полны надежд и веры в будущее. Алеша входит в жизнь школьников, становится их духовным предводителем, дружит с ними, примиряет их с умирающим в чахотке Илюшей и на его могиле кладет основание «всечеловеческому братству». Даже на фоне сложившейся литературной традиции (а русская литература всегда отличалась вниманием к ребёнку), увлечённость 77 Достоевского «детской темой» кажется необычной. Необычным было сопряжение с детством глобальных, «вечных» вопросов социального и философского уровня: размышления о человеческой нравственности, социальной справедливости, мировой гармонии сочетались у Достоевского с непременными мыслями о детях. Необычной была и склонность писателя возводить образы детей в ранг символов. За многими конкретными живыми детьми в его произведениях просматривался некий обощённый образ Детства – невинного, страдающего или гневного, Детства – символа гармонии, спасения или возмездия, наконец, символа будущего. Надежда и вера в окончательный и светлый исход человеческой судьбы никогда не покидала писателя. В числе других источников, питавших и поддерживавших эту веру и надежду, были для него дети, которые как мы помним, «делают нас лучшими уже одним только нашим соприкосновением с ними»(22,68) 78 Литература: 1. Достоевский Ф.М. Полн. собр. соч. В 30 т., – Л., 1972 2. Достоевский Ф.М. Биография, письма и заметки из записной книжки. Спб., 1883 3. Достоевский Ф.М., Достоевская А.Г. Переписка. М., 1976 4. Достоевский Ф.М. Письма. М., 1959 5. Достоевская А.Г. Воспоминания. М., 1971 6. Достоевский А.М. Из «Воспоминаний»//Достоевский Ф.М. в воспоминаниях современников. В 2-х т. Т.1. /Редкол.: В.Вацуро и др., М., 1990, с.29-162 7. Достоевская Л.Ф. Достоевский в изображении его дочери Л.Достоевской. М.- П., 1922 8. Летопись жизни и творчества Ф.М.Достоевского. Т.1-3, Спб., 19931995 9. Страхов Н.Н. Воспоминания о Фёдоре Михайловиче Достоевском //Достоевский Ф.М. в воспоминаниях современников. В 2-х т. Т.1. /Редкол.: В.Вацуро и др., М., 1990, с.375-532 10. С.В.Белов Ф.М.Достоевский. М., 1990. 207 с 11. Достоевский. Материалы и исследования. Л.,1974-1983, Т. 1-5 12. Айхенвальд Ю. Силуэты русских писателей: В 2 т. Т. 1. М., 1998, 304 с. 13. Бекедин П.В Шолохов и Достоевский // Достоевский.Материалы и исследования. Л.,1983, с. 32-57 14. Белик А.П. Художественные образы Ф.М.Достоевского. М., 1974, 224 с. 15. Бердяев Н. Миросозерцание Достоевского. Прага, 1923, 238с. 16. Буданова Н.Ф. Достоевский и Тургенев. Л., 1987. 200 с. 17. Бурсов Б. Личность Достоевского. Л., 1979. 680 с. 18. Бэлнеп Р.Л. Структура «Братьев Карамазовых». Спб., 1997, 144 с. 19. Бялый Г.А. Всеволод Гаршин. Л., 1969 20. Ветловская В.Е. Поэтика романа «Братья Карамазовы». Л., 1977. 200 с. 21. Волгин И. Последний год Достоевского. М., 1991. 554 с. 22. Галаган. Кончина и похороны Ф.М.Достоевского.(В письмах Е.А. и М.А.Рыкачевых) // Достоевский. Материалы и исследования.Т.1. Л.,1974, с. 285-304 23. Гарин И.И. Многоликий Достоевский. М., 1997., 396 с. 24. Гражис П. Достоевский и романтизм. В., 1979, 172 с. 25. Gražys P. XIX amžiaus rusų romanas. Šiaulių universitetas, 2004, 402c. 26. Гроссман Л.Ф. Ф.М.Достоевский. М., 1965, 605 с. 27. Днепров В. Идеи, страсти, поступки. Л., 1978, 384 с. 79 28. Долинин А.С. Достоевский и другие. Л., 1989. 480 с. 29. Долинин А. Последние романы Достоевского. Как создавались «Подросток» и «Братья Карамазовы». М., 1963, 344 с. 30. Долинина Н. Предисловие к Достоевскому. СПб., 1997. 239 с. 31. Достоевский в конце XX-го века: Сб. Статей / Сост. К.А.Степанян. М., 1996. 621 с. 32. Достоевский и современность: материалы 16 Международных Старорусских Чтений 2001 года. Старая Русса, 2002, 260 с. 33. Ермаков И.Д. Психоанализ литературы. Пушкин.Гоголь. Достоевский. М., 1999, 512 с. 34. Зеньковский В.В. Психология детства. Лейпциг, 1924, 348 с. 35. История русской литературы XIX-го века. / Под ред. Н.Н.Скатова. М., 1987, 608 с. 36. Карякин Ю.Ф. Самообман Раскольникова. М., 1976 37. Карякин Ю.Ф. Достоевский: «всё – «дитё»» // Наука и религия, 1971, №10 38. Карякин Ю.Ф. Достоевский и канун XXI-го века. М., 1989, 656 с. 39. Касаткина Т.А. Характерология Достоевского. М., 1996, 336 с. 40. Кирпотин В.Я. На грани эпох // Вершины: книга о выдающихся произведениях русской литературы. М., 1983 41. Кирпотин В.Я. Мир Достоевского. М., 1980 42. Лаут Р. Философия Достоевского в систематическом изложении. М., 1996, 447 с. 43. Лебедев Ю.В. Литература. М., 1992, 224 с. 44. Мережковский Д. Избранное. Кишинёв, 1989, 542 с. 45. Недзведский В.А. От Пушкина к Чехову. М., 1997, 192 с. 46. Нечаева В.С. Ранний Достоевский. М., 1979, 288 с. 47. Погорельцева А.В. Проблема детства в творчестве Ф.М.Достоевского / Сов. Педагогика, 1991, №1 48. Померанц Г. Открытость бездне. М., 1990. 384 с. 49. Померанц Г. Страстная односторонность и бесстрастие духа. М.Спб., 1998 50. Пушкарёва В.С. Тема детских страданий в произведениях Ф.М.Достоевского / XXIII Герценовские чтения. (Межвузовская конференция). Филологические науки. Л. 1970, с.62-64 51. Пушкарёва В.С. Детство в концепции «золотого века» Ф.М.Достоевского / XXIV Герценовские чтения. (Межвузовская конференция). Филологические науки. Л. 1971, с.81-83 52. Пушкарёва В.С. «Детские» эпизоды в художественных произведениях и в публицистике Достоевского / Достоевский и Некрасов. Сборник научных трудов. Л., 1974, 268 с. 53. Пушкарёва В.С. Дети и детство в художественном мире Ф.М.Достоевского: Автореф. дис. ...канд.филол.наук. Л., 1975 80 54. Савченко Н.К. Сюжетосложение романов Ф.М.Достоевского. М., 1982, 124 с. 55. Свинцов В. Достоевский и «отношения между полами» // Новый мир, 1999, №5 56. Семёнов Е.И. Роман Достоевского «Подросток». Л., 1979. 168 с. 57. Слоним М.Л. Три любви Достоевского. Ростов-на-Д., 1998, 320 с. 58. Станюта А. Лицо и лик. В мире Достоевского. Минск, 1999, 180 с. 59. Степанова Т.А. Дема детства в творчестве Достоевского / Вестник московского университета. Филология. , 1988, №4 60. Тарасов Б. Будущее человечества / Литературная учёба, 1983, №3 61. Тарасов Б. В мире человека. М., 1986, 319 с. 62. Тарасов Ф.Б. Братья Карамазовы. [www.portal-slovo.ru/rus/ philology/258/421/875] 63. Тарасов Ф.Б. Тайна пшеничного зерна. [www.portal-slovo.ru/rus/ philology/258/421/912] 64. Томпсон Д.Э. «Братья Карамазовы» и поэтика памяти. Спб., 1999, 344 с. 65. Ульченко А.А. Роль психологической детали в романе Ф.М.Достоевского «Братья Карамазовы»// Традиции и новаторство русской литературы. Сборник трудов. М., 1980, с. 119-134 66. Фридлендер Г.М. Достоевский и мировая литература. М., 1979 67. Červinskienė E. Dostojevskis. Vilnius, 1971, 320 c. 68. Чирков Н.М. О стиле Достоевского. М., 1967, 304 с. 69. Шевченко В. Достоевский. Парадоксы творчества. М., 2004, 412 с. 70. Эпштейн М., Юкина Е. Образы детства. // Новый мир, 1979, №12 71. Этов В.И. Достоевский. М., 1968, 384 с. 81 Svetlana Semionova Magistro darbas «Vaikystė F.Dostojevskio meniniame pasaulyje» Tyrimo objektas – Dostojevskio kūriba. Šio darbo tikslas – parodyti, kaip vaikystės pasaulis, rašytojo gyvenimo patirtis, jo dorinės ir filosofinės pažiūros atsispindėjo kūryboje. Darbą sudaro įvadas ir 3 skyriai: Vaikai Dostojevskio asmeniniame gyvenime; Vaikistės pasaulis kūryboje; Vaikystės ir vaikiškumo problema romane «Broliai Karamazovai», kur išskiriami 3 lygmenis: brolių ir Smerdiakovo vaikystė; simbolinė, nesiužetinė vaikystė Ivano Karamazovo istorijose ir Mitios sapne; Moksleiviai gimnazistai ir jų «vedlys» Alioša Karamazovas». Išvadose kalbama apie Dostojevskio personažų vaikiškumą, apie jo begalinę užuojautą kenčiantiems vaikams, apie nekaltą vaikų ašarą, apie vaikiškumą ir ankstyvą brandą, apie vaikų žiaurumą ir gerumą ir kt. 82
