А все-таки он приехал Некоторые встречи становятся

А все-таки он приехал
Некоторые встречи становятся знаковыми, некоторые люди западают в душу,
некоторые разговоры меняют что-то в тебе. Мое знакомство с Вачаганом
Николаевичем Норазяном произошло спонтанно: несколько звонков, 15
минут пути, и вот я уже сижу в мастерской, в ней светло и уютно, а после
пасмурной, дождливой улицы – даже как-то солнечно. Художник скромно и
немного растерянно перебирает бумаги у себя на столе: «Вот, это можете
взять, это про меня тоже писали, вот альбом. Что Вам еще нужно для
работы? Сфотографировать? Нет, берите его, я дарю».
Марина Лантрат
Я, совсем недавно боролась с сомнениями, ответят ли на мою просьбу о
встрече, и вот уже удобно расположилась с подаренными статьями и
альбомом картин автора, что ж, первое впечатление определенно позитивное.
Вачаган Норазян был учеником Бориса Косарева, но стили художников
настолько различны, что это не может не удивлять, на мои вопросы об этом
Вачаган Николаевич лишь пожал плечами:
- От Косарева мне осталось отношение к материалу, его понимание. Многие
сейчас этого не ценят. Вот, часто, не любят слово «ремесленник», а это очень
важно. Косарев научил меня этому. Но как писать, никогда не говорил. Он
давал наводки, намеки, направление, а поймешь или нет, пойдешь ли этим
путем – твое дело. Он показал, что главное – рисовать, а продастся ли
картина, дело второстепенное. Вот, иногда, думаю – некому картины мои
смотреть, а по другому не могу.
- Но мне Ваши картины нравятся!
- Встречаются, конечно, люди, с которыми ты на одной волне, в Америке
даже чаще, подойдет человек и тебе же про твою картину расскажет, иногда
даже то, что сам не ожидал.
На этих словах Норазян задумчиво улыбнулся. А я подумала, что не зря
он в своих картинах создает целый мир, мир человеческой души, вот что
интересно ему по-настоящему.
- В творчестве нужно удивлять себя и людей – продолжает он, – со временем
это проходит, чувства притупляются, и начинаешь погружаться все глубже в
их поиск. Вообще, для творчества важно сопротивление, вот я, например, не
люблю работать с красным цветом, но заказывают мне красную картину, я
пишу, преодолевая сопротивление и, доделав ее, побеждаю себя, выхожу на
новый уровень.
В работах Норазяна много личностного, субъективного, и чем дольше
смотришь, тем глубже затягивает многообразие созданного им мира.
Художник и сам говорит, что, по сути, пишет на одну тему по кругу:
«Нелепое путешествие». И для того чтоб стать своим в этом путешествии
нужно научиться рассматривать, лишь тогда возможно научиться видеть. Это
затягивает, и даже с каким-то детским восторгом начинаешь играть в
Холмса, следя за тем, как одни и те же герои путешествуют из полотна в
полотно. Вот фигура клоуна во весь формат картины восседает на барабане, а
вот он же еле-еле различим в размытой линии горизонта. Иногда стоит
увидеть следующую картину, чтобы понять предыдущую. Норазян пишет
загадками, ребусами предлагая зрителю увлекательную задачу.
- У меня это с детства, наверное – поясняет художник – любовь к
рассматриванию. Висела у нас вырезка из газеты, хорошая репродукция
Рафаэля «Св. Георгий, побеждающий дракона», я ее каждый вечер на ночь
разглядывал. У немцев это гештальтпсихологией называется. Я смотрю, а
образы и чувства так и подымаются из глубины души. И каждый раз – новые.
Я так могу на старых мастеров бесконечно смотреть. Ван Эйка и под лупой
изучал, вот как он пишет? Понять не могу.
- Вам старые мастера близки?
- Я их люблю, вот в музее похожу, а к ним все равно возвращаюсь. Вермеер с
его цветом восхищает, Боттичелли одно время увлекал, тогда у меня
живопись монументальная была, потом Веласкесом болел, Фортуни и так до
бесконечности… А Ван Гог, я же думал совсем не моя тема, а увидел и
пропал, я никогда не видел, чтоб живопись звенела, сумасшедшая живопись,
прямо кирпичами краски, где кисточка видно грязная была – все поражает.
Мой собеседник любит разглядывать и зрителей приглашает к
рассматриванию, причем его манера письма и герои к этому располагают.
- А Босх – интересуюсь я – мне кажется, я вижу некоторые параллели?
- От Босха мне близка тема шапито, это моя интерпретация образа. У меня в
детстве на холме возле дома, каждый год устанавливали шапито, и я
мальчишкой там бегал, помогал с этими веревками, наверное, это у меня так
и сталось в теме каркаса. И когда я видел как циркачи, допустим в магазине в
очереди стояли, мне так больно становилось, что это те же люди, которым
вечером будут рукоплескать. Вообще цирк – это мир, целостный. Темы
цирка, театра мне близки, они в принципе очень вкусные. Вот рисую я
клоуна, а он ведь кто? По-существу – шут. А это уже средневековая история,
а там шут был подменой короля, очень колоритная особа.
- А как появился образ Папы, он у Вас тоже сквозной, постоянный.
- С Папой целая история вышла. Выступал предыдущий Папа (поляк
который) в Риме на площади, я его увидел и поразился, он больной уже был,
его из машины под руки вывели, а мантия его на каркас похожа, и я так живо
представил под этим жестким каркасом стариковское слабое тело, а он
выступает – ну чем не шут? Еще это с образом Агасфера («Вечного жида»)
перекликается. Писал я серию иллюстраций к «Рукописи, найденной в
Сарагосе» и у меня американец одну из них купил. А после священнику
перепродал и висит она теперь во Францисканском то ли соборе, то ли
монастыре, оказывается у них святой Франциск и Агасфер одно лицо.
- В Ваших картинах много интересных образов, не всегда однозначных, не
ошибусь ли я, предположив, что Ваши шатры и пирамиды из фигур,
аллегория Вавилонской башни?
- Отчасти, да, еще это тема «Лестницы Иакова» она примечательна как
попытка человека забраться выше головы, или вообще сесть на нее.
Я попросила сделать фотографии картин в мастерской, и художник вдруг
начал извлекать из «закромов» доселе спрятанные «сокровища». Передо
мной предстала картина с домом. Норазян пояснил:
- Это моя отдельная тема, мой старый дом в Кисловодске, я его раз 25 писал,
это мой основной пейзаж. Дом сейчас уже и не так выглядит, башни нет, но я
его каким помню, так и изображаю, и на всех полотнах сзади адрес пишу, и
знаю, что где-то у кого-то висит мой дом с адресом.
Следующие полотно меня буквально поразило, не дожидаясь
пояснения, я посмотрела на автора:
- Это холм, тот на котором ставили шапито! – мне казалось, будто бы это
старый знакомый, настолько он был похож на тот, каким я его представляла.
- Да, он, только я и сам не знаю цирк приехал, или уже уехал, а клоуны
остались.
Я внимательно посмотрела на картину, и только тогда заметила ее
двойственность. Верхняя часть была залита солнечным светом, а в нижней
фигуры находились в тени.
- Пока Вы не сказали этого, я была уверена, что цирк приехал, ведь увидела
первым свет, а теперь уже сомневаюсь.
- Вот видите – заулыбался художник – Вы свет первым увидели, и мне о
картине уже рассказываете, а кто-то сначала тень прочтет.
Из мастерской я уходила, чувствуя, что во мне, что-то изменилось. Пока мы
разговаривали, на улице потемнело, зажгли фонари, мокрый после дождя
асфальт светился как звезды. Все казалось таким волшебным. Перед глазами
все еще стоял холм, всплывали туманные образы из детства. А все-таки он
только приехал.