Фундаментальные законы языкознания и искусственный

Л. З. Сова
Фундаментальные законы языкознания
и искусственный интеллект
Санкт-Петербург
2013
2
Л. З. Сова. Фундаментальные законы языкознания и искусственный интеллект
Аннотация. Фундаментальные законы языкознания рассматриваются как источник
информации об устройстве речевых центров мозга. С точки зрения моделей искусственного
интеллекта исследуются факторы, приводящие к разграничению означаемого и
означающего, знаков и фигур, процедур анализа «от формы к значению» и «от значения к
форме», времени и пространства внутри мозга и вне его, речевой деятельности-языка-речи,
синхронии и диахронии. На основании проведенного анализа формулируются гипотезы о
функционировании мозга и его структуре.
Ключевые слова: языкознание, искусственный интеллект, моделирование речевой
деятельности, речевые центры мозга, внутреннее и внешнее время-пространство,
означаемое, означающее, синхрония, диахрония, формализация процессов речевой
деятельности.
L. Z. Sova. Fundamental Laws of Linguistics and Artificial Intelligence
Summary: The fundamental laws of linguistics are analyzed in order to extract the information of
structure and functions of the language centers of human brain. The hypothesis of the construction
of language centers is formulated on the basis of the following linguistic antinomies:
signified-signifier, signs-figures, time-space inside-outside of the brain, «langage-langue-parole»,
synchrony-diachrony and so on.
Keywords: linguistics, artificial intelligence, models of speech activity, language centers of brain,
internal and external time-space, signifier, signified, synchrony, diachrony, formalization of speech
activity.
2
3
В одной из основополагающих работ по искусственному интеллекту (Поспелов 1989)
модель интеллектуальной деятельности человека характеризуется как система, которая
состоит из двух устройств, воспроизводящих правополушарную и левополушарную
деятельность мозга.
Правое полушарие выступает как создатель образного (архаического, пралогического,
первобытного) мышления, в котором схемы выводов новых знаний строятся на основании
аналогий, ассоциаций и метафор. Механизмы мышления, как полагает автор,
сосредоточенные в левом полушарии, где находятся также и речевые центры, опираются на
«некоторые логические, в той или иной мере формализованные системы, на идею
рационального рассуждения» (Поспелов 1989: 163). Эти допущения автор принимает в
качестве постулатов и, исследуя данные о левополушарных процессах мышления,
опубликованные логиками, биологами, психологами и кибернетиками 1, показывает, как они
могут быть формализованы для построения математической модели искусственного
интеллекта.
Мы тоже начнем c выбора исходных постулатов. Но для их установления обратимся не
к фактам других наук, а к самому языкознанию. Сделаем лингвистику объектом нашего
исследования и проведем анализ фундаментальных законов языкознания, чтобы увидеть, к
каким гипотезам о структуре вербальных отделов мозга можно прийти на основании
результатов, полученных языкознанием за его многовековую историю.
1. В качестве первого фундаментального закона языкознания рассмотрим тезис Ф. де
Соссюра об означаемом и означающем как психических сущностях плана содержания и
плана выражения2. Посмотрим, что это дает для решения задачи о моделировании
интеллекта.
Многие лингвисты полагают, что наличие формы и значения у таких языковых
элементов, как словá, обусловливается их свойством «быть знаком», т. е. психической
сущностью, имеющей форму и значение, между которыми установлена связь 3. Возможность
распространения соссюровского тезиса на все языковые объекты (в том числе, отношения)
наталкивает на мысль, что дуализация вербальных единиц на два компонента (содержание,
значение, означаемое – выражение, форма, означающее) с установлением связи между ними
отражает не только это структурное свойство, но и процесс его создания (Сова 2012:
457-501).
1
«В последние десятилетия достигнуты впечатляющие успехи в изучении клеточных и молекулярных основ
нервной деятельности. Клонированы многие гены, экспрессирующиеся в мозге, детально описаны механизмы
секреции и рецепции различных нейромедиаторов, изучены внутриклеточные каскады распространения
нервных сигналов, идентифицированы новые семейства белков и трофических факторов, определяющих
формирование нервных связей в развивающемся мозге. Вместе с тем эти факты не складываются в единую
картину. Особенно увеличивается разрыв между молекулярно-генетическими исследованиями и изучением
психических и когнитивных функций мозга. Идентификация в нервной системе тысяч новых генов
увеличивает этот пробел, так как для выяснения роли каждого из вновь открываемых генов требуется все
больше времени и усилий. Устранение данного разрыва вряд ли может быть достигнуто лишь за счет
дальнейшего накопления фактов в каждой из отдельных областей исследования мозга. История науки
показывает, что проблема может быть решена лишь путем создания синтетических теорий, объединяющих
достижения все более дифференцирующей дисциплины. Отсутствие объединяющей теории сегодня все более
лимитирует познание функций мозга» (Анохин 2001: 30).
2
«Языковой знак есть… двусторонняя психическая сущность», его стороны «теснейшим образом связаны
между собой и предполагают друг друга» (Соссюр 1977: 99). «Мы называем знаком соединение понятия и
акустического образа… Мы предлагаем сохранить слово знак для обозначения целого и заменить термины
понятие и акустический образ соответственно терминами означаемое и означающее» (Там же: 100). Идеи о
знаках, означаемых и их связи высказывались и до Ф. де Соссюра (Потебня 1958: 16-17), но именно Ф. де
Соссюр связал различные идеи, обсуждавшиеся языковедами, в единое целое.
3
О различии между дуалами (двусторонними единицами) и знаками (двусторонними единицами, между
компонентами которых фиксируется связь) см.: (Сова 1970: 177–178).
3
4
Вербальные единицы являются знаками, потому что мы создаем их таковыми, а
дуализация языкового объекта на две неравноценные взаимосвязанные части является
универсальным приемом, которым пользуется мозг. Первичным является свойство мозга
конструировать элементы указанного типа. Порождаемые мозгом психические сущности
имеют дуальную или знаковую структуру в силу того, что семиотическую деятельность
осуществляет устройство в головном мозге, имеющее семиотическую структуру. Оно строит
языковые объекты по своему образу и подобию.
Чтобы выяснить, имеет ли право на существование эта гипотеза, обратимся к
наблюдениям нейрофизиологов. Они отмечают, что речевой аппарат состоит из двух тесно
связанных между собой частей: центрального (или регулирующего) речевого аппарата и
периферического (или исполнительного). Центральный речевой аппарат находится в
головном мозге. К нему относят кору головного мозга (преимущественно в левом
полушарии), подкорковые узлы, проводящие пути, ядра ствола (прежде всего продолговатого
мозга) и нервы, идущие к дыхательным, голосовым и артикуляторным мышцам. Главную
роль в создании высших психических функций играет кора головного мозга. Она
представляет собой серое вещество, состоящее из 15-17 млрд различных по форме нервных
клеток, и делится на древнюю кору (палеокортекс), старую кору (архикортекс), новую кору
(неокортекс) и межуточную кору (к ней относятся две промежуточные коры: древняя и
старая)4.
Новая область коры головного мозга делится на левое и правое полушария. Между
ними находится мозолистое тело (corpus callosum) – главный узел связи (пучок из двухсот
миллионов нейронных волокон), который соединяет оба полушария и обеспечивает их
информационную связь со скоростью в несколько миллиардов битов в секунду. На
основании изучения травм височных и теменных долей неокортекса было высказано
предположение о том, что в левом полушарии находятся центры речевой деятельности 5 и что
оно связано со способностями к рациональному мышлению, чтению, письму, речи и
выполнению арифметических операций. Кроме того, были получены данные, что
аналогичные повреждения правого полушария приводят к нарушению трехмерного видения
мира, узнавания образов, потере музыкальных и художественных способностей. В связи с
этим возникла гипотеза о том, что правое полушарие отвечает за интуитивную деятельность
и образное мышление.
Эти наблюдения нейрофизиологов можно следующим образом интерпретировать для
подтверждения идеи о том, что знаковая природа языковых объектов объясняется
устройством аппарата, который их порождает. Если один из отделов правого полушария
фиксирует элементы, которые являются единицами плана содержания (невербализованными
«чувственными» образами, из которых формируются означаемые), соответствующий ему
отдел в левом полушарии «работает» с планом выражения (невербализованными образами,
которые поступают от органов речи и из которых строятся означающие), а структура,
которая «связывает» деятельность обоих отделов (например, мозолистое тело6), синтезирует
сложные элементы из «половинок», образуемых по отдельности в каждом из полушарий, то
4
С точки зрения эволюции живых организмов, древняя кора самая архаичная часть коры головного мозга. Она
обеспечивает простейшие врожденные рефлексы, присущие всем позвоночным животным. Старая кора
возникла значительно позже древней и управляет условными рефлексами. Они приобретаются животным или
человеком в течение его жизни. Новая кора, самая молодая часть коры головного мозга, выступает носителем
высших проявлений психической деятельности человека. «Основную центральную часть поверхности
полушарий составляет новая кора (~95,6% площади поверхности). Старая кора (~2,2% площади поверхности),
древняя кора (~0,6% площади поверхности) и межуточная кора (~1,6% площади поверхности) занимают
периферию поверхности коры» (Трифонов 2014).
5
Под речевыми центрами, например, в «Оксфордском толковом словаре по психологии» (2002) понимаются
области коры головного мозга, которые вовлечены в продуцирование и/или восприятие устной и/или
письменной речи. Существуют и другие определения речевых центров.
6
Мозолистое тело, с семиотической точки зрения, выступает как генератор и носитель материализованной
связи между компонентами знаковой структуры.
4
5
такое устройство мозга, действительно, может являться причиной появления на свет
объектов, имеющих триединую (знаковую) структуру.
О праве на существование этой гипотезы говорят и многие другие данные. Например,
нейрофизиологи отмечают, что в неповрежденном, нормальном мозге правое полушарие не
пытается анализировать предъявленное ему слово, а вместо этого, благодаря связи,
осуществляемой мозолистым телом, пересылает то, что оно увидело, в левое полушарие.
Распознавание слова становится возможным, по-видимому, после того, как обе части
контрольного слова складываются вместе, и испытуемый, увидев образ означающего и
осознав его связь с означаемым, воспринимает слово целиком. Операции с поврежденным
мозгом показывают, что при разрезании мозолистого тела, ведущем к раздельному
функционированию обоих полушарий, нейрохирургам удается ослабить приступы
эпилепсии у больных за счет того, что они уничтожают обратную связь между полушариями,
которая усиливает их эпилептическую электроактивность. При этом также теряются связи
между образами означаемых и означающих. Так, испытуемый может увидеть в правом поле
зрения образ означающего (в силу работы левого полушария), но вспомнить его значение не
может (отключено правое полушарие). Левой рукой он может собрать предложенный ему
объект (правополушарная деятельность), но произнести его название не может (из-за
бездействия левого полушария) (Саган 1986: 29).
Отмечая, что правое полушарие «работает» с «довербальными» компонентами
означаемых (пучками «внешнеязыковых» образов, продуцируемых органами чувств), а левое
полушарие – с артикуляционными образами означающих и их частей, можно предсказать
также существование центра по преобразованию довербальных компонентов означаемых и
означающих в их вербальные соответствия (билатеральные языковые единицы, стороны
которых воедино связаны друг с другом). Триединая структура, объединяющая неокортекс
правого и левого полушария посредством мозолистого тела, для производства
«внутриязыковых» слепков с «внешнеязыковых» объектов должна внутри речевых центров
левого полушария дублироваться посредством аналогичной триединой структуры.
Действительно, как отмечают нейрофизиологи, такая триединая структура в левом
полушарии существует. Это – так называемые зона Брока, находящаяся в задней трети
нижней лобной извилины, зона Вернике, расположенная в задних отделах верхней височной
извилины, и дугообразный пучок нейроновых волокон, который их соединяет7.
В интернете приводится множество ссылок на клинические данные, которые
позволяют выстроить следующую процедуру восприятия звуковой речи. Заключенная в
слове акустическая информация обрабатывается в «классической» слуховой системе и в
других «неслуховых» образованиях мозга (подкорковых областях). Поступая в зону Вернике,
информация преобразуется в «программу речевого ответа», т. е. для семантического образа
из зоны Вернике через соединительный дугообразный пучок нервных волокон подбирается в
зоне Брока соответствие в виде артикуляционного образа (из числа хранящихся в памяти
эталонов). Затем в зоне Брока осуществляется детальная программа артикуляции, которая
реализуется путем активации лицевой зоны области моторной коры, управляющей лицевой
мускулатурой.
Если слово поступает через зрительную систему, то вначале включается первичная
зрительная кора. После этого информация о прочитанном слове направляется в угловую
извилину, которая связывает зрительную форму данного слова с его акустическим сигналом
в зоне Вернике. Дальнейший путь, приводящий к возникновению речевой реакции, является
таким же, как и при чисто акустическом восприятии.
7
Как отмечается во многих работах по нейрофизиологии и психологии (см., например, в упомянутом
Оксфордском толковом словаре по психологии), зоны Брока и Вернике – два наиболее часто упоминаемых
центра, но их нельзя рассматривать как ограниченные зоны мозга, которые выполняют все лингвистические
функции. В эффективное осуществление речевого поведения вовлечены также многие другие области коры и
других отделов мозга.
5
6
Интерпретируя эти наблюдения нейрофизиологов 8 с описанной выше точки зрения,
можно сказать, что зона Брока отвечает за программу артикуляции означающих, зона
Вернике – за их «осмысление» посредством означаемых, а связывающий их пучок нейронов
– за образование и распознавание осмысленной речи в целом (соединение означаемых с
означающими)9.
2. Следующий фундаментальный закон языкознания, на котором мы остановимся, был
открыт Л. Ельмслевым: формально-смысловые элементы (знаки) могут быть собраны из
элементарных составляющих – фигур (Hjelmslev, 1958). Фигуры являются односторонними
единицами (не-знаками и не-дуалами). Их существует ограниченное количество в каждом
языке. Все многообразие языковых знаков (их легион, по выражению Л. Ельмслева) может
быть собрано из небольшого числа фигур. План содержания и план выражения выступают
как различные, самостоятельные и независимые объекты исследования. Фигурами плана
выражения являются буквы, различные символы в письменном тексте и их компоненты,
звуки, фоны, фонемы или их дифференциальные признаки в устной речи. В качестве фигур
плана содержания обычно принимают семы (семантемы, семантические множители) и
элементарные смысловые связи.
Независимость планов содержания и выражения друг от друга, а также их
самостоятельность находятся в соответствии с выводами некоторых биологов об асимметрии
левого и правого полушарий и их раздельном функционировании. Исследователи, например,
отмечают, что у людей и шимпанзе от рождения наблюдается асимметрия височных долей
левого и правого полушарий: левая височная доля, в которой впоследствии локализуется
один из центров речи, развита сильнее, чем правая. Это различие возникает уже на двадцать
девятой неделе беременности и фактически предопределяет локализацию речевых центров в
левом полушарии (Саган 1986: 94). О суверенном функционировании полушарий говорят и
нейропсихиатры, отмечающие, что во время устного счета, за который отвечает левое
полушарие, на электроэнцефалограмме правого полушария фиксируется альфа-ритм,
8
Естественно, нейрофизиологи не пишут об означаемых и означающих. Они интерпретируют наблюдаемые
ими явления по-другому. Так, они отмечают, что область Брока содержит сведения, необходимые для
воспроизведения речи. Эта часть коры головного мозга подает сигналы в двигательное поле для того, чтобы
привести в движение язык, губы и речевые мышцы, благодаря чему вслух произносятся слова. Здесь
контролируется процесс воспроизведения не только устной, но и письменной речи, а также речи на языке
жестов. В области Вернике сохраняется информация, необходимая для построения осмысленных высказываний
из отдельных слов (из заученного словаря). Эта область коры головного мозга связана с некоторыми
функциями памяти, особенно кратковременной, которая участвует в процессе распознавания и
воспроизведения речи, а также с функциями слуха и опознавания объектов. Область Вернике также
обрабатывает не только устную, но письменную и жестовую информацию. Прежде считалось, что область
Вернике отвечает за исходящий поток речи, а область Брока – за входящий. Теперь существует мнение, что оба
центра совместно выполняют эти задачи. Возможно, сомнения возникают из-за того, что декодирование
услышанного идет от центра Брока к центру Вернике (от формы к значению), а порождение речи – наоборот, от
центра Вернике к центру Брока (от значения к форме), хотя на самом деле оба центра обрабатывают как
входящую, так и исходящую речь.
9
В пользу этих предположений говорят многие факты, описываемые в учебниках по неврологии и психиатрии.
Так, поражение элементов триединой структуры «центр Брока – пучок соединительных нейроновых волокон –
центр Вернике» приводит к так называемым моторной, проводниковой и сенсорной афазиям. Моторная афазия,
возникающая при локализации патологического очага в центре Брока, вызывает трудности при произнесении
слов (артикуляция отдельных звуков и понимание речи сохраняются). В случаях наиболее тяжелой моторной
афазии речь полностью отсутствует. Сенсорная афазия характеризуется нарушением понимания речи, при этом
способность говорить и артикулировать звуки у больных остаются. Она появляется при расположении
патологического очага в центре Вернике. При проводниковой афазии нарушается функция повторения речи.
Некоторые исследователи считают, что механизм нарушения функции повторения при проводниковой афазии
связан с нарушением связи между центрами Брока и Вернике. В Интернете сообщается (по материалам
журнала Proceedings of the National Academy of Sciences (PNAS)) о работе ученых Барселонского университета,
установивших, что способность запоминать новые слова (в нашей интерпретации, связывать означающие с
означаемыми) и изучать иностранные языки (переходить от «родного» означаемого к различным означающим,
посредством которых оно выражается в иностранных языках) напрямую зависит от того, насколько хорошо
функционирует нейронная связь между центрами Брока и Вернике.
6
7
характерный для бездействующего полушария (там же: 94). К. Саган, анализирующий
результаты операции по рассечению мозолистого тела, пишет: «Представляется очевидным,
что у пациентов с разделенным мозгом каждое полушарие едва ли имеет какое-либо
представление о том, чему обучилось другое» (там же: 88).
Отнесение к фигурам письменной формы плана выражения таких символов, как
буквы, цифры, иероглифы и их компоненты, разногласий в среде лингвистов, в целом, не
вызывает, хотя и здесь возникает вопрос о возможности превращения фигур (односторонних
единиц) в знаки (двусторонние формально-смысловые элементы) 10 и о существовании не
только элементарных формальных узлов, но и связей – особых фигур области отношений
(Сова 1970: 188-190). С звуковой субстанцией плана выражения возникают более серьезные
проблемы. У лингвистов нет одинакового мнения о том, что считать фигурами – звуки,
фоны, фонемы, дифференциальные признаки фонем или характеристики звуков. Л. Ельмслев
в качестве фигур плана выражения рассматривал фонемы. Обычно поиск решения ставится в
зависимость от целей исследования, для которого вычленяются фигуры плана выражения.
Ограниченность списка фигур плана выражения в письменной и звуковой форме вопросов
не вызывает.
Хуже обстоит дело с планом содержания. Что такое семы, никто не знает. Несмотря на
большую литературу по этому вопросу, процедур выделения элементарных составляющих
плана содержания, как и их четкого определения, не существует. Каждый лингвист понимает
семы и элементарные смысловые связи по-своему, фиксируя их в зависимости от решаемых
задач. Никакого ограниченного количества сем и их конечного списка получить не удается.
Попытки препарирования значений на «смысловые фигуры» приводят не к сокращению
исходного списка синтетических образов, а к его расширению. Количество фиксируемых
исследователями сем, их описание и процедура выделения приводит не к упрощению
элементов плана содержания, а к их усложнению. Вопрос об элементарных семантических
связях остается экзотикой и внимания лингвистов, несмотря на описанные Л. Теньером
анафорические связи (Tesnière 1959), не привлекает.
Отсутствие решения по вопросу о фигурах плана означаемых можно объяснить тем,
что план содержания и план выражения не только автономны по отношению друг к другу, но
и «работают» по разным законам. Принцип деления сложного на элементарные
составляющие, который был сформулирован Л. Ельмслевым, по-видимому, действует только
в сфере формально-смысловых элементов (знаков) и означающих, локализованных в зоне
Брока, тогда как область означаемых в зоне Вернике, получающая информацию из правого
полушария, использует иные способы ее обработки. Можно предположить (см. далее), что в
их основе лежит принцип сравнения А с Б в отношении С (или по признаку С). Действие
этого принципа выявляет процедуры, с помощью которых лингвисты пытаются
эксплицировать семы и составить их конечный список11.
3. Фундаментальные законы языкознания, установленные Ф. де Соссюром и Л.
Ельмслевым, уточняют и дополняют друг друга. В соответствии с ними вербальные
элементы можно распределить по трем областям: план выражения (совокупность
означающих), план содержания (совокупность означаемых) и формально-смысловой план
(вербальные элементы-знаки в единстве формы и значения). В каждой области существуют
единицы двух типов: узлы и связи. Область означающих и «целых» знаков можно
10
Например, звуку л говорящий может приписать значение плавности, которое выступает как означаемое по
отношению к символу л (означающему). Фигура при этом превращается в двустороннюю
формально-смысловую единицу. Для этого знака нужно вводить фигуры более мелкого ранга, но это сущности
закона Л. Ельмслева не меняет.
11
На бесперспективность поиска фигур плана содержания в виде семантических множителей в структурной
лингвистике указывали многие лингвисты. Наверно, реальнее описывать эти фигуры как элементарные
отпечатки (их иногда называют паттерны «patterns»), создаваемые органами чувств, а означаемые – как
комплексы таких отпечатков.
7
8
представить как систему, состоящую из элементарных «кирпичиков» (фигур) и их дериватов
– сложных объектов, синтезируемых из фигур и «разбирающихся» на них. Область
означаемых не допускает такого представления. Она должна описываться иными средствами
(см. ниже).
Пример элементарных единиц плана означающих (формальных фигур) – это буквы,
сложных единиц – словоформы. Элементарными единицами формально-смыслового плана,
например в русском языке, являются слова, сложными – словосочетания, предложения. В
качестве элементарных единиц плана означаемых в лингвистических работах, кроме
отмеченных выше сем и элементарных смысловых связей, выступают понятия,
элементарные значения, образы. Под сложными или составными означаемыми понимается
сумма или набор элементарных единиц, а также смысловая структура связного
синтаксического целого (например, предложения, словосочетания, абзаца).
Фиксация у формально-смысловых элементов означаемых и означающих приводит
языковедов к постановке вопроса о направлении процедуры синтеза целого из частей.
Оказывается, что процедуры «от формы к значению» и «от значения к форме» не являются
зеркальными. Существует много возможностей синтеза целого (Сова 1970: 127-129).
Например, можно собрать словоформы из букв, сопоставить им значения и из полученных
таким образом слов построить предложение. Можно поступить иначе: упорядочить
словоформы, синтезированные из букв, в виде связанной посредством формальных связей
цепочки, затем подобрать для нее означаемое и получить формально-смысловое целое
(предложение). Есть и другие возможности (они обычно отражаются в способах
синтаксического анализа). Их объединяет направленность сборки «от формы к значению».
Хотя лингвисты разных школ решают одни и те же задачи синтеза («сборки») по-разному,
при желании они могут договориться, поскольку путь «от формы к значению», как
показывают работы по структурной лингвистике, допускает формализацию (там же:
126-132).
При синтезе предложения с помощью процедуры «от значения к форме» в качестве
исходных элементов обычно выступают значения словосочетаний, слов, их частей или
относящихся к ним абстрактных понятий (например, понятий лексемы, грамматического и
лексического значения слова, семантической связи и т. п.). Процедура «сборки» оказывается
неоднозначной и сложной. Она приводит исследователей к различным результатам
(синтезируемые дериваты не совпадают) и не поддается формализации.
Процедуры анализа «от формы к значению» на каком-то этапе доходят до фигур плана
выражения, которым не может быть приписано значение. Это является завершением
«деления» исходных единиц. Например, означающее предложения делится на формальные
связи и словоформы, которым сопоставлены означаемые (процедура «от формы к
значению»), в составе словоформ вычленяются морфы (означающие морфем) с их
означаемыми и связями, морфы делятся на буквы или звуки (без поиска означаемых), те – на
дифференциальные признаки. Множественность «маршрутов», ведущих к цели, не мешает
формализации процедуры в целом (там же: 132-159).
Возможно также построение процедуры анализа «от значения к форме». В
предложении как формально-смысловом целом выделяется означаемое, в качестве его
означающего принимается цепочка словоформ и далее проводится «расчленение»
означаемого с установлением соответствующих ему означающих. Это могут быть образы
слов, понятия, «картинки», те или иные значения. Все зависит от интересов лингвиста,
проводящего анализ. Об однозначности процедуры и формализации операций или конечных
результатов нет речи.
Отсутствие зеркальности процедур «от формы к значению» и «от значения к форме», а
также неодинаковое поведение исходных объектов в этих процедурах подтверждает
8
9
правильность гипотезы о различной природе означаемых и означающих, их
местонахождении и свойствах, которые обусловливают способы работы с ними.
Установление асимметрии означаемых и означающих снова приводит исследователя к
вопросу об асимметрии правого и левого полушарий, их разнотипной деятельности и
правомерности различных подходов к их изучению.
Выше мы показали, что при работе с означающими особых проблем не возникает.
Этого нельзя сказать об означаемых. Остановимся на них. Отметим, что лингвисты
понимают термин означаемое по-разному. Например, А. А. Потебня пишет: «Когда говорим,
что А значит или означает Б, напр., когда, видя издали дым, заключаем: значит, там горит
огонь; то мы познаем Б посредством А. А есть знак Б, Б есть означаемое этим знаком, или
его значение… Означаемое есть всегда нечто отдаленное, скрытое, трудно познаваемое
сравнительно со знаком… В слове… совершается акт познания… сравнение познаваемого с
прежде познанным» (Потебня 1958: 16-17).
Для Ф. де Соссюра термин означаемое эквивалентен термину понятие. Оба объекта
являются психическими сущностями. Другие лингвисты определяют означаемое как образ,
представление, понятие, смысл, содержание, «картинку», «денотат», единицу плана
содержания, значение формально-смыслового элемента, – в противовес его форме
(означающему). Наиболее часто встречается определение означаемого через термин
значение.
Что такое значение, неясно. В. Даль сопоставляет слово значенье со словами смысл,
содержанье, знаменованье, вага, важность, сущность, истость (Даль 1978: 689). Словарь
лингвистических терминов Ж. Марузо дает такое толкование: «Значение слова может
рассматриваться либо как совокупность представлений, которые могут быть вызваны
произнесением этого слова…, либо как совокупность представлений, вызываемых этим
словом в конкретном случае» (Марузо 1960: 112). Для уточнения формулировки Ж. Марузо
перечисляет следующие разновидности значений: узуальное и окказиональное, простое и
сложное, основное и побочное, первоначальное и производное, конкретное и абстрактное,
прямое и переносное. К этому списку можно добавить: словарное, метафорическое,
ситуативное, денотатное, лексическое, грамматическое, морфологическое, синтаксическое,
собственное, ближайшее, дальнейшее, этимологическое, формальное, аффективное,
эмоциональное, скрытое, эксплицированное, синхронное, диахроническое, потенциальное,
реализованное, парадигматическое, синтагматическое, интерпретационное, семантическое,
логическое, символическое, коннотативное, когнитивное и др.
Чтобы разобраться с интересующими нас терминами, отметим, что в перечисленных
дефинициях значение неизменно определяется по отношению к чему-то. Это могут быть
явления «внешнего» (ситуативное, денотатное, интерпретационное значение) или
«внутреннего» мира (аффективное, эмоциональное значение), термины других наук
(логическое, формальное, когнитивное, коннотативное, семантическое значение), иные
языковые объекты или их совокупности (словарное, лексическое, грамматическое,
морфологическое,
синтаксическое,
языковое,
синхронное
и
диахроническое,
парадигматическое и синтагматическое значение), собственная структура (простое и
сложное значение), время возникновения и процедура формирования (потенциальное и
реализованное, первоначальное и производное, конкретное и абстрактное, ближайшее и
дальнейшее, этимологическое, скрытое и эксплицированное значение), оценка говорящим
или социумом (основное и побочное, собственное, метафорическое, символическое, прямое
и переносное, узуальное и окказиональное значение).
Л. Блумфилд отмечает: «Значение складывается из тех немаловажных явлений, с
которыми связано речевое высказывание (В), то есть из практических событий (А и С)»
(Блумфилд 1968: 41). «Произнося языковую форму, говорящий побуждает своих слушателей
реагировать на известную ситуацию; эта ситуация и реакция на нее составляют языковое
значение формы» (там же: 165). «Определение значений является… уязвимым звеном в
9
10
науке о языке… На практике мы определяем значение той или иной языковой формы, где это
возможно, с помощью терминов какой-либо другой науки. Там же, где это невозможно, мы
прибегаем к окольным приемам. Одним из них является показ предмета, его демонстрация»
(там же: 143). В качестве окольных приемов, по мнению Л. Блумфилда, могут также
использоваться парафразы, переводы и отсылки к ассоциативным образам.
Приведенные наблюдения лингвистов показывают, что означаемые выступают как
относительные вербальные элементы, т. е. объекты, которые формируются не сами по себе, а
только по отношению к каким-либо другим явлениям. Означаемые – это психические
сущности, при создании которых каждый одномоментный сигнал из органов чувств
превращается в элементарный образ, в следующий момент к нему добавляется новый
элементарный образ и т. д. В итоге образуется сложный образ, соответствующий
восприятию исходного объекта органами чувств. Затем полученный образ (А) сравнивается с
каким-то другим образом (Б), который уже существует в правом полушарии, на предмет
поиска тождеств и различий в отношении свойств, интересующих субъекта (С). Далее
выбирается новый объект сравнения (Д) в отношении того же свойства (С) или строится
новое сравнение уже имеющихся образов А и Б по новому основанию (Е). В сравнениях
участвуют не только правополушарные объекты, но и другие сущности, – например,
вербальные (левополушарные) и ситуативные («внемозговые») элементы. Характер
операций сравнения и их основания впоследствии отражаются в спецификации значений,
типы которых перечислены выше.
Процессы умственной деятельности описанного типа, если опустить промежуточные
этапы построения образов, которые были эксплицированы выше, можно назвать
ассоциативным, образным, метафорическим мышлением. Означаемые обязаны своим
возникновением тому, что правое полушарие создает довербальные многомерные образы из
одномоментных сигналов, поступающих от зрения и остальных органов чувств, которые
отвечают за сопровождение «картинки» звуками, запахами, вкусом, эмоциями и
тактильными ощущениями12. Сигналы регистрируются и обрабатываются самыми разными
участками мозга (не только неокортексом, но и более древними отделами) 13, но, поступая в
12
В настоящее время созданы так называемые бионические протезы уха, глаза, конечностей. Их разработчики
ставят перед собой задачу – передавать информацию о внешнем мире непосредственно в мозг, кодируя её в
виде электрических сигналов. В здоровом глазу свет преобразуется в электрические сигналы с помощью
сетчатки, которая затем передает сигнал через зрительный нерв в мозг. При заболеваниях, например, из-за
старости (глаукома) или диабетической ретинопатии, сетчатка не способна генерировать эти сигналы и
передавать их в зрительный нерв. Бионические протезы глаз восстанавливают зрение путем замены
поврежденной части сетчатки компьютерным чипом, создающим необходимые электрические сигналы. Так,
протез Bio-Retina представляет собой сенсор, который помещается на нефункционирующую сетчатку и
подключается прямо к глазному нерву. Для стимуляции электрическими импульсами волокон поврежденного
слухового нерва созданы так называемые кохлеарные имплантанты. Разработаны бионические конечности,
контролируемые с помощью сигналов мозга. Команда исследователей из Чикагского университета и
Университета Джонса Хопкинса конструирует протез руки, через который можно было бы получать настоящие
тактильные ощущения от прикосновения к любым поверхностям и чувствовать их температуру. Интернет
сообщает, что проведена серия экспериментов, в которых ученые смогли добиться передачи электрических
сигналов от группы датчиков непосредственно в сенсорную область коры больших полушарий у макак-резусов.
Лабораторные животные смогли успешно интерпретировать эти сигналы как тактильные ощущения от
различных частей руки. Для этого импульсы направлялись к разным участкам сенсорной зоны. Хотя проблема
со скоростью передачи сенсорных импульсов в мозг пока еще существует (задержка слишком велика, чтобы
говорить о взаимодействии в реальном времени), но не за горами создание протеза с тактильной обратной
связью. Можно сказать, что моделирование деятельности органов чувств, отвечающих за порождение
довербальных чувственных образов, перешло из области фантастики в сферу инженерных разработок.
13
Каждая часть коры имеет много функций. Например, лобная доля отвечает за планирование и управление,
зрение и прямохождение, теменная – за ориентацию в пространстве и обмен информацией между мозгом и
остальной частью тела, височная – за восприятие, связь звуковых и зрительных образов (при ее повреждении –
афазии – не различается устная речь), затылочная – за зрение и речевую деятельность: повреждения правой
затылочной доли ведут к тому, что больной не может вызвать в памяти несловесные образы, т. е. означаемые;
при повреждениях левой затылочной доли теряется языковая память (означающие и формально-смысловые
целые). Обонянием ведает лимбическая система (гиппокамп). Способность ориентироваться в трехмерном
пространстве зависит также от теменной доли вблизи макушки. Повреждение извилины неокортекса в
10
11
правое полушарие, формируются в виде довербальных образов, а затем «уходят» в левое
полушарие и преобразуются в вербальные означаемые.
Элементарные образы означаемых дополняют друг друга, суммируются, обогащают
первоначальный образ и, в результате парафразов, метафор, терминов из других наук,
ассоциативных ссылок, аналогий и описаний, созданных левополушарными центрами
речевой деятельности, превращаются в сложные комплексы. Если довербальные образы не
координируют с левополушарными «формами», т. е. остаются неоформленными, они
функционируют как аморфный и неосознанный «сырой» материал для означаемых. Субъект
может связывать довербальные образы друг с другом. В таком случае говорят об
интуитивном (образном) мышлении и несловесном общении 14. При установлении связи с
левым полушарием и фиксации единиц левого полушария в роли соответствующих
означающих15, «подсознательные» образы превращаются в означаемые 16. Во время работы и
с неформированными образами, и с вербальными элементами правое и левое полушария
используют одни и те же операции (сравнение, отождествление, выявление различий,
дуализацию, сложение и т. п.). Процессы различаются не операциями, а материалом, к
которым они применяются. Эти же операции участвуют и в так называемом «логическом»
мышлении левого полушария.
Можно предположить, что через соединительный пучок нейронов означаемые
соединяются с речевым центром Брока, а затем – с отделом долговременной памяти, где
хранятся образы целых слов (эталоны с «привязанными» к ним означающими и
означаемыми). Если мозг находит означаемое, которое тождественно анализируемому, он
подбирает «подходящее» означающее и фиксирует двустороннюю сущность как уже
известную ему (например, слово из словарного запаса, который хранится в памяти). Если
означаемое оказывается не тождественным тем, которые известны речевому центру, мозг
строит для него новое означающее и получает новую двустороннюю сущность. Параллельно
этим процессам, в левом полушарии может осуществляться также спецификация
означаемого с точки зрения всех центров речи, – например, выяснение того, относится оно к
лексическим явлениям или грамматическим, синхронным или диахроническим, простым по
структуре или сложным, возникло самостоятельно или образовано от другого, употребляется
как прямое или переносное и т. д. 17
теменной части вызывает алексию (неспособность распознавать печатный текст). Согласованная деятельность
височной, теменной, лобной, а, возможно, и затылочной долей позволяет заниматься языками, письмом,
чтением, математикой.
14
Если исключить сферу абстрактного мышления (см. далее), можно представить правополушарное общение
двух субъектов без обращения к центрам речи. Язык, речь, речевая деятельность при такой коммуникации
оказываются излишними, – например, при передаче на расстояние довербальных образов, сформированных
органами чувств А, с помощью электромагнитных колебаний, создаваемых специальным устройством Б.
Реципиент С может быть оснащен устройством Д, преобразующим довербальные образы в вербальные. В этом
случае можно задействовать его органы речи для порождения текста, и он будет описывать чувства и мысли,
испытываемые субъектом А. Возможна и иная модель: трансформирование довербальных образов субъекта А в
другие невербальные образы (например, в звуковые колебания) и передача их на расстояние с последующим их
декодированием в слова (или без этого) у реципиента С. Принципиальным моментом во всех этих моделях
является специализация вспомогательных устройств в зависимости от характера сигнала (вербальные сигналы
должны трансформироваться в невербальные, и наоборот). С помощью таких моделей можно описать схемы
общения, например, дельфинов, пчел, муравьев, а также попытки дешифровки невербальных способов
коммуникации между людьми, а также людьми и животными или роботами (язык жестов, азбука для слепых,
расшифровка сновидений, знаков, экстрасенсорное общение, различные типы управления роботами).
15
Нейрофизиологи отмечают, что зона Брока распознает слово за 200 миллисекунд после того, как глаз видит
его. Через 450 миллисекунд артикулируется про себя впервые увиденное слово.
16
Элементарные образы (образы, создаваемые в результате фиксации одномоментных сигналов от органов
чувств) можно рассматривать как фигуры субстанции, из которой формируется план означаемых.
Субъективность их образования и отсутствие формальной процедуры для их экспликации, как показывают
лингвистические исследования, пока что делает нецелесообразным этот подход для изучения конкретных
языков. Зато в моделях искусственного интеллекта созданные на их основе эталоны могут пригодиться как
элементарные составляющие, из которых собираются означаемые и их комплексы.
11
12
Исследователи отмечают, что правое полушарие специализируется на «геометрическом
восприятии» мира. Поэтому оно отвечает за многие сложные физические упражнения,
требующие ориентации в четырехмерном пространственно-временном континууме. По
мнению ученых, алгебраическое уравнение – это типичная левополушарная конструкция, а
соответствующая ей геометрическая кривая, т. е. структура, образованная множеством
относящихся к ней точек, является продуктом правого полушария. Музыкальные
способности также связаны с правым полушарием (чтение нот, наоборот, является
прерогативой левого полушария). Например, больные с удаленной правой височной долей
коры головного мозга имеют значительно худшие музыкальные способности, особенно в
узнавании и вспоминании мелодии, хотя их способность читать ноты сохраняется. Есть
данные о том, что употребление марихуаны улучшает способности к музыке, танцу,
живописи, распознаванию образов и знаков и к несловесному общению. Но наркоманы с
трудом могут связно излагать свои мысли. Это можно объяснить подавлением деятельности
левого полушария и усилением деятельности правого полушария.
4. Перейдем к третьему, одному из наиболее важных законов языкознания –
фиксации языком двух пространственно-темпоральных континуумов (вне мозга и внутри
него) и ориентации всех вербальных единиц по отношению к ним как системе координат,
обусловливающей процесс мышления (Сова 1974: 66–72, Сова 2007: 194-198).
Исследуя явления, связанные с лингвистической теорией относительности, и
специфику грамматических категорий в языках различной структуры, лингвисты и
философы неоднократно указывали, что язык не просто фиксирует внешнее пространство,
он также противопоставляет его внутреннему пространству, пространству мозга. Язык – это
тот инструмент, который производит анализ объективно существующего пространства и
«расщепляет» его на два подпространства: локализованное вне говорящего субъекта и
внутри него. Оба подпространства являются объективными данностями, «ощущаемыми»
языком (нашими чувствами), но каждое из них обладает своей спецификой, обусловленной
свойствами локализованной в нем материи – субстанции мозга, в противовес иным видам
материи.
Язык четко фиксирует наличие двух разных континуумов. Так, в русском языке каждое
существительное обозначает реалию, обязательно где-то локализованную, – либо только во
внутреннем пространстве, либо во внутреннем и внешнем. Примерами существительных
17
Вот как описываются эти процессы в интернет-шпаргалке для сдачи экзамена по специальности «Модель
обработки речевых сигналов в слуховой системе человека»: «Обобщенную модель взаимодействия полушарий
мозга в восприятии речи, разработанную на основе метода дихотического тестирования, предлагает В. П.
Морозов и др. (1988). Предположительно в каждом полушарии мозга имеются два последовательных блока:
обработки сигналов и принятия решения. Левополушарный блок обработки выделяет сегменты сигнала,
связанные с лингвистическими единицами (фонемами, слогами), определяет их характеристики (спектральные
максимумы, шумовые участки, паузы) и осуществляет идентификацию сегментов. Правополушарный блок
обработки сопоставляет паттерн предъявляемого сигнала с хранящимися в памяти целостными эталонами,
используя при этом информацию об огибающей сигнала, соотношении между сегментами по длительности и
интенсивности, среднем спектре и др. Эталоны хранятся в словаре в сжатой форме. Словарь целостных
эталонов организован по ассоциативному типу, и поиск в нем осуществляется на основе вероятностного
прогнозирования. На базе полученных результатов блок принятия решения соответствующего полушария
формирует лингвистическое решение. Принципиальным является тот факт, что в процессе обработки речевых
стимулов возможен обмен информацией: 1) между аналогичными блоками обоих полушарий; 2) между
блоками обработки и принятия решения в каждом из полушарий. Такой тип взаимодействия обеспечивает
промежуточную оценку и открывает возможность коррекции. Кроме того, согласно этой модели, каждое
полушарие способно самостоятельно осуществлять распознавание сигнала, но для правого полушария имеются
ограничения, связанные с величиной объема словаря целостных эталонов. Эта модель взаимодействия
полушарий мозга в процессе восприятия речи предполагает параллельную обработку речевой информации на
основе разных принципов: левое полушарие осуществляет посегментный анализ речевого сигнала, правое
использует целостный принцип анализа на основе сравнения акустического образа сигнала с хранящимися в
памяти эталонами…».
12
13
первого типа можно назвать слова: бег, прыжок, категория, ковер-самолет, второго типа –
оранжерея, самолет, дворник, поле.
Подпространства (внутри мозга и снаружи его) объективно, вне нашей воли и веры,
существуют во времени. Какие-то реалии (например, субъективный опыт конкретного
человека, его мысли, эмоции) «живут» в одном подпространстве и «выплескиваются» во
второе, по пути превращаясь в слова и прочие продукты вербальной деятельности. Иные
реалии (дерево, океан) существуют во внешнем подпространстве. Чтобы «овладеть» ими,
человек создает их дубликаты – образы, которые «вводит» в свое сознание (внутреннее
время-пространство), и там их «обрабатывает».
Между двумя мирами: внутренним и внешним – существует принцип параллелизма
(то, что есть извне, представлено в сознании). Параллелизм нельзя назвать полным: есть
реалии, которые присутствуют или только в сознании, или только во внешнем
пространстве. Первые принято называть химерами, образами, не имеющими реальных
прототипов, выдумкой, вымыслом, фантазиями, художественными творениями,
вербальными конструктами. Например, это образы, выражаемые посредством слов
ковер-самолет, стоять, из, белизна и прочих слов, служащих для обозначения абстракций
качеств, свойств, отношений, действий. Вторые считают «вещами в себе», неизвестным,
неосязаемым, не весть чем. Их образы называют смутными, неясными, неоформленными.
Созданные воображением реалии часто переводятся во внешнее пространство – так
появились самолеты, корабли и прочие творения рук человеческих. Происходит и обратное:
человек фиксирует неведомое, строит его образ в сознании, соотносит с другими объектами
своего внутреннего пространства и на основании этого анализа выносит вердикт –
известное (уже имеется такой-то образ) или «езда в незнаемое». В этом случае начинается
обработка поступающих к органам чувств сигналов, создается новый образ.
Слова, предложения и прочие результаты речевой деятельности, оформленные
посредством звуковой или графической субстанции, – это реалии внешнего мира. С
помощью языка элементы внутреннего континуума (образы) переводятся во внешний мир и
становятся такими же его частицами, как все остальные реалии, окружающие человека.
Между словами во внешнем мире и их образами во внутреннем также устанавливается
параллелизм. О неполноте его применения говорит известный феномен произнесения
звуков, которые не «отягощены» образами, и наличие в сознании аморфных образов, не
оформленных вербально. Между словами и невербальными реалиями внешнего мира
существуют сложные отношения, возникающие на основании принципа параллелизма,
применяемого к каждой паре объектов: образ – слово, образ – невербальная реалия, слово –
невербальная реалия, а также к их образам. Эту иерархию обычно создает говорящий в
процессе вербальной деятельности. Например, кроме слова, он строит его образ во
внутренней речи. То же происходит с остальными языковыми элементами, которым
сопоставляются психические сущности различного порядка сложности.
Не менее важна для дифференциации языковых элементов и реакция вербального
мышления на время. Аналогично пространству, язык «расщепляет» время на внешнее и
внутреннее. Внешнее время протекает независимо от говорящего и задает, образно говоря,
срок жизни и существования реалий. Внутреннее время, или квази-время, – это время
осуществления внутримозговых процессов и, в частности, процессов языкового мышления.
Учет внешнего времени и регистрация его характеристик приводят к тому, что носитель
языка делит окружающие его реалии на живые и неживые, а «внутримозговые» – на те,
которые соотносятся с процессами, протекающими во внешнем времени, и те, которые
этим свойством не обладают. Последние существуют только во внутреннем времени,
времени процесса мышления или, как говорят, в сознании индивида.
Отличие «внешнего» пространственно-временнóго континуума от внутреннего можно
проиллюстрировать на таком примере. В процессе вербального отражения человек делит
все явления на два класса: узлы (объекты, предметы, вещи, аргументы) и связи (признаки,
характеристики, свойства, отношения, предикаты). В окружающей его действительности
13
14
такого деления нет: предметы существуют во времени и пространстве только с присущими
им признаками, а признаки – только будучи локализованными на определенных предметах.
В ситуации, описываемой посредством предложения Дерево зеленеет, нет двух
явлений, отделенных друг от друга во времени и пространстве, – предмета 'дерево' и
признака 'зеленеет'. Есть некое единое пространственно-временнóе целое. Фиксируя это
целое с помощью языка, субъект, в силу однонаправленности процесса говорения во
времени, сначала регистрирует обладателя признака, затем – признак (или наоборот). Тем
самым с помощью временноой оси процесса говорения он дробит на части то целое, которое
в ситуативном времени и пространстве выступает как единое и неделимое.
Специфичность такой регистрации ситуации становится явной, как только мы
вспоминаем о других способах, с помощью которых может описываться та же ситуация.
Например, трудно представить картину художника, на которой справа изображается 'нечто
зеленеющее', а слева – 'дерево, которое станет зеленеть'. Тем не менее, пространственное
упорядочение элементов этой картины полностью дублирует временноое упорядочение
элементов вербального образа ситуации, который строится посредством предложения
Дерево зеленеет.
Предмет и признак, отделенные друг от друга в вербальном образе, оказываются в
картине художника слитыми воедино. Один и тот же факт объективной действительности
(предмето-признак) может описываться в языке по-разному: то как предмет (бег), то как
признак (бегу). Полнота описания достигается за счет дополнения предмета признаком
(мой бег), а признака – предметом (я бегу). Эквивалентность результатов регистрируется в
языке посредством указания на трансформируемость двух языковых явлений друг в друга:
я бегу → мой бег, и наоборот. Язык выступает как средство отделения предмета от
признака, расчленения единого по своей сущности явления на два разнородных
компонента. Этот подход не обусловлен внешним миром, а вызывается только свойствами
аппарата его отражения (ср. приведенный выше пример вербальной и невербальной
фиксации одной и той же ситуации).
Не определяется объективной действительностью и то, какая часть препарируемого
явления трактуется языком как предмет, а какая – как признак. Чтобы увидеть это,
достаточно сравнить два словосочетания: я бегу и мой бег. В первом словосочетании бегу
выступает как признак «предмета» я. Интересующее нас явление объективной
действительности расчленяется на два компонента, и свойство «быть предметом»
приписывается первому компоненту (я), а свойство «быть признаком» – его соседу (бегу).
Во втором словосочетании то же явление разбивается на два компонента иначе: свойство
«быть предметом» связывается с компонентом (бег), а свойство «быть признаком» – со
словом мой.
В объективной действительности, фиксируемой посредством упомянутого выше
предложения Дерево зеленеет, предмет 'дерево' выступает как обладатель признаков, одним
из которых является 'зеленеет'. Но если мы рассмотрим другие предложения,
описывающие тот же фрагмент объективной действительности, что и предложение Дерево
зеленеет, то увидим, что предмет 'дерево', о котором идет речь в этом предложении,
обладает не одним признаком ('зеленеет'), а их совокупностью. В предложении Дерево
зеленеет фиксируется реализация в момент наблюдения только одного из свойств дерева.
Остальные «остаются за кадром». Свойство, потенциально присущее наблюдаемому
объекту, становится актуализированным во времени и пространстве наблюдателя.
По-видимому, в этом и состоит смысл предикации – соотнесения свойств объекта с
определенной точкой отсчета в темпорально-пространственной системе наблюдателя.
Все языки регистрируют отличие внешнего пространственно-временнóго континуума
от внутреннего. Чаще всего для этого используются классификации существительных по
семантическим типам. В индоевропейских языках такие классификации не
формализованы, т. е. существуют в неявном виде. Во многих африканских языках
14
15
(например, в банту) они присутствуют в явном виде: темпорально-пространственным
семантическим классам сопоставлены грамматические форманты, по которым
распознается значение классов. Каждое существительное несет на себе «метку класса»,
которая называется его показателем. Метки показателей классов также вводятся в слова,
которые связаны с данным существительным в предложении (например, в глаголы,
прилагательные, местоимения, числительные) и «согласуются» с ним. Все языковые
элементы
оказываются
вовлеченными
в
процесс
такого
отображения
пространственно-временнóго континуума. Это дает право говорить о системах
согласовательных классов как основе грамматического строя языков банту и других
африканских языков.
Пространственно-временные отношения, которые представлены в системах именных
классов
современных
языков,
являются
категориями
современного
темпорально-модального языкового строя. Этому языковому состоянию предшествовали
партитивно-поссессивная и пространственно-темпоральная фазы, из которых до нас дошли
партитивно-поссессивные и пространственно-темпоральные отношения. Современные
пространственно-темпоральные представления о мире наложились на более древние. Это
отразилось в именных классификациях. Наряду с новыми категориями, в них присутствуют
«отблески» старых18. Например, противопоставление целого и его частей, выявление
родственных и социальных связей, передача той части палитры древних пространственных
отношений, которая заменилась позднее темпоральными и модальными связями. Старые и
новые категории по-разному переплелись в согласовательных системах, поэтому каждая из
них имеет свой специфический облик.
Проиллюстрируем характер пространственно-временных отношений, которые
формализованы в банту, на материале согласовательной системы именных классов в языке
зулу (Сова 1987: 12-21, 308-339). Всего в зулу есть 14 классов имен существительных 19: 12 из
них являются парными (единственного и множественного чисел), а два – singularia tantum.
Как принято говорить, 1 – 2-ой – это классы людей; например, umuntu 'человек' – aбantu
'люди' (-ntu – корень, umu- – префикс ед. числа, aбa- – префикс мн. числа; префикс umuназывают показателем 1-го кл., aбa- – показателем 2-го кл.). В любое слово, связанное в
предложении с существительным, вводится формант, несущий «отпечаток» этого
существительного, сохраняющий память о нем. Этот формант называют, как и в других
языках банту, согласователем.
Например, если на языке зулу говорят 'человек спит', то в слово ukulala 'спать',
употребленное в соответствующей видовременной форме -lele, вводят префикс u- (ulele), а
если 'люди спят' – префикс бa- (бalele). Префикс u- является субъектным согласователем по
1-му кл. и напоминает о префиксе umu- слова umuntu, а префикс ба- – субъектным
согласователем по 2-му кл. и соотносится с префиксом aбa- слова aбantu. Какое бы слово ни
связывалось с существительным – местоимение, прилагательное, глагол, числительное,
существительное или наречие, – в него вводится согласователь, коррелирующий с тем
существительным, «слугой» которого оно является. Например: ununtu omdala ulele 'старый
человек спит' – aбantu aбadala бalele 'старые люди спят', umuntu omdala walapha 'старый
человек отсюда' – aбantu aбadala бalapha 'старые люди отсюда', umuntu wami 'мой человек'
– aбantu бami 'мои люди' и т. п.
Кроме класса людей, есть еще пять пар классов, которые, в соответствии с
общебантуской нумерацией Мейнхофа, называют классами деревьев (3–4-й), различных
явлений (5–6-й), вещей (7–8-й), животных (9–10-й), длинных предметов или пространств
(11–10-й), и два непарных класса – абстрактных сущностей (14-й) и инфинитивов (15-й).
Каждый класс имеет свой показатель и набор аллитеральных согласователей. Так,
18
Об эволюции означающих системы именных классов см.: (Сова 1989: 203–238).
Кроме того, в зулу существуют так называемые локативные классы (pa-, ku-, mu-). Они передают различные
пространственные значения. Эти классы воспринимаются современным языком как реликтовые. Они
практически не участвуют в согласовательной системе. Поэтому здесь на них мы не останавливаемся.
15
19
16
показателями 3–4-го классов являются префиксы umu- – imi- и их алломорфы, например:
umuthi 'дерево', ummbila 'маис' – imithi 'деревья', imimbila, или immbila, 'маисовые зерна';
5–6-го кл. – i(li)- – ama-, например: ilanga 'солнце', iБululwane 'Булулване' (название реки,
singularia tantum) – amalanga '«солнца»' (мн. ч.), amanzi 'вода', amazolo 'роса'' (pluralia tantum);
7–8-го кл. – isi- – izi-: isihlangu 'щит' – izihlangu 'щиты', isandо 'молоток' – izando 'молотки';
9–10-го кл. – i₦- – izi₦-, где ₦ означает гоморганный назальный согласный: imbuzi 'козёл' –
izimbuzi 'козлы', indaбushe 'рысь, каракал' – izindaбushe 'рыси, каракалы', inyoka 'змея' –
izinyoka 'змеи', inkuku 'домашняя птица' – izinkuku 'куры '; 11- – 10-го кл. – u(lu)- – izin-:
ulwandle 'море' – izilwandle 'моря' (мн. ч.), udonga 'стена' – izindonga 'стены' (мн. ч.); 14-го
кл. – uбu-: uбuntu 'человечность', uбuбele 'нежность' (ср. iбele 'грудь'), uбumnyama
'чернота'; 15-го кл. – uku-: ukudla 'еда', ukulala 'сон' и т. д.
Каждому показателю класса соответствует определенный согласователь, например,
субъектный согласователь в настоящем времени в зависимости от класса существительного,
выступающего в роли подлежащего при данном глаголе-сказуемом, приобретает следующие
формы: u, бa; u, i; li, a; si, zi; i, zi; lu, zi; бu; ku. Аналогичная парадигма форм существует у
атрибутивных, релятивных, прономинальных, энумеративных, посессивных и объектных
согласователей, присоединяемых соответственно к прилагательным, релятивам,
местоимениям, числительным, посессивам и глаголам, при которых существительные, чьи
объектные согласователи вводятся в сказуемые, выступают в роли прямых дополнений20.
Хотя каждый класс обычно называют по тем денотатам, которые в нем превалируют
(например, люди, в противовес животным или растениям), непосредственная связь с
объективной действительностью у именных классов отсутствует. Именные классы служат не
для фотографирования объективной действительности, а для ее отражения и являются
результатом классификации не реалий, а тех образов, с помощью которых реалии
осмысляются и поступают «в ощущение» членов языкового коллектива. Поэтому, с одной
стороны, в составе всех классов встречаются однотипные денотаты (например, люди) и, с
другой, в одном и том же классе представлены разнотипные денотаты (люди, животные,
вещи, растения, абстрактные понятия). Однако в каждом классе названы эти денотаты
однотипно, по-своему, единообразно для этого класса. Этот «взгляд» сближает между собой
образы разных денотатов, описываемых в одном и том же классе, и разъединяет образы
одного и того же денотата, соотносимые с различными классами.
Так, анализ существительных, относящихся в зулу к 1–2-му классам, и выявление того
общего, что присуще всем семантическим группам слов этих классов, показывает, что
функция показателей 1–2-го кл. состоит в изображении любых денотатов, как
одушевленных, так и неодушевленных, в виде людей, т. е. реалий, которые имеют духовный
мир и физическую субстанцию («душу и тело»), могут самостоятельно передвигаться и
развиваться в окружающем их времени – пространстве и вербализовать свои ощущения
(думать, говорить, пользоваться языковыми средствами) во внутреннем времени –
пространстве (времени – пространстве речевой деятельности, ассоциативного поля, мозга).
Этими свойствами, как считает зулус, могут обладать, кроме людей, «говорящие вещи» –
животные и другие персонифицируемые реалии в сказках.
Показатели 3–4-го классов фиксируют реалии в виде сменяющих друг друга
пространственных образов, видоизменяющихся форм, пространственных перемещений, в
основе которых лежит модификация их внутриструктурных связей (ср. с идеей оборотней в
русских сказках). Каждая регистрируемая в этом классе реалия обладает какой-либо
неотчуждаемой принадлежностью (плодом, внутренней частью, окраской и т. д.), изменения
в состоянии которой обусловливают статус всей особи. В этот класс попадают «дарители
жизни»; всевозможные растущие особи; реалии-хамелеоны; растения и животные,
меняющие пространственные формы в зависимости от сезонов, природных явлений, роста и
состояния; названия боевых отрядов и ландшафтов, меняющих свой облик в зависимости от
20
Подробное описание механизма образования и употребления формантов согласовательной системы языка зулу см. в
работе: (Doke 1931).
16
17
перестроения или под порывами ветра; режущие инструменты как средство разделения
предмета на части и изменения его внутриструктурных связей; реалии, подвергаемые таким
операциям; болезни и части тела как неотъемлемые принадлежности людей и животных;
названия людей – по характеристике их движений, перемещений, смене состояний и
обликов.
Те же реалии, если они регистрируются с помощью префиксов 5–6-го классов,
описываются языком иначе: как вместилища, имеющие что-либо внутри – душу, содержание,
свет, жар, запах, качества, признаки и свойства, которые могут излучаться в пространство
окружающей среды. Таковыми, по свидетельству языка зулу, могут быть солнце, вода,
дождь, цветы, книги, слова, реки, музыкальные инструменты, некоторые плоды, животные,
растения и насекомые – как источники болезней, неприятностей, состояний; люди как
представители каст, профессий, социальных, расовых или религиозных групп и источники
эмоциональных реакций или оценок.
Префиксы 7–8-го классов фиксируют денотаты как физические тела, лишенные
духовного мира, характера, содержания; пустые оболочки, не имеющие ничего внутри;
результаты, абстрагированные от процессов; неодушевленные, бездушные и бездуховные
твари; оторванные от реальной исторической перспективы реалии, имеющие «неполную
размерность» (например, только темпоральность без локализации в пространстве или только
внешнюю темпоральность без внутренней и т. п. «дефекты размерности»). Сюда попадает
большинство названий вещей, утвари, предметов домашнего обихода и прочих реалий, не
способных самостоятельно передвигаться, развиваться, иметь внутренний духовный мир;
названия людей, животных, растений и всяких существ, которые изображаются как
неодушевленные вещи, «недо»-реалии, неотъемлемые части каких-то других реалий.
Абстрактные понятия, сформированные в отвлечении от процесса и описывающие только
результаты какой-то деятельности, также относятся к этим классам. Так, сюда входят слова:
isayoyo 'новорожденный'; isalukazi 'старуха'; isidime 'идиот'; isiбili 'плоть, вещество,
материя'; isizulu 'язык зулу'; isambo 'катастрофа'; isikalo 'вес'; isikhathi 'время' (как
результат, – измеряемое секундами, минутами и т. п. единицами, являющееся неотъемлемой
принадлежностью человека).
Не менее яркой представляется мотивированность показателей 9–10-го классов: все
слова, принадлежащие к этим классам, проникнуты идеей темпоральности, временности
границ бытия. Если показатели 3–4-го кл. изображают реалии как меняющие
пространственные очертания, бегущие по волнам пространства, окружающего человека, то
показатели 9–10-го кл. представляют те же реалии несущимися в потоке времени и
переходящими из одной фазы развития в другую, постоянно эволюционирующими –
взрослеющими, дряхлеющими, приобретающими какие-то преходящие признаки, свойства,
отличия, должности. В этом классе больше всего названий растений и животных. Есть
названия болезней, имеющих точно фиксированное начало и конец. Встречаются названия
пространств с точками перегиба, начала и конца; контуров, «удобных» для отсчета времени,
а также названия людей (их образы как бы овевает ветер времени). Репрезентантом этих
значений выступает слово inkathi 'время как процесс, сезон, год, эпоха' (ср. с описанным
выше словом isikhathi 'время').
Показатели 11–10-го классов изображают реалии в виде застывших пространств.
Больше всего здесь спатиальных названий (udada 'поле', udadawe 'континент', ucengese
'плато', ubuku 'болото' и их «неотъемлемых принадлежностей» – udini 'край, граница,
поверхность'; udonga 'могила, русло, стена, обрыв, грань, склон, предел, степень, ранг,
класс'; uhloбo 'ген, раса'; uhlu 'цепь, ряд, шеренга, волна', и т. п.). Среди названий животных
и людей представлены номинации по пространственным признакам (например: uhabela
'высокий человек', ugalashane 'человек с тонкими ногами', uhazula 'человек или животное с
длинным телом'). Названий рыб, птиц и животных в 11-м кл. почти нет (здесь, в основном,
встречаются только те существительные, денотаты которых имеют панцирь, раковину и
другие «мертвые пространства»).
17
18
Существительные 15-го класса совпадают по основной форме с инфинитивами 21.
Панхронический характер инфинитива и однокоренного с ним существительного
общеизвестен. Можно подчеркнуть также их нелокализованность в пространстве,
окружающем человека (т. е. панспатиальный характер во внешнем пространстве), и
локализованность во внутреннем пространстве мозга, в силу чего они являются
опредмеченными
процессами
(как
и
остальные
реалии,
опредмечиваемые
22
существительными) .
И, наконец, показатели 14-го класса в зулу характеризуют реалии как признаки,
«застывшие» во времени и опредмеченные человеком в момент их фиксации, – в отличие от
инфинитивных существительных, не только локализованные в пространстве мозга, но и как
бы имеющие там строго фиксированную темпоральную координату. Кроме названий
признаков, в этот класс попадают некоторые названия растений, животных, птиц, насекомых,
предметов и людей, регистрируемых метонимически по какому-либо признаку. Здесь есть
также названия частей тела, кушаний, лекарств, болезней. Слова uбulili 'пол, род', uбuhlungu
'боль', uбomi 'молодняк пчёл', uбulanda 'загробная жизнь' также осмысляются в зулу как
сущности, названия которых относятся к 14-му кл.
Во всех языках банту дело обстоит так, как в зулу. Говорящие однотипно описывают
объективную действительность, выделяя пространственно-временные признаки реалий и
фиксируя их с помощью языковых средств, сконцентрированных в системах именных
классов. В стороне от систем именных классов остаются только союзы, идеофоны
(слова-корни, которые имеют иллюстративно-дескриптивный характер; например, в зулу: du
'идеофон полноты, законченности'; бuбa 'идеофон сдавливания, сжатия, спрессовывания';
бúlukundlu 'идеофон ползущего движения, ленивого перемещения, лежания'; klébu 'идеофон
красноты') и во многих языках предлоги. Остальные слова проникнуты идеей именных
классов и включены в систему согласования с существительными.
Хотя пространственно-временной принцип отражения объективной действительности
остается во всех языках банту одним и тем же, средства его выражения – формирования
классных систем – варьируют от языка к языку. Модификации идут в различных
направлениях. Языки различаются количеством классов, которые в них функционируют,
распределением существительных по классам, соотношением форм единственного и
множественного числа и, наконец, фонологическим обликом префиксов. Из 500 языков и
диалектов банту нет ни одного, система именных классов в котором повторяла бы систему
именных классов другого языка или диалекта. Тем не менее их однотипность не вызывает
сомнения.
В русском языке согласовательных классов нет. Наличие пространственно-временнóй
классификации в сознании говорящих (обычно ее называют семантической,
референционной, денотатной) проявляется в употреблении слов, а также в синтаксических
трансформациях, в которых они участвуют. Интуитивное владение такой классификацией
позволяет, например, говорящему правильно («с точки зрения русского языка») выбирать
предлоги при формировании предложных словосочетаний, находить подходящие эпитеты,
адекватно описывать ситуацию и понимать смысл предложений.
Референционная классификация существительных русского языка может быть
охарактеризована как система, состоящая из следующих восьми классов (Сова 2007: 215):
1.
Существительные, денотаты которых локализованы во внешнем пространстве,
живут и изменяются во внешнем времени, а также умеют мыслить и говорить. Они
О различиях существительных и инфинитивов в зулу см.: (Сова 1980).
В некоторых языках банту, например, в бииса, сукума, камба, гереро, гуха, диалектах тонга и мбунда, в один класс с
инфинитивами попадают названия уха, в других языках банту – названия руки и ноги (в диалектах конго, в ламба и нсенга и
др.). Кроме того, здесь встречаются существительные, являющиеся названиями рек, которые, как отметил Торренд (Torrend
1891: 103) являются рукавами (частями) или притоками других рек. В зулу есть два существительных: ukunene 'правая
сторона' и ukunxele 'левая сторона', которые употребляются только в составе адвербиальных и определительных
конструкций, фиксирующих направленность действий слушающего по отношению к говорящему.
21
22
18
19
«порождают» время и пространство процессов мышления и речевой деятельности. Это
названия людей и всевозможных реалий, которые изображаются как люди.
2. Существительные, денотаты которых локализованы, как и люди, во внешнем
пространственно-временном континууме, но, в отличие от них, не умеют мыслить и
говорить. Они не имеют внутреннего пространства – времени. Это – названия животных.
3. Существительные, денотаты которых локализованы во внешнем пространстве, но
не изменяются во внешнем времени и не умеют мыслить. Это «не говорящие вещи».
4. В противовес им, «говорящие вещи» (книги, радио, кино и прочие духовные
сущности, локализованные в мире вокруг человека в виде материальных объектов,
являющихся их носителями), хотя и не являются живыми (не имеют признаков внешней
темпоральности), существуют во внутреннем мире (имеют, аналогично людям, признаки
внутренней темпоральности).
Кроме этих четырех групп существительных, есть еще четыре. Они выделяются среди
существительных, которые не имеют денотатов, локализованных во внешнем пространстве.
Это названия признаков, процессов и их результатов.
5.
Признаки, названия которых составляют пятую группу существительных,
мыслятся как панхронические и панспатиальные сущности (слова ясность, синь, белизна,
кротость и т. п. не соотносятся ни с какими точками внешнего пространства и не
описываются языком как имеющие какую-либо темпоральность, например, длительность
или мгновенность). Денотаты этих слов имеют единственную координату – локализацию во
внутреннем пространстве. В остальных отношениях это научные или языковые фикции,
чистые абстракции, иррелевантные к пространству вне мозга и к времени процессов
мышления.
За вычетом субстантивированных признаков, остаются названия процессов и их
результатов.
6.
Названия процессов и их результатов, протекающих вне мозга субъекта и не
имеющих в нем аналогов. Например, существительные дождь, снег, радуга, буран и другие
названия явлений природы.
7.
Названия процессов и их результатов, происходящих в мозгу говорящего и не
имеющие аналогов вне его – существительные апория, категория, гипербола, аналогия,
формализация и т. д.
8.
Названия процессов и их результатов, происходящих параллельно в мозгу
говорящего и в окружающей действительности, – движение, горение, рождение, старение,
умирание, излучение и т. п.
Такая классификация русских существительных на восемь групп с дальнейшими
подклассами в зависимости от специфики каждой группы 23 дает возможность не только
объяснить сущность процессов, происходящих в мозгу носителя русского языка, но и
помогает построить модель одного из фрагментов речевой деятельности человека. С ее
помощью можно научить компьютер «мыслить», – например, анализировать текст, как это
делает человек, т. е. «понимать» мотивацию русскоязычных говорящих. Например, в
проведенном нами эксперименте (Сова 1987: 62–73; 2007: 199-231) указанная
классификация позволила компьютеру «осознавать», что словосочетание люди в движении
трансформируется в люди движутся, а люди в буране – в люди попали в буран, а не *люди
буранятся. Фраза картинки в книге преобразуется в фразу книга с картинками, а картины
в комнате – в картины внутри комнаты, а не комната с картинами, и т. д. В этой модели
23
Деление существительных на последние три группы обусловлено свойствами, которые язык регистрирует у
мыслящей и не мыслящей материи, и их корреляцией. При построении данной классификации из-за ее
неформализованности в языке трудно избежать непоследовательности (в одних случаях приходится учитывать
внутреннее время-пространство субъекта, в других – объекта). Зыбкость параметров классификации
объясняется узостью задачи (моделирование значений предлогов в русском языке) и ограниченностью
материала, привлеченного для ее решения. Переход от фрагментарного изучения языка к описанию всей его
системы поможет уточнить результаты. Классификация должна состоять не из восьми классов, учитывающих
четыре параметра, а из большего числа, поскольку в качестве ее оснований необходимо принять параметры,
пригодные для дифференциации «субъектных» и «объектных» времен.
19
20
распознаются также различия таких словосочетаний, как Ведро упало в ключ и Ключ упал в
ведро, долгое время казавшихся препятствием для передачи «смыслового» анализа
компьютеру (Сова 1970: 154-165).
Лингвистические примеры, описанные выше, приводят к следующим
предположениям относительно пространственно-временнóго описания вербальных
объектов и строения неокортекса. Образ означаемого как правополушарная психическая
сущность соотносится с невербальной реалией (ситуацией в окружающей человека
действительности). При его построении не могут не учитываться характеристики
«внешнего» (четырехмерного) пространственно-временного континуума, в котором
находится эта реалия. Кроме того, этот образ возникает в результате оценки образов тех
сигналов, которые поступают от органов чувств. Релевантной оказывается также
размерность «внутреннего» времени-пространства, в котором распространяются сигналы
от органов чувств. Поэтому описание означаемых и их образов следует ориентировать
относительно комплекса двух пространственно-временных континуумов («внутреннего» и
«внешнего»), каждый из которых имеет собственную размерность. С координатными
сетками этих континуумов должны соотноситься одномоментные образы, участвующие в
построении означаемых.
Перейдем к означающим. Как левополушарная психическая сущность, вербальные
образы располагаются во «внутреннем» времени-пространстве. Оно обладает
размерностью мозга и процессов речевой деятельности, которые в нем протекают. Образы
соотносятся с реалиями во «внешнем» мире, имеющими размерность продуктов речевой
деятельности в устной или письменной форме. В устной форме это линейная
последовательность, упорядоченная во времени 24, в письменной форме – изображение на
плоскости (текст). В отличие от четырехмерного «внешнего» пространственно-временного
континуума означаемых, «внешний» мир означающих – либо одномерный (устная речь,
существующая только во «внешнем» времени), либо двухмерный (письменная речь,
располагаемая в двухмерной плоскости «внешнего» пространства).
Благодаря фиксации этих особенностей можно адекватно описывать языковые
примеры, приведенные выше. Однако существует много фактов, для объяснения которых
понимания данного различия недостаточно. Наиболее важным из них является
противопоставление абсолютных и относительных времен, которое регистрируется
языками и описывается в грамматиках. В качестве примера употребления глагола в
абсолютном времени можно назвать будущее время в предложении: Я приду домой в семь
часов. С относительным временем мы сталкиваемся, например, в предложении: Я приду
домой, когда стемнеет. Когда мы говорили о «внешнем» (одномерном) времени, которое
следует учитывать при описании означаемых, различие в этих двух типах времен нами не
рассматривалось. Однако лингвисты последовательно фиксируют этот факт: для описания
абсолютных времен они обычно используют одну единственную прямую («внешнее
время»), а относительных времен – конструкцию, объединяющую «времена»: время одного
действия (приду), время второго действия (стемнеет) и время говорящего.
Каждое из времен, по представлению лингвистов, протекает в своем направлении.
Направления могут, в одних случаях, совпадать (тогда появляются абсолютные времена), в
других случаях – нет. Темпоральные оси как бы разбегаются веером от говорящего или
сходятся
к нему. Субъект
«ощущает»
эти направления
во «внешнем»
пространственно-временнóм континууме и регистрирует с помощью относительных
времен. Он сопоставляет отдельные точки на осях для контрольных событий друг с другом
и соотносит их со своим собственным временем. Получается многомерная конструкция
«внешнего» времени. Его размерность зависит от количества описываемых событий и
количества субъектов речевой деятельности. Так, в предложении Петя придет, когда
24
«Означающее, являясь по своей природе воспринимаемым на слух, развертывается только во времени и
характеризуется заимствованными у времени признаками: а) оно обладает протяженностью и б) эта
протяженность имеет одно измерение – это линия» (Соссюр 1977: 102).
20
21
стихнет ветер и прекратится дождь «внешнее» (для говорящего) время течет в четырех
направлениях: «Петином», «ветровом», «дождевом» и его собственном. Замена слова Петя
словосочетанием Петя и Маша, если говорящий описывает ситуацию с раздельной
деятельностью Пети и Маши, добавляет новое направление (пятое).
Вариабельность размерности подчеркивается в языках различными типами
грамматического числа (например, противопоставлением «обычного» множественного не
только единственному, двойственному, но и комитативному) и согласования временных
форм глагола. Абсолютные глагольные времена, с позиции «веерного» времени говорящего,
также оказываются относительными. Когда говорящий произносит: Я прилечу в семь
вечера по Москве (в десять по Гринвичу), он фактически отмечает три направления
времени: одна ось для него проходит через Москву, вторая – через нулевой меридиан и
третья – через него самого. К этим осям субъект может добавить «орбитальное время»
(вокруг Земли, Луны, Солнца или любого другого космического тела), «галактическое»,
«конструктивное» (созданное кем-то или им лично).
Порождение образов означаемых правым полушарием допускает все описанные
манипуляции с объектами «внешнего» мира, создаваемыми нашим сознанием. Означаемые
строятся как образы не четырехмерного внешнего пространственно-временного
континуума, а пространственно-временнóго комплекса, состоящего из трехмерного
пространства и многомерного времени. По-видимому, так оценивает окружающий человека
мир правое полушарие с помощью языка. Эта картина мира не совпадает с той, которой
обучают в школе. Язык выступает как мультипликатор (умножитель, сумматор)
размерности времени.
Для того, чтобы язык мог производить указанную операцию с означаемыми, в мозг
должен быть встроен механизм умножения (суммирования) времени. Он должен
превращать физическое четырехмерное время-пространство в конструктивный
пространственно-временной комплекс, состоящий из трехмерного пространства и
многомерного времени. Например, эффект многомерности времени может создаваться с
помощью параллельно регистрируемых одномоментных электрических импульсов,
исходящих из различных источников. Каждый из них обладает собственным временем,
зависящим от хода процесса, который им создается.
Как отмечалось выше, означаемые строятся из образов не только «внешнего» мира, но
и «внутреннего». Элементарные образы возникают в пространстве мозга на основании
сигналов от органов чувств. Они могут поступать одновременно из разных участков мозга.
Поэтому здесь мы имеем дело с тем же «веерным» временем, оси которого сходятся в
«точке» образа. Его размерность соответствует количеству «одиночных», парных и
«множественных» органов чувств, посылающих сигналы правому полушарию. Можно
сказать, что комплекс пространственно-временных координат для создания «внутреннего
мира» означаемых не отличается от комплекса для образования их «внешнего мира».
Поэтому координатная сетка системы, состоящей из трехмерного пространства и
многомерного «веерного» времени, может рассматриваться как сущностная характеристика
структуры правого полушария, обусловливающая деятельность по созданию означаемых.
В отличие от означаемых, для ориентации означающих во «внешнем» мире
необходимо иметь иную систему координат: двухмерную пространственную и одномерную
темпоральную, т. е. «внешнее» время-пространство означающих структурируется не так,
как время-пространство означаемых. Это принципиально различные континуумы: и
объекты, и операции с ними не похожи друг на друга, имеют собственную специфику 25.
Отличаются означающие от означаемых, как мы покажем далее, и «внутренним»
временем-пространством.
25
Возможно, отмеченное различие в пространственно-временной ориентации образов правого и левого
полушария коррелируют с упомянутой выше асимметрией самих полушарий.
21
22
5. Своим четвертым фундаментальным законом языкознание обязано также Ф. де
Соссюру – его триаде: речевая деятельность (langage), язык (langue) и речь (parole) (Соссюр
1977: 131) 26.
Зафиксировав язык и речь как особые феномены речевой деятельности и установив
их различия, Ф. де Соссюр показал, что каждый из элементов триады должен изучаться в
отдельности27. Поэтому их можно «поместить» в разные места: язык, как систему знаков, в
понимании Ф. де Соссюра28, – в левое полушарие, а речь – в речевой центр, органы речи и
«внешнее» время-пространство29. Речевая деятельность как совокупность процессов, в ходе
которых формируется язык30 и осуществляется речь, должна составлять самостоятельный
предмет исследования.
Посмотрим, что дает такой подход для моделирования интеллекта. Материал для
означаемых языковых знаков и процессы по их созданию мы поместили ранее в правое
полушарие. Для означаемых и означающих отвели место в левом полушарии. За
установление связей между довербальным материалом, из которого конструируются
означаемые и означающие, сделали ответственным мозолистое тело. «Готовые» вербальные
знаки, как и их компоненты, мы также локализовали в левом полушарии. Теперь
необходимо выяснить, каким образом эти планы могут быть реализованы конкретно, т. е.
как именно в речевых центрах можно разместить основные структурные компоненты
языка, понимаемого как система знаков. К таким компонентам обычно относят словарный
запас языка31, арсенал грамматических средств, набор всевозможных означающих, реестр
формальных фигур, из которых они могут быть собраны, список операций для работы с
вербальными элементами всех типов, с которыми имеют дело лингвисты (в том числе,
операций по их классификации и трансформации образов «внутреннего» мира в реалии
«внешнего»), а также инструкции по превращению образов в понятия и определения
понятий.
Можно предположить, что какая-то часть материала размещается в особом
пространственном образовании – памяти (это словарный запас и реестр формальных
фигур). Хранилище, являясь частью пространства мозга, должно иметь его
пространственно-временную четырехмерную структуру. Чтобы понять, как распоряжается
мозг с остальными компонентами, обратимся к оппозиции «синтагматика –
парадигматика», сформированной на основании соссюровского противопоставления
синтагматических и ассоциативных отношений32. Под синтагматикой языка будем понимать
26
Противопоставление языка, речи и речевой деятельности в различных комбинациях, как и другие дихотомии,
которые рассматриваются в данной статье, присутствует у многих лингвистов. Основные понятия, которые в
них определяются, «отражают существенные стороны объекта и с большим или меньшим успехом были в
разное время сформулированы и американским лингвистом Уитни, и русскими языковедами Бодуэном де
Куртенэ и Крушевским, и немецким лингвистом Марти… Но только Соссюру удалось представить
совокупность этих понятий как органическое целое» (Холодович 1977: 22).
27
«В пределах внутренней лингвистики, предметом которой является речевая деятельность, Соссюр выделил
два основных понятии, противопоставленных друг другу, – дихотомию языка (langue) и речи (parole). Так,
внутренняя лингвистика, естественно, распалась на две части: теорию языка и теорию речи» (Холодович
1977: 22).
28
«Язык… – это система знаков, в которой единственно существенным является соединение смысла и
акустического образа, причем оба эти компонента знака в равной мере психичны» (Соссюр 1977: 53).
29
«…язык одновременно и орудие и продукт речи» (там же: 57).
30
«…понятие языка не совпадает с понятием речевой деятельности вообще; язык – только определенная часть
– правда, важнейшая часть – речевой деятельности» (там же: 47).
31
Под языковыми элементами внутри мозга, как и раньше, мы понимаем психические сущности (например,
образы слов, образы звуков и т. д.), но для облегчения изложения слово «образ» не употребляется.
32
«С одной стороны, слова в речи, соединяясь друг с другом, вступают между собою в отношения, основанные
на линейном характере языка, который исключает возможность произнесения двух элементов одновременно…
Эти элементы выстраиваются один за другим в потоке речи. Такие сочетания, имеющие протяженность, можно
назвать синтагмами… С другой стороны, вне процесса речи слова, имеющие между собой что-либо общее,
ассоциируются в памяти так, что из них образуются группы, внутри которых обнаруживаются весьма
разнообразные отношения… эти отношения имеют совершенно иной характер, нежели те отношения, о
которых только что шла речь. Они не опираются на протяженность, локализуются в мозгу и принадлежат тому
22
23
совокупность явлений на темпоральной оси (то, что упорядочено во времени процесса
речевой деятельности), под парадигматикой – систему, которая этому требованию не
удовлетворяет, т. е. набор вербальных элементов, выстроенных во «вневременном»
пространстве, безотносительно к оси времени (например, на плоскости графических
результатов речевой деятельности).
Языковые элементы, следуя друг за другом в устной речи, образуют синтагматические
цепочки в соответствии с правилами, которыми пользуется говорящий. Предварительно
созданные образы этих элементов выступают в качестве эталонов, по которым органы речи
порождают их дубликаты во внешнем времени-пространстве. Для того чтобы превращать
эталоны с помощью органов речи в реалии внешнего мира, надо, чтобы совершался
процесс, обратный тому, который мы описали при создании означаемых из образов,
вызывающих импульсы от органов чувств. Означающие должны «разбираться» на
элементарные составляющие, которые воспроизводят деятельность порождающих их
органов речи (языка, губ, гортани, велюма), а затем «собираться» из движений органов речи
в виде звучащей субстанции внешнего мира.
Это предполагает «веерную сборку» целого из частей и его «разборку» на
составляющие внутри левого полушария, аналогично тому, как это описывалось для
правого полушария. Поэтому можно предположить, что в отношении «внутреннего»
времени левое полушарие не отличается от правого. В нем также действует многомерное
время, которое возникает как следствие параллельного поступления импульсов в
различные органы речи от означающего. На этом сходство заканчивается. Вогнутое
зеркало, собиравшее воедино образы элементарных означаемых в правом полушарии и
отражавшее их в центр Вернике, связывается в центре Брока с выпуклым зеркалом,
рассеивающим сложный образ означающего на элементарные образы, каждый из которых
ведет к «своему» органу речи. Есть и другие различия в действии полушарий. Они
начинаются при переходе к «внешнему» времени. «Веерное внутреннее» время левого
полушария, чтобы превратиться в цепочку звуков, должно трансформироваться в линейную
последовательность, для правого полушария такой необходимости нет, поскольку оно
продолжает сохранять (по мнению языка) свойство «веерности» и во «внешнем» мире.
Перейдем к пространству. Помещение в него арсенала грамматических средств и
набора всевозможных означающих представляется совершенно естественным. Обычно
лингвисты изображают парадигматику языка в виде двух наборов: списка лексем (корней) и
грамматических формантов. Списки лексем делят на группы, члены которых могут
связываться с одними и теми же формантами. Аналогично поступают с формантами. В
итоге образуется несколько совокупностей, элементы которых могут связываться друг с
другом в словоформы. Иначе говоря, получается несколько пучков, члены которых
вступают в связи. Эту модель можно перенести на левое полушарие и структурировать
одно из его подпространств аналогичным образом.
Кроме того, можно внести следующее дополнение. Словоформы, которые образуются
из корней и формантов на «парадигматической плоскости», можно связать с
соответствующими словами из отдела «память», соединяемыми, в свою очередь, с
означаемыми в центре Вернике и их образами в правом полушарии (через мозолистое
тело). В этом случае конструкция «парадигматической плоскости» включается в
трехмерное пространство мозга, в котором для нее может быть зарезервирован «первый
этаж».
Вслед за объединением формантов и корней в однотипные словоформы и их пучки на
«первом этаже», начинается работа мозга над «осмыслением» полученных групп. Каждой
группе дается какое-нибудь название (например, глаголы), которое обрабатывается далее в
хранящемуся в памяти у каждого индивида сокровищу, которое и есть язык. Эти отношения мы будем называть
ассоциативными отношениями» (Соссюр 1977: 155-156), – см. также др.-греч. syntagma 'вместе построенное,
составленное' и paradeigma 'пример, образец, модель').
23
24
виде знака: название рассматривается как означающее, ему сопоставляется некое
означаемое, и между ними устанавливается связь. Означаемое в этих процессах имеет
специфический характер. Лингвисты называют его значимостью (valeur). Такие означаемые
соотносятся не со значениями, которые обрабатываются правым полушарием, а с
системами «ценностей», определяющими роль одного элемента по отношению к другому и
его месту в данной системе.
Когда лингвист говорит о значимости части речи глагол, он имеет в виду не значение
(смысл, содержание, денотатный образ) слов, объединяемых этим термином, а ту роль,
которую данная часть речи играет по отношению к другим частям речи в системе. На деле,
это квази-означаемые. Однако язык «обрабатывает» образы, означаемыми которых они
являются, так же, как и образы слов с «настоящими» означаемыми 33. Для языка и те и
другие являются знаками. Чтобы дифференцировать квази-знаки (например, образ части
речи глагол) и обычные знаки (например, образ слова читаю), можно назвать первые
лингвистическими элементами, а вторые –
языковыми. В соответствии с этим
разграничением можно сказать, что на связи языковых знаков, которые объединяются в
пучки на «парадигматической плоскости», накладываются связи лингвистических знаков,
возникающие над ней. В итоге образуется объемная трехмерная структура.
Группировка языковых элементов не ограничивается их объединением в такие
парадигматические классы, как части речи. На «парадигматическом этаже» возникают и
другие сообщества. Например, классы словоформ с одинаковой инициалью (обычно
используются при составлении алфавитных словарей), или финалью (иллюстрацией
являются словари рифм), классы словоформ с каким-то однотипным значением
(«словоформы, обозначающие людей»), и т. д. Системы именных классов в африканских
языках и аналогичные им семантические системы, о которых шла речь выше, также
представлены в пространстве «первого этажа». Эти классы обрабатываются речевыми
центрами подобно языковым и лингвистическим элементам, упомянутым выше.
Язык занимается не только лингвистическими элементами, получаемыми в результате
классификации языковых образов на «парадигматическом этаже». Он создает второй и
третий этажи. Для образов каждого языкового и лингвистического элемента подбирается
понятие (конкретное или абстрактное) и его определение. Например, говорящий переходит
от конкретного образа слова стол, за которым он работает, к абстрактному образу стола и
строит «на втором этаже» понятие о нем34, а затем («на третьем этаже») – определение
этого понятия. Помимо «горизонтальных» иерархий, возникают «вертикальные». В их
плоскостях осуществляются различные операции с абстрактными образами, понятиями и
их определениями35. На «втором» и «третьем этажах» осуществляется формирование
концептуального аппарата каждой науки. Здесь же представлен ее арсенал (например,
термы, аксиоматика, способы вывода производных тезисов из исходных и процедуры
проверки их истинности). Это область абстрактного мышления. Она не существует без
языка и вне языка (ср. примечание 14).
Обычно логики и математики (см., например: (Поспелов 1989)) описывают способы
формализации материала, располагающегося на этих этажах. В моей работе
«Аналитическая лингвистика» описан механизм объединения отдельных лингвистических
33
Семиотике частей речи и членов предложения отведена глава в книге «Аналитическая лингвистика» (Сова
1970: 177-214).
34
«… левое полушарие… способно как бы оторвать признаки от конкретного объекта и приписать их
абстрактному объекту, обладающему этими признаками. Такие признаки можно назвать категориальными. С их
появлением связан и следующий шаг в развитии мышления – образование понятий. Понятия есть
совокупности категориальных признаков, определенным образом связанных между собой» (Поспелов 1989: 6).
35
Исследователи отмечают, что наиболее типичным для новой коры большого мозга взрослого человека
является расположение нервных клеток в виде шести слоев (пластинок). Старая и древняя кора,
расположенные на медиальной и нижней поверхностях полушарий большого мозга, в отличие от неокортекса,
имеют от одного до пяти слоев. По-видимому, описываемые нами «этажи» должны соотноситься с
определенными структурами мозга, но исследования нейрофизиологов в этом направлении нам не известны.
24
25
элементов (слово, предложение, формально-смысловая связь, часть речи, член
предложения, синтаксическая структура и др.) в систему «первого этажа» и превращения
ее во фрагмент концептуального аппарата языкознания (на более «высоких этажах»). Для
образования объектов верхних этажей используется принцип параллелизма (удвоения): то,
что существует на «первом» этаже, служит исходным объектом для построения понятия о
нем на «втором этаже» и его определения на третьем36.
Остановимся более подробно на функционировании этого механизма. Модель
формирования концептуального аппарата в «Аналитической лингвистике» начинается с
экстрагирования аксиом из различных грамматик и лингвистических исследований, затем
показывается, с помощью каких гипотез и операций эти аксиомы могут быть развернуты в
производные тезисы. Конструкция проверяется на истинность путем сопоставления с
языковыми фактами «первого этажа». В конце работы приводится тип синтаксического
анализа, который иллюстрирует применение описанной теории на практике. Читателю de
facto предлагается иллюстрация процедуры создания искусственного интеллекта
языковеда, специализирующего на описании синтаксических отношений и грамматических
категорий.
Область связей в качестве объекта исследования выбрана не случайно. Она позволяет
выявить общие характеристики семиотических процедур при работе с любыми
вербальными объектами (не только узлами, но и связями, не только в правом полушарии,
но и в левом). Кроме того, все, что относится к связям, категориям и отношениям, стоит в
центре современного языкознания. Как и в других науках, это точка роста, средоточие всех
противоречий и дилемм. Метод построения лингвистической теории назван
аналитическим, а сама теория – аналитической лингвистикой.
Аналитическая лингвистика – это теория языка, все элементы которой (морфема,
слово, предложение, синтаксическая связь и т. п.) представлены как динамические объекты
(energeia-элементы), полученные из элементарных ergon-единиц в результате процедур
анализа – синтеза. Каждая составная единица посредством процедуры дуализации
фиксируется как дуал, имеющий форму и значение, или знак (дуал, между сторонами
которого установлена связь).
Определения языковых единиц вводятся только через процедуры, посредством
которых они могут быть «разложены» на простейшие составляющие (анализ) и собраны из
них (синтез). Этот метод постулируется как универсальный (применяется не только к таким
языковым объектам, как слова и связи, но и к лингвистическим – определениям понятий о
них, теориям). Благодаря этому появляется возможность построить теорию языка
аналогично тому, как это делается в точных науках: из фиксированных аксиом путем
логического вывода могут быть созданы теоремы (лингвистические конструкты).
В качестве аксиом в работе принимаются тезисы В. фон Гумбольдта о динамическом
характере языка (Humboldt 1836), Ф. де Соссюра о представлении языковых элементов в
виде дуалов (знаков), имеющих форму и значение, и Л. Ельмслева о синтезе языковых
объектов из элементарных односторонних единиц – фигур. Тезисы Соссюра и Ельмслева о
дуалистическом характере языковых элементов применены не только к «узлам» (слову,
предложению и т. п.), но и распространены на всевозможные отношения, с которыми
имеют дело лингвисты (грамматические связи различных уровней, валентность,
транзитивность, синтаксические структуры, конфигурации и т. д.), а также на теории их
описания.
Работа по моделированию коллективной лингвистической интуиции может быть
охарактеризована так. Концептуальный аппарат любой науки отражается в
терминологических словарях. Термины в них систематизированы по чисто «внешнему»
признаку – алфавиту. Это упорядочение не отражает ни логики развития концептуального
36
О принципе параллелизма и мыслительных операциях левого полушария на его основе см.: (Сова 1970:
102-106). О принципе параллелизма см. также на с. 12-13 данной статьи.
25
26
аппарата, ни значимости каждого термина в системе, поскольку понятия при составлении
словаря рассматриваются не по отношению к процессу их развития и формирования в
науке, а как результат этого процесса, зафиксированный исследователем в момент создания
словаря. Совокупность терминов при таком подходе – статическая система,
абстрагированная от ее развития.
Понятийный аппарат можно рассматривать не только статически, но и динамически –
по отношению к тому процессу, в результате которого образуются понятия. Для этого при
фиксации концептов надо описать динамику их формирования и вскрыть движущие силы
эволюции. Например, выбрав в качестве объекта исследования понятие о синтаксической
структуре предложения, следует выявить его внутренние противоречия, отразившиеся в
различных определениях, и показать динамику их взаимодействия в процессе эволюции
данного концепта. Надо не только отметить двуединую сущность исследуемого объекта
(например, при соотнесении с дихотомией форма – содержание синтаксическая структура
выступает как формально-смысловое целое), но и установить, как именно осуществляется
процесс вычленения каждой из сторон концепта (формальной структуры предложения
отдельно от смысловой). В терминах пост-Соссюровской лингвистики это означает, что
идет речь об анализе означающего и означаемого синтаксической структуры предложения.
Затем можно перейти ко второму этапу – показать объединение и снятие
противоположностей как основу развития концепта в процессе его синтеза. На третьем
этапе сравниваются результаты предпринятого анализа – синтеза с исходными данными.
Задача состоит в выяснении, тождественна ли полученная синтаксическая структура тому
естественному языковому прототипу, с которого «снимался слепок» и к которому
применялась процедура анализа – синтеза. В случае тождества проведенные операции
могут быть зафиксированы как динамические характеристики исходного объекта
(полученный концепт синтаксическая структура предложения выступает как единство
формальной и смысловой структур, установленных посредством анализа – синтеза). Иначе
процедура анализа – синтеза начинается сначала, и так до достижения искомого тождества
обоих понятий.
После окончания первого цикла осуществляется переход ко второму: вскрывается
новое противоречие в концепте (анализирующая процедура), фиксируется его синтез из
составляющих и происходит сравнение конструкта с прототипом. Итогом второго цикла
является новое определение исходного концепта, обогащенное результатами этой
процедуры. После второго цикла реализуется переход к третьему, четвертому и, если
потребуется, к следующим, – до тех пор, пока все внутренние противоречия концепта,
вскрытые наукой на сегодняшний день, не будут исчерпаны.
Описанный процесс представляет собой движение по спирали, с помощью которого
моделируется развитие понятия в системе концептуального аппарата данной науки. Каждый
виток добавляет новое знание о концепте, соответствующее тому свойству, которое в нем
вскрывается. Например, для определения понятия о слове, существующего в современном
языкознании, приходится осуществить шесть витков (Сова 1970: 218–223): первый – на
основании
дихотомии
форма/содержание,
второй
–
узлы/связи,
третий
–
синтагматика/парадигматика, четвертый – потенция/реализация, пятый – язык/речь,
шестой – дискретный/не дискретный характер структуры языкового элемента.
Результатом
этих
построений
становятся
динамические
определения
лингвистических понятий. После этого возникает вопрос об их упорядочении в систему и о
фиксации внутреннего механизма, который определяет ее развитие и функционирование.
Его описание это и есть динамическая модель концептуального аппарата лингвистики.
Чтобы модель оказалась не только динамической, но и исторической, оппозиции,
определяющие эволюцию языкознания, надо выстроить в порядке их возникновения в
истории науки.
26
27
Если в таких построениях исходить из опыта одного ученого, получается
динамическая модель понятийного аппарата одного ученого. Если материалом
исследований является опыт всех лингвистов, – разрабатываемая система представляет
собой динамическую модель концептуального аппарата языкознания в целом. В последнем
случае можно говорить о моделировании коллективной лингвистической интуиции и об
открытии универсальной лингвистической теории как совокупности процедур, с помощью
которых исследуются языки, строятся их грамматики и создаются описания, соизмеряющие
явления разных языков в терминах одной и той же системы исследовательских приемов.
6. Перейдем к пятому фундаментальному37 закону языкознания – дихотомии
синхронии и диахронии и вытекающему из нее противопоставлению синхронической и
диахронической лингвистики. Эта дихотомия говорит о необходимости оценивать все
языковые явления по отношению к фактору времени: сменяют они друг друга в
человеческой истории или располагаются в одном и том же временнóм срезе.
Представленные в «Аналитической лингвистике» (Сова 1970) материалы и выводы,
используемые для построения модели искусственного интеллекта, относятся к области
синхронической лингвистики38. Посмотрим, что дает для решения задачи о моделировании
интеллекта обращение к диахронии языковых явлений. Описание диахронии языка
предполагает фиксацию его эволюции во времени, внешнем не только к говорящему, но и к
языковому коллективу в целом. Ученый как бы становится наблюдателем многомерных
пространственно-временных континуумов, однонаправленно движущихся во времени,
которое окружает эти конструкции.
Учитывая
рассмотренные
выше
дихотомии,
можно
изучать
развитие
формально-смысловой системы языка (знаков целиком) или эволюцию плана выражения
(системы означающих) и плана содержания (системы означаемых) в отдельности (Сова
1970: 237-242). Эволюция системы означаемых соотносится с развитием деятельности обоих
полушарий, а эволюция системы означающих и «целых» знаков – с развитием левого
полушария. Исследование африканских языков дает возможность сформулировать две
гипотезы о развитии левого и правого полушарий (Сова 1996, Сова 2012: 457–501).
Формирование артикуляционного аппарата (левое полушарие) можно описать в виде
процесса, «развертывающегося» из одной («нулевой») точки (путем конкретизации
аморфных синкретичных образов означающих). Изменения в правом полушарии (при
параллельных преобразованиях в левом полушарии) вызывают эволюцию «смыслов» путем
последовательной дуализации исходного аморфного (синкретичного) образа.
Представляя эволюцию языка в виде двух различных историй (как формирование
означаемых и как развитие означающих), можно показать, что образование тех и других идет
по линии десинкретизации, – смысловых образов в первом случае и звуковых образов – во
втором. При определенных условиях, существующих, например, в африканских языках,
возникает возможность описать вербальную деятельность и порождаемый ею язык в виде
системы, развивающейся из одного первоэлемента. Язык «раскручивается» не из
элементарных составляющих, которые не способны к дальнейшему делению (ср. с
Марровскими сал, бер, йон, рош), а, наоборот, из самых сложных (по степени обобщения)
единиц, наделенных потенцией к неограниченному членению, которая реализуется во
времени и пространстве вербальной деятельности. Модель развития вербального аппарата и
37
«Соссюр отчетливо представляет себе, что язык обладает знаковой природой и что существуют две основных
дихотомии: дихотомия языка и речи и дихотомия синхронии и диахронии» (Холодович 1977: 13).
38
Ф. де Соссюр к синхронии относил теорию ассоциаций и синтагм, т. е. грамматику. «Диахроническая
лингвистика изучает отношения не между сосуществующими элементами данного состояния языка, а между
последовательными, сменяющими друг друга во времени элементами» (Соссюр 1977: 173). Диахроническую
лингвистику он разделял на проспективную и ретроспективную.
27
28
языкового мышления39 в виде процесса, «развертывающегося» из одной («нулевой») точки,
выглядит так40.
В качестве исходной, или нулевой, точки модели можно принять момент выделения
речи из остальных физиологических актов в процессе коммуникативной деятельности.
Сфера взаимодействия людей, связанная с категорией позитива-негатива, до сих пор
отражает синкретизм речи и жеста, которые в ответах да и нет могут выступать как
равноправные означающие одного и того же акта волеизъявления со стороны
говорящего-слушающего. Этапу собственно речевых взаимодействий мог предшествовать
этап вербально-моторных движений, когда говорящий (одновременно и действующий) уже
отделял себя от остальных членов вербально-моторной совокупности в процессе
повседневной борьбы за существование, но еще не осознавал речь как средство
«обладания» миром и не выделял ее из других орудий преобразования мира. Этот этап
является довербальным, поэтому находится вне компетенции языкознания 41.
В это время наблюдался полный синкретизм образов, когда «я» говорящего не
противопоставлялось остальной среде. Процесс дискретизации сущего говорящим еще не
начался. Всё воспринималось как первояйцо, природа, ‘триединый бог’, тьма, хаос,
смешение всего сущего, всеобщая взвесь, единая материя, первородный океан и прочие
образы, отражающие континуумность (непрерывность, недискретность) исходного
элемента деривационного ряда и неприменимость к нему каких-либо противопоставлений
и дифференциальных признаков, развившихся в человеческом сознании впоследствии.
Об этом, в частности, говорят теофорные образы, подчеркивающие единство
протомира, из которого не вычленены отдельные особи, и указывающие на потенциальные
возможности развертывания исходной точки по кругу, спирали, циклам, древовидным
структурам для конструирования процесса дискретизации единого целого на
самостоятельные реалии. Чаще всего это образы клубящегося пчелиного роя, ткущего
паутину паука, разматывающегося клубка шерсти, вращающегося над огнем облачка
насекомых, разрастающегося корнями в землю, а ветвями в небо дерева и других реалий,
расширяющихся из единого крохотного центра и самим процессом роста как бы
набрасывающих свою сеть на окружающее пространство, чтобы «овладеть» им и целиком
заполнить.
Никакие части речевого аппарата в этот момент еще не функционировали, их просто
не существовало в пространстве черепной коробки. В какой-то момент возникло
простейшее «приспособление» для анализа и синтеза той информации, которая вводилась
извне во внутреннее пространство посредством органов чувств. «Приспособление» начало
работать, появился первый результат: обобщенный синкретичный образ42.
Механизм вербального сознания начал функционировать, по-видимому, в тот момент,
когда возник отдел «память», зафиксировавший первый образ: единство всего сущего. Над
этим исходным элементом была проделана первая мыслительная операция – отрицание его
неделимости. Второй операцией стала дуализация – деление исходного элемента на два.
Противопоставление полученных элементов закрепилось, например, посредством
оппозиции ротового и носового резонаторов: факты различных языков свидетельствуют,
39
Подробное описание представлено в моей монографии «У истоков языка и мышления. Генезис
африканских языков» (Сова 1996). См. также мою статью «Проблемы XXI века» (Сова 2004).
40
Является эта модель только функциональной или также структурной, автору неизвестно.
41
«... можно утверждать, что первая стадия развития языка соотносится с глобальными движениями всего
тела, когда все органы и движущиеся части тела находились в активном состоянии при назывании ситуации
как единого целого» (Stopa 1972: 27).
42
«В развитии языка представлены четыре стадии «фонетической» эволюции: 1) движения всего тела,
включая органы речи; 2) стереотипы, состоящие из жестов руками, пантомимы, мимикрии и различных
движений органов речи; 3)жесты руками + кликсы удовольствия + базисные звуки с некоторыми
мелодическими особенностями речи; 4) стереотипы из жестов руками + жестоподобные кликсы + базисные
звуки со стереотипами музыкальных параметров речи — тона, ударения, длительности, эпиглоттального
трения» (Stopa 1972: 28).
28
29
что для обозначения реалий, соотносимых с личностью говорящего, часто используются
назальные звуки, а для реалий, классифицируемых им как чуждая, непознанная и
недостижимая стихия, – ротовые.
Чтобы стать мысленным «обладателем» чужой реалии, достаточно набросить на нее
«назальную сеть», т. е. «включить» назальный резонатор и, назализовав прежнее название,
тем самым «объявить» о своей «власти» над реалией (связи с ней). Так была создана
граница между познанным и непознанным, введенным в обладание говорящего и чуждым
ему.
Путем активизации назального резонатора один из полученных после дуализации
элементов был соотнесен субъектом со своим «я». Второй явился «продолжением»
исходного элемента (с помощью ротового резонатора говорящий по-прежнему фиксировал
среду своего обитания: опять-таки единый мир, но теперь уже не «сам по себе», а по
отношению к мыслящему субъекту, который поместил свое название в его центре). Речевой
аппарат усложнялся. В действие вступило новое «приспособление». Создаваемый им
элемент «распался» на два: «формальный» и «смысловой». Первый представлял собой
звуковой образ, второй – «картинку» действительности. На следующем шаге образовалась
связь между двумя образами: звук стал формой (означающим) смысла (означаемого). Оба
образа были синкретичными, не делимыми на части, самыми обобщенными сущностями из
мира звуков и смыслов.
За этим актом дуализации последовал новый, и т. д. Можно сказать, что у истоков
речеобразования и языка стоит представление о единстве всего сущего как начале
деривационного процесса, имеющего вид цепочки элементарных актов дуализации, в ходе
которой от «большей» реалии рождаются «меньшие»: (недифференцированное
синкретичное сущее → («я» говорящего субъекта + (континуум, окружающий человека как
воздушно-водно-твердая среда его обитания))) и т. д. (при параллельном членении «я»
говорящего).
Этап, предшествовавший этим процессам, впоследствии был осмыслен как период,
когда не существовало еще названий ни неба, ни земли, ни космоса, ни человека (все эти
названия появились позднее)43. «Несуществование названий» приобрело смысл
«несуществования реалий», обозначенных данными названиями. В результате возникли
формулы «до сотворения неба, земли, человека» и т. п. «Вне времени и пространства»
(осознание этих реалий также пришло позднее), в еще чистом, почти совсем пустом
сознании говорящего витало некое «я» как инобытие (т. е. в противовес остальному миру) и
предтеча, демиург, творец всего, что потом появилось в языковом сознании и мышлении.
Процесс продолжался – развивались органы речи (возникали новые
«приспособления», они специализировались, формировался аппарат речи) и как следствие
этого шел процесс детализации, расщепления первичного образа, превращения его во все
более конкретные «картинки». Аморфный, со звуковой и смысловой точки зрения,
первоэлемент вступил в процесс деления: вместо одного появились два, из них – четыре, и
т. д., пока не образовались все слова и морфемы, из которых состоят современные языки44.
43
Ср. «Это – рассказ о том, как все было в состоянии неизвестности, все холодное, все в молчании; все
бездвижное, тихое; и пространство неба было пусто... Не было ни человека, ни животного, ни птиц, рыб,
крабов, деревьев, камней, пещер, ущелий, трав, не было лесов... Не было ничего, что могло бы двигаться... Не
было ничего, что существовало бы, что могло бы иметь существование... (‘Пополь-Вух’, Центральная
Америка). Сходная картина представлена в скандинавской, ведийской, шумерской, аккадской,
иудаистической, греческой, сибирских, полинезийских и многих других мифологиях» (Мифы народов мира
1992: 7).
44
«Развитие звуков из кликсов шло двумя путями: 1) либо кликсовые блоки как единое целое упрощались и
изменялись в кликсоподобные (эйективные, инъективные или дизъективные) фонемы, 2) либо кликсы
опускались и гуттуральная (соответственно назальная) часть кликсоблоков устанавливалась в начале слова,…
например: /1k2’a3 ‘рука’ (южнобушменск.) развивается в два корня t1’а3. и к2’а3, а те соответственно в ta (см.
a-ta в логба) и ka (см. ka в бамана, e-ka в мбунду и др.); исходное слово образовано с тремя
артикуляционными преградами, далее используется только две преграды и на современной ступени
29
30
Теофорные образы, описанные выше, позволяют предположить, что в качестве
аморфного первоэлемента выступает некое обобщенное представление, которое
впоследствии было интерпретировано как неформированный теофорный образ. Когда он
стал «готовым к распаду» (дуализации, «обработке» двумя полушариями мозга), мозг
интерпретировал его как понятие хаоса. Его бинаризация привела к понятиям света и
тьмы. На их основе образовалось противопоставление воздушно-водной субстанции и
твердей. Из противоречий, возникших внутри представления о твердях, сформировалось
определение твердей небесных в противовес твердям земным. Бинаризация понятия о
воздушно-водной субстанции результировалась отделением понятия о воде от понятия о
воздухе, и т. д., и т. п., – пока не были созданы все элементы нашего словаря.
Параллельно означаемым происходил процесс формирования означающих
(модификация артикуляционных навыков и развитие на их основе звуковых процессов). Из
синкретичного многофокусника, обозначавшего понятие хаоса, вычленялся вокалический
компонент в противовес консонантному, каждый из них разделился на два (гласные начали
противопоставляться по ряду и подъему, согласные – по месту и способу образования), и т.
д., – вплоть до существующего сейчас многообразия фонем. Основной тенденцией
развития был переход от многофокусной и монохромной артикуляции к однофокусной и
полихромной (многотембровой и политонной).
Подводя итоги этого этапа моделирования диахронии речевой деятельности, можно
сказать, что язык зародился в виде возгласов многофокусного образования, нерасчленимых
на отдельные звуки и не дифференцируемых в зависимости от положения органов речи или
характера дыхания. И смысл, и форма этих возгласов были максимально обобщенными, не
соотносимыми с современными понятиями. В основе дуализации образов, а затем и
понятий, лежала необходимость ориентироваться во времени и пространстве (вне человека
и внутри его мозга) (Сова 1987; Сова 1996; Сова 2008), реализованная посредством
двухполушарного строения мозга.
То, что описанная модель основывается на реальных фактах, подтверждают примеры
из
африканских
языков.
Например,
в
языках
банту
выделяются
три
семантико-грамматических поля – земли, солнца и воды, в центрах которых
реконструируются три корня, являющиеся дериватами от еще более древнего корня с
синкретичным значением стихии, не подвластной человеку. Этот протокорень представляет
собой
лабио-глоттально-язычный
многофокусник,
артикулировавшийся
при
одновременном взаимодействии языка, губ и глотки и реализовавшийся в зависимости от
целевой установки говорящего посредством лабио-глоттализованного дрожащего, плавного
или язычного консонанта. Каждый многофокусник отражал спецификацию исходного
элемента деривационного ряда в определенном отношении: в одном деривате развился
лабиоглоттальный компонент, во втором – язычный, затем произошел распад
лабиоглоттального на лабиальный и глоттальный, а язычного – на дрожащий и плавный, и
т. д., – вплоть до наших дней.
Можно предположить, что дифференциация артикуляции путем противопоставления
резонаторных (лабио-глоттализованных) движений не-резонаторным (язычным), выступая
как означающее десинкретизации значения (в ходе формирования представления о
воздушно-водной среде в противовес твердой) привела к распаду первообразного
многофокусника и образованию на его базе двух поликонсонантов менее сложной структуры
(при параллельном употреблении протоконсонанта со значением синкретичной стихии).
Один поликонсонант (в африканских языках он соотносился со значением воздушно-водной
субстанции) явился развитием резонаторных (лабиоглоттальных, а затем и назальных)
движений с постепенным затуханием язычного компонента, второй (его значение было
деривации (см. примеры из логба, бамана и мбунду – одна преграда)… Кликсовая звуковая система является
промежуточным состоянием между жестовыми, кликсовыми и голосовыми экспрессивными средствами
приматов и голосовыми системами современных языков» (Stopa 1972: 29).
30
31
связано с представлением о твердой среде) реализовал противоположную тенденцию:
усиливать язычную и ослаблять лабиоглоттальную артикуляцию.
На следующем этапе эволюции в сфере означаемых возникло противопоставление
«твердей земных» «твердям небесным». Это различение закрепилось посредством
артикуляции, вызвав дифференциацию латеральных и язычных движений на
дрожаще-латеральные и альвеолярно-дентальные. Дрожащие и латеральные согласные
стали выступать во многих языках банту как означающие «твердей небесных» (солнца,
луны, небес, звезд и т. п.), альвеолярные и дентальные – «твердей земных» (земли и
«принадлежащих» ей твердых тел).
Параллельно этому процессу шло образование семантико-грамматических полей
вокруг каждого корня. Например, реалии, которые говорящий выделял из остальных как
содержащие воду или обитающие в воде, он обозначал посредством «водного» корня,
реалии, излучавшие свет, – посредством «солнечного» корня, и т. д. Так возникли названия
многих животных, растений, явлений природы, предметов обихода и прочих реалий. Далее
появились дериваты этих дериватов и т. д., – вплоть до наших дней.
Процесс формирования лексики нашел отражение в мифах многих народов о
мироздании. Мифы донесли до нас не историю мироздания, а историю словообразования.
Посредством мифологем и теофорных образов говорящий фиксировал не только
последовательность формирования лексики, но и характер деривационных отношений
между исходным и производными корнями. Например, близнечные образы можно
рассматривать как отражение дуалистического характера процедуры дифференциации
корней. Образ мирового дерева соотносится с деривационным процессом в целом. Звукопись
при построении теофорных образов служит ключом для восстановления фонетических
обликов протокорней. Портретная характеристика богов и героев выступает как мнемоника
деривационных связей, и т. п.
Рассматривая мифы и легенды как летописи деривационных процессов и
интерпретируя мифологемы как отражение представлений первобытного человека о
формировании не реалий, а их названий, исследователь получает мощный инструмент для
воссоздания истории развития языкового сознания, экспликации генеалогических связей
между языками и восстановления облика той действительности, которая окружала
человека, ставшего на путь ее постепенной дискретизации и отразившего пройденные его
языковым сознанием рубежи посредством деривационной истории слов и легенд о
сотворении мира. За этим процессом легко угадывается библейская история о сотворении
мира45. Тот же сюжет представлен в легендах многих народов мира.
В мифах бамбара описывается, что после периода полного хаоса из первоначальной
материи появились стихии, живые существа и неодушевленные предметы. Их становлению
помогли космические взрывы, вибрации и творческое слово. Этому периоду
предшествовала эпоха накопления творческих сил, произведенных вибрацией в
первоначальной пустоте. От этой безмолвной субстанции по зову голоса, исходящего при
колебаниях, отделился ее звучащий двойник. Их союз породил влажную субстанцию и
привел к борьбе, результатом которой был космический взрыв, изливший плодородную
45
«1. Вначале сотворил Бог небо и землю. 2. Земля же была безвидна и пуста, и тьма над бездною; и дух
Божий носился над водою. 3. И сказал Бог: да будет свет. И стал свет. 4. ...и отделил Бог свет от тьмы. 5. И
назвал Бог свет днем, а тьму ночью. И был вечер, и было утро: день один... 7. И создал Бог твердь; и отделил
воду, которая под твердью, от воды, которая над твердью. И стало так. 8. И назвал Бог твердь небом... И был
вечер, и было утро: день вторый... 10. И назвал Бог сушу землею, а собрание вод назвал морями... 11. И сказал
Бог: да произрастит земля зелень... 13. ...день третий. 14. И сказал Бог: да будут светила на тверди небесной...
16. И создал Бог два светила великие: светило большее, для управления днем, светило меньшее, для
управления ночью, и звезды... 19. ...день четвертый. 21. И сотворил Бог рыб больших и всякую душу
животных пресмыкающихся, которых произвела вода, по роду их, и всякую птицу пернатую по роду ее...
23. ...день пятый. 24. И сказал Бог: да произведет земля душу живую по роду ее, скотов, и гадов, и зверей
земных по роду их... 26. И сказал Бог: сотворим человека по образу Нашему, по подобию Нашему... 31. И был
вечер, и было утро: день шестый» (Библия. Бытие. Гл. 1).
31
32
материю и знаки, предвещавшие зарождение предметов. Далее начался процесс сотворения
живых существ, растений и предметов – всего 22 витка спирали. На первом витке возник
властелин слова Фаро, одним из обликов которого была чудотворная вода, затем появились
божества воздуха и дыхания, далее – остальные духовные сущности с их материальными
воплощениями во Вселенной.
Верховное существо пантеона сенуфо Кулотиоло, имеющее чрезвычайно абстрактную
форму, буквально заполняет космос; оно присуще всем людям, животным и вещам; оно
определяет их материальное существование и придает ему смысл. Центральные группы
сенуфо, обитающие в районе Корхого и возглавляемые племенами тиембара, утверждают,
что в первый день Кулотиоло, вышедший из небытия благодаря своему божественному
слову, построил себе небесное жилище и зажег солнце, чтобы оно светило днем, а также
луну и звезды, чтобы они сияли ночью. На второй день Бог опустил вниз кусочек небесного
свода, сотворив таким образом Землю, и поднял на ней горы, и т. д. (до появления человека
и животных). Подобную роль в пантеоне бете играет Лаго. Он буквально заполняет всё
пространство. Все формы бытия не только исходят от него, но сами являются также Лаго.
Лаго появляется из небытия после возникновения главных сил Вселенной, породивших
искусство говорить. Далее следует процесс сотворения мира, о котором уже шла речь
выше.
Эти примеры подтверждают, что гипотеза о синкретизме и максимальной
обобщенности языкового первоэлемента (номината) в соответствии с принципом
параллелизма повторяет представления древних о генезисе денотата, т. е. о мироздании.
Библейская легенда о мироздании, демиургом которого было слово, является отражением
процессов словотворчества в голове мыслящего индивида, а не процессов создания мира во
внеязыковом пространственно-временнóм континууме. История возникновения слов стала
впоследствии интерпретироваться на основании принципа параллелизма как история
образования их денотатов46.
7. Параллельно образованию лексики в языках банту (означаемых и означающих слов)
происходил процесс формирования вербальных категорий. Образование категории
существительных в африканских языках можно представить как последовательную
бинаризацию исходного понятия – в виде дерева, каждый узел которого возникает в
результате деления предыдущего элемента путем соотнесения с очередной антиномией.
Первичным в этой иерархии (корнем дерева) является нерасчлененное общее (аморфное)
понятие. Затем происходит его поэтапная постепенная конкретизация.
Материалы различных языков показывают, что этот процесс управляется
последовательным введением в действие (формированием в сознании говорящего субъекта)
антиномий, которые определяют проведение вербальных операций. Это следующие
противопоставления: наличие связи – ее отсутствие, аффирмативность – негативность,
46
Историю развития своего сознания говорящие считали настолько важным фактом своей «биографии», что
постепенно придавали ей статус божественного откровения и вменяли в обязанность всем поколениям свято
ее хранить. Процесс мироздания Библия не случайно начинает формулой: «Вначале было Слово (Логос), и
слово было у Бога, и слово было Бог». Слово в устах человека, давшего себе имя, артикулировавшееся в виде
лабиоглоттального многофокусника, о котором в языках-потомках свидетельствуют рефлексы различных
лабиовелярных консонантов (ср. Бугуи у бете, Бог у славян, Яхве у израильтян и т. п.), стало демиургом
Вселенной, как этот процесс понимали древние, которые, в силу принципа параллелизма между названием и
вещью, мир слов отождествляли с миром реалий (это повсеместно отражено в табу, заклинаниях, обрядах и
пр.) и интерпретировали процесс образования слов как процесс создания реалий, названных этими словами.
«Физическому порождению очень близко порождение предметов путем их словесного называния, поскольку
последнее есть некая духовная эманация божества, а не творение из ничего (егип. Птах создает мир «языком
и сердцем»; ср. мотив возникновения вселенной по приказу, требованию: серия приказов в мифе маори
(Новая Зеландия), в результате которых совершаются основные космогонические акты, или миф индейцев
хайда, где подобные приказы отдает ворон)» (Мифы народов мира 1992: 8). Поэтому слову, животворящей
речи в большинстве религий отводится главная роль, а верховное божество в пантеонах народов Тропической
Африки, как отмечается в литературе, носит характер простого философского понятия, идеи в чистом виде,
плодотворного слова.
32
33
врéменная связь – постоянная, контакт – его отсутствие, тождество – различие, количество
– качество, обладаемое – обладатель, часть – целое, большое – маленькое, внутри –
снаружи, до – после, длительность – мгновенность, типы соотносимости по величине,
форме, взаимному расположению, точечность – направление, и т. д. 47 После возникновения
этих оппозиций в вербальном аппарате начинается «игра» со временем и пространством.
Происходит
последовательная
дифференциация
(бинаризация)
пространственно-темпоральных значений путем иерархизации пространственных и
темпоральных ориентиров по отношению к говорящему субъекту. Иерархизация
начинается с этапа деления пространственно-временнóго континуума на внешнее
время-пространство (по отношению к говорящему) и внутреннее время-пространство. В
этот период формируется партитивно-посессивный строй. Затем наступает этап
упорядочения пространственных характеристик объектов, окружающих человека
(пространственная стадия языкового мышления), далее следует темпоральная стадия, когда
языковое мышление сосредоточивается, в основном, на темпоральных характеристиках
наблюдаемых явлений («внешнем времени»). С современным состоянием вербального
мышления соотносится стадия языкового анализа – синтеза, которая характеризуется
интересом говорящих к «внутреннему времени – пространству», т. е. времени –
пространству мозга говорящего субъекта и процессов его речевой деятельности. Эта стадия
может быть названа модальной.
Перечисленные антиномии выступают как операторы, вызывающие бинаризацию
ветвей дерева в процессе спецификации первоэлемента. Каждый новый узел как бы
«впитывает» в себя характеристики, возникающие при манифестации очередной оппозиции.
«Цветочки» дерева – это сегодняшние лексико-грамматические категории (род, число,
падеж, наклонение, и т. д.), которые отражают результат деления исходного понятия.
Графически этот процесс можно изобразить как путь от корня к побегам. Чем больше этапов
«роста», тем богаче, многообразней грамматическая категория, тем больше
дифференциальных признаков в ней присутствует. И соответственно – тем она старше.
Противопоставление существительного и глагола относится к числу самых древних.
Материалы африканских языков показывают, что его история начинается с этапа появления
синкретичной категории номино-вербалов. Их осколками в языках банту 48 были идеофоны и
корни с префиксами uku-класса, которые могут функционировать одновременно и как
существительные, и как глаголы (инфинитивы). В недрах этой двуединой категории
начинается формирование партитивно-посессивных и количественно-качественных
отношений49.
Взаимодействие «первичных» антиномий между собой приводит к появлению новых
оппозиций: «часть – целое» и «посессор – принадлежность», с одной стороны, и
«качественно-количественная конкретность – неконкретность», с другой. Затем в рамках
количественной конкретности происходит формирование категории числа, а в сфере
качественной конкретности – категории определенности и неопределенности, лежащей у
истоков образования артиклей, демонстративов, различных показателей определенности –
неопределенности в языках банту. В зависимости от ранжирования по способам связи
между целым и его частями, посессором и его принадлежностями, выявляется
спецификация посессивных отношений, и выделяются четыре ранга обладателей: посессор
высшего ранга, среднего, низшего, не посессор. Детальные взаимосвязи устанавливаются
аналогично в сфере «часть – целое».
47
Взаимодействие перечисленных параметров в истории языков банту и их полный перечень содержится в
моих монографиях: (Сова 1987; 1996).
48
При формировании каждой категории сохраняются «осколки», позволяющие восстанавливать весь путь
пройденной ею бинаризации. Именно они оказываются особенно важными для составления эволюционного
«портрета» языкового элемента.
49
До них, как отмечалось выше, возникли категории, выявляемые посредством оппозиций «конкретное –
неконкретное», «мое – не мое», «снаружи – внутри», «дискретное – непрерывное» и др.
33
34
Упорядочение этих отношений и превращение их в систему признаков, отвечающих
за конкретизацию языковых значений, стали отправной точкой в противопоставлении
имени и глагола в африканских языках. Дальнейший процесс связан с субкатегоризацией
существительных и образованием таких специфических для существительных категорий,
как согласовательные классы, склонение, род, число, аугментативность, диминутивность и
др. Параллельно идет развитие глагольной подсистемы и субкатегорий глагола (от
аспектных и залоговых подсистем, как самых древних, к темпоральным, а затем к
модальным)50.
Например, посессорами высшего ранга в африканских языках признаются мужчины,
как обладатели неотчуждаемых и отчуждаемых принадлежностей (имущества); к
последним относятся «не-посессоры» (скот) и посессоры более низких рангов (женщины,
дети). Посессорами среднего ранга являются женщины, как обладатели неотчуждаемых
принадлежностей (частей тела, свойств) и имущества; таковым считаются посессоры
самого низкого ранга (дети) и не-посессоры (утварь). И, наконец, в качестве посессоров
самого низкого ранга выступают дети, слуги, чужеземцы, старухи и другие неполноценные,
в соответствии с первобытным мировоззрением, существа. Указанные характеристики
повсеместно выявляются при анализе систем именных классов.
Из этого противопоставления (вместе с делением на части и целые) и классификации
частей по типам (душа – тело; части, имеющие жизненную силу, – части, не обладающие
ею; движущиеся части – неподвижные) формируется арсенал именных категорий. Так, в
одних речевых коллективах возникает противопоставление живого неживому (с одной
стороны, «все посессоры и те не-посессоры, которые воспринимаются как целые с частями,
обладающими жизненной силой», с другой – «не-посессоры без жизненной силы»). Это –
посессивные отношения. Для ряда языков они оказываются краеугольными. В них
появляется оппозиция социально активных и социально пассивных предметов. В класс
социально активных попадают люди, животные, растения, персонифицируемые существа и
вещи, боги, силы природы (по-видимому, изначально также признаваемые богами). К
социально пассивным предметам была отнесена утварь, части растений (листья, плоды),
«части людей» (тела и занимаемые ими локации).
В других речевых коллективах первичным признаком оказалась партитивность (часть
– целое), а не посессивность (обладаемое – обладатель). Поэтому акцент был перенесен с
признака посессора («жизненная сила») на часть целого («душа»). Здесь появилось
противопоставление одушевленности и неодушевленности. В некоторых языках оно
закрепилось посредством дифференциации вопросительных местоимений (ср. nani 'кто' –
nini 'что' в суахили на фоне прото-банту *ni, давшему в зулу склоняемое по классам
вопросительное слово с синкретичным значением 'кто, что': ubani, 1-й кл., ед. ч., oбani,
1-й кл., мн. ч., umuni, 2-й кл., ед. ч., imini, 2-й кл., мн. ч., lini, 3-й кл., ед. ч. и т. д.).51
Абстрагирование совокупности посессоров всех рангов от не посессоров результировалось
противопоставлением людей и остальных предметов. Деление на посессоров трех рангов
стало источником возникновения грамматического рода (мужского, женского и среднего).
Затем в этот процесс стали вовлекаться не-посессоры. Посессивная классификация была
50
Ср. полученные результаты с эволюцией тех же категорий в индоевропейских языках: «Преобразование
глубинной структуры праиндоевропейского языка выразилось в переносе доминантной классификации из
сферы имени в сферу глагола, который начинает различаться по бинарному принципу транзитивности –
интранзитивности, становящемуся определяющим классификационным принципом, имплицирующим ряд
характеристик в поверхностной структуре языка. Содержательная оппозиция с класса имен переносится на
класс глаголов. Такой сдвиг в глубинной структуре языка с именной оппозиции на глагольную отражает,
по-видимому, процесс перехода с более конкретного именного противопоставления на более абстрактное
глагольное, с противопоставления конкретных денотатов на противопоставление типов действий и
деятельности» (Гамкрелидзе, Иванов 1984: 312).
51
Противопоставление одушевленности – неодушевленности и социальной активности – социальной
пассивности, как полагал Д. А. Ольдерогге, проявилось также в оппозиции классов людей и классов вещей
(ср. muntu 'человек' – kintu 'вещь' в суахили).
34
35
переосмыслена как половая. При этом распределение по родам существительных, не
имеющих пола, оказалось немотивированным.
В зулу и других языках банту этого нет. О формировании грамматической категории
рода судить сложно. Однако, учитывая типологию развития посессивности, можно
предположить, что отнесение к женскому роду неодушевленных предметов связано с их
прежней принадлежностью посессорам женского ранга, или сходством по форме с этими
посессорами, или функционированием в особом «женском языке» (наличие таких
диалектов характеризует многие африканские этносы). Аналогичное толкование можно
представить и для «бесполых» слов мужского или среднего рода.
В дальнейшем классификация по родам стала опираться только на грамматические
признаки, которые сформировались у существительных каждого конкретного языка
по-своему и привели к появлению свойственных только им грамматических категорий
(рода в одном случае, именного класса – в другом, склонения – в третьем, и т. д.).
Субкатегоризацию посессоров сопровождала аналогичная эволюция отношений «часть –
целое». Взаимодействие этих процессов привело к возникновению различных типов
иерархизации существительных, которые зафиксированы в языках банту и позволяют
говорить о наличии в каждом из них специфической системы грамматических категорий
(именной класс, грамматический род, число, определенность – неопределенность,
аугментативность – диминутивность и др.)52.
Эти наблюдения позволяют разделить историю языков банту (Сова 1987: 309–339) на
три периода: 1) партитивно-посессивный строй 53, 2) пространственный; 3) темпоральный.
В настоящее время формируется новый способ отражения действительности –
темпорально-модальный. Предыстория образования категории существительных во всех
языках банту относится к первому периоду. Дивергенции на различные языки тогда еще,
по-видимому, не было. То, что наличествовало в языке-предке, впоследствии перешло в
дочерние языки и оказалось тем общим, что объединило их в одну семью. В сфере имени
существительного это – система именных классов.
Языки банту, а вместе с ними и системы именных классов, не оставались неизменными
со времени посессивно-партитивного строя. В жизнь вступали новые признаки эпохи
пространственных, темпоральных и модальных отношений. На их базе создавались
характеристики, которые специфицировали в том или ином направлении значение каждого
класса и всей системы имен существительных в целом. Слово приобретало новый подтекст,
в каждом языке свой, но одной из его «частей» неизменно оставалось общее значение,
которое возникло в «исходную» эпоху (при партитивно-посессивном строе) и сохранилось у
всех членов данной семьи.
52
Эти результаты можно опять-таки сравнить со следующим тезисом Гамкрелидзе-Иванова: «К именам
активного класса относятся именные образования, обозначающие людей, животных, деревья, растения, то
есть имена, денотаты которых характеризуются наличием у них жизненной активности, в противовес именам
инактивного класса, денотаты которых являются объектами, лишенными жизненного цикла... Поэтому имена,
обозначающие деревья в индоевропейском, относятся к активному именному классу, тогда как плоды этих
деревьев мыслятся как инактивные объекты, соотносимые с инактивным именным классом... К... именам,
относимым к активному классу, принадлежат названия подвижных или наделенных способностью к активной
деятельности частей человеческого тела: рука, нога, глаз, зуб и другие, а также названия
персонифицированных, активно мыслимых явлений природы и абстрактных понятий: ветер, гроза, молния,
осень, вода, река; рок, судьба, доля, благо и др. ... К активному классу относятся также названия светил и
космических тел (солнце, месяц, звезды)» (Гамкрелидзе, Иванов 1984: 274).
53
Так, в языке зулу с партитивно-посессивным периодом соотносятся следующие явления. Все
существительные в зулу отражают деление слов на те, которые являются обозначением посессоров, и те,
которые служат для номинации целого и его частей. Посессоры распределяются на два типа: владеющие
отчуждаемыми (часто «себе подобными») принадлежностями и неотчуждаемыми, а «части»
классифицируются в зависимости от того, каким способом они отделяются от целого. В других языках банту
дело обстоит так же. Эти характеристики лежат в основе системы именных классов: во всех языках банту
наличествует дифференциация восьми классов реалий, обозначаемых посредством префиксов.
35
36
В итоге появился комплекс характеристик, которые конкретизировали по-своему
значение существительных в каждом языке. Возникли системы согласовательных классов,
индивидуальные в деталях (см. верхние ветви дерева), но внутренне сходные (благодаря
посессивно-партитивному «корню» дерева). Рост дерева и удаление побегов от корня
привели к тому, что в современных языках стало острее всего ощущаться «более близкое к
нам» значение (пространственно-темпоральное и модальное в современных
существительных, а не партитивно-посессивное). Свидетельством уменьшения роли
пространственных значений и увеличения веса темпорально-модальных является, в
частности, тенденция языков банту использовать старые локативные связи для выражения
новых – темпоральных – значений.
Чем дальше от нас значение, тем менее четко оно воспринимается. Поэтому
партитивно-посессивный подтекст грамматических категорий выявляется значительно
труднее, чем темпорально-модальный или пространственный. Особенно это заметно при
сравнительном анализе имени и глагола. Хотя обе категории, по-видимому, возникли на
основании
внутреннего
противостояния
номино-вербалов
в
эпоху
партитивно-посессивного строя, «обзаводиться» грамматическими категориями, прежде
всего, стало имя, – этому благоприятствовали дифференциальные признаки самой эпохи
партитивно-пространственных отношений.
Глагол как грамматическая категория долгое время продолжал оставаться мало
активным. Развитию его категорий не способствовали оппозиции пространственного строя.
В эту эпоху глагол, скорее всего, можно определить с помощью отрицательного признака:
«то, что не имя». Затем наступила новая эпоха – темпоральных отношений, эра глаголов.
Все основные глагольные категории (развернутая система времен в языках банту)
сформировались именно в этот период. От «пространственного прошлого» остались
немногочисленные «аспектные» оппозиции, связанные с фиксацией различных
направлений движения в пространстве глагольного действия и его квантованием (при
понимании действия как «отрезка или места»), а от посессивно-партитивного –
противопоставления в системе глагола, положившие начало отделению посессора от
обладаемого и сказавшиеся на появлении прототипов современных залогов и
субъектно-объектных отношений (см. субъектный и объектный согласователи в сказуемом).
С течением времени на них наслоились более новые (сначала пространственные, а
затем темпорально-модальные) значения. Появились оппозиции, определяющие аспектные
и залоговые подсистемы в том виде, как они существуют сейчас. Тем не менее, их
понимание невозможно без вскрытия таких посессивно-пространственных характеристик,
как протяженность действия, типы его квантования, ориентация относительно деятеля и
реципиента. Описание посессора отдельно от обладаемого, сопровождаемое
пространственными
и
темпоральными
характеристиками,
положило
начало
противопоставлению субъекта и объекта.
На смену древним пришли новые категории – модальные. Возникла система
наклонений в глагольном спряжении, сформировались понятия темы и ремы, модуса и
диктума, появились новые части речи (модальные глаголы как специальный класс слов,
модальные слова как особая «категория состояния») и грамматические средства. Например,
при образовании сослагательного наклонения и будущих времен в зулу самостоятельные
слова стали грамматическими формантами. Новый период, как и предыдущий, является
эпохой бурного развития грамматических средств, фиксирующих характеристики действий
и состояний. В центре внимания оказались процессы. Время и пространство начало
рассматриваться как их свойства (признаки, характеристики).
Существительное тоже не законсервировалось, не застыло в прежнем виде. Система
согласовательных
классов,
наиболее
активно
формировавшаяся
в
эпоху
партитивно-посессивного строя, со временем стала «распадаться». Обогащенные
темпоральными параметрами, именные классы расслоились на подклассы с различным
36
37
темпоральным смыслом. Группы со схожей семантикой, первоначально входившие в
различные классы, объединились. Приоритетная роль пространственно-партитивных
оппозиций исчезла. Ей на смену пришли модальные и темпоральные признаки.
Семантическая мотивация именных классов стала многоплановой. Выделение
исходных противопоставлений затруднилось. Наиболее прозрачными оказались
формальные признаки категорий, функционирующих в языке. Типология семантических
явлений начала все больше превращаться в характерологию отдельных слов и их
небольших групп. Все, что носитель языка фиксировал с помощью существительных, было
наделено признаком предметности. Понятие «предмет» (или представление о предмете) у
говорящих оказалось эквивалентом «того, что может быть названо с помощью
существительного».
А. А. Потебня полагал, что существительное древнее глагола. В соответствии с
описанными предположениями об эволюции языков банту, обе категории имеют один и тот
же возраст, однако комплекс именных категорий сформировался прежде глагольных, что
создает впечатление разницы в возрасте обеих категорий. Это впечатление усиливается тем,
что расцвет существительных происходил в партитивно-пространственный период, а
глаголов – в более позднее время54.
Завершая обзор эволюции грамматических категорий, можно остановиться также на
развитии грамматического строя в целом. Речевой механизм порождает язык, который
проходит через все указанные стадии развития (от партитивно-посессивной через
пространственную и темпоральную к модальной) 55. Это подтверждается материалами
различных языков. Например, названные периоды в истории языков банту соотносятся с
определенными фазами развития грамматического строя и использования грамматической
техники (агглютинации, синтеза, фузии и т. п.). Материалы почти 500 современных языков
и диалектов банту показывают, что эти языки преобразовались из изолирующих в
агглютинативно-флективные. В соответствии с этим изменились и элементы
грамматического строя. В частности, служебные слова, употреблявшиеся в первый из
указанных периодов для фиксации взаимосвязей между знаменательными словами, во
второй период стали функционировать как локативные предлоги, а затем, утратив остатки
самостоятельности, превратились в темпорально-локативные префиксы существительных
(так называемые показатели локативных классов).
Согласовательные классы в языках банту также являются инновацией, возникшей в
процессе преобразования изолирующего строя в агглютинативно-флективный. У истоков
системы именных классов лежат структуры двух типов: просодические циркумфиксы,
которые сформировались на базе циркумфлексных назальных, фарингальных и других
резонаторных тонов и со временем развились в префиксы и постфиксы существительных, и
синтаксические композиции из акцентируемых знаменательных слов-корней и не
акцентируемых служебных моносиллабем, превратившихся в префиксы существительных.
Это – структуры, типичные для изолирующего строя. Из структур первого типа развилась
подсистема предметных классов согласовательной системы, к структурам второго типа
восходят локативные классы.
Преобразование изолирующего строя в агглютинативно-флективный сопровождалось
становлением нового мировоззрения: переходом от спатиального способа отражения
объективной действительности к темпорально-спатиальному. Реликты старого,
пространственного мировоззрения лучше всего сохранила самая сложная и поэтому
наиболее инерционная языковая подсистема – видовременные формы глагола. Категория
54
Более подробно см.: Сова 2006: 421–430.
Этап прабанту можно соотнести с моментом перехода от партитивно-посессивной к пространственной
стадии, т. е. с партитивно-пространственным этапом развития языка. Прабанту, в свою очередь, является
развитием языка, существовавшего до него, т. е. языка, входившего в более широкую общность африканских
языков, которые на этапе партитивно-поссессивного строя образовывали языковую семью, членом которой
был прабанту.
37
55
38
имени, более гомогенная, оказалась и более мобильной: пространственную таксономию,
для
которой
использовались
служебные
слова
и
интонация,
сменила
пространственно-временнáя. Эта классификация сформировалась в системы именных
классов и стала доминантой грамматического строя. Синтаксические средства,
использовавшиеся для построения синтагм, начали служить словообразованию. Технику
синтеза сменили фузия и агглютинация.
Распространение пространственно-временнóй таксономии на все явления,
окружающие человека, вовлекло в сферу влияния новой категории словá, связываемые с
существительными. Средством связи оказались постфиксы существительных, которые, в
силу специфики выделения интонационных групп, из сателлитов существительных
превратились в сателлиты слов, сопровождающих существительные, и стали
согласователями. Образовалась единая система грамматических средств, определяющая
языковой облик: синтагматику и парадигматику, план содержания и выражения, лексику и
грамматику, категории и конкретные языковые элементы. Произошла смена эпох в
осмыслении человеком окружающей действительности. Следы этого процесса
зарегистрировали все языковые формы.
Параллельно развитию языкового сознания шли модификация артикуляционных
навыков и формирование означающих. Чем древнее техника образования слова из более
простых составляющих, тем сильнее их взаимопроникновение и тем труднее вычленяются
части из целого. Наиболее сильны в современных языках банту связи в финалях корней
(интонационно, семантически, морфологически). Поэтому технику оформления финалей
корней56 можно рассматривать как соответствующую наиболее древнему языковому
состоянию. Эта техника является реализацией правосторонней тенденции удлинения слова
и накопления информации. Можно выделить следующие приемы правосторонней техники:
словосложение, редупликация, суффиксация, регистрово-тембровое варьирование
финального гласного (в частности, переогласовка и назализация корневой финали,
превращающаяся при суффиксации во внутреннюю флексию). Эти приемы восходят к
технике соположения – последовательного удлинения исходного элемента путем
добавления к нему нового.
Самые древние лексические пласты образованы этим путем. Так, в зулу редупликация
наиболее отчетливо представлена в идеофонах и терминах родства. Результатом
применения техники соположения является большинство местоименных и глагольных
корней (практически это все многосложные глаголы, поскольку глаголы с финальными
-pha, -ma, -tha, -па, -la, -ka, -sa, -za, -ba являются дериватами от идеофонов, имен или
глаголов). Почти все основы многосложных существительных образованы в результате
словосложения, редупликации или суффиксации. Вариация финального гласного
повсеместно служит означающим категории аффирмативности – негативности. Кроме того,
она представлена в большинстве синкретичных корней, соотносимых с именами и
глаголами. Особо важную роль она играет в функционировании односложных корней.
Вместе с редупликацией, суффиксацией и регистрово-тембровыми характеристиками она
участвует в образовании наиболее древних залогово-аспектных форм глагола (контактива,
статива, дисперсива, сокращенного перфекта и т. п.) и наиболее реликтовых категорий
существительного (диминутива, аугментатива, женского рода и т. п.).
Становление пространственного мировоззрения знаменовалось тем, что говорящий
начал мысленно очерчивать границы вербализуемой реалии. Любой объект стал
фиксироваться как занимающий определенное место в пространстве. Затем этот подход
был перенесен на слова – заместители объектов в вербальном пространстве. Осознание
слов в качестве пространственных образований, имеющих границы в вербальном
пространстве, революционизировало артикуляцию: она стала строиться на чередовании
56
В одних случаях финали корней и слов совпадают, в других нет, поскольку к ним добавились постфиксы. Наиболее
древние постфиксы слились с корнями и не вычленяются из основ в синхронном плане, а экстрагируются только при
сравнении с однокоренными словами.
38
39
ритмических единиц (импульсов вдоха – выдоха, имплозии – эксплозии, пауз – звуков),
имеющих значение пограничных сигналов. Границы слов превратились в слепки с
мысленных контуров, проводимых говорящим вокруг номинируемой реалии. В силу
линейности способа регистрации продуктов речевой деятельности, контуры, окружающие
реалии, стали циркумфиксами вокруг номинатов реалий. У слов появились ограничители
слева и справа.
Циркумфиксная «право-левосторонняя» техника стала доминантой в способах
образования означающих. Любая языковая структура начала оформляться с помощью этой
техники. Циркумфикс превратился в символ цельнооформленности и законченности
языковой единицы – каждая языковая единица, которой присваивались эти признаки,
оформлялась с помощью циркумфиксов. Этот переход произошел постепенно и, подобно
прежним преобразованиям, незаметно для говорящих. Такой эффект оказался возможным
благодаря интонации. Все началось
с усиления тенденции использовать
тонально-тембровую вариативность корневых финалей в качестве доминирующего способа
словообразования. Чем больше расширялась сфера применения данного способа, тем
сложнее становился характер обертонов и тем тоньше – дифференциация регистровых
параметров.
В
результате
использования
тембровых
и
регистровых
возможностей
артикуляционного аппарата речь делалась все красочнее, а тональные контуры слов сложнее.
Ведущим стал циркумфлексный характер построения тонем и их последовательностей.
Темброво-регистровый рисунок оказался не менее важным признаком слова, чем его
фонемный состав. Из факультативного резонатор превратился в обязательный фактор
артикуляции. Значимость приобрел не только факт его включения – выключения, но и тип
резонаторной полости. Артикуляция согласных стала играть роль «реле», замыкающего цепь
темброво-регистрового механизма: необходимым сопроводителем артикуляции назальных
согласных оказался назальный обертон, заднеязычных, велярных и глоттальных –
фарингалъный, билабиальных – лабиальный и т. д.
Включение резонатора не ограничивалось пределами одного слога и могло
распространяться влево и вправо. Поэтому во время активного состояния резонатора
фиксация границ слóва превращалась в установление момента и длительности включения
резонатора (например, первое слово произносилось назальным тоном, второе нет, благодаря
этому начало и конец назализации воспринимались как граничные сигналы, фиксирующие
инициаль и финаль слова, и метки его цельнооформленности). Такая же роль появилась и у
скользящих
нисходяще-восходящих
и
восходяще-нисходящих
тонем.
Аппарат
циркумфлексной техники, примеры которой сохранили все современные языки, занял
главенствующее положение в сфере производства означающих. Регистровые особенности
этой техники наиболее четко прослеживаются на материале групп Е, F, G и Н по М. Гасри
(M. Guthrie 1967-1971), роль резонаторов подробнее всего освещается при характеристике
юго-западных банту.
Ритмизация речи и циркумфлексные тона явились теми средствами, которые привели к
конституированию слова как основной единицы языка – интонационного и семантического
целого, имеющего границы слева и справа. Тональная структура слова стала своеобразным
магнитом, притягивающим к корню слева и справа служебные силлабемы. В образовавшихся
структурах центральным оставался корневой слог, – на него падало так называемое
этимологическое ударение, он определял характер раствора гласных при артикуляции
соседних слогов, место образования согласных, регистрово-тембровый рисунок,
длительность и интенсивность звучания, имплозии – эксплозии и всех остальных процессов,
происходивших в слове. Тенденция к ритмическому чередованию вдоха – выдоха, эксплозии
– имплозии, ударных – неударных слогов результировалась силлабемным равновесием: слева
и справа от корневого слога появилось одинаковое количество языковых единиц –
циркумфиксная рамка. Ее элементы впоследствии превратились в префикс и суффикс.
39
40
Моносиллабемы, минуя этап двусложности, развились в трехсложные слова,
образующие наиболее обширный лексический пласт современных языков и
воспринимаемые в них как первообразные основы. Кроме моносиллабем, в эту эпоху
функционировали также двусложные корни, которые образовались из моносиллабем в
результате редупликации, словосложения и постфиксации в период развития
правосторонних тенденций удлинения слова. Поначалу они были сложными образованиями,
и корень вычленялся в них и интонационно и семантически. Ритмомелодические
особенности артикуляции, отмеченные выше, способствовали объединению корня с
постфиксом и образованию монолита. Так возникли двусложные основы, часть которых,
благодаря фузионным процессам на стыке корней и постфиксов во время вариации корневых
финалей, стала восприниматься как первообразные корни (ср., например, в зулу: inkomo –
inkunzi – inkomazi с исходной корневой моносиллабемой kho – khu).
В этих корнях ударение также падало на первый слог, выделяя его как исходный и
наиболее значимый. Перед его произнесением делался вдох, поэтому во время его
образования артикуляционные органы обладали наибольшим напряжением. По мере
продвижения к финали это напряжение ослабевало. Возникали явления, отмечаемые во всех
языках банту: редукция финальных гласных, падение высоты тона, стертость артикуляции и
т. д. Естественным завершением артикуляционных движений была пауза, служившая
пограничным сигналом и препятствовавшая удлинению слова вправо. В отличие от этого,
слева от корня непосредственно перед его произнесением наблюдался интонационный пик –
аккумуляция энергии вдоха, сопровождаемая серией противоположно направленных
артикуляционных движений смыкания и размыкания. Этот интонационный «вихрь» был
средой, в которой стали развиваться процессы удлинения слова влево. У двусложных корней
и основ появились сателлиты слева, впоследствии превратившиеся в префиксы и
проклитики. В одних случаях это были «сгустки» интонационной энергии, «осевшей» на
корневой инициали (например, материализация назального или фарингального обертона), в
других – служебные моносиллабемы. В итоге каждое слово превращалось в структуру,
имеющую ядро, симметрично окаймляемое формативами.
Циркумфиксная рамка стала доминирующим способом оформления существительных.
Появились повторы циркумфиксных структур по методу вложения внутреннего
циркумфикса во внешний. Наиболее заметен «матрешечный» характер структуры
существительного в кете L21 по М. Гасри, где происходит круговое построение не только
морфем в составе основы, но и фонем, из которых создаются морфемы: слой гласных
окружает слой согласных, затем снова следует «вокалическая прокладка» и т. д. Хотя
циркумфиксная тенденция словообразования практически угасла, и сращения морфем в
составе основ скрывают ее от наблюдателя, обращение к диалектным и речевым вариантам
позволяют ее реконструировать во всех языках. Больше всего следов циркумфиксных
структур сохранилось в основах существительных, заканчивающихся на назальный и
начинающихся назальными композитами, в которых на синхронном уровне назальный
компонент не отделим от корневого, хотя и возник в результате назализации (особенно
богаты такими композитами языки Конго). Ту же природу имеют и композиты, в которых
активизация назального резонатора привела не к назализации инициали, а к ее
спирантизации или озвончению (например, в сукума, сото-тсвана, шона и т. д.). В зулу
циркумфиксная техника применяется при образовании локативной формы существительных;
предлогов, в состав которых входят префиксы, коррелирующие с постфиксами,
определительной формы и многих из подсистем глагольной парадигмы.
С развитием темпоральных взглядов все большую роль стали приобретать проблемы
компрессии и предсказания информации. Интерес говорящих переместился с
пространственных признаков реалий (с предметов, существительных, результатов) на
темпоральные (действия, глаголы, процессы), с вербализуемых объектов на их оценку, с
темы на рему. В соответствии с этим стала возрастать в слове роль темпорально-модальных
формантов. Усилилась важность грамматического значения слова и ослабела доминация
40
41
корня (лексемы) над остальными формативами. Появились слова, все лексическое значение
которых сводится к грамматическому (см. дефективные глаголы в зулу и других языках).
Показателями времени стали оформляться не только глаголы, но и имена, возникла новая
грамматическая категория – копулятив. Темпорально-модальная информация превратилась в
фактор, определяющий не только конструирование словоформы, но и лексический отбор.
Первостепенную важность приобрела целевая установка. В соответствии с общей
тенденцией нового мировоззрения первое по важности стало сообщаться первым по
времени, т. е. перед корнем. В действие вступила левосторонняя тенденция удлинения слова,
которая стала постепенно вытеснять все прежние приемы. Так состоялся переход от
правосторонней техники к левосторонней через посредство циркумфиксной
(двусторонней)57.
Наиболее распространенным приемом новой техники была префиксация. Перед
корнем стали употребляться не только префиксы, но также пре-префиксы и композиты
морфем. Словосложение и связь слов путем соположения изменили направление. Например,
в зулу идеофоны стали предваряться служебными глаголами, и эти композиты уподобились
составным глагольным формам (ср. с правосторонней тенденцией образования глаголов от
идеофонов с помощью суффиксации, происходившего ранее). Возникла пятичленная
система глагольных времен, ее означающее сформировалось также в результате
словосложения основного глагола с вспомогательным (справа налево) и префиксации.
Тенденция удлинять глагольный корень влево результировалась вовлечением в зону действия
основы служебных силлабем, которые превратились затем в субъектные и объектные
согласователи.58 С существительными и наречиями начали срастаться предлоги, союзы и
служебные частицы. «Горячей точкой» фономорфологических модификаций в слове стал
морфемный шов в предынициали корня. Здесь происходил «разлом» тонального контура,
ассонанс – диссонанс тонем и фонем, сращение морфем, словообразование, возникновение
гласных и согласных, изменение их качества, количества и тембра, назализация,
фарингализация, лабиализация и т. д.
Усиление левосторонних тенденций привело к тому, что все служебные
моносиллабемы, в том числе постфиксы и энклитики, не вошедшие в интонационную
структуру предшествующих слов из-за опосредованности контактов с корнем, стали
восприниматься как проклитики соседей справа. Моносиллабемы, функционировавшие в
роли постфиксов существительных во втором циркумфиксном слое и испытывавшие
меньшее притяжение ядра, чем его непосредственные соседи, начали выходить из-под
влияния ядра и употребляться самостоятельно, а затем, притягиваемые справа более
мощными, чем они, знаменательными словами, превращаться в сателлиты последних.
Интонационная суверенность служебных слов (ударность и имплозивно-эксплозивная
отделимость) из абсолютной превратилась в относительную.
Рядом с могущественными монолитами, в которые переформировывались основы
57
Ср. с сегодняшней доминацией левого полушария над правым и гипотезой о том, что первоначально главным
было правое полушарие, затем оба полушария стали равноправными и только в последнее время произошла
доминация левого полушария. Возможно, отмеченный выше переход от правосторонних тенденций
оформления языковых структур к левосторонним является подтверждением этой гипотезы.
58
Косвенным подтверждением того, что в зулу субъектные и объектные согласователи являются более поздним
образованием, чем, например, демонстративы, возникновение которых соотносится со становлением
пространственного строя, служат следующие факты. Независимо от того, с каким именным префиксом
устанавливается корреляция в сфере локативных формантов (-pha, -ku или -mu), субъектные и объектные
согласователи имеют одну и ту же форму – ku, так как согласование осуществляется по смыслу и поэтому
использует единственный «живой» пространственный формант, выступающий в роли универсального
показателя локативных отношений. Иной является картина образования указательных местоимений: форма
lapha коррелирует с формантом -pha, а также -ku, если последний имеет пространственное значение; в
темпоральном употреблении -ku соотносится с демонстративом lokhu. Аналогично в сутос: между показателями
16-го, 18-го кл. и соответствующими им указательными местоимениями наблюдается полный параллелизм (fa –
fa, mo – mo). Форма субъектного и объектного согласователя по всем трем классам (go) тождественна
показателю 17-го кл. (go). В венда и тсонга демонстративы образуются от префиксов 16-го кл., а приглагольные
согласователи – от формантов 17-го.
41
42
знаменательных слов, образовавшиеся из корней и суффиксов, служебные моносиллабемы
становились все менее независимыми и все сильнее попадали под влияние соседей справа.
Так возникли согласователи как префиксы слов, зависящих от существительного и
предваряющих сведения об атрибутах существительного (количественных, качественных,
пространственно-темпоральных и модальных) информацией о том, кому они
принадлежат59. Языки банту приобрели агглютинативно-флективный характер,
регистрируемый в наши дни.
Из этих наблюдений видно, что развитие языка – это метафора для описания эволюции
языкового мышления и артикуляционных навыков, фиксируемой посредством результатов
речевой деятельности60. Звуковые соответствия в родственных языках являются отражением
в синхронии многообразия путей развития одной и той же артикуляционной прото-базы 61.
Анализ артикуляционных сходств и различий в современных языках является средством
выявления параметров, характеризующих прото-базу и этапы ее развития. Так, исследование
разнообразных типов назальных и фарингальных рефлексов в инициалях существительных
современных языков банту и сопоставление многофокусников, функционирующих в
африканских языках, показывает, что современному состоянию языка с «поверхностной»
артикуляцией предшествовала фаза более глубокой артикуляции, характеризующейся
назальным и фарингальным обертонами, которые возникли на основании активизации
назально-фарингального резонатора.
Описанная артикуляция, в свою очередь, восходит, как отмечалось выше, к
лабиогортанному способу образования звуков в виде многофокусников. Распад исходных
многофокусников на отдельные компоненты (только лабиальные, или велярные, или
лабиовелярные, или ретрофлексные, или лабиовелярные с дополнительной дентальной
артикуляцией и т. п.) составляет основу звуковых соответствий в современных языках банту
и является ключом для установления родства между всеми негрскими языками
(нигеро-кордофанскими, шари-нильскими и койсанскими, по классификации Гринберга). С
этой позиции появляется возможность объяснить особенности фонетических систем
современных африканских языков и специфику развития их звукового строя (например,
дифференциацию лабиальных, расширение дентального и сужение велярного аспекта
фонем, взаимозаменяемость ретрофлексных, латеральных и денто-альвеолярных, наличие
гоморганных композит и т. д.).
Приведенные выше иллюстрации показывают, что при рассмотрении языка как
орудия и продукта речевой деятельности мыслящего индивида 62 появляется возможность
представления развития существующих языков из протоядра, а мышления – «от нуля». Тем
самым дается положительный ответ на вопрос, могла ли речевая деятельность постепенно
развиться «из ничего» у субъекта, располагавшего «нашими» органами речи. Этот ответ
59
Во многих языках даже после введения письменности префиксы согласовательной системы долгое время
продолжали фиксироваться отдельно от основ. На их отделимость не раз обращали внимание исследователи.
Например, интонационную самостоятельность этих формантов в нано, молува и калобар постоянно
фиксировал в начале XIX в. Л. Мадьяр.
60
«Язык не деятельность (fonction) говорящего. Язык – это готовый продукт, пассивно регистрируемый
говорящим; он никогда не предполагает преднамеренности и сознательно в нем проводится лишь
классифицирующая деятельность» (Соссюр 1977: 52).
61
О реконструкции формантов системы согласовательных классов в прабанту см.: (Сова 1989: 203–238).
62
При моделировании вербальной деятельности выясняется, что речевой аппарат и результаты моделирования
могут быть описаны в виде порождающей формальной системы. Исходными элементами этой системы
являются «аксиомы» (лексический фонд, развитие которого из протоэлемента с помощью операции дуализации
было представлено выше; он, видимо, составляет содержимое одного из отделов памяти). В качестве второго
компонента выступают «операции» (см. перечисленные выше антиномии, позволяющие создавать вербальные
категории в виде цепочек команд по их построению). Третьей составляющей системы являются «теоремы»
(производные единицы, полученные из «аксиом» с помощью «операций»). Совокупность теорем, вероятно,
представляет собой «систему мировоззрения» говорящего индивида. «Фабрика означаемых и означающих»,
как и механизм вербального мышления в целом, возможно, также представляет собой формально-логическую
систему, т. е. ее функции могут быть переданы автомату (искусственному интеллекту).
42
43
рождает новый вопрос: являются ли «наши» органы речи результатом эволюции или на
всем протяжении истории человечества они были одними и теми же63.
Попытка найти решение снова приводит к исходной задаче, и т. д., – пока мы не
сталкиваемся с тайной «первотолчка» и его демиурга. Формируемые таким образом
проблемы отодвигают искомое начало дальше вглубь истории. Ответа на вопрос о том, как
появилась именно наша языковая цивилизация, они не дают64.
8. Оценивая языковые факты, описанные в предыдущем разделе, мы можем дополнить
высказанные ранее соображения о моделировании разных «этажей» левого полушария
следующими предположениями. На «первом этаже» левого полушария вербальные единицы
развиваются путем постепенного бинарного деления обобщенных элементов на все более
простые. Это царство анализа. «На втором этаже» происходит иной процесс: конкретные
элементы, усложняясь и обогащаясь новыми свойствами, становятся все более
обобщенными
(абстрактными).
Это
область
синтеза.
По-видимому,
при
партитивно-поссесивном строе не существовало понятий пространства и времени,
абстрагированных от объектов. Понятие пространства («на втором этаже») появилось в
результате обобщения таких конкретных противопоставлений, как далеко – близко, сверху –
снизу, снаружи – внутри, справа – слева и т. п. Их обобщение привело к понятию
трехмерного пространства.
63
Каким было языковое сознание человека в более раннюю эпоху, археологи ответа дать не могут. У них нет и
доказательств того, что существовавшие ранее X тысячелетия люди были предками современных, –
например, имели тот же речевой аппарат, и их вербальная деятельность осуществлялась по тем же законам,
что и наша. Профессор де Люмлей из Лаборатории фонетики университета Экс-ан-Прованс совместно со
специалистами в области физиологии речи и информатики восстановил внешнюю морфологию тотавельского
человека, жившего в одной из пещер Руссильона 450 тысяч лет назад. С помощью компьютера он создал
действующую модель артикуляции, производимой индивидом, который имеет, аналогично тотавельскому
человеку, выдвинутую вперед нижнюю челюсть с горизонтальными мышечными связками, а также лежащий
в передней части ротовой полости массивный язык и не соприкасающиеся друг с другом губы. Выяснилось,
что такой индивид не в состоянии произносить «более древние для человека (!)» гласные o, u. Он может
артикулировать лишь различные варианты «более нового (!)» гласного e.
Для того чтобы подобная нашей модель функционировала и порождала все гласные и согласные языков
нашей цивилизации, надо, чтобы имеющий ее индивид обладал нижней челюстью, прикрепленной к шее
вертикальными мышцами, а также параллельными губами и языком определенных размеров (меньшим, чем у
тотавельского человека), который свободно двигается в ротовой полости. Доказательств, что
артикуляционный аппарат одного типа может эволюционировать в аппарат другого типа, у науки нет. Поэтому
кости тотавельского или какого-либо иного существа к вопросу о предке современного человека (на данном
этапе развития наших знаний) отношения не имеют.
Аналогично обстоит дело и с приматами. Например, у шимпанзе, в соответствии с характеристикой Р.
Стопы, «есть 11 звуков, которые в общих чертах схожи с аналогичными звуками у человека. Это один
гуттуральный окклюзивный k(g), два гуттуральных фрикативных h (ларингал) и х (велярный), одна
эйективная аффриката kx’, два назальных звука: m (не соединяется с гласными) и n (используется только как
призвук k или g, т. е. ŋk, ŋg), два протогласных: передний а(е) и задний о(u) и, наконец, три неполных (без
задней смычки) кликса: лабиальный ○, дентальный / и латеральный //» (Stopa 1972: 21). «Первый
фонетический синтез, т. е. соединение гласного с согласным уже достигается в звуковых выражениях
шимпанзе, например: kx’a ‘крик’» (там же: 22). «Кликсы не зависят от дыхания, но производятся только
силой соответствующих мускулов» (там же: 23). «Кликсы – это жестоподобные консонантные единицы речи,
которые в противовес нашим обычным консонантам производятся только мускульной силой языка или губ
без влияния дыхания. Наоборот, наши экспираторные консонанты рождает дыхание, – кроме назальных вроде
m, ŋ, для производства которых необходимо движение соответствующих мускулов плюс резонанс назальной
полости (что, конечно, непосредственно связано с дыханием)» (там же: 26). Однако «производятся» эти звуки
иначе, чем соответствующие звуки человеческой речи, и их нельзя описать в терминах той модели, которая
рассматривалась выше. Аппарат речевой деятельности приматов формируется в результате иного процесса,
чем наш. «Человеческий аппарат» не является его усложнением, продолжением или дальнейшим
совершенствованием: с момента рождения «исходные языковые единицы», которые производят приматы и
свойства которых определяются устройством их речевых органов, отличаются от человеческих.
Последующий процесс их развития, обусловливающий характер речевой деятельности и вербального
сознания, также не копирует начальные стадии развития речи у ребенка.
64
В работах: (Сова 1995; 1996) описывается, как этот вопрос решается с помощью сведений, отраженных в
легендах народов мира.
43
44
На этом этапе развития мышления темпоральные отношения передавались с помощью
пространственных. Возникновение счета привело к фиксации процесса объединения частей
пространства в целое и дифференциации темпоральных единиц. Установление их
последовательностей (фрагментов натурального ряда чисел) помогло выявить такую
абстракцию, как линейная (темпоральная) последовательность. Следующей ступенью
абстракции было понятие времени. Ему была придана размерность, соответствующая той
линейной последовательности, с которой оно первоначально ассоциировалось 65. Иначе
говоря, человек сначала «придумал» время, затем пространство. На следующем этапе
развития вербального мышления произошло объединение понятия о времени и пространстве
в более сложное образование и сформировалось представление о четырехмерном
пространственно-временнóм континууме.
Анализ языковых фактов, рассмотренных выше, показывает, что языковое мышление
не остановилось на этом. Выделив такую характеристику, как относительность пространства
и времени, оно стало подразделять их на внутреннее и внешнее (по отношению к
говорящему), а затем – на распределенное по отношению к различным субъектам. Возникло
понятие о разном времени и пространстве при протекании процессов в различных местах
(например, органах чувств), о типах сложения времен и пространств (например, о
композициях, названных выше «веерным временем», означаемых как центрах «вогнутых»
зеркал и означающих, превращающихся в «выпуклые» зеркала при переходе из внутренней
среды во внешнюю), а также о других явлениях, которые возникают в результате сложения
элементарных темпоральных и пространственных единиц.
Время и пространство стали восприниматься языком не как самостоятельные
физические «объекты», а как признаки (характеристики) других объектов – «процессов» (ср.
с описанными выше примерами разделения единого объекта на предмет и признак). Время
отделяется от пространства нашим способом отражения. В картине художника оно
отсутствует. Его заменяет последовательность движений во время процесса рисования. Из
музыкального произведения, наоборот, исчезает пространство. Оно заменяется временем
написания и исполнения сочинения. Антиномия этих видов творчества снимается, как
только мы вспоминаем, что в создании и музыки, и живописи есть общее – процессы. Они
являются центром современного восприятия мира. Участники этих процессов и их
характеристики (например, время и пространство) выступают как их неотъемлемая
принадлежность (признак, свойство). Появляется возможность приписывать эти признаки не
ситуации в целом, как это происходило раньше, а всем ее компонентам (например, это
наблюдается в противопоставлении абсолютных и относительных времен, регистрируемом
лингвистами).
Другими словами, «на втором и третьем этажах» идет подготовка средств для создания
«новой физики» – иной картины мира, чем та, которая излагается в школьных учебниках.
Пока что это неосознанные образы из правого полушария, которые еще не стали
означаемыми. Как только для них будут найдены означающие, они перейдут из правого
полушария в левое и будут такими же абстракциями, как остальные обитатели «верхних
этажей» описанной выше модели. Понятие отношений и «относительности» является
центральным для современной (темпорально-модальной) стадии развития языка. Вопрос о
том, что является первичным – языковое мышление, которое формирует аппарат отражения
объективной действительности, или объективная действительность, которая обусловливает
возникновение этого аппарата, остается по-прежнему открытым. Модель искусственного
интеллекта в виде саморазвивающейся системы, как нам кажется, поможет в этом
разобраться.
9. Перечислим наиболее важные гипотезы о функционировании мозга и его структуре,
которые подсказывает рассмотренный выше лингвистический материал:
65
Если бы человек «порождал» продукты речевой деятельности в виде не одной цепочки, а нескольких
(например, их конструировали два различных «рта»), время могло бы получить иную размерность. Время,
создаваемое говорящими, как бы приспособилось к их физическим возможностям.
44
45
1) Все языковые элементы, с которыми работает мозг, являются «психическими
сущностями», расположенными во внутреннем пространственно-временном континууме
мозга. Они являются дубликатами естественных объектов, существующих независимо от
человека в окружающем его мире.
2) В качестве основополагающих принципов анализа-синтеза вербальных элементов
аппаратом речевой деятельности выступают законы дуализации и удвоения.
3) Вербальные элементы бывают простыми и сложными. Последние имеют знаковую
структуру, т. е. являются двусторонними элементами, между компонентами которых мозг
фиксирует связь.
4) Для построения сложных вербальных элементов мозг пользуется стандартной
процедурой (назовем ее семиотической); она состоит из трех операций: разборки объекта на
две части (анализа), установления связи между ними и сборки из них конструкта (синтеза).
За этой процедурой следует проверка полученных конструктов на соответствие прототипам.
5) Наличие описанных объектов и существование универсальной специализированной
процедуры их обработки дает основание говорить об особом вербальном аппарате, в задачи
которого входит превращение объектов окружающей действительности в «психические
сущности», обладающие знаковой структурой благодаря семиотическим процедурам,
используемым для их построения.
6) В структуре вербального аппарата можно выделить два семиотических устройства:
первое функционирует в неокортексе для связи правого и левого полушарий посредством
мозолистого тела, второе действует в зоне Брока – Вернике, устанавливая связь между
ними в процессе создания языковых знаков. Первое устройство «работает» над
порождением довербальных образов. В правом полушарии создаются довербальные
«образы значений» на основании сигналов, приходящих от органов чувств (опосредованно
через другие отделы мозга). Левое полушарие отвечает за фиксацию артикуляционных
образов, а мозолистое тело «склеивает» их друг с другом и превращает в двуединое целое
(знак). Левое полушарие превращает довербальные образы в вербальные. При этом центр
Вернике формирует означаемые из образов значений, а центр Брока – их означающие.
7) Над отделом левого полушария, оперирующим с языковыми знаками
(формально-смысловыми элементами как единствами означающих и означаемых),
надстраивается
конструкция,
работающая
с
лингвистическими
знаками
(формально-смысловыми элементами, означаемыми которых являются значимости, а
означающими – названия понятий и их определений).
8) При
параллелизма.
формировании
лингвистических
элементов
используется
принцип
9) Языки фиксируют два пространственно-темпоральных континуума (вне мозга и
внутри него) и ориентируют все вербальные единицы по отношению к ним как системе
координат, обусловливающей процесс мышления.
10)
В
обоих
полушариях
существуют
внутренние
и
внешние
пространственно-временные континуумы. Они отличаются друг от друга. В правом
полушарии действует внутреннее «веерное время», которое при конструировании
означаемых трансформируется в аналогичное внешнее время. Внутреннее «веерное время»
левого полушария при работе с означающими переходит в двухмерное время процесса
говорения. Обладают своей спецификой и пространства каждого из полушарий.
11) В языковой истории выделяются три периода: 1) партитивно-посессивный строй,
2) пространственный и 3) темпоральный, обусловившие формирование нового
(современного) способа отражения действительности – темпорально-модального. В центре
45
46
«нового мышления» находятся процессы; время и пространство понимается как их
атрибуты 66.
12) Развитие артикуляционного аппарата (соответственно: означающих в левом
полушарии) и словарного состава языков (соответственно: смысловых образов в правом
полушарии) можно смоделировать в виде процесса, «развертывающегося» из одной
(«нулевой») точки (путем конкретизации аморфных синкретичных образов).
13) Эволюция грамматических категорий в языках (соответственно: понятийных
категорий) может быть описана в виде процесса последовательной дуализации исходного
аморфного (синкретичного) понятия путем соотнесения объектов деления с параметрами
пространственно-временных континуумов.
14) Существующие у разных народов легенды о мироздании, демиургом которого
было слово, являются отражением процессов словотворчества в голове мыслящего
индивида, а не процессов создания мира во внеязыковом пространственно-временнóм
континууме (история возникновения реалий и означаемых, с которыми они соотносятся,
заменяется историей образования слов и их означающих).
15) Мозг является генератором и фиксатором различных операций. В обоих
полушариях происходят процессы, которые можно представить в виде композиций из
элементарных составляющих (процессов или операций). Большинство из них – одни и те
же в обоих полушариях, хотя есть и специфические. Они были охарактеризованы выше. К
одинаковым относятся: анализ (деление), синтез, демонстрация (сравнение, сопоставление
с чем-то), связывание нескольких элементов в один, фиксация тождества или различия,
дуализация, удвоение, сложение, умножение, фиксация сигналов от органов чувств и др.
Результатами применения процессов к конкретным объектам и их оценки говорящим
являются образы, которым сопоставляются такие означаемые, как наличие связи – ее
отсутствие, аффирмативность – негативность, врéменная связь – постоянная, контакт – его
отсутствие, тождество – различие, количество – качество, обладаемое – обладатель, часть –
целое, большое – маленькое, внутри – снаружи, до – после, длительность – мгновенность,
типы соотносимости по величине, форме, взаимному расположению, точечность –
направление, конкретное – неконкретное, мое – не мое, дискретное – непрерывное,
внешнее – внутреннее, часть – целое, обладатель – обладаемое, определенность –
66
Описывая свое впечатление о теории языкового развития на основании данных, представленных в моей
работе «Эволюция грамматического строя в языках банту» (Сова 1987), Д. А. Поспелов пишет: «Наблюдения
за развитием естественных языков, сопоставление их в генетическом плане наводит на мысль о том, что путь
развития человеческого мышления в разных местах земли с неизбежностью проходил одинаковые ступени,
зафиксированные в языковых средствах… Этот путь пока еще не до конца ясен, многие участки его еще не
исследованы, но в самом общем виде он включает в себя следующие семь этапов.
1. Улавливание связи между предметами или фиксация ее отсутствия при самом общем и
недифференцированном понимании связи.
2. Выявление поссессивной связи, т. е. связи во времени следования одних событий или ситуаций за другими.
3. Выявление партитивной связи, т. е. связи типа часть-целое или целое-часть.
4. Выявление контактно-дистанционных связей как во времени, так и в пространстве, т. е. введение
отношений типа раньше, позже, далеко, соприкасаться и т. п.
5. Выявление связей объектно-субъектного уровня, с помощью которых становятся возможными
высказывания о реалиях, находящихся вне субъекта, и его взаимоотношениях с ними.
6. Введение пространственных связей с отношениями типа снаружи – внутри, большой – маленький, далеко –
близко.
7. Введение и использование темпоральных (временных) отношений, отличных от дистанционных.
Эта совокупность этапов структуризации внешнего мира описывает постепенный переход от мира, в котором
мифологическое и реальное тесно переплеталось и взаимодействовало, к миру, где эти два представления
оказываются резко разделенными. В конце этой эволюции правое и левое мышление отделяются друг от друга,
и возникает доминанта левого над правым… Дети в своем развитии как бы повторяют движение по этим
этапам, постепенно овладевая тем, что составляет основное достижение современного человека – понятийным
мышлением» (Поспелов 1989: 17-18).
46
47
неопределенность, правильность – неправильность, неподвижный – движущийся,
активный – пассивный и т. п.
16) Все перечисленные явления могут быть формализованы, а значит, функции по их
различению могут быть переданы компьютеру. Он сможет заменить лингвистов при
обработке языковых данных, подобно тому, как освободил математиков от рутинной
вычислительной работы. Для того, чтобы это произошло, необходимо извлечь исходные
языковые данные для работы компьютера и, в первую очередь, постулаты, лежащие в
основе моделирования интуиции носителя языка.
Литература
Анохин К. В. Молекулярная генетика развития мозга и обучения: на пути к синтезу //
Вестник Российской Академии медицинских наук. 2001. № 4.
Библия. Бытие. Гл. 1.
Блумфилд Л. Язык, пер. с англ. М., 1968.
Гамкрелидзе Т. В., Иванов Вяч. В. Индоевропейский язык и индоевропейцы: в 2 т. Т. 1.
Тбилиси, 1984.
Даль В. Толковый словарь живого великорусского языка: в 4 т. Т. I. М., 1978.
Марузо Ж. Словарь лингвистических терминов, пер. с фр. М., 1960.
Мифы народов мира: в 2 т. Т. 2. М., 1992.
Оксфордский толковый словарь по психологии /под ред А. Ребера. Оксфорд, 2002 г.
Поспелов Д. А. Моделирование рассуждений: Опыт анализа мыслительных актов. М., 1989.
Потебня А. А. Из записок по русской грамматике. Том I-II. М., 1958.
Саган К. Драконы Эдема. Рассуждения об эволюции человеческого разума, пер. с англ. М.,
1986.
Сова Л. З. Аналитическая лингвистика. М., 1970.
Сова Л. З. Текст как результат вербального отражения объективной действительности //
Лингвистика текста. Материалы научной конференции. Ч. 2. М. 1974.
Сова Л. З. Микроструктурный и макроструктурный анализ в морфологии и синтаксисе //
Archiv orientální. 1980. Вып. 48. № 3.
Сова Л. З. Анализ и синтез языковых категорий с помощью ЭВМ // Язык и логическая
теория. М., 1987.
Сова Л. З. Эволюция грамматического строя в языках банту. Л., 1987.
Сова Л. З. Синхрония и диахрония языков банту // Актуальные проблемы сравнительного
языкознания. Л., 1989.
Сова Л. З. Космогоническая лексика народов Тропической Африки // Этнолингвистические
исследования. Этнические контакты и языковые изменения. СПб., 1995.
Сова Л. З. У истоков языка и мышления. Генезис африканских языков. СПб., 1996.
Сова Л. З. Проблемы XXI века // Структурная и прикладная лингвистика, вып. 6. СПб., 2004.
Сова Л. З. Эволюция категории существительного в разноструктурных языках //
Индоиранское языкознание и типология языковых ситуаций. СПб., 2006.
Сова Л. З. Лингвистика синтеза. СПб., 2007.
Сова Л. З. Африканистика и эволюционная лингвистика. СПб., 2008.
Сова Л. З. Синхрония и диахрония речевой деятельности в аналитической лингвистике //
Varietas delectans. Сборник статей к 70-летию Николая Леонидовича Сухачева. СПб., 2012.
Соссюр Ф., де. Труды по языкознанию, пер. с фр. М., 1977.
Трифонов Е. В. Пневмапсихосоматология человека. Русско-англо-русская энциклопедия. 17-е
изд. М., 2014.
Холодович А. А. О «Курсе общей лингвистики» Ф. де Соссюра // Ф. де Соссюр. Курс общей
лингвистики, пер. с фр. М., 1977.
Doke С. М. Text-book of Zulu grammar. London, 1931.
47
48
Guthrie M. Comparative Bantu. An introduction to the comparative linguistics and prehistory of the
Bantu languages. Westmead, 1967-1971. Vol. 1-4.
Hjelmslev L. Prolegomena to a Theory of Language // Supplement to International Journal of
American Linguistics, vol. 19. No. 1. Indiana University Publications in Anthropology and
Linguistics. Memoir 7 of the International Journal of American Linguistics. 1953.
Humboldt, W. von. Über die Verschidenheit der menschlichen Sprachbaues und ihren Einfluss auf
die geistige Entwicklung des Menschengeschlechts. Über die Kawi-Sprache auf der Insel Java. Bd.
I. Berlin, 1836.
Stopa R. Structure of Bushman and its traces in Indo-European. Wrocłav, 1972.
Tesnière L. Elèments de syntaxe structurale. Paris, 1959.
Torrend J. A. Comparative Grammar of the South-African Bantu Languages. London, 1891.
48