О ситуациях проблематизации рациональности
advertisement
И.Т.Касавин О ситуациях проблематизации рациональности В статье И.Т.Касавина "О ситуациях проблематизации рациональности" анализируется внутренняя проблематизация рациональности в контексте вза­ имодействия рассудка и цели, а также и внешняя проблематизация, связанная с изменением социального контекста. Показывается, что проблематизация раци­ ональности предполагает отказ от жесткого противопоставления научной и не­ научной рациональности, с одной стороны, ставится акцент на релятивности, диспозиционности рациональности, с другой. Единственное, пожалуй, общепризнанное заключение по по­ воду проблемы рациональности состоит в признании ее дискуссионности. Многообразие дефиниций рациональности заслужи­ вает специального анализа . Поэтому мы не обращаемся к дан­ ной теме, но сразу подчеркнем, что основные группы признаков, обычно приписываемые рациональности (эпистемические - до­ казательность, логичность, истинность, разумность, эффектив­ ность, экономичность и тому подобн), являются, видимо, произ­ водными от некоторого общего основания. При том, что эписте­ мические признаки часто рассматривают как выражение тожде­ ства рационального и разумного, должного внимания уточнению самого понятия разумного, как правило, не уделяют. Неясно, в частности, включает ли оно признаки, характеризующие такие духовные феномены, как фантазия, интуиция, вера, эмоции, чув­ ственное восприятие, или их следует понимать как не- или ирра­ циональное? Далее, понятие разумности несет на себе черты кон­ кретно-исторических форм разума, а потому какое бы значение ему не приписывалось, оно не должно быть понято как инвари­ антное. Но если и ввести необходимые ограничения, то в точном смысле мы будем вынуждены ограничиться констатацией соот­ ветствия рационального знания стилю мышления эпохи, что тривиально (или, напротив, невозможно). 1 См., например, нашу статью « О с о ц и а л ь н о м "рациональность"» (Филос. науки. 1 9 8 5 . № 6). содержании понятия В самом деле: момент соответствия не исчерпывает раци­ ональности знания (почему новое знание, противоречащее доми­ нирующему стилю эпохи, не может быть рациональным?), тем более что рациональность, конечно, не ограничивается и не зада­ стся сферой познания, но является характеристикой человечес­ кой деятельности вообще. Более того, характеризуя многообраз­ ные формы деятельности, рациональность особенно рельефно просматривается в се предметно-преобразующем виде, в труде, который является, по выражению Т.И.Ойзсрмана, "парадигмой всего рационального". Указывая на целенолагающий, целесооб­ разный характер трудовой деятельности, К.Маркс писал: "В конце процесса труда получается результат, который уже в начале этого процесса имелся в представлении человека, то есть идеально. Че­ ловек не только изменяет форму того, что дано природой; в том, что дано природой, он осуществляет вместе с тем и свою созна­ тельную цель, которая как закон определяет способ и характер его действий и которой он должен подчинять свою волю" . Разум­ ность, таким образом, приобретает применительно к деятельно­ сти форму целесообразности, но и этим не исчерпывается фено­ мен рациональности. Цслеполаганис, в известной мере, само производив от хараюера деятельности, то есть от ее предмета и совокупности средств - орудий, знаковых систем, которые делают возможным осуществление цели - совпадения цели и результата. 2 Рациональность в структуре человеческой деятельности Не собираясь ограничиваться пониманием рациональности как разумности и целесообразности, мы, вместе с тем, уже на этой стадии анализа выскажем следующее предположение. Поня­ тие рациональности не просто выражает некоторые черты челове­ ческой деятельности, но лишь столкновение, конфликт, конку­ ренция разных се форм получаст отражение в понятии раци­ ональности, которое само является, поэтому, понятием-пробле­ мой, не существующим вис критической дискуссии или соци­ альной коллизии. Понятие рациональности фиксирует, на наш взгляд, изменяющееся отношение между деятельностью и се ок­ ружением, а также отношения между элементами деятельности внутри се самой. Всякий раз, когда эти отношения в их налич­ ной, прошлой или будущей форме ставятся под вопрос в связи с необходимостью выработать некоторую установку Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2 - е изд. Т. 2 3 . С. 189. 188 (гносеологическую, этическую, политическую и тому подобн), мы имеем дело с ситуацией проблематизации рапчональносги. Будучи диспоэиционным феноменом (на что впервые обратил внимание А.С.Богомолов), по форме своей актуализации она на­ поминает ценности, значения и схемы деятельности, которые об­ ретают существование в условиях взаимодействия субъекта и объекта . Рациональность не существует как некоторый объек­ тивный предмет, и, вместе с тем, ее существование не сводится к психическому переживанию: она существует диспозиционно, ее роль выполняют определенные социальные отношения. Какова же природа этих отношений? В каких случаях они ставятся под вопрос? Анализ ситуаций проблематизации рациональности по­ зволяет внести некоторую ясность в эти вопросы. Понятие рациональности впервые становится предметом специального исследования в рамках буржуазной социологии, в частности, у М.Вебсра. Он проводит различие между двумя ти­ пами рациональности: ценностной рациональностью, или де­ ятельностью, рациональной в ценностном отношении (\успгапопа1 аспоп), и целевой рациональностью, или деятельно­ стью, рациональность которой состоит в ее целесообразности (/№скга(юпа1 ас(юп). Первый тип деятельности реализует неко­ торые специфические ценности, понимаемые как самодостаточ­ ные; второй - представляет собой процедуру достижения промсжуточных целей, значимых, поскольку они есть средства осущес­ твления дальнейших целей. Ритуальное действие является при­ мером рационального в первом смысле, экономическая деятель­ ность рациональна во втором, представляя собой, согласно Веберу, модель современного бюрократического капитализма . Всберовскос представление о рациональности получило широкое распространение в западной социологии в качестве так называ­ емой формальной концепции рациональности. Идея формальной рациональности как целесообразности связана с пониманием рациональности как опосредованном (в частности, орудийном) характере деятельности. Более того, мы можем говорить даже о трех формах рациональности в структуре деятельности: о рациональности как целеполагании, состоящей в способности деятельности быть ориентированной определенной целью, о рациональности средств деятельности, заключающейся в их эффективном использовании, и о рациональности предмета деятельности, выражающейся в степени его обработанное™, 3 4 О понятии д и е г ю л щ и о н н о с т и см., например: Наре кий И.С. Диалектическое противоречие и логика познания. М., 1 9 6 9 . С. 2 2 0 - 2 2 5 . См.: Ц-'сЬег М. Тпе рго1с51ап1 с1Ыс ап(11пс з р ш ! оГ сариаИзт. Ь., 1 9 3 0 . ЮТ "окультурснности" применительно к наличным средствам и цели. Подчеркнем, что различие целеполагания, опосредования и предметности с необходимостью включает в себя их единство, так как рациональность каадого элемента деятельности производна от характера их взаимоотношения. В противном случае де­ ятельность в большей или меньшей степени не- или ирраци­ ональна. Рациональной она может казаться лишь с точки зрения узкого понятия рациональности, не предполагающего взаимного соответствия элементов деятельности. Впрочем, мера такого со­ ответствия весьма условна: она выступает в качестве одного из моментов развития деятельности, В частности, орудия труда по­ стоянно "подтягивают" за собой развитие предмета труда, отста­ вая, в свою очередь, от цели, которая влечет их за собой, хотя и сама зависит от них. (Например, цель первобытного земледелия - удовлетворение непосредственной потребности в нище - изме­ нилась после усовершенствования орудий: изобретение и исполь­ зование сохи нацелило производство на простейший обмен. Итак, диалектика рациональности даже внутри самой деятельно­ сти оказывается весьма многообразной. Рассматривая деятельность вне ее социального контекста, можно лишь постольку говорить о ее рациональности, поскольку соотношение элементов деятельности делает возможным осущес­ твление частных, сугубо "технических" задач, конечный продукт которых предельно предсказуем но своим параметрам и относи­ тельно независим от всей системы социальных отношений. Ф.Энгсльс, указывая на узко ограниченную рациональность дока­ питалистических форм труда, включающих, вместе с тем некоторос соответствие целей и средств их осуществления, писал, что "все существовавшие до сих пор способы производства имели в виду только достижение ближайших, наиболее непосредственных полезных эффектов труда"5, игнорируя социальные в широком смысле условия и отдаленные последствия такой деятельности. Подобная деятельность порождает лишь формальное понятие ра­ циональности, характеризующее локальные рассмотренные от­ дельные моменты общественной практики, отдельные элементы деятельности. Но нетрудно убедиться, что имманентные измене­ ния деятельности не составляют достаточных условий ее раци­ ональности. И в качестве необходимых условий они не дают ос­ нования для разграничения с точки зрения рациональности та­ ких социальных явлений, которые представляют собой противо­ положности (например, науку и теологию, революцию и реак5 190 Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 2 0 . С. 4 9 7 . цию, принципиальность и догматизм, терпимость и конфор­ мизм). Теперь уже недостаточно того понятия рациональности, которым оперировали при рассмотрении струкгуры человеческой деятельности. Поэтому мы переходим от ситуаций проблемати­ зации внутренней рациональности (а понятие формальной раци­ ональности покрывает именно такие ситуации) к более широким контекстам этой проблемы, к более общему и более социально нагруженному понятию рациональности. Деятельность и ее контекст: внешняя проблематизация рациональности Согласно К.Марксу, продукт труда (как и всякой другой де­ ятельности), в котором диалектически снимается, "угасает" сам процесс, представляет собой "вещество природы, приспособлен­ ное к человеческим потребностям посредством изменения формы" . Эта мысль чрезвычайно важна для понимания ситу­ аций проблематизации рациональности. Рассматривая раци­ ональность как диспозициоиную функцию некоторой социальной потребности, мы расширяем понятие рациональности за счет установления его связи с субъектом, с одной стороны, и с объек­ тивными условиями деятельности - с другой . В самом деле: знанию предпосылается логичность отнюдь не потому, что логи­ ческие правила имеют какую-либо самостоятельную ценность, а потому, что их использование облегчает восприятие знания, обеспечивает его понимание, усвоение и воспроизводство. От де­ ятельности, далее, требуют эффективности потому, что хотят по­ лучить определенный результат при минимуме затрат. В любом случае норма выражает направленность на некоторую цель, а по­ следняя указывает на соответствующий интерес, отражающий специфическую (познавательную, эстетическую, политическую, психологическую и пр.) социальную потребность. Специфика ряда ситуаций проблематизации рациональности состоит в том, что они связаны с функционированием потребностей и, более того, с противоречием между потребностями, или противоречи­ ями между потребностями и их оценками, то есть это ситуации, 6 7 6 ' Маркс /С. Энгельс Ф. Сом. Т. 2 3 . С. 1 9 2 . П о д с о ц и а л ь н о й п о т р е б н о с т ь ю м ы п о н и м а е м ф о р м у выражения з а в и с и м о ­ сти с о ц и а л ь н о г о субъекта от объективных условий существования и прису­ щих е м у структурных о с о б е н н о с т е й , причем данная зависимость вызывает к жизни о п р е д е л е н н ы й тип деятельности, выступая в о б р а з е е е цели. 191 когда потребность в некоторой деятельности ставится под вопрос Теперь ясно, что деятельность не может быть (и считаться) раци­ ональной просто в силу существования потребности в ней, но значение самой этой потребности должно быть оправдано перед лицом критического к ней отношения. Так получается потому, что хотя потребность и является фундаментальной дстерминантой деятельности, сами потребности бывают разные, и их рав­ ноправность не очевидна. Как же быть? Логично предположить, что в каждой ситуации проблемати­ зации рациональности потребности и их оценки можно располо­ жить (иерархизировать, типизировать), исходя из объективного соотношения возможностей субъекта деятельности и ее условий. Возьмем такой пример. Едва ли не всякий активно работающий ученый испытывает потребность в творческом самовыражении; он же мо.кет быть одержим и потребностью личного успеха. Эти две потребности не обязательно противоречат друг другу, и тогда не встает вопрос о рациональном поведении. Но может быть и наоборот: успех видится ученому как средство (условие) свобо­ дного самовыражения, или творчество выступает как средство условие) успеха. В первом случае, стремясь добиться успеха завоевать известность), ученый тратит время и энергию на до­ стижение промежуточных целей, полагая заняться творчеством всерьез после получения должности или защиты диссертации. При этом он постепенно утрачивает навыки научной работы, ис­ следовательскую интуицию, чувство научной честности, пере­ стает владеть современной литературой, приобретает боязнь но­ вых идей. Во втором случае он начинает само творчество мерить конъюнктурой, неверно понятой актуальностью, мнением на­ чальства или устаревшими догмами, что никак не согласуется с природой творческой деятельности. В обоих случаях мы должны проанализировать ситуацию: обладает ли ученый талантом и работосиособносью, чтобы творчество само по себе, независимо от его намерений, привело к личному успеху? Если да, то раци­ ональной стратегией для него будет выбор в качестве основной потребности творчества, а всем остальным (успехом, в частно­ сти) пожертвовать ради нес. Если он способен осуществить выбор таким образом, то вероятность успеха, рано или поздно, окажется весьма высока. Даже если его успеху мешают объективные усло­ вия, ученый должен остаться верным себе, и это само явится тем объективным условием успеха, которого ему недостает. Недостаток способностей, напротив, вынуждает учепоп рас­ сматривать свею работу не как самодостаточную, но лишь как средство или отдаленную цель, право на которую надо еще заслу192 жить. Такая стратегия также покажется рациональной, поскольку может привести его к личному успеху, но последний едва ли бу­ дет долговечным или действительно заслуженным, а деятель­ ность его останется иллюзорно рациональной. Поэтому в отно­ шении такого качества ученого, как способность к творчеству, ориентация на успех будет нерациональной, а с точки зрения по­ иска истины (или развития науки) как цели научного исследова­ ния - даже иррациональной. Поскольку же ученого, в отличие от других людей, характеризуют специфические потребности (творческий поиск истины, например), то и научную рациональ­ ность следует измерять, исходя из проблематизации именно этих потребностей. Теперь ясно, что ситуация конфликта потребностей в творчестве и успехе не является в строгом смысле формой проблематизации научной рациональности, но есть конкуренция научного и вненаучного типов рациональности. Каким может быть основание типологии рациональности? Марксизм рассматривает в качестве "парадигмы рационального" трудовую деятельность не потому, что она обладает какими-либо исключительными имманентными характеристиками (труд в своей конкретной форме может быть и нерациональным, и даже иррациональным), но потому, что она удовлетворяет основные человеческие потребности, служащие воспроизводству человека как общественного существа. Более того, сам труд составляет ос­ новную человеческую потребность, будучи как производством ос­ новных материальных условий жизни, так и общественных от­ ношений самой личности, то есть образует основу всего челове­ ческого существования. (Конечно, это не исключает того, что труд еще не в полной мере осознан как основная потребность, хотя и является таковой. Данная ситуация обусловлена истори­ чески конкретной, а не идеальной его способностью служить удо­ влетворению человеческих потребностей.) Рассматривая труд та­ ким образом, мы получаем возможность построить на этом ос­ новании типологию потребностей вообще, а также внутри от­ дельной формы освоения действительности. Вопрос о такой ти­ пологии будет рассматриваться ниже, а пока заметим, что выход из ряда ситуаций проблематизации рациональности может быть найден с помощью подобной типологии, если ориентироваться на более фундаментальную для данного типа деятельности по­ требность. Так, если обратиться к анализу собственно научной раци­ ональности, то следует взять ситуацию столкновения внутринаучных потребностей и их оценок. Такими потребностями, на­ пример, являются потребность в сохранении и упрочении налич193 ного фонда знания и потребность в росте знания, каждая из кото­ рых актуализируется и подвергается сомнению в условиях кон­ куренции старой и новой теории (парадигмы, исследовательской программы). Здесь уже недостаточно анализа потребностей, так как обе они являются для науки основными, равноправными, их нельзя подчинить друг другу. Рациональный выбор соответству­ ющей научной стратегии требует нового критерия, который, не отменяя фундаментальных, но разных потребностей науки, учи­ тывал бы то общее, что в них содержится. Этим общим является необходимость постоянного совершенствования науки, вытека­ ющая из относительного характера научного знания. Поэтому ситуация проблематизации научной рациональности рождается из столкновения разных методов познания, каждый из которых претендует на то, чтобы усовершенствовать науку. Обеспечивает ли тот или иной метод (способ, прием и тому подобн) мини­ мально положительную трансформацию науки? Но ведь оконча­ тельного ответа на этот вопрос нет: всякий раз мы можем и дол­ жны делать выбор, предпочитая логику или интуицию, гипотезу или факт, анализ или синтез. Всякий раз ученый рискует, по­ скольку нет гарантии, что его выбор будет удачным; именно та­ кую стратегию диктуег постоянная неполнота условий научного исследования и течение времени. Но, быть может, именно в томто и состоит рациональность научной деятельности, чтобы не следовать однажды избранному методу, но выбирать между раз­ ными методами. Ведь эта способность ученого и является ката­ лизатором потребностей науки в сохранении или изменении, ориентируя сообщество на изобретение гипотез ас! Ьос или, на­ против, на умножение несоизмеримых теорий. Ясно, что выбор сам но себе не всегда приводит к совершенствованию наличного состояния науки - это означает, что ученый поступил нераци­ онально. Но если он вообще не способен к самостоятельному вы­ бору, предпочитает лишь проторенные пути, боится собственного мнения, то он - ученый в некотором иррациональном смысле, в каком К.Маркс называл ссудный процент "ценой капитала". Итак, ситуация проблематизации рациональности в рамках некоторого типа деятельности (науки ь данном случае) возникает в условиях столкновения разных стратегий или ориентации. Эта ситуация отличается от проблематизации потребностей тем, что здесь недостаточно типологии методов для осуществления вы­ бора; сама возможность выбора ставится под вопрос. Формулировке этого вопроса способствует, конечно, известная типе т и зация методов данной деятельности, но она не только не опреде­ ляет выбор, но, напротив, столь подвижна, относительна, что сама определяется им. Другое дело, что акт выбора не связан со структурой деятельности так, как цель связана с ней в системе формальной рациональности. Выбор, подобно цели, определяет структуру и направленность деятельности, но, в отличие от нее, предполагает полиморфный характер рациональности - пробле­ матизация рациональности предстает как нелинейный процесс, ориентированный не на разум, не на цель, не на потребность, а на различные и даже несоизмеримые варианты и перспективы. Этот процесс предполагает ситуации превращения нераци­ онального в рациональное (напротив, социальная революция из­ меняет общественные отношения, производственные отношения в частности, приводя их в соответствие производительным си­ лам, способствуя потребностям передового класса и обществен­ ному прогрессу) и рационального в нерациональное (рациональность ремесленного труда, исчерпывая свои возмож­ ности, уступает место рациональности фабричной механизации). С другой стороны, рациональное принимает внешнюю форму иррационального (ссудный процент становится ценой капитала при капитализме) и наоборот (поиск философского камня вы­ ступает как внешний фон реального исследования природы). И, наконец, это смена одних форм рациональности другими (переход от религии к науке, от мифа к философии, от обычая к закону). Рациональность оказывается не статической характеристи­ кой человеческой деятельности, но производной от исторического развития как выбора, осуществляемого социальным субъектом. Содержание понятия рациональности в такой интерпретации задастся всей системой социальновременных координат. Обобщенные типологии рациональности могут поэтому строиться на таких разных основаниях, как способ освоения действительности (практическая, духовнопрактическая, теоретическая рациональность), тип субъекта (общесоциальная, групповая, индивидуальная рациональность), степень рационализации (формальная, содержательная, сущностная, мнимая рациональность), характер потребности (основная, производная, заимствованная, изобретенная рациональность) и то есть Подобные типологии позволяют углубленно анализировать феномен рациональности и раз­ бираться в вопросе, почему одно и то же явление оказывается од­ новременно рациональным, нерациональным и даже ирраци­ ональным в зависимости от ситуации его проблематизации. Это предостерегает от упрощения и модернизации прошлого, абсо­ лютизации настоящего и неумеренных надежд на будущее, то 195 есть способствует более глубокому пониманию диалектики соци­ ального развития. Миф, магия, псевдонаука с точки зрения рациональности Вопрос о рациональности ненаучного знания в настоящее время является одним из последних "криков моды" западной эпистемологии и социологии научного знания. Но у этого АЮпроса есть и объективная основа: его возникновение связано с историческими и социологическими исследованиями науки, вы­ явившими целый ряд скрытых вненаучных компонент научного знания, а также с анализом мифологических и магических тек­ стов, нолевыми этнографическими исследованиями примитив­ ных культур. Весьма распространенным в современной западной философии выводом из этих исследований оказывается тезис о тождестве науки и ненауки (мифа, магии, религии). "Как бы ди­ ковинно это не звучало для некоторых, я не вижу теоретической возможности разграничить миф и науку и сказать, будто бы греки заблуждались, тогда как мы обрели истину. Нет такой по­ знаваемой реальности, которая могла бы служить основой для сравнения науки и мифа, и мир, в котором мы живем, всегда уже истолкован, каким бы он чи был, мифическим или научным" , пишет, например, К.Хюбнср. Из этого следует, что если вообще есть что-нибудь рациональное, то миф и магия, по крайней мере, так же рациональны, как и наука. Историко-социологическое обоснование этого тезиса пыта­ ется дать в одной из своих работ ДжАгасси, чьи исследования по рациональности магии широко известны в западной философии и этнографии . Агасси вскрывает исторические корни философ­ ской абстракции гносеологического субъекта, находя их в специ­ фической структуре интеллектуальной деятельности XVII века, несущей на себе следы религиозных инстигутов и мировоззре­ ния. В этих условиях, полагает Агасси, нарождающаяся наука могла выступать лишь в форме "естественной религии", чита­ ющей "книгу природы" (по аналогии с христианской религией, основанной на интерпретации Библии - "божественной книги"). Этот образ науки имел натуралистические черты, буду !и основан 8 9 1 ИиЬпег К. Му$(1зспе ипс1 ФКзепзспапПспе ОспкГогтсп / / РЬПохорпу ипс1 Му1по8. П.; ]ЧУ., 1 9 7 9 . Р. 9 0 . См.: А^<их1 / , ]аЫе /.С. ТЬе ргоЫеш оГ гаИопаЫу оГ т а ^ с / / Пп1. ) . 5осю1. 1 9 6 7 . Уо1. 18. Р. 5 5 - 7 4 . 196 на гипотезе о "естественном субъекте" ((аЬи!а газа), "естественном способе познания" - индивидуальном исследовании, отобража­ ющем природу независимо от социальных регулятивов. Наука трактовалась как "минимальная религия": если религию образуют доктрина (истины откровения) и ритуал (обряды посвящения), то и наука понималась по этой же схеме: доктрина (установленные истины) плюс ритуал ^исследование). В XIX веке эта рациональная реконструкция науки, идущая, по Агасси, от Бэкона, Гоббса и Руссо, с одной стороны, и Кеплера, Галилея, Беркли - с другой, уступила место взгляду ЭДюркгейма на на­ рождающуюся науку как магию. Этот подход был социально обусловлен отделением науки от религии в процессе институциализации. Такая смена образцов рациональности (переход от ре­ лигии к магии), согласно Агасси, показывает, что конкретноисторическая оценка науки, религии и магии обусловлена не их собственной природой, но меняющимся социальным контекстом. Поэтому первобытные танцы дождя и современная техника рассеивания облаков могут считаться одинаково рациональными, если не по практическим следствиям, то хотя бы по скрытым предпосылкам, выражающим специфику исторического отношения человека к природе . Несколько иную ситуацию проблематизации рационально­ сти описывает Д.Блур, проводя сравнительный анализ первобыт­ ного и современного мышления в книге "Знание и социальные образцы" (1976). Как известно, Эванс-Причард, исследуя миро­ воззрение племени Азаидс , выявил особенности отношения Азандс к колдовству: считается, что если человек уличен при по­ мощи оракула в колдовстве, то он колдун. Но в условиях кровно­ родственных связей это означает, что все его родственники (то есть, в сущности, члены рода) являются колдунами. Фундамен­ тальные предпосылки мышления Азанде, напротив, состоят в до­ верии оракулу и убеждении в невиновности (неподсудности) рода как целого - поэтому на практике никогда не отождествляют всех членов рода с обнаруженным колдуном. Данная логическая про­ тиворечивость объясняется Эвансом-Причардом тем, что мыш­ ление Азандс, будучи вплетено в практическую деятельность, предельно конкретно и не в состоянии поставить общую про­ блему: что есть колдун вообще. Им гораздо важнее знать, кто в данный момент причинил зло колдовством, а не следовать ло10 11 Л # а 5 л ' / 5 о а а 1 Ьа$1с оГ 1Ьс з а с п п П с ХЪеогу ап<1 ргасМсе / / КаНопаШу ш $ а с п с с ап<1 роПпсх Г)огс1гссЫ, 1 9 8 4 . Р. 2 8 . Е\-ап\-РгНспап1 Е.Е. Го г е х а т р к , \ет!сНсга(1 / / М с з п т ^ : Ап1горо1ову оГ сусгу(1ау кпочМс^е. НагтогнЬ-^огН!, 1 9 7 3 . 197 гике. Блур замечает, что такая позиция типична для этнографа, который приписывает абсолютное значение обычаям и тради­ циям и полагает, что они исключают логику, если она угрожает им. Этнограф не согласится с тем, что примитивное мышление имеет собственную логику, несводимую к логике современного европейца, а уж тем более с тем, что логика Азанде не отличается от его собственной. Блур стремится опровергнуть это убеждение, игнорируя, впрочем, известные исследования КЛеви-Стросса по логике мифа, которые не укладываются в указанные стереотипы этног­ рафического мышления. Предположим, говорит он, что совре­ менное обыденное сознание стало предметом полевого этногра­ фического исследования по вопросу о том, кто является убийцей. Так, пилот бомбардировщика укладывается в определение убийцы как того, кто умышленно лишает человека жизни. Можно построить оправдание аЛ Ьос: пилот не убийца, поскольку он вы­ полняет долг, а убийство - акт индивидуальной воли. Но если это так, то почему жертвы бомбардировок, стоя среди развалин и по­ жара, посылают проклятия в адрес "крылатых убийц"? Здесь вновь можно использовать объяснение ас! Ьос: аналогия между убийцей и летчиком в сознании жертвы превращается в тожде­ ство благодаря эмоциональному взрыву. Это вновь потребует уточнения определения убийцы с помощью понятий "справедливость", "ответственность", "намерение", "ошибка", "случай" и то есть Этнограф увидит в данных уточнениях лишь методологические уловки и придет к выводу, что данная культура в практической жизни не интересуется логикой. Но в чем же тогда рациональность современного человека и иррациональ­ ность магического мировоззрения? Очевидно, полагает Блур, что последнее столь же рационально, а если его логика и противоре­ чива, то это свойственно не только примитивным культурам. Рациональность магии выдерживает сравнение даже с раци­ ональностью науки, утверждает Блур. Он реконструирует извест­ ный эпизод из истории химической атомистики, когда Дальтон был готов отбросить экспериментальные данные Гей-Люссака, приводящие в контексте его теории к парадоксальному выводу: в реакцию вступают якобы "половинки" атомов. Эта трудность, как известно, ликвидировалась гипотезой Авогадро, которая, не­ смотря на свою логичность, не была принята. «Все это показы­ вает, - пишет Блур, - что Азанде думают также, как и мы. Их не­ желание делать "логический" вывод из своих убеждений весьма похоже на наше нежелание отбросить обыденные убеждения и 198 12 плодотворные т е о р и и » . В примитивном и современном мыш­ лении функционируют весьма сходные структуры, и если раци­ ональность их и различна, то это различие определено различием между социальными институтами, - таков вывод Блура. Тем са­ мым он обнаруживает социальную основу всякой рациональной оценки и апеллирует к ней, обосновывая тезис о равноправии всех форм рациональности. Это результат того, что Блур не ана­ лизирует социальную природу рациональности, по лишь указы­ вает на нее. Ведь тот факт, что мышление (познание, деятель­ ность) ориентируется на социальные образцы, не является од­ нозначным доказательством рациональности этого мышления, поскольку неясно, насколько рациональна сама данная система общественных отношений. Более тонкий подход к анализу рациональной структуры ма­ гии мы находим в книге Б.Исли "Охота на ведьм, магия и новая философия" (1980). Анализируя интеллектуальный контекст на­ учных революций начала Нового времени, автор пишет: "Поскольку стремление уменьшить человеческие страдания есть, в сущности, краеугольный камень всякого рационального пред­ приятия, крах веры в возможность дьявольского колдовства явля­ ется исключительно важным" . Связывая эволюцию отношения к колдовству с определенными изменениями в обществе, Исли анализирует многообразные дискуссии о природе колдовства и показывает, что оно может рассматриваться как рациональный феномен вне зависимости от того, как само колдовство понима­ ется. С одной стороны, Исли демонстрирует возможности теоло­ гических интерпретаций колдовства, а с другой - его социологи­ ческую трактовку. Иллюстрируя первые, он рассматривает известный средне­ вековый трактат "Молот ведьм", направленный на теоретическое обоснование радикального искоренения колдовства. Эта задача предполагала, во-первых, признание объективного существова­ ния ведьм. Во-вторых, проводилось четкое различение между на­ туральной магией, использующей природные силы, и сатанин­ ской магией, выходящей за пределы заложенных в природе воз­ можностей и практикуемой в силу связи с дьяволом. Для того, чтобы подвести юридическую основу под охоту за ведьмами, ав­ торы трактата постулировали, что деяния дьявола и демонов осуществляются лишь при помощи людей, а потому ведьмы по­ винны в ламерснии, в деянии и последствиях. Ясно, что этот те13 В1оог П. К л о И Ы я е агИ 8осма1 1та&сгу. Г., 1 9 7 6 . Р. 129. Еазка В. ^ й с Ь НипПп^, т а ^ с апс! 1Ьс пецг рННохорНу. Вп^Моп, 1 9 8 1 Р. 5, 6. 199 зис опирался на распространенное в то время представление о колдовстве как следствии порочной женской натуры. Ссылаясь на свидетельства очевидцев, трактат перечислял эмпирически фик­ сируемые колдовские способности ведьм: они могут летать, ста­ новиться невидимыми, перевоплощаться и то есть Затем авторы строили типологию колдовских преступлений, начиная с мелкого вредительства отдельному человеку и кончая широкомасштаб­ ными акциями типа мора, неурожая, потопа и пр. В трактате вво­ дились помимо прочего определенные нормы критичности. Так, провозглашалась необходимость различения результатов колдов­ ства от природных явлений: далеко не всякое заболевание, ураган или нашествие саранчи могло быть истолковано как деяние ведьм. Более того, подчеркивалась необходимость и трудность доказательства виновности ведьмы вообще: как правило, ведьма категорически отказывается от обвинений, и если ориентиро­ ваться на признание, то виновность ее недоказуема. Здесь помо­ гает лишь гипотеза ас! Нос: такая стойкость сама обязана дьявол­ ьской силе, а потому является основанием для осуждения. Но все же признание вины, покаяние - самый важный аргумент обвине­ ния, а потому инквизитор должен во что бы то ни стало его до­ биться . Изучение колдовства, как мы видим, могло выступать в форме своеобразной "науки" - демонологии, по форме не менее рациональной, чем формирующееся эмпирическое естествозна­ ние - здесь и эмпирический базис, и ясно определенный предмет, и типологии, и доказательства, и гипотезы а(1 Ьос. Понятна поэтому ирония Фейерабенда, утверждающего, что респектабельная научная теория едва ли более рациональна, чем магия. "Чтобы понять это, - пишет он, - нам достаточно рассмотреть такой миф, как, скажем, миф о колдовстве и одержимости дьяволом, который создан католическими теологами и доминировал с XV по XVII века в европейском континентальном мышлении. Этот миф является сложной объяснительной системой, содержащей многообразные вспомогательные гипотезы, призванные охватить частные случаи так, что он легко достигает высокой степени подтверждения на основе наблюдений. Ему обучают долгое время, его содержание подкрепляется страхом, предрассудками и невежеством, так же как и ревностными и жестокими монахами. Его идеи проникают в сам обыденный язык, заражают все формы мышления и влияют па многие важные для человеческой жизни решении. Он 14 Еах1еа В. \УНсЬ Нил(!п^, т а ^ с ап(1 1Ьс пе\у рЬПозорпу. Пп^Ыоп, 1 9 8 0 . Р. 6 - 1 0 . 200 даст модели объяснения всякого мыслимого явления, то есть мыслимого для тех, кто принимает его" . Впрочем, ситуация, в которой магия оказывалась но форме столь же рациональной, как и критикующая ее теология, еще не объявляет внутренней, социальной рациональности первой. Для доказательства этого Исли предпринимает истэрико-социологический анализ магии. Оказывается, что магия как социальное яв­ ление выстукала в качестве оппозиции христианству прежде всего потому, что последнее рассматривало женщину как источ­ ник и средоточие греха. Этим самым магия частично выступала отражением еретических движений, в которых начиная с XIII века большую роль начинали играть женщины: средневековые религиозные секты (манихеи, валденсы, катары, донатисты) объ­ единяли мужчин и женщин на равноправной основе. Исли про­ слеживает корреляцию между революционными движениями, крестьянскими бунтами, голодом, инфляцией, с одной стороны, расширением магической практики - с другой стороны, и усиле­ нием охоты на ведьм - с третьей. Охота на ведьм является, но его мнению, свидетельством общественного кризиса и формой борьбы с революционным движением, поскольку восстания кре­ стьян-мужчин и колдовство крестьянок-женщин были направ­ лены на одну цель - социальное переустройство м и р а . Далее рефлексивное осмысление магии - выступало ли оно в качестве ее критики или "позитивной демонологии" - представ­ ляло собой космологическую доктрину, порожденную не изуче­ нием природы, но накладыванием на нее социальных образцов, в том числе и отношений между классами: магическая картина мира отражала, по мнению Исли, "социальную стратификацию". Кроме того, Исли обнаруживает любопытный гносеологический парадокс, позволяющий говорить о рациональности магии как незамкнутой в себе, имеющей социальную перспективу. Дело в том, что выступая против "механистической философии" (то есть нарождающегося экспериментального естествознания), идеологи магии подчеркивали, что невозможно открывать и исследовать "скрытые качества" вещей с помощью разума. Предвосхищая критику механистической науки и философии Дж.Бсркли, они подчеркивали необходимость "экспериментального вопрошаиия природы" . Таким образом, оказывалось, что на заре экспери­ ментального познания наука, "увязая в теологии" СФЭигсльс) и одновременно выступая против нее, была вынуждена учиться ме15 16 17 1 5 1 6 1 7 ЕсусгаЬепЛ Р.К. Л^ип*! т е П ю д . Ь , 1 9 7 9 . Р. 4 4 . Еазка В. Ор.сй. Р. 3 6 , 3 7 . |Ыа. Р. 9 3 . 201 тодам экспериментального исследования у традиционно проти­ востоящей религии "натуральной магии". Эволюцию магии и изменение се гносеологического и соци­ ального статуса в значительной степени отражает современный интерес к ней и подобным феноменам, приобретающий сам по себе иррациональный характер в ряде западных идеологических концепций. Известный итальянский историк науки П.Росси за­ мечает, что контркультурная литература, или, как ее еще назы­ вают, "литература несогласия", всячески превозносит формы не­ научного мышления. Так, например, Т.Роззак противопоставляет исключительные возможности новой магической картины мира узкой рациональности науки, поскольку наука "лишает нас чув­ ства прекрасного, тогда как шаманство предлагает новую, более свободную культуру, - иронизирует Росси. - Это не изолирован­ ный эпизэд: возвращение к фазе архаического магического опыта принимается многими как убедительный способ самоос­ вобождения от грехов нашей цивилизации. Но это дешевое осво­ бождение есть иллюзорное бегство в прошлое, ностальгия по зо­ лотому веку, удобное освобождение от исторической ответствен­ ности. Понимание темных истоков современной науки и того, что рождение научного исследования было не стань стерильно, как наивно полагали деятели Просвещения и позитивисты, не предполагает ни отрицания научного знания, ни капитуляции перед примитивизмом и культом магического" . Итак, мы можем выделить, по крайней мере, три ситуации, в которых магия с господствующей религией и политикой, с отжи­ вающими феодальными общественными отношениями, когда с точки зрения мировоззренческих идеалов, целей и потребностей передового класса, общественного прогресса в целом магия вы­ ступала в качестве рационального по существу феномена, и раци­ онального по форме - с точки зрения ее критиков. Во-вторых, это сложное взаимодействие магии с формирующейся эксперимен­ тальной наукой в условиях смягчения грани между магией и ре­ лигией, когда магия оставалась необходима в мировоззренческом плане, но уже не представляла собой инструмента социального преобразования или познания природы. В этой ситуации магия утрачивала способность реального участия в процессе освоения человеком мира к самого себя, приобретая тем самым нераци­ ональный характер. И в-третьих, паразитируя на противоречиях научно-технического прогресса в условиях усиления конфронта18 К0551 Г. Н е п п е И с ь т . гаИопаШу апс! 1Не заепППс геуо1иМоп / / Ясазол, с х р е п т с п » апс! т у ъ М а х т т 1пе заепНПс гсуо!иМоп. 1М.У., 1 9 7 5 . Р. 2 7 2 . 202 ции разных социальных систем, магия обретала свое новое рож­ дение в русле возрастающего интереса к иррационалистическим учениям. Эти три ситуации исторической проблематизации ма­ гии и исчерпывают то, что можно сказать о ее рациональности. Существует еще одно явление, вопрос о рациональности ко­ торого в настоящее время весьма оживленно обсуждается: чаще всего его называют "псевдонаукой". Это специфический тип ис­ следования и форма идеологии, особенность которого связана со стремлением облечь свои процедуры и выводы в научную форму, хотя его содержание выходит за пределы признанных в насто­ ящее время научных концепций. Разработкой системы крите­ риев, позволяющих отличать псевдонауку от науки, занимались такие известные исследователи, как М.Бунге, М.Гарднер и др. Ка­ ковы же эти критерии и насколько они основательны? Д.Раднср и М.Раднер, давая весьма представительный пере­ чень характерных для псевдонауки черт, подчеркивают следу­ ющее. Во-первых, псевдонаука - это форма анахронического мышления: она воскрешает отвергнутые концепции, не приводя новых аргументов в их защиту. ["Международное общество непо­ движности Земли", организованное католиками в 1895 г. в Илли­ нойсе (США)], основываясь на аргументах, почерпнутых из ари­ стотелевской механики и теологии, выступает против положения о вращении и шарообразности З е м л и ) . Во-вторых, псевдонаука строится как объяснение чудес, не дающее новых предсказаний. Чем диковиннее оказывается объяснение, тем лучше. Так, Э.Великовский в книге "Столкновение миров" (Лондон, 1950) объясняет известные библейские чудеса: как расступилось море во время исхода евреев из Египта, как Иисус Навин остановил Солнце и так далее - столкновением Земли с гигантской кометой. Тем самым псевдонаука использует миф в качестве источника эмпирических данных. Оборотной стороной этого является недо­ оценка научного опыта и, в то же время, некритическое воспри­ ятие всякого рода сомнительных слухов и порождений обыден­ ного сознания. Псевдонаука заинтересована лишь в подтвержда­ ющих ее положения фактах. Поэтому все псевдонаучные гипо­ тезы неопровержимы, они не устаревают и не воспринимают критику, будучи способны объяснить всякую аномалию. Но само объяснение строится по образцу сценария - не использует общих законов, апеллирует к примерам, аналогиям, метафорам и тому подобн И наконец, псевдонаучное исследование напоминает экзегезис, истолкование библейских, (герметических, архаических) 19 КайпегО., Влйпсг V. З а с п с е ап4 ипгеазоп. О е 1 т о п ( , 1 9 8 2 . Р. 1 - 3 . 203 текстов, поскольку в качестве источника сведений берется интер­ претация различного рода литературных данных. «Главная за­ щитная сила псевдонауки суммируется в двух словах: "все воз­ можно",» - таков вывод авторов к н и г и . Итак, если считать критерием рациональности псевдонауки се сходство с наукой, мы не можем считать ее рациональной. Но как быть с тем фактом, что в нацистской Германии оценивались как рациональные "арийская физика", теория космического льда ПХорбигсра, в Англии 20-х годов - генетическая теория преступ­ ности и евгеника К.Пирсона, а в США 70-х годов - религиозный креационизм? Здесь нужно учесть, что рациональность этих те­ орий ограничена целями, потребностями и мнением отдельного сообщества, которое само выступает в качестве реакционной со­ циальной силы, противостоящей общественному прогрессу. По­ этому взятая в широком социальном смысле рациональность данных концепций является мнимой и переходит в свою проти­ воположность - иррациональность. Ситуация значительно сложнее, если учесть, что под "псевдонаукой" нередко понимают практическое сознание или "народную науку". Не так давно траволеченис, гомеопатию и иг­ лоукалывание считали формами псевдонауки, а сейчас они по­ степенно становятся частью научной медицины. Без сомнения, космические проекты Э.Циолковского также в свое время оцени­ вали как псевдонаучные; входное отношение наблюдается сейчас в отношении к народной агрикультуре, использующей строго экологические методы обработки земли* . Видимо, их содержа­ ние в большей мерс зависит от того, какие социальные силы в данный момент стоят за их спиной: именно это обстоятельство и определяет, способны ли данные формы соединения практичес­ кого опыта и теоретического его осмысления существенно до­ полнить науку, покрывая рапсе недоступные ей сферы, нарушая не всегда оправданный научный консенсус. В таком случае нельзя считать их иррациональными, тем более что они удовлетворяют некоторые социальные потребности, имеют внутренние стан­ дарты обоснованности, строгости, истинности, эффективности и так далее и представляют собой организованную деятельность, способствующую познанию и преобразованию мира. В целом можно выделить, по крайней мерс, три ситуации проблематизации псевдонаучной рациональности: в первом слу­ чае иод наукообразной формой скрывается идеологическая кон20 1 Кас1пег Р., КаЫпег V. 5с»спсс апё ипгеазоп. Р. 7 3 . С о и п ( е г - т о у с т с п 1 х ш 1Ьс ь и с п с е з : Т Ь с $оио1одо оГ (Ье а11сгпа(к'С5 !о Ы р хс| с п с с / 1*1. Н.|\очч)1пу, П.Яо.чс. 1)оп1гссп1, 1 9 7 9 . Р. 2 5 1 - 2 7 6 . 204 цснция (как правило, реакционная), во втором - незрелая наука стремится к статусу зрелой науки, и в третьем - под формой на­ уки живет некоторое практическое искусство, перспективы пре­ вращения которого в науку вообще неясны. Только анализ кон­ кретных условий, в которых определенная социальная группа бе­ рет на себя защиту одной из таких концепций, может дать за­ ключение об их рациональности. Еще раз о понятии рациональности (вместо заключения) Суммируя вышеизложенное, бросим ретроспективный взгляд на развитие рациональности как социального феномена и как понятия. Известно, что в культуре античности существенную линию составлял культ разума и логического мышления, в част­ ности. Известные социокультурные условия, в том числе резкая противоположность физического и умственного труда, породили искаженное представление о человеческой деятельности, как о де­ ятельности, в сущности своей - духовной. Ни зарождающаяся на­ ука, ни искусство, ни даже высококвалифицированное ремесло не соотносились с материально-практической деятельностью. Даже известный античный культ тела, в существенной своей части, был ни чем иным, как разумным культом разумного тела. Стоит ли удивляться, что в эпоху Возрождения и ранних буржуазных революций восстановление разума в своих правах, частью утра­ ченных в средние века, происходило под флагом античных иде­ алов разумности, хотя и означало значительно большее - демок­ ратизацию общественного устройства, бурное развитие промыш­ ленности и торговли, культуры в целом. Созерцательно-духовный идеал рациональности уже не вполне соответствовал уровню раз­ вития человеческой культуры, но для осознания этого факта тре­ бовалось немало времени. Условием этого осознания оказалось более глубокое пони­ мание феномена "отрицания рациональности", приписываемого зачастую средневековому мышлению. Но действительно ли сред¬ невековый менталитет отрицал рациональность как таковую? Точнее будет сказать, что такому отрицанию подвергся идеал ра­ циональности, возносящий дискурсивно-логичсскис способности человека над другими его способностями. Более того, средневеко­ вый идеал рациональности, выносящий человеческие сущност­ ные силы за п р е д е л ы его собственной деятельности, представил п р и р о д у как идеально целесообразную систему, подчиненную единой цели - обеспечению человеческого существования и де­ монстрации всемогущества божества. Ставя перед человеком аль­ тернативу ада или рая как исхода его жизни, религиозное миро­ воззрение требовало целесообразной человеческой деятельности от человеческого существа, то есть на свой лад способствовало развитию человеческой природы. Гипотеза о таком своеобразном телеологическом идеале рациональности позволяет подвергнуть сомнению тезис об "иррационализме" средневекового мышления и человека вообще: едва ли материальное производство, обшественные отношения, искусство, да и сама религия являлись чем-то иррациональным, хотя рациональность и не провозгла­ шалась в качестве идеала. В определенном смысле реминисценцией средневековья ока­ зались концепции "философии жизни" и экзистенциализма. Привлекая внимание к "иррациональным" (опять-таки с точки зрения конкретного и ограниченного идеала рациональности!) способностям человека - эмоциям, интуиции, вере и тому подо­ бное, - они продемонстрировали возможность вполне рациональ­ ного в некотором смысле теоретизирования, которое было, в то же время, альтернативным традиционному рационализму. Впро­ чем, еще раньше И.Кант и И.Фихте увидели ограниченность те­ оретического разума и поставили вопрос о принципиальной не­ полноте, несовершенстве рационального мышления, которое и раньше подчеркивалось в скептических, романтических и мисти­ ческих учениях. Таким образом, идеал рациональности как разумности и ло­ гичности неоднократно подвергался явной и неявной критике, но все альтернативы вращались в сфере духовных форм освоения мира. Открытие практической основы человеческой деятельно­ сти, осуществленное марксизмом, позволило иначе поставить вопрос о природе рациональности. Стало ясно, что никакая от­ дельная человеческая способность (логическое мышление, целенолагание или что-либо еще) не делает человека рациональным существом, и никакая характеристика культурного феномена не гарантирует его рациональности. Последняя все более утвержда­ лась в правах интегральной характеристики всей человеческой деятельности, поскольку та исходит из определенных потребно­ стей, вырабатывает специфические средства их удовлетворения, выдвигает цели, осмысливает полученные результаты, оценивает их соответствие исходным потребностям, средствам и целям. Из этого следует, что сама по себе рациональность представляет со­ бой, во-первых, структуру человеческой деятельности, благодаря которой происходит освоение человеком мира (и самого себя). 206 Во-вторых, рациональность есть неявная деятельностная уста­ новка, в силу которой человек решается на действие, поскольку чувствует себя способным на пего, видит в нем какой-то смысл. В-третьих, рациональность феномена культуры связана с тем, что он каким-то образом включен в социальную систему и с опреде­ ленной устойчивостью существует в ней. Поэтому понятию ра­ циональности едва ли можно приписать определенное и неиз­ менное значение: не имея постоянного денотата, оно оказывается псевдопредметным, то есть обозначающим нечто, в разных усло­ виях и ситуациях оказывающееся иным. Парадоксально, что по­ нятие рациональности, находящееся в центре методологических дискуссий, имеет лишь псевдометодологический смысл: оно функционирует реально в ситуациях, когда обнаруживается огра­ ниченность тех или иных методологических стандартов, и само не дает рецептов поведения или мышления, но побуждает к их анализу, критике или изобретению новых. Все это не означает абсолютной релятивности рационально­ сти. Называя какое-нибудь явление рациональным, мы, есте­ ственно, исходим из исторически конкретной системы ценностей и их иерархии. В то же время, данная система сама поддастся оценке с точки зрения рациональности. У нас нет абсолютного критерия, позволяющего строить подобную оценку, а потому, по­ следним основанием рациональности оказывается практический выбор своей социальной позиции. Может показаться, что эта по­ зиция обрекает человека на конформизм, на однозначно догма­ тическую линию поведения, но ведь человек никогда пассивно не воспринимает уже существующие общественные отношения, он всегда в той или иной мере способен к их критике и преобразо­ ванию. Человеку нет нужды искать выхода из "магического круга", якобы задаваемого исходными теоретическими и практи­ ческими предпосылками его деятельности; напротив, ему нужно как раз войти в этот круг, то есть начать действовать и посмот­ реть, что из этого получится. Философская рефлексия поэтому и представляет собой наиболее гибкую из известных теоретических форм рациональности: она ориентирует человека на реальную сложность условий его деятельности, на проблематичность ее ре­ зультатов, предупреждает о неизменном риске ошибиться, но, вместе с тем, убеждает в огромных способностях человека позна­ вать и преобразовывать мир и себя в этом мире, воспитывает иотребност:, в такой деятельности. С точки зрения этого понимания рациональности нерациональной оказывается созерцательно-пас­ сивная ориентация, исключающая выбор той или иной стратегии деятельности, абсолютный скептицизм, бесконечные колебания, 207 сомнения в собственных силах, неспособность к активной де­ ятельности. Но в то же время безграничный и наивный опти­ мизм или безоглядный фанатизм, забывающий в стремлении к цели о подлинных потребностях человека, о включенности каж­ дого вида деятельности в целостгую общественную систему, о локальности и относительности всякого отдельно взятого убеж­ дения, рациональны лишь по видимости. Рациональность, пыта­ ющаяся отрицать собственные границы, неизбежно выливается в иррациональность. В силу этого в каждый конкретный истори­ ческий момент текущие события весьма трудно охарактеризовать с помощью понятия рациональности. Здесь мы нуждаемся в оп­ ределенной исторической перспективе. Вышеизложенное нельзя назвать каким-то определением ра­ циональности. Но теперь мы, по крайней мере, знаем, что раци­ ональность представляет собой проблему и такую же важную и "вечную", как и всякая философская проблема. Прелесть ее в том, что каждый раз, найдя ее решение, мы убеждаемся в его непол­ ноте. Но ведь это и есть (если и его не абсолютизировать) по­ длинно рациональный подход. 208
