СудеБнО-пСихОлОгичеСкая экСпеРтиза личнОСти СеРийных
advertisement
Ростовское региональное отделение Российского психологического общества Южный федеральный университет Михайлова О.Ю., Целиковский С.Б. Судебно-психологическая экспертиза личности серийных сексуальных преступников Ростов-на-Дону 2008 УДК 343.953:340.62/.65 ББК 88.4 М 69 Печатается по решению редакционно-издательского совета Южного федерального университета Рецензенты: декан факультета психологии ЮФУ, доктор психологических наук, профессор Абакумова И.В., доцент кафедры психофизиологии и клинической психологии ЮФУ кандидат психологических наук Труфанова О.К. Михайлова О.Ю., Целиковский С.Б. Судебно-психологическая экспертиза личности серийных сексуальных преступников. – М.: Изд-во «КРЕДО», 2008. – 254 с. ISBN 978-5-91375-023-5 В работе изложены узловые проблемы теории и методологии судебнопсихологической экспертизы личности серийных сексуальных преступников, раскрыты психологические механизмы этого исключительно опасного вида насильственных преступлений, обоснованы схема и диагностические критерии психологической части судебных экспертиз, что позволяет снять целый ряд противоречий их экспертной оценки. Книга рассчитана на научных и практических работников – психологов, психиатров и юристов, а также студентов, аспирантов и преподавателей юридических и психологических факультетов высших учебных заведений. Она может представлять интерес для специалистов в области психологии развития и педагогики для ранней диагностики, оценки и коррекции агрессивного поведения и сексуальных девиаций. ISBN 978-5-91375-023-5 УДК 343.953:340.62/.65 ББК 88.4 © Михайлова О.Ю., Целиковский С.Б., 2008 © Издательство «КРЕДО», 2008 Содержание Введение . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 5 Общие проблемы судебно-психологической экспертизы . . . . . . . . . . . . . 7 1.1. Организационно-правовые и методологические проблемы судебно-психологической экспертизы . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 7 Криминально-психологический подход к изучению личности преступника и преступного поведения . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 18 2.1. Личность преступника как междисциплинарная категория . . . 18 2.2. Личность преступника в криминальной психологии . . . . . . . . . 20 2.3. Девиантное и преступное поведение . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 25 2.4. Проблемы эмпирического изучения девиантного поведения и личности преступника . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 34 Характеристика серийных сексуальных преступлений . . . . . . . . . . . . . 38 3.1. Понятие серийного преступления . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 39 3.2. Криминологическое и психологическое изучение личности серийного преступника . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 45 3.3. Типология серийных убийц . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 47 3.4. Психологические механизмы совершения серийных преступлений . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 53 Психологический анализ личности многоэпизодных преступников . . . 63 4.1. Анализ влияния предиспозиционных факторов . . . . . . . . . . . . . . 63 4.1.1.Биологическое предрасположение «феномена Чикатило» и факторы, его определяющие . . . . . . . . . . . . . . 64 4.1.2.Специфические особенности воспитания, о бусловливающие трудности социальной адаптации . . . . . 72 4.1.3.Особенности психосексуального развития . . . . . . . . . . . . . 77 4.2. Экспериментально-психологическое исследование личностных особенностей многоэпизодных преступников . . . 84 4.2.1.Психофизиологические характеристики лиц, совершивших многоэпизодные сексуальные преступления . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 84 3 4.2.2.Особенности ценностно-смысловой сферы и динамика изменений мотивации . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 92 4.2.3. Специфические особенности самосознания, обусловливающие нарушения половой идентичности . . . . 101 4.2.4. Специфические личностные изменения и общие тенденции деформации мотивационной сферы многоэпизодных преступников . . . . . . . . . . . . . . . . 110 4.3. Динамика криминального почерка . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 121 4.4. Ретроспективный анализ динамики патосексуального состояния в криминальной ситуации . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 127 4.5. Критерии психологической диагностики «феномена Чикатило» . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 132 Литература . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 139 Приложения . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 163 4 Введение Серийные преступления всегда привлекали значительное внимание. К сожалению, большинство работ, посвященных этой проблеме, – это популярные издания с описанием зверств отдельных маньяков. Число серьезных научных исследований, как юридических, так и психолого-психиатрических, с некоторыми известными исключениями, остается недостаточным. Повышенный интерес к этой проблематике при недостаточной ее научной разработанности приводит, с одной стороны, к тому, что серийными называют любые преступления, совершенные неоднократно. В результате это понятие размывается, приобретая некий всеобъемлющий и недифференцированный характер. С другой стороны, такое положение дел приводит к значительной мифологизации этих преступлений и, в еще большей степени, личности преступников, их совершающих. Жестокость, безжалостность, кажущаяся бессмысленность садистских действий серийных преступников вызывают у нормального человека гнев и отвращение. «Монстры», «нелюди», «звери» – эпитеты такого рода «кочуют» из публикации в публикацию не только в популярных, но и в научных изданиях. Значительные проблемы возникают и при психолого-психиат­ рической оценке лиц, совершивших многоэпизодные сексуальные преступления. При расследовании и в ходе судебного рассмотрения таких уголовных дел часто производятся не одна, а несколько судебных психиатрических и/или комплексных психолого-психиатрических экспертиз. Однако в силу различий в теоретическом подходе и в методическом инструментарии эти заключения недостаточно обоснованы и доказательны, а зачастую просто противоречивы, причем как в плане постановки диагноза, так и при решении вопроса о степени вменяемости подэкспертного. Особое значение в этой связи приобретает разработка теоретических и методических основ изучения психологических механизмов серийных преступлений. 5 Психологическому изучению личности серийных сексуальных преступников, ее особенностей и условий формирования и посвящена эта книга. Она представляет собой обобщение научного и практического опыта производства психологической части судебных комплексных экспертиз по делам о многоэпизодных сексуальных преступлениях. В книге систематически изложены узловые проблемы теории и методологии психологического анализа личности серийных сексуальных преступников. На основе критического анализа психологической и криминологической литературы раскрыты психологические механизмы сексуальной агрессии вообще и, в частности, такого исключительно опасного ее вида, как совершение серийных преступлений. Выполнен анализ понятий «многоэпизодные» и «серийные» преступления, выделены их психологические различия. Рассмотрены различные подходы к изучению этого феномена. Обоснованы схема и диагностические критерии психологической части судебных экспертиз личности многоэпизодных преступников, что позволяет осуществить дифференциальную диагностику и снять целый ряд противоречий их экспертной оценки. В монографии приведены результаты экспериментальнопсихологического исследования личности 15 многоэпизодных сексуальных преступников, у которых, по заключению психиатров, обнаруживаемые признаки отклонений поведения не достигли степени клинической завершенности и относятся к варианту сексологической нормы (сексуальная девиация). В формировании их агрессивного поведения ведущая роль принадлежала психогенным механизмам и законам психологии, а, следовательно, на первый план выходит собственно психологический анализ. Для подтверждения работоспособности и эффективности предложенной схемы в предлагаемой работе приводится реинтерпретация на ее основе психологической части заключений комплексных судебных психолого-психиатрических экспертиз по конкретным уголовным делам. Авторы выражают свою искреннюю признательность доктору медицинских наук, профессору А.О. Бухановскому и сотрудникам возглавляемого им лечебно-реабилитационного научного центра «Феникс» (А.С. Андреев, О.А. Бухановская, А.И. Ковалев, А.Я. Перехов, А.Н. Стрюков и др.) за предоставленную возможность использовать в своей работе полученные ими результаты психиатрического, наркологического и сексологического анализа личности подэкспертных. 6 Глава 1. Общие проблемы судебно-психологической экспертизы 1.1. Организационно-правовые и методологические проблемы судебно-психологической экспертизы При исследовании преступного поведения человека в ходе расследования и рассмотрения уголовных дел все чаще возникают вопросы, решение которых требует содействия профессиональных психологов. На оказание профессиональной психологической помощи участникам уголовного судопроизводства, необходимость привлечения к нему экспертов, имеющих специальную психологическую подготовку, ориентируют многие международно-правовые документы в области защиты прав человека и борьбы с преступностью: Декларация ООН основных принципов правосудия для жертв преступлений и злоупотребления властью, Руководящие принципы ООН для предупреждения преступности несовершеннолетних, Минимальные стандартные правила ООН, касающиеся отправления правосудия в отношении несовершеннолетних, Рекомендации Комитета Министров Совета Европы государствам-членам о положении потерпевшего в рамках уголовного права и процесса, относительно упрощения правосудия и др. Поэтому весьма актуальным является исследование проблем профессиональных и иных отношений субъектов, применяющих специальные знания, и лиц, ведущих производство по уголовному делу или участвующих в нем. Судебно-психологическая экспертиза – сравнительно молодой вид судебных экспертиз, состоящий в использовании психологических познаний для установления обстоятельств, входящих в процесс доказывания по уголовному делу. Судебно-психологическая экспертиза 7 (СПЭ) – это наиболее прямое использование данных психологии для решения психологических вопросов, возникающих в ходе следствия, судебного или арбитражного рассмотрения дела. Ее объектом является психика здорового человека, в отличие от объекта судебнопсихиатрической экспертизы, где объектом являются болезненные проявления психики. Предмет экспертизы определяется теми вопросами, которые правоохранительные органы поставили на решение экспертов в связи с необходимостью установления доказательств по делу с применением специальных знаний в конкретной отрасли науки, технике, искусства или ремесла. В целом компетенция судебно-психологической экспертизы определяется содержанием психологической науки, её прикладных отраслей (юридической, возрастной, инженерной и т.п.). Поэтому в её компетенцию входит исследование различных проявлений психики, психических процессов, эмоциональных состояний, индивидуальнопсихологических особенностей психически здоровых лиц, участвующих в уголовном судопроизводстве, факторов психологического воздействия на их поведение, на принятие ими решений в различных конфликтных ситуациях, ставших предметом рассмотрения следствия и суда. В то же время проведение экспертизы – процессуальное действие, которое состоит в исследовании экспертом по заданию правоохранительных органов материалов уголовных дел с целью установления обстоятельств, имеющих существенное значение для правильного решения дела, возникшего в процессе правоотношений. В силу чего порядок производства экспертизы, права и обязанности эксперта, подэкспертного, лица, назначившего экспертизу, регламентируются законодательно. Законом предусмотрены случаи обязательного назначения экспертизы. В других случаях экспертиза назначается при невозможности решения существенного для дела вопроса иным путем. В то же время в правовом обеспечении судебно-психологической экспертизы имеется целый ряд проблем, существенно затрудняющих как ее назначение, так и ее производство. Прежде всего, следует отметить некоторую противоречивость законодательства. В частности, некоторые положения Федерального закона «О государственной судебно-экспертной деятельности» (далее Закон) имеют ряд принципиальных расхождений с нормами действующего Уголовнопроцессуального кодекса (УПК РФ). 8 В частности, УПК РФ (ч. 1 ст. 57) не дифференцирует понятия «эксперт» и «государственный эксперт», о котором идет речь в ст. 1 Закона, а также «экспертное учреждение» и «государственное экспертное учреждение» (ст. 11 Закона). Причем корректность регламентации судебно-экспертной деятельности лиц, не являющихся государственными судебными экспертами, на основе распространения норм ст. 2, 4, 6-8, 16 и 17, части второй ст. 18, ст. 24 и 25 Федерального закона о государственной судебно-экспертной деятельности вызывает сомнения, тем более, что с позиций УПК РФ такая деятельность возможна, более того, соответствует общим нормам подготовки, проведения и оценки судебной экспертизы (ст. 41 УПК РФ). Введение такой регламентации понятно: оно связано с озабоченностью законодателя проблемой качества и стандартизации судебной экспертизы. На это указывает, в частности, содержание статьи 11 Закона, в которой отмечается необходимость единого научно-методического подхода к экспертной практике, профессиональной подготовке и специализации экспертов одного и того же профиля. В то же время противоречия оказывают негативное влияние на практику назначения и производства судебной экспертизы, что особенно актуально для назначения и производства судебно-психологической экспертизы. Прежде всего, деятельность психологов в нашей стране не лицензируется, и соответствующие компетентные органы отсутствуют. Введение регламентации экспертной деятельности существенно сужает круг специалистов, которые могли бы быть привлечены к производству экспертиз. Между тем, Уголовный кодекс Российской Федерации 1997 года существенно расширил возможности применения психологических знаний, так как содержит значительно возросшее количество юридических понятий и правовых положений, имеющих психологическое содержание. От компетентного применения психологических знаний и объективности сделанного на их основе экспертного заключения во многом зависит эффективность судопроизводства, соблюдение прав и охраняемых законом интересов граждан. Отсутствие или недостаток специалистов приводят целому ряду проблем в следственной и судебной практике. Например, существование в Ростовской области Центра судебной экспертизы отнюдь не удовлетворяет насущные проблемы следствия в производстве такого рода экспертиз, что в конечном итоге приводит к необходимости продления сроков производства следственных действий по уголовным делам. 9 Согласно УПК РФ, экспертом-психологом может быть специалист, работающий в области психологии и имеющий базовое высшее психологическое образование. В силу чего, к производству судебнопсихологической экспертизы могут быть привлечены психологи, работающие в различных научных и практических учреждениях и учебных заведениях. Так, например, в нашей стране получила широкое развитие и признание школьная психологическая служба. В этом плане психологи, работающие в школе, вполне могли бы быть привлечены не только в качестве специалистов при производстве следственных действий в отношении несовершеннолетних, но и в качестве экспертов при назначении судебно-психологической экспертизы личности несовершеннолетних обвиняемых и способности несовершеннолетних и малолетних свидетелей и потерпевших воспринимать важные для дела обстоятельства и давать правильные показания. Решение вопросов подобного рода находится в пределах их профессиональной компетенции. Естественно, что при производстве СПЭ специалисты школьной психологической службы, малознакомые со спецификой следственной, судебной и собственной экспертной деятельности, нуждаются в том, чтобы представители следственного комитета, органов прокуратуры и суда оказывали им необходимую помощь: разъясняли цели и задачи экспертизы, права и обязанности экспертов, знакомили с требованиями, предъявляемыми к заключению экспертизы. На практике в большинстве случаев это так и происходит. Однако, в дальнейшем (например, в суде) могут возникнуть проблемы в связи с отсутствием лицензии у эксперта. В научной литературе, посвященной теории и практике судебной экспертизы личности, ведется дискуссия и по поводу возможности дачи заключения от имени экспертного учреждения [Седова Т.А., 2004, с. 241-256]. Здесь на наш взгляд, необходимо отметить, что согласно УПК РФ эксперт несет уголовную ответственность за дачу заведомо ложного заключения. Согласно принципу субъективного вменения, учреждение не может быть привлечено к уголовной ответственности. В силу этого следует согласиться с мнением тех авторов, которые считают, что заключение не может быть дано от имени экспертного учреждения, в силу того, что не решен вопрос о том, кто именно будет нести ответственность при ошибочности выводов или ложности заключения. В этом плане следует согласиться с мнением Л.Н. Иванова [2005] о том, что такой подход применительно к судеб10 ной экспертизе личности неприемлем в связи с высокой степенью вероятности нарушения прав личности. При этом ответственность за соблюдение прав личности будет размыта вследствие отсутствия персональной ответственности за конечный результат. Проблема соотношения обязательности и принудительности в уголовном судопроизводстве наиболее отчетливо проявляется в судебной экспертизе личности. Уголовно-процессуальный закон не рассматривает в качестве меры принуждения недобровольное осуществление судебной экспертизы (освидетельствования). При этом случаи ее обязательного назначения ассоциируются у законодателя с принудительностью, подтверждением чему служит ч. 4 ст. 195 УПК РФ (Порядок назначения судебной экспертизы). Комментируя необходимость получения согласия на производство судебной экспертизы, законодатель оговаривает возможность ее проведения без согласия потерпевшего, т.е. принудительно, в случаях, предусмотренных пп. 4 и 5 ст. 196 УПК РФ. Однако обязательное назначение экспертизы вовсе не означает ее реализацию в принудительном порядке; поэтому ст. 196 УПК РФ должна отражать разграничение понятий «обязательность» и «принудительность». Эту статью следует именовать: «Обязательное назначение и принудительное проведение судебной экспертизы». Анализ случаев обязательного назначения судебной экспертизы личности в соответствии с нормами УПК РФ на этапе предварительного расследования позволяет внести несколько предложений по их совершенствованию. Так, применительно к ст. 56 УПК РФ следует отметить, что ссылка на ст. 179 УПК РФ, регламентирующую принудительность освидетельствования по поводу оценки достоверности показаний, не может иметь практического значения, поскольку там речь идет об освидетельствовании, а не экспертизе. Если гипотетически представить наличие таковой, то в этом случае наиболее современная технология разрешения рассматриваемой проблемы, реализуемая на основе проведения опроса с использованием полиграфа, подразумевает не формальную добровольность, подтвержденную письменным согласием, а фактическую, отражающую отсутствие установок на реализацию изощренных способов противодействия во время опроса. Из сказанного следует, что принуждение не может лежать в основе согласия свидетеля. По мнению Л.Н. Иванова [2005], в основе добровольного, осознанного согласия, подразумевающего информированность лица 11 о возможности отказа от опроса на любом из его этапов, лежит создание условий для признания испытуемым целесообразности проведения опроса на фоне сформировавшейся стойкой позитивной установки. Таким образом, указанная ссылка не имеет практического значения и может быть вполне исключена из текста как части первой ст. 179, так и ст. 56 УПК РФ. Уголовно-процессуальный закон не говорит о доказательственном значении тех или иных выводов, включая наиболее спорные из них, вероятностные. Поэтому, высказанное в научной литературе мнение о признании таких выводов недостоверными, лишено законных оснований. Одновременно нельзя согласиться с представленной в литературе трактовкой постановления Пленума Верховного Суда СССР о том, что «вероятное заключение не может быть положено в основу приговора» [13, с.21]. Вероятностные выводы требуют дополнительной объективизации, и с этим следует согласиться, как и с тем, что они вызывают определенные сложности при оценке заключения, но этот факт не исключает возможности их использования в процессе формирования доказательной базы. Более того, вероятностные выводы по отдельным вопросам экспертизы личности узаконены. В качестве примера можно привести заключение экспертов о состоянии, не исключающем вменяемости (ст. 22 УК РФ). Еще одним спорным моментом правового обеспечения судебной экспертизы, и прежде всего, судебно-психологической экспертизы, является процессуальная возможность назначения судебной экспертизы личности до возбуждения уголовного дела. Производство такого вида исследования целесообразно в случаях, когда речь идет о нарушающем нормы права поведении несовершеннолетних. Как полагает Т.А. Седова [2004], в соответствии со ст. 146 назначение экспертизы может проводиться до возбуждения уголовного дела. Она отмечает далее, что хотя «…ст. 146 допускает назначение экспертизы до возбуждения уголовного дела, но процессуальный порядок ее производства не меняется» [Седова Т.А., 2004, с. 261]. По мнению Л.Н Иванова [2005], говоря о невозможности реализации ряда процессуальных требований при назначении экспертизы до возбуждения уголовного дела, в частности ознакомления с постановлением о производстве экспертизы, автор противоречит сама себе, фактически объясняя, почему судебная экспертиза не может быть не только осуществлена, но и назначена на этом этапе уголовного судопроизводства. 12 Наиболее взвешенная позиция по указанному вопросу принадлежит Ю. Орлову [2003]. По его мнению, судебная экспертиза до возбуждения уголовного дела возможна только в тех случаях, когда нельзя иным путем получить основания для инициации уголовного процесса; с этой целью предлагается указать в ст. 144 УПК РФ допустимые следственные действия, реализуемые на этапе проверки (за основу автор берет ст. 109 УПК РСФСР) [Орлов Ю., 2003]. 1.2. Методология судебно-психологической экспертизы Сложность исследуемого объекта, зачастую ретроспективность оценки, отсутствие единого механизма системообразования психических явлений и т.д. определяют методологические и методические проблемы при производстве судебно-психологической экспертизы. Трудности в оценке выводов судебной экспертизы объясняются не только недостаточной стандартизацией методик, но и отсутствием единообразных подходов к их оценке, что, прежде всего, распространяется на относительно новые виды судебных экспертиз. Здесь надо отметить, прежде всего, сложности в разработке экспертологических понятий. В юридической психологии имеется целый ряд терминологических проблем, связанных с двойной (юридической и психологической) интерпретацией понятий (мотив, воля и т.д.). Так, в настоящее время ведутся оживленные дискуссии относительно содержания понятия «аффект» применительно к практике судебно-психологической экспертизы. Ограничение законодателем понятия «внезапно возникшего сильного душевного волнения» психологическим понятием аффекта на практике привело к тому, что целый ряд эмоциональных состояний человека, существенно дезорганизующих его сознание и поведение, утратил свое юридическое значение. Кроме того, диагностируя состояние аффекта, эксперт берет на себя не свойственные ему функции квалификации преступления. Оставаясь в пределах своей компетенции, эксперт должен диагностировать эмоциональное состояние подэкспертного в криминальной ситуации и оценить степень влияния этого состояния на сознание и поведение субъекта. Причем реально на практике суд не склонен вдаваться в тонкости психологического анализа и, если в заключении эксперта отсутствует слово «аффект», преступление квалифицируется как простое умышленное убийство (ч. 1 ст. 105 УК РФ). Некоторые авторы в качестве альтернативы сложившемуся положению дел предлагают коррекцию экспертологического понятия 13 «аффект», включение в него как физиологического аффекта и его вариантов, так и иных эмоциональных состояний, существенно нарушающих способность субъекта к произвольной регуляции своего поведения [см., напр., Сафуанов Ф.С., 1998]. На наш взгляд, аффект – понятие общепсихологическое, оно имеет собственное достаточно четко определенное содержание и диагностические признаки, отражающие качественное своеобразие этого психического состояния. Вопрос по-прежнему остается дискуссионным. Кризис методологии психолого-правовых исследований объясняется тем, что большинство работ ориентировано на объяснение уже принятых правовых норм и интерпретацию применительно к праву понятий, по существу психологических, либо имеющих психологическое содержание (личность, вина, мотив, воля, несовершеннолетний и т.п.). В работах по юридической психологии, как теоретических, так и прикладных, обнаруживается тенденция априорного присоединения авторов к позиции законодателя. Объясняя сложившееся положение дел, обычно ссылаются на недостаток фундаментальных исследований в области юридической психологии. Однако главная проблема состоит в том, что мы пытаемся «задним числом» обосновать результаты законотворчества, осуществлявшегося, как правило, без учета мнения специалистов-психологов. Если мы хотим получить работоспособное и социально эффективное законодательство, фундаментальные исследования в области юридической психологии должны стать базой для его разработки, а не обеспечением видимой научности уже принятых норм. Если психиатры, в рамках одного из наиболее распространенных видов судебных экспертиз – судебно-психологической, ориентированы на стандарты МКБ-10, принятые в психиатрии и лежащие в основе диагностики психических расстройств. То подобного стандарта в проекции на психические процессы, психические состояния и психические свойства личности здорового человека нет, что приводит к разночтениям при проведении судебно-психологических экспертиз и последующей их оценке. Отсутствие лицензированных методов психометрии, широко применяемых при проведении судебно-психологических экспертиз, также не способствует однозначной трактовке их результатов и создает почву для обоснованных сомнений. В связи с этим некоторые авторы [Иванов Л.Н., 2005] предлагают разработать единую классификацию, отражающую психологопсихиатрический подход к личности, основанный на трактовке психологических отклонений и психических расстройств, тем более что прецедент 14 создан; подтверждением сказанному может служить диагностический раздел F 80-89 (МКБ-10), трактующий нарушения психологического и психического развития [Чуркин А.А., Мартюшов А.Н., 1999]. Это, по мнению Л.Н. Иванова [2005], может значительно упростить формирование целостной классификации судебной экспертизы личности. Однако судебно-психиатрическая и судебно-психологическая экспертизы имеют качественно различные объекты исследования. Как уже отмечалось выше, объектом экспертного исследования психологов является психика здорового человека, в то время как психиатры изучают болезненные проявления психики. В силу этого разработка такой классификации требует привлечения фундаментальных разработок в области общепсихологической теории и методологии психолого-правовых исследований. Для этого уже накоплен и серьезный теоретический потенциал, и широкая эмпирическая база. В качестве примера можно привести дискутирующуюся в научной литературе проблему определения возрастной вменяемости, осложнившуюся в связи с введением части 3 статьи 20 УК РФ. Использование в диспозиции статьи формулировки «не в полной мере» на практике вызывает существенные трудности и создает почву для произвола в применении данной нормы. Уровень понимания общественной опасности деяния несовершеннолетним заведомо ниже, чем у взрослого, в силу этого всегда можно найти основания для его освобождения от уголовной ответственности. Решение этих вопросов, на мой взгляд, предложено, О.Д. Ситковской [1998]. По ее мнению, проблему надо «перевернуть»: сначала дать психологическое обоснование проблемы виновной ответственности и только на этой основе переходить к оценке критериев оснований освобождения от нее. В этом плане мы полностью согласны с мнением тех исследователей, которые солидаризируются с законодателем, отказавшимся от перечисления областей знаний в новом УПК при трактовке понятия «судебная экспертиза», полагая, что такой список может стать сдерживающим моментом в формировании новых отраслей судебной экспертизы [Иванов Л.Н., 2005; Седова Т.А., 2004]. Можно согласиться также с мнением Л.Н. Иванова [2005], который считает целесообразным также исключить из текста ст. 2 ФЗ «О государственной судебно-экспертной деятельности в Российской Федерации» перечня областей использования специальных знаний (науки, техники, искусства, ремесла), а при решении вопросов разработанности и уровня стандартизации экспертизы целесообразно ориентироваться 15 на официальные перечни судебных экспертиз, подобные тому, который разработан в Минюсте России. Другое дело, что в составлении такого перечня должны участвовать психологи, специализирующиеся в области производства судебных экспертиз. Надо заметить, что в настоящее время разработана и является общепризнанной методология и методика производства некоторых видов судебно-психологической экспертизы. В качестве таковых можно назвать следующие. 1. Судебно-психологическая экспертиза свидетелей и потерпевших – предметом которой является способность свидетеля или потерпевшего воспринимать важные для дела обстоятельства и давать о них показания. 2. СПЭ потерпевших по фактам сексуального насилия, в рамках которой исследуется способность потерпевших воспринимать фактический характер и значение совершаемых с ними действий и оказывать активное сопротивление. 3. СПЭ личности обвиняемого, предметом которой являются психологические мотивы преступления. 4. СПЭ личности несовершеннолетнего обвиняемого, в качестве предмета которой выступает наличие отставания в психическом развитии, не связанного с психическим расстройством, и в связи с этим способность несовершеннолетнего осознавать фактический характер и общественную опасность своих действий и руководить ими. 5. СПЭ по делам о суицидальных попытках и посмертная СПЭ, направленная на изучение наличия или отсутствия суицидогенного состояния. 6. СПЭ эмоциональных состояний, предметом которой являются эмоциональные состояния – стресс (превышение пределов необходимой обороны) и аффект как квалифицирующее обстоятельство в ряде статей (например, убийство в состоянии аффекта – ст. 107 УК РФ). 7. СПЭ по делам об управлении сложной современной техникой (чаще всего это дела о ДТП), устанавливающая психофизиологические и психологические особенности личности, обусловливающие ее способность справляться с объективные требованиями экстремальной ситуации. 8. СПЭ преступной группировки, предметом которой являются социально-психологический статус отдельных членов группы и характер их взаимодействия в криминальной ситуации. 16 В рамках СПЭ проводится обычное психодиагностическое исследование подэкспертного (в ряде случаев по программе обычного патопсихологического исследования). Важно понимать, что в любом поведении некоторым образом представлены компоненты каждой из трех сфер психики: когнитивной, эмоциональной и личностной. Поэтому понимание любого поведенческого акта предполагает рассмотрение участия и взаимосвязей этих трех компонентов в его существовании и обусловливании. Таким образом, психодиагностическое исследование в рамках СПЭ должно включать выявление трех основных блоков: а) изучение особенностей познавательной сферы подэкспертного; б) исследование особенностей эмоциональной сферы и психоэмоционального статуса; в) изучение личностных особенностей подэкспертного. При составлении батареи методик целесообразно руководствоваться принципом дополнительности. Более надежные выводы получаются, когда данные, полученные с помощью одной методики, подтверждены данными, полученными по другим методикам. В экспертном исследовании число методик должно быть не слишком большим. Экспертиза ограничена временем, отсутствием возможности повторить исследование и другими причинами. Следует отметить, что далеко не все методы, разработанные в других отраслях психологической науки, могут быть использованы при производстве СПЭ. Имеющиеся ограничения связаны с объектом и предметом экспертного исследования. Изучение следственной и судебной практики показывает, что в результате своевременного и обоснованного применения специальных психологических познаний и методов научной психологии, позволяющих объективно устанавливать причины и внутренние механизмы конкретных поступков людей, вовлеченных в сферу уголовного судопроизводства, их психологические особенности, заметно расширяются в возможности доказывания многих фактов, необходимых для справедливого и правильного разрешения уголовных дел. 17 Глава 2. Криминально-психологический подход к изучению личности преступника и преступного поведения 2.1. Личность преступника как междисциплинарная категория Объяснить противоправное поведение, раскрыть его источники, найти эффективные средства корректирующих воздействий и профилактики возможно только при глубоком анализе всего того, что характеризует личность преступника. Проблема личности преступника имеет междисциплинарный характер, что в значительной степени и определяет сложность ее изучения. Личность преступника относится к числу основных категорий, изучаемых юридической психологией, но в то же время эта проблематика разрабатывается и специалистами в области уголовного права и уголовного процесса, криминологии и криминалистики. Несмотря на повышенный интерес, проблема остается крайне сложной и дискуссионной, нет единства в определении этого понятия в научной литературе, остается спорным вопрос и о самом существовании реальности, соответствующей понятию «личность преступника». Начало дискуссии было положено в семидесятые годы прошлого века, однако ее отголоски обнаруживаются и в современной научной литературе. Ряд криминологов и специалистов в области уголовного права (например, И.И. Карпец, Ю.Д. Блувштейн, Г.М. Резник и др.) высказали сомнения в необходимости введения такого общего понятия. Аргументом в пользу этой точки зрения является то обстоятельство, что преступником по российскому законодательству является человек, вина которого установлена судом и в отношении которого вынесен судебный приговор. То есть по формальным правовым 18 признакам ни подозреваемый, ни обвиняемый, ни даже подсудимый преступником не является, а после вынесения приговора можно говорить о личности осужденного. Таким образом, понятие «личность преступника» размывается и теряет свою правовую основу. В силу этого в контексте наук юридического цикла категория «личность преступника» используется наряду со смежными понятиями: лицо, совершившее преступление, личность виновного, субъект преступления, личность подозреваемого, обвиняемого, подсудимого, осужденного, заключенного и пр. Объем и содержание каждого из этих понятий различны. В то же время они взаимосвязаны, ибо предполагают совокупность определенных свойств, качеств, характеризующих одного и того же человека, который, однако, рассматривается в различных аспектах – криминологическом, уголовно-правовом, криминалистическом, пенитенциарном. Другим аргументом в пользу этой точки зрения является признание того факта, что личность преступника не обладает никакими специфическими (преступными) свойствами, которые были бы характерны только лицам, осужденным за совершение преступлений, кроме одной формальной характеристики, а именно – вступление в силу обвинительного приговора. В силу этого необходимость специального изучения личности преступника отпадает как бы сама собой. Тем не менее остается вопрос, почему в одних и тех же обстоятельствах одни люди совершают преступления, а другие – нет. И, наконец, последний довод приверженцев этой точки зрения заключается в том, что далеко не все лица, осужденные за совершение преступлений, являются преступниками. В криминологии традиционно, еще начиная с Э. Ферри (1888), выделяется особая категория лиц, совершивших преступления случайно, в силу обстоятельств и особенностей ситуации. В настоящее время для большинства и юристов, и психологов является уже аксиомой положение А.Р. Ратинова о том, что «никакие внешние обстоятельства не могут являться определяющими причинами противоправного поведения, если они не положены одновременно и как личностные моменты активности человека, то есть если они не стали внутренними детерминантами человеческой деятельности» [1979, с. 18]. Для тех случаев, в которых мало что зависит от самого человека, в Уголовном кодексе РФ специально оговариваются обстоятельства, исключающие преступность деяния (невиновное причинение вреда, крайняя необходимость, необходимая оборона и пр.). 19 Учитывая то, что содержание понятия «личность преступника» во многом определяется предметом и задачами той или иной науки, необходимо различать юридическое и психологическое понятия «личность преступника». В правовой науке проблема «личности преступника» рассматривается с разных сторон, в зависимости от того значения, которое имеет это понятие для различных юридических дисциплин. Так, уголовноправовое значение категории «личность преступника» определяется необходимостью реализации принципа справедливости, который гласит: «Наказание и иные меры уголовно-правового характера, применяемые к лицу, совершившему преступление, должны быть справедливыми, то есть соответствовать характеру и степени общественной опасности преступления, обстоятельствам его совершения и личности виновного» (ч. 1 ст. 6 УК РФ). Уголовно-процессуальное значение этой категории связано с тем, что по части 3 ст. 73 УПК РФ установление обстоятельств, характеризующих личность обвиняемого, является обязательным, подлежащим доказыванию по любому уголовному делу. Предметом психологии являются факты, закономерности и механизмы внутреннего мира личности и ее поведения, что и определяет специфику психолого-правового подхода к изучению личности преступника. Более того, за двухсотлетний период своего развития юридическая психология превратилась в сложную системную отрасль научного психологического знания, которая включает в себя уже целый ряд сложившихся автономных отраслей, обладающих собственным предметом, категориальным аппаратом и специфическими методами исследования. В этом плане даже в рамках разных отраслей юридической психологии понятие «личность преступника» приобретает своеобразное содержание. 2.2. Личность преступника в криминальной психологии Проблема «личности преступника» является первостепенно значимой среди всего круга проблем, относящихся к предмету криминальной психологии. Тем не менее, в настоящее время криминальнопсихологическое понятие «личность преступника» по своему содержанию в значительной степени совпадает с соответствующей криминологической категорией, разрабатываемой в контексте внутренних причин и субъективных детерминант преступного поведения. Более 20 того, в ряде учебников по юридической психологии [см., например, Баранов П.П., Курбатов В.И., 2003] в соответствующих главах речь идет о криминологическом понятии «личность преступника». Надо заметить, что криминологическая категория «личность преступника» построена на мощных заимствованиях из теории психологической науки, что вполне естественно и правомерно. Среди наук, изучающих человека, именно психологии, вскрывающей закономерности нормального и аномального развития, формирования и деформации личности, регуляторные механизмы просоциального и отклоняющегося поведения, принадлежит ведущая объяснительная роль. В то же время в криминологии категории, разработанные в рамках общей, социальной, педагогической, медицинской и других отраслей психологии, и данные, вполне надежные в тех пределах и с теми ограничениями, которые предусмотрены условиями и задачами этих исследований, зачастую в неизменном виде распространяются на специфические ситуации правовой жизни, на совершенно иные условия психической деятельности людей. Такой механический перенос на криминологическую почву психологических данных, почерпнутых из разных источников, принадлежащих разным психологическим школам, теориям и концепциям, совершаемый без должного переосмысления и проверки, чреват эклектизмом и некорректными выводами. Недостаточная разработанность категории «личность преступника» связана и со слабостью методологических и теоретических основ криминальной психологии. Эта проблематика долгое время разрабатывалась юристами, в силу чего традиционный подход криминальной психологии к изучению механизмов индивидуального преступного поведения в значительной степени определяется влиянием криминологических и уголовно-правовых воззрений. В них все непосредственные причины преступлений подразделяются на две большие группы: внешние (условия внешней, прежде всего, социальной, среды) и внутренние (психические процессы и личностные особенности субъекта преступления). Согласно этой концептуальной схеме индивидуальное преступное поведение является результатом взаимодействия стабильных личностных образований (потребностей, ценностей, интеориоризованных норм и пр.), характеризующих антиобщественную направленность субъекта, и криминогенной ситуации (конкретной жизненной ситуации, которая в силу своего содержания способствует совершению преступления). 21 Таким образом, личность преступника, человека, совершившего преступление, всегда несет в себе такие характеристики, которые определенным образом проявляются в детерминации противоправного поведения. Другими словами, существует определенная психическая реальность, соответствующая понятию «личность преступника». С точки зрения психологии, личность преступника – научная абстракция, обобщенно отражающая такие личностно-психологические характеристики, которые играют существенную роль в детерминации противоправного поведения. Надо иметь в виду, что содержание понятия «личность преступника» не совпадает с содержанием общепсихологической категории «личность», с общеупотребительным значением этого слова, не есть личность человека в целом, личность как таковая. Это скорее некоторый обобщенный комплекс характеристик, выделенных по критерию детерминации преступного поведения. Учет этого обстоятельства позволяет избежать целого ряда недоразумений. Необходимо четкое разведение общего, типичного («личность преступника») и единичного, индивидуального. В то же время следует помнить, что абстрактное понятие «личность преступника» не есть нечто противостоящее отдельной личности. Изучать личность преступника возможно не иначе, как изучая конкретную личность. Все вышеизложенное позволяет дать определение личности преступника. Личность преступника – динамическая, относительно устойчивая система индивидуально-психологических (психофизиологических, психологических и социально-психологических) свойств, признаков, связей, отношений, характеризующих лицо, виновно нарушающее уголовный закон, и прямо или косвенно определяющих проявление противоправного поведения. Образующая личность преступника совокупность, система индивидуально-психологических свойств складывается до преступления как субъективное условие его совершения, которое реализуется в конкретной ситуации. Причем личность преступника не может рассматриваться как нечто неизменное, зафиксированное в период совершения преступления. Периоды расследования преступления, задержания преступника, его предварительного заключения, участия в судебном разбирательстве, отбытия им наказания и иные, следующие за преступлением события, отражаются на личности преступника, изменяя в той или иной форме многие ее черты. 22 Методологическая сложность изучения проблемы личности преступника определяется тем, что в момент совершения преступления личность преступника недоступна научному изучению. Поэтому основное направление криминально-психологического исследования – изучение генезиса личности преступника, процесса ее становления. В криминологии предполагается, что личность преступника отличается от законопослушной личности своей общественной опасностью. Факт совершения преступления является основанием для качественно новой социальной оценки личности – как личности преступника. Общественная опасность действий, которая составляет их главное социальное качество, означает, что они причиняют вред или создают реальную возможность причинения вреда объектам уголовно-правовой охраны – общественным отношениям, интересам (благам) конкретной личности, общества или государства. По сути дела, общественная опасность личности есть прогноз вероятности проявления ею общественно опасного поведения. Это принципиальное положение, ибо понятие личности преступника применимо лишь к тому, кто проявил свою общественную опасность в совершении конкретного преступления. Однако, в силу того, что «общественная опасность» личности как присваиваемое ей социальное качество имеет внешнее происхождение, она не является собственно психологической характеристикой, а выступает как некая интегральная оценка сочетания и соотношения присущих личности свойств в плане влияния на вероятность асоциального и антисоциального поведения. Вопрос же о том, чем психологически отличаются общественно опасные личности, остается открытым. Правовое понятие «личность преступника» включает психологические, демографические, социологические, правовые, возрастные и иные признаки. С точки зрения психологии, социальные характеристики человека рассматриваются лишь в плане их влияния на формирование и особенности проявления их внутренних, личностных характеристик. В настоящее время в криминальной психологии доминирует компонентный подход к изучению личности преступника, ориентированный на изучение роли отдельных личностных характеристик и свойств в генезе преступного поведения. Так, изучена роль в этиологии преступного поведения таких качеств, как агрессивность [Ениколопов С.Н., 1979], жестокость [Михайлова О.Ю., 1986], ригид23 ность [Замуруева Э.П., 1976], тревожность [Антонян Ю.М., Гульдан В.В., 1991] и др. Количество таких научных работ достигло критической массы, позволяющей сделать вывод о неперспективности этого подхода к изучению личности преступника и о необходимости поиска принципиально новых средств исследования ее механизмов. Надо заметить, что, в рамках такого подхода криминальная психология остается на уровне описания своего предмета. Личность как некоторая психическая реальность фактически исчезает из поля зрения исследователей, превращаясь в неструктурированную совокупность отдельных качеств. Новые исследования в этом ключе будут только добавлять все новые и новые свойства личности, играющие роль в формировании индивидуального преступного поведения, причем этот список никогда не будет исчерпан. За последние 15 лет рядом авторов предприняты попытки выделить некоторый комплекс индивидуально-психологических свойств личности как непосредственную детерминанту индивидуального преступного поведения [Крейдун Н.П., 1991, Ермаков П.Н., Падун О.А., 2004]. Тем не менее, и в этом случае личность рассматривается как некоторые достаточно статичные условия, определяющие направление и эффективность ее деятельности. В указанной теоретической конструкции утрачивается основная характеристика психического, его процессуальность (С.Л. Рубинштейн). В настоящее время накоплен достаточно большой эмпирический материал, позволяющий наметить новые подходы и перспективы дальнейших исследований. Основным принципом криминально-психологического исследования должно стать сопоставление личностной структуры субъекта со способом ее реального функционирования, что предполагает необходимость системного анализа личности преступника. Этот подход представляется перспективным как в плане теоретикоэкспериментального научного познания, так и при разработке практических мероприятий по профилактике преступности. Идеи системного подхода в психологии не новы. Принципы системного подхода в психологии были сформулированы Б.Ф. Ломовым [1990] и получили развитие в отечественной психологии в целом ряде концепций общетеоретического плана, реализующих этот подход применительно к личности и деятельности (Б.Г. Ананьев, В.А. Барабанщиков, А.В. Брушлинский, Л.Г. Дикая, А.Н. Леонтьев, А.Р. Лурия, В.С. Мерлин, В.Д. Шадриков и др.). 24 В рамках изучения проблемы личности такие исследования проводятся с позиций процессуально-динамического подхода, который активно разрабатывается в общей психологии [АбульхановаСлавская К.А., 1991; Анцыферова Л.И., 1990 и др.]. Надо сказать, что такого рода исследования имеются и в юридической психологии применительно к проблеме изучения личности преступника и криминальных форм поведения. Ряд работ посвящен исследованию деформаций жизненного пути личности и формированию представлений о смысле жизни (Ю.М. Антонян, А.Р. Ратинов и др.). Однако специальных научных исследований в этом плане явно еще недостаточно. Как уже отмечалось выше, личность преступника определяется в контексте ее поведения. Это личность человека, совершившего умышленно или по неосторожности предусмотренное Уголовным кодексом РФ общественно опасное деяние. В силу чего «криминальное», или, шире, «девиантное поведение» является ключевым понятием, отправной точкой в анализе «личности преступника» как категории криминальной психологии. 2.3. Девиантное и преступное поведение Под девиантным (от лат. deviatio – уклонение) поведением понимается, в разных случаях, либо конкретный поступок, действия конкретного человека, не соответствующие официально установленным или фактически сложившимся в данном обществе нормам (стандартам, шаблонам), либо социальное явление, выраженное в массовых формах человеческой деятельности, не соответствующих тем же требованиям. В первом значении девиантное поведение преимущественно предмет психологии, педагогики, психиатрии. Во втором значении – предмет социологии и социальной психологии. Исходным для понимания отклонений служит понятие «норма». Социальная норма определяет исторически сложившийся в конкретном обществе предел, меру, интервал допустимого (дозволенного или обязательного) поведения, деятельности людей, социальных групп, социальных организаций. Девиантное поведение для криминологии – это, прежде всего, преступное поведение. Это понятие, являясь центральным для криминологии, вместе с тем наименее ясно и четко определено. Ряд профессионально ориентированных определений преступления 25 (юридическое, политическое, социологическое, психологическое), приводимые Ф. Шмаллегером [Schmalleger F., 2002], могут быть использованы как отправные точки для различных направлений анализа преступного (и, шире, девиантного) поведения. Как пишет Я.И. Гилинский [2004], поведение определяется как преступное на основе двух разнопорядковых критериев – а) общественной опасности, реального вреда; б) предусмотренности уголовным законом. К первому критерию обратимся несколько позже. Второй же, как справедливо отмечали многие исследователи, неизбежно делает преступное поведение релятивным, конвенциональным понятием в силу существенных различий между деяниями, которые признавались преступными в разных государствах и в разное время. Этот тезис положен в основу конструктивистского направления в современной криминологии. В контексте представлений конструктивистских концепций девиантность рассматривается как различные виды социальных конструктов, которые возникли в результате реагирования общества на нежелательные виды поведения человека или группы лиц [Бергер П., 1995]. Так, например, H. Hess и S. Scheerer [1997] полагают, что преступность представляет собой не онтологический феномен, а социальный и языковый конструкт, поскольку определяется соответствующими социальными институтами, которые устанавливают правовые нормы и приписывают поступкам и действиям людей определенные социальные значения. Здесь, разумеется, неоправданно игнорируется несомненная бытийная обусловленность (хотя и не жесткая, однозначная детерминированность) социальных конструктов как средств самозащиты общества от реально наносимого ущерба. Вместе с тем такая точка зрения – еще один аргумент в пользу того, что даже в криминологическом контексте не следует ограничиваться исследованием лишь того поведения, которое подпадает под статьи Уголовного кодекса в последней редакции. Методологически неверных тенденций, аналогичных вышеописанной, не избежала также и юридическая психология. Наиболее отчетливо это обнаруживается в трактовке вопросов, относящихся к проблеме личности преступника. Так, в психологической теории долгое время делался упор на изучении процессуальной стороны психической деятельности, на ее механизмах, а содержательная сторона, сущностная, считалась непсихологической и входила в предмет изучения философии, этики и других наук. Надо заметить, что 26 еще в последней четверти прошлого века А.Р. Ратинов указывал на научную и методологическую несостоятельность такого «процессуального редукционизма» [Ратинов А.Р., 1979]. Сейчас уже является общепризнанным, что психологические механизмы невозможно понять без глубокого исследования содержательно-предметной стороны деятельности, недопустимо противопоставлять форму протекания психических процессов их содержанию. Более того, можно утверждать, что центр психолого-правовых исследований заметно сместился в сторону изучения содержательных, ценностно-смысловых образований, определяющих вероятность проявления девиантного, прежде всего, преступного поведения (ниже покажем, что такое смещение при игнорировании процессуального и эволюционного аспектов, в свою очередь, дает повод для критики). В криминологии эта иллюзия еще не преодолена. Иллюзия тождества личности преступника и социального нормотипа питает также заблуждение о полной произвольности законов. Предполагается, что коль скоро уголовно-правовой запрет устанавливается или отменяется волевым актом государства, то и личность преступника возникает и устраняется только этим актом, независимо от свойств субъекта. При таком взгляде игнорируется не только социальная обусловленность правовых норм и их функция по охране общественных отношений, но и активность субъекта, тот факт, что преступление всегда является выражением определенной позиции личности по отношению к системе правоохраняемых ценностей. Примером может служить «экстремистская» теория стигматизации [см. Фокс В., 1985], согласно которой ничто не является преступным, но общество определяет некоторые поступки как преступные и клеймит их. Человек становится преступником первоначально лишь потому, что его поведение признано преступным в результате стигматизации, осуществленной системой уголовной юстиции. Мы полагаем, что такому подходу, по существу, лишающему понятия девиантного, делинквентного, преступного поведения собственного содержания, следует противопоставить конструктивные представления об онтологически обоснованном выделении признаков девиантного поведения. Глобальным признаком негативного девиантного поведения является его деструктивность по отношению к коренным жизненным целям самого субъекта, его ближайшего окружения, общества в целом. В качестве таких целей можно рассматривать само существование, сохранение целостности, прогрессивное гармонич27 ное развитие, удовлетворение потребностей, самореализацию, и т.п. Если поведение субъекта объективно препятствует достижению этих целей, оно девиантно независимо от того, осуждается или одобряется действующими в настоящий момент правовыми, этическими, эстетическими нормами. Требование исключить из определяющих признаков девиантного поведения его несоответствие принятым в данный период социальным нормам целесообразно хотя бы потому, что нормы являются не непосредственным выражением объективных индивидуальных, групповых или общественных нужд, а лишь их отражением, полнота и адекватность которого всегда ограничены набором привходящих обстоятельств (политической и экономической конъюнктурой, неполнотой знаний, культурными, религиозными и прочими ограничениями и т.п.). Этим требованием предлагаемый подход отличается от также базирующейся на признаке деструктивности типологии девиантного поведения Ц.П. Короленко и Т.А. Донских [1990], где нарушение норм – один из определяющих критериев. На этом же критерии основана трактовка преступного поведения в подавляющем большинстве ныне известных подходов к объяснению его происхождения и причин. В целом ряде таких подходов делается акцент на внешней, социальной детерминации криминального поведения, и, в силу этого, они могут быть названы социологическими. Однако и среди них можно выделить те, где не игнорируется индивидуально своеобразный характер поведенческого отклика отдельного субъекта на внешние воздействия. Достаточно полный обзор относящихся сюда теорий, уже ставших классическими, представлен В. Фоксом [1985]. Здесь представляют интерес группировка этих теорий на оси «ситуационизм – диспозиционизм». Ситуационизм признает «главенствующую роль внешних воздействий в формировании поведенческих особенностей, а диспозиционизм приписывает индивиду основную ответственность за выбор поведенческих стереотипов» [Менделевич В.Д., 2001, с. 34]. В криминологии первой чисто социологической теорией считается теория дифференцированной связи Э. Сатерленда, в центре внимания которой стоят вопросы частоты, интенсивности и значимости социальных отношений, а не свойства и особенности личности или характеристики окружения. Это теория преступного поведения, в основе которой лежат принципы оперантного научения. Центральная идея теории в том, что преступному поведению обучаются, общаясь и взаимодействуя в референтных малых группах. Из ряда положений 28 теории, сформулированных автором и его последователями, выделим наиболее важные в настоящем контексте. Во-первых, научение преступному поведению включает не только усвоение приемов совершения преступлений, но и специфическую направленность мотивов, устремлений, рационализаций и установок. Во-вторых, эта специфическая направленность формируется на основе субъективных оценок правовых норм, а также реально существующих и эффективно действующих факторов подкрепления. Лицо становится делинквентом в результате преобладания у него оценок, благоприятствующих нарушению закона. Согласно социологической теории субкультур, развитие личности человека происходит, прежде всего, под влиянием ценностей и норм его ближайшего окружения, а не ценностей культуры в целом. Термин «субкультура» служит для обозначения специфически трансформированных культурных образцов, характерных для членов определенной социальной среды. Исследователи, которые придерживаются этой точки зрения, говоря о субкультуре, несомненно, подчеркивают тем самым культурную специфику групп, входящих в состав широких социальных структур. Делинквентная субкультура чаще развивается в низших социально-экономических слоях общества. В современном обществе существует множество делинквентных, преступных и девиантных субкультур, что во многих случаях вызывает острый нормативный конфликт. Новые наборы ценностей делают правонарушения и преступления допустимыми, хотя законодатель или кто-либо другой признал их «незаконными». Эти ценности развиваются и периодически подкрепляются, но в основном все это вариации на старую тему. Делинквентная субкультура развивается постольку, поскольку существует проблема приспособления, с которой сталкиваются члены общества, принадлежащие к низшим слоям, а также конфликт между ценностями, ориентирующими на социальный успех, и социальной структурой, ограничивающей возможность его достижения. Развитием теории субкультур в социально-психологическом направлении является теория референтной группы. Так, М. Шериф считает, что нормы и ценности референтной группы становятся для человека «основными ориентирами», в соответствии с которыми он определяет самого себя и организует свою жизнь. Т. Ньюкомб различает позитивную референтную группу, в которую человек хочет быть принятым, и негативную референтную группу, членом которой человек быть не хочет или которой он противостоит. В криминоло29 гии негативной референтной группой может быть свободное общество, отвергнувшее преступника и подвергнувшее его изоляции в тюрьме. Отвергая в свою очередь тех, кто его отверг, такой человек может стать кандидатом в прокриминальную референтную группу. Позитивная референтная группа может защитить индивида от давления, оказываемого негативной референтной группой. Как член референтной группы, человек стремится усвоить существующие в ней установки и модели поведения и следует им. Психологичность данного подхода обнаруживается уже в индивидуальном, субъективном характере самого определения «референтности» группы. В центре внимания других психологически ориентированных социологических теорий преступного поведения – аномии, и близких к ней – отчуждения и идентификации – стоят вопросы конгруэнтности (совпадения) мировоззрения индивида и существующей в обществе системы социальных ценностей. Аномия как состояние дезорганизации личности, возникающее в результате ее дезориентации, является следствием либо социальной ситуации, в которой имеет место конфликт норм и личность сталкивается с противоречивыми требованиями, либо их отсутствие. Обычно аномия проявляется в тревожности, дезориентации личности и социальной изоляции. Часто встречающееся чувство бесцельного существования, неспособности и бессилия формируют сознание собственной незначительности и боязнь стать жертвой. Ощущению собственной ничтожности сопутствует ослабление чувства ответственности, но горечь и зависть возникают по отношению к тем, кто находится в более благоприятных условиях. Для того, чтобы как-то изменить обстоятельства и ситуацию, ищут простых и быстрых решений, начиная употреблением алкоголя и наркотиков и заканчивая совершением преступления. Еще более психологичной, «диспозиционистской» является концепция нейтрализации, согласно которой человек способен освободиться от привитой ему с детства морали, чтобы оправдать свое делинквентное поведение. Г. Сайкс и Д. Матза выделяют пять типичных способов субъективной нейтрализации норм морали: отрицание ответственности, отрицание вреда, отрицание наличия жертвы, осуждение осуждающих, ссылка на высшие соображения. По существу, здесь авторы рассматривают механизмы психологической защиты криминальной личности. Для нас здесь важен вывод о том, что система ценностей делинквента не всегда и не во всем противостоит господствующему социальному порядку, однако в зависимости 30 от обстоятельств делинквент может реинтерпретировать как нормы поведения, которые он в общем признает, так и смысл совершаемых им делинквентных поступков. При этом оправдания противоправного поведения, которые представляются достаточно убедительными для делинквентов, не являются таковыми для системы юстиции и для общества в целом. В этом процессе нейтрализацию морально подкрепляет эрозия норм. Эрозия норм и нейтрализация – результат ослабления саморегулирования, что облегчает индивиду участие в девиантном и преступном поведении. Согласно концепции нейтрализации, дело не в том, что делинквенты имеют свой набор норм, а в том, что они придерживаются обычных норм, используя их для оправдания отклоняющегося поведения. Нормы просто «размыты». Эта точка зрения отличается от теории субкультур, включающих ценности, отличающиеся от господствующих в обществе. Согласно примыкающей к этой точке зрения концепции «дрейфа», человек не делает выбор между делинквентным и законопослушным поведением, а «дрейфует» где-то между этими двумя противоположными точками, прибегая для оправдания своей делинквентности к ссылке на смягчающие обстоятельства. Делинквент расширяет круг смягчающих обстоятельств, с тем, чтобы включить сюда свою собственную ситуацию и оправдать свое делинквентное поведение. «Дрейф» делает возможным нейтрализация, поскольку это процесс освобождения делинквента от моральных уз, накладываемых законом. Удачной попыткой объединения ситуационного и диспозиционного подходов является теория регулирования У.К. Реклесса [см. Салагаев А.П., 1997]. В основе этой теории лежат представления о внешних и внутренних импульсах, побуждающих к делинквентному, либо к законопослушному поведению. Если внутренние и внешние импульсы побуждают к делинквентному поведению, то результатом и будет делинквентное поведение. Внешнее и внутреннее регулирование, по-видимому, являются главным опосредующим звеном между давлением, которое оказывает на индивида окружающая действительность, и его внутренними побуждениями. Внешнее регулирование представляет собой сложный механизм, действующий в непосредственном социальном окружении индивида и удерживающий его в рамках социальных норм. Внутреннее регулирование включает в себя контроль над побуждениями, мотивами, свободой самовыражения, а также над такими чувствами, как фрустрация, нетерпеливость, 31 разочарование, возмущение, враждебность, унижение. Оно требует способности противостоять внешним и внутренним импульсам, успешно разрешать конфликты, удерживаться от соблазнов и стойко переносить неприятности. Внутреннее регулирование приобретает особое значение в мобильном, меняющемся обществе, поскольку порождаемое им отчуждение людей затрудняет им участие в жизни группы и выбивает их из привычной колеи. Аналогичную теорию предложил в 1945 г. А. Били, который выделил: а) личностные факторы, ослабляющие самоконтроль, и б) социальные факторы, ослабляющие социальный контроль. Теория регулирования предлагается как теория, наилучшим образом объясняющая многие проявления любого поведения, в том числе и делинквентности и преступности. Внутреннее и внешнее регулирование может быть вскрыто путем анализа отдельных случаев. Действие внутренних и внешних факторов поддается наблюдению. Теория регулирования – одна из немногих теорий, в которой микрокосм (конкретные случаи) отражает элементы макрокосма (общие положения). Общий вывод, который можно сделать на основании проведенного анализа различных теорий преступного поведения, таков: внешние, социальные детерминанты поведения действуют, преломляясь через внутренние, психологические свойства субъекта. Таким образом, девиантное поведение – это всегда результат субъективной интерпретации объективных обстоятельств. Однако подобная констатация явно недостаточна для понимания психологических механизмов порождения и закрепления девиантного поведения. Какие внутренние факторы стоят за систематически повторяющимися девиациями в поведении субъекта? Если это только специфическая направленность мотивов, устремлений, рационализаций и установок, специфические состав и структура ценностей и смыслов, укоренившихся способов поведения, как утверждают вышеприведенные теории, то откуда берутся различия в самих этих внутренних факторах у разных субъектов, подвергавшихся одним и тем же внешним воздействиям в одних и тех же обстоятельствах? Ведь все эти внутренние факторы – не статичные, изначально присущие субъекту и неизменные свойства. Они сами – результат формирования и развития личности в определенных природно-социальных условиях, т.е. имеют характер новообразований в психике субъекта, возникших в ходе ее функционирования и индивидуальной эволю32 ции. Тогда индивидуальное своеобразие этих новообразований, форм и направлений их дальнейшей модификации должно объясняться различиями во внутренних факторах иного порядка. Эти факторы должны предшествовать во времени вышеупомянутым новообразованиям (следовательно, возникать онтогенетически рано или быть врожденными), быть достаточно универсальными и формальными по своему действию, устойчивыми и мало изменчивыми в течение жизни. Вместе с тем, результатом их влияния должно быть не только количественное и динамическое, но и качественное, содержательное своеобразие внутренних детерминант девиантного поведения. Таким образом, абсолютизация содержательных моментов во внутренней детерминации девиантного поведения оказывается, также непродуктивна для понимания его механизмов, как и упомянутый выше «процессуальный редукционизм». Она приводит к статичности представлений о психике субъекта, приписыванию ей априорного содержания, игнорированию принципов функциональности и развития человеческой психики путем социализации. Необходимо нахождение некоего «третьего подхода», позволяющего избежать недостатков как процессуального, так и содержательного. Развитие такого подхода, на наш взгляд, должно опираться на системный анализ психики как самоорганизующейся, саморегулирующейся и саморазвивающейся открытой системы, изначально имеющей биологическую, а затем приобретающей и социальную функциональную нагрузку. В криминологической литературе системный анализ чаще декларируется, нежели применяется в полную силу его эвристических возможностей. Здесь наблюдается неоправданное отождествление комплексного и системного подходов. Между тем, комплексность является лишь констатацией многомерности и сложности исследуемого объекта, допуская отражение его в простом наборе равноправных составных частей. Системный же анализ требует рассмотрения объекта как целостности, неразрывного единства взаимосвязанных взаимообусловленных элементов, функционирование и развитие которых зависит от системообразующего ядра. Системный анализ становящейся личности (просоциальной, асоциальной, антисоциальной) должен опираться на представление о том, что системообразующим фактором системы психики является ее ведущая функция – регуляции целесообразного поведения, направленного на удовлетворение нужд субъекта в изменчивой противодействующей среде. Не менее важен 33 учет того, что не только содержание, но и структурно-функциональная организация психики субъекта имеют динамический, развивающийся, модифицирующийся характер. В начале своего функционирования психика субъекта имеет иное внутреннее устройство, иной состав и взаимосвязи структурных компонентов, нежели в последующие периоды жизни. Только прослеживание этой сложной истории формирования и развития субъекта, в которой новые структурнофункциональные образования выступают следствиями образований, возникших ранее, и, одновременно, текущих средовых воздействий и собственной активности, может привести к пониманию природы внутренней детерминации преступного поведения и преступной личности. В рамках развиваемого нами функционально-динамического подхода к системному анализу механизмов внутренней детерминации девиантного поведения можно сделать вывод, что ключевым моментом в познании этих механизмов является изучение стилевых характеристик психической деятельности субъекта [Целиковский С.Б., 2006]. Уже сегодня в качестве известных групп таких характеристик можно назвать давно изучаемые когнитивные стили [Холодная М.А., 2004], стиль саморегуляции поведения [Моросанова В.И., 2002], оценочный стиль [Выбойщик И.В., 2003] и т.д. Несомненно, спектр определяемых стилевых характеристик будет расширяться, все более полно определяя те базовые свойства психики, от которых прямо или косвенно, непосредственно или онтогенетически зависит и репертуар предпочитаемых типов поведения, и внутреннее устройство личности. 2.4. Проблемы эмпирического изучения девиантного поведения и личности преступника Проблема диагностики отклоняющегося поведения остается мало разработанной в силу отсутствия ясности в определении этого понятия и его психологического содержания. При эмпирическом изучении отклоняющегося поведения и психологических характеристик лиц с поведенческими девиациями исследователь сталкивается с целым рядом проблем. Прежде всего, надо отметить, что изучение поведенческих девиаций предполагает, что в качестве объекта исследования будут выбраны люди, уже обнаружившие отклонения в поведении. Однако выраженность поведенческих девиаций может быть различной. По 34 сути дела, можно говорить о некотором континууме форм поведения [Malamuth N.M., 1986], одни из которых вполне приемлемы с точки зрения общественного мнения, другие рассматриваются как аморальные, третьи нарушают нормы права. Высокая степень латентности поведенческих девиаций заставляет исследователя обращаться к изучению лиц, чьи деяния доказаны и получили судебную оценку. В то же время преступники, которые уже арестованы и осуждены, представляют собой весьма специфическую группу, и полученные при их изучении результаты не могут быть перенесены на всю совокупность лиц, склонных к такого рода поведенческим девиациям. Так, например, сексуальные преступники отнюдь не являются репрезентативной выборкой относительно всей совокупности лиц, склонных к сексуальному насилию. Кроме того, достоверность получаемых данных при изучении девиантного поведения в значительной степени снижается в связи с высокой вероятностью его социального (а порой и уголовного) осуждения, что заставляет обследуемых давать социально желательные ответы, демонстрируя высокую тенденцию к установочному поведению. Установочное поведение – поведение, определяемое стремлением (установкой) «подавать» себя в более выгодном свете. Как правило, это связано с желанием активно повлиять на результаты исследования, но может быть связано со стремлением «хорошо» выглядеть или понравиться данному исследователю. В психологии выделяются следующие типы установочного поведения. Психологическая симуляция – преднамеренная демонстрация психических свойств личности и состояний, отсутствующих у субъекта. Обычно симулируются качества, которые представляются субъекту положительными. Например, приходя устраиваться на работу, человек может симулировать уверенность в себе, которую большей частью в этот момент не испытывает. Но иногда симулируются качества, которые, как ему представляется, могут понравиться другому человеку. Диссимуляция – преднамеренное сокрытие субъектом имеющихся у него психических свойств личности и состояний. Диссимулируются преимущественно качества, которые представляются субъекту негативными: агрессивность, враждебность и т.п. Аггравация – преднамеренная, подчеркнутая демонстрация имеющихся у субъекта психических свойств личности и состоя35 ний. Например, поскольку в бытовом сознании существует миф о том, что к аффекту склонны высоко эмоциональные, тревожные люди, то при экспертизе аффекта, чаще всего, аггравируются именно эти свойства. Субъект как бы «выпячивает», подчеркивает это качество, которое вообще-то у него имеется, но не столь выражено. Надо заметить, что в поведении обследуемого все эти формы (или типы) установочного поведения проявляются одновременно: какие-то свои качества он симулирует, другие диссимулирует, третьи – аггравирует. Задача психолога в этом плане не только выявить установочное поведение, но и проанализировать его формы. Зачастую особенности установочного поведения могут дать ценную информацию о личностных особенностях обследуемого. Чем более неодобряемы обществом виды девиантного поведения, которые мы изучаем, тем больше вероятность получения от респондента или испытуемого социально желательных ответов. В силу высокой тенденции к установочному поведению в исследованиях, посвященных девиантному поведению, желательно применение «защищенных» методик, то есть имеющих шкалы контроля искренности и достоверности. Третья проблема связана с валидностью применяемых методик, то есть со степенью соответствия методики заявленной области ее применения. Здесь на первый план выступает проблема соотнесения психологических особенностей личности и поведенческих проявлений. Так, например, проективная методика тест Руки («Наnd-test»), по мнению ее разработчиков, предназначена для диагностики открытого агрессивного поведения [Bricklin B. и др., 1962]. Мы полагаем, что склонность испытуемого интерпретировать изображения руки как недоброжелательные или агрессивные жесты свидетельствуют о наличии у него негативной установки на общение, или точнее, установки на некоего абстрактного партнера по общению. Наличие таких установок, конечно, увеличивает вероятность агрессивного поведения, но не предопределяет его. Открытое проявление агрессии в поведении может тормозиться в зависимости от оценки ситуации, характеристик партнера, моральных норм и т.д. При этом обнаруживается отчетливый дефицит психодиагностических методик, направленных на анализ девиантного поведения, и остаются сомнения в валидности уже имеющихся методов. В настоящее время в психологии разработаны проективные методики, тесты, опросники и другие психодиагностические инструменты, позволяющие, хотя бы косвенно, изучать различные психологические характеристи36 ки отклоняющегося поведения. Но в большинстве своем такого рода методики ориентированы на клиническую область применения, либо носят универсально-личностную диагностическую направленность. Из существующих, широко распространенных в психодиагностической практике методик, позволяющих в той или иной мере выявлять психологическое содержание девиантного поведения, можно указать патохарактерологический диагностический опросник (ПДО) Личко А.Е., методику 16-факторного исследования личности Р. Кеттелла, ряд дополнительных шкал MMPI, опросник Басса-Дарки, тест Руки, тест Люшера, тест рисуночной фрустрации С. Розенцвейга, ТАТ и САТ, тест Роршаха, тест Сонди опросник «Склонность к отклоняющемуся поведению» (СОП). Главной проблемой является то, что, как мы уже указывали, вышеперечисленные методики не позволяют либо косвенно, либо частично изучать весь комплекс психологических характеристик девиантного поведения. Для диагностики некоторых аспектов отклоняющегося поведения подростков, правда, существуют специализированные психодиагностические методики. Такие как, например, опросник по выявлению особенностей мотивации потребления алкоголя подростками (модификация методики МПА В.Д. Завьялова) или показатель делинквентности в ПДО. Патохарактерологический опросник, разработанный А.Е. Личко, наиболее полно позволяет диагностировать психологические характеристики девиантного поведения, но и он ориентирован на клиническую область применения, клинические феномены и направлен, в первую очередь на изучение характерологических черт личности, а не непосредственно той психологической реальности, которая стоит за феноменом отклоняющегося поведения. Примером психодиагностической методики, охватывающей комплекс взаимосвязанных проявлений отклоняющегося поведения подростков, направленной непосредственно на анализ психологической реальности, скрывающейся за девиантными поведенческими проявлениями, в частности, такого аспекта как личностные и социальные установки подростков в сфере отклоняющегося поведения, является методика диагностики склонности к отклоняющемуся поведению (СОП). Методика реализована в форме тест-опросника, представляющего набор специализированных психодиагностических шкал, в том числе учет фактора социальной желательности в ответах испытуемых. 37 Глава 3. Характеристика серийных сексуальных преступлений Серийные преступления привлекают значительное внимание, как в нашей стране, так и за рубежом. Поиск web-страниц в Internet по ключевым словам «psychology, serial murder» дал результат 1,5 млн информационных единиц. К сожалению, в основном это популярные издания с описанием зверств отдельных маньяков, а не серьезные научные исследования. Число как юридических, так и психологопсихиатрических исследований по этой тематике, с несколькими известными исключениями, остается недостаточным. По мнению M.P. Dietz [1990], возможное объяснение этого недостатка научных публикаций состоит в том, что эти убийства встречаются слишком редко, чтобы обратить на себя особое внимание специалистов. С этой точкой зрения трудно согласиться, ибо эти преступления не столь редкое явление. По расчетам W.C. Myers и др. [1993], ежегодно 4-5 тысяч американцев рискуют стать жертвами серийных убийц. По данным специалистов ФБР, на 1984 год в США находилось в розыске приблизительно 35 действующих серийных убийц [Holmes R.M., De Burger J.E., 1985]. Хотя другие авторы полагают, что это грубая недооценка распространенности этих преступлений, и цифра 100 была бы более точной [Wilson P.R., 1988]. Нет единства и в представлениях о динамике этого типа преступности. Так, E.W. Hickey [1991] говорит о почти десятикратном увеличении числа серийных преступлений за последние два десятилетия по сравнению с двумя прошлыми столетиями. С другой стороны, например, S.A. Egger [1984] полагает, что серийное убийство – устойчивое явление, и любое «увеличение» числа таких преступлений является результатом повышенного к ним внимания. 38 Точные данные по распространенности серийного убийства в России также отсутствуют, а имеющиеся сведения весьма противоречивы. По данным одних авторов, только в течение 1984г. на территории России было зарегистрировано 27 серий убийств [Втюрин Л.А., 1994], по данным других – за последние 10 лет выявлено 60 таких преступников [Баранов П.П., 1998]. А.О. Бухановский предпринял попытку экстраполяции данных по Ростовской области на всю Россию. Полученные им результаты [Бухановский А.О., 1998, с. 59] представлены в таблице 1. Таблица 1 Теоретически ожидаемая распространенность серийных убийств в России Ростовский регион реаль- расчетные ные цифры цифры ПОКАЗАТЕЛИ Численность населения (млн.) Серии убийств (абсолютное количество за 10 лет) Серии убийств на единицу времени (за год) Убийств / покушений (за 10 лет) Убийств / покушений на единицу времени (за год) Итого Россия расчетные цифры 4,4 1,0 147,5 28 6,36±1,2 937,21±10,6 3,8±0,4 93 0,86±0,09 21,1±2.2 126,4±13,2 3116,7±68,7 19 4,3±0,98 639,1±34,06 112 25,4±1,59 3745,8±51,38 По-видимому, такое расхождение в оценках определяется терминологической несогласованностью, что заставляет обратиться к понятию «серийное преступление». 3.1. Понятие серийного преступления Анализ криминологической и психологической литературы по проблеме серийных насильственных преступлений показал, что в литературных источниках основное внимание уделяется серийному убийству. Термин «серийное убийство» предложен специалистом Феде­раль­ ного бюро расследований K.R. Ressler еще в 70-ых годах во время расследования в Нью-Йорке убийств, совершенных Д. Берко­витцем, известным под прозвищем «Сын Сэма». Однако за три последующих десятилетия, несмотря на многочисленность публикаций и исследо39 ваний по этой проблеме, не разработано четкого определения этого понятия, не выделены основные его правовые характеристики. Наиболее признанным является определение, предложенное S.A. Egger: «Серийным называется убийство, когда один (или большее число) индивидуумов совершает второе и/или последующее убийство; такое убийство характеризуется отсутствием отношений «преступник-жертва», встречается в различное время, не имеет связи с начальным (и последующим) убийствами и часто совершается в различных географических регионах» [1984, с. 355]. Однако признаки серийного убийства, выделенные в этом определении, у многих исследователей вызывают возражения. Прежде всего, спорным является проблема отграничения «серийного» убийства от других форм множественного убийства, в частности, от «массового». P.E. Dietz определяет массовое убийство как «преступления, в которых большое число жертв преднамеренно убито единственным преступником в отдельном инциденте» [1986, с. 475]. Другое определение массового убийства предлагает V.J. Geberth, описывая его как «отдельный инцидент в пределах короткого промежутка времени». При определении элемента времени, характерного для серийного убийства, он отмечает наличие «...перерывов во времени между убийствами, как минимум от двух дней до нескольких недель или месяцев» [Geberth V.J., 1986, с. 502]. Центральным моментом при определении понятия серийного убийства является отграничение его не столько от «массового», сколько от «многоэпизодного убийства». На наш взгляд, многоэпизодное убийство – это более широкое понятие, которое включает в себя целый ряд весьма различных по своим правовым и психологическим характеристикам деяний: заказные убийства, совершаемые неоднократно, убийства свидетелей и/или соучастников ранее совершенного преступления и т.п. Однако другие виды многоэпизодных убийств отличаются от серийных целым рядом признаков. Оставаясь в пределах нашей компетенции, мы можем выделить только психологические характеристики, отличающие эти деяния от серийных убийств. К этим признакам относятся, на наш взгляд, следующие. 1. Чаще всего отдельные эпизоды в таких убийствах совершаются по различным мотивам и носят разный психологический смысл для виновного. Даже в тех случаях, когда преступления совершаются на основе сходной мотивации (например, из корыстных побуждений) у преступника сохраняется персонифицированное 40 отношение к жертве, что и определяет характер его действий. В серийных преступлениях обнаруживается единство и патосексуальный характер мотивации отдельных эпизодов. 2. В многоэпизодных преступлениях, как правило, вполне очевидна рациональная цель, к достижению которой стремился виновный. Жертвы наказываются преступником за те действия, которые они совершили или могли бы совершить. В серийных преступлениях основной целью преступника является иррациональное «наказание» жертвы. В этих преступлениях жертвы выступают только как «символы» некоего явления, которое и подлежит уничтожению. 3. В многоэпизодных убийствах отсутствуют признаки стереотипности и ритуальности агрессивного поведения. Персонифицированное отношение преступника к жертве обусловливает разнообразие проявлений агрессивного поведения. Единство мотивации и деперсонификация жертвы определяют реализация одного и того же стереотипа поведения в разных криминальных эпизодах серийных преступлений. Другие признаки (временные промежутки между эпизодами, отсутствие взаимоотношений «преступник-жертва» и др.) весьма вариативны и не являются, на наш взгляд, необходимыми признаками серийного убийства. В то же время следует отметить, что они представляются весьма значимыми для выявления особенностей криминального почерка при расследовании преступлений. Еще одним вопросом, обсуждаемым в научной литературе, является вопрос о числе преступлений, которые могли оцениваться как серия. Исходным является вопрос, достаточно ли для этого двух преступлений. Хотя выше приведенное определение подразумевает, что для этого достаточно двух убийств, большинство авторов указывают более высокие величины, в пределах от четырех-пяти или более [Jenkins P., 1988]. В российском уголовном праве имеется понятие множественности преступлений, которое регулируется в трех нормах – ст. 16 (неоднократность преступлений), ст. 17 (совокупность преступлений) и ст. 18 (рецидив преступлений). Единым их признаком является количество преступлений – не менее двух. По нашему мнению, этого достаточно для квалификации серии, поскольку уже во втором деянии отчетливо проявляются признаки специфического почерка виновного. Другое дело, что на практике по двум преступлениям, совершенным даже в одном регионе, трудно сделать вывод о начале серии. 41 При анализе серийных убийств мы исходили из предложенных А.О. Бухановским [1994] следующих общих положений. 1. Серийные убийства – одна из разновидностей многоэпизодных убийств, совершенных в условиях неочевидности. 2. Серийные убийства, в свою очередь, также неоднородны. Они включают отдельный вид - серийные сексуальные убийства. 3. Серийные сексуальные убийства мотивационно столь же гетерогенны, сколь гетерогенны мотивы сексуального поведения. Представляется, что для определения серийного убийства необходимо первоначально выделить основные признаки, входящие в это понятие и отличающие его от других смежных понятий. А.О. Бухановский [1996] определил серийное убийство как совершенное неоднократно и характеризующееся наличием признаков специфического (часто патологического) криминального почерка виновного. В свою очередь, специфика криминального почерка серийного убийцы заключается, по его мнению, в: 1) однотипности жертв; 2) повторяемости ситуаций, мест совершения преступления; 3) однотипности и специфичности способов нападения; 4) стереотипности, ритуальности агрессивного поведения. Рассмотрим указанные признаки. Серийные убийцы, чаще всего, «специализируются» на достаточно четко очерченном типе жертв, что и является одним из характерных признаков именно этого типа убийства. Например, жертвами T. Bundy были молодые женщины с длинными темными волосами, W. Wayne выбирал молодых мужчин африканского происхождения [Myers W.C. et al., 1994]. Тип выбираемой жертвы связан с особенностями аномального развития личности преступника (наличием психотравм, проблемами межличностного, и в частности, сексуального общения и т.д.). Поэтому отношение к жертве носит деперсонифицированный характер: она олицетворяет некий «символ», который должен быть наказан и/или уничтожен. Чаще всего жертвами этих преступлений являются молодые женщины, дети, проститутки и бродяги. J. Levin, J.A. Fox [1985] выделяют две общие характеристики жертв серийных убийц: (1) физическую и психическую уязвимость и (2) сниженный социальный контроль. Действительно, анализ известных нам случаев показал, что активное сопротивление жертвы, как правило, заставляет насильника отказаться от совершения преступления. С другой стороны, 42 ряду жертв удается избежать своей участи благодаря собственной осторожности или вмешательству посторонних. Другой характеристикой, важной для описания серийных убийств является однотипность способов знакомства с будущей жертвой и особенностей мест совершения преступления. Неслучайно, серийные убийства часто получают свои кодовые названия именно по типичности мест совершения преступления (операция «Лесополоса»). Еще одним признаком этого типа убийств является modus operandi (способ совершения) убийства. Обычно используется особо жестокие методы, и анализ места преступления отражает садистский (зачастую патологический) подтекст действий преступника. По данным американских исследователей, в отличие от других убийств, где огнестрельное оружие – наиболее распространенный тип оружия, серийные преступники часто убивают «вручную». Анализ 159 серийных убийств за период 1795-1988 гг., выявил несколько наиболее типичных методов, используемых в процессе причинения смерти: (1) увечье – 55%, (2) удушение – 33%, и (3) забивание жертвы насмерть – 25% [Hickey E.W., 1991]. Как отмечают R.R. Hazelwood, J.F. Douglas, «редко встречается использование серийным убийцей огнестрельного оружия, потому что с таким безличным оружием он получает слишком мало психосексуального вознаграждения» [1980, с. 74]. И, наконец, последней характеристикой серийного убийства является наличие признаков стереотипных, сексуальных или иных, ритуальных действий преступника с жертвой или ее телом. Наиболее часто у жертв серийных убийств оказываются искалеченными грудные железы, гениталии, прямая кишка и/или брюшная полость [Brittain R.P., 1970]. Часто обнаруживаются укусы, признаки вампиризма и каннибализма [Liebert J.A., 1985]. Характерны сексуальные манипуляции с жертвой или ее трупом: половой акт, мастурбация, половые извращения. Обычно серийный убийца оставляет тело в том положении, в котором убийство произошло. Однако в некоторых случаях имеет место специальная подготовка места совершения преступления. По данным M.P. Dietz [1990], изучившего преступления 30 многоэпизодных сексуальных садистов, многие из них подготавливали обстановку, реквизит, костюмы, а иногда разрабатывали полный сценарий своих преступлений. Такие действия, независимо от их специфики, от того, совершены они с живой жертвой или уже ее трупом, носят ритуальный 43 характер, и именно в них заключен психологический смысл этих преступлений. Этот ритуал достаточно типичен для каждого преступника, хотя выявляется определенная динамика в сторону увеличения интенсивности применяемого насилия и тяжести последствий. Наличие таких манипуляций является почти исключительно признаком серийных убийств, и должно служить основанием для выдвижения следственной гипотезы о начале или продолжении серии убийств. Анализ указанных признаков криминального почерка серийных преступников свидетельствует о том, что в основе криминальных деяний серийного преступника лежит единая патологическая по своей природе мотивация. Поэтому оценка многоэпизодного преступника как «серийного» должна основываться на выявлении содержания и степени сформированности этой мотивации, что не может быть реализовано средствами только правовой науки. Таким образом, анализ научной литературы по проблеме серийных насильственных преступлений показал, что в литературных источниках основное внимание уделяется серийному убийству. Причем даже по этой проблеме, несмотря на повышенный к ней интерес, не существует четкого определения этого понятия, не существует единства представлений о содержании и природе этого феномена, не выделены основные его правовые характеристики. По нашему мнению, серийное убийство является только разновидностью, хотя и весьма тяжкой, насильственных преступлений. Серийно могут совершаться и насильственные действия сексуального характера (ст. 132 УК РФ), и предусмотренное ст. 134 УК РФ понуждение к действиям сексуального характера, и сексуальные преступления, не связанные с насилием, например, развратные действия (ст. 136 УК РФ). Будучи весьма различающимися, с точки зрения уголовного права, эти деяния по своим психологическим механизмам могут быть достаточно близкими. Этот аспект проблемы, не нашедший отражения в криминологической и психологической литературе, требует самостоятельного рассмотрения. Представляется, что эта проблема не может быть разработана средствами одной лишь правовой науки (в системе ее представлений и категорий). Признаком «серийности» должно являться наличие признаков аномального (патологического) развития личности преступника. Ее решение возможно на основе глубокого анализа мотивации человеческого поведения. 44 3.2. Криминологическое и психологическое изучение личности серийного преступника Для обозначения сексуального типа серийного убийцы в научной литературе существует множество терминов, например, такие, как «похотливый» убийца (от немецкого «lustmord» – убийство на почве полового извращения) [Jenkins P., 1989], садистский убийца [Brittain R.P., 1970], компульсивный убийца [Retvitch E., 1980], сексуально садистский убийца [Dietz P.E., 1986], и эротофонофилия [Money J., 1990]. Столь же различны и индивидуально-психологические характеристики, выделяемые разными авторами в структуре личности этих преступников. Один из первых психологических «портретов» серийного убийцы, признанный в настоящее время классическим, был предложен R.P. Brittain. В качестве личностных параметров, описывающих серийных преступных преступников он выделил робость, тревожность, интравертированность, социальную зависимость, в значительной степени определяемую сложными амбивалентными отношениями с матерью, фемининный характер половой идентичности, наличие проблем в сексуальных контактах и/или сексуальных девиаций, низкий уровень самооценки и самоуважения [Brittain R.P., 1976]. D. Abrahamsen [1973] в качестве первичных характеристик убийцы выделил следующие: беспомощность, бессилие, гнетущее чувство мести (перенесенное из детства), иррациональная ненависть к другим людям, подозрительность, гиперсензитивность к несправедливости или отвержению, эгоцентризм, низкая толерантность в отношении фрустрации, чувство постоянного подавления частых эмоциональных вспышек, плохо поддающихся контролю. F.H. Leibman [1989], рассмотрев истории жизни четырех серийных убийц, выделила ряд общих для них признаков, которые по ее мнению, позволяют оценивать личность таких преступников: жестокое и чрезвычайно насильственное воспитание; отвержение в детстве родителями; отвержение лицом противоположного пола во взрослом возрасте; девиантное поведение во взрослом или юношеском возрасте, привлекшее внимание криминальной полиции; наличие проблем с состоянием психического здоровья; отклоняющиеся паттерны сексуального поведения; одиночество, неумение строить взаимоотношения с другими людьми. Аналогичные попытки создать некий общий психологический «портрет» серийных преступников встречаются и в отечественной 45 криминологической и психологической литературе. Так, анализ 75 актов судебно-психиатрических экспертиз лиц, совершивших от 3 до 52 убийств, позволил М.Б. Симоненковой [1994] выделить у них следующие психологические характеристики: с одной стороны, повышенная личностная ранимость, постоянно переживаемое чувство униженности и ущемленности, враждебности со стороны окружающих, а с другой, либо «фиксация обидчика» с непосредственной реакцией «мщения» за нанесенные обиды, либо накопление негативных аффективных переживаний с «уходом» из сложившейся психотравмирующей ситуации и ее эмоциональном «разрешении» на уровне фантазий. Ю.М. Антонян с соавторами [1997] выделяют следующий набор личностных характеристик сексуальных убийц, которые могут оказывать существенное влияние на их поведение: «импульсивность, непосредственная реализация в поведении возникающих побуждений, аффективная ригидность, чувство враждебности по отношению к окружающим, высокая активность, стремление к доминированию в сочетании с напряженностью, высоким уровнем тревожности» [1997, с. 54]. Г.Н. Подольский с соавторами [1998], изучив 17 испытуемых, совершивших многоэпизодные убийства и проходивших судебнопсихиатрическую экспертизу в Астраханской областной психиатрической больнице, выделили следующие личностные характеристики этого типа преступников: крайний эгоцентризм с сосредоточением на свойственных личности собственных переживаниях, иногда с ощущением собственной повышенной значимости, склонность к самоактуализации неадекватно завышенного уровня притязаний, стремление к реализации тенденции к властвованию, потребность доминирования над окружающими в сочетании с агрессивностью. Таким образом, проделанный анализ психологических исследований личности серийных убийц показал, что они, в основном, ограничиваются описанием и простым перечислением отдельных характеристик. Однако любой такой перечень всегда оказывается только примерным и неполным, поскольку нельзя предусмотреть все возможные индивидуальные сочетания личностных особенностей. Личность как некоторая психическая реальность фактически исчезает из поля зрения исследователей, превращаясь в неструктурированную совокупность отдельных качеств. Новые исследования в этом ключе будут только добавлять все новые и новые свойства лич46 ности, играющие роль в формировании индивидуального преступного поведения, причем этот список никогда не будет исчерпан. Кроме того, надо отметить, что выделяемые в качестве особенностей личности серийных преступников характеристики по психологическому смыслу и объему понятий часто являются разнородными и достаточно противоречивыми, причем иногда даже у одного исследователя. И наконец, последнее. Большинство авторов указывают на неоднородность этой группы преступников. Уже R.P. Brittain [1976] отмечал невозможность создания некоторого обобщенного портрета серийного преступника. Поэтому попытки создать некое общее психологическое описание уже по определению исходно обречены на неудачу. 3.3. Типология серийных убийц Другое направление исследований психологических механизмов серийных преступлений предполагает построение типологии серийных убийц и дальнейшее изучение личностных особенностей преступников, относящихся к отдельным типам этого вида преступности. P.E. Dietz [1986] выделяет пять категорий серийных убийц: (1) невропатические сексуальные садисты; (2) убийцы из удовольствия типа «Bonnie и Clyde», мотивированные стремлением получения какого-то подкрепления: возбуждающих переживаний, денег, ценностей; (3) члены организованных преступных группировок; (4) «попечительские» отравители и душители (например, серийные убийства в частных лечебницах); (5) предполагаемые психотики (подобно D. Berkowitz, «сыну Сэма»). Каждый из указанных типов характеризуется наличием специфических особенностей значительно отличающих их от преступников других категорий. Надо заметить, что указанная типология не имеет единого основания. Так, например, членом организованной преступной группировки может быть и сексуальный садист, и психопат, и преступник, действующий из корыстных побуждений. Известная в литературе типология серийных преступников включает дихотомию: географически устойчивый тип – переходный, мигрирующий тип [Holmes R.M., DeBurger J.E., 1985]. Географически устойчивый убийца – тот, который постоянно проживает и убивает свои 47 жертвы в пределах ограниченной территории. Примерами этого типа являются Gacy Wayne John в Чикаго и Williams Wayne в Атланте. Другой тип убийцы – географически переходный, мигрирующий. Holmes R.M., DeBurger J.E. [1985] рассмотрели, например, особенности преступной «карьеры» Ted Bundy, совершавшего «мигрирующие» убийства в таких штатах, как Вашингтон, Юта, Колорадо, и наконец Флорида (всего он совершил убийства в шести штатах) и серийного убийцы Nelson Earle, который с февраля 1926 по июнь 1927 г. совершил 21 убийство в девяти штатах США (от Калифорнии до Нью-Йорка) и в Канаде. Авторы считают, что миграция преступника связана преимущественно с его личностными характеристиками, а не с уровнем развития сети автомобильных дорог в стране. Представляется, однако, что мобильность населения страны играет определенную роль в формировании криминального почерка серийного убийцы. В России население более жестко привязано к постоянному месту жительства по сравнению с развитыми капиталистическими странами. Поэтому гораздо чаще встречаются географически стабильные серийные убийства. Определенные миграции связаны не столько с личностью преступника или его криминальным почерком, сколько с иными факторами такими, как специфика работы, связанной с командировками, свободный доступ к автотранспорту и пр. Другое дело, что выбор места работы, приобретение автотранспорта зачастую делаются преступником сознательно, уже после начала преступной деятельности с целью ее облегчения. Изменение географии серийных убийств нередко связано с интенсивностью и эффективностью следственно-розыскных мероприятий, с попыткой преступника уйти от наказания. Еще одна распространенная типология серийных сексуальных убийц различает их по способу совершения преступления и особенностям криминального почерка преступника. По этому критерию выделяют подготовленное (организованное) и неподготовленное (дезорганизованное) убийство [Ressler R.K. и др., 1986]. Основываясь на исследовании 36 осужденных сексуальных убийц, авторы утверждают, что организованные серийные убийства встречаются вдвое чаще, чем дезорганизованные. Анализ места и способа совершения организованных преступлений, как правило, свидетельствует об их хорошей продуманности и тщательности выполнения, что в значительной степени отличает их от импульсивных, хаотических убийств, совершаемых дезорганизованными убийцами. Организованные серийные 48 убийцы, по мнению авторов, «гордятся тщательностью», с которой они планируют и готовят свои убийства. Для них более характерно наличие агрессивно-сексуальных фантазий по сравнению с дезорганизованными убийцами, которые убивают скорее импульсивно. Авторы выделяют следующие признаки, характерные для организованных преступников: (1) наличие плана, (2) сохранение самообладания, контроля над ситуацией по крайней мере при подготовке преступления, (3) совершение сексуальных действий с живыми жертвами, (4) демонстрация контроля и власти над ними, (5) использование транспортных средств. Для дезорганизованных преступников более вероятно: (1) оставление орудия убийства на месте преступления, (2) совершение сексуальных действий с мертвым телом, (3) хранение мертвого тела и его частей, (4) попытки деперсонализировать тело и (5) отсутствие транспортных средств [Ressler R.K. и др., 1986]. Весьма близкой представляется типология, предложенная R.A. Prentky [1989], который различает мотивированные (заранее обдуманные и организованные) и случайные (немотивированные) убийства. С психологической точки зрения, уже сам определения поведения человека как немотивированного вызывает существенные возражения. Выделение этих типов серийных убийц, во-первых, является неполным, а во-вторых, имеет значение не столько для психологического исследования и создания психологического портрета преступника, сколько для разработки тактики расследования таких преступлений. Подробнее этот вопрос будет рассмотрен в разделе, посвященном формированию личности серийного сексуального убийцы. Классификация E. Revitch [1965] базируется на клинических принципах и выделяет импульсивную, компульсивную и кататимическую (избавляющую от напряжения) разновидности сексуального убийства. В то же время нельзя не согласиться с мнением А.А. Ткаченко и А.В. Якубовой, что при оценке девиантных сексуальных форм поведения «привычные, основанные на квалификации конкретной нозологической формы психического расстройства, критерии являются недостаточными, и основное внимание должно сосредоточиваться на анализе психологического критерия формулы невменяемости» [1991, с. 25]. В литературе имеются психоаналитические классификации сексуальных преступников. Так, например, D. Abrahamsen [1973] выделил три типа убийц: 49 1) эго-дистонические – преступники, у которых обнаруживается конфликт между их Ego и Super-Ego (или их совестью), что ведет к измененному состоянию сознания или диссоциативной реакции. В результате слабости Super-Ego субъект оказывается неспособным контролировать свое агрессивное поведение и чувство враждебности, что приводит к проявлению мощных эксплозивных реакций; 2) психотические – лица, страдающие психическими заболеваниями, действия которых регулируются патологическими мотивами и связано с нарушениями способности Ego руководствоваться требованиями реальности; 3) эго-синтонный тип, по мнению D. Abrahamsen, встречается сравнительно редко. В основе таких преступлений лежит нарушение функционирования Ego. Убийство совершается рационально и вполне приемлемо для преступника на сознательном уровне. Именно к этому типу автор относит серийных убийц. Целый ряд типологий личности основывается на роли собственно сексуальной мотивации в этиологии серийного убийства. Здесь, прежде всего, необходимо остановиться на дихотомии сексуальное и несексуальное серийное убийство. Большинство исследователей либо не проводит различий между этими видами убийств [Ressler R.K. и др., 1988], либо полагают, что сексуальные убийцы – наиболее типичные и распространенные представители серийных преступников [Hickey E.W., 1991]. К сожалению, точные цифры по сфере действия и распространенности серийного сексуального убийства в России и за рубежом отсутствуют. Однако многие отечественные классификации серийных убийц основаны именно на анализе соотношения сексуальных и несексуальных мотивов и целей этих преступлений. Так, авторы учебного пособия «Серийные сексуальные убийства» [Антонян Ю.М. и др., 1997] в основу своей классификации многоэпизодных сексуальных убийств положили цель преступления и выделили пять групп: 1) убийства, совершенные с целью получения сексуального удовлетворения во время его совершения; 2) убийства с целью подавления сопротивления жертвы перед или во время изнасилования; 3) убийства с целью соития с трупом; 4) убийства с целью сокрытия преступления; 5) убийства, совершенные в ответ на действия, расцениваемые как унижение. З. Старович [1991] приводит более подробную (но весьма близкую) классификацию сексуальных убийств: убийство из похотливых побуж50 дений (с целью достижения оргазма); убийство, совершаемое в процессе переживания оргазма; убийство, похожее на убийство, совершаемое с целью достижения оргазма; убийство, совершаемое с целью (или в процессе) подавления сопротивления жертвы; убийство, совершаемое с целью (или в процессе) лишения жертвы возможности призывов о помощи; убийство с целью сокрытия сексуального преступления. Э.Ф. Побегайло, С.Ф. Милюков [1994] выделяют две группы сексуальных убийств, различающихся по своей криминальной мотивации: относительно сексуальные и абсолютно сексуальные. По другой терминологии - условно сексуальные и безусловно сексуальные [Афанасьев С.А. и др., 1993]. К первой группе относятся убийства, хотя и связанные с нарушением половой неприкосновенности потерпевших, но в основе которых, чаще всего, лежат несексуальные мотивы. Это убийства, сопряженные с изнасилованиями (с целью сокрытия факта изнасилования и т.п.) и некоторые другие виды убийств (из ревности, мести за оскорбление и т.д.). Во вторую группу авторы включают убийства, совершаемые для достижения чувства сладострастия, когда сам процесс убийства или садистских действий, несовместимых с жизнью жертвы, преследует цель сексуального удовлетворения. Убийство в этих случаях само по себе приобретает несвойственный ему характер эротизирующего символа, происходит определенная его фетишизация. Здесь основным является сугубо сексуальный мотив – садистские побуждения, нередко сочетающиеся с сексуальными извращениями (гомосексуализм, педофилия, некрофилия и т.д.). В.В. Новик, рассматривая сексуальные убийства как неоднородную совокупность поведенческих актов с разной мотивацией и сексуальным содержанием, также выделяет два вида: 1) условносексуальные, разделяющиеся, в свою очередь, на а) сопряженные с изнасилованием и б) внешне напоминающие сексуально-садистские; 2) безусловно сексуальные, в которых процесс убийства и смерть жертвы включены в сложный динамический комплекс сексуального удовлетворения как один из необходимых его элементов. По мнению В.В. Новика, у этих преступников «без собственного акта убийства или садистских действий сексуальное удовлетворение достигнуто быть не может. Они совершаются на почве сексуальной извращенности по сугубо сексуальному мотиву» [1994, с. 77]. Аналогичную точку зрения высказывает Л.П. Конышева [1996], выделяя два типа серийных убийц. К первому относятся преступники, 51 для которых смерть жертвы не является обязательным атрибутом сексуальных действий. Убийство мотивируется в значительной степени ситуативно: желанием наказать за сопротивление (аморализм и пр.) или страхом раскрытия содеянного. Сексуальные мотивы у этих преступников проявляются в значительной степени импульсивно, по мере нарастания лежащей в их основе потребности, не меняя существенно других сфер жизненных отношений. Мотивы убийства не связаны жестко с мотивами нападения. Как правило, жертву специально не мучили, но к ней относились как к объекту, стоящему на пути реализации целей. Ко второму типу, по мнению Л.П. Конышевой, относятся преступники, для которых убийство с причинением максимально возможных страданий является неотъемлемым компонентом их преступной активности. Сексуальные потребности, сопряженные с садистскими, подчиняют все другие отношения, приобретая необыкновенную побудительную силу. Само убийство превращается в ведущую полимотивированную деятельность, формируется личностная структура, типичная для такого рода «профессионализации». Думается, однако, что в данном случае следует говорить не столько о разных типах серийных убийц, сколько о разных этапах развития одного и того же феномена. По нашим данным, в криминальной «карьере» практически всех обследованных можно выделить преступления, относящиеся к тому и к другому типу. Анализ приведенных классификаций показывает большую степень сходства между ними: в их основе лежит оценка роли сексуального насилия в структуре преступных действий. Весьма интересную точку зрения на мотивацию серийных убийств высказал Ю.Н. Кудряков. Он полагает, что одним из основных мотивов совершения таких преступлений является возможность испытывать особые состояния сознания, которые он описывает как «мощную по силе психофизиологическую разрядку, сходную с оргазмической реакцией, но значительно усиленную» [1996, с. 169]. Автор утверждает, что сексуальные маньяки обладают особой врожденной психофизиологической организацией, обеспечивающей переживание этих состояний. Действительно, у многих серийных убийц в момент совершения преступлений отмечается особое состояние сознания, которое в значительной степени является мотивом их криминальных действий. Кроме того, представляется весьма важным указание автора на психофизиологические механизмы, которые могут определять 52 этот тип криминального поведения. В то же время трудно согласиться с точкой зрения автора, что в основе этих преступлений лежит врожденная психофизиологическая организация. Представляется, что основной задачей криминальной психологии и должно стать исследование психофизиологических механизмов, приводящих к возникновению и закреплению этих состояний. Предлагаемые типологии личности серийных убийц построены на различных основаниях, причем иногда даже в рамках одной типологии, и в большинстве своем не являются исчерпывающими. Сложившееся положение дел также, по-видимому, определяется отсутствием единой терминологии и недостаточной разработанностью собственно правовых аспектов проблемы. При таком подходе к личности серийного преступника психология остается на уровне описания своего предмета. Однако в настоящее время накоплен достаточно большой эмпирический материал, позволяющий перейти к более высокому уровню анализа. 3.4. Психологические механизмы совершения серийных преступлений Исходный теоретический анализ в настоящем исследовании основан на клинико-динамической модели личности серийного сексуального преступника, описанной А.О. Бухановским [1994, 1996, 1997, 1998] под названием «феномен Чикатило» (ФЧ). По определению А.О. Бухановского, «ФЧ – вариант криминальной личности, этапное патологическое развитие которой приводит к возникновению, закреплению и трансформации непсихотической потребности в совершении повторных садистских преступлений против половой неприкосновенности и жизни граждан» [1994, с. 23]. В основе этого феномена, по мнению автора, лежит патологическая система. Патологическая система – «новая структурнофункциональная патодинамическая организация, возникающая в ЦНС в условиях повреждения,... имеет значение практически универсального патогенетического механизма» [Крыжановский Г.Н., 1994, с. 434]. Центральным элементом этой системы является формирование генератора патологически усиленного возбуждения (ГПУВ), который, будучи сформированным, начинает действовать спонтанно. По мнению Г.Н. Крыжановского, «в одних случаях патологическая система возникает в результате гиперактивации и выхода из-под 53 контроля физиологической системы, а в других – путем вовлечения поврежденных и неповрежденных образований ЦНС в новую, не существующую ранее структурно-функциональную организацию» [1994, с. 434]. Именно она является патогенетическим механизмом развития обсессивно-компульсивной сексуальной агрессии [Крыжановский Г.Н. и др., 1994]. Изучение ФЧ позволило А.О. Бухановскому [1998] не только выявить его непроцессуальную (нешизофреническую) эндогенизацию и прогредиентность, но и описать стадийность развития и провести его систематику по двум динамическим векторам: доклинический/ клинический периоды и прекриминальный /криминальный этапы. В возникновении и развитии этого феномена в доклиническом периоде ведущая роль принадлежит психогенным механизмам и законам психологии, тогда как на клиническом он развивается по закономерностям трансформации психопатологической симптоматики. На доклиническом этапе механизмы формирования агрессивного поведения подлежат психологическому анализу. Когда же такая патологическая система уже сформирована, речь должна идти о ее психиатрической оценке. Целью настоящей работы и является исследование психологических механизмов формирования и проявления ФЧ в доклиническом периоде его развития, то есть совокупности промежуточных состояний и процессов, которые он претерпевает в ходе своего возникновения и развития. Исходной точкой нашего анализа является определение агрессии, частным случаем которой выступает сексуальная агрессия, как адресованной другим субъектам активности в неудовлетворяющей ситуации при сохранении постоянного к ней отношения и устойчивости мотивации, имеющей своей целью устранение фрустрирующих субъекта препятствий и расширение возможностей удовлетворения его потребностей [Михайлова О.Ю., 2000]. Когда речь идет о сексуальной агрессии, непосредственным ее предметом выступает сексуальность как одна из общих интегральных характеристик человека. Надо отметить неразработанность понятия «сексуальность», несмотря на то, что оно является основной категорией сексологии и активно используется многими специалистами, работающими в этой мультидисциплинарной области знаний. Большинство авторов отмечают лишь его сложный и комплексный характер, в то время как содержательные и структурные характеристики этого 54 понятия остаются вне поля зрения исследователей [Васильченко Г.С., 1996; Старович З., 1991; Ткаченко А.А. и др., 1998; Boenisch L., 1994; Larson P.S., 1981; Schmidt G., 1983]. В своих поисках мы нашли только одну работу, посвященную содержательному анализу понятия сексуальности [Goettsch S.L., 1989]. Определяя сексуальность как индивидуальную способность переживать половое возбуждение, содержащую в качестве интенции сексуальное поведение, автор предлагает рассматривать ее в четырех аспектах: 1) как свойство индивидуальности, хотя и зависящее от культурных и средовых влияний; 2) как переживание, связанное с сексуальным (прошлым или антиципируемым будущим) опытом; 3) как переживание телесных процессов, тесно связанных с психофизиологическими функциями; 4) как переживание, концентрирующееся вокруг половых органов. Такое понимание сексуальности фактически приводит к отождествлению ее с половым самосознанием. В то же время сексуальность человека по отношению к другому субъекту может выступать как объективная его характеристика и порой главная. Поскольку познание другого человека, его внутреннего мира требует дополнительной активности, определенного уровня коммуникативной компетентности, рефлексивности и т.д. Специальный анализ понятия сексуальности не входит в задачи нашей работы. Мы рассматриваем ее как комплексную характеристику человека, отражающую определенность (очерченность, выраженность) связанных с полом его биологических, психологических и/или социальных характеристик и обнаруживающуюся в его поведении. Такое определение является рабочим и не претендует на полноту. В качестве депривирующих факторов, на которые направляется деструктивная активность, могут выступать устойчивые характеристики объекта агрессии, его актуальное поведение в конкретной ситуации и объективные по отношению к адресату факторы ситуации. В этом плане сексуальная агрессия может проявляться в трех основных формах. Во-первых, как деструкция непосредственного объекта агрессии путем лишения его одного из существенных свойств – сексуальности. Во-вторых, как деструкция актуального поведения объекта агрессии в сексуально релевантных ситуациях. И, в-третьих, как деструкция сексуальности лица, значимого для адресата агрессии. В свою очередь, поскольку сексуальность представляет собой интегральное образование, то ее деструкция может проявляться как лишение объекта агрессии его сексуальной определенности, 55 разрушение связанных с полом биологических, личностных и/или социальных характеристик субъекта. Таким образом, сексуальная агрессия может рассматриваться как специфический вид агрессивного поведения и может быть проанализирована с этих позиций. В психологии поведение рассматривается как сложное, многоаспектное явление в единстве его внутренних и внешних факторов, что предполагает необходимость системного анализа агрессивного поведения (в том числе и криминальных его видов). Идеи системного подхода в психологии не новы. Принципы системного подхода в психологии были сформулированы Б.Ф. Ломовым [1975, 1984]. В настоящее время в научной литературе прослеживаются три основных направления системных исследований: компонентный, структурный и функциональный анализ. В изучении проблемы агрессии основное внимание уделяется компонентному и структурному анализу. Это, несомненно, важный и необходимый этап исследования, однако, по нашему мнению, недостаточный для раскрытия конкретных механизмов данного феномена. Необходим переход к системно-функциональному анализу, который, с одной стороны, должен включать анализ внутреннего функционирования системы, с другой – раскрытие внешнего функционирования системы (выявление адаптивной и адаптирующей ее активности). Определение агрессии как специфической поведенческой программы предполагает, что исходной точкой ее анализа будет структура поведенческого акта. Мы считаем, что анализ внутреннего функционирования системы агрессии, механизмов ее формирования возможен с позиций концепции функциональной системы П.К. Анохина [1968]. Функциональная система – это динамическая организация, в которой взаимодействие всех ее составляющих направлено на получение определенного приспособительного результата. Она осуществляет избирательное вовлечение и объединение структур и процессов организма на выполнение какого-либо четко очерченного акта поведения. Надо отметить, что внешне сходные формы проявления сексуальной агрессии могут существенно различаться с точки зрения вовлеченных структур и процессов, направленных на их реализацию. Так, с одной стороны, формирование сексуальной агрессии может происходить как расширение или, наоборот, спецификация непосредственного предмета агрессивного поведения. С другой стороны, такое поведение может 56 формироваться как специфическая модификация сексуального поведения субъекта. То есть, по сути дела, можно говорить о существовании как сексуальной формы агрессивного поведения, так и агрессивной формы сексуального поведения. Только анализ реальных механизмов формирования этих поведенческих актов позволяет вскрыть их специфику. В силу этого при изучении конкретного поведенческого акта субъекта сексуальная агрессия должна рассматриваться с точки зрения механизмов внутреннего функционирования системы. Психологически разные типы агрессивного поведения будут выступать как результат различного способа формирования функциональной системы за счет различного вклада и доминирования того или иного звена в построении деятельности. Поэтому изучение агрессии должно включать выделение и анализ этих компонентов и оценку их места и роли в общей структуре целенаправленного поведенческого акта. Например, «ригидность» – хорошо разработанное в психологии понятие, традиционно рассматриваемое как важная характеристика личности преступников. Наличие у субъекта этого свойства темперамента будет проявляться на всех стадиях поведенческого акта, обеспечивая постоянство мотивации и устойчивость выбора целей, ригидность аффекта, особенности принятия решений. Она проявляется как фиксация привычных способов действия, доведение до конца имеющейся программы, несмотря на изменение условий, и возвращение к неадаптивным формам поведения. С другой стороны, ригидность может носить вторичный характер, будучи сама обусловлена, например, силой доминирующего мотива и его местом в структуре направленности личности. Она также может определяться высокозначимой целью, имеющей эмоциональную метку. Сильные эмоции обеспечивают ригидность поведения и тенденцию к возвращению к неадаптивным формам поведения. Таким образом, лишь констатация наличия той или иной индивидуально-психологической особенности оказывается малоинформативной без указания ее генеза и места в структуре агрессивного поведения. Один из принципов системного подхода заключается в том, что наряду с анализом системной организации психических явлений необходимо исследовать их системную детерминацию, все многообразие связей и отношений и их взаимодействия, в ходе которого возникают качественно новые свойства. С точки зрения внешнего функционирования системы агрессивного поведения, можно выделить несколько уровней его детермина57 ции. Представляется, что в генезе агрессии один из уровней выступает как системообразующий, задающий основные ее характеристики, другие выполняют роль модулирующих факторов, канализирующих активность субъекта. 1. Сексуальная агрессия как проявление функционального состояния. Любое поведение, в том числе и агрессивное, можно рассмотреть с точки зрения состояния, определяющего степень готовности к его выполнению и последующую реализацию. Поскольку агрессия рассматривается нами как поведенческая программа, позволяющая субъекту расширить возможности удовлетворения своих потребностей за счет простой деструкции ситуации, то реализация этого поведения требует от индивида, прежде всего, значительных энергоресурсов, необходимых для преодоления сопротивления. В психологии для оценки уровня актуализации психофизиологических ресурсов индивида, потребовавшихся в конкретных условиях для выполнения определенного поведенческого акта используется понятие «функциональное состояние» (ФС), основной характеристикой которого является его роль в снижении или повышении эффективности выполнения деятельности (прежде всего трудовой). В настоящей работе мы используем это понятие, имея ввиду его основную функцию – инициации и поддержания агрессивной формы поведения [Михайлова О.Ю., Целиковский С.Б., 1997]. Агрессивное поведение требует наличия высокого уровня активности субъекта, необходимого для деструкции ситуации и преодоления сопротивления. Мобилизация энергоресурсов обеспечивается за счет высокого уровня эмоционального напряжения. Таким образом, агрессивное поведение, по нашему мнению, связано с возникновением ФС, характеризующегося сочетанием высокого уровня активации со столь же высоким уровнем эмоционального напряжения. Причем можно выделить тип поведения, в котором этот уровень детерминации выступает как системообразующий. Психологическим смыслом поведения субъекта является разрядка состояния высокого психического напряжения. Примером такого типа реагирования является физиологический аффект, поведение в котором задается именно специфическими особенностями самого состояния, в то время как другие уровни регуляции поведения отходят на второй план, исполняя роль его модуляторов. Если же речь идет о сексуальной агрессии, то реализация этого поведения должна обеспечиваться еще более мощным ФС, поскольку необходимо не только преодолеть со58 противление, но и осуществить сами сексуальные действия, которые сами по себе являются энергоемкими. 2. Сексуально агрессивное поведение как функция системы личностных ценностей. На проявление сексуальной агрессии могут оказывать влияние особенности ценностно-смысловой сферы личности. Среди них важное значение имеет система норм и ценностей, определяющих конкретное общение и взаимодействие субъектов в ситуации. Индивидуальные и личностные особенности субъекта в этих случаях будут выступать как модуляторы поведения. Необходимый уровень ФС зависит от значимости данных ценностей и степени их интериоризации. Могут иметь место признаки «самовзвинчивания», произвольная регуляция своего состояния до уровня, необходимого для реализации агрессии. При изучении этого уровня исследованию подлежат смысловая сфера личности, характеристики и степень интериоризации социальных, культурных и субкультурных, групповых ценностей и их роль в этиологии агрессии. 3. Сексуально агрессивное поведение как функция системы личностных свойств. Сексуальная агрессия выступает здесь как проявление общей агрессивности субъекта, которая, в свою очередь, является системным качеством по отношению к его индивидуальным и личностным особенностям. Это свойство личности формируется в ходе онтогенетического развития и впоследствии начинает определять поведение субъекта в типичных ситуациях. Когда этот уровень детерминации является системообразующим, психологическим смыслом агрессии является реализация типичных для личности способов деятельности в типичных обстоятельствах, которые определяются системой ее отношений к миру. Уровень ФС, например, в таких случаях будет вторичным. Он определяется содержанием эмоций, которые отражают значимость для субъекта цели и эффективность конкретных способов поведения. В ряде случаев, сама реализация агрессивного поведения изменяет ФС субъекта, которое усугубляет и усиливает агрессивное поведение. Таков, по нашему мнению, «эксцесс исполнителя». Граничным вариантом этого уровня детерминации является наличие агрессивности как черты характера. 4. Сексуальная агрессия в контексте отношений «субъект – ситуация». При формировании функциональной системы агрессивного поведения факторы ситуации актуализируют и поддерживают мотивационное возбуждение. Но особенности ситуации 59 могут выступать и как системообразующий фактор детерминации агрессии. Его психологическим смыслом является достижение какой-то локальной цели в рамках заданной ситуации социального взаимодействия. Психофизиологический, личностный и социальнопсихологический уровни регуляции определяют в таком случае форму и способы проявления этого типа поведения. Причем поведение будет адаптивным, когда отвечает объективным требованиям ситуации (например, реальная угроза жизни), и неадаптивным, когда является результатом только субъективной оценки ситуации. В этом направлении необходим психологический анализ ситуации и разработка ряда аспектов, рассматриваемых в рамках психологии общения. Таким образом, системный анализ детерминации агрессивного поведения предполагает изучение места и роли каждого из выделенных уровней. Причем в зависимости от того, какой из них является системообразующим и от соотношения других уровней, психологический смысл поведения будет различным, а следовательно, можно говорить о разных типах агрессивного поведения. Каждый из выделенных аспектов является сложной подсистемой и, в свою очередь, нуждается в системном рассмотрении. Следует подчеркнуть, что выделение четырех уровней детерминации агрессии ограничено целями нашего исследования. Можно указать на необходимость изучения агрессии как результата системной деятельности мозга. Более структурированному рассмотрению подлежит и социальный уровень детерминации. Поле системного исследования агрессивного поведения и его детерминации представляется широким. Как уже отмечалось, анализ внутреннего функционирования системы агрессивного поведения может быть основан на исследовании функциональной системы, которая осуществляет избирательное вовлечение и объединение структур и процессов организма на выполнение какого-либо четко очерченного акта поведения. Психологический анализ личности серийных преступников, по нашему мнению, должен быть направлен на изучение механизмов трансформации (или включения) нормальной физиологической функциональной системы в патологическую. Психолого-психиатрическая оценка личности таких преступников должна основываться на определении степени сформированности этой системы. С психологической точки зрения, системообразующим фактором агрессивного поведения серийных преступников выступает первый 60 уровень выделенной нами системы – функциональное состояние субъекта. Агрессивное поведение начинает определяться наличием особой измененной формы состояния сознания, получившего название патосексуального [Бухановский А.О., 1996]. Достижение этого состояния и становится основным смыслообразующим мотивом их поведения. Психологический анализ механизмов патологической функциональной системы показывает, что в ходе ее формирования происходит перестройка всей системы агрессивного поведения., всех блоков агрессивного поведенческого акта На наш взгляд, психологическая оценка «феномена Чикатило» должна включать изучение трех основных критериев. Прежде всего, необходимо учитывать исходный тип сексуально агрессивного поведения, обеспечивший первичное переживание этого состояния. В соответствии с исходной гипотезой можно выделить как минимум четыре исходных типа агрессии, которые определяют специфику психологических механизмов и этапность формирования патосексуального состояния. В психологической литературе и нашей собственной практике известны случаи формирования «феномена Чикатило» по механизмам импринтинга, происходящего ситуативно. Однако возможен и более длительный путь формирования этого патологического варианта личности, что обусловлено личностными, социально-психологическими или психофизиологическими особенностями субъекта. Другим критерием психологической оценки личности таких преступников должна быть роль этого специфического функционального состояния в инициации и формировании сексуально агрессивного поведения, степень сформированности патосексуальной мотивации. И, наконец, последним критерием такой оценки должны выступать выраженность и характер личностных изменений субъекта. Развитие «феномена Чикатило» имеет стадийный характер, и переход от стадии к стадии характеризуется наличием специфических нарушений личности преступника. Выделение и оценка этих показателей может служить диагностическим признаком развития этого патологического варианта личности. Эти теоретические положения легли в основу экспериментальнопсихологического исследования, объектом которого были многоэпизодные сексуальные преступники – лица, неоднократно совершившие агрессивно сексуальные деликты, характеризующиеся сходством криминального почерка. 61 Всего эта группа состояла из 15 человек. Из них 11 лиц, привлеченных к уголовной ответственности за совершение серийных сексуальных преступлений, были обследованы в рамках судебных комплексных психолого-психиатрических наркологических и сексологических экспертиз, произведенных специалистами Лечебнореабилитационного научного центра «Феникс». Психологическая часть экспертиз выполнена автором этой книги. Еще четверо обследовались амбулаторно после обращения за помощью в ЛРНЦ «Феникс». Это были лица, которые ранее были осуждены за совершение агрессивных сексуальных преступлений и уже отбывали наказание в виде лишения свободы. Их обращение за медико-психологической помощью обусловливалось наличием актуальной потребности возобновления девиантных форм агрессивного сексуального поведения и неспособностью справиться с этим самостоятельно. Трое из них к моменту обследования уже совершили повторные агрессивные сексуальные деликты. Кроме того, в работе были использованы материалы судебных экспертиз по делам о серийных преступлениях, опубликованные в печати [Ткаченко А.А. и др., 1994; , Чуприков Л.П. и др., 1998-а; Чуприков Л.П. и др., 1998-б]. Различия в методическом инструментарии экспертных психологических исследований (в частности отсутствие данных по целому ряду экспериментальных методик) не позволили включить их в выборку многоэпизодных преступников. В то же время при анализе отдельных показателей эти материалы оказались весьма полезными. В качестве группы сравнения нами были обследованы преступники, совершившие агрессивные сексуальные преступления однократно и отбывающие в настоящее время наказание в виде лишения свободы (336 человек). Предлагаемый подход к изучению феноменологии и закономерностей формирования серийных убийств, по нашему мнению, позволяет снять целый ряд противоречий и наметить пути изучения этого явления. 62 Глава 4. Психологический анализ личности многоэпизодных преступников 4.1. Анализ влияния предиспозиционных факторов Как уже отмечалось в первой главе, наш анализ личности серийных преступников основан на клинической модели, предложенной А.О. Бухановским и названной им «феноменом Чикатило». Одной из существенных характеристик аномальной личности этого типа является ее прогредиентность [Бухановский А.О., 1994]. По мнению автора, развитие клинических синдромов ФЧ проходит ряд этапов и связано с формированием патологической системы [Крыжановский Г.В., 1994]. Психологический анализ личности серийных преступников, по нашему мнению, должен быть направлен на изучение механизмов трансформации (или включения) нормальной физиологической функциональной системы в патологическую. Психолого-психиатрическая оценка личности таких преступников должна основываться на определении степени сформированности этой системы. Необходимость изучения динамики формирования личностных изменений по типу ФЧ и психологической оценки обнаруживаемых изменений заставила нас провести специальное экспериментальное исследование этой специфической группы сексуальных преступников. Теоретический анализ литературных источников и результаты экспериментального исследования обнаруживают большую долю участия в формировании ФЧ так называемых предиспозиционных факторов [Бухановский А.О., 1994]. Это комплекс неблагоприятных условий, которые, будучи лишены фатальности, определяют степень возникновения и развития «феномена Чикатило». Представляется, что изучение личности многоэпизодных преступников следует начать 63 с анализа именно этих факторов. В качестве таковых мы выделили следующие: • факторы, определяющие проявление органической церебральной симптоматики; • специфические особенности раннего воспитания, обусловливающие трудности социальной адаптации и проблемы общения; • факторы, определяющие степень фрустрированности сексуальной сферы. Наш подход отличается от представлений А.О. Бухановского [1996, 1998], выделившего биологический (церебральный), психосексуальный и психологический (личностный) предиспозиционные аспекты изучаемой проблемы. Поскольку речь идет об условиях, которые в дальнейшем участвуют в формировании патологической личности, предиспозиция должна включать факторы, которые создают почву для такого ее развития, однако не являются по своей природе психологическими. 4.1.1. Биологическое предрасположение «феномена Чикатило» и факторы, его определяющие Безжалостность, нечувствительность к страданиям жертвы, кажущаяся бессмысленность садистских действий серийных преступников вызывают у нормального человека гнев и отвращение. Невольно возникают сомнения в «человеческой» природе таких деяний. «Монстры», «нелюди», «звери» – эпитеты такого рода «кочуют» из публикации в публикацию не только популярных, но и научных изданий. Поэтому первым и наиболее легким решением этой проблемы является ее биологическое объяснение. Многочисленные исследователи связывают проявления агрессии с наличием либо врожденных (генетических, гормональных и иных отклонений), либо приобретенных экзогенных биологических особенностей, в частности, органических поражений ЦНС, главным образом нервных структур и механизмов высшей нервной деятельности [см., например, обзор научных исследований – Бэрон Р., Ричардсон Д., 1997]. В то же время надо отметить, что роль перечисленных факторов в генезе агрессивного (в том числе и сексуального) поведения однозначно не определена. Целый ряд специалистов полагают, что влияние этих факторов в этиологии агрессивного поведения сильно 64 преувеличено. В. Фокс [1985], проанализировав теории биологической обусловленности насильственной преступности, отмечает отсутствие прямой причинной зависимости между биологической дисфункциональностью и совершением агрессивных преступлений. Исследования лиц, совершивших тяжкие насильственные преступления, далеко не всегда выявляют у них признаки органической церебральной патологии. Так, по данным I.B. Sendi, P.G. Blomgren [1975], диагноз органического поражения головного мозга фактически чаще встречается у подростков, совершивших покушения на убийства (7 из 10 случаев), чем у подростков, совершивших убийства (0 из 10 с органическим диагнозом). Аналогичные результаты получены K.S. Walshe-Brennan [1977], изучившим 11 подростков (в возрасте 10-15 лет), совершивших убийства в Англии и Уэльсе в период с 1957 по 1972 год. Их исследование, которое включало обычное неврологическое обследование, рентген черепа и ЭЭГ, не обнаружило у испытуемых какой-либо патологии. D.J. Scherl и D.J. Mack [1966] сообщили, что исследование, включавшее неврологическое обследование, четыре электроэнцефалограммы, снимки черепа, поясничную пункцию и психологическое тестирование, не выявило никакой органической патологии у 14-летнего подростка, который убил постоянно унижавшую его мать. Причем обширность исследований и число изучаемых показателей исключают возможность неадекватной оценки результатов. Программа нашего исследования включала проведение патопсихологического эксперимента, который в настоящее время является необходимой составной частью судебно-психологической экспертизы. Исследование проводилось по стандартной классической методике с использованием методов, широко применяющихся в психодиагностической практике [Зейгарник Б.В., 1986; Кудрявцев И.А., 1988]. Оценка и интерпретация результатов исследования основывалась на использовании целостного синдромального способа анализа результатов, предложенного И.А. Кудрявцевым [1982]. Другим источником получения необходимой информации был психологический анализ материалов уголовных дел (протоколов допросов родственников, заключений психиатрических экспертиз) и медицинской документации, а также клиническая беседа с испытуемыми. Экспериментальное исследование обнаружило у 100% обследованных многоэпизодных сексуальных преступников достаточно 65 выраженные признаки лабильного варианта экзогенно-органического патопсихологического симптомокомплекса: признаки колебания уровня обобщения и абстрагирования, нарастающие при утомлении; лабильность активного внимания, интеллектуального и волевого усилий; неравномерность умственной работоспособности. Эти результаты подтверждаются и объективно. Имеющиеся в материалах уголовных дел и в медицинской документации данные неврологических обследований свидетельствуют о наличии у обследованных многоэпизодных преступников микроневрологической симптоматики, не имеющей у большинства из них синдромальной завершенности. Весьма показательно, что у большинства испытуемых обнаруживаются выраженные висцеро-вегетативные реакции в стрессовых ситуациях. Таким образом, полученные результаты позволили диагностировать у 100% лиц, входящих в группу многоэпизодных преступников, наличие минимальной мозговой дисфункции (ММД), которую в дальнейшем мы и будем рассматривать в качестве биологической предиспозиции личности серийных преступников. Отметим, что аналогичные результаты получены и другими исследователями. Во всех проанализированных нами опубликованных заключениях судебных психолого-психиатрических экспертиз обнаружено наличие органической церебральной патологии большей или меньшей выраженности [Ткаченко А.А. и др., 1994; Чуприков В.П., и др., 1998-а; 1998-б]. Представляется, что ММД, влияя на особенности и динамику функционального состояния субъекта, может выступать как неспецифический фактор, детерминирующий проявление агрессивного поведения. Поэтому она не обязательно обнаруживается в анамнезе даже у лиц, совершивших тяжкие насильственные преступления. В то же время, по нашему мнению, она выступает необходимой предпосылкой становления личности серийных преступников. Ее роль в этиологии этого типа поведения проявляется двояко. С одной стороны, наличие ММД создает физиологическую почву для формирования патологической системы, которая и лежит в основе ФЧ. С другой, морфологические нарушения мозга в результате сочетанного влияния органических поражений разного генеза, определяя нарушения физиологических процессов, опосредованно влияют на формирование высших психических функций. В основе полноценного личностного функционирования лежит взаимосвязанная деятельность трех систем: ближайшей подкорковой 66 с ее сложнейшими безусловными рефлексами, представляющими собой низшую инстанцию соотношения организма со средой; первой кортикальной сигнальной системы, непосредственно отражающей окружающий мир, и второй сигнальной системы, обеспечивающей наиболее тонкие и сложные взаимоотношения человека с внешней, главным образом социальной средой. Развивая эти положения, А.Г. Иванов-Смоленский [1974] указывает, что при психоорганических синдромах происходят нарушения нейродинамики во всех трех основных вертикальных системах мозга. Несомненно, что особенности нейродинамических сдвигов зависят от интенсивности, локализации и характера органического поражения высших отделов ЦНС. Мы не имеем данных нейропсихологического исследования детского периода наших испытуемых. В изученной нами медицинской документации имеет место лишь клинический анализ, а специальные методы нейропсихологической диагностики не проводились. Однако, основываясь на литературных данных клинико-нейро-психологических исследований [Лебединский В.В. и др., 1982; Симерницкая Э.Г., 1985 и др.], можно выявить общие закономерности. Наличие ММД, определяя истощаемость и инертность нервных процессов, нарушения вегетативно-метаболических и нередко эндокринных функций, на психологическом уровне проявляется у испытуемых в форме неустойчивого уровня общей психической (в том числе и поисковой) активности. В детстве у большинства многоэпизодных преступников обнаруживаются признаки гиперактивности, импульсивности, моторной расторможенности, что в дальнейшем определяет их повышенный травматизм. С другой стороны, сильные воздействия вызывают явления безусловного торможения, блокируя собственную активность ребенка. Повышенная нецеленаправленная активность таких детей легко поддается внешней регуляции со стороны взрослых, однако собственные тормозные реакции вырабатываются с трудом, что определяет проблемы интериоризации социальных норм и формирования собственной ценностно-нормативной сферы. В то же время присущая им инертность психической деятельности обусловливает жесткость уже усвоенных поведенческих программ. Таким образом, ММД создает проблемы усвоения социального опыта в детстве, определяя трудности формирования новых условно-рефлекторных связей и ригидность уже приобретенного 67 опыта. Наличие ММД отражается на познавательной деятельности субъекта и впоследствии, во взрослом возрасте. Естественно, что в каждом отдельном случае соотношение этих изменений индивидуально и требует специального рассмотрения. Однако в целом, недостаточность развития высших психических функций и их динамические нарушения определяют наличие проблем принятия решения, снижают возможности вероятностного прогнозирования и способность саморегуляции поведения. Анализ литературы и изучение анамнестических данных позволили выделить основные факторы, определяющие проявление органической симптоматики испытуемых: а) наличие родовых травм и их резидуально-органических последствий, приводящих к грубым нарушениям психической деятельности и затрудняющим психическое развитие испытуемых; б) наличие черепно-мозговых травм в более старшем возрасте (чаще всего подростковом или юношеском), которые, утяжеляя проявление органической симптоматики, могли повлиять на познавательную сферу и личностные особенности испытуемых; в) наличие дополнительных факторов, обусловливающих выраженность церебральных нарушений, в частности, алкоголизма. Результаты исследования факторов биологической предиспозиции у многоэпизодных преступников в сравнении с общей выборкой сексуальных преступников представлены в таблице 2. Как видно из данных таблицы, многоэпизодные преступники по сравнению с другими сексуальными преступниками характеризуются наличием более ранних, а, следовательно, более грубых органических поражений, которые отмечены в 100% известных нам случаев. По двум испытуемым объективные сведения о беременности, родах, раннем периоде развития отсутствуют, однако анализ материально-бытовых условий семей, специфика профессиональной деятельности матерей, особенности семейных взаимоотношений позволяют с большой долей вероятности предположить действие экзогенных вредностей на плод во время беременности матери. Причем у всех многоэпизодных преступников органическая симптоматика усугублялась полученными позднее черепно-мозговыми травмами. В целом по выборке сексуальных преступников этот показатель значительно меньше (17,38%), хотя число лиц, имевших в анамнезе родовые или черепно-мозговые травмы, достаточно велико (соответственно 42,30% и 70,16%). 68 Таблица 2 Распределение факторов, определяющих наличие биологической предиспозиции, в исследуемых группах Многоэпизодные В целом, по выборке сексуальных преступники преступников (n = 15), % (n=336),% Факторы Родовые травмы 86,70 42,30 Наличие ЧМТ 100,00 70,16 Злоупотребление алкоголем 60,00 84,01 в т. ч.: – бытовое пьянство – алкоголизм 26,67 52,79 33,33 31,31 Наличие иных дополнительных факторов, утяжеляющих органическую симтоматику 46,67 47,87 Сочетание родовых травм и ЧМТ 86,70 17,38 Наличие всех трех факторов, определяющих выраженность ММД 86,70 3,61 Таким образом, во всех случаях полного анамнеза у многоэпизодных преступников встречается сочетание родовых и черепномозговых травм. Однако это является необходимым, но не достаточным условием формирования личности таких преступников. Во всех известных нам случаях имелись дополнительные факторы, влияющие на выраженность органической церебральной патологии, например, склонность к злоупотреблению алкоголем, которая исходно рассматривалась нами в качестве самостоятельного фактора. Вопрос о влиянии алкоголя и наркотических веществ как на агрессивное поведение вообще, так и на сексуальную преступность в частности, широко дискутируется в научной литературе. Большинство авторов полагают, что алкоголь и наркотические вещества оказывают на сексуальную агрессивность мужчин освобождающее действие, причем это влияние обнаруживается и у лиц, не имеющих физической и психологической зависимости [Бэрон Р., Ричардсон Д., 1997; Румянцева Т.Г., 1999; Collins J., 1981; Forrest G., 1983; Mergner G., 1994]. В то же время целый ряд авторов призывает не преувеличивать роль этих факторов в этиологии сексуально агрессивного поведения [Varvis R.M., 1994]. Т.Г. Румянцева [1997] приводит данные ВОЗ, 69 согласно которым в состоянии опьянения совершается лишь 50% изнасилований, тогда как число убийств и вооруженных нападений значительно выше (соответственно 86% и 72%). З. Старович [1991], анализируя литературу по этому вопросу, указывает, что по разным источникам число лиц, совершивших сексуальные преступления в состоянии алкогольного опьянения, колеблется от 15 до 75%. Не останавливаясь специально на механизмах влияния алкоголя и наркотиков на проявление сексуальной агрессии, отметим существенный, на наш взгляд, момент. Степень выраженности экзогенно-органического патопсихологического симптомокоплекса в определенной степени коррелирует со степенью выраженности и тяжестью алкоголизации. В частности, K. Pernanen [1976] отмечает, что хронический алкоголизм приводит к дисфункции коры головного мозга, особенно височных его долей, что способствует формированию патологии поведения. В силу этого алкогольная и иная интоксикация может рассматриваться как фактор, определяющий выраженность неспецифической биологической предиспозиции. В нашем исследовании злоупотребление алкоголем встречается в группе многоэпизодных преступников значительно реже, чем по выборке в целом (соответственно 60,0% и 94,01%). Причем у 73,3% обследованных употребление алкоголя было средством стимуляции коммуникативной активности. В 20% случаев оно связано с попытками компенсации нарастающего негативного психоэмоционального состояния и в 6,7% случаев выполняло функцию снижения тревоги и страха, вызванных уже совершенными преступлениями. Наличие рано приобретенной церебральной патологии в 26,7% приводило к выраженному прогрессированию алкоголизма и появлению измененных форм алкогольного опьянения. Алкоголизации личности способствует и характерное практически для всех обследованных повышение полового влечения под влиянием алкоголя. Однако в нетрезвом состоянии у большинства из них отмечаются затруднения эякуляции. Поэтому употребление алкоголя не является для них способом решения всех проблем. Более того, в ряде случаев этанол блокирует генератор усиленного патологического возбуждения, тем предупреждая индуцируемое патологической системой криминальное поведение [Стрюков А.Н., 1998]. У 20% обследованных органическая патология мозга определяла физическую непереносимость алкоголя и в определенной степени препятствовала алкоголизации субъекта. В то же время злоупотребление алкоголем 70 и тем более алкоголизм выступает как один из возможных дополнительных факторов, утяжеляющих органическую симптоматику. Аналогичную роль в этиологии индивидуального преступного поведения серийных преступников играет, по-видимому, и токсикомания. В настоящем исследовании употребление наркотических и токсических веществ специально не рассматривается, поскольку этот фактор оказался незначимым1. Вместе с тем, в связи с распространением в настоящее время данной формы девиантного поведения, значение его будет возрастать и на это необходимо обращать специальное внимание. В формирование органичности, видимо, определенный вклад вносят эндогенные факторы. В частности не случайно, с нашей точки зрения, обнаруживается высокая наследственная отягощенность обследованных испытуемых. У 33,3% из них в анамнезе обнаружены секундарные случаи патологии головного мозга, аномалии характера, достигающие степени психопатии, невротические состояния, шизофрения, эпилепсия, парафрении, в том числе и с криминальными проявлениями2. Однако специальный медико-генетический анализ не входит в задачи настоящего исследования. К факторам, утяжеляющим выраженность органического симптомокомплекса, относится тяжесть, повторность и локализация экзогенно-органических повреждающих воздействий (черепномозговых травм); интоксикации; инфекции и др. (46,67%). Иногда обнаруживается дополнительное негативное влияние и других факторов, также приводящих к утяжелению органической патопсихологической симптоматики. Так, у испытуемого 14-serial3 в подростковом возрасте сформировалась (и сохранилась впоследствии) алиментарная недостаточность (ослабленный тип питания) в сочетании с ранней алкоголизацией и быстрым развитием алкогольной зависимости. Таким образом, в качестве фактора биологической предиспозиции ФЧ выступает минимальная мозговая дисфункция, прослеживаемая с раннего детства и проявляющаяся на психологическом уровне как более или менее выраженные признаки экзогенно-органического патопсихо1 Среди обследованных нами лиц двоим был установлен диагноз – наркомания в стадии ремиссии. Эпизодическое употребление наркотических веществ отмечено еще у двух испытуемых. Во всех случаях употребление наркотиков не было связано с совершением криминальных деяний, а имело место за 1-3 года до начала их криминальной «карьеры. Только один испытуемый утверждал, что совершал преступления в состоянии алкогольного опьянения в сочетании с приемом психотропных средств. Однако это не получило своего подтверждения в материалах уголовного дела. 2 Исследование проводилось в рамках трех поколений. 3 Обозначение порядкового номера по списку группы. 71 логического симптомокомплекса. При оценке степени выраженности биологической предиспозиции необходимо учитывать наличие в анамнезе следующих факторов: родовые травмы и их резидуально-органические последствия, их сочетание с черепно-мозговыми травмами в подростковом и юношеском возрасте, наличие дополнительных факторов, утяжеляющих выраженность органической церебральной симптоматики (алкоголизация или наркотизация, наследственная отягощенность и др.). 4.1.2. Специфические особенности воспитания, обусловливающие трудности социальной адаптации Вторым предиспозиционным фактором, отмечаемым А.О. Бухановским и получившим подтверждение в нашем исследовании, явились специфические особенности воспитания многоэпизодных преступников. Неустойчивость собственной активности и проблемы приобретения индивидуального опыта, обусловленные наличием органического поражения ЦНС, приводят к тому, что такие дети нуждаются в специальных мерах социально-педагогического воздействия, направленных на активную стимуляцию их психического развития. В силу этого существенно возрастает роль условий раннего и, в частности, семейного воспитания как предиспозиционного фактора становления аномальной личности серийных преступников. Среди факторов, определяющих педагогическую несостоятельность семьи, в литературе традиционно выделяют ее состав. В этом смысле неблагополучными считаются, в частности, неполные и многодетные семьи [Аувяэрт Л.И., 1981, Беличева С.А., 1993 и др.]. В таблице 3 приведены результаты изучения состава родительских семей многоэпизодных преступников по сравнению с выборкой лиц, осужденных за сексуальные преступления. Многоэпизодные В целом по выборке Один отец Отец и мачеха Одна мать Мать и отчим Группы Мать и отец Состав родительских семей испытуемых, в % Таблица 3 Число детей в семье 3 4и> 6,67 6,67 25,90 21,97 40,98 3,93 7,21 35,74 38,69 20,00 5,57 40,00 33,33 20,00 72 0 1 2 6,67 33,33 60,00 Как видно из приведенных в таблице 3 сведений, по составу родительских семей группа многоэпизодных преступников выглядит более благополучной по сравнению с выборкой остальных сексуальных преступников. Это проявляется, прежде всего, в таком важном показателе, как наличие обоих родителей. Многодетные семье, насчитывающие троих и более детей, были только у двух испытуемых, в то время как в целом у сексуальных преступников показатель многодетности родительских семей составляет 25,57%. В то же время качественный анализ взаимоотношений в родительских семьях испытуемых свидетельствует о неблагополучии их психологического климата (таблица 4). Таблица 4 Особенности взаимоотношений в родительских семьях, % Характеристики Многоэпизодные преступники, % Сексуальные преступники, % 6,7 86,6 6,7 53,1 41,0 5,9 20,0 13,3 66,7 45,9 16,4 37,7 33,3 46,7 20,0 47,9 35,7 16,4 13,3 46,7 0 43,0 55,7 25,9 6,7 33,3 60,0 33,1 42,0 24,9 Доминирующая личность в семье отец мать другие члены семьи Оценка личности отца позитивная амбивалентная негативная Оценка личности матери позитивная амбивалентная негативная Наличие эмоциональной привязанности к отцу к матери к обоим родителям Общая оценка взаимоотношений в семье позитивная амбивалентная негативная 73 Как видно из данных таблицы, только 6,7% испытуемых группы многоэпизодных преступников оценили взаимоотношения в семье как благополучные, причем ни один из них не испытывал эмоциональной привязанности к обоим родителям. Характеризуя в наиболее существенных чертах ранние этапы индивидуального развития наших испытуемых, прежде всего, следует отметить высокую степень совпадения по стилю воспитания во всех семьях обследованных. Важной его особенностью является противоречивость. Причем наиболее патогенным для личностного развития обследованных лиц является дисгармоничность отношения родителей к сыну: гиперопека со стороны матери, проявляющаяся в доминирующей, иногда до тирании, ее роли в семье (или только по отношению к сыну), тормозящая собственную активность ребенка, лишающая его самостоятельности, и отстранение отца от воспитания детей. Во всех случаях полных семей отец в силу профессиональной занятости, собственных представлений о роли мужчины в семье или аморального образа жизни, не участвовал в воспитании детей, лишь изредка выполняя в отношении них «карательные» функции. У 20% представителей этой группы он вообще отсутствовал, у 33,3% был отчим, отношения с которым, как правило, были плохими (в лучшем случае, он просто не замечал пасынка). Только один испытуемый (10serial) отметил, что отчим был для него значимым человеком, причем и с отцом у него сохранялись нормальные отношения. Второе по частоте встречаемости противоречие – противоречие между декларируемой заботой о детях и реальным эмоциональным их отвержением, скрытым или явным, вплоть до жестокого обращения и тяжелых физических наказаний. Часто встречается эмоциональное отчуждение матери от ребенка – холодная шизогенная мать. Постоянное унижение, отрицание любых достоинств, требование абсолютного подчинения без рассуждений, жесткое насаждение ханжески-пуританских моральных принципов, с одной стороны, и гипоопека вплоть до безнадзорности – с другой. Фрустрирующее воздействие тем сильнее, что исходит от наиболее значимых лиц – от родителей. Дисгармонией отличаются, как правило, и внутрисемейные отношения между родителями: часто встречаются злоупотребления одного или обоих родителей алкоголем, аморальный образ жизни, конфликты и скандалы в семье и др. Еще одной характеристикой, общей для всех семей испытуемых этой группы, является жесткость и ханжество предъявляемых 74 к ребенку моральных требований, сочетающиеся с их формальностью. Родители (чаще всего, мать) строго следят за поведением сына, карая за любой проступок. Наказание наступает с неотвратимостью и бывает весьма жестоким. Причем часто ребенка наказывают за то, что вполне допустимо для родителей (выпивка, драки и пр.). Порой родители, строго наказывая сына, тем не менее, идут на все, чтобы «защитить» его от других, даже когда он совершает преступления. Наличие двойного стандарта морали, ханжество и противоречивость требований родителей приводят к тому, что ребенок любое их давление отвергает как несправедливое. Это затрудняет превращение моральных норм во внутренние позиции испытуемых, и без того имеющих проблемы с усвоением социального опыта. Кроме того, эти требования достаточно формальны – родители требуют точного их выполнения, не вникая в мотивы поведения и переживания сына. В лучшем случае забота матери проявляется в том, чтобы накормить и одеть, проследить за успеваемостью и пр. Внутренний мир ребенка ее мало интересует. Попытка поделиться с родными своими переживаниями, открытое проявление чувств встречают непонимание и тоже наказываются. В результате у испытуемых формируются только формальные эталоны поведения без адекватной их смысловой оценки. Эти условия семейного воспитания, накладываясь на индивидуально-психологические особенности ребенка, способствуют дисгармоничному развитию его личности, сказываясь, прежде всего, на развитии эмоционально-волевой сферы. С одной стороны, режим ограничений и запретов жестко блокирует потребность ребенка в проявлении собственной активности, определяя переживание состояния хронической фрустрации. С другой стороны, это усугубляется невозможностью открытого отреагирования. Страх перед наказанием (часто жестоким) тормозит открытое проявление ими реакций протеста, неповиновения и агрессии, заставляя прибегать к лести, заискиванию, лжи и пр. Острота переживаний определяется и аффективной ригидностью испытуемых, связанной с наличием органической симптоматики. Даже во взрослом возрасте воспоминания о детских обидах и унижениях весьма болезненны. Время от времени накапливаемое возбуждение проявляется в «немотивированных» аффективно-агрессивных вспышках, неожиданных для окружающих. Для них характерно «смещение агрессии», направляемой не на реальных «обидчиков», а на более слабых, например, на животных. 75 Специфическая психогенная задержка эмоционального развития испытуемых проявляется двояко. Во-первых, в формировании у испытуемых эгоцентрических установок, недостаточной способности к волевому усилию и самоконтролю, отсутствии чувства долга и ответственности. При этом в случае снятия внешнего давления и надзора обнаруживается импульсивность, неспособность самостоятельно контролировать свое поведение и эмоции, тенденция непосредственной реализацией их влечений в поведении без достаточного осмысливания последствий. Во-вторых, отсутствие эмоциональных отношений в семье, порой даже санкции за открытое проявление чувств, определяют скудость эмоционального опыта испытуемых, что ведет к недостатку эмпатии, неумению выражать свои чувства и понимать чувства других. Более того, внимание к другим рассматривается ими как слабость, как вариант «немужского» поведения. В дальнейшем это проявляется как эмоциональная холодность, бесцветность внешних эмоциональных проявлений в сочетании с повышенной чувствительностью, ранимостью, скованностью. Особенности семейного воспитания и формирующиеся личностные черты обусловливают у испытуемых проблемы социальной адаптации. Негативный опыт общения с наиболее значимыми людьми (родителями) заставляет их с подозрением относиться к другим людям, что, в свою очередь, вызывает у последних враждебность и отказ от сотрудничества. Положение усугубляется эгоцентризмом испытуемых, их безответственностью, низкой коммуникативной компетентностью и т.п. В результате они становятся изгоями, прежде всего, среди сверстников, что еще более утверждает их в представлении о враждебности к ним всего мира, создавая нескончаемый порочный круг. Третьим фактором, определяющим специфику семейного воспитания в исследуемой группе, является властность, активность матери и пассивность отца в семейных взаимоотношениях, его отстраненность от воспитания детей. Это приводит и к возникновению у испытуемых проблем сексуального общения. Во-первых, так как семья является ячейкой первичной социализации, в том числе и сексуальной, диссоциация родительских ролей определяет формирование у этих субъектов неадекватных стереотипов полоролевого поведения. Во-вторых, доминирование матери, олицетворяющей для ребенка женщину в целом, формирует у него весьма специфический ее образ, как чего-то опасного, угрожающего, враждебного, подавляющего. Этот образ фиксируется в сознании ребенка и в дальнейшем 76 проявляется в течение всей жизни, затрудняя его взаимоотношения с противоположным полом. Таким образом, мы выделили три фактора, определяющих специфику семейного воспитания у серийных преступников: – наличие дисгармоничности внутрисемейных отношений и, прежде всего, стиля воспитания; – дисгармоничность (жесткость, ханжество и формальность), морально-этических принципов и предъявляемых к ребенку моральных требований; – диссоциация родительских ролей в семье. Все эти факторы, не определяя жестко будущее криминальное поведение испытуемых, способствуют возникновению проблем их социальной адаптации, прежде всего, наличие затруднений в сфере общения. 4.1.3. Особенности психосексуального развития Одним из объяснительных принципов возникновения сексуальной агрессии является уровень специфического возбуждения [Malamuth N.M., 1988; Бэрон Р., Ричардсон Д., 1997]. В этиологии сексуальной агрессии роль этого фактора, как правило, не подвергается сомнению. Традиционно сексуальную агрессию связывают с факторами, относящимися к сильному типу половой конституции. Исходным фактором возникновения этого типа поведения считается высокий уровень сексуального влечения. Однако результаты исследований, проведенных разными авторами, противоречивы и свидетельствуют о нелинейном характере связи между этими переменными. Так, в литературе проявления агрессии часто связываются с сексуальной несостоятельностью субъектов [Кибрик Н.Д., Ягубов М.И., 1998]. Поэтому важной составной частью настоящего исследования является изучение особенностей сексуальности, и, прежде всего, половой конституции как специфических факторов, определяющих этот тип поведения. В современной сексологии под половой конституцией понимается совокупность устойчивых биологических свойств, складывающихся под влиянием наследственных факторов и условий развития в пренатальном периоде и раннем онтогенезе [Васильченко Г.С., 1990]. Половая конституция обусловливает диапазон индивидуальных потребностей и определенный уровень половой активности субъекта. В силу этого она может рассматриваться как важный показатель выра77 женности специфической биологической предиспозиции сексуально агрессивного поведения. Однако сама по себе половая конституция не предопределяет вероятность и особенности проявления сексуально агрессивного поведения. Необходимым условием формирования специфической биологической предиспозиции такого поведения являются особенности психосексуального развития субъекта. В таблице 5 представлены результаты изучения особенностей сексуальных биографий изучаемого контингента4. Данные таблицы свидетельствуют о том, что серийные сексуальные убийства нельзя рассматривать как следствие раннего биологического полового созревания и повышенного либидо. У большинства многоэпизодных преступников половое созревание наступило после 15 лет. Появление вторичных половых признаков характеризуется ретардацией, сомато-эндокринный компонент выражен слабо. Таблица 5 Особенности сексуальной биографии испытуемых Многоэпизодные Сексуальные (n = 15) (n = 305) Характеристики Наличие опыта сексуального злоупотребления со стороны взрослых в детстве в подростковом возрасте Возраст биологического созревания до 15 лет в 15-17 лет Возраст сексуальной инициации до 15 лет в 15-17 лет в 18-20 лет Частота мастурбаций отсутствуют спорадически 4 6,7% 20,0% 0,7% 1,3% 36,7% 63,3% 67,9% 32,1% 46,7% 46,7% 6,7% 61,6% 37,4% 1,0% 20,0% 53,3% 3,6% 11,1% Сексологическое обследование испытуемых проводилось специалистами ЛРНЦ «Феникс» (А.С. Андреев, О.А. Бухановская, А.О. Бухановский, А.Я. Перехов). Наше участие заключалось в изучении собственно психологических моментов, касающихся сексуальной сферы испытуемых. 78 Продолжение таблицы 5 Многоэпизодные Сексуальные (n = 15) (n = 305) 33,3% 14,1% 6,7% 71,1% Характеристики несколько раз в неделю ежедневно Общее число сексуальных партнерш: 1 2-3 4-10 более 10 Наличие гомосексуального опыта Наличие опыта группового секса Тип половой конституции: слабый средний сильный Наличие сексуальных расстройств 6,7% 20,0% 33,3% 40,0% 33,3% 20,0% 2,3% 12,8% 12,1% 72,8% 38,7% 53,4% 6,7% 93,3% 0% 20,0% 4,9% 65,3% 29,8% 14,1% У представителей этой группы, по сравнению со всей выборкой сексуальных преступников, в среднем отмечается более поздняя сексуальная инициация, наличие меньшего количества сексуальных партнерш и в целом меньшего сексуального опыта. У всех испытуемых, входящих в группу многоэпизодных преступников, половая конституция варьирует в диапазоне от средней до слабой (наиболее часто встречающийся вариант – среднеслабая). Это обусловливает повышенную ранимость сексуальной сферы в психологически нагрузочных для испытуемых ситуациях (присутствие посторонних, ситуация неуверенности и т.п.). В целом по группе сексуальных преступников обнаруживается большее количество субъектов с достаточно высоким уровнем либидо. У 29,8% отмечается сильный тип половой конституции. В обеих исследуемых группах выявлены лица, имеющие гомосексуальный опыт. Однако, в группе многоэпизодных преступников трое испытуемых в гомосексуальных контактах участвовали в качестве пассивных партнеров. Один из них имел впоследствии и опыт активного партнерства: принудил к гомосексуальному контакту умственно неполноценного субъекта. Один испытуемый имел опыт только активных гомосексуальных контактов. 79 Все испытуемые, имевшие опыт пассивного гомосексуализма, были к этому принуждены в местах лишения свободы. Хотя двое из них отметили, что в дальнейшем получали определенное удовольствие от таких отношений, однако в обычной жизни они избегали гомосексуальных контактов, предпочитая гетеросексуальные отношения. В целом по выборке сексуальных преступников число лиц, имеющих гомосексуальный опыт, достоверно выше (38,7%). Однако 14,1% из них выступали только в качестве активного партнера и только в местах лишения свободы, что говорит о заместительном характере этих отношений. Все испытуемые, имеющие опыт пассивного гомосексуального партнерства, были к этому принуждены, причем у 3-х человек в настоящее время сформировалась выраженная гомосексуальная ориентация. Исследуемые группы отличаются друг от друга и по наличию сексуальных расстройств в настоящее время. Процент лиц, имеющих те или иные сексуальные расстройства, в группе многоэпизодных преступников заметно превышает аналогичный показатель в целом по группе сексуальных преступников (соответственно 20% и 14,1%). Однако формальных нарушений половой функции у этих испытуемых не обнаружено. Расклад индексов половой конституции характерен для форм расстройства психической составляющей мужской сексуальности, при которых преобладает действие экзогенных факторов (чаще всего – МЦД), а сексуальная сфера вовлекается вторично, либо эндогенных факторов, так называемых психических задержек. Расстройства сексуальных функций проявляются в основном в виде гипосексуальности и расстройств эрекции в психологически нагрузочных ситуациях, нарушения эякуляции в состоянии алкогольного опьянения. Анализ выявленной патологии свидетельствует о психогенной природе указанных нарушений. Отмечаемые расстройства в целом по группе сексуальных преступников преимущественно встречаются в состоянии выраженного или тяжелого алкогольного опьянения. Таким образом, наличие выраженной сексуальной потребности, которая могла бы стать ведущим мотивом преступлений, отнюдь не является необходимым условием формирования личности серийных преступников. Подлинными мотивами их преступлений являются, по-видимому, иные, психологические факторы. Анализ особенностей психосексуального развития позволил разделить группу многоэпизодных преступников на две значительно различающиеся между собой подгруппы (таблица 6). 80 Для всех испытуемых характерна высокая фрустрированность сексуальной сферы. Одной из наиболее часто встречающихся причин этого являются затруднения общения. Затруднения сексуального общения могут быть следствием коммуникативных проблем общего характера. Однако чаще они проявляются в виде нарушений эротической и платонической коммуникации с представителями противоположного пола как результат нарушений психосексуального развития. Таблица 6 Особенности формирования полового влечения Подгруппа с отсроченным психосексуальным развитием (n=9) Малая дифференцированность понятий сексуального содержания как результат сравПонятийная нительно низкой осведомленстадия ности. Жесткость полоролевых стереотипов, узкий диапазон сексуальной приемлемости. У большинства испытуемых она Романтическая полностью отсутствует, у других стадия редуцирована. Стадии развития либидо Эротическая стадия Задержка развития психогенного характера. Сексуальные переживания тормозятся ханжескими моральными установками, сочетаются с негативными эмоциями (страха, запретности и пр.) Сексуальная стадия Обнаруживается снижение половой активности на фоне достаточно сохранной биологической базы. Подгруппа с опережающим психосексуальным развитием (n=6) Односторонние представления о половых различиях, касающиеся в основном только собственно сексуального поведения. Гипермаскулинное поведение в сочетании с отношением к женщине как к объекту. У большинства испытуемых она полностью отсутствует, у других редуцирована. Ранние сексуальные фантазии, сопровождающиеся переживанием фрустрации сексуальной сферы, что влечет различные формы сексуальной активности, прежде всего, суррогатные. Половая активность (чаще всего, навязанная извне) опережает другие проявления сексуальности. Отсутствие коммуникативных навыков, неумение корректировать в процессе общения с партнершей свое поведение, попытки форсировать отношения, «перескочить» через платоническое общение и эротический контакт заранее обрекают их на неудачу, приводя к целому ряду сексуальных фиаско, что, в свою очередь, обусловливает наличие у них комплекса сексуальной неполноценности. 81 Другой причиной выступает несоответствие самооценки своих сексуальных возможностей представлениям о мужской половой роли. Причем в ряде случаев самооценка отражает их реальные возможности, а в ряде других это связано с наличием гипермаскулинных установок. Еще одной важной причиной высокой фрустрированности сексуальной сферы является наличие детских сексуальных психотравм и негативного сексуального опыта. Непосредственные причины могут быть различны – раннее знакомство с сексуальной стороной человеческих отношений (возможность наблюдать за гомо- или гетеросексуальными отношениями взрослых), собственно сексуальные психотравмы, например, ранний гетеросексуальный контакт (связанный зачастую с унижающим поведением партнерши), гомосексуальное насилие, наказание, полученное в детстве со стороны родителей за эротические манипуляции (в одном случае – за гомосексуальный контакт со старшим братом). Однако трудно согласиться с точкой зрения некоторых зарубежных авторов [Groth N.A., 1979], что сексуальные преступления, в том числе серийные, всегда являются результатом психических нарушений, вызванных сексуальными травмами детства. Представляется, что негативный сексуальный опыт и психотравмы оказывают более опосредованное влияние на психосексуальное развитие испытуемых. С одной стороны, они определяют особую личностную значимость и, в то же время, фрустрированность именно этой сферы человеческих отношений. Причем в зависимости от особенностей психосексуального развития возможны два варианта формирования этого предиспозиционного фактора. Первый из них обусловлен ретардацией сексуального развития, что обнаруживается в том, что реализация полового влечения, сексуальное поведение соответствует той стадии, на которой произошла задержка (преимущественно эротической), а сексуальные фантазии – следующей стадии. Собственная половая активность связана не столько с сексуальным влечением, сколько обусловлена попытками соответствовать либо своим маскулинным установкам, либо (что встречается гораздо чаще) социальным экспектациям референтной группы. Как правило, сексуальная инициация происходила благодаря активности либо более опытной сексуальной партнерши, либо других лиц (друзей, родственников) и субъективно переживалась как сексуальное фиаско. Причем в ряде случаев негативные переживания были 82 связаны не столько с течением самого полового акта, сколько с поведением партнерши, либо ее несоответствием косно-штампованным полоролевым представлениям (например, отсутствие у партнерши девственности). Все это обеспечивает острое переживание собственной сексуальной неполноценности и приводит в дальнейшем к фиксации субъекта на этой сфере человеческих отношений. Второй вариант связан с сексуальными психотравмами детства, обусловившими раннее пробуждение сексуального интереса и сексуальной активности субъекта. Поскольку пробудившийся интерес не удовлетворялся, не имея под собой ни биологической, ни социальной почвы, именно здесь в дальнейшем и фиксировалась точка самоутверждения личности. Однако в любом случае сексуальная сфера приобретает у испытуемых группы многоэпизодных преступников особую личностную значимость, именно в ней концентрируются их личностные проблемы. С другой стороны, негативный опыт и сексуальные психотравмы обеспечивают сочетание сексуального возбуждения с дополнительными негативными эмоциональными переживаниями (например, страхом), что приводит к двум существенным последствиям. Во-первых, в дальнейшем сексуальное возбуждение актуализирует мощные негативные переживания, приводящие к подавлению нормальной сексуальности. У большинства испытуемых этой группы обнаруживается отчетливая гипосексуальность, первичная, связанная с задержками психосексуального развития, либо вторичная. В последнем случае она обусловлена тем, что реализация сексуального поведения требует достижения функционального состояния более высокого уровня психической напряженности, чем в норме, актуализации только сексуального влечения уже недостаточно и требуется дополнительное подкрепление. Во-вторых, сексуальное возбуждение, подкрепленное сильными эмоциями, субъективно переживается острее, протекает на фоне более мощного функционального состояния, что может проявляться в виде неадекватных «вспышек» сексуальной агрессии. Отметим, что модальность подкрепляющих эмоций, на наш взгляд, не имеет существенного значения. Можно полагать, что положительное подкрепление сексуальных побуждений давало бы аналогичный результат. Таким образом, психосексуальной предиспозицией формирования личности серийных преступников является высокая фрустрированность сексуальной сферы, что определяется: ее повышенной 83 ранимостью в психологически нагрузочных для субъекта ситуациях; ретардацией психосексуального развития; закреплением сочетания сексуальных переживаний с иными сильными эмоциями. 4.2. Экспериментально-психологическое исследование личностных особенностей многоэпизодных преступников 4.2.1. Психофизиологические характеристики лиц, совершивших многоэпизодные сексуальные преступления Психологическое исследование серийных преступников, по нашему мнению, будет неполным без изучения психофизиологических характеристик их реагирования на внешние раздражители, проявляющихся в каждом отдельном случае через специфические субъективные переживания. Изучение этого уровня детерминации сексуально агрессивного поведения представляется особенно важным, поскольку мы полагали, что лежащая в основе формирования ФЧ трансформация (или включение) функциональной поведенческой системы в патологическую должна проявиться в выраженных нарушениях именно психофизиологических характеристик испытуемых. Как уже отмечалось, для реализация сексуально агрессивного поведения необходима высокая степень мобилизации психофизиологических ресурсов индивида. Поэтому представлялось необходимым изучить психофизиологические особенности, обеспечивающие переживание этих специфических функциональных состояний. Экспериментальное исследование предполагало изучение двух основных психофизиологических характеристик. Первой из них являлась индивидуальная норма психофизиологических состояний испытуемых. Особенности привычного функционального состояния, типичный уровень активации в значительной степени предопределяют индивидуальную толерантность субъекта к внешним воздействиям и его склонность к активным (или пассивным) способам разрешения неудовлетворяющих ситуаций. Чем выше функциональный оптимум как норма состояния, тем более активен субъект, тем чаще попадает он в депривирующие ситуации и чаще вынужден их решать, выбирая ту или иную стратегию, и в частности, прибегая к агрессии [Михайлова О.Ю., 1994]. В качестве одного из показателей индивидуальной нормы функциональных состояний мы рассматривали характерные для испытуемых 84 свойства нервной системы, особенности их темперамента (опросник Я. Стреляу, теппинг-тест). Мы полагали, что исследование свойств нервной системы и особенностей темперамента позволит оценить генотипическую норму реакций, которая лишь модифицируется в ходе онтогенеза. Другим показателем индивидуальной нормы функциональных состояний выступал уровень нейротизма и экстра-интроверсии. По мнению В.М. Русалова, «такая черта темперамента как экстраинтроверсия (по Г. Айзенку), формируется в результате обобщения нейрофизиологических характеристик той части функциональных систем, которая связана с начальными фазами поведения, а именно с афферентным синтезом. «Широкий» афферентный синтез (возможно, вследствие больших энергетических потенций «захвата» внешнего мира) является, по-видимому, одной из главных причин формирования экстравертированного поведения. И, наоборот, «узкий» афферентный синтез (меньшие энергетические возможности «захвата» внешнего мира) может быть основой интровертированного типа темперамента» [1986, с. 29]. Второй исследуемой психофизиологической характеристикой была оценка типичных состояний испытуемых с точки зрения их внутренней структуры. Как известно, каждое состояние характеризуется не столько стабильными изменениями определенных количественных характеристик, сколько типом соотношений между ними и закономерными тенденциями в их динамике [Леонова А.Б., 1984]. Изучение агрессивного поведения в этом плане должно, на наш взгляд, включать изучение соотношения уровней активации и эмоционального напряжения, особенностей их взаимодействия и диапазона изменения в рамках агрессивного поведения. Для решения этой задачи был исследован, прежде всего, тип межполушарной функциональной асимметрии мозга, поскольку доминирование левого полушария традиционно связывается в литературе с активирующим воздействием ретикулярной формации, регулирующей уровень общей неспецифической активации, а доминирование правого полушария – с преобладающим воздействием лимбической системы, регулирующей эмоциональную составляющую функционального состояния [Суворова В.В., 1975]. Кроме того, было исследовано соотношение уровней экстра-интроверсии и нейротизма. И, наконец, были изучены особенности эмоционального реагирования испытуемых, уровни их ситуационной и личностной тревожности. 85 В ходе исследования изучалось и актуальное функциональное состояние испытуемых, что позволяло оценить их способность справляться с экстремальными ситуациями, каковыми для них было заключение под стражу и/или реальная угроза возмездия за совершенные преступления. Результаты кластерного анализа5 по исследуемым психофизиологическим особенностей представителей группы многоэпизодных преступников представлены на рисунке 1. Анализ психофизиологического уровня детерминации поведения преступников этого типа показал наличие специфических нарушений всех выделенных нами характеристик этого уровня, что позволило разделить представителей группы многоэпизодных преступников по исследуемым психофизиологическим особенностям на четыре кластера (таблицы 7–9). Как видно на рисунке и из данных таблиц, испытуемые на основании кластерного анализа по своим психофизиологическим особенностям разделились на четыре подгруппы (кластера). Рис. 1. Дендрограмма показателей психофизиологических особенностей в группе многоэпизодных преступников 5 Кластерный анализ в настоящей работе, кроме специально оговоренных случаев, осуществлялся с помощью метода средней связи, основанного на вычислении среднего сходства объекта со всеми объектами в уже существующем кластере. 86 Таблица 7 Значения показателей индивидуально-типологических особенностей, соответствующие центроидам выделенных кластеров Индивидуально-типологические особенности Сила по торможению Под­ виж­ ность НС Интро-/ экстраверсия Нейро­ тизм По опроснику Айзенка Кластер Сила по воз­буж­ де­нию По опроснику Я. Стреляу 1 2 3 4 59,67 51,00 43,00 35,00 42,67 51,20 55,00 48,50 43,83 52,20 41,50 39,00 12,67 8,20 8,00 9,00 15,83 15,00 18,50 16,50 Кластер Профиль МФАС Гла­зо­до­ми­ ни­ро­ва­ние Коэф­фи­ци­ ент асим­ мет­рии Инерт­ ность полу­ шарной доми­нанты Соотно­ шение экстра­ версии и нейро­тизма Таблица 8 Значения психофизиологических особенностей, соответствующие центроидам выделенных кластеров 1 2 3 4 1,0 0,6 -0,5 -1,00 1 1 0 0,00 0,57 0,21 -0,37 -0,36 51,67 29,40 50,70 21,65 0,80 0,55 0,43 0,55 Таблица 9 Значения показателей функционального состояния, соответствующие центроидам кластеров Кластер стрес­ сового состо­ яния работо­ способ­ ности Ситуа­ тивная Лич­ ност­ ная Уровень тревожности (по Спилбергеру) веге­ та­тив­ ного баланса Показатели актуального ФС по тесту Люшера 1 2 3 4 0,67 -3,14 3,60 1,65 17,15 26,12 31,75 27,30 15,17 14,10 10,80 12,20 45,33 37,00 60,50 46,50 55,50 44,40 51,50 40,50 87 Кластер 1 (6 человек) характеризуется генотипически высоким диапазоном функциональных состояний. Исходно высокий уровень общей активированности определяет, с одной стороны, большую активность поведения субъектов: они больше взаимодействуют с внешним миром, чаще попадают в депривирующие ситуации и при их решении склонны избирать активные стратегии. С другой стороны, высокий функциональный оптимум в этой подгруппе испытуемых определяет легкость возникновения у них функциональных состояний высокого уровня напряженности, которые могут способствовать проявлению агрессивного поведения. С точки зрения структуры, функциональные состояния в этой подгруппе характеризуются высоким уровнем как неспецифической, так и эмоциональной активации, хотя ведущим является, по-видимому, компонент неспецифической активации. Они характеризуются выраженным преобладанием левосторонней сенсомоторной функциональной асимметрии, наиболее высоким показателем экстраверсии. Наиболее типичной особенностью нервной системы представителей этого кластера является сильный процесс возбуждения (59,67). Причем у трех испытуемых он связан с инертностью нервных процессов при сильном торможении, у других трех испытуемых выявляется высокий уровень подвижности нервных процессов и слабое торможение (что может определять импульсивность их поведения). Надо отметить, что в этот кластер преимущественно вошли лица, совершившие многоэпизодные преступления, в которых сексуальный мотив не был основным. В рамках первого кластера выделяются три субъекта, несколько отличающиеся по своим психофизиологическим особенностям: менее выраженное доминирование левого полушария (Kas=0,45), скорее лабильность полушарной доминанты (Т=43,2) и показателем экстраверсии, весьма близким к аналогичным показателям в других кластерах. Один из них (7-serial) привлекался к ответственности за совершение серии убийств, сопряженных с изнасилованием. Однако и он в анамнезе имел совершение по крайней мере одного несексуального убийства (по материалам уголовного дела можно предположить совершение двух убийств). Другой совершал квартирные кражи, в ряде случаев отягощенные изнасилованием малолетних детей. Сексуальная агрессия для него не являлась основным видом криминальной деятельности. Кластер 2 включает 5 испытуемых, у которых диагностировано развитие непатологических форм садизма и можно говорить о формировании «феномена Чикатило». Весьма показательно, что с точки 88 зрения индивидуальной генотипически определяемой нормы функционального состояния, эта подгруппа является гетерогенной: она объединяет лиц с самыми разными темпераментами. В то же время всех их объединяет ряд признаков. Это, во-первых, снижение общего энергопотенциала личности. Для них характерна выраженная интровертированность (8,20) и низкие (по сравнению с остальными кластерами) показатели нейротизма (15,0), ситуативной (37,0) и личностной тревожности (44,40). Во-вторых, представители этого кластера (так же, как и 1-го) характеризуются наличием преимущественно левосторонней функциональной асимметрией (один амбидекстр), но у всех обнаруживается доминирование правого глаза. В то же время коэффициент глазодоминирования низкий (Kas=0,21) и выявляется лабильность полушарной доминанты (Т=29,4), что говорит о преобладании правополушарного типа переработки информации. Как уже отмечалось, низкие значения показателя устойчивости полушарной доминанты могут обнаруживаться у лиц, преимущественно ориентированных на правополушарный тип переработки информации. Функциональное состояние этих субъектов определяется наличием высокого уровня выраженности стрессового состояния (Str=26,12) и преобладанием парасимпатической активации. Работоспособность находится на среднем уровне (14,10). Кластер 3 объединяет двух субъектов, у которых также были диагностированы непатологические формы сексуального садизма. По типу межполушарной сенсомоторной асимметрии и характеру динамики полушарной доминанты они имеют показатели, противоположные представителям второго кластера. У них преобладает правосторонняя функциональная сенсомоторная асимметрия (-0,37) и выраженное доминирование активности правого полушария (50,70). В условиях предъявления логико-знаковой информации такие показатели также свидетельствуют о преобладании правополушарного типа переработки информации (как и у представителей второго кластера). Эти лица характеризуются наиболее выраженной интровертированностью (Ех=8,00) и наиболее высокими показателями эмоциональной лабильности (N=18,5) и тревожности. Причем ситуативная тревожность у них выше личностной (LT=60,5; ST=51,5), что отражает наличие сильных негативных переживаний по поводу сложившейся жизненной ситуации. Эти испытуемые достаточно адекватно оценивали как тяжесть совершенных ими преступлений, так и факт ареста и предвидели возможность вынесения им высшей меры наказания. У них обнаруживается крайнее 89 неблагополучие актуального функционального состояния, со значительным преобладанием парасимпатической активации (-3,6), резким повышением уровня выраженности стресса (31,75) и самыми низкими по исследуемому контингенту показателями работоспособности (10,8). В этот кластер также вошли субъекты с разным темпераментом, т.е. с генотипически разными уровнями активации и эмоциональности. В кластер 4 вошли 2 человека, осужденных за совершение сексуального насилия в отношении малолетних. У них обнаруживается правосторонняя функциональная асимметрия мозга и доминирование левого глаза. Однако инертность полушарной доминанты низкая, что в условиях предъявления логико-знаковой информации представляется вполне адекватным. В этот кластер вошли лица с темпераментом, приближающимся к меланхолическому. Низкий уровень возбуждения (35,0) и интровертированность (9,0) свидетельствуют о низких значениях функционального оптимума, а следовательно, о низком энергопотенциале этих субъектов. В то же время у этих лиц выявляются высокие значения нейротизма, однако показатели личностной и ситуативной тревожности в пределах средних значений. Актуальное функциональное состояние характеризуется высокими значениями стресса (27,3), преобладанием симпатической активации и сравнительно низким уровнем работоспособности (12,2), что говорит о попытках справиться в неблагоприятной ситуацией. Таким образом, психофизиологическое исследование позволило выделить по мере развития «феномена Чикатило», по крайней мере, две основные закономерности. Во-первых, это постепенное снижение энергопотенциала личности, которое не связано с исходным генотипически обусловленным уровнем функционального оптимума. Причем среди испытуемых этой группы выявляется 20% лиц со слабым типом темперамента, что значительно больше, чем в среднем по всем сексуальным преступникам (8,44%). Эти субъекты по своим психофизиологическим особенностям не склонны к переживанию функционального состояния высокого уровня напряжения, которые могли бы обусловить проявление агрессии, тем более агрессии сексуальной, они не выносят сильных нагрузок, их аффекты истощаемы. Низкий уровень активности подтверждается и выраженной интровертированностью испытуемых, что свидетельствует об узости афферентного синтеза. У испытуемых с сильным типом нервной системы снижение энергопотенциала в значительной степени обусловлено снижением уровня неспецифической активации. В поведении эти изменения обнаруживаются в постепенном снижении активности субъекта и 90 обеднении его эмоциональной сферы. Практически в обыденной жизни эти лица либо исходно не способны к сильным переживаниям, либо по мере патологического развития эта способность у них постепенно снижается. Возможность переживания таких состояний связана у них со стереотипом криминального поведения. Это еще более повышает психологическую привлекательность сексуальной агрессии и определяет наличие синдрома психической зависимости. Второй психофизиологической особенностью, изменяющейся по мере формирования аномальной личности, явились нарушения полушарного баланса, связанные с постепенным усилением активности правой гемисферы и преобладанием правополушарного способа переработки информации, что и обнаруживается в изменении их поведения (постоянный контроль за любыми изменениями ситуации, рост аутистических фантазий и т.д.). При этом у лиц с правополушарным типом латерализации обнаруживается увеличение инертности полушарной доминанты, у лиц с левополушарным типом латерализации она снижается. По-видимому, эти нарушения полушарного баланса определяются усилением активности правой гемисферы и нарастанием эффектов правополушарного мышления. Вероятно, в ряде случаев доминирующая активация правого полушария вызывает интерференционное торможение левого полушария, что и обнаруживается на психофизиологическом уровне. В норме вербальное мышление и сознание защищены от неограниченного проникновения продуктов образного мышления, что осуществляется благодаря взаимодействию обоих типов мышления и опережающему «схватыванию» реальности правым полушарием. Необходимость постоянно контролировать свои действия и проявления эмоций, идеаторно обыгрывать ситуации, связанные с риском разоблачения, способствуют активации именно правополушарного мышления, приводя к перегрузке сознания деталями, ранее лишь вспомогательными. Высокая правополушарная активность психологически проявляется и в «уходе» субъектов в мир аутических агрессивных фантазий, что считается патогномоническим элементом парафилий [Каплан Г.И., Сэдок Б.Дж., 1994]. Перегрузка сознания весьма специфическими образами приводит к нарушениям вероятностного прогнозирования. Психофизиологические изменения у серийных преступников, по-видимому, связаны с формированием особых функциональных состояний, вызванных преодолением экстремальных ситуаций [Ермаков П.Н., 1989]. 91 Таким образом, по мере формирования «феномена Чикатило» обнаруживаются характерные психофизиологические изменения, связанные со снижением общего энергопотенциала личности, неспособностью переживания оптимальных функциональных состояний вне криминальной ситуации, с одной стороны, а также усилением активности правой гемисферы и преобладанием правополушарного мышления, с другой. 4.2.2. Особенности ценностно-смысловой сферы и динамика изменений мотивации Исходя из нашего определения, агрессия всегда адресована другому субъекту, а, следовательно, в ней отражается определенное отношение человека к другим людям. Поэтому изучение личности многоэпизодных преступников должно включать исследование их ценностно-нормативной сферы, и прежде всего, той системы ценностей, в которых объективируется их отношение к другим людям. Специфика этого отношения, реализуемого в агрессивном поведении, в сравнении с другим, близким понятием – «жестокостью», проявляется как нарушение соотношения ценностей своего Я и «другого Я», которое можно выразить формулой «Я > другой человек». В то время как жестокость проявляется всегда как нарушение ценности другого человека, реализующее «нечеловеческое» отношение к нему [Михайлова О.Ю., 1986]. В ситуации, делающей вероятным проявление агрессивного поведения, мотивы, потребности субъекта представляются ему более значимыми по сравнению с потребностями другого человека. При этом нарушение этого соотношения может проявляться по-разному. Оно может обнаруживаться как нарушение ценности другого человека, и в этом смысле агрессия и жестокость являются пересекающимися понятиями: жестокость может проявляться как агрессия, а агрессия может быть жестокой. Ценность личности другого человека является одной из главных человеческих ценностей. Ее значение обусловлено тем, что отношение к другим людям опосредует всю систему жизненных отношений и само формирование личности субъекта. Обладая большой степенью обобщенности, отношение к другим людям включает в себя и отношение к человечеству в целом, и отношение к народам и нациям, и отношения к определенным людям (как близким, так и дальним), определенного пола, возраста или профессии и т.д., поэтому эта ценность конкретизируется в целом ряде других менее обобщенных 92 ценностей. При этом нарушение отношения к другим людям может проявиться как на общем, генерализованном уровне, как принцип, регулирующий все поведение человека, всю его жизнедеятельность, так и обнаруживаться на более низких уровнях, в конкретных сферах общения, в достаточно простых ситуациях. В нашем исследовании для изучения этой сферы личности был использован опросник «Смысл жизни» [Ратинов А.Р., 1981]. В отличие от оригинала наша версия опросника «Смысл жизни» направлена на изучение только одной ценности – ценности другого человека, другого «Я». В окончательном виде наша версия теста «Смысл жизни» состояла из набора 12 полярных суждений и соответствующих градуированных шкал, на которые испытуемые отмечали степень выраженности у них той или иной позиции. Прежде всего, надо отметить, что по характеристикам своей ценностно-нормативной сферы многоэпизодные преступники являются достаточно специфической группой, в значительной степени отличающейся от всей выборки сексуальных преступников. На графиках 2 и 3 представлены позиции испытуемых двух групп по отношению к исследованным ценностям. В целом по выборке ценностный график сексуальных преступников сохраняет тенденции, типичные для всех групп насильственных преступников [Михайлова О.Ю., 1986]. По большинству исследуемых ценностей сексуальные преступники отдают предпочтение абстрактным ценностям перед конкретными, т.е. декларируя положительное отношение к людям вообще, они склонны негативно оценивать свое ближайшее окружение. Различия в оценке пар ценностей достоверно значимы (р<0,05). Аналогичное соотношение обнаруживается и в оценках значимости ценностей семейной сферы. В то же время в оценках ценности эмоционально-интимных отношений («дружба» и «любовь») наблюдается обратное соотношение оценок: конкретные ценности оценены выше, чем абстрактные (хотя показатели и по тем, и по другим имеют отрицательный знак). Возможно, такие результаты обусловлены большим количеством холостых среди наших испытуемых (57,5%). «Брак», «семья», «дети» остаются для них достаточно абстрактными понятиями. Причем, как показала клиническая беседа, в отношении к этим ценностям проявляется эгоистическая и рентная ориентация личности испытуемых. Так, например, необходимость брака обосновывалась тем, что на длительные свидания допускаются только родственники. 93 Рис. 2. Рельефы ценностных отношений по выборке сексуальных преступников в целом Ценностные профили многоэпизодных преступников обнаруживают иную тенденцию. В интимно-семейной сфере эти испытуемые склонны отдавать предпочтение конкретным ценностям. Оценка ими «брака» и «семьи» весьма высока, причем различия не достигают уровня статистической достоверности. Вероятно, близкие люди, семья у этих испытуемых включены в структуру «Я» и представляют собой объекты, без которых человек просто не мыслит своего существования. Видимо, здесь проявляется тот «расширенный эгоизм, который близостью к другому заслоняет, снимает вопрос об оправданности, о ценности этических критериев» [Рубинштейн С.Л., 1976, с. 372]. Рис. 3.Рельефы ценностных отношений в группе многоэпизодных сексуальных преступников 94 Негативный опыт общения, страх отвержения определяют наличие у них пассивной позиции во взаимоотношениях с другими людьми. Они ожидают от партнера активного выражения приязни, что, по-видимому, и дают эмоционально значимые для них женщины. В то же время надо отметить, что ценности, связанные со сферой чувств и эмоциональных отношений («дружба», «любовь») оцениваются этими испытуемыми в целом весьма низко, причем обнаруживается преобладание абстрактных ценностей. На наш взгляд, здесь отчетливо обнаруживается недооценка ими психологической стороны отношений. Таким образом, в группе многоэпизодных преступников выявляется нарушение ценностно-нормативной сферы в области моральноэтических представлений. Это выражается как в девальвации содержательной стороны моральных понятий, носящих преимущественно цинично-вульгарный характер, так и в более низкой их оценке в количественном отношении. В то же время в более высокой оценке ими группы конкретных ценностей отчетливо проявляется эгоцентрическая ориентация личности многоэпизодных преступников. Поскольку речь идет об изучении личности сексуальных преступников, то логично рассмотреть их представления в сфере половой морали и, в частности, к сексуальному насилию. Для этих целей была использована оригинальная модификация методики «Шкала принятия мифов насилия» (RMA), которая была разработана М.Р. Бурт в 1980 году для измерения поддержания субъектами различных мифов насилия [Burt M.R., 1980]. Изнасилование – понятие, отягощенное множеством культурных представлений, которые приписывают женщинам ответственность за действия насильника и которые получили название мифов об изнасиловании. В значительной степени эти представления связаны с негативным отношением к женщинам. На основании этой методики нами был разработан ее модифицированный вариант, адаптированный к социокультурным условиям нашей страны. Наш вариант представляет собой опросник с 20 пунктами, которые направлены на выяснение отношения испытуемых к 5 бытующим в нашем обществе мифам об изнасиловании. К таковым были отнесены следующие. 1. Мужчина, чтобы быть привлекательным, должен быть агрессивным. 2. Женщины часто отказывают в интимной близости потому, что так им предписывают культурные нормы. 95 3. Изнасилование часто бывает результатом провокации со стороны женщин. 4. Изнасилование невозможно при активном сопротивлении женщины. 5. Обращение женщин в правоохранительные органы по поводу изнасилования часто бывают ложными. К каждому из этих представлений относятся по четыре пункта опросника, которые испытуемые должны были оценить по 5-бальной шкале дважды: первый раз оценивалась степень согласия испытуемого с предложенным высказыванием, а во второй – оценка частоты таких случаев. Для оценки степени распространенности мифов об изнасиловании в нашем обществе полученные нами данные мы сравнили с результатами опроса 35 корыстных преступников и 100 законопослушных мужчин [Михайлова О.Ю., 1996]. Результаты исследования представлены на графиках (рисунки 4 и 5). Как видно на графиках, высокая степень принятия мифов насилия характерна как для многоэпизодных, так и для всей выборки сексуальных преступников по сравнению с контрольными группами. Однако, надо отметить, что по общей выборке сексуальных преступников индивидуальные значения значительно варьируют (величина дисперсии – 4,87). Рис. 4. Степень согласия испытуемых исследуемых групп с социокультурными мифами о насилии. 96 Рис. 5. Оценка частоты испытуемыми исследуемых групп социокультурных мифов о насилии Результаты, полученные в группе многоэпизодных преступников, свидетельствуют о высокой ее гомогенности по исследуемому признаку. В обеих группах испытуемых расхождение между степенью поддержания того или иного мифа и субъективной оценкой частоты встречаемости таких случаев является минимальным. Это свидетельствует о высокой степени принятия ими исследуемых представлений. У многоэпизодных преступников отчетливо проявляется тенденция переноса своих сексуальных проблем на женщин. Два наиболее поддерживаемых ими мифа – это миф о провокации сексуального насилия его жертвами и о ложных обвинениях в изнасиловании. В то же время анализ материалов уголовных дел показал, что только в 14% случаев поведение жертв было «провоцирующим», в 57% случаев жертвы были случайными. В остальных же случаях поведение жертвы могло быть оценено как легкомысленное или сексуально распущенное только при наличии вполне определенных социальноперцептивных стереотипов. Многоэпизодные преступники чаще склонны обвинять женщин в непорядочности. Наиболее традиционный ответ о соотношении «порядочных» и «непорядочных» женщин – 1:100. Причем зачастую они затрудняются назвать порядочных женщин из числа своих знакомых. Более того, в ответах отчетливо проявляются личностные и сексуальные проблемы испытуемых. Ориентирами 97 таких оценок выступают не этические стандарты, а субъективное отношение к ним женщин. К числу «порядочных» относятся женщины, эмоционально близкие испытуемым, хотя их реальное поведение может не только не соответствовать стандартам ханжеской морали испытуемых, но и далеко отклоняться от норм достаточно свободной сексуальной морали современного общества. В исследуемой группе отчетливо проявляется и наличие двойного стандарта морали в отношении «порядочных» и «непорядочных» женщин. Последние не могут требовать к себе никакого уважения, и по отношению к ним допустимо все. Диапазон сексуальной приемлемости в отношении «порядочных» женщин у испытуемых этой группы, как правило, узкий с наличием целого ряда ханжески жестких эротических табу. Таким образом, в целом по группе многоэпизодных преступников обнаруживаются более грубые количественные и качественные нарушения ценностно-нормативной сферы, чем в целом по выборке сексуальных преступников. Кластерный анализ по основным характеристикам ценностнонормативной сферы испытуемых также позволил разделить их на четыре кластера (рисунок 6) . Рис. 6. Дендрограмма кластерного анализа по характеристикам ценностно-нормативной сферы 98 Кластер 1 (5 чел.) характеризуется тем, что главным деформированным параметром является система ценностей, ранжированных по параметрам «мужественности—женственности», представляющая собой жесткую иерархию, в основе которой лежат убеждения о господствующей роли мужчины. Причем становление маскулинного полоролевого стереотипа у представителей этой группы связано с резким отклонением характеристик, трактуемых ими как «женские», но являющихся по сути дела общечеловеческими (уступчивость, терпимость, доброта и пр.). В целом по этому кластеру обнаруживается негативная установка на общение, причем она формируется за счет преобладания ответов категории «доминирование». В то же время уровень агрессивности у этих испытуемых также достаточно высок, поскольку это качество входит в мужской полоролевой стереотип поведения. Кластер 3 (4 чел.) по целому ряду характеристик оказался близким к первому. Так же как у представителей кластера 1, у этих субъектов обнаруживается преобладание маскулинной системы ценностей с акцентированием значения физической силы, доминантности, агрессивности, уверенности в себе, большой ценности секса в жизни. Так же, как и у представителей кластера 1, у этих испытуемых выявлена негативная установка на общение, хотя и менее выраженная. В то же время у них обнаруживается отчетливое уменьшение общего числа ответов и увеличение количества ответов по категориям «описание» и «пассивная безличность», что отражает, по нашему мнению, общую тенденцию снижения активности. Среди тенденций, определяющих вероятность деструктивного общения, в этом кластере преобладает «агрессивность». В ответах по тесту Розенцвейга доминируют тенденции эго-защитного типа (ED = 56,21%), преимущественно экстрапунитивного направления (E=14,52). Кластер 2 объединил четырех испытуемых, которые характеризуются высокой по сравнению со всеми другими кластерами значимостью ценностей семейно-интимной сферы и относительной сохранности отношения к женщинам («комплекс Мадонны»). Для этих субъектов характерна высокая оценка взаимоотношений с матерью на фоне негативно оцениваемой личности отца и взаимоотношений с ним. В системе ценностей, ранжированных по параметру «маскулинности – фемининности», отчетливо преобладают женские качества. Наибольшую значимость в этой группе испытуемых имеют 99 ценности «семейное благополучие» и «материальное благополучие». Однако обнаруживается высокая фрустрированность ценности сексуальных отношений (R=11). В то же время можно говорить о выраженном нарушении у этих испытуемых ценности других людей. Об этом свидетельствует как негативная установка на общение и высокий процент внешнеобвиняющих реакций (Е=58,34%), так и высокий уровень фрустрированности коммуникативных потребностей и потребности в общественном признании. Таким образом, можно утверждать, что у этих испытуемых обнаруживается достаточно выраженное нарушение ценности людей вообще при сравнительно сохранной ценности женщин. Аналогичные тенденции обнаруживают и представители кластера 4. Так же, как и во втором кластере, у этих лиц выявляется доминирование в системе ценностей «женских» качеств. При этом у них обнаруживается отчетливая психоэмоциональная зависимость от матери, что проявляется как в наивысшей значимости для них этих взаимоотношений, так и анамнестически6. Важной особенностью ценностных отношений этих субъектов является наличие проблем во взаимоотношениях с противоположным полом и высокий уровень фрустрированности сексуальных отношений. Хотя у них выявляется скорее положительная установка на общение (показатель находится в пределах средних значений), надо отметить, что в этой группе обнаруживается наиболее высокий по выборке процент ответов, относящихся к категории «страх». Это позволяет говорить о наличии у них опыта негативного общения и высоком уровне подозрительности по отношению к коммуникативным партнерам. В то же время представители этого кластера наименее агрессивны по группе многоэпизодных преступников. Все вышеизложенное позволяет сделать вывод о том, что по характеру выявляемых нарушений этого уровня детерминации поведения можно говорить о наличии, по крайней мере, двух типов дефектов, которые обнаруживаются либо как гиперболизированное преобладание в системе ценностей маскулинных установок и стереотипов, либо как развитие этой сферы по женскому типу. Причем по мере формирования ФЧ обнаруживается парадоксальное снижение ценности мужских и повышение значимости женских качеств. Вероятно, этот факт отражает действие механизмов 6 Одного из них (6-serial) даже на обследование в ЛРНЦ «Феникс» приводила мать и ждала, пока ее 27-летний сын пройдет диагностические и лечебные процедуры. 100 психологической защиты «Я». С одной стороны, неспособность соответствовать эталону маскулинности заставляет их снижать ценность этих качеств. С другой, повышение значимости женских качеств на недостижимую высоту позволяет им снижать ценность реальных представительниц слабого пола как недостойных этого идеала. Таким образом, одним из проявлений патологического развития личности является сужение и нарушение ценностно-смыслового ее уровня и, что не может не проявиться в изменении ее самосознания и иерархии и структуры мотивационной сферы субъектов. 4.2.3. Специфические особенности самосознания, обусловливающие нарушения половой идентичности Специфические нарушения самосознания, и, прежде всего, полового самосознания, часто рассматриваются как первопричина, исходный фактор в патогенезе сексуального садизма. Надо отметить. что повышенный интерес к этой проблеме связан с сильными психоаналитическими тенденциями в зарубежной психологии. Большая группа теорий, направленная на объяснение психологического склада личности серийных убийц, создана в рамках психоаналитических традиций, основана на клинических интервью и в силу этого плохо поддается экспериментальной проверке и реинтерпретации (например, Groth N.A., 1979; Prentky R.A. и al., 1985). Начиная с R.P. Brittain [1970], предложившего психологический портрет сексуального убийцы, считающийся классическим, в литературе отмечается фемининный оттенок половой идентификации личности этих преступников. Целый ряд исследований, как зарубежных [Russell D.H., 1975; Chodorow N., 1978; Lisak D., Roth S., 1990 и др.], так и отечественных [Гульман Б.Л., 1994; Дворянчиков Н.В., Ткаченко А.А., 1998] связывают совершение сексуальных убийств с недостаточностью половой идентичности и фемининными тенденциями личности насильников. Трудно переоценить роль полового самосознания в регуляции девиантной (прежде всего, агрессивной) активности. Однако, на наш взгляд, механизмы непосредственной регуляции такой активности значительно сложнее. Прежде всего, следует отметить, что феномен, описываемый понятием «половая идентичность», а тем более «половое самосознание» представляет собой сложное многокомпонентное образование. Поэтому простое указание на его фемининность представляется весьма расплывчатым и 101 недостаточным. Кроме того, девиантная активность, определяясь особенностями полового самосознания, в свою очередь, не может не влиять на сексуальную идентичность субъекта. Поэтому, по нашему мнению, следует говорить не столько о фиксированных, статических отклонениях в половом самосознании, сколько о динамике половой идентичности. Под половой идентичностью понимается осознанность личностью своей принадлежности к определенному полу, которая проявляется в половом содержании самосознания: чувств, мыслей, ценностных ориентаций, поведения в целом и внешнего вида. В качестве параметров, описывающих феномен половой идентичности, мы использовали предложенные О.К. Труфановой [1996] характеристики: степень идентификации себя с социокультуральным стереотипом мужественности-женственности; система ценностей личности, которые могут быть ранжированы по параметрам мужественностиженственности; самооценка себя как представителя определенного пола; образ телесного Я как представителя определенного пола. В нашем исследовании мы использовали методику косвенного исследования системы самооценок (КИСС) [Соколова Е.Т., Федотова Е.О., 1982], представляющую синтез проективного и психосемантического подходов к диагностике личности. Стимульным материалом были схематические изображения мужских лиц. В ходе исследования изучалась самооценка испытуемых по десяти качествам, традиционно относимым к женской или мужской половой роли [Кон И.С., 1988; Труфанова О.К., 1996]. Выбор этой методики был обусловлен тем, что она позволяет оценить параметры, характеризующие особенности половой идентификации, изучение которых представляется необходимым при исследовании личности испытуемых: соотношение ценности мужских и женских качеств (Zмуж/Zжен) и самооценок по этим качествам (Sмуж/Sжен). Степень идентификации себя с традиционной культурной и социальной ролью мужчины исследовалась с помощью опросника MMPI. Этот тест наряду с другими личностными особенностями позволяет выявить выраженность мужских и женских черт в характере жизненного опыта, эстетических и культурных интересах, профессиональных устремлениях. По шкале мужественности-женственности низкие значения у мужчин свидетельствует о высоком уровне идентификации с мужской ролью (маскулинный тип). При исследовании телесного Я, одного из параметров, описывающих феномен половой идентичности, использовалась методика Дембо-Рубинштейна. В нашем исследовании испытуемым 102 предлагалось оценивать свое состояние по 4-м шкалам: 1) внешняя привлекательность: 2) желаемая внешняя привлекательность; 3) сексуальная привлекательность; 4) желаемая сексуальная привлекательность. Это позволило нам не только выявить самооценку испытуемых своей привлекательности, но и, в известной мере, судить о присущем им уровне притязаний в этой сфере. Чтобы обеспечить возможность количественной обработки результатов шкалы были разделены на 5 уровней, которым были присвоены следующие баллы: низкий – 1, ниже среднего – 2, средний – 3, выше среднего – 4, высокий – 5. Дополнительные сведения об отношении испытуемых к своей внешности были получены в ходе клинической беседы и изучения материалов уголовных дел. Результаты распределения испытуемых по кластерам видны из данных таблицы 10. Распределение испытуемых по кластерам Кластеры 1 2 3 4 Число испытуемых 5 3 4 3 Таблица 10 Процент от общего числа испытуемых 33,33 20,00 26,67 20,00 Качественный состав выделенных кластеров наглядно представлен на рисунке 7. Рис. 7. Дендрограмма кластерного анализа особенностей самосознания в группе многоэпизодных преступников 103 Как видно на дендрограмме, выделяемые кластеры по составу сходны (хотя и не полностью совпадают) с кластерами психофизиологических особенностей. Рассмотрим содержательные характеристики полового самосознания и половой идентичности по отдельным кластерам (таблица 11). В таблицах 12–14 представлены центроиды кластеров по показателям, характеризующим особенности самосознания многоэпизодных преступников. Как видно из приведенных выше данных, кластер 1 объединил 5 субъектов, характеризующихся наличием высокой общей самооценки (So = 0,46 – выше среднего). Уровень самоприятия находится в пределах средних значений, но имеет отрицательный знак (Sp= -0,10). Это свидетельствует о том, что либо имеющиеся у них дефекты самосознания лежат в иной, несексуальной сфере, либо в основе обнаруживаемых нарушений лежат другие психологические механизмы (в частности, нарушения ценностного уровня). 2 (n=3) 3 (n=4) 4 (n=3) Кластер Таблица 11 Особенности самосознания и половой идентичности по выделенным кластерам Особенности самосознания Степень идентификации с тра­ди­ ционной половой ролью M/F Общая самооценка Низкая идентификация с мужи уровень самоской половой приятия нахоролью (Mf = дятся в пределах средних значений 65,67). (Sобщ=0,17; Р=0,01). Наиболее низкий по Наиболее низкая группе показатель по исследуемой общей самооценки группе идентифи(-0,72). Степень само- кация с мужской приятия ниже сред- половой ролью него уровня (-0,41). (Mf = 67,00). Показатель общей Некоторое посамооценки значи- вышение покательно ниже средне- зателя Mf (59,00) го (-0,53). Степень свидетельствует о самоприятия на ниж- недостаточности ней границе средних полоролевой значений (-0,17). идентификации Соотно­ Соотношение Оценка телешение систе- системы само- сного Я мы ценно- оценок M/F стей M/F Преобладание Нейтральное В системе ценностей в самооценке отношение преобладает группы жен- к своей внешских качеств ностью (0,00). доля женских качеств (0,83). (0,69). Адекватное. Выраженное Низкая Незна­чи­тель­ преоблада- степень удоное преобла­ ние в самоо- влетворендание доли ценке группы ности своей мужских женских ка- внешностью качеств (1,22). честв (0,52). (-0,75). В системе Выраженное Степень удоценностей преобладание влетворенпреобладает в самооценке ности своей доля женских группы муж- внешностью качеств (0,62). ских качеств ниже средне(1,83). го уровня (-0,33). 104 1 (n=5) Показатель общей самооценки выше среднего (0,31). Уровень самоприятия, имеет отрицательный знак, но находится в пределах средних значений (Р= -0,10). Высокая степень идентификации с традиционной культурной и социальной ролью мужчины: показатель Mf по тесту MMPI наиболее низкий по сравнению с другими кластерами (47,80). Продолжение таблицы 11 Резко выра- Значительное Достаточно высокая женное, под- преобластепень удочеркнутое дание в савлетворенпреоблада- мооценке ние ценно- доли мужских ности своей сти мужских качеств (1,65). внешностью (0,80). качеств (2,41). Таблица 12 Общие особенности самосознания по кластерам Кластеры Sобщ Sмуж Sжен 1 0,31 Степень идентификации с поло­ролевым стереотипом Уровень самоприятия (P) Тип S/P 47,80 -0,10 3,40 0,58 -0,36 2 -0,53 -0,74 0,12 59,00 -0,17 1,00 3 -0,72 -0,72 -0,19 67,00 -0,41 1,00 65,67 0,01 3,00 4 0,15 -0,10 0,35 Таблица 13 Особенности системы ценности мужских и женских качеств и самооценок по этим качествам у испытуемых разных кластеров (методика КИСС) Zжен Sмуж Sжен Ур о в е н ь само­п ри­ ятия (P) 1 38,80 16,20 2,41 33,60 21,40 1,65 -0,10 2 21,00 34,00 0,62 35,33 19,67 1,83 -0,17 3 30,00 25,00 1,22 18,75 36,25 0,52 -0,41 4 22,33 32,67 0,69 25,00 30,00 0,83 0,00 Клас­ теры Zмуж Sмуж/ Sжен Сумма рангов само­ оценок M/F качеств Zмуж/ Zжен Сумма рангов цен­ ности M/F качеств 105 Кластеры Общая оценка телесного Я Таблица 14 Особенности самооценивания физического Я в выделенных кластерах Самооценка 1 2 3 4 0,80 -0,33 -0,75 -0,67 3,41 1,62 2,53 1,56 Внешняя привлекательность Сексуальная привлекательность Желаемая Самооценка Желаемая 4,24 3,72 4,87 4,38 4,11 2,23 1,95 1,58 4,47 4,23 4,79 4,56 Характеристики половой идентификации также не обнаруживают выраженных дефектов. Самооценка себя как представителя мужского пола находится на верхней границе средних значений, что, однако, не вполне соответствует реальным возможностям субъекта. Степень идентификации себя с традиционной культурной и социальной ролью мужчины высока: показатель Mf по тесту MMPI наиболее низкий по сравнению с другими кластерами. Весьма средняя оценка своей внешности не влияет у них на высокую оценку своей сексуальной привлекательности, поскольку последняя входит в традиционный эталон мужской половой роли. К специфическим особенностям полового самосознания этой группы испытуемых относится гипермаскулинность типа аутоидентичности. Преступники этого типа активно отвергают как фемининность, так и женщин как его воплощение, относясь к ним только как к объекту удовлетворения своих потребностей. Характерными для данной группы испытуемых является подчеркнутая демонстрация в своем поведении решительности, доминантности, склонности к соперничеству, мужского стиля поведения. Кластер 2 включает в себя 3 субъектов, которые характеризуются выраженными нарушениями самосознания в целом. Это обнаруживается как в низких показателях общей самооценки (-0,57), так и в достаточно низком показателе уровня самоприятия, который имеет отрицательный знак и находится на нижней границе средних значений (-0,17), что позволяет отнести их к группе «фрустрированные», поскольку низкая самооценка и неудовлетворенность собой вызывает у человека состояние дискомфорта и свидетельствует о наличии хронической фрустрации. 106 Половая идентичность этих субъектов также характеризуется целым рядом выраженных нарушений. У них обнаруживается низкая самооценка себя как представителя мужского пола, что определяется обратным соотношением в системе ценностей и самооценок доли мужских и женских качеств: в системе ценностей преобладают женские характеристики, а в системе самооценок – мужские. Несколько повышенный показатель по пятой шкале профиля MMPI свидетельствует о недостаточной идентификации с мужской психосоциальной ролью и может свидетельствовать о неадекватности полового самосознания. Испытуемые, входящие в этот кластер, несколько выше оценивают свою сексуальную привлекательность, нежели внешность, хотя и в том, и в другом случае показатели не достигают среднего уровня. Нарушения параметра «Оценка телесного Я» определяются завышенным уровнем притязаний относительно желаемой сексуальной привлекательности, не совпадающим со сравнительно низкой ее самооценкой. В то же время они менее требовательны в отношении своей внешности. Кластер 3 оказался близким ко второму. Он включил в себя четырех испытуемых, характеризующихся низкой общей самооценкой и самым низким по исследуемой группе уровнем самоприятия (выраженность ниже среднего уровня). Представители этого кластера по своим основным характеристикам соответствуют классическому психологическому портрету серийных убийц. Самооценка по мужским качествам низкая. В то же время обнаруживается высокий уровень выраженности значимости мужских качеств в системе ценностей и наиболее низкая по исследуемой группе идентификация с мужской половой ролью (67,00). Для представителей этой группы характерна резко негативная оценка телесного «Я» (-0,75). Только один из них относится к своей внешности безразлично. Большинство из них стеснялись своего тела, в ряде случаев пытались изменить свои внешние данные. Так, 3-serial сделал операцию по удалению косметического дефекта на лице, 14-serial неоднократно делал химическую завивку и т.д. Причем для всех них свойственна переоценка роли внешних данных в сексуальной привлекательности мужчин. Представляется, что нарушения половой идентичности у этих испытуемых связаны, по-видимому, с завышенными (вплоть до фантастических) эталонами сексуальности. При этом именно сексуальная сфера является, по-видимому, точкой самоотчета личности в целом, что обнаруживается в выраженной общей дефектности их 107 самосознания. Таким образом, дефекты половой идентичности у лиц, входящих в этот кластер, проявляются в недостаточности идентификации с мужской половой ролью, неуверенности в себе, наличии комплексов сексуальной неполноценности и, как следствие, повышенной сензитивности к критике в этой сфере. Проблемы сексуальной адаптации выступают у них на первое место. Фрустрированной, в первую очередь, оказывается потребность в маскулинном самоутверждении. Неуверенность в своих способностях заставляет их избегать половых взаимоотношений, что приводит к дополнительной фрустрации сексуальной потребности. Таким образом, замыкается аффективный круг, и сексуальная сфера приобретает для этой группы испытуемых особо острую личностную значимость. Кластер 4 включает 3 испытуемых, которые характеризуются наличием специфических нарушений половой идентичности при сохранении общего благополучия целостной «Я-концепции». Средние показатели общей самооценки и уровня самоприятия в этом кластере тяготеют к нулю (в него вошли лица с различным соотношением самооценки и самоприятия). В то же время у этих испытуемых обнаруживаются выраженные нарушения половой идентичности, которые проявляются как низкий уровень полоролевой идентификации и низкий показатель мужской самооценки, доминирование и в системе ценностей, и в самооценке группы «фемининных» качеств. Надо отметить, что в этот кластер вошли исключительно лица, совершавшие сексуальные насильственные преступления в отношении малолетних (педофилы). Выявляемые у них нарушения могут быть обозначены как становление половой идентичности по фемининному типу и антиидентификация с мужской половой ролью. Их характеризует неумение взять на себя ответственность, ощущение слабости, отсутствие чувства собственной значимости. Ребенок представляется им менее угрожающим в плане оценки их сексуальных возможностей, чем взрослый партнер. Кроме того, дети могут выступать как заместительный объект при наличии затруднений в установлении контактов со взрослыми представителями противоположного пола. Таким образом, по характеристикам нарушений полового самосознания и половой идентичности группу многоэпизодных преступников можно разделить на 4 подгруппы. 1. Лица с дефектами общего самосознания, лежащими в какой-то иной (несексуальной сфере). Общая тенденция к самоутверждению носит, по-видимому, у них тотальный характер и может проявляться, в том числе, и как сексуальная агрессия. Половая 108 идентичность формируется у них по гипермаскулинному типу. 2. Нарушения полового самосознания, проявляющиеся как более или менее адекватная аутоидентификация и нарушенное (негативное) восприятие мужской половой роли. Когнитивный диссонанс «Я – мужчина», «Я – плохой (злой, грубый, мужлан и пр.)» определяет наличие защитной позиции по отношению к собственному «Я», а также к мужской половой роли, и в дальнейшем проявляется в целом ряде проблем общения, в том числе и общения сексуального. 3. Типичный портрет серийного сексуального преступника, обнаруживающийся как выраженные нарушения половой аутоидентификации, в значительной степени определяющие наличие внутренних конфликтов и дефектов самосознания в целом. Потребность самоутверждения фиксируется именно в сфере сексуальных отношений и может проявляться как гипермаскулинный способ поведения. 4. Испытуемые, которые характеризуются наличием специфических нарушений половой идентичности при сохранении общего благополучия целостной «Я-концепции». Выявляемые расстройства обнаруживаются как антиидентификация с мужской половой ролью и негативное восприятие последней. Их проблемы фиксируются исключительно в сфере сексуальных отношений. Таким образом, по мере развития варианта личности типа «феномена Чикатило» обнаруживается постепенное нарастание и огрубление обнаруживаемых дефектов. Особенности психосексуального самосознания свидетельствуют о наличии признаков нарушений половой идентичности. В большинстве случаев это проявлялось как конфликт между правильной полоролевой идентификацией (мужское самосознание), с одной стороны, и формированием представлений о мужской половой роли на основе женской модели поведения (матери) как его антитеза, с другой. Отец либо отсутствовал, либо выступал в качестве негативного примера. При этом у некоторых испытуемых обнаруживалась выраженная психоэмоциональная связь с матерью, у других – негативное или индифферентное отношение, обусловленное ее доминантной позицией или эмоциональным отвержением с ее стороны. Главной характеристикой, общей для всех испытуемых, являлось наличие защитной позиции по отношению к собственному «Я» и/или к мужской половой роли, что в дальнейшем проявлялось в виде агрессивного сексуального поведения. 109 4.2.4. Специфические личностные изменения и общие тенденции деформации мотивационной сферы многоэпизодных преступников В ходе формирования патологической системы происходят и определенные изменения личности в целом. Неслучайно, многие исследователи личностных особенностей выделяют примерно один и тот же комплекс характеристик [Антонян Ю.М., 1996; Труфанова О.К. и др., 1994; Ткаченко А.А., 1994]. Поэтому важным критерием оценки сформированности патологической системы может выступать степень выраженности специфических личностных деформаций. Исследования личности преступников с помощью Миннесотского многофакторного личностного опросника (MMPI) неоднократно проводились как в нашей стране, так и за рубежом. Важное достоинство методики MMPI заключается в возможности построения усредненного профиля личности любой группы испытуемых, выделенной с помощью внешнего по отношению к методике критерия. При построении усредненного профиля любой группы, репрезентативной для исследуемой совокупности, нивелирование индивидуальных особенностей позволяет оценить тенденции, свойственные группе в целом. Внешним критерием деления групп в большинстве подобных исследований служили категории преступников, выделенные на основании совершенного ими преступного деяния: убийцы, воры, расхитители и т.д. [Антонян Ю.М. и др., 1996; Ратинов А.Р. и др., 1989]. Однако уголовно-правовая и криминологическая типология личности преступника учитывает только специфику преступных действий, оставляя за рамками субъективную сторону преступления, особенности мотивации. Очевидно, в основе таких преступлений, как убийство в пылу внезапной ссоры и убийство как результат давно вынашиваемой мести, лежат различные психологические механизмы и разные особенности личности виновных. В ряде других работ критерием выделения групп являлся объект преступления. Так, например, S.C. Kalichman [1990] рассмотрел личностные особенности трех групп преступников, совершивших преступления в отношении детей (1), подростков (2) и взрослых женщин (3). В наших ранних работах в качестве такого внешнего критерия использован способ совершения преступления. В связи с этим были проанализированы усредненные профили MMPI двух групп обследуемых: серийных несексуальных убийц и серийных сексуальных убийц [Михайлова О.Ю., Труфанова О.К., 1993]. 110 В настоящей работе одной из задач исследования является изучение того, на какие естественные группы по своим личностным особенностям подразделяется группа многоэпизодных преступников. Проведенное экспериментально-психологическое исследование подтвердило, что в ходе формирования патологической системы происходят и определенные изменения личности в целом. Результаты кластерного анализа показателей клинических шкал MMPI испытуемых представлены на рисунке 8. Рис. 8.Дендрограмма показателей клинических шкал MMPI в группе многоэпизодных преступников Приведенные в таблице 15 средние значения клинических шкал показывают распределение испытуемых по кластерам и показатели, их характеризующие. Таблица 15 Значения показателей клинических шкал MMPI в выделенных кластерах Кластеры 1 (n = 4) 2 (n = 5) 3 (n = 3) 4 (n = 3) Hs 36,52 53,33 62,25 77,67 D 49,04 63,67 72,41 83,33 Hy 55,10 61,20 64,00 56,33 Показатели клинических шкал Pd MF Pa Pt Sc 84,51 45,50 90,25 44,50 71,75 75,80 62,67 67,80 71,80 91,67 75,25 68,38 95,11 85,67 92,14 62,00 65,67 66,67 93,33 73,33 111 Ma Si 89,50 45,75 57,33 72,60 45,33 69,10 68,20 55,30 На основании этих данных для удобства интерпретации и сравнения были построены усредненные личностные профили исследуемых групп испытуемых (рис. 9). Как видно из данных таблицы и на графике, группа многоэпизодных преступников по своим личностным особенностям разделилась на четыре кластера, которые в значительной степени аналогичны кластерам, выделенным на основании других показателей. Рис. 9. Усредненные MMPI-профили выделенных кластеров Кластер 1 включает четырех испытуемых. Выявляемый тип профиля – 69”48’-/0. Такое сочетание проявляется как высокая ригидность аффекта и поведения на фоне повышенной активности, высокого честолюбия и самооценки при недостаточной способности к интериоризации социальных норм. У лиц с таким профилем поведение может становиться неадаптивным в связи с чрезмерной, часто плохо направленной активностью, эмоциональным возбуждением, раздражительностью, обидчивостью и недостаточной сдержанностью. Межличностные отношения у этих лиц проявляются в обширных, но плохо организованных и лишенных эмоциональной окраски контактах (высокие значения 8 шкалы и снижение по нулевой). В сочетании с пренебрежением социальными (прежде всего, моральными) нормами эта активность может выражаться в неспособности организовать поведение в соответствии с устойчивыми интересами и целями, что делает поведение описываемых личностей плохо предсказуемым. С этим же, по-видимому, связано их неумение планировать будущие поступки и пренебрежение последствиями своих действий. Недостаточная 112 способность извлекать пользу из опыта приводит их к повторным конфликтам с окружающими. Непосредственная реализация возникающих побуждений и недостаточность прогнозирования приводят к отсутствию тревоги и страха перед потенциальным наказанием (что подтверждается низкими результатами по седьмой шкале). Ситуационные затруднения, которые не повлекли за собой неприятных последствий, также не вызывают тревоги. Реальное наказание может обусловливать тревожную или агрессивную реакцию, но провоцируется она не чувством вины, а самим фактом наказания. Причем социальная опасность этих лиц высока в силу высокой ригидности их поведения и аффективных переживаний (ведущий пик по 6 шкале). Кластер 2 оказался самым многочисленным. В него вошло 5 испытуемых. Усредненный профиль MMPI у представителей этого кластера проявляется как сочетание пиков по 8, 4, 0 и 7 шкалам. Такой профиль свидетельствует о наличии аутичности, своеобразии подхода к межличностным отношениям и снижении социальной спонтанности. Для таких лиц характерна ориентировка на внутренние критерии, низкая способность к интуитивному пониманию других людей и в связи с этим недостаточная адекватность эмоционального реагирования. Эти особенности определяют стремление избегать широких контактов, предпочитая узкий круг близких людей, наличие ряда проблем в межличностных отношениях. Трудности при установлении новых контактов, в свою очередь, обусловливают облегченность возникновения в этих ситуациях тревожных реакций. Низкая интериоризированность социальных норм (шкала 4) определяет облегченность реализации эмоционального напряжения в непосредственном поведении, минуя систему социальных норм, и обусловливает возможность совершения антисоциальных действий. В то же время недостаточность социальных контактов и беспокойство по поводу социальной принадлежности и значимости своей личности у лиц с таким профилем определяет склонность к аутистическому фантазированию и формированию аффективно насыщенных идей (умеренный пик по 6 шкале). Интенсивная идеаторная отработка концепции выступает как компенсаторный механизм, обеспечивая в силу селективности отбора информации ощущение адекватности эмоций и сохранение представления о собственной личности. Повидимому, дальнейшее развитие личности таких испытуемых по мере совершения новых преступлений должно идти в сторону нарастания 113 аффективной заряженности концепции и нарастанию ригидности аффективных переживаний. Кластер 3 объединил трех испытуемых, у которых психиатрическое исследование позволило диагностировать доклиническую стадию формирования сексуального садизма. Выявленный тип профиля – 68”42’. Эти испытуемые характеризуются наличием уже сформированной системы аффективно заряженных идей, связанных с представлениями о наличии угрозы со стороны окружающих. Для них характерна выраженная избирательность восприятия, при которой отбирается только та информация, которая подкрепляет имеющуюся концепцию. Амбивалентное отношение к людям порождает, с одной стороны, нарастание тревоги и подавленности (шкала 2), а с другой, недоверчивость и нарушения социальной адаптации, низкую конвенциональность (шкала 4). Обнаруживаемое у представителей этого кластера значительное снижение профиля по 9 шкале при некотором повышении по второй говорит о снижении активности, недостаточности побуждений, неспособности испытывать удовольствие и наличии депрессивных тенденций. Кластер 4 включил трех испытуемых. Усредненный профиль этого кластера характеризуется пиками по 7, 2, 1 и 8 шкалам. Эти испытуемые также характеризуются достаточно высокими значениями по 6 шкале, хотя их показатели и не столь выражены, как у представителей 2 и 3 кластеров. В профиле этой группы показатель 4 шкалы находится в пределах средних значений, что говорит о достаточной опосредованности поведения социальными и этическими нормами. В структуре личности этих испытуемых обнаруживается выраженный тревожномнительный радикал. Такие лица характеризуются повышенным вниманием к отрицательным сигналам, стремлением контролировать и учитывать даже малозначительные детали, склонностью к постоянному анализу, взвешиванию возможностей. В результате ситуация никогда не представляется им достаточно определенной, что еще более усиливает тревожность. Способом компенсации высокой личностной тревожности выступает разработка жесткого поведенческого стереотипа, которого они стремятся придерживаться. Стремление подробно планировать свои действия, всегда поступать согласно плану или привычному стереотипу приводит к тому, что внешне такие люди производят впечатление ригидных, упрямых, порой злопамятных. Сочетание высоких значений 1 и 2 шкал может трактоваться как жесткое СуперЭго, социальная зажатость, повышенный самоконтроль и отсутствие 114 самоактуализации. Наличие ограничительного поведения и отсутствие спонтанности поведения проявляется, по-видимому, в соблюдении «психической дистанции» по отношению к другим людям, что и обнаруживается как повышение 8 шкалы. Все лица, вошедшие в этот кластер, добровольно обратились за медицинской помощью в ЛРНЦ «Феникс» в связи с нарастанием сексуальных девиаций. Таким образом, изучение личностных особенностей серийных преступников обнаружило, что главной и наиболее существенной их особенностью является нарастание выраженности шизоидного и эпилептоидного радикалов в структуре характера. При этом обнаруживаются два пути формирования специфических личностных девиаций в зависимости от того, какой из указанных компонентов исходно преобладает в структуре личности. Первый вариант связан с наличием ригидности аффекта. Как правило, эти лица характеризуются высокой активностью и эмоциональной возбудимостью. Еще одной обнаруживаемой эпилептоидной чертой личности этих преступников является эксплозивность. По мере накопления аффекта он может выплескиваться в неожиданных дисфорически-злобных проявлениях агрессии. Склонность к формальным, лишенным эмоциональной окраски контактам, переживание враждебности со стороны окружающих определяет конфликтность поведения, а склонность к накоплению аффективных реакций обусловливает длительность их переживания. Совершение антисоциальных поступков вначале связано с аффективной разрядкой негативных эмоций, вызванных реальным конфликтом в непосредственном общении с жертвой. В дальнейшем осознание этого факта определяет нарастание силы аффекта, который не может быть адекватно отреагирован, в силу чего подвергается интенсивной идеаторной переработке. На этой основе осуществляется построение трудно корригируемых и вообще не корригируемых аффективно окрашенных идей и установок, связанных с враждебным или подозрительным отношением к окружающим. Невозможность отреагирования этих переживаний, необходимость подавлять свою враждебность, контролировать свое поведение и проявление чувств приводят к росту напряженности и тревоги, замыкая порочный круг. Проявление вышеуказанных тенденций способствует и нарастанию шизоидного радикала личности: стремление соблюдать «психическую дистанцию» между собой и окружающими, избирательность и формальность социальных контактов, внутренняя на115 пряженность, определяющая своеобразие восприятия и переживаний субъекта, постепенное снижение активности и утрата интересов и т.д. Недостаточность социальных контактов служит основой усиления аутистического агрессивного фантазирования, которое не может быть открыто и адекватно отреагировано. Сужение круга интересов, обеднение деятельности, нарастание избирательности общения, ригидность аффекта обусловливают все меньшую опосредованность поведения социальными нормами. С одной стороны, это определяется меньшей включенностью субъекта в социальные отношения, что снижает эффективность социальных воздействий. С другой, «уход» в мир аутистических фантазий и наличие аффективно насыщенных идей позволяют субъекту создавать иллюзорную картину мира, избирательно реагировать на внешние воздействия, что также снижает возможности социального контроля. Второй путь формирования специфических личностных нарушений определяется исходно выраженным шизоидным радикалом в характере. Основной характеристикой этого типа преступников является наличие трудностей коммуникации (и в частности, в ситуациях сексуального общения), которые в значительной степени определяются недостаточной социальной компетентностью, низкой способностью интуитивного понимания других людей, неадекватностью эмоционального реагирования. Все это обусловливает конфликтность их поведения и затрудняет повседневные контакты. Коммуникативные затруднения и недостаточность социальных контактов приводят к беспокойству, росту эмоционального напряжения, связанного с переживаниями значимости своей личности и социальной принадлежности, и служат основой аутистического фантазирования и формирования аффективно насыщенных идей. В дальнейшем наличие уже сформированной концепции начинает определять селективность отбора информации, подкрепляющую представление о собственной личности, и способствует нарастанию ригидности поведения и аффективного реагирования. В тех случаях, когда интериоризация социальных норм недостаточна, аффективно насыщенные идеи могут реализоваться в виде криминальной агрессии. Другой существенной особенностью формирования патологической личности является отчетливо обнаруживаемое и на личностном уровне снижение активности, недостаточности побуждений, снижение способности испытывать удовольствие и низкая оценка собственных возможностей. На рисунке 9 видно, что по мере на116 растания в личности патологических изменений выявляется постепенное снижение показателей по шкале 9. Испытуемые кластера 1 обнаруживают скорее гиперкомпенсаторную реакцию с тенденциями отрицания проблем в объективно сложной ситуации. Средние показатели по этой шкале у представителей кластера 4 в общем являются адекватными и соответствуют их сравнительно невысокому уровню психофизиологических возможностей. В то же время выраженное снижение профиля по этой шкале в двух других кластерах (более выраженное в кластере 3 и менее – в кластере 2) явно неадекватно их психофизиологическому энергопотенциалу и определяется влиянием иных (в данном случае – личностных) механизмов. Таким образом, сужение и нарушение ценностно-смыслового уровня личности и дефекты в становлении самосознания обусловливают специфическое формирование патологического варианта личности, что не может не проявиться в общих тенденциях изменений мотивационной сферы субъектов. Можно полагать, что в основе формирования патологической мотивации серийных преступников лежит психологический феномен «сдвига мотива на цель», который, однако, выступает как механизм не расширения деятельности (как в норме), а ее сужения. Аналогичный механизм описан Б.С. Братусем [1988], изучившем патологическое развитие личности при эпилепсии. При эпилепсии проявление этого феномена определяется нарастанием тугоподвижности психической деятельности, обусловленным наличием органической патологии. При формировании же личности серийных преступников феномен «сдвига мотива на цель» имеет свою специфику. Осознание преступности своей деятельности и страх перед разоблачением порождают повышенную сензитивность этих лиц в отношении реальной или мнимой угрозы со стороны окружающих. Это определяет наличие тенденции настороженно обдумывать действия и высказывания других людей, т.е. сознание фиксируется на деталях, которые обычно являются лишь вспомогательными техническими операциями или средствами. Значительная перегрузка сознания, вынужденного учитывать большое количество информации, вызывает целый ряд нарушений познавательной сферы и приводит к редуцированию деятельности (прежде всего, коммуникативной). Сознание субъекта фиксируется не на личностно опосредованных целях общения, а на отдельных деталях самого этого процесса. Смещение мотива из широкого 117 поля деятельности приводит к соответствующему смещению смысловых отношений, т.е. «сокращению смысловых единиц деятельности». Редукция деятельности определяет жесткое закрепление одних и тех же способов удовлетворения потребностей. Постепенно происходят нарушения не только общения, но и иных любых видов деятельности, включающих высокие требования к коммуникативным способностям личности. Это, в свою очередь, заставляет субъекта еще более ограничивать сферу своей деятельности. Сужение круга смысловых единиц деятельности обусловливает ограничение активности личности и соответственно уменьшение возможностей удовлетворения ее потребностей. В дальнейшем это приводит к выработке и закреплению жестких стереотипов поведения, отработке ритуализированных действий, которые оказались эффективными и гарантируют субъекту безопасность. Выполнение этих действий становится самоцелью, приобретает самостоятельный личностный смысл и уже не подчиняется (как в норме) мотивам более высокого порядка. Деятельности, которые ранее побуждались значимыми социальными, трудовыми и другими мотивами, становятся лишь вспомогательным действием для реализации патосексуального мотива. Остающиеся доступными способы удовлетворения потребностей в связи с этим приобретают особое мотивирующее значение, занимая ведущее место в иерархии направленности личности. В частности, агрессия, которая ранее была одной из возможных (наиболее привычных и/или эффективных) способов действования, приобретает самостоятельный личностный смысл, отражая определенное смысловое отношение к миру, определенную социальную позицию. Отмечаемые по мере формировании «феномена Чикатило» изменения мотивационной сферы имеют своеобразную динамику, которая отражает происходящие на психофизиологическом уровне патологические изменения. На наш взгляд, можно выделить три основных стадии: Стадия специфической мотивации. Можно полагать, что на психофизиологическом уровне этой стадии изменения мотивации соответствует этап формирования генератора патологически усиленного возбуждения (ГПУВ) [Бухановский А.О., 1994, Крыжановский Г.Н., 1994]. Этот механизм может возникать под воздействием как экзогенных, так и эндогенных факторов. Обязательным его условием является недостаточность торможения составляющих его нейронов. При этом ГПУВ может образоваться на основе нарушения меха118 низмов тормозного контроля, что влечет за собой растормаживание и гиперактивацию нейронов, либо в результате непосредственной гиперактивации соответствующих отделов ЦНС, делающей неэффективным их торможение. ГПУВ активируется достаточно сильными стимулами, действующими через определенный вход в составляющую его группу нейронов. На психологическом уровне, на этой стадии поведение субъекта побуждается специфической мотивацией, которая может быть качественно различной (сексуальной, корыстной, стремление к доминированию и т.п.). Сексуальная агрессия проявляется только в специфических ситуациях. Причем здесь можно выделить два варианта поведения. Первый тип поведения связан с возникновением ситуации, аналогичной той, которая исходно привела к выраженной фрустрированности субъекта, и, прежде всего, его сексуальной сферы. В этом случае собственно сексуальный мотив может быть ведущим, выполняя функцию побуждения деятельности, а может таковым не являться (или вообще отсутствовать) и реализовать только функцию смыслообразования, модифицируя ведущую мотивацию и придавая поведению сексуальную окраску. Второй тип поведения обнаруживается как реакция в ситуации, по ряду признаков совпавшей с психотравмирующей и/или разработанной в сценарии сексуально агрессивных фантазий субъекта. Этот вариант поведения связан с реализацией собственно сексуальной мотивации, а потому более стереотипен. В то же время оба типа поведения в значительной степени зависят от ситуации и сопровождаются борьбой мотивов. Стадия неспецифической мотивации. На психофизиологическом уровне этой стадии соответствует этап формирования патологической детерминанты [Крыжановский Г.Н., 1994]. На этой стадии ГПУВ, существовавший ранее изолированно, начинает активно влиять на близлежащие и/или функционально связанные с ним структуры ЦНС, вовлекая их в патологический процесс. Теперь уже ГПУВ может активироваться за счет воздействий, поступающих в функционально связанные с ним отделы, и может провоцироваться стимулами различной модальности. На психологическом уровне в рамках этой стадии уже любое мотивационное возбуждение, достигшее определенного уровня, приводит к реализации именно данной функциональной системы. На этой стадии происходит формирование особого функционального состояния – соединения сексуального возбуждения с иными 119 сильными эмоциями (страхом, переживанием доминирования и др.). У субъекта обнаруживаются признаки психической зависимости. Длительное отсутствие таких переживаний и невозможность их достижения иным (некриминальным) способом субъективно воспринимаются как депривация (лишение), что проявляется в состоянии психологического дискомфорта, раздражительности, недифференцированной тревоги. В свою очередь, нарастающее психическое напряжение с большой вероятностью запускает уже привычную поведенческую программу. Контроль над собственным поведением и ситуацией еще сохраняется, как сохраняются и элементы борьбы мотивов. Субъект способен отказаться от совершения преступления, если обстоятельства этому не благоприятствуют и велика угроза разоблачения. Однако по мере формирования ФЧ сужается спектр мотивов, препятствующих реализации криминального поведения, и происходит их ослабление. Постепенно «деперсонифицируется» отношение к жертвам. Более того, субъект сознательно избегает ситуаций, в которых могло бы возникнуть «личное» отношение к ним. Так, многие из преступников избегают взгляда жертвы, завязывают ей глаза, закрывают лицо и затыкают рот. Исчезает и чувство вины, и раскаяние за содеянное преступление. Единственным мотивом, препятствующим совершению преступления, остается страх перед грядущим наказанием. Однако, по мере развития патологической системы, и он постепенно утрачивает мотивирующее воздействие. Стадия спонтанной мотивации. На психофизиологическом уровне можно говорить о наличии уже сформированной патологической системы, действующей по своим собственным закономерностям. По мере ее формирования происходит перестройка всей системы агрессивного поведения. Как отмечает Г.Н. Крыжановский, в одних случаях она возникает в результате гиперактивации и выхода из-под контроля физиологической системы, в других путем вовлечения поврежденных и неповрежденных образований ЦНС в новую, ранее не существовавшую структурно-функциональную организацию [1994, с. 434]. В норме физиологическая система после достижения запрограммированного результата ликвидируется как функциональная организация, обеспечивая тем самым возможность формирования новых функциональных систем. Патологическая же система может действовать неопределенно долгое время, что связано с закреплением положительных связей между ее звеньями. Один из важных патогенетических механизмов функционирования этой системы заключается 120 в подавлении ею активности других физиологических систем и компенсаторных процессов. Этот механизм приводит к дезорганизации деятельности ЦНС и, в конечном счете, к проявлению дезадаптивных (а в дальнейшем и патологических) форм поведения. На психологическом уровне это обнаруживается как инверсия причинно-следственных отношений между функциональным состоянием и внешним поведением. Истинной целью предпринимаемого поведения является достижение определенного функционального состояния. Поведение реализует укоренившийся стереотип воспроизведения желаемого состояния и завершается только по его достижении. При этом и мотивация поведения, и его коррекция подчинены настоятельной необходимости реализации этого поведения. Контроль за собственным поведением нарушается: исчезают осторожность, предусмотрительность в совершении преступлений и сокрытии его следов. Жертвы деперсонифицируются и начинают выступать для преступника как некие «символы». Таким образом, в ходе патологического развития аномальной личности типа ФЧ происходят специфические личностные деформации, которые обнаруживаются как сочетание шизоидного и эпилептоидного радикалов в характере, с одной стороны, и постепенное снижение активности и социальной спонтанности поведения, с другой. По мере формирования патологической системы на психологическом уровне происходят специфичные изменения мотивации, которые могут служить диагностическими признаками нарастающих патофизиологических изменений. 4.3. Динамика криминального почерка Нарастающие изменения ценностно-смыслового уровня личности и его мотивационной сферы проявляются в динамике криминального почерка преступников. Нами выделены следующие признаки этой динамики. 1. Изменения соотношения внутренних (мотивационных) и внешних (ситуативных) факторов в инициации сексуально агрессивного поведения. Как показывает анализ материалов уголовных дел, по мере развития исследуемого варианта патологической личности происходит снижение роли ситуативных факторов в инициации их криминальных действий. Поведение многоэпизодных преступников на первой стадии развития мотивации в значительной степени зави121 сит от ситуативных факторов. В первом (или первых) преступлении значительную роль играет обстановочная афферентация – возбуждение, поступающее от факторов внешней среды, более или менее совпавших либо с разработанным в сексуальных фантазиях субъекта сценарием, либо с объективными признаками ситуации, которая привела к выраженной фрустрации сексуальной сферы субъекта. Как уже отмечалось выше, исходная мотивация таких преступников более разнообразна, что определяет и разнообразие предкриминальных ситуаций. Действия такого преступника определяются объективными признаками ситуации и характером его взаимоотношений с жертвой. В ходе такого взаимодействия жертва приобретает в его глазах определенные свойства, символизирующие для него фрустрирующий или психотравмирующий фактор, что и является сигналом для актуализации агрессивного поведения. Многоэпизодный преступник в этом смысле спонтанен: его действия являются непосредственной реакцией на ситуацию. В них практически отсутствует или свернута фаза поиска жертвы. Криминальное поведение часто проявляется как полевое, внешне выступая почти как импульсивный поступок, без какого бы то ни было этапа борьбы мотивов и, хотя бы идеаторной, актуализации и воспоминания о запретах явно тяжких криминальных поступков. Для второго этапа характерно активное создание субъектом специфической ситуации, в которой возможно проявление сексуальной агрессии. Переход к этой стадии характеризуется наличием стадии поиска жертвы, порой не вполне осознаваемого. Роль поведения жертв и внешних обстоятельств в инициации поведения отходит на второй план. Как правило, уже к этому времени можно говорить о сложившемся криминальном почерке преступника. На третьей, уже собственно патологической стадии развития, по мнению А.О. Бухановского [1996], мотивация приобретает характер компульсивного влечения, имеющего неодолимый характер. В качестве признаков, характерных для компульсивного криминального деяния, он выделяет следующие: доминирование в сознании патосексуальных устремлений с вытеснением оттуда всего иного, в том числе, полноценного восприятия и оценки ситуации, способности к прогнозированию ее развития, проявлению осторожности. Актуализация криминального поведения на этой стадии происходит спонтанно, без видимых внешних причин. Поисковое поведение отчетливо выражено и носит сознательный характер. 122 Таким образом, диагностическим признаком уровня сформированности патологической мотивации преступника является наличие или особенности поискового поведения в предкриминальный период. 2. Изменение избирательности при выборе жертв. На первой стадии формирования ФЧ сексуальная агрессия побуждается специфической мотивацией, которая может быть качественно различной (сексуальной, корыстной, стремление к доминированию и т.п.). Актуализация фрустрирующего (или психотравмирующего фактора), резко повышающая психическое напряжение, происходит в контексте развития криминальной ситуации. При этом жертва в восприятии преступника приобретает только некоторые черты этого фактора. Однако она не полностью деперсонифицируется, что и определяет большее разнообразие жертв. Так, может быть различен внешний вид и возраст выбираемых жертв, агрессия может проявляться как в отношении женщин, так и мужчин и т.д. Жертвами таких преступлений, как правило, становятся взрослые. Собственно сексуальный мотив может не быть ведущим или вообще отсутствовать. Внешне сексуальная форма поведения часто связана с большей уязвимостью женщин и целым рядом социальных моментов. В то же время собственно сексуальная мотивация, обнаруживающаяся уже в начале серии и концентрирующаяся на определенном типе жертв, свидетельствует о высокой степени идеаторной проработки сексуального сценария. Поведение этих субъектов побуждается мощной витальной потребностью (сексуальной), которая сама по себе обладает значительным мотивационным и аффектогенным потенциалом. В силу идеаторной проработки она имеет дополнительную личностную значимость, что определяет ее облегченную актуализацию. Жертвы таких преступлений уже исходно более стереотипны. Как правило, в этих случаях первая стадия формирования мотивации имеет свернутый характер, и сам процесс оформления патологической системы протекает гораздо быстрее (часто по типу реактивного импринтинга). Вторая стадия развития мотивации характеризуется «специализацией» субъектов на достаточно четко очерченном типе жертв, что и является одним из характерных признаков серийного убийства. Тип выбираемой жертвы связан с особенностями аномального развития личности преступника (наличием психотравм, проблемами межличностного, и в частности, сексуального общения и т.д.). Поэтому отношение к жертве носит деперсонифицированный характер: она олицетворяет некий «символ», который должен быть наказан и/или 123 уничтожен. Социальные и личностные характеристики жертвы, особенности ее поведения практически не играют никакой роли. Более того, многие преступники сознательно и активно избегают неформального общения с жертвой, поскольку в таком случае агрессия в отношении них становится психологически затруднительной. В силу деперсонификации жертвы и отсутствия межличностного общения при отборе жертв преступник ориентируется на сугубо внешние признаки: пол, возраст, внешние данные и т.д. В то же время по мере дальнейшего развития «феномена Чикатило» при переходе к третьей стадии формирования патологической мотивации психотравмирующий фактор может генерализоваться, охватывая все более разнообразные жертвы. Хотя одним из наиболее широко распространенных механизмов психологической защиты таких преступников является обесценивание жертвы и представление о себе как о «санитаре общества», единственной общей характеристикой жертв таких преступлений является их уязвимость для преступного посягательства. Такая генерализация связана, по нашему мнению, с двумя основными механизмами. Во-первых, ростом патосексуальной толерантности (А.О. Бухановский). Сексуальная агрессия постепенно теряет эротизирующий эффект и получает смысл гомеостабилизирующего механизма. Сексуальность все более приобретает аутоэротический характер: партнер не просто становится анонимным, его роль вообще утрачивает какой-либо смысл, что и проявляется в снижении избирательности в отношении жертв. Во-вторых, нарастанием интенсивности признаков физической зависимости, сопровождающихся снижением или потерей количественного и ситуационного контроля. Таким образом, уже характер выбираемых жертв позволяет диагностировать стадию формирования криминального варианта личности, именуемого «феноменом Чикатило». Кроме того, психологический анализ особенностей выбираемой жертвы позволяет прогнозировать динамические характеристики процесса формирования этого феномена, прежде всего, его скорость. 3. Специфические особенности динамики выбора мест и способов знакомства с жертвами и способов нападения на них. На первой стадии развития мотивации актуализация психотравмирующего фактора, резко повышающая психическое напряжение, происходит в контексте развития криминальной ситуации. Определенную роль при этом играют особенности поведения жертв. Поэтому места и способы знакомства с будущими жертвами являются разнообразными и 124 связаны преимущественно с кругом общения или профессиональной деятельности преступника. Уже на этой стадии развития мотивации характерным являются как однотипность способов нападения на жертву, подавления ее сопротивления, так и определенная ритуализированность совершаемых с ней агрессивных действий. В данном контексте убийца действует уже по отношению не к личности жертвы, а к некоему «символу», в большей или меньшей степени деперсонифицированному. Фиксированность эмоционального и поведенческого стереотипа реагирования на появление данного символа определяет и однообразие, стереотипность криминальных действий. С другой стороны, однотипность криминальных действий определяется ригидностью преступника, которая, как уже было отмечено ранее, является характерной для этих лиц, а в криминальной ситуации усиливается за счет переживания сильного эмоционального напряжения. Вторая стадия развития патосексуальной мотивации, как уже отмечалось, связана с целенаправленным поиском жертв. На этом этапе преступник выбирает места, где он может с большой вероятностью найти будущую жертву, отрабатывает способы знакомства с ней и завлечения ее в место, удобное для совершения преступления. Параллельно преступник совершает ряд действий, облегчающих ему совершение преступлений: отработка поводов, позволяющих ему объяснить его отсутствие на работе и дома, разработка «легенды» своего появления в местах знакомства с жертвами, а в дальнейшем и алиби, приобретение транспортных средств или облегчение доступа к ним и т.п. Способы нападения на жертву жестко стереотипизируются, фиксируются те из них, которые, с одной стороны, наиболее эффективны в плане подавления сопротивления жертвы, а с другой, дают наибольший психотропный эффект. Третья стадия развития патосексуальной мотивации связана, на наш взгляд, со вторичным увеличением разнообразия выбора мест, способов знакомства с жертвой и нападения на нее. Это определяется, с одной стороны, активизацией розыскных мероприятий, которые затрудняют криминальную деятельность преступника, заставляя его расширять «географию» своих преступлений. С другой стороны, формирующееся патологическое влечение, настоятельно требующее своей разрядки, приводит к дезорганизации поведения преступника. Он становится все менее осторожным, порой нападение на жертву совершается еще до того, как они достигли выбранного преступником места, что увеличивает риск появления посторонних свидетелей. 125 4. Эскалация насилия и формирование сексуального садизма. На первой стадии развития ФЧ в криминальном почерке преступников обнаруживаются стереотипные, повторяющиеся из эпизода в эпизод агрессивные действия в отношении жертв и манипуляции с их трупами. Однако эти действия преимущественно не носят сексуального характера, а являются средством аффективной разрядки, с одной стороны, и средством реализации ведущей мотивации (чаще всего, для демонстрации власти над жертвой), с другой. Внешняя сексуальность таких действий обычно направлена против женщин, и реже, детей. Хотя жертвами могут быть и мужчины, однако в отношении их действия, носящие, даже внешне, характер садистских, отсутствуют. Это объясняется, по-видимому, двумя моментами. Во-первых, победа над «соперником», равным, а субъективно оцениваемым как более сильным, дает более мощное удовлетворение ведущей мотивации. Во-вторых, сопротивление, оказываемое мужчиной, как правило, более продолжительно и интенсивно, и двигательная разрядка психического напряжения происходит уже в ходе борьбы с жертвой. Женщины же и дети часто вообще не оказывают заметного сопротивления, поэтому напряжение не находит разрядки в двигательной активности. Поскольку сексуальная сфера является наиболее интимной и затрагивает самые глубокие пласты личности, то сексуальные манипуляции используются как средство дополнительного унижения жертвы. Уже на этой стадии обнаруживается тенденция интенсификации насилия, что связано с накоплением криминального опыта. На второй стадии мотивом поведения субъекта является изменение своего состояния, поэтому ситуации не просто специально организуются, а специально оформляются. По мере оформления криминального почерка отбираются и постоянно воспроизводятся насильственные действия, дающие субъекту максимальный психотропный эффект. Происходит поиск и отработка внешних дополнительных факторов, которые ускорили бы возникновение и/или усилили проявление этого специфического состояния. Эти действия, независимо от их специфики, от того, совершены ли они с живой жертвой или ее трупом, постепенно приобретают ритуальный характер. Психологическим смыслом таких манипуляций является воспроизводство психологически привлекательного состояния высокого уровня активации, и должно служить диагностическим критерием оценки уровня сформированности ФЧ. Рост патосексуальной толерантности приводит к постепенной эскалации насилия. Третья стадия развития ФЧ связана с наличием уже отработанного сценария совершения преступления. На этом этапе преступники спе126 циально оформляют и оборудуют место совершения преступления, готовят реквизит, костюмы и пр. По словам R.P. Brittain, «кажется, что они просто гордятся своим «сценическим искусством» организации преступлений, как будто имела место преднамеренная попытка дополнительно оскорбить общественное мнение» [1970, c. 187]. Одним из диагностических признаков этой стадии патосексуального развития является то, что преступник забирает с собой (и в дальнейшем хранит) части трупа жертвы. Такие действия трактуются в криминологической литературе как признаки изощренного зверства и особого цинизма [Антонян Ю.М., 1997], либо как свидетельство дезорганизации поведения [Ressler R.K. et al., 1986]. На наш взгляд, манипуляции с частями трупа являются способом (порой не вполне осознаваемым) произвольно регулировать свое состояние. Они носят замещающий характер и выступают как попытка субъекта (со временем все более безуспешная) контролировать и блокировать нарастающее влечение, противоправность и опасность которого им осознаются. При появлении и нарастании признаков патосексуальной абстиненции (А.О. Бухановский) преступник манипулирует частями мертвого тела, что дает ему временное облегчение и позволяет оттянуть необходимость совершения нового преступления. Появление следов таких действий наряду с издевательством и глумлением над живой жертвой свидетельствует о патологическом развитии личности. Таким образом, наличие динамики криминального почерка преступника может служить показателем формирования патологической личности. 4.4. Ретроспективный анализ динамики патосексуального состояния в криминальной ситуации Как уже отмечалось, с психологической точки зрения, системообразующим фактором агрессивного поведения серийных преступников выступает особая измененная форма функционального состояния, получившего название патосексуального [Бухановский А.О., 1996]. Поэтому следующим важным этапом экспертного исследования является ретроспективный анализ особенностей и динамики патосексуального состояния в криминальной ситуации. Патосексуальное состояние, проявляясь как субъективные переживания высочайшего уровня активации и эмоционального напряжения, обусловленные сексуальным возбуждением и переживанием 127 доминирования у постоянно фрустрированной личности, представляет собой мощную психофизиологическую разрядку. Как показано ранее, по целому ряду признаков это состояние сходно с переживанием аффекта, но не тождественно ему. Однако представляется, что оно имеет специфические характеристики, отличающие его и от «нормальных» эмоциональных состояний. В таблице 16 приводится описание признаков, характеризующих патосексуальное состояние, в сравнении с эмоциональными состояниями, не достигающего глубины аффекта [Кудрявцев И.А., 1988]. Психологически это состояние приносит большее удовлетворение, оказывается более привлекательным по сравнению с элементарной демонстрацией доминирования или обычной сексуальностью. Достижение патосексуального состояния приобретает самостоятельный личностный смысл, что начинает определять в дальнейшем все поведение преступника, что свидетельствует о замыкании патологической системы, лежащей в основе «феномена Чикатило». По мере формирования аномальной личности происходит инверсия причинно-следственных отношений между функциональным состоянием и внешним поведением. Уже не функциональное состояние инициирует агрессию, истинной целью предпринимаемого поведения является достижение определенного функционального состояния. Поведение реализует укоренившийся стереотип воспроизведения желаемого состояния, недостижимого для субъекта другими способами. По мере формирования патологической системы обнаруживаются специфические изменения условий возникновения и субъективного переживания патосексуального состояния. Рассмотрим особенности его динамики: На первой стадии формирования патологической мотивации поведение многоэпизодных преступников побуждается специфической мотивацией, которая может быть качественно различной (сексуальной, корыстной, гедонической и т.п.). Эта стадия дебютирует падением первичного психотропного эффекта сексуально агрессивных фантазий: последние более не дают разрядки накапливающегося напряжения и настоятельно требуют реализации во внешнем поведении. Вначале они могут выступать в виде социально допустимых или аморальных поступков, но по мере формирования «феномена Чикатило» приобретают все более социально опасные формы. В этот период субъект сохраняет способность учитывать факторы внешней среды, контролировать и корректировать свое по128 ведение. Возможны спонтанные ремиссии и сублимационные формы компенсации. Жертва и обстоятельства должны соответствовать характеру мотивации. К концу этой стадии заостряются преморбидные особенности личности. На второй стадии любое мотивационное возбуждение, достигшее определенного уровня, приводит к реализации именно данной функциональной системы поведения. Повторные криминальные эксцессы провоцируются каждым неспецифическим случаем эмоционального напряжения, требующим разрядки (ссора с женой, производственные проблемы и пр.). Именно в этот период происходит формирование особого функционального состояния: сплава сексуального возбуждения с иными мощными эмоциями (страх, доминирование и пр.), которое с большой вероятностью запускает уже привычную поведенческую программу. Таблица 16 Сравнительная характеристика признаков функционального состояния многоэпизодных и серийных преступников Уровень исходного функционального состояния В начале криминальной ситуации По мере развития криминальной ситуации В момент кульминации Эмоциональные состояния, не достигающие глубины аффекта Более высокий, по сравнению с обычным, обусловленный: алкогольным опьянением; сексуальной фрустрацией; фрустрацией других мотивов и потребностей. Резкое повышение уровня ФС, связанное с особенностями ситуации. Элементы «самовзвинчивания». Специфические изменения сознания и поведения, связанные с высоким эмоциональным напряжением, не достигающим глубины аффекта. Соответс твие содержания переживаний и динамики эмоционального процесса психологическим закономерностям и поведенческому стереотипу привычного реагирования в социальных (или собственно сексуальных) ситуациях. 129 Патосексуальное состояние Наличие выраженного состояния психологического дискомфорта, не связанного с какими-либо определенными внешними факторами. Рост напряжения до возникновения криминальной ситуации, что обусловливает поисковое поведение. Изменения сознания в сторону психологического комфорта: бодрость, активность, предусмотрительность, улучшение самочувствия. Переживание особого состояния, разрешающегося в многократно идеаторно обыгранных сценариях, не требующих произвольного контроля общей схемы поведения, что позволяет сосредоточиться на конкретных способах действий. В посткрими- Рост эмоционального напряженальный ния, обусловленный реакцией период на содеянное. Обнаруживается мобилизующий эффект эмоций. Продолжение таблицы 16 Обнаруживается психотропный (нормализующий, релаксирующий и/или стимулирующий) эффект патосексуального состояния. Каждое последующее преступление совершается на фоне все более высокого психоэмоционального напряжения, обеспечивая, в свою очередь, возникновение этого состояния в последующем. Причем ни агрессия, ни нормальные сексуальные отношения не дают сами по себе столь мощной аффективной разрядки, а потому психологически менее привлекательны. Этим объясняется появление первых симптомов «феномена Чикатило» – оскудения личности и сексуальности [Бухановский А.О., 1996]. По мере становления феномена обнаруживается рост «патосексуальной толерантности»7. Это приводит к появлению потребности в эскалации сексуальных возбудителей и обнаруживается в подготовке внешних, ситуативных факторов, усиливающих комплекс возбуждения (реквизита, костюмов и т.д.). Контроль над поведением и ситуацией еще сохраняется. На третьей стадии патосексуальное состояние нарастает спонтанно, диктуется признаками психической (а впоследствии и физической) зависимости и, в этом смысле, не зависит от ситуации. Первые признаки этого состояния возникают и постепенно нарастают уже при ожидании и, особенно, приближении криминальной ситуации. Это стимулирует субъекта, вызывает положительные эмоции, способствует подъему общего тонуса, нормализует дискомфортное состояние. При этом и мотивация поведения, и его коррекция подчинены настоятельной необходимости реализации стереотипного поведения. Оно инициируется потребностью достижения особого функционального состояния и завершается только по его достижении. Ситуации специально организуются. Причем если первоначально субъект учитывает все факторы ситуации (в том числе и препятствующие совершению преступления), то постепенно в поле его внимания остаются только факторы, связанные с реализацией цели (достижением особой измененной формы состояния сознания), в то время как другие факторы ситуации утрачивают свое значение в регуляции поведения. Контроль над собственным поведением нарушается: исчезают осторожность, предусмотрительность в совершении преступлений и сокрытии его 7 Снижение психотропного эффекта сексуальной агрессии [Бухановский А.О., 1994]. 130 следов. Жертвы деперсонифицируются и начинают выступать для преступника как некие «символы». По нашему мнению, типология «организованное – дезорганизованное» убийство [Ressler R.A. et al., 1986] характеризует определенные этапы развития патологической системы и связано с формированием патосексуального состояния. Обычно в рамках одной серии дезорганизованным является первое преступление, которое осуществляется как спонтанная реализация сексуальных фантазий в «удобной» обстановке, соответствующей стереотипному сценарию. Причем в ряде случаев само убийство происходит часто ситуативно, либо как результат агрессивных манипуляций преступника (которые собственно и являются его субъективной целью), либо имеет цель сокрытия сексуального преступления. Организованные преступления типичны для доклинического периода криминального этапа. Этот период характеризуется наличием уже сформировавшегося криминального патосексуального почерка, хотя его детали продолжают отрабатываться от эпизода к эпизоду. Повторные эксцессы, с одной стороны, связаны с ростом патосексуальной толерантности, а другой постепенно начинают провоцироваться любым неспецифическим случаем эмоционального напряжения, требующим разрядки. По мере развития преступная деятельность многих организованных убийц имеет тенденцию становиться все более дезорганизованной. Так, например, А. Чикатило в конце своей преступной карьеры терял осторожность, появляясь в людных местах в окровавленной одежде. По его показаниям, после преступления на него нападала сонливость, он был «вялым, потухшим», и в таком состоянии очень походил на пьяного [Слепцов-Кабаидзе С.В., Яндиев А.Х., 1994]. Аналогичные тенденции обнаруживаются и у других серийных преступников. Снижение контроля в период после совершения преступления, на наш взгляд, является результатом постаффективной астении, эмоционального, интеллектуального и физического истощения и свидетельствует о глубине переживаемого состояния, которое можно назвать собственно патосексуальным. Представляется, что наличие признаков вторичной дезорганизации преступного поведения характеризуют переход к клиническому периоду криминального этапа формирования патологического варианта криминальной личности. Мы полагаем, что между этими состояниями можно обнаружить целый ряд переходных состояний, по особенностям которых можно судить о сформированности патологической системы. 131 4.5. Критерии психологической диагностики «феномена Чикатило» Проделанный теоретический анализ и экспериментальнопсихологическое исследование отдельных психологических параметров, характеризующих личность и поведение серийных преступников позволяют построить общую схему экспертной психологической оценки степени сформированности аномальной личности этого типа (см. Приложение). Результаты экспериментального исследования, рассмотренные в предыдущих параграфах настоящей главы, свидетельствуют о том, группа многоэпизодных преступников по каждому из исследуемых параметров достаточно четко разделилась на четыре кластера. Сравнительный анализ состава кластеров, выделенных на основании разных показателей, свидетельствует о наличии между ними значительного сходства, что говорит о специфичности обнаруживаемых изменений. В то же время полное тождество между кластерами отсутствует. По-видимому, полученные результаты могут быть интерпретированы как проявление различных уровней сформированности патологической системы и нарастания признаков серийности. Для изучения качественных характеристик отдельных уровней формирования «феномена Чикатило» мы проанализировали исследуемую группу многоэпизодных преступников по всем рассмотренным показателям. В соответствии с предложенной схемой по каждому испытуемому группы многоэпизодных преступников была рассчитана сумма баллов, отражающих степень сформированности патологии личности и поведения: за каждый определяемый признак начислялся 1 балл. Результаты кластерного анализа для всех исследуемых данных в группе многоэпизодных преступников представлены на рисунке 10. Рис. 10. Дендрограмма для одного кластера по всем исследуемым показателям 132 Дерево, порожденное методом полной связи, ясно показывает, что найденное решение состоит из двух основных кластеров, причем в рамках второго можно «отчетливо» выделить три более мелких (рис. 11)8. Как видно на дендрограмме, обнаруживаемые кластеры приблизительно равны по своим размерам (таблица 17). Рис. 11. Дендрограмма для четырех кластеров по исследуемым показателям Распределение испытуемых по кластерам Номер кластера Число испытуемых Процент 1 2 3 4 4 4 4 3 26,67 26,67 26,67 20,00 Таблица 17 В кластер 1 вошли испытуемые, которых мы обозначили как многоэпизодных преступников. Психологический анализ кри8 Надо отметить, что такие же результаты были получены и с помощью метода Уорда, позволяющего обнаружить относительно компактные гиперсферические кластеры, образованные объектами с большим сходством, что свидетельствует о высокой устойчивости порождаемых решений. 133 минальных эпизодов и поведения в них испытуемых, отчетливо демонстрирует «рациональный» характер этих деяний: их преступления совершены на почве межличностного конфликта с жертвой, возникшего в ходе реального их взаимодействия; психологическим смыслом их действий было «наказание» жертвы за конкретные действия, трактуемые преступником как оскорбительные. У всех испытуемых этого кластера убийство было совершено либо в ходе борьбы с жертвой (при ее «наказании» или подавлении сопротивления), либо имело целью сокрытие сексуального преступления. Исключение составляет испытуемый 7-serial, который выслеживал незнакомую жертву и внезапно на нее нападал. Однако и у него в анамнезе имело место, по крайней мере, одно убийство (по материалам уголовного дела можно предположить совершение двух преступлений), совершенное по коммуникативным механизмам, что свидетельствует о динамике криминального почерка субъекта. Определенные изменения криминального почерка в сторону его стереотипизации и эскалации насилия обнаруживаются и у испытуемого 8-serial. В то же время специфической динамики личностных деформаций у этих испытуемых не выявлено. В профиле по MMPI у представителей этого кластера обнаруживается высокая ригидность аффекта и поведения на фоне повышенной активности, высокого честолюбия и самооценки при недостаточной способности к интериоризации социальных норм. Специфические переживания, связанные с наличием патосексуального состояния, у этих испытуемых отсутствовали. Таким образом, все представители кластера 1 относятся к группе многоэпизодных преступников, однако у двоих из них отмечаются признаки оформления и эндогенизации патологического процесса. Представители остальных трех кластеров совершили многоэпизодные преступления, характеризующиеся наличием более или менее выраженных признаков серийности. В наименьшей степени эти признаки выражены у представителей кластера 4. Этот кластер включил трех испытуемых, у которых в ходе экспертного исследования диагностировано наличие перверсий, связанных с задержками психосексуального развития. Такие перверсии носят факультативный характер, сочетаясь с нормальным либидо. У этих лиц обнаруживается формирование патологического сексуального влечения в виде педофилии. Среди личностных особенностей обнаруживается выраженный тревожно-мнительный 134 радикал в сочетании с жестким Супер-Эго, повышенным самоконтролем и отсутствием самоактуализации. Все эти особенности способствуют нарастанию шизоидных черт в характере. Агрессивные действия у этих лиц еще не включены в целостный поведенческий акт как необходимый компонент. Для них так же, как и для представителей кластера 1, агрессия ситуативна, но связана с настоятельной потребностью реализации стереотипа сексуального поведения. Убийства здесь достаточно редки (преимущественно речь идет о нанесении телесных повреждений). В ходе развития патологической мотивации у этих субъектов диагностирована фаза навязчивого влечения – с сохранением борьбы мотивов, когда они еще могут, хотя и с трудом, регулировать свое криминальное поведение. Совершение агрессивных действий в ходе удовлетворения сексуального влечения вызывает достаточно сильное переживание чувства вины и негативные эмоции, способные блокировать (хотя и временно) реализацию этого влечения (двое из них – это лица, обратившиеся за амбулаторной медицинской помощью в ЛРНЦ «Феникс»). В кластер 2 вошли субъекты, у которых по заключению психиатров формирование патологического влечения достигло следующей более тяжелой фазы – уровня компульсивного влечения, определяемого синдромами психофизического дискомфорта и психической зависимостью (А.О. Бухановский). Психологическое исследование позволило выявить у этих лиц все выше перечисленные изменения личности, связанные с формированием патологической системы агрессивного поведения. Это обнаруживается уже на уровне психофизиологических показателей как снижение энергопотенциала личности и повышение активности правой гемисферы. Причем снижение энергопотенциала личности связано преимущественно с нарушением энергетической составляющей функционального состояния, уровень же эмоциональной активации достаточно велик. Это может определяться, с одной стороны, повышением активности правой гемисферы, связанной с лимбическими структурами мозга, что и определяет преобладание и сохранение эмоционального способа реагирования. С другой стороны, повышение уровня эмоциональной составляющей функционального состояния может быть связано с личностной значимостью актуальной жизненной ситуации: все они проходили исследование в рамках судебной экспертизы. 135 В личностном профиле этих испытуемых обнаруживается выраженный шизоидный радикал в сочетании со снижением социальной спонтанности (пики по 8 и 0 шкалам MMPI). У трех представителей этого кластера патосексуальное развитие достигло стадии неспецифической мотивации, когда любое мотивационное возбуждение провоцирует реализацию функциональной системы сексуально агрессивного поведения. В этой группе выделяется испытуемый 11-serial, которому психиатрами был поставлен диагноз – специфическое развитие патологического влечения – обсессивнокомпульсивная клептомания или «патологическое воровство» (шифр F63.2 согласно МКБ-10). Сексуальная агрессия у него не является самостоятельно мотивированной деятельностью, а возникает по ходу развития основного поведения, провокационно стимулирующего сексуальную сферу испытуемого. В то же время по целому ряду признаков он относится к представителям второго кластера9. Все испытуемые, вошедшие в этот кластер, по крайней мере, один раз имели опыт переживания особого патосексуального состояния. У представителей кластера 3 указанные изменения личности и поведения выражены еще более отчетливо, чем в кластере 2. Этот кластер объединил четырех испытуемых, у которых в ходе психиатрического исследования диагностирована доклиническая стадия формирования сексуального садизма. По заключению психиатров, обнаруживаемые признаки отклонений поведения этих испытуемых не достигли степени клинической завершенности и относятся к варианту сексологической нормы (сексуальная девиация). Однако, дальнейшее развитие этой формы поведения по законам развития сексуальных парафилий (половых извращений, имеющих уже болезненную природу), неизбежно должно было бы завершиться возникновением болезненного психического расстройства – садизма или одного из его вариантов. Таким образом, математический анализ показал наличие более или менее выраженных признаков формирования патологической системы сексуально агрессивного поведения у представителей и второго, и третьего кластеров. В то же время на уровне анализа отдельных показателей нашей схемы качественный состав этих кластеров оказывается неодинаковым, что может свидетельствовать о более дифференцированной стадийности этого патологи9 Подробней об этом испытуемом см. параграф 3.3 настоящей работы. 136 ческого процесса. К сожалению, недостаточность статистической выборки не позволяет нам ни более четко диагностировать уровни сформированности этого типа поведения, ни более доказательно обосновать путь формирования ФЧ и взаимосвязь отдельных его стадий. В отношении последнего можно высказать две разных гипотезы. С одной стороны, сравнение выделенных кластеров по целому ряду признаков позволяет высказать предположение о существовании двух путей становления «феномена Чикатило»: сексуального и несексуального, что и отмечается большинством исследователей. Причем каждая из этих форм патологического развития имеет собственную динамику и степень выраженности признаков, что и обнаруживается в различиях 2 и 3 кластеров. Такие пути формирования аномального варианта криминальной личности представлен на рисунке 12. Рис. 12. Сексуальный и несексуальный пути формирования ФЧ С другой стороны, различия, выявляемые между представителями второго и третьего кластеров, имеют преимущественно количественный характер и обнаруживаются как большая степень выраженности патологических признаков в третьем кластере. Имеющиеся качественные различия между кластерами незначительны и могут являться артефактами, связанными с недостаточной репрезентативностью нашей выборки. Это позволяет выдвинуть гипотезу о наличии, по крайней мере, двух стадий в доклиническом периоде формирования исследуемого феномена. Тогда развитие исследуемого типа личности может быть изображено следующим образом (см. рис. 13). 137 Рис. 13. Поэтапный путь формирования ФЧ Таким образом, предлагаемая схема экспертного изучения личности многоэпизодных преступников позволяет на основании конкретных диагностических критериев осуществить их дифференциальную диагностику и снять целый ряд противоречий в изучении этого явления и его экспертной оценки. Дальнейшее психологическое изучение этого феномена должно быть направлено на выявление стадий его формирования на основании статистически репрезентативной выборки. 138 ЛИТЕРАТУРА 1. 2. 3. 4. 5. 6. 7. 8. 9. 10. 11. 12. 13. 14. 15. 16. 17. 18. 19. 20. Абульханова–Славская К.А. Стратегия жизни. – М.: Мысль, 1991. – 299 с. Агеев В.С. Психологические и социальные функции полоролевых стереотипов. // Вопросы психологии. – 1987. – N 2. – С. 152–157. Александров Ю.И. Макроструктура деятельности и иерархия функциональных систем. // Психологический журнал. – 1995. – Т. 16. – N 1. – С. 26–30. Алексеева Л.В. Проблема юридически значимых эмоциональных состояний. – Тюмень: Изд–во ТюмГУ. – 1996. – 128 с. Аминев Г.А. Математические методы в инженерной психологии. – Уфа: Изд–во БашГУ. – 1982. – С. 19–24. Аммон Г. Динамическая структурная психиатрия сегодня. // Психологическая диагностика отношения к болезни при нервно-психической и соматической патологии. – Л.: Изд. инст. им. Бехтерева. – 1990. – С. 38–44. Ананьев Б.Г. Билатеральное регулирование как механизм поведения. // Вопросы психологии. – 1963. – N 5. – С. 83–98. Андреева Г.М. Социальная психология. – М.: Наука. – 1997. – 415 с. Андреева Е.А., Густов Г.А., Степанов В.Г., Филиппов А.П. Расследование изнасилований. – Л. – 1971. – 78 с. Анохин П.К. Проблема принятия решения в психологии и физиологии. // Вопросы психологии. – 1974. – N 4. – С. 21–25. Антонян Ю.М. Еникеев М.И., Эминов В.Е. Психология преступника и расследование преступлений. – М.: Юристъ. – 1996. – 336 с. Антонян Ю.М. Психология убийства. – М.: Юристъ. – 1997. – 304 с. Антонян Ю.М. Роль конкретной жизненной ситуации в совершении преступления. – М.: ВНИИ МВД СССР. – 1973. – 72 с. Антонян Ю.М., Верещагин В.А., Потапов С.А., Шостакович Б.В. Серийные сексуальные убийства: криминологическое и патопсихологическое исследование. – М.: МЮИ МВД России. – 1997. – 202 с. Антонян Ю.М., Гульдан В.В. Криминальная патопсихология. – М.: Наука. – 1991. – 248 с. Антонян Ю.М., Самовичев Е.Г. Неблагоприятные условия формирования личности в детстве: Психологические механизмы насильственного преступного поведения. – М.: ВНИИ МВД СССР. – 1983. – 78 с. Анфиногенов А.И. Психологический портрет преступника, его разработка в процессе расследования. Дис... канд. юр. наук. – М. – 1997. – 183 с. Анцыферова Л.И. Личность в динамике: некоторые итоги расследования. // Психологический журнал. – 1992. – Т. 13. – N 5. – С. 12–25. Анцыферова Л.И. Системный подход в психологии личности. // Принцип системности в психологических исследованиях. – М.: Наука. – 1990. – С. 61–76. Аргунова Ю.Н. Изменения показателей преступности против личности. // Преступность, статистика, закон. – М.: Крим. Ассоциация. – 1997. – С. 27–33. 139 21. Асмолов А.Г. Психология личности. – М.: Изд–во МГУ. – 1990. – 367 с. 22. Аувяэрт Л.И. Роль семьи и сверстников в правовой социализации несовершеннолетних. Автореф. дис…..канд. психол. Наук. – М. – 1982. – 19 с. 23. Афтонов Л.И. Взаимодействие полушарий мозга в процессе анализа поступающей информации. // Взаимодействие полушарий мозга у человека: установка, обработка информации, память. – Новосибирск. – 1988. – С. 43–53. 24. Баевский Р.М., Иоселиани К.К., Полякова О.М. Общие принципы оценки функционального состояния человека-оператора в процессе деятельности. // Медицинские информ. системы. – Таганрог: ТРТИ. – 1988. – С. 58–63. 25. Балабанова Л.М. Судебная патопсихология (вопросы определения нормы и отклонений). – Д.: Сталкер. – 1998. – 432 с. 26. Бандура А., Уолтерс Р. Подростковая агрессия. – М.: АПРЕЛЬ ПРЕСС. – 2000. – 509 с. 27. Барабанщиков В.А., Кольцова В.А. Гуманизм, системность, общение. // Психологический журнал. – 1992. – Т. 13. – N 3. – С. 6–13. 28. Баранов П.П. Серийные убийства и социальная агрессия: теоретические и криминологические аспекты. // Серийные убийства и социальная агрессия. – Ростов н/Д: Изд–во ЛНРЦ «Феникс». – 1998. – С. 20–22. 29. Баранов, П.П. Курбатов В.И. Юридическая психология: учебник для высших учебных заведений. – М.: Просвещение. – 2003. – 456 с. 30. Бассин Ф.В. О силе «Я» и психологической защите. // Вопросы философии. – 1969. – N 2. – С. 118–125. 31. Беличева С.А. Основы превентивной психологии. – М. – 1993. – 198 с. 32. Белоус В.В. Пути гармонизации темперамента и деятельности. // Вопросы психологии. – 1989. – N5. – С. 65. 33. Белоус В.В., Боязитова И.В. Место и роль темперамента в структуре интегральной индивидуальности. // Психологический журнал. – 1989. – Т.10. – N 4. – С. 87–93. 34. Бенеш Л. Психологическая природа и характеристика мужского насилия. // Вестник психосоциальной и коррекционно-реабилитационной работы. – 1995. – N 3. – С. 68–70, 94. Бергер П., Лукман Т. Социальное конструирование реальности. Трактат 35. по социологии знания. – М.: Медиум. – 1995. – 323 с. Березин Ф.Б., Мирошников М.П., Соколова Е.Д. Методика многостороннего 36. исследования личности (структура, основы интерпретации некоторые области применения). – М.: Фолиум. – 1994. – 175 с. Блейхер В.М. Клиническая патопсихология. – Т.: Медицина. – 1976. – 326 с. 37. Богат Е.М. Урок (очерки). – М.: Просвещение. – 1982. – 303 с. 38. Богомолова С.Н. О внутриличностных детерминантах криминальной 39. агрессии. // Насилие, агрессия, жестокость. – М. – 1990. – С. 75–88. Богомолова С.Н. О принятии решений в ситуациях неопределенности и 40. риска. // Личность преступника как объект психологического исследования. – М. – 1979. – С. 110–118. 140 41. Бодалев А.А. Личность и общение. – М.: МПА. – 1995. – 328 с. 42. Боукал Я. Реакция несовершеннолетних правонарушителей на трудные жизненные ситуации: Пер. с чешск. – М. – 1978. – 123 с. 43. Брагина Н.Н., Доброхотова Т.А. Функциональная асимметрия мозга и психологические возможности человека. // Взаимоотношения полушарий мозга. – Тбилиси. – 1982. – С. 124–134. 44. Брагина Н.Н., Доброхотова Т.А. Функциональные асимметрии человека. – М.: Медицина. – 1988. – 240 с. 45. Братусь Б.С. Аномалии личности. – М.: Мысль. – 1988. – 301 с. 46. Брушлинский А.В. Проблема субъекта в психологической науке (статья первая). // Психологический журнал. – 1991. – Т. 12. – N 6. – С. 3–11. 47. Бурлачук Л.Ф., Коржова Е.Ю. Психология жизненных ситуаций. – М.: Российское педагогическое агентство. – 1998. – 263 с. 48. Бурлачук Л.Ф., Крук И.В., Боков С.Н. Практическая патопсихология: Руководство для врачей и медицинских психологов. – Ростов–н/Д.: Феникс. – 1996. – 448 с. 49. Бурлачук Л.Ф., Моpозов С.М. Словаpь-спpавочник по психодиагностике. – СПб: Питер Ком. – 1999. – 528 с. 50. Бутома Б.Г., Шейнина Н.С. О традиционном и нетрадиционном подходах к лечению агрессивных расстройств поведения. // Серийные убийства и социальная агрессия. – Ростов н/Д. – 1994. – С. 21–22. 51. Бухановский А.О. Серийные убийства: региональная модель и российские экспектации. // Серийные убийства и социальная агрессия. – Ростов н/Д: Изд–во ЛНРЦ «Феникс». – 1998. – С. 55–60. 52. Бухановский А.О. Феномен Чикатило. // Серийные убийства и социальная агрессия. – Ростов н/Д. – 1994. – С. 22–24. 53. Бухановский А.О., Михайлова О.Ю. Механизмы формирования патологической функциональной системы («феномен Чикатило»). // Психологический вестник. – Вып. 1. – Ч. 1. – Ростов н/Д. – 1996. – С. 76–97. 54. Быков В.М., Ситникова Т.Ю. Заключение специалиста и особенности его оценки. // Вестник криминалистики. / Отв. ред. А.Г. Филиппов. – Вып. № 1 (9). – М. – 2003. 55. Бэрон Р., Ричардсон Д. Агрессия. – СПб.: Питер. – 1997. – 336 с. 56. Васильева Г.С. Взаимосвязь агрессивного отношения к людям, социального статуса в межличностных отношениях и свойств темперамента у старших дошкольников. // Темперамент. – Пермь. – 1976. – С.65–80. 57. Васильченко Г.С. Определение половой конституции мужчин (Методические рекомендации). – М. – 1974. – 46 с. 58. Васильченко Г.С., Агаркова Т.Е., Агарков С.Т. и др. Сексопатология: Справочник. М.: Медицина. – 1990. – 576 с. 59. Виничук Н.В. Психология аномального поведения: Учебное пособие. – Владивосток: ТИДОТ ДВГУ. – 2004. – 198с. 141 60. Волков А.М., Микадзе Ю.В., Солнцева Г.Н. Деятельность: структура и регуляция. Психологический анализ. – М.: МГУ. – 1987. – 153 с. 61. Воронин В.Н., Князев В.Н. К определению психологического понятия ситуации. // Актуальные вопросы организационно–психологического обеспечения работы с кадрами. – М. – 1989. – С. 121–126. 62. Воронцов Д.В. Социально–психологические характеристики межличностного общения и поведения мужчин с гомосексуальной идентичностью. Дис. …..канд. психол. наук. – Ростов н/Д. – 1999. – 156 с. 63. Втюрин Л.А. Нетрадиционные методы раскрытия прест уплений. // Серийные убийства и социальная агрессия. Тезисы доклада. – Ростов н/Д: Изд–во ЛРНЦ «Феникс». – 1994. – С. 34–36. 64. Выбойщик И.В. Оценочный стиль и его психологическое содержание. Автореферат дис. ….. канд. психол. наук. – Екатеринбург. – 2003. – 19 с. 65. Габриял Т.М. Самооценка как метод исследования личности. // Проблемы патопсихологии. – М. – 1969. – С. 25–37. 66. Гилинский Я. И. Девиантология. Социология преступности, наркотизма, проституции, самоубийств и других «отклонений». – СПб.: Изд-во «Юридический центр Пресс». – 2004. – 520 с. 67. Гилинский Я.И. Криминология. Курс лекций. – СПб.: Питер – 2002. – 408 с. 68. Громова Е.А. Эмоциональная память и ее механизмы. – М.: Наука. – 1980. – 180 с. 69. Гросс, Г. Руководство для судебных следователей как система криминалистики: научное издание. – Репр. изд. 1908 г. – М.: ЛексЭст. – 2002. – 1041 с. 70. Гульдан В.В., Позднякова С.П. Личность сексуального преступника с психическими аномалиями. // Личность преступников и индивидуальное воздействие на них. – М.: ВНИИ МВД СССР. – 1989. – С. 17–28. 71. Гульман Б.Л. Сексуальные преступления. – Харьков: «Рубикон». – 1994. – 124 с. 72. Данилова Н.Н. Психофизиологическая диагностика функциональных состояний: Учеб. пособие. – М.: Изд–во МГУ. – 1992. – 192 с. 73. Данилова Н.Н. Функциональные состояния: механизмы и диагностика. – М.: Изд–во МГУ. – 1985. – 287 с. 74. Данилова Н.Н., Крылова А.Л. Физиология высшей нервной деятельности. – М.: Изд–во МГУ. – 1989. – 399 с. 75. Дворянчиков Н.В. Регулятивная роль полоролевой идентичности у лиц с аномалиями сексуального влечения. // Серийные убийства и социальная агрессия. – Ростов н/Д: Изд–во ЛНРЦ «Феникс». – 1998. – С. 76–80. 76. Дворянчиков Н.В., Ткаченко А.А. Некоторые дизонтогенетические механизмы формирования садизма. // Российский психиатрический журнал. – 1998. – N3. – С. 4–9. 77. Дерягин Г.Б. О латентности половых преступлений и скрытой тенденции в обществе к их совершению. // Серийные убийства и социальная агрессия. – Ростов н/Д: Изд–во ЛНРЦ «Феникс». – 1998. – С. 80–81. 142 78. Джос В.В. Практическое руководство к тест у Люшера. – Кишинев: Периодика. – 1990. – 174 с. 79. Дмитриева Т.Б., Шостакович Б.В. Психопатологические аспекты агрессивного поведения. // Серийные убийства и социальная агрессия. – Ростов н/Д: Изд–во ЛНРЦ «Феникс». – 1998. – С. 81–83. 80. Дуглас Д., Олшейкер М. Охотники за умами: ФБР против серийных убийц. / Пер с анг А. Соколова. – М. – 1998. – 448 с. 81. Дуглас Д., Олшейкер М. Погружение во мрак. / Пер. с англ. У. Салциной. – М.: КРОН–ПРЕСС. – 1998. – 416 с. 82. Ениколопов С.Н. Некоторые результаты исследования агрессии. // Личность преступника как объект психологического исследования. – М. – 1979. – С. 100–109. 83. Ермаков П. Н., Падун О. С. Психологические проблемы изучения личности несовершеннолетних корыстно–насильственных преступников. Методическое пособие по курсу «Юридическая психология». – Ростов н/Д. – 2004. – 107 с. 84. Ермаков П.Н. Функциональная межполушарная асимметрия в динамике психомоторной активности человека. Дис. … докт. биолог. наук. – Ростов н/Д. – 1989. – 380 с. 85. Жуков Ю.А. Ценности как детерминанты принятия решений. Социально– психологический подход к проблеме. // Психологические проблемы социальной регуляции поведения. / Под ред. Е.В. Шорохова, М.И. Бобнева. – М.: Наука. – 1976. – С. 254–278. 86. Залевский Г.В. Психологическая ригидность как нарушение структуры действия. // Познавательные процессы и личность в норме и патологии. – Ярославль: ЯрГУ. – 1995. – С. 60–64. 87. Замуруева Э.П. Изучение роли ригидности в механизме преступного поведения (психологическое изучение личности преступника). // Научная информация по вопросам борьбы с преступностью. – Вып. 46. – М. – 1976. – С. 61–70. 88. Затона Р.Е. Некоторые проблемы ответственности по статье 134 Уголовного Кодекса Российской Федерации. // Серийные убийства и социальная агрессия. – Ростов н/Д: Изд–во ЛНРЦ «Феникс». – 1998. – С. 102–103. 89. Зейгарник Б.В.,Холмогорова А.В., Мазур Е.С. Саморегуляция поведения в норме и патологии. // Психологический журнал. – 1989. – Т. 10. – N 2. – С. 121–132. 90. Иванов Л.Н. Организационно–правовые и методические проблемы экспертизы личности в уголовном судопроизводстве. // Вестник криминалистики. – 2005. – Вып. 3 (15). – С. 100–104. 91. Иванов–Смоленский А.Г. Очерки нейродинамической психиатрии. – М.: Медицина. – 1974. – 568 с. 92. Иващенко О.И. Коморбидность парафилии с психопатическим расстройством личности и органическим поражением мозга: спектральный анализ ЭЭГ. // Серийные убийства и социальная агрессия. – Ростов н/Д: Изд–во ЛНРЦ «Феникс». – 1998. – С. 110–112. 143 93. Иващенко О.И., Елисеев А.В., Ткаченко А.А., Петина Т.В. Межполушарная когерентность биоэлектрической активности коры головного мозга при парафилиях. // Серийные убийства и социальная агрессия. – Ростов н/Д: Изд–во ЛРНЦ «Феникс». – 1994. – С. 43–45. 94. Ильин Е.П. Методические указания к практикуму по психофизиологии. – Л. – 1981. – 83 с. 95. Ильюченок Р.Ю. Динамика полушарной активности и межполушарное взаимодействие. // Взаимодействие полушарий мозга у человека: установка, обработка информации, память. – Новосибирск. – 1988. – С. 43–53. 96. Имелинский К. Сексология и сексопатология. – М.: Медицина. – 1986. – 423 с. 97. Каган В.Е. Половая идентичность и развитие личности. // Обозрение психиатр. и мед. психол. им. В.М. Бехтерева. – 1991. – N 4. – C. 25–33. 98. Каган И.С., Эткинд А.И. Индивидуальность как объективная и субъективная реальность. // Вопросы психологии. – 1989. – N 4. – С. 5–15. 99. Каплан Г.И., Сэдок Б. Дж. Клиническая психиатрия. – М.: Медицина. – 1998. – 505 с. 100. Качарян А.А. Симптомокомплекс маскулинности в норме и патологии. – Киев. – 1996. – 144 с. 101. Кибрик И.Д., Панюкова И.А. Агрессивность в структуре психосексуального развития. // Серийные убийства и социальная агрессия. – Ростов н/Д: Изд–во ЛНРЦ «Феникс». – 1998. – С. 118–121. 102. Кибрик Н.Д., Ягубов М.И. Агрессия и сексуальная дисфункция у мужчин. // Серийные убийства и социальная агрессия. – Ростов н/Д: Изд–во ЛНРЦ «Феникс». – 1998. – С. 121–123. 103. Кимура Д. Половые различия в организации мозга. // В мире науки. Scientific American. – 1992. – N 11–12. – С. 73–80. 104. Колчина Л.П. Связь поведенческого, вербального показателей социальной агрессивности и агрессии при фрустрации. // Темперамент. – Пермь. – 1976. – С. 45–65. 105. Кон И.С. Введение в сексологию. – М.: Просвещение. – 1988. – 330 с. 106. Кон И.С. Категория «Я» в психологии. // Психологический журнал. – 1981. – Т. 2. – N 3. – С. 25–38. 107. Кон И.С. Постоянство и изменчивость личности. // Психологический журнал. – 1987. – Т. 8, N 4. – С. 126–137. 108. Кон И.С. Ребенок и общество: (Историко-этнографическая перспектива). – М.: Наука. – 1988. – 270 с. 109. Кондратьева А.С. Связь когнитивной компетенции с проявлениями внушаемости и ригидности в социальной перцепции. // Вестник МГУ. – Серия 14. Психология. – 1979. – N 2. – С. 24–35. 110. Конопкин О.А. Психическая саморегуляция произвольной активности человека // Вопросы психологииогии. – 1995. – N 1. – С. 5–12. 144 111. Конышева Л.Н., Коченов М.М. Использование следователем психологических познаний при расследовании дел об изнасилованиях несовершеннолетних: Метод. пособие. – М. – 1989. – 83 с. 112. Конышева Л.П. Личность и ситуация как детерминанты агрессивно–на– сильственных преступлений. // Насилие, агрессия, жестокость. – М. – 1990. – С. 112–141. 113. Конышева Л.П. Судебно-психологическая экспертиза психического состояния несовершеннолетних жертв изнасилования. Автореф. дис. …канд. психол. наук. – М. – 1988. – 18 с. 114. Короленко Ц.П., Донских Т.А. Семь путей к катастрофе. – Новосибирск: Наука. – 1990. – 189 с. 115. Коростелева И.С., Ротенберг В.С. Психологические предпосылки и последствия отказа от поиска в норме и при соматическом заболевании. // Психологический журнал. – 1990. – Т. 11. – N 4. – С. 84–90. 116. Косевский М. Агрессивные преступники. – Варшава–Москва. – 1979. – 342 с. 117. Косик А.В., Корепанова Т.Г., Соколов А.К. Сравнительный анализ испытуемых, совершивших преступление на сексуальной почве. // Социальная и судебная психиатрия: История и современность. – М. – 1996. – С.385–388. 118. Костандов Э.А. Функциональная асимметрия полушарий мозга и неосознаваемое восприятие. – М.: Наука. – 1983. – 170 с. 119. Костинская А.Г. Зарубежные исследования группового принятия решений, связанных с риском. // Вопросы психологии. – 1978.– N 5. – С. 248-256. 120. Коченов М.М. Введение в судебно–психологическую экспертизу. – М.: Изд–во МГУ. – 1980. – 115 с. 121. Кочубей Б.И. Основные направления когнитивной психофизиологии. // Вопросы психологии. – 1987. – N 4. – С. 151–158. 122. Коэн А.К. Отклоняющееся поведение и контроль за ним. // Американская социология: Перспективы, проблемы, методы. / Пер. с англ. – М.: Прогресс. – 1972. – С. 282–296. 123. Крейдун Н.П. Психологическое содержание криминогенного комплекса личности и его динамика в условиях изоляции от общества. Автореф. дис. …. канд. психол. наук. – Киев, 1991. – 21 с. 124. Креч Д., Крачфилд Р., Ливсон Н. Нравственность, агрессия, справедливость. // Вопросы психологии. – 1992. – N 1. – С. 84–97. 125. Кроник А.А., Ахмеров Р.А. Мотивационная недостаточность как критерий деформации картины жизненного пути. // Мотивационная регуляция деятельности и поведения личности. – М.: ИП АН. – 1988. – С. 136–140. 126. Крушинский Л.В. Биологические основы рассудочной деятельности. – М.: Изд–во МГУ. – 1986. – 272 с. 127. Крыжановский Г.Н. Патологическая физиология нервной системы. // Патологическая физиология. / Под ред. А.Д. Адо, В.В. Новицкого. – Томск: Из–во ТомГУ. – 1994. – С. 414–440. 145 128. Кудрявцев И.А. Психопатология и психология сексуальных агрессоров. // Серийные убийства и социальная агрессия. – Ростов н/Д: Изд–во ЛНРЦ «Феникс». – 1998. – С. 144–146. 129. Кудрявцев И.А. Судебная психолого-психиатрическая экспертиза. – М.: Юрид. лит. – 1988. – 224 с. 130. Кудрявцев И.А., Морозова Г.Б., Потнин А., Корзякова А., Семенова О. Психологический анализ смыслообразующих факторов делинквентного поведения подростков. // Психологический журнал. – 1996. – Т. 17. – N 5. – С. 76–89. 131. Кудрявцев И.А., Ратинова Н.А. Криминальная агрессия. – М.: Изд–во МГУ. – 2000. – 192 с. 132. Кудрявцев И.А., Ратинова Н.А., Савина О.Ф. Деятельностный подход при экспертном анализе агрессивно–насильственных правонарушений. // Психологический журнал. – 1997. – Т. 18. – N 3. – С. 45–57. 133. Кудрявцев С.В. Изучение преступного насилия: социально– психологические аспекты. // Психологический журнал. – 1988. – Т. 9. – N 2. – С. 55–62. 134. Кудрявцев С.В. Конфликтологический анализ криминогенных ситуаций. // Насилие, агрессия, жестокость. – М. – 1990. – С. 98–112. 135. Кудряков Ю.Н. Мотивация серийных убийств на сексуальной почве // Психология сегодня. – М., 1996. – Т. 2. – Вып. 4. – С.83–91. 136. Кураев Г.А. Функциональная асимметрия коры мозга и обучение. – Ростов н/Д: Изд-во РГУ. – 1983. – 160 с. 137. Курбатова Т.Н. Структурный анализ агрессии. // Б.Г. Ананьев и ленинградская школа в развитии современной психологии. – СПб. –1995. – С. 27–28. 138. Лабунская В.А. От проблемы «затрудненного общения» к постановке проблемы «субъекта затрудненного общения». // Психологический вестник. – Вып. 2. – Ч. 1. – Ростов н/Д. – 1997. – С. 24–40. 139. Лабунская В.А. Экспрессия человека: общение и межличностное познание. – Ростов н/Д. – 1999. – 608 с. 140. Лебединский В.В., Марковская И.Ф., Фишман М.Н., Труш В.Д. Клиниконейропсихологический и нейрофизиологический анализ аномалий психического развития детей с явлениями ММД. // А.Р. Лурия и современная психология. – М.: Изд–во МГУ. – 1982. – С. 62–68. 141. Левитов Н.Д. Психическое состояние агрессии. // Вопросы психологии – 1972. – N 6. – С. 23–35. 142. Левитов Н.Д. Фрустрация как один из видов психических состояний. // Вопросы психологии. – 1967. – N 6. – С. 118–129. 143. Леонгард К. Акцентуированные личности. / Пер. с нем. – Киев: Выща школа. – 1989. – 375 с. 144. Леонова А.Б. Психодиагностика функциональных состояний человека. – М.: Изд–во МГУ. – 1984. – 200 с. 146 145. Леонтьев А.Н. Деятельность. Сознание. Личность. – М.: Политиздат. – 1977. – 304 с. 146. Леутин В.П., Николаева Е.И. Психофизиологические механизмы адаптации и функциональная асимметрия мозга. – Новосибирск: Наука. – 1988. –193 с. 147. Личко А.Е. Типы акцентуаций характера и психопатий у подростков. – М.: АПРЕЛЬ ПРЕСС. – 1999. – 416 с. 148. Ломброзо Ч. Преступление: Пер. Г. Гордона. – СПб. – 1900. – 92 с. 149. Ломов Б.В. О системной детерминации психических явлений и поведения. // Принцип системности в психологических исследованиях. – М.: Наука. – 1990. – С. 3–10. 150. Ломов Б.Ф. Методологические и теоретические проблемы психологии. – М.: Наука. – 1984. – 444 с. 151. Лоренц К. Агрессия (так называемое «зло»). / Пер. с нем. – М.: Прогресс. – 1994. – 272 с. 152. Лурия А.Р. Функциональная организация мозга. // Естественнонаучные основы психологии. – Т. 1. – М.: МГУ. – 1974. – С. 109–140. 153. Майерс Д. Социальная психология. – СПб.: Питер Ком. – 1998. – 668 с. 154. Марютина Т.М., Ермолаев О.Ю. Введение в психофизиологию. – М.: МПСИ, Флинта. – 1997. – 240 с. 155. Мастерс и Джонсон о любви и сексе. В 2 ч., ч. 1 / У. Мастерс, В. Джонсон, Р. Колодны. / Пер. с англ. – СПб.: СП «Ретур». – 1991. – 264 с. 156. Международная классификация болезней (МКБ–10). Классификация психических поведенческих расстройств. Клинические описания и указания по диагностике. – Ростов н/Д: Изд–во ЛНРЦ «Феникс». – 1998. – 352 с. 157. Менделевич В.Д. Психология девиантного поведения. – М. – 2001. – 432с. 158. Мерлин В.С. Взаимоотношение иерархических уровней взаимодействий в системе «человек–общество». // Темперамент (системное исследование). – Пермь. – 1976. – С. 3–26. 159. Мерлин В.С. Очерк интегрального исследования индивидуальности. – М.: Педагогика. – 1986. – 256 с. 160. Мертон Р.К. Социальная структура и аномия. // Социологические исследования. – 1992. – №2. – С. 104–114. – № 4. – С. 91–97 161. Михайлова О.Ю. Диагностические возможности методики КИСС в исследованиях деструктивных форм общения. // Психологические трудности общения: Диагностика и коррекция. – Ростов н/Д. – 1990. – С. 50–53. 162. Михайлова О.Ю. Криминальная сексуальная агрессия: теоретико– методологический подход. – Ростов н/Д.: Изд–во РГУ. – 2000. – 150 с. 163. Михайлова О.Ю. Криминальная сексуальная агрессия: экспериментальнопсихологическое исследование. – Ростов н/Д.: Изд–во РГУ. – 2001. – 150 с. 164. Михайлова О.Ю. Методика изучения отношения к сексуальному насилию. // Методы психологии. – Ростов н/Д. – 1997. – С. 117-121. 147 165. Михайлова О.Ю. Некоторые вопросы принятия решений в стихийных группах несовершеннолетних правонарушителей. // Дальнейшее укрепление законности и правопорядка. – М. – 1982. – С. 81–86. 166. Михайлова О.Ю. Проблема жестокости в криминальной психологии (природа и феноменология). Дис...канд. психол. наук. – М. – 1986. – 152 с. 167. Михайлова О.Ю. Системный подход к изучению агрессии и агрессивности. // Серийные убийства и социальная агрессия. – Ростов н/Д. – 1994. – С. 71–73. 168. Михайлова О.Ю., Менджерицкая Ю. А. Потребность в интимном общении и особенности эмпатического реагирования у сексуально агрессивных преступников. // Социальная и судебная психиатрия: история и современность. М.: ГНЦС и СП им. В.П. Сербского. – 1996. – С. 388–391. 169. Михайлова О.Ю., Труфанова О.К. Психологическое изучение особенностей фрустрационного реагирования в зависимости от типа полоролевой идентификации. // Акт. проблемы соврем. психологии. – Харьков. – 1993. – С. 354–357. 170. Можгинский Ю.Б. Агрессия подростков: Эмоциональный и кризисный механизм. – СПб.: СПб ун–т МВД России. – 1999. – 128 с. 171. Моросанова В.И. Стилевая саморегуляция поведения человека. // Вопросы психологии. – №3. – 2000. – С. 118–130. 172. Москвин В.А. Индивидуальные профили латеральности и некоторые особенности психических процессов. Автореф. дис. …канд. психол. наук. – М. – 1990. – 21 с. 173. Мясищев В.Н. Личность и неврозы. – Л.: Изд–во ЛГУ. – 1960. – 224 с. 174. Нагаев В.В. Преступления против половой неприкосновенности детей: материалы СПЭ. // Серийные убийства и социальная агрессия. – Ростов н/Д: Изд–во ЛНРЦ «Феникс». – 1998. – С. 134–136. 175. Надирашвили Ш.А. Понятие установки в общей и социальной психологии. – Тбилиси: Мицниереба. – 1974. – 156 с. 176. Насилие, жестокость, агрессия. Криминально–психологическое исследование. Сб. научн. трудов. – М. – 1990. – 152 с. 177. Новик В.В. Криминалистические аспекты сексуальных убийств. // Серийные убийства и социальная агрессия. – Ростов н/Д. – 1994. – С. 77. 178. Новое уголовное право России. Особенная часть. Учебное пособие. – М.: Зерцало, ТЕИС. – 1996. – 390 с. 179. Норакидзе В.Г. Свойства личности и фиксированная установка. // Вопросы психологии. – 1983. – N 5. – С. 130–136. 180. Нохуров А. Алкоголизм и сексуальные расстройства у мужчин. – М.: Медицина. – 1978. – 78 с. 181. Нохуров А.Нарушения сексуального поведения. – М.: Медицина. – 1988. –222 с. 182. Общая сексопатология. Руководство для врачей. / Под ред. Г.С. Васильченко. – М.: Символ–Плюс. – 1996. – 512с. 148 183. Олдендерфер М.С., Блешфилд Р.К. Кластерный анализ. // Факторный, дискриминантный и кластерный анализ. / Пер. с англ. – М.: Финансы и статистика. – 1989. – С. 139–200. 184. Ониани Т.Н. Интегративная функция лимбической системы. – Тбилиси: Мицниереба. – 1980. – 299 с. 185. Орлов Ю. Возможно ли производство судебной экспертизы в стадии возбуждения уголовного дела? // Законность. – 2003. – № 9. – С. 20–21. 186. Основы психофизиологии. / Под ред. Ю.И. Александрова. – М.: ИНФРА–М. – 1997. – 432 с. 187. Палей И.М. О соотношении дифференциации и интеграции в психофизиологии индивидуальных различий. // Вопросы дифференциальной психофизиологии в связи с генетикой. – Пермь. – 1976. – С. 14–21. 188. Петровский А.В. Личность в психологии с позиций системного подхода. // Вопросы психологии. – 1981. – N 1. – С. 57–66. 189. Петровский В.А. К пониманию личности в психологии. // Вопросы психологии. – 1981. – Т. 2. – N 2. – С. 40–46. 190. Петровский В.А. Личность в психологии: парадигма субъектности. – Ростов н/Д: Феникс. – 1996. – 512 с. 191. Петровский В.А. Психология неадаптивной активности. – М. – 1992.– 224 с. 192. Печерникова Т.П., Гульдан В.В., Острижко В.В. Особенности экспертной оценки аффективных реакций в момент совершения правонарушения у психически здоровых и психопатических личностей: Методическое письмо. – М. – 1983. – 20 с. 193. Печерникова Т.П., Шостакович Б.В., Гульдан В.В. К вопросу о мотивации противоправных поступков у психопатических личностей. // Судебнопсихиатрическая экспертиза. – Вып. 31. – М. – 1978. – С. 9–17. 194. Пинатель Ж. Электроэнцефалография и криминология. / Пер. с франц. – М. – 1982. – 218 с. 195. Пирожков В.Ф. Криминальная субкультура: психологическая интерпретация функций, содержания, атрибутики. // Психологический журнал. – 1994. – Т. 15. – N 2. – С. 38–51. 196. Пирожков В.Ф. О психологических причинах воспроизводства подростковой преступности. // Психологический журнал. – 1995. – Т. 16. – N 2. – С. 178–182. 197. Побегайло Э.Ф., Милюков С.Ф. Мотивация сексуальных убийств. // Серийные убийства и социальная агрессия. – Ростов н/Д. – 1994. – С. 85. 198. Приказ ГТК РФ от 7 июня 2004 г. № 646 «Об утверждении Положения об аттестации экспертов». 199. Приказ Минюста РФ от 14 мая 2003 г. № 114 «Об утверждении Перечня родов (видов) экспертиз, выполняемых в государственных судебно–экспертных учреждениях Министерства юстиции Российской Федерации, и Перечня экспертных специальностей, по которым предоставляется право самостоятельно- 149 го производства судебных экспертиз в государственных судебно–экспертных учреждениях Министерства юстиции Российской Федерации». 200. Психические расстройства и расстройства поведения (F00–F99). (Класс V МКБ–10. Адаптированный для использования в Российской Федерации). – М.: Минздрав РФ. – 1998. 201. Психология. Словарь. – М.: Политиздат. – 1990. – 494 с. 202. Равич–Шербо И.В. (ред.) Роль среды и наследственности в формировании индивидуальности человека. – М. – 1982. – 336 с. 203. Райгородский Д.Я. Практическая психодиагностика. Методики и тесты. – Самара: Бахрах. – 1998. – 672 с. 204. Ратинов А.Р. Личность преступника и проблема ценности. // Вопросы борьбы с преступностью. – Вып. 29. – 1979. – С. 12–24. 205. Ратинов А.Р. Психология личности преступника. Ценностно-норматив–ный подход. // Личность преступника как объект психологического исследования. – М. – 1979. – С. 3–33. 206. Ратинов А.Р., Ефремова Г.Х. Правовая психология и преступное поведение. – Красноярск: Изд–во Краснояр. ун–та. – 1988. – 256 с. 207. Ратинов А.Р., Михайлова О.Ю. Жестокость как правовая и нравственно– психологическая проблема. // Вопросы борьбы с преступностью. – 1985.– Вып. 42.– С. 7–17. 208. Ратинов А.Р., Ситковская О.Д. Насилие, агрессия, жестокость как объекты криминально–психологического исследования. // Насилие, агрессия, жестокость. – М., 1990. – С. 4–15. 209. Ратинова Н.А. Саморегуляция поведения при совершении агрессивно– насильственных преступлений: Автореф. дисс. … канд. психол. наук. – М. – 1988. – 18 с. 210. Раусте фон Врихт М.Л. Образ «Я» как подструктура личности. // Проблемы психологии личности. – М.: Наука. – 1982. – С. 104–111. 211. Реан А.А. Агрессия и агрессивность личности. // Психологический журнал. – 1996. –Т. 17. – N 5. – С. 3–17. 212. Реан А.А. Судебно–психологическая экспертиза по делам об изнасилованиях. // Психологический журнал. – 1990. – Т.11. – N 2. – С. 74–81. 213. Рейковский Я. Просоциальная деятельность и понятие собственного «Я». // Вестник МГУ. – Сер.14. Психология. – 1981. – N 1. – С. 14–22. 214. Репина Т.А. Анализ теорий полоролевой социализации в современной западной психологии. // Вопросы психологи. – 1987. – N 2. – С. 158–165. 215. Романов В.В. Юридическая психология. – М.: Юристъ. – 1998. – 488 с. 216. Ротенберг В.С. Психологические аспекты изучения шизофрении в свете концепции поисковой активности. // Пути обновления психиатрии. – М.: INTER MECHANICS. – 1990. – С. 111–120. 217. Ротенберг В.С., Аршавский В.В. Поисковая активность и адаптация. – М.: Наука. – 1984. – 192 с. 150 218. Ротенберг В.С., Аршавский В.В. Стресс и поисковая активность. // Вопросы философии. – 1979. – N 4. – С. 117–127. 219. Рубинштейн С.Л. Основы общей психологии. – М. – 1989. – 489 с. 220. Рубинштейн С.Л. Человек и мир. // Рубинштейн С.Л. Проблемы общей психологии. – Изд. 2–е. – М. – 1976. – С. 253–381. 221. Рубинштейн С.Я. Экспериментальные методики патопсихологии. – М.: Медицина. – 1970. – 215 с. 222. Руденский Е.В. Социальная психология. – М.: ИНФРА-М. – 1998. – 150 с. 223. Румянцева Т.Г. Агрессия и контроль. // Вопросы психологии. – 1992. – N6. – С. 35–40. 224. Румянцева Т.Г. Понятие агрессивности в современной зарубежной психологии. // Вопросы психологи. – 1991. – N 1. – С. 81–87. 225. Румянцева Т.Г. Факторы, способствующие агрессии. // Психология человеческой агрессивности. – Мн.: Харвест. – 1999. – С. 64–114. 226. Русалов В.М. Биологические основы индивидуально–психологических различий. – М.: Наука. – 1979. – 352 с. 227. Русалов В.М. Измерение темперамента человека (краткий обзор зарубежных методов). // Психологический журнал. – 1992. – Т. 12. – N 2. – С. 133–140. 228. Русалов В.М. Теоретические проблемы построения специальной теории индивидуальности. // Психологический журнал. – 1986. – Т.7. – N 4. – С. 23–35. 229. Рыбальская В.Я. Виктимологические исследования в системе криминологической разработки проблем профилактики преступлений несовершеннолетних. // Вопросы борьбы с преступностью. – 1980. – Вып. 33. – С. 32–40. 230. Рьюз М., Уилсон Э.О. Дарвинизм и этика. // Вопросы философии. – 1987. –N 1. – С. 94–108. 231. Садовский В.Н. Основания общей теории систем. – М.: Наука. – 1974. – 279 с. 232. Сайкс Г.М., Матза Д. Метод нейтрализации. Теория деликвентности. // Социология преступности. М.: Прогресс. – 1966. С. 322–333. 233. Салагаев А.П. Молодежные правонарушения и делинквентные сообщества сквозь призму американских социологических идей. – Казань: КГУ. – 1997. – 192 с. 234. Самовичев Е.Г. К методологии криминогенетического анализа. // Личность преступника: методы изучения и проблемы воздействия. Сб. научн. трудов ВНИИ МВД. – М. – 1988. – С. 50–60. 235. Самовичев Е.Г. Роль ситуации в формировании мотивов. // Криминальная мотивация. / Под ред. В.Н. Кудрявцева. – М.: Наука. – 1986. – С. 85–97. 236. Сафуанов Ф.С. Судебно-психологическая экспертиза в уголовном процессе. – М.: Гардарика, Смысл. – 1998. – 192 с. 237. Сахнова Т.В. Основы судебно-психологической экспертизы по гражданским делам. – М.: Юристъ. – 1997. – 136 с. 151 238. Седова Т. А. Заключение и показания специалиста. // Уголовный процесс России: Общая часть: Учеб. для студентов юридических вузов и факультетов. / Под ред. В. 3. Лукашевича. – СПб. – 2004. – С. 248-261. 239. Сексопатология. / Под ред. Г.С. Васильченко. – М.: Медицина. – 1990. – 576 с. 240. Сидоренко Е.В. Методы математической обработки в психологии. – СПб.: Социально–психологический центр. – 1996. – 350 с. 241. Симерницкая Э.Г. Мозг человека и психические процессы в онтогенезе. – М.: Изд–во МГУ. – 1985. – 190 с. 242. Ситковская О.Д. Мотивация агрессивного поведения несовершеннолетних преступников. // Насилие, агрессия, жестокость. – М. – 1990. – С. 88–98. 243. Ситковская О.Д. Психология уголовной ответственности. – М.: НОРМА. – 1998. – 285 с. 244. Ситковская О.Д. Судебно-психологическая экспертиза аффекта (методическое пособие). – М. – 1983. – 82 с. 245. Слепцов–Кабаидзе С.В., Яндиев А.Х. Охота на женщин. – Ростов н/Д: РИЦ «Журналист». – 1994. – 72 с. 246. Слюсаревский Н.Н. Субкультура как объект исследования. // Социология: теория, методы, маркетинг. – 2002. – №3. – С.117–127. 247. Смирнова Т.Г. Тип характера как возможный критерий психологической типологии убийц. // Серийные убийства и их предупреждение: юридические и психологические аспекты. – Ч. 3. – Ростов н/Д. – 1998. – С. 117–121. 248. Собчик Л.Н. Введение в психологию индивидуальности. Теория и практика психодиагностики. – М.: Ин–т прикл. психологии. – 1999. – 509 с. 249. Соколов Е.Н., Данилова Н.Н. Нейронные корреляты функционального состояния мозга. // Функциональные состояния мозга. – М.: Изд–во МГУ. – 1975. – С. 129–136. 250. Соколова Е.Т., Федотова Е.О. Апробация методики косвенного измерения системы самооценок (КИСС). // Вестник МГУ. – Сер. 14. Психология. – 1982. – N 3. – С. 77–81. 251. Соловьева С.В. Агрессивность как свойство личности в норме и патологии. Дис... докт. психол. наук. – СПб. – 1996. – 600 с. 252. Соловьева С.В., Незнанов Н.Г. Психологические особенности лиц с различными вариантами агрессивного поведения. // Обозрение психиатр. и мед. психол. им. В.М. Бехтерева. – 1993. – N 1. – С. 75–77. 253. Сосновикова Ю.Е. Психические состояния человека, их классификация и диагностика. – Горький: ГГУ. – 1975. – 182 с. 254. Старович З. Судебная сексология. / Пер. с пол. – М.: Юрид. лит. – 1991. –336 с. 255. Столяренко А.М. Психологические приемы в работе юриста. – М.: Юрайт. – 2000. – 288 с. 256. Стреляу Я. Роль темперамента в психическом развитии. – М.: Прогресс. – 1982. – 231 c. 152 257. Стрюков А.Н. Серийные убийства: наркологический аспект. // Серийные убийства и социальная агрессия. – Ростов н/Д: Изд–во ЛНРЦ «Феникс». – 1998. – С. 222–224. 258. Суворова В.В. Функциональная асимметрия полушарий как проблема дифференциальной психофизиологии. // Дифференциальная психофизиология и ее генетические аспекты. – М. – 1975. – С. 167–170. 259. Суходольский Г.В. Основы математической статистики для психологов. – Л.: Изд–во ЛГУ. – 1972. – 430 с. 260. Таланов В.Л. Определение полушарного доминирования по количественному показателю асимметрии ведущего глаза методом бинокулярной конкуренции (гаплоскопия). – Л. – 1990. – 23 с. 261. Таланов В.Л. Тысячнюк М.С. Даринский Ю.А. Учет психофизиологических особенностей школьников в подготовке к выбору профессии. // Механизмы регуляции физиологических функций. – Л. – 1988. – С. 86. 262. Тарабрина Н.В. Экспериментально–психологическая методика изучения фрустрационных реакций. – Л.: НИПИ им. Бехтерева. – 1984. – 23 с. 263. Ткаченко А.А., Введенский Г.Е., Дворянчиков Н.В. Судебная сексологическая экспертиза. – Т 1. – М.: ГНЦ СиСП им. В.П. Сербского. – 1998. – 360 с. 264. Ткаченко А.А., Иващенко О.И., Елисеев А.В., Петина Т.В. Спектральночастотный анализ ЭЭГ лиц, совершивших противоправные сексуальные деяния. Тезисы конференции “Серийные убийства и социальная агресия” Ростов н/Д, 1994, C. 43–45. 265. Ткаченко А.А., Якубова А.В. Механизмы психологической защиты и агрессивное сексуальное поведение. // Пограничные расстройства в судебно– психиатрической практике. Сб. трудов. – М. – 1991. – С. 24–29. 266. Трауготт Н.Н. Межполушарное взаимодействие при локальных поражениях головного мозга. // Нейропсихологический анализ межполушарной асимметрии мозга. – М. – 1986. – С. 14–23. 267. Труфанова О.К. Психологические и психофизиологические особенности инверсной половой идентичности при трансексуализме. Автореф. дисс. … канд. психол. наук. – Ростов н/Д. – 1996. – 18 с. 268. Уголовный кодекс Российской Федерации.– М. – 1997. – 240 с. 269. Узнадзе Д.Н. Психологические исследования. – М.: Наука. – 1966. – 450 с. 270. Устинова В.В. Особенности формирования личности несовершеннолетних насильственных преступников. // Насилие, агрессия, жестокость. – М. – 1990. – С. 40–56. 271. Файвишевский В.А. Биологически обусловленные бессознательные мотивации в структуре личности. // Бессознательное. Сб. статей. – Т. 1. – Новочеркасск. – 1994. – С. 127–147. 272. Фанталова Е.Б. Об одном методическом подходе к исследованию мотивации и внутренних конфликтов. // Психологический журнал. – 1992. – Т.13. – N1. – C. 107–117. 153 273. Федеральный закон от 31 мая 2001г. № 73–ФЗ «О государственной судебноэкспертной деятельности в Российской Федерации» (с изменениями от 30 декабря 2001г.). Принят Государственной Думой 5 апреля 2001 г. Одобрен Советом Федерации 16 мая 2001г. 274. Ферри Э. Психология предумышленного убийцы. // Юрид. вестник. – М. – 1888. – Т. ХХ1Х. – Кн. 1. – С. 3–30. – Кн. 2. – С. 167–198. 275. Фокс В. Введение в криминологию. – М.: Прогресс. – 1985. – 312 с. 276. Франк Л.В. Потерпевшие от преступления и проблемы советской виктимологии. Автореф. докт. дисс. – М. – 1978. – 32 с. 277. Фрейд З. Неудовлетворенность культурой. / Избранное. – Кн. 2. – М.: «Московский рабочий». – 1990. – С. 3–79. 278. Фрейд З. Три очерка по теории сексуальности. // Психология бессознательного. – М. – 1990. – С. 123–201. 279. Фромм Э. Анатомия человеческой деструктивности. – М.: Республика. – 1994. – 447 с. 280. Хамуков А.В. О квалифицирующем значении садизма по УК РФ. // Серийные убийства и социальная агрессия. – Ростов н/Д: Изд–во ЛНРЦ «Феникс». – 1998. – С. 236–237. 281. Ханин Ю.А. Исследование тревоги в спорте. // Вопросы психологии. – 1978. – N 6. – С. 94–106. 282. Хекхаузен Х. Мотивация и деятельность. – В 2–х тт. – М.: Педагогика. – 1986. 283. Холл З. Последствия сексуальных и психологических травм детства. // Психологический журнал. – Т. 13. – N 5. – С. 120–129. 284. Холодная М.А. Когнитивные стили. О природе индивидуального ума. – Спб.: Питер. – 2004. – 384 с. 285. Хомская Е.Д., Батова Н.Я. Мозг и эмоции. – М.: Изд–во МГУ. – 1992. – 179 с. 286. Хромосомные аномалии, биохимия мозга и преступность: Пер. с франц. – М. – 1985. – 387 с. 287. Целиковский С.Б. Девиантное поведение в контексте психологических проблем правового регулирования. // Язык и сознание в правовом пространстве. Ростов–н/Д. – 2006. – С.43–52. 288. Чанцева И. Неужели прав Ломброзо? // Комсомольская правда. – 24 декабря 1990. – С. 4. 289. Чапув Ч. О некоторых последствиях патологии социализирующих институтов. / Пер. с польск. – М. – 1976. – 242 с. 290. Чуприков Л.П., Цупрык Б.М., Арсенюк Т.М. Серийное насилие у педофила. / Серийные убийства и социальная агрессия. – Ростов н/Д: Изд–во ЛНРЦ «Феникс». – 1998–а. – С. 246–250. 291. Чуприков Л.П., Цупрык Б.М., Арсенюк Т.М., Цубера А.И. Украинский убийца-»рекордсмен». / Серийные убийства и социальная агрессия. – Ростов н/Д: Изд–во ЛНРЦ «Феникс». – 1998–б. – С. 250–254. 154 292. Чуркин А. А., Мартюшов А. Н. Краткое руководство по использованию МКБ–10 в психиатрии и наркологии. – М. – 1999. – С. 110–121. 293. Шадриков В.Д. Проблемы системогенеза профессиональной деятельности. – М.: Наука. – 1982. – 185 с. 294. Шибутани Т. Социальная психология. – М.: Прогресс. – 1974. – 535 с. 295. Шостакович Б.В., Смирнова Л.К., Ткаченко А.А., Ушакова И.М., Картелишев А.В., Николаева Т.Н. Сравнительная оценка биохимических и психопатологических характеристик у лиц с признаками педофилии. // Журн. невр. и психиатр. им. С.С. Корсакова. – 1992. – Т. 92. – Вып. 5. – С. 83–88. 296. Эйдемиллер Э.Г. Особенности семейной психотерапии в подростковой психиатрической клинике. // Психотерапия при психических заболеваниях. – Л. – 1973. – С. 110–119. 297. Яковлев А.М. Взаимодействие личности со средой как предмет криминологического исследования. // Сов. гос–во и право. – 1966. – N 2. – С. 55–63. 298. Яковлев А.М. Преступность и социальная психология. – М.: Юрид. лит. – 1971. – 248 с. 299. Ясюкова Л.А. Оптимизация обучения и развития детей с ММД. Диагностика и компенсация минимальных мозговых дисфункций. Методическое руководство. – СПб: ГП «ИМАТОН». – 2000. – 100 с. 300. Abrahamsen D. The psychology of crimes. – N.Y.: Columbia, University Press, – 1960. – 153 p. 301. Andrew J.M. Parietal laterality and violence. // Int. J. Neurosci. – 1981. – 12, 1. – P. 7–14. 302. Backer R.G., Dembo T., Lewin K. Frustration and regression: An experiment with young children. // Lawson R. Frustration. – N.Y., – 1965. – P. 77–99. 303. Bandura A. Psychological mechanisms of aggression. // Geen R.G., Donnerstein F.I. (Ed.) Aggression: Theoretical and empirical reviews. – V. 1. – N.Y.: Academic Press, – 1983 – P. 1–40. 304. Becker N., Schorsch E. Die psychoanalytische Theorie sexueller Deviation. // E. Schorsch & G. Schmidt (Hrsg.) Ergebnisse zur Sexualforschung. – Koln: Kiepenheuer & Witsch. – 1975. – P. 134–150. 305. Bem S.L. The measurement of psychological androgyny. // J. Consul. Clin. Psychol. – 1974. – 42. – P. 155–162. 306. Berkowitz L. The experience of anger as a parallel process in the display of impulsive, «angry» aggression. // Geen R.G., Donnerstein F.I.(Ed.) Aggression: Theoretical and empirical reviews. – V.1. – N.Y., – 1983. – P. 103–133. 307. Boehnisch L. Maennliche Sozialization: Bewaeltigungsprobleme maenlicher Geschlechtsidentitaet im Lebenslauf.– Muenchen: Juv. Verl., – 1994. – 232 p. 308. Bricklin B., Piotrowski Z., Wagner E. The Hand Test. – Springfild, –1962. – 358 p. 309. Brittain R.P. The sadistic murderer. // Med. Sci. Law. – 1970. – N 10. – P. 198–207. 155 310. Brownmiller S. Against our will : Men, women and rape. – N.Y.: Bantam books, – 1976. – 472 p. 311. Burt M.R. Cultural myths and supports for rape. // J. Pers. & Soc. Psychol. – 1980. – 38. – P. 217–230. 312. Caprara G., Pastorelli C. Toward a reorientation of research on aggression. // European Journal of Personality. – 1989. – N3. – P. 121–138. 313. Chodorow N.J. The reproduction of mothering: psychoanalysis and the sociology of gender. – Berkeley: University of California Press, – 1978. – 276 p. 314. Christiansen K., Knussmann R. Strong and muscular = aggressive? Body build and aggression of men: Abstr. 11th World Meet. Int. Soc. Res. Aggr., Delray Beach, Fla, July, 1994/ // Aggress. Behav. – 1995. – 21, 3. – P. 159–163. 315. Christopher F.S., Owens L.A., Stecker H.L. Exploring the Darkside of Courtship: A Test of a Model of Male Premarital sexual aggressiveness. // J. Marriage and the Family. – N55 (May 1993). – P. 469–479. 316. Clark L., Lewis D. Rape: The price of coercive sexuality. – Toronto: Canadian Women’s Educational Press, – 1977. – 185 p. 317. Cohen A.K. Delinquent Boys, The Culture of the Gang. – Glencoe. – Jll., 1955. – 198 p. 318. Collins J. Alcohol Use and Criminal Behavior: An Executive Survey. – Washington, DC, National Institute of Justice, – 1981. – 224 p. 319. Coltrane S. Father–child relationships and the status of women: A cross–cultural study. // Am. J. Sociol. – 1988. – 93. – P. 1060–1095. 320. Cornell D.G. Causes of juvenile homicide: A review of the literature. // Juvenile homicide. – Washington, Am Psychiatr Press, Inc., – 1989. – P. 1–36. 321. Cornell D.G., Benedek E.P., Benedek D.M. A typology of juvenile homicide offenders. // Juvenile homicide. – Washington: Am. Psychiatr. Press, Inc., – 1989. – P. 85–114. 322. Detterborn H., Froehlich H.–H., Szewczyk H. Forensische Psychologie. – Berlin: VEB Deutscher Verlag der Wissenschaften, – 1989. – 394 p. 323. Dietz M.P. Sexual sadism and serial crime. Conference of Sexual Sadism and Serial Murder sponsored by the American Academy of Psychiatry and the Law, Tri–State Chapter and the New York Criminal and Supreme Court Forensic Psychiatry Clinic. – N.Y., January 20, – 1990. – P. 178. 324. Dietz P.E. Mass, serial and sensational homicides. // Bull. NY Acad. Med. – 1986. – N 62. – P. 477–491. 325. Dollard J, Doob L.W., Miller N.E., Nomrer O.H., Sears R. Frustration and aggression. – N.Y., – 1939. – 209 p. 326. Egger S.A. A working definition of serial murder and the reduction of linkage blindness. // J. Policy Sci Admin. – 1984. – 12. – P. 348–356. 327. Elhardt S. Aggression als Krankheitsfaktor. Eine Einfuehrung in das Verstaendnis der psychosomatischen Medizin. – Goettingen: Verlag fuer Ved. Psychol., – 1974. – 152 p. 156 328. Feshbach S. Aggression. // Mussen P.H. (Ed.) Carmichael's manual of child psychology. – N.Y.: Wiley, – 1970. – P. 159–259. 329. Fishman G. The application of the frustration aggression hypothesis to various levels of violent behavior. // Aggress. – Behav. – 1989. – 15, 1. – P. 57–58. 330. Forrest G. Alcoholism and human sexuality. – Springfield: Charles C. Thomas, – 1983. – 240 p. 331. Geberth V.J. Mass, serial and sensational homicides: the investigative perspective. // Bull. NY Acad. Med. – 1986. – N62. – P. 492–506. 332. Gebhard P.H., Gagnon J.H., Pomeroy W.B., Christenson C.V. Sex offenders: An analysis of types. – N.–Y.: Yarper & Row, – 1965.– 324 p. 333. Geschwind N. Biological foundations of cerebral dominance // Neurosci. Lett. – 1983, suppl. – N 14. – P. 133. 334. Giangola P.R., Zeichner A. Human physical aggression and its relationship to frontallobe functioning. // Aggress. – Behav. – 1995. – 21, 3. – P. 172–173. 335. Goettsch S.L. Clarifying basis concepts: Conceptualizing sexuality. // J. Sex Res. – 1989. – 26, 2. – P. 249–255. 336. Grissemann H. Hyperaktive Kinder : Kinder mit minimaler zerebraler Dysfunktion u. vegetativer Labilitat als der Sonderpadagogik in der allg. Schule: Ein Arbeitsbuch. – Bern etc.: Huber, – 1986. – 262 p. 337. Groth A.N. Men who rape: The psychology of the offender. – N.Y.: Plenum, – 1979. – 227 p. 338. Hall G. N., Maiuro R., Vitaliano P., Proctor W. The utility of the MMPI with men who have sexually assaulted children. // J. Consult. Clin. Psychol. – 1986. – 54. – P. 493–496. 339. Hartman B.J. Comparison of selected experimental MMPI profiles of sexual deviates and sociopaths without sexual deviation. // Psycol. Rep. – Febr., – 1967. – 20, 1. – P. 234. 340. Hazelwood R.R., Douglas J.E. The lust murderer. // FBI Law Enforc. Bull. –April. 1980. – P. 18–22. 341. Heideson V.S. Prototypes and dimensions of masculinity and femininity. // Sex Roles. – 31, 11–12. – P. 653–682. 342. Herkov M.J., Gynther M.D., Thomas S., Myers W.G. MMPI differences among adolescent inpatients, rapists, sodomists and sexual abusers. // J. Pers. Assesm. – Febr., 1996. – 66, 1. – P. 81–90. 343. Hess H., Scheerer S. Was ist Kriminalität? // Krim. Yourn. 2. – Vj. – 1997. – Heft 2. 344. Hickey E.W. Serial Murderers and Their Victims. Pacific Grove, CA, Brooks. / Cole Publishing Company, – 1991. – 320 p. 345. Hillbrand M., Foster H., Hirt M. Rapists and Child Molesters: Psychometric Comparisons. // Arch. Sex. Behav. – 1990. – 19, 1. 346. Holmes R. M., DeBurger J .E. Profiles in terror: the serial murderer. // Federal Probation. – 1985. – 49. – P. 29–34. 347. Huesmann L.R., Eron L.D. Individual differences and the trait of aggression. // Eur. J. Pers. – 1989. – 3. – P. 95–106. 157 348. Janssen E., Everaerd W. Determinants of male sexual arousal. // Annu. Rev. Sex. Res. – Mount Vernob, (Iowa), – 1994. – 4. – P. 211–245. 349. Jenkins P. Serial murder in the United States 1990–1940: historial perspective. // J. Crim Just. – 1989. – N 17. – P. 377–391. 350. Johnson M.E., Jones G., Brems C. Concurrent validity of the MMPI–2 feminine gender role (GF) and masculine gender role (GM) scales. // J. Pers. Assesm. – Febr., 1996. – 66, 1. – P. 153–168. 351. Johnson R. A triarchic model of P300 amplitude. // Psychophysiology. – 1986. – 23, 4. – P. 367–384. 352. Kalichman S.C. Affective and personality characteristics of replicated MMPI profile subgroups of incarcerated adult rapists. // Arch. Sex. Behav. – 1990. – 16. – P. 443–459. 353. Kemp G. Frustration–aggression hypothesis as concept of «naive» psychology. // Aggress. Behav. – 1989. – 15, 1. – P. 72. 354. Kernberg O.F. Hass als zentraler Affekt der Aggression // Z. psychosom. Med. – 1996. – 42. – P. 281–305. 355. Klinteberg B.A., Magnusson D. Aggressiveness and hyperactive behavior as related to adrenaline excretion. // Eur. J. Pers. – 1989. – 3, 2. – P. 81–93. 356. Knight R.A., Prentky R.A. Classifying sexual offenders – The development and corroboration of taxonomic models. // Marshall W.L., Laws D., Barbaree H. (Hrs.) Handbook of Sexual Assault. – N.Y.: Plenum Press, – 1990. – P. 131–150. 357. Larson P.C. Sexual identity and self–concept. //J. Homosex. – 1981. – 7,1. – P. 15–32. 358. Leong G.B. Clinicolegal issues for the forensic examiner. // Juvenile homicide. – Washington, Am. Psychiatr. Press, Inc., – 1989. – P. 115–141. 359. Levin J., Fox J. A. Mass Murder: America's Growing Menage. – New York, Plenum Press, – 1985. – 150 pp. 360. Levin S. , Stava L. Personality characteristics of sex offenders: A review. // Arch. Sex. Behav. – 1987. – 16. – P. 57–79. 361. Link Between XYY Syndrome and Criminality Not Clear. // Public Health Reporters, 89, October 1969. – 10. – P. 914–919. 362. Lisak D., Ivan C. Deficits in intimacy and empathy in sexually aggressive men. // J. Interpers. Violence. – 1995. – 10, 3. – P. 296–308. 363. Lisak D., Roth S. Motivational factors in nonincarcerated sexually aggressive men. // J. Pers. & Soc. Psychol. – 1988. – 55. – P. 795–802. 364. Lisak D., Roth S. Motives and psychodynamics of self–reported, unincarcerated rapists. // Am. J. Orthopsychiatry. – 1990. – 60. – P. 268–280. 365. Luesher M. Die Farbwahl als Psychosomatischer test. // Dtsch. Med. J. – 1961. – 12, 11. – P. 78–106. 366. Maier N. P. F., Ellen P. The integrative value of concept in frustration theory. // Lawson R. Frustration. – N.Y., – 1965. – P. 125–153. 367. Malamuth N. M. Predictors of naturalistic sexual aggression. // J. Pers. & Soc. Psychol. – 1986. – 50. – P. 953–1002. 158 368. Malamuth N. M., Check J. V. R., Briere J. Sexual arousal in response to aggression: Ideological, aggressive, and sexual correlates. // J. Pers. & Soc Psychol. – 1986. – 50. – P. 330–340. 369. Malamuth N.M., Sockloskie R.J., Koss M.P, Tanaka J.S. Characteristics of aggressors against women: Testing a model using a national sample of college students. // J. Consult. Clin. Psychol. – 1991. – N 59. – P. 670–681. 370. Markus H., Wurf E. The dynamic self–concept: A social psychological perspective. // Ann. Rev. Psychol. – 1987. – 38. – P. 300–327. 371. Meissner W.W., Rizz A.–M., Sashin J.I., Buie D.H. A view of aggression in phobic states. // Psychoanal. Quart. – 1987. – 56, 3. – P. 452–476. 372. Mergner G. Muetter erziehen Soehne. Der Verlust der «Maennlichkeit». // Gewohnheitstaeter: Maenner und Gewalt / A. Diekmann (Hg.). – Koeln: PapyRossa V., – 1994. – P. 26–40. 373. Miller L.K. Hemifield independence in the lefthanded. // Drain and Lang. – 1983. – 20, 1. – P. 33–43. 374. Modelmog I. Manns–Bilder und Gewalt. // Gewohnheitstaeter: Maenner und Gewalt / A. Diekmann (Hg.). – Koeln: PapyRossa V., – 1994. – P. 144–162. 375. Money J. Forensic sexology: paraphiliac serial rape (biastophilia) and lust murder (erotophonophilia). //Am J.Psychotherapy. – 1990. – 44. – P. 26–36. 376. Munroe R., Munroe R., Whiting J. Male sex–role resolutions. // Handbook of crosscultural human development. – N.Y.: STM, – 1981. – P. 611–632. 377. Myers W.C., Reccoppa L., Burton K., McElroy R. Malignant sex and aggression: An overview of Serial Sexual Homicide. // Bull. Am. Acad. Psychiat. Law. – 1993. – 21, 4. – P. 435–453. 378. Nagayama Hall G.C. WAIS–R and MMPI profiles of men who have sexually assaulted children: Evidence of limited utility. // J. Person. Assess. – 1989. – 53, 2. – P. 404–412. 379. Ogden T.H. The threshold of the male oedipus complex. // Bull. Menninger Clin. – 1989. – 53, 5. – P. 394–413. 380. Perdue W.G., Lester D. Personality characteristics of rapists. // Percept. Mot. Skills. – Oct., 1972. – 35, 2. – P. 514. 381. Pernanen K. Alcohol and crimes of violence. // Kissin B. & Begleiter H. The biology of alcoholism: Social aspects of alcoholism. – V. 4. – N.Y.: Plenum, – 1976. – P. 351–444. 382. Pleger J. Das Phaenomen der Aggressions: Ein kritischer Forschungsbericht mit einem Ausblick auf aggressionpadagogisch relevante Probleme. – Dortmund, – 1976. – 583 p. 383. Prentky R., Cohen M., Seghorn T. Development of a rational taxonomy for the classification of rapists: The Massachusetts treatment center system. // Bull. Am. Acad. Psychiat. Law. – 1985. – 13. – P. 39–70. 384. Pritchard W.S., Brandt M.T., O'Dell Th.J., Shappell S.A., Barratt E.S Individual differences in visual eventrelated potentials: P300 cognitive augmenting/reducind parallels N100 sensory augmenting/reducind. // Int. J. Psychophysiol. – 1985. – 3, 1. – P. 49–56. 159 385. Rada R. T. Clinical aspects of the rapist. – N.Y.: Grulle & Stratton, – 1978. – 227 p. 386. Raine F., Venables P.H., Williams M. Relationships between N1, P300, and contingent negative variation recorded at age 15 and criminal behavior at age 24. // – Psychophysiology. – 1990. – 27, 5. – P. 567–574. 387. Rapaport K., Burkhart B. Personality and attitudinal characteristics of sexually coercive college males. // J. Abnorm. Psychol. – 1984. – 93. – P. 216–221. 388. Rauchfleisch U. Neue Interpretationsmoglichkeiten der Rosenzweig–Picture– Frustration–Tests durch Vendung von Indezes / Schweiz. Zeitschr. Psychol. Anwend. – 1971. – 4. – P. 299–311. 389. Rehder U. Klassifizierung inhaftierter Sexualdelinquenten. // Mschr Krim. – 1996.– V.79. – Teil 1. – N 5. – S. 291–305. – Teil 2. – N 6. – P. 373–385. 390. Ressler R.K., Burgess A.W., Douglas J.E. Sexual Homicide. – Lexington, MA, Lexington Books, – 1988. – 234 p. 391. Ressler R.K., Burgess A.W., Douglas J.E., Hartman C.R., D’Agostino R.B. Sexual killers and their victims: identifying patterns through crime scene analysis. // J Interpers. Violence. – 1986. – 1. – P. 288–308. 392. Retvitch E. Gynocide and unprovoked attacks on women. // Cotrective & Social Psychiatry. – 1980. – 26. – P. 6–11. 393. Revitch E. Sex Murder and the Potential Sex Murder. // Dis. Nerv. Syst. – 1965. – N 26. – P. 640–648. 394. Ridder R. Normative considerations in the labeling of farmfull behavior as aggressive. // J. of Soc. Psychol. – 1985.– 125, 5. – P. 81–93. 395. Rosenzweig S. The picture–association method and application in a study of reactions to frustration. // J. Personality. – 1945. – N 14. – P. 3–21. 396. Russell D.E. Sexual exploitation. Rape, child sexual abuse and workplace harassment. – Sage Publications, Beverly Hills, London, New Delhi, – 1984. – 303 p. 397. Russell D.E. The politics of rape: The victims perspective. / Diana E.H. Russel – N.Y. stein a. day., – 1984. – 311 p. 398. Satterfield J.H., Schell A.M. Childhood brain function differences in delinquent and non–delinquent hiperactive boys. // EEG & Clin. Neurophysiol. – 1984. – 57, 3. – P. 199–207. 399. Scherl D., Mack J. A study of adolescent matricide. // J. Am. Acad. Child. Psychiatry. – 1966. – 5. – P. 559–593. 400. Schlapp M.G. Behavior and Gland Disease. //J. of Heredity. – 1924. – 15. – P. 9–14. 401. Schmalleger F. Criminology Today: An Integrative Introduction. – New Jersey. – 1999. – 149 p. 402. Schmidt G. Motivationale Grundlagen sexuellen Verhaltens. // H. Thomae (Hrsg.) Psychologischer Motive. Enzyklopodie der Psychologie. – Bd. C/4/2. – Gottingen: Hogrefe. – 1983. – P. 70–109. 403. Schorsch E., Galedary G., Haag A., Hauch M., Lohse H. Perversion als Straftat. – Berlin: Springer, – 1985. – 248 p. 404. Scully D., Marolla J. Convicted rapists’ vocabulary of motive: Excuses and justifications. // Soc. Problems. – 1984. – 31. – P. 530–544. 160 405. Seghorn T., Boucher R.J. Sexual abuse in childhood as a factor in adult sexually dangerous criminal offenses. // Samson J.–M. (Ed.) Childhood and sexuality: Proceeding of the international symposium. – Montreal: Editions Etudes Vivantes, – 1980. – P. 705–708. 406. Seghorn T., Prentky R.A., Boucher R.J. Childhood sexual abuse in the lives of sexually aggressive offenders. // J Am Acad Child Adolesc Psychiatry. – 1987. – 26. – P. 262–267. 407. Sendi I.B., Blomgren P.G. A comparative study of predictive criteria in the predisposition of homicidal adolescents. // Am. J. Psychiatry. – 1975. – 132. – P. 423–428. 408. Shaw J.A., Carnpo–Bowen A.E., Perez D.B.A., Antoine L.B., Hart E.L., Lahey B.B., Testa R.J., Oevaney A. Young boys who commit serious sexual offenses: Demographics, Psychometrics, and Phenomenology. // Bull. Am. Acad. Psychiatry. Law. – 1993. – 21, 4. – P. 399–408. 409. Spohn C.C. A comparison of sexual assault cases with child and adult victims // J. Child Sex. Abuse. – 1994. – 3, 4. – P. 59–78. 410. Sutherland E., Cressey D. Principles of Criminology. NY, Philadelphia, 1960. 411. Swaab D.F., Hofman M.A. Sexual differentiation of the human hypothalamus in relation to gender and sexual orientation. // Trends Neurosci. – 1995. – 18, 6. – P. 264–270. 412. Symons D. The evolution of human sexuality. – Oxford, England: Oxford University Press, – 1979. – 253 p. 413. Tedeschi J.T., Smith P.B., Brown P.C. A reinterpretation of research on aggression. // Psychol. bull. – 1974. – 81, 9. – P. 540–562. 414. Varvis R.M. Patterns of Substance Abuse and Intoxication Among Murderers. // Bull. Am. Acad. Psychiatry Law. – 1994. – 22, 1. – P. 133–144. 415. Verdeaux G. L'electroencephalographien en criminology. // Annales de medecine legale. – Paris, – 1970. – P. 56–69. 416. Verres R. Arger, Aggression und soziale Kompetenz: zur konstruktiven Veranderung destruktiven Verhaltens. – Stuttgart: Klett–Cotta, – 1980. – 230 p. 417. Walshe–Brennan K.S. A socio–psychological investigation of young murderers. // Brit. J. Criminology. – 1977. – 17, 1. – P. 53–63. 418. Walshe–Brennan K.S. An analysis of homicide by young persons in England and Wales. // Acta Psychiatr. Scand. – 1976. – 54. – P. 92–98. 419. Whiting B. Sex identity conflict and physical violence: A comparative study. // Am. Anthropologist. – 1965. – 67. – P. 123–140. 420. Wilson P.R. «Stranger» child murder: issues relating to causes and controls. // Forensic Sci Int. – 1988. – 33. – P. 267–277. 421. Winter W.N., Grubitzsch S. Mannliche sexuelle Gewalt an Kindern. Einzelfallanalysen und Hintergrunde. // Gewoehnheitstaeter: Maenner und Gewalt / A. Diekmann (Hg.). – Koln: PapyRossa Verl., – 1994. – P. 132–144. 422. Wolf S., Freink W., Shaffer J. Comparability of complete oral and booklet forms of the MMPI. // J. Clin. Psychol. – 1964. – 20. – P. 375–378. 161 423. Woods B., Christensen P.N., Hebl M.R., Rothgerber H. Conformities to sex–typed norms, affect and self–concept. // J. Pers. Soc. Psychol. – 1997. – 73, 3. – P. 523–535. 424. Woods B.T., Eby M.D. Excessive mirror movements and aggression. // Biol. Psychiatr. – 1982. – 17, 1. – P. 32–32. 425. Zillmann D. Arousal and aggression. // Geen R.G., Donnerstein F.I. (Ed.) Aggression: Theoretical and empirical reviews. – V. 1. – N.Y.: Academic Press, – 1983. – P. 75–101. 162 Приложение 1 Категория оценки Схема экспертной психологической оценки «феномена Чикатило» Предиспозиционные факторы 1 Факторы Критерии оценки 2 Биологическая предиспозиция, определяемая наличием минимальной мозговой дисфункции 3 Наличие в анамнезе факторов, определяющих степень выраженности органической симптоматики: резидуально-органических последствий родовых и черепно-мозговых травм, участие дополнительных факторов (алкоголизация, наследственная отягощенность и др.) Выраженность симптоматики на неврологическом уровне. Наличие и степень выраженности признаков экзогенно-органического патопсихологического симптомокомплекса. Дисгармоничность внутрисемейных отношений в родительской семье и, прежде всего, противоречивость стиля воспитания. Дисгармоничность (жесткость, ханжество и формальность) морально-этических принципов и требований, предъявляемых к ребенку. Диссоциация родительских ролей в семье, определяющая нарушения ранней половой социализации. Повышенная ранимость сексуальной сферы в нагрузочных для субъекта ситуациях. Деформация (преимущественно ретардация) психосексуального развития. Закрепление сочетания сексуальных переживаний с иными сильными эмоциями. С п е ц и ф ич е с к и е о с о б е н ности раннего воспитания, обусловливающие трудности социальной адаптации Особенности психосексуального развития, определяющие выраженную степень фрустрированности сексуальной сферы 163 Изменения в поведении Специфические изменения личности 1 2 3 Изменения на психофизио- Снижение общего энергопотенциала личнологическом уровне сти, неспособность переживания оптимальных ФС вне криминальной ситуации Усиление активности правой гемисферы и преобладание правополушарного мышления И з м е н е н и я ц е н н о с т н о - Деформации системы коммуникативных нормативной сферы лич- установок субъекта ности Деформация системы ценностей, реализующих отношение к другим людям, и, в частности, к женщинам Деформация ценностей, реализующих отношение к насилию и, в частности, степень приемлемости сексуального насилия Специфические особенности Слабость «Я», нуждающегося в постоянной самосознания и, в частности, защите, и актуализация потребности в саполовой идентичности моутверждении Деформации социокультурных стереотипов, определяющие защитную позицию по отношению к мужской половой роли Нарушения мужской самооценки, обусловливающие проявление аффекта неадекватности в случае возникновения угрозы (действительной или кажущейся) по отношению к маскулинности субъекта Специфические деформации Нарастание шизоидного и эпилептоидного характера и мотивационной радикалов в характере сферы Снижение социальной активности личности и социальной спонтанности поведения Феномен «сдвига мотива на цель» как механизм не расширения сфер деятельности (как в норме), а ее сужения Динамика криминального Постепенное снижение роли внешних (ситупочерка ативных) факторов в инициации поведения и наличие поискового поведения Характерное изменение избирательности выбора жертв 164 Динамика эмоциональных нарушений Изменения в поведении 1 2 3 Динамика криминального по- Специфические особенности динамики черка выбора мест и способов знакомства с жертвами и способов нападения на них Эскалация насилия и формирование сексуального садизма Степень сформированности Наличие признаков психологического патосексуального состояния дискомфорта в предкриминальный период Обнаруживающиеся по мере развития криминальной ситуации изменения сознания в сторону психологического комфорта Признаки психотропного эффекта пережитого состояния в посткриминальный период Переживание (хотя бы один раз) особого – патосексуального – состояния 165 Приложение 2 Психологическая диагностика «феномена Чикатило» в рамках комплексных психолого-психиатрических экспертиз Для подтверждения работоспособности и эффективности разработанной нами схемы попытаемся реинтерпретировать на ее основе психологическую часть заключений судебных комплексных экспертиз по делам о многоэпизодных сексуальных преступлениях. Надо отметить, что говоря о реинтерпретации, мы не имеем ввиду пересмотр заключений экспертов. Речь идет исключительно о методическом подходе к анализу получаемых результатов. Все использованные материалы получены в рамках амбулаторных комплексных судебных экспертиз, произведенных сотрудниками Лечебно-реаби-литационного научного центра «Феникс» (А.С. Андреев, О.А. Бухановская, А.Я. Перехов, А.Н. Стрюков, О.К. Труфанова) под председательством доктора медицинских наук, профессора А.О. Бух ановского. Психологическая часть экспертиз, рассмотренных ниже, была выполнена одним из авторов данной монографии. Психологическая оценка серии сексуальных преступлений и убийств с целью их сокрытия В качестве примера этого типа преступлений рассмотрим материалы судебной экспертизы Б-ва10, 1971 года рождения, который в период с 1993 по 1996 гг. совершил ряд преступлений в отношении малолетних – насильственные действия сексуального характера и изнасилования, и, в последующем, убийства пяти девочек и мальчика. Описание криминальных эпизодов Эпизод N1. В сентябре 1993 Б-в убил Ч-ва Вадима11, который мешал осуществлению полового преступления в отношении его сестры Ч-вой Оксаны. Совершил насильственные действия сексуального характера, целью сокрытия преступлений убил девочку путем 10 11 При описании экспериментально-психологического исследования во второй главе он был обозначен номером 3-serial. Имена жертв изменены. 166 закрытия дыхательных путей – носа и рта - рукой. Трупы закопал на территории свалки, где были совершены преступления. Эпизод N2. В июле 1994 г. днем на улице он встретил малолетнюю А-ву Машу, 1982 г. рождения. Обманным путем на своем мотоцикле увез ее на пустырь, где применив физическое насилие, заставил ее раздеться и изнасиловал. С целью скрыть совершенное преступление, убил девочку. Труп и вещи А-вой бросил в заросли камыша. Эпизод N3. В мае 1995 г. после 17 часов на улице Б-в встретил малолетнюю К-ну Настю, 1986 г. рождения. С помощью обмана и физического насилия посадил ее на велосипед и увез в пустынное место, где и совершил сексуальное насилие. С целью скрытия преступление, убил девочку стандартным способом. Труп закопал на мусорной свалке. Эпизод N4. В июле 1996 г. после 14 часов на улице встретил малолетнюю Т-кую Марину, 1987 г. рождения. Обманным путем посадил ее на велосипед и увез на территорию старого кладбища. Там, применив физическое насилие, заставил раздеться и совершил ее изнасилование. С целью скрыть совершенное преступление, убил девочку стандартным способом. Труп закопал тут же на кладбище. Эпизод N5. В июле 1996 г. в дневное время он, встретив на пустыре малолетнюю К-ну Надю, 1984 г. рождения, с помощью физического насилия завел девочку в лесополосу, заставил раздеться и совершил изнасилование. С целью сокрытия следов совершенного преступления, убил девочку, вырыл яму и закопал ее труп. Выраженность предиспозиционных факторов Наличие биологической предиспозиции Наследственность Б-ва по линии отца отягощена: носителями являются мужчины. Это обнаруживается в наличии психических аномалий у всех мужчин семьи, включая и грудного сына самого подэкспертного. С момента зачатия Б-ва преследует цепь неблагоприятных факторов, синнергично, последовательно, негативно действующих на мозг. Он родился четвертым и последним ребенком у пожилых родителей – отцу было 35, матери – 36 лет. Во время беременности мать работала на химкомбинате. Ее работа была связана с профессиональными вредностями. Родился недоношенным (на 8-ом месяце беременности), но крупноплодным ребен167 ком (вес 4200 г) в асфиксии. На правом ухе имеется дефект, который мать объясняла повреждением в связи щипцовыми родами. Явным следствием патогенного действия указанных факторов явились рано обнаруживаемые у подэкспертного признаки органического поражения мозга: энурез, сноговорения, снохождение. Обусловленная органической недостаточностью ЦНС слабость активного торможения была причиной наличия у Б-ва в детстве признаков гиперактивности, психомоторной расторможенности («везде лез, было много лишней энергии, которую некуда было девать и поэтому все время двигался»12). В психологическом плане в этот период у него обнаруживается повышенная впечатлительность и эмоциональность, многочисленные страхи: боялся темноты, соседского парня, который был лет на 10 старше и часто, походя, обижал его. Боялся отца, особенно, когда тот напивался – один раз от испуга даже потерял сознание. Рассказывал своей первой жене о том, что в детстве ему казалось, будто все люди – роботы, посланные следить за ним, единственно живым человеком на Земле. Гиперактивность и задержки развития психомоторной сферы привели к тому, что в течение жизни (особенно в детский и подростковый периоды) неоднократно получал черепно-мозговые травмы с явными признаками сотрясения мозга (рвота, тошнота, нарушения восприятия, головные боли). В возрасте 6 лет перенес электротравму с потерей сознания. С детства отличался повышенной соматической болезненностью (до 3-х лет шесть раз болел пневмонией). В дальнейшем страдал рядом хронических заболеваний дыхательных путей (бронхиальная астма, деструктивный бронхит, аллергия). Лет в 12 пробовал курить, но его стошнило и с тех пор не курит, т.к. «неприятно», «нехорошо», а также потому, что курение влечет «денежные затраты». Аналогичная ханжеская установка проявилась и в мотивации отказа от употребления спиртного. Несмотря на алкогольные традиции семьи, Б-в, спиртное употреблял редко, контролировал дозу. Неврологическое обследование обнаружило микроневрологическую симптоматику, не имеющую синдромальной завершенности. В экспериментально-психологическом исследовании диагностированы признаки слабости активного внимания, трудности рас12 Здесь и далее приведены собственные показания подэкспертных с сохранением стиля и грамотности оригинала. 168 пределения и переключения. В тесте зрительной ретенции Бентона выявляется сужение его объема: он допускает 4, так называемых, «органических» ошибки (тенденция к деформации по размерам, пропуск малых фигур и т.д.), что говорит о наличии церебральной патологии. Максимальный объем механической памяти – 6. Пиктограммы адекватны, но конкретны, что говорит о низком уровне развития процессов обобщения и абстрагирования. Обнаруживается снижение уровня выполнения пиктограмм, содержание которых оказывается созвучным основному кругу значимых для подэкспертного переживаний (горе, разлука). Это проявляется в увеличении времени ответов на аффективно значимые стимулы. Наиболее затруднительными для Б-ва оказываются абстрактные понятия, обозначающие эмоциональные состояния (отчаяние, надежда). В то же время нейтральные и конкретные понятия опосредуются с помощью широко распространенных ассоциаций, что говорит о шаблонности и стереотипности его мышления. Уровень доступных вербальных обобщений и абстрагирования низкий. По психометрическому тесту Векслера вербальный IQ = 83% – плохая норма. Уровень общей осведомленности явно ниже возрастной нормы (не мог назвать столицу Италии, фамилии любых четырех космонавтов и т.п.). Суждения отличаются выраженной конкретностью. Так, например, объясняя, как можно найти дорогу в лесу, отвечает, что нужно слушать звуки проходящего поезда. В субтесте на объяснение понятия также прибегает к конкретным примерам («ремонт – наведение порядка в квартире», «бедствие – тонет корабль» и т.д). Успешность в конструктивно-пространственных операциях несколько выше (невербальный IQ = 101%). Именно последним объясняется то, что общий IQ достигает 93% (средняя норма). Все это свидетельствует не столько о нарушениях познавательной деятельности, сколько является отражением культурного дефицита, бедности словарного запаса и связано с особенностями его микросоциального окружения и характера. Таким образом, уровень развития познавательной деятельности Б-ва соответствует варианту нормы для данного возраста, полученному образованию и микросоциальному окружению. В ходе исследования обнаружены легкие признаки органического патопсихологического симптомокомплекса: инертность и истощаемость психических функций, сужение объема активного внимания, трудности 169 его распределения и переключения, колебания уровня обобщения и абстрагирования по мере нарастания утомления. Все вышеотмеченное позволило экспертам диагностировать наличие органического поражения головного мозга степени минимальной церебральной дисфункции, которая и выступает в качестве биологической предиспозиции его криминального поведения. Выраженность последней определяется наличием всех трех выделенных нами факторов: родовая травма и ее резидуально-органические последствия, сочетание с черепно-мозговыми травмами в подростковом и юношеском возрасте, наличие дополнительных факторов, утяжеляющих выраженность органической церебральной симптоматики (наследственная отягощенность, тяжесть и неоднократность экзогенно-органических повреждающих воздействий). Специфические особенности раннего воспитания, обусловливающие трудности социальной адаптации и проблемы общения Подэкспертный воспитывался в структурно полной, но негармоничной семье, которая, согласно классификации Э.Г. Эйдимиллера [1976] является ригидной псевдосолидарной семьей. Детство его прошло в весьма стесненных материальных условиях. Психологический климат родительской семьи характеризовался конфликтно-агрессивной повседневной обстановкой, отсутствием внутренней эмоциональной теплоты, холодно-формальным домостроевски-патриархальным типом отношений. Родственные связи в семье ослаблены до такой степени, что о многих близких родственниках не знает даже паспортных данных. Круг интересов родителей весьма узок, среди жизненных ценностей отсутствовали познавательные, эстетические, а этические были представлены ханжески-ригидными штампами, формальными жесткими канонами морали. Уже сам факт негармоничной семьи является важным условием и главной причиной аномального воспитания Б-ва. Но кроме того оно характеризуется асимметрией и противоречивостью. Отец был замкнутым, необщительным, малоэмоциональным человеком. Кроме того, он злоупотреблял спиртным и в состоянии опьянения становился агрессивным: бил жену, бросался на нее с топором. Но и в трезвом состоянии был раздражительным, не терпящим возражений («с ним лучше не спорить, если ему что-то сказать не так – ругался, легко цеплялся, глаза выпучит и бегает, вы170 скакивает из дому»). Сыну внимание уделял недостаточно, почти всегда по инициативе ребенка, о необходимости его воспитания вспоминал только в состоянии опьянения, пытался физически наказывать. Подэкспертный не смог вспомнить ни одного случая проявления внимания и ласки со стороны отца. Кроме пробанда, в семье было еще два старших сына: первый ребенок родителей умер во младенчестве. С братьями отношения были различными. Старший не играл заметной роли в жизни подэкспертного: он жил отдельно, дважды отбывал наказание за совершение половых преступлений (ст. ст. 120 и 117 УК РСФСР). Со средним братом отношения были сложными. В возрасте 4-5 лет Б-в подвергался сексуальным домогательствам со его стороны. В более старшем возрасте брат часто его обижал, давал подзатыльники. Таким образом, стиль воспитания подэкспертного со стороны всех ближайших родственников мужского пола обнаруживает признаки гипопротекции в сочетании со скрытым эмоциональным отвержением. Главную роль в жизни подэкспертного играла мать. Она его любила, заботилась о нем, опекала. Однако стиль ее отношения к младшему сыну можно охарактеризовать как доминирующую гиперпротекцию. Ее воспитание сводилось к повседневному, мелочному контролю: с кем дружит, чем занимается, где гуляет, как одет, с кем, о чем и как разговаривает и т.д. Любой проступок, малейшее отклонение поведения сына от требований матери немедленно пресекались. Наказания отличались не столько строгостью (мать никогда его не била), сколько неотвратимостью. В то же время в системе требований матери отчетливо обнаруживаются элементы двойного стандарта морали и ханжества. Мать бдительно следила за поведением сына, строго наказывая его за проступки. Однако когда у сына возникали проблемы с другими людьми, мать неизменно становилась на его сторону, защищая его и виня во всем окружающих: учителей, директора школы, милицию и т.д. Даже когда сын совершил первое сексуальное преступление (14 лет), она пыталась «замять» дело. Стремление матери принимать решения за сына не только в трудных, но и в обычных жизненных ситуациях привело к формированию у него пассивности, нерешительности, неумения постоять за себя. Поскольку только мать давала ему в детстве ощущение любви и защищенности, то у него сформировалась симбиотическая зависимость от нее. В случае возникновения проблем он всегда обращается за помощью именно 171 к ней. Уже будучи взрослым и собираясь второй раз жениться, предварительно спросил ее разрешения на брак и рождение ребенка. Судя по материалам уголовного дела и показаниям подэкспертного, мать играла доминирующую роль не только в его жизни, но и в семье в целом. Замкнутый, необщительный характер отца, его отстраненность от семейных проблем и, в частности, от воспитания детей определяли его пассивную позицию в семье. Немало способствовало этому и развитие у него алкоголизма. Мать некоторое время терпела с его стороны побои, Позже уже мать начала бить пьяного мужа. Била тем, что попадало ей под руку. Часто родители во время таких драк боролись на полу, были крики, шум, ругань. Диссоциация родительских ролей привела к нарушениям первичной сексуальной социализации, определила формирование у Б-ва неадекватных стереотипов полоролевого поведения. Таким образом, воспитание Б-ва характеризовалось а) дисгармоничностью внутрисемейных отношений (между родителями, между родителями и детьми, между братьями); б) дисгармоничностью отношения родителей к поэкспертному – сочетанием гипопротекции и скрытого эмоционального отвержения со стороны отца и братьев с жестким, лишающим какой бы то ни было самостоятельности вариантом доминирующей гиперпротекции со стороны матери: в) диссоциацией родительских ролей, что в дальнейшем определило особенности половой идентичности Б-ва. Все эти особенности воспитания способствовали формированию у Б-ва специфических черт характера, приводящих к затруднениям общения и общей адаптации. Он формировался робким, трусливым, лживым, не способным на волевое усилие (что и явилось причиной его безграмотности и примитивизма уровня знаний и общей культуры), лишенным чувства ответственности мальчиком и подростком. Характерным для обвиняемого является неумение устанавливать неформальные контакты со сверстниками, что приводило его к реакциям «ухода»: всегда старался найти приятелей среди мальчиков, младше него на 2-3 года. Особенности психосексуального развития подэкспертного По заключению психиатров, у Б-ва выявлена средняя половая конституция, вариант нормы. Каких-либо нарушений и отклонений непосредственно в сексуальной сфере не обнаружено. В обоих браках до 30% коитусов не заканчивались оргазмом, практически всегда половые акты были затяжными, 20-30 минут (ejaculatio tarda), что 172 однако, по мнению экспертов, не оказало существенного влияния на его криминальное поведение. В то же время повышенная ранимость сексуальной сферы Б-ва в психологически нагрузочных для него ситуациях в немалой степени способствовала формированию и закреплению у него комплекса сексуальной неполноценности. Психосексуальное развитие Б-ва определяется преждевременным пробуждением у него сексуального интереса, что связано с ранней (4-5 лет) инициацией его средним братом, склонившим подэкспертного к взаимным орально-генитальным контактам. В памяти Б-ва жестко фиксированы негативные переживания стыда и страх, вызванный их случайным разоблачением родителями. Таким образом, с детского возраста сексуальная сфера Б-ва приобрела «эмоциональную метку», вызывая у подэкспертного амбивалентные импринтинговые переживания удовольствия, стыда и страха, что на многие годы блокировало его сексуальную активность. Уже будучи взрослым, он испытывал физическое неудобство при половом возбуждении, а после оргазма – сначала облегчение, а затем выраженный стыд, усугублявшийся ханжеством его ригидной морали. Импритинговое закрепление сексуальной сферы привело к раннему пробуждению интереса к ней. Речь идет о именно о появлении сексуального интереса, а не о раннем пробуждении libido, о чем свидетельствует средняя половая конституция Б-ва, возникновение эрекций в стандартные сроки, гомосексуальный характер первых половых контактов (причем оргазмом и эякуляцией они не завершались), отсутствие эротических сновидений и мастурбационных актов. Раннее пробуждение интереса подтверждается наличием ряда ярких воспоминаний, имеющих сексуальное содержание (эпизод из детства, в котором он впервые столкнулся с телесными различиями мальчиков и девочек, воспоминание об этом и поныне весьма образно; столь же яркое, аффективно насыщенное воспоминание об угрозе воспитательницы в наказание «отрезать» его половой член или в голом виде выставить в коридор); жгучим интересом, который уже в детстве проявлял к эротическим сценам в кинофильмах. Уже в младшем школьном возрасте возникли мечты о поцелуях, ласках со сверстницами; игровые попытки их осуществления получались неловкими, неуклюжими и были подкреплены наказанием, испугом, после чего еще больше начал стесняться девочек. В возрасте 13 лет произошла гетеросексуальная инициация с девочкой младше его как минимум на 2 года. Половой акт совершил 173 по инициативе девочки, причем действиями руководила партнерша. Эякуляции и оргазма не было, не знал даже, что к этому надо стремиться. Такой же контакт состоялся и на следующий день. Никаких угрызений совести не испытывал, однако никогда никому об этих контактах не рассказывал. Понятийная стадия психосексуального развития Б-ва редуцирована: его осведомленность в области половых отношений крайне низка, чему в немалой степени способствовал асексуальный характер воспитания в семье и характер закрепившихся негативных переживаний. Развитию нормальной сексуальности мешали и личностные особенности Б-ва: необщительность, застенчивость, неуверенность в себе. Информацию о сексуальной сфере он получил преимущественно во время службы а армии, слушая разговоры в мужских компаниях о женщинах, причем сам такие беседы не инициировал и активного участия в них не принимал. Искренне верил всему тому, что рассказывали сослуживцы о своих сексуальных похождениях и победах, много об этом думал и завидовал. В силу ретардации психосексуального развития обнаруживается недифференцированность сексуальных понятий, особенно в отношении к женщине только как к объекту сексуального влечения. Весьма характерны в этом смысле сексуальные фантазии Б-ва, в которых молодая и красивая женщина наделяется только инструментальными функциями – она только действует: выглядывает, приглашает, удовлетворяет, – а ее переживания мало дифференцированы, неконкретны, типа «и они полюбили друг друга». Именно таким отношением к женщине объясняются и попытки Б-ва в реальных отношениях с женщинами перейти сразу к сексуальным действиям, минуя романтическую и эротическую стадии, что с неизбежностью вызывало негативную реакцию партнерш. Романтическая стадия редуцирована и не завершена. Еще в школе был «влюблен» в одноклассницу, но ни словом, ни жестом этой любви «не выдал», не решился. Во время обучения в техникуме романтическая влюбленность в девочку, младше него на 3 года, ездил к ней в гости, но относился к ней как к «мадонне», даже ни разу к ней не прикоснулся. Диссонанс между рано пробудившимся сексуальным интересом, его реальными биологическими и социальными возможностями Б-ва в сочетании с его личностными особенностями привел к выраженной фрустрации сексуальной сферы и формированию именно здесь комплекса неполноценности. 174 Проблема усугублялась наличием у него на лице косметического дефекта – на левой щеке имели место множественные остроконечные бородавки. Сильно переживал по поводу этого. С подросткового возраста очень не любил пристальных взглядов окружающих (особенно девушек), сразу же возникали тревога, подозрения, что над ним смеются. Следователю, ведущему дело, он рассказал, что при общении с девушками и в моменты сексуальной депривации, субъективно переживал ощущение роста и пульсации этого дефекта. Несмотря на косметическую операцию, невротические переживания (теперь уже связанные со шрамами) остались и проецировались на сексуальную сферу: думал, что все девушки считают его «неполноценным мужчиной», т.к. он некрасивый и не такой храбрый и наглый, как остальные мужчины. В возрасте 13 лет в школе попытался раздеть девочку, затащив ее в пустую комнату. Был пойман, однако его поведение было расценено как «шалость» и серьезных последствий не повлекло. Первое сексуальное преступление совершил в 14 лет. В этот день Б-в, по его словам, испытывая сильное половое влечение, приехал в школу с чувством, будто бы «вышел на охоту». «Очень хотелось подсмотреть или подслушать что-нибудь касающееся секса», но, как и всегда, «мешал сильнейший страх разоблачения». Встретив девочку лет 7-8, силой затащил ее в подвал и совершил с ней развратные действия. Через день был опознан в школе, задержан, испытывал сильнейший страх и стыд в милиции, а затем в школе, где его за это избили одноклассники. Уже в первом преступлении отчетливо просматриваются признаки его будущего криминального почерка Б-ва, что находит отражение, прежде всего, в выборе объекта преступного посягательства. Последний определялся, с одной стороны, воспоминанием о первом сексуальном контакте с девочкой, которая была младше его, но уже имела сексуальный опыт и взяла на себя роль лидера; а с другой, доступностью жертвы, не способной оказать ему сопротивление. Разоблачением и последовавшими за ним моральным и физическим наказанием был сильно напуган, в течение 5-6 лет сексуальное влечение реализовал только с помощью мастурбации. Параллельно у подэкспертного формируется образ женщины властной, доминирующей и преимущественно враждебной (мать, строго контролирующая его, воспитательница детского сада, угро175 жавшая его мужскому достоинству, сексуальная инициация, где партнерша им полностью руководила, позднее женщины, в оскорбительной форме отказывающие ему и т.д.). Таким образом, психосексуальной диспозицией формирования личности Б-ва является фрустрированность сексуальной сферы, что определяется: ретардацией психосексуального развития, связанной с детской сексуальной психотравмой; импринтинговым закреплением сочетания сексуальных переживаний с сильными эмоциями стыда и страха и повышенной ранимостью сексуальной сферы в психологически нагрузочных ситуациях. *** Таким образом, результаты психологического исследования обнаруживают большую долю участия в формирования личности Б-ва всех выделенных нами предиспозиционных факторов. Причем характер и степень их выраженности позволяют предполагать (хотя и не фатально) высокую вероятность формирования у него аномальной личности по типу «феномена Чикатило». Специфические личностные особенности Выраженность характерных психофизиологических изменений По опроснику Стреляу выявляется темперамент, близкий к флегматическому: высокий уровень силы нервных процессов с преобладанием торможения. Это определяет быстроту и прочность образования тормозных условных рефлексов и способность к отказу от деятельности в условиях запретов. По тесту Айзенка обнаруживается очень высокий уровень нейротизма (20 баллов) и интровертированность – 9 баллов. Высокая эмоциональная возбудимость обнаруживается как в результатах других методик: по Спилбергеру ST=56, LT=47; по Люшеру актуальное эмоциональное состояние характеризуется высокими значениями показателя стресса, Str=33,7; преобладанием парасимпатической регуляции, VB=-8,5; низкой работоспособностью, R=9,1, так и объективно в поведении подэкспертного (обычно сдержанный и внешне маловыразительный в работе с экспертами он, рассказывая об аффективно окрашенных событиях, становится возбужденным, появляется дрожь, покрывается красными пятнами, иногда по-детски плачет, долго не может успокоиться). Это под176 тверждается и данными анамнеза. Как уже отмечалось, в детстве он был очень впечатлительным (страхи, реализующиеся в образах фантазии; крайне эмоциональная реакция на скандалы и драки между родителями – плакал, кричал, однажды от сильного испуга даже потерял сознание). С другой стороны, сильный процесс торможения и обнаруженная инертность психических функций определяют длительность протекания эмоциональных процессов и склонность к их накоплению. Еще одной особенностью эмоциональной сферы Б-ва является ее депрессивный фон. Сильный процесс возбуждения и высокая эмоциональная возбудимость Б-ва определяют энергетический потенциал и мощность переживаемых им функциональных состояний. Однако преобладание тормозного процесса и депрессивный фон эмоций блокируют его проявление в поведении субъекта, снижая эргический компонент функционального состояния, негативно влияют на «уровень напряженности взаимодействия со средой», что и обнаруживается в интровертированности Б-ва. Исследование позволило обнаружить у Б-ва характерные психофизиологические изменения, связанные с усилением активности правой гемисферы. Изучение индивидуального профиля ФМАс показало наличие правосторонней сенсомоторной асимметрии. В то же время по результатам гаплоскопии у Б-ва при доминировании правого глаза выявляется снижение коэффициента асимметрии (Kas=0,19) и лабильность полушарной доминанты (Т=29,2). Высокая активность правой гемисферы косвенно подтверждается и преобладанием у него депрессивного фона эмоций. Таким образом, в исследовании обнаружено снижение общего энергопотенциала личности Б-ва за счет нарушения эргической составляющей функционального состояния. Кроме того, на фоне выраженной левосторонней сенсомоторной асимметрии обнаруживается повышение активности правой гемисферы и преобладание правополушарного типа переработки информации. Можно полагать, что особенности нервной системы Б-ва дополнительно негативно влияют на его сексуальную активность. Быстрота образования тормозных рефлексов и интропунитивный оттенок эмоциональных переживаний определяют повышенную ранимость этой сферы в психологически нагрузочных или динамичных ситуациях. Особенности ценностно-смысловой сферы и динамика изменений мотивации 177 Выраженность предиспозиционных факторов, особенности нервной организации и личностные характеристики Б-ва во многом определили и особенности формирования и проявления ценностносмысловой сферы его личности. Психофизиологические особенности Б-ва, усугубленные наличием биологической предиспозиции, обусловили определенные проблемы интериоризации социальных норм и усвоения нового опыта, с одной стороны, и устойчивость, жесткость уже усвоенных поведенческих навыков, с другой. Кроме того, жесткость и примитивизм этических представлений Б-ва определялась и особенностями усвоенной им в детстве ханжеской морали родителей. На рисунке 1 отчетливо обнаруживается высокая фрустрированность мотивационной сферы личности Б-ва. Рис. 1. Ценностно-нормативная сфера личности Б-ва по методике Фанталовой Как видно на рисунке, соотношение субъективной оценки подэкспертным значимости и доступности удовлетворения потребностей характеризуется высокой степенью мотивационной напряженности, особенно ярко обнаруживающейся в сфере потребностей в семейном благополучии (ценности 4, 5, 6) и сексуальном комфорте (ценности 7, 8, 9). Ханжество исповедуемой Б-вым морали отчетливо проявляется в его отношении к людям (рис. 2). 178 Рис. 2.Результаты исследования по опроснику «Смысл жизни» На фоне декларации значимости абстрактных моральных ценностей у подэкспертного обнаруживается негативная оценка конкретных людей. Исключение составляет только оценка женщин вообще, что позволяет утверждать, что негативное отношение к женщинам вообще является стойкой мировоззренческой позицией Б-ва. Аналогичные результаты получены с помощью методики «Незаконченные предложения» (рис. 3). У подэкспертного обнаруживается пародоксальное сочетание положительной оценки сексуальных отношений с крайне низкой оценкой сексуальных партнерш, что несомненно облегчает проявление в отношении них сексуальной агрессии. Рис. 3.Особенности ценностно-нормативной сферы личности Б-ва по методике «Незаконченные предложения» 179 С содержательной стороны ценностно-нормативная сфера, касающаяся сексуальных отношений, представлена у Б-ва ригидными ханжескими примитивными нормативами половой морали (наличие у женщины до первой брачной ночи девственности, отождествляемой им с понятием «моральная чистота», узкий диапазон сексуальной приемлемости, невозможность разнообразия с женой сексуальной техники, что трактуется как «извращения») и наличием двойного стандарта морали (запрет внебрачных связей для женщины и допустимость, даже необходимость, таковых для мужчины; разделение женщин на «хороших», порядочных, чистых, и «непорядочных», в отношении которых допустимо все). Фиксация на девственности произошла в начале сексуальных отношений с первой женой, которая не просто «не отдала себя мужу полностью» в соответствии с его ханжескими установками, но нанесла жестокий удар по самолюбию. Дефлорация для него уже загодя, в соответствии с его фантазиями, моралью и простодушно принимаемыми на веру рассказами сверстников, была одним из наиболее значимых и волнующих событий: «ждал, что должно произойти что-то необычное, она должна кричать в момент нарушения девственности, знал, что должна пойти кровь. Все время думал об этом». Однако реальность оказалась далекой от воображения: интроекция произошла «беспрепятственно и свободно, совершенно не было крови». Не имея опыта поверил (или сделал вид, что поверил) супруге, что лишил ее девственности (хотя сомнения остались). В данном случае не просто не подтвердились его ожидания, но ситуация приобрела резко унизительный характер. Он почувствовал себя «несостоятельным», а особенности характера не позволили ему маскулинно ее разрешить. Интенсивные негативно окрашенные переживания и личностная значимость ситуации способствовали ее фиксации в сознании Б-ва. В дальнейшем он неоднократно возвращается к этой теме в разговорах с женой, несмотря на стеснительность начинает расспрашивать приятелей, читает литературу. Психотравмирующий характер ситуации нашел отражение и в криминальной деятельности Б-ва. Практически в каждом из криминальных эпизодов он проигрывает «сценарий», несостоявшийся в его первую брачную ночь. Каждый эксцесс инициируется сексуальным мотивом, а этот сценарий выступает модифицирующим фактором, придавая своеобразие содержанию реализуемых действий и связывая их с девственной плевой и дефлорацией. 180 Таким образом, ценностно-нормативная сфера личности Б-ва характеризуется наличием выраженных деформаций, проявляющихся именно в сфере половой морали, в его отношении к женщинам и сексуальной сфере в целом. Причем сформировавшаяся система моральных понятий подэкспертного в силу его индивидуальных и личностных особенностей в ходе реального взаимодействия с противоположным полом не корректируется, а наоборот, парадоксальным образом фиксируется, приобретая аффективную негативную окрашенность. Специфические особенности самосознания и половой идентичности Особенности самосознания подэкспертного исследовались с помощью методики косвенного измерения системы самооценок (КИСС) [Соколова Е.Т., Федотова Е.О., 1982], позволяющей реконструировать глобальное ценностно-смысловое отношение к самому себе, иерархию стоящих за самооценкой ценностей, выявить уровень самоприятия. Прежде всего, надо отметить, что в процессе проведения исследования обнаружилось непонимание подэкспертным содержания предлагаемых понятий: общительный, мужественный и т.п., несмотря на то, что испытуемым давалось их стандартное определение (Приложение). Это связано, по-видимому, с выявленным низким культурным и образовательным уровнем Б-ва и, в свою очередь, определяет малодифференцированный характер его самооценки. По особенностям самосознания Б-в относится к третьему, выделенному нами кластеру. У него обнаруживается низкая общая самооценка (Sобщ=-0,81) и низкий уровень самоприятия (Р=-0,59, выраженность ниже среднего уровня), что свидетельствует о общей дефектности самосознания. В то же время необходимо отметить, что нарушения самосознания подэкспертного в значительной степени определяются дефектностью его половой идентичности. Симбиотическая связь с матерью, а также отстраненность отца от воспитания сына и отсутствие эмоциональной привязанности Б-ва абсолютно ко всем родственникам мужского пола определили выбор им в качестве идентификационного примера именно матери. Выявляется низкая степень идентификации с мужской половой ролью (Mf=67) и низкая самооценка по мужским качествам (Sмуж=0,86). Обнаруживается также резко негативная и фрустрированная 181 оценка телесного «Я», что связано с наличием невротических переживаний по поводу косметического дефекта на лице. В то же время система ценностей, ранжированных по параметрам «маскулинности—фемининности» сформировалась у Б-ва по мужскому типу, что и определяет наличие внутреннего конфликта в его половом самосознании, низкую самооценку и низкий уровень самоуважения, чему в значительной степени способствовали характерная для него переоценка роли внешних данных в сексуальной привлекательности мужчин. Таким образом, дефекты половой идентичности у Б-ва обнаруживаются в недостаточности идентификации с мужской половой ролью, неуверенности в себе, наличии комплекса сексуальной неполноценности и, как следствие, повышенной ранимости этой сферы. Неуверенность в себе не позволяет ему создать полноценные отношения с женщинами, что приводит к дополнительной фрустрации сексуальной потребности. Проблемы сексуальной адаптации выступают на первый план, становясь точкой самоотчета личности в целом, что обнаруживается в выраженной общей дефектности самосознания. Сексуальная сфера приобретает для него особую личностную значимость, определяя остроту и напряженность переживаний. Выраженность специфических личностных деформаций По результатам обследования по тесту MMPI (рис. 3.1) в индивидуальном личностном профиле обнаруживается типичная выраженность шизоидного и эпилептоидного радикалов в характере. Рис. 4. Индивидуальный MMPI-профиль Б-ва по клиническим шкалам 182 В качестве ядерного типа личности выступает ее шизоидный вариант. Об этом свидетельствуют отмечаемые с самого детства трудности общения, неспособность самостоятельно завязывать неформальные контакты, недостаток рефлексии (способности понять внутренний мир другого человека и анализировать себя «глазами других»), недостаток эмпатии (сопереживания), тягостное для него одиночество, скрытность. В общении Б-в склонен руководствоваться не реальными взаимоотношениями с партнерами, а собственными достаточно своеобразными (не всегда понятными окружающим) морально-этическими представлениями, что и определяет низкую рефлексивность и в связи с этим недостаточную адекватность эмоционального реагирования. Возникающие проблемы он решает с помощью привычных, сформированных еще в детстве под влиянием гиперпротекционного воспитания матери реакций «ухода» (стремление избегать широких контактов, предпочитая им узкий круг близких людей) и возложения ответственности за свои неудачи на окружающих. Основным мотивом является стремление любой ценой избежать неуспеха. Это еще более усиливает социальную изоляцию Б-ва, обусловливает его беспокойство по поводу принадлежности и значимости своей личности, порождает амбивалентное отношение к другим людям (ожидание внимания и признания, с одной стороны, и страх отвержения, с другой). Чувство недостаточной связи с окружением, неудовлетворенной потребности в контактах выражаются в нарастании тревоги и подавленности. Как видно на графике, в профиле обнаруживается выраженность тревожно-мнительного радикала, что говорит о легкости возникновения тревожных реакций в ситуациях неопределенности. Низкий уровень культурного и интеллектуального развития Б-ва определяет частоту возникновения таких ситуаций и затруднения при их разрешении, что и обусловливает дальнейшую фиксацию тревоги. Способом компенсации высокой личностной тревожности выступает разработка жесткой системы правил, которой он стремится придерживаться. В его поведении нет непосредственности, выявляются множественные внутренние «табу». Любое нарушение такого стереотипа ведет к нарастанию напряжения и растерянности. Это делает сложившуюся систему представлений о мире еще более жесткой и все менее доступной коррекции. Другим источником тревоги является недостаточное понимание собственного «Я», недостаточность способности к рефлексии. Обнаруживается выраженный комплекс неполноценности: 183 сравнение себя с другими всегда не в свою пользу, что усугубляет тревожные компоненты. Все отмечаемые тенденции, с одной стороны, являются основой аутистического фантазирования, что еще более способствует нарастанию выраженности шизоидного радикала. А с другой, неотреагированные эмоциональные переживания в сочетании с их идеаторной проработкой в фантазии ведут к росту аффективной заряженности «картины мира», ригидных и трудно корректируемых представлений о наличии враждебности со стороны окружающих (пик по 6 шкале). У Б-ва обнаруживается характерная избирательность восприятия, при которой отбирается только информация, подкрепляющая уже сформированную концепцию. Выявляемое в психофизиологическом исследовании снижение энергопотенциала проявляется и на личностном уровне (снижение профиля по 9 шкале при некотором повышении по второй) и свидетельствует об общем снижении активности, недостаточности побуждений, неспособности испытывать удовольствие и наличии депрессивных тенденций. Все эти личностные изменения отражаются и концентрируются, прежде всего, в сексуальной сфере в силу ее высокой фрустрированности и наличия выраженных нарушений полового самосознания. Особенности преступного поведения Инкриминируемые Б-ву деяния своей многоэпизодностью, высокой степенью сходства обстоятельств их совершения, подбора жертв, характером и последовательностью манипуляций с ними указывают на наличии у него патосексуального криминального почерка, обнаруживающего специфическую динамику. Это находит отражение в следующих моментах. 1. Изменения соотношения внутренних (мотивационных) и внешних (ситуативных) факторов в инициации сексуально агрессивного поведения. Выраженность этой характеристики криминального почерка Б-ва характерна для второй стадии формирования патологической личности по типу «феномена Чикатило». Поскольку уже с самого начала его криминальное поведение мотивировано мощно актуализированной и фрустрированной сексуальной потребностью, роль жертв и внешних обстоятельств в инициации сексуальной агрессии весьма незначительна. 184 Собственно поисковое поведение обнаруживается у Б-ва до начала криминальной деятельности. По его собственным словам, «оставалось желание получить удовольствие, испытать что-то необычное в половых отношениях, взаимной ласки, хотелось, одним словом, с какой-либо женщиной иметь половой акт». Периодически на мотоцикле или велосипеде выезжал в город и вел поиск возможной партнерши. Причем надо отметить, что первоначально он ездил в город по делам и, если оставалось время, то начинал поиск. Однако постепенно стал специально выезжать по вечерам «на охоту», надеясь встретить одиноких женщин или девушек, мечтал о ситуациях, которые могут возникнуть. Причем не каждый поиск завершается криминальным действием: в некоторых случаях Б-в возвращался домой, не удовлетворив свои желания, в других, более редких, случаях он все же находил искомый объект и реализовал свою потребность, что также не приводило к криминальным действиям. Поведение жертв только с большой натяжкой можно назвать виктимным. Все эпизоды произошли в светлое время суток (днем или ранним вечером – 17–18 часов). Встреча с преступником произошла случайно. Во всех эпизодах Б-в проявляет активность в создании ситуации, удобной для совершения сексуально агрессивных действий. В первом эпизоде он убил 12-летнего мальчика, мешавшего реализации его преступного замысла, в остальных эпизодах Б-в обманом или с помощью физического насилия увозил жертву в место, где вмешательство посторонних будет исключено. Но уже в последнем пятом криминальном эпизоде его поисковое поведение ориентировано именно на малолетнюю девочку. Как показал на допросе Б-в, в этот раз он притаился в укромном месте у тропинки и начал «поджидать когда появится какая-нибудь девочка. Пропустил мужчину и все же дождался девочку в майке с рисунком и в юбке». Таким образом, диагностическим признаком уровня сформированности патологической мотивации Б-ва являются специфические изменения характера его поискового поведения в предкриминальный период. 2. Изменение избирательности при выборе жертв. Объектом сексуальных предпочтений и исходной целью поискового поведения Б-ва являлась сексуально опытная женщины молодого возраста (1830 лет). Причем здесь обнаруживается аффективно-личностная непо185 следовательность и незрелость подэкспертного, что нашло отражение как в противоречивости мотивационных тенденций, так и в его поведении. Он как бы не задумывается о том, что сексуально опытная женщина давно утратила столь желаемую им девственность. Более того. Как рассказывал сам подэкспертный, он понимал, что «хорошая» девушка не согласится вступить с ним в интимные отношения – «чем порядочнее тем невозможнее». Поэтому он пытался познакомиться с такой, у которой по внешнему виду было видно, что есть возможность успеха – курит, вызывающий вид, несколько вульгарна. Большей частью он получал отказ, выраженный в грубой и оскорбительной форме. Но даже в тех случаях, когда женщина соглашалась, интимные отношения с ней не соответствовали его идеальным представлениям и не давали искомого удовлетворения. Каждый раз это приводило в мрачное расположение духа, усиливалась неуверенность в себе, актуализировался комплекс неполноценности, считал, что другие мужчины стоят выше него по уму и развитию, хитрее, решительнее. Возникала и подолгу держалась обида на женщин. Малолетние девочки как сексуальные партнеры имеют для него характер викарного, замещающего объекта. Направленность поведения на них первоначально возникает у Б-ва лишь при повторных неудачах основной поисковой активности. В то же время надо отметить, что уже исходно жертвы Б-ва имеют высокую степень сходства – девочки, в возрасте раннего пубертата (10-12 лет), с которым связывается в его представлениях наличие анатомической девственности. Выбор объекта преступного посягательства определялся, повидимому, двумя основными моментами. Во-первых, импринтинговым закреплением первого гетеросексуального контакта – с девочкой, которая была младше его, но уже имела сексуальный опыт. Во-вторых, наличием у подэкспертного комплекса сексуальной неполноценности. В его представлениях малолетние девочки, с одной стороны, уже готовы к сексуальной жизни, а с другой, они не могут быть развращенными, он будет чувствовать себя рядом с ними комфортно, не будет бояться потерпеть неудачу. Немаловажное значение для него при выборе жертв играет их физическая и психическая уязвимость. Повышенная ранимость сексуальной сферы Б-ва определяет то, что в психологически нагрузочных ситуациях (неблагоприятные условия, сопротивление жертвы и пр.) оказывается неспособным к совершению собственно сексуальных действий. В силу чего важной характеристикой будущей 186 жертвы для него является ее доступность, неспособность оказать сопротивление. Так, давая показания о втором криминальном эпизоде, Б-в пояснил: «С виду я быстро определил по ней что она простая робкая девочка и что у меня есть возможность увезти ее куда нибудь и осуществить свои мысли. Я решил это сделать». Однако в последнем криминальной эпизоде обнаруживается фиксация Б-ва на определенном типе жертв: он уже не пытается найти опытную сексуальную партнершу, а целенаправленно ищет доступную жертву. Изменение избирательности при выборе жертв, несомненно, является неблагоприятным признаком, свидетельствующим о нарастании патологических изменений личности подэкспертного. В то же время, по заключению психиатров, развитие педофилии у Б-ва не вышло за пределы доклинической, непатологической стадии. 3. Специфические особенности динамики выбора мест и способов знакомства с жертвами и способов нападения. Поведение Б-ва во всех криминальных эпизодах реализуется в стереотипной последовательности, включающей следующие этапы: – легенда завлечения или завлечение на место преступления с применением обмана или физического принуждения; – императивное обнажение жертвы, эротизирующее созерцание обнаженного незрелого женского тела; – сексуальная прелюдия: ласки и действия, замещающие петтинг, переходящие от поверхностных к глубоким; – генитальные манипуляции с обязательной дефлорацией – иногда мануальные, в ряде случаев – копулятивные (полноценный нормативный половой акт в традиционном положении жертвы на спине); – фиксация внимания на последствиях дефлорации – болевом поведении девочек и на крови, опачкивающей половые органы, обтирание ее следов одним из предметов одежды девочек; – императивная укладка жертв в специальную позу – на живот, ноги вытянуты, руки вдоль тела; профессиональное обездвиживание жертв с придавливанием их рук к боковым поверхностям их же тела своими коленями и голенями; – удушение жертв путем закрытия отверстий верхних дыхательных путей – рта и носа; – поверхностное захоронение трупов жертв; – ритуальное омовение и возвращение домой. 187 Ритуализированность криминальных действий Б-ва свидетельствует о фиксированности эмоционального и поведенческого стереотипа реагирования в криминальной ситуации. В то же время надо отметить, что способы собственно сексуальных манипуляций еще не отработаны: мануальная дефлорация с одновременной мастурбацией, мануальная дефлорация с последующим нормативным половым актом, полноценный половой акт. Из эпизода в эпизод происходит отбор действий, дающих максимальный психотропный эффект. Все это заставляет предположить, что к моменту задержания Б-ва формирование его криминального почерка еще не было завершено. 4. Эскалация насилия и формирование сексуального садизма. Эта поведенческая характеристика в криминальном почерке Б-ва отсутствует. Инкриминируемые Б-ву деяния с психологической точки зрения следует рассматривать как два совершенно разных по своей мотивации и структуре волевых акта: один – это совершение насильственных сексуальных действий, второй – убийство. В первом случае основным мотивом выступает гедонический – достижение чувства сладострастия. Каждый эксцесс начинается с поисковой активности, диктуемой актуализацией именно сексуальной потребности. Стойкой мировоззренческой позицией Б-ва было убеждение, что в 10-12 лет девочки уже готовы к половой жизни и должны иметь сексуальный интерес, а за насилие будут только ему благодарны. Поэтому во всех криминальных эпизодах половому акту и сексуальным действиям, связанным с дефлорацией, обязательно предшествует «прелюдия» с ласками, поцелуями и т.д. Он уверен, что эти действия должны доставлять жертвам удовольствие, и когда они это отрицают, он им не верит. Однако никакого удовольствия (в том числе и сексуального) от причинения им страданий он не испытывал: «Мне было жаль, что я причинял им боль, неудобства, страх и физические повреждения. После этого их было очень жалко. Было желание как-то помочь, самочувствие было неважное, непонятное». По завершении полового акта возникал второй волевой акт – подэкспертный четко осознавал ситуацию, противоправный характер содеянного, возможную тяжесть наказания в случае разоблачения и свою уязвимость для розыска в силу наличия заметного косметического дефекта на лице. Все погибшие девочки, со слов Б-ва, обращали внимание на его «бородавки» или на рубцы после их хирургического удаления и угрожали разоблачением. Даже если эти его показания не соответствуют действительности, то они отражают характер его субъек188 тивного восприятия ситуации и ее проекции на своих жертв. Мотивом всех убийств девочек является страх разоблачения, а целью – сокрытие следов преступления. Мотивом убийства мальчика является мощно актуализировавшаяся, интенсивно фрустрированная сексуальная потребность, а целью – устранение помехи. Таким образом, в криминальном поведении Б-ва применяемое насилие однотипно и соответствует его преступным целям. Признаки эскалации насильственно агрессивных действий отсутствуют. Не выражены и признаки сексуального садизма. Особенности динамики функционального состояния во время совершения криминальных действий Психологический анализ обстоятельств уголовного дела позволяет диагностировать у Б-ва наличие признаков формирования патосексуального состояния. Это выражается в следующем. 1. Исходное состояние во всех криминальных эксцессах характеризуется как выраженное состояние психологического дискомфорта. Первоначально оно вызывалось собственно сексуальными потребностями. Описывая его, Б-в отмечал: «В этот день со мною что-то происходило. Мне чего то хотелось. Хотелось познакомиться с девушкой, отдохнуть с ней». Однако в дальнейшем появление такого состояния связано с каждым неспецифическим случаем эмоционального напряжения, требующим разрядки (ссора с женой, сексуальная депривация, скука и пр.). Безуспешность поиска объекта удовлетворения сексуального влечения определяла постепенный рост эмоциональной напряженности. «Так едя по городу и ни с кем не познакомившись, я был расстроен». «Потом это надоело – ездишь-ездишь, выпрашиваешь, не получается. Возникла обида – одним парням везет, а я никак не могу найти девку, чтобы разрядиться. Появилось зло». 2. Случайная встреча с будущей жертвой вызывает резкую активизацию своего состояния («Увидел девочку – ну обратил внимание. Появились фантазии, надежда, что ее удастся с собой завлечь. Боялся, что и она не поедет»). Причем по мере реализации преступных намерений интенсивность переживаний еще более нарастает: «В голове, что-то происходило, я чувствовал, что сзади меня сидит 189 девочка, меня это возбуждало. По всему телу бежали какие-то токи, мурашки, рождались всякие мысли, я искал уединенное место». Причем, если в первых эпизодах сохраняется борьба мотивов, хотя и достаточно кратковременная, то в двух последних таковая отсутствует. Так, описывая эпизод N 2, Б-в показал, что когда девочка села на мотоцикл, возникло напряжение, собранность, страх того, что он делает. «Были мысли, чтоб ее ссадить, остановиться, но преодолеть их так и не смог. Был неуверенным, как и что делать надо ли это делать вообще, как бы сам с собой боролся. Но все же победило желание». При описании последнего эпизода, он показал: «В голове были разные мысли, желания и когда она поравнялась со мною, я неожиданно (для нее и себя) схватил ее за руку. Видимо в результате мыслей и желаний, будто кто-то руководил мною». 3. По мере развития криминальной ситуации обнаруживаются изменения сознания в сторону психологического комфорта: бодрость, активность, предусмотрительность, улучшение самочувствия. Он действует уверенно, стремительно и целенаправленно. На допросах Б-в подробнейшим образом воспроизводит малейшие детали одежды жертв, их слова и действия. Обычно стеснительный и робкий в половой жизни с обеими женами, в криминальной ситуации он становится активным, решительным, агрессивным. Жестко подавив сопротивление жертвы, он предъявляет сексуальные притязания в весьма грубой и вульгарной форме: «мы сейчас попробуем пое...... как взрослые, как в видиках это делают». В то же время даже в разговоре с экспертами он избегает слов, связанных с сексуальной жизнью, используя выражения типа: «мы уже чем-то занимались» – речь шла о петтинге, «то, что происходит между мужчинами и женщинами», имея ввиду сексуальные отношения, и т.д. 4. Сексуальные переживания в момент криминальных действий, связанные с дефлорацией, значительно сильнее, чем в обычной половой жизни, что неоднократно подчеркивал сам подэкспертный: «Ее обнаженный вид очень возбудил меня. Она была очень красивая. Сердце у меня колотилось, в голове что-то переворачивалось, наплывало«; «Оттого что я имел половой акт с девочкой я получил удовлетворение, но все было как-то непонятно и необычно». В то же время речь идет именно о сексуальном удовлетворении. Болевые ощущения девочек, на которых он фиксирует свое внимание, вызывают положительные эмоции не сами по себе, а как свидетельства факта совершения дефлорации. Сопротивление жертв практически 190 отсутствует, не возникает необходимости преодоления их противодействия. 5. После совершения сексуальных действий обнаруживается мобилизующий эффект эмоций, нарастание эмоционального напряжения, обусловленного реакцией на содеянное. В этих ситуациях он принимает решение об убийстве жертв с целью сокрытия сексуального преступления. Объясняя причины убийств, Б-в прямо указывал на это: «Делал, чтобы никто ничего не узнал. От этого было сильное напряжение, переживания, страх», «Она сказала, что они меня найдут с мамой по примете на моей щеке. Я испугался. Я решил избавиться от нее, задушить». «Боялся, что меня найдут, все узнают. Я думал и решил скрыть это – избавиться от нее. Я вспомнил, что делал уже это и решил сделать также – задушить ее». Как уверял Б-в, намерения убить девочек возникало только в ответ на их угрозы разоблачения. Представляется, однако, что эти утверждения являются лишь элементом «легенды», объясняющей его криминальное поведение, либо способом психологической защиты «Я»13. Это подтверждается, в частности, тем, что во время и после совершения сексуальных действий он вытирал следы крови и спермы предметами одежды девочек (рубашкой, маечкой, трусиками). Несомненно, что к этому времени он уже знал, что вещи жертвам, больше не понадобятся. От самих убийств удовлетворения не испытывал: «Было неприятно убивать и страшно». «Всего этого я не хотел, конкретно убийств и этих неприятностей, что-то во мне требовало просто сексуального удовлетворения. Ну а остальное раз уже начал – получалось как-то само по себе, автоматически». 6. Убийство приводило к дальнейшему росту эмоционального напряжения, которое к этому моменту достигало значительной глубины. В своих показаниях он пишет: «Мне было страшно. Я был весь в напряжении». «Все зашумело вокруг, пугал каждый звук»; «очень нервничал, что-то было с головой, был напряжен, чего-то боялся, всяких шумов, звуков». Причем по мере продолжения преступной деятельности глубина и напряженность эмоционального состояния постепенно нарас13 Речь идет о рационализации, которая характеризуется тем, что из всех возможных мотивов объяснения событий отбираются наиболее приемлемые для индивида. Этот механизм ведет к самообману, созданию иллюзорной «картины мира». Он не обеспечивает адекватности поведения, но актуально дает самозащиту и комфорт. 191 тают. Это обнаруживается, прежде всего, в усилении признаков постаффективной астении, как нарастание признаков физического, интеллектуального и эмоционального истощения в посткриминальный период. Если в первых преступлениях, признаки астении обнаруживаются после захоронения трупа жертвы и уничтожения следов преступления, то в последних эпизодах астенизация наступает сразу после убийства, и Б-ву требуется время, чтобы «отойти» и собраться с силами для сокрытия преступления. Кроме того, в посткриминальный период у Б-ва обнаруживается постепенное снижение контроля над своим поведением, и он совершает совершенно несвойственные для него поступки. Так, например, для Б-ва обращения к незнакомым людям психологически затруднительны. Однако в эпизоде N 3, после убийства приехав на реку, «чтобы обмыться и отойти: был в сильном напряжении, потный, грязный», и, встретив там какую-то компанию, попросил их налить ему водки. После четвертого эпизода, удаляясь с места происшествия, у случайно встреченного велосипедиста попросил закурить. Тот не только дал сигарету, но и предложил выпить. Выпили разведенный спирт. В своем обычном состоянии Б-в в соответствии со своими моральными нормами не пьет и не курит. 7. По мере развития преступной деятельности постепенно снижается чувство вины за совершенные преступления. После совершения первого преступления «было страшно. Дети, иногда были случаи, мне снились». «Я ставил дома свечки, плакал,… я сожалел, что сделал это». Несколько раз ездил на место убийства: «они приходили мне во сне. Я приезжал вспомнить их«; «пытался с ними мысленно разговаривать». «Они уже стали как бы своими». Но «чем дальше – тем становилось спокойнее». В последних эпизодах он уже не испытывает столь острого чувства вины. В то же время в динамике состояния подэкспертного в криминальной ситуации выявляются достаточно выраженные признаки патологического развития. Об этом свидетельствует обнаруживаемое у Б-ва к моменту задержания снижение психотропного эффекта сексуальных действий, что может быть расценено как признак роста патосексуальной толерантности. Как показал подэкспертный, собственно сексуальные действия не уже давали ему удовлетворения: «во мне оставалась неудовлетворенность, жалость, что это было недобровольно, не взаимно, как я о том мечтал, желал». 192 Еще одним неблагоприятным признаком является учащение криминальных эксцессов. Если первые эпизоды совершались им с частотой один раз в 9-13 месяцев, то временной интервал между четвертым и пятым (последним) эпизодами составляет всего две недели. Это свидетельствует о том, что сексуальная агрессия постепенно приобретает для подэкспертного психологический смысл основного механизма, стабилизирующего его состояние. Кроме того, следует отметить, что, по крайней мере, один раз (в эпизоде убийства мальчика) Б-в пережил состояние, аналогичное патосексуальному. Как уже отмечалось, агрессия в этом случае мотивирована резкой актуализацией фрустрации сексуальной потребности. Он описывает свое состояние следующим образом: «хотел совершить какие-то развратные действия с девочкой, в голове что-то происходило, кружилось, переворачивалось от всяких воображений. Он мешал мне осуществить это. Я как бы сошел с ума, стал странным для себя. Я часто оцениваю себя со стороны, ощущение как буд-то во мне 2 человека и я ничего не могу сделать, когда это второе что-то творит, голова на его стороне. Неожиданно для себя я стал бить его. Это принимало для меня смысл как драки. Он пытался, как я оценивал ударить меня, кинуться, что-то сделать. Меня изматывали эти действия, и я решил поскорее закончить их. Я заметил железную полосу, поднял ее и уже ей добил его. Я хотел поскорее избавиться от него». Таким образом, анализ поведения Б-ва до, во время и после совершения криминальных действий показал, что по мере продолжения преступной активности его состояние, хотя и не может быть диагностировано как собственно патосексуальное, обнаруживает признаки патологического развития. Сексуальные действия и убийство еще не объединены у него в единый психоэмоциональный комплекс. Это два вида криминальной деятельности, вызывающие у него разные по содержанию эмоциональные состояния: чувство удовлетворения – в первом случае, и переживания вины и страха – во втором. Однако по мере развития криминальной деятельности отчетливо видны тенденции сближения этих переживаний. С одной стороны, обнаруживается снижение интенсивности переживания чувства вины, а с другой, уменьшается удовлетворение, вызываемого собственно сексуальными действиями, и нарастают негативные эмоции, обусловленные несоответствием реальности идеаторно отработанному сексуальному сценарию. 193 ВЫВОДЫ Психологический анализ показал, что по мере продолжения Б-вым преступной деятельности, совершения им все новых и новых преступлений, обнаруживаются признаки патологического развития его личности. Причем специфическая динамика нарастающих деформаций типична для формирования аномальной личности по варианту «феномена Чикатило». Характер обнаруживаемых нарушений психофизиологического, ценностного и рефлексивного уровней детерминации поведения Б-ва, а также специфические изменения структуры его личности в целом, позволяют утверждать, что патосексуальное развитие подэкспертного достигло второй по степени выраженности стадии, на которой криминальное поведения обусловлено неспецифической мотивацией. Причем надо отметить, что формирование отдельных психологических параметров, характеризующих личность и поведение подэкспертного, происходит неравномерно. По ряду показателей он уже вплотную приблизился к клинической стадии патосексуального развития, другие признаки еще не сформированы. Все вышеизложенное позволило экспертам утверждать, что развитие личности у Б-ва еще не вышло за пределы доклинической, непатологической стадии. В то же время психологический анализ личности Б-ва и особенностей его криминального поведения позволяет типировать его как многоэпизодного преступника с отчетливыми признаками серийности. 194 Психологический анализ формирования личности многоэпизодного преступника на основе мотивации несексуального характера В качестве примера несексуального многоэпизодного преступления рассмотрим условия формирования и особенности личности М.14, совершившего ряд хищений чужого имущества и серию убийств и покушений на убийства. Описание криминальных эпизодов Эпизод 1. Зимой 1995 г. находясь в состоянии алкогольного опьянения он проник в помещение столовой СПТУ, где совершил попытку изнасилования сторожа столовой К-вой, а также хищения вещей. Эпизод 2. 31 января 1995 г. вечером в состоянии алкогольного опьянения, М. напал на ранее ему незнакомую Е-кую, нанеся ей внезапно сзади удар по голове тупой частью самодельного штыка, повалил на землю и похитил у нее вещи. Эпизод 3. 1 февраля 1995 г. вечером будучи в состоянии алкогольного опьянения напал на ранее ему неизвестную С-ну, нанеся ей сзади внезапно удар по голове тупой частью штыка, повалил ее на землю и похитил вещи. Эпизод 4. 2 февраля 1995 г. рано утром он, находясь в состоянии алкогольного опьянения, внезапно напал сзади на ранее ему незнакомую Р-ву, нанес удар по голове тупой частью штыка и, повалив на землю, похитил у потерпевшей вещи. Эпизод 5. 10 февраля 1995 г. вечером внезапно напал сзади на ранее ему незнакомую ему А., нанес удар по голове тупой частью штыка, повалил на землю и похитил у пострадавшей вещи. Эпизод 6. 14 февраля 1995 г. вечером совершил аналогичное преступление в отношении ранее ему незнакомую Б. Однако потерпевшая оказала ему активное сопротивление, что помешало довести преступный замысел до конца. Эпизод 6-а. Через короткий промежуток времени в этот же день он совершил аналогичную попытку в отношение ранее ему незнакомой С-вой. Внезапно напав сзади, повалил на землю и нанес ей серию ударов в грудь острой частью штыка. С-ва оказала ему активное сопротивление. Преступник скрылся с места преступления. 14 При описании экспериментально-психологического исследования во второй главе он был обозначен номером 8-serial. 195 Эпизод 7. 15 февраля 1995 г. в состоянии алкогольного опьянения, на почве возникшей ссоры совершил умышленное убийство несовершеннолетней Г-вой, 1983 г. рождения, нанеся ей серию ударов в различные части тела имевшейся у него отверткой. Эпизод 8. В ночь с 20 на 21 февраля 1995 г. в состоянии алкогольного опьянения встретил И-ко, нанес ей серию ударов по голове самодельным штыком. После этого М. перенес ее в другое место, где с особой жестокостью нанес ей множество колото-резаных ран в область брюшной полости. Глумясь над трупом он, через причиненное им повреждение промежности удалил из тела значительную часть кишечника и матку. Эпизод 9. Через два дня рано утром в состоянии алкогольного опьянения М. внезапно напал на ранее ему незнакомую Ш-ву, сзади, нанеся ей удар тупой частью самодельного штыка по голове, от чего она потеряла сознание и упала на землю, и похитил у пострадавшей вещи. Эпизод 9-а. В тот же день вечером он, в состоянии алкогольного опьянения в ходе возникшей ссоры между У-вым и Л-ко, с особой жестокостью убил У-ва, нанеся ему большое количество ударов острой частью штыка в различные части тела. Затем, с целью сокрытия преступления, он, совместно с Л-ко, перенес труп в сарай, где Л-ко его расчленила, а затем они вместе вынесли части трупа и захоронили их на берегу реки. Эпизод 10. В ночь с 9 на 10 марта 1995 г., находясь в состоянии алкогольного опьянения совершил тайное хищение чужого имущества из коммерческого магазина. Эпизод 11. Вечером 18 марта 1995 г. он, по предварительному сговору и вместе с Л-ко после совместного распития спиртных напитков обманным путем завели в лесополосу М-ву, где М. с особой жестокостью убил ее, нанеся ей более 30 колото-резаных ран острым концом самодельного штыка. Глумясь над трупом М-вой, ввел ей во влагалище кусок металлической трубы. Вернувшись домой, он убил находившуюся там восьмилетнюю дочь М-вой, нанеся ей удар по голове самодельным штыком. Глумясь над трупом девочки, М. ввел ей в рот и влагалище инородные предметы. После двойного убийства он, вместе с Л-ко, похитили из квартиры М-вой вещи. Эпизод 12. М. же в конце марта - начале апреля вечером совершил тайное хищение чужого имущества из двух гаражей, сорвав в них замок или разобрав фундамент. 196 Эпизод 13. Утром 4 апреля 1995 г. в состоянии алкогольного опьянения с целью тайного похищения чужого имущества проник в помещение магазина «Универсам», где находилась продавец Т-на. Опасаясь разоблачения, он умышленно убил Т-ну, нанеся ей более 20 ударов самодельным штыком в область грудной клетки и брюшной полости. Затем он перетащил труп в подсобное помещение, где оголил ей ягодицы, приспустив трусы и задрав юбку. После чего похитил спиртное и продукты. Эпизод 14. Он же 16 апреля 1995 г., находясь в состоянии алкогольного опьянения, совершил попытку нападения на ранее ему незнакомую несовершеннолетней В-ву. Внезапно напав сзади, нанес ей удар острой частью самодельного штыка в левую заднюю поверхность груди, отчего та потеряла сознание и упала на землю. Но быстро придя в сознание, девушка оказала ему сопротивление, ударила ногами в грудь и убежала. Он пытался ее преследовать, но не догнав, прекратил преследование. Эпизод 15. В ночь с 17 на 18 апреля 1995 г. и с 30 апреля на 1 мая 1995 г. совершил тайное хищение чужого имущества из гаража и кабинета директора школы, сделав в стене гаража пролом, а в кабинет директора школы проникнув через окно. Эпизод 16. 1 мая 1995 г. утром М. встретил на железнодорожных путях Ш., которую убил с особой жестокостью, нанеся ей 15 ударов самодельным штыком в грудную клетку и живот. Сняв с жертвы украшения из ценных металлов, он, глумясь над трупом, расчленил его, удалив грудные железы и вырезав наружные половые органы. Затем он спрятал части тела в кустах и скрылся с места происшествия. Эпизод 16-а. Утром того же дня он встретил недалеко от кладбища одиноко идущих Ф-ко и ее четырнадцатилетнюю дочь. Внезапно напав на дочь, на глазах матери нанес ей серию ударов ножом в левую область груди, причинив пострадавшей тяжкие, опасные для жизни повреждения. Девочке удалось вырваться и бежать с места происшествия. После этого он напал на мать и убил ее, нанеся ей более 15 ударов ножом в область грудной клетки и живота. Сняв с ее руки часы, он скрылся. 197 Выраженность предиспозиционных факторов Наличие биологической предиспозиции Объективных данных о беременности, родах и раннем развитии М. нет. Однако известно, что его мать работала на тяжелых, неквалифицированных работах, уходила чуть свет и возвращалась домой затемно. Это позволяет предположить наличие разного рода вредностей в период беременности. С отцом М. она разошлась еще до рождения сына, и ее эмоциональное состояние также вряд ли способствовало нормальному развитию беременности. Косвенно наличие ранней церебральной патологии у М. подтверждается его наличием признаков моторной расторможенности, повышенной подвижностью, непоседливостью в детстве. С его слов, в детстве неоднократно получал травмы головы, связанные с его повышенной активностью (падал с деревьев, крыши). Дальнейший образ жизни М. также заставляет предполагать возможность травматизации. В 1988 г. перенес закрытую черепномозговую травму с непродолжительной потерей сознания, рвотой, лечился амбулаторно. На нижней губе, левом надбровье и подбородке имеются старые линейные рубцы, о происхождении которых кратко ответил «били». Наркологическое исследование обнаружило у М. признаки алкоголизма (II стадия). Согласно заключению психиатров, это не лишало его способности правильно воспринимать происходящее и давать показания. В психологическом плане употребление алкоголя у М. выполняет иллюзорно-компенсаторную функцию, направленную на снижение тревоги, страха перед наказанием и снятия депрессивных переживаний. В его семье многие злоупотребляли алкоголем, и в первый раз он попробовал спиртное в 10 лет. Вначале пил нерегулярно и ситуационно, когда попадал в пьющую компанию. Однако в дальнейшем в спецшколе, будучи физически слабым и чувствуя настоятельную потребность себя защищать, полностью исключил вредные привычки – не курил, не пил, – занялся физическим самосовершенствованием («накачивался, помногу висел на турнике»). Злоупотреблять алкоголем стал последние 10-13 лет, что напрямую связано с его преступной деятельностью. Алкоголизм М. усугубляет имевшиеся у него признаки органической патологии. Одним из самых серьезных и криминогенных проявлений 198 алкоголизма М. был симптом измененных (или осложненных) форм опьянения, в частности, эксплозивно-импульсивноподобная форма опьянения. При осмотре невропатологом патологических знаков не выявлено, но экспериментально-психологическое исследование показало следующее. По тесту зрительной ретенции Бентона выявляется сужение объема активного внимания. Выполняя задания, он допустил 4, так называемые, “органические” ошибки (тенденция к деформации по размерам, пропуск малых фигур и т.д.), что говорит о наличии органической церебральной патологии. Отмечаются также признаки истощаемости активного внимания: кривая истощаемости по гиперстеническому типу. Память сохранна. Динамика непосредственного запоминания вербального материала 4-5-7-8-10, ретенция – 5. Обнаруживаются трудности концентрации внимания. Опосредованная память также в норме (воспроизведение – 77%). Воспроизведение из круга смысловых понятий свидетельствует об инертности мнестических функций. Обнаруживается снижение уровня воспроизведения пиктограмм по мере нарастания утомления, что свидетельствует об их истощаемости. Пиктограммы адекватны, эмоционально насыщенны, конкретны, излишне детализированы, что говорит о конкретности и обстоятельности мышления. Уровень доступных обобщений и абстрагирования невысок, хотя соответствует возрастной норме и полученному образованию. Отмечаются колебания уровня обобщения и абстрагирования по мере нарастания утомления. Подсказки принимает легко, что говорит о хорошей обучаемости подэкспертного. По шкале прогрессивных матриц Равена выявляется нормальный, средний интеллект (IQ = 100). Индекс вариабельности равен 6 баллам, что позволяет считать результаты тестирования достоверными. Ряд ошибок связан с отвлекаемостью внимания. Объективные трудности у него вызвали задания серий C и Е. Представляется, что снижение способности к динамической наблюдательности, прослеживанию изменений (серия С) у подэкспертного связано с ригидностью интеллектуальных функций. Большое число ошибок в серии Е, оценивающей уровень овладения высшими формами анализа и пространственного синтеза, свидетельствует о несформированности у М. этого типа мыслительных операций, что вполне соответствует уровню его образования. 199 Таким образом, уровень развития познавательной деятельности М. соответствует возрасту и полученному образованию. К индивидуальным особенностям его познавательной деятельности относятся: инертность и истощаемость психических функций, высокая отвлекаемость и сужение объема активного внимания, наличие колебаний уровня обобщения и абстрагирования по мере нарастания утомления. Все это является легкими признаками лабильного варианта органического патопсихологического симптомокомплекса. Все вышеизложенное свидетельствует о наличии у М. биологической предиспозиции аномального развития его личности и криминального поведения, в качестве которой выступает минимальная мозговая дисфункция. Причем в исследовании обнаружено наличие всех факторов, обусловливающих ее выраженность: признаки наличия родовой травмы, наличие черепно-мозговых травм в течение жизни, дополнительные факторы, утяжеляющие органическую симптоматику – развитие алкогольной болезни, к моменту исследования достигшей II стадии. Специфические особенности раннего воспитания, обусловливающие трудности социальной адаптации и проблемы общения Особенности семейного воспитания М. являются весьма типичными для серийных убийц. Его родители, как уже отмечалось, разошлись еще до его рождения. М. Жил с матерью, но постоянно переезжали, то к родственникам, то к очередному сожителю матери. Жили очень бедно, в плохих бытовых условиях, даже пол был земляным. С детства был лишен игрушек и сладостей. Детский сад посещал нерегулярно. Для матери М. не был желанным и любимым ребенком. Он рос в ситуации немаскируемого эмоционального отвержения матерью, решавшей собственные бытовые и личные проблемы. Часто целые дни проводил один дома (закрывали на замок), лишенный какого бы то ни было общения. Любимым занятием было сидеть на подоконнике и наблюдать через окно за происходящим на улице: «Все время один под замком. На окно и смотрю в него – и летом, и зимой. Плачу, зову маму и смотрю». Эмоциональное отвержение и гипопротекция в отношении матери к сыну сочетались с жестким, лишающим какой бы то ни было самостоятельности вариантом доминирующей гиперпро200 текции по типу директивного пресечения, грубого, унижающего насаждения требований, жестокого морально и физически с ним обращения. Характеризует ее как постоянно сердитую, «психованную», раздраженную женщину, которой долго не везло в личной жизни. С ней не связано ни одного приятного воспоминания детства М. Отец М. был на 10 лет старше матери, и формальным поводом для разрыва их отношений послужила супружеская неверность отца: «не пропускал в колхозе ни одной юбки». Вспоминает, что иногда отец приходил к их дому, но мать запрещала ему даже видеться с сыном. В глазах сына отец, с одной стороны, был виновником его несчастливого детства, а с другой, представал недостижимым идеалом: у него было все, в чем самому М. было отказано – дом, семья, материальное благополучие, уважение окружающих, любовь многочисленных женщин и т.д. Образ Мужчины – сексуально активного, уверенного в себе, удачливого и агрессивного – получил в восприятии М. подкрепление и дальнейшее развитие и впоследствии, когда он имел возможность наблюдать взаимоотношения матери с ее многочисленными сожителями. Ни с одним из них отношения у подэкспертного не сложились. Он вспоминает об этих мужчинах как об агрессивных, грубых, часто несправедливых людях. Причем мать, жестокая, властная, требовательная в отношении к сыну, становилась покорной и уступчивой, когда дело касалось ее сожителей, и готовой на все, чтобы удержать их. Так, в ситуациях конфликтов М. с сожителями матери, она всегда становилась на их сторону и никогда не заступалась за сына, а порой еще и дополнительно жестоко наказывала. Таким образом, особенности раннего воспитания в значительной степени определили содержание усвоенных им эталонов мужского и женского поведения. Мужская половая роль ассоциируется в его сознании с гипермаскулинным сексуальным поведением с подчеркнутым значением физической силы, доминантности, агрессивности, удачливости и уверенности в себе, большой ценности секса. Женщина же воспринимается им как существо враждебное, опасное, но всегда готовое смиренно склониться перед силой и наступательностью «настоящего мужчины». Отношение матери к сыну нашло отражение в целой системе карательных воздействий и жестоких наказаниях. Поскольку в детстве он был «подвижным, непоседливым», часто «что-нибудь нарушал», на201 казывали его часто. Впрочем наказать его могли и без особой причины, просто он «мешал». Как отмечает сам М., «родился я незаконнорожденным и во всем всегда виноватым». Причем наказания были весьма жестокими: надолго ставили в угол на колени на битый уголь, на фасоль и т.д. В силу упрямства никогда не просил прощения, и потому нередко наказание затягивалось на часы. Бывало, что мать с сожителем уже ложились спать и тушили свет, а он продолжал стоять на коленях. Однако режим ограничений и постоянные унижения не могли полностью подавить его. Даже в детстве он остро реагировал на несправедливость. По мере взросления жестокость наказаний вообще утратила функцию подавления. Став постарше, стал мстить за несправедливость и унижения: жестоко убил собаку ударившего его учителя (размозжив ей голову металлическим прутом), пытался взорвать самодельным патроном мать и отчима, в спецшколе напал на замполита, выбив ему зуб. Однако, это сочеталось с трусостью М., что привело к тому, что жертвами его мести чаще становились слабые и беззащитные (например, животные), или месть совершалась тайно, исподтишка. При этом гиперопека привела к неспособности М. к волевому усилию, отсутствию чувства долга и ответственности, что проявилось у него в импульсивности, неспособности сдерживать эмоции и желания. Поэтому, начав мстить, он утрачивал контроль над своим поведением. Так, описывая случай с собакой учителя, он показал: «Ударил первый раз и меня как вверх подняло, в псих бросило, я даже не могу описать это состояние. Остановиться уже не мог». Таким образом, у него сформировалась и закрепилась реакция на несправедливость – плохо контролируемые брутальные агрессивно-эксплозивные «вспышки», порой по сравнительно незначительному поводу. Отсутствие эмоциональных отношений в семье, даже санкции за открытое проявление своих чувств, определяют скудость эмоционального опыта М. Чувства любви к кому бы то ни было (матери, жене, женщинам и пр.) не испытывает. В дальнейшем это обусловило недостаток эмпатии (способности сопереживания), неумение выражать свои чувства и понимать чувства других, что в свою очередь, приводило к возникновению целого ряда конфликтов с окружающими, связанными с неадекватной интерпретацией им их действий. Так, в день своей свадьбы, когда с невесты сняли туфли и потребовали выкуп, не понял, что идет игра, и в ярости с кулаками набросился на гостей, разбросал подаренные им деньги, пытался уйти с собственной свадьбы и увести невесту. 202 Особенности воспитания способствовали развитию личностных особенностей, определяющих наличие у него коммуникативных проблем. Хроническое переживание фрустрации в детстве, связанное с постоянными унижениями, отрицанием матерью его достоинств и острым чувством бессилия и незащищенности, определило наличие у М. неадекватной самооценки, повышенной ранимости, внутренней робости. Именно это и определило отсутствие у М. коммуникативных навыков и, в дальнейшем, выраженную конфликтность его поведения. Таким образом, воспитание М. характеризовалось а) дисгармоничностью внутрисемейных отношений (между матерью и сыном; между родителями, между матерью и часто меняющимися ее сожителями; между сожителями матери и сыном); б) дисгармоничностью стиля воспитания со стороны матери – сочетание эмоционального отвержения и гипопротекции с жестким, лишающим самостоятельности вариантом доминирующей гиперпротекции и директивного пресечения; в) неадекватностью, вульгаризованным содержанием и дисгармоничностью усвоенных с детства полоролевых стереотипов. Все эти особенности воспитания способствовали формированию у М. специфических черт характера, приводящих к затруднениям общения, в частности, в сексуально релевантных ситуациях. Особенности психосексуального развития подэкспертного Этот предиспозиционный фактор формирования личности М. имеет особое значение. В первую очередь это обусловлено особенностями становления его сексуальности и сексуальной жизни в дальнейшем. Возникновение сексуальных проблем М. объясняется тем, что биологическая составляющая пола у него не относится к выдающимся, как то подчеркнуто декларируется самим подэкспертным. Наоборот, развитие биологической основы пола у М. происходило с задержкой (ретардированно) и завершилось формированием средней (ближе к слабой) половой конституции. Анализ расчетных коэффициентов (по Г.С. Васильченко) указывает на возможность нарушений психической составляющей половой функции. Морфограмма имеет мужской профиль с признаками инфантильности. Таким образом, биологическое обеспечение полового функционирования М. ниже среднего, что предрасполагает к различным «сбоям» этой функции в психологически трудных для него ситуациях. 203 Психосексуальное развитие подэкспертного протекало с выраженными искажениями. Информацию о физиологической стороне сексуальных отношений М. получил рано. В силу плохих бытовых условиях уже в детстве неоднократно становился свидетелем интимных отношений взрослых: матери с ее сожителем, родственников и даже соседей. В возрасте примерно в 11 лет старшим двоюродным братом и его товарищем обманом был со своей подружкой завлечен в сарай, откуда те его потом выгнали, а ее изнасиловали. Тяжело этот факт пережил. Окончательно понятийная стадия психосексуального развития формировалась в условиях однополого мужского коллектива (спецшколы) и отличалась характерным для этой среды циничнооткровенным, вульгарным содержанием. Романтическая стадия либидо возникла со значительной задержкой, ретардированно (в возрасте 16 лет), когда впервые возникла гетеросексуальная влюбленность в сверстницу с соответствующим романтическим фантазированием. Однако она была у М. весьма кратковременной, незавершенной, что объясняется ранним сексуальным опытом. В связи с этим М. изначально лишен способности к половым чувствам: симпатии, любви, способности вчувствоваться в партнера, сопереживания. Собственный сексуальный опыт также получил преждевременно, не достигнув биологической зрелости. В 12 лет случайно застал соседку с любовником в момент интимной близости, те, будучи пьяными, предложили ему «попробовать», подсказывали, что и как делать. Половой акт у него не получился, но впоследствии очень гордился этим эпизодом. В период пребывания в спецшколе в 14 лет первый гомосексуальный акт (минет), на который был инициирован сверстником. В последующем подобные гомосексуальные акты были регулярными с переживанием оргазма. Тогда же (в возрасте около 14-15 лет) был соблазнен и унижен практиканткой, которой в ту пору было около 20 лет: она заставила его целовать ей ноги, и принудила к кунилингусу. Причем ситуация для М. носила не только сексуально унижающий, но и личностно оскорбительный характер: «У нее была власть, она могла сделать любую гадость. Это меня убивало и унижало». Первый гетеросексуальный контакт (в 16 лет – участие в групповом сексе) произошел также с женщинами намного старше него, по инициативе других и закончился фиаско. 204 В силу социальной и педагогической, в том числе в области полового воспитания, запущенности и преждевременного (и психотравмирующего) опыта половой жизни у М. возник синдром неразличения сексуального объекта – отсутствии эротических предпочтений в выборе партнера и шкалы эротической и чувственной его ценности, несформированности образа идеального партнера. Никаких эротических предпочтений не выявлено, ни по социальным, ни по внешним, ни по интеллектуально-нравственным, ни даже по возрастным критериям (от 13 до 50 с лишним лет). Условие было одно – доступность женщины. Психосексуальная ориентация, хотя и несколько деформированная гомосексуальным принуждением, гетеросексуальная. Диапазон сексуальной приемлемости достаточен, однако существуют определенные эротические табу: обследуемый не позволяет причинять себе боль и прикасаться к своему анусу. В то же время он отмечает, что в сексуальной паре женщина должна проявлять активность, ей принадлежит инициатива сближения и выбора эротической техники, а при собственно сексуальных действиях допустимо насилие над партнершей как средство демонстрации своей власти. Сексуальных девиаций или парафилий (извращений) доказательно экспертами не обнаружено. Вместе с тем, в материалах уголовного дела имеются документы, которые позволяют предположить наличие у М. отклонений в сексуальной сфере, в частности, онанизма и эксгибиционизма. По ходу настоящего исследования и при стационарной судебно-психиатрической экспертизе в Краснодарской крайпсихбольнице (1988 г.) М. показал, что с раннего возраста он регулярно и усиленно занимается мастурбацией, что приобрело у него характер пагубной страсти, осложнившейся хроническим простатитом (заключение уролога). Причем мастурбаторная активность имеет у него мировоззренческое подкрепление. Он декларирует, что если мужчина в заключении не занимается онанизмом, то он – гомосексуалист, а эксгибиционизм никому не наносит ущерба («ни к кому не лезу, только под окно подхожу, чтобы только глянули на меня»). Склонностью к эксгибиционизму он объяснял ряд увольнений с работы и проблемы с правоохранительными органами («часто менял места работы из-за дурной привычки – обнажался, поэтому увольняли, задерживали, сажали в КПЗ и отпускали»). В силу негативного гетеросексуального опыта эта сфера отношений приобретает у М. эмоциональную «метку» и становится средством 205 самоутверждения. Компенсаторной попыткой повысить самооценку стал промискуитет (беспорядочные половые связи), при котором чувственная сторона уступила место демонстративно-азартной. Так, из азарта он завел блокнот, куда вносил данные о своих случайных партнершах и встречах с ними (даты, Ф.И.О., адреса и пр.). По его утверждению, список насчитывал более 100 женщин. Фрустрированность сексуальной сферы М. определяется особенностями его взаимоотношений и с представителями собственного пола. Прежде всего, следует отметить, что в ряде случаев сексуальное фиаско он терпел в присутствии других мужчин, сексуальная планка которых каждый раз оказывалась выше, чем у него. Это способствовало понижению самооценки М. и в силу особенностей его личности привело к тому, что в число врагов были зачислены и мужчины. Далее его маскулинность была крайне фрустрирована фактом «опускания» в местах лишения свободы: авторитеты из числа заключенных обкурили его до состояния выраженной интоксикации и, воспользовавшись его беспомощным состоянием, по очереди совершили с ним акт мужеложества. В последующем жил в атмосфере постоянных унижений, страха и ущемленности, формирующими противоположные его ценностным ориентациям качества – боязливость, затравленность, заискивание, что еще более понижает самооценку и заостряет внутренний конфликт. Все перечисленное определило особую фрустрированность сексуальной сферы М., что определяется ее повышенной ранимостью в психологически нагрузочных ситуациях и ретардацией психосексуального развития. Кроме того, секс, практически утратив все остальные функции, становится для него лишь средством самоутверждения, с одной стороны, и способом наказания и установления социальной иерархии, с другой. *** Таким образом, на формирование личности М. оказали выраженное влияние все факторы, определяющие специфическую предиспозицию личности серийных преступников (биологические, социально-педагогические и психосексуальные). 206 Специфические личностные особенности Выраженность характерных психофизиологических изменений Экспериментально-психологическое исследование позволило выявить следующие индивидуально—психологические особенности подэкспертного. По опроснику Стреляу выявляется темперамент, близкий к холерическому. Испытуемый обнаруживает высокий уровень силы процесса возбуждения, что определяет сильную реакцию на внешние раздражители, способность к осуществлению эффективной деятельности в ситуациях, требующих энергичных действий, возможность нервной системы выдерживать длительное возбуждение. Сила процессов торможения не достигает диагностической границы – 41 балл, что говорит о недостаточной способности к отказу от деятельности в условиях запретов. Значительное преобладание возбуждения свидетельствует о легкости возникновения реакций возбудимого типа, склонности к гневливо-злобным состояниям и агрессивным формам поведения. Низкий уровень подвижности нервных процессов (30 баллов) определяет длительность возникающих реакций, склонность застреванию аффекта, трудности в образовании и переделке навыков (в том числе и социальных), стремление избегать широкого круга общения, новых ситуаций. По результатам опросника Айзенка обнаруживается интровертированность подэкспертного (4 балла) и высокий уровень нейротизма (21 балл). Это позволяет охарактеризовать его как человека необщительного, ориентированного на собственные нормы и ценности, стремящегося контролировать свое поведение и эмоциональные проявления. Однако высокий уровень эмоциональной неустойчивости снижает волевой самоконтроль, приводя к вспышкам агрессивного поведения, а склонность к застреванию аффекта обусловливает их выраженность и длительность. По опроснику Спилбергера выявляется высокий уровень ситуативной и личностной тревоги. Сильное беспокойство, в значительной степени обусловленное образом жизни, склонность воспринимать широкий спектр жизненных ситуаций как угрожающие определяют низкую фрустрационную толерантность и легкость возникновения аффективных реакций. Подэкспертному приходится прикладывать немалые усилия, чтобы не потерять контроль над собой. Тоскливое, 207 унылое состояние сочетается с нервозностью, беспорядочной активностью. На психофизиологическом уровне выявляется выраженная правосторонняя сенсомоторная асимметрия (ППП). По результатам гаплоскопического исследования обнаруживается доминирование правого глаза (Кас=0,65) и выраженная инертность полушарной доминанты (Т=59,8), что соответствует как выявленным свойствам нервной системы, так и особенностям предъявляемого материала. Таким образом, типичных для серийных сексуальных преступников изменений психофизиологического уровня детерминации поведения у М. не обнаружено. Важным нейро- и психодинамическим условием совершения агрессивных поступков, которые привели его совершению преступлений, являются обостренная реакция на внешние раздражители и ситуации, склонность к реакциям взрывного типа, застреваемость негативных эмоций и навыков реагирования, недостаточная способность к адаптации в изменяющейся ситуации и отказу от активности в условиях запретов. Особенности ценностно-смысловой сферы и динамика изменений мотивации Ценностно-нормативная сфера личности М. представляет собой вариант классического «воровского» мировоззрения, отличающегося крайне негативным отношением к труду. В своих показаниях он писал: «я за один раз могу заработать несоизмеримо больше, чем другой человек трудом за месяц». Причем главным для него является не столько стремление к материальным благам, сколько возможность самоутверждения: «Это давало мне возможность королевать, хорошо одеваться, кушать, да еще кормить кучу людей, которые только и делали, что ждали когда я принесу пожрать и выпить». Говоря о профессии, которую он хотел бы иметь, если бы жизнь сложилась иначе, М. написал: «Служба в вооруженных силах страны желательно офицером и желательно десант, горячие точки страны где бы можно себя проявить с такой стороны, чтобы все мои действия шли вразрез с приказом командования, и в оконцовке чтобы я был прав». Исследование показало высокую фрустрированность потребностной сферы М. (рис. 5). Как видно на графике, наиболее фрустрированной у М. оказались потребность в признании (ценности 13,14 и 15). Ценности сексуаль208 ной сферы (7, 8, 9) оцениваются им как высоко значимые, но вполне доступные. Рис. 5. Ценностно-нормативная сфера личности М. по методике УСЦД Ценностный профиль М. по методике «Смысл жизни» достаточно типичен для исследуемой группы (рис. 6). Рис. 6. Результаты исследования по опроснику «Смысл жизни» 209 На рисунке отчетливо видно, что абстрактные ценности оцениваются М. выше, чем конкретные, хотя в целом оценка им моральноэтических ценностей низкая. Исключение составляет низкая оценка абстрактной ценности ценности женщин, что является стойкой мировоззренческой позицией подэкспертного. Аналогичные тенденции деформации ценностно-нормативной сферы подэкспертного выявляются и с помощью других методик. По результатам методики «Незаконченные предложения» обнаруживается негативная оценка подэкспертным ценности людей вообще, особенно отчетливо проявляющаяся в его отношении к матери и сексуальным партнершам (рис. 7). В то же время сексуальные отношения оцениваются им значительно выше, поскольку выполняют функцию самоутверждения. Рис. 7. Особенности ценностно-нормативной сферы личности М. по методике «Незаконченные предложения» Как уже отмечалось выше, особенности семейного воспитания сформировали у него специфический образ женщины, как чего-то опасного, угрожающего его самооценке. В определенной степени негативный образ женщины связан у М. с психотравмой раннего детства. По его показаниям, мать неоднократно говорила ему в детстве: «Лучше бы я тебя разорвала как жабу, выродка такого. Лучше бы я тебя между ног раздавила, когда ты вылазил». Эти картины, весьма кровавые, неоднократно образно всплывали в его представлениях, ассоциируясь с женскими половыми органами. Поэтому агрессия в отношении женщин ассоциировалась у М. с женскими половыми органами. Рассказывая об обидах, нанесенных ему женщинами, он 210 часто использует выражения типа: «с удовольствием вывернул бы ей матку наизнанку». В дальнейшем негативный образ женщины получил подкрепление и информацией, полученной М. в спецшколе, и в собственном негативном опыте гетеросексуального общения. Считает, что половина всех женщин «непорядочны». После длительного раздумья смог назвать лишь трех известных ему порядочных женщин – бабушку, тетю по матери и свою последнюю сожительницу. Все остальные – непорядочные. К ним отнес также жену и ее подруг, тещу, всех тех женщин, с которыми был близок, не называя прямо, дал понять, что туда входит и мать. Образ женщины, требовательной и жестокой, но готовой покорно и смиренно склониться перед Мужчиной – агрессором и завоевателем, автоматически проявлялся в течение всей его жизни во всех ситуациях неформального общения, затрудняя его взаимоотношения с противоположным полом. Хотя М. декларирует высокую ценность секса (рис. 7), сексуальные отношения носят для него, как уже отмечалось, специфический личностный смысл – средство установления социальной иерархии и наказания. В силу этого удовлетворение сексуальной потребности для М. менее значимо, чем переживание доминирования и власти над сексуальной партнершей. В дальнейшем этот образ способствовал и фиксации способа психологической защиты «Я», связанного с обвинением партнерш в своей сексуальной несостоятельности. Именно поэтому его сексуальное мировоззрение позволяет мужчине в качестве дополнительной эротизации использовать сексуальное насилие над партнершей, демонстрацию своей власти, но категорически запрещает те же самые действия женщине. Однако отношение М. к женщинам отражает (хотя и в наиболее концентрированной форме) его отношение к людям вообще. Неблагоприятный жизненный опыт сформировал и утвердил в его сознании убежденность во враждебности по отношению к нему всего мира, которая, в свою очередь, вызвала ответную реакцию ненависти, озлобленности в сочетании с чувством незащищенности и постоянного страха. Он склонен переживать выраженное напряжение в ситуациях, требовавших неформального общения, живя в постоянном страхе и ожидании подвоха, унижения и нападения, со сложившимся убеждением, что может полагаться только сам на себя и должен всем давать отпор. 211 После первой судимости и до последнего ареста на свободе М. никогда не выходил из дому, не имея в кармане или легкодоступной части одежды на специальном резиновой подвеске в рукаве правой руки ножи, опасные бритвы, отвертки, заточки и т.п. При первой же угрозе, явной или мнимой, физической или моральной, пускал их в ход. Отмечает, что «стоило выйти без этого за пределы дома, как чувствовал какое-то напряжение, выраженный дискомфорт, страх, тревогу, скованность в движениях и мыслях, язык прилипал к небу из-за сухости во рту и вынужден был возвращаться домой». Но с оружием ощущения менялись, появлялась внутренняя уверенность, свобода, раскованность, бодрость. Таким образом, в исследовании обнаружена выраженная деформация в ценностно-нормативной сферы М., что проявляется, прежде всего, в нарушении той системы ценностей, в которых объективируется его отношение к другим людям. Причем в наиболее концентрированном виде эти нарушения проявляются в его «объектном» отношении к женщинам. Специфические особенности самосознания и половой идентичности Изучение рефлексивного уровня детерминации криминального поведения М. с помощью методики КИСС обнаружило низкий уровень выраженности показателя общей самооценки (So= —0,49) и столь же низкая степень самоприятия (Sp= —0,40). Эти результаты определяются противоречивым характером самосознания подэкспертного. В системе его ценностей на первом месте находится группа мужских качеств (мужественность, уверенность в себе, активность), причем эти качества между собой значимо коррелируют. В то же время самооценка распадается на два блока: с одной стороны, мужественность и агрессивность, с другой – уступчивость, подчиняемость, боязливость, ранимость. В системе его ценностей выраженно доминирует группа мужских качеств (Zмуж/Zжен=2,24), в то время как соотношение этих качеств в самооценке значительно ниже (Sмуж/Sжен=0,84). Система ценностей М. представляет собой жесткую иерархию, в основе которой лежат убеждения о господствующей роли мужчины. Обнаруживается высокая степень идентификации с традиционной мужской половой ролью. Испытуемый демонстрирует гипермаскулинный вариант половой идентификации и в реальном поведении. М. к 212 месту и не к месту подчеркивает свои высокие сексуальные достижения, рассказывает о своих многочисленных сексуальных победах, пытается эпатировать окружающих (например, вопросом, не боится ли эксперт-женщина оставаться с ним наедине, так как он давно не видел и не трогал женщин). Причем маскулинное становление половой идентичности у М. связано с резким отклонением широкого диапазона «женских» характеристик. Женщина воспринималась М. не как полноправный партнер сексуальных отношений, а скорее как объект этих отношений, как «приложение к влагалищу». Резкое отклонение М. фемининности определяется в значительной степени фактом его «опускания». На следующий день после пережитого им сексуального насилия ему объявили, что образ жизни у него теперь будет «бабским». В дальнейшем это было связано для него с целым рядом физических и моральных унижений. Такое соотношение противоречивой самооценки в сочетании с выраженно маскулинной системой ценностей М. и создает истоки внутреннего конфликта, определяющего его низкое самоуважение, слабость «Я», нуждающегося в постоянной поддержке и подкреплении, и приводящего к дестабилизации и дезадаптации личности в целом. В то же время, как уже отмечалось, в самооценке М. представлены и женские характеристики – пассивность, уступчивость (занимающие, соответственно, первый и третий ранги). Это отражает реальный характер его взаимоотношений с окружающими: М., в силу недостатка физической силы и присущей ему трусости, вынужденно более терпелив (толерантен) к физическим оскорблениям, унижениям и выражению презрения со стороны более сильных и организованных мужчин, перед которыми он зачастую вынужден лебезить и заискивать. В то же время осознание несоответствия своего поведения полоролевым стереотипам приводит к постоянному неподтверждению его неадекватной мужской самооценки и существенно снижает уровень самоуважения. Таким образом, именно высокая фрустрированность самосознания (и особенности половой идентичности, в частности) выступает как ведущая (системообразующая) детерминанта его криминального поведения, определяя повышенную чувствительность и крайне острую и болезненную реакцию в ситуациях действительной или мнимой угрозы «Я». Основным мотивом его поведения является гипертрофированное стремление к самоутверждению. 213 Выраженность специфических личностных деформаций Внутренний конфликт находит свое отражение в глубокой дисгармоничности и противоречивости всего личностного склада подэкспертного (код профиля – 86349»-/0), отражающего парадоксальное объединение противоположных тенденций: ориентация на внешнюю оценку, заинтересованность во мнении окружающих, с одной стороны, и затрудненность межличностных контактов, с другой (рис. 8). Рис. 8. Индивидуальный MMPI-профиль М. по клиническим шкалам Как видно на графике, ведущее положение в личностном профиле М. занимает шизоидный радикал личности. По характеру он человек не слишком общительный, что объясняется недостаточной способностью быстро приспосабливаться к изменяющейся ситуации, с одной стороны, и стремлением максимально устранить любую угрозу его самооценке, с другой. Именно это сочетание определяет тенденцию М. избегать людей, заставляя его ограничивать свой круг контактов, избирательно выбирать партнеров по общению. В значительной степени такое поведение обусловлено и криминальным образом его жизни, необходимостью постоянно контролировать ситуацию и свое поведение из страха разоблачения. Стремление держать под постоянным контролем свое поведение и проявление чувств повышает и без того высокую эмоциональную неустойчивость, способствует накоплению неотреагированных негативных переживаний, что, в конечном счете, и приводит к возникновению вспышек агрессивного поведения, а склонность 214 к застреванию аффекта обусловливает их выраженность и длительность. Неотреагированный аффект связан у М. с эгоистическими побуждениями и в сочетании с идеаторной проработков приводит к возникновению «застревающей» враждебности, злопамятности (как написал сам М.: «я был злонакопитель»). С другой стороны, пик по шкале 3 и выраженное снижение по нулевой шкале свидетельствуют о высокой заинтересованности М. в общении с другими людьми, его зависимости от их суждений. Наличие внутреннего конфликта и противоречивость самооценки определяют слабость «Я», нуждающегося в постоянном подкреплении. Отсюда повышенная потребность подэкспертного быть включенным в значимые для него группы, чувствовать принадлежность к другим людям. Зависимость от мнения окружающих, с одной стороны, и страх отвержения, с другой, определяют специфику его взаимодействия с людьми. В процессе общения он ожидает от них инициативы в установлении отношений и активного выражения симпатии, интереса и одобрения. Отсутствие такого подчеркнутого признания воспринимается им как подтверждение их враждебности и вызывает негативную эмоциональную реакцию. Таким образом, у подэкспертного обнаружены специфические личностные деформации, которые характерны для серийных преступников и обнаруживаются как сочетание шизоидного и эпилептоидного радикалов в характере. В то же время у него сохраняется высокий уровень активности и социальной спонтанности поведения, что свидетельствует о незавершенности этого диагностического признака нарастающих патологических изменений. Особенности преступного поведения Психологический анализ криминального поведения М. позволяет указать на наличии у него признаков формирования патосексуального криминального почерка и специфичность обнаруживаемых изменений. 1. Изменения соотношения внутренних (мотивационных) и внешних (ситуативных) факторов в инициации сексуально агрессивного поведения. Все акты насилия совершались без предварительного их планирования, подготовки, специального выслеживания жертв. Поисковое поведение в отношении жертв насилия 215 отсутствует, в ряде случаев поисковое поведение направлено на похищение собственности. Насилие во всех криминальных ситуациях происходило ситуационно, осложняя то ли криминальную деятельность, направленную на похищение материальных ценностей, то ли бытовое его поведение и взаимоотношения с окружающими. При этом, в одних эпизодах криминальное насилие выступает как своеобразная форма полевого поведения, осложняющего первично мотивированное стремление к криминальному похищению собственности. В других уже похищение собственности имеет характер полевого, осложняющего первичную мотивацию мести «врагу». В большинстве случаев убийствам непосредственно предшествовали малозначащие конфликтные ситуации, большинство из которых вызвано его собственным поведением. Эти конфликты выступают не причиной, а провоцирующим запускающим фактором разбираемого насилия. Действия М. определяются характером его взаимоотношений с жертвой и его субъективной интерпретацией ситуации. В ходе взаимодействия жертва приобретает в его глазах образ врага, от которого необходимо защищаться всеми возможными способами, что и является сигналом для актуализации агрессивного поведения. Криминальное поведение внешне выступает как почти импульсивный поступок, без какого бы то ни было этапа борьбы мотивов. Таким образом, выраженность этой характеристики криминального почерка М. характерна для начальной стадии формирования патологической личности по типу «феномена Чикатило». 2. Изменение избирательности при выборе жертв. Характер выбираемых М. жертв также позволяет диагностировать начальную стадию формирования его патологической мотивации. Актуализация психотравмирующих переживаний (враждебности к нему мира), резко повышающая психическое напряжение М., происходит в контексте развития криминальной ситуации. Жертва в его сознании не полностью деперсонализирована: в каждом конкретном случае она «наказывается» им за вполне определенные действия, хотя и весьма субъективно и неадекватно интерпретированные М. Так, давая показания по восьмому эпизоду, он рассказал, что потерпевшая И-ко, увидев его, в пьяном виде валяющимся на улице, подошла и пыталась помочь подняться со словами «нажретесь тут 216 и падаете». От этих ее слов возникла «злоба через край». Поводом для нападения на В-ву (эпизод N 14) послужили еще менее значительные действия потерпевшей: случайно встретившись с М., она от него отвернулась. С его слов, этого было достаточным, чтобы в нем что-то «сыграло, человек резко от меня отвернулся». И он мгновенно нанес удар острием штыка ей в спину. В силу всех этих обстоятельств жертвы М. весьма разнообразны по возрасту, внешности и социальному положению: от десятилетней девочки до взрослой женщины средних лет. Кроме того, им совершено и убийство мужчины – бывшего мужа Л-ко, его соучастницы. Преступления совершались им как в отношении незнакомых, так и знакомых жертв. Отношение к жертвам в момент совершения криминальных действий характеризуется полным отсутствием идентификации, стремлением не допустить малейшей возможности установления контакта (при нападении избегал и боялся взгляда жертв). Наряду с этим выявляется тенденция к обвинению жертв и возложение на них ответственности за происходящее. Однако в поведении М. намечаются все же определенные тенденции селективности выбора объекта преступного посягательства. Он чаще нападает на одиноких женщин, которые физически его слабее и не смогут оказать ему сопротивление. Большинство его жертв – половозрелые (часто немолодые) женщины, хотя в ряде эпизодов потерпевшими стали несовершеннолетние девочки. В то же время надо отметить, что эксперты не обнаружили у М. признаков развития педофилии. Выбор жертв в таких случаях определяется большей физической и психической уязвимостью девочек. Избирательность при выборе жертв в значительной степени определяется, с одной стороны, недостатком физической силы у М., а с другой, его личностными особенностями, в частности, трусостью. Весьма показательно, что те из жертв, которые все же оказывают ему сопротивление, остаются в живых. Таким образом, в криминальном поведении М. отсутствует фиксация на определенном типе жертв. 3. Специфические особенности динамики выбора мест, способов знакомства с жертвами и способов нападения. В силу того, что криминальное поведение М. является непосредственной реакцией на ситуацию взаимодействия с жертвой, то встреча с жертвами преимущественно случайна, и нападение на них происходит в контексте ситуации. 217 В то же время способ нападения один и тот же, причем действия реализуются в стереотипной последовательности, как в разбойных нападениях, так и при убийствах. В ответ на малозначительные действия потерпевших М. нападал внезапно и, как правило, сзади, применяя всегда имевшееся при нем орудие насилия (штык, нож, отвертку). Первый удар он наносит по голове с целью сбить жертву с ног и помешать ей оказывать сопротивление. При совершении убийств действия М. также стереотипны по фабуле и технике исполнения. Женщинам причинялись колющие множественные ранения, нередко с одним входным отверстием и массой (до 30) раневых каналов, в область грудной клетки и брюшной полости, что приводило к быстрой смерти потерпевших. Посмертно, или, когда жертва находилась в агональном состоянии, М. совершал акты крайне жестокого насилия над телами жертв: множественные колющие ранения, в область половых органов, прилегающих к ним низа живота, бедер, ягодиц, повреждения области промежности, проникающие аж в грудную полость, извлечение через дефект промежности матки и кишечника, введение в полость рта и влагалище инородных предметов, расчленение трупа с удалением грудных желез и половых органов. Многие жертвы оголялись частично или полностью. Манипуляции с одеждой включали разрывание нижнего белья. В двух случаях есть указания на действия, имеющие сексуальный характер – незавершенная попытка насильственного сексуального контакта. Стереотипность криминальных действий М. свидетельствует о наличии эмоционального и поведенческого стереотипа реагирования в криминальных ситуациях. В то же время надо отметить, что они не имеют еще для подэкспертного психологического смысла – ритуалов. Помимо того клинической картине садизма не соответствует отсутствие цели – изменения своего актуального состояния путем совершения жестокого насилия. Криминальная агрессия у М. выступает как средство разрядки энергетически мощного психического состояния, а не его изменения, то есть отсутствует ее психотропный эффект. 4. Эскалация насилия и формирование сексуального садизма. Именно в этой характеристике криминального почерка подэкспертного обнаруживаются признаки патологического изменения его личности. Способы нападения на жертв обнаруживают тенденцию развития в плане усиления предпринимаемого М. криминального насилия. 218 Исходно насильственные действия применялись М. в рамках разбойных нападений на женщин с целью подавления сопротивления. Удары наносились тупой частью имевшегося у него штыка. Он валил женщину на землю, отбирал у нее вещи, ценности и скрывался. Однако после того, как в двух случаях попытка ограбления не удалась – жертвы оказали ему активное сопротивление, М. стал наносить удары острой частью штыка., либо серию ударов тупой его частью. Фактически эта эскалация насилия и приводит его к убийству – несовершеннолетней Г-вой (эпизод N 7) – во время ссоры с ней он нанес ей серию ударов отверткой. После первого убийства агрессивные действия М. приобретают стереотипный характер. В то же время следует отметить, что действия подэкспертного в криминальных эпизодах (тяжкие повреждения, наносимые именно в область половых органов, манипуляции с нижним бельем и пр.) только формально имеют сексуальный характер, а их особо жестокий характер столь же формально имеет характер сексуального садизма. По своему мотивационному содержанию они таковыми не являются. Столь брутальным способом М. решает свои не сексуальные, а личностные проблемы: самоутверждение путем демонстрации власти над жертвой, ее жизнью и половой неприкосновенностью, а также месть обществу за перенесенные унижения. В своих самоотчетах М. написал: «когда тебя растоптали, и разорвали душу и психику на части, то, что тут скрывать, хочется тоже уничтожить других». И далее: «Мне кажется, судьба с детства строится. Мне ее строили из чего придется – в детстве родители, улица, школы разных мест, окружающие. Что с меня слепили, выпекли?.. а когда начали есть свое стряпье, скривились и подавились». Месть обществу приобретает в криминальных действиях М. безадресный характер. Секс выступает как средство унижения, «опускания» и наказания жертвы так же, как в свое время поступили с ним. Эксплозивно-брутальный характер действий М. пока что обусловлен силой аффекта и его застреваемостью, а не потребностью в удовольствии. Таким образом, особенности криминального почерка М. свидетельствуют об отсутствии специфических патосексуальных нарушений его личности. В то же время характер отмечаемых изменений (эскалация насилия, совершение садистских, пока только формально, действий) указывает на неблагоприятное ее развитие. 219 Особенности динамики функционального состояния во время совершения криминальных действий Прежде всего, надо отметить то, что во всех инкриминируемых ему случаях криминального насилия тип его поведения и эмоциональные реакции полностью соответствовали этому привычному для М. эмоционально-поведенческому стереотипу – по варианту аффективной «вспышки». Данный тип реагирования характерен для испытуемого с раннего детства и стал привычным типом реакций в личностно-значимых ситуациях (например, эпизоды с убийством собачки учителя, выбитым зубом у замполита спецшколы и т.п.). В этих ситуациях М. как бы сознательно отпускает волевой контроль, как бы разрешая себе войти в это состояние. Обязательным условием реализации этого стереотипа реакций и облачения их в форму криминального насилия является состояние выраженного (среднего или тяжелого) смешанного опьянения, вызванного сочетанным употреблением разнообразных транквилизаторов бензодиазепинового ряда (доза в абсолютных цифрах неизвестная), чифиря и, одновременно или последовательно, различных спиртных напитков (пива, водки, вина). Трезвым он никогда никого не убивал. Экспертами у М. диагностирован алкоголизм II стадии, одним из проявлений которого являются эксплозивно-импульсивно-подобные формы осложненного простого алкогольного опьянения. Рассмотрим динамику психического состояния М. в криминальной ситуации на примере первого совершенного им убийства. Исходное состояние М. характеризуется выраженным эмоциональным напряжением. В значительной степени это состояние определялось противоправной деятельностью М. (кражами чужого имущества и разбойными нападениями), страхом ареста и очередного заключения, которого он панически боялся не только из-за страха лишения свободы, но и в связи с гомосексуальным принуждением, которому он систематически подвергался со стороны других осужденных. Он должен был постоянно контролировать ситуацию, свое поведение, слова и проявления чувств, опасаясь разоблачения. В день убийства он планировал очередное хищение. Увязавшаяся несовершеннолетняя Г-ва, помимо того, что была представительницей «враждебного» ему женского пола, еще и стала существенным препятствием на пути к достижению цели. М. не мог отказаться 220 от задуманного в силу присущей ему и усугубленной алкогольным опьянением ригидности, снижающей способность быстро реагировать на изменение ситуации. Он пытался бежать от девушки, но она его преследовала. Неудачные попытки устранить помеху вызвали дальнейший рост эмоционального напряжения. Привычный способ реагирования в трудных ситуациях (возложение ответственности и вины на окружающих) перевел ее в ранг «врага», от которого необходимо избавиться. Сравнительно незначительные действия Г-вой (заигрывая, она укусила его в плечо) стали поводом, запустившим привычный стереотип поведения, типичной для М. аффективной реакции, сопровождающейся мощным агрессивным взрывом, что приобрело внешний психологический смысл устранения препятствия, а по своей сути впервые продемонстрировало новый способ мести и повышения своей самооценки путем господства не только над человеком, но и над его жизнью, телом, вещами. Смерть девушки не привела к разрядке состояния, наоборот, реакция на содеянное еще более усилила эмоциональную напряженность М.: «подписала мне приговор по 102-й статье. Я готов был разорвать ее труп». В ярости он разорвал одежду девушки, безуспешно пытался сжечь тело на сырых камышах. Но и это не принесло разрядки. В возбуждении где-то потом долго ходил. Но и вернувшись домой, переодевшись и снова выпив порошка и водки, никак не мог успокоиться. В дальнейшем факт убийства девушки стал для М. сильнейшим фактором, дестабилизирующем его эмоциональное состояние и обусловившим постоянное высокое эмоциональное напряжение. Он писал, что это убийство «полностью выбило из колеи, пережил кошмар, все время ожидал ареста». Противоречивые переживания безысходности своего положения, страх перед содеянным, возможность разоблачения, с одной стороны, и потребность поддержания своей самооценки, самоутверждения, с другой, еще больше усугубляют внутренний конфликт. Это подтверждается и агрессивноэмоциональными высказываниями в адрес убитой им девушки: «Чего она лезла, дура!». С этого времени М. начинает употреблять алкоголь (к которому он раньше не был особенно склонен) с эскапистскими (облегчающими) целями именно как средство снижения этого напряжения. Именно этим объясняется резкое повышение оглушающих доз. Однако употребление алкоголя, давая только 221 временно-иллюзорный эффект, в то же время приводит к снижению волевого контроля над поведением. Аффективные вспышки с мощной агрессивной разрядкой повторяются и учащаются. Способ совершения преступлений в значительной степени определяется и выраженной демонстративностью подэкспертного и его склонностью в трудных ситуациях избирать способом психологической защиты перенос – обвинение окружающих, а не себя. Выбор этого способа защиты «Я» привел к оправданию убийств вызывающеугрожающим поведением жертв. Поводы для убийств облегчаются, убийства становятся повторными, стереотипными по фабуле и технике, «безадресными», направленными на совершенно незнакомых, случайных людей, в первую очередь женщин. Психологический анализ динамики эмоционального реагирования в ходе развития эксцесса (тест Люшера и ЦТО) показал, что основным мотивом совершения агрессивных действий выступает фрустрированная потребность в самоутверждении, усугубленная измененной формой простого алкогольного опьянения. Агрессия выступает в данном случае как месть обществу за перенесенные унижения. «Запускающим механизмом» этого поведения являются незначительные поступки жертв, воспринятые им неадекватно. Состояние подэкспертного во всех инкриминируемых ему ситуациях характеризуется высоким исходным уровнем возбуждения, снижением волевого контроля над поведением, честолюбием, стремлением во всем проявлять свою волю и лидировать, потребностью в признании. Незначительный повод, поданный жертвой, вызывает резкий рост эмоционального напряжения, агрессивно-деструктивные действия выступают средством снятия этого напряжения. В момент совершения собственно криминальный действий жертва полностью деперсонифицируется: она воспринимается как некий «враг», который должен быть наказан и уничтожен. По мере развития эксцесса наблюдаются постепенный рост уровня активности и эмоционального напряжения. С помощью агрессии М. стремится утвердить свою власть над жертвой. При этом сама по себе власть над жертвой не дает ему полного удовлетворения, ему необходимо признание жертвой его права распоряжаться ее судьбой. Однако его эмоциональное состояние, усугубленное измененной формой простого алкогольного опьянения, выражается в импульсоподобном взрыве, протекающем кратковременно и бурно. Смерть жертвы наступала быстро, не давая М. полностью отреагировать (в 222 силу торпидности его аффектов). С другой стороны, быстрая смерть жертвы не давала ему возможность удовлетворить потребность в признании жертвой его права властвовать над ней, что приводило не к разрядке напряжения, а дальнейшему его росту. Повышение эмоциональной напряженности требовало дальнейших действий, которые направляются на тело погибшей жертвы и ее одежду. Эмоциональное состояние М. в момент нанесения ранений, извлечения кишечника, матки, расчленения трупов, при манипуляциях с одеждой характеризуется возрастанием усилий к достижению цели, утверждением власти над жертвой путем деструктивных действий, с одной стороны, и переживанием чувства бессилия, неполноценности и собственной ущербности, с другой. Агрессия по отношению к жертве и переживание чувства собственной неполноценности остаются и после полного поведенческого отреагирования. Воспоминания о содеянном также вызывают только агрессивную реакцию, связанную с переживанием социальной изоляции, собственной ущербности. Весьма показательно то, что цветовые раскладки эмоционального состояния при переживании обвинений в импотенции или педерастии и состояния при завершении криминальных действий значимо коррелируют между собой (р < 0,001), что по-видимому обусловлено сходством и остротой переживаний. На следующий день испытывал раскаяние в содеянном. Однако от эпизода к эпизоду его напряженность и сила падает; оно всегда сопровождается жалостью к себе и обвинением в случившемся самих жертв, которые «спровоцировали» его на преступление: «Не надо было ко мне лезть, не надо было меня зацеплять. У меня даже дома мать с отцом с бланшами ходили». Параллельно рос страх неотвратимого сурового наказания, что еще более повышает уровень эмоционального напряжения. В то же время надо отметить, что эмоциональная агрессивная вспышка» не относится к состояниям, достигающим глубины аффекта. 1. Отсутствуют признаки аффектогенности ситуации: личностная значимость и субъективная внезапность. «Вина» потерпевших определяется только личностными особенностями подэкспертного: особенностями ценностно-мотивационной сферы, неадекватностью его самосознания и механизмов психологической защиты, склонностью к внешнеобвиняющим реакциям. 2. Низкий порог фрустрационной толерантности у М. связан как с индивидуально-психологическими его характеристиками 223 (свойствами нервной системы и темперамента), так и с недостатками эмоционально-волевой сферы личности (он позволяет себе впасть в это состояние, действуя по принципу «нечего терять») и в значительной степени обусловлен психосоциальной дезадаптацией и образом жизни подэкспертного – необходимостью скрываться, страхом перед разоблачением, усугубляемыми с каждым новым преступлением. 3. Как уже отмечалось, поведение М. в криминальной ситуации соответствует его привычным стереотипам эмоционального и поведенческого реагирования – плохо контролируемые агрессивные «вспышки», порой по сравнительно незначительному поводу. 4. Отсутствует типичная динамика аффективного возбуждения, выраженность его фаз, в частности, постаффективная астения. Наоборот, во всех криминальных эпизодах после убийства жертвы обнаруживается мобилизующий эффект эмоций, обусловленный реакцией на содеянное. Таким образом, психическое состояние М. во время совершения криминальных действий ни по содержанию, ни по динамике еще не может быть оценено как собственно патосексуальное. ВЫВОДЫ Проведенный анализ показал, что специфические признаки изменения личности и поведения М. только начинают формироваться и. По сути дела, его еще нельзя назвать собственно серийным убийцей. В каждом отдельном эпизоде сохраняется специфичность мотивации. Криминальный почерк М., хотя и имеет индивидуальнопсихологическую природу, что характерно для серийных преступников, еще далек от своего завершения. Отсутствуют и признаки инверсии причинно-следственных отношений между психическим состоянием и внешним поведением: агрессивные действия М. выступают как разрядка мощно актуализированной фрустрации. В то же время характер и тенденции обнаруживаемых изменений (выраженность предиспозиционных факторов, специфичность деформации системы ценностей, самосознания и всей структуры личности) позволяют утверждать, что в данном случае фактически речь идет о начальном непатологическом этапе формирования «феномена Чикатило». 224 Психологическое исследование личности преступника с компульсивным несексуальным влечением В рамках психологического анализа разных вариантов «феномена Чикатило» представляется интересным рассмотреть случай формирования этого патологического варианта личности на фоне компульсивного несексуального влечения - обсессивно-компульсивной клептомании или «патологического воровства (клептомании)» (шифр F63.2 согласно МКБ-10), которая является вариантом иных состояний из медицинского критерия формулы невменяемости. Описание криминальных эпизодов Подэкспертный С-в обвинялся в совершении на территории Ростовской области (гг. Ростов, Шахты, Новочерксасск, Новошахтинск, Красный Сулин, Константиновск, р.п. УстьДонецкий) ряда грабежей личного имущества граждан с проникновением в жилище в период с 1994 по 1996 гг. (в ходе следствия инкриминировалось 32 эпизода). Практически во всех случаях преступник проникал в квартиры, где находились малолетние и несовершеннолетние дети, представляясь работником «энергослужбы» и под предлогом проверки показаний электросчетчика или документов на него. Тринадцать инкриминируемых эпизодов были сопряжены с изнасилованием детей, находившихся в квартирах., как в естественной, так и в извращенной форме. Выраженность предиспозиционных факторов Наличие биологической предиспозиции Наследственность С-ва отягощена манифестной (психотической) приступообразной шизофренией матери, одновременным сочетанием выраженных признаков ригидности и взрывчатости в характере отца, злоупотреблением алкоголем у ряда родственников как по линии отца, так и по линии матери. С-в родился от третьей беременности у молодых родителей (матери было 25 лет: отцу - 26). Первая беременность матери закончилась мертворождением. О профессиональных вредностях, которые действовали бы на мать в период беременности, а, также, о самой 225 беременности и о раннем развитии подследственного объективных сведений нет. В детстве он был физически слабым, болезненным ребенком. Еще в школьном возрасте (примерно до 10-13 лет) страдал энурезом. С этого возраста после выраженных эмоциональных нагрузок отмечались снохождения и сноговорения. Кроме того, достаточно часто имели место состояния по типу обморочных, провоцируемые метеочувствительностью, физическими нагрузками, пребыванием в душном помещении и т.п. По характеру был робким, очень впечатлительным и эмоциональным. Боялся многого – одиночества, темноты, родителей, особенно отца. Так, однажды, оставшись один в доме, испугался и в страхе начал стучать изнутри дома в окно, разбил стекло и сильно порезал руку. Со слов подэкспертного, в подростковом возрасте (во время пребывания в детской исправительной колонии) неоднократно получал черепно-мозговые травмы, что сопровождавшиеся кратковременными потерями сознания, однако меддокументацией по данному поводу эксперты не располагают. Признаков алкоголизма, наркомании или токсикомании у С-ва не обнаружено. Первые опыты употребления спиртного и табакокурения (по механизмам подражательства и экспериментирования) настоящего удовлетворения не принесли. В дальнейшем алкоголизация и табакокурение носят эпизодический, ситуационный характер. Несколько чаще курил во время службы в армии: «Это успокаивало. К тому же в армии курили все и мне не хотелось от них отличаться». В настоящее время соблюдает умеренность в употреблении алкоголя и табака, поскольку считает, что они «вредят здоровью». С 16 лет, со времени пребывания в детской исправительной колонии эпизодическое гашишекурение: «предложили, а я не стал отказываться». С этого периода ситуационное употребление канабиоидов (препаратов из конопли – гашишного круга), в армии имели место однократные внутривенные введения промедола и эфедрина. Наибольшее удовольствие приносила гашишная интоксикация, дававшая выраженный психотропный эффект. Был период, когда на фоне постоянной психотравмирующей ситуации (конфликты в семье), гашишекурение участилось до 2-4 раз в неделю. Кроме того курил гашиш в моменты подавленного настроения, когда тянуло на кражи. Это помогало справиться с раздражением, успокоиться, расслабиться. Даже возникали мысли «переключиться с краж на гашиш» и «стать нар226 команом». Но остановило то, что «это очень вредно для здоровья», поэтому без труда практически отказался от приема гашиша. Неврологическое исследование выявило у него умеренно выраженные признаки резидуально-органического поражения головного мозга без признаков церебрально-органической декомпенсации. В экспериментально-психологическом исследовании выявлено сужение объема активного внимания (тест зрительной ретенции Бентона). При выполнении этой методики испытуемый допустил 7, так называемых, «органических» ошибок (тенденция к деформации по размерам, пропуск малых фигур и т.д.), что говорит о наличии органической церебральной патологии. Обнаружено некоторое снижение темпа психомоторных функций 70-90-80 (таблицы Шульте). Память сохранна. Динамика непосредственного запоминания вербального материала 4-6-8-10, ретенция – 1. Столь низкие результаты можно объяснить недостаточной мотивацией участия в эксперименте. Опосредованная память также в норме (воспроизведение – 85%). Пиктограммы адекватны, эмоционально насыщенны, достаточно обобщены, несколько стереотипны, обнаруживаются затруднения при выборе опосредствующих символов для абстрактных понятий (не смог подобрать пиктограмму к слову «развитие»). Воспроизведение из круга смысловых понятий («богатство – деньги», «отчаяние – ярость», «справедливость – наказание»). Все особенности познавательной сферы не выходят за пределы нормы и вполне свидетельствуют возрасту и полученному образования подэкспертного. Выявляются также признаки эмоциональной лабильности, связанной с реальными жизненными событиями (в частности, арестом). При исследовании интеллект уальных процессов (методика «Классификация») выявляется конкретный тип мышления. Преобладают обобщения по ситуационно-функциональным признакам. Например, человек + конь + телега; ребенок + кровать; дерево + пила; и т.д. Конструктивно-пространственные пробы (кубики Кооса) выполняет правильно. Таким образом, можно говорить о наличии у подэкспертного не снижения уровня обобщения, а о недостатке словарного запаса и образования. Уровень развития познавательной деятельности подэкспертного соответствует варианту нормы для данного возраста и полученного образования. К индивидуальным особенностям познавательной деятельности подэкспертного следует отнести: конкретно-образный тип мышления, 227 инертность психических процессов, замедленный темп психомоторных функций. Таким образом, клинически и экспериментально-психологически выявлены признаки невыраженной органической церебральной патологии, что в совокупности с данными неврологического исследования позволяет говорить о компенсированном резидуальном (остаточном) поражении головного мозга, являющемся условием возникновения психических и поведенческих расстройств С-ва. Выраженность органической симпоматики определялась у подэкспертного сочетанием родовой и более поздних черепно-мозговых травм, а также дополнительным фактором, в качестве которого выступает наследственная отягощенность. Специфические особенности раннего воспитания, обусловливающие трудности социальной адаптации и проблемы общения Условия раннего становления личности С-ва несколько отличаются от разработанных в психоаналитических традициях «сценариев» семейного воспитания. До 11 лет он воспитывался в полной семье. Его отец по характеру чрезвычайно педантичен и пунктуален, всегда вел подчеркнуто здоровый образ жизни: не курит, спиртное не употребляет, ежедневно делает физзарядку. Взрывчато-вспыльчив (любое нарушение порядка и правил поведения приводит его в состояние гнева). В этих случаях становится агрессивным, из-за чего малоуживчив. В силу высокой конфликтности не мог «сработаться» с людьми и в настоящее время, имея среднее специальное образование, работает сторожем. Характер послужил причиной развода со второй женой, и в брак более не вступал. Из-за этих же черт характера имеет судимость (в одной из гневливых реакций подрался с соседом , побил его и лопатой отрубил пальцы). Позиция отца по отношению к сыну была формальной и носила характер скрытого эмоционального отвержения. Его роль ограничивалась чаще всего воспитательным морализаторством или наказаниями за совершенные проступки, нередко с применением физической силы. Среди декларируемых ценностей были труд, материальное благосостояние (в доме постоянно велись разговоры о деньгах), физическое здоровье. Пытаясь привить сыну любовь к труду, отец его часто наказывал, бил ремнем, читал нравоучения, заставлял выполнять различные домашние работы (убирать, ухаживать за жи228 вотными), но это практически не принесло результатов и, наоборот, встречало молчаливое сопротивление. Отношения с матерью у подэкспертного были хорошими. Она его любила, верила ему и всегда заступалась. Подэкспертный очень тепло о ней отзывается. Однако в возрасте 34 лет мать С-ва заболела (шубообразная форма шизофрении с острыми параноидными приступами). Она изменилась по характеру, стала замкнутой, пассивной, нечистоплотной дома. В болезненных состояниях «рассказывала об атомной войне», пыталась душить мужа. Жили в материально стесненных условиях, и он не имел многого из того, что было на витринах и имели его сверстники. В силу этого, еще в дошкольном возрасте, стремясь к недоступным ему удовольствиям, начал красть из дому деньги. Воровал многократно, каждый раз понемногу – «чтобы не было заметно, по рублику». Деньги тратил на развлечения: покупал жвачку, мороженое, конфеты и т.п. Эти поступки очень быстро обнаруживались родителями, которые недоумевали, зачем он это сделал, «как это могло случиться в их доме», отец жестоко наказывал за воровство, бил. Он же, из страха и для того, чтобы уйти от наказания, лгал, «придумывал различные истории». После поступления в школу начал воровать деньги и вещи у одноклассников и учителей. Исходно это имело под собой психологическую мотивацию. С одной стороны, это естественное желание ребенка иметь те же удовольствия, что и другие дети, с другой стороны, кражи стали формой самоутверждения С-ва, т.к. другие способы были ему недоступны: он был физически слабым и болезненным, плохо учился, в школе был изгоем. Асоциальный характер способа самоутверждения выбирается вследствие формирующегося патологического характера подэкспертного. Жесткий стиль семейного воспитания со стороны отца, проблемы с успеваемостью, насмешки и издевательства одноклассников привели к возникновению состояния хронической фрустрации, мощного эмоционального переживания собственной неуспешности и несостоятельности. Попытки решить школьные проблемы путем «ухода» (прогулы занятий, вранье дома) только усугубляли ситуацию, приводя к дальнейшему росту эмоционального напряжения, единственным способом разрядки которого становятся противоправные действия, приобретающие для С-ва смысл своеобразной «мести» обидчикам. Эпизоды, связанные с кражами, являются самыми яркими 229 переживаниями этого периода, поскольку они давали ему возможность почувствовать себя сильным, ловким, неуязвимым. В 1981 году в семье подэкспертного возникает кризисная ситуация, связанная с заболеванием матери и в последующем развода родителей. После развода отец переехал жить в Астрахань. Брат хотел уехать с отцом, а испытуемый – остаться с матерью. Отец поставил его перед выбором, либо ехать с ним, либо оставаться с психически больной матерью. С-в сильно переживал по этому поводу, так как любил мать, не хотел с ней расставаться, но отец, желая, чтобы дети жили в его семье, пугал их тем, что мать ненормальная. Решение уехать далось с большим трудом. В Астрахань с ними переехала женщина, на которой отец вскоре женился. Приемная мать по характеру была спокойной, доброй женщиной, но к пасынку также относилась в форме эмоционального отвержения. Она часто обвиняла С-ва в воровстве, приводила его своему сыну в качестве негативного примера, обделяла мальчика заботой. В семье С-в всегда чувствовал себя ненужным, худшим среди других детей. Испытывал нехватку тепла и понимания, обделенность материальными благами. Он считал, что к нему относятся несправедливо, что приводило к частым семейным конфликтам. Активно неприязненного отношения к мачехе никогда не демонстрировал, хотя несколько раз во время ссор срывался и набрасывался на нее кулаками, но гораздо чаще «отыгрывался» на сводном брате, который был младше и физически слабее. В этот период С-в переживает постоянную хроническую фрустрацию потребности в эмоциональном семейном пространстве («всегда испытывал нехватку тепла, заботы, понимания»). Отсутствие эмоциональных отношений в семье, недостаток любви и заботы определили скудость его эмоционального опыта, что привело в дальнейшем к недостатку способности к сопереживанию, неумению выражать свои чувства и понимать чувства других. Более того, внимание к другим рассматривается им как слабость, как вариант «немужского» поведения. Кроме того, характер взаимоотношений в родительской семье во многом определил содержание усвоенных подэкспертным полоролевых стереотипов поведения: мужского (властный, доминантный, агрессивный, безэмоциональный) и женского (отстраненная, эмоционально холодная, требовательная, часто несправедливая). Впоследствии эти стереотипы отчетливо проявляются в по230 ведении С-ва, в значительной степени способствуя возникновению проблем его социальной адаптации. Таким образом, условиями семейного воспитания С-ва в детстве являлись а) наличие дисгармоничности внутрисемейных отношений и, прежде всего, стиля воспитания по типу «эмоционального отвержения»; б) дисгармоничность (жесткость и формальность) морально-этических принципов – стереотипное насаждение и требование исполнения правил морали и дисциплины, морализаторство, принуждение часто с помощью жестокого наказания; в) диссоциация родительских ролей в семье, определившая недостатки ранней половой социализации подэкспертного. Особенности психосексуального развития подэкспертного Выраженность влияния специфической (сексуальной) предиспозиции в формировании личности С-ва характерна для серийных преступников. У него выявлен средне-слабый вариант половой конституции, что обусловливает повышенную ранимость сексуальной сферы в психологически нагрузочных для него ситуациях. Особенности психосексуального развития С-ва в значительной степени связаны с ранним эпизодом его растления половозрелыми девушками. Как сообщил подэкспертный, когда ему было около 5 лет, две «взрослые девушки лет 15-16-ти лет попросили пощупать их половые органы». Так полностью и не понял, что произошло: «Было просто интересно», но точно своих переживаний не запомнил. Никому об этом не рассказывал, потому что было стыдно, но воспоминает об этом до сих пор достаточно часто. Уже в возрасте 5-6 лет он воспроизводит этот сценарий в сексуальных играх с двоюродной сестрой-одногодкой: раздевались, трогали и рассматривали половые органы – «щупались». Хотя описанный эпизод не произвел на него особого впечатления, однако способствовал пробуждению сексуального интереса. Как рассказал С-в, он с раннего детства фиксирован на «взрослых интересах». Эрекции, со слов подэкспертного, с 9-ти лет, часто возникали спонтанно или же от малейшего намека на эротичность. Так, например, наиболее значимым сексуальным возбудителем для него был вид женских ног. С этого же возраста уже активно интересовался проблемами пола, возникли эротические фантазии. Больше всего возбуждали визуальные материалы (эротические сцены в кинофильмах, иллюстрации в эроти231 ческих журналах и пр.) и чтение эротической литературы, «пособия по сексу». С-в отметил, что никогда не любил грубую порнографию, зато проявлял повышенный интерес к эротике. Эякуляции – с 12-ти, поллюции с 14-ти лет, сохраняются до сих пор, причем вне зависимости от того, живет ли он, или не живет половой жизнью. Отмечает, что обладает повышенной половой возбудимостью. Эротические сновидения появились только после женитьбы и возникали после очередных конфликтов. По содержанию они различаются: групповой секс, сексуальные сцены с незнакомыми женщинами, достаточно часто снятся сцены бытового и сексуального насилия. Сексуальное просвещение – «уличное» – получило окончательное оформление в условиях однополого мужского коллектива (детской исправительной колонии) с типичным для этой среды циничновульгарным содержанием и специфическим отношением к женщине только как к объекту удовлетворения половой потребности. Инициация – гомосексуальная по типу импринтинга. Первый половой контакт произошел во время пребывания в детской исправительной колонии, выполнял роль активного партнера с официально «опущенным». В момент непосредственно полового акта рассматривал «картинку» с голой женщиной и, одновременно, фантазировал, что в интимные отношение вступает именно с ней. В дальнейшем обнаруживается ситуационное (викарное) гомосексуальное поведение – активное партнерство (маскулинная роль в гомосексуальной паре). Как отметил сам подэкспертный, периодически у него возникало отвращение к подобной форме половой близости. Однако в первые месяцы после освобождения были фантазии и сновидения гомосексуального содержания. Романтическая стадия развития либидо отсутствует. Особенности воспитания и условия жизни С-ва определили наличие проблем гетеросексуального общения: в этот период очень стеснялся девушек, хорошо помнит, что мучением была необходимость начать разговор. Заявляет, что пока учился в школе, ни в кого не влюблялся, к девушкам был безразличен, считает, «...все они говорят о любви, но все врут». Первый гетеросексуальный контакт – в 18 лет (спустя 3-4 месяца после освобождения из ВТК) с опытной сексуальной партнершей. Половой акт прошел нормально, и отношения продолжались до его призыва в армию. Эмоциональной близости не было: она была для него только половой партнершей партнером, причем он уверен, что она тоже его не любила. 232 Диапазон сексуальной приемлемости сравнительно узок. Вообще эта сфера у подэкспертного значительно табуирована, даже в беседах с экспертами на такие темы говорит неохотно, уклончиво: «нормально», «все было как у всех» и т.д. Сексуальная мораль С-ва содержит целый ряд запретов, в частности, анально-генитальные и активные оральные контакты, что он сам объясняет своей выраженной брезгливостью. После демобилизации встречался с двумя девушками, на одной из которых вскоре женился. Любопытное совпадение: его жена в возрасте 10-12 лет, т.е. в возрасте его жертв, была изнасилована, но он об этом узнал через полгода после свадьбы. В официальный брак вступил спустя полгода после начала интимных отношений. Как показал С-в, вступая в брак, он предупредил будущую жену о том, что он очень жестокий и строгий человек. Сексуальная жизнь с женой удовлетворяла, параллельно бывали эпизодические случайные (более или менее длительные) связи, но только для удовольствия. Уходит от ответа и о том, как соотносился «нормативный» секс с эпизодами насилия. Указывает, что хотел обратиться к психиатрам из-за несдержанности, возбудимости, полной потери контроля во время алкогольного опьянения. Но эти пожелания так и остались нереализованными. Таким образом, к факторам психосексуальной предиспозиции С-ва относятся повышенная ранимость половой сферы в психологически нагрузочных ситуациях и ретардация психосексуального развития. В то же время надо отметить, что закрепление сочетания сексуальных переживаний с мощными переживаниями господства над жертвой и доминирования произошло у него значительно позднее – уже в ходе его преступной деятельности, связанной с хищениями чужого имущества. Специфические личностные особенности Выраженность характерных психофизиологических изменений По опроснику Стреляу выявляется смешанный темперамент, меланхолико-флегматический, ближе к флегматическому (W= 42,37; Т= 43,67; Р= 43,83). Оба процесса по степени выраженности близки к диагностической границе и уравновешены. Подвижность также близка к диагностической границе. В целом, его можно охарактеризовать как человека внешне эмоционально невыразительного, неспо233 собного выдерживать длительные нагрузки, склонного к накоплению застойных негативных переживаний. По тесту Айзенка выявляется меланхолический темперамент (Е=10; N=15). Однако обнаруживается установочное поведения подэкспертного, стремление «подавать себя» в более выгодном свете: шкала «лжи» превышает допустимые нормы, что заставляет отнестись с осторожностью к интерпретации результатов обследования. Таким образом, общий энергопотенциал личности подэкспертного генотипически низкий. В структуре типичных для него функциональных состояний преобладает компонент специфической эмоциональной активации, что проявляется и в достаточно выраженном показателе нейротизма (по Айзенку), и в высоком уровне ситуативной и личностной тревожности (по опроснику Спилбергера—Ханина ST =47; LT=53). Доля влияния неспецифической (общей) активации невелика. В то же время обнаруживается выраженная потребность в новых, «щекочущих нервы» ощущениях (15 баллов по методике М. Цукермана). Оценка индивидуального профиля ФМАс позволила диагностировать левый профиль полушарной асимметрии (с учетом контрлатеральной представленности – преобладание правосторонних показателей по всем группам проб). Однако в гаплоскопическом исследовании у С-ва обнаружено незначительно выраженное доминирование активности правого полушария (Kas=0,43) и лабильность полушарной доминанты (Т=39,7), что не соответствует ни выявляемому профилю, ни характеру предъявляемого стимульного материала. Актуальное ФС подэкспертного характеризуется высокими значениями стресса (24,1), преобладанием симпатической активации и низким уровнем работоспособности (10,4), что говорит о попытках справиться в неблагоприятной ситуацией и нарастающем утомлении. Таким, образом, в исследовании у С-ва обнаруживаются характерные для серийных преступников психофизиологические особенности, связанные с низким общим энергопотенциалом личности, неспособностью переживания оптимальных функциональных состояний вне криминальной ситуации. Практически в обыденной жизни подэкспертный исходно не способен к сильным переживаниям, его нервная система не выносят сильных нагрузок, а аффекты истощаемы. Возможность переживания функциональных состояний высокого уровня напряжения у него жестко связана со стереотипом криминального поведения. По сути дела, его преступная деятель234 ность (корыстная, а впоследствии и насильственная) есть средство своеобразной «саморегуляции» своего состояния, стимуляция «остроты ощущений» за счет дополнительных переживаний страха, связанного с опасностью и риском. Этот психологический смысл, который приобретает для С-ва совершение преступлений, еще более повышает их привлекательность, что может быть оценено как признаки наличия у него синдрома психической зависимости. На выраженность специфических нарушений психофизиологического уровня детерминации криминального поведения С-ва указывает также усиление (хотя и недостаточно отчетливо выраженное) активности правой гемисферы и преобладание у него правополушарного типа переработки информации. Особенности ценностно-смысловой сферы и динамика изменений мотивации Особенности ценностно-нормативной сферы личности С-ва в весьма типичны для всей группы многоэпизодных сексуальных преступников: различия обнаруживаются только в значениях отдельных показателей. Это проявляется прежде всего, при изучении мотивирующего значения для подэкспертного отдельных жизненных сфер (рис. 9). Рис. 9. Соотношение значимости и доступности разных ценностей (методика УСЦД Е.Б. Фанталовой) На рисунке 9 отчетливо видно, что наиболее фрустрированными у С-ва оказались потребность в независимости (R2=8) и потребности 235 в признании (R13 = 6; R15 =7), что указывает на наличие внутренних конфликтов в этих сферах и только в определенной мере может быть объяснено его актуальной жизненной ситуацией (реакция на задержание и проведение следствия). Определенное мотивирующее значение для него имеют коммуникативные потребности (ценности 11 и 12): расхождение между «ценностью» и «доступностью» которых статистически достоверно (р ≥ 0,05). В то же время группа потребностей семейно интимной сферы (ценности 4, 5, 6, 7, 8 и 9) характеризуется мотивационным «вакуумом»: их доступность оценивается выше, чем их ценность. Результаты обследования отношения подэкспертного к основным морально-этическим ценностям с помощью опросника «Смысл жизни» представлены на рисунке 10. Рис. 10. Результаты исследования подэкспертного по опроснику «Смысл жизни» Рис. 11. Особенности ценностно-нормативной сферы личности Б-ва по методике «Незаконченные предложения» 236 Выявляемый ценностный профиль С-ва практически совпадает по своей конфигурации с профилями ранее описанных испытуемых (см. рис. 2 и 6). Отличительной его чертой является более выраженное негативное отношение ко всем исследуемым морально-этическим ценностям. Весьма характерным для насильственных преступников является и обнаруживаемый у подэкспертного культ власти и физической силы. Так, в беседе, увлекшись, он много говорит о том, что насилие существовало всегда, люди всегда боролись за власть и деньги, насиловали и убивали (изнасилование считает проявлением права на завоевание женщин). Пропагандирует принцип выживания сильнейших, к которым, без сомнения, относит и себя. Полученные данные нашли свое подтверждение и в результатах выполнения подэкспертным методики «Незаконченные предложения» (рис. 11). Так же, как и в ранеее рассмотренных случаях, в системе ценностей С-ва обнаруживается парадоксальное расхождение между положительно оцениваемой и значимой сферой сексуальных отношений и негативным отношением к женщинам, особенно к сексуальным партнершам. Образ женщины – эмоционально холодной, отстраненной, требовательной и зачастую несправедливой, – как уже отмечалось, определяется особенностями раннего семейного воспитания С-ва. Связанные с заболеванием, личностные изменения матери (пассивность, замкнутость, агрессивные «вспышки»), проявившиеся и в ее отношении к сыну, не могли не оказать на него психотравмирующего воздействия. Причем несмотря на то, что будучи взрослым он смог правильно объяснить себе ситуацию и сейчас не испытывает к матери негативных чувств, по-видимому, в детстве эмоциональное потрясение было значительным. Ситуация усугублялась и отсутствием близких, эмоциональнотеплых отношений с отцом. В дальнейшем этот образ получил развитие и подкрепление в ходе взаимоотношений подэкспертного с мачехой. Так же, как и у предыдущего испытуемого (М.), система ценностей С-ва построена на принципе отвержения всего «женского» с выраженным подчеркнутым преобладанием мужских качеств. Отношение подэкспертного к отцу – амбивалентно: с одной стороны, С-в до сих пор хранит свои детские обиды, считая его источником всех своих бед (например, считает, что отец «украл» сыновей у матери при разводе). С другой стороны, именно отец послужил для него образцом полоролевой 237 идентификации: в своих отношениям с женщинами, и с женой в частности, он точно воспроизводит поведенческие стереотипы отца. В то же время надо отметить, что низкая оценка подэкспертным женщин по сути дела отражает его негативное отношение к людям вообще. Причем судя по результатам опросников, враждебность С-ва к людям не диффузна, а канализирована в направлении его ближайшего окружения. При этом проявляется склонность испытуемого в ситуациях возможной или действительной угрозы обвинять окружающих в происходящем с ним, реагировать агрессивно. Специфические особенности самосознания и половой идентичности Изучение этого уровня детерминации поведения обнаружило у подэкспертного неадекватность и неустойчивость самооценки, обусловившей его постоянное стремление к подтверждению своей значимости и, в конечном счете, проблемы его социальной адаптации. Показатели общей самооценки и уровня самоприятия, хотя и находятся в пределах средних значений, но имеют отрицательный знак (Sобщ= -0,23; Р= -0,10), это свидетельствует о слабости «Я», нуждающегося в постоянной защите. В то же время у С-ва обнаруживается высокая степень идентификации с традиционной культурной и социальной ролью мужчины: показатель по тесту MMPI наиболее низкий по сравнению с другими кластерами (Mf= 47). В системе его ценностей выявляется резко выраженное, подчеркнутое преобладание значимости мужских качеств (2,41). В самооценке также доминируют мужские качества. Однако их соотношение значительно ниже (1,25), что позволяет говорить о том, что низкая самооценка и неудовлетворенность собой формируются у него как переживание своего несоответствия явно завышенным гипермаскулинным полоролевым стереотипам. Весьма показателен тот факт, что поскольку внешняя привлекательность не является обязательным компонентом социокультурного эталона «настоящего мужчины», то у в самооценке С-ва она не деформирована: степень удовлетворенности своей внешностью достаточно высока (0,80). Таким образом, у С-ва обнаруживается неадекватность и неустойчивость самооценки с преобладанием пониженной, что заставляет его постоянно стремиться к подтверждению своей значимости и затруд238 няет социальную адаптацию. В ее основе лежат дефекты самосознания, обусловленные наличием интраперсональных конфликтов, лежащих во внесексуальной сфере, при сохранности адекватной половой идентичности. С содержательной стороны деформация рефлексивного уровня детерминации его поведения проявляется как конфликт «реального» и «идеального Я»: расхождение между маскулинной самооценкой и завышенными гипермаскулинными эталонами поведения. Общая тенденция к самоутверждению носит, по-видимому, у него тотальный характер: в ситуациях возможной или мнимой угрозы Я он склонен реагировать агрессивно, обвиняя во всех своих неприятностях других людей. В то же время в силу того, что агрессивность и высокая сексуальность входят в социокультурный эталон «маскулинности», то сексуальная агрессия также легко проявляется в его поведении, выступая в данном случае как способ самоподтверждения маскулинной личности. Выраженность специфических личностных деформаций По результатам обследования по тесту MMPI (код профиля – 8»649'-/15) у подэкспертного обнаруживается выраженный шизоэпилептоидный радикал (рис. 12). Рис. 12. Индивидуальный MMPI-профиль С-ва по клиническим шкалам Для личности такого типа характерны следующие ведущие черты: неконформность, конфликтность, злопамятность, подозрительность и враждебность, стремление к лидерству, ригидность установок и аффекта, агрессивность, жестокость, своеобразие мотивов поведе239 ния и высказываний, обнаженный эгоцентризм, индивидуализм, независимый бунтарский тип личности, плохая социальная адаптация, снижение социальной спонтанности поведения. Трудности в контактах узкого круга, легкость возникновения идей отношения, недостаток гибкости в поведении, холодность эмоций, отсутствие синтонности и способности к сопереживанию. В то же время одновременное повышение по шкалам 4 и 9 определяет наличие у него высокой импульсивности, антисоциальных тенденций, стремления потворствовать своим слабостям, неспособности к глубоким привязанностям, склонности к риску, низкого контроля над эмоциями, раздражительности, гневливости. Для лиц с подобным типом профиля характерны высокий уровень побуждений к достижению цели, свобода в сексуальных контактах, высокий уровень активности, свободная самоактуализация. Они испытывают постоянное влечение к новым возбуждающим переживаниям. Если это влечение не удовлетворяется у них легко возникает скука, разряжаемая в опасных и разрушительных действиях, в частности, в правонарушениях. Социальная опасность поведения С-ва еще более усугубляется выраженной его ригидностью и типичной для него декларацией супермаскулинности (Mf=47) с характерным культом физической силы, агрессивности, конкурентности и доминантности. Таким образом, у подэкспертного обнаруживаются типичные для серийных преступников личностные деформации, которые обнаруживаются как сочетание шизоидного и эпилептоидного радикалов в характере и низкая социальная спонтанность поведения. В тоже время отсутствут характерно снижение общей активности. Это позволяет утверждать, что обнаруживаемые изменения еще не достигли степени завершенности. Особенности преступного поведения Криминальное поведение С-ва с психологической точки зрения распадается на две группы деликтов– деяния против собственности и деяния против личности и половой неприкосновенности, каждая из которых обнаруживает собственную динамику. 1. Изменения соотношения внутренних (мотивационных) и внешних (ситуативных) факторов в инициации сексуально агрессивного поведения. Основным и первичным видом преступной дея240 тельности С-ва были кражи чужого имущества. Стремление к воровству, начавшееся в детском возрасте, изначально имело свойственную детям психологическую мотивацию гедонического типа (получения удовольствий) и являлось делинквентным способом получения доступа к удовольствиям и инфантильного самоутверждения. Эпизоды, связанные с кражами, являются самыми яркими психологическими переживаниями того периода, поскольку они давали возможность С-ву почувствовать на какое-то время себя сильным, неуязвимым, возвыситься над теми, кого он обкрадывал. Постепенно по мере развития и нарастания неблагоприятных факторов формирования личности этот тип поведения менял свои мотивационные характеристики: гедоническая мотивация утратила смыслообразующую функцию. Кражи становятся практически единственным доступным ему средством эмоциональной разрядки накапливающегося напряжения, вызванного эмоциональным отвержением в семье и жестким стилем семейного воспитания, хронической фрустрацией, психосоциальной дезадаптацией, отвержением сверстниками, трудностями в коммуникации с ними и т.д., а основным становится мотив самоутверждения. Первую квартирную кражу, которую можно расценить как импринтинговый эпизод, С-в совершил в 13 лет. Она произошла без специальной подготовки: мысль пришла внезапно, хотелось испытать риск, сделать что-то необычное. Хотя деталей не помнит, отмечает, что испытал чувство подъема, необыкновенного возбуждения, удовольствия и даже появилась эрекция, «когда попал в чужую квартиру, ходил по ней, брал без спроса чужие вещи». После этого случая был пойман и сильно наказан отцом. Почти год ничего не воровал: останавливал страх перед наказанием. Но в 14 лет опять начал обворовывать квартиры, отмечая, что стал испытывать практически непреодолимое желание залезать в чужой дом, брать чужие вещи. Во время кражи было ощущение риска, собственной значимости. Когда осуществлял свое желание, то испытывал чувство подъема, удовольствие, возбуждение, нередко при этом повторно возникала эрекция. Кражи снились по ночам, если долгое время их не совершал, то испытывал дискомфорт, «чего-то не хватало», становился раздражительным. Таким образом, по мере развития криминального почерка подэкспертного происходит снижение роли ситуативных факторов в инициации его криминальных действий. 241 Фактически мотивация его корыстного поведения к моменту задержания приобрела характер компульсивного влечения, имеющего непреодолимый характер. В качестве признаков, характерных для компульсивного криминального деяния, можно выделить доминирование в сознании патосексуальных устремлений к совершению краж с вытеснением оттуда всего иного, в том числе, полноценного восприятия, оценки и прогнозирования развития ситуации, исчезновение «борьбы мотивов», спонтанную актуализацию криминального поведения, происходящую без видимых внешних причин, отчетливую выраженность поискового поведения, хотя оно еще и не носит сознательного характера (в раздражении становится неусидчивым, начинает вроде бы бесцельно бродить по улицам). Все эти признаки свидетельствуют о переходе С-ва к третьей, уже собственно патологической стадии развития. Иное дело, мотивация сексуально агрессивных действий подэкспертного. Первая попытка изнасилования (гетеросексуальная) имела место еще перед службой в армии и произошла ситуационно. Взломав дверь в чужую квартиру, неожиданно обнаружил там девочку лет 9-10. Первой реакцией было удивление, т.к. первый раз застал коголибо из хозяев дома. Быстро сориентировавшись в ситуации, схватил девочку за волосы и, припугнув убийством, заставил показать, где лежат ценности и деньги. Когда увидел страх в глазах ребенка, то почувствовал сильное половое возбуждение сопровождавшееся эректильной реакцией. Он раздел девочку, уложил на кровать, попытался совершить половой акт, но она начала кричать, и интроекция не получалась. В этот момент в зеркале увидел, что в квартиру вошел отец девочки и, схватив лопату, бросился на насильника. Мгновенно сориентировавшись С-в вышел на балкон, затем спрыгнул на балкон нижнего этажа и убежал. Во время бегства он уронил кошелек. При этом, не смотря на тот факт, что остался без награбленного все равно испытывал удовлетворение (хотя и не полное), уверенность в себе, превосходство над другими, спало напряжение. После данного случая, перед уходом в армию совершил еще не менее 10 краж. Как отмечал сам подэкспертный, сексуальное возбуждение практически всегда возникало в ходе криминальных действий, причем нередко и после кражи на фоне состояния общего подъема и возбуждения появлялась повторная эрекция. Однако в дальнейшем (ни до, ни после службы в армии) специально подобной ситуации он не искал, сексуальные действия реализовались им ситуационно, не 242 в каждом эпизоде, даже тогда, когда в квартире находится малолетний ребенок. Причем во всех случаях сексуальные действия сохраняли признаки произвольной регулируемости: он мог побороть свое желание и не трогал детей, запирая их в ванне или туалете. 2. Изменение избирательности при выборе жертв. Аналогичные различия в динамике мотивации корыстного и сексуального поведения С-ва обнаруживаются и при анализе этой характеристики его криминальной почерка. Анализ корыстного преступного поведения подэкспертного свидетельствует о достаточно жестком выборе объекта (возраст, преобладающий пол, ситуация). Изначально использование ребенка (обман, психическое или физическое принуждение) облегчало для него проникновение в квартиру и выполняло чисто инструментальную функцию. Однако постепенно вид ключей от квартиры в руках малолетних детей (преимущественно девочек) приобрел специфический психологический смысл, став запускающим механизмом психопатологического феномена – компульсивной клептомании. Однако аналогичное мотивирующее и пусковое значение для него имели и другие стимулы (вид дорогих занавесей и штор, открытых окон и пр.). Из тридцати двух инкриминируемых ему эпизодов в семи он проникал в пустые квартиры в отсутствие хозяев. По мере роста патологической толерантности факт наличия ребенка в квартире приобрел для С-ва самостоятельное мотивирующее значение как средство дополнительной стимуляции своего состояния. Причем надо отметить, что по сути дела, дети являлись замещающим объектом. Главным для подэкспертного было острое переживание чувства риска, азарта, превосходства над жертвами, вседозволенности и пр. Отсюда в момент краж и ограблений появилось желание, вошедшее впоследствии и в фабулу фантазий, чтобы в момент кражи и насилия вернулись взрослые хозяева и увидели, кто именно все это делает. Так, он рассказал, что часто возвращался на место преступления. Однажды, засунув спички в замочную скважину изнутри, дождался прихода хозяйки, затем вылез через балкон, вернулся в подъезд и наблюдал за ее попытками открыть дверь. Однако специально создать такую ситуацию так и не решился, предпочитая убегать при появлении взрослых, хотя убегал на их глазах. В этом плане выбор детей – малолетних девочек и мальчиков – в качестве объекта насилия, с одной стороны, отражает основную 243 мотивацию инкриминируемых ему действий – потребность в доминировании, власти над жертвой.. А с другой стороны, здесь нашли отражение такие особенности его личности, как робость, боязливость, трусость, поскольку именно дети являются наиболее легкодоступными и безответными жертвами. Что касается совершения сексуального насилия, то прежде всего надо отметить, что С-в имеет гетеросексуальную половую ориентацию. Малолетние девочки являются лишь психологически предпочитаемыми объектами. Наличие среди его жертв мальчиков, в значительной степени связано с его ранним гомосексуальным опытом. Актуализация сексуального влечения на фоне мощного эмоционального состояния подъема, экзальтации и активности происходит только в контексте развития криминальной ситуации. При этом жертва в восприятии преступника не полностью деперсонифицируется. Во-первых, его сексуальные действия в значительной степени определяются особенностями поведения самих жертв, и в этом смысле он в их выборе сохраняет избирательность. Как показал подэкспертный, половое возбуждение пропадало при интенсивном сопротивлении жертв, в то время как незначительное сопротивление, беспомощность, страх и крики о помощи только раззадоривали и еще более возбуждали его. Так, в качестве примера привел случай, когда одна из девочек сильно его укусила, а затем бросилась на него с ножом. В тот же момент половое возбуждение пропало, он «понял, что такая за себя может постоять, лучше с ней не связываться» и ушел. О сохранении персонифицированного отношения к ребенку говорит и тот факт, что при совершении сексуально агрессивных действий он сознательно и активно избегает взгляда ребенка, либо укладывая его на живот, либо накрывая лицо (одеялом, пеленкой и т.д.). По словам самого С-ва, не хотел, чтобы «появилось сочувствие», поскольку в таком случае агрессия в отношении жертв становится психологически затруднительной. Таким образом, в основе выбора детей в качестве объекта насилия, в том числе сексуального, лежит несексуальная мотивация С-ва в инкриминируемых ему деяниях. Причем, если в рамках корыстного поведения вид ребенка с ключами в руках, выполняет роль пусковой афферентации, является стимулом, запускающим его поведение, то при совершении собственно сексуальных действий у него сохраняется персонифицированное отношение к жертве. 244 3. Специфические особенности динамики выбора мест и способов знакомства с жертвами и способов нападения на них. Психологический анализ этой характеристики криминального почерка С-ва также выявляет различия в уровне сформированности мотивации его корыстного и сексуально агрессивного поведения. Как уже отмечалось, в криминальном поведении С-ва отчетливо обнаруживается этап поискового поведения: он как бы бесцельно кружит по городу, заходит в подъезды домов, причем эти «прогулки» сопровождаются фантазиями на тему краж или воспоминаниями о прошлых преступлениях. Это указывает на завершенность второй стадии развития его мотивации. Кроме того, корыстное преступное поведение С-ва характеризуется отчетливыми признаками стереотипизации и ритуализации действий: стереотипные способы проникновения в жилища, характерный «осмотр» квартиры – ходил по комнатам («как хозяин»), рассматривал вещи, мог «трогать, то, что нравилось», – и хищение оттуда чужой собственности (вещей, ценностей и денег). Причем по мере развития преступной «карьеры» (примерно с середины 1994 года) у С-ва обнаруживается рост патологической толерантности: яркость ощущений от «простых краж» исчезла, выраженности переживаний не стало хватать, для получения желаемого эффекта не доставало той «остроты», которая ранее приводила к удовлетворению, чувству приятного внутреннего комфорта. С этого времени стал целенаправленно создавать дополнительные условия, придававшие ситуации кражи и переживаниям, ей сопутствовавшим, особую остроту, азарт (например, вторично проникает в одну и ту же квартиру, стремится быть замеченным хозяевами, ворует громоздкие, «большие, тяжелые» вещи, которые трудно вынести из квартиры и пронести незамеченными и т.п.). Все это позволяет утверждать, что мотивация корыстного преступного поведения С-ва достигла стадии спонтанной актуализации и по сути дела является уже собственно патологической. В то же время собственно сексуальные действия совершаются им только в контексте криминальной ситуации, связанной с квартирными кражами. Этот тип поведение не ритуализирован: половые акты он совершает как в естественной, так и в анально- и оральногенитальной форме. Психологический анализ его сексуально агрессивного поведения не обнаруживает признаков специального психотропного эффекта сексуальных манипуляций. Субъективно принципиальной разницы 245 между грабежом, сопряженным с запугиванием и, реже, избиением жертвы, и сексуальным насилием для него не существовало. Основное заключалось в том, чтобы эта ситуация свидетельствовала о его превосходстве, власти, могуществе. По сути дела, сексуально агрессивные действия не имеют для С-ва самостоятельного значения и направлены на разрядку мощно актуализировавшегося состояния психоэмоциональной активации, провокационно стимулирующего и сексуальную систему подэкспертного. Все это указывает на то, что к моменту задержания особенности криминального сексуально агрессивного поведения С-ва соответствуют начальной – специфической – стадии развития его мотивации. 4. Эскалация насилия и формирование сексуального садизма. Надо отметить, что физическое насилие как способ самоутверждения является наиболее простым, а потому психологически привлекательным для личности типа подэкспертного. В то же время, будучи по характеру трусливым он обычно склонен избегать открытого противостояния другим людям, предпочитая скрытые формы агрессии, в качестве которых выступают, например, кражи. Однако психологический смысл для подэкспертного ценности физического насилия раскрывается, например, в его рассказах о службе в действующей военной части, расположенной в зоне недавних военных действий, где действовал режим комендантского часа. По причине слабой дисциплины в части С-в имел возможность уходить в ночные «самоволки», во время которых совершал квартирные кражи и ограбления. Будучи вооруженным автоматом, он испытывал удовольствие оттого, что нагонял на хозяев страх, они явно его боялись, невзирая ни на возраст, ни на пол, ни на физическую силу, и никто не решался ему помешать, получал удовлетворение от чувства власти над людьми и от своей безнаказанности. На этот период факты изнасилований категорически отрицает. Впоследствии был переведен в другую часть: «Там нечего было грабить кроме танков, поэтому постоянно находился в плохом настроении, ругался с начальством и срывался на сослуживцах, что хоть как-то разряжало». Аналогичным образом, он легко применяет физическое и психическое насилие в отношении малолетних и несовершеннолетних детей, не способных оказать ему достаточное сопротивление. Однако по мере патологического развития личности, эти действия, исходно выполнявшие инструментальную функции в поведении С-ва, постепенно приобретают для него самостоятельное значе246 ние. С этого времени он не просто использует детей для проникновения в квартиру, но и принуждает их показывать, где находятся деньги и ценные вещи. Ситуация беспрекословного подчинения его воле человека, пусть даже ребенка, факт того, что краже из квартиры «помогал» один из членов семьи, показывая, где находятся ценности, сопровождалось особо интенсивными приятными психическими переживаниями. В эти моменты он испытывал ощущение необыкновенного воодушевления, подъема, удовольствия, чувствовал себя хозяином положения, наслаждался этим. Однако по мере роста патологической толерантности факт наличия ребенка в квартире и сексуальные действия начинают выступать для С-ва как дополнительное средство стимуляции переживаемого возбуждения. Потребность в полноте ощущения власти над жертвой, в переживании роли хозяина, пьянящего чувства свободы и господства – возможности совершить «практически все желаемое...» становится одним из главных компонентов насилия. Если жертва явно испытывала страх, была деморализована, начинала кричать, просить о пощаде или сопротивлялась только пассивно, то «возникало острое желание бить ее и издеваться до тех пор, пока не замолчит», «иногда возникало желание просто убить», но старался сдержать себя. Если же жертва оказывала интенсивное сопротивление, как бы не признавая его власти, то сексуальное влечение быстро исчезало. В то же время сексуальное насилие выступает только как один из видов физического насилия. В ряде случаев удовлетворение то того, что он видел страх на лице ребенка, ощущал свою власть над ним, оказывалось достаточным, чтобы снять и сексуальное возбуждение: по словам самого подэкспертного, «хватило того, что сделал». Возбуждение постепенно сменялось спокойствием, удовлетворенностью, исчезало половое влечение. Причем обнаруживаются отчетливые признаки дальнейшей эскалации насилия. С конца 1995г. – начала 1996г. в момент совершения насильственных сексуальных действий стал слегка придушивать жертвы, бить их. Причину этого объяснить не может – «я делал это неосознанно», «как будто что-то находило». Иногда душил детей до потери сознания для того, чтобы «усыпить, успокоить», «убивать никого не хотел». Таким образом, выраженность этой характеристики криминального почерка подэкспертного указывает на неблагоприятное развитие его личности и мотивации. 247 Особенности динамики функционального состояния во время совершения криминальных действий Психологический анализ динамики психического состояния подэкспертного во время совершения криминальных деликтов позволяет выделить следующие его этапы. 1. Исходное состояние в период, предшествующий криминальным деяниям, соответствует симптому – состояние психического дискомфорта вне ситуации – если долгое время не совершал кражи, или по какой-то причине значительно понервничал, то, почти во всех случаях, изменялось психическое состояние испытуемого («чего-то не хватало»), становился очень раздражительным, испытывал психический дискомфорт, появлялись неприятные ощущения в области эпигастрия, снижалось настроение, которое сам С-в описывает как опустошенность смешанную с раздражительностью и внутренним напряжением, неосознаваемое беспокойство – «сам себе был не в радость», «нужно было разрядиться, опять испытать это чувство», бывало, что кражи даже снились. На фоне психогенно (после неспецифических конфликтов —ссоры с женой или неприятностей на работе) или аутохтонно (без видимой внешней причины) возникшего состояния дискомфорта, неудовлетворенности и внутреннего беспокойства развивается вытесняемая и четко неосознаваемая, внешне неспецифическая, но, по сути, подготовительная деятельность – становится неусидчивым («не мог заставить себя оставаться дома»). Бесцельно (по его собственному утверждению) подолгу бродил по городу, стараясь держаться вдали от людей, или столь же бесцельно переезжал в другой населенный пункт. Однако за этой бесцельностью, обнаруживается перцептивная мобилизованность и избирательность, связанная с присущей ему в этом состоянии специфической впечатлительностью. Такие прогулки часто сопровождались представлениями и фантазиями о кражах и грабежах, прошлых или еще несостоявшихся. И хотя С-в утверждает, что никогда грабежи заранее не планировал и не продумывал, но, фактически, именно на этот вид деятельности он настроен, психологически готов и мобилизован с самого начала. Это состояние выступает как бы этапом психологической продромы для актуализации и реализации поведения подэкспертного. Психологическая готовность и мобилизованность определяют обостренную избирательность восприятия из многообразия окру248 жающих его ситуаций именно тех, которые выполняют функцию специфической пусковой афферентации для реализации его криминального поведения (вид дорогих занавесей и штор, открытых окон, ключей от квартиры в руках малолетних девочек и пр.). 2. Актуализация влечения обнаруживается как мощно и внезапно прорывающееся в сознание, непреодолимое желание проникнуть криминальным путем в чужую квартиру, похитить чужое достояние, обязательно имеющее материальную ценность. Состояние в этот момент характеризуется мощным всплеском психоэмоциональных переживаний и нарастания активности. По словам самого подэкспертного: в голове «крутилось много мыслей», хотелось «вспомнить старые чувства, разрядиться, доставить неприятности милиции, показать на что способен». 3. Предвкушая своеобразное психическое состояние наслаждения, С-в прослеживает жертву (поведение «охотника» по классификации Ю.М. Антоняна). В этот период отчетливо проявляются изменения сознания в сторону психологического комфорта и психологической мобилизованности («чувствовал, что все делает правильно, все должно получиться»). Глубина эмоциональной реакции в эти моменты определяет наличие признаков аффективной суженности сознания с фиксацией его на деталях ситуации, имеющих значение для достижения криминальной цели. Описывая свое состояние, С-в показал: «Все это происходило в состоянии возбуждения и как в тумане». В последующем такая фрагментарность его восприятия приводит к затруднению воспоминаний о сопутствующих событиях. Так, он не может порой вспомнить пути, по которому следовал за ребенком, не помнит номера домов и квартир и даже внешнего вида жертв. Все его внимание сконцентрировано на цели проникновения в квартиру («сильно хотелось быстрее попасть внутрь, остальное волновало меньше, нужно было быстро действовать, а не думать»). Нарушения сознания обусловливают и соответствующие изменения поведения и отдельных действий, их стереотипизацию, и в частности, шаблонность содержания легенды15, которая оказалась эффективной для достижения его главной цели – проникновения в чужое жилище. Причем весьма показательно, что конкретных своих слов и действий в этот момент он воспроизвести не может. 15 Именно ее повторяющееся от раза к разу содержание и послужило поводом для обозначения всей серии – “Электрик” 249 4. Следующее изменение состояния С-ва обнаруживается уже в ходе совершения криминального деяния. Как уже отмечалось, истинным мотивом его поведения являлась потребность в проявлении власти и господства по отношению к неизвестным хозяевам. Такое поведение сопряжено с переживанием риска, азарта, сопровождается чувствами превосходства над жертвами, высокой собственной значимости («они такие глупые, оттого, что считают, будто своими действиями могут мне как-то помешать») и подкрепляется особо значимым для испытуемого психическим состоянием необычного, близкого к экзальтированности, психического подъема, удовольствия, возбуждения. Показателем глубины нарушений сознания в этот период являются признаки дереализации окружающего в этот период. Как показал С-в, часто в момент краж и ограблений у него возникало ощущение, что все происходит как в кино, а сам он является главным героем. На фоне этого мощного состояния появлялось сексуальное возбуждение и возникала эрекция. Однако, половое возбуждение, хотя и доставляло испытуемому приятные переживания, не является основным, а выступает дополнительным, случайным обстоятельством. В ряде эпизодов он удовлетворяет его в сексуально насильственных действиях в отношении ребенка. Однако даже в тех случаях, когда оно не находит выхода в криминальное поведение, подэкспертный не испытывает дискомфорта и переживаемое удовлетворение от проникновения в чужое жилище от этого не уменьшается. 5. В посткриминальный период у С-ва отчетливо обнаруживается психотропный (нормализующий, релаксирующий и/или стимулирующий) эффект эмоций; возникает состояние комфортной внутренней энергии, активности, порой стимулирующее испытуемого на физическую активность (так, например, выйдя из квартиры, он мог для удовольствия пробежать трусцой около километра). Нередко в последействии возникают столь же приятные успокоение, седация и релаксация, исчезают присущий первому этапу психический дискомфорт, напряженность. Представляется, что по своему содержанию и механизмам формирования состояние С-ва во время совершения криминальных действий уже исходно можно назвать собственно патосексуальным. Именно сочетание интенсивных эмоционального и сексуального переживаний явилось психологическим механизмом импринтингового запечатления в его сознании ситуаций квартирных краж. Как 250 уже отмечалось, сексуальное возбуждение он испытал уже в момент совершения своей первой квартирной кражи. В дальнейшем сексуальное возбуждение практически всегда возникало в ходе криминальных действий. Причем нередко и после кражи на фоне состояния общего подъема и возбуждения появлялась повторная эрекция. В то же время изначально инкриминируемые С-ву сексуальные действия имеют характер полевого, случайного поведения. Они реализуют специфическую мотивацию – сексуальное влечение, возникающее на фоне мощно актуализированного, разлитого состояния общего психоэмоционального возбуждения. В ряде случаев собственно сексуальные действия замещаются иными, несексуальными. Тот же эффект для подэкспертного имеют такие формы поведения, как физическое принуждение им ребенка показывать, где лежат ценности, расхаживание по квартире и манипуляции с чужими вещами – в этих ситуациях сексуальное влечение пропадает. Это позволяет считать, что сексуальное поведение не являлось у него самостоятельно мотивированной деятельностью, а возникало по ходу развития основного, патологически мотивированного поведенческого акта, который в силу индивидуальных физиологических особенностей С-ва провокационно стимулировал его сексуальную систему. Кроме того, надо отметить, отсутствие признаков астенизации (физического, эмоционального и интеллектуального истощения) в посткриминальный период и вторичной дезорганизации поведения подэкспертного, что также свидетельствует о незавершенности формирования его состояния. Однако в криминальном поведении С-ва обнаруживаются признаки его дальнейшей патологической динамики. В частности, страдания человека начинают приобретать для него самостоятельное психотропное значение. Периодически в последний год некие случайные события, связанные с неприятностями для других лиц, могли успокоить без краж и насилия. В качестве примера описал случай, когда на его глазах с 3-го этажа упал мальчик. Ребенок получил тяжелые травмы. С-в, испытывавший в тот день сильную раздражительность, мрачность, злость, испытал острые переживания от вида крови и мучений ребенка. Он принял активное участие в оказании помощи, отвез его в больницу, после чего все проявления психического негативного напряжения исчезли. Таким, образом, можно полагать, что психическое состояние С-ва во время совершения инкриминируемых деяний является по своему 251 содержанию патосексуальным, хотя и далеко от своей завершенности. Собственно сексуальные действия еще не включены как необходимый компонент во внутреннюю структуру его криминальных поведенческих актов. Однако уже обнаруживаются неблагоприятные признаки, указывающие на постепенную дальнейшую патологизацию состояния и личности подэкспертного. ВЫВОДЫ На этом примере отчетливо проявляются собственно патофизиологические механизмы, лежащие в основе поведения данного подэкспертного. Обнаруживаемые признаки деформации личности и поведения С-ва позволили психиатрам типировать инкриминируемые ему повторяющиеся эпизоды проникновения в жилища и хищение чужой собственности как вариант зависимого поведения – обсессивнокомпульсивной клептомании или «патологического воровства» (шифр F63.2 согласно МКБ-10), которая является вариантом иных состояний из медицинского критерия формулы невменяемости. Можно утверждать, что формирование патологической системы, реализующей вариант зависимого поведения С-ва – обсессивнокомпульсивную клептоманию, к моменту исследования фактически завершено. Ключевым системоорганизующим и управляющим звеном ее является патологическая детерминанта с ее механизмом гиперактивации в виде генератора патологически усиленного возбуждения (ГПУВ). Криминальное поведение С-ва приобрело способность изменять его актуальное психическое состояние, переводя его из негативного в позитивное, из состояния психического дискомфорта в психический комфорт, что свидетельствует о наличии специфической патологической трансформации внутренней структуры поведенческих актов, инверсии отношений между состоянием и поведением. В то же время, по заключению психиатров, грубость, угрозы, избиения, сексуальное принуждение, в том числе и к неестественным формам сексуального контакта, являются проявлением еще непатологического по своей природе варианта сексуального садизма С-ва. Обладая мощным гиперактивирующим влиянием, данная патологическая система оказывается способной преодо252 леть механизмы регуляции и тормозного контроля других отделов центральной нервной системы (в частности, связанных с реализацией сексуального поведения) и вызвать их патологическую активность. В результате в сферу ее влияния вовлекаются иные, неповрежденные образования ЦНС и формируется новая ранее не существовавшая системно-функциональная организация. К моменту исследования сексуальное поведение не являлось у С-ва самостоятельно мотивированной деятельностью: оно возникало по ходу развития основного, патологически мотивированного поведенческого акта, который провокационно стимулировал его сексуальную систему. Однако в дальнейшем отделы ЦНС, испытывающие длительное влияние патологической детерминанты, с течением времени могут сами становиться детерминантами [Крыжановский Г.Н., 1994]. Сначала вторичная детерминанта зависима от первичной, однако в дальнейшем она может приобрести самостоятельное патогенетическое значение. Причем, по мнению автора, вторичной патологической детерминантой может стать «образование, относящееся к другой физиологической системе; в таком случае из этой физиологической системы формируется новая патологическая система» [Крыжановский Г.Н., 1994, с.434]. Фактически именно этот механизм и обнаруживается при анализе динамики криминального поведения С-ва. Причем направление и особенности происходящих изменений личности подэкспертного указывают на высокую вероятность формирования у него одного из патологических вариантов сексуального садизма. *** Таким образом, психологический анализ рассмотренных примеров свидетельствует о том, что каждый из подэкспертных прошел вполне закономерный и весьма типичный путь своего развития. В каждом конкретном случае психосексуальный патогенез личности происходил неравномерно, что в значительной степени зависело от индивидуально-психологических особенностей личности, условий ее развития и воспитания, влияния социально-психологических и культурных факторов и т.д. Однако обнаруживаемые изменения носят системный характер и могут служить диагностическими признаками развития этого варианта аномальной личности. 253 Научное издание Михайлова О.Ю., Целиковский С.Б. Судебно-психологическая экспертиза личности серийных сексуальных преступников Подписано в печать 25.12.08. Формат 60х84/16. Бумага офсетная. Гарнитура Minion Pro. Печать цифровая. Усл. печ. л. 14,67. Заказ № 175/1/08. Тираж 500 экз. Подготовлено и отпечатано DSM Group. ИП Лункина Н.В. Св-во № 002418081. г. Ростов-на-Дону, ул. Седова, 9. E-mail: dsmgroup@mail.ru, dsmgroup@yandex.ru
