РОЛЬ ЯЗЫКА КАК СРЕДСТВА ОБЩЕНИЯ И ФАКТОРА

МОСКОВСКИЙ ГОСУДАРСТВЕННЫЙ
УНИВЕРСИТЕТ им.М.В. Ломоносова
КАФЕДРА ФИЛОСОФИИ ГУМАНИТАРНЫХ ФАКУЛЬТЕТОВ
Н.Ф. Рахманкулова
РОЛЬ ЯЗЫКА КАК СРЕДСТВА
ОБЩЕНИЯ И ФАКТОРА
ФОРМИРОВАНИЯ ЛИЧНОСТИ
Спецкурс
Издательство Московского университета
1989
ББК 87
р 12
Печатается по постановлению
Редакционно-издательского совета
Московского университета
Рецензенты: доктор философских наук В.И.Шишкина,
кандидат философских наук Е.К.Попова
Р 12
Рахманкулова Н.Ф.
Роль языка как средства общения и фактора
формирования личности: Спецкурс. М.: Изд-во МГУ, 1989. - 96 с.
ISBN5-211-01251-8.
В спецкурсе рассматривается язык как атрибут социальности, исследуется его соотношение с сознанием, общением и практикой, специальный раздел посвящен выявлению места языка в становлении отдельного человека. Предлагаемые автором подходы к решению данных вопросов сопоставляются с герменевтическими, поскольку схожая проблематика разрабатывается этим направлением философской мысли.
Для студентов и аспирантов философских, психологических, филологических специальностей, а также для всех интересующихся
проблемами философии человека и языка.
077(02)-89-заказное
ISBN5-211-01251-8
2
©
ББК 87
Издательство Московского
Университета 1989
Предисловие
Главная задача данного спецкурса - представить определенное
философское видение языка в его связи с социальностью, понимаемой
как сущностная характеристика человеческого рода. Проблематика темы намечается с помощью обращения к философской герменевтике в том
ее направлении, которое глубоко разрабатывает вопросы соотношения
языка и основ человеческого бытия.
Постановка задач обнаруживает необходимость привлечения психолого-педагогических данных, раскрывающих генезис социальности в его
конкретике. Особенно показательны материалы по воспитанию слепоглухонемых детей. Выявляется положение языка среди основных
факторов социализации ребенка, значение слова для формирования высших психических функций человека.
Рассматриваются наиболее общие черты социальности: универсальность, историчность, особого рода временность. Показываются их
материальные основания и идеальные составные. Раскрывается значение осознания человеком своей смертности и поисков смысла жизни,
в связи с этим приводится библейский миф о грехопадении Адама и
Евы.
При рассмотрении взаимоотношения сознания, практики и языка, он
сопоставляется с другими способами организации и выражения сознания. Определяются возможности слова в его императивных, эмоциональных, концептуальных аспектах. Подчеркивается многообразие проявлений детерминирующей роли практики по отношению к языку. В качестве примера дается небольшое исследование по цыганскому языку.
В целом проводится мысль о языке как важнейшей стороне человеческой жизни, атрибуте социальности. Уточняется место языковой
способности в системе других собственно человеческих качеств: свободы, способности трудиться, творить, разумности, моральности, понимания красоты.
По материалам спецкурса проводились занятия со студентами и аспирантами ряда гуманитарных факультетов. Специальная лекция
отводилась вопросам о роли языка в происхождении человека. К сожалению, соответствующий раздел не вошел в настоящий спецкурс из-за
ограниченности его объема.
Работа имеет междисциплинарный характер, она рассчитана на
читателя, освоившего общий курс философии и знакомого с языком современных исследований в области гуманитарного знания.
3
I. СОВРЕМЕННАЯ ГЕРМЕНЕВТИКА И НЕКОТОРЫЕ ВОПРОСЫ
ФИЛОСОФИИ ЯЗЫКА
Примерно со второй трети XX века набирает силу и до сих пор
идет по нарастающей в западном гуманитарном знании тенденция
рассматривать идеальное как преимущественно речевое и в этом виде
имеющее статус основополагающего в человеческом мире.
Ведущий авторитет одного из главных направлений современной
философии - герменевтического - Ханс-Георг Гадамер спрашивает: «Почему проблемы языка сейчас занимают то же место, какое 150 лет
назад занимали проблемы «мысли мыслящей себя»? И отвечает: «Язык
есть основной способ осуществления нашего бытия в мире и всеобъемлющая форма конституирования мира»1. Переосмысливается
многовековая традиция европейской философии в определении diferencia
specifica рода людей. Не Homo sapiens, а Homo eloquens - человек
говорящий, красноречивый считается с этой точки зрения самым
подходящим названием. Гадамер вслед за своим учителем Мартином
Хайдеггером утверждает, что Аристотель в определении «Человек есть
существо обла-дающее логосом» употребляет термин «логос» в его
изначальном зна-чении «слово» и что необходимо вернуться к
Аристотелеву пониманию человека2. В настоящее время и во многих
других направлениях гуманитарного знания, даже подчеркивающих свою
приверженность материализму, речь считается основной сущностной
чертой как человеческого рода, так и отдельной личности3.
Евангельское «Вначале было Слово!» принимается представителями
философской герменевтики, структурализма, феноменологии, философско-религиозной антропологии и ряда других течений философской мысли. Языковые изыскания стали очень популярны у исследователей различных областей знаний - логиков, социологов, психологов, физиологов, кибернетиков, не говоря уже о филологах; все они обращаются
к теории и практике слова. Главное внимание привлекает естественный
язык, особенно слово в повседневной жизни, в обыденной речи. Нет
былой дискриминации тех или иных пластов, видов или функций языка.
Было бы весьма полезно разобраться в том, что вызвало сегодня-
1
Gadamer H.-G. Philosophical Hermeneutics.
Berkeley - Los Angeles - London, 1977. P. 3.
2
См. Gadamer H-.G. Op.cit. P.59, 69.
3
См., напр., Марголис Дж. Личность и сознание. М.,1986, С.374.
4
шний взлет интереса к слову. Эта обещает выявить новые возможности
самопонимания, которые и открывает «словесный ракурс» освещения
глубин человеческой жизни. Поэтому небезынтересно проследить, хотя бы схематично, как строится на языковой основе герменевтическое
ведение мира, почему герменевтики отводят первостепенную роль слову в
общественном и индивидуальном существовании, каким образом может
быть плодотворным освоение достижений герменевтической философии
языка. В задачу данной работы входит попытка несколько прояснить эти
вопросы.
При первом приближении к ответу на вопрос о причинах современного «языкового бума» вырисовываются три основные взаимосвязанные
детерминанты.
Первая. Мощное техническое оснащение духовного производства,
средств воздействия людей на сознание друг друга, резко увеличивает
значение слова во всех областях современной жизни - экономической,
социальной, политической, духовной. Возрастающее с развертыванием
научно-технического прогресса могущество производительных сил человека, расширение пределов его свободы делает необходимой (и потенциально достижимой) замену многих стихийных регуляторов человеческой жизни сознательными. Соответственно увеличивается роль языкового опосредования поведения людей.
Вторая. Коренное преобразование образа жизни большей части
человечества в XX в. обнаружило угрозу подрыва самих основ человеческого бытия, причем явственно проступила природа этих основ, их
имманентная социальность и историчность. Оказалось, что многие глубинные традиционные структуры жизненного мира не могут сейчас, и
неизвестно, смогут ли в будущем, быть замещены без серьезных культурных потерь другими, сознательно сконструированными. Настоятельно
выдвинулось требование охраны прошлого, которое предстало как опора настоящего и будущего. При этом четче выразилась многосторонняя
роль повседневного языкового общения, свободной произвольной коммуникации в сохранении и развитии культуры, самого человека.
Третья. В различных отраслях знания о человеке накопилась совокупность данных, открывающая гораздо более фундаментально и многообразно, чем это предполагалось раньше, роль слова, речи в становлении и осуществлении личного и общественного сознания, деятельности
людей в целом.
Итак, можно сказать, что резко возросшая сегодня роль субъективного фактора (а значит, языка я сознания) позволила увидеть в
слове один из основных связующих моментов человеческого
существования.
5
При анализе первой, важнейшей из названных причин на передний план выдвигаются вопросы управления общественным целым при помощи языка, связанные прежде всего с демократическими задачами
осуществления гласности, свободы слова.
Внедрение средств массовой информации и коммуникации в условия противостояния политических сил создало возможность широкомасштабного манипулирования общественным сознанием с помощью слова. Это
ярко проявлялось в драматическом доминировании тенденций тоталитаризма в Европе и ряде других регионов в определенные периоды, особенно - в 30-х - начале 50-х гг. XX в. Однако позднее политические
перемены и развитие техники расширили в целом возможности демократического применения средств массовой информации и коммуникации.
Оно достигло большого размаха при попытках практической реализации
правящими или находящимися во главе оппозиции политическими силами
идей «демократического социализма».
Относительная информационная открытость, гласность, широкая доступность разнообразного социологического, статистического материала, острая борьба мнений, в которой сталкиваются на глазах широкой
публики бюрократический циркуляр и живое слово общественности, участие масс в принятии некоторых решений, затрагивающих общие интересы,
- в этой обстановке значительно возросло воздействие полемического
слова на ход дел в обществе. С новой актуальностью поднялись вопросы
понимания, интерпретации, роли в них традиции, авторитета; средств
словесного убеждения и побуждения к делу; свободы обсуждения как необходимого способа движения к истине и условия ее существования. В
новом звучании выступила классическая философская тема единства истины, высшего блага и красоты.
Но главные источники резкого возрастания в ходе НТП роли субъективного фактора, действенности сознания и языка лежат не в политической области, а глубже - в материальной. Производство в глобальных масштабах принимает общественный характер, на этой основе возникают соответствующие связи в других сферах социальной жизни, в качестве соединительной ткани все больше выступают язык, речь, слово.
Здесь надо напомнить одно довольно известное положение: сейчас
все более очевидным становится доминирование над индивидуальными
корпоративных, коллективных форм организации экономической жизни.
В философии это приводит сложными опосредованными путями к
перемеще- нию центра внимания от индивидуального сознания к
коллективному, к
6
его универсальному способу существования - языку.
В современном обществе лавинообразно, по экспоненте нарастает
масса информации, значительная часть которой словесная, ускоряется
ее обращение. При этом она многократно переводится, перерабатывается.
Экономисты приходят к выводу, что в условиях использования ЭВМ деятельность по переработке информации надо рассматривать как производственную, поскольку информация имеет все свойства общественного
продукта (причем высокой потребительной стоимости), выработка
которо- го должна опережать по темпам роста выпуск вещественного
продукта и энергии, иначе будет сдерживаться автоматизация
производства и управ-ленческих процессов4.
Соответствующие изменения происходят и в сфере обращения, торговли. На рынок выплескивается разнообразней и постоянно обновляющийся поток товара и услуг, транснациональные корпорации сбывают
свою продукцию по всему миру, при этом конкуренция, меняя формы, не
ослабевает. Перед рекламой, двигателем торговли, встают все более
объемные задачи и вместе с тем открываются новые возможности в связи с развитием средств массовой информации и коммуникации, с индустриализацией рекламы. Быстро растет прямой экономический эффект словесного воздействия, так как основную нагрузку коммерческой рекламы составляют слова, словесные товарные знаки5. Надписи и звучащие
слова, которые в явной или завуалированной форме побуждают приобретать товары, пользоваться услугами, наполняют сферу существования
современного человека.
Важно подчеркнуть, что в рекламе совершенно очевидно на переднем плане оказывается побудительная функция слова, а в ней эмоционально-ассоциативное доминирует над интеллектуально-логическим6. Создавая рекламные тексты, товарные знаки, специалисты по рекламе изучают и искусно используют огромные возможности воздействия на поведение людей естественного языка, особенно разговорной речи, ее творческие потенции. При этом привлекаются данные лингвистики, психологии, социологии.
НТР потребовала резкого расширения и развития области институциализированного воспитания и образования, а значит, возрастания роСм. Юнь 0. Развивая плановый механизм хозяйствования // Коммунист.
1985, №13, С.42.
5
См. Соболева Т.А., Суперанская А.В. Товарные знаки. М., 1986.
С.5.
6
См. Там же. С.57.
4
7
ли работы с устным и письменным словом, особенно в связи с необходимостью выработки навыков профессионального умственного труда у
массы людей, пополнявших быстро растущую интеллигенцию.
Увеличива- ется время обучения, подготовки специалиста, расширяется
временной промежуток между теоретическим усвоением и практическим
применением знаний. Стремительно растет поток сведений о том, что в
большинстве случаев остается за пределами непосредственного
жизненного опыта для конкретного человека. А это требует все более
насыщенного, полновес- ного словесного выражения, многосторонне
представляющего внесловес-ную реальность. Широкое распространение
грамотности, дву- и многоязычия делают массовой деятельность
перевода, интерпретации.
Увеличение свободного времени, развитие индустрии развлечений,
домашние телевизоры, магнитофоны, видеомагнитофоны, рекламный
бум, поддерживающий устойчивую моду на всякого рода надписи на
самых разных вещах, делают быт человека все более словесно
наполненным.
Развиваются духовные потребности, но одновременно идет дальнейшее обособление людей в быту: ослабляются традиционные, рвутся
семейные, соседские, дружеские связи, обостряется проблема дефицита
межличностного общения. Речь, разговор обнаруживают всю самоценность, свое значение насущной человеческой потребности, возрастающей
с развитием культуры. Выявляется место творчества в повседневном неформальном общении. Это творчество, в которое вовлечены все, не просто украшает жизнь, оно играет немаловажную роль в сохранении и развитии самих глубинных связей между людьми.
Таким образом, язык все больше проявляет себя не только как средство выражения мысли, а как один из необходимых способов существования людей. Словом живут, в слове живут, и границы этой жизни в слове
в XX веке широко раздвигаются.
Побудительная и оценочная функция языка сегодня выступают вполне отчетливо. Эмоциональное, этическое и эстетическое воздействие
слова, сила словесного убеждения, внушения, оценки, побуждения, управления действием обнаруживают свою первоочередную важность для
прак- тики управленческой, коммерческой, идейно-воспитательной,
художественной, религиозной деятельности, политической борьбы.
Поэтому об- щее направление исследовательских интересов
поворачивается от гносеологического аспекта языка к императивному и
аксиологическому.
Все это определяет особый интерес исследователей различных областей знания к языку. Философия может намечать ориентиры дня развития других духовных сфер потому, что ее обзор более широк, здесь
8
есть направленность на то, чтобы уловить общий настрой обыденного
и теоретического сознания, выявить главные тенденции изменений общественного бытия. Но преимущества философии оборачиваются и ее
слабостями. Именно из-за новизны нового, его неразвитости на первых
порах становления, а также по причине высокой степени обобщенности
философские предвосхищения предположительны, зыбки, рекомендательны. И все-таки они действуют, подталкивают к тем или иным путям в
понимании, к испытанию новых ходов на практике, а результаты этого
осмысливаются опять же философией - она пожинает многое из того,
что сама посеяла. Сова Минервы вылетает в сумерках, но делает это
дважды: в сумерках предрассветных и закатных.
В свое время еще в рамках философии, в частности, у Гегеля, было обращено внимание на исследование роли языка в становлении сознания, в протекании психических процессов у человека. Современная
психология и физиология уже с высокой степенью определенности устанавливают, что все высше психические функции у людей - человеческие восприятия, воля, интеллект, эмоции, память, воображение и т.д.
- обязаны языку как необходимому фактору их возникновения и осуществления в родовом и индивидуальном развитии, в жизнедеятельности в
целом.
За последнее время собран большой материал по этнографии и другим дисциплинам, которые занимаются изучением и сопоставлением
культур различных социально-этнических групп, свидетельствующий о
том,
что многие черты человеческой жизни, казавшиеся естественными, общеродовыми, имеются у одних народов, социумов и отсутствуют у
других. Идея о том, что основополагающие характеристики собственно
человеческого бытия наследуются ке генетически, а социально
модифицируются
в той или иной культуре, получает хорошее эмпирическое обоснование.
И вот что здесь важно - язык того или иного человеческого сообщества довольно определенно фиксирует его специфику, служит одним из
важнейших носителей культурной преемственности.
Сейчас для философии языка особенно актуальна «вечерняя» работа: определяя место слова в жизни человека, свести воедино, обобщить
языковый опыт филологии, психологии, социологии, антропологии, различных духовных сфер и пластов общественной жизни. К этому
призывают и герменевтики. Поль Рикер, например, говорит о
необходимости союза с конкретными науками7. Это задача с широкими
практическими выхода7
См. Герменевтика: история и современность. М., 1985. С.222-223.
9
ми в области информации, воспитания, обучения, управления, пропаганды, в те сферы, где жизненно важно учитывать возможности слова.
Таким образом, вполне оправдано повышенное внимание исследователей к философской герменевтике, к выдвигаемым ею проблемам, среди
которых центральная - проблема понимания, прежде всего - понимания
через слово. Тем более что герменевтические идеи оказывают довольно заметное и растущее влияние на духовную атмосферу современного
общества.
Чтобы выявить то ценное, что дает герменевтическая философия
языка, надо хотя бы в общих чертах обрисовать ее систему, центром
которой является слово. Это сложная задача по воспроизведению основных черт большого, многосоставного, изменчивого, плюралистичного в
своей методологии течения мысли, которое даже не характеризуется его
знатоками как целостное философское направление, а представляется
как совокупность определенных мотивов, называемых герменевтическими8. Но без наброска, по необходимости упрощенного, схематичного,
нельзя даже приблизиться к интересующей нас проблематике. В частности, придется отвлечься, насколько это возможно, от связей философской герменевтики с ее идейными истоками и течениями, с которыми она
состоит в отношениях взаимовлияния - экзистенциализмом, структурализмом, лингвистической философией, гегельянством, феноменологией,
философией жизни, фрейдизмом, теологической и чисто филологической
герменевтикой, - а также от ряда герменевтических тем, прямо не
связанных с вопросами языка.
Итак, попытаемся обозначить основные контуры философскогерменевтического видения языка, опираясь главным образом на работы
М. Хайдеггера, Х.-Г. Гадамера, П. Рикера, Ю. Хабермаса, исследования
П.П.Гайденко, книги: Мельвиль Ю.К. Пути буржуазной философии XX
ве- ка (М., 1983); Проблемы и противоречия буржуазной философии 6070-х годов (М., 1983); Герменевтика: история и современность (М., 1985).
Философскую герменевтику, как и многие другие течения современной философии, занимает только человеческий мир, вне человека бытие
не мыслится. Герменевтическое понимание сущности человека развивает
мотивы временности, открытости, историчности человеческого существования - мотивы, обозначенные хайдеггеровским «бытие есть время».
Человек изначально направлен на мир вне его, «открыт» для сущего, для
нового практически бесконечно, но открытость эта требует опоры
8
См. Там же, с.178-179, 186, 242-243.
10
на старое, родовой памяти. Ядро человеческого существования оказывается на соединении прошлого и будущего, которые все больше открываются ему в качественной и количественной бесконечности.
Конечному существу представлена как область существования бесконечность, это противоречие для него тяжко, даже трагично. Он устремлен в будущее, а будущее, как подчеркивает Хайдеггер, ему неподвластно. «Человеческое бытие означает: выдвинутость в Ничто». «Само
бытие в своем существе конечно и обнаруживается только в трансценденции выдвинутого в Ничто человеческого бытия». «...Ужас приоткрывает Ничто ...ужас уводит у нас землю из-под ног, потому что заставляет ускользать сущее в целом»9. Осознание конечности порождает
сущностную для человека проблему смерти. Время предстает «жизни
скорбным гением».
Все в бытии исторично. Прорыв в будущее возможен только на основе прошлого, истории. Освоить бесконечность нельзя, до последних
твердынь - истин никогда не добраться. Поколения людей строят свою
лесенку истории в этой бездне, чтобы продвигаться вверх, в будущее.
«История предстает нам только в свете нашей будущности, - пишет Гадамер. - Все это мы узнали у Хайдеггера, ведь именно он точно показал
первенство будущности по отношению к нашему возможному накоплению и сохранению, ко всей нашей истории»10.
В своей открытости, направленности на развитие и вместе с тем
конечности, ограниченности опыта человек может опираться только на
традицию, крепко связанную с авторитетом. Вне традиции, утверждают
герменевтики, нет бытия. Никто - ни историк, ни филолог, ни философ - не может вырваться из круга традиции, преодолеть историчность.
Традиция, осуществляющая временную связь, историчность видится герменевтикам как образование преимущественно идеальное: традиция несет прежде всего значения, смыслы, а предметно-действенный, материальный аспект для нее вторичен.
Традиция уже заключает в себе определенное понимание, герменевтики сближают его с самой историчностью, временностью. Здесь «работает» идея Хайдеггера о понимании как фундаментальной характеристике бытия, способе бытия11. Понимание не совпадает с рациональным
Хайдеггер М. Что такое метафизика // Новая технократическая волна
на Западе. М., I986. C.39, 42, 37.
10
Gadamer H.-G. Op.cit. P.9.
11
См. Heidegger M. Sein und Zeit. Halle, 1927. S.37.
9
11
постижением, теоретическим познанием. В трактовке понимания герменевтиками продолжается линия, развивавшаяся уже в немецкой классической философии, особенно у Фихте, Шеллинга и Фейербаха, на
выдвижение в качестве первичного у человека эмоционально-волевого,
ценностного и действенного отношения к миру; теоретическое отношение в этом направлении рассматривается как производное.
Понимание есть интенциональность, направленность человека на
реализацию желаний, на самореализацию через окружающую действиительность. В этом отношении понимание сближается с экзистенциалистским проектированием, вкладываем себя в некую возможность; при этом
оно онтологизируется, превращается в основу, субстанцию бытия.
Хайдеггер называет такое понимание, тождественное открытости,
настроенности, первичным или предпониманием и отличает его от вторичного, которое уже не есть способ бытия, а один из видов познания,
т.е. предполагает функционирование уже на рефлексивном уровне12.
Чтобы что-то понять, познать, объяснить, надо иметь предпонимание –
это главный мотив знаменитого герменевтического круга. Направленность на понимание, «нетематический горизонт» понимания, предпонимание называют, также предсуждением, предрассудком. «Не сколько
наши суждения, сколько предсуждения (предрассудки), - говорит Гадамер, - конституируют наше бытие»13.
Традиция несет в себе необходимое, обеспечивающее открытость
предпонимание. В ней же заключены истинные, «легитимные», по выражению Гадамера, предрассудки. Чтобы выявить их, надо «опрашивать»
традицию - «очная ставка» с нею поможет отличить верный предрассудок от ложного. Это предмет профессиональных занятий философа.
«Велик тот философ, - пишет П. Рикер, - который может по-новому
поставить вопрос»14.
Остается сделать еще один шаг, и мы обнаружим себя в области,
которую герменевтическая философия языка считает родным домом
бытия, его обителью. Это область языка, речи. «Язык, - отмечает М.
Хайдеггер,
См. Гайденко П.П. Хайдеггер и современная философская герменевтика // Новейшие течения и проблемы философии в ФРГ. М., 1978.
С.50.
13
Gadamer. Op. cit. Р.9.
14
Ricoeur P. Histoire et Vérité. Paris, 1955, P.63.
12
12
то изначальное измерение, внутри которого человеческое существо
вообще впервые только и оказывается в состоянии отозваться на бытие
и его зов и благодаря этой отзывчивости принадлежать бытию»15. Такой шаг состоит в отождествлении понимания с существованием в языке,
речи. В них предпонимание и понимание имеют свое непосредственное
выражение, «артикуляцию”, а бытие - открытость и определенность.
«Бытие, которое может быть понято, есть язык» - утверждает Гадамер16.
Язык объявляется хранителем традиций, носителем смыслов, тканью
времени, истории. Язык не есть порождение сознания, он сам – сознание, точнее - основа сознания17.
Все эти построения приводят к определению человека как существа говорящего, «красноречивого» - Homo eloquens. «Таким образом, пишет Гадамер, - язык есть действительный способ человеческого бытия, если мы только видим его в царстве, которое лишь одно пополняется, в царстве человеческого вместе-бытия, в царстве общего понимания, постоянно расширяющегося общего согласия, - в царстве столь
же необходимом для человеческой жизни, как воздух, которым дышим.
Человек действительно есть существо, имеющее язык, как говорил Аристотель. Ибо мы должны позволять всему человеческому быть высказанным нам»18.
Артикуляцией понимания, основой сознания, плотью бытия является, с герменевтической точки зрения, естественный язык - имманентно
диалогичный, многомерный, поэтичный, до конца не разложимый на
прос- тейшие, рационально постижимые элементы. Такой язык не может
быть понят и объяснен с точки зрения знаковой теории языка, потому что
эта теория есть обобщение практики образования и функционирования
искусственных языков, которые представляют лишь отдельные аспекты
живого языка и потому утрачивают связь с бытием19.
Естественный язык несет сообщения о подвижных, многообразных
Хайдеггер М. Поворот // Новая технократическая волна на Западе.
С.87.
16
Gadamer H.-G. Philosophical Hermeneutics. P.33.
17
См. Gadamer H.-G. Die Universalitat des hermeneutischen Problems //
Philosophisches Jahrbuch, Jg. 73, Halbbd. 2, Munchen, 1966. S.222.
18
Gadamer H.-G. Philosophical Hermeneutics. p.68.
19
См. Гайденко П.П. Указ. соч.С.74.
15
13
смыслах, различных мыслях, чувствах, оценках. Он герменевтичен,
содержит в себе предпонимание и нуждается в соответствующем понимании, толковании, интерпретации. Гадамер в работе «Человек и язык» выделяет в качестве главных три свойства естественного языка.
Первое - это «сущностная самозабвенность» «essential selfforgetfulness» языка. «. . . Его действительное бытие состоит в том,
о чем в нем говорится. То, о чем он говорит, конституирует тот общий мир, в котором мы живем и которому принадлежит также цепь
тради- ции, доходящая до нас от литературы на других языках, как живых
так
и мертвых. Действительное бытие языка есть то, во что мы вовлекаемся, когда слышим его, что он говорит»20.
Второе - «Я-лишенность», «без-якость» («I-lessness») языка.
Разговор, объясняет Гадамер, принадлежит не сфере «Я», а сфере «Мы»,
говорим мы всегда с кем-то. Разговор - это диалог, который в сущности есть игра. Когда он кончается, «игра доводов и возражений, продолжается во внутреннем диалоге души самой с собой, как прекрасно
назвал мысль Платон»21.
Третье - это универсальность языка. Она состоит в том, что «над
сферой языка нет иных сфер». Язык все охватывает, нет ничего, что в
принципе бы исключалось из возможного быть высказанным. «Наша способность высказать неустанно идет в ногу с универсальностью разума.
Поэтому любой диалог внутренне бесконечен... Ничто сказанное не несет истины просто в себе, а отсылает назад и вперед к тому, что не
сказано... И только когда несказанное понятно вместе с тем, что сказано, понятно само утверждение»22.
В качестве основы бытия понимается не языковая система символов
и правил их употребления, а язык в действии - речь, разговор, «живое
говорение». В таком понимании сказывается довольно сильное, и надо
отметить, весьма плодотворное влияние идей В. Гумбольдта на герменевтическую философию языка. М. Хайдеггер признавался, что не перестает
удивляться гумбольтовским «туманно-глубоким прозрениям в сущность
языка»23.
20
Gadamer H.-G. Philosophical Hermeneutics. P.65.
Ibid. P.66.
22
Ibid. P.67.
23
См. Онтологическая проблематика языка. М.1975.С.29.
21
14
К этим прозрениям относится прежде всего идея о языке как о
речевой деятельности по преимуществу: «Язык есть не продукт деятельности (Ergon), а деятельность (Energeia)... В подлинном и действительном смысле под языком можно понимать только всю совокупность актов речевой деятельности. В беспорядочном хаосе слов и правил, который мы по привычке именуем языком, наличествуют лишь отдельные элементы, воспроизводимые - и притом неполно - речевой деятельностью; необходима все повторяющаяся деятельность, чтобы можно
было познать сущность живой речи и составить верную картину живого
языка... Расчленение языка, на слова и правила - это лишь мертвый
продукт научного анализа»24.
В герменевтической философии жива и другая важная идея Гумбольдта - о языке как мировоззрении, мировидении, миропонимании, но у
него она более реалистична и диалектична: В. Гумбольдт не стремится
к той всеобъемлющей онтологизации языка, к которой склоняются его
герменевтические последователи. Он пишет: «Язык - не просто средство обмена, служащее взаимопониманию, а поистине мир, который внутренняя работа духовной силы призвана поставить между собою и предметами». «Язык должен, следовательно, воспринять двойную природу
мира и человека, чтобы передавать их взаимное действие друг на друга, или же он должен, напротив, поглощать в своей собственной
вновь созданной стихии сущность их обоих, реальность субъекта и
объекта, сохраняя только их идеальную форму”25.
В герменевтической философии языковая картина мира совпадает с
человеческим миром, поскольку язык конституирует составляющие этот
мир смыслы, идеальные сущности. Поэтому природа слова не может быть
знаковой, как и инструментальной. Знак указывает на что-то, что лежит за ним, а слово самодостаточно. Слово - не ярлык на вещи, не заместитель вещи, а язык - не инструмент мышления и не способ отражения, мира вещей через понятия. Глубинные установки герменевтиков в
отношении языка можно попытаться выразить через дилемму «быть или
иметь», решаемую так: «быть, а не иметь». Иначе говоря, язык - не
орудие завоевания окружающего мира, а способ самого бытия. Что касается Гумбольдта, то он не отрицал, наличия знаковых свойств у слов,
но и не сводил их к знакам, так как языковая действительность у него
не совпадает с человеческим миром26.
Гумбольдт В. Избранные труды по языкознанию. М., 1984, С.70.
Там же. C. 171, 305.
26
См. Там же. С.304.
24
25
15
Герменевтики, отождествляющие бытие с языком, понимают последний преимущественно как совокупность смыслов, многослойных, переливающихся, зыбких значений, оценок, чувств. Наиболее существенная
характеристика языка поэтическая, наиболее адекватная форма - метафора27.
Настойчивое подчеркивание первостепенности значения языка в
человеческой жизни, его самостоятельности, самодостаточности, отрицание существенности его инструментальных свойств, - все это приводит герменевтиков к идее, близкой той, какую развивают структуралисты: сам человек есть средство, которым пользуется язык. Активен разговор, диалог, человек пассивен.28 Диалог увлекает говорящих в направлении, не предусмотренном ими. Говорит не человек, а сама речь,
господствующая над ним. Эта мысль о принудительном характере языка
выражена в знаменитой и популярной у «новых философов” экстремистской фразе французского структуралиста Р. Барта: «Язык - не реакционный и не прогрессивный, он просто фашистский, поскольку фашизм не в
том, чтобы запрещать говорить, а в том, чтобы принуждать говорить»29.
В герменевтике язык не может характеризоваться так однозначно
отрицательно, ведь в ней он рассматривается как плоть, ткань бытия,
обеспечивающая социальность, историчность, открытость человека, возможность существования культуры. Но и при герменевтическом подходе
встречается признание того, что язык может служить орудием насилия,
господства одной социальной группы над другой, подавления личности.
Происходит это посредством искажения смысла слов, неадекватных интерпретаций, наносящих серьезный вред обществу и индивиду.
Задача философии - помочь избавлению от этих недугов, а тем
самым решению самых острых, глубинных с точки зрения герменевтиков
социальных и личных проблем. Для этого, в частности, Юргеном Хабермасом, у которого герменевтические мотивы носят фрейдо-марксистскую
окраску, предлагается языковая терапия, направленная на выработку
способов интерпретаций, обеспечивающих взаимопонимание различных
общественных групп, и такого языка для индивидов, который бы способствовал оптимальному сочетанию трех основных компонентов, выделяемых фрейдистами в структуре личности: «Оно», «Я», «Сверх-Я”30.
Cм. Ricoeur P. La métaphore vive. Paris, 1975.
См. Heidegger M. Unterwegs zur Sprache. Pfullingen, 1959. S.124.
29
Цит. по: Кутасова И.М. Антифилософия "Новой философии". М.,
1984, С.24.
30
См. Герменевтика: история и современность. С.193-196.
27
28
16
Необходимо отметить, что Хабермас не придерживается строгого
лингвоцентризма. Пытаясь найти критерии истинности, значимости содержания речевого общения, он усматривает их в условиях коммуникации и полагает, что успешным - истинным, справедливым - будет свободное общение, коммуникация между субъектами, имеющими
равноправ- ное положение в разговоре31. Власть денег и бюрократии,
считает Хабермас, подрывает эгалитарный характер коммуникации,
поэтому искажаются смыслы, неверным становится понимание и
толкование, Но сво-бодное общение обязательно должно сохраняться в
«жизненном мире» – так Хабермас называет основополагающую сферу
бытия, которую он противопоставляет экономической и
административной системе. С помощью такого общения в жизненном
мире сохраняется личная, социальная и культурная традиция, что имеет
клшевое- значение для воспроизводства культуры, общества, личности.
Целостность (тотальность) повседневного эгалитарного речевого
общения, ярко выражающаяся в его творческих, эстетических характеристиках, привлекает Хабермаса как образец подлинной коммуникации
для общества в целом. Но этот жизненный мир, по Хабермасу, есть коллективный лингвистический контекст, представляющий (репрезентирующий) себя в тотальности языка32.
Если бытие в своей основе есть бесконечный разговор, диалог,
ведущий говорящих, то бесполезно спрашивать, для чего существует
язык, как нет смысла искать ответ, на вопрос о том, для чего существует мир. Такие идеи распространяются все шире за пределы чистого
философствования, входят, например, в идеологию «новых правых»
в виде утверждений, что действительность не существует - это только дискуссия, разговор о чем-либо33. Язык, разъясняет Гадамер, существует сам для себя. Он самодовлеет, как игра, заключает свой
смысл в самом себе. «Играет сама игра, втягивая в себя игроков»34.
17
См. Giurlanda P. Habermas' critique of Gadamer //International
Philosophical Quarterly. Vol. XXVII, №1, March 1987. P. 36-37.
32
Cм. Habermas J. Autonomy & Solidarity. London, Verso, 1986, P.158;
Roderick R. Habermas and the Foundations of Critical Theory. Basingstoke and London. 1986, P. 127, 131.
33
См. Кепеци Б. Неоконсерватизм и "новые правые”. М., 1986. С.84.
34
Gadamer H.-G. Wahrheit und Methode. Tübingen, 1960. S.464.
31
17
Сама речь понимается как поток изменений, время, история.
Непрерывность этого потока создается пониманием, которое несет традиция. Понимание тоже текуче, беспокойно, нацелено на схватывании многозначности и не способно исчерпать все значения. Истина ускользает,
оборачивается двусмысленностью-полуправдой, ложью. Диалог, беседа,
особенно философская беседа, как, например, cократический диалог,
есть «блуждание в окрестностях истины», бесконечное приближение к
ней в разговоре35.
Такое приближение к истине самоценно, так как в своих вершинах оно совпадает с приближением к высшему Благу и Красоте. Но нельзя создать никакого рационального метода для «улавливания» истины,
она угадывается во многом интуитивно, как некое до конца не определимое целое. Ее воздействие сродни художественному впечатлению, четких критериев истинности нет. Эта мысль проводится лейтмотивом в основном сочинении Х.-Г. Гадамера «Истина и метод».
Природа языка, культуры, бытия - игровая, они, как игра, доставляют эстетическую радость любования развертыванием, богатством и гармонией сил в самой игре. Надо, отстранив все утилитарные устремления, наслаждаться этим движением сил, вкушать словесные богатства, представляющие все богатства культуры, и тем самым хранить ее
в целостности. Герменевтики склонны и себя рассматривать как хранителей культуры, но не в качестве ее творцов36.
Итак, основные вехи в упрощенной схеме развертывания герменевтической философии языка будут выглядеть следующим образом. Бытие
есть открытость, время, история, традиции, понимание, язык. Язык –
это весь мир, как он может быть представлен человеку, бесконечный
всеохватывающий разговор людей друг с другом, ведущий в своей стихии говорящих. Главный источник социальных и личных проблем, конфликтов - непонимание, средство их решения - языковая терапия как
социо- и психотерапия. Назначение языка - в нем самом, в языковой
игре. Смысл и мудрость бытия – в эстетическом наслаждении языковой
игрой, сохранении ее богатств, которые суть сокровища смыслов. Они
хранятся в живом понимании, интерпретации, герменевтическом истолковании.
См. Ambrosio F.I. Gadamer, Plato and the Discipline of Dialogue //
International Philosophical Quarterly. Vol. XXVII, №1,
March 1987. P. 31.
36
См. Гайденко П.П. Указ. соч. C.78-79.
35
18
В обозначенных таким образом построениях содержится много
плодотворных идей, однако в целом в них проступает характернейшая
черта современной западной философии. В ней, как замечает Ю.К.
Мель- виль, языку приписывается чрезмерно большая роль в
человеческой жизни, хотя его значение вообще трудно преувеличить37.
Новые условия функционирования языка, его значительно возросшие
возможности; материал, накопленный о языке науками о человеке, все это не дает все же достаточных оснований согласиться с идеями
философской герменевтики, стоящими за выражением «язык есть родной
дом бытия, в его обители живет человек”. И если коммунологическая
тенденция, ведущую роль которой в современной философии убедительно констатирует Ю.К. Мельвиль38, объективно оправдана, надо объяснить себе, почему в западной философии она предстает в такой идеалистической, лингвоцентрической форме.
Язык принадлежит прежде всего сфере коллективного сознания,
кроме того он спаян с традицией. В современном мире ностальгия по
традиции как никогда сильна, обращение к ней остро актуально. Кризисное развитие общества, с его гонкой вооружений и глобальным загрязнением окружающей среды, ставит под угрозу достижения
общественного и даже природного развития, саму жизнь на земле.
Наркомания, потре-бительство разрушают основы личности. «Массовая
культура» опошляет
и омертвляет подлинные духовные ценности, но протест против нее
часто оборачивается контркультурой, не менее опасной для этих ценностей. Распространяется убеждение, что остается только уповать на
возврат к «старым добрым временам». В философии это, в частности,
связано с возрождением интереса к всеобъемлющим «метафизическим»
философским системам идеалистического толка.
Относительно герменевтики надо учитывать дополнительное обстоятельство, отмечаемое П..П. Гайденко: в условиях индустриализации
классическое гуманитарное образование оттесняется, и герменевтики,
многие из которых имеют классическую филологическую подготовку,
про- тивопоставляют традицию, связываемую с гуманитарной культурой,
но- вой технократической тенденции39.
Сохранить, спасти что можно из старой культуры, от разрушения
См. Мельвиль Ю.К. Пути буржуазной философии XX века. М.., .1983.
С. 115.
38
См. Там же. С.187-203.
39
См. Гайденко П.П. Указ. соч. С.58-60.
37
19
- такова, видимо, сверхзадача герменевтиков в обстановке кризиса. Они
поступают, как музейные хранители в лихолетье. Главное - сберечь созданное предшественниками, спрятавшись от страшной жизни в
созерцании красоты прошлого, пользоваться плодами культур, передавая их потомкам, - благо, что потребление духовного не уничтожает
его.
Герменевтикам кажется, что их собственное отношение к жизни
выражает суть бытия. Они провозглашают: бытие - это язык, который
есть игра, а радость жизни - наслаждение гармонией игры. Это своего рода эстетический, культурно-гедонистический эскапизм определенной части современной интеллигенции. Возможно, что потребительское
отношение к духовным ценностям, которое несет индустрия развлечений, «массовая культура”, тоже повлияло на утверждение такой позиции.
Особенностями задач «музейного хранения» отчасти объясняется
эклектизм философской герменевтики. В экспозиции совмещаются
вещи несовместимые в живом развивающемся бытии. Преобразователь,
творец не может, в отличие от хранителя, ограничиться созерцательным
любованием накопленными сокровищами. Что-то берется в дело, что-то
от-страняется, откладывается при глубокой переработке. Так или иначе,
цель преобразования, созидания подчиняет себе выбор средств. Живая
культура обязательно сочетает в себе измерение целостного единства, системности и измерение роста, развития.
Какой бы богатой, взаимосвязанной, отлаженной, гармоничной ни
была совокупность накопленных социальных ценностей, она не есть жизнеспособная культура, если не включена в поступательное развитие,
которое не ограничивается развертыванием уже имеющегося, и его
шлифовкой, а предполагает порыв вверх, к новому качеству,
изменяющему всю систему. Сохранение в целостности, многообразии,
соразмерности частей есть необходимое, но не достаточное условие
существования культуры. Без вектора роста она замирает и отмирает, ее
естественная геометрия - спираль, а не круг или шар, даже самый
совершенный. И хотя хранители культуры нужны, а сейчас - как никогда,
они берегут богатства не столько для себя, сколько для преобразователей.
Эклектизм, иррационализм, скептицизм, усиливающиеся сейчас в
общественном сознании, в том числе и в герменевтическом, - это еще
и проявление своего рода растерянности перед информационным
взрывом. Ручейки и речки различных видений мира, религий, языков,
веками набиравшие силу, разделенные огромными пространствами, в
наше время
20
стали сливаться в нарастающий многоцветный поток, устремившийся к
сознанию широкой публики. Разобраться во всем этом, найти опоры для
собственной ориентации: в мире, ухватить самые главные смыслы, понять, правильно истолковать - стало сложнейшей и одновременно насущной задачей. Оправдание плюрализма истины, обрастание защитной скорлупой недоверия перед лавиной новых слов, миропонимания, откровений,
и вместе с тем – невозможность отказа от этого изобилия, вызывают
растерянность, чувство неустойчивости, иррациональности, игрового
характера культурного мира.
Лингвоцентризм питается еще одним, очень древним и давно обнаруженным корешком, социальная почва которого – тяготение специалистов сфер духовного производства к правящим классам и слоям общества. С этим связаны представления, что идеальная, а не материальная деятельность является чисто человеческой определяющей развитие общественного целого и отдельного человека.
Рассмотрение умственной духовной активности, работы с письменной и устной речью, - того, чем философы и филологи, в частности,
нанимаются профессионально, в качестве деятельности главной и самодовлеющей, возводит идеи, обусловленные профессиональной спецификой, в ранг общезначимых. Так, П. Рикер пишет: «Что я делаю, когда преподаю? Я говорю, я не имею иных способов жизни и иного призвания, и не имею иных средств трансформировать мир и иных способов
воздействовать на людей. Слово есть моя работа; слово есть мое
царство»40.
В обществе с социальным неравенством, а тем более с классовыми антагонизмами, работа со словом, поставленная на службу правящим группам, интересы которых противостоят интересам основной массы людей, сама будет оторванной от коренных интересов общего развития, от материальных основ человеческого существования, будет «бюрократизированной», замкнутой в своей собственной сфере. «Эволюция
позднекапиталистической культуры с ее разделением труда, - писал
Э.В. Ильенков, - породила массу профессий, представители которых действительно живут в мире слов, в мире знаков, в мире символов, не
имеющих почти никакого зацепления с действительностью»41.
Цит. по: Горский В. С. Историко-философское истолкование текста.
Киев, 1981. С.187.
41
Ильенков Э.В. Искусство и коммунистический идеал. М., 1984,
С.103.
40
21
Конечно, если не заглядывать за пределы языкового царства, царства
духа, если считать его домом человека, за стенами которого лежит неуютный, чуждый, страшный, непонятный, нечеловеческий мир,
то сущность и назначение языка останутся загадочными, язык предстанет игрой, не имеющей смысла вне себя (или же ее смысл будет
заключаться в надчеловеческом бытии, в боге), игрой, которая играет людьми.
Из того, что части интеллектуалов уютно в их философско-филологическом убежище, вовсе не следует, что все человечество укрывается в его стенах. Существует огромный живой человеческий мир за пределами того дома-музея, из которого не желают выходить герменевтики. Выход в этот мир, где есть совместная практическая, материально-преобразующая деятельность, материальная культура, неязыковые
духовные образования, многократно расширяет «горизонт понимания»
языка и человека.
Для построения философии языка в более широких горизонтах герменевтические идеи, с их видением социальности, историчности, диалектичности, культурной укорененности и целостности слова, представляют немалую ценность. Дело за их критическим освоением.
В следующих разделах настоящего курса рассматривается часть
обозначенных вопросов с привлечением данных из областей конкретного знания. Сначала главное внимание направляется на выявление места языка в становлении отдельного человека (в его онтогенезе), затем исследование переходит в плоскость более общих вопросов социальности и языка.
22
II. ЯЗЫК В СТАНОВЛЕНИИ ОТДЕЛЬНОГО ЧЕЛОВЕКА
Психологи и педагоги собрали и обобщили большое количество
данных, по которым можно проследить, как осваивается язык ребенком,
какую роль он играет в формировании сознания, личности в целом,
каковы основные вехи языкового становления отдельного человека.
Особый интерес представляют материал по развитию, слепоглухонемых
детей. А.И.Мещеряков - выдающийся педагог и психолог, многие годы
возглавлявший дело воспитания таких ребят, пишет, что формирование
их психики надо организовывать специально: в обычных условиях
психика слепоглухонемого ребенка не развивается. Поэтому возникает необходимость в максимальной степени учитывать и контролировать основные факторы становления и развития личности42. Для этого есть и определенные возможности, о чем свидетельствует успех
А.И. Мещерякова и его сотрудников: четверо их воспитанников смогли
получить высшее образование, окончив в 1977 году психологический
факультет МГУ. Так что имеет смысл сочетать рассмотрение развития
детей в норме и детей слепоглухонемых.
Обратимся к занимающим нас вопросам онтогенеза начиная с первых
его этапов. Зарождающаяся психическая активность связана, видимо,
глазным образом с переживаниями ребенком своих состояний и внешним
их выражением. Как отмечает психолог Л.И. Божович, «для ребенка, почти
лишенного инстинктивных способов удовлетворения своих потребностей и
удовлетворяющего их через взрослого, биологически более важными
являются ориентация в состоянии своих потребностей, чем в окружающей
действительности, и своевременная сигнализация об этом. Переживание
представляет средство такой ориентации»43.
По той же причине ощущения благополучия или неблагополучия
постепенно начинают соединяться в восприятии ребѐнка с действиями
взрослого, с образами его - зрительными, звуковыми, осязательными и т.п.
Взрослый, обычно мать, заполняет основную часть жизненного мира
младенца. Действия старших, которые приносят ребенку ощущения
удовлетворения, комфорта, сопровождаются обычно выражением положи-
См. Мещеряков А.И. Слепоглухонемые дети. Развитие психики в
процессе формирования поведения. М., 1974. C.11-I2.
43
Божович Л.И. Этапы формирования личности в онтогенезе//
Хрестоматия по педагогической и возрастной психологии. М.,
1981. С.131.
42
23
тельных чувств по отношению к младенцу. Улыбка, поглаживание, ласковое звучание слов, - все это совмещается в восприятии ребенка с
состоянием довольства, благополучия. Отсутствие подобных признаков «хорошего отношения» соединяется с состоянием неблагополучия,
неудовлетворенности. Таким образом, первая психическая взаимосвязь
ребенка и взрослого - начало общения - образуется как преимущественно эмоциональная.
К 2,5 месяцам первого года жизни у ребенка складывается, как
утверждается в психологии раннего онтогенеза, самостоятельная потребность в эмоционально-положительном общении. В книге, «Общение и
речь», материал которой широко используется в настоящем разделе,
начальная форма общения определяется как ситуативно-личностная.
У ребенка возраста от 2 до 6 месяцев она является ведущей деятельностью, опосредующей все отношения с миром. Содержание потребности в общении такого младенца «сводится к нужде в доброжелательном
внимании взрослого»44.
Итак, можно сказать, что вначале основная ткань общения эмоциональная. Взаимодействие в таком общении направлено на положительное переживание, на его нарастание, а значит - на редукцию отрицательного переживания. Именно в эмоциональном общении, во взаимодействии чувств закладываются основы психической жизни человека. Большая, даже решающая значимость для ребенка эмоциональноположительного отношения к нему старших в немалой степени содействует тому, что такое отношение обретает мощную социализирующую
силу, с помощью которой образуются собственно человеческие потребности, силу, способную в дальнейшем вывести человека за пределы непосредственной ситуации «здесь и теперь».
К раннему этапу общения восходят эмоциональные истоки представлений о хорошем и дурном, добре и зле. Тогда закладываются основы душевной привязанности к другому человеку, любви - высшей
формы единения людей, стягивающей на себя все силы сознания, души.
Любовь - это состояние, в котором достигается предельная целостность социального, доступная только личности, и смягчается трагизм
конечности отдельного существования. У ребенка, которого старшие
обделили любовью, едва ли сложится установка высокой ценности отдельной жизни, чувство собственного достоинства, жизнелюбие, вернее укоренится ощущение своей ненужности, выброшенности в холодный
44
Общение и речь: Развитие речи у детей в общении со взрослыми.
Под ред. М.И. Лисиной. М., 1985. С.14.
24
и пустой мир. Сам ребенок, как говорил Фейербах, лишь тогда становится
человеком, когда любит.
В ходе становления эмоционального общения еще в младенческом
возрасте начинает формироваться такое важное качество человека,
без которого невозможна социализация и вообще существование в обществе как способность к подражанию, и, что особенно важно для
освоения речи, - подражанию звукам человеческого голоса. Как отмечает А.И.Мещеряков, опыт формирования личности слепоглухонемых
подтверждает, что инстинкта подражания нет, есть только возможность
подражания45.
Мы, часто сами того не замечая, «ставим» младенцу улыбку,
улыбаясь ему и подкрепляя, всеми доступными способами доставить
ему приятное, ответные мимические движения, похожие на улыбку. Выходит, первое, чему мы «учим» ребенка - подражать нам в выражении
радости от общения. В народной культуре есть обычай заставлять
совсем маленького младенца произносить в подражание взрослому определенный голосовой звук, и это - вместе с «обучением» улыбке.
Считается, что к сорока дням от роду, дитя может повторять за взрослым звук, похожий на «а-гу», и мамы старательно добиваются от малыша
улыбки с этим «агу».
Звуки голоса из-за их эмоциональной насыщенности очень рано
обновятся компонентами возникающего общения ребенка со старшими.
Уже в первом полугодии жизни дети начинают выделять голосовой звук
среди других, реагировать на него более эмоционально. Как пишет М.И. Лисина, «словесные воздействия взрослого вызывают мощную
ориентировочную реакцию детей, сменяющуюся через несколько секунд
бурной радостью... До 4-5 месяцев разговор взрослого, обращенный
к младенцу, вызывает у него комплекс оживления максимальной силы
и продолжительности. Это воздействие по эффективности равно ласке,
в которую входят и улыбка и поглаживание ребенка»46.
На речь, обращенную, к младенцу, он отвечает подражательными
вокализациями, развивающимися в направлении человеческой речи.
Поэтому они могут рассматриваться как предречь. Со временем ребенок начинает привлекать взрослых и удерживать их около себя с помощью подобных вокализаций, а значит - в определѐнной степени регулировать таким образом поведение взрослого.
45
46
См. Мещеряков А.И. Слепоглухонемые дети... С.308.
Общение и речь... С.17.
25
Заметим, что самое раннее речевое развитие ребенка основывается на эмоциональных связях между младенцем и взрослым, возникающих вскоре после рождения и к 2-м месяцам складывающихся «в
сложную деятельность, в которой обмен партнеров выражениями взаимного удовольствия и интереса составляет основное содержание и
суть»47. Недостаток или изъяны такого контакта ведут к отставанию в речевом развитии48, а также в общем, в том числе и физическом, развитии, о чем определенно свидетельствует отрицательный опыт
воспитания детей в условиях так называемого госпитализма49.
В настоящей работе принимается как достаточно обоснованное
экспериментально и теоретически понимание общения в широком смысле
в качестве активности, имеющей решающее значение для развития ребенка в раннем и дошкольном детстве50.
Итак, на начальной ступени формирования психики индивида ведущее место принадлежит эмоциональной связи взрослого с ребенком,
обусловленной, в конечном счете, полной зависимостью первого в удовлетворении своих витальных, потребностей от второго. Истоки речи
восходят к этой ступени ситуативно-личностного общения, когда оно
еще в основном протекает на уровне эмоциональных контактов. Речь
взрослого и предречь ребенка выступают, во-первых, формой эмоциональной связи, во-вторых, средством побуждения к выполнению или
невыполнению того или иного действия. Сказанное не означает, что
с самого начала эмоциональные связи между взрослым, и ребенком носят преимущественно речевой характер: на первых порах «основным
средством общения с окружающими людьми служит для младенцев категория выразительных (экспрессивно-мимических) движений и поз»51.
Как довольно убедительно показывает М.И. Лисина, следующий,
после ситуативно-личностного, уровень общения (и соответственно
развития в целом) - ситуативно-деловой, поскольку именно такой
вид активности становится ведущим на определенном этапе онтогенеза.
Эмоциональная связь, образовавшаяся между взрослым и ребенком ранее, сохраняется и даже усиливается, усложняется52, но теперь она
Там же. С.22.
См. Там же. C.2I-22.
49
См. Лисина М.И. Проблема онтогенеза общения. М., 1986.
C. I9.
50
См. Там же. С.25.
51
Общение и речь... С. 14.
52
Там же. С.22-23.
47
48
26
сплетается в совокупность отношений, опосредуемых совместными
(ребенка и взрослых) действиями с культурными предметами, освоениием специфически человеческих способов движения и расположения,
например - ходить, стоять, сидеть, жестикулировать.
Примерно со второго полугодия первого года жизни ситуативноделовая активность выдвигается на передний план, хотя начинает
складываться раньше. С помощью взрослого ребенок еще до 6 месяцев
осваивает координацию глаза и руки, овладевает произвольным хватанием. Взрослый привлекает внимание малыша к игрушкам, другим
предметам, заставляет тянуться за ним, брать в руки. Присутствие
старших, как уже отмечалось, вызывает, у ребенка сильную ориентировочную реакцию. Он разглядывает не только взрослых, но и предметы в руках, вообще предметы, выступающие в той или иной связи
со взрослыми. Подражая им, сотрудничая с ними, дитя учится действовать по-человечески. Старшие как бы передают ребенку человечески организованный мир предметов, действий с ними. Причем, напомним еще раз, потребность в сотрудничестве со взрослыми в действиях
с предметами развивается на основе ухе возникшей эмоциональнокоммуникативной потребности.
В ситуативно-деловом общении, в которое включен и эмоциональный контакт, взрослый часто обращается к ребенку, с речью, говоря,
например, «на», «дай», «иди», требует выполнения действия (иногда
речевого) в ответ на слова. Уже отмечалось, что изначально слово
для ребенка выступает средством поддержания эмоциональной связи,
а также выполняет определенную побудительную роль. Каково же место
слова в развитии ребенка на новом этапе, во включении его в отношения между людьми, как соотносятся речь, совместные действия
взрослого и ребенка по культурным образцам и с культурными предмеами, эмоциональное общение?
Более или менее ясно, что необходимым условием овладения ребенком и отдельным словом и предметным действием является эмоционально напряженное общение ребѐнка со взрослым. А вот для освоения
речи одного эмоционального контакта ребенка со старшими мало. Нужно сотрудничество, то есть такое взаимодействие между субъектами,
которое опосредовалось бы третьим компонентом - объектом. Сотрудничество, как точно отмечено в книге «Общение и речь», соединяет
в себе деловое общение и практическое взаимодействие53.
53
Там же. С.147.
27
Чтобы ребенок связал слово с предметом, с другим объектом
его активности или с тем или иным действием, необходимо, чтобы
в ходе общения ребенка со взрослым установилась прочная связь
между этим предметом и взрослым, называющим предает, чтобы образовалась связь «ребенок - взрослый – слово - объект, называемый словом». Это и происходит в сотрудничестве. Взрослому надо так
организовать ситуации взаимодействия с ребенком, чтобы освоение
ребенком слова, называющего объект, стало необходимым для успеха
сотрудничества. Так ребенку открывается по-настоящему речевой способ общения. На рассматриваемом этапе слово несет в синкретичном
единстве выражение чувства, побуждение, указание и называние, причем первые два, видимо, более фундаментальны.
Конечно, даже самый маленький ребенок осваивает человеческий
мир не только в общении с другими людьми. И в одиночестве дети могут исследовать все доступное их восприятию, манипулируют предметами, делают человеческие движения. Но, во-первых, именно в общении закладывается каждое существенное новообразование в активности ребенка, переход на более высокую ступень; во-вторых, общение
значительно активизирует и подкрепляет уже освоенные ребенком формы человеческой активности. Замечено, что уже у совсем маленького,
2-4-месячного ребенка эмоционально положительное общение со
взрослым значительно повышает интерес к окружающему, даже в отсутствие взрослого. Такие дети, если с ними дополнительно общались по 7 - 8 минут в день, дольше занимались игрушками, полнее
их исследовали, разнообразнее и сложнее манипулировали предметами, более эмоционально относились к игрушкам54.
Психологи также обнаружили, что использование детьми предметов в их культурном назначении возникает только в сотрудничестве
со взрослыми, причем в таком, в котором взрослые выступают источником и образцом для построения ребенком собственной деятельности. И не случайно, что ребенок, не овладевающий данного рода сотрудничеством, не переходит ни к активному произнесению слов, ни к
действиям с предметами в соответствии с их культурными функциями55.
Решающую роль сотрудничества взрослого и ребенка, еще точнее
- их совместно-разделенной деятельности с культурными предметами
в «поле» эмоционального общения, в становлении индивида выявля-
54
55
См. Лисина М.И. Проблема онтогенеза общения. С.23.
См. Общение и речь... С.171.
28
ет опыт воспитания и обучения слепоглухонемых детей. Трудный путь
от их ребят к культуре и образованию показывает, что овладение речью, прежде всего, ее самой сущностной стороной - обобщенными словесными значениями, возможно только на основе совместно-разделенной
деятельности ребенка и старшего с предметами культуры по культурным образцам. Здесь уместно привести довольно большие выдержки
из основного труда А.И.Мещерякова, где подытоживается опыт его
большой практической и теоретической работы. «Разделенное предметное действие как раз и есть та клеточка, из которой вырастает
весь, так сказать, «организм» человеческого поведения и психики.
В процессе осуществления разделенного предметного действия формируются на первых порах пока только непосредственные, образно-действенные формы отражения предметов и действий с ними… Естественным началом нашей работы всегда является включение слепоглухонемого ребенка в активную жизнь по нормам человеческой культура, на
первых порах - бытовой культуры, культуры самообслуживания, воспитываемой в ходе обучения правильно (т.е. по правилам человеческого быта) действовать с предметами. Если это удается, то все остальное идет уже принципиально легко: и обучение языку (вначале
жестовому, затем дактильному и устному, а в итоге словесному), и
формирование навыков логического мышления, и усвоение нравственных норм. Все это прививается на почве сформированной культуры
поведения. В обратном порядке невозможно создать ни бытового поведения, ни нравственных принципов». Для нашего исследования особенно важны следующие выводы А.И.Мещерякова: «Этим экспериментом
опровергается бытующая до сих пор идея о том, что человеческая
психика рождается или просыпается только вместе с усвоением языка,
речи. С нашей точки зрения, язык на первых порах лишь оформляет
уже сложившиеся, элементы человеческой психики, возникшие в актах
предметно-практического поведения…” И надо особо отметить последнее из данного ряда заключений автора: «Само собой разумеется,
что возникнув, язык оказывает сильнейшее обратное воздействие на
сложившееся поведение и психику, позволяя подняться ей на следующий более высокий уровень развития, без языка недостижимый. Только
вместе с освоением языка слепоглухонемой приобретает способность
анализировать свои собственные действия и поступки с точки зрения
выработанных человечеством норм культуры в любой области жизни»56.
56
Мещеряков А.И. Слепоглухонемые дети... С.316.
29
(везде подчеркивание мое - Н.Р.).
Совместно-разделенная деятельность взрослого и ребенка с
культурными предметами и по культурным образцам, где активность
постепенно убывает на стороне взрослого и прибывает на стороне
ребенка, вынуждает младшего партнера перенимать от старшего функции
регулирования, контроля за своими действиями; четко разграничивать действие, предмет действия и себя самого как деятеля57. При
этом ребенок осваивает применение к своему действию мерок, непосредственно перенятых от взрослых, и мерок, представляемых самим
предметом, культурным образцом; в них заключаются для ребенка
еще не ясные, не раскрытые смыслы, связываемые им со взрослыми, с
их миром.
Способы действия и общения, предлагаете взрослым, присваиваются, интериоризируются ребенком, становятся частью его «Я». Побуждающая, регулирующая, контролирующая, оценочная функции взрослого,
осваиваясь ребенком, складываются в его формирующемся сознании в
нечто вроде «сверх-Я» («супер-эго») З. Фрейда. Самосознание с самого
:
начала образуется как внутренне противоречивое, совмещающее в себе, так сказать, законодательные, исполнительные и судебные функции. Совместно-разделенная деятельность как бы продолжается во
внутреннем психическом плане отдельного человека. Общественные
мерки, оценки, по сути дела представляя собой результаты обобщения
родового опыта, постоянно прилагаются к ситуациям «здесь и теперь»,
и при этом соприкосновении общего (по происхождению родового) и
единичного (непосредственно данного, в индивидуальном опыте) поиск
значений и смыслов оказывается необходимым.
Другими словами, общение со взрослым открывает ребенку мир
культурных предметов и действий с ними, тесно связанный для ребенка с другими людьми, создающими и использующими данные предметы.
Общение с людьми опосредует отношение отдельного человека к миру,
его деятельность с культурными предметами общественно выработанными способами.
При изучении литературы, в которой рассматривается опыт воспитания слепоглухонемых детей, складывается впечатление, что в
теоретическом обобщении (но не на практике) этого опыта, осуществляемом на основе деятельностного подхода, чрезмерная значимость в
оценке совместно-разделенной деятельности придается действию от-
57
См. Михайлов Ф.Т. Загадка человеческого Я. М., 1976, С.280.
30
дельного человека с культурными предметами - субъект-объектной
связи, за счет принижения роли субъект-субъектной связи, общения,
включая, эмоциональное. Отдаленным следствием этого является преуменьшение места языка в развитии ребенка и вообще в человеческой
жизни, склонность к отождествлению 1) сенсомоторных схем, имеющих
своим источником движение руки (глаза) по контурам тела (предмета),
2) глубинных структур языка и 3) форм мышления58.
С такой точки зрения может открыться только одно принципиальное различие между активностью животного и человека: животное действует по контурам только природного тела, объекта, а человек –
культурного, в котором уже опредмечен разум. Это нас возвращает к
пониманию разумности как сущности человека, к нашему старому знакомому Homo sapiens.
Абсолютизация предметной деятельности как детерминанты сущности человека вытесняет на дальнюю периферии поля зрения «экзистенциальные» аспекты его бытия, определяемые именно субъектсубъектными связями, общением, через которое и осуществляется внутренне противоречивая, даже драматическая связь человеческого индивида с родом. Ведь и мысль в конце концов - не столько форма
движения руки по контурам тела, сколько внутренний спор одного со
многими, а многих с одним.
Справедливости ради надо сказать, что Э.В. Ильенков прекрасно понимает значимость этих экзистенциональных вопросов, блестяще
их исследует в своих работах по искусству, идеалу, личности. Но
такое онимание и такое исследование, очевидно, идут вразрез с его же
положениями о сенсомоторных схемах по геометрии тела, контурам объекта
как формах мысли, и глубинных структурах языка.
Более взвешенной представляется позиция Ф.Т.Михайлова по данному вопросу. Он считает, что главный смысл совместно-разделенной
орудийной деятельности (в данном случае слово «орудийное» используется в том значении, в каком его употребляет А.И.Мещеряков, называющий орудием не только соответствующе культурные предметы, но
всякие средства удовлетворения потребностей человека общественно
выработанными способами, по общественно установленным нормам поведения)59 в соединении человеческого действия и общения. В такой
См. Ильенков Э.В. Соображения по вопросу об отношении мышления
и языка (речи) // Вопросы философии. 1977, № 6. С.94-95.
59
Мещеряков А.И. Слепоглухонемые дети... С.303.
58
31
деятельности, пишет Ф.Т. Михайлов, «совершенно отчетливо обнаруживается, что способ действия есть одновременно и способ общения;
средство общения одновременно средство действия и средство, сообщения, что-то значащее для одного постольку, поскольку оно что-то
значит для другого»60.
Единство, слитность общения и человеческого действия, которые еще теснее спаяны в общении и действии у слепоглухонемых, когда основным органом того и другого является рука, объясняют, почему и для А.И.Мещерякова оказался несколько в тени аспект общения,
особенно эмоционального. Потребность в общении для него - одна из
многих социальных потребностей, формируемых на основе удовлетворения общественно выработанными способами органических нужд. А ведь
эта потребность играет важнейшую роль в образовании других социальных потребностей и способностей, в «очеловечении» ребенка. Она
вызывает стремление к подражанию, стимулирует соответствующие
способности, которые ориентируют человека всю жизнь, так как поведение по различным социальным образцам (предполагающее развитие
способности подражания) - один из главных способов социального
наследования и социальной связи вообще. Из потребности и способности подражания (а у людей она более развита, чем у животных, включая
антропоидов), вырастает стремление ребенка к самостоятельности,
без которой невозможна личность. Когда ребенок хочет делать что-то
сам, то обычно это желание поступать «по-взрослому».
У слепоглухонемых детей, как и у всех детей, рано формируется
сильная потребность в доброжелательном внимании, в ласке, похвале.
Малыши, еще ничего не умеющие, осваивающие только первые слова,
часто просят погладить их, обнять. Они остро воспринимают оценку
своего поведения: радуются похвале и огорчаются, плачут, если их
ругают, утешаются, когда их гладят по голове, жестом показывают «хороший». Иногда можно наблюдать внесшие признаки того, как
оценка интериоризируется, превращается в самооценку. Так, воспитатель пишет об одном из слепоглухонемых мальчиков: «Если ему показалось, что красиво вылепил фигурку из пластилина, гладит себя
по голове, поощряя»61. Но обычно человек поощряет себя словами –
хвалит - во внутренней или внешней речи. Примеры тому - известная
60
61
Михайлов Ф.Т. Загадка человеческого Я. . . С.281.
Гасанова Н.М. К проблеме нравственного становления личности //
Методологические проблемы становления личности/ Под ред.
Ф.Т. Михайлова. М., 1981, С.176.
32
дневниковая запись А. Блока в день окончания «Двенадцати» - «Сегодня я гений” или знаменитые восклицания Пушкина при завершении
«Бориса Годунова» - «Ай да Пушкин, ай да сукин сын!» Оценки
эти не случайно словесны. Ведь самооценка делается на основе социально выработанных критериев, в которых обобщен коллективный
опыт.
Отметим, что практика воспитания слепоглухонемых детей подтверждает идею о том, что отношения с другими людьми определяют
степень эмоциональной развитости человека. «Практически в полной
зависимости от уровня развитости коммуникативной деятельности находится способность этих детей к эмоциональной оценке другого, выражающаяся в проявлениях гнева, радости, сочувствия, жалости, ласки к партнеру по общению»62.
Похоже, что А.И.Мещеряков часто «выносит за скобки» фактор
общения как константу, не обращая (в теории) особого внимания на
его динамику, которая определяется не только развитием способов
предметной деятельности. На его позиции сказывается, видимо, еще
и то, что правомерно отвергая положение о решающей роли языка, речи в возникновении человеческого сознания, социализации ребенка,
Мещеряков в качестве противовеса выдвигает значение орудийной деятельности во взаимоотношениях людей, недооценивая при этом роль
общения, в частности эмоционального, прямых субъект-субъектных
отношений.
В действительности же и А.Мещеряков и его учитель - пионер
тифлосурдопедагогики (педагогики слепоглухоты) в нашей стране
И.А.Соколянский создавали обстановку насыщенного эмоциональноположительного общения между воспитателями и детьми, в которой
проходило становление и развитие их личности. Вот что пишет воспитанница И.А.Соколянского О.И.Скороходова о Харьковской клинике
для слепохглухонемых: «Нас окружили большой заботой, порядком, чистотой, к нам чудесно относились работники, и я едва ошибусь, если скажу, что наши воспитатели, педагоги и сам И.А.Соколянский любили нас не меньше, чем своих родных детей»63.
Делая упор на вещественный фактор социализации, на действия
индивида с культурными предметами по культурным образцам, А.И. Ме-
62
63
Там же. C. I70.
Скороходова О.И. Как я воспринимаю, представляю и понимаю окружающий мир. М., 1972. С.28.
33
щеряков объясняет системность видения человеческого мира целостностью предметной деятельности. Он пишет: «...формирование системы предметных действий, объединенных в целостную деятельность,
обусловливает возникновение системы предметных образов, объединенных в целостное представление внешнего мира»64.
Для нас особый интерес имеет, объяснение формирования представлений о времени взаимосвязанностью повторяющейся последовательностью действий: «Стабильность режима создает возможность ориентировки во времени. Оно перестает быть нерасчлененным и аморфно
текущим. Поэтому становится представимым для ребенка. Он может
отразить время не только ретроспективно, т.е. вспомнить прошлое,
но и отразить его перспективно, т.е. представить будущее, планировать свою деятельность»65.
На это надо заметить, что домашние животные, как бы ни был
строг их режим, не осваивают «очеловеченное время», у них не складывается соответствующих представлений о прошлом и будущем. У человека осознанное ориентирование во времени вызывается, среди прочего, необходимостью контролирования и подчинения единой цели большой совокупности последовательных действий, которые лишь в конечном счете ведут к удовлетворению витальных потребностей. И в
этом незаменима роль эмоционального общения, с помощью которого
можно «отодвинуть” непосредственные потребности, отсрочить действия по их удовлетворению, вывести ребенка за пределы непосредственной ситуации «здесь и теперь».
В целом опыт воспитания слепоглухонемых детей свидетельствует о том, что индивидуальное становление сознания и овладение речью необходимым образом предполагают освоение человеческих способов общения и жизнедеятельности, точнее - жизнедеятельности в общении. Явственно обнаруживается, что с научения языку, речи нельзя начать «очеловечение» ребенка, для этого он должен обладать еще
неязыковым опытом активного существования среди людей и созданных
людьми предметов, специфически человеческого общения.
У слепоглухонемого ребенка язык начинается с жеста, а жест –
из совместно-разделенной орудийной деятельности, из «свернутой партии» взрослого, когда он, почти полностью «передав» действие ребенку, оставляет за собой роль инициатора, побуждающего ребенка к
64
65
Мещеряков А.И. Слепоглухонемые дети...С.324.
Там же. C.3I2-3I3.
34
выполнению действия, форма которого схематично, обобщенно представлена в жесте, предъявляемом взрослым ребенку. Жест изначально синкретичен, он несет в себе побуждение к действию, обозначение его (в том числе его субъекта и объекта) и, подчеркнем это,
оценку. Обычно первые жесты, понимать которые учат слепоглухонемых детей и с помощью которых организуют их поведение, таковы:
«хороший», «молодец», «плохо», «нельзя», «сядь», «встань», «ешь».
Первые дактильные слова (по пальцевой азбуке, в принципе аналогичной фонетической) «работают» сначала как побуждение к действию и
как способ получить от взрослого желаемое66, то есть несут в основном императивно-индикативную (побудительно-указательную) нагрузку.
Вместе с тем ребенку постепенно прививается осознание того, что
все предметы, свойства, действия и состояния имеют дактильное
обозначение, открывается предметная и смысловая отнесенность слова,
его денотативная и сигнификативная роль, формируется индивидуальная словесная картина мира.
Работа К.А.Соколянского, А.И.Мещерякова, их сотрудников, последователей и воспитанников показывает, что важнейшее направление
развития речи отдельного человека - развитие словесных значений определяется в конечном счете всей жизнью человека, богатством его
общественных связей, личного опыта, в том числе и чувственноэмоционального.
Наполнение словесных оболочек системой значений, чувственнообразным содержанием выступает как важнейшая педагогическая задача
для воспитателей слепоглухонемых детей. Разъяснения А.И. Мещерякова на этот счет представляют немалый практический и теоретический
интерес. Приведем их, подчеркнув наиболее значимые слова. «Даже
при обучении зряче-слышащего ребенка существует опасность формального усвоения им слов и словосочетаний, без полного и правильного
соотнесения их с конкретными образами, т.е. без подлинного понимания их. Неприятные случаи воспитания детей-резонеров, разговаривающих «по-взрослому», употребляющих «взрослые» слова, известны
всякому... А в случаях слепоглухонемоты эта опасность возрастает
неизмеримо, и борьба с ней должна стать главной, ежедневной, ежечасной педагогической заботой. Благодаря необычайной емкости человеческой памяти слепоглухонемой ребенок может усвоить огромное
количество языкового материала формально, не соотнося
66
См. Гасанова Н.М. К проблеме нравственного становления... С.171,
175.
35
его с окружающей действительностью и не имея в своем мозгу соответствующего этому количеству языкового материала должного богатства
непосредственных образов. Опасность накопления так называемых
«знаний» усугубляется еще и тем, что часто она остается незамеченной,
ибо такие «пустые» слова и фразы весьма тонко маскируются
«правильным» употреблением их в соответствующих ситуациях»67.
Итак, развитие ребенка предстает главным образом как освоение им
мира культуры, социализация. Индивидуальная социализация начинается
не с освоения языка, оно само обусловливается эмоционально-оценочным
общением, сотрудничеством взрослого и ребенка в действиях с
культурными предметами и по культурным образцам, распредмечиванием
вложенных в них человеческих сил.
Но значение обратного влияния осваиваемой речи на дальнейшее
развитие ребенка не будет понято в необходимой мере, если мы примем за
уже готовую, сложившуюся речь ту ее форму, которая соответствует
интеллекту сенсомоторного уровня и поначалу только словесно фиксирует
сенсомоторные схемы. А настоящая ли это речь? Разве эта речь сущностно
необходима ребенку на этапе сенсомоторного интеллекта?
Если мы будем сознание понимать преимущественно как «практический разум», «умение обращаться по-человечески с созданными людьми
предметами» (Э.В. Ильенков), то и роль языка, речи покажется
второстепенной, незначительной для поддержания самих основ
человеческой жизни, и овладение речью покажется очень легким. «Когда
этот практический разум сформирован, - пишет Э.В. Ильенков, - обучение,
языку и речи перестает составлять сколь-нибудь трудную проблему и
становится главным образом делом техники»68.
Значение словесного языка, по Э.В. Ильенкову, состоит в том, что он
открывает двери в новые, недоступные без него этажи культуры, в мир
Пушкина и Толстого, Спинозы и Герцена, Дарвина и Эйнштейна, и
общение с этими собеседниками производит новые сдвиги в психике
человека.69 Такие рассуждения, наводят на мысль, что в обыденной жизни
можно обойтись и без языка (животным, кстати, доступен сенсомоторный
интеллект).
Мещеряков А.И. Слепоглухонемые дети...С.56.
Ильенков Э.В. Становление, личности. К итогам научного эксперимента // Коммунист. 1977. № 2. С.76.
69
См. Там же.
67
68
36
Психологи, особенно занимающиеся практической педагогикой,
обычно гораздо, выше оценивают значение языка. Здесь уже приводились
слова А.И. Мещерякова о том, что только с усвоением языка
слепоглухонемой обретает способность анализировать свои действия и
поступки с точки зрения культурных норм в любой области жизни. Есть
большой психологический материал, свидетельствующий о том, что язык
необходимым образом участвует в образовании высших, собственно
человеческих психических способностей, не только мышления, но и
человеческого восприятия, памяти, эмоций, воли, самой предметной
деятельности. Обратимся к этому материалу.
Еще в раннем младенчестве слова, обращение к ребенку, начинают
оказывать на него такое действие, в котором в нерасчлененном,
зародышевом виде соединены, как взаимопредполагающие, элементы эмоционального общения (коммуникативный), управления поведением
(императивно-регулятивный) и названия-обозначения (номинативносигнификативный).
В первую очередь выделим значение словесного управления взрослым
поведением ребенка, поскольку оно, интериоризируясь, становится
способом самоуправления, одной из психологических основ человеческой
воли, с помощью которой преодолевается диктат непосредственной
наличной ситуации, создается возможность направлять поведение на
достижение перспективных и общезначимых целей. В конечном счете речь
идет о лингвопсихологическом обеспечении высшего, социального уровня
жизнедеятельности - свободы, которая, оказывается, недостижима без
языка, речи.
Роль речи в онтогенезе указывает на сущностное единство регуляции
отношений между людьми и регуляции человеком собственных действий внешних и внутрипсихических. Экспериментальные и теоретические
исследования Л.С. Выготского, П.Я. Гальперина, А.Н. Леонтьева, A.P.
Лурии и других зыявили ряд интересных закономерностей формирования и
осуществления регулирующей (волевой) роли речи.
А.Р. Лурия выделяет три стадии формирования воли ребенка с
помощью речи. На первой поведением ребенка руководит с помощью речи
взрослый (обычно мать), который направляет внимание малыша на тот или
иной предмет, способ действия, просит или требует выполнить
определенное действие. Как отмечает А.Р. Лурия, произвольный акт здесь
еще разделен между матерью и ребенком - начинается речью матери, но
продолжается действием ребенка. Речь на этом этапе выполняет пока
интерпсихическую регулирующую функцию.
37
На второй стадии ребенок начинает давать речевые приказы себе во
внешней речи, которая сначала сопровождает действие, а потом опережает
его. Возникает интрапсихическая регулирующая функция речи.
На третьей стадии внешняя речь «сворачивается”, интериоризируется,
становится внутренней речью, которая принимает функцию регуляции
поведения, а также, внутренних психических процессов.
Итак, становление сознательного произвольного действия ребенка
необходимым образом опосредуется речью70.
Формирование способности к сознательной произвольной активности
растягивается в нашей культуре на весь период дошкольного детства.
Прежде чем ребенок становится «хозяином» собственных действий, ему
приходится долго осваивать выполнение словесных требований взрослого,
особенно, подчеркнем это, выходящих за рамки непосредственной
наглядно-действенной ситуации. Умение подчиниться словесному
требованию другого человека здесь выступает основополагающим
условием возможностей индивидуальной свободы. Отметим, кстати, что с
этим в значительной мере связана выявленная П.Я. Гальпериным
необходимость речевого этапа (сначала в виде проговаривания вслух, затем
- про себя и, наконец, в виде внутренней речи) в процессе планомерного
формирования умственных действий отдельного человека71.
«...Эмансипация от влияния непосредственного опыта и укрепление
речевой инструкции, - пишет А.Р. Лурия, - появляются примерно только к
3,5 годам. Интересно, что это как раз тот возраст, когда созревают
структуры лобных долей, являющиеся мозговым аппаратом речевой
регуляции движений»72. Подчеркнем огромную важность для
социализации человека такой «эмансипации от влияния непосредственного
опыта», связанной с определенного рода «укреплением речевой
инструкции». Имеются даже некоторые основания предположить, что
именно на этом этапе происходит решительный отрыв поведения и
сознания человека от форм поведения и психики животных. Другой
вопрос, привязан ли данный этап жестко к определенному возрасту, не является ли само созревание лобных долей в определенной мере обуслов-
См. Лурия А.Р. Язык и сознание. М., 1979. С.118-119.
См. Гальперин П.Я. Формирование умственных действий // Хрестоматия по общей психологии. Психология мышления. М., 1981. С.8385.
72
Лурия А.Р. Язык и сознание... С.124-125.
70
71
38
ленным степенью развитости отношений ребенка с другими людьми и,
соответственно, развитостью психики? Однако, в любом случае очевидна закономерность наступления этого этапа в становлении личности.
Выход за пределы наглядно-действенного опыта требует образования представлений о внеситуативном значении слова, воспроизведения с
помощью речи целостной ситуации деятельности, т.е. построения в
сознании, с опорой на словесный материал, картины ситуации,
альтернативной налично существующей. Для этого нужно умение
вычленять с помощью слов различные качества, свойства окружающего и
комбинировать их, нужна развитая словесная память и вообще развитый
язык.
Чтобы выполнять роль регулятора действия, особенно действия,
которое не задается непосредственными условиями «здесь и теперь», слово
должно быть также эмоционально насыщенным, способным сосредоточить
чувства на выполнении цели, не представленной в наличной обстановке,
нести большой эмоционально-волевой заряд. В целом, для освобождения
деятельности от диктата непосредственной ситуации требуется глубокое
проникновение слова во все пласты человеческой психики (в мышление,
чувства, волю, память, воображение и т.д.).
Оказывается, что словесное опосредование необходимо даже для
формирования человеческой способности представления конкретных
чувственных характеристик объекта, подготавливающей образование
обобщенных представлений. Обобщению должно предшествовать
абстрагирование - процесс, вычленения и в идеальном плане тех или иных
сторон, свойств, признаков объекта. Психологическое исследование
показывает, что выделение даже таких внешних признаков, как форма, а
особенно, величина без зрительной опоры на образец требует скрепления
выделяемого признака словом. «Успешность мысленного выделения
детьми 4-3 лет отдельных признаков объекта (цвета, формы, величины), пишет психолог А.В. Атемасов, - при решении наглядно-чувственных задач
зависит от степени их вербализации во внешней речи»73.
Таким образом, развитие способности представления,
«интериоризации» действия ощущение и восприятия объекта в различных
его аспектах во внутреннем, идеальном плане нуждается в речевой опоре.
73
Атемасов А.В. Роль слова в решении дошкольниками задач на выделение признаков объекта // Вопросы психологии. 1984. № 4. С.60.
39
При этом обнаруживается различная степень необходимости
словесного опосредования для вычленения разных признаков. Так,
цветовые свойства можно в принципе выделить, не прибегая к помощи
слова, а вот для определения формы и, в еще большей степени, величины
такая помощь необходима. Здесь вырисовывается некая закономерность:
чем больше опыта практического действия с объектом, активного,
преобразующего отношения к нему требует выделение того или иного
качества, свойства, тем больше значения имеет словесное опосредование в
ею отвлечении.
А.В. Атемасов, ссылаясь на исследования Н.И. Чуприковой, подчеркивает, что «в настоящее время в психофизиологии на основе аннализа фактического материала выдвигается положение о том, что овладение языком является решающим условием расчленения чувственного опыта и развития способности к абстрактному мышлению»74. Больше
того, Н.И. Чуприкова считает, что решающим принципиальным отличием
корковых процессов человека от соответствующих процессов у животных является связь физиологических механизмов отображения определенных отдельных свойств с речевыми реакциями. В связи с этим доказывается, что «существенная особенность человеческих ассоциаций
состоит в том, что связываются между собой не конкретные, а абстрактные предметы действительности, т.е. не вещи как целое, а их
отдельные свойства или произвольно образованные совокупности таких
свойств75«Если образование специфически человеческих ассоциаций
невозможно без речи, то она непременно должна участвовать в формировании человеческой памяти, воображения, интеллекта, обязательно предполагающих такие ассоциации.
Л.С. Выготский особенно выделял роль слова в образовании
обобщенных представлений, понятий: «Понятие возникает тогда, когда ряд
абстрагированных признаков вновь синтезируется, и когда полученный
таким образом абстрактный синтез становится основной формой
мышления, с помощью которого ребенок постигает и осмысливает окружающую действительность... решающая роль в деле образования
истинного понятия принадлежит слову. Именно с помощью слова ребенок
их синтезирует, с помощью слова он символизирует абстрактное
74
75
Там же. С.56.
Там же.
40
понятие и оперирует им как высшим знаком из всех, которое создало
человеческое мышление»76. (Подчеркнуто Л.С. Выготским).
Итак, с помощью речи преодолевается ситуативная обусловленность
поведения ребенка, складывается его внутренний мир, обретатающий
определенную самостоятельность по отношению к миру внешнему.
Развитие сознания и личности в целом невозможно без речевого развития.
Но что же движет развитием самой речи? Может быть она,
зародившись на основе эмоционального общения и совместно-разделенной
деятельности взрослого и ребенка по культурным образцам, в своем
дальнейшем развитии самодостаточна и саморазвивается? Видимо, это не
так. Постепенное включение ребенка во все более широкие отношения с
другими людьми, с миром культуры в конечном счете определяет развитие
самой речи.
Специалисты по детской психологии выявляют определяющую роль
развития коммуникативной деятельности по отношению к развитию речи.
Они установили, в частности, что переход от ситуативно-делового к
внеситуативному общению (в нашей культуре он происходит в возрасте от
3 до 7 лет) вызывает скачок в развитии речи, она значительно обогащается
новыми грамматическими и лексическими категориями. Результаты
экспериментов свидетельствуют о том, «что типичные для данного уровня
развития общения коммуникативные задачи определяют избирательное
восприятие и усвоение детьми различных особенностей слышимой речи. В
соответствии с типичными задачами дети с разными формами общения
выделяют и усваивают в одном и том же речевом материале разные
лексические и грамматические особенности. Они показали также, что для
развития речи ребенка недостаточно предлагать ему разнообразный
речевой материал, необходимо ставить перед ребенком новые задачи
общения, требующие новых средств общения»77.
Подчеркнем, что именно задачи, требования, предъявляемые старшим
к ребенку, заставляют его перейти от ситуативного использования речи к
внеситуативному и, соответственно, к специфически человеческим формам
деятельности и общения, которые уже невозможны
Выготский Л.С. Мышление и речь // Избранные психологические
исследования. М., 1956. С.202.
77
Общение и речь... С.189.
76
41
без слова, хотя такой переход подготавливается развитием речи
на ситуативной уровне. Этим отчасти объясняется то, что существуют большие различия между детьми примерно одного возраста по
степени владения речью. Постепенно повышая требования к речевому
и общему поведению ребенка, взрослые обычно следуют стихийно
сложившимся в культуре представлениям о том, что какому возрасту
доступно, когда, например, ребенок может по словесной просьбе старших принести что-то, позвать кого-нибудь, воспроизвести стихи,
считалки, песенки, вспомнить и рассказать о событиях, пережитых
самим ребенком.
Однако давно замечено, что в некоторых, преимущественно экстремальных, случаях духовное, а том числе и речевое, взросление
идет намного быстрее обычного. В первую очередь это происходит в
ситуациях, когда на ребенка ложится ответственность за других людей, когда он должен выполнять задачи старшего, направлять поведение другого человека. Необходимость заботы, деятельностного переживания, сочувствия другим, создает повышенные требования к управлению своим собственным, сознанием, самосознанию и самооценке,
поднимает на новый уровень сознание в целом, в его моральных, эмоциональных, интеллектуальных, волевых, даже эстетических проявлениях.
Глубина вхождения в человеческий мир, в систему общественных
отношений, уровень вовлеченности в общее дело, - вот что в конце концов
определяет развитие языка. Поэтому словесные значения развиваются, пока развивается человек. Чем богаче и значимей отношения,
в которые включен тот или иной общественный субъект, чем активнее
он воплощает и развивает эти отношения, тем шире речевая наполненность его жизни, глубже, и многограннее языковые значения.
В связи с этим выглядит недостаточно обоснованным разделение
начального периода внеситуативного общения на два этапа. Авторы
работы «Общение и речь» проводят идею М.И. Лисиной о том, что сначала осуществляется переход на внеситуативно-познавательную ступень, а уже затем - на внеситуативно-личностную. Отмечается, что
при переходе от ситуативного общения к внеситуативному наступает
качественный сдвиг в речевом развитии: предложения становятся развернутыми; появляется много сложных предложений; растет количество
глаголов, обозначающих волевые, интеллектуальные действия, эмоциональные состояния; широко используются прилагательные, отражающие
не только внешние, но и оценочные (этические, эстетические) свой-
42
ства78. Это очень ценные данные. Однако остается неясным, почему такой
речевой сдвиг связывается не с переходом к внеситуативному этапу как
таковому, а именно - на личностную ступень данного этапа.
Выделение этих двух ступеней предполагает определенное разведение
мотивационно-потребностной и интеллектуально-познавательной сфер как
направленных на два разрозненных между собой мира – мира людей и
мира вещей. Д.Б. Эльконин характеризует подобную позицию как
натуралистическую. По-видимому, один из источников такого разведения
лежит в глубоко укоренившемся предрассудке философского характера,
трактующем человека как существо познающее по преимуществу. Д.Б.
Эльконин не видит смысла в выделении различных этапов на основе того,
какая активность ребенка преобладает – направленная на мир людей (в
отношении ребенок - общественный взрослый) или на мир вещей (в
отношении ребенок - общественный предмет). Однако он считает, и это
кажется довольно убедительным, что в целом ведущей, конечном счете
дающей решающий.импульс к переходу на более высокую стадию
развития, активностью является такая, которая ориентирована на мир
людей79.
Что касается речевой стороны перехода к внеситуативному
отношению к действительности, то он подготавливается накапливанием и
обобщением опыта, свидетельствующего о многослойности, разнообразии,
изменчивости значений, стоящих за той или иной языковой формой.
Ребенок часто сталкивается с задачами на выявление смысла слов: либо от
него требуют правильного понимания речи, либо сам ребенок добивается
того, чтобы были поняты его словесные обращения, а старшие перебирают
предполагаемые смыслы, которые могло бы нести сказанное им слово.
Отметим, что обычно это происходит в эмоционально напряженной
обстановке. Таким образом у ребенка еще на стадии ситуативного
употребления речи вырабатывается установка на то, что слова скрывают
больше, чем ему известно, и это «больше» - в распоряжении взрослых. То
есть складывается впечатление о некоторой скрытости, непостигнутой
глубине, таинственности содержания слова, связанной с миром людей.
78
79
См. Там же. С.12-13, I80-I8I.
См. Эльконин Д.Б. К проблеме периодизации психического развития
в детском возрасте // Хрестоматия по возрастной и педагогической психологии - М., 1981. С.27.
43
С переходом на внеситуативный уровень общения и, шире, отношения к действительности словесные смыслы предстают намного более объемными и подвижными. Теперь особенно важно выявление ядра
смыслов, инварианта, поскольку непосредственная ситуация мало что
может подсказать, главные направляющие вехи надо искать во внутриречевом контексте, в пространстве обобщенного знания о мире. Человек вступает в словесно организованный мир значений и смыслов без
четких границ, где путь, как бы в тумане, высвечивается лучами понимания.
С овладением письменной речью (чтением и письмом) связан переход на новый уровень развития внеситуативного общения, личности
в целом. JI.С. Выготский писал, что «письменная речь отличается от
устной так же, как отвлеченное мышление от наглядного»80. Если
внеситуативное владение словом не сформировалось до начала освоения письменной речи, то оно обязательно должно образоваться в ходе такого освоения, иначе письменное слово останется вне досягаемости ребенка. Обучение чтению и письму предполагает вовлечение
ребенка во внеситуативное общение со старшими и внеситуативные
отношения с миром людей. Письменная речь помогает вступить в область человеческих отношений и смыслов, далеко выходящих за рамки
ситуации непосредственного межличностного общения и непосредственных интересов.
Записанное слово есть конкретная форма реализации родовой
социальной сущности языка, прямой духовной связи отдельного человека с очень разными - по удаленности во времени, пространстве,
по социальному положению, мировоззрению и т.п. - людьми. Чтение
и письмо требуют такого развития сознания, которое позволило бы
представить обобщенную обстановку общения, интериоризирозать ее
на высокой ступени отвлечения. «При письменной речи, - объясняет
Л.С. Выготский; - мы вынуждены сами создавать ситуацию, вернее,
представлять ее в мысли. В известном смысле пользование письменной речью предполагает принципиально иное, чем при устной речи,
отношение к ситуации, требует более независимого, более произвольного, более свободного отношения к ней»81.
Следовательно, вступление в сферу более широких человеческих
80
81
Выготский Л.С. Избранные психологические исследования... С.263.
Там же. С.265.
44
отношений предполагает расширение внутренней свобода, более высокой
степени развитости интеллекта и других сторон сознания. Согласно
Выготскому, «сами мотивы письменной речи более абстрактны, более
интеллектуалистичны, отделены от потребностей»82. С освоением
письменной речи обычно начинается выход из сферы обыденности в сферу
специализированной культуры, инстуциализированного образования
(школа). Начинается осознанное индивидуальное участие в жизни средних
и больших социальных групп, появляется постоянная личная
ответственность за свое дело перед представителями общности, которую
нельзя охватить личным контактом, гораздо более широкой, чем семья,
группы товарищей по играм, соседей и знакомых.
Человек, активно владеющий письмом, должен уметь представить в
своем сознании, как будет восприниматься его текст, поскольку пишущему
необходимо упредить возможность непонимания, а для этого надо глубже
проникнуть в сознание других людей. Корректировка речи «на ходу», как
это делается в устном общении, когда по реакции собеседника выясняется,
что понятно, а что непонятно, здесь исключена. Затрудненность, задержка
обратной связи вынуждает объемно и системно представлять себе смысл
излагаемого, предвидеть возможные вопросы, заранее подготавливать на
них ответы. Это выглядит парадоксальным, но фактически при письменной
речи диалогичность ее содержательной стороны возрастает, хотя по
внешней форме она кажется монологичной по преимуществу.
В целом смысловая многогранность письменной речи должна и может
быть выше, чем речи устной. Недаром герменевтическая тематика выросла
в основном на проблемах толкования письменного текста. Субъект
письменного высказывания совмещает в своем сознании различные
позиции адресатов сообщения, «интериоризирует» их. Образно выражаясь,
руководство ходом письма осуществляется решениями небольшого
парламента, который заседает в голове пишущего. Даже письменное
общение с собой (например, дневниковые записи) предполагает своего
рода многосоставность субъекта стремление к пониманию себя в
движении, развитии, осознании значимости индивидуальной истории.
Освоение письменной речи влияет и на характер устного слова,
вызывает определенные изменения в сознании в целом. А.И. Мещеряков,
82
Там же. С.267.
45
говоря о значении письма для психики слепоглухонемых детей, подчеркивает, что оно «дает возможность зафиксировать мысль, вернуться к ней, исправить ее. В письменной речи не только фиксируется,
но и формируется мысль. Исправление записанной речи - один из важнейших путей усвоения языка»83. Он отмечает также, что овладение
письменной речью открывает возможность самообучения, самообразования, познания мира из книг84.
Овладение письменной речью - это переход на новую, более высокую ступень развития, во-первых, системы общественных связей отдельного человека, во-вторых, его сознания в целом и, в-третьих,
его языка. Соответственно, для совершения такого перехода необходим определенный уровень зрелости данных трех взаимопроникающих
способов жизни.
Путь освоения письменной речи очень долог. Сейчас он обычно
начинается еще до школы и продолжается даже после ее окончания.
Экспериментальные исследования показывают что «самостоятельное
и свободное владение письменной речью (письмом) недоступно даже многим выпускникам средней школы»85.
Письменная речь требует высокой степени развитости нагляднообразного интеллекта, который, в свою очередь, опирается на достижения наглядно-действенного интеллекта. Чтобы, например, слепоглухонемой ребенок освоил начала письменной речи, он должен уметь произвольно воспроизводить внутренне дифференцированные, обобщенные
образные представления о явлениях и событиях. Психолог Е.Л. Гончарова в связи с этим констатирует: «Определяющим условием и основным средством освоения слепоглухонемым ребенком текста как формы
отражения собственного опыта на начальном этапе обучения чтению
становится изобразительная деятельность самого ребенка, в которой
этот опыт находит полное и расчлененное выражение»86.
В чтение ребенок вовлекается через непосредственное личное
общение, когда ему начинаешь читать детские книги. Сначала это спо-
Мещеряков А.И. Предисловие к книге О.И.Скороходовой «Как я
воспринимаю, представляю и понимаю окружающий мир». С.22.
84
См. Там же.
85
Зимняя И.А. Рецензия на кн. Лядис В.Д., Негуре И.П. Психологические основы блокирования письменной речи у младших школьников //
Вопросы психологии. 1986. №3. С.177.
86
Гончарова Е.Л. Особенности понимания текстов слепоглухонемыми
учащимися. М., 1982. С.9-10.
83
46
соб эмоционального и игрового общения со взрослым: смысл читаемых слов для ребенка еще очень ситуативен, привязан к поведению
взрослого, к картинкам в книге. Опора на наглядный образ, на изображение еще долго необходима ребенку и когда он начинает читать
сам, сначала вслух, потом «про себя». Самостоятельное чтение –
это уже следующий этап в пассивном владении письменной речью. В
целом развитие навыков чтения идет по направлению освобождения от
ситуативности, проникновения, в сущность замыслов автора, в широкий культурный контекст читаемого.
Переход к письму, к активному владению письменным словом открывает как бы новый виток спирали - письмо на первых порах сильно
отстает от владения устным словом и чтением. Оно долго остается
письмом по образцам, под диктовку, потом появляется письменный пересказ (изложение) и, наконец, с большим трудом осваивается связное письменное изложение совокупности собственных соображений по
той или иной теме.
Ребенок, который учится писать, выполняет работу, имеющую
своим предметом сам язык, его звуковую и смысловую сторону в их
единстве. При этом ему приходится осмысливать свои языковые представления, упорядочивать их в относительно самостоятельном языковом сознании. Этому способствует изучение грамматики, начинающееся
обычно вскоре за освоением первых навыков активной письменной речи.
Его языковое умение тем самым, как отмечает Л.С. Выготский,
«переводится из бессознательного, автоматического плана в план
произвольный, намеренный и сознательный»87.
Важно подчеркнуть, что при обучении письму и грамматике ребенку приходится решать задачу сопоставления «школьного», «книжного»
значения слова с известным ему «житейским», то есть совершать
движение в поле значения, искать место «своего» в общем, а это
обязательно есть часть поисков места своего Я среди других людей.
Освоение письменной речи обычно идет вместе с освоением родного литературного языка и художественной литературы, созданной
на этом языке. Художественная, эстетическая сторона слова в определенной мере восполняет явный недостаток чисто утилитарного «делового» интереса в школьном изучении языка. Письменная речь открывает широкий путь к источнику радости словесного творчества – художественной литературе.
87
Выготский Л.С. Избранные психологические исследования... С.269.
47
Школьное обучение неродному языку, обычно идущее вслед за обучением основам письменной речи и грамматики родного языка, позволяет поднять еще на одну ступеньку осознанность и произвольность
владения родным языком. Л.С. Выготский сравнивает это с переходом от
арифметики к алгебре: «Так же как алгебра освобождает мысль ребенка из плена конкретных числовых зависимостей и поднимает его до
уровня наиболее обобщенной мысли, так точно усвоение иностранного
языка другими совершенно путями освобождает речевую мысль ребенка
из плена конкретных языковых форм и явлений»88. Выготский соглашается с Гѐте в том, что человек, который не знает ни одного иностранного языка, не знает и своего родного89.
Больше того, приобщение к другому языку открывает возможность
взглянуть как бы со стороны на духовную культуру своего народа в
самых глубинных ее пластах - в значениях слов. Это начало движения
к осознанию культуры как историчной, временной и вместе с тем прочно укорененной в традиции. Недаром народная мудрость высоко оценивает общекультурное значение владения другими языками. Армянская
пословица гласит: «Сколько языков знаешь, столько раз ты человек».
Перевод с языка на язык, «переодевание» словесных значений в
другие фонетические и грамматические «одежды» выявляет относительную независимость значения от той или иной словесной формы (но
не от словесной формы вообще), «высвобождает» немалую «энергию»
многовекового коллективного опыта, запечатленного в структурах этих
форм.
Предваряя подведение итогов по данному разделу, отметим, что
уже сейчас можно четче определить свои «за» и «против» по затронутым выше идеям герменевтиков и Э.В. Ильенкова.
Герменевтики, провозглашая, что «бытие, которое может быть
понятно, есть язык», замыкаясь в «царстве слов», на самом деле
затрудняют себе путь к осмыслению мира человеческого существования.
Это прекрасно выразил Э.В. Ильенков в статье «Гегель и герменевтика». У них «человек живет в мире слов, точнее, в мире снов, создаваемых магической силой языка, и каждый народ грезит на своем собственном языке. Никакого отношения к действительности (к «алетейе») этот сон не имеет, и лишь вдохновенные гении ранга Мартина
Хайдеггера способны устанавливать между этими двумя мирами какую-то
связь, определять, какой сон следует считать аллегорическим
88
89
Выготский Л.С. Избранные психологические исследования...С.231.
Там же.
48
изображением «бытия-алетейи», а какой - не следует»90.
Отсюда - пристрастие герменевтиков к словесной игре, которой
они подменяют решение философских и практических проблем. Как замечает там же Ильенков, реальный спор они превращают в спор о
словах, о словесных значениях, противоречия «устраняют» введением
нового непротиворечивого слова.
Но спор с философскими оппонентами бывает по-настоящему плодотворным, если удается выделить положительное в их построениях.
Это не всегда получается даже у лучших наших философов. Э.В. Ильенков благодарит герменевтиков за выявление герменевтических тенденций у Гегеля. Но, критикуя остро и во многом справедливо герменевтические позиции, советский философ записывает по ведомству
идеализма мысль об особой, «привилегированной» роли языка как формы объективации идеи.
Он подчеркивает, что герменевтические мотивы философии Гегеля
суть показатели его идеалистических слабостей, движения от мысли как
основополагающей, констатирующей мир субстанции к ее внешним
выражениям, из которых язык, слово - первое (и исторически, и логически), самое непосредственное проявление вовне идеи. Этому
противопоставляется другая гегелевская тенденция, ведущая, как
считает Ильенков, в конечном счете к материализму, - рассмотрение
мысли как дела, как действия, аналогичного универсальному действию
руки по контурам любого тела, а не лингвистическим структурам91.
Действительно, у Гегеля, и тем более в герменевтической философии языка, есть склонность преувеличивать роль языка в человеческой жизни за счет преуменьшения роли материальной активности,
практики. Так что Э.В. Ильенков совершенно прав, когда противопоставляет этой позиции рассмотрение материальной стороны практики
как первичной, определяющей по отношению к слову и к идее.
Но правомерно ли ставить вопрос так, как это делает Э.В. Ильенков: какова наиболее адекватная форма обнаружения мышления –
слово или дело? Почему альтернатива «материализм – идеализм» конкретизируется в вопросе, какую из этих двух форм внешнего обнаружения мышления считать базовой: «то ли говорение (придание определенной формы колебаниям воздуха), то ли производство вполне материальных вещей деятельностью руки (придание определенной формы
Ильенков Э.В. Искусство и коммунистический идеал. М., 1984.
С.86.
91
См. Там же. С.87, 89,93.
90
49
камню, дереву, металлу)»92.
Ведь слово и мышление - явления однопорядковые, идеальные.
Кроме того, слово - не просто форма внешнего проявления мысли, но
и форма ее внутреннего существования, и не только мысли, но и других явлений сознания. Так ставят вопрос герменевтики, и думается,
правомерно. Собственно, при противопоставлении «материальное –
идеальное» язык и мышление должны находиться вместе, в области идеального. Слово не сводится к колебаниям воздуха, как мысль не сводится к биохимическим, и вообще природным, процессам в центральной нервной системе человека.
В статье «Гегель и герменевтика» выдвигается следующий аргумент: «Грубо говоря, языком можно болтать как угодно, но, чтобы
действительно сделать вещь, рука обязана считаться с извне данными
формами материала своей работы...»93. Да, дело должно разворачиваться по логике вещей, по законам взаимодействия объекта и субъекта, а мысль имеет в качестве своего содержания как раз логику
вещей, их закономерности, сущности. Дело, действительно, изначально выявляет эту объективную логику вещей. Но оно не столько выражает,
сколько порождает, развивает мысль. В деле она сталкивается
с немыслью, идеальное с материальным, однако само материальное не
есть выражение, обнаружение мысли. Мысль не тождественна ни делу,
ни тем более, сущности объективной действительности, а тенденция к
такому отождествлению, как отметил М.А. Лифшиц, у Э.В. Ильенкова
есть94. И она неявно сказывается в самой постановке вопроса: что
является основополагающей формой обнаружения мысли - слово или дело, и в ответе на него: дело.
В конце концов, мыслить, как и говорить, можно «как угодно».
Именно эта раскованность слова, наиболее соответствующая раскованности и мысли, и сознания в целом, обеспечивает в идеальном плане
свободу дела, практического творчества. С другой стороны, дело «дисциплинирует» примерно одинаково и мысли, и слова. Есть болтовня и
пустая идея, дельное слово и дельная мысль.
Ильенков Э.В. Искусство и коммунистический идеал… С.98.
Там же.
94
См. Лифшиц М.А. Об идеальном и реальном // Вопросы философии.
1984. №10. С. 120.
92
93
50
Язык - это не второстепенный способ выражения мысли, суть которой лучше всего выявляется «движением по контуру тела», а важнейший способ общения, совместного существования людей, сохранения
культурного мира, его преобразования и расширения, побуждения людей к совместной жизнедеятельности через передачу обобщенных представлений о действительности.
На позицию Э.В. Ильенкова, видимо, неблагоприятно повлияли некоторые установки, сложившиеся в советских исследованиях по данным
вопросам. Сопоставляя герменевтическую трактовку языка с той, которая противопоставляется ей в нашей литературе, можно обнаружить,
что у нас преобладает рассмотрение познавательного аспекта сознания и языка. Причем в центре внимания оказываются вопросы языкового выражения понятийного мышления95. Герменевтики правомерно ставят проблему шире: язык и сознание (включая его побудительные, волевые, эмоциональные, ценностные и др. аспекты), а еще шире – язык
и бытие.
Выше уже проводилась мысль о том, что у Э.В. Ильенкова и у разделяющих его идеи психологов деятельностного направления заметны
недооценка значения прямого непредметного словесно-эмоционального общения в жизни людей, слишком большой упор, на совместную орудийно-предметную деятельность как на фактор становления
человека и его сознания, осуществления социальности. Конечно, совместная орудийно-преобразующая деятельность - это главный корень
социальности, а значит, сознания, мышления, языка. Принятие данной
позиции как опорной позволило значительно продвинуть философские,
психологические, педагогические изыскания, дало хорошие практические результаты (вспомним успехи воспитания и образования слепоглухонемых детей). Но при этом необходимо не упускать из виду, что
в языке и сознании «орудийность» многократно «снята», играет определяющую роль только в самом конечном счете.
Итак, изложен, хотя и далеко не полно, психолого-педагогический материал, дающий определенное представление о месте языка в
становлении отдельного человека. Выявим теперь те общие положения,
являющиеся отчасти выводами, отчасти - предпосылками проведенного
исследования, которые представляются наиболее значимыми для пони-
Показательна в этом отношении книга: Герменевтика. История и
современность. М., 1985. (См. напр. с. 289).
95
51
мания занимающих нас вопросов.
Важнейшим общетеоретическим положением, которое в определенной степени есть и предположение, подкрепляемое представленным
выше материалом, является следующее. Развитие индивида - это прежде всего процесс его социализации - вхождение в систему отношений между людьми, расширение участия в делах человеческого сообщества, принятие на себя все более перспективных, общих задач
этого сообщества, обогащение через личное творчество совместного
жизненного мира, а тем самым прогрессирующее освобождение от ситуативности - рост свободы. Включение человека в систему общественных отношений, вбирание в отдельное существование целостности сообщества, формирование таким образом социальной сущности личности
составляет сердцевину, ядро социализации. И, соответственно, чем
шире сеть отношений, в которую включается человек, чем более общезначимы ценности, определяющие его сознание и поведение, тем выше степень социализации индивида, развитости его личности. И чем
совершеннее личность, тем более, необходимой, незаменимой становится она в системе связей между людьми, более значимой для человеческого сообщества.
Необходимейшая составная социализации - становление индивидуального сознания, неотъемлемой частью которого является освоение
человеком языка. Ведущий способ становления индивидуального сознания - интериоризация. Смысл ее в том, что обобщенные формы, инварианты действий, отношений, требований, изначально идущих к ребенку со стороны взрослых и вообще старших людей, усваиваются ребенком, начинают применяться им по отношению к себе, становятся
внутренними регуляторами его психической активности, образуют
основу самосознания и сознания в целом. Главное направление процесса интериоризации определяется тем, что во взаимоотношениях
взрослого и ребенка младший партнер становится все более самостоятельной и инициативаой стороной, перенимая используемые старшим
общественно выработанные формы предметно-чувственной и речевой
деятельности, эмоциональной активности. Вначале ребенок применяет
их как бы в помощь и в подражание взрослому, и только много позже
они сплавляются в некую уникальную целостность, становясь прочным
достоянием самой личности. Интериоризация открывает индивиду возможность становления его как субъекта общественных отношений. В
связи с этим общение понимается как решающий для становления личности вид активности.
52
Речь зарождается (вначале это еще предречь) как одно из
средств эмоционального общения между ребенком и взрослым на этапе
онтогенеза, когда ведущей активностью ребенка является ситуативноличностное общение (примерно с двух до шести месяцев первого
года жизни). Первые функции предречи - выразительно-побудительные,
эмоционально-оценочные.
Формирование уже собственно речи начинается на этапе ситуативно-делового общения (примерно с шести месяцев до трех с половиной
лет), когда субъект-субъектные связи дополняются субъект-объектсубъектными, причем, объект обычно культурный. Ведущей формой взаимодействия на этом этапе выступает сотрудничество, в котором с
общением сочетается совместно-разделенная деятельность ребенка и
взрослого, реализующаяся с преимущественно культурными предметами
и по культурным образцам. Как показывает опыт воспитания слепоглухонемых детей, без совместно-разделенной деятельности по культурным образцам и эмоционального общения речь не прививается и
социализация не происходит. Именно такие общение и деятельность
позволяют постепенно передавать культурный опыт - ослабляя активность на стороне взрослых и наращивая ее на стороне ребенка. Освоение речи опирается на наглядно-действенный индивидуальный опыт,
на выработанные в нем, в основном по культурным образцам, сенсомоторные схемы действий, но оно опирается и на опыт эмоционального
общения, сотрудничества с другими людьми. На этой стадии к выразительно-побудительной, эмоционально-оценочной функциям слова добавляются функции называния, предметного обозначения. Речь, видимо, еще не является сущностно необходимой для социализации на данном этапе, поскольку общение и деятельность остаются еще на ситуативном уровне, не выходят за рамки непосредственных, чувственно
представленных факторов и обстоятельств. Можно даже допустить, что
решительный переход на собственно человеческую ступень развития
у ребенка здесь еще не произошел, хотя значительная подготовка к
нему и проведена, в частности, в речевом плане накоплены средства словесного замещения основных элементов непосредственной ситуации, некоторые элементы словесного управления поведением и внутрипсихическими процессами, образовалась зачатки представлений о глубинности смыслов слов и зависимости их от мира взрослых.
Следующий этап развития ребенка (примерно, с 3-5 лет) характеризуется освоением внеситуативного общения и отношения к миру.
Это уже собственно человеческий, социальный уровень, который без
53
речи недостижим. Она необходима для выработки умения произвольно
выполнять деятельность - предметно-практическую и внутреннюю - в
сознании (например, совершать умственные действия), планировать
свои действия. А это все - обязательные условия осознания временности и освоения социального времени, формирования человеческих
представлений, на основе которых только и могут формироваться понятия. И, что очень важно, речь необходима для самосознания человека, его самооценки, в том числе - моральной, которые предполагают возможность оперирования обобщенными смыслами, невозможными
без языковой фиксации, без эмоционально-императивной насыщенности словесных регуляторов. Именно на этом этапе проявляются собствено речь и собственно сознание, а не словесный или наглядно-образный аналог «действий по контурам тел». Начинается преодоление
с помощью речи ситуативной обусловленности сознания и поведения,
возникает во внутреннем плане ребенка мир, альтернативный внешнему, дающий собственные побудительные импульсы его деятельности,
закладываются таким образом субъективные основы индивидуальной
свободы. При переходе к внеситуативным способам жизни стремительно нарастает глубина словесных значений. Весь этот переход обусловливается в конечном счете расширяющимся вовлечением ребенка в
социальные отношения, которые предполагают внеситуативность основных жизненных ориентиров.
Освоение письменной речи (чтения и письма) обязательно предполагает владение внеситуативными способами общения, поведения, активности сознания и поднимает их на новую ступень, связанную с
освоением широкой, специализированной культуры, соединяет индивидуальное сознание с общественным в пространственно-временных, социальных масштабах той или иной цивилизации. Письмо на родном языке, изучение его грамматики, художественной литературы, изучение
других литературных языков, - все это развивает произвольное владение развернутой внеситуативной речью, интериоризирующей многоголосый разговор в монологическую речь, и составляет ступеньки, ведущие вверх по направлению нарастания внутренней свободы, обогащения языкового и этнокультурного самосознания.
Таким образом, исследование роли языка в становлении личности
значительно проясняет его природу, отношение к сущности человека,
к сознанию. Теперь перейдем к более общему рассмотрению того, что
такое социальность и как она связана с языком. Этому посвящены
следующие разделы настоящего курса.
54
III. СОЦИАЛЬНОСТЬ ЧЕЛОВЕКА
Учитывая результаты предыдущего рассмотрения, проведенного с
привлечением данных конкретных наук о становлении в онтогенезе
человека и его языка, обратимся теперь к более общим, умозрительным построениям относительно природы человека, а затем - к более
разностороннему рассмотрению языка, имея при этом в виду герменевтическую постановку соответствующих вопросов.
Может показаться, что стоит противопоставить герменевтическому
пониманию человека; (Homo eloquens) идею о социальной сущноcти человека, как сразу будут заложены основы альтернативных построений. Но это не так. Возможны самые различные толкования социальности, в том числе и вполне совместимые с определением человека как существа говорящего, красноречивого. Например, Аристотель,
называвший человека существом, обладающим логосом, определял его
также как «существо политическое», «полисное» в значении близком к
«общественное».
Нередко под социальностью понимается то, что человек не может
сформироваться и жить как представитель своего рода вне сообщества себе подобных. Но это относится ко многим живым существам,
и не только к высшим животным. Отсюда неправомерное называние «социальным» группового образа жизни таких существ, как, например,
муравьи, фламинго или шимпанзе. Вообще, всякий отдельный организм
является частью биологического объединения, элементом органической системы, вне которой он не может жить как таковой. Его единичное существование находится в подчиненном положении по отношению
к данному целому.
Социальность, таким образом, следует искать не в наличии
вообще необходимой связи между индивидом и ему подобным, объединяющей их в сообщество, а в специфике такой связи, присущей именно человеческому сообществу - обществу.
Первое, что бросается в глаза при поиске специфики межчеловеческих связей, это их огромное количественное и качественное
разнообразие. Найдутся даже такие способы существования, при которых люди живут порознь, по одному, как Робинзон без Пятницы.
Взгляд, лишенный исторической перспективы и даалектического видения соотношения единичного и общего, может принять это за свидетельство того, что социальность не должна рассматриваться как сущностная отличительная черта человека, что подлинно человеческое
55
заключено не в отношениях людей, образующее сообщество, а внутри
индивида, прежде всего в его сознании, духе.
Очевидно, что человек телесно слабее многих животных, поэтому
может показаться, что источник его превосходства над ними заклюючается в его индивидуальном сознании. Действительно, сознание отдельного человека, способно обнимать собой огромный мир, достигать
такой степени универсальности, что возможно возникновение иллюзии
самодостаточности, первичности отдельного существования по отношению к коллективному, а духовного - по отношению к материальному.
При этом в индивидуальном сознании выделяется как главное разумность, «сапиентность», ведь с нею связывается способность человека иметь целостное представление о мире, включая знания о его закономерностях, устойчивых характеристиках - инвариантах, умение
выявлять причины и предвидеть последствия, планировать, творить
сначала идеально, в представлении, а потом реально предметы, отсутствующие в природе и лучше природных удовлетворяющие потребности человека, а также создающие новые, неприродные потребности.
В общем, с разумностью человека связываются его преимущества перед другими живыми существами. При таком понимании diferencia
specifica человека Homo sapiens противостоит его определению как
существа социального.
Разумность индивида вроде бы объясняет многие другие сугубо
человеческие черты: изготовление искусственных орудий труда - «человек понял, что целесообразнее орудовать инструментом, чем невооружейной рукой, и сделал первое орудие»; речь - «человек увидел
необходимость передачи мысли другому человеку и полезность наименования явлений действительности, поэтому решил изобрести язык».
Но с позиций индивидуальной разумности как исходной и главной отличительной черты людей нельзя дать удовлетворительного объяснения другим его важным качествам, запечатленным в определениях
«человек моральный», «религиозный», «эстетический (смеющийся,
играющий)», «смертный (понимающий свою смертность и трагически переживающий ее)»; с подобных позиций нельзя без особых натяжек
свести все данные качества в систему, дать конкретно-всеобщее видение человека.
Особенно трудно на таких основаниях построить, не обращаясь
к сверхъестественному, сколько-нибудь убедительную версию происхождения индивидуального сознания и, соответственно, связываемых с
ним специфически человеческих характеристик.
Гораздо проще объявить индивидуальное сознание, «личную душу»
творением высшей душ, божественного духа или обожествленной при-
56
роды (такая природа должна иметь дух, возвышающийся над человеческим, чтобы создать его душу). Мысль о божественном творении,
первотворящей силе слова и духа поддерживается следующим предрассудком антропоморфного свойства: возникновение нового рассматривается по аналогии с творением, созданием, воплощением в реальность идеальное, замысел. Новое, более совершенное, чем существовавшее прежде, согласно такому взгляду, происходит только от высшего, линия возникновения в начале своем идет по нисходящей. В
лучшем случае путь развития представляется нисходяще-восходящим,
как в христианской схеме «От Бога как источника к Богу как цели»,
творение не может быть выше творца. Такое понимание доминирует в
европейской философии от Платона до Гегеля. Оно сильно и в XX веке, особенно если, как у Тейяра де Шардена, вдохновлено религиозными настроениями. Мощный удар по пониманию возникновения нового
как творения, нисхождения, нанес, как известно, дарвинизм.
В библейской легенде о создании человека и его грехопадении
представлены многие специфически человеческие черты, уловлены
некоторые глубинные связи между ними, однако всем им приписывается божественное происхождение. Рассмотрим в связи с этим первые
главы первой книги Ветхого Завета («Бытие»). «И сказал Бог: сотворим человека по образу Нашему, по подобию Нашему; да и владычествует он над рыбами морскими, и над птицами небесными, и
над скотом, и над всею землею, и над всеми пресмыкающимися по
земле» (Гл. 1,26). «И создал Бог человека из праха земного, и вдунул в лице его дыхание жизни, и стал человек душею живою» (Гл. II,
7). «И заповедовал Господь Бог человеку, говоря: от всякого дерева в саду ты будешь есть; а от дерева познания добра и зла, не ешь
от него: ибо в день, в который ты вкусишь от него, смертию умрешь (Гл. II, 16-17). «И увидела жена, что дерево хорошо для пищи, и что оно приятно для глаз и вожделению, потому что дает знания; и взяла плодов его и ела; и дала такие мужу своему, и он ел.
И открылись глаза у них обоих, и узнали они, что наги, и сшили
смоковные листья, и сделали себе опоясания» (Гл. III, 6-7). За нарушение запрета бог проклял Адама, сказав ему: «В поте лица твоего будешь есть хлеб, доколе не возвратишься в землю, из которой ты
взят, ибо прах ты, и прах возвратишься» (Гл. III, 19). И сделал
Господь Бог Адаму, и жене его одежды кожаные, и одел их. И сказал
Господь Бог: вот, Адам стал одним из Нас, зная добро и зло;
и теперь как бы не простер он руки своей, и не взял также от дерева жизни, и не вкусил, и не стал жить вечно» (Гл. III, 21-22). «И
57
изгнал Адама, и поставил на востоке от сада Едемского херувима и
пламенный меч обращающийся, чтобы охранять путь к дереву жизни»
(Гл. III., 24).
По этому мифу человек - высшее творение бога и его подобие,
созданное повелевать другими живыми существами. Душа человека –
от божественного дыхания – Дух. Источник познания - тоже божественный: отведав плод посаженного Господом дерева, человек «вплотную» уподобился богам, и только смертность стала отделять его от
них. Чтобы оставить твердую непреодолимую границу между человеком и собой, бог ревниво охраняет от людей дерево жизни, дающее
бессмертие (недаром воскресение Христа, «смертию смерть поправшего», представляется в Евангелиях как высшее свидетельство его
божественности). Грехопадение принесло человеку познание, стыд и
чувство вины, постоянный труд, смертность.
Особо отметим мудрую проницательность древних, выразившуюся
в представлении о том, что человек, обладая сознанием, особенно
сознанием добра и зла, лишь одним отличается от бога - смертностью. Ведь реальная земная основа «божественного» духа, «творящего»
индивидуальную душу, - сознание коллективное, общественное, которое действительно есть один из важнейших источников сознания индивидуального. Именно общественный характер сознания определяет
возможность для индивида иметь целостное, адекватное знание о мире, нести нравственное, эстетическое, религиозное сознание.
Наибольшей слитности, и в этом отношении целостности, каждый
раз неповторимого единства, сознание достигает у отдельного человека. Но живая развивающаяся целостность индивидуального сознания
ограничена телесным бытием его носителя, его биологической конечностью. Смерть - это фатальный разрыв целостности личности, далееко не безразличный и для состояния всего общественного организма.
По выражению М.А.Лифшица, «когда мыслящее тело, способное служить
экраном для серьезных вопросов жизни, распадается, сама общественная мысль может считать себя сиротой».96 Тяжесть осознания смертности есть проявление трагической стороны противоречия, лежащего
в сердцевине социальности. Человек духовно и практически живет
общими делами рода, простирающимися в необозримые глубины прошлого и будущего, в неизмеримое многообразие способов существования
настоящего.
Количественные и качественные измерения родового содержания
96
Лифшиц М. Памяти Эвальда Ильенкова // Ильенков Э.В. Искусство и коммунистический идеал. М., 1984. С. 6.
58
жизни, входящего в сущность отдельного человека, исторически подвижны и безграничны. Но индивидуальное существование, которое
одно способно интегрировать это общеродовое многообразие в высшем
и неповторимом синтезе, конечно. Миропредставление мифа выражает
эту истину в идее о бессмертии как главной черте, отделяющей богов
от людей.
Надо учитывать, что библейские представления стали, начиная с
поздней античности, своего рода архетипами европейского сознанания. Когда
с утверждением капитализма в ведущих
странах Европы и США начало рушиться религиозное понимание человека, а абсолют, аналогичный божественному, стал вытесняться из философской картины мира, поиски вневременных и внеисторических основ бытия переместились в область природы и индивидуального сознания. Оба пути оказались в конечном счете тупиковыми. Первый из них
привел к различным видам натуралистического редукционизма, при котором стирается качественная грань между человеком и другими существами. Второй путь уперся в «ничто» безрелигиозного экзистенциализма, приходящего к малоутешительному заключению об изначальной
и неизбывной бессмысленности и безосновнности человеческого существования. Правда, уже в рамках экзистенциализма намечается отход
от рассмотрения сферы индивидуального сознания как фундаментальной
в бытии; повышается внимание к межличностной коммуникации, которая
начинает представляться областью, где только и может сформироваться и реализоваться человеческая сущность.
Углубление кризиса индивидуализма в современном обществе и
связанный с этим кризис экзистенциализма способствовали тому, что
центр философского внимания в поисках основ бытия в границах идеального начал перемещаться от индивидуального сознания к групповому, коллективному. С этим отчасти было связано выдвижение философского структурализма в ряд ведущих философских течений в 60-х гг.
ХХ в. Таким образом, в идеальных отношениях между людьми, и не
обязательно опосредованных божественным или каким-либо другим внеобщественным абсолютом, начали искать differencia specifica человека.
Структуралисты сосредоточили усилия на выявлении глубинных
структур, инвариантов коллективного бессознательного, которые они
рассматривают как основополагающие в человеческом бытии. Надо, отметить, что структуралисты находят главный объект своих исследований в сфере идеального, сознания (сознание в широком смысле – как
59
психическое на социальном уровне – включает в себя бессознательное). Глубинные, основополагащие структуры представляются структуралистам бессубъектными, утверждается, что структура противостоит человеку и истории, что человек пассивен, активна структура.
Устанавливается приоритет синхронии над диахронией, поскольку сильна тенденция к пониманию базовых онтологических структур как вневременных. Но именно ориентация на вневременные, внеисторические
инварианты делает выявляемые структуры слишком абстрактными, лишенными такой объясняющей силы, которая была бы достаточной, чтобы поместить их в основание философской картины мира. Неудачи
структурализма ясно высвечивают историчность человеческой жизни,
существенность ее временного фактора. В философской герменевтике
предпринимаются попытки преодоления как индивидуалистически-субъективистского способа философствования экзистенциализма, так и безличностных бессубъектных построений структуралистов, оставляющих
на втором плане аспект временности, историчности человеческого бытия.
Итак, поиски основ человеческой природы в сфере сознания приводят к тому, что эти основы предстают как принадлежащие коллективному сознанию, подвижные, историчные, соединяющие в себе рациональное и эмоциональное, этическое и эстетическое, абстрактное и
конкретное, сообщение и повеление. Поэтому объяснимо обращение герменевтиков к слову, речи как средоточию, носителю этих качеств, основе собственно человеческого бытия.
Такие представления в определенной степени проясняют загадки
индивидуального сознания, касающиеся некоторых его источников и
состава; в частности - изначальной диалогичности и полилогичности,
глубинной противоречивости, а главное – способности нести целостную адекватную картину мира в его временном измерении, далеко выходящим в прошлое и будущее за пределы индивидуального существования человека.
Герменевтическая точка зрения дает возможность приоткрыть определенные источники и движущие силы развития индивидуального сознания, но оставляет вне видимости истоки коллективного сознания,
закономерности его развития, связи в единое целое. Такой взгляд
как бы охватывает многоцветие весеннего луга, но для него остается
непроницаемой, наглухо закрытой подземная часть, переплетение корней, образующих систему, которая питает наземную красоту.
Попытка понять человека через исследование сознания оказывается хотя и очень плодотворной, но в то же время, как показывает
60
опыт герменевтики имеющей известный пределы. Преодолеть их можно,
если пойти по пути, противоположному тому, каким идет герменевтика, - начать движение с другого конца: от выявления специфики, материально-чувственной стороны человеческой жизни.
Среди особенностей материальной жизни людей принципиально важно следующее. Люди совместно надстраивают над природным
миром (и на его основе) мир искусственно созданных предметных условий своего существования, наследуя из поколения в поколение, сохраняя и развивая это «строительство» - «свою вторую природу». Тем
самым открывается возможность эволюции нового типа, обладающей высшим, по сравнению с природной эволюцией, количественными и какачественными показателями.
В природной эволюции развитие живой системы идет в основном
за счет изменения биологии организма. Человеку, же, благодаря, труду
открывается способ развития не путем изменения своей биологии, а
через изменение непосредственно, других, элементов (предметных факторов существования), а уже через них осуществляется соверщенствование способов действия и сознания человека, прогрессирующее возвышение потребностей, «снимающих» биологические в развиващейся
социальной форме.
Попробуем несколько прояснить это. Необходимость создания
предметов, и, что особенно важно, предметов для создания других
предметов (орудий) открыла путь преодоления биологической ограниченности естественных органов, да и сама способствовала совершенствованию таких важнейших естественных органов, как рука или мозг.
При этом надо учитывать, что скачок, в развитии, совершившийся с
образования общества и человека, произошел на пути, магистральном
в эволюции живого: нарастание активности живого; увеличение числа
и значимости форм поведениям, которые, не наследуются генетически;
уменьшение биологической специализации, прогрессирующее освобождение от диктата ситуативности, сиюминутности. Уже у высших млекопитающих, особенно у антропоидов, нарастает дефицит генетически наследуемых форм поведения и появляется способность к начальным генерализациям - обобщениям, выделяющим биологически значимые варианты. Эти обобщения образуются в психике животного на основе инДивидуального опыта. В ходе антропогенеза резко редуцируются генетически наследуемые способы поведения и, что особенно значимо,
возникает необходимость, в «обобществлении», «передачи в коллективное пользование» результатов индивидуальных генерализаций. Данный
61
социализирующий скачок в психике связан с тем, что в условиях
сложной орудийной деятельности научение путем простого подражания,
имитации оказывается недостаточным, хотя сфера его распространения
сильно расширяется.
Таким образом, в становлении каждого индивида и каждого поколения, в формировании их потребностей ключевую роль играет их «вторая природа», способы ее сохранения, воспроизведения и развития, в
том числе через передачу обобщений. Возникает необходимость в коллективном сознании, что требует особого способа экстериоризации и
организации психического уже на уровне сознания. Такой способ вырабатывается вместе с выработкой сознания, это – язык. Человеческая жизнь становится сознательно родовой, материальное наследование «второй природы» требует и наследования идеального.
Вместе с изготовленными людьми предметами передаются способы
действия с ними, образцы общения, поведения, опосредованные ими;
орудийная деятельность расширяет возможности для овладения силами
природы и коллективного взаимодействия, для все более многосто –
роннего, а потому все более адекватного психического отражения действительности. Становится необходимой такая объективация психического (а биологическая эволюция подготовила эту возможность), которая позволяла бы выражать общезначимые результаты обобщения, фиксировать инварианты (существенные устойчивые характеристики), закономерности человеческого мира в их системе, что и составляет ядро,
общественного сознания, передающееся в языковом способе существования.
Надо подчеркнуть, что многообразный опыт поколений, опыт коллективного преобразования мира, в котором человек существует, a
значит, опыт преобразования и самого человека объективируется в
предметах культуры, в культурных способах действия с ними, общений
между людьми, в языке. Такая объективизация необходима для образования основных потребностей и интересов каждого нового поколения,
каждого начинающего жить индивида. Этот многообразный опыт создает
в человеке многообразное, стремящееся к универсальному отношение к
миру. Суть этого отношения - преобразование, творчество, продолжающее традицию, общее дело.
Социальность приносит с собой новое временное измерение (социальное время), позволяющее человеку на практике и в сознании широко раскрывать границы настоящего, «теперь» (границы его колеблются
62
в зависимости от измеряемого явления, но в своем максимуме тяготеют к срокам жизни одного поколения), и далеко, в принципе безгранично выходить в прошлое и будущее. Жизнедеятельность субъектов,
от больших общественных групп до индивида - субъекта далее неделимого, но и наиболее целостного - осуществляется не только как
составная жизни современников (синхронное единство), но и как
продолжение дел предшествующих и подготовка дел последующих поколений (единство диахронное). Прошлое общества остается жизненно
важным, живым, интересным для настоящего, ведь настоящее есть прошлое для будущего.
Получается, что человек существует силами общества, включаюющего в себя предков и ориентированного в своей деятельности на потомков. Он нуждается в накоплении социального опыта, в социальной
памяти, в представлениях о том, как действовали люди в прошлом.
Настоящее для человека «стягивает» на себя прошлое и будущее.
Соответствие отдельного существования потребностям общего,
родового уже не может складываться только биологическим путем,
“за спиной индивида”, поскольку эти потребности определяются небиологическими факторами. Требуется опосредованное сознанием регулирование соотношения между частным и общим, ближайшим и перспекным интересом. В этой необходимости лежат истоки обычая, морали,
искусства, религии. Для этого человек обязательно должен понять
связанность времен:
Как в прошедшем грядущее зреет,
Так в грядущем прошлое тлеет...
(Анна Ахматова)
Жизнь отдельной группы, индивида не может не быть сознательно родовой. Без установки сознания на приоритет общего, перспективного,
хотя бы она была выражена в самой фантастической форме (например,
представление о загробном воздаянии за добро и зло), человеческое
общество сохраниться, а тем более развиваться, не может. Социальное время раскрывает человеку конечность, изменчивость и разнокачественность событий, следующих друг за другом.
Отметим, что эти рассуждения некоторым образом опираются на
материалы исследований, представленные в предыдущих разделах,
в частности, о генезисе временных представлений в индивидуальном
развитии, о роли в этом предметной деятельности и языка (особенно
показательны здесь данные по воспитанию слепоглухонемых детей).
63
Возможность опоры на прошлые достижения, освоения выявленных
другими людьми инвариантов, закономерностей человеческого мира,
универсальность способов жизни человека позволяет ему быть открытым для качественных изменений в будущем, совершенствования, далеко отодвигающего пределы возможностей природного. Человек открыт
для освоения, очеловечения окружающей действительности, он, как
хорошо выразился Г.С.Батищев, «живет миром», больше того - он развивается миром, его развивая.
.
Александр Блок, который считал, что художник есть человек
профессии, поскольку занимается развитием творческой, созидательной сердцевины человеческого, говорил об этом так:
О, я хочу безумно жить:
Все сущее - увековечить,
Безличное - вочеловечить,
Несбывшееся - воплотить!
Будучи самым активным и сложным существом, человек преобразует,
расширяет, совершенствует действительность, сообразуясь с ее закономерностями, осваиваемыми идеально и практически. Хотя такое понимание открытости не совпадает с хайдеггеровским и герменевтическим вообще, рациональные моменты последних в нем сохраняются.
Итак, социальная память дает возможность человеку предвидеть
будущее, через открытость строить его, «проецировать» себя в мир.
По мере освоения закономерностей растет способность ускорять или
замедлять течение событий, вызывать новые события, которые не могли быть порождены естественным ходом вещей. Различия в масштабах
того прошлого и будущего, которое в разных условиях «стягивается»
на настоящее, делает отдельные существования и их этапы по-разному
наполненными событиями, с разной временной уплотненностью, то есть
с разным ходом времени. Таким образом, от субъектов, их сознательности и практической активности в значительной степени зависят
временные параметры их существования.
Но социальное время не может отменить биологического, которое,
в свою очередь, тесно связано с физическим. Социальное «стоит» на
природном, содержит его в своем основании, хотя и в преобразованном, «снятом» виде. Природная конечность отдельного человека придает особую напряженность социальному времени, обусловленную глубоким противоречием между биологической конечностью к исторической
длительностью.
«Стягивание» прошлого и будущего на настоящее делает поколе-
64
ние, группу людей, индивида (то есть того или иного субъекта) частью, стремящейся вобрать в себя максимум развивающегося целого,
стать частью бесконечности, несущей в себе ее целостность. Нравственный закон и миф, влечение к прекрасному и бескорыстные поиски
истины, жажда общения и стремление вложить в ребенка заведомо намного больше, чем он сам сможет реализовать, - все это проявления
и пути осуществления такого способа жизни.
Вернемся, теперь yже в новом контексте, к мысли о том, что
субъект есть часть (элемент) человеческого мира (системы), изменяющая систему через другие элементы и тем самым - изменяющая себя. Происходит это потому, что сущность данного элемента - субъекта образуется через «втягивание» в него мира; как отмечают экзистенциалисты, существование у человека предшествует сущности. Именно, поскольку субъект может сделать сущностные силы мира своими,
часть - вобрать в себя целое, оставаясь в нем частью, поскольку
она и способна преобразовывать, совершенствовать это целое, а через
него и себя.
Единицей социального целого, неделимым на другие субъекты,
является индивид - наиболее целостный из субъектов, крепко стягивающий на свое «Я» все многообразные нити социальности. Каждый
отдельный человек вступает через мир культуры в подвижные, и многообразные связи, непосредственные и опосредованные предметами и
другими людьми. Исторически изменяющаяся совокупность общественных отношений, в которые вовлечен индивид, и составляет в своей
действительности его сущность, согласно знаменитому тезису Маркса.
Богатство этих отношений определяет богатство социальных характеристик отдельного человека - личность.
Сложность, разнородность, иерархичность общественных структур
обуславливает соответствующие черты личности, в том числе - многослойность, внутреннюю конфликтность, иерархичность сознания и самосознания индивида. Особенно показательно в этом отношении моральное сознание, которое через нормы-ценности высокой степени
обобщенности (потому обязательно нуждающиеся в слове) «работает» на
приведение интересов более непосредственных, близких тому, что
диктует ситуация «здесь и теперь», в соответствие с интересами
более широкими и опосредованными, с задачами более общими, представляющими потребности и интересы более перспективные.
Отдельный человек - существо конечное и может жить по-человечески, лишь выходя за рамки этой конечности, работая силами прошло-
65
го, бывших до него людей, и направляя усилия на будущее, для других людей. Возможность для индивида впитать в себя опыт многих
прежних и продолжающихся жизней, повлиять на многих современников
и потомков, выход за горизонт здесь - и теперь - бытия имеет своей обратной стороной тягостное осознание временности, смертности:
открывающаяся перспектива бесконечности делает несчастной конечность. Открывающийся вид на бессмертие через череду жизней вызывает проблему смерти. Трагизм конечности, смертности отдельного сущеетвования есть плата за его сущностную причастность бесконечноти и бессмертию рода, которая и определяет могущество людей.
Как известно, конечность, временность, смертность отдельного
человека представляется наиболее безысходной, трагичной, обессмысливающей все его существование, когда она воспринимается с позиций
индивидуализма, особенно, в его безрелигно-экзистенциалистском
варианте. Философы этого направления, выражая сомнение в подлинности бытия жизнью рода, лишают себя видения той действительной опоры, которая образует смысл отдельного существования и состоит в его
общественной значимости. Они отказываются и от того обманчивого
утешения, какое может дать вера в бога перед лицом смерти. Подчеркнем, что стремление к преодолению в сознании трагизма социальной частичности есть один из важнейших источников религиозности.
Здесь уже приводилась мысль о том, что выведение бога или соответствующего ему высшего духовного абсолюта за пределы идеалистической картины мира фатально для ее целостности и ориентирующей силы.
Пессимистические сентенции Хайдеггера, и герменевтиков по поводу
того, что будущее враждебно, неподвластно нам, суть отголоски подобных мотивов экзистенциализма.
Чем большее «открыт» индивид делам рода, вовлечен в выполнение
общих, широких задач, тем успешнее его борьба с разрушающей силой
времени, тем выше временная наполненность, концентрированность его
существования, «стягивания» будущего на настоящее и тем дальше
выход в будущее. Такое понимание выражено в установках житейской
мудрости на прорыв в грядущее через работу на людей (современников
и потомков), на общие, перспективные интересы. Вспомним проходящий
через фольклор многих народов сюжет о смерти, которая не может застать человека, все время занятого разнообразными делами. В.И. Beрнадский следовал идее, что смерти надо бояться так, чтобы спешить
Сделать за жизнь как можно больше, успеть выполнить самое важное
из задуманного; чем раньше появится этот страх, говорил он, тем
66
лучше, хорошо бы до 30 лет, но главное - сохранить его до конца 97.
Л.Н. Толстой опытом собственной жизни и художественным опытом «Исповеди», «Отца Сергия», других произведений убедился, что работа
на людей (не только ближних, но и дальних) из любви к ним дает
смысл отдельному существованию.
Социальная наполненность отдельного существования делает человеческую жизнь сущностно историчной. Это становится все очевидней
с нарастанием динамизма истории. Сама логика развития современной
философии (которая есть своего рода логика логики развития общественной жизни), ведущая ко все более прочному и широкому утверждению диалектики, подтачивает философские построения, основывающиеся на принятии вневременных абсолютов.
Историчность человеческого бытия состоит прежде всего в том,
что люди сами создают его содержание, сами строят свою историю,
передавая, изменяя, перестраивая и достраивая из поколения в поколение надприродный, культурный мир. Причем, главные движущие силы
социального сохранения и изменения находятся в самом обществе и не
определяются какими-либо внеисторическими (например, природными или
божественными) факторами.
Но тогда встают следующие вопросы. Что же создает целостность
общества и исторического процесса, какими внутренними скрепами и
опорами они обладают? Какие силы в обществе способны противостоять
произволу, субъективизму, разрушительным, ведущим к хаосу тенденциям, что может уберечь от разрыва преемственности и утраты созданных в прошлом ценностей?
Диалектический материализм выдвигает в качестве основания таких опор материальное производство, определяющее в конечном счете
преемственность и возможность дальнейшего прогрессивного развития.
«В поступательном историческом движении, - пишет Ф.Энгельс, - господствуют материальные достижения, которые сохраняются»98.
Но связь между экономикой и другими сферами общественной жизни выявляется очень сложно, так как она многократно опосредована.
Детерминация со стороны материального производства по отношению к
общественному целому проявляется лишь в конечном счете и, главным
образом, при переходе на следующую, более высокую ступень истори-
97
98
См. Кузнецов Б.Г. Встречи. М., 1984, С. 39.
Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Изд. 2-е. Т. 20. С. 643.
67
ческого развития. Существует определенная независимость от экономики в социальном наследовании внутри других сфер общества. Ф.Энгельс так говорит об этом на примере философии: «Экономика здесь
ничего не создает заново, но она определяет вид изменения и дальнейшего развития имеющегося налицо мыслительного материала, но даже это она производит по большей части косвенным образом, между
тем как важнейшее прямое действие на философию оказывают политические, юридические, моральные отражения»99.
Поэтому может показаться, что наследование идет главным образом по традиции, которая и представляет собой нить, связывающую
жизнь поколений в единый исторический процесс. Способы и результаты материальной и духовной деятельности, которые рассматриваются
как успешные в прошлом, фиксируются, как бы освящаются авторитетом
истории. Причем закрепляется не только необходимое, инвариантное,
полезное для будущего, но и случайное, несущественное, поскольку
оно связано с положительно оцениваемым событием или явлением прошлого. Такой способ социального наследования - через традицию, в котором сильны элементы стереотипного воспроизведения исторически возникшего образца, действительно необходим в обществе, он хорошо «работает» на связь времен. Но видеть в традиции главный
фактор социальной преемственности, да еще и фактор преимущественно
духовного порядка, как это делают герменевтики, значит оставлять
непроясненными многие стороны историчности.
Герменевтическое понимание традиции может отчасти объяснять
преемственность, сохранение социального. Но как объяснить его изменение, подвижность, открытость, причины изменения и развития
самой традиции? Герменевтики отвечают, что традицию можно привести во «взвешенное» состояние, поставить вопрос, о еѐ истоках и основаниях: «Вопрос нас делает открытыми». Они признают историчность
самой традиции, что позволяет более творчески относиться к ней:
когда фундамент социальности предстает подвижным, легче изменять,
развивать его. Тут можно отделить ценное от того, что не стоит
брать в настоящее и будущее. Об этом, собственно, говорит Гадамер,
когда рассуждает об истинных и ложных предрассудках.
Но каково происхождение нашего вопроса? Неужели подвижность,
диалектичность традиции определяется противоречием между индивидуальным сознанием, ставящим вопрос, и общественным, воплощаемым
традицией? Для герменевтиков, видимо, нечетко проступает сама эта
99
Маркс К., Энгельс Ф. Соч., Изд. 2-е. Т. 37.С. 420.
68
проблема. Не сосредотачивается внимание на внутренней противоречивости традиции, многовариантности возможностей реализации, на
столкновение различных традиций.
Детерминация традиции материальными факторами представляет
закономерно обусловленными внутреннюю противоречивость самой традиции, конфликты между разными традициями, порождающие наши вопросы к ним.
Традиция, считают герменевтики, несет предпонимание, определяет направленность понимания, тем самым обеспечивая историчность
и давая основы конституирования человеческого мира. Действительно,
понимание необходимо для того, чтобы жить по-человечески. Новые
поколения людей входят в уже очеловеченный мир, за каждым явлением которого стоит опыт многих поколений, а повторить его за одну жизнь
невозможно. Человек имеет дело с результатами, деятельности
предшественников, а путь, движение к этим результатам в определенной степени скрыты. Но их нужно знать и понимать, чтобы двигаться
дальше в изменяющихся и изменяемых самой деятельностью условиях.
Необходимо добираться до смыслов, понимать, переоткрывать их.
Конечно, есть действия по образцам, копирование, при котором
осмысление незначительно. Нередко тот или иной способ действия
принимается через подражание, на веру, представляясь единственно
возможным или наиболее естественным. Здесь много от того, что герменевтики называют предпониманием. Воспроизведение культурных образцов, необходимое для социального наследования, требует распредмечивания и нового опредмечивания. При этом всегда остается пространство духовного проникновения вглубь, с чем связана, в частности, потребность в историческом (или псевдоисторическом) объяснении в разных формах: мифа, легенды, семейного предания,
генеалогии или научной истории,
Специфика человеческого бытия, особым образом совмещающего
конечное и бесконечное, отдельное и общее, часть и целое в богатстве переходов между ними, предполагает глубинность и многомерность
явлений культурного мира. Все это в мире несамотождественно, а отссылает к другому - несет значение, выразительно, представительно,
«символично».
Надо понять культурное явление: за непосредственной данностью,
за пределами наличной обстановки усмотреть более широкое значение,
смысл, причем не один, а их систему. Смыслы - это ключи к созданным человеком предметам и способам действия с ними, к другим людям
69
и способам общения (живое действие, поведение человека нуждается
не в меньшем осмыслении, нем его застывшее воплощение - овеществленный результат).
Уже отмечалась глубинная особенность человеческого вместебытия (социальности); отдельное существование стремится максимально реализовать в себе богатства развивающегося целого. А приблизиться к этому можно только, вбирая в себя вытяжки, экстракты, общие смыслы, значения этого целого (в восприятии предмета, действии
с ним, в восприятии людей, общении и действии с ними). Поэтому каждому человеку при вхождении в мир культуры особенно важно освоить
уже выработанные смыслы, систематизированные инварианты, разного
уровня сущности.
Понимание, то есть вбирание смыслов, осмысление, движется
вглубь, к инвариантам, но предполагает и обратное движение - возвращение к непосредственно данному, но уже осознанному в связи с
его сущностью. В процессе понимания более существенное должно быть
отделено от менее существенного, выделенный инвариант должен быть
отнесен к новой ситуации, предмету, делу, к другому человеку, обогащен, дополнен. Понимание - это не просто «считывание» того, что
раньше было запечатлено другими, это творческая деятельность идеального освоения наследия в изменившихся условиях. Причем смыслы
нужны не только для наследования, поддержания между поколениями
связей (исторически, диахронно), но и для связи современников в их
совместной жизни (синхронно), тем больше, чем шире разделение функций, чем разнообразнее общественная жизнь.
Понимание необходимо для вхождения в мир культуры, для сосредоточения вокруг субъекта (индивида, того или иного сообщества людей) доступной освоению ими части этого мира. Понимание направляется и на природу, так как для ее социального, освоения надо выявить
сущностное, общезначимое. Но такое осмысление идет, во многом по
аналогии с осмыслением того, что создано людьми. Этим объясняется,
между прочим, живучесть телеологического подхода к природным явлениям, представлений об их сотворенности.
Понимание активно, беспокойно - это поиск, устремленность ко
все более глубокой сущности и широкой системности. Герменевтика
особо подчеркивает момент активности понимания, его диалектический характер фиксируется в идее герменевтического круга и в плодотворной мысли о понимании как переживании, т.е. целостном (интеллектуальном, чувственно-образном, волевом, эмоционально-оценочном)
70
освоении, «проживании» в сознании совокупности (системы) смыслов
того или иного явления.
Эмоции, чувства, воля суть явления сознания, непосредственно
участвующие в реализации замыслов в действии, стоящие на выходе от
субъективного к объективному, из сознания - в дело. Рассмотрение
понимания как переживания в герменевтике связано с представлением
об изначальности эмоционально-практического отношения человека к
миру, которое и воплощается в понимании. Эти идеи выражают реальные существенные черты человеческого бытия: активность отношения
людей к действительности, определенную противопоставленность субъекта объекту, целенаправленный поиск субъектом практически значимого для него.
Герменевтики, как уже отмечалось в первом разделе, считают исходным в сознании его изначальную эмоционально-практическую направленность на объекты как, на «имеющиеся под рукой», наличные,
как на средства осуществления намерений человека. Такая направленность, называемая предпониманием, предрассудком, предсуждением, дорефлексивна, допредикативна, она определяет, каким образом будут
познаны, объяснены, поняты предметы и явления действительности. Понимание на рефлексивном уровне способно оказывать обратное воздействие на предпонимание, но в целом обусловливающая роль остается за последним. Утверждается, что способ, характер предпонимания исторически изменчив, социально задан.
Отметим еще раз, что при выявлений базисных характеристик
бытия герменевтики склонны выбирать в качестве точки отсчета сознание, правда - в его интенциональности, эмоционально-практической направленности на действительность вне сознания, на освоение
ее. Это, конечно, приближение к позиции активно отражательного
рассмотрения идеального. Мысль об историчности, временности, открытости понимания, о его разворачивании по спирали (ведь герменевтический круг имеет возможность не смыкаться, образовывать виток на спирали сознания, осмысления) диалектична, направлена против вневременных абсолютов трансцендентального сознания, против
представлений о его врожденных структурах, в том числе и хомскианства.
Но даже представленное в таком целостном, действенном виде
понимание есть активность духовная, не находящая за пределы идеального . Если сущностью отношения человека к миру представляется понимание, а к этому склоняются герменевтики, то их диалектические
71
идеи остаются в пределах идеализма, который, как сказал Маркс, не
знает действительной чувственной деятельности как таковой (I тезис о Фейербахе).
Герменевтики, выдвигая идею о том, что «понимание есть способ
бытия», что, более того, «бытие, есть понимание, существовать значит понимать», считая герменевтичность характернейшей чертой человеческого бытия, в поисках его основ не выходят в сферу практического преобразования, приближаясь, однако, к ее границам. Понимание
у герменевтиков отождествляется с освоением мира. На самом деле
понимание необходимо, но не достаточно для такого освоения, ведь
оно не только духовное, но и материально-практическое, хотя роль
духовного в этом процессе с развитием культуры возрастает.
Человеку, как практически преобразующему существу, действительно принадлежит сущностная направленность вовне, изначальная интенциональность, самосознание через самопроецирование мира. Понимание
необходимо, чтобы вложить себя в некоторую возможность и включить
нечто в свою систему жизни, примерить на себя и себя попробовать в
том, что воспринято, так или иначе понято. Выявить смысл - это
определить место тому или иному явлению в системе своего существования, прежде всего - в системе необходимо значимых, сущностных
связей.
Активность понимания необъяснима, если не видеть ее производности от активности предметно-практической, материальной. Очевидно,
что понимание необходимо для материального освоения социального и
природного мира. Вопрос в том, как взаимодействуют между собой в
процессе освоения материальное и идеальное, понимание и предметнопрактический компонент освоения. Герменевтики ищут определяющий
фактор этого взаимодействия в области идеального, выдвигая в качестве такого фактора традицию, а в качестве ее основного и главного носителя - язык.
Действительно, культурное наследование, понимание, осмысление
невозможны без языка. Язык есть атрибут социальности, способ существования сознания (индивидуального и общественного), а следовательно - способ существования человека. Но является ли он основсполагающей характеристикой человеческого бытия, как это утверждают герменевтики?
Человек в индивидуальном развитии усваивает язык, получая его
от других людей. Приведенные в предыдущем разделе данные специальных наук подтверждают, что без языка человеческой психики быть
72
не может, но не он является главным определяющим фактором становления и развития сознания. Главной детерминантой этого процесса выступает материальная совместно-разделенная деятельность ребенка и
взрослого на фоне их интенсивного эмоционального общения.
Специальное рассмотрение того, что представляет собой язык,
каковы его основные черты и какое место он занимает в человеческой
жизни, будет проведено в следующем, заключительном разделе.
73
IV. ЯЗЫК, СОЗНАНИЕ, ПРАКТИКА
Социальность предполагает передачу от субъекта субъекту духовно освоенных смыслов, результатов и способов понимания. Обобщение, выявление инвариантов, системы сущностных свойств и связей,
ценностей, то есть процессы, протекающие в значительной мере во
внутреннем, психическом плане, - нуждается в доступной внешнему выражению, возможно более адекватной внутрипсихическому содержанию
форме. В антропо- и социогенезе такая форма выковывается - это естественный язык. Он закрепляет и упорядочивает выделенные смыслы,
служит универсальным выразителем их, средством их развития, в частности - абстрагирования - обобщения.
Прежде всего язык предстает как совокупность социально вырабатываемых звуков голоса, сочетающихся по коллективно устанавливаемым нормам, способных выражать явления действительности (объективной и субъективной, включая сам язык) в общественно необходимых,
сущностных характеристиках. В языке представления о предметах, их
свойствах, числе, действиях, состояниях, субъекте и объекте активности, времени и т.д. получают звуковые соответствия, внешне выраженную, общественно принятую и общественно сохраняемую фиксацию
Различия между классами явлений представляются с помощью различных
способов изменения звукосочетаний, указывающих на грамматические
категории (например, часть речи, член предложения, время, залог,
спряжение, склонение, род, число), образующих прочный и гибкий каркас языковой картины мира.
По сути своей язык является определенной формой существования
сознания, его неотъемлемой составной. Такое понимание языка имеет
давнюю традицию в философии и в филологии, развивалось Гегелем и
В. Гумбольдтом, содержится в известных положениях «Немецкой идеологии», проводится в работах наших исследователей100. Важно отметить,
что язык рассматривается при этом не просто как максимально адекватная форма внешнего выражения сознания, но и как внутренняя форма, дающая способ структурирования, организации сознания. Образно
говоря, это и упаковка и внутренний стержень, панцирь и скелет
сознания.
Однако подобная точка зрения по вопросу о связи языка и сознания разделяются далеко не всеми специалистами. Например, известный языковед Б.А.Серебренников утверждает: «На самом деле люди
100
См., например, Леонтьев А.Н. Проблемы развития психики. М., 1981. С. 291.
74
мыслят понятиями. Слово только техническое средство, указывающее
на понятие». «Само по себе мышление не коммуникативно. Но язык средство коммуникации, и как средство и орудие общения он имеет
свою специфику»101. Одно из оснований такого взгляда коренится,
видимо, в упрощенном представлении о явлениях сознания, в данном
случае - о мышлении.
В языке осуществляется единство общения и абстрагирования обобщения, они составляют его главную двуединую функцию. В сущности, собственно человеческое общение может происходить только
на основе фиксации обобщенного, общезначимого в действительности.
Это общение через передачу смыслов, способ побуждения другого (и
самопобуждения) к осмысленному поведению. Обобщение предполагает
абстрагирование, подведение единичного под общее, классификацию
явлений, для чего, как было показано выше, необходимы словесные
обозначения.Человеческая психика невозможна без обобщения, формирующегося через общение, а значит, она невозможна без языка. Осуществление психических функций, специфичных именно для сознания человеческих восприятий, памяти, мышления, воображения, воли, эмоций, - нуждается в речевом участии. Подтверждающие это конкретнонаучные данные рассматривались в предыдущих разделах настоящей работы. Вполне закономерно, что речь пронизывает различные виды деятельности сознания: моральную, художественную, религиозную, исследовательскую, планирующе-управляющую и др.
Подчеркнем, что обобщенные представления, смыслы, выделенные
с помощью языка, несут не только чисто познавательно-понятийную,
но и оценивающую, и эмоционально-императивную нагрузку. То, что
Ф. Кликс назвал «метапространством абстрактного мышления», во многом совмещается с тем, что можно назвать «нормативно-ценностным
пространством», содержащим систему моральных, эстетических и прочих норм и ценностей, внутренних способов их действия. Эти два
«пространства» глубоко проникают друг в друга, языковое структурирование проходит сквозь то и другое. Здесь надо особо отметить:
язык необходим для связывания ближайших интересов с отдаленными,
более непосредственных с более общими, в конце концов для того,
чтобы человек жил духовно и практически как социальное существо.
В целом слова обладают удивительным свойством объединять людей между собой и с окружающим миром, в то же время освобождая от его сиюминутного диктата.
101
Роль человеческого фактора в языке. М., 1988. С. 106, 87.
75
Способы звукосочетаний подчинены задачам представления в доступной чувственному восприятию форме социально значимого содержания. Таким образом, «звуковая материя» языка представляет как бы
форму по отношению к явлениям сознания, которые она выражает. Это
должно означать, что сущность языка идеальна, так как только язык
(в этом его своеобразие) способен представлять в объективированном
и в то же время обобщенном, предельно «чистом» виде систему социально значимых сущностных характеристик тех или иных явлений действительности. Утверждать, что язык материален, так как невозможен
без звука (буквы, иероглифа), артикуляции, слуха (движения пишущей
руки, глаза) - все равно, что говорить о материальности сознания по
причине материальности мозга, - это будет вульгаризацией материализма. Слово не более материально, чем «Лунная соната» Бетховена
или «Троица» Рублева.
Ведь доступность чувственному восприятию (объективированность)
и материальность - это не одно и то же. Сложность состоит прежде
всего в том, что все созданное человеком содержит в той или иной
степени элемент воплощенного сознания, осуществленной идеи. В мире культуры есть своего рода градация материальности и идеальности.
Творения человека настолько идеальны, насколько через сознание
(понятие, чувство, волю) представлено (концептуально, эмоционально, императивно) - для сознания же - сущностное, общезначимое: истина, добро, красота в их бесчисленных проявлениях.
Природа языка - социально-психическая, и это серьезное основание для: отнесения его к сфере идеального. Однако язык не тождественен сознанию, тем более - человеческому миру вообще, к утверждению чего склоняются герменевтики. Понимая язык как «родной дом
бытия», они мало обращают внимание, во-первых, на существенность
других, неязыковых способов духовной жизни, во-вторых, на ведущую
роль материально-практического освоения действительности по отношению к духовному, а также на то, что слово не закрывает человека от
чужого, необжитого мира, а наоборот, помогает выйти в него.
Рассмотрим это подробнее.
В языке представление, мысль, чувство «выкристаллизовываются»,
оформляются, подготавливаются к выражению вовне. Но ведь не все
сознание (даже мышление) словесно оформлено. Есть наглядно-чувственное мышление, так называемый ручной интеллект, образы-эмоции,
несловесные компоненты воли, восприятий, ощущений и т.п., есть даже
76
определенная независимость от словесных форм в движениях общих,
абстрактных представлений.
Сознание в целом гораздо больше «открыто» самым разнообразным впечатлениям действительности, ее изменениям. Чувственное восприятие в активной деятельности вбирает богатство впечатлений в
синкретическом единстве, которое в своей целостности и многомерности не может быть до конца выражено в языке. Хорошо об этом сказано
у Марины Цветаевой:
Да вот и сейчас, словарю
Придавши бессмертную силу, Да разве я то говорю,
Что знала, пока не раскрыла
Рта, знала еще на черте
Губ, той - за которой осколки...
И снова, во всей полноте
Знать буду, как только умолкну.102
Выражая те или иные чувства, настроения, мысли, слово вызывает зрительные и слуховые образы, обращается к соответствующему ему
языковому и внеязыковому опыту, нередко одновременно приводя в движение различные пласты сознания.
Бесспорно, остаѐтся в силе положение А.А. Потебни: «Умение
мыслить по-человечески, но без, слов, дается только словом»103. Однако как форма организации сознания сам язык зависит от других
компонентов сознания. Языковые, структуры (прежде всего лексические
и обычно, в последнюю очередь фонетические) развиваются, изменяются
и не по языковым причинам. Способ соединения представлений с
членораздельным звуком обусловливается в конечном счете тем, каково это представление и что оно представляет.
Язык отличается от других средств выражения, представления и
преобразования общезначимого - предметных, действенных, жестовомимических, живописных, музыкальных и т.д. - очень широкими возможностями движения по линиям «единичное конкретное - общее абстрактное» , «эмоционально-волевое - рациональное», «информативное императивное», «образное - понятийное»; а также способностью охватывать их в единстве.
102
103
Цветаева М. Соч.: В 2 т. 7. I. М., 1984. С. 3I6.
Потебня А.А. Мысль и язык. Одесса, 1922. С.118.
77
Если сопоставить, например, выразительные возможности языка
и музыки (и здесь и там изначально носитель значений - обработанный человеком звук), обнаружится много сходного. Прежде всего эмоциональное воздействие, влияние на настрой души. Особенно близка музыка поэзии, музыкальный характер которой проявляется не только в ритме, мелодии, тембрах, но и в самом выражаемом. И все-таки
музыкальные средства слишком многозначны, неопределенны, «эстетически необязательны», чтобы служить основным выразителем жизненно
важных значений. Специфика музыкального впечатления тонко подмечена
в наблюдении Л.Н.Толстого: «Когда бывает, что думал и забыл, о чем
думал, но помнишь и знаешь, какого характера были мысли: грустные,
унылые, тяжелые, веселые, бодрые, - помнишь даже ход: сначала шло
грустно, а потом успокоилось и т.п., - когда так вспоминаешь, то
это совершенно то, что выражает музыка»104.
Больше того, в самой музыкальной деятельности постоянно существует потребность в конкретизации словом - в названии, программе,
тексте, советах по исполнению и т.п. Да и в других «несловесных»
видах искусства необходимо слово для надписей с указанием автора,
названия, времени, места создания произведения, школы, сюжета, не
говоря уже о слове, например мифа, претворенном в зрительный образ.
В сущности, язык необходим для систематизации, временной,
пространственной, ценностной, субъектно-социальной локализации,
отнесенности объективированных в чувственно воспринимаемой форме
производных сознания в мире человеческой истории, культуры. Именно
языку присущи возможность выразить единство внеситуативности, историчности, обобщенности, системности и относительная строгость
расчлененности единиц, правил их сочетаний.
Прежде всего, язык есть «деловая» форма существования идеального. Хотя эстетическая сторона языка весьма значима, основной
она быть не может. В первую очередь потому, что язык существует не
сам для себя, что бы ни говорили герменевтики, он не самодостаточен, его творческие возможности, несущие эстетическое чувство, сами в конечном счете порождаются, развиваются практикой, жизненно,
сущностно необходимы для нее.
В отношении языка существует определенная обязательность,
настойчиво соблюдаемая людьми через систему социально установленных контролируемых норм функционирования языка. Ставятся грани104
Толстой Л.Н. Дневники 1895-99 гг. М.,1913. С. 88.
78
цы, подвижные, но все же достаточно определенные, выделяющие сферу значений и предметной отнесенности слова. Библейская история о
Вавилонском столпотворении, которое не удалось из-за намеренного
разрушения богом языкового понимания между строителями, - древний
и яркий пример образного выражения этой «деловой» роли языка.
Предметная отнесенность слова особенно явно выступает, когда
мы с его помощь» очерчиваем явление, сущностное содержание которого для нас во многом скрыто. Например, словосочетание «тунгусский метеорит» - условное название, выполняющее вполне полезную
функцию, указывает на определенное явление, хотя не ясно, метеорит
ли это.
Первоначальная направленность на объект, предпонимание, допредикативность слова, которую отмечают герменевтики, позволяет
слову участвовать в работе «раскручивания» понимания, в его спиралевидном развитии, фиксируемом в идее герменевтического круга. Слово указывает не только на наше представление о чем-то, но и на это
что-то как на область, которая должна развивать наше представление.
Понимание действительно осуществляется с помощью языка, он
позволяет вычленить отношение того или иного явления к системе общезначимых характеристик бытия. Представление, закрепленное словом,
получает возможность развиться в понятие. И, как отмечал В. Гумбольдт, «слово, которое одно способно сделать понятие самостоятельной единицей в мире мыслей, прибавляет к нему многое от себя, и
идея, приобретая благодаря слову определенность, вводится одновременно а известные границы»105.
То есть язык, как мы видели, предоставляет средства для развития осмысления, в том числе и такого, какое герменевтики рассматривают как переход от предпонимания к пониманию, и далее – для углубления понимания. Больше того, сам язык, прежде всего в его
грамматическом и лексическом строе, действительно несет определенную структуру миропонимания, отражающую общие характеристики бытия
того или иного социального субъекта - его носителя. Реальные основания для идеи о том, что язык содержит миропонимание, у герменевтиков имеются. Но они доходят до онтологизации понимания, отождествляют его с объектом понимания и, далее, утверждая, что «бытие,
которое может быть понято, есть язык», онтологизируют и язык. Они
считают, что только в языке возможно духовное освоение действите79
105
Гумбольдт В. Избранные труды по языкознанию. С. 318.
льности, а за пределами выраженного в языке лежит неосвоенный, чужой мир.
Однако слово способно проникать далеко за пределы освоенного
мира. Языковые значения объемны, многомерны, совокупность значений
- это как бы долгий луч, подходящий к границам непонятого, необжитого, чужого, заглядывающий за эту границу; в них содержится то,
что сами герменевтики называют допредикативным, дорефлексивным,
скрывающим, таинственным в слове. Это, между прочим, одно из оснований приписывания слову сакральной, магической силы. Никто, например, не знает определенно, что означает тысячелетиями повторяемое
в ритуалах священное санскритское слово «Ом», но от этого его магическое воздействие кажется только больше. Слова, конечно, могут выразить степень освоенности действительности, но не способны оградить «свой», очеловеченный мир от «чужого», составить кирпичики
«родного дома бытия». Открытость языка еще не очеловеченному миру
определяется в конечном счете открытостью практического отношения
человека к действительности.
Сам по себе язык не есть понимание и не есть понимаемое. С
его помощью идет осмысление людьми действительности, стоящей за
языком. А герменевтики стремятся отождествить ее с языком, настойчиво отрицая существенность его инструментальных функций. Они прелагают сверхрасширительное толкование языка: язык - это то, о чем
говорится, а высказанным, в принципе, в человеческом мире может
быть все. Отсюда Гадамер делает уже знакомый нам вывод: «Над царством языка нет других царств».
В этом рассуждении первая посылка «язык - то, о чем говорится» настолько раздвигает пределы языка, что никакие прежние лингвистические и философские его определения, а тем более – представления здравого смысла, не могут соответствовать такому пониманию. Достаточных оснований для него не дают ни теория, ни практика слова.
Зато они убедительно свидетельствуют, что язык не может существовать, не говоря уже о развитии, без постоянного, обращения к миру
вне его.
Так, язык сам по себе не способен принципиально продвинуть
понимание, нужен практический выход на вычерчиваемый с помощью
слова объект, только этот выход откроет новое, даст импульс переходу на новый виток спирали понимания.
Та универсальная выразимость в слове значений культуры, о которой
говорят герменевтики Шпет, Рикер, Гадамер и другие, существует на
80
самом деле, но из этого никак не вытекает, что основу, «субстанцию» культурного мира составляет речь. Из ее универсальности, коренящейся, по сути, в универсальности практики, герменевтиками неправомерно выводится единственность речи как «места встречи человека с миром» (Гадамер).
Идеальность языка и его вторичность по отношению к материальной, практической сфере человеческой жизни предстает в различных
аспектах. Важнейшие из них обнаруживаются при рассмотрении вопроса о соотношении общественного бытия и общественного сознания, когда сопоставляются язык и бытие сообщества людей - его носителей.
Такое исследование показывает, что качественные сдвиги в изменении
языка опосредуются сознанием в целом и вызываются, часто через
цепь промежуточных звеньев, переменами в материальной, главным
образом экономической, области, в способе хозяйственной деятельности.
Так, изучая язык того или иного народа, специалисты, особенно
социолингвисты, предпочитают такой материалистический подход (преимущественно не эксплицируя его методологическую базу), так как
он обладает оптимальной объяснительной силой, а значит - и силой
предсказательной, и результаты его применения обычно находят хорошее эмпирическое подтверждение.
Стоит обстоятельно продемонстрировать такой подход на конкретном примере. Есть языки, имеющие яркое своеобразие судьбы, и корни
его начинают выявляться, когда внимание сосредоточивается на особенностях социально-экономической жизни народа - носителя данного
языка.
Возьмем такой «экзотический» язык, как цыганский (по-цыгански - романи, так его часто называют специалисты). Только в прошлом
веке европейские ученые с полной определенностью установили, что
это индоевропейский язык, один из новоиндийских, близкий родственник хинди.
Интересен сам факт, что романи, существующий около тысячелетия (плюс - минус 2-3 века) в отрыве от родственного языкового
окружения, под постоянным и сильным воздействием разных языков,
имеющий в качестве своих носителей разрозненные небольшие группы,
живущие среди разных народов, дожил до наших дней. С другой стороны, налицо явная деградация этого языка по сравнению с его реконструируемым состоянием накануне исхода цыган из их прародины в Северо-Западной Индии. Лингвисты отмечают большие потери по всем ос-
81
новным направлениям языкового строя: фонологии, морфологии, синтаксиса, лексики. Например, северо-русский диалект цыганского языка
(относительно хорошо сохранившийся по сравнению с другими) имеет
бедный словарь, в котором даже нет многих слов, казалось бы необходимых при традиционном кочевом образе жизни: названий деревьев,
ягод, грибов, животных, птиц; отсутствуют также собственные слова
для обозначения многих абстрактных, понятий, отвлеченных представлений106.
Что касается словесного фольклора цыган - песен, сказок, пословиц, поговорок, загадок, анекдотов и т.п., то основу их составляют преимущественно заимствования из фольклора народов, среди
которых они жили. Так, эпические песни цыган-кэлдэрарей, долгие
годы живших среда народов, говорящих на восточно-романских языках,
опираются, главным образом на эпический фольклор этих народов107.
Распространенные сейчас традиционные песни английских цыган - это
обычно переведенные народные английские песни или песни мюзикхоллов XIX в.108
Похоже обстоит дело и с песнями русских цыган. Текстовая, да
и мелодическая основа их взята преимущественно из русских народных
песен, частушек, романсов. Таковы знаменитые «Ручеек, ручеек», «Не
вечерняя». Причем в цыганских вариантах сохраняются многие русские
слова и выражения. Иногда совсем небольшие цыганские вкрапления и
цыганское произношение делают русский текст почти неузнаваемым. В
«Не вечерней» есть строчки:
Подэньте, братц ,
Тройку мангэ серопегиих,
Серопогих мангэ да лошадей.
Русский корень в первом слове «подайте» заменен цыганским, в слове
«братцы» переставлено ударение, вместо русского «мне» стоит цыганское «мангэ».
В Армении, Средней Азии, Испании, Англии и во многих других
См. Ventzel T.V. The Gypsy Language. М., 1983. P. 30.
См. Образцы фольклора цыган-кэлдэрарей. М., 1981. С. 6-7.
108
См. Kenrick D. Romani English // International Journal of the Sociology of Language. Romani
Sociolinguistics. The Hague – Paris – N.Y. 1979. P. 116.
106
107
82
местах цыгане в повседневном общении между собой говорят на языках
окружающего их нецыганского населения, используя лишь некоторые
элементы романи, в основном лексические. Социолингвисты обнаруживают, что цыганский теряет универсальный характер национального
языка, нарастает тенденция применения его только в специальных ситуациях и функциях.
Так, английские цыгане используют романи, во-первых, для самоидентификации - индивидуальной или групповой, во-вторых, в песнях,
ритуалах, словесных играх, клятвах и ласках (отметим в скобках
особую устойчивость, глубинность связанных с этим пластов жизни и
потому - языка), в-третьих, в специфически цыганских занятиях.
С этим последним связано, видимо, стремление, наиболее характерное именно для цыган, - сохранить романи как тайный язык. Английские цыгане не учат ему своих маленьких детей. Ребенок до шести
лет знает не больше 10 слов из романи, к подростковому возрасту не больше 50 (из 100-1000, используемых взрослыми)109. Намерения
издавать учебную литературу и вести школьные занятия на романи в
Англии и Финляндии наталкиваются на ощутимое сопротивление местных
цыган.
Ученые приводят данные, свидетельствующие о наличии у цыган
своего рода языковой стратегии, направленной на то, чтобы затруднить понимание своей речи чужими. Главным образом с этой целью
финские цыгане вводят в романи много шведских слов (до 45% его cло- :
варя - заимствования из шведского, причем нередко «механические»).
В отсутствии чужих финские цыгане говорят по-фински, это их родной
язык, подчеркивает социолингвист из Финляндии110.
Функционирование романи как секретного жаргона, употребляемого в определенных ситуациях, требующих сокрытия сведений от посторонних, - в различного рода сделках, в присутствии полиции и т.п.,
зафиксировано как основное сейчас у цыган Испании, Англии, Финляндии111. Соответствующих публикаций по современному состоянию рома- ;
ни в СССР по всей вероятности нет. К сожалению, новую литературу,
вышедшую у нас в стране за последние сорок лет о цыганах (этногра109
Ibid. P. 114-118.
Pertli Valtonen. Trends in Finnish Romani // Ibid. P. 123,122.
111
Ibid. P. 16-17, 117-118,121-123.
110
83
фическую и лингвистическую), можно пересчитать по пальцам, изданий
на романи почти нет. А ведь примерно до середины тридцатых годов
текущего столетия мы имели развитое цыгановедение, с давними, восходящими еще к XVIII в., традициями.
При исследовании причин, обусловивших редкие особенности романи, наибольшей объяснительной силой обладают гипотезы, выдвигающие в качестве основного фактора, детерминирующего своеобразие
этого языка, особенности материальной, хозяйственной жизни его носителей. Представим в общих чертах такого рода объяснение.
Цыгане в социально-экономическом отношении никогда, даже на
своей прародине, не были отдельным, самодостаточным народом. Они
являлись социально-этнической группой (кастово-племенным образованием в социальной структуре индийского общества), выполнявшей частичные функции в системе разделения труда в более широкой, социально-экономически и политически целостной, самодовлеющей общности.
Многие исследователи считают, что цыгане - это выходцы из индийского племени музыкантов и танцоров, которое называлось dom (самоназвание цыган - rom, отсюда - романи).
Предки нынешних цыган говорили на языке этой общности, имевшей сложное социальное строение, богатую духовную культуру. Сам
язык был одним из основных духовных средств приобщения племени-касты к целостности и универсальности данной общности. Отрыв от нее,
от родной языковой почвы, выполнение частичных, второстепенных
функций при других народах, «узкая специализация» цыганских занятий определяли, с одной стороны, частичное сохранение этноса и
его языка (прежде всего в специализированной роли), но с другой
стороны - их несамодостаточность, языковую деградацию.
Вторичность языковых изменений по отношению к изменениям материальных условий существования на примере цыган особенно показательна в том отношении, что изначальное богатство языка не могло обеспечить поступательного развития этноса, оно само убывало.
Судьба относа определялась не языком. Чем меньше становились различия между хозяйственной деятельностью цыган и окружающих их народов, тем больше утрачивалось этническое своеобразие цыган, забывался романи. Так, армянские цыгане (боша) сейчас мало чем отличаются по образу жизни от соседей-армян, говорят на их языке с незначительными элементами цыганского, обычно считаются местным населением разновидностью армян; мало кто знает об их «иноземном» происхождении, принадлежности к цыганам.
84
В целом для цыган особенно характерно совпадение этнической
общности и специализированной социальной группы. Недостаточный
учет этой особенности, рассмотрение цыган в одном ряду с другими
малыми народами и соответствующая линия поведения, - одна из причин того, что многие важные задачи, которые ставились в 20-30-х
гг. в нашей стране в области национальной, в том числе - языковой,
политики по отношению к цыганам, не были выполнены.
Прежде всего это касается планов постоянного компактного поселения цыган с перспективами (хотя и отдаленными) национальной
автономии, планов создания цыганских колхозов, кооперативов, массового привлечения цыган к основным видам производственной деятельности. Не удалось, несмотря на большие усилия и энтузиазм организаторов (среди которых работали ученые-языковеды, педагоги,
артисты разных национальностей, в том числе, и цыгане), наладить
школьное образование на романи. Издание периодики на этом языке
на рубеже 20-30-х гг. было кратковременным, ускорившееся тогда становление цыганского литературного языка через несколько лет приостановилось. До наших дней дошло одно крупное начинание того времени - цыганский драматический театр «Ромэн», и именно потому, что
оно отвечало специфике традиционных цыганских занятий (в определенной степени театр содействует сохранению романи, хотя и в несколько
искусственной, «этнографической» форме).
Чтобы цыганский этнос развился в целостную, универсальную, самодостаточную этносоциальную общность, отвечающую современному
уро- вню общественного развития, требовалась, видимо, дополнительная,
терпеливая долговременная работа, свободное, демократическое совершенствование этнических отношений. Но, как известно, начиная с
тридцатых годов, возможностей для этого становилось все меньше.
Опять же, экономический строй и поддерживающий его политический
режим оказали и в данном случае определяющее влияние на жизнь народа и его языка.
Этот пространный экскурс в цыгановедение был сделан для того,
чтобы подкрепить конкретными данными представленное выше понимание
идеальности языка, показать практическую значимость материалистического подхода к языку именно в аспекте исторического материализма.
Но нам могут возразить, что основополагающая роль в человеческой жизни принадлежит не собственно языку, а речи, то есть языку
в действии, в деятельности, в которой слита работа языка и сознания
85
в целом. Из широкого понимания языка, включающего в себя речь,
исходил В. Гумбольдт, когда говорил о языке как деятельности, а также К. Маркс, отмечавший, что «язык есть непосредственная действительность мысли», «практическое, существующее и для других людей
и лишь тем самым существующее и для меня самого действительное сознание, и, подобно сознанию, язык возникает лишь из потребности,
из настоятельной необходимости общения с другими людьми»112.
В нашем исследовании мы еще специально не вычленяли речь из
языка, понимаемого г широком смысле. В узком смысле язык выступает
как идеальное средство речи, ее гибкий, подвижный и в то же время
устойчивый инструментарий. Речь, прежде всего устная, - это единство в действии языка и сознания в целом, прямой выход в непосредственную ситуацию общения, которое само протекает в определенном
жизненном контексте. Язык более обобщен, отвлечен, представляет
собой абстракцию речи, ее правила, структуры, нормы и т.п. Герменевтики считают, что речь, являясь живым непосредственным говорением, составляет онтологический фундамент языка. Это трудно оспаривать.
Могущество языка как речи несравнимо больше, чем языка в узком смысле. Напомним, в частности, что существует не только, внешняя речь, но и внутренняя, с помощью которой в онтогенезе развивается индивидуальное сознание и которая так или иначе необходимым
образом участвует в психической деятельности человека. Речь - это
движение в бесконечном многообразии, развитие через столкновение
противоположностей, обнаружение сущностной диалектичности сознания в его социальном измерении. Гибкость речи, ее «отзывчивость»
на самое злободневное сочетается с устойчивыми, даже архаичными
языковыми, структурами. Несомненно, что язык жив только в речи. Определение «мертвый» по отношению к языку, вышедшему из употребления, очень точно.,
Однако язык в узком смысле и речь так тесно спаяны, что их
противопоставление обычно мало что дает. Известна, например, попытка Ф. де Соссюра развести язык и речь, приняв первое за явление
социальное, а второе - за индивидуальное. Но ведь и речь может быть не
только индивидуальной, но и коллективной (например, фольклорный текст,
правительственное постановление); Что касается языка, то можно выделить язык вообще, национальные языки, диалекты, специализированные языки и, наконец, - даже семейные и индивидуальные. Речь,
112
Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 3. С. 448, 29.
86
конечно, подвижнее, чем язык, но и в этом отношении разрыва между
ними, как правило, на происходит. Поскольку прошлое живет а настоящем, постольку очень древние языковые образования работают сейчас,
действительно помогая сохранению традиций. А совсем новые потребности речи порождают новые языковые средства.
Поэтому поправка лингвоцентристов насчет того, что не язык, а
речь является субстанцией бытия, в принципе не меняет дела. Речь,
оказывая существенное воздействие на сознание в целом и на практику, находится в то же время в теснейшей зависимости от них.
Речь организуется не только уже сложившимися структурами сознания и языка, но и непосредственной ситуацией, делом, в котором
участвует, внеязыковыми реалиями. Речь есть обращение к собеседнику, иногда предполагаемому, воображаемому, как во внутреннем диалоге, или к себе как собеседнику. Причем это обращение все время
отсылает к явлениям, лежащим вне языка. Здесь важнее не то, как
говорится, а что говорится. Разворачивая речь, мы все время «вычерпываем» из окружающего мира предметы, положения, отношения.
Помогает выздороветь обычно не совет врача, не его рецепт, а
лекарство или способ поведения, принятые в соответствии с советом
врача. Правда, это не совсем верно для психиатрии и вообще психотерапии, но и здесь изменение словом происходит в пределах субъективной реальности. В психоанализе, например, центральную роль в диагностике, да и в лечении, играет слово. Его воздействие изменяет
психические процессы в целом, а они уже могут вызывать и сомати-,
ческие, телесные изменения. Идеи Ю. Хабермаса о слове как главном
средстве социотерапии, преувеличение герменевтиками роли речи в
человеческой жизни возникли, очевидно, не без влияния теории и практики психоанализа.
Бесконечность, текучесть, изменчивость внеязыкового мира определяет соответствующие свойства речи - дело вызывает слово, слово
переходит, в дело. Побуждение к действию, управление им, контроль
(в том числе самопобуждение, самоуправление, самоконтроль) - важнейшая функция речи. Это, кстати, предполагает ее эмоциональную насыщенность и ценностную нагруженность. Нередко точку в разговоре
ставит действие, а дело венчается словом: словесное оскорбление
заканчивается дуэлью, война останавливается договором о перемирии.
С помощью слова достигается интенциальность, направленность
сознания на ту или иную сторону действительности, как бы освеща-
87
ется определенный фрагмент мира, очерчивается его часть, складывается психический фактор проникновения человека в эту часть. Но и
сама речь обогащается, наполняется смыслом от такого соприкосновения, и именно оно, точнее его объективный аспект, первично во взаимодействии слова и дела. Основной импульс для роста словесного
значения исходит от того, на что наталкивается субъект в этом взаимодействии.
Итак, выделяя язык, мы совершаем абстракцию речи, извлечение
наиболее устойчивых ее форм, связанных с нормированными выразительными свойствами голосового звука. А выделяя речь, мы отвлекаемся
от более широкой системы, в которую она включена, от общения и деятельности в их целостности.
Есть аспект речи, в котором слово в наибольшей степени приближается к делу, например, словесные извинения, приветствия, договоры,
обещания, клятвы, проклятия, угрозы, приказы и т.п. Этот
аспект изучается, в частности, в. исследованиях по теории речевых
актов, основополагающие идеи которой изложены в работах английского логика Дж. Остина (одна из его книг так и называется «Слово как
действие»).
Особенность данных языковых явлений, которые Остин называет
речевыми актами, он поясняет с помощью следующего примера: «...когда я говорю «я обещаю»... я не только объявляю о своем намерении,
но, используя данную формулу (совершая данный ритуал), я связываю
себя с другими людьми, я некоторым образом ручаюсь своей репутацией...»; «если кто-либо обещал мне сделать А, то я имею право рассчитывать на это и сам могу давать обещания на этом основании...»113.
Таким образом, с помощью слов устанавливаются те или иные
отношения между людьми, общественные связи. Так, принесение извинения, за которым обычно следует или подразумевается обещание «больше так не делать», вполне может восстановить пошатнувшиеся было
межсубъектные связи (от межличностных до международных). Слово
обязательно участвует в планировании и координации совместной жизни. Стоит отметить, что та функция слова, на которой фиксируется
внимание в теории речевых актов, в той или иной степени присуща
любой речи, поэтому исследователям, работающим в данном направлении, так трудно выделить формальные признаки такого рода речевого
акта.
113
Цит. по: Зино Ведлер. Факты в языке // Философия, логика, язык.
М., 1987. С. 295.
88
Однако надо остерегаться преувеличения роли речевого акта.
Во-первых, выясняется большая зависимость речи от желаний,
намерений субъектов коммуникации, от их интенциональных состояний,
- от направленности сознания. В связи с этим советский логик и философ Р.И. Павиленис подчеркивает зависимость речи и языка от сознания, особенно от его эмоционально-волевых компонентов: «Интенциональность не есть нечто существенно и необходимо лингвистическое,
хотя любой речевой акт необходимо предполагает определенное интенциональное состояние, обратное не необходимо. Поэтому понятно почему Дж.Серл, один из основателей классической теории речевых актов, в одной из последних своих фундаментальных работ приходит к
заключению, что не интенциональность является производной от языка а, наоборот, язык является логическим производным от интенциональности. Наша способность соотнести себя с миром посредством интенциональных состояний мнения, желания, и др. биологически более
фундаментальна, чем наша вербальная способность. Следовательно,
речь должна идти не о проблеме объяснения интенциональности в терминах языка, а, наоборот, языка в терминах интенциональности. Поскольку, с этой точки зрения любая достаточно полная теория речи и
языка требует объяснения того, как наш мозг соотносит нас с миром,
философия языка рассматривается как ответвление философии сознания (Philosophy of Mind)»114.
Во-вторых, изучение речевых актов вскрывает их зависимость не
только от сознания. Обнаруживается «необходимость обращения к контексту употребления как в содержательных, так и в формализованных
исследованиях языка. При этом толкование термина «контекст» включает в себя самые разные аспекты: вербальный, физический, исторический, социальный, культурный и т.д.»115. В частности, именно
внеречевые условия свободной коммуникации, позволяющие субъектам
общения представать друг перед другом в своем наиболее целостном
виде, неотчужденный характер связей между людьми в том фундаментальном пласте человеческого существования, который Хабермас называет
жизненным миром, - все это глубинным образом обусловливает особое
богатство речи в этой сфере. Разумеется, что именно такая речь необходима для сохранения и воспроизведения «жизненного мира», сама
Павиленис Р.И. Понимание речи и философия языка // Новое в зарубежной лингвистике. Вып. XVII. М. , 1986. С. 382-383.
115
Там же. С. 880.
114
89
составляет его неотъемлемую часть, но не может являться главной
детерминантой его развития, определять его.
Таким образом, и речь, даже в одном из наиболее практически
действенных ее проявлений - в речевых актах, остается обусловленной сознанием в целом, а в конечном счете - действительностью вне
сознания.
Итак, слово не устраняет дела и не отождествляется с ним. Для
герменевтиков теснейшая связь слова с делом, проступающая в речи,
кажется основанием, чтобы дело ввести в границы речи. Но дело в
большей степени управляет словом, чем слово делом. Собеседников
ведет не диалог, как утверждают герменевтики, не «игра играет игроками» - их ведет действительность, стоящая за разговором, которая
включает и людей, ведущих разговор - «игроков». Можно утверждать,
что в последней инстанции субъекты и объекты беседа «производны»
от субъектов и объектов практической деятельности.
Сочетание в языке (в широком смысле) устойчивых традиционных,
выработанных народами в течение жизни многих поколений структур с
пластичностью речи, открытой многообразию и новизне бытия, существенность языка для материального и духовного освоения мира отдельным человеком и обществом, - все это делает очень притягательной
мысль о языке как определяющей субстанции бытия. Особенно привлекает возможность выхода языка на практику, прежде всего - на практику социального преобразования. Но восприятие мира сквозь призму
языка позволяет герменевтикам оставаться в пределах идеального,
часто балансируя на грани, отделяющей его от материального. Хайдеггер, например, говорит, что философия должна искать первоначала в бытии, а не в сознании, но он объявляет этим изначальным бытием язык, тем самым возвращаясь в поисках первооснов мира в лоно
идеального. В стремлении найти последние опоры в глубоко традиционных языковых структурах проявляется, видимо, ностальгия по идеальным трансцендентным основам бытия.
Слово живет вместе со всеми другими формами материального и
духовного взаимодействия людей, а не вместо них. Действенность
языка определяется его соответствием условиям существования людей,
согласованностью, слаженностью между речью и миром вне ее. Слово
объединяет людей, делая их сильнее, если правильно указывает на
других посредников. Вспомним отмеченную В. Гумбольдтом особенность
звукового воздействия, которое не устраняет других впечатлений.
По-прежнему актуально положение марксизма: «Ни мысли, ни язык не
90
образуют сами по себе особого царства... они только проявления
действительной жизни»116. Язык может существовать как составная,
неотъемлемая часть жизни ладей, но не как самодовлеющее бытие.
Завершая спецкурс, дадим краткий обзор его основных моментов.
Выдвижение проблемы языка на передний план современных гуманитарных исследований имеет две главные причины. Первое: резкое возрастание в условиях текущего этапа НТП роли субъективного фактора,
а следовательно, - сознания человека и его языка, во всех областях
жизни. Второе: появление в конкретных науках о человеке (психологии, педагогике, физиологии, антропологии, этнографии, социологии)
множества данных, свидетельствующих о важнейшем значении языка, речи, для индивидуального и родового становления человека, для сохранения и развития различных социумов, поддержания своеобразия той
или иной этнокультурной общности.
Философы герменевтического направления развивают диалектические идеи об универсальности и историчности человеческого бытия, отводя при этом центральное место языку. Они показывают, что слово задает «изначальные установки действенного, преобразующего отношения
людей к миру, несет в себе традицию, обеспечивая тем самым культурную преемственность и возможность понимания явлений культуры. Причем слово представляется во всей полноте своих выразительных характеристик - художественно-образных, абстрактно-логических, эмоционально-побудительных и т.д., в многообразии смыслов.
Однако в герменевтике есть тенденция к лингвоцентризму - к
отождествлению языка, речи со сферой человеческого существования, к
пониманию человека как, прежде всего, существа говорящего. Таким образом, получается, что идеальное (в языковой форме) продолжает оставаться определяющим по отношению к материальному, хотя и утверждается преимущественно практическая направленность слова.
Задачи, встающие в ходе философско-антропологического рассмотрения, требуют обращения к данным специальных наук о человеке. Психолого-педагогические исследования последних десятилетий позволяют
уточнить представления о роли языка в развитии ребенка.
Выясняется, что язык действительно является одним из важнейших
факторов становления личности, без него полноценная человеческая
психика не формируется. Собственно человеческое общение внеситуативно, в определенной мере эмансипировано от диктата непосредственной
116
Маркс К. , Энгельс Ф. Соч. Т. 3. С. 449.
91
обстановки «здесь и теперь». Оно нуждается в средствах обобщенного
представления развернутой картины мира в его общезначимых, сущностных характеристиках, в средствах оперирования, управления этими
представлениями во внутреннем, психическом плане, а также внешнего
выражения этих представлений. Такие задачи выполняет язык, необходимым образом участвующий в образовании всех специфически человеческих высших психических функций - от человеческого восприятия до
воли, самоуправления, самоконтроля. Это означает, что без языка нет
сознания.
Подчеркнем, что с помощью речи люди управляют своим поведением
и оценивают его по общественно выработанным меркам. Следовательно,
слово нужно для того, чтобы действия человека были произвольными,
свободными. Речь, обращенная к ребенку, постепенно осваивается им и,
интериоризируясь, превращается во внутрипсихический регулятор активности сознания и внешнего поведения.
Материалы по воспитанию слепоглухих детей свидетельствуют о
том, что речь прививается только на основе, во-первых, эмоционального общения ребенка со взрослыми и, во-вторых, их совместно-разделенной деятельности с культурными предметами и по культурным образцам.
Именно такая деятельность, а не речь, оказывается решающим фактором
«очеловечения», социализации индивида. Развитие речи, как и развитие личности в целом, определяется в конечном счете степенью участия
индивида в делах человеческого сообщества, принятия человеком на себя
общих перспективных задач этого сообщества, вовлеченности целостности жизни рода в единичное существование.
Основы особого вида «вместе-бытия» людей - социальности обнаруживаются не в языке, а в области создаваемых трудом многих поколений предметных средств существования человека и непосредственно обусловленных ими отношений. Такая искусственно, формируемая среда порождает совокупность новых, небиологических потребностей, развивающихся вместе с этой средой. Совершенствование человека идет не через
изменение его биологической организации, а через изменение вещных
компонентов, существования и поведения. Таким образом, преодолевается природная ограниченность потребностно-мотивционной сферы. А это
яв- ляется необходимым условием того, что человек становится
«открытым» самым различным образам жизни, универсальным в своих
возможностях. Биологическая эволюция сменяется исторической.
92
Это важнейшее психическое новообразование взаимосвязано с двумя другими фундаментальными факторами антропогенеза: орудийной активностью, ставшей жизнеобеспечивающей для сообщества, и соединением в зарождавшемся языке функции общения и абстрагирования-обобщения. Ведущий вреди этих факторов - орудийная деятельность.
Необходимость языка вызывается тем, что наследование мира культурных предметов, способов действия с ними, опосредованных ими
отношений, - требует передачи от поколения к поколению опыта в обобщенном виде. С этим связано и то, что прошлое рода становится значимым для настоящего и будущего, и то, что задачи понимания, раскрытия смыслов культурных явлений, прежде всего языковых, о чем много говорят герменевтики, становятся существеннейшими для людей, Специфической чертой человека является то, что индивид сознательно
живет жизнью рода, стремится вобрать в свое единичное, конечное существование целостность родовой, далеко, уходящей в прошлое и будущее,
жизни. Отсюда - трагическая проблема смертности. Таким образом, некоторые основания для того, чтобы называть человека существом историчным, понимающим («герменевтичным»), говорящим (красноречивым),
трагически осознающим свою смертность, имеются. Но неправомерно выделять языковые характеристики человека в качестве определяющих его
сущность.
Назначение языка как средства вычленения, закрепления и передачи абстракций, обобщенных представлений, смыслов, складывающихся
в развернутую, общезначимую картину мира, обусловливает отнесение
его (языка) к области идеального. Язык организует сознание и представляет вовне многообразные явления, сознания: интеллектуальные,
эмоциональные, оценочные, волевые и т.д. Он обладает уникальными
возможностями объединять в себе выражение самых отвлеченных и обобщенных идей, оценок, отношений и самое точное, детальное отражение
единичной, сиюминутной ситуации, связывать перспективные интересы
с непосредственными. Поэтому, кстати, слово активно участвует в работе морального сознания.
Но сам язык находится в зависимости от других, неязыковых компонентов сознания. Существенные изменения языка в конечном счете
вызываются причинами, лежащими не только за пределами языка, но и
сознания, - в сфере материально-практической. Такая двойная обусловленность языка относится к речи, являющейся языком в действии. Это
справедливо и в отношении тая называемых «речевых актов» - то есть
93
таких речевых действий, осуществление которых при определенных условиях устанавливает те или иные отношения между людьми. Это договоры,
клятвы, обеты и т.п. Сама речь является составной частью более широкой деятельности и отношений, вычленение речи из них есть своего рода отвлечение, абстракция, как и выделение языка из речи.
Язык содержит в своих структурах и в речевых образцах определенное мировидение, языковую картину мира, давая тем самым установки предпонимания и некоторые средства понимания. Однако и то и другое постоянно корректируется внеязыковой действительностью, практикой. В предельной сопряженности с нею как раз и состоит сила языка.
Истинным остается гѐтевское: «Вначале было Дело!».
94
СОДЕРЖАНИЕ
Стр.
ПРЕДИСЛОВИЕ...................................................... 3
I. Современная герменевтика и некоторые
вопросы философии языка . . . . . . ....................... 4
II. Язык в становлении отдельного человека ... . 23
III. Социальность человека ........ ......... . . . ...
55
1У. Язык, сознание, практика...... ......... ..........
74
95
Учебное издание
Нэлли Фидаиевна Рахманкулова
Роль языка как средства общения и
фактора формирования личности
Зав. редакцией Г.С.Прокопенко
Редактор А.В.Кричевский
Художественный редактор Н.Ю.Калмыкова
Технический редактор О.В.Андреева
Н/К
Подписано в печать 25.07.89
Формат 60x90 Бумага офсетная №2
Офсетная печать
Усл. печ. л. 6,0 Уч.-изд. л. 5,74
Тираж 500 экз. Заказ 1792Цена 20 коп. Ф-ка «Картолитография», ул. Зорге, 15
Ордена «Знак Почета» издательство Московского университета.
103009, Москва, ул. Герцена, 5/7.
96