Образ Японии в творчестве Б. Пильняка Author(s) Сато, Такаюки
advertisement
Title Author(s) Journal Issue Date Type "Образ Японии в творчестве Б. Пильняка Сато, Такаюки 上智ヨーロッパ研究, (4) 2012-03-25 紀要/Departmental Bulletin Paper Text Version 出版者/Publisher URL Rights http://repository.cc.sophia.ac.jp/dspace/handle/123456789/339 49 Образ Японии в творчестве Б. Пильняка ─ На рубеже Востока и Запада ─ Такаюки Сато (РГГУ, Москва) 「В. ピリニャーク創作における日本の表象―東と西の狭間で―」 本稿では、1926 年に来日したソビエトの作家ボリス・アンドレーヴィチ・ ピリニャーク（1894 年 -1938 年）の創作に見られる日本の表象を取り扱う。 ピリニャークは十月革命後に頭角を現し、 革命を扱った長編 『裸の年』 （1920 年） で名声を得た 1920 年代の文壇を代表する作家である。スターリン時代に粛清 されて以来、ソビエト文学の異端児ピリニャークは、ブルガーコフやプラトー ノフといった革命の同伴者作家とは違い、 「雪解け」を迎えても本格的な再評 価が行われることは稀であった。しかし、近年になってロシアでは作家に関 する一次資料や作品集の刊行が相次ぎ、ピリニャーク創作再評価の機運が高っ ている。ピリニャーク創作における東洋の重要性はダニイ・サヴェリや沼野 恭子、エレーナ・アブドラザコワらの研究で指摘されてきた。 本研究では『日本印象記』 （1927 年、邦訳の題名。原題は『日本にのぼる太 ）を主な分析の対象とし、 『鹿の町、奈良』 （1926 年） 、 『物語がいかに 陽の根』 作られるかの物語』 （1926 年）など、日本に関連する他の作品を適宜参照しつ つピリニャーク創作における日本の表象を分析する。 1 章では『日本印象記』が執筆された当時の文学史的背景をふまえつつ、作 品の評価をめぐって展開された 1920 年代の議論を考察する。2 章では日本文 学とピリニャークの影響関係について、俯瞰的な描写を行う。3 章では、ピリ ニャークの来日目的を検討したうえで、作家の歴史哲学と『日本印象記』の 関連を「東と西」のパラダイムで考察する。4 章では「東と西」のテーマと作 品の文体、構成の関連性に関して分析を加える。これらの作業を通して、ピ リニャーク創作のなかでは紀行文として見なされることが主であった『日本 印象記』の認識を覆し、その芸術性を明確化する。 本研究は、 独立行政法人日本学術振興会の「若手研究者インターナショナル・ 87 Такаюки Сато トレーニング・プログラム（ITP） 」による支援を得て執筆されたことをここ に明記する。 Введение Борис Андреевич Пильняк (1894–1938; настоящая фамилия – Вогау), автор произведений «Голый год» (1920), «Машины и волки» (1924), «Повесть непогашенной луны» (1926), в 1926 г. посетил Японию и познакомился с интеллигенцией этой страны. На основе своих наблюдений и впечатлений Пильняк написал три произведения: «Олений город – Нара», «Рассказ о том, как создаются рассказы» и «Корни японского солнца». i Биограф писателя, французская русистка Дани Савелли описала этот период его жизни в своей монографии «Борис Пильняк в Японии: 1926» (2004). Японская русистка Кёко ii Нумано в своей работе «Пильняк и Япония» (2011) описывает влияние японского литературного жанра «автобиографическая беллетристика» на «Рассказ о том, как создаются рассказы». iii Назовем еще одну важную работу Елены Абдуразаковой под названием «Тема Востока в творчестве Бориса Пильняка» (2005), в которой автор крайне широко рассматривает образ Востока, начиная от Таджикистана до Японии. Вышеупомянутые примеры показывают, что в литературоведении нынешнего дня все больше активизируется тематически-культурологическое изучение Востока в русской литературе. Опираясь на эти труды, мы попытаемся в данной работе проанализировать образ Японии в творчестве Пильняка. Материал для анализа нами взят, главным образом, из романа «Корни японского солнца». I. Споры вокруг «Корней японского солнца» Данный роман, как часто случалось с Пильняком, вызвал 88 Образ Японии в творчестве Б. Пильняка — На рубеже Востока и Запада — очередной скандал на родине писателя. Причиной тому послужила одна из глав романа «Йосивара, ойран, гейши», посвященная проституции в Японии. Рассмотрим критические замечания к «Корням японского солнца» и попытаемся их проанализировать. Японовед советской эпохи О. Плетнев решительно отвергал литературную ценность романа, осуждая авторское восхищение японскими публичными домами, проститутками, которые были iv открыто проданы «затравленными долгами крестьянами». Подобные нападки на писателя можно найти не только у русских, v но и у японских литераторов. Как бы автор ни старался описывать быт подобных мест, в высказываниях критиков остается немалая доля правды. Однако, по моему мнению, отказаться полностью от его романа было бы слишком грубым поступком. Плетнев заканчивает свою статью, подчеркивая идеологические недостатки писателя, написав, что «изображено что-то фальшивое, неверное, vi играющее на руку японскому империализму». М. Горький, большая фигура советской литературы, также остался недоволен этим произведением, считая его книгу «поверхностной». По словам Горького, ««Путевые записки» («Корни японского солнца» – Т.С.) Пильняка очень поверхностные, в них нет глубоких наблюдений [...]. В России еще недостаточно изучают Японию и подчас знакомятся с ней по западным источникам в переводах. У русских должен быть на все собственный взгляд. Нельзя смотреть на Японию, как Пильняк. vii Необходимо заглянуть в сущность японского духа и культуры». Интеллектуалы Японии негодовали из-за того, что Пильняк не показал глубину жизни японцев, страдания крестьян и рабочих, утомленных под гнетом цивилизации. Японский литератор Рокуро Абэ в своей критике даже приходит к выводу, что «приезд Пильняка в Японию является существенным вредом для нас и мы должны отказаться от «Корней японского солнца», вызывающих viii одну только негативную реакцию». Литератора вывело из себя описание фабрик, где работают прядильщицы: «[...] там все 89 Такаюки Сато видно [...], чтоб прядильщица не могла побыть одной, не могла б потихоньку прочитать и написать письма, ибо все письма, приходящие из-за фабричного забора, перлюстрируются, ибо без разрешения администрации нельзя выйти за забор, ибо эта японская фабрика больше походила на тюрьму, где девушки запроданы на два, три года. Прядильщицы сами о себе поют такую песню: /Если можно назвать прядильщику человеком, / То и телеграфный столб может расцвести - - / но дело сейчас не в этом» (курсив мой – Т.С., С. 19. Здесь и далее текст «Корней японского солнца» цитируется по изданию: Савелли Д. Борис Пильняк в Японии: 1926. М., 2004. Цитаты из текста обозначаются по цифрам страниц). Можно предположить, что последнее «пренебрежительное» выражение Пильняка показалось японскому литератору непозволительным. Подобные примеры дают понять, что критики и литераторы обеих стран ожидали от Пильняка образа благородного пролетарского писателя, который может обнаружить «корни» общественных пороков и указать «нищим» японцам дорогу к разрешению социальных проблем. Но, как справедливо отмечает П. Сапожников, «Пильняка надо брать, как Пильняка: ни в какой ix степени и ни в каком отношении не переоценивая». Скандал вокруг романа и клеветнические статьи на писателя усиливались тем более, что эта книга вышла в свет после публикации его пресловутой «Повести непогашенной луны», в которой он намекал на рождавшийся в Советском Союзе культ личности и систему уничтожения государственных деятелей (гибель военачальника Красной армии М. Фрунзе). Сын писателя, Б. Андроникашвили-Пильняк, посвятил этой повести следующие слова: «Механизм, который порожден слепым следованием догме, почва, которая порождает диктатора, тирана, этот механизм – пусть в еще неразвитой форме, но со всеми сложившимися x чертами, – этот механизм описан в литературе впервые». Решение Пильняка о публикации данной повести оказалось губительным 90 Образ Японии в творчестве Б. Пильняка — На рубеже Востока и Запада — для писателя (как известно, эта повесть позднее стала причиной его расстрела). Даже критик 20-х гг. А. Воронский, который ценил и поддерживал Пильняка с самого начала его творческого пути, отказался от писателя (повесть была посвящена самому Воронскому). С момента выхода данного романа прошел почти век, и мы наконец можем заново перечесть «Корни японского солнца», освободившись от идеологических и политических конфликтов того времени. II. Японская литература и Пильняк Японской публике романы Пильняка «Голый год» (1920) и «Иван-да-марья» (1923) были известны еще до его приезда в Японию, поэтому он был встречен с известным восторгом, как xi «представитель советской общественности». Данный восторг был очевиден, так как русская классическая литература оказала существенное влияние на формирование современной японской. Известно, что после Русско-японской войны в Токио была создана литературная школа «Сиракаба» (береза), находившаяся под сильным влиянием идей Л. Толстого. Что же касается основателя данной школы Мусянокоудзи, то он организовал так называемую «Новую деревню» по подобию Ясной Поляны, где усердно служил делу распространения толстовства в Японии. Добавим также, что влияние русской литературы не ограничивается лишь переводом классиков. Например, в 20-е гг. основные пьесы А. Островского, А. Чехова, а также Горького ставились и пользовались большим успехом в Малом театре Цукидзи, основателем которого был Осанаи Каору. Осанаи Каору – влиятельный персонаж в японской драматургии, питавший глубокое уважение к Станиславскому, чья система стала для него чем-то вроде кредо. Пильняк, который был зрителем его постановок, написал: «Осанаи-сан переиграл почти все постановки 91 Такаюки Сато Художественного театра, и в почтительнейшей рамке у него висит Станиславский. Осанаи-сан считает Художественный театр – лучшим в мире, – и работа Осанаи-сана в Японии равнозначна работе Мейерхольда в России» (72). На основе этих примеров становится ясно, что до приезда Пильняка в Японию в японском интеллигентском обществе существовала довольно прочная основа, позволившая усвоить не только классиков, но и таких авангардистов советской литературы как Пильняк. Также не следует упускать из виду влияние Пильняка на японских литераторов (напомним, что в то время его главные произведения были переведены). Акита Удзяку, драматург и основатель Молодежного театра, 26 марта 1926 г. написал в своем дневнике следующие слова: «Сейчас читаю «Иван-да-марья» г. Пильняка. Удивительная композиция. Никогда еще я не встречал xii такую острую композицию». Экспериментальные произведения Пильняка вызвали неслыханный восторг в Японии, когда представители японской интеллигенции еще только учились у классиков русской литературы. Пильняк, узнав о степени влияния русской духовной культуры на Японию, пишет: «Японцами сделано гораздо больше нас для изучения нашего искусства, – гораздо больше даже того, что сделано нами для изучения японской культуры и японского быта» (95). Одновременно следует отметить, что и Пильняка, в свою очередь, также заинтересовала японская литература, особенно такой ее жанр, как «автобиографическая беллетристика». Писатель объясняет особый характер японской литературы того времени следующим образом: «Писатели ли развили повышенный интерес к себе, или это возникло волей читателя, – так, или иначе, в японской литературе этих «буржуазных» писателей возник совершенно особливый вид творчества, являющийся главенствующим в литературе, – автобиографическая беллетристика. Писатели добросовестнейше описывают свой 92 Образ Японии в творчестве Б. Пильняка — На рубеже Востока и Запада — день, свои дела, свои увлечения, свои встречи с друзьями, свои семейные и любовные дела, причем фамилии и имена не xiii подвергаются изменениям». Отметим, что именно встреча с «автобиографической беллетристикой» вдохновила его на написание «Рассказа о том, как создаются рассказы». Герои произведения – японец Тагаки и русская девушка София Гнедых. Тагаки служит во Владивостоке офицером японской армии и снимает квартиру в том же доме, что и София. Он женится на ней, но вынужден уехать в Японию, прося Софию последовать за ним. Однако в Токио Тагаки уволили из армии за брак с иностранкой. Таким образом, они начинают семейную жизнь в глуши деревни, где стоит родительский дом Тагаки. Вскоре Тагаки вступает на писательский путь и через некоторое время получает известность публикацией своего романа. По жанру это была именно автобиографическая беллетристика, где тщательно описывается семейная жизнь с Софией. Как отмечает Нумано, «роман Тагаки тоже явно относился к этому жанру (автобиографическая беллетристика – Т.С.). Вероятно, Пильняк, познакомившись с японским литературным миром, ощутил огромную разницу между собственной писательской манерой в духе русского модернизма и «Я-романом» типа японского xiv натурализма». Развивая свою мысль дальше, Нумано отмечает, что прототипом «Рассказа...» послужил роман «Любовь глупца» xv (1925) Дзюнъитиро Танидзаки. Как показывает наш анализ, японский и русский художественные миры развивались, оказывая взаимное влияние друг на друга (например, Осанаи и Мейерхольд). В этом смысле Пильняк также не является исключением. Следы японской литературы можно усмотреть не только в «Рассказе...», но и в «Корнях японского солнца». 93 Такаюки Сато III. Парадигма Востока и Запада в «Корнях японского солнца» Когда мы читаем «Корни японского солнца», сам собой встает вопрос о том, какие обстоятельства заставили советского писателя решиться на такую непростую поездку. Савелли отмечает, что изначально инициатором данной поездки был советский писатель Вс. Иванов. Но перед самым отъездом Иванов отказался ехать, «ссылаясь на свою занятность в связи с xvi окончанием новой книги». При чтении «Корней японского солнца» сразу встают перед глазами многочисленные недоумения, испытанные писателем в Японии. Можно легко перечислить культурные различия между Россией и Японией, шокировавшие Пильняка. Его удивление было настолько сильно, что в «Корнях японского солнца» он уделил этой теме целую главу под заглавием «Две души принципов Наоборота». Здесь Пильняк приводит в пример жест, который в России обозначает «иди ко мне», а в Японии «уходи от меня» и т. д. Подобные «полуанекдотические» различия можно перечислять бесконечно долго. Но в этом романе нас больше всего интересует тема Востока и Запада, которой проникнуто данное произведение. Любопытно с этой точки зрения рассмотреть в романе описание людей, с которыми Пильняк общался в Японии. Например, вышеупомянутый драматург Акита в книге появляется дважды. В первом случае Пильняк посещает его дом в Асакусе. В кабинете Пильняк встречает драматурга одетым в японский наряд. Акита сидит на полу перед хибати (японский камелек). К ним входит дочь Акита, она также в японском наряде, кланяется им на коленях. Однако, несмотря на их образ жизни, кабинет драматурга наполнен европейскими книгами, и драматург поздоровался с Пильняком по-европейски, через рукопожатие. Также нельзя упустить из виду разговор между драматургом и Пильняком. Акита читает ему свои стихотворения, наполненные духом пролетарской литературы Европы. Пильняк не может скрыть своего удивления 94 Образ Японии в творчестве Б. Пильняка — На рубеже Востока и Запада — при виде японца с европейским образованием: Канэда-сан (переводчик Пильняка – Т.С.) передает мне содержание последней поэмы Акита-сан – «о лютых законах»: ... Лютые законы, глумящиеся над истиной, Низвергнуть время настало! Эй, поднимайтесь, смелее, рабочие, – Наша победа близка!.. –– в чем дело? – кто сидит передо мною, около хибати, на полу, в этом шалаше, заваленном книгами?! (31) Второй раз Пильняк встречает драматурга и его дочь в театре одетыми по-европейски, причем дочь Акита обращается к Пильняку по-английски. Можно предположить, что этот опыт частично послужил для создания героя «Рассказа...» японского офицера Тагаки, также получившего европейское образование. На наш взгляд, впечатление от встречи с Акитой и его дочерью послужило основой для двух сцен из романа – предложения Софие стать его супругой и для домашней сцены уже в Японии: «Она его полюбила. – Предложение он сделал – по-тургеневски, в мундире, в белых перчатках, в праздник утром, в присутствии квартирохозяев. xvii Он отдавал свои руки и сердце – по всем европейским правилам». А вот уже впечатление Софии от Тагаки по приезде в Японию: «В дом он вошел в кимоно, и она его не узнала, этого человека, который поклонился в ноги сначала отцу и брату, потом матери и только тогда ей. Она готова была броситься к нему в объятия; он xviii задержал на минуту в раздумьи руку, подал и поцеловал ее руку». Неслучайно, что в первой цитате Пильняк сравнивает Тагаки с представителем западничества, И. Тургеневым. Но, как показано на втором примере, Тагаки у себя дома живет, соблюдая японские правила, и переживает сильную неловкость по отношению к европейской жене, что ее обидело, так как она привыкла видеть в 95 Такаюки Сато муже европейские черты. Как показывают эти примеры, сочетание двух разных культур в одной личности сильно потрясало Пильняка, и писатель пытается найти «корни» сил, которые дали Японии принять Запад и пойти дальше. Сам писатель, во время пребывания в Японии, ясно осознавал данную проблематику. Пильняк пишет: «Я думаю о старой и новой Японии. Я знаю: то, что создается веками, не может исчезнуть в десятилетия. Как старое и новое сплелось в Японии? – какими силами?» (курсив мой – Т.С., 31). Естественно, здесь под «старой Японией» подразумевается традиционный духовный мир Японии, а под «новой» – европейская цивилизация. Как известно, в России после реформ Петра I вышли на свет славянофильство и западничество. В контексте 20-х гг. ХХ в. Пильняка можно причислять к славянофильству наряду xix с С. Есениным и Вс. Ивановым. Напомним, что в 60-е гг. XIX в. Япония приняла западноевропейскую культуру, и данное время получило название «Реставрация Мейдзи». Но в отличие от ситуации в России XVIII в., новое правительство Японии провело реформы под лозунгом «Японская душа и европейская цивилизация», где подразумевается принятие западноевропейской цивилизации при сохранении японских традиций. Как отметили К. Азадовский и Е. Дьяконова в своей книге «Бальмонт и Япония», японцы предрасположены к восприятию, поглощению и переработке чужого культурного материала, иного xx миросозерцания. Можно предположить, что данное историческое событие было хорошо известно и Пильняку. Пильняк в романе приводит слова проф. Йонэкава, который относительно к культуре своего народа придерживался мнения того же рода: «[…] отличительна у японцев, в национальной японской философии: – их у м н о с т ь, не рационализм, а – умность: японский народ у м е н, – эта особенность является одним из факторов, давших возможность принять Запад и пойти его путем вперед» (47). После Реставрации в Японии встретились Европа и Азия. 96 Образ Японии в творчестве Б. Пильняка — На рубеже Востока и Запада — Эти реформы были остро ощущаемы писателем, который «есмь сын страны, которая исторически не есть ни Европа ни Азия, – отъезжее поле, воспринявшее в себе и европейскую и азиатскую культуры» (119). Пильняк отмечает полное равнодушие японцев к вторжению чужой культуры в свою страну. В романе мы читаем: «Тысячелетний быт, создавший свою особливую ото всех народов мораль, этику, эстетику, не оказался препятствием для западноевропейской конституции заводов, машин и пушек – и всего, что стоит за ними» (121). Следует отметить, что тема Востока впервые возникла у Пильняка не в Японии. Уже в своем раннем творчестве Пильняк, по примеру А. Блока («Двенадцать»), воспевал стихийную силу (метель, ветер, половодье и т.д.) и азиатское начало, с которыми, по мнению писателя, тесно связаны русский народ и Октябрьская xxi революция. Пильняк считал, что именно русский народ (а не коммунисты) является центральной фигурой в революции. В его книгах мы постоянно находим эпизоды о китайцах, татарах и др. Приведем описание деревни из «Голого года», где показано азиатское начало в русском народе: Село безмолвно, лишь лают собаки. Дежурный проходит татарской слободой, спускается в овраг, где поселилась мордва, поднимается на косогор. В избе солдатка ставит на стол кашу, свиное сало, молоко. Дежурный наскоро ест, переодевается понаряднее и идет к учительнице в гости. У учительницы дежурный вставляет в светец за лучиной личину и говорит тоскливо: – Азия. Не страна, а Азия. Татары, мордва. Нищета. Не xxii страна, а Азия. У Пильняка восточные элементы часто ассоциируются с жестокостью нрава, эротичностью и стихийностью. Образ японцев также порой принимает варварский характер. Пример 97 Такаюки Сато из «Рассказа...»: «По всему Дальневосточному российскому побережью ненавидели японцев, – японцы ловили большевиков и xxiii убивали их, сжигая в топках, расстреливали». Азия и восточные темы были родны и важны писателю тем более, что Европа казалась ему «мертвой» и не нужной для Советского Союза. Заметим, что Пильняк находился под влиянием шпенглеровского «Заката Европы» (1918), философия которого имела широкое отражение в советской литературе 20-х гг. ХХ в. Например, в «Голом годе» мы читаем: «Путь европейской культуры шел к войне, мог создать эту войну четырнадцатый год. Механическая культура забыла о культуре духа, духовной. И последнее европейское искусство: в живописи – или плакат, или истерика протеста, в литературе – или биржа с сыщиками, или приключения xxiv у дикарей. Европейская культура – путь в тупик». Именно подобная историософия направила взор писателя на Восток, в частности на Японию: «[…] страна (Япония – Т.С), которая, казалось бы, окончательно объизвестняковилась и, по Шпенглеру, умерла, – вдруг, неожиданно для мира в каких-нибудь тридцать лет стала великой державой в том смысле этого слова, как его понимают европейцы, – европейски-великой державой» (120-121). На основе этих наблюдений мы можем сделать следующий вывод: тема Востока и Запада, которой пронизана русская литература, имеет свое отражение и в творчестве Пильняка, особенно в «Корнях японского солнца». Его поездка в Японию вызвана историософией писателя, ищущей «корни», откуда поднимется новое солнце, когда Европа – в гибели. IV. «Шум» смерти, или безвременный мир ― синтез активного и пассивного начал ― В этой главе мы рассмотрим противоположную характеристику японской и западной психологий, которая, на наш взгляд, дает ключ к разрешению тайн «Корней японского 98 Образ Японии в творчестве Б. Пильняка — На рубеже Востока и Запада — солнца». Как отмечено выше, Пильняк нашел в Японии силы стать державой. Несмотря на все это, традиционный духовный мир Японии, по мнению писателя, опирается на «смерть», пассивное начало. Пильняк определяет свою мысль следующим образом: «Психика европейца построена на утверждении будущего, строительстве будущего, – психика японского народа построена на утверждении прошлого, этот их культ почитания предков, делающий страну страною мертвецов, страною, где командуют мертвецы» (32-33). Япония для Пильняка – страна мертвецов. Данная характеристика создана на основе впечатлений, полученных писателем от таких традиционных черт японцев, как примирение с стихией (великое землетрясение 1923 г.), эстетика самоубийства (генерал Ноги) и почитание прошлого. Отсюда писатель заключает, что европейская культура опирается на активное начало, а восточная культура – на пассивное. Наше предположение поддерживает лексический аспект произведения. В романе мы можем видеть попытку писателя описывать быт Японии одними инстинктивно-физиологическими ощущениями. Подобный стиль зачастую придает его творчеству оттенок xxv импрессионизма. В романе главным примером подобных описаний является шум гэта (деревянные сандалии): «Шум каждой нации имеет свой смысл и отражает особенности нации […]. Шум гэта тверд, как кость, как голый нерв, – шум гэта страшен на ухо европейца, когда они скрипят пробкою по стеклу – деревом по асфальту. Шум каждой нации имеет свой смысл: человеческий шум Японии – это костяной шум гэта» (60-61). Можно сказать, что в этом примере шум гэта служит не только усилению эффекта и образности описания, но и символизированию духовного мира японцев. Писатель, сочетая зловещее слово «кость» с гэта, символически связывает шум гэта со смертью. Поэтому писателюевропейцу «страшен шум гэта». В романе мы часто слышим этот шум. Особенно важными нам кажутся следующие примеры: «Воля японского народа звучит костяным шумом гэта» (31); «[…] так 99 Такаюки Сато болит голова от японской воли, конденсированной в шум гэта» (50); «[…] я посвящу эту книгу бодрости труда, бодрости шума гэта, бодрости воли» (127). Через повторения одного и того же образа, связанного с волей японского народа, в читательском сознании возникает впечатление, как будто Япония насыщена «шумом» смерти. Любопытно, что исходя из своего опыта и наблюдений, Пильняк сравнивает характер японцев с геометрической формулой круга. Обсуждения Пильняка сводятся к тому, что Япония приняла Европу, и внутри японцев пассивное и положительное (Восток и Запад) начала достигли равновесия подобно вращающемуся кругу (примеры Тагаки и Акита). Пильняк пишет: «Все на этом свете уравнивается и идеальная геометрическая форма – есть шар, у которого нет никаких углов. Психическая и бытовая геометрия всегда была, есть и будет построена на началах геометрии евклидовой» (70). Япония для Пильняка – символ круга, принимающего чужие культуры и перерабатывающего их для себя. Именно в этом, на наш взгляд, можно найти ключ к разрешению композиции романа. Как известно, Пильняк любил играть композициями произведений. Такая же игра видна и в этом романе. «Корни японского солнца» состоит из 4 частей: «Вступление», «Изложение», «Вне плана изложения» и «Заключение». Вступление состоит из 1 главы, изложение из 12 глав, вне плана изложения из 6 глав, заключение из 3 глав. Как отмечает Савелли, «повествование о поездке по Японии с нарушением хронологической последовательности […] предполагает xxvi особый род композиции». Продолжая ее мысль, мы склонны предположить, что писатель, отказываясь от хронологической последовательности, создает этими числами (1, 12, 6, 3) кольцевое движение, размах которого становится к концу романа все уже. Любопытно, что первая и последняя главы романа посвящены описанию провинциальных городков (Синсю и Атами), где побывал 100 Образ Японии в творчестве Б. Пильняка — На рубеже Востока и Запада — писатель, а остальные главы – японоведческим наблюдениям. Также стиль описания в этих двух главах весьма близкий друг другу. Здесь описания порой принимают лирические черты, которые отнюдь не чужды японской классической литературе. Особенно его стилизация напоминает нам жанр японского стихотворения – «танки». Как обнаруживает Савелли, Пильняк xxvii питал интерес к этому жанру, даже две танки оставил в Японии. В романе Пильняк, раскрывая свое переживание, неожиданно заканчивает поэтическим описанием пейзажа, тем самым оставляет за собой недосказанность. Эта особенность вызывает у читателей так называемое «послевкусие», которое весьма характерно для японской поэзии. Показателен следующий пример: «И я очень больно стал думать о том, что вот те петухи и соловей, которые разбудили меня, поют совершенно так же, как петухи и соловьи в тысячах верст отсюда, на моей родине, в России, – и почему так случилось, что люди говорят и живут по-разному. – Роса рассвета не задержалась бумажными стенами, я двинулся, и на меня посыпались капли росы» (курсив мой – Т.С., 11). Подобную стилизацию «под Восток» часто встречаем у Пильняка, особенно в двух названных главах. Абдуразакова справедливо отмечает, что Пильняк с помощью восточных образов и подобной стилизации преодолевает «дистанцию между собственно-национальным художественным сознанием писателя и инонациональным xxviii восточным миром» , тем самым, можно сказать, пытается достигнуть мироощущения японцев. Свидетельством подобной мысли служит следующий пример: «Все эти дни я жил, пил и ел по-японски, – все эти дни я хотел по-японски думать и видеть. – Горные тропинки и горные трактиры – всегда прекрасны» (курсив мой – Т.С., 17). Здесь также заметна попытка автора стилизовать описание «под Восток». Таким образом, можно сказать, что композиция романа, начинаясь описанием провинции, развивается спиралью и окончательно возвращается к началу. Т.е. последняя глава 101 Такаюки Сато представляет собой конец романа и в то же время его начало. Роман можно читать с любой страницы, так как в нем отсутствуют начало, конец и, следовательно, время. «Корни японского солнца» – это роман, ушедший в безвременность. Как отмечено автором в романе, «европейское искусство упирается в о в р е м я и с историей времени старится», но «искусство Востока отказалось от времени, стало над временем, построенное на условностях красоты, высоких чувств и красивости» (125). Отсюда можно заключить, что писатель попытался отразить духовный мир Японии в композиции романа. Роман, существующий «над временем» – в этом состоит суть данного произведения. Вернемся к критическим замечаниям об этом романе. Насчет жизни и быта Японии Пильняк неоднократно повторяет, что «я ничего не понимаю», потому что «я европеец». Можно легко догадаться, что подобные «признания» также стали поводом для нападок на него со стороны критиков. Однако, на наш взгляд, таким признанием писатель нарочно придает роману оттенок незавершенности, так как завершенное произведение старится с «историей времени». Создав в романе кольцевое движение, Пильняк устранил из романа время, тем самым создал в романе бесконечное безвременное пространство. Как показывает история, роман «Корни японского солнца» не завершился, так как Пильняк переделал его в «Камни и корни» (1932), где начинается «автополемика» между Пильняком 1926 и 1932 гг. Но данная тема уже выходит за рамки нашей работы. Заключение Итак, выше проведенный анализ показывает, что поездка принесла Пильняку многочисленные литературные материалы, на основе которых из-под пера автора вышли три замечательных произведения. Наш анализ показал, что не только на страницах, но и в композиции произведения остались следы японской культуры. 102 Образ Японии в творчестве Б. Пильняка — На рубеже Востока и Запада — «Корни японского солнца» – наполовину страноведческий очерк, наполовину художественное произведение. К сожалению, роман был предан забвению в Японии, он не переиздавался. Правда, как очерк, «Корни японского солнца» немного потерял свое значение в нынешнем веке. Но этот роман, кроме японоведческого характера, таит в себе чисто литературные ценности, которые еще редко подвергались справедливой оценке. Примечания i ii Савелли Д. Борис Пильняк в Японии: 1926. М., 2004. Кёко Нумано. Пильняк и Япония // Русская литература и Восточная Азия (под ред. Мицуёси Нумано и др.). Токио-Сеул-Гонконг-Москва, 2011. С. 2535. Абдуразакова Е. Тема Востока в творчестве Бориса Пильняка. дис. ... канд. iii филол. наук (спец. 10.01.01). Владивосток, 2005. Плетнев О. Б. Пильняк. Корни японского солнца // Правда. 24. 06. 1927. iv Юрико Миямото. Моя встреча с Горьким // Келдыш В.А. М. Горький v и литературы зарубежного Востока. М., 1968. Цит. по: Свиридова Г.Г. Японские писатели о стране Советов. Л., 1987. С. 34. Плетнев. Там же. vi vii Сёму Нобори. Живая сила нашей беседы // Келдыш. Указ. соч. Цит. по: Свиридова. Указ. соч. С. 49. Можно сказать, что отрицательная оценка Горького по отношению к роману отчасти происходит от личной неприязни к Пильняку. См.: Анисимов И. Горький и советские писатели: неизданная переписка. М., 1963. С. 311. viii 『阿部六郎全集』一穂社、1987 年、第 1 巻、97 頁。 Сапожников П. Еще о книжке Б. Пильняка // Правда. 03. 07. 1927. ix Андроникашвили-Пильняк Б. О моем отце // Пильняк Б. Повесть x непогашенной луны; Заволочье; Волга впадает в Каспийское море. М., 1989. С. 18. xi Пильняк в своем романе пишет: «[…] все, что выпало мне в Японии, я принимаю никак не на мой счет, а на счет нашей советской общественности, представителем которой я там был» (93). Однако, как показывает в своей монографии Савелли, его поездка в Японию была неофициального характера. После выпуска «Корней японского солнца» советские 103 Такаюки Сато критики напали на писателя за то, что попутчик революции назвал себя представителем советской общественности и распространил за границей искаженный образ революционной литературы. См.: Плетнев. Указ. соч. xii 『秋田雨雀日記』未来社、1966 年、第 3 巻、243 頁。 xiii Ким Р., Пильняк Б. Японская литература // Печать и революция. 1928. Кн. 6. С. 181. xiv Нумано. Указ. соч. С. 32. xv Там же. xvi Савелли. Указ. соч. С.180. Приводя письма Вс. Иванова к М. Горькому и К. Федину, исследователь отмечает тайную неприязни Иванова к Пильняку, хотя они считались близкими друзьями. xvii Пильняк Б. Избранные произведения. М. 1976. С. 335. xviii Там же. С. 338-339. xix Троцкий Л. Литература и революция. М. 1991. С. 79-88. Троцкий называет Пильняка «мужиковствующим» писателем. В самом деле, в его произведениях часто выступают на передний план фольклорные темы. Следует вспомнить роман писателя «Голый год», который кончается повествованием фольклорного стиля. Также см.: Елина Е.Г. Б. Пильняк в литературной критике 1920 – 1930-х годов // Б.А. Пильняк. Исследования и материалы: Межвуз. сб. науч. трудов. Коломна, 1991. С. 89-97. Азадовский К., Дьяконова Е. Бальмонт и Япония. М., 1991. С. 39. xx xxi 佐藤貴之「吹雪の詩学−ピリニャークの『裸の年』に見られる本能と理 性の対置−」 『スラヴィアーナ』第 2 号（通算 24 号） 、2010 年、69-84 頁。 xxii Пильняк. Указ. соч. С. 147. xxiii Там же. С. 336. xxiv Там же. С. 82. xxv Голубков М.М. Эстетическая система в творчестве Бориса Пильняка 20-х годов // Борис Пильняк: Опыт сегодняшнего прочтения. (По материалам научной конференции, посвященной 100-летию со дня рождения писателя). М., 1995. С. 3-10. Если судить по словам Пильняка, он приехал в Японию не только потому, что он хотел рассказать о Японии в России и наоборот. Пильняк объясняет в «Корнях японского солнца» основную цель своего приезда следующим образом: «Основная цель моей жизни – писательство, – формование тех эмоций и образов, которые пришли через мое сердце и через мой ум, – формование их в рассказах и повестях» (104). Через такое «формование эмоций и образов» были созданы и многие его ранние произведения, за которые Троцкий назвал Пильняка «реалистом и хорошим наблюдателем со свежим глазом и хорошим умом». См.: Троцкий. Указ. соч. С. 69. xxvi Савелли. Указ. соч. С. 254. 104 Образ Японии в творчестве Б. Пильняка — На рубеже Востока и Запада — xxvii Пильняк Б. Литературные отрывки // Савелли. Указ. соч. С. 295. 1. Хотя на моей родине сейчас идет снег, / В Японии цветет сакура, / Бегут ручьи. / Первыми криками чаек на море / Начинается весна. 2. С наступлением осени землю на моей родине / Укрывает белый снег. / Весной же ＜ земля ＞ украшается / Белыми цветами европейской вишни. xxviii Абдуразакова. Указ. соч. С. 92. 105
