Проблематика исторической памяти в современной Германии

УЧЕНЫЕ ЗАПИСКИ
№2, 2010
Т. В. Пушкарева
Проблематика исторической памяти
в современной Германии: научная теория
и социальная практика*
Аннотация: в статье проанализирована одна из наиболее влиятельных концепций коллективной памяти в
Германии — концепция Alejdy Assmann — и ее влияние на историческую дидактику.
Ключевые слова: историческая память, коллективная память, идеология, историческое сознание, культура
исторической памяти.
С конца 80-х годов прошлого века научные метафоры «историческая память» и «культурная память» прочно входят в понятийный
аппарат общественных и гуманитарных наук, что позволяет говорить о выделении целого направления, связанного и с изучением
исторической и культурной памяти — memory studies и даже о
«memory boom», охватившем все гуманитарные науки. Несмотря на
нарастающий скепсис относительно этой интеллектуальной моды
[7, 8, 9, 23, 24, 26], одновременно все чаще заходит речь о новой
«меморальной» парадигме гуманитарного знания [3, 12, 30]. Сегодня
уже можно говорить о формировании определенных национальных
научных школ memory studies, критический анализ которых становится условием построения меморальной парадигмы гуманитарного
знания (или же обоснования невозможности этого).
Как известно, «задали тон» memory studies французские интеллектуалы: в связи с празднованием юбилея Великой Французской
революции под редакцией Пьера Нора в 1986 году началось
издание многотомника «Места памяти» («Lieux de mйmoire»).
В 2003 году выходят в свет и немецкие «места памяти» («Deutsche
Erinnerungsorte»). Однако германские memory studies имели изначально отнюдь не академический, и уже
конечно, в отличие от французских, совсем не юбилейный и праздничный характер. В Германии memory
studies оказались связаны в первую очередь с осмыслением нацистского прошлого (в немецкоязычной
традиции закрепилось понятие «Aufarbeitung der Vergangenheit», то есть дословно — «обработка прошлого»), начавшимся в стране только в конце 50-х годов ХХ века после «конъюнктурного молчания»
аденауэровских времен. «Книфалль» Вилли Брандта (преклонение колен перед монументом жертвам
нацизма в Варшавском гетто в 1970 году) и публичное обсуждение «коллективной вины» (Kollektivschuld)
немецкого народа за страдания, причиненные нацистами другим народам, возвращение в школьную программу раздела по истории XX века и созревшая необходимость разработки «педагогической версии»
прошлого, Маастрихтское соглашение (1992) и осознание необходимости восстановления культурного
единства с объединяющейся Европой, — эти и другие события политической и общественной жизни
Германии составили и в определенной степени составляют до сих пор, как говорят немцы, «хинтергрунд»,
или подоплеку меморального направления гуманитарного знания в Германии. В этом смысле меморальная проблематика в Германии оказалась в большей степени политизированной и сконцентрированной на
событиях XX века.
На сегодняшний день в Германии наиболее влиятельной в академической среде и одновременно тесно
связанной с социальной практикой является концепция исторической памяти Яна Ассманна (раскрытая
на материале древних культур) [12, 13] и Алейды Ассманн (раскрытая на материале истории Германии
Новейшего времени). [11] Альтернатива данной концепции была предложена в масштабном проекте
Пушкарева Татьяна Витальевна,
кандидат философских наук, доцент
кафедры культурологии и социокультурной
деятельности РГСУ.
Базовое образование: исторический факультет Московского педагогического государственного университета.
Тема кандидатской диссертации: «Память,
культура, история: проблема исторического
времени».
Основные публикации: «Мерцающее поле
истории: к вопросу о диалектике коллективной
памяти и забвения» (2008), «Gedächtnis —
Erinnerung- Erinnerungskultur в историческом
сознании современной Германии» (2009),
«Между чувством и разумом: исторические
представления
немецких
и
российских
школьников» (2009).
e-mail: ap-bib@yandex.ru
72
СОЦИАЛЬНАЯ ФИЛОСОФИЯ, ИСТОРИЯ И ПОЛИТОЛОГИЯ
«Erinnerungskultur», финансируемом государственным исследовательским фондом Германии (DFG) и
осуществленном в течение 1996—2008 годов в университете Гиссена [28]. Наряду с этими междисцплинарными научными проектами в Германии в рамках исторической науки разрабатываются также основы
«исторической меморики как критики памяти» [16].
Алейда Ассманн — профессор английской литературы, в последнее время предметом своих исследований избравшая историческое сознание Германии – стала наиболее цитируемым немецкоязычным автором
по проблематике исторической памяти. Публицистичность и междисциплинарный характер предлагаемых
исследовательницей текстов, с одной стороны, способствует популярности ее идей, с другой — делает
достаточно уязвимой для научной критики.
С работами Алейды Ассманн связана наиболее упорная и развернутая попытка теоретически обосновать применение понятия «коллективная память» в исторических, философских и социологических
исследованиях. Исследователи, работающие с понятием «коллективная» или «историческая память», по
сей день вынуждены оговаривать его употребление, чтобы избежать законных обвинений в антропоморфизации социума. Попытка переноса характеристик индивидуального сознания на сознание общественное, вне всякого сомнения, процедура уязвимая, и классическая работа известного исследователя исторической памяти Мориса Хальбвакса «Социальные рамки памяти» (1920) [10], на которую ссылаются отныне
все исследователи памяти, отнюдь не решила, а только поставила эту проблему. «Понятие коллективной
памяти удобно, но фиктивно», — замечал классик французской школы «Анналов» Марк Блок. [15] По
словам Сюзанны Зонтаг, «не существует коллективной памяти, есть память отдельных личностей, которая
умирает вместе с персоной. То, что выделяется как коллективная память, основано не на воспоминании,
а договоренности» [29]. То есть коллективная память — это не что иное, как внушенные образы, которые
управляют и влияют на веру, чувства и мнения людей. В научной традиции Германии до последнего времени также распространено скептическое отношение к использованию понятия коллективной памяти.
Учитель Алейды Ассманн историк Рейнхаль Козеллек писал: «Нет коллективных воспоминаний, но есть
коллективные условия возможных воспоминаний» [11. С. 29].
Разумеется, нельзя, пишет А. Ассманн, представлять коллективную память как простую аналогию
индивидуальной. Память, согласно ее концепции, имеет три измерения — нейронное, социальное, культурное, — каждое из которых разворачивается через взаимодействие трех компонентов — носителя,
среды и поддержки [11. c. 33]. В первом — нейронном (или биологическом) измерении условием памяти
и воспоминания служит организм с мозгом и центральной нервной системой. Однако нейронный базис —
не автоматическая система, она нуждается в поддержке и в поле интеракций. Два поля поддерживают
биологическую память — это социальные и культурные интеракции. Социальная память динамична и
переменчива, а культурная обладает устойчивостью и длительностью. В случае биологической памяти
«носителем» является организм с мозгом, «средой» выступает социум, «поддержка» состоит в повторении
и знаковом выделении каких-либо моментов. «Носителем» социальной памяти является социальная группа, «среда» — это отдельные индивиды, которые обмениваются индивидуальными версиями совместного
опыта, «поддержка» — символические средства. В случае культурной памяти отношения между тремя
компонентами еще сложнее. «Носителем» культурной памяти являются символы. «Среду» составляют
группы, которые идентифицируют себя через символы, постоянно меняя этот символический набор, «поддержку» составляют отдельные индивиды, которые этими символами объединяются.
Особый интерес, с точки зрения А. Ассманн, представляют границы между этими измерениями памяти.
Переход от нейронной к социальной памяти — плавающий. Как показал еще Морис Хальбвакс, индивидуальная память ограничивает себя воспоминаниями других, тем самым обеспечивая интеграцию и социальное единство. Переход же от социальной памяти к культурной памяти более четкий, он «ведет через
разломы» между «замороженной во времени» (zeitlich entfristet) культурной памятью и «живущей» социальной памятью (lebendigen Gedächtnis). Время культурной памяти не ограничивается временем смертных
людей, но ограничивается временем материально фиксированных, институционально стабилизированных
знаков. В результате перехода этого содержания, которое происходит в свободной идентификации, индивид обретает наряду с персональной и социальной и культурную идентичность [11. С. 34–36.].
Исследовательница уверена, что через различение трех измерений памяти можно прояснить степень
легитимности и границы употребления понятия «коллективная память». Данная систематика имеет
очевидно незаконченный характер. Например, исследовательница не различает понятия «память» и
«время», «опыт» и «культура», они зачастую применяются как синонимы. Чтобы показать переход от
индивидуальной памяти к коллективной памяти, исследовательница выделяет существование четырех
«мы-групп» (Wir-Gruppen), каждая из которых является носителем специфической «информации памяти»
(Gedächtnidssinformation) — индивидуумы, социальные группы, политические коллективы и культуры,
однако, каким образом это связано с предложенной систематикой, остается неясно. Можно предъявить
немало и других теоретических претензий, однако, эвристическая ценность этой попытки связать разные
измерения памяти все же не вызывает сомнения. По крайней мере, с применением этой систематики уда-
73
УЧЕНЫЕ ЗАПИСКИ
№2, 2010
ется провести различение между историей, которая уже осталась в архивах (в терминологии Ассманн это
культурная память, «замороженная во времени») и современной историей, свидетели которой еще живы
(в терминологии Ассманн — социальная память, «живущая память» или устная история).
Институты и корпорации (такие как культуры, нация, государства, церковь или фирма), прямо пишет
А. Ассманн, не имеют памяти, но они «делают себя» с помощью знаков и символов, создавая идентичность
групп в диалектике биологической, социальной и культурной памяти, «то, что в 60-е и 70-е годы называлось мифом, идеологией, с 90-х годов обсуждается с использованием понятия “память”» [11. C. 266.].
Необходимость «культурного» поворота в осмыслении идеологии (прежде всего, национальной идеологии) и даже нового направления культурологических исследований А. Ассманн обосновывает, ссылаясь
на концепцию «воображаемых сообществ» американского ученого Бенедикта Андерсона (1981) [1].
Действительно, связанная в классической европейской интерпретации, в первую очередь с властными
отношениями, интересами элиты, с государственной идеологией и политикой, нация в книге Андерсона
предстает «как новый, характерный для современного общества способ связывать воедино, в целостном восприятии, пространство, время и человеческую солидарность. Особенность этого соединения и
заключается в том, что оно не осуществимо без воображения, опосредующего и обосновывающего коллективную связь, без унифицирующего воображения, создающего культурно целостные воображаемые
сообщества, которые к тому же имеют ценностный характер». [2] Можно сказать, что у Андерсона нация
трактуется как универсальная полезная иллюзия, без которой бытие человека в секуляризированном
мире оказывается невозможным. Эта идея позитивного культурного смысла нации и национализма так
или иначе сказалась и сказывается во всех последующих работах, посвященных исследованию феномена
нации, национализма и национального сознания [20], а также — сознания исторического.
В предисловии к сборнику статей философского факультета университета Аугсбурга под названием
«Мифы и легенды в истории» [25], пожалуй, наиболее полно представлен веер современных научных
взглядов о соотношении истории и идеологии (а также повергнут научному анализу набор национальных
немецких мифов). Для иллюстрации полярности существующих подходов редактор сборника, заведующий кафедрой Новой и Новейшей истории университета Аугсбурга Фолькер Доттервайх цитирует слова
советского посла в ГДР Валентина Фалина: «История слишком холодна для нас. Мы предпочитаем мифы
и легенды». Здесь же приводится и цитата из публицистического выступления в газете «Die Zeit» Эрика
Хобсбоума в 1994 году «Изобретение прошлого», в котором известный марксистский историк выступает
против пренебрежения научной историей во имя решения политических задач» [20. С. 8] «Культурный»
поворот в теоретическом осмыслении феномена идеологии, особенно национальной, привел к тому, что
наряду с критическим, рациональным, даже разоблачающим направлением, рассматривающим национальные мифы и легенды обыденного исторического сознания, прежде всего, как ложное историческое
сознание [21], появилось направление, трактующее национальную идеологию прежде всего, как важный
элемент политической культуры [14. С. 21], или даже в определенных условиях «истину более высокого
порядка» (eine Wahrheit höherer Ordnung) [12. С. 76].
Этот поворот в осмыслении феномена идеологии А. Ассманн называет «новым научным результатом»,
который состоит в том, что «была осознана неизбежность и необходимость коллективных образов, которые обязательно включают и политические символы» [11. С. 30]. Ассманн подчеркивает, что смена исследовательской парадигмы от критики идеологии к сознательному конструированию коллективной памяти
не есть отказ от рациональности, и совсем не является проявлением постмодернистского релятивизма.
И формулирует в этой связи программу культурологических исследований памяти, которые призваны не
только описывать и объяснять принцип действия образов и символов, но также критически их оценивать,
выявляя деструктивный потенциал. «Как индивидуальные, так и коллективные воспоминания не всегда полезны, они зачастую представляют собой источник агрессивных мифов и почву для конфликтов.
Воспоминания одинаково вредны и полезны для выживания, они средство разжигания насилия и одновременно средство умиротворения. Так же как задачей психотерапии является нейтрализация и перевод
в позитивное русло индивидуальных воспоминаний, сдерживающих развитие индивидуума, так и задачей
культурологического исследования должно быть ...раскрытие опасной динамики коллективных воспоминаний и разработка объективных критериев определения их негативного потенциала. Вот несколько
вопросов, которые помогут в таком анализе конструкций исторической памяти:
– Закрыта она или открыта: может ли историческая память соперничать с исторической истиной или
она отгораживается от нее?
– Эксклюзивна или инклюзивна конструкция исторической памяти: как много противоречий внутри
себя она может допускать?
– Организуется конструкция исторической памяти вокруг идеи гордости или вокруг идеи жертвы?
– Экстернализация или интернализация: предполагает ли конструкция исторической памяти признание
исторической вины или нет?
74
СОЦИАЛЬНАЯ ФИЛОСОФИЯ, ИСТОРИЯ И ПОЛИТОЛОГИЯ
– Историческая память эгоцентрична или миролюбиво уживчива: каким образом она обходится с соседями — носителями другой исторической памяти?» [11. С. 277].
Для германских в последнее время большее значение приобретает неологизм «Erinnerungskultur»,
для перевода которого в русском языке нет адекватного аналога, в целом передает его смысл словосочетание «культура исторической памяти». В работах А. Ассманн «культура исторической памяти» означает
новую политическую культуру Европы, формирование которой обусловлено требованиями глобализации
(и, в частности, формированием ЕС). Отличительные особенности этой новой политической культуры, по
мнению автора, — выраженное этическое измерение (нашедшее в 90-х годах прошлого века выражение
в извинительных практиках лидеров нескольких стран перед ущемленными ими народами в те или иные
исторические периоды — Второй мировой войны и др.) и инклюзивный характер исторической памяти,
ориентированной, прежде всего, на создание согласованной наднациональной версии трагедии Второй
мировой войны.
Стратегия идейного культурного сопровождения объединенной в новое политическое и экономическое пространство Европы, конструирования соответствующего совместного исторического сознания и
европейской идентичности [14] очевидно и служит социальным заказом для германских memory studies.
Можно заметить, что этот процесс рефлексируется экспертным сообществом профессиональных историков [22] и в целом не приводит к необратимой релятивизации и политизации собственно научного
исторического знания.
Теоретические разработки Алейды Ассманн находят отражение в исторической дидактике, где понятие
«культура исторической памяти» становится ключевым. Заметным событием в этом смысле стал выход в
свет немецко-французского трехтомного учебника для старших классов гимназий «Европа и мир» [17, 18,
19], где глава во втором томе «Erinnerungen an den Zweiten Krieg» — «Память о Второй мировой войне»,
рассказывающая о традициях и современной исторической памяти о Второй мировой войне в Германии
и Франции, а также в США, России, Японии и других странах, стала первой учебной презентацией такого
рода. Основная идея этой главы: необходимость в формировании исторической памяти о Второй мировой
войне переходить от культа победителей (Siegerkult) к долгу памяти (Erinnerungspflicht) — такого рода
исторической памяти, которая позволила бы избежать повторения ужасов нацизма, геноцида и войны в
будущем. Долг памяти о войне перед будущими поколениями в понимании авторов учебника состоит,
прежде всего, в памяти о Холокосте, что вызывает противоречивые оценки в самом немецком обществе.
Весьма уязвимо, в духе «конкуренции жертв», но по сути довольно точно сформулировал в 1993 году
сомнение в необходимости особой памяти о Холокосте (в немецкой традиции используется понятие сакрализации) Кристиан Майер: «Не попадают ли те преступления, которые мы совершили против Польши
и России, в тень Холокоста?» [11. C. 266]. Итак, довольно часто в социальной практике в Германии под
«культурой исторической памяти» понимается прежде всего память о геноциде и жертвах Холокоста,
которую Ян Ассманн назвал одним из видов гражданской религии в XX веке [22. С. 7].
Формирование европейской «культуры исторической памяти» в немецкой школе нередко подразумевает использование в учебном процессе индивидуальных воспоминаний свидетелей исторических событий. Для этой цели созданы даже Биржи профессиональных исторических свидетелей, членами которых
бывают обычно одинокие пожилые люди, охотно участвующие в уроках истории. Это, в определенном
смысле, бесстрашные практики, так как зачастую возникают непростые ситуации, когда приглашенный на
урок свидетель в непринужденной беседе начинает говорить что-то «не то» [6]. Яркий пример обращения к устным воспоминаниям свидетелей исторических событий в учебных целях можно найти на сайте
дидактического (ориентированного на школу и учителей) проекта «Черные часы» и «Золотые времена»:
судьбы европейских городов» [27], проводимого Институтом международных исследований школьных
учебников им. Георга Эккерта (г. Брауншвайг). Здесь в учебный материал («Источники») о «черных
часах» города Ессена («Бомбардировки 1943 года») были включены интервью двух гимназисток Ессена
и Варшавы — немки и польки, которые рассказывают о том, что они знают о военных бомбежках в своих
городах. Воспоминания дедушек и бабушек, соответствующие памятники, средства массовой информации
и школьная программа становятся источниками, с помощью которых формируется представление школьниц двух стран — бывших противников («преступника» и «жертвы) во Второй мировой войне. В учебный
рассказ попадают разные воспоминания, сравнение и критика которых также входит в задачу формирования европейской «культуры исторической памяти». А размышление о том, каким образом формируются
исторические представления, становятся важным элементом учебного процесса и составной частью формируемой «культуры исторической памяти».
Интересно, что понятие «культуры исторической памяти» в немецкой академической традиции
основывается на экспериментном понимании культуры (согласно этой теории культура рассматривается
как социально-значимый опыт человеческой деятельности, передаваемый из поколения в поколение
[4]). Под этим понятием чаще всего имеется в виду любой социальный опыт обращения к прошлому.
В дидактической традиции Erinnerungskultur понимается сегодня, прежде всего, как долг памяти о жертвах
75
УЧЕНЫЕ ЗАПИСКИ
№2, 2010
Второй мировой войны и, таким образом, имеет выраженный аксиологический и конкретно-исторический
характер.
Базовый лексикон немецких разнообразен: например, для отражение понятия «историческая память»
используется несколько слов — Gedächtnis, Erinnerung, Gedenken. Причем понятие Erinnerung, носящее
более динамический, изменчивый характер и включающее индивидуальное человеческое измерение,
используется чаще, чем понятие Gedächtnis, носящее статический, неизменный характер и предполагающее в большей степени социальное измерение. Понятие Gedenken делает акцент на непреходящем значении, возможно, сверхценности некоторых фрагментов исторической памяти — Erinnerungen. В русском
языке для передачи этих трех значений используется только одно слово — «память» (на коллективный
характер которой всегда указывают прилагательные — «историческая», «культурная», «социальная»,
«коллективная»).
В нынешней традиции в Германии, да и в Европе в целом, красной нитью проходит идея: значимо не
только то, «как оно было на самом деле», но и то, как конкретное историческое событие познавалось, а
также как оно вспоминается. Memory studies выступают как эффективный способ построения идеологии
демократических сообществ в условиях глобализации.
Литература:
1.
2.
3.
4.
5.
6.
7.
8.
9.
10.
11.
12.
13.
14.
15.
16.
17.
18.
19.
20.
21.
22.
23.
24.
25.
26.
27.
28.
76
Андерсон Б. Воображаемые сообщества, М.: Канон-Пресс-Ц; Кучково поле, 2001.
Баньковская С. Предисловие к изданию на русском языке //Андерсон Б. Воображаемые сообщества. —
М.: Канон-Пресс-Ц; Кучково поле, 2001.
Васильев А.Г. Современные memory studies и трансформация классического наследия // Диалоги со временем. Память о прошлом в контексте истории. Ред. Л. П. Репина. — М.: Кругъ, 2008.
Муравьев Ю.А. Истина. Культура. Идеал. — М.: Прометей, 1995. — 192 с.
Пингель Ф. Национальная история и/или европейская история// Учебник: десять разных мнений. —
«Eszinija», 2000. — С. 52–77.
Плато фон А., Пандель Г.Ю. и др. Выгоды и опасности участия свидетелей в учебном процессе //
Возрождение из руин: воспоминания, мифы и табу в преподавании истории послевоенного времени в
России и Германии: Материалы германо-российского семинара/ под общей редакцией М. А. Сукиасяна. —
Волгоград: Издательство ВАГС, 2002. — 178 с.
Руткевич А. М. Прошлое историка. — М.: ГУ-ВШЭ, 2006. — 56 с.
Руткевич А. М. Психоанализ и доктрина исторической памяти. М.: ГУ-ВШЭ, 2005. — 36 с.
Савельева И. М., Полетаев А. В. «Историческая память»: к вопросу о границах понятия // Феномен прошлого/ Ред. И. М. Савельева, А. В. Полетаев. — М.: ГУ-ВШЭ, 2005. — С 170–220.
Хальбвакс М. Социальные рамки памяти. — М.: Новое издательство, 2007. — 348 с.
Assmann A. Der lange Schatten der Vergangenheit. Erinnerungskultur und Geschichtspolitik. Mьnchen:
C.H.Beck, 2006. — 320 p.
Assmann J. Das kulturelle Gedдchtnis. Schrift, Erinnerung und politische Identität in frühen Hochkulturen.
Mьnchen, 1992.
Assmann J. Moses der Ägypter. Frankfurt, 2004.
Bizeul Y. Politische Mythen und rituale in Deutschland, Frankreich und Polen. Berlin, 2000.
Bloch M. Mиmoire collective, tradition et coutume// Rиvue de Synthиse Historique, 40, 1925. — P. 78–83.
Fried J. Der Schleier der Erinnerungen: Grundzьge einer historischen Memorik. Mьnchen: Verlag C. H. Beck,
2004.
Henri D., Le Quintrec G., Geiss P. E Europa und die Welt von Antike bis zu Napoleon. Deutsch-französisches
Geschichtsbuch. Gymnasiale Oberstufe. Stuttgart; Leipzig: Ernst Klett Verlag, 2010.
Henri D., Le Quintrec G., Geiss P. Europa und die Welt seit 1945. Deutsch-franzцsisches Geschichtsbuch.
Gymnasiale Oberstufe. Stuttgart; Leipzig: Ernst Klett Verlag, 2006.
Henri D., Le Quintrec G., Geiss P. Europa und die Welt vom Wienerkongress bis zum Ende des 2.Weltkrieges.
Deutsch-franzцsisches Geschichtsbuch. Gymnasiale Oberstufe. Stuttgart; Leipzig: Ernst Klett Verlag, 2008.
Hroch M. Das Europa der Nationen. Der moderner Nationalbildung im europдischen Vergleich. Güttingen:
Vandenhцck & RuprechtGmbH&KG, 2005.
Invention of Tradition // Eds E. Hobsbawm, T. Ranger. Cambridge: Cambridge Univ. Press, 1983.
Jarausch H., Sabrow M. Verletzes Gedächtnis. Erinnerungskultur und Zeitgeschichte im Konflikt. Frankfurt am
Meine: Campus Verlag, 2002.
Kansteiner W. Finding Meaning in Memory: A Methodological Critique of Collective Memory Studies // Historie
and Theory. May 2002. Vol. 41. №2. — P. 179–197.
Klein K. L. On the emergence of Memory in historical Discourse// Representations. Winter 2000. №69 (Special
Issue: Grounds for Remembering). — P. 127–150.
Mythen und Legenden in der Geschichte. Schriften der Philosophischen Fakultäten der Universität Augsburg.
Nr. 64. Verlag Ernst Vцgel GmbH, 2004.
Olick J. K. Collective Memory: The Two Cultures// Sociological. November 1999. Vol. 17, №3. — P. 333–348.
«Schwarze Stunden und Goldene Zeiten — Europäische Städteschicksale». Georg-Eckert-Institut für die
internationale Schulbuchforschung (Braunschweig). http://www.urban-kaleidoscope.eu.
«Sonderfoschungsbereich 434. Erinnerungskulturen». Justus-Liebig Universität Gissen. http://www.unigiessen.de/erinnerungskulturen/home/index.html.
СОЦИАЛЬНАЯ ФИЛОСОФИЯ, ИСТОРИЯ И ПОЛИТОЛОГИЯ
29. Sontag S. Regarding the Pain of Other. New-York, 2003.
30. Zelizer B. Reading the Past Against the Grain: The Shape of Memory Studies // Critical Studies in Mass
Communication. Vol. 12. — №2, 1995. — P. 214–239.
*
Работа выполнена при поддержке программы «Иммануил Кант» (2008)
Германской службы академических обменов (DAAD) и Федеральной ведомственной
программы «Развитие научного потенциала высшей школы в 2004–2008 годах».
Автор выражает признательность сотрудникам Института международных
исследований школьных учебников им. Георга Эккерта (Германия) — заместителю
директора института, профессору Экхарду Фуксу , доктору Роберту Майеру , Еве
Дернер-Мюллер за помощь и консультации при подготовке материала.
77