Чешев В.В. Ментальность русской крестьянской общины

Министерство образования и науки Российской Федерации
Федеральное государственное бюджетное образовательное учреждение
высшего профессионального образования
«Томский государственный архитектурно-строительный университет»
В.В. Чешев
МЕНТАЛЬНОСТЬ
РУССКОЙ КРЕСТЬЯНСКОЙ ОБЩИНЫ
(по «Письмам из деревни» А.Н. Энгельгардта)
Томск
Издательство ТГАСУ
2014
УДК 101.1:316
ББК 87.3
Ч57
Чешев, В.В. Ментальность русской крестьянской общины (по «Письмам из деревни» А.Н. Энгельгардта) [Текст] : монография / В.В. Чешев. – Томск : Изд-во Том. гос. архит.строит. ун-та, 2014. – 88 с.
ISBN 978-5-93057-576-7
В книге представлен социально-культурный анализ ментальности
русской крестьянской общины второй половины XIX в. Описание жизни крестьян в «Письмах из деревни» А.Н. Энгельгардта дает большой фактический
материал, раскрывающий особенности ведения крестьянского хозяйства,
взаимоотношения крестьян с помещиками и администрацией царской России. Вся совокупность названных отношений совершается в рамках определенных социально-нравственных представлений крестьянства, выявление которых на основе материала «Писем» явилось задачей настоящего исследования. В заключительной части исследования анализируется роль общинной
этики в ХХ в. в советский период русской истории. Исследование обращено
ко всем, интересующимся особенностями русской народной культуры и ее
роли в развитии общества.
УДК 101.1:316
ББК 87.3
Рецензенты:
докт. филос. наук, профессор заведующий кафедрой НГУЭиГ
О.А. Донских;
докт. филос. наук, профессор ТГАСУ М.Н. Кокаревич.
ISBN 978-5-93057-576-7
2
© Томский государственный
архитектурно-строительный
университет, 2014
© В.В. Чешев, 2014
Моим крестьянским предкам посвящаю
ВВЕДЕНИЕ
История общества непрерывна, если оно сохраняет свою
культурную целостность. Новые периоды развития опираются
на прожитое и пережитое ранее. Неразрывность исторического
времени и преемственность в истории общества обеспечиваются
культурными основаниями, ментальными установками, которые
люди проносят через весь исторический процесс, изменяя лишь
формы проявления такой ментальности. Здесь уместно вспомнить слова В.С. Соловьева: «Для всех, кто признает какойнибудь смысл в истории человечества, не подлежит сомнению,
что историческая жизнь народов определяется прежде всего их
основными убеждениями, их общим мировоззрением. В известные эпохи и в известных общественных слоях могут появляться
отдельные люди, совершенно освободившиеся от всяких убеждений, лишенные внутреннего содержания, – люди пустые, одним словом. Но пустых народов не знает история»1.
Сегодня актуален вопрос, на что может опереться наше
общество, если оно продолжит свое историческое бытие? В поиске ответа необходимо обращение к опыту прошлого. В недавний «перестроечный» период получила распространение точка
зрения, согласно которой советский период («русский коммунизм», если воспользоваться термином Н.А. Бердяева) был
странным исторически уклонением, выпадением России из ее
собственной, а также из мировой истории. Но в жизни общества
так не бывает. Все, что складывается на новом временном этапе,
связано с предшествующим периодом, даже если новое отрица1
Соловьев В.С. Несколько слов о настоящей задаче истории / В.С. Соловьев // Соч.:
в 2 т. М.: Правда, 1989. Т. 1. С. 15.
3
Ментальность русской крестьянской общины
ет предшествующее. Точнее, отрицание, понимаемое диалектически, выступает в таком случае как форма связи с прошлым.
Поэтому сегодня не утрачивает актуальности вопрос, чем был
советский период по отношению к предшествующей истории
России? Если он опирался на некое прошлое, то на какое прошлое? Есть точка зрения, что советское строительство опиралось на общинную ментальность русского сознания, и этот тип
сознания поддерживался соответствующими социальными формами жизни, формами политической организации и этикой, которую несет культура.
Ментальная установка российского общества, которую оно
пронесло в своей истории, может быть определена как сознание
солидаристское, если иметь в виду человеческую солидарность,
т. е. ощущение человеческого родства, выраженное, в частности,
в православной вере аграрного периода. Она может быть также
названа общинной ментальностью, которую в прошлом поразному понимали и поддерживали те или иные социальные
слои русского общества. Но более всего в России этот тип сознания связан с крестьянским миром, с крестьянской общиной,
в которой пребывал русский земледелец. Обращение к этому
социальному субъекту оправдано тем, что накануне Октябрьской революции 1917 г. крестьянство составляло основную массу населения России, и ценностные представления общинного
крестьянства, этого «тела» аграрной России, не могли не сказываться как на общественных процессах, в которые оказалась вовлечена крестьянская масса, так и на принципиальных решениях
власти в ходе социального строительства. Замечательный материал для обращения к социальному поведению крестьянского
общинника России дают дневники профессора А.Н. Энгельгардта, написанные в 1872–1887 гг. Известно, что вследствие своей
связи с народниками А.Н. Энгельгардт был выслан из Петербурга
в свое имение Батищево в Курской губернии. Это был редкий
случай после реформы 1861 г., когда городской житель обратился
4
Введение
к ведению помещичьего хозяйства. Будучи человеком образованным, наблюдательным и искренне заинтересованным в развитии
своего Отечества, он дает в своих дневниках социологические
наблюдения, полученные, можно сказать, изнутри крестьянской
общины, в которую никогда не проникало сознание городского
интеллигента. Увиденные им факты крестьянской жизни, к которым редко и мало обращались представители общественной мысли России, дополнены размышлениями и обобщениями. Сегодня
осознание советской истории требует проникновения в ментальные установки народа, оказавшегося вовлеченным в советскую
индустриализацию, в советский период русской истории. На решение названной задачи направлено это исследование.
5
ГЛАВА 1
ТРУДОВАЯ ЭТИКА ОБЩИНЫ И ОБЩИННАЯ
ВЗАИМОПОМОЩЬ
С этикой крестьянской общины, отторгающей исключительно денежные основания трудовых взаимоотношений, А.Н. Энгельгардту пришлось столкнуться с первых шагов своей деятельности по восстановлению принадлежавшего ему хозяйства. Событие это случилось в первый год по прибытии профессора
в свою усадьбу. Весеннее половодье прорвало плотину и размыло
дорогу, речь шла о ее ремонте. Крестьяне запросили за работу
непомерную сумму (100 руб.), договор не состоялся. Энгельгардт
решил, что крестьяне его «прижимают», но конфликтную ситуацию разъяснил крестьянин, оказавшийся в доверительных отношениях с барином: «Не так вы сделали, – А.Н. заговорил Степан. – Вы все по-петербургски хотите на деньги делать: здесь так
нельзя. – Да как же иначе? – Зачем вам нанимать? Просто позовите на толоку; из чести к вам все приедут, и плотину и дорогу поправят. Разумеется, по стаканчику водки поднесете. – Да ведь
проще, кажется, за деньги работу сделать. Чистый расчет. – Тото, оно проще по-немецки, а по-нашему выходит не проще. Пососедски, нам не следует с вас денег брать, а «из чести», все
приедут, – поверьте моему слову»2.
Толока, или работа «из чести», была распространена в традиционных крестьянских общинах. Об этических основаниях
этой традиции собеседник профессора говорит следующее: «Да
как же. У вас плотину промыло, дорогу прорвало – это, значит,
от бога. Как же тут не помочь по-соседски? Да вдруг у кого –
помилуй господи – овин сгорит, разве вы не поможете леском?
У вас плотину прорвало – вы сейчас на деньги нанимаете, значит, по-соседски жить не желаете, значит, все по-немецки на
2
6
Энгельгардт А.Н. Письма из деревни. М.: Алгоритм, 2010. С. 62.
Глава 1. Трудовая этика общины и общинная взаимопомощь
деньги идти будет. Сегодня вам нужно плотину чинить – вы
деньги платите; завтра нам что-нибудь понадобится, мы вам
деньги плати. Лучше же по-соседски жить – мы вам поможем,
и вы нас обижать не будете. Нам без вас тоже нельзя: и дровец
нужно, и лужок нужен, и скотину выгнать некуда. И нам, и вам
лучше жить по-соседски, по-божески»3.
Жить по-соседски – таков главный аргумент собеседника
Энгельгардта, а жизнь по-соседски предполагает взаимопомощь,
а не денежный расчет. В таком представлении можно видеть изначальное отторжение крестьянским миром духа капиталистических отношений, основанных на прагматике денежной выгоды. Конечно, крестьяне далеки от социально-теоретического осмысления капитализма. Они представляют его в виде простого
и емкого образа: «жить по-немецки». Однако сведение хозяйственных отношений к сугубо денежным исключило бы человеческие взаимоотношения («жить по-соседски») и общинную взаимопомощь, выражающуюся в совместной безвозмездной работе.
Разумеется, такая работа по-своему выгодна, но она не сводится
к денежному эквиваленту и этим эквивалентом не измеряется.
Точно так же она не является филантропией, так сказать, подачей милостыни. Главное здесь в том, что толока является средством, создающим отношения взаимопомощи как внутри общины, так и во взаимодействии общины с помещиком или зажиточным крестьянином, ведущим хозяйство. Это человеческие
отношения, и они ценны сами по себе, а не как «экономия
средств», во всяком случае, не только как экономия средств. Как
пишет А.Н. Энгельгардт, «Работа “из чести”, толокой, производится даром, бесплатно, но, разумеется, должно быть угощение,
и, конечно, прежде всего водка. …“Толочане” всегда работают
превосходно, особенно бабы, – так, как никогда за поденную
плату работать не станут. Каждый старается сделать как можно
3
Энгельгардт А.Н. Письма из деревни. М.: Алгоритм, 2010. С. 63.
7
Ментальность русской крестьянской общины
лучше, отличиться, так сказать. Работа сопровождается смехом,
шутками, весельем, песнями. Работают как бы шутя, но, повторяю, превосходно, точно у себя дома. Это даже не называется
работать, а “помогать”. Баба с зажиточного двора, особенно теперь, осенью, за деньги работать на поденщину не пойдет, а “из
чести”, “на помощь”, “в толоку”, придет и будет работать отлично, вполне добросовестно, по-хозяйски, еще лучше, чем баба
из бедного двора, потому что в зажиточном дворе, у хорошего
хозяина, и бабы в порядке, умеют все делать, да и силы больше,
потому что живут на хорошем харче»4.
Такова первая особенность общинной жизни, с которой
столкнулся наш начинающий сельский хозяин. Толока как способ совместного существования обусловлена не идеальноабстрактными соображениями человеческого братства, она пронизана жизненно необходимой этикой солидаризма, этикой совместного проживания и преодоления трудностей. Обычай этот
был глубоко укоренен, и ценность этого обычая, этого способа
«жить миром» сознавалась всеми, кто входил в крестьянскую
общину. Этическая суть обычая проявляется в ощущении совместного труда, чувства локтя, чувства единения через совместный труд, которые проявляются в желании отличиться, в атмосфере единения, выражением которой оказываются песни,
шутки, общее радостное настроение.
Однако трудовая крестьянская этика общины не исчерпывалась общинной взаимопомощью. Ведение крестьянского хозяйства требует взаимодействия с другими хозяйственными
субъектами, с государством и его представителями на местах,
а также с помещиком и помещичьим хозяйством, в которые
вторгается индивидуальный интерес работника. Основным трудовым отношением здесь является наем на работу и, как правило, трудовой расчет за кредит, без которого вести хозяйство
4
8
Энгельгардт А.Н. Письма из деревни. М.: Алгоритм, 2010. С. 59.
Глава 1. Трудовая этика общины и общинная взаимопомощь
трудно, почти невозможно. Причем кредит крестьянину предоставлялся не только в денежной, но и в натуральной форме,
а рассчитывался крестьянин деньгами и трудом. Последняя форма расчета была крайне распространена ввиду чрезвычайной дешевизны крестьянского труда, на что А.Н. Энгельгардт изначально обращает особое внимание5. Отношения с работодателем
и другими хозяйствующими субъектами также подвержено
у крестьян этической оценке, обусловленной отношением крестьянина к труду, выражающим крестьянское представление о справедливости. Проследить его характер можно, обратившись к организации труда в артели, привлекавшей особую симпатию курского помещика-профессора. Речь идет о граборской артели, т. е.
артели землекопов, землеустроителей.
Артель может подрядиться на два вида работ: поденную
и сдельную. Энгельгардт застает такую артель на поденщине
и обращает внимание на питание артельщиков:
«– Что это? Вы, кажется, одну картошку едите? – обратился я к рядчику.
* – Одну картошку.
* – Что ж так?
* – Да не стоит лучше есть, когда с поденщины работаешь.
* – Вот как! А мне говорили, что граборы хорошо едят.
* – Да и то! Мы хорошо едим, когда сдельно работаем, когда
канавы роем, землю от куба возим, чистку от десятины снимаем»6.
Скромное питание артели в этом случае проистекает от характера работы, именно от поденщины, которая выполняется
огульно, т. е. совместно, без расчета индивидуальной выработ5
«Вникнув в положение крестьян, в их отношения к помещикам, ознакомившись
с ценами на труд, поняв условия, коими определяются цены на работу и пр., я убедился, что существующая система хозяйства держится только потому, что труд неимоверно дешев, что крестьянин обрабатывает помещичьи поля по крайне низким ценам
только по необходимости, по причине своего бедственного положения» (Энгельгардт А.Н. Письма из деревни. М.: Алгоритм, 2010. С. 118).
6
Там же. С. 267.
9
Ментальность русской крестьянской общины
ки. Оказывается, что при огульном подряде все работают не напрягаясь, так сказать, идет уравнивание труда по некоторому
незримому минимуму.
«– Работа такая. Работа огульная, сообща, счесть ее нельзя.
Мы и теперь не сидим сложа руки, работаем положенное, залогу
делаем, как по закону полагается. …Работаем, да не так, как
сдельно, все же каждый себя приберегает – не убиться же на работе, – меры тут нет, да и плата все равно поденно»7.
На предложение мотивировать повышение производительности более качественной и калорийной пищей артельщик
отвечает:
«– Харч работать не заставит, когда сам не наляжешь.
Харч, сам знаешь, только на баловство порет, а на работу нет...
А из-за чего налегать-то, плата поденная, счесть работу нельзя,
работаем сообща – я налягу, а другой нет. Счесть нельзя, вот
что»8 (выделено мной. – В.Ч.).
Другое дело – сдельщина. Артельщик говорит о ней так:
«– То другое совсем дело. При сдельной работе каждый на
себя работает, каждый свою дольку канавы роет, каждый свою
долю земли возит, каждый на себя старается, сколько сработает,
столько и получает. Да и работа там мерная, хотим – на рубль
в день выгоняем, хотим – на семь гривен, как согласие артели»9.
Этот пример опровергает представление о том, что артельная общность и артельный труд не требуют индивидуальной ответственности. Наоборот, здесь определенным образом сочетается индивидуальный интерес с артельной организацией труда, при
которой каждый отвечает за свою часть работы. Как пишет Энгельгардт, «чтобы хорошо работать, каждый должен работать
на себя. Поэтому-то в артели, если только есть возможность разделить работу, ее делят, и каждый работает свою дольку, каждый
7
Энгельгардт А.Н. Письма из деревни. М.: Алгоритм, 2010. С. 268.
Там же.
9
Там же. С. 269.
8
10
Глава 1. Трудовая этика общины и общинная взаимопомощь
получает, сколько заработал. Отец с сыном, брат с братом при
рытье канавы делят ее на участки, и каждый отдельно гонит свой
участок»10. Артельный труд не предполагает уравниловки, так
что «в граборских артелях все члены артели равноправны, едят
сообща, и стоимость харчей падает на всю заработанную сумму,
из которой затем каждый получает столько, сколько он выработал, по количеству вывезенных им кубов, вырытых саженей и пр.
Работа, хотя и снимается сообща, всею артелью, но производится
в раздел…и каждый получает по количеству им выработанного»11. Но при этом артель остается слаженным и сплоченным
коллективом, в котором нет места отношениям конкуренции,
стремлению получить преимущество за счет своих способностей
или путем ущемления возможностей других артельщиков. Плата
распределяется по количеству выработанного каждым работником, так сказать, по справедливости, и общие нужды артели,
в которые входит также твердая такса на оплату старшего в артели, организующего подряд и работу на подряде, распределяются
на всех артельщиков: «Вообще согласие в артели замечательное,
и только работа производится в раздел, причем никто никогда
друг другу не помогает, хоть ты убейся на работе»12. В этом, как
видно, есть принципиальное отличие работы толокой и артельной
работы. Если в первом случае все стараются работать как можно
лучше, даже выделиться качеством и количеством произведенной
работы, то на поденщине все работают на некотором среднем
уровне, далеком от максимально возможного, но зато на сдельщине все работают на максимально высоком уровне, стремясь
заработать максимум в рамках артельного подряда. Это различие
проистекает из характера мотиваций к труду, действующих в том
или ином случае. На толоке действует общинная мотивация, сознание ценности общинной взаимопомощи, трансформирующаяся
10
Энгельгардт А.Н. Письма из деревни. М.: Алгоритм, 2010. С. 270.
Там же. С. 294.
12
Там же. С. 295.
11
11
Ментальность русской крестьянской общины
в эмоциональное восприятие радости общего труда, в котором
преследуется именно общинная, а не личная выгода. Во втором
случае общий труд, который «нельзя счесть», распределяется
в целом поровну за счет невысокого темпа труда. Наконец, мотивация максимального заработка для своего личного хозяйства
своим собственным трудом ведет и к максимальным индивидуальным усилиям в рамках артельного подряда.
Однако граборская артель, о которой пишет Энгельгардт,
далека от какого-либо рвачества и погони за максимумом прибыли. Все артельщики ведут свое крестьянское хозяйство, и все сохраняют силы, необходимые для его ведения. Например, они не
идут работать «на чугунку», т. е. на строительство железной дороги, по причине, которую объяснил артельный староста: «Пробовали наши и на чугунку ходить. Заработать там много можно,
если Бог здоровья даст, да что толку. В одно лето так собьешься,
что потом в год не поправишься. Там, на чугунке, сибирная работа, сверхсильная, до кровавого пота – за непочтение к родителям
такую работу делать. Там работают с загонщиками – гони за ним.
А загонщиками-то подобраны молодцы, притешают их тоже. Ну,
и убивается народ. Нет, наши граборы на чугунку не ходят – туда
безрасчетный народ идет, за большими заработками гонятся, или
от нужды, на задатки их тоже ловят. И много их там пропадает,
умрет либо калекой вернется»13.
Энгельгардт описывает граборскую артель с большой симпатией как один из самых интереснейших, интеллигентнейших
и самобытных типов артельных рабочих нашей местности. Сама
общинная организация артельной работы и артельной жизни
формирует этику, определяющую поведение артельщика: «Каюсь, что ужасно люблю наших граборов или, лучше сказать, граборские артели. В них есть что-то особенное, благородное, честное, разумное, и это что-то есть общее, присущее им, только как
13
Энгельгардт А.Н. Письма из деревни. М.: Алгоритм, 2010. С. 270.
12
Глава 1. Трудовая этика общины и общинная взаимопомощь
артельным граборам. Человек может быть мошенник, пьяница,
злодей, кулак, подлец, как человек сам по себе, но как артельный
грабор он честен, трезв, добросовестен, когда находится в артели»14. Впрочем, артельный принцип организации труда по своему
соблюдается и при найме крестьян на работу, производимую усилиями многих, чаще всего при обработке земли. Важнейшим элементом в организации такой работы является справедливый дележ обрабатываемых участков, т. е. дележ по площади, соответственно доли участия того или иного работника, и по степени
трудоемкости участка: «Проходит весна, нужно ехать драть облогу: староста уже два раза выгонял. Если бы на обработку была
взята мягкая земля, под рожь или под яровое, то крестьяне, прежде всего, пришли бы делить землю на полдесятинники, четвертушки, осьмушки, соответственно тому, сколько кто взял денег.
Дележ этот продолжался бы не менее полудня, если десятины попались треугольные, в виде трапеций или из кусков, потому что
раздел земли производится с величайшею щепетильностью, части
уравниваются чуть не до квадратных вершков и притом при помощи одного только шестика. Крик, брань во время этого дележа
страшнейшие, кажется, вот сейчас начнется драка, понять ничего
нельзя, но окончился дележ, смолкли, – и посмотрите, как верно
нарезаны все части. Разделив землю, бросают жребий, кому какой
участок – потому жребий бросают, что участки хотя и равные, но
земля не равна и местоположение не одинаковое, – и каждый начинает пахать тот участок, который ему достался. …Взяв работу
сообща, крестьяне производят ее в раздел – каждый свою часть
работает отдельно от других и получает соответствующую часть
из заработной платы»15.
Наконец, трудовая этика русского общинника определенным образом проявляется в отношениях крестьянина и нанима14
15
Энгельгардт А.Н. Письма из деревни. М.: Алгоритм, 2010. С. 286.
Там же. С. 192.
13
Ментальность русской крестьянской общины
теля крестьянского труда, каковым может быть помещик, зажиточный крестьянин (кулак) и всякий хозяйствующий субъект.
Этическая сторона таких отношений проявляется в понимании
крестьянином справедливости, в его представлении о справедливой оплате труда. Представление о границах справедливости
часто опирается при этом на человеческое доверие нанимателя
и работника. Характерен здесь эпизод, рассказанный Энгельгардтом при найме на обработку залежи.
«На работы новые, в нашей местности мало известные,
словом, на такие, при которых человек, заключавший условие,
может быть закрепощен и поставлен в необходимость делать
работу по цене, для него невыгодной, вследствие чего у него
явится соблазн уйти с работы и не выполнить условие,
я обыкновенно не делаю условий, а выдаю деньги под работу,
с уговором выйти на работу, когда потребуется по «цене как
людям». Крестьяне вообще любят такое неопределенное условие, и кому доверяют, то охотно будут работать по «цене как
людям», не взяв даже денег вперед. Прошедшею осенью мне
нужно было драть облоги под лен, – оповестил соседние деревни. Встречаю потом одного из зажиточных крестьян соседней деревни.
– Что, Кузьма, будешь облогу драть? Мне нынче нужно
восемь десятин с осени поднять.
– Буду.
– Почем с десятины?
– Почем людям – по том и нам.
– Четыре думаю дать.
– Маловато будет.
Через несколько дней вижу Кузьма начал драть облогу. За
Кузьмой выехал Панас, потом Листар, потом Кирюха, и все дерут облоги по цене «что людям, то и нам». Так все облоги
и подрали по неизвестной цене. Цена потом сложилась как-то
сама собою – я даже и отчета себе не могу дать как – по пяти
14
Глава 1. Трудовая этика общины и общинная взаимопомощь
рублей за десятину хозяйственную в 3200 кв. сажень. И цена невысокая, потому что взодрать облогу работа не легкая»16.
Взаимное доверие – одно из условий найма и расчета, облегчающее эти процессы. Характерно, как писал Энгельгардт, что
аккуратность в расчетах со стороны нанимателя сопровождается
такой же аккуратностью в возвращении долга крестьянами: «Если
мужик не выполняет условия, бросает работу, отказывается от
обязательства, то нужно опять-таки вникнуть в дело, разобрать
его с толком. Всегда окажется какая-нибудь основательная причина: изменилось семейное положение мужика, цены поднялись,
работа не под силу, вообще что-нибудь подобное; мошенничество тут редко бывает. Ни с кем я не сужусь; я еще ни разу не жаловался ни мировому, ни посреднику, ни волостному, а между тем
большею частью даю в долг деньги и хлеб без расписок, выдаю
задатки без условий – и до сих пор еще никто из крестьян меня не
обманывал. …Крестьянин никогда не отказывается от долга, – по
крайней мере, со мною этого не случалось, – и если не может отдать в срок, просит обождать и, справившись, отдает или отрабатывает... Да и относительно выполнения работ не могу пожаловаться, чтобы были неисправны: до сих пор все у меня делалось
своевременно, но, разумеется, нужно и самому не зевать и в то же
время помнить, что у каждого крестьянина есть работа и на своем
поле. …Живя в Петербурге, я пришел к тому, что за весьма немногими исключениями я или вовсе не давал денег взаймы, или
если и давал, то записывал деньги в расход, потому что не ожидал получения. С крестьянами же у меня не было ни одного случая обмана. …Нет, в отношении отдачи долгов мужики гораздо
удобнее, чем люди нашего класса, и мне никогда не случалось
столько хлопотать о получении с крестьян проданного в долг
хлеба, сколько случалось прежде хлопотать о получении из иных
редакций денег за статьи»17.
16
17
Энгельгардт А.Н. Письма из деревни. М.: Алгоритм, 2010. С. 115.
Там же. С. 109, 110.
15
Ментальность русской крестьянской общины
Конечно, нет необходимости идеализировать мужика. Он
честен в расчетах не только потому, что «бога боится», но также
из простого расчета. Обманешь сегодня, завтра уже никто в долг
не даст. Нечто подобное проявляется и в отношении мужика
к собственности. Это тема интересна потому, что можно иногда
слышать о традиционном русском пренебрежении к частной собственности, якобы порожденном «бесхозной общиной», в то время как европейская буржуазная культура видит в отношении
к собственности важнейший этический принцип. Действительно,
как указывает Энгельгардт, у мужика нет чувства «священности
собственности», вытекающего из некоего фундаментального
принципа: «Конечно, крестьянин не питает безусловного, во имя
принципа, уважения к чужой собственности, и если можно, то
пустит лошадь на чужой луг или поле, точно так же, как вырубит
чужой лес, если можно, увезет чужое сено, если можно, – все
равно, помещичье или крестьянское…»18. В то же время «известно, что крестьяне в вопросе о собственности самые крайние собственники, и ни один крестьянин не поступится ни одной своей
копейкой, ни одним клочком сена. Крестьянин неумолим, если
у него вытравят хлеб; он будет преследовать за потраву до последней степени, возьмет у бедняка последнюю рубашку, в шею
наколотит, если нечего взять, но потраву не простит»19.
Следует учесть, что вопрос о собственности возникает
у Энгельгардта в связи с обсуждением проблемы потрав, отношение к которым определяется не только финансово-экономическими соображениями. Сам автор «Писем» отмечает:
«Занимаясь хозяйством как делом, в которое влагаю душу, которым живу (да и не в материальном только отношении),
я не могу легко относиться к потравам. Мои цветы, мои овощи,
мой лен, мой клевер, мой хлеб дороги мне до такой степени,
18
19
Энгельгардт А.Н. Письма из деревни. М.: Алгоритм, 2010. С. 65.
Там же.
16
Глава 1. Трудовая этика общины и общинная взаимопомощь
что, если бы мне предложили за мою капусту вдвое против того, что она стоит, лишь бы я позволил свиньям свободно рыться в моем огороде, я не согласился бы на такую сделку. Если
бы мое имение находилось в такой местности, где бывают маневры, и мне бы ежегодно вытаптывали поля, то хотя бы за вытоптанное платили втрое, я все-таки бросил бы хозяйство»20.
Потравы обнаруживают некую важную границу в крестьянском представлении о собственности. С одной стороны, у крестьянина нет того отношения к собственности, которое воспитано жестким законодательством западных цивилизаций. Он
легко может посягнуть на барский луг, барский лес и даже на
соседские посадки, если о них никто не заботится и не охраняет, к ним владелец начинает относиться как к бесхозным: «Конечно, если барин прост, не хозяин (выделено мной. – В.Ч.),
и за потравы не будет взыскивать, то крестьяне вытравят луга
и поля, и лошадей в сад будут пускать. Почему же и не кормить лошадей на господском поле, если за это не взыскивается? Почему же не пускать лошадей зря, без присмотра, если это
можно? Зачем же крестьянин станет заботиться о чужом добре,
когда сам хозяин не заботится»21. Тем не менее, покушение на
собственность в виде потравы воспринимается им примерно
так же, как и Энгельгардтом, т. е. как покушение на создаваемое собственным трудом, отчего это покушение приобретает
определенную этическую окраску и становится особенно болезненным. Если на Западе отношение к собственности воспитывалось жесткими карами за всякое покушение на таковую, то
в русском крестьянском сознании защита собственности решается бережным (хозяйственным) отношением к ней: «Крестьянин признает, что травить чужой хлеб нельзя, что платить за
потраву следует, и если потрава действительно сделана, то
20
21
Энгельгардт А.Н. Письма из деревни. М.: Алгоритм, 2010. С. 64.
Там же. С. 65.
17
Ментальность русской крестьянской общины
крестьянин заплатит и в претензии не будет, если вы возьмете
штраф по-божески»22. По-божески – значит в соответствии
с крестьянским пониманием справедливости, а не с правовым
уложением, по которому за воз сена суд назначает 3,5 месяца
тюрьмы. Как отмечает Энгельгардт, крестьянин законов
не знает, по крестьянскому представлению, законы написаны
«панами», и потому они изначально направлены против крестьянина: «Мужику не под силу платить повинности, а кто их
наложил? Паны, говорит мужик. Продают за недоимки имущество – кто? Опять паны. Мировой присудил мужика за покражу
двух возов сена к трем с половиною месяцам тюремного заключения: мужик просит написать жалобу на съезд и никак
не может понять, что нельзя жаловаться на то, что за 2 воза
мировой присудил к 3l/2 месяцам тюрьмы.
– За два-то воза на три с половиною месяца?
– Да, закон такой есть.
– Помилуйте, где ж такой закон? Ну, сами посудите, побожески ли это будет!
– Понимаешь ты, в законе написано.
– В каком это законе? Кто ж этот закон писал? Все это паны написали.
И так во всем. Все – и требование недоимок, и требование
поправки дорог, и требование посылать детей в школу, рекрутчина, решения судов – все от панов. Мужик не знает «законов»; он уважает только какой-то божий закон (выделено
мной. – В.Ч.). Например, если вы, поймав мужика с возом украденного сена, отберете сено и наколотите ему в шею, –
не воруй, – то он ничего; если кулак, скупающий пеньку, найдет в связке подмоченную горсть и тут же вздует мужика, –
не обманывай, – ничего: это все будет по-божески. А вот тот
закон, что за воз сена на 3l/2 месяца в тюрьму, – то паны напи22
Энгельгардт А.Н. Письма из деревни. М.: Алгоритм, 2010. С. 65.
18
Глава 1. Трудовая этика общины и общинная взаимопомощь
сали мужику на подпор»23. В этом объяснение феномена, что
мужик честно соблюдает уговор (это по-божески), но плохо
разумеет договорные отношения, основанные на писаном законодательном праве.
В вопросе об отношении к собственности сталкиваются
общинная этика и индивидуализм. Община выработала свое отношение к фактам нарушения собственности, и к этой общинной традиции и обращается сознание крестьянина. С одной стороны, он не вор, с другой – не прочь взять то, что «плохо лежит», т. е. стало бесхозным или кажется, что стало таким.
23
Энгельгардт А.Н. Письма из деревни. М.: Алгоритм, 2010. С. 70.
19
ГЛАВА 2
ИНДИВИДУАЛИЗМ И ОБЩИННОСТЬ
Можно слышать иногда, что общинность препятствует
развитию индивидуальности, личного самосознания, личных
свойств общинника. Между тем на практике Энгельгардт постоянно сталкивался с эгоизмом и индивидуализмом крестьян.
Этот индивидуализм начинался с самого факта индивидуального ведения хозяйства. При всех обстоятельствах хозяин должен
полагаться прежде всего на себя и свое семейство, он держится
за свое индивидуальное хозяйство и, как подчеркивал А.Н. Энгельгардт, практически не склонен к объединению в земледельческую артель (т. е. объединение для совместной обработки земли) или иную форму совместного ведения хозяйства. Энгельгардт указывает на разобщенность действий как одну из
причин бедности земледельца, поскольку индивидуальное ведение хозяйства способствует росту затрат в сравнении с хозяйством коллективным: «Крестьяне живут отдельными дворами, и каждый двор имеет свое отдельное хозяйство, которое
и ведет по собственному усмотрению. Поясню примером: в деревне, лежащей от меня в полуверсте, с бытом которой я познакомился до тонкости, находится 14 дворов. В этих 14-ти дворах
ежедневно топится 14 печей, в которых 14 хозяек готовят, каждая для своего двора, пищу. Какая громадная трата труда, пищевых материалов, топлива и пр.! Если бы все 14 дворов сообща пекли хлеб и готовили пищу, то есть имели общую столовую, то достаточно было бы топить две печи и иметь двух
хозяек. И хлеб обходился бы дешевле, и пищевых материалов
тратилось бы менее. Далее, зимою каждый двор должен иметь
человека для ухода за скотом, между тем как для всего деревенского скота было бы достаточно двух человек; ежедневно
во время молотьбы хлеба 14 человек заняты сушкою хлеба
в овинах; хлеб лежит в 14-ти маленьких сараях; сено –
20
Глава 2. Индивидуализм и общинность
в 14-ти пунях и т. д.»24. Хозяйство, ведомое петербургским
профессором, выигрывало за счет снижения численности работников. Этот выигрыш важен, хотя, быть может, и не является решающим: «Мне, помещику, например, все обходится несравненно дешевле, чем крестьянам, потому что у меня все делается огульно, сообща. У меня ежедневно все 22 человека
рабочих обедают за одним столом, и пищу им готовит одна хозяйка, в одной печи. Весь скот стоит на одном дворе. Все сено,
весь хлеб положены в одном сарае и т. д.»25.
Характерным проявлением индивидуализма является поведение крестьян при совместной работе. Крестьяне не любят работать огульно, т. е. сообща делать весь объем работы и делить заработанное поровну: «Взяв работу сообща, крестьяне производят
ее в раздел – каждый свою часть работает отдельно от других
и получает соответствующую часть из заработной платы. При
крепостном праве крестьяне многие работы производили огульно, так как во многих случаях огульная работа гораздо выгоднее,
и потому первые годы после «Положения» крестьяне по старой
привычке еще производили некоторые работы сообща, огульно,
и не тяготились такими работами, но теперь на огульные работы
иначе нельзя нанять, как при особенных условиях с ответственным рядчиком, который стоит к артели почти в тех же отношениях, как хозяин к батракам, с тою только разницею, что он артельщика, который заленился, не только выругает, но и по уху свистнет или отправит без расчета, чего хозяин сделать не может»26.
Этот индивидуализм распространяется и на семейные работы:
«Если в дворе несколько баб, невесток, то есть если двор многосемейный и еще держится стариками не в разделе, то и у себя на
ниве бабы одной семьи точно так же делят ниву для того, чтобы
одной не пришлось сработать более, чем другой, для того, чтобы
24
Энгельгардт А.Н. Письма из деревни. М.: Алгоритм, 2010. С. 121.
Там же. С. 121, 122.
26
Там же. С. 193.
25
21
Ментальность русской крестьянской общины
работа шла скорей, потому что иначе сделают много меньше, так
как каждая будет бояться переработать. …Даже родные сестры,
не говоря уже о женах братьев, мнут лен в раздел, каждая на себя,
и не согласятся класть лен в одну кучу и вешать вместе, а заработную плату делить пополам, потому что сила и ловкость неровная, да и стараться так не будут и, работая вместе, наминать
будут менее, чем работая каждая порознь. Только мать с дочерью
иногда вешают вместе, но и это лишь тогда, когда мать работает
на дочь и все деньги идут дочери»27. А.Н. Энгельгардт отмечает
эти особенности работы огульно и в раздел: «Все считаются в работе, сильному, например, ничего не значит снести мешок в закром, слабый же бьется, бьется, пока подымет, пока снесет, сделав свое дело, сильный все это время стоит, ждет, пока слабый
не снесет, и только тогда берется за другой мешок. И так во всем.
* Крестьянская община, крестьянская артель – это не пчелиный улей, в котором каждая пчела, не считаясь с другою,
трудолюбиво работает по мере своих сил на пользу общую.
Э! если бы крестьяне из своей общины сделали пчелиный улей –
разве они тогда ходили бы в лаптях?»28.
Автор дневников уделяет большое внимание этой проблеме,
выражая уверенность, что объединение крестьян в земледельческие кооперации принесло бы им решающую выгоду. Но этого
не происходит. Даже образцовые артельщики-граборы, о которых
сказано выше, в хозяйственных своих делах действуют разъединенно, не могут, не пытаются, не думают даже об устройстве хозяйственных артелей для ведения хозяйства сообща: «В моих
письмах я уж много раз указывал на сильное развитие индивидуализма в крестьянах; на их обособленность в действиях, на неумение, нежелание, лучше сказать, соединяться в хозяйстве для
общего дела. На это же указывают и другие исследователи кре27
28
Энгельгардт А.Н. Письма из деревни. М.: Алгоритм, 2010. С. 194, 218.
Там же. С. 200.
22
Глава 2. Индивидуализм и общинность
стьянского быта. Иные даже полагают, что делать что-нибудь сообща противно духу крестьянства. Я с этим совершенно не согласен. Все дело состоит в том, как смотреть на дело сообща. Действительно, делать что-нибудь сообща, огульно, как говорят крестьяне, делать так, что работу каждого нельзя учесть
в отдельности, противно крестьянам. …Но для работ на артельном начале, подобно тому, как в граборских артелях, где работа
делится и каждый получает вознаграждение за свою работу, крестьяне соединяются чрезвычайно легко и охотно»29.
Выгодность общего ведения хозяйства кажется очевидной:
«Лучшим примером того, какое значение в хозяйстве имеет ведение дела сообща, соединенное с общежитием, служит зажиточность больших крестьянских дворов и их обеднение при разделах. Крестьянский двор зажиточен, пока семья велика и состоит из значительного числа рабочих, пока существует хотя
какой-нибудь союз семейный, пока земля не разделена и работы
производятся сообща. Обыкновенно союз этот держится только,
пока жив старик, и распадается со смертью его. Чем суровее
старик, чем деспотичнее, чем нравственно сильнее, чем большим уважением пользуется от мира, тем больше хозяйственного
порядка во дворе, тем зажиточнее двор. Суровым деспотомхозяином может быть только сильная натура, которая умеет
держать бразды правления силою своего ума, а такой умственно
сильный человек непременно вместе с тем есть и хороший хозяин, который может, как выражаются мужики, все хорошо «загадать»; в хозяйстве же хороший «загад» – первое дело, потому
что при хорошем загаде и работа идет скорее и результаты получаются хорошие. Но как ни важен хороший «загад» хозяина,
все-таки же коренная причина зажиточности и сравнительного
благосостояния больших не разделявшихся семей заключается
в том, что земля не разделена, что работа производится сообща,
29
Энгельгардт А.Н. Письма из деревни. М.: Алгоритм, 2010. С. 297.
23
Ментальность русской крестьянской общины
что все семейство ест из одного горшка. Доказательством этого
служит то, что большие семьи, даже и при слабом старике, плохом хозяине, не умеющем держать двор в порядке, все-таки живут хорошо»30.
Автор «писем» приводит также пример разделенного хозяйства: «Я знаю один крестьянский двор, состоящий из старика, старухи и пяти женатых братьев. Старик совсем плох, стар,
слаб, недовидит, занимается по хозяйству только около дома,
в общие распоряжения не входит… Хозяйство в этом дворе
в полнейшем беспорядке; бабы хозяина и мужей не слушают, на
работу выходят поздно, которая выйдет ранее, поджидает других, работают плохо, спустя рукава, гораздо хуже батрачек, каждая баба смотрит, чтобы не переработать, не сделать более,
чем другая. Все внутренние бабьи, хозяйственные работы производятся в раздел. Так, вместо того, чтобы поставить одну из
баб хозяйкой, которая готовила бы кушанье и пекла хлебы, все
бабы бывают хозяйками по очереди и пекут хлеб понедельно –
одну неделю одна, другую – другая. Все бабы ходят за водою
и наблюдают, чтобы которой-нибудь не пришлось принести
лишнее ведро воды, даже беременных и только что родивших,
молодую, еще не вошедшую в силу девку, дочь старшего брата,
заставляют приносить соответственное количество воды. Точно
так же по очереди доят коров; каждая баба отдельно моет белье
своего мужа и детей; каждая своему мужу дает отдельное полотенце вытереть руки перед обедом, каждая моет свою дольку
стола, за которым обедают. Случилось, что в этом дворе были
у трех баб одновременно грудные дети, которых нужно было
подкармливать молочной кашей, между тем зимою во дворе была всегда одна рано отелившаяся корова, так что все молоко
должно было итти на грудных детей. Казалось бы, чего проще
хозяйке выдоить ежедневно корову и сварить общую молочную
30
Энгельгардт А.Н. Письма из деревни. М.: Алгоритм, 2010. С. 298.
24
Глава 2. Индивидуализм и общинность
кашу для всех детей. Нет, ежедневно одна из баб-дитятниц, по
очереди, доит корову, молоко разделяется на три равные части,
и каждая баба отдельно варит кашу своему ребенку. Наконец,
и этого показалось мало – должно быть, боялись, что доившая
может утаивать молоко, – стали делать так: бабы доят коров по
очереди, и та, которая доит, получает все молоко для своего ребенка, то есть сегодня одна невестка доит корову, получает все
молоко себе, и потом три дня варит своему ребенку кашу на
этом молоке, завтра другая невестка доит корову и получает все
молоко себе, послезавтра третья...»31 Интересно, что и при таком
пронизывающем большую семью эгоизме «все-таки двор остается зажиточным: нет недоимок, хлеба довольно, семь лошадей
и восемь коров, хорошая снасть, бабы в нарядах, у мужиков сапоги, красные рубахи и синие поддевки, есть свободные деньги.
И дом называется «богачев» двор. А почему? Потому что земля
не разделена на малые нивки, потому что нивы большие, работа
производится сообща, молотят на одном овине, сено кладут
в одну пуню, скот кормят на одном дворе, живут в одном доме,
топят одну печку, едят из одной чашки»32.
Общинная и индивидуалистическая этика крестьянина находились в явном социальном противоречии, суть которого
в том, что индивидуализм препятствует общинному сплочению
в главной хозяйственной сфере деятельности крестьянина, т. е.
в обработке земли. Это положение отчасти вытекает из естественного развития хозяйственной деятельности земледельца, когда основной хозяйственной единицей становится крестьянский
двор. С другой стороны, эту ситуацию в прошлом закрепляла
крепостная зависимость крестьян, при которой создание кооперативного хозяйства, противостоящего помещичьему, было, по
меньшей мере, проблематично. В целом, объединению крестьян
31
32
Энгельгардт А.Н. Письма из деревни. М.: Алгоритм, 2010. С. 298, 299.
Там же. С. 300.
25
Ментальность русской крестьянской общины
для совместной обработки земли и совместного ведения хозяйства препятствовал ряд факторов социального и социальпсихологического характера. Во-первых, как уже указано, давняя традиция индивидуального ведения хозяйства. Во-вторых,
отсутствие положительного примера либо некоего внешнего
принуждающего фактора, замещающего волю авторитарного
хозяина двора. В-третьих, отсутствие содействия общине такого
рода со стороны общества и государства, а такое содействие
в прошлом было невозможно, поскольку в нем не был заинтересован помещичий класс, опиравшийся в своем ведении хозяйства на крепостную повинность и на дешевизну наемного крестьянского труда. Вся эта сумма факторов выливалась в феномен
стойкого социально-психологического индивидуализма, выраженного в желании мужика быть хозяином.
Быть хозяином и чувствовать себя хозяином – в том состояло самоутверждение крестьянина, выражавшееся также
и в эгоистическом самоутверждении крестьянских баб. В социальном плане этот фактор, может, и не решающий, но отражающий и в то же время маскирующий социальные причины индивидуализма: «Но вот умер старик. У некоторых братьев сыны
стали подрастать – в подпаски заставить можно. У одного брата
нет детей, у других только дочки. Бабы начинают точить мужей:
‟неволя на чужих детей работать”, ‟вон Сенька бросил землю,
заставился к пану в скотники, 75 рублей на готовых харчах получает, а женку в изобку посадил – она ни жнет, ни пашет, сидит, как барыня, да на себя прядет” и т. д. и т. д. Сила, соединявшая семейство и удерживавшая его в одном дворе, лопнула.
И вот, несмотря на то, что ‟один в поле не воин”, что ‟одному
и у каши не споро”, что ‟на миру и смерть красна”, двор начинает делиться»33. Непременным результатом раздела должна быть
бедность. Это в общем-то понятно мужику, но разделу противо33
Энгельгардт А.Н. Письма из деревни. М.: Алгоритм, 2010. С. 307.
26
Глава 2. Индивидуализм и общинность
стоять невозможно: «Все это знают, все это понимают, а между
тем все-таки делятся, потому что каждому хочется жить независимо, своим домком, на своей воле, каждой бабе хочется быть
«большухой». Говорят, что все разделы идут от баб. Поговорите
с кем хотите. И поп вам скажет, что разделы – величайшее зло
и идут от баб»34.
Наверное, Энгельгардт прав, указывая на больший в сравнении с мужчинами эгоизм и индивидуализм крестьянской
женщины, проистекающий отчасти из ее положения в крестьянской семье. С малых лет ее независимость связана с ее имуществом и с деньгами, которые она может заработать и которые принадлежат только ей, на которые муж не может претендовать,
даже если нечем уплатить недоимку. В семье она испытывает
конкуренцию и давление со стороны старших женщин и стремится сама распоряжаться по двору. Мужики, как отмечает Энгельгардт, более способны к общему делу. Это, по его мнению,
объясняется тем, «что мужчины более свободны, более развиты,
более видели свет, более жили в артелях, прониклись артельным
духом, сделались, как выражаются мужики, артельными людьми, то есть людьми более гуманными, способными сдерживать
свои эгоистические инстинкты, уступать другим, уступать общему духу, общим потребностям, общему благу»35.
Психологические факторы играют важную роль, поддерживая индивидуализм крестьянских дворов. Но рассматриваться они
должны в совокупности с другими социальными обстоятельствами. Автор дневников делает интересное замечание при обсуждении этой темы: «Все крестьяне сознают, что жить большими
семьями выгоднее, что разделы причиною обеднения, а между
тем все-таки делятся. Есть же, значит, этому какая-нибудь причина? Очевидно, что в семейной крестьянской жизни есть что-то
34
35
Энгельгардт А.Н. Письма из деревни. М.: Алгоритм, 2010. С. 302.
Там же. С. 304, 305.
27
Ментальность русской крестьянской общины
такое, чего не может переносить все переносящий мужик.
Не в мужике ли оно? Вот у мещан, у купцов дележей гораздо
меньше – там вся семья работает сообща: один брат дома торгует,
другой по уезду ездит, третий в кабаке сидит и все стремятся
к одному – сорвать, надуть, объегорить. Не оттого ли мужик делится, не оттого ли стремится к отдельной, самостоятельной жизни, что он более человек, более поэт, более идеалист?»36.
В этом внешне спорном суждении о русском крестьянине
как «более идеалисте» есть свой резон, поскольку оно указывает
на желание русского крестьянина быть вольным хлебопашцем.
Действительно, ощущение хозяина, способного самостоятельно
крестьянствовать, являлось важным социально-психологическим фактором в жизни общинного мужика. Об этом А.Н. Энгельгардт пишет особо, когда касается интересного социального
явления в крестьянской жизни. Речь идет о возможности бросить хозяйство и пойти служить к богатому человеку, чаще всего к барину. Бросает мужик землю не вдруг, а потому, что
не справился с хозяйством: «Земля осиливает мужика, как говорят крестьяне, а раз земля осилила – кончено. А тут еще соблазн: вон, Петр кучером у барина ездит, 10 рублей в месяц получает, в шелковых рубахах ходит; Ванька из Москвы в гости
пришел – в пальте, при часах и т. д.»37. Мужик бросает землю,
и тогда социальное пространство, в котором он ищет «нового
счастья», ограничивается поиском наемной работы: «Бросив
землю, распродав лишние постройки, скот, орудия, оставив для
себя только огород и избу, в которой живет жена, обыкновенно
занимающаяся поденной работой, мужик нанимается в батраки
или идет в Москву на заработки. Не посчастливилось ему, возвращается домой, но так как земли ему работать нечем и хозяйство разорено, то он, поселившись в своей холупенке, занимает36
37
Энгельгардт А.Н. Письма из деревни. М.: Алгоритм, 2010. С. 322.
Там же. С. 318.
28
Глава 2. Индивидуализм и общинность
ся поденной работой. Потом опять пытается поступить в батраки, опять возвращается и делается чаще всего пьяницей, отпетым человеком»38. Но бывает, что обстоятельства складываются
иначе, и, «если он удачно попал на службу к барину, то служба
его закаливает, и он предпочитает обеспеченную лакейскую зависимость необеспеченной независимости. Такой крестьянин,
который, бросив землю, уйдя из деревни и поступив на службу,
попал на линию, в деревню уже не возвращается и старается выписать к себе жену с детьми»39.
Новое социальное положение меняет и психологию бывшего крестьянина: «Попавший на линию начинает обыкновенно
презирать черную мужицкую работу, предпочитает более легкую
лакейскую службу, одевается по-немецки, ходит при часах, старается о том, чтобы у него было как можно более всякой одежи.
Жена его стремится в барыни и завидует такой-то и такой-то товарке, которая ранее ушла из деревни в Москву, живет с купцом
и имеет семнадцать платьев. Детей своих она водит, как панинят,
и хотя бьет, но кормит сахаром и учит мерсикатъ ножкой. Мужицкой работы дети уже не знают, и, когда они вырастут, их стараются определить на хорошие места в услужение к чиновникам,
где главное их достоинство будет заключаться в том, чтобы они
умели ловко мерсикать ножкою. И муж, и жена, и дети уже стыдятся своих деревенских родичей и называют их необразованными мужиками, а те отплачивают им тем, что называют их батраками. А «батрак» – это такое бранное слово, хуже которого нет,
которое выводит из себя самого ловкомерсикающего ножкой мужика, – тайничок-то русский мужицкий у него в мозгу еще есть!..
В таких, попавших на линию, обчиновничившихся мужиках, которых зовут «человек», вы уже не увидите того сознания собственного достоинства, какое видите в мужике-хозяине-земледель38
39
Энгельгардт А.Н. Письма из деревни. М.: Алгоритм, 2010. С. 318.
Там же.
29
Ментальность русской крестьянской общины
це. Посмотрите на настоящего мужика-земледельца. Какое открытое, честное, полное сознания собственного достоинства лицо! Сравните его с мерсикающим ножкой лакеем! Мужик, если
он «ни царю, ни попу не виноват», ничего не боится. Мужик,
будь он даже беден, но если только держится земли – удивительная в ней, матушке-кормилице, сила, – совершенно презирает
и попавшего на линию и разбогатевшего на службе у барина»40.
У «попавшего на линию» главная забота – угодить барину,
бросив землю, он становится лакеем, и за это, собственно, его
и презирает настоящий хозяин. Энгельгардт рассказывает об
этом следующим образом: «“А хорошее жалованье получают
эти курятники – 250 рублей, да еще рвет с кого билетик, с кого
трояк!” – говорил мне один мужик, истинный, страстный земледелец, непомерной силы, непомерного здоровья, ума и хозяйственной смышлености.
– А ты бы разве пошел на эту должность?
– Я-то?
– Ну да, ты.
– Избави меня Господи! Я? В батраки!
Приехали ко мне как-то мужики покупать рожь на хлеб.
– Что же вы не покупаете у своего барина? – спросил я.
– Какой у нашего барина хлеб, наш барин сам в батраках служит. И сколько презрения было в этих словах! Барин, из небогатых,
действительно, служил управляющим у соседнего помещика»41.
Быть хозяином – это первостепенное основание крестьянского индивидуализма. Но быть хозяином не просто, и не каждый
может быть хозяином: «Иные думают, что достаточно родиться
мужиком, с малолетства приучаться к мужицким работам, чтобы
быть хорошим хозяином, хорошим работником. Это совершенно
неверно. Хороших хозяев очень мало, потому что от хорошего хозяина требуется чрезвычайно много. ‟Хозяйство вести –
40
41
Энгельгардт А.Н. Письма из деревни. М.: Алгоритм, 2010. С. 318, 319.
Там же. С. 319.
30
Глава 2. Индивидуализм и общинность
не портками трясти, хозяин, – говорят мужики, – загадывая одну
работу, должен видеть другую, третью”. ‟Хозяйство водить –
не разиня рот ходить”. И между крестьянами есть много таких, которые не только не могут быть хорошими хозяевами, не только
не могут работать иначе, как за чужим загадом, но даже и работать
хорошо не умеют»42. Действительно, не каждый способен на всю
сумму усилий, которую требует хозяйство: «Чтобы быть хозяином,
нужно любить землю, любить хозяйство, любить эту черную, тяжелую работу. То не пахарь, что хорошо пашет, а вот то пахарь,
который любуется на свою пашню. А мало ли между крестьянами
встречается таких людей, которые не склонны к хозяйству! Ну, какой хозяин может быть из человека, который не любит пахать осенью, потому что скучно, и если пашет, то пашет плохо, кое-как,
лишь бы поскорее отделаться. Напротив, весною любит пахать,
хорошо пашет, потому что весною весело пахать – «птички разные, жаворонки играют». Какой же это хозяин?»43
А.Н. Энгельгардт дает галерею портретов таких людей,
каждый из которых хорош в каких-то делах, но к полноценному
ведению хозяйства не способен: «У нас в деревне есть мужик
Ефер, молодой, большого роста, силы непомерной, когда напьется, всех разобьет, отлично может исполнять всякую работу,
добрейшей души человек, такой человек, что нельзя его не любить, и вся деревня его любит, хотя и подсмеиваются над ним
все. У Ефера страсть ко всем животным: голубям, курам, лошадям, собакам. Все, что касается животных, он знает отлично, все
у него водится отлично, все животные его любят… У Ефера нет
никакого интереса к хозяйству, никакого хозяйственного расчета. Кобыла у него старая-престарая, которую давно бы следовало продать на живодерню, а Ефер не продает – жалко. Жеребка
у него есть, сам не доест, хлеба в доме нет, дети по деревне око42
43
Энгельгардт А.Н. Письма из деревни. М.: Алгоритм, 2010. С. 325.
Там же. С. 329.
31
Ментальность русской крестьянской общины
ло других детей питаются, а жеребку воспитывает, да и какая
жеребка отличная! Сена к весне нет – да и откуда будет сено? –
люди на покосе, а Ефер дома кур на речку гоняет поить, с голубями возится, детям раков ловит. …С пробуждением природы
Ефер уже не мог оставаться у меня на скотном дворе и кормить
скот заведенным порядком, его тянуло к речке, ловить рыбу
и раков, которыми он главным образом и пропитывал детей; его
тянуло в поле, в лес, где весело играют всякие пташки...»44
Многие люди, способные к той или иной работе, оказываются не способны вести хозяйства, у них нет «загада», т. е. нет способности принимать правильные решения и последовательно их
выполнять. Интересно, что решение вопроса о роли таких людей
в деревенской жизни автор «писем» связывает с проблемой, которую он считал главной для крестьянского хозяйства в России. Эта
проблема заключается в преодолении индивидуализма и объединении крестьян в артели для совместной обработки земли: «Кто
ясно сознает суть нашего хозяйства, тот поймет, как важно соединение земледельцев для хозяйствования сообща и какие громадные богатства получались бы тогда. Только при хозяйстве сообща
возможно заведение травосеяния, которое дает средство ранее
приступать к покосу и выгоднее утилизировать страдное время;
только при хозяйстве сообща возможно заведение самых важных
для хозяйства машин, именно машин, ускоряющих уборку травы
и хлеба; только при хозяйстве сообща возможно отпускать значительное число людей на сторонние заработки, а при быстроте сообщений по железным дорогам эти люди могли бы отправляться
на юг, где страдное время начинается ранее и, отработав там, возвращаться домой к своей страде. С другой стороны, делается понятным, как важно, чтобы на страдное время прекращались всякие
другие производства, отвлекающие руки от полевых работ»45.
44
45
Энгельгардт А.Н. Письма из деревни. М.: Алгоритм, 2010. С. 329–331.
Там же. С. 311.
32
Глава 2. Индивидуализм и общинность
И далее: «Разделение земель на небольшие участки для частного
пользования, размещение на этих участках отдельных землевладельцев, живущих своими домками и обрабатывающих, каждый
отдельно, свой участок, есть бессмыслица в хозяйственном отношении. Только ‟переведенные с немецкого” агрономы могут защищать подобный способ хозяйствования особняком на отдельных кусочках. Хозяйство может истинно прогрессировать только
тогда, когда земля находится в общем пользовании и обрабатывается сообща»46. Как полагал А.Н. Энгельгардт, объединение крестьян для общей обработки земли может решить еще одну важную
социальную проблему, именно в объединенном хозяйстве могут
найти применение своим способностям те, для кого самостоятельное ведение хозяйства оказывается по тем или иным причинам
слишком сложной задачей.
Однако на пути такого объединения стоят очень серьезные
препятствия. Общинно-артельная этика, обусловленная среди
прочего низкой в сравнении с Европой продуктивностью пашни
(следствие геоклиматических условий нашего хозяйствования),
оказывается в противоречии с индивидуальным ведением крестьянского хозяйства. На социально-психологическом уровне этот
индивидуализм проявляется в ощущении достоинства хозяина,
а не батрака и поденщика, о котором шла речь выше. Но индивидуальное хозяйство было ограничено в своих возможностях,
о чем А.Н. Энгельгардт пишет следующее: «Обращаясь к частностям, скажу только, что у нас вообще слишком много значения
придают усовершенствованным машинам и орудиям, тогда как
машины самое последнее дело. Различные факторы в хозяйстве,
по их значению, идут в таком порядке: прежде всего хозяин, потому что от него зависит вся система хозяйства, и если система
дурна, то никакие машины не помогут; потом работник, потому
что в живом деле живое всегда имеет перевес над мертвым: хо46
Энгельгардт А.Н. Письма из деревни. М.: Алгоритм, 2010. С. 311.
33
Ментальность русской крестьянской общины
зяйство не фабрика, где люди имеют второстепенное значение,
где стругающий станок важнее, чем человек, спускающий ремень
со шкива, в хозяйстве человек прежде всего; потом лошадь, потому что на дурной лошади и плуг окажется бесполезным; потом
уже машины и орудия. Но ни машины, ни симентальский скот, ни
работники не могут улучшить наши хозяйства. Его улучшить
могут только хозяева» (выделено мной. – В.Ч.)47.
Здесь и обнаруживается противоречие, ибо тогда хозяйствующие субъекты должны войти в артель и превратиться
в совокупного «коллективного хозяина», преодолевая свой индивидуализм и эгоистическое сопротивление своих баб. Поэтому, как полагал А.Н. Энгельгардт, самостоятельное объединение
в крестьянскую артель для совместной обработки земли остается очень проблематичным, и нужен какой-то серьезный фактор,
вынуждающий крестьян к такому объединению: «Я не думаю,
чтобы можно было ожидать, что крестьяне скоро перейдут к артельной обработке своей надельной земли, потому что такое соединение людей, уже разделившихся и обзаведшихся домками,
дело чрезвычайно трудное»48. При этом Энгельгардт остается
в твердом убеждении, что «нет другого исхода, как артельное
хозяйство на общих землях»49. Он пишет: «У меня это не какоенибудь теоретическое соображение. Занимаясь восемь лет хозяйством, страстно занимаясь им, достигнув в своем хозяйстве,
могу сказать, блестящих результатов, убедившись, что земля
наша еще очень богата (а когда я садился на хозяйство, то думал
совсем противное), изучив помещичьи и деревенские хозяйства,
я пришел к убеждению, что у нас первый и самый важный вопрос есть вопрос об артельном хозяйстве. Каждый, кто любит
Россию, для кого дорого ее развитие, могущество, сила, должен
работать в этом направлении. Это мое убеждение, здесь в дерев47
Энгельгардт А.Н. Письма из деревни. М.: Алгоритм, 2010. С. 124.
Там же. С. 341.
49
Там же. С. 351.
48
34
Глава 2. Индивидуализм и общинность
не выросшее, окрепшее…»50 И далее: «Кому бы не хотелось
иметь богатых, с деньгами, фермеров, ведущих хозяйство по агрономии, откармливающих чудовищных быков, употребляющих
для удобрений гуано и т. п. Не нужно быть пророком, чтобы
предсказать, что у нас этого никогда не будет и что такое арендаторство, как в Западной Европе, у нас не имеет никакого
смысла и никогда не разовьется. Класса мелких арендаторов,
которые имели бы капиталы, умели сами работать, могли брать
в аренду маленькие фермы, у нас нет, да и неоткуда ему взяться.
Кроме того, у нас и ферм-то маленьких нет, да и быть их не может. Разделить имение на участки и настроить по ним ферм –
это все равно, что разделить деревню так, чтобы каждый двор
сидел на отдельном участке»51.
В целом же можно заключить следующее. Неверно, что община не воспитывает хозяина или препятствует становлению хозяина. Крестьянская проблема была обусловлена не существованием общины, но целым комплексом социальных условий. Важнейшим условием ее решения, как полагал А.Н. Энгельгардт, являлся
переход к совместной артельной обработке земли, чему препятствовало много факторов, в число которых входит и крестьянский
индивидуализм, выросший в названных выше социальных условиях русского земледелия. Преодолеть индивидуализацию и сделаться коллективным хозяином в условиях второй половины XIX в.
было крайне трудно, хотя такой опыт имел место и описан
А.Н. Энгельгардтом в письме десятом («Счастливый уголок»). Реформа Столыпина предполагала обратное, именно развитие индивидуального хозяйства. Однако в социально-экономических условиях того времени этот путь порождал новые проблемы, к которому вел распад общины и социальное расслоение. Об этом можно
судить по тем фактам взаимоотношений между барином, кулаком
и крестьянином, на которые указывает автор «Писем».
50
51
Энгельгардт А.Н. Письма из деревни. М.: Алгоритм, 2010. С. 321.
Там же. С. 346.
35
ГЛАВА 3
БАРИН, КРЕСТЬЯНИН, ИНТЕЛЛИГЕНТ
В художественной литературе и в исследованиях о России
прошлого многое сказано о том, насколько далеки были друг от
друга русский барин и русский крестьянин. Этот социальный
и культурный раскол сказался впоследствии на событиях русской революции и, возможно, сказывается до сего времени в виде непреодоленного разрыва между народом и элитой общества.
Разобщенность мужика и барина носила системный характер,
она проявляла себя в быту, в культуре, языке, в экономике (ведении хозяйства), в отношении к власти, вере и т. п. Крепостное
право и возросшее на нем барство были главными причинами
этой чуждости помещика и работника. Об этой чуждости
А.Н. Энгельгардт пишет неоднократно и в разной форме: «Часто
мне приходило в голову: не помешался ли я?.. До такой степени
велик был разлад между действительностью и тем, что я себе
представлял в Петербурге. Сидишь у какого-нибудь богатого
помещика, давно уже живущего в деревне, разговор коснется
мужицкого дела и быта – понятно, кого что интересует, тот
о том и говорит, – и вдруг слышишь такие несообразности, такие недействительные представления о народе, его жизни, что
удивляешься только... точно эти люди живут не на земле,
а в воздухе»52. Даже понять друг друга трудно крестьянину
и барину, словно они говорят на разных языках.
Впрочем, язык простонародный и язык элиты всегда отличаются друг от друга, но только в России баре перешли на язык
другой страны, изъясняясь между собой по-французски и отделяясь тем самым от народного языка. Трудно придумать более
высокую степень подчеркнутого разрыва с народной массой.
Эта культурная пропасть дополнялась производственными от52
Энгельгардт А.Н. Письма из деревни. М.: Алгоритм, 2010. С. 248.
36
Глава 3. Барин, крестьянин, интеллигент
ношениями, а может и вырастала из них, говоря марксистскими
терминами, при которых барин выступал по большей части в
роли паразита, использующего свое положение для эксплуатации крестьянства. Конечно, в жизни встречались и хозяйствующие помещики. Но в описываемой автором «Писем» местности
после 10 лет отмены крепостного права он таковых практически
не встретил: «Езжу иногда к помещикам, или, лучше сказать, к
помещицам, потому что теперь в поместьях остались по преимуществу барыни, которые и ведут хозяйство. Сначала я толковал с помещиками все больше о хозяйстве, которое для нас
дело самое интересное… но скоро я убедился, что говорить с
помещиками о хозяйстве совершенно бесполезно, потому что
они большею частью очень мало в этом деле смыслят. Не говорю уже о теоретических познаниях, – до сих пор я еще не встретил здесь ни одного хозяина, который бы знал, откуда растение
берет азот или фосфор, который бы обладал хотя самыми элементарными познаниями в естественных науках и сознательно
понимал, что у него совершается в хозяйстве, – но и практических знаний, вот что удивительно, нет. Ничего нет, понимаете»53. Корни такой ситуации – в паразитарном по сути положении русского барина по отношению к крестьянству, сложившемся при крепостном праве, и ситуация не могла немедленно
перемениться после реформы 1861 г.
После отмены крепостного права значительная часть помещиков оставила ведение хозяйства, сдавала земли в аренду
или оставляла в распоряжении нанятых управляющих. Как отмечает А.Н. Энгельгардт многие пошли на службу, тем более
что нетягостная служба давала больше дохода, чем напряженное
ведение хозяйства, хотя и барская служба была в общем-то продолжением эксплуатации крестьянства, бывшего главной тягловой силой империи. Но и ведение помещичьего хозяйства почти
53
Энгельгардт А.Н. Письма из деревни. М.: Алгоритм, 2010. С. 49.
37
Ментальность русской крестьянской общины
исключительно основывалось на дешевизне крестьянского труда. Противоречие между интересами крестьянина и помещика
проявлялось прежде всего в отношении цены на хлеб. Энгельгардт постоянно возвращается к «навязчивой» теме положения
крестьянина, которому трудно прокормить семью своим трудом.
Как правило, крестьянину не хватало своего хлеба от урожая до
урожая. В неурожайные годы эта нехватка приобретала очень
острый характер, заставляя крестьянскую семью голодать и «идти в кусочки», т. е. просить милостыню у тех, кто еще не съел
свой хлеб. К этой теме А.Н. Энгельгардт обращается уже в своем первом письме из деревни, это было одним из впечатлений
первой деревенской зимы: «В нашей губернии (Курская губерния. – В.Ч.) и в урожайные годы у редкого крестьянина хватает
своего хлеба до нови; почти каждому приходится покупать хлеб,
а кому купить не на что, то посылают детей, стариков, старух
«в кусочки» побираться по миру»54. При этом, «пока у крестьянина есть свой или покупной хлеб, он, до последней ковриги,
подает кусочки»55. Энгельгардт дает свое описание такого хождения: «Сегодня съели последнюю ковригу, от которой вчера
подавали кусочки побирающимся, съели и пошли в мир. Хлеба
нет, работы нет, каждый и рад был бы работать, просто из-за
хлеба работать, рад бы, да нет работы. ‟Побирающийся кусочками” и ‟нищий” – два совершенно разных типа, просящих милостыню. Нищий – это специалист; просить милостыню – это
его ремесло. …Нищий – божий человек. Нищий по мужикам
редко ходит: он трется больше около купцов и господ, ходит по
городам, большим селам, ярмаркам. У нас настоящие нищие
встречаются редко – взять им нечего. Совершенно иное побирающийся ‟кусочками”. Это крестьянин из окрестностей. Предложите ему работу, и он тотчас же возьмется за нее и не будет
54
55
Энгельгардт А.Н. Письма из деревни. М.: Алгоритм, 2010. С. 20.
Там же.
38
Глава 3. Барин, крестьянин, интеллигент
более ходить по кусочкам. Побирающийся кусочками одет как
и всякий крестьянин, иногда даже в новом армяке, только холщевая сумка через плечо; соседний же крестьянин и сумы не надевает – ему совестно, а приходит так, как будто случайно без
дела зашел, как будто погреться, и хозяйка, щадя его стыдливость, подает ему незаметно, как будто невзначай, или, если
в обеденное время пришел, приглашает сесть за стол; в том отношении мужик удивительно деликатен, потому что знает, –
может и самому придется идти в кусочки. …Побирающийся кусочками стыдится просить и, входя в избу, перекрестившись,
молча стоит у порога, проговорив обыкновенно про себя, шепотом ‟подайте, Христа ради”. Никто не обращает внимания на
вошедшего, все делают свое дело или разговаривают, смеются,
как будто никто не вошел. Только хозяйка идет к столу, берет
маленький кусочек хлеба, от 2 до 5 квадратных вершков, и подает. Тот крестится и уходит»56. Такова этика крестьянской общины в голодные годы и, как отмечает автор «писем», «с голоду
никто не помирает, благодаря этой взаимопомощи кусочками»57.
Хлеб – основной продукт питания крестьянской семьи,
и положение с хлебом оказывается основным показателем благосостояния крестьянина. Зажиточный крестьянин – это тот,
у кого всегда хватает хлеба до нови, ему не нужно закабалять
себя вынужденным и невыгодным наемным трудом. Цена хлеба
оказывается важнейшим экономическим регулятором и показателем положения крестьянина. Он хочет дешевого хлеба (крестьянин, как показывает А.Н. Энгельгардт, хлеб не продает или
продает в малых объемах), тогда его труд дорог, он не нанимается на кабальных условиях. Наоборот, помещик заинтересован
в высоких ценах на хлеб: «Крестьянин, который не может обернуться своим хлебом, который прикупает хлеба для собственно56
57
Энгельгардт А.Н. Письма из деревни. М.: Алгоритм, 2010. С. 21.
Там же. С. 22.
39
Ментальность русской крестьянской общины
го продовольствия, молит Бога, чтобы хлеб был дешев. А помещик, купец-землевладелец, богач-крестьянин молят Бога, чтобы
хлеб был дорог. Когда погода стоит хорошая, благоприятная для
хлеба, когда теплые благодатные дожди сменяются жаркими
днями, бедняк-мужик радуется и благодарит Бога, а богач, как
выражаются крестьяне, все охает и ворчит: ‟Ах, Господи! – говорит он, – парит, а потом дождь ударит – ну, как тут быть дорогому хлебу!”»58. И далее: «Для того чтобы получить наибольшую выгоду от хозяйства при существующей системе, необходимо, чтобы хлеб был дорог, вследствие чего работа будет
дешева, то есть необходимо, чтобы крестьяне бедствовали. Если
у крестьян будет довольно хлеба, если они найдут, из чего выплатить повинности, словом, если крестьяне будут благоденствовать, то хозяйство (речь идет о помещичьем хозяйстве. – В.Ч.)
при существующей системе немыслимо: каждый помещик, каждый приказчик, каждый староста вам скажет, что если бы крестьяне не нуждались, то он не мог бы хозяйничать»59. В общем,
«если бы благосостояние крестьян улучшилось, если бы крестьяне не нуждались в хлебе – что делали бы помещики со своим
хлебом? Заметьте при этом еще, что при урожае не только понижается цена хлеба, но, кроме того, возвышается цена работы.
Если бы у крестьянина было достаточно хлеба, то разве стал бы
он обрабатывать помещичьи поля по тем баснословно низким
ценам, по которым обрабатывает их теперь? Интересы одного
класса идут вразрез с интересами другого. Понятно, что помещики не могут выдержать, что помещичьи хозяйства приходят
в упадок, что помещичьи земли переходят в руки крестьянкулаков, мещан, купцов»60.
Одним из средств эксплуатации крестьянского труда после
отмены крепостного права стали так называемые отрезки: «Уже
58
Энгельгардт А.Н. Письма из деревни. М.: Алгоритм, 2010. С. 107.
Там же. С. 117.
60
Там же. С. 108.
59
40
Глава 3. Барин, крестьянин, интеллигент
в прежних моих статьях я говорил, что крестьяне повсеместно
более всего нуждаются в выгонах. Там, где крестьяне в крепостное время владели большим количеством земли, излишек земли,
по ‟Положению”, от них отрезан, и эти «отрезки» поступили во
владение помещиков; …В настоящее время никто даром на
свою землю, даже по снятии трав и хлебов, не пускает. Необходимость выгонов – теперь самое важное для крестьян. Если
у крестьян есть достаточно своего хлеба, хватает хлеба до “нови”, если у них к тому же есть зимний заработок, то ничто, кроме нужды в выгонах, не может их заставить взять на обработку
помещичью землю»61.
Энгельгардт свидетельствует, что «никакими деньгами
крестьян-хозяев, занимающихся землею, соблазнить нельзя. Покос крестьяне могут снять за деньги или с части и в отдаленности от деревни; дров, лесу тоже могут купить на стороне; земли
заарендовать тоже могут; только выгон они должны взять непременно подле деревни, у соседнего помещика. Оттого-то мы
и слышим такого рода восхваления имений: ‟у меня крестьяне
не могут не работать, потому что моя земля подходит под самую
деревню, курицы мужику выпустить некуда”, или ‟у него отличное имение, отрезки тянутся узкой полосой на четырнадцать
верст и обхватывают семь деревень; ему за отрезки всю землю
обрабатывают”. Словом, при оценке имения смотрят не на качество земли, не на угодья, а на то, как расположена земля по отношению к соседним деревням, подпирает ли она их, необходима
ли она крестьянам, могут или нет они без нее обойтись. …Все искусство хозяина-помещика состоит в том, чтобы заставить нуждающихся в отрезках крестьян обрабатывать как можно более
земли, все старания крестьян устремлены на то, чтобы работать
как можно менее, а еще лучше вовсе не работать кругов и платить
за отрезки и выгоны деньгами. …Таким образом, между поме61
Энгельгардт А.Н. Письма из деревни. М.: Алгоритм, 2010. С. 399.
41
Ментальность русской крестьянской общины
щичьими и крестьянскими хозяйствами идет постоянная борьба,
и, где крестьяне одолевают, там благосостояние их увеличивается, и помещичьи хозяйства, часто к выгоде помещиков, вытесняются. Да, к выгоде, потому что, вместо того чтобы вести не приносящее дохода хозяйство, помещик тогда сдает свои земли
в аренду крестьянам и получает более, чем он получал, когда вел
хозяйство, при котором доход поглощался содержанием приказчиков и администрации»62.
Однако этим эксплуатация крестьян не ограничивается:
«Но одними работами за выгоны помещичьи хозяйства удовлетвориться не могут, при дороговизне администрации, им обыкновенно нужно обрабатывать гораздо более земли, чем сколько
крестьяне будут работать за выгоны, следовательно, нужно,
чтобы крестьяне сверх того работали и за деньги. Между тем,
так как для крестьянина работать кружками разоренье, то обработку кружков за деньги крестьяне берут только тогда, когда
нуждаются в деньгах для покупки хлеба»63. Примером срочной
работы за деньги является жатва, когда нужно много рабочих
рук, которые в это время заняты на своем поле. Легко нанимаются на такую работу бобылки, т. е. безмужние бабы, не ведущие собственного хозяйства: «Для бобылок жнитво – самая
важная работа, обеспечивающая их зимнее существование. …Но
для помещика одних бобылок мало, нужно, чтобы и дворовые
бабы, имеющие свое жнитво, оставив его, шли жать на господские поля. Но раз наступило жнитво, раз поспел хлеб и можно
если не спечь хлеб, то напарить ржаной каши, ни одна дворовая
баба не бросит свою ниву, свое жнитво и не пойдет ни за какие
деньги жать на чужом поле. Чтобы баба оставила хлеб на своей
ниве осыпаться и пошла жать на чужом поле, нужно, чтобы эта
баба обязалась вперед еще зимою. Раз наступило время жнитва,
62
63
Энгельгардт А.Н. Письма из деревни. М.: Алгоритм, 2010. С. 399, 400.
Там же. С. 401.
42
Глава 3. Барин, крестьянин, интеллигент
никого уже, кроме бобылок, нанять нельзя, пока дворовые бабы
не пожнут своего хлеба. Поэтому, чтобы не остаться на жнитво
с одними бобылками, нужно закабалить баб еще зимою, а это
возможно только тогда, когда у мужика нет хлеба. Как ни кинь,
все клин»64. И снова автор возвращает нас к своему утверждению, звучащему рефреном всех его писем: «Ясно, что помещику
нужно, чтобы хлеб был дорог, и не потому только, что он производит хлеб на продажу, а и потому, что хлеб дорог – мужик. дешев, можно мужика ввести в оглобли. Напротив, мужику нужно,
чтобы хлеб был дешев, потому что мужик хлеба не продает,
а большею частью прикупает. Если даже у мужика и есть избыток
хлеба, то он все-таки не продает, а хочет, чтобы у него хлеба хватило за «новь», чтобы можно было прожить своим хлебом и еще
год, в случае, если Бог обидит градом. Если мужик по осени продает хлеб по мелочам, то это или пьяница, который продает на
выпивку, или бедняк, которому не на что купить соли, дегтю, нечем заплатить попу за молебны в праздник. Настоящий земельный мужик-хозяин хлеба не продаст, хотя бы у него был избыток,
а тем паче не продаст по осени. Зачем продавать хлеб – хлеб те
же деньги, говорит мужик, – и если, продав пеньку, лен, семя,
коноплю, он может уплатить подати, то хлеба продавать не будет,
хотя бы у него была двухгодовалая пропорция. Он будет кормить
свиней, скот. Потому-то мужик искренно молится Богу об урожае, о том, чтоб хлеб был дешев»65.
Важный вопрос: становится ли крестьянину легче хозяйствовать, если помещик устраняется от своего хозяйства? Энгельгардт отмечает, что положение крестьянина не улучшается, если
помещичье хозяйство разоряется и переходит в руки мещан,
купцов или крестьян-кулаков. Характеристика кулака у него
не лестная: «Из всего «Счастливого уголка» только в деревне
64
65
Энгельгардт А.Н. Письма из деревни. М.: Алгоритм, 2010. С. 402, 403.
Там же. С. 405.
43
Ментальность русской крестьянской общины
Б. есть настоящий кулак. Этот ни земли, ни хозяйства, ни труда
не любит, этот любит только деньги. Этот не скажет, что ему
совестно, когда он, ложась спать, не чувствует боли в руках
и ногах, этот, напротив, говорит: ‟работа дураков любит”,
‟работает дурак, а умный, заложив руки в карманы, похаживает
да мозгами ворочает”. Этот кичится своим толстым брюхом, кичится тем, что сам мало работает: ‟у меня должники все скосят,
сожнут и в амбар положат”. Этот кулак землей занимается так
себе, между прочим, не расширяет хозяйства, не увеличивает
количества скота, лошадей, не распахивает земель. У этого все
зиждется не на земле, не на хозяйстве, не на труде, а на капитале, на который он торгует, который раздает в долг под проценты. Его кумир – деньги, о приумножении которых он только
и думает. Капитал ему достался по наследству, добыт неизвестно какими, но какими-то нечистыми средствами, давно, еще при
крепостном праве, лежал под спудом и выказался только после
‟Положения”. Он пускает этот капитал в рост, и это называется
‟ворочать мозгами”. Ясно, что для развития его деятельности
важно, чтобы крестьяне были бедны, нуждались, должны были
обращаться к нему за ссудами»66.
Возможно, что этот образ кулака имеет гротескный характер. Но, как полагает автор «Писем», зажиточный крестьянин
и кулак – не одно и то же, поскольку зажиточный крестьянин
сам ведет хозяйство. Конечно, при некоторой сумме условий
зажиточный крестьянин может превратиться в кулака 67. Здесь
66
Энгельгардт А.Н. Письма из деревни. М.: Алгоритм, 2010. С. 450.
Богатый крестьянин («богач»), как пишет А.Н. Энгельгардт, – это крестьянин,
у которого хлеба хватает до «нови». Такому крестьянину не нужно наниматься на
невыгодную работу зимой, и все лето он может работать на свое хозяйство: «В наших
местах крестьянин считается богатым, когда у него хватает своего хлеба до ‟нови”.
Такой крестьянин уже не нуждается в продаже своего летнего труда помещику, может
все лето работать на себя, а следовательно, будет богатеть, и скоро у него станет хватать не только до ‟нови”, но и за ‟новь”. И тогда он не только не будет запродавать
67
44
Глава 3. Барин, крестьянин, интеллигент
уместно припомнить, что значит «справный» крестьянин (даже
«богач») в то время, о котором пишет Энгельгардт: «Если ктонибудь, не знакомый с мужиком и деревней, вдруг будет перенесен из Петербурга в избу крестьянина «Счастливого уголка»,
и не то, чтобы в избу средственного крестьянина, а даже в избу
«богача», то он будет поражен всей обстановкой и придет
в ужас от бедственного положения этого «богача». Темная, с закоптелыми стенами (потому что светится лучиной) изба. Тяжелый воздух, потому что печь закрыта рано и в ней стоит варево,
серые щи с салом, и крупник либо картошка. Под нарами у печки теленок, ягненок, поросенок, от которых идет дух. Дети
в грязных рубашонках, босиком, без штанов, смрадная люлька
на зыбке, полное отсутствие какого-либо комфорта, характеризующего даже беднейшего интеллигентного человека. Все это
поразит незнакомого с деревней человека, особенно петербуржца, но не мало удивит его и то, когда он, зайдя в избу, чтобы нанять лошадей до ближайшего полустанка, отстоящего всего на
шесть верст, услышит от мужика: ‟Не, не поеду, вишь какая
ростепель, мокроть на дороге, поспрошай в другом дворе, может
кто и поедет, а я не поеду”. Бедная обстановка мужицкой избы
и это нежелание ехать в дурную погоду за шесть верст обыкновенно очень удивляет людей, не знающих деревни»68.
Обратимся однако к той грани, которая, по мнению Энгельгардта, разделяет кулака и хозяйствующего крестьянина:
«Известной долей кулачества обладает каждый крестьянин.
…Каждый крестьянин, если обстоятельства тому благоприятствуют, будет самым отличнейшим образом эксплуатировать всякого другого, все равно крестьянина или барина, будет выжимать из него сок, эксплуатировать его нужду. Все это не мешает
однако крестьянину быть чрезвычайно добрым, терпимым, посвою летнюю работу, но еще будет покупать работу мужика бедного, каких не в дальнем расстоянии от “Счастливого уголка” множество» (Там же. С. 418).
68
Энгельгардт А.Н. Письма из деревни. М.: Алгоритм, 2010. С. 417.
45
Ментальность русской крестьянской общины
своему необыкновенно гуманным, своеобразно, истинно гуманным, как редко бывает гуманен человек из интеллигентного
класса. …Каждый мужик при случае кулак, эксплуататор, но
пока он земельный мужик, пока он трудится, работает, занимается сам землей, это еще не настоящий кулак, не думает все захватить себе, не думает, как было бы хорошо, чтобы все были
бедны, нуждались, не действует в этом направлении. …От такого земельного мужика вы услышите: ‟Я люблю землю, люблю
работу, если я ложусь спать и не чувствую боли в руках и ногах
от работы, то мне совестно, кажется, будто я чего-то не сделал,
даром прожил день”. У такого мужика есть и любимый непродажный конь. Такой мужик радуется на свои постройки, на свой
скот, свой конопляник, свой хлеб. И вовсе не потому, что это
доставит ему столько-то рублей»69.
Конечно, наблюдения А.Н. Энгельгардта нельзя принимать
за точный социальный портрет сельского кулака. Однако нет сомнения, что кулак, живущий часто в одной деревне с крестьянами, далеко не друг этим общинникам, которых он держит
в долговой зависимости подобно помещику. В этих условиях община оказывается средством, защищающим крестьян. В большинстве вопросов, в особенности в вопросах пользования землей,
кулак не мог осуществлять полное индивидуальное закабаление.
Он был вынужден считаться с общиной: «Несмотря на развитие
индивидуализма на ссоры, зависть, являющуюся больше всего от
желания всех прировнять, – чуть дело коснулось общего врага:
помещика, купца, чиновника, – все стоят как один. Смешон тот,
который думает, что в деревне, разделяя, можно властвовать. Помещику, купцу и хозяйничать невозможно, не понимая, что относительно деревни нужно действовать так, чтобы всей деревне,
а не какому-нибудь Осипу, было выгодно»70. Дело в том, что
69
70
Энгельгардт А.Н. Письма из деревни. М.: Алгоритм, 2010. С. 448–450.
Там же. С. 325.
46
Глава 3. Барин, крестьянин, интеллигент
только в общине крестьянин мог оставаться хозяином, вне общины его ждало быстрое разорение. Эту истину своеобразно подтвердил европейский управляющий-арендатор в разговоре
с А.Н. Энгельгардтом: «Один немец, настоящий немец из Мекленбурга – управитель соседнего имения, говорил мне как-то:
‟У вас в России совсем хозяйничать нельзя, потому что у вас нет
порядка, у вас каждый мужик сам хозяйничает – как же тут хозяйничать барину. Хозяйничать в России будет возможно только
тогда, когда крестьяне выкупят земли и поделят их, потому что
тогда богатые скупят землю, а бедные будут безземельными батраками. Тогда у вас будет порядок и можно будет хозяйничать,
а до тех пор нет”»71.
Действительно, у крестьянского мира были свои понятия
о справедливости, с которыми он сообразовывал свою жизнь. Община была защитой от внешнего эксплуататора, она же была своеобразной формой крестьянской демократии, в которой принципом
принятия решений был консенсус, т. е. согласие всех: «Я уже говорил в моих письмах, что мы, люди, не привыкшие к крестьянской
речи, манере и способу выражения мыслей, мимике, присутствуя
при каком-нибудь разделе земли или каком-нибудь расчете между
крестьянами, никогда ничего не поймем. Слыша отрывочные, бессвязные восклицания, бесконечные споры с повторением одного
какого-нибудь слова, слыша это галдение, по-видимому, бестолковой, кричащей, считающей или измеряющей толпы, подумаем, что
тут и век не сочтутся, век не придут к какому-нибудь результату.
Между тем подождите конца, и вы увидите, что раздел произведен
математически точно – и мера, и качество почвы, и уклон поля,
и расстояние от усадьбы, все принято в расчет, что счет сведен
верно и, главное, каждый из присутствующих, заинтересованных
в деле людей, убежден в верности раздела или счета. Крик, шум,
галдение не прекращаются до тех пор, пока есть хоть один сомневающийся.
71
Энгельгардт А.Н. Письма из деревни. М.: Алгоритм, 2010. С. 396.
47
Ментальность русской крестьянской общины
То же самое и при обсуждении миром какого-нибудь вопроса. Нет ни речей, ни дебатов, ни подачи голосов. Кричат,
шумят, ругаются – вот подерутся, кажется, галдят самым, повидимому, бестолковейшим образом. Другой молчит, молчит,
а там вдруг ввернет слово – одно только слово, восклицание, –
и этим словом, этим восклицанием перевернет все вверх дном.
В конце концов, смотришь, постановлено превосходнейшее решение, и опять-таки, главное, решение единогласное»72.
Усвоить жизнь общины с позиции внешней, не входя
в суть проблем, которыми жил крестьянин, невозможно. Отсюда
глубокое непонимание народного сознания и народного чувства
образованным классом царской России, а не только помещиками, жившими часто бок о бок с крестьянством. Задачи исторического развития, необходимость перехода к новым формам общественной жизни требовали преодоления разрыва между образованным классом, интеллигенцией общества и основной частью
трудового населения России. Речь идет не только об уровне образованности крестьянина, который был достаточно очевиден
и к исправлению которого, казалось, были призваны интеллигенты. Речь должна была идти о большем, в частности, Энгельгардт указывает на необходимость соединения образованности
и науки с крестьянским трудом: «Естественные науки не имеют
отечества, но агрономия, как наука прикладная, чужда космополитизма. Нет химии русской, английской или немецкой, есть
только общая всему свету химия, но агрономия может быть русская, или английская, или немецкая. Конечно, я не хочу этим
сказать, чтобы мы не могли ничего заимствовать по части агрономии из Германии, но ограничиваться одною западною агрономиею нельзя. Мы должны создать свою русскую агрономическую науку, и создать ее могут только совместные усилия ученых и практиков, между которыми необходимы практики,
72
Энгельгардт А.Н. Письма из деревни. М.: Алгоритм, 2010. С. 241, 242.
48
Глава 3. Барин, крестьянин, интеллигент
теоретически подготовленные»73. Отсюда и призыв к интеллигенции в его письмах: «Счастлив ли наш интеллигент, которого
интересы до такой степени противоположны интересам мужика,
что, когда мужик молится о дешевизне хлеба, он должен молиться о его дороговизне? Не оттого ли так мечется наш интеллигент, не оттого ли такое недовольство повсюду? Кто счастлив? Откликнись! И чего метаться! Идите на землю, к мужику!
Мужику нужен интеллигент. Мужику нужен земледелецагроном, нужен земледелец-врач на место земледельца-знахаря,
земледелец-учитель, земледелец-акушер. Мужику нужен интеллигент-земледелец, самолично работающий землю. России нужны деревни из интеллигентных людей.
* Те интеллигенты, которые пойдут на землю, найдут в ней
себе счастье, спокойствие. Тяжел труд земледельца, но легок
хлеб, добытый своими руками. Такой хлеб не станет поперек горла. С легким сердцем будет есть его каждый. А это ли не счастье!
Когда некрасовские мужики, отыскивающие на Руси счастливца,
набредут на интеллигента, сидящего на земле, на интеллигентную деревню, то тут-то они вот и услышат: мы счастливы, нам
хорошо жить на Руси!»74.И далее: «Интеллигентный человек нужен земле, нужен мужику. Он нужен потому, что нужен свет для
того, чтобы разогнать тьму. Великое дело предстоит интеллигентным людям. Земля ждет их, и место найдется для всех»75.
Эти прекраснодушные призывы А.Н. Энгельгардта можно
назвать утопичными, навеянными его народовольческим прошлым. Верно в них то, что крестьянскому хозяйству нужна была агрономическая наука, а самому крестьянину – необходимый уровень просвещения. Зато верно отражен огромный разрыв между интеллигентским и крестьянским, т. е. народным
сознанием. А.Н. Энгельгардт отвергает утверждения о косно73
Энгельгардт А.Н. Письма из деревни. М.: Алгоритм, 2010. С. 145.
Там же. С. 440.
75
Там же. С. 456.
74
49
Ментальность русской крестьянской общины
сти русского крестьянина и его неспособности осваивать
и применять сельскохозяйственные машины. Крестьяне принимают новшества, когда видят их пользу, когда эти новшества
вписываются в хозяйственные процессы и приносят пользу.
В общем, крестьянский мир, как полагал Энгельгардт, может
принять «интеллигентскую правду» и правду науки: «Я уже
говорил выше, что в ‟Счастливом уголке”, чутьтолько положение крестьян улучшилось, пьянство уменьшилось, безобразно
пьяное поведение в кабаках заменилось охотою с ружьем, явилось стремление к грамотности, выразившееся заведением своих, неказенных школ, со своими учителями. Нынешняя деревенская, крестьянская молодежь в ‟Счастливом уголке” жаждет просвещения, хочет учиться, хочет знать. Зачем же ей
препятствовать учиться? И как же не понять, что без полной
свободы ученья мы все будет оставаться в хвосте?» 76.
Здесь автору уместно припомнить характерный факт из
жизни дальневосточных крестьян-переселенцев, прибывших
в нынешнюю Амурскую область из Тамбовской губернии.
В 1908 г. российское земство отправило своих представителей
обследовать быт крестьян амурской области. Некто Тихон Полнер был направлен в тамошнюю Тамбовскую волость (ныне
Тамбовский район Амурской области). Два дня Т. Полнер провел в крестьянском доме Т.Ф. Чешева: «Беседы за столом затрагивали исключительно религиозно-нравственные темы. Хозяин,
будучи баптистом, легко и свободно рассказывал о вере общины, объяснял разногласия баптизма и православия. Он оказался
очень начитанным человеком: в его доме было около сотни различных книг и брошюр. Любимой, настольной книгой Чешева
были «мысли» Паскаля».77
76
Энгельгардт А.Н. Письма из деревни. М.: Алгоритм, 2010. С. 455.
Щукин И.И. Очерки истории Тамбовского района Амурской области. Благовещенск, 2004. С. 98.
77
50
Глава 3. Барин, крестьянин, интеллигент
Важна другая сторона вопроса – способен ли русский интеллигент, желающий нести образование и научные нововведения в хозяйство, понять и принять крестьянскую мужицкую
правду? Здесь возникали принципиальные проблемы. Помещичье-барское сословие вообще не ставило своей задачей понять
крестьянина, понять его быт, культуру, нравственные представления и т. д. Как для Аристотеля раб являл собой «говорящее
орудие», так и для русского барина крестьянин представлял собой по преимуществу некое сословие, содержащее его крестьянским трудом, но в принципе отделенное от барина образованностью привилегированного сословия, не видевшего в крестьянине
«своего брата», словно это люди из другого мира. Барское сословие не хотело слышать претензий этого «брата» на утверждение своей народной правды, выливавшихся в бунты «бессмысленные и беспощадные». Это неумение услышать голос
народа характерно даже для культурно-бытового уровня общения. Успенский видит одно в словесном гаме крестьян, переданном в рассказе «Обоз», другое видит в нем А.Н. Энгельгардт:
«Какая разница в этом отношении между рассказами Тургенева
и Успенского, рисующими русского крестьянина! Сравните тургеневских ‟Певцов” с ‟Обозом” Успенского. Внешняя сторона
у Успенского вернее, чем у Тургенева, и, попав в среду крестьян, вы в первый момент подумаете, что картина Успенского есть
действительность, ‟голая правда”, а картина Тургенева – подкрашенный, наряженный вымысел. Но подождите, и через несколько времени вы убедитесь, что певцы Тургенева есть, а извозчиков Успенского нет. В деревне вы услышите этих ‟Певцов”
и в песне косцов, возвращающихся с покоса, и в безобразном
трепаке подгулявшей пары, возвращающейся с ярмарки, и в хоре
калек перехожих, поющих о ‟блудном сыне”, но ‟Обоза” вы нигде не увидите и не услышите. …Успенский выставил нам русского простолюдина простофилей. Но это-то, я думаю, и неверно,
недаром есть поговорка: ‟Мужик сер, да не черт его ум съел”.
51
Ментальность русской крестьянской общины
Ум-то есть, только знаний нет, и круг приложения ума очень тесен, а дайте-ка ему простор!..»78
В этом контексте понятна и другая сторона жизни крестьянства, на которую обращает внимание Энгельгардт: «И что меня поражало, когда я слышал мужицкие рассуждения на сходках – это свобода, с которой говорят мужики. Мы говорим и оглядываемся, можно ли это сказать? а вдруг притянут и спросят.
А мужик ничего не боится. Публично, всенародно, на улице,
среди деревни мужик обсуждает всевозможные политические
и социальные вопросы и всегда говорит при этом открыто все,
что думает. Мужик, когда он ни царю, ни пану не виноват, то
есть заплатил все, что полагается, спокоен»79. Автор «писем»
сопоставляет с этой картиной представления, которые он имел
в Петербурге как и всякий интеллигент того времени: «Когда-то
в Петербурге я, интересуясь внутренней народной жизнью, читал
газетные корреспонденции, внутренние обозрения, земские отчеты, статьи разных земцев и пр. Каюсь, я тогда верил всему,
я имел то фальшивое представление о внутреннем нашем положении, которое создано людьми, доподлинного положения
не знающими. Когда я попал в деревню – а дело было зимою,
и зима было лютая, с 25-градусными морозами, – когда я увидал
эти занесенные снегом избушки, узнал действительную жизнь,
с ее ‟кусочками”, ‟приговорами”, я был поражен. Скоро, очень
скоро я увидал, что, живя совершенно другою жизнью, не зная
вовсе народной жизни, народного положения, мы составили себе
какое-то, если можно так выразиться, висячее в воздухе представление об этой жизни»80. И чтобы достигнуть понимания сути крестьянской жизни, нужно было войти в эту жизнь, а такое вхождение было очень не простым: «А теперь я живу в деревне,
в настоящей деревне, из которой осенью и весной иной раз вы78
Энгельгардт А.Н. Письма из деревни. М.: Алгоритм, 2010. С. 222, 223.
Там же. С. 244.
80
Там же. С. 247.
79
52
Глава 3. Барин, крестьянин, интеллигент
ехать невозможно. Не служу, жалования никакого не получаю,
о крезолах и дифенолах забыл, занимаюсь хозяйством, сею лен
и клевер, воспитываю телят, хожу в высоких сапогах с заложенными в голенища панталонами, живу в таком доме, что не только
босиком по полу пройтись нельзя, но не всегда и валенках усидишь, – а ничего, здоров. Езжу в телеге или на бегунках, не только сам правлю лошадью, но подчас и сам запрягаю, ем щи с солониной, борщ с ветчиной, по нескольку месяцев не вижу свежей
газеты; и рад, если случится свежая баранина, восхищаюсь песнями, которые ‟кричат” бабы, и пляскою под звуки голубца,
не верю тому, что пишут в газетах о деятельности земств, разных
съездов, комиссий, знаю, как делаются все те ‟отрадные явления”, которыми наполняются газеты, и пр. Удивительная разница»81. Конечно, в России были люди, вполне понимающие крестьянина и способные взаимодействовать с ним. Это не помещики и не интеллигенты, и не городская бюрократия. Это люди,
довольно близкие к жизни земледельца по роду своих обязанностей: «Я положительно думал, что схожу с ума, и тогда только
стал несколько спокойнее, когда познакомился с такими людьми,
которые знают действительность, когда узнал попа, станового
и волостного писаря»82.
Энгельгардт не проходит мимо темы пьянства русского
мужика, о котором могла судачить городская пресса: «Начитавшись в газетах о необыкновенном развитии у нас пьянства,
я был удивлен тою трезвостью, которую увидел в наших деревнях. …Повторяю, мужик, даже отпетый пьяница – что весьма
редко – пьющий иногда по нескольку дней без просыпу, не имеет того ужасного вида пьяниц, ведущих праздную и сидячую
комнатную жизнь, пьяниц с отекшим лицом, дрожащими руками, блуждающими глазами, помраченным рассудком. Такие
81
82
Энгельгардт А.Н. Письма из деревни. М.: Алгоритм, 2010. С. 144, 145.
Там же. С. 249.
53
Ментальность русской крестьянской общины
пьяницы, которых мы встречаем между фабричными, дворовыми, отставными солдатами, писарями, чиновниками, опившимися и опустившимися до последней степени, между крестьянами – людьми, находящимися в работе и движении на воздухе, –
весьма редки, и я еще ни одного такого здесь не видал, хотя,
не отрицаю, при случае крестьяне пьют шпарко»83. Что же касается крестьянского застолья, то, полагает Энгельгардт, оно даже
выгодно отличается от застолья городских чиновников: «Случалось мне не раз в течение этих трех лет бывать на обедах у крестьян по случаю новоселья, обновления свечи в Никольщину
и т. п., то есть на таких обедах, где собираются все хозяева деревни. Никогда я не слыхал за этими обедами ничего пикантного, ничего скандального. Усядутся все чинно за стол, сидят степенно, толкуют о хозяйстве, о погоде, об ожидаемых урожаях
и заработках, о местных интересах… выпьют, загалдят, разговор
делается оживленнее, но никогда не принимает скоромного направления. Начинаются мечтания о том блаженном времени, когда хлеб будет родиться хорошо – ничего пикантного, нескромного. Видно, что у людей есть общие интересы. Им есть о чем
поговорить»84.
Наблюдения А.Н. Энгельгардта локальны, они касаются
положения крестьян Курской губернии. Но нет сомнения, что
он отразил общие черты хозяйственной жизни в крестьянского
мире, его этику, быт крестьян, отношения крестьянского мира
с социальной действительностью России. Еще раз подчеркнем
глубокую фундаментальную разобщенность крестьянского мира и элиты общества, включая элиту хозяйственную, культурную (интеллигенция), политическую (власть). В таком напряженном состоянии страна вступила в революционные события
начала ХХ в.
83
84
Энгельгардт А.Н. Письма из деревни. М.: Алгоритм, 2010. С. 330.
Там же. С. 165, 166.
54
ГЛАВА 4
ОБЩИННАЯ МЕНТАЛЬНОСТЬ В РОССИИ В XIX–ХХ ВВ.
Может возникнуть вопрос, какой смысл имеет обращение
к жизни крестьянина и крестьянского мира теперь уже позапрошлого века? Однако для него есть серьезные основания. Распространяемые сегодня представления о прошлом Российской империи по большей части не способствуют осмыслению и преодолению внутренней разобщенности российского общества. В поверхностных рассуждениях об успехах или неудачах царской России
остаются без внимания крестьянский общинник прошлого и его
положение. Подразумевается, что если правящему классу было
хорошо, то хорошо было и крестьянину. Нередко повторяется
миф о высокой эффективности сельского хозяйства, при котором
Россия кормила своей пшеницей пол-Европы. Между тем, рассказывая о ситуации в урожайный год, когда хлеб вздорожал из-за
того, что интенсивно продавался за рубеж, Энгельгардт отмечает
то, что известно серьезным исследователям сельской экономки
XIX в.: «Конечно, мужики хлеба не продавали. У мужика
не только нет лишнего хлеба на продажу, но и для себя не хватит,
а если у кого из богачей есть излишек, так и он притулился, ждет,
что будет дальше. Хлеб продавали паны, деньги получали паны,
но много ли из этих денег разошлось внутри, потрачено на хозяйство, на дело. Мужик продаст хлеб, так он деньги тут же на хозяйство потратит. А пан продаст хлеб и тут же деньги за море переведет, потому что пан пьет вино заморское, любит бабу заморскую, носит шелки заморские и магарыч за долги платит за море.
Хлеб ушел за море, а теперь кусать нечего»85.
К этому Энгельгардт добавляет: «Американец продает избыток, а мы продаем необходимый насущный хлеб»86.
85
86
Энгельгардт А.Н. Письма из деревни. М.: Алгоритм, 2010. С. 406.
Там же.
55
Ментальность русской крестьянской общины
Время стерло ту давнюю социальную действительность,
Российская империя распалась, собралась и снова распалась.
Страна из аграрной стадии перешла в промышленную фазу,
чтобы в конце ХХ в. осудить социальный опыт названного перехода и оказаться на историческом перепутье в условиях
мощного давления глобальной среды. Индивидуальные крестьянские хозяйства подверглись насильственному объединению
в коллективные, а коллективные хозяйства были вновь распущены. Казалось бы, ничто уже не возвращает нас в далекое
прошлое пореформенной царской России второй половины
XIX в. Но у социальной жизни свои законы. Организующие
общество культурные начала могут проявляться в разных социальных оболочках, а проблемы, оставившие след в социальном коде общества, могут всплывать в разные периоды его
жизни. Для России такое «генетическое» значение имеет проблема элиты, характер ее отношения к жизни основной массы
народа. Особенности взаимоотношения народа и элиты не получили основательной теоретической проработки в нашей социологической литературе, но обращение к ним становится необходимым в контексте проблем, поставленных в «Письмах»
и так или иначе решаемых в исторической жизни народа. Нам
важно, что названные взаимоотношения формировались всегда
в определенной нравственной атмосфере, в контексте которой
они обретали свои особенные черты 87.
При оценке доминирующих этических принципов в культуре России прошлого важно ответить на вопрос: как соотносилась с ними общинная этика крестьянства, какое место она занимала в сознании общества? Как некий социальный субъект
крестьянская община определенным образом вписывала свои
нравственные представления в социальное целое, и точно также
87
Здесь речь должна идти о том, что отношение барина-крепостника к крестьянину
часто вопиющим образом нарушало христианскую этику, что не могло не откладываться в долговременной памяти народа.
56
Глава 4. Общинная ментальность в России в XIX–ХХ вв.
социальное целое в его действительной жизни не могло не соотноситься с крестьянским сознанием, даже если таковое и не становилось предметом общественной рефлексии. Совсем необязательно, чтобы ценности общинного сознания поддерживались
только крестьянским миром и только в тех формах, которые он
выработал. Общественная среда может принимать этику соответствующего социального слоя, отвергать ее или быть к ней
более или менее нейтральной. Можно утверждать, что культура
России не только не вступала в противодействие ценностям общинного сознания, но по сути была им комплиментарна. Основанием названной комплиментарности была этика христианства,
утверждающая чувство всеобщего человеческого родства, более
всего поддержанное в православии (во всяком случае, так полагают православные верующие). На эту сторону русской культуры указывал, в частности, Н.Ф. Федоров: «А у нас чувство родства со всеми составляет отличительную черту народного характера, выработанного формой быта (родового), в котором мы до
сего жили. По этому признаку нас и относят к отсталым, деревенщине, необразованным»88. Этикой всечеловеческого родства
руководствовался также В.С. Соловьев, когда размышлял о проблеме человеческого всеединства и был занят поиском солидаристской формы сознания, способной объединить всё человечество (ею должно было стать преображенное христианство).
Важно отметить, что общинное сознание крестьян определяло также их отношение к государству и царскому самодержавию. Крестьянин был склонен видеть в государстве общину,
и в его глазах глава государства – петербургский самодержец –
превращался в главного общинника, призванного заботиться обо
всех («всех равнять»). Когда крестьянин полагал, что вся земля
«царская», то он не имел в виду, что царь собственник всей земли. Имелось в виду, что «общинное право» царя состоит в том,
88
Федоров Н.Ф. Сочинения. М.: Мысль, 1982. С. 321.
57
Ментальность русской крестьянской общины
чтобы справедливо (в крестьянском понимании) распределять
землю: «По понятиям мужика, каждый человек думает за себя,
о своей личной пользе, каждый человек эгоист, только мир да
царь думают обо всех, только мир да царь не эгоисты. Царь хочет, чтобы всем было равно, потому что он всех одинаково любит, всех ему одинаково жалко. Функция царя – всех равнять»89.
По крестьянским понятиям земля должна быть у тех, кто ее обрабатывает, т. е. у крестьян, а не у помещиков, которые ею
не занимаются. Поэтому крестьянский мир жил в ожидании решения земельного вопроса, о чем свидетельствуют «письма»
Энгельгардта: «Поэтому насчет земли из деревни толков, слухов, разговоров и не оберешься. Все ждут милости. Все уверены – весь мужик уверен, – что милость насчет земли будет, чтобы там господа ни делали. Поговорите с любым мальчишкой
в деревне, и вы услышите от него, что милость будет. Любой
мальчишка стройно, систематично, «опрятно» и порядочно изложит вам всю суть понятий мужика насчет земли, так как эти
понятия он всосал с молоком матери»90. Паны, как полагал крестьянин, есть главная помеха решению вопроса, именно они
препятствуют земельному переделу и направляют свои усилия
только на то, чтобы держать крестьянина в кабале. (Об остроте
земельного вопроса в указанный период см. прил.).
Этика христианства, исходящего из всеобщего чувства родства (все люди братья, все дети одного небесного отца), определяла этическое поле русской культуры, на котором разыгрывались все названные отношения. Разумеется, всегда есть определенная и подчас значительная дистанция между высшими
этическими принципами и реальным поведением индивидов
и социальных групп. Доминирующие принципы задают границы
конфликтов и способы их разрешения, но они не действуют ав89
Энгельгардт А.Н. Письма из деревни. С. 467.
Там же. С. 459.
90
58
Глава 4. Общинная ментальность в России в XIX–ХХ вв.
томатически, определяя поведение отдельных индивидов во всех
ситуациях. Иначе говоря, отношение между нравственными ценностями и реальным поведением людей опосредовано социальной средой, ее структурой, т. е. теми специфическими условиями,
в которых возникают и осуществляются конкретные намерения
людей и общественных групп. Общество всегда в необходимой
степени воплощает и защищает генеральные этические принципы, генеральные ценности культуры, свой культурный генотип.
Общественные отношения подвергаются осуждению, если по тем
или иным причинам общество оказывается неспособным выполнять названную функцию. В критических стадиях развития, когда
встает вопрос о новом социальном устройстве, проблема поиска
согласованного решения требует взаимопонимания элиты и народа, согласия по каким-то важнейшим нравственным основаниям, воплощаемым в новом социальном устройстве. «Письма из
деревни» отражают, что думало о социальной справедливости
крестьянство, но мало говорят о том, что думала и как поступала
образованная и властная элита общества. Отсутствие консенсуса
между этими двумя субъектами всегда грозит обществу серьезными потрясениями. Но каким мог быть путь поиска взаимопонимания дворянской элиты и крестьянской общины, и могло ли
вообще состояться такое взаимопонимание в России XIX в.?
Культурная и социальная связь народа и элиты не может
строиться на основе сугубо личного взаимопонимания представителей разных классов общества. Культурное взаимопонимание не требует, чтобы дворянин ходил в армяке и говорил на
простонародном языке. Основанием единства элиты и народа
является чувство общей исторической судьбы. Их согласие опирается на то, что они, пусть каждый по-своему, пережили общую историю, в которой делали общее дело. Этим для элиты
открывается возможность понимать и принимать ментальные
установки народных слоев и в соответствии с этим выстраивать
отношения с соответствующими социальными группами. При59
Ментальность русской крестьянской общины
нятие их «своими» предполагает не личностное погружение
в образ жизни крестьянина, но постижение общности ценностных принципов элиты и народа, на основе чего возникает взаимное понимание целей, стоящих перед обществом и государством, отношение к ним как своим со стороны всех или хотя бы
основных общественных классов. В этическом плане для достижения определенного взаимопонимания дворянского и крестьянского сословий в России было необходимо, чтобы дворянин
почувствовал в крестьянине «брата своего», по-человечески
ощутил его положение и его заботы. Принятие общинного этоса
должно было стать для элиты шагом к пониманию крестьянской
среды, шагом ей навстречу, снимающим некоторые социальные
перегородки. Способно ли было на это дворянство России? Вся
его история говорит – нет! Не способно! Такое желаемое состояние сознания элиты трудно совмещалось с той социальной
средой и теми общественными отношениями, которые имели
место в России как до реформы 1861 г., так и после нее. Ситуация складывалась тупиковая и фактически не оставляла средств
для мирного решения крестьянского вопроса, тем более что эту
проблему обостряла назревающая необходимость перехода
в промышленную стадию. Дворянский вопрос был другой стороной крестьянского вопроса, судьбы эти двух сословий были
связаны друг с другом.
Элита, как образованная и ведущая часть общества, далеко
не всегда группируется в плотную социальную общность. На разных стадиях жизни общества она представлена по-разному,
и в промышленных обществах она едва ли может быть отождествлена с конкретной общественной группой, поскольку вербуется
из разных социальных слоев. Более отчетливо элитные группы
представлены в сословных аграрных обществах. В Российской
империи ведущим элитарным сословием было дворянство, хотя
и неоднородное по своему составу и имущественному положению. Из этого общественного слоя вербовались люди, непосред60
Глава 4. Общинная ментальность в России в XIX–ХХ вв.
ственно занятые управлением обществом. Х. Ортега-и-Гассет писал в своем эссе о массовом человеке, что сознание человека элиты в отличие от «восставшей массы» подчинено чувству долга,
ответственного служения. Элиту общества представляют те, кто
строг и требователен к себе: «Человек элиты, т. е. человек выдающийся, всегда чувствует внутреннюю потребность обращаться вверх, к авторитету или принципу, которому он свободно
и добровольно служит. …Вопреки обычному мнению, именно
человек элиты, а вовсе не человек массы, проводит жизнь в служении. Жизнь не имеет для него интереса, если он не может посвятить ее чему-то высшему. Его служение – не внешнее принуждение, не гнет, а внутренняя потребность. Когда возможность
служения исчезает, он ощущает беспокойство, ищет нового задания, более трудного, более сурового и ответственного. Это жизнь,
подчиненная самодисциплине, – достойная, благородная жизнь.
Отличительная черта благородства – не права, не привилегии,
а обязанности, требования к самому себе»91.
Испанский философ говорит в данном случае об этосе элиты, а не о ее признаках как некой социальной группы. Элита ответственна за все общество, и ее служение долгу не может
не быть служением обществу. На образ мысли аристократов
(лучших), призванных к управлению обществом, указывал в античности Платон, отмечавший, что в этом слое могут происходить негативные изменения, обусловленные в платоновском
случае «неурожаем на души». Так или иначе, элита живет вместе с народом, во всяком случае, государство – их общий дом,
и не может быть сомнения в том, что есть корреляция, а может
быть, и весьма строгая линейная связь между состоянием общества и состоянием элиты, выраженная, в частности, в утверждении, что народы имеют правительства, которые «заслуживают».
В свете названного предположения мы можем обратиться к си91
Ортега-и-Гасссет Х.. Восстание масс // Вопросы философии. 1989. № 3. С. 140.
61
Ментальность русской крестьянской общины
туации в пореформенной России и поставить вопрос, было ли
способно русское дворянство того времени отвечать за все общество, а не только за свои привилегии.
Высший управленческий слой царской России формировался царским двором. Здесь осуществлялись селекция и назначение
на высшие государственные должности. Но нравственные качества элиты не назначаются двором, они должны формироваться
в тех социальных группах, из которых вербовались управленцы.
В нашей истории, как уже отмечено, на формирование сознания
элиты оказывал негативное воздействие глубокий разрыв крестьянского и барско-дворянского сословий, разрыв народного чувства и барского сознания. С одной стороны, дворянство по своему
социальному происхождению есть слой служилый, призванный
защищать общество. С другой стороны, освобождение дворянства от службы (вольности дворянства) оказало дурную услугу как
обществу, так и самому дворянству. Жизнь помещиков в условиях крепостного права неизбежно принимала паразитический характер. Речь идет, разумеется, не обо всех в буквальном смысле
владельцах поместий. Л.Н. Толстой в литературной форме дает
положительный образ хозяйствующего помещика в лице Левина
в романе «Анна Каренина», но этот образ идеализирован и не типичен. Крепостное право мало стимулировало владельцев земли
к хозяйственным заботам. Ответственность помещика перед государством за свое владение сводилась к своевременной уплате
податей и необходимых сведений (например, ревизских сказок),
но служение обществу и государству в помещичьей массе далеко
не всегда оформлялось в этику высшего порядка. Примером могут служить персонажи гоголевских «Мертвых душ», где даны
сатирические образы поместных дворян, в гротескной форме отобразившие проблемы внутренней духовной жизни этого слоя.
Оторванный в массе своей от обязанности ответственного
служения русский дворянский слой связывал свои культурные
потребности с европейской образованностью, интенсивно про62
Глава 4. Общинная ментальность в России в XIX–ХХ вв.
никавшей в Россию в XVIII в. русского Просвещения. Активное
пробуждение русской образованности и русского сознания приходится на начало XIX в., и этот процесс связан с рядом выдающихся имен, первым среди которых принято называть
А.С. Пушкина. Однако этим не была прервана дворянская традиция рассматривать Европу в качестве культурного образца.
Образованность могла пониматься, в частности, как образованность французского Просвещения, все дворянство должно было
говорить по-французски, принимая тем самым в свое сознание
отстраненность от всего «кондово-отечественного» и пиетет
к «тонкому» зарубежному, доходящий до заискивания. Свою
культуру будущего нужно было творить, чужую же было легко
заимствовать. Разумеется, в представлениях дворянского слоя
жила идея Отечества, но она была органически связана с задачей
сохранения существующего феодального порядка, т. е. дворянских привилегий, и служением государству как средству решения такой задачи. Поэтому социальное действие не могло идти
далее поддержания социальных институтов, на которые опирались сложившиеся общественные отношения. Социальная разобщенность помещичьего и крестьянского классов поддерживала их культурную разобщенность, и это относится, прежде всего,
к этическим принципам дворянства и крестьянской общины. Есть
много примеров, отображающих названные взаимоотношения.
На характерный факт указывает, в частности, В.С. Соловьев
в своем исследовании, обращенном к исследованию природы
нравственного чувства: «В очерках из истории Тамбовского края,
И.И. Дубасова, рассказывается о подвигах елатомского помещика
К-рова, процветавшего в сороковых годах настоящего столетия.
Кроме того, что многие крестьяне (особенно дети) были замучены им до смерти, следствием обнаружено, что в имении К-рова
не было ни одного не избитого крестьянина и ни одной крепостной девушки непоруганной. Но особенно важны не эти «злоупотребления», а отношение к ним общественной среды. На поваль63
Ментальность русской крестьянской общины
ном обыске в Елатомском уезде большинство дворян отозвалось
о К-рове, что он «истинно благородный человек». Иные к этому
прибавляли: «К-ров – истинный христианин и исполняет все христианские обряды». А предводитель дворянства писал губернатору: «Весь уезд встревожен по случаю бедствий господина
К-рова». Дело кончилось тем, что «истинный христианин» был
освобожден от уголовной ответственности, и елатомское дворянство успокоилось»92. В случае, к которому обратился русский
философ, речь идет не только о том, что общинная этика крестьянского мира никак не коснулась елатомского дворянства. Крепостной крестьянин вообще оставался у него за пределами человеческого милосердия. Крестьянин мог заявить о своем человеческом достоинстве только в пределах крестьянского мира и при
общении с сельским попом. Да еще возлагать надежду на высшую справедливость в лице русского самодержца. Как видим,
социальный раскол прошлого содержал в себе глубокий этический раскол, исчезнувший только с исчезновением социальной
структуры, в которой он сформировался.
Задачи социального развития не могут решаться в отрыве от
проблем этических. Фактически так всегда бывает независимо от
того, осознается или не осознается это обстоятельство историческими субъектами. В кризисных ситуациях общество не только
предлагает проекты переустройства, но прямо или косвенно, т. е.
через политику, философию, искусство и т. п., отвечает на вопрос, на каких этических основаниях должны совершаться соответствующие преобразования. Русская история в этом плане
не исключение. Столкновение славянофильства и западничества
явилось отражением связи этики и социального действия, и потому оно соответствующей оценки. Глубинным проблемным вопросом названного противостояния, прикрытым дискуссией
о достоинствах и недостатках русской истории, был вопрос об
92
Соловьев В.С. Оправдание добра. Соч. в 2 т. Т. 1. М.: Наука, 1977. С. 336.
64
Глава 4. Общинная ментальность в России в XIX–ХХ вв.
этико-культурных основаниях исторического будущего России:
станут ли ими принципы индивидуального эгоизма, сформулированные европейским Просвещением, или же необходимые основания нужно найти в общинной этике солидарного человека, чувствующего свое родство со всеми. Западническое движение, видевшее в успехах европейского общества образец исторического
развития, главным его достоинство полагало формирование автономной личности и концепции свободного индивида. С этих позиций оно оценивало ситуацию в России, ее прошлое и неясное
будущее. Основное возражение славянофилов (такое название
дано им западниками) заключалось в том, что культуру и историю России нельзя измерять западной меркой ввиду их самобытности и своеобразия и что основанием будущего России должен
стать общинный этос.
Позиция, занятая западниками, обрекла их, по сути, на осуждение всей истории России, не сумевшей реализовать в себе западные образцы «личностного развития». Отсюда неадекватная
оценка ими московского кружка интеллигентов, обратившегося
к поиску русского самосознания. Об основных точках противостояния петербургских западников и московских славянофилов
в середине XIX в. ясно сказано в статье Ю.Ф. Самарина: западническая позиция ведет к ложному и гротескному видению русской
действительности. В частности, в художественной литературе такой метод предстает как «карикатура и клевета на действительность, понятая как исправительное средство»93. Действительно,
западническая критика русской истории превращалась в конечном счете в ее отрицание, столь выразительно явленное в первом
философическом письме П.Я. Чаадаева: «У всех народов есть период бурных волнений, страстного беспокойства, деятельности
без обдуманных намерений. Люди в такое время скитаются по
93
Самарин Ю.Ф. О мнениях «Современника», исторических и литературных // Избранные произведения. М.: РОССПЭН, 1996. С. 460.
65
Ментальность русской крестьянской общины
свету и дух их блуждает. Это пора великих пробуждений, великих свершений, великих страстей у народов. Они тогда неистовствуют без ясного повода, но не без пользы для грядущих поколений. Все общества прошли через такие периоды, когда вырабатываются самые яркие воспоминания, свои чудеса, своя поэзия,
свои самые сильные и плодотворные идеи»94.
Заявление о том, что самые сильные и плодотворные идеи
вырабатываются в ходе деятельности без обдуманных намерений
и неиствовании без всякого повода является весьма сомнительным
в историософском смысле. Но оно сделано для того, чтобы оттенить мнимую бесплодность русской истории: «Мы, напротив,
не имели ничего подобного. Сначала дикое варварство, затем грубое суеверие, далее иноземное владычество, жестокое унизительное, дух которого национальная власть впоследствии унаследовала, – вот печальная пора нашей юности. Поры бьющей через край
деятельности, кипучей игры нравственных сил народа – ничего
этого у нас не было. Эпоха нашей социальной жизни, соответствующая этому возрасту, была наполнена тусклым и мрачным существованием без силы, без энергии, одушевляемая только злодеяниями и смягчаемая только рабством. ...Первые годы наши,
протекшие в неподвижной дикости, не оставили никакого следа
в нашем уме и не в нас ничего лично нам присущего, на что могла
бы опереться наша мысль; выделенные по странной воле судьбы
из всеобщего движения человечества, не восприняли мы и традиционных идей человеческого рода»95.
Цитируемое письмо увидело свет в 1836 г., и оценку русской истории, данную в письме, можно найти в позиции Кавелина (1847), разбираемой Ю.Ф. Самариным в цитированной статье.
Заметим, что упоминание о иноземном владычестве жестоком
и унизительном звучит незаслуженным упреком всей русской ис94
Чаадаев П.Я. Философические письма. Письмо первое // Полное собрание сочинений и избранные письма. Т. 1. М.: Наука, 1901. С. 324.
95
Там же. С. 324, 325.
66
Глава 4. Общинная ментальность в России в XIX–ХХ вв.
тории. Но более важна совершенно нелепая оценка прошлого,
«не оставившего никакого следа в нашем уме». В свете оценок
подобного рода, навязываемых в данном случае западниками, нет
ничего удивительного в словах русского профессора Печерина,
эмигрировавшего в Европу: «Как сладостно Отчизну ненавидеть
и жадно ждать ее уничтоженья». К этому высказыванию можно
было бы отнестись как к эмоциональной фигуре речи. Но вот
свидетельство В.В. Розанова, талантливого философского публициста, вовлеченного в процесс напряженного осмысления настоящего и будущего России: «У нас нет совсем мечты своей родины. И на голом месте выросла космополитическая мечтательность. У греков она есть. Была у римлян. У евреев есть.
У французов – ‟chere France”, у англичан – ‟Старая Англия”.
У немцев – ‟наш старый Фриц”. Только у прошедшего русскую
гимназию и университет – ‟проклятая Россия”»96.
Западническому взгляду на прошлое и будущее России
«славянофилы» противопоставили этические основания русской
культуры, общинное сознание и общинного человека. Если оппоненты славянофилов полагали, что общинное сознание и общинная организация есть выражение косности русской истории,
обрекающей Россию на «личностное безмолвие», то сторонники
собственного пути и самоуважения России указывали, что общинное сознание формирует индивидуальность, способную
к высшему проявлению личностного начала, выраженного самоотречением индивида ради общества и общественной пользы:
«Это самоотречение каждого в пользу всех есть начало свободного, но вместе с тем безусловно обязательного союза людей
между собой»97. Эта мысль повторена названным автором:
«Общинный быт славян основан не на отсутствии личности, а на
свободном и сознательном ее отречении от своего полновла96
Розанов В.В. Опавшие листья. Короб второй. Т. 2 // Уединенное. М.: Правда, 1990.
С. 497.
97
Самарин Ю.Ф. Цит. соч. С. 417.
67
Ментальность русской крестьянской общины
98
стия» . Можно предположить, что настойчивое нежелание западников видеть личностное начало в русско-славянском мире
предопределялось все той же безмерной дистанцией между городским интеллигентом и крестьянским миром, который представлялся западническому взгляду как косная и безликая масса.
Но суть дела, о которой писали славянофилы, заключается даже
не в социальных формах жизни, характерных для русского крестьянства. Она заключается в этике общинного сознания, в ощущении человеческой общности, на которую опиралась, как полагали славянофилы, русская история: «Общинное начало составляет основу, грунт всей русской истории, прошедшей,
настоящей и будущей; семена и корни всего великого, возносящегося на поверхности, глубоко зарыты в его плодотворной
глубине, и никакое дело, никакая теория, опровергающая эту
основу, не достигнет своей цели, не будет жить»99.
Как показывают факты крестьянской жизни, описанные
А.Н. Энгельгардтом, мифический страх западников перед общиной, якобы подавляющей личность и не способствующий ее
развитию, не имеет основания. Живучесть названного мифа
предопределена предвзятым отношением к русской истории
и русской культуре, подпитываемым громадной удаленностью
элитарных групп от основной народной массы. В этой связи обнаруживает себя еще одна важная черта дискуссии западников
и славянофилов. Она заключается в том, что западники практически воспроизводили и поддерживали своими представлениями
о России и русской истории указанный разрыв элиты и народа100. Глухота западников к логике и аргументам оппонентов
98
Самарин Ю.Ф. Цит. соч. С. 443.
Там же. С. 431.
100
По-своему указывал на это Н.Я. Данилевский: «Все перечисленные здесь и поясненные примерами виды европейничанья суть, конечно, только симптомы болезни,
которую можно назвать слабостью и немощью народного духа в высших и образованных слоях русского общества» (Данилевский Н.Я. Россия и Европа. М.: Книга,
1991. С. 299).
99
68
Глава 4. Общинная ментальность в России в XIX–ХХ вв.
указывает на иррациональный характер их убежденности, в которой отрицательное отношение к русской истории является
предпосылкой, а не следствием. Отчасти такое положение было
навеяно западным просвещением, вместе с которым русские интеллектуалы усваивали европейскую предубежденность к России. Этого, однако, избежали славянофилы в силу своей изначальной мировоззренческой позиции. Стремление к преодолению разрыва элиты и народа предстает как следствие их
исходной позиции: «Усваивая себе жизнь народную и внося
в нее свое знание и свой опыт, образованный класс не останется
в накладе – он получит многое взамен. Впрочем, с какой бы точки ни смотрели на отношения двух разлученных друг от друга
половин нашего состава, нет сомнения, что сближение необходимо, что первый шаг должно сделать высшее сословие и что
его должна внушить любовь»101.
Историческая задача, вставшая перед Россией XIX в., была
предопределена тем, что еще в XVIII в. Европа бросила своеобразный вызов миру собственным научно-техническим развитием, изменившим жизнь европейских стран и изменявшим взаимоотношения других стран с Европой. Россия должна была отвечать на этот вызов внутренним переустройством, способным
обеспечить ее вхождение в стадию промышленного развития.
Этого требовали исторические и государственные интересы
России. Однако менее всего можно было ждать решения этой
задачи дворянским сословием, готовым вечно дремать на громадном крестьянском теле России. И по мере того как в тех или
иных привилегированных группах росла привлекательность социальных институтов Европы, с которыми она связывала решение задачи собственного роста, в них росла неприязнь к России
как стране отсталой и якобы неспособной воспринимать интеллектуальные и технические достижения прогрессирующего За101
Ю.Ф. Самарин. Цит. соч. С. 468.
69
Ментальность русской крестьянской общины
пада. Критика реакционности царской власти нередко превращалась в отрицание самой России и ее исторического пути, что
и продемонстрировало западничество XIX в.
Обществу была нужна консолидация интеллектуальной
энергии для поиска собственного пути вхождения в новую стадию жизни. Ответом на эту историческую задачу был рост национального самосознания, который Н.А. Бердяев связывал среди прочего с появлением славянофилов, хотя в более широком
плане этот рост проявил себя в становлении русской поэзии,
русской классической литературы, русской истории, музыки
классической и музыки городского романса, роста университетского образования и русской науки. Тем более острой становилась потребность в рациональной рефлексии, т. е. философском
осмыслении этических оснований русской культуры, способных
обеспечить требуемый переход. Политическая элита могла направить энергию этого роста на решение исторических задач,
однако события показали, что она с этой задачей не справилась.
Дворянско-помещичий класс вообще не был способен к ее решению, стране требовалось принципиальное обновление, в котором ему в его прежнем качестве уже не было места. В новой
роли должна была увидеть себя и православная церковь. Но
ни подписать себе исторический приговор, ни найти компромиссное решение, определяющее будущее дворянского и клерикального сословия, не могли ни те, ни другие.
Серьезные переустройства в обществе требуют социального субъекта, способного осознать историческую перспективу
и осуществить необходимые действия. Созревал ли такой субъект в России, созревало ли его сознание?
В европейских государствах социальным переворотам,
обеспечившим промышленное переустройство, предшествовали
серьезные сдвиги в сфере общественного сознания, давшие
идейное обеспечение социальных преобразований. Проблема
человека и моральных оснований человеческого поведения была
70
Глава 4. Общинная ментальность в России в XIX–ХХ вв.
решена на основе концепции свободного самодостаточного индивида. Одновременно подготовка промышленного переворота
в Европе осуществлялась посредством развития ремесел и других производств за счет использования новых изобретений, опиравшихся в числе прочего и на научные открытия. Несколько
иная ситуация складывалась в России, где традиционные производства реформировались медленно, а собственники формирующейся крупной промышленности, часто зависимые от западного капитала, не могли стать лидерами прогрессивных преобразований. Социальная ситуация выталкивала интеллигенцию
на ведущую позицию в осмыслении исторической ситуации
и выработке социального проекта, причем интеллигенция должна была стать носительницей светского сознания, необходимого
для вхождения в промышленный этап развития. На этой стадии
религиозное сознание уже не могло быть доминирующей формой мировоззрения, и этические основания возможных социальных преобразований требовали соответствующего языка нерелигиозного мировоззрения.
Поиск, осуществлявшийся в образованной среде, решающим образом определял интеллектуальную жизнь России
в XIX в. Кроме просветительской роли, которую интеллектуальный слой играет в культурной жизни общества, русская интеллигенция оказалась в роли социального субъекта, ответственного за разработку социального и политического проекта будущего, поскольку других социальных субъектов, способных к решению этой задачи, просто не было. При этом не было
и субъекта – заказчика нового мировоззрения. Как носительница
светского сознания интеллигенция часто становилась в оппозицию к церкви. Если же она опиралась на религиозное сознание,
то все равно весьма часто оказывалась в оппозиции к официальной церкви, поскольку стремление в неясное будущее вынуждала ее к конструированию нового понимания веры и новых представлений о роли церкви. В этих условиях появляется критика
71
Ментальность русской крестьянской общины
православной церкви в сочинениях И.С. Аксакова и В.С. Соловьева, как и своеобразный и спорный поиск новой версии
христианства Л.Н. Толстым. Однако в силу своего общественного положения интеллигенция не могла быть полноценным субъектом социального действия. Она не была владельцем крупной
собственности, большая социальная дистанция отделяла ее от
элитарных групп общества, прежде всего от государственной
и политической элиты. Кроме того, рождение исторически приемлемых и эффективных проектов возможно лишь при опоре на
глубинные архетипические культурные основания. Лишь глубокое погружение в культуру и историю народа предваряет рождение практически приемлемого образа будущего. И здесь, как
уже отмечено, вновь обнаруживается общая слабость интеллигенции, воспроизводящей разрыв элиты и народа, которую
не смогло преодолеть малочисленное славянофильство. Вне понимания проблем крестьянской общины, вне постижения этоса
народной жизни (души народа, как иногда выражаются) было
невозможно найти исторически приемлемое решение исторических задач России.
Как уже отмечалось, такой исторический задачей стал переход общества в новое состояние в соответствии с этическими
архетипами, пронизывающими народное сознание, прежде всего
крестьянскую общину. Нельзя сказать, что не было усилий, способствующих такому продвижению. Однако попытки интеллектуалов-славянофилов подвергались атаке с двух сторон. С одной
стороны, такие «новаторы» встречали настороженное отношение власти, с другой – подвергались активному наступлению
либералов, ориентирующих на европейские образцы. В конце
XIX в. не нашлось организованных социальных групп, способных поддержать поиск общественного проекта, настаивающего
на культурно-исторических особенностях русской жизни, и предоставить общественную трибуну инициаторам преобразований,
опирающимся на культурно-исторические особенности России.
72
Глава 4. Общинная ментальность в России в XIX–ХХ вв.
В этом «отвращении» от русской истории, глубокий анализ которой невозможен без понимания этоса народной жизни, до сих
пор скрываются причины слабости русского политического сознания и разобщенности социальных групп.
Указанные обстоятельства сыграли свою роль в событиях
русской революции и в истории России в ХХ в. Действительной
этической базой социальных переустройств этого исторического
периода оказалась общинная этика, вынесенная из миросозерцания крестьянской общины, соединившаяся с марксистским пониманием социальной справедливости, на что указал в свое время
Н.А. Бердяев. В «Письмах из деревни» А.Н. Энгельгардт высказывает вполне справедливое для того времени суждение, что Россия – государство земледельческое, русский народ – земледелец,
и русский интеллигент должен нести свет в русское земледелие.
Разумеется, сегодня ситуация иная, поскольку в ХХ в. Россия вошла в промышленную стадию развития, в конце века утратила
большую часть достигнутого при советском строительстве, и сегодня находится в сложном положении страны, не нашедшей
единства в понимании исторической цели и средств ее достижения. В прошлом антифеодальная революция, начатая в феврале
1917 г., вызвала социальные процессы, активным участником которых стал народ, т. е. крестьянское по преимуществу население
аграрной страны. Вектор народного действия определялся народным сознанием, его представлениями о принципах обустройства
жизни. Вспомним, что крестьянство длительное время воспринимало государство как большую общину, пастырем которой является государь, а сознание городских народных слоев во многом
являло собой модификацию общинной ментальности, и в этом
качестве оно смыкалась с этикой крестьянского сознания.
В аграрной России не было глубокого ментального разрыва
между крестьянским и городским рабочим населением, хотя, разумеется, городская жизнь порождала свои культурные формы.
Но все они были основаны на общем народном архетипе созна73
Ментальность русской крестьянской общины
ния. Революционная власть была вынуждена слышать народные
стремления, иначе она была обречена на поражение, а страна – на
распад и оккупацию. Действия победившей власти, приступившей в определенный период к сверхсрочной индустриализации,
т. е. к решению перезревшей задачи вхождения России в промышленную стадию, не могли быть успешными без мобилизации
массы и без идеологии, ставящей созвучные массе исторические
цели. В пропаганде, в искусстве, в идеологии на авансцену истории выводится народ, а власть представляет себя как говорящая
и делающая от имени народа.
Оценка реальных общественных событий и решений власти
всегда требует конкретного исторического анализа. Действия,
инициируемые в ряде случаев революционным энтузиазмом,
могли принимать разный характер, в том числе и противоречащий заявленным целям. Несомненным остается то, что этическое
поле, в котором совершались общественные события, определялось этикой общинного сознания, его пониманием справедливости, его чувством общечеловеческого родства (братства народов).
Парадоксальность ситуации в том, что в условиях государственной политики атеизма социальное строительство опиралось фактически на христианскую этику. На это указал в свое время
Н.А. Бердяев в книге, разъясняющей западному читателю сущность советского строительства: «В социально-экономической
системе коммунизма есть большая доля правды, которая вполне
может быть согласована с христианством, во всяком случае более, чем капиталистическая система, которая есть самая антихристианская. Коммунизм прав в критике капитализма. И не защитникам капитализма обличать неправду коммунизма, они лишь
делают более рельефной правду коммунизма. …Именно капиталистическая система прежде всего раздавливает личность и дегуманизирует человеческую жизнь, превращает человека в вещь
и товар, и не подобает защитникам этой системы обличать коммунистов в отрицании личности и в дегуманизации человеческой
74
Глава 4. Общинная ментальность в России в XIX–ХХ вв.
102
жизни» . По сути, Н.А. Бердяев соглашается с тем, что ментальной основой социального строительства стал общинный этос,
принимающий в себя этику христианства103. Торжеством этой
этики над этикой фашизма и фашистского сверхчеловека стала
победа СССР в Великой Отечественной войне в середине ХХ в.104
Полноценное структурирование общества невозможно без
структурирования элитарных групп, ответственных за историческую судьбу общества. В новых условиях советского строительства необходимо было срочное формирование новой элиты, способной, с одной стороны, удержать позитивные признаки всякой
исторической элиты, с другой – стать новой народной аристократией, т. е. людьми идеи, отражающей глубинные народные ценности, на основе которых совершается новое историческое движение. Решение такой задачи могло дать России тот уникальный
шанс, о котором говорили славянофилы, именно стать духовным
лидером, увлекающим человечество на новый исторический путь,
альтернативный капиталистическому пути Запада. Сформировалась ли такая элита в рамках «русского коммунизма»? Ответ на
этот вопрос имеет исключительное значение для понимания
не только советской, но и современной истории России.
Правящая элита формирует образцы мирочувствования
и личностных характеристик человека, способного входить в ее
состав. В советское время это был образ коммуниста, предложенный обществу всеми видами искусства. Однако реальный
процесс отбора и формирования элиты (прежде всего – руководящего слоя) определялся конкретными историческими усло102
Бердяев Н.А. Истоки и смысл русского коммунизма. М.: Наука, 1990. С. 150.
Мы оставляем здесь без внимания весь комплекс событий политического и иного
характера, не вытекавший из его нравственного существа и отягчавший процесс социального строительства.
104
Запад словно прислушался к сказанному Н.А. Бердяевым, обрушив в нынешних
условиях всю свою идеологическую мощь именно на традиционные ценности, на
общинный этос, на представление «совка» об ответственном отношении личности
к идее общественного служения.
103
75
Ментальность русской крестьянской общины
виями. С одной стороны, это социально неоднородный состав
высшего звена победившей власти, в который вошли не только
большевики с дореволюционным стажем и своим пониманием
задач и путей их решения. В новое руководство входили представители международного революционного движения, в частности, прибывшие в революционную Россию с В.И. Лениным
и с Л.Д. Троцким. В него втягивались люди из народных низов,
из образованного слоя, в этот поток вливались также и приспособленцы, и карьеристы. Наконец, во властную элиту должна
была проникать и разношерстная «пятая колонна», поскольку
события в России влияли на весь мир и не могли быть оставлены
без внимания внешним миром, враждебным новой России. Другой фактор, важный для становления новой элиты, – формирование идеологии, способной выразить и оформить те чувства,
тот идеал, который вызрел в ходе революции. Для понимания
названных процессов нужны исследования, способные вытеснить распространенные сегодня мифы о событиях советского
прошлого. Мы здесь обратим внимание лишь на процесс идейного оформления ценностей нового общества.
В условиях доминирования научного знания идеология индустриального общества по необходимости принимает научнотеоретический характер, соединяясь одновременно с соответствующей культурно-исторической действительностью. «Русский
коммунизм» был продолжением русской истории, прокладывавшей себе дорогу через кардинальные преобразования, обостренные
вынужденной срочностью и затрагивающие все стороны жизни
общества. Для обретения исторической почвы этому процессу
нужна была теоретическая рефлексия, дающая новой элите ощущение продолжателей русской истории, а не только энтузиазм
строителей нового общества, создаваемого по лекалам марксистской теории. Однако изначально руководство революцией осуществляли люди, опиравшиеся на марксизм, соединявший в себе политэкономию капитализма, теорию классовой борьбы и историосо76
Глава 4. Общинная ментальность в России в XIX–ХХ вв.
фию, претендовавшую на знание универсальных законов истории.
Строительство социализма в России рассматривалось как реализация марксистской теории общественного развития, в которой
культурно-исторические особенности представлены как нечто вторичное для решения задачи, в лучшем случае как материал, употребляемый для социальных преобразований. Если практика советского строительства опиралась на ментальные основания русской
культуры, на органически присущее ей стремление к социальной
справедливости, соединяемой с идеей нравственной правды, то
теория оставляла без внимания то, что называют культурными архетипами, мирочувствованием народа и т. п.
В первые годы советского строительства социальная
и культурная история России оказалась практически изъятой из
идеологического контекста. Отчасти такое положение обусловливалось политическими причинами, поскольку на роль защитника
национальной России претендовало Белое движение, т. е. противник, разгромленный в ходе Гражданской войны. Преодоление
названного существенного изъяна началось еще до Второй мировой войны, когда потребность оживить историческое сознание
народа заставила обратиться к русской истории как в сфере искусства, так и в исследовательской сфере. Советское искусство,
создававшее образ советского человека, использовало во многом
образы народной России. Однако отбор в элитарные слои осуществлялся не столько по освоению культурного наследия России,
сколько по другим свойствам, в число которых входило освоение
марксисткой теории как обязательной ступени политической
грамотности и обществоведческой подготовки. Субъектом, с которым номинально отождествлялась элита, стала партия, представленная в пропаганде как «ум, честь и совесть» эпохи, хотя на
протяжении длительного «сталинского» времени продвижение
в верхние слои общества не требовало непременного членства
в партийной организации. На государственные посты могли назначаться люди, не входившие в РКП(б) – ВКП (б) – КПСС. Лишь
77
Ментальность русской крестьянской общины
после победы Н.С. Хрущева в борьбе за власть обюрокраченная
партия стала основным институтом оформления «руководящих
элитариев». Но именно этот институт стал местом омещанивания
элитного слоя, вырождения того революционного духа, который
был описан Островским в образе Павки Корчагина. «Закалка стали» прекратилась, на место верности идее приходила верность
начальнику, верность клану, не рассуждающая «верность партии», оформленная в соответствующую статью Конституции
СССР. На этот процесс повлияла также и война, унесшая миллионы жизней тех, чье мировоззрение формировалось в ходе
срочной индустриализации страны.
Несомненно, что в распаде СССР («государства рабочих
и крестьян») в конце ХХ в. сыграли фундаментальную роль советская политическая элита и образованный советский слой,
сформировавшиеся в послевоенное время. По сути, высший
управляющий слой стал инициатором ликвидации советского государства и «русского коммунизма», который стал ему чужд. Он
стал чужим и для значительной части творческой интеллигенции,
«вышедшей на линию» и ставшей на начальной стадии «перестройки» помощницей в демонтаже социальной структуры СССР.
В новых исторических условиях проявила себя старая болезнь разрыва элиты и народа. История дает подчас народам
горькие уроки. Действительно, XIX в. не внес взаимопонимания
между народным телом и его «духом». Ни дворянство, ни образованный слой России не осознали в необходимой мере исторической народной правды, не отождествили себя с народом,
с действительным народом, а не с тем, который существовал в их
воображении. Возникла лишь ненависть к «восставшему быдлу»,
и это чувство нашло свое отражение во многих воспоминаниях
о революционном времени. Беспримерный опыт советского
строительства давал исторический шанс для преодоления указанного разъединения, и такое соединение было начато. Оно явило
себя в творчестве советских ученых и деятелей искусства, видев78
Глава 4. Общинная ментальность в России в XIX–ХХ вв.
ших свою высшую цель в служении народу и народной правде,
в ответственной работе хозяйственных руководителей, в становлении промышленного рабочего класса, высоком уровне образования и социальных гарантий. Однако политическая история
СССР оказалась отягощена наследием прошлого, догматизацией
марксизма и бегством от русской истории в теоретическом
оформлении мировоззрения. Как и век назад, интеллигенция, отсекшая себя от народной правды с помощью партийной бюрократии, вновь оказалась бессильной перед обманкой, подсунутой ей,
надо сказать, многоопытными творцами идеологических мифов.
И вновь разрыв со своей историей и народной правдой не позволил ей увидеть очевидные вещи, о которых многократно говорилось в прошлом и говорится и настоящем.
Сегодня обращение к «Письмам из деревни» позволяет понять еще одну важную сторону жизни «родового» общества.
Она заключается в том, что для общинной этики принципиальную важность имеет опора на поддерживающие ее социальные
институты. В.С. Соловьев полагал, что «всякая общественная
среда есть объективное проявление или воплощение нравственности (должных отношений) на известной ступени человеческого развития»105. На Западе индивидуалистическая этика, которой
сопровождался приход капитализма, встраивалась в социальные
институты и культуру, созданную ранее христианством. Но сегодня становится очевидным, что торжество индивидуалистической этики, взрастившей общество потребления, содержит в себе летальные болезни. Если же в этику индивидуализма вдруг
оказывается брошенным «родовое общество», то катастрофа
личности и общества становится неизбежной. Поскольку сущность общинной личности заключается в «свободном и сознательном ее отречении от своего полновластия», как утверждал
Ю.Ф. Самарин, то с разрушением мира, в пользу которого она
105
Соловьев В.С. Оправдание добра. С. 287.
79
Ментальность русской крестьянской общины
отказалась от своего полновластия, существование личности теряет свои ценностные опоры, и мир индивидуальной свободы
не может компенсировать потерю генерального культурно-исторического смысла. Поддержка генеральных смысловых структур
обеспечивается общественными отношениями, которые встраиваются через соответствующую систему организации хозяйственной деятельности, через государство и право, необходимое
для выстраивания отношений в обществе. Общинная этика порождает необходимые социальные формы и нуждается в их воспроизводстве.
Свои формы воспроизводства нравственных начал имело
и имеет и социальное устройство европейского мира. Существование СССР служило важным дополнительным стимулом поддержания солидаристских отношений в западном мире. Однако
их раскачивает эгоизм потребительского общества. Более того,
солидаристская этика общинного типа неприемлема и опасна для
элиты общества индивидуализма, которая более склонна удерживать в человеке потребительский эгоизм даже ценой разрушения
человеческого в человеке через разрушение семьи и возведение
культа человеческих пороков в ранг ценностей общества прав человека. С другой стороны, торжество индивидуального эгоизма
подтачивает общественные структуры. В условиях разрушения
социальных опор общинной этики нравственные основания общества поддерживаются за счет этического потенциала старшего
поколения, униженного подчас разнузданным индивидуализмом
преуспевших в таком обществе. Но никакое право и правовое регулирование не заменят и не восполнят потери тех программ морального поведения, которые обеспечивают общественное воспроизводство. Институты, соединяющие индивидуальные ценности и общественную пользу, не могут быть построены на
развалинах общинной этики, решавшей в прошлом эту задачу.
Рассуждение же о невидимой руке рынка, трансформирующей
эгоистический интерес в общественную пользу, был и останется
80
Глава 4. Общинная ментальность в России в XIX–ХХ вв.
социальным мифом, теперь уже не способным принести утешение. Этот миф можно было привносить в общество, пока оно еще
опиралось на прочные основания христианской культуры. С истончением культурного слоя потребительский индивидуализм
становится губительным, и ограничить его способен только общественный интерес. Истины такого рода инстинктивно понимала крестьянская община и, как отмечалось, инстинкт спасения
востребовал общинную личность в период советского строительства и военного противостояния.
Советское общество не сумело выстроить полноценное
теоретически и исторически обоснованное мировоззрение, обеспечивающее прочность общинного сознания, придававшего высокий исторический смысл опыту «русского коммунизма».
В процессах воспроизводства интеллектуальной элиты и правящего слоя оказались утеряны фундаментальные опорные точки,
общество потеряло способность осмысливать и оценивать себя
как исторический субъект. Последнее не означает, что сознание
советского общества должно было оставаться в границах крестьянской ментальности прошлого, представленной в письмах
А.Н. Энгельгардта. Требовалось соединение народной правды
с образованностью интеллектуального слоя, с новыми условиями жизни в промышленном обществе, с новой социальной
структурой. Новые стадии развития общества требуют новых
форм воплощения его архетипических ценностей. Сегодня
«Письма» напоминают нам главные ценности народной жизни,
воплощенные в жизни крестьянского слоя дореволюционной
России. Это напоминание актуально по той причине, что задача
синтеза этих ценностей с условиями промышленного общества
в России не была завершена, а без ее решения нет будущего ни
у России, ни у глобального мира.
81
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
В ХХ в. российское общество испытало большие потрясения. Революция в начале века, устранившая феодально-сословные
отношения, сопровождалась неизбежной Гражданской войной.
Затем трудные годы мобилизации и сверхсрочной индустриализации, в ходе которой крестьянский вопрос был решен путем
коллективизации сельских хозяйств, переломившей жизнь крестьянской деревни. Исключительная по напряженности и жертвам война с фашизмом, армии которого вторглись на территорию
СССР, трудный период послевоенного восстановления, стратегическое противостояние западному миру и новое весьма разрушительное преобразование в конце века. Исторические ситуации такого рода требуют исключительного напряжения сил, которое
становится возможным, если общество сохраняет свою культурно-историческую идентификацию, если сохраняются глубинные
ценности, порождающие соответствующую мотивацию. Такие
ценности живут в народной среде, которая и является питательной почвой для жизни общества, способного продлевать свою
историю. Они были укоренены в общинной ментальности крестьянской массы, из которой в период индустриализации формировалось городское рабочее население и значительная часть образованного слоя в советский период истории. Обращение к доминирующей роли солидаристского сознания общины, ограничивавшей проявления крестьянского индивидуализма, представляется
нам важным шагом осмысления русской истории, ее побед и провалов. Прошлое должно учить нас понимать настоящее и определять пути в будущее. В этом смысл обращения к «Письмам из деревни» второй половины XIX в.
82
БИБЛИОГРАФИЧЕСКИЙ СПИСОК
1. Бердяев, Н.А. Истоки и смысл русского коммунизма /
Н.А. Бердяев. – М. : Наука, 1990. – 224 с.
2. Ортега-и-Гассет, Х. Восстание масс / Х. Ортега-иГассет // Вопросы философии. – 1989. – № 3. – С. 119–154.
3. Розанов, В.В. Опавшие листья. Короб второй / В.В. Розанов. Т. 2. – М. : Правда, 1990. – С. 421–629.
4. Соловьев, В.С. Несколько слов о настоящей задаче истории. Т. 1 / В.С. Соловьев // Соч.: в 2 т. – М. : Правда, 1989. –
С. 15–18.
5. Федоров, Н.Ф. Сочинения / Н.Ф. Федоров. – М. : Мысль,
1982. – 711 с.
6. Щукин, И.И. Очерки истории Тамбовского района
Амурской области / И.И. Щукин. – Благовещенск : ООО «Издательская компания РИО», 2004. –176 с.
7. Энгельгардт, А.Н. Письма из деревни / А.Н. Энгельгардт. – М. : Алгоритм, 2010. – 560 с.
83
ПРИЛОЖЕНИЕ
ВОПРОС О ЗЕМЛЕ
Поэтому насчет земли толков, слухов, разговоров и не оберешься. Все ждут милости, все уверены – весь мужик уверен, –
что милость насчет земли будет, что бы там господа ни делали.
Поговорите с любым мальчишкой в деревне, и вы услышите от
него, что милость будет. Любой мальчишка стройно, систематично, «опрятно» и порядочно изложит вам всю суть понятий
мужика насчет земли, так как эти понятия он всосал с молоком
матери. Никаких сомнений, все убеждены, все верят. Удивительно даже, как это люди слышат и видят именно то, что хотят
видеть и слышать. …Я не получаю «Сельского Вестника», ни
одного номера этой «газеты для мужиков» не читал, но знаю,
что в ней ничего насчет земли не могло быть напечатано, потому что, будь что-нибудь, так сейчас же в других газетах было бы
сообщено. Между тем люди уверяют, что сами читали в «Сельском Вестнике», что будет милость насчет земли, уверяют, что
сами слышали, как читали в волости. Толков, слухов, повторяю,
не оберешься. И всем этим слухам верят, разубедить никого невозможно. Конечно, при господах говорят осторожно, деликатнее, но об том, что будет милость насчет земли и лесу, говорят
всюду открыто. Замечательно, что слухи всегда идут в форме
приказа. «Приказ» вышел, чтобы не наниматься к господам
в работники, можно наниматься только к купцам и богатым мужикам, а к господам нельзя. «Приказ» вышел свои поля убирать
и не итти к господам на жнитво и покос.
Весною, при сдаче земли в обработку, доходило до того,
что хоть оговаривай в условиях, что-де, так и так, в случае если
что выйдет «насчет земли», то условие считать недействитель
Энгельгардт А.Н. Письма из деревни. М.: Алгоритм, 2010. С. 459–463.
84
Приложение
ным. Я совершенно уверен, что волостному начальству такое
условие не показалось бы даже странным, и оно бы его утвердило своею печатью. В нашем захолустье ни об каких пропагандах
не было слышно, а между тем слухов, толков даже чересчур было достаточно. …После взятия Плевны о «милости» всюду говорили открыто и на сельских сходках, и на свадьбах, и на общих работах. Даже к помещикам обращались с вопросами, можно ли покупать земли в вечность, будут ли потом возвращены
деньги тем, которые купили земли и т. п., как я писал вам об
этом в моих прежних письмах. Все ожидали тогда, что в 1879 г.
выйдет «новое положение» насчет земли. Тогда каждое малейшее обстоятельство давало повод к толкам «о новом положении», приносил ли сотский барину бумагу, требующую какихнибудь статистических сведений насчет земли, скота, построек
и т. п., в деревне тотчас собиралась сходка, на которой толковали о том, что вот-де к барину пришла бумага насчет земли, что
скоро выйдет «новое положение», что весной приедут землемеры землю нарезать. Запрещала ли полиция помещику, у которого имение заложено, рубить лес на продажу, толковали, что запрещение наложено потому, что лес скоро отберут в казну,
и будут тогда для всех леса вольные: заплатил рубль, и руби,
сколько тебе на твою потребу нужно. Закладывал ли кто имение
в банк – говорили, что вот-де господа уже прочухали, что землю
будут равнять, а потому и спешат имения под казну отдавать,
деньги выхватывают.
…Эта мысль глубоко сидит в сознании не только мужика,
но и всякого простого русского человека не из господ. Понятием
о земле простой человек резко различается от непростого. Эти
понятия составляют самое характеристичное различие. Сумейте
вызвать простого человека на откровенный разговор или, лучше,
сумейте прислушаться к нему, понять его, и вы увидите, что
мысль о «милости» присуща каждому – и деревенскому ребенку, и мужику, и деревенскому начальнику, и солдату, и жандар85
Ментальность русской крестьянской общины
му, и уряднику из простых, мещанину, купцу, попу, и не только
такому человеку, который, как мужик, мещанин, поп, не имеет
собственной земли, а пользуется общественной, но и такому,
который приобрел землю покупкою. Толки об этом никогда
не прекращаются, но затихают до первого случая, до первого
выходящего из ряда события. …Я очень внимательно следил за
всеми этими слухами и толками и пришел к убеждению, что
мысль о равнении землей циркулирует среди крестьянского населения настойчиво, издавна, без всякой посторонней пропаганды. Однако уже то, что толки об этом явились одновременно
в известный момент (конец 1877 г.) повсеместно, по всей России, что говорили всюду, не стесняясь, без всякой опаски, что
сами сельские начальники, сотские, старшины, поддерживали
эти слухи, способствовали их распространению, служит, по моему мнению, несомненным доказательством, что слухи эти идут
от самого народа, что мысль эта присуща самому народу. Газетные корреспонденты совершенно ошибочно говорили, что слухи
о переделе не продукт народной фантазии, как они выражались,
совершенно ошибочно утверждали они, что слухи разносятся по
селениям злонамеренными людьми, для которых нужно только
смущать народ и нарушать общественное спокойствие. Все это
совершенно неверно. …В наших местах, положительно можно
сказать, не было ни злонамеренных людей, разносящих слухи по
селениям, ни подметных писем, а между тем и у нас, как и везде,
мужики после Плевны стали толковать, да и теперь совершенно
убеждены, что будет «милость». Спросите любую бабу, любого
малолетка, и он вам расскажет все совершенно обстоятельно.
86
ОГЛАВЛЕНИЕ
Введение ........................................................................................ 3
Глава 1. Трудовая этика общины и общинная взаимопомощь .... 5
Глава 2. Индивидуализм и общинность ......................................20
Глава 3. Барин, крестьянин, интеллигент ....................................36
Глава 4. Общинная ментальность в России в 19-20 вв. ..............55
Заключение ...................................................................................82
Библиографический список .........................................................83
Приложение. Вопрос о земле .......................................................84
87
Научное издание
Владислав Васильевич Чешев
МЕНТАЛЬНОСТЬ
РУССКОЙ КРЕСТЬЯНСКОЙ ОБЩИНЫ
(по «Письмам из деревни» А.Н. Энгельгардта)
Редактор Т.С. Володина
Технический редактор Н.В. Удлер
Подписано в печать 07.03.2014.
Формат 6084/16. Бумага офсет. Гарнитура Таймс.
Усл. печ. л. 5,12. Уч.-изд. л. 4,63. Тираж 500 экз. Зак. № 73.
Изд-во ТГАСУ, 634003, г. Томск, пл. Соляная, 2.
Отпечатано с оригинал-макета в ООП ТГАСУ.
634003, г. Томск, ул. Партизанская, 15.
88