ЗНак в коГНИтИвНо-дИСкУрСИвНоЙ деЯтелЬНоСтИ СоЗНаНИЯ

Вестник Челябинского государственного университета. 2010. № 1 (182).
Философия. Социология. Культурология. Вып. 16. С. 131–135.
И. В. Сибиряков
ЗНАК В КОГНИТИВНО-ДИСКУРСИВНОЙ ДЕЯТЕЛЬНОСТИ
СОЗНАНИЯ
Знак является важнейшим условием когнитивно-дискурсивной деятельности сознания. В
контексте когниции знак становится психологическим орудием, определяющим процессы познания. Культура, таким образом, является знаковой общественнозначимой деятельностью
сознания.
Ключевые слова: сознание, знак, психологическое орудие, значение, культура.
Исследования когнитивных процессов так
или иначе упираются в проблему сознания.
Сложность, однако, заключается в том, что современная наука не имеет однозначного общенаучного определения сознания. Так, например, в IV томе третьего, стереотипного издания
«Словаря русского языка» АН СССР даётся
целых пять дефиниций этого термина, из которых наибольший научный интерес представляют следующие: «СОЗНАНИЕ, -я, ср.
1. Восприятие и понимание окружающей действительности, свойственное человеку, способность осмысленно воспринимать окружающее.
<…> 2. Филос., психол. Высшая, свойственная
лишь человеку форма отражения объективной
действительности. <…> 3. Понимание, осознание общественной жизни человеком или
группой людей»1. Нетрудно заметить, что все
приведенные выше характеристики сознания
приписываются исключительно человеку, хотя
современная наука признаёт также факт наличия сознания и у высших животных.
В том же ключе трактуется категория сознания и в философских словарях: «СОЗНАНИЕ,
одно из осн. понятий философии, психологии
и социологии, обозначающее высший уровень
духовной активности человека как социального существа»2.
Несмотря на то, что во всех приведенных
выше определениях человек и находится в
центре проблемы сознания, всё же остаётся совершенно неясным, как, каким образом «сущность когнитивно-дискурсивной деятельности
определяется характером взаимодействия человеческого сознания с миром»3, что и является
важнейшей задачей когнитивной науки на современном этапе.
Для прояснения этого вопроса обратимся
к фундаментальным трудам Л. С. Выготского,
вся творческая деятельность которого посвящена исследованию проблемы сознания.
Сознание у Л. С. Выготского предстаёт не как
субстанция, противопоставленная материи,
но как рефлекторный механизм, поддающийся скрупулёзному исследованию: «Сознание
своих переживаний и означает не что иное,
как имение их в качестве объекта (раздражителя) для других переживаний. Сознание есть
переживание переживаний, точно таким же
образом, как переживания просто суть переживания предметов. Но именно способность
рефлекса (переживания предмета) быть раздражителем (предметом переживания) для нового рефлекса – этот механизм сознательности
и есть механизм передачи рефлексов из одной
системы в другую… Проблема сознания должна быть поставлена и решена психологией в
том смысле, – подчёркивал Л. С. Выготский в
статье “Сознание как проблема психологии поведения”, – что сознание есть взаимодействие,
отражение, взаимовозбуждение различных систем рефлексов. Сознательно то, что передаётся в качестве раздражителя на другие системы и вызывает в них отклик. Сознание всегда
эхо, ответный аппарат»4. Сознание, таким образом, по Л. Выготскому, есть рефлекторный
механизм, регулирующий поведение человека:
«Сознание всецело и без всякого остатка сводится на передаточные механизмы рефлексов,
работающие по общим законам, т. е. можно допустить, что никаких других процессов, кроме
реакций, в организме нет»5.
Размышления Л. С. Выготского предвосхищают идеи ныне популярного в среде современных философов и лингвистов-когнитологов
создателя оригинальной биологической теории
познания У. Матураны: «Все описанные эксперименты говорят нам нечто фундаментальное
относительно организации и согласованности,
или когерентности, в повседневной жизни того
непрекращающегося потока рефлексий, который мы называем сознанием [курсив наш. – И. С.]
132
и ассоциируем с нашей индивидуальностью»6.
Теории Л.����������������������������������
���������������������������������
С.�������������������������������
������������������������������
Выготского и У.���������������
��������������
Матураны объединяет то, что они не признают сознания как
особого способа бытия субстанции, что выгодно отличает такое понимание сознания от тех
словарных определений, которые и послужили
исходным пунктом настоящего исследования.
Сознание для Л. С. Выготского и У. Матураны
оказывается всего лишь очень сложной структурой поведения, в частности удвоения поведения. Эти положения были предельно чётко
сформулированы Л.�������������������������
������������������������
С.����������������������
���������������������
Выготским в том смысле, что «вся разница между сознанием и миром
(между рефлексом на рефлекс и рефлексом
на раздражитель) только в контексте явлений,
– считал учёный. – В контексте раздражителей – это мир, в контексте моих рефлексов –
это сознание. Сознание есть только рефлекс
рефлексов»7.
Изложенный выше методологический подход позволил Л.�����������������������������
����������������������������
С.��������������������������
�������������������������
Выготскому обнаружить истоки когнитивно-дискурсивной деятельности
сознания: «У человека легко выделяется одна
группа рефлексов, которую правильно было бы
назвать обратимыми. Это рефлексы на раздражители, которые, в свою очередь, могут быть
созданы человеком. Слово услышанное – раздражитель, слово произнесённое – рефлекс,
создающий тот же раздражитель. Здесь рефлекс
обратим, потому что раздражитель может становиться реакцией, и наоборот. Эти обратимые
рефлексы, создающие основу для социального
поведения, служат коллективной координации
поведения. Из всей массы раздражителей для
меня ясно выделяется одна группа, группа раздражителей социальных, исходящих от людей.
Выделяется тем, что я сам могу воссоздать эти
же раздражители; тем, что очень рано они делаются для меня обратимыми и, следовательно, иным образом определяют моё поведение,
чем все прочие. Они уподобляют меня другим,
делают мои акты тождественными с собой. В
широком смысле слова, в речи и лежит источник социального поведения и сознания»8.
Показательно, что положения теории сознания Л. С. Выготского во многом созвучны
идеям значительно позднейшего У. Матураны:
«Самосознание, сознание, разум – все эти феномены заключены в языке. Следовательно,
все они как таковые имеют место только в социальной сфере»9.
Для более убедительного обоснования идеи
рефлекторного происхождения сознания и языка и обратимости рефлексов социального кон-
И. В. Сибиряков
такта Л. С. Выготский опирается на результаты
своих же опытов с глухонемыми: «Прекрасным
подтверждением этой мысли о тождестве механизмов сознания и социального контакта и о
том, что сознание есть как бы социальный контакт с самим собой, может служить выработка
сознательности речи у глухонемых, отчасти
развитие осязательных реакций у слепых. Речь
у глухонемых обычно не развивается и застывает на стадии рефлекторного крика не потому,
что у них поражены центры речи, а потому, что
из-за отсутствия слуха парализуется возможность обратимости речевого рефлекса. Речь не
возвращается как раздражитель на самого же
говорящего. Поэтому она бессознательна и несоциальна. Обычно глухонемые ограничиваются условным языком жестов, который приобщает их к узкому кругу социального опыта других
глухонемых и развивает у них сознательность
благодаря тому, что через глаз эти рефлексы
возвращаются на самого глухонемого»10.
На основе идеи об обратимости рефлекторного механизма сознания Л. С. Выготский
создаёт учение о психологических орудиях,
с помощью которых возможно исследование
речемыслительной деятельности человека:
«В поведении человека встречается целый
ряд искусственных приспособлений, направленных на овладение собственными психическими процессами, – писал учёный в статье
“Инструментальный метод в психологии”. –
Эти приспособления по аналогии с техникой
могут быть по справедливости названы психологическими орудиями или инструментами»11.
Такими психологическими орудиями, по
Л. С. Выготскому, являются знаки, и язык в
том числе, то есть искусственные образования,
которые «по своей природе <…> суть социальные, а не органические или индивидуальные
приспособления; они направлены на овладение процессами чужого или своего так, как
техника направлена на овладение процессами природы»11. Суть такого психологического
орудия, то есть знака, заключается в том, что
он внедряется в механизм дихотомического
отношения «раздражитель – рефлекс». Это отношение нетрудно обнаружить в любом живом
организме, что и выделяет такой организм из
неорганического мира. Однако только человек
научился внедрять в дихотомию «раздражитель
(А) – рефлекс (В)» ещё и средний член отношения, то есть знак. В результате такой операции
изначально дихотомическое отношение приобретает следующий вид: «раздражитель (А)
Знак в когнитивно-дискурсивной деятельности сознания
– знак (Х) – рефлекс (В)». Включение в структуру отношения «раздражитель (А) – рефлекс
(В)» среднего члена отношения, то есть знака
(Х), получило у Л. С. Выготского название инструментального акта. Именно овладение
знаком (Х), то есть искусственным образованием, и отличает человека от самых совершенных
животных.
Ещё в начале XVII в. английский философ
Т. Гоббс обратил внимание на необходимость
различения знаков у животных и знаков у людей: «Речь, по-видимому, является специфической особенностью человека. Ибо если некоторые животные привыкают понимать, исходя из
слов, наши желания и приказания, то они при
этом всё же не постигают специфических значений этих слов (они ведь не знают, для обозначения какого предмета предназначены человеческие слова), и последние являются для
них лишь сигналами (signa)», – подчёркивал
английский философ12.
Тем не менее, некоторые из современных
учёных проводят эксперименты с целью доказать, что отдельные представители животного
мира, находящиеся на более или менее высокой ступени развития, обладают знаковыми системами, то есть обладают пусть даже примитивным, но всё же языком: «Разумеется, ответ
зависит от того, что считать языком, – пишет
У. Матурана. – Одни исследователи основной
акцент делают на способности подопытных
животных образовывать новые сочетания слов,
другие пытаются найти зачатки закономерностей, напоминающих грамматические»13.
Интересно заключительное мнение учёного по
рассматриваемой проблеме: «Все эти исследования лингвистических способностей высших
приматов – шимпанзе, горилл и орангутанов –
позволяют нам понять лингвистическую историю человека. Подопытные животные принадлежат к наследственным линиям, проходящим
параллельно нашим наследственным линиям в
непосредственной близости от них. Несмотря
на 98 %-ное совпадение последовательностей
нуклеиновых кислот приматов и человека,
поведенческие предпочтения высших приматов сильно отличаются от наших. Возможно,
это различие является тем фактором, которое
ограничивает расширение их лингвистической
сферы... Впрочем, это неудивительно, так как
различия между эволюционной историей высших приматов и людей должны быть функцией
[курсив наш. – И. С.] сохранения различных
предпочтений в образе жизни»14. Да что уж говорить о животных! У. Матурана исследовал
133
случаи воспитания животными человеческих
детей. Такие дети, обычно физически крепкие
и здоровые в дикой природе, попадая в человеческое общество, так и не научаются говорить и быстро умирают. У.������������������
�����������������
Матурана описывает чуть ли не единственный случай в истории
человечества, когда одна такая девочка, обнаруженная в 1922 г. в волчьей семье, выжила:
«Девочка, прожившая <…> ещё десять лет, постепенно изменила пищевые привычки и циклы активности. Она научилась ходить на двух
ногах, хотя в экстренных случаях опускалась
на четвереньки и бежала по-волчьи. Хотя она и
освоила несколько слов, но так и не научилась
хорошо говорить»15. И это говорится о ребёнке,
который рождается на свет, как сейчас принято
говорить, уже наделённым языковой способностью! Отсюда следует вывод: человек не рождается Человеком, он становится Человеком,
благодаря овладению знаком.
Здесь целесообразно ещё раз вернуться к
размышлениям Т. Гоббса, поскольку именно он
впервые высказался за необходимость различения сигналов у животных и знаков у людей:
«Знаки же, которые два животных одного и того
же вида подают друг другу посредством голоса,
не являются речью, потому что звуки, при помощи которых эти животные выражают надежду, страх, радость и т. д., не установлены ими
произвольно [курсив наш. – И. С.] – указанные
чувства насильственно вызывают такие звуки в
силу необходимости, обусловленной природой
данных животных. Так, среди животных, если
только они обладают хотя бы незначительной
способностью видоизменять звучание своего
голоса, случается, что они при помощи разных звуков предупреждают других в минуту
опасности о необходимости бегства, созывают
к еде, поощряют к пению, завлекают к любовным утехам. И всё же эти звуки не являются
речью, – настаивал английский философ, – так
как они установлены не преднамеренно [курсив наш. – И. С.], а с естественной необходимостью возникают под влиянием страха, радости,
влечений каждого отдельного животного. Что
такие звуки не являются речью, видно из того,
что животные, принадлежащие к одному и тому
же виду, во всех частях света производят одни
и те же звуки; люди же, напротив, создали разные языки (voces)»16. Именно рассмотренную
выше знаковую систему у животных Т. Гоббс и
называет сигнальной. Следует обратить внимание на то, что и люди обладают такой же системой сигналов, которая в психологии получила
название первой сигнальной системы. Вывод
134
остаётся один: сигналы являются естественными продуктами биологической эволюции
животного мира, а знаки – искусственными образованиями, свойственными только человеку.
Так почему же всё-таки знаки животных являются сигналами? Ответ предельно лаконичен и
прост: эти знаки не означивают, то есть эти знаки не имеют значения. А под значением следует понимать совокупность конституирующих
характеристик (компонент), определяющих
функциональную направленность знака17.
Л. С. Выготский дал убедительный анализ
особенностей первой сигнальной системы, который он начал с исследования биологического
развития человека: «Нет оснований предполагать, что человеческий мозг с биологической
стороны претерпел в продолжение человеческой истории существенную эволюцию. Нет
оснований предполагать, что мозг примитивного человека отличался от нашего мозга и был
неполноценным мозгом, имел иную биологическую структуру, чем у нас. Все биологические
исследования приводят нас к мысли, что самый
примитивный человек, которого мы знаем, заслуживает в биологическом отношении полного титула человека, – писал учёный в статье “О
психологических системах”. – Биологическая
эволюция человека была закончена до начала
его исторического развития. И грубым смешением понятий биологической эволюции и
исторического развития была бы попытка объяснить различие между нашим мышлением и
мышлением примитивного человека тем, что
примитивный человек стоит на другой ступени
биологического развития»18. Всё это означает,
что в биологическом отношении доисторический человек, также как и все другие животные, обладал только первой сигнальной системой, которая являлась всего лишь естественной
формой поведения. Историческое же развитие
человека начинается с того момента, когда он
овладевает искусственными формами своего
поведения, то есть знаком.
Таким образом, с появления знакового, а
точнее вербального, поведения начинается
историческое развитие человека, что и выделило его из мира животных: «Наряду с естественными (натуральными) актами и процессами
поведения следует различать искусственные,
или инструментальные, функции и формы поведения. Первые возникли и сложились в особые механизмы в процессе эволюционного
развития и общи у человека и высших животных; вторые составляют позднее приобретение
человечества, – неоднократно подчёркивал
И. В. Сибиряков
Л. С. Выготский в статье “Инструментальный
метод в психологии”, – продукт исторического
развития и специфически человеческую форму
поведения. В этом смысле Т.�����������������
����������������
Рибо называл непроизвольное внимание естественным, а произвольное – искусственным, видя в нём продукт исторического развития»19.
Овладением знаковой, а точнее вербальной системой, то есть системой, которая в
психологии получила название второй сигнальной системы, открывается исторический
этап в развитии человека. В чём же разница
между естественными и искусственными, то
есть специфически человеческими, актами
поведения? В том, что при непосредственном
восприятии (естественный акт) какого-либо
предмета, скажем, в процессе запоминания,
между дихотомическим отношением «раздражитель – рефлекс» устанавливается прямая,
по Л.���������������������������������������
��������������������������������������
С.������������������������������������
�����������������������������������
Выготскому, ассоциативная (условнорефлекторная) связь, то есть связь между А и
В. Когда же в эту связь внедряется психологическое орудие, то есть знак (Х), то вместо «прямой связи А – В устанавливаются две новые: А
– Х и Х – В; каждая из них является таким же
естественным условнорефлекторным процессом, обусловленным свойствами мозговой ткани, как и связь А – В; новым, искусственным,
инструментальным является факт замещения
одной связи А – В двумя: А – Х и Х – В, – ведущими к тому же результату, но другим путём;
новым является искусственное направление,
данное посредством инструмента естественному процессу замыкания условной связи, т. е.
активное использование естественных свойств
мозговой ткани»20. Именно вот это внедрение
искусственного образования, то есть знака,
в естественное отношение «раздражитель –
рефлекс» Л.��������������������������������
�������������������������������
С.�����������������������������
����������������������������
Выготский, как было уже сказано выше, называл инструментальным актом. Именно с этого момента и начинается
исторический этап в развитии человечества:
«Величайшим своеобразием инструментального акта <…> является одновременное наличие
в нём стимулов обоего порядка, т.��������������
�������������
е. сразу объекта [раздражитель. – И. С.] и орудия [знак. –
И. С.], из которых каждый играет качественно
и функционально различную роль. В инструментальном акте, таким образом, между объектом [раздражитель. – И. С.] и направленной на
него психической операцией [рефлекс. – И. С.]
вдвигается новый средний член – психологическое орудие [знак. – И. С.], становящееся структурным центром или фокусом, т. е. моментом,
функционально определяющим все процессы,
Знак в когнитивно-дискурсивной деятельности сознания
образующие инструментальный акт. Всякий
акт поведения становится тогда интеллектуальной операцией»21. Остаётся только добавить,
что с момента превращения инструментального акта в интеллектуальную операцию начинается когнитивно-дискурсивная деятельность
человеческого сознания.
Заканчивая компаративный анализ теоретического наследия Л. С. Выготского, Т. Гоббса и
У. Матураны, ещё раз подчеркнём мысль, что
знаками, то есть искусственными образованиями, владеет исключительно человек, что и
выделило его из мира животных. Непонимание
этого факта нередко приводит даже крупных
учёных к теоретическим недоразумениям. Так,
например, известный нидерландский учёный
Й. Хёйзинга в своей известной работе «Homo
Ludens» утверждал: «Игра старше культуры,
ибо понятие культуры, как бы несовершенно
его ни определяли, в любом случае предполагает человеческое сообщество, а животные вовсе
не ждали появления человека, чтобы он научил
их играть. Да, можно с уверенностью заявить,
что человеческая цивилизация не добавила никакого существенного признака общему понятию игры. Животные играют точно так же, как
люди. Все основные черты игры уже присутствуют в игре животных»22.
Конечно же, нет сомнения, что гранью, отделяющей человека от мира животных, является именно культура. Однако вряд ли можно
согласиться с категорическим утверждением
нидерландского учёного, «что человеческая
цивилизация не добавила никакого существенного признака общему понятию игры».
Человеческие игры существенно отличаются
от игр животных именно наличием знаков (ср.,
например, шашки, карты, шахматы, лото и т. д.),
которые вообще не встречаются в мире животных. Если продолжить мысль нидерландского
ученого о том, что «понятие культуры <…> в
любом случае предполагает человеческое сообщество», то можно сделать вывод, что культура появляется только тогда, когда появляется
искусственное образование, то есть знак.
Поскольку Й.����������������������������
���������������������������
Хейзинга так и не сформулировал определения культуры, дадим наше понимание с учетом роли знака в возникновении
самого феномена культуры. Культура, таким
образом, может быть определена как знаковая общественно значимая деятельность.
Утверждение, что знаком обладают также и
животные, равносильно утверждению, что животные обладают культурой.
135
Примечания
Словарь русского языка : в 4 т. / АН СССР,
Ин-т рус. яз., под ред. А. П. Евгеньевой. 3-е
изд., стер. М. : Рус. яз., 1985–1988. Т. 4 : С–Я.
С. 184.
2
Философский энциклопедический словарь / С. С. Аверинцев, Э. А. Араб-Оглы,
А. Ф. Ильичёв [и др.]. 2-е изд. М. : Совет. энцикл., 1989. С. 596.
3
Плотникова, С. Н. Когнитивно-дискурсивная
деятельность : наблюдение и конструирование
// Studia Linguistica cognitiva. Вып. 1. Язык и
познание : методологические проблемы и перспективы / гл. ред. А. В. Кравченко. М. : Гнозис,
2005. С. 68.
4
Выготский, Л. С. Собр. соч. : в 6 т. М. :
Педагогика, 1982. Т. 1 : Вопросы теории и
истории психологии / под ред. А. Р. Лурия,
М. Г. Ярошевского. С. 88–89.
5
Там же. С. 90.
6
Матурана, У. Древо познания : биологические
корни человеческого понимания / Умберто Р.
Матурана, Франсиско Х. Варела ; пер. с англ.
Ю. А. Данилова. М. : Прогресс–Традиция,
2001. С. 204.
7
Выготский, Л. С. Собр. соч. : в 6 т. Т. 1. С. 97–
98.
8
Там же. С. 95.
9
Матурана, У. Древо познания… С. 204.
10
Выготский, Л. С. Собр. соч. : в 6 т. Т. 1. С. 96–
97.
11
Там же. С. 103.
12
Гоббс, Т. Сочинения : в 2 т. : пер. с лат. и
англ. / сост., ред. изд., авт. вступ. ст. и примеч.
В. В. Соколов ; АН СССР, Ин-т философии. М.
: Мысль, 1989. Т. 1. С. 232.
13
Матурана, У. Древо познания… С. 188.
14
Там же. С. 191–192.
15
Там же. С. 115.
16
Гоббс, Т. Сочинения. С. 232–233.
17
Сибиряков, И. В. К вопросу о когнитивной
теории значения // Вестн. Челяб. гос. пед. унта. 2006. № 2. С. 110–121.
18
Выготский, Л. С. Собр. соч. : в 6 т. Т. 1. С.
117.
19
Там же. С. 103–104.
20
Там же. С. 104.
21
Там же. С. 105.
22
Хёйзинга, Й. ����������������������������
Homo������������������������
�����������������������
Ludens�����������������
. В тени завтрашнего дня / пер. с нидерланд. В. Ошиса. М. : АСТ,
2004. С. 13.
1