Философские аспекты техники
advertisement
К. Митчем Что такое философия техники? М.,1995. Стр 67-125 Философские аспекты техники Хотя термин "философия техники", как показано в части первой, стали применять для обозначения специальной области гуманитарного знания сравнительно недавно, этим термином обычно обозначаются исследования, сохраняющие преемственную связь с многовековыми исследовательскими традициями, проводимыми в рамках таких известных философских дисциплин, как логика, теория познания, метафизика, нравственная и социальная, философия. Более того, несмотря на впечатление, которое иногда создается, вследствие растущей частоты употребления термина "философия техники" в названиях статей, книг, учебных курсов и научных обществ, более точно данный термин обозначает строго ограниченную дисциплину, изучающую некий класс близких, взаимосвязанных проблем. И все же, философия техники в современном ее состоянии не представляет собой четко определенной области анализа. Напротив, ученые, работающие в данной области, часто демонстрируют резко различные цели и методы, а дискуссии, обычно относимые к сфере философии техники, охватывают множество разнородных проблем, большинство из которых традиционно рассматривалось философией. Если в предшествующих предложениях заменить выражение "философия техники" другим — "философия науки" и внести незначительные изменения, эти предложения составят третий параграф Предисловия к классической работе Эрнста Нагеля "Тhе Structure of Sciencе" (Структура науки, 1961)1. То, что Нагель говорил о философии науки в начале 1960-х годов, сегодня приложимо, mutans mutandis (с соответствующими изменениями (Прим. ред.), к философии техники. Это как бы предваряет дальнейшее рассмотрение области философского вопрошания, касающегося техники, и таким образом фиксирует наше внимание сначала на связи между философией науки и философией техники, а затем на традиционных разделах философии. 4. НАУКА И ИДЕИ, ТЕХНИКА И ИДЕИ Наука представляет собой особый тип знания, выраженного посредством идей и теорий. Подобным образом и философия свя зана с наукой посредством идей и теорий — как теорий науки (т.е. научных теорий), так и теорий о науке. К научным теориям относятся гелиоцентрическая астрономия (представленная в вариантах Коперника, Кеплера, Галилея и др.), теория кровообращения (Гарвей), теория биологической эволюции (Дарвин), теория относительности (Эйнштейн) и т.д. Эти теории и связанные с ними идеи оказывают сильное влияние на наше видение естественного порядка (космологию) и на нас самих (психологию). Они, таким образом, создают имплицитные философии — даже научные философии — так же, как философия просто означает определенное видение мира. Именно идеи или теории о науке составляют стержень философии науки в ее первичном или эксплицитном виде. Научные теории считают, что они истинны. Когда же кто-то ставит под сомнение эту истинность, пытается выявить когнитивный статус или структуру научных теорий, он тем самым начинает разрабатывать не только сами теории науки, но прежде всего идеи о теориях науки: что такое наука? Является ли наука истинной? Что представляет собой логика научной аргументации и научного объяснения? Какова природа объекта науки, такого, например, как закон, атом или кварк? В чем значение науки, каким образом наука связана с другими аспектами жизни человека, включая этику и политику? Эти вопросы являются ключевыми в философии науки. Поскольку техника, понимаемая как изготовление и использование артефактов, есть прежде всего практика или деятельность, то связь между техникой и идеями не является столь Nagel Е. Тhе Structure оf Science: Ргоblem in thе Logic оf Sсiеntifiс Ехрlanation. (N.Y.: Нагсоurt, Вгасе аnd Wогld, 1961), р. VIII. 1 1 очевидной и прямой, как связь между наукой и идеями. Например, существование особых технических идей и теорий не представляется столь же очевидным, как существование научных теорий. Когда идеи связаны с техникой, они часто воспринимаются просто как научные идеи, использованные в новом контексте. И в самом деле, именно это заставляло многих думать о современной технике как о прикладной науке и препятствовало развитию философии техники. Вместе с тем часто представляется, что техника использует идеи лишь для получения практических результатов и ей не удается серьезно оценить их именно как идеи. Тем не менее особые технические идеи все же существуют, — свидетельства этому имеются в технических науках. Понятия машины (в его различных вариантах — от Аристотеля и Витрувия до Франца Рело и Алана Тьюринга), идея коммутатора, идеи изобретения, эффективности, оптимизации, теории аэродинамики, кинематики и кибернетики, теории автоматов, информации, управления, линейных систем и т.д. являются по своей природе техническими. Такие идеи не встречаются в физике, химии или биологии, они свойственны таким дисциплинам, как механика, стротельство гражданских объектов, электротехника, электроника, промышленная техника. В самом деле, можно аргументированно доказать, что использование механики в науке (как в случае с ньютоновской "небесной механикой") восходит к ранним современным технологиям (особенно большое значение здесь имела техника изготовления часов), и поэтому наука в некотором смысле может быть представлена именно как теоретическая техника. В силу внутренне присущего им практического характера такие идеи раскрывают Lebenswelt (жизненный мир)2, и общее выражение этого мира жизни легко принимает форму философии в смысле видения мира. Такое видение мира или сознание было описано Жаком Эллюлем в его "Технике" (Lа Тесniqие, 1954). Вследствие практического характера идей, включенных в это сознание, вопросы, возникающие по поводу специфически технических идей, по сути своей отличаются от вопросов, которые ставятся в связи с идеями научными. В области техники важно не то, что технические теории являются истинными, а то, что они работают и что их функционирование является благом и приносит пользу. Постановка вопросов о функционировании технических теорий и об их полезности, выражение сомнений или даже проявление интереса по поводу практического характера или нравственного значения технических действий и их результатов, а равным образом и идей, которые лежат в их основе, представляет собой не просто и не только развитие теорий техники, а прежде всего развитие идей о теориях техники. Что такое техника? Всегда ли техника является благом и всегда ли она приносит пользу? Что в технике является благом? Какова логика технической мысли и действия? Какова реальность технических объектов? Какой тип знания содержит технические науки? Каково значение техники, т.е. каким образом техника связана с другими аспектами жизни человека? Такие вопросы являются основными в философии техники. Поскольку вопросы, возникающие с самого начала по поводу науки и техники, различны по самой сути, философия науки более тесно связана с логикой и эпистемологией, а философия техники — с этикой и практической философией. Однако было бы ошибкой сводить философию техники к практическим вопросам или же рассматривать ее только как наиболее общую форму прикладной философии. Техника может быть предметом анализа с точки зрения любого традиционного раздела философии. Вопросы, интересные для исследователя, составляют широкий спектр — от теоретических и до метафизических. 5. ОТ ТЕОРЕТИЧЕСКИХ СЮЖЕТОВ К ЛОГИЧЕСКИМ И ЭПИСТЕМОЛОГИЧЕСКИМ ВОПРОСАМ Основной теоретический вопрос связан с уже упоминавшейся проблемой отношения между наукой и техникой. Нагель, например, как и большинство профессиональных Немецкое Lebenswelt (Гуссерль и др.) стало техническим термином и часто употребляется без перевода (английская калька — lifeworld). Этот термин переводится как "жизненный мир" — словосочетанием, оставляющим слишком широкое поле "интерпретаций". Lеbеnswelt означает окружающий человека мир, внутри, в условиях и в зависимости от которого он живет, хотя отношение человека и к Lebenswelt не пассивное. В "Трансцендентальной феноменологии" Гуссерля, впервые давшего это понятие, Lеbеnswelt объединяет в себе социальные и исторические реальности, в окружении которых и осознавая которые человек живет. (Прим. ред.) 2 2 философов науки, склонен ставить знак равенства между техникой и прикладной наукой3. Хотя могут быть и некие свидетельства рrimа fасiе4 в пользу этой позиций, тем не менее сам прикладной характер (науки) остается во многом неясным. Стремясь расширить традицию научной философии, Марио Бунге многое сделал для выяснения различных значений термина "прикладной" в данном контексте. Очевидно, например, что существует разница между приложениями фундаментального научного знания и видов научного метода. В различных формах философии науки определение техники как прикладной науки не выражено, однако столь явно. Феноменологическая традиция философии техники, рассматривающая науку в целом, легко занимает аналогичную позицию и по отношению к технике и считает связь между наукой и техникой более тесной, чем та, которая может существовать между наукой и ее отдельным приложением. Хосе Ортегу-и-Гассета и Мартина Хайдеггера уместно вспомнить здесь как предвозвестников, зачинателей разработки данной проблематики, в то время как американские феноменологи, Ханс Йонас и Дон Иде, расширили и обогатили эту традицию философской рефлексии. Например, Йонас в своих историко-философских очерках о возникновении современной науки и техники рассматривает науку и технику как близкие корреляты. В работе Д. Иде "Тесhnics аnd Рrахis" (Техника и практика, 1979) эта мысль выражена еще более конкретно: автор проводит различие между идеалистическим" и "материалистическим" отношением к технике: в первом случае техника понимается как продолжение пауки, но тором предполагается, что наука возникает из техники. Д. Иде также утверждает, что идеалистический взгляд был господствующим в западной философии, начиная от Платона и до Декарта, и нуждается в исправлении с помощью материалистического подхода. Здесь уместно заметить, что в то время, как большинство европейских феноменологов специально не уделяли внимания технике, для американских феноменологов техника стала объектом особо пристального изучения. Например, в "Ехistential Тесhnics" (Экзистенциальная техника, 1983) Д. Иде расширяет свой феноменологический анализ, показывая, как техника воздействует не только на наше объяснение естественного мира (т.е. науку), но также и на наше самопонимание (selfunderstanding). Однако даже в англо-американской школе аналитической философии подрыв логического эмпиризма, связанного с работой историка-философа Томаса Куна "Тhе Structurе оf Scientific Revolutions" (Структура научных революций, 1962, русский перевод: М.: "Прогресс", 1975), оказал свое влияние и привел к изменению самого понятия связи науки и техники. Например, Кун замечает, что "часть наших затруднений в понимании глубокого различия, существующего между наукой и техникой, связана с тем фактом, что и науке, и технике одинаково свойственен прогресс"5.. Посткуновская философия науки, несомненно, оказалась значительно более чувствительной не только к сложностям исторического плана, но также и к прагматическому (если не сказать техническому) характеру современной науки. Эту особенность отмечают такие социологи науки, как Стивен Уолгар и Бруно Лятур. Возможно даже, что проводимое Куном различие между парадигмальной нормальной наукой и революционной наукой, вызывающей сдвиг в парадигме, было бы проще понять в связи с рассмотрением технического устройства, а не концептуальных структур пауки. Развитие этого подхода — задача как философов, так и историков науки. Философ науки Патрик Хилан доказывает, что современное научное объяснение мира зависит от первичного существования того, что он называет "созданным окружением", которое позволяет представить мир как эвклидовский артефакт6. Питер Галисон утврждает, что в истории физики XX столетия легко выделяются две основные экспериментальные традиции, одна из которых основана на использовании устройств, производящих образы (таких, как камера обскура), а другая связана с применением электронных вычислительных устройств, подобных счетчику Гейгера. Эти различные технические традиции доложили Nagel Е. Тhе Structure оf Science: Ргоblem in thе Logic оf Sсiеntifiс Ехрlanation. (N.Y.: Нагсоurt, Вгасе аnd Wогld, 1961), р. VIII. 4 На первый взгляд (лат.) 5 Киhп Th. Тhе Structurе оf Sciеntific Rеvolutions. (Сhiсаgо: Univ.of Chiсаgо Рге55, 1962), р. 161. 6 Нее1ап Р. Sрасе-регсерtiоn аnd thе Рhilosophу оf Scienсе. (Вегkе1еу:Univ. оf Саlifоrniа Ргеss, 1983), р. 251. 3 3 начало развитию последующих внутренних связей с традицией и внешнего разрыва этих связей в области преподавания и научной аргументации7. Исследования влияния различных технических артефактов на науку и научные исследования в сфере методологии указывают на необходимость проведения более глубокого теоретического анализа различий между типами самих артефактов, т.е. между экспериментальным аппаратом, постоянно используемыми в домашнем хозяйстве емкостями и посудой, общественными зданиями, структурами, объектами искусства, инструментами, машинами, автоматами, системами и т.д., и их различным отображением в человеческом мышлении и деятельности в области ремесел, народных промыслов, искусства, техники, технологии, инженерии, механики (см.: Жак Лафитт и Жильбер Симондон). На другом уровне сразу возникают вопросы о различиях между техникой как объектом, техникой как процессом, техникой как знанием и техникой как волевым устремлением (vоlitioп) и о расхождениях между древним тэхне и современной техникой. Так теоретические вопросы незаметно переходят в логические и эпистемологические. Логика техники не идентична логике "первобытного сознания" или спекулятивного мышления до XVII века, которые демонстрируют то, что Джеймсом Фрейзером и Люсьеном Леви-Брюлем определено как мистика партиципации и о чем Аристотель говорит как о единстве мысли и ее объекта. Эрнст Капп в "Grundlinien еinег Рhilosophie der Тесhnik" (Основные положения философии техники, 1877) с самого начала ввел то, что можно было бы назвать "мистической проекцией", как нахождение логоса "тэхне". Техника в ее различных видах воспринимается как "проекция" органов человека, "продолжение" или развитие функций некоторых частей человеческого организма. И хотя данная концепция не согласуется с существовавшим до Нового времени техническим опытом, демонстрирующим имитацию естественных форм, она тем не менее может служить логическим основанием типичного для эпохи Возрождения стремления следовать "человеческой природе" (Френсис Бэкон) путем гуманизации мира. А при такой точке зрения техника в полной мере оказывается естественной частью мира. Современная логика, действительно, может быть истолкована как продолжение бэконовского "завоевания природы" в сфере второй природы, которой является язык. В своей современной форме техника стремится преодолеть господство мира над человеком. Подобным же образом современная логика стремится распространить требование свободы на область теоретических построений и лингвистики. Основоположник современной математической логики Готтлиб Фреге, отметив ее необходимость для механики, доказывает, что стремлением современной философии является упразднение господства слова над человеческим духом" и что его система может служить "полезным инструментом" для достижения этой цели.8 Понимание мира преимущественно с точки зрения функций с доказательствами и их связями, а не в качестве субстанций, обладающих сущностями и возможностями, снимает определенное предубеждение против возможности манипуляции миром, открывает в мире прежде всего движение, порожденное человеком, а не перспективу подчинения человека движению, порожденному миром. "Генетическая эпистемология" Жана Пиаже, которая рассматривает формальное операциональное мышление как результат развития эволюционной биологии и считает, что оно составляет основу процесса "непрерывного конструирования" и "изобретения", не является только другим аспектом этой логики. В самом деле, если естественный мир постигается через эволюционистские понятия, в распоряжении современной техники оказываются' даже средства мистики сопричастности (раrticipatiory mуstique) как, например, в случае со шпенглеровским пониманием техники как "тактики жизни" (1931). Gаlisоп Р. Вubblе Сhаmbers аnd thе Ехреrimental Wоrkр1асе — In: Асinstеin Р.аnd Наnnаwау О., еds., Оbsегvаtiоn, Ехрeriment, аnd Нуроtnеsis in Моdern Рhуsicаl Sciеnсе. (Саmbridge, Ма: МIТ Ргеss, 1985). 304-373; How Ехреriments Еnd. (Сhiсаgо: Univ. оf Сhiсаgо Ргеss, 1987). См также: Latour В.Scienсе in Асtiоn: How TO Fоlоw Scientists аnd Еnginеегеs through Sосiеtу. (Саmbridgе, Ма: Нагvаrd Univ. Ргеss, 1987). 8 Frеgе С. Веgriffsschrift(1879), Ргеfасе 7 4 При таком способе логического рассуждения высказывания (рrороsitions) уже не являются собственно истинными или ложными, но вероятнее всего лишь в большей или меньшей степени полезными или уместными в некотором контексте. Высказывания, не являющиеся строго истинными или строго ложными, в дальнейшем образуют аргументы, которые, в свою очередь, не считаются в строгом смысле обоснованными или необоснованными. Совершенно очевидно, что такая логика рассуждений оказывается прагматической, и действительно прагматические варианты философии науки склонны рассматривать науку как по существу техническую деятельность. Однако в последние три десятилетия своеобразная логика исследования контекстуального соответствия стала объектом интенсивного анализа вне рамок прагматизма. Герберт Саймон — пионер в данной области — в своей работе "Тhе Sciensces of the Artifitial" (Науки об искусственном, 1969, 1981) предложил методологию технического проектирования (еngineering dеsigп теthоdоlоgу), которая использует теорию полезности, теорию статистических решений, алгоритмы и эвристические подходы с целью выбора как оптимальных, так и удовлетворительных альтернатив императивных логик, факторного анализа и анализа средств-целей, схем размещения ресурсов и т.д. Данная логика контекстуального соответствия, известная также как "ограниченная рациональность", присуща не только техническому проектированию, но и исследованию операций, а также науке об управлении, исслелованиям по искусственному интеллекту. Недавние разработки в области вероятного анализа и анализа риска-стоимости-выгоды, которые представляют собой новые элементы в данной логической схеме, возникшие как результат ее дальнейшего развития, послужили основанием для предпринятых в англоязычном философском сообществе попыток идентифицировать и преодолевать некоторые слабые стороны технической рациональности. На другом уровне неомарксистская Франкфуртская школа в своей критике "инструментального рационализма" попыталась включить техническую рациональность в свой социально-экономический контекст. Наконец, Хайдеггер, стремясь отойти от схемы современной логики, предлагает подход к изучению технического знания с точки зрения не просто антропологии, а как к определенному типу истины, понимаемой как открытие или установление в результате поиска, вводя при этом, хотя и совершенно нетрадиционным способом, понятие эпистемологии. Техническая рациональность как "ограниченная" или зависящая от контекста рациональность, вероятно, эквивалентна техническому знанию как информации. Эпистемология информации и информационные науки тесно связаны с математической теорией информации и информатикой (которая больше не является наукой о природе, но наукой об искусственном) и прежде всего исследует технические возможности передачи и приема сигналов в различных условиях, а также различные способы упорядочения информации и доступа к ней. Значительная часть дискуссий об искусственном интеллекте и компьютерном моделировании когнитивных процессов имеет отношение к данной теме. С критикой по поводу этих дискуссий неоднократно выступали философы, такие, как Губерт Дрейфус, показавшие, что участникам дискуссий не удается провести грань между информацией в техническом смысле и подлинным человеческим знанием. В работе Рафаэля Капурро, "Неrmеnеutik der Fасhinformation" (Герменевтика профессиональной информации, 1986) рассматриваются перспективы использования герменевтики (как дисциплины, связанной с эпистемологией) для решения задач упорядочения научных данных и доступа к ним. 6. ЭТИЧЕСКИЕ ВОПРОСЫ Этика, традиционно сосредоточиваясь на межличностных отношениях, предписывала, как людям следует поступать по отношению друг к другу, как руководителю надлежит обращаться с подчиненными, как подчиненным относиться к руководящим как гражданам 5 общаться между собой. В этой области, как в никакой другой, свобода выбора в наибольшей степени зависит от воли индивида. В процессе анализа этих форм нравственного поведения этика разработала по меньшей мере три различные общие теории для обоснования определенных моральных предписаний естественного права, утилитаристскую и деонтологическую. В первой теории основное внимание уделяется заранее установленным структурам (закон и порядок против беспорядка), во второй - последствиям (добро против зла), а в третьей — внутреннему характеру самого действия (рациональное или правильное против иррационального пли неправильного). За последние три столетия, под влиянием технического прогресса, а также благодаря той огромной мощи, которой он наделил человека, получили развитие не только отдельные аспекты этих теорий (в первую очередь, имеющие отношение к профессиям, наиболее тесно связанным с современной техникой), но и вся область этики расширилась и стала включать также отношения между человеком и остальным миром: животными, природой и даже артефактами. Этика значительно раздвинула свои границы — это становится наиболее очевидным, если мы обратимся к таким новым областям исследования, как ядерная этика, экологическая этика (этика отношения человека и общества к окружающей среде), биомедицинская, профессиональная, техническая и компьютерная этика. Ядерная этика Ядерная этика, старейшая из указанных новых областей, связана с двумя различными, но в то же время и неотделимыми друг от друга технологиями: ядерным оружием и атомной энергетикой. В случае с ядерным вооружением фундаментальные этические вопросы касаются морального статуса теории устрашения, а когда имеются в виду обе вышеназванные технологии — проблемы пропорционального распределения риска и ответственности за настоящее и будущее поколения. Отчасти потому, что расчеты, основанные на принципе полезности, были основным оправданием развития ядерных вооружений и атомной энергетики, критика последних в основном велась с позиций деонтологической теории, а также в какой-то степени и теории естественного права. Гюнтер Андерс, например, доказывал, что не только люди, но и артефакты обладают максимами или принципами, в соответствии с которыми они действуют. Максима ядерных вооружений -- тотальное разоружение. Андерс, переформулировав кантовский категорический императив следующим образом: "Обладайте и пользуйтесь лишь теми вещами, внутренние максимы которых могут стать вашими собственными максимами и, следовательно, максимами общего закона" — утверждает, что иррациональность и зло присущи самой внутренней природе ядерных вооружений9 и потому их производство внутренне противоречиво. Критика использования атомной энергии, особенно подчеркивая ее внутренний разрушительный характер (по меньшей мере в долгосрочной перспективе в связи с хранением отходов ядерного производства), часто опирается в основном на один и тот же моральный аргумент, не получающий, однако, эксплицитного выражения. В то же время, в последнее десятилетие моральный анализ риска, связанного с развитием ядерных вооружений и технологий производства атомной энергии, позволил перевести дискуссию в плоскость полезности. В связи с этим следует упомянуть работу Кристины Шрадер-Фрешетт. Экологическая этика Первыми критику ядерных вооружений с позиций естественного закона начали философы, работающие в рамках томистской традиции. Экологическая этика и в некоторой степени движения "за альтернативную технологию" и "зеленые", возникшие в ответ на различные виды химического загрязнения окружающей среды и опасность, угрожающую экосистеме Земли в целом, также опираются на принцип естественного закона, хотя ссылки на эту традицию делаются редко. Показательно, например, что в лучшем общем введении в экологическую этику, каковым является работа "Маn´s Rеsроnsibility for Nаtuге" 9 Аnders G. Оff Limits Fur dаs Gеwisaen (1961), р 32 6 (Ответственность человека за природу, 1974), не только не признается этот факт, но даже не упоминается сама традиция естественного закона. Однако и апелляция к существующему изначально экологическому порядку, который люди должны уважать и с которым должна гармонировать техническая деятельность, и сходные лозунги, провозглашаемые в рамках некоторых незападных традиций естественного закона (буддизм, таоизм, индуизм и др.), является проявлением теоретических установок, аналогичных идеям, лежащим в основе томистской концепции естественного закона. Составляющее основу позиции естественного закона убеждение, что загрязнять или вообще нарушать естественную окружающую среду неэтично, вне всякого сомнения может быть поддержано апелляцией к утилитаризму, личному интересу и анализу риска-стоимостивыгоды. Разрушение естественной среды часто наносит вред и самим людям либо подвергает их неоправданному риску, возникшая в связи с этим идея сохранения естественных видов может отстаиваться на деонтологических основаниях путем признания определенных прав за животными, растениями и даже неорганической природой. Движение в защиту прав животных и против их использования для экспериментов, а также против некоторых видов сельскохозяйственного производства расширяет круг задач, связанных с защитой среды обитания. При этом часто с позиции утилитаризма выдвигаются аргументы против причинения без необходимости боли и страданий другим существам, также наделенным способностью чувствовать. Сторонники "органического земледелия" и движения за "регенерацию" тоже выступают в поддержку естественного закона, хотя это и выражается в имплицитной форме. Недавно начавшиеся исследования вопросов, связанных с загромождением околоземного пространства сотнями и тысячами спутников и загрязнением его "космическими отходами", а также проблемами засорения Луны и планет различными аппаратами, предназначенными для исследования космического пространства, породили новую область этики — "космическую этику", благодаря которой забота об охране окружающей среды была распространена и на внеземное пространство. Биомедицинская этика Несмотря на развитие законодательства по охране окружающей среды и создание в последнее время правительственных организаций, призванных осуществлять защиту окружающей среды, что в обоих случаях связано с возникновением экологической этики, именно биомедицинская этика (обычно применяется сокращенная форма "биоэтика") является единственной наиболее развитой областью взаимодействия этики и техники. Возможно, этого и следовало ожидать, принимая во внимание, что более 10% национального дохода в странах Западной Европы и Северной Америки выделяется на медицинское обслуживание, т.е. на ту область, в которой технические достижения воздействуют наиболее непосредственно на максимальное число людей. О высоком уровне развития биоэтики свидетельствует множество специальных журналов, институтов и центров, наличие нескольких библиографических служб и даже энциклопедии по биоэтике. Как академическая дисциплина, биоэтика для удобства ее разработки и пропаганды разделена на группы моральных вопросов, связанных с различными стадиями жизни человека. Аборт, оплодотворение in vitro10 , эксперименты с зародышем и связанные с ним моральные дилеммы относятся к началу человеческой жизни. Отношение между врачом и пациентом, а также вопросы конфиденциальности и согласия пациента проходить лечение при условии его информированности связаны со взрослым периодом жизни человека. Моральные аспекты и импликации трансплантации органов, использования лекарственных средств для облегчения предсмертных страданий, проблемы установления факта смерти в условиях применения аппаратов "искусственное сердце и легкие" и других высокотехнических средств для продления жизни относятся к концу человеческой жизни. Вопросы распределения скудных ресурсов медицинской 10 В колбе, пробирке, "в стекле" (лат.) 7 техники, политика в области здравоохранения, развития биомедицинских исследований, включая эксперименты на животных, имеют отношение ко всем указанным периодам. В каждой из этих областей имеются конкурирующие требования, сформулированные исходя из принципа полезности, прав человека и естественного закона. Один из наиболее ярких примеров — аборт, в защиту которого, как правило, выступают исходя из утилитаристских, но иногда и деонтологических соображений (нелегальный аборт представляет собой еще большее зло, и, кроме того, женщина имеет право сделать аборт), а критикуют, апеллируя к естественному закону и опять-таки, опираясь на деонтологические основания (аборт противоречит трансцендентальной морали, зародыш имеет право на жизнь). Во врачебной практике возникло явление, которое можно было бы назвать прикладным (или регионированным) деонтологизмом, этикой ответственности врача и прав пациента. Понятие социальной роли как совокупности ограничений, определяющих поведение личности, играющей некоторую роль, а также внешних объектов, с которыми данная личность связана определенными отношениями, было классически сформулировано Ф. Брэдли в работе "Му Station аnd Duties (Мое общественное положение и вытекающие из него обязанности, 1876). Играть роль — значит следовать определенным образцам поведения, и отказ от этих образцов, в условиях когда субъект продолжает играть данную роль, является противоречивым и иррациональным. То, что старался сделать Кант для объяснения рационального бытия, Брэдли (расширяя гегелевское понятие Sittli-сhkeit — нравственность) прилагает к анализу определенных социальных ролей. Если эти роли суть профессии, тесно связанные с потенциалом современной техники, то их характер не просто преобразуется, но и полностью обновляется, приобретая особую важность. Инженерная этика Как показали недавние дискуссии по этике в области здравоохранения, а также инженерной этике в широком смысле слова, не вызывает сомнений, что такое преобразование действительно имеет место. В начале 1900-х годов, как правило, считалось, что врач в первую очередь несет ответственность перед пациентами, а инженер — перед работодателями. Однако в 1960-х годах, когда врачи и инженеры стали обладать значительно возросшими техническими возможностями, подобная позиция стала подвергаться сомнениям и были сформулированы аргументы в пользу того, что в первую очередь ответственность врачи и инженеры несут не перед пациентами или работодателями, а перед обществом в целом. Поэтому в США биомедицинскими научноисследовательскими центрами были созданы управления государственной инспекции (institutional rеviеw bоаrds), а при больницах организованы "этические комитеты" (еthics соттittees), куда вошли представители немедицинских специальностей. Кроме того, профессиональные инженерные общества выработали новые этические кодексы, подтверждающие приоритет общественного блага, и разработали механизмы поддержки тех, кто в необходимых случаях включает "сирену", по звуку которой инженеры выносят на суд общества сомнительные действия своих работодателей. Ролевая ответственность была таким образом расширена и вышла за традиционные рамки, а затем была заменена тем, что Джон Лэдд назвал "этикой власти"11. Это расширенное понятие моральной ответственности в условиях технических возможностей наиболее основательно обсуждается в работе Ханса Йонаса "Тhе Imрегаtivе оf Rеsроnsibilitу: In Sеаrсh оf аn Еthics for thе Тесhnоlogical Аgе" (Императив ответственности: в поисках этики технического века, 1984). Для Йонаса проблема, связанная с ядерным оружием и атомной энергией, загрязнением окружающей среды и биомедицинскими технологиями, касается широкомасштабных последствий для глобальной природы, которые не всегда можно полностью предсказать. 11 Lаdd J. Рhуiciаns аnd Sосiеtу (1981), р. 43ff 8 Тезис Йонаса состоит в том, что "новые типы и измерения действий предполагают и соответствующую им этику предвидения и ответственности, которая должна отвечать современным требованиям в каждом конкретном случае, с которыми ей придется столкнуться"12. Этот новый императив ответственности, в свою очередь, предполагает и "новый тип смирения, обусловленного, в отличие от прежнего смирения, не ничтожностью наших сил, но нашим чрезмерным могуществом, что представляет собой наш основной потенциал, определяющий силу наших предсказаний, оценок и решений"13 С целью содействия установлению корреляции между нашей возможностью действовать и нашей способностью решать, т.е. для того, чтобы стимулировать развитие этого нового типа смирения, Йонас предлагает использовать "эвристику страха", что заставляло бы нас рассматривать худшие сценарии до начала осуществления какого бы то. ни было технического проекта. А в какой степени позиции эвристики страха подорваны эксплуатацией средств массовой информации или в какой мере эвристикой страха может руководствоваться инженер-практик — эти вопросы, несомненно, остаются предметом споров. Позиция Йонаса тесно связана с тезисом Жака Эллюля, разработавшего "этику господства"; Ж. Эллюль также призывает к добровольному ограничению технической мощи, но в конечном итоге опирается, скорее, на теологические, чем на деонтологические основания. Тем не менее, оба мыслителя наметили программу этического спора по поводу техники, влияние которой, как ожидается, будет возрастать в рамках философского сообщества и в обществе в целом, Вместе с тем, хотя оба философа и предлагают объединить ядерную этику, этические вопросы загрязнения окружающей среды, биомедицинских технологий и в известной мере инженерную этику, — как Йонас, так и Эллюль не обратили внимания на самый современный аспект соприкосновения этики и техники — компьютерную этику. Компьютерная этика Как видно из ее первых определений, компьютерная этика ограничивалась вопросами, связанными с угрозой тайнам частных лиц и защитой корпоративных секретов — институциональным автоматизированным управлением, гарантирующим неприкосновенность частных тайн, и незаконным вторжением посторонних в автоматизированные базы данных и сети. В своей работе "Соmputer Еthics" (Компьютерная этика, 1985) Дебора Джонсон рассматривает эти и примыкающие к ним вопросы, касающиеся этических кодексов специалистов в области компьютерной этики, ответственности за собой и ошибки, проявленные или допущенные в ходе функционирования компьютерных программ, а также отношений между компьютерной техникой и институциональной властью. Каким, собственно, общественным и идеологическим интересам служат определенные виды доступа к компьютеру и его использования? Отстаивание прав рабочих перед лицом производственной и конторской автоматизации составляет лишь один аспект ответа на этот вопрос. Другой важный аспект фокусирует основное внимание на скрытых антропологических импликациях значений искусственного интеллекта (на последствиях его использования для человека). В общем и целом компьютерная этика ставит вопрос о правильном и неправильном использовании информации в информационном обществе. Каковы этические нормы создания, распространения и использования информации не просто в компьютерах и с помощью компьютеров, но и во всех средствах обработки информации и с помощью этих средств, начиная с телефона и радио и кончая телевидением и спутниками? Здесь проблема частной тайны становится более широкой в связи с феноменологией, т.е. анализом конкретных проблем производства и потребления в развитом техническом обществе. Для Вольфгана Ширмахера (1986), например, идея использования информационной технологии для "защиты" или сохранения конфиденциального характера 12 13 Jоnas Н. Тhе Imрегаt1ivе оf Rеsроnibi1itу (1964). р. 18. Jonas H. Тhе Imрегаtivе оf Rеsроnsibi1itу, р. 22. 9 некоторой информации равносильна предложению использовать энергетическую технологию для защиты энергии. По своей природе информационная технология должна быть зксплуатационна: это означает, что она должна заниматься эксплуатационным использованием информации и лучшим решением вышеназванной проблемы. По мнению Ширмахера, это представляет собой дальнейшую интенсивную работу по распространению и всестороннему использованию информации, что в свою очередь приведет к открытости информации, и последняя таким образом изменит свой характер. С другой стороны, использование информационной техники в области принятия решений ставит вопросы об ответственности. Не заключается ли здесь дело в том, что определенные типы информационных технологий настолько сложны, что их в принципе не в состоянии понять или даже подвергнуть проверке сами их проектировщики? В связи с этим Вальтер Циммерли (1986) утверждал, что вопрос об ответственности за "информационное загрязнение" не может быть эффективно решен при помощи общих принципов утилитаристской, или деонтологической моральной системы, а то, что им названо "парадоксом информационной технологии" (чем больше информации, тем меньше возможность контроля), требует развития информационной этики для специальных случаев (казуистик), возможно, аналогично той, которая часто используется в медицине. Иногда следует даже воздержаться от создания компьютеров и машиннозависимых артефактов именно потому, что они не поддаются контролю человека. Дополнительные вопросы и сравнения Вопрос, заслуживающий большего внимания, хотя ранее и обсуждался, касается этики технического развития. Проблемы окружающей среды, биомедицинская практика и даже компьютерная техника играют разную роль, приобретают разный характер в развитом и развивающемся мире, причем вопрос о последствиях как в одном, так и в другом регионах мира еще недостаточно изучен. Другой важный этический вопрос касается зависимости между техникой и полом человека. Например, проблема атомного оружия больше тревожит женщин. Желание доминировать и управлять природой может ассоциироваться с господством над женщинами и управлением ими14. В областях, связанных с биомедицинским контролем над рождаемостью, абортом и с репродуктивными технологиями, преобладают женщины, в то время как в сфере инженерной этики, как и компьютерной этики — мужчины. Исследования вопросов влияния пола (биологии) и рода (социальной дифференциации между полами) на эту и моральные аспекты техники находятся всего лишь в зачаточном состоянии и должны быть продолжены15. Наряду с вопросами техники и этики существует и вопрос об отношении техники и эстетики. Эстетике техники до сих пор почти не уделялось серьезного внимания со стороны философии. Правомерно ли понятие красоты в технике, отличное от соответствующего понятия в других областях знания? Инженеры и архитекторы неоднократно утверждали, что понятие красоты в технике правомерно, однако оно еще нуждается в систематическом исследовании или увязке с нетехническими концепциями красоты. В каждой из пяти новых областей этики традиционные расхождения между естественным законом, утилитаризмом и деонтологией проявляются в новом контексте. Является ли определенное техническое действие правильным в силу внутренне присущего ему характера или о нем следует судить, только принимая во внимание его положительные или отрицательные последствия? Какова суть отношений между природой человека и техникой? Интересно также и то, что сама техника, по-видимому, покровительствует определенным типам этических систем. И, возможно, не случайно, что техническое завоевание природы подрывает традицию естественного закона, а общество, в котором господствовала бы концепция технической или инструментальной рациональности, стало Меrсhапt С. Тhе Dеаth оf Nаture: Wоmеn, Есо1оgу, аnd thе Sciеntifiс Rеvо1utiоn (N. Y.: Нагрег & Row, 1980). 15 См.: Rоthschild.J., еd. Масhinа ех Dеа: Fеminisis Регsресtives оn Тесhnоlоgy. (N. Y.: Регgаmоn, 1983). 14 10 строго утилитарным по своим культурным установкам. Этические дискуссии по поводу техники привели к появлению новых категорий в этике, таких, как конфиденциальность (рrivасу), безопасность (sаfеtу), ответственность и риск, которые не имели столь большого значения в прежней моральной философии. Наряду с возникновением новых этических интересов техника, однако, проявляет тенденцию к подрыву значения того типа индивидуального человеческого действия, которым традиционно занимаются специалисты по этике. На индивидуальном или личном уровне "этика не-гоcподства" не навязывает такого сильного влияния на принятие морального решения (моральный выбор), как неизбежная реальность. В технически развитом обществе воздействие техники на общество зависит не столько от индивидуальных, сколько от групповых решений. Именно понимание этого делало теорию социализма привлекательной в условиях технической оснащенности, а также способствовало появлению области исследований, получившем название, анализа научно-технической политики. 7. ВОПРОСЫ ПОЛИТИЧЕСКОЙ ФИЛОСОФИИ Исследования технологической политики, т.е. исследования, осуществляемые с целью определить возможные политические курсы, способствующие развитию современной технологии и/или контролю над ней, выходят за узкие рамки собственно технологических или экономических проблем и требуют рассмотрения характера политической жизни в целом. Поскольку под целью политической жизни традиционно понимается достижение справедливости, центральная задача политической философии всегда состояла в раскрытии и выяснении сущности понятия справедливости Справедливость предполагает некоторый способ распределения благ (в том числе культурных благ, таких, как добродетель), а. также наказание за преступления и пороки. Развитие современней технологии может быть соотнесено с определенными изменениями в понимании справедливости, добродетели и преступления таким образом, что исследование этих изменений легко может стать делом политической философии техники. Одна из проблем, например, состоит в справедливом или честном распределении тех выгод, которые дает современная технология. Эта проблема сродни известному "социальному вопросу", который выступил на передний план в Британии с началом промышленной революции. Сегодня, однако, гораздо большее значение имеют вопросы степени безопасности, к которой следует стремиться, и справедливого распределения технических издержек, или степени риска. Этот переход от заботы о справедливом распределении прибыли к заботе о справедливом распределении издержек, или степеней риска, вновь поднимает проблему технического прогресса, которая в начале нашей эпохи была предметом рассуждений, способствовавших первоначальным изменениям в трактовке справедливости. Сегодня кажется все менее и менее очевидным, что мы развиваем технологию ради блага будущих поколений (decendents), скорее мы делаем это ради выгод, которые она приносит нам в настоящем, и тем самым делаем своих потомков заложниками риска, таящегося в нынешних технологических свершениях. Другой фундаментальный вопрос политической философии техники — это вопрос об автономности или нейтральности технологических действий и институтов. Традиционный подход состоит в том, что социальные институты (семья, религия, экономика, государство и т.д.) рассматриваются как стремящиеся к определенной независимости для чего требуются специальные усилия с целью их объединения и приведения в соответствие с некоторым специфическим пониманием справедливости или блага. Именно такие усилия нашли выражение в классических работах по политической теории — таких, как "Законы" Платона и "Политика" Аристотеля. Однако в этих работах tесhпе остается в тени, оно выглядит довольно податливым, охотно подчиняющимся целям, заключенным в других социальных институтах. Опыт XIX и XX столетий, однако, показывает, что эта гибкость или нейтральность не может более рассматриваться как нечто само собой разумеющееся. 11 Технология, как это обстоятельно аргументировал Эллюль, во многих случаях оказывается социальным феноменом, приобретающим собственный институциональный характер. Лэнгдон Виннер (1986) поставил провоцирующий на полемику вопрос: "Ведут ли артефакты политику?". Нам предстоит еще решить, можно ли ответить положительно на этот вопрос и если да — то в какой модальности. Альберт Боргман (1984), анализируя то, что он называет "проектной парадигмой" (device paradigm) современной жизни, предлагает заслуживающий внимания вариант ответа. Интересны соображения канадского философа Джорджа Грэнта относительно путей воздействия технологии на наше понимание справедливости и изменения этого понимания в результате такого воздействия. Необходимо отметить также, что многочисленные дискуссии об экономических и психологических воздействиях технологии имеют непосредственное отношение к этому вопросу, а утопическая и антиутопическая фантастика может даже быть вкладом в его исследование. 8. ТЕОЛОГИЧЕСКИЕ ВОПРОСЫ Согласно Рудольфу Отто, основное понятие религии — это понятие священного. Мирча Элиэйд (Мirсеа Еliаdе), развивая эту мысль, замечает далее, что священное определяется прежде всего через его противопоставленные мирскому или светскому и характеризуется особыми формами пространства и времени. Каково тогда отношение между технологией как проявлением пространства и времени, с одной стороны, и священным — с другой? Существуют ли священные технологии или техники? Если да, то чем они отличаются от светских? Макс Вебер и другие исследователи предполагают, что развитию техники способствует (если не вообще порождает технологию) сужение сферы того, что обществом признается как священное (секуляризация) и одновременное расширение сферы того, что той или иной личностью может быть истолковано в спиритуалистических терминах161. Когда-то и политика, и "тэхне" были признаны обществом как имеющие определенное религиозное значение. Эта эзотерическая религия дополнялась значительно более узкой сферой эзотерической практики, с которой была связана определенная техника спиритуальных трансформаций. Протестантская Реформация и Просвещение строго ограничили сферу эзотерической религии (если вообще не отделили народ от нее), одновременно открыв обычный мир для личных духовных обязательств, таких, как упоминаемый Вебером аскетизм. Фридрих Дессауер, инженер по профессии и католический ученый, исследовавший философию техники как синтетическую дисциплину, пошел дальше, рассматривая техническое изобретение и техническую трансформацию мира как соучастие в Божественном творении. В этом контексте вопрос о техническом прогрессе становится вопросом традиции. В подходе Дессауера имеется также тенденция не рассматривать всерьез (если не вовсе оставить в стороне) традиционное понятие спиритуальной техники, предназначенной для изменения человеческой самости, той техники, которая традиционно была связана с философией, оправдывая ее стремление быть дорогой к мудрости, средством, позволяющим стать участником подлинной реальности. Этот мирской аскетизм и мистицизм техники, которые явились протестантским и католическим оформлением союза религии и техники, могут быть противопоставлены множеству других теологических решений. В книге "Тhео1оgу аnd Тесhnology" (1984) исследуется целый спектр таких подходов. Оппозиция между священным Иерусалимом и светскими Афинами (Тертуллиан) может привести к фундаменталистской религиозной Классическое исследование Макса Вебера — Diе ргоtеstаntisсhе Еthik und dег Gеist dеs Карitаlismus (1904— 1905). Русский перевод: Протестантская этика и дух капитализма // Вебер М. Избранные произведения. — М.: Прогресс, 1990 (пер. М. И. Левиной). Но см. также: Lупп White, Jг., Меdiеvаl Rе1igion аnd Тесhnologу: Со11есtеd Еssауs.Вегkelеу: Univ. оf Саlifогniа Ргеss, 1978. 16 12 критике техники. Августинианская теология обращения в другую веру может стать также обоснованием стремления преобразовать технику. Томистские трактовки благодати как построения, скорее, на основе, чем трансформации природы позволяют рассматривать технику как благо само по себе и как подготовленную ступень к более высокому благу. А лютеранская теология вечного противоречия между природой и благодатью может привести к постулированию непрерывного парадоксального противостояния техники и духа. 9. МЕТАФИЗИЧЕСКИЕ ВОПРОСЫ Два центральных вопроса политической философии техники — об автономности техники (и, следовательно, о детерминировании ею человеческой жизни, противопоставляемой нейтральности техники (о свободе человеческой жизни от техники), а также вопрос о прогрессе — есть вопросы в корне метафизические. Дискуссии об автономности техники, например, обнаруживают структуру, весьма сходную со структурой дискуссии по поводу единого и многого, т.е. по поводу центрального вопроса метафизики. В некотором очевидном смысле реальность есть единое, в других очевидных смыслах она есть многое; ключевой вопрос в том, какие смыслы наиболее реальны и какие иллюзорны. Кроме того, при каких-то уровнях абстракции техника будет выглядеть автономной, а при других — нет: коренной метафизический — вопрос касается различий в реальности, постигаемой на разных уровнях анализа. Не говоря уже о вопросе детерминизма и свободы, идея технического прогресса поднимает также фундаментальный вопрос относительно реальности времени и природы темпоральности. Говоря словами из заключительного абзаца дебатов Леви Стросса с Александром Кожевым о тирании и современной технологии, речь идет о следующем: "Философия в строгом и классическом ее смысле предполагает, что существует некий вечный и неизменный порядок, в рамках которого разыгрывается история, и этот порядок не испытывает на себе никакого влияния самой истории. Эта гипотеза, однако, отнюдь не самоочевидна. Те, которые занимаются только техникой, отклоняют ее и склонны думать, что бытие формируется само по себе, в ходе истории (...) На основе этих гипотез (об "осовременивании", или постоянном обновлении техники) абсолютная связанность (этого процесса) с интересами человека становится источником философского знания о том, что человек на земле всегда должен чувствовать себя как у себя дома, он должен, без всяких ограничений, быть гражданином Земли, но не гражданином лишь части необитаемой Земли. Если исходигь из классических гипотез, то философия требует радикальной отрешенности от человеческих интересов в том смысле, что человек не должен считать, будто он может распоряжаться на Земле как у себя дома: он должен чувствовать себя лишь гражданином, то есть частью целого"17. Противоречие между этими двумя гипотезами есть, возможно, высший метафизический вопрос, поставленный современной техникой. Не только центральные, но и все предшествующие вопросы политической философии техники оказываются, в конечном счете, включенными в метафизику; они носят концептуальный характер. Каковы действительные различия в сфере бытия, отграничивающие природные объекты от артефактов, а предметы искусства от технологических объектов, инструментов, машин, кибернетических устройств и т.д.? В сфере логики и эпистемологии можно сформулировать вопросы: Какую сферу бытия охватывает техническое знание? Что делает возможным технологическое знание? В области этики: Что существенно и что случайно в техническом бытии? Что существенно и неизменяемо в технике и что случайно и, следовательно, изменяемо и контролируемо в ней? В области теологии: Каково отношение между высшей реальностью и техникой? Каким образом судьба человека и космоса имплицитно связана с судьбой техники? 17 Strauss l., Коjеvе А. Dе 1а Тугаnniе. (Р.: Gаllimагd, 1954) р. 343—344 13 Наконец, каково отношение между истинным, добрым, прекрасным, справедливым и бытием, когда и как они раскрываются в нетехнической и технической реальностях? 10. ВОПРОС О СУЩНОСТИ САМИХ ВОПРОСОВ Философия техники на уровне современной ее разработанности не является четко очерченной областью анализа. В самом деле, исследователи часто обнаруживают здесь противоположные цели и методы, а дискуссии, правомерно ассоциируемые с этой областью, схватывают большую часть проблем, составляющих традиционный интерес философии. Как и все предшествующие философии, философия техники поднимает в новой форме вечные вопросы, не имеющие прямого решения. Но это означает лишь то, что философия создания и использования изобретений не есть то же самое, что наука об искусственном. Философия не есть ни наука, ни технология. Тем не менее, находясь в мире науки и техники, мы можем спросить о пользе этого философского интереса к технике, о пользе и смысле исследования многочисленных философских аспектов техники. Простой ответ состоит в том, что философия не служит технике: на самом деле она может лишь при случае замедлить ее развитие. Именно по этой причине Фрэнсис Бэкон на заре Нового времени стремился отвратить людей от философии и повернуть их к более практическим делам. Однако мы, будучи свидетелями того, как техника ставит под вопрос (если не сказать: разрушает) многие вещи, которые по другим основаниям считаются истинными, благими, прекрасными или даже справедливыми, склонны оценивать философию несколько более благожелательно. В самом деле, последний из философских аспектов техники, может быть, состоит как раз в ее способности содействовать в известной мере такому возврату благосклонности к философии. Часть третья ПРОБЛЕМА ОТВЕТСТВЕННОСТИ И ТЕХНИКА Первая и вторая части данной книги были посвящены истории развития техники и рассмотрению широкого спектра возможных взаимодействий философии и техники. Но, как было показано во второй части, наиболее общие проблемы взаимодействия философии и техники имеют тенденцию стать этическими. В самом деле, сократическое вопрошание (в первой главе о нем говорилось как о наследии и прибежище философии техники) имеет также практический аспект — достижение истинно хорошей жизни, Поскольку вопрос о технической этике, пожалуй, чаще всего дискутируется в аспекте ответственности, имеет смысл обратиться к более пространному рассмотрению этих дискуссий. Термин "ответственность" относительно недавнего происхождения восходит к латинскому слову "rеsроndеге" (отвечать), а прилагательное от этого термина, слово "ответственный" в английском и во многих романских языках появилось в начале XVI века. Однако среди известных употреблений употребление абстрактного существительного в виде понятия "ответственность" (геsроnsibility) встречается во "А Fгаgmеnt оn Gоvегmеnt." (Фрагменте о правлении, 1776) Иеремии Бентама, где понятие "ответственность правителей" характеризуется как право управляемого требовать публичной подотчетности за любое действие власти, совершаемое по отношению к нему1. В другом случае, в эти же годы, Джеймс Мэдисон в журнале " Thе Fеderаlist, № 63 (1788) приводит аргументы в доказательство того, что "ответственность, дабы быть разумной, должна ограничиваться лишь теми вещами, которые находятся во власти ответственной стороны". Сто лет спустя один из авторов журнала "Тhе Ninеtеепth Сеnturу" смог отметить, что с расширением британского владычества "ответственность стала более значительной, а приемы ведения войны — более научными"2. Когда Вильям Батлер Итс в 1914 году дал 14 название "Rеsрonsibilitien" (Ответственность) сборнику стихов о "неумолимой совести", разбуженной освобождением от иллюзий и мирскими обязанностями, это стало предзнаменованием той центральной роли, которую слово "ответственность" будет играть в современной жизни, где оно стало критерием — если не штампом — в дискуссиях по нравственным вопросам искусства, политики, экономики, бизнеса, религии, науки и техники.3 Подобные истории слов и их употребления можно проследить для французского, испанского и других терминов, родственных английскому "ответственность", равно как и немецкому термину "Vеrапtwоrtung" с его предшественниками и родственными словами. Например, в 1787 году встречается французское "rеsроnsabilite". Генрих Гейне (1797—1856) использует немецкое "Vегаntwогtlihkеit", производное от англосаксонской и готической основы, означающей "отвечать", хотя "Vегаntwогtliсhкеit" (подобно английскому "аnswегаbilitу") не встречается в литературе до 20-х годов нашего века. Движение абстрактного существительного "геsроnsibilitу" к выдающейся лингвистической и культурной значимости — даже если его сущность распознавалась до какойто степени и ранее — легко ассоциируется с вопросами власти и без труда коррелируется с техникой, добывавшейся значительного исторического и социального положения в обществе. В своих самых ранних понятиях то, что сейчас называют ответственностью, и техническая деятельность по созданию и использованию артефактов, редко связывались друг с другом. Но сегодня, ассоциируясь с грезами о возможностях техники, возникают образы новых усилий воли, представления "величайшей ответственности" сверхчеловека Фридриха Ницше4. В более широком плане возросшая мощь техники привела к усилению юридической, социальной, профессиональной, религиозной и моральной ответственности, связанной с различными областями технической деятельности. Оставляя в стороне ницшеанское видение, попытаемся кратко проследить и прокомментировать различные аспекты этой трансформации в пяти различных аспектах: расширении юридических форм ответственности (т.е. обязательств liаbilitу); возросшем внимании ученых к вопросам социальной ответственности; развитии этических кодексов для технических профессий; ответственности как ключевого понятия в христианской этике; философском анализе ответственности, который вышел на передний план в технологических обществах (прежде всего, англоязычных). 11. ЮРИДИЧЕСКАЯ ОТВЕТСТВЕННОСТЬ И ИНДУСТРИЛИЗАЦИЯ "Искры всех наук в мире собраны в пепле закона" (СЭР ГЕНРИ ФИНЧ 1613)5. Закон, как и письменный язык, возникает в определенный момент времени и затем проходит сложное историческое распространение и развитие. Более того, подобно тому, как письменное слово - дитя своего устного родителя так и право зависит от обычая и представляет собой его зафиксированную версию. Право формирует и объясняет определенные обычаи общества и тем самым влияет на них так же, как письмо влияет на речь. Часто отмечается, что американское общество чрезвычайно технологично по своим обычаям, что оно чрезмерно сутяжническое. Хотя эти две характеристики обычно не соотносятся, можно привести вполне правдоподобные доводы в пользу утверждения, что последняя характеристика есть, по сути дела, реакция на первую и что это сочетание парадигматично. Технология порождает особое сутяжничество, основанное на доводах относительно ответственности. Юридическое понятие ответственности формулирует и разъясняет определенные аспекты нашего обычного понимания ответственности, главным образом, в двух областях. Во-первых, это уголовное право, т.е. процедуры, которые возбуждаются и поддерживаются государством для защиты интересов общества путем наказания преступников; во-вторых, это гражданское право, и в особенности такая его область, как 15 гражданские правонарушения, когда потерпевшая сторона возбуждает дело с целью компенсации понесенного ею ущерба. Уголовная ответственность первоначально истолковывалась как вытекающая из нарушения внешних законов, т.е. из совершения чего-то такого, что законом запрещено или (реже) из несовершения чего-то, что закон предписывает делать. Однако со временем в Европе — и прежде всего под влиянием христианской теологии греха, делающей упор на внутреннее согласие, адекватность этого взгляда была поставлена под вопрос, и углубление понятия ответственности привело к ограничению уголовной ответственности; последняя стала зависимой как от объективного характера совершенного проступка, так и от внутреннего намерения субъекта, его совершившего. Получившееся в результате различие между преступным и непреступным видами проступков было ясно сформулировано церковными советами на континенте в конце IX века и стало принципом английского обычного права в XII веке. Понятие "ответственность" в области гражданского права претерпело, как это ни парадоксально, развитие в противоположном направлении. В противоположность углублению и последующему сужению понятия уголовной ответственности, понятие гражданской юридической ответственности расширялось одновременно с ограничением его намеренности. Человек может быть привлечен к гражданской юридической ответственности на основании заключенного им договора (контракта), но эта ответственность может быть и тем, что называют "строгой обязательностью". В случае договора (явного или неявного) халатность (один из видов ошибочности в самом намерении, известный как недостаток внимания) должна быть доказана. Однако в случае со строгой обязательностью дело может оказаться не только лишь в халатности реr sе (самой по себе). В самом деле, может статься, что сам индивид или корпорация сделали все мыслимо возможное, чтобы предотвратить некоторый ущерб, но тем не менее они привлекаются к строгой ответственности. Исторически эта, отчасти аномальная, идея строгой, не знающей исключений ответственности, применяемой к особого рода гражданским правонарушениям — tоrt (от латинского "tоrtus" — скрученный или искривленный — неправильное или причиняющее вред поведение, за которое закон предусматривает расплату), развивалась параллельно с развитием и распространением индустриальной технологии. Римское право, например, признает только три вида ситуаций, в которых то или иное лицо может возбудить дело по поводу причиненного ему ущерба. Это могут быть потери, понесённые в результате преднамеренного нанесения ущерба данному лицу, преднамеренного ущерба, нанесенного чьей-либо собственности, или халатность. В XIV веке, однако, английское обычное право стало признавать владельцев крупного рогатого скота ответственными за непреднамеренное и, возможно, даже не являющееся "халатным" поведение их животных. Заслуживает внимания тот факт, что такое первоначальное расширение ответственности происходит и в отношении техники, хотя бы в элементарных формах сельского хозяйства, тем не менее, в деле "Риналдс против Флетчера", решенном по аппеляции в палате лордов в 1868 году, устанавливается строгая юридическая гражданская ответственность за индустриальное предпринимательство. В упомянутом случае Флетчер, владелец мельницы, построил водохранилище, чтобы улучшить работу своей мельницы. Вода из этого водохранилища случайно прошла по стволу заброшенной шахты и затопила смежную шахту Ринаддса. Риналдс возбудил дело о возмещении ущерба, хотя вполне допускал, что Флетчер не проявил халатности и просто мог не знать о существовании заброшенной шахты. Окончательное судебное решение в пользу Риналдса основывалось на идее, что предпринятое накопление Флетчером воды само по себе создавало риск, за который тот должен нести ответственность. Лорд Кайрис обосновал свое решение, характеризуя водохранилище Флетчера как "неестественное" (поднимающее уровень воды "выше естественного"). 16 Сегодня большинство обычных видов гражданской ответственности — строгих prima facie (на первый взгляд —лат.) — связаны с "неестественностью" расположения промышленных объектов или потребительских продуктов, когда технические процессы или артефакты сами по себе, независимо от намерения человека, создают особый риск. В условиях, созданных техническим прогрессом, распространение сферы гражданских правонарушений за рамки преднамеренных действий и непреднамеренных оплошностей легко следует из оживающего принципа, который скрывается за законодательством о гражданских правонарушениях. Можно сказать, что законодательство о гражданских правонарушениях, не связанных с нарушением договора, имеет целью обеспечить справедливое распределение. В больших, группах люди неизбежно "ударяются друг о друга", как бы упорно ни стремились они избегать этого. При такой квазинеoбходимости, возникающей в результате потерь и повреждений, неплохо бы предложить, чтобы пострадавшие также причиняли убытки и повреждения. Существуют общественные устройства, где это очень часто и происходит. Законодательство о гражданских правонарушениях возлагает ответственность за некоторые потери на лиц, не являющихся потерпевшей стороной, разрешая жертвам добиваться возмещение ущерба, причиненного социально поведением, рассматриваемым как социально неблагоразумное. Естественное побуждение расширить толкование гражданского правонарушения возникает в тех случаях, когда понесены потери или причинен вред, но никакое поведение или индивид не могут быть идентифицированы как ответственные за это, поскольку или невозможно доказать наличие злого умысла или халатность, или же можно ссылаться на сложность самого действия. Но именно такая ситуация должна, вероятно, иметь место в случаях сложных, многофакторных индустриальных процессов или продуктов техники, санкционированных мощным социальным консенсусом. В современных технически развитых обществах расширительное толкование гражданских правонарушений предполагает, следовательно, отказ от обязательного установления наличия преднамеренности или халатности, особенно в тех случаях, когда потери или повреждения связаны с корпоративным действием. И это делается на том утилитарном основании, что корпорации, обладающие значительными ресурсами, легче покрыть убытки, чем любому отдельно взятому индивиду. Как чистосердечно признает судья Трэйнор (Верховный суд Калифорнии) в деле "Гринмэн против властей Юбы18" (1963), "Производитель несет строгую ответственность за гражданское правонарушение, когда доказано, что предмет, который он передал на рынок, имеет дефект, обусловивший причинение вреда человеческому существу... Привлечение к такой ответственности осуществляется для того, чтобы затраты или ущерб, вызванные дефектами продукции, несли сами производители, а не пострадавшие лица, которые не в силах защитить себя". Таким образом, строгая ответственность, выйдя за пределы своего первоначального приюта в уголовном законодательстве, приобретает новую форму в гражданском законодательстве. Дьюола Эорси, профессор права Будапештского университета, подводит итог этому развитию понятия ответственности: "Под влиянием индустриальной революции крупные города оказались перенаселенными, причины катастроф умножились завоеваниями техники и во многом благодаря кампаниям, проводимым рабочими организациями, понятие строгой ответственности было развито на новых основаниях. Индустриальные и коммерческие предприятия смогли включить расходы, обусловленные юридической ответственностью, в конечную цену своих продуктов или же компенсировать эти расходы благодаря страховым компаниям... Понятие ошибки переросло в странах с высоко развитыми индустриальными системами в статистическое понятие риска, что привело, в свою 18 Гринмэн — смотритель площадки для игры в гольф. Юба - город в Калифорнии, США. (Прим, ред.) 17 очередь, к идее замены юридической ответственности как таковой распределением бремени потерь. Ущерб должен возмещаться безотносительно к каким-либо вопросам о халатности со стороны субъекта действия и должен быть бременем общества в той или иной форме: оно компенсируется предприятием, которое оплачивает ущерб, а затем компенсирует его за счет извлечения прибыли; компанией, которая платит страховую премию или налог национальным системам страхования или лицам, которые подвергаются риску, застраховав себя; а также уплатой компенсации страховой компанией или из средств национального страхования"6. Существуют, — замечает Эорси, — некоторые различия в способах реагирования тех или иных юридических систем на давление техники. Европейские страны, юридические системы которых восходят к римскому праву и кодексу Наполеона, развили раньше и более широкую страховую защиту для индустриальных рабочих, чем страны, юридические системы которых основаны на английском общем праве. А социалистические страны запрещают персональное, страхование на случай юридической ответственности, сохраняя персональную юридическую ответственность за халатность на том основании, что халатность должна быть преодолена как отклонение от социалистических норм, обусловленное пережитками буржуазно-капиталистической идеологии. Несмотря на такие различия, последующее развитие обнаружило универсальную тенденцию к расширению сферы юридической ответственности — от ответственности за аварии в промышленности к ответственности за продукты производства и в последнее время за разрушение окружающей среды. Соединенные Штаты были "лидером" в этих отношениях и действительно стали самым сутяжническим обществом в мире. Дин Проссер в своем широко известном сборнике примеров гражданских правонарушений отмечает: "В 70-х годах теории строгой юридической ответственности стали первостепенной основой для привлечения к ответственности производителей продукции, а ответственность за продукцию породила ярчайший пример законодательного взрыва в истории законодательства о гражданских правонарушениях"7. В другом известном комментарии по вопросам ответственности за продукцию мы читаем: "Сегодняшнее законодательство об ответственности за продукцию зеркально отражает сложные, высоко индустриализованные Мэдисон Авеню, 25-дюймовый экран, "навязывание товара покупателю" (hard sell), атомный век экспертов (аtоmiс аgе оf ехреrts), в котором мы живем"8. Такие вопросы широко обсуждаются в юридической литературе и являются неисчерпаемым источником для исследований по взаимосвязи техники и ответственности. 12. НАУКА И СОЦИАЛЬНАЯ ОТВЕТСТВЕННОСТЬ "В прошлом ученые могли отказываться от прямой ответственности за то, как использует человечество их бескорыстные открытия. Теперь же мы чувствуем себя вынужденными занять более активную позицию, поскольку успех, которого мы достигли в исследовании ядерной энергии, чреват бесконечно большими опасностями, чем все изобретения прошлого." (Из доклада ученых-атомщиков военному министру США, июнь 1945 года9.) Дискуссии о социальной ответственности ученых и среди ученых (как они представлены, главным образом, после второй мировой войны в сборниках "Бюллетень ученых-атомщиков" (издается с 1945 года), Международная Пагуошская конференция" (издается с 1957 года), "Азиломарская конференция" и последующие за ней) могут рассматриваться как попытки соединить две, по-иному несопоставимые традиции, касающиеся соотношения науки и общества. Первая и старшая из традиций рассматривает эмпирическую науку как внутренне ограниченную форму знания, опирающуюся на более низкий уровень реальности, в качестве потенциальной угрозы социальному порядку на уровне мышления и практики, из чего следует ответственность ученых (и политического режима) по отношению к этим дисциплинам. Второй и более новый подход предполагает, 18 что наука глубже соотнесена с истиной и поэтому при любых условиях существенно полезна для общества при должной ответственности ученых в развитии и распространении своих дисциплин (деятельность, которую государство также должно поддерживать). Существовавшая до Нового времени традиция ограничения науки обосновывалась, например, в платоновской "Республике" и была классически проиллюстрирована в хорошо известном повествовании Плутарха об Архимеде (287—212 до н.э.), который отказывался изложить некоторые свои математические открытия по причине опасности их инженерных приложений и применял их сам только при угрозе военной опасности (sеige). В эпоху Возрождения Леонардо да Винчи (1452—1519) проявлял, подобно Архимеду, предосторожность, поверяя своим тетрадям, что он не будет "публиковать или разглашать" свои чертежи подводной лодки из-за "злой природы человека, который может использовать лодку как средство разрушения на дне моря"10. И уже на заре Нового времени в идеологии научного прогресса, обоснованной Фрэнсисом Бэконом (1561 — 1626) в его "Новой Атлантиде", частично сохраняется мысль о том, что могущество знания следует охранять от широких слоев общества. "И мы это также делаем, — поясняет глава дома Соломона (Исследовательского центра в бэконовской утопии), — мы проводим консультацию по вопросу о том, какое из изобретений будет опубликовано и какое нет: все мы даем присягу секретности для сохранения в тайне того, что, как мы полагаем, должно быть секретным"11. Рассказ Вернера Гейзенберга о том, как он в 1941 году предложил Нильсу Бору, чтобы немецкие и американские ученые воздержались от разработки атомного оружия, а также принятое в 1947 году Норбертом Винером решение "не ... публиковать впредь работ ... которые могут причинить ущерб в руках безответственных милитаристов" являются, возможно, более поздними примерами такой позиции. Вторая традиция может быть проиллюстрирована Галилеем (1564—1642) - первым открытым приверженцем того, что Кант называет основным идеалом Просвещения "Sареrе аиdе!" -- решись постигать. Для Галилея научное исследование не может подвергаться каким-либо продиктованным извне благоразумным ограничениям. На полях экземпляра своего "Диалога о главнейших системах мира" (полн. назв.: "Диалог о двух главнейших системах мира — птолемеевой и коперниковой". — Прим. перев.) Он написал: "Наихудшие расстройства (беспорядки) наступают тогда, когда разум, созданный свободным,... вынужден рабски подчиняться внешней воле... Новые формы этого подчинения есть новшества, способные привести к разрушению государственных систем и ниспровержению государства"12. Ученые, таким образом', имеют право добывать научную истину, не заботясь о возможных отрицательных последствиях для общества. Это -- вызов знаменитому судебному процессу Галилея, что дало право Просвещению объявить его мучеником. Как свидетельствует образ Галилея-мученика, эта вторая традиция явно доминирует в современной науке. Получая дальнейшее философское оправдание в картезианской приверженности методу и достоверности, что обращает традиционное благоразумие во всего лишь "условную мораль", которая никаким образом не ограничивает научного исследования или опубликования его результатов, данная традиция находит теоретическое обоснование в ньютоновом уповании на науку как теологическую интуицию, в вольтеровой вере в ее абсолютную полезность и в мысли Спинозы о том, что в науке человек имеет нечто чистое, бескорыстное, самодостаточное и благословенное. Классическая манифестация этого — великая французская "Энциклопедия", цель которой "собрать все знания, которые рассыпаны по лику Земли, сделать их принципы известными людям, среди которых мы живем, и передать их тем, кто придет "после"13. Этот проект, - говорит Дидро, — требует "интеллектуального мужества": "...теперь, в наш собственный век, мы должны безжалостно растоптать все 19 древние ребячества, ниспровергнуть барьеры, которых разум никогда и не возводил, вновь дать искусствам и наукам свободу, которая столь драгоценна для них". Корни сомнения в истинности этой второй традиции — в романтической критике научной эпистемологии и индустриальной практики, однако сомнение это не воспринималось всерьез самими учеными до конца второй мировой войны. Начиная с этого времени можно различать две стадии движения в этой области. Несколько упрощая, можно сказать, что на первой из них (грубо - с 1945 года по 1970) ученые осознают потенциально неблагоприятные приложения некоторых из своих достижений и открытий и стремятся помочь обществу использовать их работы должным образом. На втором (с 1970 года до наст, вр.) появляется желание преобразовать внутренний характер самой науки. На первой странице первого номера "Бюллетеня ученых-атомщиков", вышедшего в декабре 1945 г., сформулирована двоякая цель только что созданной ассоциации ученых в этой области. Там говорится: "Следует, для начала, прояснить ... ответственность ученых в отношении проблем, привнесенных освобождением ядерной энергии. И в то же время следует также повышать осведомленность общественности относительно научных, технологических и социальных проблем, возникающих в связи с высвобождением ядерной энергии". Второе, по сути дела, обусловлено первым: уяснение видов ответственности ученых ведет к необходимости предпринимать новые действия, и главным из этих действий является научная подготовка широкой общественности. Прежде ученые могли утверждать, что их ответственность ограничивается обязанностью хорошо выполнять научную работу, без фальсифицирования экспериментов и т.д. Теперь же, ввиду потенциально разрушительных приложений, по крайней мере, одной ветви науки (как обнаружилось в применениях ее в разработке новых видов оружия), — ученые понимают, что их ответственность расширяется. Они вынуждены принимать во внимание нечто большее, чем только собственно научные соображения, должны реагировать на возникающую сложную ситуацию. На протяжении следующего десятилетия основным способом реагирования ученых-атомщиков на ситуацию, созданную научной технологией вооружения, стало взятие ядерных исследований под гражданский контроль в Соединенных Штатах и в дальнейшем подчинение этого национального контроля контролю международному. Поскольку ученые ближе, чем кто-либо, знакомы с новыми реальностями, порожденными ядерным (и другим разработанным на научной основе) оружием, вновь и вновь подчеркивается, что они должны выйти из лабораторий и заняться научным просвещением общественности. В декларации третьей Пагуошской конференции (Вена, ноябрь 1957) записано: "Мы убеждены, что дело ответственности ученых всех стран внести свой вклад в образование людей, распространение среди них широкого понимания опасностей и возможностей, предлагаемых беспрецедентным ростом науки". Это, однако, никоем образом не предполагает, что данный беспрецедентный рост науки должен быть замедлен. Вместо этого цель послевоенного движения ученых состояла в том, чтобы отнять науку у военных, поставить се под демократический контроль обществ; и, в конце концов, под контроль мирового правительства, и качестве предтечи или модели которого предполагалось международное сообщество ученых. Таким образом, ученые-атомщики поддерживают законодательство, устанавливаемое Комиссией по атомной энергии США, предлагают создать Национальный научный фонд, чтобы сократить исследования, широко финансируемые военными, и поддерживают план Баруха по международному контролю над атомной энергией. И типичная для эпохи Просвещения вера в парадигматично демократический характер научного сообщества даже более решительно защищается теми, кто наиболее восприимчив к новым видам социальной ответственности. Но. писал Эдуард Теллер в 1947 году, ответственность ученых-атомщиков состоит не только в том, чтобы просветить публику и помочь ей установить общественный контроль, который "не налагал бы ненужных ограничений на 20 деятельность ученого", — ответственность состоит также и в том, чтобы осуществить прогресс. "Наша ответственность,— говорит Теллер, — в том, чтобы также продолжать работу в целях успешного и интенсивного исследования атомной энергии"14. Новые виды ответственности не отменяют прежних — они только дополняют их. На первой стадии дискуссий о научной ответственности ученые, следовательно, не желают отказываться от галилеевского императива, хотя, в отличие от Галилея, осознают, что наука, если она не направляется по должному пути, может иметь негативные последствия для общества. Американский ученый голландского происхождения Эндрю Ж. Ван Мелсен подводит итог такой позиции: "Человек осознал, что его ответственность требует развития науки, что он не может пренебрегать этим обстоятельством, но он не может знать наперед все новые и неожиданные виды ответственности, которые новое развитие возложит на его плечи... Последующая ответственность науки вытекает ... из ответственности, которую люди первоначально испытывают на опыте"15. Чтобы быть готовым к ответственности такого рода, ученые обычно возлагают надежду на образованную демократическую публику. В самом деле, во многом благодаря желанию создать такую образованную общественность, в 50-е годы в Соединенных Штатах стали придавать большое значение преподаванию истории науки, а в 70-е — развитию образовательных программ "наука—техника—общество" ("Sciепсе— Тесhnо1оgу—Sосiеtу"). Однако в 70-х годах начала формироваться вторая "стадия" сомнений в галилеевском императиве. Она возникла как реакция на растущее осознание проблем загрязнения окружающей среды и из сознания того, что невозможно представить себе, чтобы острота этих проблем могла бы быть снята простой демилитаризацией науки или усилением демократического контроля. Ряд острейших проблем окружающей среды обусловлен как раз демократической доступностью ее использования — как например загрязнением воздуха автотранспортом, сельскохозяйственной химией, аэрозолями, не говоря уже о возрастающем бремени переработки и хранения отходов потребления. На основе событий этой второй стадии движения к международному ограничению самой науки — это Азиломарская конференция 1975 года, на которой было заявлено об опасностях разработок рекомбинанта молекул ДНК. О потенциальной опасности рекомбинанта молекул ДНК впервые заговорили приватно в 1970—1971 годах, а в 1973 году об этом было заявлено публично на научной конференции и в обращении к Науке. В итоге Пауль Берг, пионер в исследовании ДНК в Стэнфордском университете, который уже ограничил собственные исследования, был приглашен возглавить комитет по этой проблеме в Национальной Академии Наук США. Когда этот комитет впервые собрался в апреле 1974 года он решил созвать международную конференцию и в связи с серьезной озабоченностью ряда ученых тем, что "рекомбинант молекул ДНК может оказаться биологически рискованным", рекомендовать, "чтобы пока потенциальный риск ... рекомбинанта ДНК не будет более тщательно оценен, ... ученые во всем мире присоединились к членам данного комитета в решении добровольно отложить некоторые виды экспериментов"16. Результатом стала конференция, созванная в Азиломаре (Калифорния) в феврале следующего, 1975 года, где встретились 150 ученых из разных стран. Был издан доклад для использования в качестве руководства административными и законодательными органами. Впоследствии выяснилось, что опасность рекомбинанта молекул ДНК не может быть столь непосредственной, как того боялись, и некоторые члены ученого сообщества обиделись на азиломарскую агитацию во время самой конференции и после нее, хотя другие активно агитировали в пользу даже более строгих, чем предложенные, линий поведения, как бы то ни было, значение Азиломара в том, что ученые предложили предупредить некоторые виды исследований и отказаться, по крайней мере на время, от галилеевского императива. Расширение сферы последствий, использование техники таким 21 образом вновь привели к расширению рамок того, что может рассматриваться как необходимая ответственность ученых. Закрывая Нобелевский симпозиум по этике научной политики в 1978 году, Торгни Сегерстедт сказал: "Новый аспект ... состоит в том, что ученые сами начинают критиковать и ставить под вопрос роль исследователя и его право на неограниченный поиск истины"17. Приводя свои доводы, критики современной науки оживили и расширили один из аспектов критики науки, существовавший еще до Нового времени и рассматривающий науку как внутреннюю угрозу социальному порядку. Например, Роберт Синшеймер, авторитетный биолог и президент Калифорнийского университета в Санта Крус, показывает, что современная наука основана на двух родах веры. Один из них — это "вера в гибкость наших социальных институтов ..., достаточную для того, чтобы использовать добытые наукой знания ... скорее для блага человечества, чем для нанесения ему вреда, вера которая все усиливается с ускорением технических изменений и увеличением размеров развертываемых сил"18. Но, более того, говорил он существует и "вера в гибкость, даже в благорасположенность Природы после того, как мы прогнозировали ее, анатомировали ее, переместили ее компоненты в новую конфигурацию, нарушили ее формы и направили ее силы для человеческих целей. Вера, что наше научное исследование и рискованные технологические предприятия не сдвинут некоторых ключевых элементов в защищающей нас окружающей среде и не разрушат таким образом нашей экологической ниши. Вера, что природа не расставляет ловушек для неосторожных своих видов"19. Вторая и, возможно, более фундаментальная, вера ставится под вопрос не только ядерной энергетикой и вооружениями, но сегодня также и биологическими исследованиями и их внешне благими намерениями. Современная наука может угрожать социальному порядку, но более решающим здесь является тот факт, что проект, который первоначально был задуман как средство "облегчить положение человека" (Бэкон), оказывается сам по себе вредным для его здоровья. Этот новый довод можно соотнести с тем, что Джером Разетц в своем исследовании "Sсiеntifiс Кnоwledgе аnd Its Sосiа1 Ргоblems" (Научное знание и его социальные проблемы, 1971) назвал заменой "академической науки" "критической наукой", а последняя, в свою очередь, родственной тому, что другие на-шзают наукой, ориентированной на интересы общества20. Либе Ф.Кавальери, в своем критическом обзоре работы "Тhе Dоublе-Еdged Неliх" (Двойная спираль, 1981) подобным же образом призывал к созданию новой науки21. Уильям Лоуренс в своей книге "Моdегn Sсiеnсе аnd Нumаn Vа1uеs" (Современная наука и человеческие ценности, 1985) ориентирует на то, что, выйдя за рамки узкого понимания ответственности (в том смысле, в каком речь шла на первой "стадии"), следует объединить внутри на самой науке то, что он называет принципами "распорядительства" (stewardship)22. Остаются тем не менее серьезные вопросы относительно предлагаемого нового типа науки, а также о возможностях ее институационализации. 13. ИНЖЕНЕРЫ, ПРОФЕССИОНАЛЬНАЯ ОТВЕТСТВЕННОСТЬ И ЭТИКА "В прошлом инженерная этика занималась главным образом проблемой, как добиться того, чтобы работа была выполнена правильно. Сегодня же -самое время подумать о том, добьемся ли мы или нет того, чтобы выполнялась правильная работа" (СТЕФЕН УНГЕР, 1987)". Тот факт, что никогда не существовало и до сих пор еще не создано четко разработанного профессионального этического кодекса для ученых, есть проявление сильного предубеждения против признания науки чем-либо иным, нежели как поиском беспристрастного знания, и против взгляда на знание как на что-либо, не являющееся 22 всегда и только лишь благотворным. Это не кажется верным, однако для "прикладного знания" и деятельности тех, кто добывает и использует его — техник — (tесhо1оgists), с давних времен подлежала внешней (часто юридической) и внутренней (обычно этической) регуляции. Различие между внешней и внутренней регуляцией может быть хорошо проиллюстрировано на примере такой группы технологов, как врачи. В древности на Среднем Востоке, за пределами греческой и римской культур, врачи регулярно подвергались юридическому контролю со стороны государства. Например, Вавилонский кодекс Хаммурапи содержит статьи, регулирующие медицинские гонорары и практику; у древних евреев медицина подлежала надзору со стороны религии. В греко-римском мире, напротив, врачи разработали свои собственные профессиональные стандарты, лучший из которых клятва Гиппократа. Со временем организации врачей получили право сами определять условия членства в них. Таким сохранился идеал профессиональной регуляции на западе, по крайней мере, среди врачей (и адвокатов) до наших дней. Инженеры, однако, до сих пор могли подражать этой модели лишь в весьма ограниченных рамках. В отличие от врачей и адвокатов, инженеры редко могут сами предоставлять себе работу: ведь они зависят от признания уже установленными общественными организациями, например государственными органами или частными корпорациями. Врачи и адвокаты, напротив, нанимаются индивидами (больными людьми, теми, кто имеет неприятности в связи с законом и т.д.), чтобы помочь им достичь определенных целей. Поскольку цели таких нанимателей разнообразны и неорганизованы, врачи и адвокаты легко могут упорядочивать их и утверждать собственные профессиональные идеалы и интересы. Инженеры нанимаются индивидуально уже сформировавшимися организациями, которые всегда имеют свои собственные аggratе тотепtum19. Разобщенным инженерам трудно противостоять своему невыгодному организационному положению и выражать свои собственные профессиональные интересы и моральные стандарты. На самом деле, инженеры не одиноки в этом. Другие группы (например, учителя и сиделки) имеют схожие проблемы. Врачи и адвокаты — скорее редкое исключение, чем усредненная модель функционирования профессиональных групп в обществе. Тем не менее велись и ведутся серьезные дискуссии в инженерной среде о необходимости разрабатывать принципы профессионального поведения и этику социальной ответственности, поскольку технологическая власть, находящаяся в руках у инженеров, крепнет. Заметьте, что такие дискуссии не ведутся (или они весьма незначительны) среди учителей, ремесленников и т.д. Оказывается, что только в тех случаях, когда определенная профессиональная группа обладает значительной технологической властью, вопрос о профессиональном этическом кодексе становится настоятельным. На самом деле, можно привести доводы в пользу того, что именно усиление влияния технической и технологической деятельности в таких областях, как уход за больными, журналистика и инженерия, привело к возникновению проблематики этической ответственности в каждой из этих областей. Рассмотрим более детально случай с инженерией. Несмотря на свою непосредственную связь с властью, вопрос об ответственности в инженерии традиционно решался подчинением инженеров социальным организациями, политическая или экономическая власть которых значительно превосходила какую-либо техническую власть отдельных инженеров. Что такое инженерия? В отличие от медицины, ориентирующейся на здоровье, или права, целью которого является справедливость, относительно инженерии неясно, имеет ли она какой-либо внутренний, самостоятельный идеал. Первоначально инженером (в древнем Риме - ingeniator) назывался тот, кто создавал тараны, катапульты и другие "машины войны" (или управлял ими). Инженерия 19 Группа управления," организация для регулирования "текущих дел" (лат.) 23 была с самого начала своего возникновения и до конца XVII столетия преимущественно военной. Ведущее положение и влияние во Франции Парижской Политехнической школы, созданной в 1795 году на базе основанной годом раньше Есо1е Generale dеs Тгаvаuх Рublics, (Центральной школы общественных работ), которая была отдана под управление военного министерства, а в США — Военной Академии в Вест Пойнте, основанной в 1802 году, являют собой убедительное свидетельство существенно милитаристского характера традиционной инженерии. Техническая власть инженера, как она ни велика, была значительно меньше организационной силы армии, слугой которой он являлся. Поведение инженера, как других военнослужащих, прежде все диктовалось принципом повиновения, его первейшая ответственность состояла в том, чтобы выполнять приказы. Появление в XVIII веке гражданской инженерии, связанной с проектированием общественных работ (строительство дорог, систем водоснабжения и санитарных систем, освещение домов и т.д.), первоначально не изменило этой ситуации. Гражданская инженерия была просто военной инженерией мирного времени и все еще находилась в полном подчинении у государства. Последующее развитие механической, химической и электротехнической инженерии не повлияло ощутимым образом на ситуацию, ибо все эти области процветали в рамках уже установившихся коммерческих предприятий. Однако чему невоенная инженерия способствовала — так это поиску независимого идеала, который мог бы служить исходной точкой для инженерии, подобно тем, что имеют медицина и право, призвание сосредоточивать свою деятельность соответственно на здоровье и справедливости. И все же общие определения инженерии продолжают обнаруживать нечто такое, что легко может быть истолковано как военное влияние. В качестве "искусства направлять могучие источники энергии природы для пользы и удобства человека"24 инженерия остается простым средством, без какого-либо внутреннего идеала, отличного от эффективности и, таким образом, предполагает подчинение внешним социальным структурам. Однако, когда техническая власть, находящаяся в руках инженеров, начала расти и число инженеров возросло, естественно, возникла напряженность в отношениях между подчиненными инженерами и стоящими над ними контролирующими органами, особенно в Соединенных Штатах. Проявлением именно этой напряженности было то, что Эдвин Лейтон назвал "восстанием инженеров", происходившее в конце XIX — начале XX столетия (в связи с этим восстанием и его последствиями в словаре инженеров и появилось и стало широко обсуждаться слово "ответственность"). Необходимой предпосылкой этого восстания, однако, послужила выработка своего рода инженерного идеала, пусть даже носящего "идеологический характер", но ориентируясь на который инженеры могли считать себя конкретно "ответственным" в том или ином отношении. Ключевым моментом в этой подготовке было президентское послание Джоржа С. Морисона -- выдающегося американского мостостроителя — Американскому Обществу гражданских инженеров (АSСЕ) в 1895 году. Ранние президентские послания состояли из обзоров последних достижений инженерии. Морисон нарушил эту традицию и обрисовал дерзкий образ инженера как генератора и главного субъекта технических изменений и. следовательно, главной силой в человеческом прогрессе, как рационального мыслителя, свободного от предубеждений, обусловленных групповыми интересами, как людей, на ком лежит общая ответственность за осуществление технического прогресса на благо человека. Говоря словами Морисона: "Мы, инженеры, являемся жрецами материального развития, той работы, которая дает возможность другим людям наслаждаться плодами великих сил Природы и власти разума над материей. Мы, инженеры, жрецы новой эпохи — эпохи без суеверий"25. Генри Гозли Праут, в прошлом военный инженер, ставший главным управляющим в "Юнион Свич энд Сайнал Компани", выступая в 1906 г. перед Корнельской ассоциацией гражданских инженеров, выразил ту же направленность мысли: "Инженеры, более чем 24 кто-либо, будут вести человечество вперед... на инженерах ... лежит такая ответственность, с которой человечество никогда не сталкивалось"26. В высший период своего существования и влияния с первой мировой войны до начала 30-х годов — это представление о возросшей ответственности инженеров способствовало избранию Герберта Гувера Президентом США и породило злосчастное технократическое движение. Эта инженерная идеология, однако, либо недостаточно строга к эгоистическим интересам (self interests) и ограничениям, налагаемым капиталистическими институтами, либо слишком фантастична для того, чтобы быть определенной дисциплиной. Первое подтверждается не только примером самого Гувера, но и тем фактом, что ранние кодексы инженерной этики подчеркивают первостепенность обязательств инженеров по отношению к работодателю и что до недавних пор проблемы инженерной этики обсуждались обычно в контексте бизнеса; второе подтверждается теми политико-религиозными веяниями, в которых она преуспела, когда повернулась против корпоративного капитализма. Поскольку технократическое движение представляло ответственность в идеологических терминах и выглядело слишком грандиозной по масштабам (а также в силу некоторых сложных исторических причин), оно сошло на нет как заметная политическая сила. Однако, как общая вдохновляющая идея, это движение продолжает оказывать глубокое влияние на политиков во всем мире, что проявляется в повторяющихся попытках заменить идеологию (левую и правую) управленческой компетентностью и эффективностью. ' На смену угасающему технократическому движению возникло и усилилось другое — большее сосредоточение внимания на инженерной этике, в контексте которой определенная, более сдержанная версия ответственности придает, тем не менее, особое значение возможности противостояния общественных и корпоративных интересов. Потерпев неудачу в попытке быть ответственным за все, инженеры теперь обсуждают круг более ограниченных ответственностей: перед собой, перед работодателями и перед публикой. Потребность в этих дискуссиях явно обусловлена теми силами, которые находятся в их власти, и проблемами, которые этими силами ставятся, хотя вовсе не очевидно, что сама по себе инженерия предполагает какой-либо специфический род ответственности. Сэмюэль Флормэн утверждает, например, что главная ответственность инженера — это ответственность за то, чтобы просто быть хорошим инженером. Инженер" Стэфан Унгер, напротив, приводит аргументы для обоснования обязательств инженерии в отношении общественного благополучия рекомендуя при этом, и в пользу того, чтобы инженеры привносили вопросы этики в свою работу, но признавая вместе с тем законность плюрализма некоторых моральных убеждений в верности определенных представлений, якобы тесно связанных с общественным благоденствием. В результате Унгер стремится даже доказать, что профессиональные инженерные сообщества должны защищать этот моральный плюрализм, поддерживая инженерный вариант академической свободы, т.е. свободы инженера продолжать, ставить вопросы и даже отказываться от работы в проекте, с которым он не согласен. В середине 70-х годов один американский инженер следующим образом охарактеризовал ситуацию с инженерами, подвергающимися нападкам в качестве виновных в загрязнении окружающей среды, разработке и производстве дефектных потребительских товаров и за стремление получать прибыль за счет оборонных контрактов. Прежде всего он признавал, что "в отличие от ученых, которые всегда имеют возможность избежать ответственности, ссылаясь на то, что конечные результаты их фундаментальных исследований не являются легко предсказуемыми, цели инженерии обычно хорошо видны. Поскольку долгие годы инженеры претендовали на полное доверие благодаря достижениям техники и технологии, естественно, что общественность может теперь обвинять инженеров за ощущаемые сегодня заблуждения технологии"27. 25 Другими словами, инженеры выдали больше векселей сноси ответственности, чем они могли оплатить, и были справедливо наказаны. Виды ответственности инженеров на самом деле вполне ограничены. Они могут нести не ту общую ответственность, которую приписывали им Морисон, Праут и Гувер, а лишь специфические и специальные ее виды. "Есть три формы, в которых может осуществляться ответственность инженеров за использование техники и за ее результаты. Первая форма — это индивиды в повседневной практике их работы, вторая — это группы в технических обществах и третья — вынесение вопросов, ранее бывших компетенцией только специалистов, на публичное обсуждение в связи с угрожающими проблемами, вырастающими из деструктивных применений техники28. Эти публичные обсуждения, обретающие формальное выражение в различных методологиях оценки техники и в правительственных институтах, можно рассматривать как средство '"переподчинить" инженеров более широкому социальному кругу. Сравнивая ответственность в инженерии с ответственностью в науке, нам нетрудно видеть, что здесь произошло скорее сужение, чем расширение. В то же время проблема ответственности приобрела большее значение, и инженер теперь осознанно обсуждает круг тех вопросов своей ответственности, которые прежде не признавались. Более того, развитие — в рамках движения альтернативных технологий — того феномена, который может быть назван чемто вроде "критической инженерии", стало важной, хотя и ограниченной попыткой заявить об ответственности в более конкретном и самостоятельном смысле. Критическим вкладом в эту попытку стал анализ инструментов и техники в терминах "совместимости" (соnvivialitу), проведенный Иваном Илличем (1973). 14. ТЕОЛОГИЧЕСКИЙ ПРИЗЫВ К ОТВЕТСТВЕННОСТИ "Нашей историей мы объективно поставлены в определенную связь между собой опытных знаний, ответственности и решений, — связь, от которой мы не можем освободиться" (ДИТРИХ БОНХЕФЕР, 1935)2. Термин "ответственность" — перевод с латинского rеsропdеrе, означающего "обещать взамен", "отвечать." В этом смысле его обычно применяют к первоначальному (религиозному) опыту иудейско-христианско-исламской традиции, подразумевая под этим словом призыв Божий, которому люди могут внимать или отклонять. В этом естественном своем виде, к тому же систематически упоминаемом в литургической практике, термин "ответственность" явно не играл никакой заметной роли в религиозно-этических традициях Запада. Религиозное употребление английского слова " rеsропsibilitу" (ответственность) впервые отмечено в середине XIX века в различных религиозно-практических или пасторских дискуссиях. Не трудно обнаружить книги этого времени, в которых говорится об "ответственности пасторов" или, в других случаях, о "христианской ответственности" бизнесменов и предпринимателей. В таких случаях, особенно когда речь идет о предпринимателях или бизнесменах, уже есть явный намек на промышленную, т.е. техническую деятельность. Однако применение термина "ответственность" в теологии, хотя и несколько запоздало, связано с появлением и нарастающим осложнением проблемы природной среды, сферы и способов применения техники, а в связи с этим брошенным техникой вызовом религиозным философам, теологическим моралистам и церковным учреждениям. Основная идея еврейского философа Мартина Бубера (1878— 1965) заключается в проведении различия между двумя видами реальности: "оно-реальностью" и "ты- 26 реальностью". С "оно-ре-альностью" (т.е. природной, предметной реальностью)20 можно устанавливать отношения только с помощью строго технических средств; к "ты-реальности" (к реальности человеческой)21 человек должен не как-то "относиться", а должен "отвечать" ей, вступать с ней в диалог. Неоднократные попытки Мартина Бубера защищать и утверждать верховенство нетехнического "я—ты" отношения над отношением "я—оно" (человека — к мертвой природе, предметному окружению), его призывы к освобождению идеи "ответственности" (...) от сферы специализированной этики (...), "включая ее в живую жизнь"30, были явно продиктованы уже утвердившимся преобладанием отношений "я—оно" в современном техническом мире. Между взглядами Бубера и выдающегося современного протестантского теолога Карла Барта (1886-1968) нет, пожалуй, принципиальной разницы. Барт проводит главное различие не между разными видами отношений в мире, а между мирскими, посюсторонними — с одной стороны, и трансцендентальными отношениями — с другой. Бог — сущность совершенно иного рода, он не постижим для человеческого разума. Следовательно, имеется коренное различие между человеческими попытками постичь Бога, совокупность которых мы называем религией, и ответом человека на Божественное откровение, которое мы называем верой. Центральным пунктом диалектики отношений между ними и является понятие ответственности. "Человек поступает хорошо постольку, поскольку он призван Богом быть ответственным (...) Наше действие свободно лишь в той мере, в какой оно является нашим ответом на слово, сообщенное нам Богом (...) Следовательно, благо человека в его ответственности. В своем наиболее простом и высшем выражении ответственность (...) сущность и в то же время субстанция теологической этики"31. Эта эмфаза в определении понятия единства отношения Бог-человек и призыв не ввязываться в утилитаристские расчеты, якобы являющиеся чуть ли не главным в христианской этике, отчасти есть реакция на удушающее присутствие в нашем мире технического окружения и особенно реакция против претензии современной техники на то, будто у нее "Божественные корни". Теологи не замедлили апеллировать к идее ответственности и в этой связи начали заново формулировать и разъяснять принципы католической морали. Бернард Харинг (1912), например, писал: "(..-) Понятие спасения души, заповеди, закона нисколько не утратили своего значения (...) Однако, несмотря на это, ни одно из этих понятий не является средоточием католического учения и образования. Для нашего (католического) духа понятие ответственности самое подходящее. Даже чисто этимологически ответственность обозначает внутреннюю, сущностную характеристику религии"32. Согласно Бернарду Лоренгану (1904—1984), "быть ответственным" есть такое же трансцендентальное предписание, как, например, "быть внимательным", "благоразумным"33 и т.п. Употребление термина "ответственность" было самым популярным на II Ватиканском соборе. В провозглашенной по случаю этого события "Gаudium еt Sреs" [радость и надежда — (лат.)] кроме того, что говорится о достижениях науки и техники, говорится также следующее; "одновременно с ростом могущества человека наступает пора усиления ответственности индивидов и человеческих сообществ". Далее утверждается, что "мы являемся свидетелями рождения нового гуманизма, в рамках которого человек определяется прежде всего согласно мере своей ответственности по отношению к своим собратьям и к истории"34. В этом аспекте моральной и персональной теологии (в чем согласны все теологи) сексуальная мораль наших дней вообще и применение искусственных противозачаточных средств в особенности придают понятию ответственности особое значение как основы новой формулировки католической морали в условиях очевидных осложнений и противоречий, порожденных современной техникой. 20 21 У Бубера этот тип реальности — отражение отношения субъекта к объекту Эта реальность отражает субъект-субъектные, т.е. интерсубъектные отношения (Прим. ред.). 27 Отвергая распространенное в последнее время "планирование рождаемости", папа Павел VI предложил, со своей стороны, идею "ответственной шкалы рождаемости". Речь здесь идет об ответственности, при которой, признавая необходимость лимитирования рождаемости, предлагаются справедливые с точки зрения папы ограничения и в сфере современной техник33. Термин "ответственность" постоянно встречается и в современной католической биомедицинской этике. Однако католическая церковь не ограничилась пастырским посланием в истолковании понятия ответственности. Первое же собрание Всемирного Совета церквей провозгласило: "Человек со-110 творен и предназначен быть существом свободным и ответственным перед Богом и перед ближними своими. Любая тенденция, возможность действовать и поступать ответственно противоречит замыслу Божьему по отношению к человеку, а также усилиям человека к спасению. Ответственное общество — это общество, в котором свобода есть свобода индивидов, которые ответственны перед правосудием и общественным порядком. Оно должно быть таким обществом, в котором те, кто облечен политической властью и экономическим могуществом, ответственны за выполнение людьми своих обязанностей перед Богом, а также за их благосостояние"36. Заметьте, как в этой выдержке из документа традиционный наказ о любви к Богу и к ближнему заменен призывом быть ответственным перед Богом и своими ближними. И это делается с вполне сознательной ссылкой на требования "технического общества". Это раскрывается в предпосланной Декларации вступительной статье, в которой разъясняется, что в документе предпочтение отдано термину "свободное общество", означающее общество не только свободное от тоталитаризма, но и совершенно свободное для человека в эру высокоразвитой техники, стремящейся к деперсонализации и подавлению личности"37. Сам же термин "ответственность" понимается как поиск идеологически наиболее нейтрального мира. И все же, как нам кажется, наиболее основательно христианская этика ответственности разработана X. Ричардом Нибуром в кьиге "Тhе Rеsроnsiblе Sе1f" (Ответственная личность, 1963). В этой изданной после смерти автора работе четко противопоставляется антропология человека-как-существа-ответственного антропологии человека-творца и человека-как-горожанина, тем самым, казалось бы, брошен вызов тезису о возможности становления симбиоти-ческого отношения между ответственностью и техникой в рамках христианской доктрины. Под углом зрения образа "человека-творца" моральный поступок понимается по "модели" техники, т.е. как сознательный поиск и достижение той или иной цели. Так, этика художника — телеологична и даже, можно сказать, по своей сути утилитарна. С точки зрения человека-как-горожанина моральный поступок, напротив, понимается как реализация по всем существующим правилам связи с окружающим миром. По своей структуре этика горожанина в целом деонтологична. При образе человека-как-ответственного-лица, однако, напряжение между телеологией и деонтологией снимается путем обращения к: чувственно воспринимаемой конкретной реаль-111ности, путем анализа природы этой реальности с намерением научиться действовать в гармонии с тем, что уже стало реальностью и существует "перед нами". "То, что имплицировано в идее ответственности, — это образ человека как естественного существа, вступившего в диалог и действующего (лишь) в ответ на действие по отношению к нему"38. Этику ответственности поэтому можно было бы в известном смысле назвать экологической этикой. В то же время концепция ответственности Нибура (как до него концепция Макса Вебера) легко могла стать добычей технически высокоразвитых культур с ясно выраженным утилитаристским оттенком. Макс Вебер противопоставлял то, что он называл этикой конечных целей — этике ответственности39. Было бы, пожалуй, правильнее назвать веберовскую этику конечных целей этикой интенций, намерений, а 28 концепцию этической ответственности (ориентированную на последствия технической деятельности общества и человека) комплексностью уже другого типа. И когда эта комплексность принимает технически определенный характер (хотя ни Вебер, ни Нибур этот аспект этики ответственности не рассматривали), необходимо учитывать и возникшую комплексность технической ситуации и объективно, не предвзято, согласовывать технические действия с разумными основаниями. Нельзя не замечать того, что стало реальностью. К тому же хорошо известно, что в социальной политике довольно легко отстаивать принцип ответственности, ссылаясь на сохранение status quо как гарантии стабильности. Например, этим "приемом" воспользовались Нелсон Рокфеллер против Барри Голдуотера в США (во время президентских выборов) и Войцех Ярузельский против Леха Валенсы в Польше. Такой подход возможен даже в тех случаях, когда те или иные деятели исходят из вполне добрых намерений. Так, произошло, например, с авторами сборника "Pеsроnsible ТесН-по1о§у: А Сhristian Регspective" (Ответственная техника: христианская перспектива, 1986), изданного Кальвинистским Центром христианских ученых. Любая радикальная акция может оказаться "не ответственной" из-за ее привязки к одному лишь аспекту исследуемого вопроса. Ответственность легко может обрести черты консерватизма из-за своей одноплановости, причем консерватизма не в смысле образа жизни, отвергающего лишь технику и технологию, а в смысле отстаивания любого существующего status quо112 15. ФИЛОСОФСКИЙ АН АЛ Иpи» и.хи, ........ ОТВЕТСТВЕННОСТИ Первое и наиболее общее условие ответственности — это способность причинять, т.е. способность действующего человека (агента) воздействовать на мир; второе, — способность агента контролировать свои действия; третье, — то, что он до некоторой степени может предвидеть их результаты. Наличие этих необходимых условий дает возможность говорить об ответственности, хотя и в двух совершенно различ ных смыслах (.-.). Если в одном случае это понятие формальное, то в другом оно содержательно: мы ведь, действительно, имеем в виду совсем не одно ч то же, когда говорим, что: "X несет ответственность за случившееся" (что не выражает ни одобрения, ни осуждения), и что "У — ответственный человек", т.е. он культивирует в себе чувство ответственности (здесь уже явно подразумевается одобрение)'" (ХАНС ЙОНАС). Обращение философии, как и теологии, к теме ответственности является по своей природе двойственным; оно отражает, с одной стороны, реакцию на засилье технического мышления, а с другой - стремление осмыслить современную технологическую практику во всей ее насыщенности и проблемной сложности. В то время как первое свойственно скорее англо-американским аналитическим дискуссиям, второе в большей степени характеризует европейские направления и школы мысли. В выступлении на международной конференции в 1957 году в Париже, посвященном истории идеи ответственности, Ричард Маккион заявил, что сегодняшний интерес к понятию ответственности исходит из нескольких философских посылок. Одну из них он усматривал в предпринятой в эпоху античности разработке проблемы причинности (или вменимости) и наказание за содеянное (или ответственности). Маккион отмечает, что современная трактовка проблемы ответственности основана на заимствованном из естественных наук представлении о причинности и охватывает круг вопросов, касающихся каузальных действий субъектов морали, тогда как греческое наименование причины аitiа (как и латинское саusа), зародившись в практике судопроизводства, было затем перенесено и на описание движений в природе41. Иллюстрацией этого положения может послужить тот факт, что употребление Дэвидом Юмом прилагательного "ответственный" (rеsропsiblе) находилось в полном согласии с контекстом дискуссий по проблеме иассоипtаbilitу" в мире естественнонаучной не113 29 обходимости. В дальнейшем аналитическая философия нередко будет прибегать к этому понятию в тех своих построениях, которые призваны защитить реальность человеческой активности от скрытых нападок научного материализма всех мастей. Введенное Г.Л. Хартом и широко известное различение четырех видов ответственности (ролевой, каузальной, обусловленной обязанностями или компетенцией) неразрывно связано с проблемой ответственности, возникающей в юридической практике, где это различение неоднократно использовалась для разработки теории наказания, отвечающей требованиям современной психологии. Джон Лэдд, американский философ аналитической ориентации, призывает к еще большей терминологической определенности, вводя следующую формулировку: Люди — это лица, отдающие себе отчет в своих действиях (аrе ассоипtаbе), и лица, ответственные за последствия своих действий42. В то же время, по недавнему признанию одного из учеников Хейра, попытавшегося изложить собственное представление об ответственности,1 способное регулировать поведение социального агента в сложном социотехническом мире, — в спорах но существу проблемы англо-американской аналитической школе необходимо учитывать накопленный опыт теологических разработок этой темы43. Основной тезис Маккиона, однако, гласит, что внезапное появление в конце XVIII — начале XIX века этического и политического дискурса "ответственности" (абстрактного существительного, образованного от прилагательного "ответственный"), который по времени фактически совпал с возникновением современного английского языка, знаменовало собой стремление определить те силы, которые впервые вышли на арену или же те, действие которых - - в теории или на практике - - наталкивалось на препятствия44. И хотя сам Маккион не акцентирует этот момент, все же нетрудно усмотреть в негативной стороне его утверждения отсылку к науке и технике, а чуть более внимательный взгляд обнаруживает, что это справедливо и для позитивной стороны его точки зрения. По мысли Маккиона, новые силы, впервые вступившие в действие, связаны с возникновением современной демократии. Слово "ответственность" появляется в английском и французском языках в 1787 году [В отношении английского он ошибся на 11 лет, но здесь это роли не играет|. Будучи по началу связанным с функционированием политических институтов эпохи английской и французской революций, оно не исчезает из употребления и в XIX веке, 114 народов мира значительно большее распространение и существенно расширяется сфера ее действия45. Для Маккиона, таким образом, позитивное расширение ответственности находится в прямом соответствии с распространением демократической формы правления. Между возникновением демократии и развитием современной техники существует теснейшая историческая взаимосвязь. На уровне теории дорогу демократии и промышленной революции проложила идея собственнического индивидуализма hотоfаbеr, развитая Томасом Гоббсом и Джоном Локком. Да и на практике демократия, с ее идеей равенства и техника явно укрепляли друг друга. Вспомним утверждение Маркса о том, что техника оказывает на общество уравновешивающее воздействие. Вместе с тем, но чммг чанию его современника Алексиса де Токвилля, верно также и обратное, что "равенство условий естественным образом вынуждает людей пускаться в торговые и промышленные предприятия"46. Итак, по меньшей мере исторически обусловленные или ситуативные узы соединяют мысль Маккиона об отношении демократии и ответственности с проводимой в настоящей работе идеей соотнесенности ответственности с техникой. Связь эта, однако, гораздо глубже. Согласно Маккиону, введение в политический дискурс понятия "ответственность" явилось результатом краха старого социального порядка, основанного на принципах иерархии и долга, и жесткими условиями нового об30 щественного устройства, основанного на строгом равенстве и частном интересе. Старый общественный строй уже не находил себе обоснования в научном мировоззрении, а утверждение нового сопровождалось чудовищным усилением эксплуатации, знаменовавшим наступление эпохи промышленной революции. В недрах этого кризиса стал складываться идеал взаимоотношений, который предписывал людям не только преследовать свой частный интерес, но и принимать во внимание интересы других людей. Пали оковы, заставляющие добропорядочного гражданина исполнять свой долг, т.е. следовать некоторым правилам, определявшимся его местом в обществе. Социальная иерархия распалась, и в то же время безудержная погоня людей за собственной выгодой привела к невообразимому хаосу. С исчезновением твердо установленных социальных ролей и трансцендентных идеалов, служивших регуляторами человеческого поведения, появлялась необходимость, по меньшей мере, научиться считаться с собственными интересами других людей и нести ответственность на горизон115 тальном уровне. На место гражданина добропорядочного пришел гражданин ответственный (если не специалист). Нечто подобное происходило и в сфере промышленной техники. Уже стало недостаточным быть только умелым мастером, отвечающим всем требованиям старой цеховой традиции. Но ведь и нельзя было просто взять и начать изобретать что-то по собственному усмотрению. Томас Эдисон, сконструировавший устройство для подсчета голосов в конгрессе, заявил, что отныне он не станет на свой страх и риск, без предварительного согласования с учреждениями, изобретать вещи, в которых, по его мнению, они так нуждаются. Ремесленнику нового тина приходилось учитывать множество самых разных факторов (вещественный мир, экономика, требования рынка и т.п.) и учиться реагировать на них. Тем самым умелый мастеровой превращался в чувствительного, легко реагирующего (rеsропsive) или ответственного (rеsропsible) техника. По мере расширения его технических возможностей обострялась и необходимость реагировать на постоянно растущее число факторов. Для подтверждения этой мысли приведем еще одну цитату. Анализируя положение, сложившееся в терапевтической практике, Джонсон Лэдд утверждает, что "широчайшая экспансия биомедицинской технологии" усилила зависимость имеющего частную практику врача от технических служб и подорвала его профессиональную автономию. В результате этого "нравственные аспекты отношения врач-общество" неизбежно стали связываться уже не с "этикой роли, а с этикой власти". А "этическую сторону власти составляет ответственность". Ответственность в таком своем "собственном смысле", — заявил Лэдд, — требует от человека "осознания им своей способности делать выбор и воздействовать на ту ситуацию, в которой он оказался", а также "его готовности в полной мере учитывать все последствия своих действий или бездействия47. Метафизическая разработка этого нового понимания ответственности велась преимущественно в Европе. Начало ей было положено выходом в свет в 1884 году трактата Люсьена Леви-Брюля "Lideе dе геsроnsabilite" (Идея ответственности)48. По точному описанию его ученика Маккиона, Леви-Брюль предваряет свое исследование очерком истории различных аспектов идеи ответственности, от античности до конца XIX века, с удивлением обнаруживая, что понятие, лежащее в основе морали и этической теории, само по себе никогда не становилось предметом анализа. С появлением работ Леви-Брюля во Франции начинает развиваться всеобъемлющая философия ответственности, приверженцы которой открывали самые разные проявления принципа ответственности почти повсеместно. Напри116 мер, ответственность(как способность отвечать ["..ч.,,, —-,, —. реактивность, существует уже па уровне материи, когда атомы и молекулы взаимодействуют друг с другом или "отвечают" друг другу при посредничестве всевозможных физических и химических сил. Живым организмам, помимо этого, 31 присуща избирательность взаимодействия или реакций на окружающую среду. У человека способность на ответное действие расширяется еще больше: так, нарушение нравственных норм, преступность связаны с неспособностью аморальных индивидов или преступников, совершающих действия в человеческом мире, нести ответственность, использовать свою способность отвечать и соответствующим образом принимать во внимание окружающую среду. Однако из подобного формального призыва к ответственности, с учетом большего числа привходящих обстоятельств довольно трудно извлечь сколь-нибудь конкретное руководство для поведения человека. Разве нельзя представить себе ситуацию, когда человек, учитывая все обстоятельства все же совершает дурные поступки. Допустим, что многие дурные поступки объясняются ограниченностью мышления субъекта действия, но ведь из этого никоим образом не вытекает правомерность такого объяснения и для всех остальных случаев. Если человек, зная, что существует добро, все же способен не делать его, то максимальный учет им всех факторов, возможно, лишь усилит зло, наносимое этим действием. За пределами этики ответственности, по-видимому, остается вопрос о целях. Даже у Макса Вебера, выдвинувшего идею рациональной ответственности в книге "Политика как призвание", ответственность, в конечном счете, остается заложницей иррациональных целей. Вот на таком фоне Ханс Йоанс, мыслитель, принадлежащий европейской традиции философствования, наконец недвусмысленно заявляет о существовании связи между ответственностью и техникой и вместе с тем в уже упомянутой работе 'Imреrаtivе оf Rеsроnsibilitу " (Императив ответственности, 1984) стремится не ограничиваться механическим наполнением абстрактного принципа каким-то конкретным содержанием. В этических системах прошлого, — утверждает Ханс Йонас, — категория ответственности не являлась центральной из-за незначительности воздействия знания как силы и власти на социальное, политическое и техническое действие до современной эпохи. "Фактически нигде в системе нравственных норм и философско-этических теориях прошлого понятие ответственности не играет сколько-нибудь заметной роли". Объясняется это тем, что "ответственность (...) всегда есть функ117 ция, производная от власти и знания", а они в то время были настолько ограничены, что к вопросу о последствиях "приходилось полагаться на судьбу и незыблемость естественного порядка вещей, отдавая все силы тому, что должно было быть выполнено здесь и сейчас49". Ситуация решительным образом изменилась, когда современная техника потребовала от человека действий, таких необычных по своему размаху целям и результатам, что они уже не могли регулироваться нормами старой этики. Ни одной этической доктрине до сих пор не приходилось исходить из глобального масштаба человеческого существования, принимать во внимание перспективу далекого будущего или проблему выживания человеческого рода. Сегодня же на повестку дня поставлены именно эти вопросы, что свидетельствует о необходимости нового понимания прав и обязанностей, для построения которой этика и метафизика предшествующей эпохи не могут предложить не только целостной концепции, но Даже самых общих принципов50. Таким новым принципом, насущную потребность в котором породило господство техники, является ответственность, и, в частности, ответственность перед будущим. Но каким же образом из ответственности перед будущим, из необходимости учитывать широкомасштабные и потенциально катастрофические последствия использования технической мощи выводит Йонас некий фундаментальный принцип? Шагом в этом направлении можно было бы считать довод в пользу умножения знаний и развития воображения, что позволило бы человеку яснее представит себе природу техники51. Этим, известным еще с эпохи романтизма аргументом весьма убедительно пользуется Гюнтер Андерс (1961). Однако строится такая аргументация на представлении 32 о том, что дурные поступки, связанные с использованием техники, обусловлены когнитивным или аффективным неведением. Сходное с этим допущение лежит и в основе призыва ученых к демократическому контролю над наукой. Йонас демонстрирует возможность более глубокого, нежели описанный выше, подхода к проблеме. Ответственность имеет известное рефлективное измерение, роднящее ее с рациональностью. Как первый принцип разума сводится к императиву "Будь разумным!", так и исходное положение ответственности гласит: "Будь ответственным!" Первой заповедью человека, пишет Йонас, должно быть требование: "Не разрушай (что вполне в твоих силах) данных тебе от природы возможностей самим способом их использования!". А из этого, принимая во внимание существенную зависимость будущего от сегодняшней технологической 118 практики, вытекает необходимость культивирования известной осторожности, которая до сих пор не являлась отличительном чертой разработки и использования современной техники. Переформулируем и, может быть, несколько расширим эту мысль: ответственный гражданин, ученый, инженер — это не только гражданин, ученый, инженер, успешно справляющийся со своими должностными обязанностями или продуктивно работающий. Оценка человека с точки зрения ответственности не ограничивается применением к нему деонтологических или утилитарных мерок. Для выполняющего свои обязанности человека характерны сосредоточенность, преданность своему делу и твердое следование определенным предписаниям. Человек пользы или дела знает, какое именно действие надо совершить, чтобы максимально — пусть па короткое время — увеличить объем производства товаров или продуктов. В отличие от этих людей, ответственный индивид учитывает все обстоятельства, а это почти всегда предполагает осознание мм более широкой шкалы факторов, чем человеком долга или человеком пользы. Иногда это повышает эффективность его деятельности. Но точно так же оно может привести — а в действительности, скорее всего, и приведет — к снижению производства или его полной остановке. Один из аспектов снижения производственных темпов может выразиться в смягчении оппозиции status quо. Время для расчета и учета приходится вычитать из времени, предназначенного для производства. А стремление учесть все большее число факторов нередко порождает новые сомнения. В отдельных случаях повышенное чувство ответственности оборачивается даже своего рода квиетизмом. 16. ПРОБЛЕМА ОТВЕТСТВЕННОСТИ "(В последние столетия развитие науки поощрялось отчасти благодаря надежде на то, что с се помощью можно будет приблизиться к постижению тайны благодати и мудрости Божьей; отчасти из-за веры в абсолютную утилизуемость знания, и особенно -веры в существование сокровенной связи между нравственностью, знанием и счастьем..., а отчасти — убежденностью в том, что в науке мы имеем и любим что-то несвоекорыстное, безобидное, само достаточное, поистине невинное, совершенно свободное от свойственных человеку злых побуждений ... — в общем, три иллюзии"52. (ФРИДРИХ Итак, смысл нашего утверждения сводится к тому, что внедрение современной технологии привело к расширению и трансфор119 мации всего поля ответственности. Проявлением этого было как отрицательное, реактивное, так и положительное (креативное) отношение к технике там, где ответственность уже была установлена и внимание заострялось на проблематике особых видов ответственности. Различные аспекты произошедших изменений нашли отражение в таких областях, как правовая ответственность, социальное сознание ученых, профессиональная этика инженеров, а также в теологических дискуссиях и философских исследованиях. Настоящая работа не представляет особого интереса в дискуссионном отношении, ее задача — лишь свести воедино разные перспективы и выявить определенные историкофилософские сдвиги. Не обойдем молчанием и того парадоксального обстоятельства, что 33 призыв к ответственности — применительно к антиконсервативным по сути своей явлениям -на практике может иметь весьма консервативные импликации. Два дополнительных соображения, однако, позволяют предположить, что разработка концепции ответственности в известной степени могла сама быть стимулятором технического развития. Возьмем в качестве примера закон о правонарушениях, по которому ущерб и физические травмы, явившиеся результатом взаимодействия между людьми, перестают быть уделом потерпевшей стороны и подлежат компенсации теми, кто несет за это ответственность. Обращает на себя внимание тот факт, что до принятия закона социальный порядок поддерживался верой в некоторую духовную реальность, личные страдания оправдывались высшей целью или же воздаяние страждущим совершалось на трансцендентальном уровне. Указанный закон знаменует собой перенес ение центра тяжести на посюсторонний мир (а это не так далеко от того, что определяет внутреннюю сущность техники). Точно так же, когда Иммануил Кант, продемонстрировав ограниченность теоретического разума формами опыта и провозгласив примат разума практического, характеризует человека как "субъекта, который может нести ответственность (Zureschnung) за свои действия" 53, он фактически признает необходимость технических обязательств как одного из аспектов нравственной жизни человека. Однако на какие бы размышления ни наводили нас эти примеры, общее мнение, по-видимому, будет сводится к тому, что произошедшие изменения являются, уже во всяком случае, не катастрофическими, а возможно даже и весьма благоприятными. То, что ответственность есть благо, у большинства людей сомнения не вызывает. Поэтому в заключение рассмотрим возможное возражение нашему тезису — возражение, которое, в свою очередь, побудит нас выдвинуть два несколько более провоцирующих утверждения. 120 поводу некоторых технологии, состоит в том, ... _. шить человека ответственности, исказить само понятие ответственности. Хенрик Сколимовски, например, выдвигает следующее обвинение в адрес компьютеров: "В этот исторический период проблема ответственности должна рассматриваться нами в неразрывной связи с проблемой техники. Техника, постоянно отстраняя нас от ответственности, перепоручая все экспертам, воплощает в себе торжество зла. Ибо, если все делается за нас, если мы более ни за что не несем ответственности, то нас уже нельзя считать людьми"54. Сколимовски (вслед за Кантом) так выражает свое понимание ответственности: "Ответственность является основой статуса как духовного существа". Суть проблемы компьютеров в том, что они "завладевают нашими полномочиями, лишают нас ответственности и статуса человека"55. Отвечая Сколимовски, признаем, что материальные условия технической деятельности нередко сильно расходятся с теоретическими построениями. И все же именно в силу того, что уже на идеальном, теоретическом уровне техника предполагает значительную степень ответственности, Сколимовски (и другие), могут так тонко чувствовать практическую сторону проблемы. Например, совсем не очевидно, что компьютеры каким бы то ни было образом лишают людей ответственности, которую) р:ц1Ы11'- 1^ И"г[Ш гпМИ Скорее, они сделали возможным существование некотрых осо бых видов ответственности, в рамках которых действительно может происходить разрушение ответственности. Сколимовски ратует как раз за то, чтобы не применять компьютеры там, где это может угрожать подрывом новых видов ответственности. Однако сразу же встает вопрос: действительно ли нужны компьютеры. Один из главных принципов благоразумия гласит, что не следует брать на себя или возлагать на другого слишком большую ответственность. Несоблюдение этого принципа оборачивается катастрофой. И хотя четко определить границы допустимого можно лишь в очень редких случаях, восстановить их, если они нарушены бывает весьма непросто. Исходя из вышесказанного, зададимся еще одним вопросом: сможет ли выдержать при нцип ответственности вместе со своими приверженцами испытание на прочность, уготованное им техникой сегодняшнего дня? 34 Воспользуемся одним примером и сформулируем наш вопрос 121 несколько иначе. Как уже неоднократно отмечалось, появление ядерного оружия привело к существенным сдвигам в области международных отношений: наступательно-оборонительный баланс был в значительной степени смешен в наступательную сторону. Например, во второй мировой войне в ходе "битвы за Британию" Королевскими ВВС удалось вывести из строя всего лишь около 10% от каждой атаковавшей эскадрильи немцев. И этого было достаточно, потому что после пяти атак наступательные силы противника сократились на одну треть, что, принимая во внимание ограниченный характер наносимого с воздуха ущерба считалось уже недопустимыми потерями. Таким образом, эффективность защиты не находилась в прямой зависимости от коэффициента ее полезного действия и рейды немецкой авиации были отменены. Если бы в то время все обстояло так, как сейчас, когда всего один самолет с ядерными бомбами на борту способен смести с лица земли целый Лондон, положение могло в корне измениться. Чтобы сделать оборону хоть сколь-нибудь эффективной, было бы необходимо 100% попадание в бомбардировщики противника. Ведь для победы немцам хватило бы одного рейда и одного-единствен-ного прорвавшего оборону самолета. Такой радикальный крен в оборонительно-наступательном балансе привел к тому, что сейчас приходится либо, оставив оборону, перенести центр тяжести на нападение, либо тратить гигантские силы и средства на разработку и создание более совершенных средств защиты. Все последние 40 лет США шли по первому пути, а Стратегической Оборонительной Инициативе президента Рейгана еще предстоит доказать свою жизнеспособность и право носить имя подлинной альтернативы. Нет ли здесь сходства с общей ситуацией, порожденной современными технологиями? Разрушительный потенциал настолько велик, и любой просчет грозит такими недопустимыми последствиями, что требуется значительно больше затрат на разработку и проверку систем безопасности, на изучение широкомасштабных последствий таких технологий, от которых (в отличие от производства ядерного оружия) просто нельзя отказаться. Вопрос, однако состоит в том, возможно ли проведение превентивных мероприятий в должном объеме. Во-первых, необходимые испытания могут потребовать столь больших расходов, что вообще приведет к отказу от производства. Так, некоторые фармацевтические компании были вынуждены прекратить разработку определенных видов медицинских препаратов лишь на том основании, что затраты на проведение необходимых для лицензирования испытаний превосходили предполагаемую от продажи прибыль. В работах Николаса Решера приводятся многочисленные свидетельства существования 122 экономических фактров сдерживающих темпы ,, 11Т ......... ____ кого прогресса56. Стоимость научных открытий, совершаемых с применением все более дорогостоящей технической аппаратуры, неуклонно растет, а вместе с ней растет и доля валового национального дохода, которая используется на покрытие этих расходов. Это неизбежно ведет к снижению темпа сдвигов в науке. Во-вторых, темпы снижения могут быть еще большими, чем полагает Решер, если учесть необходимость принимать меры предосторожности против возможного риска. Хорошо известно, насколько трудно предсказать риск, чтобы свести его к минимуму там, где речь идет о потенциально катастрофическом воздействии, а это во все большей степени относится практически ко всем новым технологиям, бывает необходимым проведение настолько сложных исследований, что потом может понадобиться изучение уже самих этих исследований. Для проведения бесконечной серии научно-технических исследовательских проектов по сбору информации или обоснованию каких-то начальных шагов, придется вызвать из метафизического небытия "третьего человека" Парменида. Но и в этом случае отнюдь не очевидно, что полученная информация всегда будет доступна пониманию или достоверна. Вопрос о том, не требует ли современное техническое развитие слишком большой ответственности от человека, неизбежно становится гипотетическим, если посмотреть на дело с точки зрения психологии. Например, философ-психолог Герберт Фингарет в своем исследовании "Оn Responsibility " (Об ответственности, 1967) указывает, что между переживанием индивидом своей ответственности и теми общественными структурами, через которые происходит реализация его ответственности, должно быть известное соответствие (сказанное, разумеется, не относится к случаям психопатологии)57. Он , • 35 замечает также, что технологическое общество склонно завышать значимость первого, не заботясь о должном обеспечении его соответствующими социальными структурами. вместе с тем здесь у каждой стороны есть свои аргументы. Вероятно, прояснению ситуации могли бы в известной мере послужить специальные эмпирические исследования. Но все же остается по меньшей мере одно, решающее соображение. Вильфред Кантвел Смит, профессор сравнительного религиеведения Гарвардского университета, в статье об ответственности приходит к выводу о существовании связи между понятием "ответственность" и иудейско-христианско-исламской теологией Судного дня. Признавая тот факт, что термин "ответственность" был введен в оборот сравнительно недавно, Смит усматривает в выдвижении этого термина в разряд центральных культурных кате123 горий социологической и исторической знак соответствия происходящего на Западе заката метафоры Судного дня. Имеются определенные психологические и аналитические основания усмотреть в понятии ответственности секуляризированную форму веры в посмертный Божий суд. Это, несомненно, всецело согласуется с тем, что, как указывалось выше, разработку проблематики ответственности начали теологи, чутко отозвавшиеся на секуляризацию западной культуры. Вместе с тем Смит не склонен утверждать, что стремление найти образные выражения для нравственной реальности, стоящей за метафорой Страшного Суда, присуще исключительно иудейско-христианско-исламской традиции. Он, например, говорит о том, что индуистский закон кармы представляет в этом отношении известную функциональную параллель, ибо подчеркиваег существование последствий любого нравственного деяния человека. Правда, поскольку такие последствия определяются не самим человеком, которому уготовано предстать перед Божьим судом, то здесь не было никакой доктрины ответственности в строгом смысле и соответственно, ее секуляризации, которая могла бы породить представление об ответственности, аналогичное западному. И все же вера в Страшный Суд и в кармическую предопределенность свидетельствует, особенно учитывая ее многовековое господство на обширных территориях, о нацеленности человека неким внутренним чувством, нашедшим выражение в столь различных, не совместимых друг с другом и вместе с тем, ярких и обладающих большой концептуальной силой, учениях. Любая попытка объяснить природу человека, игнорируя это живущее в нас нравственное чувство, — добавляет он, — грешит против истины58. Усиление ответственности, таким образом, представляется автору очевидным благом. Вместе с тем центральным положением как доктрины кармы, так и всей иудейскохристианско-исламской традиции является возможность для человека вырваться за пределы кармы и избежать Суда. Процитируем Смита еще: "Конечная истина (...) в том, что мы не будем судимы по делам нашим в Судный день, что мы сбросим с себя цепи кармы". Иными словами, "нравственная ответственность, будучи основополагающей истиной человеческой жизни, представляет собой все же, как показывает история, лишь первый шаг к истине, а сделать следующий шаг человеку помогут вера, благодать, мудрость или откровение"59. Ответственность — это указание или знак нравственной истины, только первое приближение к ней — это узкое, а при абсолютизации и уводящее в сторону, искажающее истину понятие. Справедливость ответст124 венности нуждается в одухотворяющем и преодолевающем ее милосердии. "Безответственность есть безусловное зло, ответственность же — в лучшем случае, неподлинное добро"60. А если это действительно верно, то нет ли в настойчивом подчеркивании того, что техника требует от человека повышенной ответственности, опасности забвения той высшей духовной истины, которая позволяла религиозной традиции смягчать ответственность? Ответственно ли само стремление всегда быть ответственным? И сколь бы умозрительными ни были эти вопросы, философия в силу своей природы не может обойти их. Помимо практической пользы, эти.сюжеты, по некоторым признакам (как впрочем и многие другие, затронутые здесь), достойны большего интереса и внимания, нежели техника и технические проблемы. ССЫЛКИ '.' '' Вепhат J., А Frаgmеnt оn Gоvеrnment аnd аn Introduction tо Pгin Ргт-1,> .'1 сiр1еs оf Могаls аnd Lеgis1аtiоn, еd. Wilfrid Наrrisоn (Nеw Yоrk: Охfоrd / -' •' Universitу Ргеss, 1948), р. 94. 36 г Маdisоп F.J. Тhе Fеdегаlist No. 63, sее рагаgгарh fivе, first sеntenсе. Fог •' '' Ninеtееnth Сеntuгу Маgаzinе (London), sее: Адуе J. Nаtivе Агmies оf Indiа, in vol. 7, wholе nо. 38 (Арril 1880), р. 687. Первые указания на г;.» эти сноски взяты из Оксфордского словаря английского языка, в котором, к сожалению, № 62 журнала "Федералист" ошибочно при;; ,:;:П1,писывается Александру Гамильтону. 3 Указания на работы по дискуссии об "ответственности" и об этих различных аспектах см.: Мitchат С. Rеsроnsibilitу аnd Тесhnо1оgу: А „»-, Sе1есt, Аnnotated Вibliographу, Рhilоsорhу аnd Тесhnоlоgу, vol. 3: Тесh-'' nоlоgу аnd Rеsроnsibilitу (Воston: D. Rеidеl, 1987), рр. 361-387. Рог а briеf summагу оf thе еtymo1ogiса1 datа, sее МсКеоп R. Тhе Dеvе1орmеnt аnd Signifiсаnсе оf thе Соnсерt оf Rеsроnsibi1itу. Rеvuе Intеrnаtiоnа1 dе Рhi1оsорhiе, 11, по. 1, whо1е по. 39 (1957), рр. 332. 4 Niеtzshe Fr. Will tо Роwег, sесtiоn 975. 5 Finch Sir Н. Lаw, ог а Discoursе Тhеrеоf, first рudlished т 1613. Quоtеd frоm thе 1759 еdition, facimilе rерrint (Neу Yогк: Gаrlаnd, 1978), р. 6. 6 Еоrsi G. Тhе Аdарtаtiоn оf Сivi1 Liаbilitу tо Моdеrn Nееds, Rеview оf Соntеmрогагу Lаw, 10, по. 2 (1963), р.12 ^ \ I '• ^} • '<. .•>•.»'•? Рrоssеr Р., Wаdе J., аnd Schwartz V. Саsеs аnd Маtеriаls оn Тоrts, 6th еditiоn (Мinео1а, NY: Fоundаtion Рrеss, 1976), р. 738. 8 Frитеr L. аnd Friedтап М. Рrоduсts Liabilitу (Nеw Yоrk: Маtthеw Веndег, 1986), vol. 1, р. 1-11. 9 Взято из "Доклада Военному министру США Генри Л. Стимсону", составленного Джеймсом Фрэнком, Доналдом Дж. Никсоном, Юд- 125 JKHHOM PaÖHHOBH'ICM, DlCHHOM T. Cn6opJOM, 4>KCMMCOM K. Cicpll- COM H Jleo CiiHJiapflOM, B KoxopoM aBTOpu BbTflBHraiox apiyMcim.i npo-TIIB npHMenenHH axoMHoß 6oMGbi aa MCCHUHO nepBoro aroMiioro Bapti-Ba B AneMoropflo, uirax Hbro-MexHKo, 17 HIOJIH 1945 roaa. U,nTHpyercH no: Grodzins M. and Rabinowitch E., eds. The Atomic Age: Scientists and World AfTairs (New York: Basic, 1963), pp. 19-20. 10 The notebooks of Leonardo da Vinci, Paul Richter, ed. (New York: Dover, 1970), vol.2, pp. 274-275. " Bacon F., New Atlantis (1624), near the end. 12 Galilei G., Dialogue on the Great World Systems (Chicago: University of Chicago Press, 1953), p. X. 13 Denis Diderot, Entry on "encyclopedia". — In Encyclopcdie ou Dictionnaire raisonne des Sciences, des Arts, et des Metiers (1751 — 1772). 14 Teller E. Atomic Scientists Have Two Responsibilities, Bulletin of the Atomic Scientists, no. 12 (December 1947), p. 355. 15 Meisen A. Science and Responsibility (Pittsburg: Duquesne University Press, 1970), p. 87. 16 Berg P. et al., Potential Biohazards of Recombinant D NA Moleculcs, Science 185/whole no. 4148 (26 July 1974), p. 303. Reprinted in Clifford Grobstein, A Double Image of the Double Helix: The Recombinant -DNA Debate (San Francisco: W.H. Freeman, 1979), pp. 113 -117; and Richards J., ed., Recombinant DNA: Scienc e, Ethics, and Politics (New York: Academic Press, 1978), pp. 310-321. 17 Segerstedt T. The Editor's View: Research and Ethics, Segerstedt T. ed., Ethics for Science Policy (New York: Pergamon, 1979), p. 245, 18 Sinsheimer R. The Galilean Imperative, Richa rds J., ed., Recombinant DNA (1978), p. 23. 19 Sinsheimer R. Galilean Imperative, p. 20 Raveti J. Scientific Knowledge and Its Social Problems (New York: Ox ford University Press, 1971), especially pp. 424 -431. 21 Cavalieri L. F. The Double-Edged Helix: Science in the Real World (New York: Columbia University Press, 1981). 22 Lawrence W. Modern Science and Human Valucs (New York: Oxford University Press, 1985), especially chapter 10. 23 Unger S. H. Lecture on cngineering ethics (Brooklyn Polytechnic Univer sity), spring 1987. 37 24 25 26 McGraw-Hill Encyclopedia of Science and Technology, 5th edition (New York: McGraw-Hill, 1982), vol. p. 90. 3ro TO xe, HTO 6buio BHflBHHyro TomacoM TpearojmoM B 1828 roay, a noaflHee Boiiiejuuee B Xaprmo ÜHCTHiyra rpa>miaHCKMX HHxeHepOB. UHT . no: Layton E. The Revolt of the Engineers (Cleveland: Press of Case Western Reserve University, 1971), pp. 58 —59. U H T . no: Akin W. E. Technocracy and the American Dream (Berkeley: University of California Press, 1977), p. 8. 38 39 40