в PDF формате - Официальный сайт Храма Святителя
advertisement
2 Окончание. Начало на стр. 1. «Постимся постом приятным, благоугодным Господеви...». То есть вот он, главный критерий правильности поста: он должен быть «приятным, благоугодным» Богу. Может ли быть при этом так, что угодны и приятны Господу, в первую очередь, уставная строгость поста, скрупулезное исполнение Типикона, продолжительное пребывание в храме, какие-то иные подвижнические делания наши? Они все важны, полезны, но они ли – главное? Где-то у игумена Никона (Воробьева) в одном из его писем встречается такая мысль: что значат перед Богом все подвиги человеческие? Не безконечно ли мизерны, ничтожны они перед Его величием? И если кто-то думает ими как таковыми угодить своему Творцу, то жестоко заблуждается. Подвиги – лишь доказательство действительности намерения человека измениться, стать ради Бога другим, лучшим; и вместе с тем, путь к изменению, его условие. «Истинный пост,– говорится в стихире далее,– есть злых отчуждение». «Злые» – это то, что есть в нас недоброго, дурного, то, что стоит, словно стена какая-то, между нами и Богом: наши страсти, греховные навыки, глубоко укоренившиеся пороки. То, что убивает нашу душу, не давая ей идти к Свету и Светом наполняться, жить, и вместе с тем, – то, что мы любим, чем дорожим подчас куда больше, нежели возможностью быть с Богом... Вот ради чего пост! Вот в чем его смысл и его суть! Он – замечательный инструмент, скальпель, с помощью которого мы можем постараться отделить от себя то, что с нами срослось, но не является нашим, а чуждо и враждебно нам. Воздержание, посильное утеснение и «озлобление» плоти, частое посещение храма, прилежание к молитве и чтению создают необходимые условия для того, чтобы мы увидели этого своего страшного двойника, «сиамского близнеца», с которым нам обязательно надо расстаться, умертвить его, чтобы жить самим. Увидели своего ветхого человека, ужаснулись ему и «отчуждились» от него. Это самое важное и самое трудное. Есть люди, которым пост дается легко, чья телесная крепость такова, что они без труда могут не вкушать практически ничего, довольствоваться самым малым количеством пищи и пития на протяжении весьма значительного времени. Но нет никого, кто бы сподобился принять Духа, не пролив крови и пота в борьбе с самим со- Время Великого поста – это время, когда человеку нужно просить, искать и стучать в точном соответствии с евангельским призывом. Обещано, что стучащему отворят, ищущий найдёт и просящему дастся. Что до поиска, то мы должны искать прежде всего Царства Божия и правды его, а всё остальное, в поисках чего мы стаптываем ноги и растрачиваем нервы, нам приложится. Что до стука, то стучать нужно в двери милосердия Божия, пока Жених не пришёл на брак и пока изза дверей некоторые не услышат: «Не знаю вас». Просить же нужно всего, чего нет: мудрости нет, терпения нет, покаяния нет, стойкости нет – и всё это нужно выпрашивать у Бога многократно названного Сокровищницей благ. Стучать, просить и искать нам повелевает воплотившаяся Истина. В мире обычных людей учащий не всегда делом исполняет то, чему учит. Об этом люди сложили справедливую поговорку: «Врачу, исцелися сам». Но Христос Сам исполняет всё, чему нас учит. Он тоже просит, ищет и стучит. Когда просит Христос? Например, говорит самарянке: «дай Мне пить», – и не только потому, что пить хочет как Человек, а потому, что ищет её напоить, как Бог и Сердцеведец. В длинный разговор вступает №3(135) 2015 №3(135) 2015 бой, точнее – с этой темной и злой стороной нашего «я». Как часто человек вообще не решается признаться – не кому-то, себе! – что есть в нем что-то, требующее безжалостного отсечения, решительно несовместимое с верой во Христа и жизнью со Христом! Ведь это «что-то» – такое привычное, такое удобное, такое любимое... И даже признавшись, не может расстаться, не может сказать такие важные слова: «Се, ныне начах!» – жизнь без того, чего в ней быть не должно. И кается человек, и плачет на исповеди, и все же говорит: «Не могу!» Словно узами какими-то лом, подчас бывают нужны какието определенные обстоятельства, условия, усилия, наконец, а язык – он всегда при нас. И что проще, чем кого-то походя осудить, кого-то по нерассудительности, а то и намеренно даже, оклеветать, кому-то грубо ответить, кому-то солгать? Или суесловить, пустословить, терять счет произнесенным словам и собственно нить разговора? Подводишь вечером итог прожитого дня и приходишь в уныние от невозможности разобраться во всем тобою сказанном: что верно, что неверно, что правда, что неправда, что хорошо, а что худо. И ся в нем тепло, как его ни топи. Кому не знакомо: помолился, умилилось сердце, согрелось, а потом разболтался с кем-то, и все – ни умиления, ни тепла как не бывало. И начинай все сначала, с нуля. Вот почему обращает наше внимание «главная стихира» Святой Четыредесятницы на то, что, помимо прочего, «пост истинный есть... воздержание языка»: без него, значит, не получится ничего, не будет наш пост ни приятен, ни благоугоден. Но что же делать с собой, точнее, со своим языком, который, по апостолу Иакову, есть «неудержимое зло» (Иак. 3:8), который привык к не- опутана душа его, словно цепями прочными скована. Но – вот милость и чудо Божие – именно постом всего удобнее рвутся узы и расторгаются цепи. И рождается в сердце ненависть к возлюбленному прежде греху, и появляется забытое уже ощущение свободы идти вслед за Христом. Рождается – как плод тех самых трудов, из которых складывается пост. Как то, для чего необходим он. Как то, при условии чего он на самом деле – «благоугоден и приятен». То есть – принят. Пост всегда есть время не только молитвы, покаяния и ограничения себя в пище, но и пора «самособирания», что преподобный Исаак Сирин называл «погружением в самого себя от греха». Это время, когда человек больше, нежели когда-либо, оказывается способным к тому заповеданному нам отцами деланию, которое выражалось кратким повелением: «внимай себе», ибо без внимания этого ни наша борьба – с собою ветхим, своими страстями, соблазнами и искушающими нас демонами,– ни наш труд никогда не увенчаются успехом. И потому постом человек гораздо лучше, чем обычно, начинает видеть себя – какой он вообще есть и что в нем более всего противится той новой, лучшей жизни, к которой он всеми силами стремится. И что же открывается ему тогда? Многое... И в частности – то, что львиная доля его падений так или иначе сопряжена с невоздержанием языка. Языком грешить «легче» и «удобнее» всего: для того, чтобы совершить какой-то грех самым де- все оттого, что слишком много слов. Воистину прав был тот отец, который говаривал: «Не умножай словес твоих, чтобы не умножились грехи твои». И не только потому, что среди слов наших слишком много слов греховных, но и потому, что вообще «в многословии не избежишь греха». Многоглаголание рассеивает, обезсиливает, не позволяет трезво оценить себя самого и ту ситуацию, в которой находишься. А все вышеисчисленное естественным образом обуславливает множество падений — мелких, «повседневных», порой же и весьма серьезных. Осуждение, неразрывно связанное с многословием, лишает нас помощи Божией. Благодать отступает, и человек получает замечательную возможность увидеть себя, каков он есть, когда не покрывает и не уберегает его от преткновений милость Господня. Это, наверное, и подразумевал преподобный Антоний Великий, когда предостерегал: «Бог дотоле хранит тебя, доколе ты хранишь уста свои». Но даже если, многословя, и удается человеку каким-то чудом избежать осуждения, злословия, намеренной или ненамеренной лжи, то было бы серьезной ошибкой считать, что ничего худого в нем тогда нет. Многие слова наши на самом деле бывают рождены гнездящимися в нашем сердце гордостью, тщеславием и самолюбием и, произнесенные, в свою очередь, питают и укрепляют эти страсти в нас. И сверх того – многословие опустошает, оно уподобляет человека дому, в котором окна и двери всегда нараспашку, отчего не удерживает- обузданной, неограниченной свободе? С тем самым языком, о котором писал где-то в письмах своих святитель Феофан, что хорошо было бы приспособить к нему машинку специальную, чтобы как только скажет он слово лишнее, так сразу колола она его чем-то острым... Нет, к сожалению, такой машинки. И выходит, что бороться с «неудержимым злом» нам нужно самим. И на эту борьбу явно не хватит немощных человеческих сил, но потребна тут помощь Божия, иначе зачем бы такой великий муж, как царь и пророк Давид, молил в сокрушении сердечном: «Положи, Господи, хранение устом моим и дверь ограждения о устнах моих» (Пс. 140:3). Ведь неслучайно мы постоянно слышим эти псаломские стихи за вечерним богослужением в храме, неслучайно и постом звучат они, с особенной силой воздействуя на душу нашу, во время литургии Преждеосвященных Даров. Значит, и для нас эти слова псалмопевца должны стать нашей собственной, личной молитвой. Но и от себя нужно обязательно приложить нечто – тот труд, без которого и Господь нам не поможет, без которого не к чему будет в нас привиться благодати Божией. Есть у преподобного Иоанна Лествичника такой совет, ценность и полезность которого для всех, от своего языка страдающих, невозможно переоценить. «Чтобы удержать в себе гнев,– учит он,– не размыкай уст твоих». То есть, что бы ни творилось у тебя в душе, что бы ни рвалось наружу, постарайся промолчать, отнесись к этому как к самой важной своей в этот момент Наступает время, когда каждый из нас должен впустить в свою жизнь немного тишины, чтобы вновь — а может быть, впервые — услышать, как Христос ищет и зовёт драгоценную душу, которая Ему дороже всего мира. ВРЕМЯ ВСТРЕЧИ с простой женщиной, чтобы в конце диалога открыться ей и чтобы через неё Его слово услышали в городе. Так открывается просьбой Христа разговор, специально начатый для уловления в евангельские сети человека. Но и обычные просьбы, просьбы без миссионерской изнанки, произносит Христос. Устами нищих и обездоленных Он просит пить, есть, одеться, просит, чтобы к Нему пришли или Его к себе пустили. Чего ищет Христос? Ничего. Не «что», а «кто» нужен Ему. И правильный вопрос – кого ищет Христос? Человека. Первый голос после грехопадения, который слышал Адам, был вопрос Бога: «Адам, где ты?» Пастырь тотчас стал искать потерянную овцу. Когда же облёкся в наше смирение, то стал говорить «покайтесь», а это – то же самое, что «Адам, где ты?», только выраженное другими словами. И колокол, гудящий с колокольни, лишь повторяет раз за разом голос ищущего Бога: «А-дам! А-дам!» В одной из притч Христос говорит о женщине, потерявшей монету. Она зажгла светильник и тщательно вымела дом, чтобы монету найти. Женщина в этой притче есть образ Господа, ищущего потерявшуюся драхму, – человека. И на человеке, и на монете есть образ. На монете – образ правящего кесаря, а на человеке – образ Божий. Светильник из притчи в женских руках – это покаянная проповедь Иоанна. Без огня его проповеди монету в большом доме найти невозможно. Куда же стучит Христос? В двери сердца, как написано: Се, стою у двери и стучу: если кто услышит голос Мой и отворит дверь, войду к нему, и буду вечерять с ним, и он со Мною (Откр. 3, 20). Во всякую дверь Он стучит, и если не слышен сей стук, то либо в доме спят, либо шумят и кричат – не поймёшь, то ли спорят и ссорятся, то ли чтото празднуют, либо все умерли. Смерть, как и сон, разумеем грехов- ные, почему и Павел объединяет их вместе, говоря: восстани, спящий, и воскресни от мертвых, и освятит тя Христос (Еф. 5, 14). Если же в доме ругаются или поют, или на полную громкость включили все магнитофоны и телевизоры, то пост как раз и предназначен для воцарения благословенной тишины. Стоит ей воцариться на малое время, как тут же между ударами сердца совесть расслышит стук в дверь Того, Кто хочет войти и вечерять. Итак, просить, искать и стучать велит нам Господь – и Сам, в Свою очередь, просит, ищет и стучит. Он хочет, чтобы мы искали Его, потому что Сам нас непрестанно ищет. Он хочет, чтоб мы думал и о Нём, потому что Сам о нас непрестанно думает. Христос есть Божия сила и задаче. Перетерпи, а после будет легче: есть такой духовный закон, согласно коему страсть, которой ты раз, другой, третий не дал ходу, постепенно слабеет и изнемогает, и многословие тут не исключение. Есть, наряду с этим советом, и одно замечательное правило: не говорить, не подумав о цели, которой ты хочешь посредством сказанного достигнуть, не задавшись вопросом, а нужно ли в принципе это слово, полезно ли оно тебе и окружающим, и, главное, угодно ли Богу. Оно, принятое и соблюдаемое, оказывает отучающемуся от многословия огромную помощь. Бывает, конечно, и так, что человек настолько привык к празднословию и пустословию, что что бы он ни делал, слова все рвутся и рвутся наружу: стоит сказать одно по необходимости, как другие непроизвольно следуют за ним безо всякой уже действительной надобности. И тут, наверное, пригодится «рецепт», который приберегал для некоторых своих духовных чад схиигумен Савва (Остапенко): он давал особо нуждающимся в этом послушание – не произносить в день более 33 слов. И помогало! Так что и разрешенные уже от такой своеобразной епитимьи, почувствовав от нее пользу, поняв на опыте, что значит «слова расточают, а молчание собирает», сами просили ее продлить. Не всегда, разумеется, это возможно и по обстоятельствам жизни, и по обязанностям на работе, однако взять на себя на какое-то время с благословения духовника правило говорить как можно меньше, исключительно по необходимости, а какие-то часы (или даже дни) проводить в совершенном молчании – можно. И результат обязательно будет. А еще будет он, если в нашем сердце начертается то, что объясняли когда-то давным-давно своему ученику авве Дорофею его преподобные наставники Варсанофий и Иоанн: «Ты потому так много говоришь, что не познал еще происходящего от многословия вреда». Вред этот – разорение всего, что так мучительно, столькими потами и скорбями мы созидаем, разорение нашей доброй христианской жизни. Появится досада на многословие, появится к нему неприязнь и даже ненависть — и оно постепенно уйдет из нашей жизни, как и говорил победивший многословие авва Дорофей: «страсть, которую душа возненавидит, не пребывает в ней долго». Игумен Нектарий (Морозов) Божия Премудрость (1 Кор. 1, 24). Не может Вечная Премудрость ничего не думать, и если что главное занимает Божественный ум – то это мысли о человеке. Он думает обо мне, я думаю о Нём. Рано или поздно две эти мысли встретятся, и родится теплота, и будет то, о чём сказал царь и пророк: Воспламенилось сердце моё во мне; в мыслях моих возгорелся огонь (Пс. 38, 4). Он ищет меня, я заблудился и на помощь зову. Когда мы услышим друг друга, быть мне на Его плечах, потому что Он – Пастырь Добрый, а я – овца Его стада. Эта встреча мыслей, это сочетание голосов, взаимное услышание, это переплетение рук побогословски называется синергией. Бог хочет меня спасти – и я в Боге спастись хочу. А по-простому называется это любовью, в которой он – Господь, а она – душа человеческая. Оба они в винограднике, и голос друг друга слышат, а глаза в глаза ещё друг другу не смотрели. Он её зовет, она на зов откликается – и оба идут на голос в трепетном ожидании встречи, совсем как в Песни песней. Виноградник – это Писание, а лучшее время встречи – тот же Великий пост. Протоиерей Андрей Ткачев Окончание. Начало на стр. 1. Если и есть какая-то любовь, то общая, обычная, та любовь, которую можно встретить и среди неверующих и язычников: естественная, природная, животная любовь. Но не та любовь, которая родилась из чуда обновления, совершаемого Духом Святым над нами. Об этом нам тоже надо задуматься... Я не могу назвать себя и христианином, потому что та любовь, которая во мне есть, не в меру Божественной любви, той любви, которую нам заповедал Господь: «Кто Меня любит, тот заповеди Мои сохранит...» А мы мимо заповедей проходим. «Нет больше той любви, как если кто положит душу свою за друзей своих» (Ин. 15:13). Апостол Павел пишет, говоря о Христе, что едва ли кто готов умереть за своего друга, а Христос умер за нас, когда мы были Ему еще врагами, чужими... Он умер не только за тех, которые Его узнали, стали Его учениками, достойными или недостойными, но и за тех, кто Его засудил беззаконным судом, и за тех, кто Его физически распинал, пригвождал ко кресту: «Прости им, Отче! Они не знают, что творят» (Лк.23:34). И вот перед каждым из нас должен постоянно стоять этот вопрос: христианин ли я? Может ли кто-нибудь через меня узнать лик Христов? Апостол Павел говорит, что придет смерть, а за смертью суд. Да! К каждому из нас придет смерть, и каждый из нас, рано ли, поздно ли (когда – нам неведомо) встанет перед Божиим судом. А Христос порой произносит строгие слова: суд будет без милости тем, кто не оказал милости, кто был безжалостен, безсердечен, безлюбовен... Не потому, что Бог окажется таким же “безжалостным” и “безлюбовным”, как мы, а потому, что спасение заключается в том, чтобы включиться в поток Божественной любви, чтобы соединиться любовью с любовью. А если в нас нет этой любви, если в нас нет способности к любви, открытости, нет сердца хотя бы жаждущего любви, мы включиться в нее не можем. Божий суд не заключается в том, чтобы Господь измерял наши добродетели, чтобы Он расценивал нашу искушенность в предметах веры. Подумайте над тем евангельским чтением, которое предшествует Великому посту: притча Христова об овцах и козлищах. Все вопросы, которые там ставятся, сводятся только к одному: когда ты был на земле, у тебя сердце было каменное или живое? Ты голодного накормил? Холодного согрел? Нагого одел? Заключенного в тюрьму, отверженного людьми посетил? Была ли в тебе жалость или в тебе жило только безразличие, надменность, самодовольство, как у богача, который пировал, тогда как у его порога с голоду и холоду умирал Лазарь?.. Это единственный вопрос, который ставится: было ли у тебя человеческое сердце или камень вместо него? Если у тебя была человеческая любовь, то она может расцвести в меру Божественной любви; но если человеческой любви нет, то с чем может соединиться любовь Божия?.. И не надо убегать этого суда над собой, говоря: Я же люблю людей!.. Всех людей, когда они далеко, мы все любим. Один писатель дает такую характеристику одному из своих героев: этот человек так любил человечество, что ненавидел всякого отдельного человека, который уродовал в его глазах совершенный облик человечества... Нереальное, несуществующее человечество – да, он любил; а конкретного человека или конкретную толпу он вынести не мог. В реальных людях он видел уродство, а мечтал он о совершенной красоте небывшей, небывалой и которой никогда не будет до Второго пришествия. Разве наша любовь к людям не такова? Мы любим очень немногих, но и тех не умеем любить без оглядки, без условий. Мы ссоримся, холодеем, отворачиваемся... Апостол Павел нам говорит: «Друг друга» тяготы носите, и так вы «исполните закон Христов» (Гал.6:2). Тяготы – это не только невзгоды, это вся тяжесть другой личности, другого человека. Некоторое время нести тяготу чужого горя, не очень продолжительной болезни, короткой ссоры мы все умеем; но как страшно бывает видеть, что когда у человека Если же стараться хоть отчасти, хоть сколько-то смягчить очертания своей греховности, сделать свой позор более приемлемым (хотя бы тем, что мы говорим о себе: “Грешен, как все”, или: “Как же я мог иначе поступить!?”), если только мы стараемся заглушить в себе эту боль, то покаяние делается для нас невозможным. Потому что только от сознания ужаса, убийственной силы греха, от стыда перед тем, что я недостоин самого себя, – не то, что других или Бога – мы можем найти силу вырваться из этого плена; пока этот плен выносим, мы в плену останемся. В этом разница между нами и теми святыми, о жизни которых мы читаем, начиная с апостолов и кончая современными подвижниками веры. Они пошли на то, чтобы до конца испить чашу тот мир, который Господь вложил в мою душу”, – мы должны быть в состоянии смириться и принять прощение. Нам часто мешает принять прощение наша гордость: как я буду принимать прощение, тем самым признав, что я действительно виноват? Признав, что я для себя ничего не могу сделать и что только этот человек, которого я унизил, оскорбил, обобрал, может меня восстановить в моем человеческом достоинстве. Как я могу зависеть в такой степени от другого человека?.. Порой бывает очень трудно принять прощение именно из-за этой гордыни, именно из-за того, то мы не хотим быть восстановленными в нашем достоинстве по чужой милости; мы хотим это достоинство иметь в себе или заработать на него право. Но право на прощение никто никогда не зарабатывает; как никто никогда не зарабатывает право на то, чтобы его любили. А быть прощенным – это всегда значит, что кто-то тебя достаточно полюбил, чтобы взять на себя твой грех и его изжить в себе. Поэтому мы должны быть готовы смириться, принять это целительное унижение. И только если мы можем его принять всем сердцем, всем сознанием своим, мы можем быть исцелены. горе неизбывное, болезнь не кончается, нужда не прекращается, то после короткого срока, в течение которого мы жалеем человека, окружаем его вниманием, носимся, возимся с ним, мы начинаем холодеть: неужели конца-края не будет его болезни, его нужде, его горю? Пора бы ему выздороветь! Пора бы ему встряхнуться, опомниться! Неужели всю жизнь мне с ним возиться?!.. Не так к нам относится Господь. Пока наша жизнь длится, десятилетиями Он терпит, Он ждет. Он надеется; и Он активно все время, все время старается нам помочь... Не в том беда, что мы не многих любим, — мы неспособны любить очень многих, наше сердце слишком узко (как говорит апостол Павел: «тесно в ваших сердцах» (2Кор.6:12)). Но как мы плохо, нетерпеливо, неласково, неумно любим и тех, о которых говорим, что они нам дороги! Как нам надо задуматься над теми, кто нас окружает, и поставить себе вопрос: какова моя любовь к ним? В радость – или в тягость? Потому что бывает и так, что наша любовь может удушить человека, она для него не свобода, а рабство; человек стонет от того, что мы называем “любовью”, когда мы знаем лучше него, в чем его счастье, что ему нужно, где его радость, когда мы у него отнимаем всякую искорку свободы, творчества, потому что сами хотим управлять его жизнью так, чтобы ему “лучше” было... Когда в результате углубленного размышления над собой и над Евангелием, и над путями Божиими мы оказываемся перед лицом своего греха, своей неверности самому высокому нашему призванию, конечно, вонзается в наше сердце острая боль, стыд: глубокий стыд о том, что мы так далеки от того, чем могли бы быть, так непохожи на то, что задумал Бог, когда Он нас сотворил. Но это должно быть только побуждением к тому, чтобы начать жить по-новому. Да, надо остановиться на прошлом, надо вглядеться без всякой пощады к себе в темные стороны своей жизни, и мыслей своих, и движений сердца, и в желания, и в поступки, и в отношения. Надо вглядеться сурово и трезво, как врач вглядывается в больного. собственного стыда и вонзить в свое сердце, в свое сознание, во все свое существо острую боль о том, что они собой представляют. Но когда это случилось, то не надо ни в отчаяние впадать, ни останавливаться на этом. Грех совершен, падение имело место, человек опозорил себя вконец; его совесть, взор Господень ему об этом сказали. И он отозвался на этот взор и на суд совести ужасом отвращения к себе, плачем. А теперь его восстанавливает Божия любовь. Самому себе простить невозможно. Никто не вправе сказать: “Я совершил грех, я поступил по отношению к человеку недостойно, я себя замарал, но это прошло, теперь я могу об этом забыть”. Это значило бы сделать свое греховное состояние законным, значило как бы заявить свое право быть недостойным и себя, и Бога, и ближнего, и жизни. Поэтому сам человек никогда себе простить не может, не имеет права себе простить. Но, с другой стороны (и это так же важно), человек должен быть в состоянии принять прощение, которое ему дается. Мы не имеем права отбросить, отклонить, отречься от прощения, которое Бог или человек нам дает – и дает всегда некой ценой. Когда обиженный нами человек, переболев, перестрадав, нам говорит: “Пусть мир будет теперь между нами! Рана, которую ты мне нанес, зарубцевалась, боль прошла; ты меня мог бы убить этим, но милостью Божией я остался жив; и я тебя достаточно люблю, чтобы тебе дать В книге отца Софрония о старце Силуане есть рассказ о том, что когда Силуан был еще молодым, один из его односельчан совершил убийство, попал в тюрьму, отбыл свой срок; и после этого будущий старец Силуан видит на деревенском празднике, как этот мужик играет на гармошке и пляшет. Его охватил ужас, он к нему подошел и говорит: “Как можешь ты плясать, веселиться, – ты же человека убил!” И бывший этот убивец ему отвечает: “Да; но когда я был в тюрьме, я глубоко раскаялся и вдруг почувствовал, что Христос меня простил; и теперь я новая тварь”. Это – завершение покаяния, новая жизнь, обновленность, рождение свыше; пусть частичное, пусть только начало вечной жизни, но вечной жизни, пришедшей в силе, покоряющей всего человека. Так часто бывает, что кто-либо подходит ко мне на исповедь и говорит: “Не знаю, о чем исповедоваться, все одно и то же...” Эти слова говорят о преступном отсутствии внимания к жизни. Неужели кто-либо из нас после одного-единственного дня может сказать, что он исполнил всё, что было возможно, и был всем, чем он мог быть? Что он был безукоризненно непорочен в своих мыслях и чувствах, что он не упустил ни одного поступка, который можно и надо было совершить, что не сделал ни одной вещи, которая была бы несовершенна? Кто может сказать, что его мысли не запутались, сердце не потемнело, воля не заколеба- 3 лась, поступки или желания не оказались недостойными? Если человек может прийти на исповедь и сказать: “Не знаю, что говорить”, это значит, что человек никогда не задумывался над тем, чем он мог бы (а, следовательно, должен бы) быть, а только сравнивает себя со вчерашним днем или с другими людьми, которые так же плохи, как и он сам. А когда мы говорим: “Вот, из года в год мы приходим и повторяем одно и то же”, – это свидетельствует о том, что мы никогда не пережили ни стыда, ни боли; что мы вполне спокойно принимаем свою греховность. Да, я лгу – но все лгут! Безчинствую,– все безчинствуют; забываю Бога,– ну где же Его помнить? Прохожу мимо всякого человека, который во мне нуждается – но нельзя же останавливаться на каждом! И так далее... Если бы только хоть раз мы могли увидеть – как Бог видит – последствия того, что мы делаем, или того, чего не делаем; если бы только могли видеть, как сказанное или несказанное слово, совершённый или несовершённый поступок являются началом целого ряда событий в жизни другого человека, видеть, как окончательно бывает в судьбе одного человека слово или мгновенное движение другого... Но если мы настолько невнимательны к себе, то, конечно, мы еще невнимательнее к другим; то, что с ними делается, проходит совершенно мимо нас. И поэтому мы приходим и каемся все об одном и том же, потому что ни разу не заметили, что то или другое превращает нас в уродов, что мы больше не похожи на образ Божий, который запечатлен в наших глубинах. Нам дана как бы икона на хранение, а мы ее из раза в раз разрушаем, порочим, оскверняем – или через наше небрежение, или в каком-то порыве злобы, не пламенной злобы, а маленькой, ничтожной злобы. Каждую исповедь, которую приносим, мы должны бы приносить, словно она предсмертная: смерть у каждого из нас стоит за плечами. Никто из нас не знает, успеет ли он покаяться или нет; не потому, что он завтра умрет, а потому, что и через десять лет он может не вспомнить и не опомниться... Если бы мы рассматривали нашу греховность, наше отдаление от Бога, несоответствие между тем, чем мы могли бы быть, и тем, что мы есть, нашу холодность к людям – если всё это мы осознавали бы иначе, способны были бы на это всё с ужасом взглянуть, действительно ужаснуться, тогда могли бы услышать обращение Спасителя: “Скажи: если ты будешь прощен, если Я тебе скажу теперь, что люблю тебя всей Моей жизнью и всей Моей смертью, Крестом, Распятием – и Воскресением Своим, ты мог бы отозваться радостью и благодарностью?” Радостью о том, что хотя я сам себя простить и исцелить не могу, но могу быть прощенным и исцеленным силой Божией. А благодарностью, потому что если это так, то действительно вся христианская жизнь сводится только к одному: к тому, чтобы каждой мыслью, каждым движением сердца, всей своей волей и направленностью, всеми своими действиями выразить Богу благодарность о том, что я спасен, потому что я так Богом любим... И если я так любим, то вся моя жизнь должна стать живым, постоянным знаком ликующей благодарности Богу за то, что Он есть, за то, что Он так нас умеет любить. Митрополит Антоний Сурожский 4 №3(135) 2015 Доктор Гааз навсегда останется для настоящих врачей образцом профессионализма и милосердия С триумфом технического прогресса люди почему-то не стали меньше хворать, да и территории кладбищ неумолимо расширяются. Следовательно, люди не перестали обращаться к врачам за тем, чтобы облегчить мучения и получить отсрочку ухода в мир иной. Хорошо бы человеку, верующему во Христа, попасть на приём к доктору, сердца которого коснулся Господь. Тогда доктор видел бы в пациенте Христа, изнурённого болью, а немощный видел бы во враче Христа милосердного. Вместо этого у большинства кабинетов районных поликлиник сидит множество ворчащих и брюзжащих больных, придавленных страхом перед болезнью. Они послушно идут к доктору, который смотрит на этих людей лишь как на способ заработка, подобно тому, как специалист по ремонту бытовой техники относится к очередному поломанному принтеру. Давайте поразмыслим о спорности профессии врача с точки зрения заработка. Слесарь-сантехник копошится в унитазах, колодцах канализации и умывальниках, получая за это законное жалованье. Механик автосервиса возвращает к жизни карбюраторы и гидравлику, за что тоже имеет справедливый доход. Дворник круглый год следит за чистотой во дворе, ежемесячно считая свои гроши. Доктор «реконструирует» печень, щитовидную железу, суставы, мочеполовую систему, зрение. Он избавляет кровь от токсинов, а зубы – от малоприятного налёта. Врач тоже имеет право на подходящий гонорар. Но… Уместно ли проводить параллель между человеческим сердцем и почками, с одной стороны, и тормозными колодками, сгоревшим холодильником – с другой? Думается, нет. Человек – не саксофон, не деталь огромного механизма и не робот, в которого вложили душу, как системную плату. Человек – самое ценное, что есть в мире. Так подсказывает нам наше подсознание, не до конца забывшее Слово Божье. Автомобиль требует капремонта, человек же нуждается в лечении, то есть в сочувствии и любви, молитве совместно с лекарствами. Неспроста ещё Авиценна заявлял, что у лекаря есть слово, трава и металл. Вначале – слово. Христианское представление о вещах подразумевает хотя бы небольшую долю любви к пациенту, потому что у него имеются не только нездоровые органы, но и вполне живая душа. Поэтапный же и повальный отказ от христианских принципов ведёт к тому, что на человека смотрят, как на сложный прибор, а на доктора – как на наладчика. А потом простодушно округляют от удивления глаза, спрашивая, откуда взялось столько корыстных и бездушных? А с какой стати врачу быть дружественным и самоотверженным? Из каких абстрактных глубин вы предлагаете ему наполняться мудростью и благосклонностью, если все пациенты, как и большинство людей, убеждены в том, что миром правит золото, а жизнь вечная всего лишь небылица. Существуют профессии, требующие от человека более высокой нравственной планки, чем у большинства других. Особняком стоят три здания, в которых обретаются представители этих ремёсел, – это милиция, школа и больница. Эти люди должны быть доками своего дела, подобно ювелиру и пилоту самолёта. Но, помимо профессионализма, от них требуется ещё чуть-чуть: от «НЕСПРАВЕДЛИВАЯ» СМЕРТЬ ÏÐÈÒ×À Î ÑÌÅÐÒÈ ÁÎÃÀÒÎÃÎ È ÎÒØÅËÜÍÈÊÀ Умер некий богач, о грехах которого знал весь свет. Похороны были торжественными, с епископом и множеством священников. Вскоре затем на одного отшельника в пустыне напала гиена и растерзала его. Некий монах, видевший и торжественные проводы в последний путь грешника, и кровавые останки праведника, в смятении своем с плачем воскликнул: «Господи! Какже так, почему?! Почему Ты даровал грешнику благую жизнь и благую смерть, а праведнику — горькую жизнь и горькую смерть?!» Вскоре явился ему Ангел Божий и объяснил: тот богач-грешник сделал в жизни своей лишь одно доброе дело, а тот пустынник-праведник совершил за всю свою жизнь только один грех. Торжественными и почетными похоронами Всевышний хотел воздать неправедному богачу за единственное доброе дело и показать, что тому больше нечего ждать на этом свете. Ужасной смертью отшельника Господь хотел изгладить тот его единственный грех, чтобы затем полностью вознаградить пустынника на небесах. Имей это в виду, когда будешь размышлять о судах Божиих, и возложи все надежды на Творца своего. «Не ревнуй злодеям, не завидуй делающим беззаконие» (Пс. 36, 1). «ТИХОНОВСКИЙ БЛАГОВЕСТ» Учредитель вестника: Вестник выходит один раз в месяц Местная православная религиозная организация, приход храма свт. Тихона, Патриарха Московского и Всероссийского, г. Обнинск Калужской области Распространяется безплатно Желающих оказать помощь в распространении газеты просим обращаться к настоятелю. Наши реквизиты: Свято-Тихоновский приход в г. Обнинске, ИНН: 4025001589 КПП: 402501001 Р/c: 40703810658060020189 Воронежский филиал ОАО «МДМ БАНК», г. Воронеж БИК: 042007730 К/с: 30101810700000000730 Расписание Богослужений в храме святителя Тихона, Патриарха Московского и Всероссийского, на Кончаловских горах 1 марта. Воскресенье. Торжество Православия. 8.30 Исповедь. 9.00 Часы. Литургия. Молебное пение недели торжества православия. 6 марта. Пятница. 17.00 Вечернее заупокойное богослужение (Парастас). Великое повечерие. Утреня. 7 марта. Суббота. Поминовение усопших. 8.30 Исповедь. 9.00 Часы. Литургия. Панихида. 17.00 Всенощное бдение. 8 марта. Воскресенье. Свт. Григория Паламы. Обретение мощей блж. Матроны Московской. 8.30 Исповедь. 9.00 Часы. Литургия. 17.00 Вечерня. Утреня. 9 марта. Понедельник. Первое и второе обретение главы Иоанна Предтечи. 8.30 Исповедь. 9.00 Часы. Изобразительны. Вечерня с Литургией Преждеосвященных Даров. 12 марта. Четверг. 17.00 Исповедь. 18.00 Таинство Елеосвящения (Соборование). 13 марта. Пятница. 17.00 Вечернее заупокойное богослужение (Парастас). Великое повечерие. Утреня. 14 марта. Суббота. Поминовение усопших. 8.30 Исповедь. 9.00 Часы. Литургия. Панихида. 17.00 Всенощное бдение. 15 марта. Воскресенье. Неделя Крестопоклонная. Иконы Божией Матери, именуемой «Державная». 8.30 Исповедь. 9.00 Часы. Литургия. 9-й час. Чинопоследование Пассии. 20 марта. Пятница. 17.00 Вечернее заупокойное богослужение (Парастас). Великое повечерие. Утреня. 21 марта. Суббота. Поминовение усопших. 8.30 Исповедь. 9.00 Часы. Литургия. Панихида. 17.00 Всенощное бдение. 22 марта. Воскресенье. Прп. Иоанна Лествичника. 40 мучеников, в Севастийском озере мучившихся. 8.30 Исповедь. 9.00 Часы. Литургия. 9-й час. Чинопоследование Пассии. 25 марта. Среда. 17.00 Утреня с чтением Великого канона прп. Андрея Критского («Стояние Марии Египетской»). 26 марта. Четверток Великого канона. 8.50 Исповедь. 9.00 Часы. Изобразительны. Вечерня с Литургией Преждеосвященных Даров. 27 марта. Пятница. 17.00 Утреня с чтением Акафиста Пресвятой Богородицы. 28 марта. Суббота. Похвала Пресвятой Богородицы (Суббота Акафиста). 8.30 Исповедь. 9.00 Часы. Литургия. Панихида. 17.00 Всенощное бдение. 29 марта. Воскресенье. Прп. Марии Египетской. 8.30 Исповедь. 9.00 Часы. Литургия. 9-й час. Чинопоследование Пассии. По договоренности со священнослужителем в храме совершаются таинства: крещения, венчания, соборования, а также отпевание в храме, панихиды и литии на могилах. Возможны освящение транспортных средств, квартир, причащение и соборование болящих на дому, молебны перед началом добрых дел, путешествий и т.д. Телефон священника: 8 (484) 394-75-15, 8 (903) 109-35-66. Электронный адрес: hram_st@obninsk.ru. Проезд до храма святителя Тихона на авт. №№ 2, 3 до остановки «Кончаловские горы». Главный редактор: протоиерей Павел Синицын Корректор: Ирина Санникова Верстальщик: Марина Верхозина Калужская обл., г. Обнинск, Кончаловские горы, телефон: (484) 394-75-15 Е-mail: hram_st@obninsk.ru www.hram-st.obninsk.ru №3 (135) 2015 Есть у преподобного аввы Дорофея среди многих иных его мудрых речений и такие слова, которые, без сомнения, стоит заучить наизусть и никогда не забывать: «Если человек, приступающий к какому-либо делу,– говорит этот святой,– не представляет цели своего труда, то труд этот будет напрасен». И в действительности, нет такого дела и такого делания, в отношении которого это утверждение преподобного не оказалось бы верным. Не является в этом отношении исключением и пост. Сегодня можно найти немало людей, которые постятся, не ходя в храм, не молясь и, более того, имея о христианстве и христианской жизни самые расплывчатые представления. Некоторые из них понимают пост как некую диету, полезную для здоровья, некоторые относятся к нему как к традиции, а некоторым кажется, что поститься в наше время... В том и заключается покаяние, чтобы как бы измерить расстояние между тем, что задумал Господь, и тем, что мы осуществили; между тем, что нам было дано и что мы использовали или нет, исполнили либо не исполнили. Это надо делать – и не раз в жизни. Мы часто оставляем эту задачу до нашего предсмертного часа, до последней нашей болезни, до момента, когда вдруг обнаружим, что неисцельно больны или что находимся в смертельной опасности. И тогда, перед лицом страха, перед лицом смерти, перед опасностью мы вдруг делаемся по отношению к себе, к жизни, к людям, к Богу – серьезными. Мы перестаем играть в жизнь. Мы перестаем жить так, будто пишем только черновик, который когда-то позже – о, много позже! потому что кажется, что времени-то столько впереди – будет превращен во что-то окончательное. И никогда этого не бывает, потому что старость, одряхление тела, ослабление ума, внезапная смерть, обстоятельства застают нас врасплох и уже не дают времени. И очень страшно думать, что может настать момент, когда окажется поздно.... У нас еще есть время, а сколько его – мы не знаем. Сейчас мы, полные жизни, пусть даже на склоне лет, но живые; одно мгновение – и кто-либо из нас может, внезапно застигнутый смертью, предстать перед Богом. В этом смысле смерть нам напоминает о том, что надо спешить жить со всей глубиной, на которую мы способны. Отцы Церкви нам говорили, что мы должны помнить о смерти. Да, но не как о страхе, а как Приходской вестник храма святителя Тихона, Патриарха Московского и Всероссийского, г. Обнинск выходит с января 2004 г. Великий пост — один из важнейших периодов церковного года, значение которого для души православного христианина трудно переоценить. Вместе с тем, подлинный смысл, духовное содержание поста очень часто ускользает от понимания постящегося человека, оттесняется на задний план его внешней, телесной составляющей. модно. И, конечно, практически никому из этих людей даже в голову не приходит, что то, что они называют «постом», не имеет с ним, как с установлением церковным, ничего общего. Но это, впрочем, вполне естественно. Гораздо печальней, когда столь же смутные представления о сути поста имеет человек, считающийся воцерковленным, регулярно бывающий в храме, приступающий к таинствам. А это Синай. Врата покаяния Доктор – особая профессия учителя – деликатность, от милиционера – порядочность и мужество, от доктора – участливая любовь к больному. Без этого человек в мундире будет отличаться от бандита только наличием мундира. Ну а врачу будет безразлично, что вырезать – гематому или часть печени на продажу. Только бы платили вовремя. Это – сатанинский образ мыслей, и плоды им соответствуют. Мы живём в действительности, где масса людей поклоняется дьяволу, не участвуя в чёрных мессах и не рисуя пентаграмм. И ответственность за горечь этих плодов лежит не только на милиционерах или врачах, но и на всех обывателях, поддерживающих безбожные взгляды на мир. На всех, поджавших хвост в борьбе с материализмом, называющих деньги главным сокровищем, не спешащих внедрять Евангелие в жизнь на правах ведущего положения. Все эти люди причастны к исчезновению справедливости из залов суда, душевности из детских садиков и чувствительности из операционных. Приплюсуем к этому ремарку Чехова о том, что доктора и юристы развращаются быстрее и глубже, чем все остальные, потому что непрерывно копаются в грязи и гное. Врачи сталкиваются с мерзостью тел, юристы – с грязью душ. И как не растлиться доктору, не превратиться в циничного скептика, если не придёт ему на помощь Христос? Хороший вопрос. Человеколюбие, явившееся со своими пузырями из носа на смену христианству, приказало долго жить. Теперь недалеко и до язычества, ведь гуманизм уступил место ледяному прагматизму – людям, которые не способны любить и верить. И эти люди будут нас обучать, врачевать и защищать… А ещё бытует мнение, что христианство отжило свой век. Над нашей верой осмеливаются подшучивать, будто над сказкой для стариков и детей. Если сегодня полностью убрать христианство из жизни – завтра можно будет заказать в ресторане люля-кебаб из человечины, и его подадут, мило улыбаясь. Гоголь однажды сказал, что только по причине ежедневных Божественных литургий люди не пожирают друг друга. Но наряду с этими, холодящими душу, разговорами нужно вспомнить и о том, что есть врачи, не ищущие больших гонораров по причине любви к Господу. Например, Пантелеймон Целитель. При жизни он был равнодушен к деньгам не потому, что не нуждался в пропитании и одежде, а потому, что Бог знал о его просьбах намного раньше прошения. Врачом он был толковым, но прибавлял к скальпелю и медикаментам молитвы. Поэтому Господь постоянно помогал Пентелеймону, творя чудеса исцеления. Помолитесь и вы о том, чтобы никакая хворь не вошла к вам в дом. Вспомните в молитвах и о людях в белых халатах. Очень хочется, чтобы они полюбили Христа и относились к своей работе как к чудесному способу послужить Ему. Это очень важно. Издается по благословению Митрополита Калужского и Боровского Климента о напоминании, что надо жить всей глубиной жизни, пока она есть. Причем жить не слегка, а именно глубоко; только смерть может нам дать меру того, какова должна быть жизнь; только тот человек, который готов жизнь свою положить за своего Бога, за внутреннюю правду, за своего ближнего – только такой человек может жить всей силой своей души. Человек, который не готов поплатиться всей своей жизнью за то, чтобы стоять в правде, в верности, никогда не будет жить всей силой своей. Всегда его будет удерживать страх, как бы не погибнуть, как бы не пострадать, как бы не рискнуть больше, чем он готов... И поэтому так важно – не примириться со смертью, а войти с ней в новые отношения. Апостол Павел говорил, что для него «жизнь — Христос, и смерть – приобретение» (Флп.1:21). Но он говорил и о том, что знает Христа не только воскресшим, Победителем смерти, но и распятым; и на земле мы должны приобщиться и к торжеству жизни, которую нам дает Христос воскресший, победивший смерть, и Его крест- В ремя покаяния ному пути. А этот крестный путь означает готовность жизнь свою отдать, смерть принять ради того, что свято, и значительно, и велико. Мы редко над этим задумываемся. Жизнь течет, и в молодые годы смерть кажется очень, очень далекой, нереальной: умирают другие, старые люди. В период войны умирают и молодые, но эта смерть не постепенная, она не нарастает в человеке, она не изо дня в день его покоряет, разрушает; она приходит мгновенно, или так быстро и так трагично. И к ней прибавляется столько страдания, столько пережитого страха и столько страха за тех, кого оставляешь... Но мы все идем ровной стопой к той смерти, которая рано ли, поздно ли нас пожнет; и нам надо жить с таким величием, чтобы смерть была для нас не страхом, а отверзающейся дверью, которая нам дает возможность войти в торжествующую вечную Божию жизнь. Поэтому говорить о смерти или говорить о жизни – одно и то же. Говорить о смерти – значит говорить о том, что жизнь должна быть предельно интенсивна во всех видах, в каких она может себя проявить: в творчестве или в молчании, в углубленности и в открытости. И вот встает перед каждым из нас вопрос: за жизнь, которую я прожил, будь она коротка или очень длительна, оказался ли я человеком, просто человеком? Оказался ли я христианином? Я называю себя человеком, я называю себя христианином – но правда ли это?.. Один из ранних Отцов Церкви, святой Ириней Лионский, говорит, что человек призван быть сиянием Божией славы; настоящий тоже можно наблюдать нередко. Точное выверение в соответствии с Типиконом, какую пищу вкушать дозволяется и какую нет, разрешение со священником вопроса, что делать, если здоровье не дает возможности следовать уставным предписаниям буквально, посещение всех «обязательных» богослужений, усердная молитва дома, чтение святоотеческих книг и... решительное непонимание, ради чего все это делается, к какой цели должно вести. Отсюда – и чувство удовлетворения, с одной стороны: «я ведь все делаю верно, я молодец!», и вместе с тем, отсутствие подлинного плода – духовного. Труд есть, подвиг налицо, а результаты – не те... А ведь в самом начале Четыредесятницы, в понедельник первой седмицы, мы слышим стихиру, где о сути поста сказано, кажется, все. Или, по крайней мере, самое главное. Продолжение на стр. 2. человек должен быть таким, чтобы другие люди, глядя на него, видели в нем сияние вечной Божией жизни; он должен бы быть откровением о Боге. И кто-то из Отцов пустыни сказал: “Кто видел брата своего, тот видел Бога своего”. Правда ли это? Можно ли о ком-либо из нас сказать, что встречающие нас заглядываются, останавливают на нас свой взор и ставят перед собой вопрос: «Кто это такой? Что в этом человеке такое, чего мы никогда не видели? В нем свет, которого я на земле не встречал; в нем сила безконечной кротости и смирения, и вместе с тем – несокрушимой верности...» Мы призваны быть таковыми, чтобы люди, встречая нас, встречали бы отблеск Божией славы, могли бы не в наших физических чертах, а в том, что передается из глубин одного человека в глубины другого, увидеть нерукотворенный образ Божий: пусть несовершенный, но уже сияющий немеркнущей красотой вечности и Самого Бога. В первые два века разные христианские писатели обращались к язычникам, стараясь дать им понять, что такое христианин; и, например, Тертуллиан пишет, что люди, окружавшие христианскую семью или малую по тогдашнему времени христианскую общину, часто говорили: “Как они друг друга любят!” Любовь живая, кроткая, зрячая, творческая, любовь одного человека к другому, одной семьи к другой, одной общины к другой была отличительным признаком христиан в то время. Теперь этого сказать нельзя; даже в семье этого нет, даже в малейшей общине этого нет. Продолжение на стр. 3.
