Переписка Стравинского (1917 - 1922) 1917 С. П. Дягилев — И. Ф

1
Переписка Стравинского (1917 - 1922)
1917
С. П. Дягилев — И. Ф. Стравинскому
Париж
[25 декабря 1916] 7 января 1917
Равель потерял мать.
Дягилев
Л. С. Бакст — И. Ф. Стравинскому
[Париж]
[26 декабря 1916] 8 января 1917
Дорогой Игорь,
посылаю тебе сердечное поздравление на Новый год. Привет твоей жене.
На обороте — очаровательная тема для вальса, знаешь, головокружительного! Целую.
Бакст
И. Ф. Стравинский — Л. С. Баксту
Морж
[4] 17 января 1917
Дорогой Левушка!
Спасибо за поздравление. Желаю тебе того же. На обороте увидишь последствия твоего
головокружительного вальса (открытка, которую ты мне послал).
Твой Игорь Стравинский
Сообщи, если знаешь, что-либо о спектакле в Опера, как прошла моя вещь.
Д. С. Стеллецкий — И. Ф. Стравинскому
[Париж]
[конец февр. 1917 по нов. ст.]
2
Дорогой Игорь,
по правде, очень часто говорим о тебе с моими друзьями и здешними музыкантами. Пуленк,
который пишет тебе эти строки, — один начинающий музыкант, француз, очень талантливый
и из очень хорошей парижской среды — музыкальной, а также общественной. Когда ты
приедешь в Париж, я тебя познакомлю с этими моими друзьями и ты увидишь, как тебя
высоко ценят, так что ты не пожалеешь, если в самом деле пошлешь эти ноты.
Будь здоров, слышал от мадам [нрзб.] и от Дягилева, что [ты] был сильно болен.
Привет твоей супруге и фрау Берте — на днях должен приехать сюда из России Аргутинский,
он назначен сюда в посольство. Целую тебя.
Твой Д. Стеллецкий
Б. В. Асафьев — Н. Я. Мясковскому
Петроград
16 февраля [1 марта] 1917
[...] Помните спор в вестибюле? Концерт этот и спор повлекли за собой статью мою о вас,
Прокофьеве и Стравинском . Я взял 1910—1911 годы за исходный пункт, в течение которого
были созданы тремя композиторами три талантливых сочинения, отметившие три течения в
современной русской музыке. Статья была хорошая для меня, для моих убеждений — крайне
важная. Написана была горячо. Andre отказался ее напечатать ввиду ее ненаучности,
необоснованности и пропагандистского характера. Я предложил напечатать ее с
примечаниями редакции. Не приняли. [...]
Много было сказано ядовитого по адресу симфонии Мясковского и концерта Прокофьева.
Сухим докторальным тоном внушалось, что "Петрушка" есть ловкая стилизация и больше
ничего. Требовали от меня научно-обоснованных положений, а не фраз, бессодержательных
и бездоказательных, которые я нанизываю. [...]
И. Ф. Стравинский — А. К. Стравинской
Морж
[7] 20 марта 1917
Все мои мысли с тобой в эти незабываемые дни счастья, которые переживает наша дорогая
освобожденная Россия. Телеграфируйте ваши новости.
Стравинский
С. П. Дягилев — И. Ф. Стравинскому
Рим
[первая половина марта 1917 по нов. ст.]
3
Не хотел бы ты продирижировать "Жар-птицей" и "Фейерверком" в благотворительном
концерте в Риме, Неаполе и Милане с 9 по 26 апреля! Итальянский посол в Берне может
посодействовать.
Дягилев
С. П. Дягилев — И. Ф. Стравинскому
Рим
[16] 29 апреля 1917
Деньги уплачены. Мы ждем тебя. Я телеграфировал Бибикову.
Дягилев
Л. В. Собинов — в контору Большого театра
Москва
9 [22] мая 1917
Прошу контору прислать мне все сведения об имеющихся контрактах, неисполнение которых
грозило бы убытками Большому театру из-за предъявления исков к Дирекции и, стало быть,
убытками казне.
В частности, предлагаю дать мне спешно подробные разъяснения о контракте с
композитором Стравинским.
Управляющий по Государственному Большому театру
Л. Собинов
Контора Большого театра — Л. В. Собинову
Петроград
13 [26] мая 1917
За оперу "Соловей", согласно условия, заключенного Дирекцией с И. Ф. Стравинским 15
декабря 1915 года за № 2769, автору в Швейцарию через Кредитную канцелярию было
переведено, за удержанием 15 руб. гербового сбора — 3 тысячи руб. Отношением
Петроградской конторы от 7 февраля сего 1917 года за № 231 переводом той же канцелярии
г-ну Стравинскому отосланы остальные 3 тысячи руб. (за удержанием 15 руб. гербового
сбора). Чиновник особых поручений
С. Тюфяев
Н. А. Рубакин — И. Ф. Стравинскому
[Кларан]
4
[25 мая] 7 июня 1917
Дорогой Игорь Федорович,
не раз собирался я в Ваши края, но они так далеки от наших, что ехать к Вам — это минимум
полдня. Увы, — силы убывают, работы прибывает, спешность по нынешним временам, а,
значит, и напряженный расчет. И все это не "среди звуков сладких и милых".
Случай выходит такой, что я могу быть в субботу в Морже, если будет на то Ваша милость. С
Вами очень желала бы познакомиться известная Вам замечательная пианистка-психолог
Жоржетт Гюллер, большой мой друг. Она теперь близ Веве, в Вилларе. Можно ли к Вам
приехать нам вдвоем в субботу пароходом в 3 часа 30 минут на пристань в Морж с тем, чтобы
уехать от Вас в 5 часов 50 минут. Ответьте, если можно, по телефону (мой № 695) или
письменно до пятницы вечера.
Привет Вам и Вашим.
Преданный и уважающий
Рубакин
Е. Г. Стравинская — Н. А. Рубакину
Морж
[25 мая] 7 июня 1917
Многоуважаемый Николай Александрович.
В отсутствии мужа распечатала Ваше письмо к нему. К сожалению, он находится эти дни в
Валле у знакомого и я не знаю точно, когда он вернется. В случае, [если] он будет дома в
субботу, он Вам протелефонирует с утра.
Мой сердечный привет Вам всем. Искренне уважающая Вас
Е. Стравинская
Л. С. Бакст — И. Ф. Стравинскому
Париж
[28 мая] 10 июня 1917
Дорогой Игорь, знаешь ли ты, что Ида Рубинштейн ставит со мной "Антония и Клеопатру"
Шекспира, в моих декорациях и костюмах, что она заказала точный перевод (первый во
Франции точный!) Андре Жиду, и теперь она просит тебя: не согласишься ли ты написать
музыку (то есть Интродукцию, куски в действии, усиление впечатления в антрактах и во
время действия — по твоему усмотрению и вдохновению — как это ей сочинил Дебюсси для
"Святого Себастьяна"). Вся задача музыкальная в твоем распоряжении — делай что найдешь
нужным, однако, без голоса, если можно. Она очень просит меня, чтобы ты, в том или другом
5
случае, написал мне твое отношение и еще сказать тебе, что, если возможно, музыку нужно
через шесть месяцев.
Итак, дорогой Игорь, напиши мне твое решение и, сообразно твоему замыслу (если
принимаешь предложение), и твои условия. Я считаю, что этот спектакль будет
экстраординарный (она думает иметь Жемье директором), я его готовил еще давно перед
войной, но застряло дело. Держи все в секрете, ибо секрет не мой, а Иды Рубинштейн. Буду
ждать твоего скорого ответа.
Целую крепко.
Твой Л. Бакст
И. Ф. Стравинский — Л. С. Баксту
Морж
[5] 18 нюня 1917
Охотно сочиню для вас музыку, но не могу ничего решить, пока не повидаю вас. В Париж
приехать не могу. Телеграфируй.
Стравинский
А. Я. Головин — В. Э. Мейерхольду
Петроград
[июнь 1917]
Дорогой Всеволод!
Дело обстоит так: Вы помните, что мы имели с Вами "Соловья", а так как все это было
заказано, то должно быть выполнено. Я думал бросить, но Теляковский посоветовал
написать и сделать всю постановку.
Явился Зилоти в качестве заведующего труппой Мариинского театра и напомнил, что
существует закон 1911 года, где авторы могут назначать сами режиссера, капельмейстера и
художника. Но того Зилоти не знал, что эта опера была отдана мне и заключено условие, —
он думал, что это просто на словах. Он был у меня и я ему посоветовал телеграфировать
Стравинскому, и получается так, что Стравинский хочет Шуру, как было в Париже.
И вот Зилоти узнает от Батюшкова, что со мною было условие. Тогда он пишет мне одно
письмо, потом другое, видится с Шурой, который ему сказал, что вовсе не хочет становиться
поперек дороги мне. Я начал упираться, и все писались, писались письма, и он сообщил
Стравинскому, и после долгих отказов я все-таки взял "Соловья".
Что Вы на это скажете? Как у Вас, — есть желание это делать или нет? Потому что если нет,
тогда я наотрез откажусь. Напишите все подробнее, и если согласны, то сочиняйте и
сообщайте мне Ваши планы. [...]
6
Л. С. Бакст — И. Ф. Стравинскому
Париж
[8] 21 июня 1917
Дорогой Игорь,
получил твою депешу и очень обрадовался принципиальному согласию. Увы, я сейчас не могу
двинуться из Парижа до окончания срочных работ, то есть [смогу приехать не] раньше [, чем
через] месяц. Я прочел Иде Рубинштейн твою депешу и она сказала, что можно всегда
переговорить письмами, даже детально. Она исходит из опыта почтового "Себастьяна" и
"Саломеи" (эту музыку она заказала Глазунову в свое время), думает, что во время действия
(если ты решишь вставить музыку), надобно, чтобы ты рассчитывал на sonorite [звучание
(франц.)] в кулисах, ибо Дебюсси плохо рассчитал […] и пришлось перевести артистов в
оркестр, а часть — за кулисы. Выходила путаница и неудобство, и эффект иной. Она очень
просит тебя в сцене смерти Клеопатры — параллельную музыку. Сцену эту ты знаешь —
одна из самых гениальных сцен человеческого вдохновения. Но всё предоставляет твоему
решению — длину, интерпретацию и распределение. Если бы у тебя нашелся перевод Н.
Минского и О. Чюминой в издании Шекспира Ефрона, — это самый полный, французский
сокращен и изгажен. Но, может, в Швейцарии найдешь точный перевод и на другом языке.
Напиши мне свои вопросы, я сейчас же отвечу; [сообщи также] все сомнения, твои расчеты
денег и времени, вплоть до [соображений по поводу] дирижера. Я думаю, что это пойдет в
Opera (но это секрет) в Париже. Также напиши о времени livraison [зд.: сдачи сочинения
(франц.)] и прочих условиях. Что же, больше не буду многословен — это лучше.
Целую крепко.
Твой Л. Бакст
Привет жене.
А. И. Зилоти — И. Ф. Стравинскому
Петроград
9/22 июня 1917
Дорогой Игорь Федорович.
С постановкой "Соловья" Бенуа — вышел "скандал", а именно:
1) В Вашем контракте не было оговорено право автора назначить художника;
2) Как теперь оказалось, Теляковский уже давно сговорился и поручил Головину постановку!
Вышло, что два довода — юридический и моральный — против моего плана. Так как все это
было до моего избрания сделано, то я не мог что-либо поделать, но получил "науку": все
следующие контракты должны через мои руки проходить и тогда все будет оговорено в
точности, тогда не будет таких мерзостей по отношению к пожеланиям автора. Ведь балет
собирается в сезон 1918/19 ставить "Жар-птицу" и "Петрушку", и тогда надо будет в
7
контракте оговорить о художнике-. Разумеется, каюсь, я виноват, что с "Соловьем"
проморгал включить в контракт. Мне остается одно уточнение vis-a-vis Вам: без меня — ив
этом году — "Соловей" еще не пошел бы! Первое представление "Соловья" назначено на 9
января и [я] сдержу, непременно, назначенный мной срок, если вообще не будет чего-нибудь
особенного в стране нашей; а это положение так меня волнует, что пока не пойдем в
наступление, я не могу работать. Одна надежда и полная вера, что русский человек в нужный
последний момент докажет, что он большой народ.
Дирижирует Коутс; роли были распределены до моего управления.
Теперь — Вы не имеете нравственного права при новых операх и балетах не думать о
Мариинском театре. Мы будем стараться, чтобы Вы были довольны, а в балете я буду
наблюдать за музыкой. Значит, у нас с Вами союз?! Бог в помощь.
Я пока здесь и до наступления никуда не двинусь. Черкните два слова.
Сердечный привет от нас обоих.
Целую Вас.
Душевно Ваш
А. Зилоти
А. Я. Головин — В. Э. Мейерхольду
Петроград
20 июня [3 июля] 1917
[...] Зилоти завоевывает положение и говорит, что он потребует, чтобы все его пункты были
исполнены. По ходу дела, хотя и не знаю, может быть, "Соловей" вернется к Бенуа. [...]
И. Ф. Стравинский — Л. С. Баксту
Морж
[22 июня] 5 июля 1917
Если ты хочешь, чтобы я писал музыку к Шекспиру, то абсолютно необходимо, чтобы ты
приехал сюда. Категорически отказываюсь дискутировать письменно. Я жду тебя.
Стравинский
А. Н. Бенуа — И. Ф. Стравинскому
Петроград
23 июня/6 июля 1917
8
Дорогой Игорь, я Бог весть сколько времени Тебе не писал. Впрочем, в долгу Ты у меня
остался, а не я у Тебя. Почему Ты тогда не ответил? Скажешь, это дела минувшие, а я Тебе
имею сообщить нечто настоящее.
Приехал ко мне недели четыре назад Зилоти и приглашал ставить "Соловья". Я ему: "А как
же Головин?" Он с хитрейшей улыбкой: "Это уже предоставьте мне. Мы все устроим: я-де
поставил условием свое принятие должности [, оговорив его тем], что выбор художника
зависит от автора и уже послал запрос Стравинскому" . Через день приходит Твой ответ —
желательного смысла. Прекрасно; я считаю, что путь расчищен и даю принципиальное
согласие. Меня приглашают в контору для деловых переговоров. Высказывают тревогу, не
будет ли постановка стоить слишком дорого. Для ознакомления их с характером [постановки]
я привожу им на следующий день некоторые случайно оставшиеся у меня образцы
постановки 1914 года (все самое важное застряло в Париже). Даю перед всем
монтировочным персоналом объяснения. Заглядывает и Батюшков, правда, очень суховатый,
но все же улыбающийся и цедящий сквозь зубы: это будет очень интересно? Присутствует и
режиссер Мельников, выбранный мне в помощники за его патентованную бездарность — мне
такой и нужен: "только бы не мыслил". Я свои рисунки оставляю в конторе — ввиду
составления сметы. А через неделю Зилоти мне сообщает, что все полетело к черту, что
Батюшков, предупрежденный Мельниковым и Теляковским, настаивает на сохранении заказа
за Головиным, и оказывается, что — Зилоти — уже предал меня и этой сволочи во всем
уступил.
После этого пошел обмен письмами: № l — очень неприятного тона от меня к Батюшкову; №
2 — елейно конституционное от него ко мне; № 3 — еще более неприятное, почти
ругательное от меня к нему; № 4 — содержащее его требование третейского суда по вопросу
об оскорблении; № 5 — содержащее мою готовность взять оскорбление назад, но в то же
время, в свою очередь, настаивающее на выяснении посредством третейского суда существа
вопроса его строго юридической стороны; № 6 — являющее согласие Батюшкова на мое
предложение ([нрзб.] относительно постановки вопроса). Сейчас мои представители
Аргутинский и Сомов уже работают [над] материалами с его представителями Владимиром
Набоковым и Любовью Гуревич, а в недалеком будущем вся эта квашня будет доложена на
заключение арбитру — карету Гее-сену. Не находишь ли ты, что весь этот гротеск достоин
положения на музыку — хотя бы в качестве Vorspiel [вступления (нем.)] к "Соловью".
Шутки в сторону, но кроме всей боли, которую мне причинило это свалившееся с неба
издевательство (квалифицированное, ибо я уж очень мучительно, по-моему, пережил в это
время поручение постановки Головину). Кроме боли эта история вызвала во мне большое
возмущение за Тебя. Я уверен, что "Соловья" Головину не поставить. Даже, если он меня
крупно обкрадет (ведь и фото с декораций существует, и многие костюмные листы я
приносил в контору, да и Коутс все видел и запомнил в Париже, да и Романова он пригласил
в балетмейстеры ), ему это не удастся. Сколько он не воруй, не получится того, что было в
парижской постановке "нашего", то есть того самого элемента, который, вероятно, и является
свидетельством нашей дружбы. Да что поделаешь! Зилоти оказался, несмотря на свои
громоносные словеса, пуделем, гуляющем на задних лапках перед барином (трудно
представить ту околесицу, которую он плетет, оправдывая свою "сдачу" по первому
требованию и при этом на невыгодных для противников условиях); а Батюшков просто же
карикатура на того конституционного монарха, которым еще надо наградить Учредительное
собрание.
9
Ох, дорогой, plus cela change plus c "est la meme chose! — Tout en devenant pire [чем больше
[это] меняется, тем больше [оно] остается в прежнем состоянии! — Все становится хуже
(франц.)]. [...]
Вы там себе представляете, что у нас здесь царство свободы и даже переперцованное
всякими "эксцессами", а на самом деле у нас царство эксцессов и чепухи без свободы, или, по
крайней мере, без ее ощущения, по существу. Милый друг, здесь очень нехорошо и очень
неуютно; и мы с Атей более чем когда-либо завидуем Вам, что Вам издалека не видать всего
этого кошмара.
Самое ужасное — это какая-то вакханалия бестолочи и бездарности. Поголовная
бездарность. Остается еще какая-то надежда на мистическое естество, именуемое "народ",
но и эту надежду сохраняешь больше по привычке. Там же у Вас, я убежден, все
представляется в ином свете. Чуточку, быть может, более жутком, но во всяком случае и
более трагичном, эффектном. Самое худшее, что в рабочем календаре у нас праздников не
поубавилось, зато праздников на самом деле совсем не стало — тянутся одни беспросветные
бесконечные будни. Не вообразить Тебе какая здесь сейчас вонючая, глупая, бездарная
проза... И ведь не уехать!! Ни за что не уехать, никуда! Считайте себя счастливыми и от всего
сердца благодарите небо за ту благодать, которую оно Вам ниспослало.
Очень и очень прошу Тебя, милый Игорь, напиши мне хоть три слова, чтобы мы знали, что Вы
нас не забыли и мы — парии рода людского — еще что-нибудь для Вас "знатных иностранцев"
представляем. А затем я хочу знать, что Ты поделываешь, как Ты себя чувствуешь, что
думаешь, что готовишь. У нас бродят самые смутные и нелепые слухи о Сереже, о
Нижинском, о Баксте, менее всего — о Тебе. Не поленись же сказать хоть по одной строчке о
каждом из них, а о себе по крайней мере десять строк. Неужели мы никогда не будем вместе
работать и вместе утешаться искусством. Знай, во всяком случае, что Ты мне бесконечно
недостаешь и как Стравинский, и как Игорь.
Обнимаю и целую Тебя и целую (но прости) Твою милую Екатерину Гавриловну, которой моя
жена просит передать свои самые сердечные поклоны.
Любящий Тебя
Шура
Первая линия [Васильевского острова], д. 38 (лучше пиши по этому городскому адресу, можно
по дачному: Николаевская железная дорога, станция Яблоновка, имение Пузырево, дача
Бенуа). Непременно пиши заказным.
Л. С. Бакст — И. Ф. Стравинскому
[Париж]
[24 мая] 7 июля 1917
Через три недели Андре Жид приедет повидать тебя. Предполагается сильная
художественная и финансовая поддержка. Рубинштейн напишет тебе. Ответь ей.
Бакст
10
И. Ф. Стравинский — Л. С. Баксту
Морж
[28 июня] 11 июля 1917
Дорогой Левушка!
Только что получил от тебя телеграмму от 7-го июля о приезде ко мне для переговоров Андре
Жида [Через три недели!!! (прим. И.Стравинского)]. Я нахожу, что вы страшно много времени
теряете. В твоей телеграмме ты говоришь, что музыка должна быть готова через шесть
месяцев. Вот уж один месяц и ушел на переговоры, да еще надо ждать Жида, который,
согласно твоей телеграмме, приедет лишь в августе.
Другой вопрос еще более важный. Решительно не будучи в состоянии принять
непосредственное участие в вашем спектакле "Антоний и Клеопатра", моя роль, естественно,
сведется просто к сочинению определенного количества музыкальных номеров [Имей в виду,
что на характере такого моего участия я как раз и настаиваю (прим. И.Стравинского)]. Вот
тут-то я должен серьезно поговорить с тобой или Жидом, ибо хочу узнать толком, как вы
собираетесь ставить Шекспира. Если вы его будете ставить так, как я предполагаю, в духе
пышных постановок "Святого Себастьяна" и "Елены Спартанской", то я решительно не
представляю себе связи между музыкой, которую мне интересно было бы сочинить, и такого
рода трактовкой Шекспира. Ибо музыку "настроений", как бы она ни была хороша сама по
себе (как, например, "Святой Себастьян" Дебюсси), я себя не чувствую способным сочинить
[подобное], и в этом самый главнейший вопрос.
Подумай хорошенько об этом и поторопись [с] ответом, ибо время уходит, а письма и
телеграммы идут страшно долго (особенно из Франции сюда!).
В эту субботу (14 июля) мы все уезжаем в горы, и остаемся там до первых чисел сентября.
Мой адрес будет: "Les Fougeres", Diabler-ets, Canton de Vaud, Strawinsky. Скажи А. Жиду.
Твой Игорь Стравинский
А. К. Стравинская — И. Ф. Стравинскому
Петроград
28 июня/11 июля 1917
Дорогие мои, ненаглядные!
Сегодня уезжаю в Одессу, откуда тот час же по приезде буду вам писать письмо подробно.
Хочу хоть несколько строк черкнуть вам па прощание перед отъездом из Петрограда. Очень
может быть, что когда до вас дойдет это письмо, я буду собираться в обратный путь. Сколько
времени пробуду в Одессе и сама не знаю. Все будет зависеть от Гурика и от общего
положения дел в Петрограде. Если тут все будет благополучно, не будет междоусобицы и не
будет голода, я рассчитываю уже в сентябре вернуться, ну а если же не минуют нас все эти
бедствия, тогда уже сама не знаю где и как придется жить.
11
Эти дни у всех нас настроение находится под влиянием начавшегося нашего наступления, и
столь удачного, дай, Господи, чтобы оно и дальше развивалось бы [так!] Дружными усилиями
мы вместе с нашими союзниками победили бы наконец-то жестокого, упорного врага и
закончили бы к зиме эту ужасную, кошмарную войну, дай-то, Господи!
Радовалась ужасно увидеть опять нашу Микурочку дорогую, которую уже почти три года не
видела. Я не понимаю что значит, что вы не получаете от нас писем? Надеюсь, что мои
телеграммы в ответ на ваши запросы вы получили и хоть немного успокоились за Милочку.
Она совсем здорова и, судя по Гуриным письмам, у них в семье все благополучно. [нрзб.] Так
вы совсем изволнуетесь и стоскуетесь, если и дальше не будете получать Милочкиных писем,
а теперь, значит, и я пока буду в Одессе, ничего о вас знать не буду, ведь это было бы
ужасно.
На днях отправила вам большое письмо, из которого вы знаете уже об отъезде тети Сони и
вообще обо всем, что делается у нас и о всех наших бедствиях. От тети Сони я получила из
Рыбинска письмо. Слава Богу, они прекрасно доехали и разместились на пароходах, а о
дальнейшем их пути я еще ничего на знаю, так как из Самары еще не получено письмо, но
надо надеяться, что и туда они доехали благополучно, так как попали на хороший пароход и
ехали не одни, а в сопровождении [нрзб.] племянника, который очень расторопный чиновник и
очень заботился о них.
На днях приехал Женя, который получил очень высокое назначение Комиссариата
Временного правительства при Главнокомандующем, в ведении которого теперь и будет
находиться. Ему предстоит колоссальная работа, так как он будет как бы связующим звеном
между Временным правительством, Главнокомандующим и армией, то есть фронтовыми
комитетами. Брусилов очень любит Женю и [нрзб.] пожелает его иметь возле себя. Я очень
рада за Женю и за дело, которому он принесет большую пользу [...].
За Гурика же очень грустно, ибо Женя ушел оттуда из Комитета, где он в качестве
председателя был очень на месте и [на нем] только лишь все держалось. Весьма возможно,
что и Гурик скоро уйдет оттуда, если условия работы будут умеренны, да и Жене очень
хочется, чтобы Гурик тоже перешел к нему, так как одному Жене не справиться с этим новым
делом, и ему хочется собрать вокруг себя верных и надежных. Весьма возможно, что Гурик к
нему перейдет, но сейчас еще некому оставить дела. […]
А. Я. Головин — В. Э. Мейерхольду
Петроград
7 [20] июля 1917
Дорогой Всеволод!
Я невыразимо обрадовался Вашему письму. Это окончательно решило, что я делаю
"Соловья". Я даже подписывал условие — он должен быть готов к 30 декабря и 9 января он
идет. И я жду Вас — вырвитесь, дело важное, мы не должны ударить в грязь лицом, что
называется. Приезжайте, хоть на три дня и мы все решим.
Я невыразимо обрадовался Вашему желанию приехать, и мы будем к осени во всеоружии.
"Соловей" считался и считается за Вами, и Стравинский наметил просить Вас. [...] Мне в
12
Москву не попасть никоим образом. Приезжайте, приезжайте, ну хоть на два дня, если нельзя
на три: подумайте, как это важно. [...]
И. Ф. Стравинский — С. П. Дягилеву"
Дьяблере
[12] 25 июля 1917
Сережа, милый,
посылаю тебе через Тиритта эти строки и два экземпляра моих четырехручных пьес — Марш
— Полька — Вальс — один тебе, другой — Мисии.
Когда я вернулся в Дьяблере я заметил, что в нашем с тобой условии о платежах этого года
вкралась ошибка — эта ошибка касается уплаты за "Петрушку", которая разверстывается на
три срока: 2000 + 2000 + 2500, то есть 6500, тогда, как у нас условие 7500. Я предлагаю тебе
исправить это, прибавив к первым двум тысячам по 500 руб., то есть 2500 + 2500 + 2500, что
составит те 7500, за которые я уступаю тебе исключительное право представления
"Петрушки" на этот сезон.
Очень прошу тебя мне прислать 300 франков, которые ты мне остался должен. Я без денег!!
Я совсем не знаю твоего адреса в Виа Реджио и потому посылаю это письмо с Тириттом,
который едет в Италию и берется тебя разыскать. Ради Бога, сообщи мне еще поскорее и
фамилию флорентийского консула-скульптора, что женат на Рятновой.
Целую тебя, Мясина и гишпанского гранда.
Твой Игорь Стравинский
Что за ужас в России! Неужто же не будет положено предела проискам немцев-социалистов
и прочему г...у?
Л. С. Бакст — И. Ф. Стравинскому
Париж
[(17) 30 июля 1917]
У тебя будет восемь месяцев на сочинение музыки. Постановка будет реалистична и в то же
время синтетична.
Бакст
И. Ф. Стравинский — Л. С. Баксту
[Дьяблере]
[17] 30 июля 1917
13
Суть спектакля труднопонимаема. Замечание о синтетическом реализме также туманно. Жду
Жида, чтобы получить ответы на
мои вопросы.
И. Ф. Стравинский — Л. С. Баксту
Дьяблере
[17] 30 июля 1917
Дорогой мой,
я получил твою телеграмму и с трудом представляю себе как будет выглядеть спектакль
"Антоний и Клеопатра", поскольку понятие синтетического реализма по поводу постановки
Шекспира слишком туманно. К тому же ты не ответил на весьма явно поставленные вопросы,
которые я тебе задал в моем последнем письме. Этот спектакль может быть реалистическим,
синтетическим, или, если хочешь, каким-нибудь еще, но при этом остаться двоюродным (если
не родным) братом "Елены" или "Святого Себастьяна". Так что я жду Жида и посмотрю, что
он мне обо всем этом сообщит.
Целую, горячо преданный тебе
Игорь Стравинский
Я получил письмо от Иды Рубинштейн, которая благодарит меня за участие в работе так, как
если бы дело было уже решено.
Н. К. Рерих — А. Н. Бенуа
[Сердоболь]
17 [30] июля 1917
[...] Искренне возмутился отношением к твоим эскизам — к "Соловью". По справедливости, по
существу, Ты должен делать эти декорации. Ведь это не в головинском кругу. Думается, и
Стравинский должен проявить настойчивость более определенно. Как это все еще пахнет
старым строем [...]
Л. С. Бакст — И. Ф. Стравинскому
Париж
[21 июля] 3 августа 1917
Дорогой Игорь, получил твое письмо, где боишься, не будет ли моя постановка "Антония и
Клеопатры" похожа на "Святого Себастьяна" и "Елену Спартанскую". В этих двух постановках
нет ничего общего. Одна (и одна из лучших моих постановок) — "Святой Себастьян", совсем
не "пышная", а глубоко мистичная; но я всегда остаюсь верен автору и, естественно,
д"аннунциевская сторона etalage [дословно: выставленного товара (франц.)] должна была
отразиться на постановке. Возьму для примера: недавний жестокий провал у Сережи "сказок
14
русских" в постановке Ларионова. Ни у кого она не нашла абсолютно никакого успеха и
Сережа жалуется до сих пор мне, что даже Пикассо "совсем не считается с Ларионовым".
Между тем. судя по твоим arriere-pensees [высказываниям (франц.)], она, эта постановка
"русских сказок", пришлась бы тебе по вкусу, ибо в ней ты усмотрел бы наличность
"последнего слова". И [этот] пример лучше всего освещает мысль: постановка "Сказок" была
dernier en [последним криком [моды] (франц.)] игрушек и раскраски, с привкусом мюнхенского
модернизма. Вся пресса это отметила, все художники, самые передовые признали это,
презирая. Что тут был Лядов, что была Россия и русская сказка, — сам черт не нашел бы!
Ларионов задался целью сказать поверхностное передовое слово и обосрался, кстати,
обосрал чудесную хореографию Мясина. Если также "передовито" надо [будет] исказить
Шекспира — то, разумеется, я должен буду отказаться от удовольствия сотрудничать с
тобой.
Теперь другой пример, совершенно обескураживающий: я поставил с потрясающим успехом
"Федру", один акт, в Opera с Идой Рубинштейн. Сережа с замиранием сердца ожидал
провала. Вообрази, — это понравилось, и самый яростный успех эта постановка имела среди
кубистов и самых передовых литераторов и музыкантов!!! Сережа ушам не верил, когда
Мисия, что и ждала Ида, его заверяла с пеной у рта, что ничего художественнее и новее
нельзя себе представить, чем игра Иды и постановка "Федры". Я нарочно храню
восторженные письма кубистов (столь любимых тобой). Как тебе поступить в этом случае?!!
Знаю, что ты полон prejuges [предрассудков (франц.)], что ты "устраиваешь" себе мнение на
людей [, но] эта работа [делается] близоруко... Если я отказался от сотрудничества с Сати в
"Антонии и Клеопатре", и отказался внутренне от сотрудничества его же в моем
модернистическом балете, который прожектирует ставить Сережа, то это потому [, что у
меня зуб] на Мясина, хотя он самый распередовой, [но меня] не проведешь. Что ценю я
больше всего — подлинную инспирацию и подлинный талант. Что же касается постановки —
то я исповедую, что надо выявлять сущность текста и платформу автоpа, оставаясь невольно
сыном своего времени.
Два слова в общем о моей постановке "Антония". Там около 25 "актов". Но я нашел, что драма
делится на два противоположных мира — бодрый, римский, и расслабленно-чувственный —
египетский. Это мой отправной пункт. А. Жид тебе расскажет кое-что. Эта антитеза очень
ярка будет в постановке, где я постараюсь вырельефить потрясающий ланцет Шекспира!
Знаешь ли ты, что я ставлю всё "Садко" — оперу в Opera . Cela sera une retouche eclatante de
"Ouseau de Feu" [Это будет блестящая переделка "Жар-птицы" (франц.)]. Ты поймешь, что
первый русский пейзажист, мой Бог — Левитан. Саша Зилоти пишет мне вчера, что он
назначен директором Мариинского театра. A nous "Orphee"alors! Je t"embrasse [Вот бы нам
сделать "Орфея"! обнимаю тебя (франц.)]."
Леон Бакст
И. Ф. Стравинский — В. Б. Хвощинскому
Дьяблере
[23 июля] 5 августа 1917
Многоуважаемый Василий Богданович,
15
в Вашем вчерашнем письме Вы высказываете желание возобновить со мной прежние
отношения. Тщательно [нрзб.] частное лицо от члена русского посольства, в качестве
которого Вы предлагаете поддерживать справедливость Вашего заступничества (да еще в
столь резкой и совсем не официальной форме, как в Вашем неприятном письме) за Ваших
коллег с немецкими фамилиями (на которых у меня и в мыслях не было нападать, ибо я их
совершенно не знаю). Кроме этого Вы выражаете уверенность в том, что я пойму это Ваше
"официальное в качестве члена посольства выступление".
На что я Вам отвечу следующее.
Отношение мое к Вам было до Вашего неприятного письма самое доброжелательное и
настолько простое, что я не постеснялся попросить Вас оказать мне маленькую услугу, —
просьба, в которой я позже раскаивался, ибо не подозревал что сулит мне сложность
официальных с Вами отношений, которые, по Вашему мнению, дали Вам право на Ваше
"выступление".
Эта двойственность, которую Вы констатируете в Ваших отношениях ко мне, нисколько не
оправдывают ни тона, ни содержания Вашего неприятного письма, также не гарантируют
меня и на будущее время от подобных с Вашей стороны "выступлений".
Я считаю, что единственное, что могло бы восстановить наши прежние отношения, — это
искреннее признание неделикатности и полной необоснованности Вашего неприятного
письма ко мне.
Готовый к услугам
Игорь Стравинский
И. Ф. Стравинский — А. К. Стравинской
[Дьяблере]
[конец июля по ст. ст. 1917]
Мусечка, моя несчастная. Не знаю, в состоянии ли ты прочесть эти строки; но все равно я не
могу их не написать тебе, я не могу подавить в себе того горя, которое обрушилось на нас.
Ушло от нас навсегда и без возврата то, что составляло всю твою жизнь, что было частью
меня, моей семьи, с которой я был связан крепчайшими связями, узами, несмотря на мою
собственную молодую семью. Я потерял нечто бесконечно дорогое, бесконечно близкое мне,
то, перед чем я себя чувствую неоплатным должником — я знаю как он меня любил, как он
любил Катю, детей!
Мусечка, я себя чувствую таким несчастным, осиротевшим. Мусечка моя, почему я не около
тебя, чтобы не выражать словами и буквами того, чего все равно не выразить.
Если кто-нибудь подле тебя, то пусть напишет, как все случилось. Я телеграфировал Зилоти,
прося его сообщить, кто находится сейчас с тобою.
Мусечка моя, я с тобой.
Твой Гима
16
Е. П. Римская-Корсакова — О. А. Римской-Корсаковой "
[Петроград]
30 июля [12 августа] 1917
[...] Сегодня прочитали в "Речи" о смерти Гурия Стравинского. Вот ужас-то! Жаль молодую
жизнь, и несчастную мать, сколько она видела горя в жизни. От чего-то он умер?
И. Ф. Стравинский — Л. С. Баксту
Дьяблере
[20 августа] 2 сентября 1917
Если приедешь ко мне, то сможем договориться относительно спектакля. Телеграфируй в
Морж. Целую.
Стравинский
И. Ф. Стравинский — Л. С. Баксту
Дьяблере
[21 августа] 3 сентября 1917
Дорогой Левушка,
вот несколько строчек в дополнение к моей вчерашней телеграмме.
Прошу тебя приехать ко мне в Морж, чтобы мы могли договориться, так как я уверен, что все
вопросы постановки можем уладить только мы с тобой вдвоем. Я никак не могу покинуть
семью. Значит, тебе самому, мой дорогой, придется приехать для переговоров по поводу
шекспировского спектакля. Я совершенно уверен, что если бы ты приехал, все бы устроилось,
и я бы начал работать над музыкой. Так что жду твоего ответа. Напиши мне или лучше
телеграфируй, чтобы сообщить о твоем приезде в Морж.
Твой друг Игорь Стравинский
Л. С. Бакст — И. Ф. Стравинскому
[Париж]
[27 августа] 9 сентября 1917
Ты получишь большое письмо. Обнимаю тебя.
Бакст
Л. С. Бакст — И. Ф. Стравинскому
17
[Париж]
[13] 26 сентября 1917
Приеду к тебе в Морж в начале октября. Обнимаю.
Бакст
И. Ф. Стравинский — Л. С. Баксту
Морж
[29 сентября] 12 октября 1917
Когда ты приедешь и что означает твое молчание? Целую.
Игорь Стравинский
И. Ф. Стравинский — Л. С. Баксту
Морж
[4] 17 октября 1917
После медицинского освидетельствования Российское консульство отказало в паспорте по
причине здоровья. Встретиться с тобой нет никакой возможности. Срочно приезжай сюда.
Стравинский
И. Ф. Стравинский — Л. С. Баксту
Морж
[6] 19 октября 1917
Дорогой Левушка,
je profite de l"occasion [я пользуюсь оказией (франц.)]: брат того самого Корнарди, который с
тобой говорил от моего имени (и который прислал мне телеграмму, на которую я тебе
ответил — почему я не могу приехать ), передаст тебе это письмо и еще объяснит на словах
почему мне невозможно приехать. Из моей телеграммы ты, надеюсь, понял что за отметка
находится в моем паспорте (там ясно сказано, что белобилетчик И. Стравинский явился в
Женевское консульство для переосвидетельствования и признан неспособным явиться
теперь же в воинское петроградское присутствие, почему ему дана отсрочка на сию явку на
один год без права выезда из Швейцарии [Но, если я могу выехать из Швейцарии, то,
следовательно, могу явиться во французское по воинским делам присутствие, что сделано по
соглашению с Россией (прим. И. Стравинского)]). Единственный выход из этого "завидного"
положения, в которое меня поставила эта сволочь — женевский консул с г-ном Бибиковым
(из Берна — который, кстати, попадет за добрые дела под суд вместе с женевским хамом), —
единственный выход тот, чтобы ты немедленно приехал бы ко мне. Нельзя тратить столько
18
времени на переговоры. Вот уже пять месяцев потеряно!!! И это не моя вина. Я не переставал
твердить тебе и Жиду, что не повидавши тебя, я ничего решить не могу, а в последних моих
письмах к тебе и прибавил еще уверенность свою в том, что мы с тобой, наверное,
сговоримся, когда увидимся. На это ты мне телеграфируешь (спустя долгое время): "recevias
longue lettre" [получишь большое письмо" (франц.)], а затем (опять-таки спустя долгое время):
"viendrai te voir Marges" [приеду к тебе в Морж" (франц.)], и еще затем требуешь моего
приезда в Париж. Право же, невозможно тянуть дела так долго, да и мне надобно знать —
буду ли я работать с тобой над "Антонием" или же примусь за другую вещь, которую имел в
виду делать этой зимой. Итак, решай немедленно без проволочек и телеграфируй.
Целую тебя.
Твой Игорь Стравинский
Л. С. Бакст — И. Ф. Стравинскому
Париж
[12] 25 октября 1917
Дорогой Игорь, я видел все время мадам Рубинштейн, Андре Жида, говорил без конца с ними
о постановке, и вот пишу тебе с их согласия и их одобрения мои соображения по поводу
твоего замысла постановки.
Самое главное, я приехать в Швейцарию абсолютно не могу по тем же причинам, что и ты, и
рад был бы, кстати, увидеть сестру и ее семью, которых не видел три года с лишним.
Физически невозможно нам свидеться, чтобы переговорить и столковаться о постановке, и
единственный выход — это установка взаимного соглашения по переписке: другого исхода
нет, и надо или согласиться с этим, или отказаться. Жалко, что ты мало сговорился с Жидом,
а это — очень живой человек и с полномочиями. Но нечего делать.
Твоя мысль — модернистическое толкование постановки "Антония и Клеопатры" —
единогласно нами отброшена и вот по каким зрело обдуманным соображениям.
Самое главное, [что меня не устраивает — ] это "соотнесение"-впечатление на зрителей, на
залу "современной" декорации, современных костюмов с текстом и действующими лицами
римской и египетской истории. Результат — непрерывный гомерический хохот залы. Если бы
я и лично поверил, что это хорошее толкование возможности представить трагедию
Шекспира, я ее не защитил бы — твою точку зрения, — потому что я морально ответствен за
то, чтобы спектакль [состоялся. Важно в нем и следующее:] возможность услышать редкий
драматический талант Рубинштейн — но при этой постановке я ей моими декорациями и
костюмами решительно помешаю — ей, Жиду, Шекспиру. Nous beneficierons seulement tous
les deux — toi et moi [Мы извлечем пользу только вдвоем — ты и я (франц.)] — но на это я не
могу согласиться.
Подумай хорошенько. Если есть два ярко противопоставленных мира — египетский и римский
в этой гениальной трагедии (это может быть тебе, как и мне — отправной пункт для
работы?), то представь себе Марка в форме современного итальянского генерала — самый
живописный костюм (с орденами?); в противоположность ему Клеопатра — как одета? Если
быть модернистом, держаться (а это необходимо) couleur locale [местного колорита (франц.)],
то она [должна быть] одета как жена египетского солдата, а ее двор — наполовину
19
английский, наполовину турецкий Какой ее дворец? Модерн-египетский, ты скажешь. Значит
— смесь faux-mauresque [псевдомавританского (франц.)] и мебели от Марle et C°; это и есть
современное убранство дворца [?] Не будет ли свита Клеопатры напоминать танцоров из
Каира? Подумай ты об этом? И верно Жид заметил, что весь текст Шекспира в устах
итальянских солдат и египетских современных "дев" будет звучать ужасающе театрально,
риторикой. В лучшем случае это будет напоминать ходовую репетицию спектакля, когда
артисты не сумели запастись костюмами.
Но самое главное, самое для меня ужасное — это то, что я буду работать contre coeur [против
желания (франц.)], без всякой инсинуации и увлечения, потому что я не верю и не уверую [в]
постановку, и в результате получится холодное и нудное исполнение заказа!
В самом лучшем положении ты, ибо тебе легко написать модернистическую музыку и, так как
ты порешил и условием поставил, что ты ни на репетиции, ни на спектакли не обязываешься
приехать, — tu auras le plus beau [тебе достанется самое лучшее (франц.)], ибо твоя музыка
(и, убежден, отличная) останется и после спектакля, век ее будут гутировать. А что спектакль
после шумного скандала провалится? Ну и черт с ним? Я не могу этого на себя взять, ибо я
прежде всего и раньше всего безумно люблю эту трагедию и все сделаю, чтобы [она] имела
огромный успех и еще нахожу, что трагедия [должна показать] исключительный
драматический талант Рубинштейн, такой новый и свежий, восторгающий всех передовых
литераторов, художников — до кубистов включительно, — должна найти чудесную оправу,
вот поэтому я сам настаивал и настаиваю на твоем драгоценном сотрудничестве.
Итак, скажу тебе от всего сердца: если ты относишься только эгоистически к спектаклю,
тогда лучше нам, видимо, разойтись, чем принять постановку выгодную только одному или
двум из нас всех. Ведь публика Парижа — это не публика времен Шекспира, когда
достаточно было на стул поставить паспарту "лес", чтобы зрители вообразили — лес. Ведь
вся эта публика Парижа и Москвы — прогнившие эстеты и твою мысль примут не как
простую постановку, а чрезвычайно пикантное блюдо, не без рокфорной и другой вони; три
четверти же публики будут хохотать, скандалить и требовать:"Деньги назад". Не погублю
спектакль [!] Ни за что [!]
Но если ты примешь мою точку зрения, которая заключается не в исторической, поэтической
и инструментальной прихоти, а в выражении своего понимания этой трагедии Шекспира, то
вопрос разрешится очень просто, ибо каждому из нас предстоит выявить себя по поводу этой
вещи. Всегда это будет прежде всего живо (величайший для меня идеал), и подлинно, и
индивидуально.
Моя точка зрения такая: два мира — Египетский и Римский. [Один — ] хитрый и
сладострастный, пряный и высокомерный; другой — солдатский, прежде всего Рим — uber
alles [превыше всего (нем.)], и возвышение и падение Антония — [это возвышение и падение]
римлянина. Для него Египет — это всё, это его любовь, pays de Cythere [край Цитеры
(франц.)], он и говорит, уезжая: "Прощай, Египет!" — в этом смысле! Но в минуту смерти
обоих оказалась Любовь — человеческая, сильнее Рима и Египта, и остались только
мистические любовники. Вот моя канва. Что я пользуюсь историческим материалом
критически — это известно всякому, кто не близоруко смотрит на мои интерпретации. Мне
меньше всего важна археология и ею я играю, часто смешивая нарочно все стили, но для
главного, для подлинного впечатления, искреннего воплощения и я не додумался бы до сцены
современного отравления, чтобы близкие [умирающего] стояли бы с аппаратом для
промывания желудка или клистиром; это было [бы] и страшно и жутко. Но я сейчас
20
почувствовал какой безумный хохот был бы [при] появлении чего-нибудь подобного в сцене
смерти Клеопатры.
Вспомни, когда я с пеной у рта просил и требовал у Сережи, чтобы и в музыке, и на сцене в
"Играх" пролетал аэро! Сережа и Дебюсси фыркали и негодовали, а эту идею спер Кокто для
"Парада". Но "Игры" были модернистскими.
Я мог бы часами писать на эту тему, доказывая сцена за сценой, акт за актом, как можно
погубить эту чудную вещь, трактуя ее модернистически, и просто прошу тебя стать на эту,
мою точку [зрения], и вообразить себе ярко что происходит модернистическое на сцене, —
читай сцену за сценой [!] Разумеется, ты придешь к моему выводу, ибо ты просто скульптурно
не представил себе это перевоплощение трагедии!
Но если ты откажешься от этой точки [зрения], то вопрос можно и легко разрешить в трех,
четырех письмах. Мадам Рубинштейн оставляет за тобой право [на] весь план сочинения
музыки и распределение. Она (да и я) думаем, что хорошо было бы иметь увертюру к
каждому действию [Четыре увертюры, ибо 4-й и 5-й соединены у нас (прим. Л. Бакста)], потом
музыку, отмечающую появление римских лагерей под стенами и в палатках, затем "смерть
Клеопатры". Все это в оркестре, не на сцене — я уже тебе писал, из-за каких соображений
заглушение звучностей и прочее. Ты реши сколько музыки думаешь написать что, по сколько
минут (это важно для меня) и приблизительно — что ты задумываешь в смысле оркестра,
количество инструментов. Затем, когда ты это все решишь, сейчас же мне ответь и сообщи
срочно необходимый и самым подробным образом твой гонорар, способ владения музыкой,
на какой срок и т.д. Лучше было бы, если [ты прислал бы] сам проект контракта и его, с
изменениями или без, подпишет мадам Рубинштейн через своего представителя. Но это, если
ты примешься горячо; все можно подготовить в три-четыре недели, то есть подписать
контракт и, таким образом, у тебя будет возможность приняться сейчас за работу. Во время
нее ты можешь мне сообщать твои соображения, поскольку они должны придти в
соприкосновение с моей постановкой, и я все себе отмечу. Времени много. [Перевод] Жида
будет готов только не раньше, чем через пять-шесть месяцев. Вот всё, что я могу тебе сейчас
сказать, искренне и горячо желая, чтобы наше сотрудничество состоялось!
Целую крепко.
Тебя искренне любящий
Лев Бакст
И. Ф. Стравинский — Л. С. Баксту
[Морж]
[18] 31 октября 1917
Дорогой Левушка!
Два слова в объяснение телеграммы, посланной тебе от моего имени через [нрзб.]. Я
согласен сочинить музыку к Вашему шекспировскому спектаклю, ибо ты предоставляешь мне
ту свободу, которая была для меня краеугольным камнем моего участия во всем этом
предприятии. Я очень, очень этому рад и думаю, что ты не раскаешься, что принял это мое
условие.
21
Что касается денежных условий, то кроме аванса 5 швейцарских тысяч, о которых я писал в
телеграмме, я желаю получить следующее: вторые 5 швейцарских тысяч 1-го декабря,
третьи 5 швейцарских тысяч 20-го декабря, четвертые 5 швейцарских тысяч 1-го февраля и
последние 5 швейцарских тысяч при сдаче всей работы (оркестровой партитуры). Я оставляю
за собой право играть эту музыку в концертах после первого представления "Антония". Кроме
того, я оставляю за собой право разрешения и запрещения исполнений этой музыки в
Америке (где желаю быть полным хозяином этой музыки). Разумеется, право напечатания и
связанные с этим авторские права мне также принадлежат целиком.
En revanche [взамен (франц.)], я предоставляю Вам право играть мою музыку без
специальных вознаграждений где угодно и когда угодно.
Напиши, надо ли делать официальный контракт, ибо этот, быть может, не считается за
таковой
Людмила Боткина, которая едет сегодня в Париж, тебе доставит это письмо.
Целую тебя сердечно.
Твой И. Стравинский
И. Ф. Стравинский — Л. С. Баксту
Морж
[23 октября] 5 ноября 1917
Дорогой Левушка,
прошу тебя передать аванс в 5 тысяч швейцарских франков (коль скоро решено, что я буду
писать музыку к "Антонию и Клеопатре") г-ну Оскару Рамю, который привезет их мне в Морж,
если только эти деньги уже не посланы телеграфом в Банк кантона Во (о чем я просил тебя
через мадам Боткину, с которой ты должен был встретиться на днях). Целую.
Игорь Стравинский
И. Ф. Стравинский — Л. С. Баксту
Морж
[20 ноября] 3 декабря 1917
Пожалуйста, сообщи Рубинштейн, что я жду ее ответа уже месяц. Надо ли писать музыку к
ее спектаклю? Требую немедленного ответа.
Стравинский
1918
22
Н. Н. Римская-Корсакова — Н. Н. Штейнберг
Петроград
31 мая 1918
[...] Вчера мы были на первом представлении "Соловья" . Хотелось отдохнуть душой на
музыке, а вместо этого пришлось выносить звуковую пытку. [...] У публики "Соловей" не имел
никакого успеха, никого даже ни разу не вызвали. Этим спектаклем закончился оперный
сезон Мариинского театра. Что "Соловья" все-таки дали, хотя один раз, объясняется тем, что
иначе театр должен был бы заплатить Стравинскому неустойку. Вот как поступают
"знаменитые" композиторы. [...]
Н. Я. Мясковский — В. В. Держановскому
[Петроград]
6 июня 1918
[...] Между прочим мне очень понравился "Соловей" " по зачаткам идей — оперы мимикоконцертной. Эти, сидя поющие китайцы, очень приятны, ибо в них меньше фальши, нежели в
одновременно скверно играющих и поющих артистах. [...]
С. С. Прокофьев — И. Ф. Стравинскому
Нара
23 июня 1918
Миленький Игорь Федорович,
живу в Наре, среди буддийских храмов и священных оленей, и отсюда шлю Вам мой нежный
привет. Дам несколько концертов в Императорском театре в Токио, а в августе рассчитываю
заехать в Нью-Йорк. С Вашей стороны будет крайне элегантно, если Вы мне черкнете туда на
poste-restante. Я Вам за эти годы послал много открыток, но не знаю, доходили ли они из
России.
Жму Вашу лапку. Привет Сергею Павловичу. Я ему писал на Мадрид, русское посольство.
Ваш С. Прокофьев
М. Ф. Ларионов — И. Ф. Стравинскому
Гарш
29 ноября 1918
Дорогой Игорь!
23
Я тебе давно не писал — очень хотелось бы как-нибудь с тобой вступить в сообщения. Я
слышал, что ты поставил в Лозанне "Историю солдата". Меня очень интересует, как она
прошла? Я и Наташа согласны с твоим желанием и с нашим тоже. Очень бы хотели сделать и
послать тебе иллюстрации к твоим колыбельным песням. Что мы и сделаем, если у тебя не
прошло желание эти иллюстрации получить — напиши нам, пожалуйста, несколько строчек,
как ты и Екатерина Гавриловна. Мой новый адрес: Les Pivotins par Garchy (Nievre), France.
Я теперь в деревне и усердно занят землей. Не думаешь ли ты о Париже — он совершенно
теперь изменился. Какое-то удивительное превращение произошло сразу и он тот же, что и
до войны, только очень уж много солдат разных наций.
Целую тебя, Игорь, так же, как Наташа. Передай самый горячий привет Екатерине
Гавриловне.
Твой М. Ларионов
1919
И. Ф. Стравинский — Н. Г. Струве
Морж
6 апреля 1919
Дорогой Николай Густавович!
Бесконечно рад был узнать, что Вы целы и невредимы и полны энергии (что видно из Вашей
телеграммы), так необходимой для продолжения нашего издательства, в котором, должен
сейчас же признаться, вижу единственное для себя спасение. О себе писать слишком долго и
сложно — времени нет, надо, чтобы письмо это ушло завтра утром, потому писания о своей
жизни откладываю на другой раз. Пишу это письмо в надежде, что оно еще Вас застанет в
Копенгагене. Приступаю прямо к делу.
Вот что, дорогой Николай Густавович, я нахожусь в самых тяжелых обстоятельствах,
лишенный всяких средств к существованию. Жил последние два года помощью добрых
людей, как говорится, теперь же и добрым людям приходит конец и средств к жизни неоткуда
получить. Поэтому известие о продолжении деятельности нашего издательства меня
особенно анкуражировало, ибо я уверен, что оно мне даст возможность существовать
исключительно на продукт моей композиторской деятельности. Эту поддержку я себе
представляю в следующем виде. Мне стоит сейчас прокормление семьи, квартира и
воспитание моих четырех детей 2500 швейцарских франков в месяц, которые я рассчитываю
получать ежемесячно от издательства. До войны я вырабатывал в нашем издательстве
приблизительно 4000 рублей, что составляло тогда около 11000 франков (и Вы знаете, что
этих денег на жизнь мне не хватало). Сейчас жизнь ушестерилась в цене — поэтому Вы
согласитесь сами, что 30000, которые я спрашиваю с издательства, являются суммой более
чем скромной. Ввиду моего отчаянного положения я позволяю себе Вас просить выслать мне
немедленно по телеграфу месячную плату (и продолжать это делать ежемесячно), иначе мне
придется распроститься с последней фамильной ценностью, находящейся еще у моей жены.
Извините меня за все эти подробности и за мою настойчивость, но положение такое, что хоть
24
караул кричи. В качестве того, что мною действительно будет написано за 30 000 в год, я
предлагаю Вам в виде залога такую часть моих сочинений, уже мною написанных, которые
по расценке (ее мы с Вами установим по Вашему приезду в Америку) покрыли бы
полугодовую плату вперед. Так как за эти последние годы мною написано сочинений многим
больше, чем на 30 000 франков, то надеюсь, что по приезде Вашем в Америку, Вы уплатите
мне из них, согласно особой расценке, которую, как я выше упомянул, мы вместе с Вами
установим. Скажу, что единовременная присылка этих денег мне крайне необходима для
уплаты долгов, которых накопилась тьма за эти годы войны. Не знаю, известно ли Вам, что
имение наше с 1915 года находилось под неприятелем и я, таким образом, был лишен, или,
вернее, лишился самого крупного и единственного источника моего дохода.
Список сочиненных мною вещей за последние годы следующий.
Вещи, которые я Вам отправил в Копенгаген 4 апреля:
1) Trois pieces faciles a 4 mains;
2) Cinq pieces faciles a 4 mains;
3) Berceuse, suite de chants — voix de femme et 3 Cl;
4) Прибаутки, voix et un ensemble de 8 instruments;
5) Renard, histoire burlesque en I acte pour 4 voix d"hommes et orchestre de chambre.
Издание этих пяти вещей я поручил Ad. Henn и поставил его имя, как издателя, на обложке
для большей верности защиты моих авторских прав (copyright), ибо он швейцарский
импресарио и имеет издательский патент. У меня имеется с ним подробный контракт — он
является лишь моим контрагентом, но, пользуясь тем, что имя его фигурирует в качестве
издателя, он при всяком удобном случае и выдает себя за такового, -— а я молчу, ибо ему
еще должен 3000 франков за издание этих сочинений. Все эти вещи я в любой момент могу
продать Вам.
Первые четыре номера уже исполнялись здесь, в Париже и в Лондоне и имели везде очень
хороший успех. В Лондоне Отто Клинг (представитель ehester) получил от меня
исключительное право на их продажу в Англии за единовременную покупку по 100
экземпляров каждой из этих вещей. Что касается "Renard", то, так как эта вещь была мне
заказана княгиней Полиньяк (в Париже), ей принадлежит исключительное право (по нашему
с ней договору) постановки до 1 октября 1921 года, право же концертного исполнения и все
остальные права принадлежат мне.
Затем идут следующие, не изданные нигде сочинения:
1) "Свадебка";
2) "Histoire du Soldat";"
3) Женские хоры a cappella;
4) Русские песни (высокий голос с ф-но);
25
5) Песни для детей;
6) 3 pieces pour Cl solo;n
1) Ragtime для ансамбля в 11 инструментов — переложение в две руки недавно продано
мною "Edition de la Sirene" (Paris) с правом издания только 1000 экземпляров (с правом
преимущества на вторую тысячу). Оркестровая партитура и все прочие права принадлежат
мне.
Подробности о "Свадебке" и "Historie du Soldat".
1) "Свадебка" — русская песня (кантата, оратория, что ли?) с хореографическим
сопровождением для четырех солистов, хора и ансамбля, о котором сейчас не буду —
слишком спешу. Эта вещь размером с "Весну", она также в двух частях и играется без
перерыва. Переведена на французский язык тем же Рамю и может быть великолепно
исполнена на концертной эстраде. Текст мой — по русским народным песням.
2) "Historie du Soldat" есть сочинение, длящееся весь вечер; эта "Historie" читается чтецом, с
театральными сценами и музыкой (камерный ансамбль), которая идет параллельно чтению и
сценам в продолжении всей пьесы. Литературный текст принадлежит Рамю. Музыка этой
вещи может быть исполнена на концертной эстраде, интегрально или в виде отдельных
номеров. Я сделал также маленькую сюиту из четырех номеров этой музыки для кларнета,
скрипки и фортепиано. В минувшем сентябре мы с Рамю поставили эту пьесу в Лозанне, где
она имела большой успех.
Что касается до моих прежних произведений, изданных у Вас, то сообщу следующее.
1) "Петрушка". Во время войны мне удалось получить два полных материала из Берлина —
один у меня, другой [застрял] между Парижем и Римом, где его несколько раз играли в
концертах. Третий комплект находится у Дягилева в Лондоне, о котором уже два года не
имею непосредственных сведений. Знаю лишь, что моих сочинений за последние два года
[он] не играл, имея лишь маленькую часть своей труппы. Недавно я узнал, что в декабре наш
бывший артист Адольф Больм поставил "Петрушку" в Метрополитен, директором которого
[является] Отто Кан с бывшим дирижером Монтё — как сами понимаете, все три еврея. Отто
Кан, от коего это зависит, никогда моего разрешения на это не испросил и я послал ему
поэтому письмо, в котором признавал его легальное право на подобный поступок (ибо
"Петрушка" издательством копирайтирован не был), упрекнул его в manque de courtoisie
[неучтивости (франц.)] и оспаривал его моральное на это право. Кстати скажу, что и
оркестровая партитура и клавир "Петрушки" у Цингеля исчерпаны.
2) "Весна священная". Весь оркестровый материал, единственный как Вы знаете, находится
здесь у меня, также рукопись и копия оркестровой партитуры. Единственный тираж,
награвированный перед самой войной, партитуры "Весны" находится также у меня.
3) С "Соловьем" дело обстоит так: ни одного экземпляра клавира у Цингеля больше нет.
Рукопись партитуры у меня — ее копия с единственным комплектом голосов, как знаете, в
Мариинском театре. Я на всякий случай в прошлом году заказал за собственный счет (даже
еще не уплатил 300 франков) по имеющемуся у меня клавиру хоровые голоса на
французском языке в количестве 50 экземпляров 1-го акта и 100 экземпляров 2-го акта
(воспроизведено типографским способом), ибо Бичем в Лондоне желал его поставить в
прошлом году, но не успел этого сделать, а в этом году от него ничего добиться нельзя Вот я
26
и сижу с этими хоровыми голосами. В 1917 году я сочинил симфоническую поэму больших
размеров для среднего оркестра (55 человек) по 1-му и 3-му актам "Соловья", рукопись у
меня, копия ее у Дягилева. Он хотел воспроизвести эту поэму хореографически.
Хочу рассказать Вам еще о моих Трех квартетных пьесах, которые я сочинил перед самой
войной и отправил Цингелю; их еще успели награвировать по партитуре [, но корректуру] я
уже получить не успел, получил лишь обратно свой манускрипт.
Моему знакомому скрипачу Альфреду Пошону (1-я скрипка во Flonzaley-quartette) очень
захотелось иметь в своем репертуаре эти пьесы. Он спросил [у] меня разрешение на их
исполнение в Америке в музыкальных кругах, которым он уже раньше был известен. Я ему
дал это разрешение и копию партитуры. Он их играл огромное число раз в Америке.
В этом году Отто Клинг (Chester, London) просил меня прислать эти пьесы для троекратного
исполнения их Лондонским филармоническим квартетом. Я согласился на это,
предварительно подвергнув их существенной инструментальной переделке. Эта новая
партитура с партиями была отдана в переписку и отправлена Клингу. На днях в Лондоне
[состоялось] третье их исполнение. Экземпляр, по которому играл Пошон, находится у
некоего [нрзб.], у которого находятся также копии всех пьес, изданные у Henn (кроме
"Байки"). Я ему отправил [пьесы] еще до издания в Женеве, поручив их эксплуатацию в
Америке. Но этот еврей ничего не сделал, ограничившись лишь уведомлением меня о их
получении. Квартет же я передал ему, все еще надеясь, что он займется получением
гонорара за исполнение, ибо Пошон мне еще никогда ничего не заплатил. По приезде в
Америку прошу Вас забрать у него все эти сочинения.
Возвращаясь к вопросу об исполнении "Петрушки" в Метрополитен[-Опера] не могу не задать
Вам одного вопроса. Раз на почве Соединенных Штатов не запрещено исполнять и издавать
кому угодно некопирайтированные произведения, то не собираетесь ли Вы воспользоваться
этим правом переиздавать вещи, изданные другими, чем Российским музыкальным
издательством. Меня этот вопрос лично интересует, ибо я только что кончил огромный труд,
переоркестровав для среднего (50 человек) оркестра сюиту из "Жар-птицы". Должен Вам
сказать, что отдельные части "Птицы" уже изданы в Америке и даже в граммофонных
пластинках. Кстати, о механическом воспроизведении моих сочинений. Aeolian в Лондоне
спросила у меня разрешения выпустить всего "Петрушку" и "Весну" в пианольных роликах. Я
разрешил, так как Цингель сообщил мне, что это право принадлежит мне.
Не знаете ли, начали ли большевики перепечатывать мои сочинения, изданные у Вас и у
Юргенсона. Моя мать известила меня о том, что они собираются это сделать.
Чуть было не забыл сказать Вам, что Брехер из Франкфурта просил меня разрешения на
постановку "Петрушки", а после этого и "Соловья". Я ему сообщил, что материалы находятся у
меня и условия зависят от меня. Это было два месяца тому назад. Более я ничего от него не
получил. Директору Франкфуртской оперы, доктору Цайсу, я отправил клавир "Петрушки" по
его просьбе.
Кончаю в страшной спешке это письмо, о получении которого убедительно прошу Вас мне
телеграфировать. От души желаю Вам всего хорошего и успеха нашему общему делу.
Поклон от меня Рахманинову.
Искренне Ваш
27
Игорь Стравинский
Н. Г. Струве — И. Ф. Стравинскому
Копенгаген
15 апреля 1919
Дорогой Игорь Федорович!
Душевно обрадовался и я наконец-то получить от Вас известие. Я писал Вам несколько раз из
Москвы и Петрограда, телеграфировал Вам, но снестись с Вами оказалось невозможным. Из
Дании я пробовал узнать место Вашего теперешнего пребывания, но также безрезультатно и
успокоился, узнав по слухам, что Вы уехали в Америку. Однако из известий от Сергея
Васильевича я должен был узнать, что там Вас нет, что Вы по-прежнему проживаете в
Швейцарии, куда мы писали и телеграфировали столько раз, не получая ответа. Хорошо, что
еще накануне моего отъезда в Америку лишь удалось снестись с Вами, обменяться
телеграммами и письмами. Ваше подробное письмо мне особенно ценно в данное время, так
как послужит мне материалом для всяких соображений и решений... Спасибо большое.
К сожалению, я положительно лишен возможности побеседовать с Вами обстоятельно,
углубиться во все детали наших дел, но у меня сейчас слишком много срочных дел и всяких
формальностей из-за отъезда (выезжаю я 17-го сего месяца). Поэтому сообщу Вам пока
лишь в больших количествах о главном, а остальное оставляю до первой возможности
начать с Вами правильную переписку из Нью-Йорка.
Центр тяжести всего дела Российского музыкального издательства за войну перешел
окончательно в Москву, между тем, теперь дело национализировано, как всё в России, и я не
имею никакой возможности сноситься с Кусевицким, не могу получать необходимые
сведения, директивы, средства ... Я вообще не получаю никаких вестей из России больше, ни
от кого — и я в отчаянии. А между тем, я писал все время, всякими путями пересылая письма.
По слухам один из наших сотрудников и сейчас остался руководителем в московском доме и
прилагает все усилия сохранить издательство, основываясь, главным образом, на том, чтобы
наше дело не эксплуатировалось частным лицом и велось и поддерживалось Кусевицким в
интересах искусства. Видимо, и все остальные сотрудники и служащие остались в деле и
вообще все дело, таким образом, будем надеяться, что Российское музыкальное
издательство и дальше уцелеет. Но это пока и все — что можно ожидать от России.
Здесь я, конечно, остаюсь представителем дела, и стоял и буду стоять на страже интересов
его. Но пока это сводится меньше к тому, чтобы как-нибудь дальше поддерживать
существование нашей конторы в Германии со всеми досками, документами, отчетами и т. д.,
целость наших складов, чтобы сговариваться по поводу нотогравировки наших изданий
(главным образом изданий, принадлежащих теперь Кусевицким и фирме А. Гутхейля в
Москве и Лейпциге) и стараться поддерживать общее доверие к обеим фирмам.
Значительной деятельности в более широких рамках в интересах издательства я
предпринять здесь не могу (находить новое, печатать вновь, реорганизовать что-либо и т. д.,
и т. д.). Вот почему, дорогой Игорь Федорович, при всем моем желании, я и Вам помочь
сейчас не могу.
28
Лично я тоже лишился всего: имение у меня отняли, все сожгли, имевшиеся у меня бумаги,
деньги — все отняли. Вознаграждения с издательства я тоже уже больше года никакого
получать не могу. Живешь тоже в долг и тоже подходишь к [нрзб.] такой возможности
существовать. Найти себе подходящую работу по музыкально-издательскому делу здесь не
представляется возможности, от чего страшно мучаешься. Сейчас у меня просвет: меня
вызвали в Америку для организации печати русской музыки, однако, что и как — я еще ничего
не знаю, получив лишь очень краткие сведения. Соглашаюсь ехать, так как в этом вижу
единственный выход из своего положения, имея в виду работу, деятельность и возможность
сделать в интересах Российского музыкального издательства много больше, чем здесь или в
какой-либо другой стране.
Думая о планах в Америке — я, конечно, главным образом, думал в первую очередь о печати
Ваших сочинений и [произведений] Сергея Васильевича. Вот почему мне так интересно было
бы получить пока хотя бы Ваше принципиальное согласие. Но положительно ничего не знаю.
Я пока тоже не знаю, будет ли основан отдел "Российское музыкальное издательство" или
что-либо самостоятельное. Во всяком случае — обстоятельства, что С. и я будем приглашать
к такому делу [авторов], могут, думаю я, служить некоторой гарантией, что интересы русских
композиторов русской музыки будут всячески соблюдены. Вы знаете меня по работе в
издательстве почти с первых дней его существования, знаете, как я предан делу и как теперь
болею душой по своему детищу. Но ведь и что мы переживаем сейчас, какое время!!
Вот пока, к сожалению, и все, что я могу Вам сказать о делах и о себе. Ваши условия,
сведения приму во внимание при первых же переговорах в Америке. Сделать что-либо
сейчас, как Вы видите, я ничего не могу, и обещать, Вы поймете, могу пока лишь одно, что по
приезде постараюсь возможно скорее уведомить Вас обо всем. Ведь я даже не знаю из каких
соображений, каких расчетов строятся все планы в Америке, кто и как будет финансировать
дело и не рухнет ли всё при обстоятельных калькуляциях и т. д. Надо, значит, обождать.
Через три недели, как я телеграфировал Вам, я уведомлю Вас телеграммой. Моего адреса я
еще не знаю и сообщу его в телеграмме.
Недавно по слухам я узнал, что Кусевицкий будто бы уехал в Америку. Если это так, я буду
страшно счастлив встретиться с ним.
Вас, вероятно, заинтересует узнать, что в Америке сейчас и Прокофьев, сочинения которого
мы издавали и печатали во время войны в издательстве А. Гутхейля в Москве.
Метнеру не удалось выбраться и он в Москве переживает дальше все ужасы и лишения. В
прошлом году он написал фортепианный концерт. Чрезвычайно интересный! Об Оссовском я
ничего не знаю больше". Наш представитель в Лондоне О. Клинг, от которого я долго не мог
получить ответа на мои запросы, недавно написал мне, что, узнав от Рахманинова, что я еду
в Америку, просит меня заехать в Лондон. Однако получить разрешение невозможно и я
телеграфировал ему, что снесусь с ним из Америки. Он очень энергичный, обаятельный и
честный человек.
Я очень рад, что Henn не оказался Вашим издателем в действительности. Он, говорят,
занимается главным образом агентурой, а издательством только между прочим, и бросается
на все дела. Мне сказали, что с ним нужно быть осторожнее. О представительстве
Российского музыкального издательства в Швейцарии, сейчас Вы поймете, не может быть
разговора еще, а когда наступит время и нам можно будет заняться таким вопросом,
придется еще профильтровать предложения Henn и сопоставить их с другими фирмами в
29
Швейцарии и Италии, с которыми мы вели дело и переговоры до начала войны. Из письма
Henn заключаю еще, что он совершенно не в курсе дел нашего издательства.
Ваши сочинения изданы со вкусом, очень славно, но это, очевидно, Ваше [нрзб.]. Гравировка
и печать, конечно, не рёдеровская, но все же исполнение хорошее.
О перепечатке Ваших сочинений большевиками, пока, по-моему, не может быть речи.
Возможно, что кое-что из Ваших сочинений, на которые был спрос, награвировали вновь в
Москве, как мы это делали с некоторыми сочинениями Рахманинова, Метнера, Скрябина во
время войны.
Права на механические инструменты и т. д. принадлежат Вам и издательству на общих,
установленных условиях; право же исполнения оставалось исключительно только Вашим.
Вот пока все. Страшно спешу. Простите. Еду я один. Жена остается здесь. Будьте здоровы.
Привет Вашей супруге. Крепко жму Вашу руку.
Искренне Ваш
Н. Струве
Б. Больм — И. Ф. Стравинскому
Нью-Йорк
14 мая 1919
Дорогой Игорь Федорович!
Муж просил написать Вам и узнать, интересует ли Вас, чтобы он поставил какое-нибудь из
Ваших новых сочинений для Америки — балет или оперу. Например, "Солдата", "Свадебку",
"Соловья" или "Abeilles" (если я не ошибаюсь). Вы, конечно, знаете о том, что он поставил
"Петрушку" в Метрополитен-Опера, имел большой успех — вероятно, пойдет в будущем году
также — хотя новинка была бы еще лучше. Вам Монтё наверное рассказал, какую борьбу мой
муж здесь ведет за русскую музыку и искусство. Ему удалось поставить "Золотого петушка"
— сумасшедший успех — и "Петрушку". Первый, наверняка, пойдет на будущий сезон опять.
Кроме того, в Чикагской опере он поставил новую оперу Прокофьева, и ему очень хотелось
бы Вашу какую-нибудь вещь.
Зная Ваше отвращение к написанию писем — все-таки ради Вашего искусства одолейте это
нежелание и напишите — или пришлите музыку. Очень возможно, что я буду в Швейцарии в
августе, — кроме того Монтё, который уехал в Париж, — возвращается в августе и Вы могли
бы прислать с ним. Сообщите также, получили ли Вы тантьем от Метрополитен.
Пожалуйста, напишите немедленно — желаете ли Вы, чтобы мой муж сделал какую-нибудь
Вашу постановку. Он также может поставить небольшой балет [для] Павловой, которая будет
здесь в сентябре.
Желательно было бы, чтобы Вы написали нам о Вашем положении в Швейцарии, так как
здесь ходят разные слухи и хорошо было бы возразить в газете коротко и ясно. Несколько
недель тому назад распустили слухи, что Вы получили и приняли от большевиков огромную
30
сумму денег, — а теперь во всех газетах печатают, что Вы и Ваша семья голодаете и какойто профессор собирает по подписке деньги для посылки Вам. Так как мой муж занимает
видное место в артистических кругах и печати, то, конечно, запросы сыплются на него, так
как каждый полагает, что Больм — борец за Стравинского, — а Вы даже ни разу не написали
о "Петрушке"! Это, конечно, не так важно, хотя немного обидно. Главное же, напишите о
Вашем положении и здоровье.
Рахманинов и Прокофьев пожинают здесь лавры, а Вы, чтобы нуждались — это слишком
несправедливо. Если хотите, пришлите телеграмму о [Вашем] положении и назовите балет
или оперу, возможную поставить здесь. От Монтё Вы, наверное, узнаете многое.
Ждем Ваш ответ и надеемся, что, вопреки слухам, все у Вас благополучно. Надеюсь также
Вас лично повидать в августе.
Привет сердечный семье и Вам от нас.
Беата Больм
Н. Г. Струве — И. Ф. Стравинскому
Нью-Йорк
8 июня 1919
Дорогой Игорь Федорович,
находясь уже больше месяца в Нью-Йорке и с первых же дней своего приезда выясняя
положение музыкально-издательского дела в Америке, я только сегодня могу написать Вам
обо всем подробнее. Вторую, обещанную Вам телеграмму откладывал и отправляю только
завтра или послезавтра, так как ожидаю еще выяснения одного вопроса, который так или
иначе мог бы иметь косвенное отношение и к делам с Вами. Однако, видимо, и тут шансов
мало ...
Итак, главный вопрос, интересовавший нас здесь, был вопрос "прав", конечно. Этот вопрос
разрешился для нас окончательно в отрицательном смысле. Никаких прав [здесь] у русского
композитора, а тем паче русского издателя [нет]. Только если русский композитор поселится
здесь, напишет и издаст свое сочинение, лично защищая его в Америке, он может
пользоваться правами. Впрочем и этот вопрос еще спорный: до сих пор не было случая
Сенату высказаться категорически по этому поводу. Таким образом, для предприятия, о
котором думали мы и из-за которого меня вызывали сюда, не оказалось твердого основания,
и уже первые шаги в этом направлении показали мне, что все хорошие планы с печатью
русских композиций в Америке нужно считать канувшими в воду.
Я вел переговоры со всеми крупными издателями здесь, думая, что можно будет устроить
какую-нибудь комбинацию с ними и заинтересовать их на будущее время, но и с ними ничего
не выходит.
Каталоги этих фирм полны лишь перепечаток, при этом крупных сочинений, за исключением
разве кое-чего у Ширмера, ни у кого ничего не найдешь. Они говорят сами, что оркестровую
камерную музыку они вообще всячески избегают печатать, так как это дело невыгодное,
стоящее лишь громадных денег. Гонорары они дают небольшие.
31
Нотопечатен здесь мало (крупных вообще нет), а цены на печать невероятно высоки. Между
тем, ноты должны продаваться относительно недорого, а к тому же публике здесь дают от 20
% до 50 % уступки. Это чрезвычайно тяжкие условия для серьезного издателя. За
исполнение здесь тоже не платят, а если [платят], так редко.
Если из более доступных вещей, или периодических изданий, что-нибудь пойдет в ход, то
здесь продается такое количество экземпляров, что европейским издателям приходится
лишь удивляться.
Но на этом и зиждется главным образом здешняя издательская деятельность.
Все издатели принимали меня чрезвычайно любезно. Техническая постановка дела, быстрота
работы, уже не говоря о внешней стороне (магазинах, помещениях и т. д.), меня очень
поразили. Да, народ необычайно работоспособный и деловой. Однако все-таки для нашего
дела (при более идейных взглядах) почва во всех отношениях оказалась мало благоприятная.
В интересах русских авторов и русских издателей ничего здесь получится не может.
Желавшие финансировать это дело люди сейчас отошли от нас, как только все уяснилось.
Поэтому, дорогой Игорь Федорович, помочь Вам как-либо материально я не в состоянии.
Однако американское общество, узнавши о Вашем тяжелом материальном положении,
решило придти Вам на помощь (комитет для помощи композиторам и их семьям должен был
выслать Вам сумму денег). За исполнение "Петрушки" в Метрополитен Вам уже отправили
деньги тоже. С Больмом я виделся. Он говорил лишь, что он заявлял в свое время, что театр
должен снестись с Вами относительно платы за исполнение "Петрушки" (между прочим, их
было всего шесть). Кроме того, Больм поставил своим требованием в контракте
возобновление "Петрушки" в следующем сезоне. Вашими новыми сочинениями он очень
заинтересовался. Напишите мне, пожалуйста, согласились бы Вы приехать на некоторое
время в Америку и на каких условиях приблизительно. Может быть, можно было бы
поставить "Свадебку" и "Солдата" (говорят о приезде Павловой и Фокина и некоторых
московских артистов из Японии в Нью-Йорк).
Наконец, у меня имеется еще запрос такого рода: не приехали бы Вы сюда написать музыку
для одного художественного фильма. На этом можно теперь заработать недурно. С
постановками такого рода очень шагнули вперед. Как Вы думаете? Буду ждать Вашего
письма. Чем могу, Вы знаете, я всем готов Вам помочь и буду защищать Ваши интересы.
Мое личное положение с приездом сюда не улучшилось, так как ожидавшегося заработка в
виду несостоявшегося дела я получить не мог. В интересах Российского музыкального
издательства и А. Гутхейля, как видите, много здесь не сделаешь. До выяснения общего
положения с Российским музыкальным издательством нужно будет лично как-нибудь
устроиться, найти работу. Положение опять-таки критическое. Однако жаловаться грешно —
всем русским необычайно тяжело жить сейчас, так или иначе, а уже о наших мучениях в
самой стране и говорить нельзя!..
Крепко жму Вашу руку, кланяюсь супруге и желаю всего доброго. Сколько времени еще
пробуду здесь, не знаю.
Искренне уважающий Вас
Н. Струве
32
Город невозможно замечательный и люди страшно милые, но жара, я Вам скажу, ужасная.
Еще раз всего доброго!
Н. К. Рерих — И. Ф. Стравинскому
Лондон
[16 августа 1919]
Дорогой Игорь,
пишу вторую весточку — отзовись! Как живете? Уже месяц, как я в Лондоне. Ставлю
["Сказку о] царе Салтане" и "Китеж" для Бичема (Ковент-Гарден). Мой адрес: Лондон, 88,
Queen"s Gate.
Как твоя семья? Как дети? У меня Юрик — уже студент. Мои выставки были в Стокгольме,
Копенгагене, Гельсингфорсе. Что ты творишь?
Твой Н. Рерих
И. Ф. Стравинский — С. П. Дягилеву
Морж
18 августа 19I9
Предпринимаю все необходимые шаги перед итальянским консулом. Еще никакого ответа не
получил ни от него, ни от тебя. Было бы гораздо удобнее встретиться в Швейцарии по
вашему возвращению".
Стравинский
И. Ф. Стравинский — Н. Г. Струве
Морж
20 августа 1919
Дорогой Николай Густавович!
Очень прошу немедленно справиться у Больма, желает ли Метрополитен-Опера ставить
"Жар-птицу" и "Соловья" (оперу) в этом сезоне, и ответить мне по телеграфу об этом, ибо на
изготовление всего этого материала потребуется не менее двух месяцев.
[...] Направление и вкусы здешней публики, надо сказать, мало симпатичны: парижане
особенно любят в искусстве всё внешне эффектное, декоративное, экзотичное; Чайковского,
Рахманинова не любят совсем, Метнера совершенно не знают; зато очень любят
Стравинского, Прокофьева и безумно хлопают сумасшедшим, нелепым новинкам новых
молодых композиторов. [...]
33
Простите за небрежность этих строк — очень спешу.
Ваш И. Стравинский
Э. Цингель — И. Ф. Стравинскому"
Берлин
26 августа 1919
Глубокоуважаемый г-н Стравинский!
Я подтверждаю с глубокой благодарностью, что получил Вашу почтовую открытку от 20
августа сего года. Согласно Вашему желанию, обращенного в типографию Рёдера, о
присылке оттиска первого действия Вашей оперы "Соловей" могу сообщить, что я заказал
его, и как только оттиск будет готов, то я его немедленно вышлю.
С глубоким уважением
Э. Цингель
С. П. Дягилев — И. Ф. Стравинскому
Венеция
28 августа 1919
Абсолютно необходимо свидеться в Париже 8 сентября. Сообщи свое решение немедленно.
Есть спорные вопросы, о которых срочно надо подискутировать.
Дягилев
Н. К. Рерих — И. Ф. Стравннскому
Лондон
29 августа 1919
Дорогой Игорь, по твоему письму вижу твое настроение и твое отношение к большевикам. У
меня — такое же. Жаль, что многие наши друзья работают и делают им рекламу — этому
адскому веку [нрзб.].
Наш Степа у них занимает какое[-то] значительное место и по словам Коутса очень им
полезен. Времена!
Не думаешь ли, что к летнему сезону хорошо возобновить в новой постановке Мясина нашу
"Весну". Здесь она произвела бы впечатление. Как полагаешь? Сейчас здесь интерес к
русскому велик.
Что твои дети — велики ли? Как супруга твоя? Сейчас я много работаю.
34
Сердечно твой
Н. Рерих
Н. Г. Струве — И. Ф. Стравинскому
Нью-Йорк
21 сентября 1919
Метрополитен будет показывать "Петрушку" только в этом сезоне. Они интересуются Вашими
сочинениями для следующего сезона. Настоятельно советую Вам принять предложение
Геста.
Струве
И. Ф. Стравинский — С. П. Дягилеву
Женева
5 октября 1919
Отказываюсь уступить в вопросе о сроках оплаты "Свадебки". Перголези уже теряет
авторские права в Париже из-за первой отсрочки [оплаты] "Свадебки". Недавно получил
предложение из Америки, гарантирующее целый год [работы]. Должен знать [твое мнение]
прежде, чем продолжу [сочинение] Перголези. Придерживаешься ли ты нашего договора,
включая представление "Свадебки" в течение трех лет, начиная с мая 1920 года? Поручи
Клингу заключить [со мной] контракт.
Стравинский
И. Ф. Стравинский — С. П. Дягилеву
Морж
13 октября 1919
Я не приму никаких изменений ни наших условий, ни сроков оплаты. Прошу телеграфировать,
согласны ли вы оба с этим. В противном случае верну 4 тысячи, когда получу их.
Придерживайся отныне моего решения заключать контракты через Клинга.
Стравинский
С. П. Дягилев — И. Ф. Стравинскому
Лондон
13 октября 1919
Никогда не изменял сроков платежа за "Свадебку". Прошу только, чтобы ты продал права в
начале следующей осени, когда я хочу дать премьеру в Лондоне. Излишне подписывать
35
контракт при посредстве Клинга, поскольку ты можешь, написать прямо мне. Как и
договорились, послал тебе 4 тысячи.
Дягилев
И. Ф. Стравинский — Н. Г. Струве
Морж
16 октября 1919
Дорогой Николай Густавович, только что получил Вашу телеграмму […]
Очень тронут Вашим неизменным вниманием ко мне. Спасибо Вам большое за это. Как Вы
сами видите из моей телеграммы, я готов приехать, но не раньше, чем узнаю о денежных
условиях. Мне трудно ответить определенно. Скажу откровенно, что это далекое
путешествие для меня, привыкшего к ближним европейским сообщениям, несколько страшит.
Но, откидывая это в сторону, поговорим лишь о практической стороне этого дела.
В этом году у меня два балетных сезона в Париже в Гранд-Опера (и сейчас до января в
Лондоне). 1-й сезон — январь-февраль, 2-й — май-июнь. […] в том числе "Песня Соловья" и
еще одна вещь, которую Дягилев просил меня сочинить по музыке Перголези (из ранних, по
большей части неизданных и неизвестных произведений Мастера). Это займет у меня время
вплоть до января. Потом думаем ехать в Париж, где кроме этих постановок у меня имелись в
виду камерные и симфонические концерты из моих сочинений и под моим управлением. Все
это я принес бы в жертву американскому делу, если оно для меня в смысле загруженности не
было бы (сейчас же ставлю условием — черновые репетиции должны быть приготовлены
кем-либо до меня) слишком утомительным, в смысле времени я не потратил бы более января
и февраля, с путешествием считая, и, наконец, денежно вознаградило бы меня за эту, так
сказать, "жертву", которую я приношу. В смысле денежном, я думаю, что американцы
свободно могли бы мне дать за шесть концертов в шести городах тысяч долларов, плюс
путешествие туда и обратно. Что же касается сочинений, которые я мог бы предложить для
концерта, которые повторю в том же виде шесть раз, я назову Вам:
1) сюита из "Жар-птицы";
2) симфоническая поэма "Песня Соловья";
3) "Фейерверк";
4) фрагменты из "Истории солдата";
5) сюита из "Петрушки".
Вот из этих сочинений желательно было бы составить одну программу, которую повторил бы
во всех турне.
Виделся с О. Клингом. Он мне сказал, что Вы собирались в ноябре в Лондон. Правда ли это?
Если да, то вернетесь обратно в Нью-Йорк когда? Вот бы чудесно совершить это
предполагаемое путешествие в Америку вместе с Вами.
36
Пишите, дорогой, подробно.
Ваш И. Стравинский
Ваш проект приехать дирижировать, разумеется, мне более по душе, чем проект Геста из
Сенчари-театр.
И. Ф. Стравинский — С. П. Дягилеву
Морж
18 октября 1919
Не получив ответа на мою телеграмму от 13 октября 1919, отказался получить 4 тысячи,
которые только что прибыли.
Стравинский
Н. Г. Струве — И. Ф. Стравинскому
Нью-Йорк
28 октября 1919
Глубокоуважаемый Игорь Федорович,
получив Вашу телеграмму от 16 сего месяца, я ежедневно собирался писать Вам, но должен
был откладывать, так как создавались все новые и новые комбинации, из-за которых
приходилось наводить справки, выжидать ответ и прочее.
22 октября я получил Вашу вторую телеграмму, сразу изменившую все наши соображения.
Пришлось начать новые переговоры, наводить новые справки. Ваши требования показались
столь высокими, что в первый момент мы пришли в полное уныние, не надеясь даже близко
подойти к Вашим желаниям. Но Сергей Васильевич настаивал на продлении переговоров и
дальше. По просьбе его же деятельное участие в организации Ваших концертов принял на
себя и Стенвей, [а также] г-н Урке, с которым мы рассчитываем устроить Вам ангажементы
без уплаты Вами каких-либо процентов. Была неудавшаяся комбинация заинтересовать
одного богатого господина гарантировать Вам 6 тысяч долларов за шесть концертов: ведь
симфонические общества здесь могут [нрзб.] в исключительных случаях и только немногим
из них платят тысячу долларов, на круг же — это почти невозможно.
Вчера мы, наконец, пришли к заключению, что нужна более широкая организация концертов
для Вас, которую совершить может лишь агент. Конечно, они возьмут как всегда свои
проценты, но зато Вам может быть обеспечено большее количество концертов, более
крупная общая сумма. Дело это взял на себя известный здесь агент Вольфсон. В ближайшие
дни он наведет все справки и тогда будет отправлена Вам телеграмма с окончательными
условиями.
Советую Вам не брезговать американскими предложениями, так как Вы, приехав сюда,
можете заработать здесь и другими путями (с театрами, кинематографом, Вашей игрой на
37
механических инструментах и прочее) крупные деньги еще. К тому Вы подготовите себе
почву для нового приезда через год — два для постановки Ваших новых произведений и т. д.
Январь, февраль и март — как середина сезона — самое лучшее время для Вашего
пребывания здесь. Устроиться Вы можете недорого. Брать с собою специального секретаря
Вам не нужно. По теперешним временам все артисты путешествуют одни. Да и к тому же в
смысле корреспонденции и всякой помощи Вы можете иметь здесь все, что хотите.
Вопрос Вашего представления здесь мы также должны разрешить на месте. Сейчас здесь
несколько лиц, являющихся Вашими представителями. Прежде всего это создает
недоразумения и неудобства, а в конце концов, это просто непрактично для Вас же...
В середине декабря я, вероятно, поеду в Копенгаген недель на пять, откуда надеюсь, пока
хоть частично, возобновить деятельность издательства в смысле печати распроданного,
наладить всякие срочные дела и открыть правильные сношения с Америкой, Англией и
другими странами. В новом году имеется надежда приобрести некоторые из неизданных
Ваших сочинений и начать публиковать их в Лейпциге, где печать самая дешевая все-таки.
От Москвы, Кусевицких мы все еще отрезаны, что делает положение Российского
музыкального издательства все столь же тяжелым, неопределенным. Но необходимо
держаться и хоть маленькими шагами начать двигаться в смысле возобновления старой
деятельности. Будем надеяться, что теперь уже не так долго до выяснения общего
положения на родине.
Жму Вашу руку и прошу передать поклон Вашей супруге.
Сердечно Ваш
Н. Струве
На обратном пути сюда я, может быть, заеду в Лондон, если заставят дела. С Вами надеюсь,
значит, увидеться в Нью-Йорке. Надеюсь все же заманить Вас сюда. Мои личные дела все
еще в середине комбинации и [нрзб.] не так-то легко заработать теперь хлеб нашему брату.
В каком положении Ваши дела с Лондоном (с Клингом, с Дягилевым, который отказался
платить Вам и издательству)? Вы ничего не ответили мне по этому поводу.
Н. К. Рерих — И. Ф. Стравинскому
[Лондон]
[после 12 ноября 1919]
Дорогой Игорь,
слушаю с восторгом [об] успехе твоего "Соловья". Нет ли у тебя "Весны священной"? Не
пришлешь ли мне экземпляр? Не проясняются наши Русские дела! С огорчением читаю
невеселые вести. Тоскливо.
Еще раз спасибо за радость в "Соловье". Привет твоим.
Н. Р.
38
С. П. Дягилев — И. Ф. Стравинскому
Лондон
19 ноября 1919
Почему нет никаких новостей? Получил ли ты 800 франков Как дела с Перголези?
Дягилев
Н. К. Рерих — И. Ф. Стравинскому
Лондон
21 ноября 1919
Дорогой Игорь, спасибо :за весточку. Среди русского ужаса всякая дружеская рука особенно
тепла — особенно, когда видишь, что весь свет мыслит как бы унизить все русское. И сколько
притом лицемерия, и сколько улыбок, и сколько блеска запломбированных зубов. И душа
тоже запломбирована. Жаль, что не можешь прислать "Весну" — я ведь жду обещанный
экземпляр с надписью. Вещь мне посвященную и вдруг ее именно не имею.
Вся Твоя часть "Соловья" прошла прекрасно. С большим успехом и оркестр звучал очень
хорошо. Зрительная часть была плоха, а 3-я картина шла в палатке из "Тристана". Все в
Ковент-Гарден утеряно. Вообще антреприза Бичема — сущий кабак, если не сказать хуже.
Куда там наша Калуга! И работать с ним просто немыслимо. Единственно хорош оркестр и
потому положение композитора наилучшее. И как я рад сознавать, что твоя музыка
настолько безмерно выше французов, показанных Дягилевым. А там еще этот бездарный
Кокто со своей чепухой. Дягилев-то все видит и понимает [?] Сейчас буду сочинять новые
варианты декораций к "Весне" и реставрируем "Игоря", который в пути совсем поизносился.
Крепко целую тебя, дорогой Игорь. Всем твоим шлем дружественный привет.
Сердечно твой
Н. Рерих
Пришли мои картины из Финляндии и теперь мыслю о выставке. Написал много нового.
И. Ф. Стравинский — С. П. Дягилеву
Морж
22 ноября 1919
Я и жена оба больны. Получил 800. Все еще занят работой над "Пульчинеллой". Клинг
передаст тебе копию уже сочиненного фрагмента.
Стравинский
39
Н. Г. Струве — И. Ф. Стравинскому
Нью-Йорк
26 ноября 1919
Дорогой Игорь Федорович!
Вчера меня озадачил г-н Раймонд, просивший дать мне разрешение на продажу манускрипта
"Весны".
Прежде всего, Вы согласитесь сами, какое право имею я давать разрешение на продажу
ответственности Российского музыкального издательства, а к тому же еще авторского
манускрипта, как такового никогда не являвшимся предметом спекуляции ни для одной
издательской фирмы.
Я полагаю, что здесь просто какое-нибудь недоразумение.
Не скрою от Вас затем, что меня немало удивило, что манускрипт "Весны", насколько мне
припоминается, отправленный Вам в Швейцарию во время войны Цингелем для исполнения,
находится сейчас у г-на Раймонда, да еще в Америке, столь хищнически поступившей с
русским автором, издателем... Я бы очень просил Вас написать мне об этом и выяснить
положение.
Если Вы собираетесь продавать манускрипты Ваших новых сочинений, исключительно как
автографы, я бы искренне советовал Вам быть особенно осторожным с этим и учитывать
заранее все могущие создаться в будущем недоразумения, споры и т. д.
Вчера я получил письмо от Клинга из Лондона, сообщившего мне, что все Ваши новые
сочинения будут издаваться им и что ему Вы передали права на все страны.
Устроить концерты, согласно Вашим требованиям в Вашей последней телеграмме, оказалось
невозможным в этом сезоне уже (слишком поздно!). Но Вольфсон сделает Вам предложение
для будущего сезона, в более крупном масштабе, которое, вероятно, удовлетворит Вас.
Очень сожалею, что из наших комбинаций здесь с театрами и концертами для Вас еще в этом
сезоне — ничего не вышло. Экземпляры клавиров "Весны" скова имеются на наших складах в
Берлине и Лейпциге и скоро выйдут из печати … и "Петрушка", и другие наши распроданные
издания.
Корреспонденцию с Цингелем я снова возобновил и веду ее уже прямым путем Нью-Йорк —
Берлин. На складах все цело и в порядке.
В 20-х числах декабря я выезжаю в Копенгаген. Мой адрес там прежний.
Жму Вашу руку и желаю всего доброго.
Искренне Ваш
Н. Струве
40
С. П. Дягилев — И. Ф. Стравинскому
Лондон
3 декабря 1919
Гровле приезжает завтра в Лондон знакомиться с репертуаром. Поэтому боюсь, что не
останется времени приехать в Лозанну. Я рассчитываю на твое присутствие в январе в
Париже на премьере "соловья". Мясин создает нечто удивительное. Посылаю тебе 4 тысячи
франков.
Дягилев
С. С. Прокофьев — И. Ф. Стравинскому
Нью-Йорк
10 декабря 1919
Дорогой Стравинский, с удовольствием сообщаю Вам, что вчера в первый раз в Америке
исполнялись Ваши "Прибаутки". Пела Вера Янакопулос, очень талантливая певица,
отнесшаяся к ним любовно и спевшая отлично, за исключением разве "Корнилы", слишком
низкого для ее голоса. Успех был очень большой, все четыре вещи бисировали. Довольно
много в публике смеялись, но весело и без негодования. Мы с Фокиным сидели рядом и орали
вовсю. Оркестр играл хорошо, относясь к своей задаче с интересом, и только, пожалуй, альт
да контрабас злились, а флейтист, например, уже играл японскую лирику, и потому ему море
было по колено. Я пошел на репетицию и постарался растолковать, что было не ясно. Мне
лично больше всего понравились: 1) отыгрыш "Корнилы" (Ob. — Cl.), где бульканье бутылкой
Вы изобразили кларнетом с блеском истого алкоголика; 2) "Наташка" — вся, особенно
последние пять тактов с прелестным воркованием духовых; 3) "Полковник" весь, особенно
чириканье гобоев и чрезвычайно удавшийся подъем на словах "Пала, пропала, попа
поймала"; 4) многое в последний [песне], особенно начало заключительного отыгрыша (Cl. sol
— la, Cor. ing. lab. — Прекрасно! Нагло[!]).
Шлю Вам мой самый сердечный привет и лучшие пожелания.
Очень буду рад услышать словечко.
И. Ф. Стравинский — Н. Г. Струве
Морж
11 декабря 1919
Дорогой Николай Густавович!
Вы меня очень порадовали Вашим последним письмом (от 27 ноября) и вот почему.
Год тому назад я Вам подробно изложил свое тяжкое материальное положение (с женой и
четырьмя детьми, а теперь еще и семья сестры в пять человек на моем попечении). Я думал,
41
что Вас после этого не удивит мое намерение через Ваше посредство продать находящийся у
меня на руках (а не в Америке, как Вы ошибочно думаете) манускрипт "Sacre".
Оказывается Вы совершенно иначе отнеслись к моему проекту и назвали даже его
"спекуляцией". Не посетуйте на меня, дорогой Николай Густавович, но я не могу не
удивляться Вашему отношению к этому вопросу. Действительно, как будто бы ничего не
случилось за эти последние годы, как будто бы Вы можете продолжить путь с того места, на
котором он был прерван. Вся Россия и мы, все русские, разорены и расхищены, все только и
думают о том, что еще продать, чтобы продлить свое существование. "Спекуляция" стала
настолько всеобщим явлением, что на нее смотрят просто как на хождение на базар; и в это
время Вы, представляя Российское музыкальное издательство, созданное лишь для авторов,
им издаваемых, Вы, владея манускриптом произведения, продажа которого могла бы оказать
неоценимую услугу, предпочли поступить по букве закона (или устава), сохранивши этот
манускрипт в библиографических интересах (не спекулятивных, как Вы выражаетесь),
предпочли, следовательно, эти музейные интересы интересам моего материального
благополучия (спекулятивного, как Вы выражаетесь). Разумеется, без Вашего разрешения я
его не мог продать, отчего к Вам и обратился. Я был уверен, что Вы пойдете мне навстречу и
в данном случае [проявите] пренебрежение букве устава, по которому авторские
манускрипты должны лежать на полках издательства под определенным номером. Если бы
Вы пренебрегли этим для данного случая и приняли бы во внимание мировые события, ни
один из членов комитета (если таковой еще существует) издательства не осудил бы Вас за
это. Ваш довод о том, что продажа манускрипта в Америке опасна вдвойне из-за
беззащитности русских авторов, тоже для меня неубедителен. Играют же "Петрушку" без
нашего с Вами на то разрешения, ну и напечатают, что им вздумается, не спрося ни Вас, ни
меня. Другое дело Клинг, он английская фирма, и всякий американец с ним считается.
Вот пока всё, что я поспешил Вам сказать в ответ на Ваше письмо, сильно меня
опечалившее. Следующее письмо напишу уже в Копенгаген, откуда прошу Вас уведомить
меня о Вашем приезде. Спасибо за переговоры с Вольфсоном.
Искренне Ваш
Игорь Стравинский
Н. К. Рерих — И. Ф. Стравинскому
Лондон
22 декабря 1919
Сердечный привет к Новому году!
Дай Бог тебе написать во славу подлинной России еще много прекрасных вещей.
Твой Н. Рерих
1920
С. П. Дягилев — И. Ф. Стравинскому
42
Рим
[январь 1920]
Дорогой,
получил ли ты мою записку, адресованную российскому консулу? Что ты будешь делать в
Париже? Что говорит старуха Полиньяк и когда ты собираешься быть в Париже? Как по
твоему выглядит Мисия? Позаботился ли ты о моем маленьком деле? Мы продолжаем
работать.
Я бы хотел приехать в Париж в Opera когда ты там будешь ... Гончарова и Ларионов зайдут
побеседовать со мной о "Соловье". Они в восторге от музыки, но боятся, что в хореографии
нет должного движения, особенно из-за арий Соловья, в которых нет танцев. Я все еще
рассчитываю на новые части, которые ты обещал написать для меня.
Обнимаю.
Сергей Дягилев
Б. В. Асафьев — Н. Я. Мясковскому
Петроград
15 августа 1920
[...] В Мариинском театре имеется взятая на прокатных условиях у Кусевицкого партитура
"Соловья". Лурье уже давно покушался отнять ее у дирекции, да все не удавалось. Обычно я
держал эту партитуру у себя на квартире, где он ее и видал. Нынче весной он попросил у
меня "Соловья" под предлогом посмотреть инструментовку, то есть под личиной музыканта,
дав мне слово ее вернуть или в крайнем случае отдать в переписку. Я, не веря в душе,
поверил слову из собственного моего чувства порядочности, так как в таких случаях я всегда
измеряю обещания других самим собою и ... попадаюсь. Но теперь я попался ужасно и, повидимому, безысходно! В течении двух месяцев я засылал всяческие запросы — молчание.
Наконец, Фельд привез ответ:
"улыбнулся" и сказал, что не вернет, ибо партитура принадлежит государственному
издательству. Да, но ведь взял-то он у меня лично. Помимо возмутительности самого
поступка, теперь у меня по милости Лурье на очереди скандалы с Купером и нравственное
обязательство восстановить партитуру по партиям, а чего мне это удовольствие будет стоить
— Бог ведает! Все еще надеюсь, что такой прохвост, как Фельд, ради скандала раздувает
историю, хотя надежда моя очень слаба. Подумайте, дорогой, нельзя ли меня как-нибудь
поддержать: ну, хотя бы повлиять на Лурье через его супругу, через Кастальского или же
распространить эту историю среди всех музыкантов Москвы. Я прямо не знаю что делать. [...]
И. Ф. Стравинский — С. П. Дягилеву
Париж
24 (?) августа 1920
43
Получил от г-на Дягилева сумму в размере 400 франков за аренду оркестрового материала
"Весны священной" для четырех представлений в Париже. Если понадобится [использовать
материал] для других спектаклей в этом же сезоне, то г-н Дягилев заплатит мне в конце
сезона по 100 франков за каждое дополнительное представление. Весь оркестровый
материал должен быть возвращен мне после последнего спектакля в декабре 1920 года.
А. П. Архипенко — И. Ф. Стравинскому
Париж
29 августа 1920
Глубокоуважаемый г-н Стравинский!
От имени моих коллег приглашаю Вас вступить в нашу организацию и тешу себя надеждой,
что Вы не откажите в нашей просьбе.
Участвующие в S. d"E. артисты принадлежат к числу новаторов и многие из них имеют
крупные имена.
Наши выставки были уже в Париже и в разных городах Голландии и Бельгии, затем ряд
выставок будет в Германии, Америке, Англии и пр. При выставках намереваемся устраивать
концерты литературные и музыкальные.
В прошлом году в Париже при выставке был концерт музыки модерн. В этом году будет
организовано ряд концертов. Прошу Вас сделать нам честь и присоединиться к нам. Из
музыкантов числятся Эрик Сати, Орик.
В ноябре выйдет в Бельгии номер, посвященный исключительно S. d"E. Буду очень
благодарен, если пришлете несколько строчек Вашей композиции для напечатания.
В надежде получить от Вас согласие шлю Вам мой привет и выражение глубокого почтения.
А. Архипенко
И. Ф. Стравинский — С. В. Каценталю
Карантек
2 сентября 1920
Многоуважаемый Семен Владимирович,
пользуясь появившейся возможностью посылать письма в Петроград, спешу выразить Вам
мое бесконечное чувство благодарности за Ваши беспрестанные заботы о моей бедной
матери со времени кончины моего брата, после которой она осталась такой одинокой, вдали
от нас, да еще в такое тяжкое для всех время. Если бы не Вы, я думаю, матери моей уже не
было бы и в живых. Знаю из ее писем, как Вы по-родственному за ней ухаживаете, как
материально помогаете ей существовать и морально скрашиваете и облегчаете ее печальное
существование. Пользуясь таким Вашим добрым к ней отношением, решаюсь просить Вас о
44
том, о чем постоянно думаю. Употребите все Ваше воздействие, чтобы убедить ее немедля
ликвидировать все свое имущество и выехать ко мне. Отказываюсь от всего, что у меня есть
в Петрограде в пользу [того], лишь бы ей удалось выручить от продажи моего имущества
достаточную сумму для проезда ко мне. Одновременно пишу Артуру Лурье, прося его начать
в данном деле всяческое содействие моей матери. Необходимо сделать это до зимы. Я очень
беспокоюсь за ее ослабленное здоровье. Сам я, к сожалению, за ней приехать не могу из-за
личного плохого здоровья, которое, как Вам известно, уже многие годы удерживает меня за
границей. Очень надеюсь на Вашу бесконечную энергию для преодоления всех препятствий.
С нетерпением ожидая Вашего ответа, остаюсь глубоко признательным
Ваш Игорь Стравинский
И. Ф. Стравинский — А. С. Лурье
Карантек
2 сентября 1920
Дорогой товарищ.
Узнал, что на Родину можно отправлять письма обыкновенным путем, чем спешу
воспользоваться, чтобы искренне Вас поблагодарить за Ваши добрые услуги моей бедной
матери, услуги, которые меня глубоко тронули. Ваше такое к ней участливое отношение
побуждает меня обратиться именно к Вам со следующей просьбой.
Дело касается моей матери, которую я во что бы то ни стало хочу выписать к себе для
поправления ее очень пошатнувшегося здоровья. К сожалению, я [нрзб.] не могу приехать за
ней в виду личного слабого здоровья, которое, как Вам известно, уже многие годы
заставляет меня жить за границей. Знаю, что для того, чтобы тронуться в путь, нужно иметь
немалую сумму денег, которых совершенно не имеется у моей матери. Вот я и решил просить
Вас посодействовать ей в ликвидации моего имущества, находящегося в моей квартире,
чтобы она на вырученные деньги могла бы тронуться в путь. Другого способа добыть ей
сейчас нужные деньги не вижу, ибо присылать деньги в Россию никак нельзя. Будьте же так
добры сделать все от Вас зависящее, чтобы моя мать получила разрешение на продажу
вещей, а также на выезд за границу. Я думаю Вы в силах этого добиться и захотите это
сделать, так как хорошо поймете эти чувства, которые мною руководят. Бесконечно буду Вам
признателен за это.
Теперь два слова о другом.
Мать меня уже неоднократно просила прислать для Вас те из моих изданных сочинений,
которые я сочинил с 1914 года и которые Вам еще не известны. Зная интерес, который Вы
всегда проявляли к моей музыке, сделаю это с величайшим удовольствием, как только
укажете мне способ (самый верный!) доставить их Вам.
В ожидании Вашего скорого ответа шлю Вам свой искренний и дружественный привет.
Игорь Стравинский
И. Ф. Стравинский — В контору газеты "Славянская заря"
45
[Карантек]
2 сентября 1920
Сим извещаю контору газеты "Славянская заря", что я, нижеподписавшийся, не возобновлял
подписки на Вашу газету с 1 мая и в силу этого от уплаты за подписку отказываюсь. Если же
редакция, несмотря на мое невозобновление подписки, все же продолжила бы мне высылать
почему-то [газету], то это ее чистое дело. К тому же во Францию, куда я с 1 мая переехал (о
чем совершенно не посчитал долгом уведомлять редакцию газеты, на которую более
подписываться не собирался), ко мне ни одного номера газеты, ни счета на эти номера не
дошли.
Игорь Стравинский
М. Ф. Ларионов — И. Ф. Стравинскому
Париж
28 сентября 1920
Милый Игорь!
Узнал от Больма твой адрес и посылаю тебе письмо от Южина, которое пришло для тебя на
мое имя.
Как, ты живешь ли под Парижем? Почему никогда не дашь о себе знать? Или сам не зайдешь
к нам, когда бываешь в Париже?
Обнимаю тебя и прошу передать мой привет Екатерине Гавриловне.
Твой М. Ларионов
Гончарова тоже под Парижем, около Версаля живет — и на днях должна переехать в город.
М.Ф. Ларионов — И. Ф. Стравинскому
[Париж?]
[осень 1920?]
Дорогой Игорь!
Я и Наталья Сергеевна часто о тебе вспоминаем — недавно был в театре, где играл
американский оркестр — тебе бы это понравилось, вещь совершенно исключительная. Южин
привез в Швейцарию негритянские и другие инструменты — я ему показал магазин [, где он]
чуть ли не все это купил. Еще до него месяца три назад я рекомендовал все это купить
Мясину — Мясин посмотрел и ничего не купил — я очень доволен, что это досталось Южину,
который тебе все это, наверное, покажет. Очень хотелось бы тебя видеть.
Целуем тебя оба, поклонись Екатерине Гавриловне. Будь здоров.
46
Твой М. Ларионов
Подай о себе весточку.
Б. В. Асафьев — Н. Я. Мясковскому
Петроград
5 октября 1920
[...] Все мои просьбы к Лурье, как горох об стену. Умоляю, справьтесь у Юргенсона о
"Соловье" (Лурье сказал, что передал партитуру Юргенсону). [...]
Н. Я. Мясковский — Б. В. Асафьеву
Москва
10 октября 1920
[...] Партитура "Соловья" находится у Лурье — и Павел Александрович Ламм обещал мне ее
от Лурье выудить — будто для снятия копии. [...]
Б. В. Асафьев — Н. Я. Мясковскому
Петроград
4 ноября 1920
[...] Ради Бога, попытайте еще раз вытащить "Соловья". Я влопываюсь из-за этого
негодяйского поступка в скверную историю. Расскажите всем, каким воровским образом
взята у меня партитура. Неужели нет ни одного смелого человека, который согласился бы
вернуть ее мне ... ? Говорил мне Лурье, что она у Юргенсона, будто бы для снятия копии. Но
ведь пора уже снять копию! [...]
С. С. Прокофьев — И. Ф. Стравинскому
Тихуана
22 декабря 1920
Пекомый горячим солнцем, обнимаю Вас из Мексики. Через месяц или полтора надеюсь
двинуться в Европу и обнять Вас непосредственно.
С. Прокофьев
С. П. Дягилев — Е. Г. и И. Ф. Стравинским
[Париж?]
[конец декабря 1920?]
47
Шлю тебе и твоей очаровательной жене мой преотрадный привет. С чувством симпатии и,
надеюсь, благодарности.
Твой Сергей Дягилев
1921
М. Ф. Ларионов — И. Ф. Стравинскому
[Париж]
7 февраля 1921
Милый Игорь,
я тебе посылаю г-на Михайлова для переписки твоих партий "Свадебки" и для текста,
который нужно подписать по-русски под французским текстом. Он знает французский язык,
русский и музыку — он скрипач сам. Насколько все это хорошо Михайлов знает, ты сам
проверь, так как за это не ручаюсь и не много его знаю: его мне самому рекомендовали. Так
как он нуждается в работе, то согласен работать на твоих условиях, по 5 франков в час — 25
в день. Я нашел еще двоих, но они просили очень дорого.
Привет Екатерине Гавриловне от нас обоих.
Твой М. Ларионов
С. С. Прокофьев — П. П. Сувчинскому
Париж
11 марта 1921
[...] Относительно моего балета Дягилев еще не решил, пойдет ли он около июня (в Париже),
или осенью, или в будущем году. Декорации Ларионова "пущены" здорово. Называется балет
"Сказка про шута, семерых шутов перешутившего", по сказкам сборника Афанасьева.
Стравинский и Дягилев от балета в больших восторгах. [...]
Н. Я. Мясковский — Б. В. Асафьеву
1 апреля 1921
[...] Что касается Ваших дел, то я думаю, что часть можно будет обделать: с уходом Лурье
история с "Соловьем" значительно упрощается и я уже говорил об этом П. А. Ламму [...].
М. Ф. Ларионов — С. П. Дягилеву
Париж
48
22 мая 1921
[...] Так как ты работу над "Свадьбой" откладываешь, то по нашему условию тебе нужно мне
уплачивать по 1 тысячи франков каждый месяц до начала работы в счет суммы за "Свадьбу"
— это, чтобы ты не забыл.
Твой М. Ларионов
И. Ф. Стравинский — С. П. Дягилеву
Англе
25 июня 1921
Приезжаю в понедельник вечером.
Стравинский
В. А. Судейкина — И. Ф. Стравинскому
[Париж]
[июль 1921]
Милый Игорь Федорович,
Ваша открытка, как и известие о Вас, нас очень обрадовала — хорошо, что в чаду курортной
жизни Вы о нас помните и нас любите. Мы Вас также. Наша жизнь складывается хорошо и
мы уже не так несчастны, как были при Вашем отъезде. Еще сезон не начался, а у Сережи —
уже несколько заказов и не плохих; один в Америке, так что, когда Вы приедете, мы Вас
угостим хорошим ужином и отдадим 100 франков, которые должны. Во время пребывания
монстра (Сережа иначе не называет Д.) к нам несколько раз забегал Кохно и рассказывал,
между прочим, как Вы проводите время. Приезжайте скорей, а то нам завидно. Сережа в
очень хорошем настроении (тьфу, тьфу... как бы не сглазить) и очень хочет Вас... не знаю,
что он хочет, кажется покутить с Вами. Сейчас он мне кричит из седьмой комнаты (un bel
appartement, hein [хорошая квартира, не правда ли? (франц.)]), что он Вас страшно любит и
скучает без Вас, и что пора приехать сюда отдохнуть от отдыха. Внутренне мы не
изменились: такие же милые и славные как были, особенно к Вам. Внешне немного: я себе
выщипала брови, так что над глазами тонкий шнурок волос — это мне очень идет, у меня
новое черное платье, стиль: молодая вдовушка из Островского. Сережа же закажет себе
смокинг и костюм в Лондоне, куда он поедет в сентябре по очень важным делам (!) Ездили на
несколько дней в Версаль отдыхать — а то все время в Париже, где кроме нас, кажется,
никого нет — все решительно разъехались — все, едущие по направлению к Биаррицу просят
дать Ваш адрес. Некоторым я отказываю, некоторым даю. Дала на днях уехавшей в Биарриц
Фатьме Ханум (помните, были у них), которая хотела обязательно разыскать Стравинского и
с ним выпить. Видите, какая у Вас репутация! Чтобы эта дама могла убедиться в противном, я
дала ей Ваш адрес!
Милый друг, я кончаю письмо и поэтому нежно целую Вас. Мы оба Вас очень любим и ждем
Вашего прибытия. Всем Вашим привет. Напишите мне, когда приедете, я очень хочу Вас
видеть.
49
Вера Судейкина
С. П. Дягилев — И. Ф. Стравинскому
[Лондон]
[24 или 25 июля 1921]
Дорогой мой Игорь.
Посылаю тебе статью одного из твоих жидовских друзей. В качестве твоего истинного друга
советую тебе остерегаться всех этих музыкальных жидов, ибо ты начинаешь замечать чего
тебе стоит эта дружба. Я дрожал от злости, читая статью этого мерзавца. По моему принципу
русские за границей, в особенности сейчас, не имеют права сводить счеты между собой — и
потому надо оставить на его ответственность его преступное письмо. Отвечать нельзя ему,
но в моем новом письме к английской публике я встану за тебя, как уже однажды в
предыдущей моей статье. Сделаю это очень коротко, но, постараюсь, — ясно.
Целую, до скорого свидания.
Твой Сережа
P. S. Заставь перевести себе каждое слово.
И. Ф. Стравинский — С. П. Дягилеву
Англе
27 июля 1921
Спасибо, дорогой, за письмо [и] статью г-на Куссевицкого. Разумеется, отвечать на нее не
следует по причине, что русским грызться сейчас на глазах не приходится (хотя Куссевицкий
этому принципу не следует), но статью эту я ему, Куссевицкому, когда время настанет,
припомню, а сейчас следовало бы, чтобы кто-нибудь из англичан ответил (Ли Генри? —
ответил бы хорошо). Мне хотелось бы вывести эту скотину на чистую воду, задав ему вопрос:
что значит его фраза: "juxtaposition des valeurs tonale"? Но если отвечать, то, разумеется, не
на злую глупость и пошлость Куссевицкого, а на то, что составляет существо всего его и их
жидовско(как ты говоришь)-немецкого манталитета.
Целую тебя.
Твой И. Стравинский
В. А. Судейкина — И. Ф. Стравинскому
[Париж]
[27 июля 1921]
Милый Игорь Федорович,
50
штаны заказаны и Вы получите их к 1 августу, хотя Вы про высылку их ничего не пишите, но
ясно, не зимой же в Париже будете в них щеголять. Цена их 110 франков (пока они не на Вас,
потом они станут дороже ... ведь приобретают же Ваши вещи историческую ценность! Ну и
постаралась сострить!).
Вторую неделю как живем на новой квартире. Первая неделя после переезда была
чрезвычайно трудна — теперь немного легче. Никому не советую обустраиваться квартирой,
отельная жизнь самая идеальная, и я часто вспоминаю с тоской наш отель.
Жара в Париже бешенная и если мы только мало-мальски устроимся денежно (есть коекакие надежды), то на две недели уедем куда-нибудь. Наш адрес: 7, Av. Fremiet, 16 arr. Если
напишите — буду более чем рада. Привет самый сердечный Екатерине Гавриловне. Вас мы
нежно целуем.
Вера Судейкина
И. Ф. Стравинский — С. П. Дягилеву
[Англе]
[29 июля 192I]
Сережа, я еще пораздумал над письмом Куссевицкого. Если ты считаешь все-таки нужным
ответить в той или иной форме, то имей в виду, что la bete est venimeusee [это животное
ядовито (франц.)]. Он сможет здорово навредить нам с тобой. Вот в каких руках (раньше
этого не было) весь российский мир[!]... Не пиши, не тронь г...а. Мне кажется, что он очень
был бы рад твоему ответу. Надо пройти молча. Подумай только, с нашим[-то] критическим
багажом этот полный урод осмеливается критиковать нас [!] Ведь я все-таки, черт возьми,
для очень многих сейчас большой музыкальный авторитет, а он критикует выбор моих
инструментов, говоря, что для этого состава написана куча г...а. Ну для чего не написано г...а
[?] И можно ли мне на это возражать — car il en tire le profit le juiv, a с ним вместе et tous ces
Neumann [поскольку из этого извлечет пользу этот жид, а с ним вместе все эти Ньюмены
(франц.)], чтобы продолжить ругань...
И. Ф. Стравинский — С. П. Дягилеву
[Англе]
[конец июля 1921 ]
Телеграмму твою получил. Буду очень рад видеть тебя здесь и обо всем потолковать.
"Домик" я уже сочиняю.
Исполни, пожалуйста, мою одну просьбу или поручи ее Борису — купи мне папиросы 200 штук
"The Kisier Blend" (№ 2), в желтых гильзах на № 9, Bond Street. Деньги при свидании отдам.
Жду тебя, а пока целую.
Игорь
Ради Бога, поменьше речитативов.
51
И. Ф. Стравинский — С. П. Дягилеву
Англе
30 июля 1921
Нужно ли зарезервировать для тебя в гостинице Белянкина "Замок басков" две
великолепные комнаты с ванной. Кормят так, как нигде в другом месте. Полный пансион на
двоих обойдется 250 швейцарских франков.
Стравинский
В. А. Судейкина — И. Ф. Стравинскому
[Париж]
[8 августа 1921]
Милый Игорь Федорович!
Присылайте мне поручения хоть каждый день, их исполню с удовольствием — не ответила я
Вам потому, что не могла найти Цедербаума. Вчера только он объявился и вот что он
говорит. Учитель этот (фамилия Тронадаро) всю зиму будет читать лекции на высших
педагогических курсах, поэтому уехать не может из Парижа. Если Вы хотите, я сделаю это
так: помещу объявления в газетах и поручу всем найти учителя, затем выберу из всех
подходящего и подробно Вам о нем напишу, а Вы дадите окончательный ответ — но раньше
напишите мне Ваши условия: с какого Вам дня нужен учитель, каково жалованье, будет ли он
целый день с детьми как гувернер, или только в часы занятий [?] Найти, я думаю, можно
будет с легкостью.
Я на два дня ездила в Довиль продаваться — то есть продала американцам одну Сережину
картину, — так что мы на некоторое время денежно успокоились. Видите, какая я деловая,
так что можете мне поручать сложнейшие дела.
Целую Вас нежно. С. Ю. тоже целует.
Вера Судейкина
Как поживают Ваши штанишки, чемодан [нрзб.] и наши общие знакомые.
Э. А. Эберг — С. С. Прокофьеву
Париж
17 августа 1921
[...] С Дягилевым я вел переговоры целых две недели о расплате за "Петрушку" и с большим
трудом это дело закончил. [...]
И. Ф. Стравинский — В. А. Судейкиной
52
Англе
21 августа 1921
Отвечая на Ваше милое письмо, в котором Вы так прекрасно описываете духоту, которая
стоит в Париже, я посылаю Вам это стихотворение с моими портретом и музыкой (которое,
надеюсь, Вы выучите наизусть к моему приезду). Мое поэтическое самолюбие было уязвлено,
когда я нашел в Вашем письме отрывок из прекрасного стихотворения Пушкина "Осень". Если
Вы процитировали его по памяти, то, пожалуйста, попытайтесь выучить и мое творение
наизусть с тем, чтобы продекламировать его на Рождество.
Я обнимаю Вас с любовью и нежностью. Скучаю.
Ваш я
И. Ф. Стравинский — С. П. Дягилеву
Англе
25 августа 1921
Я снова в трудном положении. Жду две недели согласно твоему обещанию. Рассчитываю на
твое дружеское расположение. Ожидаю остальной части работы Бориса.
М. Ф. Ларионов — С. П. Дягилеву
Париж
[сентябрь (?) 1921]
Милый Сергей Павлович!
Ты наверное забыл, что по моему контракту, касающемуся "Свадьбы", ты мне уплачиваешь
из причитающихся за работу денег 1 тысячу франков в месяц — если только "Свадьба" не
идет сейчас же за "Шутом". Я этих денег не получал уже три месяца. [...]
И. Ф. Стравинский — С. П. Дягилеву
[Англе]
11 сентября 1921
Дорогой Сережа, отсутствие получения от тебя августовского взноса, несмотря на твое
двукратное обещание, ставит меня в самое тяжелое положение, о чем расскажу только при
свидании. Умоляю тебя — немедленно мне вышли деньги — я в отчаянии.
Игорь
В. А. Судейкина — И. Ф. Стравинскому
53
[Париж]
[до 12 сентября 1921]
Милый Игорь Федорович,
телеграмму Вы получили — теперь письмом я еще подтвержу что я знаю о Дягилеве. Когда я
получила Вашу телеграмму, я звонила в отель "Континенталь" и там мне сказали, что
Дягилев уехал утром в Лондон, я это знала еще и от Бориса, который в этот приезд бывал у
нас часто и, наконец, сообщил нам, что на днях они уедут в Лондон, но что через неделю они
обязательно вернутся, потому что в Париже у них некоторые переговоры.
Сегодня у нас была балетная артистка Балашова, которая, между прочим, сказала, что на
днях должна пойти к Дягилеву "дать окончательный ответ" относительно "Спящей
красавицы", а ждет она его возвращения из Лондона к понедельнику 12. Вот все, что я знаю.
Теперь у меня к Вам дело: у меня такое чувство, что у Вас материальные дела неважные.
Если это так, то я могла бы Вам предложить одно дело, а именно написать к пьесе одного
француза музыку. Француз этот субсидируется Ротшильдом — и о Вас мечтают там и днем, и
ночью, но не знают, согласитесь ли Вы на это дело. Деньги можно получить очень
приличные. Если Вы, в принципе, не имеете ничего против, то напишите мне и тогда я сообщу
Вам все остальное и уже к Вам обратятся официально. Я, так сказать, зондирую почву.
Вообще в Париже несколько раз заходила речь о Вас, но почему-то говорили: "Да, но он
только работает с Дягилевым и вряд ли будет что-нибудь делать с другими".
Я жду скорого ответа. Извините за неряшливость письма, пишу в страшной спешке. Целую
крепко.
Вера Судейкина
И. Ф. Стравинский — С. П. Дягилеву
[Англе]
[18 сентября 1921]
Дорогой, я очень, очень рад твоему приезду и сожалею, что твой насморк его отсрочивает.
Но что значит твое молчание относительно денег, которые ты дважды обещал и которые я до
сих пор не получил? Я тебе еще недавно в Лондон писал об этом. Получил ли ты мою
открытку? Положение мое очень тревожное, я в отчаянии и не могу больше ждать в этот раз;
при свидании расскажу в чем дело. Умоляю тебя прислать немедленно по телеграфу
августовский взнос, без которого — крышка.
Твой И. Стравинский
В. А. Судейкина — И. Ф. Стравинскому
Париж
19 сентября 1921
54
Дорогой Игорь Федорович,
надеюсь, что Вы уже урегулировали Ваши взаимоотношения с Дягилевым, так как он
намеревался навестить Вас завтра. Я имела полезную беседу с Кохно и надеюсь, что все
будет хорошо.
Теперь о моем предложении. Френсис Пикабиа написал пьесу, которую он предполагает
поставить следующей зимой. Будет дано не одно представление, а она будет идти около двух
месяцев. Относительно Вас он имел беседу с Вермелем. Если бы Вы дали согласие написать
музыку к пьесе, то это было бы хорошо оплачено. Ротшильд (не знаю точно, какой из них)
будет субсидировать это предприятие. Сообщите мне, интересует ли Вас этот проект и что я
должна предпринять по этому поводу. Если же все это не вызывает у Вас энтузиазма, то не
сердитесь на меня, ибо это лишило бы меня уверенности, окажись я опять в подобной
ситуации. У меня много связей в театральных и музыкальных кругах и в будущем что-нибудь
можно будет организовать вновь.
Я получила Ваше письмо по поводу бумаги, в которое был вложен и Ваш портрет. Мне очень
понравилось предложение по поводу последнего. Я дала поручение фотографу послать Вам
мою фотографию в обмен на Вашу, но не смогла, к сожалению, выполнить первого
поручения: просмотрела насквозь всю телефонную книгу, но нужного магазина, торгующего
бумагой, не нашла. Буду пытаться все же выполнить Вашу просьбу. Что касается портрета,
то должна сказать Вам, что выглядите на нем достаточно веселым и совершенно не злым,
как на некоторых других фотографиях.
Помогите мне в одном вопросе. Мы бы хотели взять в аренду фортепиано. Не могли бы Вы
попросить Плейеля снизить цену? Удобно ли это для Вас? Об это можно поговорить с ним,
когда Вы будете в Париже, воспользовавшись нашим домом. Извините меня, и если эта
просьба доставит Вам какие-либо неудобства, то забудьте о ней.
Сергей уезжает в Лондон в конце месяца. Я бы тоже с удовольствием поехала на премьеру
"Спящей красавицы", но совсем не уверена, что со мной подпишут контракт.
Мы оба целуем Вас. Наш сердечный привет Екатерине Гавриловне.
Вера Судейкина.
И. Ф. Стравинский — С. П. Дягилеву
Париж 1 октября 1921
Для меня было большой радостью узнать, что Вы ставите шедевр нашего великого и
любимого Чайковского — "Спящую красавицу". Это даже двойная радость, так как эта вещь
для меня наиболее полно олицетворяет тот период нашей русской жизни, который мы зовем
"петербургским периодом", запечатлевшимся в моей памяти утренним видением
императорского кортежа Александра III — огромного императора и его огромного кучера, — и
невероятная радость, ожидавшая меня в тот вечер: "Спящая красавица".
Кроме того, мне как музыканту доставляет большое удовлетворение видеть на сцене эту
непосредственную вещь в эпоху, когда люди, не являющиеся ни простодушными, ни
наивными, ни опять-таки непосредственными, тщатся достичь в своем творчестве простоты и
55
"скромности". Чайковский самой природой был в полной мере наделен всеми этими
достоинствами. Вот почему он никогда не боялся дать себе волю, хотя жеманные господа и
академического, и рафинированного толка бывали шокированы искренностью и
безыскусностью его музыки.
Чайковский обладал мелодическим даром, и мелодия — самое главное во всех симфониях,
операх и балетах, созданных им. Для меня совершенно не существенно, что его мелодии не
всегда равноценны. Важно, что он был творцом мелодий, а это дар чрезвычайно редкий и
ценный. Между прочим, Глинка тоже обладал им, и в несколько иной степени, чем прочие...
И это уже нечто, весьма отличное от немецкого.
Немцы создали немало музыки, но пользовались при этом все больше темами и
лейтмотивами, заменявшими им мелодию.
Музыка Чайковского, которая никому не кажется специфически русской, часто на деле
является куда более русской, чем музыка, с некоторых пор считающаяся таковой и
снабженная поверхностно "московским" колоритом. Это музыка совершенно русская, как
русскими являются — пушкинский стих, романс Глинки, портрет Кипренского. Никогда не
задаваясь целью культивировать в своем искусстве "душу русского крестьянина", Чайковский
подсознательно черпал из подлинно народных источников.
И как характерны были его пристрастия в музыке, прошлой и его собственного времени! Он
преклонялся перед Моцартом, Купереном, Глинкой, Визе: это заставляет нас сомневаться
(или нет) в его вкусе. Странно! Всякий раз, когда русский музыкант попадает под влияние
латино-славянской культуры и оказывается на границе между австро-католическим
Моцартом, обращенным к Бомарше, и германо-протестантским Бетховеном, склоняющимся
перед Гёте, результат получается поразительный ...
Балет "Спящая красавица", вне всякого сомнения, — убедительный пример огромного
таланта Чайковского. Этому культурному человеку с его знанием старинного творчества и
старинной французской музыки не было необходимости вдаваться в археологические
изыскания, чтобы надлежащим образом воспроизвести эпоху Людовика XIV; он выразил ее
характер на своем музыкальном языке, предпочитая сознательной, но вымученной
стилизации невольные, зато живые исторические неточности — смелость, доступная только
большим художникам.
Совсем недавно мне удалось заново просмотреть партитуру балета. Я инструментовал
некоторые номера, которые оставались неоркестрованными или незавершенными. Я провел
несколько очень приятных дней, снова и снова убеждаясь в свежести и изобретательности,
силе и мастерстве музыки. И я искренне желаю, чтобы Ваша аудитория во всех странах мира
воспринимала этот балет так же, как воспринял его я, русский музыкант.
Всегда Ваш Игорь Стравинский
И. Ф. Стравинский — С. П. Дягилеву
[Биарриц]
[конец октября 1921]
56
Дорогой, только что получил прилагаемую здесь записку. Не пишу Бароччи, ибо не уверен в
том, что он в Париже еще.
Я выезжаю во вторник и буду в Лондоне в среду вечером. Serai enchante a te trouver a la gare
[Был бы счастлив встретить тебя на вокзале (франц.).]
Получил ли ты рукопись — оркестровку "скрипичного концерта" из "Спящей [красавицы]"?
Твой И. Стравинский
И. Ф. Стравинский — Л. С. Баксту
Лондон
2 ноября 1921
Со всей моей симпатией и новым восхищением.
Игорь Стравинский
И. Ф. Стравинский — В. А. Судейкиной
[Биарриц]
[17 ноября 1921,] четверг
Верочка, наконец-то получил я так страшно ожидаемое твое письмо. Я тоже не думал, что
так сильно люблю. Я просто места себе не находил, оставаясь целую неделю без твоего
письма. Я каждый день заходил на почту — почтари уже наизусть меня знают, и все нет да
нет. Возвращался по темным улицам Биаррица со злым и неудовлетворенным чувством,
которое к тому же надо было скрывать. Слава Богу — вчера получил от Бориса письмо, в
котором он меня предупредил о твоем [письме] и сегодня [пришло] твое.
Моя Верочка, моя троекратная любовь [!] Да. Верочка, за это, как видишь, платимся и, может
быть, предстоит и еще платить! То, что от С. Ю. нет писем, меня тревожит, ибо, хотя мы и
расстались в ладу и в миру, и он имел вид совершенно успокоенный, но этот припадок
бешеной ревности, очевидно, не единичный случай — ведь за несколько дней до того
памятного для меня четверга он тебе писал письмо, которое, по собственному признанию, не
отправил и которое, как он мне сам говорил [...]
Письмо твое с грустью в душе сжег. Прошу Бориса писать пока на Poste restante. Тогда он
может писать все, что угодно — Poste restante во Франции — верное дело.
И. Ф. Стравинский — В. А. Судейкиной
[Биарриц]
[18 ноября 1921]
[...] Через Бориса получил вчера твое письмо... Я работаю в настоящее время, сочиняя, по
пять часов в день с 10 утра, но сейчас я не способен ничего делать, могу только думать о
57
тебе и сочинять музыку, такую музыку, которая связана с тобой. Собираюсь идти пить чай,
затем я выйду, зайду на почту. Быть может, там меня ожидает весточка от тебя — это все,
чего я хочу... Что нам делать с тобой? Я много думаю об этом... Я покинул Лондон в надежде
увидеть тебя в январе...
И. Ф. Стравинский — В. А. Судейкиной
[Биарриц]
[19 ноября 1921,] суббота
[...] О, Верочка, — думаю, что это неизбежно, это важно и ты должна вернуться к нему.
Третьего не дано, и я согласен с тобой — нельзя построить своего счастья на несчастье
другого. Да поможет Бог тебе разобраться с твоими чувствами ко мне и не обнаружиться им
никогда. Написал ли тебе С. Ю. о деталях нашей встречи?...
И. Ф. Стравинский — В. А. Судейкиной
[Биарриц]
[19 ноября 1921] суббота
Верочка моя, только что отправил тебе письмо, как опять сажусь тебе писать, пользуясь тем,
что никого дома нет и обладаю достаточным спокойствием, что так приятно; к тому же в
лихорадочной спешке и волнении моего сегодняшнего первого письма (где "суббота" не
подчеркнута) я не ответил на один твой вопрос, моя Верочка. И вопрос этот такой для меня
дорогой, такой желанный и любовный, что я вот уже 24 часа с ним вожусь, и повторяю его, и
ношу в левом кармане письмо с этим вопросом, боясь расстаться с ним. Ты хочешь знать
лишь "одно", буду ли тебя любить несмотря ни на что Ах, Верочка, могу ли я тебе ответить
иначе, чем ты сейчас на тот же вопрос, который и я тебе ставлю? Говорю "сейчас", потому
что всегда мне в голову приходит такая мысль: вот мы сейчас в состоянии исключительно
острого ощущения влечения друг к другу [...]
И. Ф. Стравинский — В. А. Судейкиной
[Биарриц]
[конец ноября 1921]
[...] Я постоянно думаю, что мои слова в полной мере не выражают того, что творится в моей
душе — только музыка инстинктивно ... способна, не сковывая, выразить сокровенное — но,
быть может, музыка нечто совершенно иное ... Но ты пишешь, я страстно жду твоих слов о
любви ко мне, без чего мне сейчас не прожить. Пиши каждый день, если можешь, Верочка,
моя дорогая, дорогая любовь ...
И. Ф. Стравинский — В. А. Судейкиной
[Биарриц]
[30 ноября 1921,] среда
58
Вера моя, только что прочел твое письмо от понедельника (после двухдневного —
воскресенье и понедельник — отсутствия писем, как я и ожидал) и вот что я хочу тебе сейчас
же сказать. У меня сейчас очень большие неприятности и […] финансового характера, у меня
тоже сильное напряжение нервов из-за упорного сочинительства, у меня колоссальный ком
на душе, который меня преследует всюду, чтобы я ни делал, — это моя любовь к тебе,
связанная с этой мучительно-невыносимой разлукой. Все это я перенесу, все как пух — все,
только бы получать от тебя такие письма, как это последнее.
Вера моя, есть одна вещь, которая меня может повергнуть в самый страшный ужас — это
если бы твоя фраза: "я стараюсь убедить себя, что разлука с тобой неизбежна, что любовь
наша не будет вечной и что нужно уже сейчас начать успокаиваться" — если бы эта фраза
стала ...
С. Ю. Судейкин — С. П. Дягилеву
[Париж]
[начало декабря 1921]
Дорогой Сергей Павлович!
Я очень сожалею, что беспокою тебя. Я так тебя люблю и ценю. [...]
Равновесие моей жизни знает только В. А. Я тебя очень прошу и буду весьма признателен,
если ты ее немедленно отпустишь. [...]
Я думаю, что ты за это время узнал В.А. Это исключительно сильная и честная натура.
Подумай, сейчас ей предстоит или уехать от тебя без твоего согласия, или сознавать, что моя
работа и здоровье не на той высоте, на какой могли бы быть. Согласись, положение ее
безвыходное!
Я дал тебе Бориса (если он тебе надоел, я охотно возьму обратно) и В.А. Этим я показал свою
любовь [к тебе] [...].
Ты, вероятно, знаешь или слышал, что у меня бывают иногда припадки бешенства (это
следствие моей болезни) и я не желал бы доставить мучительные минуты моей жене,
которую я боготворю. [...] Игорь, с которым я виделся и завтракал, испытал мое бешенство на
себе и находит, что Вера должна немедленно приехать. [...]
С. Ю. Судейкин — С. П. Дягилеву
[Париж]
[20-е числа декабря 1921]
Дорогой друг,
я надеюсь, что ты понял необходимость приезда моей жены. Когда я подписывал контракт, я
никогда не думал [, что спектакли продлятся] более двух месяцев. К моему сожалению,
приходится сократить немного этот срок. (Все же она сыграет 30 спектаклей. Она ведь не
профессиональная актриса, а моя жена, да и вряд ли твои примы согласились [бы] без
59
отдыха играть более.) Доктор мне категорически запретил волнения и, главное, ночную
работу. Состояние моего сердца плохо ввиду непрерывного волнения. Я продолжаю работать
ночи напролет, или пишу письма, которые не посылаю.
Более 200 часов я ждать не в состоянии. Пишу тебе это весьма серьезно.
Я доказал тебе свое отношение, отпустив на 50 дней жену, которую обожаю.
Я уверен, что ты поймешь меня и доставишь в полном порядке драгоценнейшую для меня
жизнь.
Будешь совсем очарователен, если сократишь ожидаемый мною срок хоть на несколько
часов и ответишь телеграммой, когда [я] ее увижу.
Мой доктор присоединяется к моей просьбе.
Твой Сергей
P. S. Могу ждать только 12 тысяч минут! Сократи этот срок!
Е. Г. и И. Ф. Стравинские — С. П. Дягилеву
Биарриц
29 декабря 1921
Дорогому другу Сергею Дягилеву желают очень счастливого года Игорь и Екатерина
Стравинские.
В. А. и С. Ю. Судейкины — С. П. Дягилеву
Париж
29 декабря [1921]
[В. А. Судейкина]
Многоуважаемый Сергей Павлович!
С большим опозданием я хочу поблагодарить Вас за то, что Вы меня отпустили. Я так
счастлива что приехала в Париж, к Сереже, потому, что мой приезд был действительно
необходим. [...]
Здоровье Сережи только сейчас восстанавливается и я приехала очень вовремя, он
действительно не ради каприза меня выписал. [...]
[С. Ю. Судейкин]
Дорогой Сережа,
60
я очень благодарен тебе за то, что ты отпустил Веру, которая наладила мою жизнь, и за то
отношение, которое было тобой проявлено, когда она была у тебя. Я всегда знал и ценил твое
тонкое к себе отношение.
Ждем приезда балета в Париж с нетерпением, чтобы аплодировать.
Жму руку.
Твой Судейкин
1922
И. Ф. Стравинский — Б. Е. Кохно "
[Биарриц]
[январь 1922]
[...] Итак, где-то в начале или середине февраля "Мавра" будет целиком закончена, тогда я
возьмусь за "Свадебку". [...]
И. Ф. Стравинский — С. П. Дягилеву
Биарриц
11 января 1922
Сережа, дорогой мой, у меня есть потребность хотя бы в нескольких словах поделиться с
тобой следующим: Шанель, как я и думал, отняла дом у Белянкиных (сказавши, что хочет
etablir definitivement une maison de couture [окончательно основать дом моды (франц.)]).
Сейчас при многих невыясненных перспективах этого года — этот факт особенно бьет по
моему моральному состоянию: оно в очень плохом состоянии. А было ведь так хорошо!
Работалось мне как никогда. "Мавра" — это, кажется, лучшее, что я сделал; и энергия мне
еще очень нужна.
Эта крупная неприятность, которую мог сделать лишь самый последний прохвост, сильно
подкосила мою бодрость. Я ощущаю странное беспокойство за свое будущее, что в сильной
мере действует на мои силы. Мое положение без преувеличения грозит сделаться в самом
непродолжительном будущем отчаянным.
Мне очень тяжело на душе — здесь нет ни души — свои в счет не идут. Мне несколько легче,
когда могу поделиться с другом. Уверен, что ты меня пожалеешь, потому что не раз видел
доброе и участливое ко мне отношение. Это все, что мне от тебя нужно.
Целую тебя крепко.
Твой И. Стравинский
И. Ф. Стравинский — С. П. Дягилеву
61
Биарриц
20 января 1922
Огромное тебе спасибо, дорогой. Твое доброе, теплое письмо мне особенно нужно теперь, и я
тебе душевно благодарен за него. Жду тебя и Бориса (и Броню) с нетерпением.
Твой Игорь.
И. Ф. Стравинский — С. П. Дягилеву
Биарриц
4 февраля 1922
Сережа, дорогой, что мне делать, писать ли в Америку, сговариваясь о поездке концертной
на будущий год, или подождать еще? Напиши мне хоть два слова в ответ, ибо обстоятельства
мои заставляют меня серьезно подумать об этом. Не хочу ничего предпринимать, не
посоветовавшись с тобой. Целую тебя.
Твой И. Стравинский
И. Ф. Стравинский — С. П. Дягилеву
Биарриц
11 февраля 1922
Мой дорогой Сережа,
чувствую, что тебе тяжело на душе, что мучают тебя твои-мои дела. Ах, если бы мне чемнибудь можно было бы помочь тебе! Чем? Если музыкой своей не удастся помочь, то чем же?
[...]"
Мне покоя не дают мысли о тебе и о том, что у тебя делается, хотя я ровно ничего о тебе не
знаю до сих пор.
Твой И. Стравинский
С. Ю. Судейкин — С. П. Дягилеву
[Париж]
[март? 1922]
Дорогой Сергей Павлович!
Я очень сожалею, что ты понял мой разговор, как отказ от "Байки". Согласись, эту вещь я
вынашивал около года, сделал два эскиза, говорил с Игорем о третьем варианте.
62
Мне очень трудно отказаться от этой работы и я с тем же горячим желанием сделал бы ее.
Что касается моего разговора вообще об участии в твоем балете, то [ты] ответил мне, что
ничего не предвидишь, я этому верю. Начало моего разговора с некоторой осторожностью
[было продиктовано тем, что я] не желал навязывать себя тебе [...].
"Байка" — интереснейшая постановка, о которой я мечтал целый год.
Ты меня не понял и прекратил разговор слишком быстро, а я не хотел настаивать на
продолжении разговора.
Жду твоего ответа. Игорю я написал подробно о том же. [...]
С. П. Дягилев — С. Ю. Судейкину
[Монте-Карло]
[март?] 1922
Милый друг Сережа!
Я приехал к тебе с самым добрым намерением обсудить постановку "Байки". Понятно, не
хотел говорить о том, что ты желал "проверить мое отношение к тебе" на основании каких-то
"сплетен", о которых я ничего не знал!
Ты сразу мне сказал — дословно, — что ты решил отныне работать только при условии, если
тебе будет поручена целая программа. Тут же с некоторым недоверием ты добавил, что не
знаешь с кем рядом ты должен был бы стоять в программе. Я думаю, что если бы я сейчас
настаивал, то ты при дружбе ко мне согласился бы исполнить эту работу. Однако, это не в
моих принципах — каждый художник должен у меня сотрудничать за радость работы, а не из
наилучших, даже дружеских чувств. Ты настаиваешь на том, что твое положение в
последний год изменилось, что ты стал первым парижским декоратором и завален
декорациями. Зная, что ты говоришь искреннюю правду и уступая твоим доводам, я отдал
"Байку" другому художнику в ожидании случая, когда смогу передать тебе более
ответственный труд.
Дружески твой
СД
С. П. Дягилев — И. Ф. Стравинскому
Париж
23 апреля 1922
Марсель, по-видимому, невозможен. Если же так, то необходимо будет снизить гонорары. Я
боюсь, что во время торжеств открытия нашего театра осенью, мы вынуждены будем
принести в жертву "Свадебку". Ты и Броня будете наверняка готовы? Если "Свадебка" будет
отложена, не предпочли бы ты и Борис уступить премьеру "Мавры" Раулю. Я надеюсь
приехать в Монте-Карло в четверг.
63
И. Ф. Стравинский — С. П. Дягилеву
Монте-Карло
24 апреля 1922
Ода Слободская подданная Литвы. [Она] принимает условия. Обеспечьте ей срочно визу по
адресу: Милан, Excelsior. Я в восхищении от "Мавры".
Игорь
И. Ф. Стравинский — С. П. Дягилеву
Монте-Карло
24 апреля 1922
Я уверен, что Броня никогда не справится со "Свадебкой" за один месяц. Свяжись Chester по
поводу "Байки".
Л. С. Бакст — С. П. Дягилеву
Париж
26 апреля 1922
Любезный друг Сережа.
Я узнал, что ты, не предупредив меня, поручил другому лицу исполнение декораций и
костюмов к "Мавре". Согласно выданному тобою документу, я взыщу с тебя неустойку в
десять (10) тысяч франков через моего адвоката. Зная, что твое горячее желание,
заявленное при Нувеле, Кокто и Бароччи, было видеть меня исполнителем вышеназванной
постановки, могу только сожалеть о причиненной тебе г-ном Стравинским досаде и
пользуюсь случаем указать тебе на то, что ты со своей стороны можешь вычесть эту сумму
из его гонорара. Конечно — это только дружеский совет.
Разумеется, при новом повторе нашего обязательства и речи не может быть о каком бы то ни
было моем сотрудничестве в сезоне твоем в Opera.
Письмо это прошу тебя показать г-ну Стравинскому. Жму руку.
Лев Бакст
С. П. Дягилев — Л. С. Баксту
[Париж]
27 апреля 1922
Дорогой друг Левушка.
64
Мне очень жаль, что мысль, которая у меня только родилась в голове и не получила еще
даже окончательного осуществления, уже тебе известна ранее, чем я смог сам о ней
сообщить.
Дружески жму твою руку.
И. Ф. Стравинский — С. П. Дягилеву
Монте-Карло
3 мая 1922
Получено мною из Дирекции Русского балета С. П. Дягилева тысяча пятьсот франков (Fr.
1500).
Игорь Стравинский
И. Ф. Стравинский — С. П. Дягилеву
Париж
[май 1922]
Дорогой, отвечаю тебе вместо Бориса на твой вопрос, кончил ли я увертюру. Нет, еще не
кончил. Ты не беспокойся, я ее сочиняю, и тебя не подведу, как никогда не подводил.
Целую тебя.
И. Стравинский
И. Ф. Стравинский — Е. Г. Стравинской
Париж
29 мая 1922
Моей жене!
Через 15 минут начинается концерт. Мы все в страшном волнении. Мы все, Дягилев,
Ансерме, Фительберг, аккомпаниатор-пианист, кое-какие певцы и я будем на эстраде — это в
той зале, где мы ужинали в прошлом году осенью с тобой — бордо с золотом, только
установлена эстрада.
Игорь Стравинский
Л. С. Бакст — С. П. Дягилеву
[Париж]
Пятница [после 3 июня] 1922
65
Любезный Сергей,
нисколько не удивился, узнав о провале нового произведения Янкеля Штравинского; […] мне
свидетельствовали о трескучести и нудности провала; музыканты (и какие!) снисходительно
кидали: "assez pittoresque, mais insupportablement long" ["довольно красочно, но невыносимо
длинно" (франц.)].
Лев
И. Ф. Стравинский — С. П. Дягилеву
Монте-Карло
21 [июня?] 1922
Вера приедет повидаться с тобой. Все объяснит. Попроси ее ничего не писать [мне].
Игорь
Б. П. Юргенсон — И. Ф. Стравинскому
Москва
25 июня 1922
Многоуважаемый Игорь Федорович,
обращаюсь к Вам после долгого и невольного перерыва наших письменных сношений. О Вас
еще время от времени до меня доходили слухи и сведения о новых Ваших произведениях, но
обо мне и моей судьбе Вам, вероятно, кроме общих сведений о России и русских, вряд ли что
доходило. В настоящее время я уже четвертый год тяну лямку службы. Сначала был
заведующим нотной секцией музыкального отдела Народного комиссариата просвещения, а
теперь состою заведующим технической частью Государственного музыкального
издательства, во главе которого стоят П. А. Ламм, Н. Я. Мясковский и В. М. Беляев. Брат мой
служит при нашей бывшей нотопечатне.
Вам, вероятно, известно, что материальные условия жизни здесь очень затруднительны и
потому приходиться перебирать в уме все свои прежние источники дохода и соображать как
их использовать.
Чтобы обеспечивать один из таких источников, позволяю себе обратиться к Вам или через
Ваше посредство к Дягилеву (адреса коего не знаю). Я с 1917 или 1918 года не получал от
него условленной платы за пользование материалом "Жар-птицы". Нет сомнений, что за
истекшие с того времени годы в нашу пользу должна была накопиться некая сумма, получить
которую нам было бы теперь очень кстати. Надеюсь, Вы не откажитесь выяснить этот вопрос
с Дягилевым, так как мне из Москвы гораздо труднее это сделать. По выяснении суммы
известите меня (по прежнему адресу) сколько и через кого можно получить и я постараюсь
войти в соответствующие сношения с указанным лицом или фирмой.
Очень меня этим обяжете.
66
На днях я получил письмо от фирмы Chester в Лондоне, которая, между прочим, сообщает,
что приобрела от Вас какую-то новую сюиту из "Жар-птицы". Нет ли тут какого-нибудь
недоразумения?
Искренне уважающий Вас
Б. Юргенсон
Б. Ф. Шлёцер — И. Ф. Стравинскому
Дьепп
27 июня 1922
Глубокоуважаемый Игорь Федорович,
статья моя о "Мавре" вышла в самый день моего отъезда из Парижа; прочел я ее уже в
поезде, и хотя меня предупреждали, что она искажена, но я ужаснулся, увидев, что редактор
позволил в ней вычеркнуть одну фразу, которой я придавал большое значение. Смысл ее был
тот (дословно не помню), что весьма возможно, что я ошибаюсь в своей оценке "Мавры", но
если через год я увижу себя неправым, то первый же признаюсь в этом и буду рад сказать,
что ошибся, ибо, конечно, ошибки критиков (их столько уже было) имеют гораздо меньше
значения, чем ошибки кудесников, творцов.
Вам, вероятно, все это не столь важно. Но Вы знаете как исключительно высоко я ценю Ваше
творчество, как я люблю его и мне хотелось бы, чтобы знали также, что если я позволяю
себе выразиться откровенно о том, что мне не по душе в Вашей деятельности, то делаю это с
теми чувствами уважения, которые всегда вызывают к себе гениальные кудесники, и вполне
признавая, что, быть может, ошибаюсь я, а не Вы.
Вчера уже написал об этом инциденте в редакцию "Последних новостей", предупреждая, что
повторение подобного цензурирования моих статей, вызовет отказ мой от дальнейшего
сотрудничества.
Примите уверения в моем глубоком уважении и преданности.
Б. Шлёцер
И. Ф. Стравинский — Б. Ф. Шлёцеру
[Биарриц]
[начало июля 1922]
Многоуважаемый г-н Шлёцер!
Я тоже того убеждения, что ошибки критиков имеют гораздо меньшее значение, чем ошибки
художников-творцов, но должен признаться, что не совсем понимаю, какой из этого мне (или
публике) следует сделать вывод.
67
Также не понятна для меня фраза Ваша: "Если через год я увижу себя неправым". Почему
через год, а не через два, или же через пять? Вообще, если вы предполагаете возможность
ошибки в вашей оценке "Мавры", то надо было подождать и уж во всяком случае удержаться
от таких категорических утверждений, как: “"Мавра" — первая неудача Стравинского” (и
далее — “быть может, мы ошибаемся и "Мавра" лишь случайная неудача”).
В общем же я недоумеваю, как придавая такое большое значение Вашей статье и оценке
"Мавры" (как это явствует из Вашего письма), Вы можете ограничиться предупреждением
редактору, что дальнейшее цензурирование Ваших статей вызовет отказ с Вашей стороны от
сотрудничества. Неужели этого случая не достаточно, и ошибки, которые, судя по Вашему
письму, изменили весь смысл статьи, останутся не исправленными?
Если эти фразы не перевраны редакцией, то мне кажется, что фраза, которую редактор
упразднил, ничем не изменила бы их смысла, будь она напечатана, [но], наоборот, по-моему,
она отняла бы у них весь смысл.
Л. С. Бакст — С. П. Дягилеву
Париж
[июль (?) 1922]
[...] Бойтесь вашей художественности — в ней есть мертвый узел; [то,] что в ы видите в
кубизме — это не его суть; как вы утилизируетесь в кубизм — это огромная ошибка, до смеха
включительно — припомните позорный "Фейерверк" Балла, сказки Ларионова и, к счастью,
испарившийся "Соловей" Деперо... Memento mori [помни о смерти (лат.)].
[Я ратую] за искусство легкое, грубоватое, без претензии и без эстетизма. Бойтесь заданий
Стравинского. Это большой музыкант — но маленький мозг.
И. Ф. Стравинский — С. П. Дягилеву
[Биарриц]
20 июля 1922
Дорогой, два слова в ответ на твое письмо. Имей в виду, что тут никакого постоянного
оркестра нет, когда же кое-какие представления (самого печального характера) дают, то
играет самый жалкий сброд в 18—20 человек. Сцена очень маленькая, но это ничего, играл
же ты в Марселе! Что касается публики, то 20, 22 будут иностранцы, но срок-то крайний к 24,
25 все разъезжаются сразу. Спешу опустить эти строки с express"oм, потому кончаю. Целую
тебя крепко.
Твой И. Стравинский
И. Ф. Стравинский — Б. Е. Кохно.
Биарриц
6 августа 1922
68
[...] Если бы люди могли слышать мою музыку, когда я ее пишу, то думаю, они говорили бы о
ней гораздо меньше глупостей. Я должен признать, что в последние годы до меня в основном
доходят сведения только о недостатках, содержащихся в моей музыке, о которых я сам
прекрасно знаю, но никто (буквально никто) не говорит о ее достоинствах, что для меня
зачастую превращается в источник отчаяния. Это вынуждает меня невольно проявлять
необыкновенную твердость, что временами очень болезненно. [...]
С. С. Прокофьев — В. В. Держановскому
Этталь
20 октября 1922
[...] Завтра я еду в Париж [...]. Если увижу Стравинского, наставлю его на "Музыку". Если нет,
узнаю и сообщу Вам его адрес. Но письма всегда его достигнут, если Вы напишите через
Дягилева [...].
С. С. Прокофьев — П. П. Сувчинскому
Париж
27 октября 1922
Дорогой Петр Петрович,
в течение воскресенья, понедельника и вторника в Берлин приезжают: 1) Кусевицкий, 2)
Дягилев, 3) Стравинский, 4) я. [...]
С. С. Прокофьев — В. В. Держановскому
Этталь
6 ноября 1922
[...] В Париже видел Стравинского. Он Ваши письма получил, но, кажется, отвечать не
собирается, принадлежа к той категории людей, которые не умеют писать и никогда ни на что
не отвечают. Все же из разговора я понял, что фактических данных Вы, вероятно, сможете
от него добиться. Поэтому я советую Вам написать ему еще раз и попросить именно сухих
фактов, а не спекуляции, за которую он не знает как взяться. Пишите ему лучше не на
Дягилева, а так: M. Igor Strawinsky, Maison Pleyel, 22, rue Rochechouart, Paris IX. [...]
П. П. Сувчинский — Н. С. Трубецкому
Берлин
14 ноября 1922 [...]
Здесь был Стравинский, с которым мы очень сошлись. [...]
П. Л. Сувчинский — И. Ф. Стравинскому
69
Берлин
21 ноября 1922
Дорогой Игорь Федорович!
Только что вернулся с концерта. Этим заключилась неделя "Весны священной", так как я
ходил на все репетиции бедного Ансерме и присутствовал при его мучениях с дубовыми
немцами. Но все прошло очень хорошо. На генеральной репетиции была устроена овация с
небольшим свистом, зато сегодня, на самом концерте, немцы вооружились свистульками и
свистели во всю (и здесь не обошлось без эрзаца; уж если хочешь свистеть, то свисти ртом,
пальцами, а не свистулькой!). В ответ поднялся крик и аплодисменты. Словом, даже Вы были
бы довольны! Зал был переполнен. Как я увидел после долгого промежутка, "Весна"
воспринималась совсем по-иному, и не хочу [говорить], ибо не умею выразить, как я над ней
всю неделю дрожал и холодел.
Не сердитесь, если я решаюсь задать Вам один вопрос, [но считаю себя] вправе поделиться
одним сомнением: — мне все кажется, что у "Весны" нет достаточно сильного и
заключительного тембрового конца.
Конечно, замечательно, что Вы избежали "прометеевского" соблазна всеразрушающего
нарастания и оставили последнее движение, так сказать, на одном уровне. Но мне кажется, в
таком случае необходимо сохранить регистр, постепенно очерствить звучность, сделать ее к
концу каменной чугунной машинкой. И этому мешают струнные, которые мягчат звучность и
которые так бы хотелось с ц. 196 (хотя бы!) совсем выключить за счет ударных и духовых.
Может быть, я ошибаюсь и, повторяю, не сердитесь, что я Вам об этом пишу, но я для себя
лично убедился, что струнные divisi мешают осуществлению Вашего же тембро-ритмического
замысла.
Ансерме больше не видел, так как был очень занят. Ваш американец 30 будет играть в
филармонии свои сочинения. Без конца вспоминаю Ваше требование и благодарю Вас за
него как только могу!
Стало легче жить, когда знаешь, что где-то Вы живите. Ваш сотрудник Антейл хлопал
"Весне" как только мог!?... Если бы Вы знали что за гов..ще Концерт Бузони.
Крепко обнимаю.
Преданный П. Сувчинский
Целую ручки Анны Кирилловны.
Когда вслушиваешься в пантеистическую инструментовку "Весны", особенно первую часть,
то становится понятным Ваш уход к механизму и инструментальному аскетизму. И как это
органично!
П. Ф. Челищев — С. П. Дягилеву
Берлин
21 ноября [1922]
70
[...] Вчера был на концерте Ансерме — он дирижировал "Весной священной" — я был
совершенно потрясен — удивительная музыка — такая сильная и такая простая — самое
удивительное, что ее нельзя не слушать — она с Вами делает всё, что угодно — обыкновенно
такая музыка утомляет и надоедает, но "Весну священную" слушал бы несколько раз — это
настоящая музыка! А как она оркестрована! Удивительно!
Вам смешно будет это всё читать, бессвязное и неумело сказанное. Я не умею всего этого
объяснить — но я чувствую, что это чистый вид музыки, который никаких зрительно
иллюстративных впечатлений не вызывает. С немцами делалось вчера что-то небывалое —
одна половина зала безумно хлопала, другая — свистела, орала, хохотала и т.д. Шум после
концерта был невообразимый — незнакомые люди спорили друг с другом, хлопающие со
свистящими, которые вынули ключи и свистели в них. Я никогда не видел и не помню такого
гама и шума в Берлине. Дирижер великолепный — бился он ужасно с немцами, которые
никак не могли понять самых простых вещей. Вчера была настоящая победа русских над
немцами! [...]
P. S. Передайте, пожалуйста, мой привет Стравинскому — какой он удивительно простой —
мы часто в Берлине виделись — он славный, с ним себя очень легко чувствуешь. [...]
С. С. Прокофьев — В. В. Держановскому
Этталь
23 ноября 1922
[...] На днях вышла в две руки концертная сюита из "Петрушки", необычайно звонко
состряпанная автором. [...]
П. П. Сувчинский — Н. С. Трубецкому
Берлин
25 ноября 1922
[...] Отвел душу со Стравинским, который был здесь недели две. Но это только в
профессиональной сфере музыки. Вообще-то в Берлине ужасно. [...]
С. С. Прокофьев — П. П. Сувчинскому
Этталь
1 декабря 1922
[...] С огромным интересом прочел Ваши впечатления от Стравинского. Я рад, что Вы
хорошенько с ним познакомились: Вы охватили в нем то, что я, с моего композиторского
кресла, по необходимости одностороннего, не мог объять. Но мне хочется еще знать кое-что.
Например: какой вкус у Стравинского? Что же, черт его дери, считает он за белое? То на
столе у него портрет Верди, то он в газетах выступает в защиту Чайковского, то он говорит
мне (повторно и упорно), что из современной музыки он может слушать только мою.
71
Когда я ему сыграл "Мимолетности" (пьесы для меня все между собой более или менее
равноценные), то он одною восхищался, от другой отплевывался и притом так
темпераментно, что я приблизительно с десятой мимолетности, при начале каждой пьесы,
начинал гадать: что он скажет — и никогда не мог предвидеть, что в его голове. А нападки
его и Дягилева на мой "путь"? В чем тут дело? Оба говорят, что любят мою музыку, сколь
искренно — не так важно; важно, что говорят с какой-то агрессивной настойчивостью. И
дружески меня ругают, сангвинически оря в голос. Когда они орут, иногда часа два подряд, я
ничего не понимаю, огрызаюсь, чтобы подлить масла в огонь, наслаждаюсь сценой с точки
зрения этнографически-бытовой, а внутренне ломаю голову, — что за пружина
развертывается внутри них, почему в этой пружине столько энергии, и куда эта пружина
стреляет?
Теперь Вы знаете Дягилева (немножко) и Стравинского (порядочно), — будьте же другом и
ответьте мне на эти вопросы! [...]
В. В. Держановский — С. С. Прокофьеву
Москва
12 декабря 1922
Дорогой Сергей Сергеевич!
Ваша недавняя писулька о новой сюите Стравинского восхитила меня не только как
музыканта, но и как коммерсанта. В качестве заведующего нотным отделом "Книги" я
немедленно выписал эту сюиту к нам в магазин. Я был бы очень признателен, если бы и в
будущем между дел и между слов Вы оповещали меня о всех наиболее значительных нотных
явлениях [...]. Ваш изысканный и ироничный вкус порукой тому, что новинки, Вами
рекомендованные, будут ударными. [...]
С. С. Прокофьев — П. П. Сувчинскому
Этталь
12 декабря 1922
Дорогой Петр Петрович,
спасибо за сравнительное описание меня и Стравинского и за попытку объяснить
расхождения наших путей. Это как раз то, что мне хотелось от Вас услышать, и оно
несомненно многое мне объяснит.
Вы спрашиваете про мое впечатление. Впечатление у меня таково, что хотя Вы меня и
"объясняете", но сами стоите, если не двумя ногами, то уж, наверное, однако, "на платформе
Стравинского. "Современность" — хорошее слово, но в Вашем письме оно повторяется
пятнадцать раз и под конец визжит над головою, как угрожающий свист бича. Нельзя
превращаться в толстый журнал, который только и думает о современности, или же он
потеряет своих подписчиков... Я понимаю, когда Стравинский орет мне, что оперу, как форму,
надо к черту, ибо я знаю, что он ее не чувствует. Я охотно прислушался бы к какому-нибудь
ультра-Стравинскому, который скажет, что теперь на место оркестра с восемью валторнами,
гекельфоном и пикколо-гобоем и музыки с дважды увеличенным терцдуодецимаккордами в
72
двери стучатся динамофонолы, вой пропеллера и рентгеноматограф, и что потому надо
бросить старое и искать новых форм искусства [...].
С. С. Прокофьев — В. В. Держановскому
Этталь
18 декабря 1922.
[...] Сомневаюсь, что Гречанинов так блеснул в Париже и Берлине. В музыкальных кругах его
выступления прошли незамеченными, а российская эмиграция, может, и похлопала. Если он
говорит о падении вкуса у Стравинского, то будем радоваться, ибо это только может значить,
что дело обстоит наоборот. [...]
Г. Л. Катуар — А. Б. Гольденвейзеру
[Париж]
25 декабря 1922
В данное время я кончаю литогравировку струнного состава оперы (10 комплектов),
изготовляемого за мой счет в Лозанне. Очень прошу Вас переговорить с Больмом также об
условиях, то есть поспектакльной плате с гарантией минимума спектаклей в сезоне и платеж
за изготовление материала (что будет стоить очень дорого — тысячи полторы швейцарских
франков каждое произведение).