Маслов Е.С. История как сюжет: последствия дискретности 43
advertisement
Маслов Е.С. История как сюжет: последствия дискретности воспринимаемой истории 43 УДК 1.001.5 Е.С. Маслов ИСТОРИЯ КАК СЮЖЕТ: ПОСЛЕДСТВИЯ ДИСКРЕТНОСТИ ВОСПРИНИМАЕМОЙ ИСТОРИИ Центральной идеей данной статьи является утверждение о принципиальном сходстве между восприятием исторических процессов, с одной стороны, и восприятием сюжета литературного произведения, с другой. Предполагается проанализировать предпосылки такого сходства, стоящие за ним гносеологические механизмы, а также некоторые его следствия. Человеческое сознание способно воспринимать объекты совершенно различных масштабов, оперировать понятиями разной степени обобщения; в частности, как единый объект познания может выступать и период истории отдельного народа, и история различных народов, наконец, вся история человечества. Во всех случаях сознание стремится к целостности и завершенности воспринимаемого и осмысливаемого объекта, а также к его четкости, прегнантности. Это заложенное в самой природе сознания тяготение есть важнейшая гносеологическая предпосылка «сюжетности» воспринимаемой истории. Осмысление исторических процессов протекает с участием как чувственнообразного, так и логико-понятийного уровней познания. В обоих случаях сознание вычленяет из действительности ее отдельные фрагменты. Реальность обычно «подсказывает» направление такого вычленения - например, своею материальною неоднородностью, фрагментарностью и т. п., - но кристаллизация образов и понятий всегда идет дальше таких подсказок и представляет собой проявление познавательной активности субъекта. «Возникающие при восприятии предметов внешнего мира образы обладают свойством целостности. Это означает, что уже на уровне чувственности в психике человека не просто фиксируются отдельные свойства предмета или их неупорядоченная совокупность, а происходит определенная организация потока чувственных впечатлений, их объединение и синтез1». Не в меньшей степени целостность характерна для такой формы рационального мышления, как понятие. Завершенность, целостность, очерченность осмысливаемых фрагментов материа1 Бранский В.П. Диалектика познания / В.П. Бранский, М.С. Каган, И.А. Майзель; Под ред. А.С. Кармина. Л.: Изд-во Ленинградского ун-та, 1988. - С. 79. 44 Ученые записки Казанского государственного университета ла не есть, впрочем, тотальное свойство мыслительного процесса. Исследователи отмечают, в частности, различие левополушарного и правополушарного мышления: для первого характерно создание однозначного контекста любого материала, для второго - «формирование многозначного контекста, который не поддается исчерпывающей интерпретации в вербальной системе общения1», «одномоментное «схватывание» огромного, бессчетного множества связей2». Лишь переплетение этих двух тенденций придает мышлению полноценность. Вместе с тем стоит отметить, что левополушарное мышление, несомненно, лидирует в передаче информации от индивида к индивиду, в накоплении коллективного опыта, а значит, и в формировании исторических знаний. «Для ориентации в материальном мире, и тем более для коллективного воздействия на него, человеку необходимо представлять неограниченное многообразие явлений, взаимосвязей, отношений в виде строго упорядоченной и логически стройной системы... А для формирования такой относительно простой и «удобной в обращении» модели реальности необходимо из всех бесчисленных связей... отобрать, «вычерпать» только немногие - определенные, внутренне не противоречивые и по возможности наиболее значимые и стабильные, облегчающие упорядоченный анализ3». Таким образом, стремление к четкости, схематичности, завершенности воспринимаемых сознанием объектов тем более активно распространяется на осмысление человеком исторических процессов, что осмысление это существует прежде всего как достояние коллективного субъекта познания; индивид лишь приобщается к созданным до него моделям, и даже выдающиеся мыслители чаще всего способны внести в эти модели лишь незначительные изменения. О механизмах выделения из бесконечно сложной исторической реальности весьма ограниченного круга фактов и обобщений, организующих каркас осмысления истории, писал, в частности, Г. Риккерт, отметивший «отнесение к ценности» как метод, а точнее, ступень исторического исследования4. Оценка исторических событий может быть разной, но, как замечал Г. Риккерт, отнесение к ценности не имеет, как оценка, знака «плюс» или «минус», а указывает только на историческую значимость явления5. Отнесение к ценности связано с вычленением из всего многообразия жизненных фактов того, что следует считать наиболее важными, значимыми элементами и характеристиками исторического процесса, его сутью: события, процессы и их совокупности, в наибольшей степени детерминирующие те стороны общественной жизни, которые наиболее важны с позиции той или 1 Бранский В.П. Диалектика познания / В.П. Бранский, М.С. Каган, И.А. Майзель; Под ред. А.С. Кармина. Л: Изд-во Ленинградского ун-та, 1988. - С. 89. 2 Там же. - С. 90. 3 Там же. - С. 89-90. 4 См.: Риккерт Г. Науки о природе и науки о культуре. - СПб, 1911. - С. 127-131 и др. 5 Там ж е . - С . 131. Маслов Е.С. История как сюжет: последствия дискретности воспринимаемой истории 45 иной системы ценностей, и будут считаться «историческими». Именно таким путем, со1 гласно Г. Риккерту, образуются исторические понятия . Однако вышеописанные процессы свойственны не только научному познанию, методологию которого исследовал Г. Риккерт, но и любому восприятию истории, так как в основе его всегда лежит выделение наиболее значимых составляющих исторического процесса и фактическое восприятие истории как суммы этих наиболее значимых составляющих. Можно добавить, что и существование самой истории (как целостного процесса) в человеческом сознании имеет то же происхождение. С потребностью сознания вычленить из непрерывной, бесконечно сложной реальности ее упрощенную модель связано такое явление, как сюжет. Вслед за Ю.М. Лотманом мы понимаем под сущностью сюжета «выделение событий - дискретных единиц сюжета - и наделение их определенным смыслом, с одной стороны, а также определенной временной, причинно-следственной или какой-либо иной упорядоченностью, с другой2». Значение этого феномена, как мы намерены показать, выходит далеко за рамки литературоведения: оно имеет отношение к осмыслению человеком практически всех событий в любом, и далеко не обязательно в художественном контексте. Восприятие истории различно для разных культур и эпох. В мифологическом сознании, господствовавшем в древности, время еще практически не носило характера «исторического», так как не было еще самой истории в полном смысле этого слова. Для замкнутой первобытной общины понятие исторического изменения было чуждым. По мнению Л.В.Скворцова, представления об историческом времени могли зародиться лишь при условии неоднородности событийной и неоднородности социальной . Не только чувство историзма находилось еще в зачаточном состоянии; само восприятие времени существенно отличалось от того, что присуще людям более поздних веков. Для мифологического мышления свойственно, в частности, отсутствие представлений о необратимости и линейности времени4. Основными характеристиками времени, значимыми для первобытного сознания, были «...не длительность и необратимость, а повторяемость и одновременность...»5. Представления о смене времен есть, но они крайне своеобразны. «Всякое «прошлое» для первобытности мифологично, мифологическое и «историческое» 1 время выступают в данном случае синонимами», - пишут Риккерт Г. Науки о природе и науки о культуре. - СПб, 1911. - С. 123. Лотман Ю.М. Внутри мыслящих миров // Лотман М.Ю. Семиосфера. - СПб.: Искусство, 2000. - С.296. 3 См.: Скворцов Л.В. Субъект истории и социальное самосознание. - М.: Политиздат, 1983. - С. 43-45. 4 См.: Шкуратов В.А. Психика, культура, история.- Ростов-на-Дону: Изд-во Ростовского университета, 1990.-С. 234 и др. 5 Уитроу Дж. Естественная философия времени. - М.: Прогресс, 1964. - С. 74-75. 2 46 Ученые записки Казанского государственного университета И.Г. Белявский и В.А. Шкуратов. При этом «...темпоральное пространство мифа представляет совокупность сосуществующих временных шкал»1; мифологическое прошлое в определенном смысле соприсутствует в настоящем, образуя с ним отношения, напоминающие связь параллельных миров. Поэтому «...между эпохами не существует непроницаемых барьеров, хотя свободное сообщение между ними затруднено, что обусловливает особую значительность всякого момента воспоминания о прошлом ». Преодолеть этот барьер способен, в частности, сказитель, в своем вспоминании-повествовании «прорывающийся» в эпоху героев, о которых он рассказывает3. По мнению М. Элиаде, древний человек постоянно пытается «прорваться» в мифическое (оно же сакральное) время путем повторения ритуалов или значимых действий (вплоть до постройки лодки или рыбной ловли), когда-то совершенных впервые мифическим героем или богом: «...тот, кто воспроизводит действие-архетип, переносится, таким образом, в мифологическое время, где впервые случилось данное действие-архетип4». Немифологическая, историческая реальность при этом как бы все время «преодолевается», архаичный человек упорно не хочет ее признавать: истинным и имеющим смысл оказывается лишь то, что имеет отношение к мифическому первовремени, в частности, попытки воспроизводства произошедших тогда архетипических действий и событий5. М.Ю. Лотман видит прямую зависимость становления «сюжетного» мышления от развития восприятия времени6. «В архаических культурах, - пишет о н , - доминирует циклическое время. Создаваемые по законам циклического времени тексты не являются, в нашем смысле, сюжетными и, вообще, с большим трудом могут быть описаны средствами привычных нам категорий. Первой особенностью их является отсутствие категорий начала и конца: текст мыслится как некоторое непрерывно повторяющееся устройство, син7 хронизированное с циклическими процессами природы... ». «Даже если при пересказе нашим языком эти тексты приобретают вид сюжетных, сами по себе они таковыми не являются. Они трактовали не об однократных и внезакономерных явлениях, а о событиях 8 вневременных, бесконечно репродуцируемых и, в этом смысле, неподвижных ». В более позднем историческом сознании «сюжетное» мышление, однако, проявляется уже во всей полноте. Исторические события последовательно сменяют друг друга 1 Белявский И.Г., Шкуратов В.А. Проблемы исторической психологии - Ростов-на-Дону: Изд-во Ростовского университета, 1982. - С. 42. 2 Там же. - С. 42-43. 3 Там же. - С. 43. 4 Элиаде М. Миф о вечном возвращении: Архетипы и повторяемость. - СПб: Алетейя, 1998. - С. 59. 5 См.: там ж е . - С . 12-82. 6 Лотман Ю.М. Указ. соч. - С. 296. 7 Там же. - С. 277. 8 Там же. - С. 278. Маслов Е. С. История как сюжет: последствия дискретности воспринимаемой истории 47 во времени; исторические явления воспринимаются сознанием как целостные, подвергаясь схематизации; членимая на целостные объекты реальность становится дискретной, состоящей из завершенных, обособленных друг от друга частей. Эти процессы, в значительной степени связанные с описанным Г. Риккертом механизмом «отнесения к ценности», лежат в основе современного восприятия истории. Каким же образом становится возможным построение «сюжета» истории, если она, в отличие от художественного произведения, не есть произвольное творение человеческого разума, а представляет собой совокупность реальных событий? Во-первых, что касается начала истории, то и ныне о нем известно немного; тем более в древности человек имел очень скудную информацию об отдаленном прошлом человечества - чем отдаленнее прошлое, тем меньше информации. В таких условиях просторы для мифотворчества открывались широчайшие, и психологическая обусловленность играла в формировании возникавших версий, пожалуй, не меньшую роль, чем факты. «Конец» истории тоже открывает богатые возможности для домысливания, так как история не завершена и грядущее не дано нам в опыте. С одной стороны, человек на основании имеющейся у него информации в какой-то степени может прогнозировать будущие события, а также предвидеть возможные результаты своей деятельности, что дает ему основания рассуждать о возможном и невозможном, о вероятных и даже непреложных, с чьей-то точки зрения, вариантах будущих событий. С другой стороны, это предвидение никогда не является абсолютно точным, оно редко может проникать в отдаленное будущее, во многих же случаях его правомочность изначально ставится под сомнение. В частности, одна из главных составляющих традиционно выделяемой проблемы утопии, как представляется, как раз и заключается в конфликте между претензией на способность прогнозирования исторического будущего и сомнениями в обоснованности такой претензии. Следует отметить в этом контексте, что даже максимально рациональное, научное прогнозирование несет на себе печать все той же невозможности стопроцентно точного предвидения. Но нехватка информации является не единственным фактором, позволяющим относительно вольно рождаться «сюжетам» истории. Не менее важным представляется заложенная в самих механизмах познания истории возможность ее неоднозначных трактовок. Так, обилие разнообразных мировоззрений, философских систем и политических позиций в истории общества дает массу отличающихся друг от друга оснований оценки. В результате одно и то же историческое явление может оцениваться отрицательно, положительно или нейтрально, причем с разной интенсивностью; кроме того, одна и та же оценка 48 Ученые записки Казанского государственного университета может иметь совершенно различные основания. Зависимость «сюжета» истории от этих оценок очевидна: при осмыслении одного и того же исторического события в одной системе отсчета мы получим разрушение злыми силами золотого века, в другой - осуществившееся после веков рабства и насилия общество правды и добра, в третьей - смену тирании тиранией. Хочется отметить, однако, что конкуренция различных систем ценностей проявляется не только при оценке исторических явлений, но и уже на стадии выделения сознанием структуры исторического процесса и его элементов. Г. Риккерт считал, что ценности имеют всеобщий характер (то есть одинаковы для всех людей) и что «благодаря этой всеобщности культурных ценностей и уничтожается произвол исторического образования понятий; на ней, следовательно, покоится его «объективность1». История культуры, однако, демонстрирует, что системы ценностей могут очень сильно различаться. Влияние последнего обстоятельства на образование понятий в историческом сознании явственно видно хотя бы на примере различий между религиозными и светскими концепциями истории. Пришествие пророка окажется в одной системе отсчета лишь отдельным (и не всегда самым важным) фактом истории общественной мысли, в другой - где определяющими ценностями являются праведность и возможность спасения души - будет принято за центральную точку истории. Другим важным фактором, позволяющим «лепить» сюжет истории из, казалось бы, объективного материала, выступает возможность по-разному проводить причинноследственные связи, соотносящие историческое явление с той или иной характеристикой общественного бытия. К примеру, можно соглашаться с желаемостью высокого уровня жизни для всех членов общества, но по-разному оценивать влияние на этот уровень того или иного исторического события. С точки зрения аксиологии данный конфликт связан с разделением ценностей на инструментальные и финальные, отношения между которыми упрощенно можно трактовать как отношения целей и средств2. Существует, однако, целый ряд факторов, которые не только делают возможным различное оценивание одного и того же явления разными субъектами, но и создают предпосылки для противоречивости оценки явления одним и тем же субъектом. Во-первых, в одном явлении могут сосуществовать компоненты, из которых одни оцениваются с позиции определенной ценности положительно, а другие - с позиций той же ценности - отрицательно. В историческом сознании восприятие истории как единого процесса сосуществует с представлениями об отдельных исторических событиях, государственных деятелях и институтах, социальных механизмах, вообще, о самых разнообразных составляющих 1 2 Риккерт Г. Указ. соч. - С. 140. См., например: Брожик В. Марксистская теория оценки. - М.: Прогресс, 1982. - С. 194. Маслов Е. С. История как сюжет: последствия дискретности воспринимаемой истории 49 общественного бытия. Человеческое сознание при осмыслении истории способно переходить с одного уровня обобщения на другой, что сообщает оценке исторических явлений дополнительную сложность и противоречивость. Далее, исследователи неоднократно отмечали важный факт неоднородности любой индивидуальной системы ценностей. В пределах одной и той же системы ценностей с позиции одной ценности оценка объекта может быть позитивной, с позиции другой - негативной. Такой разнобой может приводить и к ситуациям серьезного внутреннего конфликта. Человеческое сознание имеет, конечно, и механизмы защиты от внутренней противоречивости системы ценностей - прежде всего это иерархичность данной системы, 1 но полностью проблема этим не снимается . Такая ситуация, как справедливо пишет В. Брожик, может, в частности, вызывать резкие колебания в оценке без существенных внешних изменений2. Например, оценка русским крестьянством XIX века (достаточно однородным в идеологическом отношении) современного ему российского общественного бытия была положительной, когда акцентировалась религиозная избранность России (русский народ как носитель истинной веры в противопоставлении неправославным государствам), но то же общественное бытие могло оцениваться отрицательно, когда речь заходила о социальной несправедливости, о притеснениях со стороны помещиков и т. п. В. Брожик отмечает, что оценка всегда содержит в себе сравнение и что в зависимости от того, что служит мерилом, меняется и тип оценки3. Таковым мерилом может служить норма; она бывает неодинаковой в различных обстоятельствах, отсюда возможность объекта соответствовать ей или нет в зависимости от ее изменений. Мерилом может оказаться и другой объект, который можно сопоставить с оцениваемым. Этот другой объект, разумеется, может превосходить данный по определенным параметрам, а может уступать ему; отсюда возможность колебания оценки от уничижительной до превозносящей при оценивании одного и того же явления с позиций одной и той же ценности. Сюда следует добавить и то обстоятельство, что «отнесение к ценности» как механизм образования исторических понятий, о котором писал Г. Риккерт, как и осмысление причинно-следственных связей между историческими явлениями и финальными ценностями, также могут иметь различные варианты, сосуществующие в рамках индивидуального сознания. 1 См. об этом, например: Леонтьев Д.А. Ценность как междисциплинарное понятие: опыт многомерной реконструкции// Вопросы философии.- 1996.- № 4 . С. 21-23; Брожик В. Указ. соч. - С. 100, 106-107, 148 и др. 2 См.: Брожик В. Указ. соч. - С. 149. 3 См.: там же. - С. 85-87. 50 Ученые записки Казанского государственного университета Выше были перечислены факторы, препятствующие цельности оценки историче- ских процессов, однако, таковая все же в определенной степени возможна. С упомянутым выше тяготением восприятия к целостности и четкости, а также с описанными Г. Риккертом механизмами образования исторических понятий связана возможность единой оценки такого сверхсложного объекта, как общество в целом, а также его исторического развития. Оцениваться могут и крупные периоды истории отдельного народа, и всего человечества. Оценка по своей природе бинарна (объект может оцениваться положительно или отрицательно). Помимо этого она обладает таким качеством, как тяготение к однозначности: человек, оценивая то или иное явление, стремится вынести ему окончательный приговор со знаком «плюс» или «минус», невзирая на противоречивость, многомерность и сложносоставность объекта оценки и собственной системы ценностей. Даже при сознательном стремлении рассмотреть в совокупности положительные и отрицательные стороны предмета оценивающий редко может избежать подытоживающего склонения в пользу первого или второго. В числе основных причин этого феномена можно назвать тесную связь оценки с деятельностной стороной человеческого бытия: часто человек оказывается перед необходимостью выбора между несколькими действиями, не допускающей промежуточного варианта. Таким образом, восприятие прошлого, настоящего и будущего на уровне индивидуального сознания формируется в диалектическом напряжении между тяготением оценки к однозначности и факторами, препятствующими этой однозначности. Все это приводит, во-первых, к тому, что история может представать в сознании в виде достаточно простой схемы, элементы которой способны получать относительно однозначную оценку, а во-вторых, к тому, что в индивидуальном сознании могут сочетаться, не вытесняя друг друга окончательно, различные схемы осмысления глобальных исторических процессов; тем более различные модели истории сосуществуют на уровне общественного сознания. Так выстраиваются различные «сюжеты» истории отдельных народов и всего человечества, по-разному преподносящие сущность истории, но неизменно отвечающие требованиям гносеологических механизмов, на которых базируется ее осмысление. Не схожим ли образом формируется литературный сюжет? Как модель, схема реальности (обычно вымышленной, но механизм ее осмысления от этого меняется не слишком сильно), сюжет в своем возникновении преодолевает те же пороги: от непрерывности к дискретности, от необозримой массы того, что можно описать, к тому ограниченному кругу, который в результате описывается; сюжет тоже имеет дело с объектами, изменяю- Маслов Е. С. История как сюжет: последствия дискретности воспринимаемой истории 51 щимися во времени, в сюжете художественного произведения тоже происходят скачки и переходы с одного уровня обобщения на другой, переплетаются оценки с позиций различных ценностей и т. д. Если говорить об отличиях между трудом историка и писателя, то на первом месте здесь будут, возможно, даже не только вымышлен- ность/невымышленность, но и закрепленность литературного текста в его экстериоризированной форме (это относится и к устному народному творчеству, где по крайней мере определенные элементы сюжета весьма устойчивы) в противоположность всегда лишь частичному «овнешнению» мыслимой истории, когда у индивида остается возможность бесконечно менять ракурсы и масштабы осмысления исторических событий, хотя бы каждое из таких осмыслений и имело «сюжетоподобный» облик. Понятно, что это отличие в значительной степени нивелируется для истории, написанной и даже просто в достаточной степени экстериоризированной и ставшей достоянием коллективного субъекта познания (а такая ступень исторического познания в той или иной мере всегда неизбежна). Исторический процесс, таким образом, воспринимается человеческим сознанием во многом так же, как литературное произведение. Описываемую закономерность можно назвать обобщенно «история как сюжет» - сюжет связный, имеющий начало и конец, свою структуру. Как уже было сказано выше, в силу ряда гносеологических факторов человек воспринимает историю, во-первых, как нечто целостное, во-вторых, как объект, структура которого максимально упрощена сознанием. В-третьих, восприятие истории как целого переплетается с восприятием исторических событий чуть более низкого уровня обобщения (например, история страны - отдельный период в истории этой страны), в результате чего вырисовываются элементы системы (как правило, их число весьма невелико), в виде которой история и предстает перед сознанием индивида. Как следствие, восприятие истории отдельного народа или всего человечества разворачивается в человеческом сознании подобно сюжету художественного произведения, при восприятии которого действуют аналогичные гносеологические механизмы. Идея «история как сюжет» ничуть не противоречит постмодернистскому тезису «мир как текст», где мир (в первую очередь история) уподобляется собранию разрозненных цитат, тезаурусу. Идеи «мира (истории) как текста» и «истории как сюжета» органично дополняют друг друга, и вот почему. Человеческое сознание способно воспринимать исторические события и процессы, «перескакивая» с одного уровня обобщения на другой, к тому же по-разному выделяя и оценивая сущность одних и тех же исторических явлений. Благодаря этому становится возможным сосуществование в сознании индивида большого количества разномасштабных «сюжетов» осмысления истории, которые, соче- 52 Ученые записки Казанского государственного университета таясь, дают один из источников для подмеченного постмодернистами бессистемного характера «текста», в виде которого мир предстает перед человеком. Воздействие гносеологических факторов, выстраивающее воспринимаемую историю в сюжетоподобное образование, можно условно отнести к двум уровням. Первый «непреложный»: любое восприятие и осмысление исторических процессов неминуемо приобретает ряд свойств, роднящих его с литературным сюжетом. В число таких свойств входят прежде всего дискретность, последовательная развернутость событий во времени и т. п. Второй уровень - это воздействие вышеописанных гносеологических факторов, которое «подталкивает» складывающийся «сюжет» истории к определенной модели или определенным характеристикам. Осмысление истории в конкретных культурах зачастую воплощает в себе данное воздействие, но критическое мышление в силах поставить под сомнение возникающие вследствие данного воздействия характеристики исторического процесса. К числу таковых свойств воспринимаемой истории относятся, например, наличие у нее начала и конца. «Сюжетное» восприятие истории связано, как уже говорилось, с преобразованием недискретного в дискретное, и наивысшим масштабом этого членения реальности оказывается выделение истории общества как целого. Здесь, по выражению Ю.М. Лотмана, «...нарративная структура... накладывает на внетекстовую реальность мощные, рассекающие ее непрерывность, грани: начало и конец1». Но заложенное в самой природе сознания стремление воспринимать историю как завершенный и целостный объект вступает в конфликт с принципиальной незавершенностью истории. «Незавершенность человека и его историчность - одно и то же», - пишет К. Ясперс. «История сама по себе не может быть завершена. Она может кончиться лишь в результате внутренней несостоятельности или космической катастрофы2». Восприятие человеком истории как целого включает в себя преодоление этой принципиальной незавершенности истории, что видно из обзора различных концепций истории. Наиболее четко наличие у истории начала и конца постулируется в древних религиозно-мифологических системах. Мифы о происхождении мира - одна из самых общераспространенных составляющих мифологий мира. В развитых религиях сохраняется внимание к началу мира во времени (обычно это сотворение мира богом/богами). Можно заметить, что наличие у истории человечества начала во времени признается как в мифологических и религиозных системах, так и в современной науке, где в роли такого начала выступает выделение человека из животного мира и особенно возникновение первых ци- 1 2 Лотман Ю.М.-С.355. Ясперс К. Смысл и назначение истории. - М: Изд-во полит, лит-ры, 1991. - С. 242-243. Маслов Е. С. История как сюжет: последствия дискретности воспринимаемой истории 53 вилизаций. Что касается конца истории, то идея грядущего сверхъестественного преображения мира занимает важное место во всех крупных религиозных системах, выражаясь в эсхатологических учениях. Ярко выраженный эсхатологический элемент содержат в том или ином виде все наиболее развитые религии: иудаизм, христианство, ислам, индуизм, буддизм, зороастризм, даосизм, а также религиозно-мифологические традиции скандинавов и индейцев Америки. Любая из эсхатологий является, по сути, «скрадыванием» незавершенности истории, мнимым преодолением этой незавершенности. После событий, завершающих историю (социальные и природные катастрофы, финальная битва темных и светлых сил, страшный суд и т. п.), осуществляется идеальный миропорядок, которому суждено длиться вечно, то есть фактически история продолжается, только в другом качестве. Человеческое сознание, однако, вполне удовлетворяется этой мнимой законченностью, хотя завершение в такой модели находят лишь некоторые из фундаментальных признаков истории, прежде всего ее событийная неоднородность, но не сама процессуальная протяженность существования человеческого сообщества во времени. То же самое можно сказать обо всех попытках человеческой мысли усмотреть в грядущем переход истории в состояние социального идеала с дальнейшим вечным пребыванием в нем. Это касается и народных социально-утопических легенд, и авторских утопий от Платона до наших дней. Интересной представляется трансформация, которой подвергается под воздействием вышеописанных гносеологических факторов прогрессистская модель истории. В числе основных отличий теории прогресса от более ранних форм осмысления истории следует назвать прежде всего постепенность движения к грядущему идеалу в противоположность скачкообразности достижения идеального состояния и в эсхатологии, и в народной социальной утопии. Кроме того, последовательная теория прогресса провозглашает бесконечность грядущего совершенствования, что также принципиально отличается от финализма эсхатологии и утопии предшествующих веков. Однако внутри самой концепции прогресса на разных стадиях ее формирования проявлялись тенденции сведения идеи бесконечного совершенствования к идее осуществления некоего конечного идеала. Например, посвященные теории прогресса сочинения двух крупнейших прогрессистов - Ж.А. Кондорсе и О. Конта - завершаются развернутыми образами идеального будущего, по сути дела, утопиями, где, вопреки идее бесконечности прогресса, обрисовывается готовый, не нуждающийся в дальнейшем совершенствова- 54 Ученые записки Казанского государственного университета нии социальный идеал1. «Любовь как принцип, порядок как основание и прогресс как цель; таков... основной характер окончательного строя...», - «проговаривается» О. Конт: слово «окончательный» находится в разительном противоречии с провозглашаемым здесь же лозунгом «прогресс как цель»2. «В этом отношении, - пишет Е. Шацкий, - теории прогресса носят обычно несколько двузначный характер. С одной стороны, мы встречаем в них заверения, что совершенствование человечества не может иметь предела. С другой же стороны, в них сильна тенденция указывать истории некую конечную и статичную цель. Так, например, Кондорсе говорит о безграничности прогресса, но в то же время ободряет себя, рисуя образ человечества, уже обретшего счастье. Мало того, он в состоянии точно сказать, в чем именно состоит это счастье. Образ будущего оказывается в полном согласии с его собственными общественно-политическими взглядами. Иначе говоря, хотя история не знает конца, он, Кондорсе, знает, каким этот конец будет3». Прогрессист, даже если не рисует картин идеального грядущего социума, задает нечто вроде направления, движение по которому и есть в его понимании прогресс. Такое направление представляет собой набор ценностей, и движение общества к совершенству оказывается ничем иным, как все большей реализацией этих ценностей. Но при таком подходе на определенной стадии развития общества декларируемые ценности могут оказаться реализованными в максимальной (из мыслимых на настоящий момент) степени, либо же в степени, достаточно высокой, чтобы дальнейшее движение по данному направлению уже не дало обществу существенных улучшений. Таким образом, идея бесконечного совершенствования упирается в предзаданный идеал. Кроме того, любая система ценностей носит конкретно-исторический характер; даже задавая лишь направление совершенствования, прогрессист, таким образом, игнорирует эту относительность и историческую привязанность собственных ценностей и загоняет общественное развитие грядущих поколений в узкие рамки идеалов конкретной эпохи, которые грядущие поколения неминуемо будут изменять, развивать, а что-то и вовсе отбросят, заменив новыми ценностями. Этот конфликт по-своему подмечает и трактует С.Н. Булгаков: «Для того, чтобы говорить об усовершенствовании как приближении или стремлении к некоторому идеалу совершенства, нужно наперед иметь этот идеал. И это вдвойне верно потому, что это усовершенствование мыслится как бесконечное, следовательно, ни одна из данных ступеней развития этим совершенством не обладает, поэтому понятие совершенства не может быть 1 См.: Кондорсе Ж. А. Эскиз исторической картины прогресса человеческого разума - М.: Государственное социально-экономическое изд-во, 1936. - С. 220-259; Родоначальники позитивизма.- Вып. 5 . - Огюст Конт. - СПб.: Брокгауз-Ефрон, 1913. - С. 143-200. 2 Родоначальники позитивизма. - Вып. 5. - Огюст Конт. - СПб.: Брокгауз-Ефрон, 1913. - С. 143. 3 Шацкий Е. Утопия и традиция. - М.: Прогресс, 1990. - С. 95. Маслов Е.С. История как сюжет: последствия дискретности воспринимаемой истории 55 получено индуктивно, из опыта. Этот идеал, таким образом, с одной стороны, не вмещается в рамки относительного опыта, другими словами, он абсолютен, с другой стороны, этот абсолютный идеал, развитие и осуществление которого не вмещается в опыте, очевидно, может быть только внеопытного или сверхопытного происхождения. <...> Позити1 визм еще раз делает сверхсметное позаимствование у метафизики... ». Таким образом, как это ни парадоксально, любая попытка дать хотя бы самый общий портрет, и даже не грядущего общества, а лишь направлений, в которых ему нужно развиваться, - любая такая попытка несет в себе внутреннее противоречие, выражающееся в тяготении к изображению конкретного, статичного, законченного социального идеала. В результате прогрессистское восприятие истории вновь, как и в более ранних вариантах исторического сознания, тяготеет к образу завершенной истории человечества. Идея «конца истории» имеет определенные параллели с закономерностями поэтики финала художественного произведения. Ю.М. Лотман отмечает особые «...требования, которые нарративная структура предъявляет к концу текста. <...> ...дискретный, вычлененный текст всегда имеет свое время, которое начинается зачином и оканчивается последним словом текста. И, если герой счастлив и молод в последней фразе текста, то он уже для читателя всегда счастлив и молод. И более того, сам текст становится пространством, где люди счастливы и молоды. В этом наркотизирующее действие happy end' oв о современных золушках или других жанров массовой литературы. Неизбежное свойство всякого текста члениться на дискретные единицы в сюжетном тексте, благодаря выделению категории начала/конца, приобретает свойство быть конечной моделью бесконечного мира. Именно это свойство нарратива, перенесенное на материал истории, оказывает самое глубокое возмущающее действие...2». Сам Лотман приводит в качестве примера этого действия концепцию О. Шпенглера, абсолютизировавшего «начала» и «концы» цивилизаций в ущерб реальной картине, практически никогда не дающей столь четкого членения истории на какие-либо периоды. Но можно соотнести вывод Лотмана о влиянии текстоподобной структуры воспринимаемой истории и с вариантами осмысления «начала» и «конца» истории в целом: «счастливый» финал истории, помещаемый обычно в будущее, делает осмысленным и в какой-то степени благополучным весь многовековой ход истории, наполненный, в числе прочего, ужасными страданиями и злодеяниями. Происшедшее когда-то страдание - разве может оно не только «уравновеситься», но еще и, фактически, оказаться «зачеркнутым» грядущим счастьем, да еще счастьем других людей? Не останется ли черная страница истории черной, что бы ни следовало далее? Но, оказывается, в 1 2 Булгаков С.Н.: Соч.: В 2-х тт. - Т. 2. - М.: Наука, 1993. - С. 70-71. Лотман Ю.М. Указ. соч. - С. 360. 56 Ученые записки Казанского государственного университета психологии восприятия истории срабатывает принцип, напоминающий тот, что некогда был сформулирован Солоном: как нельзя считать человека счастливо прожившим жизнь, не зная, какова будет его смерть, как, добавим вслед за Лотманом, можно порадоваться за героя пьесы, достигшего удачи в конце этой пьесы, хотя бы даже все предшествовавшее время он терпел одни только лишения, так же светом грядущего социального идеала озаряются и смягчаются - вплоть до оправдания - любые страдания народов мира в прошлом и настоящем. Родство гносеологических механизмов, лежащих в основе осмысления истории и создания литературного текста, приводит в числе прочего к тому, что в истории можно выделить (традиционно - «в переносном смысле», но, в свете всего вышеизложенного, не в таком уж и переносном) различные элементы, находимые обычно только в художественном произведении. Так, у истории есть свои завязка и (ожидаемая) развязка, свои действующие лица, свои трагедийность и катарсис. «История, - пишет Н.А. Бердяев, - поистине есть драма, имеющая свои акты с первого до последнего, имеющая свое начало, свое внутреннее развитие, свой конец, свой катарсис, свое свершение1». Ч.С. Кирвель пишет о катарсичности утопического сознания, связывая ее с образным характером утопии2. Следует заметить, однако, что и восприятие истории в целом в значительной степени носит образный характер. Подробно анализирует данный аспект восприятия истории А.В. Гулыга в книге «Эстетика истории»3. Этот исследователь пишет, в частности, о возможности эстетического восприятия истории4, о применимости к истории чисто эстетических категорий - таких, как «прекрасное», «возвышенное», «трагическое» и даже «комическое»5. Причиной такого сближения А.В. Гулыга считает прежде всего характерное для восприятия истории «образное мышление, которое сродни мышлению эстетическому»6, а также ценностно-эмоциональную природу осмысления истории7. Если воспользоваться установленной аналогией и сравнить закономерности оценочного восприятия художественных текстов с тенденциями в области оценочного же восприятия исторических процессов, то можно сделать весьма любопытные наблюдения. Особенно интересный материал дает здесь фольклор, тексты которого демонстрируют наибольшую инвариантность мотивов и сюжетных схем. Стремление приписать истории грядущий «хэппи энд», свойственное эсхатологиям и утопиям, более того, распространен1 Бердяев Н.А. Смысл истории. - М.: Мысль, 1990. - С. 23. Кирвель Ч.С. Утопическое сознание: Сущность, социально-политические функции. - Минск: Университетское, 1989. - С . 97-98. 3 См.: Гулыга А.В. Эстетика истории. - М.: Наука, 1974. 4 См.: там же. - С . 47. 5 См.: там ж е . - С . 49-59. 6 См.: там же. - С . 43. 7 См.: там же. - С. 27. 2 Маслов Е.С. История как сюжет: последствия дискретности воспринимаемой истории 57 ная в мировых культурах тенденция трактовки истории как перехода от минувшего «золотого века» через неудовлетворительное настоящее к грядущему социальному идеалу сопоставимы с сюжетной схемой многих фольклорных жанров: «изначальная гармония трудности и борьба с ними - финальная гармония». Можно указать и на более частные элементы сходства: например, фольклорный архетип внезапного проявления положительных качеств героя сопоставим со схемой ожидаемого скачкообразного осуществления со1 циального идеала . Учитывая родство гносеологических механизмов образования сюжетов в обоих случаях, можно предположить, что сходство в данном случае вызвано воздействием схожих психологических факторов. Разные сферы и пути осмысления мира человеком несут в себе, таким образом, элементы базового сходства, которые связаны с задействованием одних и тех же механизмов познания и оценки. В случае с литературным творчеством и осмыслением истории это, в частности: превращение сознанием недискретной реальности в дискретное содержание сознания, «соседство» в мышлении разных уровней обобщения явлений действительности, многоуровневый характер проявления оценочного компонента в познании. Это также необходимость экстериоризации результатов осмысления истории и большая значимость именно экстериоризированных форм исторического познания, сопоставимая с принципиально экстериоризированной формой художественной литературы. Следует, конечно же, добавить еще и такое сходство уже самих объектов познания, как развертывание событий во времени. Результат - многогранное сходство закономерностей исторического познания, с одной стороны, и законов поэтики, с другой. Сопоставление этих «миров» на основе выявленных параллелей может оказаться весьма плодотворным для изучения и первого, и второго, а также для установления закономерностей познания, выходящих за рамки традиционных разграничений. 1 Данные параллели анализировались в наших работах: Маслов Е.С. Скачкообразная реализация идеала как одна из универсальных схем осмысления мира человеком // Философская антропология: предмет, содержание и функциональная направленность. Материалы межвузовской научной конференции. - Казань: Изд-во «Менеджмент» ВШУБ КГУ, 2001.- С. 37-38; Маслов Е.С. Ожидание осуществления социального идеала как феномен массового сознания: Дис.... канд. филос. наук. - Казань, 2003. - С. 59-64.
