После социализма: некоторые закономерности переходного
advertisement
А.В. КИВА После социализма: некоторые закономерности переходного периода Создается впечатление, что крах реального социализма и распад СССР - события, равные по значимости Октябрьской революции 1917 года, застигли нашу страну врасплох. Они вызвали сумятицу в головах не только у большинства россиян, далеких от общественной науки, но и у ученых, которые нередко трактуют коллизии антитоталитарной, демократической революции в далеких от науки терминах: "разборки", "схватки под ковром", "интриги в корридорах власти". Обычными стали рассуждения о новой "смуте", о неизбежности появления новых Минина и Пожарского и т.п. Вполне возможно, что нам, ныне живущим свидетелям и участникам грандиозных перемен трудно разобраться, что же на самом деле происходит вокруг, да и в наших собственных головах. Если это так, то действительно нынешнее время можно считать "смутным". Только не в историческом измерении, а на уровне субъективных ощущений. И все-таки я склонен думать, что если говорить об ученых-обществоведах, дело тут не столько в сумятице в головах, сколько в неприятии происходящего. Не будем обращаться к явно ухудшемуся "бытию" большинства гуманитариев (как в материальном, так и в статусном отношении), чтобы объяснить процессы, происходящие в их сознании. Многие, очевидно, искренне обеспокоены прежде всего не личным благом, но состоянием дел в обществе. А оно, как известно, глубоко кризисное. Вопрос в том, что это за кризис: кризис как процесс умирания или как процесс развития, исключительно трудного становления новой общественной системы? Мы явно имеем дело с последним. Прежняя общественная система (равно как и государство), пройдя через этап гниения и агонии, умерла в августе 1991 года. Причем в результате фактически мирной революции после путча, который не удался несмотря на малочисленность и ограниченность несколькими крупными городами (Москва, Ленинград, Свердловск) сил, активно сопротивлявшихся старой системе. Отчего же многие россияне воспринимают нынешнее время не как кризис развития новой системы, приходящей на смену обанкротившемуся реальному социализму, заведшему страну в тупик, а как некую "смуту"? Причина тому (наряду, разумеется, с жизненными невзгодами, с разгулом преступности и т.п.) - слабая работа новых властей по разъяснению сути произошедшего и происходящего, а также - что, пожалуй, главное - отсутствие концепции переходного периода, отсутствие социального идеала, отсутствие национальной идеи и даже объединяющих россиян идей. Иначе говоря, многим нашим согражданам не понятны не только катастрофические изменения последних лет, но и то, во имя чего они переносят нынешние трудности. К и в а Aлексей Васильевич - доктор исторических наук, главный научный сотрудник Института востоковедения РАН 24 Инверсия До сих пор отечественная общественная мысль, оплодотворенная марксизмом-ленинизмом, рассматривала переходный период как движение общества по восходящей линии, от низших ступеней к высшим в рамках известной пятичленки: родоплеменное общество, рабовладение, феодализм, капитализм и коммунизм в его двух фазах. Правда, признавались и попятные движения, зигзаги в общественном развитии, но лишь как исключения, подтверждающие общее правило. В так называемой буржуазной литературе господствующим в последние десятилетия стало иное деление исторического процесса на традиционное и современное общество (или доиндустриальное, индустриальное и постиндустриальное общество). Иногда встречается и выделение докапиталистического, капиталистического и посткапиталистического этапов развития общества. Наша нынешняя ситуация не вписывается ни в одну из указанных классификаций. Точно так же и переходный период, на мой взгляд, нельзя трактовать в духе прежних представлений. Впрочем, с позиций марксистских фундаменталистов, нынешний этап в нашем развитии может быть охарактеризован как "контрреволюция", "временная буржуазная реставрация", за которой-де неизбежно последуют "восстановление социализма", "народовластия", "воссоединение великой державы". На этих позициях действительно стоят не только радикальные коммунисты от анпиловцев до сторонников Н. Андреевой и других небольших и маловлиятельных групп и группок, но и относительно умеренные члены КПРФ во главе с Г. Зюгановым. Разница в позициях, несомненно, есть, но не в том, что касается "восстановления" социализма или его фундаментальных основ. Такой подход я считаю контрпродуктивным. Ибо даже если допустить, что "социализм в СССР потерпел временное поражение" из-за "предательской политики" М. Горбачева и его ближайшего окружения, то остается не ясным, что обрекло на гибель социализм в Центральной и Восточной Европе, что заставило изменить курс примерно в полуторадесятках стран социалистической ориентации; что заставило Китай, а вслед за ним и Вьетнам. Лаос возрождать капиталистические мотивации в экономике и капиталистические уклады да еще при опоре на "империализм"; наконец, что обрекло на глубокий кризис и явное умирание построенный по марксистсколенинской схеме социализм в Северной Корее и на Кубе. На деле переходный период России, как и других бывших стран реального социализма, а частично и Китая, Вьетнама, Лаоса, имеет характер инверсивного (возвратного) развития. Суть его в том. что в каком-то отношении мы возвращаемся на исходные, дореволюционные позиции. Разумеется, речь идет не о полном возврате, чего просто не может быть, ибо и в годы социалистического строительства решались и многие задачи естественноисторического развития- индустриализация, урбанизация, культурная революция и т.д. Однако поверженными оказались важнейшие социалистические принципы: восстанавливается в правах частная собственность; возрождаются частнохозяйственные уклады; возвращаются прежние ("буржуазные") стимулы и мотивации; меняются социальные ориентиры, духовно-нравственные ценности. Общественная инверсия, или "полуинверсия", частичная инверсия (как в Китае) являются прямым следствием прерывания того естественноисторического развития, которое характерно для преобладающего большинства стран мира, схода с магистрального пути прогресса, как оказалось, на мировую обочину. С подобным (инверсивным) типом развития мир еще не сталкивался. Правда, есть опыт перехода стран от государственной к рыночной экономике, от авторитарных порядков к демократическим. Однако даже по сравнению с послевоенной Японией или Германией положение России более сложно. Потому что, например, в Германии фашисты господствовали всего двенадцать лет, не ликвидируя частную собственность, не ведя тотальную войну с религией. Кроме того, американские оккупационные власти бук25 вально силой насаждали в Германии и Японии демократию, ликвидируя в то же время государственную экономику, а то и проводя антифеодальные реформы. Ситуация в России сильно отличается и от ситуации постсоциалистических стран Европы. Не будем забывать, что мы бывшая сверхдержава, "красная империя", "родина социализма", страна- наследница бывшего СССР, которая в глазах многих наших соотечественников в последние годы только и делала, что утрачивала свои позиции в мире1, страна, обремененная военно-промышленным комплексом, съедающим не менее 70% материальных и интеллектуальных ресурсов. Иначе говоря, положение России во многом уникально. Но это не значит, что ее стороной обходят закономерности посткоммунистического развития. Эти закономерности сильно видоизменяются на российской почве. Не говоря уже о том, что невозможна одна и та же логика при развитии рыночной экономики и демократии в странах естественноисторического пути, с одной стороны, и в странах инверсионного пути - с другой. И беда в том, что этих отличий многие политики и специалисты как в России, так и за рубежом не понимают, игнорируют. Исходя из общих представлений, они пытаются навязать нам чужой опыт и даже укоряют нас за то, что мы "не вполне соответствуем" неким каноническим взглядам на реформы. Каким путем надо было уходить от социализма? В российском обществе то и дело раздаются голоса, что демократы, пришедшие к власти на волне антикоммунистической революции, повели страну не тем путем. Былде более плавный путь реформ с гораздо меньшими издержками для населения, но с гораздо большим позитивным потенциалом, позволяющим стране быстрее выйти из кризиса. Если бы об этом говорили только коммунисты или национал-патриоты или, скажем, экономисты, работавшие на Горбачева, но своими советами лишь усугублявшие экономическую ситуацию в стране, то здесь бы не возникало вопросов. Но с критикой нынешнего курса экономических реформ, в особенности его начального этапа, выступали и выступают многие экономисты, зарекомендовавшие себя как сторонники рыночных реформ, например Г. Явлинский или Г. Попов. С точки зрения критиков такого типа, в стране нет ни соответствующей рыночной инфраструктуры, ни подлинного рынка земли и рабочей силы, ни рынка капиталов, ни даже адекватной рыночным отношениям частной собственности. В подобных рассуждениях трудно найти позитивное начало. Скорее, тут проглядывает ревность, что "крестным отцом" рыночных реформ в России стал малоизвестный в горбачевский период экономист Е. Гайдар, в то время как более известные экономисты или политэкономы остались не у дел. Ибо аргументы в пользу того, что сначала надо было бы создать рыночную среду (демонополизация, разгосударствление, создание развитого института частной собственности, разработка рыночного законодательства и т.д.), а потом уже отпускать цены, не выдерживают критики. "Шоковая терапия" в гайдаровском исполнении явилась следствием форсмажорных обстоятельств, сложившихся в стране в 1991 году, когда либо надо было срочно возвращаться к старым методам хозяйствования, в основе которых были принуждение и страх (если не за жизнь, то за партбилет и должность), либо срочно переходить на рыночные методы хозяйствования. Принуждение на большевистский манер в сложившихся условиях было труднореализуемым, а попытка следовать классической схеме постепенного перевода нерыночной экономики на рыночные рельсы, скорее, привела бы к голоду, экономическому хаосу, дестабилизации обстановки и диктатуре. 1 В этом отношении Россия оказалась в невыгодном положении даже по сравнению с другими странами СНГ, которые смогли добиться "национального самоопределения", не говоря уже о других наших братьях по социализму, после краха в СССР социализма и развала самого СССР, избавившихся от "ограниченного суверенитета", навязанного им "доктриной Брежнева", а заодно и от сталинской модели социализма, и от страха военного вторжения и оккупации. 26 Но если в критике экономистов типа Явлинского и Попова преобладают мотивы неверной последовательности рыночных реформ, то ряд известных в стране фигур (тоже вроде бы выступающих с позиций сторонников рыночной экономики) не раз высказывались в пользу китайской модели реформ. Здесь сразу бросается в глаза некоторая недосказанность. Она проявляется в том, что апологеты китайской модели (равно как и иные сторонники более сильного государственного регулирования, так сказать, классического перехода от нерыночной экономики к рыночной) обходят стороной вопрос о характере власти, которая должна обеспечить подобный переход. А это как раз является решающим обстоятельством, тем более при инверсивном характере развития. В действительности при реализации китайской модели требуется достаточно жесткая авторитарная власть. Она может реализоваться в случае: - нахождения у власти коммунистической партии; - активного участия армии в управлении страной; - сохранения однопартийной системы и полного отсутствия демократических институтов, правового государства и гражданских прав и свобод в их либерально-демократическом понимании. Иначе говоря, реализация китайской модели требует достаточно жестких политических условий, при которых вполне допустимы, например, такие акции, как жесточайшее вооруженное подавление мирных демонстраций студенчества и рабочих в пользу демократизации общества в 1989 году. Подобная модель до сих пор реализовалась только в странах дальневосточной и сходной с нею цивилизаций, для которых характерны традиции уважения к власти, к старшим, законопослушание, скромность притязаний, исключительное трудолюбие населения и т.д. Дело даже не в том, что для сторонников демократического пути развития неприемлема сама постановка вопроса о переходе от одной общественной системы к другой в условиях диктатуры или авторитарного режима той или иной степени жестокости. И не в том, что при сохранении власти в руках все тех же тоталитарных сил реальный переход невозможен (это, скорее, некий вариант нэпа, который, как мы знаем, был сорван Сталиным, и нет никакой гарантии, что нынешний этап развития в Китае не сменится очередной "культурной революцией"). Дело в том, что идея воплощения в жизнь в условиях посткоммунистической России китайской модели беспредметна, ибо она нереализуема2. С известной долей условности ее можно адресовать либо в не очень дальнее, но и не очень близкое наше прошлое, либо в какое-то неопределенное будущее. Китайская модель, т.е. модель государственного капитализма в экономике при сохранении за коммунистической партией, как сказали бы большевики, "монополии на власть и ключевых позиций" все в той же экономике, могла бы с равными шансами как на успех, так и на провал получить реализацию в сходных с китайскими условиях. А именно: после смерти "вождя" и наследовании его поста сильным, дальновидным лидером, смотрящим на свою страну и мир открытыми глазами и понимающим основные закономерности общественного развития. В КНР таким лидером, да и то после провала "банды четырех", правивших страной несколько лет после смерти Мао Цзэдуна, как известно, стал не просто талантливый, но и умудренный большим жизненным опытом, неоднократно репрессированный Дэн Сяопин. Не будем также сбрасывать со счетов и тот немаловажный факт, что Дэн пользовался в Китае таким авторитетом, каким не пользовался в нашей стране ни один лидер после смерти И. Сталина. Более того, он продолжал и продолжает пользоваться таким же авторитетом, уже не занимая никаких постов, что вообще беспрецедентно для развитого мира. Такую ситуацию можно представить себе только в китайском обществе, глубоко впитавшем идеи конфуцианства. 2 Проблемам сравнительного анализа опыта российских и китайских реформ был посвящен "круглый стол" ученых, опубликованный в предыдущем номере журнала. - Прим. ред. 27 Дэн Сяопин смог подняться до понимания необходимости "капитализации экономики" и развития всесторонних, но прежде всего технико-экономических связей с ведущими "странами империализма", только увидев, как советская экономика забуксовала в условиях НТР. Равно как и понял изначально ложный постулат основателей научного социализма о неспособности капитализма найти внутренние резервы для саморазвития, самоналадки, самонастройки, для реализации гегелевского "отрицания отрицания" и перехода в новое качество, что началось еще в довоенный период в США во время реформ Ф. Рузвельта. Уже тогда стал зарождаться посткапитализм, причем не революционным, а мирным путем. Ни в СССР, ни в России таких условий не было и не могло быть. В "эпоху Горбачева" уже было слишком поздно, а в "эпоху Хрущева" - слишком рано. Тогда еще и социализм имел немалые резервы для развития, и капитализм, не получавший мощного стимула НТР, еще не раскрыл потенций, проявившихся в последующие десятилетия. Не говоря уже о том. что советский народ в своем решающем большинстве глубоко верил в социализм, и он, грубо говоря, "свернул бы шею" любому политику, решившемуся посягнуть на "завоевания Октября", да и на партию, "под руководством которой СССР победил фашизм и спас человечество от порабощения". Нередко высказываемая мысль о том, что с задачей глубокого реформирования СССР справился бы Ю. Андропов, по-моему, глубоко ошибочна. Первые лица в тогдашнем руководстве, в том числе М. Горбачев, рассказывали мне о том, что при всем масштабе своей личности Андропов оставался ортодоксальным коммунистом, абсолютно не способным пойти по тому пути, который наметил для Китая Дэн Сяопин. Да это подтверждается и его практическими шагами после того, как он стал лидером КПСС и главой государства. Только глубокое непонимание хода истории, произошедших в странах Запада и в мире в целом за последние десятилетия перемен, резко изменившегося соотношения сил в широком смысле этого слова, катастрофического состояния советской экономики могли подвигнуть Андропова на то, чтобы поставить во главу угла новой советской внутренней политики идею контрпропаганды, а внешней политики - идею продолжения конфронтации, новый виток гонки вооружений ради компенсации размещения в странах Европы американских крылатых ракет. Политика Дэн Сяопина была прямо противоположной. Он стремился уйти от какой бы то ни было конфронтации с Западом, от помощи революционным движениям в странах "третьего мира" и все силы бросить на подъем экономики, на ее постепенное включение в мировую экономику, поддерживая обороноспособность на уровне разумной достаточности, и в первую очередь с помощью ядерных средств. Как Андропов, так и другие советские лидеры (возможно, за исключением Горбачева) не осознавали того, что резко ускорившийся процесс создания мировой экономики нового типа, где задает гон несравнимо более мощная и технически развитая противоположная система, поставили перед СССР сложнейшую дилемму. Либо признать утопичность идеи мировой революции, победы социализма над капитализмом и, фактически признав свое идейно-политическое поражение, постепенно уходить от конфронтации, сворачивать милитаризацию, входить в русло мирового развития, в мировую экономику, меняя правила игры для начала хотя бы в экономике, либо быть вконец измотанным гонкой вооружений, неэффективной закрытой экономикой с конечными трагическими последствиями. Известно, что более сильная и развитая система (каковой был Запад по отношению к СССР и его союзникам) неизбежно втягивает в орбиту своего развития более слабую. Если же более слабая система еще и грозится сокрушить более сильную систему, то последняя рано или поздно ее измотает и раздавит. В ядерный век эта закономерность модифицировалась, ибо наличие мощного ракетно-ядерного потенциала исключает военную победу более сильной системы над более слабой. Однако остается возможность победы в сфере экономики, технологий, в сфере жизненного уровня, в области прав и свобод и т.д. В результате создастся ситуация, когда проигрывающая 28 соревнование система начинает терять своих сторонников не только в мире, но и в собственной стране. Именно здесь надо искать разгадку того феномена, на который указывают коммунисты и коммуно-патриоты: СССР, оставаясь ядерной сверхдержавой и не проигрывая войны, оказался в таком положении, как будто бы он был тотально разгромлен, как были разгромлены фашистская Германия и милитаристская Япония. Внешне это выглядит именно так. Исчезла с лица земли последняя в мире империя со своими зонами влияния и опорными пунктами в различных районах мира. Исчезли "мировое социалистическое сообщество", Организация стран Варшавского договора, СЭВ. Исчез с карты мира сам СССР, а его правопреемница - Россия - лишилась многих земель, входивших ранее в условные административные границы других республик. Многие миллионы русских оказались вне своей исторической родины и нередко подвергаются дискриминации. Увы, это плата за авантюру тех, кто решился на строительство социализма в отдельно взятой стране. Вопреки основоположникам марксизма, которые считали, что социализм может победить сразу во всех развитых странах или по крайней мере в основных центрах цивилизации. Они, как мы знаем, ошиблись в своих пророчествах, но в одном были правы: общественная система доказывает свое преимущество не числом "штыков и пушек", "танков и ракет", а достижением более высокой производительности труда и не умирает до того, пока полностью не исчерпает своих внутренних ресурсов. А еще они говорили о том, что из лона более отсталой страны не может родиться строй, который способен одержать победу в более передовых странах. Но именно родившийся в полуфеодальной-полукапиталистической, полуграмотной, полуцивилизованной, не знавшей демократии стране большевизм вознамерился одержать победу во всем мире. Приходится удивляться не тому, что эта авантюра так печально кончилась, а тому, что она так долго продолжалась. Но вернемся к вопросу о том, что у нас-де реализуется худшая модель рыночных реформ и главное в том, что "не с того конца начали". Как можно понять "рыночников" - критиков нынешней модели экономических реформ. - они считают, что отпуску цен должен был предшествовать довольно длительный период создания условий для этого, и прежде всего рыночной среды. Как выразился известный экономист и политик В. Федоров, надо было бы идти к рынку поэтапно, останавливаясь лет десять на одном, затем лет десять на другом этапе, и т.д. Иначе говоря, государство держит в своих руках бразды правления экономикой, так сказать, "отпуская вожжи" постепенно, по мере хода реформ, роста частного предпринимательства, изменения законодательства, стимулируя инвестиции, экспорт, защищая отечественное производство от губительной конкуренции, и т.д. В общем, речь идет все о той же государственно-капиталистической модели развития на переходный период от нерыночной экономики к рыночной, от авторитаризма к демократии. Действительно, едва ли не все "новые индустриальные страны" (Южная Корея, Тайвань, Сингапур, Турция и др.) на пути к свободной рыночной экономике и демократии проходят историческую фазу государственного капитализма в ее авторитарных и даже авторитарно-тоталитарных формах. Только какое отношение это имеет к России? Во-первых, такой путь- преимущество стран естественноисторического, а не инверсионного развития. Во-вторых, в данном случае страны идут действительно по пути реформ, т.е. по пути эволюции, поднимаясь от низшей ступени к высшей. В странах же, где господствовали коммунисты, произошла революция антикоммунистическая, антитоталитарная, демократическая (пусть в большинстве своем в мирных формах или, как говорят, "бархатная революция"). Эта революция приводит к смене политических сил у власти и к глубоким изменениям в отношениях собственности. На кого в этом случае может опираться государственно-капитадиетическая модель, притом что она практически не может не быть авторитарной по крайней мере на начальном этапе своего развития? В условиях постсоциализма ей опереться практически не на кого. Впрочем, можно найти такие силы, но тогда надо 29 снова отдать власть либо коммунистам, либо националистам, либо их альянсу ("красно-коричневым"). Между тем мы ведем речь не о том, как наилучшим образом осуществить реставрацию, а о том, как с наименьшими издержками продвигаться вперед по пути рыночных реформ и развития демократии. Более того, как нам быстрее ликвидировать материальную базу авторитарно-тоталитарной власти любой окраски. В частности, именно с этих позиций следует смотреть на процесс приватизации в России. На первый план в нем вышли не столько экономические, сколько политические, социальные и даже социально-психологические цели. Президентские выборы показали, что замешкайся мы с приватизацией, оставь основные экономические рычаги в руках прежней номенклатуры, и победа коммуниста, скорее всего, была бы обеспечена. Действительно, в какой стране постсоциализма, условно говоря, прижилась государственно-капиталистическая модель? В Европе я такой страны не знаю. Долго топталась на месте (очевидно, напуганная гайдаровской "шоковой терапией") Украина, боясь переходить к радикальным реформам. Можно было ожидать, что именно там реализуются советы маститых российских экономистов насчет постепенности, поэтапности перехода к рыночным реформам. Однако ничего не получилось, кроме потери времени и усугубления ситуации. В конечном итоге и она последовала примеру России. Теоретически можно допустить, что в Белоруссии могут возникнуть условия для реализации государственно-капиталистической модели. Но все дело в том, что мир ныне стал един и неделим. Такой поворот событий явно не понравится Западу, и так с подозрением, если не с предубеждением, относящемуся к политике А. Лукашенко. Это может обернуться прекращением международной помощи Белоруссии, да, наверное, негативно скажется и на интеграции Белоруссии с Россией. Экономисты уже сейчас говорят, что две экономики не очень стыкуются из-за медленного развития рыночных реформ в Белоруссии. Кроме того, как уже говорилось, модели государственного капитализма соответствует авторитарная власть. А это уже повод обвинять руководство Белоруссии в нарушении гражданских прав и свобод, создавая вокруг него атмосферу недоверия, если не враждебности. Но тогда теряется всякий смысл постепенности, поэтапности перехода к рынку, к новым формам жизни. Ведь сторонники такого перехода апеллируют к тому, что он не ведет к таким тяжелым социальным последствиям, как "шоковая терапия", позволяет избежать резкого спада производства, разрастания безработицы, сохранить от разрушения производительные силы. Однако на примере Белоруссии эта радужная картина не подтверждается. Если же Белоруссия окажется в международной изоляции, то ситуация там только ухудшится. Другое дело страны Востока, бывшие субъекты бывшего СССР. Модель, близкая к государственно-капиталистической, выраженно авторитарная, похоже, формируется в Узбекистане. Но именно потому, что это- Восток, т.е. иной тип цивилизации. Запад в данном случае терпимо относится к тому, что и иной ситуации он счел бы грубым нарушением гражданских нрав и свобод. Но если в Узбекистане данная модель в общем-то работает, попытка ее реализации (хотя и в более мягкой форме) пока не дает положительных результатов в Казахстане, где иная композиция населения, иные историко-культурные традиции. А что подсказывает опыт? Если отбросить в сторону рассуждения, в которых чаще всего преобладают благостные пожелания, нравственные императивы, утопические схемы да праздные гипотезы, а обратиться к реальной политической практике, картина будет выглядеть примерно следующим образом. Первое. Рыночные реформы в постсоциалистический период начинают, как правило, сторонники либеральной рыночной экономики. Очень часто это- предста30 вители нового поколения. Кто-то из весьма авторитетных экономистов старшего поколения сказал, что он ни при каких обстоятельствах не решился бы на то, на что решился сравнительно молодой Гайдар. Возможно, и Гайдар не решился бы на "шоковую терапию", знай он получше не просто состояние дел в отечественном народном хозяйстве, но и принципы его функционирования в последние годы правления Горбачева, когда плановая экономика была уже сильно деформирована, а рыночная экономика еще торила себе путь в острой политической борьбе. И если бы Россия замешкалась в переходе на рыночные рельсы, скорее всего, развития страны по худшему сценарию нам было бы не избежать. Второе. Рыночные реформы почти во всех странах идут трудно, но особенно трудно там, где высокий удельный вес военной экономики и крупных предприятий тяжелой промышленности ("гигантов индустрии"), слабо приспособленных для функционирования в рыночных условиях. Сказываются и масштабы страны, и уровень ее общего развития, культуры и т.д. Трудности проявляются прежде всего в нарастании острых социальных проблем, в снижении жизненного уровня, в разрушении прежней социальной системы (образование, здравоохранение, отдых и т.д.), благополучие которой во многом зависело от благополучия крупных государственных предприятий и целых отраслей. Разгосударствление, приватизация служат питательной средой для буйного роста криминальных структур, расцвета организованной преступности, включая рэкет и т.п. Все это вызывает недовольство в обществе, и политические силы, начавшие реформы, чаще всего терпят поражение на первых же парламентских выборах. Так случилось сначала в Литве, потом в Польше, Венгрии, в ряде других постсоциалистических стран. В сущности, это произошло бы и в России, если бы не президентская форма правления, причем в катастрофической форме, так как наши коммунисты не эволюционировали к социал-демократии. Уже декабрьские парламентские выборы 1993 года либеральные демократы проиграли. На выборах в Государственную Думу в декабре 1995 года блок Гайдара даже не преодолел пятипроцентный барьер, а коммунисты вместе со своими союзниками (аграрии, члены движения "Народовластие") составили в Думе большинство, избрали своего спикера, возглавили важнейшие думские комитеты. Если бы у нас была парламентская республика, коммунисты могли бы уже приступить к реставрации порядков реального социализма, что записано в их программе, принятой в 1995 году. То же было бы, если бы президентские выборы 1996 года выиграл не Б. Ельцин, а Г. Зюганов. Третье. Закономерность такова, что политический маятник сдвигается справа налево. Либерал-демократов, национал-демократов сменяют у власти социал-демократы, политические силы, так или иначе близкие социал-демократизму. В поведении избирателей практически везде и всюду на первый план выходят социальные мотивы. Эйфория в результате обретения независимости (балтийские страны) или полной независимости (страны Восточной и Центральной Европы), как оказалось, продолжается недолго. Можно допустить, что социал-демократический этан - неизбежный этап развития всех постсоциалистических стран на пути к либеральному обществу. В каких-то из них политику социальной демократии осуществляли непосредственно социал-демократы, а в каких-то- другие политические силы под флагом "народного капитализма". Исторический этап социальной демократии, социального либерализма, очевидно, неизбежен на пути превращения старого, грубого капитализма, который анализировали Маркс, Энгельс и их последователи, в посткапитализм, если хотите, в социальный капитализм. Четвертое. Еще совсем недавно многим исследователям, включая автора данной статьи, казалось, что и Россию в скором времени ожидает историческая фаза социалдемократизма. Но, очевидно, мы ошибались. Хотя не в самой альтернативе, а в сроках, точнее, очередности ее появления. Во-первых, собственно социал-демократия в постсоциалистической России оказалась слабой, маловлиятельной. Попытки каким-то 31 образом стимулировать интерес к социал-демократической перспективе, объединить небольшие социал-демократические партии, группы и группки (кружки) большого успеха не имели. Анализируя это, я пришел к выводу: до тех пор. тюка в России будет продолжаться острая поляризация политических сил, она будет "вымывать" центристские партии и движения, включая и социал-демократические. Они потерпели поражение на последних парламентских выборах, хотя на предыдущих выборах были представлены в Государственной Думе рядом фракций (например "Женщины России"). Во-вторых, практически во всех постсоциалистических странах Европы сегодняшние социал-демократы - вчерашние коммунисты. Это же правило относится и к их лидерам. В России же по целому ряду объективных и субъективных причин эволюция компартии пошла по-иному сценарию: не в сторону социал-демократизма, а в сторону национал-большевизма. Лексика лидера КПРФ - лексика не столько коммуниста, сколько традиционалиста, великодержавника, национал-патриота. Можно допустить, что под воздействием поражения на президентских выборах и под давлением союзников по Народно-патриотическому союзу России КПРФ и ее лидер все же будут сдвигаться именно в сторону социал-демократизма. Как представляется, у коммунистов если и есть будущее, то только на этом пути. Иначе их ждет либо маргинализация, либо переход на откровенно националистические позиции. Россияне уже не воспринимают идеи коммунизма, и если миллионы из них голосовали за КПФР и лично за Зюганова, то отнюдь не из любви к идеям коммунизма, а из-за нелюбви к нынешнему порядку вещей. В-третьих, и, пожалуй, главных, прежде чем вступить в историческую фазу социалдемократического развития, России предстоит пройти историческую фазу государственно-демократического развития. Дело в том, что в отличие от европейских стран постсоциализма (и даже большинства других союзных республик) у России фактически не было своей государственности. В рамках СССР она была всем и ничем, ее органы власти были чисто декоративны. Поэтому перед Россией, фактически новым государством, остро стоит задача национально-государственного строительства, как она стоит перед каждым вновь возникшим государством. Стоит также не менее острая задача российской самоидентификации: большевики, боясь роста национального самосознания ведущей в СССР нации, стремились подавить все русское, растворить его в аморфном "советском". При этом огромный ущерб был нанесен национальной культуре, национальной истории. Пятое. Решение многих проблем переходного периода в России усугубляется тем, что до сих пор не завершена первая фаза демократической революции. В этом отношении нас обгоняет не только Европа, но даже Монголия, где бывшая правящая компартия, называющая себя Монгольской народно-революционной партией, еще в 1993 году отказалась от марксизма-ленинизма, а на парламентских выборах летом 1996 года потерпела поражение от блока оппозиционных партий социал-демократического и либерального толка. В этих странах уже давно снят вопрос о возможности реванша сил прошлого. Практически все сколько-нибудь влиятельные участники политического процесса выступают за рыночную экономику, за правовое государство и интеграцию в мировое сообщество. Там уже не лихорадят общество ни парламентские, ни президентские выборы. Кто бы ни победил, страна будет идти в русле мирового прогресса. Другое дело в России. Здесь уже который год основной оппозиционный силой, реально способной сменить нынешние политические силы у власти, является компартия. Каждые национальные выборы превращаются, по существу, в битву за путь общественного развития. Эта неопределенность, в частности, является одной из причин низкой собираемости налогов, что приводит к нерегулярным выплатам зарплаты работникам бюджетной сферы, к недофинансированию целых отраслей, к снижению инвестиций и. соответственно, к обострению социальных проблем и росту недовольства даже граждан, в целом одобряющих курс реформ. Эта же неопределенность стоит на пути притока в страну инвестиций извне. 32 Шестое. Едва ли не каждая посткоммунистическая страна проходит через этап "дикого капитализма". Это выражается в чрезвычайно большой активности криминального капитала в экономике, в разрастании теневого бизнеса, достигающего в условиях России 40% от всего хозяйственного оборота, в появлении "финансовых пирамид" и иных форм крупного мошенничества, в частых случаях недобросовестной конкуренции и такой же недобросовестной рекламы, в уклонении от уплаты налогов и вообще в нецивилизованном поведении многих новоиспеченных предпринимателей. В этом же ряду разрастание престижного потребления. В своем развитии едва ли не каждая страна проходила через подобный этап. Проходила его когда-то и Россия, но мы вновь к нему вернулись, так как в начале иска был прерван естественноисторический путь развития страны. Но если раньше "дикий капитализм" появлялся в тех или иных масштабах на низком уровне экономического развития, во многих странах вообще не оставляя о себе следа в массовом сознании, то ныне ситуация иная. В особенности если вести речь о России с ее уровнем экономического развития, масштабами национального богатства, бурно развивающимися процессами смены собственника и т.п. Нельзя забывать и о резком падении нравственности в стране, где предыдущие семь десятков лет шла борьба с религией, народным строем жизни, народной духовностью, насаждались дух доносительства, предательства, двойной морали. Свой удар по нравственным идеалам населения нанесло и развенчание коммунистической утопии с ее шкалой ценностей. "Дикий капитализм" объективно дискредитирует новью формы жизни. Его нельзя стыдливо замалчивать. Надо объяснять причину этого феномена и стремиться к тому. чтобы сдерживать его в каких-то рамках, в то же время целенаправленно ведя политику по сокращению этой фазы развития страны. Однако необходимо отдавать отчет в том, что искусственное форсирование борьбы с "диким капитализмом" означало бы одновременно и нанесение удара по развитию новых производительных сил. Здесь требуются взвешенная, гибкая политика и определенная мера терпения, основанного на понимании преходящего характера данного феномена, если хотите, зла. на понимании того, что, как говорится, "за все приходится платить". И за грехи большевиков, и за будущее процветание отечественной экономики. Проблемы стабильности Проблема стабильности, точнее - нестабильности, выходит на первый план во многих странах постсоциализма. Путь от тоталитаризма к демократии для многих стран, скорее, усеян шипами, нежели розами. Пожалуй, наиболее драматическим оказался он для бывшей Югославии, которая не только распалась, но и прошла через гражданскую войну. Распалась, но на условиях цивилизованного развода" бывшая Чехословакия. Остроконфликтным было начало посткоммунистического развития Румынии. Через гражданскую войну прошли Грузия. Азербайджан. Молдавия, в известной мере и Армения. Не затихает гражданская война в Таджикистане. Нельзя назвать гармоничным и развитие балтийских стран. В основе большинства войн и конфликтов в постсоциалистических государствах лежат межнациональные и межобщинные противоречия, но не только (об этом говорит пример практически всех бывших советских закавказских республик). Сильно сказывается наследие большевизма. Тоталитарная ментальность, тоталитарная психология, стремление решать сложные проблемы методом "стенка на стенку", многолетняя дискредитация метода компромисса, напротив, прославление бескомпромиссности как и идеологии, так и в политике. Суверенная демократическая Россия тоже, как известно, рождалась из острых противоречий, конфликтов, столкновений, близких к гражданской войне. За прошедшие годы мы прошли две фазы демократической революции. На первой от власти были отстранены коммунисты, на второй - Советы, этот, по выражению В. Ленина, орган диктатуры пролетариата. Проигрыш Г. Зюганова на президентских выборах летом 2 ОНС, №2 33 1996 года многими аналитиками был расценен как третья и последняя фаза антикоммунистической, демократической революции. Иначе говоря, делался вывод, что больше коммунисты не вернутся к власти в России. Я. однако же, не был бы столь категоричным насчет будущего коммунистов. С одной стороны, сие зависит, возможно, не столько от коммунистов, сколько от их правящих оппонентов. От того, насколько они умело будут управлять страной, решать те социальные проблемы, которые вызывают массовое недовольство, тем самым создавая условия для роста влияния коммунистов. С другой стороны, думаю, не стоит замыкаться только на коммунистах. Если обстановка недовольства нынешним положением дел сохранится в широких слоях населения, сохранится нестабильность, то к власти могут прийти не коммунисты, а какая-то другая сила, условно говоря, "партия порядка", которая и будет его наводить "железной рукой", особенно не считаясь ни с демократическими нормами, ни с гражданскими правами и свободами. Однако зададимся вопросом: что рождает нестабильность обстановки в России? Я бы разделил ответ на две части. На причины очевидные, ибо они нам всем бросаются в глаза и во многом носят конъюнктурный характер, и на причины более глубокого и долгодействующего свойства. К первым я бы отнес: - неумение властей собирать налоги и вовремя выплачивать зарплату, пенсии, жалование военнослужащим и т.д.; - неумение вовремя корректировать курс реформ, если в конкретных условиях нашей страны дело не идет так, как можно было ожидать, или как оно идет, скажем, в более сытых, организованных и цивилизованных Чехии. Венгрии, Словении; - неумение вести постоянный диалог с народом, объясняя причины и последствия того или иного шага; - неумение вовремя избавиться от откровенно слабых или дискредитировавших себя членов правительственной команды; - слишком долгое замешательство по части того, что сказать народу о новом социальном идеале, новой национальной идее и т.д. Причины второго порядка я свел бы к следующему. Первое. За годы Советской власти была создана довольно мощная и развитая экономика, но, увы, в основном нацеленная на нужды войны. Гражданская же экономика оказалась слабой, неконкурентоспособной. В условиях закрытости, изолированности от мира она еще как-то работала, но в обстановке открытости, конкуренции продукция многих наших отечественных предприятий не пользуется спросом у населения. Позволить стихии разрушить нашу экономику нельзя, ее надо каким-то образом трансформировать. Пока не просматриваются большое усердие и умение это делать. Но и закрывать экономику нельзя, не обрекая страну на прогрессирующее отставание и конечную деградацию. Непреложный факт состоит в том, что на рубеже нового тысячелетия уже не осталось места для закрытых экономик. Второе. Общество наше бедное. Оно было бедным и в годы Советской власти, но тогда бедность как-то камуфлировалась. Бедным было большинство населения, а безбедная жизнь номенклатуры за высоким забором не бросалась в глаза большинству наших сограждан. Сейчас социальные контрасты буквально режут глаз, а "новые русские" ведут себя так, как не вели себя разухабистые русские купцы, разгульную жизнь которых живописала русская литература. Стабильность же в обществе наступает только тогда, когда бедные и богатые примерно по численности сравниваются (где-то по 10% тех и других), а основную массу населения составляют зажиточные люди, так называемый средний класс. Но на его становление уходят десятилетия, процесс этот не может ускориться до того, пока не начнется быстрый рост экономики. Впрочем, опыт Южной Кореи показывает, что при быстром росте экономики буквально за два десятилетия происходит глубокая революция в социальной структуре именно в пользу среднего класса. Третье. В России, как ни в какой другой стране мира, продолжает оставаться расколотым национальное сознание. "Западники" и "славянофилы" - такая же реаль34 ность сегодня, как и в середине прошлого века. Впрочем, часто напрашивается иная терминология- "псевдозападники" и "псевдославянофилы". Но так или иначе, у нас много энергии уходит на борьбу с самим собой. По той же причине с трудом дается выработка новой национальной философии применительно к нынешней, новой, демократической России, к ее реальному весу и месту в мировом сообществе. Нас все тянет на "особость", "неповторимость", на решение глобальных задач, на мессианство, и мы часто мыслим категориями умершей сверхдержавы, а это очень опасно. Ибо чем быстрее мы осознаем, что сила нации не в количестве танков и ракет и не в том, чтобы ее боялись, а в эффективной экономике, в новых технологиях, в лучшем образовании и медицинском обслуживании, в высокой продолжительности жизни, в высокой духовности и, понятно, в достатке ее граждан (и, "на всякий случай", в наличии у нее как у великой державы "ядерного зонтика"), тем быстрее начнется наше возрождение. Четвертое. На стабильности в обществе, несомненно, сказываются и многонациональный характер российского общества, и незавершенность процесса гармонизации отношений между центром и регионами. Многие политики и аналитики пугали общество возможностью распада России. Разговоры об этом стихли лишь после ликвидации двоевластия в 1993 году. А в общем-то переход России от одной общественной формации к другой, как и от старой государственности к новой, с учетом ее большевистско-имперского наследия проходит отнюдь не по худшему сценарию, каковым можно считать югославский. Однако, как говорится, опыт еще до конца не поставлен, и сегодня о закономерностях переходного периода от реального социализма к новым формам бытия можно пока говорить лишь в самой общей постановке. История еще пишется. А. Кива, 1997 35