фамилии персонажей Сергея Довлатова

ЯЗЫК ХУДОЖЕСТВЕННОЙ
ЛИТЕРАТУРЫ
39
«Говорящие» фамилии
персонажей Сергея Довлатова
© Г. А.
ДОБРОЗРАКОВА,
кандидат филологических наук
В статье рассматриваются приемы именования литературных героев
в прозе С. Довлатова, роль антропонимов в ономастической системе его
художественных произведений. Проводятся параллели в использовании
«говорящих» фамилий в произведениях Довлатова и русских классиков
XIX века.
Ключевые слова: Довлатов, традиции русской классической
литературы, поэтика, приемы именования литературных героев,
«говорящие»
фамилии, семантические
ассоциации, окказиональные
антропонимы,
языковая игра.
Наблюдения над именами и фамилиями персонажей прозы Сергея
Довлатова позволяют сделать немаловажные выводы об особенностях
довлатовской поэтики, ориентированной на традиции русских писателейклассиков.
Смысл и связанное с ним звуковое оформление имен и фамилий всегда
привлекали внимание Довлатова. Еще в детские годы будущий писатель,
задумываясь над значением и звучанием своего имени и своей фамилии,
глубоко осознал, что имена собственные могут стать предметом и игры,
и насмешек. Об этом рассказывается в воспоминаниях школьного друга
Довлатова Дм. Дмитриева: «Делают перекличку первого сентября, каждый встает, называет себя. А Сережа в то время носил фамилию отца Мечик. Пятый класс. Фамилия Мечик очень смешно звучит. А он еще
и сам пухленький был - то ли Мечик, то ли мячик. В общем, раза три
40
РУССКАЯ РЕЧЬ 3/2012
пришлось ему ее повторять к неописуемому восторгу класса, потому
что учительница все переспрашивала. И под общий хохот Сережа сел
на место очень подавленный» [1. С. 111]. Дмитриев же был свидетелем
шутливой переписки Сергея с отцом Донатом Мечиком: «Донат придумал себе подпись: "Дон Ат", а Сережа обозначил себя "Сэр Гей". Сейчас бы он, конечно, подумал, прежде чем в Гея превращаться, а тогда
это было очень здорово. Как-то он при мне написал Донату: "Оставляю все свои мысли на 3-х страничках. Проветрить мозг необходимо.
Ушли гулять и я, и Дима. Сэр Гей". Когда мы вернулись, то нашли ответ:
"К сожалению, мыслей пока гораздо меньше, чем беспорядка и грязной
посуды. Дон Ат"» [1. С. 113].
При получении паспорта Сергей Донатович взял фамилию матери
и стал Довлатовым-Мечиком. Довлатов - русский вариант армянской
фамилии Довлатян, которую носила Нора Сергеевна (Степановна) в
девичестве. Фамилия Довлатов тоже стала источником авторефлексии,
поскольку ее постоянно искажали и в армии, и в университете, и в редакциях, что отражено в письмах и произведениях Довлатова. Так, в
армейские годы Довлатов сочинял стихи, а музыку к ним придумывал
его товарищ Виктор Додулат. По этому поводу Сергей написал отцу:
«Из-за того, что у нас схожие фамилии, нас знают как одно лицо Додулатов» [2].
В воспоминаниях Л. Штерн «Довлатов - добрый мой приятель» приводится созданное в конце 60-х годов шутливое стихотворение Довлатова, где он упоминает один из вариантов своей фамилии: «Среди всех
других предметов / Выделяется Далметов...» [3].
В повести «Компромисс» главный персонаж по фамилии Довлатов с
иронией говорит: «Разумеется, он переврал мою фамилию:
- Прощальное слово имеет товарищ Долматов.
Кем я только не был в жизни - Докладовым, Заплатовым...» [4. Т. 1.
С. 386].
Довлатов нередко делал попытки подыскать замену настоящей фамилии, придумывал псевдонимы. Так, композитор Яков Дубравин, рассказывая о том, что его песня «Свидание с Ленинградом» на слова Довлатова получила премию на конкурсе в честь 50-летия Великой Октябрьской
революции (1967), замечает: «Сережа Довлатов к этому поэтическому
успеху относился застенчиво и иронично. И подписался: Валерий
Сергеев!» [5].
Работая в таллинской партийной газете «Советская Эстония» в
1973-1975 годы, Довлатов публиковал свои материалы и под настоящей
фамилией, и под фамилией Адер (в переводе с английского это слово
означает «другой»),
В письмах к Е. Скульской (1976-1978) Довлатов в шутливой форме сообщает, что подобрал для себя подходящие псевдонимы: «Изве-
ЯЗЫК ХУДОЖЕСТВЕННОЙ
ЛИТЕРАТУРЫ
41
стил ли я Вас, что нашел себе псевдоним? По-моему, замечательный:
ШОЛОХОВ-АЛЕЙХЕМ» [6. С. 150]; «Сообщил ли я Вам мой новый
псевдоним: Михаил Юрьевич ВЕРМУТОВ» [Там же. С. 152]. В первом
случае Довлатов под одной фамилией объединил совершенно далеких
друг от друга авторов (представителя официальной советской литературы и бытописателя еврейского народа), писавших в разное время и на
разных языках, т.е. использовал свой любимый оксюморон, соединил несоединимое. Зато частично сохранил звучание имени Шолома Алейхема
(в переводе с еврейского псевдоним этого писателя, чье настоящее имя
Соломон Наумович Рабинович, означает традиционные приветственные
слова «мир вам»): Шолохов и Шолом оказались словами, близкими по
звучанию. Во втором случае Довлатов, не изменив имени и отчества
писателя, произведения которого в тот момент занимали его сознание, с
присущей ему иронией переделал фамилию: она была не только созвучна фамилии Лермонтова, но и намекала на приверженность Довлатова
к пагубной привычке. Впоследствии приемы языковой игры, использованные в приведенных частных письмах, были перенесены Довлатовым
в миниатюру, вошедшую в первую часть «Записных книжек» - «Соло
на ундервуде»: «Псевдонимы: Михаил Юрьевич Вермутов, ШолоховАлейхем» [4. Т. 4. С. 184].
То, что Довлатов связывал фамилию человека с его судьбой и характером, находит отражение в рассказе «Встретились, поговорили»:
«Все считали его неудачником. Даже фамилия у него была какая-то легкомысленная - Головкер. Такая фамилия полагается невзрачному близорукому человеку, склонному к рефлексии. Головкер был именно таким
человеком» [Там же. Т. 1. С. 198].
Постоянный герой довлатовской автопсихологической прозы в разных произведениях именуется: Сергей Довлатов (Компромисс, Наши,
Ремесло, Чемодан) - Борис Алиханов (Зона, Заповедник) - Далматов
(Филиал). Как видим, в большинстве случаев собственному двойнику
писатель присваивает свои настоящие имя и фамилию (с учетом ее искажения). Выбор для автопсихологического персонажа имени - Борис - в
повестях «Зона» и «Заповедник», вероятно, связан с тем, что двоюродного брата Довлатова, который был старше Сергея и на которого тот
стремился быть похожим, звали Борисом. Вера Сомина вспоминает:
«Сережа, учась в старших классах, каждый день приходил к нам в Театральный институт. Он ждал брата - они были очень дружны. <.. .> Тогда
мне казалось, что они просто близнецы» [7]. Относительно же того, как
была придумана фамилия Алиханов и какой смысл придавал ей автор,
приходится только строить догадки.
В повести «Компромисс», где впервые появляется герой с этой фамилией, об Алиханове рассказывается в 3-м лице: «А вот приходил на днях
один филолог со знакомой журналисткой... Или даже, кажется, перевод-
42
РУССКАЯ РЕЧЬ 3/2012
чик. Служил, говорят, надзирателем в конвойных частях... Жуткие истории рассказывал... Фамилия нерусская - Алиханов...» [4. Т. 1. С. 273].
Действительно, Алихан - имя, от которого могла быть образована фамилия, арабско-тюркского происхождения, обозначает «лев Божий».
Однако вряд ли Довлатов ориентировался на семантические значения
перевода имен с древних языков. Этот прием не являлся для него характерным, в отличие, например, от классиков - Ф.М. Достоевского (дававшего символические имена своим героям, пользуясь имевшимся в его
библиотеке календарем, где приводился «Алфавитный список святых с
указанием чисел празднования их памяти и значения имен в переводе на
русский язык»), А.Н. Островского, хорошо осведомленного о семантическом значении православных имен, или Н.Г. Чернышевского.
Так, тюркская фамилия Рахметова из романа Н.Г. Чернышевского
«Что делать?», которая объясняется происхождением героя от татарского темника Рахмета и его русской жены, в переводе на русский язык
означает «человек, дарящий благо, милость». «Фамилия отражает
сущность поступков "особенного человека"» - «благо, совершаемое
бескорыстно Рахметовым, - подготовка революции» [8]. Фамилиями с
тюркскими корнями, по наблюдениям исследователей, нередко наделял
своих персонажей А.Н. Островский. «Останавливаясь именно на таких
фамилиях для своих помещиц [Уланбекова, Гурмыжская, Мурзавецкая],
драматург подчеркивал тем самым их "азиатский" деспотизм, образно
ассоциируя помещичью власть с татарским игом» [9]. Однако обращение к приемам именования героев, имевших в произведениях русской
классической литературы фамилии тюркского происхождения, ничего
не дает для расшифровки значения фамилии Алиханов.
Интересно, что фамилия, присвоенная довлатовскому автопсихологическому герою и второстепенному персонажу повести «Компромисс»,
построенной на материале эстонской жизни, встречается на страницах
газеты «Советская Эстония». Под именем Н. Алиханова, зам. главного
врача таллинской больницы «Тынисмяэ», в рубрике «На медицинские
темы» 28 августа 1973 года была опубликована статья «Целительное
средство», рассказывавшая о донорстве. Можно предположить, что
статья была написана Довлатовым: в советское время практиковались
публикации журналистом материалов от имени специалистов разных
профилей.
Вероятно, фамилия Алиханов запомнилась Довлатову еще и потому,
что она близка по звучанию к фамилии Алейхем, от которой ее можно
было образовать путем замены нескольких букв. Видимо, рефлексия по
поводу подбора для себя (или своего литературного психологического
двойника) псевдонима продолжилась и после переезда Довлатова в Америку, где он подготовил свои повести к изданию. Довлатов случайных
фамилий своим героям не присваивал. Между прототипом (у Алиханова
ЯЗЫК ХУДОЖЕСТВЕННОЙ
ЛИТЕРАТУРЫ
43
их было несколько: сам Довлатов, Бродский и, в широком смысле, всякий опальный талант) и довлатовским персонажем всегда существует
некая связь - биографическая, психологическая или пространственная,
а чаще всего их связывает целый ряд совпадений. Некоторые факты
жизни Довлатова и Алейхема действительно совпадают. Алейхем был
похоронен (в 1916 году) в том ньюйоркском районе, где жил Довлатов, в Квинсе, и Довлатов имел возможность обнаружить общность своей
судьбы с судьбой Алейхема: выходец из России, писатель еврейского
происхождения, закончивший жизненный путь в Нью-Йорке.
Кроме того, прием именования своих литературных героев посредством искажения фамилий их прототипов довольно часто применялся
писателями-классиками. Вспомним у А.С. Грибоедова: Чацкий - Чаадаев (Чадаев - Чадский) (Горе от ума), у Ф.М. Достоевского: Лужин Лыжин, Ресслих - Рейслер (Преступление и наказание) [10. С. 82, 148],
Ставрогин - Ставровский (Бесы) [11. С. 28]. Этот прием, как известно,
был особенно характерен для Л.Н. Толстого, который менял только
одну букву (Долохов - Дорохов, Аксатов - Аксаков и т.д.) или несколько: Вилларский - Виельгорский (Война и мир), Корнакова - Горчакова,
Иртеньев - Исленев (Детство), Облонский - Оболенский, Корсунский - Корсаков, Махотин - Милютин (Анна Каренина), Бреве - Плеве
(Воскресение), Фрезе - Розен (Хаджи-Мурат) и др. [12. С. 10, 11].
Подобный же принцип придумывания фамилий для своих персонажей обнаруживается в довлатовской повести «Филиал», где факты действительности совмещаются с вымыслом: среди героев - и реально существующие лица (писатели А. Синявский, В. Максимов, Э. Лимонов),
и вымышленные, за которыми угадываются прототипы, обнаружил
И. Сухих. Он отмечает, что «путем элементарных фонетических сдвигов и замен профессор Серман (автор двух хороших статей о Довлатове)
превращается в Шермана, литературовед Эткинд - в Эрдмана, правозащитники Шрагин и Литвинов - в Шагина и Литвинского, писатель
Юз Алешковский - в Юзовского.
В других случаях применяются семантические ассоциации. Поэт
Наум Коржавин превращается авторской волей в Рувима Ковригина
(корж - коврига), Андрей Синявский - в прозаика Белякова (синий белый), автор романа "Победа", старый писатель Панаев - это, конечно же, Виктор Некрасов с его повестью "В окопах Сталинграда" (он
отождествляется с поэтом, издателем "Современника", и по аналогии
возникает фамилия его соредактора по журналу Ивана Панаева)» [13].
Использование семантических ассоциаций - тоже прием не новый,
а достаточно активно применявшийся классиками русской литературы.
Так, в «Анне Карениной» Л.Н. Толстого «купца, купившего у Облонского лес, зовут Рябинин. Вместе с тем, фамилия эта сигнализирует о
прототипе», которым, по-видимому, являлся купец Черемушкин (чере-
44
РУССКАЯ РЕЧЬ 3/2012
муха и рябина) [12. С. 13]. Фамилия железнодорожного концессионера Болгаринов, у его прототипа - Поляков (болгарин - поляк) [12. С. 13].
Нередко обращается Довлатов к другой литературной традиции, идущей от классицизма: к использованию значащих, «говорящих» фамилий, которые сами по себе уже характеризуют персонажей. Примеров
употребления значащих имен и фамилий в произведениях классиков
множество. Напомним лишь некоторые. У Н.В. Гоголя (он, как писатель
комический, несомненно, был близок Довлатову): частный пристав Уховертов, полицейские Свистунов и Держиморда, судья Ляпкин-Тяпкин,
врач Гибнер. Много «характеристических» антропонимов в произведениях Ф.М. Достоевского, чьи произведения - роман «Преступление и
наказание» и рассказ «Бобок» - Довлатов считал лучшими в мировой
литературе. Например, Раскольников: одно объяснение «исходит из толкования семантической части, как раскол - раздвоение, другое - выдвигает связь корня с расколом - раскольничеством,
одержимостью одной
мыслью, фанатизмом и упрямством» [10. С. 54]; Лебезятников от «лебезить», «поддакивать» [10. С. 63]; Разумихин от слова «разум»; Петр
Верховснский и Шатов (Бесы); Грушенька Светлова и Катерина Ивановна Верховцева (Братья Карамазовы) [11. С. 29]. Мастерски использовал
«говорящие» фамилии являвшийся образцом для Довлатова А.П. Чехов,
в творчестве которого фамилии персонажей маркируют негативное
отношение к ним автора или задают определенный круг ассоциаций,
выявляющих различные грани характеров героев. Подобные функции
выполняют «говорящие» фамилии и в творчестве Довлатова.
В ранней «сентиментальной повести» «Иная жизнь» действуют
собкор «Известий» Дебоширин, советский филолог Красноперое (от
словосочетания «красное перо», где слово «красный» обозначает символический цвет страны большевизма), «известный французский поэт,
композитор, режиссер» [4. Т. 1. С. 105] Трюмо. Дебоширин, шестнадцать
лет проживший в Париже, не может привыкнуть к жизни, где нет «ни
горя, ни печали» [Там же. С. 104], и протестует против этого, устраивая
себе всевозможные неприятности. Красноперова постоянно сопровождает «партийная совесть», не позволяющая отклониться от убеждений,
что Запад «задыхается в тисках идейного кризиса» [Там же. С. 99].
В повести «Компромисс» колоритная фигура фотографа-пьяницы
обозначена фамилией Жбанков, причем в газете «Советская Эстония»
действительно работал фотокорреспондент с такой «говорящей» фамилией. Согласно Словарю В.И.Даля, «жбан» - «обручная посудина...
для кваса и браги», «жбанок» - «бочоночек», «жбанить» - «много пить,
выдувать по жбану» [14].
«Говорящими» являются фамилии многих персонажей повести
«Чемодан»: генерал Филоненко, заведующий редакционным отделом
пропаганды Безуглов, дворничиха Брыкина, потомок знаменитого Лев-
ЯЗЫК ХУДОЖЕСТВЕННОЙ
ЛИТЕРАТУРЫ
45
ши, который подковал английскую блоху, - русский умелец Евгений
Эдуардович Холидей (Приличный двубортный костюм), Осип Лихачев,
Виктор Цыпин, скульптор Чудновский (Номенклатурные полуботинки).
Скульптор Чудновский - автор модели рельефного изображения Ломоносова для новой станции метро «Ломоносовская» - полностью соответствует своей фамилии, произошедшей от слова «чудной» («имеющий странности, чудаковатый»): отлитый в гипсе Ломоносов «выглядел
упитанным, женственным и неопрятным. Он был похож на свинью.
В сталинские годы так изображали капиталистов. Видимо, Чудновскому
хотелось утвердить примат материи над духом». Но, по мнению скульптора, его работа была как «шестая инвенция Баха, запечатленная в
мраморе. Точнее, в гипсе... Последний крик метафизического синтетизма!..» [4. Т. 3. С. 309-310]. Цыпин, или Цыпа («цып-цып» - призывный
клич, скликанье), никогда не отказывался от призыва выпить, он «страдал хроническими запоями. Что не мешало... опохмеляться при каждом
удобном случае» [Там же. С. 308]. У Цыпы, соответственно, цыплячьи
мозги. Когда дети, катаясь, как с горки, на санках по его засыпанному
снегом «Запорожцу», продавили крышу автомобиля, Цыпин обрадовался: «За рулем я обязан быть трезвым. А в такси я и пьяный доеду...»
[Там же. С. 309].
Под руководством бригадира Лихачева (от слова «лихач»), «горького пьяницы», вместо барельефа Ломоносова было изготовлено «нечто
среднее между мужиком и бабой» [Там же. С. 311]. Из-за безответственности Лихачева «монумент» мог в любую минуту разрушиться, и когда
скульптуру убрали, а деньги при этом бригаде заплатили, «Лихачев сказал: "Это главное..."» [Там же. С. 317].
Иногда имена довлатовских персонажей приобретают дополнительный смысл, становятся «говорящими» посредством интертекстуальных
связей. Так, в одиннадцатом письме «Зоны» писатель рассказывает о
любви зэка Макеева и учительницы Изольды Щукиной. Имя героини
обладает мифопоэтическими коннотациями, напоминает трагическую
легенду о любви, которая оказывается сильнее смерти. Однако в придуманном Довлатовым сочетании имени Изольда с заурядной фамилией
отражается горькая авторская ирония, подобная той, которая звучит в
«сладкой» фамилии Мармеладовых у Достоевского (семья Мармеладовых - фокус, в котором преломляются все несчастья общества того
времени).
Интересен пример создания Довлатовым окказиональных антропонимов в «Соло на ундервуде»: «Две грубиянки - Сцилла Ефимовна и
Харибда Адамовна» [4. Т. 4. С. 171]. (Сцилла и Харибда - морские чудища из древнегреческой мифологии, монстры, поглощавшие мореходов.)
Отметим также, что нередко фамилия героя принимает участие в игре
слов. Например, в раннем довлатовском рассказе «Ослик должен быть
46
Р У С С К А Я РЕЧЬ 3/2012
худым» имена и фамилии сотрудников ЦРУ образуются путем «расчленения» иноязычных корней: Гарри Зонт и Билли Ярд [4. Т. 1. С. 69].
На обыгрывании фамилии построена миниатюра из «Соло на ундервуде»: «Яша Фрухтман взял себе красивый псевдоним - Дубравин. Очень
им гордился. Однако шутники на радио его фамилию в платежных документах указывали: "Дубраввин"» [4. Т. 4. С. 173].
Таким образом, в ономастической системе художественных произведений Довлатова антропонимы несут большую смысловую нагрузку:
обладая богатством и разнообразием ассоциативных связей, они указывают на субъективное отношение автора к изображаемым лицам. Кроме
того, нередко включаясь в языковую игру, выполняют эстетическую
функцию.
Литература
1. Дмитриев Д. «Сереже было виднее...» // Биография. 2006. № 9.
2. Довлатов С. Армейские письма к отцу // Довлатов С. Сквозь джунгли безумной жизни. СПб., 2003. С. 60.
3. Штерн Л. Довлатов - добрый мой приятель. СПб., 2005. С. 73-74.
4. Довлатов С. Собр. соч. В 4 т. СПб., 2004.
5. Дубравин Я. С. // Ь«р://\у\у\у.крриЫ15Ь.ги/2002/11/30/геа(ЫШт1
6. Скульская Е. Перекрестная рифма: Письма Сергея Довлатова //
Звезда. 1994. № 3.
7. Ковалова А., Лурье Л. Довлатов. СПб., 2009. С. 68.
8. Кунарев А.А. Антропонимическая система романа «Что делать?» //
Н.Г. Чернышевский. Статьи, исследования и материалы: Сб. научн.
трудов. Вып. 14. Саратов, 2002. С. 90.
9. Холодов Е.Г. Мастерство Островского. М., 1963. С. 200.
10. Белов С.В. Роман Ф.М. Достоевского «Преступление и наказание»: Комментарий. Книга для учителя // Под ред. Д.С. Лихачева.
М., 1984.
11. Белов С.В. Имена и фамилии у Ф.М. Достоевского // Русская речь.
1976. № 5.
12. Альтман М.С. Читая Толстого. Тула, 1966.
13. Сухих И. Сергей Довлатов: время, место, судьба. СПб., 1996.
С. 217.
14. Даль В.И. Толковый словарь живого великорусского языка. В 4 т.
М„ 1995. Т. I. С. 528.
Самара