О чешской рок
advertisement
М. ТЕРА Прага ЧЕШСКАЯ РОК-ПОЭЗИЯ: ОЧЕРК ИСТОРИИ Перевод Т. ЛИПТАКА 1. Предисловие В Чехии, так же как и на остальной территории Средней Европы, рокмузыка заявила о себе в 60-е годы. Ее появление было связано с очарованием западного стиля жизни, и первые чешские группы подражали, местами рабски, западным образцам. Большинство песен были римейками, и если чешские рокеры писали свои тексты, то преимущественно поанглийски. Однако в течение одного десятилетия рок-музыка включилась в контекст чешской культуры и стала ее неотделимой частью, органически впитав в себя местные музыкальные и поэтические традиции. Она приобрела своеoбразие, не потеряв связи с вдохновлявшими ее западными источниками и одновременно обратившись к фольклорной культуре Средней и Восточной Европы. На переломе 60-70-х годов в чешской и словацкой среде возникло новое культурное движение, определившее развитие чешской рок-музыки на следующее десятилетие. Независимые музыканты в этот период создали произведения, которые в сегодняшнем понимании являются почти классическими. В политической атмосфере бывшей Чехословакии существовало четкое разделение между официальной и неофициальной культурой, так называемым андеграундом. «Классические» произведения чешского рока возникли именно в мастерской андеграунда, несмотря на все политические репрессии, сохранившего внутреннюю творческую свободу. Поэтому в дальнейшем речь пойдет преимущественно о независимом роке, вершинной точкой развития которого можно считать конец 70-х годов, когда музыканты уже были в тесном контакте с чешскими и словацкими диссидентами. В 80-х годах, в атмосфере постепенного социального освобождения, возникло несколько интересных проектов и на официальной рок-сцене. Одновременно подросла вторая генерация музыкантов андеграунда, частично включавшего в себя панк-рок с его протестом. Переломом стал 1989 год, когда после социальных и политических перемен ничто уже не мешало свободному творчеству и большинство независимых групп вышли из подполья. При этом разделение между официальной и андеграундной культурами все-таки существовало и в 90-е годы, но грань между ними была уже иной и ощущалась гораздо сильнее, чем во времена социализма. Массовой потребительской псевдокультуре западно- Чешская рок-поэзия: Очерк истории го типа противостоит в 90-х годах так называемая альтернативная культура, которая определяется не законами рынка, а духом творчества. В ней стираются жанровые границы, разные направления и группы взаимодействуют и вдохновляют друг друга. Термин «рок» в начале 90-х годов теряет свое специфическое содержание, рок-музыка становится просто источником вдохновения, формой, позволяющей работать с народной песней, стихотворением, библейским текстом или классическим музыкальным произведением. О группах, представляющих рок-музыку и поэзию 90-х годов, речь пойдет чуть позже. 2. 70-е годы Классическими группами андеграунда, образцами чешского рока (включая его текстуальную составляющую) считаются сегодня две: «PLASTIC PEOPLE OF THE UNIVERSE» («Пластиковые люди Вселенной») и «DG 307». В этих коллективах создатели музыки и авторы текстов очень тесно сотрудничали. Обе группы подвергались репрессиям со стороны властей, потому что были тесно связаны с чехословацкими диссидентами. Постепенно оба коллектива стали культурными символами активного антикоммунистического сопротивления, и их концерты, проходившие в деревенских амбарах по всей стране, часто превращались в демонстрации молодежного сопротивления 70-х годов. «PLASTIC PEOPLE OF THE UNIVERSE» были основаны в 1968 году, но не из политических соображений ∗; к счастью, их творчество было намного глубже, чем просто общественный протест. «PLASTIC PEOPLE», лидером которых был недавно умерший Мейла Главса (Мejla Hlavsa), сочиняли не только в классическом рок-каноне, но и экспериментировали, в том числе со словами. Особое влияние на рокеров имел левый философ Збинек Фишер alias Егон Бонди (Zbyněk Fišer alias Egon Bondy), тексты которого «PLASTIC PEOPLE» клали на музыку. Тема противоречий и тягот жизни в тоталитарном государстве соединялась в этих текстах с экзистенциальной тоской, поисками опоры – Бога, который забыл о человеке. Вершиной творчества «PLASTIC PEOPLE» является мистерия «Страсти Христовы» (автор текста Вратислав Брабенец, музыки – Мейла Главса). Это произведение – экспериментальная рок-интерпретация средневековых драматических сочинений о страданиях Христа. Группа «DG 307» возникла в 1973 году. Она в большей степени, чем «PLASTIC PEOPLE», ориентирована на разрушение классических музыкальных приемов; это настоящий андеграунд во всех смыслах слова. Концерты «DG 307» становились экспрессионистическими спектаклями; не ∗ В 1968 году советские войска вторглись в Чехословакию под предлогом защиты завоеваний социалистического строя от либеральных реформ, проводившихся правительством А. Дубчека. – Прим. ред. 147 М. Тера только музыка и текст, но и сама импровизированная сцена в деревенском амбаре была составной частью и одновременно рамкой перформанса. Команду «DG 307» сформировала и объединила личность Павла Заичека (Pavel Zajíček), одного из лучших авторов текстов в чешском роке. Его стихи избегают излишней «злобы дня», их основная тема – глубина, экзистенциальная сущность человеческой жизни, ее праестество. В языке текстов Заичека возвышенные формулы, библейская стилистика сочетаются с вульгаризмами и просто разговорными выражениями. Заметно влияние идей христианства, язычества и одновременно религиозного нигилизма, а также поэзии чешского символизма. По силе своего воздействия на аудиторию напоминающие пророческие книги, тексты Заичека остаются непревзойденными в чешском роке. 3. «Страсти Христовы» («PLASTIC PEOPLE OF THE UNIVERSE») Одно из самых популярных произведений чешского рока, созданное в середине 70-х годов, «Страсти Христовы» – композиция в равной мере экспериментальная и классическая: старый европейский жанр мистерий был распространен в Чехии в Средневековье и в эпоху барокко. Обратившись к старочешской традиции, «PLASTIC PEOPLE» включили рок в более широкий культурный контекст. С музыкальной точки зрения это произведение перешагнуло классические жанровые границы. «PLASTIC PEOPLE» создали некую рок-ораторию, апеллирующую к архаическим формам музыкального мышления. Текстуальной основой композиции стали фрагменты Библии, оригинально обработанные Вратиславом Брабенцом. Песня делится на девять частей: I. Эгзодус 1 атфа (чтение ветхозаветного отрывка о жертвоприношении агнца – прообраза жертвы Христа). II. Или идти есть Господу (вступление, сообщение о жертве Христа и об экзистенциальной неуверенности человека). III. Проповедь на горе (текст о восьми благословениях из проповеди Христа в Евангелии от Матфея). IV. Нам не нужен царь (Христос перед Пилатом обвинен в измене). V. Я чист от крови (Пилат умывает руки). VI. Я грешил (пение Иуды о своем отвержении, его самоубийство). VII. Троединая (Христос на кресте, глумление народа; здесь использованы также тексты третьей и четвертой частей). VIII. Отче (пение Христа на кресте, воспоминание о крестном пути, его возглас на кресте: Eli, Eli, lama sabachtani – Псалом 22). IX. Ночь темна (Христос в могиле – текст Павла Заичека). Данная композиция не является эпическим произведением на евангельскую тему, представляя собой скорее мозаику: отдельные эпизоды из 148 Чешская рок-поэзия: Очерк истории Библии, цитаты из нее, главные библейские персонажи и связанные со всем этим свободные ассоциации. Используя в качестве стержня элементы библейского сюжета, Брабенец создает оригинальную современную вариацию на классическую тему. Важную роль играют антитезы: так, Христос и его проповедь на горе контрастирует с кощунственным криком народа, а речи Пилата (чист я от крови этого) и Каиафы (нам не нужен царь этот) со словами Иуды – я грешил. В песню введены текст о жертвоприношении агнца к празднику Пейсах (Пасха по-еврейски) и еще одна ветхозаветная цитата – Eli, Eli, lama sabachtani, восклицание Иисуса перед смертью, ставшее основой для всей восьмой части композиции – «Отче». При этом оба фрагмента цитируются на иврите, как и в греческой редакции Евангелия, благодаря чему в исполнении «PLASTIC PEOPLE» соответствующие эпизоды песни обретают особую значимость. Примечательно, что Брабенец как бы сознательно избегает «приписывать» Христу свои собственные слова; он характеризует Иисуса только с помощью цитат из Библии, иногда немного видоизмененных. В своей работе Брабенец использовал Кралический перевод Библии. Его язык упрощен и не очень разнообразен, хотя такие слова и выражения, как «смерть», «искупление», «кровь», «я изменил» еtc., ведут за собой достаточно богатый шлейф ассоциаций. Последняя часть мистерии, «Ночь темна», написана Павлом Заичеком, и это единственный полностью оригинальный текст, в нем нет библейских цитат. Тело Христа лежит ночью в каменной могиле в саду, и данная картина становится у Заичека поводом для размышления о тайнах жизни и смерти, человеческого бытия. «Страсти Христовы» были переломным событием в истории чешского рока, поскольку позволили включить его в чешский культурный контекст в целом. 4. Миры Павла Заичека Тексты Павла Заичека, работающего с командой «DG 307», можно без преувеличения назвать одним из вершинных достижений чешской рокпоэзии. Само название группы («DG 307» – медицинский код, обозначение психической болезни) многое говорит об отношении к окружающему миру и жизни, выраженному в текстах Заичека. После вынужденной эмиграции в 80-х годах группа умолкла, но под руководством Заичека возобновила свою деятельность в 90-х. Необходимо заметить, что его творчество не только не исчерпало себя, но, наоборот, стало глубже и серьезнее. Лирика Заичека сопоставима с произведениями крупнейших чешских средневековых и современных поэтов, таких, как Маха, Бржезина, Демл, Реинек, Заградничек или Голан; близка им по выбору основных тем. Экзистенциальная чувствительность, духовные колебания – характерные 149 М. Тера черты чешской поэзии от самых ее истоков, и Заичек сознательно или бессознательно ориентируется на них. Заичек пишет книгу, для которой отсутствуют слова, историю, творимую хаосом. Он все время хочет уловить нечто неуловимое, высказать нечто невысказываемое. Он говорит: «Я это искал в книгах – не нашел, искал я это в тишине – не нашел, искал я это в путешествии – не нашел». Мотив поиска, устремления в недостижимую даль у него всегда остается пробуждающей тревогу темой. Нельзя просто так стоять на месте, просто так жить на этом свете, есть же все время что-то, что нас заставляет познавать до глубины самих себя, но и гонит от себя, толкает и к греху, и к Богу. «Я искал ослепление в городе выкрика, в городе без имени, в улицах покорности, в хоралах тишины, в улицах Содома-Гоморры». Заичек углубляется в некий мир, который видится ему совсем иным, чем нам, этот мир – «Содом-Гоморра, отзвук Вавилона, одно большое кровавое блядище» (kurviště). Его мир – фантастическая смесь обрывков времени, снов и воспоминаний. «Там, за небосклоном, за галлюцинацией мгновения, лежит место моих мечтаний и моего детства, в том месте без разума <…>. Розовый туман, закутавший край, как образ любовного акта, выход солнца, странное ощущение того, что не повторяется». Этим чествуются в поэзии Заичека невыразимая ВЕЧНОСТЬ, тоска по раю и божьей бесконечности, жажда той единственной жизни, которая не может не быть абсолютно прекрасной, правдивой, полной и вечной. Она противостоит ужасу и шизофрении этого мира. «В неоконченных историях бывает что-то скрытое, птицы улетают на остров тишины, унося эти истории с собою, на своих крыльях, на улицах города падающие листья, дождь, лик как ангел Боттичелли». Миры Павла Заичека действительно чем-то похожи на картины Боттичелли, где танцуют ангелы, но эти ангелы теряют направление, падают в грязь, их калечит грязный и грешный мир. Самоощущение лирического героя Заичека можно характеризовать строчками из стихотворения известного чешского поэта Яна Заградничека: «Я здесь – Боже мой, на планете нашей, быстро крутящейся, в гостях у красоты, живу в ужасе»; «это прикосновение красоты, резня человечности, это хроника, написанная хаосом» («Je to dotek krásy, je to masakr lidskosti, je to kniha psaná chaosem»). 5. 80-е годы. Герои и антигерои Филипа Топола Либерализация общественной жизни в Чехословакии в 80-е годы повлияла и на творчество рокеров. Рок-сцена остается разделенной на андеграунд и официоз, но и в официально разрешенном искусстве начинают постепенно появляться яркие личности, критические тексты с прежде табуированной тематикой: социально-бытовые проблемы, смерть, поиски Бога. Обращение к фольклору, культурным корням наблюдается не только в текстах, но 150 Чешская рок-поэзия: Очерк истории и в музыке. Песни таких исполнителей, как Михаил Прокоп или «C a K Vocal», являются разрешенными, но по своему уровню стоят выше официальной продукции, «среднего попа». Одновременно на чешской роксцене 80-х годов появляется вторая генерация, которую представляет группа «Psí Vojáci» («Псы-воины»), сейчас, подобно «PLASTIC PEOPLE», считающаяся классикой. «Psí Vojáci» возникли в 1978 году, но настоящей вершиной их творчества являются 80-е годы, а на переломе 90-х они несколько меняются, становятся спокойнее, утонченнее в музыкальном отношении. «Spiritus agens» группы – Филип Топол (Filip Topol), за которым стоит богатая литературная традиция. Его дед Кáрел Шульц был выдающимся писателем первой половины XX века, его роман «Камень и боль» – одно из лучших произведений чешского исторического жанра. Отец Филипа, Йосеф Топол (Josef Topol) – один из виднейших чешских драматургов, его брат, Иоахим Топол (Jáchym Topol) – знаменитый поэт и прозаик 80-90-х годов, активно помогавший созданию группы «Psí Vojáci». Филип Топол пишет в основном о той среде, в которой живет. Это Прага – не только столица Чехии, но и самодостаточный мир, самостоятельный, ни на какую другую часть страны не похожий организм. Жизнь этого организма, его уклад, его метаморфозы и подполье, утра и ночи – вот что дразнит фантазию и ощущения Филипа Топола. Его увлекают «темные, люминесцирующие ямы» – Прага, преобразившаяся после того, когда на город падает тьма; волнует странная жизнь с собственными правилами, ценностями, проблемами, типами людей и языком. Тополу милы грязь и сырость старых домов, оплеванные и закуренные пражские пивные. Именно такая среда побуждает его ставить самые существенные человеческие вопросы; там он находит героя или, лучше сказать, антигероя своей поэзии. Тексты Топола полны простонародных выражений, просты, написаны языком улиц; его поэзия наполнена жизненной болотной грязью, алкоголь и оторванность от социума приближают к естеству жизни и ее правде. В текстах Топола более, чем в других текстах чешского андеграунда, выделен персонаж, герой-антигерой, создание Топола, впитавшее в себя пражскую культурную и антикультурную атмосферу. Герой Топола страдает от внутренней разорванности, ощущения заброшенности, он вращается в каком-то кругу ничтожной, мелкой жизни, пивных и улиц. В его жизни отсутствует точка опоры, но он ее все время ищет, полный страха и тоски, которые его преследуют и от которых он все время пытается убежать, топя их в алкоголе. Нервозность, тревожное состояние, отвращение к миру, но и любовь к нему – все это перемешано. Время от времени ломается грань, отделяющая сознание от бессознательного, и появляется смерть, белая и холодная... приходит и пристально смотрит. Такой тип ге- 151 М. Тера роя появляется в цикле «Russian mystic pop». Внутренняя раздвоенность, гедонизм и духовная глубина, переживание тяжести жизни – все это в представлении Топола воплощено в русском человеке: таково распространенное чешское мнение о русском. Соединение несоединимого, противоречивость, крайности в мышлении и жизненном поведении – русское для Топола, и в таком «русском» он находит себя. Это пропасть и широта «черной души», презрение к собственной жизни и демонстративная жалость к себе, постоянный грех и постоянное покаяние: «в душе у меня вырос большой черный цвет, настолько большой, как этот свет». Живем мы, чтобы жить, но живем также, чтобы умереть, и кто это сознает и действует в соответствии с этим, тот, по Тополу, живет «по-русски». Такое понимание жизни связано с глубочайшей глубиной бытия, с его самой правдивой правдой – отсюда слово «мистический» в названии «Russian mystic pop». «Русский» и «мистический» как бы образуют одно неразделимое целое. Логически одно связано с другим: «Когда выговариваешь слово “русский”, надо также сказать “мистический”». В противовес этому русскому мотиву Топол создает и другой тип героя в произведении «Килиан Недоры» («Kilián Nedory») – о человеке, который со дна собственной души пристально смотрит на свою жизнь: «Недоры проснулся и осознал, что он ничего не хочет». Он перестает различать добро и зло, ценности жизни поблекли, и живет он только чувствами, инстинктами. «Эй, Килиан Недоры, ты урод, которого я люблю, вставай и ходи, я хочу забавляться с тобою до самой смерти» («Hej, Kiliáne Nedory, ty stvůro, kterou miluji, vstaň a choď, chci se s tebou bavit až do smrti»). Шизофренический диалог-монолог вырастает из чувства отвращения к самому себе: «Я знал, что Недоры тоже змея, гремучая змея, он брюзжит <…> от ужаса от себя самого. Если кто-нибудь был темной и нежной сволочью, то это был Килиан Недоры. <...> Эй, Недоры, в теле тьма <...> гуща этого мира и он уже не мог рвать» («Hej, Nedory, v těle je tma <...> Nedory byl plnej lógru světa a už nemohl zvracet»). Жизнь – это глухое, пустое место, похмелье, и этому миру мы не принадлежим; чувство отчужденности очень свойственно жителям Праги, как мы знаем из произведений Ф. Кафки. В 90-х годах творчество Топола становится более гармоничным: на музыкальную сторону его композиций оказывает влияние ранний классицизм, а из текстов постепенно исчезают мотивы надрыва. 6. Ангелы и сумасшедшие – «Znouzectnost» («Добродетель поневоле») Творчество группы «Znouzectnost» стоит на грани между андеграундом и независимой сценой 90-х годов. Музыкальная сторона композиций этого коллектива резко отличается от стилистики рассмотренных выше групп. Если «PLASTIC PEOPLE», «DG 307» и «Psí Vojáci» – классика aндеграун- 152 Чешская рок-поэзия: Очерк истории да, то «Znouzectnost» – это народный рок, рок «от земли», он не пражский, а простой, панковый. Здесь нет усложненной поэтики пражских рок-групп, их «высокого» стиля, противоречивого вúдения реальности. Лучшие произведения «Znouzectnost» демонстрируют устойчивый взгляд на этот мир, чрезвычайно критическое отношение к обществу социалистическому или постсоциалистическому (после «бархатной революции» 1989 года), ясное стремление вознестись над человеческим существованием в сферу сияющего солнечного неба. На творчество «Znouzectnost» повлияла народная музыка, фольклор деревень и традиции средневековых городов, Библия. Их композиции в жанре панк-рока часто являются только вариацией старых ярмарочных песен. Из литературных традиций для группы оказывается актуальным прежде всего сюрреализм. Внешняя легкость и абсурдность часто сочетаются с такой невеселой темой, как смерть, которая присутствует в большинстве песен в образе карнавала. Смерть – ледяная гримаса, постоянно сопровождающая человеческое существование; она издевается над полной бессмысленностью людских стремлений, над мирскими тщеславием, богатством и славой: «Налево народ – “слава!” – пашет, а направо жнец косой машет». Бессмысленное время – так его называет «Znouzectnost» – отбрасывает все подлинное и смотрит на маски. Человеческое общество – это толпа, которая отторгает настоящие ценности: «Время нелепое со всех сторон здесь – им наплевать что правда и что обман есть» («Když doba plná nesmyslů se valí ze všech stran a nezajímá nikoho, co pravda je, co klam»). Могущественные люди мира сего аморальны, а если бедные и угнетенные свергнут их, то устанавливают новую диктатуру, даже более жесткую: «Бастилия падает и с ней головы королей, авось взойдет порядок новый, бес веселится и тайно строится новая тюрьма» («Bastila padá, s ní hlavy králů, snad odtud vzejde nový řád, lůza se baví a nevědomky staví nový kriminál»). Именно Бастилия для «Znouzectnost» – символ потерпевших крушение надежд для серой посредственности мещанского общества, которая подобна недоеденной отвратительной пище: «Мы все братья, пусть живет свобода наша, только вопрос один, за сколько эта каша <...> рожденные в клетке и в клетке умрем <...> и Бог помер – сразу в первый день сражения и остались только шаманы и они хорошо знают что и как» («Všichni jsme bratři, ať žije svoboda, jen jedna otázka, komu, kolik za to... zrozeni v kleci, v kleci i umřem ... Bůh zemřel mlčky, hned v první den války, zůstali jen šamani a dobře vědí, jak na to»). Остался только один путь – уйти на обочину общества, поступить в монахи или стать путником, бунтовщиком или сумасшедшим, обратиться к вере или уйти в богатый мир фантазии. Тексты «Znouzectnost», подобно картинам сюрреалистов, соединяют символические образы: шуты, ангелы и оборотни – с антропоморфными аллегориями: Страх, Власть, Грех, Смерть, Счастье и Разум. «Деньги – они 153 М. Тера серые а золотой у Власти плащ, им семь грехов в свидетели, венчал их палач» («To Peníze jsou šedivé a Moc má zlatý šat, jim sedm Hříchů svědčilo a oddával je kat»). В сказочном апокалиптическом мире «Znouzectnost» вечны и правдивы только ангелы и сумасшедшие. 7. 90-е годы. Обыкновенная жизнь Петра Фиалы Как уже говорилось выше, в 90-х годах стерлась граница между андеграундом и официозом; актуальным оказалось противостояние массовой, потребительской, серой псевдокультуры, которую уже нельзя называть творчеством, и альтернативы ей – рока, темы и приемы которого заметно меняются: стираются жанровые и стилевые границы, происходит обращение к фольклорным и культурным корням (не только чешским, но и другим славянским, немецким, кельтским, еврейским). Характерный пример рока 90-х годов – творчество группы «Mňága a Žďorp» («Мньяга и Ждьерп»). Это не пражская команда, можно сказать, что это даже не чешская группа, а моравская ∗. Ее музыка проста и мелодична, а тексты выражают настроения молодежи 90-х годов, посвящены ее жизни и повседневным проблемам. Главный автор текстов, Петр Фиала, точно почувствовал атмосферу времени после «бархатной революции», передал ощущения разочарования и хаоса, в котором хорошо немногим, скепсиса и пессимизма: «Нет хороших новостей для уставшей массы, мы идем не по тому пути и поэтому незачем спорить, вправо или влево, Восток или Запад, один или вместе, да или нет, ветер отдует слова и останемся здесь только мы сами собой брошенные» («Žádné dobré zprávy pro unavené davy, jdeme špatnou cestou a tak se nemá cenu ptát, jestli vpravo nebo vlevo, jestli východ nebo západ, jestli sám nebo spolu, jestli ano nebo ne, vítr slova odvane a zůstaneme tu jenom my, sami sebou opuštěni»). Серость заполняет жизнь, иллюзии разрушаются, нет времени и места для идеалов. Тексты Фиалы описывают банальное, повседневный поведенческий стереотип большинства, и он показан как ночной кошмар, от которого человек старается безуспешно убежать. В отличие от пражанина Топола, уроженец Моравии Фиала считает, что стиль жизни большого города – повседневная скука, и это нельзя изменить: «Я уже наверно большой, и нет у меня времени для пустяков, схватить, достать, содрать – это теперь мои заботы». Жизнь течет как-то бессознательно, сама по себе, без больших отклонений, но где-то внутри накапливаются негативные силы. Что, если они однажды взорвутся? Куда бежать из этого быстрого, жестокого, серого мира, пока он нас не раздробил? К вере? К Богу? Для Фиалы, который здесь выражается типично по-чешски, Бог – что-то недостоверное, далекое, не имеющее отношения к этому миру и существованию человека: «Отче наш, ∗ Моравия – одна из центральных исторических областей Чехии. – Прим. ред. 154 Чешская рок-поэзия: Очерк истории отче наш, ты не на небе, тогда где же ты? завод – машины, казарма твоя, некуда уклониться, только чуть-чуть подвыпить, костер на снегу, жизнь без приключения и Бога никакого нет, только собаки зубы скалят» («Otče náš, otče náš, ty nejsi na nebesích, tak kde teda jsi? Továrna – stroje, kasárna tvoje, není kam uhnout, jen si tak trochu přihnout, ohýnek na sněhu, život bez příběhu a žádný Bůh není, jen psi zuby cení»). Это может показаться песней социального протеста, но Фиала не собирается ни за что воевать. Он лишь описывает нормальную, обыкновенную человеческую жизнь, и слушатель удивленно осознает, что такая «обыкновенная» жизнь, которую он проживает, полна трагизма и глубины, как жизнь Гамлета или Эдипа. Скепсис группы «Mňága a Žďorp» обличает тщеславие всей человеческой цивилизации, будь она социалистической или капиталистической: «Высушим пустыни, оросим реки, всем откроем дверь клетки, заставим умолкнуть рыб и зафиксируем горы, прикажем льдам мерзнуть, закутаем туман и разъясним зарю, наставим правде свое лицо». Их лирический герой полон горечи после долгих исканий и заблуждений: «Как долго я ждал пока стану оптимистом, от не жравшего глину не жди понимания, как долго ждал я пока стану оптимистом, жизнь не ад, только его отделение <...> Все было сотворено с хорошим замыслом, но не знаю только кого за это поблагодарить» («Tak dlouho mi trvalo, než jsem se stal optimistou, kdo nežral hlínu, ten to neocení, tak dlouho mi trvalo, než jsem se stal optimistou, život není peklo, je to jen jeho oddělení <...>. Vše bylo stvořeno s dobrým úmyslem, jenom furt nevim, komu bych poděkoval»). Группа «Mňága a Žďorp» сочетает динамический музыкальный стиль с пессимистическим мироощущением. Лейтмотив их текстов – одинокая судьба человека в переполненном, быстро изменяющемся мире: «…что мы? Ломовая лошадь с наглазниками…». 8. Рок-медитация – «Už jsme doma» Дословно название этой группы можно перевести как «Мы уже дома». Однако это также фразеологизм, который по-русски будет звучать примерно так: «Ты понял? До тебя дошло?». Команда «Už jsme doma» родом из северной Чехии. Основой их творчества является музыка, сопровождающие ее тексты при первом восприятии как бы теряются, кажутся беспорядочными и нескладными. Но вслушиваясь внимательнее, мы понимаем, что перед нами своеобразная, по-своему талантливая поэзия: абстрактная, символическая, нелогичная, похожая на картины С. Дали, оказывающая сюрреалистическое воздействие: «Не смотри ушами, не гляди глазами, начни, что закончено, дитя! дитя!». Это совместное влияние на слушателя текста и музыки, цветная картина, которая с человеком говорит незнакомым, но понятным языком. Произведения «Už jsme doma» можно назвать рок-медитациями, свободным потоком ассоциаций, плаванием внутрь са- 155 М. Тера мого себя; с такой точки зрения смотрят музыканты «Už jsme doma» на окружающий мир, абсурдный карнавал странных фигур, смешных, сверхъестественных и страшных: «Тишина, это зверь внутри нас. Голодный и очень злой <...> и прощение отсутствует – ты заждался его – человека не ждет никакое утешение» («Ticho je zvíře v nás, hladové a velmi zlé <...> a schází odpuštění – to se načekáš – člověka nečeká žádná útěcha»). И в другом месте, в припевe, который поет водяной: «На свете существует колдовство». Страх в нас, около нас, это отчаяние и экзистенциальный страх перед смертью: «Ночью исподтишка, руки ища, куда после смерти обутые спешат, лед прохладный, непроломленный, руки просят сами, чтобы необутые, знак нам дали» («V noci potají, ruce hledají, kam po smrti ti neobutí tolik spěchají, led je studený, neprolomený, ruce prosí, ať jim ti bosí nechaj znamení»). Социальных тем в своих текстах «Už jsme doma» касаются только бегло; государство, люди, власть – это очень далекие и враждебные вещи: «Стадо, стадо, ведь все у тебя крадут, стадо, стадо за гордость везде дерут, стадо, стадо овец же сколько за сало барское режут – между словами солдат, слово человек ведь одиноко чуть» («Stádo, stádo, co všechno ti kradou, stádo, stádo, kde máš hrdost mladou, stádo, stádo vzpomeň padlo, ovcí, ovcí na to panský sádlo – uprostřed slov voják, je slovo člověk samo»). Более актуальна тема человеческого одиночества перед лицом общества, его страшной пасти: «Утром как малые дети, чувствуют себя ненужными, как вещи на земле, которые никто не поднимет» («K ránu malé děti, cítí se nepotřebné jak věci na zemi, jež nikdo nezvedne»); «Глуп тот, кто не поймет, что глупый не сглупит и глуп тот, кто сглупит и ничего не поймет, странный тот, кто удивляется тем, как всех удивляет <...> жаркая ночь и жаркий день, вылупляется жажда из яйца вон, жаркая ночь и жаркий день, вспотев от жажды хотим и ждем ласку! ласку!» («Hloupý, kdo nepochopí, že hloupý neprohloupí, hloupý, kdo prohloupí a kdo nic nepochopí, divný se podivuje, čím všechny udivuje <...> horká je noc a horký je den touha klube se z vajíčka ven, horká je noc a horký je den, touhou upocení přejem si jen Něhu! Něhu!»). Последний отрывок, как и большинство текстов группы, трудно расшифровать, перед нами «чистая поэзия»: «Это как тень звучит тишайшей связью к своей вещи прикреплен, это как тень звучит покорнейшей жаждой по вещи своей утомлен. Вещь теней своих не видит, звучит это как тень давно погасшая, звучит это как тень блуждающая одна, тьме своих теней не понять» («Zní to jako stín nejpotišejším poutem ke své věci pevně spoutaný, zní to jako stín nejpokornější touhou po své věci zmítaný. Věc své stíny neslyší, zní to jako stín dávno vyhaslý, zní to jako stín, když bloudí sám a sám, tma své stíny nevnímá»). Интересно, что, в отличие от большинства рок-групп, «Už jsme doma» использует только классический чешский литературный язык, лишенный просторечия. 156 Чешская рок-поэзия: Очерк истории «Už jsme doma» стремятся дотронуться до самого дна души: «Вера и сила, спокойствие или неспокойствие ведут свое вечное сражение» («Víra a síla klid nebo nepokoj, síla a víra svádí svůj věčný marný boj»); «Капает с лица твоего пот и цветам земля жмет их корни – некуда идти, капает с лица твоего пот и в дверях стоит земля – нечего сказать, капает пот с лица твоего и хвою сыплет земля в рот свой – ты не слышишь» («Kape ti pot a květinám zem svírá kořeny – není kam jít, kape ti pot a ve dveřích zem stojí – není co říct, kape ti pot a jehličí zem sype si do úst – ty neslyšíš»). Творчество группы «Už jsme doma» в каком-то смысле является одним из вершинных достижений чешского рока, поскольку утонченность и музыкальной, и поэтической сторон их композиций свидетельствует об огромном потенциале рока и ставит этот вид творчества в ряд признанных жанров искусства. 157
