УРОЧИЩЕ СТО МОГИЛ (некрополь Ольвии Понтийской) Валентина Папанова
advertisement
Валентина Папанова УРОЧИЩЕ СТО МОГИЛ (некрополь Ольвии Понтийской) Знання України Київ 2006 ББК 63.4 (4 УКР) П 17 УДК 902.2 Рекомендовано к печати Ученым советом Бердянского государственного педагогического университета (протокол № 5 от 1 марта 2006 года) Рецензенты: Гаврилюк Н. А., д. и. н., зав. отделом Института археологии НАН Украины (Киев) Самойлова Т. Л., к. и. н., зав. отделом археологии Северо_Западного Причерноморья Института археологии НАН Украины (Одесса) Папанова В. А. П 17 Урочище Сто могил — некрополь Ольвии Понтийской: Монография – Киев: Знания Украины, 2006.— 278 с. – Библиограф.: ISBN 966_316_106 _Х Книга посвящена одному из интереснейших некрополей Северного Причерномо_ рья — некрополю Ольвии, который просуществовал почти тысячу лет. В книге рас_ сматриваются вопросы истории его исследования, историческая топография, погре_ бальный и поминальный обряды. Для специалистов в области археологии и истории, аспирантов, студентов, препода_ вателей вузов, а также для всех интересующихся древней историей. УДК 902.2 ББК 63.4 (4 УКР)+63.3 (0)32 © Видавництво „Знання України“, 2006 © Папанова В. А., 2006 ISBN 966_316_106 _Х Светлой памяти моих родителей Любови Андреевны (урожденной Хорунжей) и Анатолия Ильича Папановых, и бабушки Анны Федоровны Хорунжей (урожденной Морозовой) посвящается 7 ВВЕДЕНИЕ История и культура населения Ольвии * — античного государства Северного Причер_ номорья — исследуется на протяжении более двух столетий. За это время было раскопано большое количество архитектурно_строительных объектов, сотни погребений на некропо_ ле и получен колоссальный сопровождающий материал. Политической истории, идеологическим представлениям населения, архитектуре, сель_ ской округе, фортификации, различным категориям материалов и исторической периоди_ зации Ольвийского государства посвящены сотни научных статей и около трех десятков монографий и сборников. Однако проблемам погребального и поминального обрядов оль_ виополитов и историографии ольвийского некрополя уделено гораздо меньше внимания со стороны исследователей. На сегодняшний день вышло три работы, посвященные архаи_ ческому В. М. Скудновой (1988), классическому Ю. И. Козуб (1974) и эллинистическому М. Б. Парович_Пешикан (1974) некрополям Ольвии, которые базировались на материа_ лах раскопок профессора Б. В. Фармаковского. Отметим, что работа В. М. Скудновой — это, скорее всего, прекрасно изданный каталог вещей из раскопок Б. В. Фармаковского с хорошей вступительной статьей, а не монографическое исследование. Материалы некропо_ ля первых веков нашей эры из раскопок Б. В. Фармаковского и Ю. И. Козуб изданы час_ тично, а их отчеты находятся в разных архивах двух государств — Украины и России. В тоже время в результате раскопок ольвийского некрополя в девяностых годах прошедшего столетия удалось получить весьма ценные для науки сведения. Таким образом, при диск_ ретном анализе такого важного памятника, каким является в целом некрополь Ольвии, без учета всех ранее раскопанных и новых погребений, невозможно в полном объеме ис_ пользовать его как исторический источник. В настоящей работе рассмотрены история исследования некрополя Ольвии, его истори_ ческая топография с локализацией участков по социальным и возрастным признакам, по_ гребальный и поминальный обряд ольвиополитов в архаический, классический, эллинис_ тический и римский периоды, а также особенности его развития на протяжении с 30_х го_ дов VI в. до н. э. и по третью четверть IV в. н. э. Автор не ставила перед собой задачу анализа и классификации вещественного материала из раскопок некрополя, так как в большей ча_ сти это уже сделано в работах В. М. Скудновой, Ю. И. Козуб и М. Б. Парович_Пешикан. В работе использованы археологические материалы из раскопок некрополя, хранящие_ ся в фондах Института археологии НАН Украины, национального историко_археологичес_ кого заповедника «Ольвия», Херсонского и Николаевского краеведческих музеев, Одес_ * В настоящее время — это национальный историко_археологический заповедник «Ольвия» Института Археологии Национальной Академии наук Украины (с. Парутино Очаковского района Николаевской облас_ ти, Украина). ского археологического музея, Эрмитажа (Россия). Кроме того, материалы из архивов Института археологии Национальной Академии наук Украины (ИА НАНУ), Института истории материальной культуры Российской Академии наук (ИИМК РАН), Российского государственного Военно_исторического архива (РГВИА) и Центрального архива Военно_ морского флота (ЦАВМФ) России, картографических отделов Национальной библиотеки Украины им. В. И. Вернадского (НБУВ, Киев) и Российской национальной библиотеки (РНБ, Санкт_Петербург), сведения античных авторов и научная литература. Автор выражает искреннюю благодарность научному руководителю С.Д Крыжицкому, своим первым учителям в археологии С. Н. Ляшко и Ю. И. Козуб, а также А. С. Русяевой, В. В. Крапивиной, А. В. и С. Б. Буйских, В. В. Назарову , коллегам из Москвы и Санкт_ Петербурга, которые содействовали появлению в свет этой монографии. Особая благодар_ ность за поддержку профессору М. Б. Котляревскому. Графические иллюстрации выполнены С. Затерой, Р. Карой и И. Костюк. 9 Глава І ИСТОРИЯ ИССЛЕДОВАНИЯ ОЛЬВИЙСКОГО НЕКРОПОЛЯ Ольвия представляет собой один из наиболее благодатных объектов исторического ис_ следования. С этим мнением Ю. Г. Виноградова трудно не согласится. Интерес к древнему городу возникает в третьей трети XVIII века с момента появления его руин в поле зрения сначала любителей древностей, а затем и ученых. Итогом этого интереса в середине XIX века стало появление ряда работ, освещающих те или иные стороны ольвийской истории. Эти работы не однозначны по своему содержанию — от краткого очерка и путевых заметок до первых научных трудов. Уже в этот период у исследователей возникает потребность в ана_ лизе итогов полувекового исследования Ольвии. Первый очерк, посвященный истории исследования Ольвии, принадлежал перу П. Леонтьева (1856). Впоследствии этот вопрос, в более широком аспекте рассмотрели В. В. Латышев (1887), В. Н. Юргевич (1886, 1897), Ю. А. Кулаковский (1914), Н. И. Новосадский (1915) и Б. В. Фармаковский (1915). В ХХ веке (1917–1991 гг.) истории археологического изуче_ ния Ольвии посвящают свои работы преимущественно обзорного характера русские и ук_ раинские ученые С. А. Жебелев (1923), В. П. Бузескул (1924, 1927) и Л. М. Славин (1960). Истории исследования Ольвии посвятили отдельные главы в своих монографиях Ю. И. Ко_ зуб (1974), А. А. Формозов (1975), С. Д. Крыжицкий (1983, 1985), Е. И. Леви (1985) и Ю. Г. Виноградов (1989). Большая часть работ советского периода нашей истории по дан_ ной проблематике носит историографический характер. Объектом их внимания стали ма_ териалы раскопок Ольвии Б. В. Фармаковским и его последователями с 1920 г. и до начала 70_х годов ХХ в. К анализу итогов пятидесяти лет раскопок (1898–1948 гг.) обращались В. Д. Блаватский (1948), И. Т. Кругликова (1970), А. Н. Карасев и Е. И. Леви (1976). Од_ нако в этих работах основное внимание, за исключением монографии Ю. И. Козуб, уделя_ лось вопросам исследования городища, а не ольвийского некрополя. В истории исследования некрополя Ольвии можно выделить четыре периода. Первый период самый продолжительный, охватывает конец XVIII и весь XIX век. Он характеризу_ ется локализацией на картах Урочища Ста могил и эпизодическими раскопками некропо_ ля. Этот период подразделяется на ряд этапов: 1) 1774–1807 гг.— привязка сведений ан_ тичных авторов об Ольвии к топографическим картам местности; 2) первая половина XIX в.— создание планов городища и некрополя, первые раскопки на некрополе, первые научные публикации; 3) вторая половина XIX в.— появление новых карт и планов горди_ ща и некрополя, начало систематических раскопок ольвийского некрополя. Второй пери4 од — первая четверть XX в. (1901–1915, 1917, 1924–1926 гг.) связан с именем Б. В. Фар_ 10 маковского. Третий период (1920–1921, 1927–1940 гг.) — проведение раскопок некрополя учениками Б. В. Фармаковского. Четвертый период начался в 1946 году и продолжается до настоящего времени. 1.1. Первый период изучения ольвийского некрополя (конец XVIII — 1900 г.) Конец XVIII века отмечен повышенным интересом общества к античным памятникам Северного Причерноморья, накоплением ольвийского археологического материала в час_ тных коллекциях, локализацией на географических картах Урочища Ста могил (так в XVIII веке называли ольвийский некрополь) и «открытием» Ольвии как исторического памятника. В XV веке руины древней Ольвии оказались на территории, которую контролировали Османская империя и Крымское ханство. Их видел в 1576 году, следовавший в Крым Мар_ тын Броневский, посол польского короля Стефана Батория . Его настолько поразила гран_ диозная панорама курганов на некрополе Ольвии, что в своей книге «Tartarie description» (1595) он посвятил их описанию несколько абзацев, приняв их за скифские могилы [Bronevsky, 1595, s. 257]. Во второй половине XVIII в. российское правительство активизирует свою внешнюю политику, направленную на присоединение новых земель и выход к Черному морю. В пер_ вой войне с Турцией (1769–1774) российская армия одержала многочисленные победы, позволившие России вынудить Турцию пойти на подписание мирного договора. Согласно Кючук_Кайнарджийскому мирному договору от 10 (21) июля 1774 года Российская импе_ рия получила выход к Черному морю и к ней отошли земли между Бугом и Днепром. Российское правительство стремилось укрепить свою власть на новых землях, а для этого, прежде всего, необходимы были достоверные карты. Поэтому военные топографы получа_ ют задание на составление карт новых владений Российского государства. Именно в это время, генерал_инженер Моргинау создает «Карту точного положения ус_ тьев рек Днепра и Буга» на которой обозначено Урочище Ста могил [РГВИА, ф. 846, оп. 16, №23648]. Это Урочище на карте локализованно в районе Волошской косы, а не Широкой, Заячьей, Северной и Парутинской балок. Ценность этой карты заключается в том, что на ней впервые нанесено Урочище Ста могил. В 1787 г. вспыхнула вторая русско_турецкая война, носившая затяжной кровопролит_ ный характер, закончившаяся новой победой России. По ее итогам Россия и Турция подпи_ сали в 1791 году Ясский трактат. Турция признавала присоединение к Российской импе_ рии Крыма (1783 г.) и соглашалась передать земли между Днестром и Бугом, в том числе и Очаковскую область. Россия оказалась перед проблемой освоения новых земель, но преж_ де чем приступать к освоению обширных и практически не заселенных земель, необходимо было их изучить. Первыми на эти земли приходят военные инженеры_землемеры и топог_ рафы. В 1791 году инженер_майор Франц Павлович Деволан * составляет «Карту геогра_ фическую, изображающую область Озу или Едизань иначе называемую очаковскою зем_ лею и присоединенную ныне к Российской империи в силу заключенного в Яссах мирного договора» [РГВИА, Ф. 846, оп. 16, № 20150]. Эта карта вместе с картами отдельных райо_ * На карте, о которой идет речь, его фамилия написана на русском языке как Деволант, а Н. Н. Мурзакевич именовал его Ф. де Волан, то есть он дал транскрипцию его фамилии с французского de Wollan [см. Мурзакевич]. 11 нов Очаковской земли вошли в атлас, который не имел названия. Все карты атласа выпол_ нены многоцветной акварелью. На многих из них нанесены курганные группы в районе местонахождения Ольвии. Так на карте южной части Очаковской области между Широкой балкой и деревней Парутино (на карте она обозначена без названия) нанесен семдесят один курган и еще два кургана на месте древнего города [Деволан, РГВИА, ф. 846, оп. 16, № 20150, с. 10]. Шестьдесят один курган отмечен и на «Чертеже топографическом и водоописатель_ ном лиману Днепровскому» из этого же атласа. Интересно, что на этой карте на городище обозначено не два кургана, как на первой, а пять, причем один из них выделен особо [Дево_ лан, РГВИА, ф. 846, оп. 16, № 20150, с. 22]. Ни на одной из карт раннего или позднего вре_ мени более не указано пяти курганов на месте городища. В начале 1792 г. Ф. П. Деволан составил на французском языке «Рапорт о географичес_ ком и топографическом положении провинции Озу или Едизань, иначе называемую Оча_ ковской степью, для прояснения карт и планов, снятых по Высочайшему повелению инже_ нер_майором Деволаном». По всей видимости, этот рапорт и атлас вначале были единым документом. Рапорт состоял их шести разделов, в которых даны географические, топогра_ фические и исторические описания присоединенных земель. В нем есть и описание городи_ ща и Урочища Ста могил. О некрополе автор рапорта написал следующее: «Количество холмов, окружающих на расстоянии 4_5 верст эти руины, составляет, по_видимому, от двух до трех сотен, большей частью со склепами различных глубин, высоты и формы...». Однако он не соотнес эти курганы со временем существования древнего города [Тункина, 1994, с. 9]. Осенью 1791 года для исследований Очаковской земли (области) командируется под_ полковник Херсонского гренадерского полка Андрей Казимирович Мейер, оставивший также описание ольвийского некрополя: «Так называемые Сто могил представляют ныне холмы, покрывающие ... развалины древних каковых_либо зданий, состоящих ныне из чет_ вероугольных, обширных каменных жилищ с четвероугольными же узким для света от_ верстиями. Положение сих могил заставляет меня догадываться, что на их месте был или город ... или, что еще более вероятнее, были здесь гробницы вождей которого_либо из жив_ ших в сей земле отрасли Скифов» [1794, с. 21]. А. К. Мейер не случайно остановился в Урочище Ста могил. Его интересовали руины древнегреческих городов, нанесенные на кар_ ты, составленные в России после Кючук_Кайнажирского мирного договора. По мнению И. В. Тункиной, во время работы над своей книгой А. К. Мейер использовал рапорт Ф. П. Деволана, так как описание Урочища Ста могил у обоих авторов практически иден_ тичны [Тункина, 2002, с. 425]. В 90_е годы XVIII в. Урочище Ста могил и ряд курганных групп на правом берегу Бугс_ кого лимана были нанесены на генеральный план № 9, входивший в рукописный «Атлас новоприобретенной области от Порты Осаманской и соединенной к Екатеринославскому наместничеству, состоящему из 4_х уездных и 3_х разным местоположениям планов» [Тун_ кина, 1994, с. 7]. Отмечено Урочище Ста могил на картах «Чертеж устьям рек Днепра и Буга с лиманом»(1792) [РГВИА, ф. 846, оп. 16, № 23643] и «Гидрографической карте се_ верного берега Черного моря с показанием границы между устьями рек Днепра и Днест_ ра» [РГВИА, ф. 1331, оп. 1, д. 141], выполненных по приказам вице_адмиралов Н. Морд_ винова и И. М. де Рибаса (Дерибаса), а также на карте 1800 года, составленной неизвест_ ным автором [РГВИА, ф. 1331, оп. 4, д. 564]. Курганы некрополя Ольвии поражали увидевших их своей многочисленностью и гран_ диозностью. Поэтому на всех картах юга Российской империи, составленных в конце XVIII века, мы видим или надпись «Сто могил» или обозначенные с помощью условных обозначений самые большие курганы. Таким образом, в конце XVIII в. на географических картах Российской империи устой_ чиво фиксируется местоположение ольвийского некрополя, причем до того, как происхо_ 12 дит локализация самого городища. На картах этого времени употребляется устоявшееся название местности «Сто могил». Это может косвенно свидетельствовать о давности попы_ ток произвести раскопки множества сосредоточенных в одной округе холмов, но никаких сведений о находках и захоронениях не сохранилось. Впервые точная локализация Ольвии была сделана на карте, приложенной к изданию Льва Савельевича Вакселя «Изображение разных памятников древности, найденных на берегах Черного моря, принадлежащих Российской империи, снятые с подлинников в 1797 и 1798 годах» (1801), совершившего в 1797–1798 годах путешествие по северному побере_ жью Черного моря [1801, с. 5, рис. 2; Новосадский, 1915, с. 149]. И все же эти карты — это не карты некрополя или городища Ольвии. Первые же такие карты, а точнее планы, появились только в первой четверти XIX века. В начале 90_х годов XVIII века управляющий имением Ильинское * нашел клад оль_ вийских монет, который он отправил хозяину графу И. Д. Безбородко. Находки монет, об_ ломков статуй, стел с надписями и остатков зданий с кадждым годом происходили все чаще и чаще [Муравьев_Апостол, 1821, с. 20–21; Юргевич, 1897, с. 34–35]. Именно они и позво_ лили точно локализовать местонахождения древнего города Ольвии и связать с ним Уро_ чище Ста могил. Часть предметов, найденных ильинскими крестьянами та территории городища Ольвии и его некрополе, стали отправлять в г. Николаев. Многие офицеры, служившие в этом го_ роде, имели классическое образование и относились, по определению А. А. Формозова к «просвещенным любителям старины». Они понимали историческую ценность ольвийских находок и стремились сохранить их для потомков. К этой плеяде принадлежал и главноко_ мандующий Черномоского флота адмирал И. И. Траверсе. Центром в Николаеве, куда стекались находки, стало Черноморское Депо гидрографи_ ческих карт, созданное в 1803 г. по приказу И. И. Траверсе. При Депо возник импровизи_ рованный музей — Кабинет редкостей [Юргевич, 1897, с. 35]. В 1809 г., благодаря старани_ ям того же И. И. Траверсе, Кабинет получил право сбора, хранения и изучения античных древностей [Тункина, 1991, с. 11] и стал первым хранилищем ольвийских находок. В девяностых годах XVIII века руины древнего города один за другим посещают путе_ шественники. Одни — по своему желанию, а другие — по высочайшему повелению. Так в 1793–1794 годах по приказу Екатерины II совершил поездку по Приазовью, Поволжью и по Северному Кавказу член Петербургской Академии наук (с 1767) Петр_Симон Паллас (1741–1811) [Окровецхова, 1962, с. 51], а через пять лет после него путешествовал по югу России Павел Иванович Сумароков — писатель, сенатор, член Российской Академии наук, служивший в конце XVIII — начале XIX в. судьей в Крыму [Новосадский, 1915, с. 148]. Именно П. И. Сумароков [1800, с. 17] и П. С. Паллас [Pallas, 1801, s. 511] первыми в лите_ ратуре правильно локализовали местоположение Ольвии у с. Ильинское (Парутино) и ин_ дифицировали с этим античным городом Урочище Ста Могил. Этот факт был признан про_ фесором В. В. Латышев научным открытием. Он писал : «... честь открытия Ольвии ... с полным правом может быть разделена между двумя лицами: Палласу она принадлежит потому, что он раньше констатировал местоположение Ольвии около «Ста могил», а Сума_ рокову — потому, что он первый сообщил об этом миру» [1887, с. 321]. Но ни П. С. Паллас, ни П. И. Сумароков сами на том месте, где находилась Ольвии не были. Да и не они откры_ ли древнюю Ольвию. * С. Парутино было основано некрасовцами (одна из ветвей раскольников) в 1789 г. Свое название оно получило от Парутинского оврага. В 1793 г. село вошло в состав земель, пожалованных графу И. Д. Безбород_ ко Екатериной II. В честь нового владельца его переименовали в с. Ильинское. Некрасовцы покинули эти места тогда, когда по приказу графа сюда переселили украинских крестьян [Уваров, 1851, с. 35]. 13 Исследования последних лет свидетельствуют, что первым точное местонахождение Оль_ вии определил бывший профессор Московского университета Матвей Иванович Афонин, переехавший на юг по состоянию здоровья и проживавший в Николаеве. Именно он пока_ зал П. С. Палласу, посетившему Николаев в 1794 г., монеты и другие находки из Ольвии. От кого получил информацию П. И. Сумароков — неизвестно. Он также был в Николаеве четыре дня в мае 1799 г. Вполне вероятно, что и он встречался с М. И. Афониным [Тунки_ на, 1994, с. 10–11; 2002, с. 426–427]. Годом ранее в этих местах побывал лейтенант морской артиллерии Лев Савельевич Вак_ сель (Leon Waxel). В своей книге «Изображение разных памятников древности, найденных на берегах Черного моря, принадлежащих Российской империи, снятые с подлинников в 1797 и 1798 годах» (1801) он правильно локализует местонахождение Ольвии и публикует те же самые ольвийские памятники, что и П. С. Паллас [Тункина, 1994, с. 10]. Но его книга увидела свет позже, чем книги П. С. Палласа и П. И. Сумарокова. Поэтому лавры первен_ ства ему не могут принадлежат. Среди ольвийских материалов, которые опубликовали П. С. Паллас и Л. С. Ваксель — надгробие Стратона, явно найденное на некрополе. Однако ни П. С. Паллас, ни П. И. Су_ мароков, ни Л. С. Ваксель ничего не сообщают о самом некрополе, кроме его названия «Сто могил», известного с XVIII века. Значение их публикаций заключается в том, что они в конце XVIII — начале XIX в. обратили внимание на археологические памятники Северно_ го Причерноморья, на которые в России еще многие смотрели как на каменоломни, даю_ щие строительный материал. Для истории исследования некрополя Ольвии принципиальное значение имеет работа А. К. Мейера, так как именно в ней дано описание Урочища Ста могил — курганного не_ крополя Ольвии. Из него видно, что большинство курганов ольвийского некрополя пред_ ставляли собой значительных размеров насыпи над каменными склепами, которые не со_ хранились вследствие варварского отношения к древним руинам в конце XVIII — начале XIX в. В начале XIX века появляются первые публикации находок из ольвийского некропо_ ля — монет, надписей, погребального инвентаря. Так в 1804 году Иван (Ян) Осипович По_ тоцкий, собиравший и хранивший коллекцию античных предметов в своем имении в Туль_ чине, опубликовал надписи трех ольвийских надгробий, снабдив их комментариями [Pototsky, 1804, p. 29–31]. Интерес к Ольвии неуклонно возрастает и среди ученых. Руины древнего города дважды в 1804 г. и в 1821 г. посещает академик Генрих Карл Эрнест (Егор Егорович) Келлер (1765– 1838) — авторитетный специалист в области античной филологии и истории. Уроженец Гер_ мании, большую часть жизни проживший в России, он некоторое время был хранителем Императорского кабинета эстампов и медалей. В свой путевой дневник Г. К. Келлер заносил данные о наиболее интересных античных памятниках и находках и, прежде всего, о монетах, геммах и эпиграфических документах, в том числе из Ольвии и ее некрополя [Кац, Тункина, 1900, с. 112–113]. Весной 1804 г. Г. К. Келлер по дороге в Крым заехал в Николаев, а затем отправился в Ольвию, где провел небольшие раскопки. В Ни_ колаеве в коридоре Штурманского училища он увидел античные «мраморы» с рельефами и надписями, в том числе и ольвийские. Беспокоясь об их судьбе, он просит И. И. Треверсе отправить их графу А. С. Строганову в Академию художеств (Санкт_Петербург). В 1805 г. он добивается распоряжения Министерства внутренних дел о запрете вывоза иностранца_ ми античных памятников [Тункина, 1994, с. 11; 2002, с. 430]. Пораженный варварским от_ ношением к ольвийским руинам, он после второго путешествия, в своем отчете рекомендо_ вал правительству выделить достаточные средства на охрану и восстановление древних па_ 14 мятников [Тизенгаузен, 1872, с. 363–364]. Келлер переиздает также ольвийские надгроб_ ные надписи, опубликованные Я. Потоцким. Г. К. Келлер первым предположил, что курганы, основания которых обложены камнем, т. е.— крепидами (курганы Зевса и Евресивия и Ареты) — это не башни, а погребальные сооружения [Kochler, 1822, р. 797; Уваров, 1851, с. 39, прим. I]. Иной точки зрения на эти курганы придерживался И. П. Бларамберг. В своей книге, вышедшей в один год с работой Г. К. Келлера, он писал, что курганы с крепидами — это остатки башен Посиевой или Ка_ фигиторовой [Blaramberg, 1822, p. 26]. Точка над «і» в пользу вывода Г. К. Келлера была поставлена только в начале ХХ века раскопками Б. В. Фармаковского [1902 б, с. 1–20; 1906 в, с. 7–32]. Уроженец Фландрии, живший с 1797 года в России, Иван Павлович Бларамберг (Jean Moret de Blaramberg, 1772–1831) вначале был прокурором коммерческого суда в Одессе, затем начальником одесского таможенного округа, а позже — директором Одесского и Кер_ ченского музеев древностей [Латышев, 1887, с. VIII]. Он не был ни ученым_антиковедом, ни профессиональным археологом, но любил антику и нумизматику и посвятил им всю свою жизнь. Ему принадлежала одна из лучших коллекций античных древностей, найден_ ных в Ольвии и на ее некрополе [Зеленецкий, 1850, с. 220]. В своей книге И. П. Бларамберг посвятил всего несколько строк ольвийскому некропо_ лю: «... близ Ольвиополя находят множество ... курганов: от чего некоторое время и назы_ вали сию деревню Сто могил» [Blaramberg, 1822, с. 30, прим. 1]. Наибольшую ценность для нас в этой книге имеет «План развалин Ольвии», на котором обозначена и территория некрополя. Небезинтересно, что немецкий ученый Арнет в своей рецензии на книгу Бла_ рамберга И. П. утверждал, что якобы последний открыл Ольвию. На эту ошибку указал в статье «Начало археологических розысков в Ольвии» профессор Крейцер [Крейцер, 1877, с. 407–417]. В 1807 г. развалины Ольвии посетил профессор Харьковского университета Иван Сте_ панович Рижский, опубликовавший в 1808 г. в «Технологическом журнале» статью «О го_ родище Ольвии и другие примечания». В ней он сделал вывод, что ольвийский некрополь — это развалины древнего города [Тункина, 1994, с. 141]. Этот этап в истории исследования Ольвии ознаменовался и первыми ее «раскопками», произведенными генерал_лейтенантом Инженерного корпуса Петром Корниловичем Сух_ теленом (van Suchtelen), посетившем Ольвию в августе 1798 года. По приказу Павла I он совершал инспекционную поездку по осмотру линии крепостей от Херсона до Риги и Реве_ ля. В путевых заметках, написанных на голландском языке, он верно соотнес Урочище Сто Могил с Ольвией [Тункина, 1994, с. 12]. Долгое время считалось, что П. К. Сухтелен побывал в этих краях в 1801 году [Латышев, 1887, с. 32; Гошкевич, 1904, с. 84; Славин, 1938, с. 5; 1951, с. 20; 1960, с. 47; Форомозов, 1975, с. 171; Крыжицкий, 1985, с. 19; Леви, 1985, с. 8; Виноградов, 1989, с. 8, прим. 11]. Первым усомнился в этой дате А. А. Формозов. Его точку зрения поддержала в своей диссертации и автор [Папанова, 1994, с. 5]. Оба исследователя в подтверждении своих выводов ссылались на книгу А. Н. Норцова «Архив графов Канкриных_Ламберт_Сухтелен», изданную в Там_ бове в 1910 году. А. Н. Норцов писал, что в марте 1800 года П. К. Сухтелен совершил инс_ пекционную поездку по крепостям от Херсона до Риги [Норцов, 1910, с. 31]. Однако в 1800 г. это уже была вторая его инспекционая поездка и нет никаких данных о том, посещал ли он Ольвию в это время. Первый этап (1774–1807) первого периода исследования Ольвии и ее некрополя имеет большое историографическое значение. Удалось древний город, о котором писали антич_ ные авторы, привязать к конкретной территории и зафиксировать на картах. Перевод и публикация работ П. С. Палласа на французский (1801) и английский (1803), а П. И. Су_ 15 марокова на немецкий (1802) и шведский (1805) языки «ознакомили научную обществен_ ность Европы с правильной точки зрения на местоположение Ольвии и найденные там памятники» [Тункина, 1994, с. 10]. Второй этап (первая половина XIX в.) первого периода в исследовании ольвийского некрополя связан с первыми раскопками на некрополе, созданием планов городища и не_ крополя, первыми научно_популярными публикациями. В двадцатые годы XIX века выхо_ дят одна за другой работы, посвященные Ольвии и ее памятникам. Так Д. Р. Рошетт и П. И. Кеппен публикуют надписи ольвийских надгробий [Rochette, 1822; Koeppen, 1823]. Причем в своем издании П. И. Кеппен не только комментирует ольвийские надписи, но и уточняет их переводы, опубликованные до него Д. Р. Рошеттом [Koeppen, 1823, с. 135–138]. А в 1832 году свет увидел и фундаментальный труд профессора Августа Бека «Введение к надписям Сарматии». А. Бек опубликовал почти все надписи, найденные на ольвийском некрополе [Bockh, 1832, p. 5–10], рисунки которых, в том числе и на надгробиях, предста_ вили автору И. П. Бларамберг и И. А. Стемпковский [Новосадский, 1915, с. 163]. Книга А. Бека была серьезной заявкой на строго научное изложение ольвийского материала. Од_ нако и эта работа, не успев войти в научный оборот, устарела, так как каждый год приносил новые находки из Ольвии [Латышев, 1887, с. VIII]. Необходимо подчеркнуть, что работы А. К. Мейера, П. С. Палласа, П. И. Сумарокова, Н. С. Вакселя, И. О. Потоцкого, Г. К. Келлера, И. П. Бларамберга, Д. Р. Рошетта и П. И. Кеппена не являются, за исключением книги А. Бека, в полном смысле научными исследованиями. Ценность работ выше названных авторов неоднозначна по охвату источ_ ников и уровню обобщения и интерпретаций. Главная их заслуга в точной фиксации Уро_ чища Ста Могил как некрополя Ольвии, публикации эпиграфического и нумизматическо_ го материалов. К этому времени относятся и первые раскопки некрополя Ольвии И. П. Бларамбер_ гом, в которых принимал участие А. А. Скальковский и И. А. Стемпковский [Тункина, 2002, с. 431, 435]. Отметим, что Иван Алексеевич Стемпковский (1788–1832) одним из первых призывал начать планомерные раскопки курганов на некрополе Ольвии. Об этом он писал в своей статье «Исследования о местоположении древних греческих поселений на берегах Понта Евксинского, между Тирасом и Борисфеном, учиненные по случаю найденных в 1823 году остатков древности в Одессе» (1826) [Стемпковский, 1826, с. 373, прим. 81]. Летом 1831 г. в Ольвии впервые побывал и осмотрел раскопанную ранее «гробницу» сек_ ретарь Одесского общества истории и древностей (ООИД) Н. Н. Мурзакевич. В 1833 году по инициативе Н. Н. Мурзакевича ООИД через графа М. С. Воронцова получило разре_ шение на проведение раскопок от графа А. Г. Кушелева_Безбородко, владельца с. Парути_ но. В августе 1835 года Н. Н. Мурзакевич на деньги, выделенные ООИД, раскопал на не_ крополе Ольвии небольшой курган. Ольвийские курганы он копал в 1841 и 1844–1845 гг., но ни отчетов о раскопках, ни чертежей им составлено не было [Тункина, 2002, с. 447]. Для изучения некрополя Ольвии большое значение имеют старые планы Ольвии и ее окрестностей, снятые в то время, когда многие объекты еще не были уничтожены. Первый такой план составил инженер_поручик Иван Степанович Бориславский (Бериславский) для великих князей Николая Павловича и Михаила Павловича, посетивших Ольвию во время путешествия в Крым [Мурзакевич, 1872, с. 408]. Николай Павлович был на разва_ линах древнего города и «присутствовал при разрытии многих курганов» 11 июня 1816 года, а Михаил Павлович — осенью 1817 г. [Тункина, 2001, с. 36]. Всего в архиве Российского государственного военно_исторического архива (бывший ЦГВИА) хранятся три «Плана развалинам бывшему городу», автором которых является И. С. Бориславский (рис. 1–3). Причем на третьем плане, кроме фамилии Бориславского, имеется надпись «инженер_ка_ питан фон Мунцель». По всей видимости, И. С. Бориславский сделал один из этих планов 16 Рис. 1. И. С. Бориславский «План развалинам бывшему городу Ольбио». Не ранее 1809 г. (по И. В. Тункиной). 17 Рис. 2. И. С. Бориславский «План развалинам бывшему городу Ольбио» 1816 г. (по И. В. Тункиной). 18 Рис. 3. И. С. Бориславский «План развалинам бывшему городу Ольбио». Заверен инженер_капитаном Ф. С. фон Мунцелем (по И. В. Тункиной). 19 в 1816 году. Об этом косвенно свидетельствуют данные его биографии. Так, в звании пору_ чика, 7 июня 1810 года он был откомандирован к инженерной Очаковской команде, а в ноябре 1816 переведен в Севастопольскую инженерную команду, где 1 декабря 1817 года получил очередное звание штабс_капитана [Бориславский, 1857, № 486, с. 4, 9–10]. Таким образом, И. С. Бориславский мог составить план Ольвии и ее некрополя в период между июнем 1810 и ноябрем 1816 годов, когда он служил в Очакове в звании поручика. В под_ тверждении этого, на плане имеется надпись «снимал с натуры инженер поручик И. Борис_ лавский» [РГВИА, ф. 395, оn. 49, № 486, с. 9–10]. И. Д. Ратнер, автор первой публикации о плане И. С. Бориславского, о датировке плана написал весьма расплывчато: «после 1809 го_ да» [Ратнер, 1990, с. 77]. По мнению И. В. Тункиной, первый план И. С. Бориславский со_ ставил в 1809 году, а второй с автографом Ф. С. фон Мунцеля — между 1809 — сентябрем 1811 г. [Тункина, 2002, с. 441]. Вероятнее всего, что второй план был снят в 1815–1816 го_ дах накануне приезда великих князей Николая Павловича и Михаила Павловича [Мурза_ кевич, 1872, с. 405]. Во_первых, приезд великих князей послужил основанием для созда_ ния этих планов, а, во_вторых,— оба служили в Очаковской инженерной команде в эти годы. План рукописный и выполнен в технике отмывки акварелью с применением черной туши. На нем нанесены 150 курганов, три из которых в черте города и два из них автор отметил как обложенные камнем [РГВИА, 1816, ф. 418, д. 615]. Следующий по времени выполнения план принадлежит П. И. Кеппену (рис. 4). План был составлен в 1819 году и, по замыслу Кеппена, должен был войти в его очерк об Ольвии. Однако из всего материала автор издал в 1821 году только план [1819, № 75–78; 1821; Мур_ закевич, 1872, с. 404–411]. На этот план нанесены 139 курганов, два из них отмечены как «обложенные тесаным камнем», но на нем неточно указано местонахождения кургана Зев_ са [Diehl, 1937, s. 2405; Денисова, 2001, с. 190]. Планы И. С. Бориславского и П. И. Кеппена схожи как по манере исполнения, так и по условным обозначениям. Различаются они только по количеству курганов. Еще А. С. Уваров отмечал, что недостаток плана П. И. Кеппена в том, что на нем пропущены многие курганы и не обозначены их величины [1851, с. 41, прим. 3]. Сейчас такого рода замечания делать уже невозможно, так как за два века зрительный облик некрополя потер_ пел значительные изменения. Новые планы Ольвии с территорией некрополя издаются в 1822–1823 годах (рис. 5–6). Это план, составленный Loaisel de Treogate для книги И. П. Бларамберга “Choix de medailles antiques d’Olbiopolis ou Olbia” (1822) и план, приложенный к романтическим запискам И. М. Муравьева_Апостола «Путешествие по Тавриде в 1820 г.» [1823, с. 30–31]. План для И. М. Муравьева_Апостола выполнили по его просьбе военные топографы. Автор об этом факте писал с особым удовольствием: «О планах ... я могу говорить с полным уверением в их топографической точности, а особливо о первом, Стомогильном урочище, коим я обя_ зан дружбе почтенного адмирала Грейга, посылавшего снимать оный нарочно для меня» [Муравьев_Апостол, 1823, с. Х]. Сравнительно с планами И. С. Бориславского и П. И. Кеппена, план И. М. Муравьева_ Апостола более «живописен», то есть рельеф местности обозначен с большей условностью и допусками, однако его исполнителям нельзя отказать в добросовестности. К сожалению, экспликация в правом верхнем углу этого плана закрывает значительную часть ольвийско_ го некрополя. На плане, составленном для И. П. Бларамберга, доля условности еще более велика. Все планы различаются деталями: на каждом из них не совпадает число и располо_ жение курганов, рельеф местности на городище, а также указания, какие именно курганы обложены камнем. У П. И. Кеппена это Зевсов курган и курган, расположенный к западу от современного раскопа «И». У И. М. Муравьева_Апостола — курган на раскопе «И» и курган Зевса, а у И. П. Бларамберга — Зевсов курган и курган Евресивия и Ареты. 20 Рис. 4. План Ольвии П. И. Кеппена (по А. Н. Карасеву). 21 Рис. 5. План Ольвии И. П. Бларамберга (по А. Н. Карасеву). 22 Рис. 6. План Ольвии И. М. Муравьева_Апостола (по А. Н. Карасеву). 23 План П. И. Кеппена долгое время считался первым из всех известных [Мурзакевич, 1872, с. 404–405; Латышев, 1887, с. 33, прим. 19; Кеппен, 1912, с. 39–42; Славин, 1960, с. 47]. Со_ мнение в его приоритете впервые высказал в середине ХХ века А. Н. Карасев [Карасев, 1956, с. 15]. Позиция А. Н. Карасева основывалась на дословном восприятии фразы П. И. Кеппена, из которой следовало, что опубликованный им план он получил от И. П. Бларамберга, а затем его дополнил. А. Н. Карасев также высказал предположение о существовании единой первоосновы для планов П. И. Кеппена, И. П. Бларамберга и И. М. Муравьева_Апостола [Карасев, 1956, с. 15, 17]. Его выводы поддержали Е. И. Леви и С. Д. Крыжицкий [Леви, 1985, с. 8; Крыжицкий, 1985, с. 10, 18]. Данная точка зрения на_ шла подтверждение в 1990 году в сообщении херсонского краеведа И. Д. Ратнера о находке плана И. С. Бориславского. И. Д. Ратнер предположил, что именно этот план послужил первоосновой для всех последующих ольвийских планов [1990, с. 77]. Результат сопоставления автором этих планов подтверждает выводы А. Н. Карасева, С. Д. Крыжицкого и И. Д. Ратнера. Дополнительным аргументом служит изображение сель_ ского кладбища. На рассматриваемых планах оно расположено с ориентацией диагональ_ ной оси на север_юг, а на планах более позднего времени (Уварова, Прудиуса и др.) диаго_ нальная ось кладбища соответствует его действительному положению, то есть северо_за_ пад_юг_восток. Вместе с тем, различие планов заставляет продолжить мысль А. Н. Карасева. План, экземпляр которого хранился у И. П. Бларамберга, был использо_ ван в качестве топоосновы, но все три плана являются самостоятельными оригинальными работами. Подтверждается данная версия следующими документами, хранящимися в от_ деле картографии Национальной библиотеки Украины им. В. И. Вернадского (НБУВ): ру_ кописный черновик «Плана Ольвийской крепости с окрестностями, снятый 26 октября 1891 года астролябиею» (рис. 7), оригинал «Плана города Ольвии с окрестностями» с над_ писью в нижней части «Снят с натуры П. Кеппеном в 1819 году инструментами, получен_ ными из Николаевского депо карт. Гравирован на иждивении графа Кушелева_Безбородь_ ко. Гравировал Баженов» [ОК НБУВ, № 6348, 7578]. В отделе картографии НБУВ хра_ нится и «План разоренного города Ольбіо» [ОК НБУВ, № 7563, 17290]. На этом плане карандашом исправлен рельеф местности на городище, зачеркнуты четыре кургана на не_ крополе и уточнено местоположение остальных (рис. 8). На плане имеется надпись: «Ко_ пия плана, хранящегося у Г_на Ст[атского] Сов[оетника] Ивана Павловича Бларамберга. Одесса 9 ноября 1819 года» [ОК НБУВ, № 172901]. По всей видимости, П. И. Кеппен при встрече с И. П. Бларамбергом снимает себе копию с имеющегося у него плана и дарит ему копию своего [Бертье_Делагард, 1888, с. 38, № 35, 53, 54]. В свою очередь И. П. Бларам_ берг получает в 1820 году от И. Н. Муравьева_Апостола копию плана, сделанного для него [1822, с. 30]. Очевидно, что хранившийся у И. П. Бларамберга план,— это копия плана И. С. Бориславского. При сопоставлении планов И. С. Бориславского и плана_копии, сде_ ланного П. И. Кепеном, видно совпадение буквенного обозначения объектов и легенды. Раз_ личие планов небольшое — только в названии. У И. С. Бориславского мы читаем «План развалин бывшему городу Ольбia», а на копии — «План разоренного города Ольбia». Все названия на плане_копии исправлены карандашом так, как они затем обозначены на плане П. И. Кеппена. На копии, кроме того, как и на плане И. С. Бориславского, обозначены клад_ бище, курганы, 5 мельниц. Таким образом, в НБУВ хранится копия плана И. С. Борис_ лавского. Именно та копия с его плана, которая хранилась у И. П. Бларамберга и исполь_ зовалась в качестве топоосновы для последующих планов [Папанова, 1994, с. 99–100; 2005, с. 263]. Несмотря на неточности и явное несовершенство, все четыре плана несут ценную для современного исследователя информацию и, дополняя друг друга, дают общее пред_ ставление о топографии ольвийского некрополя в конкретное время. 24 Рис. 7. «Планъ разореннаго города Ольбіо» П. И. Кеппена. 25 Рис. 8. Копия «Планъ разореннаго города Ольбіо», сделанная П. И. Кеппеном (публ. впервые). 26 В 30–40 годах XIX века материалов, представляющих какую_либо значимость с точки зрения историографии некрополя, не издавалось. Вторая половина XIX в.— это третий этап первого периода в исследовании ольвийского некрополя, связанный с созданием новых топографических карт и началом относительно планомерных раскопок на нем. Этот этап в историографии ольвийского некрополя связан, прежде всего, с именем графа Алексея Сергеевича Уварова (1825–1884), сына министра народного просвещения России и президента Петербургской Академии наук С. С. Уваро_ ва. В 1847 году император Николай I разрешил производить раскопки древних памятников на побережье Черного моря Петербугскому Археолого_нумизматическому обществу (поз_ же Императорское русское археологическое общество — РАО) в Санкт_Петербурге, одним из основателей которого был и А. С. Уваров. Он предложил свои услуги обществу взяв все расходы по экспедиции в Ольвию на себя. Вместе с ним поехал еще одни член РАО — Петр_ Юстин Сабатье (1792–1872), который во время раскопок в Ольвии сделал зарисовки мно_ гих объектов [Веселовский, 1900, с. 208–209]. «Исследования о древностях южной России и берегов Черного моря» (1851) А. С. Ува_ рова — это первый и пока единственный источник, свидетельствующий о разнообразии ар_ хитектуры ольвийских каменных склепов. Он первым обратил внимание на присутствие в похоронном обряде ольвиополитов биритуализма — трупосожжения и трупоположения. А. С. Уваров дважды производил раскопки некрополя Ольвии в 1848 и 1853 годах. Нам не совсем понятно, на каком основании А. А. Формозов утверждал, что А. С. Уваров в 1848 году в Ольвии не копал [1993, с. 231]. Точку зрения А. А. Формозова разделяет и И. Б. Тункина [2002, с. 449]. По нашим данным, А. С. Уваров в первый приезд раскопал девять курганов в районе Широкой балки, а во второй — шесть, но все курганы оказались разграбленными [Уваров, 1853, табл. VIIIA; Уварова, 1910, с. 13]. Раскопки А. С. Уварова — это первые раскопки в Ольвии, имевшие своей целью выяснения исторической картины, а не добывание коллекционных предметов. Помимо раскопок, молодой археолог поставил перед собой задачу сделать топографи_ ческую съемку всех курганов ольвийского некрополя c указанием их величины и сохран_ ности. По этому поводу он писал «При разрытии курганов необходимо отмечать, что откро_ ется в каждом из них. Когда же могила будет разрыта, то поддерживать ее в том состоянии можно почти без всяких издержек: для этого стоит только прикрывать вход в нее в зимнее и осеннее время» [Уваров, 1851, с. 41–42]. Итоги своих раскопок А. С. Уваров опубликовал в 1853 году, издав атлас находок, в кото_ рой вошли два плана — «План города Ольвии» (VIII В) и «План акрополя и народной пло_ щади» (VIII A) (рис. 9). Первый план — это визуальная съемка, а второй — инстументаль_ ная. Прежде чем опубликовать второй план, А. С. Уваров скоректировал его с помощью инструментальной съемки местности ольвийского городища, проведенной военными то_ пографами [Леонтьев, 1851, прим. на с. 29]. Оба плана, с современной точки зрения, весьма несовершенны. На первом и втором планах не совпадает количество и расположение кур_ ганов, количество раскопов, направление траншей на раскопанных курганах. Если рельеф на «Плане города Ольвии» можно условно считать приближенным к действительности, то на «Плане акрополя ...» он очень отдаленно его напоминает. И все же, информативная на_ грузка этих планов дала исследователям широкие возможности для их анализа. Так пер_ вый углубленный анализ этих планов сделал А. Н. Карасев в статье «Планы Ольвии XIX века как источники для исторической топографии города» (1956). Планы А. С. Уварова являются первым свидетельством о разнохарактерности ольвийс_ ких курганов по объему насыпей и демонстрируют метод их раскопок в середине XIX в. с помощью траншей. Обилие курганов на планах говорит о том, что А. С. Уваров стремился 27 Рис. 9. Второй план Ольвии А. С. Уварова (VIII A). 28 не только дополнить план П. И. Кеппена, но и показать все существующие на то время насыпи на некрополе. В 1861 году в Российской империи проводится аграрная реформа, отменяется крепост_ ная зависимость крестьян и они становятся собственниками земли. Решение земельного вопроса включает процесс размежевания помещичьих и крестьянских земель. Поэтому и возникает необходимость в землемерных планах. Такой план, включивший и земли, на ко_ торых находились руины Ольвии, составляет в 1861 г. экономический землемер К. Приди_ ус (рис. 10) [НА ИИМК, № 5504, д. 721]. Ценность этого плана заключается в том, что на нем отмечены курганы с каменными склепами. Этот план профессионально проанализи_ ровал и подчеркнул его значение в своец работе А. Н. Карасев [1956, с. 27–29]. К выводам А. Н. Карасева можно добавить следующее. Так называемые «промоины» плана А. С. Ува_ рова, воспринятые А. Н. Карасевым как следы древних дорог, существовали на ольвийс_ ком некрополе и в середине XIX века. Они отчетливо видны на плане К. Прудиуса. На_ правление этих дорог полностью совпадает с направлением «промоин» (дорог) на плане А. С. Уварова. Интересно, что эти дороги продолжают использоваться и в настоящее вре_ мя. В 1995 году автором были раскопаны ниже уровня современной 4_й Южной дороги (район Широкой балки) остатки древней грунтовой дороги шириной около 4,5 м, идущей в меридиальном направлении. Вполне вероятно, что эта дорога возникла одновременно с первыми захоронениями на этом участке некрополя, то есть в конце V в. до н. э. [Папанова, 1995/1в, с. 26]. В научном архиве Института истории материальной культуры Российской Академии наук (НА ИИМК РАН) хранится безымянный «Топографический план села Парутина и при нем городища древней Ольвии, лежащие на правом берегу Бугского лимана», датирован_ ный 1864 годом [НА ИИМК, № 5496, д. 721]. А. Н. Карасев, принимая во внимание толь_ ко время его исполнения, приписывал его авторство А. П. Чиркову [1956, c. 29]. Анализ «Топографического плана села Парутина и при нем городища древней Ольвии, лежащие на правом берегу Бугского лимана» (рис. 11) и работ А. П. Чиркова не позволяет признавать атрибуцию бесспорной. Действительно, подполковник А.П. Чирков в 1863 г. по просьбе Одесского общества истории и древностей составляет ряд планов городищ, расположен_ ных вдоль Днепра и Днепро_Бугского лимана. Однако, в приведенном им перечне, план Ольвии отсутствует [Чирков, 1867, с. 545–550]. Вполне вероятно, что А. П. Чирков наме_ ривался дополнительно составить еще два плана — Ольвии и села Знаменки. Их располо_ жение заинтересовало его и он собирался описывать «оба городища особо». Сведений же о том, что это намерение было осуществлено, нет. Нет его и в каталоге А. Л. Бертье_Делагар_ да, подписанного А. П. Чирковым. Сопоставление же «Топографический план села Парутина и при нем городища древней Ольвии, лежащие на правом берегу Бугского лимана» (1864) с планами А. Чиркова, опуб_ ликованными в «Записках» ООИД, позволило выявить ряд особенностей. Прежде всего, эти планы выполнены в разной манере [1863, табл. IV–V]. Автор плана 1864 г. работал по «старым» картографическим правилам, принятыми в первой половине XIX века. Так при изображении рельефа местности обозначались ее выступающие части, а для низин отводи_ лось оставшееся пространство. Кроме того, в это время не использовали и четкую контур_ ную линию. В такой манере созданы планы П. И. Кеппена, И. П. Бларамберга и И. М. Му_ равьева_Апостола. Планы же А. Чиркова отличаются тем, что они были нанесены на скопи_ рованную топооснову. Причем, графическое исполнение топоосновы соответствует манере исполнения военных карт второй половины XIX века. Новые правила предполагали ис_ пользование контурной линии, которой очерчивалися низины или возвышенности. При этом линия служила основанием для исходящих от нее коротких штрихов, означающих подъем местности. Штрихи наносилися более плотно и зачастую в несколько рядов. Необ_ 29 ходимо отметить, что копировка на планах А. Чиркова сделана весьма небрежно — линии рваные, пересекающиеся. Почерк же автора «Топографический план села Парутина и при нем городища древней Ольвии, лежащие на правом берегу Бугского лимана» (1864) иной. Ему свойственна аккуратность и, в известной мере, педантичность. Не совпадает, напри_ мер, на «Карте устьев рек Буга и Днепра» А. Чиркова и на «Топографический план села Парутина и при нем городища древней Ольвии...» и система обозначений, отражение рель_ ефа и расположение курганов на ольвийском некрополе. Поэтому нельзя согласится с вы_ водом А. Н. Карасева о том, что данный план составлен А. П. Чирковым. Имя автора «То_ Рис. 10. План Ольвии К. Прудиуса (по А. Н. Карасеву). 30 пографического плана села Парутина и при нем городища древней Ольвии, лежащие на правом берегу Бугского лимана» (1864) еще предстоит выяснить. План Ольвии А. П. Чиркова, входящий в «Карту устьев рек Буга и Днепра», более по_ хож на предварительный рисунок, нежели на точный план. По всей видимости, на топоос_ нове, которой А. Чирков пользовался, рельеф участка выглядел сглаженным. Поэтому он резкими линиями выделил основные массивы, но его изображение мало соответствовало действительному положению возвышенностей и впадин. Довольно большое число курга_ нов (84 кургана) распределено в условном порядке. В 80_е годы XIX века создаются и новые карты Черноморского побережья. Определен_ ный интерес представляет «Карта западной части Днепровского лимана» (1871–1878), хра_ Рис. 11. План Ольвии, приписываемый А. Чиркову (по А. Н. Карасеву). 31 нящаяся в Центральном архиве Военно_Морского Флота России в Санкт_Петербурге (рис. 12) [ЦАВМФ, ф. 1331, оп. 9, д. 490]. На ней имеется надпись «Под руководством ка_ питана 2 ранга Михайлова составлял корпуса военных топографов титулярный советник Федоров, корректировал корпуса флотских штурманов поручик Кожевников». Все они работали в составе Черноморской гидрографической экспедицией. Карта была издана в 1884 г. гидрографическим департаментом Морского министерства. На эту карту нанесен и ольвийский некрополь. Однако достаточно мелкий масштаб (600 сажень в дюйме, то есть 504 м в 1 см) обусловил малую расчлененность городища и некрополя. Несмотря на это, сведения о количестве курганов и их расположении на некрополе Ольвии дает интересную информацию. Из ста девяноста холмов, нанесенных на карте, шестнадцать обозначенны в южной части города, а в северной части — только две дороги. Холмы нанесены с учетом различия занимаемой ими площади, то есть обозначены только наиболее крупные. Основ_ ное количество курганов сосредоточено на юге и севере некрополя, вдоль Широкой балки, а в центре некрополя курганные группы отсутствуют. На карте впервые зафиксированы Парутинская башня и сигнальная станция, а также отходящая от станции телеграфная ли_ ния, долгое время служившая «точкой отсчета» для фиксации места раскопок. Вероятно, что в составе Черноморской гидрографической экспедиции работал и капитан Бьерн, составивший «Глазомерную съемку правого берега Бугского и Днепровского лима_ нов» [РГВИА, 1858, ф. 846, оп. 16, № 23680]. На нее он нанес 213 курганов в районе некро_ поля Ольвии. Кроме того, он впервые обозначил девять курганов на юго_восточном мысе Северной балки и такое же количество на северо_восточном мысе Буга в районе Широкой балки. Причем, в этом районе группа курганов была выделена особо. Таким образом, в работе по составлению планов и карт, на которых обозначен некрополь Ольвии, можно выделить следующие этапы: первый этап — третья треть XVIII в., второй — первая четверть — середина XIX в., третий — 70_е годы XIX в. Первый этап — это составле_ ние карт новых владений Российской империи с фиксацией Урочища Ста могил и наиболее крупных курганов. Наибольший интерес представляет атлас карт, составленных инженер_ майором Ф. П. Деволаном, на картах которого нанесены курганы и курганные группы на некрополе и городище. Второй этап — составление первых планов Ольвии — городища и территории некрополя. Это планы И. С. Бориславского, П. И. Кеппена, И. М. Муравье_ ва_Апостола, И. П. Бларамберга. Они отличаются количеством курганов, планировкой от_ дельных курганных групп, расположенных в урочище Ста могил, имеют отклонения в де_ талях топографии Ольвийского городища и др. Планы И. С. Бориславского не публикова_ лися. Они хранилися в архивах военно_морского ведомства. Поэтому все исследователи Ольвии до 20_х годов ХХ века пользовались или брали за основу план П. И. Кеппена [Фар_ маковский, 1906 б, с. 340; Minns, 1947, р. III; Diehl, 1929, s. 297–298, fig. I]. План А. С. Ува_ рова, несмотря на большую информативность, более схематичный с недостаточно точной топографией. Этим он уступал планам П. И. Кеппена, И. М. Муравьева_Апостола и И. П. Бларамберга [Крыжицкий, 1985, с. 42]. Третий этап — характеризуется выполнением новой топоосновы для карт и фиксацией, сохранившихся на них курганов ольвийского некрополя. Необходимо отметить, что на всех картах и планах ольвийский некрополь не был выде_ лен из территориии городища. Даже на самых подробных планах Ольвии и ее окрестностей не нанесена его северная часть, которую в конце XVIII века заняли под селение. Несмотря на это, известные нам карты и планы сохранили неоценимую информацию о курганном некрополе Ольвии XVIII–XIX вв. Основной целью раскопок, которые проводились в этот период, было желание владельцев имения, крестьян и пришлых людей раздобыть вещи для пополняли личных коллекций или для продажи. Такую цель преследовали и раскопки ольвийских курганов в 1832, 1841, 1842, 1844 годах, которые проводились как владельцами 32 Рис. 12. Фрагмент карты западной части Днепровского лимана (публ. впервые). 33 Ольвии так и парутинскими крестьянами на своих наделах [Мурзакевич, 1844, с. 623–624; Уваров, с. 43]. Так например, в 1862 г. барон Берг, управляющий графа А. Г. Кушелева_Без_ бородко, раскопал курган в урочище Ста могил, в котором была найдена мраморная плита с надписью. Статуи и монеты, найденные в курганах, отправлялись владельцам имения, а крестьяне свои находки продавали [Брун, 1879, ч. I, с. 147–152]. На своих заседаниях, а также при издании памятников культуры из Ольвии, члены ООИД неоднократно упоми_ нали о раскопанных могилах и о судьбе материалов из них. Поэтому в 1846 г. ООИД пред_ приняло раскопки курганов, но «по безуспешности предприятия прекратило» их [Лето_ пись.., 1850, с. 794; Юргевич, 1886, с. 56]. Пожелания же графа А. С. Уварова Императорская археологическая комиссия (1859– 1917), сосредоточившая в это время свое внимание на изучении античных памятников Кры_ ма, осуществила только через двадцать лет. В 1873 году Императорская археологическая комиссия, наконец, приняла решение о проведении раскопок в Ольвии, поручив их Е. И. За_ белину и В. Г. Тизенгаузену. В мае этого же года в Ольвию приехал Иван Егорович Забелин (1820–1908) российский историк и археолог, известный по раскопкам скифских курганов Цимбалка, Чертомлык, Гермесов курган и др. [Анучин, 1900, с. 42–70]. Он копал на ольвийском городище в раз_ ных местах. Интересно, что во время работ на территории нижнего города им было откры_ то детское погребение [Забелин, 1873, с. 81; Забелин, Тизенгаузен, 1876, с. XVIII]. К сожа_ лению, ему не удалось раскопать Зевсов курган из_за отсутствия средств. Летом 1873 года, после отъезда Е. И. Забелина, раскопки некрополя Ольвии произво_ дил Владимир Густавович Тизенгаузен (1825–1902) — нумизмат, товарищ председателя Императорской Археологической комиссии [Строганов, 1873, с. 3; Забелин, Тизенгаузен, 1876, с. XXVII]. В. Г. Тизенгаузен раскапывал «холмообразные насыпи», окружающие го_ родище — небольшие курганы и «сплошные насыпи» к западу от Ольвии. Он раскопал не_ сколько каменных склепов с двухскатным перекрытием, грунтовые, подбойные и «жже_ ные» могилы, которые, по всей видимости, являлись остатками погребальных костров или тризн [Забелин, Тизенгаузен, 1876, с. XXVIII]. Результаты своих раскопок Е. И. Забелин и В. Г. Тизенгаузен опубликовали в отчете Императорской Археологической комиссии (ОАК) за 1876 год. Отчет В. Г. Тизенгаузена имел трагические последствия для дальнейшего научного ис_ следования памятника, так как по результатам своих работ он внес предложение в Импера_ торскую Археологическую комиссию «об уменьшении раскопок в Ольвии» [1873, с. 25]. Вывод вполне характерный для того времени, когда результаты раскопок определялись, прежде всего, количеством и ценностью отдельных предметов. Следствием этого предло_ жения явилось прекращение научных раскопок на городище и некрополе Ольвии на трид_ цать лет. Значение раскопок Е. И. Забелина и В. Г. Тизенгаузена заключается в том, что они наме_ тили местоположение отдельных участков ольвийского некрополя и раскопали погребаль_ ные сооружения разных типов [Фармаковский, 1906 в, с. 21]. В 1886 году по поручению Императорской археологической комиссии на ольвийском некрополе, за свой счет проводил раскопки кишиневский помещик и собиратель древнос_ тей, член Императорского Русского археологического общества (СПб) И. К. Суручан [1891, с. IX–XIV], который раскопал десять курганов в разных местах некрополя и открыл под ними девять склепов, в большей части каменных. В своих отчетах И. К. Суручан не описы_ вал склепы и технику кладки, а давал только их размеры. Он зафиксировал следы деревян_ ного саркофага, остатки деревянных гробов, погребальную урну, следы красной краски на человеческих костях, присутствие морской травы на дне склепа. Несмотря на то, что И. К. Суручан предполагал раскопать еще неколько курганов с не_ 34 разграбленными склепами, владельцы имения дважды запрещали продолжение раскопок на территории некрополя. Возможно, своими раскопками он как_то задевал интересы гра_ фини Мусиной_Пушкиной, которой до 1902 года принадлежали эти земли. Поэтому не_ крополь копали только сами хозяева да удачливые кладоискатели. Кем_то из них и был открыт в 1891 году каменный склеп с золотыми вещами и богатым инвентарем. Исследова_ ние этого склепа и описание вещей из него содержатся в публикациях Э. Р. фон Штерна и А. В. Орешникова [1892, с. I сл.; 1906, с. I сл.] В 1894 г. на общественных землях (у сельского кладбища в северной части некрополя) раскопки производил Владимир Николаевич Ястребов (1855–1898) — этнограф, археолог, член Императорского Русского археологического общества, преподаватель Елисаветград_ ского училища [Белин_де_Балю, 1930, с. 173–174; ИМАО, 1915, с. 425]. На раскопках В. Н. Ястребова присутствовал и П. А. Маррогордато, любитель древностей из Одессы, вла_ делец одного из частных музеев в России [Фармаковский, 1906 б, с. 340; Штерн, 1911, с. 10]. Раскопки осуществлялись по приказу подполковника Н. И. Баравиковского солдатами мин_ ной роты, квартирующей в Очакове. Он же бесплатно предоставил и необходимый инвен_ тарь для экспедиции [Ястребов,1894/32, л. 55; Бобринский, 1894/32, л. 56]. Работы зачас_ тую велись по следам раскопок местного населения. Поэтому многие захоронения оказа_ лись ограбленными. В результате раскопок В. Н. Ястребов обнаружил могилы с подбоем, одну с двумя подбоями, семь «катакомб» (склепов), в том числе и «каменную катакомбу». В. Н. Ястребов отметил в своем отчете следы дерева в катакомбе № 10 и извести на дне гробницы № 4, жертвенник в засыпи могилы № 7. Им также были исследованны продол_ говатые насыпи на север от Ольвии, раскопаны два небольших кургана по дороге на д. Са_ ры_Камыш, частично раскопанных крестьянами, которые брали из насыпи глину для сво_ их нужд [Ястребов, 1896, с. 11–12, 98–103]. Подобно предшественникам, В. Н. Ястребов не сделал в своем отчете никакого научного анализа материала и результатов раскопок в це_ лом. К 1896 г. относятся первые раскопки некрополя Ольвии Б. В. Фармаковским. Посколь_ ку его вклад в изучение Ольвии представляет собой новый этап в исследованиях городища и некрополя, его раскопки будут рассмотрены ниже . В начале 1900 года председатель Императорской археологической комиссии граф А. А. Бобринский поручил члену комиссии К. Е. Думбергу ознакомиться в течение лета с местоположением ольвийского некрополя и представить свои соображения о целесообраз_ ности раскопок в 1901 году. В связи с болезнью К. Е. Думберг от работ отказался [Думберг, 1891/37, л. 23 б, 241–242; Бобринский,1899/105, л. 25; 1899/99, л. 9]. Поэтому в 1900 году Императорская археологическая комиссия поручает производство раскопок на некрополе Ольвии профессору Киевского университета Св. Владимира Юлиану Андреевичу Кула_ ковскому (1855–1919), специалисту по истории России и Византии, греческих и византий_ ских колоний на юге России [Кулаковский, 1899/99 а, л. 8; 1902, с. 3–12, рис. 1]. Он прово_ дил раскопки на крестьянских наделах (рис. 13), открыл двадцать два земляных склепа и семдесят восемь ямных и подбойных могил, в основном ограбленных. Не описывая конст_ рукцию склепов, Ю. А. Кулаковский все_таки отметил, что она идентична для всех земля_ ных склепов — вход в камеры расположен с востока и заложен камнем. Описывая погре_ бальный инвентарь, он отмечал, что в ногах погребенных (в различных типах могил) часто находится амфора, а в головах — килики, фимиатерии. Наиболее существенной его «наход_ кой» оказался целый деревянный саркофаг, купленный у парутинских крестьян и переве_ зенный на хранение в музей Одесского общества истории и древностей [Кулаковский, 1902, с. 101–103, 150]. Раскопки Ю. А. Кулаковского завершают первый период исследования ольвийского некрополя. На протяжении XIX в. на ольвийском некрополе проводились раскопки, цель которых 35 заключалась в добывании ценных вещей для продажи и пополнения коллекций. Только во второй половине XIX в. пред_ принимаются работы с научными задача_ ми. Необходимо отдать должное А. С. Ува_ рову, который в отличие от современников понимал важность планомерных раскопок, целью которых является научное изучение памятника. Отчеты о раскопках Е. И. Забелина, В. Г. Тизенгаузена, И. К. Суручана, В. Н. Ястребова и Ю. А. Кулаковского, опубликованные в «Отчетах» Император_ ской Археологической комиссии, свиде_ тельствуют о том, что уже в ту пору ими были открыты основные типы захоронений ольвийского некрополя. Однако задача их изучения перед исследователями не стояла, так как целью раскопок, по_прежнему было отыскание музейного материала. Результатами раскопок любителей и профессиональных археологов в течении XIX века стало накопление археологичес_ кого материала. Однако результаты проде_ ланной работы были описаны ими недоста_ точно полно, хронологически не локализо_ ваны, топографическая привязка ольвий_ ского некрополя не произведена, план рас_ копок приложен только к отчету Ю. А. Ку_ лаковского. Его отчет единственный, в ко_ тором есть попытка классификации погре_ бальных сооружений по типам. Значение раскопок Ю. И. Кулаковского заключает_ ся в том, что они «давали новые указания насчет протяжения и размеров некрополя древней Ольвии» [Фармаковский, 1903 б, с. 2]. Особо необходимо отметить появление первых карт, на которых нанесено городище и некрополь, а также первых планов гордища и некрополя Ольвии. Более исследованным и опубликованным в разных изданиях оказался эпиграфический и керамический материал, в том числе и из некрополя. Так в 1885 году вышел первый том “Inscriptiones antiquae orae septentrional is Ponti Euxini Graecae et Latinae” В. В. Латышева, в котором были собраны и переведены все известные к тому времени надписи Ольвии. Несколько позже вышла его работа «Исследования об истории и государственном строе города Ольвии», основанная на эпиграфических данных. Профессор Новороссийского университета Эрнст Романович фон Штерн, уделявший много внимания изучению эпиграфического наследия Ольвии, публиковавший керамические находки, отметил в одной из статей значение керамики как важного источника для построения исторической концепции торговых связей античного мира [1900, с. 1–2]. Этот период изучения Ольвии ознаменовался точной локализацией местоположения городища и некрополя на картах; публикацией археологического материалов, среди кото_ Рис. 13. План раскопов Ю. А. Кулаковского в 1900 г. 36 рых были материалы из некрополя; началом планомерных раскопок на городище и некро_ поле. Но истинное открытие древнего города еще было впереди и Ольвия ждала своего исследователя. 1.2. Исследование некрополя Ольвии Б. В. Фармаковским Второй период исследования некрополя Ольвии связан с именем Бориса Владимирови_ ча Фармаковского (1870–1928). В конце XIX века все более необходимым становится систематическое и планомерное исследование Ольвии — «русских Помпей». Тревогу научной и культурной общественнос_ ти вызывали участившиеся грабительские раскопки местными жителями и кладоискате_ лями городища и некрополя. Их находки в основном оседали в частных коллекциях И. И. Куриса, И. К. Суручана, Кугеля, А. Н. Поля и др. или уходили за границу [Ястребов, 1894, с. 125]. Несмотря на запреты властей, особый размах грабительские раскопки приоб_ рели в конце XIX века. Так например, в 1899 году местные крестьяне, не имея средств к существованию, перед страхом голода начали массовые раскопки могил на своих наделах и землях владельцев Ольвии. Все найденные ими вещи скупались за бесценок фирмой бра_ тьев Гохман, находившейся в Очакове, а затем перепродавались за границу [Бобринский, 1899, с. 9]. Агент германской фирмы по экспорту хлеба в г. Николаеве Фогель составил только за 1899 г. «удивительную коллекцию предметов ольвийского некрополя», которая насчитывала одну тысячу триста шестьдесят четыре предмета. После отказа Эрмитажа при_ обрести ее, экспонаты распродали с аукциона в Германии и вещи разошлись по музеям Мюнхена, Лейпцига, Майнца и личным коллекциям [Фармаковский, 1915 а, с. 6; Bohlau, 1908, s. 98–102]. Все это не могло не беспокоить общественность. Еще в 1820 г. И. М. Муравьев_Апостол писал по этому поводу: «Все изрыто здесь! Все ископано! Увы! Нет покою праху бедных ольвиополитов...» [Муравьев_Апостол, 1820, с. 28]. Особенно хищнически раскапывался некрополь. «Ввиду повального расхищения этого кладбища крестьянами в течение полу_ века... я полагал бы необходимость немедленно приступить к раскопкам упомянутого не_ крополя,— писал И. К. Суручан,— причем и сами раскопки должны вестись крайне систе_ матически» [1894, с. 14–15]. Будущее некрополя Ольвии беспокоило и В. Н. Ястребова. Еще накануне своих раскопок он об этом писал в «Опыте топографического обозрения древ_ ностей Херсонской губернии» (1894). Несмотря на сложившуюся ситуацию Императорская Археологическая комиссия только в 1899 г. решает начать раскопки в Ольвии. В рапорте на высочайшее имя ее председатель граф А. А. Бобринский писал: «...По Ольвии: учредить правильные раскопки Ольвии, по_ ручив археологической комиссии пригласить для сего особое лицо...» [РА ИИМК РАН, 1899, ф. 1, д. 99, л. 9–10]. Таким «лицом» для Ольвии стал Борис Владимирович Фарма_ ковский. А. А. Бобринский добивался выделения специального денежного фонда для рас_ копок Б. В. Фармаковского на протяжении многих лет [Денисова, 2001, с. 191]. Первые раскопки магистранта Новороссийского университета Б. В. Фармаковского в Ольвии от_ носятся к 1896 году, а систематические раскопки городища и некрополя проводились им в 1901–1916 гг. и в 1924–1926 гг. В 1896 году он провел раскопки на территории некрополя между дорогами, примыкающими к раскопам В. Н. Ястребова с запада, и убедился, что некрополь Ольвии располагался на запад и юго_запад от городища [Фармаковский, 1898, л. 78–79]. Всего за сезон им было открыто сорок четыре могилы различных типов. Вся эк_ 37 спедиция состояла из десяти солдат Очаковского резервного батальона [Фармаковский, 1896/79, л. 19]. Особо следует отметить, что первый и последующие отчеты Б. В. Фармаковского о рас_ копках в Ольвии, заметно выделялись более высоким научным уровнем от отчетов его пред_ шественников. В отличие от суммарных отчетов конца XIX века, Б. В. Фармаковский ис_ пользует научные методы при анализе итогов работы, в частности, методы типологии, сис_ тематизации и анализа. Важно также понимание им необходимости точной топографичес_ кой привязки раскопов к местности. Отчет Б. В. Фармаковского был первым, где описание сопровождалось приложением плана раскопов, с нанесенными на нем и раскопами В. Н. Ястребова 1894 года. В исследованиях некрополя Ольвии Б. В. Фармаковским можно выделить три этапа. Первый (1901–1906) — характеризуется планомерными раскопками некрополя и накопле_ нием значительного материала, который в большей части был оперативно обработан и вве_ ден в отчеты и публикации. Второй этап — 1907–1915, 1917 гг. связан с работами на горо_ дище и контролем раскопок на некрополе, которыми с 1911 года руководил Г. П. Крысин. Материал, раскопанный за это время на некрополе, почти не обработан. Третий этап (1924– 1926 гг.) связан с резким сокращением объема работ на некрополе. Руководство осуществ_ ляется профессором Б. Л. Богаевским и Г. П. Крысиным. Материал некрополя в основной массе не обработан. В 1901 г. Б. В. Фармаковский вновь приступил к раскопкам некрополя Ольвии, поло_ жив начало систематическому и планомерному его исследованию. В этом году он планиро_ вал исследование всей площади между с.Парутино и владениями графа А. А. Мусина_Пуш_ кина; определение границы древнего некрополя на западе и юге; продолжение раскопок на улицах с. Парутина, начатых в 1900 г. Ю. А. Кулаковским [Фармаковский, 1903 а, с. 2–3; Фармаковская, 1988, с. 109] (рис. 14). Т. И. Фармаковская подчеркивала, что он следовал по намеченному плану с большой тщательностью и методичностью [1988, с. 108]. Боль_ шинство раскопанных в 1901 г. могил продатированы им III–II вв. до н. э. В этом полевом сезоне был раскопал курган, расположеный недалеко от Северной балки со склепом «уди_ вительной архитектуры» — склеп Евресивия и Ареты [Фармаковский, 1902 б, с. 1–20]. Не_ обходимость раскопок кургана была вызвана тем, что в 1899 году его склеп вскрыли мест_ ные крстьяне [Кулаковский, 1901, с. 3]. Осенью этого года он сделал доклад об этом склепе в Обществе классической филологии (Санкт_Петербург) [Фарма_ ковская, 1988, с. 112]. Чтобы сохранить этот уникальный склеп от разрушения, Б. В. Фармаковский нанимает для его охраны сторожа с зарп_ латой от Императорской Археологической комиссии [Фармаковский, 1902/16, с. 1]. По его предложению комиссия нанимает и человека из местных чиновников для надзора за работой сторожей, борьбы с гра_ бительскими раскопками и приобретения находок у крестьян. В 1900–1910 гг. про_ изводил надзор за работой сторожей в Ольвии, «преследовал хищнические рас_ копки; сообщал о новейших находках, при_ обретал для Эрмитажа вещи у братьев Гох_ Рис. 14, 1. План раскопов Б. В. Фармаковского в 1901 г. 38 Рис. 14, 2. План раскопов Б. В. Фармаковского в 1901 г. 39 ман и местных крестьян» почтово_телеграфный чиновник IV разряда Николаевской по_ чтово_телеграфной конторы С. К. Мишенин [Мишенин, 1900/63, л. 7; Ответ МВД, 1901/ 97, л. 226; Мишенин, 1902/16, л. 1, 24]. После отъезда в 1910 году из Парутино С. К. Мише_ нина, наблюдение за Ольвией и ее некрополем по поручению Императорской Археологи_ ческой комиссии осуществлял учитель местной церковно_приходской школы К. И. Гра_ чев, а в 1911 году его на этом посту сменил А. В. Вишневский [Приказ.., 1910/3, л. 97; При_ каз.., 1911/3, л. 1, 20]. С 1912 по 1917 год всеми делами ведал И. Д. Домбровский [ДВ, 1912/ 3, л. 10; 1913, л. 4, 15]. В результате раскопок Б. В. Фармаковского в 1896 и 1901 годах была определена север_ ная граница между древним городом и некрополем, проходившая по Северной балке. Его заслуги не остались незамеченными научной общественностью и 21 августа 1901 года он был избран действительным членом Одесского общества истории и древностей [Фарма_ ковская, 1988, с. 112]. После длительных переговоров Императорской Археологической комиссии с владель_ цем Ольвии графом А. А. Мусиным_Пушкиным было достигнуто соглашение о раскопках на территории городища и всего некрополя, включая Урочище Ста могил. По условиям договора, пятьдесят процентов всех находок оставалось владельцам Ольвии [Фармаковс_ кий, 1904, с. 2]. С 1902 года Б. В. Фармаковский развернул широкомасштабное исследова_ ние Ольвии и некрополя, поставив цель в течение ближайших лет определить древнейшие участки ольвийского некрополя. В этом же году он продолжает исследовать северо_запад_ ную часть некрополя (раскопы I–VI, VIII), закладывает новый раскоп VII вдоль западного склона Заячьей балки [Фармаковский, 1904, с. 2_3, рис. 1; 1906 а, с. 2]. На раскопах I–VI им были открыты погребения эллинистического и римского времени, а на раскопе VII — в основном погребения конца II в. до н. э. И только раскоп VIII принес Б. В. Фармаковскому долгожданные результаты — открытия погребений архаического и классического времени (рис. 15). Всего же в 1902 году он раскопал сто сорок погребений разных типов [Фармаков_ ский, 1904, с. 3]. В 1902 году он установил, что Заячья балка — это граница между некропо_ лем и городом. В 1903 г. продолжилось систематическое исследование территории некрополя, располо_ женной на запад от Северной балки (раскопы VI, VIII) [Фармаковский, 1906 а, с. 2]. Еще в 1902 году внимание Б. В. Фармаковского привлек Зевсов кур_ ган, расположенный на территории горо_ дища эллинистичес_ кого времени. В от_ личии от А. С. Ува_ рова, считавшего его фундаментом храма Зевса, он предполо_ жил, что это погре_ бальное сооружение одного времени со склепом Еврисивия и Ареты. В течении двух лет (1902– 1903 гг.) им был рас_ копан грандиозней_ Рис. 15. План раскопов Б. В. Фармаковского в 1902 г. 40 ший курган II в. н. э. с каменной крепидой и каменным склепом. Раскопки Зевсова кур_ ган подвели черту под многолетними научны_ ми спорами о назначе_ нии данного сооруже_ ния в Ольвии. Резуль_ таты исследования склепа под Зевсовым курганом с прекрасны_ ми чертежами и фото_ графиями ученый опуб_ ликовал в специальном выпуске Археологичес_ кой комиссии за 1906 г. Склепы под Зевсовым курганом и курганом Еврисивия и Ареты относятся к архитектурным памятникам мирового значения. В течение последующих трех лет Б. В. Фармаковский исследует некрополь в районе раскопа VIII (северо_западная часть некрополя), заложив новые раскопы XIX и ХХ, кото_ рые дали более двухсот могил в основном V–III вв. до н. э. (рис. 16) [Фармаковский, 1907, с. 3; 1908, с. 1–5; 1909, с. 2, 47]. Интересно, что большую часть из открытых в 1905 году погребений (44 могилы) раскопал весной этого года в районе межевой канавы С. К. Мише_ нин (рис. 17) [Фармаковский, 1908, с. 33–35]. Он, по поручению Б. В. Фармаковского, про_ изводил охранные раскопки на некрополе с 1903 по 1909 год, но открытый лист имел толь_ ко в 1903–1905 годах [Мишенин, 1903/305, л. 1, 7; 1904/11, л. 10–11; 1905/179, л. 1–9; 1907/ 5, л. 132; 1908/2, л. 172; 1909/4, л. 113]. В 1904 г. Б. В. Фармаковский ракопал курган эллинистического времени, насыпанный над двумя каменными склепами с двускатным перекрытием. Полы его насыпи перекрыва_ ли тридцать шесть могил более раннего времени [Фармаковский, 1907, с. 34–36]. Время сооружения этого кургана Б. В. Фармаковский относил к IV–III вв. до н. э. К этому же времени он отнес и курган, раскопанный им в 1906 г. [Фармаковский, 1909, с. 47]. Итогом первого этапа исследования некрополя Б. В. Фармаковским стало изучение раз_ личных типов погребальных сооружений и определение его границ. В 1905 г. он приходит к выводу, что «... город ... с суши всюду был окружен некрополем» [Фармаковский, 1908, с. 5]. Ежегодно ученый публиковал краткие отчеты о своих ракопках в Ольвии в изданиях Императорской Археологической комиссии («Отчетах» и «Известиях»). Уже первый его отчет за 1896 г. отличался от отчетов предшественников публикацией каталога раскопан_ ных погребений, описанием погребального обряда с привлечением аналогий. Два отчеты Б. В. Фармаковского были изданны отдельными выпусками «Известий» ИАК в 1903 и 1906 годах. Они вызвали особенно положительный резонанс среди научной общественнос_ ти России. Так за отчет «Раскопки в Ольвии в 1902–1903 гг.» Б. В. Фармаковский удостаи_ вается золотой медали имени А. С. Уварова и премии от Императорского русского архео_ логического общества [Верещагин, 1906, с. 71–72; Протоколы..., 1915, л. 261]. Его отчеты не утратили своей научной ценности и для современных исследователей Ольвии. К сожале_ Рис. 16. План раскопов Б. В. Фармаковского в 1905 г. 41 нию, в последующие годы таких подробных отчетов по итогам работы на некрополе он не опубликовал. Б. В. Фармаковский с 1906 г. только осуществлял общее руководство раскопками на не_ крополе. Раскопки проводили молодые ученые и студенты. Например, в 1906 г. на некро_ поле работали А. С. Башкиров, Д. Н. Грищенко, Г. П. Крысин, В. Малько, Л. А. Моисеев, Н. Риган, Н. И. Репников, А. П. Семиницкий, С. А. Половцева, Ф. Г. фон Урих. Они ру_ ководили раскопками и вели полевые дневники. Весь полевой сезон, на некрополе работа_ ли только Г. П. Крысин, В. Малько и Л. А. Моисеев, а остальные работали как на некропо_ ле, так и на городище. На втором этапе второ4 го периода раскопок оль_ вийского некрополя Б. В. Фармаковский про_ должает его всестороннее изучение. На территории бывшего эллинистического города на раскопах II, VII и Х были открыты земляные склепы и ямные могилы II– III вв. н. э. [Фармаковский, 1909, с. 46; 1910, с. 2, 17–18, 20–21]. Новые открытия позволили ученому сделать вывод о том, что в римское время площадь города зна_ чительно уменьшается и бывшая его территория, в частности эллинистическо_ го времени, используется как некрополь [Фармаков_ ский, 1909, с. 46]. В 1907 г. Б. В. Фарма_ ковский меняет приорите_ ты — основные раскопки теперь ведутся не на оль_ вийском некрополе, а на городище. Раскопки Оль_ вии в 1908 г. дали неожидан_ ные результаты — могилы архаического времени в се_ веро_восточной части горо_ дища (будущий раскоп «И») [Фармаковский, 1912, с. 69]. В 1908–1910 годах мэтр продолжил исследова_ ния некрополя на запад от Заячьей балки. Могилы, раскопанные в этом районе, относились к архаическо_ Рис. 17. План раскопок С. К. Мишенина в районе межевой канавы в 1905 г. 42 му, классическому и эллинистическому времени и большинство из них датировалось кон_ цом VI–V в. до н. э. [Фармаковский, 1912, с. 1; 1913, с. 88]. В этом же районе раскопали расположенные рядом три каменных склепа с двускатным перекрытием и без курганной насыпи [Фармаковский, 1912, с. 7, 82, рис. 72–74]. В последующие годы исследуется не_ крополь архаического времени на запад от древнего городища (раскопано более 250 могил) [Фармаковский, 1913, с. 88; 1914 в, с. 1; 1916, с. 1]. Анализируя данные раскопок ольвийского некрополя в 1908–1912 годах, Б. В. Фарма_ ковский пришел к выводу, что древнейший участок некрополя архаического времени (вто_ рая половина VI в. до н. э.), тянулся длинной полосой на запад, вдоль дороги, идущей из древнего города в степь, а сам архаический некрополь располагался в северо_западном на_ правлении от города [Фармаковский, 1913, с. 88–89; 1914 в, с. 15–16]. Поэтому в 1913– 1915 годах он продолжил исследование некрополя на западе и северо_западе от городища [Фармаковский, 1918, с. 36]. Э. В. Диль, руководивший раскопками на некрополе в 1913 году, писал: «Была исследована полоса, шириной в 45 м, длиной 350 м. При этом было найдено 197 могил, расположенных таким образом, что южная граница их встречаемости проходила в восточно_западном направлении, косо перерезая исследованную площадь, по условиям места разбитую с некоторым отклонением от расположения по сторонам света» [Диль, 1914, с. 50]. Большинство раскопанных в этом году могил относились к VI в. до н. э. и эллинизму, несколько могил к классическому времени и небольшая часть к римскому. Одновременно с раскопками грунтового некрополя Ольвии, исследовались и курганы. В 1907–1908 годах на берегу Буга в районе Широкой балки под руководством Г. М. Дани_ лова раскопали курган IV–III вв. до н. э., насыпанный над каменным склепом с двускат_ ным перекрытием. Кроме основного погребения, насыпь кургана перекрыла шесть могил более раннего времени [Данилов, 1907, л. 1; Фармаковский, 1910, с. 56]. Под его насыпью были открыты погребальные сооружения и остатки тризны [Фармаковский, 1912, с. 81]. Курганы раскапывали также в 1911–1913 годах. Их раскопками руководила С. А. Полов_ цева [Половцева, 1911, 1913; Фармаковский, 1914, с. 1–22]. Она раскопала в 1912 г. инте_ ресный курган с крепидой, под насыпью которого основным погребальным сооружением оказалась ямная могила, перекрытая досками, а три каменных склепа с двускатным пере_ крытием были впускными [Фармаковский, 1916, с. 33, рис. 50–51; 1918, с. 41, рис. 1]. С. А. Половцева — одна из первых российских женщин археологов, унаследовавшая лю_ бовь к археологии от своего отца А. А. Половцева, который был членом Московского архе_ ологического общества [ИМАО, 1915, с. 280]. Она производила на свои средства раскопки в Ольвии в 1906 и 1911–1913 годах. «Приехала С. А. Половцева и принялась за раскопку могилы кургана ... участие С. А. Половцевой увеличивает наши кредиты ...»,— писал Б. В. Фармаковский в письме от 9 августа 1912 г. [Фармаковская, 1988, с. 158]. Она не только руководила раскопками ольвийских курганов и грунтового некрополя, но и вела полевую документацию. В 1914 году С. А. Половцева получила открытый лист на право самостоя_ тельных раскопок в Таврической губернии [Половцева, 1914/332, л. 1]. Этот факт свиде_ тельствует о ее квалификации как полевого исследователя. Начавшаяся Первая мировая война (1914–1918) внесла свои коррективы в работу экс_ педиции. В 1914–1915 годах происходит сокращение объема работ. Например, в 1915 г. из_ за нехватки рабочей силы раскапывали только некрополь и то в небольших масштабах [Фар_ маковский, 1918, с. 36]. В эти годы вновь участились грабительские раскопки Ольвии и некрополя. Поэтому ольвийские сторожа Федор и Вавила Росинцы получили оружие. С оружием на некрополе работал в 1915 г. и Э. В. Диль [Разрешение.., 1914/3, л. 38, 42]. В 1916 году Б. В. Фармаковский Ольвию не копал, так как в этом году по инициативе М. И. Ростовцева Императорская Археологическая комиссия выдала ему открытый лист 43 на право раскопок в Керкинитиде, а производство работ поручила Л. А. Моисееву [Кутай_ сов, Ланцов, 1989, с. 8]. Бытовало мнение, что последний раз перед революцией Ольвия и ее некрополь раска_ пывались в 1915 г. Новые архивные документы позволяют пересмотреть некоторые даты, в частности о раскопках некрополя Ольвии в 1917 г. Весной 1917 года Б. В. Фармаковский готовит очередную ольвийскую экспедицию [РА ИИМК, 1917, л. 12]. Однако политичес_ кие события весны–лета 1917 года откладывают ее начало. Несмотря на то, что основной состав экспедиции не прибыл в Ольвию, в сентябре на некрополе производит раскопки Г. П. Крысин, получивший свидетельство на предварительные раскопки в Ольвии [РА ИИМК, 1917, ф. 1, д. 3.; НА ИА НАНУ, 1917, ф. 17, № 34, л. 1–2; Папанова, 1993, с. 15– 16]. Материал, полученный при раскопках некрополя Ольвии, широко использовался раз_ ными учеными при изучении памятника и, прежде всего, самим Б. В. Фармаковским. Ито_ ги изучения ольвийского материала нашли отражения в его статьях «Заметки о времени сосуда, найденного в одной могиле с костяными тессерами» (1904), «Памятники античной культуры, найденные в России» (1914), «Архаический период в России» (1914), «Ольвия» (1915) и др. Он также печатает серию научно_популярных статей о раскопках некрополя в журнале «Гермес». Полную библиографию трудов Б. В. Фармаковского опубликовала его жена Т. П. Фармаковская [1988, с. 196–200]. Публикациям отдельных находок этих лет с некрополя Ольвии посвящены статьи К. В. Тревер «Мраморные скульптуры Ольвии» (1914) и Э. В. Диля «Ольвийская чаша с наговором» (1915). В это время появляются научно_популярные статьи и работы об Оль_ вии и ее некрополе Э. В. Диля (1914), Н. Е. Макаренко (1914), Н. Черемухиной (1913). Следует отметить также работы, в которых использовались данные раскопок ольвийско_ го некрополя. Так, в фундаментальной монографии М. И. Ростовцева «Античная декора_ тивная живопись на юге России» одна из глав посвящена анализу росписи каменного скле_ па под Зевсовым курганом [1914, с. 436–438]. На примере детских погребений эллинисти_ ческого времени из некрополя Ольвии рассматривается погребальный обряд в книге «Из жизни детей в греческих колониях на северном побережье Черного моря» Э. Р. фонШтерна [1911, с. 10–13]. В работе «К вопросу об эллинистической керамике» он обращает внимание на тот факт, что чернофигурные амфоры из ольвийского некрополя также связаны с погребальным обрядом [1910, с. 163–192]. Английский профессор Э. Минз в 1913 г. издает сводный труд по истории Северного Причерноморья, в котором он описывает раскопки Ольвии и ее некрополя. В книге опуб_ ликован план раскопов, составленный автором на основе планов, ранее изданных Б. В. Фармаковским [Minns, 1913, p. 450–490, fig. 331] (рис. 18). Однако этот труд ученого, несмотря на большой объем материала, исчерпывающую библиографию и отдельные инте_ ресные авторские выводы, «... не перерос рамки добросовестной компиляции источников и литературы» [Виноградов, 1989, с. 10]. Подробную рецензию на книги Э. Минза дал в свое время М. И. Ростовцев [1913, с. 173–194]. Приведенные выше работы освещали лишь отдельные аспекты, связанные с погребаль_ ным обрядом некрополя Ольвии и его исторической топографией. Авторы опирались на материалы, полученные при раскопках Б. В. Фармаковского. Сам же он опубликовал только две работы, в которых дал развернутый анализ результатов раскопок ольвийского некро_ поля: «Раскопки некрополя древней Ольвии в 1901 году» (1903) и «Раскопки в Ольвии в 1902–1903 гг.» (1906). В дальнейшем таких развернутых отчетов с анализом раскопок не_ крополя Б. В. Фармаковский не публикует. Однако в отчетах, издаваемых Императорской Археологической комиссией, он неоднократно помечает, что «дневники раскопок некропо_ ля будут напечатаны» [1913, с. 91, прим. 3]. На наш взгляд, отсутствие подобного рода пуб_ 44 ликаций можно объяснить двумя причинами. Во_первых, начиная с 1902 года Б. В. Фар_ маковский все больше внимания уделяет изучению городища. Во_вторых, обработка ог_ ромнейшего материала требовала больших затрат времени и сил. Вторая причина, по всей видимости, была главной. Ученый сам об этом написал в очерке «Ольвия»: «...материал, представленный находками в Ольвии, настолько колоссален, что обработка его превышает силы одного человека» [Фармаковский, 1915, с. 27]. Революционные события 1917 года в России и на Украине, годы гражданской войны на семь лет прервали общение ученого с Ольвией. В 1920–1921 годах раскопки на ольвийском некрополе производились под руководством профессора С. А. Семенова_Зусера (подроб_ но об этих раскопках речь пойдет ниже). Только в 1924 году, после семилетнего перерыва Б. В. Фармаковский возращается в Ольвию и руководит раскопками по 1926 год включительно. Это событие можно считать третьим этапом исследования некрополя Б. В. Фармаковским. В эти годы раскопками на Рис. 18. Вид Ольвии с востока (1) и план Ольвии по Э. Миннзу (2). 45 некрополе руководит его заместитель Б. Л. Богаевский, раскопавший в 1924 году четыр_ надцать, а в 1926 — семнадцать погребений V_IV вв. до н. э. Сам Б. В. Фармаковский в 1926 году исследует северо_восточную часть городища (раскоп «И»), на котором были от_ крыты погребения конца VI — начала V вв. до н. э. Их открытие позволило ученому прий_ ти к выводу, что «...эта местность лежала за чертой города и в ней хоронили как в местности от нее повсюду на север» [Фармаковский, 1926 в, с. 171]. Потрясающее открытие сделал в 1924 году Ф. Т. Каминский. Под его руководством был раскопан большой двойной кромлех из девяносто одной амфоры с трупосожжением в цен_ тре [Раскопки.., 1924, с. 321–328; Макаренко, 1926, с. 378; 1927, с. 101–105; Фармаковский, 1929, с. 67–69]. Как и в предыдущие годы, Б. В. Фармаковский публикует свои отчеты о раскопках в Ольвии в 1924–1926 годах. Особо следует отметить его последний отчет с каталогом погре_ бений за 1926 год на украинском языке, вышедший отдельным изданием [Фармаковський, 1929, с. 54–69]. Эти отчеты по своему научному уровню заметно выделяются среди других публикаций материалов ольвийского некрополя, вышедших в 20–30_е годы ХХ в. Однако Б. В. Фармаковскому по_прежнему не удается обработать и опубликовать весь материал, касающийся ольвийского некрополя. К сожалению, в последующие годы часть его находок и полевой документации погибла или потерялась. Ученый не прекращает работать и над созданием генерального плана Ольвии и некропо_ ля, которую он начал еще в 1915 г. Тогда под его руководством архитектор В. И. Деренкин составил «План Ольвии» [Деренкин, 1915, с. 18; 1915 а, с. 5; Фармаковский, 1915 а, с. 19] (рис. 19). На этот план нанесена вся исследованная территория некрополя (раскопы 1912– 1915 гг.) и курганы, раскопанные как С. А. Уваровым так и Б. В. Фармаковским [Дерен_ кин, 1915, с. 18]. Кроме того, В. И. Деренкин уточнил с помощью измерительных прибо_ ров топографию некрополя и городища на основе планов П. И. Кеппена (1819), И. П. Бларамберга (1822), И. М. Муравьева_Апостола (1923), А. С. Уварова (1848, 1853), К. Прудиуса (после 1861) и «Топографического плана села Парутина и при нем городища древней Ольвии, лежащие на правом берегу Бугского лимана» (1864) [1916, c. 43]. Его план, выполненный в цвете и в масштабе в дюймах, был опубликован в отчете Б. В. Фармаковс_ кого за 1924 год в черно_белом варианте [1926, с. 145]. В 1924 г. Б. В. Фармаковский поручает создание нового генерального плана И. Г. Безру_ кову и Н. М. Токарскому [1926, с. 103, 164]. Они тщательно изучили и проверили планы 1902–1903 годов и план В. И. Деренкина. К новому плану Ольвии, выполненному И. Г. Безруковым и Н. М. Токарским, «...присоединена вся обширна территория его не_ крополя..., показаны местоположения расследованных частей некрополя» [Фармаковский, 1924, с. 2–3]. План выполнен тушью в масштабе 10 сажней в 1 английском дюйме, сделаны сечения рельефа правого берега Буга, территории городища, Заячьей и Северной балок с указанием абсолютных высот. На некрополе нанесены все сохранившиеся курганы, с ука_ занием их высоты, а наиболее высокие курганы использованы как основные ориентиры. План выполнен подробно и тщательно (рис. 20). На нем помещены все раскопы на некро_ поле и городище, указаны районы раскопок в 1920–1921 годы С. А. Семенова_Зусера. Кро_ ме того, на нем нанесена и линия телеграфной связи, служившая долгое время основным ориентиром для привязки раскопов на некрополе [Безруков, Токарский, 1924, № 1107]. Вполне вероятно, что при составлении плана авторы взяли за основу сечение рельефа мес_ тности на плане, сделанном С. С. Верлингом в конце XIX века [Крыжицкий, 1985, с. 35, 37]. К сожалению, он не был завершен и поэтому в последующие годы не использовался. План ныне хранится в архиве Института истории материальной культуры в Санкт_Петер_ бурге. При сопоставлении этого плана с планами некрополя Ольвии, изданных М. Б. Па_ рович_Пешикан (1962) и Ю. И. Козуб (1974), видно, что исследовательницы неточно ука_ 46 зали локализацию некоторых раскопов Б. В. Фармаковского и С. А. Семенова_Зусера [Па_ рович, 1962; Козуб, 1984]. Для второго периода исследования некрополя Ольвии, связанного с именем Б. В. Фар_ маковского, прежде всего характерна системность. В эти годы открыто большое количе_ ство погребений разных конструкций: простые ямные могилы, ямные могилы с дополни_ тельными конструкциями из дерева и камня, подбойные могилы, грандиозные каменные склепы с двускатным перекрытием, земляные склепы, захоронения с кремацией и огром_ ное количество вещественного материала из них. В эти годы Б. В. Фармаковский разработал методику исследования некрополя антично_ го города: планирование работ, тщательность в описании раскопок погребений, строгая фиксация находок. С целью обследования больших площадей некрополя намеченный уча_ сток исследовался с помощью особых щупов. Ими брали пробы грунта и по цвету земли определяли засыпь погребений [Diehl, 1929, s. 298–299]. Э. В. Диль писал в статье «Рас_ копки некрополя Ольвии», что метод работы со щупами ученые позаимствовали у кладо_ искателей села Парутина [Diehl, 1929, s. 298, прим. I]. Метод раскопок некрополя отлича_ лась от метода, применяемого при раскопках городища, которое раскапывали новым мето_ дом — квадратно_послойным. Рис. 19. План Ольвии В. И. Деренкина. 47 Рис. 20. План Ольвии И. Г. Безрукого и Н. М. Токарского (фрагмент). 48 Б. В. Фармаковский не применил новый метод при раскопках некрополя, что дало как положительные, так и отрицательные результаты. С одной стороны, большой объем работ на некрополе позволил выявить участки захоронений архаического, классического и элли_ нистического времени, исследовать курганный некрополь (раскопано двадцать курганов). С другой стороны, вне поля зрения исследователей остались культовые сооружения некро_ поля и жилые комплексы на его территории, существовавшие в более ранний период. Огромная площадь некрополя была исследована и благодаря тому, что ученый доверял одновременно производить самостоятельные раскопки на некрополе молодым специалис_ там и студентам. Только в 1907–1916 годах раскопки на некрополе производили Г. И. Бо_ ровка (1914), Ф. Ф. Гесс (1914), К. Е. Греневич (1913, 1915), С. Н. Грищенко (1907), Г. М. Данилов (1907), С. Ковалев (1911), А. П. Лебедянская (1914, 1915), С. С. Лукьянов (1910), И. П. Малев (1913, 1914), Л. Недянская (1915), С. А. Половцева (1911, 1912, 1913), А. И. Селингинский (1911), Филлипов (1913). Много лет на ольвийском некрополе рабо_ тали Э. В. Диль, Н. Е. Макаренко, Л. А. Моисеев и Н. И. Репников [Макаренко, 1914, с. 40– 43; Бернштам, Бибиков, 1949, с. 121–122; Цвейбель, 1970, с. 129; Diehl, 1930, s. 296–303]. Эту традицию Б. В. Фармаковский продолжил и в 1924–1926 гг. В частности, эти годы в раскопках некрополя принимали участие аспиранты ГАИМК И. И. Мещанинов и П. Н. Шульц, выпускник Московского государственного университета В. Д. Блаватский, студент Ленинградского государственного университета Л. М. Славин [Пряхин, 1986, с. 9]. Плеяда молодых ученых, воспитанная мэтром, продолжила исследование Ольвии и в пос_ ледующие годы. Особо необходимо отметить роль Г. П. Крысина, работавшего на некрополе с 1907 г. На_ чиная с 1911 года Б. В. Фармаковский постоянно выдает ему свидетельство на право пред_ варительных раскопок до приезда основного состава экспедиции [Крысин, 1911, с. 8; 1912, с. 64; 1913, с. 32; 1914, с. 191; 1915, с. 72; 1917, с. 12]. Фактически раскопками ольвийского некрополя с 1911 по 1917 год руководит этот удивительный подвижник науки. Он не толь_ ко сам ведет полевую документацию, но и проверяет записи в полевых дневниках других сотрудников, копавших на некрополе, набирает на работу крестьян. Однако участие столь большого числа людей в раскопках некрополя Ольвии имело и свои отрицательные стороны. Б. В. Фармаковский не успевал обрабатывать материалы рас_ копок некрополя и их полная публикация постоянно откладывалась [Фармаковский, 1913, с. 83, прим. 3; с. 91, прим. 3]. Несмотря на это, период исследования некрополя Ольвии под руководством профессора Б. В. Фармаковского оказался наиболее плодотворным для памятника в целом. Ольвийский некрополь был изучен лучше, чем некрополи других ан_ тичных городов Северного Причерноморья. 1.3. Исследование некрополя Ольвии в 1920–1940 годах Третий период исследования ольвийского некрополя охватывает 1920–1941 гг. Траги_ чески складывается судьба Ольвии и ее некрополя в 1917–1920 годах. «И снова Ольвия,— писал С. А. Семенов_Зусер,— была брошена на произвол судьбы» [1921, с. 129]. Местные жители возобновили грабительские раскопки. Парутинский волревком не пресекает их и начинает раздачу земельных участков к югу от села в районе склепа Евресивия и Ареты [Папанова, 1993, с. 17]. В 1920 году Ф. Т. Каминскому «всякую попытку вести застройку дальше удалось остановить» [1924, с. 20]. В 1920–1921 гг. на некрополе Ольвии производились раскопки под руководством про_ фессора С. А. Семенова_Зусера. Раскопки начали по инициативе Комитета по охране ста_ 49 рины и искусства при Николаевском губнаробразе. Заведующий комитета П. В. Жигалко ходатайствовал перед наробразом УССР о разрешении раскопок в Ольвии. Возглавить эк_ спедицию предложили профессору С. А. Семенову_Зусеру случайно в это время оказавше_ муся в Ольвии [Семенов_Зусер, 1931, с. 1; Семенов, Селинов, 1924, с. 46]. Интересная ин_ формация по этому поводу содержится в письме Всеукраинской Академии Наук в Науч_ ный Комитет Главпрофобра: «Из местных жителей особенное усердие проявил некий Се_ менов, который сумел добыть даже мандат на раскопки от Наркома Просвещения тов. Г. Ф. Гринька, правда, мандат этот впоследствии был анулирован, но Семенов в тече_ ние некоторого времени копал...» [Папанова, 2004, с. 128]. Работы на некрополе начались 11 июня и продолжались до 1 октября 1920 года до на_ ступления осенних дождей. Первый раскоп заложили в западной части некрополя вдоль телеграфной линии столбов, а второй участок, больший по площади,— по правую сторону от 4_й южной дороги [Семенов_Зусер, 1921, с. 133–134; 1931, с. 2; Семенов, Селинов, 1924, с. 47–49; Безруков, Токарский, 1924; Папанова, 2004, с. 127–128, рис. 1–2]. Раскопы в за_ падной части некрополя дали в основном погребения архаического и классического време_ ни, а в районе 4_ой южной дороги — классического и эллинистического времени [Семенов_ Зусер, 1921]. В этом полевом сезоне Семенов_Зусер раскопал шестьдесят четыре погребе_ ния VI в. до н. э.— II в. н. э., в том числе три каменных и сорок земляных склепов. К сожа_ лению, С. А. Семенов_Зусер не опубликовал весь материал раскопок некрополя. Его отчет «Ольвийский некрополь (раскопки гробниц в 1920 г. на территории древнегреческой ко_ лонии Ольвии)» хранится в Научном архиве Института археологии НАН Украины (фонд научных работ № 12). Он состоит из «Описания гробниц» (164 погребения) и «Перечневой описи предметов древности, найденных при раскопках некрополя в 1920 году» (811 поряд_ ковых номеров наименований или 1024 единиц находок). К нему прилагаются два прило_ жения — альбом иллюстраций (7 таблиц с 135 фотографиями) и планы раскопов (рис. 21– 22) и склепов, выполненные синей и красной тушью на ватмане [Папанова, 2004, с. 127– 128, рис. 1–2]. В 1921 году С. А. Семенов_Зусер продолжил раскопки в Ольвии, но они, по всей види_ мости, длились не долго. Об этом косвенно свидетельствует «Перечневая опись предметов, найденных при раскопках некрополя Ольвии в 1920 году» и отчет С. А. Семенова_Зусера. Так общее количество находок за 1920–1921 гг. составило 1634 предмета и из них на некро_ поль приходилось 973, включая 33 купленых и 6 случайно найденных. Полевая документа_ ция о раскопках ольвийского некрополя в 1921 году хранится в РАИМК (фонд 2, № 81) [АЭ, 1958, с. 9]. Все вещи, раскопанные в эти годы, поступили в Николаевский историко_ археологический музей, созданный в 1920 г. [Папанова, 2004, с. 127]. К сожалению, С. А. Се_ менов_Зусер не опубликовал весь материал раскопок некрополя, а в последующие годы большая часть его полевой документации оказалась утерянной [Папанова, 1993, с. 18–19]. Не будучи профессиональным археологом, С. А. Семенов_Зусер допустил ряд ошибок при раскопках. Его методы раскопок ольвийского некрополя подверглись резкой критике со стороны специалистов, вследствии чего ему запретили копать в Ольвии [Макаренко, 1926, с. 378]. Однако в 1923 году С. А. Семенов_Зусер вместе с профессором М. Е. Славченко привозят на экскурсию в Ольвию группу студентов Одесского института народного образования и по их просьбе «показать ... технику производства раскопок гроб_ ниц на территории некрополя» раскопали без разрешения две могилы VI века до н. э. [Се_ менов_Зусер, 1925, с. 144–146]. Только после вмешательства Ф. Т. Каминского раскопки были прекращены, а вещи, найденные в погребениях, были переданы в Одесский истори_ ко_археологический музей [Каминский, 1924/100, л. 19]. В двадцатые годы в очередной раз встал вопрос о необходимости систематических раско_ пок Ольвии и ее некрополя. Поэтому в 1922 г. Наркомпрос УССР вновь поднимает вопрос 50 Рис. 21, 1. Планы раскопов С. А. Семенова_Зусера (публ. впервые). 51 Рис. 21, 2. Планы раскопов С. А. Семенова_Зусера (публ. впервые). 52 Рис. 21, 3. Планы раскопов С. А. Семенова_Зусера (публ. впервые). 53 Рис. 22, 1, 2. Планы раскопов С. А. Семенова_Зусера (публ. впервые). 54 о возобновлении «производства раскопок в древнем городе Ольвия». Между Наркомпро_ сом УССР и Российской Академией истории материальной культуры (РАИМК) было до_ стигнуто соглашение о том, что совместную украино_российскую экспедицию в Ольвию, возглавит профессор Б. В. Фармаковский. При этом обработка материала и его публика_ ция остается за Б. В. Фармаковским и сотрудниками РАИМК как наиболее компетентны_ ми специалистами, а «найденные при предстоящих раскопках предметы, как остаток древ_ ностей, находящихся на территории Украины, должны будут остаться и храниться в преде_ лах этой территории, как достояние украинского народа...» [К раскопкам..., 1922, с. 255]. Раскопки планировалось начать в 1922 году. Однако из_за страшного голода, разразивше_ гося в этом году на юге Украины, и в, особенности, в Николаевской губернии, ракопки не проводились [К раскопкам.., 1922, с. 255]. Только в 1924 году ольвийская экспедиция под руководством профессора Б. В. Фармаковского возобновила свою работу, продолжавшую_ ся по 1926 год включительно (об этих экспедициях мы уже писали выше). В ноября 1926 г. Б. В. Фармаковский сильно заболел, но не оставлял мысль о продолже_ нии экспедиции. В своем письме к С. С. Дложевскому он писал, что намечает начать рас_ копки с 15 июля 1927 г. Летом 1927 года после отдыха в Великих Сорочинцах и Полтаве, он заехал в Харьков в Главнауку, чтобы решить ряд вопросов, связанных с экспедицией [Фар_ маковская, 1988, с. 34]. Однако в Харькове болезнь возобновилась и о поездке в Ольвию не могло быть и речи. Б. В. Фармаковский считал, что вместо него раскопки мог бы возгла_ вить профессор Сергей Степанович Дложевский (1889–1930), который с 1923 года работал директором Одесского историко_археологического музея и уполномоченным Укрнауки по делам охраны Ольвии, а также был краевым инспектором по охране памятников матери_ альной культуры, проводил раскопки в Ольвии, на Березани, в Усатово и Сухом Лимане [Дложевский, 1929, с. 292–296; Шульц, 1931, с. 32]. Однако вопреки его воле, раскопки в Ольвии возглавил Временный научный совет, ут_ вержденный распоряжением заведующего Укрнаукой Баланиным. Официациальным ру_ ководителем ольвийской экспедиции оставался Б. В. Фармаковский, а его заместителем был назначен С. С. Дложевский, возглавивший Временный научный совет. Заместителем по административной части стал директор Николаевского музея Ф. Т. Каминский. Кроме того, в состав совета вошли директор Одесского историко_археологического музея Рис. 22, 3. Планы раскопов С. А. Семенова_Зусера (публ. впервые). 55 М. Ф. Болтенко, архитектор, член РАИМК Н. В. Бакланов, член Всеукраинской Археоло_ гической комиссии (ВУАК) Н. Е. Макаренко и ученый сотрудник РАИМК И. И. Меща_ нинов [Дложевський.., 1927, л. 205; Телеграмма ... 1927/100, л. 104; До арх. ком., л. 186; Попередня інформація, 1927, с. 328]. Н. Е. Макаренко и М. Ф. Болтенко к своим обязан_ ностям так и не приступили, несмотря на то, что участники экспедиции возлагали большие надежды на них как на специалистов [Цветаев, 1927/100, л. 112]. М. Ф. Болтенко свой от_ каз объяснил следующим образом: «... считаю полным абсурдом коллективное управление раскопками, при том коллегией из не специалистов» [Болтенко, 1927/100, л. 116]. Его по_ зицию поддержал и Н. Е. Макаренко. Раскопки некрополя проводились согласно плану, составленному Б. В. Фармаковским. Исследовался участок вдоль северо_западной границы заповедника (участок «Ж») и был заложен новый раскоп «З» на запад от Заячьей балки на перекрестке дорог, ведущих к Заячьей и Широкой балкам. На этих участках раскопали шестнадцать погребений, датиру_ емых IV в. до н. э.— II в. н. э. [ПIПАРО, 1927, с. 330]. При зачистке пол насыпи кургана над склепом Евресивия и Ареты Ф. Т. Каминский открыл каменную кладку, «что имеет отно_ шение к склепу» [ПIПАРО, 1927, с. 331]. Каменная кладка оказалась остатками крепиды, известной ученым по картам начала XIX в., засыпаная оползнями насыпи кургана Евреси_ вия и Ареты. В этом же году на некрополе работали аспиранты и студенты МГУ и ЛГУ М. И. Гафферберг, Зосев, Л. С. Кузнецов, М. М. Кобылкина, А. Н. Манцевич, И. И. Ме_ щанинов и Л. М. Славин, которые не являлись специалистами по раскопкам некрополя. Основные работы, из_за нехватки средств, велись на только участке «З» [Гаффер_ берг, 1927, л. 5; Зосев, 1927; Кобылина, 1927; Манцевич, 1927; Славин, 1927]. После смерти Б. В. Фармаковского в 1928–1929 годах ольвийскую экспеди_ цию возглавлял профессор С. С. Дло_ жевский [Пам’яті.., 1931, с. 35; Мещани_ нов, 1931, с. 23; Корпусова, 1990, с. 72]. В эти годы исследуется территория некро_ поля в районе, ограниченном Заячьей балкой и раскопом ХХ (1906). На скло_ нах западного плато Заячьей балки были открыты склепы первых веков нашей эры. В 1927 году раскопки некрополя нача_ лись 23 августа за несколько дней до окончания работ на городище. Вначале был обследован участок «Ж» (10000 кв. м), заложенный в предыдущем году в районе северо_западной границы заповедника вдоль линии телеграфных столбов, на котором открыли только яму, разграбленное погребение и разрушен_ ный склеп. После обследования участка «Ж», был разбит новый участок «З» (1500 кв. м) на запад от Заячьей балки на перекрестке дорог, идущих к Заячьей и Широкой балкам (рис. 23). На этом уча_ Рис. 23. План раскопов Ф. Т. Каминского в 1927 г. (публ. впервые). 56 стке раскопали пятнадцать погребений, одиннадцать из которых оказались разграбленны_ ми. В «Предварительном отчете об археологических раскопках в Ольвии в 1927 г.» отмеча_ лось, что все эти могилы ограбили еще в древности. В основном это были ямные и подбой_ ные могилы эллинистического времени и склепы римского времени с длинными (до 7 м) и глубокими дромосами. Особо в отчете отмечено захоронение детское захоронение в подбое, который вырезали в стенке дромоса склепа и закрыли каменным закладом. Погребальный инвентарь этого захоронения состоял из двадцати предметов. На участке открыли место для тризны, жертвенники в засыпи дромоса склепа и ямы_ботросы. Жертвенники также были обнаружены и в закладах склепов, а в одном из них лежала стелла с рельефным изоб_ ражением человека [Предварит. отчет, 1927, л. 210]. Работами на некрополе в 1928 г. руко_ водил Г. П. Крысин. Вместе с ним работали Ф. Т. Каминский, А. Кропивницкий, Л. С. Куз_ нецов, И. В. Фабрициус и Г. П. Цветаев. В следующем году на некрополе Л. С. Кузнецов (1929), Е. В. Михайловская (1929) и Ф. Г. Феохариди (1929) продолжили исследование участка «З». Рядом с этим участком Г. П. Крысин разбил и исследовал новый участок «Л» (1929). Интересно, что Л. С. Кузне_ цов на своем квадрате зафиксировал ряд объектов не имеющих отношения к некрополю: «Какое_то земляное сооружение», «полукруглая яма с трамбовкой и обмазкой» [1929, д. 3, с. 2; д. 34., с. 1]. По всей видимости, это были сооружения ольвийского предградья на за_ падном плато Заячьей балки, открытого в 60_е — 70_е годы ХХ ст. Ю. И. Козуб. Тогда Л. С. Кузнецов не смог объяснить их назначение, хотя и обратил на них внимание. В 1930 году умер С. С. Дложевский. Ольвийскую экспедицию возглавил Г. П. Крысин, но новый председатель Научного совета и руководитель объединенной Ольвийско_Бере_ занско_Бугской экспедиции М. Ф. Болтенко, заменивший С. С. Дложевского, отзывает его. Г. П. Крысина переводят в Одесский историко_археологический музей (ОИАМ) и назна_ чают хранителем Ольвии, так как заповедник переводится в подчинение ОИАМ. Вполне вероятно, что отзыву способствовала не всегда обоснованная критика в его адрес со сторо_ ны И. И. Мещанинова и Т. И. Фармаковской [Скобец, 1930/114, л. 100]. После отъезда Кры_ сина Г. П. экспедицию возглавил И. И. Мещанинов [Мещанинов, 1930, с. 35; 1931 б, с. 24]. Раскопки на некрополе в 1930 году велись в небольших масштабах, так как «раскопки всей площади требуют много денег», а экспедиция была стеснена в средствах. Да и смена руководства не способствовала ритмичности работ [Крисін, 1930, л. 30]. На некрополе ис_ следовался участок на юг от раскопов 1913 года и проводились охранных работы вдоль се_ верной границы заповедника в районе раскопов С. А. Семенова_Зусера [Крисін, 1930, л. 30– 31]. В 1927–1930 годах снижается качество работ на некропле. В погоне за количеством рас_ копанных погребений страдает качество полевой документации. На это обращал внимание в своем отчете за 1929 год и М. Ф. Болтенко. Он писал, что дела на некрополе шли бы луч_ ше, если бы не были так раздуты штаты (от 40 до 100 человек) и каждый приезжавший в Ольвию не получал бы право на раскопки [Звіт, 1928]. Очевидно поэтому в эти годы не публикуются отчеты о раскопках ольвийского некрополя. Кроме того, из дневника Ф. Г. Феохариди мы узнаем, что за разборкой могил № 6 и № 7 «вел наблюдения.., делая необходимые замеры и сортируя найденные предметы, экскурсант А. М. Трижетский» [1928, с. 14]. В отчете М. Ф. Болтенко об этом человека написано, что он пришел в Ольвию из Первомайского без документов и, что он бывший друг С. А. Семенова_Зусера. К тому же стало известно, что А. М. Трижетский был уволен с прежней работы и сидел в тюрьме. Во время работы в экспедиции он совершил кражу в Николаевском музее, за что и был снова арестован [Звіт, 1928]. Из_за задержки работ на о. Березань в 1931 г. ольвийская экспедиция не работала [Про_ токол засідання.., 1931]. Работы возобновились только в 1932 г. под руководством профес_ 57 сора М. Ф. Болтенко. Однако из_за нехватки средств и рабочих на некрополе ведутся не_ значительные по объему работы. Раскопками руководили Г. Е. Цветаева (1932) и А. Юно_ вич (1932). Как и в прежние годы были открыты погребения эллинистического и римского времени. В течение последующих двух лет ольвийская экспедиция не работала и смогла возобно_ вить свою работу в 1935 г., но уже под руководством директора Института истории матери_ альной культуры АН УССР Федора Андреевича Козубовского (1895–1937). Согласно плану работ экспедиции, на некрополе проводилась только разведка под руко_ водством Г. Е. Цветаевой [Омельянович, 1935, с. 3; Козубовский, 1935, с. 21, 23–24]. Ис_ следовали небольшую территорию на склоне Заячьей балки, примыкавшую к раскопам 1911, 1920–1921 и 1923 годов на севере от границ заповедника в районе стыка дорог, веду_ щих из с. Парутино на Широкую балку и Аджигол. На этом участке Ф. Н. Молчановским, Ф. А. Козубовским, У. Н. Луцкевич и В. В. Барусевич были раскопаны погребения IV–III вв. до н. э. [Славін, 1937, с. 123; Молчановский, 1935, с. 19–26; Козубовский, 1935, с. 1], а на раскопе «И» (территория города) было открыто несколько погребений архаического вре_ мени [Ткач, 1935, с. 2–3]. В 1936 и 1938–1940 гг. некрополь Ольвии не исследовался. В этот период накапливались сведения о его временном и пространственном развитии. Как и в предыдущие годы, раска_ пываются погребения архаического времени на раскопах «И» и «ИN» на городище [Кни_ пович, 1936, с. 61–67; 1940, с. 80–82; 1941, с. 112–120; Худяк, 1936, л. 5, 7, 73] (рис. 24). В небольшом объеме работы на некрополе проводились в 1937 году. Исследовалась террито_ рия в районе раскопов 1935 г. на юго_запад от с. Парутино, где был заложен новый раскоп «А». На этом участке раскопали погребения эллинистического и римского времени [Дмит_ ров, 1937, с. 88, 89]. К сожалению, он ничего нового о типах погребальных сооружений не дал [Опись находок.., 1937, л. 76–77]. Однако полученные данные позволили уточнить ис_ торическую топографию ольвийского некрополя. С конца тридцатых годов наступает длительный перерыв в исследованиях ольвийского некрополя. Этот перерыв, на наш взгляд, можно объяснить двумя основными причинами. Во_первых, было прекращено финансирования ольвийской экспедиции. Во_вторых, этот период связан с массовыми репрессиями в СССР, которые не миновали и украинских ар_ хеологов [Беляева, Калюк, 1989, с. 126–128]. Раскопки некрополя Ольвии способствовали накоплению значительного количества нового материала, потребовавшего оперативной обработки и исследования. Но к сожале_ нию, как и во время руководства экспедицией Б. В. Фармаковским, это не удалось осуще_ ствить. Уровень научных публикаций, по сравне_ нию с предыдущим пе_ риодом, был ниже. В 20_е годы публикует свои работы об Ольвии С. А. Семенов_Зусер. Среди них и две научно_ популярных книги — «Сказочная Ольвия» и «Ольвия», написанные по материалам некропо_ ля, в основном, из раско_ пок Б. В. Фармаковско_ го [1921, с. 125–135; Рис. 24. План раскопок юго_западной части участка «И» в 1937 г. (по Т. Н. Книпович). 58 1924, с. 33–48]. Об их уровне свидетельствует рецензия С. С. Дложевского, М. Ф. Болтен_ ко и Э. Оксман на книгу «Ольвия». Авторы рецензии охарактеризовали ее как «испещрен_ ную грубыми научными ошибками, отличавшуюся крайней небрежностью изложения, не говоря уже об устаревших мнениях, давно оставленных в науке» [1925, с. 350–351]. В пуб_ ликации «Новые находки Ольвии» (1925) С. А. Семенов_Зусер опубликовал две ямные могилы с богатым погребальным инвентарем VI в. до н. э., которые он раскопал в 1923 году [1925, с. 144–146]. В работе «Физическая культура и зрелища в древнегреческих колониях Северного Причерноморья» (1940) он опубликовал из этих же погребений чернофигур_ ный лекиф с изображение конного агона [1940, с. 32]. «Отчет о раскопках в Ольвии в 1920– 1921 гг.» С. А. Семенова_Зусера вышел в свет только в 1932 году, несмотря на то, что его рукописный вариант был представлен в ГАИМК еще в 1921 году. Этот рукописный отчет был представлен «без сравнительного материала и без разбора метода работ и открытых памятников» [Семенов_Зусер, 1931, с. 1, прим. I]. Материал из раскопок некрополя С. А. Се_ меновым_Зусером так и не был полностью издан. В архиве Института Археологии АН Ук_ раины хранится каталог, составленный по дневникам раскопок 1920–1921 гг. С. А. Семе_ нова_Зусера и подготовленный к печати сотрудниками Николаевского исторического му_ зея в послевоенный период [Семенов_Зусер, 1920, с. 1; 1927, с. 90–105] (см. Приложение, документ № 4). В эти же годы вышли две научно_популярных статьи Н. Е. Макаренко «Ольвия» и «Підземний город (Ольвія)», в которых автор публикует и материал из некрополя [1926, с. 377–378]. Следует также отметить публикацию Г. П. Цветаева о земляном склепе 5/1928 эллинистического времени [1930, с. 87–95]. Упомянем и о статьях И. И. Мещанинова «Кром_ лехи» и «Кромлехи у славян», в которых рассматривается культ солнца и воды у различ_ ных народов, в том числе и у ольвиополитов [1930, с. 9–5; 1931, с. 14–16]. Несколько стра_ ниц уделил истории исследования некрополя и типам погребальных сооружений Ольвии в своем путеводителе и Л. М. Славин (1938). Из специальных работ необходимо отметить отчеты о раскопках архаического некрополя Ольвии на территории городища Т. Н. Кни_ пович [1940, с. 80–82; 1941, с. 112–120]. В 1937 г. С. И. Капошина защищает первую диссертацию по материалам некрополя на тему «Проблема состава населения древней Ольвии по материалам архаического некропо_ ля» (1937). В ней автор большое внимание уделила интерпретации скорченных погребе_ ний, которые она интепретировала как варварские. Далее эту мысль она развивает в статье «Скорченные погребения Ольвии и Херсонеса» [Капошина, 1941, с. 116–118]. В дальней_ шем выводы исследовательницы о значительном скифском элементе в составе населения Ольвии подвергались критике со стороны ученых. Первую критическую рецензию на ее работу, в том числе выводов относительно состава населения Ольвии, написал профессор Э. Минз [Minns, 1947, p. 112]. В 20–30_е годы ХХ века предпринимаются и попытки обобщения истории изучения не_ крополя Ольвии. Так в 1929 г. выходит статья Э. Диля «Раскопки некрополя Ольвии», в которой освещались метод его раскопок. Автор дал краткое описание типичных погребаль_ ных сооружений ольвийского некрополя, использовав данные своих раскопок, а также Б. В. Фармаковского [Diehl, 1929]. В 1932 году Э. Диль опубликовал в журнале “Gnomon” * статью с анализом раскопок Ольвии в 1920–1930 годах. К статье были приложены полная библиография раскопок Ольвии, план города и карта некрополя, которую Э. Минз оха_ рактеризовал как лучшую из всех ему известных [Minns, 1947, p. 110–111]. Однако статья * Сведения об этой работе Э. В. Диля заимствованы из статьи Э. Минза “Thirty years of work at Olbia”, так как автор не обнаружила журнал за этот год в российских и украинских библиотеках. 59 «Ольвия» (1937) Э. Диля, посвященная истории Ольвии и ее некрополя, уже носила ком_ пиляторный характер [Diehl, 1937, s. 2405–2423]. Подводя итоги третьего периода исследования некрополя Ольвии (1920–1940 гг.), сле_ дует отметить, что это самый драматический период в его истории. В 1920–1921 и 1923 го_ дах некрополь раскапывался дилетантски. Дело наладилось только после того, когда экс_ педицию вновь возглавил Б. В. Фармаковский. После его смерти раскопки некрополя ста_ ли менее результативными, сократились масштабы работ и их качество. Данные, получен_ ные при раскопках некрополя, практически не обрабатывались и не публиковались [Шуга_ евский, 1925, с. 28]. Особенно это характерно для 30_х годов. Исключение составляют отче_ ты Б. В. Фармаковского, статьи Г. П. Цветаева, Т. Н. Книпович и С. И. Капошиной. Но и они охватывали лишь небольшую часть материала из раскопок ольвийского некрополя. В это время снижается качество полевой документации и методов раскопок. Погребения рас_ капывались узкими «колодцами», при этом разрушалось все, что не имело к ним отноше_ ние. Отсутствовала и планомернсть раскопок на разных участках некрополя, так как, в ос_ новном, шла «погоня за богатыми находками погребений архаического и классического периодов» [Мовчановський, 1930, с. 7]. Особенно непоправимый ущерб исследованию Ольвии и ее некрополя нанесла Вторая мировая война. Вся полевая документация по раскопкам памятника этого периода храни_ лась в архивах ВУАКа на Украине. Археологические коллекции из раскопок Ольвии хра_ нились в музеях Одессы, Николаева и Херсона. Немецкие оккупанты вывезли часть этих коллекций и полевой документации в Германию (Аугсбург). После войны они были час_ тично возвращены в Украину [Minns, 1947, p. 111]. 1.4. Современный период изучения некрополя Ольвии Четвертый период исследования некрополя Ольвии охватывает время с 1946 года и по настоящее время. Условно его можно разделить на два этапа. Первый этап охватывает 1946– 1961 гг., а второй — с 1962 г. и по настоящее время. Первый этап характеризуется эпизодичностью раскопок ольвийского некрополя. Сразу после войны, в феврале 1946 года на пленуме Ленинградского отделения Института исто_ рии материальной культуры В. Ф. Гайдукевич поднял вопрос о возобновлении раскопок в Ольвии [Капошина, 1946, с. 221]. Экспедиция прибыла в Ольвию летом этого же года. На некрополе исследовали два небольших участка на западном склоне Заячьей балки. Первый раскоп заложили в самом начале балки (устье Заячьей балки), а второй — западнее села Парутино (между современной линией телеграфных столбов и первой дорогой на Широ_ кою балку). На втором участке С. И. Капошина раскопала двенадцать погребений класси_ ческого времени и эллинистический склеп [1946 а, с. 3, 53, 55]. Вместе с ней на некрополе работали студенты ЛГУ Любимова и Румель [Капошина, 1946, с. 53–55]. В 1947–1948 гг. некрополь не исследовался. В 1948 г. на раскопе «И» (территория городища), на котором ранее был открыт участок некрополя архаического времени, Т. Н. Книпович раскопала погребение конца VI в. до н. э. Среди погребального инвентаря этого погребения находил_ ся чернофигурных лекиф с изображением Афины и сценой борьбы Геракла с Антеем [Кни_ пович, 1950, с. 103–104]. В последующие годы из_за отсутствия финансирования наступилт восьмилетний пере_ рыв в исследованиях некрополя Ольвии. Предложение о возобновление раскопок на не_ крополе в 1955 г. инициировал новый начальник ольвийской экспедиции Л. М. Славин [Книпович, 1955, с. 57]. Раскопки некрополя возобновились в 1956 г. Сотрудница ольвий_ 60 ской экспедиции А. И. Фурманская заложила раскоп на запад от Заячьей балки, в 180 мет_ рах к юго_западу от оборонительных сооружений, открытых в 1903–1904_х годах. Было рас_ копано семь ямных и одна подбойная могила, земляной склеп, датируемые IV в. до н. э.— II в. н. э. [Фурманская, 1959, с. 133–135]. Под руководством А. И. Фурманской на некро_ поле работала аспирант ИА АН УССР М. Б. Парович [Фурманская, 1956, с. 2]. Раскопки этих лет, несмотря на незначительные масштабы, позволили уточнить локали_ зацию участков некрополя архаического, классического и эллинистического времени. На_ чальник ольвийской экспедиции Л. М. Славин, подводя итоги исследования Ольвии в пос_ левоенное время, отмечал, что серьезным недостатком в работе экспедиции является недо_ статочное внимание к раскопкам на некрополе [1958, с. 9]. В историко_культурном плане в пятидесятые годы у ученых появляется тенденция к осмыслению раскапываемых памят_ ников и переосмыслению обнаруженных ранее. Выходит ряд работ, синтезирующих имею_ щиеся источники с целью осмысления этнического состава населения Ольвии. Для этого привлекаются эпиграфический и вещественный материал, в том числе и из некрополя. Среди опубликованных работ обращают на себя внимание статьи С. И. Капошиной. Автор продолжает развивать мысль, высказанную в предвоенные годы, что в составе населения Ольвии с момента ее основания присутствовал значительный скифский элемент [1946, 1956]. В статье «Пережитки ритуального окрашивания костяков в ольвийском некрополе и в по_ гребениях приднепровских скифов» исследовательница проанализировала отдельные чер_ ты погребального ритуала ольвийского некрополя. Выводы С. И. Капошиной о составе населения Ольвии подверглись обоснованной критике со стороны Э. Минза [Minns, 1947, p. 112]. С. И. Капошина, отстаивая свою концепцию о смешанном составе населения Оль_ вии, подкрепила ее версией о скифском происхождении ольвийских подбойных могил [1951, с. 166]. Ее точку зрения поддержал В. Ф. Гайдукевич, а позже и В. С. Ольховский [1977; 1991, с. 57–58]. Необоснованность этой точки зрения, и в частности выводов В. С. Ольхов_ ского, обосновала Ю. И. Козуб [1987, с. 33]. К интересным выводам об этническом составе населения Ольвии в IV–I вв. до н. э. сде_ лала и Т. Н. Книпович. В статье «Население Ольвии в VI–I вв. до н. э. по данным эпигра_ фических источников» автор поддержала точку зрения С. И. Копошиной о том, что скор_ ченные погребения VI–V вв. до н. э. и погребения, в погребальный инвентарь которых вхо_ дило оружие, являются негреческими, а скифскими [1956, с. 133]. Выводы С. И. Капоши_ ной и Т. Н. Книпович подвергла критике В. М. Скуднова, которая высказала серьезное со_ мнение в том, что погребения с оружием из архаического некрополя Ольвии оставлены не греками [1960, c. 70–72]. Следует отметить и другие работы, посвященные исследованию некрополя Ольвии. Это статьи по исторической типографии некрополя А. Н. Карасева и М. Б. Парович. На осно_ вании изучения планов XIX в. А. Н. Карасев составил план некрополя Ольвии с нанесени_ ем на него древних дорог, уточнил рельеф и обозначил границы (рис. 25). Он конкретизи_ ровал вывод Б. В. Фармаковского о том, что погребения на ольвийском некрополе, подоб_ но другим древнегреческим некрополям, располагались вдоль дорог в своеобразных сек_ торах, ими образуемыми [Карасев, 1956]. М. Б. Парович_Пешикан, рассматривая пробле_ мы исторической топографии ольвийского некрополя, использовала данные раскопок Б. В. Фарамковского, обработанные ею [1962, с. 33–38; 1974, с. 6–8]. Второй этап четвертого периода исследования ольвийского некрополя, в значитель_ ной мере, связан с именем Юлии Ивановны Козуб, которая исследует ольвийский некро_ поль с 1962 года по настоящее время. Планомерные раскопки некрополя она начала на двух участках — к северу от городища, у западного конца Северной балки (охранные рабо_ ты), и к западу от линии оборонительных сооружений, открытых Б. В. Фармаковским в 1903–1904 гг. Западный участок дал несколько разрушенных погребений эллинистическо_ 61 Рис. 25. План некрополя Ольвии, составленный А. Н. Карасевым. 62 го времени и комплекс тризны IV–III вв. до н. э. Хорошо сохранились остатки костра, на_ бор посуды, использованной во время поминального обряда [Козуб, 1962, с. 1–6]. Под ру_ ководством Ю. И. Козуб работали сотрудники ведущих музеев и постигали азы археоло_ гии несколько поколений студентов и аспирантов. Так в 1964 году на некрополе работали студенты КГУ Т. Ищук, Э. Якушева, С. Ястребова и др., в 1973 — аспирант ИА АН УССР Н. Сон, а в первой половине семидесятых годов копали сотрудники Одесского археологи_ ческого музея В. И. Кузьменко и Э. И. Диамант. С 1982 года на некрополе работает науч_ ный сотрудник Киевского исторического музея М. А. Хомчик [Козуб, 1964/12, с. 1; 1972/2 ба, с. 11973/13 в, с. 1; 1974/2 ба, с. 1; 1973/13 в, с. 1; 1978/24 а, с. 1; 1982/23 а, с. 1; 1983/316, с. 1]. С 1973 года в составе ольвийской экспедиции работает автор и несколько лет (1973– 1988 ) непосредствнно под руководством Ю. И. Козуб. Одна из главных задач, поставленная исследовательницей,— выявление участка некро_ поля первых веков нашей эры. Ранее существовало мнение, что в римское время не суще_ ствовало специальных участков для погребений. Поэтому погребения римского времени в беспорядке разбросаны по всей территории некрополя. С целью выявления участка с захо_ ронениями римского времени, закладывается раскоп в непосредственной близости от го_ родища на возвышенности к западу от Заячьей балки. Исследуемая площадь находилась между раскопами VIII (1902–1903) и 1927–1928 гг. Раскоп дал ожидаемый результат. Был обнаружен участок с расположенными компактными группами погребениями римского времени (рис. 26). При раскопках участка на некрополе впервые был применен метод по_ слойно_квадратных раскопок. Проведение работ по этой методике, позволило выявить на участке бытовые комплексы предместья Ольвии конца VI–V вв. до н. э. и ритуальные со_ оружения. Всего на этом участке с 1964 по 1979 гг. было открыто более ста погребений II в. до н. э.— середины III в. н. э. В 1982–1988 годах Ю. И. Козуб исследовала возвышенность «Южная» на склоне Заячь_ ей балки. Среди задач, поставленных ею в эти годы,— исследование южной части предмес_ тья Ольвии, выявление его древнейших жилых и хозяйственных комп_ лексов, а также продол_ жение изучения границ некрополя римского времени. В 1982 г. на плато напротив возвы_ шенности «Южная» был открыт участок не_ крополя римского вре_ мени. В этом же году в районе Широкой бал_ ки, вдоль седьмой юж_ ной дороги, производи_ лись охранные раскоп_ ки разрушенного кур_ гана, под которым был найден каменный склеп с двускатным перекры_ тием IV в. до н. э. [Ко_ зуб, Папанова, 1982/ Рис. 26. Схематический план раскопов в 1965 г. (по Ю. И. Козуб). 23 а, с. 1; Папанова, 63 1985, с. 78]. Результатом работ в эти годы стали: 1) исследование комплекса предместья Ольвии конца VI — начала IV вв. до н. э. на возвышенностях «Южная», «Альфа», «Бетта» и «Гамма»; 2) уточнение его топографии и плотности заселения; 3) открытие некрополя первых веков нашей эры; 4) получение новых данных, характеризующих погребальный обряд ольвиополитов II в. до н. э.— III в. н. э. В 1984 году автором проводились охранные работы на южной окраине с. Парутино, в 120 м к северо_востоку от раскопа Северных ворот. В этом районе были открыты ямные и подбойные могилы и земляные склепы конца V — начала II вв. до н. э., полученные матери_ алы позволили уточнить топографию некрополя классического времени [Папанова, 1984/ 29; Назарчук, 1988, с. 200–201]. В 1989–1992 гг. охранными раскопками на ольвийском некрополе руководил С. Д. Крыжицкий. Раскопки С. А. Липавского в 1989 г. уточнили границу участка класси_ ческого времени, открытого Б. В. Фармаковским в юго_западной части ольвийского не_ крополя [Крыжицкий, Липавский, 1989/5, с. 1–13]. Охранные работы С. А. Липавским в 1990 году проводились в западной части некрополя (район современной свинофермы) и вдоль 4_й южной дороги (район Широкой балки). Они позволили уточнить локализацию участков некрополя классического и эллинистического времени [Крыжицкий, Липавский, 1990/18 а, с. 20–23]. Новые данные, уточняющие датировку и границы некрополя V–IV вв. до н. э., были получены и в 1991–1995 годах раскопками автора (рис. 27) [Крыжицкий, Папанова, 1991/17 в, с. 2–12; 1992/21, с. 2–17; Папанова, 1993, с. 2–17; 1994/1 в; 1995/1 в]. Главный итог двух этапов четвертого периода исследования ольвийского некрополя — выявление участка первых веков нашей эры и локализация его границ, уточнение топогра_ фии участков классического и эллинистического времени. Вследствие применения при раскопках квадратно_послойного метода, а также метода раскопок широкими площадями, было открыто предместье Ольвии, существовавшее в конце VI — начале IV вв. до н. э. на территории, занятой под некрополь в первые века нашей эры. В 60_е — 80_е годы ХХ в. продолжается научная обработка материала из ольвийского некрополя. Много статей и публикаций было посвященно импортной и местной керамике, амфорам, изделиям местного гончарного производства, стеклянным и костяным издели_ ям, нумизматическому материалу, оружию, фибулам, бусам. Н. И. Сокольский в своей обоб_ щающей монографии «Античные саркофаги Северного Причерноморья» (1969) также ис_ пользовал ольвийский материал. Г. Д. Белов и В. М. Зубарь, исследовавшие некрополь Херсонеса, обратили внимание на сходство некоторых погребальных сооружений некропо_ лей Херсонеса и Ольвии [1927, с. 105–146; 1984, с. 22–25]. * В эти годы появляется и ряд статей, в которых анализируются отдельные черты ольвий_ ского погребального обряда. Это статьи Ю. И. Козуб [1960, 1962 а, б, 1973 а, 1975 б, 1976, 1986], К. И. Зайцевой [1962, 1964, 1970, 1971,1 984], В. М. Скудновой [1958, 1960, 1962], Э. И. Соломник [1973] и др. История исследования, типы погребальных сооружений и наи_ более интересные находки некрополя Ольвии освещаются в путеводителях Л. М. Славина (1951), В. В. Лапина, А. Б. Буракова, Б. В. Борисова (1959), С. Д. Крыжиц_ кого и Н. А. Лейпунской (1982). Оживление издательской деятельности по истории Ольвии и ее материальной культуре привлекло внимание к Ольвии и ее некрополю и зарубежных историков. В конце 50_х — начале 60_х годов ХХ в. в Польше были опубликованы статьи по проблемам исто_ * Автор не ставила перед собой задачу анализа всех статей и публикаций, в которых освещается веществен_ ный материал из некрополя Ольвии [см. подробную библиографию: Д. Д. Качарава, Г. Г. Квиркелия «Города и население Причерноморья античной эпохи», 1991, с. 188–201]. 64 Рис. 27. План раскопов некрополя Ольвии в 1991–1995 гг. (публ. впервые). 65 рии исследования Ольвии и ее некрополя [Majewski, 1957; Parnicki_Pudelko, 1957; Gansiniek, 1958, 1959, 1962]. Авторы статей приходят к выводам уже высказанным украинскими и российскими учеными. Многие статьи польских ученых носили научно_популярный ха_ рактер. Исключение составляла статья профессора К. Маевского. В 1975 году вышла в свет монография польской исследовательницы А. Вонсович, в которой два раздела (вторая и третья главы) были посвящены некрополю Ольвии [Wasowicz, 1975, s. 41–44, 78–81]. Од_ нако польский историк, прекрасно знающая археологическую литературу XIX и XX вв., отошла от критического анализа. Рецензии на ее книгу были написаны В. В. Рубаном и Ю. Г. Виноградовым [Рубан, 1977, с. 149, 154; Виноградов, 1989, с. 17]. К началу семидесятых годов возникла потребность в обобщающих работах по некропо_ лю Ольвии. Такие работы появляются в первой половине 70_х годов ХХ в. В монографии Ю. И. Козуб «Некрополь Ольвії V–IV століття до н. е.» проанализированы погребальный обряд, типы погребальных сооружений и вещественный материал некрополя Ольвии клас_ сического времени. Автор, на основе тщательного анализа погребальных сооружений, при_ ходит к выводу, что именно в классическое время на ольвийском некрополе сформирова_ лись все основные типы. Ю. И. Козуб убедительно доказала, что в V–IV вв. до н. э. ольвий_ ский погребальный обряд имел характерные греческие черты, чем еще раз подвергла аргу_ ментированной критике выводы С. И. Капошиной и Т. Н. Книпович о скифском влияния. В монографии содержится классификация типов столовой и кухонной посуды, тары, пред_ метов туалета и культовых принадлежностей, входивших в состав погребального инвента_ ря. Необходимо отметить, что исследовательница уточнила и датировку погребений, рас_ копанных Б. В. Фармаковским. К спорным выводам можно отнести заключение Ю. И. Козуб о времени появления курганов на ольвийском некрополе. Она поставила на качественно новый методических уровень изучение проблем некрополя Ольвии. Монография Ю. И. Ко_ зуб стала первой обобщающей работой такого плана. В последующих публикациях Ю. И. Ко_ зуб развивает мысль о греческом характере погребального обряда некрополя Ольвии на всем протяжении его существования. Рассматривая вопрос о погребальных сооружениях Ольвии и ее округи в архаическое время, она приходит к выводу, что некрополи Ольвии, Марицынский и о. Березани носят ярко выраженные черты греческого погребального об_ ряда [Козуб, 1987, с. 34]. Проблемам исторической топографии посвящена ее статья «Ис_ торическая топографии некрополя Ольвии» (1984), в которой намечены границы участков некрополя в различное время его существования, впервые определены границы некропо_ ля римского времени; поднята проблема курганного некрополя; локализовано на карте предградье Ольвии. Аналогичные вопросы, связанные с некрополем Ольвии эллинистического времени, рас_ сматривала М. Б. Парович_Пешикан в монографии «Некрополь Ольвии эллинистическо_ го времени» (1974). Проанализировав типы погребальных сооружений, погребальный об_ ряд, вещественный материал, погребальные надписи, автор приходит к выводу, что «в со_ став населения Ольвии входили и негреческие элементы», которые повлияли на погре_ бальный обряд ольвиополитов. Причем негреческие элементы, по мнению М. Б. Парович_ Пешикан, составляли часть среднего и бедного населения полиса [1974, с. 146]. Рецензия на работы Ю. И. Козуб и М. Б. Парович_Пешикан была дана С. Д. Крыжицким в статье «Античность в УССР в 1972–1982 гг.» [1983, с. 85–86]. В 1988 г. вышла книга В. М. Скудновой «Архаический некрополь Ольвии», которую, после смерти автора, дополнив и переработав подготовили к печати сотрудники античного отдела Эрмитажа К. И. Зайцева, Д. С. Герцигер, Л. М. Уткина и Ю. И. Ильина. Это вы_ полненный на высоком научном уровне каталог погребений ольвийского некрополя вто_ рой половины VI — первой четверти V вв. до н. э. Каталог включал коллекцию Б. В. Фар_ маковского из раскопок 1902–1915 гг., хранящуюся в Эрмитаже (Россия) с 1909 г. Эта ра_ бота является полной публикацией материалов коллекции Эрмитажа, относящихся к ар_ хаического и раннеклассическому времени Ольвии. В книге кратко рассматривается исто_ рия исследования некрополя, типы и устройство могил, погребальный инвентарь. В. М. Скуднова не разделяла мнение о существовании негреческих погребений на ольвий_ ском некрополе в архаическое время. Необходимо отметить, что эта проблема не нашла решения до наших дней. Анализу отдельных типов погребальных сооружений ольвийского некрополя были по_ священы статьи А. В. Буракова (1979, 1980), С. А. Липавского (1989), В. И. Назарчука (1988), В. А. Папановой (1985, 1993, 2001). Несмотря на исследовательский интерес к проблемам ольвийского некрополя, фунда_ ментального исследования, в котором был бы охарактеризован весь комплекс проблем на протяжении всего времени существования ольвийского некрополя нет. На это факт обра_ тила внимание еще А. С. Русяева в своей докторской диссертации [1990, с. 340]. Также не_ обходимо отметить отсутствие обобщающей работы по некрополю первых веков нашей эры. Автором в данной работе поставлены следующие задачи: 1) изучение истории исследова_ ния ольвийского некрополя; 2) уточнение исторической топографии некрополя; 3) харак_ теристика его надмогильных и погребальных сооружений; 4) характеристика поминально_ го и погребального обрядов ольвиополитов. 67 Глава II ИСТОРИЧЕСКАЯ ТОПОГРАФИЯ ОЛЬВИЙСКОГО НЕКРОПОЛЯ Первые выводы по исторической топографии некрополя Ольвии на основе анализа пла_ нов и карт, результатов раскопок, исторических сведений о его местонахождении и внеш_ нем виде были сделаны Б. В. Фармаковским. Ученый в общих чертах определил границы некрополя, участки архаического, классического и эллинистического времени [1913, c. 89; 1918, c. 27]. Рассматривая вопрос о планировке отдельных участков, он по аналогии с не_ крополями Древней Греции, предположил, что погребения ольвиополитов располагались компактными группами вдоль дорог, пересекающих некрополь [Фармаковский, 1914, c. 15– 16]. Границы ольвийского некрополя менялись на протяжении всего периода его функцио_ нирования со второй половины VI в. до н. э. и до середины — третьей четверти IV в. н. э. Его размеры во многом зависели от уровня экономического и политического развития по_ лиса, внешнеполитической обстановки, численности и религиозных верований населения [Козуб, 1984, c. 156; Липавский, 1990, c. 28]. Анализ материала, полученного за все время раскопок некрополя Ольвии, дали воз_ можность нарисовать общую картину расположения участков архаического, классическо_ го, эллинистического и римского времени, а новые архивные данные и раскопки последних лет позволили уточнить локализацию и динамику развития различных участков некропо_ ля. 2.1. Некрополь Ольвии архаического периода Некрополь архаического периода (30_е годы VI — конец первой четверти V вв. до н. э.) возник одновременно с основанием Ольвии. Интересные выводы о самом раннем архаи_ ческом некрополе были сделаны Б. В. Фармаковским, предположившим, что в начальный период становления ольвиополиты не имели специально отведенных мест для погребений. По его мнению, жители Ольвии умерших, в большинстве случаев, сжигали, а затем хоро_ нили в специальных ямах на территории города [Фармаковский, 1912, c. 74; 1913, c. 89; 1915 а, c. 16; Pharmakowsky, 1912, s. 351]. Он считал, что найденные на территории городи_ ща ямы, вырытые в материке «большей частью представляли собой ямы погребений для 68 сожженных костей и праха покойного» [Фармаковский, 1913, с. 89–90]. Однако выводы Б. В. Фармаковского не нашли подтверждений при дальнейших раскопках города [Кры_ жицкий, 1985, с. 86]. Только две ямы, раскопанные в 1908 году на участке «И» (№ 26 и «t»), содержали остатки кремаций, но в архаический период этот участок еще не относился к территории города. Кроме того, совершение захоронений в черте города противоречило древнегреческим традициям. Например, в Афинах с конца VI в. до н. э. запрещалось хоро_ нить в черте города [Kurtz, Boardman, 1971, р. 70]. Этого правила древние греки придержи_ вались и в первые века нашей эры. По этому поводу Цицерон в одном из своих писем писал: «Я не в состоянии уговорить афинян, чтобы выделили участок для захоронения в пределах города. Они говорят, что им запрещает религия» (Сiс., VII, 15). Первые погребения архаического периода в глубине плато, к западу от Заячьей балки, на раскопе VIII открыл в 1902 году Б. В. Фармаковский [1906 б, с. 341–342; Minns, 1913, р. 450, fig. 331]. Раскопки последующих годов (1903–1915, 1920–1921, 1923, 1924–1926) позволи_ ли ему уточнить границы архаического некрополя. Ольвиополиты в этот период использовали два участка. Первый участок тянулся поло_ сой от Заячьей балки на запад, а его границы определяли первая и шестая западные дороги [Карасев, 1956, с. 33, рис. 11]. По всей видимости, первая западная дорога соединялась с другой дорогой, ведущей к городу, поскольку это было необходимо для погребальных про_ цессий. Второй участок захоронений был открыт при раскопках в северо_восточной части плато верхнего города над Бугским лиманом (раскоп «И»). В 1908 и 1925 гг. этот участок раска_ пывал Б. В. Фармаковский, а в 30_е годы — Т. Н. Книпович [Фармаковский, 1912, с. 63; 1926 в, с. 171–190; Книпович, 1940 а, б; 1941; 1950]. В период эллинизма данная территория вошла в городскую черту и стала планомерно застраиваться. На наш взгляд, не вполне обосновано утверждение Ю. И. Козуб о том, что некрополь архаического периода охватывал древний город полукольцом с севера, северо_запада и се_ веро_востока [1984, с. 158], так как численность населения Ольвии в данный период была небольшая [Крыжицкий, 1985, с. 68]. Исходя из этого предположения, архаический некро_ поль не мог занимать столь обширную территорию, даже при условии, что погребения по_ рой располагались на значительном расстоянии друг от друга [Фармаковский, 1913, с. 89]. На сегодняшний день на двух известных участках архаического периода раскопано около трехсот архаических погребений, что составляет около 15% всех исследованных могил оль_ вийского некрополя [см. Скуднова,1988; Козуб, 1984, c. 160]. В своей статье «Про iсторичну топографiю ольвiйського некрополя» М. Б. Парович уд_ воила площадь западного участка архаического некрополя, сместив его на северо_запад. Поэтому на карте, которая была приложена к ее статье, он занял сектора между первой и шестой, шестой и второй западными дорогами [1962, с. 38]. Однако этот вывод не подтвер_ ждается данными раскопок. Участок между шестой и второй западными дорогами исследо_ вался в 1902, 1911 и 1913–1915 годах, но погребений архаического периода здесь не было найдено. Неточность в определении местоположения архаического некрополя допускала и А. Вонсович, указавшая на картах его границу в районе Северных ворот [Wasowiez, 1975, p. 44, fig. 16]. Следует отметить, что архаический некрополь уже имел определенные границы, в то время как территория города еще только формировалась и не имела оборонительных со_ оружений. В этот период на некрополе возникают и первые дороги, ведущие к его западно_ му участку [Карасев, 1956, c. 34; Козуб, 1984, c. 159]. Отметим, что в последней четверти VI в. до н. э. к северу от архаического некрополя на вершине западного плато Заячьей бал_ ки было сооружено святилище хтонических богов. Это святилище имело отношение не толь_ ко к предградью, но и к некрополю [Козуб, 1975 б, c. 139–163; 1976, c. 124–130; 1984, c. 159]. 69 Исходя из выше изложенного, можно точно фиксировать только два участка архаичес_ кого некрополя — западный и северо_восточный (раскоп «И») (рис. 28). Причем их распо_ ложение соответствует представлениям того времени. Греки верили, что на западе находит_ ся страна блаженных, а на востоке — страна богов (Hes., 305; Ver., VI, 136–148). Благоустройству некрополя древние греки уделяли большое внимание. Так в Аттике уже в XII–XI вв. до н. э. участки некрополя заранее планировались и могилы на них распо_ лагались параллельно в семь рядов [Kurtz, Boardman, 1971, p. 32]. Ольвиополиты в этом вопросе также не отступали от общепринятых правил. В Ольвии захоронения производи_ лись на заранее спланированных местах, но параллельность в расположении могил в этот период еще не выдерживалась. 2.2. Ольвийский некрополь классического периода Во второй четверти V — третьей четверти IV вв. до н. э. территория города увеличивает_ ся до тридцати двух гектаров. Город окружается оборонительными стенами из сырца, раз_ виваются ремесло и торговля, в обращение вводится собственная денежная единица, уве_ личивается численность населения города. Наступает период расцвета Ольвии [Крыжиц_ кий, 1985, c. 68, 86; Леви, 1985, c. 15; Виноградов, 1989, c. 83]. Увеличение численности населения приводит к расширению территории некрополя. Основным участком для захоронений в классический период остается западный, который расширяется на юг, север и запад (рис. 29). Наличие на этих участках погребений класси_ ческого периода показали раскопки 20_х годов ХХ в. С. А. Семенова_Зусера и Б. Л. Бога_ евского [Богаевский, 1924, c. 1; Безруков, Токарский, 1924; Семенов_Зусер, 1924, c. 47–48; 1925, c. 145–146]. Отметим, что Ю. И. Козуб в ареал классического некрополя включила и раскопы 1927 года [1984, c. 161, рис. 2]. Однако в «Предварительном отчете о раскопах в Ольвии летом 1927 г.» С. С. Дложевского, И. И. Мещанинова и Н. Ф. Каминского отме_ чалось, что участок «Ж», расположенный возле северо_западной границы заповедника, вдоль линии телеграфных столбов, площадью в 2000 кв. м не дал захоронений, за исключением двух разграбленных могил [1927, л. 143]. Кроме того, при исследовании в этом же году участка «З», расположенного на запад от Заячьей балки, на перекрестке дорог к Заячьей и Широкой балкам на площади 1500 кв. м, было открыто всего шестнадцать погребений по_ зднеэллинистического и римского времени [ПIПАРО, 1927, c. 331]. В 1989 году был открыт новый участок с захоронениями классического периода, распо_ ложенный в юго_западной части некрополя вдоль третьей северо_западной дороги [Кры_ жицкий, Липавский, 1989/5, c. 1, 13]. Погребения, датируемые классическим временем, были открыты через год и в западной части некрополя (в районе современной свинофер_ мы) [Крыжицкий, Липавский, 1990/18 а, c. 23]. Эти раскопки свидетельствуют, что запад_ ный участок некрополя классического периода расширялся в южном, северном и западном направлениях. Второй участок архаического некрополя, находившийся на северо_востоке городища (рас_ коп «И»), функционировал и в классический период. Этот участок использовали для по_ гребений до первой половины V в. до н. э., а со второй половине этого века стали хоронить на север от Северной балки между первой северо_восточной и второй северной дорогами. Кроме того, с середины V в. до н. э. для погребений стали использовать новый участок между первой и второй северными дорогами [Кулаковский, 1902, c. 10; Фармаковский, 1903 а, c. 2; Козуб, 1984, c. 160–161; Назарчук, 1988, c. 202–203]. Таким образом, некрополь классичес_ кого периода охватывал территорию и к северу от городища. 70 Рис. 28. План некрополя Ольвии архаического периода. 71 Рис. 29. План некрополя Ольвии классического периода. 72 В 1905 г. Б. В. Фармаковский заложил раскопы XIX и ХХ. Раскоп XIX располагался на юг от западной границы раскопа VII вблизи межевой канавы, а раскоп ХХ на восточном крае Заячьей балки возле шестой юго_восточной дороги [Фармаковский, 1906 б, c. 341]. На этих участках также были открыты погребения, датируемые классическим временем. От_ метим, что Ю. И. Козуб на своем плане сместила расположение этих раскопов к северу и западу [1984, c. 161, рис. 2], что не соответствует плану, который Б. В. Фармаковский при_ ложил к статье «Ольвия» для «Энциклопедического словаря» под редакцией Ф. А. Брок_ гауза и И.А. Ефрона [1906 б, c. 341]. Раскопки 1971 года показали, что в середине V в. до н. э. ольвиополиты хоронили и на юго_запад от первой западной дороги [Козуб, 1984, c. 160]. В девяностые годы прошлого столетия вдоль четвертой южной дороги в районе Широкой балки был раскопан ранее не_ известный участок некрополя конца V — начала III вв. до н. э. [Крыжицкий, Липавский, 1990/18 а, c. 5; Крыжицкий, Папанова,1991/17 в, 1992/8 г; Папанова,1993, c. 10–14; 1994/ 1 в; 1995/1 в; 1996/51 в;1998/1 г; 1999/1 г]. Данные, полученные в результате раскопок Б. В. Фармаковским и Ю. И. Козуб, позво_ лили сделать вывод о том, что южный участок некрополя классического периода использо_ вали по назначению меньше, чем западный, северо_восточный и северный участки. Об этом свидетельствует тот факт, что на этих участках больше было раскопано погребений и они располагались более компактными группами [Фармаковский, 1904, c. 3, рис. 1; 1906 в, c. 196; 1918, c. 36; Козуб, 1984, c. 160]. В классический период площадь некрополя удваивается за счет использования старых участков и новых на юге и юго_востоке некрополя. Увеличение площади классического не_ крополя объясняется, прежде всего, ростом численности населения Ольвии [Виноградов, 1989, c. 81–83]. Всего на сегодняшний день раскопано более трехсот погребений этого вре_ мени. Расширение территории некрополя в разных направлениях, наблюдается и на других античных некрополях, в частности, на классическом некрополе Афин [Kurtz, Boardman, 1971, p. 94–95, fig. 4]. 2.3. Некрополь Ольвии эллинистического периода В последней трети IV — первой половине I в. до н. э. некрополь отражал все перипетии жизни Ольвии [Крыжицкий, 1985, c. 87–132; Леви, 1985, c. 148–151; Виноградов, 1988, c. 135–230]. Так процесс социально_имущественной дифференциации среди ольвиополи_ тов находил свое отражение в новых типах погребальных сооружений. В этот период при совершении погребений на некрополе продолжал сохраняться демократический подход, поскольку умерших из различных социальных слоев хоронили на одном участке. В конце IV в. до н. э. продолжали использовать участки некрополя классического пери_ ода в районе Широкой балки (вдоль четвертой южной дороги) и в западной части некропо_ ля, о чем свидетельствуют открытые здесь два земляных склепа конца IV — начала III вв. до н. э. [Крыжицкий, Папанова, 1991/17 в, c. 3–7; 1992, c. 14–15; Папанова, 1993, c. 3–17]. В это время возникает и новый участок захоронений — на север от Северной балки. Раскопки Б. В. Фармаковского 1902–1903 годов в этом районе выявили могилы большей частью эл_ линистического и римского периодов. Проанализировав раскопки Б. В. Фармаковского на участке к северу от Северной бал_ ки, М. Б. Парович_Пешикан в книге «Некрополь Ольвии эллинистического времени» выд_ винула предположение, что в данный период существования некрополя, эта часть стала ос_ 73 новной для совершения погребений. На наш взгляд, исследовательница довольно точно определила хронологические рамки участков эллинистических захоронений. Так в III в. до н. э. основным был участок, который ныне занимает западная часть с. Парутино. Второй участок, который население Ольвии использовало для погребений в это время, распола_ гался на север от городища между селом и Северной балкой. В III–II вв. до н. э. ольвиопо_ литы стали хоронить на участке, который в настоящее время занят восточной частью села [Парович, 1962, c. 36]. По нашему мнению, автор допустила неточность в локализации это_ го участка на местности, ограничив его третьей северо_западной и второй северной дорога_ ми [Парович, 1962, c. 37–38, рис. 2]. Как показали раскопки 80_х годов ХХ в., участок эл_ линистического периода занимал территорию между северной дорогой и берегом реки Буг [Козуб, 1984, c. 163, рис. 3; Назарчук, 1988, c. 202]. Так в 1991 году на этом участке некропо_ ля была раскопана подбойная могила конца IV — начала III вв. до н. э. [Крыжицкий, Папа_ нова, 1991/17 в, c. 11–12]. В 1905 и 1906 годах под руководством Б. В. Фармаковского было раскопано большое количество могил IV–III вв. до н. э. на участке, расположенном к западу от южного конца Заячьей балки и до длинного оврага. Наличие в этом районе погребений эллинистического времени подтвердили раскопки С. А. Семенова_Зусера (1920–1921) и А. И. Фурманской (1956) [Семенов_Зусер, 1920; Безруков, Токарский, 1924; Фурманская, 1956]. Проанализировав результаты раскопок под руководством Б. В. Фармаковского (1905– 1906) и А. И. Фурманской (1956), М. Б. Парович_Пешикан пришла к выводу, что третий участок эллинистического некрополя располагался между второй и четвертой южными дорогами и ограничивался на севере Заячьей балкой [1962, c. 37, рис. 2]. При этом она не приняла во внимание результаты раскопок Б. В. Фармаковского 1907 и 1908 годов на уча_ стке в районе Широкой балки (вдоль четвертой южной дороги), на котором и в 1990– 1995 годах были открыты погребения первой половины IV — начала III вв. до н. э. [Кры_ жицкий, Липавский, 1990/18 а, c. 24; Крыжицкий, Папанова,1991/17 в, c. 6–10; 1992, c. 14– 15; Папанова, 1993, c. 6–14; 1995/8; 1998/8]. Необходимо отметить, что С. Д. Крыжицкий высказал предположение о том, что этот участок «скорее всего, оставлен жителями поселения Широкая балка в силу значительной удаленности от Ольвийского городища» [1990/18 а, c. 24]. Но оно противоречит выводам Б. В. Фармаковского и С. А. Семенова_Зусера о том, что на этом участке хоронили жите_ лей Ольвии. Кроме того, раскопками в 1949 и 1980 г. был открыт участок некрополя вбли_ зи поселения Широкая балка [Славiн, 1955, c. 133–134; Русяева, Мазарати, 1986, c. 49–50]. Таким образом, южный участок эллинистического периода со второй половины IV в. до н.э. занимал территорию некрополя от второй дороги до берега Буга, а на севере и юге его границы ограничивали Заячья и Широкая балки. При этом ольвиополиты продолжали использовать для погребений участки архаического и классического периода на которых открыты могилы что IV–II вв. до н. э. В IV–II вв. до н. э. ольвийский некрополь достиг наибольших своих размеров и распространился на территорию предградья, на котором жизнь замерла в середине IV в. до н. э. [Козуб, 1984, c. 161]. Некрополь Ольвии эллинистического периода занимал площадь около 500 га и окру_ жал город с трех сторон. Границей между ними служили Заячья и Северная балки (рис. 30). На юге ольвийский некрополь ограничивался Широкой балкой, а на севере — Парутинс_ кой [Козуб, 1984, c. 162]. Эти выводы подтвердилсь раскопками С. А. Липавского и автора в 1989–1999 годах. 74 Рис. 30. План некрополя Ольвии эллинистического периода. 75 2.4. Некрополь римского периода В 55–48 г. до н. э. Ольвию разгромили войска гето_даков во главе с Буребистой. Актив_ ная жизнь на городище возродилась в конце I в. до н. э. и продолжалась до третьей трети IV в. н. э. [Крапивина, 1988, с. 14]. В свое время М. Б. Парович_Пешикан, проанализировав итоги раскопок Б. В. Фарма_ ковского, пришла к выводу, что в отличие от предыдущих периодов в истории некрополя Ольвии, погребения римского времени были разбросаны по всей его территории, поэтому выделить отдельные участки с захоронениями этого времени будет сложно [Парович, 1962, с. 37]. Последующие раскопки Ю. И. Козуб, поставили под сомнение данный вывод и дока_ зали, что некрополь римского периода имел свои участки на ольвийском некрополе. Однако до сих пор мы не можем с полной уверенностью выделить участок некрополя середины I в. до н. э.— первой половины I в. н. э., поскольку известно только три погребе_ ния этого времени [Козуб, 1967 а, с. 210; 1967 б, с. 130; 1984, с. 164]. Эти погребения были открыты на вершине плато западного склона Заячьей балки, ранее занимаемого предградь_ ем, которое население Ольвии стало использовать для погребения в середине II в. до н. э.— II в. н. э. В первые века нашей эры ольвиополиты хоронили умерших на трех участках. Первый (I — середина III вв. н. э.) — западный участок некрополя между первой и шестой дорога_ ми, на вершине плато западного склона Заячьей балки и на плоском останце в самой балке. Первые погребения здесь раскопали Б. В. Фармаковский и Б. Л. Богаевский [1906 в, с. 131– 132; 1924, с. 1–12; 1926, с. 151–154], а большую часть захоронений открыла Ю. И. Козуб в 1964–1974 годах [1984, с. 167, рис. 4]. Самые поздние погребения ольвийского некрополя открытые на западном склоне Заячьей балки, датируются серединой III в. н. э. [Козуб, 1967 б, с. 130; 1984, с. 165]. На наш взгляд, датировка этих погребений может быть расширена до 269–270 гг., то есть до разрушения Ольвии готами, после чего его жители вновь на время оставили город [Крапивина, 1988, с. 6, 19] и поэтому некрополь в это время не использо_ вался. Второй участок римского периода охватывал площадь между первой южной и шестой юго_восточной дорогами. Он занимал территорию предградья и тянулся до Широкой бал_ ки [Семенов_Зусер, 1920], но интенсивно использовалась лишь его северная часть, то есть от седьмой юго_восточной дороги и до Заячьей балки. Компактными группами могилы первых веков располагались только вдоль северного склона Заячьей балки (раскопки Ю. И. Козуб в 1979–1988 гг. и автора с 1982 г.) Третий участок некрополя (I–III вв. н. э.) занимал территорию бывшего эллинистичес_ кого города. Б. В. Фармаковский в 1906–1907 годах на раскопах I, III и Х, заложенных в черте города, открыл погребения первых веков нашей эры, в том числе и земляные склепы №13 и № 104, датируемые III в. н. э. [1909, с. 46; 1910, с. 20–22]. Это позволило ему прийти к выводу о том, что «... значительная часть площади города эллинистической эпохи в рим_ ское время представляла пустырь, на котором хоронили умерших» [1909, с. 46]. Его вывод подтвердили раскопки Л. Д. Дмитрова и Т. Н. Книпович на участке «И» (1937–1940). На этом участке также были открыты могилы I–II вв. н. э. [Дмитров, 1937, с. 1–30; Книпович, 1940 а, с. 80–82; 1940 б, с. 104–106]. На территории бывшей центральной части эллинисти_ ческой Ольвии был насыпан над каменным склепом II в. н. э. и Зевсов курган [Фармаков_ ский, 1906 а, с. 7–32]. Необходимо заметить, что граница этого участка проходила южнее, чем она показана на карте Ю. И. Козуб. В частности об этом свидетельствует расположение раскопа Х (раскопки Б. В. Фармаковского 1906–1907 гг.) Римские погребения были раскопаны за Северной балкой между первой северной доро_ гой и берегом Буга В. Н. Ястребовым (1894), Ю. А. Кулаковским (1900) и Б. В. Фарма_ 76 ковским (1896, 1901–1902) [Ястребов, 1896, с. 11–12; Кулаковский, 1902, с. 7; Фармаковс_ кий, 1898, с. 78–81; 1903 а, с. 3; 1904 а, с. 2]. Таким образом, некрополь I–III вв. н. э. охва_ тывал значительную площадь, но основным являлся участок в районе Заячьей балки (рис. 31). После готского разгрома город был восстановлен в 80_е гг. III в. н. э. и просуществовал еще почти сто лет до середины_третьей четверти IV в. н. э. [Крапивина, 1988, с. 17]. Пока остается невыясненным местонахождение некрополя конца III — середины третьей четвер_ ти IV вв. н. э. Вполне вероятно, что некрополь этого времени располагался в ином месте, а именно, на террасе и склонах Нижнего города, который не был восстановлен после возра_ щения жителей. В пользу этой гипотезы свидетельствуют следующие факты. В 1873 г. в Нижнем городе на берегу Буга, напротив Зевсового кургана, было раскопано детское по_ гребение с надгробием. Это надгробие представляло собой плиту из простого песчаника «с грубо вырезанною и неразборчивой греческой надписью, по_видимому, византийской эпо_ хи» [Забелин, Тизенгаузен, 1878, с. ХХ–ХХI]. Кроме того, И. Е. Забелин и В. Г. Тизенгаузен, в своем отчете отмечали, что в траншеях, заложенных в этом районе, най_ дены и другие разрушенные погребения [Забелин, Тизенгаузен, 1876, с. ХХI]. Отметим, что и на картах И. С. Бориславского (1816), П. И. Кеппена (1819), И. М. Муравьева_Апо_ стола (1823) и копии с плана И. С. Бориславского в нижней части города (между раскопа_ ми НГФ и НГС) отмечен курган. В этой связи конкретное значение приобретает и сообще_ ние о том, что в нижней части города управляющим имением графа Г. Г. Кушелева_Безбо_ родко был раскопан курган, перед которым стояли скульптуры двух львов [Мурзакевич, 1853, с. 246; Забелин, Тизенгаузен, 1876, с. XXII, XXIV]. Интересные данные содержатся и в письме_отчете П. Бауера в Императорскую Археологическую комиссию [РА ИИМК, 1897, ф. 1, д. 273, с. 2–3]. Он писал, что крестьяне раскопали склеп, находив_ шийся на склоне «высокого берега» в пятидесяти саженях (коло 117 м) от маяка. В антро_ пологическом отчете Е. В. Жирова за 1937 г. мы читаем, что на участке НГ (квадрат 14) был раскопан скелет мужчины 20–30 лет [НА ИА НАНУ, 1937, ф. 17, № 106, с. 78]. Новые доказательства наличия в этом районе погребений были получены во время рас_ копок северной части Нижнего города (участок НГСС _1988) и Т_3 (1989). Так на участке НГСС в квадрате № 42 было раскопано детское погребение в ямной могиле. Вначале Н. А. Лейпунская и П. Д. Диатроптов отнесли его к концу III — первой половине IV в. н. э. [Лейпунская, Диатропов, 1988/7 б, с. 7–9; Лейпунская, 1989, с. 130]. Позже Н. А. Лейпунс_ кая высказала предположение, что это погребение может быть отнесено ко времени готско_ го разгрома Ольвиии в 269–270 гг. [Крыжицкий и др., 1999, с. 340, прим. 50]. Кроме того, руководитель раскопок на участке НГСС (1990) Н. А. Лейпунская отметила в отчете, что в слое встречаются следы разрушенных погребений [1990, с. 131]. Через год на южном склоне нижнего города (участок Т_3) было открыто захоронение №182, совершенное в каменном склепе с горизонтальным перекрытием. К сожалению, невыразительный погребальный инвентарь, не позволил его датировать. В. И. Назарчук, раскопавший это захоронение, в своем отчете написал, что оно оставлено кочевниками и датируется второй половиной I тысячелетия [1989/5 а, с. 3–4]. Анализ типов могил, раскопанных Н. А. Лейпунской, П. Д. Диатроптовым и В. И. На_ зарчуком, позволил автору прийти к выводу, что они соответствуют греческим и ольвийс_ ким конструкциям погребальных сооружений (см. главу III). Вполне вероятно, что погре_ бение 182/1989 можно отнести к середине — концу IV в. н. э. Найденные погребения не дают ответа на вопрос — кем были оставлены эти захороне_ ния. По мнению Н. А. Лейпунской погребение 181/1988 было оставлено черняховцами, так как керамика из состава погребального инвентаря в этом захоронении близка к черняхов_ ской [Крыжицкий и др., 1999, с. 340, прим. 50]. Однако это не может быть бесспорным до_ 77 Рис. 31. План некрополя Ольвии римского периода. 78 казательством этнической принадлежности погребенного. Наличие керамики черняховс_ кого типа в этом погребении можно объяснить тем, что в конце III — первой четверти IV вв. н. э. рядом с Ольвией существуют поселения черняховской культуры, которые возникли на территории ее бывшей хоры [Гудкова, Крапивина, 1990, с. 20; Крыжицкий и др., 1999, с. 330]. Для этих поселений Ольвия являлась связующим звеном в торговле со странами Южного и Северного Причерноморья [Сорокина, 1976, с. 207; Магомедов, 1985, с. 49]. В тоже время на территории самого города черняховское поселение не зафиксировано [Кра_ пивина, 1988, с. 17].Однако, некоторые формы сосудов, нетрадиционные для Ольвии, но сходные с аналогичными изделиями племен черняховской культуры, известны здесь за_ долго до появления в Северном Причерноморье черняховских поселений [Гудкова, Кра_ пивина, 1990, с. 18]. Не исключено, что погребение 181/1988 могли оставить и черняховцы, пришедшие в оставленную на время жителями Ольвию, после последнего похода готов в 269–270 гг. [Крапивина, 1988, с. 16]. В истории известны случаи, когда в подобных ситуаци_ ях пришлые племена хоронили своих умерших на территории бывших могильников и, осо_ бенно, в полах курганов. Возникает вопрос — почему на участках НГСС и Т_3 раскопаны всего три не разрушен_ ных погребения. Во_первых, погребение 1873 года было раскопано на самом берегу Буга, а береговая линия Нижнего города за последние полтора тысячи лет сократилась на 300 м [Шилик, 1975, с. 76]. Во_вторых, постоянные смывы грунта с верхних террас города во вре_ мя дождей также могли разрушить погребения. На это явление обратили внимание еще И. Е. Забелин и В. Г. Тизенгаузен [1876, с. ХХI]. Таким образом, участки ольвийского некрополя последних этапов существования Оль_ вии располагались в непосредственной близости от города. Это объясняется тем, что оль_ виополиты, преданные идее заботы об умерших, не могли допустить осквернения священ_ ных могил, а могилы, расположенные далеко от поселения, они уже не в состоянии были защищать, особенно в конце III — середине — третьей четверти IV вв. н. э. 2.5. Топография некрополя по социальным и возрастным признакам Некрополи древнегреческих городов имели четкую планировку, определяемую не толь_ ко его топографией, но и социальной и этнической структурой полисов [Kurtz, Beardman, 1971, р. 71, 93, 108–109]. Например, для семейных погребений афинской аристократии в V–IV вв. до н. э. существовал специально отведенный благоустроенный участок возле свя_ тилища Теритопаторов [Колобова, 1961, с. 310]. По своей социальной структуре население Ольвии не отличалось от других античных государств. Социальный состав ольвийской гражданской общины в VI–I вв. до н. э. состо_ ял из аристократии, средних и малозажиточных слоев населения. Причем малозажиточные слои населения составляли основную массу граждан. Кроме того, в Ольвии проживало не_ полноправное и зависимое население — беднота, ксены (купцы_иностранцы) и рабы (госу_ дарственные и частные). Этот социальный состав сохраняется и в первые века нашей эры, но при этом продолжается социальное расслоение населения [Крыжицкий и др., 1999, с. 391– 437]. В свое время Б. В. Фармаковский писал, что «ольвийский некрополь носит вполне де_ мократический характер, на котором богатые и бедные могилы расположены вперемешку» [1903 б, с. 22]. Однако необходимо учитывать и тот факт, что самые богатые погребения ольвиополитов были раскопаны в XIX веке не специалистами, и поэтому о их местораспо_ ложении и составе погребального инвентаря можно говорить условно. Исходя из этого, мы 79 можем говорить только о некоторых чертах топографии ольвийского некрополя по соци_ альным признакам. В архаический период зажиточные граждане Ольвии в основном хоронили умерших на западном участке некрополя. Именно здесь были открыты могилы с богатым погребаль_ ным инвентарем [Скуднова, 1988, с. 9]. Для классического периода сложнее определить различия в участках, руководствуясь только социальным признаком. Очевидным являет_ ся только тот факт, что западный участок некрополя сохраняет свое привилегированное положение на протяжении длительного времени. В эллинистический период наблюдается иная картина в размещении могил на некропо_ ле. Это относится, прежде всего, к курганному некрополю. В эпоху эллинизма в Ольвии распространяется апофеоз умерших [Рараnova, 2000 б, р. 123–131]. Цицерон писал, что древние люди хотели, чтобы их после смерти приравняли к сонму богов (Cic., De Legg., II, 30). Проявление апофеоза умерших на ольвийском некрополе нашло отражение в строи_ тельстве подкурганных каменных склепов [Парович_Пешикан, 1974, с. 38–52; Бураков, 1979; Папанова, 1985; Рараnova, 2000 б, р. 123–131]. Больше данных мы имеем о социальной планировке ольвийского некрополя первых ве_ ков нашей эры. Наиболее почитаемым местом для захоронений у древних греков счита_ лись участки, расположенные вблизи города. Такие участки удалось проследить и на оль_ вийском некрополе. Так, на западном склоне Заячьей балки были раскопаны земляные склепы первых веков нашей эры [Фармаковский, 1906 б, с. 338; Дложевский, 1928, с. 289– 294; Козуб, 1967 б, с. 130; 1980, с. 284–286; 1985, с. 292]. Во II в. н. э. в непосредственной близости от города римского времени сооружаются каменные склепы, в которых хоронят знатных граждан Ольвии. Над ними насыпаются курганы. Это известные Зевсов курганом и курган над склепом Евресивия и Ареты, [Фармаковский, 1906 а, с. 10–32; 1902 а, с. 1–20; Русяева, 1992, с. 185–192]. На территории некрополя Ольвии долго оставались неизвестными семейные и родовые участки захоронений. Это объясняется тем, что основная его территория в XIX — первой половине ХХ в. раскапывалась как кладоискателями, так и специалистами с помощью щу_ пов (см. главу I), а не широкими площадями. Впервые такой участок был открыт в девяно_ стые годы ХХ в. вдоль четвертой южной дороги в районе Широкой балки. На нем были выявлены однотипные погребальные сооружения и комплексы поминального обряда. По погребальному инвентарю они датируется концом V — началом II вв. до н. э. [Папанова, 1993, с. 12, 44–45; 1994/1 в; 1995/1 в; 1998/1 г]. На некрополях древней Греции существовала традиция ограждения семейных и родо_ вых участков. Такие, огражденные стенами участки, были открыты на некрополях о. Само_ са и о. Родоса [Kurtz, Boardman, 1971, р. 95]. В свое время Б. В. Фармаковский также за_ фиксировал остатки каменных стен и большие дугообразные канавы диаметром 10–12 мет_ ров, ограждавшие участки ольвийского некрополя [1918, с. 27–29]. Вполне вероятно, что стены, раскопанные Б. В. Фармаковским, обозначали границы семейных и родовых участ_ ков некрополя. Аналогичное явление зафиксировано и на архаическом некрополе о. Бере_ зани, на котором группы или одиночные могилы были отделены от остальных либо канав_ ками, либо каменными стенами [Лапин, 1966, с. 92, 112; Скуднова, б. г., с. 8; Козуб, 1987, с. 34]. Известны на ольвийском некрополе и места, специально отведенные для захоронения детей. Такие участки располагались на западном склоне Заячьей балки [Козуб, 1974 б, с. 285– 286; 1984, с. 171; Козуб, Папанова, 1987/8 г, с. 39–46]. Первый участок могил, датируемый I–II вв. н. э. находился к западу от северо_западной части Ольвии за Заячьей балкой (возвышенность III). Здесь детские захоронения были обнаружены в ямных могилах, а взрослых в земляных склепах. Поэтому нам не понятно на каком основании Е. П. Бунятян и В. М. Зубарь утверждали, что в Ольвии открыт участок только с детскими захоронения_ ми в ямных могилах [1991, с. 237]. Второй участок с детскими захоронениями раскопали на возвышенности «Южная» на западном склоне Заячьей балки. На нем были открыты одиннадцать детских погребений в амфорах, ямных и подбойных могилах [Козуб, Папанова, 1987/8 г, с. 39–46]. Все выявлен_ ные здесь погребения, как детей, так и взрослых, не выходят за пределы I в. н. э. [Козуб, Папанова, 1987/8 г, с. 45–46]. Следовательно, в I в. до н. э.— II в. н. э. участок для погребе_ ний детей занимал возвышенность «Южная», а затем для этих целей стали использовать возвышенность III. Аналогичные участки детских погребений зафиксированы на некрополе Херсонеса в классическое, эллинистическое и римское время [Зубарь, 1982, с. 50–51; Бунятян, Зубарь, 1991, с. 228–239]. Известны участки с детскими погребениями I–II вв. н. э. и II–IV вв. н. э. на некрополе Танаиса [Шелов, 1961, с. 45–46, 60–88; 1972, с. 60]. Специальные участки с детскими захоронениями, датируемые архаическим временем, были раскопаны на антич_ ных некрополях Элевсина, Anavyssos, Thorikos, Phaleron [Kurtz, Boardman, 1971, р. 71]. Древние греки к детской душе относились особенно, считали ее безгрешной. Поэтому захоронения детей представляли особый случай в погребальном обряде [Бунятян, Зубарь, 1991, с. 238; Kurtz, Boardman, 1971, р. 70]. В научной литературе по_разному объясняется традиция обособленного захоронения детей. * Так, например, следствием эпидемии счита_ ют возникновение участка детских погребений первых веков нашей эры на херсонесском некрополе [Зубарь, 1982, с. 51; Бунятян, Зубарь, 1991, с. 238]. По мнению М. Д. Хлобысти_ ной, такое явление объясняется естественным половозрастным разделением труда и суще_ ствованием половозрастной структурой общества, бытовавшей у различных народов с эпо_ хи мезолита [1975, с. 25]. При раскопках некрополя Ольвии римского времени Ю. И. Козуб раскопала более двад_ цати погребений без погребального инвентаря. Эту группу погребений она интерпретиро_ вала как погребения рабов, захороненных вблизи могил своих хозяев [1984, с. 170–171]. Однако отдельные участки для захоронения рабов не выявлены. Особенностью ольвийского некрополя является демократизм. На протяжении всего его существования погребения граждан, относящихся к различным социальным группам по_ лиса, размещались вместе. Некрополь Ольвии на протяжении всего периода своего суще_ ствования оставался «прекрасным типом… античного греческого некрополя» [Фармаковс_ кий, 1903 б, с. 22]. * Точка зрения автора по этому вопросу подробно изложена в главе IV. 81 Глава ІІІ ПОГРЕБАЛЬНЫЕ И НАДМОГИЛЬНЫЕ СООРУЖЕНИЯ Важнейшим и наиболее устойчивым элементом погребального обряда в древности явля_ лось строительство погребального сооружения. Погребальное сооружение ограничивало замкнутое пространства вокруг умершего и являлось для него своеобразным домом [Оль_ ховский, 1991, c. 16]. Захоронения в погребальных сооружениях, устроенных в земле, символизировало у древ_ них возрождение после смерти, так как земля по их представлениям — это «производящее чрево» (Eur, Suppl., 532,) [Миронов, 1895, c. 81; Кызласов, 1993, c. 109]. Земляные и камен_ ные погребальные сооружения имитировали у древних греков как жилище так и храмы [Латышев, 1889, c. 245]. Погребальное сооружение — это своеобразный комплекс, имеющий внутреннюю и вне_ шнюю стороны [Мельник, 1993, c. 97]. Внутренняя сторона погребального сооружения — это его конструкция, обустройство (интерьер) и погребальный инвентарь (реквизит) мо_ гилы. К внешней стороне относятся надмогильные сооружения, которые составляют с мо_ гилой единое целое и в тоже время находятся вне ее внутренних пределов. В этом контексте интерес представляет надпись на ольвийском надгробии Эпикрата, сына Исократа гласившая, что безвременно ушедший имеет памятник — земляную насыпь, сте_ лу и могилу [Козуб, Белецкий, 1977, c. 172–175; Андреева, 2002, с. 32]. Вид и тип погребального сооружения зависел от ряда обстоятельств. Во_первых, от ре_ лигиозных взглядов умершего и его близких. Во_вторых, от уровня экономического разви_ тия полиса в конкретно_исторический период. В_третьих, от природной среды и, прежде всего, от наличия необходимых для сооружения строительных материалов. Например, на некрополе Ольвии открыты земляные и каменные погребальные сооружения, с преобла_ данием первых, поскольку вблизи города не было выходов камня. 3.1. Погребальные сооружения Погребальное сооружение представляет собой стационарное, искусственно замкнутое сооружение (помещение), созданное и использованное для размещения тела умершего или его птоматированных остатков [Смирнов, 1997, с. 214]. 82 На ольвийском некрополе известны три типа погребальных сооружений — ямные и под_ бойные могилы, склепы (земляные и каменные). 3.1.1. Ямные могилы Ямные могилы — это древнейший тип погребальных сооружений некрополя Ольвии *. Они являлись основным типом погребальных сооружений ольвийского некрополя на про_ тяжении всего времени его существования. Их выкапывали как в лесовом слое некрополя, так и в культурном слое на территории, занимаемой ранее предградьем и городищем. В архаический период на ольвийском некрополе 96% всех погребений было совершено в пог_ ребальных сооружениях этого типа [Козуб, 1987, c. 29]. Форма могилы в виде ямы на протяжении почти тысячелетнего существования ольвий_ ского некрополя практически не изменялась. В большинстве случаев это прямоугольная яма с закругленными углами (рис. 32, 1), а иногда она имела эллипсоидную форму (рис. 32, 2). На некрополе Ольвии зафиксированы и отклонения от упомянутых форм. Например, ямная могила 1910/48 последней трети VI в. до н. э. имела грушевидную фор_ му, а могила 1926/8 начала IV в. до н. э.— круглую (0,58 _ 0,55 м). Несколько необычной формы была могила 1940/28 датируемая V в. до н. э., представлявшая собой вытянутый прямоугольник, с сильно расширяющейся восточной стороной. Размеры ямных могил на всем промежутке их существования зависели не только от ро_ ста погребенных, но и от погребальных конструкций. Похоронить могли не только в гробу, саркофаге или на ложе_клине, а и на деревянном настиле или на вымощенном каменными плитами дне могилы или на подстилке из камыша, листьев и т. п. Могилы больших разме_ ров сооружали на глубине от 0,9 до 2,8 м от уровня современной поверхности. В архаичес_ кий период ширина ямных могил колебалась от 0,4 до 1,8 м, а длина от 1,7 м до 2 м. Отме_ тим, что в это время небольшое количество ямных могил имели весьма значительные раз_ меры. Их длина равнялась 3–3,15 м, а ширина 1,5–2,1 м (1912/16, 1912/19, 1912/39, 1912/ 64, 1913/100). В таких могилах зафиксированы остатки саркофагов, гробов и растительных подстилок. По всей вероятности, такие могилы сооружали среднезажиточные слои населе_ ния, о чем свидетельствует довольно богатый погребальный инвентарь [Скуднова, 1988, №160, 170, 182, 234]. В ямных могилах длиной от 0,9 до 1,5 м, шириной 0,5–0,8 м и глуби_ ной от 0,2 до 1,6 м хоронили детей и подростков. Детские могилы, соответственно имели ямы небольших размеров. Необходимо отметить, что часть могил, в которых были похоронены взрослые ольвиопо_ литы, имела небольшую глубину залегания. Подобная разность глубин встречается на не_ крополях Пантикапея и Тамани [Гайдукевич, 1959, c. 157–158]. Одной из причин этого яв_ ления, очевидно, могло быть время года сооружения могил. В классический период ямные могилы оставались наиболее распространенным типом погребальных сооружений, но со временем наблюдается тенденция к сокращению количе_ ства могил этого типа. Ю. И. Козуб на основании данных раскопок ее предшественников подсчитала, что в первой половине V в. до н. э. на этот тип погребальных сооружений при_ ходилось 54% от общего числа всех раскопанных погребений, а во второй половине IV в. до н. э.— 38% [1974, c. 9]. В этот период могилы взрослых при размерах 1,5–3 _ 0,6–2 _ 0,78–1,5 м, а детские и под_ ростковые несколько меньшие размеры — 0,9–1,75 _ 0,2–1 _ 0,75–1,65 м. Причем большин_ * Впервые термин ямная могила употребила Ю. И. Козуб. На наш взгляд он более определяет тип погре_ бального сооружения нежели термин «грунтовые могилы». 83 Рис. 32. Формы ямных могил: 1901/63 (1); 1992/8 (2); 1992/11 (3); 1928/4 (4). 84 ство детских и подростковых могил имели глубину 0,75 м. Формы ямных могил в класси_ ческий период оставались прежними. Исключением является могила 1928/14 (V в. до н. э.), неправильной круглой формы (d=2,75–2,85 м) со стенками, обложенными сырцовыми кир_ пичами на высоту 0,55–0,75 м. В ней были захоронены пять человек. Четыре из них по об_ ряду ингумации, а один — кремации (рис. 32, 4). Площадка, на которой совершили крема_ цию, находилась рядом с могилой. В эллинистический период ямные могилы сохраняют свои традиционные формы, но численность их значительно сокращается, уступая место другим типам погребальных со_ оружений. Согласно нашим подсчетам, в первой трети III в. до н. э. они составляли 34% от общего числа раскопанных погребений, а в III в. до н. э.— 11,5%, но во II–I в. до н. э. их количество вновь увеличивается до 22,5%. Необходимо отметить, что детских и подростковых ямных могил эллинистического пе_ риода раскопано немного — двенадцать. Они датируются концом IV — началом III вв. до н. э. (1912/4 к, 1913/74, 1956/2, 1956/6), III в. до н. э. (1902/79, 1902/36, 1910/28) и II — началом I вв. до н. э. (1901/78, 1901/93, 1907/96, 1909/24). Эти могилы имели размеры 0,6– 1,35 _ 0,5–0,8 _ 0,7–1,7 м. Большинство же могил взрослых достигали размеров 1,7– 2,5 _ 0,6–1,5 _ 1–2,25 м. Необходимо отметить, что глубина могил в это время была вели_ чиной переменной. Так, если в конце IV — начале III вв. до н. э. она достигала 1–1,5 м, то в III–II вв. до н. э.— 2–2,5 м [Парович_Пешикан, 1974, c. 154–161, 176–177, 198–199]. В римский период ямные могилы составляли около 40% всех погребальных сооружений в I–II вв. н. э. и почти 100% — в первой половине III в. н. э. Вполне вероятно, что в I–II вв. н. э. их было больше, но в это время большинство могил сооружалось в культурном слое предградья и городища. Поэтому при раскопках их контуры не фиксировались исследова_ телями, а отмечалось только наличие скелета или погребального инвентаря. Кроме того, часть ямных могил была безинвентарной, поэтому датировать их практически невозможно [Фармаковский, 1903, c. 3; 1906, c. 42; Козуб, 1972, c. 168; 1984, c. 170; Козуб, Папанова, 1983/ 31 б, c. 10–15]. Ямные могилы римского периода сохраниля формы и размеры предше_ ствующих периодов, но глубина могил от поверхности их стала гораздо меньшей — от 0,4 до 1 м. Часть ямных могил почти на всех этапах существования ольвийского некрополя имела дополнительные конструкции в виде облицованных стенок, вымощенных полов, перекры_ тий из дерева, амфор, камня, сырцовых кирпичей или их сочетаний (рис. 33–34). Так, в позднеархаический период деревянные конструкции имели семь могил и семь — камен_ ные. В классический период в девяти могилах были зафиксированы деревянные конструк_ ции и в сорока трех — каменные [Козуб, 1974, c. 11]. Например, комбинированную конст_ рукцию из камня и дерева имела могила 1903/9. Появляются ямные могилы и с облицов_ кой стен сырцовым кирпичом, как, например, в могилах 1905/45 (V в. до н. э.) и 1901/72 и 1992/10 (IV в. до н. э.). Аналогичные могилы открыты и на некрополе Панское I [Рогов, 1985, с. 46]. Данные о дополнительных конструкциях ямных могил эллинистического периода не_ многочисленны. В первые века нашей эры при сооружении ямных могил применяются дополнительные конструкции преимущественно из камня. Известны два типа ямных могил, в которых использовалось дерево. Первый тип таких могил имел деревянные перекрытия (могилы 1909/36, 1937/7, 1937/8). На ольвийском некрополе деревянные перекрытия укладывались на специальные земляные карнизы (зап_ лечики) (1914/8, 1914/20), на деревянные опоры (2000/7) или на каменные колонки (1994/ 1) [Папанова, 2001, с. 36–37]. В некоторых случаях, могилы вначале перекрывали камы_ шом, а поверх него клали доски (могила 1937/7). Интересно, что могила 1937/8, имевшая деревянное перекрытие, была сооружена над другой могилой 1937/7. Ярусное расположе_ 85 Рис. 33. Ямные могилы с дополнительными конструкциями: 1913/35 – стены обшиты досками (1); 1901/72 (2) и 1992/10 (3) – стенки обложены сырцовыми кирпичами. 86 ние могил известно и в Греции, например, на некрополе Мирины. Однако в отличие от некрополя Ольвии, могилы были перекрыты каменными плитами [Pottier, Reinach, 1887, p. 61, fig. 6]. Второй тип ямных могил с деревянными конструкция имели «обшитые» горизонталь_ но уложенными досками стены (1902/122), а часть из них имела деревянные перекрытия. В некоторых могилах доски крепились к вертикально стоящим по углам бревнам (1909/6). Часть ямных могил второго типа имела штукатурку, которая была нанесена поверх досок, которыми облицевали стены (1909/6). По всей видимости, подобные детали конструкции могил передавали устройство жилищ ольвиополитов того времени. Рис. 34. Ямные могилы с перекрытиями: 1914/8 (1); 1905/27 (2). 87 В последней четверти VI в. до н. э. для обустройства ямных могил начали применять дополнительные конструкции из камня. Так, стены могил 1909/31 и 1909/29 обложили камнем, а в могиле 1909/34 дно выложили мелким бутовым камнем. В могиле 1911/37 вымостка из бутового камня накрывала деревянный гроб. Вполне вероятно, что эти камни могли положить поверх деревянного перекрытия, которое рухнуло в могилу. Монумен_ тальная каменная конструкция была обнаружена в могиле 1913/101 (525–510 гг. до н. э.) [Скуднова, 1988, с. 152, № 235]. Стены этой могилы были обложены большими обработан_ ными плитами, а сверху она была накрыта такими же плитами. Аналогичное перекрытие имела могила 1909/29. По своему функциональному назначению каменные перекрытия ямных могил не отличались от деревянных. В классический период практика сооружения ямных могил с дополнительными конст_ рукциями из камня и дерева сохраняется. Однако в это время большее распространение получили каменные перекрытия. Иногда при устройстве ямных могил комбинировали камень и дерево: стены обшивались деревом (досками) и перекрывались камнем (1903/д). Использовали также и оба типа деревянных и каменных конструкций. В тоже время, на смену практике обкладки стен отдельными досками приходит иная — обшивка стен щита_ ми из досок. Доски крепились к стойкам установленным не только по углам ямы, но и вдоль ее бортов (1903/40 к, 1905/5, 1905/10, 1910/81, 1912/1, 1912/2, 1913/35). Как и преж_ де ямные могилы имели деревянные перекрытия (1906/16, 1912/1 к). Дополнительные каменные конструкции в ямных могилах классического периода со_ хранились хуже. Зафиксированы облицовка стен ямных могил камнем и перекрытия из него. Наиболее выразительные фрагменты каменной облицовки стен обнаружены в моги_ ле 1913/101. Три стены, которой были облицованы камнями разных размеров, установлен_ ными орфостатно. Появляются и новые приемы в практике сооружения каменных пере_ крытий. Теперь могилы вначале засыпали землей, а затем сверху делали вымостку из тща_ тельно подогнанных камней неправильной формы (1910/37, 1912/21 и 1915/13). Известны и могилы с комбинированными каменно_деревянными конструкциями. Так, могилу 1903/ 19 перекрыли досками, а стены облицевали камнем на высоту 0,65 м. С V в. до н. э. начинают использовать для обустройства ямных могил сырцовый кирпич, также как дерево и камень. Например, в могиле 1905/45 стены на всю их высоту облицева_ ли сырцовыми кирпичами (0,15 _ 0,45 м), а в могиле 1901/72 — на высоту 0,5 м. Вполне вероятно, что могилы имели и деревянные перекрытия, которые не сохранились. Иногда ямные могилы поверх засыпи перекрывали амфорно_каменной вымосткой — могилы 1990/3, 1990/4, 1990/5, 1991/2 (начала IV в. до н. э.) [Крыжицкий, Липавский, 1990/18 а, c. 22–23; Папанова, 1993, c. 27]. Так например, могилу 1991/2 вначале засыпали, а затем накрыли неплотной, смешанной амфорно_каменной вымосткой (1,8 _ 0,4–0,7 _ 0,1– 0,15 м), находившейся на 0,1 м выше уровня края могилы. Эту вымостку сложили из 10 мелких бутовых камней, 49 фрагментов стенок и 2 фрагментов ручек амфор [Папанова, 1993, c. 34–35]. Аналогичная вымостка перекрывала могилу 1990/5. Долгое время считалось, что в эллинистический период на некрополе Ольвии ямные могилы с дополнительными конструкциями не сооружались [Парович_Пешикан, 1974, c. 14]. Данный вывод неоднозначен, хотя надо признать, что таких могил было раскопано немно_ го. Четыре таких могилы раскопал Б. В. Фармаковский. В двух из них зафиксировано ис_ пользование камня. Так, в ямной могиле 1912/90 (IV в. до н. э.) дно было вымощено мел_ кими, тщательно подогнанными друг к другу камнями. В могиле 1912/71 (начало III в. до н. э.) на глубине 0,4 м от поверхности земли была обнаружена разрушенная каменная кладка, которая напоминала заклад подбойной могилы. Остатки деревянных перекрытий были за_ фиксированы в могилах 1905/12 и 1912/6 к (начало III в. до н. э.) Причем, в могиле 1912/ 6 к для упора досок перекрытия на высоте 1,1 м от ее дна в материковых стенах сделали 88 специальные заплечики. Раскопки нового участка ольвийского некрополя, расположенно_ го в районе Широкой балки вдоль четвертой южной дороги, подтвердили использование в эллинистический период дополнительных конструкций в ямных могилах. На этом участке некрополя могилы, датируемые третьей четвертью IV — началом III в. до н. э. (1992/10, 1993/3, 1993/4, 1993/6), имели дополнительные конструкции в виде облицовки одной из стен сырцовыми кирпичами [Папанова, 1993, c. 39; 1993/8, с. 7–9]. Таким образом, практи_ ка использования дополнительных конструкций в ямных могилах продолжается в конце IV — начале III вв. до н. э. Раскопками последних лет на некрополе Ольвии были открыты две ямные могилы ра_ нее неизвестных конструкций [Папанова, 1994; Папанова, 2001, с. 37] (рис. 35). Пол этих могил был тщательно выложен специально обработанными известняковыми плитками квад_ ратной и прямоугольной формы. По всей видимости, эти могилы имели деревянное пере_ крытие, о чем свидетельствовали незначительные фрагменты дерева в засыпи могил. В могиле 1994/1 доски перекрытия уложили на специальные каменные колонки_подпорки, поставленные по углам ямы. Два камня от одной из таких подпорок сохранились in situ в северо_восточном углу могилы. Конструктивное решение перекрытия в могиле 2000/7 было несколько иным. По углам каменной вымостки пола в плитах сделали специальные углуб_ ления для деревянных столбиков, поддерживающих перекрытие. В обеих могилах поверх деревянного перекрытия был насыпан грунт с примесью большого количества мелких бу_ товых камней и фрагментов керамики. Погребальный инвентарь в этих могилах незначи_ телен вследствие разрушения могил грабителями. В могиле 1994/1 сохранились обломок железного ножа, бронзовая обивка деревянных ножен, большая стеклопастовая бусина си_ него цвета с белыми глазками, фрагментированный двуручный аск и бронзовая монета. Монета является перечеканкой гемидрахмы, на аверсе которой поверх изображения го_ ловы Деметры была отчеканена протома коней с буквами ОЛ под ними, а на реверсе нечет_ кое изображение головы Гелиоса в фас и буквы ЛBI. Данный тип монет датируется после_ дним десятилетием II в. до н.э [Зограф, 1951, с. 135, табл. ХХХIV, 14]. Эта монета позволя_ ет отнести время сооружения могилы к концу II в. до н. э. В ямной могиле 2000/7 была обнаружена только бронзовая пуговица. Исходя из однотипности конструкции данных могил, вполне вероятно, что они были сооружены в одно время [Папанова, 2001, с. 38]. В римский период в ямных могилах дополнительные конструкции из дерева и сырца, за исключением могилы 1896/37, не встречаются. Эта могила была выкопана в зольном грун_ те. Поэтому ее стены укрепили сырцовыми кирпичами. Широкое применение в погребаль_ ном строительстве этого периода получает камень. Однако каменные конструкции уже имели совершенно иной вид. Это каменные вымостки или целые площадки из камня, которые сооружались поверх засыпи могил (1904/8, 1910/11, 1964/10, 1967/7, 1968/19, 1979/3, 1979/ 5, 1983/3, 1983/9, 1987/15, 1987/16). Например, ямная могила 1983/9 поверх засыпи име_ ли вымостку из бутового камня длиной 2,1 м и шириной 0,7–1 м. Могилы 1964/10 и 1983/ 3 имели аналогичные вымостки, но меньших размеров [Козуб, 1985, с. 231–292]. Иногда в могилах камни лежали непосредственно на скелетах погребенных (1903/45, 1907/2, 1969/ 9). Каменные вымостки, перекрывавшие ямные могилы, известны на архаических некропо_ лях Березани [Копейкина, 1975, c. 298] и Рыбаковки II [Бураков, Буйских, Отрешко, 1973/ 13, c. 97]. Они были также обнаружены и в Крыму на некрополе у с. Заветное [Богданова, 1982, c. 34]. По мнению автора раскопок, данный обычай скифcкий, хотя некрополь был оставлен греческим населением [Богданова, 1982, c. 31–33]. Необычное сооружение из камней находилось над могилой 1979/3. Ее накрыли обрабо_ танными и необработанными камнями, каменными архитектурными деталями и постамен_ тами. Размеры этой конструкции (развала) — 2,58 _ 0,68 _ 0,9 м. Предварительно для нее 89 Рис. 35. Ямные могилы с дополнительными конструкциями: 1994/1 (1); 2000/7 (2). 90 была подготовлена специальная площадка из камней, уложенных плашмя. Каменный раз_ вал (2,3 _ 0,83 _ 0,72 м) перекрывал ямную могилу, в которой находились скелет мужчины и ребенка в возрасте от одного до двух лет [Козуб, 1984, с. 176]. Известно, что развалом камней в Древней Греции отмечались места погребений [Велиш_ ский, 1878, c. 150]. Такие нагромождения камней являлись фетишем бога Гермеса, связан_ ного с культом мертвых [Тахо_Годи, 1989, c. 114]. По всей видимости, подобные вымостки и развалы имели двоякое значение. Во_первых, они служили опознавательными знаками — надгробиями [Богданова, 1982, c. 34]. Во_вторых, эти конструкции препятствовали разру_ шению могил. В_третьих, они охраняли живых от душ умерших. Страбон писал, что греки заваливают булыжниками могилы из_за страха перед покойниками (Strabo, III, 1, 4). Инте_ ресно, что в ХІХ веке у ряда племен каменные перекрытия и завалы применялись с той же целью — оградить живых от посещения покойника [Харузин, 1903, c. 209]. Вполне вероятно, что с этими представлениями был связан и обычай, помещения кам_ ней в могилы. Обычно клали один или несколько камней вокруг или под головой умерше_ го (1902/87, 1905/9, 1987/6, 1991/4). Камни в могилах зафиксированы и на некрополях Греции. В частности, на эллинистическом некрополе Зигурии [Blegen, 1928, p. 50, fig. 43 b, p. 52, fig. 44]. Таким образом, каменные развалы выполняли функцию своеобразных над_ гробий и имели магическое значение в погребальном обряде ольвиополитов. В римский период на некрополе Ольвии камень по_прежнему продолжает использо_ ваться для перекрытия ямных могил (1903/45, 1907/2, 1969/9). Подобные конструкции в это время известны и на некрополе в районе поселка Кызаул (Крым), которому присущи эллинистические черты погребального обряда [Чевелев, 1985, c. 84–85]. Для перекрытия ямных могил на ольвийском некрополе использовались также амфо_ ры. Например, могила 1905/27 имела заплечики на которые были уложены пять амфор, перекрывшие могилу [Фармаковский, 1908, с. 33–34, рис. 31 а, б] (см. рис. 34, 2). На некрополе Ольвии в ямных могил применяли погребальные пологи из циновок, тка_ ни и кожи. Так, в могиле 1905/38 (V в. до н. э.) по всему дну в определенном порядке лежа_ ли девятнадцать медных гвоздиков, которыми, по всей видимости, закрепляли ткань по_ гребального полога. Аналогичный погребальный полог из ткани известен и на некрополях Древней Греции [Ростовцев, 1914, c. 62; Акимова, 1988, c. 62; Ahlberg, 1971, p. 292; Demargne, 1974, fig. 244–245]. Ольвиополиты придерживались древнегреческих погребальных традиций. Древние греки верили в то, что, опуская в могилу тело, они хоронят не только его, а и нечто живое — душу, которой необходимо жизненное пространство. После погребения, родственники три раза звали душу умершего по имени, желали счастливой жизни под землей и трижды говорили «Будь счастлива», добавляя при этом: «Пусть земля тебе будет легка» [Куланж, 1906, c. 101]. Поэтому в ямных могилах землю никогда не насыпали непосредственно на гроб, саркофаг или покойника, так как умершему необходимо было оставить хотя бы небольшое свобод_ ное пространство [Фармаковский, 1903 б, c. 19]. Завершая обзор ямных могил, отметим, что на ольвийском некрополе единичной явля_ ется могила 1903/87, дно которой было выложено черепицей. Такие могилы были весьма распространенны на некрополях Афин [Blegen, Palmer, Young, 1964, p. 73], Олинфа [Robinson, 1942, pl. LXI], Наксоса [Rastrelli, 1988, s. 323, fig. 45, s. 324, fig. 46], Аполлонии [Венедиктов, 1948, c. 26] и Каллатии [Preda, 1961, s. 195, 281]. Известны они и в Западном Крыму, в частности, на некрополе Херсонеса [Белов, 1948, c. 157]. Одной из особенностей ольвийского некрополя первых веков нашей эры является ис_ пользование в погребальном обряде целых или фрагментированных черепиц, которые раз_ мещались в них по_разному. Так, в могиле 1962/1 первых веков нашей эры обломки брако_ ванных соленов серовато_зеленого цвета лежали под головой погребенного. Известны слу_ 91 чаи, помещения в могилу черепицы за черепом или сбоку от скелета. Вероятно, что в рим_ ское время черепица могла выступать в роли оберегов. Следует отметить, что на всем протяжении существования ольвийского некрополя дно в ямных могилах устилалось листьями, морской травой, соломой, тростником, обмазыва_ лись глиной или выкладывалось камнем (1994/1, 2000/7) [Фармаковский, 1903, с. 18; Па_ панова, 2000, с. 36–40]. Иногда тростником обкладывали стены могил, как, например, в могилах архаического периода 1913/96 и 1913/97. В четырех могилах этого периода зафик_ сированы следы растительных подстилок (1910/76, 1912/15, 1912/36, 1913/13). В могилах классического периода в десяти случаях на дне могил были обнаружены подстилки из со_ ломы и тростника, каменная вымостка (1903/19, 1903/33, 1905/57, 1909/61, 1910/35, 1910/ 71, 1912/1 к, 1912/2 к), а могиле 1926/5 на дне были выявлены следы ткани (тростниковой циновки?) В таких могилах зафиксированы и остатки деревянных гробов и саркофагов, которые в IV–III вв. до н. э. ставили на подстилки (1905/61, 1910/71, 1912/1 к, 1912/4 к, 1912/6 к, 1959/9). С конца III в. до н. э. эта практика исчезает. Вполне возможно, что во многих случаях подстилки или не сохранились или их не удалось проследить. Подстилки из листьев, камки, тростника и виноградной лозы известны в ямных могилах некрополей ольвийской хоры [Липавский, Снытко, 1990, c. 1], Пантикапея [Кастанаян, 1959, c. 258], Тамани [Макаренко, 1914, c. 8, 18], Фанагории [Кобылина, 1956, c. 43; Марченко, 1956, c. 105] и некрополя Панское I в северо_западном Крыму [Щеглов, 1979, c. 132]. Обзор ямных могил ольвийского некрополя позволяет сделать ряд выводов. Во_пер_ вых, ямные могилы — наиболее ранний тип погребальных сооружений на некрополе. Они используются на протяжении всего времени существования некрополя практически без изменений. Такой тип могил характерен для многих некрополей Древней Греции — Дипи_ лонского [Bruckner, Pernice, 1893, s. 133; Poulsen, 1905, s. 22], Коринфа, Самоса, Элевсина [Schwietzer, 1918, s. 77], Олинфа [Excavations, 1942, p. 162], Родоса [Clara Rodos, 1931, s. 10– 15; 1932–1933, s. 445], Ризоны [Burrows, Ure, 1948, p. 242], Зигурии [Blegen, 1928, p. 55, fig. 45]. В Северном Причерноморье ямные могилы характерны для некрополей ольвийс_ кой хоры — Марицинского, у с. Петуховка, с. Дидова Хата, с. Кошары, Лагерная Коса и др. [Гайдукевич, 1951, c. 173; Кастанаян, 1959, c. 257–296; Силантьева, 1959, c. 13–14, табл. 1–2; Лапин, 1966, c. 202–206; Диамант, 1969; Белов, 1978, c. 48; Зубарь, 1982, c. 11–12; Снытко, 1985, c. 77–78; 1987, c. 141–142; 1990, c. 11; Зубарь, Шевченко, Липавский, 1989, c. 4; Ebert, 1913, s. 5–6, 10–11]. Во_вторых, дополнительные конструкции в ямных могилах из дерева, камня, сырцовых кирпичей или в различных комбинациях применялись с целью более полной имитации «дома умершего» как жилья. В первые века нашей эры дополнительные конструкции при_ обретают иные формы и содержание. В это время начинают использоваться в погребаль_ ном обряде каменные вымостки (развалы камней), выполнявших роль надгробий и обере_ гов. Деревянные и каменные конструкции в ямных могилах известны с архаического пери_ ода на некрополях древней Греции [Блаватская, 1966, c. 50; Wace, 1951, p. 13]. В частности на Диполонском некрополе Афин в VIII–IV вв. до н. э. [Bruckner, Pernice, 1893, s. 133– 150; Poulsen, 1905, s. 22], Олинфа [Excavations, 1942, p. 162], Ризоны во второй половине VI в. до н. э. [Burrows, Ure, 1948, p. 242], Родоса в VI–IV в. до н. э. [Clara Rodos, 1931, s. 10– 15; 1932–1933, s. 445], Эвбеи [Чайлд, 1952, c. 86, рис. 25] и Элевсина [Schwietzer, 1918]. Ямные могилы с конструкциями из сырцового кирпича известны на некрополе Афин [Poulsen, 1905, s. 22], а также на классическом некрополе Наксоса [Rastrelli, 1988, s. 359]. Дополни_ тельные конструкции в ямных могилах в виде перекрытий из различных материалов за_ фиксированы на некрополях Северного Причерноморья [Сорокина, 1957, c. 12, 13, 18, 25; Кастанаян, 1959, c. 258; Зубарь, 1982, c. 13; Рогов, 1985, с. 46; Зубарь, Шевченко, Липавс_ кий, 1989, c. 4] и ольвийской хоры [Липавский, 1990, c. 1; Снытко, 1990, c. 11]. 92 В_третьих, выбор материала для дополнительных конструкций ямных могил зависел только от наличия того или иного сырья в данном регионе. Д. Б. Шелов, анализируя кон_ струкции могил некрополя Танаиса, подчеркивал, что в древности не придавали большого значения разнице в перекрытии могильных ям каменными плитами или деревянными пла_ хами [1961, c. 85]. Довольно сложно делать выводы, исходя из типа погребального, об этническом, соци_ альном и демографическом составе древнегреческой гражданской общине, в том числе и ольвийской. Прежде всего, ямные могилы не могут являться этноопределяющим призна_ ком, так как они бытовали в практике многих народов населявших в это время территорию Европы. Относительно вопроса, кто строил ямные могилы на всем протяжении существования ольвийского некрополя, можно предположить следующее. Погребальные сооружения та_ кого типа сооружала в середине — второй половине VI в. до н. э. высшая аристократия [Ру_ сяева, 1987; Скуднова, 1988; Крыжицкий и др., 1999, с. 402]. В последующие периоды исто_ рии Ольвии, ямные могилы, вероятнее всего, сооружали средне и малозажиточные слои населения, которые составляли основную массу полиса [Крыжицкий и др., 1999, с. 404, 459]. Строительство ямных могил с дополнительными конструкциями, по всей видимости, мог_ ли позволить себе среднезажиточные ольвиополиты. Это не бесспорное утверждение, так как в погребальном обряде древние греки не всегда придерживались принципа соответ_ ствия своего дохода и затрат на погребальные и поминальные обряды. 3.1.2. Подбойные могилы Второй тип погребальных сооружений ольвийского некрополя — это подбойная могила (рис. 36). Подбойная могила — погребальное сооружение в грунте, состоящее из входного колодца с вертикально или слегка наклоненными стенками и небольшой камеры (ниша_ подбой), вырезанной в одной из стенок входного колодца. Входные колодцы в плане пред_ ставляли собой вытянутый прямоугольник иногда со слегка закругленными углами. Под_ бои, в большинстве случаев, по длине совпадали с длиной входных колодцев. Пол подбоев находился на уровне дна входного колодца или немного ниже. Подбой могли вырезать в любой из стенок входного колодца. В большинстве случаев его вырезали в длинных стенах входных колодцев и закрывали со стороны колодца специальной стенкой (закладом). Зак_ лады подбоев сооружались из амфор, камня, сырцовых кирпичей, дерева, тростника или их комбинаций. Умершего клали в подбое параллельно длинной оси входного колодца, здесь же ставили и погребальный инвентарь. Форма подбойных могил не менялась на протяжении всего периода их существования. Этот тип погребального сооружения на некрополе Ольвии известен с последней трети VI в. до н. э. и по II в. н. э. включительно. Однако, очертания многих подбойных могил первых веков нашей эры трудно проследить, так как они были выкопаны в культурном слое оль_ вийского предградья. На некрополе Ольвии архаического периода подбойных могил известно только тринад_ цать (4% от общего числа раскопанных). Семь из них датируются второй половиной — кон_ цом VI в. до н. э. и шесть — началом V в. до н. э. В восьми из них зафиксированы заклады. Причем в пяти случаях из камня, а в могиле 1905/12 (начало V в. до н. э.) — из сырцовых кирпичей. Интерес представляют заклады из амфор, которые позволяют датировать время постройки погребального сооружения. Например, в двух могилах, датируемых началом V в. до н. э., были раскопаны такие заклады. В первой могиле пять амфор стояли горлом вниз, а в могиле 1913/75 — горлом вверх. Данный тип закладов появляется позже, чем 93 Рис. 36. Подбойные могилы: 1901/66 (1); 1914/23 (2); 1915/1 (3); 1901/66 (4); 1969/12 (5). 94 заклады из камня и дерева. Не исключено, что все раскопанные на некрополе Ольвии под_ бойные могилы без закладов все же их имели. Они могли быть выполнены из материалов, которые не сохранились, то есть из дерева или тростника. В подбойных могилах хоронили как взрослых, так и детей. Размеры подбоя, как и ямных могил, зависели от роста, величины гроба или саркофага. В архаический период выделя_ ются подбои больших (2,1–2,58 _ 0,95–1,6 _ 0,8–1,1 м, высота заклада 0,65 м), средних (1,15– 1,5 _ 0,6–0,8 м) и малых (1,05–0,65 _ 0,4 _ 0,37–0,45 м) размеров. Обычно в подбойных мо_ гилах небольших размеров хоронили детей. Интересное захоронение было обнаружено в подбойной могиле 1910/1, датируемой 540–530 гг. до н. э. В ее подбое (0,5 _ 0,45 _ 0,87 м) с каменным закладом, находилось детское захоронение в амфоре, которую обложили кам_ нями. В классический период значительно увеличилось количество подбойных могил. Если в первой половине V века до н. э. на их долю приходилось 33% от всего общего количества подбойных могил, то во второй половине V века уже 47%, а в IV веке — 50% [Козуб, 1974, c. 121]. Часть из них имела большие размеры. В таких могилах камеры подбоев достигали размеров 3,56 _ 1,5 м при глубине входного колодца в 3 м. Например, подбойная могила 1910/35 имела входной колодец длиной 2,25 м, шириной 1,6 м и глубиной 3,85 м при высо_ те подбоя 1,1 м. По своим параметрам такие подбойные могилы приближались к земля_ ным склепам. На ольвийском некрополе зафиксированы подбойные могилы, которые представляли собой переходной вариант от могил с подбоем к земляным склепам [Назарчук, 1988, c. 200]. Это могилы 1984/6 и 1984/7 (IV века до н. э.) [Папанова,1984/29, c. 6–8]. Могила 1984/6 имела входной колодец с двумя ступеньками. На высоте 0,4 м от дна входного колодца в его стенах были вырезаны из материка неширокие уступы. Южная стенка входного колодца имела наклон в 15–20 градусов. Дно входного колодца переходило в пол камеры подбоя. Необычную конструкцию имела подбойная могила 1984/7. На северо_западной и юго_за_ падной материковых стенках входного колодца вырезали ступеньку Г_образной формы. Камера подбоя (2,2–2,3 _ 0,67 м) была вырезана в восточной стенке входного колодца, а в северо_западной части подбоя — ниша. Входной колодец соединили с камерой подбоя ла_ зом (1,0 _ 0,7 м). Аналогичную подбойную могилу 1896/17 первых веков нашей эры Б. В. Фармаковский раскопал в 1896 году. Она имела входной колодец со ступеньками и камеру подбоя на глубине 3,04 м [Фармаковский, 1898, c. 199]. Одну ступеньку во входном колодце имела и подбойная могила 1992/3 (вторая половина IV в. до н. э.) [Папанова, 1993, c. 3–4]. В этот период, как и прежде, длина камеры подбоя совпадала с длиной входного колодца и колебалась от 1,34 до 3,56 м, ширина — 0,5–1,1 м и глубина — 1,5_3 м. Исключение со_ ставляли тринадцать подбойных могил. Восемь из них имели подбои длиннее входных ко_ лодцев, а пять — короче Ширина подбоев колебалась от 0,5 до 1,42 м, а средняя высота достигала 0,7 м. Своды многих камер подбойных могил обрушились, поэтому данные об их высоте и форме сводов подбоев в отчетах отсутствуют. Представление о форме свода под_ боя дает сохранившийся потолок в подбойной могиле 1926/2. В ней стенки камеры подбоя закруглялись поверху и переходили в пологий свод. Подбои, в которых были похоронены дети, имели меньшие размеры. Длина их не превышала 1,2 м, ширина — 0,5 м, высота 0,2– 0,6 м. В IV в. до н. э. на ольвийском некрополе появились подбойные могилы нового типа — многокамерные. Обычно они имели два_три подбоя, которые вырезались в разных стенках входного колодца (1905/2, 1912/55, 1912/56). В этих могилах чаще всего хоронили женщин и детей. Эти могилы подобно земляным склепам с подбоями в дромосах, являлись семей_ ными усыпальницами. 95 Подбойные могилы классического периода имели заклады из камня, дерева, камыша, сырцового кирпича, амфор или комбинации из этих материалов. Каменные заклады из об_ работанных или полуобработанных известняковых плит или бутовых камней зафиксиро_ ваны в двадцати подбойных могилах V–IV в. до н. э. Среди подбойных могил выделяется ряд могил, имеющие необычные заклады. Так, в могиле 1906/18 был установлен заклад шириной 0,5 м из десяти известняковых плит, уложенных в два ряда на каменный цоколь. Заклад из восьми рядов полуобработанных известняковых плит (0,8 _ 1 _ 0,6 м) был обна_ ружен в могиле 1913/53. Кладка заклада в могиле 1913/53 была двухрядной с заполнением из бутовых камней между плит. Большой каменный заклад, разрушенный грабителями, закрывал подбой в могиле 1913/21 (середина V в. до н. э.) Сохранившаяся его часть имела ширину 1,85 м, толщину — 1,2 м и высоту — 0,9 м. Он представлял собой двухслойную клад_ ку из грубо обработанных каменных плит установленных в три ряда. Верхний ряд его был сложен из бутового камня, а камни нижнего ряда лежали в небольшой траншее, вырезан_ ной в материковом дне входного колодца могилы. В подбойной могиле 1913/49 заклад (1 _ 0,3 _ 0,45 м) состоял из полуобработанных известняковых плит. Этот заклад закрывал не только вход в подбой, но и тянулся вдоль всей наружной его стенки, как бы укрепляя ее. Аналогичный по длине заклад (2,02 _ 1 _ 0,35 м) находился и в подбойной могиле 1913/53 (IV в. до н. э.). Он представлял собой двухрядную каменную кладку из больших необрабо_ танных плит и бута. Деревянные заклады были зафиксированы в семи подбойных могилах V–IV в. до н. э. (1902/132, 1904/57, 1904/59, 1906/59, 1913/34, 1920/72), а в могиле 1920/131 был установ_ лен заклад из камыша (тростника). Деревянных закладов, по всей вероятности, было го_ раздо больше, но они не сохранились. В V–IV в. до н. э. наиболее распространенным материалом который использовался для закладов подбойных могил, были сырцовые кирпичи. Сорок четыре могилы классического периода имели именно такие заклады (24% от всех раскопанных). Так, в подбойной могиле 1913/26 первой половины V в. до н. э. находился заклад из сырцового кирпича, который имел длину 2,21 м, толщину — 0,3 м, высоту — 1 м. Этот заклад по технике исполнения аналогичен каменному закладу могилы 1913/53. Такие же заклады, сложенные вдоль всей стены, открыты в подбойных могилах 1926/6 (V в. до н. э.) и 1914/23 (IV в. до н. э.). Не_ сколько иную конструкцию имел сырцовый заклад в подбойной могиле 1926/6. Его поло_ жили, вдоль южной стены входного колодца, закрыв вход в камеру подбоя, но не довели до самого края стены колодца, оставив зазор в 0,08 м. Заклад (2,1 _ 0,9 _ 0,15 м), сложенный из двух рядов сырцового кирпича параллельно западной стенке входного колодца, был рас_ копан и в могиле 1914/23. Могила 1911/29 (середина IV в. до н. э.) имела заклад из боль_ ших сырцовых кирпичей, уложенных в один ряд (2,35 _ 0,55 _ 0,7 м). Другим наиболее распространенным материалом, используемым для сооружения зак_ ладов подбойных могил в классический период, были амфоры (рис. 37). Заклады из амфор зафиксированы в тридцати трех подбойных могилах (30,7% всех типов закладов). Заклад мог состоять из трех и более амфор. Например, в могиле 1995/14 (первая половина IV в. до н. э.) стояли четыре амфоры (херсонесская, фасосская, две хиосских). Шесть амфор (пять хиосских колпачковых и одна фасосская) находилось в закладе могилы 1995/15 (середина IV в. до н. э.). В большинстве случаев амфоры упирались горловинами в дно входной ямы. С целью увеличения плотности заклада, амфоры могли поставить вверх и вниз горловина_ ми. Например, в подбойной могиле 1911/28 середины IV в. до н. э. заклад состоял из девя_ ти гераклейских амфор, поставленных вверх дном, кроме второй, третьей и девятой, по_ ставленных горлом вверх. Интересно, что плотность заклада из четырнадцати амфор в по_ гребении 1920/48 V–IV в.в. до н. э. достигли с помощью другого конструктивного реше_ 96 Рис. 37. Подбойные могилы с амфорными закладами: 1995/9 (1); 1995/15 (2). 97 ния. В нем амфоры были установлены попарно: одна пара — горлом вверх, а следующая — горлом вниз. Заклады из амфор порой достигали внушительных размеров. Подобно сырцовым закла_ дам, их сооружали вдоль стен входного колодца, закрывая вход в подбой. Например, вход в подбой в могиле 1926/2 (IV в. до н. э.) был закрыт закладом длиной 2,14 м, шириной 0,35 и высотой 0,7 м, который был всего на 0,06 м короче стены входного колодца, в которой был вырезан подбой. В классический период подбойные могилы имели и более сложные заклады — двойные (комбинированные). Двойные заклады состояли из разного материала. Интересный ком_ бинированный заклад открыли в могиле 1901/66 первой половины IV в. до н. э. (рис. 36, 1). Его сделали из восьми амфор, поставленных вверх горлом со стороны подбоя, а со стороны входного колодца сложили стенку (0,5 _ 0,8 м) из необработанного камня. В могиле 1902/ 82 (IV в. до н. э.) заклад состоял из двух рядов — внешний ряд из сырцового кирпича и внутренний из камня. В закладах подбойных могил могли одновременно использовать амфоры и камень. На_ пример, заклад в могиле 1920/54 (IV в. до н. э.) сделали из четырех амфор, поставленных вверх дном на каменную кладку. Подбойная могила 1912/55а (середина IV в. до н. э.) име_ ла заклад из шести хиосских амфор, укрепленных кусками известняка и мрамора. Восточ_ ную часть каменного заклада могилы 1912/57 (первая половина IV в. до н. э) дополнили гераклейской амфорой, поставленной на небольшие камни. Интересный каменно_амфор_ ный заклад был раскопан в подбойной могиле 1992/3 (вторая половина IV в. до н. э.) Это была однородяная, ирригулярная кладка из восьми полуобработанных известняковых кам_ ней (средних и мелких) и десяти фрагментов амфорных стенок средних размеров [Папано_ ва, 1995/1 в, с. 39]. В подбойных могилах использовали и комбинированные заклады из сырцовых кирпи_ чей и амфор. Например, заклад подбойной могилы 1995/9 (середина IV в. до н. э.) состоял из четырех амфор (две амфоры с «кубаревидными» ножками, одна херсонесская и одна амфора с горизонтальными плечами) и сырцового кирпича. В могиле 1995/6 (конец IV в. до н. э.) подбой закрывала стенка из сырцовых кирпичей и гераклейской амфоры [Лейпун_ ская, Папанова, 2003, с. 326–327, прим. 11, 24]. Комбинированные заклады из амфор и камня, амфор и сырца характерны для подбойных могил IV в. до н. э. В закладах классического периода использовали и материал вторичного использования — архитектурные детали, жертвенники и антропоморфные надгробия. Подобное явление за_ фиксировано в закладах могил 1902/143, 1910/38, 1995/3. Так, в каменном закладе могилы 1902/143 (конец V в. до н. э.) находилось антропоморфное надгробие. Заклад в могиле 1910/ 38 (IV в. до н. э.) сложили из шести известняковых плохо обработанных плит, поставлен_ ных на ребро, укрепив их снизу большим куском пентелийского мрамора. В могиле 1995/ 3 (середина IV в. до н. э.) вход в подбой заложили сырцовыми кирпичами и каменным жер_ твенником. На некрополе Ольвии эллинистического периода сокращается, по сравнению с преды_ дущим, численность подбойных могил с 50% (третья четверть IV) до 11,4 % (III в. до н. э). Интересна динамика этого процесса. В конце IV — начале III вв. до н. э. подбойные могилы составляли около 32% от числа всех могил (из семидесяти девяти раскопанных могил — двадцать пять подбойных), в III в. до н. э.— 11,4% (из девяносто шести — одиннадцать) [Па_ рович_Пешикан, 1974, c. 18]. Однако уже во II — первой половине I в. до н. э. наблюдается увеличение их численности до 14%. В эллинистический период уменьшается не только ко_ личество погребений в подбойных могилах, но и идет процесс упрощения конструкций по_ гребальных сооружений этого типа. В начале эллинистического периода конструкции подбойных могил по сравнению с мо_ 98 гилами предшествующего периода особых изменений не претерпели. Их длина колебалась в пределах 1,8–2,1 м, ширина 0,6–1,2 м, глубина 2_2,5 м. Пол подбоя находился на уровне дна входного колодца. Как и в классический период, некоторые подбои имели пол ниже дна входного колодца на 0,1–0,25 м. Этот перепад глубин образовывал перед входом в подбой небольшую ступеньку. Такие ступеньки зафиксированы в могилах 1905/34, 1910/63, 1913/ 63, 1914/19, 1915/14, 1956/3. В некоторых подбойных могилах на такой ступеньке устанав_ ливался заклад (1913/71, 1914/23, 1914/25). Для III в. до н. э. известна только одна могила 1913/71 с такой ступенькой. Во II–I вв. до н. э. не только исчезает эта конструктивная осо_ бенность (ступеньки подбойных могил), но и наблюдается процесс упрощения устройства подбойных могил. Это хорошо прослеживается по изменению потолков подбоев. Если в архаический и классический периоды подбои имели потолки в форме слабо выгнутого сво_ да (1914/23 — IV в. до н. э), то позже они становятся почти прямыми (1910/63, 1913/25). Уменьшаются размеры входных колодцев, а подбои вырезаются более небрежно. В этот период для закладов подбойных могил используются те же материалы, что и ра_ нее. Необходимо отметить, что в раннеэллинистический период (последняя треть IV — на_ чало III в. до н. э.) продолжали применяться заклады из досок (1902/132, 1905/42, 1906/5, 1906/43). Позже этот материал уже не используется. Очевидно, их исчезновение можно объяснить нехваткой древесины в Ольвии. Продолжается традиция использования амфор для устройства закладов подбойных мо_ гил. Обычно вход в подбой закрывали пять — шесть амфор. Как в классический так и в эллинистический периоды, для этой цели использовали амфоры бывшие в употреблении. Согласно данным М. Б. Парович_Пешикан, девять подбойных могил эллинистического времени имели амфорные заклады [1974,c.17]. Это не совсем точно, так как шесть из этих закладов относятся к классическому периоду. Об этом свидетельствует погребальный ин_ вентарь и амфоры из этих подбойных могил, которые позволяют датировать эти могилы концом V — началом IV в. до н. э. [Козуб, 1974, c. 141, № 85, с. 144, № 102, с. 150, № 45, 150, с. 152, № 162, с. 158, № 203]. Специфический заклад из шестнадцати амфор, установлен_ ных в два яруса, находился в подбойной могиле 1902/129 (конец IV — начало III вв. до н. э.) Заклады из амфор зафиксированы и в могилах 1902/129, 1906/53, 1906/97. Исследователи отмечали, что в некоторых амфорах из закладов, сохранились остатки органических веществ, возможно, вина или охры (1996/1). Часть амфор в закладах была заполнена пережженными костями и золой. По мнению М. Б. Парович_Пешикан их со_ держимое являлось остатками трупосожжений [1974, c. 17]. Это заключение нам представ_ ляется неубедительным, так как рядом с этими могилами отсутствовали площадки для кремации. Вполне вероятно что, в амфорах могли находиться остатки поминальных тризн. На рубеже IV–III вв. до н. э. заклады из амфор практически не встречаются. Не извест_ ны в это время и каменные заклады. Они вновь появляются в подбойных могилах на рубе_ же III–II вв. до н. э. (1901/81, 1903/35, 1904/23 к, 1904/14, 1913/54), но в начале I в. до н. э. они исчезают. На рубеже III–II вв. до н. э., как и в предыдущий период, для строительства закладов используются камни вторичного употребления. Например, в закладе подбойной могилы 1904/23 находился мраморный акротерий. Большое распространение получают заклады из сырцовых кирпичей, которые со II в. до н. э. стали практически единственным материалом для устройства закладов подбойных могил. В период эллинизма не встречают_ ся и комбинированные заклады. В конце эллинизма на некрополе Ольвии подбойные могилы как тип погребального со_ оружения исчезают. Этот факт можно объяснить тем, что во второй половине III — первой половине II вв. до н. э. ольвийский полис переживает социально_экономический кризис, которой усиливает социальное и имущественное неравенство граждан [Виноградов, 1988, c. 177–178, 191; Крыжицкий и др., 1999, с. 222–223]. С одной стороны богатые, которые 99 подобно Протогену, могут безвозмездно тратить деньги на общественные нужды, а с дру_ гой — масса обнищавшего населения [Латышев, 1887, c. 113; Виноградов, 1988, c. 179; Кры_ жицкий и др., 1999, с. 431]. В это же время почти исчезает слой среднезажиточных граждан, которые, в основном, хоронили умерших в подбойных могилах. Поэтому на ольвийском некрополе, начиная со второй половины III в. до н. э. и до гетского разгрома, малозажиточ_ ных ольвиополитов хоронили в ямных могилах, а в склепах, семейных усыпальницах, за_ житочных граждан. В середине II — первой половины I вв. до н. э. полис пережил еще более затяжной эконо_ мический кризис, приведший к сокращению числа жителей [Крыжицкий, 1985, c. 132]. Об этом свидетельствует не только резкое сокращение числа подбойных могил, но и вообще погребений этого периода. В первые века нашей эры город постепенно восстанавливается, хотя и не достигает своих прежних размеров, стабилизируется его экономика [Крыжицкий и др., 1999, с. 297]. Наи_ высшего расцвета Ольвия достигает во второй половине II — первой половине III вв. н. э. [Крыжицкий, 1985, c. 134, 153; Крапивина, 1988, c. 14]. В I–II вв. н. э. ольвиополиты вновь вернулись к традиции захоронения в подбойных могилах. В это время могилы такого типа составляли 20% от всех погребальных сооружений. Однако в III в. н. э. они вновь исчезают. Не исключено что их исчезновение было связано с политическими и экономическими ка_ таклизмами, которые пережил город вследствие двух разрушительных нашествий готов [Крапивина, 1988, c. 161]. Интересно, что конструкции подбойных могил в I–II вв. н. э. становятся более разно_ образными. Появляется практика сооружения подбойных могил больших размеров — се_ мейных усыпальниц, в которых хоронили по несколько человек. Именно такой семейной усыпальницей была подбойная могила 1914/7 с захоронением трех человек. Подбои этих могил по своим размерам приближались к камерам небольших земляных склепов. Как и в эллинистический период, могилы сооружались с одной входной ямой и двумя подбоями, расположенными параллельно как в могиле 1927/4. Такие подбои имели общий каменный заклад. Поверх засыпи над входными колодцами этих могил выкладывались ка_ менные вымостки. Уникальной конструкции вымостка находилась на уровне древней по_ верхности над подбойными могилами 1987/15 и 1987/16, имевшими общий входной коло_ дец [Козуб, Папанова, 1987/11]. Эта вымостка представляла собой сложную конструкцию. На 0,5 м от уровня дневной поверхности по линии восток_запад во входном колодце нахо_ дилась двухрядная кладка (длина 1,31 м, ширина 0,15–0,67 м, высота 0,04–0,25 м). Эта клад_ ка лежала на своеобразном фундаменте из десяти небольших бутовых камней. Затем по_ верх кладки по линии северо_запад — юго_восток вокруг могилы полукольцом были уло_ жены большие полуобработанные камни. Под вымосткой в стенах входного колодца нахо_ дились два подбоя с каменными закладами. Подбой могилы 1987/16 был вырезан в запад_ ной материковой стенке входного колодца на глубине 1,05 м от современной поверхности и был заложен тремя обработанными плитами вторичного использования в сочетании с бу_ товыми камнями. Этот заклад имел размеры — длину 1,25 м, ширину 0,17–0,22 м и высоту 0,4 м. В подбое находилось одно погребение. Подбой могилы 1987/16 находился в северной стенке входного колодца и имел заклад (1,6 _ 0,1–0,3 _ 0,44 м) из полуобработанных кам_ ней, вкопанных вертикально. В подбое находились два фрагментированных скелета — жен_ ский и детский. Само сооружение представляло собой семейную усыпальницу. Необычными были конструкции подбойных могил первых веков нашей эры — 1896/17, 1896/18, 1896/19 и 1896/21. Эти четыре могилы имели общую входную яму. Камера подбоя сохранилась только для погребения 1896/17, поскольку она была вырезана в лесе, а три остальные — в культурном слое. По всей видимости, этот комплекс могил мог представ_ лять семейную усыпальницу. Для этого периода известны могилы с двумя подбоями раз_ 100 ных размеров. Как правило, в одном из них находилось захоронение взрослого, а в другом, меньших размеров — ребенка. Очевидно, что такие могилы сооружались в тех случаях, когда смерть настигала одновременно и мать и ребенка. В первые века нашей эры на некрополе практикуется устройство подбоев в дромосах земляных склепов. Обычно в дромосах вырезался один подбой, в котором находилось по_ гребение ребенка (1927/2, 1927/5, 1930/7, 1972/3 и др.), но встречаются и исключения. Например, в дромосе земляного склепа 1913/76 находилось три подбоя. В римское время подбои вырезались не только в одновременных земляных склепах, но и в дромосах склепов эллинистического периода. Так, в северной и южной стенках дромоса склепа 1905/30 (III– II вв. до н. э.) в первые века нашей эры вырезали два подбоя — в северном похоронили ребенка, а в южном — женщину. В римское время в подбойных могилах стали хоронить парами (1967/8 в дромосе скле_ па, 1968/1, 1983/6, 1986/6, 1987/15) [Козуб, 1969, с. 282–283; Козуб, Папанова, 1987/11]. В подбойных могилах 1968/1 и 1987/15 были похоронены женщины и их ребенок, а в могиле 1983/6 (I в. н. э.) в деревянном гробу было совершено парное захоронение взрослых. Два младенца, положенных головами в разные стороны, лежали в подбойной могиле 1986/6 (I в. н. э.) [Козуб, Папанова, 1983/31б]. В римское время появляется еще одна конструктивная особенность подбойных могил — имитация двухскатного перекрытия. В этих могилах одна сторона подбоя вырезалась в ма_ терике в виде свода, а заклад ставился под наклоном [Козуб, 1973б, c. 291]. Известно во_ семь таких могил. Первые такие могилы раскопал Б. В. Фармаковский. При описании по_ гребения 1909/35 им было отмечено, что могила имела заклад в виде стенки с уступами. Эта стенка образовывала одну из сторон двухскатного перекрытия («ложный свод»). Он писал, что этот подбой был устроен «в виде склепика с заплечьями» [Фармаковский, 1913, c. 23]. Шесть аналогичных могил раскопала Ю. И. Козуб — это могилы 1966/5, 1968/8, 1971/ 2, 1971/3, 1971/4, 1972/7 [Козуб, 1969, с. 282–283; 1973 б, с. 290–291]. Заклады в них состо_ яли из каменных плит, керамид (1966/5) или из обработанных квадровых плит (1968/8) [Козуб, 1967 б,с. 126–131; 1969, с. 282–283]. В закладе могилы 1971/3 находился алтарь с чашеобразными углублениями для возлияний. Этот алтарь аналогичен алтарю с посвяще_ нием Тимо, дочери Никосфена [Козуб, 1973 б, с. 290–291]. Подбойные могилы этого типа датируются концом I в. до н. э.— II в. н. э. В могилах такой конструкции обнаружены с только детские захоронения, сопровождающиеся небольшим количеством погребального инвен_ таря. Подбойные могилы в первые века нашей эры имели заклады из камня, сырцовых кирпи_ чей, дерева, амфор или в различных сочетаниях. Причем каменные преобладали. Боль_ шинство из них имели вид однорядной каменной кладки, изредка — двухрядной (1903/10, 1969/12). Иногда подбой закрывался одной большой обработанной плитой (1978/8) [Ко_ зуб, 1979, с. 235–296]. При строительстве закладов употребляли ранее использованные камни (вторичного употребления). Для этого времени известно меньше подбойных могил с зак_ ладами из сырцовых кирпичей и почти не встречаются могилы с закладами из дерева и амфор. Также редки могилы с комбинированными закладами из камня и черепицы, камня и сырцовых кирпичей, камня и амфор. Интересный комбинированный заклад имела под_ бойная могила 1988/3. Он представлял собой необычное сочетание из обработанных и буто_ вых камней, фрагментов керамики. В северной части камни этого заклада были обложены крупными фрагментами амфорных стенок и горловинами амфор [Козуб, Папанова, 1988/ 7 в]. Ориентация подбойных могил в римский период, в отличие от эллинистического, не от_ личалась особой устойчивостью. Так в семнадцати случаях была зафиксирована широтная ориентация. Обычно при такой ориентации подбои располагались в южной стенке входно_ 101 го колодца. Двадцать одна могила была ориентирована по линии север–юг. В этих могилах подбои вырезали в восточной стенке входного колодца. Таким образом, подбойные могилы как один из типов погребальных сооружений суще_ ствуют почти тысячу лет с середины VI в. до н. э. и до III в. н. э. При этом конструкция самих могил практически не изменяется. Основные изменения касаются только элементов погребальных конструкций как_то: закладов (конструкция, материал), входных колодцев (размеры, наличие ступенек), подбоев (размеры, форма сводов). Данный тип погребального сооружения был привезен первыми переселенцами из Ми_ лета. Об этом свидетельствует наличие таких сооружений на архаическом некрополе Оль_ вии. Отметим, что в свою очередь, милетские подбойные могилы больших размеров имеют анатолийское происхождение [Kurtz, Boardman, 1971, p. 176]. В архаической Греции под_ бойные могилы, как и на ольвийском некрополе, сооружались одновременно с ямными могилами [Kurtz, Boardman, 1971, p. 71]. Постепенно подбойные могилы на некрополе Оль_ вии уступают место другим типам погребальных сооружений. Аналогичное явление отме_ чается исследователями и для некрополя Афин, где они редки уже в классическое время. В классическое и эллинистическое время подбойные могилы известны на некрополях Родо_ са, Мирины, Дельф, Эгины и Александрии [Pottier, Reinach, 1887, s. 66; Breccia, 1912, XIX, 6; Kurtz, Boardman, 1971, p. 193]. На некрополях ольвийской хоры подбойные могилы из_ вестны с последней четверти IV и до начала III в. до н. э.: Марицинский могильник, Дидова Хата, Петуховка, Кошары [Ebert, 1913, s. 104–111; Козуб, 1987, c. 34; Снытко, 1987, c. 151; 1990, c. 13]. На других некрополях Северного Причерноморья данный тип погребальных сооруже_ ний появляется позже, чем на некрополе Ольвии. Исключение составляет некрополь Панское I в северо_западном Крыму, на котором подбойные могилы существуют одновре_ менно с аналогичными сооружениями некрополей ольвийской хоры [Монахов, Рогов, 1990, c. 132]. На рубеже III–II вв. до н. э. этот тип могил появляется и на некрополе Пантикапея [Цветаева, 1951, c. 73], но здесь они значительно уступают в количественном отношении ямным могилам. На некрополе Херсонеса могилы такого типа появляются только в по_ зднеантичный период и не получают большого распространения [Белов, 1950, c. 276; Зу_ барь, 1982, c. 36–37]. В первые века нашей эры они в небольшом количестве появляются на некрополе Танаиса [Шелов, 1961, c. 87–88]. Незначителен процент таких могил и на некро_ поле Нимфея, где из 179 раскопанных погребений только четыре было совершено в моги_ лах с подбоями (катакомбах) [Силантьева, 1959, c. 13, табл. 1]. В тоже время, на о. Береза_ ни — на древнейшем некрополе Северного Причерноморья, подбойные могилы не извест_ ны. В заключение, следует отметить, что подбойные могилы в архаический и классический периоды известны только на некрополе Ольвии. Данный тип погребальных сооружений получает распространение на некрополях ольвийской хоры и Северного Причерноморья с IV в. до н. э., но не имеет такого распространения, как в Ольвии. Конструкция подбойных могил практически не меняется на протяжении всего периода существования ольвийского некрополя. 3.1.3. Склепы На рубеже V–IV в. до н. э. на некрополе Ольвии появляется новый тип погребального сооружения — склеп, который просуществовал до III в. н. э. включительно. Склеп (польск.— sklep — «свод», «подвал»; англ.— charnel hous «плоть», «дом плоти») — внутренне помеще_ 102 ние погребального сооружения углубленной в землю или вырубленное в скале [Смирнов, 1997, с. 225]. Ольвийские склепы вырезались в материковом грунте или сооружались из камня ниже уровня современной поверхности. Над большинством каменных склепов насыпались кур_ ганы. Склеп как погребальное сооружение, имел отличную от других погребальных сооруже_ ний объемно_пространственную и плановую конструкцию — камеру (двухкамерные — вход_ ную и центральную), заклад и дромос (коридор). Причем каждый из этих элементов нес определенную содержательную нагрузку. Дромос — это ограниченное пространство, ори_ ентированное по сторонам света, дорога, ведущая к иной жизни. Он соединял два простран_ ства — конструктивное и реальное. Заклад — разделял мир мертвых и живых, преграждал дорогу назад душам умерших. Входная камера — закрытое пространство, в котором совер_ шался последний ритуал прощание близких родственников с умершим. Центральная ка_ мера — «дом умершего», полностью закрытое пространство, основной композиционный элемент сооружения [Савостина, 1990, с. 241; Русева, 2000, с. 44–45; 2002, с. 17]. Первыми на некрополе Ольвии появляются земляные склепы, которые датируются ру_ бежом V–IV в. до н. э. (1906/102, 1914/22, 1993/2), а во второй половине IV в. до н. э. начи_ нают строить каменные склепы. В этом заключается еще одна особенность ольвийского некрополя, поскольку на некрополях других античных городов Северного Причерномо_ рья первыми в IV в. до н. э. появляются каменные склепы. Особенно четко это проявилось на некрополях Боспора, где каменные склепы возникают в середине IV в. до н. э., а земля_ ные — в начале III в. до н. э. [Цветаева, 1951, c. 69–70, 73]. В традиции античной археологии данный тип погребальных сооружений принято назы_ вать склепами вне зависимости от материала и размеров. Этот термин используют и боль_ шинство зарубежных авторов, хотя некоторые из них употребляют другие термины типа «камерная гробница» или «катакомба» [Чайлд, 1952; Perrot, Chipier, 1885; Mylonas, 1934; Kurtz, Boardman, 1971]. Термин «земляные склепы» для погребальных сооружений этого типа на ольвийском некрополе впервые употребил Б. В. Фармаковский [1896, с. 79], а за_ тем Ю. И. Козуб [1974, с. 9] и М. Б. Парович_Пешикан [1974, с. 19]. В тоже время ряд ук_ раинских и российских авторов используют для определения этого типа погребальных со_ оружений на античных некрополях Северного Причерноморья термины или «грунтовые склепы» или «катакомбы» [Масленников, 1990, 1997; Грач, 1999, с. 32 и др.]. Термин «ката_ комба» более уместен для «памятников варварской территории» [ Масленников, 1997, с. 28]. Земляные склепы — это погребальное сооружение сложной конструкции. В материко_ вом грунте вырезалась камера, в которую вел коридор (дромос) с прямыми или наклонны_ ми стенами. Дромосы имели различную длину, а их ширина колебалась от 0,9 до 1,75 м. Они опуска_ лись под наклоном в 35–40 градусов к камере. Известно два вида дромосов — в виде панду_ са и пандуса со ступеньками. Дромосы с пандусами были двух вариантов (I a и I b). Первый вид дромосов — это пандус (вариант I a), который круто спускалась вниз, а затем резко переходил в горизонтальную плоскость, ведущую к входу в камеру. Например, такие дро_ мосы имели склепы 1937/1 и 1991/2. Дромосы с пандусами варианта I b — это пологий пандус по всей длине (1912/8, 1912/87, 1966/6, 1983/12). Необходимо отметить, что дромо_ сов с пандусами известно немного — в двух земляных склепах конца V–IV в. до н. э., три_ надцати — эллинистического периода и в трех — римского периода. Наибольшее распространение получили дромосы второго вида — в виде пандуса со сту_ пеньками (ступеньчатые). Они также представлены двумя вариантами (II a и II b) (рис. 38). Первый вариант (II a) — это дромосы, имевшие по пять_семь ступенек в верхней части, которые затем переходили в длинный пандус. Довольно часто остальная часть была длин_ 103 нее ступенчатой. Этот вариант дромоса на ольвийском некрополе имел наибольшее рас_ пространение. Второй вариант (II b) — это дромос со ступеньками, которые вели почти до самого входа в камеру склепа. В таких дромосах перед самим входом в камеру имелась входная площадка. Обычно такие дромосы имели от десяти до тринадцати ступеней (скле_ пы 1908/4 к, 1912/85, 1913/103, 1915/31, 1930/7). Ступеньки в дромосах обеих вариантов имели почти одинаковые размеры (0,16–0,24 _ 0,9–1,75 _ 0,18–0,22 м), а их количество ко_ лебалось от одной до двадцати одной (склеп 1935/2). Причем количество ступеней зависе_ ло от двух условий — глубины на которой сооружалась камера склепа и длины дромоса. Иногда стенки и пол дромоса дополнительно укреплялись. Например, в дромосе склепа 1910/41 (IV в. до н. э.) одну из стенок укрепили кладкой из сырцовых кирпичей (высота 0,45, длина 1,15 м). Своеобразное конструктивное решение было применено в склепе 1902/ 57 (I в. н. э.). В нем одна из стенок, которую перерезал дромос более раннего склепа (1902/ 58), была укреплена каменной кладкой. В другом случае дромос склепа 1988/1 (I–II вв. н. э.) перерезал погреб V в. до н. э. В этом месте дно дромоса подсыпали и утрамбовали слоем земли толщиной 0,07–0,25 м. Иную конструкцию имели дромосы склепов 1910/19 и 1915/37 эллинистического времени, в которых вдоль их стенок вырезали карнизы. Б. В. Фармаковский в первые годы работы на ольвийском некрополе не раскапывал дро_ мосы, а также не всегда давал описание устройства склепов (1901/18, 1901/35, 1901/42, 1901/ 89, 1901/61, 1901/67, 1902/46, 1902/10, 1902/118 и другие). Он предполагал, что дромосы всех земляных склепов однотипны, а их длина в 2,5 раза больше глубины, на которой рас_ Рис. 38. Земляные склепы со ступенчатыми дромосами: 1912/85 (1); 1915/15 (2); 1915/30 (3); 1915/37 (4). 104 положена камера склепа [Фармаковский, 1906 в, c. 12]. Последующие раскопки на некро_ поле под его руководством показали, что он ошибался. Длина коридора зависела не только от глубины расположения камеры склепа, но и от типа склепа, как погребального сооруже_ ния. В тоже время виды дромосов не сочетались с видами камер склепов. Дромосы обычно вырезались с востока или запада от входа в камеру склепа. Камеры склепов отличались друг от друга формой и размером. Они известны двух ви_ дов — четырехугольные и круглые. Четырехугольные камеры имели форму вытянутого прямоугольника, неправильной трапеции или квадрата (рис. 39, 1, 2). Наиболее распрост_ раненным вариантом на некрополе Ольвии являлись камеры в форме вытянутого прямо_ угольника, расположенные перпендикулярно по отношению к дромосу или вдоль его длин_ ной оси. Так склепы 1910/19, 1910/34, 1913/104 имели камеры, расположенные перпенди_ кулярно дромосам, а 1905/13, 1912/8, 1913/60, 1914/22, 1925/1 — параллельно длине оси. Камер квадратной формы раскопано немного. Известно десять склепов с камерами такой формы (1896/25, 1908/18, 1912/85, 1912/97, 1912/85, 1913/73, 1913/77, 1915/30, 1928/16, 1930/2). Трапецевидная форма камеры зафиксирована в склепах 1896/41, 1914/5, 1908/3, 1908/10, 1927/7, 1988/1. Наиболее редки камеры круглой формы, как в склепах 1912/98, 1913/11 к, 1913/103, 1915/38, 1964/13, 1986/10 (рис. 39, 3, 4). Весьма необычную конструк_ цию имел склеп 1913/11 к с круглой камерой (III–II вв. до н. э.) В нем пол камеры нахо_ дился на 1 м ниже уровня порога. Необычную для ольвийских земляных склепов мериди_ альную ориентацию имели склепы 1975/1 и 1986/10 с круглыми камерами первых веков нашей эры. В этих склепах камеры имели вход с юга. Рис. 39. Формы камер земляных склепов: 1981/2 (1); 1991/1 (2); 1915/31 (3); 1986/10 (4). 105 Бытует мнение, что земляные склепы ольвийского некрополя с круглой камерой не гре_ ческого происхождения [Козуб, 1979, c. 296]. Однако известно, что греческие погребаль_ ные сооружения служили имитацией жилища или храма. Храмы в Древней Греции строи_ ли не только прямоугольной, но и круглой формы [Латышев, 1889, c. 28, прим. 1, c. 245]. Кроме того, склепы с круглой камерой известны и на греческих некрополях Мирины и о. Мальта [Perrot, Chipiez, 1885, p. 226, fig. 162–163; Pottier, Reinach, 1887, p. 66–67, fig. 9– 10]. Причем, Е. Потье и С. Рейнах подчеркивали, что данный тип склепов не характерен для некрополя Мирины, но типичен для греческих некрополей Малой Азии [Pottier, Reinach, 1887, p. 61, 67]. Поэтому, утверждение, что земляные склепы с круглой камерой на ольвий_ ском некрополе не греческого происхождения проблематично. Большинство камер склепов были прямоугольной формы с размеры 2,25–3,15 _ 1,35– 2,5 м. Часть из этих камер имела закругленные углы подобно ямным и подбойным моги_ лам. Чаще закруглялась только пара углов передней стенки камеры (склепы 1910/19, 1912/ 85, 1912/87, 1912/89, 1915/30, 1924/11). Камеры со всеми закругленными углами имели склепы 1912/97, 1930/2, 1985/2, 1985/2, 1986/6. Полы камер склепов обычно находились ниже уровня дна дромоса от 0,35 м до 1 м. Этот перепад глубин создавал своеобразную сту_ пеньку перед входом, служившую порогом и основанием для заклада. Иногда такой порог имел две_три материковые ступеньки с внутренней стороны камеры как, например, в скле_ пах 1913/64 и 1913/76. Высота потолков камер земляных склепов колебалась от 1 до 3,5 м (склеп 1905/28). Ка_ меры имели сводчатые потолки с пятами на уровне пола. Сами своды были цилиндричес_ кие (склепы 1908/18, 1910/19, 1914/5, 1914/22), стрельчатые (склепы 1912/8, 1915/37) и коробовые (склепы 1902/34, 1906/26, 1909/26). Большинство же камер имели слабо выра_ женный свод. Вход из дромоса в камеру склепа вырезался в ее передней стенке в виде арки — полуцир_ кульной (склеп 1912/85) или лучковой формы (склеп 1912/89). (рис. 40). Наиболее рас_ пространенная высота входа с аркой 0,9–1 м, а ширина 1–1,2 м. Как правило, арочный вход вырезался посередине стены камеры, образуя с обеих сторон заплечья. Заплечья часто име_ ли различную длину. В тех случаях, когда арочный проем вырезался не посередине стены, заплечье было одно (склепы 1908/18, 1912/25). Арочные проемы также могли иметь с обе_ их сторон материковые выступы в виде пилонов без базы и капители. Такая конструктив_ ная особенность характерна для земляных склепов римского времени (1928/6, 1979/10, 1983/12) [Козуб, 1979, с. 235–296; Козуб, Папанова, 1983/31б]. Своеобразно был оформлен вход в камеру склепа 1967/8 первых веков нашей эры. В нем каменный заклад, плотно прилегавший к входному проему, по бокам был укреплен контрфорсами в виде колонок, сложенных из необработанного известнякового камня, котрые опирались на своеобразный фундамент из полуобработанных камней, уложенных плашмя [Козуб, 1969, с. 282–283]. На некрополе Ольвии камеры склепов имели дополнительные конструкции — лежанки для покойников, ниши для светильников и сосудов, ниши_тайники, канавки (рис. 41). В камере склепов, как правило, вырезали из материка одну или две лежанки почти одинако_ вых размеров. Например, в склепе 1901/49 к (II в. до н. э.) лежанки имели размеры 1,5 _ 0,9 _ 0,4 м, а в склепе 1901/56 (конец II в. до н. э.) — 2,7 _ 1,0 _ 0,4 м. Иногда лежанки делали из других материалов. Так лежанка (2,28 _ 0,4 _ 0,5 м) в склепе 1902/35 была насы_ пана из принесенной земли. Она находилась справа от входа в специально сделанной нише шириной 0,56 м. В этом склепе находилось три разновременных погребения — начала III в. до н. э., начала II в. до н. э. и середины I в. до н. э. [Парович_Пешикан, 1974, c. 188, № 149]. По всей видимости, лежанка была сделана для повторного захоронения. Насыпная лежан_ ка зафиксирована и в склепе 1928/5 (первые века нашей эры). Необычное строительное решение имели лежанки в склепах 1896/35 (II в. до н. э.) и 1907/2 (вторая половина II в. до 106 н. э.) В первом склепе сделали были вырезаны две материковые лежанки длиной 2,53 м. Причем одну из них удлинили кладкой из сырцовых кирпичей. Во втором склепе лежанка имела небольшое ограждение из камней размерами 0,7 _ 0,13 _ 0,09 м. Довольно часто в отчетах отмечалось, что были зафиксированы остатки камки, тростника, соломы, настилов из досок, ткани или кожи, которыми были накрыты лежанки. Так, например, в склепе 1901/ 49 (начало II в. до н. э.) лежанка была накрыта тканью. На лежанку, как правило, клали одного, реже двух покойников (склеп 1901/49). Лежанки известны с III в. до н. э. и до кон_ ца II в. н. э. (склепы 1896/25, 1902/9, 1903/27 и др.) [Ястребов, 1896; Фармаковский, 1906 б; Парович_Пешикан, 1974, c. 34–35] В ряде склепов в стенках камер вырезали по одной или две прямоугольные ниши для светильников (рис. 42). Об этом свидетельствуют следы копоти на стенах ниш. В такие ниши ставили и сосуды. Так в склепе 1910/13 в нише стояли канфар и амфора, а в склепе 1903/ 1 — канфар и красноглиняная миска. Иногда в полу камер склепов выкапывали по центру или вдоль стен от одного до четырех углублений, которые использовались для разных целей. Одни углубления были неболь_ ших размеров (канавки), а другие довольно значительных (канавы). В канавах иногда хо_ ронили как, например, в склепах 1901/28 и 1901/6. Парное захоронение в канавах, выко_ панных вдоль северной и западной стенок камеры, было раскопано в склепе 1907/5 к (III в. до н. э). Северная канавка имела размеры 1,25 _ 0,4–0,57 _ 0,35 м, а западная — 1,15 _ 0,46– 0,6 _ 0,15 м. В них были зафиксированы остатки деревянных гробов [Фармаковский, 1907, c. 17–18]. Четыре канавки вырезали в полу камеры склепа 1928/16. Причем в северо_вос_ точной канавке, как отмечалось в отчете, были прослежены контуры гроба. Вероятнее все_ го, что это были не остатки гробов, а остатки досок, которыми вымостили дно этих канавок и на них положили умерших. Рис. 40. Арки земляных склепов: 1915/30 (1); 1921/87 (2); 1912/97 (3); 1915/37 (4). 107 Рис. 41. Камеры земляных склепов с дополнительными конструкциями: 1967/8 (1) — лежанки; 1979/11 (2) — тайник; 1928/16 (3) — канавки (по Г. П. Крысину). 108 Для устойчивости саркофагов и гробов в полах камер вырезали небольшие ямки для ножек [Скуднова, 1988, c. 9]. Ямки имели разные размеры (в склепе 1902/35 0,25 _ 0,25 _ 0,12 м, а в склепе 1903/2 — 0,7 _ 0,4 _ 0,18 м). Их параметры зависели от размеров ножек саркофагов и гробов. В ямки больших размеров ставили сосуды. Например, в склепе 1901/36 (II в. до н. э.) в ямке, находившейся слева от входа, сто_ яли курильница и ваза с канелюрами. В склепе 1900/63 (первые века нашей эры) в ямку, которая находились между гробами, поместили весь погребальный инвентарь. Интересно, что в камере склепа 1979/12 (первые века нашей эры) находилась ниша_ тайник, вырезанная в северной материко_ вой стенке. Она имела форму «коридорчи_ ка» длиной около 1,5 м и высотой 0,35 м [Козуб, 1979, с. 235–296]. Пол камер склепов часто покрывали кам_ кой или соломой, реже циновками из тростника (склепы 1909/26 и 1913/68). В некоторых камерах сохранились остатки деревянных полов (склеп 1896/25). Кроме того, полы камер утрамбовывались или обмазывались глиной, посыпались песком или известью (склепы 1908/4 к, 1912/85, 1928/5). По мнению М. Б. Парович_Пешикан наличие подстилок в моги_ лах различных типов объясняется влиянием варварского населения («местных элементов»), которое присутствовало в Ольвии [1974, c. 60]. Однако, аналогичные приемы обустройства различного типа могил известны и на некрополях Древней Греции. Вход в камеры склепов закрывались закладами из камня, досок, сырцовых кирпичей или из этих материалов в различных сочетаниях. Большинство закладов в классический и эллинистический период представляли собой стенки из сырцовых кирпичей в один или несколько рядов. Известны заклады только из двух сырцовых плит размерами 0,5 _ 0,65 _ 1 м (склеп 1912/8). Сырцовые заклады зафиксированы в шестидесяти восьми склепах разного времени. В земляных склепах классического периода сырцовые заклады составляли 55% , а в IV–III вв. до н. э.— в 60%. Однако в конце III — начале II вв. до н. э. на их долю приходилось уже 54%. Особенно резко строительство таких закладов сокращается в конце II — начале I вв. до н. э. (22%). Для римского периода известно девятнадцать склепов (13%) с сырцовыми заклада_ ми и тридцать восемь склепов (26,6%) с каменными. Это явление можно объяснить дос_ тупностью того или иного вида строительного материала. Период расцвета ольвийского градостроительства приходился на IV — первую половину III вв. до н. э. [Крыжицкий, 1971, 1982, 1985; Леви, 1985, гл. III; Виноградов, 1988, c. 173–175]. В это время дефицитный ка_ мень использовали в градостроительстве, а для сооружения закладов в земляных склепах в большинстве случаев употребляли сырцовые кирпичи. Со второй половины II в. до н. э. и до середины I в. до н. э. город переживает экономический и политический кризис. Умень_ шается общее количество земляных склепов, но в тоже время увеличивается количество склепов с каменными закладами. В этом нет противоречия, так как для строительства зак_ ладов использовали камни из городских развалин. Новый экономический подъем наступа_ ет в первые века нашей эры. В это время камень из старых построек стали использовать не Рис. 42. Земляной склеп 1993/1 – справа от входа ниша (вид изнутри). 109 только для городского строительства, но и для потребностей некрополя. Поэтому в этот период доля склепов с каменными закладами составляет около 71% от всех раскопанных склепов. Часто для закладов в качестве строительного материала использовали и архитек_ турные детали, старые надгробия и жертвенники. Кладки каменных закладов состояли из одного_шести рядов в зависимости от размеров входа в камеру склепа и размеров камней. Например, заклад склепа 1968/4 (первые века нашей эры) представлял собой трехрядную кладку [Козуб, 1969, с. 282–283]. Интересный заклад закрывал вход в камеру склепа 1967/8 (вторая половина I в. н. э.) Его сложили в пять рядов из обработанных известняковых плит, а по бокам — в шесть, причем с боков их дополнительно укрепили контрфорсами [Козуб, 1972, с. 163–171]. Иногда в кладках каменных закладов находились целые или фрагментированные ста_ рые надгробия. Надгробные стелы лежали в закладах склепов 1910/3, 1913/27 и 1978/6, а в закладах склепов 1927/3, 1966/4, 1979/11 — антропоморфные надгробия. В каменные зак_ лады помещали не только надгробия, но и жертвенники. Например, четыре известняковых жертвенника с чашеобразными углублениями и сливами были обнаружены в закладе скле_ па 1991/1 (IV — начало III вв. до н. э.) На сегодняшний день в склепах первых веков нашей эры раскопано девять комбиниро_ ванных закладов и семь из них — сырцово_каменные. Часть из этих закладов имела нео_ бычную конструкцию. Так заклад склепа 1902/52 (конец II–I вв. до н. э.) был сложен из сырцовых кирпичей на каменном фундаменте. В склепе 1928/6 (первые века нашей эры) проем арки входа закрыли каменной однорядной кладкой, которую со стороны дромоса укрепили трехрядной, ступенчатообразной кладкой (ширина 0,85 м) из сырцовых кирпи_ чей (рис. 43). По обеим сторонам этого заклада в стенах дромоса вырезали материковые перила одинаковой ширины (0,1 м) и разной длины (длина — левого 2,35 м, правого — 3 м). Своеобразный заклад имел склеп 1965/8 (первые века нашей эры), который представлял собой двухрядную, каменную кладку, об_ шитую со стороны дромоса досками [Ко_ зуб, 1967 б, с. 126–131]. Необычными зак_ лады были в склепах 1910/41, 1983/10, 1983/12 [Козуб, Папанова, 1983/31 б]. Эти склепы в дромосах имели по два каменных заклада. Первый заклад находился в дро_ мосе, а второй закрывал непосредственно вход в камеру. Вполне вероятно, что пер_ вый выполнял функцию «ложного закла_ да», чтобы уберечь склеп от разграбления. В римский период в стенах дромоса скле_ пов часто сооружались подбои (рис. 44), в которых, как правило, хоронили детей, но были и исключения. Так в подбое дромоса склепа 1968/1 находилось парное захоро_ нение женщины и ребенка [Козуб, 1969, с. 282–283]. Подбои сооружались в дромо_ сах склепов как эллинистического, так и римского периодов. Эти комплексы пред_ ставляли собой семейные усыпальницы [Mylonas, 1934, p. 270]. В первые века нашей эры появляется практика использования склепов более Рис. 43. Комбинированный заклад из досок и сырца в склепе 1928/6. 110 Рис. 44. Подбои в дромосах земляных склепов: 1924/11 (1); 1935/87 (2). 111 раннего времени. Причем повторные захоронения совершали не только подбоях, вырезан_ ных в дромосах, но и в камерах. Эта практика бытовала несмотря на то, что в Древней Греции и Риме существовал закон, запрещающий переход гробниц и мест погребения в собственность других лиц в силу давности (Cic., De legg., II, XX, 61). Для повторных захо_ ронений камеру заново обустраивали — белили или штукатурили стены камер, совершали очистительные обряды. Для этого в камерах сжигали травы или серу, ее стены кропили родниковой водой (условное омовение), засыпали старые погребения слоем земли толщи_ ной 0,15–0,70 м. После выполнения таких действий совершали повторное захоронение. Интересен в этом аспекте склеп 1983/2, имевший четыре разновременных захоронения. Первое захоронение в нем было совершено в конце эллинистического периода. Затем склеп открывали для повторных захоронений в I и во II вв. н. э. Причем в I в. н. э. гроб внесли в камеру склепа через вход, разрушив каменный заклад, а во II в. н. э. гроб опустили в каме_ ру, разрушив свод склепа [Козуб, Папанова, 1983/31 б]. По иному произвели повторное захоронение в склепе 1983/10. В этом склепе хоронили дважды — во II–I вв. до н.э и I в. н.э Оба раза для похорон сооружали новые дромосы. Первый восьмиметровый дромос выко_ пали по линии юго_запад — северо_восток. Он имел девять ступеней, переходящих в на_ клонный пандус (3,4 м) и два каменных заклада. Первый заклад (1,25 _ 1,15 _ 1,6 м) был установлен на расстоянии 7 м от начала дромоса. Он имел вид стенки из бутового камня. Второй каменный заклад закрывал непосредственно вход в камеру. Затем в I в. н. э. на юго_ восток от камеры вырезали в материке новый дромос в виде пандуса и сделали второй вход в камеру, который также заложили каменным закладом [Козуб, Папанова, 1983/31 б]. На ольвийском некрополе было раскопано пятнадцать склепов эллинистического пери_ ода с повторными захоронениями первых веков нашей эры. Однако известен только один случай повторного захоронения в эллинистический период — это склеп 1908/19. Сначала его использовали в начале эпохи эллинизма и повторно в III–II вв. до н. э. Таким образом, практика повторных захоронений в склепах появилась в III–II вв. до н. э., но наибольшее распространение она получила в римское время. В римский период наблюдается тенденция упрощения устройства земляных склепов. В это время появляются камеры неправильной формы (склеп 1928/5). Во II в. н. э. уже боль_ шинство камер имело форму неправильного полуовала (склеп 1928/2). Увеличивается ко_ личество и склепов с камерами круглой формы (3%), причем увеличиваются и их разме_ ры. Эти склепы отличались ориентацией входа, который теперь располагается с южной стороны. В классический и эллинистический период ориентация большинства стен камер склепов была выдержана точно по сторонам света с преобладанием широтной ориентации. В первые века появляется и меридиальная ориентация. В камерах склепов покойников обычно клали головой к входу. В большинстве случаев это восток. Долгое время считалось, что ольвийские земляные склепы не имели росписи [Ростов_ цев, 1914, с. 436]. Отчеты Б. В. Фармаковского и раскопки 80_х годов ХХ в. свидетельству_ ют, что это не так. Большинство раскопанных земляных склепов имели обвалившиеся сво_ ды, разрушенные вследствие климатических условий, после вскрытия их грабителями. Поэтому росписи в них не сохранились. Весной 1905 г. по распоряжению графа А. А. Мусина_Пушкина была прокопана канава длиной 2133 м, которая разграничила территорию некрополя и земли, сдаваемые им в аренду. По поручению Императорской Археологической комиссии наблюдал за этими работами и «разбирал» открытые могилы С. К. Мишенин. В отчете он отмечал, что свод потолка в склепе №30 был покрыт известью, на которой сохранились следы росписи красной и желтой крас_ ками [Фармаковский, 1908, с. 33]. Кроме того, в архиве профессора Б. В. Фармаковского сохранилось и письмо от С. К. Мишенина, датируемое 1909 г. В письме автор сообщал, что после весеннего половодья на склоне оврага открылся земляной склеп, камера которого 112 оштукатурена разноцветной краской с рисунками. Склеп засыпали до приезда экспедиции [Папанова, 2002 в, с. 549]. К сожалению, никакой информации в архивах о раскопках этого склепа нам обнаружить не удалось. Земляные склепы перед захоронением тщательно обустраивали на протяжении всего периода существования некрополя Ольвии [Фармаковский, 1898, с. 79–80]. Стены камер белились известью или штукатурились. Остатки штукатурки красного и желтого цвета за_ фиксированы в склепах 1901/89 и 1905/30, а в склепе 1896/25 были обнаружены остатки позолоты, которая использовалась для росписи стен склепа [Фармаковский, 1898, с. 205; Ростовцев, 1914, с. 96]. Не случаен выбор цветовой гаммы для росписи. Желтый и красный цвет в древности символизировали солнце и огонь. Огонь в древнегреческом погребальном обряде играл очистительную роль, а красная краска выступала символом переходного состояния между жизнью и смертью [Бессонова, 1990, с. 31; Папанова, 1997 б, с. 172]. Наконец раскопки 1983 года подтвердили скудные архивные сведения о наличии роспи_ сей в земляных склепах ольвийского некрополя. В этом году был раскопан земляной склеп первой половины I в. до н. э. с рисунками на стенах камеры [Козуб, 1985, с. 292]. Роспись была выполнена поверх известковой побелки стен (рис. 45, 1). Техника исполнения рисун_ ков необычна: граффити, депинти и комбинированные рисунки. На сохранившейся части свода камеры была прочерчена надпись на греческом языке (рис. 45, 2). Вероятно, что на своде было написано имя погребенного. На северной стене склепа, против входа, были рас_ положены рисунок дельфина, выполненный красной краской (охрой) (рис. 45, 5, 6). Здесь же находилось и изображение орла, выполненное в комбинированном стиле. Его нижняя часть была нарисована краской краснокирпичного цвета, а верхняя вырезана в материко_ вой стенке камеры. Под изображением орла и дельфина нанесены насечки (рис. 45, 5). Та_ кие же насечки шли и по восточной стенке (рис. 45, 3). На западной стенке камеры скле_ па — хаотические насечки и изображение типа плетня (рис. 45, 4). Рядом с плетнем находи_ лись, выполненные краснокирпичной краской, нечеткие рисунки коровы или быка, а ря_ дом с ними — копья [Папанова, 2002 в, с. 547–553]. По всей видимости, в этом склепе похоронили человека, исповедующего орфико_пифа_ горейское учение о загробном мире. Подтверждением этого предположения может слу_ жить символика рисунков. По всей видимости, роспись стен посвящалась богу Аполлону, выступавшему и в роли бога смерти, подземного мрака и рока, нисходящего каждые девять космических лет в Аид, чтобы через очищение стать истинным Аполлоном (Aрol., I, 9, 15; Plut., 21, 421) [Лосев, 1957, с. 293, 363]. Хтоническая основа Аполлона выражалась в изоб_ ражении его в виде дельфина, ястреба или коршуна (Plut., Tes. 18; Hom. Il., XV, 237) [Ива_ нов, Топоров, 1974, с. 141–142; Кагаров, 1913, с. 269, прим. 8, с. 229; Лосев, 1957, с. 284]. Отметим, что ястреб и коршун — это птицы класса орлиных. Аполлон_орел выступал сим_ волом воскресения и новой жизни [Церен, 1976, с. 161]. Изображения орла и дельфина имеются в склепе. Символом бога Аполлона также являлось и копье [Лосев, 1957, с. 429], рисунок которого находился на западной стене камеры склепа. Не менее интересна симво_ лика коровы и быка. Как известно, в мифологии древних греков эти животные были жерт_ венными и стояли у древа жизни, символизирующего возрождение после смерти [Церен, 1976, с. 156, 199–201]. Предположение о том, что в склепе был похоронен человека испове_ дующий орфико_пифагорейское учение о загробном мире, подтверждают также остатки погребального инвентаря. Это фрагменты кубка коричневого цвета с рельефным орнамен_ том в виде гирлянд, тирсов, алтарей и маской Диониса на фризе сосуда [Козуб, 1985, с. 292]. По свидетельству античных авторов (Luc. De Luc., V, 73; Paus. X, 32, 7; Soph., Than., 205– 211; Strabo, X, 3, 10), древние греки объединяли ипостаси Аполлона и Диониса, а символом этой новой ипостаси выступал бык [Лосев, 1957, с. 322–330], изображение которого также 113 Рис. 45. Роспись в земляном склепе 1983/12 первой половины I в. до н. э. 114 имеется в склепе. Образ бога Диониса символизировал идею трагической смерти, которую несли стрелы или копье Аполлона [Страшкевич, 1874, с. 37–38; Велишский, 1878, с. 612]. Таким образом, мы видим на стенах камеры склепа орфический «круг рождения» [Фрей_ денберг, 1936, с. 67]. Умерший находится в узах смерти, которые в композиции росписи символизируют насечки на стенах, а вырваться из уз смерти ему помогает Аполлон_Дио_ нис, символы которого бык, дельфин и копье изображены на стенах склепа. Возрождению и преодолению смерти способствует и могильная трапеза [Фрейденберг, 1936, с. 66]. Имен_ но с этой целью возле склепа и поставили стол_трапедзу. Следует отметить, что вопрос о причинах появления земляных склепов на греческих некрополях в различных регионах до сих пор не решен однозначно. Многие исследователи полагают, что они были принесены в Северное Причерноморье из Малой Азии, в частности из г. Амиса. Впервые эту точку зрения высказал В. В. Шкорпил, а затем ее поддержали Р. Х. Лепер [1908, с. 311–314], М. И. Ростовцев [1914, с. 509; 1925, с. 159, 163], М. Б. Парович_Пешикан [1974, с. 37], В.М. Зубарь [1982, с. 28], А. А. Масленников [1990, с. 32–33; 1997, с. 29] и др. В то же время зарубежные исследователи, не однозначно относятся к точке зрения о практике заимствования форм погребальных сооружений. Например, Г. Перро и С. Ши_ пье в «Истории древнего искусства. Финикия — Кипр» [1885] или Г. Э. Мюлонас в статье о раскопках в Аттике [1934, р. 258–279], рассмотрев два типа склепов и сравнив их с анало_ гичными склепами из некрополей Сирии и Krasi пришли к выводу, что эти склепы имеют местное происхождение и развивают погребальные традиции, ведущие свое начало с Ми_ кенского периода [Perrot, Chipier, 1885, р. 205–240; Mylonas, 1934, р. 268–269]. Поэтому согласиться полностью с выводами о заимствовании данного типа погребально_ го сооружения ольвиополитами сложно, поскольку на некрополе Ольвии зафиксированы и переходные формы от больших подбойных могил к склепам. Переходными формами от большого подбоя к склепу являлись могилы 1894/7, 1962/13 и 1984/1 (V в. до н. э.) [Яст_ ребов, 1896, с. 61; Козуб, 1965, с. 126–131; Папанова, 1984/29, с. 6–8; Назарчук, 1988, с. 200]. В 1993 году на участке «Северный» ольвийского некрополя был раскопан необычной конструкции земляной склеп конца V — начала IV вв. до н. э. [Папанова, 2001, с. 36–40]. Многие из ранее раскопанных земляных склепов имели пологие ступенчатые или в виде пандусов дромосы и камеры квадратной, прямоугольной, трапецивидной или круглой фор_ мы с арочным входом [Парович_Пешикан, 1974; Папанова, 1994 а]. Склеп, раскопанный в 1993 году, имел совершенно иную конструкцию. Его дромос представлял собой глубокий входной колодец с наклонными стенками и с дном на глубине 3,4 м от уровня современной поверхности (рис. 46, 1). На двух его стенках были вырезаны узкие карнизы. Первый кар_ низ (1,02 _ 0,82 _ 0,12 м) шел вдоль юго_западной стенки на глубине 1,1 м, а второй (0,55– 0,6 _ 1,47 _ 1,36 м) вдоль юго_восточной стенки на глубине 1,93 м от уровня современной поверхности. Дромос_колодец был засыпан перемешанным желтоглинистым грунтом с фрагментами амфорных стенок и мелких бутовых камней. Сверху эту засыпь перекрыли вымосткой из бутовых камней, остатки которой сохранились в западной части засыпи. Ка_ мера склепа (0,86–1,33 _ 1,87 _ 0,73–0,82 м) грушевидной формы с закругленными угла_ ми, находилась в северо_западной части дромоса_колодца и была ориентированна по линии северо_запад — юго_восток (рис. 46, 2). Вход в камеру этого склепа представлял собой ароч_ ный проем, разделенный на две части, вырезанной из материка колонной (0,34–0,48 _ 0,56– 0,59 м.) (рис. 46, 3). Арки входа имели разную высоту и ширину [Папанова, 2001, с. 36–40]. Этот склеп, по нашему мнению, можно считать одной из переходных форм от больших подбоев к склепам, который показывает, что в первую очередь развивается форма камер. Склеп с камерой такой формы пока единственный из известных склепов на некрополе 115 Ольвии. Склеп с камерой аналогичной формы был раскопан только на некро_ поле Кеп, но он датирует_ ся ІІІ–ІV вв. н. э. [Маслен_ ников, 1990, с. 49] Появление у ольвиопо_ литов такого погребально_ го сооружения как земля_ ной склеп можно объяс_ нить рядом причин. Во_ первых, религиозными ве_ рованиями древних гре_ ков, у которых подземные погребальные камеры символизировали собой гроты, расселины, пещеры, то есть проемы в земной тверди, которые соединяли мир живых с подземным царством Аида (Paus., X, 32, 2–7). Во_вторых, начало строительства земляных склепов на некрополе Оль_ вии датируется рубежом V–IV вв. до н. э. Это пери_ од экономического подъе_ ма ольвийского полиса, который привел к усиле_ нию имущественной диф_ ференциации населения. В это время значительный процент от общего числа ольвийских граждан со_ ставляли среднезажиточ_ ные слои населения [Кры_ жицкий и др., 1999, с. 404]. В_третьих, это явление было связано также с иде_ ей о «приличном погребе_ нии», которая все более ох_ ватывала среднезажиточ_ ные слои населения [Мас_ ленников, 1990, с. 33]. В_ четвертых, не исключено, что на резкое количествен_ ное увеличение числа зем_ ляных склепов на ольвий_ ском некрополе в IV в. до Рис. 46. Земляной склеп 1993/2: входной колодец (1); камера (2); вход в склеп (3). 116 н. э. оказала влияние вторая волна переселенцев в Ольвию из Средиземноморья [Отреш_ ко, 1982, с. 38; Рубан, 1985, с. 35–36; Крыжицкий, 1989, с. 149]. Они также могли привезти с собой традицию захоронений в земляных склепах, уже практиковавшуюся ольвиополи_ тами. В_пятых, в эллинистическое время в античном мире распространяется апофеоз смерти, связанный с идеей героизации умершего [Русяева, 1992, с. 187–189; Papanova, 2000 а, p. 22]. Если вначале посмертной героизации удостаивались только правители и выдающиеся граж_ дане, то позже расширяется круг людей удостаивающихся этой почести и охватывает сред_ незажиточные слои [Русяева, 2000, с. 38–41]. Главным условием теперь является только уровень материального достатка семьи [Диатроптов, 2001, с. 59]. Говоря о времени появления данной традиции, то есть захоронения в земляных склепах, необходимо отметить, что в Древней Греции начали хоронить в подземных камерах типа склепов с дромосами, начиная с эпохи бронзы [Чайлд, 1952, с. 86, рис. 25, с. 106, 342, рис. 120]. Известно два центра распространения могил подобной конструкции — эгейский (о_ва Кипр, Крит, Киклады) и анатолийский. В свое время камерные гробницы о_ва Кипра оказали большое влияние на погребальную архитектуру всей материковой Греции. Между ними, начиная с геометрического периода, сложились тесные экономические и миграционные связи [Kurtz, Boardman, 1971, р. 175, 181]. Это влияние особенно заметно в Пелопонесе (некрополи Аргоса, Зигурии, Коринфа), Аттике (Афины) и островной Греции (о. Родос) [Blegen, 1928, р. 39, fig. 34, p. 48, fig. 41, p. 70, fig. 60; Bryn, 1934, p. 259 idid]. Такие же со_ оружения раскопаны на греческих некрополях Восточного Средиземноморья [Perrot, Chipier, 1885, p. 173–205; Herrmann, 1888, s. 8–10, fig. 2–4; Dragendorff, 1903, s. 93; Michalowski, 1960, p. 133–177]. Известны они и в Палестине, на островах Эгина, Кос, Крит, в Киренаике, Сирии, Финикии [Peters, Thiersch, 1905, р. 81–82; Machatschek, 1967, s. 56– 57, taf. 3, 17, 19, 20; Toll, 1946, р. 10]. Кроме того, хоронили в земляных склепах на некропо_ лях эллинистического и римского времени Александрии [Breccia, 1912, р. 6–7; 1913, p. 8– 9], Киликии (Малая Азия) [Machatschek., 1967, р. 56, fig. 20, 5–6, р. 137], Кипра [Harmann, 1883, Pl. 3; Buchhols, 1973, р. 2], Мирины [Pottier, Reinach, 1887, p. 66], Приены [Wiegand, Schrader, 1904], Сицилии [Frasca, 1979, p. 82, fig. 7, p. 86, fig. 15], в Западном Причерномо_ рье (Варна, Каллатис) [Маргос, 1970, с. 193–196, табл. 1–3; Preda, 1980, p. 20, fig. 5–6, p. 137, fig. 111]. Наиболее близкие ольвийским по своему устройству земляные склепы были раскопаны на некрополях Зигурии и о. Фарос эллинистического и римского времени [Perrot, Chipier, 1885, р. 231–233, fig. 167–171; Blegen, 1928, р. 58–60, fig. 48–51]. Земляные склепы появляется на некрополе Ольвии на рубеже V–IV вв. до н. э. [Козуб, 1974, с. 15; Папанова, 2001, с. 39] и существует до конца II в. н. э. На протяжении всего пе_ риода существования ольвийских погребальных сооружений этого типа основная конст_ рукция земляных склепов практически не изменяется, а добавляются только некоторые конструктивные детали [Парович_Пешикан, 1974, с. 36–37]. В отличие от некрополя Ольвии, на некрополях других регионов Северного Причерно_ морья подобные конструкции погребальных сооружений появляются позже. Так, в Панти_ капее их стали строить с III в. до н. э. [Цветаева, 1951, с. 50]. Одновременно с ними здесь сосуществовали склепы, вырубленные в скалах [Кулаковский, 1896, с. 2–5]. В Херсонесе склепы появляются на рубеже нашей эры «как вполне сформировавшийся тип погребаль_ ного сооружения и продолжают строиться без особых изменений до конца античной эпохи» [Зубарь, 1982, с. 27]. Весьма распространенны они были и на Боспоре, особенно в первые века нашей эры [Масленников, 1990, с. 18–56; 1997, с. 26–29]. Во второй половине IV в. до н. э. на ольвийском некрополе появляется иной тип погре_ бального сооружения — каменный склеп. Стены камер каменных склепов были сложены из обработанных каменных плит и имели каменные перекрытия различной конструкции. 117 На сегодняшний день имеются данные о тридцати шести каменных склепах [Уваров, 1851, с. 42–43; 1853, табл. XI; Забелин, Тизенгаузен, 1876, с. XXVIII; Суручан, 1891, с. IX– XIV; Фармаковский, 1912, с. 1–84; 1914, с. 25; 1918, с. 151; Семенов_Зусер, 1920, с. 20–21; Бураков, 1979, с. 80; Папанова, 1985, с. 78]. Тридцать из них относятся к эллинистическому периоду, а шесть к римскому. Каменных склепов на некрополе Ольвии было очевидно го_ раздо больше, но значительная часть их была раскопана не профессионально или разруше_ на грабителями. Так, еще Б. Г. Тизенгаузен в 1876 году писал в отчете, что самые большие курганы с каменными склепами уже раскопаны либо по распоряжению владельца земель графа Кушелева, на которых находился некрополь, либо кладоискателями [1876, с. XXVII]. Поэтому данные об этих раскопках отсутствуют. Ф. К. Брун, посетивший Ольвию в 1862 и 1878 гг., писал: «Пожалел я, видя каким повреждениям подверглись могильные курганы, еще прежде открытые. Некоторые из этих памятников, не уступающих керчинским вели_ чиною и изящною постройкою, снова засыпаны, или сами обрушились, потому что боль_ шие каменные плиты, из которых в них слагались склепы без цемента, были разбираемы поселянами на разные постройки» [1863, с. 989; 1879, с. 153]. Ольвийские каменные склепы отличаются планировкой камер и формой перекрытия. По форме перекрытия они подразделяются на следующие виды — двухскатные (I), замко_ вые (II), уступчатые (III), горизонтальные (плоские) (IV–V) [Papanova, 2002 а, s. 89–101; 2002 б, s. 123–131]. Согласно планировке камер они представлены двумя подвидами — од_ нокамерные и двухкамерные. По характеру исполнения дромоса склепы можно разделить на варианты. Вариант I а — однокамерные склепы с земляным дромосом. Вариант I б — однокамерные склепы с земляным дромосом облицованным камнем. Вариант II а — скле_ пы с земляными дромосами без облицовки и вариант II б — с земляными дромосами, обли_ цованными камнем. В период эллинизма известны только однокамерные каменные склепы, а в первые века нашей эры появляются и двухкамерные склепы. В эллинистический период однокамерные каменные склепы имели двухскатное, замковое и уступчатое перекрытия, а в римское ис_ пользовались только горизонтальные и двухскатные перекрытия. Первый вид (I) — однокамерные каменные склепы с камерой прямоугольной формы с двухскатным перекрытием (IV–III вв. до н. э.) Они представлены вариантами I а и I б (рис. 47; 48, 1). Отметим, что склепы с двухскатным перекрытием использовались для по_ вторных захоронений в римское время (1904/28, 1913/1). Пятнадцать из всех раскопанных каменных склепов отнесены нами к склепам с двух_ скатным перекрытием [Парович_Пешикан, 1974, с. 49_50, 172–175; Бураков, 1979, с. 81; Папанова, 1985, с. 83; Papanova, 2002 а, s. 89–101]. Шесть из них, имевших специальные карнизы с пазом для опоры плит перекрытия, датируются второй половине IV в. до н. э., а остальные — III в. до н. э. [Папанова, 1985, с. 83]. Большинство склепов этого типа имели размеры 2,5–2,6 _ 1,24–1,6 м и высоту до перекрытия 1–1,4 м. Исключение составляют скле_ пы 1913/1 и 1904/28, длина которых равнялась 3 м и 5 м. Двухскатное перекрытие сложено из обработанных известняковых плит. В верхней части плит одного из рядов перекрытия делали пазы, в которые входили плиты противоположного ряда. Этим приемом достига_ лась тщательность подгонки плит перекрытия, которая препятствовала доступу земли в камеру. Во второй половине IV в. до н. э. для установки плит перекрытия стали вырезать специальные пазы в карнизах стен камеры. Стены камер склепов во второй половине IV в. до н. э. в основном складывались из хоро_ шо обработанных известняковых плит в виде однорядной, орфостатной, сложенной насухо кладки. До перекрытия плиты опускали в материковый котлован. С III в. до н. э. кладки становятся менее тщательными (1912/3). Стены устанавливали в переплет, за исключени_ 118 Рис. 47. Однокамерные каменные склепы с камерой прямоугольной формы с двухскатным перекрытием (IV– III вв. до н. э.): 105/1920 (1); 110/1920 (2); 1913 – под курганом (3). 119 Рис. 48. Каменные склепы: с двухскатным перекрытием 1982/1 (1); этрусский склеп (2); с полуцилиндрическим перекрытием (3); с уступчатым перекрытием (4). 120 ем одной торцовой стены, которую ставили впритык к стенам (склепы 1904/5, 1904/28, 1911/1, 1913/1, 1969/1, 1982/1). Часть склепов первого вида (I) имели земляной ступенчатый или в виде пандуса наклон_ ные дромосы. Так, например, к склепу 1904/28 вел земляной дромос в виде пологого пан_ дуса длиной 4,05 м и шириной 1,9 м, а в склеп 1886/5 б — земляной дромос с пятью сту_ пеньками. Уникальную конструкцию имел дромос склепа 1913/1 Iб (рис. 46, 3). На протя_ жении 1,1 м от начала его сложили из камней в виде замкового свода. Затем на участке длиной 6,65 м свод отсутствовал, но стены были облицованы каменными плитами. Далее шел участок длиной 0,85 м без облицовки и свода. Пол дромоса был горизонтальным на всем протяжении. Не все склепы данного вида имели дромосы (1886/1, 1886/4 а, б, 1904/28, 1911/1, 1913/ 1, 1969/1, 1982/1). В такие склепы гроб или саркофаг опускали через верх, а затем устанав_ ливали плиты перекрытия. В некоторых случаях сооружали вначале три стены склепа и ставили перекрытие. Через недостроенную торцовую стенку совершали захоронение. За_ тем впритык возводили четвертую стенку, которая являлась своеобразной стенкой — зак_ ладом. Среди исследователей нет единого мнения о месте происхождения данного типа камен_ ных склепов. В свое время М. Б. Парович_Пешикан предположила, что такая форма стала использоваться в Ольвии под влиянием Восточного Средиземноморья [1974, с. 47]. Ее вер_ сию поддержали А. В. Бураков [1979] и В.М. Зубарь [1979; 1982, с. 25]. Автор в статье «Но_ вий кам’яний склеп ольвiйського некрополю» высказала мнение, что эти склепы имеют иное региональное происхождение — Западное Средиземноморье [Папанова, 1985, с. 87]. Склепы такого вида были распространены и в Юго_Восточном Средиземноморье. Необ_ ходимо при этом отметить, что склепы этого региона весьма отдаленно сходны с ольвийс_ кими. Их объединяет только наличие определенного вида перекрытия. Подобные склепы (6 x 1,8–3 _ 1,25–1,8 м), сложенные из каменных плит на поверхности земли известны в эпоху архаики на некрополях о. Кипра. Причем часть из них имели двухскатное перекры_ тие, а часть — плоское [Perrot, Chipier, 1885, p. 209–210, fig. 154–155]. В эпоху эллинизма склепы с двухскатным перекрытием появляются на некрополях Киренаики и Ксанфа в Ликии [Велишский, 1878, с. 154]. Здесь они, как и кипрские, не опускались в материк, а сооружали на поверхности [Machatschek, 1967, taf. 34–36, 39, 41, 44, 49, 51, 53]. На некро_ полях Мариссы, Гадра (Египет), Карфагена эпохи эллинизма в скалах вырубали склепы с остроконечным сводом, в виде двухскатного перекрытия [Peters, Thiersh, 1905, р. 85]. Ин_ тересно, что на некрополях о. Родоса *, Мирины, Киринаики были раскопаны саркофаги с двухскатным перекрытием, которые имитировали кровлю, покрытую черепицей [CR, 1933, p. 15–17, fig. 3–5; Pottier, Reinach, 1885, s. 69, fig. 13; Machatschek, 1967, abb. 3]. Полностью идентичные ольвийским склепы с двухскатным перекрытием открыты на некрополях колоний Великой Греции на юго_западе Италии и на о. Сицилия [Модестов, 1904, с. 67, рис. 25; Залесский, 1959, с. 48, рис. 2] (рис. 48, 2). Склепы аналогичной конст_ рукции появляются и у этруссков после покорения их римлянами в IV в. до н. э. [Модес_ тов, 1904, с. 66]. Это необходимо подчеркнуть особо, так как все остальные типы этрусских склепов имеют малоазиайское происхождение [Модестов, 1904, с. 11–12]. Абсолютно иден_ тичный ольвийскому склепу 1982/1 склеп с двухскатным перекрытием начала V в. до н. э. раскопали в Пестуме (Южная Италия) [Папанова, 1985, с. 84]. Американским археологом P. Sestieri было отмечено, что этот склеп в Пестуме — типичное греческое сооружение и обряд захоронения в нем греческий [Sestieri, 1959, р. 33–37]. Склепы с двухскатным пере_ *М. Б. Парович_Пешикан называет саркофаги с о. Родос склепами [1974, С. 47]. 121 крытием раскопаны на греческом некрополе классического времени г. Наксоса (Сицилия). Причем их стены были сложены из сырцовых кирпичей, а двухскатное перекрытие сделано из больших черепиц. Интересно, что за исключением строительного материала, их разме_ ры, кладка стен и углубленность в материк абсолютно идентичны ольвийским [Rastrelli, 1988, p. 45, fig. 45, p. 324, fig. 46, p. 334, fig. 56, p. 343, fig. 70, p. 359, fig. 73, p. 373, fig. 84 a, в]. Известны склепы с таким перекрытием в V в. до н. э. и на западном побережье Черного моря, в частности, во Фракии [Филов, 1932, с. 61, рис. 42; Гетов, 1988, с. 26, рис. 10; Русева, 2000]. Проследим динамику появления склепов с двухскатным перекрытием аналогичных оль_ вийским в античном мире. В архаическое время они появляются на о. Кипр, с VI в.— в Болоньи, Пестуме, Наксосе, с V в.— во Фракии и со второй половины IV в. до н. э.— на некрополе Ольвии. Из них только западно_средиземноморские склепы абсолютно иден_ тичны ольвийским. Кипрские и фракийские склепы были наземными сооружениями. Не исключено, что данную конструкцию каменных склепов завезли в Ольвию в IV в. до н. э. переселенцы второй миграционной волны, в которую входили выходцы из колоний Великой Греции и Фракийского региона. Еще В. И. Модестов писал, что «мы не знаем, были ли в истории примеры, чтобы какой либо народ, не переменяя своих религиозных представлений, заимствовал путем торговых влияний форму погребения, существующую в далеких странах...» [1904, с. 18]. Что касается появления в первые века нашей эры традиции строительства каменных склепов с двухскатным перекрытием на некрополе Херсонеса, то вряд ли можно полнос_ тью согласится с выводами В. М. Зубаря об их восточно_средиземноморском происхож_ дении [1982, c. 25]. Он прав в том, что в целом данный тип погребальных сооружений не характерен для Херсонеса и его использовала только небольшая группа населения. По всей видимости, их появление на херсонеском некрополе связано с римской экспансией в Се_ верное Причерноморье. Именно в римское время они появляются и на некрополе Том (Западное Причерноморье) [Barbu, 1971, p. 53–54]. Второй вид (II) — это однокамерные каменные склепы с полуцилиндрическим пере_ крытием в виде замкового свода так называемые «македонские», датируемые концом IV — началом III вв. до н. э. (1907/37, 1907/10) [Преда, 1963, с. 38; Парович_Пешикан, 1974, с. 49; Papanova, 2002 а, s. 89–101]. (рис. 48, 3) Строительство этих склепов было связано с элли_ нистической традицией, а греческие колонисты во Фракии их модифицировали [Парович_ Пешикан, 1974, с. 47–49]. Ареал распространения склепов второго вида в V–IV вв. до н. э.— это некрополи Киликии, Олинфа [Machatschek, 1942, p. 117–118, abb. XI–XVII; Robinson, 1967, p. 37–39, 43], Калатии [Preda, 1961, c. 57–162; Преда, 1963, c. 38, рис. 28, 30–31; Федо_ ров, Полевой, 1973, c. 169], античного Одессоса [Мирчев, 1958, с. 570, 574]. Во второй поло_ вине IV в. до н. э. они появляются и в Пантикапее [Гайдукевич, 1949, с. 259–260]. Третий вид ольвийских каменных склепов (III) представлен однокамерными склепами с уступчатым перекрытием [Уваров, 1851, с. 42, прим. 1; Папанова, 1994, с. 12; Диатроптов, 2001, с. 66; Papanova, 2002 а, s. 89–101]. М. Б. Парович_Пешикан в монографии «Некро_ поль Ольвии эллинистического времени», проанализировав каменные склепы, раскопан_ ные Б. В. Фармаковским, пришла к выводу, что «... в ольвийских каменных склепах су_ ществует только два типа перекрытий: двускатное в виде крыши и полуцилиндрическое замковое... Иных форм перекрытия, как например, ложных уступчатых и т. д. ольвийские каменные склепы не знают» [1974, с. 26]. В 1792 г. Ф. П. Деволан «Рапорте о географическом и топографическом положении про_ винции Озу или Едизань, иначе называемую Очаковской степью, для прояснения карт и планов, снятых по Высочайшему повелению инженер_майором Деволаном» писал, что боль_ шинство курганов на ольвийском некрополе «со склепами различных глубин, высоты и 122 формы, из которых наиболее часто использовалась коническая форма сахарной головы, высотой от 7 футов до 24–28 футов» [Тункина, 2002, с. 425]. Позже А. С. Уваров также от_ мечал, что все осмотренные им склепы имели уступчатый или горизонтальный свод [1851, с. 42]. При этом он подчеркивал, что ольвийские склепы с уступчатым сводом подобны скле_ пам под Золотым и Царским курганами [Уваров, 1851, с. 42, прим. 1]. Остановимся подробнее на конструкции и размерах склепа, описание и рисунок которо_ го дает А. С. Уваров. Рисунок внутренней части камеры одного из таких склепов сделал художник его экспедиции М. Вебель [Уваров, 1853, табл. XI]. Этот склеп имел камеру дли_ ной 3,7 м, шириной 3,06 м и высотой 10,76 м [Уваров, 1851, с. 43]. Для масштаба на рисунке изображены люди, которые кажутся карликами под сводами склепа. Свод камеры склепа имел восемь уступов и в нее вел пологий дромос в виде пандуса (рис. 48, 4). Стены камеры были сложены из больших каменных плит, а дверной проем перекрыт монолитным бло_ ком, опирающимся на выступы_карнизы. Свод этого склепа аналогичен своду камеры эл_ линистического времени под Мелек_Чесменским курганом [Гайдукевич, 1981, с. 49, рис. 25]. Датировка ольвийских склепов с уступчатым перекрытием затруднительна. Известно, что уступчатые склепы Боспора существовали с конца V по III вв. до н. э. включительно [Савостина, 1984, с. 11]. Склепы с уступчатым перекрытием известны во фракийской по_ гребальной архитектуре в V–III вв. до н. э. [Русева, 2000, с. 79; 2002, с. 79–81]. Вполне ве_ роятно, что на ольвийском некрополе их сооружали в IV в. до н. э. в период экономическо_ го расцвета Ольвии. В первые века нашей эры появляется четвертый вид каменных однокамерных склепов (IV) — это склепы небольших размеров с горизонтальным (плоским) перекрытием. Такие склепы имели четырехугольные камеры, сложенные из тщательно подогнанных плит, ко_ торые перекрывали горизонтально положенные плиты (1891/1, 1904/28, 1913/1). Их сте_ ны были опушены до перекрытия в материковый котлован, а затем их горизонтально пере_ крывали большими обработанными плитами. Между стенками материкового котлована и стенами камер иногда насыпали бутовый камень. Некоторые из этих склепов в это время имели особые конструктивные детали. Так склеп 1904/28 (5,22 _ 1,37 _ 2,2 м), ориентиро_ ванный по оси запад_восток, имел земляной дромос, который подходил к камере с запада. Склеп 1886/5 а (4,99 _ 1,08 _ 1,08 м) был сложен из больших обработанных плит и пере_ крыт большой каменной плитой, которая закрывала не полностью западную часть камеры. Поэтому она была заложена деревянным настилом, поверх которого положили бутовые камни. Пол в склепе покрыли слоем камки. Над склепом насыпали курган [Суручан, 1891, с. XII]. Аналогичные каменные однокамерные склепы небольших размеров обнаружены на по_ зднеэллинистическом некрополе Haghios Kosmas (Аттика). Здесь склепы сооружались с дромосом или без него и снабжались горизонтальным перекрытием [Mylonas, 1934, p. 268, fig. 12, p. 269, fig. 13–14]. Склепы такого вида были раскопаны на Кикладах, Крите, в Зигу_ рии и в Коринфе [Shear, 1929, p. 534, fig. 16; Mylonas, 1934, p. 277]. Пятый вид каменных склепов (V) ольвийского некрополя представлен монументаль_ ными двухкамерными склепами с горизонтальным перекрытием. К началу XX века сохра_ нились два таких склепа — склеп под Зевсовым курганом и склеп Евресивия и Ареты (рис. 49). Они были построены на север от оборонительных стен и хозяйственного предме_ стья города первых веков нашей эры. Эти склепы являются выдающимися памятниками архитектуры позднеантичного периода. Стены камер, опущенные в котлованы, сложены в технике двухслойной кладки, состоящей из забутовки и лицевой части из квадров, уложен_ ных в системе двухрядной сложной, орфостатной кладки, сложенной насухо, без примене_ ния строительных растворов. Оба склепа находились под большими курганами с крепида_ ми. Эти крепиды были сложены из больших плит в системе классической античной клад_ 123 ки — кордон на ребро, плита на образок. Такая кладка в первые века нашей эры применя_ лась для сооружения особо значимых построек. Несмотря на однотипность, каждый из склепов имеет своеобразные черты, придающие этим погребальным памятникам неповторимый архитектурный облик. Склеп под Зевсо_ вым курганом представляет собой единое прямоугольное сооружение, разделенное попе_ речной стеной с дверным проемом на две камеры, которые имели одинаковую ширину и высоту — 3 м, но разную длину (рис. 49, 1). Первая камера имела длину 2,12 м, а вторая — Рис. 49. Склеп под Зевсовым курганом (1); склеп Евресивия и Ареты (2). 124 3,8 м. Иное конструктивное решение склепа Евресивия и Ареты. В нем первая входная камера (3,5 _ 1,7–2,8 м) имела дверной проем в виде архитравного перекрытия (рис. 49, 2). Вторая погребальная камера имела квадратную форму (4,15 _ 5,15 _ 4,32 м) с входом, ук_ рашенным по бокам пилонами. Обе камеры были украшены профилированными карнизами на уровне пят свода. В камеры обеих склепов вели длинные дромосы. В камеру склепа под Зевсовым курга_ ном вел пологий дромос в виде пандуса (18 _ 1,25 м). Склеп Евресивия и Ареты имел дро_ мос (12 _ 1,4 м) со 19 ступенями, которые переходили в пандус. Фасадная стена входных камер обеих склепов имела по бокам мощные подпорные контрфорсы из бутового камня. Заклады этих склепов состояли из больших плит, специально вытесанных по форме двер_ ного проема и тщательно пригнанных к проему. Склепы имели различную ориентацию. Склеп под Зевсовым курганом был ориентирован по линии север–юг, а дромос распола_ гался с юга. Склеп Евресивия и Ареты — по линии запад_восток, дромос находился с вос_ точной стороны. Оба склепа грабились несколько раз. Фрагментированный материал и монета, найденная под плитами пола склепа под Зевсовым курганом, позволили датиро_ вать их второй половиной II — первой половиной III вв. н. э. Склеп под Зевсовым курганом не имел рельефного декора, но на фасадной стене первой камеры «сохранилась очень бледно» выполненная кистью монохромная роспись красно_ кирпичной краской по камню без грунтовки [Фармаковский, 1906, с. 26, рис. 16] (рис. 50). Особенность этой росписи заключается в том, что рисунки были размещены на двух пи_ лонах перед входом в камеру склепа [Ростовцев, 1914, с. 438]. Роспись представляла собой бегло исполненные контурные рисунки, схематично передававшие изображение змеи (сле_ ва) и человека (справа от входа). Стоящий мужчина в короткой тунике и с повязкой на голове был нарисован в профиль. В поднятой правой руке он держал ветвь. Изображение левой руки нечеткое. Б. В. Фармаковский определил изображение фигуры как итифалли_ ческое, выполненное в грубой варварской манере [1906, с. 26]. Иной точки зрения придер_ живается А. С. Русяева. По ее мнению, эти рисунки выполнены неумело и схематично. Не согласна она и с трактовкой мужской фигуры как итифаллической. Она считает, что из_за «смазанной» левой руки и была допущена неточность в определении мужской фигуры как Рис. 50. Роспись в склепе под Зевсовым курганом. 125 итифаллической. На самом деле в протянутой вперед левой руке мужчина также держал ветвь [Русяева, 1992, с. 188]. Большинство исследователей, анализирующих роспись, высказывали предположение о ее хтоническом и апотропеическом характере [Бобринский, 1902, с. 70; Фармаковский, 1906 в, с. 26; Кагаров, 1913, с. 34–35; Ростовцев, 1914, с. 438]. Иную трактовку этой росписи предложила А. С. Русяева. В своем предположении она исходила из того, что в склепе под Зевсовым курганом был похоронен ольвийский стратег и первый архонт_ эпоним Калис_ фен, сына Калисфена, служивший и жрецом бога Зевса [Русяева, 1992, с. 187–189]. В ан_ тичных полисах жрецы владели искусством отправления культовых обрядов. Во время ри_ туала вызывания дождя они потрясали ветками различных деревьев. Мужчина, изобра_ женный на стенке склепа, также держит в обеих руках ветки. Кроме того, в почетном оль_ вийском декрете в честь Калисфена говорится, что он, «став же жрецом покровительству_ ющего нашему городу бога Зевса Ольвия и благочестиво… бога, обратился с мольбою о благорастворении воздухов и вымолил счастливый год» [IOSPE, I2, № 42]. Свидетельством служит и изображение змеи, охраняющей умершего и символизирующей хтонизм, геро_ изм, олицетворяющей пробуждение природы после дождя. Не исключено, что в склепе под Зевсовым курганом могли похоронить знаменитого ольвиополита Калисфена, сына Калисфена. Государственная жизнь ольвийского полиса теснейшим образом переплеталась с религиозной, что нашло свое отражение в большой и малой эпиграфике. В тоже время, роспись в склепе под Зевсовым курганом может иметь и несколько иной смысл. Так ветки в руках фигуры могли символизировать дерево Жизни (мировое дерево), которое охраняет змея. Дерево Жизни способствовало возрождению умершего и давало ему «жизнь без смерти» [Элиаде, 1999, с. 264, 274]. Триада (человек, дерево и змея) обозначала, что бессмертие труднодостижимо. Змеи охраняют все пути к бессмертию, но герой всегда выходит победителем. Поэтому рисунки мужчины и змеи и помещены не в самом склепе, а по разные стороны от входа в гробницу [Папанова, 2002, с. 548]. Таким образом, рассмотренные каменные склепы некрополя Ольвии свидетельствуют о разнообразии погребальной архитектуры в эллинистическое и римское время. Ее расцвет был связан не только с экономическим подъемом в жизни ольвийского полиса, но и с раз_ витием в это время представлений о героизации умерших [Русяева, 1992, с. 184–185; Papanova, 2000, p. 22–26]. Герою необходимо было оставить после себя память о своей по_ смертной славе и место культа в виде кургана и монументального склепа. В ольвийских склепах находили мраморные статуи, монеты и золотые украшения [Брун, 1863, с. 589; 1879, с. 152]. Каменные склепы выступали в роли героонов, символизировавших собой жизнь, смерть и место обитания героя и являлись священным местом, которое потомки сохраня_ ли много веков. Каменные склепы на ольвийском некрополе сооружались одновременно с другими ти_ пами погребальных сооружений: ямными и подбойными могилами, земляными склепами. 3.2. Надмогильные сооружения 3.2.1. Надгробия К надмогильным сооружениям относятся надгробия, алтари и курганы. Древние греки верили, что «душа витает среди погребальных памятников и могил» (Plato, Phed., 81 CD). Поэтому они заботились не только о приличном погребении, но и о сохранности могил, а 126 роль их апотропея выполнял надгробный памятник. Первоначально это были небольшие курганы из земли или камня [Велишский, 1878, c. 150; Kurtz, Boardman, 1971, p. 135–136], а позже роль надгробий стали выполнять скульптуры, стелы, антропоморфные изображе_ ния, чиппи (cippi — итал.), вазы с изображениями, мраморные диски (Her., 1, 93; Plato, XI, 958; Luc., Har., XII, 22). На некрополе Ольвии, в отличие от некрополей других античных центров Северного Причерноморья, найдено незначительное количество надгробий [Русяева, 1986, c. 531]. Однако этот факт не свидетельствует об их ограниченном распространении [Фармаковс_ кий, 1903 б, c. 6]. Ольвийских надгробий дошло до наших дней немного, так как их боль_ шую часть была уничтожена или разграблена. В этом судьба ольвийских надгробий сходна с судьбой надгробий некрополя Мирины [Pottier, Reinach, 1888, s. 111]. До наших дней сохранилось более шестидесяти надгробий из некрополя Ольвии, в основном в виде фраг_ ментов. Ранее в специальной литературе, рассматривались, преимущественно, вопросы перевода эпитафий и их датировки, этнической принадлежности погребенных на основании имен на надгробиях, искусствоведческие аспекты надгробий с некрополя Ольвии, а не их класси_ фикация. Первая попытка классификации ольвийских надгробий была предпринята авто_ ром [Папанова, 1994, с. 12–13; 1997, с. 112–118]. На некрополе Ольвии надгробия пред_ ставлены скульптурами, стелами из мрамора и известняка, антропоморфными скульпту_ рами, чиппи и наисками [Папанова, 1997, с. 112]. Среди этих надгробий выделяются типы и варианты. Первый тип ольвийских надгробий — это скульптуры людей и животных, которые уста_ навливались либо непосредственно над могилой, либо рядом с ней. Статуи_надгробия — это материализованные образы умерших и воплощение их бессмертной сущности [Акимо_ ва, 1990, с. 233]. В VI в. до н. э. в Греции широкое распространение получили надгробия, изображающие героизированных умерших в виде «Аполлонов» или «куросов». Этот тип скульптуры гре_ ки позаимствовали у египтян [Levin, 1968, p. 26; Richter, 1942; 1970, p. 127]. В 1924 году Б. В. Фармаковский приобрел у крестьянина Логвиненко жителя c. Парутино торс архаи_ ческого куроса из мрамора (рис. 51, 1), найденный им в «древней могиле». У торса куроса отсутствовала голова, часть рук и нижняя часть туловища. Это была статуя стройного, силь_ ного, обнаженного юноши, изготовленная в школе Навкратиса и попавшая в Ольвию, по мнению Б. В. Фармаковского, через о. Самос [1926 а, c. 164–170]. Иного мнения о проис_ хождении этого куроса придерживаются Г. Рихтер и А. С. Русяева, предположившие, что он относится к группе скульптур из Птойона. По их мнению, такая мягкая моделировка, свойственная восточногреческому искусству, может свидетельствовать в пользу мастерс_ кой Милета [Richter, 1970, p. 129; Русяева, 1987, c. 155]. Нет единого мнения и по вопросу датировки данного надгробия: вторая четверть — середина VI в. до н. э. [Фармаковский, 1926 а, c. 169–170]; вторая треть VI в. до н. э. [Максимова, Наливкина, 1955, c. 298; Брито_ ва, 1971, c. 141]; середина VI в. до н. э. [Блаватский, 1947, c. 56]; последняя четверть VI в. до н. э. [Русяева, 1967, c. 155]; последняя четверть VI — начало V в. до н. э. [Richter, 1970, p. 129]. По всей видимости, это надгробие, как и скульптуры львов, изготовили в метрополии Оль_ вии — Милете в последней четверти VI в. до н. э. В качестве надгробий использовали терракотовые статуэтки так называемых «могиль_ ных» куросов [Higgins, 1954, Pl. 56, № 367, 369; 1967, p. 36]. Эти статуэтки помещали в модели терракотовых храмов, которые и ставили на могильных насыпях вместо надгробий [Кондаков, 1879, c. 15, 37]. Подобный терракотовый курос был найден в 1988 году на возвы_ шенности «Гамма» западного плато Заячьей балки ольвийского некрополя [Папанова, 1993, c. 25]. Этот курос относится к типу терракот, изображающих стоящего юношу в гиматии 127 Рис. 51. Ольвийские надгробия: торс архаического куроса из мрамора (1); терракотовый курос (2); терракотовая модель храма (3). 128 (рис. 51, 2). Терракота сильно обкатана, поэтому черты лица, детали одежды и прически силь_ но сглажены. Едва заметен на лице широкий нос, более четко видны уши. Волосы зачесаны назад и откинуты на спину, об_ рамляют невысокий лоб, чуть ниспадая на него. Они длинны_ ми прядями спадают на спину и грудь подобно египетским при_ ческам [Lеvin, 1968, p. 26]. Ко_ роткая шея почти сливается с линиями плеч и рук, руки плот_ но прижаты к телу, резко подчеркнута линия талии [Папа_ нова, 1993, c. 91, рис. 36]. Данно_ му типу куроса близка группа «могильных» терракот с остро_ вов Самос и Родос конца VII — начала VI в. до н. э. и курос с о. Березань 30–20 гг. VI в. до н. э. [Higgins, 1954, Pl. 56, № 367, 369; 1967, p. 36; Копейкина, 1977, c. 101]. На западном плато Заячьей балки некрополя Ольвии была раскопана терракотовая модель храма (рис. 51, 3), которую Ю. И. Козуб интерпретировала как погребальную урну [1975 а, c. 295–296]. Не исключено, что терракотовых куросов могли по_ мещать в такие модели, которые затем ставили на могильные на_ сыпи в качестве надгробий. По всей видимости, такие надгробия устанавливали на могилах малообеспеченных граждан Ольвии. В классический и эллинистический периоды, богатые и среднезажиточные ольвиополи_ ты украшали могилы близких мраморными скульптурными надгробиями. Некоторые из них представляли собой портретные изображения. К сожалению, до наших дней сохрани_ лось только пять таких скульптур. Четыре из них относятся к классическому времени. Первая скульптура — надгробие из пентелийского мрамора из собрания П. О. Бурачко_ ва, опубликованное впервые G. Kieseritzky и C. Watzinger и суммарно продатированное ими классическим временем [Kieseritzky, Watzinger, 1909, s. 28, № 156, Taf. XI]. Это надгробие, представляющее собой скульптурную композицию из двух женских фигур, сохранилось фрагментарно (рис. 52). Интересен композиционный прием, который применил скульп_ тор — сидящая на переднем плане женщина как бы сливается со стоящей за ней. По мне_ нию А. С. Русяевой, это скульптура госпожи со служанкой. Скульптуру изготовили в V в. до н. э. в Афинах в мастерской Фидия его ученики [1986 а, с. 533; Крыжицкий, Русяева…, Рис. 52. Надгробие из пентелийского мрамора. 129 с. 566]. Иной точки зрения придерживался Г. И. Соколов, который разглядел в персона_ жах надгробия двух близких подруг. Первоначально он отнес это надгробие к IV в. до н. э. [Соколов, 1973, с. 42–43]. Однако в последующей своей работе датировал его V в. до н. э. [Соколов, 1999, с. 99] На наш взгляд, скульптор передал духовную близость между мате_ рью и дочерью или между сестрами. Вторая — женское надгробие из пентелийского мрамора также сохранилось фрагмен_ тарно. По мнению исследователей, композиция этого рельефа аналогична знаменитой сте_ ле Гегесо и не исключают, что ольвийскую надгробную стелу сделал скульптор из окруже_ ния Фидия в конце V в. до н. э. [Скржинская, 1998, с. 185–186]. Третья — небольшая женская головка от надгробия из пентелийского мрамора, сохра_ нившаяся фрагментарно. Она датируется 430 г. до н. э. Вполне вероятно, что эта работа вышла из школы Фидия, так как по трактовке образа она близка к стилю скульптур Пар_ фенона [Фармаковский, 1912, c. 75, рис. 48; Тревер, 1914, c. 56_59, табл. III, I; Козуб, 1974, c. 124]. Четвертая — мраморная головка от надгробного памятника, изготовленного в Афинах в 430–400 гг. до н. э. [Тревер, 1914, c. 59; Козуб, 1974, c. 124]. По мнению Ф. М. Штитель_ ман и Ю. И. Козуб обе эти мраморные головки были фрагментами от барельефов надгроб_ ных стел [1951, c. 226; 1974, c. 124]. Иной точки зрения придерживались К. И. Тревер и Б. В. Фармаковский, которые считали их фрагментами надгробных скульптур [1912, c. 75; 1914, c. 56–59]. Сохранилось только одно скульптурное надгробие эллинистического периода (рис. 53, 1). Это мраморная женская головка от большого надгробного горельефа второй половины — конца I в. до н. э. [Соколов, 1971, с. 170–180, рис. 1–6; 1973, с. 148–149; 1999, с. 172]. Отметим, что С. А. Жебелев, опубликовавший ее первым, не относил эту головку к надгробиям, а считал ее женским портретом III в. н. э., весьма похожим на римскую импе_ ратрицу Юлию Мезу [1900, с. 71–72]. Рис. 53. Ольвийские надгробия: конца I в. до н. э. (1); II в. н. э (2). 130 Скульптурных надгробий римского периода почти не сохранилось. В 1899 году у крес_ тьян с. Парутино приобрели мраморную головку женщины в покрывале (II в. н. э.), кото_ рая, по всей видимости, могла иметь отношение к надгробию [СН, 1902, с. 124–125, рис. 237; Крыжицкий и др.,1999, с. 462, рис. 142] (рис. 53, 2). Скульптурных мраморных надгробий на некрополе Ольвии было гораздо больше, но они не сохранились до наших дней. От некоторых из них остались только постаменты. На одном из таких постаментов сохранились углубления для ступней ног статуи и стихотвор_ ная эпитафия: «Эта могила, о странник, заключает в себе покойника, дошедшего до обыч4 ного всем предела жизни. Его родиной был скифский город Ольвия, а имя у смертных — сложное из слов судьба (_____) и дар (_____). Это был маститый старец, который, уходя в назначенный роком дом Аида, оставил в живых двоих детей. Его, одинаково желанного людям и бессмертным, пошли в жилище благочестивых» [IOSPE, I2, № 226]. Не исключе_ но, что на постаменте стояла скульптура самого Мойродора. Надгробие Мойродора дати_ руется концом II в. н. э. [Андреева, 2002, с. 33–35] Стихотворный вариант эпитафии Мой_ родору в начале ХХ века был сделан поэтом А. П. Рудаковым: «Жизни обычный предел, отведенный нам смертным, достигнут./ Странник! покойник, спящий в гробу перед то4 бой./ Родиной Ольвию град в земле скифской имел он, а имя средь / живущих носил — „Дан4 ный судьбою“ — Миродор./ Старец маститый, сойдя в роковое жилище Аида, / Двух он оставил детей.— двух неутешных сирот,/ О божество, пусть равно и людям и бессмерт4 ным желанный,/ в благочестивый чертог будет он послан тобой» [см. Бороздин, 1918, c. 41]. Несколько иной вариант перевода этой эпитафии предложила С. Э. Андреева: «Этот кур4 ган, о странник, скрывает умершего, дошедшего до обычного всем предела жизни; отече4 ство ему — город Скифии Ольвия, имя среди смертных — сложенное из слов _____ и _____. Старик, наслаждавшийся счастливой старостью, который, идя в (сырую) землю оста4 вил двух живущих детей. Желанного как людям, так и бессмертным, пусть ты пошлешь, о божество, в дом блаженных». Интересно, что это единственная дошедшая до нас ольвийс_ кая надпись, в которой в качестве этникона названа Ольвия с добавлением, что это «город Скифии», то есть он находится на землях Скифии [Русяева, 1999, с. 12; Андреева, 2002, с. 34] На ольвийском некрополе известны скульптуры двух пар львов. Первая пара датирует_ ся серединой — третьей четвертью VI в. до н. э., а вторая — первой половиной V в. до н. э. (рис. 54, 1, 2). Необходимо отметить, что не все исследователи согласны с тем, что вторая пара львов была надгробным памятником. Хотя они не исключают и такую интерпретацию [Штiтельман, 1977, рис. 31; Русяева, 1987, c. 160; Соколов, 1999, с. 89]. Первая пара львов была раскопана Менцелем, управляющим имением графов Кушеле_ вых_Безбородко, на землях которых находилась Ольвия. Их нашли в насыпи кургана, на_ ходившегося на террасе нижнего города. Вначале эти львы стояли в имении владельцев в с. Стольном, а в 1876 году их передали в Эрмитаж [Брун, 1879, c. 158, 159, прим. 5; Тизен_ гаузен, 1876, c. XXII–XXIV]. Львы были высечены из светло_серого плотного мрамора. Скульптор изобразил их в лежачем положении на плинте. Все детали хорошо промодели_ рованы [Мурзакевич, 1853, c. 246–247, табл. VI; Русяева, 1987, c. 159–160]. Полная анало_ гия ольвийским львам известна на некрополе Милета. По всей видимости, скульптуры львов из Милета и Ольвии являются серийными изделиями милетских мастеров [Blumel, 1963, s. 59; Stroska, 1979, s. 169–171; Русяева, 1987, c. 160]. Надгробия в виде львов или их изображения на надгробиях в античном мире известны в архаическое, классическое и эллинистическое время [Клингер, 1911, с. 278]. Их образ в погребальной архитектуре не случаен. В древнегреческой мифологии львы являлись сим_ волом души умершего и почитались как хтонические существа (Art. Onir. II, 91; Plin. Nat. hist. VII, 43). В архаическое время надгробия в виде львов известны на некрополях Афин, 131 Corcyro и Милета. В классическое время — на некрополях Анатолии, а в эллинистичес_ кое — на некрополях Кипра и Спарты [Blumel, 1963, s. 59, Adb. 179–183; Kurtz, Boardman, 1971, p. 135, 193, 321, fig. 64–66, 67]. Причем на Афинском некрополе они не только служи_ ли надгробиями, но и определяли границы родовых могильников. Здесь, как и в Ольвии, они устанавливались парами [Kurtz, Boardman, 1971, p. 135–136]. Возможно, что надгробием могла быть и статуя мраморного сфинкса (рис. 54, 3), кото_ рую Ф. М. Штительман датировала концом V в. до н. э., а Г. И. Соколов — первой полови_ ной V в. до н. э. [Штітельман, 1977, рис. 30; Соколов, 1999, с. 89, илл. 54]. Второй тип ольвийских надгробий представлен стелами из мрамора и известняка. Их условно можно разделить на три варианта: с надписями (II a) (рис. 33), с рельефным изоб_ ражением (II b и II v) и со вставными табличками (II c). Все варианты этих надгробий изве_ стны на некрополе Ольвии с архаического времени и по III в. н. э. Архаическим периодом датируются три надгробия (вариант II a). Самая ранняя из них — стела из известняка прямоугольной формы с небольшим треугольным фронтоном с четы_ рехстрочной надписью в верхней части: «Памятник Посейдона, сына Феоба», датируется Рис. 54. Ольвийские надгробия: львы (1, 2); сфинкс (3). 132 началом V в. до н. э. [IOSPE, I2,, № 213; Русяева, 1987, c. 137]. Другой вариант перевода этой надписи — «Посидоний, сын Феоба, прощай» [Соколов,1999,с.101]. Вторая стела — тща_ тельно обработанная плита с невысоким треугольным фронтоном и с надписью в четыре строки, расположенной посередине плиты: «Памятник Ная, сына Гермагора». Относится исследователями к первой четверти V в. до н. э. [IOSPE, I2, № 212]. Третья стела представ_ ляет собой прямоугольную известняковую плиту, расширяющуюся в нижней части. В вер_ хней ее части помещена надпись в четыре строки: «Я есть памятник Хармонта, сына Ди4 фила». Эта стела дошла поврежденной, у нее была сбит фрагмент надписи в правой верх_ ней части. Она датируется началом V в. до н. э. [IOSPE, I2, № 215]. Такие надгробные стелы могли вести свое начало от каменных столбов (герм), которыми в Древней Греции отмечали места погребений [Тахо_Годи, 1989, c. 114]. Надгробия варианта II b на ольвийском некрополе представлены стелами с рельефами. До нашего времени дошло две стелы. Первая была изготовлена из мелкозернистого белого мрамора в Ионии в третьей четверти VI в. до н. э. [Русяева, 1987, c. 158]. От нее сохрани_ лась голова мужчины в профиль (рис. 55, 1). Лицо с большими глазами, длинным носом и широкими губами. Нос, губы и подбородок повреждены [Oksmann, 1928, s. 94, Abb. 12]. Прическа аналогична ранним статуям «куросов» [Levin, 1968, p. 26]. Вторая — беломраморная стела Леокса, сына Мольпагора, поставленная за обществен_ ный счет ольвийскому аристократу, погибшему в сражении со скифами (рис. 55, 2). От сте_ лы сохранилась только средняя часть (0,47–0,66 _ 0,36 _ 0,12 м) с рельефами на обеих сто_ ронах. На одной стороне высечен стоящий обнаженный юноша с копьем в анфас, а на дру_ гой — фигура, стоящая в профиль в восточной одежде с горитом у левого бедра и со стре_ лой в руках, направленной наконечником вниз. На узких гранях стелы высечена надгроб_ ная эпитафия: «Я, Леокс сын Мольпогоров, посвятил тебе, Победительница добычи, эту стелу вдали от города (Ольвии), в Скифской земле». Надпись была восстановлена В. В. Латышевым, М. И. Ростовцевым и А. В. Никитским [Фармаковский, 1915, с. 82–113]. Последнюю реконструкцию этой надписи сделал Ю. Г. Виноградов: «Памятник доблести, я говорю, что вдали, за отчизну / Жизнь отдавши, лежит сын Мольпагора Леокс» [Виног_ радов, 1989, с. 87–89]. По версии А. С. Русяевой, Леокс погиб не в сражении, а выполняя посольскую миссию [1999, c. 10]. Этот памятник как стелу впервые опубликовал Б. В. Фармаковский в 1915 году [1915, с. 82–113]. Его точку зрения разделял и В. В. Латышев. Впервые эту стелу как надгробную интерпретировал О. О. Крюгер [1921, с. 41–50; 1925, с. 91–93]. Относительно датировки стелы Леокса в научной литературе нет единого мнения. Б. В. Фармаковский датировал ее 475–460 гг. до н. э., М. М. Кобылина 470 г. до н. э., Г. И. Соколов и А. С. Русяева — началом V в. до н. э., а Ю. Г. Виноградов — вторым деся_ тилетием V в. до н. э. [1915, c. 102, 116; 1972, c. 6; 1973, c. 24; 1987, c. 159; 1989, c. 88]. Скорее всего, ее изготовили в 490 году до н. э. До сих пор нет единого мнения и по поводу сюжета стелы. Б. В. Фармаковский, В. В. Латышев, Г. И. Соколов и Ю. Г. Виноградов считали, что на стеле изображен гречес_ кий юноша_воин и амазонка [IOSPE, I2, № 270; 1915 б, c. 112–114; 1973, c. 24; 1989, c. 88– 89]. Однако Б. В. Фармаковский не исключал, что на ней могли быть изображены мифоло_ гические герои — Тесей и Антиопа поскольку стелу посвятили Афине Лайодоте (Победи_ тельнице добычи). А. И. Иванова, Л. М. Славин, Е. Пфуль и Х. Мебиус увидели на ней в изображении воина в восточной одежде скифа [1953, c. 49; 1973, c. 465; Русяева, 1987, c. 159]. Иного мнения придерживается А. С. Русяева, которая считает, что вторая фигура — это изображение слуги, погибшего вместе с Леоксом [1987, c. 159]. По всей видимости, на стеле все же изображена амазонка. Если согласиться с мнением А. С. Русяевой, что ее изготови_ ли специально в Милете, то вряд ли на стелах того периода изображали слуг, даже герои_ 133 Рис. 55. Стелы с рельефами: третьей четверти VI в. до н. э. (1); стела Леокса, сына Мольпагора (2). 134 чески погибших вместе со своим хозяином. В данном контексте изображение амазонки сво_ еобразно подчеркивало величие подвига героя, погибшего за отчизну, и тем самым, прирав_ нивая Леокса к сонму великих героев, одержавших победу над амазонками. На сегодня известно тринадцать стел с надписями (вариант II a), относящихся к класси_ ческому периоду. Из них — семь мраморных [IOSPE, I2, № 216, 219] и шесть известняко_ вых. Так, одна из мраморных стел имела прямоугольную форму и завершалась фронтоном с двухстрочной надпись: «Апатур, сын Феодота» (середина V в. до н. э.) [IOSPE, I2, № 208]. В римское время ее использовали вторично, о чем свидетельствует еще одна надпись: «Ом4 псалак, сын Пуртея». Фрагмент мраморного надгробия с двухстрочной надписью датиру_ ется V–IV вв. до н. э. Оно стояло над могилой Сосия, сына Кефала_афинянина [IOSPE, I2, №232]. Мраморные надгробия IV в. до н. э. украшались акротериями и фронтонами. В 1913 году был найден акротерий аттической надгробной стелы. Он представлял собой роскошный анфемион на плинфе и ионийский киматий с умеренно и плавно выгнутым профилем, вы_ сеченным из целого куска мрамора. Его скрепляли со стелой с помощью деревянного бруска. Сама же стела могла быть изготовлена из известняка в Ольвии и иметь или рельефное изображение или только надпись. Этот акротерий изготовили в первой половине IV в. до н. э. [Фармаковский, 1914 б, c. 140, 141]. В закладе могилы 1914/13 был найден обломок мраморной надгробной стелы из белого пентелийского мрамора. Он представлял собой узкую плиту с красивым акротерием ввер_ ху, который сохранился не полностью и имел двухстрочную надпись: «Диодор, сын Диони4 сия» (середина IV в. до н. э.) [Фармаковский, 1918, с. 127–128; IOSPE, I2, № 210]. Часть мраморных надгробий этого времени привозили в Ольвию из Греции. Не исклю_ чено, что некоторые из них изготовлялись по индивидуальным заказам ольвиополитов. Другие были стандартными заготовками памятников, на которые надо было только нанес_ ти посвятительные надписи. В свое время Г. И. Соколов предположил, что стела Леокса была сделана в Ольвии из мрамора, который был доставлен в нее морским путем [1999, с. 95]. Раскопки последних лет на ольвийском некрополе подтверждают это предположе_ ние [Ляшко, Папанова, 2004, с. 89–95]. Отметим, что ольвийских памятников из мрамора все же было немного. В классический период на некрополе Ольвии доминировали стелы местного производства из известняка. Это очевидно можно объяснить имущественным положением населения полиса, основная часть которого была представлена средне_ и малозажиточными слоями. Стелы из известняка наследовали тип греческих стел в виде прямоугольной плиты, су_ живающейся к верху и завершающейся треугольным, стилизованным фронтоном (рис. 56) [IOSPE, I2, № 209, 211, 214; НО № 96, 97; Козуб, 1974, c. 124, Папанова, Ляшко, 2002/8, с. 6–7]. Самая ранняя из известных ольвийских известняковых стел датируется V–IV вв. до н. э. Это фрагмент плиты с двухстрочной надписью: «Леодамант, сын Гераклейдея» [IOSPE, I2, № 211]. К концу V — началу IV вв. до н. э. относится еще одна стела данного типа. Ее верх отбит, но сохранилась тщательно вырезанная двухстрочная надпись: «Патро4 фила, дочь Посия» [НО, № 96]. Известны также три известняковых стелы IV в. до н. э. [IOSPE, I2, № 209, 214; НО, № 97]. Самая ранняя из них — плита, украшенная профилированным карнизом с двухстрочной надписью под ним: «Прота, жена Баттиона, дочь Никомаха» (надпись повреждена) [НО, №97]. Вторую стелу украшал фронтон, на котором сохранились следы красной краски и киматий. На ней видны следы от красных тэний и двухстрочная надпись: «Артемон, сын Евресивия» [IOSPE, I2, № 209] (рис. 57, 1). В. В. Латышев датировал эту стелу III в. до н. э., а Т. Н. Книпович и Ю. И. Козуб более ранним временем — IV в. до н. э. [Латышев, 1910, c. 68, № 4; Книпович, 1956, c. 137, № 30; Козуб, 1974, c. 125]. Третья стела имела карниз с 135 двухстрочной надписью, сделанной светлорозовой краской: «Спарток, сын Клейдема» [IOSPE, I2, № 214]. В эллинистический период стави_ ли и мраморные надгробные стелы, аналогичные известняковым стелам. Известно два фрагмента мраморных надгробных стел этого периода. Пер_ вый фрагмент мраморного аттичес_ кого надгробия без посвятительной надписи датируется IV–III вв. до н. э. [IOSPE, I2, № 217]. Второй фраг_ мент мраморной стелы IV–III вв. до н. э. имел три надписи: «Демоконт, сын Деметрия, прощай», «Метро4 бия, дочь Поседея, прощай», «Де4 метрий, сын Демоконта, прощай» [IOSPE, I2, № 220]. По всей видимо_ сти, это имена отца, матери и сына, похороненных в одном склепе. III в. до н. э. датируется стела из светло_серого мрамора, имевшая по_ стамент и фронтон. Под карнизом фронтона располагалась трехстроч_ ная надпись: «Аркефон, сын Кефисо4 дота, афинянин» [НО, № 98] (рис. 57, 2). К этому времени отно_ сится обломок стелы с фронтоном и с трехстрочной надписью: «Сатир, сын Дионисия, месембриец» [IOSPE, I2, № 688] (рис. 57, 3). Достаточно редки на ольвийском некрополе погребения II–I вв. до н. э. Поэтому значительный интерес представляют фрагменты надгроб_ ных стел, относящихся к этому вре_ мени. Среди них — фрагмент стелы III–II вв. до н. э. без надписи и не_ большой обломок беломраморной стелы I в. до н.э [IOSPE, I2, № 238, 240]. Известно более двадцати стел первых веков нашей эры [IOSPE, I2, № 202, 204, 205, 206, 233, 241–245, 279, 280, 281, 322; НО, № 100, 101; Козуб, 2002, с. 37; Зубар, Козуб, 2002, с. 102]. Из них одиннадцать — мраморные. На этих стелах, наряду с эпитафиями на греческом язы_ ке, присутствуют надписи и на латинском. Первым веком нашей эры датируется мраморная плита (сохранилось два обломка) с трудночитаемой трехстрочной надписью, в которой четко выделяется только одно слово — «Арета» [НО, № 100]. Ко II в. н. э. относятся два известняковых и одно мраморное над_ гробие [IOSPE, I2, № 202, 233; НО, № 101]. Первую известняковую надгробную плиту, да_ Рис. 56. Стилизованные известняковые фронтоны местного производства. 136 Рис. 57. Стелы с надписями (вариант II a): IV в. до н. э. (1); III в. до н. э. (2, 3); первых веков нашей эры (4, 5); надгробие Галерии Монтаны (6). 137 тируемую II в. н. э., украшал высокий рельефный фронтон, с акротериями по бокам и кружком в центру. Под фронтоном в рамке была тщательно вырезана четырехстрочная надпись [IOSPE, I2, № 233]. На обломке известняковой стелы II в. н. э. сохранился фрагмент эпитафии: «...сын Феодосия /?/, синопеец, прощай» [НО, № 101]. Еще два известняковых надгробия датируются II–III вв. н. э. (рис. 57, 4, 5). На одной из этих стел, найденной Н. А. Аркасом в 1870 году, сохранилась семистрочная надпись: «Асфоруг, сын Караста, поставил плиту Ахиллу, сыну Калликла, на па4 мять» [IOSPE, I2, № 206; НО, № 102]. Под надпи_ сью — два высеченных знака, которые Э. И. Соло_ моник трактовала как греческую монограмму с абревиатурой [1956, c. 50]. Первый перевод этой эпитафии и публикацию сделал В. Юргевич [1872, c. 1–3]. Два десятка надгробий суммарно датируются римским временем. Шесть из них — небольшие мраморные фрагменты без надписей [IOSPE, I2, №204, 206, 241, 242, 243, 244, 245, 279, 280, 281, 687; Козуб, 2002, с. 37; Зубар, Козуб, 2002, с. 106]. На одной из мраморных плит римского време_ ни сохранилась эпитафия: «Адосту, сыну Арсака, земляку /?/ Зенон, сын Стратоника Боспоранец поставил на память». К этому времени относит_ ся и левая часть роскошного акротерия из пенте_ лийского мрамора от стелы, украшенного рельеф_ ными разводами аканфа с развернутым лавровым венком под ними. От надписи сохрани_ лось одно слово слева от венка [IOSPE, I2, № 280]. Первыми веками нашей эры датируется фрагмент ротонды от мраморного надгробия [IOSPE, I2, № 281]. Все эти надгробия сохра_ нили черты греческих стел ранних периодов. Немногочисленную группу составляют надгробия с латинскими надписями, принадле_ жавшие римским воинам и членам их семей [Латышев, 1887, c. 194; Карышковский, 1986, c. 33; Козуб, 2002, с. 39–40; Зубар, Козуб, 2002, с. 102–106]. На сегодняшний день известно двенадцать надгробий, связанных с пребыванием римского гарнизона в Ольвии. Семь из них — с латинскими эпитафиями. К началу ІІ в. н. э. относится надгробие с эпитафией: «Здесь земля покрывает почтенную главу. Афинокл, сын Афинокла, пехотинец из отряда щитоносцев под началом Флиана, прощай» [IOSPE, I2, № 687], которое поставил один из друзей Афинокла. Ю. Г. Виногра_ дов считал эту эпитафию элегическим дистихом [1990, с. 30], а В. В. Латышев и С. Э. Андреева — надписью с одной гекзаметрической строкой [2002, с. 35]. II н. э. датируется надгробная надпись из склепа Евресивия, сына Калисфена и его жены Ареты, дочери Папия. Эта эпитафия гласит: «Евресивий, сын Калисфена, и Арета, дочь Папия соорудили себе надгробный памятник в течении 17 дней» (рис. 58). Самое известное из латинских надгробий некрополя Ольвии — надгробие Галерии Мон_ таны (конеца II в. н. э.), найденное в дромосе земляного склепа 1903/17 (рис. 57, 6). Это известняковая стела с надписью: «Богам Манам. Галерия Монтана. Прожила 90 лет. Гале4 Рис. 58. Эпитафия Евресивия, сына Калисфена и его жены Ареты, дочери Папия II в. н. э. 138 рий Монтан, воин XI Клавдиева легиона самой очаровательной матери, а также Прокуле, хорошо служившей, поставил» [IOSPE, I2, № 236; Русяева, 1992, c. 159]. Вполне вероятно, что первоначально надгробие стояло над этим склепом, а затем упало в его дромос. В пер_ вые века нашей эры земляные склепы играли роль семейных усыпальниц. В семейных скле_ пах римляне хоронили не только родственников, но и своих вольноотпущенников и наибо_ лее преданных слуг [Toynbee, 1971, p. 121]. Вполне вероятно, что и Галерий Монтан похо_ ронил свою мать вместе с ее служанкой и поставил им обеим памятник. Некоторые эпитафии латинских надгробий сохранили начальную традиционную фор_ мулировку в честь душ умерших — Diis Manibus (Богам Манам) [IOSPE, I2, № 234, 235]. Она присутствует в эпитафии Элия Сатурнина (27 лет) и Элии Сатурниной (17 лет), кото_ рую посвятила им их мать Ирена, а также в эпитафии Аврелии Квирнины (89 лет). Такая формулировка есть в надписи на стеле Антония Гермы, датируемой серединой ІІІ в. н. э.— «Богам Манам. Антонию Герму, солдату Италийского легиона, который прослужил 19 (лет), прожив 40 лет. Юлий Руф, солдат І Италийского легиона, и Номентан (?) по4 ставили тому, кто хорошо заслужил». Надгробие оформили в виде фронтона храма с пи_ лястрами, что характерно для надгробий Римской империи этого времени [Козуб, 2002, с. 40; Зубар, Козуб, 2002, с. 105]. Второе воинское надгробие, раскопанное в девяностых годах ХХ столетия, имело вид прямоугольной стелы с плохо сохранившейся десятистроч_ ной надписью. На нем читаются заглавные буквы посвящения богам Манам, четыре пер_ вые буквы имени умершего, некоторые буквы когномена, цифровые обозначения годов жиз_ ни и службы, отдельные буквы нижних строк эпитафии [Козуб, 2002, с. 39]. Эпитафия на известняковом надгробии II–III вв. н. э., гласила, что оно поставлено Ва_ лерию Секундину отцом Валерием Мукатралом и матерью Ольвией Бресеидой [IOSPE, I2, №237; Латышев, 1904, c. 13–17]. Надпись на другой стеле сообщала, что ее поставил Элий Квинтилий сыну Льву 16 лет [IOSPE, I2, № 225]. «Титу Флавию Ахэмену сыну Ахэмена Боспоранцу поставил эту плиту Адой сын Дельфа на память» гласила эпитафия II в. н. э. на фрагменте мраморной стелы [IOSPE, I2, № 202]. Мы можем только предполагать, кем был человек, носящий римское имя — наемником или ольвиополитом, получивший римс_ кое гражданство. Интересное предположение сделала А. С. Русяева относительно эпитафии Юлии Теодо_ ры, опубликованной В. В. Латышевым [IOSPE, I2, № 193] . По ее мнению, она посвящена не ей, а ее мужу. Сама Юлия Теодора была гречанкой, взявшей римское имя после замуже_ ства, поэтому и надпись на надгробии она приказала высечь на древнегреческом языке, а не на латинском. Исследовательница предложила и новый перевод этой эпитафии: «Гай Ате4 лий Мина. Юлия Теодора поcтавила стелу своего мужа. Богам» [Русяева, 1992, c. 159]. Солдаты римского гарнизона и члены их семей, проживая на чужбине, сохраняли рим_ ские традиции погребального обряда. Так на надгробиях сохранилось обращение к богам Манам, эпитафии писали на латинском языке и в них перечисляли добродетели прожитой жизни умерших [Русяева, 1992, c. 160]. Вполне вероятно, что не все из них были римляна_ ми по рождению. В римской армии служили представители разных народов, покоренных Римской империей. Поступив на военную службу и получив римское гражданство, они считали себя римлянами и соблюдали в погребальном обряде римские традиции. В тоже время основное количество эпитафий некрополя Ольвии свидетельствует о до_ минанте греческого населения города и сохранении греческих традиций погребального об_ ряда [Книпович, 1956, c. 134–135; Белецкий, 1958, c. 81; Бiлецький, 1957, c. 21; Козуб, 1974, c. 126–127; Парович_Пешикан, 1974, c. 144–145]. Самым поздним надгробием ольвийского некрополя (вариант II a) является стела из известняка с грубо вырезанной неразборчивой греческой надписью «византийского време_ 139 ни», относящаяся, по всей видимости, к первой половине — середине IV в. н. э. [Забелин, Тизенгаузен, 1876, c. ХХ–ХХI]. В Ольвии известны как надгробные мраморные, так и известняковые стелы с рельефны_ ми изображениями (вариант II b). Самая ранняя из известняковых стел этого варианта датируется III в. до н. э. Сохранилась нижняя часть беломраморной стелы с фрагментом рельефа — стоящая слева мужская фигура в гиматии, перед ней обнаженный мальчик с головой, склоненной на левое плечо. Справа от фигуры мужчины видна часть орнамента в виде волюты. Под рельефом — двухстрочная надпись: «Прощайте, Телесикл и Кониск, апол4 лониаты» [НО, № 99]. В эллинистическое время в античном мире распространяются надгробия с изображени_ ем сцен загробной (заупокойной) трапезы. К этому времени, по всей видимости, относятся и три ольвийские стелы из белого мрамора. Они были изданы Ю. И. Кулаковским [1896, c. 50–51]. На первой стеле изображен возлежащий мужчина с чашей в левой руке, а в при_ поднятой правой — держит венок. Слева от него сидит в кресле женщина, задрапированная в широкий плащ. Кисть ее правой руки открыта и обращена в сторону мужчины. У ложа стоит стол на трех ножках с сосудами. В правом углу возле ножки ложа помещена малень_ кая мужская фигура, а в левом, возле ножки кресла — женская. Под рельефом помещена двухстрочная эпитафия «Наиса, сына Дионисова и его жены Зулемы» [Кулаковский, 1896, с. 50, № 22, рис. 14]. На второй стеле изображен возлежащий мужчина. Слева от него в кресле сидит женщина, а справа находится вторая, стоящая женщина. Возле ложа стоит стол на одной ножке с сосудами. Возле него изображена маленькая мужская фигура, пода_ ющая кубок возлежащему мужчине [Кулаковский, 1896, c. 51, № 25]. На третьем релье_ фе — возлежащий на ложе мужчина. По обе стороны от него сидят в креслах две печальные женщины. Вполне вероятно, что это изображение или жены и матери, или жены и дочери, или матери и сестры умершего. У колен сидящей справа от ложа женщины, расположены две маленькие стоящие фигурки. Подле ложа — столик на трех ножках с сосудами, а слева от него — маленькая фигура виночерпия [Кулаковский, 1896, c. 51, № 26]. Необходимо от_ метить, что Ю. И. Кулаковский дал их описание без датировки и без рисунков. Первой половиной III в. до н. э. датируется беломраморное надгробие с изображением сцены загробной трапезы. В верхней его части вырезана неглубокая ниша с фигурной композицией, выполненной в низком рельефе [Денисова, 1988, c. 251]. От композиции со_ хранился нижний край одежды левой фигуры, остатки предмета и четырехстрочная сти_ хотворная надпись, буквы которой были закрашены красной краской: «Парфенида, даже не соприкоснувшись с благостью юности, подошедшая к смертному часу» [Денисова, 1988, c. 255]. Полная реконструкция этой стихотворной эпитафии была сделана А. С. Русяевой — «Возвещай же, стела, о моей смерти. Отца Аристарха оставила в полном одиночестве. Партенида, едва соприкоснувшись с возрастом доблести. В возрасте семи лет я умерла». По мнению исследовательницы, Аристарх был богатым купцом из Херсонеса, который про_ живал в Ольвии [Русяева, 1999, c. 11]. Сцена загробной трапезы изображена на нижнем ярусе двухъярусной стелы Стратона, сына Протомаха (II в. н. э.) с однострочной надписью вверху (рис. 59). Первый перевод этой надписи был сделан П. И Сумароковым — «Стратон, благий путеводитель воев, ра4 дуйся» [1800, с. 17]. На верхнем ярусе стелы изображен бородатый мужчина верхом на ло_ шади и с копьем в поднятой правой руке. Слева от него помещена небольшая человеческая фигура в короткой тунике и стоящая на задних лапах собака. На нижнем ярусе стелы — сцена загробной трапезы. Жена умершего с ребенком на коленях сидит в кресле. Сам Стра_ тон возлежит на ложе с канфаром в руке, протянутой в направлении своих близких [IOSPE, I2, № 229; Ваксель, 1801, c. 5, № 2; ОАМ, 1983, c. 99; Соколов, 1999, с. 175–179]. Рядом с ложем стоит столик с явствами. Композиция загробной трапезы на этой стеле аналогична 140 композициям на других известных стелах антично_ го мира [Kieseritsky, Watzinger, 1909, Taf. 4, № 693, 689, Taf. 41, № 691, 694; Alexandresky_Vianu, 1977, p. 139–166]. Рельеф, со сценой загробной трапезы, присутствует на двухярусной стеле II в. н. э. (стела Радампсона). На ней изображены, возлежащий мужчина, а слева от него, сидящая в кресле женщи_ на. Под рельефом вырезана семистрочная надпись: «Марку Ульпию Парфеноклу, он же Мастун (?), Боспоранцу, Дад сын Сосивия, он же Адосф (?) по4 ставил эту плиту на память» [Кулаковский, 1896, c. 49, № 22; IOSPE, I2, № 203]. Композиция обеих стел аналогична, но стела Радампсона сохранилась хуже. Мраморная надгробная стела с невысоким фрон_ тоном и рельефом с изображением заупокойной трапезы датирована Ф. М. Штительман III в. н. э. [1977, рис. 145–146]. На ней изображена загробная трапеза двух супругов [Соколов, 1999, с. 180–181, рис. 116]. Умерший супруг возлежит на ложе перед треногим столиком. В поднятой правой руке он дер_ жит венок, а в левой — кубок. Сидящая напротив него скорбящая жена положила одну руку на коле_ ни, а другой — подпирает подбородок. Рядом с ними стоят маленькие по размеру фигурки скорбящих слуг (рис. 60). Распространение надгробных стел с изображени_ ем сцен загробных трапез было связано с усилени_ ем процесса героизации в погребальном культе в эллинистическое и римское время [Русяева, 1992, c. 183–184; Соколов, 1999, с. 177]. Наибольшего рас_ пространения этот сюжет получил в римское вре_ мя. В это время надгробия со сценами загробных трапез встречаются повсеместно во всем античном мире [Kieseritsky, Watzinger, 1909, Taf. IV, № 689, 693, Taf. L1, № 691, 694, 696; Гладкова, 1979, c. 103, 106; Давыдова, 1979, c. 46]. С героизацией умершего связаны и сюжеты с изображением всадников. На ольвийском некрополе были обнаружены при раскопках небольшая стела с изображением спешивше_ гося всадника с копьем (рис. 61) и фрагмент мраморного надгробия. На нем сохранилось фрагментарное изображение передней и задней ног лошади [Козуб, 1979, c. 240; Русяева, 1992, c. 184, рис. 62, 1]. По всей видимости, эти стелы относятся к эллинистическому пери_ оду, так как именно в это время среди ольвиополитов распространяется апофеоз смерти [Papanova, 2000 б, р. 123–131]. Мотив коня на надгробных стелах выступает как посмерт_ ный медиатор между двумя мирами. В римское время сюжеты рельефов надгробных стел весьма разнообразны. Так, на пря_ моугольной стеле I–II вв. н. э., завершающейся фронтоном с акротерием, изображены три фигуры. В центре композиции стоящий мужчина в плаще, слева от него — молодая жен_ щина в хитоне и плаще, а справа — мальчик в короткой тунике (рис. 62). Эти фигуры в древности были раскрашены, о чем свидетельствуют остатки черной и красной краски Рис. 59. Стела Стратона, сына Протомаха (II в. н. э.). 141 [Штiтельман, 1951, c. 226–232, рис. 2]. По всей видимости, это изображение идеальной се_ мейной пары с переданными портретными чертами. Такие сюжеты подкрепляют, выска_ занное А. С. Русяевой предположение об усилении в первые века нашей эры религиозных культов, способствующих укреплению семьи [1992, c. 222]. Надгробия ольвийского производства были изданы В. Н. Гошкевичем. К сожалению, эти надгробия не имеют датировки [Гошкевич, 1914, c. 12]. По небрежной технике исполнения, можно предположить, что надгробия были изготовлены в первые века нашей эры. На од_ ной из стел изображены четыре стоящие фигуры, а на другой — фигура, сидящая в кресле. В Ольвии известны надгробные стелы с изображением стилизованных антропоморфных фигур (II v), выполненных в технике высокого рельефа Стелы имели кубические и цилин_ дрические основания. Некоторые надгробия этого варианта имели четерехгранный шип для крепления и устанавливались на специальном постаменте. Древние греки в композициях на стелах соблюдали три принципа. Во_первых, усопший — это герой, которому воздаются почести (ядро всей погребальной композиции). Во_вторых — изображение живых родственников и друзей, скорбящих об умершем. В третьих, воздая_ ние живым за заботу о мертвых [Bazant, 1974, s. 72]. При этом, нельзя забывать, что древ_ ние греки идеализировали земную жизнь, которую они изображали на надгробиях [Мета_ кса, 1905, c. 24]. Рис. 60. Стела с изображением заупокойной трапезы III в. н. э. 142 Третий вариант второго типа надгробий (II c) — это известня_ ковые стелы со вставными таб_ личками с эпитафиями. Этот тип надгробий просуществовал на не_ крополе Ольвии с конца V в. до н. э. и до первых веков нашей эры. На некрополе Ольвии найдено две известняковые стелы этого типа. Первая из них находилась рядом с погребением 1972/1 пер_ вых веков нашей эры. Ю. И. Ко_ зуб, раскопавшая его, не исклю_ чает, что она стояла именно над этим погребением. Это прямоу_ гольная стела с фронтоном, укра_ шенным рельефной круглой пальметкой и с небольшой пря_ моугольной нишей для таблички с эпитафией на лицевой стороне [Козуб, 2002, с. 39–40]. Второе надгробие — прямоу_ гольная стела, увенчанная фрон_ тоном с розеткой в тимпане и ре_ льефным коньковым выступом. По бокам фронтона — акротерии, переданные схематично в виде пучка из нескольких рельефных полос. В центре стелы — прямоугольная ниша для вставной таблички (0,71 _ 0,33 _ 0,02 м) [Козуб, 1973 б, с. 290–291]. В Ольвии найдены и фрагменты вставных мраморных табличек конца V — начала IV вв. до н. э. предназначенных для этой группы стел [НО, № 104–106, 109], и одна целая, датиру_ емая началом IV в. до н. э. На ней имелась надпись, вырезанная на белом мраморе и затер_ тая для контраста красной краской. Надпись представляет собой стихотворную эпитафию, сложенную в размере элигического дистиха: «О, Эпикрат, Исократа дитя! Над могилою стела — Памятник это, хотя рано в могилу тебе». Первый перевод эпитафии был сделан А. А. Белецким [Козуб, Белецкий, 1977, c. 172– 175]. По мнению А. С. Русяевой, так как эта эпитафия была сложена в размере элигическо_ го дистиха и поэтому она должна быть четырехстрочной: «О, Эпикрат, Исократа дитя! Над могилою стела — Памятник это, Хотя рано в могилу тебе» [1999, с. 11]. Несколько иной перевод этой эпитафии предложила С. Э. Андреева: «О, Эпикрат! Ты сын Исократа, безвременно ушедший, имеешь памятник: земляную насыпь, стелу и моги4 лу» [2002, с. 32]. Вставные таблички с эпитафиями ольвиополиты изготовляли не только из мрамора, но Рис. 61. Фрагмент стелы с изображением всадника. 143 и из золота. В начале ХХ века в коллекции профессора Киевского университета А. В. Прахова находилась золотая пластинка из некрополя Ольвии, датируемая II в. до н. э. (рис. 63). Она представляла собой четырехугольный лист кованого золота толщиной 1,5 мм и размерами 15,8 _ 10 см. В центре ее располагалась надпись: «Гераклеон, сын Ника, добле4 стный антиохиец, прощай Ольвио(политы)». Пространство вокруг надписи было укра_ шено орнаментом в виде трех параллельных полос вдоль краев пластинки. В верхней части пластинки под орнаментом над надписью, были изображены слон, лев, медведь, волк и заяц. Внизу, под надписью, два грифона как бы подающие друг другу лапы. Эта пластинка, оче_ видно, имела деревянную основу, о чем косвенно свидетельствуют ее загнутые края и тол_ щина. Анализ состава золота показал, что оно аналогично золоту добываемого на Нижне_ Тагильском прииске на Урале. На основании данных анализа и места находки, А. Л. Посты_ лицын пришел к выводу, что пластинку могли изготовить в Ольвии [1897, р. V, c. 17–20]. По свидетельству античных авторов греческие купцы действительно ездили из Ольвии на Урал за золотом [Скржинская, 1991, с. 100]. Многочисленные мраморные вставные таблички с эпитафиями известны и на некрополе Херсонеса. Однако, в отличие от ольвийских, здесь они используются только в промежут_ ке с конца IV и по III вв. до н. э. включительно [Соломоник, 1964, c. 83–86, № 2, 34, 36, c. 180, прим. 1]. Третий тип надгробий на некропо_ ле Ольвии представлен антропомор_ фными скульптурами (рис. 64). До наших дней дошло около двадцати таких надгробий, причем часть из них во фрагментированном состоянии [Фармаковский, 1906 в, c. 160, рис. 96, c. 160, рис. 109; Гошкевич, 1914, c. 12, рис. 7; Дмитров, 1937/107, c. 38–39; Липавский, 1990, c. 29–30; Козуб, 2002, с. 42]. Большинство над_ гробий этого типа найдено в закладах могил первых веков нашей эры и только одно было раскопано in situ над погребением 1964/3 [Козуб, 1984, c. 168]. Аналогичная картина наблю_ далась на некрополях Боспора, где антропоморфные надгробия также обнаружены во вторичном использо_ вании в закладах могил [Молева, 1986]. Антропоморфные надгробия арха_ ического, классического и эллинис_ тического периодов в основном пред_ ставляли собой разновидности одно_ го и того же типа — схематическое изображение «головы» на прямоу_ гольной основе. Во всех случаях для них присуща небрежность исполне_ ния. Друг от друга надгробия отли_ Рис. 62. Надгробная стела I–II в. н. э. чались размерами и манерой изобра_ 144 жения головы. На протяжении всего периода их использования, они практически не меня_ ли своих основных форм. Поэтому датировка их весьма затруднительна. Точную датировку имеют только пять ольвийских антропоморфных надгробий. Самое раннее из них было обнаружено в 1902 году в закладе подбойной могилы № 143. Погребение датировано Б. В. Фармаковским V–IV вв. до н. э. [1906 в, с. 150]. Ю. И. Козуб отнесла его ко второй половине VI — началу V вв. до н. э. [1974, c. 125]. Данная датировка не бесспорна. Надгробие представляло собой верхнюю часть женской фигуры. Оно пред_ ставляло не пропорционально вытянутую на длинной шее голову. Лицевая часть фигуры была выполнена весьма примитивно — условная голова с глазами в виде углублений и но_ сом в виде небольшого выступа. Выступами переданы длинная толстая шея и груди, но плечи почти незаметны [Фармаковский, 1906 в, c. 150, рис. 96]. Два антропоморфных над_ гробия относятся к эллинистическому периоду. Одно находилось в закладе могилы 1937/3 (III–II вв. до н.э) [Дмитров, 1937/107, c. 38–39]. Другое было случайно найдено в 1988 году. Это надгробие представляло собой стилизованное погрудное изображение женщины с пе_ рекрещивающими лентами (перекрестьями) на груди [Липавский, 1990, c. 30, 47, рис. 11]. (Рис. 64, 13) Такие перекрестья являлись одной из деталей греческой женской одежды с архаического времени [Липавский, 1990, c. 30; Robinson, 1941, р. 16, fig. 2, 3]. Это надгро_ бие можно отнести к 12 типу (II в. до н. э.) по классификации Н. В. Молевой [1986, с. 10]. Антропоморфные ольвийские надгробия римского периода, согласно классификации Ю. И. Козуб, представлены тремя вариантами [2002, с. 37–38]. К первому варианту она от_ несла антропоморфные надгробия, обработанные с лицевой и обратной сторон. На них схе_ матически намечены голова, шея и плечи. Нижняя часть завершается кубическим или ци_ линдрическим основанием. На одном из надгробий этого варианта были схематически изоб_ ражены черты лица [2002, с. 37]. Второй вариант — это прямоугольные надгробные стелы с изображением в технике высокого рельефа схематических фигур [2002, с. 37]. На наш Рис. 63. Вставная золотая табличка с эпитафией (реконструкция). 145 Рис. 64. Антропоморфные надгробия. 146 взгляд, этот вариант надгробий сле_ дует относить не к антропоморфным надгробиям, а к надгробным стелам с рельефами. Третьей вариант — пе_ реходной от антропоморфного над_ гробия к скульптурному. Он пред_ ставлен двумя экземплярами. Уни_ кальное антропоморфное поясное надгробие было найдено в закладе подбойной могилы 1986/2 (I–II вв. н. э.) Оно было изготовлено из свет_ лого серого местного ракушечника и имело вид схематично исполнен_ ной человеческой фигуры с хорошо проработанной головой и шеей. На лицевой стороне головы — плоский лоб, брови, зрачки. Вертикальной полосой обозначен нос, а горизон_ тальной рот. Длинная тонкая шея обработана менее тщательно. На груди в технике рельефа примитив_ но переданы детали одежды. Второе надгробие этого варианта — небреж_ но обработанная весьма схематич_ ная человеческая фигура почти в полный рост, с квадратной головой и с намеченными чертами лица, массивной шеей и узкими плечами [2002, с. 38]. Некоторые антропоморфные надгробия устанавливались на постаментах, которые вка_ пывались в землю. Именно так in situ стояло надгробие над могилой 1964/3 (рис. 65). Еще два аналогичных постамента были раскопаны в закладах могил 1975/3 и 1987/3. Некото_ рые надгробия вместо постамента имели выступ (шип), который закапывали в грунт для устойчивого положения. Такие выступы_шипы имели два антропоморфных надгробия: пер_ вое было найдено в могиле 1903/27 (рис. 64, 14), а второе представлено случайной наход_ кой в 1930 году [Фармаковский, 1906 в, c. 160, рис. 109; НА ИА НАНУ, 1930, № 304]. Антропоморфные надгробия (антропоморфы) известны на всех некрополях Северного Причерноморья с VI в. до н. э. по III в. н. э. [Иванова, 1950, c. 244; Сорокина, 1967, c. 106; Шелов, 1976, c. 98–99; Колесникова, 1977, c. 87; 1986, c. 101; Молева, 1977, c. 106; 1991, с. 71– 75; 2002, с. 37; Русяева, 1987, c. 157; Мошинский, 1988, c. 133]. Наиболее многочисленны их находки на некрополе Нимфея (30 экземпляров). Следует отметить, что на некрополях Горигипии, Кеп, Китея, Мирмекия, Нимфея и Танаиса антропоморфные надгробия извес_ тны только в ІІІ–І вв. до н. э. [Молева, 1991, с. 71–75; 2002, с. 31–32]. Этот тип надгробий являлся вариантом широко распространенных в Греции надмогиль_ ных памятников — герм, статуй_полуфигур и расписных стел [Robinson, 1969, p. 7, Pl. 9; Kurtz, Boardman, 1971, p. 244]. Антропоморфы ведут свое происхождение от античных герм известных с крито_микенской эпохи [Блаватский, 1964, c. 64; Молева, 1977, c. 114; Русяева, 1992, c. 181; Nilsson, 1976, p. 80]. В Греции гермы использовались в виде надгробий со вре_ мен Солона (Cic. Legg., III, XXVI, 65). Причем гермы использовались в погребальных куль_ тах не только Греции, а и Рима [Kurtz, Boardman, 1971, p. 24]. На форму этого типа надгро_ бий оказали влияние как деревянные статуи богов (ксоаны), которые делались из досок Рис. 65. Антропоморфное надгробие, стоящее in situ над могилой 1964/3 (по Ю. И. Козуб). 147 или бревен с едва намеченными формами головы и плеч (Pus., II, 2, 6; 4, 5; 18, 3; 29, 1; III, 13, 9; 19, 2; 23, 3; IX, 23, 3), так и столбы [Молева, 2002, с. 26, 30; Goldman, 1946, р. 53]. Первые каменные антропоморфные надгробия зафиксированы на некрополях Трои и на о. Феры VII в. до н. э. [Troja und Frakien, 1981, № 134–140; Kurtz, Boardman, 1971, p. 178–179]. Из_ вестны они с IV в. до н. э. по I в. н. э. и на других античных некрополях Греции, Малой Азии, Южной Италии и Северной Африки [Mau, 1900, p. 411, fig. 242; Charles_Picard, 1954, t. 1; Kurtz, Boardman, 1971, p. 24; Jehasse, 1973, p. 26, tabl. 167; Robinson, p. 68, 80, 121, 163]. Антропоморфные надгробия, как и гермы, выступали сакральными сторожами участков земли с могилами, а также играли роль межевого знака [Русяева, 1992, c. 181]. В древности все антропоморфные надгробия раскрашивались. Следы краски зафик_ сированы на ольвийском надгробии, найденном на берегу Бугского лимана. Оно было вто_ рично использовано при строительстве городских стенах. Следы краски сохранились на надгробии, найденном в 1988 году. При этом поверхность таких надгробий специально грун_ товали под роспись. Их или покрывали тонким слоем штукатурки или белили, а затем расписывали цветными красками лицевую сторону. Очевидно, что это была местная имита_ ция рельефных надгробий. Полихромную роспись имели антропоморфные надгробия Хер_ сонеса [Колесникова, 1973, c. 43–44; 1977, c. 37]и Боспора [Блаватский, 1964, с. 27; Молева, 2002, с. 26, 41]. По всей видимости, такие надгробия устанавливали малозажиточные слои населения античных полисов [Молева, 1999, с. 56]. Антропоморфные надгробия некрополей Коринфа, Кирены, Пантикапея, Горигипии, Кеп, Китея, Мирмекия, Нимфея, Ольвии, Танаиса и Херсонеса — это аналогичные друг другу памятники [Robinson, 1969, p. 20]. Четвертый тип ольвийских надгробий был выделен автором впервые — это чиппи (cippi) [Папанова, 1994, с. 11]. Чиппи — это символ магических камней, связанных с культом вла_ дык подземного мира [Колесникова, 1977, c. 96; Любкер, 2001, с. 282]. По свидетельству античного философа Порфирия конус, цилиндр и треугольник в элевсинских мистериях были связанны с идеей возрождения [Уваров, 1847, c. 21]. Эта триада часто встречается в греческих мифах, в частности в мифе о Персефоне [Керенье, 2000, c. 10], где треугольник — это проявление духа, души и тела [Купер, 1995, c. 36]. Возможно, что подобные надгробия могли ставить над могилами умерших, посвященным при жизни в элевсинские мистерии. Этот тип надгробий известен в Ольвии в двух вариантах — IV a и IV b [Папанова, 1997, с. 112] (рис. 66). Первый вариант (IV a) представлен двумя надгробиями в виде массивных известняковых камней треугольной формы. Первое надгробие, найдено in situ рядом с мо_ гилой 1975/4 (I в. н. э.). Оно представляло собой тщательно обработанный камень треу_ гольной формы с округлыми углами. Второе надгробие имело аналогичную форму и раз_ меры, но было практически не обработано. Второй вариант (IV b) представлен одним над_ гробием. Это небольшой камень треугольной формы на кубическом постаменте, найден in situ над могилой 2000/4 [Козуб, 2002, с. 38]. На некрополях Алерии и Херсонеса чиппи встречаются в виде конусов, пирамид и ци_ линдров [Колесникова, 1977, c. 95; Jehasse, 1973, p. 428, Tabl. 167]. Известны они и на не_ крополях Коринфа и Кирены в VI–IV вв. до н. э. Необходимо также отметить весьма необычное сооружение над подбойными могилами 1987/15 и 1987/16. Это была большая вымостка из камней уложенных в два слоя. Нижний слой сложили в форме полукольца из больших полуобработанных камней. Верхний слой представлял собой двухрядную кладку (ряды не выдержаны), которую укрепили снизу десятью небольшими бутовыми камнями [Козуб, Папанова, 1987/11]. Детское погребение в пифосе 1914/36 также было забросано сверху камнями (1 _ 0,5 м), которые на 0,8 м воз_ вышались над поверхностью земли [Фармаковский, 1918, с. 30]. Вполне вероятно, что дан_ ная конструкция могла выступать в роли своеобразного надгробия. 148 На некрополе Ольвии известен еще один тип погребальных памятников — монолитные наиски (рис. 67). Об их существовании свидетельствует рисунок ольвийского мраморного надгробия из тетради рисунков Владими_ ра Бларамберга, которая входила в неопуб_ ликованную рукопись на французском языке И. П. Бларамберга «Древности, об_ наруженные в разное время на развалинах Ольвии и хранящиеся в кабинете статско_ го советника Бларамберга в Одессе» [Тун_ кина, 2004, с. 158–160]. Это надгробие пред_ ставляло собой стелу с барельефом, «изоб_ ражающим семью в преддверии храма» [Тункина, 2004, с. 167, рис. 11]. Фронтон храма имел украшения в виде антефиксов. Такие надгробия датируются IV в. до н. э. [Буйських, 2005, с. 57]. Как и во всем античном мире, надгробия некрополя Ольвии выполняли три функ_ ции — обрядовую, охранительную и свя_ занную с героизацией умершего [Русяева, 1992, c. 181; Папанова, 1997 в, с. 112]. Пер_ вая функция надгробий была связана с по_ сещениями некрополя близкими умерше_ го и, особенно, в поминальные дни. В эти дни их украшали венками и лентами, воз_ ле них совершали жертвоприношения и возлияния [Латышев, 1899, c. 136–137]. Возле надгробий в дни поминовения усоп_ ших женщины совершали обрядовый плач (греческий вариант), который являлся од_ Рис. 66. Чиппи (cippi). Рис. 67. Монолитный наиск IV в. до н. э. (по И. Б. Тункиной). 149 ним из основных элементов погребального культа [Русяева, 1992, c. 183]. Выполняя вто_ рую функцию, надгробия выступали в роли апотропеев. Древние греки считали, что над_ гробия как апотропеи защищают могилу от разрушения и осквернения [Pfule, Mobius, 1977, s. 127]. С целью усиления защиты могил, старые надгробия использовались в закладах скле_ пов и подбойных могил (Ольвия, Нимфей и др.), а также в загородках внутри погребаль_ ных камер (Нимфей) [Молева, 1999, с. 56–57]. Третья функция надгробий, связанная с героизацией умершего, достигает своего апогея на ольвийском некрополе в IV в. до н. э.— II в. н. э. Именно в это время в Ольвии процветает апофеоз смерти — героизация умерших [Papanova, 2000 б, р. 123–131]. 3.2.2. Алтари Алтари отнесены нами ко второму типу надмогильных сооружений ольвийского некро_ поля. Они представлены шестью вариантами. Три варианта алтарей открыты на семейном участке некрополя [Папанова, 1993, с. 26–91; 1995, с. 38–39; 1998, с. 82–83]. Первый вариант алтарей (I) — это жертвенники_столы, сделанные из известняковых и мраморных плит (рис. 68–74). На лицевой стороне они имели от одного до трех чашеобраз_ ных углублений, по форме напоминающих внутреннюю часть чаши_фиалы, используемой в культовых целях [Фармаковский, 1906 б, с. 33; Дьяков, Янковская, 2000, с. 91–98]. На поверхности некоторых алтарей имелись и специальные борозды для стоков жидкости из чаш [Папанова, 1993, с. 83, рис. 8; 2002 б, с. 267; 2004 б, с. 191, рис. 1]. Среди алтарей первого варианта можно выделить семь подвариантов (a, b,v, g, d, e, f). Вариант I a — это тщательно обработанные известняковые плиты прямоугольной формы (рис. 68–74). Обычно на верхней стороне плиты ближе к лицевому ложку вырезались от одного до трех чашеобразных углублений, по форме напоминавших внутреннюю сторону чаши_фиалы, которые использовались в культовых целях [Фармаковский, 1906, с. 33; Дья_ ков, Янковская, 2000, с. 91–98; Папанова, 2002, с. 267–268]. Часть из них имела омфал. Из чаш жидкость вытекала на землю через стоки_желобки, имевших в разрезе треугольное сечение. Одни желобки были прорезаны от края чаши только по верхней стороне, другие продолжались и по лицевой ложковой стороне плиты. Некоторые алтари имели более слож_ ные стоки. Эти стоки выходили из чаш, но не доходили до края, а впадали в отверстие, соединяющее верхнюю сторону и ложковую [Папанова, 1993, с. 83, рис. 8; 2002, с. 267]. При этом одни из них имели продолжение желобка по лицевому ложку алтаря, а другие нет. Вариант I b — аналогичен варианту I а, но алтари этого вида имели чаши не фиалообраз_ ной формы, а прямоугольные от одной до двух (рис. 72, 3). Они также могли или иметь желобок для стока жидкости или не иметь. Алтари этого варианта известны и на некрополе Арганума в Румынии [Manucu_Adamesteanu, 2001, Р. 31, fig. 11 b]. Вариант I v — все сто_ роны этого алтаря были тщательно обработаны, а на верхней поверхности имелась чаша фиалообразной формы со сквозным стоком. Интересно, что этот алтарь на обратной сторо_ не в левом нижнем углу имел еще один сток фаллосообразной формы (рис. 73). Вариант I g — он отличается от первых двух подвариантов небрежностью обработки. В дан_ ном случае, у алтарей обрабатывались или лицевая или верхняя стороны, а иногда и та и другая, но никогда все стороны. Расположение чаш_фиал и стоков_желобков аналогично варианту I а (рис. 69, 3; 72, 1). Вариант I d — в данном случае чаша_фиала и желобок были вырезаны на верхних необработанных грубо околотых (рваных) сторонах алтаря. Вариант I e — алтарь из заклада подбойной могилы 1991/6 конца IV — начала III вв. до н. э. Это тщательно обработанная известняковая плита с карнизом внизу лицевого ложка (рис. 74, 1). 150 Рис. 68. Алтари в виде жертвенников_столов с одной чашей. 151 Рис. 69. Алтари в виде жертвенников_столов с одной чашей. 152 Чаша_фиала с омфалом была вырезана не по центру и имела желобок для стока Этот жело_ бок продолжался по лицевому ложку до карниза [Папанова, 193, с. 32, рис. 9; 2004 б, с. 268]. Вариант I f — алтарь с тщательно обработанными сторонами и с псевдорустом (0,03 м _ 0,015 м) на лицевом ложке (рис. 74, 2). На его верхней стороне имелись две фиа_ лообразные чаши со стоками [Папанова, 2004 б, с. 268]. Алтари этого варианта предназначались для возлияний и были широко распространен_ ны на некрополе Ольвии. Такие алтари найдены в закладах подбойных могил и земляных склепов [Козуб, 1979, c. 235–296; Козуб, Папанова, 1983/31б, c. 4–5, 12; Папанова, 1995/ 1 в]. Один из алтарей этого варианта был обнаружен в дромосе Зевсова кургана [Фарма_ Рис. 70. Алтари в виде жертвенников_столов с двумя чашами. 153 ковский, 1906, c. 33, рис. 19, c. 160; 1913, c. 82]. Только один алтарь этого типа был раскопан in situ возле могилы 1920/161 (IV в. до н. э.) Его установили на небольшом фундаменте из бутовых камней [Семенов_Зусер, 1920/120, c. 37]. На ольвийском некрополе жертвенники_столы появились в конце V — начале IV вв. до н. э., а в IV — III вв. до н. э. их уже стали использовать вторично в закладах земляных скле_ пов и подбойных могил (1910/34, 1991/1, 1991/6) [Фармаковский, 1913, c. 82; Парович_ Пешикан, 1974, c. 32; Крыжицкий, Папанова, 1991/17 в, c. 2–3, 11; Папанова, 1995, с. 39]. Например, в закладе подбойной могилы 1995/3 (середина IV в. до н. э.) алтарь лежал ча_ шей вниз, что явно указывает на его вторичное использование [Папанова, 2002, с. 268; 2004 б, с. 190]. Повторно они используются и в римское время [Козуб, Папанова, 1983/31 б, c. 32]. Использование жертвенников_столов в закладах подбойных могил и склепов, в крепидах курганов в эллинистический и римский периоды связано, по всей видимости, с тем, что они подобно надгробиям в закладах подбойных могил и земляных склепов выполняли функ_ ции оберегов. С этой целью они могли использоваться в стенах оборонительных сооруже_ ний этого периода [Тревер, 1914; Русяева, 1992, c. 183]. Жертвенники_столы известны, например, на некрополе Кеп и Пантикапея [Виноградов, 1987, c. 55]. Причем в первом случае они стояли возле каждого земляного склепа III–I вв. до н. э. [Сорокина, 1967, c. 104]. Второй вариант алтарей (II) — это столы_алтари (трапедзы) с ровной столешницей и нож_ ками в форме лап льва (рис. 75, 1, 2). Согласно религиозным представлениям древних гре_ ков, после совершения тризны или возлияний, необходимо было оставлять возле могил небольшое количество молока, хлеба и плодов [Куланж, 1906, c. 14]. Эти приношения ста_ вили на столы_алтари. До наших дней сохранился только один целый ольвийский стол_ алтарь из склепа Евресивия и Ареты [Фармаковский, 1902 б, c. 1–3, рис. 1–2] и шесть но_ жек от трапедз, найденных в закладах подбойных и земляных склепов [Козуб, 1975, с. 295– 296; Козуб, Папанова, 1983/31 б, c. 32; Папанова, Ляшко, 2002, с. 7]. Все они имели одина_ ковую профилировку, напоминающую своим очертанием опоры трапедзы из склепа Евре_ сивия и Ареты (рис. 75, 1). Третий вариант алтарей (III) — известняковый, круглый жертвенник был обнаружен на некрополе Ольвии в 2002 году в закладе разрушенной подбойной могилы IV–III вв. до н. э. Сохранившиеся части позволили восстановить его диаметр, который равнялся 1 м (рис. 75, 3). По всей видимости, этот жертвенник служил для сожжения жертвоприноше_ ний, о чем свидетельствует его сильно обоженная лицевая сторона [Папанова, 2004 б, с. 195, рис. 7]. Четвертый вариант алтарей (IV) — алтари возле могил, сложенные в форме куба из об_ работанных и полуобработанных камней (рис. 75, 4). К нему можно отнести алтарик, обна_ руженный на семейном участке некрополя (район Широкой балки 4_я Южная дорога) возле трех могил. Его сложили из обработанной известняковой плиты и трех жертвенников_сто_ лов (вариант I a), использованных вторично. На столешнице этого алтаря стояли красно_ фигурные пелика боспорского типа и ойнохоя (середина IV в. до н. э.), оставленные после совершения обряда возлияния возле могил [Папанова, 1997 а, с. 157, 159, рис. 2; 2002, с. 268; 2004 б, с. 195, рис. 5]. Пятый вариант (V) — каменные алтари квадратной формы, составленных из известня_ ковых плит определенным образом и внутренних площадок из утрамбованной глины (рис. 75, 5). Известно два алтаря этого варианта. Алтарь № 1 раскопали в 1972 году, а ал_ тарь № 2 в 1997 г. Первый алтарь (0,86 _ 0,85 м) был сложен из четырех обработанных известняковых блоков, наружные стороны которых заканчивались своеобразными акроте_ риями в виде четырехгранного выступа. С юго_западной стороны внутри алтаря сохрани_ лась ровная площадка овальной формы со следами горения, а в юго_восточном углу — скоп_ 154 Рис. 71. Алтари в виде жертвенников_столов с двумя чашами. 155 Рис. 72. Алтари в виде жертвенников_столов: с двумя чашами (1); с тремя чашами (2); с чашей прямоугольной формы (3). 156 Рис. 73. Алтарь в виде жертвенника_стола (I v). 157 ление крупных фрагментов амфор [Козуб, 1973 б, c. 290–291; 2001, с. 31–32]. Второй ал_ тарь этого вариант был сложен из пяти плотно подогнанных известняковых плит (0,82 _ 0,80 м), но у него отсутствовала западная стенка. Как и в первом случае, его исполь_ зовали для сожжения жертвоприношения, о чем свидетельствуют сохранившиеся внутри алтаря угольки [Козуб, 2001, с. 29–31, рис. 1]. Шестой вариант (VI) — это алтари из глины (рис. 75, 6). Ступенькообразный, глиня_ ный алтарик сохранился in situ над могилой 1992/2, датируемой IV в. до н. э. Вымостка из фрагментов амфорных стенок примыкала к его восточной стенке. Этот алтарь служил не только для сжигания жертвенной пищи, но и для возлияний. С этой целью под его юго_ восточным углом вкопали в землю полую ножку амфоры, соединив ее с канавкой, имею_ щей сток в могилу [Папанова, 1997 а, с. 157, 159, рис. 1; 2002, с. 268; 2004 б, с. 190]. Рис. 74. Алтари в виде жертвенников_столов: с карнизом (1); с псевдорустом (2). 158 Рис.75. Алтари: трапедзы (1, 2); круглый жертвенник (3); в форме куба (4); квадратной формы (5); из глины (6). 159 Роль примитивных алтарей часто выполняли и амфоры или их фрагменты — горловины и ножки без дна. Так, например, рядом с ямной могилой 1929/1 у изголовья погребенного стояли три горловины амфор, срезанные по уровень плеч и возвышающиеся над засыпью могилы [Мещанинов, 1930, с. 21]. Две горловины амфор, возвышающихся над ее засыпью, стояли под южной стенкой ямной могилы 1992/11 (IV в. до н. э.). Вероятно, что кости ле_ вой руки погребенного в этой могиле, вблизи которых эти горловины были поставлены, полностью разрушились из_за частых возлияний через них [Папанова, 1993, c. 41–42, 75, рис. 20]. В качестве алтаря использовали большой фрагмент желобчатой амфоры, который был вкопан горлом вниз возле ямной могилы 1966/1 (II в. н. э.) [Козуб, 1967, с. 207–210]. Амфора без дна стояла во входном колодце подбойной могилы 1987/12 (I в. н. э.) и ее горло возвышалось над засыпью входного колодца. Эта амфора была установлена подле ног по_ гребенного [Козуб, Папанова, 1987/8 г, c. 8–9]. По всей видимости, из_за влажности, воз_ никшей вследствие частых возлияний, разложились кости стоп ног погребенного в этой могиле. Амфоры с отбитым дном в роли жертвенников для возлияний использовались на некро_ полях Кеп в III–I вв. до н. э. и Афин [Колобова, 1961, c. 30; Сорокина, 1963, c. 61]. В Греции в геометрический период на могилы ставили сосуды_ надгробия, которые часто имели отбитые днища. Эти сосуды выступали не только в роли памятника, а и служили для возлияний. Возлияния проникая к остаткам умершего должны были обеспечить союз его «души» и «тела» [Акимова, 1990, с. 233; Caro, 1943, p. 11]. Древние греки совершали возли_ яния молоком, вином, медом, водой или их смесью (Ноm., Оd., X, 24; Еur. Iрh., 143–147). Использование амфор в погребальном обряде можно объяснить и их связью с культом воды [Мещанинов, 1930, c. 24]. Вода через очищение ограждала живых от мертвых и в то же время пробуждала умершего к вечной жизни [Вундт, 1900, с. 292–294; Клингер, 1904, с. 11; Лурье, 1966, с. 25; Соломоник, 1973, с. 168; Лосев, 1993, с. 106–107]. Алтари на ольвийском некрополе в классический, эллинистический и римский периоды были тесно связаны с поминальным обрядом ольвиополитов. Они предназначались как для возлияний, так и для сожжений жертвенной пищи. Вместе с погребальным сооруже_ нием они символизировали земную жизнь [Сорокина, 1967, с. 104]. Кроме того, алтари играли определенную роль в культах Гекаты и хтонических богов [Толстиков, 1987, с. 108– 109]. 3.2.3. Курганы К третьему типу надмогильных сооружений на некрополе Ольвии можно отнести курга_ ны. Курган — округлая или продолговатая насыпь над одним или несколькими захороне_ ниями в ямной или подбойной могилах, земляном или каменном склепах [Брей, Трамп, 1990, с. 128–129; Матюшин, 1996, с. 110]. Обычай захоронения под курганами был широко распространен на некрополях антич_ ных городов Северного Причерноморья [Ростовцев, 1925; Кастанаян, 1950; Кауфман, 1947; Силантьева, 1959; Цветаева, 1957], но ни один из некрополей античных полисов не имел такого количества курганов как ольвийский. Еще в период средневековья, из_за множе_ ства курганов, расположенных между Широкой и Парутинской балками, он получил на_ звание «Урочище Сто Могил». Так, на всех картах Российской империи конца XVIII в., составленных после русско_турецких войн, нанесено «Урочище Сто Могил» (см. главу I). Большинство из ольвийских курганов были раскопаны в XIX и начале ХХ в. (см. главу I). Во второй половине ХХ столетия раскопали четыре кургана [Козуб, 1969, с. 282–283; Бура_ ков, 1979, c. 80; Папанова, 1985, c. 78; Беляев, Оржеховский, 1991/17] и доисследовали на_ 160 сыпь кургана над склепом Евресивия и Ареты [Крыжицкий, 1993, c. 77–78; 2005, с. 428; Папанова, 1993/8, с. 3]. Мы располагаем данными о тридцати шести раскопанных курганах ольвийского некро_ поля. Многие сведения весьма отрывочные, так как в первую очередь в отчетах и публика_ циях сообщалось о погребальном сооружении и погребальном инвентаре, но не затрагива_ лась стратиграфия курганов. Даже Б. В. Фармаковский, оставивший наиболее полные от_ четы о раскопках склепов под курганом Евресивия и Ареты и под Зевсовым курганом, практически ничего не сообщает о самих курганных насыпях. Сведения об остальных кур_ ганах, раскопанных его экспедицией, опубликованы в отчетах Императорской Археологи_ ческой комиссии еще в меньших объемах. При этом он постоянно оговаривал, что раско_ панные курганы будут подробно описаны в отдельных публикациях [Фармаковский, 1910, с. 33, прим. 3; 1918, с. 43, прим. 6, с. 45, прим. 1]. До наших дней на некрополе Ольвии сохранился 91 курган. Архивные данные и обмеры сохранившихся курганов показали, что они имели высоту от 0,2 м до 14,5 м, диаметр от 6 м до 48–90 м [Фармаковский, 1906 б, с. 22; Papanova, 2000 а, р. 89–101; Крыжицкий, 2005, с. 430]. На сегодняшний день 52 сохранившихся кургана имеют диаметр 30–42 м, а 28 кур_ ганов — 20–29 м [Крыжицкий, 2005, с. 425] (см. рис. 7). Не исключено, что в XVIII–XIX вв. ольвийские курганы имели большие насыпи. Так в 1792 г. Ф. П. Деволан писал в рапорте, что большинство курганов на ольвийском некрополе различной «высоты и формы, из ко_ торых наиболее часто использовалась коническая форма сахарной головы, высотой от 7 фу_ тов до 24–28 футов» [Тункина, 2002, с. 425]. В переводе на метрическую систему мер это составляет от 2,1 до 8,5 м. У А. С. Уварова имеется сообщение о том, что один из ольвийс_ ких склепов с уступчатым сводом имел высоту 10,76 м [1851, с. 42–43; 1853, табл. XI]. Вряд ли насыпь над таким грандиозным склепом была меньшей высоты. На чертеже П. И. Кеппена, сделанном в 1819 году, даны размеры насыпи Зевсова курга_ на. «Высота оной,— писал он,— от низу до самого верха 13 саженей. От верха в 8,5 саженей могила была обложена плитами тесаного раковинного камня, окружность могилы в том месте, где она обложена камнем, 56 саженей» [Кеппен, 1820/21, c. 65; Папанова, 2005, с. 265]. Известно, что в одной сажени в первой половине XIX века было 2,1336 метров [Кияшко, Пронштейн, 1973, c. 47; Каменцева, Устюгов, 1975, с. 241]. При переводе в метрическую систему мер, мы получаем следующие данные — от самого верха насыпь имела высоту 27,7 м окружность — 119,5 м, но это размеры не самого кургана, а его насыпи и культурного слоя в этом районе города. В свое время к интересным выводам пришел профессор П. Ф. Бараков, изучавший эоло_ вые наносы и почвы на некрополе и городище Ольвии в 1912–13 гг. Он писал, что надмо_ гильные памятники, будучи не высоки, скоро погребались наносами. Эта высота наносов по его расчетам за две тысячи лет составила 2,2–2,5 м, а самые высокие курганы за это вре_ мя уменьшились в два раза [1913, c. 117–119]. Этот вывод косвенно подтверждается и дан_ ными о насыпи Зевсова кургана. Как уже отмечалось выше, обмер этого кургана, сделан_ ный П. И. Кеппеном в 1819 году, зафиксировал его высоту — 8,5 м, а через восемьдесят три года Б. В. Фармаковский писал, что высота его составляла 7,367 м, а диаметр — 90 м [1820, c. 65; 1906 б, c. 7]. А курган, раскопанный в 1907 году, имел высоту 2,2 м из_за того, что он распахивался и «первоначальная насыпь его расплылась» [Фармаковский; 1910, c. 59]. Высота кургана не зависела от того, над каким типом погребального сооружения его на_ сыпали. Так на плане В. И. Деренкина отмечено девять курганов в районе Широкой балки, которые имели значительные насыпи и перекрывали ямные и подбойные могилы [1916/3, c. 42–43]. Курганы с насыпями различной высоты наблюдаются и на некрополе Керамика (Афины) [Kurtz, Boardman, 1971, p. 56, 80]. Для насыпи больших курганов в IV–III вв. до н. э. использовали как землю, вынутую из 161 материка при строительстве погребальных сооружений, так и взятую из вне. Б. В. Фармаковский оставил описание стратиграфии насыпи кургана, раскопан_ ного в 1907 году (рис. 76). Верхний слой насыпи состоял из чернозема, ниже нахо_ дился слой серожелтой глины, под кото_ рым шел слой светложелтой глины. На самом низу находился темноглинистый слой с «прослойкой светлой глины» [Фармаковс_ кий; 1910, c. 60–61, рис. 50]. В римское время для насыпей Зевсова кургана и кургана Ев_ ресивия и Ареты использовали землю из культурного слоя городища о чем свидетельству_ ет большое количество керамического материала в обеих насыпях [Фармаковский, 1906 в, с. 9, 23; Папанова, 1993/1 в, с. 3]. Состав насыпи Зевсового кургана — желтая глина, пере_ мешанная с черной землей, золой и фрагментами «от самых разнообразных и относящихся к разному времени предметов» [Фармаковский, 1906 в, с. 23]. Ольвиополиты для строи_ тельства насыпи кургана могли использовать привозную глину. Косвенным доказатель_ ством этому является тот факт, что парутинские крестьяне на протяжении ХIХ–ХХ вв. брали глину для строительных нужд из ольвийских курганных насыпей, объясняя это тем, что она по качеству лучше, чем местная глина. В древности курганные насыпи часто дополнительно укреплялись камнем. Эти укреп_ ления (крепиды) из тщательно обработанных каменных плит или из необработанных и по_ луобработанных камней (кромлехи), которые устанавливались в основании насыпи по ок_ ружности. Ольвийские курганы не были исключением. В качестве строительного материа_ ла для крепид могли использовать и вышедшие из употребления алтари (жертвенники_ столы). Например, в крепиде Зевсового кургана находился мраморный алтарь, который вначале служил базой статуи Тимо, дочери Ипсекрионта и жены Эпикрата, жрицы Арте_ миды (II в. до н. э.) [Фармаковский, 1906 в, с. 31–33, рис. 19]. Курганы с крепидами обозначены на первых планах городища и некрополя Ольвии И. С. Бориславского (1809–1816), П. И. Кеппена (1819) и И. П. Бларамберга (1822) [Па_ панова, 1994, с. 4; Тункина, 2002, рис. 160–161]. На всех этих планах буквой «D» отмечен курган Евресивия и Ареты [Кеппен, 1821; Blaramberg, 1822, s. 28; Тункина, 2002, рис. 160– 161]. О курганах обложенных камнем, писали И. П. Муравьев_Апостол (1820) и П. И. Кеппен (1821). В частности они упоминали и о крепиде кургана, находившегося в юго_западной части участка «И» [Кеппен, 1819; 1820, c. 65; Муравьев_Апостол, 1823, c. 30]. Через тридцать лет, А. С. Уваров, осмотрев некрополь Ольвии, оставил такую запись о кур_ ганах с крепидами: «Многие помнят еще, как эти курганы обложены были огромными кам_ нями без всяких надписей и украшений... Досель мы с точностью можем говорить о пяти подобных насыпях или курганах (b, c, d, e, f)» [1851, с. 38]. Под руководством Б. В. Фармаковского на некрополе Ольвии были раскопаны три кур_ гана с крепидами из тщательно обработанных плит — Зевсов курган, курган Евресивия и Ареты и курган, раскопанный в 1912 году [Фармаковский, 1906 в, c. 7–32; 1916, c. 33, рис. 50–51; ПI, 1927, c. 331]. Крепида Зевсова кургана (вторая половина II — первая половина III вв. н. э.) — двух_ рядная сложная орфостатная система (рис. 77, 1). Она имела высоту 1,88 м и диаметр 37 м. Эта крепида состояла из фундамента (1,5 _ 0,2 м), цоколя (высота 0,39 м), орфостатного ряда (высота 0,92 м) и карниза (0,37 м). Цоколь был сложен в технике квадровой кладки из больших обтесанных камней. На нем были установлены большие рустированые плиты в технике кордон на ребро и плита на образок [Фармаковский, 1906 в, c. 11–12, 15]. Крепида кургана над склепом Евресивия и Ареты (рис. 77, 2) имела высоту 1,1 м и диаметр 28 м. Рис. 76. Стратиграфия насыпи кургана, раскопанного в 1907 году. 162 Рис. 77. Курганы с крепидами: Зевсов курган (1); Евресивия и Ареты (2); курган, раскопанный в 1912 г. (3); курган, раскопанный в 1968 г. (4). 163 Система кладки этой крепиды аналогична кладке крепиды Зевсова кургана. Она также со_ стояла из фундамента (высота 0,52 м), цоколя (высота 0,25–0,29 м), орфостатного ряда (вы_ сота 0,55–0,59 м) и карниза (высота 0,25–0,28 м). Пропорции в членение стен крепид Зев_ сова кургана и Евресивия и Ареты близки друг другу. Высота кургана в древности достига_ ла 4,5 м [Крыжицкий, 2005, с. 430–432]. В насыпи кургана, раскопанного в 1912 году, также были обнаружены «края сохранившейся части крепиды» [Фармаковский, 1916, c. 33, рис. 50– 51] (рис. 77, 3). Частично разрушенная крепида (кромлех) из необработанных и полуобработанных кам_ ней, окружала курган, раскопанный Ю. И. Козуб в 1968 году (рис. 77, 4). Эта крепида име_ ла высоту 0,87 м и диаметр 11,2 м и была сложена в два ряда из необработанных известня_ ковых камней [Козуб, 1969, c. 238–239]. Аналогичные кромлехи окружали курган_кенотаф близ Ярылгачской бухты и на некрополе Панское I [Щеглов, 1972, с. 70; Рогов, 1985, с. 46]. По мнению С. Д. Крыжицкого, большинство крупных курганов на некрополе Ольвии (диаметр более 30 м) могли иметь в древности каменные крепиды [Крыжицкий, 2005, с. 425]. Эти крепиды не сохранились, так как камень из них забрали или турки на строительство Очаковской крепости или парутинские крестьяне. Еще И. П. Бларамберг в 1822 г. писал, что парутинцы растащили камень, которым был обложен курган Евресивия и Ареты [Blaramberg, 1822; Фармаковский, 1902, с. 5]. Курганы с крепидами известны на всех некрополях материковой Греции. Они возводи_ лись над каменными и земляными склепами, ямными могилами и кенотафами [Kurtz, Boardman, 1971, p. 81, 176–177]. Большинство раскопанных курганов ольвийского некрополя были возведены над ка_ менными склепами различных типов. Из тридцати шести курганов — двадцать насыпали над каменными склепами, три кургана — над земляными склепами (1886/10, 1886 и 1913), а четыре — над ямными могилами (1886/3, 1894/1, 1893/2, 1907/1). Интересно, что иссле_ дованные каменные склепы были смещены относительно условного центра кургана. Под курганными насыпями находились один и более погребальных сооружений раз_ личных конструкций и разного времени (рис. 78). Так, под невысокой насыпью кургана в Урочище Ста Могил (1904) было обнаружено тридцать шесть погребальных сооружения различных типов. Курган возвели в IV в. до н. э. над двумя каменными склепами с двух_ скатным перекрытием, а при строительстве насыпи ее полы перекрыли насыпи над земля_ ными склепами, ямными и подбойными могилами более раннего времени [Фармаковский, 1907, c. 34–35, рис. 48]. Иногда курганы насыпались над одновременными захоронениями, совершенными в погребальных конструкциях разных типов. Например, курган 1886/3 пе_ рекрывал два каменных земляных склепа и ямную могилу (все IV в. до н. э.) По всей види_ мости, такие курганы представляли собой семейные усыпальницы. Подтверждают это и находки тризн в полах курганов (курган1907/1). На ольвийском некрополе известны случаи, когда насыпь возводилась над погребальной урной. Например, под курганом 1886/89 на уровне материка находилась фрагменти_ рованная погребальная урна. Известняковая плита, на которой стоял глиняный сосуд с камнем внутри, были раскопаны под курганом 1886/9. Не менее скромными были находки под насыпью кургана 1886/6 — только бронзовый наконечник стрелы [Суручан, 1891, c. XII– XIV]. Отсутствовали погребальные сооружения и под курганом 1991/1 [Беляев, Оржехов_ ский, 1991/17]. По всей видимости, эти курганы могли быть кенотафами. Подобные курга_ ны_кенотафы известны и на других некрополях, например на некрополе Керамика [Kurtz, Boardman, 1971, p. 81, 99]. Древние греки устанавливали на курганах различные вотивы: надгробные стелы, алтари, эдикулы, антропоморфные надгробия. Интересная в этом аспекте надпись на надгробии Эпикрата, сына Исократа, о которой шла речь выше. В ней говориться, что умерший имеет 164 Рис. 78. Погребальные сооружения под курганами: 1904 г. (1); 1907 г. (2); 1912 г. (3). 165 памятник в виде земляной насыпи и стелы [Козуб, Белецкий, 1977, c. 172–175; Андреева, 2002, с. 32]. По всей видимости, на вершине ольвийских курганов устанавливали статуар_ ные скульптуры, вотивные колонны или небольшие моноптеры [Крыжийкий, 2005, с. 433]. На ольвийском некрополе также известны «длинные» курганы с вытянутыми насыпями («холмообразные насыпи»). Такие насыпи были зафиксированы к северо_западу от горо_ дища [Уваров, 1853, табл. VIIIв; Забелин, Тизенгаузен, 1876, c. XXVII–XXVIII; Ястребов, 1896, c. 98]. «Длинные» курганы, датируемые 700–650 г. до н. э., известны и на Афинском некрополе. В отличии от ольвийских, они представляли собой холмообразные насыпи пря_ моугольной формы. Под ними были раскопаны погребения с менее богатым погребальным инвентарем, чем под обычными курганами. Исследователи отмечают, что курганы, были весьма «дорогим дополнением к погребаль_ ным расходам» [Kurtz, Boardman, 1971, p. 81]. Сооружение курганной насыпи — трудоем_ кий процесс, требующий значительного количества рабочих рук и средств [Мозолевський, 1979, c. 67; Ольховский, 1991, c. 175–176]. Долгое время в литературе, посвященной некрополю Ольвии, считалось, что первые курганы на нем появляются в IV в. до н. э. [Козуб, 1974, c. 17, 131; 1987, c. 29–30]. А. С. Ру_ сяева считает, что появление на ольвийском некрополе «крупных» курганов было связано с началом строительства каменных склепов в последней четверти IV в. до н. э. после снятия осады Зопириона [2000, с. 106–107; 2002, с. 213]. По мнению С. Д. Крыжицкого курганы на некрополе Ольвии появились не позднее IV в. до н. э. и просуществовали вплоть до первой половины III в. до н. э. [2005, с. 425]. В. М. Скудновой считала, что курганы характерны для классического, эллинистического и римского периодов некрополя Ольвии [1988, c. 5, 7]. Она отнесла появление первых курганных насыпей к более раннему периоду — рубежу V–IV в. до н. э. Обошла вниманием вопрос о времени возникновения курганного некропо_ ля Ольвии М. Б. Парович_Пешикан, исследовавшая некрополь эллинистического перио_ да [1974, c. 38–52]. Впервые эту тему более широко рассмотрел С. А. Липавский, который пришел к выводу, что курганы в Северном Причерноморье насыпали «с самого начала су_ ществования греческих, прежде всего милетских апойкий на Черном море», то есть в VII– VI вв. до н. э. [1990, c. 27]. На основании изучения материалов некрополя Ольвии и других античных некрополей Северного Причерноморья можно предположить, что ольвийские курганные насыпи появляются одновременно с началом существования некрополя, то есть с конца VI в. до н. э. [Papanova, 2000 а, р. 89]. Большие же ольвийские курганы стали со_ оружать, по всей видимости, на рубеже V–IV вв. до н. э. Эта датировка не противоречит истории возникновения и развития данного типа надмогильных сооружений в античном мире. Ранее бытовало мнение, что курганы, как часть погребального ритуала, появляются в ряде древних обществ во второй половине III тысячелетии до н. э. [Массон, 1976, c. 149, 164–165; Андросов, 1989, c. 11; Wiesner, 1932, s. 11, 13, 18, 35, 40]. В последнее время иссле_ дователи считают, что традиция строительства земляных насыпей (курганов) над погребе_ ниями появилась в степях Евразии несколько ранее — в начале III тысячелетии до н. э. [см. Ляшко, 2004, с. 282]. Обычай насыпать курганы над могилами в Элладу принесли в конце III тысячелетия до н. э. протогреки [Скилариа, 1972, с. 32]. Эту традицию восприня_ ли и продолжили дорийцы, которые появились в Древней Греции позже (Paus., II, 7, 2; VI, 213, VIII, 16, 2; Hom., Іl., XIII, 125–126, 250–257; XXIV, 799; Od., XII, 13–14) [Блаватская, 1966, c. 46; Kurtz, Boardman, 1971, p. 38, 56, 75]. В архаическое время монументальные кур_ ганы, опоясанные жертвенными рвами, возводились на некрополях Ионии, материковой и островной Греции [Kurtz, Boardman, 1971, p. 176–178]. Курганы перекрывали как могилы с ингумацией так и с кремацией. Например, курган Эвколиона в Афинах перекрывал места совершения кремации и погребения в глиняных гробах [Kurtz, Boardman, 1971, p. 75, 79– 166 80, fig. 9–10]. В классическое время они известны на некрополях Аттики, Ларисы, Питен, Олинфа, Эретрии, Македонии, Амфианополиса, Мелл и Беотии [Robinson, 1942, p. 117– 118; Kurtz, Boardman, 1971, p. 177–185; Цветаева, 1957, c. 228; Лапин, 1966, c. 173]. На античных некрополях Западного Причерноморья курганы стали насыпать с VI в. до н. э. На некрополе Истрии эта традиция просуществовала четыре столетия с VI в. по II в. до н. э. включительно [Alexandresku, 1966, s. 140; Федоров, Полевой, 1973, c. 157–158, 165]. На некрополе Каллатии они возводились с архаического и до конца эллинистического пе_ риода [Preda, 1961, s. 277; 1963, c. 38; Федоров, Полевой, 1973, c. 169]. Курганы широко пред_ ставлены на некрополях Македонии, Дакии и Фракии [Parvan, 1914, s. 150; Mansel, 1941, s. 257; Андроников, 1990, c. 112–113]. В Северном Причерноморье наиболее ранние греческие курганы раскопаны на о. Бере_ зань, которые Э. Р. фон Штерн датировал VI в. до н. э. [Штерн, 1907, c. 45]. На Марицынс_ ком некрополе традиция захоронения под курганами существовала на протяжении VI и V веков до н. э. [Ebert, 1913, s. 5, 11] *. В первой четверти V в. до н. э. подкурганные захоро_ нения известны на Южном и Северном некрополях в урочище Чертоватое [Снытко, Смир_ нов, Липавский, 1989, c. 47–48; Липавский, Снытко, 1989, c. 131–132; Снытко, Липавский, 1989, c. 146; Липавский, 1990, c. 22–23]. Березанский, Марицынский, Южный и Северный в урочище Чертоватое — это некрополи античных поселений Ольвийской хоры. Вряд ли курганы на некрополях хоры Ольвии появились раньше, чем практика их строительства на ольвийском некрополе. На Боспоре курганы появляются также в VI–V вв. до н. э. Так большое количество кур_ ганов (55) датируемых второй половины VI в. до н. э. и первых веков нашей эры было рас_ копано на нимфейском некрополе. На некрополях Тиритаки и Кеп погребения под курга_ нами датируются IV–III вв. до н. э. [Силантьева, 1959, c. 5–107; Сорокина, 1968, c. 98]. Од_ нако, в отличие от ольвийского некрополя, на них курганы греческой знати соседствовали с курганами синдо_меотской знати [Цветаева, 1957, c. 229–232]. Обзор курганных некрополей Греции, Малой Азии, Западного и Северного Причерно_ морья свидетельствует о том, что обычай возведения курганных насыпей уходит своими корнями в эпоху неолита. Обычай сооружения курганных насыпей над погребенными не противоречит и греческому погребальному обряду. Погребальный обряд древних греков предполагал наличие обязательной насыпи над могилами в виде невысокой насыпи_курга_ на от 0,5 до 0,75 м [Савостина, 1984, c. 6]. Эти насыпи со временем дополнялись новыми захоронениями, досыпались или разрушались. Аналогичное явление было зафиксировано, например, на некрополе Керамика [Kurtz, Boardman, 1971, p. 80–81]. Таким образом, предложенная нами датировка начала захоронения под курганами на некрополе Ольвии — конец VI в. до н. э. не противоречит общепринятой погребальной тра_ диции в древнегреческом обществе. Ольвийские курганы, подобно курганам Греции этого времени, имели невысокие земляные, неукрепленные камнем насыпи и поэтому не сохра_ нились до наших дней. Многие ольвийские курганы с высокими насыпями были раскопа_ ны или разрыты грабителями еще в XVIII и XIX вв. и поэтому нам не известно время их сооружения. Расцвет курганной архитектуры на ольвийском некрополе начинается с воздвижением грандиозных курганов с каменными склепами в IV в. до н. э. Аналогичный процесс зафиксирован в это время на некрополе Кеп [Сорокина, 1962, c. 98]. Это явление было обусловлено рядом причин. Во_первых, ольвиополиты знали об искон_ * Кроме него этот некрополь считают греческим А. Шлиц, В. В. Лапин, Ю. И. Козуб, И. А. Снытко, И. Смирнов, С. А. Липавский и др. [Schleiz, 1913, s. 114; Лапин, 1966, с. 174; Козуб, 1987, c. 29; Снытко, Липав_ ский, 1989, c. 146; Снытко, Смирнов, Липавский, 1989, c. 47; Липавский, 1990, c. 20–21]. 167 ном греческом обычае насыпать курган над могилой героев. В частности они могли знать об этом обычае из поем Гомера, которого они любили и заучивали наизусть с самого начала существования города [Крыжицкий и др., 1999, с. 583].Им было известно, что над могилой почитаемого ними Ахилла на Сигейском мысу насыпан курган. По мнению А. С. Русяевой, основная причина начала курганного строительства в Ольвии — это увле_ чение ольвиополитов поэмами Гомера [Русяева, 2000, с. 108]. Во_вторых — это влияние афи_ нян, которые насыпали курганы с момента существования афинского полиса. Известно, что в V–IV вв. до н.э между Афинами и Ольвией существовали тесные связи. Афиняне проживали в Нижнем Побужье. Кроме того, Ольвия вошла в 30_е годы V в. до н. э в состав первого афинского морского союза [Виноградов, 1989, с. 126–131; Крыжицкий и др., 1999, с. 354]. Из Афин в Ольвию пришел и обычай предоставления почестей прославившимся гражданам, в том числе и достойное их погребение [Русяева, 2000, с. 108–109]. В третьих — распространение в IV в. до н. э. во всем древнегреческом мире апофеоза умерших, связан_ ного с верой в то, что умерший герой, способен предотвращать беды от своих сородичей и полиса [Русяева, 1992, с. 187–189; Papanova, 2000 б, р. 123–131]. Во II –I вв. до н. э. на ольвийском некрополе традиция захоронений курганами прихо_ дит в упадок [Крапивина, 1993, c. 76; Papanova, 2000 а, р. 89–101]. Причиной упадка послу_ жил кризис, который переживал город в середине II — первой половине I вв. до н. э. [Кры_ жицкий, 1985, c. 132]. Традиция сооружения курганов на некрополе Ольвии возрождается в I–II вв. н. э. Вполне вероятно, что возрождению этой традиции во многом способствовала не увядшая любовь ольвиополитов к поэмам Гомера о чем свидетельствует Дион Хрисос_ том (Orat., XXXVI). Окончательно эта традиция умирает в III в. н. э., когда ольвийский полис переживает новый затяжной кризис из которого он так и не смог выйти [Крапивина, 1988, c. 16–17; Papanova, 2000 б, р. 123–131]. Ранее бытовало мнение, что курганный некрополь Ольвии — это захоронения богатых граждан полиса. Однако знатность у древних греков не всегда предполагала наличие богат_ ства. Очень часто граждан за заслуги перед полисом хоронили за счет гражданской общи_ ны. Подобное явление существовало и в практике ольвийской гражданской общины. Такой чести был удостоен ольвиополит Никерат, сын Папия, который погиб, защищая своих со_ граждан [IOSPE, I2, № 42]. Курганы, в том числе и ольвийские, играли различную роль на некрополях. Во_первых, курган — надмогильный памятник. «Курган их — алтарь, возлияние память, скорбь о них хвала» читаем мы в трене Симонида о спартанцах павших при Фермопилах [Гаспаров, 1980, с. 352]. Во_вторых, это сакральный памятник, апотропей могилы и полиса, а подкурганные склепы, как мы уже писали выше, являлись героонами. Ольвиополиты как и все греки верили при жизни в «загробную трапезу», о приобщении их после смерти к сонму богов и в свое бессмертие [Русяева, 2000, с. 108–109]. В_третьих, они являлись дозорными пунктами и сторожевыми постами [Блаватский, 1954, с. 198; Карасев, 1956, с. 34; Козуб, 1984, с. 168– 169]. Доказательством этого вывода служат следующие факты. Так под насыпью ольвийс_ ких курганов 1886/6 и 1991/1 отсутствовали погребальные сооружения [Суручан, 1891, c. XII–XIV; Беляев, Оржеховский, 1991/17]. Вполне вероятно, что эти курганы насыпали в оборонительных целях. Кроме того, территория некрополя Ольвии имела свои границы, четкие интервалы между дорогами и большие курганы, стоящие вдоль этих дорог, которые цепью охватывали все подступы к городу. Эти курганы могли использовать для наблюда_ тельных целей дозорные и придорожные посты. В этом аспекте интересно сообщение Дио_ на Хрисостома о том, что стража при нападении варваров на Ольвию, бежала с башен в степь, а не в сторону города (Dio. Chryc. Or., XXXVI, V, II, 48). С. Б. Буйских предполо_ жил, что это были посты, которые несли сторожевую службу на вершинах ольвийских кур_ ганов [1991, с. 90]. 168 Глава IV ПОГРЕБАЛЬНЫЙ И ПОМИНАЛЬНЫЙ ОБРЯДЫ 4.1. Погребальный обряд Погребальный обряд — это религиозно_бытовой цикл ритуалов и обычаев, связанных с погребением умершего. Он включал в себя ритуальные действия с телом умершего, погре_ бальную процессию, сооружение могилы и надмогильного памятника. Все это отражало взгляды традиционные взгляды погребаемого и его родственников на проблему жизни и смерти [Дьяконова, 1975, c. 6; Алекшин, 1986, c. 6; Бессонова, 1990, c. 18]. Древние греки при совершении погребального обряда следовали еще и общепринятым традициям своей гражданской общины [Русяева, 1990, c. 341]. Греки считали идеалом конца жизненного пути «быть прекрасно и с подобающим вели_ колепием погребенным своими потомками» (Plato, Hip., 291 DE). Они верили, что погре_ бальный обряд учредил легендарный Кекропс (Cic., De legg., II, 25, 63). Как свидетельству_ ют произведения античных авторов, человека того времени мучил страх, что после его смерти не будет выполнен надлежащим образом погребальный обряд. Согласно существующим воззрениям, для успокоения души умершего недостаточно было только предать тело зем_ ле. Боги, по их представлениям, карали живых, если ими не был соблюден обряд захороне_ ния умерших [Велишский, 1878, c. 611; Латышев, 1899, c. 245; Вегнер, 1900, c. 278; Куланж, 1906, c. 12–13; Гиро, 1915, c. 164; Зубарь, 2004, с. 160; Garland, 2001, p. 21–26]. В «Илиаде» умирающий Гектор просил Ахилла, чтобы его тело выдали родственникам для погребения (Hom., Il., XXII, 338). Душа Эльпенора в «Одиссее», которого не смогли похоронить и оплакать, умоляла Одиссея сжечь ее тело и насыпать над прахом курган (Hom., Od., XI, 55–75). Блуждала по свету, пугая живых, и душа римского императора Калигулы, во время похорон которого не были соблюдены погребальные традиции. Его душа успокоилась только после повторного захоронения с соблюдением всех норм и обычаев (Suet., Calig., 59). Опи_ сание страдания души, тело которой предали земле без предписанных обрядов, находим у Плавта (Plaut, Mostellaria, 497–500). О том насколько древние греки серьезно относились к погребению, свидетельствуют и погребальные законы Древней Греции. Первые такие законы относятся к эпохе архаики. Цицерон в трактате «О законах» (II, 26, 66) писал, что в VII в. до н. э. эсимнет и законода_ тель Питтак в Митилене запретил на похоронах присутствовать чужим людям. Иоан Сто_ бей в своей «Антологии» (V в. н. э.) цитирует законы сицилийского законодателя VI в. до 169 н. э. Харонда, среди которых и законы, относящиеся к погребению умерших (Stob. Flor. IV, 2, 24). В эпоху архаики были приняты законы о погребениях в Спарте, авторство которых приписывается Ликургу (Plut. Lycurg. 27). Отметим, что спартанцы в этом вопросе пре_ взошли остальные греческие полисы жестокостью и экстравагантностью [Суриков, 2004, с. 111–112]. Законодательство об упорядочении погребальной обрядности в Аттике в VI в. до н.э связано с именем Солона (Cic. De leg., II, 23, 59; Plut. Sol., 21). К классической эпохе относятся погребальные законы Гелона в Сиракузах (Diod. XI, 38), закон из кеосской Юлиды (Syll.3 1218) и культовые предписания фратрии Лабиадов в Дельфах (SEG. XXV. 574). IV в. до н. э. датируется реформа погребального обряда в Афинах, проведенная Деметрием Фа_ лерским (Cic. De leg., II, 26, 66). Перечисленные законы строго регламентировали все цик_ лы погребального обряда [ДМ, 1921, № 30, c. 73–74]. В эпоху эллинизма погребальные за_ коны имел практически каждый античный полис [Суриков, 2004, с. 110]. Погребальный обряд греков отличался большой сложностью и торжественностью (рис. 79). Подробное описание погребального обряда содержится в сцене погребения Пат_ рокла в «Илиаде» (Hom.,I l., XXIII), а также в «Энеиде» Вергилия (VI. 212 sqq.; XI. 59 sqq., 184 sqq.). Это была своеобразная драма из трех действий [Велишский, 1878, c. 613–615; Гиро, 1915, c. 165–167; Kurtz, Boardman, 1971, p. 144–146]. Первое действие проходило в первый день и называлось протезис ( _____). В этот день обмывали и облачали умершего в погребаль_ ные одежды, его оплакивали родственники и друзья (рис. 79). В этот день необходимо было убедиться, что человек действительно умер и умер не насильственной смертью (Plato, 33). Второе действие проходило во второй день — экфора (______). Во время экфоры тело пе_ реносили на место погребения. Порядок погребальной процессии был строго регламенти_ рован, как и время погребения — до восхода солнца (Plaut., 34, 35). Третье действие также проходило на второй день, но уже после погребения. В доме усопшего устраивали поми_ нальную тризну, на которую приходили родственники и друзья с венками на головах (Luc., De Luc., 24). Жители Ольвии в этом вопросе не были исключением. Описание отдельных черт погре_ бального обряда ольвиополитов мы находим в почетных декретах в честь прославленных и знатных граждан, которые народное собрание принимало после их смерти. В этих декретах подробно перечисляются заслуги умершего перед Отечеством и награды, а, иногда, и цере_ мония погребения [IOSPE_I2, № 34, 39, 40, 41, 42, 43, 46, 52, 53]. Представление о торжественной церемонии погребения заслуженного ольвиополита, погибшего за Отчизну, дает декрет II в. до н. э. в честь Никерата, сына Папиева. В нем говорится, что за заслуги перед своим городом Никерат удостоился чести быть погребенным с большими почестями за счет государственной казны. В день его похорон всем ольвиополитам предписыва_ лось закрыть мастерские и лавки, одеться в траурные одежды и принять участие в погребальной процессии. Кроме того, Никерата, сына Папиева от имени народа посмертно увенчали золотым венком и постановили воздвигнуть ему конную статую, установив ее на том месте, которое выберут родственники. Никерату пола_ галось воздавать и ежегодные почести от имени наро_ да — статую венчать венком во время выборов должно_ стных лиц и при конских ристаниях в честь Ахилла [IOSPE_I2, № 34]. Рис. 79. Погребальный плач (рисунок на краснофигурной вазе). 170 Многие детали погребального обряда, описанные античными авторами или известные по надписям, археологически не зафиксированы. По материалам ольвийского некрополя мож_ но проследить только отдельные из них, но и они дают яркое представление о том, каким многогранным и сложным был ритуал погребения у представителей различных социальных слоев Ольвии. 4.1.1. Ингумация Ингумация (inhumation — англ. в вытянутом положении) — погребение нерасчлененно_ го тела [Смирнов, 1997, с. 233]. Одними из важнейших элементов погребального обряда являются способы обращения с телами погребаемых — ингумация (труположение), кремация (трупосожжение). Не мень_ шее значение в погребальном обряде играет и положение тел погребенных в могиле [Соро_ кина, Сударев, 2002, с. 279; Сударев, 2005, с. 15]. В зависимости от распоряжения покойного или воли его родственников, тело умершего сжигали или предавали земле. На некрополе Ольвии известны оба вида погребения — ин_ гумация и кремация. Необходимо отметить, что с середины VI в. до н. э. по IV в. н. э. на ольвийском некрополе обряд трупоположения доминировал над трупосожжением. Обряд ингумации на ольвийском некрополе, с точки зрения позы погребенного, относи_ тельно однообразный. В большинстве случаев покойник лежал в вытянутом положении на спине, лицом вверх, с протянутыми вдоль тела и прижаты к туловищу руками. Встречают_ ся и отклонения от основного положения — руки полусогнуты в локтях; кисти рук лежат на груди или на тазе; перекрещены стопы ног; кости ног находятся в так называемой «позе всадника». Так, например, в могиле 1911/33 (конец IV–III вв. до н. э.) правая рука покой_ ника, согнутая в локте, лежала на костях таза [Фармаковский, 1911, c. 21– 23]. Аналогич_ ная поза зафиксирована в могиле 1992/7 (конец V — начало IV вв. до н. э.) [Папанова, 1993, c. 10]. В свое время М. Б. Парович_Пешикан, исследовавшая некрополь Ольвии эллинисти_ ческого периода, утверждала, что отклонения от принятого положения покойника были характерны только для раннеэллинистической эпохи [1974, c. 53]. Однако различные от_ клонения в позе погребенного зафиксированы на протяжении всего периода существова_ ния ольвийского некрополя [Козуб, 1975 а, с. 95–296; 1979, с. 35–296; Скуднова, 1988, c. 8]. Так в первые века нашей эры часто хоронили с отклонениями от строго вытянутого поло_ жения: одну или обе руки покойного клали на таз, а стопы ног перекрещивали [Козуб, 1984, c. 170–171]. Необходимо отметить, что в свое время еще Б. В. Фармаковский подчеркивал, что поло_ жение рук на груди или тазе погребенного, является типично греческой позой [1903 б, c. 20]. Как исключение, а не противоречие греческой традиции, отмечал он и различия в позах погребенных [Фармаковский, 1906 в, c. 114]. Одно из предположений, объясняющие раз_ личные позы погребенных, было высказано А. А. Масленниковым. Он предположил, что положение рук на тазе могло быть связано с полом погребенного. По его мнению, обе или левую руку на таз клали женщинам, а правую — мужчинам [Масленников, 1985, с. 67–68]. Действительно, на афинском некрополе эллинистического времени мужчин хоронили с руками, вытянутыми вдоль тела, а женщин — сложенными на груди. Однако для ольвийс_ кого некрополя сложно проследить эту посылку из_за отсутствия достаточного количества антропологических данных. Отклонения от вытянутой позы покойного наблюдаются на некрополях Аттики, Арго_ лиды, Коринфа и Олинфа [Hook, 1932, p. 290–292; Robinson, 1942, p. 139–140, Pl. VI, 236, 171 Pl. VII, 376, Pl. XLIX, 477, 485, 491, 535, Pl. XLVI, 378; Blegen, Palmer, Yong, 1964, p. 69, Pl. 112, № 328, Pl. 114, № 363, 381, Pl. 115, №391; Kurtz, Boardman, 1971, p. 192–193, 328]. Различные позы погребенных фиксируются начиная с эпохи бронзы и до первых веков нашей эры на некрополях Афин, Мирины и Тарсиса (Греция) [Pottier, Reinach, 1888, p. 74; Gebauer, 1942, s. 237], на античных некрополях о. Березани, Боспора, Кеп и Херсонеса [Ска_ довский, 1900/141 б; Гайдукевич, 1959, c. 108, рис. 20, c. 171, рис. 29; Зубарь, 1982, c. 39–41; Сорокина, Сударев, 2002, с. 279–281]. Кроме выше отмеченных незначительных нарушений традиционного трупоположения, на ольвийском некрополе раскопано более двадцати погребений в скорченном положении [Козуб, 1984, c. 171; Папапова, 1995/8 в, с. 3]. Большинство таких погребений относится ко второй половине VI — концу IV вв. до н. э. [Козуб, 1974, c. 21; Парович_Пешикан, 1974, c. 53; Папапова, 1995/8 в, с. 3]. В первые века нашей эры традиция захоронения в скорчен_ ном положении продолжает существовать. Погребения этого периода отличаются от пре_ дыдущих небрежностью позы погребенного и отсутствием четких контуров могильных ям [Козуб, 1967, c. 129; 1972, c. 168; 1979, с. 235–296; 1984, c. 170–171]. На ольвийском некрополе зафиксированы два типа погребений в скорченном положе_ нии (рис. 80). Первый тип — положение погребенного на боку с согнутыми и прижатыми к корпусу руками и ногами (так называемая «утробная поза» или «поза зародыша»). Неко_ торые исследователи эту позу называют позой «спящего» [Mylonas, 1934, p. 270]. Второй тип — положение погребенного на спине с согнутыми в коленях ногами. Ноги в коленях могли быть согнутыми и положенными в одну сторону или согнутыми и поставленными вверх. Ноги, поставленные коленями вверх, впоследствии распадались в разные стороны («поза всадника») [Капошина, 1941, с. 164; Масленников, 1976, с. 113; Рогов, 1998, с. 13; Стоянов, 2002, с. 297, Сорокина, Сударев, 2002, с. 279]. Погребения в скорченном положении раскопаны на многих некрополях античного мира. Этот погребальный обычай в некоторых местностях азиатской части Греции фиксируется с эпохи бронзы, но в XI–X вв. до н. э. он исчезает и вновь появляется только в VI–IV вв. до н. э. [Чайлд, 1952, с. 107, 342; Блаватская, 1966, с. 50; Ozguc, 1948, s. 18, Abb. 1–7, 10, 12; Kubler, 1959, s. 68]. Они известны и на некрополях Олинфа (конец V в. до н. э.) [Robinson, 1942, pl. XLIX, 535; pl. XLVI, 378; ЕО, 1942, pl. VIII, 37 b], Афин (Керамике и Дипилонс_ ком — начало IV в. до н. э.) [Perrot, Chipier,1 885, p. 173; Poulsen, 1905, s. 27; Kubler, 1959, s. 68; Kurtz, Boardman, 1971, p. 192], Пантанелло [Carter, 1998, p. 65]. Погребения в скор_ ченном положении известны в Западном и Восточном Причерноморье на некрополях Кал_ латиса (IV–III вв. до н. э.) [Preda, 1961, p. 278], Аполлонии эллинистического времени [Ве_ недиков, 1948, с. 15, 22; Панайотова, 1998, с. 14–15], Пичвнари [Viskers, Kaknidze, 2001]. В Северном Причерноморье наибольшее количество скорченных погребений раскопа_ но на архаическом некрополе о. Березани [Штерн, 1913, с. 107, 111, 115; Капошина, 1956, с. 211–239; Кастанаян, 1959, с. 283; Лапин, 1966, с. 212–232]. Известны они также на некро_ полях Гермонас, Горгипии, Кеп, Панское І, Пантикапея, Нимфея, Тирамбы, Фанагории, возле поселка им. Войкова и хутора Котенко [Капошина, 1941, с. 161, Белов, 1938, с. 192– 193; Стржелецкий, 1948, с. 92; Рогов, 1998, с. 13; Цветаева, 1951, с. 67; Сорокина, 1961, с. 49; 1962, с. 64; 1967, с. 92, 101; Капошина, 1959, с. 150; Гайдукевич, 1959, с. 166; Кобылина, 1951, с. 239; Кастанаян, 1959, с. 290; Масленников, 1976, с. 114; Лапин, 1966, с. 92; 1967, с. 10; Грач, 1981, с. 265]. Особенно много погребений данного типа открыто на северном участке некро_ поля Херсонеса (V–IV вв. до н. э.) Здесь скорченные погребения составляли 40% от обще_ го числа открытых захоронений. Кроме того, на этом некрополе раскопаны погребения с отклонениями от вытянутого положения, которые составляли 4,1% [Зедгенидзе, Савеля, 1981 а, с. 3–9; 1981 б, с. 195]. Скорченные погребения некрополей Северного Причерноморья интерпретируются ис_ 172 Рис. 80. Погребенные в скорченном положении: 1928/20 (1); 1936/6 (2); 1995/2 (3). 173 следователями по_разному. В ХХ столетии пытались объяснять скорченное положение по_ гребенных в могилах этнической принадлежностью умерших. Эти погребения считали за_ хоронениями скифов [Капошина, 1941, с. 161–172; Ольховский, 1991; Бессонова, 1991], тав_ ров, синдо_меотов [Белов, 1938, с. 109; Стржелецкий, 1948, с. 95; Пятышева, 1949, с. 123; Марченко, 1956, с. 111; Сорокина, 1961, с. 51; 1962, с. 64; Зубарь, 1982, с. 40–41]. Их появ_ ление связывали также с сарматским влиянием [Арсеньева, 1977; Коровина, 1967, с. 130– 135]. В тридцатые_сороковые годы ХХ в. эта идея базировалась на теории двухстороннего характера колонизации, методологической основой которой являлось, учение Н. Я. Марра о языке [Марченко, 1999, с. 338–339; Стоянов, 2002, с. 298]. По мнению исследователей того времени, совместные захоронения тавров и херсонеситов на некрополе Херсонеса, до_ казывали наличие тесных контактов между греками и варварами, вплоть до вхождения пос_ ледних в гражданскую общину греков [Стржелецкий, 1948, с. 94]. Данная точка зрения господствовала до 60_х годов ХХ в. В этот период в основном предметом разногласия явля_ лась принадлежность скорченных погребений конкретным варварским племенам. Это при_ вело к тому, что некоторые исследователи стали принимать «скорченность» как аксиому признака варварства [Зедгенидзе, Савеля, 1981, с. 7; 1981 б, с. 199]. В тоже время Н. Л. Грач и А. А. Масленников, анализируя аналогичные погребения нимфейского некро_ поля VI–V вв. до н. э., были более осторожны в своих выводах об этнической принадлежно_ сти погребенных. Они подчеркивали, что этнос таких погребений установить сложно, так как они в своей массе безинвентарны, поэтому их следует считать захоронениями варваров с низким социальным положением [Масленников, 1976, с. 112, 127; 1978, с. 127; Грач, 1981, с. 265]. С критикой этой точки зрения относительно скорченных погребений на некрополе Оль_ вии одной из первых выступила В. М. Скуднова [1960]. Подверг сомнению варварскую принадлежность данный тип захоронений В. В. Лапин. Он объяснял этот обычай архаиза_ цией обрядности в греческих поселениях Северного Причерноморья и одним из проявле_ ний сложного комплекса представлений, которые предполагали захоронение умершего в «утробном положении» [1966, с. 219–221]. Эта точка зрения получила дальнейшее свое раз_ витие в работах В. И. Кадеева и С. Ю. Сапрыкина [Кадеев, 1973, c. 108–116; Сапрыкин, 1986, с. 64–66]. Точку зрения В. В. Лапина поддержала и Ю. И. Козуб, которая интерпретирова_ ла скорченные погребения на некрополе Ольвии классического периода как греческие [1960; 1984, c. 20–21; 1988, c. 8]. К определению этнической принадлежности скорченных погребений следует относиться очень осторожно. Необходимо помнить, что погребальный обряд у многих народов выпол_ нял функцию возвращения умершего к жизни в потустороннем мире [Массон, 1976, c. 149; Бессонова, 1990, c. 18; Bendann, 1930, p. 23; Binford, 1971, p. 6–29; Usko, 1969, p. 262–280] и древние греки не были исключением. Они считали, что смерть не является концом жизни, умершие рождаются вновь в новом побеге, приплоде и детях (Plato, Thed., 107D) [Фрей_ денберг, 1936, c .67; 1978, c. 35]. Они также верили, что возрождения можно достичь только через захоронение тела в земле. Этот акт символизировал возвращение умершего в лоно матери_земли c целью его последующего возрождения в загробном мире (Cic., De Legg, II, 25, 63; Eur. Suppl., 532). Поэтому скорченная поза погребенных древними греками воспри_ нималась как «утробное» или «предродовое» положение необходимое для воскрешения через лоно матери_земли [Томсон, 1958, c. 506; Лапин, 1966, c. 219–221; Русяева, 1992, c. 345]. Определение этнической принадлежности скорченных погребений весьма проблема_ тично. Поэтому споры по этому вопросу приобретают все более «схоластический характер» и с этим выводом Е. Я. Рогова трудно не согласится [1999, с. 124]. Проблему можно ре_ шить только в комплексе с учетом всех данных археологии, антропологии, эпиграфики и 174 этнографии. Точки над “і“ в это вопросе могли бы поставить антропологические исследова_ ния, включая проведение анализа на ДНК, что в современных условиях сделать сложно. Существуют проблемы в определении социального статуса похороненных в скорченном состоянии, особенно если учитывать религиозную сущность этого обычая. Большинство исследователей, при определении социального статуса, исходит из отсутствия погребально_ го инвентаря. Например, В. Д. Блаватский, проанализировав данный тип захоронений на некрополе Херсонеса, пришел к выводу, что это захоронения рабов и бедняков [1953, c. 163, рис. 2; 1961, c. 186]. К таким же выводам для некрополей Ольвии и Херсонеса пришли Ю. И. Козуб, В.М. Зубарь, А. С. Липавский и др. [1984, c. 171; 1988, c. 52–54; 1987, c. 100]. В тоже время Ю. И. Козуб и А. С. Русяева подчеркнули, что при определении социального статуса захороненных в скорченном положении, необходимо учитывать, что только четкое разграничение позы «скорченников» может служить основанием для их правильной соци_ альной интерпретации [1974, c. 20–21; 1992, c. 346]. Однако и с такой точкой зрения трудно согласится. При определении статуса погребенных в скорченном положении определенное значение может иметь не только погребальный инвентарь (состав и символика), но и район некрополя, где произведено захоронение, погребальная конструкция, ее размеры и атри_ бутика. Например, при раскопках семейного участка на некрополе Ольвии было раскопа_ но погребение 1995/2 (второй половины IV в. до н. э.) в котором находилось захоронение в скорченном положении. Среди погребального инвентаря находились бронзовый поясной крючок, железный нож и четыре бронзовых наконечника стрелы [Папанова, 1995/8 в, с. 3]. Вряд ли такой погребальный инвентарь могли положить в могилу бедному человеку и, тем более, рабу. Своеобразное предположение о захоронениях в скорченном положении высказала А. С. Русяева. Она предположила, что некоторые скорченные захоронения — это погребе_ ния людей, умерших от болезней, дающих «скорченное состояние». В качестве доказатель_ ства исследовательница ссылается на граффито, найденное на Западном теменосе. На нем изображены три «скорченные» фигуры и нацарапаны надписи «болезненное состояние Ле_ острата» и «умерший Арист». По ее мнению, это было своеобразное послание Аполлону Врачу от родственников умершего с просьбой защитить их от непонятной болезни [Русяе_ ва, 1992, c. 174–175]. В этом аспекте интерес представляет ямная могила 1928/14, в которой были захоронены одновременно четыре человека и два из них в скорченном положении [Каминский, 1928, № 26] (см. рис. 32, 4). Вполне вероятно, что часть захоронений в скор_ ченном состоянии — это захоронения умерших от холеры, так как именно эта болезнь не позволяет принять телу умерщего естественное положение. Обряд ингумации связан не только с позой погребенного, но и с ориентацией могилы умершего по сторонам света. В большинстве случаев древние греки клали умерших голо_ вой на восток, ориентируясь по солнцу. Отклонения на северо_восток или юго_восток сви_ детельствуют о времени года, когда состоялись похороны (зимне_осенний или летне_весен_ ний периоды) [Фармаковский, 1903 б, c. 17; Генинг, 1985, c. 137–138]. Большинство погребений некрополя Ольвии во все времена его существования ориен_ тировано в широтном направлении, то есть, головой на восток с отклонениями на юг или север, но эта традиция не оставалась неизменной. В архаическое время 87% всех погребен_ ных были ориентированы головой на восток или с отклонениями на юг или север. Западная ориентация в это время зафиксирована в тридцати шести случаях, а в меридиональном — в четырех [Скуднова, 1988, с. 8]. В классический период в погребальном обряде продолжала доминировать восточная ориентация. Только в двадцати могилах V–IV вв. до н. э. погребенные лежали головами на юг и в восьми — на север [Козуб, 1974, c. 19; Папанова, 1993, c. 32–42]. В свое время Б. В. Фармаковский считал, что южная ориентация появилась на некрополе Ольвии не 175 ранее III в. до н. э. [1903 б, c. 17]. Дальнейшие исследования некрополя показали, что от_ клонения в положении погребенных от широтной ориентации (не восточной) появились с момента возникновения ольвийского некрополя. Разнообразие ориентации погребенных в архаическое и классическое время на некропо_ ле Ольвии не противоречило древнегреческому погребальному обряду. Это явление изве_ стно на синхронных некрополях Афин, Гелы, Коринфа, Мирины, Олинфа и Родоса [Pottier, Reinach, 1883, p. 71; Brucner, Pernice, 1893, s. 168–172; Shear, 1930, p. 426; CR, 1931, p. 10; Young, 1951, p. 81–83; Kubler, 1959, s. 68]. На ранних некрополях Северного Причерномо_ рья наблюдается аналогичная картина в ориентации погребенных, то есть преобладает вос_ точная направленность — о. Березань, Гермонасса, Кепы, Пантикапей и Херсонес [Цветае_ ва, 1951, c. 70; Капошина, 1956, c. 222; Кастанаян, 1959, c. 259; Сорокина, 1961, c. 48; 1967, c. 101, 170; Зубарь, 1982, c. 42–44]. В разные периоды существования некрополя Ольвии количество погребений с широт_ ной ориентацией погребенных или сокращается или увеличивается. Так в начале эллинис_ тического периода количество погребенных в широтном направлении составляло около 50% от всех захоронений. Затем идет процесс увеличения численности погребений с меридио_ нальной ориентацией с 30% (конец IV–III вв. до н. э.) до 38% (II–I вв. до н. э.) [Парович_ Пешикан, 1974, c. 55]. Убедительного объяснения этому явлению пока еще исследователя_ ми не найдено. Весьма заманчиво связать это явление со второй волной колонизации в Ольвию, но и на некрополе Херсонеса этого же времени восточная ориентация также пере_ стает быть господствующей [Зубарь, 1982, c. 43–44; Зубарь, Шевченко, Липавский, 1989, c. 7]. Возможно, что это было связано с какими_то новыми религиозными представления_ ми о загробном мире. В первые века нашей эры характерным явлением на некрополе Ольвии становится по_ всеместное нарушение доминанты принципа восточной ориентации погребенных. Восточ_ ная ориентация в это время чаше всего соблюдается при захоронениях в земляных скле_ пах. Вход в камерах склепов часто вырезали в восточной стене камеры, а покойников клали ногами к входу [Козуб, 1985 б, c. 38]. Некоторые исследователи делали попытки связать изменения в ориентации умерших с проникновением в среду греческих городов варварского элемента. Однако содержание по_ гребальных комплексов не подтверждает их принадлежности варварам. Поэтому, ориентация погребенных сама по себе не может служить надежным этноопределяющим признаком [Зу_ барь, 1982, c. 44; Липавский, 1985, c. 47; Зубарь, Шевченко, Липавский, 1989, c. 7]. Данные этнографии свидетельствуют, что ориентация умерших связана с представлениями о заг_ робном мире и посмертной судьбе, о месте расположения загробного мира и дороги веду_ щей к нему, а также с идеей об оживляющей силе солнца [Rose, 1971, р. 134–136; Бессонова, 1990, с. 27]. Истоки обычая класть умершего головой на восток уходят корнями в эпоху первобытного общества, когда у многих народов мира возникает культ солнца. По пред_ ставлениям древних именно на востоке находилась обитель бога_солнца, дарующего и воз_ рождающего жизнь на земле [Тейлор, 1939, с. 506; Токарев, 1990, с. 30–31]. Объяснение этого явления, прежде всего, необходимо искать в древнегреческих верова_ ниях и обычаях. В древней Греции не существовало единого правила относительно того, как ориентировать в могиле умершего. Греки верили, что сторона света, где восходит солн_ це, является источником жизни и всяческих благ [Gordon, 1971, р. 211–218]. Греки, совер_ шая молитву, становились лицом к востоку (Hes., 150). Поэтому более 70% всех греческих храмов были обращены фасадами на восток [Atkinson, 1918, р. 77–79; Herbert, 1984, р. 31– 34]. Западная сторона, где заходило солнце, считалась страной смерти. По мнению древних греков именно здесь находилось царство мертвых [Дютшке, 1882, с. 197]. Во время некото_ рых обрядов, связанных с подземными богами, культовой ориентацией была западная сто_ 176 рона [Подосинов, 1992, с. 70]. На севере, по представлениям греков, располагались жили_ ща богов [Gordon, 1971 р. 219–227]. Cакральной стороной света, особенно у римлян, счита_ лась также южная [Tallqvist, 1928, s. 128]. Каждая греческая местность в вопросах ориента_ ции покойников имела в свои традиции [Robinson, 1941, p. 140–143]. Например, в Мегарах хоронили головой на восток, так как полагали, что здесь обитали боги, а афиняне — на запад, так как в этой части света, согласно их верованиям, находилась страна блаженных (Ael. Var. hist., VII, 19; Diog. Laer. 1, 2, 48; Plut. Sol. X, 14). На некрополе Халкиды в VI в. до н. э. женщин хоронили головой на восток, а мужчин — на запад [Лопухова, 1989, c. 122]. Из выше изложенного явствует, что разнообразие ориентации погребенных на ольвийс_ ком некрополе не противоречит древнегреческим религиозным традициям. В первые века нашей эры выбор ориентации умерших зависел не только от времени года и традиционных верований, но и от проникновения в среду ольвиополитов представителей других этносов и новых верований [Козуб, 1985 б, с. 38; Русяева, 1992, с. 224–229]. Для понимания погребального обряда ольвиополитов большое значение имеет еще один аспект. Данные раскопок некрополя свидетельствуют, что своих близких жители Ольвии хоронили в гробах, саркофагах, на погребальных носилках или на подстилках из травы, листьев, камыша, ткани, кожи. Традиция погребения в гробах и саркофагах фиксируется с момента основания города, т. е. с VI в. до н. э. [Сокольский, 1969, с. 13; 1971, с. 113]. За период исследования некрополя Ольвии остатки деревянных гробов и саркофагов зафиксированы в пятнадцати могилах архаического периода [Фармаковский, 1906 в, с. 146, 158–159; Сокольский, 1969, с. 13; Скуднова, 1988, с. 9]. Количество погребений в гробах и саркофагах постепенно увеличивается и уже в V–IV вв. до н. э. количество таких погребе_ ний возрастает до 27% (восемьдесят три случая) [Сокольский, 1969, с. 14; Козуб, 1974, с. 24]. В эллинистический период (последняя треть IV — первая половина I вв. до н. э.) около 50% покойников были захоронены подобным образом. Причем наибольшее количество та_ ких захоронений относится к III–I вв. до н. э. [Ястребов, с. 98–103; Кулаковский, с. 3–12; Фармаковский, 1898, с. 200–212; 1903, с. 1–70; 1906, с. 110–165; Сокольский, 1969, с. 14; 1971, с. 113; Парович_Пешикан, 1974, с. 56–58]. По подсчетам Н. И. Сокольского, только Б. В. Фармаковским были раскопаны остатки не менее двадцати пяти погребений в сарко_ фагах в III–I вв. до н. э. [Сокольский, 1969, с. 15]. В первые столетия новой эры продолжа_ ет сохраняться традиция захоронений в гробах и саркофагах. В I–III вв. н. э. ольвиополиты очень много захоронений производили в деревянных гробах, а саркофаги используют в I– II вв. н. э. [Фармаковский, 1903 б, с. 10; 1906 в, с. 31; Сокольский, 1969, с. 13; 1971, с. 113; Козуб, 1985 а, с. 292]. К сожалению, деревянные гробы и саркофаги хорошей сохранности архаического и клас_ сического периодов в ольвийских погребениях не найдены. Раскопаны только один целый саркофаг и пять гробов эллинистического и римского периодов (рис. 81, 1, 2, 3, 4, 5, 6). Так, в Одесском археологическом музее НАНУ хранится саркофаг III в. до н. э., найденный па_ рутинскими крестьянами [Кулаковский, 1902 б, с. 103; Фармаковский, 1903 б, с. 10; Со_ кольский, 1971, с. 17] (рис. 81, 1, 2, 3). Он был отнесен Н. И. Сокольским ко второму типу боспорских саркофагов с корпусом в виде сундука с двухскатной крышей [Сокольский, 1969, с. 14]. Три гроба без крышек были найдены в склепе III в. до н. э. [Фармаковский, 1907, с. 26, рис. 15–16]. Довольно часто в отчетах отмечалось, что сохранились остатки гроба или саркофага. Это могли быть куски дерева, железные или бронзовые гвозди, скрепы, свинцовые ручки, кос_ тяные, янтарные и гипсовые украшения [Фармаковский, 1898, с. 209, 599; 1903 б, с. 21–22]. Выявленные деревянные фрагменты позволили исследователям установить размеры не_ которых из них. Так, саркофаг в могиле 1913/97 (последняя четверть VI в. до н. э.) имел размеры 1,8 _ 0,6 м, а саркофаг из могилы 1913/100 (третья четверть VI в. до н. э.) — 177 2,7 _ 1,2 м [Сокольский, 1969, с. 14]. Гробы имели меньшие размеры. Обычно они имели длину 1,2–2,25 метра, ширину — 0,4–0,7 м, а высоту — 0,25–0,35 м [Фармаковский, 1903 б, с. 21; Козуб, 1974, с. 24; Парович_Пешикан, 1974, с. 56]. Деревянные гробы представляли собой прямоугольный ящик, который иногда сужался к ногам. Часть из них была накрыта плоскими, выпуклыми или двускатными крышки, аналогичными крышкам для саркофагов [Фармаковский, 1903 б, с. 21, рис. 1, 2; 1909, с. 46; Рис. 81. Ольвийские деревянные саркофаги и гробы: саркофаг, найденный в 1900 г.— продольная сторона и разрез торцовой спинки (1), его горизонтальный разрез (2) и вид торцовой стороны (3); гроб_саркофаг II в. до н. э из могилы 1901/26 (4); схема саркофага II в. до н. э. из могилы 1901/29 (5); гроб из склепа 1906/104 (6); свинцовые ручки (7). 178 Сокольский, 1969, с. 14]. Фрагменты двускатной крышки найдены в погребениях 1903/26 (II в. до н. э.) и 1908/4. Гробы и саркофаги изготовлялись из досок различных пород дерева. В основном это из тех пород деревьев, которые произрастали вблизи Ольвии. Это сосна, можжевельник, ива, клен, дуб [Гаммерман, 1936/106, с. 77; Сокольский, 1971, с. 17; Скуднова, 1988, с. 91]. Ана_ лизы древесины показали, что саркофаг из Одесского музея сделан из кипариса, а два гро_ ба, раскопанные в склепе 1906/104 (позднеримского времени) из досок орехового дерева [Кулаковский, 1902, с. 103, рис. 183; Фармаковский, 1903 б, с. 10–11, рис. 3; 1909, с. 46, 55] (рис. 80, 6). Отметим, что в Херсонесе для изготовления гробов и саркофагов использова_ лись те же породы деревьев, что и в Ольвии [Зубарь, 1982, с. 46]. Чаще всего для их произ_ водства ольвиополиты использовали сосновые доски [Гаммерман, 1936/106, с. 77]. Выбор деревьев сосновых пород для изготовления последнего пристанища, объясняется рядом причин. Во_первых, древние греки считали хвойные деревья «могильными» [Кагаров, 1913, с. 171]. Во_вторых, доступностью, так как сосна в большом количестве росла в этом регионе [Сокольский, 1971, с. 17–18]. В третьих, учитывалась плотность древесины и ее антисеп_ тичность. Техника изготовления гробов и саркофагов была различная. По углам доски связывали или шипами или скрепляли деревянными нигелями, крепили бронзовыми и железными скобами или гвоздями [Фармаковский, 1903 б, с. 21, рис. 13; Сокольский, 1969, с. 15]. В первые века нашей эры при их изготовлении использовали в основном железные гвозди [Сокольский, 1969, с. 89]. Ольвийские деревянные саркофаги по роскоши не уступали боспорским. В разные пе_ риоды они украшались золотыми пластинками (1894/4), инкрустацией из резной кости, янтарными и стеклянными вставками, гипсовыми рельефами, декоративными накладка_ ми в виде мелких стеблей и листьев деревьев, лепестков, меандра, волют, гладких кантов, кружочков, розеток, завитков из слоновой и обычной кости, золота [Ястребов, 1896, с. 99; Фармаковский, 1903 б, с. 66; Сокольский, 1969, с. 13–16, табл. 1, 7] (рис. 82, 1, 2, 3, 4). В архаический период инкрустация из резной кости дополнялась янтарными украшениями, а в классический — стеклянными [Сокольский, 1969, c. 13–14]. Костяные украшения най_ дены в могилах 1901/13, 1901/19, 1901/70, 1901/108, 1903/20, 1904/28, 1905/59, 1982/1 и других, гипсовые — в могилах 1900/46б, 1906/102, а также в склепе под Зевсовым курга_ ном. О богатстве украшений ольвийских саркофагов свидетельствует случайная находка рез_ ных, костяных ножек в 1899 году. Первая из них была вырезана в виде фигуры юного Дио_ ниса с тирсом, вторая — в виде пляшущей Менады, а третья — Ники с пальмовой ветвью [СН, 1902, с. 124–126, рис. 239, 240, 241] (рис. 82, 4, 5, 6). Эти ножки дополняли костяные резные цилиндры и кружки, которые крепились к фигурам с помощью железных стерж_ ней [СН, 1902, с. 125, рис. 243–246] (рис. 82, 7, 8, 9, 10). Для устойчивости саркофагов в могилах выкапывали небольшие ямки для ножек (1903/ 2, 1903/33, 1910/26 и др.) Подобные ямки (небольшие канавки) зафиксированы и на не_ крополях Тузлы и Нимфея [Шкорпил, 1909, 3, 97; Сорокина, 1957, с. 8; Болтунова, 1971, с. 163; Грач, 1981, с. 263]. Особенностью ольвийских саркофагов эллинистического времени являлось наличие свинцовых ручек: могилы 1894/23, 1896/34, 1896/39, 1901/13, 1901/16, 1901/40,1901/55, 1901/65, 1901/88, 1901/95, 1901/110, 1902/41, 1902/104 и 1902/118 [Ястребов, 1896, с. 02; Фармаковский, 1898, с. 79, рис. 329; 1903 б, с. 21; 1906 а, с. 160; Кулаковский, 1902, с. 5] (рис. 80, 7). Б. В. Фармаковский сомневался в принадлежности свинцовых ручек к сарко_ фагам по причине несоответствия их размеров и размеров саркофагов. Он считал, что та_ кие ручки крепились к погребальным ложам [Фармаковский, 1898, с. 207]. Н. И. Соколь_ 179 Рис. 82. Украшения саркофагов и гробов: костяные (1, 2, 3); костяные ножки от саркофага (4, 5, 6, 7, 8, 9, 10). 180 ский первый предположил, что они крепились к крышкам саркофагов [Сокольский, 1969, с. 16]. Его точку зрения поддержала М. Б. Парович_Пешикан [1974, с. 56]. Этот вопрос не имеет однозначного ответа. По всей видимости, подобные ручки могли иметь как крышки саркофагов так и ложа_клина. В античности гробы и саркофаги раскрашивались. Набор цветов для их раскраски обы_ чен для Древней Греции — черный, белый, красный и желтый [Ростовцев, 1914, с. 28]. До_ вольно часто в Греции деревянные и терракотовые гробы и саркофаги покрывали черным лаком и красными полосами [Готтенрот, 1900, с. 69]. Снаружи ольвийские гробы и саркофаги имели белую грунтовку, по которой чаще всего, наносились полосы малинового и синего цвета [Фармаковский, 1903 б, с. 82; 1906, с. 133, 158; Козуб, 1969, с. 283]. Так, например, на фрагментах досок от гроба в могиле 1901/53 сохранилась синяя краска. Такую же раскраску имел гроб из могилы 1902/76. Белой и красной красками раскрасили гроб в могиле 1903/31, а в могиле 1904/12 — белой, синей и розовой. Та же цветовая гамма, но более богатая, использовалась и при раскраске саркофа_ гов. На белый фон наносились малиновые, голубые, черные полосы и позолота. Голубой и розовато_коричневой краской расписан саркофаг из могилы 1908/4, а из могилы 1912/2 — голубой и красной. Бело_голубые полосы украшали саркофаг в могиле 1901/88. В I–III вв. н. э. гробы окрашивались не только снаружи, но и внутри. Так гробы из могил 1965/7 и 1968/8 снаружи имели малиновую окраску, а внутри — белую [Сокольский, 1969, с. 89]. Сохраняются в это время и традиционные варианты раскраски. В эллинистический период в малиновый цвет раскрашены саркофаги из каменных склепов 1907/10 и 1982/1. Богатая раскраска в виде белых, красных, черных и розовых полос выявлена на саркофаге из моги_ лы 1904/3. Выбор цветовой гаммы для раскраски последнего жилища умершего не случаен. Данные этнографии свидетельствуют, что красный, белый, черный и синий цвета символизируют огонь, воду, землю и небо. Особое значение придавалось трем древнейшим цветовым сим_ волам: белому, красному и черному. Красный цвет в погребениях выступал как символ пе_ реходного состояния от жизни к смерти, а белый цвет символизировал продолжение жиз_ ни после смерти [Тэрнер, 1983, с. 91–99; Бессонова, 1990, с. 31; Папанова, 1997 в, с. 172– 173]. На некрополе Ольвии известны погребения в мраморных, известняковых и терракото_ вых саркофагах. Большинство ольвийских каменных саркофагов местного производства. Например, саркофаг (1,14 _ 0,52 _ 0,5 м) с крышкой из каменной плиты стоял в ямной могиле 1902/87 (вторая половина V в. до н. э.) Аналогичный саркофаг был раскопан в зем_ ляном склепе, открытом при строительстве кошары, возводившейся по приказу графа А. А. Мусина_Пушкина, владельца этих земель. Впечатляют его размеры — 2,42 _ 0,72 _ 1,02 м, а крышки — 2,12 _ 1,14 _ 0,23 м [Гаршев, 1926, с. 192]. Частично сохра_ нился каменный саркофаг (1 _ 0,61 _ 1,19 м) в ямной могиле 1902/83 (вторая половина V в. до н. э.) Интересно, что в могилах 1902/83 и 1902/87 в саркофагах были захоронены дети. Очень редки на ольвийском некрополе захоронения в терракотовых саркофагах. На сегодняшний день раскопано только одно захоронение ребенка в терракотовом саркофаге клазоменского типа с украшением по краю в виде рельефного ионийского киматия (моги_ ла 1912/28, конец VI в. до н. э.) [Фармаковский, 1916, с. 43, рис. 52]. Долгое время бытовало мнение, что в Ольвии отсутствуют импортные мраморные сар_ кофаги [Сокольский, 1969, c. 5, 88]. Однако при работе с архивом П. И. Кеппена, нами об_ наружен рисунок мраморной доски от саркофага с изображением по центру всадника, а по бокам двух женских голов (рис. 83, 1). Эта доска украшала грот в с. Стольном (рис. 83, 2), принадлежащему графу А. Г. Кушелеву_Безбородко владельцу Ольвии. П. И. Кеппен пи_ 181 Рис. 83. Доска от мраморного саркофага (1) и вид грота в с. Стольном (2) — рисунки П. И. Кеппена (публикуются впервые). 182 шет, что эта доска, как и другие «камни с греческими надписями из Ольвии перевезены» [1820/21, с. 256–257]. Захоронение в гробах и саркофагах — характерная черта греческого погребального об_ ряда (Pliny, Nat. Hist, 36, 17; 2, 36). Истоки этого обычая уходят в ионийский ареал обще_ греческой культуры, а из Ионии он распространяется по всей материковой и островной Греции [Herrmann, 1888, s. 8; Graves, 1891, р. 51–52; Poulsen, 1905, s. 22]. Такие захоронения раскопаны на некрополе Афин (V–IV вв. до н. э.) [Bruckner, Pernice, 1893, s. 186–187]. На некрополе Олинфа открыто тридцать три захоронения в деревянных гробах и пять в ка_ менных саркофагах [Robinson, 1942, р. 158]. Остатки деревянных гробов зафиксированы и на некрополях Северного и Западного Причерноморья. С VI в. до н. э. они получают рас_ пространение на некрополе о. Березань [Скуднова, 1988, с. 9–10], а в V–IV вв. до н. э.— на Боспоре [Сокольский, 1969, с. 13; Болтунова, 1971, с. 161]. В эллинистический период на некрополе Херсонеса также начинают хоронить в дере_ вянных гробах, однако их численность вначале была невелика. В первые века нашей эры число захоронений в гробах увеличивается [Белов, 1978, с. 49; Зубарь, 1982, с. 46]. Инте_ ресно, что для этого же времени на херсонесском некрополе, в отличие от ольвийского, неизвестны захоронения в деревянных саркофагах [Зубарь, 1982, с. 46–47]. В небольшом количестве известны захоронения в простых деревянных гробах на нек_ рополях Танаиса и Фанагории [Марченко, 1956, с. 117; Казакова, Каменецкий, 1970, с. 85; Арсеньева, 1977, с. 9, 17]. В деревянных саркофагах, украшенных орнаментом из резной кости, хоронили на античных некрополях Западного Причерноморья [Тончева, 1964, с. 38, рис. 101]. Традицию захоронения в деревянных гробах и саркофагах ольвиополиты привезли из метрополии. Об этом свидетельствуют их находки в могилах VI в. до н. э. на некрополях о.Березань и Ольвии. По всей видимости, отсутствие в раннем некрополе Херсонеса захоронений в деревянных гробах и саркофагах связано не с бедностью первых поселенцев, как предполагает В. М. Зубарь, а с тем, что Херсонес был основан не ионийцами, а дорий_ цами. Возможно, что это было также связано с отсутствием достаточного количества древе_ сины в данном регионе. Гробы и саркофаги имели то же функциональное назначение, что и погребальные соору_ жения, то есть имитацию жилья — дома для умершего [Machatscnek, 1967, s. 44]. Захоронения совершались не только в гробах и саркофагах, но и на деревянном ложе_ клине (носилки). На ольвийском некрополе известны ложа двух типов. Первый — это де_ ревянное ложе, сделанное из досок, на деревянных или бронзовых ножках [Орешников, 1892, с. 1–2]. Некоторые ложа этого типа имели бронзовые изголовья. Доски, из которых они были сделаны, сбивались бронзовыми или железными гвоздями. Иногда ложа раскра_ шивались позолотой и имели по две пары свинцовых ручек [Фармаковский, 1898, с. 210]. Такого типа ложе_клине выявлены в могиле 1896/34 и в каменном склепе, раскопанном крестьянами в 1891 году [Орешников, 1892, с. 1–2; Фармаковский, 1898, с. 206; 1903 б, с. 10, прим. 21]. Интересно, что в одном из земляных склепов находилось погребальное ложе и урна с прахом, которая стояла на лежанке, вырезанной в материке [Фармаковский, 1898, с. 210]. Второй тип ложа_клине представлял собой деревянную раму, на которую прибива_ ли бронзовыми гвоздями ткань или натягивали кожаные ремни или веревки. Ложа_клине этого типа могли иметь резные ножки (рис. 84). Такое погребальное ложе было раскопано в земляном склепе 1991/3 (конец IV в. до н. э.) и ямной могиле 1992/10 (третья четверть IV в. до н. э.) Эти ложа по своей конструкции несколько отличаются друг от друга. В част_ ности, ложе из могилы 1991/3 представляло собой деревянную раму П_образной формы (1,8 _ 0,85 _ 0,2 м) на резных ножках. По всей видимости, к рамам этого типа лож_клине снизу привязывались кожаные ремни. Ложе, обнаруженное в могиле 1992/10 имело про_ 183 Рис. 84. Ложе_клине из земляного склепа 1991/3: план (1); гипсовая отливка ножки (2); вид ложе_клине — реконструкция (3). 184 стые ножки. К его раме снизу прибили ткань 26 бронзовыми гвоздями, которые и лежали по контуру этого ложа [Папанова, 1993, с. 31, 58, рис. 3]. Деревянные ложа_клине использовались в погребальном обряде и на некрополях Древ_ ней Греции. Так в VII–VI вв. до н. э. их применяли на некрополях Ризоны и Афин [Велиш_ ский, 1878, с. 615; Гиро, 1915, с. 165; Кастанаян, 1956, с. 265]. В Северном Причерноморье, кроме Ольвии, погребальные ложа_клине раскопаны на некрополе Нимфея VI–V вв. до н. э. [Грач, 1981, с. 263]. В греческом погребальном обряде использование гробов, саркофагов или ложа_клине не являлось обязательным условием [Mau, 1899, s. 389; Poulsen, 1905, s. 22]. Покойника могли положить в могиле на подстилку из камыша, соломы или ветвей, на подсыпку из песка, мелкого щебня или извести, а также на лежанку, вырезанную в материке и покры_ тую травой, тканью или кожей, о чем мы уже писали ранее. По всей видимости, это зависе_ ло от достатка семьи и наличия древесины. Детей и подростков, как и взрослых, хоронили в деревянных гробах, саркофагах, на ложе_ клине или на подстилках и подсыпках. Исключение составляли дети до года (Juv., XV, 140; Plin., Nrt. Hist.,VII, 7, 1) [Штерн, 1911, с. 5]. Их хоронили в оссуариях — амфорах, неболь_ ших пифосах или в других сосудах, подходящих по размерам. Обряд захоронения младен_ цев в сосудах наблюдается на некрополе Ольвии в архаический, классический и римский периоды и не известен в эллинистический период [Парович_Пешикан, 1974, с. 56; Папано_ ва, 1994, с. 13]. Архаическим временем датируются семь детских захоронений в амфорах (погребения 1910/2, 1910/5, 1910/31, 1910/55, 1925/4, 1937/3, 1937/10). Вначале амфоры распиливали вдоль длины или вырезали часть тулова. После этого амфоры внутри устила_ ли растительной подстилкой или тканью, а затем помещали в нее тело младенца. После этого амфоры помещали в ямки, вырытые по форме сосуда, на боку и горлом на восток. Иногда снаружи они обкладывались камнями (могилы 1910/2, 1910/31). Необычный погребальный комплекс представляла собой ямная могила 1925/4 (третья четверть VI в. до н. э.) В ней лежала женщина в скорченной позе на левом боку, головой на восток, а под ее черепом находилась амфора с младенцем [Фармаковский, 1926, с. 190– 191]. На некрополе Ольвии раскопано только три детских захоронения в амфорах, датируе_ мых V в. до н. э. [Козуб, 1974, с. 26]. В двух из них (погребения 1909/9 и 1909/10) амфоры лежали на боку в ямных могилах. Причем в погребении 1909/9 амфора лежала горлом на запад и с боков была обложена камнями и фрагментами амфор. Амфора в погребении 1909/ 10 лежала горлом на юго_восток и с одной стороны подпиралась фрагментами амфор. В могиле 1938/16 амфора стояла вертикально горлом вниз. В эллинистический период обычай захоронения младенцев в сосудах исчезает и вновь возрождается в первые века нашей эры. На некрополе Ольвии на сегодняшний день рас_ копано более двадцати погребений детей в амфорах римского периода. Десять захоронений в амфорах, расположенных компактно, раскопано на втором участке некрополя первых веков нашей эры. Причем только одно из них датируется I в. до н. э.— I в. н. э., а все осталь_ ные I–II вв. н. э. [Козуб, 1969, с. 282–283]. В первые века нашей эры не всегда использовали целые амфоры, а могли взять две половины от разных амфор. Причем это могли быть ниж_ ние части или стенки. Захоронения младенцев в сосудах символизировали их предродовое положение, были связаны с семантикой лона, рождающей земли и с идеей возрождения [Богданова, 1982, c. 32; Радев, 2000, c. 44–45]. Амфоры дополняли ряд проводников, медиаторов, связываю_ щих земной и хтонический миры в вечном цикле смерти — возрождения мира [Тульпе, 1999, с. 342]. Поэтому для захоронения детей чаще использовали амфоры, которые своей формой очень напоминают стилизованную женскую фигуру. Кроме того, амфорные ручки 185 на некрополе, по мнению И. А. Тульпе, приобретают особый, фаллический смысл [1999, с. 341]. Отметим, что в Ольвии найден фрагмент ручки красноглиня_ ной амфоры с двумя надписями (III–II вв. до н. э.) «фалл» и «оселок Нумения» [Яйленко, 1980, с. 83–84; Тульпе, 1999, с. 341]. На ольвийском некрополе хоронили не только в амфорах, но и в других сосудах. В архаический период на некрополе Ольвии детей хоронили в пифосах (рис. 85). Например, в ямном погребении (1,3 _ 1,0 _ 0,8 м) 1909/25 младенец находился в не_ большом плоскодонном пифосе с выпуклыми стенка_ ми и плоским венчиком. Пифос, обложенный камня_ ми, лежал на боку горлом на восток. Ребенка в погребении 1910/73 (510–500 г. до н. э.) положили между двумя нижними частями пифоса, сложенными вместе, укрепив эти части двумя камнями [Скуднова, 1988, № 86]. Захоронения детей в пифосах были найдены и на других некрополях античного времени. Аналогичные захоронения открыты на островах Крит и Родос, в западной части Малой Азии, на ионийских Кикладах, о. Эвбеи, в колониях Коркиры, Пелопонесе, Аттике, Сицилии и Микенах [Kurtz, Boardman, 1971, p. 71–74]. А. Сноудграс отмечал, что обычай хоронить детей в пифосах известен в Аттике со среднегеометрического периода [Snоudgrass, р. 142, 150, 153]. Известны они в VI–II вв. до н. э. в Болгарии, а в греческой колонии Аполлонии Понтийской этот обычай существовал во второй половине IV в. до н. э. [Радев, 2000, с. 40] В римский период для погребения ребенка (могила 1965/2) использовали две половин_ ки большого лепного сосуда, который с юго_западной стороны укрепили камнями [Козуб, 1967 б, с. 126–131]. Много детских захоронений архаического периода в сосудах раскопано на некрополе о. Бе_ резани [Прендель, 1886, с. 218; Штерн, 1909, с. 56; Крисiн, 1930, с. 100–103; Капошина, 1956, с. 220; Лапин, 1966, c. 225–227; Горбунова, 1968, c. 207; Копейкина, 1981, c. 264]. Подобные захоронения были раскопаны на некрополях ольвийской хоры первых веков нашей эры, например, на некрополе городища Козырка [Бураков, 1962, c. 49–96; 1976, c. 138–143]. Обычай погребения детей в сосудах известен на греческих некрополях с эпохи бронзы [Snoudgrass, р. 142, 150, 153]. На некрополе Афин в XII–I вв. до н. э. хоронили детей в гид_ риях, амфорах и пифосах [Poulsen, 1905, s. 23, 25; Kurtz, Boardman, 1971, p. 55, 72, 164; Morrison, 1996, p. 140]. Этот обычай характерен для архаических некрополей Анатолии, Коринфа, Олинфа, Эритреи, Элевсина, Апполонии и Каллатии [Венедиков, 1948, c. 4, 10, 26, рис. 4; Ozgus, 1948, s. 14–17, Abb. 1–27; Pobinson, 1942, p. 146; Preda, 1961, p. 280; Blegen, Palmer, Young, 1964, p. 73; Kurtz, Boardman, 1971, p. 183–184; Rastrelli, 1988, fig. 39, №58, 75, 76, 87; Радев, 2000, с. 40]. На некрополях Северного Причерноморья такие погребения известны начиная с архаического периода и до первых веков нашей эры. Погребения детей в сосудах также были раскопаны на некрополях Гермонассы, Кеп, Нимфея, Пантикапея, Херсонеса и Фанагории [Марченко, 1956, c. 111; Сорокина, 1961, c. 48; 1963, c. 64; 1967, c. 102; Лапин, 1966, c. 226–230; Коровина, 1967, c. 130; Грач, 1978, c. 81; Зубарь, 1982, c. 50; Бунятян, Зубарь, 1991, c. 232–236; рис. 5, 8, 9; Сорокина, Сударев, 2000, с. 196–198]. В первые века нашей эры этот обычай получает большее распространение по сравнению с эллинистическим периодом. Погребения детей в сосудах римского времени раскопаны на некрополях Беляуса, Заветного, Усть_Альминского городища [Шелов, 1961, c. 45–46; Бог_ данова, 1963, c. 95–109; 1982, c. 33; Высотская, Лобода, 1976, c. 315; Дашевская, Голенцов, Старченко, 1977, c. 287; Богданова, Гущина, Лобода, 1976, c. 121–152; Высотская, 1979, c. 91; Рис. 85. Детское захоронение в пифосе (1914/36). 186 1980, c. 260; Зубарь, 1982, c. 51; Бунятян, Зубарь, 1991, c. 232–236]. Сохранение этого обы_ чая столь длительное время некоторые исследователи объясняют тем, что часть населения Северного Причерноморья в первые века нашей эры остается приверженной греческим представлениям о загробной жизни, и связывает их, как и ранее, с идеей возрождения [Том_ сон, 1958, c. 206; Лапин, 1966, c. 221–222; Бунятян, Зубарь, 1991, c. 236]. Другие считают, что этот обычай свидетельствовал об усилении процесса эллинизации негреческого населе_ ния [Высотская, 1972, c. 92; Бураков, 1976, c. 142; Богданова, 1982, c. 33]. Третьи, видят в его длительном существовании не простое заимствование обряда, а распространение у не_ греческого населения Северного Причерноморья в первые века нашей эры культа плодо_ родия. В объяснении этого факта они исходили из того, что часть захоронений детей в сосу_ дах на городище Козырка, в Усть_Альминском и Неаполе Скифском совершены под полом жилых помещений и в ряде случаев сосуды с младенцами были посыпаны зерном [Буня_ тян, Зубарь, 1991, c. 237]. Возможно, что изменение состава населения и появление новых религиозных воззрений продлило жизнь этому обряду. Детские захоронения в сосудах на некрополе Ольвии, так же как и на ее периферии (не_ крополь городища Козырка), в первые века нашей эры свидетельствуют о сохранении на_ селением древнегреческих традиций погребального обряда [Штерн, 1907, c. 35]. Обряд за_ хоронения детей в сосудах под полом зданий бытовал в древней Греции еще с эпохи бронзы. С целью очищения почвы греки засевали могилы хлебными злаками. Кроме того, они счи_ тали, что через зерно умерший возвращается в лоно матери_земли (Cic., De Legg., II, 25, 63; Isoc., IV, 28). По всей видимости, культ плодородия негреческого населения Северного Причерноморья и древнегреческий погребальный обряд в первые века нашей эры не вхо_ дили в противоречия и дополняли друг друга. Этим и объясняется столь большое количе_ ство детских захоронений в сосудах в первые века нашей эры. 4.1.2. Кремация В эпоху античности наряду с ингумацией существовала и кремация. Кремация (crematio— лат. сжигаю) — один из приемов обращения с телом умершего, приводящий к уничтоже_ нию плоти до состояния праха (pulberes) [Смирнов, 1997, с. 233]. В Древней Греции суще_ ствовало множество разновидностей кремации [Словарь античности, 1989, с. 291; Брей, Трамп, 1990, с. 124]. Во время кремации кости умершего могли перегореть в пепел (прах) или только обгореть. Это зависело от мощности погребального костра. Обряд трупосожжения бытовал на протяжении всего периода существования ольвийс_ кого некрополя. На некрополе Ольвии кремация производилась двумя способами. Пер_ вый — это сожжение на специальных площадках с последующим помещением праха или кальцинированных костей в урну. Второй способ — сожжение непосредственно в могиле и без помещения праха или кальцинированных костей в урну. Однако кремированные погребения встречаются гораздо реже ингумированных. Так по подсчетам А. С. Русяевой из пятьсот десяти погребений V–I вв. до н. э. только в одиннад_ цати зафиксирован этот обряд [Русяева, 1992, c. 174]. По ее мнению, на некрополе Ольвии архаический период кремация не применялась [1992, c. 172]. В тоже время, в отчетах о раскопках Б. В. Фармаковского зафиксировано пять случаев кремации в архаический пе_ риод [1912, c. 69, 74; 1918, c. 36–37; Козуб, 1987, c. 28; Скуднова, 1988, № 38]. Причем, из более трехсот погребений архаического периода, раскопанных Б. В. Фармаковским, обряд кремации зафиксирован только в двух случаях [1918, c. 36–37]. Ямная могила 1909/31 на основании фрагментированного коринфского чернофигурного арибала, датируется третьей четвертью VI в. до н. э. [Скуднова, 1988, № 38]. Стенки этой могилы были обложены кам_ 187 нем, а затем в нее поместили прах без урны. В ямной могиле 1915/13, перекрытой слоем камней, стояла только урна с прахом [Фармаковский, 1918, c. 38]. Еще два захоронения с кремацией были открыты в 1900 году на раскопе VI (будущий раскоп «И»). На этом участке раскопали две ямы №26 и «t», датируемые серединой VI в. до н. э. Они содержали кальцинированные кости, золу, уголь и фрагменты ионических и атти_ ческих сосудов. Анализ работ на раскопе VI позволил Б. В. Фармаковский прийти к выво_ ду, что в начальный период существования Ольвии обряд кремации происходил во дворе жилья. После сожжения тела умершего, его прах погребали во дворе в специальных ямах [Фармаковский, 1912, c. 69, 74]. Но его вывод не подтвердился последующими раскопка_ ми, так как кроме этих двух ям с остатками кремации, на территории городища архаичес_ кого времени более не было выявлено остатков трупосожжения. Пятый случай кремации был зафиксирован на прямоугольной площадке № 3 (погребе_ ние 1913/18). На ней сохранился слой золы и угля толщиной 1,2 метра. В центре площадки находилась прямоугольная яма (1 _ 1,2 _ 0,08 м) с фрагментами сероглиняного кувшина, которую Б. В. Фармаковский интерпретировал как ботрос [1918, c. 37]. В классический период кремация составляла только 2,5% от общего числа погребений [Козуб, 1974, c. 31]. Это комплексы в могилах 1906/11, 1906/51, 1906/89, 1911/78, 1915/16, 1920/105, 1928/14 и большой кромлех (1926 г.) Пять случаев кремации относятся к элли_ нистическому периоду. Это погребения в могилах 1906/8 (вторая половина IV в. н. э.), 1906/ 50 и 1908/22 (IV–III вв. до н. э.), 1896/41 (III в. до н. э.) и 1901/46 (II в. до н. э.) [Парович_ Пешикан, 1974, c. 56]. В первые века нашей эры обряд трупосожжения на ольвийском некрополе представлен большим количеством погребений, чем в предыдущие периоды. Он составлял 5% от обще_ го числа всех погребений римского времени. Известно, что Б. В. Фармаковский раскопал только два погребения с остатками крема_ ции первых веков нашей эры. Это урна с прахом в земляном склепе 1903/27 и могила 1906/ 1 [Фармаковский, 1906 а, c. 160; 1908, c. 11]. Поэтому не совсем понятно, на основании, ка_ ких данных Э. Х. Миннз утверждал, что на некрополе Ольвии римского времени открыто 139 случаев кремации на 162 погребения [Minns, 1914, p. 422]. Эти же данные со ссылкой на Э. Миннза приводит и Д. Робинсон [Robinson, 1942, p. 143]. Преобладающее большинство погребений, совершенных по обряду кремации, в первые века нашей эры, было открыто во второй половине ХХ в. во время раскопок на ольвийском некрополе Ю. И. Козуб (погребения 1964/3, 1964/6, 1966/1, 1967/2, 1967/10, 1968/5, 1972/ 1, 1973/4 и 1979/10). Необходимо отметить, что погребений, совершенных по обряду кремации раскопано на некрополе Ольвии гораздо больше. Поскольку инвентарь в них отсутствовал, то их дати_ ровка затруднена [Фармаковский, 1906, c. 153; Семенов_Зусер, 1920, c. 21]. Например, при раскопках в 1873 году небольших курганов и длинных курганов («сплошных насыпей»), лежащих на запад от городища, встречалось довольно много могил с кремацией. Однако в этих могилах не было ничего кроме кальцинированных костей, углей и золы [Тизенгаузен, 1873/16, c. 1–21]. В восьмидесятые годы XIX века были раскопаны и специальные «пло_ щадки для трупосожжений» [Забелин, Тизенгаузен, 1876, c. XXVIII]. Говоря об обряде кре_ мации на некрополе Ольвии, необходимо помнить, что приведенные данные относительны, так как отсутствуют отчеты и публикации о раскопках, которые проводились на ольвийс_ ком некрополе до начала систематических раскопок в четвертой четверти ХІХ в. Первый способ кремации на ольвийском некрополе представлен двумя вариантами — І а и І b. Вариант І а — это сожжение тела на специальных площадках и в резервуарах. На_ пример, в архаический период, кремация неоднократно производилась на площадке 13/ 1918 [Фармаковский, 1918, c. 36–37]. В V–IV вв. до н. э. для этой цели использовали пло_ 188 щадку 22/1900, на которой сохранились обожженный грунт, слой угля, пепла и фрагменты расписного лекифа [Кулаковский, 1902, c. 24, 41]. Подобные площадки для трупосожже_ ний были раскопаны рядом с могилами 1906/1, 1964/3, 1966/1, 1968/5, 1972/1 (первые века нашей эры). Уникальным является погребальный комплекс 1964/3 (I в. н. э.) Он вклю_ чал площадку для совершения кремации с остатками сожжения тела (угли, зола, мелкие фрагменты кальцинированных костей, ракушки мидий, железные гвозди) и яму с урной. Она находилась на расстоянии одного метра от площадки. В урне находились кальциниро_ ванные кости, завернутые в тонкую и грубую ткани, фрагменты бронзовой фибулы и бусы. Возле нее, с восточной стороны, находился погребальный инвентарь — кувшинчик типа лекифа, светлоглиняная миска и тонкостенный глиняный кубок. Все без следов огня. Над этой могилой стояло in situ антропоморфное известняковое надгробие [Козуб, 1984, c. 168]. Аналогичным был и погребальный комплекс 1968/5 (I в. н. э.) Он также состоял из площад_ ки для сожжения, ямной могилы круглой формы с урной. Погребальный инвентарь был представлен сероглиняным лощеным кувшином, тонкостенным красноглиняным кубком, красноглиняной мисочкой, железным ножом, маленькой круглой бронзовой пряжкой и миниатюрным бронзовым гвоздиком. Интерес представляет и кремация в могиле 1966/1 (I–II вв. н. э.) Сожжение было совершено на специальной площадке, рядом с которой на_ ходилось вкопанное горло большой амфоры, служившее для возлияний. Остатки погре_ бального костра, урну и погребальный инвентарь поместили в неглубокую ямную могилу, неправильной округлой формы. В урне находились кальцинированные кости и лезвие же_ лезного ножа. Погребальный инвентарь состоял из красноглиняного закрытого светиль_ ника и обломка терракотового рельефа с изображением женской руки. [Козуб, 1967 а, с. 210]. Вариант І b появляется в первые века нашей эры. В это время для совершения крема_ ции использовались не только площадки, но и специальные резервуары. Резервуар пред_ ставлял собой яму продолговатой формы, выкопанную в лессе, имеющую на поверхности стеночки из сырца (рис. 86, 1, 2). Внутреннюю поверхность ям обкладывали сырцовыми вальками или обмазывали глиной. На стенках ямы сохранились следы интенсивного горе_ ния. В ней сохранился слой золы, древесного угля и кальцинированных костей. После со_ вершения кремации яму сверху засыпали и затрамбовывали слоем глины (0,22–0,28 м). На некрополе Ольвии открыто пять резервуаров для кремации. Первый резервуар рас_ копал еще Б. В. Фармаковский [1918, c. 36–37]. В 1986 и 1999 годах были открыты еще че_ тыре таких комплекса [Козуб, Папанова, 1986/57, c. 11; Козуб, 2001, с. 32]. В резервуаре №1/1986 (1,82–1,9 _ 0,92–1,1 _ 0,32–0,39 м) среди золы и углей найдены фрагменты стек_ лянных бальзамария и стаканчика, толстостенного сосуда голубого цвета (I–II вв. н. э.) По углам резервуара лежали железные гвозди от гроба. Интересно, что здесь не найдено пере_ жженных костей. Во всей видимости, они сгорели до пепла. Резервуар № 2/1986 (1,8 _ 0,68– 0,71 _ 0,27–0,28 м), в отличие от первого, не был обложен сырцовыми вальками. В его за_ полнении под трамбовкой были найдены пережженные кости, угли, зола, фрагмент венчи_ ка стеклянного сосуда светлозеленого цвета (I–II вв. н. э.) [Козуб, Папанова, 1986/57, c. 11]. Резервуары № 1/1999 и № 2/1999 имели аналогичную конструкцию. Однако их стены не были обложены сырцовыми вальками, а обмазаны толстым слоем глины. Резервуар № 1/ 1999 (2,7 _ 1,5 _ 0,42–0,7 м) был заполнен мягким зольным грунтом в котором найдены фрагменты алебастрового алабастра и восемь бронзовых гвоздей от шкатулки. В резервуа_ ре № 2/1999 (2,36 _ 1,26 _ 0,2–0,3 м) находились обломки алабастра и четыре мелких фраг_ мента костяных резных пластинок [Козуб, 2001, с. 32–33]. Резервуар такой же конструкции известен на некрополе Керкинитиды [Кутайсов, Лан_ цов, 1989, c. 28]. На некрополе Олинфа для погребальных костров выкапывались неглубо_ кие прямоугольные ямы, напоминающие описанные комплексы [Robinson, 1942, p. 144, fig. 26]. 189 Ольвиополиты, после совершения обряда кремации, прах помещали в урны. Затем эти урны ставили в ямные и подбойные могилы, земляные и каменные склепы или под насыпь кургана. Так, например, курган 1886/8 а был насыпан над урной с прахом [Суручан, 1891, c. СXIII]. Урны с прахом были найдены в ямных могилах 1915/3 (архаического периода), 1906/89, 1911/78, 1915/16, 1926/8 (классического периода), 1901/46, 1906/50 (эллинисти_ ческого периода) и 1906/1, 1964/3, 1964/6, 1966/1, 1968/5, 1972/1 (первых веков нашей эры). Урны были обнаружены в каменном склепе 1908/22, земляных склепах 1906/1 и 1896/ 41 (эллинистического периода). Каменных склепов с урнами с прахом, было гораздо боль_ ше, что явствует из отчетов А. С. Уварова и В. Н. Ястребова [1851, c. 42; 1896, c. 165–167]. Обычай помещать урны с прахом в каменные склепы известен и на некрополе Олинфа [Robinson, 1942, p. 123]. Урны в могилах иногда укреплялись камнями, как, например, в погребениях 1906/46, 1966/1 и 1972/1 или перекрывались черепицей, как в могиле 1920/4. Подобный обычай зафиксирован на некрополе Феры, где урны обкладывали камнями или плитами [Цибарт, 1916, c. 33]. Обычно урны устанавливали вертикально, как на некрополе Афин [Poulsen, 1905, s. 24, 41]. Для погребальных урн ольвиополиты использовали не только специальные сосуды, но и сосуды из домашнего обихода. Специальные урны_сосуды раскопаны в погребениях 1896/ 41, 1901/46, 1906/8, 1964/3, 1968/5, 1972/1. Они представлены следующими типами: 1. Глиняная урна с округлым корпусом и отогнутым наружу венчиком со свинцовой Рис. 86. Резервуары для кремации: 1/1986 (1); 2/1986 (2). 190 пробкой стояла в могиле 1901/46 (II в. до н. э.) [Фармаковский, 1903 б, c. 8, рис. 7] (рис. 87, 4). 2. Сероглиняная урна — сосуд, близкий по форме античному диносу, с подлощеной по_ верхностью (погребение 1964/3; первые века нашей эры). Этот сосуд использовался как урна дважды, поскольку на его дне имеются следы починки [Козуб, 1984, c. 168, рис. 5] (рис. 87, 7). 3. Красноглиняная, слабообожженная, лепная урна яйцевидной формы и с отогнутым венчиком в виде раструба из погребения 1968/5 (I–II вв. н. э.) [Козуб, 1969, с. 282–283] (рис. 87, 3). 4. Сероглиняная урна в виде круглого храма или домика (случайная находка на некро_ поле в 1974 г.). Тулово бочкообразное на кольцевой подставке. Крышка с кнопкообразной ручкой составляет единое целое с туловом (рис. 87, 2) . В центре тулова — четырехугольное отверстие, имитировавшее вход [Козуб, 1975, с. 295–296]. В 1987 году на некрополе нашли крышку_дверь, которая подходила к описанной урне [Козуб, Папанова, 1987/8 г, c. 5]. Со_ суд подобного типа, но худшей сохранности, был найден в районе агоры, под зданием гим_ насия в комплексе второй половины VI в. до н. э. По мнению Е. И. Леви, этот сосуд служил курильницей [1972/26 б, c. 17–18, рис. 50]. В X–XI вв. до н. э. аналогичный тип урн был распространен на некрополях Южной Ита_ лии, а в VIII в. до н. э. на некрополе Форума [Sadursha, 1975, p. 38, fig. 10] (рис. 87, 1). Ис_ пользовались они на этрусских некрополях Монтероцци в Тарквинии (VIII — VII вв. до н. э.) и Вулчи (VIII в. до н. э.) [Bloch, 1958, pll. 15; Settis, 1992, p. 13, fig. 16; 1988, c. 23–24, рис. 7]. Ж. Валле и М. Поллотино отмечают, что эти урны представляли собой копию хи_ жин того времени [Pollotino, Vallet, 1977, p. 6].Очевидно, погребальные урны этого типа имитировали жилище. По всей видимости, на некрополе Ольвии существовали урны и других форм. В отчетах конца ХІХ — начала ХХ в. только отмечался факт нахождения урн с прахом, но без их опи_ сания [Уваров, 1851, c. 42; Фармаковский, 1918, c. 37; Семенов_Зусер, 1920, c. 21]. Так, на_ пример, в отчете А. С. Уварова за 1844 год читаем, что в каменном склепе под курганом, находились «греческие вазы» с пеплом [Уваров, 1851, c. 43]. Кроме простых урн ольвиополиты использовали для погребальных целей или дорогие сосуды или специально изготовленные сосуды. О красоте ольвийских урн может свиде_ тельствовать чернолаковая урна с изображением мужской и женской фигур [СН, 1900, c. 80], купленная у крестьян с. Парутино в 1897 году. В погребении 1928/5 под урну ис_ пользовали амфору типа панафинейской с акварельной росписью. В качестве урн ольвио_ политы использовали и различные культовые и бытовые сосуды — курильницы, амфоры, столовою и лепную посуду. Курильницы. Расписная курильница_урна (конец IV — начало III вв. до н. э.) найденная на некрополе Ольвии, хранится в музее зарубежного искусства г. Риги (рис. 87, 5). Ее pосписали яркими полихромными красками, а на венчике по белому фону нанесли синей краской овы в обрамлении темно_красных полосок, над ручками — узкий желтый пояс, под которым сохранились остатки росписи темно_красной краской. Конусовидную часть тулова сосуда украсили широкими трапецевидными полосами, суживающимися к низу и разделенными четырьмя узкими линиями. На вогнутой нижней части подставки — пояс из ов. Основная роспись нанесена по верху цилиндрической части тулова: дыни, листья акан_ фа, стилизованное изображение семейства арацевых в период цветения и созревания пло_ довых [Зайцева, 1970, c. 110–115, рис. 2]. Сосуд имел двойное назначение — дар умершему и погребальный. Амфоры. В погребениях ольвийского некрополя были найдены амфоры_урны [Кеппен, 1820; Фармаковский, 1918, c. 37–38]. Амфоры_урны раскопаны в погребениях 1915/13 и 191 Рис. 87. Типы погребальных урн: урна в виде хижины из Южной Италии (1); сероглиняная урна в виде круглого домика (2); сероглиняный горшок_урна (3); глиняная урна со свинцовой пробкой (4); расписная курильница_урна (5); лепной горшок (6); урна в форме диноса (7). 192 1916/16 (V в. до н. э.), 1926/17 (V–IV вв. до н. э.), 1906/1 и 1966/1 (I в. н. э.). В одном слу_ чае под урну использовали панафинейскую амфору с акварельной росписью (погребение 1928/5). Столовая и кухонная посуда. В качестве урн применялись горшки и кувшины (рис. 87, 3). Так, в погребении 1911/78 (V в. до н. э.) в качестве урны был использован чернолаковый кувшин; в погребении 1905/78 (IV в. до н. э.) — горшок; в погребении 1906/89 (IV в. до н. э.) — сероглиняный кувшин, а в погребении 1984/6 (II — III вв. н. э.) — красноглиняный кувшин. Лепные сосуды. В погребении 1972/1 (первые века нашей эры) под урну был использован лепной горшок (рис. 87, 6). Горшки такого типа известны в Ольвии только в нескольких экземплярах, но они широко представлены на черняховских поселениях [Козуб, 1973, с. 290– 291]. Подобное разнообразие погребальных урн зафиксировано на некрополях Нимфея и Херсонеса [Грач, 1981, c. 263; Зубарь, 1982, c. 53–57]. На афинском некрополе под урны использовали амфоры, которые накрывали полусферическими чашами с остатками погре_ бальных жертвоприношений [Poulsen, 1905, s. 42]. В амфорах_урнах хоронили на некропо_ лях о. Родос и Олинфа. На последнем под урны использовались гидрии [Robinson, 1942, p. 155–157]. Иногда урны помещали в гроб или саркофаг, как, например, в погребении 1906/8. Ана_ логичное явление имело место на некрополе Олинфа, где амфоры_урны ставили внутрь саркофагов [Robinson, 1942, p. 155–156]. Кальцинированные кости после обряда кремации, ольвиополиты не всегда помещали в урну. Их могли завернуть в ткань, а затем поместить в могилу как, например, в земляном склепе 1903/27 (I в. до н. э.) Второй способ кремации на некрополе Ольвии — сожжение непосредственно в могиле. При этом способе прах не помещали в урну, а оставляли в могиле. Такой способ кремации зафиксирован в ямных могилах 1909/31 (VI в. до н. э.), 1915/13 и 1911/78 (V в. до н. э.), 1906/51 (IV в. до н. э.), 1906/50 и 1908/22 (IV в. до н. э.), 1967/2, 1972/10 и 1973/1 (первые века нашей эры), стены которых сохранили следы интенсивного горения. Известен только один случай кремации в каменном склепе с двухскатным перекрытием (1908/22). На ольвийском некрополе раскопаны два * очень интересных комплекса (1911/78, 1926) — кромлехи вокруг площадок с кремациями. Первый кромлех 1911/78 (вторая по_ ловина IV в. до н.э) представлял собой специально подготовленную квадратную площадку с закругленной южной стороной, в центре которой сохранились остатки кремационного костра (рис. 88, 1). Вокруг нее по кругу (d=4,45 м) лежало семнадцать пухлогорлых хиос_ ских амфор ножками внутрь (конец VI — первая половина V вв. до н. э.) Поверх остатков погребального костра, лежала разбитая чернолаковая урна_кувшин с кальцинированными костями, углями и пеплом [Фармаковский, 1914, c. 15, рис. 14; Козуб, 1974, c. 32, рис. 4; AA, 1912, s. 351, Abb. 39]. Второй кромлех 1926 года (диаметр — 10,7 м) был образован девяносто остродонными амфорами (V–IV вв. до н. э.). Часть амфор была заполнена остатками кальцинированных костей, пеплом и углями. Кострище (1,42 _ 2,85 м) находилось в северной части площадки и имело овальную форму. Среди пепла и углей лежали чернолаковый лекиф, бронзовые шарики и четыре остродонные амфоры [Фармаковский, 1929, c. 67–69, рис. 58–59; Козуб, 1974, c. 33, рис. 5] (рис. 88, 2). * В прессе промелькнуло сообщение, что в 2001 году парутинцы раскопали кромлех из 106 амфор, которые были проданы [см. Глушко О. Варвари, або ольвійська драма // Вітчизна.— 2002.— № 3–4.— С. 102]. 193 Аналогичный обряд зафиксирован на некрополе Нимфея (VI–V вв. до н. э.) Здесь рас_ копали два кромлеха, в одном из которых находилось до двух десятков амфор, оставлен_ ных после совершения тризны [Грач, 1978, c. 314; 1981, c. 263; 1999, с. 28–29]. Известен кром_ лех из амфор и в Болгарии. Однако он имел особенности, которые отличают его от анало_ гичных сооружений на некрополях Ольвии и Нимфея. Во_первых, кромлех построили из двух кольцеобразных каменных стенок, вокруг которых положили целые амфоры. Во_вто_ рых, погребение внутри этого кромлеха было совершено по обряду ингумации, а не крема_ ции [Цанева, 1982, с. 45; Александров, 1989; Русева, 2000, с. 71–72]. Интерес представляет семантика самого обряда. Ранее было высказано мнение, что кром_ лехи из амфор в греческом погребальном обряде связаны с культом воды, даровавшей, по мнению древних, бессмертие умершим [Мещанинов, 1930, с. 24]. В амфорах могла быть не только вода, а и вино, которое также, по мнению древних греков, даровало бессмертие. Кромлехи имели форму круга. Известно, что символику круга использовали пифагорей_ цы (Plot., II (14), 1, 6) и орфики. Согласно учению пифагорейцев круг — это замкнутое пространство. Отсутствие в нем начала и конца, символизирует единство и бесконечность жизни [Купер, 1995, с. 30]. У орфиков круг (Кронос), окружавший космическое яйцо, по определению Пифагора, являлся душой Вселенной [Купер, 1995, с. 163], а в элевсинских таинствах, по свидетельству Климента Александрийского, он символизировал вечность [Уваров, 1847, с. 21]. Умерший, оставаясь внутри круга, не имел права переступать его гра_ ницы. Можно предположить, что кромлех_круг символизировал собой акт перерождения к вечной жизни, через очищение огнем и водой/вином. Чрезвычайная редкость подобного погребального обряда приводит к мысли, что он мог применяться только по отношению к людям определенного социального круга. Однако, выяснить их социальный ранг не представляется возможным. Вполне вероятно, что такой Рис. 88. Кромлехи из амфор: 1911/78 (1); 1926 (2). 194 обряд сопровождал захоронение людей, ис_ поведовавших орфико_пифагорейское уче_ ние и посвященных в элевсинские таинства, которые имели распространение во всем эл_ линском мире, в том числе в Ольвии [Ру_ сяева, 1973, с. 44–48; 1992, с. 127–128; Ви_ ноградов, 1989, с. 129–130; Лейпунская, 1990, с. 117–120; Скрижинская, 2002, с. 173, 184]. Для совершения кремации необходим был костер, имеющий температуру 900– 1000 градусов, о чем свидетельствует во всех случаях интенсивно обгоревший слой зем_ ли на площадках и внутри могил [Никити_ на, 1974, c. 59; Зубарь, 1982, c. 52; Wells, 1960, р. 35–36]. Например, грунт под кострищем в большом кромлехе 1926 года обгорел на глубину 0,075 м. Для достижения такой высокой температуры погребальный костер складывали из пяти_шести рядов бревен [Бартон, 1795, c. 65; Robinson, 1942, p. 144, fig. 26] (рис. 89). Анализ золы, сделанный А. Гаммерманом, показал, что ольвиополиты ис_ пользовали для кремации дубовые, кленовые и сосновые деревья, произраставшие в этом регионе [Гаммерман, 1936/106, с. 77]. Тело могли кремировать в гробу, саркофаге или положив его непосредственно на бревна костра. Остатки погребального костра гасили водой или вином (Hom., Il., XIII, 235). По всей видимости, вином был залит костер в кромлехе 1926 года, где рядом с кострищем ле_ жали четыре амфоры. Прах собирали в урну, которую затем помещали в могилу вместе с вещами. Погребальный инвентарь не всегда и не весь мог побывать в огне погребального костра (All., Var. Hist., VII, 8). В одной могиле могли помещаться погребенные как по об_ ряду кремации, так и по обряду ингумации (погребения в земляном склееп 1928/4; V– IV вв. до н. э.) Иногда, кальцинированные кости, помещали в могилу, завернув их в ткань (погребения 1903/27, 1964/3). Возникает вопрос и о социальном статусе кремированных. В.М. Зубарь, проанализиро_ вав обряд кремации на некрополе Херсонеса первых веков нашей эры, пришел к выводу, что кремации подвергались только богатые херсониситы. Однако, еще Б. В. Фармаковс_ кий отмечал, что ни на одном из античных некрополей нельзя отметить, что при соверше_ нии погребального обряда господствовал принцип экономии [1903 б, c. 8]. Необходимо по_ мнить о том, что греки часто хоронили заслуженных граждан за общественный счет. Оль_ виополиты в этом не являлись исключением. Обряд кремации известен на других античных некрополях Северного Причерноморья. С VI в. до н. э. он фиксируется на о. Березань, в Пантикапее, Нимфее и Фанагории [Цвета_ ева, 1951, c. 64–69; Капошина, 1956, c. 231–234; Кастанян, 1959, c. 260–262; Лапин, 1966, c. 110–112; Грач, 1978, c. 81; 1999, с. 28–30], а с V в. до н. э.— на некрополе Херсонеса [Бе_ лов, 1938, c. 167; Зедгенидзе, Савеля, 1981, c. 3; Зубарь, 1982, c. 51]. Причем, на некрополе Пантикапея количество случаев кремации сократилось с 10–13% (V–IV вв. до н. э.) до 3% (III в. до н. э.) [Цветаева, 1951, c. 64–69]. Аналогичный процесс сокращения числа количе_ ства кремации в третьей четверти VI в. до н. э. происходил и на о. Березань. По всей види_ мости, это было связано с запретом обряда или с невозможностью доставки дров для погре_ Рис. 89. Погребальный костер (рисунок на краснофигурной вазе). 195 бального костра [Русяева, 1990, c. 44]. В первые века нашей эры, этот обряд возобновляет_ ся и начинает широко применяться на некрополях Ольвии и Херсонеса [Зубарь, 1982, c. 57– 58]. Обычно, древние греки кремировали мужчин, женщин и детей старше одного года, неза_ висимо от их социального положения. (Plin., Nat. Hist., VII, 71; Juv., XV, 40), но были и исключения. Так в отдельных областях Древней Греции допускалась кремация детей до одного года. В то же время на некрополе Олинфа не зафиксированы случаи кремаций жен_ щин, но известна кремация детей [Robinson, 1942, p. 146]. Античные авторы писали, что выбор способа погребения зависел, в первую очередь, от желания семьи покойного (Hell., V, 3, 19; Plut, Agis., 40, 3; Plin., II, 96; XXXVI, 17; Poll., X, 150). Сохранение обряда кремации в первые века нашей эры они объясняли двумя причи_ нами. Первая — большинство древних греков верили в загробный мир, описанный Гоме_ ром и Гесиодом. В тоже время орфико_пифагорейское учение запрещало сожжение. Вто_ рая причина — традиции семьи (Luc., De luc., 2, 2; Jambl., Vita Pyth., 28, 154). Единого мнения об истоках обряда кремации у древних греков у исследователей отсут_ ствует. Так Г. Драгендорф и С. А. Токарев считали, что обряд кремации характерен для ионийцев [Dragendorff, 1903, s. 90–93; Токарев, 1976, c. 59]. По мнению Ч. Лоримера и Дж. Томсона этот обряд был известен ахейцам еще с домикенского времени, а у ионийцев он имел распространение только среди знати [Lorimer, 1880, p. 176; Томсон, 1958, c. 507– 508]. В свою очередь Э. Роде и, подержавшая его точку, зрения К. М. Колобова, объясняли появление обряда кремации в материковой Греции расселением дорийских племен [Rohde, 1898, s. 30–31; Колобов, 1951, c. 58–59]. Г. Чайлд приписывал выполнение этого обряда ана_ толийскому влиянию [Чайлд, 1952, c. 108–109]. Обряд кремации был известен древним грекам с эпохи бронзы (Hom., Il., XIII, 165). Возникновение этого обряда было связано с идеей очищения огнем души умершего для его последующего возрождения в загробном мире [Томсон, 1958, c. 41–42; Фрейденберг, 1978, c. 78, 94; Lorimer, 1880, p. 53, 161, 177; Rohde, 1898, s. 30]. Об очищающей силе огня, дарую_ щей бессмертие, писали Аполлодор, Гомер, Апулей и Плутарх (Apol., III, X, 3; XIII, 6; Apul., Metam., XI, 16; Hom., Od., XI, 218–222; Plut., Mor., 263). Диодор подчеркивал, что погре_ бальный костер не только должен очистить, но и «оживить» умершего (Diod., I, 12, 3). Очевидно, что выбор обряда погребения в древней Ольвии зависел от завещания умер_ шего, желания его семьи и их религиозных взглядов. В тоже время, этом обряд не должен был противоречить по своей сущности общепринятым правилам погребального обряда древнегреческого мира. 4.1.3. Кенотафы Древние греки верили, что душа человека, которого не захоронили, становилась блужда_ ющей, поскольку она не обретала пристанища. Поэтому человеческая душа обрекалась на вечное скитание в виде призрака, лишенного жертвоприношений и заупокойной пищи. Душа становилась злобной и мстительной по отношению к живым, насылала на них болезни, под_ вергала порче урожай и скот, тревожила по ночам (Psevdo_Demost., Oration, X, I) [Куланж, 1906, c. 10–12; Гиро, 1915, c. 167–168]. Если человек погибал на море или в бою и не был похоронен, то через три года его необходимо было условно похоронить с соблюдением всех традиций погребального обряда. Погибшему на чужбине, на родине сооружалась могила, получившая название кенотафа — ________ (Virgil., Aen., 505–506; Thuc., 11, 34) [Страш_ кевич, 1874, c. 467; Велишский, 1878, c. 617; Латышев, 1899, c. 249; Graves, 1891, p. 51; Kurtz, Boardman, 1971, p. 99–100; Toynbее, 1971, p. 54]. Кенотафы сооружались не только погибшим 196 в сражениях вдали от Отечества, но и тем, кто умирал на чужбине. Погибшим воинам мо_ гилы_кенотафы сооружались за счет государства. Именно такой мемориал_кенотаф воз_ двигли афиняне на поле Марафона (Demos, XXI, 512). Кенотаф мог быть сооружен на ме_ сте гибели воина, а его тело захоронено в другом месте. Так, по приказу Александра Маке_ донского в Экбатане воздвигли кенотаф на месте гибели его друга Гефестеона, а тело похо_ ронили в Вавилоне (Arr., VII, 14, 3–9, 23, 6). Кенотаф погибшему воину могла соорудить на свои средства его семья. Один из таких кенотафов погибшему находился в одной из семей_ ных усыпальниц в Риме (Suct., Сlaud., 1). Кенотафы сооружались в виде курганов, ямных могил, склепов со статуями погибших и с наборами погребального инвентаря [Kurtz, Boardman, 1971, p. 257–258]. При их устрой_ стве совершались все необходимые погребальные и поминальные обряды. Возле них совер_ шали возлияния в поминальные дни [Kurtz, Boardman, 1971, p. 100]. На некрополе Ольвии открыты кенотафы различного типа: ямные и подбойные могилы, курганы, а также стелы в честь погибших. Пять ямных могил V–IV вв. до н. э. небольших размеров с погребальным инвентарем, но без следов погребения Ю. И. Козуб интерпретировала как кенотафы [Козуб, 1962 б, с. 80]. Известны они и в первые века нашей эры. Например, в ямной могиле 1982/4 находился только погребальный инвентарь — лепной горшок, миниатюрная чаша и миска [Козуб, Папанова, 1982/23 а, с. 23]. Аналогичные ямные могилы_кенотафы I в. н. э. раскопаны на некрополях Кызаульском и в урочище Широкая балка (Азиатский Боспор) [Чевелев, 1985, c. 86; Дмитриев, Масленников, Онайко, 1986, c. 82]. На сегодняшний день на некрополе Ольвии известен один кенотаф в виде подбойной могилы. Это подбойная могила 1978/8 с каменным закладом римского времени, в которой находился погребальный инвентарь — красноглиняная амфора с узким горлом (I–II вв. н. э.), два красноглиняных кубка, бусинки, ракушки, лепной сосуд, миниатюрный светиль_ ник [Козуб, 1979, c. 290]. По всей видимости, кенотафами могли быть и курганы, раскопанные И. К. Суручаном в 1896 году в урочище Ста могил. Под насыпью курганов 1886/6 и 1886/9 не было обнаруже_ но никаких погребальных сооружений. В тоже время, под курганом 1886/6 на уровне мате_ рика лежал бронзовый наконечник стрелы, а под курганом 1886/9 — обработанная извест_ няковая плита, на которой стоял глиняный сосуд с камнем внутри [Суручан, 1891, c. СXII, CXIVI]. Курганы_кенотафы известны и в других регионах античного мира. Самый грандиозный курган_кенотаф был воздвигнут на о. Феры в VII в. до н. э. в честь переселенцев, направ_ лявшихся в Ливию и погибших во время бури на море [Kurtz, Boardman, 1971, p. 179]. Аналогичный курган_кенотаф второй половиной IV — первой половиной III вв. до н. э. был раскопан на некрополе хоры Херсонеса (близ Ярылгачской бухты) [Щеглов, 1972, c. 72– 75]. Над некоторыми кенотафами устанавливались статуи или стелы в честь погибших. В эпоху эллинизма на них писали эпитафии (Heredian, 58). Надгробные памятники над ке_ нотафами в виде статуй и стел ставили с архаических времен на некрополях Аттики (не_ крополь о. Феры) [Kurtz, Boardman, 1971, p. 179, 258–259]. Необычный кенотаф был рас_ копан на одном из греческих некрополей Южной Италии. В урне, закрытой крышкой, на_ ходился мраморный бюст женщины [Kurtz, Boardman, 1971, p. 258–259]. На ольвийском некрополе также известны случаи установки стел на месте кенотафа. Это известная стела Леокса, сына Мольпагора (V в. до н. э.), [IOSPE, I–2, № 270; Фармаковс_ кий, 1915, c. 82–127]. Первым предположил, что данная стела стояла над кенотафом, О. О. Крюгер [1921, с. 48–50; 1925, c. 91–93]. Затем его точку зрения поддержали Ю. Г. Виноградов и А. С. Русяева [1987, c. 138; 1989, c. 88]. 197 В античном мире кенотафы известны с VII в. до н. э. по III в. н. э. [Kurtz, Boardman, 1971, p. 259; Toynbee, 1971, p. 54], а на некрополе Ольвии с V в. до н. э. и по II в. н. э. 4.2. Поминальный обряд Родственники усопшего обязаны были посещать могилы на 3_й (трита), 9_й (енната) и 30_й (трикостиа) день после похорон, в дни смерти и рождения умершего, а также 5_го боэдримиона в праздник поминовения всех усопших. Эти дни считались строго обязатель_ ными для посещений некрополя [Страшкевич, 1874, c. 467; Велишский, 1878, c. 612–617; Латышев, 1899, c. 126–137; Папанова, 2002 б, с. 267; Панайотова, 2002, с. 4; Garland, 2001, p. 40]. Живые обязаны были удовлетворять потребности умерших в пище и питье. Согласно верованиям древних греков, если возле могил прекращались жертвоприношения, то души умерших выходили из могил и превращались в блуждающие тени, укоряющие живых в нечестивом поступке и вредящие им. Совершение поминального обряда — тризны, застав_ ляло душу уйти назад в могилу, чем восстанавливало мир между душою умершего и живы_ ми. К жертвенной пище и питью, которые оставляли на некрополе, живые не имели права притрагиваться (Luc., De luc., 13; Pavs., V, 31) Тризны кровавые или бескровные совершались сразу после погребения, а также в дни посещения могил. Они были различных видов: жертвоприношение и возлияние возле по_ гребального костра; небольшой костер возле могилы с жертвоприношением и возлиянием; возлияние и жертвоприношение без костра. Кроме того, на некрополе совершали возли_ яние и приносили жертвы подземным богам [Марченко, 1956, c. 105]. Обряд тризны происходил на ольвийском некрополе на протяжении всего времени его существования. Самой ранней из раскопанных тризн является тризна датируемая VI–V вв. до н. э., раскопанная в 1938 году. Возле могилы (детское захоронение в амфоре), на утрам_ бованной глиняной обожженной площадке со слоем пепла, после совершения поминаль_ ного обряда было оставлено несколько миниатюрных сосудиков [Козуб, 1974, c. 36]. Триз_ ны зафиксированы внутри кромлеха 1911/78 (вторая половина V в. до н. э.) и в большом кромлехе 1926 г. (вторая половина V — начало IV вв. до н. э.) Остатки поминальных тризн, датируемых классическим периодом, найдены в насыпи сорока пяти могил [Козуб, 1974, c. 35]. К эллинистическому периоду относятся остатки только четырех тризн. Первая была от_ крыта под насыпью кургана 1907/1 (IV в. до н. э.) Она представляла собой остатки боль_ шого кострища с фрагментами обожженных сосудов (чернолаковые блюда, сероглиняные ойнохои, круглодонные чаши с крышками, кухонные горшки) [Фармаковский, 1910, c. 64– 65]. Вторая — возле ямной могилы 1956/8 [Фурманская, 1958, c.21]. Третья (IV — III вв. до н. э.) была открыта на территории западного участка ольвийского некрополя в 1962 году. От нее сохранились несгоревшие до конца дрова костра, поверх которых лежали перевер_ нутые вверх дном миска, чернолаковое рыбное блюдо, светлоглиняный кувшин, кастрюля с крышкой, фрагменты железного ножа [Козуб, 1962/21, c. 4–5]. Четвертая тризна (конец IV в. до н. э.), находилась в восточной части некрополя на расстоянии 174 м от правого берега р. Южный Буг (рис. 90). Сохранилась сильно обожженная площадка (0,92 _ 1,22 _ 0,03 м) от кострища с остатками золы и пепла, в котором находились десять бронзовых гвоздей и бронзовая игла. На северо_востоке от кострища лежали фрагменти_ рованная фасосская биконическая амфора и перевернутая вверх дном чернолаковая чаша, а на северо_западе — перевернутый вверх дном чернолаковый килик [Папанова, 1993, c. 42]. 198 В римское время этот обряд про_ должает сохраняться. Так, напри_ мер, возле могилы 1983/6 (I–II вв. н. э.) было раскопано кострище (0,5 _ 0,6 м), поверх углей которо_ го лежали сероглиняный тонко_ стенный кубок, сероглиняная та_ релка, узкогорлый красноглиня_ ный кувшин, закрытый красногли_ няный светильник с рельефным щитком, фрагментированный стеклянный сосуд, глиняное пира_ мидальное грузило и железные гвозди [Козуб, 1985 а, с. 290]. Необходимо отметить, что большинство оставляемых после совершения обряда тризны сосудов переворачивались. Переворачивание сосудов не нарушало прагматики поминаль_ ного обряда, а несло иной смысл. Перевернутые сосуды символизировали переход к иному физическому состоянию, что, в свою очередь, знаменовало переход умершего в загробный (другой) мир [Ляшко, Белов, 1990, c. 165]. Причем, при совершении этого обряда, сосуды на землю бросали особым магическим жестом [Передольская, 1958, с. 114–122; Сорокина, Усачева, 1997, с. 54]. В отличие от других античных некрополей, обряд тризны ольвиополитов имел свои осо_ бенности. На некрополе Ольвии амфоры закладов подбойных могил и кромлехов напол_ нялись не только вином и водой, но и жертвенной пищей. Например, в трех амфорах зак_ лада подбойной могилы 1910/74 (конец V — начало IV в. до н. э.) находились пепел, зола, кости осетровых рыб, остатки смолы и белое вещество. Необычным оказалось заполнение амфоры из заклада подбойной могилы 1996/1, которую полностью наполнили охрой (?) [Папанова, 2002, с. 270]. Для совершения тризн древние греки использовали специальные культовые соо_ ружения — алтари (рис. 91, 1), ямы (рис. 91, 2), канавки (рис. 92). Алтари ставили рядом с надгробиями или возле могил [Вегнер, 1900, c. 282]. На алтарях совершали возлияния или сожжения жертвенной пищи в честь умерших (см. главу III). На ольвийском некрополе возлияния совершались не только на алтарях возле могил, но и над специальными сооружениями — ямами_ботросами [Страшкевич, 1874, c. 467; Ново_ садский, 1867, c. 135; Куланж, 1906, c. 15; Фрейденберг, 1978, c. 125, 133] и жертвенными канавками. Наличие большого числа ботросов является одной из особенностей ольвийско_ го некрополя [Фармаковский, 1918, c. 38]. Над ботросами и жертвенными канавки совер_ шали возлияния, в них оставляли жертвенную пищу (Hom., Il., XI, 24; Аhtеn., Lib., IX, 410 a). Аналогичные ямы_ботросы известны на березанском [Штерн, 1904, с. 48] и афинс_ ком некрополях [Кurtz, Boardman, 1974, р. 100]. Над ямами_ботросами совершали не только ритуальные действия в честь умерших, а и магические обряды, связанные с богами, имевших хтонические эпиклезы — Деметре_Хто_ нии, Коре_Персефоне, Гермесу Психотомпу или Хтонию, Дионису_Плутону и Гераклу [Пе_ редольская, 1958, с. 54–61; Сорокина, Усачева, 1997, с. 54]. Интересно, что Медея также совершала магический обряд над ямой (Apol. Rod., Arg., X, 1020–1080; Ovid., Met., VII, 234–237). Кроме того, на некрополе выполняли магические обряды, связанные с культом богини Гекаты (Hom., Od., XI, 20–50). Возлияние совершали молоком, вином, медом, водой или их смесью (Hom., Od., X, 24; Eur. Iph., 143–147). Выбор компонентов для возлияний был не случаен. Очищение водой Рис. 90. Тризна (конец IV в. до н. э.). 199 ограждало живых от мер_ твых и в то же время, пробуждало умершего к вечной жизни [Вундт, 1900, c. 292–293; Клин_ гер, 1904, c. 11; Соломо_ ник, 1973, c. 168; Лурье, 1966, c. 25; Зубарь, 1990, c. 66; Haеvernick, 1966, s. 5–23]. Обряд возлия_ ния медом, вином и мо_ локом был связан с дио_ нисийским культом, так как Дионис имел хтонические черты и связь с загробным ми_ ром. Греки считали, что этот бог мог превращать_ ся в молоко и нектар, ко_ торые являлись его сим_ волами (Anton., Lib., 10) [Воеводский, 1874, c. 317]. Кроме того, они верили, что роль вина заключалась и в том, что_ бы приводить человека в состояние экстаза и та_ ким образом приобщать его к богам. В загробном мире, согласно их пред_ ставлениям, вино даро_ вало вечную жизнь и уча_ стие в Вечной трапезе [Ранович, 1941, c. 176; Зубарь, 1990, c. 66, прим. 11; Richmond, 1950, p. 18, 27, 120, 126; Nilsson, 1974, s. 363]. Воз_ лияние совершалось в пропорциях: вода и вино или вода, молоко, мед. В «Пирующих софистах» Афинея дано наставле_ ние о возлиянии: «Сле_ дует вырыть яму к западу от могилы. Встав у ямы, смотри на запад, лей воду произнося следующее: „Эта очистительная вода вам, которым нужно и которым следует“. Затем снова лей мирру» (Ah., IX, 410). Остатки жертвенной пищи помещали в ямы_ботросы, после чего над ними могли совер_ шаться возлияния (Ah., IX, 410 a; Hom., Od., XI, 24; Luc., Char., 22) [Кун, 1922, c. 55, Фрей_ Рис. 91. Возлияние на алтаре — изображение на ольвийской стеле с посвящением стратегов Аполону Простату (1); возлияние над ямой — рисунок на краснофигурном сосуде с изображением вознесения мертвого Геракла на Олимп (2). 200 Рис. 92. Жертвенные канавки: 1/1992 (1); 5/1992 (2); жертвенная канавка с ботросом (3). 201 денберг, 1978, c. 39]. Ботросы довольно часто встречаются на участках захоронений ольвий_ ского некрополя V–IV вв. до н. э. Так девять ям_ботросов были раскопаны на одном из участков некрополя в 1920 году [Семенов_Зусер, 1920/120], а на семейном участке некро_ поля у Широкой балки вдоль 4_й южной дороги их открыто пять, причем в две из них впадали стоки из жертвенных канавок [Папанова, 1993, с. 43–44, 77, рис. 22]. Аналогичные ямы_ботросы известны на некрополях поселения на о. Березань [Штерн, 1904, c. 485; Ка_ пошина, 1956, c. 211–254], на Тамани [Ростовцев, 1914, с. 12–13] и на некрополе Афин [Kurtz, Boardman, 1971, p. 100]. Ритуальные ямы известны в Европе, Африке и Малой Азии [Бала_ банов, 1999, c. 62–76; Георгиева, 1999, c. 165–183; Tonkova, 1997, p. 592–610; Агре, 2001, с. 54– 59]. Ямы_ботросы имели различную форму — аморфную, прямоугольную, конусовидную, воронкообразную. Они могли быть пустыми или с немногочисленным инвентарем, остав_ шимся после жертвоприношений [Фармаковский, 1918, c. 38; Семенов_Зусер, 1920/120, c. 3, 7, 11, 16, 17; Козуб, 1987, c. 34; Крыжицкий, Липавский, 1989/5, c. 3; Папанова, 1993, c. 18]. Иногда на некрополе Ольвии для возлияний вместо ям использовались амфоры, их гор_ ловины или нижние части с отбитыми ножками (например, в погребениях 1992/5 и 1992/11). В роли ботросов использовали амфоры, стоявшие в закладах подбойных могил 1995/6 и 1995/15 (IV в. до н. э.), горловины которых возвышались над засыпью входных колодцев [Папанова, 2002 б, с. 268]. Амфоры с отбитым дном применялись для возлияний и на не_ крополях Кеп (III–I вв. до н. э.) и Афин [Колобова, 1961, с. 30; Сорокина, 1983, с. 61]. Возлияние над амфорами знаменовало ситуацию перехода и совершалось для обеспече_ ния сохранности миропорядка, нарушенного смертью. Амфоры без дна были медиатором, своеобразной воронкой между миром живых и миром мертвых, ради благополучия живых [Тульпе, 1999, с. 340]. Возлияния и жертвоприношения на некрополе Ольвии совершались также над специ_ альными канавками, которые характерны для погребального обряда конца VI–IV вв. до н. э. Восемь параллельных канавок глубиной 0,03–0,09 м, которые относились к могилам VI–IV вв. до н. э., раскопали под насыпью кургана 1907/1 датируемого IV в. до н. э. (рис. 78, 2) [Фармаковский, 1910, c. 61]. Девять жертвенных канавок (конец V — начало III вв. до н. э.), расположенных вблизи могил, были открыты на семейном участке ольвий_ ского некрополя в районе Широкой балки [Папанова, 1993, c. 42–45; 1994/8, с. 11; 1995/8, с. 25; 2002 б, с. 267–272]. Три из них (№ 1, 4, 5) после совершения обряда утрамбовали пес_ ком и лиманной глиной зеленого цвета (рис. 92, 1, 2). Одна из канавок в ее северной части, имела сток в яму_ботрос (рис. 92, 3). По всей видимости, над этой канавкой резали жерт_ венное животное и его кровь стекла в яму_ботрос. Затем в нее сбросили пепел сожженного жертвенного мяса животного и плотно утрамбовывали, поскольку прикосновение к жерт_ венной пище оскверняло живых [Латышев, 1899, c. 247]. Необычным было заполнение ка_ навка № 3 (1992). В ее западном углу лежала фасосская амфора, а по линии восток_запад стояли три горловины амфор, через которые совершили возлияние. После совершения об_ ряда канавка была засыпана глиной. В поминальном обряде ольвиополиты использовали и специально сделанные в могилах различные углубления, в основном конусовидной формы и разного рода канавки. Так, в четырех могилах 1909/32, 1909/33, 1910/21 и 1910/26 канавки глубиной 0,2–0,3 метра и шириной 0,3–0,5 метра проходили вдоль коротких или длинных сторон могилы. Можно было бы предположить, что они предназначались для крепления какой_либо деревянной конструкции. Однако этому выводу противоречит тот факт, что в погребении 1909/32 ске_ лет лежал поверх канавки. Вероятно, возлияние было совершено до помещения тела в мо_ гилу с целью умилостивить подземных богов. 202 Необычное погребение 1928/14 эллинистического периода было обнаружено в круглой яме, обложенной сырцовыми кирпичами. В нем на глубине 1,5 м находилось захоронение четырех взрослых людей. В центре могилы под погребенными на глубине 2,25 м были най_ дены пепел, ракушки, мелкие фрагменты разбитой посуды, кальцинированные кости и дель_ финчик. На самом дне могилы сохранились следы обжига и зольное пятно, очень тщатель_ но обложенное сырцами. Г. П. Крысин, открывший этот комплекс, предположил, что это погребение имело культовое значение. Об этом, по его мнению, свидетельствуют остатки кремации и признаки тризны [Крысин, 1928/25, c. 22–23, 36–37]. Возможно, что погребен_ ные в этой могиле люди могли умереть от неизвестной болезни. Их близкие специально подготовили могилу необычной конструкции и совершили определенный ритуал. Могилу очистили огнем и совершили жертвоприношение, чтобы умилостивить подземных богов. После этого умерших похоронили. Жертвенные канавки известны на некрополях Греции с конца VIII в. до н. э. Они входи_ ли в комплекс погребального сооружения и выкапывались исключительно в случаях захо_ ронения богатого и влиятельного гражданина. Обычно на уровне современной поверхнос_ ти выкапывались неглубокие канавки (0,02–0,03 м) длиной от 3 до 10 м. Иногда их стены обкладывались сырцовыми кирпичами. После сожжения жертвоприношений, они тщатель_ но засыпались мокрой землей [Kurtz, Boardman, 1971, p. 65–66]. Обряд тризны зафиксирован на греческих некрополях Северного Причерноморья во все периоды их существования [Марченко, 1956, c. 105; Сорокина, 1961, c. 51; 1962, c. 100; 1963, c. 61; 1967, c. 107; Казакова, Каменецкий, 1970, c. 82]. Этот обряд всегда выполнял две функции. Первая — удовлетворение потребностей умерших в пище и питье, а вторая — в умилостивление богов. У древних греков обряд тризны известен с эпохи бронзы (Hom., Il., Od., X, 530). Вначале тризны были очень кровавыми, в жертву приносили много живот_ ных. Остатки подобных богатых тризн открыты возле могил родовой знати на некрополях Афин и о. Феры [Bruckner, Pernice, 1893, s. 74, 80, 174; Poulsen, 1905, s. 26, 41; Колобова, 1961, c. 34]. После реформ Солона в 594 году они становятся менее кровавыми, но обычай сохраняет возлияние крови жертвенных животных над ямами_ботросами и канавками. С этого времени в античном мире для жертвоприношений стали использовать не только бы_ ков, а коз и баранов [Bohlau, 1898, s. 10–34]. В отличие от материковой Греции, тризны на ольвийском некрополе никогда не были особо пышными и кровавыми, так как основную массу населения Ольвии на всем этапе ее существования, составляли малозажиточные и среднезажиточные слои населения. 4.2.1. Обряды, связанные с культом хтонических богов Древние греки использовали некрополь не только для погребения своих близких, но и для совершения тризн в честь подземных богов, чтобы они были милостивы к умершим и живым (Hom., Od., XI, 25; Ovid., Metam., VII, 243–245). В роли жертвенных животных и апотропеев в греческих культах хтонических божеств и героев выступали лошади (Plut., Pell., 22; Amat. narr., III, 7740) [Ростовцев, 1914, c. 59, прим. 2, c. 64; Кузьмина, 1977, c. 100; Богданова, 1982, c. 38; Папанова, 2004 а, с. 296]. Эти животные покоряли древних людей своей силой, красотой и, одновременно, устрашали мощью и не_ истовством. Исследования античного религиозного и погребального материала свидетель_ ствуют о том, что в мифе и в ритуале конь выступает как заупокойное животное. Греки считали, что конь не только приобщает живых к миру усопших, но и является «гонцом смерти». Согласно сообщению Геродота, о смерти царя в Спарте население оповещали всад_ ники (Hist., VI, 58), которые были не обычными всадниками, а членами знаменитого кор_ 203 пуса 300 всадников, объединение которых имело религиозно_мистический характер [Jeanmaire, 1939, р. 547]. В древнегреческой мифологии лошади часто приносили смерть. Каждое состязание ко_ лесниц, устраиваемое царем Эномаем, заканчивалось гибелью его соперников. Да и сам он погиб в состязании колесниц с Пелопом. Кони принесли гибель и другим героям антично_ сти. Ими были растоптан сын Автоноя, растерзан царь Ликург, убиты охотник Ипполит и Орест (Ovid., Metam., XI, 514). Весьма почитаемые в античном мире спартанские Диоскуры, чередовавшие свое пребы_ вание в подземном царстве Аида с жизнью на Олимпе и, таким образом, символизировав_ шие смену жизни и смерти, почитались как укротители коней и покровители всадников [Зайков, 1998, с. 35]. Поэтому с идеей преодоления смерти связано изображение лошадей или их голов на надгробиях в сценах загробной трапезы [Фрейденберг, 1936, c. 65–66]. Ужас смертных вызывали кони бога Ареса, которые были детьми северного бога Борея, обитающего в краю вечного холода и тьмы. Страшились греки и коней Ахилла, рожденных от союза Зефира и Гарпии, похищающей души людей. Не менее страшен был для них и «ужасный конь» Арейон, которого родила Деметра Эриния в облике кобылицы от Посей_ дона, принявшего облик жеребца (Hom., Il., XXIII, 346). Считалось, что Деметра Эриния охраняет мертвых. Эпиклеза «Эриния» означает «та, которая мстит». В древности Гекату изображали с лошадиной головой и считали, что она помогает разво_ дить коней. В виде коня изображали бога царства мертвых Аида, который в человеческом облике управлял колесницей, запряженной четверкой черных лошадей [Дютшке, 1892, с. 201; Клингер, 1911, с. 107–120; Кагаров, 1913, с. 223]. Масть мифологического коня не случайна, она несла определенную символическую на_ грузку. Согласно древнегреческой традиции черный цвет — это цвет траура [Любкер, 2001, с. 281]. Более широк как символический белый цвет коней. Считалось, что он присущ умер_ шим, потерявшим свою телесность. Поэтому греки приносили в жертву только белых ко_ ней. Интересно, что в «Апокалипсисе» именно «конь блед» выступает атрибутом смерти. Кони белой масти выступали и в роли заместительной жертвы вместо человека [Иванов, 1929, 61–66, 115, прим. 1; Иванов, 1974, с. 108]. Обычай хоронить лошадей вместе с людьми присущ древнегреческому погребальному обряду и известен с гомеровских времен (Hom., Il., XXIII, 175). С конем хоронили не толь_ ко павших воинов, но и выдающихся граждан. Геродот сообщает, что победителя олимпий_ ских игр в забегах колесниц хоронили в Греции вместе с лошадьми. Именно так похорони_ ли победителя трех олимпиад в гонках на колесницах Кимона (Her., VI, 103). О захороне_ ниях с лошадьми упоминает и Лукиан, живший в первые века нашей эры (Luc., De Luc., 13). Ольвиополиты в своем погребальном и поминальном обрядах также следовали приня_ тым в Древней Греции традициям. Останки лошадей раскопаны на некрополе Ольвии в погребениях и тризнах. Своеобразная тризна VI в. до н. э. была открыта на западном плато склона Заячьей балки. На месте ее совершения были оставлены две фрагментированные амфоры, фрагменты сероглиняных мисок и челюсть лошади [Козуб, 1975, с. 295–296]. На этом участке некрополя было также открыто и святилище хтонических богов (середина V в. до н. э.), в котором были найдены останки четырех лошадей [Козуб, 1975, c. 145; 1976, c. 64]. Головы лошадей обнаружены среди остатков тризн, раскопанных на некрополе Илу_ рата II–III вв. н. э. [Кубланов, 1979, c. 91]. Аналогичные комплексы открыты на некрополе Олинфа классического времени [Pobinson, 1942, p. 90, Pl., XLVIII, № 132]. Обычай захо_ ронения с конем существовал и у римлян [Junkelman, 1990, s. 42–43, Abb. 26–29]. В ранний период греки хоронили или сжигали труп коня полностью, но впоследствии стали допускать отступления от этого обычая и использовали только часть туши лошади, 204 голову или зубы. Эта традиция наблюдается на некрополе Ольвии. Так в могиле 1920/48 (V–IV вв. до н. э.) среди погребального инвентаря находились зубы лошади [Семенов_Зу_ сер, 1920/120, c. 27], в могилах 1905/10, 1910/41, 1912/54 и 1913/2 эллинистического пери_ ода — череп, кости и зубы. В ряде случаев действовали по принципу «часть вместо целого», когда в могилу, вместо лошади, клали только удила, стремена, седла или их статуэтки. На_ пример, в могиле 1992/8 (конец V — начало IV вв. до н. э.) находился только набор конс_ кой сбруи [Папанова, 1993, c. 32–33, рис. 16; 2004 а, с. 296–300]. Принцип «часть вместо целого» применялся и на некрополе Кеп (III–II вв. до н. э.). На нем возле каждого земля_ ного склепа были раскопаны захоронения конских голов [Сорокина, 1967, c. 104]. Этот обы_ чай был присущ не только грекам, а и римлянам, этрускам и другим народам Евразии, жившим в это время [Анучин, 1890, c. 102; Модестов, 1903, c. 363; Фрезер, 1986, c. 446– 448]. В первые века нашей эры на ольвийском некрополе этот обычай возрождается. На нем раскопаны четыре захоронения коней в земляных склепах. В трех случаях скелеты коней находились в дромосах земляных склепов римского времени. Одно из захоронений лоша_ ди на белой подстилке было под сырцовым закладом земляного склепа (I–II вв. н. э.) [Кры_ син, 1928/25, c. 7, 10, 16], а другое — в камере земляного склепа 1974/5 (I–II вв. н. э.) В камере этого склепа находились не только скелет большой лошади, но и орлана_белохвоста [Козуб, 1975, с. 295–296]. Третье захоронение было раскопано в земляном склепе 1979/12 первых веков нашей эры (рис. 93). В нем скелет и узда, украшенная бронзовой пронизью в виде лапы хищника, лежали поверх каменного заклада [Козуб, 1980, c. 285]. Еще один ске_ лет коня (кобылицы) раскопали в 1994 году над входом в земляной склеп римского време_ ни [Маркова, 2002, c. 104]. В первые века нашей эры ольвиополиты увлекались произведениями Гомера (Dio. Hris., XXXVI, 16–17) [Латышев, 1904, c. 16]. Возможно, именно этот факт повлиял и на возоб_ новление у них обряда погребения с конем. Причем, в это время ольвиополиты возвраща_ ются к его ранней форме, то есть захоронению коня полностью, а не его частей. Кроме Ольвии, захоронения лошадей в одних могилах с людьми в римское время, изве_ стны на некрополях Нимфея (V в. до н. э.) и Танаиса (I–II вв. н. э.) [Казакова, Каменец_ кий, 1970, c. 83; Каспаров, 2002, с. 45]. Культ коня и его использования в различных обрядах известен у индоевропейских и не_ которых нострагических народов Евразии [Иванов, 1974, c. 137]. Этот обряд возник у раз_ ных индоевропейских народов независимо друг от друга как отражение сходных религиоз_ но_мифологических представлений. Так у этрусков конь символизировал последнее путе_ Рис. 93. Захоронение лошади в дромосе земляного склепа 1979/12 (по Ю. И. Козуб). 205 шествие умершего [Модестов, 1903, с. 363]. Поэтому связывать человеческие захоронения с лошадьми с влиянием скифского или иного негреческого этноса не совсем корректно. Также нет оснований для утверждения, что такие захоронения противоречат греческому погребальному обряду. Тем более, что в самой Греции существовали различия в погребаль_ ных обрядах разных городов_полисов [Morris, 1996, p. 17–18]. Остановимся еще на одном аспекте поминального обряда и культа хтонических богов. В роли жертвенных животных и апотропеев у древних греков часто выступали собаки. Плу_ тарх писал, что собака имела отношение как к отвращающей, так и к очистительной обряд_ ности (Plut., Quaest Pom., 68). Древние греки верили, что души умерших появляются на некрополе в виде собак, сопровождающих Гекату [Лосев, 1957, c. 42]. Поэтому они с целью избежания ее гнева приносили их ей в жертву [Милллер, 1876, c. 202; Кулаковский, 1899, c. 89; Клингер, 1911 а, c. 248; Кагаров, 1913, c. 228]. Захоронение собак на некрополе вне могил — это жертва, которую древние приносили хтоническим богам, в том числе Гекате и богу подземного царства Аиду, которого изображали в шлеме из собачьей головы [Клин_ гер, 1911 а, c. 248]. На некрополе Ольвии известны жертвенные захоронения собак. Вполне вероятно, что некоторые из них были принесены в жертву Гекате. Так, скелеты трех молодых собак in situ лежали в яме № 14 на засыпке из плотного грунта поверх слоя зольного грунта. Здесь же находились фрагменты керамики и пережженных костей [Козуб, 1974 б, c. 285–286]. Оче_ видно, их принесли в жертву уже после совершения обряда кремации. Еще одно ритуаль_ ное захоронение собаки было раскопано в непосредственной близости от могилы 2000/7 (конец II в. до н. э.) [Ляшко, Папанова, 2002, с. 178–179]. Необходимо отметить, что культ Гекаты имел и апотропеические функции [Толстиков, 1987, c. 107]. Поэтому собак, захороненных в могилах можно рассматривать как стражей загробного мира, проводников, доставляющих в загробный мир души умерших. Вполне вероятно, что именно с этой целью собаку положили между двумя покойниками в камере земляного склепа 1904/3 (II в. до н. э.) и под амфорным закладом в подбойной могиле 1924/ 2 (I–II вв. н. э.) [Богаевский, 1924/219, c. 50]. На некрополе Ольвии была раскопана «коллективная могила» (середина третьей чет_ верти IV в. до н. э.), содержавшая скелеты 52 человек (включая детей и рабов (?) в канда_ лах), которых побили камнями и расстреляли из лука за то, что они перешли на сторону Зопириона [Козуб, 1984, c. 162–164; Виноградов, 1989, с. 163, прим. 87]. В ней находились не только целые сосуды, но и скелеты трех собак [Козуб, 1984, c. 162–164]. Боясь преследо_ вания душ казненных, ольвиополиты не посмели нарушить погребальный обряд и в виде апотропея использовали собак. Захоронения собак в роли апотропеев известны на некрополе Илурата (II–III вв. н. э.), где они обнаружены возле многих склепов [Кубланов, 1979, c. 92, рис. 1, 7]. Структура погребального обряда у различных народов, в большинстве своем, состоит из трех этапов, которым соответствуют комплексы действий живых в связи со смертью род_ ственника: «до», «во время» и «после» похорон [Алекшин, 1981, с. 3]. Комплекс действий «после» направлен на организацию границы между миром живых и миром умерших и со_ бака играла не последнюю роль в создании этой границы [Новиков, 2001, с. 76]. Как видим, погребальный и поминальный обряды ольвиополитов были сложными и многогранными. При этом некрополь ими использовался не только для погребений умер_ ших, но и для совершения обрядов, связанных с различными по своему содержанию куль_ тами. 206 4.2.2. Апофеоз смерти Для древних греков, веривших, что их погребальный обряд учредил легендарный Кек_ ропс (Cic., De legg., II, 25, 63), идеалом окончания жизненного пути должно было «быть прекрасно и с подобающим великолепием погребенным своими потомками» (Plato, 291 DE). Древние греки и римляне часто героизировали и обожествляли своих умерших. Цицерон писал: «Наши предки желали, чтобы люди, покинувшие эту жизнь, были сопричислены к сонму богов» (Cic., De Legg; II, 30). Эти представления нашли свое отражение в апофеозе смерти — героизации умерших. С этой идеей были связаны обряд тризны, сооружение гран_ диозных курганов и склепов [Латышев, 1899, c. 251; Куланж, 1906, c. 14–15]. Культ апофеоза смерти у греков возник в архаическое время. В Ольвии он получил рас_ пространение в период эллинизма и своего апогея достиг в первые века нашей эры [Русяе_ ва, 1992, c. 187–189; Papanova, 2000, р. 123–131]. В IV в. до н. э. на ольвийском некрополе насыпаются грандиозные курганы с каменными однокамерными или двухкамерными скле_ пами, имеющими двухскатное, замковое, горизонтальное или уступчатое перекрытия, за_ хоронения с конем. Эта традиция прекращается в период экономического кризиса ольвийского полиса [Кры_ жицкий и др., 1999, c. 223, 230]. Сам культ не исчезает, но его внешние проявления стали намного скромнее — земляные склепы без курганных насыпей. Традиция возведения гран_ диозных курганов с каменными склепами начала возрождается в I–II вв. н. э. Именно в это время сооружаются каменные склеп под Зевсовым курганом и склеп Евресивия и Ареты. С апофеозом смерти были связанны и стелы с изображением «загробной трапезы», на которых умерший отождествлялся или с богом или с божественным героем [Тончева, 1964, c. 37; Иванова, 1970, c. 76; Зубарь, 1990, c. 63; Русяева, 1992, c. 184]. С идеей обожествления был связан обряд захоронения с золотыми венками. Эта традиция возникает в эллинисти_ ческое время, но наибольшего своего распространение она получает в первые века нашей эры. Погребения с погребальными венками раскопаны в земляных и каменных склепах, в подбойных и ямных могилах. На некрополе Ольвии, в отличие от Боспора, целые золотые погребальные венки не об_ наружены, а были найдены только их фрагменты — золотые листочки, ягоды. Детали этих венков изготавливали специально для погребальных целей из тонких золотых пластинок (фольги). Число листочков в венке иной раз не превышало четырех. Кроме золотых погре_ бальных венков, использовались венки сделанные из других материалов. Так в ряде могил были раскопаны позолоченные бронзовые венки со стеклянными и глиняными ягодками (погребение 1901/89) и деревянные с бронзовыми листочками, покрытыми позолотой (погребение 1901/26). По всей видимости, эти дешевые венки приобретали не очень состо_ ятельные граждане. Аналогичные венки из позолоченной бронзы и с керамическими цве_ тами и плодами известны в погребениях IV–III вв. до н. э. некрополя Аполонии [Панайо_ това, 1998, с. 18]. Древние греки для погребений изготавливали венки также из лавра и селеры, которая символизировала печаль (Plin. NH, XX, 44). Один из таких венков был раскопан на некрополе Ольвии [Латышев, 1887, с. 243; Орешников, 1894, с. 8]. Часть погребальных венков, найденных в могилах, были наградными. Ольвополитов награждали посмертно за их благородную жизнь и доблестную смерть за отчизну [IOSPE I2, №34, 38–40, 45, 46, 51, 52, 61; НО № 34]. Из ольвийского декрета первой половины II в. до н. э. мы узнаем, что Никерат, сделавший очень много для своего города, пользовавшийся авторитетом в других полисах и погибший в бою с варварами, напавшими на его соотече_ ственников во время проведения агонистического праздника на Ахилловом дроме, был удо_ стоен чести быть погребенным с золотым венком [IOSPE I2, № 34]. Был удостоен этой чес_ ти и Феокл, сын Сатира, занимавший в Ольвии в первые века нашей эры должности архон_ 207 та, стратега и жреца. Посмертного награждения золотым венком удостаивались не только люди в возрасте, но и юноши [IOSPE, I2, № 39_62] как, например, Дад сын Тумбага, умер_ ший «отроком, подающим надежды» [IOSPE,I_2,№ 52]. По мнению М. В. Скржинской, дан_ ное решение было вызвано тем, что ольвиополиты «хотели что_то получить» от влиятель_ ного отца юноши [2002, с. 99]. Возможно, что Дад действительно обладал неординарными способностями, которые и послужили основанием для его награждения. Умершего могли похоронить с венком, который он получил при жизни в качестве на_ грады за свои заслуги перед отечеством или на спортивном поприще. В ряде ольвийских декретов отмечено, что от имени народа за заслуги перед городом и благочестивую жизнь его граждане награждались золотым венком [IOSPE, I2, № 26, 31, 32, 34, 38–43, 45, 46, 51– 53, 57, 61, 94, 107, 198, 279, 305; НО № 28, 34, 43, 80, 81]. Такой наградной, массивный золо_ той венок был раскопан в кургане Большие Близнецы (конец IV в. до н.э) в могиле боспо_ рянина [Гайдукевич, 1949, с. 289; Уильямс, Огден, 1995, с. 181, № 115]. С героизацией умерших связана и традиция произносить во время похорон надгробные речи (_ ______). У исследователей нет единого мнения о существовании традиции у древ_ них греков произносить надгробные речи во время похорон. Одни считают, что такие речи были весьма распространены и их произносили как во время торжественных похорон вои_ нов павших за Отечество, так и в честь обычных граждан. Другие исследователи придержи_ ваются точки зрения, что их произносили только на похоронах особо выдающихся соотече_ ственников [Шульц, 1895, c. 140–143]. Речь в честь погибших за Отечество произносилась специально назначенным государ_ ством оратором. До нас дошли надгробные речи, произнесенные Периклом в честь павших при Самосе и Лисия о погибших в сражении при Эгосопотамах, речи Демосфена, Гепарида и эпитафия Сократа в платоновском «Менексене», а также множество высокопарных ре_ чей в честь простых сограждан [Любкер, 2001, с. 539]. Основные моменты надгробных ре_ чей кратко излагались в эпитафиях на стелах. Вполне вероятно, что в Ольвии роль над_ гробных речей выполняли зачитываемые в честь умерших граждан почетные декреты. Тексты декретов зачитывались при выносе тела из дома, а затем их высекали на стелах, которые устанавливались на видном месте в городе [IOSPE, I2, № 21, 34]. С апофеозом умерших в первые века нашей эры был связан обычай использования по_ гребальных масок, некоторые из которых не только имели портретное сходство, но и пере_ давали индивидуальные черты покойного. Обычай использования погребальных масок из_ вестен у многих народов Египта, Палестины, Италии, Греции и Северного Причерноморья [Пятышева, 1967, c. 183–187; Погребова, 1957, c. 146; Соколов, 1973, c. 160; Казанский, 1985, c. 45; Rieth, 1973, s. 29–30, Abb. 1–11]. Известны две золотые погребальные маски из некрополя Ольвии [Papanova, 2000 б, p. 124]. Первую маску парутинцы нашли в 1841 году в каменном склепе на участке бывше_ го эллинистического города. В нем стояла глиняная урна (амфора) с прахом. Возле нее, в стеклянной чаше с крышкой, лежали закрытый светильник с изображением петуха на его щитке и золотые маска, венок, серьга и ожерелье [Мурзакевич, 1844, c. 623–624]. К сожа_ лению, нам не удалось проследить дальнейшую судьбу этой маски. Вторую маску обнаружили через год в каменном склепе под курганом, который нахо_ дился возле дороги, идущей на Аджигол, в полуверсте от с. Парутино [Уваров, 1851, c. 43]. В этом склепе в состав погребального инвентаря входили золотые серьги, венок, ожерелье, перстень и маска [Уваров, 1853, c. 42–43, табл. XIV]. Не исключено, что эта посмертная маска могла принадлежать представителю сарматского рода Фарзоя, погребенному в этом кургане [Русяева, 1992, c. 180; Papanova, 2000 б, p. 125] (рис. 94, 1). На ольвийском некрополе известны также лицевые золотые пластинки, закрывавшие глаза и рот умершего, выполняющие роль заменителей погребальной маски [Куфтин, 1941, 208 Рис. 94. Золотая погребальная маска (1); золотые погребальные наглазники (2), наушники (3) и нагубники (4). 209 с. 39; Орешников, 1892, с. 8; Шульц, 1953, с. 63; Зубарь, Мещеряков, 1983, с. 109; Papanova, 2000 б, p. 125] (рис. 94, 2, 3, 4). По всей видимости, пластины могли использовать средне_ зажиточные слои населения. Погребальные маски и лицевые пластины известны на некро_ полях Боспора и Херсонеса [Пятышева, 1956, c. 30; Соколов, 1973, c. 160; Зубарь, 1982, c. 110– 111; Зубарь, Мещеряков, 1983, c. 109–110]. Исследователи по_разному объясняют этот обряд. Некоторые из них, относят погребаль_ ные маски, нагубники и наглазники к апотропеям, ограждающим живых от умерших [Ореш_ ников, 1892, c. 7–8; Литвинский, 1972, c. 146; Зубарь, Мешеряков, 1983, c. 110; Русяева, 1992, c. 180; Rieth, 1973, s. 29–30]. Другие видят их предназначение в сохранении от разло_ жения тела, вместилища «души», которая должна возродится после смерти [Казанский, 1985, c. 45–46]. Погребальные маски помещали в могилы богатых или знаменитых граждан, для кото_ рых сооружались специальные погребальные постройки: пирамиды в Египте, купольные гробницы в Микенах. В Ольвии обе маски также найдены в каменных склепах с богатым погребальным инвентарем. Погребальные маски и их заменители в Ольвии связаны не только с апофеозом умер_ ших, но и с идеей многодушия, которая распространяется в классической Греции. Об этом пишет Гиппократ в корпусе «О диете» (I, 25). Эта идея более древняя, чем идея об Аиде. Идея многодушия получила новое развитие в учении орфиков, имевшем большое рас_ пространение в Ольвии, причем она включала элементы древнейшего культа Диониса_Заг_ рея. Золотые погребальные венки, нагубники, наглазники и маски, найденные на некрополе Ольвии — местного производства. Доказательством чего является низкое качество этих вещей [Толстой, Кондаков, 1899, c. 17; Русяева, 1992, c. 180]. Погребальными атрибутами в древнем мире торговали храмы. В Риме они продавались в храме Венеры Либитины (Plut., Mor. Quest. rom., 23), а в Херсонесе — в храме Афродиты [Зубарь, Мещеряков, 1983, c. 111]. В Ольвии, очевидно, их реализация происходила в святилище Диониса, культ которого распространяется с конца V в. до н. э. и существует по первые века нашей эры включитель_ но. Это возможно еще и потому, что ольвиополиты чтили культ Диониса хтонического [Ру_ сяева, 1979, c. 88–99; 1992, c. 96–100]. 4.3. Семантика погребального инвентаря Семантика — это образный смысл, содержание образов [Калинина, 1999, с. 208]. Погре_ бальный обряд древних греков имел сложную семантику. Греки верили, что в загробном мире душа умершего нуждалась во всем том, чем она пользовалась и, что любила при зем_ ной жизни (Ael., Var. Hist., VII; Diog., Sic., XVII, 26; Luc., Neer. dial., 10, 2–6). В могилу клали вещи согласно желанию покойного или по распоряжению его родственников. При_ чем в вопросах комплектации погребального инвентаря и его расположения в могиле не было строгих правил [Зубарь, 1982, c. 63]. Среди погребального инвентаря ольвиополитов доминируют амфоры (рис. 95), килики (рис. 96), канфары, кубки, зеркала, лекифы, светильники, курильницы, амулеты. При этом, в ольвийских могилах преобладают амфоры и сосуды для питья (килики, канфары, куб_ ки). Амфоры находились в ста трех погребениях архаического периода из двухсот пятнадца_ ти учтенных, что составило 47%, а килики — в ста пятнадцати могилах, то есть в 43% погре_ бений. В классический и эллинистический периоды количество могил с амфорами состав_ 210 Рис. 95. Амфоры из погребений. 211 Рис. 96. Килики из погребений. 212 ляет почти одинаковый процент — 46% (134 из 285 могил V–ІV вв. до н. э.) и 47% (в 106 из 231 могилы конца IV — первой половины I вв. до н. э.) Встречаются они и в могилах второй половины I в. до н. э. (1902/31 и 1902/69). Интересно, что в погребениях первых веков на_ шей эры амфоры практически не встречаются. Килики, канфары или другие сосуды для питья были найдены в ста пятьдесяти одной могиле классического периода и в семидесяти восьми эллинистического. Причем, в одном погребении могли одновременно находится и килик и канфар. В римское время в ольвийских погребальных комплексах в основном встречаются кубки и стаканы. На некоторых из кубков имеются надписи_dipinti: «Пей, радуйся!» Кубки с такими надписями не применялись в быту, а специально изготовлялись для заупокойного культа. Аналогичные кубки имели распространение в первые века нашей эры и на других античных некрополях Северного Причерноморья [Соломоник, 1973, c. 61– 68; Зубарь,1982, c. 75–77]. Амфоры, которые помещались в могилы ольвиополитов, наполняли водой или вином. Существует разное мнение о содержимом амфор. Одни исследователи предполагали, что в амфоры, которые ставились в погребения, наливалось вино. Они объясняли это тем, что ольвиополиты представляли загробную жизнь в виде «вечного пьянства» [Кулаковский, 1902, c. 11]. Одно из первых исследований содержимого в амфорах, было сделано в начале ХХ в. в химико_технологическом кабинете Л. К. Годзишевского в Санкт_Петербурге. По просьбе профессора Б. В. Фармаковского провели экспертизу остатков из амфоры, най_ денной на ольвийском некрополе. Экспертиза показала, что внутри амфоры находилось белое вино, налитое в нее перед тем, как ее поставили в могилу [Годзишевский, 1906/167, c. 30]. Сам Б. В. Фармаковский, объяснял наличие сосудов для питья, и прежде всего ам_ фор тем, что умершие в загробном мире не должны были томиться муками Тантала [Фар_ маковский, 1903 б, c. 24]. По всей видимости, сосуды наполнялись или водой или вином в зависимости от того, каких взглядов о загробной жизни придерживался умерший или его родственники. Вину и воде в древнегреческих обрядах отводилась большая роль. Считалось, что вода не только очищает, но и дарует бессмертие [Клингер, 1904, c. 11; Лурье, 1966, c. 27–42; Соло_ моник, 1973, c. 70–73; Haevernick, 1966, s. 23]. Греков в тайны загробной жизни посвящали через элевсинские мистерии, в которых большую роль играла вода. Посвящаемые в таин_ ство должны были пройти тройное очищение водой. Вначале мисты совершали ритуальное морское купание, далее омывали руки священной водой и только после этого, они окуна_ лись в купель перед троном богини Деметры [Токарчик, 1992, c. 47]. На элевсинские таин_ ства в IV в. до н. э. оказало большое влияние орфико_пифагорейское учение о загробной жизни, в котором не последняя роль отводилось воде [Зелинский, 1918, c. 105–106; Токар_ чик, 1992, c. 48–49]. По представлениям орфиков для того, чтобы получить бессмертие, необходимо было испить воду из озера Мнемозины [Лурье, 1966, c. 25]. Кроме того, в ор_ фических и элевсинских мистериях почитался культ бога Диониса, в котором важную роль играло сакраментальное употребление вина. Греки считали, что тем, кто приобщился к ди_ онисийскому культу, молодой бог дарует бессмертие через опьянение вином [Токарчик, 1992, c. 50; Папанова, 2002 б, с. 267–272]. Согласно взглядам греков, вино даровало бессмертие не только в дионисийском культе. Считалось, что даже просто выпитое вино может привести человека в состояние экстаза, которое позволяло ему достичь положения божества. По свидетельству Диогена Лаэртско_ го, философ Эмпидокл, живший в V в. до н. э., полагая, что опьянение поможет ему дос_ тичь бессмертия после смерти, бросился в кратер действующего вулкана (Dio., Laer, II, IX). Эта идея была популярна и в первые века нашей эры. «В вине жизнь» писал в I в. н. э. Петроний Арбитр (Satir., XXXIV). Поэтому опьянение при жизни считалось своеобразной подготовкой к тайнам загробной жизни [Ранович, 1941, c. 176; Зубарь, 1990, c. 66; Richmond, 213 1950, p. 18, 27, 120, 126; Nilsson, 1974, s. 363]. Необходимо отметить, что сакральный союз почитателей Диониса, куда входили и орфики, был известен в Ольвии, начиная с конца VI в. до н. э. и до конца жизни города [Русяева, 1992, c. 198–200]. Ольвиополиты, кроме питья в различных сосудах, помещали в могилы и заупокойную пищу. Ее остатки зафиксированы в могилах всего периода существования ольвийского не_ крополя. Так, например, в могиле 1905/31 (V в. до н. э.) на чернолаковом блюде, лежали кость животного и нож, а в погребении 1991/2 (конец V — начало IV вв. до н. э.) — голова овцы и железный нож. Кости птиц и животных были обнаружены в четырех могилах элли_ нистического (1904/3, 1910/41, 1912/4, 1982/1) и шести — римского времени (1894/4, 1907/ 13, 1979/1, 1979/2, 1979/11, 1983/4). В некоторых могилах были найдены остатки расти_ тельной пищи. Б. В. Фармаковский отмечал, что в погребении 1911/33 в чернолаковом килике был найден съедобный корень, а в погребениях 1902/46 и 1907/13 — орехи. Очевид_ но, заупокойная пища помещалась во все могилы. Вполне вероятно, что в большинстве своем это была пища растительного происхождения, которая не сохраняется. Обращает внимание тот факт, что в погребениях мужчин, женщин и детей в, большинстве случаев, рядом с заупокойной пищей животного или растительного происхождения, находились железные ножи. Ножи обнаружены в тридцати шести могилах середины VI — начала V вв. до н. э. (0,7%), в тридцати четырех — V–VI вв. до н. э. (12%), в тридцати семи — конца IV — первой половины I вв. до н. э. (16%) и в девятнадцати могилах первых веков нашей эры (0,6%). Таким образом, ножи являлись необходимым атрибутом, сопровождавшим жерт_ венную пищу. Обычай ставить в могилы еду и питье известен на некрополях Греции архаического и классического времени [Bruckner, Pernice, 1893, s. 175, 178; Poulsen, 1905, s. 23, 28]. По сви_ детельству Лукиана (De Luc., 9), этот обычай сохраняется и в первые века нашей эры. При_ чем, если в архаическое и классическое время доминирует мясная пища, то позже преобла_ дают овощи и фрукты (Aeschyl., Pers., 610–622) [Гайдукевич, 1949, c. 239; Арсеньева, 1977, c. 91]. В некоторых погребениях ольвийского некрополя была найдена яичная скорлупа [Па_ рович_Пешикан, 1974, c. 78, Папанова, 1994/8, с. 9]. Яйцо занимало выдающееся место в культе мертвых, выступая как в роли апотропея, так и очистительного средства (Apul., Metam., XII, 16; Jul., Sat., VI, 518; Ovid., Arms. amat., II, 330; Luc., Necr, dial. I, 1) [Новосад_ ский, 1889, c. 8–9; Клингер, 1911 б, c. 120–123; Кагаров, 1913, c. 38; Зубарь, 1982, c. 114; 1990, c. 65; Rоbinson, 1942, p. 198]. В греческой мифологии бог Кронос оплодотворяет одним се_ менем два яйца и прячет их под землей. Из этих яиц появился Тифон — чудовище, способ_ ное разрушить живой мир [ЭСЗЭ, 2005, с. 491–492]. В орфико_пифагорейском учении яйцо было связано с идеей возрождения. Яйцо — это символ происхождения всего живого и знак промежуточности (например, между хаосом и мирозданием), символ тайны жизни, одно их звеньев бесконечной цепи рождений и смертей, символ не только рождения, но и воз_ рождения. Олицетворяя жизнь, яйцо тем самым способствовало индивидуальному возрож_ дению умерщего [Яворский, 1909, c. 9; Кастанаян, 1959, c. 238; Мелетинский, 1976, c. 206; Каковкин, 1990, c. 86–87; Nilsson, 1957, p. 139–142]. На некрополе Херсонеса яйца, по мне_ нию В. М. Зубаря [1982, c. 115], использовались как апотропеи. На ольвийском некрополе их могли помещать в могилы как в виде апотропеев, так и в виде символа возрождения. Особую роль в погребальном обряде ольвиополитов играли зеркала (рис. 97, 1, 2, 3). Зер_ кало — символ связи мира живых с параллельным. Это дверь, через которую душа осво_ бождается от власти этого мира и попадает в другой мир. Античные мыслители полагали, что зеркала позволяют фиксировать скрытое от обычного глаза, подлинное содержание вещи [ЭСЗЭ, 2005, с. 184]. Так греки верили, что узнать судьбу больного можно, опустив зерка_ ла на веревке в расселины или в священные колодцы при храмах Деметры (Paus., VII, 21, 214 Рис. 97. Погребальный инвентарь: бронзовые зеркала из погребений (1, 2, 3); лекифы (4); алабастры (5). 215 12). Орфики же считали, что зеркало Диониса помогает перерождению души (Olim, in Phaed, 14) [Лосев, 1957, c. 157; Русяева, 1979, c. 81]. Отметим, что зеркало было и эмблемой богини Афродиты, которая имела древнее хтоническое происхождение [МФ, 1991, с. 74]. Таким образом, зеркала, помещенные в могилы, должны были содействовать возрождению души умершего в загробном мире. Эта черта погребального обряда на некрополе Ольвии, по мнению А. С. Русяевой, была характерна только для догетского периода [1992, c. 178]. Однако зеркала были найдены не только в могилах второй половины VI — первой половины I вв. до н. э. (37 случаев), а и первых веков нашей эры (14 случаев) [Козуб, 1974, c. 82–85; Парович_Пешикан, 1974, c. 105, прим. 151; Скуднова, 1988, c. 24; Папанова, 1994/8, с. 6]. Они находились в женских, мужс_ ких и детских погребениях. Необходимо отметить, что, как правило, это были захоронения среднезажиточных и богатых ольвиополитов. А. С. Русяева считает, что зеркала в мужских захоронениях были связаны с почитанием культа Диониса и участием умерших при жизни в орфических таинствах, а в женских — с ритуалами, связанными с магическими свойства_ ми богини Деметры [1979, c. 60, 81; 1992, c. 187]. Не исключено, что часть зеркал поместили в могилы умерших, которые при жизни были посвящены в таинства Деметры или входили в орфический союз. Главную роль в древнегреческом погребальном и поминальном обрядах играла жид_ кость. Поэтому древние греки большое внимание в этих обрядах, кроме воды и вина, отво_ дили оливковому маслу, которое наливали в лекифы (Arist. Ecclesiaz, 996; Plato, Hip. Min., 368), алабастры и бальзамарии (рис. 97, 4, 5). Масло — символ милосердия. Оливковым маслом в античную эпоху умащивали героев и триумфаторов [ЭСЗЭ, 2005, с. 292]. Лекифы с оливковым маслом ставили возле ложа умершего, помещали в могилы и ис_ пользовали при возлияниях на некрополе [Кулаковский, 1899, c. 53–54; Латышев, 1899, c. 246; Graves, 1891, p. 57–58; Reinach, 1891, pl. 39]. В V в. до н. э. в Древней Греции были в употреблении «белые лекифы» с росписями на погребальные темы — сцены оплакивания, приношения жертвенной пищи и даров на могилы, загробной жизни [Фармаковский, 1915 б, c. 345–346; Скуднова, 1959, c. 113; Козуб, 1962, c. 117]. В V–IV вв. до н. э. эти сосуды изоб_ ражали на надгробиях и даже сами надгробия изготовляли в форме лекифов [Conze, 1893, Bd, I, XIII, 119, 121, LXXIV, 308, Bd. II, CXLIX, 647, CXXVIII, 641; Bazant, 1974, s. 1–2]. Ольвиополиты в погребальном и поминальном обрядах также широко применяли олив_ ковое масло. Об этом свидетельствуют многочисленные находки лекифов в погребениях и на местах возлияний (рис. 97, 4). Семьдесят один лекиф был найден в шестидесяти двух могилах третьей четверти VI — начала V вв. до н. э. и сто четырнадцать в ста пяти могилах V–IV вв. до н. э. [Козуб, 1962, c. 118, прим. 15; Скуднова, 1988, c. 12, 15, 19; Папанова, 1993, с. 6]. В процентном отношении это составляет 23% и 42% от общего числа всех учтенных могил на ольвийском некропле. В эллинистический период они встречаются в захоронениях не позже начала III в. до н. э. [Парович_Пешикан, 1974, c. 107]. Всего в раннеэллинистичес_ ких могилах было обнаружено двадцать три лекифа, что составляет менее 10% от общего числа погребений этого времени. Очевидно, что в это время вместо лекифов на некрополе Ольвии стали использовать другие сосуды, в частности, алабастры (рис. 97, 5), а в первые века нашей эры стеклянные бальзамарии [Козуб, 1986]. В отличие от лекифов, сосуды этой формы специально не изготавливались для погребального и поминального обрядов. Отме_ тим, что бальзамарии с остатками оливкового масла были раскопаны на других античных некрополях римского времени. Лекифы встречаются на некрополях Олинфа, Родоса, Эретрии, Пантикапея, Нимфея, Корокондамы и Тузлы [Цветаева, 1951, c. 70; Сорокина, 1957, c. 19; Силантьева, 1959, c. 29; Скуднова, 1959, c. 114; Козуб, 1974, c. 91; Robinson, 1942, p. 187], на территории Болгарии [Гинев, 1986, c. 23; Тачева, 1971, с. 42–43], в погребениях некрополя на о. Самофракия 216 [Dusebery, 1965, p. 34–39]. Много их в погребениях Пантикапея и Кеп в I — конце III вв. н. э. [Кунина, Сорокина, 1972, c. 147]. Составной частью греческого погребального обряда и культа мертвых являлся огонь (Juven, Sat. XV, 140) [Новосадский, 1877, c. 178; Куланж, 1906, c. 28; Гиро, 1915, c. 171]. Не_ обходимо отметить, что огонь в культовой жизни древних греков имел большое значение. Его считали священным и он пользовался особым почитанием. Огонь в древнегреческой традиции рассматривался как оживающее и родящее начало [Фрейденберг, 1936, с. 452]. На ночных праздниках в честь Диониса Ликнита менады факелами освещали путь богу на землю, приходящему из подземного царства [Иванов, 1904, с. 118; Рыбакова, 2002, с. 121]. Пламя огня символизировало жизнь, а его угасание означало приход смерти (Dio. Chris. Hom., XII, in Epist. ad. Cor., 7; Plut. De lat. viv., 1130 B). Греки считали огонь одушевлен_ ным существом, а светильник сородичем и собратом негасимого и вечного огня жизни (Arist., De amim. passim; Plato, Phaedz., 245F; Plut., Qu. C 702 idid; Mor. 72, 75). В поминальном и погребальном обрядах огонь играл очистительную роль. Обычай помещать светильники в погребения возник в Греции в эпоху бронзы в протогеометрический период. Именно этим временем датируются погребения со све_ тильниками на античных некрополях о. Саламина и о. Кипра [Bailey, 1975, p. 113, 206–222]. Иное мнение о сроке появления этого обычая высказали В. М. Зубарь и С. Б. Сорочан. Они предполают, что обычай ставить светильники в погребения появился в Греции в классичес_ кое время [1984, c. 148]. Действительно, в этот период на некрополях Греции светильники используются чаще, чем в предыдущий период [Chear, 1929, p. 536–537; Kurtz, Boardman, 1972, p. 211]. Светильники использовались в погребальном обряде на некрополе Карелиса на о. Фарос [Perrot, Shipiez, 1885, p. 232], но время появления этих памятников более ран_ нее. Самые ранние светильники на ольвийском некрополе датируются второй половиной VI — началом V вв. до н. э. (могилы 1902/98, 1903/36) [Козуб, 1974, c. 106]. Это наиболее ранние случаи находок светильников не только на некрополе Ольвии, но и на некрополях всего Северного Причерноморья [Зубарь, Сорочан, 1984, c. 149]. Известны ольвийские погребения со светильниками и в классический период. Таких погребений раскопано восемь — 1901/74 (V в. до н. э.), 1902/92 (вторая половина V в. до н. э.), 1904/11 (IV в. до н. э.), 1906/6 (V–IV вв. до н. э.),1906/23 (первая половина V в. до н. э.), 1913/35 (первая половина V в. до н. э.), 1920/43 (IV в. до н. э.), 1992/8 (IV–III вв. до н. э.) В эллинистический период в двадцати одной ольвийской могиле было найдено двад_ цать семь светильников, причем в могиле 1901/88 (II–I вв. до н. э.) их было четыре, а пять_ десят могил римского времени содержали пятьдесят семь светильников. Очевидно, что в первые века нашей эры этот обряд получает большее распространение. Во II–III вв. н. э. их количество в могилах заметно увеличивается на всех некрополях Северного Причерноморья [Зубарь, Сорочан, 1984, c. 147–156; Зубарь, 1990, c. 71–72]. По мнению В. М. Зубаря, это явление было связано с влиянием восточных религий, распрос_ транившихся в позднеантичный период в Римской империи. Восточные религии имели своих стороннников и в Херсонесе, который был тесно связан с римской империей [Зу_ барь, 1990, c. 72]. В отличие от Херсонеса, в Ольвии восточные культы не имели такого большого распространения [Русяева, 1992, c. 234]. По всей видимости, обычай помещения светильников в погребения ольвиополитов в этот период был связан с распространением среди них орфического учения, в котором огонь играл большую роль, и культа Диониса, в котором его почитатели выступали в роли факелоносцев этого бога [Richmond, 1950, p. 31; Nilsson, 1974, s. 366]. Возможно, что в ряде случаев этот обычай был связан с распрост_ ранением в античном мире, в том числе и Ольвии, культа Гермеса Тресмегиста, обеспечиваю_ 217 щего бессмертие и загробное блаженство душам умерших (Stob., I, 293, 21) [Ельницкий, 1964, c. 144]. Очистительную роль, подобно огню в древнегреческом погребальном обряде играло и воскурение ароматных трав, зерен, которые бросали на тлеющие угли (Apul., Met., XI, 16) [Вундт, б. г., c. 296; Зайцева, 1962, c. 196]. С этой целью, в эллинистический и римский пе_ риоды в могилы ольвиополитов ставили курительницы_фимиатерии (рис. 98). Тридцать таких курильниц были найдены в погребениях конца IV — первой половины II вв. до н. э. [Зайцева, 1962, c. 185–194; 1970, c. 110]. Их специально изготавливали для погребальных целей. Об этом косвенно может свидетельствовать роспись отдельных экземпляров, кото_ рая была связана с сюжетами культа мертвых [Зайцева, 1970, с. 115]. Известно и шесть фимиатериев из погребений первых веков нашей эры. В тех случаях, когда не было фими_ атерия, воскурение ароматных трав и зерен происходило на углях непосредственно в моги_ лах. Угли найдены в шести могилах V–IV вв. до н. э., двенадцати — конца IV — первой по_ ловины I вв. до н. э. и десяти — I–II вв. до н. э. [Козуб, 1974, c. 30; Парович_Пешикан, 1974, №10, 25, 63, 85, 127, 158, 161]. Иногда в качестве курильниц использовали обычные ми_ сочки (погребения 1901/27, 1901/12, 1901/32, 1906/35, 1911/10, 1911/35) или лепные гор_ шки (погребения 1920/96, 1937/3). Необходимо отметить, что в погребальном обряде угли и зола также играли очиститель_ ную роль, а в роли их заменителей в погребениях могли выступать мел и известь [Смир_ нов, 1964, c. 96; 1975, c. 162; Грейвс, 1992, c. 7]. Вероятно поэтому, многие камеры земляных склепов в Ольвии белились мелом или известью. С культом огня в погребальном обряде греков связана и легко воспламеняющая сера (Hom., Od., XXII, 41; Apul., Metam., IX, 16; Ovid., Metam, VII, 260–261) [Смирнов, 1964, c. 95]. Сера найдена в ольвийских могилах 1909/6, 1910/34, 1911/67, 1912/36 и 1913/4 и в погребениях некрополя Херсонеса (первые века нашей эры) [Зубарь, Мещеряков, 1983, c. 89]. В ряде могил конца VI в. до н. э.— II в. н. э. были найдены морские раковины средизем_ номорского и черноморского происхождения [Книпович, 1923, c. 65–72; Ляшко, Папано_ ва, 2002, c. 178–179]. Некоторые из них использовались для хранения румян. Большин_ ство же применялось как подвески_амулеты (погребения 1920/1, 1920/56, 1920/114 и 2000/ 1). Считалось, что магическая сила раковин могла сохраняться и после смерти молюска. Поэтому раковины и помещали в могилы в роли оберегов [Ляшко, Папанова, 2002, c. 178]. Греки верили, что раковины — амулеты оберегали не только живых от болезней и дурного глаза, но и от мертвых [Зубарь, Мещеряков, 1983, c. 97]. В античной мифологии раковины также символизировали идею бессмертия. Двустворчатая раковина считалась у древних символом женского водного начала, вселенской матки, порождающей живое (Афродита на раковине) [Тресиндер, 1999, с. 302; ЭСЗЭ, 2005, с. 400]. Кроме того, раковины — улитки (спиралевидной формы) у древних символизировали вечность, идею непрерывности цик_ ла смерти и возрождения, так как они совмещали внутренне и внешнее начало [Богданова, 1980, с. 82; ЭСЗЭ, 2005, с. 401]. В роли апотропеев, отпугивающих злых духов от душ умерших, выступали и бронзовые колокольчики. Греки верили, что звон металла, особенно бронзы, которая получена искус_ ственным путем, очищает от скверны [Деревицкий, 1892, c. 291; Кагаров, 1913, c. 83; Зу_ барь, 1983, c. 97]. Бронза использовалась древними для изготовления амулетов еще и пото_ му, что она выступала эквивалентом золота, символизирующего божественную чистоту, свет и тепло [Уваров, 1847, c. 21; Шеппинг, б. г., c. 11–12]. В тоже время колокольчики являлись и астральными символами, связывающими землю и небо. Их полусфера символизировала небо, а язычок — землю, то есть в них воплощалась идея вечности [Богданова, 1980, c. 83]. На ольвийском некрополе бронзовые колокольчики найдены в двух комплексах конца VI в. 218 Рис. 98. Курильницы_фимиатерии (по К. И. Зайцевой). 219 до н. э. (погребения 1910/59 и 1912/28). В могилах классического и эллинистического пе_ риодов они неизвестны. Чаще они встречаются в погребениях первых веков нашей эры (13 экземпляров). Ольвиополиты клали в могилы умерших монеты, предназначавшиеся Харону для упла_ ты за перевоз душ умерших через подземную реку Стикс (Luc., Har., IV, I), так называемый обол Харона или «death_coin» [Grinder_Hansen, 1991, p. 208]. Миф о Хароне ольвиополи_ там был известен со второй половины VI в. до н. э. [Русяева, 1992, c. 175]. Сцена перевоза Хароном души умершей женщины изображена на полихромной вазе ольвийского произ_ водства III в. до н. э. [Книпович, 1955, c. 383; Зайцева, 1976] (рис. 99). Монеты были найдены в могилах архаического периода (девять штук) [Скуднова, 1988, c. 31]. В классический и эллинистический периоды монеты содержал один процент могил V–IV вв. до н. э. и более 50% могил конца IV — первой половины I вв. до н. э. В первые века нашей эры — шестьдесят пять погребений римского времени имели в составе погребально_ го инвентаря монеты. Как правило, в могилы клали по одной монете, реже по две (могила 1903/21), а в погребении 1913/39 находилось пять. Монеты, найденные в погребениях, в большинстве случаев, были старые или вышедшие из обращения. Их, чаще всего, клали умершим в левую или правую руку. Очень редко — в рот и совсем редко на плечи, таз или в ноги. Обол Харона был известен в погребальном обряде многих античных памятников, например Аполонии (с IV в. до н. э.). Погребальный и поминальный обряды Аполлонии весьма близки ольвийским [Панайотова, 1998, с. 18]. Особый интерес представляет обычай ольвиополитов класть в могилы камни — куски мрамора, гранита, известняка, кремня как обработанные, так и необработанные, а также гальку. Камни обнаружены в сорока погребениях архаического периода, в шести — класси_ ческого, в шестнадцати — эллинистического и в двадцати трех — римского. Это далеко не полные данные, так как сведения о них исследователи не всегда фиксировали в дневниках. Авторы отчетов интерпретируют обработанные камни как «точильные камни», «каменные блюда» или «оселки». Камни_дикари, морская галька, кремень выступали в погребальном обряде в роли апотропеев [Русяева, 1992, c. 165–166]. Из камней изготовлялись амулеты в виде подвесок. Такие амулеты_подвески найдены в могилах I–II вв. н. э. (1973/4, 1973/20, 1975/2). Спорным остается вопрос о роли и назначении в погребениях «каменных плит» и «ка_ менных блюд». Одно такое «каменное блюдо» было раскопано и в могиле 1992/10 (IV в. до н. э.) [Папанова, 1993, c. 40]. В.М. Скуднова предполагала, что они являлись предметами женского инвентаря, но их функциональное назначение не уточняла [1988, c. 32]. Извест_ ны находки камней и в могилах ольвиополитов первых веков нашей эры (1902/110, 1909/ 35, 1930/1), а также на некрополе о. Березани и в женских захоронениях Лесостепи [Иль_ инская, 1968, c. 150–151; Скуднова, 1988, c. 31]. По всей видимости, «каменные плиты» и «каменные блюда» могли выполнять в загроб_ ном мире функцию столиков_алтарей, а при жизни служили для растирания растений и коры деревьев для изготовления косметических мазей. О таком способе растирания трав у скифских женщин сообщает Геродот (Her., IV, 75). В женских погребениях их могли ис_ пользовать и как туалетные столики. Например, в погребении 1930/1 (I–II вв. н. э.) на ка_ менной плите со шлифованной поверхностью стояла шкатулка с остатками румян, сделан_ ная из двухстворчатой раковины с медной ручкой. Применение камней в ольвийском погребальном обряде является одной из его своеоб_ разных черт. Объяснение такого почитания камней ольвиополитами мы находим в антич_ ной мифологии. Символом небесного дерева у греков выступал каменный столб. Камень, по их мнению, свидетельствовал о том, что сын бога обрел бессмертие, проглотив его [Це_ рен, 1976, c. 138, 170–171]. Камень играл значительную роль в культе бога Гермеса, сопро_ 220 вождавшего души умерших в загробный мир. Даже его имя переводится как «тот, кто про_ изошел от камня» [Церен, 1976, c. 173]. В эллинистический и, особенно, в римский период в ольвийских могилах часто встреча_ ется черепица, по всей видимости, выполнявшая ту же роль, что и камни. Косвенно об этом может свидетельствовать находка камня и черепицы в погребении 1912/57 (IV–III вв. до н. э.). Своеобразной чертой погребального обряда некрополя Ольвии является и использова_ ние красной краски — румян, охры, реальгара. Красная краска обнаружена в семидесяти трех погребальных комплексах всего периода существования некрополя. Из них девятнад_ цать случаев зафиксировано в могилах архаического периода, одиннадцать — классическо_ го, тринадцать — эллинистического и тридцать один — римского. Причем, в семи могилах VI–IV вв. до н. э. красной краской было посыпано дно могил. Ею посыпали и погребенных, о чем свидетельствуют находки окрашенных скелетов [Капошина, 1946, c. 27–28; Папано_ ва, 1993, c. 36]. Необходимо отметить, что в трех случаях были окрашены только кости че_ репа (погребения 1902/77, 1911/45, 1992). Использование охры на ольвийском некрополе, отмечалось еще Ю. А. Кулаковским [1912, c. 190]. Красная краска в погребальном обряде древних обществ символизировала идею плодородия или переходного состояния от жизни и смерти, надежду на новое воскрешение умерших [Бессонова, 1990, c. 31; Папанова, 1997 б, с. 172]. Древние греки, полагали, что умерший нуждается в своих вещах, питье и еде, поэтому они и давали ему заупокойную пищу, «кормили» в поминальные дни, помещали в могилу Рис. 99. Сцена перевоза Хароном души умершей женщины (роспись полихромной вазы ольвийского производства). 221 его вещи и предметы ритуального назначения. Они полагали, что все это заставляло душу умершего не тревожить живых. Повсеместным распространением веры в загробное суще_ ствование объясняется сходство отдельных элементов погребального и поминального об_ рядов древних греков и их соседей. Представления о смерти и о загробном мире у древних греков, в том числе и жителей Ольвии, были сложными, непоследовательными и строго не регламентированы религией [Garland, 2001, р. 21–26]. Разные обряды соблюдались при погребении и поминовении ге_ роев, самоубийц, убитых на войне, казненных, утопленников, не погребенных сразу после смерти, посвященных в различные культы и мистерии, приверженцев различных фило_ софских учений (орфиков, пифагорейцев) [Morris, 1996, р. 17–18]. Однако ольвиополиты на протяжении долгого времени в своей духовной жизни, в том числе и в вопросах погребального и поминального обрядов, оставались консервативными сторонниками греческих традиций. Ряд элементов погребального и поминального обря_ дов, особенно в первые века нашей эры, они исполняли согласно традициям по «законам предков», утратив понимание их сущности и назначения. ПРИЛОЖЕНИЯ 225 ДОКУМЕНТЫ №1 РАПОРТ В. Г. ТИЗЕНГАУЗЕНА ПРЕДСЕДАТЕЛЮ ИМПЕРАТОРСКОЙ АРХЕОЛОГИЧЕСКОЙ КОМИССИИ ГРАФУ С. Г. СТРОГАНОВУ 9 октября 1873 г. Его Сиятельству господину председателю Императорской Археологической комиссии графу Сергею Григорьевичу Строганову Члена той же Комиссии коллежского советника Тизенгаузена Рапорт В виду обширных раскопок, произведенных господином Забелиным в различных частях Ольвийского городища с целью отыскать там остатки архитектурных памятников и надпи_ сей, я счел нужным со своей стороны приняться сперва за разыскание могильных древнос_ тей Ольвии и потому занялся сначала расследованием холмообразных насыпей, окружаю_ щих городище (в пределах тех 65ти десятин, которые графиня Мусина_Пушкина отвела для наших раскопок). Так как самые большие их них, заключавшие в себе большие каменные склепы, уже разрыты в прежнее время (по распоряжению бывшего владельца и гр.Уваро_ вым), то мне пришлось ограничиться раскрытием меньших курганов и сплошных насы_ пей, лежащих к западу от городища, по правую и левую сторону дороги, ведущей из села Ильинского_Парутино к югу, в так называемую «Широкую Балку» Гробницы, которые удалось открыть в них, вырыты все по направлению от востока к западу и, по наружному устройству своему, 4х родов: I) каменные, в виде четырехугольного ящика, весьма тщатель_ но сложенного из тесанных известковых камней и впущенного в материк, со сложенной из таких же плит крышей на два ската и с каменным, а иногда и земляным полом; 2) земляные, вырытые в материке четыреугольные ямы, засыпанные землей; 3) катакомбы, т. е. выдол_ бленные в материке круглые пещеры, в которые ведет колодезе образный спуск, и 4) жжен_ ные, т. е. остатки устроенных на поверхности материка костров, на которых покойники были сожжены. Все каменные гробницы, открытые мною, оказались уже ограбленными в прежнее вре_ мя и потому заставляют предполагать, что служили усыпальницами наиболее зажиточных 226 граждан Ольвии и заключали в себе более или менее драгоценные погребальные принад_ лежности, возбуждавшие корыстолюбие грабителей. Что последние принадлежали к со_ временникам или ближайшим потомкам лиц, схороненных в этих могилах, в этом едва ли может быть сомнение, не заключающие в себе ценных вещей, дошли до нас в сохранном виде. Притом ограбление каменных гробниц не могло представлять большого затрудне_ ния, так как лежащая над ними насыпь большей частью не больше 2х аршин. Обыкновенно откинуты одно или две из плит, составлявших крышу гробницы; через образовавшееся та_ ким образом отверстие и произведено расхищение. По большей части в этих ограбленных гробницах не оставалось ни малейших следов того, что в них некогда было схоронено. Лишь в немногих найдены остатки стеклянных и костяных украшений от деревянных саркофа_ гов (см. Опись найденным вещам, №№ 21, 22, 104), обломки расписных ваз (№№ 61 и 107) и круглая золотая пластинка (№ 72). В одной из каменных гробниц заключался остов с глиняным кувшином, положенный в нее уже после ограбления прежнего покойника, от погребальных принадлежностей уцелели в ней сложенные в одну кучку плоское глиняное блюдо с черной поливой (№ 62), расписной сосуд с изображением на одной стороне женс_ кой и лошадиной голов, а на другой двух палестрических фигур, глиняная чашка о двух ручках, небольшой алавастр и расписная лейка, т. е. все такие вещи, которые в глазах гра_ бителей не имели никакого значения. Земляные гробницы почти все найдены в целости и заключали в себе самые обыкновен_ ные и довольно грубой работы предметы, как_то: глиняные остроконечные амфоры, про_ стые глиняные кувшины и чаши, две грубо расписанные вазы, глиняные сосуды с рельеф_ ными изображениями, разные бронзовые вещицы, а именно: небольшие круглые зеркала, перстни и кольца, застежки, пряжка, сережка, браслеты, монеты и колокольчик, глиняные лампочки, мониста из разноцветных бус, белила и румяны с раковинами для хранения их, привески из голубой смальты, золотые треугольные листки от погребального венчика и серебряные сережки. Катакомбы, из которых некоторые были устроены весьма глубоко, большей частью были разорены в прежнее время. В немногих уцелевших найдены также разные бронзовые вещи, как то: застежки, кольца и перстни, браслеты, иглы, колокольчик, пряжки и монета, гли_ няные сосуды и лампочки, раковины для румян, губка, серебряный перстень с резным сер_ доликом, мониста из разноцветных бус, орех, простые остроконечные амфоры и медный поломанный котел. В трех сожженных гробницах оказались только остатки перегоревших костей с углем и золой. При раскопке насыпи, лежавшей над всеми означенными гробницами, в ней открыты в разных местах поломанные свинцовые изображения двуконной колесницы, двух воинов, всадника, бычачьей головы и виноградных лоз, глиняное черное блюдечко, обломки от раз_ личных сосудов, глиняная чашка с начертанною внутри нее семистрочной греческой над_ писью, большой Ольвийский асс с известным изображением с одной стороны головы Ме_ дузы, а с другой — дельфина и чайки, бронзовая застежка, глиняная лампочка с изображе_ нием орла, стоящего над лежащим на земле мальчиком, изящная терракотовая женская головка, бронзовые и железные стрелки, мраморная плита с сильно поврежденным пояс_ ным изображением человеческой фигуры и часть мраморного карниза. Неудовлетворительные результаты раскрытия курганов побудили меня перенести рабо_ ты на городище, а именно, главным, образом, на северную его часть, где виднелся ряд воз_ вышений, позволявший предполагать там остатки древних зданий, и на южную часть, где, по словам местных жителей, доселе чаще всего находимы были каменные плиты с гречес_ кими надписями. Расследование первой местности привело к открытию обширных, более или менее толстых слоев мусора, среди которого кое_где встречались незначительные ос_ 227 татки каких_то построек, сложенных частью из дикарного, частью из тесаного камня. Тут же в разных местах найдены черепицы и амфорные ручки с клеймами и надписями, облом_ ки мраморов, бронзовые монеты, сильно поврежденные окисью металла, небольшая брон_ зовая герма Приама, две терракотовые фигуры черепахи и сидящей женщины, овальная пластинка из синего стекла с изображением с обеих сторон человеческой головы, костяная рукоятка, также с изображением человеческой головы по обоим концам, костяное изобра_ жение лебяжьей головы, серебряная подвеска в виде дуги, две медные фигуры маленького дельфина, две черепицы с рельефными изображениями и свинцовая утиная головка. В южной части городища, уже весьма сильно изрытой в прежнее время местными жите_ лями в видах добывания камня для построек, удалось отыскать изящную головку с не_ большой мраморной статуи воина в шлеме и две мраморные плиты с греческими надпися_ ми, посвященными Аполлону Простату. Надписи эти изсечены на более древних памятни_ ках, а именно одна, неполная (выш. 15 верш., шир. 13верш. толщиной 6 вершков) сделана на продольной стенке саркофага, от которой еще уцелели три рельефные фигуры, а другая (выс. 2 арш., 2 верш., шир. сверху 12, снизу 11 верш., толщ. 41/2 верш.) на надгробной плите, надписи которой, по_видимому, умышленно уничтожены. Обе эти плиты вместе с неболь_ шим мраморным пьедесталом, найденным г.Забелиным, отправлены мной через Никола_ евскую Транспортную Контору, прямо в Императорский Эрмитаж, а шесть ящиков с мел_ кими вещами через ту же контору посланы в Археологическую Комиссию. Все найденные мною древности вместе с монетами, приобретенными у местных жителей, значатся в прилагаемой описи, с которой, согласно условию, заключенному Археологичес_ кой Комиссией с графиней Мусиной_Пушкиной, мною выдана копия Управляющему ее имением г. Вакеру. На производство всех работ, наем надсмотрщиков, пересылку вещей и пр. мною израсхо_ довано 2709 руб. 56 коп., в которых при сем представляется отчет с следующими к нему документами. В заключение считаю нелишним представить Вашему Сиятельству свои соображения о дальнейших раскопках в Ольвии. На вопрос о том: стоит ли вообще продолжать раскопки эти, я со своей стороны могу ответить только утвердительно, но полагаю, что дальнейшие работы можно вести не в таких обширных размерах, как в нынешнем году, т. е. что доста_ точно было бы командировать туда только одного из членов Комиссии и затем преимуще_ ственно продолжать расследование южной части городища и большого холма, заключаю_ щего в себе отчасти уже обнаруженный г.Забелиным правильно сложенный из тесанных камней, фундамент большого круглого здания, по_видимому, древнего храма, в центре ко_ торого, пока еще не вскрытом, могут оказаться любопытные памятники вроде статуй, обет_ ных надписей и других храмовых принадлежностей. Примыкающие к городищу могиль_ ные насыпи едва ли заслуживают дальнейшего обширного раскрытия, но любопытно было бы разрыть некоторые из больших курганов, лежащих дальше в степи, но уже за чертою того пространства, на котором графиня Мусина_Пушкина дозволила Комиссии произво_ дить раскопки, так что на раскопку этих курганов (с соблюдением прежних условий) при_ дется предварительно получить согласие владелицы. К производству работ необходимо будет приступить весной, не позже апреля, так как в это время возможно будет нанять местных крестьян за умеренную плату. С наступлением же времени сенокоса и жатвы и осенью, в случае урожая, легко может статься, что или вовсе нельзя будет добывать рабочих или им нужно будет платить огромные деньги. Если Вашему Сиятельству угодно будет одобрить мое предположение об уменьшении раскопок в Ольвии, то другой член Комиссии мог бы заняться расследованием одного из чрезвычайно больших курганов, находящихся на Таманском полуострове, за Кубанью, близ Варениковской станицы и известных под названием «Семи братьев». Курганы эти, осмот_ ренные Забелиным и мною в прошлом году, и по внешнему своему виду подающие надежду на интересные открытия, находятся, сколько мы могли узнать в то время, на частной зем_ ле, так что на разрытие их предварительно нужно будет получить согласие этого лица, на земле которого они лежат. К раскопке их также необходимо будет приступить весной, так как в это время меньше всего придется страдать от комаров, которые в тамошних камышах водятся летом в несметном количестве. Коллежский Советник В. Тизенгаузен. 9_го октября 1873 г. Архив ИИМК. Ф. 1 оп. 1, 1873 г., д. 16 лл. 21–27. Подлинник. 229 №2 ПИСЬМО И. К. СУРУЧАНА ПРЕДСЕДАТЕЛЮ ИМПЕРАТОРСКОЙ АРХЕОЛОГИЧЕСКОЙ КОМИССИИ ГРАФУ А. А. БОБРИНСКОМУ 30 сентября 1886 г. Ваше Сиятельство Граф Алексей Александрович, Продолжительное отсутствие мое из дому лишило меня возможности раньше сообщить ход раскопок на месте нахождения древней Ольвии, произведенных мной в этом году по поручению Вашего Сиятельства. В виду возникших недоразумений касательно прав Им_ ператорской Археологической Комиссии на эти раскопки, имею честь почтительно уведо_ мить Вас, что я принялся за эти работы, не испросив на это предварительного разрешения у владелицы м. Парутино, графини Мусиной_Пушкиной, на том основании, что во время моего пребывания в Петербурге, Ваше Сиятельство мне лично передал о Вашем намере_ нии не только выпросить у графини разрешение на эти раскопки, но и употребить все ста_ рания, дабы, в пределах возможности, оградить развалины древней Ольвии от дальнейше_ го уничтожения и, таким образом, в высланном на мое имя открытом листе от Император_ ской Археологической Комиссии, выражение, что все древности, найденные мною при рас_ копках в Ольвии, должны быть представлены мною в непосредственное распоряжение Императорской Комиссии, дало мне возможность предположить, что разрешение на право раскопок на месте нахождения древней Ольвии, принадлежащем графине Мусиной_Пуш_ киной, Комиссией уже получено. Вот посему отношение Вашего Сиятельства за № 398 от 18 июля сего года, в котором говорится, что я должен войти в ближайшее соглашение с лицами, на землях которых я намерен заняться раскопками, было понято мною как выра4 жение, относящееся к участкам земли надельщиков м. Парутино, которым принадлежит большая часть курганов и древнего кладбища, а также и к частным владельцам окрестнос_ тей Ольвии. Руководясь всеми этими данными, и получив деньги, ассигнованные на рас_ копки, а также и открытый лист, я выехал в м. Парутино для исполнения возложенного на меня поручения, при чем, по дороге, в Очакове нанял для работы двенадцать человек сол_ дат, уплатив их начальству вперед все следуемые за работу деньги. Когда я прибыл в Пару_ тино, то мне управляющий заявил, что ему решительно ничего не известно относительно раскопок и извещение на разрешение таковых он не только не получил от графини, но и от главной конторы. Тем не менее он дозволил произвести раскопки, но с такими стеснениями и ограничениями, которые мешали мне следовать заранее предначертанному мною плану, в силу чего я не мог ожидать блестящих результатов моих работ. Таким образом, раскопки производились до получения от владетельницы известий. Вашему Сиятельству телеграм_ мой, после которой я лишен был возможности продолжать начатое дело, о чем имею честь известить и Вас. Употреблено было мною на эти раскопки 25 рабочих дней, всего израсхо_ довано 138 руб. 75 коп., чему имеются у меня в наличности оправдательные документы. Из найденных вещей наиболее замечательное — золотое кольцо, найденное в древней гробни_ це. Всем найденным вещам составлена опись, в числе их найдено и много разбитой посуды, черепков, гвоздей и две разбитых амфоры. Почтительно прошу Ваше Сиятельство уведо_ мить меня о нижеследующем: как быть с дальнейшими раскопками в Ольвии? Я предла_ гаю, на случай отказа со стороны графини дать разрешение на раскопки, в будующем году 230 приступить к раскопкам на земле наделъщиков, где ворочаются курганы, а также древнее кладбище, а также исследовать окрестности Ольвии, в особенности же прилегающий о. Бе_ резань. Причем не могу не уведомить Ваше Сиятельство, что надельщики Парутино, хотя и называются таковым именем, но надела не получили, а взамен в дар по одной десятине. При таком положении дел желательно знать, имеет ли право Императ. Арх. Комиссия про_ изводить раскопки на этих землях! Вопрос этот был возбужден при прежних раскопках Коммиссией в Парутино, но какова была судьба этого вопроса мне не известно. Мне желательно, чтобы вопрос о раскопках будущего года был бы разрешен теперь, что_ бы я имел возможность ориентироваться. Затем я позволяю себе предложить на разреше_ ние Вашего Сиятельства еще несколько вопросов: А) Найденные вещи выслать теперь или по окончании раскопок будущего года? Следует ли выслать и вышеупомянутую разбитую простую посуду, а также и две разбитые амфоры, которые, по_моему, не представляют большого интереса, между тем ввиду их тяжести пере_ сылка может обойтись довольно дорого? В) Опись найденным вещам, подробный отчет в израсходовании денег на раскопки и подробный журнал раскопок выслать в Коммиссию теперь или в будущем году, по оконча_ нии раскопок? С) Как быть с остатком суммы 261 руб. 25 коп., оставить их у себя на раскопки будущего года или же выслать обратно Императорской Археологической Коммиссии? Не могу также не обратить Вашего просвещенного внимания на факт продолжающегося расхищения Ольвии и ее памятников местными поселянами. Так в этом году поселянин Дегтяренко нашел древнюю мраморную плиту, исписанную греческими надписями, и, с согласия управляющего, (?) продал ее Одесскому торговцу древностями. Затем Иван Ко_ биц нашел следующие золотые вещи: пару золотых больших серег, весом в 6 золот, три женских головки, три воловьих головки, 10 больших золотых пуговиц с изображением, подобным ольвийским медальонам, 20 шт. полукруглых пуговиц с изображением цветков, с двумя ушками позади, две кошачьих головки и одну баранью. Вместе с этими золотыми вещами были найдены две великолепных расписных вазы. Поселянином Юменом Молча_ новым были найдены следующие золотые вещи: 22 бляхи с изображением змей, венок из 30 золотых лавровых листьев, золотая статуэтка, глиняная статуэтка, горная посуда и гли_ няная ваза с 3_мя изображениями. Все эти сведения добыты лично мною во время моего пребывания в Ольвии и все эти вещи проданы в разброд разным барышникам и эксплуата_ торам! Еще один факт варварства, относящийся к г. Аккерману: одна мещанка в Аккерма_ не нашла шейный золотой обруч, весом в 44 червонца, толщиной в палец, имеющий по кон_ цам две красивые человеческие головки. Не зная его ценности, она променяла этот обруч на медный пятикопеечный крестик у коробочника, который продал этот обруч какому_то болгарину за 100 рубл., последний продал его ювелиру еврею в Кишиневе, который хотя и знал археологическую ценность этого предмета, тем не менее слил его в слиток. Все эти примеры указывают на крайнюю необходимость Императорской Археологической Ком_ миссии иметь на юге своего агента, уполномоченного известным правом, по крайней мере, приостановить столь часто повторяющиеся примеры варварства и спасти драгоценные для науки памятники от расхищения и эксплуатации барышников. В особенности по отноше_ нию к поселянам Парутино следовало бы принять более крутые меры и запретить им на_ всегда производить раскопки так как все вещи попадаются им вовсе не случайно, как они имеют обыкновение говорить это, ссылаясь на то, что та или другая вещь найдена при пост_ ройке дома и т. д., а наоборот, там существует целый класс искателей, которые производят свои раскопки, в большинстве случаев ночью и найденные вещи вместо того, чтобы попа_ дать в наш Императорский Эрмитаж, попадают в руки эксплуататоров, стремящихся их скрыть и продать заграницу. В силу всего вышесказанного, я имею честь покорнейше просить еще раз Ваше Сиятель_ ство обратить на все это Ваше просвещенное внимание и принять зависящие от Вашего Сиятельства энергичные меры, так как всякое замедление может только повести к ущербу. Примите уверение в искреннем почтении и уважении Многопреданного Вам Ив. Суру_ чана. Кишинев 1886 г. сентябрь 30 Архив ИИМК. Ф. 1, оп. 1, 1886 г., д. 22 лл. 22–24 об. Подлинник. 232 №3 ОТЧЕТ В. Н. ЯСТРЕБОВА О РАСКОПКАХ ОЛЬВИИ ИМПЕРАТОРСКОЙ АРХЕОЛОГИЧЕСКОЙ КОМИССИИ 7 сентября 1894 г. Отчет о раскопках в с. Парутино (Ильинское) Одесского уезда Херсонской губернии в 1894 году. Имею честь доложить Императорской Археологической Коммиссии о раскопках, про_ изведенных мною по ее поручению в 1894 г. на общественных землях крестьян с. Парутино (Ильинское) Одесского у. Херсонской губернии. Для начала раскопок я остановился на двух курганах близ парутинского кладбища, по дороге из деревни Сары_Камыши в Николаеве в значительной степени раскопанных в не_ давнее время крестьянами для добывания глины. Первый из них, влево от дороги, в настоящем своем виде имеет 2 саж. 1 арш. высотой и 72 саж. в окружности у подошвы. При расчистке той части его, которая срыта крестьянами, в северной поле его найдена грунтовая яма в 21/4 арш. длины (В–З), около 1 арш. ширины и 21/2 арш. глубины, оказавшаяся пустою; близ нее найдены амфорные черепки и мелкие куски истлевших костей. К западу от этой могилы, в той же поле кургана отыскан бронзо_ вый сосуд, вероятно выброшенный грабителями из могилы и смятый при этом в бесфор_ менный комок. Ближе к центру кургана попалась медная монета в виде рыбки. При обсле_ довании центра кургана глухой траншеей попадались кусочки мрамора, черепки амфор и чернолаковых сосудов; на одном из них замечено изображение в виде креста, сделанное черной краской, а на амфорном горлышке, отысканном здесь, оказалось гончарное клей_ мо. В самом центре кургана, на уровне почвы, по бокам траншеи оказались следы истлев_ шего дерева, а между ними открыта грунтовая яма в I1/2 сажени длины (В–З), 4 арш. 5 верш. ширины и 5 арш. 4 верш. глубины. В насыпи, ее наполнявшей, попадались черепки глиня_ ной посуды, а дно ее было покрыто слоем угля. Могила оказалась ограбленной начисто. Второй исследованный курган находился к В. от первого, ближе к крестьянским хатам, и имел I саж. и 1/4 арш. высоты и 51 саж. в окружности. В насыпи его попадались черепки краснофигурной вазы. Грунтовая яма имела I1/5 саж. длины (В–З), I саж.ширины и 4 арш. глубины. На дне ее замечены остатки дерева и найдены куски развалившегося от ржавчины железного меча. Могила оказалась также ограбленной. Затем я обратился к розысканию и обследованию гробниц в продолговатых сплошных насыпях к С. от городка. Руководствуясь следами недавних крестьянских раскопок я провел пробную траншею по правую сторону от дороги из с. Парутино в Сары_Камыши, при чем была открыта гроб_ ница № 1. Могильная яма имела 31/2 арш. длины (В–З), 21/4 арш.ширины и 1 саж.глубины. В насыпи попадались в большом числе речные раковины (лаврики), встречались черепки чернолаковой и простой глиняной посуды и найдено маленькое глиняное блюдечко; на дне гробницы замечены следы досок и попадались черепки чернолаковой расписной посуды. Гробница оказалась ограбленной. Для продолжения раскопок я подвинулся к югу и избрал местность ближе к городку. Гробница 2_я. Длина (С–Ю) 2 арш. 5_в., ширина 1 арш 11/2 в., глубина 11/2 арш. В верх_ нем слое насыпи оказалась известковая плита, глубже попались куски черепа и некоторых других костей человеческого скелета; на дне ямы замечены куски вальков (лимпача) и най_ 233 дено 14 бусин из стекла (посеребренные), каменного угля и пасты (одна из последних име_ ла форму кувшинчика). Гробница ограблена. №3. Длина (В–З) 2 арш. 6 в., ширина 1 арш. 2–в., глубина 21/4 арш. Вверху насыпи — камни, ниже — черепки простой глиняной посуды; на дне — развалившийся череп. Гробни_ ца ограблена. №4. В верхней части насыпи оказалась известковая плита с круглыми ямками, выруб_ ленными на обеих ее сторонах: на одной две, на другой три; глубже — черепки глиняной посуды и костей домашних животных. Яма шла уступами до 81/4 аршина глубины; вверху она имела до 3 саж. длины (В–З) и 2 арш. ширины; на указанной глубине в восточной стене ее открыт ход в катакомбу, дно которой оказалось на. 11/2 арш. глубже дна ямы, причем из этой последней вели в нее две ступеньки; потолок оказался обвалившимся; катакомба име_ ла 2 саж. длины (С–Ю) и 4 арш. ширины. В наполнявшей ее насыпи попадались железные гвозди, куски костей домашних животных и птицы (между прочим — куриная кость), най_ дена золотая пластинка в виде листика, служившая украшением гроба, разбитая террако_ товая чашечка, глиняная лампочка с выпуклым изображением эротического содержания; на дне катакомбы, сохранившем следы побелки, найден человеческий зуб и 31 бусина из пасты. Гробница ограблена. №5. Вверху — каменная плита, в насыпи — черепки глиняной посуды. Яма в 2 арш. 6–в. длины (В–З), 1 арш. 2–в. ширины и 21/4 арш. глубины — совершенно пустая. №6. Длина 2 аршина (В–З), ширина 1 арш. 3–в., глубина 4 аршина. В насыпи — медная монета — единственная находка в этой гробнице. №7. Длина (В–З) — 2 саж. 6–в., ширина 2 арш. 10–в., глубина 2 арш. 2–в. В насыпи камни, между ними — плита с. круглыми ямкам черепок потеры и глиняное блюдечко, на уровне почвы — потревоженный скелет, головой на З. В восточной стене ямы оказался, на 11/2 аршина глубже дна, подрез в 3 арш. 11/2 в. длины (С–Ю) и 2 арш. ширины; в нем найде_ ны куски костей, бусина и медный гвоздь. На северном боку ямы, ближе к западному ее концу открыт ход, заложенный камнями и кусками амфор; за ними оказался скелет, при_ крытый вальками и лежавший головой на В., на спине, левая рука его лежала на груди, правая — вдоль туловища; у левого плеча находился белолаковый глиняный кувшин и гли_ няный же флакон, а у тазовых костей — глиняная чашечка с геометрическим углубленным узором, снабженная ручкой (другой недоставало). Отсюда ход спускался уступами и на последнем из них оказалась стенка, аккуратно сложенная из больших каменных плит. Вход в главную гробницу оказался в 3 саж. расстояния от начала хода, на глубине 2 сажен; гроб_ ница представляла собой катакомбу в 2 арш. 10–в. глубины и 1 арш. ширины; потолок ее оказался пробитым грабителями, которые, не тронув погребения вверху ямы, ни каменной преграды, проникли в гробницу наверняка сверху. В насыпи катакомбы попадались угли и найдена ручка глиняного сосуда с клеймом, а: на дне ее оказались: черепки терракотового сосуда с узором из шашечек, железные гвозди, куски костей, собрано 27 бусин из пасты, стекла (золоченые), кости, сердолика, каменного угля и раковины сурчаса moneta найде_ ны: глиняная лампочки в виде ступни в сандалии, немного поврежденная, амфорная ручка с клеймом, разбитый сосуд из черной глины с носиком и ручкой, 4 морские раковины, — одна из них сохраняла следы румян, находившихся в ней, — 4 медных кольца гладких и одно с шипами по окружности. При входе в катакомбу в боках ямы открыты две ниши с ямками на дне, в которых первоначально стояла, вероятно, посуда. №8. Длина 4 арш. (В–З), ширина 13/4 арш., глубина 51/4 арш. В насыпи попадалось мно_ го камней, встретилось также днище амфоры. В вост. стене ямы открыт небольшой подрез, в котором найдена костяная плитка, вероятно, остаток ящика и обломок маленького алава_ стра. Подрез имеет 2 арш. 6–в. длины, 3/4 арш. ширины и 1 арш. высоты. №9. Длина 2 арш. (С–Ю), ширина 1 арш., глубина I1/4 аршина. В насыпи черепки раз_ 234 битых амфор, зубы человека и краснолаковый флакончик (арибалл), покрытый сетчатым узором. Гробница оказалась ограбленной. №10. Длина 21/2 саж. (В–З), ширина 13/4 арш., глубина 4 арш. 2–в. Яма опускалась усту_ пами. В насыпи ее попалась чернолаковая чашечка. В вост. стене ямы скрыта катакомба, вход в которую первоначально был заложен вальками, но вальки оказались отваленными; она имела 2 арш. длины, 13/4 арш. ширины и 1/4 арш. высоты; в катакомбе найдены: медная монета в виде рыбки, остатки тоненьких костяных украшений, вероятно, — гроба, желез_ ный гвоздь, чернолаковая чашечка с отбитыми ручками. На дне замечены следы дерева. №11. Длина 2 саж. 6–в. (В–З), ширина 2 арш., глубина 2 саж. В зап. стене катакомбы 4 арш. в длину (В–З) и 2 арш. 3–в. ширины; в потолке оказалась грабительская пробоина. В насыпи найдена медная монета; в катакомбе замечены разбросанные вальки, угли, куски костей, обломки изъеденного ржавчиной железного меча и отыскана еще одна медная мо_ нета. Дно сохранило следы побелки. № 12. Длина 2 арш. (С–Ю), ширины 11/4 арш., глубина 2 арш. 7–в. В вост. боку — подрез, на 1/5 арш. глубже дна ямы; он, имел 23/4 арш. длины (В–З), 21/4 арш.шир. и I арш. вые. В насыпи ямы попался кусок мраморного карниза простого рисунка и найдены: глиняный черепок с клеймом, кусок перержавевшего железного ножа, маленький смятый золотой листик, 12 бусин из каменного угля, пасты, сердолика, золоченого стекла; на дне оказались угли, речные раковины (лаврики) и куски костей. №13. Траншея в 4 саж. длины, спускавшаяся уступами от З. к В. до глубины 2 саж. и 3–в. при 5 арш. ширины. В восточном конце ее открыта катакомба в 2 арш. 20–в. длины, 1 арш. 14–в ширины и 2 арш. 2–в. высоты. На дне ее оказалось одно только амфорное дни_ ще. №14. Длина 2 арш. 10–в. (В–З), ширина 2 арш. 3–в., глубина 5 арш. и 5–в, В северном боку ямы открыт подрез, который имел 2 арш. 3–в. длины (В–З), 1 арш. 10–в. ширины и 1 арш. 13–в. высоты. В насыпи найдена игральная кость; на дне подреза лежали разбросан_ ные вальки, куски костей и черепки глиняной посуды. №15. Яма имела 2 арш. в длину и в ширину и 11/4 арш. глубины. В небольшом подрезе, отрытом в северной стене ямы, оказались камни, отброшенные грабителями от входа внутрь. В насыпи встречались черепки амфор и попалась глиняная вазочка; в подрезе, между кам_ нями, найден чернолаковый флакон с изображением женской головки, немного попорчен_ ный. Подрез имел 2 арш. 3–в длины, 1 арш. ширины и 3/4 арш. высоты. №16. Длина (В–З) 3 арш. 9–в., ширина 2 арш. 10–в., глубина 5 арш. На дне замечено небольшое углубление, может быть для установки посуды, попадались разбросанные кости и найден золотой листик от погребального венка. №17. Длина (С–Ю) 4 арш. 5–в., ширина 2 арш. 9–в., глубина 2 арш. 10–в. В восточной стене подрез в 21/4 арш. длина (С–Ю), 2 арш. шир. и I1/4 арш. высоты. В насыпи попалась амфорная ручка с клеймом. Плиты, которыми когда_то был заложен вход в подрез, найде_ ны развороченными, на дне подреза валялись разбросанные кости и черепки; там же найде_ на медная монета. №. 18. Длина (С–Ю) 2 арш. 5–в., ширина I1/4 арш., глубина 31/2 арш. В вост. боку ока_ зался подрез в 1 саж. длины (С–Ю), 11/4 ширины и 11/2 арш. высоты. В западной стене, выше дна ямы — другой подрез, в 21/2 длины, 1 арш. ширины и столько же высоты. В восточном подрезе попадались рыбные раковины (лаврики), ржавые железные гвозди и куски костей и найдены 3 бусины из пасты; западный подрез оказался совершенно пустым. №19. Длина (С–Ю) 21/2 арш., ширина 1 арш., глубина 2 арш. 14–в. В насыпи попалась чернолаковая чашечка, на дне ямы валялись куски костей. №20. Длина (С–Ю) 1 сажень, ширина 11/2 арш., глубина 21/2арш. Яма была прикрыта слоем мелкого камня и битой черепицы. В зап. боку ее оказался подрез в 21/2 арш. длины, 235 1 арш.ширины и столько же высоты; в нем открыт скелет человека, лежавший на спине, с вытянутыми конечностями, головой к С. Около него попадались ржавые железные гвозди, а в головах стояло распавшееся в земле блюдо из красной глины, а на нем стеклянный стакан, чашечка из красной глины и развалившийся на мелкие куски небольшой стеклян_ ный графин шарообразной формы, с горлышком, снабженным тремя рыльцами, и с руч_ кой. №21. Длина 2 арш. 7–в. (В–З), ширина 1 арш., глубина 2 арш. 6 вершк. В насыпи попа_ лась медная монета. Над дне гробницы открыт небольшой скелет (не доставало тазовых костей и костей ног), головой на В., с вытянутыми руками. На лобной кости замечено зеле_ ное пятно. В головах найдены черепки чернолаковой чашечки и перержавевшая медная игла. №22. Длина (С–Ю) 31/4 арш. ширина 2 арш. 2–в., глубина 21/2 арш. В восточном боку оказался подрез, который имел 23/4 арш. длины, 11/2 арш. ширины и 13/4 арш. высоты. В на_ сыпи попадались черепки простой глиняной и чернолаковой посуды. Гробница начисто ог_ раблена. №23. Длина (С–Ю) 2 саж., ширина 11/2 саж., глубина 5 арш. 12–в. Яма спускалась усту_ пами с Ю. на С.; в сев. стене ее замечены следы катакомбы, потолок которой обрушился. В насыпи, наполнявшей яму, попадались черепки амфор, зубы человека и бедренная кость; на дне гробницы — железные гвозди, медный предмет, служивший, может быть, украшени_ ем деревянного гроба, глиняный предмет в виде скобки, оловянная дужка, вероятно — от гроба, железный кинжал с остатками деревянных ножон, остатки железной, съеденной ржавчиной, пики и такого же наконечника копья, пучек скипевшихся от ржавчины трех_ гранных наконечников стрел и медная монета. №24. Длина (С–Ю) 11/2 саж., ширина 3 арш. 6–в., глубина 2 арш. В зап. стене подрез в 2 арш. 14–в. длины, 1 арш. ширины и 1 арш. Ю_в. высоты; плиты, которыми был он зало_ жен, оказались сдвинутыми с места. В насыпи попались лошадиные зубы, в подрезе мелкие куски костей. №25. Длина (С–Ю) 31/2 арш., ширина 2 аршина, глубина 3 арш. 5–в. В вост. стене ока_ зался подрез; он имел 2 арш. 12–в. длины, 1 арш. 11–в. ширины и 2 арш. высоты. По дну его были разбросаны вальки; здесь же найдена разбитая амфора и попадались черепки гли_ няной чашечки. №26. Длина (С–Ю) 21/4 аршина, ширина 1/4 аршина, глубина 21/2 аршина. В насыпи попалась амфорная ручка с клеймом, на дне могилы найдена медная монета и попадались мелкие куски костей и черепки глиняной посуды. №27. Длина (С–Ю) 3 саж., ширина 1 арш., глубина 4 аршина 12–в. Яма опускалась ус_ тупами сЮ. на С. В северной стене ее оказалась катакомба, вход в которую первоначально был заложен камнями; дно ее на 1 аршин было глубже дна ямы; потолок обвалился; длина и ширина катакомбы имела по 31/4 аршина; в вост. стене ее оказались две полукруглых ниши, по 1/4 арш. длины и ширины. В насыпи ямы попадались истлевшиеся кости человеческого скелета, куски гнилого дерева и черепки глиняной посуды; в катакомбе найдены обломки какого_то медного предмета и попадались куски костей и железных гвоздей. №28. Длина 5 арш. 5–в., (С–Ю), шир. 1 арш. 13–в., глубина 11/2 саж. В сев. боку оказал_ ся подрез в 21/2 арш. длины, 1 арш. ширины и 1 арш. 7–в. выс. В нем найдена медная игла и медная монета. Покончив с научной стороной командировки, считаю своим долгом упомянуть о любез_ ном содействии, оказанном мне при раскопках командиром минной роты, квартирующей в Очакове, подполковником Николаем Ивановичем Баравиковским, который снабдил меня на время работы инструментами и оказал помощь при найме солдат. Лопаты, прикуплен_ ные мною самим в Очакове, по окончании раскопки, переданы г_ну Баравиковскому на хранение. В. Ястребов. Елисаветград, 7 сентября 1894 Архив ИИМК. Ф. 1 оп. 1, 1894, д. 32 лл. 50–55 об. Подлинник. 237 №4 С. А. СЕМЕНОВOЗУСЕР. ОТЧЕТ О РАСКОПКАХ НЕКРОПОЛЯ ОЛЬВИИ В 1920 г. ОПИСАНИЕ ГРОБНИЦ №1 /раск. 1/. Земляная подбойная могила. Длина могилы 2,10 м., ширина 1,08., глуби_ на 1 м. Расположена с юга на север и заложена сырцом. Костяк лежал на спине, головой на Ю–В. За головою найдено: красной глины сосуд с ручкой /27/, стекл. скифос с ребрами, с плоским дном /26/; около ушей пара золотых серег со щитком и камнем «альмандином», на щитке имеются 3 перегородчатых гнезда для камней; каждая серьга имеет 3 подвески опускающиеся со щитка и в нижнем углу каждой подвески находятся сильно окислившие_ ся камни /1/. На запястьях обеих рук имелись серебряные браслеты из толстой, неспаян_ ной проволоки /2/. На груди — фрагмент медной фибулы /3/; на правой руке бронзовое кольцо из круглой проволоки /8/; близ правой руки бронзовое зеркальце /9/; на груди плоские ромбовидной формы бусы из синей и красной с 3 глазками /12/, бусы круглые из мелких мозаичных квадратных вставок /15/, бусы со вставкой человеческого лица /16/, бусы вытянутые в виде двух соединенных конусов /13/, бусы круглые /14/, стеклянные бусы /20/, янтарные /21/ из горного хрусталя /22/ из светлого агата /23/ скарабеи из еги_ петской пасты, на обороте одного имеется изображение ибиса /17/, подвеска из синей пас_ ты в виде амфориска /18/, астрагал с отверст. /19/, бронзовый цилиндрический амулет /5/, медный амулет /24/, ракушка_подвеска /7/, серебряный шар полый /4/, амулет — клык волка /6/; на груди — медная застежка /11/; с правой стороны у головы — медная трубоч_ ка, длина 2 с., диам. 3 _ 4 с. /10/; там же стеклянный флакон в виде груши голубоватого цвета диам. 6 с. /25/, близ него находились румяна /28/ со следами от деревянной пикси_ ды. Поверх костяка были найдены мелкие бусины. №2 /раскоп. 1/. Земляная подбойная могила. Вся разрушена. Камни от заклада разбро_ саны. Длина могилы — 2,60 м., ширина — 1,10 м., глубина — 60 с., высота 86 г. направление с СВ на ЮЗ. Костяк лежал головой на СВ. В могиле найдена разбитая амфора, чернолако_ вый килик /29/, бальзамарий /30/, медная монета /31/. №3 /раскоп. 1/. Подбойная могила. Разрушена и ограблена. Кости совершенно разбро_ саны и истлели. Направление с З на В. Длина могилы 2,10 м., ширина 1,20 м., глубина 1,10 м. Найдены не in situ, а в насыпи: медная монета /32/ и глиняный бальзамарий /33/. №4. раскоп. 1/. Урна с сожженными костями на глубине от поверхности земли 0,50 м. Урна прикрыта плоской черепицей /34/. Пережженные кости сложены были вместе с зо_ лой и углем. (кремация). №5. /раскоп. 1/. Могила подбойная. Направление с В на З. Высота 0,75 м., длина 2,20 м., ширина 1,30 м., глубина 50 с. Заклад каменный на З. Разграблена. У левой руки раздавлен_ ный лекиф арибаллической формы /35/ с геометрическим рисунком. №6. /раскоп. 1/. Могила земляная, подбойная. Высота 1,10 м., длина 2,10 м., ширина 1,10 м., глубина 40 с. Направление с СВ на ЮЗ. Костяк головой лежал на СВ. Заклад сыр_ цом. Ограблена. В насыпи чернолаковый канфар/36/, лекиф арибаллической формы /37/ и 2 стекл. бусы /39/. У правой руки чернолаковый килик, на дне из внутри орнамент_ро_ зетка с 4 вписанными уголками /40/ и глиняный сосуд с ручкой /42/. Амфора со штампом на горле /38/. В огромном количестве попадаются куски деревянного гроба и части ис_ тлевшей циновки из морской травы №7. /раскоп. 1/. Могила земляная подбойная. Направление с СВ на ЮЗ. Заклад сыр_ цом /с восточной части/. Высота 80с., длина 2,20 м., ширина 1,15., глубина 75 с. Могила 238 разорена. Найдены 2 стекл. бусы. Кости истлели, часть их унесена сусликами. В насыпи найдены: кувшин из красной глины /43/, тарелка их красной глины /44/ и из этой же гли_ ны блюдо /45/. № 7. /раскоп. 1/. Могила подбойная. Высота 1,60 м., длина 2,30 м., ширина 1,3 м., глуби_ на 60 с. Направление с С на Ю. Заклад состоит из 6 амфор, тесно приставленных друг к другу вверх доньями; с С на Ю стороны продолжается каменный заклад. Костяк лежал головой на Ю. Могила ограблена. Найдены в огромном количестве куски деревянного гроба. У головы чернолаковый килик /46/, обломки ножа и костяная ручка от него /47/, там же медные гвозди /48/. №9. /раскоп. 1/. Подбойная могила. Направление с С на ЮЗ. Заклад сырцом на В. Вы_ сота 2,20 м., длина 3 м., ширина 1,35 м., глубина 75 с. Разбросанная могила. Невозможно установить направление костяка. Незначительное количество истлевших костей. №10. /раскоп. 1/. Могила подбойная. Направление с С на Ю. Высота 0,75 м., длина 2,15 м., ширина 1 ., глубина 0,60 м Заклад сырцом. Головой костяк направлен на Ю. В ногах найде_ ны: черно_лаковая чашечка /49//; сосуд чернографитного цвета /50/. №11. /раскоп. 1/. Яма. №12. /раскоп. 1/. Земляной склеп. Высота 1,30 м., глубина 90 с., длина 2 м., ширина 2,60 м. Заклад каменный. Направление с СВ на ЮЗ. Три костяка, головами на СВ, лежали на земляных полках: 2 с боков, 1 ниже. Могила разрушена и ограблена. В насыпи найдено: светильник серого графита /51/; обломки железного ножа /52/ и фрагменты краснолако_ вой посуды. №13. /Раскоп. 1/. Простая грунтовая могила. Длина могилы 3 м., ширина 1,50., глуби_ на 1,20 м. Направление с СВ на ЮЗ. В ногах у костяка найдена остродонная амфора. За головой чернолаковый килик /53/ и глиняный бальзамарий /54/. №14. /раскоп. 1/. Подбойная земляная могила. Направление с В на З. Ограблена и раз_ бросана. Высота 1,70 м., длина 2,40 м., ширина 1,30 м., глубина 0,35 м. Вещей не оказалось. №15. /раскоп. 1/. Простая грунтовая могила. Кости разбросаны. Ограблена и разброса_ на. Найдено 2 обломка стеклянной посуды /55/. Направление могилы с В на З. Высота 0,75 м., длина 2,50 м., ширина 1,55 м. №16. /раскоп. 1/. Яма. №17. /раскоп. 1/. Простая грунтовая могила. Направление с В на З. Костяк лежал голо_ вой на В. Выстоа 0,95 м., длина 2,70 м., ширина 1,65 м. Найдено: у головы — остродонная амфора и 24 медных стрелки /целой связкой/. Некоторые стрелки имею еще камышовые палочки, вставленные в втулки /57/; не in situ; железная втулка /59/, фрагменты чернола_ кового килика /60/, обломок ножа /58/, медные гвозди /56/ и части от деревянного гроба. №18. /раскоп. 1/. Подбойная земляная могила. Направление с В на З. Костяк лежал головой на В. Высота могилы 0,63 м., длина 2,10 м., ширина 1,20 м., глубина 0,28 м. Могила разбросана и ограблена. У правого плеча найден детский глиняный рожок /61/ и бронзо_ вый браслет с двумя змейками /62/. Других предметов не найдено. №19. /раскоп. 1/. Простая грунтовая могила. Направление с В на З. Могила ограблена, так что невозможно определить направление головы костяка. Высота 0,60 м., длина 1,90 м., ширина 1,60 м., глубина 0,30 м. Найдены: глиняный сосуд с 2 ручками /64/, горшочек /63/ и горлышко лекифа /65/. №20. /раскоп. 1/. Подбойная земляная могила. Направление с С на Ю. Костяк — голо_ вой на Ю. Заклад сырцом. Высота 1,95 м., длина 2,10 м., ширина 1,15 м., глубина 0,45 м. Могила ограблена. Найдено: бронзовое зеркало на груди /67/, 4 медных монеты возле ле_ вой руки /68/ и фрагм. второго алабастра там же. Попадаются медные и железные гвоз_ ди /69/ и обломки от деревянного гроба. №21. /раскоп. 1/. Подбойная земляная могила. Направление с С на Ю. Ограблена. Вы_ 239 сота 1,25., длина 3 м., ширина 1,25 м., глубина 0,40 м. Попадаются обломки деревянного гроба, гвозди. Найдено: астрагал /70/, фрагмент алабастра /71/ и у головы — продолгова_ тая остродонная амфора. №22. /раскоп. 1/. Простая грунтовая могила. Направление с В на З. Длина 2,50, ширина 1 м., глубина 0,78 м. Могила разграблена. Попадаются части деревянного гроба, фрагмент чернолакового килика /72/ и лекифа арибаллической формы с сетчатым орнаментом /73/. №23. /раскоп. 1/.Подбойная земляная могила. Направление с С на Ю. Костяк головой лежал на Ю. Могила ограблена. Заклад сырцом. Высота 1,68 м., длина 2,10 м., глубина 0,95 м. Попадаются медные гвозди /76/. У головы дно чернолакового сосуда /77 , чернолаковый килик /75/, алабастр /74/, кусочек синей краски /78/. №24. /раскоп. 1/. Земляной склеп с дромосом. Высота склепа 1,45., ширина хода 1,15 м., заложен сырцом. Направление с З на В. Длина могилы 2,50 м., ширина 1,70 м., глубина 4,20 м. Попадаются фрагменты чернолаковой посуды. №25. /раскоп. 1/. Подбойная земляная могила. Направление с В на З. Костяк головой находился на В. высота 1,40 м., длина 2,20 м., ширина 1,15 м., глубина 0,80 м. Предметов не найдено. №26. /раскоп. 1/. Подбойная земляная могила. Направление с В на З. Заложена сыр_ цом. Высота 1,0 м., длина 3 м., ширина 1,10 м., глубина 0,95 м. Могила ограблена. Кости разбросаны. Найдены остатки деревянного гроба, фрагменты чернолакового килика, мед_ ная стрелка /80/ и части рогожи — подстилки из морской травы. №27. /раскоп. II/. Пустая грунтовая могила. Направление с В на З. Кости разбросаны. Ограблена. Длина 3 м., ширина 1,4 м., глубина 0,30 м. Найдены не in situ: раздавленный алабастр и бронзовое кольцо /81/. №28. /раскоп. II/. Подбойная земляная могила. Направление с СВ на ЮЗ. Высота 1,90 м., длина 3 м., ширина 1 м., глубина 1,10 м. Разграблена. Предметов не найдено. №29. /раскоп. II/. Подбойная земляная могила. Направление с В на З. Высота 1,60 м., длина 3 м., ширина 1,10 м., глубина 0,95 м. Кости разбросаны. Ограблена и предметов не найдено. №30. /раскоп. II/. Земляной склеп с дромосом. Высота 1,28 м., ширина хода 1 м., длина могилы 2,80 м., глубина 3,90 м., ширина 1,80 м. Заложен камнями. Направление с В на З. Часть могилы разграблена в древности, кости были разбросаны. В насыпи найдены череп_ ки чернолаковой посуды, остатки деревянного гроба, железные гвозди. Сохранился череп с частью морской травы, плотно приставшей к его затылочной части. Головами — к З, к дро_ мосу. Не in situ найдены: колокольчик /86/, бусы /82/, бронзовая пряжка /83/, 8 бус раз_ ных форм из пасты /88/, 12 бус разной формы от ожерелья /90/, медная пластинка_при_ веска /91/, стеклянное украшение /92/, медная фибула /93/, медная подвеска /94/, в ушах золотые витые серьги с камнями: «альмандином» посредине, по сторонам плохо сохранив_ шаяся паста; в каждом гнезде по 4 бирюзы /95/; медная монета /96/, бусы горного хруста_ ля /97/, 3 разноцветные бусы /98/, медное кольцо /99/, в могиле рассыпаны бусины — 20 штук /89/. № 31. /раскоп. II/. Земляной склеп с дромосом. Направление с В на З. Заклад камен_ ный. Высота 1,18 м., ширина хода 1 м., глубина могилы 2,28 м., ширина 2 м., длина 3 м. Могила разграблена, кости разбросаны. Найдены: медные гвозди, лезвие от ножа /100/ и 3 медных, сильно окислившихся монеты /101/. №32. /раскоп. II/. Подбойная земляная могила. Длина 3,30 м., ширина 1,07 м., глубина 2,26 м., высота 1,10 м. Заложен сырцом. Головой костяк лежал на В. Направление могилы с В на З. У правой руки костяка найдены: 2 фрагмента чернолакового килика /103/, желез_ ное кольцо /104/ и медное /105/, 4 медных гвоздя /102/. №33. /раскоп. II/. Подбойная земляная могила. Направление с СЗ на ЮВ. Длина 3 м., 240 ширина 1,4 м., высота 1,70 м., глубина 2 м. Заклад сырцом. Головой на ЮВ. Могила ограб_ лена. Найдены 3 медных гвоздя /107/, 2 обломка ножа /106 , части от деревянного гроба. №34. /раскоп. III/. Земляная подбойная могила. Направление с СЗ на ЮВ. Заклад сыр_ цом. Могила разорена и ограблена еще в древности. Длина 2,10 м., ширина 1 м., глубина 1,38., высота 0,53 м. Найдены обломки от гроба. №35. /раскоп. III/. Земляной склеп с дромосом. Направление с Ю на С. Высоту трудно определить из_за павшего потолка. Ширина хода 0,90 м. Заложен камнями. Головой кос_ тяк лежал на Ю. Глубина 3,40 м., длина 2,70 м., ширина 1,80 м. Найдены куски морской травы, которые рассыпались при прикосновении. №36. /раскоп. III/. Земляная подбойная могила. Направление на Ю. Заклад сырцом. Могила разбросана. Голова костяка отброшена грабителями на С. Длина могилы 2,60 м., ширина 0,90 м., глубина 1,68 м., высота 1 м. Найдены фрагменты, алабастра и ракушка от ожерелья /108/. №37. /раскоп. III/. Земляная подбойная могила. Могла совершенно ограблена еще в древности. Кости разбросаны. Направление могилы с СЗ на ЮВ. Длина могилы 3 м., ши_ рина 1,10., глубина 1,37 м., высота 0,75 м. Предметов не найдено. №38. /раскоп. III/. Земляная подбойная могила. Направление с ЮЗ на СВ. Могила разорена. Длина 3 м., ширина 1,08 м., глубина 2,38 м., высота 1,27 м. Предметов не оказа_ лось. №39. Яма. №39 б. /раскоп. IV/. Земляной склеп с дромосом. Направление дромоса на В. заклад каменный на глине. Могила ограблена и разорена. Выстота 1,17 м., ширина хода 1,05 м. Длина могилы 2,45 м., ширина 1,5 м., глубина 3,25. В могиле оказались два разбросанных костяка. Череп одного прекрасно сохранился. Найдены не in situ: фрагменты алабастра, фрагменты серографитного цвета сосудов, разбитая амфора с клеймом на горле; там же находился светильник с изображениями /109/ и часть фибулы /110/. Других предметов не найдено. №40./раскоп. IV/. Земляной склеп с дромосом. Направление с З на В. Могила разоре_ на. Потолок обвалился. Высота 1,23 м., ширина хода 0,95 м., длина склепа 2,5 м., ширина 1,70 м., глубина 3,35 м. Остатки предметов разбросаны вместе с костями в разные стороны. Найдены в большом количестве куски подстилки из камыша, грубый светильник /111/, деревянные части гроба, румяна /112/, глиняная чашечка /114/, вся наполнена трухой от камышовой подстилки, буса глиняная /112/. №41. /раскоп. IV/. Жертвенная яма. №42 а. /раскоп. VI/. Земляной склеп с дромосом. Склеп на глубине 5,40 м., длина 3 м., ширина 1,90 м. Заклад каменный. Ширина хода 1,30 м. В могиле найдены разбросаны кос_ ти; вероятно, ограблена были еще в древности. Все предметы, найденные в ней оказались не in situ. Найденная медная монета /119/, серебряное кольцо с камнем /21/, 3 бусы /120/, стрелка /122/, бронзовый амулет, изображающий фигурку женщины с венком в руке /123/ и грубый глиняный кувшинчик /124/. №42 б. /раскоп. VI/. В стене дромоса оказалась грунтовая могила. Направление с З на В. Костяк лежал головой на В. Длина могилы — 2,70 м., ширина — 1,35 м., глубина — 2,20 м., высота 1,60. У головы костяка находилась остродонная амфора, лекиф арибалли_ ческой формы/117/ и чернолаковый килик /118/. В насыпи фрагмент мраморной плит_ ки /115/ и фрагменты алабастра, вероятно, от гроба /116/. №43. /раскоп. VI/. Земляная подбойная могила. Направление с В на З. Заклад сырцом. Длина 3 м., ширина 1,35 м., глубина 1,65 м., высота 0,70 м. Костяк головой лежал на В. У головы найдены: алабастр из «финикийского стекла» /125/, по другую сторону головы простой алабастр /126/, часть ножа близ правого плеча /128/ и чернолаковый килик /129/; 241 за головой медный черпак /127/, висевший на амфоре; рядом чернолаковая чашечка с graffito AXI /132/, там же чернолаковй килик /134/, чернолаковое блюдце /133/, плоский черно_ лаковый светильник /130/, чернолаковый канфар /136/, чернолаковый килик /137/, окис_ лившийся кусок меди /131/, там же чернолаковый килик /135/ и лекиф арибаллической формы /138/. №44. /раскоп. VI/. Земляной склеп с дромосом. Направление с С на Ю. Могила ограб_ лена в древности. Заклад каменный. Высота склепа 1,80 м., ширина хода 1,40 м., длина мо_ гилы 2,70 м., ширина 2 м., глубина 4,10 м. В ней были погребены 2 покойника. У стен, спра_ ва и слева от входа, найдены не in situ: 5 фрагментов стеклянной посуды /140/, золотой лепесток от венца /139/, 3 железных гвоздя /141/, фрагменты глиняной посуды и ручка от сосуда. №45. /раскоп. VI/. Земляной склеп с дромосом. Направление с С на Ю. Разграблен в древности. Костей не оказалось, как и вещей. Высота склепа 1,4 м., ширина хода 1,2 м., дли_ на склепа 3 м., ширина 1,80 м., глубина 4,5 м. №46. /раскоп. VI/. Земляной склеп с дромосом. Направление с В на З. Костяк лежал головой на З. Разграблена в древности. Высота склепа 1,05 м., ширина хода 1,05 м., длина 3 м., ширина 1,70., глубина 4,80 м. Найдены у головы 2 бусы /144/, в правой руке 4 бусы /144/, а в левой — медная подвеска /143/; в разных местах — 4 медных гвоздя/142/ и 4 фрагмента стеклянной посуды /145/. (Р) №47. /раскоп. VII/. Подбойная земляная могила. Направление с В на З. Костяк — го_ ловой на В. Заложена сырцом на В. Длина могилы 2,60 м., ширина 1,40 м., высота 0,36 м., глубина 1,54 м. Найден у ног с З раздавленный кувшин с поясами с 2 ручками /147/, у головы чернолаковый лекиф с вдавленным орнаментом — розетками /146/, там же нахо_ дилась узкодонная амфора, под нею раздавленный чернолаковый килик /148/, в правой руке раздавленный алабастр /149/. №48. /раскоп. VII/. Подбойная земляная могила. Направление с В на З. Заклад из 14 ам_ фор, сложенных и поддерживающих друг друга. С восточной стороны 2 амфоры доньями вверх, рядом 2 — лежа. За ними по две вверх и другие вниз доньями. Все, за исключением одной, узкодонные. Длина могилы 2,5 м., ширина 1,25 м., высота 0,90 м., глубина 2,50 м. У головы найдены фрагменты чернолакового килика /150/, близ него оказались зубы ло_ шади и 2 бронзовые стрелки /153/, возле левой руки 2 железных наконечника копья /151/ и на левой руке медное кольцо с печаткой /152/. №49. /раскоп. VII/. Подбойная земляная могила. Направление с Ю на С. Заклад сыр_ цом с Ю. Головой костяк лежал на Ю. Длина могилы 2,10 м., ширина 1,45 м., высота 1 м., глубина 2,60 м. У головы найдена чашка из красной глины с вытянутым дном и двумя лож_ ными ручками /154/, фрагменты стеклянной посуды /155/и разбитый стеклянный со_ суд /156/, там же блюдце из красной глины /157/; в разных местах найдены медные гвозди. №50. /раскоп. VI/. Земляная подбойная могила. Направление с В на З. Заклад из ам_ фор, но трудно определить количество сосудов, так как могила сильно ограблена и разоре_ на. Длина 3 м., ширина 1,5 м., высота 0,38 м., глубина 1,58 м. Головой костяк лежал на В. Найдены за головой 2 стрелки /158/, кувшин из серой глины с поясами /159/, из красной глины кувшин с двумя черными поясами /159/, из красной глины кувшин с двумя черны_ ми поясами /160/ и котила из красной глины /161/. №51 а. /раскоп. VI/. Земляной склеп с дромосом. Направление с В на З. Заклад камен_ ный из 6 больших камней. Направление с З. Могила разбросана. Высота 1,50 м., ширина хода 1 м., длина могилы 3 м., ширина 1,4 м., глубина 4,50 м. Вероятно, трупы лежали голо_ вами к З. Могила ограблена и разбросана. У правого плеча найдена фибула /359/, медный браслет витой проволоки /358/, светильник /357/, бусы /360/, румяна /361/, горшочек из красной глины /366/, стеклянный бальзамарий /364/, из красной глины горшочек с отло_ 242 манной ручкой /365/, белила/362/, весьма вероятно, находились в деревянной коробке, так как от нее сохранилась костяная ручка с медными завесками /368/, 2 обломка стержня от фибулы /369/, миска из красной глины /367/, все сосуды находились на блюде с орна_ ментом и узорами на лицевой стороне чернографитового цвета /363/ (I–е века). №51 б. В дромосе открыта подбойная могила длиною 2,60 м., шириной 1,20 м., глуби_ ной 3 м., высотой 1,05. Направление с Ю на С. Могила в древности вся ограблена и ника_ ких предметов сейчас не оказалось. Полуистлевшие кости совершенно разбросаны №52. /раскоп. VII/. Подбойная земляная могила. Направление с В на З. Костяк голо_ вой на В. Заклад сырцом. Длина 2,20 м., ширина 1,20 м., высота 0,50 м., глубина 1,20. В на_ сыпи найдена монета. Могила разграблена. У ног покойника найдена вторая монета /370/ и обломки алабастра. Других предметов не найдено. №53. /раскоп. VII/. Подбойная земляная могила. Направление с В на З. Костяк голо_ вой на В. Заклад сырцом с южной стороны. Могила разбросана. Длина 2,40 м., ширина 1 м., высота 0,35 м., глубина 1,55. В насыпи попадались железные и медные гвозди и обломки от деревянного гроба. Могила ограблена еще в древности. У левого плеча фрагменты черно_ лакового килика /375/. Пальцы рук с окисью. С правой стороны у ног узкодонная амфора. В разных местах найдены: донышко лекифа /371/, 4 ракушки — амулеты /376/, глиняная буса /377/, бронзовое зеркало с ручкой /372/, крснолаковый лекиф с белыми крапинка_ ми /373/, краснофигурная котила с изображением мужчины в гиматии, орнаменты паль_ меток по краям /374/, чернолаковый лекиф с пальметкой /375/, обломки чернолакового килика /378/. №54. /раскоп. VII/. Подбойная земляная могила. Направление с З на В. Заклад из 4 ам_ фор вверх днищами. Под амфорами каменный фундамент. Истлевший костяк ребенка ле_ жал головой на В. Длина 2,25 м., ширина 1,10 м., высота 0,60 м., глубина 1,15 м. У правого плеча найден рожок с разводами /381/, кувшин из красной грубой глины с двойной руч_ кой /379/, бронзовый браслет на правой руке /380/, медный гвоздь /382/ и много облом_ ков от деревянного гроба. №55. /раскоп. VI/. Яма. №56. /раскоп. VI/. Земляной склеп с дромосом. Направление с Ю на С. Высота 1,10 м., ширина хода 1,5 м. Длина могилы 2,6 м., ширина 2 м., глубина 2,70. Могила ограблена еще в древности. Предметы найдены как в насыпи, так и в могиле разбросанными в разных местах. Терракотовый сосуд — голова негра /383/, стеклянное кольцо с плоской верхуш_ кой /384/, бусы из белой пасты /385/, амулет в форме двух бронзовых цилиндриков с од_ ним коромыслом и общим дном /392/, три монеты/386/, миска красной глины /387/, мень_ шая миска из той же глины /388/, круглое зеркало /389/, ракушка от ожерелья /390/, 2 ог_ ромные алабастровые бусы /391/, румяна /393/. В правой руке костяка находилась стек_ лянная вазочка /394/, около нее найдена медная монета /395/, миска из красной гли_ ны /396/, белила /397/. №57. /раскоп. VI/. Земляной склеп с дромосом. Направление с С на Ю. Заклад камен_ ный. Высота 0,95 м., ширина хода 1,5 м., длина могилы 2,8 м., ширина 2 м., глубина 2,40 м. Разграблена. Кости разбросаны. Найдены обломки алабастра и золотая пуговица /398/. №58. /раскоп. VII/. Подбойная земляная могила. Направление с В на З. Костяк голо_ вой лежал на В. Длина могилы 2,40 м., ширина 1,20 м., высота 0,30 м., глубина 1,35 м. Мо_ гила разграблена. За головой найден кувшин из простой глины /399/. У правого плеча на_ ходился чернолаковый килик с розетками изнутри на дне /401 . У головы с правой сторо_ ны находился лекиф арибаллической формы с пальметками /400/, на груди бронзовая игол_ ка /402/. №59. /раскоп. VII/. Подбойная земляная могила. Направление с В на З. Заклад сыр_ цом. Могила ограблена в древности. Костяк разбросан, кости полуистлели. Длина могилы 243 2,50 м., ширина 1,20 м., высота 0,60 м., глубина 1,00 м. Найдена золотая буса /403 , фраг_ менты чернолакового килика. № 60. /раскоп. VII/. Земляная подбойная могила. Направление с В на З. Заклад сыр_ цом. Могила совершенно разграблена и костей не найдено. Длина 2,40 м., ширина 1,30 м., глубина 2,10 м., высота 0,4 м. Найдены обломки от деревянного гроба. №61. /раскоп. VII/. Подбойная земляная могила. Направление с С на Ю. Заклад из 12 разбитых, большей частью еще в древности, амфор. Могила ограблена. Сохранились части деревянного гроба. Амфора с клеймом на горле /404/. Попадались железные гвоз_ ди /405 . Длина могилы 2 м., ширина 1,20 м., высота 0,42 м., глубина 1,6 м. №62. /раскоп. VI/. Подбойная земляная могила. Каменный заклад. Направление с В на З. Костяк головой лежал на З. Длина могилы 2,90 м., ширина 1,10 м., высота 0,98 м., глуби_ на 1,75 м. Сохранились от гроба железные гвозди, а также обломки деревянного гроба. У левого плеча находилось блюдце из красной глины /406 , фрагменты краснолаковой мис_ ки /407 , медная буса /408/, 6 бус стеклянных, глиняных и из пасты /409/. №63. /раскоп. VI/. Земляной склеп с дромосом. Направление с СЗ на ЮВ. Заклад ка_ менный из ровных стесанных плит на глине. Ширина хода 1,5 м., высота 1,35 м., длина мо_ гилы 3 м., ширина 2 м., глубина 3,54 м. В насыпи фрагмент красной глиняной посуды. Зо_ лотой лепесток от венца /410/, в могиле, вероятно, находилось 2 гроба. Между гробами у ног покойников, в небольшой ямке оказались фрагменты краснолаковой посуды; части светильника /411/, бальзамарий /412/, бронзовое зеркало /413/, у самых плеч покойни_ ков найдены: белила /415/, румяна /414/, обломок фибулы /416/, окислившаяся моне_ та /417/. №64. /раскоп. VII/. Земляная подбойная могила. Направление с В на З. Костяк голо_ вой лежал на В. Заклад из амфор на В–З. Все амфоры посталены вверх дном. Длина 2,40 м., ширина 1,20 м., высота 0,42 м., глубина 2,05 м. Найдено в разных местах: чернолаковый лекиф с пальметкой, с отбитым горлышком и ручкой /418/, две пряслицы /419/ и 4 фраг_ мента чернолакового килика /421/, медные гвозди /420/. №65. /раскоп. VII/. Земляной склеп с дромосом. Направление с В на З. Высота склепа 1,10 м., ширина хода 1,15 м. Фрагменты. Два покойника, вероятно, головами лежали на З. Длина могилы 2,80 м., ширина 1,80 м., глубина 2,65 м. В насыпи найдены: кусок свин_ ца /422/, разбитая миска /423/ и в ней горшочек из красной глины /424/. В склепе не in situ: медная монета /426/, чашка грубая /425/, медный браслет /427/, сломанная фибула /428/, часть другого медного широкого браслета /429/, белила/430/. №66. /раскоп. VI/. Подбойная земляная могила. Направление с В на З. Головой покой_ ник лежал на В. Заклад сырцом. Длина могилы 2,90 м., ширина 1,20 м., высота 0,30 м., глу_ бина 1,10 м. У головы с правой стороны найден лекиф арибаллической формы с изображе_ нием головы воина со шлемом; внизу под головой узорчатый пояс /431/, кувшинчик из простой красной глины с поясами /432/, чернолаковый килик с рельефным узором и паль_ метками /434/, грубой глины кувшин с двумя поясами /433/. №67. /раскоп. VI/. Простая грунтовая могила. Направление с В на З. Длина 3 м., шири_ на 1,15 м., глубина 2,05 м. Могила совершенно разрушена была еще в древности, ни костей ни предметов не найдено. №68. /раскоп. VII/. Подбойная земляная могила. Направление с В на З. Длина 3,20 м., ширина 1,20 м., высота 0,45 м., глубина 1,50 м. Могила вся разграблена была еще в древно_ сти. В насыпи найдены обломки чернолакового килика. №69. /раскоп. VII/. Подбойная земляная могила. Направление с СВ на ЮЗ. Длина _ 3 м., ширина 1,20 м., высота 0,51 м., глубина 1,34 м. Разграблена в древности. Найдены фраг_ менты чернолакового сосуда, медные гвозди /435/, части грубой посуды. №70. /раскоп. VII/. Подбойная земляная могила. Направление с В на З. Заклад из 5 ам_ 244 фор. На ручке одной из амфор совершенно истертое клеймо. Головой костяк лежал на В. Длина 2,45 м., ширина 1,40 м., глубина 1,25 м., высота 0,48 м. У самой головы с правой сто_ роны найден горшочек с отбитым горлышком и тремя черными поясами /438/, на груди костяка обнаружены медная пуговица /439 , стеклянная разноцветная бусина и бусы из разных паст /437/, там же из пасты амулет — голова урода /436/. На правой руке медный браслет /440/ и чернолаковый килик со сломанными ручками /442/. От гроба сохранился медный гвоздь /441/. №71. /раскоп. VIII/. Подбойная земляная могила. Направление с З на В. заклад сыр_ цом. Длина могилы 3 м., ширина 1,10 м., глубина 1,06 м., высота 0,35 м. Головой костяк лежал на В. За головой узкодонная амфора и чернолаковый килик /445/, в правой руке крепко зажата из «финикийского стекла» небольшая энохойя, которая при прикосновении рассыпалась на мелкие части /444/, собрано 20 фрагментов; в левой руке зажат был из той же финикийской пасты прекрасной сохранности амфориск /443/. №72. /раскоп. IX/. Подбойная земляная могила. Заложена была, очевидно, деревянны_ ми досками /с востока/. Направление могилы с В на З. Длина могилы 3 м., ширина 1,15., глубина 2,10 м., высота 0,62 м. Костяк головой на В. Найдено 8 бус /448/, на руке сломан_ ный бронзовый браслет /447/, там же 2 обломка ножа /448/, свинцовая пластинка от гро_ ба /449/, у ног краснофигурный оксибаф /450/. №73. /раскоп. IX/. Земляной склеп с дромосом. Направление с С на З. Заклад камен_ ный. Высота 1,02 м., ширина хода 1,10 м., длина могилы 3,05 м., ширина 2 м., глубина 1,95 м. Могила разграблена в древности так, что одни лишь истлевшие кости найдены были в на_ сыпи. №74. /раскоп. IX/. Земляной склеп с дромосом. Направление с С на Ю. Заклад камен_ ный. Длина 2,40 м., ширина 2,05., высота 1,4 м., глубина 2,70 м., ширина хода дромоса 1 м. Склеп весь разорен и ограблен. №75. /раскоп. IX/. Земляной склеп с дромосом. Направление с ЮВ на СЗ. Высота 1,10 м., ширина хода 1 м. Заклад каменный. Длина могилы 3,15 м., ширина 2 м., глубина 2,92 м. Могила разграблена. Найдены не in situ: часть медного кольца со штампом /452/, 2 желез_ ных гвоздя /451/, фрагменты посуды из красной глины, медная серьга /453/, часть буси_ ны /454/, обломок железного ножа /455/, глиняная бусина /456/, в ногах бусина /457/ — в СЗ части могилы. №76. /раскоп. IX/. Подбойная земляная могила. Направление с В на З. Головой костяк лежал на В. Длина 3 м., ширина 1 м., глубина 1,72 м., высота 0,35 м. Обнаружены медные гвозди. У ног с третьей стороны найдена разбитая узкодонная амфора. В насыпи могилы найдены фрагменты сосуда с изображением женщины в гиматии /458/, фрагмент террако_ товой маски /459/ и медный браслет /460/. №77. /раскоп. IX/. Подбойная земляная могила. Направление с С на Ю. Головой кос_ тяк на Ю. Заклад сырцом. Длина 3 м., ширина 1,70 м., высота 1,46 м., глубина 1,65 м. Най_ дены обломки деревянного гроба. За головой с северной стороны находился чернолаковый килик с орнаментом и с пальметками внутри /461/, рядом с ним амфора с накладным гор_ лом, в правой руке зажат был глиняный амфориск с двумя ложными ручками /462/. В насыпи могилы найдены 3 медных гвоздя /463/. № 78. /раскоп. VIII/. Подбойная земляная могила. Направление с СВ на ЮЗ. Заклад сырцом. Головой костяк лежал на СВ. Длина 2,15 м., ширина 1,10 м., высота 0,40 м., глуби_ на 1,55 м. За головой находилась остродонная амфора, чернолаковый килик, сшитый свин_ цом /464/, внутри килика штампованный узор, с правой стороны головы раздавленный аск из красной глины, извлечено 3 фрагмента /465/, близ него нож /рукоятка и часть лез_ вия/ /466/. №79. Яма. 245 №80. /раскоп. VIII/. Подбойная земляная могила. Направление с В на З. Длина 2 м., ширина 1,20 м., глубина 2,05 м., высота 0,45 м. Заклад сырцом. Головой костяк лежал на В. Найден за головой с левой стороны лекиф арибаллической формы с пальметками /467/, рядом с ним аск /470/, у ног с правой стороны чернолаковый килик /468/, который закры_ вал своей внутренней стороной деревянную чашечку медного черпака /469/. У ног, с левой стороны остродонная амфора. №81. /раскоп. VIII/. Подбойная земляная могила. Направление с В на З. Заклад сыр_ цом. Головой костяк лежал на В. Длина 2,15 м., ширина 1,20 м., высота 0,92 м., глубина 2,82 м. Найден у левого плеча нож острием на В /471/. В левой руке зажат был алабастр, раздавленный, вероятно, упавшим потолком /472/. За головой находилась медная втул_ ка /473/. С правой стороны плеча 30 наконечников стрелок /474/, тесно прижатых друг к другу, так что одно ребро заходило за другое; у некоторых сохранились камышовые палоч_ ки. У левой ноги блестящий чернолаковый килик /475/. Там же узкодонная амфора. №82. /раскоп. VIII/. Простая грунтовая могила. Направление с СВ на ЮЗ. Длина 2,35 м., ширина 1,80 м., глубина 1,65 м., высота 0,50 м. Головой костяк — на СВ. В ногах найдены: узкодонная амфора, обломки от деревянного гроба, 4 части разбитого чернолакового кили_ ка /476/ и части алабастра. №83. /раскоп. VIII/. Яма. № 84. /раскоп. VIII/. Простая грунтовая могила. Направление с В на З. Длина 2,5 м., ширина 1,50 м., глубина 1,20 м. Могила ограблена в древности. Наверху в насыпи найден разбитый бальзамарий из «финикийского стекла», чашечка из серой глины. С восточной стороны обнаружена узкодонная амфора, там же блестящий чернолаковый килик /477/. Попадались железные гвозди и обломки от деревянного гроба. №85. /раскоп. VIII/. Земляная подбойная могила. Направление с ЮВ на СЗ. Заклад из 8 амфор, направление с СЗ на ЮВ. Все амфоры поставлены вниз горлами. На стенке одной из амфор надпись красной краской. Амфоры плоские и узкодонные. Длина могилы 3,1 м., ширина 1,35 м., высота 0,60 м., глубина 1,72 м. Найдены 3 фрагмента чернолакового кили_ ка /478/, с правой стороны за головой находились: анохойя из грубой белой глины с двумя красными поясами /479/, чернолаковый килик /480/, 2 фрагмента сосуда /481/ и облом_ ки от деревянного граба (V в). №86. /раскоп. VIII/. Подбойная земляная могила. Направление с С на Ю. Заклад сыр_ цом. Длина 1,90 м., высота 0,45 м., ширина 1,30 м., глубина 1,55. Могила разбросана. Голо_ вой костяк лежал на Ю. Найдены: в правой руке зажата небольшая гидрия с пальмет_ кой /483/, во рту с правой стороны монета /482/, за головой нож /484/, рядом с ножом с левой стороны чернолаковый килик /485/, за киликом остродонная амфора и обломки от деревянного гроба. №87. /раскоп. VIII/. Яма. №88. /раскоп. VIII/. Подбойная земляная могила. Направление с ЮВ на СЗ. Заклад из 8 разбитых амфор. Ограблена в древности. Длина 2,10 м., ширина 1,5 м., высота 0,35 м., глубина 1,60. Обнаружены в разных местах фрагменты чернолакового килик /486/. №89. /раскоп. VIII/. Яма. №90. /раскоп. VIII/. Подбойная земляная могила. Направление с СВ на ЮЗ. Заклад из 4 амфор. Головой костяк лежал на СВ. Длина 2,5 м., ширина 1,35 м., высота 0,33 м., глуби_ на 1,40 м. Найдены с левой стороны плеча фрагменты чернолакового лекифа арибалличес_ кой формы /490/, там же алабастр /487/, 3 зуба животного /488/, в левой руке 3 фрагмента чернолакового килика /489/, с левой стороны, остродонная амфора. В могиле находилось много извести и кусков жженого угля. №91. /раскоп. VIII/. Яма. №92. /раскоп. VIII/. Земляная подбойная могила. Направление с СВ на ЮЗ. Головой 246 костяк лежал на ЮЗ. Заклад сырцом. Длина могилы 2,10 м., ширина 1,20 м., глубина 1,2 м., высота 0,55 м. Могила оказалась разграбленной в древности. Найдена с правой стороны плеча миска из простой серой глины, в ней котила из такой же глины /491/; за головой серый грубый кувшин с вытянутой ручкой /493/, кувшин из красной глины /492/, ниже за головой сосуд в виде аск /494/, часть лекифа с пальметкой и чернолаковый килик /495/, часть лекифа с пальметкой и чернолаковый килик /495/. Вероятно, в одной могиле было два погребения — одно позднее, другое раннее. №93. /раскоп. VIII/. Подбойная земляная могила. Направление с СЗ еа ЮВ. Головой костяк лежал на ЮВ. Заклад сырцом. Могила разграблена. Длина 2,80 м., ширина 1,5 м., высота 0,45 м., глубина 2,10 м. Предметов в ней не найдено. В насыпи оказалась медная игла /496/. №94. /раскоп. VIII/. Простая грунтовая могила. Направление с В на З. Головой костяк лежал на В. длина 2,65 м., ширина 1,30 м., глубина 1,30 м. С правой стороны у головы с северо_восточной части и в другом конце у ног в юго_западной части как бы накрест нахо_ дились плоскодонные амфоры. Костяк совершенно истлел. Найдены обломки деревянно_ го гроба, отпечатки на земле синего, вероятно, от платья, куски извести, у правой руки блестящий чернолаковый килик /497/, у левой руки вверх дном чернолаковая чашеч_ ка /498/. Найдены железные гвозди. Могила была ограблена. № 95. /раскоп. VIII/. Подбойная земляная могила. Направление с В на З. Заклад сыр_ цом. Длина 2,25 м., ширина 1,35 м., высота 0,35 м., глубина 1,45. У головы, с правой сторо_ ны, найден простой серый кувшин /499/; с левой стороны аск из простой серой глины /500/, донышко лекифа /503/, у левого плеча килик из простой красной глины /502/; на груди лежал миска из красной глины/501/. На поверхности земли, вблизи могилы обнаружен фрагмент краснолакового сосуда /504/. № 96. /раскоп. VIII/. Подбойная земляная могила. Ориентирована с СЗ на ЮВ. Заклад из 7 амфор. 2 костяка головами лежали на СЗ. Могила разбросана. Длина могилы 1,90 м., ширина 1,60 м., высота 0,40 м., глубина 2,45 м. С левой стороны найден раздавленный чер_ нолаковый килик и множество угля. №97. /раскоп. VIII/. Подбойная земляная могила. Направление с В на З. Головой кос_ тяк лежал на В. Заклад сырцом с В на З. Длина 2,5 м., ширина 1,40 м., высота 0,40м., глуби_ на 1,55 м. У левого плеча найден чернолаковый килик /508/, рядом с ним у головы черно_ лаковый лекиф арибаллической формы с пальметками /509/, около него стеклянная буси_ на /510/, на правой руке медное кольцо с неясным изображением на нем /507/. У ног узко_ донная амфора. №98. /раскоп. VIII/. Земляная подбойная могила. Направление с СВ на ЮЗ. Заклад из 9 амфор, опиравшихся на камни. Одна амфора в закладе с клеймом на горле /511/. Длина могилы 2,35 м., ширина 1,40 м., высота 0,35 м., глубина 1,50 м. Найден у левой руки черно_ лаковый килик /512/, на указательном пальце левой руки медное кольцо с печаткой /513/, за головой узкодонная амфора. №99. /раскоп. VIII/. Подбойная земляная могила. Направление с СВ на З. Головой ко_ стяк находился на В. Заклад из 8 амфор. Длина могилы 2,35 м., ширина 1,40 м., высота 0,40 м., глубина 1,60 м. Найдено у головы с левой стороны: медный черпак /517/, рядом с ним чернолаковый килик /521/, килик был еще в древности разбит и связан свинцом, в таком виде он и сохранился. У груди с левой стороны медная втулка /518/, у плеча нако_ нечник железного копья /514/, в правой руке железный нож /515/. В левой руке 45 мед_ ных стрелок /519/, там же у левой руки полуас /520/, у правой ноги найдена железная втулка и в ней находилась медная стрелка /516/. №100. /раскоп. VIII/. Яма. №101. /раскоп. VIII/. Подбойная земляная могила. Направление с СВ на ЮЗ. Заклад 247 сырцом на СВ. Головой костяк лежал на В. Длина 3 м., ширина 1,32 м., высота 0,30 м., глу_ бина 1,70 м. Найден у головы с восточной стороны кувшин из красной глины с двумя руч_ ками /522/, чернолаковая котила /523/, чернолаковая чашечка /524/, чернолаковый ле_ киф арибаллической формы с красным поясом и черным узором в виде «запятых» /525/, у ног находилась узкодонная амфора. №102. /раскоп. VIII/. Подбойная земляная могила. Направление с ЮВ на СЗ. Головой костяк лежал на ЮВ. Заклад из 8 амфор узко_ и плоскодонных. На одной амфоре на горле штамп. Длина могилы 2,10 м., высота 0,30 м., ширина 1 м., глубина 1,60 м. В левой руке найден лекиф /526/, с правой стороны головы обломки глиняного горшка. У правой руки чернолаковый килик /528/, на левой руке медное кольцо с печаткой /527/. В могиле най_ дены обломки деревянного гроба. №103. /раскоп. Х/. Каменный склеп. Направление с В на З. Склеп ограблен в древнос_ ти. Длина 3,38 м., ширина 1,90 м., глубина 3,40 м., высота 2,65 м. В насыпи найдены фраг_ менты краснолаковой посуды и стеклянной, медная верхушка от фибулы в форме коле_ са /531/, железный гвоздь /529/, фрагменты чернофигурного сосуда /530/. №104. /раскоп. IХ/. Подбойная земляная могила. Направление с З на В. Головой кос_ тяк находился на В. Длина 3 м., ширина 1,3 м., высота 0,70 м., глубина 3,40 м. Заклад сыр_ цом. Могила ограблена. №105. /раскоп. IХ/. Подбойная земляная могила. Направление с С на Ю. Головой кос_ тяк на Ю. Заклад каменный. Длина 2,9 м., ширина 1,5 м., высота 0,50 м., глубина 1,95 м. Могила ограблена. Найдены медные гвозди /532/, бронзовое зеркало /535/, в левой руке и около него кусочек сохранившейся ткани /533/, за головой с восточной стороны урна из простой серой глины с graffito AN /534/, раздавленный горшочек из простой глины, в ко_ тором находились: куски сгущенного вина, фрагменты блестящего чернолакового кили_ ка /537/, в правовой руке чернолаковый лекиф с пальметкой /536/. №106. /раскоп. IХ/. Подбойная земляная могила. Направление с С на Ю. Могила разо_ рена. Длина могилы 2,6 м., ширина 1,5 м., высота 0,65 м., глубина 2 м. В насыпи найдены фрагменты чернолакового килика. №107. /раскоп. IХ/. Подбойная земляная могила. Направление с В на З. Могила разо_ рена в древности. С восточной стороны находилась остродонная амфора. Длина 3 м., шири_ на 1 м., глубина 1,95 м., высота 0,35 м. Найдены маленькие медные гвозди /538/, лекиф из серой глины /539/, с левой стороны у руки раздавленный килик со штампом внутри /540/. №108. /раскоп. II/. Подбойная земляная могила. Направление с С на Ю. Длина 2,50 м., ширина 1,10 м., высота 0,35 м., глубина 1,95 м. Найдены за головой: стеклянный кувшин, весь раздавленный /541/, стеклянный «бальзамарий» /542/, неопрокидывающийся стек_ лянный стакан и скарабей находились в миске из красной глины /547/, которая в свою очередь находилась рядом со стеклянным кувшином. Дальше найдены: медная часть, веро_ ятно от гроба /544/, бронзовый цилиндрический амулет /543/, фрагменты серографитово_ го сосуда. №109. /раскоп. II/. Земляной склеп с дромосом. Направление с В на З. Высота 0,60 м., ширина хода 1 м., длина 2,80 м., глубина 2 м., ширина 1,80 м. Склеп весь ограблен. В насы_ пи найден светильник /548/ из грубой серой глины, на нем рельефом изображен воин с копьем. В могиле обломок краснолаковой посуды /549/. №110. /раскоп. II/. Каменный склеп. Напрвление с В на З. Длина 2,45 м., ширина 1,60 м., глубина 2,45 м., высота 1,82 м. Склеп ограблен. Грабитель шел через крышу, прорубив в ней отверстие. Дно могилы каменное. На нем известь и камыш. Найдены в огромном коли_ честве куски деревянного гроба. Некоторые куски дерева окрашены в ярко красный цвет. Найдены медные гвозди /551/, фрагмент алабастра /550/, кости какой_то неизвестной пти_ цы, на одном из медных гвоздей видна была часть полотняной ткани /551/. 248 №111. /раскоп. IХ/. Подбойная земляная могила. Направление с ЮВ на СЗ. Могила ограблена. Длина 3 м., ширина 1,5 м., высота 0,92 м., глубина 1,95 м. Никаких вещей не найдено. №112. /раскоп. IХ/. Могила подбойная, земляная. Находится над могилой III. Направ_ ление с В на З. Разграблена. Длина 3,10 м., ширина 1,15 м., высота 0,70 м., глубина 2,10 м. Найдено в ней 12 бусин /553/, медная монета /552/, часть медного кольца /554/, медные гвозди и куски деревянного гроба. №113. /раскоп. II/. Подбойная земляная могила. Настолько ограблена, что трудно оп_ ределить направление ее. В ней найдены стеклянная буса с неясным на ней изображени_ ем /555/. Длина могилы 2,95 м., ширина 1,1 м., глубина 2,777 м., высота 0,60 м. №114. /раскоп. II/. Грунтовая могила. Направление с СВ на ЮЗ. Заклад каменный с В на З. Длина могилы 2,50 м., ширина 1,50 м., глубина 2,77 м., высота 1,10 м. Могила ог_ раблена. Предметы найдены не in situ: за головой покойника найдена миска из красной глины /556/, 4 бусы /557/,среди которых золотая трубочка /558/, затем вторая миска из красной глины /560/, блюдо из красной глины /559/, медная иголка /561/, фибула /562/, на груди костяка найдено зеркало с истлевшей костяной ручкой /563/, с левой стороны костяка медный колокольчик /564/ и ракушка /565/ у леволежащего покойника найдены белила /566/ и бусы /567/. У правого костяка с западной стороны медная монета /568/, румяна /569/, находившиеся, вероятно, в деревянной коробке; в ногах у него найден мед_ ный колокольчик /570/, в котором, как и в первом, язычком являлась бусина. №115. /раскоп. II/. Земляной склеп с дромосом. Направление с СВ на ЮЗ. Головой костяк на СВ. Заклад камынный на СВ, высота 0,90 м., ширина хода 0,90 м., длина могилы 3 м., ширина 1,50 м., глубина 2,27 м. Могила ограблена. Найдены у головы: медная моне_ та /571/, миска из простой серой глины /573/, фимиатерий из серой глины /572/, кре_ мень /574/. №116. /раскоп. II/. Подбойная земляная могила. Направление с С на Ю. Заклад камен_ ный с СВ на ЮЗ. Длина 2,5 м., ширина 1,4 м., глубина 2,77 м., высота 0,70 м. Детское по_ гребение. Костяк лежал головой на С. За головой найдено краснолаковое блюдо /575/, дно которого было посыпано песком, а на нем оказался терракотовый сосуд в форме барана, поджавшего под себя ноги /576/, рядом с ним миска из красной глины /577/, в ней урна /578/, разбитая в свое время, два астрагала /579/, стеклянное донышко от сосуда /580/, ракушка /581/ и три бусины /582/. №117. /раскоп. ХI/. Грунтовая простая могила. Направление с В на З. Головой костяк находился на В. Погребен, вероятно, ребенок. Длина 2,70 м., ширина 1,30 м., глубина 0,98 м., кости истлели. Попадались куски деревянного гроба. Найден за головой кувшин из серой глины /583/, черпак чернолаковый /584/, горшок небольшой из простой глины /раздав_ ленный/, внутри которого находился из красной глины маленький горшочек /586/ с левой стороны у руки из серографитного цвета вазочка /587/ ваза с двумя ручками, семью круга_ ми /588/, горшочек из простой серой глины /585/, с правой стороны руки рожок из крас_ ной глины /589/. №118. /раскоп. ХI/. Простая грунтовая могила. Длина могилы 2,97 м., ширина 1,50 м., глубина 1,10 м. Направление с В на З. Могила разграблена. Найдены: раздавленный черно_ лаковый килик /591/ и обломки бронзовой иглы /590/. №119. /раскоп. ХI/. Подбойная земляная могила. Направление с В на З. Заклад сыр_ цом. Головой костяк лежал на В. Длина 2,70 м., высота 0,25 м., ширина 1,15 м., глубина 1,80 м. Обломки деревянного гроба. Судя по отпечаткам на стенах, тесно стоял деревянный гроб, а в нем находились найденные предметы: у ног с западной стороны — разбитая амфо_ ра, на ней висел медный черпак, сшитый в нескольких местах свинцом /592/; с правой сто_ роны у ног находилась чашечка из серого графита /593/, у правой руки 2 алабастра /594/, 249 из которых один был раздавлен. У ног лежал светильник /595/. Гроб, очевидно, весь был обложен камышем. №120. Яма. №121. /раскоп. ХI/. Грунтовая могила. Направление с СВ на ЮЗ. Могила ограблена и кости разбросаны. Высота 0,95 м., длина 2,60 м., ширина 1,30 м., глубина 1,90 м. В углу най_ ден сохранившийся череп мужского трупа. Во многих местах попадались железные гвозди и куски истлевшего гроба. Предметов никаких не найдено. №122. /раскоп. ХI/. Земляная подбойная могила. Направление с В на З. Длина 2,70 м., высота 0,20 м., ширина 1 м., глубина 1,50 м. Могила настолько ограблена, что одни истлев_ шие кости были найдены в насыпи. №123. /раскоп. ХI/. Подбойная земляная могила. Заклад каменный. Направление с В на З. Длина 3 м., ширина 1 м., высота 0,50 м., глубина 1,85 м. Могила вся ограблена. №124. /раскоп. ІI/. Погребение оказалось под могилой 109. Склеп земляной с дромо_ сом. Направление с В на З. Дромос с запада. Длина могилы 2,70 м., ширина могилы 1,80 м., глубина 1,80 м., высота 0,95 м., ширина хода 1 м. Головой костяк лежал на В. Склеп ограб_ лен и костяк разбросан. Предметов не найдено. №125. /раскоп. ІI/. Подбойная земляная могила. Могила находилась в дромосе там же, где номера 115 и 116 могил. Направление могил с В на З. Длина могилы 3 м., ширина 0,90 м., высота 0,45 м., глубина 2,77 м. Головой покойник был положен на В. У могилы по_ падались обломки от деревянного гроба. Много предметов найдено не in situ. На груди головка медной фибулы /596/, в виде колесика, стеклянные бусы из пасты /597/, медная свернутая проволока в виде браслета /599/ находилась также на груди; амулет — стрелка от ожерелья /604/, медная пластинка от ожерелья /598/ и медный обломок пластинки /605/. Все эти предметы, вероятно, находились в гробу. За гробом были найдены: терракотовый сосуд в форме лежащего барана /600/, бусина — амулет из синей пасты /601/, у ног фраг_ менты стеклянного сосуда /602/. За ними миска из красной глины /603/. (Р). №126. /раскоп. ІI/. Земляной склеп с дромосом. Направление с С на Ю. Заклад камен_ ный. Высота 2,80 м., ширина хода 2 м., длина склепа 2 м., ширина 3,30 м., глубина 3,70 м. Могила ограблена и разбросана. В могиле находилось 5 трупов. Найдены: /предметы раз_ бросаны/: костяной кружок /607/, медная монета /608/, дно от краснолакового сосуда /609/, железный обломок /610/, 3 шарика из простой глины /611/, дно урны с красными круга_ ми /612/, бальзамарий из простой глины /613/; оба бальзамария находились у левой руки; мегарская красная чашка с каннелюрами, разбитая еще в древности и спаянная — сохрани_ лись отверстия от спайки; внутри чашки /606/ graffito Babelelros; алабастр /616/; в левой руке правого крайнего покойника находилась медная монета /617/, серый из простой гли_ ны сосуд с двумя ручками /615/, другой светильник с отбитой ручкой /619/, медная моне_ та /620/, 2 медных гвоздя /621/ и обломки деревянного гроба, точильный камень /622/, над ними находился светильник /618/. № 127. /раскоп. ХIІI/. Каменный склеп. Направление с СВ на ЮЗ. Длина 2,9 м., шири_ на 1,70 м., высота 2,10 м., глубина 2,90 м. Склеп ограблен. Весь заложен землей. Найдены куски меди, фрагменты серой глины сосуда /624/ и 15 медных гвоздей /623/. №128. /раскоп. ІI/. Земляной склеп с дромосом. Направление с СВ на ЮЗ. Головой костяк на ЮВ, не по направлению заклада, что весьма редко в Ольвийском Некрополе. Заклад каменный с СЗ на ЮВ. Высота 1,10 м, ширина хода 1,10 м., длина 3,07 м, ширина 1,90 м, глубина 2,44. Могила ограблена в древности. Найдены: фрагменты сосуда из про_ стой глины с белыми пятнами /625/, внутри его находился другой грубый сосуд из серого графитного цвета /626/. №129. /раскоп. ІI/. Подбойная земляная могила. Направление с В на З. Могила совер_ шенно ограблена. Высота 0,30 м., длина 3,10 м., ширина 1,10 м., глубина 1,55 м. 250 №130. /раскоп. І/. Подбойная земляная могила. Направление с СВ на ЮЗ. Заклад из 6 амфор с СВ на ЮЗ. Длина 2,90 м., ширина 1,5 м., высота 0,40 м., глубина 2,07 м. Найдены медные наконечники стрелок. В могиле: медные гвозди, в правой руке раздавленный ала_ бастр, близ него фрагмент чернолакового килика /630/. У головы остродонная амфора. В левой руке оселок /627/, ниже осека, 18 медных стрелок /628/ острием все на Ю. Между ними одна железная стрела /629/. №131. /раскоп. I/. Подбойная земляная могила. Направление с СВ на ЮЗ. Заклад из камыша. Головой костяк на ЮЗ. Могила ограблена. Кости разбросаны. Длина 3 м., ширина 1,10 м., высота 0,87 м., глубина 1,23 м. В насыпи найдены медные гвозди, железные гвозди, обломки чернолакового килика. У ног костяка находилась амфора с красными поясами, вся побитая, медное кольцо с печаткой /631/, с левой стороны чернолаковое блюдо с розет_ ками на дне /632/, бальзамарий из белой глины /633/, чернолаковый килик /634/. Как килик так и бальзамарий находились у правой ноги покойника. В насыпи найдено: желез_ ное кольцо /635/ и горлышко от сосуда /636/. №132. /раскоп. I/. Земляной склеп с дромосом. Направление с В на З. Заклад сырцом. Высота 1,07 м., ширина хода 1 м. Могила ограблена. Длина 2,5 м., ширина 1,30 м., глубина 2,40 м. В насыпи найдены медные гвозди. В могиле — фрагменты чернолакового кили_ ка /684/, фрагменты лекифа /685/, бусы подстилка из морской травы. № 132 б. /раскоп. I/. В дромосе склепа 132 а оказалась подбойная земляная могила. На_ правление с В на З. Длина 2,50 м., ширина 1,10 м., высота 0,40 м., глубина 2,10 м. В ногах оказался чернолаковый кратер с каннелюрами /690/, раздавленный землей, с правой сто_ роны головы — чернолаковый килик /689/, медный гвоздь /686/, горлышко от амфоры со штампом /687/; такое же горло со штампом /688/. №133. /раскоп. I/. Подбойная земляная могила. Направление с СВ на ЮЗ. Длина 2,70 м., ширина 1,20 м., высота 0,25 м., глубина 1 м. Ограблена могила. В насыпи найдена медная стрела, обломки чернолаквого килика. Других предметов не найдено. №134. /раскоп. I/. Земляная подбойная могила. Направление с ЮВ на СЗ. Головой ко_ стяк лежал на ЮВ. Заклад из разбитых амфор. Длина 3 м., ширина 1,39 м., высота 0,28 м., глубина 1,62 м. На дне железные гвоздик, с правой стороны у ног — чернолаковый лекиф арибаллической формы с изображением цветов /691/, там же чашечка из красной гли_ ны /692/. №135. /раскоп. I/. Грунтовая простая могила. Направление с СЗ на ЮВ. Могила ограб_ лена. Длина могилы 2,25 м., ширина 1,20 м, глубина 1,10 м. Найден кувшин из серой гли_ ны /693/. №136. /раскоп. I/. Грунтовая могила. Вся ограблена. Трудно было установить ее изме_ рение. Найдены обломки чернолаковой посуды, фрагменты чернолаковой энохойи /694/. (V в). №137. /раскоп. I/. Подбойная земляная могила. Направление с В на З. Заклад сырцом. Длина 2,45 м., ширина 1,60 м., высота 0,42 м., глубина 1,63 м. Могила ограблена. Кости раз_ бросаны. №138. /раскоп. I/. Подбойная земляная могила. Направление с С–СЗ на Ю–ЮЗ. Дли_ на 2,20 м., ширина 1,10 м., высота 0,33 м., глубина 1,85 м. В северо_западном углу разбитая амфора. Найдена часть медного кольца /695/. №139. /раскоп. I/. Подбойная земляная могила. Направление с В на З. Длина 2,5 м., ширина 1,10 м., высота 0,54 м., глубина 1,30 м. Могила вся ограблена и разорена. №140. /раскоп. I/. Простая грунтовая могила. Направление с СЗ на ЮВ. Головой кос_ тяк находился на ЮВ. Длина могилы 2,80 м., ширина 1,75 м., глубина 1,32 м. За головой найдена остродонная амфора и на груди чернолаковый канфар с вертикальными каннелю_ рами /696/. 251 №141. /раскоп. I/. Подбойная земляная могила. Направление с СЗ на ЮВ. Длина 2,70 м., ширина 1,95 м., высота 0,35 м., глубина 1,60 м. Могила ограблена в древности. За головой с северо_западной стороны находилась остродонная амфора. В насыпи найдены обломок чер_ нолакового канфара /697/, медный гвоздь /698/ и нож с костяной ручкой /699/. №142. /раскоп. I/. Могила содержала только каменный пол, чрезвычайно интересной кладки из ровных пригнанных плит. Весьма вероятно, могила лишь только подготовля_ лась, а затем внезапно была оставлена и закрыта землей. Глубина 2,10 м. В насыпи были найдены фрагменты чернолаковой посуды, медные гвозди и фрагменты леканы стиля рос_ кошного с изображением женщины в гиматии /700/. №143. /раскоп. I/. Подбойная земляная могила. Направление с З на В. Головой костяк лежал на В. Заклад сырцом. Могила разграблена. Длина 2,5 м., ширина 1 м., высота 0,30 м., глубина 1,65 м. Найдены обломки чернолаковой посуды. №144. /раскоп. I/. Подбойная земляная могила. Направление с СВ на ЮЗ. Заклад сыр_ цом. Пол вымощен также сырцом. Головой костяк находился на СВ. Длина 2,5 м., высота 0,73 м., ширина 1,2 м., глубина 2,14 м. Могила ограблена. В насыпи найдены 2 медных гвоз_ дя, фрагменты чернолаковой посуды и обломки от деревянного гроба. №145. /раскоп. I/. Подбойная земляная могила. Направление с СВ на ЮЗ. Заклад сыр_ цом. Головой костяк лежал на СВ. Длина могилы 2,2 м., ширина 1,07 м., высота 0,40 м., глубина 1,60 м. Найдены: 16 медных гвоздей и 2 железных гвоздя, на левой руке серебря_ ное кольцо с камнем /703/, на той же руке медное кольцо с печаткой /704/, серебряное кольцо с камнями /705/, на той же руке гемма с изображением от кольца /706/, у ног с левой стороны бронзовое зеркало /707/, фрагмент лекифа /708/ и там же нож с костяной ручкой /709/, в правой рук раздавленные алабастр. В могиле найдены 16 медных /701/ и 2 железных гвоздя /702/. № 146. /раскоп. I/. Яма. № 147. /раскоп. VIII/. Земляная подбойная могила. Направление с З–СЗ на В–ЮВ. Заклад сырцом. Головой костяк находился на В–ЮВ. Длина 3 м., ширина 1,5 м., высота 0,45 м., глубина 1,30 м. Найдены: у головы узкодонная амфора, чернолаковый горшочек с вертикальными каннелюрами /710/ и чернолаковый лекиф арибаллической формы с узо_ ром «запятых» /711/. (к V — н IV в). № 148. /раскоп. VIII/. Подбойная земляная могила. Направление с З на В. Головой кос_ тяк находился на В. Заклад сырцом на глине. Длина могилы 2,80 м., ширина 1 м., высота 0,50 м., глубина 1,55 м. Найдены: в правой руке аск с кроными поясами /712/, у головы узкодонная амфора. Там же находился плоский камень. №149. /раскоп. ХII/. Подбойная земляная могила. Сильно разбросана. Направление с СЗ на ЮВ. Длина могилы 2,80 м., ширина 1,5 м., высота 0,30 м., глубина 1,85 м. Ничего не найдено. №150. /раскоп. ХII/. Подбойная земляная могила. Направление с Ю–ЮВ на С–СЗ. Головой костяк лежал на Ю–ЮВ. Длина могилы 2,75 м., ширина 1,51 м., глубина 1,62 м., высота 0,36 м. Предметов не найдено. Могила ограблена. № 151. /раскоп. ХII/. Яма. № 152. /раскоп. ХII/. Яма. № 153. /раскоп. VIII/. Земляной склеп с дромосом. Высота 1,10 м., ширина хода 1,15 м. Направление с В–СВ на З–ЮЗ. Заклад сырцом. Головой костяк находился на З–Ю–З. Два трупа — мужской и женский. Длина склепа 3 м., ширина 1,80 м., глубина 3,30 м. Най_ дены: медный гвоздь /713/, светильник из серо_графитного цвета /714/, бронзовый брас_ лет /715/ на левой руке женского трупа, находившегося с правой стороны склепа, (браслет взят вместе с кистью руки) амулет из двух цилиндриков на подставке /716/ находился на груди; бронзовое зеркало /717/ в правой руке; близ руки медная фибула /718/, около ле_ 252 вой руки стоял горшочек красной глины с одной ручкой /719/. Между трупами в продоль_ ной ямке находились обломки разбитой из красной глины посуды. У ног обоих трупов с В– С–В стороны обнаружен серый /кувшин/ сосуд с белым узором /720/ и красный большой горшок с тремя вдавленными кругами /721/. №154. /раскоп. ХII/. Земляной склеп с дромосом. Направление с В на З. Высота 2,20 м., ширина хода 2 м. Склеп был ограблен в недавнее время крестьянами. Длина склепа 3,20 м., ширина 1,60 м., глубина 3,25 м. Как в насыпи, так и в самом склепе найдены: фрагмент «финикийского стекла» /722/, фрагмент сосуда серографитного цвета /723/, кусок твер_ дых румян /724/, 20 золотых лепестков от венка /725/, 3 фрагмента стеклянных сосу_ дов /726/, медный гвоздь /727/, 2 медных части /728/, 2 золотых пуговицы /729/, 5 костя_ ных обломков /730/, 3 фрагмента сосуда из «финикийского стекла» /731/, 7 фрагментов краснолаковой посуды /732/, 3 обломка медных предметов /733/, 3 фрагмента «разноцвет_ ного» стекла /734/, 2 железных гвоздя /735/, фрагмент краснофигурного сосуда /736/. №155. /раскоп. VIII/. Простая грунтовая могила. Направление с СЗ на ЮВ. Могила ограблена. Длина 2,50 м., ширина 1,50 м., глубина 2,70 м. В насыпи найдены: обломки от деревянного гроба и фрагменты алабастра. В могиле: 2 фрагмента железного ножа /737/, 2 медных гвоздя /738/ и 3 обломка медного черпака /739/. №156. /раскоп. VIII/. Подбойная земляная могила. Направление с СЗ на ЮВ. Ограб_ лена. Длина 2,30 м., ширина 1,50 м. и глубина 2,25 м., высота 0,45 м. Предметов в могиле не найдено. №157. /раскоп. VIII/. Земляной склеп. Заклад сырцом. Направление ЮЗ на СВ. Голо_ вой костяк лежал на ЮЗ. Могила разбросана. Длина 2,90 м., ширина 2,10 м., глубина 5,20 м., высота 1,37 м. Дно покрыто известью. В левой руке костяка найдена медная, сильно окис_ лившаяся монета /740/ и обломки от деревянного гроба. №158. /раскоп. I/. Подбойная земляная могила. Направление с СВ на ЮЗ. Могила ра_ зорена. Длина 2,5 м, ширина 1,5 м., глубина 2,15 м., высота 0,70 м. В ней найден сосуд — ольпа с чернофигурным рисунком на красном фоне /741/. №159. /раскоп. VIII/. Подбойная земляная могила. Направление с В на З. Заклад ка_ менный. Длина 3,1 м., ширина 1,30 м., высота 0,80 м., глубина 2,34 м. детское погребение. Кости истлели. Найдены детские игрушки: за головой терракотовый барашек /767/, по_ крытый светлокоричневой краской, у правой руки амулет — стеклянная уточка /768/, дет_ ский графитового цвета кратер /769/, рожок грубого черного лаку /770/, плоская желез_ ная окись /771/, астрагал с отверстием /772/, костяная муха_подвеска /773/, морская ра_ кушка /774/, глиняная чашечка /775/, терракотовая женская головка /776/, терракотовая маска силена /777/, светильник /778/, 2 терракотовые женские статуэтки /4 половин_ ки/ /779/. (Р). №160. /раскоп. VIII/. Подбойная земляная могила. Направление с Ю на ЮЗ. Длина могилы 3,10 м., ширина 1,20 м., высота 1,12 м., глубина 2,25 м. Могила разбросана. В моги_ ле обнаружены: две разбитые амфоры. На ручке одной клеймо /783/; клеймо и на дру_ гой /784/. На поверхности земли у могилы найдена крышка от фимиатерия /804/ и под_ веска в виде руки с апотропеическим жестом /810/. №161. /раскоп. I/. Грунтовая могила. На глубине 1,10 м. найден был жертвенник из известняка, длиной 0,95 м., шириной 0,52 м., толщиной 0,20 м. /785/. На одной стороне его вдоль длинного края имеются чашеобразных углубления; жертвенник был опрокинут ли_ цевой стороной вниз; под ним шел ряд известковых камней в разбросанном виде. Могила была, вероятно, еще в древности ограблена. Направление могил с СВ на ЮЗ. Длина моги_ лы 3 м., ширина 1,90 м. Предметов никаких не найдено. №162. /раскоп. I/. Подбойная земляная могила. Направление с СВ на ЮЗ. Заклад ка_ менный. Длина 2,6 м., ширина 1,5 м., высота 0,90 м., глубина 1,60 м. Могила разграблена, кости разбросаны. Из предметов оказалось: 2 глиняных бальзамарий /786–787/, свинцо_ вые ручки от гроба /788–790/, медная монета /791/. №163. /раскоп. I/. Подбойная земляная могила. Направление с В на З. Могила совер_ шенно разграблена. Судя по сохранившейся челюсти /792/, труп, очевидно, принадлежал ребенку лет 6–7. Длина 2,20 м., ширина 1,5 м., высота 0,45 м., глубина 1,30 м. Никаких пред_ метов не найдено. №164. /раскоп. I/. Подбойная земляная могила. Направление с С–С–В на Ю–Ю–З. Длина могилы 2,15 м., ширина 1,35 м., высота 1,30 м., глубина 2,90 м. Найдены предметы не in situ: пиксида терракотовая с крышечкой /793/, мегарский чернолаковый кубок /794/, с рельефным изображением цветов, уточек, виноградных листьев там же 4 свинцовые руч_ ки /795–798/. К отчету прилагается «ПЕРЕЧНЕВАЯ ОПИСЬ предметам древности, найденным при раскопках некрополя древнегреческой колонии Ольвии в 1920 году». Архив ИА НАНУ. Ф. 12, № 120, лл. 1–49. Подлинник. 254 ЛИТЕРАТУРА Агре Д. Ями и олтари в тракийски могили от Етрополско (V–IV в. пр.Хр.) // Археология.— 2001.— Кн. 1– 2.— С. 52–60. Акимова Л. И. К проблеме «геометрического мифа»: шахматный орнамент. Жизнь мифа в античности // Випперовские чтения.— М., 1988.,— Вып. ХVІІІ.— Ч. 1 — С. 60–93. Акимова Л. И. Об отношении геометрического стиля к обряду кремации // Исследования в области балто_ славянской дуовной культуры. Погребальный обряд.— М., 1990.— С. 229–237. Александров Г. Защитна сграда на тракийска надгробна могила на нос «Колокита» край Созопол // Обзорна информация на Националени институт за паметници на културата.— София,1989. Алекшин В. А. Социальная структура и погребальный обряд древнеземельческих обществ.— Л., 1986.— 182 с. Алекшин В. А. Погребальный обряд как археологический источник // КСИА.— 1981.— Вып. 167.— С. 3–9. Андроникос М. Царские раскопки в Вергине // ВДИ.— 1990.— № 1.— C. 107–129. Андросов А.В. Архитектура скифских курганов Украины: традиции и инновации // Проблемы скифо_сар_ матской археологии Северного Причерноморья. Тез. докл. конф.— Запорожье, 1989.— С. 9–11. Археологические экспедиции ГАИМК и ИА АН СССР в 1919–1956 гг. Указатель.— М.,1958.— 210 с. Арсеньева Т. М. Некрополь Танаиса.— М.— 1977.— 152 с. Анучин Д. Н. Сани, ладья и кони как принадлежность похоронного обряда.— М., 1890.— 32 с. Анучин Д. Н. И. Е. Забелин как археолог, в первую половину его научной деятельности (1842–1876) // Древности. Труды императорского археологического общества.— М., 1909.— Т. ХХІІ.— Вып. 2 — С. 42–70. Балабанов П. Тракийски ритуални ями край С.Делбет Бургаска област // Археология.— 1999.— Кн. 3–4.— С. 62–76. Бараков П. Ф. Эоловы наносы и почвы на развалинах Ольвии // Почвоведение.— 1913.— № 4.— С. 105–127. Бартон Д. Образование древних народов. Обычаи духовные, гражданские и общежительные греков и рим_ лян.— СПб., 1795.— Ч. 1.— 138 с. Белецкий А. А. О собственных именах в новонайденных ольвийских надписях // СА.— 1958.— Т. 28.— С. 72–82. Бiлецький А. О. Про власнi iмена з ольвiйських написiв // Археологiя.— 1957.— Т. 11.— С. 21–34. Белин де Балю Е. В. М. Ястребов (1855–1898) // ВОКК. Секцiя археологii.— 1930.— № 4/5.— С. 173–175. Белов Г. Д. Дневник Археологической экспедиции Херсонского музея (1926) // ХС.— 1927.— Вып. 2.— С. 273–288. Белов Г. Д. Отчет о раскопках в Херсонесе за 1935–1936 гг.— Симферополь, 1938.— 351 с. Белов Г. Д. Некрополь Херсонеса классической и эллинистической эпохи // ВДИ.— 1948.— № 1.— С. 155– 163. Белов Г. Д. Некрополь Херсонеса классической эпохи // СА.— 1950.— Т. 13.— С. 272–284. Белов Г. Д. Некрополь Херсонеса эллистической эпохи // Археологический сборник.— Л., 1978.— С. 45–66. Беляева С. О., Калюк О. П. Т. М. Мовчановський. Сторiнки бiографii // Археологiя.— 1989.— № 2.— С. 125– 130. Берштам А. Н., Бибиков С. Н. Н. И. Репников (1882–1940): Некролог // КСИИМК.— 1941.— Вып. 9.— С. 121–123. Бертье_Делагард А. Л. Каталог карт, планов, чертежей, рисунков, хранящихся в музее Императорского Одес_ ского общества истории и древностей.— Одесса, 1888.— 60 с. Бессонова С. С. Скифские погребальные комплексы как источник для реконструкции идеологических пред_ ставлений // Обряды и верования древнего населения Украины.— К. 1990.— С. 17–40. 255 Бессонова С. С. Об элементах скифского обряда в архаическом некрополе Ольвии // Проблемы археоло_ гии Северного Причерноморья (к 100_летию основания Херсонского музея).— Херсон, 1991.— С. 92–99. Блаватский В. Д. Искусство Северного Причерноморья в античную эпоху.— М., 1947.— 119 с. Блаватский В. Д. Б. В. Фармаковский — исследователь античного мира // КСИИМК.— 1948.— Вып. 22.— С. 8–13. Блаватский В. Д. Земледелие в античных государствах Северного Причерноморья.— М., 1953.— 108 с. Блаватский В. Д. Очерки военного дела в античных государствах Северного Причерноморья // Причерно_ морье в античную эпоху.— М., 1954.— Вып. 7.— 160 с. Блаватский В. Д. Пантикапей.— М., 1964.— 320 с. Блаватский В. Д. Античная археология Северного Причерноморья.— М., 1961.— 315 с. Блаватская Т. В. Ахейская Греция во втором тысячелетии до н. э.— М., 1966,— 256 с. Бларамберг И. П. Описание древних медалей Ольвии или Ольвиополя.— М., 1828.— 66 с. Бобринский А. А. О некоторых символических знаках, общих первобытной орнаментике всех народов Ев_ ропы и Азии // Труды ярославского областного съезда.— М., 1902.—С. 66–76. Богаевский Б. Л. По заветам отцов // ЖМНП.— 1912.— Т. V — С. 379–394. Богданова Н. О. Могильник I ст. до н. е.— III ст. н. е. бiля села Завiтне Бахчисарайського району // Археологiя.— 1963.— Т. 15.— С. 95–109. Богданова Н. А. Семантика и назначение некоторых амулетов из могильников первых веков нашей эры Юго_Западного Крыма // ТГИМ.— 1980.— Вып. 51.— С. 79–88. Богданова Н. А. Погребальный обряд сельского населения позднескифского государства в Крыму // Архе_ ологические исследования на юге Восточной Европы.— М., 1982.— Ч. II.— Вып. 54.— C. 20–38. Богданова Н. А., Гущина И. И., Лобода И. И. Могильник Скалистое III в Юго_Западном Крыму // КСИА.— 1967.— Вып. 112.— С. 132–139. Болтунова А. И. Курганные погребения IV в. до н. э. под Керчью // СА.— 1971.— № 1.— С. 159–172. Бороздин И. Н. Античная культура на юге России.— М., 1918.— 48 с. Брей У., Трамп Д. Археологический словарь.— М., 1990.— 369 с. Бритова Н. Н. Искусство античных городов Северного Причерноморья. // Искусство народов СССР.— М., 1971.— Т. 1.— С. 138–183. Брун Ф. К. Донесение о поездке к устью Буга и Днепра // ЗООИД.— 1863.— Т. V.— С. 985–993. Брун Ф. К. Черноморье.— Одесса, 1879.— Ч. 1.— С. 146–159. Бузескул В. П. Открытия ХIХ и начала ХХ века в области истории древнего мира. Греческий мир.— П., 1924.— Ч. 1.— 182 с. Бузескул В. П. Изучение древностей северного побережья Черного моря и их значение с точки зрения греческой и мировой истории.— К., 1927.— 24 с. Буйських А. В. До питання про надмогильні пам’ятники некрополя Херсонесу Таврійського IV–III ст. до н. е. // Археологія.— 2005.— № 1.— С. 47–57. Бунятян Е. П., Зубарь В. М. Новый участок детских погребений позднеантичного некрополя Херонеса // СА.— 1991.— № 4.— С. 228–239. Бураков А. В. Городище бiля С. Козирки поблизу Ольвii // АП.— 1962.— Т. 11.— С. 49–96. Бураков А. В. Козырское городище рубежа и первых столетий нашей эры.— К., 1976.— 159 с. Бураков А. В. Кам’яний склеп ольвiйського некрополя // Археологiя.— 1979.— Т. 31.— С. 74–82. Бураков А. В. Земляной склеп ольвийского некрополя // ИААСП.— 1980.— С. 120–125. Ваксель И. С. Л. Изображения разных памятников древности, найденных по берегам Черного моря, принад_ лежащих Российской империи.— СПб, 1801.— 56 с. Вегнер В. Эллада. Очерки и картины Древней Греции.— СПб.,1900.— 1020 с. Велишский Ф. Ф. Быт греков и римлян.— Прага., 1878.— 670 с. Венедиков И. Раскопкита в некропола на Аполония през 1946 год // Раскопки и проучвания.— София., 1948.— Т. 11.— С. 71–94. Верещагин А. В. Присуждение Уваровской золотой медали за раскопки Ольвии // Труды Вятской ученой археологической комиссии.— 1906.— Вып. 516.— С. 71–72. Веселовский Н. И. История императорского русского археологического общества за первое пятидесятиле_ тие его существования.— СПб,1900.— 516 с. Виноградов Ю. Г. Вотивная надпись дочери царя Скилура из Пантикапея и проблемы истории Скифии и Боспора в II в. до н. э. // ВДИ.— 1987.— № 1.— С. 55–87. Виноградов Ю. Г. Политическая история Ольвийского полиса VII–I вв. до н. э. Историко_эпиграфическое исследование.— М., 1989.— 284 С. Воеводский Л. Ф. Каннибализм в греческих мифах.— СПб., 1874.— 398 с. Высотская Т. Н. Поздние скифы в Юго_Западном Крыму.— К.,1972.— 191 с. Высотская Т. Н. Неаполь — столица государства поздних скифов.— К., 1979.— 207 с. 256 Высотская Т. Н. Раскопки Усть_Альминского городища и могильника // АО 1979.— М., 1980.— С. 260–262. Высотская Т. Н., Лобода И. И. Работы Альминского отряда // АО.— 1975.— М., 1976.— С. 314– 315. Вундт В. Миф и религия.— СПб, б. г.— 416 с. Гайдукевич В. Ф. Боспорское царство.— М.Л., 1949.— 624 с. Гайдукевич В. Ф. Новые исследования Илурата // КСИИМК.— 1951.— Вып. 37.— С. 170–195. Гайдукевич В. Ф. Некрополи некоторых боспорских городов // МИА.— 1959.— Вып. 69.— С. 154– 238. Гайдукевич В. Ф. Боспорские города. Уступчатые склепы. Эллинистическая усадьба. Илурат.— Л., 1981.— 136 с. Гайдукевич В. Ф., Капошина С. И. К вопросу о местных элементах в культуре античных городов Северного Причерноморья // СА. 1951.— Т. XV.— С. 162–187. Гаспаров М. Л. Древнегреческая хоровая лирика. Пиндар. Вакхиды. Оды. Фрагменты. М.,1980.— 360с. Гаршев Л. П., Гейст Ф. К., Коренев И. А., Лагута Н. Д., Сапожников А. П. Николаевщина. Краеведческий сборник.— Николаев. 1928.— 218 с. Георгиева Р. Обредни ями (края на II–I хилядолетия пр. н. е.) // Р. Георгиева, Т. Спиридонов, М. Рехо. Етнология на Траките.— София,1999.— С.165–183. Гетов Л. Мъглижката гробница.— София. 1988.— 42 с. Генинг В. В., Генинг В. Ф. Метод определения древних традиций ориентировок погребенных по сторонам света // Археология и методы исторических реконструкций.— К., 1985.— С. 136–152. Гинев Г. Некропол от римската епоха при С. Могилец. Търговицки окръч // Археология.— 1986.— Кн. 4.— С. 18–25. Гиро П. Частная и общественная жизнь греков.— Пг., 1915.— 680 с. Гладкова Т. А. Надгробие из Керчи // КСИА.— 1979.— Вып. 159.— С. 109–116. Грач Н. Л. Раскопки Нимфейской экспедиции // Археологические исследования на Украине в 1976– 1977 гг.— Тез. докл. конф.— Ужгород, 1978.— С. 81–82. Грач Н. Л. К характеристике этнического состава населения Нимфея в VI_V вв. до н. э. // Демографическая ситуация в Причерноморье в период великой греческой колонизации.— Тбилиси. 1981.— С. 260– 267. Грач Н. Л. Некрополь Нимфея.— СПб,1999.— 328 с. Гревс Р. Мифы Древней Греции.— М., 1992.— 620 с. Горбунова К. С. Березанский некрополь // АО 1967.— М.,— 1968.— С. 207–208. Готтенрот Ф. История внешней культуры.— СПб.— М., 1900.— Т. I.— 224 c. Гошкевич В. Н. Летопись музея. Херсонский городской музей древностей.— Херсон. 1914.— Вып. 4.— 72 с. Гудкова А. В., Крапивина В. В. Сероглиняная керамика Тиры, Ольвии и памятников черняховской культу_ ры.— К., 1990.— 48 с. Давыдова Л. И. К вопросу о так называемой «сцене загробной трапезы» на Боспорских надгробиях из собрания Эрмитажа // СГЭ.— Л.,1979.— Т. ХLIV.— С. 46–50. Дашевская О. Д., Голенцов А. С., Старченко Е. В. Раскопки городища и некрополя Беляус // АО 1977.— М.,1978.— С. 287–288. Денисова В. И. Стихотворная древнегреческая надпись из Ольвии // СА.— 1988.— № 1.— С. 251– 256. Денисова В. И. К некрополю Ольвии начальной поры (даты, находки, гипотезы) // Археологические вес_ ти.—2001.— № 8.— С.190–201. Деревицкий А. Н. Литература по вопросу о заговорах, заклинаниях в Древней Греции. (Дополнение к биб_ лиографическому указателю заговоров Н. Ф. Сумцова) // Сборник харьковского историко_филологическо_ го общества.— 1892.— Вып. 4.— С. 291–292. Диль Э. В. Ольвийская чашка с наговором // ИАК.— 1915.— Вып. 58.— С. 42–46. Диль Э. В. Ольвия // Гермес.— 1914.— Т. XV.— № 1–2.— С. 13–18, 47–52. Дмитриева А. В., Масленников А. А., Онайко Н. А. Раскопки могильника в урочище Широкая балка // КСИА.— 1986.— Вып. 168.— С. 80–84. Диамант Э. И. Раскопки некрополя Кошарского городища // АО 1968–1969.— С. 276–279. Диатроптов П. Д. Культ героев в античном Северном Причерноморье.— М., 2001.— 136 с. Древний мир в памятниках его писменности. Греция.— М., 1921.— Ч. I.— 522 с. Дютшке. Олимп. Мифология древних греков и римлян.— СПб.,1892.— 278 с. Дьяконова В. П. Погребальный обряд тувинцев как историко_этнографический источник.— Л., 1975.— 164 с. Дьяков И. М., Янковская Н. Б. Поминальная чаша // Памяти Ю. А. Андреева.— СПб.: Алетейя, 2000.— С. 91–98. Ельницкий Л. А. О малоизученных или утраченных греческих и латинских надписях Закавказья // ВДИ.— 1964.— № 2.— С. 134–149. Жебелев С. А. Памятники классической скульптуры, хранящиеся в музее Одесского общества истории и древностей // ЗООИД.— 1900.— Т. XXII.— С. 64–75. Жебелев С. А. Введение в археологию.— Пг., 1923.— 125 с. 257 Забелин И. Е., Тизенгаузен В. Г. Доклад о действиях Императорской Археологической Комиссии за 1873 // ОАК 1873.— СПб., 1876.— С. I–XXXIV. Залесский И. Н. Этруски в Северной Италии.— Л., 1959.— 180 с. Зайков А. В. Скифский конь в спартанской ритуальной поэзии // Античная древность и средние века.— Екатеринбург, 1998.— С. 29–44. Зайцева К. И. Местная керамика Ольвии эллинистического времени (курильницы и амфоры) // ТГЭ.— 1962.— Т. VII.— С. 25–204. Зайцева К. И. Свинцовые изделия из Ольвии // Тезисы докл. науч. сессии ГЭ.— 1964. Зайцева К. И. Расписная курильница_урна из Ольвии // СА.— 1970.— № 3.— С. 109–116. Зайцева К. И. Ольвийские культовые свинцовые изделия // ТГЭ. Культура и искусство античного мира.— Л., 1971.— С. 84–106. Зайцева К. И. Ольвийская расписная керамика эллинистической эпохи // ХКААМ.— М., 1976.— С. 97–108. Зайцева К. И. Ольвийские кубки и канфары VI–IV вв. до н. э. // ТГЭ. Культура и искусство античного мира.— Л., 1984. Зедгенидзе А. А., Савеля О. Я. Некрополь Херсонеса V–IV вв. до н. э. // КСИА.— 1981 а.— Вып. 168.— С. 3– 9. Зедгенидзе А. А., Савеля О. Я. Некрополь Херсонеса V–IV вв. до н. э. как источник изучения этнического и социального состава населения города // Демографическая ситуация в Причерноморье в период великой греческой колонизации.— Тбилиси, 1981 б.— С. 191–204. Зеленецкий К. Жизнь и ученая деятельность И. П. Бларамберга // ЗООИД.— 1850.— Т. II.— С. 220–228. Зелинский Ф. Ф. Древнегреческая религия.— Пг., 1918.— 360 с. Зубарь В. М. Некрополь Херсонеса Таврического I–IV вв. н. э.— К., 1982.— 142 с. Зубарь В. М. Раскопки Западного некрополя Херсонеса // АО 1982.— 1984.— С. 262–263. Зубарь В.М. О некоторых аспектах идеологической жизни населения Херсонеса Таврического в позднеан_ тичный период // Обряды и верования древнего населения Украины.— К., 1990.— С. 61–84. Зубарь В. М. О семантике одной группы погребального инвентаря в некрополе Херсонеса элллинистическо_ го времени // Боспорские иссследования.— Симферополь–Керчь, 2004.— С. 160–172. Зубарь В. М., Мещеряков В. Ф. Некоторые данные о верованиях населения Херсонеса (по материалам не_ крополя первых веков нашей эры) // Население и культура Крыма в первые века нашей эры.— К.,1983.— С. 96–114. Зубарь В. М., Шевченко А. В., Липавский С. А. Западный некрополь Херсонеса Таврического (материалы раскопок 1983–1985 гг.). Погребальные сооружения и обряд.— К., 1989.— Ч. 1.— 48 с. Иванов В. Эллинская религия страдаующего бога // Новый путь.— 1904.— №1.— С. 110–123. Иванов В. И. Дионис и прадионисийство.— Баку., 1929.— 304 с. Иванов В. В. Опыт истолкования древнеиндийских ритуальных и мифологических терминов, образован_ ных от as’va — «конь» // Проблемы истории языков и культуры народов Индии.— М., 1974.— С. 75–138. Иванова А. П. Боспорские антропоморфные надгробия // СА.— 1950.— Т. XIII.— С. 239–254. Иванова А. П. Искусство античных городов Северного Причерноморья.— Л., 1953.— 192 с. Iванова Г. П. Сцена «загробної трапези» на херсонеських надгробних рельсфах // Археологiя.— 1970.— Т. 23.— С. 79–90. Иванов В. Б., Топоров В. Н. Исследования в области славянских древностей.— М., 1974.— 344 с. Ильинская В. А. Скифы Днепровского лесостепного Левобережья.— К.,1968.— 203 с. Императорское Московское археологическое общество в первое пятидесятилетие его существования (1864– 1914 гг.).— М., 1915.— Т. II.— 446 с. Кадеев В. И. Об этнической принадлежности скорченных погребений Херсонеского некрополя // ВДИ.— 1973.— № 4.— С. 108–116. Кагаров Е. Г. Культ фетишей, растений и животных в древней Греции.— СПб., 1913.— 326 с. Казакова Л. М., Каменский И. С. Курганы Танаиса // КСИА.— 1970.— Вып. 124.— С. 81–87. Казанский Н. Н. Маска в погребальном обряде Восточного Средиземноморья // Балто_славянские этно_ культурные и археологические древности. Погребальный обряд.— М.,1985.— С. 45–80. Каковкин А. Я. О двух группах коптских памятников с античными сюжетами // ВДИ.— 1990.— № 1.— С. 80–92. Калинина И. В. Образ и семантика // Археологический сборник.— Спб,1999.— Вып. 34.— С. 208– 218. Каменцева Е. И, Устюгов Н. В. Русская метрология.— М.,1975.— 360 с. Капошина С. И. Проблема состава населения древней Ольвии по материалам архаического некрополя: (Тез. канд. дис.) // ГАИМК.— Л.,1937.— 6 с. Капошина С. И. Скорченные погребения Ольвии и Херсонеса // СА.— 1941.— Т. 7.— С. 161–173. Капошина С. И. Пленум Ленинградского отделения Института истории материальной культуры, посвящен_ ный Северному Причерноморью // ВДИ.— 1946 а.— № 3. 258 Капошина С. И. Пережитки ритуального окрашивания костяков в Ольвийском некрополе и в погребениях приднепровских скифов // КСИИМК.— 1946 б.— Вып. XII.— С. 26–30. Капошина С. И. Из истории греческой колонизации Нижнего Побужья // МИА.— 1956.— № 50.— С. 212– 254. Карасев А. Н. Планы Ольвии XIX века как источник для исторической топографии города // МИА.— 1956.— № 50.— С. 9–34. Карасев А. Н. Б. В. Фармаковский и Ольвия // ХКААМ.— М., 1976.— С. 13–22. Карасев А. Н., Леви Е. И. Исследования Ольвии после Б. В. Фармаковского (1927_1970) // ХКААМ.— М.,1976.— С. 22–46. Карышковский П. О. Монетное дело в Ольвии во второй половине II в. н. э. // АКСП.— К.,1986.— С. 25–36. Каспаров А. К. Скелет лошади из захоронения в некрополе Нимфея // Археологические вести.— 2002.— №9.— С. 45–50. Кастанаян Е. Г. Обряд тризны в боспорских курганах // СА.— 1950.— Т. 14.— С. 124–138. Кастанаян Е. Г. Грунтовые некрополи боспорских городов VI–IV вв. до н. э. и местные их особенности // МИА.— 1959.— № 69.— С. 257–295. Кауфман С. А. Об уступчатых склепах Боспора // Сообщения Академии Архитектуры СССР. Институт истории и архитектуры.— М., 1947.— Вып. 6.— С. 1–32. Кац В. И., Тункина И. В. Зарождение керамической эпиграфики в России // Античный мир и археология.— Саратов, 1990.— С. 111–122. Качарова Д. Д., Квиркелия Г. Т. Города и поселения Причерноморья античной эпохи. Малый энциклопеди_ ческий справочник.— Тбилиси, 1991.— 656с. Кеппен П. И. План города Ольвии с окрестностями.— СПб., 1821.— 1 с. Кеппен П. И. Древности Северного берега Понта.— М., 1828.–176 c. Кеппен Ф. П. Биография П. И. Кеппена // Сборник отделения русского языка и словесности императорс_ кой Академии Наук.— СПб.,1912.— Т. 89.— № 5.— С. 1–125. Кереньи К. Эливсин: архетипический образ матери и дочери.— М., 2000.— 288 с. Кияшко В. Я., Пронштейн А. В. Вспомагательные исторические дисциплины.— М., 1973.— 112 с. Клингер В. П. Амброзия и живая вода.— К., 1904.— 24 с. Клингер В. П. Животные в античном и современном суеверии.— К., 1911 а.— 354 с. Клингер В. П. Яйцо в народном суеверии // Serta Borysthenica (сборник в честь Ю.А. Кулаковского).— К., 1911 б.— С. 119–146. Книпович Т. Н. Остатки морских раковин, найденных при раскопках в Ольвии в 1905–1915 гг. // Известия института археологической технологии РАИМК.— Пг., 1922.— Вып. 1.— С. 65–72. Книпович Т. Н. Архаический некрополь на территории Ольвии (из работ Ольвийской археологической экспедиции 1939г.) // КСИИМК.— 1940 а.— Вып. 6.— С. 80–82. Книпович Т. Н. Некрополь в северо_восточной части ольвийского городища // СА.— 1940 б.— Т. 6.— С. 92_106. Книпович Т. Н. Некрополь на территории Ольвии (из работ оьвийской экспедиции 1940 г.) // КСИА.— 1941.— Вып. Х.— С. 112–120. Книпович Т. Н. Основные итоги ольвийской экспедиции (1948г.) // КСИИМК.— 1950.— Вып. XXXV.— С. 100–106. Книпович Т. Н. Население Ольвии в VI–I вв. до н. э. по данным эпиграфических источников // МИА.— 1956.— № 50.— С. 119–136. Книпович Т. Н. К вопросу о римлянах в составе населения Ольвии // АИКСП.— К., 1968.— С. 189– 197. Кобылина М. М. Фанагория // МИА.— 1956.— № 57.— С. 5–120. Кобылина М. М. Античная скульптура Северного Причерноморья.— М., 1972.— 32 с. Козуб Ю. И. Погребальный обряд Ольвийского некрополя V–IV вв. до н. э. // ЗОАО.— 1960.— Т. 1.— С. 75– 84. Козуб Ю. I. Лекiфи ольвiйського некрополю V–IV ст. до н. е. // Археологiя.— 1962 а.— Т. XIV.— С. 116–135. Козуб Ю. I. Поховальнi споруди ольвiйського некрополю V–IV ст. до н.е. // АП.— 1962 б.— Т. 11.— С. 39–47. Козуб Ю. И. Раскопки в Ольвии // АО 1966.— 1967 а.— С. 207–210. Козуб Ю. И. Раскопки территории некрополя Ольвии в 1965–1966 гг. // АИУ 1965–1966.— 1967 б.— С. 126– 131. Козуб Ю. И. Раскопки западного района Ольвии // АО 1968.— 1969.— С. 282–283. Козуб Ю. I. Розкопки захiдноi околицi Ольвii // АДУ 1969.— 1972.— Вип. 4.— С. 163–171. Козуб Ю. I. Фiгурна посудина з Ольвii //Археологiя.— 1973 а.— № 8.— С. 88–92. Козуб Ю. И. Раскопки ольвийского некрополя //АО 1972.— 1973 б.— С. 290–291. Козуб Ю. I. Некрополь Ольвiї V–IV ст. до н. е.— К., 1974 а.— 182 с. Козуб Ю. И. Раскопки некрополя Ольвии // АО 1973.— 1974 б.— С. 285–286. 259 Козуб Ю. И. Раскопки предместья и некрополя Ольвии // АО 1974.— 1975 а.— С. 295–296. Козуб Ю. И. Древнейшие святилища Ольвии // Ольвия.— К., 1975 б.— С. 139–164. Козуб Ю. И. Древнейший культовый комплекс Ольвии // ХКААМ.— 1976.— С. 124–130. Козуб Ю. И. Раскопки предместья и некрополя Ольвии // АО 1978.— 1979.— С. 235–296. Козуб Ю. И. Историческая топография некрополя Ольвии // Античная культура Северного Причерномо_ рья.— К., 1984.— С. 156–174. Козуб Ю. И. Исследование предместья и некрополя Ольвии // АО 1983.— 1985 а.— С. 231–292. Козуб Ю. И. История развития западной окрестности Ольвии (предградье и некрополь: конец VI в. до н. э.— середина III в. н. э.) // ПИО.— 1985 б.— С. 37–38. Козуб Ю. И. Стеклянные бальзамарии из некрополя Ольвии // Античная культура Северного Причерномо_ рья в первые века нашей эры.— К., 1986.— С. 41–52. Козуб Ю. И. Погребальные сооружения некрополей Ольвии и ее округи // Культура населения Ольвии и ее округи в архаическое время.— К.,1987.— С. 27–35. Козуб Ю. И. Культовый комплекс западной окрестности Ольвии // Боспорский феномен: колонизация региона, формирование полисов, образование государства.— СПб., 2001.— С. 29–35. Козуб Ю. И. Надгробия нерополя Ольвии римского периода // Боспорский феномен: погребальные памят_ ники и святилиша.— СПб., 2002.— С.37–41. Козуб Ю. И., Белецкий А. А. Стихотворная эпитафия Эпикрата из Ольвии // ВДИ.— 1977.— № 1.— С. 172– 175. Колесникова Л. Г. Кому принадлежали антропоморфные надгробия Херсонеса // СА.— 1973.— № 3.— С. 37–48. Колесникова Л. Г. Значение и место антропоморфных надгробий в некрополе Херсонеса // СА.— 1977.— №2.— С. 87–99. Колесникова Л. Г. Хронология антропоморфных надгробий Херсонеса // Античная культура Северного Причерноморья в первые века нашей эры.— К., 1986.— С. 86–101. Колобова К. М. Древний город Афины и его памятники.— Л.,1961.— 374 с. Кондаков Н. П. Греческие терракотовые статуэтки (отдельный оттиск).— Одесса, 1879.— 52 с. Копейкина Л.В. Северо_западный участок Березанского поселения (результаты работ 1970_1974 г.г.) // Но_ вейшие открытия археологов.— К., 1975. Копейкина Л. В. Комплекс архаических терракот с Березани // ВДИ.— № 3.— С. 92–101. Копейкина Л. В. Результаты работ Березанской экспедиции // АО 1980–1981.— С. 263–264. Копейкина Л. В. Расписная керамика архаического времени из античных поселений Нижнего Побужья и Поднепровья как источник для изучения торговых и культурных связей //Археологический сборник Госу_ дарственного Эрмитажа.— Л., 1986.— Вып. 27. Коровина А. К. Раскопки некрополя Фанагории // КСИА.— 1967.— Вып. 109.— С. 130–135. Корпусова И. В. Некоторые аспекты изучения античной истории в трудах С. С. Дложевского // Проблемы археологии Северного Причерноморья.— тез. докл. конф.— Херсон, 1990.— Ч. 3.— С. 72–73. К раскопкам Ольвии // Наука на Украине.— Харьков, 1922.— № 3.— С. 255–256. Крапивина В. В. Ольвия: материальная культура I–IV вв. н. э.— К., 1993.— 184 с. Крапивина В. В. К проблеме этнического состава населения Ольвии в первые века нашей эры //Украiна i Грецiя.— Тези мiжнарод. наук. конф.— К., 1993.— С. 71–73. Крапивина В. В. Об исторической топографии курганного некрополя Ольвии // Погребальные курганы в юго_восточной Европе.— Тез. межд. симпозиума.— Казанлык., 1993.— С. 75–76. Крейцер. Начало археологических розысков в Ольвии // ЗООИД.— Т. Х.— С. 407–414. Кругликова И. Т. К 100_летию со дня рождения Б. В. Фармаковского // СА.— 1970.— № 1.— С. 3– 8. Крыжицкий С. Д. Жилые ансамбли древней Ольвии (IV–II вв. до н. э.) — К., 1971.— 144 с. Крыжицкий С. Д. Жилые дома античных городов Северного Причерноморья (VI в. до н. э.— IV в. н. э.) — К., 1982.— 166 с. Крыжицкий С. Д. Античность в УССР в 1972–1982 гг. // ВДИ.— 1983.— № 2.— С. 81–95. Крыжицкий С. Д. Ольвия. Историографическое исследование архитектурно_строительных комплексов.— К., 1985.— 190 с. Крыжицкий С. Д. Архитектура античных государств Северного Причерноморья.— К.,1993 а. Крыжицкий С. Д. К проблеме реставрации кургана второй половины II в. н. э. Евресивия и Ареты в Оль_ вии // Погребальные курганы в юго_восточной Европе.— Тез. межд. симп.— Казынлык., 1993 б.— С. 77–78. Крыжицкий С. Д., Лейпунская Н. А. Ольвия — память тысячелетий: очерк.— Одесса, 1982.— 46 с. Крыжицкий С. Д., Буйских С. Б., Бураков А. В., Отрешко В. М. Сельская округа Ольвии.— К., 1989.— 240 с. Крыжицкий С. Д., Русяева А. С., Крапивина В. В., Лейпунская Н. А., Скржинская М. В., Анохин В. А. Ольвия. Античное государство в Северном Причерноморье.— К., 1999.— 682 с. 260 Крисiн Г. П. Дитячi поховання в урнах на о.Березанi // ВОКК. Секцiя археологii.— 1930.— №. 4/5.— С. 97– 103. Крюгер О. О. Надгробие Леокса, сына Мольпагора // ИРАИМК.— 1921.— Т. 1.— С. 41–50. Крюгер О. О. Эпиграфические мелочи // ИРАИМК.— 1925.— Т. IV.— С. 81–96. Кублаков М. М. Новые погребальные сооружения Илурата // КСИА.— 1979.— Вып. 159.— С. 90– 97. Кузьмина Е. К. Конь в религии и искусстве саков и скифов // Скифы и сарматы.— К., 1977.— С. 26–120. Кулаковский Ю. А. Древности Южной России. Две керченские катакомбы с фресками //МАР.— СПб., 1896.— № 19.— 72 с. Кулаковский Ю. А. Смерть и бессмертие в представлении древних греков.— К., 1899.— 126 с. Кулаковский Ю. А. Раскопки в Ольвии // ОАК 1900.— СПб., 1902.— С. 3–12. Кулаковский Ю. А. Прошлое Тавриды (краткий исторический очерк).— К., 1914.— 112 с. Куланж Фюстель де. Гражданская община древнего мира.— СПб., 1906.— 450 с. Кун Н. А. Предшественники христианства: восточные культуры в Римской империи.— М., 1922.— 162 с. Кунина Н. З., Сорокина Н. П. Стеклянные бальзамарии Боспора // ТГЭ.— Л., 1972.— Вып. XIII.— С. 14–177. Кунов Г. Возникновение религии и веры в Бога.— М.,— Л., 1925.— 207 с. Купер Дж. Энциклопедия символов.— Кн. IV.— М., 1995.— 402 с. Кутайсов В. А., Ланцов С. Б. Некрополь античной Керкинитиды. История и итоги изучения.— М., 1980.— 44 с. Куфтин Б. А. Археологические раскопки в Триалети. Опыт периодизации памятников.— Тбилиси, 1941.— Т. 1.— С. 132–140. Кызласов Л. Р. Древняя Тува (от палеолита до IX в.).— М., 1979.— 130 с. Лапин В. В. Греческая колонизация Северного Причерноморья (Критический очерк отечественных теорий колонизации).— К., 1966.— 240 с. Лапин В. В., Бураков А. В., Борисов Б. В. Ольвия. Путеводитель по раскопкам и музею.— К., 1959.— 78 с. Латышев В. В. Исследования об истории и государственном строе города Ольвия.— СПб., 1887.— 314 с. Латышев В. В. Очерк греческих древностей.— СПб., 1899.— Ч. II.— 328 с. Латышев В. В. Эпиграфические новости из Южной России (находки 1901–1903 годов) // ИАК.— СПб., 1904.— Вып. 10.— С. 1–91. Латышев В. В. Эпиграфические новости из Южной России // ИАК.— СПб., 1906.— Вып. 18.— С. 95–137. Латыщев В. В. Эпиграфические новости из Южной России. Ольвийская и херсонская надписи, найденные в 1908 г. // ИАК.— СПб., 1909.— Вып. 33.— С. 41–49. Латышев В. В. Эпиграфические новости из Южной России. Находки 1909 и 1910 годов // ИАК.— СПб., 1910.— Вып. 37.— С. 65–75. Леви Е. И. Ольвия. Город эпохи эллинизма.— Л., 1985.— 152 с. Леонтьев П. М. Рецензия на кн.: Уваров А. С. Исследования о древностях южной России и берегов Черного моря. СПб., 1851 // ОЗ.— 1852.— Т. 83.— № 7.— Отд. 5.— С. 28–30. Лепер Р. Х. Отчет о деятельности Русского археологического института в Константинополе в 1904 г. // Известия Русского археологического института в Константинополе.— СПб., 1908.— Т. 13. Лейпунская Н. А. Новые данные о развитии Ольвии в эллинистическое время // Проблеми iсторii та археологii давнього населення Украiнськоi РСР.— К., 1989.— С. 130–131. Лейпунська Н.О. Новий напис із Ольвії // Археологія.— 1990.— № 3.— С. 117–122. Лейпунская Н. А.,Папанова В. А. К характеристике экономических связей Ольвии (по материалам амфор из нерополя Широкая балка) // Археологічні відкриття в Україні: 2001–2002 рр.— К., 2003.— С. 328–335. Липавский С. А. Об ориентировке погребенных в античных некрополях Северного Причерноморья // Про_ блемы исследования Ольвии.— Тез. докл. семинара.— Парутино., 1985.— С. 46–47. Липавский С. А. О времени появления курганных погребений в Ольвии //Липавский С. А., Снытко И. А. Материалы по археологии Ольвии и ее округи.— К., 1990.— С. 18–28. Липавский С. А. Антропоморфное изваяние из некрополя Ольвии // Липавский С. А., Снытко И. А. Мате_ риалы по археологии Ольвии и ее округи.— К., 1990.— С. 29–30. Липавский С. А., Снытко И. А. Новые данные о погребальном обряде архаического населения Нижнего Побужья // Проблеми iсторii та археологii давнього населення Украiнськоi РСР.— К., 1989.— С. 131–132. Липавский С. А., Снытко И. А. Курганы раннеантичного времени в Урочище Чертоватое и некоторые про_ блемы населения ольвийской хоры //Материалы по археологии Ольвии и ее округи.— К., 1990.— С. 1–6. Литвинский Б. А. Древние кочевники «Крыши мира».— М., 1972.— 269 с. Лопухова О. Б. Архаическая Греция (по материалам раскопок последних лет) // ВДИ.— 1989.— № 4.— С. 122–130. Лосев А. Ф. Античная мифология в ее историческом развитии.— М., 1957.— 620 с. Лосев А. Ф. Очерки античного символизма и мифологии.— М.,1993.— 960 с. Лосева Н. М., Сидорова Н. А. Искусство Этрурии и Древней Италии.— М., 1988.— 304 с. 261 Лурье С. Я. Древнегреческие паспорта для входа в рай // Вопросы античной литературы и классической филологии.— М.— Л., 1966.— С. 23 –29. Любкер Ф. Реальный словарь классических древностей. В 3_х томах.— М., 2001. Ляшко С. Н. Курган // Енциклопедія трипільської культури // За ред. Л.М. Новохатько та інш.— К., 2004.— Т. 2.— С. 282. Ляшко С. Н., Белов А. Ф. О месте сосуда в погребениях (по материалам погребений энеолита_бронзы) // Раннеземледельческие поселения_гиганты трипольской культуры на Украине. Материалы полевого семина_ ра.— Тальянки — Веселый Кут — Майданецкое, 1990.— С. 164–165. Ляшко С. Н., Папанова В. А. Охранные раскопки некрополя Ольвии (итоги полевых сезонов 2000– 2001 гг.) // Археологічні відкриття в Україні: 2000–2001 рр.— К., 2002.— С. 178–179. Ляшко С. Н., Папанова В. А. Новая ольвийская усадьба // Боспорский феномен: проблемы хронологи и датировки памятников.— СПб., 2004.— С. 89–95. Максимова М. И., Наливкина М. А. Скульптура //Античные города Северного Причерноморья.— 1955.— С. 297–324. Магомедов Б. В. Ольвия и черняховская культура // ПИО.— Парутино., 1985.— С. 46–47. Макаренко Н. А. Археологические открытия 1913 года //Старые годы. — 1914.— Февраль.— С. 40–43. Макаренко М. О. Пiдземний город. (Ольбiя) // Глобус.— 1926.— № 19.— С. 376–279. Макаренко М. О. Ольбiя // Коротке звiдомлення Всеукраiнського археологiчного комiтету за 1926 р.— К., 1927.— С. 90–105. Маргос А., Раннехристианские наскальные гробницы при град Провадия // Известия на народни музей Варна.— 1970.— Т. 6 (21).— С. 190–200. Маркова О. В. Equus caballus з ольвійського поховання // Археологія.— 2002.— № 1.— С. 109–126. Марченко И. Д. Раскопки восточного некрополя Фанагории в 1950–1951 гг. // МИА.— 1956.— № 57.— С. 102–128. Марченко К. К. Основные аспекты и результаты изучения греко_варварских контактов и заимодействий в Северном Причерноморье в скиский период // Stratum plus.— Кишинев, 1999.— № 3.— С. 333–353. Масленников А. А. Скорченные погребения в грунтовых нерополях некоторых боспорских городов // СА.— 1976.— №3.— С. 110–129. Масленников А. А. Этнический состав населения боспорских городов в VI–V вв. до н. э. // СА.— 1978.— №1.— С. 30–41. Масленников А. А. Некоторые особенности некрополей городов Европейского Боспора первых веков нашей эры // СА.— 1982.— № 1.— С. 33–43. Масленников А. А. Население боспорских городов в VI–V вв. до н. э.— М., 1985.— 250 с. Масленников А. А. Население Боспорского государства в первых веках нашей эры.— М., 1990.— 230 с. Масленников А. А. Семейные склепы сельского населения позднеантичного Боспора.— М., 1997.— 108 с. Массон В. М. Экономика и социальный строй древних обществ.— Л., 1976.— 192 с. Матюшин Г. Н. Археологический словарь.— М.,1996.— 304 с. Мелетинский Е. М. Поэтика мифа.— М., 1976.— 408 с. Мельник Н. И. Погребальный обычай и погребальный памятник // А.— 1993.— № 1.—С. 94–97. Мензис А. История религии.— СПб., 1897.— 336 с. Метакса В. Идеализация земной жизни на древних греческих надгробных барельефах// Древности. Вест_ ник археологии и истории, издаваемый Санкт_Петербургским археологическим институтом.— СПб., 1905.— Вып. XIV.— С. 20–46. Мещанинов И. И. Кромлехи // ГАИМК.— 1930.— Т. VI.— Вып. III.— 31 с. Мещанинов И. И. Кромлехи у славян // СГАИМК.— 1931 а.— № 7.— С. 14–16. Мещанинов И. И. Отчет о работах Ольвийской экспедиции (1929–1930 гг.) // СГАИМК.— 1931 б.— № 2.— С. 23–24. Мейер А. Повествование землемерное и естествословное описание Очаковской земли.— СПб., 1794.— 204 с. Миллер В. Ф. Значение собаки в мифологических верованиях // Древности. Труды московского археоло_ гического общества.— М., 1878.— Т. VI.— С. 203–215. Миронов А. М. Картины загробной жизни в греческой живописи на вазах.— М., 1895.— 234 с. Мирчев М. Паметници на гробната архитектура в Одесос и неговата околност // Изследония в честь на академик Д. Дечев.— София, 1958.— 610 с. Мифологический словарь / Под ред. Е. М. Мелетинского.— М., 1991.— 736 с. Модестов В. И. Этрусский вопрос // ЖМНП.— 1903.— Август.— С. 363–380. Модестов В. И. Введение в римскую историю.— СПб., 1904.— Ч. II.—172 с. Мозолевський Б. М. Товста Могила.— К., 1979.— 180 с. Молева Н. В. Группа антропоморфных надгробий из некрополя Мирмекия // АМА.— Саратов, 1977.— Вып. III.— С. 106–115. 262 Молева Н. В. Раскопки некрополя Мирмекия в 1974–1975 гг. // КСИА.— 1981.— № 168.— С. 73–77. Молева Н. В. Антропоморфные памятники Боспора // Автор. дис. к. и. н.— Л., 1986.— 23 с. Молева Н. В. О происхождении боспорских антропоморфных изваяний // СА.— 1991.— № 2.— С. 71–75. Молева Н. В. Очерки сакральной жизни Боспора.— Нижний Новгород, 2002.— 136 с. Молок Д. Ю. Черты имплицитной мифологии в надгробиях греческой классики // Жизнь мифа в антично_ сти.— Випперовские чтения.— М.,1988.— Вып. XVIII.— Ч. I.— С. 147–157. Монахов С. Ю., Рогов Е. Я. Амфоры некрополя Панское I // АМА.— Саратов, 1990.— Вып. 7.— С. 128–154. Мошинский А. П. Погребальный обряд некрополя IV–III вв. до н. э. у поселка Заозерное (Крым) // СА.— 1988.— № 4.— С. 111–124. Муравьев_Апостол И. М. Ольвия. Отрывок из путешествия в Тавриду в 1820 году с приобщением перевода из Боресфенисткой речи Диона Хрисостома.— СПб., 1821.— 48 с. Муравьев_Апостол И. М. Путешествие по Тавриде в 1820 году.— СПб., 1823.— 338 с. Мурзакевич Н. Н. Древности открытые в селе Парутине на развалинах Ольвии // ЗООИД.— 1844.— Т. I.— С. 623–624. Мурзакевич Н. Н. Ольвийские древности // ЗООИД.— 1853.— Т. 3.— С. 246–247. Мурзакевич Н. Н. Митрополит Евгений и академик Кеппен // ЗООИД.— 1872.— Т. VIII.— С. 406– 411. Назарчук В. И. Охранные раскопки на территории некрополя Ольвии // Античные древности Северного Причерноморья.— К., 1988.— С. 194–203. Надписи Ольвии (1917–1965).— Л., 1968.— 132 с. Никитина Г. Ф. Погребальный обряд культур полей погребений Средней Европы в I тысячелетии до н. э.— I тысячелетии н. э. // Погребальный обряд племен Северной и Средней Европы в I тыс. до н. э.— I тыс. н. э.— М., 1974.— С. 5–132. Новиков А. В. Собаки в мировоззрении и ритуальной практике древнего населения Лесостепной и южно_ таежной зон Западной Сибири // Археология, этнография и антропология Евразии.— М., 2001.— С. 72–83. Новосадский Н.И. Елевсинские мистерии.— СПб., 1887.— 150 с. Новосадский Н. И. О почитании реликвий у древних греков // Варшавские университетские известия.— Варшава, 1889.— № 5.— С. 1–14. Новосадский Н. И. Греческая эпиграфика.— М., 1915.— Ч. I.— 254 с. Норцов А. Н. Архив графов Канкриных_Ламберт_Сухтелен.— Тамбов, 1910.— 54 с. Одесский археологический музей АН УССР — К., 1983.— 196 с. Окроверцхова И. А. Путешествие Палласа по России.— Саратов, 1962.— 62 с. Ольховский В. С. Скифские катакомбы в Северном Причерноморье // СА.— 1977.— № 4.— С. 108– 128. Ольховский В. С. Погребально_поминальная обрядность населения степной Скифии (VII–III вв. до н. э.).— М., 1991.— 256 с. Орешников А. В. Несколько замечаний о древностях, найденных в С. Парутине в 1891 г. // Отдельный оттиск.— СПб., 1892.— 14 с. Орешников А. В. Несколько замечаний о древностях, найденных в С. Парутине в 1891 г. // Древности. Труды Императорского Московского Археологического общества.— М., 1894.— Т. 15.— Вып. 2. Отрешко В. М. З iсторiї Ольвiйського полiса в IV–I ст. до н. е. // Археологiя.— 1982.— Вип. 41.— С. 34–46. Пам’ятi С. С. Дложевського (1899–1930) // ХрАМ.— 1931.— № 3.— С. 95. Панайотова К. Некрополът на Аполония Понтика в местности Калфата // Археология.— София.— 1998.— Кн. 3–4.— С. 11–25. Панайотова К. Поминовение усопших в некрополе Аполлонии Понтийской в м. Калфата // Боспорский феномен: погребальные памятники и святилища.— СПб., 2002.— Ч. ІІ.— С. 3–8. Папанова В. А. Новий кам’яний склеп Ольвiйського некрополя // Археологiя.— 1985.— Вип. 49.— С. 78–86. Папанова В. А. Раскопки некрополя Ольвии Б. В. Фармаковским // НОЛ.— Бердянск,1993. — С. 3– 15. Папанова В. А. Из истории исследования Ольвии // НОЛ.— Бердянск, 1993.— С. 15–24. Папанова В.А. Архаический курос из ольвийского некрополя // НОЛ.— Бердянск, 1993.— С. 24–26. Папанова В. А. Раскопки некрополя Ольвии конца V–IV вв. до н.э. в 1991–1992 гг. // НОЛ.— Бердянск, 1993.— С. 26–90. Папанова В. А. Некрополь Ольвії (історична топографія та поховальний обряд) // Автореферат дис. к. і. н.— К., 1994 а.— 16 с. Папанова В. А. О неизданных планах Ольвиии // Ольвия — 200 . Тезисы докл. межд. конференции.— Николаев, 1994 б.— С. 99–100. Папанова В. А. Раскопки некрополя Ольвии в районе Широкой балки // «Історія. Етнографія. Культура. Нові дослідження». Тези першої обласної наукової краєзнавчої конференції.— Миколаів, 1995.— С. 38–40. Папанова В. А. Семейно_родовой участок ольвийского некрополя // Древнее Причерноморье. III чтения памяти пр. П. О. Карышковского. Тезисы докл. юбилейн. Конференции.— Одесса, 1996 а.— С. 82– 84. Папанова В. А. Маловідомі матеріали з архівів П. І. Кеппена // Мир Ольвии: памятник исследователю и 263 исследование памятника. Материалы юбил. чтений, посв. 90_летию со дня рожд. проф. Л. М. Славина.— К., 1996 б.— С. 171–173. Папанова В. А. Поминальный обряд ольвиополитов // Никоний и античный мир Северного Причерномо_ рья.— Одесса, 1997 а.— С. 157–162. Папанова В. А. К вопросу о символике былины «Смерть Василия Буслаевича» // Актуальні питання слов’ян_ ської філології.— Міжвуз. Збірник наук. праць.— Вип. III.— Київ–Бердянськ., 1997 б.— С. 171–175. Папанова В. А. Надгробия некрополя Ольвии // Древности степного Причерноморья и Крыма.— Вып. VI.— Запорожье, 1997 в.— С. 112–118. Папанова В. А. Семейно_родовой участок ольвийского некрополя // Древнее Причерноморье. Тез. докл.— Одесса, 1998.— С. 82–83. Папанова В. А. Символика оружия в античной мифологии // Актуальні питання слов’янської філології.— Міжвуз. сбірник наук. статей.— Вип. IV.— Київ–Бердянськ, 2000.— С. 139–144. Папанова В. А. Погребальные сооружения редкой конструкции некрополя Ольвии // Боспорский феномен: колонизация региона, формирование полисов, образование государства.— СПб., 2001.— Ч. ІІ.— С. 36–40. Папанова В. А. Символика оружия в античных погребениях // Боспорский феномен: погребальные пмятни_ ки и святилища.— СПб., 2002 а.— Ч. ІІ.— С. 279–285. Папанова В. А. Особливості поминально_поховального обряду некрополя Ольвії // Наукові праці історич_ ного факультету Запорізького державногоь університету.— Запоріжжя, 2002 б.— Вип. XV.— С. 268–272. Папанова В. А. Склепы с росписью на некрополе Ольвии // Proceedengs of the Eight International Congres of Tracology “Trace and the Aegean”.— Sofia, 2002 в.— Vol. I.— S. 547–553. Папанова В. А. Поминально_погребальные обряды некрополя Ольвии, связанные с культом хтонических богов и героев // Наукові праці історичного факультету Запорізького державного університету.— Запоріжжя, 2004 а.— Вип. XVIII.— С. 296–300. Папанова В. А. Алтари некрополя Ольвии // Старожитности степового Причорномор’я і Криму.— Запоріж_ жя, 2004 б.— Вип. XI.— С. 189–198. Папанова В. А. Академик П. И. Кеппен и Ольвия // «О древностях юного берега Крыма и гор Таврических» (по материалам конференции в честь 210_летия со дня рождения Петра Ивановича Кеппена).— Киев, 2004 в.— С. 74–82. Папанова В. А. «И снова Ольвія была брошена на произвол судьбы...» // BORYSTHENIKA — 2004. Матери_ алы межд. научной конференции к 100_летию начала исследования острова Березань Э. Р. фон Штерном.— Николаев, 2004 г.— С. 125–131. Папанова В. А. Академік П. І. Кеппен — дослідник стародавньої Ольвії // Українська біографістика.— К., 2005.— С. 260–267. Парович М. Б. Про iсторичну топографiю ольвiйського некрополя // АП УРСР.— 1962.— Т. 11.— С. 33–38. Парович_Пешикан М. Б. Некрополь Ольвии эллинистического времени.— К., 1976.— 220 С. Передольская А. А. Об отражении обряда «всезерния» в терракотах V в. до н. э., найденных в Северном Причерноморье // МИА.— 1954.— № 33.— С. 114–122 Передольская А. А. К вопросу о хтоническом культе Геракла на Боспоре // Труды Государственного Эрми_ тажа.— Л.: Академкнига, 1958.— С. 54–61. Погребова Н. Н. Золотые лицевые пластины из погребений Мавзолея Неаполя Скифского // История и археология древнего Крыма.— К., 1957.— С. 142–154. Подосинов А. В. Ориентация древних карт // ВДИ.— 1992.— № 4.— С. 64–74. Попередня iнформацiя про археологiчнi розкопки в Ольвii року 1927 // Наука на Украiнi.— Харькiв., 1927.— № 2/4.— С. 328–332. Постылицын А. Л. О составе и происхождении золота надгробной пластинки из города Ольвии // ЗООИД.— 1897.— Т. XX.— Р. V.— С. 17–20. Преда К. Каллатис.— Бухарест, 1963.— 48 с. Прендель Р. А. Археологические расследования на о. Березани // Труды VI Археологического съезда.— Одесса, 1886.— № 1.— С. 216–219. Протоколы общих собраний Русского археологического общества за 1899–1908 годы.— Пг., 1915.— 306 с. Пряхин А. Д. История советской археологии.— Воронеж, 1986.— 287 с. Пятышева Н. В. Ювелирные изделия Херсонеса (конец IV в. до н. э.— IV в. н. э.) // Труды ГИМ.— 1956.— Вып. 18.— 84 с. Пятышева Н. В. К вопросу об этническом составе населения Херсонеса в I–IV вв. н. э. // Античное обще_ ство.— М., 1967.— С. 183–187. Радев Р. Гробове_питоси от територията на България VI–II в. пр. Хр. (поява, распространение, датировка, опит за интепретация) // Археология.— 2000.— № 1–2.— С. 40–49. Ранович А. Очерки истории раннехристианской церкви.— М., 1941.— 260 с. 264 Ратнер И. Д. Старейший план Ольвии и его автор // Проблемы археологии Северного Причерноморья.— Тезисы докл. юбил. конф.— Херсон, 1990.— Ч. III.— С. 77–78. Рогов Е. Я. Сырцовые конструкции в погребальных сооружениях некрополя Панское I // КСИА.— 1985.— №82.— С. 45–50. Рогов Е. Я. Некрополь Панское I и его место среди некрополей IV–III в. до н. э. в Северном Причерноморье. Дис. ... канд. ист. наук.— СПБ., 1998.— 34 с. Рогов Е. Я. Некоторые проблемы становления и развития Херсонесского государства // Stratum plus.— Кишенев, 1999.— № 3.— С. 116–144. Ростовцев М. И. Античная декоративная живопись на юге России.— СПб., 1914.— Т. I.— 310 с. Ростовцев М. И. Рецензия: Minns E. H. Scythians and Greek. Cambridge. 1913 // ЖМНП.— 1913.— Ноябрь.— С. 173–194. Ростовцев М. И. Скифия и Боспор.— Л., 1925.— 621 с. Рубан В. В. Рецензия: A. Wasowicx. Olbia pontique et son territioire. L’amenagevent de l’espace.— Pаris. 1975 // ВДИ.— 1977.— № 2.— С. 147–154. Рубан В. В. Проблемы исторического развития Ольвийской хоры в IV–III вв. до н. э. // ВДИ.— 1985.— №1.— С. 26–45. Русева М. Тракийска култова архитектура.— Ямбол, 2000.— 202 с. Русева М. Тракийска гробнична архитектура в българските земи през V–III в. пр. н. э.— Ямбол, 2002.— 204 с. Русяева А. С. Орфизм и культ Диониса в Ольвии / / ВДИ.— 1978.— № 1.— С. 87–105. Русяева А. С. Земледельческие культы в Ольвии догетского времени.— К., 1979.— 172 с. Русяева А. С. Милет–Дидимы–Борисфен–Ольвия. Проблемы колонизации Нижнего Побужья // ВДИ.— 1986.— № 2.— С. 25–65. Русяева А. С. Культура. Искусство. Религия. // Археология Украинской ССР.— К., 1986 а.— С. 504–561. Русяева А. С. Эпиграфические памятники. Скульптура // Культура населения Ольвии и ее округи в архаи_ ческое время.— К., 1987.— С. 134–170. Русяева А. С. Идеологические представления древних греков Нижнего Побужья в период колонизации // Обряды и верования древнего населения Украины.— К., 1990.— С. 41–61. Русяева А. С. Религия и культура античной Ольвии.— К., 1992.— 254 с. Русяева А. С. Курганы Ольвии как символ ее славы и сакральной охраны // Археологические вести .— 2000.— № 7.— С. 106–112. Русяева А. С., Мазарати С. Н. Археологические исследования у Широкой балки близ Ольвии // Ольвия и ее округа.— К., 1986.— С. 47–58. Русяева А .С., Русяева М. В. Ольвия Понтийская.— К., 2002.— 228 с. Рыбакова А. А. Тема огня в древнегреческих мифах о богомладенце // Акра (сборник научных трудов).— Нижний Новгород, 2002.— С. 118–125. Савостина Е. А. Боспорские склепы (типология, эволюция, историческая интерпретация).— Автор. к. и. н.— М., 1984.— 24 с. Савостина Е. А. Сакральное пространство и погребальный обряд боспорских гробниц // Исследования в области балто_славянской духовной культуры. Погребальный обряд.— М.,1990.— С. 237–248. Сапрыкин С. Ю. Гераклея Понтийская и Херсонес Таврический.— М.,1986.— 246 с. Семенов С.А. Новые находки в Ольвии // ИРАИМК.— Л., 1925.— Т.IV.— С. 140_144. Семенов_Зусер С. А. Сказочная Ольвия // Посев.— Одесса, 1921.— С. 125–134. Семенов_Зусер С. А. Отчет о раскопках Ольвии в 1920_1921 г.г. // ГАИМК.— Л., 1931.— Т. 5.— Вып. 5.— 21 с. Семенов_Зусер С. А. Физическая культура и зрелища в древнегреческих колониях Северного Причерномо_ рья.— Харьков, 1940.— 44 с. Семенов С. А., Селинов В. Ольвия (пособие для экскурсий).— Одесса, 1924.— 79 с. Силантьева Л. Ф. Некрополь Нимфея // МИА.— 1959.— № 69.— С. 3–107. Скилариа Г. Протогреки.— М., 1972.— 210 с. Скржинская М. В. Древнегреческий фольклор и литература о Северном Причерноморье.— К.,1991.— 200 с. Скржинская М. В. Скифия глазами эллинов.— СПб.,1998.— 290 с. Скржинская М. В. Посвящение боспорян в элевсинские мистерии // Северное Причерноморье в античное время.— К., 2002.— С. 173–184. Скржинська М. В.Золоті вінки — нагороди ольвіополитів // Археологія.— 2002.— № 2.— С. 97– 101. Скуднова В. М. Чорнофiгурнi лекiфи з архаiчного некрополя Ольвii // АП.— 1958.— Т. 7 — С.113– 130. Скуднова В. М. Погребения с оружием из архаического некрополя Ольвии // ЗОАО.— 1960.— Т. 1.— С.60– 74. Скуднова В. М. Скифские зеркала из архаического некрополя Ольвии // ТГЭ.— 1962.— Т. 7.— С. 5– 27. Скуднова В. М. Архаический некрополь Ольвии.— Л., 1988.— 184 с. Славiн Л. М. Розкопки Ольвiї в 1935–1936 рр. // Вiстi АН УРСР.— К., 1937.— С. 115–126. 265 Славiн Л. М. Ольвiя.— К., 1938.— 89 с. Славин Л. М. Древний город Ольвия.— К., 1951.— 45 с. Славiн Л. М. Основнi результати та найближчi завдання розкопок Ольвii // АП.— 1958.— Т. VII.— С. 5–15. Славин Л. М. Основные этапы изучения Ольвии // ЗОАО.— 1960.— Т. 1.— С. 47–59. Словарь античности // Сост. Й. Ирмшер и Р. Йоне.— М., 1989.— 704 с. Случайные находки и приобретения // ОАК. 1897.— СПб., 1900.— С. 58–83. Случайные находки и приобретения // ОАК. 1899.— СПб., 1902.— С. 107–140. Смирнов К. Ф. Савроматы.— М., 1964.— 380 с. Смирнов К. Ф. Сарматы на Илеке.— М., 1975.— 176 с. Смирнов Ю. А. Лабиринт. Морфология преднамеренного погребения. Исследования. Тексты. Словарь.— М.,1997.— 278 с. Соколова З. П. Культ животных в религиях.— М., 1972.— 216 с. Соколов Г. И. Женский портрет из Одесского археологического музея // ВДИ.— 1971.— №4.— С. 170–180. Соколов Г.И. Античное Причерноморье: памятники архитектуры, культуры, живописи и прикладного ис_ кусства.— Л., 1973.— 192 с. Соколов Г. И. Ольвия и Херсонес. Ионическое и дорическое искусство.— М.,1999.— 570 с. Сокольский Н. И. Античные деревянные саркофаги Северного Причерноморья.— М., 1969.— 190 с. Сокольский Н. И. Деревообрабатывающее ремесло в античных государствах Севрного Причерноморья.— М.,1971.— 286 с. Соломоник Э. И. О двух загадочных знаках на стеле из Ольвии // КСИА.— 1956.— Вып. 6.— С. 50– 54. Соломоник Э. И. Алтарь Немесиды из Херсонеса // ВДИ.— 1960.— № 2.— С. 133–139. Соломоник Э. И. Новые эпиграфические памятники Херсонеса.— К., 1964.— 194 с. Соломоник Э. И. Из истории религиозной жизни в северопонтийских городах позднеантичного време_ ни // ВДИ.— 1973.— № 1.— С. 55–77. Сорокина Н. П. Тузлинский некрополь // ТГИМ. «Памятники культуры».— Вып. XXVI.— С. 10–30. Сорокина Н. П. Раскопки некрополя Гермонассы в 1956–1957 гг. // КСИА.— 1961.— Вып. 83.— С. 46–52. Сорокина Н. П. Раскопки некрополя в Кепах в 1959–1960 годах // КСИА.— 1962.— Вып. 91.— С. 98–106. Сорокина Н. П. Раскопки некрополя Кеп в 1961 г. // КСИА.— 1963.— Вып. 95.— С. 60–65. Сорокина Н. П. Раскопки некрополя Кеп в 1962–1964 г.г. // КСИА.— 1967.— Вып. 109.— С. 101– 108. Сорокина Н. П. Позднеантичное стекло из Ольвии // ХКААМ.— 1976.— С. 199–203. Сорокина Н. П., Усачева О. Н. Ритуальные каменные памятники из кепского некрополя на Таманском полу_ острове // Археологтческий сборник. Погребальный обряд.— М.: Известия, 1997.— Вып. 93.— С. 47–58. Сорокина Н. П., Сударев Н. И. Способы обращения с телами погребаемых в некрополе Кеп // Боспорский феномен: погребальные памятники и святилища.— СПБ., 2002.— Ч. 1.— С. 279–284. Сорокина Н. П., Сударев Н. И. Детские погребения Северного Причерноморья VI–III вв. до н. э. // Stratum plus.— Кишинев, 2000.— № 3.— С. 193–203. Снытко И. А. Новый античный памятник в Нижнем Побужье // Проблемы исследования Ольвии.— Тез. докл. семинара.— Парутино., 1985.— С. 77–78. Снытко И. А. Грунтовый некрополь в IV–III вв. до н. э. в урочище Дидова Хата // Хозяйство и культура доклассовых и раннеклассовых обществ. Тез. докл. конф.— М., 1987.— С. 141–142. Снытко И. А. Погребальные обряды населения ольвийской хоры IV–III вв. до н. э. // Материалы по архео_ логии Ольвии и ее округи.— К., 1990.— С. 7–17. Снытко И. А., Липавский С. А. Исследования Южного и Северного некрополей у С. Прибугское // Пробле_ мы скифо_сарматской археологии Северного Причерноморья. Тез. докл. конф.— Запорожье., 1989.— С. 145– 146. Стемпковский И. А. Исследования о местоположении древних греческих поселений на берегах Понта Евк_ синского, между Тирасом и Борисфеном, учиненные по случаю найденных в 1823 году остатков древности в Одессе // ОЗ.— 1826.— Ч. 26.— Кн.7 3.— С.1 92–228; Кн. 74.— С. 335–377. Стоянов Р. В. Погребенные в скорченном положении в греческих некрополях Причерноморья: состояние проблемы и перспективы ее решения // Боспорский феномен: погребальные памятники и святилища.— СПБ., 2002.— Ч. 2.— С. 297–302. Страшкевич К. Ф. Краткий очерк греческих древностей.— К., 1874.— 532 с. Стржелецкий С. Ф. Раскопки таврского некрополя Херсонеса // Херсонесский сборник.— Севастополь., 1948.— Вып. 4.— С. 68–95. Сударев Н. И. Грунтовые некрополи боспорских городов VI–II вв. до н. э. как исторический источник // Афтореферат. к. и. н.— М., 2005.— 26 с. Сумароков П. И. Путешествие по всему Крыму и Бессарабии в 1799 году.— М., 1800.— 238 с. Суриков И. Е. Проблемы раннего афинского законодательства.— М., 2004.— 144 с. 266 Суручан И. К. Доклад о действиях Императорской Археологической Комиссии за 1886 г. // ОАК 1882– 1888.— СПб., 1891.— С. СIX–CXIV. Тахо_Годи А. А. Греческая мифология.— М., 1989.— 304 с. Тачева_Хитова М. Инвентар, ритуал и датировка на погребението от могилната гробница // Археология.— 1971.— № 3.— С. 42–51. Тейлор Э. Первобытная культура.— М., 1939.— 702 с. Тизенгаузен В. Г. О сохранении и возобновлении в Крыму памятников древности и об издании описания и рисунков оных // ЗООИД.— 1872.— Т. VIII.— С. 362–370. Токарев С. А. Религия в истории народов мира.— М., 1976.— 575 с. Токарев С. А. Ранние формы религии.— М., 1990.— 624 с. Токарчик А. Мифы о бессмертии.— М., 1992.— 234 с. Толстиков В. П. Святилище на акрополе Пантикапея // ВДИ.— 1987.— № 1.— С. 88–114. Толстой И., Кондаков Н. Русские древности в памятниках искусства. Классические древности Южной России.— СПб., 1899.— Вып. I.— 118 с. Томсон Дж. Исследования по истории древнегреческого общества. Доисторический эгейский мир.— М., 1958.— 59 с. Тончева Г. Нови находки от старогръцки некропол на Одесос // ИАИ.— 1964.— Вып. XXVII.— С. 37–46. Тревер К. И. Мраморные скульптуры из Ольвии // ИАК.— Пг.,1914.— Вып. 54.— С. 47–64. Тресиндер Д. Словарь символов.— М.,1999.— 492 с. Тульпе И. А. Амфора на некрополе: хтонический аспект // Боспорский феномен: Греческая культура на периферии античного мира. Материалы международной научн. конф.— СПб., 1999.— С. 338–343. Тункина И. В. Кабинет редкостей Черноморского депо карт // Очерки истории русской и советской архео_ логии.— М., 1991.— С. 9–24. Тункина И. В. Начало изучения Ольвии // Археологія.— 1994.— № 2.— С. 7–17. Тункина И. В. К истории изучения Ольвии в первой трети ХІХ в. // Археологія.— 2001.— № 4.— С. 35–49. Тункина И. В. Русская наука о классических древностях юга России (XVIII — середина XIX в.) — СПб., 2002.— 676 с. Тункина И. В. Рисунки древностей коллекции И. П. Бларамберга из архива М. С. Воронцова // BORYSTHENIKA — 2004. Материалы межд. научной конференции к 100_летию начала исследоваини остро_ ва Березань Э. Р. фон Штерном.— Николаев, 2004.— С. 158–173. Тэрнер В. Символ и ритуал.— М., 1983.— 280 с. Уваров А. С. Исследования о древностях Южной России и берегов Черного моря.— СПб., 1851.— 138 с. Уваров А. С. Собрание карт и рисунков к исследованию о древностях Южной России и берегов Черного моря.— СПб., 1853.— Вып. I.— 67 с. Уваров А. С. Сборник. Материалы для биографии и статьи по теоретическим вопросам.— М., 1910.— Т. III.— 374 с. Уваров С. С. Исследования об элевсинских таинствах.— СПб., 1847.— 34 с. Уильямс Д., Огден Дж. Греческое золото. Ювелирное искусство классической эпохи V–IV века до н. э.— СПб., 1995.— 272 с. Фармаковский Б. В. Производство археологических раскопок в Херсонской губернии // ОАК 1896.— СПб., 1898.— С. 78–85, 200–212. Фармаковский Б. В. Аттическая вазовая живопись и ее отношение к искусству монументальному в эпоху непосредственно после греко_персидских войн.— СПб., 1902а.— 615 с. Фармаковский Б. В. Склеп Евресивия и Ареты // ИАК.— СПб., 1902 б.— Вып. 2.— С. 1–20. Фармаковский Б. В. Обломок чаши, украшенной рельефами, из Ольвии // ИАК.— СПб., 1902.— Вып. 2.— С. 73–80. Фармаковский Б. В. Раскопки в Ольвии // ОАК 1901.— СПб., 1903 а.— С. 2–22. Фармаковский Б. В. Раскопки некрополя древней Ольвии в 1901 году // ИАК.— СПб., 1903 б.— Вып 8.— С. 1–113. Фармаковский Б. В. Раскопки в Ольвии // ОАК 1902.— СПб., 1904 а.— С. 2–27. Фармаковский Б. В. Заметки о времени сосуда, найденного в одной могиле с костяными тессерами (к статье М.И. Ростовцева) // ИАК.— СПб., 1904 б.— Вып. 10.— С. 125–127. Фармаковский Б. В. Раскопки в Ольвии // ОАК 1903.— СПб., 1906 а.— С. 2–20. Фармаковский Б. В. Ольвия // Энциклопедический словарь (Брокгауз Ф. А., Ефрон И. А.).— 1906 б.— Т. 3 (доп.) — С. 338–342. Фармаковский Б. В. Раскопки в Ольвии в 1902_1903 г. // ИАК.— СПб.,1906 в.— Вып. 13.— 306 с. Фармаковский Б. В. Раскопки в Ольвии // ОАК 1904.— СПб., 1907.— С. 1–49. Фармаковский Б. В. Раскопки в Ольвии // ОАК 1905.— СПб., 1908.— С. 1–35. Фармаковский Б. В. Раскопки в Ольвии // ОАК 1906.— СПб., 1909.— С. 1–50. 267 Фармаковский Б. В. Раскопки в Ольвии // ОАК 1907.— СПб., 1910.— С. 1–66. Фармаковский Б. В. Раскопки в Ольвии // ОАК 1908.— СПб., 1912.— С. 1–84. Фармаковский Б. В. Архаический период в России // МАР.— Пг., 1914 а.— Вып. 34.— С. 15–78. Фармаковский Б. В. Памятники античной культуры, найденные в России. V. Судьба одного ольвийского памятника // ИАК.— Пг., 1914 б.— Вып. 51.— С. 140–144. Фармаковский Б. В. Раскопки в Ольвии // ОАК 1911.— Пг., 1914 в.— С. 1–25. Фармаковский Б. В. Ольвия.— Пг., 1915 а.— 36 с. Фармаковский Б. В. Памятники античной культуры, найденные в России. //ИАК.— Пг.,1915 б.— Вып. 58.— С. 82–133. Фармаковский Б. В. Раскопки в Ольвии // ОАК 1912.— Пг., 1916.— С. 1–35. Фармаковский Б. В. Раскопки в Ольвии // ОАК 1913 — 1915.— Пг.,1918.— С. 1–51. Фармаковский Б. В. Архаический курос из Ольвии // СРАИМК.— Л.,1926 а.— Т. 1.— С. 164–170. Фармаковский Б. В. Отчет о раскопках в Ольвии в 1924 г. // СРАИМК.— Л.,1926 б.— Т. 1.— С. 143–163. Фармаковский Б. В. Отчет о раскопках в Ольвии в 1925 г. // СРАИМК.— Л.,1926 в.— Т. 1.— С. 171–192. Фармаковский Б. В. Ольвийская экспедиция (1926) // СРАИМК.— Л.,1926 г.— Т. 1.— С. 309–314. Фармаковський Б. В. Розкопування Ольвii в р. 1926.— Одеса, 1929.— 75 с. Фармаковская Т. И. Борис Владимирович Фармаковский.— К., 1988.— 208 с. Федоров Г. Б., Полевой Л. Л. Археология Румынии.— М., 1973.— 412 с. Филов Б. Античната гробница при С. Дълбоки, Ст_Загорско // Известия на Българския археологически институтъ.— София, 1932.— Т. 4. Формозов А. А. К летописи археологических исследований в Северном Причерноморье в первой половине XIX века // СА.— 1975.— № 1.— С. 171–175. Формозов А. А. А. С. Уваров и его место в истории русской археологии // РА.— 1993.— № 3.— С. 228–246. Фрейденберг О. М. Поэтика сюжета и жанра. Период античной литературы.— Л., 1936.— 452 с. Фрейденберг О. М. Миф и литература в древности.— М., 1978.— 605 с. Фрезер Д. Д. Золотая ветвь.— М., 1986.— 704 с. Фурманская А. И. Раскопки Ольвийского некрополя в 1956 году // КСИА АН УССР.— 1959.— Вып. 8.— С. 133–138. Хлобыстина М. Д. Вопросы изучения структуры андроновских общин «алакульского типа» // СА.— 1975.— №4.— С. 49–57. Харузин Н. Н. Этнография. Собственность и первобытное государство.— СПб., 1903.— Вып. III.— 332 с. Цанева М. Розкопки на тракийска надгробна могила на нос «Колокита» край Созопол // Археологически открытия и разкопки.— Плевен, 1982.— С. 44–50. Церен Э. Лунный бог.— М., 1976.— 382 с. Цветаев Г. Геленiстичне поховання з розкопiв некрополя Ольвiї р. 1928 //ВОКК.— 1930.— № 4/5.— С. 87– 95. Цветаева Г. А. Грунтовой некрополь Пантикапея, его история, этнический и социальный состав // МИА.— 1951.— № 19.— С. 63–86. Цветаева Г. А. Курганный некрополь Пантикапея //МИА.— 1957.— № 56.— С. 227–251. Цвейбель Д. С. Микола Омельянович Макаренко // УIЖ.— 1970.— № 8.— С. 129–130. Цибарт Э. Культурная жизнь древнегреческих городов.— М., 1916.— 134 с. Чайлд Г. У истоков европейской цивилизации.— М., 1952.—320 с. Чалый В. В. Тризны западного участка курганного могильника Танаиса // Проблемы хронологии археоло_ гических памятников степной зоны Северного Кавказа.— Ростов_на_Дону., 1983.— С. 79–81. Чевелев О. Д. Новые погребения кызаульского некрополя // КСИА.— 1985.— Вып. 182.— С. 84–89. Черемухина Н. М. На раскопках Ольвии.— М., 1913.— 26 с. Чирков А. Краткий очерк городищ, находящихся по Днепру и его лиману // ЗООИД.— 1867.— Т. 6.— С. 546–550. Шелов Д. Б. Некрополь Танаиса // МИА.— 1961.— № 98.— 94 с. Шелов Д. Б. Танаис и Нижний Дон в первые века нашей эры.— М.,1972.— 351 с. Шелов Д. Б. Скульптурное надгробие из Танаиса // КСИА.— 1976.— Вып. 145.— С. 98–101. Шеппинг Д. А. Символика драгоценых камней // Древности. Отдельный оттиск из второго тома.— Бг.— 24 с. Шилик К. К. К палеографии Ольвии // Ольвия.— К., 1975.— С. 51–91. Шкорпил В. В. Отчет о раскопках в Керчи в 1905 году // ИАК.— 1909.— Вып. 30.— С. 1–50. Штерн Э. Р. Античная глазированная посуда с юга России // ЗООИД.— Одесса, 1900.— Т. XXII.— С. 22–56. Штерн Э. Р. О пробных раскопках на о.Березань // Записки Одесского археологического общества истории и древностей.— Одесса, 1904.— Т. 25.— С. 48; Штерн Э. Р. Могильная находка в Ольвии в 1891 году.— Одесса, 1906.— 14 с. 268 Штерн Э. Р. Доисторическая греческая культура на юге России // Труды XIII археологического съезда в Екатеринославе. 1905 г.— М., 1907.— С. 9 –52. Штерн Э. Р. Раскопки на о. Березани // ОАК 1906.— СПб., 1909.— С. 50–58. Штерн Э. Р. Раскопки на о. Березань // ОАК 1907.— СПб., 1910.— С. 66–75. Штерн Э. Р. Из жизни детей в греческих колониях на северном побережье Черного моря.— СПб., 1911.— 18 с. Штерн Э. Р. Раскопки на острове Березани // ОАК 1909_1910.— СПБ., 1913.— С. 105–117. Штiтельман Ф. М. Мармурова надмогильна стела з Ольвii // Археологiя.— 1951.— Т. 5.— С. 226– 232. Штiтельман Ф. М. Античне мистецтво.— К., 1977.— 179 с. Шульц Г. Ф. О сочинении на тему «О надгробных речах в древней Греции» // Записки харьковского университета.— 1895.— Кн. 2.— С. 140–143. Шульц П. Н. Дложевский Сергей Степанович: Некролог // СГАИМК.— 1937.— № 1.— С. 32. Шульц П. Н. Мавзолей Неаполя Скифского.— М., 1953.— 88 с. Щеглов А. Н. Курган_кенотаф близ Ярылгаческой бухты // КСИА.— 1972.— Вып. 130.— С. 70–76. Щеглов А. Н. Некрополь у Песочной бухты близ Херсонеса // КСИА.— 1975.— Вып. 143.— С. 103– 116. Элиаде М. Очерки сравнительного религиоведения.— М., 1999.— 226 с. Енциклопедія трипільської культури. В двох томах // За ред. Л.М. Новохатько та інш.— К., 2004.— 670 с. Энциклопедия. Символы. Знаки. Эмблемы / Под ред. В. Л. Телицина.— М., 2005.— 496 с. Юргевич В. Н. Ольвийская надпись // ЗООИД.— 1872.— Т. VIII.— С. 1–3. Юргевич В. Н. Камень с загадочными знаками, хранящийся в музее Одесского общества истории и древно_ сти // ЗООИД.— 1889.— Т. XV.— С. 504–505. Юргевич В. Н. Об археологии в царствование империатрицы Екатерины II // ЗООИД.— 1897.— Т. ХХ.— Р. V.— С. 23–29. Яворский Ю. А. Omne vivum ex ovo. К истории сказаний и поверий о яйце.— К., 1909.— 22 с. Ястребов В. Н. Опыт топографического обозрения древностей Херсонеской губернии // ЗООИД.— 1894.— Т. XVII.— С. 63–176. Ястребов В. Н. Отчет о раскопках, произведенных в с. Парутине // ОАК 1894.— СПб.,— 1896.— С. 98–103. Яйленко В. П. Граффити Левки, Березани и Ольвии // ВДИ.— 1980.— № 3.— С. 80–96. Ahlberg G. Prothesis and ekphora in Greek Geometric Art.— Gotebord.— 1971.— 230 s. Alexandresku P. Necropola tumulara. Sapaturi 1955–1961 // Histria.— 1966.— 2.— P. 134–285. Alexandresku Vianu M. La banquet funeraire sur les steles de la Mesie inferiure: schemas et modeles // Dacia.— 1977.— 21.— P. 139–166. Atkinson T.D. Points of Compass // Encyclopaedia of Religion and Ethics.— 1918.— T. 10.— P. 77–79. Bailey D. M. A cataloque of the lamps in the British Museum.— London, 1975.— T. 1.— 398 p.— 150 pl. Barbu V. Din necropole Tomisului. Tipuri de morminte din epoca romana // SCIV.— 1971.— T. 22.— N 1.— P. 47– 68. Bazant J. The sacrificial backet in vase painting logica // AUCP.— 1974.— I.— P. 61–86. Bendann E. Death Customs.— London, 1930.— 306 p. Binford L. R. Mortuary practices: Their study and their potential // Mem. Soc. Amer. Archacol.— 1971.— Vol. 25.— P. 6–29. Blaramberg I. P. Choix de medailles antiques d’Olbiopolis еn d’Olbia.— Paris.— 1822.— 68 p. Blegen C. W. Zygouries. A prehistoric settlement in the valley of Chonae.— Cambridge, Massachusetts, 1928.— 228 p. Blegen C. W., Palmer H., Young R. S. The North Cemetery.— Prinseton, New Jercey.— 1964.— 334 p. Bloch R. The Etruscans (Ancient Peoples and Places).— New York, 1958.— 210 p. Bockh A. Corpus inscriptionum Graecarum.— Leipzig. 1832.— T. II.— 390 s. Bohlan J. Sammlung A. Vogell, Griechische Altertumer Sudrussischen Fundorts, Versteigerung zu cassel in der Gewerbehalle durch Max Cramer.— Cassel, 1908.— 36 s. Blumel C. Die archaisch griechischen Skulpturen der staatleichen Museum zu Berlin.— Berlin, 1963.— 75 s. Breccia E. La Necropoli di Sciatbi.— Caire, 1912.—Vol. 19.— 212 p. Breccia E. La Necropoli di Sciatbi.— Caire, 1913.—Vol. 20.— 200 p. Bronevsky M. Russia seu Moscovia itemque Tartaria.— Leida,1630.— 10 s. Brueckner A., Pernice E. Ein attischer Friedhof // AM.— 1893 .— XVIII.— S. 105–180. Bruneau Ph. Tombes d’Argos // BCH.— 1970.— Vol. 94 — II.— P. 437–531. Buchhols H. G, Tomassos.— Zypern, 1973.— 160 p. Burrows R.M., Ure P.N., Excavation at Rhitsona // ABSA.— 1907 _1908.— Vol. XIV.— S. 240_260. Caro G. An Atti Cemetery: Excavations in the Kerameikos at Athens.— Philadelphia, 1943.— 360 p. Carter J. C. The Chora of Metaponto: The Necropolis.— Austin,1998.— 426 p. Charles — Picard G. Catalogue du Musee Alaoui.— Tunis, 1954.— T. 1.— 262 s. 269 Clara Rodos. Studi e materiali pubblicati a cura dell’ Istituto storico_archeologico di Rhodi.— Bergamo, 1931, 1932–1933.— Vol. IV, VI–VII. Conze A. Die attishen Grabreliefs.— Berlin, 1893.— Bd. I.— 410 s. Demargne P. Naissance d’art grec.— Paris, 1974.— 300 p. Diehl E. Die grabungen in der nekropole von Olbia // AA.— 1929.— S. 296–304. Diehl E. Olbia // RE.— 1937.— Hb. 34.— S. 2405–2423. Dragendorff H. Thera: Untesuchungen, Vermessungen und Ausgrubungen in den jahren 1895–1902.— Berlin, 1903.— Bd. 2.— 328 s. Ebert M. Ausgrabungen auf dem Gute Maritzyn // PZ.— Leipzig, 1913.— Bd. 5.— 157 p. Excavations at Olynthus.— Baltimore, 1942,— Vol. XI.— 210 s. Frasca M. Nuovi rinvenimenti nella necropoli del Monte Finocchito // (Noto) Sicilia Archeologica.— 1979.— №39. Gansiniec Z. Olbio // Filomata.— 1958 — № 115.— S. 148–163. Gansiniec Z. Olbio // Encyklopedia wspoczesna.— Warszawa, 1959.— T. 1/25.— S. 14–16. Gansiniec Z. Olbio.— Krakow, 1962.— 66 s. Garland R. The Greek Way of Death.— Ithaca — New York, 2001.— 350 p. Goldman H. The origin of the Greek Herm // AJA.— 1946.— Vol. 46.— № 1.— Р. 50–62. Gordon B. L. Sacred Directions, Orientation and the Top of the Map // History of Religions.— London, 1971.— 10.— P. 211–218. Graves F. P. Burial Customs of the Ancient Greeks.— Brooklyn, 1891.— 87 p. Grinder_Hansen K. Charons fee in Ancient Greece? — some remarks on a well — known Death rite // Acta Hyperborea.— 1991.— № 3.— Р. 207–218. Haevernick Th. “Romischer Wein?” //AAH.— 1966.— T. 19.— № 1/2.— S. 15 –23. Herbert S. C. The orientation of Greek temples // Palestine Exploration Quarterly.— 1984.— № 116.— P. 30–41. Harmann P. Das Graberfeld von Marion auf Cuprern.— Berlin, 1888.— 63 s. Higgins R. A. Catologue of the terracottas in the department of Greek and Roman antiquities British Museum.— London, 1954.— 432 p. Higgins R. A. Greek terracottas.— London, 1967.— 169 p. Hook L. On the Lacedaemonians Buried in the Keramei — Kos // AJA.— 1932.— Vol. 36.— N 3.— P. 290–292. Jehasse J. and L. La necropole preromaine d’Aleria (1960–1968) // Gallia, 25 Supplement.— Paris, 1973.— 580 p. Jeanmaire H. Couroi et Couretes.— Lille, 1939.— 700 p Junkelman M. Die Reiter Roms. Teil. I: Reise, Jagd, Triumph und Circusvennen.— Mainz am Rhein, 1990.— 210 s. Kieseritzky G., Watzinger C. Griechische Grabreliefs aus Sudrussland.— Berlin, 1909.— 148 s. Koeppen P. Altertumer am Nordgestade des Pontus.— Wien, 1823.— 180 s. Koehler H. K. E. Zwei Aushriften der Stadt Olbia.— St. Petesburg, 1822.— 62 s. Kubler K. Die Necropole des spaten 8 bis fruhen 6 jahrhunderts.— Berlin, 1959.— 210 s. Kurtz D., Boardman J. Greek Burial Customs.— London, 1971.— 384 p. Latyshev B. Inscriptiones antiques orae septentrionalis Ponti Euxini Graecae et Latinae. Inscriptiones Tyrae, Olbiae, Chernosi, Tauricae.— Petropoli, 1916.— Vol. I.— 594 p. Levin K. The male figure in Egyptan and Greek sculpture of the seventh and six centuries B.C. // AJA.— 1968.— Vol. 68.— № 1.— P. 60–96. Lorimer H. L. Pubvis et Umbra // JHS.— 1880.— Vol. 53.— P. 12–190. Machatschek A. Die Nekropolen und Grabmaler im Gebiet von Elaiussa Sebaste und Korykos im Rauhen Kilikien.— Wien, 1967.— 179 s. Majewski K. Odkrycia areheologiszne w Olbia i ich znaczenie badawcze // PZA.— Warszawa, 1957.— S. 4–44. Manucu_Adamesteanu M. Orgame // Arganum.— Tulchea, 2001.— 70 р. Mansel A. M. Grabhugelforschung im ostlichen Thrakien // JAI.— 1941.— № 56.— S. 217–341. Mau A. Bestattung // RA.— 1900.— Vol. III (5).— S. 330–350. Mau A. Pompeji.— Leipig, 1900.— 620 s. Michatowski K. Palmyre.— Warszawa, 1960.— 232 s. Minns E. H. Scythians and Greeks.— Cambridge, 1913.— 520 s. Minns E. H. Thirty years of work at Olbia // JHS.— London, 1947.— Vol. LXV.— P. 108–114. Morris Ian. Death_ritual and social structure in classical antiquity.— Cfmbridge, 1996.— 452 p. Mylonas G. E. Excavations at Haghios Kosmas // AJA.— 1934.— Vol. XXXVIII.— № 2.— P. 258–279. Nilsson M.P. The Dionysias mysteries of the Hellenistic and Roman Age.— Lund, 1957.— 150 p. Nilsson M.P. Geschichte der griechischen Religion.— Munchen, 1974, 1976.— Bd. 1.— 892 s.— Bd. 2.— 7 s. Oksmann E. Antique Skulpture in Odessa // AA.— 1928.— 1–2 Heft.— S. 82–94. Ozguc T. Die Bestattungsbraeuche im vorgeeschichtlichen Anatolien.— Ankara, 1948.— 162 s. 270 Pallas P. S. Bemerkungen auf einer Reise in die sudlichen Statthalterschaften des russischen Reiches in den jahren 1793 und 1794.— Leipzig, 1801.— Bd. 2.— 700 s. Papanova V. Tumulary Necropolis of Olbia // Nombes tumulaires de l’Age du Fer dans le Sud — Est de la l’Europe: Actes du II Colloque International d’Archeologie Funeraire.— Tulcea, 2000 а.— № 1.— P. 89–101. Papanova V. The opotheosis of the dead (based of artikle “The Olbio Pontica Necropolis” // Pratiques funeraires dans l’Europe des XIII–IV s. av. J.— C.: Actes du III Colloque International d’Archeologie Funeraire — Tulcea, 2000 б.— №2.— P. 123–131. Parvan V. Pumanien arcchaologische Funde in jahre 1914 // JAI.—1915.— Vol. 30.— S. 189–206. Parnicki — Pudelko S. Budownictwo i topografia Olbii // PZA.— 1957.— S. 121–194. Perrot G., Chipier C. Histoire de l’art dans l’Antiquite. Phenicie_Cypre.— Paris, 1885.— T. 3.— 921 s. Peters I. P., Thiersch H. Painted Tombs in the Necropolis of Marissa.— London, 1905.— 100 p. Pharmakowsky B. Rubland // AA.— 1912.— T. 27.— S. 178–234. Pfuhl E., Mobius H. Die ostgriechischen Grabreliefs.— Mainz am Rhein, 1977.— Bd. 1.— 276 s. Pollotino M., Vallet G. Des civilasations du latium primitif a la naissance de Rome //Archeologia.— 1977.— №112.— P. 14–20. Pototsky Y. Histoire ancienne des provinces de l’empire de Russie.— St. Peterbourg, 1804.— 100 p. Pottier E., Reinach S. La necropole de Myrina.— Paris, 1887.— 500 p. Poulsen F. Gie Dipylongraber und die Dipylonvasen.— Leipzig, 1905.— 138 s. Preda C. Archaeological Discoveries in the Greek Cemetery of Callatis — Mangalia (IV–III c. b. o. e.) // Dacia.— 1961.— T. 5.— № 9.— P. 275–303. Preda C. Callatis Necropola romano_bizantina.— Buc., 1980.— 250 p. Rastrelli A. La necropoli del Poker Hotel. Scavi 1973 //Atti della accademia nazionale dei Lincei notizie digli scavi di antichita.— Roma, 1988.— S. 314–381. Reinach S. Antiquites du Bosphore Cymerien.— Paris, 1890.— 213 p. Ricmond J. A. Archeology and after the life in pagan and Christian imagery // Riddel Memoriel Lectures.— London, 1950.— Ser. 20.— P. 5–57. Rieth A. Antike Goldmasken // Antike Welt.— 1973.— H. 1.— S. 28–35. Richter G. M. A. Kouroi: A Stady of the Development of the Greek Kouros from the Late Seventh to the Early Fifth Century B. C.— Oxford, 1942.— 320 p. Richter G. M. A. Kouroi. Archaic Greek youths.— London, New York, 1970.— 365 p.— 650 ill. Robinson D. M. Excavations at Olynthus.— Baltimore, 1941.— 539 p. Robinson D. M. Excavations at Olynthus.— Baltimore, 1942.— 227 p. Robinson H. S. Pottery of the Roman Period // AA.— 1959.— Vol. V.— 149 p. Robinson H. S. Cemetery in Western Corinth // Hesperia.— 1967.— Vol. 35.— № 2.— P. 15–50. Robinson H. S. A Sanctuary and Cemetery in Western Corinth // Hesperia.— 1968.— Vol. 38.— № 1.— P. 1–35. Rochette D. R. Antiquites du Bosphore Cimmerien.— Paris, 1822.— 270 p. Rohde E. Psyche: See lencult und unsterblichkeit — Sglaubeder Griechen.— Freiburg, 1898.— 436 s. Rose H. J. Celestial and terrestrial orientation of the dead // Mem.Soc.Amer. Archaeol.— 1971.— № 25.— P. 130– 145. Rostovtzeff M. I., Bellinger A. R., Brown F. E., Welles C. B. The excavations at Dura_Europos.— London, 1946.— 150 p. Sadurska A. Archeologia Starozytnego Rzymu od epoki krolow do schylku republiki.— Warszawa, 1975.— T. 1.— 130 s. Sestieri P. Cl. A new painted tomb at Paestum // Archaeology.— 1959.— Vol. 12.— № 1.— P. 31–40. Settis S. The land of the etruscans.— Scala, 1992.— 96 p. Schwietzer B. Untersuchungen zur chronologie und geschichte der geometrischen stile in Griechenland // AM.— 1918.— Bd. XLIII.— S. 70–91. Shear T. L. Excavations in the Theatre District and Tombs of Corinth in 1929 // AJA.— 1929.— Vol. 33.— № 4.— P. 515–546. Shear T. L. Excavations in the North Cemetery at Corinth in 1930 // AJA.— 1930.— Vol. 34.— № 4.— P. 403–431. Schleiz A. Die Grabhungel auf dem Gute Maritzyn // PZ.— Leipzig, 1913.— 1–2.— S. 142. Tallqvist K. Himmelsgegenden und Winde // Eine gemasiologishe Studie. Studia Orientalia.— Helsinki, 1928.— Bd. 2.— S. 105–140. Tonkova M. Un champ de fosses uituelles des V_e–IV_e s. a v. J.—C. Pres de Gledacevo, Bulgarie du Sud // The Tracian World at the Crossroads of Civilizations.— Bucharest, 1997.— P. 592–610. Toynbee. Death and burial in the Roman Wored.— London, 1971.— 336 p. Troja und Frakien. Catalog zur Ausstellung.— Berlin–Sofia, 1981.— 292 s. Usko P. J. Ethnography and archaeological interpretation of remains // World Archaeology.— 1969.— № 2.— P. 262–280. Wace G. Mycenae.— London, 1951.— 360 p. Wasowicz A. Olbia Pontique et son territoire.— Paris, 1975.— 390 p. Wells C. Study of cremations // Antiquity.— 1969.— T. 34.— № 133.— P. 29–37. Wiegand Th., Schrader H., Prien.— Berlin, 1904.— 270 p. Wiesner J. Grab und jenseits (Bronsezeit und fruhe Eisenzeit).— Berlin, 1932.— 170 s. Young R. S. Sepulturae intra urbem // Hesperia.— 1951.— T. 20.— P. 67–134. Viskers M., Kaknidze A. The British_Georgian exvation in Pichvnari 1998 // The “Greek” and “Colchian” Cemeteries. Anatolien studies.— 2001.— Vol. 51. 272 АРХИВНЫЕ МАТЕРИАЛЫ Башкиров А. С. Распределение дежурств членов экспедиции в Ольвии в 1906 г. // РА ИИМК РАН.— 1906.— Ф. 1.— Д. 163. Бауэр П. Письмо // РА ИИМК РАН.— 1897.— Ф. 1.— Д. 273. Беляев А. С., Аржеховский С. А. Отчет // НА ИА НАНУ.— 1991/17. Безруков И. Г., Токарский Н. М. План Ольвии // РА ИИМК РАН.— 1924.— Ф. 2.— № 1107. Бобринский А. А. Рапорт // РА ИИМК РАН.— 1899.— Ф. 1.— Д. 99. Богаевский. Дневник // РА ИИМК РАН.— 1924.— Ф. 2.— Д. 219. Болтенко М. Ф. Письмо Т. И. Фармаковской от 12 августа 1927 г. // РА ИИМК РАН.— 1927.— Ф. 2.— Д. 100. Бориславский И. С. План развалин бывшему городу Олбiо // РГВИА.— Ф. 418.— Д. 615. Бориславский И. С. План разоренного города Олбiо (копия) // НБУВ.— № 1720. Бориславский И. С. Формулярный список о службе и достоинстве начальника инженеров Отдельного Си_ бирского корпуса // ЦГВИА.— 1857.— Ф. 395.— Оп. 49.— ед. хр. 486. Бьерн. Глазомерная съемка правого берега Бугского и Днепровского лиманов // РГВИА.— 1856.— Ф. 846.— Оп. 16.— № 23680. Гаммерман А. Результаты определения угля и древесины из раскопок Ольвии //НА АИ НАНУ.— 1937.— Ф. 17.— № 106. Гафферберг М. И. Дневник // НА ИА НАНУ.— ВУАК/О.— 1927.— Ф. 17.— № 5. Гидрографическая карта северного берега Черного моря с показанием границы между устьев рек Днепра и Днестра // РГВИА.— Ф. 1331.— Оп. 1.— Д. 141. Годзишевский Л. К. Исследование гущи из гробницы // РА ИИМК РАН.— 1906.— Ф. 1.— Д. 167. Грищенко С. Н. Дневник о раскопках в 1907 г. Ольвии // РА ИИМК РАН.— 1907.— Ф. 1.— Д. 164. Гриневич К. Е. Дневник раскопок на некрополе // РА ИИМК РАН.— 1913.— Ф.— 1.— Д. 403. Данилов Г. М. Полевой дневник // РА ИИМК РАН.— 1907.— Ф. 1.— Д. 163. Деволант. Карта географическая изображающая область Озу или Едизань иначе называемую Очаковскою Землею // РГВИА.— 1791.— Ф. 846.— Оп. 16.— № 20150. Денежные ведомости // РА ИИМК РАН.— 1912.— Ф. 1.— Д. 3. Денежные ведомости // РА ИИМК РАН.— 1913.— Ф. 1.— Д. 3. Деренкин В. И. Письмо Б. В. Фармаковскому // РА ИИМК РАН.— 1915.— Ф. 1.— Д. 3. Деренкин В. И. Письмо Б. В. Фармаковскому от 7 июня 1916 г.// РА ИИМК РАН.— 1916.— Ф. 1.— Д. 3. Диль Э. В. Дневник // РА ИИМК РАН.— 1913.— Ф. 1.— Д. 388. Дложевский С. С. Телеграмма в наркомпрос УССР // РА ИИМК РАН.— 1927.— Ф. 2.— Д. 100. Дложевский С. С., Болтенко М. Ф., Оксман Е. «Объяснительная записка по поводу неподписания акта ревизионного обследования Одесcкого государственного историко_археологического музея от 23 июня 1925 г.» // НА ИА НАНУ.— ВУАК/О.— 1925.— № 67. Дмитров Л. Д. Дневник по раскопкам Ольвии. Некрополь // НА ИА НАНУ.— ВУАК/О.— 1937.— Ф. 17.— №107. Дложевський С. С., Мешанінов І. І., Камінський Т. Т. Попередня інформація про археологічі розкопки в Ольвії р.1927. // НА ІА НАНУ.— ВУАК/О.— 1927.— № 263. Дневник раскопок в Ольвии в 1915 г. // РА ИИМК РАН.— 1915.— Ф. 1.— Д. 227. Думберг К. Е. Письмо (1899) // РА ИИМК РАН.— 1891.— Ф. 1.— Д. 37. Жиров Е. В. Определение антропологических материалов из раскопок в Ольвии //НА ИА НАНУ.— 1937.— Ф. 17.— № 106. Зосев. Дневник. Некрополь // НА ИА АНУ.— ВУАК/О.— 1927.— Ф. 17.— № 4. 273 Каминский Ф. Т. Письмо Б. В. Фармаковскому от 10 июля 1924 г. // РА ИИМК РАН.— 1924.— Ф. 2.— Д. 100. Каминский Ф. Т. Некрополь. Участок «3» // НА ИА НАНУ.— ВУАК/О.— 1928.— Ф. 17.— № 26. Капошина С. П. Дневник раскопа некрополя. Ольвия // НА ИА НАНУ.— ВУАК/О.— 1946.— Ф. 17.— № 162. Кеппен П. И. План города Ольвiя снятый... 26 октября 1819 года астролябиею // ЦНБ.— 1819.— № 6348. Кеппен П. И. План Ольвийской крепости 26 октября 1819 года // ОК ЦНБ.— 1819.— № 7563. Кеппен П. И. План города Ольвии с окрестностями // ОК ЦНБ.— 1819.— № 7578. Кеппен П. И. Ольвия. Древний город на реке Буг // ОР ЦНБ.— 1820.— V.— 715. Кобылина М. М. Дневник // НА ИА НАНУ.— ВУАК/О.— 19 .— Ф. 17. Ковалев С. Дневник раскопок (некрополь) // РА ИИМК РАН.— 1911.— Ф. 1.— Д. 346. Кожевников, Михайлов, Федоров. Карта западной части Днепровcкого лимана // ЦАВМФ.— 1884.— Ф. 1331.— Оп. 9.— № 490. Козуб Ю. И., Папанова В. А. Отчет о раскопках предместья и некрополя Ольвии в 1982 г. // НА ИА НАНУ.— 1982/23 а.— 20 с. Козуб Ю. И., Папанова В. А. Отчет о раскопках предградья и некрополя Ольвии в 1983 г. // НА ИА НАНУ.— 1983/31 б.— 20 с. Козуб Ю. И., Папанова В. А. Отчет о раскопках некрополя и предместья Ольвии в 1985 г. // НА ИА НАНУ.— 1985/25 б.— 10 с. Козуб Ю. И., ПапановаВ. А. Отчет о раскопках предградья и некрополя Ольвии в 1986 г. // НА ИА НАНУ.— 1986/5 г.— 23 с. Козуб Ю. И., Папанова В. А. Отчет о раскопках предградья и некрополя Ольвии в 1987 г. // НА ИА НАНУ.— 1987/8 г.— 32 с. Козуб Ю. И., Папанова В. А. Отчет о раскопках предградья и некрополя Ольвии в 1988 г. // НА ИА НАНУ.— 1988/7 в.— 13 с. Козубовский Ф. А. Дневник // НА ИА НАНУ.— ВУАК/О.— 1935.— Ф. 17.— № 51. Кропивницкий А. Дневник // НА ИА НАНУ.— ВУАК/О.— 1928.— Ф. 17.— № 21. Крыжицкий С. Д., Липавский С. А. Отчет о полевых исследованиях на участке «Некрополь» в Ольвии в 1989 г. // НА ИА НАНУ.— 1989/5.— 16 с. Крыжицкий С. Д., Липавский С. А. Отчет о работе на участке «Некрополь» в 1990 г. // НА ИА НАНУ.— 1990/18 а.— 24 с. Крыжицкий С. Д., Папанова В. А. Отчет о раскопках некрополя Ольвии в 1991 году / /НА ИА НАНУ.— 1991/17 в.— 13 с. Крыжицкий С. Д., Папанова В. А. Отчет о раскопках некрополя Ольвии в 1992 году (район Широкой бал_ ки) // НА ИА НАНУ.— 1992/ 8 г.— 60 с. Крысин Г. П. Свидетельство на предварительные раскопки в Ольвии // РА ИИМК РАН.— 1911.— Ф. 1.— Д. 3. Крысин Г. П. Дневник некрополя // РА ИИМК РАН.— 1911.— Ф. 1.— Д. 314. Крысин Г. П. Свидетельство на предварительные раскопки в Ольвии // РА ИИМК РАН.— 1912.— Ф. 1.— Д. 3. Крысин Г. П. Ольвия. Некрополь // РА ИИМК РАН.— 1912.— Ф. 1.— Д. 379. Крысин Г. П. Свидетельство на предварительные раскопки в Ольвии // РА ИИМК РАН.— 1913.— Ф. 1.— Д. 3. Крысин Г. П. Дневник раскопок, произведенных на некрополе Ольвии // РА ИИМК РАН.— 1913.— Ф. 1.— Д. 404. Крысин Г. П. Свидетельство на предварительные раскопки в Ольвии // РА ИИМК РАН.— 1914.— Ф. 1.— Д. 3. Крысин Г. П. Свидетельство на предварительные раскопки в Ольвии // РА ИИМК РАН.— 1915.— Ф. 1.— Д. 3. Крысин Г. П. Свидетельство на предварительные раскопки в Ольвии //РА ИИМК РАН.— 1917.— Ф. 1.— Д. 3. Крысин Г. П. Подбойная могила N 10 // НА ИАНАНУ.— ВУАК/О.— 1917.— Ф. 17.— № 34. Крысин Г. П. Некрополь // НА ИА НАНУ.— ВУАК/О.— 1928.— Ф. 17.— № 25. Крысин Г. П. Дневник // НА ИА НАНУ.— ВУАК/О.— 1929.— Ф. 17.— № 31. Крисiн Г. П. Археологiчнi розкопки в Ольвiї р. 1930 // НА ИА НАНУ.— ВУАК/О.— 1930.— Ф. 17.— № 327/2. Кузнецов Л. С. Некрополь. Могила № 1 // НА ИА НАНУ.— ВУАК/О.— 1929.— Ф. 17.— № 32. Кузнецов Л. С. Некрополь. Могила № 4 // НА ИА НАНУ.— ВУАК/О.— 1929.— Ф. 17.— № 34. Кулаковский Ю. А. Открытый лист № 1069 // РА ИИМК РАН.— 1899.— Ф. 1.— Д. 99 а. Лейпунская Н. А., Диатроптов П. Д. Отчет о раскопках на участке НГСС в Ольвии в 1988 г. // НА ИА НАНУ.— 1988/7 б.— 60 с. 274 Леви Е. И., Карасев А. Н. Отчет о работе Ольвийской экспедиции ЛОИА АН СССР в 1964 г. // НА ИА НАНУ.— 1964/65.— 25 с. Лукьянов С. С. Дневник // РА ИИМК РАН.— 1910.— Ф. 1.— Д. 310. Малев И. П. Дневник раскопок (некрополь) // РА ИИМК РАН.— 1913.— Ф. 1.— Д. 405. Малько в. Рабочий дневник // РА ИИМК РАН.— 1904.— Ф. 1.— Д.251. Манцевич А.П. Дневник // НА ИА НАНУ.— ВУАК/О.— 1927.— Ф. 17.— № 1. Манцевич А. П. Дневник. Участок «И» // НА ИА НАНУ.— ВУАК/О.— 1928.— Ф. 17.— № 12. Мещанинов И. И. Экспедиция в Ольвию // НА ИА НАНУ.— ВУАК/О.— 1927.— Ф. 17.— № 5. Мещанинов И. И. Приложение к общему дневнику раскопов «З» и «И» у Сигнальной башни // НА ИА НАНУ.— 1928.— Ф. 17.— № N 10. Мещанинов И. И. Удостоверение руководителя Ольвийской экспедиции // РА ИИМК РАН.— 1930.— Ф. 2.— Д. 114. Михайловская Е. В. Некрополь Могила № 1 // НА ИА НАНУ.— ВУАК/О.— 1929.— Ф. 17.— № 38. Мишенин С. К. Письмо к Б. В. Фармаковскому // РА ИИМК РАН. _1900.— Ф. 1.— Д. 63. Мишенин С. К. Письмо // РА ИИМК РАН.— 1902.— Ф. 1.— Д. 16. Мишенин С. К. Письмо председеателю ИАК // РА ИИМК РАН.— 1903.— Ф. 1.— Д. 305; — 1904.— Ф. 1.— Д. 11; — 1905.— Ф. 1.— Д. 194; — 1907.— Ф. 1.— Д. 5; — 1908.— Ф. 1.— Д. 7; — 1909.— Ф. 1.— Д. 4. Молчановський Ф.Н. Зведений щоденник археологiчних дослiджень Ольвii в 1935 // НА ИА НАНУ.— ВУАК/О.— 1935.— Ф. 17.— № 35. Мовчановський Т. М. III роздiл. Система i методи дослiдження // НА ИА НАНУ.— ВУАК/О.— Ф. 20.— Д. 17. Моисеев Л. А. Дневник. Некрополь // РА ИИМК РАН.— 1910.— Ф. 1.— Д. 313; — 1911.— Ф. 1.— Д. 331; — 1912.— Ф. 1.— Д. 378. Моргинау. Карта точного положения устьев рек Днепра и Буга // РГВИА.— Ф. 846.— Оп. 16.— № 23648. Мордвинов Н. Чертеж устьям рек Днепра и Буга с лиманом // РГВИА.— Ф. 846.— Оп. 16.— № 23643. Назарчук В. И. Отчет о работах ольвийской экспедиции на участке «Т_3» // НА ИА НАНУ.— 1989/5 а. Омельянович М. Е. Дневник // НА ИА НАНУ.— ВУАК/О.— 1935.— Ф. 17.— № 52. Опись находок ольвийской экспедиции // НА ИА НАНУ.— ВУАК/О.— 1937.— Ф. 17.— № 106. Папанова В. А. Дневник // НА ИА НАНУ.— 1984/29.— 12 с. Папанова В. А. Отчет. Раскопки некрополя Ольвии в 1993 году // НА ИА НАНУ.— 1993/1 в.— 20 с. Папанова В. А. Отчет. Раскопки некрополя Ольвии в районе Широкой балки // НА ИА НАНУ.— 1994/ 1 в.— 45 с. Папанова В. А. Отчет. Охранные раскопки некрополя Ольвии в районе Широкой балки в 1995 году // НА ИА НАНУ.— 1995/1 в.— 60 с. Папанова В. А. Отчет. Охранные раскопки на некрополе Ольвии (участок в районе Широкой балки) // НА ИА НАНУ.— 1996/51 в.— 32 с. Папанова В. А. Отчет. Охранные раскопки некрополя Ольвии (участок в районе Широкой балки) // НА ИА НАНУ.— 1998/1 г.— 60 с. Половцева С. А. Дневник раскопок кургана // РА ИИМК РАН.— 1911.— Ф. 1.— Д. 332. Половцева С. А. Курган 1913 года // РА ИИМК РАН.— 1913.— Ф. 1.— Д. 393. Половцева С. А. Открытый лист № 1385 //РА ИИМК РАН.— 1914.— Ф. 1.— Д. 332. Протокол засiдання активу с. Парутiно вiд 15/Х 1931 р. Книга запису вiдвiдувань // НА ИА НАНУ.— ВУАК/О.— 1931.— Ф. 17.— № 50. Разрешение на право ношения оружия Э. В. Дилю // РА ИИМК РАН.— 1914.— Ф. 1.— Д. 3. Риган Н. Дневник // РА ИИМК РАН.— 1906.— Ф. 1.— Д. 158. Семенов_Зусер С. А. Описание гробниц. Ольвийский некрополь (раскопки в 1920 г.) // НА ИА НАНУ.— Ф. 2.— № 120. Семеницкий А. П. Распределение дежурств членов экспедиции в Ольвии в 1906 г. // РА ИИМК РАН.— 1906.— Ф. 1.— Д. 163. Скобец Л. Письма И. И. Мещанинову (первое и второе) // РА ИИМК РАН.— 1930.— Ф. 2.— Д. 114. Скуднова В. М. Некрополь Березани // НА ИА НАНУ.— Ф. 17.— № 69. Славин Л. М. Дневник // НА ИА НАНУ.— ВУАК/О.— 1927.— Ф. 17.— № 13. Славин Л. М. Раскопки Ольвии в 1935–1936 гг. // НА ИА НАНУ.— ВУАК/О.— 1936.— Ф. 17.— № 133. Суручан И. К. Письмо гр. А. А. Бобринскому от 25/III 1886 г. // РА ИИМК РАН.— 1886.— Ф. 1.— Д. 22. Суручан И. К. Письмо гр. А. А. Бобринскому от 21/VI 1893 г. // РА ИИМК РАН.— 1893.— Ф. 1.— Д. 23. Телеграмма наркома просвещения УССР // РА ИИМК РАН.— 1927.— Ф. 2.— Д. 100. Тизенгаузен В. Г. Рапорт // РА ИИМК РАН.— 1873.— Ф. 1.— Д. 16. Ткач М. П. Археологiчнi роботи по дослiдженню Ольвii // НА ИА НАНУ.— ВУАК/О.— 1935.— Ф. 17.— №54. Фармаковский Б. В. Отчет о раскопках, произведенных в С. Парутино и на острове Березани // РА ИИМК РАН.— 1896.— Ф. 1.— Д. 79. Фармаковский Б. В. Письмо председателю ИАК // РА ИИМК РАН.— 1902.— Ф. 1.— Д. 16. Феохариди Ф. Г. Дневник. 1928 г. // НА ИА НАНУ.— ВУАК/О.— 1928.— Ф. 17.— № 24. Филлипов. Раскопки кургана // РА ИИМК РАН.— 1913.— Ф. 1.— Д. 395. Фурманская А.И. Литейное ремесло в Ольвии (научная рукопись) // НА ИА АНУ.— Ф. 12.— № 305. Худяк М. М. Дневник. Раскоп «И» //НА ИА НАНУ.— 1936.— Ф. 17.— № 81. Цветаев П. Г. Дневник раскопок в Ольвии // НА ИА НАНУ.— ВУАК/О.— 1928.— Ф. 17.— № 28. Цветаев П. Г. Дневник // НА ИА АНУ.— ИИМК/О.— 1935.— Ф. 17.— № 56. Цветаева Г. . Дневник // НА ОАМ.— 1932.— № 59052. Чудной П. Генеральная карта Очаковской земли // РГВИА.— Ф. 846.— Оп. 16.— № 21508. Чертеж устьям рек Днепра и Буга с лиманом днепровским и березанским // РГВИА.— 1792.— Ф. 846.— Оп. 16.— № 23582. Шугаевский В. А. Охрана территории Ольвии // НА ИА НАНУ.— ВУАК/О.— 1925.— Ф. 17.— № 67. Юнович А. Дневник // НА ОАМ.— 1932.— № 59071. Ястребов В. Н. Отчет о раскопках, произведенных в с. Парутино (Ильинское) в 1894 г. // РА ИИМК РАН.— 1894.— Ф. 1.— Д. 32. 276 Археологические исследования на Украине Археологiчнi дослiдження на Українi Археологические открытия Археологiчнi пам’ятки УРСР Вестник древней истории Материалы Всеукраинской археологической комиссии / Ольвия Государственная Академия истории материальной культуры Российский государственный военно_исторический архив Денежные ведомости Древний мир в памятниках его письменности т. ІІ Енциклопедія трипільської культури. К., 2004. Журнал Министерства народного просвещения Записки Одесского археологического общества Записки Одесского археологического общества истории и древностей Известия на Археологически институт (София) Известия императорской археологической комиссии Известия Государственной Академии истории материальной культуры Краткие сообщения института археологии К раскопкам в Ольвии Материалы и исследование по археологии СССР Мифологический словарь Научный архив Института археологии Национальной Академии Наук Украины Национальная библиотека Украины им. В. И. Вернадского Надписи Ольвии Некрополь Ольвии (история исследования, итоги раскопок) Одесский археологический музей Отчет Императорской археологической комиссии Отечественные записки. Отдел рукописей Национальной библиотеки Украины им. В. И. Вернадского Пам’ятi С. С. Дложевського Проблемы исследования Ольвии. Тезисы докладов и сообщений семинара. Парутино, 1985 г. Попередня iнформацiя про археологiчнi розкопки в Ольбii Протоколы общих собраний Императорского Русского археологического общества Письмо Т. И. Фармаковской Рукописный архив Института истории материальной культуры Российской Академии Наук Российская Академия истории материальной культуры Российская археология Ревизионно_контрольная комиссия Розкопки в Ольбiї Советская археология Свод археологических источников Сообщения Государственной Академии истории материальной культуры АИУ АДУ АО АП УРСР ВДИ ВУАК/О ГАИМК РГВИА ДВ ДМ ЕТК ЖМНП ЗОАО ЗООИД ИАИ ИАК ИГАИМК КСИА КРО МИА МФ НА ИА НАНУ НБУВ НО НОЛ ОАМ ОАК ОЗ ОР НБУВ ПД ПИО ПI ПОСИРАО ПФ РА ИИМК РАН РАИМК РА РКК РО СА САИ СГАИМК СПИСОК СОКРАЩЕНИЙ СН ТГЭ УIЖ ХКААМ ХС ХРАМ ЦАВМФ ЭСЗЭ AA AAH ABSA AJA AM EO IOSPE, I2 CR JAI JHS RA RE PZ PZA Случайные находки Труды Государственного Эрмитажа Український iсторичний журнал Художественная культура и архитектура античного мира Херсонесский сборник. Севастополь Хронiка археологiї та мистецтва. Київ. Центральный архив Военно_Морского Флота России Энциклопедия. Символы. Знаки. Эмблемы. Archaеologischer Anzeiger. Beiblat zum Jahrbuch des Deutschen Archaеologischen Instituts Acta Archaeologiai Hungarical Archaeologiai Ertesito The Annual of the British School at Athens American Journal of Archaeology Mitteinlungen des Deutschen Archaeologischen Instituts. Athenishe Abteilung Excavations at Olynthus Latyschev B. Inscriptiones antiquae orae Septentrionalis Ponti Euxini Graecae et Latinae. Petropolis, 1916 Clara Rodos Jahrbuch des Deutschen Archaeologischen Instituts The Journal of Hellenic Studies Revue Archaeoligique Realencyclopadie der Klassischen Altertumswissenschaft Prahistorische Zeitschrift Prace zakladu archaeologii antycznej Polskiej Akademii Nauk 278 ОГЛАВЛЕНИЕ Введение ........................................................................................................................................................ 5 Глава І. ИСТОРИЯ ИССЛЕДОВАНИЯ ОЛЬВИЙСКОГО НЕКРОПОЛЯ ..................... 7 1.1. Первый период изучения ольвийского некрополя (конец XVIII — 1900 г.) ................... 8 1.2. Исследование некрополя Ольвии Б. В. Фармаковским ...................................................... 34 1.3. Исследование некрополя Ольвии в 1920–1940 годах ............................................................ 46 1.4. Современный период изучения некрополя Ольвии .............................................................. 57 Глава II. ИСТОРИЧЕСКАЯ ТОПОГРАФИЯ ОЛЬВИЙСКОГО НЕКРОПОЛЯ.......... 65 2.1. Некрополь Ольвии архаического периода................................................................................ 65 2.2. Ольвийский некрополь классического периода...................................................................... 67 2.3. Некрополь Ольвии эллинистического периода ...................................................................... 70 2.4. Некрополь римского периода ....................................................................................................... 73 2.5. Топография некрополя по социальным и возрастным признакам ................................... 76 Глава ІІІ. ПОГРЕБАЛЬНЫЕ И НАДМОГИЛЬНЫЕ СООРУЖЕНИЯ ........................... 79 3.1. Погребальные сооружения ............................................................................................................. 79 3.1.1. Ямные могилы ....................................................................................................................... 80 3.1.2. Подбойные могилы ............................................................................................................... 90 3.1.3. Склепы .................................................................................................................................... 99 3.2. Надмогильные сооружения ......................................................................................................... 123 3.2.1. Надгробия ............................................................................................................................. 123 3.2.2. Алтари .................................................................................................................................... 147 3.2.3. Курганы ................................................................................................................................. 157 Глава IV. ПОГРЕБАЛЬНЫЙ И ПОМИНАЛЬНЫЙ ОБРЯДЫ ......................................... 166 4.1. Погребальный обряд ...................................................................................................................... 166 4.1.1. Ингумация ............................................................................................................................ 168 4.1.2. Кремация ............................................................................................................................... 184 4.1.3. Кенотафы ............................................................................................................................... 193 4.2. Поминальный обряд ....................................................................................................................... 195 4.2.1. Обряды, связанные с культом хтонических богов ................................................... 200 4.2.2. Апофеоз смерти ................................................................................................................... 204 4.3. Семантика погребального инвентаря ....................................................................................... 207 ПРИЛОЖЕНИЯ .................................................................................................................................. 221 ДОКУМЕНТЫ: №1. РАПОРТ В. Г. ТИЗЕНГАУЗЕНА ПРЕДСЕДАТЕЛЮ ИМПЕРАТОРСКОЙ АРХЕОЛОГИЧЕСКОЙ КОМИССИИ ГРАФУ С. Г. СТРОГАНОВУ..................................................................................................... 223 №2. ПИСЬМО И. К. СУРУЧАНА ПРЕДСЕДАТЕЛЮ ИМПЕРАТОРСКОЙ АРХЕОЛОГИЧЕСКОЙ КОМИССИИ ГРАФУ А. А. БОБРИНСКОМУ .............................................................................................. 227 №3. ОТЧЕТ В. Н. ЯСТРЕБОВА О РАСКОПКАХ ОЛЬВИИ ИМПЕРАТОРСКОЙ АРХЕОЛОГИЧЕСКОЙ КОМИССИИ .................................. 230 №4. С. А. СЕМЕНОВ_ЗУСЕР. ОТЧЕТ О РАСКОПКАХ НЕКРОПОЛЯ ОЛЬВИИ В 1920 г. ........................................................................................ 235 ЛИТЕРАТУРА ........................................................................................................................................ 252 АРХИВНЫЕ МАТЕРИАЛЫ ............................................................................................................ 270 СПИСОК СОКРАЩЕНИЙ .............................................................................................................. 274 Науковевидання Валентина Анатоліївна Папанова УРОЧИЩЕ СТО МОГИЛ (НЕКРОПОЛЬ ОЛЬВІЇ ПОНТІЙСЬКОЇ) (російською мовою) Відповідальний редактор — к. і. н. С. М. Ляшко Технічний редактор — к. і. н. О. М. Гриб Комп’ютерна верстка — В. М. Бацунов Підписано до друку 01.06.2006. Формат 60 _ 84 1/16. Папір офс. Друк офс. Ум. друк. арк. 17. Обл._вид. арк. Тираж 500 прим. Замовлення № 34 ТОВ «Видавництво „Знання України“» 03150, м. Київ_150, вул. Велика Васильківська (Червоноармійська), 57/3, к. 314. Тел. 287_41_45, 287_30_97 Свідоцтво про внесення суб’єкта видавничої справи до державного реєстру видавців, виготівників і розповсюджувачів видавничої продукції ДК №217 від 11.10.2000 р. Надруковано: ЧП Дойнова В. Д. 71112 м. Бердянськ, Запорізької обл., вул. Горького, 4 __