Долинин А.А. Пушкин и английская литература

Долинин А.А.
Пушкин и английская литература
Часть 1
Мы поговорим о Пушкине и английской литературе.
Для просвещенного русского сознания первой половины XIX века Англия,
Великобритания, "Туманный Альбион" – по формуле Батюшкова, "Остров
пышный, остров чудный" – по формуле Хомякова, обладала особой
привлекательностью, какой-то магической силой. Из всех западных стран
Англию уважали (Англия была тогда, конечно, самой передовой страной)
больше всех. За что? Ну, понятно за что.
Во-первых, это, как писал Вяземский, был "берег свободы". Политическим
устройством Англии, ее конституционным строем, ее парламентом
интересовались все, начиная, может быть, с Карамзина, потом декабристы и
так далее. Когда Вяземский писал об Англии, он называл ее "берегом свободы"
и перечислял еще прочие качества, которые тоже связывались с образом
туманного Альбиона:
Страна художеств, чудаков,
Карикатур удачных,
Радклиф Шекспиров мрачных,
Ростбифа и бойцов…
Даже славянофилы уже в 1830 - 40-е годы для Англии, критикуя Запад,
делали исключение. Хомяков, которого я уже цитировал, ездил в Англию сам и
восхищался английским национальным характером, английской культурой,
английской литературой. И в своем знаменитом стихотворении "Остров",
прежде чем приступить к обязательному обличению Запада, все-таки с
восхищением писал об Англии:
Дочь любимая свободы,
Благодатная земля!
Как кипят твои народы,
Как цветут твои поля!
Как державно над волною
Ходит твой широкий флаг!
Как кроваво над землею
Меч горит в твоих руках!
Как светло венец науки
Блещет над твоей главой!
Как высоки песен звуки,
Миру брошенных тобой!
Вся облита блеском злата,
Мыслью вся озарена,
Ты счастлива! Ты богата!
Ты роскошна! Ты сильна!
И далекие державы
Робко взор стремя к тебе,
Ждут, какие вновь уставы
Ты предпишешь их судьбе…
Пушкин не был исключением. Для него, как и для большинства его
современников, английское государственное и политическое устройство,
английская умственная, литературная и практическая жизнь, английский
характер, английское отношение к традициям, все это обладало некоей особой
магической привлекательностью. И характерно, что, мечтая о бегстве на Запад,
Пушкин, как он писал в одном из писем, раньше всего воображал Лондон,
чугунные дороги, паровые корабли и английские журналы, а только потом уже
хотел посетить парижские театры и бордели.
Краткую летопись важнейших контактов Пушкина с английской
литературой (все-таки его больше всего интересовали вот эти "высоки песен
звуки", о которых писал Хомяков, английская словесность, английская поэзия и
английский роман), летопись его контактов с английской литературой, пожалуй,
можно начать с лета 1820 года, когда в Гурзуфе, в Крыму, а может быть, еще
чуть раньше на Кавказе, он под руководством Николая Раевского и его сестер
пытался читать по-английски модные тогда сочинения Байрона. И под сильным
впечатлением от разобранного, кое-как разобранного и, видимо, не очень
хорошо понятого "Корсара" начал "Кавказского пленника". А в 1822 году Пушкин
не без удовольствия отмечал в письме Гнедичу, что английская словесность
начинает иметь влияние на русскую, и надеялся, что влияние это окажется
полезнее влияния французской поэзии, по его словам, "робкой и жеманной". В
1824 - 25 годах в Михайловской ссылке он восхищался Вальтером Скоттом и
Шекспиром, мечтал о журнале наподобие какого-нибудь "Эдинбург Ревью"
(Эдинбургского обозрения). Когда умер Байрон, заказывал обедню за упокой
его души и сетовал на то, что в ссылке не имеет способов выучить английский
язык, который ему так нужен. Только в 1828 году в Петербурге он, наконец,
серьезно занялся английским языком, а год спустя, во время путешествия на
Кавказ, поражал своих знакомых Захара Чернышева и Михаила Юзефовича
очень уродливым английским произношением и при этом отменным
пониманием Шекспира. Потом в 1830 году в Болдино, уже зная английский
язык, он переводил сцену из драматической поэмы английского поэта Джона
Уилсона "Город чумы", получился "Пир во время чумы". Там же он изучал
английского поэта Барри Корнуэла, у которого, кстати, позаимствовал идею
"Маленьких трагедий". В 1831 году просил Плетнева переслать ему в Москву
книги английских поэтов Крабба, Вордсворта, Саути, ну и, разумеется,
Шекспира, и очень тревожился о бунтах английской черни. В 1834 или 1835
годах, по воспоминаниям Грота, требовал у книгопродавца Диксона книг,
относящихся к биографии Шекспира. Неизвестно, нашлись ли таковые. В 1835
году он в очередной раз перечитывал Вальтера Скотта в Тригорском, опять
задумывал журнал наподобие английских трехмесячных обозрений. Перелагал
стихами начало аллегорического романа "Путь паломника" (The Pilgrim’s
Progress) английского пуританина Джона Баньяна. И тогда же он заводил книгу
заметок по образцу "table-talk" (застольных бесед, разговоров), под
впечатлением только что прочитанной книги "Table-talk" английского поэта
Колдриджа. В 1836 году он отстаивал честь великого Джона Мильтона, а
опросредовано, и свою собственную честь, в незаконченной статье о Мильтоне
и Шатобриановом переводе "Потерянного рая". И, наконец, уже в январе 1837
года, перед самой смертью, в заметке "Мистификации последнего из
свойственников Иоанны Д’Арк" произносил последний приговор своему
времени и своему окружению: "Жалкий век, жалкий народ". Произносил этот
приговор устами придуманного им английского, именно английского,
журналиста. А в последнем письме, написанном в день дуэли, заказывал
писательнице Исшимовой переводы из своего любимого Барри Корнуэла для
журнала "Современник".
В цитатном фонде Пушкина, если присмотреться, мы найдем и
хрестоматийного Шекспира (Пушкин цитировал "Гамлета", конечно же,
"Ричарда III", "Как вам это понравится"), наличествует там и Мильтон, и Стерн,
и, конечно же, поэты-современники: лорд Байрон, Томас Мур, Вордсворт,
Колдридж. Из примерно 1400 наименований в основных разделах описания
библиотеки Пушкина, которое составил Мадзалевский, около 170 приходятся на
издания английских и американских авторов либо в оригинале, либо в
переводах на русский и французский языки (я условно включаю сюда
американских авторов, таких как Вашингтон Ирвинг, потому что собственно
американская литература тогда еще не существовала, во всяком случае,
американские
писатели
не воспринимались, как американские, а
воспринимались скорее, как английские, или англоязычные). Причем в ряде
случаев речь идет о многотомных сериях, огромных сериях, и собраниях
сочинений. В библиотеке Пушкина были отлично представлены и Шекспир, и
Мильтон, и ряд других английских классиков, почти все самые заметные
писатели XVIII века, а также современники: поэты, романисты и эссеисты. Все
эти факты и многие другие факты, которые давно введены в обиход мировой
пушкинистики, они хорошо изучены и легли в основу ряда работ, посвященных
пушкинскому восприятию Англии и английской литературы.
О Пушкине и английской литературе писали у нас такие замечательные
исследователи, как Виктор Максимович Жирмунский, Михаил Павлович
Алексеев, Юрий Давидович Левин, Вадим Дмитриевич Рак, Вадим Эразмович
Вацура. Писали слависты Запада, прежде всего, в Соединенных Штатах
Америки и в Великобритании. В их работах были уяснены основные вопросы,
связанные с этой темой. И в первую очередь, конечно же, с воздействием на
Пушкина творчества Байрона, Шекспира и Вальтера Скотта.
Как известно, именно эти три британца один за другим, вот в той
последовательности, в которой я их перечислил, Байрон, Шекспир и Вальтер
Скотт, играли важнейшую роль на разных этапах творческой эволюции
Пушкина ,кажется, всякий раз, когда он осваивал новый жанр за пределами
лирики. Как я уже говорил, восточные поэмы Байрона послужили ему жанровой
моделью для его южных поэм. Иронические поэмы Байрона "Беппо" и "Дон
Жуан" послужили моделью для "Евгения Онегина" и "Домика в Коломне".
Исторические хроники Шекспира – для "Бориса Годунова". Романы Вальтера
Скотта – для исторической прозы: для "Арапа Петра Великого" и "Капитанской
дочки". Поэтому, конечно, не удивительно, что байронизм, шекспиризм, если
можно так сказать, вальтерскоттизм Пушкина исследованы полнее всего. О них
очень много писали разные исследователи. Относительно неплохо изучены и
кое-какие другие частные аспекты этой темы. Например, установлены
английские источники, подтексты целого ряда пушкинских стихотворений и
фрагментов,
прояснены
важнейшие
биографические
эпизоды,
прокомментированы наиболее существенные аллюзии, но сама эта тема
"Пушкин и английская литература", или "Пушкин и Англия", в целом, в
совокупности и во взаимодействии разных аспектов до сих пор почему-то не
обсуждалась. Поэтому попробуем рассмотреть кратко основные ее
составляющие.
Наименее интересным мне кажется, собственно, биографический аспект
темы. А именно, личные встречи Пушкина с англичанами. К сожалению,
встречи с Англией у него не получилось. С заезжими англичанами он
встречался довольно много. И все эти эпизоды досконально изучены
академиком Алексеевым в специальной, капитальной работе. Но, как кажется,
ни одна из этих встреч большого значения для Пушкина не имела. Из двух
десятков его английских знакомцев, обычно биографы Пушкина обращают
внимание на домашнего врача Воронцовых, Вильяма Хадчинсона (о котором он
писал из Одессы, что это единственный умный атеист, философ у которого он
брал уроки чистого атеизма, впрочем, атеистом Пушкин так и не стал,
оставаясь всегда "теистом", скажем так) и, конечно, известен советник
английского посольства в Петербурге Артур Медшнес, известен потому, что он
едва-едва не стал секундантом Пушкина вместо Данзаса в дуэли с Дантесом.
Но, тем не менее, даже Хадчинсон, даже Медшнес, они остаются на периферии
пушкинской биографии. Никто из них, очевидно, не разделял литературных, да
и не только литературных, но и житейских интересов Пушкина, и поэтому о них
можно говорить только как о его эпизодических, иногда докучных, иногда
приятных собеседниках, от которых он, в лучшем случае, мог получать
некоторые сведения об Англии и англичанах. При этом нужно учесть, что
основными источниками сведений Пушкину все-таки служили разговоры с
русскими знатоками Великобритании, с его друзьями, скажем, с Александром
Ивановичем Тургеневым, с князем Козловским, с переводчиком английских
поэтов Жуковским и так далее, и так далее, и так далее. Интересно, что
косвенно это признает даже академик Алексеев, потому что, если мы
посмотрим на его огромную работу "Пушкин и английский путешественники в
России", то мы не можем не заметить, что три четверти этой статьи посвящены
английскому писателю-полиглоту, фантастическому вралю, такому "барону
Мюнхгаузену" Джорджу Борро. Он действительно был единственным
петербургским англичанином, который мог бы заинтересовать Пушкина.
Разговоры с Борро могли бы Пушкина позабавить, но, увы, Пушкин с Борро так
ни разу и не встретился.
А незначительной роли, которые англичане играли в жизни Пушкина,
соответствует и то место, которое они занимают в его художественном мире.
Англичан у Пушкина не так уж много, совсем даже мало. И, пожалуй, только
Мисс Жаксон, наверное, Джексон, гувернантка Лизы Муромской в "Барышнекрестьянке", процитирую ее портрет: "Сорокалетняя чопорная девица, которая
белилась и сурьмила себе брови, два раза в год перечитывала "Памелу",
получала за то две тысячи рублей и умирала со скуки (дальше выделены
курсивом ее слова – авт.) в этой варварской России", только Мисс Жаксон –
образ, не лишенный каких-то существенных историко-культурных и
литературных аннотаций, поскольку в 1820-е годы в дворянских семьях стали
все чаще появляться гувернантки-англичанки, и это находило отражение и в
художественной прозе, и в публицистике того времени. Пушкин здесь играет с
бытовым и литературным стереотипом, подсмеиваясь над безобидной старой
девой, которой не удается укротить свою воспитанницу и привить ей
британскую чопороность. Очевидно, ирония по отношению к британской
чопорности чувствуется и в "Пиковой даме", где появляется второй персонаж
английского происхождения у Пушкина, безымянный англичанин, который
почему-то присутствует на похоронах старой графини, и когда ему сообщают
сплетню, что Герман – ее побочный сын, он холодно отвечает на это: "Oh?".
И, наконец, третий англичанин у Пушкина появляется не в художественной
прозе, а в публицистике, в позднем сочинении, которое условно называют
"Путешествием из Москвы в Петербург". В черновом варианте главы этого
сочинения "Русская изба". Некий путешественник, человек лет тридцати шести,
столько же лет было самому Пушкину, когда он писал "Путешествие", вот этот
человек лет тридцати шести беседует с рассказчиком, объясняя ему довольно
странные вещи. Объясняет ему, что свободный англичанин намного несчастнее
русского раба, что русские рабы, крепостные то бишь, наслаждаются большей
свободой, чем английские работники, и так далее. Исследователи искали
прототипа этого англичанина, с его странными и, в общем, я бы не сказал, что
характерными для английских путешественников идеями, но поиски особого
успеха не принесли. Может быть, как предполагали некоторые, толчком для
введения этого персонажа в "Путешествие из Москвы в Петербург" послужила
беседа Пушкина с английским путешественником Колвином Френклендом в мае
1831 года в Москве, и запись об этой беседе в путевых заметках Френкленда,
которые имелись в библиотеке Пушкина. Но, судя по тем идеям и тем оценкам,
которые высказывает англичанин у Пушкина, это все-таки придумка. Это такой
наспех
сколоченный
идеологический
конструктор,
повествовательнопублицистическая маска чужого наблюдателя, наблюдателя со стороны, за
которой скрывается сам автор. И эту маску Пушкин использует для выражения
такой пред-славянофильской идеи о превосходстве особого русского уклада
над западным общественным устройством. И я не думаю, что в то время
нашелся бы такой англичанин, будь он тори или даже самым радикальным
вигом, который мог бы под этой идеей подписаться.
Куда более занимателен вопрос о том, насколько Пушкин знал английский
язык. Вопрос, который остается не вполне решенным. Около восьмидесяти лет
назад замечательный пушкинист Цевловский, который досконально исследовал
биографическую подоплеку проблемы, пришел к выводу, что только в 1828
году, как я уже говорил выше, после нескольких неудачных попыток Пушкин,
наконец, овладел английским языком и с тех пор свободно читал англоязычных
авторов в подлиннике. Большинство позднейших исследователей эту точку
зрения приняли, и поэтому любое обращение Пушкина к английской
литературе, начиная с 1828 года, обычно возводят непосредственно к
оригиналу. Противоположного мнения придерживался Владимир Набоков,
который утверждал, что Пушкин до конца своих дней знал английский язык на
уровне начинающего. И в качестве доказательства указывал на грубые ошибки,
которые Пушкин допустил в дословных переводах и заметках, сделанных уже в
1830-е годы. По убеждению Набокова, Пушкин во всех, без исключения,
случаях, читал английские тексты с помощью французских или русских
переводов-посредников. Набоков даже, вопреки всякой очевидности, отрицал
тот бесспорный факт, что источником "Пира во время чумы" послужила сцена
драматической поэмы Джона Уилсона "Город чумы", прочитанная Пушкиным в
оригинале. Набоков без всяких на то оснований предполагал существование
какого-то ее французского перевода, который, по его мнению, обязательно
должен был быть в руках Пушкина. На самом деле, "Город чумы" Уилсона
никогда на французский язык не переводился. Известно, что у Пушкина в
Болдино, где написаны все "Маленькие трагедии", включая "Пир во время
чумы", был томик английских поэтов, в том числе, Джона Уилсона, где Пушкин и
нашел эту сцену, и ее он переводил с английского языка. Набоков не хотел в
это верить, потому что это противоречило его концепции.
Истина же, как часто бывает в подобных случаях, лежит где-то
посередине. Глупо отрицать, что в конце 1820-х годов Пушкин серьезно
занимался английским языком, и овладел он им тогда в такой степени, что стал
регулярно читать по-английски, покупать английские книги, переводить
английских авторов. Не случайно все цитаты из англоязычных авторов на языке
оригинала появляются у него в письмах, в заметках, в черновиках не ранее
1828 года. В то же время, его английский язык, мягко говоря, был далек от
совершенства. По воспоминаниям Юзефовича, с которым Пушкин встречался
на Кавказе, и который английский язык худо-бедно знал, Пушкин признался ему,
что выучил английский язык самоучкою. Слово, здесь очень важно, самоучка. И
потому он и знал его, и пользовался им, как очень способный самоучка. То есть
с пробелами, которые были вызваны недостаточным знанием грамматики, у
всех самоучек грамматика хромает, ограниченным словарным запасом (поздно
начал учить) и, что тоже очень важно, инерционным воздействием навыков
чтения по-французски. Об этом свидетельствуют однотипные ошибки почти во
всех его переводах с английского. Скажем, знаменитая ошибка, несколько раз
обсуждавшаяся, в основном, западными пушкинистами в "Пире во время чумы".
Там Пушкин переводит Уилсона довольно близко к тексту. В эпизоде, когда
мимо пирующих проезжает телега смерти, управляемая негром, Луиза падает в
обморок и потом рассказывает своим товарищам о том, что ее напугало. А
напугало ее страшное и непонятное бормотание возницы-негра, по-английски
это звучало так:: "He beckoned on me to a sender cart filled with dead bodies
(дальше стоит у Уилсона запятая), muttering all the while in unknown language of
most dreadful sounds". А буквально это значит так: "Он, возница, манил меня в
телегу, переполненную мертвыми телами, и при этом все время (негр – авт.)
что-то бормотал на неведомом языке, очень страшно звучащем", а у Пушкина в
переводе бормочет не негр, а сами мертвецы: "Лежали мертвые и лепетали
ужасную, неведомую речь". Если мы будем занудами и посмотрим, так сказать,
на природу этой ошибки, то мы увидим, что Пушкин просто не заметил запятую,
которая отделяет обстоятельство в –ing-вой форме (muttering), и решил, что это
не обстоятельство, а определение, мертвецы бормочащие. Вот такая простая,
элементарная студенческая ошибка.
С помощью словаря Пушкин способен был правильно понять и перевести
текст средней степени сложности. Например, большую часть сцены из "Города
чумы". Или, скажем, стихи Барри Корнуэла с их относительно бедным словарем
и достаточно простым синтаксисом. Но он явно испытывал затруднения, когда
сталкивался с нетривиальным словоупотреблением, когда ему попадались
архаизмы, диалектизмы, когда ему попадались усложненные грамматические
конструкции. И в подобных случаях он, несомненно, предпочитал разбирать
текст с помощью перевода-посредника. Если, конечно, таковой в его
распоряжении имелся.
Интересных мы можем привести несколько примеров. Как правило, если
перед ним лежал оригинал и его перевод на французский или русский язык, то
он, как правило, следовал скорее за переводом, а не за оригиналом. И при этом
повторял, а не исправлял ошибки этого перевода-посредника.