ТРАДИЦИИ ЖАНРА ВОСТОЧНОЙ ПОВЕСТИ В ТВОРЧЕСТВЕ В

ISSN 1991-5497. МИР НАУКИ, КУЛЬТУРЫ, ОБРАЗОВАНИЯ. № 5 (48) 2014
УДК 82-31
Shcherbakova Ye.K., Serbina N.S. THE TRADITION OF A GENRE OF THE EASTERN NOVEL IN THE WORKS
OF V. I. DAL AND N. A. KRASHENINNIKOV. The paper examines the tradition of the eastern novel genre in regard to
the works of V. I. Dal and N. A. Krasheninnikov. The authors convincingly show the resemblance of the genres in the
works of the both writers. They needed to achieve actuality in their literary works and ethnographic accuracy in the
creation of stylistic harmony. Orenburg material is an organic basis for Dal’s and Krasheninnikov’s eastern novels, but
the difference between the eras of their life and work dictates their own particular features.
Key words: Russian literature, eastern novel, actuality, essay, genre peculiarity, V.I. Dal, N.A. Krasheninnikov.
Е.К. Щербакова, канд. пед. наук, доц. каф. философии, культурологии и религиоведения Оренбургского
гос. педагогического университета, г. Оренбург, E-mail: galereya-k@yandex.ru; Н.С. Сербина, ст. преп.
каф. философии, культурологии и религиоведения Оренбургского гос. педагогического университета,
г. Оренбург, E-mail: serbinans@inbox.ru
ТРАДИЦИИ ЖАНРА ВОСТОЧНОЙ ПОВЕСТИ В ТВОРЧЕСТВЕ
В.И. ДАЛЯ И Н.А. КРАШЕНИННИКОВА
В работе рассматриваются традиции жанра восточной повести на материале произведений В.И. Даля
и Н.А. Крашенинникова. Авторы убедительно показывают жанровую общность повестей обоих писателей,
стремление к документальности, очерковости, этнографической точности в создании художественного целого. Оренбургский материал является органической основой восточных повестей Даля и Крашенинникова, но
разность исторических эпох диктует своеобразие каждой из них.
Ключевые слова: русская литература, восточная повесть, документальность, очерк, жанровое своеобразие, В.И. Даль, Н.А. Крашенинников.
Рассматриваемая в работе проблема соотнесения традиций восточной повести в творчестве писателей разных поколений, а по сути представителей направления, выработанного натуральной школой в начале ХIХ века, представляется особенно
актуальной в контексте исследований УроРАН, создания фундаментального труда «Литература Урала». На протяжении ряда
лет творчество Даля активно изучалось московскими, луганскими, оренбургскими учеными: С.А. Фомичевым, Ю.П. Фесенко,
Н.Л. Юган, А.Г. Прокофьевой, В.Ю. Прокофьевой, С.М. Скибиным и др. О творчестве Н.А. Крашенинникова писалось сравнительно немного. Еще Н.К. Пиксанов в книге «Областные культурные гнезда» писал о перспективности изучения краевой литературы: с одной стороны, произведения литературы зачастую
создаются в провинции, с другой – изучение творчества авторов второго, третьего ряда позволяет составить всеобъемлющее представление о литературном процессе в целом. Эта
мысль подтверждается в трудах Н.П. Анциферова. Концепция
исследований современных уральских литературоведов, в частности Е.К. Созиной, А.Г. Прокофьевой, во многом опирается на
положения и выводы Н.К. Пиксанова, Н.П. Анциферова.
Авторы данной работы, выявляя жанровую общность повестей В.И. Даля и Н.А. Крашенинникова, приходят к выводу о том,
что жанр «восточной» повести остается актуальным не только
на протяжении всего ХIХ века, но и в новую, предреволюционную эпоху и что это во многом объясняется стремлением понять
законы жизни на необъятном российском пространстве. Личный
вклад авторов статьи в решение рассматриваемой проблемы
определяется обращением к творчеству почти забытого писателя Н.А. Крашенинникова, материал о творчестве которого частично войдет в третий том фундаментального издания «Литература Урала».
Жанр «восточной» повести получил широкое распространение в европейской и русской литературе XVIII века после перевода на французский язык «Сказок тысячи и одной ночи»
и «Персидских писем» Монтескье. Т.Ж. Юсупов отмечает, что
«восточная» повесть, сначала переводная, а впоследствии создаваемая и отечественными авторами, была популярна во второй половине XVIII века в России. Он приводит целый перечень
произведений этого жанра, среди наиболее известных – написанные в 1790-х гг. «Селим и Роксана, или Превратность жизни
человеческой» С. Глинки, «Каиб» И.А. Крылова, «Аравийский пустынник» Н.П. Шаликова и множество других, чьи авторы порой
не известны [1, с. 71].
В практике русских беллетристов жанр «восточной» повести был условен, относился «к таким произведениям, в которых
152
имеется восточный сюжет (он может соответствовать восточной
действительности, или же в них могут лишь фигурировать восточные имена, порой обстановка – но все это является только
прикрытием мыслей автора)» [2, с. 49]. Т.Ж. Юсупов пишет: «под
восточным «покрывалом» обнаруживаются различные по сути
типологические ряды: повесть …ориентальная, ориентальная
притча, повесть просветительская, повесть философско-нравоучительная, повесть социально-политическая, любовно-авантюрная и т.д.» [1, с. 70].
Особое место жанр «восточной» повести занимает в творчестве В.И. Даля. Ряд интересных произведений, относящихся
к этому жанру, созданы в Оренбурге (1833-1841). Это и сказка
«О баранах», и «Сказка о прекрасной царевне Милонеге-белоручке, по прозванью Васильковый Глазок, и о трёхстах тридцати
трёх затяжных волокитах и поклонниках её», и повесть «Бикей
и Мауляна».
Особняком в творчестве В.И. Даля стоит повесть «Бикей
и Мауляна» (1836 год). Повесть в какой-то мере развивает традицию «Цыганки», первого серьёзного литературного опыта
Даля. В обоих случаях речь идет о влюблённой паре, создаётся
притягательный образ героини, повествователь является очевидцем многих происходящих событий. Но если в «Цыганке»
была достаточно высока художественная условность, речь шла
исключительно о вымышленных событиях, этнографическая точность деталей во многом объяснялась стремлением рассказчика описать своё военное приключение, то в «Бикее и Мауляне»
всё по-другому: Даль сознательно снимает установку на художественный вымысел. Коллизии, происходящие с главными героями, служат только иллюстрацией к документальному повествованию. Но и сами герои способны предстать перед нами
в документах. Оренбургским исследователем И.К. Зубовой были
найдены архивные записи, подтверждающие подлинность описанной истории. Автор даже не изменил имена: «Скажу о рассказе моем, на всякий случай, вот что: не только все главные
черты его взяты с подлинного, бывалого дела, но мне не было
даже никакой нужды придумывать ни одного побочного обстоятельства, вплетать какую-либо выдумку...» [2, с. 239]. Даль пишет как этнограф, лингвист, чиновник для особых поручений,
исследователь, житель Оренбурга и лишь потом как собственно
писатель. Не случайно так трудно определить жанр этого произведения. Современную литературу такого рода назвали бы nonfiction, «без вымысла». Автор часто отклоняется от основного
предмета разговора, словно забывая о своих героях, – и мы понимаем, что дело не в судьбах несчастных влюбленных, что для
автора важнее неприукрашенное, почти научное исследование
ISSN 1991-5497. МИР НАУКИ, КУЛЬТУРЫ, ОБРАЗОВАНИЯ. № 5 (48) 2014
жизни пограничного Оренбурга и целого мира степного Востока.
Автор открывает новый мир, и он не сторонний наблюдатель, не
праздный путешественник – он житель этого степного края
и ученый, исследующий его. Даль дает научное описание оренбургского климата, размышляет об экологии степи, собирает
новые слова, но особенный интерес вызывают у него люди.
И в данном случае он проявляет себя в первую очередь как ученый, объектами изучения которого является киргиз-кайсацкий
этнос, социальные группы, например, байгуши, киргизские нищие и отдельные индивидуумы.
С точки зрения этнографа Даль подробно описывает одежду кайсаков, караваны верблюдов, особенности местной торговли, оружие, раскрывает перед европейским читателем подноготную калыма, многоженства, баранты, рассказывает об обряде пира, о шаманстве. Будучи чиновником для особых поручений при губернаторе, имея доступ к архивам, он цитирует эти
материалы в тексте: они в первую очередь связаны с положением русских пленных в Хиве. Документальность сведений подтверждаетс я постоянно приводимыми точными данными:
«...с 1758 по 1832 год увлечено в плен киргиз-кайсаками с оренбургской линии 3797 человек; а следовательно, средним числом около 52 человек на год» [2, с. 229]. Даль воссоздает реальный оренбургский пейзаж, узнаваемый до сих пор: «Позади
менового двора, верстах в двух, на том же левом, пологом берегу Урала, зеленилась рощица, одна-одинехонька в обширной
степи; на противоположном, крутом, европейском берегу реки,
высилось несколько каменных зданий, разрушающийся губернаторский дом, собор – а повыше, в форштадте, церковь Георгиевская...» [2, с. 215].
Вместе с тем именно в установке на документальность виден Даль-писатель. Такая форма выражения авторского сознания, как личный повествователь, дает Далю возможность, с одной стороны, описывать события, увиденные глазами очевидца, а с другой стороны, не демонстрировать постоянно авторскую оценку. Автор пользуется научным и деловым языком. Стиль
письма очень сдержан. Появление множества варваризмов
в произведении обусловлено спецификой рассказа о неизвестной европейцу стороне жизни.
Важно, что писатель не занимает позицию просвещенного
«белого» среди «дикарей». Он не связывает преступление –
убийство Бикея братьями – с непросвещённостью и неразвитостью киргиз-кайсаков. Напротив, Даль все время подчеркивает,
что, несмотря на разницу в общественном развитии, в быту, собственно в культуре, кайсаки такие же люди, как и европейцы:
они так же решают имущественные споры, влюбляются, страдают. Красоту Мауляны, дочери природы, автор ценит больше,
чем внешность столичных чопорных красавиц.
Мотив убийства Бикея – зависть братьев к более умному,
красивому, удачливому брату, любимцу отца – навевает мысль
и о библейских легендах, и о народных сказках. Но в некоторой
степени В.И. Даль связывает причину преступления с мусульманским обычаем многоженства: «Многоженство мусульман всегда бывает поводом к раздорам семейным, которые может переносить равнодушно только закоснелая в исламизме душа»
[2, с. 226]. Он пытается учесть все факторы, которые позволили
случиться злодеянию: и внешние, связанные со спецификой
жизни мусульман-кочевников, и внутренние – отсутствие нравственного стержня в человеке.
Таким образом, мы видим, что В.И. Даль в повести «Бикей
и Мауляна» пытается показать истинный лик мусульманского
Востока. Его задача – не поэтическое описание жизни «дикарей», не противопоставление цивилизации и природы, а достоверное научное изучение дотоле незнакомой культуры. Поэтому можно говорить о документальности, очерковости этой повести, стоящей у истоков «натуральной школы».
В творчестве В.И. Даля «таится немало типов и коллизий,
которые впоследствии легли в основу пространных полотен классической русской литературы» [3, с. 111]. Далевская традиция
отразится в «восточных повестях» следующих десятилетий ХIХ
века, создающихся под знаком реализма.
В целом постепенно утвердившийся в ХIХ веке жанр восточной повести, включающей элементы этнографического очерка, в начале ХХ века несколько видоизменяется, зачастую преобразуясь в более крупные жанровые формы: цикл рассказов,
повесть, роман, отмеченные чертами психологизма. К таковым
относятся и «Сказки степи» Н.А. Степного, и «Амеля» Н.А. Крашенинникова – писателей, чь я творческая судьба связана
с Оренбургским краем.
Современный исследователь по этому поводу отмечает
следующее: «Серебряный век заново открывал для культурного
освоения многие регионы мира и Российской империи. … и происходит это благодаря, главным образом, запискам путешественников – их субъективной проекции собственных впечатлений,
а нередко и фантазий, то есть, по существу, индивидуальной
авторской мифологии, в русло нарратива странствия. В силу специфики времени <…> наблюдается частый переход авторов-травелогов к темам, связанным с жизнью коренного населения описываемых регионов: либо на уровне встроенных сюжетов, либо
на уровне метаповествования – в виде авторских размышлений
и иных форм рефлексии [4, c.184-185].
Не случайным является и факт сюжетно-тематических пересечений в «оренбургских сказаниях» В.И. Даля и беллетриста
Н.А. Крашенинникова: произведения обоих авторов повествуют
о культуре одного региона, конкретного локуса – Оренбуржья.
Проза Н.А. Крашенинникова (1848-1941 гг.), уроженца Оренбургского края, знакомит читателя с башкирским этносом, обитателями восточных – оренбургских – земель. Жанр восточной
повести в его творчестве трансформируется: в написанной на
«восточную» тему повести «Амеля», не лишенной лиричности,
сделана попытка показать жестокую правду жизни. Писатель,
подобно просветителям идеализирующий «естественный» народ и подобно модернистам сгущающий краски, тем не менее
старается быть объективным. И.А. Бунин, с которым они были
дружны, упрекал Н.А. Крашенинникова «за фальшивость, надуманность, избитость языка, за подражание писателям-модернистам» [5, с. 338], отмечая при этом, что его произведения на
башкирскую тему «интересны кое-какими бытовыми черточками» [5, с. 353].
Центральный мотив произведения – бедность некогда свободного и счастливого народа. С одной стороны, в этом, по мнению автора, виноваты русские, «цивилизаторы», а с другой –
сами башкиры, темные, запуганные, язычески признающие
власть муллы и множества факторов. Подобно многим писателям-демократам, Крашенинников выносит приговор религии,
одинаково протестуя против православия и мусульманства;
в этом отношении его точка зрения разнится с точкой зрения
В.И. Даля. Подобных описаний в тексте немало: «Проезжают
мимо высокой мечети. Какой странной и чужой кажется она среди нищеты своим высоким, нарядным шпилем, ярко блещущим
полумесяцем, яркой окраской окон! Как походит она на высокую
церковь села, из которого они выехали; как похож дом муллы
при мечети на дом священника» [6, c. 84-85].
В центре повести – девочка Амеля, воспитанная генеральской вдовой, в крещении Нона. Героиня, за живость натуры получившая прозвище Козочка, с детства мечтающая о жизни
в степях, среди своего народа, и, однако, любящая приемную
мать Анну Петровну, чувствует двойственность своего положения, которое для нее невыносимо. «Что же это, – с острой болью думает Нона. – Две правды? Две разные правды, и какой
послушаться… За что было любить ее, эту чужую, русскую?»
[6, с.138]. Любит юная башкирка и друзей деда – добродушного
Исяна и сурового Искака, – любит и Анну Петровну, и милого
Балычкова, старичка перекати-поле. Выбирая между башкирским и русским, диким, убогим житьем кочевника и сытой жизнью
барина, Нона-Амеля руководствуется чувством жалости, стремлением помочь несчастным и обездоленным.
Природа в повести не примиряет противоречия в мире людей, а разделяет этих людей. Но не всегда идеальны обитатели
естественного ландшафта и не всегда порочны обитатели ландшафта искусственного. Так, старый батыр Искак, чье лицо изрыто оспинами, не прощает Амеле перемены веры, в своем свободолюбии доходит до жестокости (автор показывает, что в ином
случае он бы не сохранил свою этническую идентичность, что
по-другому нельзя), а Анна Петровна искренно любит свою воспитанницу, желая ей блага согласно представлениям, сформированным в русской помещичьей среде. Наверное, не случайно
в повести появляется тема разоряющегося дворянского гнезда:
особняк профессорши Анны Петровны Захаровой «как обедневший дворянин в заношенном платье» [6, с. 9], «профессорше
жилось бы туго, если б ей не была определена за ученые заслуги
мужа пенсия, вполне достаточная для скромной и тихой провинциальной жизни; немалым подспорьем для домашнего обихода
являлся и знаменитый ее вишнево-яблочный сад» [6, с. 10].
Нельзя прийти к однозначному выводу о том, что образ сада,
аллюзия на чеховско-бунинские нарративы, введен в произве153
ISSN 1991-5497. МИР НАУКИ, КУЛЬТУРЫ, ОБРАЗОВАНИЯ. № 5 (48) 2014
дение неслучайно – ряд описаний оренбургских локусов сделан в очерковой манере, вполне натуралистично. Но вместе
с тем обстановка прекрасно характеризует «никогда не сердившуюся, никогда не повышавшую голоса» Анну Петровну,
и старый Ахмет, слуга профессора, учит Амелю любить барыню. «Профессорша» и ее покойный муж, некогда обследовавший вместе с Эверсманом флору и фауну «воспетого Аксаковым Оренбургского края» [6, с. 9], обошедший пешком всю горную Башкирию, собравший прекрасную коллекцию чучел, – истинная русская интеллигенция. Именно описания такого рода,
полудокументальные, придают произведению неповторимое
очарование, подобно этнографическим описаниям в «восточных» повестях В.И. Даля.
Есть в тексте и элементы просветительского романа-воспитания: Нона, как благородная девица, обучается в институте.
Сообразительная, думающая, она очень отличается от всех русских воспитанниц и даже от киргизки, такой же степнячки, как
и она сама. «Действительно, киргизка Шолдиярова не любила
степи и рассказывала о них неохотно» [6, с. 35]. Для Шолдияровой степи ассоциируются с бедностью, грязью, болезнями. Не
такова Нона: она хочет все знать об «инородцах», хотя этому
и не учат в институте, она хочет быть сильной, чтобы оживить
славу батыров. Девушке претят мысли об успешном замужестве,
которыми грезят все ее сверстницы, она увлечена одной-единственной идеей – вернуться в степь и помочь ее народу. Нона
не любит прекрасного, искреннего Дорнбильда, она, так непохожая на чеховскую героиню Лиду Волчанинову («Дом с мезонином»), но, подобно ей, одержимая идеей идеального переустройства жизни, не может полюбить.
Однако и Нона способна увлекаться, героине не чуждо искусство: девушка прекрасно танцует, поначалу испытывает восторг перед театром. Слушая замечательный голос опереточного певца Заревича, она не видит, что «театральная зала… старая, облезлая, с протертыми стульями, с керосиновыми лампами, от которых пахло…» [6, с. 120] (безусловно, это описание
театра провинциального). Но разглядев на лице артиста «гру-
бые краски грима», увидев его самодовольство, она делает вывод, что «истинное искусство скромнее, что оно чуждается фольги, дешевой раскраски, шпор, хлыстов, фантастических шапок
и дешевых перстней; истинное было в самой жизни, – это же
было грубой подделкой под жизнь» [6, с. 123]
В Оренбурге Ноне милы те места, что напоминают о кочевниках, например, Меновой двор, описание которого, в силу его
установки на документальность, очень напоминает далевское:
«Мимо церкви, мимо грязного псаломщика, все протирающего
«иллюминацию», проходят они в ворота старинного Менового
двора на грязную площадь, плохо замощенную, окруженную
древними стенами, с палатками и лавками.
– Непременно на Меновой двор, – сказала Нона. – Там верблюды иногда бывают, и бухарцы сидят, и хивинцы» [6, с. 134].
Мировоззрение Н.А. Крашенинникова как художника формировалось под влиянием идей русских революционных демократов [7]. Это и определило острую социальную направленность его творчества. Писатель в своем романе показывает социальные типы, сформированные в условиях восточной провинции: интеллигенции, учащейся молодежи, коренного полукочевого населения. Женский вопрос и связанная с ним проблема женского образования звучали чрезвычайно актуально
в 1980-е гг. годы, а вышедший в 1915 году роман «Амеля» стал
едва ли не первым изображением мыслящей восточной женщины. Амеля – твердая духом, способная к борьбе ради общественных интересов девушка. И вместе с тем не все так просто: преображение милой, грациозной Козочки в борца связано с поиском корней, со стремлением обрести «свое».
Подводя итоги, отметим, что жанр «восточной» повести остается актуальным не только на протяжении всего ХIХ века, но
и в новую, предреволюционную эпоху. Явные «переклички»
в «оренбургских» произведениях В.И. Даля и Н.А. Крашенинникова объясняются общностью документального и фольклорного материала, интересом писателей к «восточному» пространству России, к этнологическим особенностям обитателей степи
и Оренбургской крепости.
Библиографический список
1.
2.
3.
4.
5.
6.
7.
Юсупов, Т.Ж. Развитие русской прозы XVIII века (Проблематика, поэтика, восточные мотивы). – М., 1993.
Даль, В.И. Оренбургский край в художественных произведениях писателя. – Оренбург, 2001.
Фомичев, С.А. Актуальный Даль // Вторые международные Измайловские чтения, посвященные 200-летию со дня рождения В.И. Даля / отв. ред. А.Г. Прокофьева. – Оренбург, 2001.
Созина, Е.К. Северные нарративы начала ХХ века (М. Пришвин, К. Жаков) // Дергачевские чтения – 2011. Русская литература: национальное развитие и региональные особенности. – Екатеринбург, 2012. – Т. 3.
Отзывы, написанные для Академии наук [Э/р]. – Р/д: http://www.imli.ru/litnasledstvo
Крашенинников, Н.А. Амеля. – М., 1981.
Прокофьева, А.Г. Примечания / А.Г. Прокофьева, В.Ю. Прокофьева // Даль В.И. Оренбургский край в художественных произведениях
писателя. – Оренбург, 2001.
Bibliography
1.
2.
3.
4.
5.
6.
7.
Yusupov, T.Zh. Razvitie russkoyj prozih XVIII veka (Problematika, poehtika, vostochnihe motivih). – M., 1993.
Dalj, V.I. Orenburgskiyj krayj v khudozhestvennihkh proizvedeniyakh pisatelya. – Orenburg, 2001.
Fomichev, S.A. Aktualjnihyj Dalj // Vtorihe mezhdunarodnihe Izmayjlovskie chteniya, posvyathennihe 200-letiyu so dnya rozhdeniya V.I. Dalya
/ otv. red. A.G. Prokofjeva. – Orenburg, 2001.
Sozina, E.K. Severnihe narrativih nachala KhKh veka (M. Prishvin, K. Zhakov) // Dergachevskie chteniya – 2011. Russkaya literatura: nacionaljnoe
razvitie i regionaljnihe osobennosti. – Ekaterinburg, 2012. – T. 3.
Otzihvih, napisannihe dlya Akademii nauk [Eh/r]. – R/d: http://www.imli.ru/litnasledstvo
Krasheninnikov, N.A. Amelya. – M., 1981.
Prokofjeva, A.G. Primechaniya / A.G. Prokofjeva, V.Yu. Prokofjeva // Dalj V.I. Orenburgskiyj krayj v khudozhestvennihkh proizvedeniyakh
pisatelya. – Orenburg, 2001.
Статья поступила в редакцию 20.09.14
УДК 81’28+811.112.2
Trubavina N.V. СOORDINATE CONJUNCTIONS IN GERMAN DIALECTS OF THE ALTAI: COMPOSITION,
SEMANTICS AND USAGE. The article describes specific functioning of coordinate conjunctions in the oral speech of
upper- and low-insular German dialects in Altai region. The research is based on the practical material gathered during
dialectological expeditions to German villages of the Altai Krai in 2003-2013, using methods of comparison and context
analysis. The conjunctions in the Altai German dialects, as well as in the literary German language, are used to create
and specify coordinate and subordinate syntactic relations between words and sentences. The author of the article
describes the main semantic groups of coordinate conjunctions in the insular Altai German dialects and analyzes their
main special aspects. Coordinate conjunctions possess a variety of forms in the upper- and low-insular Altai German
dialects because of their particular phonetic features, presence of relict forms and close contacts with the Russian
language. The system of coordinate conjunctions in the dialects under study is not a closed word-class, which opens
a wide scope for further research.
Key words: syntax, coordinate conjunctions, insular German dialects.
154